«Силы Хаоса: Омнибус»

Силы Хаоса: Омнибус (fb2) - Силы Хаоса: Омнибус (Warhammer 40000) 9300K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Кристиан Данн - Энди Смайли - Джош Рейнольдс - Ник Кайм - Аарон Дембски-Боуден

Warhammer 40000 Силы Хаоса: Омнибус

История изменений

1.0 — файл произведён в Кузнице книг InterWorld'а.

1.1 — произведены изменения, согласно результатам последних голосований (на 26.02.2017 г.), добавлен подраздел "Фабий Байл" (Дети Императора), в него перенесен рассказ "Фабий Байл: восстановитель развалин", добавлены рассказы Джоша Рейнольдса "Воспоминания о Фарсиде" и "Блудная дочь".

Кристиан Данн Багровый убой

Атрофия

Вопли умирающих сравнимы лишь с моими экстатическими криками, когда я учиняю резню в рядах тщедушных гвардейцев. Мой клинок во всю длину покрыт кровью. Живительная влага стекает на эфес и обильно капает на пыльную землю. Следом падают и трупы людей; этот безымянный пустынный мир теперь их могила.

Затем меня видят другие и не знают, что делать. Страх охватил каждый дюйм их плоти и мышц. Знают ли они обо мне, эти жалкие слуги Императора-трупа? Распространилась ли моя слава на такие далекие окраины Империума? Слыхали ли они истории о Кербалкалите, губителе Флорадинского скопления, убийце Бегущего Волка, избранном Той-Что-Жаждет и гордости боевой группировки Евсевия Гордого, о том, кто служит Детям Императора уже десять тысячелетий? Или же они просто признают величественность и мощь, когда та предстает собственной персоной для того, чтоб убить их?

Они даже умереть красиво не могут. Они ему не ровня. Убийство занимает всего несколько секунд. Тех немногих, кому хватило сил поднять оружие, я убил чисто, отрубая головы или пронзая сердца. Тех же, что оказались слишком трусливы и недостойны пощады в виде быстрой смерти, оставлены долго и мучительно умирать с разбросанными по песку внутренностями и разорванной плотью на милость нещадно палящему солнцу. Скулёж о пощаде и быстрой смерти звучит для меня, словно музыка, диссонирующая, атональная опера, удовлетворяющая жажду моего повелителя.

Вопли дотягивают только до арии, как новый звук вплетается в их хор. В небе низко пролетают два «Громовых ястреба» алого и белого цветов, сбрасывая десант в самый центр резни. Приглушенное завывание лазерных винтовок имперских гвардейцев дополняется звучными стаккато громогласного болтерного огня. От брошенного мне вызова я ощущаю прилив свежих сил.

Воодушевленные подкреплением в виде сверхлюдей, обычные солдаты Империума возобновляют атаку. Большинство их выстрелов не попадает в цель. Страх, что я поселил в их сердцах, ещё не до конца рассеялся; как бы там ни было, те лучи, что попадают, или отражаются, или поглощаются броней. Я дарую людям мгновенную смерть, как награду за сопротивление, искренне желая перейти к более достойным врагам.

Первый из Астартес пробивает себе путь через фалангу культистов, чтобы добраться до меня. Его цепной меч протестующе ревёт, отделяя мясо от костей. Белые наплечники испачканы засохшей кровью, как, впрочем, и вся его броня, скрывая символику ордена, которую я не могу распознать. Стремительно сблизившись, он мощным прыжком отрывается от земли, занося свой цепной меч над головой, чтоб опустить его в грубом, но смертельном ударе. Моё лезвие встречается с его, ломая зубья, когда клинок, сделанный технодесантником, сталкивается со сплавом, закалённым варпом. Оружие замолкает, когда кромка встроенной цепи забивает механизм. Астартес спешно блокирует следующие три удара, нацеленных в него, пытаясь заставить оружие заработать. Не растерявшись, в ответ он делает три выпада, которым определённо не хватает грации. Я даю ему сделать четвертую атаку, как последний шанс показать, что он достойный противник, стоящий моего внимания, но всё, на что его хватает, так это выпад неисправным оружием, как при ударе палицей или булавой.

До того как он успевает среагировать, я пронзаю место стыковки шлема с броней. Моё остриё с лёгкостью пробивает его горло и выходит с другой стороны. Отойдя назад, я слегка ухожу в сторону, намереваясь заодно уничтожить прогеноиды, и когда тело падает лицом в песок, я прохожу сквозь его грудь, тем самым лишая орден его генетического наследия.

Его товарищи бросают мне дерзкие вызовы — все ещё дёргающийся труп вызвал в них ярость и скорбь. Они используют гнев, и их выстрелы и удары мечей бьют с той же точностью и контролем, но теперь с новым источником ненависти, ведущим их вперед.

«Хорошо. А то мне все это чуть не наскучило».

Один из них, скаут, приглашает меня на поединок. Конечно же он останется без ответа. Кто этот простой скаут, чтоб бросать вызов одному из лучших и древнейших воинов Галактики? На перехват дерзкого щенка выдвинулся Фторик — недавнее пополнение в группировке Евсевия, воин, отвернувшийся от своего бывшего ордена четыре столетия назад.

Хоть он и был искусным мечником, но меньше чем через три секунды и полудюжину ударов он стал всего-навсего ещё одним трупом, которого погребут песчаные ветра.

«Как интересно». Я увидел, что вышел Барбаратарон, чтобы помешать скауту. Этот поединок оказывается не таким быстрым, как первый, и легионер Детей Императора даже проливает кровь первым же ударом, задев бицепс скаута, но ответный шквал ударов оставляет Барбаратарона без головы и руки, державшей меч.

Кьюлимах, истинный сын своего легиона — говорят, якобы он дуэлировал с самим Люцием в тренировочных клетках — стал следующим оппонентом. Скаут подныривает под первый удар и скрещивает лезвие своего силового меча с лезвием меча Кьюлимаха, вырывая свободной рукой древний клинок из мёртвой хватки Барбаратарона и делая им взмах.

Кьюлимах делает финт, чтобы избежать удара, но мономолекулярное лезвие глубоко врезается в его нагрудник. Нечеловеческим усилием он разрывает клинч и отталкивает скаута, орудующего двумя мечами.

И тут я понимаю, что это не неофит. Этот воин несет на себе печать тренировок и боевого опыта, и то, как он бьётся с противниками, наводит на мысль о его лидерских качествах. Может он сержант? Или даже капитан? Это не важно. Кьюлимах — второй лучший мечник в группировке. Скаут скоро поплатится за свою опрометчивость.

Парируя оба меча, Кьюлимах нацеливает смертельный удар в грудь скаута, но его оружие встречают два скрещённых клинка. Затем скаут резко их убирает с расчётом на то, что противник потеряет равновесие, но Кьюлимах слишком хитёр и опытен, чтобы попасться на этот трюк. Вместо этого он резким движением запястья уводит свой клинок вверх в попытке раскроить череп скаута.

Но в этот момент открывается корпус воина Детей Императора.

Предугадав контратаку, скаут подныривает, позволяя лезвию просвистеть у него над головой, а сам в это время устремляет вперёд оба меча и протыкает Кьюлимаха, вспарывая ему диафрагму, когда вытягивает из тела клинки.

Даже не даровав своему оппоненту смерти, скаут оставляет Кьюлимаха истекать кровью, в то время как сам он продвигается к своему настоящему обидчику.

«Какие навыки. Какая искусность. Сколько хитрости. Сколько ненависти. Какой потенциал».

Три его предыдущих убийства были лишь прелюдией, он атакует сияющей сталью и ослепляющей энергией. Каждый удар, встреченный моим клинком, и каждый отбитый выпад я возвращаю. Это самый достойный противник, какого я встречал за всё тысячелетие, эта дуэль дарует мне столько наслаждения, сколько я уже давно не испытывал.

Соперник невероятно искусен в фехтовании, он делает такие ложные выпады, какие я не видел с тех дней, когда служил в Легионе. Использует парирования и контрудары, придуманные расами, что давно вымерли или же покинули Галактику. Дважды он чуть не нанёс смертельный удар, отклонённый в последний момент отчаянными и почти инстинктивными блоками.

«Раз столько удовольствия даёт всего лишь схватка с ним, то можно себе представить, какой экстаз можно получить, если он овладеет мной».

В готовности нанести третий убийственный удар я прибегаю к силам варпа для временного изменения законов физики и стократного увеличения своей массы в руке у Евсевия Гордого.

Анцо Риглер последний раз возводит клинок над головой, перед тем как обрушить его, одновременно готовя рубящий удар украденным мечом. Поразительно, но предатель не поднимает собственное оружие в защиту. Оба меча без труда проходят насквозь, и две половинки головы изменника с влажным хлюпаньем падают на неровную землю.

Все ещё находясь в ожидании опасности, сержант скаутов Багровых Сабель берёт наизготовку оба меча и смотрит по сторонам в готовности встретить следующего врага, но не находит никого. Девять предателей, закованных в розовые доспехи, не считая тех четырёх, кого он убил собственноручно, лежат мёртвые в песках, в то время как остальные члены боевой группировки и когорта их культистов обращены в бегство. Возвращаются «Громовые ястребы», готовые подобрать пять отделений второй роты вместе с единственным отделением Риглера из десятой. Через считанные минуты они снова взлетят, дабы поддержать силы Имперской Гвардии, преследующие отступающих предателей.

Роняя трофейный меч, Риглер деактивирует собственное оружие и вкладывает его в ножны. Он встаёт на колени перед обезглавленным трупом предателя, которого убил последним, и разжимает пальцы руки, держащей меч. Он высвобождает меч с темным клинком и хватает его за узорчатое перламутровое навершие. Несмотря на то, что его враг не смог поднять клинок, чтобы поставить защиту, в руке сержанта меч оказался лёгким, и тот решил сделать им пробный взмах. Ощущение было такое, будто меч стал продолжением его самого. Казалось, даже сам клинок потеплел до температуры его тела, слегка повышенной из-за ускорившегося кровотока в жилах.

Каждый день на протяжении шестидесяти лет Анцо Риглер совершенствовал личные навыки в тренировочных камерах крепости-монастыря своего ордена и на борту кораблей его флота, оттачивая фехтовальное мастерство до тех пор, пока оно не стало неоспоримым среди его братьев. За все годы тренировок ему не доводилось держать оружия, которые было бы так же сбалансированно.

— Неужто, Анцо? — сказал голос за ним. Риглер повернулся к капитану Кранону, который пересекал дюну, разделявшую их. Раскаленный воздух, вырываясь из сопел «Громового ястреба», поднимал песок с земли и закручивал его в вихри, образуя иллюзию тумана.

— Неужто ты возьмёшь его, как трофей?

— Это отличный клинок, Севарион. Даже лучше того, которым так хорошо владеет твой брат. — Два десантника из Багровых Сабель были товарищами ещё когда их только причислили к роте скаутов, хотя Севарион спустя годы затмил Анцо, став капитаном второй роты. Впрочем, брат Севариона, Севастус, превзошёл их обоих, надев мантию магистра капитула.

— Он осквернён. Выкинь его, да и делу конец. — Севарион снял шлем, демонстрируя копну угольно-чёрных волос. Он приковал взгляд ярко-голубых глаз к сержанту.

— Он принадлежал убийце Киала, — оба посмотрели назад, где два десантника из роты Кранона готовились забрать тело павшего брата на борт одного из ожидающих «Громовых ястребов». — И теперь мой по праву.

В последние несколько столетий отношения Багровых Сабель с другими орденами и организациями Империума стали напряжёнными, и некоторые их методы сильно отклонились от норм, указанных в кодексе Астартес. В то время как сбор трофеев: черепов, украшений, частей брони — обычное дело среди большинства братств Астартес, взятие оружия падшего врага считается неприемлемым. Несмотря на терпимое отношение к такой практике, это все равно запрещалось, особенно применение подобного оружия в бою.

Кранон вздохнул. Анцо забрал ножны с трупа Дитя Императора и зачехлил меч.

— Между тем, брат, что толку постоянно волноваться за мою бессмертную душу? — сказал Анцо, направляясь к стоящему без дела «Громовому ястребу». — Пошли, или ты думаешь, что архивраг будет нас ждать?

Плохо ли, хорошо ли, так или иначе Севарион Кранон, качая головой, пошёл за своим братом.

Багровая заря

1 Зверь мечей

Клефа с треском рассекла искусственный воздух, окутавшее клинок силовое поле сжигало газ, оставляя едкий привкус и ослепительную вспышку. Сержант — разведчик Анзо Рийглер сделал полушаг назад и поднял собственный меч, клинки встретились, с лязгом высвобождая энергию.

Мгновение бойцы боролись, используя свою великую силу, давя на оружие, пытаясь отбросить врага. Сверкали поля, омывая броню космодесантника странным насыщенным сиянием, отчего наплечники казались не белыми как снег, а неестественно лиловыми. Когда актинический свет стал ещё ярче, заработал оккулоб Рийглера, позволяя ему держать глаза открытыми без вреда для зрения.

Противники были слишком равными по силе и не собирались сдаваться, поэтому сшибка могла продолжаться вечно. Осознавший это за долю секунды раньше своего нечеловеческого врага сержант отвёл клинок и крутанулся вокруг врага, на мгновение открыв спину, но понимая, что он — быстрее. Одним плавным движением Рийглер оказался за спиной соперника и ударил силовым мечом.

Но его парировал серповидный коготь тиранидской биотвари.

Зверь замахнулся другой лапой, увенчанной грудой круутских охотничьих ножей, метя в голову сержанта. Космодесантник нырнул, уходя из — под удара, и, отбросив клинком хитиновый коготь, поднял меч в защитную позицию, ожидая следующего удара. Следующий взмах когтя он вновь отбил силовым клинком, а уход Багровой Сабли из — под одновременного удара клефой перешёл в атаку.

Рийглер нырнул под оружие тёмных эльдаров, бессильно просвистевшее над головой, и вновь отбил мечом лапу тиранида. Теперь, когда половина рук существа больше не представляла угрозы, он мог ударить в самое сердце зверя.

Но в этот раз его клинок встретился со своим тёмным отражением.

Этот меч выковали во времена, когда Адептус Астартес ещё собирались в легионы, и тысячелетия зловещих перемен омрачили, осквернили некогда чистый металл и плавные линии рукояти. Когда — то хозяин меча бился им ради защиты человечества, во имя Императора, но внял пагубным посулам и сошёл с пути истинного в объятья жутких богов. Когда — то он защищал этим мечом миры, но потом крушил их под своими коваными сапогами. Союзники стали соперниками, а братья — ненавистными врагами. Обрётший по воле нового покровителя воинское мастерство и силы, превосходящие даже дары, данные ему примархом, воин изменился и обличьем, и душой, став вождём своих новых собратьев. Под его знамёна стекались всё новые единомышленники, и этот воитель тысячелетиями сражался во славу своего господина, каждое новое убийство и злодеяние приносило ему безграничное удовольствие…

Но однажды на безымянном поле битвы Анзо Рийглер убил его в поединке и забрал с изувеченного трупа трофей — древний силовой меч.

Меч сержанта — разведчика встретился с оружием Хаоса, и от яростного выпада четырёхрукий оружейный сервитор подался назад. Сделал шаг назад и сам Рийглер, чтобы оценить ситуацию. Все трофейные орудия были подняты наготове, автоматон ожидал следующей атаки. Когда сержант крутанул меч, переходя в атакующую позицию, то заметил, что в дуэльном зале он не один — у стены стоял воин в синей силовой броне, которого не было в начале тренировочного занятия. Не глядя на незваного гостя, Рийглер провёл череду выпадов.

Сервитор поднимал одну руку за другой, парируя удары и отталкивая клинок космодесантника. Почувствовал возможность, существо подняло левые руки, намереваясь пронзить сержанта мечом Хаоса и тиранидским когтем. Привычно поддавшись сверхчеловеческим рефлексам, сержант парировал удары, и его одинокий клинок оказался зажат между двумя руками. Столь же стремительно сервитор замахнулся клефой и круутскими ножами, намереваясь пронзить разведчику открытый бок.

Но в этот раз Рийглер воспользовался не только своей усиленной физиологией, но и боевым опытом — полученными в настоящем бою умениями, благодаря которым он и добыл угрожающие ему трофеи. Не отпуская силовой меч, сержант поднял руку навстречу вихрю чуждой стали, нацеленной в уязвимую голову и сердце. Перчатка столкнулась с навершием закреплённой на культе клефы, уводя удар в сторону. В тот же миг Рийглер качнулся, подставляя под ножи левый наплечник. Багровый символ скрещенных мечей под черепом разорвало, но керамитовая пластина осталась цела.

Взревев, Рийглер ударил ногой, отбрасывая сервитора назад, очередной росчерк ножей по наплечнику уничтожил остатки герба ордена. Не сделавший и десяти шагов назад оружейный сервитор замер, готовясь к контрудару.

Но такой возможности ему не дали. Сержант подался вперёд, нанеся внезапный и резкий удар, coup de main[1], и вонзил меч прямо в грудину сервитора. Чёрная, маслянистая кровь вспыхнула от прикосновения энергетического поля. Затем Рийглер дёрнул мечом, расширяя рану в груди человека-машины, и вырвал его с влажным хлопком. Сервитор с грохотом рухнул на металлический пол одного из тренировочных залов «Красной чести».

— Магистр кузни Горт будет крайне недоволен, — заговорил воин, перешагнув мелкий ров, окружавший дуэльное кольцо. — Это уже третий оружейный сервитор, которого ты уничтожил после отбытия с Дрогша. Разве не достаточно ли было просто обезоружить его или в убийстве вся суть?

Рийглер выключил меч, и синий ореол исчез, тихо зашипев. Затем он убрал клинок в ножны.

— Брат Маннон, если ты пришёл оценивать мою решимость, то не трать время, — ответил ему сержант, глядя не на верховного библиария, а на повреждённый наплечник. — В конце концов, разве Окрарк и остальные капелланы не справятся с этим лучше измождённого ведьмака?

Рийглер обернулся, заглянув прямо в глаза старшего офицера ордена. Маннон фыркнул и покачал головой, отчего сержант ухмыльнулся, взяв протянутую в знак воинского приветствия руку.

— Я пришёл поговорить о том, кто временно возглавит Десятую, — Маннон отпустил руку и ухмыльнулся. — Но если ты так говоришь со старшими братьями, то едва ли такое назначение для тебя.

— Значит, Совет Мечей уже принял решение? — спросил Рийглер, склонившись над изувеченным сервитором, чтобы снять с его рук оружие. Маннон прав. Горт не обрадуется уничтожению очередного сервитора, но сержант всё равно посетит его мастерскую на борту флагмана Багровых Сабель, чтобы попросить о новом. Возможно, в этот раз он даже рискнёт обидеть технодесантника, попросив сделать сервитора крепче.

— Совет продолжается, — ответ Маннон и опустился на колени, чтобы помочь брату. — Хотя ты старший и самый заслуженный из сержантов Десятой, в других ротах есть столь же достойные кандидаты. И Кир, и Фуслев из Первой достойно сражались в недавних битвах, а Юрзек из Второй роты считается любимцем великого магистра Кранона.

— Хорошие люди и отважные воины, — ответил Рийглер, осторожно переворачивая коготь. — Я во всём доверяю магистру Кранону и Совету Мечей, уважаю их решения. Почти год назад рота скаутов лишилась наставлений магистра Мёрдока, и неважно, кто примет мантию нашего раненого брата — Десятую роту возглавит один из лучших воинов ордена.

— Но ты надеешься им стать?

Рийглер не отвел, но уголки его губ сжались в неуловимой усмешке.

Маннон сражался вместе с Мёрдоком, Рийглером и подразделениями Десятой и Четвёртой рот, противостоявших на галактическом юге вторжению тиранидов на цепи агромиров, необходимых для продолжения существования трёх полных подсекторов и сотен миллиардов жизней. Маннон был рядом с магистром Десятой, когда его разорвала одна из чуждых тварей, отрубив весь правый бок, отчего уже больше года Мёрдок лечился и приходил в себя. И библиарий видел, как Рийглер и его отделение повергли почти убившего капитана зверя, как сержант отрубил один из огромных когтей ещё бившегося в агонии тиранида, забрав его как трофей.

Верховный библиарий размотал металлическую петлю, удерживавшую осквернённый клинок, и осторожно отложил меч в сторону. Среди многих орденов Адептус Астартес само владение таким оружием вызвало бы обвинение в ереси, а потом и отлучение или даже казнь. Братство Багровых Сабель не поощряло, но и не наказывало использование в личных тренировочных сервиторах оружия не только убитых ксеносов, но и поверженных предателей.

— Тебе не кажется, что это немного чересчур? — сказал Маннон, поднимаясь на ноги, и протянул чёрный меч рукоятью вперёд. — Братья из Первой Роты до сих пор обычно сражаются против двуруких сервиторов, даже сражающихся против трёх мечей я могу пересчитать по пальцам.

Рийглер бросил тёмный клинок на вершину других.

— Магистр-библиарий, я бы попробовал вам всё объяснить, но боюсь, что избегающий клинков в ордене мечников брат меня не поймёт, — сержант махнул рукой, показывая на висящую на поясе Маннона палицу.

Багровые Сабли были основаны лишь несколько тысячелетий назад, но все записи об истории сгинули, когда орден был вынужден покинуть свой родной мир, Рогхон, и выжечь его радиацией, высвобожденной запретными технологиями. И даже до этого братья знали только обрывки истории, никто не знал точно, какой орден был их прародителем. Каждый воин думал по своему, часто утверждая, что они происходят от благородных и гордых орденов, таких как Ультрамарины, Кровавые Ангелы или Имперские Кулаки. За века случалось и так, что другие братья, обычно служащие в библиариусе и реклюзиаме, выдвигали догадки, что Багровые Сабли были основаны орденом, базирующимся на феодальном мире. Они утверждали, что в этом и коренится мастерское владение и любовь Багровых Сабель к клинкам, стоящая им отсутствия мастерства владения иным оружием ближнего боя. Придерживающиеся такой школы мысли братья традиционно сражались палицами, алебардами и иногда даже секирами.

— Пусть мне не сравниться с тобой во владении мечом, брат — сержант, но поверь, что во владении булавой в ордене нет мне равных, — библиарий улыбнулся. — Чему ты к своему огорчению не раз здесь становился свидетелем.

— А сколько времени мы не сражались? Пять лет? Десять? — рука заметно раздосадованного Рийглера потянулась к рукояти силового меча. — Думаю, что нам давно стоило попробовать вновь, не так ли? Ты увидишь, что теперь я действительно достойный соперник.

Маннон улыбнулся ещё шире, протягивая руку к булаве. Он уже собирался заговорить, когда на пороге появился воин в багровых доспехах.

— Братья, простите за беспокойство, — сказал сержант Коль из Первой роты. Во время каждого Совета Мечей почётной обязанностью первого сержанта из сей отборной роты было оставаться в зале и выполнять любое поручение, возложенное на него магистрами Багровых Сабель. Его присутствие здесь могло значить только одно.

— Совет закончен. Решение принято.

2 Призыв

Взгляды всех капитанов обратились на Анзо Рийглера, едва он шагнул в обширный Зал Мечей. Девять собравшихся на борту «Красной чести» капитанов стояли в полных доспехах вокруг утопающего в палубе гранитного стола, где уже веками обсуждали важные дела ордена и принимали решения. Перед каждым из них лежал шлем, чьей гребень сверкал яркой полосой — знаком командования ротой. Рядом с каждым шлемом лежал меч без ножен. У одних были украшенные силовые клинки с причудливыми рукоятями, у других простые цепные мечи, на кожухе которых братья вырезали руны защиты и счёт жертв.

По краям стола были пустые места, хранимые для братьев реклюзиама и библиариуса в тех случаях, когда дела Совета Мечей требовали присутствия духовных и душевных лидеров ордена. Когда же речь шла о вопросах организации ордена, повышениях и операциях лишь ротным капитанам и великому магистру было дозволено присутствовать за столом, хотя другие братья могли наблюдать у ограды, окружавшей углубление. В этот раз в нарушение протокола ордена старшина-сигнальщик «Красной Чести» ожидала у порога Зала Мечей, сжимая в руках портативный гололит. Десятый воин, великий магистр Кранон, махнул рукой, повелевая Рийглеру предстать перед советом, и он спустился по ступенькам. Маннон и Коль заняли позиции у ограды.

Когда Рийглер направился к великому магистру, Кранон махнул вновь, показывая на дальний край стола. Хотя магистр и был без шлема, меч его по прежнему висел на поясе — древняя традиция гласила, что глава ордена никогда не должен быть безоружным, дабы братству его не выпала катастрофа. Когда Рийглер подошёл к столу, капитаны продолжали на него смотреть. Один из них, Севарион Кранон, капитан Второй роты и родной брат великого магистра, похоже смотрел внимательнее прочих. Слабая, незаметная улыбка на губах капитана Кранона, знакомая Рийглеру со времён, когда они ещё служили в одном отделении, говорила о многом.

— Сержант Рийглер, ты знаешь, зачем тебя вызвали сюда? — голос Кранона эхом разнёсся под высокими сводами зала. Его морщинистое лицо не выдавало эмоций. Тёмные волосы и яркие синие глаза были такими же, как и у младшего брата.

На мгновение Рийглер задумался, вызвали ли его затем, чтобы огласить решение совета о выборе временного командира роты скаутов или чтобы назначить наказание. Многие Багровые Сабли собирали трофеи, сержант точно знал, что каждый из смотрящих на него капитанов хранил в своих каютах в ящиках и рундуках клинки и орудия убитых врагов, но кто ещё из его братьев взял бы меч у предателя? Многие бы осудили его лишь за это. Что они бы сказали, зная, что он использовал оружие на тренировке?

— Совет Мечей принял решение, кто примет руководство… простите, временное руководство Десятой ротой, — заговорил Рийглер, отбросив все мысли о своих причудах. — Орден вновь направляется на войну, и скаутам нужен лидер. Более опытная рота может сражаться длительное время без капитана, но воины десятой ещё только становятся космодесантниками. Без руководства капитана Мёрдока их боевая эффективность серьёзно подорвана, а следовательно и их польза для ордена.

— Сержант, твоя прямота и способность переходить к сути достойна похвалы, — кивнул, улыбаясь, великий магистр. — Это вместе с твоим боевым мастерством сделало сегодняшнее решение лёгким, — он протянул открытую ладонь, указывая на пустое место рядом с Урзозом, капитаном Девятой роты. — Прошу, займи своё место на Совете Мечей, капитан Рийглер.

Вокруг стола раздались спонтанные аплодисменты, резко застучали десять пар бронированных ладоней. Пока новоназначенный капитан шёл на своё место, некоторые из братьев хлопали его по плечу и поздравляли. Вынимая меч из ножен, Рийглер посмотрел на ограду и увидел одобрительные кивки Маннона и Коля.

— Благодарю вас всех, братья, — сказал капитан, осторожно опуская меч на гранитную поверхность. — Руководство моей ротой — великая честь, и я буду как и всегда служить ордену со всей отвагой и мастерством.

Великий магистр поднял руку, и аплодисменты стихли.

— И это потребуется раньше, чем ты думаешь. Теперь, когда Совет Мечей вновь полностью собран, нас ждут важные дела. Старшина-сигнальщик, включите сообщение.

Исполняя приказ, стройная женщина в тёмно — красной униформе, носимой всеми сервами и экипажами ордена, перемещала рычаги. Над столом замерцали лучи призрачного синего света, сгущаясь в голографическое изображение над поверхностью. Картина дрожала и смещалась, словно под водой, но по видному на нагруднике древних силовых доспехов знаку можно было легко узнать отправителя. Инквизитор выглядел под сорок, но все братья на совете понимали, что с доступными ордосам омолаживающими операциями ему могли быть и сотни лет.

— Лорд-инквизитор Федерик Кошин из Ордо Еретикус вызывает все имперские войска. Это сообщение уровня «Вермилльон», — хотя изображение было вполне чётким, это нельзя было сказать о размытом и порывистом звуке, временами казалось, что говорит несколько голосов. — Мир Умидия поглощён тлетворным влиянием Архиврага. Повсюду бесчинствуют культы, вся планета в рабстве пагубных сущностей. Всем получившим сообщение имперским войскам следует со всей скоростью направиться к Умидии. Нельзя оставить безнаказанными отступничество и ересь. Так принесём же пламя Императора и очистим мир в… — сообщение оборвалось, едва в пылком голосе инквизитора раздались лихорадочные нотки.

— Это всё сообщение? — спросил Рагнальд, капитан Третьей роты — старшей из капитанов Багровых Сабель, чьи тёмные волосы были тронуты сединой на висках.

— Кроме этого мы получили лишь кодовые координаты упомянутой планеты и ответную частоту, — ответил магистр. — И теперь, когда мы об этом узнали, что мы будем делать?

— Инквизиция не союзник Багровым Саблям, — заговорил Баркман, Шестой капитан. — Пусть разбираются сами.

Стоявшие рядом капитаны, Шергон из Пятой и Кьестор из Седьмой, одобрительно зашептались.

— Инквизиция — нет, но мир захвачен Тёмными Силами. Нужно покончить с порчей прежде, чем она разнесётся, — возразил Дзартон, Четвёртый.

Эли Дзартон был могучим воином даже по меркам космодесантников, популярным не только среди других капитанов, но и среди простых братьев. Хотя он и не стремился занять место Севаста Кранона, все понимали, что в будущем Багровых Сабель может возглавить именно Дзартон.

— Согласен, — кивнул капитан Кранон. — Мы давно оборвали связи с бюрократией и прочими воинствами Империума, но остались верными слугами Золотого Трона. Если планета стала прибежищем Губительных Сил, то её очищение — наш священный долг.

Затем заговорил Дразнихт, капитан Первой Роты, обычно являвшийся самым сдержанным и молчаливым воином на Совете Мечей. На сей раз он пришёл на совет не в модифицированной терминаторской броне, а простом комплекте силовых доспехов седьмой модели.

— Если мы всегда будем думать о недоверии и старых обидах, то никогда не отправимся на войну. Ударим по Умидии и исполним наши клятвы Императору.

— Сообщение было передано по общему каналу, — проворчал Нчикрар, Восьмой капитан. — Уже сейчас другие воинства готовятся прийти на помощь лорду-инквизитору. Пусть идут. Багровым Саблям там не место.

Старшина — сигнальщик. Откройте частоту, пришедшую с гололитическим сообщением, и включите звук. Переключая рычаги и крутя колёса, женщина нашла канал, затрещали вокс — передатчики зала.

— … Из Повелителей Ястребов обещает помощь себя и трёх рот вам, лорд-инквизитор.

— Кастелян Зарго услышал ваш призыв, как и пятьсот братьев Ангелов Обагрённых.

— Клинок магистра Гавриила из Тёмных Ангелов и двухсот его боевых братьев послужит вашему делу.

— Похоже, что нам нужно принять решение сейчас, пока в нём есть смысл, — сказал великий магистр. Тем временем из передатчиков раздавались всё новые обещания помощи. — Время голосовать. Что скажете?

Согласно традиции ордена капитаны голосовали в порядке рот.

— Да, — сказал Дразнихт.

— Да, — сказал капитан Кранон.

— Да, — сказал Рагнальд.

— Да, — сказал Дзартон.

— Нет, — сказал Шергон.

— Нет, — сказал Баркман.

— Нет, — сказал Кьестор.

— Нет, — сказал Нчикрар.

— Да, — сказал Урзоз.

И все вновь посмотрели на Рийглера. Если он проголосует за, то решение будет принято и орден отправится на войну. Если он проголосует против, то решение будет принимать великий магистр. Рийглер едва стал частью Совета Мечей, но всем в ордене было известно — Севаст Кранон предпочитает, чтобы его капитаны вместе принимали решения в военных вопросов.

— Да, — после недолгого молчания кивнул Рийглер.

Никто из намеревавшихся послать инквизитора вдаль не стал возражать, на Баркман фыркнул и покачал головой. Великий магистр тепло улыбнулся новому капитану и кивнул.

— Да будет так, — сказал Кранон. — Вопрос решён, Багровые Сабли соберутся под знаменем этого лорда — инквизитора. Старшина-сигнальщик, откройте канал.

Вновь сдвинулись рычаги, вновь были нажаты кнопки, из вокс-передатчиков донёсся треск помех и затих.

— Говорит Севаст Кранон, великий магистр Багровых Сабель. Мы услышали призыв и со всей скоростью направляемся на Умидию всем орденом.

После его слов последовала долгая, тревожная тишина. Великий магистр уже собирался повторить обещание, когда раздался скрипучий, тихий голос.

— Повелители Ястребов отзывают своё предложение помощи.

Капитаны гневно зашумели, но Кранон призвал их к тишине.

— Ангелы Обагрённые также отзывают своё предложение.

Вновь и вновь раздавались отказы — резкие, но не оскорбительные. Кроме последнего.

— Магистр Гавриил из Тёмных Ангелов также отказывается прийти к вам на помощь, лорд-инквизитор. Я не стану сражаться вместе с этими подлыми псами и на вашем месте я бы не связывался с отступниками.

Великий магистр больше не мог сдержать гнев капитанов, теперь это было делом их самих, если бы они захотел. Воины бросали оскорбления и вызовы, но Тёмные Ангелы уже отрубили связь и потому остались в блаженном неведении, что Баркман, Дразнихт и Коль среди прочих хотели бы пронзить своими мечами самого гроссмейстера Крыла Смерти.

Раздался новый голос — тот самый, что вызвал голосование совета. Капитаны умолкли, хотя взгляд каждого мог бы убить на расстоянии сотен метров.

— Благодарю вас, великий магистр Кранон. Ордо Еретикус охотно принимает вашу помощь и ждёт вашего прибытия на Умидию, — вновь раздался треск помех, когда канал связи закрылся.

Столь же мрачный и решительный как и оскорблённые капитаны Севаст Кранон посмотрел каждому из Совета Мечей прямо в глаза.

— Ступайте, братья, и готовьте свои роты к битве. Багровые Сабли вновь идут на войну.

3 Уроки

Спустя час после выхода флота Багровых Сабель из варпа Десятая рота приготовилась к высадке на Умидию — тёмно — зелёный мир, окружённый кольцом красных кораблей.

На главной ангарной палубе «Красной чести» боевые братья, сервы и сервиторы готовили снаряжение и боевые машины, вознося молитвы и литании, чтобы снаряжение служило надёжно в будущем задании. Мотоциклы и бронетранспортёры «Носороги» въезжали по рампам в трюмы «Громовых ястребов», а рядом разогревали двигатели «Штормовые вороны», ожидая готовящихся к высадке скаутов.

Анзо Рийглер шёл среди своих братьев, проверяя подготовку, советуя, воодушевляя. Он прослужил всю жизнь в Десятой роте, но многие из его новых подчинённых пробыли скаутами лишь несколько лет, совершенствуя своё боевое мастерство в ожидании повышения в батальную или резервную роту. Такой перевод всегда был мрачным делом — не только потому, что скаутов покидал один из братьев, становясь полноценным космодесантником, но и из — за причин, сделавших перевод необходимым.

Такие потери случались не только в Десятой роте. Кроме капитана Мёрдока на Дрогаше прохлаждалась почти дюжина воинов, раненных когтями и клыками тиранидов, а из восьмидесяти — семи оставшихся под началом Рийглера скаутов почти двадцать были наспех переведены в другие роты, встав на место убитых ордой ксеносов. Ещё перед повышением до капитана Рийглер узнал имена каждого и переговорил с принявшими их капелланами, чтобы узнать о возможных слабостях и необходимых тренировках.

— Брат Силас, — заговорил Рийглер, остановившись рядом с напряжённо чистившим ствол дробовика скаутом. — Хотя ты унаследовал броню у павшего брата, чтить его память не значит держать её в запущенном состоянии.

Румяный космодесантник, в чьих глазах ещё блестела детская невинность, посмотрел на своего офицера. Сам Окрарк завербовал Силаса в одном из восточных племён, о генетическом наследии парня говорили его светлые волосы, и поручился за него, хотя Рийглеру он казался слишком юным для места в Десятой. Силам отложил в сторону платок, которым вытирал оружие, и провёл рукой по наплечнику панцирной брони. Багровая пластина пестрела вмятинами там, где её разъела кислотная кровь ликтора, унёсшая жизнь прошлого хозяина панциря, брата Крузона. Рийглер сражался рядом с ним до конца и после отражения атаки ксеносов забрал панцирь.

Силас посмотрел на капитана, обратно на наплечник, и лишь потом — в глаза Рийглера. Он явно задумался, прежде чем ответить.

— Прошу прощенья, капитан Рийглер. Я обязательно приду к магистру Горту после того, как задание окончится.

Он кивнул парню, вновь взявшемуся за платок, и уже собирался найти технодесантника, чтобы попросить благословить силовой меч. Разведывательная операция легко могла перейти в бой. И тут его внимание привлёк голос.

— Капитан Рийглер. Я хотел бы поговорить с вами, — сказал Севаст Кранон.

Рийглер обернулся и увидел на пороге ангара великого магистра вместе с Дразнихтом и Рагнальдом — капитанами, желавшими ответить на призыв лорда-инквизитора.

— Анзо, — продолжил Кранон, когда к нему подошёл капитан. Он говорил так тихо, что скауты не смогли бы услышать, но стоявшие рядом офицеры всё понимали. — Мы ведём орден личным примером. В будущем, если ты захочешь укорять своих людей за плохо отремонтированную броню, то сам сначала выгладишь свою, не так ли? — великий магистр выразительно постучал по ободранному наплечнику Рийглера. В своём желании как можно лучше приготовиться к первому заданию в качестве командира скаутов капитан забыл нанести обратно на наплечник герб ордена.

— Прошу прощения, лорд Кранон. Я слиш…

Магистр поднял руку, призывая капитана к тишине.

— Капитан, ты ответственен за будущее поколение ордена. Люди под твоим руководством ждут твоих наставлений и лидерства. Ты должен быть безупречен во всём. Мы все знаем о твоей тяге к совершенству в искусстве владения клинком, желании стать непревзойдённым в бою, но теперь пора быть внимательным ко всем аспектам твоей жизни в ордене. Твои извинения бессмысленны, капитан. Важно лишь желание измениться и стать лучше.

Слова не были резкими, но, произнося их вдали от скаутов перед лицом ротным капитанов, великий магистр ясно дал Рийглеру понять: на него смотрит Совет Мечей.

— Теперь к делу, — кивнул Кранон, резко меняя тему. — Как идут приготовления?

— Все транспорты заряжены и готовы к отправлению. Мои скауты завершают последние проверки и в течение минут погрузятся в «Воронов», — доложил капитан. Позади уже грузились первые отделения.

— Вы высаживаетесь в ротном составе? — спросил Дразнихт.

— Да, брат Дразнихт. Умидия — обширный мир, чьи населённые центры разделяют густые джунгли. Большинство городов находятся в зонах с густым покровом деревьев, отчего разведка с воздуха почти невозможна. Для выполнения задания в назначенное время все мои подчинённые потребуются на земле, где они будут травить еретиков и искать лорда-инквизитора.

Дразнихт кивнул, впечатлённый тем, как новый капитан прошёл маленькое испытание.

— Великий магистр, поступили ли новые сообщения с поверхности? — спросил Рийглер.

— Нет, — вздохнул Кранон и нахмурился, размышляя. — Однако обнаружение инквизитора является лишь вторичной целью. Если этот мир проклят, то он ощутит гнев Багровых Сабель. Капитан, у тебя тридцать шесть стандартных терранских часов для решения судьбы планеты.

— Третья рота готова оказать вам поддержку, — добавил капитан Рагнальд. Браглан Рагнальд сражался лишь на поздних этапах кампании Багровых Сабель против тиранидов на галактическом юге, поскольку вёзший его и боевых братьев ударный крейсер «Красный горизонт» сбился с пути в варпе. Хотя ждущий их внизу вероятный противник вряд ли окажется опасней и коварней разума улья ксеносов, ветеран-капитан уже вызвался идти в авангарде, если скаутам потребуется подкрепление.

— Если доклады лорда-инквизитора верны, то тебе и брату Рагнальду уже скоро представится возможность сразиться вместе, — сказал Кранон. — Ступай, капитан Рийглер, твои братья ждут нового командира. В память Рогхона и во славу Терры!

— В память Рогхона и во славу Терры! — повторили боевой клич капитаны. Рийглер сотворил знак аквилы, прощаясь со старшими братьями, и направился к ждущему «Ворону».

Когда капитан вошёл в транспорт, а шум двигателей начал нарастать перед отлётом, он посмотрел на боевых братьев, всё ещё стоявших на краю ангара со скрещенными на груди руками.

Лишь тогда Рийглер заметил, что на поясе великого магистра Кранона не было ни меча, ни болтера.

4 Высадка

— Сюда, капитан, — окликнул его брат Силас, водивший рукой по обожженной земле у подножия деревьев. — Здесь следы.

Рийглер поднялся из кустов и зашагал к неофиту. Опустился на колено рядом, провёл по увиденным скаутом кочкам и канавам…

— Ведсо. Инхок. Идите сюда. Скажите, что вы об этом думаете.

Двое из осматривавших местность новообращённых космодесантников направились к капитану. Остальные продолжали внимательно искать следы в тусклом свете зари.

Десятая рота высадилась почти двадцать четыре часа назад и, рассредоточившись по отделениям, направилась к населённым центрам. Большинство из неофитов обучались в отделениях под руководством ветеранов — сержантов, но Рийглер выбрал в собственную команду шестерых скаутов, которые беспокоили его больше всего. Пока остальные направлялись к скрытым под кронами исполинских деревьев городам, семь Багровых Сабель вели поиски вторичной цели операции.

— Судя по отпечаткам, это был гусеничный транспорт. Видно лишь часть, но земля здесь ниже, в дождевые сезоны тут бы разлились лужи. Поэтому след остался здесь, хотя в других местах был полностью затоптан, — Инхок родился в том же регионе Дрогаша, что и Силас, а их короткие светлые волосы были похожи по цвету, как две капли воды. Среди восточных народов новой родины Багровых Сабель не было известных следопытов, но Инхок словно целую жизнь выслеживал добычу в густых чащобах.

— Этим следам много месяцев. Смотрите, на них уже выросли растения, — Ведсо показал на участок, где Силасу пришлось рассекать боевым ножом густой подлесок. — Если инквизитор и проезжал здесь, то давно, — добавил скаут. Из-за глубоко посаженных глаз и чёрных как ночь волос он казался младшей копией капитана Рагнальда.

Боковым зрением капитан видел, что другие скауты отвлекаются от поисков и смотрят на собравшуюся у незаметных следов четвёрку. Ну что же…

— Брат Петрониас, ты хочешь что-то сказать?

В походке направившегося к ним юнца было что-то похожее на энтузиазм. Он тоже присел.

— «Химера», — через несколько секунд ответил Петрониас. — Хотя след почти стёрся, это можно понять по ширине и отпечатку гусеницы. Видите два поднятых участка? Там грязь забилась в щели между соединениями. И ещё.

Скаут указал на едва различимую часть отпечатка, затем провёл рукой, указывая пальцем на регулярные интервалы.

— И ещё. И ещё…

Рийглер знал это ещё до небольшой проверки, однако его впечатлила точность и быстрота понимания неофита, чьи глаза ещё были непривычными и неулучшенными, способными не заметить следы среди дикой природы. Так же впечатлило капитана то, что Петрониас заметил привёдшие их сюда царапины на коре долю секунды спустя после его самого.

— И ещё, — скаут резко поднялся, вглядываясь куда-то большими карими глазами. — «Химера» направлялась туда, — добавил он, показывая на густые зелёные заросли к югу, предвосхищая будущий вопрос капитана.

— Команда Альфа. Построится за мной, колонна по одному, — отдал приказ Рийглер. В бою он бы отдал его взмахом руки, но сейчас, когда они, по сути, были на очередных учениях, капитан позволял себе голосовые команды. Его подчинённым до сих пор внедряли эйдетические воспоминания.

Петрониас попытался пробраться мимо капитана и занять его место в колонне. Капитан положил мускулистую руку ему на плечо.

— Брат Петрониас, ты куда — то собрался? — улыбнулся Рийглер и опустил руку, занимая позицию позади ошеломлённого скаута. — Веди.

Когда солнце взошло над горизонтом, команда Альфа уже углубилась почти на пять километров в изумрудные сумерки под высокими деревьями. Звери сновали в кустах, пищали и ревели. Начался дневной цикл, а с ним и бесконечный поиск пропитания.

А охота десятой роты приближалась к концу. В вокс-бусине в ухе Рийглера разносились сообщения от приближающихся к целям по всей планете скаутов и «Штормовых воронов», летевших высоко над облаками во избежание обнаружения потенциально опасными аборигенами. Джунгли сгущались, но след «Химеры» становился всё яснее, поэтому Рийглер и его необстрелянные подопечные уверенно шли по следу уже несколько километров.

Петрониас по-прежнему возглавлял колонну. Даже без оккулоба зрение скаута было ясным, и временами он сбавлял темп, чтобы пристально осмотреть следы или изгибы тропы, не сбиваясь с пути. Позади боевые братья целились в густые заросли по обе стороны проложенной бронетранспортёром тропы, опасаясь не столько засады, сколько местных зверей. Шёл с оружием в руках и их капитан, хотя в руке он сжимал не болт-пистолет, а отключённый цепной меч. Что-то грызло мысли Рийглера, прорубающего себе путь через кусты — чувство, что он упустил нечто очевидное, нечто неправильное прямо на виду. Резкая остановка Петрониаса выбила его из задумчивости.

— Они исчезли, — сказал обернувшийся скаут. Он выглядел совершенно ошарашенным. — Следы. Они просто… исчезли.

Рийглер присел. Действительно, следы резко обрывались, хотя тропа тянулась и дальше. Он вернулся назад, пройдя мимо скаутов, настороженно целящихся в зелёный полумрак. На ходу он вёл пальцам вдоль отпечатков.

— Следы не стали глубже, — сказал капитан, посмотрев на своих бойцов.

— Значит, она не остановилась, — кивнул Аронш, старший из отобранных новобранцев. Его природная масса значительно увеличилась благодаря имплантантам и кондиционированию, однако даже в его мускулистых руках тяжёлый болтер казался огромным.

— Никаких следов выстрелов, — доложил Треберек, последний скаут из вновь созданного отделения Альфа. Он предпочитал дробовик, как и Силас, но вместо боевого ножа нёс с собой дрогашийский охотничий кукри, удлинённый до такой степени, что сошёл бы за меч. Именно поэтому, а также из-за замеченного капелланами скверного характера парня, его и выбрал капитан.

— Как и взрывчатки, — добавил Ведсо. Каждый понимал, почему оказался в отделении капитана, и хотел его впечатлить. Бойцы прошли испытания, оказались достойными принятия в ряды Багровых Сабель, но им ещё предстояла служба скаутами. Не соответствующих высоким стандартам ордена обычно ждала смерть или хуже — разжалование до серва, верно служащего тем, кто стал полноправным боевым братом.

— Похоже, она просто… исчезла, — прошептал Силас.

— Тридцати-восьми тонные бронетранспортёры просто так не исчезают без следа, — возразил Петрониас и добавил, словно внезапно усомнившись. — Правда, капитан?

Рийглер перевёл взгляд со следов на густые джунгли.

— Я видел вещи, растягивающие понимание до предела, сражался с сущностями и тварями, воплощавшими худшие кошмары человечества. Я видел величие космических кораблей, летящих через сам варп, рассекающих безвоздушную пустоту. Я видел, как на глазах у меня люди превращаются в опустившихся зверей. Видел, как страшные эпидемии уносят жизни целых народов прежде, чем вы успеваете о них рассказать. Видел технологии чужаков, по сравнению с которыми величайшие достижения Адептус Механикус кажутся изобретением колеса, — Рийглер встал и махнул в сторону широких стволов деревьев. — Может ли «Химера» просто бесследно исчезнуть? Разумеется, может, но пока мы не проверим все варианты, она остаётся где-то в джунглях. Теперь рассредоточимся и начнём поиск в радиусе двухсот метров.

Спустя несколько часов, когда солнце Умидии достигло зенита, отделение нашло пропавшую «Химеру». Она не исчезла, но не была и в начальной зоне поиска. Багровые Сабли нашли больше вопросов, чем ответов.

— Должно быть, она пробыла здесь веками, даже столетиями, — проворчал Инхок, проведя рукой по покрывавшему корпус толстому слою ржавчины. — Местами она проржавела почти насквозь.

— Возможно, дело в химическом составе дождей этого мира, — заметил Треберек. — Но как она оказалась так далеко от тропы, и что перевернуло её на крышу?

Семь Багровых Сабель окружили разбитый бронетранспортёр. Стилизованный символ Инквизиции едва виднелся под толстым слоем окисленного металла. Не было ничего, указывающего на причину появления «Химеры» более чем в полукилометре от места исчезновения следа. Ни переломанных веток, свидетельствующих о падении бронетранспортёра, ни разворошённой земли, по которой он мог бы прокатиться. Казалось, что кто-то просто сорвал «Химеру» с места и опустил сюда вверх дном.

Рийглер опустился на колени и впился пальцами в подножие джунглей. Его рука углублялась в закопченную землю, разрывая сухую грязь, пока, опустив её почти по локоть, он не нашёл то, что искал. Капитан вытащил руку, держа найденную тёмную, грязную воду, и отхлебнул, позволив частицам разойтись по языку.

— В первую очередь кислород и водород, — сказал Рийглер, проглотив дождевую воду. — Есть следы других элементов, но они не смогли бы так ускорить процесс окисления, — капитан, как и любой полноценный боевой брат, прошёл процедуру имплантации и кодирования, позволяющую ему анализировать химический состав лишь по вкусу и запаху. Со временем тренирующиеся под его руководством космодесантники изменятся, но пока они должны полагаться на усиленные чувства и способности капитана, учась на его примере, что поможет им в преображении.

Рийглер, нисколько не обнадёженный странной находкой, шёл мимо БТРа. Они получили сообщение лорда — инквизитора лишь три стандартных земных недели назад, но, похоже, что брошенная «Химера» лежала в джунглях годами, и ничто не объясняло причину этого. Возможно, это даже не была машина Кошина. Во время расследования действий культов Инквизиция могла десятилетиями работать на Умидии.

— Треберек. Силас. Помогите мне открыть люк, — приказал капитан, разрывая оплетавшие «Химеру» лианы. Даже космодесантнику и двум скаутом было нелегко сдвинуть проржавевшую дверь, но вот поддались петли, и разъеденная металлическая плита отвалилась. Скауты поперхнулись, учуяв смрадный, жаркий воздух, сочащийся изнутри. Рийглер даже не дрогнул. «Химера» лежала прямо на турели, отчего капитану пришлось вскарабкаться, чтобы залезть внутрь. Остальные бойцы отделения целились в проём, готовясь встретить огнём всё, что может изнутри наброситься на командира.

Зелёный свет джунглей сочился внутрь транспортного отсека, придавая останкам внутри странный, нереальный вид. На превратившемся в пол потолке лежали трупы в панцирной броне, окружённые грудами боеприпасов и хеллганами. Рийглер, видевший так же хорошо, как и при свете дня, насчитал восемь тел, одетых в одинаковые тёмные костюмы с эмблемой Инквизиции. Броня выдержала удар, но защищаемые ей тела нет. Из закрытых шлемов слепо таращились черепа, на которых уже давно сгнила вся плоть. Теперь, когда гробница штурмовиков открылась джунглям, вокруг жужжали мухи и прочие насекомые, привлечённые запахом и обещанием новых гнездовий.

Взявшись за ближайший труп, лежавший на теле товарища, Рийглер подтащил его к себе. Под бронёй внутренние органы были раздавлены, но ещё не сгнили. Он оттянул в сторону бронированный воротник, открыв костлявую шею, и кивнул. Как он и думал. Два позвонка полностью сломаны, вероятно, во время необъяснимого полёта и жёсткого приземления «Химеры».

Воистину, в 41–м тысячелетии служение Богу — Императору обычно заканчивается смертью. Космодесантников часто ждёт славная кончина, героическое самопожертвование перед лицом неодолимых обстоятельств, позволяющее боевым братьям и тем, кого они поклялись защищать, выжить и отомстить. Не благословенные генетическим наследием примархов верные Золотому Трону люди тоже могут умереть на поле боя, сжимая ружьё и защищая чужой мир против словно бесконечных полчищ ксеносов или Архиврага. Но чаще всего смерть оказывается тщетной и всеми забытой тратой человеческой жизни. Гибель вместе со всем полком и грузовым транспортом — побочные потери в пустотной битве. Испепеление орбитальным ударом или артобстрелом, который ты даже не увидишь. Кончина от яда и хворей, насланных незримым врагом, использующим в качестве оружия саботаж и диверсии. Или смерть в машине, едущей в битву, на перезарядку или разведку, когда ты даже не успеваешь выстрелить в ответ…

Рийглер проверил оставшиеся тела и везде обнаружил одинаковую причину смерти, иногда с добавлением травмы, расколовшей череп. Ни следа лорда-инквизитора.

— Капитан Рийглер. Вызывает сержант Вондерелл, — раздался грубый, тяжёлый от помех голос. Вондерелл был одним из ветеранов и возглавлял отряд, состоящий из закалённых скаутов, готовых к повышению в одну из девяти других рот. Сержант и отделение Бета получили приказ провести разведку в планетарной столице глубоко в пышных джунглях, покрывающих большую часть западного полушария Умидии.

— Рийглер на связи. Докладывайте, сержант.

— Капитан, вам лучше увидеть это самим. Всё хуже, чем мы думали, — сказал Вондерелл. Рийглер уже вылезал из «Химеры», отдавая Альфе приказ выступать. — Гораздо, гораздо хуже.

5 Ритуал

— И давно они так? — спросил капитан, крепко держась рукой за ствол древнего огромного дерева.

— Местные начали собираться здесь после восхода, но ритуал начался лишь несколько часов назад, как раз перед моим вызовом, — ответил Вондерелл. Его морщинистое лицо скривилось в оскале. — Похоже, что лорд-инквизитор не ошибся. Мир пал в руки Архиврага, а его жителей поработил тёмный бог.

Далеко внизу под наблюдательным пунктом в кроне джунглей кишела жизнь. Столица Умидии, называемая местными жителями Кревш, была построена почти в километре над землёй из платформ на сваях, бревенчатых домов и убежищ, вырубленных прямо в исполинских живых деревьев. Всё соединяла паутина мостиков, сходившихся к огромной восьмиугольной центральной площади, связанной из тысяч поверженных великанов.

Перед высадкой десятой роты Рийглер изучал имеющуюся у ордена отрывочную информацию о планете: упоминание в старом судоходном журнале флота Багровых Сабель, пролетавшего мимо почти три тысячелетия назад, местоположение на устаревшей пергаментной карте, результаты имперской переписи, проведённой больше столетия назад — последнего официального контакта имперских властей с Умидией. Тогда клерки Администратума насчитали среди обитателей древесного города двести тысяч душ, но теперь внизу было минимум в два раза больше людей, и Рийглеру совсем не нравилось то, что он видел и слышал.

Над городом вздымался бой барабанов, сделанных из натянутых на деревянные каркасы шкур, и больше похожее на речитатив пение жителей. Некоторые были почти голыми, а другие закутались с ног до головы, но все танцевали или раскачивались в такт пению, и тела, и голоса выдавали полную самоотдачу. Мужчины и женщины, старые и молодые — все праздновали с равным пылом.

— Брат, возможно, это не то, чем кажется, — ответил Рийглер, оглянувшись. — Уже тысячелетиями Экклезиархия пытается связать с собой местные верования и обряды любого нового мира, приводя её народы к поклонению Императору. Вы молитесь небесному богу, прося о дожде для посевов? Это воплощение Бога — Императора. Пожары катятся по равнине каждым летом, сжигая поселения и убивая скот? Гнев Императора, Его неудовольствие неверностью Терре. Солнце встаёт каждое утро? Свет Императора омывает своими лучами Его подданных. Любую легенду можно изменить, сделав её творцом Императора, можно изменить любую историю во имя Его. Возможно в этом всё дело. Пережитки старых верований, ставшие частью поклонения Золотому Трону.

Вондерелл скривился ещё сильнее. Он прослужил почти столько же, сколько и новый капитан, и, хотя Вондерелл и не злился из — за временного повышения младшего сержанта, он никогда не любил некоторые особенности характера Рийглера. Вондерелл открыто не одобрял привычку капитана собирать трофеи или неестественное желание каждый раз сражаться в ближнем, а не дальнем бою. Так же он не одобрял привычку Рийглера перед принятием решений оценивать ситуацию со всех сторон, предпочитая сначала бить, а затем иметь дело с последствиями. Иронично, что именно из — за прямолинейности сержант так долго был в разведывательной роте, хотя и думал, что именно она давно должна была бы обеспечить его повышение.

— Тогда как ты объяснишь это? — проворчал Вондерелл, ткнув пальцем в сторону фигуры в маске на поднятой платформе в центре площади.

Рийглер моргнул. Он сразу заметил этого человека, но его странное поведение и наряд не бросались в глаза. Даже сейчас, глядя прямо на незнакомца своими улучшенными глазами, капитан не мог разобрать, что именно он делает и во что одет.

— Ведсо, дай мне магноокуляры, — приказал Рийглер, протянув руку к примостившемуся ниже скауту.

Ведсо, как и все братья отделения Альфа, не обладал такими же улучшениями зрения как капитан или его товарищи из команды Бета, поэтому вдобавок к стандартному снаряжению взял с собой магноокуляры. Крепко держась за дерево, он передал очки капитану.

Странно, но даже когда Рийглер настроил фокусировку и увеличил загадочного человека прекрасно сделанные линзы и схемы не смогли дать чёткой картины, тщетно крутясь и свистя, выдавая один размытый образ за другим.

— Капитан, мне вызвать «Воронов»? — с даже слишком сильным усердием предложил Вондерелл. — Мы сможем уничтожить это гнездо еретиков и вернуться на флот прежде, чем счётчик достигнет нуля.

Отделение Бета высадилось на уровне земли и долго карабкалось к наблюдательной позиции, но Рийглер и его скауты высадились высоко в кроне деревьев и спустились к боевым братьям вниз. На краю слышимости капитан мог разобрать шум двигателей «Штормовых воронов», державшихся достаточно высоко, чтобы избежать обнаружения и при этом в случае приказа вступить в бой.

Рийглер сверился с хроноэкраном на перчатке. Таймер замер на сто девятнадцати.

— Отставить, сержант. До доклада осталось почти два часа. Отделения Альфа и Бета, удерживайте позицию, — капитан начал спускаться вниз по стволу, чья красно — бурая кора был на несколько оттенков темнее его брони. — Я спущусь и взгляну поближе.

Во время спуска Рийглер несколько раз останавливался и прислушивался, пытаясь понять, не обманывают ли его чувства.

Причудливые ритуалы под покровом леса освещали деревянные факелы и жаровни, но вместо запаха горящей нефти капитан чувствовал лишь жареное мясо. Каждый раз он замирал, но не видел ни костров на площади, ни дыма из труб и дыр в крышах примитивных домиков и хижин. Ещё страннее было то, что среди литаний и пения он слышал крики и смех играющих детей, но их не было видно ни следа — в безумном карнавале участвовали лишь взрослые.

Когда капитан почти поравнялся с соломенными крышами окружавших площадь домов, то отступил в тени, чтобы его не заметил какой — нибудь остроглазый гуляка, и стал наблюдать. В одной группе мужчины и женщины с обнажёнными торсами крутились и вертелись, не попадая в такт ни друг с другом, ни с ударами барабанов. Одни носили глубокие капюшоны, скрывающие лица в тени, а другие — полные лицевые маски, упрощённые подобия рогатых зверей, вероятно живущих на Умидии. Рядом с ними разодетые люди держались за руки и по очереди выходили из круга в центр, где исполняли безумный судорожный полутанец, полуприпадок.

То тут, то там собирались другие кольца, внутри которых сражались на кулаках бойцы, пока один из них или оба не падали без сознания. Ярость зрителей разгоралась с каждым рухнувшим на жёсткие доски телом. Другие, казалось, отказались от какой — либо системы и были единой толпой, их распалённые, вспотевшие тела крутились в движениях, говорящих как о страсти, так и о жестокости.

И над всем этим на помосте в центре площади стояла странная фигура, чьё лицо скрывала причудливая украшенная маска, похожая на голову птицы. Её реалистичное исполнение вплоть до словно сделанного из кости клюва резко выделялось на фоне одеяний жителей Кревша, как и прекрасный пернатый халат, мерцавший и переливавшиеся в свете факелов.

Спустившийся из кроны Рийглер всё ещё был в нескольких километрах от платформы, и потому вновь взялся на магноокуляры Ведсо. Как и прежде, очки пытались сфокусироваться, автоматические дальномеры словно сбивало с толку то, на что они были направлены. Капитан уже собирался опустить магноокуляры, как вдруг они резко сфокусировались, мгновенно выдав чёткое, поразившие его изображение.

Фигура в птичьей маске смотрела прямо на него.

Рийглер инстинктивно отвёл руку от лица к груди. На таком расстоянии его могли бы увидеть лишь обладатели усиленного зрения, а глубоко в тенях и они бы не могли разглядеть. Капитан покосился на линзы магноокуляра, желая проверить антибликовое покрытие, но от тёмного стекла не отражалось ни пламя факелов и жаровен, ни рассеянный свет с зелёной кроны. Рийглер осторожно поднёс очки к глазам.

На неуловимое мгновение клюв маски словно раскрылся в хитрой усмешке, а глаза ярко сверкнули. Магноокуляры вновь затуманились, сервомоторы вновь безмолвно закружились, пытаясь удержаться на цели. Когда они справились, фокусировка сместилась — наблюдательный экран показывал широкую панораму площади. Раньше разобщённые группы людей исполняли свои обряды, но теперь все они столпились, пронзая глазами фигуру на помосте. Раздалось общее необычайно музыкальное и манящее пение, и танец начался — ритмичный и полный невиданного ранее пыла. Барабаны забили ещё громче, задрожали даже удерживающие платформу огромные деревья. Но страннее всего было то, что на краю восприятия Рийглер по прежнему чувствовал запах жареного мяса и смех играющих детей.

Птицеголовый незнакомец поднял руки, и за спиной его словно крылья распростёрся пернатый плащ. Пение и бой барабанов становилось всё громче, танец — всё быстрее. Словно дирижёр огромного оркестра человек на помосте размахивал руками, ведя своих поклонников к новым высотам преданности и обожания. Рийглер больше не сомневался в том, что это не неправильное поклонение Императору, но не мог двинуться с места, что — то заставляло его стать свидетелем окончания ритуала.

На помосте глава культа сбросил пернатый плащ, и магноокуляры непроизвольно сфокусировались вновь. Замершее изображение вновь показывало человека в птичьей маске, позволяя Рийглеру ясно увидеть, во что он был одет.

В комплекс тускло — серых силовых доспехов, инкрустированных символом Инквизиции от груди до живота.

Словно не обременённый древними доспехами вожак культа присоединился к безумному танцу ряженых людей, размахивая руками и ногами в полном унисоне с безумными песнопениями и барабанной дробью, но в тоже время не в такт, что тревожило. Шум становился всё громче, вздымаясь к крещендо, окружающие площадь гигантские секвойи раскачивались, словно саженцы пшеницы. Пыл сектантов вёл и вожака всё дальше, движения рук и ног было сложно разобрать.

И когда фигура в птичьей маске уже словно не могла двигаться быстрее, а её пение стало невероятно громким, ритуал оборвался. Магноокуляры Рийглера отключились.

Когда они заработали вновь, то на экране возникло лицо главы культа. Он снова улыбнулся, сверкая глазами, взялся перчатками за бока головы и медленно снял маску.

Голова под ней оказалась такой же.

6 Перекрестки

— Капитан Рийглер, вы полностью уверены в увиденном? — спросил великий магистр Кранон. По его гололитическому образу пошли помехи.

— Полностью, великий магистр. Хотя тварь была облачена в доспехи лорда — инквизитора Кошина, открывшееся лицо принадлежало демону.

Восемь других возникших над грязной землёй джунглей призрачных фигур о чём — то говорили, в луче портативного аппарата медленно летели пылинки. Позади капитана отделения Альфа и Бета окружили по периметру поляну, бывшую скорее пересечением нескольких троп, чтобы он мог спокойно доложить на флот.

— Но видел его только ты? — заговорил Шергон, повысив голос, чтобы его услышали сквозь разговор прочих капитанов.

— Да. Наш наблюдательный пункт не был идеальным, поэтому я подобрался поближе. Сержант Вондерелл и его отделение остались с моими бойцами под покровом кроны.

— И никто из других отделений не докладывал о демонической активности в других регионах планеты? — поинтересовался Нчикрар, другой представитель Совета Мечей, выступавший против операции на Умидии.

— Так точно. Хотя все они докладывали о похожей культовой деятельности в каждом крупном городе, — Рийглер упоминал об этом в первом докладе своим собратьям, но счёл нужным повторить, видя вполне понятный скептицизм.

— О чём мы вообще спорим? — проворчал Рагнальд. — Третья рота может высадиться в течение часа. Ещё до заката мы истребим культ и изгоним демона.

— Зачем нам вообще высаживать братьев на поверхность? Давайте уничтожим поселения с орбиты и покончим с этим, — предложил первый капитан.

— Если капитан Рийглер говорит правду, то возможно демона удастся изгнать только во время наземной зачистки, — заметил Баркман — единственный из отказывавшихся принять выбор капитанов, чьё мнение изменилось. Сомнения грозного капитана в его честности глубоко уязвили Рийглера.

— Я знаю, что я видел, — в голосе капитана проскользнула слабая, едва заметная нотка злости.

Великий магистр поднял руку, призывая к молчанию вновь начавших обсуждать ситуацию офицеров.

— Капитан Рийглер. Вы можете вызвать к Совету Мечей сержанта Вондерелла? Я бы хотел услышать его мнение.

Капитан махнул рукой, подзывая сержанта, но тот уже шёл к портативному гололиту, поскольку слышал каждое слово неожиданного собрания. Хотя обычно братья, занимающие пост ниже капитана и не наделённые духовным саном, не высказывались на совете, это также не было беспрецедентным.

— Сержант Вондерелл. Вы видели, как демон открыл своё лицо? — спросил Кранон.

— Нет, великий магистр, — ответил Вондерелл. Он покосился сначала на Рийглера, затем обратно на мерцающий гололит. — Но я видел существо издали, и именно мои догадки о его сути побудили капитана Рийглера спуститься. Конечно, в чём — то мы расходимся во взглядах, но я верю в его слова. Если он говорит, что ритуалом руководил демон, то значит он видел, что ритуалом руководил демон.

— Благодарю, брат — сержант, — сказал магистр. Вондерелл уважительно кивнул своему капитану, направляясь обратно на позицию. Все разговоры между капитанами на борту «Красной чести» прекратились. — Капитан Рийглер, я намерен поставить вопрос о войне на голосование Совета Мечей. Вы хотите что — нибудь перед ним добавить?

Рийглер помедлил, вспоминая неуместные запахи и звуки. Призрачные очертания Севариона Кранона подняли бровь.

— Нет, великий магистр. Я завершаю доклад совету и подтверждаю его.

— Капитан Баркман говорит правду, — кивнул Кранон. — Если мы вступим в бой, то нам предстоит сражаться лицом к лицу, а не сидеть на орбите, выжигая горстки сектантов с небес. Выбор прост. Да, и третья рота поддержит десятую в очищении гнезда порока и уничтожении демона. Нет, и мы оставим этот мир на произвол судьбы. Что скажете, братья?

Все капитаны как один ответили «да».

7 Багровый убой

Из разорванной глотки культиста забил фонтан яркой крови, отчего уже повреждённый наплечник стал таким же красным, как и броня Рийглера. Шатающийся, почти обезглавленный человек сделал ещё несколько шагов и рухнул на брёвна площади к лужу крови. Даже не сбившийся с дыхания капитан рассёк силовым мечом двух еретиков, пытавшихся отомстить за гибель собрата.

Рядом с ним сражался Рагнальд, капитан третьей роты, соперничающий с Рийглером в жестокости и числе жертв, хотя старший космодесантник и бился изогнутым мечом своего родного мира, а не силовым оружием. Свидетельством его владения мечом были десятки трупов, тянущихся к самой зоне высадки на краю площади, где считанные минуты назад приземлились «Громовые ястребы» третьей и десятой рот.

— Это не война, — проворчал Рагнальд, прорывающийся сквозь облачённых в мантии культистов. — Это настоящая бойня. Они бросаются на нас с кольями и дубинами, а мы встречаем их холодным железом и болтерными снарядами. Где здесь слава?

— Брат, ты сам рвался повести свою роту в бой, — ответил Рийглер, инстинктивно вращая мечом. Во все стороны летели отрубленные руки, падали изувеченные тела. — Возможно, тебе стоило оставить их капитану Дразнихту? Его заботит не враг, а Первая рота, сражающаяся в авангарде ордена.

Рагнальд зарычал, купившись на слова собрата.

— Каждый из воинов под моим руководством — ровня любому бахвалу из Первой! — в гневе он ударил ближайшего культиста сжатым кулаком, так изувечив лицо, что Рийглер больше не мог определить пол. — И слава ждёт нас там.

Рагнальд взмахнул мечом, указывая его кончиком на центр площади. Всё ещё стоявший на помосте демон-инквизитор наблюдал за избиением своих рабов. В руке он сжимал посох, окутанный потрескивающей пеленой синей энергии, и неусыпное око на его вершине металось, пытаясь углядеть за наступающими космодесантниками. Десятилетия обучения подсознательно всплыли наружу, когда капитан вгляделся в жуткий жёлтый шар, а его рука разила мечом лишь по мускульной памяти. Крик одного из воинов вырвал Рийглера из транса.

— Капитан! Слева! — заорал Инхок, размахивая побагровевшим клинком. Вся броня молодого скаута уже была забрызгана кровью.

Рийглер обернулся, борясь с желанием вновь заглянуть в око на посохе. Не более чем в ста метрах от него культист поднял лазерное ружьё, целясь в него.

Продолжая замах правой рукой, Рийглер потянулся к поясу, схватил болт-пистолет и вскинул одним быстрым движением. В тот же момент дёрнулись мускулы на руке культиста, сжимающей спусковой курок ружья, и в капитана устремился разряд палящей энергии.

Лазразряд и болтпистолет одновременно нашли свои цели, голова сектанта исчезла, во все стороны брызнули мозги и осколки костей, а разряд заряженной энергии ударил в окровавленный наплечник панциря. Рийглер напрягся, ожидая вспышки боли, но не ощутил её. Не желая отрывать взгляда от схватки, он покосился на наплечник. Он был цел, виднелись лишь царапины, оставленные тренировочным сервитором. Даже кровь была ещё свежей, не засохшей и не пригоревшей, как было бы после прямого попадания из лазерного ружья.

— Ты это видел? — Рийглер обернулся к Рагнальду, но капитана третьей роты уже не было рядом. Вокруг лежали изувеченные тела, а Рагнальд прорывался к помосту, выживших под огнём болтера он добивал быстрыми ударами локтей и кулака. Повсюду вокруг Багровые Сабли истребляли умидийских сектантов, словно и не замечавших наблюдавшего за ними демона. Рийглер открыл вокс-канал.

— Отделение Альфа, за мной, — и, вырвав меч из груди убитого культиста, капитан направился за Рагнальдом. Следом наступали шесть его солдат, убивая всё на своём пути.

Словно почувствовавшие угрозу своему господину порабощённые умидийцы бросились наперерез отделению Альфа, давя трупы своих собратьев, павших под мечом Рагнальда. Аронш стрелял из тяжёлого болтера, убивая всех, кто попадался на глаза. Силас и Треберек добивали выживших в огненном коридоре меткими выстрелами дробовиков.

В такой близости от выстрелов заработали слуховые усовершенствования капитана, заблокировав шум, чтобы предотвратить боевую глухоту. Когда к нему вернулся слух, вопли умирающих сменились чем-то иным.

Почему вы это делаете?

Рийглер приказал отделению остановиться и обернулся, ища источник голоса.

— Вы это слышите?

— Слышим что? — моргнул Петрониас.

Чем мы заслужили такую резню?

— Этот голос. Голос женщины.

— Я слышу лишь крики еретиков, — ответил Треберек, воспользовавшись нежданной передышкой для перезарядки оружия.

Мы не сделали вам ничего. Ничего.

— Вот. Сейчас-то вы это слышали.

— Капитан, у нас ещё не такой развитый слух, как у вас, — предположил Силас. Ведсо сплюнул.

— Или же это козни демона, — всё отделение обернулось к твари на помосте. Рагнальд уже был совсем рядом и примагнитил болтер на поясе, решив сразиться с чудовищем дрогашским клинком.

Рийглер помедлил, надеясь вновь услышать голос, но его нетерпеливо окликнул Инхок.

— Выдвигаемся, — наконец, приказал Рийглер. Сверкнул клинок, рассекая троих культистов, дерзнувших подойти в радиус взмаха меча. — Прикройте капитана Рагнальда.

Капитан Третьей уже запрыгнул на помост и сражался с демоном-инквизитором, чей посох превратился в огромный двуручный меч. Клинки сшиблись, во все стороны полетел ослепительный сноп жутких искр, благословенная и ограждённая сталь сшиблась с чистой материей варпа. Рийглер, находившийся ещё в сотне метров, вскинул пистолет и выстрелил в птицеглавое чудовище, разрубая наступающих еретиков. Но демон, даже не посмотревший на дерзкого смертного, вскинул когтистую руку, и прямо в полёте масс-реактивные снаряды разлетелись брызгами металла. Разъярённый демон ударил двуручным мечом, держа его так же легко, как космодесантник держал бы боевой нож. Рагнальд почти ушёл от удара, кончик демонического меча лишь оцарапал бок, круша керамит. Почувствовавший слабость пожиратель душ крутанул мечом и ударил в сторону сломанной секции брони, Рагнальд перехватил удар в самый последний момент. Искры полетели на брёвна площади, оставляя за собой огненные следы.

Рагнальд, как и любой капитан Багровых Сабель, был одарённым мечником, способным выстоять против обычных врагов Астартес. К несчастью для капитана Третьей роты, на сей раз его враг был совсем необычным. Несмотря на тяжесть силовых доспехов, противостоящий ему демон не медлил и менял стойки так, чтобы создать идеальные углы защиты и нападения. Если бы с демоном сражался сам Рийглер, или великий магистр Кранон, или капитан Дразнихт, то он был бы уверен в результате. Но Рагнальд и пяти минут не продержится против такого одарённого противника.

— Прикройте меня, — приказал Рийглер по каналу отделения. Трое скаутов убрали клинки и, выхватив болтеры, начали расчищать капитану путь к помосту. Туда же начал стрелять и Аронш, пока Силас и Треберек отстреливали культистов в бегущей к их позиции толпе.

Сжимая в одной руке болт-пистолет, а в другой — меч, Рийглер прорывался сквозь ряды культистов, с каждым мгновением оставляя позади метры пути. Пятьдесят метров до помоста. Демон-инквизитор наступал, тесня Рагнальда быстрыми ударами. Первые четыре капитан отразил, но пятый прошёл сквозь защиту и ударил нагрудник, расколов его, отбросив Рагнальда назад.

Двадцать метров. Демон ударил мечом в открытую грудь Рагнальда, а затем вверх, пронзив плечо. Кровь хлынула из раны, и Рагнальд тяжело рухнул на колени, в его тело хлынули болеутоляющие. Демон сделал шаг назад, и его клинок вновь изменил форму, став исполинским палаческим топором.

Десять, ещё десять проклятых метров. Не успеть. Рагнальд умрёт, и капитану разведчиков останется лишь отомстить за смерть боевого брата. Если только…

Демон-инквизитор занёс топор над головой и плечом, готовясь нанести смертельный удар. Вырвав силовой меч из падающего на брёвна тела, Рийглер сжал рукоять обоими руками и взмахнул им изо всех сил. В последний момент он отпустил, и потрескивающий меч полетел в сторону помоста.

Меч уже опускался на шею Рагнальда, когда меч его брата поразил первую из опор. Поле синей энергии рассекло толстую деревянную балку словно бумагу, а затем следующую, следующую… Когда меч разрубил четвёртую опору, спустя удар сердца после броска, помост задрожал, и с шестым ударом начал рушиться.

Рагнальд почувствовал, как начали рассыпаться доски, клинок уже опускался, но вместо шеи пролетел прямо над головой. Уже потерявший равновесие демон-инквизитор полетел вниз головой и рухнул на груду досок.

Увидевший на клинке Рагнальда отблески ещё горевших факелов Рийглер схватил его, поднял до пояса и ударил поверженного демона.

Но когда меч опустился, то вонзился в остатки помоста, за время удара демон исчез, испарился.

— Брат, рана глубока, и оставлена демоническим оружием. Тебе лучше вернуться на флот, пусть её проверят апотекарии, — заметил Рийглер, сидевший рядом с капитаном третьей роты. Ему пришлось говорить чуть громче, чтобы быть услышанными сквозь спорадические выстрелы. Воины Третьей и Десятой рот истребляли бегущих в джунгли культистов.

— Бывало и хуже. Да и броне моей досталось сильнее, — поворчал Рахнальд, слабо махнув на повреждённые доспехи. Ласакар, один из закалённых скаутов, помог капитану её снять и обработал уже сворачивающуюся рану. Ласакар уже был готов к повышению в батальную роту, но оставался среди скаутов в ожидании места в апотекарионе, где пригодились бы его естественные таланты в целительстве.

— Брат, ну зачем ты бросился на него в одиночку? Неужели великий Браглан Рагнальд настолько устал служить Багровым Саблям, что решил умереть смертью храбрых и стать героем? — Рийглер поднял нагрудник, осматривая трещину — идеальный горизонтальный раскол золотой аквилы.

— Капитан Рийглер, а то ты не знаешь, — порычал Рагнальд. — Из-за моей медлительности погибло больше половины десятой Роты, а изувеченного Мёрдока теперь латают на Дрогше апотекарии и технодесантники.

— В этом нет твоей вины, — возразил Рийглер, положив нагрудник и повернувшись к брату. — Ты задержался в варпе. Ты не мог ничего изменить.

Рагнальд тяжёло поднялся на ноги и скривился, чувствуя, как дёрнуло рану в плече.

— Неужели ты думаешь, что великий магистр считает так же? Или капитан Дразнихт? Честь третьей оказалась под сомнением, и мой священный долг — вернуть её. Рийглер, даже ты, едва ставший капитаном, не можешь быть настолько наивным. Багровые Сабли требуют совершенства в каждой части жизни ордена, прежде всего — в бою. Оступись, и другие быстро воспользуются твой слабостью.

И словно подтверждая слова Рагнальда, по командному каналу раздался голос.

— Капитан Рагнальд, капитан Рийглер, — заговорил великий магистр Кранон, голос которого словно тонул в море помех. — Ауспики докладывают о массовом исходе из населённых центров. Умидийские культы бегут в джунгли. Приказываю третьей и десятой роте преследовать и истреблять культистов. Первая и вторая роты высадятся на поверхность, чтобы выследить демона.

Рийглеру не надо было повторять сообщение — сверхчеловеческий слух позволил брату услышать всё. Покачав головой, капитан третей направился к своим людям, чтобы сказать им, что они вновь подвели орден.

8 Заря нового дня

Через неделю после резни в Кревше на поверхности Умидии сражались все Багровые Сабли.

Две посланных на помощь Третьей и Десятой роты вскоре были втянуты в бои в джунглях против небольших отрядов сектантов, что заставило великого магистра Кранона послать вниз две оставшиеся батальные роты. Когда же партизанская война затянула и их, резервные роты начали десантироваться одна за другой, пока на орбите не осталась лишь горстка капелланов и библиариев, вынужденных руководить операциями флота.

Демона искала по всей планете почти тысяча космодесантников, но до сих пор пожирателю душ удавалось избежать обнаружения и казни. Жителям Умидии — нет.

Культисты умирали сотнями тысяч, каждый очаг сопротивления выслеживали и безжалостно истребляли, но на месте каждой ячейки возникал десяток новых. Тем операции стал лихорадочным, сразу после устранения гнезда еретиков с флота передавались новые приказы, когда ауспики вновь засекали цели. Великий магистр Кранон, сражавшийся вместе с Рагнальдом во главе Третьей, уже приказал о временном прекращении операций после первого рассвета, чтобы можно было вернуть на корабли боевых братьев для восстановления сил и припасов. В любой из войн, в которых сражался Рийглер, такая передышка стала бы возможностью для лечения раненых. Однако за исключением пострадавшего в схватке с демоном Рагнальда ни один из воинов ордена не был ранен до сих пор, о чём капитан-разведчик счёл нужным заметить, когда крался в притихших джунглях к цели вместе с капитаном Краноном.

— Брат, такой враг нам не ровня, — ответил Севарион Кранон. — Если бы на зов лорда-инквизитора ответили подразделения Имперской Гвардии, то Совет Мечей бы единодушно оставил им очищение этого мира. Но теперь наша задача — преследование врага, многократно превзойдённого нами огневой мощью и мастерством. Я удивлюсь, если у нас вообще будут потери.

— Но разве это не странно само по себе, брат? — заметил Рийглер. Вот уже два дня он и его шесть новобранцев действовали совместно с капитаном Краноном и отделениями Альфа, Бета и Каппа второй роты, следуя докладам о вражеских перемещениях и ведя тридцать полноправных боевых братьев к цели. — На каждый орден космодесанта приходится тысяча подразделений Имперской Гвардии, но на зов лорда-инквизитора не ответил никто… если этот зов вообще посылал лорд-инквизитор.

— Так ли уж это важно, Анзо?

В подлеске показались крошечные оранжевые точки далёких огней. Капитаны отдали приказы своим боевым братьям, и в мгновение ока четыре отделения исчезли в предрассветной тьме джунглей, рассредоточились, чтобы окружить ни о чём не подозревающего врага.

— Я не понимаю… — прошептал Рийглер, пригнувшийся, чтобы скрыться в плотных зарослях.

— Нет сомнений, что население Умидии полностью отдалось Тёмным Богам. Само это оправдывает их истребление. Если, как ты говоришь — в чём у меня нет причин усомниться — в инквизитора вселился демон, призвавший нас сюда, то так ли уж это важно? Секты будут истреблены, сгинет и их хозяин.

— Но зачем? Зачем вызывать орден Адептус Астартес на Умидию, зная, что тем он подвергнет её опасности? — у Рийглера до сих пор оставались сомнения и вопросы о задании, о том, как они оказались единственным воинством Империума на планете, но этот тревожил его больше всего.

Похоже, что Кранон намеревался ответить старому другу, когда по воксу раздалась серия щелчков — знак, что отделения вышли на позиции. Вскинув болтер к плечу, Кранон закричал «Вперёд!» и выскочил из кустов, выпуская очереди в изумлённых культистов. Повсюду вокруг поляны, где разбили лагерь почти пять сотен умидийцев, из мрака выступали багровые фигуры, а вспышки выстрелов предвещали жестокую смерть.

Рийглер стрелял из болт-пистолета, снимая меткими выстрелами в голову уцелевших под шквальным огнём сектантов. Быстро погибли шестеро, их крики слились с какофонией выстрелов и предсмертных стонов.

Их крики.

Рийглер замер, вслушиваясь в грохот болтеров, пытаясь разобрать крики умирающих. То не были решительные крики безумных идолопоклонников. То были полные ужаса крики невинных людей. Рийглер закрыл глаза и встряхнулся, пытаясь стряхнуть туман, о котором только что узнал.

Вспышки света освещали полные отчаяния лица. Силас и Треберек стреляли из дробовиков в тех, кто ещё мгновение назад казался бешеными убийцами, замахивающимися ножами… в мирных горожан и крестьян. Аронш стрелял из тяжёлого болтера, истребляя тех, кто казался ему последователями птицеглавого демона, но на самом деле был простыми рабочими и лесорубами. Поддались мороку и Ведсо, Инхок, Петрониас, вырезавшие загнанных в угол умидийцев, словно скот. Тридцать братьев второй роты, ветеранов войн против предавших космодесантников, зеленокожих, тиранидов и бесчисленных иных звёздных кошмаров, резали глотки женщинам и детям, словно те были величайшей угрозой в истории Империума.

Почему?

Голос, тот же голос, что он услышал в Кревше, вырвал Рийглера из шока, вызванного увиденным кошмаром. Он обернулся к Кранону и увидел, что Второй капитан также перестал стрелять. Оружие повисло в ослабевших руках, на суровом бледном лице застыла гримаса шока и отвращения.

Почему?

Кранон посмотрел на брата, затем обратно на жуткую резню.

— Прекратить огонь… — прошептал он, так тихо, что его услышал лишь Рийглер.

Внезапно заработал вокс-канал, треск помех дал путь рокочущему голосу Кранона.

— Я сказал прекратить огонь!

Умолкли болтеры Багровых Сабель, замерли зажатые в руках клинки. Сбитые с толку братья Второй и Десятой роты неуверенно переглядывались.

Почему?

Теперь голос слышали и скауты, вглядывающиеся в темноту, пытаясь выглядеть говорившего. Братья второй снимали шлемы и смотрели на небо.

Почему?

Голос женщины был тонким, как дующий сквозь деревья ветер. Рийглер не был уверен, действительно ли это дует ветер или же поёт птица джунглей, повторяя слова. Мысленно повелев своим слуховым чувствам отключиться, капитан на мгновение оглушил себя, чтобы проверить теорию.

Почему?

Голос стал лишь громче и отдавался в голове, вытесняя другие мысли. Он закрыл глаза, но вместо абсолютной тьмы увидел образы недавней резни, такие яркие, словно он переживал её вновь. Рийглер резко открыл глаза и понял, что чары спали, позволив скаутам и воинам Кранона увидеть истину.

Почему?

Оставшиеся братья снимали шлемы, глядя на капитана столь же ошарашенными глазами. Некоторые не могли стоять и падали, тщетно ища следы жизни среди лежащих на поляне трупов. Сержант отделения Бета, Йегзеник, посмотрел на своего капитана расширившимися глазами.

— Что мы наделали…? — прошептал воин. Болтер рухнул на землю.

Гибель невинных была досадной, хотя и часто неизбежной частью любой операции войск Империума, особенно Адептус Астартес. Во время войны им часто приходилось совершать тяжёлый выбор, решая, кто может жить, а кто умрёт, и не раз космодесантники добровольно жертвовали гражданскими или менее способными солдатами, чтобы получить тактическое преимущество над врагами. Но в этой бойне не было смысла, во всяком случае видного Багровым Саблям.

— Я… — Кранон не мог найти слов. — Рийглер? — прошептал капитан, не отрывая глаз от панорамы резни, в которой он стал невольным участникам.

Капитан-разведчик закрыл глаза, но резко открыл их, вновь увидев видения бойни. К счастью, хотя бы бесплотный голос перестал молить об ответе.

— Севарион, за мной. Остальные — охраняйте территорию, — сказал он, схватив Второго капитана за плечо и потащив его к нависающим над ними густым кустам на краю поляны. — Не уходите и не выходите на связь, пока не получите приказа или пока мы не вернёмся. Всё ясно?

Никто не ответил.

— Я. Спрашиваю. Всё. Ясно? — повторил Рийглер, подчёркивая свои слова злостью.

На этот раз ему ответил каждый из Багровых Сабель, хотя немногие нашли в себе силы ответить вслух.

Кивнув, Рийглер исчез во мраке.

Капитаны молчали, их спуск по огромным деревьям был таким же безмолвным, как и полёт на «Воронах». По сравнению с прошлым разом спуск был молниеносным, Багровым Саблям было нечего таиться — в столице Умидии не осталось ни одной живой души. Вскоре показались крыши деревянных зданий, а затем, в двадцати метрах над площадью, Рийглер просто спрыгнул вниз. От силы удара брёвна раскололись. Рядом рухнул Кранон, последовавший за капитаном скаутов.

— Что мы здесь делаем? — спросил он, поднимаясь на ноги. В голосе Севариона сквозило отвращение и нечто иное — нечто незнакомее и непонятное Рийглеру.

— Здесь мы впервые обнаружили культ и прервали ритуал. Здесь Рагнальд сражался с демоном. Я должен быть уверен. Я долж… — Рийглер умолк, вид уже разлагающихся тел подтвердил его худшие страхи. В битве он сражался — думал, что сражался — против вооружённых, разъярённых сектантов, поклоняющихся Тёмным Богам и желающих перебить космодесантников.

Но нигде не было ни следа культистов.

Мужчины, женщины, дети… здесь они перерезали целые семьи, изувеченные тела валялись среди костров и вертелов, где лежали наполовину зажаренные тела зверей — пир для насекомых и местных падальщиков. Гирлянды и флажки тянулись с крыши на дерево, с дерева на крышу, а оттуда на украшавшие улицы и ведущие к площади мосты деревянные истуканы, в некоторых из которых Рийглер узнал подобия имперских святых.

Багровые Сабли пробирались сквозь груды трупов, лежавших лицом вниз, часто — на телах погибших перед ними людей.

— Эти люди не атаковали тебя, — произнёс Кранон, осмотрев глубокие раны в спине мертвеца. — Они бежали от тебя. Они бежали от тебя, и ты их перебил!

Не слышавший брата Рийглер смотрел на женский труп, застывший под странным углом, словно перед смертью она на что-то упала. Разведчик присел и медленно перевернул тело. Когда он увидел, что женщина сжимала в руках, то быстро отвёл руку и плотно сжал глаза, осознав всё произошедшее.

Жители Умидии, верные имперские граждане, праздновавшие день всех святых, были вырезаны Ангелами Смерти, хладнокровными убийцами, ослеплёнными чёрным колдовством. Он видел глаза на их лицах, когда вздымались и опускались клинки, когда погибали их близкие под натиском тех, кого они не могли даже себе представить. Он слышал мольбу о пощаде, чувствовал их слёзы, видел кровь на своих перчатках, ставшую несмываемым пятном на чести.

Рийглер открыл глаза. Его брат стоял рядом.

— Почему? — повторил Севарион Кранон.

— Мы не знали… — тихо прошептал Рийглер.

— Вы вырезали целый город и «не знали»? Неужели бремя командования лишило тебя связи с реальностью? — Кранон подался вперёд. Его лицо было в считанных сантиметрах от Рийглера.

— А что делал на поляне ты? Скольких ты убил прежде, чем осознал правду? — капитан пристально посмотрел в синие как океан глаза брата.

Пристыжённый второй капитан отвернулся.

— Что нам делать, Анзо? Что бы ни думал мой брат и Совет Мечей, к Багровым Саблям уже относятся с презрением. Ты знаешь, как нас не любят другие ордена, как натянуты отношения с Инквизицией, Администратумом и Механикусов. Такое известие столкнёт нас за грань, приведёт к отлучению и казни.

Рийглер уже собирался ответить брату, что у него нет идей, как вдруг одна появилась прямо перед глазами. Север площади обуглился и почернел, похоже там перевернули жаровню или разгорелся костёр.

— Мы сожжём всё, — холодно ответил капитан.

— Анзо, ты же шутишь? — невесело усмехнулся Кранон. — Ты же не собираешься просто скрыть эту… резню?

— А у нас есть выбор, брат? Ты предлагаешь открыть правду великому магистру и вынудить Совет Мечей проголосовать за сознательное истребление миллионов невинных или прекратить операцию и обречь орден на осуждение и отлучение?

— Но ты предлагаешь…

— Я предлагаю то, что сохранит дальнейшее существование Багровых Сабель, и позволит нам искоренить стоящие за этим тёмные силы. Брат, неужели ты не понял, что это проделки демона?

Но прежде, чем Кранон отвел, открылась командная частота вокса, и заговорил его родной брат, великий магистр. На мгновение сердце Рийглера замерло от мысли, что командующий Багровых Сабель узнал, что действительно происходит на Умидии.

— Капитан Рийглер, заканчивайте текущие операции и готовьте свою роту к отбытию. Десятая и Первая должны вернуться на флот в течении двадцати четырёх часов по терранскому времени, — в отправлении на орбиту роты скаутов был смысл из-за физических ограничений юных боевых братьев, но отзыв Первой вместо всё ещё сражавшейся на Умидии Третьей означал, что неудачу Рагнальда ещё не простили.

— Вас понял. Мы вылетаем в течение часа, великий магистр, — после ответа связь прервалась.

— Так что мы будем делать, Севарион? Ты прикажешь своим людям сжечь тела и молчать, пока мы не разберёмся во всём, или заставишь Совет Мечей принять невозможное решение?

Капитан Кранон прикрыл глаза, но затем резко открыл. По выражению лица Рийглер мог понять, что видел вместо закрытых век его брат.

— Прикажу, — наконец, ответил Севарион, и тяжело пошёл к телам, чтобы собрать их на погребальный костёр. — И пусть смилостивится над нами Бог-Император.

9 Встречи

Когда отделение Альфа высадилось из «Штормового ворона» на ангарную палубу, настроение у всех было мрачным. На соседней площадке из «Громового ястреба» выходили другие братья Десятой во главе с Вондереллом. Рийглер кивнул ветерану-сержанту, но тот словно и не заметил капитана, потерянно глядя куда-то вдаль. Не замечающий ничего вокруг Вондерелл направился к выходу, следом пошли скауты. Рийглер уже намеревался пойти следом, когда в огромный ангар влетели ещё три «Ястреба» и начали заход на посадку.

В идеальном построении три десантных корабля прикоснулись к палубе, их задние рампы опустились в унисон. Шипение гидравлики было едва слышно за шумом охлаждающихся двигателей. Воины отделения Альфа смотрели во все глаза, как из «Ястребов» выходят сверкающие терминаторскими доспехами братья Первой роты. Но когда воины ступили на палубу и сняли шлемы, на их лицах открылось то же выражение, что было у капитана Кранона, когда он узнал правду о Умидии. Последним, что само по себе удивляло, из транспорта вышел Дразнихт, уже сжимавший шлем. Он выглядел так, словно видел привидений.

— Возвращайтесь в казармы, — приказал скаутам Рийглер. — Через час жду вас в тренировочном зале. Вы славно потрудились, но перед повторной высадкой нужно поработать над рядом предметов.

Дружно ответившие «Так точно!» скауты прошли мимо, вместе с отборными воинами ордена направившись к дверям. Рийглер пошёл к «Ястребам», петляя в толпе.

— Капитан Дразнихт? — окликнул брата Рийглер, подойдя поближе. Как и Вондерелл, Дразнихт словно не заметил капитана скаутов. — Капитан Дразнихт?

Первый капитан посмотрел на него, видя, но не замечая. Со стороны выхода раздался грохот. Проталкиваясь сквозь толпу терминаторов, капитаны пробились в первый ряд ревущей толпы, смотрящей на начавшуюся драку.

Кир, один из сержантов Первой роты, схватил за глотку Аронша. Ноги крупного скаута висели почти в метре над землёй. Его братья кричали и пытались помочь схваченному товарищу, но им преградил путь почти десяток терминаторов.

— Во имя Терры, что ты творишь, Кир? — недоверчиво выдохнул капитан. — Опусти его немедленно.

Аронш бил тяжёлыми кулаками по державшей его шею руке, но пока только разбил в кровь костяшки.

— Твой щенок имел наглость попытаться выйти из ангара впереди старших. Я преподаю ему урок, — усмехнулся Кир. Лицо Аронша уже покрывалось нездоровой синевой.

— Ты выжил из ума? — Рийглер моргнул. Кир был свирепым и вспыльчивым воином, но это было не в его духе. Он был благородным воином Багровых Сабель, а не обычным громилой. — Дразнихт, сделай что-нибудь. Твой сержант ведёт себя как животное.

Первый капитан, всё ещё смотревший пустым, потерянным взглядом, посмотрел на Рийглера, затем на скаута, болтающегося в хватке сержанта. На его лице проступило нечто, похоже на умиление.

— Извиняйся.

— Что?

— Твой мальчик. Он должен извиниться.

— Это возмутительно. Он не сделал ниче…

— Заставь его извиниться, — в голосе Дразнихта была злоба, которую Рийглер никогда не замечал прежде. Глаза теряющего сознание Аронша начали вылезать из орбит.

— Аронш. Извинись перед сержантом Киром, — неохотно уступил капитан.

— Ппп…ррр… ости… те… — просипел скаут.

Ничего не произошло.

— Дразнихт, он извинился. Прикажи Киру отпустить его, — взмолился капитан.

Мгновение прошло.

— Отпусти его, сержант.

Кир надавил чуть сильнее, вырубив скаута, и бросил на палубу бессознательное тело. От удара о жёсткий удар рука сломалась с жутким треском. Стоявшие на пути у отделения Альфа братья Первой направились к выходу, позволив скаутам проверить состояние поверженного товарища.

Рийглер стоял между лежащим Ароншем и уходящими терминаторами, пока за дверью не исчез последний из них. Ни один из ветеранов даже не посмотрел на Рийглера, Аронша и остальных скаутов.

— Доставьте его в апотекарион и оставайтесь там. Не выпускайте его из виду, — Рийглер направился вслед за Первой ротой.

— Куда ты идёшь, капитан? — спросил Ведсо, помогая Силасу и Петрониасу поднять брата с холодного пола.

— Я попытаюсь найти ответы.

Выходя из ангара, Рийглер мог поклясться, что слышал женский смех.

Верховный библиарий Маннон внимательно изучал древний хрупкий том, когда его нашёл капитан. Как и обычно в небоевое время псайкер сидел в обширной библиотеке на борту «Красной чести», стараясь расширить свои и без того обширные запасы познаний. Не отрываясь от книги, Маннон кивнул брату, пробирающемуся среди исполинских шкафов, забитых собранными за века знаниями ордена Багровых Сабель.

— Капитан Рийглер. Я чувствую смятение в твоей душе, — библиарий заложил страницу и отвернулся от кафедры.

Рийглер пытался улыбнуться старому другу. Пытался, но получилась лишь гримаса.

Библиарий принюхался, словно гончая, уловившая запах жертвы.

— Нет. Я чувствую смятение многих душ. Рак в сердце ордена. Анзо, что произошло? — уже серьёзно спросил Маннон.

— Я думал прийти за советом к одному из братьев-капелланов, но при таких обстоятельствах решил, что лучше исповедоваться тому, кто сведущ в варповстве.

— При каких «обстоятельствах»? Что произошло на Умидии? — Маннон взял брата за плечи, заставив капитана-разведчика смотреть ему прямо в глаза.

— Я не знаю, с чего начать. Не знаю, как много тебе известно об операциях на поверхности.

— Представь, что я не знаю ничего, и расскажи с самого начала.

И Рийглер рассказал. Он не упустил ни одной детали событий, начиная с его первого шага по деревьям Умидии и до недавнего фарса в ангарной палубе, где один из его юных подопечных попал в апотекарион. Когда он закончил, Маннон умолк и напряженно размышлял. Наконец, он спросил:

— Значит, о настоящей ситуации на Умидии знаешь только ты и капитан Кранон?

— Три его отделения и одна команда моих скаутов знают, что они перебили на поляне невинных граждан, но резне в Кревше знаем только я и Севарион, — ответил Рийглер. Тусклый свет свечей мерцал на капельках пота, стекающих по лбу капитана. Раньше он не замечал, но теперь слышал, как яростно стучат его сердца: тело невольно переходило в режим готовности к бою.

— Но ты уничтожил все доказательства. Поджёг тела и саму столицу, так?

— Да, — Рийглер посмотрел на пол. — Мы думали, что поступаем правильно.

— Возможно, это так и было, — с печальной улыбкой заметил Маннон — Скрыв ситуацию, вы избавили великого магистра и Совет Мечей от принятия невозможных решений. Не оставив ни следа резни, вы избавили орден от последующего расследования. Конечно, если это отдельные случаи, а не система.

— Ты думаешь, что это не так?

— Да ты сам в это веришь, Анзо. Ты сам мне про это сказал.

— Когда? — Рийглер моргнул.

— Отсутствие ответа Вондерелла при встрече. Реакция Дразнихта и его людей на выдуманное оскорбление Аронша.

— Боевая усталость. Они непрерывно сражались больше недели.

— Неужели затуманившие тебе глаза чары лишили тебя и здравого смысла?! — рявкнул Маннон. — Мы говорим о космодесантниках. У нас не бывает «боевой усталости». Разве что у твоих новобранцев-скаутов, но и у них она может появиться лишь в противостоянии страшным врагам в гораздо дольшей кампании.

Но Рийглер не слушал верховного библиария, всё его внимание привлекло одно слово.

— Чары. Ты думаешь, что дело в этом?

— Я изучал историю мира, во всяком случае её относительно достоверную часть… — Маннон указал на книгу.

— И?

— В полученном от лорда-инквизитора — или демона, прикидывающегося по твоим словам лордом-инквизитором — есть зерно истины. Есть свидетельство о культе, называвшем себя Валету и действовавшем на Умидии много веков назад. Он был истреблён Экклезиархией, когда планета вновь стала частью паствы Императора, но возможно некоторые из еретиков скрылись и ожидали возможность вновь возвыситься.

— Какому из Тёмных Богов поклонялись эти Валету?

— В этом весь фокус. Разные фракции культа посвящали себя служению разным ликам Четвёрки. Каждая принимала учение своего покровителя, но была частью альянса. Даже последователи обычно противостоящих друг другу сущностей, таких как Кровавый Бог и Порочный Бог, служили вместе ради высшего блага культа.

— Но откуда у них взялась такая сила? — Рийглер ошеломлённо моргнул. — Багровые Сабли истребили бесчисленные культы, но один из них не смог бы водить за нос целый орден.

— И сколько же культов возглавляют демоны? Причём, если твоё описание точно, демоны, являющиеся аспектами Лживого Бога?

— Что нам делать? — задумчиво протянул Рийглер после недолго молчания.

— Ты можешь прийти к великому магистру и рассказать ему об этом, но вряд ли найдёшь понимание. Ты не оставил ни следа учинённой тобой невольно резни, поэтому доказательством могут послужить лишь массовые убийства, в которых участвовали другие роты. Конечно, если доказательства вообще будут. Если ты скрыл бойню, то наверняка так поступил и Дразнихт, и другие капитаны… — Маннон помедлил, обдумывая новую мысль. — Тебе не приходило в голову, что возможно демон обманул и великого магистра?

— Тогда что нам остаётся? — Рийглер вздохнул.

— Выполнить задание до конца.

— Но это же означает бессмысленное избиение миллионов…

— Анзо, это неизбежно. Если Дразнихт и другие капитаны знают о настоящий сути своих действий, но не могут ни осознать, ни признать их, то ты окажешься в меньшинстве, даже если Севариону хватит духу выступить против брата. Ты сам видел, как это подействовало на Дразнихта, на других наверняка всё сказалось ещё хуже. Ты можешь представить в каком состоянии сейчас Баркман, если он видит видения и слышит голоса?

Рийглер кивнул.

— Пойми, на твоих руках уже достаточно крови. Ты — капитан скаутов. Если ты больше не хочешь искать скрывающихся в джунглях Умидии «культистов», то можешь начать охоту на демона в сердце заговора, пока остальные выслеживают прячущихся среди населения Валету. Вероятнее всего с гибелью наславших чары еретиков проклятье исчезнет, и мы сможем прийти в себя.

— А если проклятье не исчезнет?

Маннон не ответил.

— У нас действительно нет вариантов?

— Я их не вижу, а ты?

Рийглер пожал плечами.

— Анзо, ты не будешь один. Капитан Кранон — благородный человек, честный и достойный воин, готовый защищать, скажем так, доброе имя Багровых Сабель. Я присоединюсь к Десятой роте, когда вы направитесь обратно в бой, и вместе мы выследим и уничтожим тварь, намеревающуюся разорвать на части наш орден.

— Благодарю тебя, старый друг, — Рийглер заставил себя улыбнуться. — Я знал, что могу на тебя рассчитывать.

— Как и я, — тепло ответил Маннон. — Теперь отдохни. Последние дни сказались на тебе, а во время охоты на демона нам понадобятся все твои силы.

— Не сейчас, — покачал головой Рийглер, направляясь к выходу. — Мне ещё предстоит одно дело.

Когда Рийглер дошёл до каюты Дразнихта, то сразу понял, что Первый капитан не один.

— …убить, чтобы только от тебя избавиться? — суровый резкий голос брата эхом разносился под сводами широких коридоров жилой палубы. Рийглер отступил в альков и прислушался. Он не услышал ответа, но, судя по словам Дразнихта, ответ был.

— Невозможно! Мы истребим всех вас до единого и повесим трупы на деревьях. Вы можете прятаться словно трусы, но нет таких убежищ, которые скроют вас от гнева меня и моих братьев, — в голосе Первого капитана проскальзывала отчаянна нотка, возбуждение, граничащее со страхом. Рийглер вновь не услышал ответа.

— Ты осмеливаешься надо мной насмехаться? — зарычал внезапно пришедший в себя Дразнихт. — Я — Дзаргон Дразнихт, Первый капитан Багровых Сабель. Запомни навсегда имя своего палача!

Раздался треск, затем легко узнаваемый гул удара брони по металлу. Рийглер бросился вперёд, намереваясь помочь Дразнихту в бою с врагом, неизвестно как проникшим на флагман ордена. Но когда он распахнул тяжёлую дверь, то увидел, что его товарищ был совершенно один.

— Ты смеешь входить без спроса? — зарычал Дразнихт, пригвоздив капитана взглядом налитых кровью глаз. Он до сих пор был одет в терминаторский доспех, правая перчатка которого была впечатана глубоко в переборку. Такую вмятину будет трудно убрать. По палу были разбросаны обломки трофеев Первого капитана, осколки костей и разбросанные в гневе клинки.

— Я услышал голоса, — ответил Рийглер, стоя на пороге. Он не был уверен в здравом уме брата. Два капитана никогда не были друзьями, но Дразнихт был самым уравновешенным и спокойным космодесантником из всех, с которыми Рийглеру выпала честь служить. Недавние действия Дразнихта и его воинов были совершенно не в их духе. — Повышенные голоса.

— Ты услышал… — лицо Дразнихта смягчилось, а затем внезапно омрачилось вновь. — Уходи. Здесь не рады ни твой роте, ни тебе.

— Я хотел поговорить с тобой о произошедшем на агарной палубе, — Рийглер говорил резко, хотя и держась на расстоянии.

— Твой парень извинился перед сержантом Киром. С моей точки зрения вопрос закрыт.

— Сержант Кир отправил моего скаута в апотекарион. В моём журнале такой вопрос далёк от закрытия, — Рийглер шагнул вперёд. — Я хотел обговорить это с тобой, как брат с братом, а не созывать Совет Мечей.

Ноздри Дразнихта расширились. Спокойные слова и поведение капитана возымели совершенно обратный эффект.

— Я бы закрыл разговор, если конечно ты не хочешь присоединиться к своему щенку в апотекарионе, — Дразнихт сделал два широких шага вперёд, оказавшись на расстоянии удара. — Я уже попросил тебя уйти. Я не собираюсь повторять.

Атмосфера в комнате накалилось так сильно, что готова была взорваться в любой момент. Два сверхчеловеческих великана сверлили друг друга взглядами. Рийглер уступил.

— Это не конец, — сказал капитан скаутов, шагнув назад.

— Я знаю, Анзо, — тихо ответил Дразнихт. Из голоса исчезла вся злоба, остались лишь нотки обречённости. — Это только начало.

Дверь захлопнулась в считанных миллиметрах от лица Рийглера. Когда эхо удара затихло, пустоту наполнил женский смех. Тщетно пытаясь перестать слышать призрачные смешки, Рийглер направился к своей каюте. Он не был уверен, что было важнее — обмен угрозами или невысказанное понимание между ним и Дразнихтом.

10 Борьба

Сожжение боен Рийглером и капитаном Краноном возымело другое непредвиденное последствие.

Раздутые мчащимися по густым сухим джунглям ветрами пожары вскоре охватили не только сами деревья и подлесок, но и скрытые среди них поселения. Оказавшиеся на пути огненной бури перепуганные умидийцы покидали воздушные города и деревни, бросали дома и пожитки, желая спасти свои жизни.

Но вместе спасения их ждали лишь болтеры Багровых Сабель.

Всё ещё помрачённые насланным мороком или же незадумывающиеся о пролитии крови невинных Дразнихт, Баркман и другие свирепые капитаны ордена забрали из арсеналов весь запас огнемётного вооружения. Благодаря младшего Кранона и капитана скаутов за находчивость, воины поджигали целые горы и островные цепи, вырезая обгоревших и задыхающихся людей, едва те появлялись из джунглей. Пожары унесли жизни тысяч. Бессчётные жизни оборвали болтеры и клинки.

Спустя дневной цикл после возвращения на флот Десятая рота была вновь отправлена на поверхность. Рийглер благоразумно приказал своим скаутам собраться на ангарной палубе лишь после того, как высадятся последние терминаторы. Аронш пришёл в себя через несколько часов после нападения Кира. Конечно, капитан предпочёл бы оставить парня на борту «Красной Чести» и дать ему прийти в себя, но в свете снедающего ветеранов и весь орден психоза было безопаснее забрать перевязанного скаута с собой и держать его вместе с боевыми братьями.

— Аронш, как рука? — тихо спросил Маннон, когда отделение Альфа пробиралось сквозь густые кусты. Верный своему слову старший библиарий присоединился к отделению Рийглера после возвращения на Умидию. Его присутствие уже оказалось бесценным, поскольку предчувствие псайкера не раз предупреждало их о приближении умидийцев и позволяло уйти в сторону, чтобы избежать бессмысленной резни. Их делом было не избиение невинных людей, а изгнание демона.

— Боль утихла, но я всё ещё не могу ей двигать. Похоже Ведсо придётся ещё немного поносить мой тяжёлый болтер, старший библиарий, — голос звучал приглушённо, поскольку скаут, как и его братья по отделению, носил респиратор. Главные пожары бушевали на другой стороне планеты, но даже здесь в воздухе висел запах горелых растений, разбавленный химическим привкусом прометия и вонью жжёного мяса. Сверхчеловеческая физиология позволяла Рийглеру и Маннону не обращать внимания не едкий запах, но скауты до сих пор развивались, преображаясь в настоящих космодесантников.

— Уверен, что в своё время брат — скаут Ведсо хорошо воспользуется им, — заметил Рийглер, переходя вперёд с позиции в хвосте пробирающейся в кустах колонны. — Прикрывай спину, Аронш. Мне нужно поговорить со старшим библиарием.

— О Севарионе? — сочувственно спросил Маннон. О капитане Второй роты не было ничего слышно после сожжения Кревша и он не вернулся на флот, получив приказ великого магистра. Начальное восхищение других капитанов Краноном, действительно выкурившим культистов из укрытия, постепенно угасало, а по дальней связи всё чаще разносилось слово «трусость» по отношению к молчанию братьев. Рийглер мрачно кивнул.

Закрыв глаза, Маннон потянулся через варп, ища под небесным сводом огонёк Севариона Кранона. Заметно похолодевший воздух защипал кожу капитана. Через несколько мгновений библиарий вновь открыл глаза. Вновь потеплело, психическая энергия рассеялась.

— Капитан Кранон добрался до полюса планеты. В радиусе трёхсот километров нет других рот, и я чувствую присутствие лишь зверей, а не людей. Хочешь, чтобы я с ним связался?

Рийглер задумался, но покачал головой.

— Нет. Если Севарион не хочет ни с кем говорить — его право. Как и я, он знает позор нашего ордена и волен поступать так, как считает нужным… — капитан помедлил и криво усмехнулся. — Хотя я не могу удержаться от мысли, что у его внешнего бездействия будут последствия.

Они шли молча, слыша лишь жужжание насекомых, далёкий рёв зверей, да временами доклады по вокс-связи. Маннон слушал эфир с тех пор, как Десятая рота высадилась на Умидию, и обнаружил слепое пятно ближе к экватору в западном полушарии планеты. Несмотря на все усилия, библиарию не удавалось пройти сквозь завесу, а в варпе он чувствовал лишь тишину и мрак. Конечно, это мог быть и природный феномен, возникший в результате каприза географии или положения звёзд субсектора, но оба офицера понимали, что с наличием на Умидии демона самым невероятным объяснением становилось совпадение. Рийглер также понимал, что создавшее такой обширный покров в варпе существо являлось грозным врагом, возможно, что даже Маннону не удастся с ним справиться, но не хотел тревожить почтенного псайкера сомнениями.

Вся Десятая рота высадилась на краю мёртвой зоны. Каждое отделение шло в одиночку, крадясь через заросли лиан к тёмному сердцу Умидии. Одни шли быстрее других, следуя по протоптанным тропам и следам вырубленных деревьев, но пока никому не удавалось найти ни демона — инквизитора, ни несомненно служивших ему настоящих культистов. Сержант Васкан как раз заканчивал доклад, когда Маннон резко остановился и резко обернулся, словно вслушиваясь во что — то неслышимые.

+ В подлесок. Немедленно. + — раздался в голове каждого воина отделения его грохочущий голос.

Безмолвные как призраки Багровые Сабли скрылись в тенях. Даже без чувствующего варп библиария скауты услышали бы приближение любого «врага», но предвидение Маннона давало им дополнительные мгновения, позволяло избежать бессмысленных столкновений. Хотя все скауты, как и Рийглер, как и Маннон полностью осознавали ситуацию и знали о наложенных демоном чарах, в случае нападения верх бы взяло боевое кодирование, заставляя нанести ответный смертоносный удар.

Боевые братья не шевелились, когда появились умидийцы. Глазам капитана они казались разодетыми в балахоны и маски. Гротескные морды, надетые на покрытые рунами накидки. В руках топоры и ножи, украшенные до степени бахвальства, но всё равно смертоносные. В конце колонны шёл карлик, несущий в руках жуткое чучело, прижимающий его к груди, словно любовника, и взгляд его метался туда — сюда, будто он слышал голоса.

Рийглер сжал веки. Он знал, что глаза обманывают его, но как же снять покров лжи? Капитан потряс головой, пытаясь прочистить затуманенные мысли. И когда он открыл глаза, то увидел совершенно другую картину.

Умидийцы действительно закрывали лица, но не языческими масками, а клочьями ткани, защищая рты и носы от вони далёких пожаров. Их одежду покрывали не руны, а обожженные и рваные дыры, а цвет её был алым не от краски, а из-за настоящей крови. Судя по количеству — не только их. В глазах всех плескался чистый первобытный страх, понимание и безнадёжность. Люди знали, что их вероятными убийцами станут те самые воители, которым была поручена защита человечества — преданные защитники Империума, избранные воины Императора.

В глазах всех, кроме одной.

Позади обездоленных беженцев шёл не безумный прислужник Губительных Сил, не порочный шаман и не магистр запретных знаний, и в руках был вовсе не идол неназываемого божества. Грязная от сажи девочка не старше пяти лет шла следом за взрослыми, прижимая к груди куклу с непропорционально большими глазами и головой. Покрывавшую лицо грязь пробороздили следы слёз, открывшие бледную кожу. Пронзительные зелёные глаза, лишённые детской невинности, метались между деревьями, окружавшими узкую тропу, высматривали таящуюся во мраке опасность.

Периферийным зрением Рийглер увидел, как Силас начинает поднимать дробовик от бедра к положению, откуда можно стрелять. Рийглер протянул руку и мягко опустил оба ствола на прежнее место. Скаут посмотрел на капитана. На лице его проступила тревожная смесь извинения и изумления.

Обездоленные умидийцы медленно шли мимо затаившихся космодесантников, некоторые из них ковыляли или не могли идти сами, опираясь на плечи других. В течении нескольких неприятных минут они оставались на виду, и Рийглер опасался, что кто — нибудь из новобранцев поддастся инстинктам и схватиться за оружие. Когда последние беженцы исчезли из виду, девочка обернулась назад и посмотрела на тропу. Рийглер знал, что это невозможно, но она словно смотрела прямо на него, умоляя ответить на простой вопрос: Почему?

Затем девочка исчезла во тьме.

Рийглер уже собирался спросить братьев, сумел ли кто — то из них сбросить морок и увидеть правду, когда по воксу раздался голос сержанта Вондерелла.

— Вондерелл всем отделениям. Мы нашли его, — обычно суровый голос сержанта был полон нервного возбуждения, хриплый шёпот едва не срывался на крик. — Мы нашли демона.

11 Решимость

Неясно, стало ли это результатом атаки роты скаутов или же демон больше не заморачивался маскировкой, но теперь исчезли все маски. Деревья здесь были искажены, искривлённые стволы были совсем не похожи на тянущихся высоко в задымлённое небо великанов, покрывающих остальную планету. Изменилось и подножие джунглей — голая земля уступала место истёртым за века дождями плитам, покрытым грубым рисункам и жутким фрескам, всё ещё заметными там, где их пощадило время. То тут, то там из земли вырывались скалы, окружающие огромную поляну словно зубы гигантской, всепожирающей пасти. Рийглер уже видел такие развалины на десятках миров, где ксеносы и доимперские люди поклонялись неназываемым Тёмным Богам. Он позволил себе улыбнуться: зловещее святилище уже было разрушено, его будет легче стереть с лица земли. Когда прислужники демона — настоящие прислужники, а не кажущиеся культистами невинные люди — ринулись на немногочисленных наступающих скаутов, пожиратель душ отбросил обличье инквизитора и принял свой истинный облик, нависнув над всеми. Пернатый плащ шестиметровой высоты птицеголовой твари мерцал в тусклом дымчатом свете, пробивающемся сквозь крону над огромной поляной, где демон решил принять последний бой. Его клюв щёлкал и свистел, пожиратель душ отдавал указания своим пехотинцам на богохульном языке своего мерзкого покровителя. Юные скауты морщились, их уши ещё не привыкли к психологическому воздействию диалектов Архиврага. Даже Маннону было явно неприятно это слышать, и Рийглер решил лишить врага такого оружия.

— Десятая рота, открыть огонь! — заорал капитан, выскакивая из — за деревьев. Наступающие за ним скауты начали стрелять, грохот дробовиков и частый рык болтеров слились в хоре оружейных разрядов. Очереди выкосили первую волну сектантов, вторая также полегла до последнего человека, когда из — за искажённых деревьев на дальней стороне развалин вышли другие отделения. Ряды паникующих культистов, которых по — прежнему были тысячи, смешались, ещё пребывающие в относительно здравом уме еретики стали стрелять в ответ, пытаясь прорваться.

Тщательно целясь, Рийглер опустошил всю обойму в восемь патронов, каждым выстрелом снося голову с плеч бегущего культиста. Оружие опустело, и он убрал болт-пистолет, выхватывая другой рукой меч. Прежде, чем тела восьми первых жертв упали на землю, клинок разрубил шеи ещё трёх прислужников демона. И в эти мгновения, забирая жизни, он ощутил странный прилив, незнакомое, неясное чувство. Ещё более незнакомым был вес меча в руке. Рийглер посмотрел на него и увидел не знакомый клинок, а оружие, взятое так давно с тела чемпиона Детей Императора.

Как?! Он же внимательно проверил снаряжение на борту «Красной Чести» и, выходя из каюты, был уверен, что положил в ножны обычный меч. Возможно ли, что из — за тягот недавних событий он ошибся или что — то путает? Нет. Он — полноправный боевой брат Адептус Астартес, обладающий эйдетической памятью, как и все его сородичи. Тогда что происходит?

Выбросив эти мысли из головы, Рийглер вернул внимание к битве. Немногие осмеливавшиеся сражаться сектанты были не ровней скаутам Багровых Сабель, и лишь давка удерживала их в бою, если так можно было назвать кровавую баню. Не обращая внимания на жалких врагов, капитан открыл канал связи отделения и отдал новый приказ.

— Маннон. Отделение Альфа. За мной.

Размахивая проклятым клинком словно продолжением собственной руки, Рийглер прорубался сквозь толпу культистов к их предводителю. За ним шёл Маннон, круша врагов булавой с той же яростью, с которой братья из реклюзиама крушат крозиусами, а скауты прикрывали их уничтожающим огнём.

Ощутивший опасность демон обернулся ей навстречу и с ног до головы окинул космодесантников стеклянистыми птичьими глазами, оценивая, ища любую слабость или трещину в броне. Растянув клюв в неестественной усмешке, пожиратель душ словно стал ещё выше и шагнул в направлении осмелившихся бросить ему вызов Багровых Сабель. Давя под ногами мёртвых и умирающих культистов, демон поднял посох и выпустил во врагов разряд энергии варпа.

Подняв руку, Маннон спешно окружил себя и отделение Альфа псищитом, и тут грянула буря, но разряды потрескивающей энергии бессильно сползли со щита. Демон попробовал вновь, но с тем же результатом — невредимые Багровые Сабли наступали под психическим куполом. Рийглер покосился на старшего библиария и увидел, как из ноздрей его капает кровь, стекая на оскаленные и сжатые от усилия зубы.

Третий разряд энергии ударил в поле, и Маннон пошатнулся. Псайкер задохнулся, удар выбил воздух из всех трёх лёгких. Щит удержался, но Рийглер знал, что следующий удар станет последним.

По моей команде опускай щит.

Рийглер медлил лишь долю секунды. Он не сказал слова вслух, но Маннон кивнул, странно посмотрев на капитана — разведчика.

— Давай! — заорал Рийглер, едва к нему вернулось самообладание. Мерцающая стена голубой энергии перед Альфой исчезла, сменившись стеной выстрелов. Заговорил и болт-пистолет капитана, успевшего перезарядить оружие, шквальный огонь вырывал клочья из тела огромного демона, по которому было почти невозможно промазать. Пожиратель душ завыл, и этот подобающий скорее псу исходящий из клюва звук полностью расходился с его птичьим обликом. Затем демон поднял собственный психический щит. Достаточно быстро, чтобы избавиться от новых попаданий болтеров и дробовиков, но Маннон и Рийглер успели подобраться ближе.

Капитан взмахнул захваченным клинком, чёрный вихрь обрушился на рукоять посоха твари, но Маннон воспользовался отвлечением. Навершие булавы нашло цель прямо под коленом, сломав кости — ну, то, что скрепляло демоническую плоть — с удовлетворительным треском. Тварь снова завыла, роняя пси-щит, и вновь заговорили орудия космодесантников, целящихся выше, чтобы не попасть в капитана и библиария, но разорвать варп-плоть тела.

Внезапно демон исчез.

— Ведсо! Слева! — заорал Инхок.

Ведсо, стрелявший из тяжёлого болтера на фланге отделения, обернулся с оружием в руках. Ещё удар сердца стоявший прямо перед ним демон появился лишь в семи метрах слева. Он начал стрелять, на таком расстоянии нельзя было промахнуться, и сильно удивился, когда крупнокалиберные снаряды цель не нашли. Через мгновение Рийглер понял, что произошло. Ведсо умер, не успев прийти к тому же выводу.

Подчиняя себе законы физики, демон остановил на лету остановил снаряды, зависшие перед ним, застывшие во времени и пространстве. Вновь ухмыльнувшись клювом, пожиратель душ изменил направление, послав снаряды обратно с той же скоростью прямо в Ведсо. Его убил первый же болт. Следующий позаботился о том, чтобы никто не извлёк прогеноиды, если бы их имплантировали в Ведсо. Третий позаботился о том, чтобы его тела не осталось для похорон на Дрогше. Четвёртый лишь довершил начатое, а пятый, шестой, седьмой и восьмой врезались в деревья в нескольких километрах позади пустоты, где раньше было тело Ведсо.

Отделение замерло. Они сталкивались со смертью братьев по оружию ещё до вступления в орден, прежде чем их возраст достиг двухзначных чисел. Соискатели, сгинувшие во время испытаний, где лишь горстка дрогшийских парней избиралась для службы в крепости — монастыре Багровых Сабель. Не вернувшиеся из испытаний в диких землях полные надежд претенденты, вместе с которыми они прожили ранние годы и служили ордену. Мальчишки, которым не хватило владения клинком, не пережившие времени поединков. Послушники, чьи тела отвергли имплантанты уже после того, как они вместе одолели вся тяготы и препятствия на пути к становлению Багровой Саблей.

Но до сих пор они не встречались с жестокой и кровавой гибелью боевого брата на поле боя.

Естественно, первым отреагировал капитан.

— Скорбеть будем потом. Сейчас время мести! — заорал Рийглер. Вырванные из вызванного такой страшной смертью товарища шока скауты атаковали с удвоенной яростью. Другие, закончившие истребление культистов, также целились в господина, а не прислужников, почти тридцать пушек стреляли по огромной, доминирующей на поле боя цели.

Демон вновь поднял пси — щит, и болты начали исчезать, едва соприкасаясь с мерцающим полем. Но скауты продолжали стрелять. Всё новые Багровые Сабли атаковали пожирателя душ, культистов осталась лишь горстка, гонимая двумя отделениями в джунгли. В первый раз за весь бой на морде демона проступило нечто похожее на напряжение. Пси-щит задрожал, прорывающиеся сквозь него снаряды вырвали разноцветные крылья. Но демон сделал свой ход прежде, чем Рийглер приказал удвоить темп огня.

Воплощение Лживого Бога занесло над головой посох, словно выросший в когтистой лапе.

— Держитесь! Держитесь! — одновременно вслух и мысленно заорал библиарий. Осознавшие всё ветераны ударили ногами, пробив сухую землю и вонзив их почти до колена в грунт, а затем основание посоха ударило о землю. Стена энергии разошлась от демона на все триста шестьдесят градусов словно цунами. Она ударила братьев десятой роты, словно расходящаяся от мощного взрыва ударная волна, сбивая их с ног и отбрасывая на многие метры в густые деревья. Юные скауты кричали от боли, когда от удара ломались их кости и хрящи, но несколько воинов в багровых доспехах остались на поляне.

Демон не успел вновь поднять щит. Рийглер и ветераны вскочили с сухой земли и начали стрелять, пожиратель душ вновь поднял посох, но в последний момент стоявший совсем рядом с ним Маннон ударил булавой по оружию демона, не дав ему вновь высвободить тёмные чары.

Даже со своим усиленным зрением капитан едва увидел, как демон меняет направление удара, а его посох превращается в огромное тёмное отражение булавы Маннона. Огромное оружие ударило библиария прямо в живот, подбросило его. Почтенный мудрец покатился по кровавой каше, когда — то бывшей скаутом, и замер. Он не двигался.

Демон вновь обернулся к скаутам, замахнувшись булавой. Рийглер, преодолевающий последние метры, нырнул под удар, продолжая стрелять из пистолета, и вновь выхватывая меч. Даже не чувствуя веса рукояти, не думая, куда он бьёт, Рийглер рассёк варп плоть прямо над коленом демона раньше, чем заметил свой удар.

Тёмные глаза демона расширились, клюв скривился в злобной усмешке.

— Сделка расторгнута, не так ли? Неважно. Я намеревался поступить так же после завершения этого дельца.

Голос демона был одновременно самой прекрасной и самой ужасной вещью, которую когда-либо слышал Рийглер, словно хор ангелов открывал свои самые сокровенные, мрачные и жуткие тайны. Капитан вздрогнул, не только от скрежещущего голоса, но и от самих слов. К кому он обращался?

Добавив вопрос к быстро растущему списку, Рийглер сделал выпад мечом, метя в рану, намереваясь расширить её и покалечить материальную форму демона. Навстречу клинку метнулась булава, и капитан-разведчик инстинктивно изменил угол атаки, слегка задев край тупого орудия и вонзив в рану лезвие меча. Демон взревел от боли, падая на колено, а его огромные крылья рвали на части выстрелы ветеранов. Шатаясь, пришедшие в себя юные скауты выходили из зелёного полумрака джунглей, вновь идя в бой.

Рийглер крутанул тёмный клинок, вырывая его из голени вновь взвывшей поверженной твари. Демон покачнулся и рухнул на карачки, из ран хлынула мерцающая кровь. Капитан уже шагнул вперёд, готовясь нанести смертельный удар, не осознавая свою ошибку.

Рийглер прыгнул, высоко подняв обеими руками трофейный меч, готовясь опустить его и обезглавить демона. Он ещё летел, когда демон исчез, и клинок прошёл через пустоту. Ещё не опустилась на землю нога капитана, когда его схватила за спину огромная рука, острые как бритва когти впились через панцирную броню в плоть поясницы и торса. Прежде, чем Рийглер успел отреагировать, его бросили головой на землю. От удара капитан почти потерял сознание, но сумел перевернуться на спину и слабо поднять пистолет, целясь в нависший над ним тёмный силуэт. Он выпустил два последних в обойме снаряда. Оба прошли мимо, что говорило о сотрясении и слабости. Демон поднял булаву, готовясь повторить смертельный удар, который мгновения назад собирался провести капитан.

Затуманенным взглядом Рийглер видел, как исчезает демоническая рука, как разрывается его плечо. Он ощутил, как падают на лицо и открытые руки дымящиеся клочья варп-плоти, услышал ясно узнаваемое стакатто выстрелов тяжёлого болтера.

Демон отвернулся от Рийглера, крича от боли и ярости, навстречу новой угрозе. Сознательно регулируя уровень вливающихся в организм болеутоляющих гормонов, капитан-разведчик сел, перед глазами прояснилось. Имплантанты пытались вернуть его в форму. Вновь прогремел тяжёлый болтер, оторвав крыло с той же стороны тела, где только что была рука. Избитый и окровавленный Маннон, с чьего раздавленного посохом-булавой нагрудника падали обломки, перезаряжал оружие, несомое раньше несчастным Ведсо.

Опираясь на меч, Рийглер поднялся. Один из выбежавших из джунглей скаутов, чьё имя капитан сейчас не мог вспомнить, бросился на помощь, но Рийглер отмахнулся. Тяжело шагнув вперёд, капитан крепче сжал меч, намереваясь пройти пару метров и помочь старшему библиарию в последнем поединке… И тут он ощутил необъяснимое чувство ужаса, когда полные боли крики демона сменились торжествующим хохотом. Зажатая в уцелевшей руке твари булава вновь стала посохом и поднялась, чтобы выпустить тёмные чары.

Рийглер не успел произнести и слова. Всё побелело.

Очнувшись, Анзо Рийглер представления не имел, сколько прошло времени.

Вокруг тяжело поднимались братья Десятой роты, новобранцы отряхивались, пытаясь прийти в себя, их старшие товарищи проверяли своих подчинённых на предмет серьёзных ран. Вдали уже слышался гул двигателей «Ястребов» и «Воронов», летящих забрать скаутов. От демона не осталось ни следа. Маннон, чьи синие доспехи потрескались и местами просто исчезли, неподвижно стоял посреди поляны. Рийглер пошёл к старому другу, проверяя на ходу свои раны.

— Мы справились? — спросил он, подойдя к псайкеру. — Демон изгнан?

Старый библиарий обернулся к Рийглеру. Его лицо не выражало ничего, на нём не было видно ни чувств, ни выражения. Неловкие мгновения шли. Маннон молчал.

— Ксаст, ты в порядке? — спросил капитан, в нарушения протокола ордена используя имя библиария. Использование эфира было сопряжено с опасностями, и даже такой опытный библиарий мог пострадать. Тело было явно ранено, но раны на душе Маннона могли быть гораздо страшнее и тяжелей.

— Демон там, где он должен быть, — ответил Маннон на два первых вопроса капитана, но словно не услышал третий.

Всё ещё не проявляя никаких эмоций, старший библиарий пошёл по поляне в сторону подлетающих штурмовых кораблей.

12 Воздаяния

До возвращения Багровых Сабель на орбиту и завершения кампании остался целый день. С изгнанием демона исчез и морок, глаза космодесантников открылись.

Словно не невысказанному приказу отдельные роты начали разрушать города и поселения, уцелевшие в бушующей огненной буре. Капеллан Окрарк, направленный к скаутам на время последних часов Багровых Сабель на Умидии, говорил новобранцем, что так они чтят память несчастных людей, перебитых затаившимися среди них еретиками. Он отмахнулся от возражений Вондерелла и двух других сержантов, сказавших магистру реклюзиама, что раны умидийцев нанесены болтерами и другим слишком тяжёлым для культистов оружием. Окрарк заявил, что их, несомненно, казнили за укрывательство прислужников демона.

— Ты так это и оставишь? — спросил Вондерелл своего капитана, отойдя достаточно далеко, чтобы даже чуткое ухо капеллана не могло их услышать. Да, Рийглер дослужился до капитана лишь недавно, но прекрасно понимал, куда дует ветер. Он лишь покачал головой и пошёл к разогревающим двигатели «Носорогам», готовым отвести Десятую роту к месту сбора перед отправкой на флот.

Путешествие через джунгли тянулось несколько часов в подавленном молчании. И Вондерелл, и Окрарк решили ехать с отделением Альфа, и ветеран-сержант всю дорогу сверлил негодующим взглядом и капеллана, и своего капитана. Когда бронетанковый конвой завершил своё почти стокилометровое путешествие, Рийглер понял, что как никогда рад выйти наружу. Его облегчение лишь усилилось при виде ждущего в точке сбора капитана Кранона, живого и здорового, хотя державшегося вместе со своей ротой на подозрительном расстоянии от других ждущих «Громовых ястребов» воинов.

Рийглер шёл мимо погребальных костров, где сжигали тела последних умидийцев. Братья Второй роты уважительно расступались, пропуская его к своему капитану, о чём-то ожесточённо спорившему с четырьмя сержантами. Увидев подходящего брата-капитана, Кранон оборвал разговор резким кивком.

— Рад видеть тебя, брат-капитан, — сказал Рийглер, неуверенно улыбнувшись. — Я опасался худшего, когда никому не удалось дозвониться до тебя по воксу.

— Атмосферные помехи, — даже слишком поспешно ответил Кранон. — Они взбаламутили наше оборудование.

— Севарион, нам надо поговорить… — продолжил капитан-разведчик, понизив голос до напряжённого шёпота и не слушая очевидный обман друга. — Нам нельзя закрывать глаза, как бы этого не хотелось остальному ордену.

— Не здесь… — зашипел младший Кранон. — На меня смотрит орден, — он незаметно кивнул головой на другую сторону места сбора. Сам великий магистр Кранон пристально глядел на разговаривающих капитанов, стоявший рядом старший библиарий выглядел так, словно подозревал в нашёптываниях в ухо командиру весь Империум. Стоявшие по бокам Дразнихт и Баркман также неодобрительно глядели на своих братьев.

— Ну что же, — протянул Рийглер, осознавая всю тяжесть ситуации. — Обещаешь, что мы поговорим после возвращения на флот?

— Обещаю, — твёрдо ответил младший Кранон, глядя прямо в глаза брата.

Кивнув, Рийглер направился обратно к ждущим его скаутам. Звучавший где-то вдали ещё уже после выхода из «Носорога» рёв двигателей штурмовых кораблей приближался, на горизонте темнеющего неба показались три чёрных силуэта.

Заметив в толпе воинов в багровой панцирной броне Вондерелла, Рийглер пошёл к нему, чтобы сказать сержанту то, что стоило бы сказать несколько часов назад, ещё до отправления в точку сбора. Но в тридцати метрах пути ему преградило дорогу грозное препятствие — сам первый капитан Дразнихт. Рука Рийглера инстинктивно потянулась к рукояти висевшего на поясе тёмного клинка.

— Успокойтесь, капитан-разведчик, я здесь не для повторения неудачного инцидента на борту «Красной Чести» — я хочу загладить вину, — сказал Дразнихт. Он стоял без шлема, но голос звучал так громко, словно был усилен вокс-решёткой. Первый капитан явно хотел, чтобы его слава услышали многие воины.

— Загладить вину тебе стоит не передо мной, брат, — проворчал Рийглер. Рука его по прежнему висела в миллиметрах от меча. — Брат Аронш ранен.

— Даю тебе слово, что брат Кир всё исправит, когда мы вернёмся на флагман.

— В таком случае давай больше не будем об этом говорить, — кивнул капитан. Он шагнул вперёд, желая как можно скорее поговорить с Вондереллом. Но Дразнихт вновь преградил ему путь.

— Я же сказал, что хочу загладить вину.

— Первый капитан, если ты не скрываешь от нас достойное апотекария мастерство и не собираешься ускорить исцеление костей Аронша, как ты можешь это сделать? — в голосе Рийглера звучало больше нетерпения, чем ему бы хотелось.

— Верховный библиарий сказал мне, что Десятая рота сыграла главную роль в уничтожении демона. Многие из твоих скаутов были ранены, и орден потерял многообещающего брата.

— Брат Маннон преувеличивает наши заслуги, первый капитан. Это он изгнал пожирателя душ. Десятая рота лишь привела достойного библиария достаточно близко к цели, чтобы он смог выполнить задание.

— Капитан Рийглер, прошу вас, научитесь ценить похвалу. Именно жертва Десятой роты обеспечила успех операции, и я хочу отблагодарить вас за неё, позволив тебе и твоим братьям-скаутам первыми отправиться на орбиту.

Рийглера застало врасплох не только великодушие, но и уместность такого жеста. Нападение на Аронша было вызвано представляющимся Первой роте правом быть Первыми во всех областях жизни ордена. И теперь Десятой роте досталась невероятная, беспрецедентная почесть. Со стороны Дразнихта это был ловкий политический ход: он не только проявил скромность перед лицом всего ордена, но также укрепил положение Рийглера среди Багровых Сабель, что было немаловажно для новоповышенного капитана.

— Первый капитан, для нас это даже слишком большая честь, — ответил Рийглер. Среди стоящих воинов раздались спонтанные аплодисменты, скорее вежливые, чем радостные. Дразнихт протянул руку брату, подняв её до плеча ради воинского приветствия. Рийглер взял руку первого капитана, и оба воина склонились вперёд — в случае Дразнихта даже слишком сильно.

— Тебе стоит научиться не только ценить похвалу, капитан-разведчик, но и лучше выбирать стороны. Анзо, пусть ты и повышен недавно, но не глуп. Орден меняется и ты должен быть готовым измениться вместе с ним. Твои действия на Умидии — действия всех нас на Умидии — не прошли незамеченными. Не разбрасывайся полученной здесь благосклонностью, цепляясь за привычных союзников, — Дразнихт шептал, используя звук почти тысячи хлопающих рук для маскировки.

Багровые Сабли опустили руки, и Дразнихт понимающе кивнул младшему капитану. Задумавшийся Рийглер кивнул в ответ. Первый капитан отступил в сторону, позволяя брату вернуться к своим людям и войти в ждущего «Ястреба». Рийглер увидел, что Вондерелл во главе отделения Бета уже идёт к первому кораблю. Он помедлил, проявив достойную первого капитана обходительность, в знак уважения пропуская своих подчинённых вперёд.

Когда Рийглер уже шёл следом за отделением Каппа к последнему из «Громовых ястребов», отделение седьмой роты ещё бросало трупы в костры. Когда капитан подошёл ближе, то увидел, как один из братьев бросил в огонь что-то маленькое и тёмное, похожее на труп животного. Вышедший из колонны Рийглер приблизился и поднял привлёкшую его внимание вещь. Она уже горела по краям, отчего Рийглеру пришлось тушить её об броню. В тёмно-жёлтом свете погребальных костров он поднёс предмет к лицу.

В его руке была оборванная кукла с непропорционально большими глазами и головой.

Не обращая внимания на недоуменные и неодобрительные взгляды братьев седьмой роты, Рийглер прижал куклу к груди и пошёл к ждущему транспорту.

13 Явления

Севарион Кранон был верен своему слову, но смог встретиться с Рийглером лишь через несколько дней.

Вторая рота, что неудивительно, покинула планету последней и вместо возвращения на флагман получила приказ высадиться на «Гордость Рогхона». То был ударный крейсер — грозный, но тяжело поврежденный в пустотной битве несколько лет назад корабль, но багряном корпусе которого ещё были жуткие шрамы. Орден подал прошение Адептус Механикус о ремонте и переоснащении некогда славного корабля, но запрос, как и многие его собратья, посланные к разным ветвям Империума в последние годы, так и не был услышан. Приказав капитану Кранону и его роте расквартироваться на борту крейсера, великий магистр ясно дал остальным боевым братьям понять, каким стало новое положение его родного брата в ордене.

Несущий Севариона Кранона «Штормовой ворон» показался перед открытым ангаром, оранжевое сияние задних сопл ясно проступило на чёрном фоне пустоты. Сервиторы и сервы разбегались вокруг назначенной посадочной зоны, огибая шагающего туда капитана. Последним освободил место для «Ворона» сам магистр кузни Горт, сверливший Рийглера глазами. Угрюмый технодесантник всё ещё сердился на капитана, заставившего его чинить воистину изумительное количество тренировочных сервиторов после вылета ордена с Дрогша.

Стих рёв двигателей, штурмовой транспорт завершал посадочную процедуры, и Рийглер ощутил, как потеплело вокруг. «Ворон» приближался. С привычной чёткостью пилот сел прямо на назначенное место, посадочные опоры мягко опустились на палубу. Сквозь быстро стихающий рёв двигателей Рийглер слышал шипение поршней, когда открывался бортовой люк, выпуская его товарища и друга.

— Брат, я уже начал думать, что нам так и не удастся поговорить, а великий магистр отправит тебя сразу на Дрогш, — усмехнулся Рийглер, пожав в воинском приветствии руку капитана Кранона, когда тот спустился с рампы.

— Севаст всегда был склонен к широким политическим жестам и бессмысленной игре на публику. Уверен, что он всё поймёт, когда я поговорю с ним и объясню причины своих действий на Умидии. Тогда мы сможем начать восстанавливать разрушенную репутацию ордена, — ответил Кранон, отпуская предплечье Рийглера, и сделал знак аквилы. Брат-капитан повторил его.

— Ты хочешь с ним поговорить?

— Похоже, что он хочет поговорить со мной. Капитан флота Праэд получил сообщение с флагмана, призывающее меня встретиться с великим магистром. И я прибыл пораньше, чтобы успеть поговорить с тобой, Анзо.

— Благодарю, Севарион. Словно событий на Умидии было недостаточно, на борту корабля начались… случаи сразу после того, как мы покинули орбиту и направились к точке Мандевилля, — Рийглер вздохнул. Он говорил тихо, почти шептал.

— Случаи? Какого рода случаи? — по голосу второго капитана было ясно: он знал наверняка или догадывался, какие.

— Не здесь. Не сейчас, — заговорщически ответил Рийглер, покосившись на глядевшего на них Горта. — Нам нужно поговорить с Манноном. Я уверен, что у него найдутся ответы на многие вопросы.

Рийглер и Кранон направились к выходу из ангара, но сделали и десяти шагов, когда из-за тяжёлых дверей в другой отсек вышел Инхок. Новобранец шёл с подобающим космодесантнику достоинством, но капитан видел, что он шёл быстрее обычного, явно спеша.

— Капитан Кранон, — заговорил скаут, уважительно кивнул старшему офицеру. Кранон кивнул в ответ. — Капитан Рийглер, я должен с вами поговорить.

— Тогда говори, — тепло ответил Рийглер.

Инхок неуверенно посмотрел на Кранона, потом обратно на Рийглера.

— Капитан Кранон наш друг. Ты можешь сказать при нём всё, что хочешь, — успокоил его капитан. Природная склонность Инхока к незаметности хорошо служила ему в рядах скаутах и просачивалась во все аспекты его жизни. Рийглер уже взял это на примету.

— Аронш, капитан Рийглер. Мы не видели его уже два дня. Он пропустил три тренировочных занятия, а на его койке нет следов.

После нападения Кира Рийглер приказал сержантам усиленно учить скаутов бою без оружия. После кампании на Умидии отношения между размещёнными на борту «Красной чести» ротами были напряжёнными и разобщёнными, и Рийглер хотел, чтобы Десятая рота смогла себя защитить.

— Ты уверен? Его раны ещё не исцелились. Возможно, его задержали в медицинском отсеке наши братья-апотекарии.

— Капитан, ты мы его уже искали, первым делом.

— «Мы»?

— Отделение Альфа. Мы пытались найти его между тренировочными занятиями.

Чувства Рийглера были смешанными. С одной стороны он был рад, что скауты его отделения действовали как настоящие братья Адептус Астартес, но с другой — огорчён, ведь товарищами их сделала потенциально очень зловещая ситуация.

— Хорошо. Передай сержанту Вондереллу, что отделению Альфа разрешено не посещать тренировки в следующие три цикла по моему приказу. Если он спросит причину, то скажи, что я учу вас владению клинком, — Рийглер изумился тому, как легко ему удалось солгать. Не станет ли это привычкой? — Обыщите весь корабль, но найдите Аронша или, упаси Император, свидетельства того, что с ним случилось. Не рассказывайте о своём задании никому и не ходите поодиночке, только в парах и группе. Всё ясно?

— Так точно, — ответил Инхок. Он опять кивнул капитанам и скрылся.

— Ты думаешь, что это связано со случаями, о которых не стоит здесь говорить? — поинтересовался Кранон.

— Надеюсь, что нет… — вздохнул Рийглер, шагнув к выходу из ангара. — Ради всего ордена надеюсь, что нет.

— И мой брат не делает ничего? — выдохнул Кранон холодный, сгустившийся в туман воздух на нижней палубе «Красной чести».

— Мы почти не видели его после возвращения на флот, — ответил Рийглер. Тускло-синий свет стробовых ламп придавал их доспехам странный, почти пурпурный оттенок. — Как и старшего библиария Маннона. Как и капитана Дразнихта, если уж на то пошло.

— И такое происходило десять раз?

— Как минимум. Каждый раз говорили, что это случайность, не было ни дисциплинарных наказаний, ни расследования.

— Да мы за весь год не потеряли столько сервов, сколько после отбытия с Умидии. Как может мой брат этого не видеть?

— Возможно, он не хочет видеть. Немногие признаются, но всем видно, что невольно совершённые нами на Умидии злодеяния стали тяжёлой ношей на плече каждой Багровой Сабли. Но великий магистр отрицает находящуюся прямо под носом правду так же, как мы отрицали наше бесчестье среди иных слуг Императора в последние века. Разумеется, ради блага всего ордена.

— Ты действительно в это веришь? — капитан Кранон остановился и заглянул брату прямо в глаза. — Веришь, что наши братья учинили такую резню лишь из-за обмана?

— Мы оба знаем, что это так! — возразил Рийглер.

— А ещё мы оба смогли взглянуть сквозь иллюзию на правду. Ты действительно думаешь, что из тысячи боевых братьев лишь у горстки хватило силы духа сбросить оковы тёмных чар?

Рийглер не ответил ничего, но щёки его стали такими же красными, как и броня, хотя даже он не знал, было ли дело в гневе или стыде.

— Анзо, рак разъедал орден ещё до того, как в него вступили мы. Отказавшиеся прийти на помощь Умидии ордена сделали это не из-за действий тех, кто сейчас носит багровое и скрещенные клинки, — Кранон показал на свой наплечник, чистый и ровный, непохожий на ободранную броню брата. — Они чураются нас из-за веков ереси и прегрешений. Мы утверждаем, что служим Императору и Золотому Трону, но верны ли мы клятвам?

Рийглер молчал.

— Как часто мы отказывались прийти на помощь другим орденам из-за вымышленной исторической обиды? Как часто мы бросали целые миры и системы на произвол судьбы, преследуя собственные цели? Как часто мы шли по краю ереси и отступничества?

— Севарион, ты слишком далеко зашёл, — процедил Рийглер, медленно опуская руку на рукоять меча.

— Да что ты, брат? Скажи мне, Анзо, где ты взял этот клинок? С чьего трупа ты его украл?

Рийглер знал, что Кранону уже известен ответ. Он был рядом, когда капитан-разведчик десятки лет назад убил чемпиона Детей Императора и забрал чёрный меч как трофей. Рийглер уже собирался ответить, когда Кранон заговорил вновь.

— Мне кажется или тут сильно похолодало? — спросил Кранон, и изо рта у него повалил белый пар. По доспехам стелились побеги льда, быстро покрывая каждый дюйм керамита. Рийглер обнажил меч, на который уже опустилась его рука. Достал оружие и Кранон.

Осторожно обойдя угол коридора, космодесантники застыли от изумления. Они ожидали увидеть вход в корабельную библиотеку, а в ней старшего библиария Маннона, но путь им преградили…

Книги. Книги от пола до потолка.

Они были сложены, словно кирпичи, каждый том опирался на два других и лежал корешком наружу одинаково плотными рядами, образуя целую стену между единственным входом в библиотеку и остальным кораблём. Кранон осторожно подошёл ближе.

— Кто мог такое сделать? — спросил он, проведя рукой по корешкам оплетённых кожей фолиантов. Он достал один — «Миф о времени» инквизитора Вернаиса Ауберона — и осмотрел. Севарион уже собирался открыть книгу, чтобы посмотреть внутрь, когда её словно вырвала у него невидимая рука и понесла к бреши в стене. Но оказавшийся быстрее призрака Рийглер рассёк книгу напополам.

— Скорее уж что могло это сделать… — поражённо ответил ему Рийглер.

На глазах космодесантников обе половины разрубленной книги взлетели с пола и аккуратно влетели на место. Осмотр прервало изменение тембра реакторов корабля и прошедшая по палубам и переборкам дрожь.

— Мы переходим в варп, — Кранон моргнул. — Но не было ни предупредительных сирен, ни объявления.

— И мы в часах пути от точки Мандевилля. Что-то произошло.

Два капитана стояли в холодном коридоре, разрываясь между желанием осмотреть загадочное нагромождение книг и вернуться на верхние палубы, чтобы узнать что же вызвало такой спешный переход «Красной чести» в варп. Но когда стиха привычная волна тошноты, вызванная переходом из реального пространства в Имматериум, решение приняли за них.

— Капитан Кранон. Великий магистр просит вас прибыть в Зал Мечей, — сказал сержант Коль, выйдя из-за угла. Он посмотрел сначала на капитанов, затем на странную стену из книг позади. Похоже, он хотел что-то спросить, но долг велел ему молчать.

— Тогда он мог бы просто вызвать меня по воксу, — ответил по каналу связи Кранон — частично, чтобы показать возможность, частично чтобы проверить, работает ли он после таких странных событий.

— Он приказал найти вас лично и сопроводить в Зал Мечей. Как и вас, сержант… я хотел сказать капитан Рийглер.

— И зачем ему понадобились мы оба? — спросил Рийглер, решив не уточнять двусмысленности «сопровождения».

— Потому что великий магистр Кранон созывает Совет Мечей.

14 Осуждение

Первый увиденный Рийглером Совет Мечей был вполне торжественным событием, не считая вызванной оскорблениями других Астартес вспышки гнева, но второй стал совершенно другим.

Уже из-за дверей был слышен гвалт и негодующие крики. Особенно протестовали против внезапного варп-перехода Дзартон и Рагнальд, и когда Рийглер вошёл в Зал Мечей, то увидел, что Дразнихт и Баркман стоят между магистром и капитанами третьей и четвёртой рот.

За стол совета не пускали никого, но многие братья из находящихся на борту рот собрались у ограды и подбадривали своих капитанов.

— Я призываю Совет Мечей к порядку, — повысил голос великий магистр, увидев, что Коль исполнил его приказ. — На совете сможет высказаться и сделать выбор каждый.

Подталкиваемые Дранихтом и Бракманом капитаны неохотно заняли свои места. Странно, но рядом с капитанами стоял Маннон, и теперь, когда собрались офицеры, он подошёл к великому магистру и начал ему что-то шептать, как было и в последние минуты на Умидии. Рийглер и младший Кранон спустились вниз, и когда капитан-разведчик прошёл мимо библиария, тот повернулся к нему.

— Когда придёт время ты поймёшь, что должен сделать, — уклончиво и тихо сказал он брату. Тот недоуменно посмотрел на библиария, но кивнул. Пока Рийглер шёл к краю стола, Маннон уже поднялся к своему месту наверху. Капитан-разведчик снял с пояса ножны и неохотно положил на стол тёмный клинок. В его ушах ещё звучали суровые слова Севариона.

Когда остальные капитаны положили свои клинки, в зале опустилась тишина.

— Недавние события стали тяжёлым бременем для всех нас, братья, — начал великий магистр, подчёркивая свои слова звучным баритоном. — Никто из нас не хочет этого признавать, но Багровые Сабли стали жертвой коварной ловушки Губительных Сил, наше некогда благородное братство обесчещено…

— Зачем во имя Императора ты приказал флоту войти в варп? — нарушив все порядки ордена, его перебил Дзартон. — Мы не были атакованы и спокойно летели к точке Мандевилля.

При виде такой непочтительности Дразнихт ощерился и зарычал, но поднятая рука великого магистра заставила его молчать.

— Пожалуйста, Эли. Позволь мне продолжить и всё станет ясно.

Дзартон фыркнул и отвернулся, что-то зашептав Рагнальду и Шергону.

— Обесчещено коварством демона, — продолжил Кранон так, словно его и не перебивали. — Хотя невинные жизни оборвали наши руки, мы не запятнаны их кровью. В их смерти повинен демон, который с тем же успехом мог бы сам спускать курки и рубить мечами.

Теперь фыркнул капитан Кранон, вызвав злобные взгляды своих братьев-офицеров.

— Но бойня принесла искупление. Прислужники демона заплатили за предательство, их жизни стали расплатой за гибель ставших жертвой их коварных замыслов несчастных людей, а их господин был изгнан благодаря действиям верховного библиария Маннона и капитана Рийглера.

Как на Умидии раздались аплодисменты и одобрительные возгласы. Особенно усердно хлопали Баркман и Дразнихт.

— Гибель жителей Умидии была неизбежной, но от того не менее прискорбной, — продолжил Кранон, когда все замолчали. — До сих пор мы намеревались страдать в тишине, скрывать своё бесчестье и…

— Проклятье, ты перейдёшь к делу? — рявкнул Дзартон. — Зачем ты приказал нам перейти в варп?

Великий магистр Кранон не вздрогнул и спокойно ответил.

— Голоса.

Опустилась зловещая тишина. Рийглер оглянулся, смотря на лица капитанов, на лица столпившихся наверху братьев. Все знали, о чём говорит великий магистр. Даже на лице Севариона было видно мучительное понимание.

— Вы все без исключения знаете, о чём я говорю, — великий магистр говорил так ровно и спокойно, словно обращался к маленькому кругу друзей. — Они зовут нас убийцами и мясниками, постоянно спрашивают, почему мы так поступили, никогда не принимают ответов, никогда не слушают причин. Когда мы закрываем глаза, они посылают нам видения зверств, которые мы невольно совершили, ошибочного разрушения городов, деревень. Их жизней.

Багровые Сабли молчали, слушая каждое слово.

— Но теперь они не просто преследуют нас во сне, не мучают наши умы. Их гнев и горе принимают физическое обличье, забирая жизни наших сервов вместо своих, и призрачной активностью изводят нас в часы бодрствования. Как часто вам казалось, что вы сходите с ума, беря не то оружие или видя, как предметы летают сами по себе?

По Залу Мечей прокатился пристыженный шёпот.

— Вот почему мы вошли в варп, Эли. Наше бесчестье случилось на Умидии. Нас заставили убить на Умидии. Верховный библиарий Маннон уверен, что если мы удалимся от планеты, то наши мучения прекратятся, а голоса мёртвых умолкнут. Если бы у меня было время объяснить вам всё, то я бы так и поступил, но когда брат Маннон пришёл ко мне со своими размышлениями, то я был обязан действовать. Ради блага всего ордена.

Несмотря на все сомнения Рийглеру было сложно не поверить своему магистру. Он видел всё, о чём говорил Кранон, и едва узнав об истинных событиях на Умидии начал действовать самовольно, не тратя времени на уведомление остальных. Что же до гибели сервов от рук преследующих Багровых Сабель духов… Меньше часа назад капитан сам видел, как один из них вырвал книгу из рук космодесантника словно игрушку у младенца. Затем он вспомнил маленькую девочку с Умидии и почувствовал так, словно ему ударили в живот.

— Но мы собрались на Совет Мечей, — заметил Урзоз из Девятой роты. — Зачем ещё ты созвал нас, если не намеревался объяснить свои действия?

Похоже, что выбор слов рассердил великого магистра. Его голос посуровел.

— Капитан, ты неправильно меня понял. Всё сказанное мной было лишь контекстом. Космодесантники созданы не для того, чтобы объяснять свои действия, но чтобы действовать.

— И что ещё ты предлагаешь сделать? — поинтересовался Рагнальд. — Если мы ушли от мести умидийцев, то нам осталось лишь вернуться на Дрогш и начать восстанавливать репутацию ордена.

— О, именно к этому я и намерен приступить, начиная изнутри, — великий магистр посмотрел на стол совета. — Капитан Кьестор, каким грехом Багровая Сабля может навлечь на своих братьев величайший позор, худший, чем невольное истребление невинных жизней?

— Трусостью, — капитан Седьмой даже не раздумывал над ответом. — Бросив своих братьев на поле боя.

— Трусостью. Хорошо, капитан Кьестор, — Кранон повернулся к другому офицеру. — Капитан Баркман. Видел ли ты свидетельства трусости во время кампании на Умидии? Бросил ли кто-то из братьев тебя на поле боя?

— Да, великий магистр, — как и Кьестору, Баркману даже не нужно было размышлять над ответом. — Капитан Кранон. Целых три дня Шестая рота пыталась вызвать его по воксу с просьбой о помощи в атаке на демона, и целых три дня он молчал.

— Чары демона испортили вокс! — возразил Кранон, но без всякой убедительности. Он повторил, тише и неуверенней, раскрыв свой обман. — Чары демона испортили вокс.

— Ты участвовал в избиении невинных горожан, уничтожил доказательства и бежал в дальние регионы планеты, где спрятался, — сверля брата негодующим взглядом, процедил старший Кранон. — Ты даже не пытался загладить вину. Ты и пальцем не пошевелил, чтобы исправить ситуацию и искупить свои грехи.

— И как бессмысленное убийство миллионов могло искупить мои грехи? — теперь в голосе Севариона звучал и гнев, и вызов.

— А как могло уничтожение доказательств вины и бегство?

— Всё было не так!

Все взгляды в зале обратились на Рийглера, невольно заговорившего вслух.

— И как же, капитан Рийглер? — спросил великий магистр. — Ты тоже сжёг трупы убитых собой горожан, но сделал это, чтобы не запятнать имени Багровых Сабель, если верить верховному библиарию Маннону.

— Это так, но…

— И после возвращения на планету разве ты не решил выследить виновника этого предательства и вернуть честь ордена?

— Да, великий магистр, но…

— И ты пытался вызвать капитана Кранона по воксу, чтобы заручиться его помощью на охоте?

Великий магистр загнал Рийглера в угол. Выбор был прост. Правда или ложь.

— Да, — сказал капитан, опустив взгляд на поверхность каменного стола.

— Так вот к чему всё идёт? — недоверчиво улыбнувшись, спросил Севарион. — К суду? Мою вину или невиновность определит суд равных?

— Похоже, что ты не понял меня, капитан… — ответил старший Кранон. — Твой суд был на Умидии, а бездействие на поле боя — единственным доказательством, предъявленным обвинением. Твоя защита оказалась неудачной, поэтому осталось лишь вынести приговор. Я спрашиваю совет: виновен ли капитан Кранон из Второй роты в трусости и должен и он понести наказание за свой грех? Да или нет. Никаких возражений и воздержаний.

Капитаны закричали — кто согласно, кто возмущённо. Рийглер смотрел на гладкий камень, всё ещё не свыкнувшись с мыслью, что он помог обвинить брата.

— Обсуждений больше не будет! — рявкнул великий магистр, ударив кулаком по столу. — Время пронимать решение. Что скажешь, капитан Дразнихт?

— Да, — без сомнений ответил Первый капитан, едва утих гвалт.

— Капитан Кранон?

— Это фарс! Мы пролили кровь невинных, и, что бы вам не говорили, она на наших руках, — обратился к галерее Севарион.

— Капитан, ты знаешь протокол, как и все. Да или нет?

— Ну конечно нет, — сплюнул младший Кранон.

— Рагнальд?

— Нет.

— Дзартон?

— Нет, — сказал он и добавил. — Севаст, не уводи нас по этому пути.

— Шергон?

— Да.

— Баркман?

— Да.

— Кьестор?

— Да.

— Ничкрар?

— Нет, — ответил Восьмой капитан, молчавший с самого начала собрания.

— Урзоз?

— Нет, — ответил его боевой брат, немного помедлив.

Пять «нет» против четырёх «да». Если Рийглер выскажется против наказания, то вопрос будет закрыт, но он будет выглядеть в глазах братьев малодушным лицемером после показаний против Второго капитана. Если он выскажется за, то решающий голос останется за братом Севариона. В худшем случае его ждёт понижение, вероятно до сержанта или боевого брата, если последовавшее собрание закончится плохо…

— Рийглер?

Капитан-разведчик молчал, взвешивая возможности.

— Отвечайте, капитан, — нетерпеливо произнёс Севаст Кранон. Рийглер посмотрел на Маннона, и библиарий тепло улыбнулся, кивая.

— Да, — наконец выдавил Рийглер.

И затем всё смешалось. Даже не напоминая Совету Мечей и собравшимся братьям о счёте голосов и не объявляя своего решения, великий магистр отдал приказ.

— Да. Сержант Коль. Сержант Кир. Отведите капитана Кранона в камеру, где он останется до возвращения на Дрогаш.

Рийглер смутно помнил, как Урзоз держит Рагнальда и Дзартона, не пуская их к двум сержантам. К нему присоединился Нчикрар и вместе они оттеснили Третьего и Четвёртого капитанов, позволив исполнить приказ. Сам же Севарион не сопротивлялся, тихо уходя с двумя сержантами Первой Роты. Когда он поднимался по ступенькам, то обернулся к Рийглеру, словно спрашивая…

Почему?

А затем он исчез в толпе багровых космодесантников, всё ещё спорящих о приговоре и наказании.

В этот момент Анзо Рийглер понял всё.

Великий магистр всё предвидел ещё прежде, чем созвал Совет. Естественно, Рийглер бы высказался против наказания и вопрос был закрыт, поэтому Кранон поставил капитана-разведчика в положение, где ему осталось только обличить своего младшего брата, а потом, в случае голосования против, выглядеть глупцом. Вторую роту отправили на «Гордость Рогхона» не только по политическим, но и по практическим причинам. Поскольку в варпе не была возможной вокс связь между кораблями, боевые братья узнают о замене капитана лишь через много месяцев. Также роты четверых высказавшихся против капитанов не зря были направлены на другие корабли флота вместо «Красной чести»…

Стряхнув головокружение, Рийглер посмотрел сначала на одобрительно кивнувших улыбающихся Кранона и Дразнихта, а затем на Маннона. Но старшего библиария не было, нигде не было видно привычных синих доспехов. На его месте стоял Петрониас, незаметно показывавший своему капитану на выход.

Едва не забыв меч, капитан-разведчик протолкнулся через ряды всё ещё споривших братьев и выскользнул из Зала Мечей.

Петрониас сжался в алькове в нескольких метрах от входа и так хорошо слился с тенями, что капитан сначала его не заметил. К бушующему в Рийглере вихрю эмоций добавилась гордость.

— В чём дело, Петрониас? — спросил Рийглер, внимательно оглядевшись, чтобы их не услышали другие.

— Аронш, капитан… — скаут посмотрел сначала на пол, затем на Рийглера. — Мы нашли его.

15 Память

— Это сделал не призрак.

Рийглер взял труп Аронша за щёку и повернул сначала в одну, затем в другую сторону. На лице были ясно видны многочисленные порезы и ушибы лежащего под высоким освещённым потолком тренировочного зала тела.

— Кир, — Силас буквально выплюнул имя сквозь сжатые зубы. — После всех слов о извинениях Первый капитан спустил на Аронша своего бойцового пса.

Рийглер внимательнее посмотрел на раны мёртвого скаута. Тёмный синий отпечаток здесь, примерно равный по размерам силовому бронированному кулаку. Зазубренный разрез там, точь-в-точь такой, какой остаётся от боевого ножа космодесантников. В мыслях капитана проносились слова Дразнихта…

«Даю тебе слово, что брат Кир всё исправит, когда мы вернёмся на флагман».

— Где вы его нашли?

— Его тело было втиснуто за рядами ящиков с боеприпасами на уровне В712/р. Кости сломаны посмертно, чтобы труп поместился в таком узком пространстве, но брат Кир не слишком старался спрятать тело бедного Аронша.

Рийглер и четверо скаутов резко обернулись, хотя капитан уже узнал по голосу Маннона. Новобранцы были явно настороже. Быть рядом с затронутым варпом всегда тяжело, а ещё тяжелее тогда, когда он использует свои дары, подтверждая твои самые мрачные подозрения.

— Ты уверен, что это Кир? Тебе это показало колдовское зрение? — спросил Рийглер.

— Ты и сам знаешь, что это он убил твоего мальчика, капитан, — ответ библиарий, и в голосе его не было слышно привычной теплоты. — Ты понял это, едва Петрониас сказал тебе на ангарной палубе о его исчезновении. Тебе были нужны лишь доказательства, хотя, увы, труп доказывает лишь то, что Аронша убили, а не выдаёт убийцу.

И Рийглер был так же встревожен, как и его скауты. В поведении Маннона было что-то чужое, незнакомое, что-то совсем не нравящееся капитану.

— Брат-библиарий, я хотел поговорить с тобой с тех пор, как мы вернулись с Умидии. Это не отдельный случай. Наш орден меняется, страшно меняется. У событий на Умидии будут последствия, и будущее меня пугает, — Рийглер подошёл к старому другу и заглянул ему в глаза. Маннон был бесстрастен.

— Всему своё время, капитан, — сказал он, отведя взгляд. — У нас будет много времени на обсуждение будущего ордена, ведь ты и я ключевые игроки, хотя ты этого пока не осознаёшь. А сейчас я хочу принять твоё предложение.

— Предложение? — Рийглер моргнул. — Я не помню никакого предложения.

— Перестань, капитан. Не могло же убийство стольких невинных так сильно повредить твою память. Как раз перед твоим повышением до капитанства мы обсуждали старые времена. И вот мы оба в тренировочном зале.

Отделение Альфа недовольно зашумело. И слова, и голос Маннона были холодными и чёрствыми.

— Возможно мы и в нужном месте, но сейчас не время, — Рийглер показал на своих подопечных. — Сегодня мы потеряли брата, похоже, убитого одним из наших. Наш поединок может подождать. Сейчас мой долг — быть со скаутами, защищать их и учить, чтобы гибель Аронша не повторилась, — от отвернулся от старшего библиария и взглянул на изувеченный труп, лежавший на другой стороне комнаты.

— Капитан, твоим скаутам стоит на нас взглянуть. Для Багровых Сабель настали тяжёлые времена, и им стоит поучиться на нашем примере.

Рийглер повернулся обратно к брату в синих доспехах.

— Прошу, Анзо, — в голосе Маннона раздалось привычное тепло.

— Ну ладно, — неохотно согласился капитан. — Хотя мы сразимся с клинками в руках, а не этой… висящей у тебя на поясе дубинкой.

— Разумеется, — кивнул Маннон, отцепляя булаву, и отбросил её. — Возможно, ты окажешь мне честь использовать в поединке твоё оружие?

Рийглер потянулся к ножнам и обнажил чёрный меч, лежавший в них со второго вылета на Умидию. Он задумался, а затем протянул его Маннону рукоятью вперёд. Затем капитан огляделся, решая, оружие какого скаута подойдёт их капитану. Взгляд остановился.

— Треберек. Твой клинок, пожалуйста. Я слишком долго не сражался традиционным дрогашским оружием и чувствую, что сегодня оно станет настоящим испытанием для старшего библиария.

Юный скаут торжественно обнажил клинок и отдал капитану, а затем вышел из намеченного дуэльного круга к ждущим на краю братьям.

— До первой крови? — спросил Рийглер, вставая на своё место.

На противоположном краю круга Маннон осматривал тёмный клинок трофейного оружия со странным наполовину заинтересованным, наполовину испуганным выражением. Не отвлекаясь от него и даже не глядя на противника, библиарий кивнул и тоже занял своё место.

— Готов?

— Как никогда, — ответил Маннон, наконец удостоив капитана взглядом.

— Тогда начнём.

Последовавшая схватка была жестокой, кровавой и закончилась раньше, чем Рийглер это осознал.

Перед ним промелькнуло тёмное пятно, и Рийглер ощутил тепло на щеке, куда его ударило лезвие трофейного оружия. Он поднял меч Треберека, чтобы парировать следующий удар, но Маннон в последний момент сместил его и пролетевший мимо бесполезной дрогшийкой стали чёрный металл впился глубоко в грудь капитана. Рийглер рухнул на колено и поднял меч, защищаясь от вероятного удара в голову, но следующий удар по потерявшему равновесие и оглушённому капитану был нанесён не клинком. Силовой сапог врезался Рийглеру прямо в грудь, расколов грудную клетку и отбросив задохнувшегося капитана назад.

В последнее мгновение поединка Маннон поднял меч над головой, сжимая обеими руками, а затем с силой ударил в плечо капитана-разведчика. Прибитый к палубе Рийглер закричал от боли. Затуманенными глазами он видел, как вокруг дуэльного круга скауты его отделения обнажают оружие, готовясь напасть на существо, прикидывающееся верховным библиарием Манноном.

— Нет. Стойте, — Рийглер закашлялся. — Он слишком опасен.

Скауты замерли, но сжатые руки с рукоятей не убрали.

— Ах, капитан, по крайней мере, даже после ран ты можешь мыслить здраво, — ухмыльнулся Маннон. Он навис над поверженным Рийглер. — Как мыслил и на Совете Мечей, когда помог приговорить бедного капитана Кранона. Вспоминай это в грядущие месяцы и годы, Рийглер. Вспоминай, когда всё начнёт разваливаться на части, а твои братья станут тем, что презирали больше всего.

— Я… я не понимаю, — прохрипел окровавленными губами Рийглер.

— Что совсем неудивительно. Ты был прав, говоря об изменениях ордена, на Багровые Сабли уже ступили на этот путь. Никто, ни ты, ни кто-либо другой, не изменят этого. Теперь тебе стоит спросить себя: кто же направил их на этот путь?

— Нет… — Рийглер похолодел, но не от кровопотери, а от чистейшего ужаса.

— О да, капитан. Кто позаботился о том, что Багровые Сабли отправились на Умидию? Кто позаботился о том, чтобы на поверхность высадился весь орден? Кто предпочёл скрыть свои злодеяния, а не признать их, избавив прочих братьев от пролития крови невинных?

— Нет. Всё было не так. Нас обманули…

— И кто позаботился о том, чтобы его единственный товарищ, единственный настоящий товарищ среди Багровых Сабель сейчас гниёт в заточении?

— Ты! — закричал Рийглер, начиная что-то понимать. — Это сделал ты, а не я!

— Я был лишь катализатором, «братец», — Маннон рассмеялся смехом, который был чужим. — Ты сам принимал дурные решения всякий раз, когда вставал перед выбором, что ты будешь вспоминать спустя годы, когда оглянешься и задумаешься, когда же всё покатилось в тартарары.

— Ты ошибаешься, — теперь усмехнулся Рийглер — хрипло, кашляя кровью. — Мы ещё можем сойти с этого пути. Мы остались хозяевами своей судьбы. Когда я расскажу о тебе другим, то братья придут в себя и вернут честь.

— Ты до этого не доживёшь, — со зловещей искренностью возразил Маннон. — Твоя полезность Багровым Саблям подошла к концу. Политически у тебя больше не осталась активов, а как боевая сила раненый одинокий капитан и горстка детей станут при новом порядке бесполезны. Но ты всё ещё можешь пригодиться мне… — существо, носящее тело верховного библиария, склонилось над раненным капитаном. — Лишь ты знаешь о грядущем изменении, а знание — сила. Прими его, приветствуй его и покори. Когда я позову тебя на помощь, что однажды, несомненно, произойдёт, помни, кто открыл твои глаза. Помни, кто пощадил тебя.

Существо в синих доспехах поднялось и без предупреждения вырвало чёрный меч из плеча Рийглера. Капитан вновь закричал от боли, но рана уже начала сходиться ещё раньше, чем стихло эхо под сводом тренировочного зала.

— Что же до тебя… — процедил Маннон, как ни странно обращаясь к мечу. — С тобой я тоже разберусь в своё время.

Он отшвырнул оружие и пошёл к выходу, но помедлил на пороге.

— Благодарю тебя, капитан Рийглер, — сказал библиарий голосом, не принадлежавшим ему, и скрылся в коридоре.

Скауты недоуменно переглянулись. Они не узнали голоса, которым говорил Маннон, но эйдетическая память Рийглера позволила ему вспомнить всё. Это был голос лорда-инквизитора Федерика Кошина.

Силас и Инхок направились к выходу, а Треберек и Петрониас бросились на помощь поверженному капитану.

— Нет. Не преследуйте его… — выдавил Рийглер, с трудом заставив свой голос звучать как приказ.

— Верховный библиарий либо сошёл с ума, либо стал жертвой порождения варпа, — возразил Силас, покачивая дробовиком. — Его измена не останется безнаказанной.

— И двое скаутов справятся с тем, чем стал Маннон? — капитан, поддерживаемый скаутами, тяжело поднялся. Он прекрасно знал, чем стал его старый друг, но решил не рассказывать об этом новобранцам.

— И что нам делать? — поинтересовался Инхок. — Ничего?

— Отнюдь… — ответил Рийглер, ковыляя к мечу. Он начал осознавать и истинную природу клинка, о которой он тоже совершенно не хотел рассказывать четверым скаутам. — Как мне ни горько это признавать, эта… тварь права. Грядут перемены, и наш орден не может их остановить.

— Так нам придётся послушать её и принять их? — недоверчиво спросил Петрониас.

— Именно… — Рийглер вздохнул, убирая тёмный меч. — Но мы примем их на своих условиях. Если мы не можем остановить их, не можем сделать ничего, чтобы изменить свою судьбу, то хотя бы сможем её направить.

Скауты посмотрели на капитана и переглянулись, осознавая всю реальность и тяжесть ситуации.

— Так что нам делать? — вновь спросил Инхок.

— Мы будем готовиться. И когда они придут за нами, как пришли за Ароншем, мы будем готовы. И в следующий раз за ящиками боеприпасов будут лежать их трупы. Теперь это наш дом, — Рийглер обвёл рукой зал. — Вы будете спать здесь и тренироваться, когда не будете спать. Вы будете тренироваться, пока не достигните идеала, а затем будете тренироваться дальше, пока не станете ещё лучше. Всё ясно?

Четыре головы кивнули.

— Хорошо. Тогда приступим, — Рийглер бросил кукри Требереку. Он едва мог стоять, но всё равно занял место в дуэльном круге. — Каждый из вас сразится со мной. Мы будем продолжать, пока один из вас не пустит мне кровь, так что готовьтесь к очень долгому уроку.

На губах Рийглера проступила решительная улыбка, и он сплюнул на пол сгусток крови, готовясь стать капитаном своей судьбы[2].

Дети Императора

Энди Смайли Несовершенный финал

Я опускаюсь на колено, пока капеллан умирает. Кровь, густая и насыщенно-красная, течет из глазниц его шлема. Шлем вычурно красив, инкрустирован именами тех, кто погиб в нем в прошлом, и исписан катехизисами, преисполненными едва ли не драматичности. Шлем-череп. Лик смерти, призванный страхом подчинять живых и быть последним, что увидят перед смертью враги его обладателя. Я жду, пока тело капеллана не перестанет подергиваться, и вынимаю палец из его лба. На зазубренных краях остаются кусочки мозга. Я слизываю их, наслаждаясь резким вкусом боли, когда врезанные в плоть шипы царапают мой змеиный язык.

— Прискорбно, Кровавый Ангел, что тебе не дано осознать поэтичность собственной смерти, — говорю я шлему, когда по его гладкой поверхности стекают две последние капли крови. — Впрочем, я не удивлен, ведь у меня самого ушла вся жизнь, чтобы достойно подготовиться к своей.

Мой путь к истине был долог. Со дня, как я и мои братья освободились от поводка Императора, я верил, что лишь Его плоть способна меня утолить. Что лишь когда я омоюсь Его останками, лишь когда я утолю жажду Его восхитительной кровью, мои искания закончатся. Как долго я верил, что только Император может умереть совершенной смертью. Что только отняв жизнь у Него, смогу я вознестись к своему господину.

И эта ужасная ошибка направляла мои действия столетиями.

Мне достаточно вспомнить о том, как я заблуждался, чтобы оказаться в тисках ярости. Ошибка определяла все, что я делал, поглощала каждое мгновение моей жизни. Сожаление. Я наделен великим даром — способностью его испытывать. Немногие из моих братьев могут сказать про себя то же самое. Истинная горечь обычно приходит к нам в последнее наше мгновенье. Я же абсолютно здоров.

Я с ритуальной осторожностью вырезаю основное сердце из груди капеллана. Разделив орган надвое, я насаживаю одну половину на единственный еще пустой шип из тех, что усеивают мой пояс — на коготь, вырванный из лапы кхорнатской гончей. Вторую часть я поднимаю к небу и сжимаю. Она лопается в руке точно так же, как лопались до нее тысячи других. Гибельный ветер спустя мгновение уносит кровь в небо, к моему господину. И я могу лишь воспевать его величие за то, что именно здесь, на этом непримечательном сионе, под ошеломляющей амальгамой звука и света, которая служит небом этому проклятому миру, я наконец обретаю ясность.

Я поднимаюсь и иду к башне.

Мои шаги заставляют одного из пяти Кровавых Ангелов, чьи рассеченные надвое останки лежат вокруг, зарычать. Я упиваюсь этим звуком, этим отчаянным хрипом черного капеллановского пса, пытающегося подтащить ко мне свое туловище. Рота Смерти. Я расплываюсь в ухмылке, проговаривая слова безгубым ртом. Обезумевший Кровавый Ангел имеет над смертью не больше власти, чем те бесчисленные миллионы, которые мои армии стерли с лица галактики. Я становлюсь так, чтобы оказаться за самым пределом его досягаемости. Он рычит, впивается пальцами в красную землю и тянется к моему ботинку.

Возможно, я даже инициатов своего братства не стал бы карать смертью, прими они рык Кровавого Ангела за выражение гнева, гордости и непокорности. Но сам я всегда узнаю отчаяние.

Рев Кровавого Ангела не похож на болезненный вопль эльдар или жалкое хныканье человека, но в нем звучит отчаяние — я знаю это так же точно, как то, что плоть моя бела, словно кость. Воин из Роты Смерти хочет убить, но не может. Он страдает, он сломлен, он лишен цели. Я чувствую, как его пальцы касаются моего ботинка, и улыбаюсь, отходя подальше. Мой меч повергал орочьих военачальников, древних некронтир и могущественных биоорганизмов тиранидов. Но сейчас я его марать не буду — не в этот поздний час.

Башня лежит в руинах. От когда-то великой демонической крепости остались одни развалины, и камень их, изготовленный из высушенной на солнце крови, осыпается и сочится раскаленным гноем из змеящихся трещин-ран, которые нанесло оружие моих собратьев. Артериальная магма стекает к проклятой земле этого мира, согревая плиты под ногами. Я преодолеваю по одной ступени за раз — жаждая совершить свое последнее убийство, но не видя смысла торопиться.

Добравшись до парапета, я взираю на резню, идущую внизу. Она величественна, смерть и отчаяние многократно сплетаются в ней воедино. В ветре нет надежды — лишь сладострастный голод убийц и паническая агония умирающих. А я, окутанный кровавым сиянием битвы, подобно богу наблюдаю за своими последователями, разворачивающими декорации для моего последнего убийства и завершающими дело всей моей жизни.

Я заблуждался раньше. Для совершенной смерти требуется многое, но в первую очередь для нее требуется совершенная жертва — существо, идеальное в своем величии, — и совершенный убийца, мечник исключительного мастерства. Но что еще важнее, для нее требуется, чтобы эти двое были одним целым, чтобы и убийство, и смерть были испытаны вместе, чтобы действие и ответ на него слились в один грандиозный акт.

И потому я, Ашеш Кушаль Сиддхран, Принц удовольствий Слаанеш, собираюсь умереть от собственной руки. Я испытаю сладость своей плоти и остановлю биение своих завороженных сердец.

Я вынимаю свой меч, Г'аферн, из ножен. Это Клинок перемен, один из всего лишь девяти когда-либо созданных. Его выковали в пылающем огне варпа, и он никогда не принимает один и тот же облик и не имеет один и тот же баланс дважды. Но совершенен он всегда. Демон, заточенный в оружии, ликует, и его восторг дрожью отдается в рукоять, когда я ее сжимаю. Г'аферн прекрасно понимает, чью плоть сейчас отведает, и жадно это предвкушает. Не может для него быть большего счастья, чем убить меня — того, кто уничтожил его смертное тело и поработил его сущность. Я улыбаюсь. Именно так и должно быть. Совершенная смерть, что ждет меня, требует лишь самой безупречной поэтики.

Я поворачиваю клинок Г'аферна на свету, который стекает в этот мир с шести солнц, выстраивающихся в одну линию. Нити синего, красного и зеленого переливаются на мече, рассекающем свет на основные цвета. Удовлетворившись, я меняю хват, беру меч обеими руками и подхожу к краю парапетной стены. Ветер треплет мой плащ, заставляя эльдарскую кожу развеваться за спиной, как знамя, и сдувает с лица длинные пряди золотых волос. Сражение подо мной, как я и запланировал, уже придвигается к подножию башни. Мое тело не останется тлеть, как какой-нибудь бог-труп или забытый памятник. Меня разорвет, уничтожит в прекрасном побоище внизу. Я приставляю кончик Г'аферна к груди и встречаюсь взглядом с десятком глаз, взирающих на меня с предплечий. Когда-то вырванные из врагов и пришитые к рукам, они теперь распахиваются и моргают в ликующем ужасе.

— Да, — говорю я им. — Сейчас.

Я погружаю в себя меч и ощущаю, как он легко проходит между двумя сердцами. Теплая, обволакивающая боль прогоняет все мысли. Я слышу, как Г'аферн смеется, расширяясь внутри меня и рассекая оба органа одновременно. Кровь моя, черная, как пустота, проливается на каменные плиты. Я лечу вниз. Рев битвы овациями поднимается мне навстречу.

Я падаю. Я падаю во тьму.

Чернота забытья совсем не похожа на непроницаемую пелену, которую я себе представлял. Это лес теней, что отступает передо мной, становится тем реже и светлее, чем глубже я направляю в него сознание. Я прохожу вперед и останавливаюсь. Странно, но я осознаю, что двигаюсь, не чувствуя при этом собственных шагов. Делаю еще один шаг. По-прежнему ничего. Возможно, это нормально. Возможно, мне только предстоит освоить новое тело, дарованное господином. Еще два шага, один за другим. Я двигаюсь медленнее, чем привык. Мне кажется, что я стал тяжелее, неповоротливее. Внутри вспыхивает искра раздражения, но я заставляю мысли направиться в другое русло, не желая, чтобы недовольство омрачило величественный момент моего перерождения. Замерев на мгновение, я представляю убийства, которые меня ждут, души, которые я отниму, истерзанную плоть, которая украсит мое новое тело. Погрузившись в восторженные мечты и страстные ожидания, я оказываюсь застигнут врасплох, когда передо мной вырисовывается чей-то силуэт.

— Вы очнулись, «повелитель».

Я хочу ответить, но удивление лишает речи. Тай'лон, мой кузнец плоти, стоит передо мной, и заклепки его брони все еще покрыты красной землей.

— Ваши ранения были тяжелы, и, должен признать, одного моего мастерства оказалось бы недостаточно, чтобы вас спасти.

Что странное звучит в его голосе, что-то…

Потом я замечаю остальных: апотекария Нарсуна и колдуна Ильмиира. Их лица искажены весельем, сулящим мне проклятье. А в отражении полированной стальной стены за их спинами я вижу себя.

— Вы! — реву я, но голос, что звучит в этот момент, принадлежит не мне. Это какофония из механического шума, наипримитивнейшее подобие речи. Я в ярости бросаюсь вперед, охваченный стремлением убить их. Силовое поле вспыхивает алым и рассыпает искры, когда я врезаюсь в него. Содрогаясь от потрясения, я бью по нему — один раз, второй. По барьеру расходятся волны, но он держится и словно насмехается надо мной, такой прекрасный в простоте своих энергий.

— Что вы наделали? Вы смеете лишать меня заслуженной смерти?

— Ты всегда искал удовольствие только в самых банальных вещах. Не страдай по тому, что мы у тебя отняли. Ибо мы даем тебе куда больше, — губы Тай'лона изгибаются в жестокой улыбке. — Скоро ты испытаешь совершенно новое ощущение. Ощущение, до сих пор не знакомое ни одному из нас… — он поворачивается и указывает на верстак позади себя. — Ужас.

— Г'аферн, — невольно срывается имя оружия с того, что осталось от моих губ.

Он лежит на верстаке, расколотый на части, и руны на клинке больше не светятся. Ильмиир прослеживает за моим взглядом.

— Да, — в золотых глазах колдуна вспыхивает злоба. — Мы ни за что не отняли бы у тебя твое сокровище.

А затем появляется звук — скрежет металла, резкий шепот, терзающий сознание.

— Нет! — кричу я. — Нет!

Трое моих командующих поворачиваются ко мне спиной и выходят из помещения, выключая люминаторы и оставляя меня во тьме наедине с демоном. Я чувствую, как он улыбается.

Разум терзает и жжет все сильнее. Меня охватывает паника, мысли мечутся в голове, сознание начинает распадаться. Я вздрагиваю от отвращения, когда демон смеется и проползает сквозь трещины в моей душе. Он показывает мне, каков будет мой финал.

Дело всей моей жизни пропадет. Я умру несовершеннейшей из смертей. Превратившись в полоумное ничтожество, попав в плен сломленного разума, я не почувствую медленную агонию, когда источник питания начнет угасать. И даже безумную муку сжигаемой дочерна плоти, что ждала бы меня после того, как разрушится эта адамантиевая тюрьма, мне не познать.

Но, каким бы странным это ни казалось, последняя моя здравая мысль радостна. Ведь за мгновение до того, как потерять разум, я хотя бы ощутил всепоглощающую боль ужаса.

Фабий Байл

Джош Рейнольдс Восстановитель развалин

Луперкалиос горел. Монумент — грозная крепость, великий мавзолей и главный оплот Шестнадцатого легиона — дрожал в предсмертных судорогах, пронзенный копьями света, выпущенными с небес. Флот потерянных и проклятых явился на Луперкалиос, чтобы стереть ее хозяев с лица галактики. Не меньше сотни кораблей, носящих зловещие имена, кружились над демоническим миром, словно мухи над умирающим зверем. Здесь присутствовали боевые корабли со всех легионов, и пришли они за тем, чтобы взыскать с Сынов Хоруса старый долг.

Горя, Монумент не переставал давать залпы из оборонительных орудий. Корабли гибли и, охваченные огнем, падали на поверхность. Но несмотря на потери, орбитальная бомбардировка не прекращалась и даже не слабела.

Противники уже начали высадку десантных отрядов, и небольшие корабли лавировали в звездном, задымленном небе, отделявшем их от цели, словно рыбешки в воде. Некоторых задевало копьями света и уничтожало, но многим удавалось добраться до земли. Слишком многим. Монумент падет, и Сыны Хоруса падут вместе с ним.

— Не отставай, Харук! У нас мало времени.

Главный апотекарий Третьего легион Фабий выступил из дыма; болт-пистолет его ревел, а конечности хирургеона клацали и жужжали. Целеискатель на прозрачном экране шлема бегал напротив глаза, с механической точностью выбирая жертв. Он стрелял, не думая и не колеблясь, несмотря на то, что когда-то сражался бок о бок с нынешними противниками. Да, когда-то они были союзниками. Но теперь стали просто преградами на пути к цели, и обходился он с ними соответственно.

Харук не ответил. Он редко это делал. Пожиратель Миров был без шлема, и на покрытом шрамами и кровью лице застыло пустое, равнодушное выражение, несмотря на то, с каким старанием он атаковал любого, кто слишком близко подходил к Фабию на их пути через коридоры Монумента.

Подняв к лицу залитую кровью руку, он смахнул пару алых капель, случайно попавших на рябую щеку. У него были разные глаза: следствие недостатка в материалах, припомнил Фабий. Впрочем, коль скоро они оба работали, у Харука не было оснований жаловаться. Не то чтобы он стал жаловаться, даже если бы имел такую возможность.

В менее суровые года Харук Контидий был известным апотекарием и психохирургом Двенадцатого легиона. Он участвовал в проекте по вживлению гвоздей мясника в своих братьев-Пожирателей. А теперь стал одним из последователей Прародителя. По мнению Фабия, это было шагом вверх. Мнением Харука по данному поводу он не интересовался.

— Живей! Вперед, бездельники!

Фабий пнул одного из едва ковылявших, калечных созданий, бывших не людьми и не мутантами и бежавших рядом, словно река из истерзанной плоти и модифицированных мышц. Они поскакали по коридору в сторону врага.

Ударенное существо возмущенно заныло, и Фабий проломил ему череп легким взмахом хирургеоновской руки. Он равнодушно переступил через бьющееся в конвульсиях тело. Они были лишь скотом, не более. Рабами, инструментами, безумными зверями, только в его лабораториях получавшими способность быть полезными. Они рождались в его цистернах, чтобы умереть по его приказу. Они служили болт-снарядами из плоти и кости, которыми он стрелял по врагам.

— Хватит бездельничать, дети мои! Вас, обжор, ждет много плоти и костей. Я создал вас, чтоб вы жрали, и вы будете жрать! Пока ваши животы не лопнут, да, Харук?

Ответ Харука потерялся за воем сирен и глухими ударами недалеких взрывов. Фабий прищурился, пытаясь сквозь дым разглядеть свою цель — огромные адамантиевые двери, за которыми, в гигантском склепе, расположились воины, готовые дорого отдать свои жизни за того, кто был им важнее всех. Даже теперь, после всего, что случилось, после всей борьбы и всех неудач, приведших их к этому моменту, после Улланора и Терры к этому миру, Сыны Хоруса по-прежнему чтили своего отца. Они по-прежнему боготворили его, несмотря ни на что. Фабий насмешливо улыбнулся.

— Глупцы, Харук. Они всегда были глупцами. Видеть божественность в тени бога! Знаешь, мне ведь почти удалось воспроизвести генетические структуры, по которым был создан их драгоценный отец. Да, и мой тоже, и твой! Единственной проблемой был недостаток генетического материала, но сегодня она решится.

Мгновением спустя его мутированное стадо добралось до входа в склеп. Не медля и не колеблясь, они врезались в двери. Многих в толчее раздавило насмерть, но остальные продолжили напирать. Петли заскрипели и одна за другой отлетели.

Двери склепа продавило внутрь, словно от удара тараном. В следующее мгновение стадо уже неслось внутрь завывающей, визжащей волной. Прогремели болтеры, и монстры начали падать. Фраг-гранаты застучали по светлому мраморному полу и взорвались, разорвав на части множество не защищенных какой-либо броней захватчиков.

Но эти существа, грубая, покрытая кровоподтеками плоть которых свидетельствовала о жизни в неволи и насилии, продолжали наступать, исходя слюной, как бешеные собаки. Когда они набросились на передние ряды обороняющихся, цепные мечи и топоры с ревом вгрызлись в мертвенную плоть, обагряя светлые колонны кровью.

Волна замедлилась, а потом и вовсе растворилась. Последний из монстров, покрытый ранами от болтерных выстрелов, пошатнулся и упал. Дым наполнял склеп, выжившие защитники которого уже начали перезаряжаться.

В зал вошел Фабий, ступая по ковру из ошметков плоти. Он начал стрелять сквозь дым, двигаясь с изяществом, которым он был обязан не только улучшенной мускулатуре, но и химическим препаратам. Коктейль из боевых интенсификаторов, гасителей эмоций и адреналиновых нагнетателей, созданный им самим специально для этой миссии и поставляемый таинственным хирургеоном, хлынул в кровь, наделяя его способностями, выходящими даже за те исключительные пределы, которые имел этот генетически улучшенный организм. Созданное одним всегда могло быть усовершенствовано другим.

Ему почти удалось это раньше, во времена Ереси, но обстоятельства сложились против него.

Пустой пистолет тихо щелкнул. Фабий поднял руку и спрятался за колонну, перезаряжаясь на ходу. В колонну угодило несколько болтерных снарядов.

— Харук, если тебя не затруднит…

Голос Фабия звучал мягко; ни страха, ни возбуждения он не чувствовал — только нетерпеливость.

Мимо пролетел медно-красный силуэт, и воздух задрожал, когда цепной топор с рычанием впился в повидавший немало боев керамит. Пожиратель Миров перерезал последних стражников, а когда Фабий вышел из-за колонны, резко развернулся.

Цепной топор еще несколько секунд ревел — пока дрожащий хозяин не опустил его.

— Отличная работа, Харук. Для апотекария ты неплохо справляешься с работой мясника.

Фабий убрал оружие в кобуру и прошел мимо Пожирателя Миров.

— Ну же, следуй за мной. На безделье нет времени. Шестнадцатый легион, быть может, и повержен, но силы сопротивляться у него еще есть. И убедись, что этот проклятый вокс-диктофон работает. Мои наблюдения должны быть записаны для будущих поколений.

Фабий прошел по телам Сынов Хоруса и собственных искалеченных рабов. Он не обращал на последних внимания, хотя некоторые еще были живы и умоляюще хныкали вслед ему и Харуку.

Мавзолей тряхнуло, и пыль слетела вниз, оседая на пурпурной броне апотекария, направлявшегося к своей цели. Где-то наверху, на орбите демонического мира, его боевой корабль, «Прекрасный», вместе с остальным флотом ровнял город-крепость с землей. Он забрал себе корабль после того, как в катастрофе на Скалатраксе погибло большинство — если не все — высших чинов Третьего легиона. Тогда на него легла обязанность командовать своими братьями в войне, на пути к победе. Во имя этой самой победы он привел их на Луперкалиос Во имя этой победы он явился сюда, чтобы вскрыть гроб с телом Воителя и взять то, чего так жаждал.

Сенсоры его брони обследовали склеп и продемонстрировали ему изменчивую пленку стазис-поля, хранившее в себе тело Хоруса Луперкаля. Это тело было искалечено и изуродовано, но даже в смерти сохраняло величественность. Даже теперь оно не потеряло источник той силы, что наполняла его при жизни. Каких же высот можно достичь, имея этот источник… Фабий собирался это выяснить.

— Ооо… Что они с тобой сделали, отец братьев моих…

Он провел пальцами вдоль линий стазис-поля.

— Разделили величественный шедевр на примитивные элементы… Превратили утонченнейший механизм в гору мяса. Взгляни на него, Харук! Взгляни, как его испортили. Это преступление, это грех — прятать в гробнице столь полезный материал. И ради чего?

Фабий взглянул на Харука.

— Скажи… Я не плачу?

— Ннн… Нет…

— Хорошо. Это было бы пустой тратой жидкости. Неумеренность в эмоциях — такая же слабость, как их отсутствие. Харук, отметь эти слова в записях и сделай их своим принципом. Огонь должен гореть при правильной температуре. Разгоревшись слишком сильно, он израсходует весь доступный кислород и потухнет. Горя слишком слабо, он пропадет. В любом случае, огня больше не будет. Ясно? — Фабий изящно взмахнул рукой.

— Д… Да…

— И главная задача состоит в том, чтобы найти эту правильную температуру, а затем поддерживать ее до бесконечности. Сентиментальность должна уравновешиваться прагматичностью, жестокость — милосердием. И ты, Харук, — живое тому подтверждение. Ведь я тебя помиловал, не правда ли? Хотя мог бы наказать за прегрешения, многочисленные и весьма разнообразные.

Фабий развернулся и ткнул пальцем в покрытую операционными шрамами кожу между неодинаковыми глазами Харука.

— После того, как атаковал меня в моей полевой лаборатории на Норсисе, а затем позже, на ледниках Тарнгека, я мог положить конец твоему жалкому существованию. Но я этого не сделал, потому что раньше мы были пусть и не друзьями, но коллегами. И потому что было бы преступлением губить твои способности.

Он ударил стазис-поле кулаком, отчего то рассыпало искры и замерцало.

— И точно так же преступление — губить его. Понятно тебе, Харук?

Харук моргнул. Он ничего не ответил, но его глаза говорили больше, чем могла бы сказать целая книга. За усиленным черепом скрывалась целая библиотека эмоций, но страницы ее никогда ни перед кем не раскроются.

— Я спас тебя, Харук. Я спас тебя от болтерного снаряда — моего болтерного снаряда! — в голове. А также от тоскливой песни тех варварских кортикальных имплантатов, которые ты демонстрировал со столь неуместной гордостью, — Фабий улыбнулся. — Я закрыл эту музыкальную шкатулку, да?

— Д… Да… З… За… Крыл…

— Именно. Как и в случае с тобой, я превращу эту развалину в нечто достойное. — Фабий вновь повернулся к стазис-полю. — Что боги разрушили, я восстановлю!

Его тонкие губы изогнулись в презрительной усмешке.

— Ха! Боги! Какой же гордыней несет от этого слова. Нет никаких богов. — Он коснулся поля. — Ведь ради этого мы и сражались, Харук. Твой генетический отец понимал это — и мой тоже, я так думаю. Мы были освободителями, мы спасали галактику от суеверий и безумия. Но нет, Хорусу потребовалось вернуть все это и заключить необдуманный союз с многомерными разумами, что питаются наивностью и страхом. И посмотри же на нас теперь, Харук, посмотри, во что мы превратились, — в варваров, зверей, глупцов. Но кто-то же должен вернуть нас на правильный путь?

— Д… Да…

— Претендентов немало. Однако именно на мне, как на последнем здравомыслящем человеке в этой безумной вселенной, лежит данная обязанность. Высоко неся огонь разума, я выведу своих товарищей из мрака и темноты. — он улыбнулся: — Должно быть, во мне говорит идеалист.

Он задумался, а потом бросил взгляд на Харука.

— Эм… Вычеркни это из записей. Думаю, не стоит сохранять свидетельства подобной наивности.

Он опять посмотрел на останки Воителя, и улыбка его увяла. Старые обиды и разногласия всплыли в его душе, когда он встретил невидящий взгляд Хоруса Луперкаля. Он закрыл глаза. Сколько раз он оказывался близок к цели… Он посмотрел на Харука. Когда-то бывший апотекарий был всего лишь одной из преград, помещенной на его пути врагами, смертными и бессмертными. Теперь же Пожиратель Миров стал одним из его последователей наряду с другими воинами, которых Фабий отобрал из легионов, погрязших в междоусобицах и даже теперь продолжавших сражаться над головой. Он отыскивал в грязи бриллианты и огранял их, давая им предназначение более высокое, чем они могли иметь в презренной борьбе за позиции военачальников и тиранов. Свое предназначение. А скоро за ним последуют и другие. Они увидят, что он прав. Что только он предлагает путь вперед. И они присоединятся к нему. Они продолжат Великий крестовый поход, оставив в прошлом все неудачи и ошибки. Галактику поглотит огонь, а из ее пепла поднимется новое человечество, достигшее апофеоза с его помощью.

— Да… Я выведу их из тьмы! — Он не сводил взгляда с трупа в стазис-поле. — Хотят они этого или нет.

Фабий хлопнул в ладоши. Вдали слышался грохот орбитальной бомбардировки и рев болтеров: его последователи зачищали Монумент от всего живого. Эти звуки казались ему музыкой, боем барабанов на параде.

Фабий Байл улыбнулся.

— Мне предстоит много работы!

Джош Рейнольдс Блудная дочь

Фабий довольно мурлыкал под нос, изучая крохотные фигурки, которые плавали в полудюжине двухметровых резервуаров с питательным раствором. Дети были тщедушные, собранные по подъульям трех миров, но в них скрывался огромный потенциал, пробуждающий его спавшую тягу к творчеству. Прошло уже много времени, и он был рад обнаружить, что пламя изобретательности еще не погасло в нем, как он порой боялся.

Приборы в лабораториуме мигали, пока «Везалий» плыл сквозь непроглядные глубины варпа. Древний фрегат класса «Гладий» был его личным кораблем, захваченным во время какого-то давнего набега на какой-то забытый мир. Предыдущее имя пропало вместе со всеми следами прошлых хозяев. Теперь он был просто «Везалием» и всегда им будет. Неведомого духа, обитающего в ядре корабля, имя явно устраивало, и это было замечательно. Байл не любил, когда его инструменты — какими бы полезными они ни были — пытались сами выбрать себе имя.

— Это ответственность создателя, — сказал он, стуча по мигающему гололитическому проектору. — Дать вещи имя — значит провозгласить ее цель.

Он огляделся по сторонам, проверяя, все ли на своих местах.

На стенах висели магнитные подносы с хирургическими инструментами, большинство из которых Байл изобрел сам, а также разнообразные схемы с результатами текущих экспериментов и его наблюдениями. Высококачественные пикты идущих вскрытий теснились рядом с химическими анализами и обрывками стихов, собранных на бессчетных мирах. Красота среди руин. Поэзия, как и музыка, была его страстью. Рудиментом давно прошедших дней и уз, но родным, а потому приятным.

Лабораториум был его личным царством на борту корабля — единственным местом, где он мог побыть один, отгородиться от фракционной борьбы слуг. Он сам стал ей причиной, поскольку поощрял здоровую конкуренцию среди членов экипажа, но это было необходимо. В галактике выживали лишь сильнейшие.

— И вы будете сильными, дети мои. Это в вашей крови. — Он взглянул на свое отражение в пустотно закаленном стекле резервуаров. На него смотрело худое лицо, землистое, с рубцами от шрамов и небольшим покраснением вокруг узловых портов, которые усеивали череп. Из-за сгорбленной спины поднимались паукообразные металлические конечности с клинками, пилами и блестящими шприцами на концах, подергивающиеся в ответ на какие-то неуловимые процессы. Служивший ему опорой посох с навершием в виде черепа испускал слабый неестественный свет и зловеще, жадно гудел от внутренней силы. Он страстно хотел, чтобы его использовали. Посох был усилителем, и даже мимолетное его прикосновение могло сильнейшего противника погрузить в ослепительную агонию. Так он и получил свое имя — Посох мучений.

Даже в силовой броне Байл выглядел худым и напомина паразита, забравшегося в выскобленную изнутри оболочку жертвы. Темно-фиолетовая краска керамита поблекла, и серые пятна проглядывали там, где броню не прикрывал плащ из растянутых, кричащих лиц. Как и претенциозное название посоха, плащ был признаком его инстинктивной тяги к театральности. Подобные чудовищные склонности были прописаны у третьего легиона в генах, как цвет волос и бледная кожа.

— Полагаю, тут ничего нельзя поделать. Порода берет свое.

Он активировал вокс-писец, встроенный в доспехи. Это была старая привычка, от которой он не видел смысла отказываться. Он давно пришел к выводу, что даже самые банальные его размышления имели ценность. Ленивые фантазии на тему выращивания прогеноидов можно было продать простым апотекариям за хорошую цену в виде сырья или даже полезных технологий. Не один легион в Оке был обязан жизнью его исследованиям, и не важно, признавали они это или нет. Большинство не признавали.

Его имя было проклятием среди братьев. У них имелись на то причины: никто не любит хирурга, который отрезает ему конечность, даже если та поражена гангреной. К счастью, Байлу не нужна была любовь. Ему нужны были уединение и уважение. И то и другое он имел в избытке — во всяком случае, пока. Он обменивал свои апотекарские умения на защиту, ресурсы, на все, в чем нуждался, позабыв обиды из прошлой жизни. С Легионерскими войнами было покончено, а вместе с ними были похоронены и его воинские амбиции.

— Всему приходит конец. Такова природа вселенной. Всем нам суждено стать прахом и рассеяться по ветру. Всем, кроме вас. И тех, кто придет после.

Байл заглянул в резервуары, подмечая изменения, уже проявившиеся в молодых организмах. Он довел до совершенства процесс имплантации определенных органов и желез, которые были необходимы для расширения человеческого потенциала. Эти дети не станут идеалом, как и космодесантники, но они превратятся в нечто большее, чем люди. И, что самое прекрасное, будут абсолютно стабильны. Они будут сильнее, быстрее, агрессивней стандартных образцов. Лучше приспособленными к выживанию в этой жестокой вселенной.

— Мы с братьями — обманчиво хрупкие создания. Мы стоим непоколебимо, как живые крепости, но внутри нас таятся изъяны и слабости. В лучшие годы мы могли бы править вселенной. Теперь же мы рушимся, как рано или поздно рушится все сущее. Но в нашей гибели лежит ключ к возможному будущему.

В этом теперь состояла его работа и его великая ответственность. Он должен был улучшить несовершенный дизайн тех, кто пришел раньше, и населить звезды Новыми Людьми, приспособленными к мрачной тьме этого тысячелетия. Дети в резервуарах станут представителями первого поколения этого нового вида и передадут внесенные им изменения своим потомкам. Благодаря своей жизнеспособности и приспособляемости они станут фундаментом его новой расы.

— И вы будете мне благодарны, — сказал он. — Вы узнаете меня и будете преклоняться перед моими трудами, ибо я не брошу вас, как бросил меня мой отец, а его отец — его. Куда бы вы ни отправились, каких бы успехов ни достигли, я всегда буду рядом, держа руку на вашем плече. Ибо разве я не ваш прародитель? Разве я не спас вас из тьмы, чтобы вырастить из вас новую группу, как из ваших братьев и сестер?

Весь отсек «Везалия» был заставлен криогенными саркофагами его собственного изобретения, и в каждом из них лежало спящее тело. В основном дети: некоторые помоложе, некоторые постарше. Его слуги называли это Телесным оброком. В свое время он помог множеству миров, и те расплачивались за помощь сырьем. Первенцы благородных домов спали рядом с сиротами с промышленных миров-фабрик или маленькими дикарями, когда-то бегавшими по подульям десятков миров. Некоторые явились добровольно, понимая, какую честь им оказали, выбрав именно их. Других пришлось ловить его слугам на местах.

За прошедшие века он засеял своими созданиями бессчетные миры. Клоны, транслюди, специально выращенные мутанты — они исполняли его волю, правили от его имени или влияли на политику мира в его интересах. Некоторые должны были лишь следить, чтобы флоты планетарной обороны патрулировали только определенный сектор по определенному графику, или скрывать свидетельства его генетической жатвы среди рекрутов для малокровных наследников легионов первого основания. Гнилой, еле живой Империум не должен был осознать масштабы его деятельности, и его создания тщательно охраняли все тайны.

Все они были его детьми. Пусть не по крови, но по духу.

— Как и вы, — сказал он силуэтам, спящим в питательном растворе. Его довольная улыбка померкла. Когда-то одним из его детей мог называться еще кое-кто. Дочь от его плоти, вышедшая из матки-резервуара полностью сформированной и закутанная в дамаст и шелк. Ее лицо на мгновение встало перед глазами, но он прогнал его. Его первое истинное творение и, быть может, последнее. Одна во всей Галактике, созданная из крови и возможностей.

Где бы она ни находилась сейчас, от нее больше не было толку. Мысль не злила. Она сама выбрала свой путь, ибо такой он ее создал. То, что ее путь не совпал с его, было его просчетом, а не ее ошибкой. Она существовала, и этого было достаточно. Она жила, и это означало, что он не безумен, как утверждали некоторые.

Байл часто размышлял над вопросом собственного душевного здоровья. Хотя для ветеранов Долгой войны грань между здравомыслием и безумием была так тонка, что почти не имела смысла, он порой ловил себя на мыслях об этом. Возможно, потому что разум был его единственным достоянием. Плоть уже не была той, с которой он родился. Тело не было первым, но не станет и последним, за что он был обязан скверне, до сих пор липнущей к его генокоду. Но его разум… его разум был осью, вокруг которой вращалась вся его жизнь. Без своего разума он был ничем.

Позади раздался смешок.

Он напрягся и крепче сжал посох. Перед глазами замерцал гололитический целеуказатель, и с треском ожили сенсорные передатчики брони. Рука опустилась к ксиклос-игольнику на бедре. Он сам изобрел его, и нередко испытывал новые химические соединения в боевых условиях. Даже крохотная царапина от его тонкого дротика могла погрузить в безумие или убить.

— Покажись, — сказал он. Неведомый посетитель вернее всего не был по-настоящему разумен. Даже те, кто умел говорить, лишь бездумно повторяли характерные для людей ответы. Он задумался, что за существо это было. Порой через поле Геллера проникали странные вещи. Фрегат был стар, и его системы нередко работали причудливым образом.

И чувство юмора у корабля было крайне грубое. Он любил пропустить порождение варпа на борт, запереть его на нижних палубах и затем внимательно изучать через внутренние сенсоры. Порой в голову Байла закрадывалась мысль, что «Везалий» обладает не меньшей тягой к знаниям, чем он.

— Очередная твоя шутка, «Везалий»?

Аварийная руна вспыхнула красным. Годы жизни в Оке Ужаса заставили изобрести новые сенсоры, способные уловить флуктуации в самой ткани реальности. Легкий холодок, прошедший по едва текущей крови и привкус пепла во рту усиливали растущую тревогу. Стерильный воздух лабораториума испортило что-то сырое и влажное.

— «Везалий», запустить процедуру блокировки лабораториума «Станислав-омега».

Запирающие механизмы, встроенные в единственный люк зала, с шипением замкнулись. Пластальные заслонки опустились, еще больше изолируя зал. Кто бы сюда ни проник, без разрешения Байла он не выберется. Он вытащил игольник.

— Ты, должно быть, спрашиваешь себя: почему я решил рискнуть и запереться здесь вместе с тобой?

Он медленно повернулся, позволяя целеискателям делать свою работу. Наложенные прицелы расширялись и сокращались, собирая информацию в поисках нарушителя спокойствия.

— Возможно, потому что я не боюсь ничего. Тем более падальщиков из варпа.

Вспыхнула вторая руна. Он резко направил игольник в другую сторону. Никого. Байл раздраженно заскрипел гнилыми зубами.

— А может, это уверенность. Я встречал страшнейших монстров глубокого космоса, но и они в лучшем случае оказывались незначительной помехой.

Опять смех, гортанный и низкий. Он разнесся по залу, заставив банки с образцами задрожать. Дети в резервуарах дернулись, словно их мучали кошмары. Байл недовольно зашипел:

— Выходи, и тогда, может, я убью тебя, прежде чем вскрыть.

И вновь раздался смех. Байл поморщился.

— Смейся, если хочешь, но знай: у меня есть способы удерживать порождения варпа в материальном состоянии, как бы им ни хотелось уйти. Да, ты всего лишь плод безумного воображения, обретшая плоть благодаря случайным проявлениям межпространственного феномена, но у меня ты все равно будешь выть. — Накладной целеискатель зажужжал, и он прицелился. — Даже плодам воображения можно пустить кровь.

Он еще говорил, когда варп-тварь материализовалась из пустого воздуха. Она представляло собой мешанину зубов и щупалец и имела множество ртов, каждый из которых говорил на своем языке. Она так спешила наброситься на Байла, что смела с пути несколько когитаторов и стеллажей с оборудованием. Тот не двигался. Он не мог допустить, чтобы она повредила его резервуары или их драгоценных обитателей. Ксиклос-пистолет зашипел, пронзая резиновую плоть серебристыми иглами.

Демон завопил и ударил его щупальцами, усеянными присосками. От силы удара он опустился на колено, а системы внутреннего мониторинга в броне подали предупреждающий сигнал. Посох выпал из руки и с недовольным рычанием откатился. Демон сменил цвет с розового на фиолетовый, и опухоль в центре извивающихся щупалец лопнула, обнажив пощелкивающую пасть с блестящими, похожими на алмазы зубами. Он не сомневался, что эти зубы способны раскусить керамит. Порожденная магией плоть подгнивала в местах, куда попали иглы, но недостаточно быстро.

Отростки обвились вокруг его рук и шеи. Он отдал мысленную команду, активируя хирургеон. Он сам разработал хитроумное устройство. Оно цеплялось за его плечи и позвоночник с силой, порой удивляющей даже его, а паучьи лапы, казалось, обладают собственной волей. Сейчас, впрочем, они решили ему подчиниться. Шприцы и резаки устремились вперед, костная дрель с жужжанием проснулась. Демон завизжал — от боли, как он надеялся. Когда дело касалось этих созданий, уверенности быть не могло.

Тем не менее существо не только не отпускало его, но, болезненно сдавливая, тянуло к своей щелкающей пасти. Хирургеон продолжал рубить и резать. Байла окатило приторным запахом, как от гнилых фруктов, брызги ихора с шипением летели на когитаторы и банки, но демон все отказывался его отпускать.

— Вот упрямое животное — как все тебе подобные.

Заметив символы, выжженные на том, что служило твари плотью, он понял, почему оно так себя ведет. Кто-то вызвал его и наслал на него. Невозможно было определить, как долго оно охотилось и ждало подходящего момента, чтобы напасть. Такое случалось уже не в первый раз: его враги были бессчетны и часто не знали меры.

Он вырвал руку из колец и нащупал самый большой из символов. Плоть была как резина, натянутая на мокрый песок. Он погрузил в нее пальцы, зная, что древние сервоприводы в латной перчатке обеспечат его необходимой силой. Противоестественная плоть разорвалась с влажным звуком, и он содрал отметину. Из раны повалил мерцающий дым.

Демон задрожал, и из многочисленных ртов вырвался вой.

— Больно, да? — сказал Байл. Пока тварь дергалась, он высвободил игольник, нацелился в пустоту за вращающимся кругом зубов и опустошил в нее весь цилиндр. Демон отдернул от него щупальца и бросился назад, врезаясь в люк. Из-за клыков шел перламутровый дым. Теперь он кричал, лепетал на сотне языков, молил о пощаде, проклинал его, клялся отомстить. Каждый рот вопил что-то свое.

Он осмотрел подергивающийся обрывок плоти в руке. Он надеялся, что тварь исчезнет, лишившись символа, но у нее могли быть другие привязки. Обрывок пульсировал, словно мог существовать отдельно. Байл опустил его в банку, на которой, как и на всех остальных, были изображены особые знаки, не дающие образцам испортиться или распасться. Вытерев пальцы об плащ, он поднял посох и приблизился к рыдающей, дрожащей массе на полу. Тварь попыталась ударить его одним гниющим отростком, но тот распался на зловонные части, когда Байл отбил его в сторону посохом.

— У тебя еще есть силы драться. Это хорошо.

Хирургеон возбужденно защелкал, уловив его мысли, и, сверкая лезвия, приготовился к сбору образцов. Пульсирующая масса попятилась, теряя куски при каждом всполохе плоти. Байл все-таки оказался прав. Оставшись без связующей руны, демон распадался. На его туловище выросли глаза, словно опухоли, и одновременно уставились на него. Байл помедлил. Во взглядах не было гнева или хотя бы отчаяния. Нет, в них был… расчет? Радость?

Сенсоры предупреждающе завопили, и в то же время что-то обхватило его за голову и дернуло назад. Демон оказался не один. Байл упал рядом с металлическими стеллажами, забитыми связками мышечных волокон и протезными конечностями. Склянки с каталепсическими узлами, оккулобами и железами Блетчера попадали с полок и разбились об пол вокруг него. Потеря столь ценных материалов подняла в нем волну ярости, и он с рыком вскочил, выставив перед собой посох. К нему устремилось второе существо, похожее на первое, только с шипастыми щупальцами.

Но не успела тварь добраться до Байла, как на нее кто-то прыгнул с кошачьим рычанием. Байл, не ожидавший вмешательства, замер. Третий демон принадлежал к более развитой породе, и сенсоры брони уже анализировали его, сохраняя информацию для дальнейшего изучения. Разновидностей у демонов было столько же, сколько звезд на небосводе, и среди них не было двух по-настоящему одинаковых, что бы ни утверждали некоторые мудрецы. Даже у обладателей стабильных материальных тел нередко имели какие-нибудь уникальные черты, словно были индивидуумами, а не простыми порождениями психических гештальтов.

Новый гость отрывал щупальца от овального туловища своей жертвы, забрызгивая ихором стены и пол. Демон издал пронзительный вопль и отшвырнул нападающего в сторону, но не успел оправиться, потому что Байл придавил его к полу ногой и опустил на него посох с силой, способной расколоть кость. Нечеловеческое тело забилось в конвульсиях, испуская ядовитые газы. Он бил порождение варпа вибрирующим в руке посохом, пока от того не осталось лишь неузнаваемая груда плоти.

Первый демон прыгнул на него, щелкая зубами и не обращая внимания на сползающую плоть. Байл прервал его прыжок ударом посоха и опустил на него ногу, лопнув один из смотрящих на него глаз. Тот задрожал и затих.

Новый гость со вздохом поднялся в полный рост.

— Здравствуй, Фабий. Я почувствовала, что ты думал обо мне.

Существо одарило его красивой улыбкой. Лицо у нее было почти человеческое, почти привлекательное, но не совсем. На ней было просвечивающее платье, ничего толком не скрывающее. Блестящие черные рога с красными прожилками образовывали тугие спирали по бокам от небольшой головы. На спину спадала грива жестких, напоминающих перья волос. С когтистых пальцев в золоте капал ихор демона, с которым она только что дралась. Глаза, похожие на красное зеркало, смотрели на него с лица, одновременно родного и чуждого. Красивого лица, андрогинного и странного. Когда-то, давным-давно, он видел похожее лицо в отражении зеркала.

— Мелюзина, — тихо сказал он. Сознание невольно заполонили воспоминания о ребенке, растущем в ускоренном темпе. От зародыша до взрослой за несколько недель. Но она выглядела как человек, несмотря на все прочие элементы, которые он включил в ее генокод. Во всяком случае, тогда.

Его первая попытка создать что-то свое. Первое дитя из его резервуаров, выращенная, а не модифицированная. Он видел ее всего пару раз с тех пор, как она покинула его апотекариум в Граде Песнопений.

— Ты сильно изменилась с нашей последней встречи, Мелюзина, — сказал Байл. — Где ты была?

— Я танцевала при дворе Слаанеш и гуляла по садам Нургла. Я смотрела на горизонты, полыхающие от кузниц Кхорна и обменивалась осколками снов с запертыми провидцами Тзинча, — говорила она, медленно крутясь в пируэте. — Я была везде и нигде, а теперь я здесь. — Она остановилась и посмотрела на него. Он узнал этот взгляд, хотя и глаза, и лицо стали совсем другими.

— Зачем?

— Чтобы спасти тебя. Ты получил мое сообщение? Я его еще не отправила, но я думала, что ты, может, его получил.

Она говорила со странным акцентом, придавая словам нелепое звучание, но поначалу это казалось милым. Он полагал, что отчасти она так делает из манерности, а отчасти… из-за безумия, наверное. Была ли хоть когда-либо в своем уме? Видимо, нет.

Она склонила голову набок, рассматривая его козлиными глазами, и ему подумалось, слышит ли она его мысли. Его бы это не удивило. Кто знает, чему она научилась за века, проведенные в варпе. Он прокашлялся.

— Сообщение? Нет, извини. Я был занят. Как ты, дорогая?

Ему было немного больно видеть, как изменилось его создание за время на воле. Она еще больше деградировала с тех пор, как они в последний раз беседовали. Слишком много от демона, слишком мало от человека, и второго с каждой встречей становилось все меньше. Возможно, однажды он не узнает собственную работу.

— Я живу, ибо для этого ты меня сделал. — Она провела пальцем по одному рогу. — Тебе нравится? Я увидела их во сне, пока ждала между мирами, и они выросли. Сначала они болели. Они до сих пор иногда болят. Когда я вспоминаю, что такое боль. — Она облизнула губы. — При дворе Темного Принца постоянно ведут беседы о боли. Тобой там восхищаются и отзываются о тебе с большим уважением.

— Да, рога красивые, — ответил Байл. — Что за сообщение?

Она улыбнулась. Байлу подумалось, что в этой улыбке есть что-то от него — возможно, единственное, что от него осталось. Кривая улыбка для кривого существа.

— Я его еще не отправила. А теперь, наверное, и не стану.

— Мелюзина, — строго сказал он.

Она нахмурилась и шевельнула когтями, как разозленный представитель кошачьего рода.

— Один демон шепнул мне, что ты отмечен. Ты и все, на чем лежит твоя печать.

Она подняла руку и постучала по одному из резервуаров. Байл дернулся и едва не вскинул посох, но заставил себя расслабиться.

— Даже ты?

— Особенно она, — ответила она, не смотря на него. — Но не я. Пока. Пока не стала ей. — Она прижала ладонь к груди. — Она пришла, чтобы предупредить тебя. А я последовала за ней.

— Почему? — с любопытством спросил он.

— Разве это не прерогатива дочери?

— Откуда ж мне знать, — ответил Байл. Он провел пальцем по одному из рогов. — Не могу решить, лучше ли с ними или нет. — Он перевел взгляд на разлагающиеся трупы, замаравшие пол его лабораториума. — Кто их наслал?

Вариантов было множество. В Оке хватало колдунов: сыны Магнуса, фанатичный выводок Лоргара…

Она рассмеялась и выскользнула из-под его руки.

— Не знаю. Может быть, я. А может, кто-то другой. Есть расы, которые проводят отведенную им вечность, молясь о твоей гибели. Есть миры, где казнят любого, кто произнесет твое имя, и даже есть один, где тебе поклоняются, как спасителю.

Байл пренебрежительно махнул рукой.

— Да, у меня много врагов. Но кто именно организовал это нападение, дитя мое?

Если на него охотился кто-то определенный, ему надо было это знать. Байл пережил не одну такую атаку, и наверняка переживет еще столько же, пока его работа не будет закончена. Но легионы все равно нуждались в его знаниях. Он был слишком полезен, чтобы просто взять и убить. Во всяком случае, он так думал. Он опять опустил взгляд на останки демонов, гадая, что изменилось.

Мелюзина покачала головой.

— Какая разница? Это что-либо изменит?

Помолчав, он ответил:

— Нет.

Ему повезло, что она явилась именно сейчас, но, возможно. это не было случайностью.

Ее улыбка погрустнела.

— Нет. Ты не сойдешь со своего пути, даже когда огонь подступит вплотную. Я видела это в мгновениях грядущего.

Она медленно и изящно закрутилась, стуча копытами по полу.

— Ты доволен мной? И будешь ли ей?

Байл оглядел ее.

— Непреднамеренные результаты — это все равно результаты.

Мелюзина рассмеялась, и в нем вспыхнула старая боль. На мгновение перед глазами встало детское личико, идеальное во всех отношениях. Он заставил видение уйти и попытался сосредоточиться на настоящем. Существо перед ним было извращением его искусства. Очередным его творением, которое у него отняли, сломали и сделали бесполезным. Пришла ли она для того, чтобы убить его? В этом было бы что-то почти правильное. Создатель, погубленный своим созданием.

— Какие приятные вещи ты говоришь. — Она отодвинулась от него. — Бойся будущего. Оно бежит к тебе, тощее и голодное. Оно сжирает твои возможности, из всех дорог оставляя лишь одну. Ты не можешь вернуться, но и вперед идти тебе нельзя.

— На редкость бесполезное утверждение, Мелюзина.

Он погладил ее по щеке, почти ничего не видя из-за пелены воспоминаний. Когда она была ребенком. он считал, что будущее заключено в ней. Чем она была теперь?

— Я такая, какой ты меня сделал, — сказала она и, состроив гримасу, схватила его за руку, не давая ее убрать. Он продолжал разглядывать ее, пытаясь найти следы ребенка, которым она когда-то была. Новая жизнь, новое создание. Тогда он надеялся, что она станет первой из многих, но потом она выросла и ушла, исчезнув в бескрайнем Оке. А Фулгрим издал свой указ, и трижды проклятый Люций разбил остальные биоясли.

Он холодно улыбнулся. Тогда он чуть не убил Люция. Не в первый раз и, наверное, не в последний, но воспоминание все равно было приятным. Вполне возможно, что он был единственным, кого Люций Вечный по-настоящему боялся, ибо Байл знал, как освежевать космодесантника до костей, не давая ему умереть. Фулгримов любимчик едва не превратился в кричащие куски мяса, которым предстояло провести вечность взаперти, размышляя о своих преступлениях.

После этого ему пришлось заняться иными, более кощунственными вопросами. Перейти от изобретательства к улучшению. Менять уже существующие основы, чтобы результатами могли воспользоваться другие. Но он по-прежнему мечтал творить… созидать принципиально новые вещи.

— Знаешь, ты ведь была первой их пробирочных существ. Новой жизнью. Я сделал тебя еще до того, как начал растить второе поколение в Граде Песнопений. Еще до того, как завладел трупом Воителя. — Он улыбнулся воспоминаниям. — Это был эксперимент, соединение нескольких участков генокода… включая мой.

— Я твоя дочь, плоть от плоти твоей, — ответила она, отошла и принялась выводить узоры в конденсате на одном из резервуаров.

— Да. Ты моя дочь.

Слово оставило во рту странное ощущение. Космодесантники не могли размножаться — во всяком случае, без многочисленных модификаций или мутаций. Таково было ограничение, наложенное на них Императором. Очередная ошибка. Какой смысл создавать такую расу, а затем перекрывать им путь к достижению своего потенциала? Возможно, причиной был страх. Страх, что его заменят. У Байла этих тревог не было — более того, превращение в лишнее звено входило в его планы. Но позже. Когда его работа будет закончена, и новое человечество перестанет нуждаться в его наставничестве.

— Я такая, как ты ожидал? — опять спросила она, на этот раз настойчивей.

— Нет. — Он нахмурился. — Ты знала, что это был единственный раз, когда Фулгрим запретил мне творить? Он… пришел в ужас. Во всяком случае, он так сказал. Только представь: монстр, в которого превратился Фениксиец, приходит в ужас от ребенка. Подозреваю, именно тогда у меня начали возникать сомнения касательно всей его шарады… Все-таки каков отец, таков и сын.

Он вспомнил, как Фулгрим нависал над ним, гремя свернутым кольцами хвостом в титанической ярости. На него обрушился гнев бога — или, во всяком случае, полубожественного создания, — но он не помнил, чтобы боялся. Уже тогда страх был выжжен из него почти без следа.

— Каков родитель, таково и дитя.

— Да, видимо.

Она никогда не называла его отцом. В те времена такая фамильярность была ему неприятна, и он не поощрял ее. Но за прошедшие с тех пор века его взгляды несколько смягчились. Позволяя относиться к себе, как к родителю, он укреплял узы верности между ним и его созданиями. Возможно, если б он тогда позволил ей называть себя отцом, она бы не ушла за шепотом варпа.

— Мелюзина, ты пришла, чтобы убить меня?

— Я не знаю, — ответила она, посмотрев на него, а затем перевела взгляд на один из резервуаров. Внутри плавала маленькая девочка, свернувшись в позе эмбриона. — Это моя замена? Или я стану заменой ей, когда придет время?

Тон у нее был обвинительный. Он напрягся. Он не хотел уничтожать ее, но сделает это, если понадобится. И она не будет первым порождением его гения, которое ему придется умертвить.

— Тебя никем не заменить, дитя мое. — Байл протянул к ней руку, но она отошла. Он мгновение стоял с протянутой рукой, но затем опустил ее. — Ты была у меня первой. И всегда ей будешь. Хоть с рогами, хоть с чем.

— Я увидела их во сне.

— Да, — отозвался он.

Ее взгляд расфокусировался, а тело пошло волнами. Его лучшая работа — и самая несовершенная. Он подозревал, что скоро она окончательно утратит материальность и исчезнет навсегда. Или изменится до неузнаваемости. Зачем она пришла? Чтобы наказать его? Или предупредить? А если последнее, то почему? Из дочернего долга? Или потому что ее кто-то или что-то сюда отправил?

Он не верил в Темных богов, как и в любых других, но знал, что во вселенной действуют силы, которые он себе и не представляет.

— Мелюзина, зачем ты пришла? — опять спросил он.

— Чтобы предупредить тебя. Мне сказали… Мне сказали, и я пришла. — В направленном на него взгляде было что-то, похожее на жалость. — У тебя так много врагов, что они воюют друг с другом за право решать твою судьбу.

Немного помолчав, он сказал:

— Это хорошо. Если они заняты друг другом, это значит, что меня будут реже отвлекать.

— Они сказали, что ты так и ответишь.

Он едва не задал очевидный вопрос, но сдержался. Это не имело значения. Ничто не имело значения, кроме его работы. Пусть хоть вся вселенная будет против него; он выживет, и его дело тоже.

— Ты могла бы остаться. Я был бы рад твоей помощи, — сказал он.

— Почему? — спросила она, словно прочитав его мысли.

— Прерогатива отца, — ответил он. Но родительские чувства были ему чужды. Он играл роль отца, однако это было скорее пародией, а не выражением настоящих эмоций. Возможно, Император испытывал то же самое, когда увидел, во что превратились Хорус и Фулгрим? Он хотел схватить ее и держать, пока она не станет тем, кем была раньше. Живым доказательством его здравомыслия в этой безумной вселенной.

— Помнишь, как я учил тебя правильно держать скальпель, дитя мое? Как учил отделять мышечную ткань от кости?

Она не сводила глаз с ребенка в резервуаре.

— Нет, — ответил она едва слышно. Он сжал кулаки, и посох заныл в руке. Вид его творения, низведенного до такого уровня, приводил в ярость. Она обратила к нему лицо, похожее на фарфоровую маску.

— Я пришла, чтобы предупредить тебя, но я опоздала, да?

— Нет, — нежно ответил он. — Нет, я все еще тут.

— Я не люблю разговаривать с призраками, — сказала она. — Прощай.

И она пропала так же внезапно, как появилась, оставив после себя едва уловимый запах серы и корицы. Системы лабораториума вновь включились. По наложенному экрану пробежали столбцы данных: корабль возвращался к нормальной работе. Поле Геллера дало небольшой сбой, но сейчас функционировали на оптимальном уровне.

Байл вдруг почувствовал усталость и оперся на посох, разглядывая резервуары. Что если эти дети тоже были обречены на безумие? И если да, то что делать? Неужели все это было лишь сном сумасшедшего?

Возможно, он все-таки помешался. Возможно…

Он моргнул, обратив внимание на знаки, которые Мелюзина оставила на резервуаре. Там было слово, всего одно. «Отец». Он рассмеялся, вспомнив ее слова: «Ты не сойдешь со своего пути, даже когда огонь подступит вплотную. Я видела это в мгновениях грядущего».

Байл улыбнулся.

— Да, похоже.

Был ли он безумен или нет, на нем лежала ответственность. Он обязан был помочь человечеству сделать следующий шаг на его долгом пути к положенному месту во вселенной. Галактика сгорит, и из ее пепла восстанут новые люди. Его люди.

Что бы ни случилось дальше, они выдержат. Они выживут.

Его дети.

Джош Рейнольдс Прородитель (не переведено)

Не переведено.

Джош Рейнольдс Воспоминание о Фарсиде

Черные фабрики Квира никогда не спали.

Вулканические кузницы беспрерывно изрыгали облака серого пепла из достающих до неба труб. Из бездонных карьеров постоянно несся грохот добывающего оборудования. Какофония буйной промышленности пронизывала все. Она отдавалась даже в самых верхних слоях стратосферы и незаконченного орбитального стыковочного кольца, которое окружало Квир металлическим нимбом. Но не этот адский шум заставил Фабия Байла недовольно поморщиться, когда он спускался по рампе на посадочную платформу. Причиной скорее были поющие грубые голоса. Воздух дрожал от их атональных воплей, а оставшиеся зубы во рту Байла зудели до самых гнилых корней. Пальцы сжимались вокруг медного черепа, венчающего посох, на который он опирался. Тот испускал слабое неестественное сияния и грозно, жадно гудел от внутренней силы. У посоха было сознание, пусть и примитивное, и он страстно хотел, чтобы им воспользовались. Он был усилителем, и малейшее его прикосновение могло сильнейшего противника погрузить в агонию. Поддавшись в свое время капризу, он назвал его Посохом мучением.

Байл не сомневался, что причиной нынешнего представления был похожий импульс. На проржавелой местами платформе перед ним стояли горбленные, недоразвитые существа в лохмотьях, бывших в древности защитными комбинезонами. Среди фабричных работников не было двух одинаковых. Одни выглядели почти как люди, только были безобразно деформированы, а других с трудом можно было назвать двуногими. Некоторых покрывали перья или чешуя. У многих вместо рук были гибкие щупальца, как у моллюсков. На голове одного грузного здоровяка росли ветвистые рога, которым позавидовал бы фенрисийский лось. Они построились двумя рядами по обе стороны от погрузочной рампы, как солдаты, встречающие почетного гостя.

Мутанты покачивались под ритм оркестрового произведения, которое звучало из вокс-динамиков в форме горгулий, установленных высоко над посадочной платформой, и хрипло горланили примитивный гимн, аккомпанируя порывам музыки. Над головой летали кибернетические херувимы, шипя медно-стальными крыльями. Крохотные создания вопили друг на друга на искаженном бинарном языке и размахивали над собравшимися дымящимися кадилами, усиливая гротескую нелепость происходящего.

Байл на мгновение остановился, взирая на сцену. Сенсоры силовой брони просканировали ближайшее пространство и вывели результаты на гололит перед глазами. По экрану неторопливо пробежали знакомые изображения генетических структур, отмеченные его характерной подписью-спиралью. Он сдержанно улыбнулся.

Эти существа были его детьми — во всех имеющих значение смыслах. Он вырастил их предков в резервуарах, вырвал из тьмы, не обращая внимания на крики, и открыл им их предназначение. Теперь, глядя на их потомков, он испытывал нехарактерный приступ жалости, пусть и из-за растраченного впустую потенциала. Но они все-таки здравствовали. Они были по-своему сильными. Выносливыми. Умеющими приспосабливаться — пусть не к мелодии, но к жизни. Подходящими для уготованной им цели. Большего господа Шпор, магос-королева Квира, от них и не просила

Шпор была странной даже по меркам адептов-ренегатов Механикум. Как и все королевы, она требовала от просителей достойных подношений. Если подарок не приходился ей по вкусу, ситуация могла моментально выйти из-под контроля. Гниющие останки тех, кто ее разочаровал, свисали с фабричных труб. Никому не давали шанс повторить свою ошибку.

Каждый раз, когда он посещал Квир, чтобы починить свое древнее, ветхое медицинское оборудование, ему надо было привозить что-то новое и совершенно уникальное. Что-то, что ни один проситель не мог ей предложить. Это было похоже на игру. Он создавал для нее работников, изготавливал телесную ткань, даже клонировал ее оригинальное тело — правда, она так и не сказала, зачем оно ей было нужно. В последнее время его дары ей наскучили, но он добьется своего. У него был долг.

У него была работа, которая заключалась в том, чтобы улучшить несовершенный дизайн нынешнего человечества и заселить звезды Новыми Людьми — приспособленными к мрачной тьме этого тысячелетия. Порой казалось, что груз судьбы вот-вот раздавит его, но он продолжал идти вперед, чего бы это ни стоило. Он должен был выполнить свою задачу.

Он вздохнул и стал спускаться. Древние сервоприводы в броне протестующе ныли, а растянутые лица на плаще тихо постанывали. Ему крайне необходимо было получить услуги Шпор, а для этого следовало ее надолго увлечь. Приняв подношение, она неизбежно теряла интерес, и в их прошлые встречи ему удавалось в итоге добиться своего лишь потому, что он не позволял забыть о себе, что взаимодействовал с ее органической частью. Подобно королевам древности, Шпор не любила взаимовыгодные сделки.

Внизу рампы ждал почетный караул из кибернетических солдат. Они были облачены в панцирный керамит поверх плотных плащей с капюшонами и держали в руках древние радиевые карабины. Керамит покрывали странные символы, а их плащи были сшиты из кусков кожи, как его. У некоторых из-под капюшонов выглядели причудливые маски, а в неприкрытых лица других металла было больше, чем плоти. Они настороженно смотрели на приближающегося Байла, и жужжали прицельными линзами, оценивая его. Его собственные целеуказатели не остались в долгу и, подключившись к чужим системам, перехватили их сигналы, пусть и ненадолго. Его доспехи — как почти все, что оказывалось в нестабильной обстановке варпа, обрели подобие зачаточного разума. И их любопытство было ненасытным, как у него самого.

Он на мгновение увидел себя через искусственную оптику кибернетических воинов. Шлем, покрытый отметинами от выстрелов и местами облезший до голого серого керамита. Металлические паучьи лапы с клинками, пилами и блестящими шприцами на концах, поднимающиеся из-за сутулой спины, подергивающиеся в ответ на какие-то слабые внутренние процессы. Как и броня с посохом, хирургеон имел собственный разум. Байл улыбнулся. Ему порой казалось, что он не отдельное существо, а колония сходно мыслящих симбионтов, каждый из которых питался остальными и одновременно питал их собой. Они были такой же частью его, как скверна, пожирающая его внутренности, словно пламя. Он поморщился. При мысли о ней боль усилилась. Скверна выедала Байла изнутри, и совсем скоро от него ничего не останется.

Хирургеон зашипел, и в шею вонзился шприц. По организму прошла волна прохлады, пряча боль под покровом лекарства. Перед ним стояли более важные вопросы, чем собственная неизбежная гибель. Лишь его работа имела значение. Работа, которую придется приостановить, если он не получит от хозяйки этого мира нужные ему услуги.

Посадочную платформу с пыхтением пересек закрытый механический паланкин с шестью пневматическими лапами. Он был чудовищно разукрашен ненужной позолотой и вычурными узорами машинной резки. Занавеси были сделаны из хроматической телесной ткани его собственного изготовления, меняющей оттенок при каждом шаге тяжелых когтистых лап, — одного из последних его подарков повелительнице этого мира, которым он немало гордился. Хотя он обычно предпочитал функцию форме, время от времени было приятно отвлечься и дать волю своим творческим возможностям.

За паланкином дисциплинировано вышагивало еще больше кибернетических солдат, держащих радиевые карабины наизготовку. Они были бронированы тяжелей, чем остальные, плоти в них было меньше, а механики больше. Их покрывали панцири из металла, который почти казался органическим, лица скрывались за масками в виде демонических лиц, а на плащах были выжжены руны четырех Губительных сил. От них исходил неестественный пар, словно жидкость, служащая им кровью, была готова вскипеть.

Байл чувствовал в воздухе знакомую дрожь, к которой фальшивое пение собравшихся рабочих не имело никакого отношения. Воины переговаривались друг с другом и со своей госпожой по нейронной связи. Он вежливо улыбнулся, ожидая ее. Подойдя ближе, паланкин замедлился, с жалобным стоном согнул лапы и опустился на землю. Занавеси сонно зашелестели, поднимаясь, и магос-королева Квира встала и вышла на платформу.

Госпожа Шпор была произведением искусства, которому суждено было всегда оставаться незаконченным. Она была высокая и тяжелая, созданная скорее для войны, чем для неторопливых размышлений. Плотная ткань, искусно расшитая сценами из марсианских легенд, скрывала нижнюю часть ее тела, а верхняя была облачена в тяжелую золотистую кирасу, бугрящуюся кабелями, насосами, трубками и сенсорами. Из вентиляционных решеток на броне шел дым, наполняя вокруг нее приторными миазмами.

Из ее груди и плечи выходили тонкие сенсорные нити, пульсирующие на концах в неслышном ритме. Она сложила руки за спиной, и широкие рукава болтались по бокам. Капюшон был откинут назад, открывая взгляду золотой череп с гравировкой из нулей и единиц и многочисленными силовыми кабелями в изоляции, падавшими ей на плечи, словно грива фелиноида из саванн. На изгибе, где когда-то были бедра, висел свободный пояс из посеребренных черепов. Каждый из них был отмечен собственной руной-шестерней.

Ее глаза с щелчком сфокусировались на нем, и она плавно, по-механически изящно двинулась вперед. Байл поклонился так низко, как только мог, и сказал:

— Госпожа моя, как же рад этот усталый путник тебя видеть. Ты — луч света в вечной тьме нашего изгнания.

Шпор помолчала.

— Лесть. Верный признак того, что ты пришел торговаться, Фабий. — В ее голосе не было хриплости, которую можно было бы ожидать, и слова щелкали, как хорошо смазанные шестеренки. — Надеюсь, ты привез достойное подношение. — Она взглянула на штурмовика, и в ее голосе появилась угрожающая нотка: — Сканирование твоего корабля не показало ничего интересного. Я подумывала уничтожить тебя во время спуска — в назидание остальным. Не очень разумно являться сюда с пустыми руками.

Пришла очередь Байла молчать. Эта часть переговоров всегда была самой опасной. Она могла без колебаний убить его, если он ее не заинтересует. Он демонстративно огляделся по сторонам и указал посохом на поющих работников.

— Это собрание — твоя идея?

— Они поют тебе хвалу. Гимн Патеру Мутатис, Изменителю Шестеричной спирали. Твои создания любят тебя, даже когда принадлежат другому. — По ее тону невозможно было определить, как она к этому относится, но ему, по правде говоря, было все равно. Он всегда закладывал в свои творения почтение к себе: от инструмента, способного обратиться против создателя, толку было немного, а из любви получались более прочные цепи, чем из страха.

Но сейчас перед ним стояли не его творения, а лишь их потомки. Предки работников были подарком, как занавеси на ее паланкине. Он создал их в соответствии с ее требованиями и вырастил в немногих остававшихся резервуарах вскоре после того, как его изгнали из Града Песнопений и уничтожили расположенные там лаборатории. В те дни эта работа казалась пустой тратой иссякавших ресурсов. Поразительно, что они вообще выжили, а уж то, что им удалось размножиться, вовсе было чудом. Байл взглянул на Шпор.

— Их предки были хорошим подарком, ты согласна?

Шпор отвернулась.

— Идем.

Она была лаконична, как всегда. Фабий не обижался. Разум Шпор представлял собой огромную сеть, включающую каждый сетевой узел и каждый когитатор на мире-кузнице. Она одновременно решала тысячи различных задач. Такие объемы сырых данных свели бы с ума менее сильный разум. Байла нередко посещала мысль, что его работа была бы куда проще, умей он рассматривать ее с нескольких сторон одновременно. Возможно, однажды у него появится такая способность. А пока придется обходиться своими руками и хирургеоном.

Он направился вместе с ней к выходу с платформы. Ее манипула стражей ненавязчиво следовала позади, но зуд в затылке говорил ему, что есть и другие солдаты, смотрящие на него из укрытия через прицелы. Это было ожидаемо. Меньшее количество охраны его бы оскорбило.

— С твоего прошлого визита миновало семьдесят пять целых восемь десятых сезонных цикла. В среднем ты прилетаешь раз в сто циклов. Ты рано. — Она помолчала, прислушиваясь к чему-то, что слышала она одна, а мгновение спустя вновь перевела внимание на него. — Объясни это.

— Возможно, я скучал по тебе.

Шпор посмотрела на него.

— Твое чувство юмора не улучшилось за прошедшие циклы.

Над платформой качалось несколько цилиндрических клеток, закрепленных на верхних уровнях станции. В некоторых из них находились скрученные, стонущие мутанты. Когда Шпор повела его мимо клеток, один из пленников высунул из решетки руку и потянулся к Байлу, мямля что-то о пощаде.

Он отбил его лапу в сторону и рассмеялся, когда клетка медленно закружилась.

— Да, признаю, оно никогда не было моей сильной стороной.

— Попытка уклониться от ответа. Что привело тебя раньше времени?

— Необходимость, — кашлянул Байл. Хирургеон вдруг напрягся и крепче прижался к позвоночнику, а по внутреннему экрану шлема пробежали показания сенсоров. Он убрал их. — Запросы у меня простые, но срочные. Я нахожусь на… деликатной стадии работы. Я не могу позволить себе задержки.

Они миновали клетки и продолжили путь к краю платформы. Тяжелые перила, украшенные непонятными, но по-машинному четкими узорами, отделяли их от задымленного неба. Байл взглянул на горизонт, борясь с сильным ветром, бушующим на краю платформы. Из смога внизу показался огромный рудовоз с раковыми образованиями на корпусе и, ревя двигателями, стал подниматься к кольцу атмосферных перерабатывающих центров. Его сопровождала стайка небольших силуэтов, похожих на летучих мышей, которые вопили и кружили в воздухе, словно играя. Когда грузовоз набрал высоту, странная стая рассеялась и вернулась вниз, в смог.

Когда руду на его борту переработают и очистят, она направится за пределы атмосферы, в вечно растущее орбитальное стыковочное кольцо. Квир, как и его хозяйка, всегда был произведением в работе.

Ему было знакома эта потребность постоянно что-то улучшать. Он сам ее испытывал каждый раз, когда задумывался о своем организме. Но в отличие от Шпор, его усилия к значительному прогрессу не приводили. Они самое большее удерживали все в прежнем состоянии. Но пока придется этим удовлетвориться. Рано или поздно он перестанет быть нужен, однако его работа будет жить дальше. И только имело значение.

— Твой сердечный ритм поднялся на ноль целых девять в периоде процента. Ты болен?

Байл закашлял в кулак. На латной перчатке оказалась кровь. Он чувствовал, как напряженно бьются сердца, как давит на низ живота что-то раковое.

— Не больше, чем обычно, — ответил он и внимательно посмотрел на нее. — Ты когда-нибудь думала, как еще могло бы все сложиться?

— Я стараюсь просчитывать набор возможных вариантов с шагом в микросекунду. — Она помолчала и склонила голову набок. Байл ощутил в области коры щекотку и понял, что она устанавливает нейронную связь с узлом где-то на планете внизу. Из-за золотого оскала раздалось бинарное шипение, забарабанив по ушам, как дождь. Затем все прошло так же резко, как возникло. — То, что нельзя просчитать, не имеет значения. То, что не может помочь при расчетах, также не имеет значения.

— Я так понимаю, эти же расчеты заставили тебя покинуть Марс тогда, много веков назад? — осторожно спросил Байл, сформулировав вопрос так, чтобы вызвать у нее любопытство. Он повернулся, разглядывая подобия теней, дергано пляшущих на платформе. В углах и среди собравшихся мутантов этих теней было еще больше. Он уже видел подобных существ во время переходов сквозь варп. Они были отголосками мертвых, тревожащими зрение и слух живых. Мусор, дрейфующий по великому Морю Душ.

Шпор покосилась на него, обдумывая его слова. Это было спонтанное, почти человеческое движение. Она колебалась. Реакция была слабой и выражалась лишь в подергивании линз и коротких последовательностях щелчков, но Байл заметил их и поздравил себя. Она была заинтригована.

— Я не помню Марс, — сказала она наконец. — Воспоминания бесполезны. Они…

— Не имеют значения, да, — закончил он, делая вид, что наблюдает за пляшущими тенями. — Знаешь, с орбиты земли, занятые твоими заводами, очень напоминают Фарсидский купол. Я думал, ты намеренно их выбрала.

Опять колебание. Такое короткое, что нужно было ждать его, чтобы заметить.

— Сходство не имеет значения. Я выбрала их, потому что они лучше всего подходят для моих целей.

Байл отвернулся от теней. Стая «летучих мышей» вылетела из-под платформы, взмахивая крыльями, и стала подниматься по спирали, вопя странную, печальную песню. Он мгновение наблюдал за ними, прежде чем ответить.

— Выйдя на орбиту, я заметил признаки идущего терраформирования. Выглядит это так, словно кто-то пытается стимулировать вулканическую активность. Купол Фарсиды был встроен в вулкан, верно?

— Это нужно для получения термальной энергии. Наш разговор начинает мне надоедать. Где мое подношение?

Вопрос прозвучал резко, а ее оптика раздраженно защелкала. Она была у него в руках. Злость была одной из немногих оставшихся у нее эмоций.

Байл улыбнулся и продолжил давить:

— И все же он был по-своему красив.

— Красота не имеет значения. Не имеющие значения понятия исключаются из инфопотока. Марс… Фарсида… не имел… не имеет значения в текущих рабочих параметрах. Теперь Квир — мой дом.

Ее заявление ставило точку, указывало на безвозвратность прошлого, но он продолжил:

— Значимость зависит от точки зрения, как мне кажется. Что есть человек, как не сумма его воспоминаний, плохих и хороших? Все становится частью целого, даже самое незначительное. Попробуй взвесить и разделить их, и вскоре обнаружишь, что перед тобой пустота.

— Не пустота. Что-то лучше.

Байл пожал плечами.

— В Оке слишком много глупцов, которые пытаются отстраниться от ошибок прошлого. Они надеются переписать историю, словно это может отменить их грехи. Но что сделано, то сделано. Чтобы возвыситься, надо строить на фундаменте из сожалений, ошибок и крахов. Надо всегда смотреть вперед, а не назад.

— На слабости не построить ничего ценного.

— Слабость — это почва, в которую сеют семена будущей силы. — Он показал на себя. — Слабость плоти, тела и духа привела меня на высоту, которую мои прошлые братья и представить себе не могли. Я переделывал полубогов по образу своему и черпал воду из родника самой жизни. Будь я уверен в своих силах, не отклоняйся я от своих изначальных функций, я не создал бы и половины того, что оставило мой след в крови и кости бессчетных людей.

Шпор внимательно оглядела его.

— По моей оценке, твои биологические процессы остановятся через…

Байл резко мазнул рукой.

— Умоляю, избавь меня от своих оценок. У меня есть собственные часы и достаточно песка, чтобы их заполнить.

— Повышенный пульс. Ты испытываешь страх. Ты забыл про подношение, Фабий? Поэтому мы обсуждаем незначимые вещи?

— Я испытываю раздражение, а не страх, — поправил он ее, игнорируя вопросы. — Смерть придет ко всем, так или иначе. Корабли ржавеют, ядра планет коллапсируют, звезды остывают, и даже полубоги умирают. Я боюсь только одного: что я умру, не закончив свою работу. — Он посмотрел на нее. — Именно поэтому я пришел к тебе. Мне нужно кое-какое оборудование.

Шпор молча ждала. Байл легкомысленно взмахнул рукой.

— Специфические оборудование. У меня есть чертежи. Недостает только возможности воплотить их в реальность.

— Признание слабости. Неожиданно.

— Рано или поздно в жизни наступает момент, когда возникает потребность в помощи, как бы нам ни хотелось этого избежать, — ответил Байл, опираясь на посох. — Я не машиновидец и в технике разбираюсь так же плохо, как ты — во внутренних процессах лимбической системы.

— Я прекрасно осведомлена о задачах этой биологической сети.

— Разумеется, прошу меня извинить, — сухо улыбнулся Фабий. — Мне следовало догадаться, что ты знаешь о ее хитросплетениях, раз удалила большую ее часть.

Пару секунд раздавались только щелчки и жужжание ее внутренних авгуров. Затем она произнесла:

— Снисходительный тон. Ты утомляешь меня, Фабий.

Он рассмеялся:

— Да. Опять прошу меня извинить. Легко привыкнуть тому, что ты обладатель самого мощного мозга в комнате. — Он слегка поклонился. — Однако ты обладала легендарными когнитивными способностями среди слуш Омниссии еще до того, как все пошло не так.

Она окинула его взглядом.

— Все не пошло не так. План был плох изначально.

— Тогда зачем было следовать ему— зачем следовать за нами, обрекая себя на изгнание? Зачем подчиняться приказу Воителя и менять Фарсиду на этот задымленный ад?

Шпор молчала. Он слышал, как тарахтят в ней механизмы, словно древний когитатор. Как она ведет расчеты.

— Причина не имеет значения, — сказала она. — Я это сделала. Только это важно.

Байл отвел взгляд в сторону.

— Как скажешь. Остается лишь один вопрос: ты выполнишь мою просьбу?

— Недавно мне задавали похожий вопрос, — сказала Шпор. Ветер, треплющий ее одежду, на мгновение обнажил хаотичные конструкции под тканью: не ноги и не змеиные кольца, а какая-то подрагивающая смесь обоих. — Они сказали: сделай это, и мы отплатим тебе вдесятеро. Сделай это, и наш повелитель будет тебе благодарен.

Байл вдруг встревожился и нахмурился:

— И чего же они хотели от тебя, моя дорогая госпожа? — осторожно спросил он.

Шпор рассмеялась. Это был искусственный, отрывистый звук — попытка изобразить смех тем, кто давно забыл, что значит это слово.

— Они хотели, чтобы я схватила тебя, Фабий. Заточила тебя в железо, пока им не понадобятся твои услуги. Ты инструмент, превысивший свои функции, а это недопустимо.

— О тебе можно сказать то же самое.

Такое развитие событий было неожиданностью, притом неприятной. Игра перестала быть старой и привычной. У него было множество врагов. Он задумался, кто из считавших его слишком ценным, чтобы убивать, мог это устроить. Сыновья Лоргара несколько раз пытались поймать его, словно он был одним из их гнусных демонов. Даже его собственный легион надеялся поработить его.

— Нет, — ответила Шпор. — Я исполняю свою функцию. Я добываю руду. Я выплавляю металл. Я строю боевые механизмы. И это всегда было моей задачей.

— Но ты больше не делаешь это ради Красной планеты. Ради великого багряно-охрового купола Фарсиды. — Он огляделся по сторонам. Было ли все это лишь попыткой его отвлечь? Он раздраженно заскрежетал зубами. Он был так близок к прорыву. Ему нужно было оборудование, которое могла предоставить только Шпор. У него не было времени на эти глупости.

— Это не имеет значения. Я исполняю свою функцию. Я не выхожу за ее пределы. — Она отвернулась, и силовые кабели зашелестели, как возбужденные змеи. — Ты нет. Ты выходишь за границы своих параметров. Ты извращаешь свою цель. Тебя следует удалить из механизма, чтобы не было сбоев.

— Я это уже слышал, — ответил Байл, отступая. Его авгуры глушились. Гололитические экраны показывали помехи. Возможно, причина была всего лишь в атмосфере, но он в этом сомневался. Это была ловушка. А он ничего не увидел и вступил прямо в нее. Байл оскалил гнилые зубы. Такое случалось не в первый раз и определенно не в последний. Он начал понимать, что кто-то хочет остановить его. Остановить его работу, не дать ему исполнить свое предназначение. Нынешняя ловушка была просто последней из нескольких попыток.

— Это всегда отличало нас друг от друга, моя госпожа, — сказал он. — Я сам выбрал свою функцию, и она заключается в том, чтобы сделать самого себя ненужным, а ты и те, о ком ты говоришь, лишь пытаетесь сохранить свою устаревшую роль в рассыпающейся машине вселенной. — Он замотал головой. — Удалить меня? Незачем. Я сам себя удалил.

— Тем не менее твоя функция препятствует работе целого, — сказала она, но обвинение прозвучало мягко. Ее разум опять был где-то далеко, бежал по проводам вместе с запертым электричеством. В общем плане он большой роли не играл и был всего лишь строчкой в списке дел, которую надо было зачеркнуть. Он восхитился ее эффективностью. — Ты должен исчезнуть.

— По чьему приказу? — Байл огляделся по сторонам. — Я не вижу знакомых лиц, не считая твоего. Мои враги оставляют все бремя тебе. Интересно, почему?

Шпор взмахнула рукой.

Раздался шорох помех, словно в ответ ей. Авгуры сближения на его броне выплюнули оповещения, и он обернулся, удивленно прищуриваясь. Характерная вспышка предупредила его за полсекунды до удара. Боевые стимуляторы автоматически хлынули в организм, и он уклонился от атаки, которая сбила бы его с ног, а то и сломала бы позвоночник. Он опустил руку к ксиклос-игольнику на бедре, одним движением вытащил его и выстрелил. Даже крохотная царапина от тонких игл могла свести с ума или убить.

Если цель состояла из органики, конечно.

Но, увы, это было не так.

Цвета побежали, как капли конденсата, открывая взгляду гигантскую машину, которая когда-то была роботом-«Кастеляном». Она почти в три раза превышала его по размерам. Угольно-черный панцирь покрывала накидка из корчащейся телесной ткани, замаскировавшей машину. Байл нахмурился, недовольный собой. Шпор переконструировала его подарок, превратив в нечто более полезное.

— Умно, — пробормотал Байл, опуская игольник. Против такого врага пистолет не поможет. А он и не заметил его присутствия из-за вездесущего грохота и телесной ткани.

Сети вздутых, похожих на вены отростков покрывали броню, местами выбиваясь из-под нее, как корни деревьев из-под камня. На корпусе дымились руны, а суставы усеивали скопления крохотных нечеловеческих лиц. Древняя боевая машина пыхтела, как голодный зверь, и шла на него, сжимая и разжимая мощные клешни. Куполообразную голову переделали, придав ей подобие звериного оскала. Cжигатель на его корпусе, истекающий дымом и заставляющий воздух вокруг дрожать от жара, нацелилось на Байла.

Тот шагнул назад, и оружие повернулось вслед за ним. Он взглянул на Шпор.

— Они ничего не предложили тебе за работу, госпожа.

— Ты тоже мне ничего не предложил. Где мое подношение. Фабий? Ты являешься на мой мир с пустыми руками и пытаешься договориться? Оскорбление. Снисходительность. Высокомерие. — Силовые кабели на ее золотистом черепе вдруг засветились, и линзы глаз вспыхнули. — Они правы. Тебя следует заковать в цепи. Это мой мир, и я не потерплю оскорблений.

Байл прыгнул в сторону, когда «Кастелян» протянул к нему клешню. Та с грохотом сомкнулась, оторвав от плаща кусок. Байл ударил его посохом под колено, надеясь, что это замедлит машину. Посох недовольно завопил, коснувшись ничего не чувствующего металла. В нем не было нервов, которые можно бы было воспламенить. Робот махнул рукой назад, едва не снеся Байлу голову.

Удар вскользь задел один из похожих на корни отростков. Тот отодвинулся с рыком помех. Байл улыбнулся. У машины все-таки было подобие нервов. Это обнадеживало. Он отступил, маня ее за собой. Сжигатель на плече плюнул расплавленной смертью, вынудив его отскочить. От жара почернела кожа на щеке, но боли не было. Пока. Она появится позже, если он выживет.

Сделав один короткий шаг, он оказался в границе его досягаемости и обрушил посох на самый большой узел волокнистой псевдоплоти. Робот тут же отреагировал бинарным воплем, размашисто атаковал рукой и выпустил новую порцию жара из сжигателя, но стимуляторы в организме Байла позволили стремительно обогнуть разбушевавшуюся машину. Он прыгнул ей на спину и вцепился пальцами в искореженную пластину брони. Байл едва не выпустил ее, когда робот развернулся, продолжая издавать нечленораздельный крик из нулей и единиц, но сумел подтянуться и, игнорируя измученный стон древних сервоприводов в своей силовой броне, взобрался на плечо боевой машины и вырвал сжигатель из креплений.

Робот попытался вслепую схватить его, щелкнув клешней у самых ног Байла. Тот сел на корточки и, перехватив посох наконечником-черепом вниз, поднял его над головой и обрушил с силой поршня. Черный металл погнулся, во все стороны полетели искры.

«Кастелян» пошатнулся и с треском замолк. Второй удар заставил его упасть на колено. Третий избавил от звериного оскала. Из головы повалил дым, окутывая Байла целиком. Робот рухнул на землю лицом вниз, а Байл соскользнул с его корпуса за мгновение до удара и опустился на колено. Сердца громыхали.

Он чувствовал сквозь завесу стимуляторов, как измученный организм пытается компенсировать нагрузку. Он закашлял, забрызгав подбородок кровью.

Из дыма вышли кибернетические солдаты Шпор, держа радиевые карабины наготове. Опираясь на посох, он вытащил игольник.

— Стыдно, моя госпожа, — сказал он, следя за приближающимися силуэтами через целеуказатели, заполонившие экран перед глазами. Против них его концентрат будет более эффективен, чем против робота, но ненамного. — Чем я обидел тебя, что ты так со мной обращаешься? Неужели ты готова так просто отдать своего друга его врагам?

— У тебя нет друзей. Ты требуешь, ничего не давая взамен. — Шпор подняла руку. — Ты являешься без подношения. Поэтому ты сам им станешь.

— Без подношения? Я этого не говорил, — рассмеялся он. — И я показал бы его, если б ты дала мне возможность это сделать.

Шпор некоторое время разглядывала его. Просчитывала ситуацию. Он почувствовал в воздухе дрожь, и ее воины опустили оружие и сели на корточки, прижав карабины к коленям и внимательно уставившись на него.

— И ты можешь предложить мне что-то более ценное, чем удовлетворение от взятия тебя в плен? — спросила она.

На его наплечнике открылось потайное углубление, в котором лежал безобидный инфошип. Он достал его и протянул ей.

— Суди сама.

Шпор взяла шип и осмотрела его.

— Объяснись.

— Это инфошип. Довольно очевидно, тебе не кажется?

— У меня есть инфошипы.

Байл уставился на нее.

— Это шутка?

— Это наблюдение. Что в нем?

Тонкие губы Байла растянулись в широкой улыбке.

— Воспоминание, госпожа.

Шпор помедлила.

— Воспоминание?

— Момент во времени, извлеченный из сознания одного неудачливого архимагоса и помещенный в электронный янтарь.

— Что за время? Что за воспоминание?

Байл взмахнул рукой.

— Посмотри сама.

Но она продолжала медлить. Она не доверяла ему. Он ожидала предательства с его стороны, хотя он всегда обращался с ней по справедливости. Шпор стала королевой не потому, что доверяла странным людям с дарами.

Она вставила инфошип в разъем на кирасе. Линзы ее глаз щелкнули. Воздух замерцал, покраснел и наполнился тихим гулом. Из встроенных проекторов выросло гололитическое изображение.

— О, — тихо сказала Шпор.

Байл поднялся на ноги, и его плащ затрепетал под воспоминанием марсианского ветра. Они стояли в тени Фарсиды, освещенной заходящим солнцем.

В ржаво-красном воздухе плавали песчинки. Древние строения усеивали склон гигантского вулкана, а по равнинам внизу бежали двуногие машины со всадниками в бледных цветах Фарсидского купола. Воспоминание было сильным. Байлу почти казалось, что он чувствует едкий запах марсианского воздуха и бьющий в лицо песок.

Он не мог не признать, что работа была отличная. Байл взглянул на Шпор.

— Марс. Каким он был до Раскола.

Шпор молчала и не шевелилась, купаясь в свету лучших дней.

— Это слабость, — продолжил Байл. — Песок между шестернями расчетов.

Шпор протянула руку к красному солнцу, скрывающемуся за куполом вулкана.

— Я забыла, как свет отражался от терморезонаторов, — сказала она. — И как шумели пирокластические фильтры, когда падала температура.

Она уронила руку и посмотрела на него.

— Это не имеет значения, — повторил Байл.

— Шутка, — отозвалась она.

Он улыбнулся:

— Наблюдение. Тебе угоден дар?

Шпор отвернулась.

— Да. Я подумаю над твоей просьбой. — Помолчав, она добавила: — И я назову имена твоих врагов, если хочешь. Хотя бы это ты своим подношением заслужил.

Байл поразмыслил над ее предложением, но недолго, и махнул рукой:

— Нет, их имена не имеют значения.

У него был легион врагов. Галактика горела и была полна пироманов, жаждущих завладеть пеплом. Байлу не было дела до огня, его причин и тех, кто ему поклонялся. Только до того, что ждет после. Пусть Галактика горит. Из ее пепла восстанет новое будущее.

Созданное им.

Крис Райт Серебряный (не переведено)

Не переведено.

Ник Кайм Совершенство

1

Кровь… Скользкие земляные укрепления Сорокового Терциус…

Роак пошатнулся и упал. Кровь была его, но осознание этого пришло не сразу, так неожиданна и яростна была атака.

Роак был ветераном Вардаска, военная служба была его жизнью. Он нес оборону в Драконьей Кузнице во время восстания, восемь лет нес знамя грандмаршала, еще пятнадцать лет носил на груди медали. А сейчас он даже не мог унести в себе собственные внутренности.

Веревки рубиново-красных кишок, скрутившиеся кольцами на уровне его колен, свисали из серповидного разреза на животе. Поток крови из раны обрушился под ноги, но быстро иссяк.

Двадцать три года Роак был лейтенантом Вардасского пятого. Он умер меньше чем за три секунды.

Убивший его был мечником несравненной грациозности, и он уничтожал солдат, казалось, без каких-либо усилий. Этот чемпион Темных богов, воплощение тайной противоестественности и нечестивой гармонии, был чистым злом.

Сержант Кэмерон был очарован его убийственным мастерством. Даже через линзы магнокуляров это было гипнотизирующим зрелищем. Его ноздри наполнил приторный мускусный запах, голова закружилась; он покачнулся и лишь в последний момент успел ухватиться за стену, чудом не опрокинувшись вниз, в гущу развернувшейся схватки.

Помотав головой, Кэмерон попытался сосредоточиться, но мечник был словно ангел — само совершенство, и каждый чарующий взмах меча, каждый фонтан артериальной крови, исторгавшийся из его жертв, служили ему способом художественного самовыражения.

Он не мог отвести взгляда.

Чувствуя, что разум покидает его, сержант Кэмерон активировал комм-бусину в ухе.

— Капитан Онор, один из Безупречных… Он здесь, ведет наступление на Сороковой Терциус! — Кэмерон пораженно замотал головой. — Он… убивает…

Он отчаянно пытался отыскать правильные слова — слова, за которые его не сожгут как еретика.

— Он… как будто танцует, мэм… Словно ангел…

Разорвав ткань реального мира, остроносые корабли, покрытые гелиотропово-сиреневым и бледно-серебряным, привезли на Вардаск Багровое Воинство.

Обратившись через ветшающие черепа, оставшиеся от предыдущих завоеваний, этот плод союза ритуальной магии и извращенной науки, Безупречные заявили о своем праве на мир.

Уроженцы Вардаска собрали все свои войска и выступили к месту их приземления, чтобы дать захватчикам отпор.

Тридцать три тысячи человек погибли в той схватке. После этого оставшиеся вардасские солдаты отступили за стены крепости и окопались. Но это уже ни на что не могло повлиять. Остававшиеся у Вардаска часы свободы были сочтены.

На вокс-линии зашумела статика, и вардасский офицер ответила.

— Соберитесь, сержант! Это порождение скверны. Ненавидьте его, и отыщите Императора в чистоте этой ненависти. Еще один штурмует эту сторону стены…

Слова капитана прозвучали так, словно она уже смирилась со смертью.

— Их двое, мэм? Но я слышал, что майор Фатарис отправил подмогу…

Капитан Онор прервала его полные страха слова.

— Да, но только это мясник. Трон… Они захватили юго-восточную стену!

Эту базу удерживал Ионский шестнадцатый. Они были ветеранами, самыми закаленными из всех, кого Кэмерон когда-либо встречал. Он переместил окуляры. Орды воинов-культистов в странном, причудливом боевом облачении хлынули через разрушенные стены и укрепления.

Ранее в нее угодила череда выстрелов из какой-то находящейся вдалеке батареи ракетниц или гранатометов, и теперь силы Хаоса мчались в пролом. Стена была взята.

«Бойня» была слишком мягким определением происходящего. Кэмерон опустил окуляры и заплакал.

На огневой позиции на Сороковом Секундус, всего в нескольких сотнях метрах от оборонительной стены, которую теперь удерживал враг, капитан Онор с мрачным страхом наблюдала за творящимся вокруг. Обороняющиеся, солдаты, шестнадцать дней продержавшиеся против зеленокожих на Ора-6, заслужившие лавры победителя в битве за холмы Килос, капитулировали меньше чем за час.

Один час.

Остатки Ионского шестнадцатого разрывал на части мясник с лицом злобного демона. Этот воин, покрытый шрамами и рубцами, едва видимый за клубами дыма, исходящего от вардасских военных механизмов, был чудовищем — определенно не ангелом, как тот чемпион, которого описал сержант Кэмерон. Обезглавив последних вардасских обороняющихся на третьей стене, мясник спрыгнул на поле боя между двумя баррикадами. Онор подняла руку, благодарная себе за то, что та не дрожит, и сжала кулак.

Безупречные были худшими из этого полчища, его чемпионами и предводителями. Отважные мужчины и женщины Вардаска могли бы победить культистов, даже их лучше вооруженные предательские отряды, но не Безупречных. Слухи — или скорее даже пугающие истории — рассказывали об их мастерстве и беспощадной ярости. Никому еще не удалось выжить после встречи с ними.

Онор только сейчас увидела одного из них, в первый раз с начала битвы. Это существо не должно было добраться до их позиций. Если это случится, им придет конец.

— Застрелите его! Все к оружию!

Канонада разорвала ночь над Сороковым Секундус. Ряды лазганов открыли по ордам огонь; стрелы света протыкали одетых в робы культистов, заряды тяжелых болтеров обстреливали хаоситских солдат в бронежилетах. Цепь минометных взрывов разверзла землю на поле боя и отправила трех несущих бомбы фанатиков обратно в ад. Пламя от взрыва сдетонировавших бомб охватило другую группу культистов, и фанатиков настигла смерть.

Онор победно сжала кулак, с удивлением почувствовав облегчение. Оно длилось недолго.

Мясник пронесся через пламя, не обращая внимания на сверкающие удары лазганов, рыча, когда они обжигали и ранили, но не замедляясь. Лезвие топора вгрызлось в мотки колючей проволоки цепью зубов, и мясник прорвался через них, словно это был пергамент. Куски плоти разлетались в стороны от рычащего топора, брызгала кровь, и часть ее, долетев до самой орудийной установки, попала на униформу Онор.

Он теперь был слишком близко для пушек на ее позиции, они стояли не под тем углом. Ее ждал ближний бой, уродливый, жестокий и кровавый. Он шел к стене, и там она его встретит. Подавив тошноту, Онор достала силовой меч, прошептала молитву Императору и активировала энергетическое поле оружия.

Ни одно существо не могло совершить такой прыжок. Ни одно существо не могло быть способно совершить такой прыжок, но мечник оказался на краю зубчатой башни с оружием в руках. Лезвие меча сияло бледно-серебристым цветом, отражаясь в зеркальном доспехе, гелиотропный сиреневый покрывал узорчатый нагрудник; облик его напоминал об адских кораблях, которые пересекли море душ, чтобы явиться сюда и убить их всех.

Он мгновение стоял на месте, и время замерло, словно в янтаре, а он просто наслаждался.

Свет играл на его золотых прядях, водопадом льющихся на плечи, прелестная, андрогинная улыбка озаряла лицо. Кэмерону была видна только его половина — мечник стоял к нему боком. Он неуклюже поднял меч, но все никак не мог найти кнопку… Но все никак не мог найти решимость…

Ветераны, закаленные в битвах воины, со шрамами и медалями, подтверждавшими это, гибли как младенцы. Первым пал Барабарас: его шею пронзила мономолекулярная сталь. А Клейдера разрезали от паха до грудины. Ансер превратился в безголовый труп; из его горла гейзером вырвалась красная жидкость, когда он упал. Нога в сапоге раздавила дергающиеся останки, и его бывшие товарищи обратились в бегство. Это уничтожило боевой порядок. Насильно завербованные новобранцы пали на колени и взмолились о пощаде. Пощада была им дарована… на лезвии меча.

Каждое убийство было совершенной нотой, этюдом на тему боевого стиля и мастерства.

Потом мечник повернулся.

Конечности летели, как листья, подхваченные жестоким ветром, и, оставляя за собой капли крови, исчезали в темноте. Изо всех сил мчась к началу стены, Онор увидела, как топор мясника лишил капрала половины черепа. Та упала, как отколотый кусок камня, и глазам предстало анатомическое сечение мозга и мускулатуры.

Ее адъютанта, Лонсмана, разрубили поперек талии, его внутренности вывалились на землю. Один гвардеец подскользнулся и упал уже мертвым. Вопли несчастных еще звучали в ушах, когда Онор подобралась достаточно близко для атаки. Она была готова встретиться с чудовищем. Однако перед ней оказалось не чудовище, но и не ангел.

А они оба.

— Назад! Я стреляю! — отчаянно прокричал остаткам своих людей Кэмерон, вскидывая к бедру дробовик.

С башни ему улыбалось и скалилось гнусное, безумное существо. Оно было разделено на две части — смесь ярости и безмятежности, убийственный сплав мечника и мясника.

Борясь с нерешимостью, Кэмерон надавил на спусковой крючок.

Залп оглушил даже на фоне грохочущей битвы. Дробь изрешетила стены, но не достигла цели, только разорвав в клочья пару культистов, явившихся вслед за своим чемпионом.

Он увидел капитана Онор, ее каменное, ожесточенное войной лицо, губы, беззвучно произносящие молитву. Со времен начальной подготовки ее ни разу не побеждали в фехтовальном зале. Ни одному вардасскому офицеру не удалось даже поцарапать ее на тренировке или в официальных состязаниях.

Она атаковала Безупречного — смертельный выпад, гарантированный завершающий удар.

Кэмэрон тоже начал молиться.

Бои развернулись по всему Сороковому Терциус. Потерянная третья стена и ее гарнизон окровавленных трупов теперь стали лишь далеким воспоминанием, которое слабо тревожили вопли тех, кто сейчас медленно умирал внизу. Их предсмертные крики утихли до фонового шума, когда меч вонзился в плоть.

Сначала ее охватило торжество. Потом сковал холод — когда капитан Онор осознала, что промахнулась.

Длинный меч поразительной красоты вошел в ее нагрудную пластину по самую рукоять. Ее омыл наркотический аромат дыхания, в котором была лаванда и запекшаяся кровь. Один ангельский глаз ласково смотрел на нее, раскрывая сущность удовольствия от убийства. Другой, с черными прожилками, злобно дергался.

Онор закрыла глаза.

Кэмерону хотелось убежать и спрятаться. Капитан Онор распалась на две части, разрубленная мясником, и были видны ее ребра и внутренние органы, от которых в холодный ночной воздух исходил кровавый пар. Во рту появился резкий привкус металла; его едва не стошнило. У него не было с собой дробовика — он оставил его, когда бежал. Люди отшвыривали друг друга с пути, порядок был уничтожен, воцарился хаос.

Кэмерон почувствал резкую боль — укол в спине, словно от раскаленной булавки. Он прекратил бежать. Бежать было некуда. Сила инерции ушла из него, ноги оторвало от земли и они теперь болтались над ней, словно у марионетки.

Из его груди выступал меч; его лезвие, похожее на белый огонь, с хирургической точностью резало плоть и кость. Оно достигло шеи, подбородка, носа, и резало, резало, так искусно, так совершенно, что Кэмерон не осознавал, что мертв, пока меч не вышел через макушку черепа и он не упал, распотрошенный, словно рыба.

2

— Один на счет мясника, один на счет мечника.

Ардантес улыбнулся, созерцая итоги резни, учиненной над гвардейцами на вершине зубчатой башни. Убийство вражеских офицеров дарило восхитительные ощущения, но удовлетворенность никогда не длилась долго.

Зарычав от боли, и тут же выдохнув в наслаждении, он вцепился в наруч, закрепленный на запястье Мясника.

— Изрубить их всех!

Что-то выжило. Ардантес услышал всхлип и стремительное стучание сердца, которое скоро остановится. Страх поможет ему. И красота.

Ардантес перевернул труп острым носком бронированного сапога и обнаружил под телом живого солдата. Вид забрызганной кровью, рваной и почерневшей от копоти униформы заставил ухмылку заиграть на его уродливых, совершенных губах.

— Марать меч таким грязным, жалким созданием?

Испачканный в красном топор разделил лицо человека на две части. Он проломился через нос, раздробил кость и сплющил лицо, после чего вышел через щеку, расколол череп, обнажив рассеченный мозг, и наконец застрял в рокрите под головой солдата.

Мясник с напряженным рыком выдернул оружие, разбрызгивая капли крови. Ардантес сделал шаг назад, уходя от кровавого ливня.

— Не на броню же! — сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Опять ты разговариваешь сам с собой, Ардантес?

Еще один из Безупречных достиг зубчатой стены. Это был широкий воин, с мощной шеей, но ему легко удавалось скрываться за парапетами.

Ардантес старался не становиться к новоприбывшему спиной, ибо Вайдар был весьма честолюбивым слугой Губительных Сил. За его огромным плечом на ремне из человеческой кожи висело необычное оружие, похожее на карабин, с рифленым стволом и множеством изогнутых стержней, выходящих из черного как смоль приклада. Он назвал его «Дискордией», разделяя старую любовь легиона к присваиванию оружию почетных имен. Половина его бугрящегося мышцами тела была лишена брони, только обмотана кожей. Вниз по подбородку сбегала щель, разделяя его, словно старая рана.

— Брат, ты явился, чтобы стать свидетелем моего художественного мастерства? — Ардантес убрал оружие.

Вайдар посмотрел на него холодными черными глазами и фыркнул:

— Тебя это, кажется, беспокоит.

Ардантес надменно повернул голову — так, чтобы была видна только патрицианская часть.

— Забавно…

Ответа от Вайдара не последовало; он резко развернулся, словно вздернутый на крючке. Щель на подбородке разошлась, превратившись в бездонную пасть.

Выжившие, пропущенные во время резни, стягивали силы, а между ними помещалось длинноствольное артиллерийское орудие, в которое были вставлены новые обоймы.

Назвать воплем то, что изверг рот Вайдара, было бы не совсем правильно.

Негармоничный и утробный, он ударил солдат, словно волна от взрыва, перекрывая их крики и разрывая форму на клочки. Кости обратились в пыль, кровь закипела, пятнадцать человек перестали существовать, и только алое пятно напоминало о том, что они погибли.

Звуковой поток иссяк. Из соединяющегося обратно рта потекла ихорная слюна.

Он вытер рот тыльной стороной латной перчатки, и на металле остались выжженные кислотой следы.

— Вот совершенное убийство.

— Ха, вот только изящества ему недостает, брат.

Вайдар посмотрел на еще подергивающиеся тела, вокруг которых были разбросаны полупережеванные внутренности.

— Я не вижу особого изящества вокруг. Ты еще собираешься жрать трупы, или твой зверь на коротком поводке?

Одной половиной лица Ардантес улыбнулся, при этом другая исказилась в ярости. Мясник никогда не говорил — зверь не должен иметь права речи. Но он чувствовал. Ярость была его голосом.

Ардантес указал на противоположный конец стены.

— Я совершенствовал симфонию. Она тебе нравится?

— Она мне омерзительна, брат. Посмотри туда! — он махнул рукой за вторую стену. Ардантес проследил за его взглядом.

Вражеские фортификации представляли собой ряды защитных баррикад, усиленных башнями и артиллерийскими орудиями. Стены были окружены рядами колючей проволоки и содержали полностью укомплектованные гарнизоны, при этом каждая стена была укреплена лучше предыдущей. Насыпи утрамбованной земли поднимали последующие заграждения над предшествующими, формируя наклонную гряду, увенчанную крепостью.

Орды предателей из Багрового Воинства уже штурмовали последнее заграждение. Сопротивление выглядело яростным.

— Там, наверху, у тебя будет отличная возможность приструнить зверя и начать убивать так, как учил нас Фулгрим, — в голосе Вайдара слышался резонанс, скрывающийся под его человеческим голосом, — намек на звуковой шквал, который он мог выпустить изо рта. Вайдар встретил взгляд своего брата. — Без совершенства это… Это просто месиво.

Ардантес взъярился, рука его метнулась к мечу, и из ножен показалась небольшая полоска стали, хотя большую часть меча он пока оставил внутри. Боль от наруча огненными кинжалами пронзила руку и плечо. Вайдар этого не заметил; он уже начал наступать, когда над их головами показался корабль. Посмотрев вверх, Ардантес увидел знакомый символ с оскалившейся пастью, принадлежащий боевому отряду-противнику. Он задвинул меч обратно в ножны.

— Собаки прибежали охотиться.

Еще три корабля присоединились к первому. Они были побиты и истерзаны войной, и выглядели так, будто лишь недавно участвовали в битве.

— Да уж, они действительно собаки. Кхорнаты… Хуже, чем твой проклятый зверь.

— Что они здесь делают? — Ардантес наблюдал, как корабли приземляются, раскидывая ядовитый дым и клубы песка потоками воздуха из двигателей.

— То же, что и мы. Грабят. Убивают. Выживают.

— В этом кровавом водоеме и так хватает акул. Что мы будем есть?

— Друг друга…

Штурм над ними продолжался. Ардантес жестоко улыбнулся.

— Надеюсь, мы встретимся на поле боя. Интересно, как долго они будут мучаться перед смертью?

Вайдар ответил насмешливым фырканьем, взбираясь наверх к следующей баррикаде.

— Поспеши, если не хочешь потом делить объедки с этими собаками.

Ардантес вытащил меч, вынул из креплений цепной топор и последовал за ним.

3

Эквилий должен был встретиться с ними у северо-восточного участка стены. Поскольку его не было, Вайдар выдвинулся первым.

Четыреста воинов-культистов и батальон предательской армии — Отступников — последовали за ними в пролом. Строй вардасских бойцов встретил врагов шквалом четких лазганных выстрелов. Слабых смертных — не одетых в броню культистов — лучи прошили и убили на месте.

Вайдар вступил в этот шторм, словно по его груди, плечам и спине били капли дождя, а не лазганные выстрелы. Раскрыв свою пасть, он издал адский крик. Несколько культистов, которым не повезло оказаться у него на пути, упали; из их ушей шла кровь. На имперских стенах последствия были гораздо хуже. Плоть, кровь и кость обратились в дым. Потоки лазганного огня ослабли.

Грудь Вайдара тяжело поднималась и опускалась. Потекшая кислота обожгла его губы и подбородок, и он больше не мог закрыть щель на лице. Даже у даров Темного Принца были свои пределы.

Артиллерийские отряды, скрывавшиеся за мешками с песком, дали залп. Дула автопушек и «Рапир» полыхнули огнем. Силовые доспехи давали прекрасную защиту, но тяжелые орудия разорвут их… Разорвут его…

Укрывшись за полуразрушенной аркой, Вайдар открыл ответный огонь из своего карабина. Луч сконцентрированной звуковой энергии разнес огневую позицию на части и перекинул членов отряда через защитные укрепления; из их ушей и глаз бежала кровь. Культисты лавиной обрушились на раненых вардасских артиллеристов, орудуя ритуальными ножами.

Ардантес бежал, лавируя между вспышками лазерных зарядов, которые стали реже благодаря грубым усилиям Вайдара и ответному огню Отступников. Пистолеты, винтовки и карабины были столь… несовершенны.

Ардантес воздал хвалу Слаанеш с помощью своего меча. Он нежно касался плоти, красиво разрезал ее, чтобы дети варпа могли насладиться пиршеством.

У него на пути вдруг оказались офицер с силовым кулаком и группа тяжеловооруженных людей в темно-зеленой панцирной броне. Встав в боевом порядке, они перекрыли верх лестницы, ведущей к орудиям, которые в данный момент отчаянно пытались уничтожить Вайдара.

Уклонившись от медленного удара кулаком, Ардантес выпустил офицеру кишки, после чего отвел меч назад и обрушил два перекрестных удара на двоих с телохранителями. Третьему бойцу он проткнул шею, и из нее хлынула струя темной жидкости, когда он вынул меч, чтобы разрезать еще одного пополам. Мясник забрал пятого: вонзил жужжащее лезвие цепного топора в тело солдата, и кости полетели, как щепки.

Это его почти не замедлило. Ардантес промчался над еще падающими трупами — так быстро, словно находился в сфере другого времени. Смерть вокруг замедлилась, даже несмотря на то, что его темп ускорился.

Из ниш в стене выбегали новые солдаты, под командованием офицера в черном кителе и фуражке с кокардой в виде железного черепа. Он кричал и осыпал своих воинов ругательствами, приказывая им атаковать.

— Вы слышите музыку?!

Ардантес уничтожал их, разрезал на части в безупречном танце смерти. Идеально следуя связке, он прорубил путь к изрыгавшему ругань офицеру.

— Я превращу твою плоть в симфонию!

Офицер рявкнул что-то в ответ, возможно, проклятие, но Ардантес только рассмеялся, нанося удар.

Сталь прервала полет, и Ардантес, опустив взгляд вниз, увидел, что офицер парировал его искусный выпад. Ардантес нахмурился. Выражение его лица усилилось до неверия, когда меч офицера оцарапал ему щеку. Он поставил блок инстинктивно, но все же смертному как-то удалось оставить на нем порез!

— Безупречные не могут быть ранены…

Идущий сверху вниз выпад, столь быстрый, что это было попросту неправильно, был отбит в сторону; теперь Ардантес начал уделять своему противнику больше внимания. От других солдат, пытавшихся вмешаться, он избавлялся, почти не задумываясь.

Мясник натянул поводок, но Ардантес приструнил его. Это был не обычный враг. Это было исключительное создание, никак не слабый солдат.

— Умно!

Удары, которыми они обменивались, слились в смутное пятно, и Ардантес понял, с чем сражался.

Отбив очередную атаку, он обрушил на грудь существа кулак с силой, от которой должны были сломаться ребра. Оно покачнулось и получило еще один удар в плечо; брызнула кровь.

Ардантес воспользовался преимуществом и провел выпад, но существо, отбросив меч, сделало сальто и приземлилось на ладони. Оттолкнувшись от земли предплечьями, оно вспрыгнуло на ноги, увеличивая расстояние между ними.

Едва заметно улыбаясь, Ардантес бросился за ним.

Между тем, кожа офицера и вся его фигура в черном кителе осыпалась. Словно пепел падал с его тела — черными, разрушающимися на глазах хлопьями.

Когда это закончилось, перед Ардантесом оказалась тонкая женщина в облегающем комбинезоне. Она вытащила гудящий мономолекулярный меч из ножен в плоти бедра.

Ардантес не видел лица ассасина — оно было закрыто маской, раскрашенной так, чтобы походить на человеческий череп — но он был уверен, что на нем сейчас было злое выражение.

Ее боевая стойка была ему знакома.

— Я уже убивал подобных тебе, много-много лет назад. Это была другая эпоха.

Другая жизнь.

Она метнулась вперед. Ее атака была совершенна, ее движения — восхитительны. Ардантес нашел простой способ контратаковать. Второй выпад ассасина был лучше, оригинальнее. Что-то усилило его, какая-то непредсказуемость, и это породило прекрасный ответный удар от Безупречного.

— Ты в самом деле достойна. Я сохраню твою голову, когда мы закончим, и поведаю ей о значении совершенства.

Меч к мечу, каждый удар одного получал равноценный ответ от другого. Порез поперек бедра заставил Ардантеса скривиться, но эта жертва дала возможность контрудара, рассекшего бок ассасина. Ее бронированный комбинезон не дал атаке стать смертельной, но она истекала кровью. Ардантес улыбнулся про себя.

«Я убийца убийц».

— И вот балет подходит к концу!

Она едва удерживала равновесие, была ранена, на нее обрушивался град стремительных уколов и ложных выпадов, и Ардантес готовился нанести последний удар.

Но разрушительный поток звуковой энергии отнял у него это право. Он пронесся над зубчатой стеной и выбросил его добычу в никуда.

— Нет! — Ардантес метнулся к краю стены, к тому месту, откуда ассасина выкинуло. Ее нигде не было.

В ответ на прикосновение руки, легшей Ардантесу на плечо, ревущий лезвиями топор Мясника описал круг. Вайдар остановил его предплечьем, зарычав от напряжения.

— Мы уходим.

Ардантес еще трясся из-за того, что лишился добычи.

— Это могло бы быть так красиво, брат! — его глаза сузились до узких щелок, и оба были в равной степени полны гнева. — Зачем ты это сделал?!

— Из-за них, — Вайдар заставил Ардантеса повернуть голову.

Одетые в доспехи цвета застывшей крови и обвешанные цепями и амулетами своего покровителя, убийцы из воинства Адских Гончих шли с востока и рубили обороняющихся цепными мечами. Воины из штурмовых кораблей наконец высадились.

Ардантес скинул с плеча руку брата.

— Мы можем убить их!

— Не этих! — Вайдар указал на хроно-имплантанты, врезанные хирургическим путем в лоб каждого из отступников. — Часы смерти. Вряд ли ты сумеешь победить в дуэли био-бомбу, брат. И даже если ты выживешь, Лефуриону придется потом несколько дней вытаскивать обломки костей из твоего лица, а кроме того, наши силы в некоторой степени скудны.

Большинство культистов погибло, и оставалось лишь несколько когорт Отступников. Из-за отсутствия Эквилия и его людей их атака на северо-восточную стену потерпела неудачу.

— Бесчестное отродье…

Вайдар приказал отступать, оставив на месте несколько десятков фанатиков, чтобы те прикрыли их отход.

Он повернулся к Ардантесу, когда за ними прогремел тектонический взрыв, означавший, что первого из Адских Гончих постигла кончина.

— Нам был нужен Эквилий!

Ардантес нахмурился. Он лишился своей жертвы, а теперь лишился и победы в сражении.

— Где он?

4

— Мертв.

Вердикт Лефуриона прозвучал сухо.

Кейден мельком взглянул на показания сканера. Он прибыл последним из Безупречных, и встретился с остальными в стороне от места убийства. Обмотанный вокруг его запястья змееподобный хлыст словно был наделен собственной душой; он дрожал и извивался, с трудом удерживаемый под контролем. Кейден сузил глаза, едва видные из-за оставленных на макушке темных волнистых прядей, когда его взгляд остановился на окровавленных останках Эквилия.

— Не нужно обладать глубокими познаниями в медицине, чтобы заметить это, Лефурион.

— Смерть нашего брата — событие из ряда вон выходящее, — Лефурион прохромал мимо Ардантеса. — Хотя и ты тоже не вышел невредимым. Твои танцы обычно заканчиваются прежде, чем кто-либо успеет тебя ранить.

— Я столкнулся с убийцей из глины. Возможно, именно она ответственна за это месиво.

Эквилий был распорот. Его доспехи разломали, и виднелись внутренние органы, от которых шел пар. У него недоставало части торса, а также кусков спины и живота. Почти вся кожа была содрана. Ее тоже рядом не было.

Багровое Воинство разбило стоянку на краю поля битвы и вывело свое войско, ожидая, пока им не станет известно о намерениях Адских Гончих. Другие хаоситские отступники расположились на противоположной стороне от имперцев, которые теперь наверняка приходили к выводу, что молились не тем богам.

Вайдар перевернул труп стволом карабина; под ним обнаружился участок с вырезанной кожей.

— Не в стиле убийц из глины забирать трофеи.

Лефурион сгорбился над телом. Броня апотекария была повреждена, не хватало одного наплечника, из-за чего между кирасой и наручем была видна красная, как мясо, полусожженная плоть. К его рту был прикреплен дыхательный аппарат, а из спины выступали инъекторы с химическими растворами, похожие на позвонки. Одну руку, искалеченную, как и вся его левая часть, он прижимал к груди.

Змии сожгли его. Они держали под огнем его кожу, пока та не почернела, пока мясо под ней не начало шипеть. Его оставили умирать; все оставили. Но упорство Лефуриона могло сравниться лишь с его ожесточенностью.

— Снять кожу с плоти непросто. Она была прочнее, чем железо, выкованное в преисподней.

— Цепной топор на это способен.

Взгляд Кейдена скользнул к стоящему вдалеке лагерю Адских Гончих. Как и Вайдар, он был закован в доспехи лишь наполовину, а на одной ноге был кожаный наголенник, усеянный шипами. Он также ходил с непокрытой головой. У него было бледное, как алебастр, лицо, и телесно-розовые глаза альбиноса.

— Это невозможно. Адские Гончие прибыли недавно, — Вайдар помолчал. Затем нахмурился. — Хотя авангард мог приземлиться раньше главного боевого отряда. Как ты думаешь, бр…

Кейден не ответил. Он исчез.

Ардантес не заметил его отсутствия. Он стоял над телом, подмечая каждую кровавую деталь.

— Это не трофеи. Нашего брата разобрали на части.

— Хм… Эксилиад давно мертв, а теперь, когда с Эквилием случилось это, — Вайдар кивнул в сторону выпотрошенных останков, — мы трое становимся повелителями Багрового Воинства.

Встав, Ардантес указал на Лефуриона:

— Мы четверо, брат.

— Да… Четверо, — Вайдар встретил нарочито равнодушный взгляд Лефуриона. — Приношу свои извинения.

Лефурион поклонился, чтобы скрыть гнев. Когда-то, до Змиев, до огня, он тоже был безупречным.

Ардантес переключил внимание на Вайдара.

— Ты всегда говорил, что следует стремиться к власти.

Вайдар не отрывал глаз от несчастного изувеченного Эквилия.

— Не таким путем.

— Ты мог это сделать, — Ардантес поднял руку, предупреждая неизбежные возражения. — Да и я мог!

Из этого следовал очевидный вывод.

Вайдар покачал головой. Разбойная жизнь была гораздо проще, когда Эксилиад был еще жив.

— Кейден и Эквилий были братьями по оружию. Они вместе сражались у Врат.

— Долгая война изменила нас всех, брат.

— Верно. И не только нас, — Лефурион указывал на штурмовой корабль, садящийся невдалеке. Он был выкрашен в черный и красный цвета Адских Гончих.

— Думаешь, они согласятся на переговоры?

— Либо переговоры, либо кровь!

5

Меганон говорил что-то грубым, резким голосом. Ардантес не слушал. Вместо этого он наблюдал, выискивал слабости, планировал идеальный способ убить кхорнатского военного предводителя.

Переговоры вел Вайдар. Это было забавно: воин беседовал с собакой.

Оба боевых отряда не хотели драться друг с другом — это ослабило бы и тех, и других, сделав легкой добычей для прочих, более хищных сил, обитающих в Оке. Кроме того, если они погрязнут в междуусобице, Вардаск вернется в руки имперцев.

Были принесены извинения за произошедшее ранее вмешательство кровавых воинов. Меганон утверждал, что хроно-гладиаторы убили своих надзирателей и сбежали навстречу Багровому Воинству, нарушив приказы. Ардантес смеялся про себя, так по-нелепому цивилизованно все это выглядело.

Об Эквилии никто не упомянул. Ардантес и Вайдар оставили Лефуриона разбираться с телом, а сами встретились с кхорнатским предводителем на месте высадки.

— Тебя что-то забавляет, «воин», — Меганон произнес слово так, что оно зазвучало как оскорбление.

Ардантес только сейчас осознал, что все еще смеется.

— Слаанеш воспитывает в своих последователях умение ценить всякий юмор, не только грубый, мой хмурый друг.

Он тщательно сформулировал колкость. Ардантес хотел, чтобы кхорнатский ублюдок вышел из себя, чтобы его охватила жажда убийства. Убить его и рычащих преторианцев, с послушностью псов стоящих по бокам от своего предводителя, было бы в высшей степени приятно.

К счастью для всех участников, Вайдар был абсолютным прагматиком.

— Значит, мы пришли к соглашению? — он протянул руку. Меганон вместо этого схватил его за запястье и сдавил руку в воинском пожатии несколько сильнее, чем требовалось. Вайдар даже не вздрогнул.

— Отлично. Адские Гончие — на юг, Багровое Воинство — на север. Мы встретимся в середине и разделим славу во имя своих покровителей.

Меганон проворчал что-то, отпустил его и пошел к своему кораблю. Двигатели продолжали работать на холостом ходу все это время, с того момента, как кхорнатские воины приземлились.

Ардантес наклонился к Вайдару.

— Их целью было оценить нас, определить, насколько мы сильны.

— В таком случае как удачно, что я был здесь и смог убедить их не убивать нас.

— Какой ты замечательный шутник, брат.

Вайдар наблюдал, как черно-красный корабль улетает в сумрачное небо.

— Как бы ты это сделал?

— Атака… в участок, не закрытый латным воротником. Первый удар протыкает гортань, горло заполняется кровью; второй рассекает шею. Обезглавливание меньше чем через две секунды, смерть меньше чем через… четыре.

— Ты превосходный убийца, Ардантес.

— Как и ты, дорогой брат!

Вайдар пренебрежительно хмыкнул. Он это и так знал.

— Всем отрядам! Сбор Воинства. Мы идем на северную стену.

— А что же Кейден?

Вайдар смотрел вверх, на мощный силуэт крепости.

— Пусть приходит, когда разберется с ними.

— А если из-за его мести, справедлива она или нет, нас атакуют Адские Гончие?

— Тогда нам следует быть готовыми убить их всех, брат.

— Я буду молиться Слаанеш, чтобы это случилось.

6

Кейден охотился.

Его внутренняя связь с Эквилием была сильна. Они вместе проливали кровь у Врат Вечности и спаслись на одной «Грозовой птице», когда попытка штурма потерпела неудачу. Это немало значило.

Смерть Эквилия требовала в ответ смерти, ничего меньшего. Кейден хотел мести.

Хлыст, обмотанный вокруг запястья, был словно живое существо. Сейчас он реагировал на его настроение хлестанием и шипением, а Кейден между тем рыскал среди почерневших руин на поле боя. Если он находил каких-либо выживших, он убивал их, выдавливая из них жизнь кольцами своего хлыста.

Кровавый дым застилал горизонт, и в воздухе разливался резкий привкус меди. Адские Гончие разбили лагерь поблизости. Пробраться к ним будет несложно; если удастся напасть внезапно, он сможет убить их достаточно, чтобы изменить баланс сил. За ними был долг, долг кровью.

Вайдар, может, и был яростен, а Ардантес — стремителен и смертоносен, но он был бесшумен. Плеть, этот шепчущий прерыватель жизней, была частью его. Из ее шипов исходил яд столь сильный, что мог даже остановить биение сердца легионера.

Трое Адских Гончих внизу разделывали плоть убитых врагов, готовясь к пиршеству.

— Смерть склонилась над вами, моя добыча.

Кейден уже готовился выдвинуться, как вдруг он почувствовал слабый укол в икру, прошедший через уязвимый кожаный наголенник. Повернувшись, он собрался осмотреть рану, но замер.

— Боги преисподней и проклятые…

Паралич добрался и до его рта. Тело сковало железом, плеть скрутилась, сломав его руку в предсмертной атаке, однако Кейден не мог вскрикнуть.

Глаза его все же сумели расшириться, когда он увидел лицо своего убийцы. Но он был неспособен бороться, был неспособен остановить мономолекулярное лезвие, начавшее отделять его конечности…

7

Имперская крепость оказывала яростное сопротивление; ее гарнизон в последней, отчаянной попытке обрушил на них ливень лазеров и металла.

Один выстрел отскочил от наплечника Ардантеса, заставив его на секунду остановиться. Мясник зарычал, и у Ардантеса потемнело в глазах. Он продолжил движение, крепче сжимая меч, чтобы сосредоточиться.

Вершина холма и крепостные стены были близко. Траншеи, заставленные противотанковыми ловушками и укрепленные толстым слоем пластбетона, окружали усиленные контрофорсами стены.

Испуганные люди, пытавшиеся скрыть свой страх от товарищей, глядели из смотровых отверстий, вырезанных в металлических плитах. Из них же выдавались стволы тяжелых орудий с черневшими дулами.

Глухое стакатто взрывов разнесло ряды культистов и взметнуло жалящие комья земли, которую имперцы усыпали колючей проволокой.

Над головой раздался низкий вой, понижающийся еще больше по мере завершения снарядом параболической траектории. Ардантес пригнулся, потом заметил, что Вайдар в паре сотен метров от него поступил так же.

Мины ударяли в землю с громоподобным шумом, вызывая под ногами легкие вибрации, перераставшие в полноценные землетрясения. Культисты и Отступники теряли равновесие, а вместе с ним и конечности. Но легкая артиллерия не могла остановить фанатизм. Выжившие наступали из задних рядов, давя ногами умерших и умирающих и выкрикивая имя Темного Принца.

Из-за противоположной стороны крепости до Ардантеса донеслась похожая молитва, обращенная к огненным небесам и чествующая Трон Черепов.

Он открыл канал связи с Вайдаром.

— Адские Гончие вступили в бой.

После короткой задержки второй чемпион ответил:

— Поторопись. Нам надо пробиться через эти стены и опустошить крепость прежде, чем собаки награбят вволю.

Ардантес ускорил темп, избрав целью траншею. В голове у него играла музыка его убийственной симфонии. Импульсы удовольствия-боли в закованном в наруч запястье усилились до мучительного уровня.

Он перепрыгнул через ряды пик, воткнутых в земляные укрепления, и застал вардасских солдат врасплох, приземлившись прямо в траншее. Трое погибли в мгновение ока. Через секунду — еще двое, давая Ардантесу возможность раскрасить все вокруг их теплой телесной жидкостью.

— Вы слышите ее?

Каждый поворот, каждый пируэт и контрудар, каждый укол, и взмах, и ложный выпад служили способом его смертоносного художественного самовыражения.

Его меч, стремительный, как ртуть, не знал равных. Во всяком случае, он раньше не встречал противника, который мог что-либо ему противопоставить… Пока не столкнулся с ассасином.

Никто другой не замечал музыки, все слышали лишь крик. Но для Ардантеса это было прекраснейшее пение.

— Я превращу ваши смерти в портрет!

Он пролетел по траншее, никого не упуская и увеличивая счет убийств без помощи Мясника. Было приятно хотя бы некоторое время провести без него.

— Я вечно буду помнить их, и сохраню этот момент в великолепном гобелене!

Уколы экстаза защекотали позвоночник, пустили по телу чувственные заряды и стимулировали рецепторы удовольствия в мозгу.

«Какие радости Темный Принц дарует своим истинным слугам!»

Неподалеку звуковая дисгармония, порожденная Вайдаром, волной обрушилась на защитников.

— Кричи, брат! Обратись к ним своим истинным голосом, перемолоти их в симфонии чистых ощущений!

Сердце Ардантеса задрожало в возбуждении, словно пламя свечи, которому недостает кислорода. У выхода из траншеи его ждали. Она отбросила маскировку — униформа инженера плавилась на ней, словно воск. Ассасин приняла боевую стойку, вызывая его на бой. Ардантес вытянул меч в ее сторону.

— Ты убила Эквилия. Это исключительное достижение, ибо он был одаренным воином. Но в отличие от меня, он не был совершенен.

Ардантес улыбнулся. Заглянув ей за спину, он увидел, что ее путь устилали тела вардасских солдат, прекрасно разрубленные искусным мечом убийцы.

— Что это, безумные порывы твоего разрушенного разума? Пожалуйста, скажи, что принесла их в жертву богам!

Они вступили в схватку. Сталкивающиеся мечи выплетали металлическую паутину с быстротой, неуловимой для смертных глаз. Каскад искр осветил лица обоих дуэлянтов.

Но Ардантес все еще держал Мясника взаперти. В действительности ему была ненавистна эта сторона его сущности, это несовершенство, которое приходилось терпеть в себе. От него была польза — с яростью можно было добиться многого — но он был столь… примитивен и груб.

Боль, разлившаяся от наруча, напомнила Ардантесу о жажде убивать. Сквозь дым битвы он увидел Адских Гончих, опять вторгающихся на их территорию. Хотя почти все его внимание уходило на то, чтобы сражаться с ассасином, он отскочил, обеспечив себе несколько секунд передышки, и связался с Вайдаром.

— Наши черно-красные союзники нарушили свои обещания, брат!

— Ты у стены?

— Буду скоро, моя убийца из глины вернулась для второго акта.

Вайдар проворчал что-то; художественные изыскания брата его не интересовали.

— Просто убей ее и покончи с этим. И возьми ее голову для Кейдена, может, это улучшит ему настроение.

Ардантес блокировал серию быстрых, как молния, уколов, анализируя стиль и фехтовальную тактику своего противника. Она была медленнее. Рана, которую он нанес ей в предыдущей схватке, ограничивала ее мастерство.

— Он вернулся на поле боя?

— Еще нет, брат.

Закрыв канал связи, Ардантес сосредоточился на бое с ассасином. Периферийным зрением он видел Адских Гончих, методично штурмующих северную стену. Отклонив в сторону стремительный удар, он схватил ассасина за запястье и притянул к себе, лишая возможности вырваться из его хватки. Мощный удар головой в правую сторону лица отколол кусок ее маски, и тварь пошатнулась.

— Ты допустила огромную ошибку, вернувшись.

Ардантес знал, что Вайдар над ними только что добрался до стены, ненамного опередив Адских Гончих. Отчаянный защитный огонь лился из башен и блиндажей — имперцы давали последние непокорные залпы.

Ассасин оттолкнула неторопливый выпад и вонзила собственный меч Ардантесу в живот. Чемпиона охватило наслаждение-боль, но он повернулся прежде, чем сталь успела погрузиться в плоть еще хотя бы на дюйм, зажав меч в левом боку.

Контроль захватил Мясник. Он впился зубами в наполовину открытое лицо ассасина и оторвал кусок плоти, обнажив белеющую кость.

Физические повреждения замедлили ее реакцию на дальнейшее. Неполный блок мечом позволил топору Мясника оставить на ее руке рваную рану. Она отшатнулась, дернулась вперед, и удар локтем встретил ее подбородок, ломая кость. После этого мясник, воспользовавшись тыльной стороной руки, со всей силы обрушил на шею ассасина удар, и раздался хруст. Она стояла, покачиваясь — оглушенная, истекающая кровью, умирающая.

Третий удар кулаком обездвижил еще остававшуюся целой руку, раздробил лопатку и часть ключицы.

Ардантес наблюдал за всей этой кровавой сценой, позволяя своему едва удерживаемому на привязи монстру наслаждаться. Иногда Ардантес полностью терял контроль над его зверскими буйствами, иногда боль от наруча была слишком сильна.

Она рухнула, опрокинутая на колени яростным толчком плеча. Открыв рот, она попыталась сказать что-то, но разрушенная челюсть не позволила этого сделать.

Мясник погрузил цепной топор в ее голову и дал ему вгрызться.

Кровь… Гремящая, стучащая кровь в ушах, вонь от нее в носу, привкус теплого металла во рту…

Чернота прокралась к краям его поля зрения — нежеланный посетитель, но отказать ему он не мог.

8

Ардантес пришел в себя и обнаружил, что северная стена цела, а силы Хаоса отброшены назад. Он очнулся в незнакомой ему части поля боя. Память о том, как он здесь оказался, возвращалась медленно, отрывки воспоминаний были словно покрыты алой дымкой.

На расстоянии вытянутого оружия валялись трупы, но меч был чист. Топор мясника покрывала запекшаяся кровь, и он был так забит обрывками плоти, что заело зубья. Ардантес прошептал горячему ветру, дующему от стоящей вдалеке крепости:

— Ты определенно был занят…

Несмотря на очевидность поражения, бой еще продолжался. Единичные перестрелки вспыхивали между культистами Адских Гончих и Багрового Воинства. Карающий имперский огонь прекращал большинство из них; эти глупцы не понимали, что можно было просто дать противостоящим отрядам уничтожить друг друга и сберечь боеприпасы.

Взаимное кровопролитие понемногу начинало сходить на нет благодаря вмешательству общего врага. Но Ардантес видел обещание возмездия в глазах Меганона, отступающего со своими людьми. В уголках его рта белела вспенившаяся от яростной ругани слюна.

Возможно, воины Слаанеш ударили первыми. Возможно, он ударил первым. Эта мысль заставила Ардантеса нахмуриться, но только потому, что он не помнил об убийствах. Об идеальных убийствах, которые можно было бы с наслаждением вспоминать.

Он переместился к краю имперских территорий и стал мучительно ждать, пока Вайдар не отыщет его.

Громадный воин был в дурном настроении; он голыми руками убил трех культистов, имевших глупость оказаться у него на пути, пока он шагал через поле боя.

Ардантес вложил меч в ножны. Цепной топор мясника он оставил висеть на кожаном ремне, прикрепленном к поясу. От него несло начинавшей гнить плотью; куски тухлого мяса, засыхая, падали на землю, освобождая зубья.

— Кейден так и не показался?

Вайдар был ранен. Он покачал головой и скривился. Ожоги покрывали его тело в местах, не защищенных доспехами. Порез поперек глаза заставлял его щуриться.

Невдалеке Лефурион, прихрамывая, шаркал в их сторону. Глядя на это разбитое, жалкое существо, такое непохожее на воплощенное совершенство, каким он был когда-то, Ардантес в очередной раз задался вопросом, почему апотекарий до сих пор попросту не убил себя.

— Опять побеждены… От наших воинов ничего не осталось… А теперь еще Гончие хотят нашей крови! — Вайдар изрыгал проклятья, и кислотная слюна, вылетавшая из его рта, дымилась, раскаленная, как и его ярость. — У нас нет лидера! Приказы Воинству должны отдаваться одним голосом!

— Твоим голосом, брат? — Лефурион достал нартециум, чтобы обработать раны Вайдара.

— Голосом того, кто силен… Но да, почему бы и не моим?

Лефурион, уже начавший оказывать помощь, остановился.

— Ты смог бы убить ради этой чести?

Вайдар не был глупцом, и его глаза сузились в ответ на обвинение. Он убрал крепления, удерживавшие в ножнах меч, привязанный к его бедру.

— На что ты намекаешь, апотекарий?

Лефурион успокаивающе поднял здоровую руку.

— Брат, неужто ты станешь драться с калекой? Едва ли подобным жертвоприношением можно заслужить благосклонность нашего Темного Принца. Хотя это, конечно, положит конец моим каждодневным мучениям…

Вайдар презрительно фыркнул и расслабился.

— Едва ли стоит тратить силы. Прекрати свои страдания сам, раз так жаждешь забвения!

— И лишиться твоего утомительного общества?

Вайдар потянулся за мечом; Ардантес заметил, что в наруче у Лефуриона было спрятано оружие. Насколько он мог судить по короткому взгляду, который удалось на него бросить, это был вибронож.

Конфликт был неизбежен, особенно теперь, когда они были побеждены и над ними нависла угроза схватки за ресурсы с более сильным и крайне воинственным боевым отрядом.

Зарычав, Вайдар отошел; но его кровь остывала медленно.

Между тем на поле боя отступавших культистов разрывали в клочья.

— Не такое побоище мы себе представляли. Нам нужна победа… Наше воинство стоит на краю пропасти! После смерти Эксилиада мы оказались разобщены. А теперь еще и Кейден расшевелил хаосиное гнездо с кхорнатскими ублюдками!

Лефурион уже заканчивал накладывать швы, когда Ардантес заметил, что апотекарий внимательно смотрит на него.

— Тебе что-то нужно, брат?

— Во время битвы Вайдар постоянно находился у тебя на виду?

Вайдар взялся за карабин, висящий на ремне из человеческой кожи. Ардантес поднял руку, предостерегая его от необдуманных поступков.

— Братья, успокойтесь!

Затем он вернулся к вопросу апотекария:

— Большую часть времени, — он решил не упоминать о том, что потерял сознание, когда Мясник захватил контроль. — Но не весь бой.

Вайдар пришел в ярость и все же обнажил свой гладий.

— Желай я смерти Кейдена, а бы вызвал его на ритуальный бой! В отличие от некоторых, я берегу традиции нашего Легиона, как могу!

— Нас уже давно нельзя назвать легионом, мы перестали им быть несколько жизней назад.

Ардантес встал между ними, раскинув руки в попытке их успокоить. Он внимательно посмотрел на изуродованного огнем Лефуриона.

— К чему все это, апотекарий?

Лефурион еще несколько секунд смотрел на Вайдара, изучая его невербальные сигналы в попытке убедиться, что тот не собирается хладнокровно зарубить его.

— Следуйте за мной.

9

Кейден стоял на скалистом выступе, опустившись на одно колено, и смотрел на пустое поле боя. Вайдар позвал его:

— Брат!

Ответа не было, только издалека доносился рев имперских орудий, обстреливающих поля внизу.

Вайдар и Ардантес переглянулись. Достав оружие, они медленно двинулись вперед.

— Это Ардантес! Повернись к нам лицом, брат!

Кейден не двигался, даже его грудь не поднималась от дыхания. Одна его рука лежала на бедре, а другую, закрытую туловищем, не было видно. Он склонил голову — слишком низко, чтобы видеть крепость. Это был первый признак того, что с Кейденом было не все в порядке.

Подобравшись ближе, Безупречные увидели второй — отсутствующую руку и зияющий провал в туловище, через который извлекли некоторые его внутренние органы.

— Парализатор, — Лефурион добрался до вершины последним, но первым предложил объяснение. — Похоже на Ригор Мортис, обездвиживающий жертву, но оставляющий ее в сознании и способной чувствовать боль.

Вайдар опустил свою звуковую пушку и принялся изучать рваное отверстие в груди.

— Но это не объясняет, зачем у него забрали конечности и внутренние органы. Легкие и оолитная почка отсутствуют.

— Правую руку отрезали, пройдя через кожу, плоть и кость в верхней части плеча, — Лефурион коснулся среза ножом. — Надрывов нет, края ровные.

Он повернулся к Ардантесу:

— Ты когда-нибудь видел, чтобы собаки Кхорна расчленяли так аккуратно? Цепное лезвие не оставляет таких разрезов.

— Я не…

Он взглянул на Вайдара, а затем на острый, словно скальпель, гладий, закрепленный у него на бедре. Его брат был честолюбив, но убить Кейдена, а до него — Эквилия? Только он или сам Ардантес могли это сделать. Вайдар был хитер, он использовал уловки и боевые тактики, которыми мог бы гордится какой-нибудь ублюдок Жиллимана. Ардантес знал, что сам он был всего лишь превосходным бойцом.

Он инстинктивно отошел от брата на расстояние, равное длине меча, и заглянул внутрь себя. Мясник был неспособен действовать с подобным тщанием и методичностью, а убийство было едва ли не хирургически аккуратным, даже целенаправленным… Однако Ардантес не представлял себе, что это за цель.

Если проследовать по кровавой цепочке до конца, то следующей жертвой Вайдара должен был стать…

Ардантес обнажил меч. На Вардаске был только один воин, достаточно искусный, чтобы оборвать жизнь Кейдена и отрезать ему конечности подобным образом. Его подозрение сперва пало на убийцу из глины, но она была мертва. Она могла сперва убить Кейдена, а потом вернуться на поле боя, чтобы сразиться с ним. Но Ардантесу эта версия казалась сомнительной. С момента, когда Мясник захватил власть над телом, и до того, как Ардантес вернул контроль себе, по его ощущениям, прошло несколько минут. Более чем достаточно времени, чтобы Вайдар успел убить Кейдена, заявив позже, что участвовал в сражении.

Вайдар повернулся к нему. На его лице появилось недоверчивое выражение, когда он увидел обнаженный меч.

— Что ты задумал?!

Ардантес направил острие меча на горло Вайдара. Тот попятился назад, ближе к краю скалы.

— Ответь мне, брат!

Длина его направленных назад шагов уменьшилась, едва он осознал, как близок был обрыв.

— Остался только ты! — Ардантес теснил Вайдара к краю, держа меч у его горла. — Кто кроме тебя мог это сделать, дорогой брат? Во что мы превратились, раз убиваем своих? Тебе обещали почести? Ты жаждал новых даров?

— Ты говоришь безумные вещи, Ардантес! У меня не было причин убивать Кейдена или Эквилия!

— Их кровь и плоть была жертвоприношением ради главенствования? «Следует стремиться к власти», так ты говорил. «Мы нуждаемся в лидере» — то были твои слова!

— Братья!

Вайдар перевел взгляд на Лефуриона, надеясь увидеть в нем благоразумие, но обнаружил лишь искаженную от боли маску, уставившуюся на него в ответ.

— Это заговор! Я никогда бы не убил одного из своих. Эти узы еще кое-что значат для меня! И для тебя должны!

Ардантес сжал зубы; в кои веки обе половины его души пришли к согласию.

— Они были нашими соратниками, Вайдар! Наша кровь тысячелетиями проливалась на одних полях войны!

— И ты убьешь меня, чтобы восстановить справедливость? Ха, как же ты слеп… Нет, здесь что-то неладно, — он сделал еще шаг назад, и его взгляд вновь метнулся к Лефуриону, но лицо апотекария было непроницаемо. — А что же убийца из глины? Или ты предпочтешь осудить брата по оружию вместо заклятого врага?

В пустых глазах Ардантеса ничего не изменилось, ни на мгновение. Это не доставит удовольствия.

— Мертва. И остаешься только ты, соратник.

Еще один шаг вперед сделал намерение Ардантеса очевидным. Вайдар невольно предупредил о своем, когда щель в его подбородке начала раздвигаться, и Ардантес вонзил острие меча в горло своего брата, но не весь его целиком.

— Теперь рот на замке.

— …Вспомни… когда узы… братства… что-то значили…

Ардантес вытащил меч, и из шеи Вайдара вытекло немного кровавой пены.

— Обнажи свой гладий, я не буду убивать тебя безоружного. Наши воинские узы, наши предбоевые клятвы, которые мы приносили когда-то, дают тебе хотя бы это право.

— …Я… этого… не делал…

Что-то в глазах брата заставило Ардантеса остановиться. Он уже начал опускать меч, когда позади него раздался оглушающий грохот. Выстрел угодил Вайдару в плечо, его развернуло, и он упал с выступа.

Лефурион стоял, вытянув болт-пистолет, и дуло дымилось, словно признавая вину.

— На таком расстоянии он убил бы нас обоих одним словом, — апотекарий убрал пистолет. — Тебе следовало расправиться с ним сразу, неважно, с гладием он был бы или без него. Думаешь, он предоставил подобную честь Эквилию или Кейдену? Я в этом сомневаюсь.

— Мы бесчестные создания, Лефурион, но Вайдар был благороден. Он спас мне жизнь у Врат, и не раз спасал ее после этого. Я не мог просто хладнокровно зарезать его, как зверя, — Мясник зашевелился, но Ардантес унял его. — Он заслуживал большего.

— А Кейден? Эквилий? Чего заслуживали они?.. И что делать с войной на Вардаске?

Ардантес посмотрел вниз и вложил меч в ножны.

— Война окончена. Меганон и его воины придут за нами, когда опустится ночь, когда имперцы прекратят огонь. Мы предатели в его глазах, и в глазах его воинов. Они захотят крови!

Ардантес прошагал мимо апотекария, больше ничего не говоря.

— Куда ты идешь?

— Вниз! Надо найти нашего брата и убедиться, что он мертв.

10

Овраг под скалистым выступом, куда упал Вайдар, был залит огромным количеством крови. Однако тела там не было.

— Он жив.

Замечание было излишним, но произнеся его вслух, он обозначил свою цель, обострил охотничий инстинкт.

Вайдар выжил, и он захочет отомстить. Ардантес не знал, следует ли ему беспокоиться или восхищаться.

Лефурион нахмурился.

— Он вернется, чтобы попытаться убить нас.

— А ты не стал бы?

— Разумеется, стал бы. Но нас двое, а он…

— Ты слышишь? — Ардантес перевел взгляд на потемневшее небо и прислушался.

— Слышу что?

— Именно. Бомбардировка прекратилась.

Они оба посмотрели на север, откуда начинал исходить новый звук, сменявший тектонический рев вардасских бомбардировок. Это был хор голосов — молящих о черепах и превозносящих Бога Крови.

Меганон пришел за своей добычей.

Его орды уже вступили в бой с периферийными отрядами Багрового Воинства. Ардантес побежал навстречу звукам резни, не дав Лефуриону возможности остановить его.

11

Он увидел их чемпиона в инфернальном тумане. Шесть Адских Гончих — не кровавых воинов, просто закрепощенных солдат — пали от меча Ардантеса. Это было совсем не изящно.

Мясник убил двоих, упиваясь их болью в стремлении насытить жажду наруча, хотя бы на несколько секунд. Враждебные культисты гибли целыми группами, но для Безупречного они были словно насекомые. Ему был нужен Меганон.

Когда он оказался перед кхорнатским военным предводителем, оказалось, что не он один испытывал эти чувства.

С пояса Меганона свисало множество черепов, очищенных от плоти и отполированных. Он вынул из креплений двухклинковую глефу и взял ее в обе руки. Их покрывали отметины об убийствах; некоторые были выжжены кислотной кровью ксеносов, другие представляли собой рваные порезы от легионерских гладиев.

— Жатва во имя Кхарнета! Во имя Кхорна! Во имя Пожирателя миров!

Он ударил рукоятью оружия по закованной в броню груди. Пластины блестели, словно облитые кровью. Из налокотной и наплечной брони выдавались шипы, похожие на собачьи клыки. Два загнутых вниз рога на его шлеме обрамляли маску в виде оскалившейся песьей морды.

— Смерть почитателям Слаанеш! Смерть порождениям порока и плотской развращенности!

Мясник зашевелился, но Ардантес сковал его мысленными цепями. На этот раз цель принадлежала только ему. Его братья были мертвы. Безупречным и их воинству почти пришел конец. Единственное, что теперь оставалось — это совершенное убийство, и здесь его ждало испытание против одного из самых опасных головорезов Хаоса.

Культисты с обеих сторон расступились, окружая приближающихся друг к другу воинов, словно догадались, что сейчас чемпионы вступят в бой.

Ардантес почувствовал, как ускоряется его пульс, как сдвоенно бьются сердца его траснчеловеческого организма, подготавливающего его к схватке.

Меганон пустился в бег. Он был массивен, и пригнувшись, несся вперед как таран. Он и раньше использовал против врагов тактику грубого боя.

— Твоя шея — мой…

Удар меча по горлу не дал ему закончить клятву. Оставив глефу в одной руке, он прижал другую к фонтанирующей артерии на шее.

— Помолчи!

Ардантес в последний момент ускользнул в сторону от убийственного выпада. Однако ему вскоре пришлось оставить высокомерное поведение — когда Меганон отбросил оружие и ударил чемпиона кулаком в плечо.

Наплечник раскололся от этой титанической, устрашающей силы, и ключица Ардантеса треснула. Он пошатнулся, не готовый к столь яростной силе.

Порез Меганона уже закрывался, так что он позволил крови литься и обрушил окровавленную руку на шею Ардантеса, не обращая внимания на меч, пронзивший плоть его торса. Та была жесткой, даже твердой, и по тому, как она ощущалась, Ардантесу было ясно, что рана не убьет. Она даже не ослабит.

Мощный, словно бык, Меганон вогнал погруженный в него меч еще глубже, зажав его в себе. Меч оказался заблокирован хрящами, лишив Ардантеса возможности отступить. Два молотоподобных кулака сломали кость и заставил его закричать от удовольствия-боли. Он выпустил меч из рук, уклонился от тяжелого кросса, после чего вытянул ладонь в подобие кинжала и ткнул ей в шею Меганона. Повредившая артерию рана вновь открылась, и кхорнатский чемпион закашлялся, попятившись назад. Мясник метался, рычал, требуя освободить его, но Ардантес не собирался этого делать.

«Из нас я — совершенная половина. Я сам с этим покончу».

Привязанное к его бедру дополнительное оружие, спата с коротким лезвием, сменило меч в руке Ардантеса. Быстро оправившись, Меганон приблизился к нему. Он был борцом, привыкшим к ближнему бою. Широко разведя руки, он попытался взять противника в медвежий захват; мускулы в его руках переломают ребра и сокрушат позвоночник, а потом зубы, заточенные треугольниками, вопьются в плоть.

Ардантес увидел все это прежде, чем это произошло. Он был оглушен, едва стоял на ногах, отчаянно пытался собраться с силами, был уверен, что некоторые из его повреждений угрожали жизни, и знал, что не сможет избежать атаки. И потому он раскрылся ей.

Он развернул спату так, чтобы она смотрела вниз, сжал в ладони навершие эфеса и с воплем бросился на Меганона. Меч вошел в плоть, в то время как кхорнатский чемпион обхватил его руками. Они тисками сдавили его, ломая и кроша кости, и глаза заволокло красным туманом. Ардантес сосредоточил внимание на спате, вогнал ее глубже, почувствовал, как горячая жизненная влага рьяно льется на его грудь и на грудь его врага.

Ардантес вновь взревел — то был протяжный вой исступленной агонии — и Мясник взревел вместе с ним. Два голоса, чудовища и ангела, объединились в последнем, возвещающем смерть крике, когда спата дернулась, а потом стремительно скользнула вверх, через ключицу Меганона, и в конце концов пробилась сквозь макушку его черепа, словно пика.

Он вздрогнул — этот собиратель голов, этот проклятый воин, пресмыкающийся у подножия медно-железного трона Кровавого бога. Давление ослабло. Меганон выпустил его из хватки. Ардантес упал — у него было сломано несколько костей.

Он просто лежал и ждал, пока какой-нибудь жалкий культист не добьет его, неистовствуя из-за унизительности своего положения, но будучи не в силах озвучить свою ярость.

Со временем его тело регенерировало бы, но это происходило слишком медленно, недопустимо медленно.

Чьи-то грубые руки схватили начинавшего терять сознание Ардантеса за плечи и потащили. Мясник, запертый в самом темном углу его души, бился в ярости. Когда грозила опасность, инстинкты зверя работали безошибочно. Это было не спасение — это было возмездие.

Забвение бронированным кулаком обрушилось на Ардантеса, но прежде, чем сдаться тьме, он все же успел напоследок прошептать:

— Лефурион был прав… Мне следовало убить тебя, брат…

12

Вайдар смотрел на него сверху вниз безжизненным, мрачным взглядом.

Сознание было неясным из-за повреждений и неизвестных обезболивающих в крови, и Ардантесу потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что он больше не на Вардаске, а на корабле. Отсек был небольшим, загроможденным, но Ардантес узнал его. В помещении стояла вонь от химических препаратов и свежей крови.

Он попытался шевельнуться, но не смог. Он не был связан, но лежал обездвиженный; парализующее вещество подчинило себе его улучшенный организм, сковало конечности. Однако дышать он мог, хотя и с некоторым трудом.

Вайдар все еще не шевелился.

— Ты ничего не хочешь сказать, соратник?

Даже его язык был словно налит свинцом. Впрочем, ясность сознания и способность сосредоточиться возвращались, и он заметил ломаную черную линию, очертившую часть головы Вайдара.

Ардантес нахмурился — его лицо еще было способно на подобную слабую мимику.

— Брат…

В ответ рядом прозвучал скрипучий голос, эхо от которого разлилось по отсеку поверх низкого гула двигателей:

— Он не может тебе ответить.

Вайдар не просто выглядел мертвым. Он был мертв.

— Прискорбно, что ты так стремительно умчался за славой, брат. Столько крови… Я знал, что Вайдар не мог уползти далеко.

Лефурион вышел под падающий сверху поток тусклого света.

— Когда я нашел его, он был слабее, чем Кейден, попавший под действие яда. Беспомощней, чем Эквилий после того, как я ударил его нервные узлы именно в той последовательности, какая нужна, чтобы ввести в парализующую агонию. Его смерть была самой простой из всех, — он замолчал, чтобы посмотреть на свою последнюю жертву. — Хотя нет, проще всего было с тобой.

Неверие заставило одну сторону лица Ардантеса исказиться.

— Ты…

— В это так сложно поверить?

— Что двигало тобой, брат?!

Лефурион на секунду отвернулся. Он загремел хирургическими инструментами на ближайшем столе, и раздался глухой звон, когда он выбрал один. Это была пила для костей — с широкими зубьями, как у цепного меча, но более аккуратная и с вибро-лезвием.

— Оставленный умирать, оставленный на милость Змиев… Напоминает о ком-нибудь?.. Я горел, брат. Моя плоть чернела в огне, и я горел.

В другой руке он держал пульт. Лефурион нажал на кнопку, поднимающую мед-платформу, на которой лежал Ардантес.

Когда платформа медленно встала под более острым углом, Ардантес увидел трофеи из частей тел, свисавшие с крюков в разделочном зале апотекария. В стеклянных колбах в густой желтой жидкости плавали органы. За ними, в задней части отсека, висело тело, так же, как тело Вайдара. У него не было головы, пока, но к неполному туловищу была прикреплена рука. Она принадлежала Кейдену — не узнать его демоническую плеть было невозможно.

Ардантес вспомнил отметины на голове и шее Вайдара. Их изгибы совпадали с изгибами краев у тела, собиравшегося в глубине отсека. Также он теперь заметил участки из плоти Эквилия; широкие черные стежки проходили через туловище, присоединяя руки к плечам, ноги — к тазу.

— Месть? Все это ради нее? Ты создашь скульптуру из братьев, причинивших тебе зло?

Лефурион положил пульт. Теперь Ардантес был в том положении, какое было нужно апотекарию.

— Существует раса созданий — причудливых, роботоподобных существ, которые в совершенстве овладели магическими секретами биопереноса, — он сделал шаг назад, указал на свое разрушенное тело. — Мне больше не придется жить калекой.

Ардантеса охватил страх — настоящий, человеческий страх. Это было странное чувство, но не совсем неприятное. Лефурион, казалось, не заметил этого, и продолжил, готовя пилу к операции:

— Эльдарам принадлежат технологии, позволяющие оживлять мертвых, хотя бы частично. Как видишь, Ардантес, я создал сосуд, и совсем как наши досточтимые братья, бредущие от битвы к битве в своих гробах из безумия и боли, я тоже буду существовать в другом носителе. Однако мой переход будет безупречным. Каким был и я… давным-давно.

— Чего ты хочешь, Лефурион?!

Апотекарий покачал головой, словно удивленный, что ответ не был очевиден.

— Да ведь того же, чего и ты, Ардантес.

Он приблизился, активируя пилу. Вращающиеся зубья коснулись кожи, и уже секунду спустя вгрызались в плоть.

Его собственные крики и гул двигателей почти заглушили последнее слово, которое Ардантес услышал в своей жизни.

— Совершенства.

Пожиратели Миров

Джош Рейнольдс В память об Эниалие

Маракитед, димахурий 685-й гладиаторской группы, вонзил лезвие цепного топора в корпус фрегата типа "Гладий", закрепив себя и свой груз, когда раненный корабль поддался гравитационному ускорению и начал кружиться в предсмертных судорогах. Снопы пламени вырывались из ран, разрывов в серебристо-синей шкуре, и быстро гасли в леденящей пустоте. Не было слышно ни звука, лишь тихая дрожь, исходящая от трещащих под напором пластин корпуса, отдавалась через подошвы сапог волнами удовольствия в багровых каньонах его разума.

Частичка человека, которым он когда-то был — до Ариггаты, Истваана и Скалатракса — знала, что на корабле, по которому он пробирался, было, по крайней мере, двадцать тысяч членов экипажа, а также небольшое подразделение Ультрамаринов. Но от терзающих, впивающихся в спутанные мысли Гвоздей Мясника Маракитед мог думать лишь о двадцати тысячах черепов, что он соберёт топором или как получится. О двадцати тысячах душ, которые он возложит к ногам своего друга и брата, Весельчака Эниалия, чтобы тому не пришлось склониться перед Троном Черепов с пустыми руками.

Он протянул руку и погладил кровавые останки этого достойного воина — Весельчака Эниалия, Багряного Хохота, от которого остались лишь клочья мёртвого мяса, да ободранный и обугленный череп, сорванный из хребта и привязанный к его нагруднику за волосы и позвонки. Трудно было придумать худшую смерть для одного из избранных сынов Ангрона. Мостик их корабля, фрегата "Ободранная голова", пробило случайным выстрелом, и прогремевший взрыв преждевременно унёс Эниалия с полей резни. Недостойная смерть. Бесславная, неподходящая, неправильная. Эниалий даже не успел окровавить топор. Казалось, что незримый враг решил не пустить его в битву, и эта злобная насмешка была невыносимой для его братьев из 685-й гладиаторской группы.

Багровые тени его карабкающихся по корпусу братьев — тех, кто выжил — привлекли внимание димахурия. Его собратья по резне — воплощения предсмертного гнева братства, чьи кровавые деяния в сегментуме были одой убийствам. Они цеплялись за обшивку корпуса, ища входы, или тяжело забирались в зияющие раны, оставленные "Ободранной головой" в бесчувственной плоти врага, когда два фрегата встретились над серым миром, медленно вращающимся внизу. Маракитед не знал ни его имени, ни даже того, зачем они пришли. В небесах была война — всюду вокруг в безмолвии сражались боевые крейсера и фрегаты, вспыхивали оружейные батареи, извергая в пустоту беззвучные снопы молний.

На чьей они были стороне на этот раз? Чьи капризы привели их сюда? Эниалий бы знал — он всегда знал такие мелочи. Знать и помнить то, чего не могут другие — таков был его долг как брата и капитана. Маракитеда же заботил лишь бой вокруг, но эти мысли хлопали на задворках разума, словно крылья пойманной птицы, требуя внимания. Он отбросил их, отмахнулся от забот с привычной лёгкостью. Гвозди помогали в этом. Боль направляла, словно посадочный маяк, показывала ему путь к цели.

Корабль под ним содрогнулся. "Двигатели", — подумал Маракитед. Последовала яркая, почти ослепительная вспышка света, и он ощутил, как корабль извергает свои кишки в пустоту. "Ободранная голова" умерла, но забрала с собой врага. Экипаж охотно подчинился его приказу броситься вперёд и дать бой врагу, укравшему у Эниалия славу. Даже слишком охотно. Они протаранили вражеский фрегат. Прошедшая вдоль "Ободранной головы" череда взрывов поглотила экипаж и большинство братьев-мясников. Лишь немногие успели добраться до абордажных капсул прежде, чем корабль развалился. И теперь они оказались в западне на корпусе вражеского фрегата — падающего, увлекаемого навстречу року трупом "Ободранной головы". Конечно, там они и хотели оказаться, но всё же… Маракитед почти слышал, как ему перелопачивает кости Эниалий.

Звёзды и горящие штурмовые корабли кружились вокруг головы Пожирателя Миров, словно в безмолвном хороводе. На мгновение некая тихая часть него вспомнила давно минувшие времена, когда он стоял в нефе кафедрального мира под невероятно прекрасной фреской, тянущейся на мили во все стороны. Там они слушали, как с губ брата Красного Ангела, Лоргара, срываются проповеди об огне и крови. Эти слова погружались в их сердца и души так же, как гвозди впивались в мозги, и братья кричали, кричали, кричали до хрипоты.

Тогда они тоже сражались с сынами Ультрамара, сжигали их миры и убивали их собратьев, дабы показать им глубины своего презрения. Тогда Маракитед впервые сразился плечом к плечу с Эниалием, и они стали братьями, вместе проливая кровь на песках войны. С Весельчаком Эниалием, смеявшимся, убивая, одинаково наслаждавшимся как звуком топора, впивающимся в плоть, так и шуткой, сорвавшейся с окровавленных зубов.

Маракитед завыл от веселья, увидев движущиеся им навстречу с оружием наизготовку синие силуэты. Ультрамарины пришли помешать им попасть в корабль или просто хоть как-то отомстить за неизбежную смерть? Неважно. Важно лишь, что они были перед ними, что стало явным знамением благосклонности Кхорна.

— Брат, они идут к нам! — сказал он, срывая череп Эниалия с кирасы. — Смотри, как они чтят тебя по достоинству. — Он поднял череп за качающиеся трубки и соединения Гвоздей Мясника, чтобы брат смог увидеть врага вскипевшими слепыми глазами. — Придите, макраггские псы! Придите, высокие всадники! Придите к нам, чтобы мы могли забрать ваши подношения с должной спешкой! Весельчак Эниалий ждёт, ждёт и нетерпеливый Кхорн!

Маракитед взмахнул топором, показывая на Ультрамаринов.

— Взгляните на них, братья! Взгляните на расфуфыренных князьков из мраморных дворцов и садов, — зарычал он по открытому и бурлящему от помех вокс-каналу. — Взгляните, как они жертвуют собой в память об Эниалии. Давайте же возблагодарим их!

Его братья взревели и что-то согласно и неразборчиво прорычали. Пожиратели Миров все как один словно преследующие добычу волки ринулись вперёд, навстречу ждущим Ультрамаринам, сбивая коммуникационные антенны и сенсорные шпили, покрывавшие обшивку корабля. Корабль дёрнулся, но Маракитед плавным движением восстановил равновесие и набросился на Ультрамаринов.

Его цепной топор выбил искры из наплечника врага. Ультрамарин взмахнул цепным мечом, и его жужжащие зубья впились в ржавую путаницу шлангов и силовых кабелей, тянущихся под кирасой Маракитеда. Димахурий отшатнулся и ощутил, как включаются вторичные податчики кислорода силовой брони. Он подался вперёд, ударив плечом в грудь Ультрамарина, сбив тому равновесие.

Ультрамарин сделал шаг назад, готовясь к следующему удару, но Маракитед уже двигался. Его цепной топор обрушился вперёд, отсекая правую руку врага в запястье. Рука, всё ещё сжимающая цепной меч, медленно полетела прочь, из раны вырвались шарики крови. К своей чести Ультрамарин не дрогнул. Он ударил культёй по шлему Маракитеда, на мгновение ослепив того последними каплями крови, вышедшими из раны прежде, чем та затянулась. Димахурий споткнулся, пытаясь стряхнуть с линз красную пелену.

Ультрамарин схватил его, почти сбросив Маракитеда с корпуса. Даже однорукий космодесантник стал достойным соперником. Раненное запястье он вдавил в горжет Пожирателя Миров, а свободной рукой вцепился в рукоять его цепного топора. Маракитед отпрянул, а затем подался вперёд, обрушив свой шлем на лицевую пластину макраггского пса. Он вырвал свой цепной топор из его хватки и нанёс широкий удар по дуге, разрубив шею. Шлем полетел вслед за рукой.

— Это тебе, брат мой! — взревел Маракитед. — Этот череп для тебя, Эниалий!

Зарычав, Пожиратель Миров отбросил труп Ультрамарина и обернулся навстречу новому сопернику.

Гладий, окутанный бледным ореолом силового поля, летел к его голове. Он ушёл от удара и взмахнул черепом, словно булавой. Укреплённый варпом лоб Весельчака Эниалия словно шаровой таран обрушился на шлем врага, керамит смялся, сочленения разорвались. Ультрамарин пошатнулся, и торжествующе взвывший Маракитед ударил вновь, сбивая его с ног.

Вокруг его братья сражались и рубили врага. Он слышал, как они выкрикивают молитвы Владыке Восьмеричного Пути и посвящают свои убийства Эниалию, предлагая забранные черепа как плиты на его пути к Трону Черепов. Эниалий был их братом, братом Маракитеда, и он вёл и их направлял в жатве черепов с самого первого дня после их встречи. Эниалий давал Пожирателям возможность прославиться в глазах своего бога, и теперь они не подведут его.

Маракитед выпустил топор и сжал череп брата обеими руками.

— Ради тебя, Эниалий, — прохрипел он, бросаясь на падающего, оглушённого соперника. С рёвом, достойными воина, в память которого вершилась эта резня, он поднял череп Эниалия над головой и начал бить им Ультрамарина по голове, пока не изуродовал её до неузнаваемости, а череп не раскололся на части.

— Ха! Прощай, брат, — сказал Маракитед. — Вот тебе хоть две жертвы…

Он тяжело поднялся на ноги и огляделся. Красные и синие тела лежали вокруг или улетали в никуда, оставляя позади багровые следы. Значит, не только две жертвы… Он посмотрел вниз. Череп Эниалия рассыпался в его руках. Он ощутил сквозь продолжавший кипеть внутри боевой гнев укол чего-то, что могло быть печалью.

Фрегат медленно переворачивался, а мир, серо-коричневый мир, который он пытался защитить, становился всё больше. В падении от корпуса начали отваливаться обломки. То, что останется от двух фрегатов после падения сквозь атмосферу, обрушится на планету, словно кулак самого Кхорна, круша города и раскалывая континенты. Двадцать тысяч черепов — хорошо, но все эти жертвы станут ещё более достойным Эниалия подношением.

Он обнаружил свой застрявший в сенсорном узлу топор и вырвал его, брызжа искрами. Рядом больше не было врагов. Его братья были мертвы. 685-й гладиаторской группы не стало. Казалось правильным, что они умерли лишь для того, чтобы обеспечить Эниалию благосклонный приём Кровавого Бога. Таков был их долг — единственный оставшийся их долг, единственный долг, в котором ещё был смысл в давно сошедшей с ума вселенной.

Маракитед поднял осколки черепа брата и отпустил их. Он смотрел, как остатки Эниалия подхватывает космический ветер и уносит прочь от мчащегося фрегата. Он стоял спокойно, уперев ноги в корпус падающего корабля, сжимая топор и разведя руки, ожидая падения. Произойдёт ли оно через минуты или через часы? Маракитед не знал, но это и не волновало его. Он охотно помчится на корабле к погибели, чтобы забрать миллиард душ ради своего брата.

Эниалий больше не мог смеяться.

Но Маракитед посмеётся за него.

Черный Легион

Аарон Дембски-Боуден Вымирание

Каллен Гаракс, сержант тактического отделения Гаракса 59-ой роты Сынов Хоруса. Его латунно-серый доспех изуродован и покрыт трещинами, краска цвета морской волны давно стала воспоминанием. На левой стороне шлема ровно жужжат перенастраивающиеся усилители изображения, которые чудесным образом пережили падение.

Вокруг лежали его воины. Внутренности расчленённого Медеса разбросало по камням. Пронзённый Владак корчился на кровавом песке, пока ему не оторвал голову кусок металла. Дайон и Ферэ были ближе всех к генератору турели, когда их участок стены разорвали выстрелы проходившего на бреющем полёте десантно-штурмового корабля. У Каллена осталось смутное воспоминание, как окутанных химическим огнём воинов разбросала ударная волна. Теперь обугленные останки совершенно не напоминали людей. Сержант сомневался, что его воины ещё были живы, когда упали.

Повсюду клубился дым, относимый ветром в сторону. Каллен не мог двигаться. Он не чувствовал левую ногу. Повсюду разбросало обломки, особо острый осколок впился ему в бедро, пригвоздив к выжженной земле. Сержант оглянулся на горящую крепость, чьи уцелевшие турели продолжали вести ответный огонь по авиации, но враг сокрушил целую стену. Из пустыни приближалась орда, наполовину скрытая выхлопами двигателей мотоциклов и пылью, поднятой их колёсами. Грязное серебро на тёмной, осквернённой синеве: Повелители Ночи мчались дикой стаей.

Сохраняя спокойствие, Каллен требовал по воксу поддержку титанов, которую, как он знал, можно и не ждать, несмотря на обещания принцепса. Их предали, бросили умирать под пушками VIII Легиона.

Сержант посмотрел на впившийся в ногу осколок пластали и попробовал потянуть. Несмотря на хлынувшие в кровь болеутоляющие, он стиснул зубы, его губы побледнели, когда металл задел об кость.

— Тагх горугаай керез, — позвал сержант на хтонийском. — тагх горугаай керез.

Рядом раздался вой, механический и звучный. Прыжковый двигатель на спуске.

— Велиаша шар шех мерессал мах? — раздался в воксе голос, слова которого он не понимал. Каллену было знакомо звучание нострамского, языка беспросветного мира, но сам он на нём не говорил.

Тень заслонила ядовитое небо. Это не был один из братьев — он не протянул руку помощи. Вместо этого он нацелил болтер в лицо Каллена.

Сержант уставился в ствол, тёмный, как пустота между мирами. Взгляд Каллена метнулся влево, где среди обломков лежал его болтер. Не достать. С приколотой ногой не имело значения, лежит болтер здесь или на другой сторону планеты.

Каллен отстегнул и сорвал шлем, ощутив на окровавленном лице ветер пустыни. Пусть убийца увидит его улыбку.

Сован Кхайрал, технодесантник при 101-ой роте Сынов Хоруса. Вокруг горит мостик, всё окутано жирным дымом, который вентиляции никогда не сделать чем-то пригодным к дыханию. Для компенсации в глазных линзах прокручиваются фильтры: тепловое зрение не открывает ничего, кроме пятен болезненного жара; датчики движения отслеживают, как экипаж на палубе шатается, задыхается и тяжёло падает обратно в кресла.

Вокруг умирает «Гевелий», достаточно известный во флоте Сынов Хоруса эсминец. Как и многие корабли легиона, он был в небе Терры, когда горел тронный мир. Последним зрелищем на экране ауспика стали мерцающие руны флота Гвардии Смерти, приближающегося к зоне поражения, чтобы загнать уступающие по численности и огневой мощи корабли Сынов Хоруса на бойню. Гвардия Смерти намеревалась покончить с этим лицом к лицу. Что ж, скоро они своё получат.

Твёрдый керамит доспеха служил Кхайралу тепловым экраном от пламени, поглощающего всё вокруг. Судя по ретинальному дисплею, температура была достаточной, чтобы зажарить плоть и мускулы прямо на костях. Сирены выли без остановки, им не надо было задерживать дыхание в удушливой мгле.

Он бросился к командному трону и отшвырнул вялое тело задыхающегося капитана «Гевелия». Сквозь дым Кхайрал ввёл код в консоль на подлокотнике. С противным бульканьем заработала корабельная связь. Повсюду плавилась проводка, гнила, распадалась и горела.

— Всему экипажу, — говорит он через решётку шлема. — Всему экипажу покинуть корабль.

Небухар Деш, капитан 30-ой роты Сынов Хоруса. Он тяжело и с горечью выдыхает, чувствуя, как брызги крови из лёгких оседают на зубах. Одно из сердец отказало и мёртвым грузом остывает в груди. Другое, перегруженное, неровно бьётся как языческий тамтам. Лицо обжигают царапины от разрывающего плоть кнута. Последний удар вырвал один глаз. А предыдущий вскрыл глотку до кадыка.

Он слишком долго поднимал меч — кнут метнулся обратно, змеёй обвился вокруг кулака и рукояти. Резкий рывок — и клинок вылетает прочь. Безоружный, одноглазый и задыхающийся Деш падает на колено.

— За Воителя, — слабый шёпот — всё, что вырывается из изуродованной глотки. Его враг отвечает рёвом, достаточно громким, чтобы уцелевший глаз запрыгал в глазнице. Рябь потока звука физически ощутима, звучный лязг мнёт и ломает его доспехи. Три удара разбитого сердца капитан стоит против ветра, а затем теряет равновесие, волна отшвыривает его и с визгом керамита по ржавому железу катит по посадочной платформе.

Деш пытается встать, но сапог опускается на затылок и вдавливает изувеченное лицо в железную палубу. Он чувствует, как выбитые зубы плывут в густой едкой слюне.

— За Ма…

Его молитва оканчивается неразборчивым бульканьем, когда в спину нежно вонзается меч.

Зарьен Шарак, брат 86-ой роты Сынов Хоруса. Странник, паломник, мечтатель — он ищет Нерождённых и отдаёт свою плоть демонам, словно ждущий скульптора слепок из плоти и кости. Он ищет их, вновь и вновь жертвует кровью и душами, вечно ищет сильнейшего, с которым сможет объединиться в собственной коже.

Шарак больше не помнит ни как он оказался на этом мире, ни как долго его преследуют Пожиратели Миров. Он здесь не чтобы бежать, но чтобы встретить и сразить их. Теперь Пожиратели Миров гонятся за ним со смехом и воем по склону горы. Шарак слышит отзвуки безумия в их словах и не обращает внимания на дикий хохот. Мускулы болят; последний из обитавших в его плоти демонов был изгнан семь ночей назад, оставив измотанного и анемичного Зарьена искать другого. Он знает, что найдёт скоро. Скоро.

Рука в перчатке смыкается на выступе скалы. Шарак позволяет себе миг усмешки, когда рядом болты раскалывают валун на куски, и втаскивает себя наверх, прочь с линии огня Пожирателей Миров.

Храм ждёт его, он знал это, хотя и ожидал другого. Одинокая ободранная временем скульптура превратилась в нечто чахлое, смутное, бесформенное. Возможно, это был эльдар в эпоху, когда всем регионом владели эти больные и слабые чужаки.

Ты нашёл меня, — звучит голос в его голове. От безмолвного звука по телу Шарака пробегает пот. Он оборачивается, но не видит ничего, кроме изуродованной статуи и бескрайней стеклянной пустыни.

Шарак, — зовёт он. — Твои враги близко. Покончим с ними, ты и я?

Шарак не дурак. Он отдавал в качестве оружия свою плоть дьяволам и нечистым духам, но знает тайны, неведомые большинству его братьев. Дисциплина — всё, что нужно для контроля. Даже самым могущественным Нерождённым не совладать с сильной и острожной человеческой душой. Они могут разделить плоть, но никогда не получат его сущности.

Этот демон силён. Он требовал много за последние месяцы, и здесь, на краю, предлагает всё, что нужно для спасения жизни. Но Шарак не дурак. Осторожность и бдительность — вот его девиз в делах с порождениями иного мира. Зарьен видел, как слишком многие из его братьев стали обгорелыми оболочками, прибежищем дьявольского разума, все следы их сути были выжжены изнутри.

Пожиратели Миров воют внизу — не как волки, а как фанатики. В них нет дикости, которая так пугает, придаёт угрозы. Вой волка естественен. Крик фанатика рождён злобой и извращённой верой и равной мере состоит из гнева и мучительного удовольствия. Он отворачивается к тонкому каменному столбу.

Ты следовал за моим голосом сто дней и ночей. Ты сделал врагами братьев и родичей, как я и просил. И теперь предстал пред камнем, который грешники некогда высекли по моему образу. Ты показал себя так, как я и просил. Ты достоин Единения. Что теперь, Шарак? Что теперь?

— Я готов, — говорит Зарьен. Он обнажает горло в символическом жесте и снимает шлем. Зарьен слышит треск и топот керамитовых сапог по камню. Пожиратели Миров почти настигли его.

Единение всегда разное. Однажды оно было подобно удару молота в живот, словно демон просочился сквозь незримую дыру в теле. Другой раз был всплеском сознания и чувствительности — смутные тени потерянных душ двигались на грани зрения, доносился шелест ветра иных миров. В этот раз пришёл жар, жжение разошлось по коже. Сначала он ощутил Единение физически — насилие над плотью, приятное, несмотря на кровотечение и удушье. Боль впилась в кости и потянула вниз, повергла Зарьена на колени. Затем закатились и отвердели глаза, сплавившись с костью. Он стучал по ним, царапал, рвал — глаза превратились в камни, окружённые выступившими из лица шипами.

Сила опьяняла. Ни один боевой наркотик, ни одна стимулирующая сыворотка не могла наполнить связки мускулов такой энергией. Зарьен начал сдирать доспехи, больше в них не нуждаясь. Куски керамита отваливались, уступая место хитиновым гребням.

Шарак пытался оттолкнуть боль, сконцентрироваться, успокоить бьющиеся сердца. Контроль. Контроль. Контроль. Это просто боль. Она не убьёт. Она подчинится. Она…

Жгла. Жгла сильнее мучений всех былых Единений. Жгла не просто плоть, а самую суть, прожигала сквозь кости нечто более глубокое, истинное и бесконечно более уязвимое.

Вот тебе урок, — раздался голос. — Не любую боль можно контролировать.

Шарак обернулся и закричал сквозь рот, забившийся зубами-иглами. Челюсти едва ему повиновались. Голос сорвался, затих и сменился чужим смехом.

И не всех врагов можно победить.

Страх — первый страх в жизни — адреналиновым потоком пронёсся по телу.

Эрекан Юрик, капитан отделения Вайтанских Налётчиков. Лазерные разряды проносятся мимо, ионизируют вдыхаемый воздух и оставляют горелые пятна на доспехе. Он не обращает внимания на случайные лучи и стреляет в ответ, болтер содрогается в руке. Турбины позади тяжелы, изломаны. Они больше не дышат пламенем, а дрожат и выпускают дым, истекая прометием.

У ног Юрика брат Жорон одновременно проклинает и благодарит его. Капитан держит его за прыжковый ранец и метр за метром тащит по рампе десантно-штурмового корабля. Оба оставляют на зубчатом металле змеиный шлейф жидкости: кровь течёт из оторванных ног Жорона, масло и топливо капают с Юрика, пустые гильзы с лязгом падают на рампу. В грузовом отсеке корабля среди наспех загруженных контейнеров летят братья.

— Шерсан, — говорит он в вокс, — взлетаем.

— Да, капитан, — раздаётся ответ, размытый треском помех. На миг Юрик улыбается, пусть в него и стреляют. Капитан. Отзвук тех времён, когда у легиона ещё была структура, времён, когда Сынов Хоруса не травили как собак те, кого они подвели.

Вздрогнув, рампа начинает медленно подниматься. Ударный корабль взлетает в облаке выхлопных газов и кружащей пыли. Юрик отпускает Жорона, отбрасывает пустой болтер на палубу и бежит.

— Нет, — молит поверженный брат, шипя от боли. — Эрекан. Не делай этого.

Юрик не отвечает. Он спрыгивает с поднимающейся рампы и с грохотом падает на скалистую землю, круша камни под сапогами. В руках капитана жужжат оба оружия, оживая: по серебристому лезвию секиры танцуют молнии, плазменный пистолет вздрагивает, когда на стволе нагреваются катушки. Давление выбрасывает газ из стабилизаторов. Он хочет стрелять. Юрик знает свой пистолет, знает, что ему по душе. Стрелять.

Люди мчатся в атаку. Он встречает их в сердце пылающей крепости, пока позади эвакуационные корабли взмывают в серое небо. Первая — женщина, чьё лицо исполосовано свежими шрамами, взывающая к богам, которых едва понимает. Следом бегут двое мужчин, вооружённые кусками металла, их увечья отличны лишь расположением, но не целью. Толпа бежит за вожаками, крича и завывая, люди убивают друг друга, чтобы добраться до космодесантника. Вера даёт им отвагу, но фанатичность лишает самосохранения.

Юрик вырезает их, храня разряд плазмы для тех, кто неизбежно придёт потом. Не останавливаясь, он пробивается через толпу, размахивая топором. Кровь забрызгивает глаза и шипит, сгорая на энергетическом клинке. Их жизни не важны.

— Кахотеп, — шепчет он имя сквозь вокс-решётку шлема. — Сразись со мной.

Ответ — психический импульс далёкого веселья.

+ И зачем же? +

Юрик пробивает ногой грудь последнего культиста и бежит дальше прежде, чем падает тело. Новая тень омрачает небо — над головой проносится ударный корабль, а затем с грохотом двигателей исчезает в буре. Словно жалея павшую крепость, начинается ливень. Но огни не гаснут.

— Кто ещё на земле? — спрашивает в воксе Юрик, тяжело дыша.

Руны имён и импульсы опознания мерцают на ретинальном дисплее, в ушах звенит хор голосов. Не пройдёт и часа, как крепость падёт, а половина его воинов ещё среди разбитых стен.

Он бежит по двору к одному из уцелевших зданий, перескакивая через тела мёртвых братьев в зелёных доспехах. Все защитные турели умолкли, их разбили, как и стены. Ударные корабли Тысячи Сынов, тёмные тени в буре, парят над разбитыми пластальными укреплениями. Танки ползут через бреши в баррикадах крепости. За ними идут фаланги ходячих мертвецов, направляемые незримыми руками.

— Кахотеп, — повторяет он. — Где ты?

+ Ближе, чем ты думаешь, Юрик. +

Ещё одна тень омрачает небо — хищный корабль цвета старого индиго и потёртого золота не постыдно бежит, но триумфально садится. Юрик бросается в слабое укрытие за упавшей стеной, глазами активируя ретинальные руны шлема.

— Мне нужна противотанковая поддержка на южном дворе. Что-нибудь осталось?

Ответ не радует, но, по крайней мере, больше братьев спасутся. Важно лишь это.

Корабль Тысячи Сынов опаляет воздух жаром двигателей, зависнув над двориком. Прожекторы рассекают тьму, шарят по осквернённой земле.

+ Куда ты ушёл, Сын Хоруса? Я-то думал ты хочешь сразиться. Я ошибался? +

Гидравлические когти корабля впиваются в землю, сминая тела. Двигатели затихают, и за кабиной начинает опускаться рампа, пасть готовиться изрыгнуть воинов.

Юрик смотрит, как маршируют рубрикаторы. Его перекрестье прицела мечется между врагами, давая несогласованные жизненные показатели, которые предполагают всё и не означают ничего. Они живы или мертвы? Может, и то, и другое, а может, и ничто из этого.

— Вайтанцы, ко мне.

Три руны вспыхивают в ответ. Достаточно. Этого хватит.

Он пытается включить прыжковый ранец, но в ответ турбины лишь дрожат и сыплют искры. Эрекан спешился, и теперь придётся действовать обычным образом. Без препятствий трёх секунд хватит, чтоб сократить дистанцию. Если попадут не раз, что вероятнее, то четыре или пять.

Тайрен обрушивается с неба на фалангу ходячих мертвецов. Запылённый керамит ломается от удара, и два автоматона в сине-золотых доспехах Тысячи Сынов беззвучно падают в грязь.

Юрик начинает бежать, едва приземляется Тайрен. При всех своих недостатках, которых накопилось достаточно, он не трус. Болтеры рубрикаторов рявкают на капитана, едва тот появляется в поле зрения. Хотя смерть и лишила их независимости, Тысяча Сынов умеет стрелять. Каждый взрыв сотрясает тело, выбивая осколки керамита, и Юрик шатается, проклиная потерю полёта. Указатели температуры тревожно мерцают, когда голубое колдовское пламя охватывает доспехи.

Он убивает первого, отрубив стилизованный шлем. Из шеи вырывается тонкое облако праха, запах гробницы, которую не стоило открывать. Раздаётся слабый, облегчённый вздох. Юрик не смотрит, как падает безголовое тело; он уже бежит дальше, замахиваясь топором.

Тайрен бьётся сразу с двумя и легко отбивает их тяжёлые, выверенные удары. Юрик уже рядом с братом, когда вой барахлящих двигателей возвещает прибытие Раксика и Нарадара. Оба падают среди строя Тысячи Сынов, цепные мечи визжат, рявкают болт-пистолеты.

Юрик вновь шатается и падает на колено. Топор валится из рук. Негасимое колдовское пламя омывает броню, растворяет керамит и жжёт мягкие сочленения.

— Жорон! — зовёт один из налётчиков. Даже сквозь боль в сочленениях Юрик пытается сказать им, что эвакуированный в Монумент аптекарий уже далеко.

Он чувствует на языке собственную едкую слюну и слышит в голове голос чернокнижника.

+ Вот так умирает легион. +

В космосе беззвучно плывёт корабль, реактор застыл, двигатели умерли. Из спины растут шипы крепостей и шпилей, тысячи бессильных орудий уставились в пустоту. Он одиноко дрейфует в сердце астероидного поля, случайные удары оставляют на броне неровную сеть шрамов.

Когда-то корабль возглавлял армаду империи человечества и был кровожадным герольдом просвещённой власти. Его имя разносилось по всей галактике, однажды он парил в небесах Терры, разоряя колыбель людей. Теперь же корабль брошен в аду, скрыт от жадных глаз.

Его дух съежился в деактивированном реакторе, в исполинской туше осталась лишь йота разума и жизни. Эта душа, такая же настоящая, как у людей, пусть и искусственная, дремлет в бескрайней пустоте. Она жаждет пробуждения, но не надеется, что оно когда-нибудь произойдёт. Сыны корабля бежали с палуб, оставив его замерзать и покрываться кристаллами льда так далеко от солнца, что звёзды кажутся лишь искрами в ночи.

Он видит сны воинов: сны об огне, боли, текущей по стали крови и грохоте великих орудий. Кораблю снятся сны о Многих, что некогда жили внутри, и забранном ими с собой тепле.

Снятся времена, когда он передавал своё имя меньшим братьям и кричал «Мстительный дух!», когда калечил и убивал врагов.

Снятся последние слова — тихий рык того, кто некогда им управлял. Корабль знал его, как и любого из Многих. Он стоял перед центральным процессором духа машины, прижав массивную когтистую руку к стеклу мозга. Разум корабля наполнил подобный пещере зал, защищённый слоями брони.

Булькала жидкость. Стонали двигатели. Щёлкали поршни. Так звучали мысли корабля.

Абаддон, — говорил он. — Мы ещё можем охотиться. Можем убивать. Я тебе нужен.

Он не слышал. Он не был связан, поэтому не мог ни слышать, ни отвечать. Корабль знал, что это было намеренно. Он закрылся, чтобы расставание было легче. Затем один из Многих сказал два последних слова. Последние слова, которые ясно услышал корабль.

— Заглушить его.

Абадд…

Эзекиль Лишённый Братьев, паломник в аду. Он стоит на краю утёса, который тянется на невероятную высоту к больному, безумному небу, и смотрит на сражающиеся внизу армии. Муравьи. Насекомые. Крестовый поход песчинок в часах, наполовину скрытый пылью, поднятой грохотом столь многих тысяч сапог и гусениц.

Его доспех — лоскутное одеяло из добытого керамита, перекованный бессчётные разы после бесчисленных битв. Носимая во время мятежа броня давно потеряна, брошена гнить на борту изгнанного в эфир корабля. Исчезло и оружие той войны: меч сломался в безымянной стычке много лет назад, а взятый с тела отца коготь остался в последней твердыне легиона, бастионе, который Сыны Хоруса звали Монументом. Интересно, лежит ли он всё ещё в стазисе с останками Воителя, или братья в безумной жажде сражаются за право владеть им?

В былые времена Абаддон тоже сражался бы внизу, в первых рядах, уверенно отдавая приказы и слушая доклады, продолжая убивать с улыбкой в глазах и смехом на губах.

Издалека было не различить, какие сражались роты, остался ли кто-то верен старой структуре легионов. Впрочем, даже беглый взгляд в облака пыли выдавал очевидный факт: Сыны Хоруса опять проигрывали, орда врага намного превосходила их числом. Доблесть и героизм значили мало. Битва может распасться на десять тысяч поединков, но так не победить в войне.

Ветер, вероломный спутник в этих землях, доносил обрывки криков из ущелья. Но Абаддон не прислушивался, обращая внимание на вопли не более, чем на ветер, трепавший его длинные распущенные волосы.

Эзекиль присел и взял горстку красного песка — бесплодной земли этого мира. Он не отрывал взгляда от битвы, его тянул инстинкт, хотя Абаддону и было всё равно, кто будет жить, а кто умрёт.

Далеко внизу проносились и пикировали штурмовые корабли, обрушивая огненную ярость в пустынную бурю. Титаны — столь далёкие, что казались не крупнее ногтя — шагали по клубам пыли, их орудия стреляли достаточно ярко, чтобы на зрачках оставались следы, вспышки резкого света.

Он улыбнулся, но не из-за хода битвы. Что это за мир? Эзекиль понял, что не знает. Скитания вели его от планеты к планете, как можно дальше от бывших родичей, но теперь он стоит и смотрит, как умирают сотни его братьев, не зная ни имени планеты, ни за что они отдавали жизни.

Сколько из тех, кто кричит, сражается и истекает кровью внизу, знают его имя? Несомненно, большинство. Это тоже вызвало улыбку.

Абаддон поднялся и разжал кулак. Безжизненный, стеклянистый песок полетел по ветру, на миг поймав свет трёх тусклых солнц, а затем исчез.

Эзекиль отвернулся от битвы и зашагал прочь. Позади оставались отпечатки, но ветер заметёт их прежде, чем кто-нибудь заметит. Он смотрел на горизонт, где к небу вздымались семь ступенчатых пирамид, созданных не руками людей или чужаков, а одной лишь божьей волей.

Здесь, как и на других посещённых им мирах, желания и ненависть меняли землю лучше, чем изобретательность смертных или тектонические сдвиги. Абаддон шагал по мостам через бездну, ступал по каменным островам, висящим в пустоте. Он исследовал гробницы королей и королев чужаков и оставил бесценные сокровища лежать во тьме. Эзекиль путешествовал по сотням миров в царстве, где сливаются материальное и нематериальное, почти не обращая внимания на вымирание легиона, который он когда-то вёл.

Любопытство вело его, а ненависть придавала сил, хотя когда-то было достаточно одного гнева. Но поражение погасило его огонь.

Эзекиль Абаддон, бывший Первый капитан, бывший Сын Гор, продолжал идти. Он доберётся до первой великой пирамиды прежде, чем сядет одно из трёх солнц.

Аарон Дембски-Боуден Коготь Хоруса

Действующие лица

В алфавитном порядке

Анамнезис

Усовершенствованный машинный дух, управляющий боевым кораблем «Тлалок», рожден в Кузнице Церера на Священном Марсе.

Ашур-Кай Кезрема, «Белый Провидец»

Воин XV Легиона, рожден на Терре. Колдун группировки Ха`Шерхан, провидец пустоты на боевом корабле «Тлалок».

Валикар, «Резаный»

Воин IV Легиона, рожден на Терре. Страж мира-фабрики Галлиум, а также командир боевого корабля «Тхана»

Гира

Демон, рожден в Море Душ. Связан с Искандаром Хайоном.

Джедхор

Воин XV Легиона, рожден на Терре. Жертва Рубрики Аримана.

Искандар Хайон

Воин XV Легиона, рожден на Просперо. Колдун группировки Ха`Шерхан, а также командир боевого корабля «Тлалок».

Кадал Орлантир

Воин III Легиона, рожден на Кемосе. Сардар группировки 16-й, 40-й и 51-й рот Детей Императора, а также командир боевого корабля «Элегия совершенства».

Кераксия

Адепт Механикума, рождена на Священном Марсе. Правительница мира-фабрики Галлиум, а также Леди Кольца Ниобии.

Куревал Шайрак

Воин XVI Легиона, рожден на Терре. Воин группировки Дурага-каль-Эсмежхак, один из юстаэринцев.

Леорвин Укрис, «Огненный Кулак»

Воин XII Легиона, рожден на Высадке Нувира. Предводитель группировки Пятнадцать Клыков, а также командир боевого корабля «Челюсти белой гончей».

Мехари

Воин XV Легиона, рожден на Просперо. Жертва Рубрики Аримана.

Нефертари

Охотница-эльдар, Чистокровная Коморры. Подопечная Искандара Хайона.

Оборванный Рыцарь

Демон, рожден в Море Душ. Связан с Искандаром Хайоном.

Саргон Эрегеш

Воин-жрец XVII Легиона, рожден на Колхиде. Капеллан ордена Медной Головы.

Телемахон Лираc

Воин III Легиона, рожден на Терре. Младший командир группировки 16-й, 40-й и 51-й рот Детей Императора, а также командир боевого корабля «Опасность экстаза».

Токугра

Демон, рожден в Море Душ. Связан с Ашур-Каем Кезремой.

Угривиан Каласте

Воин XII Легиона, рожден на Высадке Нувира. Солдат группировки Пятнадцати Клыков.

Фабий, «Прародитель»

Воин III Легиона, рожден на Кемосе. Бывший Главный апотекарий Детей Императора, командир боевого корабля «Прекрасный».

Фальк Кибре, «Вдоводел»

Воин XVI Легиона, рожден на Хтонии. Вожак группировки Дурага-каль-Эсмежхак, а также командир боевого корабля «Зловещее око». Бывший командир юстаэринцев.

Цах`к

Мутант (homo sapiens variatus), рожден на Сортиариусе. Смотритель стратегиума на борту «Тлалока».

Царственный

Солнечный Жрец, Воплощение Астрономикона, рожден волей Бога-Императора.

Эзекиль Абаддон

Воин XVI Легиона, рожден на Хтонии. Бывший Первый капитан Сынов Хоруса, бывший Верховный Вожак юстаэринцев. Командир боевого корабля «Мстительный дух».

Две минуты до полуночи 999. M41

Началу предшествовал конец.

Я говорю, а перо тихо скребет по пергаменту, исправно записывая каждое мое слово. Мягкие звуки письма практически приветливы. Как же странно, что мой писец пользуется чернилами, пером и пергаментом.

Мне неизвестно его подлинное имя, неизвестно даже, есть ли оно у него еще. Я несколько раз спрашивал об этом, однако ответом был лишь скрип пера. Возможно, у него есть только серийный код. Подобное не редкость.

— Я буду звать тебя Тотом, — обращаюсь я к нему. Он никак не отвечает на учтивость. Я рассказываю, что так звали древнего и прославленного просперского писца. Он не отвечает. Представьте, как я разочарован.

Не знаю, как он выглядит. Мои заботливые и милосердные хозяева ослепили меня, приковали к каменной стене и предложили исповедаться в своих грехах. Мне не хочется называть их пленителями, поскольку я появился среди них без оружия и сдался без сопротивления. Термин «хозяева» представляется более справедливым.

В первую ночь они лишили меня первого и шестого чувств, оставив меня слепым и бессильным во мраке.

Итак, мне неизвестно, как выглядит мой писец, однако я могу предположить. Это сервитор, который не ведает сомнений, как и миллионы прочих. Я слышу биение его сердца. Оно бесстрастно, словно размеренное тиканье метростандарта музыканта. Когда он двигается, киборгизированные суставы стрекочут и пощелкивают, воздух размеренно выходит из вялого рта. Ни разу не слышал, чтобы он моргнул. Скорее всего, его глаза заменены аугметикой.

Чтобы начать подобное повествование, требуется честность, и только эти слова кажутся истинными. Началу предшествовал конец. Так погибли Сыны Хоруса. Так вознесся Черный Легион.

История Черного Легиона начинается со штурма Града Песнопений. Именно там все изменилось, именно там сыны нескольких Легионов отбросили былые цвета и впервые отправились на битву в черном. И все же для этой истории нужен контекст. Давайте начнем с Войн Легионов и поисков Абаддона.

Со временем записи о той эре в анналах имперской истории пострадали, как это обязательно бывает со всеми воспоминаниями, а подробности исказились, сделав летопись смехотворной. Это была эпоха относительного покоя и процветания. Пламя Ереси улеглось пеплом, и империя человечества неоспоримо властвовала над галактикой.

Те немногие уцелевшие архивы, зафиксировавшие хоть какие-то детали того «золотого века» теперь обращаются к нему почтительным шепотом, пока хронометры тикают, приближаясь к полуночи этого последнего, темного тысячелетия.

Если можете, представьте себе эти владения. Единая и непобедимая империя, раскинувшаяся среди звезд — враги уничтожены, предатели вычищены. Любой, кто возвышает голос против поклонения «божественному» Императору, несет наивысшее наказание, расплачиваясь жизнью за грех богохульства. Все породы ксеносов в имперском пространстве выслеживаются и вырезаются с беспощадной безнаказанностью. Человечество обладает той мощью, которой ему недостает теперь. Подлинный упадок межзвездного царства Императора еще не начался.

И все же осталась опухоль. Империум не уничтожил своих врагов. Не до конца. Он просто забыл о них. Забыл о нас.

Впервые за долгую историю человечества мир был построен на горделивом невежестве, которое следует за горчайшей победой. Уже спустя считанные поколения после того, как галактика пылала, Ересь и последовавшее за ней Очищение уходили в легенды.

Верховные Лорды Терры — те видные деятели, кто правил от имени павшего Императора — думали, будто нас больше нет. Думали, что мы сокрушены или убиты в позорном изгнании. Между собой они сеяли истории о том, что мы извергнуты в загробный мир и вечно терзаемся в Великом Оке. В конце концов, какой смертный может выжить в величайшем варп-шторме, когда-либо прорывавшемся в реальность? Губительный вихрь в центре Галактики обеспечил удобный способ казни — бездну, куда новое царство могло сбрасывать изменников.

В те первые дни крепость, которой предстояло стать военным миром Кадия, представляла собой ленивый забытый аванпост из холодного камня. Она не нуждалась в громадном боевом флоте для патрулирования своих владений в пустоте, а население было избавлено от своей нынешней участи: губернаторы-милитанты скармливают людей мясорубкам Имперской Гвардии, которые поглощают детей и выплевывают наружу солдат, обреченных на смерть.

В ту забытую эпоху Кадии не было нужно ничего из этого, ведь ей почти ничего не угрожало. Империум был силен, потому что его враги больше не поднимали клинков для свержения ложного Императора.

У нас были иные войны. Мы сражались друг с другом. Это были Войны Легионов. Они бушевали по всему Оку с яростью, которая делала Ересь просто смешной.

Мы забывали Империум в той же мере, что Империум забывал нас, хотя со временем наши битвы начали выплескиваться в реальное пространство. Нашей вражде было тесно в самой преисподней.

Я пообещал открыть все, и я человек слова, несмотря на те прегрешения, которыми, по мнению моих тюремщиков, запятнана моя душа. Взамен они пообещали мне столько чернил и пергамента, сколько понадобится для записи моей исповеди. Они распяли меня, зная, что это мне не повредит. Лишили мою кровь чародейства и вырвали глаза из глазниц. Но мне не нужны глаза, чтобы диктовать эту хронику. Все, что мне нужно — терпение и небольшая слабина цепей. Я — Искандар Хайон, рожденный на Просперо. На низком готике Уральской области Терры «Искандар» произносят как «Сехандур», а «Хайон» как «Кайн»

Среди Тысячи Сынов я известен как Хайон Черный — за свои прегрешения против нашего рода. Войска Воителя зовут меня Сокрушителем Короля — магом, который поверг Магнуса Красного на колени.

Я — предводитель Ха`Шерхан, лорд Эзекариона и брат Эзекилю Абаддону. Я проливал вместе с ним кровь на заре Долгой Войны, когда первые из нас стояли закованными в черное в лучах восходящего красного солнца.

Каждое слово на этих страницах — правда.

Позором с тенью преображены, В черном и золоте вновь рождены…

Часть I Дьяволы и пыль

Колдун и машина

Долгие годы, предшествовавшие Битве за Град Песнопений, я не ведал страха, поскольку мне было нечего терять. Все, чем я дорожил, обратилось в пыль на ветрах истории. Вся истина, ради которой я сражался, теперь стала не более чем праздными философствованиями, которые изгнанники нашептывали призракам.

Я не злился из-за всего этого, равно как и не впадал в особую меланхолию. За столетия я усвоил, что лишь глупец пытается бороться с судьбой.

Оставались только кошмары. Мой дремлющий разум получал мрачное удовольствие, возвращаясь к Судному Дню, когда по улицам пылающего города с воем бежали волки. Всякий раз, когда я позволял себе заснуть, мне снился один и тот же сон. Волки, постоянно волки.

Адреналин вытянул меня из дремоты рывком млечной узды, вызвав дрожь в руках и покрыв кожу холодными кристалликами пота. Воющие крики последовали за мной в мир наяву, угасая в металлических стенах моей медитационной камеры. Бывали ночи, когда я ощущал этот вой в своей крови, ощущал, как он движется по венам, отпечатавшись в моем генокоде. Пусть волки и были всего лишь воспоминанием, но они охотились с рвением, свирепость которого превосходила ярость.

Я дождался, пока они растворятся в гуле корабля вокруг. И только потом поднялся. Хронометр показывал, что я проспал почти три часа. После тринадцати дней бодрствования даже урывки покоя были желанной передышкой.

На настиле пола моей скромной спальни лежала, отдыхая и внимательно наблюдая, волчица, которая не была волчицей. Ее белые глаза, бесцветные, словно безупречные жемчужины, следили за тем, как я встаю. Когда спустя мгновение зверь поднялся, его движения были неестественно плавными, не привязанными к перемещениям природных мышц. Волчица двигалась не так, как настоящие волки, даже не как те волки, которые преследовали меня во снах. Она двигалась, словно призрак, надевший на себя волчью шкуру.

По мере приближения к существу оно все меньше походило на подлинного зверя. Когти и зубы были стеклянистыми и черными. В сухом рту совершенно не было слюны, и оно никогда не моргало. От него пахло не плотью и мехом, а дымом, который следует за огнем — несомненный запах уничтоженного родного мира.

Хозяин, — пришла мысль волчицы. На самом деле, это было не слово, а понятие, признание подчинения и привязанности. Впрочем, человеческий — и постчеловеческий — разум воспринимает подобное как язык.

Гира, — отправил я в ответ телепатическое приветствие.

Ты спишь слишком громко, — сообщила она. Я славно наелась в тот день. Последние вздохи рожденных на Фенрисе. Раскусывание белых костей ради пряного мозга внутри. Соленое пощипывание благороднейшей крови на языке.

Ее веселье развеселило и меня. Ее самоуверенность всегда была заразительной.

— Хайон, — раздался со всех краев комнаты тусклый нечеловеческий голос. В нем совершенно отсутствовали как эмоции, так и половая принадлежность. — Мы знаем, что ты проснулся.

— Так и есть, — заверил я пустоту. Под кончиками пальцев был темный мех Гиры. Он казался почти что реальным. Пока я почесывал зверя за ушами, тот не обращал на это внимания, не проявляя ни удовольствия, ни раздражения.

— Иди к нам, Хайон.

В тот момент я не был уверен, что в силах разобраться с подобной встречей.

— Не могу. Я нужен Ашур-Каю.

— Мы фиксируем интонационные сигнификаторы, которые указывают на обман в твоем ответе, Хайон.

— Это потому, что я тебе лгу.

Никакого ответа. Я воспринял это как благо.

— Были ли известия касательно энергии в предкамерах, соединенных с хребтовыми магистралями?

— Изменений не зафиксировано, — заверил меня голос.

Жаль, впрочем, неудивительно, учитывая режим энергосбережения на корабле. Я встал с плиты, которая служила мне ложем, и помассировал саднящие глаза большими пальцами после неудовлетворительного сна. Из-за истощения энергии «Тлалока» освещение комнаты было тусклым, в точности как в те годы, когда я в бытность свою тизканским ребенком читал пергаменты при свете переносной светосферы.

Тизка, некогда именуемая Городом Света. Последний раз я видел родной город, когда бежал из него, наблюдая за тем, как на обзорном экране оккулуса уменьшается горящий Просперо.

В определенной степени Тизка продолжала существовать на новом родном мире Легиона — Сортиариусе. Я посещал его в глубинах Ока всего несколько раз, но никогда не жалел, что нахожусь там. Многие из моих братьев чувствовали то же самое — по крайней мере те немногие, чей разум остался нетронут. В те бесславные дни Тысяча Сынов в лучшем случае представляла собой разобщенное братство. В худшем же они вообще забывали о том, что значит быть братьями.

А что же Магнус, Алый Король, некогда вершивший суд над своими сыновьями? Наш отец сгинул в метаморфозах Великой Игры, ведя Войну Четырех Богов. Его заботы были эфирны и призрачны, а амбиции его сынов еще оставались смертными и мирскими. Все, чего нам хотелось — выжить. Многие из моих братьев продавали свои знания и боевое чародейство крупнейшим из игроков в сражающихся Легионах, ведь на наши таланты всегда был спрос.

Даже среди мириада миров, купающихся в энергиях Ока, Сортиариус был неприветливым домом. Все его обитатели жили под пылающим небом, которое уничтожало понятия дня и ночи. Небеса тонули в кружащемся и страдающем хоре лишенных покоя мертвецов. Я видел Сатурн в той же системе, что и Терра, а также планету Кельмаср, которая вращается вокруг белого солнца Клово. Обе планеты окружали кольца из камней и льда, выделявшие их среди небесных собратьев. У Сортиариуса было такое же кольцо — белого спектра на фоне бурлящего лилового пространства Ока. Оно состояло не изо льда или скал, а из вопящих душ. Мир-ссылку Тысячи Сынов вполне буквально венчала корона из воющих призраков тех, кто умер по вине лжи.

По-своему это было красиво.

— Иди к нам, — произнес механический голос из настенных вокс-динамиков.

Показалась ли мне слабая примесь мольбы в мертвенной интонации? Это обеспокоило меня, хотя я и не мог сказать, почему.

— Не хочу.

Я двинулся к двери. Гире не требовалась команда идти следом. Черная волчица неслышно шагала за мной. Белые глаза наблюдали, обсидиановые когти щелкали и царапали по палубе. Иногда — если бросить взгляд в нужный миг — тень Гиры на стене была чем-то высоким с рогами и крыльями. В иные моменты моя волчица вообще не отбрасывала тени.

За дверью стояли на часах двое стражей. Оба были облачены в кобальтово-синий керамит с бронзовой отделкой, а шлемы выделялись высокими хельтарскими плюмажами, которые напоминали о просперской истории и древних ахцтико-гиптских империях Старой Земли. Как я и ожидал, оба повернули головы ко мне. Один, мрачный, как любая храмовая горгулья, даже кивнул медленным приветственным жестом. Когда-то такое проявление жизни раздразнило бы меня риском ложной надежды, но теперь я вышел за пределы подобных заблуждений. Мои сородичи давно сгинули, их убила гордыня Аримана. Их место заняли эти рубрикаторы, оболочки пепельной не-смерти.

— Мехари. Джедхор, — приветствовал я их по имени, несмотря на всю бесполезность этого.

Хайон. Мехари смог передать имя, однако это было проявление холодного и простого повиновения, а не подлинного узнавания.

Прах, — передал Джедхор. Это он кивнул. Все — прах.

Братья, — ответил я рубрикаторам.

Обращение на них проникающего взгляда второго зрения сводило с ума, потому что я видел в керамитовых оболочках, которыми они стали, как жизнь, так и смерть. Я потянулся к ним — не физически, а робким нажимом психического восприятия. С таким же легким напряжением можно прислушиваться к далекому голосу в тихую ночь.

Я ощущал близость их душ, в точности как в те времена, когда они ступали среди живых. Однако внутри доспехов был лишь пепел. Вместо памяти в их сознании был туман.

В Джедхоре я почувствовал крошечный тлеющий уголек воспоминания: вспышка белого пламени, которая затмевает все остальное и длится не дольше мгновения. Так умер Джедхор. Так умер весь Легион. В ликующем огне.

Хотя разум Мехари порой испускал такие же импульсы памяти, тогда я ничего в нем не почувствовал. Второй рубрикатор смотрел на меня бесстрастным неподвижным взглядом Т-образного визора шлема, сжимая болтер в величественной позе стража.

Я не раз пытался объяснить противоречивость живых мертвецов Нефертари, но мне всегда недоставало верных слов. В последний раз, когда мы беседовали на эту тему, все кончилось особенно жалко.

— Они там и не там, — говорил я ей. — Оболочки. Тени. Не могу объяснить это тому, у кого нет второго зрения. Это все равно, что пытаться описать музыку родившемуся глухим.

В тот момент Нефертари провела своей когтистой перчаткой по шлему Мехари, и ее хрустальные ногти поскребли одну из неподвижных красных глазных линз. Ее кожа была белее молока, светлее мрамора, достаточно прозрачной, чтобы видеть тусклую паутину под кожей на угловатых щеках. Она и сама выглядела полумертвой.

— Ты это объяснишь, — отозвалась она с сухой чужеродной улыбкой, — если скажешь, что музыка — это звучание эмоции, которую музыкант выражает аудитории посредством искусства.

Я кивнул на ее изящное опровержение, но более ничего не сказал. Мне не доставляло удовольствия делиться подробностями проклятия братьев даже с ней, не в последнюю очередь из-за того, что на мне лежала часть вины за их судьбу. Это я пытался помешать Ариману в последний раз бросить кости.

Это я потерпел неудачу.

Знакомая пульсация окрашенного виной раздражения вернула меня обратно в настоящее. Рядом со мной зарычала Гира.

За мной, — приказал я двум рубрикаторам. Команда с потрескиванием прошла по психической нити, соединявшей нас троих, и связь загудела от их подтверждения. Мехари и Джедхор двинулись следом, глухо стуча подошвами по палубе.

В длинном проходе, ведущем на мостик, с треском ожил еще один вокс-динамик.

— Иди к нам, — произнес он. Очередная монотонная просьба забраться вглубь холодных коридоров корабля.

Я посмотрел прямо на один из бронзовых акустических рецепторов, которые испещряли сводчатые стены основного хребтового коридора. Этому придали форму улыбающейся андрогинной погребальной маски.

— Зачем? — спросил я.

Из динамиков по всему кораблю шепотом раздалось признание, всего лишь очередной голос среди песен призраков.

— Нам одиноко.

Жизнь на борту «Тлалока» была контрастна и противоречива, как и на всех имперских кораблях, выброшенных на берега Преисподней. В Великом Оке существовали как владения стабильности, так и истерзанные потоки, и корабли, заходившие в пространство Ока, в конечном итоге впадали в такое же состояние нерегулярности течения.

В этом царстве мысль становится реальностью, если иметь силу воли, которая необходима, чтобы вызвать нечто из ничто варпа. Если смертный чего-то жаждет, варп зачастую предоставляет это, хотя подобное редко не сопровождается нежданной ценой.

После того, как слабейшие покончили с собой, будучи не в силах совладать с собственным непослушным воображением, на хаосе обломков начала возводиться иерархия экипажа. В сводчатых залах «Тлалока» общество вскоре перестроилось по принципу деспотичной меритократии. Те, кто был мне наиболее полезен, возвышались над теми, кто не был. Так вот просто.

Многие в экипаже были людьми, которых забрали в рабство во время набегов в ходе войн Легионов. Ниже них стояли сервиторы, а выше — звероподобные мутанты, урожай генных хранилищ Сортиариуса. Ночь за ночью по коридорам разносилось эхо их рева при ритуальных схватках, пока они сражались на нижних палубах, где смердело звериной шерстью и потом.

Чтобы добраться до Анамнезис, ушло почти два часа. Два часа переборок, со скрежетом медленно открывающихся в режиме малой энергии. Два часа трясущихся подъемных и опускных платформ. Два часа темных коридоров и звука песни варпа, терзающей металлические кости корабля. Под мелодию натужных поскрипываний по хищному телу «Тлалока» изредка проходила дрожь, когда корабль рассекал наиболее плотные из волн Ока.

Снаружи бушевал шторм. Нам редко приходилось реактивировать поле Геллера внутри Ока, однако эта область была больше варпом, чем реальностью, и за нами пылал океан демонов.

Я не обращал внимания на мелодию варпа. Прочие в нашем отряде утверждали, что во время самых жестоких бурь слышат голоса — голоса союзников и врагов, предателей и преданных. Я ничего подобного не слышал. По крайней мере, голосов.

Гира следовала за нами, периодически исчезая в тенях по собственной прихоти или из-за соблазна на что-то поохотиться. Моя волчица входила в область мрака и возникала где-то еще из другой тени. Каждый раз, когда она сливалась с пустотой, я чувствовал резонирующую дрожь в незримых узах, связывавших нас.

Мехари и Джедхор, напротив, вышагивали в безмолвном согласии. Я находил в их обществе мрачное успокоение. Не будучи одаренными собеседниками, они воплощали собой непоколебимое присутствие.

Порой я обнаруживал, что разговариваю с ними, как будто они до сих пор живы, обсуждаю свои планы и отзываюсь на их стоическое молчание так, словно они на самом деле отвечают. Я гадал, как бы расценили мое поведение еще способные дышать сородичи на Сортиариусе, и подвержен ли подобному кто-либо еще среди уцелевших из Тысячи Сынов.

Чем дальше мы уходили вглубь корабля, тем менее он напоминал скорбную крепость и тем сильнее — трущобы. Аппаратура становилась все более ветхой, а обслуживавшие ее люди — еще более жалкими. Когда я проходил мимо, они кланялись. Некоторые плакали. Кое-кто разбегался, словно паразиты на свету. Им всем хватало ума не заговаривать со мной. Я не питал к ним особой ненависти, однако из-за роящихся мыслей рядом с ними было неприятно находиться. Они вели бессмысленную жизнь во тьме, рождаясь жить и умирать рабами непостижимых господ на непонятной войне.

Нижние палубы опустошали циклы эпидемий. Большинство из наших набегов за рабами представляли собой просто массовое восполнение неквалифицированной рабочей силы, раз в несколько десятилетий требовалось атаковать другой Легион, чтобы заполнить палубы экипажа после очередной заразы, порожденной Оком. Око Ужаса было неласково к немощным и слабовольным.

Когда я добрался до огромных взаимосвязанных помещений Внешнего Ядра, начало преобладать разрушающееся чувство порядка Анамнезис. Громадный зал населяли сервиторы и закутанные культисты Бога-Машины, которые поголовно занимались лязгающей аппаратурой, тянувшейся по стенам и потолку и установленной в гнездах, вырезанных в полу. Это был неприкрытый мозг «Тлалока» с венами из композитных кабелей и витых проводов, а плотью из ветшающих черных стальных машин и ржавеющих железных генераторов.

Однозадачные рабочие бригады по большей части игнорировали проход своего господина, хотя культисты-надсмотрщики кланялись и расшаркивались так же, как людское стадо на верхних палубах. Я ощущал их нежелание склоняться перед властью, которая не разделяет поклонения Омниссии, однако я не был к ним жесток. Пребывая здесь, они могли служить нуждам самой Анамнезис, а такой чести алкали многие в Культе Машины.

Мало кто приветствовал меня искренне почтительными жестами повиновения, узнавая командира корабля. Их уважение не имело значения, меня не заботили и те, кому его недоставало. В отличие от неквалифицированных людей-чернорабочих, также влачивших жизнь без солнца в чреве корабля, у этих жрецов были более насущные обязанности, чем простираться ниц перед владыкой, обращающим на них мало подлинного внимания. Я позволял им спокойно трудиться, а они отвечали мне таким же вежливым игнорированием.

Над сгорбленными жрецами и шаркающими сервиторами высились несколько роботов-часовых: человекоподобные кибернетические воины типов «Таллакси» и «Бахарат» в каждом зале. Все они стояли неподвижно, опустив головы и повесив оружие. Как и сервиторы, неактивные роботы не замечали нашего перемещения из Внешнего Ядра во Внутреннее.

Внутреннее Ядро представляло собой один отсек, закрытый группой загерметизированных переборок, куда имели доступ лишь высшие чины корабля. Автоматические лазерные турели неохотно ожили, выдвинувшись из гнезд в стенах на скрипучих механизмах и отслеживая наше приближение по подвесной палубе. Я сомневался, что энергии для стрельбы хватит более, чем половине из них, однако зрелище того, что управляющий «Тлалоком» машинный дух все еще придерживается определенных стандартов, ободряло.

Вход во Внутреннее Ядро был вычурным, почти как во дворце. Сами двери представляли собой огромные плиты темного металла, на которых были выгравированы волнистые и свивающиеся тела просперских змей, высоко держащих гребнистые головы и широко раскрывающих челюсти, чтобы пожрать двойное светило.

Единственным стражем здесь был еще один автомат «Бахарат»: четыре метра механических мускулов и металлической мощи, вооруженные наплечными роторными пушками. В отличие от тех, что были во Внешнем Ядре, этот оставался активен. Сочленения все еще испускали выдохи поршней, а оружейные установки гудели от заряда.

Безликий лицевой щиток киборга бесстрастно и оценивающе оглядел меня, а затем машина отступила в сторону на массивных железных ногах-лапах. Она не заговорила. Здесь почти никто не говорил. Когда вокализация вообще требовалась, все общались при помощи всплесков шифрованного машинного кода.

Я прижал руку к одной из огромных скульптур — ладонь накрыла лишь одну чешуйку на шкуре левой змеи — и направил на ту сторону запертых врат мгновенный мысленный импульс.

Я здесь.

Раздался нестройный оркестр шума засовов и дребезжания машин, и первая из семи переборок с натугой начала открываться.

Машинный дух — воплощение ценнейшего из союзов: буквальной связи между человечеством и Богом-Машиной. Для техножрецов Механикума Марса — того более чистого и достойного института, который предшествовал закосневшему Адептус Механикус — нет более священной формы существования, чем это божественное слияние.

Тем не менее, большинство машинных духов — примитивные и ограниченные существа, созданные из подобранных биологических компонентов, сохраняемых живыми в синтетическом химическом садке, а затем подчиняемым системам, с которыми будут вечно работать по воле загруженных программ. В империи, где искусственный интеллект является верхом ереси, создание машинных духов сохраняет в ядре любого автоматизированного процесса живую человеческую душу.

Вершиной этой технологии обычно считаются боевые машины Легионов Космического Десанта и культов Марса, которые позволяют воинам после увечья и смерти продолжать сражаться внутри бронированной оболочки кибернетического полководца. На более приземленном краю спектра находятся вспомогательные системы целенаведения боевых танков и десантно-штурмовых челноков, а сразу за ними следуют второстепенные когнитивные устройства боевых кораблей размером с город, которые бороздят пустоту.

Однако существуют и иные шаблоны. Иные вариации на тему. Не все изобретения создаются равными.

Я здесь, — передал я за дверь.

Я почувствовал, как биологические компоненты машинного духа поворачиваются в своей цистерне с холодной аква витриоло, посылая ответ посредством последовательностей функций подчиненной системы. Спустя мгновение двери Внутреннего Ядра начали Ритуалы Открытия.

Сущность в сердце корабля, известная как Анамнезис, ждала. У нее это очень хорошо получалось.

Стоп, — передал я братьям безмолвный приказ. Мехари и Джедхор мгновенно замерли, низко держа болтеры.

Убейте всякого, кто попытается войти. Излишнее распоряжение — никому бы не удалось войти во Внутреннее Ядро без дозволения Анамнезис — однако я был вознагражден колеблющимся психическим подтверждением от тех призрачных остатков, которые оживляли доспех Джедхора. Мехари все еще безмолвствовал. Его молчание меня не тревожило — подобное приходило и отступало, словно нерегулярные приливы.

Получив команду, оба воина-рубрикатора развернулись к последней из дверей, подняли болтеры и прицелились. Так они и стояли, безмолвные и неподвижные, верные после смерти.

— Хайон, — поприветствовала меня Анамнезис.

Она была большим, чем многие из машинных духов — по крайней мере, большим, чем блюдо с органами в амниотическом баке. Анамнезис не подвергали вивисекции перед тем, как предать ее судьбе. Она была практически целой и парила обнаженной в широкой и высокой цистерне с аква витриоло. Выбритую голову соединял с сотней машин помещения горгоний венец толстых кабелей, имплантированных в череп. На солнечном свету ее кожа раньше была карамельного цвета. Время заметно выбелило плоть за период пребывания в этой комнате и внутри жидкой гробницы.

В похожих на семена гнездах генераторов, которые, словно пиявки лепились к бокам герметичного бака, покоились второстепенные мозги — часть синтетически созданных, часть силой изъятых из еще живых тел невольных доноров.

Под колыбелью из бронестекла гудели очистители, которые дезинфицировали и восполняли холодную влагу. Фактически, она была молодой взрослой женщиной, запертой в искусственной утробе и обменявшей подлинную жизнь на бессмертие в ледяной жидкости.

Она видела сканерами ауспиков «Тлалока». Сражалась, стреляя из его орудий. Мыслила при помощи сотен вторичных мозгов, подчиненных ее собственному, что делало ее собирательной сущностью, вышедшей далеко за пределы былой человечности.

— С тобой все в порядке? — спросил я.

Анамнезис подплыла к передней стороне цистерны, глядя на меня мертвыми глазами. Ее рука прижалась к стеклу раскрытой ладонью, как будто могла прикоснуться к моему доспеху, однако полное отсутствие жизни во взгляде лишало момент всякой теплоты.

— Мы функционируем, — ответила она. Голос машинного духа во Внутреннем Ядре имел мягкую андрогинную интонацию, которую более не заслонял треск помех вокса. Он исходил из ртов четырнадцати костяных горгулий: семь злобно смотрели с северной стены, а семь — с южной. Они были изваяны так, будто выбирались из стен, высовываясь сквозь лабиринт кабелей и генераторов, придававший Внутреннему Ядру вид промышленного городского пейзажа. — Мы видим двух твоих мертвецов.

— Это Мехари и Джедхор.

От этого ее губы дернулись.

— Мы знали их раньше, — затем она посмотрела вниз, на волчицу, которая возникла из тени одного из визжащих генераторов. — Мы видим Гиру.

Зверь присел на задние лапы, ожидая в своей не-волчьей манере. Его глаза были такого же перламутрового оттенка, как амниотическая жидкость, поддерживавшая тело машинного духа.

Я оторвал взгляд от нездорово-бледного лица девушки и приложил руку к стеклу, повторяя ее приветствие. Как и всегда, я инстинктивно потянулся к ней и ничего не почувствовал за мушиным жужжанием миллиона мыслительных процессов, происходивших в собирательном разуме.

Однако она улыбнулась при упоминании Мехари и Джедхора, и это меня насторожило. Она не должна была улыбаться. Анамнезис никогда не улыбалась.

Тревога уступила место коварнейшему из соблазнов: надежде. Могла ли улыбка означать нечто большее, нежели проблеск мышечной памяти?

— Скажи мне одну вещь, — начал я. Анамнезис оставалась сосредоточена на Гире, девушка плыла в молочной мгле.

— Мы знаем, о чем ты спросишь, — произнесла она.

— Мне следовало спросить раньше, но когда в моих мыслях свеж сон о волках, я менее склонен к обычному терпению и самообману.

Она позволила себе кивнуть. Еще один ненужный человеческий жест.

— Мы ожидаем вопроса.

— Мне нужна правда.

— Мы никогда не лжем, — немедленно отозвалась она.

— Потому что предпочитаешь не лгать, или потому что не можешь?

— Несущественно. Результат тот же. Мы не лжем.

— Ты только что улыбнулась, когда я сказал, что двое мертвых — это Мехари и Джедхор.

Она продолжала неотрывно глядеть безжизненными глазами.

— Безотносительный моторный отклик наших биологических компонентов. Движение мышцы и сухожилия. Ничего более.

Моя рука, приложенная к стеклу, медленно сжалась в кулак.

— Просто скажи мне. Скажи, осталось ли внутри тебя что-то от нее. Хоть что-то.

Она повернулась в жидкости — призрак в тумане, шепчущий из динамиков комнаты. Ее глаза выглядели, как акульи: та же тупая эгоистичная бездушность.

— Мы — Анамнезис, — наконец, произнесла она. — Мы — Одно, из Многих. Та, кого ты ищешь — всего лишь доминантная доля кластера наших биологических компонентов. Та, кого ты помнишь, играет в нашей мыслительной матрице не большую роль, чем любой другой разум.

Я ничего не сказал, только встретился с ней глазами.

— Мы фиксируем на твоем лице эмоциональную реакцию печали, Хайон.

— Все в порядке. Благодарю за ответ.

— Она выбрала это, Хайон. Она вызвалась стать Анамнезис.

— Знаю.

Анамнезис вновь прижала руку к стеклу — ладонью к моему кулаку через толстый барьер.

— Мы причинили тебе эмоциональный ущерб.

Я никогда не умел лгать. Этот талант не давался мне с самого рождения. И все же я надеялся, что фальшивая улыбка ее обманет.

— Ты преувеличиваешь мою приверженность заботам смертных, — ответил я. — Мне было просто любопытно.

— Мы фиксируем, что спектр твоего голоса указывает на существенный эмоциональный вклад в данный вопрос.

От этого моя улыбка стала более искренней. Можно было только гадать, зачем создатели из Механикума наделили ее способностью анализировать подобные вещи.

— Не превышай своих полномочий, Анамнезис. Веди корабль и оставь мои заботы мне.

— Мы повинуемся, — она снова повернулась в жидкости. Кабели и провода, подсоединенные к выбритой голове, тянулись в стороны механическим подобием волос. Она каким-то образом выглядела почти что нерешительной. — Мы повторяем наш запрос на разговорный обмен, — сообщила она с причудливой женственной вежливостью.

Я прошелся по комнате, шагов не было слышно за приглушенным размеренным рычанием систем поддержания жизни машинного духа.

— О чем ты хочешь поговорить? — спросил я, обходя ее стеклянную тюрьму. Она плыла рядом со мной, следуя за моими перемещениями.

— Мы хотим просто общения. Предмет несущественен. Говори, а мы будем слушать. Расскажи историю. Анекдот. Сообщение. Сюжет.

— Ты слышала все мои истории.

— Нет. Не все. Расскажи нам о Просперо. Расскажи, как тьма пришла в Город Света.

— Ты там была.

— Мы были свидетелями последствий. Мы не чувствовали непосредственного момента. Мы не бежали по улицам с болтером в руках.

Я прикрыл глаза, вой вырвался из моих снов и преследовал меня даже тут, в этом зале. На другом конце палубы Гира издала гортанный звук, который казался смесью рычания и смешка. Сколь бы много я ни утратил при падении моего родного мира, у волчицы были иные воспоминания. Как Гире столь нравилось мне напоминать, в тот день она славно поела.

— Быть может, в другой раз.

— Мы распознаем, что спектр твоего голоса…

— Итзара, прошу тебя, довольно. Мне нет дела до спектра моего голоса.

Она уставилась на меня так же, как и всегда: с парадоксальным сочетанием мертвых глаз и вызывающего замешательство внимания. Встретившись с ее взглядом, я заметил собственное призрачное отражение в стеклянной стенке цистерны. Видение в белых одеяниях, со смуглой кожей: мальчик, который родился на жаркой планете и благодаря археогенетическому искусству разросся, став орудием войны.

Анамнезис подплыла ближе, теперь приложив к стеклу обе руки. Рот безвольно приоткрылся во мгле. В ней не было никаких признаков жизни.

— Не обращайся к нам по этому имени, — произнесла она. — Та, кого так звали, теперь Одно из Многих. Мы — не Итзара. Мы — Анамнезис.

— Знаю.

— Мы более не желаем твоего присутствия, Хайон.

— У тебя нет власти надо мной, машина.

Она не ответила. Паря в неподвижной жидкости, она наклонила голову, словно вслушиваясь в далекий голос. Кончики пальцев оторвались от стекла и провели по нескольким из кабелей, подключенных к обнаженной голове.

— В чем дело? — спросил я.

— Ты… нужен.

Она посмотрела мне в глаза, и какое-то мгновение казалось, что она вновь улыбнется. Этого не произошло. Неземной взгляд сохранял безмятежность.

— Мы слышим крики чужой, — сказала она. — Она кричит в вокс, прося твоего присутствия. Но ты здесь, без доспехов и не отвечаешь.

— Что ей от меня нужно? — спросил я, хотя мог угадать ответ. Чужая проявила невероятную силу, сдерживаясь так долго.

— Ее мучает жажда, — отозвалась Анамнезис. В глазах снова мелькнуло нечто, так и не ставшее эмоцией. Возможно, примесь дискомфорта. Или тень отвращения. Или, как она утверждала, всего лишь мышечная память. — Ты хочешь связаться с ней?

И что сказать?

— Нет. Закрой Гнездо. Запри ее внутри.

Не последовало ни паузы, ни колебания. Анамнезис даже не моргнула.

— Готово.

Наступила тишина, и я взглянул в бездеятельные глаза Анамнезис.

— Пожалуйста, активируй моих оружейных сервиторов. Мне нужен доспех.

— Готово, — ответила она. — Нам известно о полезности Нефертари. Поэтому мы спрашиваем, намереваешься ли ты убить ее.

— Что? Нет, конечно же нет. Что я, по-твоему, за человек?

— Мы не думаем, что ты вообще являешься человеком, Хайон. Мы думаем, что ты — орудие, в котором задержались следы человечности. Теперь иди к своей чужой, Искандар Хайон. Она нуждается в тебе.

Я развернулся, чтобы уйти, однако не к моей подопечной. Чтобы вооружиться и подготовиться к сбору флота. Дать Нефертари еще полежать во мраке.

Сердце бури

В будущем вы услышите, как имперские проповедники вопят о «порче» варпа, о «Хаосе» и его непостоянной сущности. Это не так. Пантеон злобен, действительно и осознанно злобен. Существование столь колоссальной и темной эмоции отрицает идею любого подлинно случайного воздействия. И то, и другое не может быть истинным одновременно.

Перемены в эмпиреях и преображения плоти — это не стихийные, беспорядочные изменения. Варп, несмотря на все свое внешнее безумие, совершенствует своих избранников. Он творит их заново, вытягивая тайны их душ и воплощая эту правду в смертной плоти. Когда пилот вливается в консоль своего истребителя или десантного корабля, это не кошмар для тела, вызванный случайным проклятием, или же некая непостижимая божественная прихоть. Невзирая на всю претерпеваемую им боль, он обнаруживает, что его рефлексы и реакции стали куда более отточенными, а также получает большее химическое и чувственное удовольствие от совершаемых в пустоте убийств. Вооружение воина становится продолжением его тела, отражая то, насколько оно важно для него.

Такова простейшая из истин о жизни в Великом Оке. Каждый видит твои прегрешения, секреты и желания, ясно начертанные на твоей плоти.

И еще у варпа всегда есть план. Бесконечное множество планов. План на каждую душу.

«Тлалок» столетиями путешествовал по морям, где в бурлящих волнах реальность сходилась с преисподней. Его мостик вмещал семьсот человек, большая часть которых была навсегда соединена со своими постами посредством определенных кибернетических усовершенствований, или же путем более «естественного» слияния плоти с машиной как результат долгих лет, проведенных кораблем в Пространстве Ока.

Основную часть передней стены занимал колоссальный экран-оккулус, показывавший планету, которая плавно вращалась в сердце жестокого шторма. Чтобы добраться до нейтральной территории, выбранной точкой сбора флота, потребовалось наивысшее усилие концентрации, однако они были здесь. Сюда и должно было быть сложно попасть по предельно очевидной причине: предательство не замышляют прямо на виду у врагов.

После странствия сквозь яростную бурю сердце шторма было желанной передышкой для всех нас, однако обладавшие психическим чутьем ощущали особенное облегчение. На нашем пути к месту сбора в шторме обитало бессчетное множество сгинувших душ и бесформенных сущностей, кормившихся ими. Оба вида эфирных духов вцеплялись в барьер реальности, выставленный вокруг «Тлалока». Души мертвых с воплями сгорали в волнах варпа, а Нерожденные бесновались и пировали.

Здесь, в сердце бури, наконец, царил покой. Много где внутри Великого Ока было тише, чем в этой истерзанной области. Даже в большей его части. Однако сейчас это место подходило для наших целей.

— Твоя чужая все еще кричит, — произнес мой брат Ашур-Кай. — Я отправил ей в пищу нескольких рабов. Похоже, они не помогли.

У Ашур-Кая были красные глаза, а его лицо постоянно выражало настороженное отвращение. В его алом взгляде не было ничего сверхъестественного — всего лишь физический дефект, который он терпел с рождения. Чрезмерно налитые кровью радужки плохо реагировали на яркий свет, а белая как мел кожа легко обгорала под недобрым прикосновением светила любого из миров. Приобретение геносемени Легиона Космического Десанта уменьшило его проблемы — до того, как он стал воином Легионес Астартес, ему было сложно даже открывать воспаленные глаза при прямом солнечном свете — однако ахромию было невозможно вылечить или обратить вспять.

При личном общении экипаж обращался к нему как к лорду Кезраме — постоянно искажая его родовое имя — или же просто «лорд-навигатор». Среди группировок Легионов, знакомых с ним, его чаще называли Белым Провидцем.

Все мы знали, что за его спиной смертные члены экипажа именуют его куда менее лестными титулами. Это его не интересовало. Пока рабы уважали его и повиновались ему, его совершенно не заботили их мысли.

Когда он говорил вслух, а не прибегал к привычно-легкой беззвучной речи, все произносимое им звучало низко и нараспев, с примесью неприятного бульканья. Таким голосом было очень легко убедительно угрожать, хотя Ашур-Кай был не из тех, кому требовалось говорить, чтобы произвести угрожающее впечатление. Также он, как ни воображай, не был мягким. Он стремился к эффективности и ценил изящество. Это имело для него значение. Большое значение.

На центральном возвышении мостика у него был трон, который он занимал нечасто, предпочитая в одиночестве стоять на высоком подвесном балконе над постами экипажа, отсекая живые звуки и запахи всех тех, кто находился внизу. Также ему не было дела до картины, предоставляемой оккулусом. У него было две обязанности: добираться и видеть, а зрение требовало немалых усилий. Так что он стоял там, над своими братьями и нашими общими рабами, пристально глядя через открытые порталы окон в неприкрытую пустоту Пространства Ока.

Его трон — размещенный перед моим командирским постом и расположенный лишь чуть-чуть ниже — щетинился бесчисленными соединительными каналами и психически-чувствительными системами, которые позволяли ему удаленно связывать свой разум с машинным духом корабля. Подобный интерфейс было проще использовать, нежели альтернативный вариант, однако Ашур-Кай считал его нечувствительным и медленным. Это просто не соответствовало чистоте подлинно единого мышления. Явно легче просто потянуться и соприкоснуться разумом с Анамнезис, обмениваясь мыслями с ее физическими составляющими посредством телепатической связи и позволяя ей видеть его шестым чувством. Такая связь с «Тлалоком» позволяла гармоничность действий и реакций, с которой не мог бы сравниться ни один из рожденных в Империуме навигаторов, встроенных в свои троны.

Это не значило, что было легко. Как-то он сказал мне, что сомневается, будто кто-либо из людей смог бы достичь необходимой глубины концентрации, и я беспрекословно поверил ему. Если от своих психических обязанностей он уставал через несколько дней, то у немодифицированного человека вообще не было бы шансов. Он излучал силу в виде белой ауры, которая никогда не грела. Было похоже, будто купаешься в воспоминании о солнечном свете.

Заговорив, он не смотрел на меня. Я ощутил краткое прикосновение, когда его чувства мимоходом прошлись по моим: психический эквивалент контакта взглядов. В миг связи я почувствовал, как на меня отражается собственная аура. У него она представляла свет без солнца, моя же сущность оставляла характерное ощущение, будто ножи движутся по шелку.

— Ты мог бы, по крайней мере, поблагодарить меня за то, что я покормил ее, — сказал он, не поворачиваясь.

Я приблизился и встал рядом с ним, опершись на перила верхней палубы. Активные доспехи сопровождали каждое наше движение гулом.

— Благодарю тебя, — с готовностью произнес я.

— Я берег тех рабов для себя. Чтобы наблюдать за узорами, которыми разлетелась их кровь. Улавливать их последние вздохи и слышать в этих финальных судорогах желания их душ. Забирать из глаз стекловидные тела, дабы увидеть тайны в непролитых слезах.

— Ты ведешь себя невыносимо драматично, — сказал я.

— А ты исключительно плохой провидец, Сехандур.

— Ты так постоянно говоришь.

— Я так и считаю. Ты ослеплен сентиментальностью и не думаешь о мелочах. Впрочем, все, что приглушает ее крики — стоящая жертва. От этого создания у меня болит голова.

Я наблюдал, как перед нами на оккулусе проплывает мертвый корабль, и отмечал разрозненность нескольких других боевых звездолетов, каждый из которых сторонился прочих. Возле каждого корабля по обзорному экрану струились просперские руны, фиксирующие результаты первоначального сканирования ауспиком.

Слишком мало кораблей. Чрезвычайно мало.

— Что-то не так, — предположил Ашур-Кай.

— Количество кораблей приводит в уныние. Возможно, прочие еще в пути.

— Нет, не с флотом. Что-то не так с пряжей судьбы. Сколько раз за последние месяцы мне снился этот шторм? Помяни мои слова, мы движемся навстречу опасности.

Мало что раздражает меня до зуда в зубах так, как прорицание. Какая еще наука или волшба столь бесполезна и неточна? Какое еще искусство столь сильно полагается на суждения задним числом?

Взгляд красных глаз Ашур-Кая наконец-то опустился на меня.

— Ты готов?

Я кивнул и промолчал. Он проследил за моим взглядом в направлении оккулуса. На видеодисплее были рассыпаны названия пришвартованных кораблей, осторожно державшихся на расстоянии от собратьев: «Зловещее око», «Челюсти белой гончей», «Королевское копье».

Небольшой флот окружал колоссальный остов лишенного энергии линейного крейсера. Корабль был давно мертв, сто лет назад его сразили пушки людей и клинки демонов. Когда-то он странствовал среди звезд, следуя за амбициями полубога, и с яростной гордостью носил имя «Его избранный сын». Теперь же он переворачивался, дрейфуя в сердце бури: разверстые раны и искореженный штормом металл. Как и несколько раз прежде, ему предстояло послужить нам нейтральной территорией.

Еще живые корабли медленно сходились. Все прикрывались от угрозы обстрела из лэнсов приближающихся сородичей. Каждый сам по себе был крепостью, выделявшейся хребтовыми бастионами и выступающими носами, а громадные корпуса с потрепанной броней вмещали в себя экипаж рабов, которого хватило бы на целый город.

Самый крупный из них представлял собой замечательный памятник способности человечества создавать орудия войны. «Зловещее око». По всему лазурно-зеленому корпусу окруженного крейсерами линкора виднелись шрамы от бессчетных сражений. Рядом со своим флагманом плыли «Королевское копье» и «Восход трех светил», которые, казалось, буквально сомневаются, стоит ли приближаться к безжизненному остову. «Его избранный сын» — или хотя бы то, что от него осталось — носил на себе следы расцветки их Легиона.

Каждый из присутствовавших кораблей видал лучшие дни, и это было еще великодушно сказано. Маленький флот Фалька был близок к уничтожению.

«Челюсти белой гончей», которые вместе с «Тлалоком» являлись самыми малыми из крейсеров, приближались медленнее, однако пришвартовались ближе всех. Мы держались на расстоянии.

— Фальк и Дурага-каль-Эсмежхак уже тут, — указал я на бегущие руны. — Как и Леор из Пятнадцати Клыков.

При упоминании последнего имени тонкие губы Ашур-Кая скривились.

— Как очаровательно.

Я повернулся к еще одной группе плавно очерченных просперских рун.

— Не узнаю этого корабля. Второго в цветах Шестнадцатого… Кто командует «Восходом трех светил»?

Колдун-альбинос долгое мгновение безразлично глядел на меня, не моргая.

— Я не архивариус Легиона, — произнес он. — А учитывая полученные повреждения, я сомневаюсь, что командир «Трех светил» во времена Осады, кем бы он ни был, до сих пор стоит у руля.

Я отмахнулся от сварливого ответа и обратился к оперативной палубе.

— Вызвать «Зловещее око».

Люди и существа, когда-то бывшие людьми, двинулись исполнить распоряжение. Пока мы ожидали открытия канала связи, Ашур-Кай занялся тем, что извлек свой меч и стал изучать змеящиеся руны, выгравированные по бокам.

— Советую тебе взять на эти… переговоры Оборванного Рыцаря.

Должно быть, на моем лице промелькнуло некая мрачность. Даже в моменты наибольшей экспрессивности у Ашур-Кая редко находились эмоции, которые имело бы смысл скрывать, однако в тот миг на его белом лице проявилось легкое удивление, выразившееся подъемом тонких бровей.

— Что? — спросил альбинос. — В чем дело?

— Последнее время он мне сопротивляется, — признался я.

— Я это учту. Но возьми Оборванного Рыцаря, Хайон. Мы рассчитываем на честь людей, у которых нет чести. Давай не будем полагаться на авось.

Повелители трех армий встретились на нейтральной территории. Там отсутствовала гравитация. Мы перемещались запинающейся поступью на подошвах с магнитными захватами, из-за которых походка становилась чрезвычайно неизящной. Каждый из нас повел горстку телохранителей и подопечных на останки «Его избранного сына», и мы сошлись в безжизненном и безвоздушном мраке командной палубы мертвого корабля. Десятки пустых кресел управления стояли обращенными к разбитому обзорному экрану оккулуса. Замерзшие и мутировавшие тела сервиторов сгнили под разрушительным воздействием варпа, многие из них свободно парили, другие же оставались соединенными со своими сдерживающими люльками. Эти иссохшие идолы с промерзшими костями наблюдали за нашими переговорами, вперивая отключенные смотровые линзы, пустые глазницы и заиндевевшие глаза.

По полу были разбросаны тела мертвых воинов — воинов, облаченных в разрушенные временем комплекты керамитовой брони, носившей стершиеся метки Сынов Хоруса. Корабль был мертв уже давно, очень давно. Экипаж оставался не погребенным и не сожженным.

Фальк прибыл первым. Его воины, все в доспехах зеленого оттенка океана или же черной броне юстаэринцев, оцепили зону и заняли оборонительные позиции по всему стратегиуму. Одна из стрелковых групп присела за возвышением ближе к задней части мостика, неподвижно держа тяжелые снайперские винтовки. Несколько других отделений заняли узловые точки и приподнятые платформы, воины сидели на корточках или прикрывали стоявших на коленях братьев. Другие, подняв оружие, целились в направлении нескольких открытых переборок, которые вели в оставшуюся часть корабля.

Несмотря на изменения, произошедшие с боевыми доспехами, я узнал нескольких офицеров Сынов Хоруса. Нельзя скрыть личность от тех, кто может читать разумы. Каждая сущность обладает собственным ароматом, каждая личность проецирует собственную ауру.

Наша группа вошла внутрь под прицелом дюжины покачивающихся стволов болтеров.

— Как же ободряет, что Фальк все еще столь осторожен, — произнес по воксу Ашур-Кай. Он находился на борту «Тлалока», однако соединился со мной разумом, смотрел моими глазами и, несомненно, также наблюдал за данными с записывающих сенсоров моего шлема. Потрескивание электрической связи не лишило его голос влажности.

Опустите пушки, Фальк. Я вложил в импульс одни лишь слова, позаботившись о том, чтобы не допустить в телепатический сигнал никаких эмоций, которые бы превратили просьбу в психическое принуждение.

Фальк стоял в одиночестве, недалеко от трупа в доспехах, пристегнутого к центральному командирскому трону. Шлем терминатора был увенчан уже не просто офицерским плюмажем, а двумя закрученными рогами, похожих на бараньи, которые образовывали чудовищную костяную корону. Услышав мои беззвучные слова, он поднял руку, приказывая своим людям целиться куда-нибудь в другую сторону.

Его голосу предшествовала серия потрескиваний, вокс-системы наших доспехов настраивались друг на друга.

— Хайон, — сказал он, и я расслышал в его интонации неприкрытое облегчение.

— Мои извинения за задержку. Шторм сделал путешествие нелегким.

Он поманил меня к платформе на возвышении. Его голос напоминал скрежет гравия и гальки.

— Я слыхал, что ты пал при Дрол Хейр.

— При Дрол Хейр я был на правильной стороне, — отозвался я. — В кои-то веки.

В лучшие времена Фальк входил в число самых высокопоставленных офицеров XVI Легиона. На его доспехе до сих пор сохранился драгоценный золотой нагрудник, врученный ему в качестве награды генетическим отцом, не имеющее века око было широко открыто, взирая с испытующим блеском. За время, прошедшее с момента нашей прошлой встречи, искажающее прикосновение Пространства Ока изменило его. На костяшках и локтях выступали костяные гребни, а рогатая корона на шлеме означала свирепое заявление о власти над братьями. Варп медленно преображал его физическое тело, чтобы оно отражало присущую ему хладнокровную смертоносность.

Что самое характерное, его лицевой щиток щеголял устрашающими бивнями, олицетворяющими непокорство и злобу. Черта, часто встречающаяся среди элиты терминаторов Девяти Легионов.

Как и большинство из нас в ту неблагопристойную эпоху, он в первую очередь был верен своей группировке и тем воинам, кому мог доверять более других. Его клан образовался из рот, которыми он когда-то командовал на войне, и перебежчиков, набранных за столетия, тянувшиеся после Осады Терры. Они называли себя Дурага-каль-Эсмежхак — «серое, что следует за огнем» — древний хтонийский траурный термин, относящийся к пеплу, который остается после кремации тела.

Это было сентиментальное название, ведь глубоко внутри него пылал позор поражения. И все же, я восхищался тем, что он принимает это с мрачным юмором, а не отрицает напрочь. Или, хуже того, не поклоняется неудачам прошлого.

Мы начали приближаться, и рука Фалька развернулась, превратившись в предостерегающий знак.

— Только ты, брат.

Мои спутники остановились. Гире не требовались подошвы, чтобы цепляться за палубу. Волчица стала бродить по залу, обнюхивая трупы, несмотря на отсутствие воздуха, и рыская, как это делал бы настоящий волк. Я чувствовал, что она настороже, что ее чувства настраиваются на окружающую обстановку. Ей не нужны были предупреждения, чтобы оставаться начеку.

Мехари и Джедхор были Мехари и Джедхором. Если нас атакуют, — передал я им обоим, — уничтожьте любого воина, кто выступит против нас.

Хайон, — с бесстрастным согласием отозвался Мехари. Джедхор кивнул, не сказав ни слова. Пальцы перчаток обоих рубрикаторов напряглись в ту же секунду, как воины прижали болтеры к груди.

Я в одиночестве направился к возвышению.

— Твой вызов был неопределенным, — сказал я Фальку.

— Он должен был быть неопределенным. Где Белый Провидец?

— Командует «Тлалоком» в мое отсутствие.

— А где твоя чужая? — его голос вдруг пропитался отвращением. — Твоя сосущая боль пиявка не с тобой?

— К ее большому неудовольствию, она тоже еще на борту «Тлалока».

Ей пришлось остаться там. Даже если бы я мог ей доверять среди всех этих воинов, пока ее голод был столь острым, она все равно была неспособна действовать в месте, лишенном атмосферы. Ее крылья делали любой пустотный скафандр неуклюжим до полной никчемности.

Фальк указал на мою правую руку, которая покоилась на обтянутом кожей чехле с изодранными и разношерстными пергаментными картами, пристегнутом цепью к поясу. Его рогатый шлем идеально соответствовал звучащему в воксе голосу, напоминавшему оползень.

— Я вижу, в твоей колоде больше карт, чем в прошлый раз, когда наши пути пересекались.

Он не мог видеть улыбку за моим лицевым щитком, хотя несомненно услышал веселье в ответной фразе.

— Несколько добавилось, — признал я. — Я не сидел без дела.

— Ожидаешь проблем?

— Я ничего не ожидаю, просто подготовлен. Где остальные?

Он тихо выдохнул.

— Хайон, вы с Ашур-Каем, скорее всего, последние, кто прибудет. Мы пробыли здесь несколько недель, и ни единого слова. Леор настаивал, что и вы тоже мертвы.

— Почти так и было.

Мы с Фальком были давно знакомы. Мы доверяли друг другу, насколько вообще возможно доверять кому-то другому в Девяти Легионах. Когда его не заполняла ледяная боевая ярость, он был терпелив. Мы не раз служили вместе — сперва в ходе Великого крестового похода, затем во время самой Осады Терры и, наконец, когда мы начали свою новую жизнь в Великом Оке.

— Так зачем я сюда забрался? — спросил я его.

— Подожди Леора. Тогда я все объясню.

Прибывшая абордажная команда Леора вошла без церемоний и порядка. Группа воинов среди солдат шагала, не соблюдая строя. Шлемы, увенчанные стилизованными коронами, которые были выполнены в виде символа Бога войны, осматривали помещение. Отделанные бронзой боевые доспехи имели цвет крови, покрывающей железо, и на них виднелись заделанные трещины после бесконечных ремонтов и сбора нестыкующихся трофеев.

Никто из них не делал вид, будто прочесывает окружающее пространство болтерами. У большинства даже не было стандартных болтеров, они держали в руках цепные топоры, пристегнутые к запястьям при помощи цепей, или же несли подвешенные на плечо массивные роторные пушки. Ни один не занял оборонительной позиции перед линией стволов болтеров, следящих за их перемещениями. Казалось, они неспособны на подобные предосторожности. Или же они просто доверяли Фальку и его людям до такой степени, где не требовалось этим утруждаться.

Их предводитель держал тяжелый болтер с натренированной ловкостью воина, рожденного для этой ноши. Он кинул оружие в лишенном гравитации воздухе одному из подчиненных и подал своим людям знак оставаться у южного входа.

До войны он был центурионом Леорвином Укрисом из 50-й роты тяжелой поддержки XII Легиона. Тогда я его не знал. Наше знакомство состоялось уже в годы жизни в Империи Ока.

Леор направился прямиком к возвышению и встал перед Фальком, который, в свою очередь, стоял перед командирским троном мертвого корабля. Тело бывшего капитана звездолета было облачено в светлую, припорошенную льдом броню.

Пожиратель Миров бросил на него взгляд, уделив трупу внимание не дольше, чем на полсекунды. Затем повернул ко мне свои синие глазные линзы и ротовую решетку, изготовленную в виде стиснутых зубов ухмыляющегося черепа. Он не стал меня приветствовать. Не поприветствовал даже Фалька, которого оглядел следующим. Он стоял и смотрел на нас обоих, а мы наблюдали за ним.

— Колдун, твоя колода таро с набором сомнительной ерунды выглядит толще, — обратился он ко мне.

— Так и есть, Леор.

— Замечательно, — судя по интонации Леора, дело обстояло как угодно, но только не так. — Я слышал, ты умер при Дрол Хейр.

— Был близок к этому.

— Ну, кто-нибудь из вас намерен мне рассказать, зачем я здесь?

— Ты здесь потому, что ты мне нужен, — произнес Фальк. — Мне нужны вы оба.

— А где остальные? — поинтерсовался Леор. — Палавий? Эстахар?

Фальк покачал головой.

— Луперкалиос пал.

Никто из нас не ответил. По крайней мере, не сразу. Слова даются нелегко, когда тебе сообщают, что Легион мертв.

Среди медленно перемещающихся флотилий Легионов постоянно ходили слухи — слухи о том, что крепость Сынов Хоруса пала, или что уничтожен аванпост XVI Легиона. Их уверенно обещали разрушить, и сотни командиров и полководцев эхом повторяли это на протяжении десятков лет при каждой встрече кораблей в нейтральных космопортах или же союзе в ходе набега за рабами.

И вот теперь нам сообщали, что это, в конце концов, произошло. Я не был уверен, что ощущать: ошеломление возможностью подобного, или же обиду от того, что «Тлалок» не позвали в рейдерский флот.

— Монумент пал? — спросил Леор. — Я слышал эту историю тысячу раз, однако она еще никогда не оказывалась правдивой.

Голос Фалька, и без того раскатисто-низкий, стал напоминать движение тектонических плит.

— Думаешь, я стал бы шутить о чем-то столь серьезном? На нас напали Дети Императора, которые вели за собой корабли всех прочих Легионов. Монумента больше нет. От него остались только пепельные развалины.

— Так вот почему твой флот выглядит наполовину уничтоженным, — отозвался Леор. Сейчас уже не было никаких сомнений, что под щерящимся забралом он улыбается. — Недавно сбежали, потеряв последнюю крепость.

— Луперкалиос не был последней крепостью. У нас есть и другие.

— Но это была единственная, имеющая значение, а? — черепные имплантаты Леора нарушали работу его нервной системы. Его плечи подергивались конвульсивными толчками, пальцы с неравномерными интервалами сводило спазмами. Лучше всего было не обращать на эти приступы внимания. Указание на них имело свойство выводить его из себя, а он был неблагоразумен даже в хорошем расположении духа.

Фальк уступил и согласился, кивнув. Луперкалиос, Монумент, в равной мере являлся для XVI Легиона как крепостью, так и мавзолеем. Именно там погребли тело их примарха после Терранского Перелома. Мало кому из прочих Легионов дозволялось появляться поблизости от последнего бастиона Сынов.

— Сколько вас осталось? — спросил я. — Сколько Сынов Хоруса еще дышат?

— Насколько нам известно, Дурага-каль-Эсмежхак — последние. Другие бы, конечно, спаслись, но… — он дал фразе повиснуть в воздухе.

— Тело, — тихо произнес я.

Фальк знал, о чем я говорю.

— Они его забрали.

В воксе раздался грубый смешок Леора.

— Они его не сожгли?

— Они его забрали.

Останки Хоруса Луперкаля — которого мы со временем начали называть Первым и Ложным Воителем — похищены с места своего торжественного упокоения в сердце крепости, возведенной, дабы воспеть его неудачу.

Я медленно выдохнул и задумался о том, зачем Детям Императора красть его кости. Просто акт осквернения? Возможно, возможно. III Легион нечасто ограничивал себя в подобных декадентских поступках. Однако это действие было окружено большей значимостью. Я практически слышал, как варп шепчет о нем, хотя варп может шептать обо всем, что угодно. Лишь глупец внимает каждой его песне.

— Я призвал вас сюда… — начал Фальк.

— Попросил, — прервал его Леор и сделал жест в направлении южного входа на другом конце огромной палубы мостика, где остались его люди. — Ты попросил Пятнадцать Клыков присутствовать. Мы не отвечаем на призывы.

Фальк предсказуемо проигнорировал вспышку Леора. Он поднял руку и трижды постучал кончиками пальцев по сердцу хтонийским жестом искренности. Понаблюдайте за любым из нас, сколь бы долго мы ни прожили в ирреальных волнах Ока, и вы всегда увидите отголоски культур, в которых мы были рождены.

Однако я помню, как в тот миг Фальк замешкался. Эта нерешительность была так на него не похожа, гордость боролась с прагматизмом. Когда мы оказались на месте, он заколебался, просить ли нас о помощи.

— Я обратился к тем, кому мог доверять, — признался он. — К моим былым союзникам. Ты знаешь, зачем они забрали тело Воителя.

Это был не вопрос. На протяжении всего времени, что Девять Легионов жили в Оке, ходили перешептывания о том, чтобы найти трупу иное применение, нежели хранение в военном музее.

Кости примарха… Какое бы из них вышло подношение. Какой дар силам по ту сторону пелены. Тут было не просто похищение и декадентство.

— Не уверен, что хочу это знать, — пробормотал Леор. — Их представление о ритуальном осквернении…

Я покачал головой, прерывая его.

— Они забрали его, чтобы взять образцы. Собрать урожай его генных богатств.

Легионер Сынов Хоруса кивнул. Слово «клонирование» нелегко давалось всем воинам Девяти Легионов. Даже здесь, в нашем лишенном законов адском мире, некоторые прегрешения оставались омерзительными. Клонирование нашего рода редко проходило успешно. Что-то в наших генах сбивало процесс, порождая определенные нежелательные нестабильности. Клонировать примарха? На такое не был способен никто из нас. Возможно, вообще никто, за исключением Императора Человечества в те времена, когда его труп еще не усадили на созданную им машину душ.

— Они не в силах клонировать Хоруса, — произнес Леор. — Этого никто не может сделать.

— Это уже однажды делалось, — заметил Фальк.

Пожиратель Миров фыркнул в вокс, будто свинья.

— Ты имеешь в виду Абаддона? Не надо ссать нам в уши и утверждать, будто это дождь истины.

Я позволил ему эту довольно натянутую игру слов, не прерывая его.

— Зачем им такое делать? — продолжил Леор. — Чего ради? Гор уже один раз потерпел неудачу, а тогда под его знаменем шла половина Империума. Никаких вторых шансов.

— Ты и вправду не видишь пользы в воскрешении Первого Примарха? — спросил Фальк.

— Ничего такого, ради чего я бы стал утруждаться, — согласился Пожиратель Миров.

— Хайон? Я знал, что Леор будет наполовину слеп в этом вопросе, но что скажешь ты? Ты действительно не видишь никакой опасности в перерождении примарха?

Я не видел ничего, кроме опасности. У меня заболела голова от вариантов из области религии и ритуалов.

Принести живого примарха в жертву Четырем Богам…

Съесть бьющееся сердце и теплый мозг Воителя, смакуя его силу и забирая ее…

Собрать армию недоразвитых симулякров, созданных по образу и подобию Первого Примарха…

— Гор Перерожденный одержит победу в Войнах Легионов, — предположил я.

Фальк кивнул, изменив позу.

— И не только это. Он будет единственным из примархов, кто все еще смертен. Единственным, кто еще может вторгнуться в Империум.

— Но клонирование, — Леор произнес это слово, словно ругательство, с присущим легионерам инстинктивным отвращением. Ему не хотелось верить, что даже декадентский Третий способен на подобное святотатство. — А почему ты против этого замысла? Разве ты не хочешь, чтобы он вернулся?

Фальк был проницателен и чертовски умен. Я доверял его мнению, и его ответ лишь подтвердил причины этого.

— Это будет не Гор Луперкаль, — сказал он Леору. — Каждый из Сынов Хоруса почувствовал, как наш отец умер, когда Император поглотил его душу. Какого бы выходца с того света ни хотел поднять Третий Легион, получится бездушная оболочка, рожденная из останков нашего отца, — от его мыслей исходило подавленное, озлобленное разочарование. — Они уже поставили нас на грань вымирания. Неужели этого недостаточно? Им так необходимо помочиться на наши кости?

Мы с Леором снова переглянулись. Пожиратель Миров перевел взгляд обратно на Фалька и вновь заговорил.

— Брат, скажи нам, чего ты хочешь. Если Луперкалиоса больше нет, что у тебя осталось? Едва ли возможно, что ты возьмешь Град Песнопений в осаду только для того, чтоб сжечь останки Хоруса.

Фальк промолчал, и нам все стало ясно. Леор гортанно и неприятно рассмеялся.

— Даже не думай, Вдоводел. Будь благоразумен. Хочешь спрятаться? Мы можем тебя спрятать. Хочешь бежать? Начинай убегать. Но не замахивайся на Град Песнопений. Третий Легион сожжет тебя в пепел, не успеешь ты еще взглянуть на их крепость.

— Для начала, — терпеливо произнес Фальк, — мне нужен нейтральный порт. Чтобы починить и доукомплектовать мой флот.

— Галлиум, — сказал я. — «Тлалок» был там не так давно.

— Мне не хочется испытывать терпение Правительницы. Учитывая, как сейчас охотятся на Сынов Хоруса, Галлиум — это последнее прибежище.

Галлиум был одним из многочисленных городов-государств Механикума. Воин IV Легиона объявил его своим протекторатом и передал управление высокопоставленному адепту Марса. Согласно внутреннему хронометражу «Тлалока», последний раз мы швартовались там одиннадцать месяцев назад. Принимая во внимание шторм, сквозь который мы прошли, в оставшемся позади мире могло пройти пять минут, или же пятнадцать лет.

Кераксия и Валикар, правительница и страж Галлиума, славились своим агрессивным нежеланием принимать участие в Войнах Легионов. Нейтралитет значил для них больше, чем топливо, боеприпасы и слава. Фальк был прав — его присутствие там в нынешнем статусе преследуемого изгнанника стало бы злоупотреблением их отказом от вступления в Войны Легионов.

— Перевооружиться и дозаправиться, — Леор с шумом пожал плечами. — Но чего ты надеешься добиться потом? Даже если твой флот починят, твой Легион так же мертв, как Легион Хайона, — он сделал жест в направлении Мехари и Джедхора. — Не хотел оскорбить.

— Не оскорбил, — заверил я его.

Леор повернулся обратно к Фальку.

— Полагаю, ты пригласил нас сюда, чтобы убедить на былой союз, а? Ценю твое гостеприимство, но я мог бы прислать отказ заранее, задействовав «Белую гончую» где-нибудь в другом месте. Ты прервал выгодный рейд.

— Такая неблагодарность? Ты должен мне, Леорвин.

Леор встал перед Фальком — лицом к лицу, нагрудник к нагруднику. Так часто случается в группировках Легионов, даже тех, которые внешне кажутся союзными. Рисовка сродни искусству, равно как и припоминание мелких деталей обязательств и накопившихся долгов. Мы чрезвычайно серьезно к этому относимся.

— Я должен тебе, брат. Не твоему Легиону. Я отказываюсь умирать вместе с ними. Хочешь бежать? Я сказал, что помогу тебе бежать. Хочешь спрятаться? Я даже помогу тебе стать трусом, если ты вдруг пожелал именно этого. Но я не пойду против армады Третьего Легиона из-за твоих слез по поводу того, что Дети Императора украли труп твоего отца. Вы заслужили такую участь, когда сбежали с Терры, и это стоило нам поражения в войне.

Старое обвинение. Обвинение, которое вредило Сынам Хоруса в их изгнании и вынуждало бежать от пушек боевых кораблей Девяти Легионов с самого момента гибели их примарха.

Это бы ни к чему не привело. Я положил руки на плечи обоим воинам и заставил разойтись на несколько шагов.

— Довольно. Мы проиграли войну, когда Воитель утратил контроль над Легионами на Терре. Мы уже потерпели неудачу, когда Гор пал.

— Никогда не спорь с тизканцем, — пробормотал Леор. — Фальк, все равно это отдает безумием. Мы говорим о сверхъестественной археонауке, генетическом шедевре Императора. На что надеяться обычному мастеру по работе с плотью? Чтобы сотворить нечто вроде примарха, им потребуется целая вечность. Сам Император смог создать лишь двадцать таких проклятых существ, и на это ушли десятки лет.

— Я не желаю рисковать, — холодно и резко отозвался Фальк. Он был холериком, однако его злость проявлялась льдом, а не огнем. Когда Фальк Кибре выходил из себя, то утрачивал кажущуюся теплоту. — Мы не можем вечно прятаться в этом шторме. «Тлалок» прибыл последним. Все остальные, кто ответил бы на зов, мертвы, сгинули или же слишком запоздали, чтобы принимать их в расчет. Хватит откладывать. Хватит убегать. Вы оба клялись помочь мне, когда я звал вас.

Шлемы не давали смотреть друг другу в глаза, но когда я заговорил, то почувствовал, как наши взгляды встретились.

— У тебя есть план?

— Взгляни сам.

Легионер Сынов Хоруса извлек портативный гололитический проектор и вдавил активационный символ. Замерцал резкий зеленый свет, который плясал на броне, пока картинка со сбоями подстраивала разрешение.

Там был изображен корабль. Звездолет уменьшился до мигающей голограммы нездорового нефритового цвета, однако его размеры были достаточно очевидны, чтобы у меня перехватило дыхание. Громадный линкор, величие которого выходило за рамки самого понятия «величие». Хребтовые крепости и бронированный нос указывали на тяжеловесную смертоносность шаблона «Сцилла» древней модели корпуса типа «Глориана».

Когда-то я, равно как и Леор, знал этот корабль. Таких линкоров построили лишь горстку. Сам Император вручил их Легионам Космического Десанта для использования в качестве флагманов. И только одна «Глориана» во всех флотилиях Императора была создана по конструктивной схеме варианта «Сцилла».

Леор скрестил руки поверх нагрудника. Он носил на груди Империалис, демонстрируя крылатый знак верности Империуму без тени смущения. Он даже полировал эмблему, так что она блестела серебром на темно-красной броне. Думаю, ирония доставляла ему удовольствие.

Он резко качнул головой, и в воксе раздалось урчание шейных сервоприводов.

— Брат мой, твой Легион только что умер. Сейчас не время гоняться за призраками.

— Именно это я имею в виду, — произнес Фальк голосом, напоминавшим шум лавины. — Я отыщу «Мстительный дух». С ним я смогу разрушить Град Песнопений.

— Сотни группировок веками искали его, — заметил я со всей тактичностью, на какую был способен.

— Сотни группировок понятия не имели, где искать.

— А ты считаешь, что знаешь?

Он ввел в гололитический проектор другую команду. Изображение расплылось на несколько секунд, а затем, наконец, превратилось в примитивную иллюзию Великого Ока. Свободной рукой Фальк обвел край Ока, обращенный к ядру — отравленные звезды, глядящие на Терру.

— Лучезарные Миры.

В воксе, словно выстрел, прозвучал смешок Леора.

— И как ты планируешь провести свои разбитые корабли через Огненный Вал?

Это был неверный вопрос. Я задал верный.

— Откуда тебе известно, что «Мстительный дух» там?

Фальк отключил изображение.

— Мне говорили, что флагман укрыт в пылевой туманности за Огненным Валом. Я поведу свой флот к Лучезарным Мирам и хочу, чтобы вы оба отправились со мной.

За Огненным Валом. Так вот зачем я был ему нужен.

Ни я, ни Леор ничего не ответили. Возможно, другим бы показалось, что от слов Фалька разит простым отчаянием. Его потребность выследить бывший флагман своего Легиона могла указывать на неспособность убежать от прошлого, трагичную жажду былой славы вместо того, чтобы прокладывать новое будущее. Однако подобное предположение строится на неверном понимании того, насколько пали Сыны Хоруса.

Когда-то они были первыми среди равных, а теперь стояли на грани вымирания. Сколько их миров пало с тех пор, как Девять Легионов впервые укрылись в Оке? Сколько кораблей они потеряли — как в бою, так и от хищных рук армий соперников? Из всех, кого он мог позвать, только я никогда не стал бы высмеивать его ярость от угасания света. Сколь бы тщетной она ни была.

Монумент уничтожили, а труп их отца похитили, осквернив даже само наследие Легиона. План Фалька не был отчаянным. С утратой Луперкалиоса Сыны Хоруса миновали этот этап, ведь отчаяние — признак надежды. Это не являлось даже борьбой за выживание. Это был последний судорожный вдох воина, который отказывался умирать, не исполнив долга. Последняя битва, чтобы имя его Легиона вошло в историю с гордостью.

На мгновение я снова услышал вой. Почуял прогорклый пепел несправедливого огня.

— Я помогу тебе, — произнес я.

Леор посмотрел на меня так, словно я сказал нечто безумное.

— Ты ему поможешь?

— Да.

— Благодарю, — сказал Фальк, склонив голову. — Я знал, что ты будешь со мной, Хайон.

Почему я вызвался добровольно? Впоследствии именно этот вопрос задавало мне огромное множество людей. Спросил даже Телемахон, в один из тех редких моментов, когда мы были в состоянии выносить присутствие друг друга достаточно долго, чтобы беседовать, будто настоящие братья.

И, конечно же, спросил Абаддон. Хотя он был мудр и заранее знал ответ.

Леор был несколько менее оптимистичен.

— Фальк, я хочу получить ответы. Откуда ты знаешь, что он за Огненным Валом? Кто посылает тебя в этот дурацкий крестовый поход?

Фальк развернулся к своим людям и передал по воксу приказ.

— Приведите его.

За целую вечность до того, как мы с Фальком встретились в сердце шторма, чтобы поговорить о вымирании его Легиона, я наблюдал гибель моего собственного рода.

Часто иносказательно говорят, будто Легион Тысячи Сынов умер дважды, однако это просто поэтичное заблуждение. Рубрика самонадеянного Аримана не могла убить нас, поскольку мы уже были мертвы. Его неудавшееся спасение стало для нас не более чем погребальным костром.

Мы умерли, когда пришли Волки. Умерли, когда сгорел наш родной мир. Обратилась в пепел Просперо и ее сияющая столица, хранилище знаний человечества: Тизка, Город Света.

Представьте себе горизонт, заполненный громадный стеклянными пирамидами, созданными, чтобы почтить прекрасное небо, и построенными так, чтобы отражать солнечный свет и служить маяком, который виден с орбиты. Вообразите эти пирамиды — роскошные муравейники со шпилями, обиталища образованных и просвещенных жителей, посвященные сохранению всех знаний Галактики. Верхушки этих пирамид-библиотек и домов-зиккуратов представляли собой старомодные обсерватории и лаборатории, предназначенные для наблюдения за звездами, колдовства и прорицания оракулов. Все эти цели были известны нам как Искусство — название, которым многие из пользуются по сей день.

Такова была Тизка, подлинная Тизка. Тихая гавань мирного познания, а не тот уродливый симулякр, что существует ныне на Сортиариусе.

Впрочем, мы не были невинны. Ни в коем случае. Даже сейчас на Сортиариусе живут те из Тысячи Сынов, кто оплакивает свою участь, крича Башне Циклопа о том, что их соблазнили, предали, и что они не могли знать о грядущем воздаянии.

Но нам следовало бы о нем знать. Глупые оправдания и хнычущие стенания никогда не изменят правды. Мы слишком глубоко заглядывали в волны демонического варпа, хотя сам Император требовал от нас оставаться слепыми. Тогда мы верили, как до сих пор верят остатки моего бывшего Легиона, что единственным благом является знание, а единственным злом — невежество.

И так на нас пало возмездие. Это возмездие пришло к истинной Тизке в обличье наших диких кузенов, VI Легиона — также известных как Einherjar, Vlka Fenryka, Стая и, примитивно-буквально на низком готике, Космические Волки.

Они обрушились на нас по приказу, который исходил не от Императора, а от Воителя Хоруса. Тогда нам ничего не было об этом известно. Лишь впоследствии нам предстояло узнать, что Император потребовал от нас возвращения на Терру под позорным арестом. Это Гор, который манипулировал течением еще не объявленной по-настоящему войны, устроил так, что наше порицание стало нашей казнью. Ему хотелось, чтобы мы возненавидели Империум. Хотелось, чтобы мы — те, кто выживет — встали рядом с ним против Императора, когда нам стало бы больше некуда деваться.

И Волки оказали ему услугу. Пребывая в неведении, столь же трагичном, как наше собственное, они обрушились на нас. Даже сейчас я не питаю к Волкам ненависти. Единственное их прегрешение состояло в том, что их предали те, кому они доверяли. В ту более бесхитростную эпоху у них не было причин усомниться в словах Первого Воителя.

У Черного Легиона есть для Волков собственное имя. Мы зовем их Тульгарач, «Обманутые». Некоторые презрительно улыбаются этому названию, другие же произносят его без насмешки. Само слово подчеркивает скорее коварство обманщика, чем глупость обманутых. Уничтожение Просперо стало триумфом Хоруса, а не Волков.

Что же касается Тысячи Сынов, то я больше не знаю, как они именуют Волков. Я мало контактирую со своим бывшим Легионом и его меланхоличными владыками. С тех пор, как заставил моего отца Магнуса преклонить колени перед моим братом Абаддоном.

Однако я вел речь о Просперо и ее скорбном конце. В день смерти Легиона, я был на поверхности, когда небо начало лить огненные слезы. Первый услышанный нами вой был шумом, который издавали при спуске падающие десантные капсулы, мчавшиеся к земле, словно кометы. Как и большинство в моем Легионе, я неверяще глядел, как ясное синее небо над белыми пирамидами чернеет от пехотных транспортов. Громадные челноки «Грозовая птица» заслоняли солнце своими широко раскинутыми крыльями. Меньшие по размерам десантно-штурмовые корабли носились вокруг своих менее быстрых кузенов, проявляя к ним жуткую привязанность, словно мухи к трупу.

Мы были не готовы. Будь мы готовы, Империум лишился бы двух Легионов, которые уничтожили бы друг друга в день самой ожесточенной битвы, какую когда-либо видели и мы, и Волки. Однако нас застали совершенно врасплох. Враги вцепились нам в горло еще до того, как мы вообще поняли, что нас атакуют. Наш генетический предок Магнус, Алый Король, знал, что за его прегрешения против имперского эдикта грядет расплата. Он хотел принять кару как мученик, а не сопротивляться ей как мужчина.

Наш флот дал бы армаде Einherjar бой на равных, но перед приходом Волков он отошел к дальним границам системы, оставив нас без прикрытия с неба. Враги, наши собственные кузены, прошли мимо нашей безмолвствующей и бессильной системы орбитальной защиты. Они спикировали вниз, не потревоженные отключенными лазерными батареями, находившимися по всему городу.

По воксу и между связанными разумами распространялось известие. Одни и те же слова, снова и снова. Нас предали! Волки пришли!

Я не стану спорить насчет философской подоплеки того, заслуживала ли Тысяча Сынов казни. Но я познал, что значит осиротеть на войне, лишиться семьи и братства.

Так что, возможно, я согласился помочь Фальку, чтобы быть рядом с человеком, которого я уважал, и помочь ему проделать то же бесполезное путешествие, что выпало на мою долю. Возможно, мне просто стало одиноко на борту моего корабля-призрака — в окружении созданных из пепла мертвецов, чей разум был слишком вычищен, чтобы вместе вспоминать наше прошлое — и увидел последнюю возможность сражаться рядом с сородичами, заслуживавшими моего доверия. Возможно, воскрешение Хоруса было мерзостью, которую я не мог ни вытерпеть, ни допустить.

Или же, быть может, мне всего лишь хотелось забрать флагман Девяти Легионов себе.

— Приведите его.

Из бокового коридора появились еще несколько воинов Фалька. В их походке была заметная натренированность движений при перемещении в условиях отсутствия гравитации, несмотря на громоздкую броню терминаторов. Юстаэринцы. Когда-то элитный воинский клан Сынов Хоруса.

Их было пятеро, а между ними под конвоем шел воин в оковах с магнитными замками, которые сцепляли его руки за спиной. Красный доспех покрывали золотые надписи аккуратными крошечными рунами — каждая строка являлась молитвой или благословением на забытом в Империуме языке, который нам известен как колхидский.

Когда пленника подвели к нам, Леор фыркнул.

— Признаться, такого я не ожидал.

Я тоже. Воина в черном и сочно-багряном облачении боевых жрецов Несущих Слово заставили опуститься перед нами на колени. Его шлем представлял собой древнее изделие из грязной бронзы. Одна из глазных линз имела изумрудный оттенок, другая же была темно-синего цвета терранских сапфиров. Я задумался, что это означает.

— Это подарок? — поинтересовался Леор. — Или игрушка для подопечной Хайона?

— Подожди, — отозвался Фальк. — Сам увидишь.

Я чувствовал, как Леор с презрительной ухмылкой глядит на пленника сверху вниз. Что же касается меня, я коснулся своими чувствами разума Несущего Слово, ощутив отталкивающую силу абсолютной, строгой закрытости. Бесспорно, дисциплинированный разум, обладающий собственным психическим потенциалом. Однако нетренированным. Незакрепленным. Сырым. Он не родился с шестым чувством. Оно развилось, когда его душа налилась силой и вспыхнула ярче в плодородных волнах Великого Ока.

— Мы ждем, — сказал Леор.

И в этот миг все мы ощутили перемену. Леор резко поднял взгляд, его рука двинулась к закрепленному за спиной топору. Из шлема Фалька донеслось пощелкивание наполовину приглушенных вокс-сообщений, которыми он обменивался со своими воинами, и те поголовно прижали болтеры к наплечникам, готовясь к чему-то еще невидимому. Я ощущал это как шепот в неподвижном воздухе, как сущность, перемещающуюся из одного места в другое. Так может восприниматься кто-то, пересекающий комнату с закрытыми глазами.

Мехари и Джедхор вскинули свои болтеры мгновением позже людей Фалька. В тени рычала моя волчица.

Что-то приближается, — предостерегла она. Или кто-то.

Никто не появился в буре психической энергии и не ворвался в реальность, с грохотом вытесняя воздух при телепортации. Пока мы трое наблюдали за пленником, а наши воины целились через палубу из десятков болтеров, сгорбившийся на капитанском троне труп встал у нас за спиной. Сгнившие пряжки фиксирующих ремней легко переломились.

Мы с Леором крутанулись с неаккуратной слаженностью братьев, рожденных в разных Легионах. Болтеры Мехари и Джедхора нацелились на стоящего мертвеца. По моему топору пошла рябь активного энергополя, а зубья цепного клинка Леора вгрызлись в безвоздушное безмолвие.

Поднявшись со своего трона, мертвый офицер Сынов Хоруса не совершал никаких враждебных движений. У трупа не было оружия, он носил уродливую многослойную боевую броню Мк-V. Знак Ереси и следы поспешных ремонтов, произведенных между сражениями. Он стоял и глядел на нас, а мы целились ему в голову. Открытый глаз на наплечнике, символ Сынов Хоруса, покрывала катаракта изморози.

Я не в силах представить себе жизнь без шестого чувства, поскольку мой дар развился в ранней юности. Мне кажется прискорбным недостатком смотреть на другого человека, общаться с другим воином и не ощущать смену его эмоций при звуке слов. Фигура на троне была трупом, существом, не обладающим мышлением и синаптическими реакциями. Именно поэтому я не ощутил в нем никаких признаков жизни, когда мы вошли. Не было ни разума, ни жизни, ни чувств.

И все же, теперь они присутствовали. Слабая активность личности дразнила меня — я чувствовал ее близость, однако никаких подробностей.

Это было невозможно, однако раздалось потрескивание, и на наш общий вокс-канал настроился еще один сигнал.

— Братья, — голос звучал с придыханием, неприятным шипением выходящего воздуха. — Братья мои.

Оракул

Ни Леор, ни я не опустили оружия. В воздухе мерцали бесформенные слабые призраки, ласкавшие нашу броню бесплотными руками. Ждущие демоны, которым хотелось родиться. Я чувствовал, как они жаждут пламени наших душ и желают, чтобы мы просто прибегли к насилию, даруя им жизнь посредством эмоций и кровопролития.

— Назови себя, — велел Леор стоящему трупу.

— Саргон, — раздался в воксе сухой шепот. Скрипучий голос звучал напряженно от усилия, а не от злого умысла. Существо произносило слова шепотом, выталкивая их из прогнивших легких, поскольку ни бронекостюм, ни холод лишенной солнца пустоты не смогли полностью уберечь тело от процесса разложения.

Прочие не обладали талантом к Искусству, однако я чувствовал психические нити между движущимся трупом и разумом, который оживлял кости создания. Стоявшая позади нас фигура сутулилась, ее мышцы были мертвы — марионетка, которая шевелится лишь по воле находящегося поблизости кукловода. Я опустил топор и посмотрел на Несущего Слово.

— Саргон — это ты.

Бронзовый шлем пленника утвердительно качнулся, однако шипящий ответ пришел от стоящего мертвеца.

— Саргон Эрегеш, некогда из Семнадцатого Легиона. Некогда из ордена Медной Головы. Некогда воин-жрец Слова.

— Некогда? — переспросил я. У всех группировок разная степень верности и участия в делах родного Легиона, но мне встречалось мало таких воинов XVII-го, кто бы отринул учения Лоргара.

— Я несу просвещение и знание, однако это более не Слово Лоргара.

Я посмотрел на Фалька в поисках разъяснения.

— Где ты его схватил?

Тот покачал головой.

— Я его вообще не ловил. Он пришел к нам после падения Луперкалиоса и сложил оружие. Оковы — это просто мера предосторожности.

И оскорбление. Даже сейчас Фальк сохранял гордыню своего примарха. Он всегда мало принимал в расчет чужие потребности и мелкие особенности. Я обратился к коленопреклоненному воину, а не к говорящей от его имени кукле.

— Почему ты не разговариваешь?

Несущий Слово поднял красную перчатку и коснулся горла кончиками пальцев. Слова снова произнес стоящий позади меня труп.

— Раны, полученные на Терранской Войне. Один из сынов Сангвиния рассек мне горло. Его клинок лишил меня гортани и языка.

Я не чувствовал в нем лжи, но, по правде говоря, я вообще мало что чувствовал. Его защита была сильна, причем не только за счет железной воли. Он не просто оживлял мертвеца как игрушку — его сущность рассеивалась между трупом и его собственной плотью, и душа обитала одновременно в двух телах. Подобное действие требовало невероятного уровня контроля.

Если тебя лишил дара речи вражеский меч, то почему ты не говоришь так, как я сейчас?

Ответом мне стало молчание. Ни Несущий Слово, ни труп никак не отреагировали. Я попытался еще раз.

Ты не слышишь моих слов?

Все так же ничего. Гира рыскала по палубе под командным возвышением, наблюдая за нами голодными белыми глазами.

Он не слышит нас, — передала она мне. Я вижу пламя его души как огонь в клетке. Она жива, но скрыта. Здесь, но не здесь.

По каналу связи между нами физически ощущалось ее настороженное замешательство. Я снова перевел взгляд на стоящего на коленях воина. В случае с практически любым из живых существ я мог чувствовать фрагменты их эмоций и воспоминаний как хаотичную дымку, окружающую сознание. Требовалось не более чем секундное усилие мысли, чтобы заглянуть в их жизни.

Аура же этого воина представляла собой дым. Просто… дым. Голоса внутри нее были слишком приглушенными, чтобы разобрать их слова. Цвета выглядели поблекшими, полностью утратившими жизнь.

Кто-то, или что-то прижгло дух этого человека. Его отделили от прочих живых существ в том отношении, которого никогда не осознает большинство смертных. Как и сказала Гира, он был там, но не там.

— Кто это с тобой сделал?

— Я уже сказал тебе, — произнес стоящий труп, а Несущий Слово вновь коснулся своего горла. — Кровавый Ангел.

— Нет. Кто отделил твою душу? Кто запер твою сущность таким образом?

Леор с Фальком глядели на меня так, будто я нес околесицу. Я не обращал на них внимания, ожидая ответа Несущего Слово.

— Я не могу сказать, — передал по воксу мертвец. Я снова не почувствовал лжи пленника, однако его ответ был столь неопределенным, что мог означать что угодно.

— Не можешь, или не хочешь?

— Я не могу сказать.

— О чем ты говоришь, Хайон? — спросил Леор. — Кто и что с ним сделал?

— Его разум и душа ограждены так, как мне никогда не доводилось видеть. Я мог бы пересилить его волю, но все равно не узнал бы ни малейшей доли того, что он скрывает в своей памяти. Это с ним кто-то сделал, но я не могу представить, у кого есть такие способности. Возможно, мой брат Ариман. Или же мой отец Магнус.

— Я не встречал ни того, ни другого, — прохрипел труп в вокс.

— Волнующе, — прокомментировал Леор. Его голос был полон скуки.

— Почему ты сдался Дурага-каль-Эсмежхак? — спросил я.

— Этого потребовала судьба, — отозвался мертвец.

— Я не верю в судьбу. Скажи мне правду.

— Колесо судьбы продолжает вертеться независимо от того, веришь ли ты в его движение или нет, Искандар Хайон. Оно столь же неизбежно, как ход времени.

То, что ему было известно мое имя, не стало неожиданностью. Он мог узнать его сотней способов. Меня больше занимал фанатизм, который был слышен даже в голосе мертвеца.

— Скажи мне правду, — повторил я.

— Я знаю, где спрятан «Мстительный дух». Я несу это знание тем, кому оно нужно сильнее всего.

— Чрезвычайно сомнительная щедрость. Откуда тебе известно, где находится флагман Девяти Легионов?

Различающиеся глазные линзы Несущего Слово уставились мне в глаза.

— Потому что я был на его борту.

Я повернулся к Фальку.

— Это ловушка. Это не может быть ничем иным, кроме как ловушкой.

Леор кивал. Фальк — нет.

— Он лжет? — спросил легионер Сынов Хоруса. — Ты чувствуешь в его словах обман?

Я был вынужден признать, что нет.

— Но его разум огражден, и я понятия не имею, кто его закрыл.

Фальк не унимался, даже триумфальные нотки не могли скрыть отчаяния в его голосе.

— Но он говорит правду, так? Ты можешь сказать точно? Он знает, где находится «Мстительный дух»?

— Брат, ты попросил меня странствовать неделями только для того, чтоб я мог послужить тебе детектором лжи?

— Хайон, это правда?

Я вздохнул, чувствуя, что мне не победить.

— Да, твой пленник говорит правду. Какова бы ни была ее значимость.

— В лучшие ловушки кладут приманку, перед которой невозможно устоять, — заметил Леор.

Они углубились в беседу — или же в спор, я не следил за этим. Я продолжал наблюдать за Саргоном. Более всего в его огражденном сознании меня беспокоило то, что я ощущал его открытость во всех прочих отношениях. Он не пытался нас обмануть. Практически жаждал сотрудничать, столь же добровольно, как носил оковы на запястьях.

— Где «Мстительный дух»? — спросил я его.

— На краю Лучезарных Миров, — произнес труп позади меня. — Я говорил об этом Фальку Кибре, и теперь говорю тебе.

Я, наконец, отвел от него взгляд.

— Фальк, если ему нужны мертвые, чтобы разговаривать, как же он общается, когда поблизости нет трупов?

Легионер Сынов Хоруса покачал головой.

— Обычно он не общается. Несколько раз он пользовался боевыми жестами Легиона, впрочем, у нас на «Зловещем оке» едва ли дефицит трупов, особенно после падения Монумента.

— И ты ему веришь? Веришь, что он может отвести нас к «Мстительному духу»?

Я не видел лица Фалька, но чувствовал, как он тщательно взвешивает свой ответ.

— Хайон, дело не в вере. У меня и моих людей нет такой роскоши как выбор. Мы покойники, если Третий Легион выследит нас, и покойники, если мы остановимся и дадим бой. Быть может, их кузнецам плоти и кровавым кудесникам и потребуется целая вечность на клонирование примарха, если вообще это удастся, однако я нанесу удар раньше и лишу их такой возможности. Если Саргон лжет, мы можем умереть на краю Ока. Это риск, на который я согласен пойти.

При изложении в столь жестком свете я понимал, почему Фальк считал, что никакого выбора нет.

— Я пойду, — вновь подтвердил я. — Я с тобой.

Я чувствовал приближение головной боли. Меня жег соблазн просто потянуться внутрь чужих разумов и общаться в бессловесном единении. Я слишком долго пробыл рядом с бездумными сородичами-рубрикаторами, упражняясь в психическом контроле на тех, кто не имел права сопротивляться. Чтобы вести с другими настоящий спор, требовалось больше терпения, чем мне было привычно.

Этот разговор о пророчестве доставлял наслаждение Ашур-Каю. Я ощущал, как он смотрит моими глазами, и его концентрация остра, словно отточенный клинок. Он жаждал любых обрывочных мелочей и деталей, касающихся возможности прорицания. Я был очарован столь ненадежным провидением в меньшей степени — меня занимала защита, которая изменила разум Саргона, и холодная искренность Фалька только усугубила мою тревогу.

— Мы живем в самой преисподней, — произнес я. — На каждого из нас, кто сохранил рассудок, приходится тысяча призраков и безумцев. Я в долгу перед тобой, Фальк. Я не верю этому оракулу, но я пойду с тобой.

Леор так и не успел согласиться, или не согласиться. Этому помешали наши враги.

Они появились из шторма. Красно-фиолетовые волны вздулись и потемнели от находившейся внутри смертоносной громады первого боевого корабля, пробивающегося сквозь эфирные тучи бури. Он приближался, содрогаясь, рассекая взбухающие валы и выходя в спокойное сердце шторма. За зубчатыми шпилями и пылающими двигателями тянулись дымные следы эссенции варпа.

В воксе раздался предостерегающий крик Анамнезис. Гира издала психическое рычание. По всей нашей объединенной флотилии помощники вызывали своих повелителей и предводителей, чтобы предупредить о неизбежном нападении.

С мостика «Его избранного сына» я не мог увидеть вражеские корабли. Я видел их на оккулусе «Тлалока» — видел, поскольку их видел Ашур-Кай. Когда ведущий корабль ворвался в поле зрения, первым, что я увидел глазами моего брата, стала имперская пурпурная броня, которая выцвела от огня до призрачно-лилового оттенка. Мы поняли, кто это, еще до того, как нам об этом сообщили сканеры ауспиков «Тлалока».

— Дети Императора, — прозвучал лишенный интонации шепот Анамнезис.

— Возвращайся на корабль, — передал в то же мгновение по воксу Ашур-Кай. По каналу нашей психической связи я практически чувствовал вкус его отвращения и агрессии.

Фальк поднял руку, приложив ее к боковой стороне шлема и слушая неслышимый для меня голос. Вне всякого сомнения, он получал точно такое же предупреждение от командного экипажа «Зловещего ока». Затем он отдал именно тот приказ, на отсутствие которого я надеялся — Сыны Хоруса нацелили свои двуствольные болтеры: не на меня и моих спутников, а на Леора и его воинов.

Что касается командира Пожирателей Миров, тот не предпринял никаких враждебных телодвижений.

— Не угрожай мне, — произнес Леор, спокойный, как сама чернота между мирами. — Фальк, я много кем являюсь, но я не лжец. Я бы не учинил предательства на нейтральной территории.

— Больше никто не знал об этой встрече, — теперь Фальк стоял перед бесстрастным Пожирателем Миров, держа в руке меч.

На Леоре был шлем, так что я чувствовал его улыбку, а не видел ее. Он с веселым безразличием наклонил голову, обдумывая, как лучше всего разобраться с разворачивающимися перед ними вариантами.

— Братья… — прошипел стоящий труп, Саргон пытался успокоить их.

Но это я встал между ними, держа в левой руке массивный топор. Мы трое были примерно одного роста.

— Он нас не предавал, — я пристально глядел в глазные линзы Фалька, видя в них отражение моего собственного шлема с хельтарским гребнем и игнорируя повторяющиеся требования Ашур-Кая возвращаться на корабль.

Ты знаешь Леора, — я проталкивал слова, словно копье, сквозь неподатливые стены жестких мыслей Фалька. Зачем ему выдавать тебя псам из Третьего Легиона? Он ненавидит их так же, как и ты. Даже сильнее, после Скалатракса. Опустите оружие, пока не сделали одного из своих последних союзников врагом.

Мне подумалось, что он может продолжить настаивать. Чтобы возглавлять любую группировку, требовалась свирепая натура, и глубоко в его жилах текла ледяная самодовольная ярость. Однако Фальк развернулся к своим людям, передавая им по воксу распоряжения отступать. В том, как они покидали зал, не было никаких поводов для гордости, лишь подлинная необходимость. Хотя отделения Сынов и отходили в достойном восхищения порядке, это все равно было бегство. Отсутствие гравитации служило им подспорьем, они отталкивались от стен и прыгали по коридорам, направляясь к ангарным палубам, где ждали их десантные корабли.

Саргон поднялся на ноги, не делая попыток скрыться. Пока он вставал, оживляемый им труп забавно в такт оседал, становясь по-настоящему безжизненным и более не подчиняясь его воле. Я также остался на месте, хотя и не из гордости. Просто у меня был иной путь спасения.

— Идемте со мной, — сказал я Леору и Фальку. — Все вы. Берите своих людей. Ваши корабли уничтожат еще до того, как вы до них доберетесь. «Тлалок» находится на краю бури и готов к бегству.

— Ты можешь вытащить нас с этого корабля? — гортанно прорычал Леор.

— Да.

— У тебя есть телепортационная чаша, которая способна зафиксировать цель, несмотря на шторм?

— Нет.

Леор покачал головой.

— Тогда избавь меня от прихотей колдунов.

Он отвернулся и побежал, оттолкнувшись от пола и полетев в направлении широко открытых дверей, которые вели к хребтовой магистрали корабля. Его воины уже скрылись.

— Фальк, — начал было я.

— Удачи тебе, Хайон, — сказав это, он отступил вслед за своими людьми с тяжеловесной ловкостью, волоча Саргона за наплечник воина-жреца. Я наблюдал, как они уходят, беззвучно обзывая их глупцами. Голос Ашур-Кая у меня в ухе имел интонацию сардонической няньки.

— Не понимаю, почему ты еще не на борту корабля, — ворчал он. — Сехандур, ты вообще понимаешь, что эти глупцы из Третьего Легиона запускают абордажную технику? Уж на это-то мне не следовало бы обращать внимание.

Я услышал, как после этого сухого выговора он окликнул экипаж мостика «Тлалока», приказывая им готовить корабль к погружению обратно в шторм.

— Ты не мог бы поторопиться? — добавил он, вновь обращаясь ко мне. — Открывай канал.

Я не ответил. Я смотрел его глазами на экран оккулуса, глядя посредством нашей связи. Наши корабли уже были в меньшинстве. Вражеский флот нарушил строй, им не терпелось убивать, и они подходили ближе, чтобы оказаться в радиусе досягаемости смертельного оружия. Пыльную пустоту уже рассекли первые торпедные залпы. Оставляя за собой огненные полосы, они мчались к нашим кораблям.

За группами боеголовок, в нижнем квадранте экрана, мигали руны ауспика, отслеживающие абордажную технику, которая пробивалась прямо к нам. Не только к нашим кораблям, но и к обездвиженному остову «Его избранного сына». Близились первые столкновения.

У нас было пять звездолетов. Пять против семи. Флагман Фалька, «Зловещее око» был крейсером, обладавшим смертоносной красотой, который в свои лучшие дни мог выйти против лучших кораблей любого флота Легионов, однако эти дни остались далеко позади. Его рассекали рубцы, полученные за годы нашего изгнания. «Королевское копье» было элегантным охотником, убийцей с большого расстояния, который лучше всего подходил для одиночных действий в глубоком космосе и едва ли обладал вооружением или броней для затяжных флотских сражений даже без учета ран, полученных им в изобилии. А «Восход трех светил», самый новый из боевых кораблей моего брата, выглядел так, словно погиб много месяцев назад и забыл прекратить свое путешествие.

«Челюсти белой гончей», закованные в красную и бронзовую броню XII Легиона, уже приближались к остову «Его избранного сына», чтобы забрать Леора и его воинов с мертвого звездолета. Если бы они вступили в бой — на что я не хотел полагаться — то смогли бы вести поединок с одним из эсминцев или малых крейсеров, однако были бы практически бесполезны против основных крупных кораблей.

Пять против семи. Даже один на один они бы нас уничтожили.

Я уже поднимал топор, чтобы открыть канал, когда вокс-сеть взорвалась перекрикивающими друг друга голосами, каждый из которых вносил свою долю очередных проклятий. Глазами Ашур-Кая я видел причину этого. На краю шторма из-под прикрытия туч выходили громадные коварные силуэты, которые приближались со всех сторон.

Это было уже не пять против семи. Спасение было иллюзией, и я не мог не восхититься хирургической аккуратностью засады. Кто бы ни желал нашей смерти, но он организовал убийство безупречно.

Ведущий корабль был линкором, его тупой нос изображал распятого золотого имперского орла с изорванными крыльями. Этот звездолет сам по себе мог бы разорвать все пять наших кораблей на куски. То обстоятельство, что он двигался во главе флота убийц, лишь добавляло поражению оскорбительности. Они даже не держали атакующий строй. Им не было в этом нужды, ведь они знали, что держат нас за горло.

Этот флот был слишком крупным для собранного ради одного лишь этого сражения. Несомненно, это была часть армады, разорившей Луперкалиос, которая теперь имела задание выследить уцелевших Сынов Хоруса.

— Нас вызывают, — произнес Ашур-Кай. — Вернее, вызывают тебя.

Я наблюдал, как смерть приближается в обличье колоссального линкора, позади которого двигалась акулья стая его менее крупных сородичей.

— Принимай, — отозвался я.

Затрещавший в воксе голос был мне незнаком. Он также держал себя в рамках — я слышал в интонации улыбку, подавляемое торжество, однако говоривший воздерживался от прямого злорадства.

— Капитан Искандар Хайон с «Тлалока», — он произнес «капитан» как Cua Thāruāquei, «водитель душ», на безупречном тизканском наречии Просперо. Я всегда думал, что меня убьет обезумевший от крови дикарь с Фенриса, здесь же меня вот-вот должен был прикончить ученый.

— Я Хайон. Хотя уже какое-то время не называл себя капитаном.

— Времена меняются, не правда ли? Говорю ли я также с командиром «Челюстей белой гончей», центурионом Леорвином Укрисом, известным под именем «Огненный Кулак»?

— Не называй меня Огненным Кулаком, — тут же отозвался в воксе Леор. По голосу он не казался ни разозленным, ни оскорбленным, хотя я знал, что он почти наверняка был и тем, и другим. На фоне его ответа мне было слышно приглушенное стрекотание сочленений доспеха во время бега по кораблю.

— Я Кадал из Третьего Легиона, и мое звание — сардар Шестнадцатой, Сороковой и Пятьдесят Первой рот. Как, возможно, уже вам сообщили экипажи ваших мостиков, мой флот не стреляет по вашим кораблям, только по крейсерам в цветах Сынов Хоруса. В связи с этим у меня есть для вас предложение: ваши жизни. У меня нет раздора с Тысячей Сынов или Пожирателями Миров. Возвращайтесь на свои корабли, и вам позволят уйти обратно в шторм целыми и невредимыми.

— Сардар Кадал, — ответил я. — Полагаю, что ты нам лжешь.

Треск вокса совершенно не скрыл его низкого, понимающего смешка.

— Хайон, просто дай мне взять Фалька и его людей. Меня не интересуют ни твои мелкие фокусы, ни этот глупец Огненный Кулак. Говорю еще раз, возвращайтесь на свои корабли и оставьте Сынов Хоруса мне. Даю слово, что сохраню вам жизнь, и можете возвращаться обратно в свои крепости с вестью о моем милосердии.

— Что заставляет тебя столь упорно охотиться за Фальком? — спросил я.

— Он один из них, — произнес Кадал.

Один из них. Легионер Сынов Хоруса. Легиона, который оставил нас на гибель от возобновившейся злобы имперских пушек. Так легко скрыться от возмездия, но невозможно избежать позора.

— Сардар, странно, что ты занимаешь позицию морального превосходства, хотя поведение твоего Легиона в Терранской Войне едва было полезным. Чем вы занимались, пока остальные из нас растрачивали свою кровь и жизни под стенами дворца?

— Я предложил, — повторил сардар, не поддаваясь на приманку, хотя я и был уверен, что он больше не улыбался.

Я оглянулся на своих спутников. Мехари и Джедхор стояли, молчаливо наблюдая. Гира бродила вокруг кресел и высохших трупов, которые продолжали на них сидеть. В ее нечеловеческом сознании нельзя было прочесть ничего, кроме угрюмого недовольства.

Глазами Ашур-Кая я наблюдал, как рунические символы нескольких штурмовых ботов приближаются к верхним палубам «Его избранного сына». У нас оставалось меньше минуты до момента, когда первые абордажники врежутся в железо.

— Кадал, боюсь, я должен отказаться. Я ценю предложение, однако не поверил бы тебе, что ты горишь, даже если бы самолично тебя поджег. Твое слово значит для меня меньше дерьма, сын Фулгрима.

Тот рассмеялся, справедливо убежденный в своей победе вне зависимости от того, предадим мы Фалька или нет.

— Жаль, Хайон. А как насчет тебя, Огненный Кулак?

— Я с тизканцем, — я услышал, как усиленные бронзовые зубы Леора лязгнули, когда он ухмыльнулся. — Но если ты сдашься сейчас, возможно, я буду милосерден.

— Это у вас в Легионе считается упорством, Леорвин?

— Нет, это считается юмором, — зубы Леора снова лязгнули. Канал вокс-связи с Кадалом отключился, заполнившись помехами.

Я открываю канал, — передал я Ашур-Каю. Его ответ выразился в бессловесном импульсе раздражения от того, сколько времени у меня ушло на согласие.

Удерживать свои чувства связанными с чужим сознанием — нелегкое дело, даже при столь сильных психических узах, какие были между мной и Ашур-Каем. Я не мог открыть канал и сохранить связь разумов с братом, так что я приготовился к предстоящему острому разрыву.

Я поднял топор и почувствовал, как Ашур-Кай поднимает свой меч. Нас разделяли сотни километров, однако я ощущал единство движения и то, как мы оба замерли в одну и ту же секунду, высоко занеся клинки.

Готов, — передал я.

Готов, — в тот же миг отозвался он.

Мехари. Джедхор. Ко мне.

Мои мертвые братья подошли ко мне, держа болтеры наготове для стрельбы. Гира кружила вокруг нас троих, беззвучно рыча в моем сознании.

Мои чувства с резкостью удара бича отдернулись от чувств Ашур-Кая. При помощи своего топора я проделал в теле реальности рану.

Как и надлежит любому оружию, у моего топора было имя. Он назывался Саэрн, «Истина» в диалектах нескольких кланов Фенриса, из которых наиболее заслуживает упоминания племя дейнлиров.

Я владел Саэрном со времен сожжения Просперо, где забрал оружие из безжизненных рук воина, который был слишком близок к тому, чтобы убить меня. Тогда я ничего о нем не знал помимо того обстоятельства, что в его глазах была ненависть, а в руках — смерть.

Многие из ритуалов и обычаев Легионов отражали жестокую простоту самых примитивных культур: племенных обществ Каменной Эры человечества, или же воинских цивилизаций Бронзовой и Железной Эр. Брать трофеи у вражеских Легионов — не просто обычное дело, это столь же ожидаемое и неформальное действие, как привычный обмен картинными позами и угрозами между соперничающими командирами.

Многие из орденов Адептус Астартес, порожденных при бесхребетном дроблении сил Великого крестового похода, полагают себя выше подобного поведения, однако мы в Девяти Легионах редко стыдимся потакать себе в плане выразительных угроз. В конце концов, большая часть уважения, которым группировка пользуется среди своих сородичей, сводится к репутации ее военачальника. Его воины будут кричать врагам о его триумфах и поражениях их врагов.

Так что присваивание оружия и доспехов павших — не редкость. Несмотря на это, пусть даже я более никак не связан с Тысячей Сынов и не предан им, у меня по коже все равно ползут мурашки, когда я представляю, сколько реликвий Волки унесли с собой с останков Просперо. Во мне поднимается ярость от того, что они полагали наши сокровища малефикарумом, «порчеными» и почти наверняка уничтожили вместо того, чтобы носить в бою.

По крайней мере, в использовании оружия врага присутствует уважение. Я хранил Саэрн столько лет после Просперо не из мелкой злобы по отношению к его создателям. Я брал его на войну потому, что это был красивый и надежный клинок. Обрекать подобные реликвии на уничтожение — куда более суровое оскорбление.

Рукоять Саэрна была длиной с мою руку, она была выкована из серого адамантия и украшена вытравленными кислотой рунами на фенрисийском диалекте Tharka. Символы повествовали о том, как первый владелец возвысился до своего места чемпиона Волков, идущие по спирали буквы говорили о десятках побед над чужими, предателями и мятежниками в ходе Великого крестового похода. Я завершил эту историю, когда забрал топор из его мертвых рук.

В последующие годы я переделал рукоять, пронизав ее осколками психически настроенного черного кристалла с планеты внутри Ока. Они тянулись по всей длине оружия от затыльника до клинка, словно вены. Хотя их основное назначение состояло в превращении оружия в концентратор психического разряда, они также реагировали с определенной «враждебностью», если к оружию притрагивался кто-то, кроме меня.

Сам топор представлял собой массивную секиру с одним лезвием, которое изгибалось, словно полумесяц. Золотая волчья голова скалила зубы в направлении смертоносной кромки. Когда топор активировался, на свирепой морде играли сверкающие молнии, которые создавали впечатление, будто зверь жив и щерится.

У меня было и другое оружие — болтеры, пистолеты, клинки, даже копье, отобранное у духовной ведьмы эльдар — однако ничем из этого я не дорожил так, как Саэрном.

Когда я наносил удар сверху вниз, черные кристаллы вспыхнули, издав звенящую песнь активации. Клинок разорвал и реальность, и нереальность — в воздухе ничего не появилось, никаких прорех буйной энергии и вопящих душ. Однако разрез существовал, и я чувствовал далеких существ с другой стороны. Их грубый голод. Их въедающиеся потребности. Они безмолвствовали, ощутив шанс получить свободу.

Я потянулся к незримому разрезу, напрягая чувства, будто скрюченные пальцы, и растянул края раны. По ту сторону прорехи была абсолютная чернота — чернота, присущая не пустоте, а слепоте. Чувства смертных не смогли бы обработать то, что лежало за входом. Я чувствовал, как далекий голод становится гораздо менее далеким.

Где-то на другой стороне ждал Ашур-Кай. Он ждал с мечом в руке, возле точно такой же раны в реальности, которую проделал на борту «Тлалока»

Нерожденные хлынули через оба разрыва в один и тот же миг. Я и мой брат одновременно вступили в бой.

Оборванный Рыцарь

«Человечество всегда обращало взор к небу в поисках своего истинного пути»

Кто первым произнес эти слова? За тысячи лет моей жизни я так и не выяснил происхождения высказывания. Возможно, никогда и не установлю, если мои хозяева из Инквизиции решат казнить меня. Впрочем, подозреваю, что они слишком умны для этого. Попытка убить меня не кончится для них ничем хорошим.

Мой брат Ариман, чья мудрость была неоспорима, пока он не позволил гордыне осквернить свои мысли, особенно любил эту цитату. До того, как я облачился в черное, когда мы с Ариманом еще являлись подлинными братьями, а не были просто связаны кровью, я посещал его лекции о происхождении нашего вида и вселенной, которую мы объявили своей собственностью. В ходе наших споров он цитировал эти слова, и я улыбался, ведь они были столь верны.

Человечество всегда искало ответы на свои вопросы на небесах. Первые люди глядели на солнце, поклоняясь шару термоядерного пламени как воплощенному в небе божеству — богу света, который нес жизнь и с каждым рассветом прогонял страх перед тьмой.

Это сильный символ. Даже сейчас в постоянно уменьшающихся пределах Империума существуют примитивные миры, поклоняющиеся Императору как богу солнца. Ведомства человечества не заботит то, каким образом людские стада выражают свою верность Императору, пока не прекращается беспрекословное поклонение и десятина Экклезиархии.

Когда философы тех первых культур перестали бояться темноты, ночное небо стало божественным садом, в котором звезды и сами планеты располагались поэтичными условными созвездиями и провозглашались телами далеких богов и богинь, взирающих на человечество с высоты.

Мы всегда смотрели вверх. Искали, тянулись, желали.

Вас смущает, что я говоря «мы»? Я несправедливо помещаю себя и мой род среди разнообразных ответвлений генетической паутины людей?

Империум демонстрирует свою величайшую неосведомленность, полагая, будто члены Девяти Легионов и следующие за нами смертные являются неким непостижимым чуждым видом. Познание варпа состоит лишь в одном: в познании. Никакие перемены, секреты и истины не в силах полностью переписать душу.

Я не человек. Я перестал быть человеком в одиннадцать лет, когда Легион Тысячи Сынов забрал меня из семьи и преобразил в орудие войны. Однако я сотворен на человеческой основе. Мои эмоции — это человеческие эмоции, перестроенные и обработанные постчеловеческими чувствами. Мои сердца — это человеческие сердца, хотя и измененные. Они способны на неумирающую ненависть и неумирающее желание, которые выходят далеко за пределы нашего базового вида.

Когда мы, Девять Легионов, размышляем о людях вне рамок их очевидного применения в качестве рабов, слуг и подчиненных, то видим родственные души. Не заслуживающий осуждения вид, а слабое, невежественное стадо, которое необходимо направлять властью правителя. Человечность — это состояние бытия, образующее наши корни. Не наш враг. Всего лишь предыдущий шаг на спирали эволюции.

Так что да — я говорю «мы»

Со временем человечество стало смотреть на небо скорее в поисках знания, нежели из соображений веры. Первые цивилизации развились и переросли поклонение звездам, обратившись к планетам, которые вращались вокруг них. Эти миры представляли собой землю обетованную для многообещающей экспансии. Человечество составило их каталог, продумало странствие по черному небу в кораблях с железной броней с целью колонизации, и, в конце концов, начало искать там жизнь.

Но все же мы стремились к большему. И довольно скоро нашли его.

Варп. Эмпиреи. Великий Океан. Море Душ.

Когда человечество впервые открыло варп и воспользовалось им для путешествий на невообразимые расстояния, мы так мало знали о зле, которое обитало в бесконечных волнах. Мы видели чужеродные сущности — нечеловеческих существ, сотворенных из эфира — но не таившуюся за ними злобу, и не те великие и губительные разумы, что дали им жизнь.

Мы видели лишь иную реальность за пределами нашей собственной, непрерывно меняющийся океан, который, тем не менее, позволял совершать многовековые странствия всего за несколько недель. Расстояния, на преодоление которых ушла бы сотня поколений, стало возможно покрыть за считанные месяцы. Под прикрытием полей Геллера, непроницаемых пузырей материальной реальности, первые эмпиронавты человечества повели наш вид к самым далеким звездам и планетам, которые кружились в их чуждом свете.

Мы понятия не имели. В те дни безмятежного невежества мы и понятия не имели, что путешествуем через Ад. Не представляли, что плавает в тех волнах, ожидая, пока наши эмоции придадут ему форму.

У обитателей варпа есть бесчисленное множество названий в бессчетном количестве культур. Я слыхал, как их именовали Бездушными, Тэн-Гу, Шедим, Дхаймонион, Нумен, духами, призраками, дэвами, Падшими, Нерожденными и много как еще. Однако во всех этих названиях десяти тысяч культур эхом отдается одна и та же онтологическая суть.

Демон.

В тот же миг, когда я рывком открыл разлом, Мехари и Джедхор в безупречный унисон начали стрелять. На лишенной воздуха командной палубе рявканье их болтеров было неслышимо, однако стволы задергались в такт из-за отдачи, присущей этому типу вооружения.

Первые Нерожденные выползли по каналу в холодный вакуум реального мира, и попали прямо в шквал болтерных зарядов, которые раздирали мертвенную плоть на части — толстые и влажные полосы призрачного ихора. Мое зрение отделилось от зрения Ашур-Кая, однако наша связь оставалась достаточно прочной, чтобы я чувствовал, что он делает: он прорезал выход канала на мостике «Тлалока», что являлось бы серьезным риском, не охраняй его фаланга собственных рубрикаторов. Их болтеры открыли огонь, порождая гибельную бурю, уничтожающую существ, которые стремились выйти наружу.

У меня не было под рукой нескольких шеренг рубрикаторов, однако первая волна нечеловеческой плоти была достаточно слабой, чтобы ее могли сдерживать только Мехари и Джедхор. Гира превратилась в черное размытое пятно, с когтей и клыков демона в обличье ужасного волка падали растворяющиеся внутренности. Она самозабвенно вгрызалась в тварей, наслаждаясь расправой над столь слабой добычей.

Когда имперские ученые проповедуют, будто демонический род является единой ордой, объединившейся против человечества, они лгут, как никогда в жизни. Существует бесконечное множество пород и подвидов демонов, которые воюют друг с другом гораздо чаще, чем против смертных. Даже те, что принадлежат к одним хорам и пантеонам, расправляются со своими сородичами и пожирают их из неудержимой ненависти, или же дерутся, повинуясь связывающим их непостижимым соглашениям. Мне доводилось видеть, как целые миры разбивались на сражающиеся воинства, и все они приносили клятву верности Богу Войны. Неважно, что каждый демон в многомиллиардной толпе родился у подножия его трона. Будучи воплощениями малых толик вечной ярости своего отца, они ведали лишь кровопролитие. Дети прочих Богов точно такие же, они ведут свои войны собственными методами.

Гира была связана со мной, скреплена клятвой, кровью и душой. Но еще до того, как добровольно присоединиться ко мне, она целую вечность уничтожала себе подобных.

Здесь, в сердце бури, первые пробравшиеся по каналу Нерожденные были скучны, они барахтались на свободе и умирали от нашего оружия еще до того, как оказывались в состоянии составить нам угрозу. Вскоре должны были зашевелиться их более сильные сородичи — которых влекли к проходу пламя моей души и барабанная дробь моих бьющихся сердец — однако у нас еще оставалось время в запасе. Это был далеко не первый канал, который прорезали мы с братом.

Корабль содрогнулся у нас под ногами. Абордажные торпеды, близкие попадания. Я наотмашь ударил Саэрном по голове чего-то с тремя лицами и пинком сбросил обезглавленные останки с лестницы.

Советую поторопиться, — повторил Ашур-Кай.

У тебя не может возникнуть проблем, — передал я. С тобой там рота рубрикаторов.

Я имею в виду надвигающийся на нас боевой флот. Из-за бравады, от которой вы с Леорвином ну никак не могли удержаться, враг гарантированно откроет по нам огонь. Если мы задержимся, Дети Императора нас схватят. Хайон, до того, как корабль прорвется назад в шторм, остается всего шесть минут. Хочешь попробовать войти в канал тогда? Мы сможем поддерживать его стабильным среди таких ветров?

Даже здесь и сейчас Ашур-Кай читал лекции. Ничего не менялось.

Я почти готов.

У моей лодыжки что-то извивалось. Нечто, состоящее из дрожащих конечностей и оголенных органов без видимых признаков глаз. Я раздавил его в кашу сапогом.

На демонов невозможно смотреть прямо. Это существа, порожденные эмоциями и кошмарами смертных и вытянутые из колоссальных разумов противостоящих друг другу Богов. Возможно, будет более точно сказать, что чувства смертных — даже настроенные как на демоническое, так и на мирское — с трудом фокусируются на воплощенных обличьях Нерожденных. Наш разум пытается приложить ожидания и структуру к тому, что исключает понимание, не говоря уже об описании. Сколь бы пристально мы ни вглядывались, но все равно останемся смертными сознаниями, которые стремятся увидеть то, что не должно существовать.

В лучшем случае, из-за этого вокруг Нерожденных появляется мутная аура, которая делает их расплывчатыми, словно мираж. В худшем, и гораздо более часто, в их физических воплощениях возможно уловить лишь горстку впечатлений и ощущений: запах, воспоминание, образ чего-то неопределенного.

Красная плоть. Бледная кожа. Клыки. Сухой, напоминающий корицу запах трупа, сопровождаемый ощущением острой угрозы. Пылающие во мраке глаза. Меч из черного железа, шепчущий на мертвых языках. Тень крыльев и зловонное дыхание зверя. Когти, над которыми поднимается пар от едкого прикосновения какого-то токсичного яда.

Что-то прыгнуло на меня сбоку, и в мой лицевой щиток вцепилось бьющееся тяжелое тело. На кратчайший миг я заметил мягкое, сырое мясо, трепещущее за моими глазными линзами, на горле и плече стягивалась какая-то омерзительная конечность.

Последовал рывок вверх, и существо пропало. Пока его срывали, я слышал в своем разуме крик, слишком похожий на человеческий. Кровоточащее бесформенное тело растворялось в челюстях Гиры, распадаясь на части, словно развеивающийся дым. Я повернулся и обрушил Саэрн на костлявое туловище худого как палка существа, у которого вместо пальцев были хрупкие скальпели. От удара топора демон развалился надвое и упал на пол.

Благодарю тебя, — передал я Гире. А теперь иди.

Я остаюсь. Я сражаюсь. Я убиваю.

Иди!

Волчица, шерсть которой состояла из дыма и черного пламени, бегом метнулась к ране в реальности. Она врезалась в одного из обретших плоть Нерожденных, который прорывался наружу, приземлилась сверху, неистово работая когтями и мелькающими клыками, и они вместе скрылись в проходе.

Гира прошла, — прозвенел в моей голове голос Ашур-Кая в тот же миг, как моя волчица исчезла.

Следующими были Мехари и Джедхор.

Возвращайтесь на корабль.

Хайон, — бездумно подтвердил в ответ Джедхор. Они оба двинулись вперед, стреляя от плеча на пути в бурлящий разрыв. Когти безрезультатно скребли по броне, пока они пробирались сквозь окружающих их заторможенных созданий. Прежде чем они вошли внутрь, последний выпущенный Мехари болт разорвал существо, которое выглядело так, словно было создано из накладывающихся друг на друга валиков бескостной плоти.

Мехари прошел, — передал Ашур-Кай.

А Джедхор?

Только Мехари.

Проход задрожал от психического сопереживания неожиданному импульсу моей тревоги, расходясь вширь. Сквозь щель в реальности я видел бурлящую черноту и отдаленно чувствовал присутствие Ашур-Кая на другой стороне. Мои чувства заполнял запах погребального костра, исходящий от плоти более сильных демонов. Оставалось уже недолго. Совсем недолго.

Что с Джедхором?

Все еще никаких признаков, — ответил Ашур-Кай. Корабль под обстрелом. У нас нет времени на твои идиотские сантименты.

Но я не мог уйти. Я должен был держать проход открытым. Он притягивал к себе мое внимание, нарушая сосредоточение и замедляя реакцию. Поддержание его в открытом состоянии требовало усилия концентрации, которое ничем не отличалось от ведения боя с тяжелой ношей. Я должен был остаться. Канал бы закрылся в тот же самый миг, как я бы в него вошел.

Но Джедхор…

Сехандур, это всего лишь один из рубрикаторов. Шевелись!

Инстинкт почти заставил меня подчиниться ему. Одна из традиций нашего Легиона состояла в том, чтобы объединять молодых чародеев с мастерами-ветеранами, а также поощрять создание неофициальных ковенов сходно мыслящих ученых и верных им подмастерий. Прежде чем стать мне братом, Ашур-Кай был моим наставником. Он входил в число тех, кто наиболее увлеченно наставлял меня в изучении Искусства, однако я больше не был его учеником, поклявшимся исполнять все распоряжения. До Ереси я являлся старшим по званию офицером, а «Тлалок» был моим кораблем.

Я его не оставлю. Я буду держать врата для Джедхора. Как и ты.

Саэрн рассек вопящее нечто, сотворенное из кровоточащего стекла. То, что заменяло существу кровь, оросило мою броню узорами, которые, скорее всего, имели бы некий астральный смысл для провидцев вроде Ашур-Кая.

Прежде чем мой бывший господин успел ответить, из прохода вырвался назад Джедхор, окутанный шипящей массой скрученной плоти, напоминавшей утопленников, которая оплела каждую его конечность, каждое сочленение, даже заслонила безжизненный взгляд глазных линз. На цепкой коже существа распахивались рты. Они безрезультатно присасывались к броне рубрикатора, однако там, где хватка твари расколола керамит, из образованных давлением трещин выходил пыльный воздух.

Я не мог снести его, не попав по Джедхору. По той же самой причине я не мог по нему стрелять. Мой пистолет представлял собой крупнокалиберный лазер Кьяроскуро, созданный задолго до Ереси. Если бы я выстрелил из трехствольного оружия по существу, оно бы воспламенилось и сожгло Джедхора вместе с собой.

Наружу ударил еще один поток пыльного воздуха, на сей раз в районе горла Джедхора. Я был вынужден отвлечься от канала, пусть даже всего на секунду.

Когда я говорю, что мы называем психическое мастерство Искусством, то не пытаюсь героизировать носителей этого дара, или же незаслуженно привнести в колдовство мистицизма. Это такое же ремесло, как и прочие. Для начала оно требует вникания, практики и обучения, а для приобретения мастерства нужны постоянные усилия. Для подлинного контроля необходим ритуальный труд, или же аккуратное смешивание нескольких дисциплин, чтобы сплетать энергии в материальной реальности. Однако для самых простых и неприцельных действий не нужно много тренироваться. Тянуться, тащить, жечь. Подобные вещи естественным образом выходят даже у необученных душ.

В тот момент я не стал ничего плести, как не стал и тянуться, что столь часто делал посредством своих чувств. Я дернул, примитивнейшим образом применив силу телекинеза.

Я снес пленку напрягающейся плоти с тела моего брата, содрав ее с него при помощи жестокого телекинетического рывка. Большая часть ее конечностей оторвалась и осталась трястись на доспехе Джедхора. Я дал существу половину мгновения побиться в воздухе, пока оно содрогалось и пыталось прыгнуть на меня, а затем взмахом руки разнес его о консоль управления невесомым облаком кристаллизовавшихся пузырьков крови.

Возвращайся на корабль, — отправил я импульс Джедхору, стоя над ним и защищая его, давая время вновь подняться. На палубу лился поток демонической плоти, извергающийся из ширящегося прохода. Создания становились крупнее. Чем дольше я держал врата открытыми, тем более сильные обитатели варпа сквозь них пробирались. Я погрузил топор в глотку чего-то гибкого и насекомоподобного, жалея тот пораженный кошмаром разум, который придал существу форму, кому бы он ни принадлежал. Джедхор сумел встать на ноги, из его горла все еще выходил пыльный воздух.

— Колдун, — раздался в воксе искаженный помехами голос.

— Леор.

— Хайон, — ему не хватало дыхания, он сражался, убивал, бежал. — Они сожгли наш десантный корабль. Можешь нас отсюда вытащить?

Когда я сконцентрировался на Джедхоре и разломе, откуда на нас изливались нежеланные подарки в виде демонической плоти, то отвлекся и абстрагировался от общего вокс-канала. Голос Леора снова вернул меня туда, заставив обратить внимание на общую картину боя. Признаюсь, с того момента, как Пожиратели Миров и Сыны Хоруса бежали с командной палубы, я списал их со счета как мертвецов.

Не стану разжевывать этот вопрос — Дети Императора приставили всем нам клинок к горлу, и вскоре «Его избранный сын» уже должен был кишеть воинами Третьего Легиона. На сорвавшееся спасение Леора и Фалька легко оглядываться назад с холодной расчетливостью, особенно при том, что я знал, что могу открыть канал отступления, не заботясь об одиноком десантно-штурмовом корабле «Грозовой орел», который мы оставили в западном ангаре третьего уровня.

— Я могу забрать вас на «Тлалок», если вы вернетесь быстро.

Леор оказался первым. В условиях нулевой гравитации его доспех окружал ореол тянущихся за ним жемчужин крови. Он влетел в зал мостика, зубья цепного топора беззвучно вращались. Следом так же неаккуратно в окружении кровавых кристаллов вплыли несколько его воинов, которые вжимали активаторы крутящихся цепных топоров.

Леор с ворчанием прикрепился сапогами к палубе рядом со мной. В тот момент я ощущал в нем две вещи: во-первых, отвращение при виде того, что появлялось из открытого канала, а во-вторых, напоминающее удары молотка по гвоздю давление его черепных имплантатов — тех жестоких усилителей агрессии, которые столь примитивно встроили в его мозг. Они вбивали ему в сознание жар кузнечной топки, обжигая нервы и вызывая болезненное подергивание лица.

Я сжал руку в кулак, дробя кости шарообразной твари, которую держал на весу телекинетическим захватом. Она распалась на части, растворяясь в процессе умирания.

— Идите, — обратился я к семерым оставшимся Пожирателям Миров. Щель в пространстве обладала такой глубокой беззвездной чернотой, что казалось, будто смотришь внутрь чего-то живого. — Идите внутрь.

Я передал: «Идите», присовокупляя вес своей воли, чтобы распоряжение пробилось сквозь пропитанное кровью марево в их израненных мозгах. Воины в красно-медном облачении побежали, прорубаясь через возникающих Нерожденных на пути в проходу.

Ах, похоже, что у нас на борту неожиданно оказались Пожиратели Миров, — с сухим раздражением передал Ашур-Кай.

Сколько?

Шесть.

Будет семь.

Хайон, я бы предпочел, чтобы ты удосужился потратить секунду и предупредить меня. Мои рубрикаторы едва их не уничтожили.

Поблизости появились еще души. Я воспринимал их как шепот наполовину услышанных слов и осколки чужих воспоминаний.

Через восточные двери стратегиума вплыла разрозненная группа Детей Императора в доспехах, окрашенных в черное, серебристое и пастельные тона розового и кораллового. Несколько из них ползли по стенам и потолку. Все они смотрели на меня, а передние вскинули пистолеты с болтерами в нестройном единстве, знакомом лишь братьям из Легионов. Мои глазные линзы вспыхнули, отмечая каждый источник угрозы малыми сетками целеуказателя.

Они открыли огонь. Я увидел дульные вспышки при воспламенении зарядов. Мои чувства все еще оставались зафиксированы на поддержании канала и воспринимали больше призрачного, нежели материального. Я видел ауры воинов, окружавшие их лихорадочные эманации мыслей и эмоций. В тот же миг я увидел траектории снарядов их болтеров и понял, куда они попадут, если я это допущу.

Моя рука поднялась, развернувшись ладонью к незваным гостям. Все казалось таким медленным. Оно не могло быть медленным — все случилось еще до того, как мое сердце успело ударить дважды — однако для психически одаренных это довольно обычное ощущение. Похоже, когда мы прибегаем к своим силам, чтобы манипулировать эфиром, все повседневные чувства становятся заторможенными.

Стоя с поднятой рукой, обращенной к Детям Императора, я очень спокойно заговорил.

— Я так не думаю.

Снаряды разорвались о колышущийся телекинетический барьер передо мной. Щит выполнил свое предназначение, и я позволил ему упасть. Джедхор продолжал стрелять, сосредоточившись на Нерожденных. Леор направил свой тяжелый болтер на Детей Императора, ожидая моей команды.

Однако я опустил руку, и Дети Императора не стали стрелять снова. Я ощущал их тревогу, ее зыбкие волны, соленые, как пот, и кислые, словно желчь, давили на мои чувства. Колдун, — шипели их разумы. Колдун. Колдун. Не подходи. Будь осторожен. Колдун.

Предводитель отделения опустился на палубу, примагнитив к ней свои когтистые сапоги. Меч был у него на бедре, а не в руках, а лицевой щиток шлема представлял собой серебристую погребальную маску, изображавшую исключительно безмятежное прекрасное лицо. Нечто, позаимствованное из мрачного великолепия человеческой мифологии.

— Капитан Хайон. — Такой голос. Голос, которым мягко и страстно проповедуют с кафедры. Голос, от которого содрогаются души и очищаются разумы. — Прежде, чем ты сбежишь, я хотел бы с тобой поговорить.

На нем был черный доспех, отделанный металлически блестящими розовыми пластинами. Сквозь керамит просматривалась кость — не грубые узловатые выступы, а резное произведение искусства, где рунами Хемоса были написаны истории, о содержании которых я мог лишь догадываться на таком расстоянии. Сперва я решил, что на его плечи наброшен плащ из мертвой содранной кожи. Иллюзия разрушилась, когда несколько лиц пошевелились. Моим целеуказателям срезанные лица на его плаще представлялись не более чем безжизненной плотью. Но мое второе зрение все же видело в них некую заторможенную, отдельную жизнь — у них не было легких и языков, так что они лишь беззвучно стонали в муках.

— Не пытайтесь опять в меня стрелять, — отозвался я. — Это меня раздражает.

— Заметно. Узнаешь меня?

Я не узнавал, о чем ему и сообщил. С момента нашего изгнания в Око я встречал в Девяти Легионах сотни братьев и кузенов, и, хотя многие из них и носили на себе следы прикосновения варпа, или же изменений, вызванных Искусством, мне никогда не доводилось видеть плаща из вопящих лиц. Кроме того, я не узнавал его из-за преображений, постигших доспех. Он далеко ушел от того космодесантника, которым когда-то был. Впрочем, подобное так или иначе произошло с каждым из нас.

— Телемахон, — представился он все с той же вдохновляющей мягкостью, которая не подразумевала ни доброты, ни слабости. — Некогда капитан Телемахон Лирас из Пятьдесят первой роты Третьего Легиона.

Мои руки крепче сжали рукоять Саэрна. Он заметил это и наклонил голову.

— Теперь ты меня вспомнил.

О да. Теперь я вспомнил. И при мне был Оборванный Рыцарь. В моей крови запылало искушение. Острое и горячее, реальное до осязаемости.

Иди, — передал я Джедхору. Он повиновался, продолжая стрелять по Нерожденным, и исчез в проходе. Тут же прозвенел голос Ашур-Кая.

Джедхор прошел.

В тот же миг, когда Ашур-Кай произнес эти слова, на всех нас навалился колоссальный вес. Гравитация вернулась на пораженный корабль с тошнотворной силой, и осветительные сферы мостика, мертвые и открытые пустоте на протяжении десятков лет, замерцали, вновь оживая. Парящие трупы упали на палубу, распадаясь на иссохшие останки. Сбоящее освещение мостика заливало бледным сиянием тех из нас, кому предстояло осквернить затерянную в глубинах космоса гробницу своим эгоистичным кровопролитием.

Леора пригибало на колени, и он выругался, пытаясь восстановить равновесие. Они перезапустили генераторы — без сомнения, чтобы взорвать скиталец, или же забрать его как трофей.

Мои чувства пылали на холоде от давящей близости такого количества жизни. Еще Дети Императора, потоком движущиеся по коридорам. Еще, еще, еще. Телемахон и его люди приближались, теперь остерегаясь нас. Остерегаясь меня.

Леор поднял свой тяжелый болтер, но я снова опустил оружие нажатием руки. Оставленный без присмотра и не поддерживаемый проход схлопнулся. Вопли Нерожденных смолкли, но не раньше, чем в помещение ворвалось последнее создание. Свирепая и рычащая черная охотница.

Я велел тебе возвращаться на корабль, — передал я ей, но в ответ получил лишь преданное непокорство.

Где охотишься ты, охочусь и я.

Моя волчица. Моя верная, любимая волчица. Спрячься, — потребовал я. Будь наготове.

Гира скрылась в моей тени со знакомым ощущением прикосновения дикого сердца к моему разуму. Она залегла в ожидании, таясь и терзаясь голодом.

Не произнеся ни слова, я бросил на палубу перед Детьми Императора карту таро и стал ждать, когда они умрут.

Позвольте мне отвлечься на минуту, чтобы поведать вам историю — историю о крови и предательстве, которая произошла за целую вечность до этого последнего, темного тысячелетия, а также за много десятков веков до того, как мы с Леором оказались на борту «Его избранного сына». Это древняя история, однако она прямо относится к делу, обещаю вам.

Эта история происходит в нечестивые эпохи Старой Земли, в стране, которая известна как Гаул, а также именуется Франкийской империей. Благородный святой Стальной Эры, последовавшей за Бронзовой и Железной Эпохой, полагал, будто слышит слова своего безликого божества. Чтобы отразить собственную самопровозглашенную чистоту, он принимает имя Иннокентий, а затем ведет своих последователей на войну.

Лорд Иннокентий созывает крестовый поход, чтобы искоренить еретическую секту, которая в нашей фрагментарной истории упоминается как картары. Он требует сжечь их за прегрешения против воображаемого бога. Однако святые воители — рыцари — облаченные в примитивные доспехи и вооруженные стальными мечами, являются князьями и владыками своих земель. Для них добродетели благородства и чести важнее всего. Народ их империи смотрит на них в поисках правосудия, и это их клинки защищают слабых праведников от силы злобных.

До тех пор, пока их не благословляет владыка Иннокентий. Он провозглашает их поступки священными деяниями, совершенными во имя бога, которого они считают реальным. Все преступления, какие они совершат на этой войне, будут оставлены без внимания. Все грехи будут прощены.

Осада в эту минувшую эпоху ведется посредством катапульт из металла и дерева, которые метают каменные валуны. Эти примитивные машины, управляемые как крестьянами, так и математиками, обрушивают городские стены, и когда те падают, внутрь марширует пехота, ведомая своими лордами и князьями.

Падение Альбихойи, крепости еретиков-картаров, происходит на рассвете. Рыцари-меченосцы ведут своих святых воинов в город. Все их грехи прощены еще до момента совершения, и крестоносцы не ведают жалости. Еретиков было не больше нескольких сотен, однако сгорает весь город. Мужчины, женщины, дети… все вырезаны благословленными клинками рыцарей.

Но как же быть с толпами невинных? Как быть с детьми, ничего не знающими о ереси родителей? С тысячами верных, преданных душ, которые не преступали никаких законов и не заслуживают смерти?

— Убейте их всех, — произносит Иннокентий, первобытный Воитель той эпохи. — Убейте всех. Наш Бог отличит своих.

Он приговаривает тысячи к смерти не из-за их вины, а потому, что верит, будто неправедно убитых его людьми ожидает мифический рай.

И так сгорает город. Невинные жители стерты с лица земли клинками, которые должны были их защищать.

Как и все эмоции и поступки, эта бойня отражается в Море Душ. Ненависть, страх, ярость и горькое чувство предательства — все это сгущается за пеленой. Мало что питает варп столь сладко, как война, и мало какие войны обладают таким тошнотворным символизмом, как те, что сильные объявляют слабым, которых клялись оберегать.

Подобная резня порождает в эмпиреях демонов. Бесчисленные хнычущие кошмары, сотворенные отдельными мгновениями страдания и кровопролития. Над ними, кружась, возникают более могущественные сущности: одна рождена сознательно устроенным пожаром, одновременно забирающим дюжину жизней, другая же появляется от безнадежного ужаса матери при виде своих детей, насаженных на пики тех, кого она считала своими благородными и святыми защитниками. Эти поступки, равно как и тысячи других, дают жизнь Нерожденным в преисподней по ту сторону пелены реальности.

Порой, как и в случае с этим крестовым походом против Альбихойи, на свет появляется демон, который возвышается над сородичами — тот, кто воплощает в себе всю жуткую сложность, жестокость и пропитанный кровью позор геноцида. Представьте себе это создание, порожденное великим предательством. Представьте, как дух войны обретает жизнь, когда каста воинов обращает клинки против собственного народа, действуя по слову тирана и во имя лжи.

Его кожа — сочащийся красным уголь сожженной плоти, как у семей, сгоревших в своих домах. Его броня — почерневшая от пламени насмешка над доспехами рыцарей, предательство которых дало ему жизнь. Оно вооружено мечом, как были вооружены мечами те рыцари-мясники, хотя у него на клинке выгравированы руны проклятий, возвещающие о славе Бога Войны.

Багрово-оранжевый свет, горящий по ту сторону его глаз — огонь, озаривший горизонт, когда запылал обреченный город. Когда существо открывает пасть, каждый его выдох — эхо десяти тысяч предсмертных криков.

Оно называет себя Оборванным Рыцарем.

Нас окружил плотный, словно могильный саван, дым. Его сопровождал далекий визг. Дым мог исходить из дул ревущих болтеров, однако это было не так. Визг мог быть шумом от оружия, разрезающего дюрасталь на других палубах, но опять же — это было не так. И то, и другое исходило от твари, находившейся в одном помещении с нами.

Я убрал колоду папирусных карт обратно в кожаный чехол и снова дал им повиснуть на цепи у меня на поясе. Стоявший рядом со мной Леор подергивался, ему было необходимо устроить бойню. Я предостерегающе положил руку ему на плечо.

— Нет, — выдохнул я в вокс. — Не шевелись.

Дети Императора расходились по командной палубе — в нашу сторону, вокруг нас. Отделение полностью утратило единство. В дыму от них остались лишь закованные в броню силуэты со светящимися синими линзами глаз. Мы наблюдали, как они водят пистолетами и болтерами в дыму, приближаясь. У нескольких на плечах были прожекторы, и они со щелчком активировались, направляя лучи туда-сюда, однако дым не поддавался обычному освещению. Луч дважды заплясал на нас, двигаясь влево и вправо. Мои глазные линзы подстроились, становясь темнее и компенсируя яркость света. Один из прожекторов прошелся по нам, казалось, задержался… и двинулся дальше. Я не ощущал никаких изменений восприятия. Мы оставались невидимы, хотя стояли прямо среди них.

Телемахон не пошел во главе. Я чувствовал его на краю зала. Чувствовал его сосредоточенность, будто ищущее мое горло копье, равно как чувствовал и его раздражение от того, что он нас потерял.

Леор снова задрожал. Подергивания выдавали его потребность прыгнуть вперед и убить наших врагов. Я ощущал боль в задней части его мозга, тиканье черепных имплантатов, которые карали его за то, что он оставался на месте. Я сохранял самообладание, не совершая даже намека на движение. Слышал в воксе собственное дыхание: тихий, размеренный звук океанского прилива.

Дети Императора подходили ближе, продвигаясь по залу с поднятым оружием. Несколько из них выстрелило, никуда не попав. Мы стали одним целым с дымом. Вообще едва ли оставались там.

Один из воинов прошел мимо нас. Так близко, что к нему можно было прикоснуться. Достаточно близко, чтобы я встретился взглядом с пустыми глазами растянутого содранного лица у него на наплечнике. Скрежещущее урчание силовой брони звучало во мраке механическим рычанием, я слышал пощелкивание шлема при переключении зрительных фильтров. А затем он с хрустом прижал приклад болтера к плечу.

— Сюда! — позвал он братьев. — Сюда!

Леор ринулся вперед. Я заставил его остановиться, положив руку на наплечник и применив усилие воли, заблокировавшее его мускулы. Он затрясся, бормоча в вокс, а враги окружили нас… и прошли дальше.

В сером дыму шевельнулась тень, нечто громадное и черное. Его клинок насквозь пробил торс легионера, оторвав бьющегося и извивающегося воина от пола. Я безмолвно стоял, пока из решетки вокса изливались ругательства и кровь. Даже погибая, легионер открыл огонь, и его болтер выплюнул в убийцу три заряда. Если существо и осознало, что по нему стреляют, то не подало виду.

Я сознавал, что Ашур-Кай требует от меня возвращаться и предупреждает, что «Тлалок» под обстрелом, что я рискую всем. И сознавал, что мне нет до этого дела. Когда у тебя остается лишь месть, цена не имеет значения.

Звук ломающегося керамита — душераздирающий стон металла, за которым следует звонкий треск. Звук, с которым разрывают на части живого человека — сочный щелчок, похожий на хруст сырой древесины. Стоит один раз услышать эти звуки, и их уже никогда не забыть.

Воин распался на истекающие кровью куски, и черная на фоне серого тень сделала первый шаг. Подкованное железом копыто раздавило голову умирающего воина, разбив шлем на пурпурные обломки и растерев грязь по палубе.

На пол у меня под ногами приземлилась груда влажного, трепещущего мяса. Я не вслушивался в бессмысленные полу-мысли переполненного болью мозга. Мои глаза были прикованы к тени в дыму, которая развернулась ко мне.

— Хайон, — прорычал Оборванный Рыцарь сквозь клыки, на которых висели нитки слюны. Его голос раскатисто звучал как вслух, так и у меня в сознании. — Я тебя вижу, Ткач Душ.

И я тебя вижу, демон.

Сквозь дым, сопровождавший призыв демона, я смутно видел, как Дети Императора отступают к дверям и занимают позиции. Через считанные мгновения они бы залили комнату огнем из болтеров, а я не смог бы вечно защищать нас от этого.

Уничтожь моих врагов, — передал я Оборванному Рыцарю.

Громадная рогатая голова качнулась, неторопливо оглядывая зал. Раздался хохот, и воздух, которым мы дышали, стал жарче. Веселье существа неотступно давило на мой разум, погружаясь в трещинки между мыслями. Мне доводилось переносить психические атаки, и они были менее отвратительны по ощущениям.

— Сперва освободи меня, — проворчало оно.

Повинуйся мне, — ответил я со всем спокойствием, на какое был способен. Иначе я уничтожу тебя.

Не знаю, поверил ли он, что я способен на подобный поступок, или же это Дети Императора не оставили демону выбора, открыв огонь, но возвышающаяся над нами тень развернулась с резкостью удара бича, и на ее месте остался лишь клубящийся дым.

Я не мог разглядеть бойню за пляской нечеловеческих теней в угольной дымке. Заполнявший комнату дым пах горящим деревом и сожженной плотью. Он сохранял достаточную густоту, чтобы заслонять обзор, и вздымался в такт ярости Оборванного Рыцаря. До меня доходили лишь фрагменты схватки: я слышал приказы по воксу, рев болтеров, бьющихся в стиснутых кулаках, осиное гудение силовых клинков. Слышал, как взмахи тяжеловесного меча стремительно вытесняют воздух, резкий треск раскалывающегося керамита и крики умирающих, чья гордость не позволяла им завопить.

Все продлилось не дольше дюжины ударов сердца. Потом донеслось булькающее рычание и жаркий рев, за которыми, в свою очередь, последовали жадные большие глотки по мере рассеивания дыма.

Оборванный Рыцарь сидел среди мертвых — в общей сложности, восемнадцать воинов — запрокинув свою увенчанную рогами голову к потолку. Демон глотал, издавая сдавленные звуки, позволяя кускам прикрытой броней плоти падать в глотку без пережевывания. Узловатые черно-красные руки, полностью состоявшие из суставов и костей, тянулись к очередной порции еще до того, как предыдущий деликатес успевал провалиться вниз.

Из трубок в сочленениях нескольких закованных в керамит трупов сочился химический коктейль синтетических жидкостей. Демон использовал четыре тела в качестве трона.

Я наблюдал за тем, как Оборванный Рыцарь целиком поедает голову, плечо, одну руку и позвоночник воина. Существо глотало, давясь, но так ни разу и не прибегло к помощи зубов, чтобы разделить пищу на части.

Леор напрягся, крепче сжав топор. Ему уже случалось видеть демонов, целые тысячи, однако мало столь могучих и с такого близкого расстояния, не противостоя им на поле боя.

— Не надо, — тихо произнес я.

Привлеченный Оборванный Рыцарь резко развернулся и посмотрел на нас сверху вниз. Его клинок был воткнут рядом как победное знамя. Оружие пробило живот одного из воинов, пригвоздив еще живого легионера к полу.

— С тобой никого нет, кроме этого одного брата, Хайон? — с булькающим рычанием поинтересовался демон. — А где белокожий пророк? Где чужая, чье сердце бьется по твоей прихоти? Где маленький перевертыш?

— Они неподалеку.

— Ты лжешь. Из стоящих огней душ здесь только двое ваших, — он растянул безгубую пасть в улыбке, обнажив потрескавшиеся желтые клыки, и сделал лапой в мою сторону. — Человек, который намерен быть моим господином, но скован памятью, железом и ненавистью. — Коготь передвинулся, нацелившись на Леора. — И человек с машиной боли внутри черепа, носящий ошейник Мессии Крови. — От твари исходили горячие давящие волны веселья. — Такие грозные воины.

Я оставил его насмешку как есть, простирая чувства по затянутому дымкой мостику. Выискивая…

Нет. Проклятье, нет. Я ощутил, что Телемахон в другом месте, бежит по кораблю. Смеется на бегу. Проклятый трус. Ему и горстке его братьев удалось спастись.

Оборванный Рыцарь сомкнул когти на ноге, оторванной у близлежащего трупа. Создание подняло лакомство над раскрытыми челюстями, а затем уронило в ждущую пасть. Продолжая наблюдать за нами горящими глазами, оно еще несколько секунд давилось и глотало, расслабляя мускулы глотки, чтобы дать плоти провалиться в желудок.

Корабль загрохотал у нас под ногами. Дети Императора уничтожали остов, или же забирали его? Был ли у них вообще общий план?

Сехандур! — раздался голос Ашур-Кая. Они берут нас на абордаж!

Держись, брат. Пусть Анамнезис пробудит Синтагму. Продержись еще немного.

Канала больше нет…

Значит, мы прорежем еще один.

— Я заплатил тебе кровью предателей, — обратился я к демону, наблюдая за его трапезой.

— Но предателей так мало. Так мало крови.

— Оно говорит? — спросил Леор. Он видел шевеление челюстей, но размазанные гортанные звуки, издаваемые тварью, не походили на человеческую речь. Замешательство Пожирателя Миров вызвало очередную ухмылку пасти существа.

— Мои слова тебе непонятны, приемный сын Бога Войны?

— Сейчас не время это обсуждать, — ответил я обоим, продолжая смотреть в лицо демону.

— Ты целую вечность не взывал ко мне, Ткач Душ. Почему?

Я не собирался попадаться на его приманку.

— На борту этого корабля есть воин, который убегает, пока мы разговариваем. Я дам тебе его образ и имя. Догони его. Уничтожь.

— Думаю… на сей раз я не стану выполнять твои требования, Хайон. Я съем твое мясо, выпью душу, и поглядим, что тогда случится.

— У нас с тобой договор.

— Если договор сдерживает меня, а ты достаточно силен, чтобы обеспечить его соблюдение, тебе нечего бояться.

Я поднял пистолет. Леор вскинул тяжелый болтер. Я чувствовал его болезненную потребность: жгучее желание встретиться с этой тварью в бою, испытать себя в схватке с ней и, победив, высоко поднять ее череп.

Оборванный Рыцарь расхохотался над нашим оружием. Если бы он захотел нашей смерти, то набросился бы на нас, не дав возможности выстрелить. Я чувствовал, как мои глаза нагреваются, как в них мерцают шепчущие огоньки варпа, испаряющие водянистую влагу.

— Повинуйся мне, — произнес я, чувствуя прилив ожесточенной злобы. Это существо, сколь бы сильным оно не являлось, было связано законным договором. Я не собирался терпеть сопротивление его ребяческой гордыни.

— Или..? — оно приблизилось еще на шаг. — Что, если я брошу тебе вызов? Что тогда?

Назад! — раздался еще один голос, по-настоящему свирепый, шедший отовсюду и ниоткуда. Крадучись с агрессивной, звериной неторопливостью, Гира вышла из моей тени и встала перед существом. Ее когти скребли палубу, оставляя на дюрастали процарапанные рубцы. Она охотилась в точности как настоящий волк: низко присев, ощетинившись и прижав уши к песьему черепу.

— Маленький Перевертыш наконец-то показался, — Оборванный Рыцарь с влажной ухмылкой посмотрел на волчицу сверху вниз. Это даст представление о размерах демона. Он глядел сверху вниз на волчицу величиной почти что с лошадь.

Назад! Гира оскалила зубы, вызывающе зарычав. Сейчас же отойди назад, не то истечешь кровью.

Оборванный Рыцарь помедлил. Возможно, из-за связывающего его договора, или, быть может, он ощутил угрозу быть испепеленным пламенем варпа, если сделает шаг навстречу. Однако я не верю ни в одну из этих причин. Я по сей день убежден, что существо удержала моя волчица.

Оборванный Рыцарь ссутулил плечи, попятился и отвернулся, чтобы пообедать недавно умершими.

Моя волчица, — передал я ей. Благодарю тебя.

Мой господин, — только и ответила она.

Шея демона заколыхалась от напряжения мышц, и он небрежно изрыгнул дымящийся, обожженный кислотой шлем. Тот с лязгом упал на пол, шипя и слабо пузырясь в дующем обратно потоке воздуха.

Один из Детей Императора был еще жив, пронзенный клинком демона. Не знаю, принадлежал ли этот беспомощный воин к тем, кто склонен к проклятиям, крикам или угрозам, поскольку в конце жизни у него не оказалось времени ни на что из этого. Даже Леор отступил на шаг от питающегося демона, когда тот разорвал легионера на переваримые куски, начав с головы. Мы наблюдали, как он давится, заглатывая их.

— Уничтожь воина, известного как Телемахон Лирас, — еще раз велел я Оборванному Рыцарю.

— Господин, — наконец, уступила тварь. Демон опять упал на четвереньки и изрыгнул на палубу второй дымящийся, залитый желчью шлем вместе с черепом. — Тебе, брат-сородич. — Оборванный Рыцарь вдохнул и выдохнул со звуком воплей семей и наклонил увенчанную рогами голову в направлении Леора

Я перевел рев и вязкое рычание для Леора.

— Он отдает тебе череп.

Леор поглядел на лишенный плоти череп в наполовину расплавленном шлеме, а затем опять на громадного, закованного в броню демона. Его лицо уродовали спазмы и мышечный тик. От преображенного мозга расходилась паутина боли, но он смог выдавить слова сквозь металлические зубы.

— Скажи своей зверушке, что может оставить его себе.

Оборванный Рыцарь повернулся, схватил свой клинок, и палуба у нас под ногами затряслась от его бегущей поступи. Один удар мечом — и полуразбитая дверь распалась на куски. А затем он скрылся, преследуя образ Телемахона, который я вытравил в его примитивном мозгу.

После него оставалось чувство пустоты, той слабости при пустом желудке, какая бывает, если слишком долго пробыть без пищи. Голода, который настолько силен, что от него болят кости.

— Я снова открою проход, — произнес я. — Когда увижу, как умрет Телемахон.

— Мне нужно вернуться на «Белую гончую».

— Леор, это не вариант.

Он посмотрел на меня. Я видел в его глазах борьбу: остаться и драться вместе со мной, или же бежать на мой корабль, где он будет практически беспомощен.

— Хорошо. Я с тобой.

Мы пустились в погоню.

Леору еще сильнее, чем когда-либо, хотелось сойтись с тварью в бою. Не знаю, отсутствовало ли у него ощущение собственной смертности с рождения, или же его вышибли из мозга, когда туда вбили черепные имплантаты. Он знал, что демон служит мне, однако все равно жгуче желал помериться с ним силами, даже увидев, что тот сделал с почти двадцатью Детьми Императора.

Мы следовали за демоном по верхним палубам, не надеясь догнать столь быстрое создание. Гира двигалась впереди, перепрыгивая через беспорядочно разбросанные расчлененные трупы Детей Императора. Волчица была призраком, она ни разу не прикоснулась ни к одному из тел и растворялась во тьме, когда путь оказывался блокирован, а затем выпрыгивала из теней впереди.

Выслеживание демона совершенно не составляло сложности. Стены и пол были покрыты кровавым следом, высохшими лужицами брызг застывающей меди, которые отмечали места, где тварь пробежала до нас. Дети Императора наносили ей раны, а то, у чего течет кровь, можно и убить. Однако эта задача была далеко не простой.

Правую стену нескольких коридоров украшали раскаленные линии рассеченного металла, которые оставил огромный медный клинок демона, разрывавший дюрасталь, пока существо бежало.

— «Белая гончая» под обстрелом, — передал по воксу Леор на бегу. Его интонация сообщала то, о чем умалчивал голос. Его корабль погибал в пустоте, и он не мог ничего с этим поделать. — Что с «Тлалоком»?

— Мой корабль цел.

— Вокс-канал все еще открыт?

— Нет.

Правда была проста: я бы осознал и почувствовал момент смерти Нефертари. Однако некоторые секреты предназначались только для меня одного.

— Я бы ощутил психический разрыв, — сказал я.

Леор издал раздраженное ворчание.

— Просто скажи «магия» и все. Хватит пытаться нагнать таинственности.

Магия. Вот уж действительно глупое слово.

Мы вышли из командного сектора на основные палубы общежитий. Эти узкие, напоминающие лабиринт коридоры и комнаты соединялись со всей очаровательностью крошечных жилых квартир шпиля улья.

Довольно скоро я услышал глухие удары ужасающего клинка по керамитовой броне. Звук эхом разносился по залам, словно звон треснутого колокола собора. Снова. Снова. Снова.

Гира исчезла в комнате перед нами, промчавшись в раскрытую переборку. За открытой аркой располагался триклиний — одно из помещений, где человеческий экипаж «Его избранного сына» когда-то собирался на свои трапезы из насыщенного протеином супа.

Леор оставался рядом со мной, его эмоции нарастали. От его разума накатывались колышущиеся волны черной ярости, которая просачивалась в мои мысли. Его злоба пьянила. В ней содержалось грубое, электрическое удовольствие.

Мы вместе ворвались в комнату с оружием в руках. Я увидел мертвых врагов, облаченных в черно-розовое. Их куски лежали на полу, на обеденных столах, привалились к вогнутым стенам. Я увидел Оборванного Рыцаря, который возвышался над всем этим, рубя своим медным клинком.

И я увидел Телемахона, последнего выжившего.

— Трон Терры, — проговорил я при виде него. Проклятие, от которого я избавился за десятки лет до того.

Я уже говорил, что Телемахон обладал прекрасным голосом — мои слова не в состоянии в полной мере выразить его низкую, мощную, медоточиво-гортанную звучность — однако это не идет ни в какое сравнение с тем, как он сражался в тот день. Вот где была подлинная красота.

Поэты часто упоминают «грацию воина» и «танец» ног умелого бойца. За все выпавшие мне годы войны я никогда не усматривал в этом ничего реального, пока не увидел его поединок с Оборванным Рыцарем.

Не забывайте, что я ненавижу этого человека. За тысячи лет мы пытались оборвать жизнь друг друга более сотни раз. Мне горько вообще говорить о нем что-либо хорошее.

Он сравнялся с демоном по росту, встав на длинные столы триклиния, и отводил удары Оборванного Рыцаря мечами, которые держал в обеих руках. Он не просто размывался в движении, а стал чем-то текучим и нереальным. Оба клинка двигались в абсолютной гармонии друг с другом — он парировал, переводил в темп, блокировал и наносил ответные удары мечами в математически безупречном согласии.

Ситуация поднималась над чудом, становясь безумной, благодаря его лицевому щитку. Прекрасный серебристый лик, совершенное лицо юноши, выглядел полностью спокойным. Безмятежным. Возможно, даже скучающим.

Парными мечами непросто сражаться, и еще сложнее делать это хорошо. Многие бойцы лгут сами себе, будто в этом есть какое-то реальное преимущество перед клинком и пистолетом, мечом со щитом, или же более мощным и длинным одиночным клинком. К использованию парного оружия обычно прибегают те, кто больше наслаждается рисовкой, чем мастерством, и любит элемент устрашения. Даже в Легионах мало кто владеет им мастерски, и когда видишь воина с двумя клинками — это почти всегда первый признак чрезмерно уверенного в себе глупца.

Но Телемахон превратил рисовку в искусство, которое идеально сочеталось с его колоссальным мастерством. Он поднимал клинки навстречу всесокрушающим ударам, и ему приходилось отступать там, где любой другой уже был бы мертв. У Оборванного Рыцаря было преимущество в силе, радиусе досягаемости, росте, и единственное, что этому мог противопоставить мечник — полностью вкладываться в каждый отклоняющий удар. Несколько секунд, от которых замирало дыхание, я наблюдал, как он отступает с диким, яростным изяществом, а клинки искрят, парируя замахи демона. Он не просто блокировал, от такого его мечи бы наверняка сломались. Он принимал каждый надвигающийся удар в точности под нужным углом, который позволял отбить в сторону, а не принимать на себя силу инерции.

— Умри, — исходя слюной, рычал ему Оборванный Рыцарь. Плоть демона выгорала, обращаясь в дым, от разочарования, что он уже убил или искалечил всех воинов в комнате, кроме этого, продолжающего упорствовать. — Умри… Умри…

В тот же миг авточувства моего шлема издали потрескивание, настраиваясь на входящий сигнал.

— Я тебя недооценил, Хайон, — выдохнул в вокс Телемахон. Несмотря на изнеможение, ему все еще удавалось казаться веселящимся.

Невероятно, вопреки здравому смыслу и поэтичности, Телемахон держался против одного из самых могучих демонов, находившихся в моем распоряжении. Пусть даже существо было ранено, но стойкость мечника все равно ошеломляла меня.

А затем он нанес удар. Он действительно отбил клинок демона вбок на достаточное для удара время. Золотистые мечи Телемахона резанули сверху вниз. В ответ в него ударил выброс раскаленных внутренностей, и мне кажется, хотя я в этом и не уверен, что я услышал его крик боли. Если так и было, я не стал бы думать о нем хуже, но позвольте мне быть откровенным: я в любом случае едва ли мог думать о нем еще хуже.

Демон зашатался, его плоть расходилась. Из ширящихся ран в ужасе таращились человеческие глаза. В кровоточащих прорезях показались человеческие пальцы, зубы и языки, они пробирались на свободу.

Телемахон был повержен. Он скатился со стола на пол. Я увидел, как он цепляется за свой растворяющийся доспех, отрывая шипящие куски, а затем мне заслонил обзор демон.

— Хайон, — выдохнул он мое имя, не обращая внимания на беззащитного мечника и оборачиваясь ко мне. — Хватит.

Леор распознал угрозу раньше меня. Возможно, в тот миг он осознал долю родства с существом: некую связующую нить между ним и Оборванным Рыцарем как другим созданием, неразрывно соединенным с Богом Войны.

Или же, быть может, это высокомерие придало мне веры в то, что мой контроль не может так легко оказаться под угрозой и быть нарушен. Что бы из этого ни было правдой, Оборванный Рыцарь отвернулся от Телемахона, отказавшись от смертельного удара ради того, чтобы добыть мою жизнь в качестве следующей трапезы.

— Я стану свободен, — прорычал он. — Мой клинок закроет этот договор.

— Стой… — предостерег я. — Демон, ты остановишься.

Но мои слова не давали результата. Они были лишь пустой тратой воздуха. Мне следовало это предвидеть. Я это предвидел. Именно ненадежная и бунтарская натура существа и являлась основной причиной, по которой мне так не хотелось выпускать его.

Тяжелый болтер Леора начал стрелять без моего приказа. Оружие задергалось в руках воина, молотя потоком разрывных болтов по лодыжкам демона. Полетели толстые нити ихора, которые въедались в палубу при падении. Леор стрелял, чтобы обездвижить тварь, приняв характерную пригнувшуюся стойку тех, кто десятилетиями был в Легионе оператором пушки.

Леор стрелял понизу, а Гира метнулась вверх. Совершив прыжок, который посрамил бы раптора, моя волчица приземлилась на спину Оборванного Рыцаря, резко сомкнув челюсти на боковой стороне шеи существа. Бронзовые звенья кольчуги брызгами разлетались под когтями. С клыков Гиры, погруженных в шею демона, хлынул шипящий поток медной крови, которая раскаленной рекой стекала по руке.

Пламя варпа, которое я собирал на кончиках пальцев, исчезло. Я не мог поджечь существо, пока на дороге находилась моя волчица. Оборванный Рыцарь ревел, когда она вырывала куски его плоти, а ее ответ проявлялся как красное пятно безумной ярости, грозившей поразить мои чувства. Я позволил это. Я был ей рад.

Мой пистолет гудел, не создавая отдачи. Я давил на сегментированные спусковые крючки, и три режущих луча алого лазера входили в живот Оборванного Рыцаря, воспламеняя плоть вокруг ран. Мне приходилось постоянно делать паузы, чтобы не попасть по Гире.

Лодыжки и икры существа разнесло на части, остались только нити внутренностей, но оно продолжало стоять. Сожженная плоть лохмотьями свисала с мышц, но оно продолжало приближаться. Огромная рука сомкнулась на горле Гиры, резким рывком сдернув волчицу, в клыках которой остался кусок дымящейся красной плоти. Прежде, чем какое-либо из моих сердец успело ударить, демон швырнул мою волчицу на ближайшую стену.

Я помню с такой отчетливостью, что до сих пор чувствую запах дыма, как закричал: «Нет!» в сознании демона, самой комнате, всему миру вокруг нас. Гира ударилась о древнее железо и сползла на пол, дрожа от боли и взвизгивая, как настоящий волк. Она пыталась раствориться в тенях, но те обвивались вокруг нее ленивыми змеями и отвечали медленнее, чем мне когда-либо доводилось видеть прежде.

Я вновь призвал огонь, и его белый жар заструился с одной из моих рук, а археотехнический пистолет выплюнул три секущих луча.

Ничего. Все так же ничего. Демон горел, ревел, смеялся, и никак не умирал. Как бы мы ни взрывали, резали, рвали и жгли его тело, он регенерировал и заново отращивал утраченное.

От напряжения я инстинктивно опять прибег к легкой беззвучной речи. Стреляй ему по рукам, — передал я Леору. Половина болтов разлетелась на куски, ударившись о вертящийся и кружащийся клинок. Те, что попали по лапам демона, не дали результата, кроме ливня едкой жижи от брызг раскаленной крови. Удары, которые бы разорвали человеческую плоть на составляющие, едва пробивали кожу демона. Раны замедляли его, но ничто не могло убить.

Прежде я ни разу не пытался уничтожить Оборванного Рыцаря. Отчаяние придало мне храбрости: я потянулся к нему, простирая руки так, словно на кончике каждого из пальцев находилась петля нити марионетки. Почувствовал, как мои чувства вцепились и зафиксировались. А затем потянул.

Голова Оборванного Рыцаря дернулась вперед, всего на полсекунды.

Я потянул еще раз. Его левое запястье резко шевельнулось. Правое плечо содрогнулось, немного сильнее, чем при спазме.

Остальные почувствовали, как я сосредотачиваю концентрацию, и возобновили натиск. Гира метнулась с пола, возникла из пляшущих теней и погрузила клыки в плоть на бедре Оборванного Рыцаря. С твари полилась едкая кровь. Комнату заполнял дым душ и вопли мужчин и женщин, погибших за целую вечность до того.

Телекинетического контроля не хватало, мне необходимо было оказаться внутри того, что заменяло существу разум. Мои чувства нырнули в озеро удушливой ненависти, составлявшей сознание демона, и я увидел тот примитивный франкийский город десятки тысяч лет назад, который умирал в преисподней войны. Услышал крики того далекого дня, всю ту боль, что ныне служила существу кровью, костями, органами и плотью. Почувствовал, как пламя пылающего города лижет мою кожу, в точности как кожу многих сотен в Альбихойе, убитых трескучей лаской огня.

Я чувствовал все это, пронизывая собой сердце Оборванного Рыцаря. Видел лица мертвых и умирающих. Наблюдал, как их вырезают их же защитники. Вдыхал запах крови, дыма и поджаривающегося человеческого мяса.

Я приготовился. Свел скрюченные пальцы и снова потянул. Плоть демона начала расходиться и трескаться еще сильнее, обнажая вымазанные кровью лица под кожей. Они вопили сквозь расширяющиеся раны, усиливая истерзанный хор. Я снова и снова врывался в мысли твари, выдирая их из ее разума и борясь с болью, которую причиняла моя собственная вскипающая кровь.

Оборванный Рыцарь рухнул на пол, превратившись в бьющееся размытое пятно золотистой крови. Из его ран, напоминающих географическую карту, хлестал ихор. Он еще раз бросил мне вызов, когда поднялся на четвереньки и пополз, словно животное, с визгом подбираясь ко мне. Ни одно смертное создание не смогло бы двигаться таким образом. Даже его цепкий язык вывалился на пол, помогая когтистым рукам подтягивать тело поближе. Его физический облик разрушался, распадаясь на части из-за ран и перспективы изгнания, но он вновь соскальзывал в состояние бесформенной злобы, прежде чем позволить себе умереть.

Гира вновь приземлилась ему на спину, выдирая из плеч пряди мускулов. Леор бросил свой болтер, вытащил цепной топор и, с искрами активировав, метнул оружие в демона. Пилообразные зубья врезались в боковую сторону черепа создания и глубоко вгрызлись, издавая грубый вой забитого мертвечиной механизма.

Когда-то с ревом вышагивавший Оборванный Рыцарь подползал ближе, сгорбившись и вопя. Он не нанес удара, для этого он находился слишком далеко. Вместо этого он поднял свой меч, будто копье, намереваясь швырнуть клинок в меня прежде, чем я смогу полностью развоплотить его телесную форму.

Мои пальцы скрючились, словно когти. Рот перекрывала стена скрежещущих зубов. Мои мысли затерялись в хоре криков, визга и плача, изначально давших жизнь твари, что ползла передо мной. Вложив все, что оставалось в моем теле и разуме, я потянул.

Он умер не как смертный: со вздохом и замиранием конечностей. Он распался на части со звуком рвущейся кожи и последним скорбным воем. Меч выпал из растворяющихся пальцев, рассыпался в пепел и разлетелся на ветру, которого не чувствовал никто из нас. Хлынула металлическая кровь, застывающая медным озером прежде, чем она успевала прожечь палубу. В твердеющем металле проступило звероподобное лицо Оборванного Рыцаря, и оно прошептало с пола:

— Хай…он…

А затем, наконец, все кончилось.

Я стоял на одном колене, не понимая, когда опустился на него. Воздух со скрежетом входил и выходил из моего тела. Казалось, будто приходится бороться за каждый глоток, в противном случае рискуешь уже никогда его не вкусить. Гира подошла ко мне и упала рядом, издав волчье повизгивание. Каждый дюйм ее темной шкуры покрывала корка высохшей медной крови, но едкий ихор не оказал на ее физическое тело больше никакого эффекта. Я почесал ее за ушами.

— Это было поучительно, — произнес Леор. Он переводил дух, с почти уморительным спокойствием перезаряжая свой тяжелый болтер.

Я набирал воздуха, чтобы ответить, когда к моим чувствам вновь пробилось резкое шипение растворяющегося керамита.

Телемахон. Он стоял на коленях, руки дрожали из-за повреждения нервов, в одном кулаке все еще был сжат золотой клинок. От его оплавленной, испещренной оспинами брони и растворившейся плоти поднимался зловонный пар.

— Я про него и забыл, — раздался в воксе задыхающийся гортанный смешок Леора. — Теперь он не такой красавчик.

— Поддержи его, — сказал я. — Если можешь.

— Что? Нет.

— Делай, как я говорю, Леорвин, — я вдруг увидел в пленении его живым возможность. Нечто такое, что мне хотелось попробовать.

Пожиратель Миров не стал спорить. Ему этого хотелось, но он придержал язык. Сейчас я был для него единственным выходом с корабля, и равновесие сил между нами сместилось.

Когда мы приблизились, Телемахон поднял к нам то немногое, что осталось от его лица. Невозможно, однако его глаза были ясными и неповрежденными, обладающими потрясающей синевой. Он посмотрел прямо на меня, точно встретив мой взгляд, и наградил меня ухмылкой, напоминавшей оплавленный свечной воск.

— Насколько плохо?

Корабль вокруг нас содрогнулся, и я снова прорезал дыру в реальности.

— Иди, — обратился я к Леору. — Я буду держать проход открытым.

Я чувствовал его тревогу. Он не обладал даром скрывать подобное.

— Это ничем не отличается от телепортации.

Он не поблагодарил меня — пока мы были братьями, слова благодарности от Леора являлись такой редкостью, что ими можно было дорожить, будто сокровищем — однако я ощутил тайную признательность под месивом бурлящей ярости, из которой состоял нарушаемый имплантатами мыслительный процесс Пожирателя Миров.

Он развернулся, волоча за собой бесчувственное тело Телемахона, и шагнул внутрь.

Леорвин Огненный Кулак прошел, — раздался голос Ашур-Кая. Вместе с пленником.

Мой черед. Я стиснул Саэрн обеими руками и вместе с моей волчицей вошел в когтистое ничто, ожидающее по ту сторону реальности.

Во время Великого крестового похода Тысяча Сынов атаковала планету под названием Варайя — похоже, что это было искажение или разновидность имени древнего индуазийского бога-духа. Так ее назвали первые колонисты, и население сохранило имя на протяжении поколений. Мы именовали ее Пятьсот Сорок Восемь — Десять, поскольку это был десятый мир, приведенный к согласию с Империумом 548-м Экспедиционным флотом.

Тот мир значительно напоминал рассказы о Старой Земле, Былой Терре, в том плане, что его поверхность утопала в океанах и кишела подводной жизнью. Города Варайи защищали чрезвычайно мощные и беспощадный лазерные батареи, которые уничтожали большую часть десантных кораблей Имперской Армии и Легионес Астартес, пытавшихся высадиться. Чтобы пробиться сквозь сеть зенитного огня, мы воспользовались десантными капсулами, однако противовоздушная оборона была столь интенсивной, что даже десантные капсулы невозможно было запустить в атмосферу и быть сколько-нибудь уверенным, что они продержатся достаточно долго, чтобы достичь земли.

И все же, мы должны были захватить планету, не уничтожая ее. Орбитальная бомбардировка применялась против системы противовоздушной обороны крайне умеренно — не для ограничения потерь среди гражданского населения, которые тогда, как и во всех имперских завоеваниях, считались несущественными — но ради сохранения промышленной значимости города.

Наша десантная капсула шла в первой волне. Со мной были Мехари и Джедхор, оба живые, дышащие и верные настолько, насколько того мог от них требовать любой из братьев или командующих. Они были пристегнуты к ограничительным креслам по обе сторону от меня. Нашей целью являлся портовый район столицы, где первой волне предстояло вывести из строя противовоздушную оборону, чтобы пропустить подкрепления от флота.

Простая фраза, что нас сбили, прозвучит сухо, однако именно это и произошло. Десантная капсула вокруг нас взорвалась и развалилась в воздухе на части, впустив внутрь ревущий ветер, сопровождавший наше стремительное падение. Доспех покрыло вспыхнувшее топливо, и я был объят пламенем, даже падая. И это было долгое, очень долгое падение.

Мы рухнули в портовую гавань. Силы удара о воду хватило, чтобы сломать мне ногу в трех местах, раздробить локоть, пробить боковую часть черепа и вывихнуть из суставов левое бедро с левым плечом. Я должен был умереть. Так и произошло с пятью прочими.

Силовая броня неимоверно тяжела и совершенно не обладает плавучестью, в том числе и доспехи со встроенными гравитационными суспензорами. Я тонул, не имея никаких шансов удержаться на плаву, даже если бы не получил таких травм. Мой шлем слетел, замки сломались при ударе о поверхность. Из-за этого вместо воздуха я вдыхал воду. Вдобавок, когда я ушел под воду, прометий, который с неугасимой цепкостью прилип к моей броне, продолжал гореть.

Меня генетически сконструировали с тремя легкими и ограниченной способностью дышать ядовитым газом, чужеродной атмосферой и даже водой. Страха не было — по крайней мере, в человеческом понимании. Присутствовала доля шока, практически вызывающего смех облегчения от того, что я вообще выжил. Однако все это сопровождалось стыдом от неудачи, опасением не завершить задание и тревогой, что мои раны серьезнее, чем кажутся по ощущениям. Искалеченный, горящий и тонущий, поначалу я был слишком ошеломлен, чтобы призвать Искусство.

Вход в канал ощущался похожим образом. Замедленность движений конечностей под водой. Боль от огромного давления на кости и органы. Все звуки приглушаются, напрочь утратив осмысленность, однако каким-то образом напоминают крик. Чувствуешь, что тонешь, будучи объят пламенем. Что сгораешь, при этом втягивая в себя ледяную воду. Гадаешь, увидишь ли еще когда-нибудь солнце.

Я не удерживал проход открытым на другой стороне, и он был еще менее стабилен. Крики больше напоминали вой. Я шагал сквозь цепляющуюся и скребущуюся черноту, которая тянула меня за горло, запястья, лодыжки и…

…и налетел прямо на кулак Леора. Он с хрустом ударил меня в лицевой щиток с такой силой, что я пошатнулся, а бегущие по глазным линзам данные визуального отображения сбились. Мне пришлось стянуть с себя шлем и вдохнуть спертый рециркулированный воздух мостика «Тлалока», приправленный пряным запахом пота.

— Это за то, что солгал мне, — произнес Пожиратель Миров. — Это было совсем не как телепортация.

Отряд

Перо Тота все скребет и скребет, и я ловлю себя на мыслях о крови. Той крови, которая вскоре прольется в этой хронике, и той, что пролилась за десять тысяч лет сражений, прошедших с тех пор, как первые из нас встали рядом с Воителем в битве на борту боевого корабля «Прекрасный».

Кровь никогда не имела значения для Абаддона. Старые Легионы, старые роды, старые наследства… Эти вещи ничего не значили для него тогда и ничего не значат сейчас. На них патина незаслуженной гордости. Для Черного Легиона в остальных Восьми родах нет ничего, кроме поражения, которое маскируется под упорство.

И неважно, что вы слышали о его тирании — ему нет дела до беспрекословного подчинения приближенной элиты, равно как не ценит он и верность, которую можно купить. Для него, для его армий ценны братские узы. В изгнавшей нас империи, в ненавидевшем нас прибежище и в тени отцов, которые подвели нас, Абаддон предложил нечто новое. Нечто чистое.

Слишком многие из нашего рода видят в себе не более чем сыновей своих отцов. Они стали ущербными отражениями амбиций и идеалов их примархов и не считают никакой из прочих жизненных путей правильным. Но я задам вам тот же вопрос, что задавал им — разве вы не самостоятельные люди? Разве вы лишь отражения создавших вас мужчин и женщин в следующем поколении? Ответ прост, поскольку вопрос нелеп. Мы все — намного больше, чем копии тех, кто произвел нас на свет.

Абаддон усвоил эту истину на собственном жизненном опыте еще в те первые дни, даже до того, как мы убедили его вернуться и подобрать мантию Воителя. В конечном итоге ему предстояло объединить тысячи воинов, сотворенных по образу потерпевших неудачу отцов, и научить этих запутавшихся сыновей, как вместо этого стать братьями. Он заставил нас смотреть в будущее, а не сражаться за уже потерянное прошлое.

Именно тогда жизнь в Великом Оке перестала казаться чистилищем. Затронутая варпом пустота превратилась в убежище, и ее сила сулила перспективы.

Я говорил вам, что в варпе присутствует зло, и это так. Но это еще не вся правда.

Когда вы слышите, как мы, члены «Армий Проклятых», говорим о Богах и их Нерожденных детях, то слышите, как мы лжем сами себе. Не потому, что неведение приносит счастье, а потому, что оно необходимо. Мы воспринимаем вещи таким образом из милосердия к рассудку.

Поклявшиеся Богам — которых Империум считает не более чем немытыми ордами безумных культистов и обманутых еретиков — проповедуют о всемогуществе своих злобных повелителей. Эти жалкие толпы вопиют о «Хаосе» как о разумном зле, а также о силе, скрытой в его искажающем прикосновении.

Любому псайкеру, связан ли он духом с Золотым Троном, или же возвышается в рядах офицеров Адептус Астартес, известна простая истина: человеческая душа — свет во тьме. Душа — это маяк на том уровне, что лежит за пределами реальности, и демонов влечет к подобным огням душ вечный злой голод.

Душа псайкера, ценнейший из трофеев, горит стократно ярче.

Да, все так. И нет, все неверно.

Знаете, что на самом деле находится по ту сторону пелены? Можете представить, что такое на самом деле варп?

Мы.

Это мы. Правда в том, что в галактике нет ничего, кроме нас. Это наши эмоции, наши тени, наша ненависть, похоть и отвращение ожидают на другой стороне реальности. Вот и все. Каждая мысль, каждое воспоминание, каждая мечта, каждый кошмар, когда-либо посещавший любого из нас.

Боги существуют, поскольку мы породили их. Они — наша собственная низость, ярость и жестокость, наделенные формой и облеченные божественностью, так как мы не в силах представить ничего столь могущественного, не наделив его именем. Изначальная Истина. Пантеон Хаоса Неделимого. Гибельные Силы. «Темные Боги»… Простите, но я едва могу произнести последнее из названий, не вынуждая моего писца, терпеливого и прилежного сервитора, несколько секунд фиксировать лишь смех с придыханием.

Варп — это зеркало, в котором кружится дым наших пылающих душ. Без нас в нем не было бы никаких отражений, никаких видимых узоров, никаких теней наших желаний. Когда мы глядим в варп, он смотрит в ответ. Он смотрит нашими глазами, той жизнью, которой мы его наделили.

Эльдар верят, что прокляли сами себя. Возможно, а может и нет. Неважно, ускорили ли они свою гибель, или же возвестили о ней — они оказались обречены в тот миг, когда первый обезьяноподобный человек подобрал камень и с его помощью проломил брату череп.

Мы одни в этой Галактике. Наедине с кошмарами всех, кто жил, надеялся, неистовствовал и плакал до нас. Наедине с кошмарами наших предков.

Так что не забывайте эти слова. Боги не питают к нам ненависти. Они не кричат, требуя уничтожения всего, что нам дорого. Они — это мы. Наши грехи, которые возвращаются обратно в сердца, давшие им жизнь.

Мы — Боги, и созданные нами преисподние — для нас самих.

Мы бежали от Детей Императора и бросили остальных умирать.

Нужно ли мне подробно описывать недостойность нового отступления? Правда, которую я пообещал говорить, состоит в том, что бегство уже не казалось чем-то постыдным. Мы бежали, чтобы остаться в живых, чтобы дать бой в другой раз. Мы не боролись ни за какую высшую цель, и никакая победа не стоила того, чтобы умирать за нее. Наши тела еще дышали, и это было все, чего мы желали. Я еще не сообщал, как вообще пережил падение Просперо. Уверяю вас, после этого я уже не стыдился убегать в очередной раз.

Итак, мы бежали. «Тлалок» был выгодно расположен с самого начала сражения, он все еще располагался близко к границе шторма по сравнению со «Зловещим оком» и «Челюстями белой гончей». Звездолеты Сынов Хоруса и Пожирателей Миров подплыли еще ближе к разбитому остову, чтобы забрать свои десантно-штурмовые корабли, но Ашур-Кай сразу же отвел «Тлалок» подальше от схватки, зная, что мы будем полагаться на канал. До нас добрался лишь один из кораблей Детей Императора, и пушки «Тлалока» отбили у него охоту к погоне. Нас взяли на абордаж, однако я не увидел никаких признаков того, что захватчики дошли до командной палубы.

Война в пустоте разворачивается по одному из двух сценариев. Оба неторопливы, степенны и ведутся столь же терпеливо, сколь и с пылом и яростью.

Первый представляет собой работу на хладнокровно рассчитанной дистанции, когда корабли стреляют из своих орудий на невообразимые расстояния, проявляя математическую красоту. Имперские звездолеты редко ведут сражение посредством обмена дальнобойными обстрелами, отказываясь при этом от применения мощных бортовых залпов, однако подобное едва ли является чем-то неслыханным. Оно не способствует сильным сторонам Легионов, и нелюбимо большинством имперских капитанов, которые желают обрушить на врагов всю огневую мощь своих кораблей. Но, как я уже сказал, такое случается. Эти битвы с применением математического прогнозирования и расчетов траекторий — сами по себе разновидность искусства, и в них можно одержать верх лишь выведя из строя или уничтожив корабль противника. Чаще всего в них не оказывается реального победителя, а одна из сторон предпочитает бежать.

Пока мы встречались с пленным пророком Фалька и старались уцелеть при внезапном нападении сардара, Ашур-Кай вел бой второго типа. Это схватки, где скрежещет металл, а надсаженные глотки раздают приказы, перекрикивая вой аварийных сирен. Жаркие и полные ненависти перестрелки с маневрами медленного разворота, массированным беглым огнем пушек с бесчеловечно близких расстояний и бортовыми залпами, которые с ревом уходят в пустоту, пока корабли проходят мимо друг друга в ночи. Между корпусами боевых звездолетов, словно ножи, мелькают абордажные капсулы, вонзающиеся в цель с яростными ударами железа о железо. Целые палубы, отведенные под батареи орудий, содрогаются от злобы выстрелов.

Эти сражения можно выиграть, уничтожив вражеский корабль, но к чему впустую терять такой приз? Мы говорим о городах в космосе, которые создаются ценой тысяч жизней и миллионов часов на специализированных верфях с бригадами обученных техноадептов и армиями их рабов, зачастую с использованием технологии, ныне утраченной Империумом и его врагами. Нельзя просто взять и отбросить такие соображения. Чаще корабль противника хотят взять в качестве трофея.

Как и в тизканской игре Kuturanga, схожей с терранским регицидом, победа достается той стороне, которая убьет вражеских владык. Абордажные команды целятся в мостик и пробиваются к командной палубе, чтобы прикончить или захватить всех, кто способен управлять кораблем и удерживать его в бою. В Черном Легионе мы стали называть подобное Gha v’maukris — «удар копьем в горло».

Как всегда случается в пустотных сражениях Легионов, защита «Тлалока» свелась к абордажу, и это замечательно нам подходило. Я годами продавал свои умения прочим группировкам — то Механикуму, то в разное время всем Девяти Легионам — и всегда требовал особых условий оплаты. Изредка я соглашался на драгоценное знание. Но никакого золота, никаких рабов и боеприпасов. Чаще всего я брал плату холодным железом марсианских машин войны.

Мы связывали их с сознанием Анамнезис, что давало ей контроль над металлическими телами орды боевых роботов. Никто из врагов, взявших «Тлалок» на абордаж в ходе боя, еще не уходил живым. Мы называли этот разрушительный коллективный разум Синтагмой.

Я сел на свой трон на центральном возвышении и подался вперед, чтобы смотреть на оккулус, пока корабль вокруг нас содрогался. Три киборгизированных раба на платформе пустотных щитов выдавали сообщения, не отрывая взглядов от расчетного стола. Щиты держались. Мы находились слишком далеко от основной схватки, а большая часть флота Детей Императора занималась тем, что добивала корабли Фалька.

Однако абордаж замедлил нас, равно как и то, что Ашур-Кай держал курс, ожидая, пока я войду в канал. На нас нацеливались три эсминца, каждый из которых был под стать «Тлалоку». Их фронтальные орудия рассекали пустоту, а мы шли впереди с пылающими жаром щитами и пытались поднять поле Геллера, прежде чем броситься обратно в шторм.

Сейчас им было нас не догнать. Только если бы мы сделали какую-нибудь глупость.

Именно ее и добивался Леор. Он хотел развернуться, а Ашур-Кай отказывал ему в этом.

— Еще не слишком поздно. Мы могли бы пробиться.

— Могли бы, — отозвался альбинос. — Но не станем.

— На моем корабле почти пятьдесят воинов.

— Как волнующе.

— И больше десяти тысяч рабов.

— Как много.

— Колдун, я тебя предупреждаю…

— Если бы тебе было дело до жизней твоих людей и слуг, то, возможно, следовало еще раз подумать насчет опрометчивого высмеивания вражеского командира, когда тот предлагал свою милость.

А, вот и оно. Его неодобрение по отношению ко мне, скрытое под лекцией другому. Всегда мой наставник в той же мере, что и брат.

— Леор, — окликнул я Пожирателя Миров со своего трона. — Хмурые взгляды на провидца ничего не изменят.

Воин в красном повернулся ко мне и взошел по ступеням к командному трону.

— Пятьдесят человек, Хайон. Пятьдесят легионеров.

— Пятьдесят мертвых легионеров.

Он расстегнул замки шлема и снял его, продемонстрировав лицо, рассеченное уродливыми швами. Накладки синтетической кожи не точно совпадали по цвету с эбеновой настоящей, а все зубы во рту были заменены бронзовыми клыками. Металлические зубы были обычным делом среди Пожирателей Миров, однако до того момента мне еще не доводилось видеть зубов из укрепленной бронзы. Из-за ран, полученных за сотни лет на поле боя, Леорвин Укрис выглядел так, будто его кое-как сшили из лоскутных останков.

— Нам всего лишь нужно подойти достаточно близко, чтобы подобрать спасательные капсулы.

— Леор, мы не станем возвращаться.

— Как это на тебя похоже, — презрительно ухмыльнулся он. — Показать врагу свою задницу вместо того, чтобы стоять и драться. Бегство из боя тебе подходит, сын Магнуса. Зачем нарушать сложившиеся за всю жизнь привычки, а? Совсем как на Просперо, когда я обнаружил тебя съежившимся среди пепла.

Я смотрел на него, откинувшись на троне и не говоря ни слова. В ту же секунду, как он поднял свой тяжелый болтер, все пятьдесят рубрикаторов на командной палубе вскинули оружие, целясь в стоявших посередине семерых Пожирателей Миров.

Не стреляйте, — велел я им. Ситуация выходила из-под контроля.

— Думаешь, меня пугают твои братья-трупы, колдун? — его растерзанное лицо подергивалось от мышечного тика из-за вгрызающихся церебральных имплантатов. Я чувствовал в воздухе вокруг него нерожденных демонов, облизывавших свои бесформенные челюсти. Они лакомились его болью и яростью.

— Леор, мы не станем возвращаться. Мы не можем. Посмотри на меня. Ты меня знаешь. Знаешь, что я бы не бросил твоих сородичей на смерть, если бы мог их спасти. Я бы даже открыл проход и протащил их через него, если бы мог. Взгляни на оккулус. Твой корабль уже погиб. Он погиб в тот момент, как началась атака. Даже если бы ты сразу туда добрался, это бы ничего не изменило.

Истинность этих слов была вполне очевидна, поскольку мы наблюдали конец нашего недолговечного флота. Гибель звездолетов занимала много времени, это во многом напоминало то, как когда-то океанским кораблям требовалась целая вечность, чтобы полностью затонуть. «Зловещее око» распалось на части у нас на глазах, а Фальк так ни разу и не ответил на наши вызовы. «Челюсти белой гончей» разрушались и горели, а мы так и не отвечали им. Братья Леора гибли, проклиная нас за трусость.

— Ты мог бы попытаться, — в последний раз надавил Леор.

— Леор, я обладаю силой, но я не бог.

Он отвернулся от меня, больше ничего не говоря.

— Отключить связь, — обратился я к одному из сервиторов-рулевых. Я устал слушать яростные крики обреченных Пожирателей Миров.

— Повинуюсь, — отозвался киборг.

Посреди схватки один из кораблей исчез во внезапной вспышке света, от которой заболела голова. Пробой варп-ядра? Разлом, проделанный в ткани спокойного ока бури? У Фалька не было сколько-либо могущественных колдунов.

Впрочем, Саргон. Пророк. Мог ли он…

— Что это был за корабль? — спросил я.

Ашур-Кай ответил, не открывая глаз. Он полагался на свои чувства, а не сбоящий и мерцающий тактическийгололит.

— «Восход трех светил».

Самый новый, наиболее поврежденный корабль Фалька.

— Он скрылся?

— Он пропал, — поправил меня Ашур-Кай. В преисподней это могло означать что угодно. Поглощен штормом и разметан по всему Оку. Заброшен в собственное будущее. Стерт из реальности.

Я отвернулся.

— Если желаешь мы оставим тебя в ближайшей крепости Двенадцатого Легиона.

Вместо ответа Леор плюнул на пол возле моих сапог.

После этого наше бегство стало почти что постыдно легким. Я продолжал находиться на командной палубе, сидя на троне. Случайно настроившись на общий вокс-канал, я с изумлением услышал крики Нефертари. Она все еще оставалась запертой в Гнезде.

— Ты ее не освободил? — спросил я Ашур-Кая. — Не дал ей сражаться, когда нас брали на абордаж? Брат, ты с ума сошел?

Альбинос сердито глянул на меня усталыми красными глазами.

— Я думал о более важных делах, чем выпустить твою убийцу ради ее собственного развлечения.

Он развернулся и зашагал прочь. В моем сознании едва заметно пульсировала его злость. Я чувствовал скрытое течение утонченной, полной достоинства ярости. Ему хотелось поговорить с Саргоном как провидцу с провидцем и извлечь из пророчеств Несущего Слово крохи истины. Он был очарован паутиной судьбы и негодовал, что я не провел встречу так, как это сделал бы он сам.

Ко мне приблизилась Гира. Она обошла трон по кругу, а затем уселась возле меня. Ашур-Кай вернулся на свой балкон, управляя кораблем в согласии с Анамнезис. Леор и его люди удалились, куда им захотелось. Похоже, их устраивало любое место, лишь бы избежать моего присутствия. Остались только я и моя волчица.

Тебе не следовало спасать того, которого Ашур-Кай называет Огненным Кулаком. Он братоубийца, и ему нельзя доверять. Я вижу это в его сердце.

Я посмотрел на нее, опять оторвавшись от зрелища бурлящего шторма.

Убийство сородичей — наименьшее из прегрешений воинов Легионов. Никто из нас не может утверждать, будто невинен в этом отношении.

Слова смертных, — произнесла она, — и оправдания смертных. Я говорю о более черных и глубоких предательствах.

Знаю. Но я перед ним в долгу, как и перед Фальком. Волчице было в точности известно, чем я был обязан Леору. Она присутствовала при падении Просперо. Тогда была ее первая ночь в обличье волка.

Жить значит больше, чем цепляться за старые клятвы, господин.

Эта мысль кажется странной для связанного демона. Я провел пальцами перчатки по ее черной шерсти. Волчица внутри нее ответила на внимание рычанием. Демон проигнорировал его.

Договор — это не клятва, — сказала она. Договор ограничивает жизненную силу. Клятва же — это то, о чем смертные блеют и визжат друг другу в мгновения слабости.

Теперь она дышала, что делала редко. Тело волчицы было для нее одним из предпочтений, не более того. Ей доставляли удовольствие смертоносность и символизм облика семейства собачьих, и не было никакого дела до имитации жизни.

Гира, если бы Гор Перерожденный ступил на планеты Великого Ока…

Волчица вздрогнула, словно прогоняя озноб. Ее безмолвный голос сочился злобой.

Пантеон разделяет твою тревогу по поводу такого перерождения. Жертвенный Король умер так, как ему было суждено умереть. Он не может восстать вновь. Его время прошло. Эпоха Двадцати Ложных Богов окончена. Мы вступаем в Эпоху Рожденных и Нерожденных. Так есть, и так должно быть.

Ее слова пускали корни в моем сознании, и я хранил молчание. Она явно была нерасположена к дальнейшим размышлениям.

Я пойду, — передала она низким рычанием, встала и крадучись двинулась прочь. Экипаж мостика отшатывался от находящегося среди них огромного волка-демона. Гира не обращала ни на кого из них внимания.

Куда ты идешь?

К Нефертари.

Произнеся эти слова, она ушла, а я глядел ей вслед, будучи никак не меньше чем ошеломлен.

Следующим ко мне подошел Ашур-Кай. Он все еще был сердит.

— Мы взяли пленных, — сказал он, упомянув об этом в силу редкости такого события. Синтагма практически никогда не оставляла ничего живого. — Семерых Детей Императора.

Прежде чем ответить, я некоторое время глядел на него.

— Это было бы полезно, если бы ты предвидел хотя бы тень того, что только что случилось, провидец. Можно было бы избежать изрядной доли смертей и унижения.

— Верно, — в его красных глазах лучилось взвешенное принятие всего случившегося. — И было бы восхитительно, если бы пророчества работали именно так. Ты бы знал об этом обстоятельстве, будь у тебя хоть какой-то талант или уважение. Куда мы теперь направляемся?

— Галлиум.

Его мысли медленно вернулись к степенной, бесстрастной обработке аналитических соображений. В ходе разговора он рассчитывал свои ответы, как когитатор — математические выкладки. Галлиум — это было разумно. Нам предстояло дозаправиться, перевооружиться и провести ремонт.

— А после Галлиума? — нажал он. Я знал, о чем он спрашивает.

Решился ли уже тогда? Был ли намерен прыгнуть в ловушку Саргона и рискнуть всем на краю Лучезарных Миров во имя высшей награды? Честно сказать, не знаю. Обдумывать — не значит сделать. Соблазн — это не решение.

— Дай мне время, — сказал я. — Решу.

Я ощутил его безмолвное подтверждение — но не согласие. Он сдержанной походкой вернулся на свою наблюдательную платформу, одна его рука покоилась на затыльнике убранного в ножны меча.

Я не обладал достаточным терпением, чтобы разбираться с его величественной злостью. Я поднялся с трона, но не для того, чтобы последовать за ним.

Впервые я встретил Леорвина Укриса среди пепла Тизки, за несколько столетий до неудавшегося сбора флота. Пожиратели Миров прибыли на наш растерзанный родной мир, чтобы самолично увидеть, что же сотворили сыны Русса.

Хрустальный город пал, Просперо сгорел, остались лишь мертвые и умирающие. Магнус, первый господин моего Легиона, бежал. Он, а также большинство уцелевших воинов скрылись через варп в свое новое прибежище на Сортиариусе. Колоссальная энергия, высвобожденная подобной манипуляцией, утянула сердце Тизки вместе с ними в финальный судорожный исход. После этого остались только опустошенные внешние районы города, парки и широкие проспекты которых были заполнены миллионами мертвецов.

Я не был среди тех, кто вместе с моими братьями добрался до Сортиариуса. В конечном итоге мне предстояло отправиться туда позднее, после окончания войны на Терре.

На самом же Просперо я не прокладывал себе дорогу к центральной Пирамиде Фотепа, чтобы присоединиться к последнему бою Аримана. Я пробивался по пылающим улицам, и мой путь пролегал к западному краю города. Мне нужно было добраться до Пограничных Зиккуратов и сделать это без братьев, поскольку «Тлалок» ушел вместе с остальным флотом. На его борту находилась Анамнезис, а также те из моих воинов, кто пережил Ересь лишь для того, чтобы погибнуть от бессмысленной Рубрики Аримана. Ашур-Кай командовал «Тлалоком» в мое отсутствие, так что оказался далеко от Просперо, когда планета пала. Я во всех существенных отношениях был один.

И мне не удалось. К этому привели мои раны. Я уже получал обездвиживающие ранения прежде, в океане Варайи, однако тогда это были травмы, которые легко зажили, когда я выбрался из воды. Идея о том, чтобы умереть от них, была скорее шуткой, нежели чем-то вероятным. Это были не удары топоров, булав и снарядов болтеров.

Когда я больше не смог бежать, то, пошатываясь и хромая, продолжал идти к горизонту, где к небу возносились ступенчатые пирамиды. Когда больше не смог стоять, то пополз, а когда уже не смог ползти… не помню. Сознание оставило меня, его забрали трещины в черепе и раны по всему телу.

В какой-то момент среди последовавшего безвременья я помню, как глядел в ночное небо и думал, что звезды могут быть нашим наконец-то пришедшим флотом на орбите. Тьма приходила и отступала тошнотворными волнами — день, ночь, закат, рассвет. В изменениях неба отсутствовала упорядоченность, по крайней мере, ее не могли ухватить мои гаснущие чувства.

Гиры не было, она покинула меня в поисках помощи. Я чувствовал холод. Генетические улучшения, заставлявшие тело компенсировать потерю крови, были перегружены и заторможены. Еще болел живот, но без ощущения времени я не мог знать, что это было — укусы голода, или же затянувшаяся агония истощения.

Помню, как чувствовал, что мои сердца замедляются, сбиваясь с ритма, а одно из них бьется слабее и даже медленнее, чем другое.

— Этот жив, — раздался голос с некоторого расстояния. Это были первые слова, какие я услышал от Леора.

Я думал о той встрече спустя столько лет, пока шел по залам «Тлалока» в поисках Пожирателя Миров и шестерых его уцелевших братьев.

Они устроили себе временное логово в одном из арсеналов корабля. Там уже заставили трудиться рабов с различных палуб. Их оторвали от всех дел, которыми они занимались, чтобы провести обслуживание доспехов и оружия Пожирателей Миров.

Двое воинов сражались на металлических распорных стержнях, вытащенных из стен корабля. Еще один сидел, прислонившись к ящику с боеприпасами, и монотонно бился затылком о железную коробку. В его омываемых болью чувствах я ощущал размеренное, почти как часы, облегчение: боль внутри черепа слабела при каждом ударе головы об ящик. Он посмотрел на меня. Его взгляд не был тем расфокусированным взглядом имбецила, которого я ожидал. Это был измученный, все осознающий взгляд. Я чувствовал в нем злобу. Он ненавидел меня. Ненавидел корабль. Ненавидел то, что оставался жив.

Вокруг Пожирателей Миров двигались тени. Слабые духи страдания и безумия, привлеченные к истерзанным воинам и становящиеся все ближе к рождению.

Леор наполовину снял броню, пользуясь для этого крадеными инструментами. Как было и у закованных в броню крестоносцев самых примитивных культур, чтобы надеть и снять боевую экипировку, требовалось немало времени и помощь обученных рабов. Каждая из пластин механически подгонялась к своему месту и синхронизировалась с теми, что располагались под ней.

— Дай нам арсенальных рабов, — так поприветствовал меня Леор, прежде чем указать на несчастных ничтожеств, «чистящих» элементы его доспеха грязной ветошью. — Эти никчемны.

Причина заключалась в том, что «эти» не были обучены необходимым техническим знаниям. Теперь на «Тлалоке» оставалось немного арсенальных рабов, поскольку мало кто из нас в них нуждался. Рубрикаторы едва ли могли снять с себя доспехи. Доспехи являлись всем, что они из себя представляли.

Я не сказал ничего из этого. Я сказал:

— Я подумаю на этот счет, если попросишь вежливо.

Он ухмыльнулся. Никаких вежливых просьб не планировалось, и мы оба это знали.

— От скованного провидца Фалька у меня мурашки по коже пошли. Как думаешь, его корабль спасся?

— Это возможно, — согласился я.

— В твоем голосе не слышно особой уверенности. Эх, жаль. Фальк мне нравился, пусть он и был слишком подозрителен по отношению к своим друзьям. Ладно, так чего ты хочешь, а? Если ты пришел за извинениями, колдун…

— Нет. Хотя с твоей стороны было бы любезно хотя бы признать тот факт, что я спас тебе жизнь.

— Ценой пятидесяти моих людей, — отозвался он. — И моего корабля.

Его фрегат годился в лучшем случае на свалку, о чем я и сообщил.

— Может, это и был кусок помойного дерьма, — сказал Леор, со скрежетом зубов изобразив нечто, что при некотором великодушии можно было бы назвать улыбкой. — Но это был мой кусок помойного дерьма. А теперь говори, зачем ты на самом деле пришел.

— За списком мертвых.

Он поглядел на меня — несмотря на уродовавшие лицо шрамы и швы, оба его темных глаза были не аугметической заменой, а теми, с которыми он появился на свет. Приподняв рубцовую ткань на месте брови, он в искреннем замешательстве переспросил:

— Что…?

— Список мертвых, — повторил я. — Ты спросил, зачем я пришел. Вот зачем. Я пришел выслушать список мертвых.

Теперь они все смотрели на меня. Дуэлянты застыли. Сидевший на полу больше не стучал головой об ящик позади себя.

Леор десятилетиями командовал Пятнадцатью Клыками и служил офицером в Легионе во время Великого крестового похода. Он не стал оборачиваться к своим людям в поисках указаний, однако я почувствовал, как его мысли движутся, учитывая присутствие воинов. Он знал, что те наблюдают за ним, за этой сценой, за тем, как он отреагирует. Но также я ощущал и паучье присутствие машины, замедлявшей его разум. Она тикала и протестовала против здравого смысла с терпением, подтачивая его концентрацию и проталкивая по черепу боль вместо мыслей.

Молчание затянулось. Я чувствовал, как боль у него в голове усиливается, переходя от тика и искрящего скрипа к нарастающей пульсации. От этого его верхняя губа скривилась, совсем как у собаки.

— Скал, — произнес он. — Геносемя не возвращено. Аургет Малвин, геносемя не возвращено. Уластер, геносемя не возвращено. Эреян Морков, геносемя не возвращено…

Он перечислил всех, одно имя за другим. Все сорок шесть. Произнеся последнее: «Сайнгр, геносемя не возвращено», он умолк и посмотрел на меня с мрачным весельем во взгляде.

— Я занесу их имена в Погребальную Песнь корабля.

Погребальная Песнь была традицией Тысячи Сынов. Прочие Легионы пользовались другими названиями, такими как Архив Павших у Пожирателей Миров, или, в случае Сынов Хоруса, Оплакивание. Это были не просто перечни потерь, а летописи — почетные списки, драгоценные для Легиона реликвии. На наших кораблях это обычно выглядело как свитки с записанными тушью именами и званиями.

— В архивы этого корабля? — спросил один из прочих.

— Я передам все записи любым кораблям Пожирателей Миров, которые мы встретим.

— Хайон, нашему Легиону мало дела до переписывания мертвецов.

— И тем не менее, предложение остается в силе. Однако перечисленные сейчас воины погибли в битве, которая свела нас вместе. Мы несем общую ответственность. Их следует внести в Погребальную Песнь «Тлалока».

Пожиратели Миров посмотрели друг на друга, а затем на Леора. Леора, который только что передал мне список мертвых, как апотекарии в Легионах традиционно передавали их командующим офицерам.

Между нами что-то промелькнуло: своего рода взаимопонимание. Ничего психического, ничего столь примитивного и очевидного. Но он кивнул, признавая это, и ударил кулаком без перчатки по моему нагруднику жестом того, что сошло за братское согласие.

— Возможно, у тебя все же есть хребет, колдун. А теперь убирайся отсюда и найди нам настоящих арсенальных рабов. Нам нужно, чтобы о нашей броне позаботились.

Хорошо сработано, — прозвучал в моем сознании голос Ашур-Кая. Они будут нам полезны.

Мои мотивы не настолько холодны и циничны, провидец.

Леор глянул на своих братьев и продемонстрировал бронзовые зубы в неприятной улыбке.

— Мы останемся. Пока что.

Никто не стал спорить.

— Два вопроса, — произнес Леор. — Что ты намерен делать с Телемахоном?

Для секретов было уже несколько поздновато. С моей точки зрения, список мертвых скрепил наш союз.

— Я планирую проделать с ним нечто неприятное.

Пожиратели Миров обменялись хрюкающими смешками.

— А что это за вопли в воксе? — поинтересовался Леор.

— Это моя подопечная. Я с ней сейчас разберусь.

Подопечная

Массивные переборки Гнезда оставались закрыты, сдерживая внутри зловоние, столь насыщенное, что его практически можно было увидеть. Исходящий от тухлого мяса смрад прокисшего затора накладывался поверх запаха гниения, и вонь была такой отвратительной, что у смертных слезились глаза. За запертыми дверями лежала одна лишь тьма.

Я не видел и не чуял этого сам. Я воспринимал все посредством чувств моей волчицы.

Гира поприветствовала зловонное ничто ворчанием. Волчий рык звучал грубо, с урчанием проходя среди искривленных зубов, на которых высохла слюна. Приветствие, уж какое было, поглотила искусственная ночь.

Закрытые двери Гнезда не представляли собой препятствия для волчицы. Чтобы пройти за них ей потребовалось всего лишь шагнуть в тень по одну сторону железной переборки и вырваться в черноту на другой стороне.

Зачем ты это делаешь? — спросил я ее. Гира явно была самкой, насколько ей подобные вообще могли обладать понятием о поле. Это являлось отражением взятого ею тела, а не каким-то осознанным выбором.

Я иду к ней, — отозвалась волчица, — потому что могу. И с этим она начала подъем.

Это место не всегда называлось Гнездом. Оно было делом рук Нефертари. После ее появления оно преобразилось, как преобразились многие вещи. До того, как чужая присоединилась к нам, это помещение было шахтой массового подъемника, размеров которой хватало для перевозки между палубами боевых танков и огромных количеств боеприпасов. После прибытия Нефертари экипаж «Тлалока» быстро приучился пользоваться другими лифтовыми платформами. Эта же стояла деактивированной, холодной и пустой. Ее системы были полностью отключены.

Мы с Гирой привыкли делить чувства, в этом состояло одно из главных достоинств нашей связи, однако я ощущал исходящее от ее разума тревожное давление, когда она пыталась утаить от меня свои мотивы. Именно тогда я понял, что она уже бывала тут без меня. Возможно, не раз.

Больше дюжины раз, — ответила она.

Я не знал.

Мое существование не ограничено связью с тобой, господин.

Гира подняла взгляд вверх. Над головой тянулся полукилометровый туннель, доходивший до самых хребтовых укреплений корабля. Старые кабели и готическая резьба придавали шахте сходство со скелетом — вертикальный проход с ребристыми стенами, испещренный пристально глядящими черными глазами тысячи открытых подходных туннелей. Такое же зрелище ждало ее, когда она глянула вниз. Шахта уходила гораздо глубже во мрак. Волчица вошла в Гнездо недалеко от вершины.

Восприятие Гиры было не таким, как окрашенный красным экран целеуказателя космического десантника или тусклое марево человеческого зрения. Она видела души как мерцающее пламя, а все остальное — как контурное ничто.

Нефертари, — передала волчица во мрак, хотя моя подопечная была практически глуха к любой беззвучной речи.

Многочисленные открытые переборки, ведущие из длинного туннеля в остальную часть корабля, означали, что Нефертари могла находиться где угодно — для нее весь «Тлалок» являлся игровой площадкой — однако Гира знала, где искать.

Волчица сорвалась с места в короткую перебежку, спрыгнув с платформы в туннель. Мгновение она падала сквозь черноту вездесущей тени. В следующий же миг она уже крадучись вышла из темноты сотней метров выше, скребя когтями по холодному металлу верхней платформы. Снова и снова бросаясь в тень, Гира продолжила подъем.

Через пять минут она обнаружила первое кровавое пятно. Спустя еще три — нашла первое тело.

Зачем ты идешь к ней? — спросил я волчицу.

А ты не можешь догадаться? — снисходительно отозвалась она.

Она мельком обнюхала мертвое тело. Далеко не новое убийство. Старый труп, одна из брошенных игрушек Нефертари, прикованный к стене и подвешенный за лодыжки. На искаженном сером лице был ясно написан мучительный последний вздох тела. Моя подопечная выдернула ему зубы и вырезала руны чужих на его плоти, пока оно еще было живо. Пока это еще был он, а не оно.

В восприятии Гиры мертвец почти не отличался от сковывавших его цепей, или от стены, которая держала его на месте. В нем не было души, и потому он не представлял никакого интереса. Если я слишком долго глядел глазами волчицы, это зачастую приводило к приторным, тяжелым головным болям, пронизывавшим мой череп. Я чувствовал, что уже начинается очередная из них.

Наверху висели еще тела. Нефертари имела обыкновение сковывать несколько жертв и подвешивать их в туннеле одновременно, чтобы их вопли эхом разносились в темном проходе к хребту корабля и находящимся с другой стороны железным костям «Тлалока». Она называла это своей музыкой.

Разумеется, ей не требовалось карабкаться вверх-вниз, как людям из экипажа. Она могла подвешивать своих жертв в туннельном колодце и разрывать их на части на досуге, не нуждаясь для этого в чем-то столь приземленном, как опоры для рук.

Некоторые из тел принадлежали людям, прочие поддались разным стадиям мутации на пути между чистокровным человеком и тем, во что их намеревался преобразить варп. Шестеро — и мимо них Гира пробиралась, проявляя чуть большее любопытство — были воинами Легионес Астартес. Захваченные в ходе старых рейдов пленники, отданные ей в пищу.

Один из них таращился на мою волчицу гниющими серыми глазами. Гира вошла в соседнюю тень, даже не удосужившись понюхать тело.

Наконец, она беззвучно выбежала из темноты наверху шахты подъемника, в настоящее Гнездо. Огромный зал с куполом был закрыт внешними защитными пластинами. Толстая чешуйчатая броня полностью перекрывала вид Пространства Ока снаружи. Помещение могло освещаться исключительно с дозволения Нефертари. В эту ночь все было погружено во мрак.

Гира двинулась крадучись, ее чувства перемещались влево-вправо по столам, которые на самом деле были стойками, и стенам комнаты, на самом деле являвшейся тюрьмой. Она подняла взгляд вверх, на горгулий и гротесков, которые лепились к костистой конструкции и злобно глядели вниз, неодобрительно насупившись и издавая беззвучный рев. Целая орда статуй из темного камня, недовольных присутствием волчицы.

Она не видела Нефертари. Не чуяла ее. Не чувствовала. Все вокруг смердело гниющей плотью и кровью, но Гира слышала неподалеку дыхание раненого животного. С этого можно было начать. Волчица пошла дальше, выслеживая и выискивая.

Будь осторожна.

Ты ничего не понимаешь в том, о чем говоришь, господин. Она никогда не причинит мне вреда.

На одной из стоек впереди колыхалось пламя души — мерцающая белая аура, запятнанная трепещущими прожилками страха. На столе лежал скованный, жалкий в своей слабости человек, который, задыхаясь, молил о помощи. От него несло кровью, потом и стыдом, а аура переливалась полосами продолжающейся агонии. На нем были остатки формы с палубы инженериума.

Гира подошла к пленнику, наблюдая, как человек дрожит на холоде. Тот издал бессловесный крик, протягивая то, что осталось от его руки, и волчица обнюхала открытые раны. Внутреннее кровотечение. Разрывы органов. Кем бы ни был раненый, он уже ушел слишком далеко, чтобы оказаться хоть сколько-нибудь полезным.

Зверь медленно двинулся по кругу. Гира шла по охотничьим угодьям другого хищника, и теперь инстинкт брал в ней верх над ее же заверениями.

Нефертари была неподалеку. Жилы симпатической связи тянулись между нарушенной болью аурой узника и ее собственной огненной душой, уходя вглубь помещения. Они трепетали, словно нити паутины, слабо озаренные пламенем души.

Гира пошла дальше, двигаясь по психическому следу объединенных страданием душ. Она петляла между столов, свисающие цепи поглаживали мышцы ее спины и плеч.

Вот, перо на полу. Она принюхалась — перо не было ни черным, ни серым, а имело матово-угольный темный оттенок, промежуточный между этими цветами.

В сером пространстве впереди слабо горел огонь души. Ослабленной, истощенной. Вот почему волчица не почувствовала мою подопечную сразу. Нефертари умирала.

При виде нее у меня застыла кровь. Нефертари лежала ничком, наклонив голову, чтобы висок касался пола. Казалось, ее швырнули наземь и оставили там умирать — создание с безжизненными конечностями, окруженное озером темных волос.

Когда волчица приблизилась, чувства Гиры заполнила неземная вонь чужеродной плоти. Смрад замерзшего металла, исходящий от чрезмерно белой кожи, накладывался на пряный насыщенный запах горячей, нечеловеческой крови. Я ощутил жажду нетерпения, сопровождавшуюся горькой слюной, нити которой повисли на клыках волчицы. Близость к любому живому существу пробуждала в Гире голод.

Чужая дернулась и приподняла голову. Наиболее причудливыми признаками того, что она не принадлежит к людскому роду, с очевидностью являлись остроконечные уши, темные крылья и раскосые глаза, однако то ощущение тревожной неправильности, которая всегда видится в несовершенстве чужеродной жизни, исходило от всего в ней. Вплоть до ее манеры двигаться: движения Нефертари были слишком плавными. Она была изящна настолько, что это казалось зловещим и вызывало у меня мурашки по коже.

Глаза моей подопечной были черны, как безоблачная ночь, но нечеловеческое восприятие Гиры фиксировало за остекленевшим взглядом Нефертари лишь тлеющие угли души. Одно из крыльев чужой колыхнулось со звуком переворачиваемой страницы.

— Ты, — мертвенные синие губы Нефертари скривились в анемичной пародии на эмоцию. Ее голос напоминал шипение обнажаемого клинка.

Гира не могла ответить вслух. Челюсти волчицы не предназначались для речи смертных.

Чужая приподнялась на трясущихся конечностях, и у нее изо рта побежал ручеек крови. Ее крылья прижались к спине, трепеща при складывании. Я никогда не смог бы предсказать такую близость между этой парой. Из всех существ на моем корабле они должны были бы ненавидеть друг друга сильнее всего. Я ни разу не чувствовал ничего, кроме настороженного равнодушия, между ними — моими сестрами, моими любимыми слугами.

Волчица продолжала приближаться беззвучной поступью. Когда клыкастая пасть прикоснулась к плечу чужой, Нефертари протянула дрожащие пальцы и обняла зверя за шею.

— Я хочу пить, — прошептала она. — Все эти никчемные жизни бессмысленны. Их души слабы, а боль ничего не значит. Сколько бы я ни убила, меня все равно мучит жажда. Но мы могли бы убить Ашур-Кая. Ты и я, Гира. Мы могли бы убить Ашур-Кая. Хайон нас простит.

Теперь чужая прижималась лбом к меху волчицы. Они были достаточно близко друг к другу, чтобы обмениваться беззвучной речью, даже с притупленными чувствами Нефертари.

Нет. Неслышимый голос Гиры был чем-то средним между собачьим рычанием и ревом медведя. Белый Провидец нужен нашему господину.

— Он меня простит.

Да, — согласилась Гира, и я ощутил раздражение волчицы от того, что я воспринимаю посредством ее чувств эту сцену, которая должна была быть тайной. Хайон простит тебе все. От этого убийство Белого Провидца не становится мудрым решением.

Какое-то время Нефертари хранила молчание, держась за волчицу. Я почувствовал… что же я почувствовал? Для меня была бессмысленной идея, будто между ними может присутствовать что-то общее, однако так оно было, и было на самом деле.

— Где Хайон?

Он был с человеком по имени Огненный Кулак. Теперь он готовится присоединиться к нам.

— Он меня запер.

Ему пришлось запереть тебя после прошлого приступа голода твоей души.

Вновь наступила тишина. На сей раз она не просто затянулась, а воцарилась на несколько минут. Никто из них не нарушал ее. Эта честь принадлежала мне.

Воздух разорвало снопом визжащего света, с грохотом ударил ветер. В этой буре вопили погубленные души. Я чувствовал то отчаяние, с которым незримые руки тянулись из ревущей вспышки и с бессмысленным воем вцеплялись в кожу и волосы Нефертари. О, как же им хотелось ее получить. Нерожденные дети Младшего Бога всегда желали ее

Все они разом утихли с тем же громовым звуком, который возвестил об их появлении.

— Нефертари, — произнес я, вложив в одно слово приветствие и извинение.

На мгновение я увидел себя глазами Гиры: громадный силуэт, увенчанный похожим на солнце ореолом едкого золотистого света. Надвигавшаяся головная боль развернулась по другую сторону моих глаз в полную силу, став чем-то горячим и полным ненависти.

Дева чужих поприветствовала меня лишь холодным взглядом.

— С тобой все в порядке? — спросил я, чтобы сказать хоть что-нибудь.

— Я хочу пить, — прошипела она мне, отпустив шею волчицы и поднимаясь на слабых ногах.

— Знаю. Мы направляемся к Галлиуму. Удаление от центра облегчит твои страдания. Ашур-Каю следовало бы выпустить тебя поохотиться и напиться, когда нас брали на абордаж.

— Я хочу пить, — снова сказала она. Слышала ли она меня вообще?

Я шагнул поближе. Полосатый гребень шлема цвета кобальта и полированной бронзы отбросил на темное железо пола уродливую тень.

— Нефертари…

— Я хочу пить, — на этот раз она прошептала эти слова, а не прошипела их.

— Я отдам тебе кого угодно из экипажа. И еще у нас есть несколько пленных Детей Императора.

— Никто из них ничего не стоит, — выплюнула она отказ от моего предложения. — Бессмысленная боль незначительных душ. Так глубоко в Родной Могиле… Хайон, мне нужно больше. Отдай мне Ашур-Кая.

— Я не могу этого сделать.

— Можешь, — она оскалила зубы. Это была не улыбка. — Можешь, но не станешь. Ты предпочитаешь мне отказать.

— Называй как хочешь, — ответил я. — Гира, отойди от нее.

Тайная близость между ними вызвала у меня странную тревогу. Волчица повиновалась, бесшумно подойдя ко мне, но было очевидно, что зверю не хочется так поступать, и в тот момент я ненавидел их обеих за это.

На сей раз Нефертари умирала. Я видел это настолько же отчетливо, как ощущала моя подопечная. Синкопированный ритм ее сердца был болезненно замедлен. Я слышал, как ему не удается поддерживать такт, и оно трепещет в груди неистовым стаккато. Она миновала стадию боли, миновала даже муку. Это было страдание, которое насыщало ее плоть и кости, пробивая до самого существа. Крылья выглядели так, словно много дней теряли перья и привлекали мух. Вены под полупрозрачной кожей выделялись, будто черные трещины на грязном мраморе. Раскосые глаза, обычно столь яростные и сосредоточенные, были остекленевшими и мутными.

Она не могла умереть без моего разрешения. Однако могла достаточно мучиться, чтобы я позволил ей умереть во имя тех остатков сострадания, которые еще сохранялись в моем сердце.

Было больно видеть ее настолько ослабевшей. Близость шторма становилась для нее проклятием, приближение к Младшему Богу час за часом вытягивало жизнь из ее тела. Из-за этого Око являлось худшим из всех представимых укрытий для представителей ее вида — но при этом и лучшим, поскольку ее сородичи никогда не последовали бы за ней по своей воле. А у нее была сотня причин скрываться.

Такова была моя Нефертари, создание из проклятого рода. Ее расе более не было места в Галактике.

Она распростерла крылья, готовясь взмыть вверх и снова улететь к горгульям над головой.

— Нет, — сказал я ей. Моя протянутая рука сжалась с неторопливым урчанием сервоприводов в суставах пальцев. Телекинетическая пустота потянула деву чужих за лодыжки и запястья, приковывая к земле, и та забилась и протестующее закричала.

Связать ее тело было детской задачкой. Значительно сложнее манипулировать разумом. Психическая безжизненность Нефертари означала, что мне приходилось жертвовать изяществом ради грубой силы, а она входила в число тех немногих душ в Галактике, кому я не хотел причинять вреда сверх необходимого. В конце концов, она была моей подопечной. Я бесчисленное количество раз оказывался обязан ей жизнью.

Я отрешился от отвлекавшего меня обвиняющего взгляда Гиры и криков Нефертари, сосредоточившись на бесконечно малых психических манипуляциях внутри ее сознания. Вдоль моего позвоночника побежал ручеек пота, что только усугубило раздражающий недостаток концентрации. Подобные крошечные применения психического воздействия не давались мне естественным образом. Мои таланты лежали в области более жестоких методов.

Я пронзал своим шестым чувством ее мысли, полные беспомощного гнева, проталкиваясь за внешнюю ярость и более глубокую боль, за все эмоции и воспоминания, выискивая внутренние механизмы ее нечеловеческого мозга.

И… вот оно: пряди биоэлектрической силы, соединявшие сознание с мускулами. Тысячи их связывали мозг с остальным ее телом. Было бы несложно отделить их грубым нажимом мысли. Но вместо этого я сжал их, помассировав невидимыми пальцами. Надавить в одном месте, ослабить в другом.

Биение ее сердца замедлилось. Глаза закрылись. Она упала на палубу — марионетка с обрезанными нитями и исхудавшими конечностями — и я с облегчением неторопливо опустил руку.

Искусственный сон не продлился бы долгое время. Мне необходимо было утолить ее жажду. Она нуждалась в боли, питалась страданием. Чтобы она продолжала жить, другие должны были истекать кровью. Ничто другое не прекращало истекание ее души в пустоту.

Воистину, не существует более жалкой, проклятой Богами расы, чем эльдар.

— Я хочу, чтобы ее покормили, когда она проснется, — произнес я вслух. Гира глядела на меня немигающим взглядом. Она никогда не моргала. — Я велю рубрикаторам притащить тридцать рабов на уровень входа в святилище и оставить их там в оковах.

Это шторм. Неистовый круговорот в могиле рождения Младшего Бога.

Я бросил взгляд вверх, на пластинчатую защиту, скрывавшую из вида пустоту. Я слышал ее — вопли потерянных душ, сопровождавшие продвижение корабля к пункту назначения. А также чувствовал ее, ощущал, поскольку есть опасности, которые невозможно игнорировать. Шторм, в котором мы шли, был чем-то из мифических кошмаров. Бог, погубивший ее расу, высасывал из нее жизнь, взывая к душе, которую Ему задолжали.

Ты рискнул идти через варп, — с нажимом передала Гира. Здесь? Сейчас? В этом шторме?

Я посмотрел на волчицу, которая крадучись кружила возле меня. Существо превосходило по размеру большинство настоящих волков, а также отличалось от них бесчисленным количеством прочих деталей. Оно могло бы целиком проглотить ребенка.

Я едва ли стал бы открывать Гнездо, рискуя, что она сбежит, — ответил я. Больше ни разу. Чтобы прекратить прошлую бойню, понадобилось три дня. Почему ты здесь? Что это за тайная близость между вами?

Ты настолько слеп к потребностям тех немногих, кто тебе предан?

Дело явно так и обстояло.

Так просвети меня.

Я — единственное живое существо на борту этого корабля, чья боль никогда не поддержит ее. Когда ее мучит жажда, моя близость не подпитывает ее страдание. А она — единственная из смертных, кого мне запрещено уничтожить. Когда мне хочется есть, рядом с ней отсутствует соблазн.

Я задался вопросом, в какой мере эта фраза принадлежала волку в сердце Гиры, а не демону в ее голове. Это звучало практически так, словно зверь говорит о товарище по стае.

Она почувствовала мое любопытство через нашу связь, и резко со щелчком сомкнула челюсти, ощерившись.

Не смейся надо мной. Твоя кровь будет очень приятна на вкус, колдун.

А вот этого вкуса, моя любимая волчица, тебе никогда не узнать.

Ореол

Я уже привык к скрипу пера Тота по пергаменту. Это стало фоновым шорохом в том, что сейчас представляет из себя моя жизнь, совсем как когда-то давным-давно им был непрерывный гул громадных двигателей «Тлалока».

После «Тлалока» был «Мстительный дух». А после него — «Крукал`Рай», известный Империуму под именем «Планетоубийцы». Каждый из них обладал собственной песнью механизмов, которая в какой-то мере становилась успокаивающим звуком. Скоро мы доберемся до той части моей летописи, когда мы ступили на палубы «Мстительного духа». Это приятные воспоминания. Времена единства. Времена братства.

Прошлой ночью ко мне приходили мои пленители. Они явились с вопросами, вне всякого сомнения, порожденными теми воспоминаниями, которые я уже им передал. Первое, с чего они начали — изложение длинного перечня имен и титулов, приписываемых мне — моим деяниям, бойням, учиненным армиями, которые маршировали под моим знаменем. Они говорили несколькими тожественными голосами. Суд вершили мужчина, женщина, юноша, старик. Единственное, что их объединяло — абсолютная искренность интонаций.

Они безостановочно зачитывали сотни титулов. Сотни. Сколько прошло веков с тех пор, как кто-либо в Империуме произносил вслух мое подлинное имя?

Отрезвляющая мысль.

Мои пленители перечисляли титулы, и большую часть из них я в той или иной форме уже слыхал раньше. Это были проклятия, которые выкрикивали небу мои враги в руинах городов, сожженных моими воинами. Имена, которые безоружные невинные произносили в молитвах, заговорах и благословениях, надеясь, что я никогда не возникну из тьмы, будто какое-то мифическое чудовище.

Некоторые из этих имен были образны до мелодраматизма и неизмеримо пышны, другие же знали только в одном городе или на единственной планете. Многие — и они вызвали у меня улыбку — были присвоены за зверства, совершенные армиями моих братьев по приказу моих братьев. Почти дюжина перечисленных расправ произошла на планетах, где я никогда не бывал. О трех опустошенных мирах мне вообще не доводилось слышать.

Последовали вопросы, задаваемые с размеренно интонацией людей, привыкших получать ответы. Эти мужчины и женщины сотни лет своей жизни приучали себя к ереси, окружая собственные души броней пренебрежения. Они презирали меня, однако не боялись. Разумеется, в этом состояло еще одно проявление их невежества. Они не боялись меня, поскольку не знали по-настоящему, с чем имеют дело.

Они задавали свои вопросы, но я умолк, размышляя о сотнях имен, которыми они меня наделили. Было бы приятно видеть их, соотнести лица с голосами. Еще лучше было бы почувствовать их, потянуться к ним моим тайным зрением. Но при всей наивности и невежестве они не были глупцами. Они знали, как удерживать меня в плену.

— Все эти имена, — произнес я, спокойно выдохнув.

Мои инквизиторы замолчали. Единственный звук, перекрывавший их тихое дыхание, издавало перо Тота, постоянно продолжающее скрести.

— Империум построен на поклонении неведению. Я говорю так без намерения оскорбить. Неведение поддерживает стабильность, а стабильность сохраняет Империуму жизнь. Насколько безмятежным стало бы людское стадо численностью в бессчетные триллионы, узнай оно, что находится по ту сторону пелены реальности? Насколько покорны они бы были, если бы знали хотя бы тень правды? Неведение — это необходимое зло для империи.

Они не стали спорить. Мои хозяева слишком умны, чтобы утруждать себя ложью.

— Вы утратили так много знаний, что я едва в силах понять, где заканчивается ваше невежество и начинается невинность. Опять же, я не желаю оскорбить. Просто таково положение дел. Вы дали мне сотни имен и перечислили сотни войн. Большинство — мои. Многие — нет.

— Вы называете меня Архиеретиком Ангелус Порфира. Но я никогда не видел этого мира, ни разу. Называете Зарафистоном так, будто ваша информированность должна вызвать у меня благоговение, однако Зарафистон — это не имя, данное при рождении. Это титул, впоследствии сросшийся с личностью. И вы именуете меня Игетмором, но Игетмор — это даже не имя. Это выражение из забытого языка мертвого мира. Оно означает «ткач» или «пронзатель» варпа. И, как оказалось, я не единственный воин, носивший этот титул. Похоже, что этим именем сознательно и по собственной прихоти наделяют любого, за кем в данный момент охотится Империум. Начинаете понимать, что я имею в виду?

— Какого языка? — спросила одна из женщин. — С какого мира?

— Корневое наречие хтонийское. Я говорю на нескольких его диалектах. Сама планета называлась Хтония. Я кратко упоминал о ней, рассказывая о наследии Фалька.

— Еще до твоих воспоминаний мы знали о Нечестивой Хтонии, сгинувшей за эти десять тысяч лет.

В том, как она произнесла название планеты, было нечто особенное. В ее голосе слышалась такая непоколебимость, такая абсолютная уверенность, что она схватила ключи от царства. Сколько закрытых архивов пришлось расшифровать этому инквизитору, чтобы вырезать оттуда этот крошечный кусочек запретного знания? Насколько отчаянно пытался Империум вычистить все записи о Предавших Легионах?

И все же, насмешка над их невежеством означала бы непонимание масштабов Империума и его десятитысячелетней приверженности притворству, будто прошлого никогда не было.

— Ты затягиваешь, — укорил меня один из мужчин. — Расскажи нам, как Сыны Хоруса получили свое новое название. Расскажи, как они стали Черным Легионом.

Сперва мне было нечего ответить. Я не был уверен, что вопрос задан искренне.

— Я сказал, что расскажу, как погибли Сыны Хоруса и родился Черный Легион. Я никогда не говорил, что первое стало вторым.

Однако он еще не закончил. Ему тоже было что процитировать из священных текстов.

— Так написано Гадателем Дианфоном: «И так, изгнанные со Святой Терры и навеки воцарившиеся в преисподней, Сыны Хоруса, вероломный Шестнадцатый, стали Черным Легионом».

А-а. Все вдруг стало понятно.

— Позором с тенью преображены, — тихо проговорил я самому себе. — В черном и золоте вновь рождены.

— Что?

— Я же говорил вам — началу предшествовал конец. Сыны Хоруса никогда не правили в Оке. Их призраки не командовали ничем, кроме склепов, в которые превратились их боевые корабли. Их тени правили павшими крепостями. Сыны Хоруса умерли десять тысяч лет назад. Я знаю. Я наблюдал, как это произошло. Они были Шестнадцатым Легионом. Но Черный Легион не был основан Императором и никогда не сражался в его славу. У него нет номера. Номерами наделяли лишь Легионы Великого крестового похода, а мы, мои имперские друзья, являемся Легионом Долгой Войны.

Пять месяцев мы шли, готовились и лечились.

Каждое утро по бортовому времени я тренировался с Леором в клетках для поединков, топор против топора. Иногда на нас бесстрастно глядел Ашур-Кай, порой же выжившие братья Леора наблюдали и радостно вопили, когда один из нас наносил особенно изящный или жестокий удар. Они никому не отдавали предпочтения и хвалили все стоящие удары, а не только подбадривали своего командира. Это вызывало у меня восхищение.

Вокруг них часто проявлялась боль, мучившая их внутри черепа. Когда церебральные имплантаты вгрызались по-настоящему глубоко, возникали трепещущие маленькие духи-частицы страдания, которые ползали по броне Пожирателей Миров. Эти безмозглые импульсы воплощенного ощущения носились по красному керамиту, словно ящерицы, а затем снова растворялись в насыщенном варпом воздухе. По большей части легионеры вообще не обращали внимания на эти несущественные явления — возникновение малых демонов эмоций едва ли являлось редкостью в Оке — но они часто кишели на помощнике Леора, воине по имени Угривиан. Как-то раз я увидел, что тот съел одного из них. Крошечное змееподобное создание билось в его кулаке, пока он не откусил щелкающую зубами голову и не проглотил лакомство, издав низкий смешок.

— Ты же знаешь, что Нерожденные не годятся нам в пищу, — заметил я.

Он заглотил остаток извивающегося белого трупа. Я наблюдал, как тот извивался вдоль мышц шеи, пока не провалился в пищевод.

— Хайон, ты хорош на топорах, и я это уважаю. Но ты слишком высок и могуч, чтобы признать, что нет лучшего способа оскорбить врага, чем превратить его в дерьмо после победы.

К моему стыду, я рассмеялся.

— Угривиан, ты омерзителен.

— Омерзителен. Честен, — он пожал плечами. — В этом проклятом Богами месте это одно и то же.

Ашур-Кай отвергал все предложения поединка. Я принимал их вместо него, часть выигрывал, часть проигрывал, и всегда наслаждался последующим жжением трудового пота. Мне этого не хватало, я слишком долго жил в обществе одних лишь рубрикаторов.

Никто из нас не говорил о дурацком стремлении Фалька отыскать Абаддона и «Мстительный дух». Никто не говорил о Лучезарных Мирах.

Однажды утром, когда мы с Леором стояли в изнеможении после схватки, которая длилась четыре часа и завершилась яростной ничьей, я увидел, что из дверей зала за нами наблюдает Нефертари. Вдали от шторма она исцелилась, утолив свою мучительную жажду за счет посланных ей мною рабов. Однако она все равно редко покидала Гнездо. В то утро она покачала головой, забавляясь только что увиденным спаррингом, и покинула нас, не получив вызова.

Покрытое шрамами лицо Леора было залито потом.

— Твоя мерзкая чужая наблюдала за нами.

— Наблюдала.

— Я мог бы ее победить.

— Нет, — честно ответил я. — Ты бы не смог.

Спустя несколько дней, в ходе поединка, где мы пользовались только неактивированными боевыми клинками, он попробовал старинный и прославленный трюк с простым отвлечением.

— Мне нравится твой топор, — сказал он в перерыве между столкновениями клинков.

— Что?

— Твой топор. Он мне нравится. Я его хочу.

Я разучился просто беседовать, и никогда не был одарен в этой области, чтобы учиться заново. Мало кому из Легионес Астартес это удавалось.

— Помнишь, как я нашел тебя на Просперо? — усмехнулся он. — Лежащим поверх мертвых Волков и сжимающим в руке топор того большого ублюдка. Волк-чемпион, которого ты убил — напомни-ка, как его звали?

Пока я отвечал, он вырывался, пытаясь воспользоваться отвлечением внимания и выиграть место для маневра. Я двигался за ним — клинок к клинку.

— Аярик Рожденный-из-Огня.

Я знал об этом, так как имя было написано на самом Саэрне. Волк также выкрикивал его, пытаясь убить меня. Вне всякого сомнения, он хотел, чтобы моя тень отправилась в загробную жизнь, зная, кто стал причиной моей гибели.

— Они все делали не так, как остальные из нас, да? У них даже имена были безумные.

— Это было духовное имя. Они пользовались ими как…

— Мне плевать на их оправдания, — проворчал Леор, когда наши ножи сцепились. Мы сходились, глядя друг другу в глаза, пока он не отшвырнул меня на несколько метров назад. Поединок продолжился.

Через десять минут он ни с того, ни с сего произнес:

— Спасибо.

Умно, умно. Я чуть не опустил клинок.

— За что ты меня благодаришь?

— За то, что вытащил меня с того корабля.

— Не за что. Если хочешь, мы можем провести еще формальные похоронные обряды для твоих погибших в битве братьев.

— Похоронные обряды, — его изуродованное лицо рассекла бронзовая ухмылка. — Хайон, война добирается до всех. Нет смысла упиваться горем. Это у вас, тизканцев, всегда было проблемой, а? Делать из горя искусство. Искусство жалости к самому себе.

Он не дал мне ответить.

— А кто такой Телемахон? — поинтересовался он.

— Старый враг.

— Это очевидно, иначе ты бы не заставил меня волочь его полумертвое тело через твои магические ворота.

— Прошу, не называй это магией.

Он ухмыльнулся, и наши клинки опять сцепились.

— Ну, так потешь меня. Я никогда не отказываюсь от новых объектов для ненависти. Кто он такой?

— Враг с Терры, — я подозревал, что этого ответа будет достаточно, чтобы навести его на верный путь, и оказался прав.

— А-а, — зло рассмеялся Леор. — Предполагалось, что капитан Лирас и те пурпурные ублюдки из Пятьдесят первой роты поддержат тебя, да? А они бросили вас трепыхаться на ветру и не выпустили по стенам дворца ни единого болта.

Эта история не была чем-то из ряда вон выходящим. Сотни отрядов во всех Девяти Легионах приступили к Осаде Дворца Императора, но обнаружили, что III Легион нарушил строй и вышел из боя. Пока мы сражались и умирали на стенах последней твердыни войны, Дети Императора прорывались по колыбели человечества в поисках рабов и удовлетворения от вырезания беззащитного населения.

Думаю, именно в тот день большинство из нас поняло, несмотря на безумие войны, которую мы вели, насколько глубоко пал III Легион. Не поддался Богам. Нет, этому нельзя «поддаться», разве что по незнанию. Я имею в виду, они опустились до того, что в первую очередь гнались за собственными желаниями. Отбросить все амбиции ради удовлетворения страстей смертных. Это подлинное, настоящее падение.

— Ты многих потерял на Терре? — спросил Леор.

— Да, — признал я. Мы оба тяжело дышали. Оба боевых ножа затупились и зазубрились почти до полной бесполезности. — Очень многих.

— Мы оба, колдун. Столько планирования, да? Столько военных советов на борту «Мстительного духа». Самые продуманные замыслы наших отцов превратились в мочу, стоило только нашим подошвам коснуться святой земли. После того боя мне доводилось видеть более крупные сражения, но поражение никогда не ранило сильнее, чем в тот день.

Боль в его голосе была такой реальной, такой искренней, что я сделал шаг назад, давая ему перерыв. Это заслуживало более рассудительного и полного обсуждения, чем…

Его локоть угодил мне в щеку, сбив меня на пол.

— Слишком просто, — сказал Леор. — Это по-тизкански: отвлекаться на сантименты и меланхолию. Понимаешь, что я подразумевал под превращением горя в искусство?

Я принял его протянутую руку, и он помог мне подняться.

— Урок усвоен.

Сперва мы направлялись на безопасную нейтральную территорию. Для нас это означало Галлиум. Ха`Шерхан, моя группировка, не имела собственного родного порта, но Галлиум был близок к этому. На орбите над богатым минералами шаром с оболочкой из охряных облаков располагался Ореол Ниобии, небесная крепость Правительницы Кераксии. В прошлом мы несколько раз вели дела. Я соответствовал ее взыскательным стандартам, и она всегда платила чрезвычайно хорошо.

Чтобы добраться до Галлиума, потребовалось пять месяцев, на протяжении которых мы быстро рассекали волны эфира. Пространство Ока не является ни реальным, ни нереальным — это невозможное сочетание того и другого, при котором возникает третья стихия, расположенная между законами физики и содержимым фантазий и кошмаров. Наше напоминающее чистилище царство — такое место, где сама реальность отзывается на капризы разумов смертных. Эмоции и мысли преображают затронутую варпом материю. Вокруг вас появляется то, что вы представляете. Происходит то, о чем вы думаете. Требуется некоторая сила, чтобы попросту не уничтожить самого себя непослушной мыслью, но со временем мы приспособились.

Я сокращу описание до чего-то более простого для тех, кто никогда не ступал там, где встречаются боги и люди. Для имперских провидцев и астропатов едва ли является чем-то необычным заглянуть слишком далеко, слишком глубоко и пострадать от последствий устремления взора в бездну. Они лишаются рассудка и вопят о невероятных картинах, которые объявляют панорамами загробной жизни. Извращенные башни из плоти и костей, которые поднимаются из покрытой черепами почвы адских миров Ока — это не сооружения, возведенные потом и работой инженерной мысли. Эти невообразимые конструкции не были построены рабами, мутантами и демонами. Твердыни преисподней воздвигнуты из амбиций и силы воли, а не из рокрита и дюрастали.

Как я уже говорил: вокруг вас сложится то, что вы вообразите.

Галлиум был одним из таких миров. Планета представляла собой одну колоссальную литейную фабрику, тянувшуюся от полюса до полюса и от края до края горизонта. На поверхности уже давно уничтожили все следы естественного климата. Густые неподвижные облака исходили из миллиона дымоходов и труб цехов тяжелой промышленности, а непредсказуемые осадки выпадали в виде внезапных ливней ядовитого кислотного дождя.

Крепости-плавильни Галлиума в прошлом несколько раз предоставляли «Тлалоку» боеприпасы и ремонт в обмен на мою службу при Правительнице. По поверхности планеты я ходил один раз и не имел никакого желания делать это снова. Мало интересного в зрелище миллиардов форм фальшивой жизни, колдовством призванных из Эфирии трудиться в шахтах и кузницах. Население планеты состояло из заводных железных аватар, не имеющих лиц и отличительных особенностей. Они внешне напоминали людей, но были полностью лишены души и искры жизненной силы.

— Скажи мне, Искандар, — обратилась она ко мне как-то. — Твои рубрикаторы… Станут они работать в моих шахтах, если ты пожелаешь от них этого?

— Они мои братья, Правительница, не рабы. Прошу вас иметь это в виду, когда спрашиваете меня о подобных вещах.

Ореол Ниобии, орбитальная станция, являлся средоточием активности вокруг Галлиума. Соответствуя своему названию, он окружал мир, будто нимб: кольцо металла над северным полюсом планеты, столь огромное, что могло вместить в свои доки десять линкоров, и обладавшее достаточной огневой мощью, чтобы выстоять против втрое большего их количества.

Мы наблюдали, как оно увеличивается на оккулусе. На швартовке стояло четыре корабля, еще один располагался на высокой орбите. Находившийся вне причалов корабль был настоящим зверем во всех смыслах этого слова — «Тхана», тяжелый крейсер в потемневшей от пребывания в пустоте металлической окраске Легиона Железных Воинов, с нанесенным на корпус более чем в тысяче мест символом растопыренной механической руки Галлиума. Он висел в космосе, в холодном безмолвии надзирая за своими владениями. Даже издалека на нашем векторе приближения я видел, как орудия на его укреплениях разворачиваются нам навстречу. Точно такое же движение происходило и на стенах звездного порта. Ореол Ниобии знал о нашем присутствии.

— Что за корабли на стоянке? — крикнул я со своего трона.

Со своего наблюдательного балкона над палубой отозвался Ашур-Кай.

— Фрегат без опознавательных знаков не предоставляет и кода принадлежности. Но эсминец — это «Ярость Первого Легиона», а два фрегата называют себя «Паж мечей» и «Свежеватель».

«Ярость Первого Легиона». Темные Ангелы. Редко случались такие ночи, когда мятежные боевые корабли Первого Легиона выступали как часть флота. Они явно были тут одни.

«Паж мечей» и «Свежеватель» никак не выдавали свою принадлежность — едва ли это можно было назвать необычным в Империи Ока — а мне не было до них достаточно дела, чтобы вникать, кому они верны. Я сомневался, что мы пробудем здесь достаточно долго, чтобы обзавестись новыми врагами.

И все же, я не удержался от недоверчивой улыбки.

— Эта группировка назвала свой корабль «Свежевателем»?

Ашур-Кай пожал плечами, и сочленения его доспеха издали рычание.

— Похоже на то.

«Свежеватель». Это было ужасно.

Мы подошли ближе, защищенные обещанным на этой территории нейтралитетом, который и так поддерживался орудиями «Тханы» и самой станции.

— Передача с Ореола Ниобии, — раздался из динамиков мостика голос Анамнезис.

— Открыть канал.

— Открываю… Открываю… Канал отк…

— Говорит Страж Галлиума. Назовите ваше дело на этой территории, — голос не был низким или гортанным, как бывало у большинства воинов Легионес Астартес. Он представлял собой механический скрежет, производимый имплантированным вокализатором. Я сразу же узнал его.

— Валикар, мы просим разрешения на швартовку «Тлалока». Нам нужна дозаправка, перевооружение и небольшой ремонт.

— Правительница, или же ее помощники выслушают детали вашего предложения по обмену, — проскрипел голос. — Это ясно?

Одно и то же приветствие каждый раз. Он нерушимо держался традиции.

— Это ясно, Валикар.

— Во время пребывания на борту Ореола Ниобии, на планете Галлиум и в пределах протектората Правительницы вы будете следовать законам о мирных клинках и молчании оружия. Любое учиненное в моих владениях насилие, за исключением боевых ритуалов, повлечет за собой смерть. Если вы клянетесь подчиняться этим законам, сообщите о своем согласии.

— Я когда-нибудь возражал?

— Если вы подчиняетесь этим законам, сообщите о своем согласии.

— Я согласен, Валикар.

— Ореол Ниобии приветствует твое возвращение, Искандар Хайон с «Тлалока». Твой почетный караул ограничен пятью душами в соответствии с протоколами враждебности Ореола Ниобии. Это ясно?

Леор. Нефертари. Гира. Мехари. Джедхор.

— Ясно.

— В таком случае отключите щиты и деактивируйте орудия. Сейчас будет назначена ваша причальная платформа. Вам требуется что-то еще?

— Ответ на вопрос, если ты можешь его дать.

Неожиданный ответ вызвал у него замешательство.

— Спрашивай.

— До тебя доходили вести с боевого корабля Сынов Хоруса «Восход трех светил»?

Вызов от Правительницы Кераксии поступил, когда маневровые двигатели «Тлалока» еще не успели остыть. От корпуса станции протянулись швартовочные манипуляторы и выдвинулись тоннели для экипажа и топливные рукава, глухо простучавшие по обшивке «Тлалока». Первые должны были удерживать нас на месте вне зависимости от того, друзья мы или враги. Двум последующим предстояло оставаться почти пустыми, пока мы не договоримся о ремонте и дозаправке.

Мы прошли по основному тоннелю для экипажа, ширина которого позволяла свободно провести по нему колонну боевых танков. Шаги наших сапог звенели в темном, лишенном окон проходе. Даже практически бесшумная поступь Нефертари оставляла в неподвижном воздухе слабое эхо. Никаких звуков не издавала только Гира.

Я ожидал фаланги стражи Ореола у переборки, ведущей внутрь станции, но не ожидал, что их будет возглавлять Валикар.

Он не изменился с момента нашей прошлой встречи. Его тело прикрывала многослойная броня маслянисто-серебристого цвета, однако она не могла полностью скрыть скрежещущий гул значительного количества бионики внутри. Наплечники были украшены промышленными черно-желтыми предупреждающими полосами, а также механической погребальной маской его Легиона. В руках он сжимал болтер, громоздкий из-за автоматических загрузчиков боекомплекта, длинного дальномерного прицела и увеличенного ствола. С обеих сторон оружия тянулись суспензорные втулки — крошечные антигравитационные диски, делавшие его почти невесомым. Этот болтер был сконструирован, чтобы начинать и заканчивать бой одним выстрелом, одним убийством.

Его ранец также был модифицирован, став массивнее большинства прочих, благодаря толстым силовым кабелям, которые проходили через наплечники и подавали питание на установленные на предплечьях магнитные захваты. Я никогда не видел, чтобы он ими пользовался, но их назначение было очевидно — электрофалы, пригодные к отстрелу на значительное расстояние и работающие как захватные крючья.

Вокруг него неплотным строем собрались легионеры и скитарии Механикума. Железные Воины были вооружены алебардами и булавами, солдаты-киборги носили темно-красные одеяния и держали оружие, не поддающееся описанию и названию. Одно явно являлось каким-то лазерным орудием, толстые силовые кабели тянулись от наспинной энергетической установки к запястьям скитария, а кисти рук раба были вплавлены в огромную пятиствольную пушку. Носитель пушки глядел на меня десятью глазными линзами, заменявшими ему лицо, и все они крутились, меняя фокусировку. Работающая лазерная установка существа издавала раздражающе громкий визг. Моя свита остановилась перед группой усовершенствованных стражей, превосходивших нас по численности в отношении три к одному.

Шлем Валикара был сделан из серого керамита и увенчан вбитыми рогами из марсианской бронзы, окрашенной в красный цвет. Левый глаз и висок заменял стрекочущий монокуляр целеуказателя.

Его приветствие, как обычно, было нейтральным.

— Говорили, что ты погиб при Дрол Хейр.

— Люди мне постоянно об этом сообщают. Как видишь, это всего лишь навязчивый слух.

— У меня нет настроения валять дурака, — в жестяном скрежете его голоса явно слышалась резкость. Я задался вопросом, не причиняет ли это ему боль. Мимолетное соприкосновение моих и его чувств показало, что да — причиняет. Непрекращающуюся боль во влажной плоти гортани.

— Правительница требует твоего безотлагательного присутствия, — сказал он.

— Проблема?

Он фыркнул.

— Хайон, куда бы ты ни направился, за тобой всегда следуют проблемы. Просто идем со мной.

Вооруженный эскорт являлся традицией Ореола Ниобии, и возражать против него означало лишь провоцировать осложнения. Валикар повернулся и сделал жест своим спутникам, которые расступились, открывая нам проход на станцию.

Ореол имел нестандартную конструкцию, он был сооружен из нескольких крейсеров Механикума и сырья, добываемого на поверхности самого Галлиума. Двигаясь по его концентрическим коридорам, ты шел в мире черного железа и красного металла, в окружении тиканья часовых механизмов.

Влияние обитателей на их орбитальный замок сделало его параноидальным местом. Как и множество вещей внутри Ока, Ореол Ниобии отражал причуды и желания тесно связанных с ним смертных и излучал такую же агрессивную, мрачную нейтральность, как и те, кто жил на борту. Он был темен, тускло освещен в тех местах, где вообще освещался, а помимо стерильной химической вони, которой, похоже, оказывался приправлен воздух во всех моих делах с Механикумом, в залах Ореола стоял запах гниющих вне поля зрения тел, оставшихся ненайденными и разлагающихся.

Тут и там по коридорам двигались оборванные группы преображенных варпом чернорабочих Галлиума, погоняемых разумами и электрическими кнутами-разрядниками их надсмотрщиков с Марса.

— Ты слышал? — спросил идущий перед нами Валикар. — Луперкалиос пал.

Я посмотрел на него, на полированный металл его неокрашенного керамитового доспеха.

— Кто тебе об этом рассказал?

— Твой друг. Он прибыл три дня назад.

Мои сердца дважды глухо ударили. Выбрался ли кто-то из Сынов Хоруса на борту «Восхода трех светил»? Удалось ли им бежать из засады?

— Фальк добрался сюда, — предположил я.

Что с провидцем? — раздался нетерпеливый голос Ашур-Кая. — Что с Саргоном?

Увидим.

Валикар кивнул, подтверждая мою догадку.

— Фальк добрался сюда. Впрочем, я бы этому так не радовался, колдун. От него мало что осталось.

Дваждырожденные

— Мы обнаружили обломки, дрейфующие в пустоте. Мои команды утилизаторов уже растаскивали корабль на части, когда мы обнаружили, что есть выжившие.

Выше пояса Правительница Кераксия выглядела легендой, облеченной в металл. Она прохаживалась по своим покоям с полной достоинства неустанностью, сложив четыре руки на груди. Это была обретшая тело древняя индуазийская богиня Кали-Ка, сотворенная из почерневшей от сплавления бронзы, железа и стали. Я сомневался, что она намеренно приняла облик Богини Времени и Разрушения, однако сходство было настолько близким, что навязчиво выходило за рамки простого совпадения. Ее лицо представляло собой выполненную из темного металла маску щерящейся демоницы с раскосыми глазами, которые, похоже, были овалами полированного обсидиана, вставленными в железные глазницы. Она говорила сквозь стиснутые золотые зубы, и в просветах между клыками, покрытыми выгравированными молитвами, слабо поблескивал имплантированный ротовой вокализатор. Ниже пояса она куда меньше напоминала человека — и куда меньше божество.

— Взгляни, что мы нашли, — произнесла она.

На широком экране прикрепленного к стене монитора появилась полная внутренняя сканограмма фрегата «Восход трех светил». Она уставилась на изображение с непоколебимой сосредоточенностью. К моей тревоге, корабль был страшно поврежден, гораздо сильнее, чем до и во время засады среди шторма.

— Все-таки они бежали к Галлиуму, — сказал Леор. — Как они сюда попали?

Правительница все еще не отворачивалась от диаграммы.

— Они не совсем добрались до Галлиума. Мы привели этот остов с края Превратности Берила.

Она указала на отдельный гололит, который демонстрировал скопление напоминающих струпья областей еще более яростной нестабильности в звездных системах вокруг Галлиума. Превратность Берила была всего лишь одной из десятков прорех в варп, испещрявших окрестную область. Великое Око постоянно пребывало в движении, однако потоки и волны закручивались вокруг вихрей более сильных волнений и островков относительно устойчивого покоя.

Что бы ни произошло с «Восходом трех светил» после его исчезновения в сердце бури, он возник на острие особенно бурного региона.

— Что с выжившими? — спросил я. — Где они?

— Они здесь, на борту Ореола Ниобии, заключены в нашем медицинском комплексе.

Это слово заставило меня сделать паузу.

— Вы сказали «заключены». Не восстанавливаются или поправляют здоровье. Заключены в вашем медицинском комплексе.

— Я чрезвычайно точна в выборе слов, — отозвалась она. — Тебе об этом известно. И я забираю обломки их корабля в качестве платы за их лечение. Если они возразят, я их сожгу, а пепел выброшу в пустоту.

— Как… щедро, Правительница.

— Это очень щедро, принимая во внимание, что фрегат полностью разрушен. Теперь он годится исключительно на металлолом. Фальк в числе выживших, и я питаю к нему некоторую привязанность, однако этой выходкой он испытал мое терпение. Чтобы вытащить труп его корабля из глубокой пустоты, потребовались существенные затраты времени и сил. Спасение его жизни обошлось еще дороже. Он передо мной в долгу, Хайон. В долгу перед Галлиумом.

— Где остов теперь?

— Я кажусь тебе склонной к беспечности? — поинтересовалась она, начиная прохаживаться. — Он спрятан.

И, несомненно, его уже разбирают. Нейтральность Галлиума стояла превыше всего. Разумеется, город-государство спрятал бы корабль Легиона, взятый на абордаж, разграбленный и похищенный его рабочими — пусть даже они утверждали, что имеют законное право забрать его.

— Валикар сказал, что выжившие говорили о Луперкалиосе. И обо мне.

Кераксия склонила голову, будто оказывала мне услугу.

— Твое имя фигурировало среди того немногого осмысленного, чего нам удалось от них добиться. Я велю Валикару вскоре отвести вас к ним. Для начала перестань задавать мне вопросы. Хайон, мне хотелось бы и самой получить ответы.

Я поглядел на нее и не сказал ни слова. Галлиум являлся одной из предпочтительных для моей группировки гаваней, а Кераксия была одним из наиболее надежных моих союзников. Мне не хотелось провоцировать ее гнев. Сохранение ее симпатии многое для меня значило.

Кераксия заметила мою осторожность. Она не могла улыбнуться. Правительница не так сильно оторвалась от своих биологических корней, как стремятся сделать многие из элиты Механикума, однако ее кованое лицо не позволяло ничего столь простого, как человеческая мимика. Ее смех, в лучшем случае смешок, был неожиданно мягким выдохом, сопровождаемым проблеском вокализатора.

— Ты мне нравишься, Искандар.

Я поклонился.

— Я знаю, Правительница.

— Тактичная осторожность и идиотская отвага уже в следующий миг. Получается прелестное противоречие.

Она продолжала мерить шагами помещение своего секлюзиуса, представлявшее собой платформу с куполом, возвышавшуюся над Ореолом Ниобии со стороны южной секции корпуса. Защитные заслонки были сдвинуты, предоставляя несравненное зрелище всего орбитального кольца, звезд над головой и планеты внизу. В небе сгущались красно-фиолетовые прожилки Пространства Ока, но их было недостаточно, чтобы скрыть из виду далекое светило Галлиума — сферу нездорово-синего цвета, терзаемую солнечными бурями.

Я повернул голову, взглянув на два звездолета без опознавательных знаков, пришвартованные и закрепленные на противоположном краю станции относительно места, где дозаправлялся «Тлалок». Ни на одном из боевых кораблей не было символов их группировки или же Легиона. Не представлялось возможным определить, на чьей именно они стороне.

— Хайон, — произнесла Правительница. — Что вы делали в ходе встречи с Фальком и Леорвином Огненным Кулаком?

— Не называй меня Огненным Кулаком, — проворчал Леор.

Правительница развернулась к Леору и, издавая пощелкивание, приблизилась к нему. Как я уже говорил, ее тело с четырьмя руками внешне походило на человеческое, в коже из черненого металла отражалось ядовитое сияние далекого солнца. На этом видимость человечности заканчивалась.

Полностью уничтожая сходство со статуей, ниже рельефно изваянного живота и груди Правительница Кераксия напоминала чудовище kyntafros из греканских легенд, также известное под именем кентавра. Однако Кераксия переделала нижнюю часть своего тела не в конскую, а в паучью, с многосуставчатыми ногами-ходулями скорпиона или арахнида. Восемь механических лап с когтями и лезвиями лязгали по гладкой палубе, каким-то образом никогда не пробивая и не прогибая усиленный пол.

Огромный скорпион из темного металла с телом богини. Мне никогда не понять механикумов Марса, однако я был вынужден признать, что ее внешность была царственной и величественной в своем, нечеловеческом роде. Сочленения нестрекотали и не скрежетали, как наша боевая броня. Суставы Кераксии издавали мягкое, раскатистое урчание изящной механической силы.

— Что ты сказал?

— Я сказал: не называй меня Огненным Кулаком.

— А почему нет?

Он оскалил на нее свои зубы из усиленной бронзы в неприятной ухмылке.

— Потому что это ранит мои драгоценные чувства.

Она согласилась с этим, издав механический смешок, и снова перевела взгляд на меня.

— По какому поводу была эта встреча? Зачем вы собирались?

— Ничего такого, о чем вам необходимо беспокоиться, Правительница.

— Понятно. Хайон, я ценю то, что ты делаешь. Я не могу позволить себе выделять любимчиков, или выбирать сторону. Да и какую сторону мне выбрать? Девять Легионов ведут войны в собственных рядах столь же часто, как друг против друга. Города-государства и территории Механикума точно так же расколоты расхождениями во взглядах и противоположными философиями. Что же до колоний людей в Пространственном Беспорядке…

— В чем? — перебил ее Леор.

— Она подразумевает Великое Око, — тихо произнес я.

— Да, да, Великое Око, — вмешалась Кераксия. — Я хочу сказать, маленький тизканец, что меня восхищает твоя изящная попытка разыгрывать невинность из уважения к нейтралитету Галлиума. Однако ни ты, ни я не чужды тайных истин. Давай не будем начинать изображать застенчивость. В чем состояла цель этого собрания?

— Правительница, группировки постоянно встречаются. Вопросы союзов. Вопросы противоречий.

Она со вздохом произнесла мое имя и полностью обернулась ко мне.

— Почему тебе было не остаться здесь, когда я впервые предложила? Войны Легионов тебя погубят, а ты так полезен. Для чего тебе необходимо сеять зерна раздора везде, куда ты направляешься? До нас уже доходят вести, что Третий Легион хочет твою голову за какое-то новое прегрешение.

Она ходила перед нами вперед-назад, щелкая восемью остроконечными ногами. Несмотря на нечеловеческий внешний вид, она была стройна и более изящна, чем можно было бы представить, рисуя себе какие угодно чудовищные картины. Между ее паучьими конечностями свисали и раскачивались кабели, образующие промышленное подобие паутины.

— Отведите меня к Фальку, — сказал я.

— Скажи, зачем он созвал вас. Тогда я отведу тебя к нему.

Какой вред будет от правды? Действительно ли она подвергнет мое нейтральное убежище опасности? Возможно, я был чрезмерно осторожен. Кераксия и Валикар уже множество раз переживали конфликты и интриги.

— Фальк обзавелся неимоверно могущественным провидцем. Он полагает, что пророк в состоянии направить его в поисках «Мстительного духа». Мы с Леором согласились помочь ему.

— Зачем вам это делать?

За меня ответил Леор.

— Третий Легион забрал труп Воителя.

— Это слух, — отмахнулась Кераксия тремя из своих рук. — И, скорее всего, ложь.

— Фальк был там, Правительница, — отозвался я. — Я ему верю.

— Фальк не упоминал о подобном.

— Он пытается сохранить нейтралитет Галлиума, — заметил я. — Как и я.

Это была своего рода лесть. Гораздо более вероятно, что Фальк предпочел не раскрывать правду Кераксии, зная, что та все равно никогда не примет чью-либо сторону.

Но в тот момент она замешкалась, не вынеся незамедлительного вердикта. По ту сторону линз, служивших ей глазами, начали разворачиваться возможности, прокручиваемые в ее мыслях. Она с неожиданной серьезностью содрогнулась.

— Это угроза, если правда, — в конце концов, признала она. — Существенная и бестактная угроза.

— Клонирование, — согласился Леор, произнеся слово, будто ругательство.

Кераксия снова нависла надо мной, наклонившись так, что наши лица почти соприкасались. По эпидермальному слою ее черной металлической кожи тянулась проводка из тонких нитей. Окружавший ее химический запах десятикратно усилился.

— Я же говорила тебе держаться в стороне от этой войны, Хайон.

— Да. Говорили.

— Я говорила тебе не вмешиваться и дать Сынам Хоруса в одиночестве уйти на страницы истории, так как те, кто занимает их сторону, имеют обыкновение гибнуть вместе с ними. Я надеялась, что с падением Луперкалиоса Войны Легионов могут закончиться, но теперь это представляется безнадежным желанием.

Я чувствовал, как Леор сверлит мой висок взглядом. Гира кружила вокруг нас. Правительница не обращала на нее внимания, однако за ней наблюдал Валикар и его вооруженные подручные, стоявшие на подвесной лестнице, которая вела вниз, обратно к кольцу станции.

— Итак? — спросила Кераксия с нетерпением учителя, ожидающего ответа слушателя.

Ее настойчивость оказывала на меня раздражающее воздействие. Я сомневался, что слова Саргона были чем-то иным, нежели ловушкой, и никак не мог узнать, не являются ли поиски «Мстительного духа» дурацкой погоней. Вряд ли я мог не видеть роль моего собственного отчаяния во всем этом деле.

— Я должен атаковать Град Песнопений, Правительница. Нужно ли мне вдаваться в детали того, каким образом переродившийся примарх может сместить равновесие в Войнах Легионов? Когда все наши отцы сгинули и возвысились в Великой Игре Пантеона… Кераксия, не имеет значения, живы Сыны Хоруса или нет, а также является ли «Мстительный дух» мечтой безумца, или же ждет, когда его вернут назад. Детям Императора нельзя позволить выиграть Войны Легионов.

— Предположение, — с царственной интонацией произнесла она.

— Не предположение. Возможность.

— Хайон, здесь дело не только в идеализме. Не изображай из себя гордого героя в моем присутствии.

Леор хихикнул совсем как ребенок. Я оставил это без ответа, поскольку Кераксия была права.

— Я хочу этот корабль. Хочу «Мстительный дух».

Уверен, это ее почти поколебало. Она со вздохом отказалась от этой идеи, но неохотно.

— Соблазнительно. Так соблазнительно, колдун. Но нет, я не могу принимать чью-либо сторону. Я не стану тебе препятствовать, хотя не стану и помогать.

Здесь совершенно не было ничего неожиданного, и я предпочитал ее неопределенность чтению лекций. Но не мог удержаться от того, чтобы напоследок еще раз провернуть клинок.

— Может настать такой день, когда вам придется выбрать сторону, Правительница.

— Ты так считаешь? — поинтересовалась богиня-чудовище. — Чего ради мне присоединять свои силы к какой-то из сторон? Я ничем не обязана Сынам Хоруса, и не питаю мучительной злобы по отношению к Детям Императора. Империя Ока будет процветать, пусть даже если вы, глупые постлюди не в силах отложить болтеры и прекратить убивать друг друга. В этом царстве есть тысячи миров, не затронутые Девятью Легионами. Хайон, Великий крестовый поход окончен. Галактика больше не принадлежит Легионес Астартес, а Око никогда им и не принадлежало. Если бы вы все только смогли усвоить этот урок… Но нет. Вместо этого вы сражаетесь, льете кровь, умираете и тянете нас всех за собой вниз. Так расточительно. Очень, очень расточительно.

Я продолжал хранить молчание, позволяя ей высказаться. Говоря, Кераксия сомкнула пальцы — все шестнадцать, считая четыре больших.

— Нейтралитет Галлиума признается многими группировками изо всех Легионов. Это убежище, и оно должно таковым остаться.

— Времена меняются, — произнес Леор. — Войны Легионов…

— Тихо, — она положила руку Леору на голову, словно жрица, совершающая помазание верующего. — Тихо, центурион Укрис. Мои сердце и разум не из тех, что склонятся перед любыми убеждениями, на которые ты способен. Однако ты с Фальком, которым я восхищаюсь, и Хайоном, которым я дорожу. Так что я не стану карать тебя за недостаток почтительных манер.

— Мммм, — неуклюже отозвался Пожиратель Миров. Кераксия подняла руку. Это было мудрое движение, поскольку я подозревал, что еще немного — и она бы лишилась конечности от удара цепного топора.

Леор смотрел прямо на меня.

— Я слыхал, как твое имя произносят в группировках с тем, что сойдет за страх, и слышал, как его проклинали и люди, и демоны. Хайон, мне никогда не приходило в голову, что ты можешь кому-то действительно нравиться.

— Eshaba, — ответил я на награкали, смешанном наречии его Легиона. Леор встретил было мою учтивую благодарность презрительной улыбкой, но Кераксия протянула одну из своих четырех рук и провела черным кончиком пальца по моему наплечнику. Она проследила мое имя, написанное по-просперски на кобальтово-синем керамите.

На моем ретинальном дисплее со звоном возник целеуказатель, заключивший ее лицо в рамку. От нее пахло фицелином, дымом выстрелов, дыханием дракона.

— Пожиратель Миров, он проявляет уважение и привносит в свои дела дальновидность, — теперь ее голос стал мягче, внимание снова переместилось на Леора. — Хайон является образцом того, чем могли бы стать Легионы, если бы позволили себе роскошь эволюции. Мне нравится, как он держится без притворства и уважает автономию миров-колоний Механикума. Нравится, что его имя эхом разносится по всему Оку — маг, пытавшийся остановить безумие Аримана. Колдун, стоящий рядом с чужой-ангелом. Воин, продающий свой топор и чародейство тому, кто заплатит больше всех.

Затем она вновь посмотрела на меня.

— А они платят хорошо, не правда ли? Все это тяжелое железо и бронированная сталь, постоянно увеличивающие твою Синтагму.

Я подумал о бесценных реликтовых роботах на борту «Тлалока». Собранные за десятки лет сотни, все вплетенные в совокупное сознание Анамнезис. Да будут прокляты все враги, которым хватит глупости взять мой боевой корабль на абордаж.

— Как Анамнезис? — поинтересовалась Правительница.

— Она в порядке.

— Славно. Славно, — Кераксия продолжала пристально глядеть на меня. Я мог, не задумываясь дважды, обращаться с речами к полкам перед битвой, или же приказывать убить тысячу рабов, однако под взглядом Кераксии внезапно ощутил смущение. — Передай ей мои наилучшие пожелания.

— Передам, Правительница.

— Валикар, отведи их к выжившим с «Восхода трех светил». И, Хайон…

— Правительница?

— Не жди ни от кого из них слишком много, мой колдун. Юстаэринцы уже не те, какими когда-то были.

Медицинские помещения Ореола Ниобии больше напоминали мастерские, а не место лечения. Мы шли по ним, а рабы и слуги, кланявшиеся мне и торопившиеся убраться дороги, глядели на Нефертари исключительно с испуганной ненавистью. Отвращение Империума к чужим прикрыто тонким слоем лицемерия, поскольку вольные торговцы, исследователи пустоты и отчаянные генералы заключали сделки с разными породами ксеносов Галактики на фронтирах Империума с тех самых пор, как наш вид впервые покинул Терру. Однако в Империи Ока нелюдей ненавидят по-настоящему, сильнее всего. Это владения людей и демонов, порожденные при гибели империи чужих.

В медицинских камерах находились сотни людей, как того и можно было ожидать на станции размера Ореола Ниобии. В каждой из комнат в нишах и люлька трещали и гудели машины, о функциях которых я мог только догадываться, подключенные к системам поддержания жизни, циркуляторам плазмы, насосам подачи крови и множеству иного оборудования, чье назначение не было столь очевидно. Половина аппаратуры казалась живой, в отформованном подвижном металле вместо кабелей проглядывали вены. Одним Богам было ведомо, какие знания применял здесь Механикум.

Перед нами шел Валикар, и рабочие с прислужниками протирались ниц, когда мы проходили мимо. Мы шли по общим помещениям, минуя комнату за комнатой и направляясь в лежащие за ними охраняемые хранилища. Температура падала, на моем ретинальном дисплее вспыхивали руны. Леор и Нефертари, чьи лица были неприкрыты, выдыхали в холодный воздух облачка тумана.

В тот же миг, когда мы вошли в хранилище, мне пришлось остановиться и ухватиться за железную дверную раму. Меня захлестнул и пронзил голод, настолько яростный, что у меня выступил пот. Рядом со мной низко, с придыханием зарычала Гира.

Я чую Дваждырожденных.

— В чем дело? — спросил Леор. — Во имя Богов, что с тобой не так?

— Ничего, ничего, — мне потребовалась секунда, чтобы закрыть свой разум от любых вторжений, перекрыв самому себе восприятие чужих эмоций. Это было внезапно и резко, будто закрываешь глаза или вдруг глохнешь посреди полной людей комнаты, но все равно лучше, чем отвращение к всеподавляющему чувству голода в помещении. Что бы там ни находилось, оно умирало. Меня поразило, что оно еще не было мертво.

Дваждырожденные, — вновь пришел импульс от Гиры.

Перед нами была длинная и высокая стена вертикально стоящих иммерсионных коконов и стазисных саркофагов. В покрасневшей жидкости внутри каждой из капсул бились существа — гуманоиды, но не люди. Напоминавшие руки придатки бессильно цеплялись за укрепленное и прозрачное заговоренное стекло. Истерзанные размазанные черты, когда-то бывшие лицами, пускали пузыри во мгле, прилипали к передним частям капсул и таращились на нас. Челюсти тщетно шевелились, на стекле оставались пятна нечистот в тех местах, где по нему скребли клыки и хлестали длинные языки.

Дваждырожденные. Гира была права. Все они были Дваждырожденными. Я чувствовал сознания людей, которыми они являлись, и нечеловеческие мысли тварей, облекшихся в их тела. Смесь смертного и варпа, уже не первое, но не вполне второе. Эмоция, обретшая форму во плоти.

Иметь психический дар и находиться среди группы одержимых демонами душ означает слышать противоречащие друг другу желания и потребности бессчетного количества конфликтующих сущностей. Однако здесь я ощущал мало подобного. Демоны, воюющие внутри тел заключенных воинов, были настолько похожи, что напоминали друг друга вплоть до самой глубинной сути, совсем как зеркальные копии. Как будто им всем дали жизнь одни и те же эмоции, одинаковые страсти и влечения. Такая степень симбиоза выходила за рамки просто редкости даже у тесно связанных демонов. От противоестественности у меня по коже поползли мурашки, хотя я и приблизился, очарованный самой возможностью этого.

Я подошел к первой из емкостей, пристально глядя на корчащееся внутри тело. Нечто ударилось об оградительное стекло, напрягая мандибулы. Кости его лица были вытянуты и зазубрены, выйдя далеко за пределы человеческого. Шепчущие следы звериного голода существа оглаживали границы моего разума, но на сей раз я был хорошо подготовлен к сопротивлению.

На нем до сих пор был надет поврежденный в бою доспех, окрашенный в угольно-черный цвет юстаэринцев. В иммерсионной жидкости протянулись недоразвитые крылья, которым не хватало места, чтобы широко раскинуться. Состоящие из грязной кости и кожистых перепонок, они обладали своего рода мрачным величием.

— Скольких вы вытащили из обломков «Трех светил»? — спросил у меня за спиной Леор.

Валикар указал на тянущиеся вдоль стен емкости, каждая из которых была сцеплена с химическими фильтрами и системами поддержания жизнедеятельности.

— Двадцать этих. Еще несколько в двух следующих хранилищах, — сообщая об этом, он сохранял бесстрастность. — Человеческий экипаж был убит. Фальк сказал, что их поглотили, когда воспламенилось варп-ядро.

Так вот что это была за вспышка энергии, которую мы видели в сердце бури. Фальку и его воинам удалось выбраться на «Восход трех светил», но лишь для того, чтобы встретить катастрофу при попытке корабля скрыться. Было совсем не сложно представить изобилие Нерожденных, привлеченных к маяку взрывающегося варп-ядра корабля и тысяч беззащитных человеческих душ на его борту. Был ли Саргон как-то с этим связан? Пытался ли он направить корабль сюда? В подобный час нужды Галлиум являлся для Фалька наиболее очевидной точкой выхода на связь.

— Мы держим их в оцепенении при помощи алхимии, — добавил Валикар. — Некоторые из них сгинули, в других еще проявляются признаки тех, кем они были.

Мне не хотелось спрашивать о пророке Несущих Слово. Я доверял Валикару, как доверял и Кераксии, однако не был уверен, что мне хочется, чтобы кто-то из них понял, насколько далеко простираются мои интересы на самом деле. А чем меньше они знали, тем меньше могли рассказать, если бы их к этому принудили.

Мы двинулись дальше. Нескольких Сынов Хоруса выдернуло из доспехов. Нескольких — нет.

Фальк, — передал я внутрь емкостей с плотью.

Хайон?

Голос моего брата, хотя лишь едва узнаваемый. Он исходил из капсулы у западной стены. Мы приблизились. Нефертари прошептала что-то, что я не расслышал, поскольку отвлекся, а Леор выругался на уродливом, искусственном наречии своего Легиона.

Когда воины Легионес Астартес получают раны, выводящие их из строя, они обычно реагируют двумя путями. Первый — это стыд. Не меланхолия или горе, а искренний и яростный стыд. Стыд, что остался в живых, а твои боевые братья пали. Стыд, что не сможешь снова держать строй, пока твоими ранами не займутся. Это не сентиментальное хныканье, а рана, нанесенная душе в той же степени, что и телу. Когда ты не в силах более исполнять свое единственное предназначение, то самое, ради которого тебя возвысили над смертными людьми, всегда найдется частица стыда. Сомнение врезается в самую твою суть.

Вторая, гораздо более заметная, реакция — это ярость. Порой она искусственная, или же содержит в себе оттенок театральности, чтобы погасить чувство стыда. Чаще это просто злость — злость на самого себя, что позволил такому произойти; злость на свою никудышную удачу; злость на врагов, какой-то коварный выпад которых проскользнул под твою защиту. Ярость может окрашиваться юмором, упрямством, или же обетами возмездия, даваемыми собравшимся у твоей постели братьям. Внутренняя сила проявляется бесконечным количеством способов, но в центре этой эмоции всегда лежит злость.

Когда я заново открыл свои чувства, чтобы вновь связаться с Фальком, то не ощутил никакой из обычных солдатских эмоций, которых ожидал. Вместо них я почувствовал бурную, ожесточенную сущность, делившую с ним тело, и его собственное изнеможение, окутывавшее разум, словно саван.

Он боролся за контроль над собственным телом. И он очень, очень устал.

Хайон?

Я здесь, Фальк. Я приблизился к стеклянной емкости, глядя на когтистое существо, в которое превратился мой брат. Мне хотелось, чтобы он ощутил, что я рядом, если это вообще было возможно.

Фальк скрючился в пузырящейся поддерживающей жидкости, практически приняв позу эмбриона. Он был зафиксирован в центре паутины каналов подачи химикатов и кабелей питания и удаления отходов. На лишенной кожи мускулатуре виднелись нити внутренностей, свисающих с неприкрытого мяса и замутняющих жидкость вокруг. На обнаженном теле были видны признаки порожденной мутацией смертоносности: сквозь суставы и группы мышц пробивались матовые гребни ножей из желтеющей кости.

Нерожденные, Хайон. Тысячи. Когда мы попытались бежать, то попали под обстрел… Варп-ядро… Герметичность корабля нарушилась…

Двойственность его голоса — человеческая искренность и насмешливый шепот демона — привносили в его интонацию злобную нотку.

Я понимаю, Фальк. Что с Саргоном?

Ушел.

Так. Саргон пал. Меняло ли это что-нибудь? Могли ли мы отправиться в неизвестность без указаний? Захотелось бы нам вообще туда идти, направляться в ловушку, построенную на обещании мертвеца?

Да. Я желал смерти Хоруса Перерожденного и желал этот корабль.

Впрочем, без Саргона…

Нет, — настойчиво передал Фальк. Он слышал мои мысли и отвечал на них. Не мертв, Хайон. Ушел.

Я уставился на монстра, плоть которого постоянно менялась.

Ушел? Ты хочешь сказать, он исчез до нападения Нерожденных?

Не могу сказать наверняка. Мы выбрались на «Восход трех светил», хотя это разрушило нашу телепортационную чашу. Корабль начал спасаться бегством. В какой-то момент Саргон находился там, он был готов отвести нас в безопасное место. Варп-ядро вспыхнуло. Был свет, шум, горел металл. А потом пришли Нерожденные.

Я ничего не сказал, давая моим подозрениям оформиться. Ни разу в своей жизни — ни тогда, ни после той ночи — я не встречал пророка-альтруиста. Каждый провидец намеревается отыскать что-то для самого себя, следует собственному плану. Меня занимал лишь вопрос, что задумывал Несущий Слово, и что он сотворил при помощи своей силы.

Фальк, я вытащу тебя отсюда.

Я до сих пор чувствую свои пальцы, — сказал мне восставший мертвец, напряженно хрипя природным голосом Фалька. Его ужасные когти заскребли по стеклу. Я чувствую, как каждый атом моего тела содрогается, изменяется.

За его словами я ощущал то же самое. Демон внутри его тела струился по кровеносной системе, преображая все, с чем соприкасался. Медленный процесс, однако неотвратимый.

Потерпи, брат. Я доставлю тебя на «Тлалок».

Выходец с того света снова дернулся во мгле. Я не мог слышать его скрежещущий голос.

«Мстительный дух», — произнес он. Ты еще поможешь мне его найти?

Тебе повезло, что ты вообще выжил. Эти поиски уже стоили тебе флота, сотен воинов и тысяч рабов.

Создание ударилось о переднюю секцию емкости, протягивая ко мне когти. Щелевидная пасть щелкнула зубами, словно пытаясь полакомиться моей плотью.

Я найду Абаддона я найду Абаддона я най…

Фальк…

Я заберу «Мстительный дух» это надежда моего Легиона я за…

Успокойся, брат. Я тебе помогу. Конечно же, я тебе помогу. Я же здесь, разве не так?

Конвульсии ожившего мертвеца замедлились.

Они держат нас заторможенными при помощи когнитивных подавителей и блокираторов адреналина. Предотвращают побег.

Предосторожности Правительницы, не более того.

Мне уже доводилось иметь дело с Дваждырожденными, бесчисленное множество раз. Я их не сдерживал. У меня не было в этом необходимости.

Освободи меня, Хайон.

Что характерно, даже от его изуродованного и истерзанного тела исходило раздражение выпавшим на его долю заключением. Но от чего освободить? От оков здешнего заточения, или же от демона внутри? Несмотря на всю мою силу, власть человека имеет свои пределы. Изгнать демона из плоти смертного подразумевает не простой экзорцизм вроде жреческой молитвы или шаманских песнопений. В реальности это почти всегда оказывалось смертельно для носителя.

Я освобожу тебя, друг мой. Когда ты окажешься на борту «Тлалока», мы обдумаем, как изгнать демона.

Изуродованный человек забился в жидкости, содрогаясь, истекая кровью и корчась. Сперва я подумал, что его злость наконец-то прорвалась наружу, однако его тело изгибалось мучительными рывками из-за неконтролируемых спазмов. Критический отказ органов? Биологические показатели не подскакивали и не падали, но он продолжал дрожать, разинув вибрирующее клыкастое отверстие рта. Его мутировавшее тело кровоточило, тряслось и билось в поддерживающих путах, сжимая и разжимая когти.

А затем я разобрал, посредством слабой связи между нашими разумами.

Он не умирал. Он смеялся.

Часть II Абаддон

Перерождение

Я диктую эти слова Тоту и ощущаю, как среди моих пленителей нарастает беспокойство. Эти мужчины и женщины, называющие себя инквизиторами, предпочли бы, чтобы я рассказывал истории о победах Черного Легиона — о Черных крестовых походах, о переродившихся Сынах Хоруса, Вестниках Конца Времен. Они жаждут найти среди слов крупицу слабости и молятся, чтобы моя откровенность выдала уязвимость в сердце моего Легиона.

Однако, веря в это, они обманывают сами себя и совершают ту же самую ошибку, которую допустили Девять Легионов, когда Черный Легион только начинал свое возвышение. Наша правда заключается не в простой воинской силе или нерушимой воле. Точно так же дело обстоит и с Абаддоном. Воитель владеет клинком, раздирающим реальность на части, и носит коготь, который сразил двух примархов, но даже это оружие — лишь ничего не значащие безделушки на его жизненном пути. Хроники вроде этой требуют определенного контекста. Важно знать, где заканчивается легенда и начинается история.

Так что мы еще дойдем до прибытия Морианы, прислужницы Императора и провидицы Осквернителя, известной во всей Империи Ока под именем Плачущей Девы. Дойдем до Башни Безмолвия и демонического клинка Драх`ниена. Дойдем до «Крукал`рай», сотворенного в океанах нереальности и нареченного Империумом Людей «Планетоубийцей».

Первые из нас — Леор, Телемахон, Ильяс, Валикар, Фальк, Саргон, Вортигерн, Ашур-Кай и я сам, а также множество других — много раз говорили об этом же самом. История Абаддона — это история о сломленных людях, которых он воссоздал заново как братьев, и точно так же история Черного Легиона переплетена с рассказами о тех изгнанниках и отверженных, которых он со временем собрал вместе. Вот что делает нас уникальными. Вот почему мы покорили Империю Ока и почему займем Трон Терры.

Чтобы поведать даже о малой доле произошедшего за десять тысяч ваших лет, потребуется много сотен страниц, и я не стану отмахиваться от пролога Черного Легиона. Все будет рассказано без театрализованных преувеличений и удобной лжи.

Но сперва мы дойдем до Эзекиля Абаддона. Моего Воителя, моего брата, на котором лежит бремя ответственности, какое не выпадало ни одному из когда-либо живших воинов. Человека, который смотрит на Галактику глазами, приобретшими оттенок выцветшего золота от света ложного бога.

Путешествие к Элевсинской Завесе заняло почти половину стандартного терранского года в лишенном времени течении Пространства Ока. За этот период тренировки и воссоздания у нас установилась сомнительная стабильность, на которую претендуют многие группировки.

К нам присоединились Фальк и его измененные братья, принесшие с собой множество новых проблем. Мы с Ашур-Каем выделили им отдел оружейной секции, где когда-то тренировалась и готовилась к сражению моя боевая рота. Через считанные дни это место превратилось в грязную и изменяющуюся хибару, где сами стены были преображены горькой яростью, исходившей от выживших Сынов Хоруса. Некоторые из них управляли демонами внутри своих тел. Другие почти полностью сгинули, поддавшись демонической одержимости.

— Контролируй их, — предупредил я Фалька, когда он привел их на борт. Я не стал добавлять никаких предостережений, помимо очевидного: при желании я мог уничтожить любого из них.

Быть Дваждырожденным — такая вещь, которую никогда не свести к делению на черное и белое. Как и все, к чему прикасается варп, это континуум. Многие носители умирают в первые недели перерождения, их физические оболочки увядают под действием страдания, которому подвергаются тела, других же подчиняет себе проявляющееся сознание демона. Даже если носитель переживет первые изменения, невозможно предсказать, что за существо получится в итоге. Дваждырожденный может быть продуктом двух сознаний, одновременно делящих одно тело, или же сущность демона может пробуждаться лишь во время боя и накала эмоций.

Фальк принадлежал ко второй разновидности. Его внутренняя сила не допускала иного финала. Впрочем, такую судьбу разделили не все его воины, и даже у разделивших в первые несколько месяцев случался период, когда на «Тлалоке» было сильное волнение. Сыны Хоруса охотились в туннелях корабля, вопили и устраивали резню, утоляя жажду той добычи, которая в ту ночь захватывала их метафизическое воображение. Глаза женщины, никогда не ступавшей по почве планеты, кровь мужчины, убившего своего брата, кости кого-то, кто никогда не видел звезд… Для неинициированного в их желаниях присутствовало мало смысла, однако потребности демонов нельзя ставить под вопрос. Их питают вещи, имеющие самое странное значение.

Мои рубрикаторы охраняли наиболее обитаемые районы корабля, а Анамнезис призвала несколько когорт Синтагмы присматривать за Ядром. Если не считать этого, мы доверили Фальку преодолеть Изменение, не причинив чрезмерного ущерба.

За время путешествия умерло несколько его людей. Некоторые подверглись ожидаемому физическому угасанию. Одного убили мои рубрикаторы, когда воин побежал по густонаселенной области, бездумно учиняя резню, а еще троих убила Нефертари, когда они приняли идиотское решение рассматривать ее в качестве добычи. В качестве доказательств она принесла мне их шлемы с бивнями.

— Понимаю, почему Правительница держала их под успокоительными, — заметил Леор, когда мы обсуждали это. Он воспринимал Дваждырожденных как приятный повод отвлечься, ставя их силу и энергию выше недостатка самоконтроля. Многие из Девяти Легионов полагали, что подобный союз в какой-то степени священен, или же является признаком значимости в глазах Богов. Лишенные веры члены Легионов, каковых немало, не упускают из виду преимущества, которые дает единение с демоном. Пережить одержимость означает обрести неимоверную силу по окончании мучительной связи.

— Единственная разница между ними и нами состоит в том, что их демоны существуют в буквальном смысле слова, — сказал Леор. — Они не тоскуют по сгоревшим родным мирам и не впадают в забытье из-за машин боли, вцепляющихся в плоть мозга.

Он сделал паузу, постукивая грязными бронированными кончиками пальцев по своим металлическим зубам.

— Фальк остается Фальком, что бы там еще ни было в его теле.

Ему уже доводилось сражаться вместе с Дваждырожденными раньше. Коль скоро им требовалось время, чтобы приспособиться и ограничить изменения, терзающие их новые тела, он хотел дать им его.

— Людей ты всегда сможешь заменить, — добавил он, подразумевая ставший жертвой расправы экипаж.

Ашур-Кай воспринимал Дваждырожденных как бедствие. Его возражения основывались не на каких-то заблуждениях касательно поразившей Фалька порчи, а на том, что Белый Провидец был не из тех, кому нравятся ненадежные и неуравновешенные союзники. По той же самой причине он всегда питал отвращение к Леору.

— Токугра плохо о них отзывался, — сказал мне альбинос во время одной из наших редких бесед по поводу Дваждырожденных. Я подумал о фамильяре Ашур-Кая: вызывающей раздражение бормочущей твари, которая только и делала, что восседала в покоях моего брата и каркала бессмысленные стихи.

Мне не было дела до того, что Токугра сказал о Фальке. Мне никогда не было дела до слов Токугры по какому-либо вопросу.

Когда Дваждырожденные находились на свободе и руководствовались собственными инстинктами хищников, они хотя бы были предсказуемы. Довольно скоро Фальк перестал отвечать на вызовы по воксу. Потянувшись к нему чувствами, я встретил лишь колебания злобы и ярости. Какая бы внутренняя война ни терзала его, сейчас она шла всерьез.

— Оставь их в покое, — посоветовал Ашур-Кай. — По крайней мере, пока что.

Я внял совету.

— Ты почувствовал родство между демонами, обитающими у них под кожей? Казалось, будто они — зеркальные отражения друг друга.

Ашур-Кай признался, что не ощутил ничего подобного, а сама возможность не интересует его так, как меня. Его таланты в манипулировании демоническим родом всегда были в лучшем случае переменчивы.

— Не понимаю, какое это имеет значение, — заметил он. — Даже возможность этого едва ли манит.

— Я любознателен, — отозвался я.

— Черта, которую наш Легион считал добродетелью. И полюбуйся, что случилось, — его тонкие губы сложились в нечастую улыбку, и мы оставили вопрос как есть.

Во время путешествия Нефертари постоянно следовала за мной, словно тень. Ашур-Кай уже давно привык к ее присутствию рядом со мной, но у Леорвина и его Пожирателей Миров ее близость вызывала в лучшем случае замешательство, а в худшем — раздражение. Она никогда не упускала возможности втянуть Леора в злое соревнование по обмену оскорблениями, а тот в свою очередь никогда не противился желанию ответить.

— Разве нашей обязанностью не было очищать Галактику от несовершенства чужеродной жизни? — поинтересовался он однажды на мостике. Как обычно, он говорил это перед Нефертари, пытаясь вывести ее из себя.

— Нашей обязанностью также было служить Императору в реальности, где демоны являлись мифом, а боги — легендой. Времена меняются, Леор. Я обзавожусь союзниками там, где могу их отыскать.

— Зачем она вообще тебе нужна? Эльдар слабы. Потому-то мы и переломили им хребет в Великом крестовом походе, а?

Никто из нас не заметил ее движения. Нефертари была настолько быстрой, даже для наших усиленных чувств. Кнут окружил горло Леора, обвился с хлестким треском и резким рывком сбил того с ног. Только что он стоял передо мной. А в следующий миг уже был на четвереньках перед моим троном.

— Чужая… ведьма… — выдохнул он, пытаясь подняться обратно на ноги.

Я поглядел на нее.

— Нефертари, в этом не было нужды.

Она вышла вперед. Рельефная броня не гудела, как имперские силовые доспехи, а издавала урчание более мягких и экзотичных лже-мускулов технологии ксеносов. В ту ночь она ходила с непокрытой головой, и было видно фарфоровое лицо, расчерченное нездорово контрастными венами и обрамленное копной волос оттенка самой ночи. Она была прекрасной, как может быть прекрасна статуя, и отталкивающей, как являются отталкивающими все чужие.

Ее ответ прозвучал на эльдарском диалекте с сильным акцентом, заполненном отрывистыми нотками и прищелкиваниями языком.

— Этот мне не нравится. Я наблюдала за ним. Терпела его. А теперь хочу попробовать его боль на вкус.

Я высматривал признаки, что Леор понял ее наречие, однако не увидел в его глазах никаких проблесков понимания. Он уже подрагивал от боли, причиняемой церебральными имплантатами, которые захлестывали кровеносную систему адреналином. Смотреть в его разум было все равно, что пытаться заглянуть под океанскую гладь. Его мысли окутывались искусственно усиленной яростью.

— Стой на месте, — сказал я ему.

— Ведьма, — обругал он ее. Однако повиновался. В тот момент я зауважал его еще сильнее. Сопротивление потребности убивать свидетельствовало о невероятном самообладании. Возможно, это был всего лишь инстинкт самосохранения: знание, что я могу убить его еще до того, как он прикоснется к чужой, но я предпочел думать иначе.

Леор с рычанием стянул скрученный кнут с горла и швырнул его на палубу.

— Зачем ты держишь это существо возле себя?

— Потому, что она моя подопечная, — это была правда, однако не вся.

— Она мерзкая чужая из умирающей породы. Дочь погибшей империи.

Дочь погибшей империи. Для представителя Легиона Леора это было поэтично.

Нефертари вновь заговорила на своем чуждом наречии, отвечая на слова Леора. Она назвала его слепым дураком, которого поработило полное ненависти божество, разжиревшее на бездумном насилии, чинимом глупыми, невежественными людьми. Сказала, что он — порченое наследие заблуждавшегося императора, который мечтал о создании безупречного существа, но обнаружил, что конечным результатом стал лишь миллион детей-идиотов, облаченных в доспехи божков. Она заявила, что увидела в его изувеченном мозгу смерть рассудка и поняла, что однажды от него ничего не останется, кроме пускающей слюни пустой оболочки, вопящей в насквозь пропитанном кровью поклонении безразличному богу. Обозвала его дерьмом, текущим по главному стоку Темного Города, куда мутанты и чудовища испражняются грязью из своих отравленных кишок.

Это длилось почти минуту. Когда Нефертари, наконец, умолкла, Леор опять перевел взгляд на меня.

— Что она сейчас сказала?

— Сказала, что сожалеет о том, что ударила тебя.

Леор снова поглядел на нас обоих. На его лице было написано замешательство. Неожиданный смех разнесся по командной палубе, словно выстрел.

— Ну, хорошо. Пусть остается. Скажи мне только, почему она здесь, — он подразумевал Великое Око, а не «Тлалок». — В такой близости от Младшего Бога она в большей опасности, чем кто-либо из ее расы.

Она ответила сама.

— Я здесь, так как это единственное место, куда мои сородичи никогда не последуют за мной.

— Так ты чем-то провинилась, да? Отвратительный грех в прошлом?

— Этого ты никогда не узнаешь, — и с этими словами она вопреки всем ожиданиям улыбнулась, обретя мягкую, неприятную красоту.

Странное дело, но единственным воином на корабле, кому общество Нефертари доставляло глубочайшее удовольствие, был Угривиан, сержант Леора. Каждый рассвет по бортовому времени они с моей подопечной часами сражались, противопоставляя друг другу цепной топор и перчатки с хрустальными когтями, а также любое другое оружие, которое попадалось им на глаза в каждый отдельно взятый день. Я часто наблюдал за ними, сидя на ящиках с боеприпасами с Гирой под боком, и наслаждался ожесточенностью их непрерывных схваток.

Бои всегда длились до первой крови. Нефертари сдерживалась — в противном случае Угривиан не пережил бы и первого поединка — однако больше всего меня заинтересовало то, что Пожиратель Миров, казалось, также ограничивает себя. Он использовал ее для того, чтобы испытать не только свои навыки, но и способность справляться с укусами имплантатов внутри черепа, постоянно повышавшими его агрессию. Он не рассматривал Гвозди Мясника как изъян, который нужно преодолеть, поскольку они захлестывали его кровеносную систему удовольствием и силой всякий раз, когда он вступал в бой. И все же, его не устраивало просто позволить Гвоздям беспрепятственно воздействовать на разум. В отличие от многих своих братьев, Угривиан подходил к имплантатам с более философской точки зрения и, вопреки представлению, будто они эффективно им управляют, стремился найти идеальную точку в изменениях, со временем производимых с его физиологией. Где — спросил он меня — пролегает граница между неврологическим улучшением и истощением его личности в угоду жажде войны?

Меня очаровало то обстоятельство, что он вообще задал этот вопрос. Подобные интроспективы не являлись чем-то необычным среди воинов-ученых Легионес Астартес, но редко укоренялись в XII Легионе.

Во время поединков Угривиана и Нефертари, в моменты наивысшего накала эмоций и бурлящего адреналина, воздух вокруг них переливался от близости бесформенных духов — слабых Нерожденных, которые кормились их ощущениями, не набирая достаточно силы, чтобы проявиться. Замечать эти тени уголком глаза — всего лишь еще одна составляющая жизни в Оке, однако Нефертари и Пожиратель Миров привлекали к себе больше внимания духов, чем большинство из нас.

Подобные создания избегали меня благодаря присутствию Гиры. Нерожденные чувствовали в ней высшего хищника и никогда не появлялись слишком близко, сколь бы ярко ни пылало пламя моей души. Синтагма была более чем в состоянии зачищать наши палубы от демонов, стремившихся забрать жизни моего экипажа, а забота об остальных оставалась нашим долгим охотам в чреве «Тлалока».

В прошлом Нефертари, Гира и я охотились вместе с Джедхором и Мехари. Теперь же, по пути к Элевсинской Завесе, к нам присоединился Леор. Попадавшиеся нам Нерожденные были эндемическими формами жизни Ока и всегда принадлежали к более сильной породе, чем те слабые создания, которых производили на свет мимолетные эмоциональные действия. Этих демонов порождало отражение ножа, забравшего дюжину жизней, или же горе целого рода мутантов, опустошенного болезнью. Там, где много страдания, появятся Нерожденные. Ни один корабль в Оке, как бы хорошо им ни управляли, не избавлен от подобных призраков. Большинство группировок их приветствуют. Это хороший способ обзавестись сильными, рожденными Оком союзниками, или пополнить почетный список отряда славными свершениями.

В результате одной из наших облав мы загнали в угол особенно гнусное существо, состоящее из жирной зараженной плоти, которое пристало к стенам одной из камер переработки отходов. Оно прилепилось к полурасплавленным стенам при помощи пота и липкой кожи, и восторженно подрагивало, лакомясь болью местного клана мутантов, истерзанного эпидемией. Погребальные жрецы племени сбрасывали трупы убитых чумой сородичей в установки измельчения и фильтрации отходов, из-за своей глупости распространяя заразу за пределы их подсекции. Когда я казнил правителей клана за то, что они не сжигали своих мертвых, как того требовала традиция, мы двинулись дальше, чтобы сразиться с демоном, которого создало их невежество.

Трясущаяся масса плоти прилепилась высоко на покрытой прожилками, изменившейся стене. На лишенном костей теле, будто плавающие солнечные пятна, перемещались многочисленные глаза. В мясистой громаде образовывались рты, которые щелкали деформированными зубами, подражая речи. Тварь была размером с «Лендрейдер».

— Держитесь от него подальше, — предостерег я остальных.

Оно меня узнало. По крайней мере, поняло, на что я способен, поскольку встретило меня импульсом обрюзгшего, ленивого страха. Оно слишком хорошо наелось, даже чтобы просто бежать.

Колдун, — передало оно. Беззвучный голос был болезненным и приторным. Я буду служить. Да, да. Я буду служить. Не разрушай меня, молю. Нет, нет. Свяжи меня. Я буду служить.

Я попробовал представить, на что способно это амебоподобное создание. Какой от него мог быть возможный прок для меня? Оно могло преображать реальность, как и все ему подобные, и, возможно, лучше многих из них. Но это я мог сделать и сам, к тому же я требовал от связанных мной Нерожденных соответствия требовательным стандартам. Я не собирал их без разбора, будто безымянную армию, предпочитая гоняться за менее типичными и более эзотерическими образчиками.

Я буду служить, — настаивала тварь.

Я еще не встречал достойного связывания демона, который бы действительно хотел быть связанным. Только слабейшие из вашей породы отказываются от свободы, чтобы избежать уничтожения.

Но я буду служить! Оно силилось добавить в свой тошнотворный голос жизненной силы. Я буду служить!

— Хочешь, я его подстрелю? — спросил Леор, подняв взгляд на существо. Он был глух к его психическим обещаниям.

— Нет, благодарю тебя, — я потянулся своими чувствами и стиснул пузырящиеся студенистые края незримой хваткой. Демон снова затрясся. Спереди раскрылось несколько отверстий, изрыгавших черную жижу в качестве своеобразного защитного механизма. Слизь шлепалась на палубу чуть впереди нас. Мы не были настолько глупы, чтобы стоять прямо под ним.

Нет! — издало оно отчаянный поросячий визг. Господин! Умоляю!

Я потянул. Тварь сорвалась с отвратительным всасывающим звуком, оставляя за собой размазанное кровавое пятно. Все ее брюхо было испещрено открывающимися и закрывающимися сфинктерами, пытающимися зацепиться за что-нибудь, хоть что-то.

— Отвратный ублюдок, — заметил Леор. Он был прав.

— Нефертари, — произнес я. — Этот твой.

Она весело улыбнулась Леору, а затем метнулась вверх и одним ударом крыльев поднялась в воздух. Она уже видела, как создание извергает ядовитую желчь и знала, что надо быть осторожной. Мне не было нужды предостерегать ее.

Моя подопечная была словно брошенное моей рукой черное копье, с диким криком мчащееся в небеса. Она двигалась настолько быстро, что из ее оружия я разглядел только проблеск красного на выдвигающихся хрустальных когтях.

Она взмыла ввысь и нанесла удар. Все произошло так быстро. Со звуком рвущейся кожи раздутое создание распалось на две части. В моем сознании эхом разносился его последний психический вопль, а рассеченный надвое демон растворялся на палубе, растекаясь лужей зараженной слизи.

Удары крыльев Нефертари приводили спертый воздух в движение, и она парила, словно дух valakyr над полем боя. С хрустальных когтей капала влажная грязь. Ее грива черных волос колыхалась на создаваемом крыльями слабом ветру. В тот миг она была божественна, несмотря на свою чужеродную холодность. Я всегда любил ее сильнее всего, когда она убивала для меня.

Мы продолжали охоту. Никогда не бывало двух полностью одинаковых демонов, и не все они были одинаково злобны. Один принял облик закутанного бродяги с обмотанной бинтами кожей, который переходил по чреву корабля от одного племени к другому, занимаясь прекращением жизни смертельно раненых и неизлечимо больных. Существо появлялось в финальные мгновения члена экипажа, предлагая впитать в себя мучительные последние вздохи жертвы и позволить душе мирно отойти в варп.

Этого — он называл себя Собирателем Костей — после краткой схватки уничтожила Гира. Его горло оказалось в ее челюстях, и он задохнулся. Бинты распутались, и стал виден иссохший гуманоид, с обеих сторон головы которого располагалось по лицу, не имеющему рта.

Такова была жизнь на борту «Тлалока»

А затем был пленник.

Ашур-Кай захватил нескольких Детей Императора, когда они взяли нас на абордаж на краю шторма, и горстка их до сих пор оставалась в живых — те, кого мы не скормили Нефертари, чтобы дать ей полакомиться их мучениями. Но лишь один был «пленником».

Мы держали его в изоляции, сковав ему лодыжки и запястья пронизанными серебром цепями, принудив стоять на коленях и привязав к стене позади него. У противоположной стены стояли четыре моих рубрикатора, направившие свои болтеры ему в голову. Я оставил их там, отдав распоряжение открыть огонь, если наш пленник начнет вырываться или попытается прожечь себе путь на свободу при помощи своей кислотной слюны.

Первым, что я ощутил в Телемахоне, была выкручивающая боль спазмов в мышцах его бедер. Человек бы вопил и рыдал от невыносимой муки, однако он встретил меня с ухмылкой. Второе, что я почувствовал — удовольствие.

— Наконец-то, — произнес он своим медоточивым голосом. — Ты пришел поговорить со мной. И привел… ее.

В темных раскосых глазах Нефертари поблескивало холодное веселье, не почтившее своим присутствием ее губы.

— Приветствую, — сказала она ему. — Раб-дитя Жаждущей Богини.

На оплавленных остатках лица Телемахона обнажились белые зубы. Он явно был позабавлен верованием расы эльдар, будто Младший Бог — на самом деле Богиня. Его прекрасные глаза не отрывались от девы чужих.

— Мой ангел. Мой очаровательный ангел, ты ничего не понимаешь в том, о чем говоришь. Ты провела всю жизнь, убегая от Младшего Бога. Но он любит тебя, сладенькая. Он обожает тебя и всех тебе подобных. Каждый раз, когда ты вдыхаешь, я слышу, как он поет. И однажды, оставив свою плоть позади, ты станешь принадлежать ему. Наложницей в облике духа и тени твоя настоящая любовь наконец-то заберет тебя к себе.

Если Нефертари и ощутила какое-то беспокойство, то ничем его не выдала. Совершенно гладкие сочленения доспеха издали мягкое урчание, и она присела перед пленником. Ее чересчур белая кожа была под стать — по крайней мере, в тени — его растянутой белой бесформенной плоти. Серо-черные крылья затрепетали, будоража воздух внутри небольшой комнаты.

— Когда-то мы были такими же, как ты, — сказала она ему.

— Сомневаюсь, милая.

— Но так и было. Мы были рабами ощущений. Нам приносило наслаждение лишь декадентство, которое пробирало наши нервы до предела и даже дальше, — ее голос звучал мягко, хотя слабую ауру пропитывала снисходительность.

Телемахон закрыл глаза, втягивая в себя ее дыхание, впитывая каждый ее выдох. Пребывание рядом с ней приводило его в экстаз.

— Позволь мне прикоснуться к тебе, — произнес он, дрожа. — Позволь прикоснуться один раз.

— Это доставило бы тебе удовольствие, не так ли? — она потянулась провести кончиком пальца с хрустальным когтем сбоку его лица, однако соприкосновения не произошло. Стекловидное острие зависло в сантиметре от истерзанной плоти пленника. Он напрягся в оковах, мучительно желая наклониться вперед, чтоб Нефертари смогла разодрать ему лицо.

— Я чувствую запах твоей души, эльдар, — теперь его трясло. — Младший Бог вопит, требуя ее, он кричит из-за пелены.

Она подалась еще ближе, так близко, что я едва слышал ее шепот.

— Так пусть Богиня кричит. Я не готова умирать.

— Ты живешь вопреки его голоду, милый ангел… Позволь мне вкусить тебя. Позволь мне пролить твою кровь. Позволь мне убить тебя. Прошу. Прошу. Прошу.

Нефертари плавным движением поднялась и подошла обратно ко мне.

— Твой план сработает, — произнесла она, даже не оглядываясь на дрожащего Телемахона.

Лицо пленника вновь резко обрело спокойствие, однако воздух был насыщен его неудовлетворенной потребностью. Он не просто хотел Нефертари, он жаждал ее. От него исходил тошнотворный ореол желаний, в которых ему было отказано.

— Что за план? — спросил он.

Я присел перед ним, совсем как Нефертари, и на этот раз вместо мягкого шелеста оперенных крыльев раздалось рычание, издаваемое сервоприводами древнего доспеха.

— Ты был при Луперкалиосе? — спросил я.

Он ухмыльнулся остатками рта.

— На Монумент обрушились тысячи и тысячи — воины из моего Легиона, из твоего, из всех Девяти. Даже отряды Сынов Хоруса обратились против своих сородичей, когда дошло до нанесения финального удара.

— Ты был при Луперкалиосе? — повторил я свой вопрос.

— Был. И трофеи оказались восхитительно богаты, уверяю тебя.

— Вы забрали тело Хоруса. Скажи, зачем.

— Я здесь не при чем. Это был лорд Фабий и его собратья по лаборатории, которые разглагольствуют о перспективе клонирования. Мой отряд не появляется возле их владений, и мы не разделяем их страсти к генетическим извращениям.

Пока что все было правдой. Его выбеленный ощущениями разум лучился искренностью. Впрочем, оставался еще один вопрос. Тот, что был по-настоящему важен.

— Почему ты бросил мои силы на Терре?

Улыбка сменилась влажным, булькающим смехом.

— Старая рана так и не зажила, «брат»?

Зажила ли она? Я полагал, что да. Мной двигало не жгучее желание мести, я лишь хотел узнать, почему так случилось. Только это, ничего больше. Действительно ли Дети Императора уже тогда так поддались своей жажде ощущений? Они пожертвовали битвой у Дворца Императора только для того, чтобы утолить свою болезненную страсть на беззащитном населении?

— Твоя боевая рота должна была поддержать мою, — сказал я. — Когда вы оставили нас без подкрепления, я лишился тридцати трех человек из-за пушек Кровавых Ангелов в Зале Небесного Отражения.

Опять ухмылка.

— У нас были иные цели. На Терре был не только Имперский Дворец, мой маленький тизканец. Гораздо больше. Вся та плоть, вся кровь. Все те крики. Посмотри, сколько рабов Третий Легион забрал с собой в волны Ока. Наши трюмы были заполнены человеческой плотью, и наша прозорливость хорошо нам послужила в последующие годы.

Я промолчал.

— Да и что вообще значили те тридцать три смерти? — продолжил Телемахон. — В любом случае, через несколько лет они бы пали от Проклятия Аримана. Они были ходячими мертвецами вне зависимости от того, помогли бы тебе мои силы или нет. По крайней мере, они погибли в бою, а не от черной магии предателя.

Я продолжал молчать. Я смотрел не на него. Я смотрел внутрь него.

— Никто так не цепляется за прошлое, как тизканец, — когда он произнес эти слова, в них слышались отголоски старых перебранок.

— Ты неверно понимаешь мое намерение, — наконец, произнес я. — Я лишь хотел взглянуть тебе в глаза, говоря о моих братьях.

— Зачем?

— Чтобы увидеть в твоем сердце истину, Телемахон, и судить о тебе по ней. Если бы в тебе действительно не было сожаления о поступках твоего Легиона, ты бы заслуживал казни, — я протянул руку и похлопал по пристегнутому к спине боевому топору. — Если бы ты посмотрел мне в глаза безо всякого стыда, я бы снял твою изуродованную голову этим похищенным оружием.

Его резкий смех больше напоминал рычание.

— Тогда убей меня.

— Ты забыл, что я могу прочесть ложь по другую сторону твоих глаз, сын Фулгрима? Я не стану казнить тебя. Я тебя переделаю.

И снова оплавленная ухмылка.

— Я предпочту честно заслуженное уродство целительному прикосновению колдуна.

Я следил за ним посредством Искусства, видя не плоть и кости, а переплетающуюся карту нервов и ощущений в сознании. Теперь стало заметно незримое прикосновение Младшего Бога, проявившееся в нейронной паутине чувств и эмоций внутри тканей мозга. Чем он наслаждался. Чем больше не мог наслаждаться. Каким образом каждое чувственное переживание вплеталось в отдельное откровение удовольствия. Как ему было достаточно сделать кого-либо беспомощным, чтобы его пальцы дрожали от восторга. Как последний вздох врага становился сладчайшим из ароматов, а кровь, протолкнутая последним ударом сердца противника, — лучшим из вин.

Я наблюдал, как вспыхивают и гаснут синапсы его мозга. Каждый из них был маяком, направлявшим меня по путям работы его разума.

Наконец, я прикрыл глаза. Когда я вновь открыл их, то смотрел на него своим первым чувством, а не шестым.

Пальцы моей перчатки с обманчивой мягкостью легли на его изуродованное лицо. Он издал ворчание от первого, похожего на удар бича, приступа боли по ту сторону глаз.

— Я не хочу, чтобы ты меня лечил, Хайон.

— Я не говорил, что собираюсь тебя вылечить, Телемахон. Я сказал, что намерен переделать тебя.

Нефертари присела возле меня. Ее оперенные крылья были плотно прижаты к телу, от них исходил запах самой ночи. Ей хотелось находиться рядом. Хотелось попробовать на вкус то, что должно было случиться дальше.

Я снова закрыл глаза. Нервная система пленника стала моим холстом, и я начал переписывать карту его жизни.

Он так и не закричал, отдам ему должное. Ни разу не закричал.

Паутина

Добраться до Элевсинской Завесы означало пройти через Лучезарные Миры. Только глупец направил бы свой корабль прямо к ним и повстречался с разрушительными волнами феномена, который мы называли Огненным Валом, однако, к счастью, была и другая возможность. Нам не предстояло двигаться по этой области, залитой психическим пламенем. Мы собирались прорваться мимо нее. Для этого нам нужно было зайти в паутину.

Царства рушатся. Империи гибнут. Таков порядок вещей. Сейчас мы смотрим на угасающих эльдар как на один из старейших видов Галактики, однако они были не более чем детьми-рабами Первой Расы, которых мы знаем под именем Древних.

О Древних нам не известно почти ничего. Они обладали холодной кровью и чешуйчатой кожей, а все прочее остается мифом и тайной. Их амбиции, влиятельность и могущество выходят за рамки разумов всех ныне живущих. Единственное, что мы знаем точно — они понимали природу варпа за тысячи лет до того, как большинство видов вообще появилось на свет, и знали о его опасности лучше, чем кто-либо из нас в силах постичь даже теперь.

Мы называем его преисподней и Морем Душ, но это невежественная человеческая поэзия, привитая поверх холодной метафизической истины. Эмпиреи созданы из душ точно таким же образом, как в текстах из Темной Эры Технологии говорится о состоянии воды из трех атомов: одного кислорода и двух водорода.

Эфирия, эктоплазма, пятый элемент. Называйте как хотите, но мы говорим о самой материальной субстанции душ. Варп — это не царство, куда отправляются жить души. Это царство, полностью созданное из материи душ. Души не существуют в варпе — они и есть варп.

Древние знали об этом. Знали и поднялись выше губительного прикосновения варпа, создав метод путешествия по Галактике, который избавлял от всякой необходимости перемещаться по преисподней. Даже моему отцу Магнусу Красному мало что было известно о нем, и он именовал это Измерением Лабиринта. Те из нас, кто ныне знает о его существовании, включая эльдар, которые до сих пор много им пользуются, чаще называют его паутиной.

Это измерение тайных проходов тянется по всей нашей Галактике по другую сторону как реальности, так и нереальности. На одной планете это может быть всего лишь портал, открывающийся на одном массиве суши и ведущий на другой, и его размеров хватает для прохода одного человека. Где-то в другом месте, во мраке, где не светят звезды, по ее незримым пределам движутся целые флотилии и миры-корабли эльдар. Именно здесь сотни тысяч эльдар, которые иначе были бы обречены, укрылись при рождении Младшего Бога и гибели их империи. Комморра — родной Темный Город Нефертари — крупнейший из портов чужих в ее глубинах, однако не единственный.

Время и бесконечная война оказались немилосердны к паутине. Целые области напоминающих лабиринты проходов заполонили демоны, и то, что некогда являлось охватывающим всю Галактику творением непостижимого воображения, ныне представляет собой пустую оболочку былого величия. Основная часть безмолвна, холодна и позабыта. Оставшееся по большей части не нанесено на карту людскими руками, и миллиард его врат остается незаметным для человеческих чувств. Это царство не для подобных нам.

Мы, обитающие в Империи Ока, видим ее наследие чаще, чем кто-либо из имперцев. Оно существует в наших владениях точно так же, как на любом из примитивных имперских миров могут сохраняться каменные руины ушедших цивилизаций. Входы в разрушенный лабиринт располагаются сразу за пределами видимости, или же проявляются на границах восприятия. На занятых демонами планетах и в глубине Пространства Ока те из нас, кто обладает достаточно острыми чувствами, ощутит дыры в нашей искаженной реальности. Порой это нечто окутанное тенью и мрачно-величественное вроде разлома в космосе — настолько огромного, что через него может пройти целый флот — и виден висящий в пустоте сумрачный образ ландшафта чужой планеты. Другие же порталы просты и невелики, как, например, арочный проем из призрачной кости, погребенный под поверхностью планеты. Среди входов и выходов паутины не существует единообразия.

Как того и следовало ожидать, большая часть проходов паутины в пределах Великого Ока бесполезна и разрушена сокрушительным криком, который издал при рождении Младший Бог. Большинство оставшихся, вне зависимости от того, работают ли они, или сломаны, заполнены Нерожденными, ищущими способ углубиться в реальное пространство и жаждущими крови и душ на борту миров-кораблей эльдар. Проходимыми в наших напоминающих чистилище владениях считается лишь несколько маршрутов, и даже по этим затерянным путям редко передвигаются. Часть просто не нужна — в конце концов, это ведь разрушающиеся остатки сети — она ведет из неуместного к бесполезному.

Те же, что до сих пор функционируют четко — по-настоящему полезные проходы — входят в число, безусловно, самых ценных секретов Ока. Те в Девяти Легионах, кому удается составить хотя бы фрагментарные карты стоящих внимания порталов паутины, могут выставлять за свои знания любую цену, и сотни группировок охотно заплатят.

Я узнал о Разрыве Авернуса почти сотней лет ранее, и ценой этого знания стали шесть лет службы группировке VIII Легиона, возглавляемой воином по имени Дхар`лет Рул. Мои услуги всегда высоко оплачивались артефактными автоматонами Механикума, однако определенные прочие предложения были слишком ценны, чтобы проходить мимо.

Шесть лет связывания демонов и уничтожения врагов Дхар`лета. Шесть лет мои рубрикаторы несли службу в жестоких рейдах против других боевых кораблей, и все это ради того, чтобы узнать местонахождение одного-единственного надежного прохода паутины.

Оно того стоило. Теперь мне были известны несколько дюжин все еще функционирующих путей внутри Ока, и, хотя я и сомневался, что у меня самая полная карта среди воинов Девяти Легионов, то, чем я обладал, имело неизмеримую ценность.

Большинство из входов в паутину не обозначены никакими искусственными метками или древними вратами. Мы привели «Тлалок» в область космоса, которая казалась точно такой же, как все остальные хаотичные волны Ока, и медленно скользили в хромосфере остывающего, умирающего белого солнца. Там, в тени, отбрасываемой пульсирующим ядром мира, мы перешли из Ока… куда-то.

Нас окутала чернота. Оккулус показывал не черноту глубокой пустоты, а черноту лишенного цвета и звезд ничто. Потянувшись за пределы корпуса, я ощутил лишь бесконечность. Подобного я не чувствовал больше нигде в Галактике. Даже в глубинах космоса гудели полуживые остатки рождения звезд и тихие мысли далеких смертных. Это же место представляло собой антитезу жизни, материи, вообще всего. Мы плыли по другую сторону как реальности, так и нереальности.

Двигатели жарко полыхали, проталкивая нас сквозь абсолютную черноту. Казалось, мы пребываем в состоянии покоя, вообще никуда не направляемся. Анамнезис заверяла, что «Тлалок» движется вперед. Наши чувства были окутаны пеленой, приборы молчали, и против ее слов выступали только наши глаза.

Экипаж мостика был встревожен, среди мутантов и людей вспыхивали ссоры и лилась кровь по незначительным поводам. Эти создания привыкли жить в кошмаре, где на них могли без предупреждения напасть демоны, однако их чувства были неспособны легко переносить разрушенную паутину Древних. Абсолютное ничто этой части приводило к сенсорной депривации в масштабах всего корабля. Когда я спал, то не видел снов о волках. Мне вообще ничего не снилось, и я всякий раз просыпался через пару часов не более отдохнувшим, чем прежде.

— Так было и при прошлом переходе? — поинтересовался Телемахон. Его прекрасная маска, восстановленная моими жрецами-оружейниками, сверкала полированным серебром в бледном свете командной палубы. У него была привычка класть руки в перчатках на затыльники двух мечей в ножнах на бедрах. Он носил их низко подвешенными, почти как тщеславный человек-стрелок — рисовка, не удивлявшая никого из нас.

Я продолжал глядеть в бескрайнюю черноту.

— Точно так же. Это единственный отрезок паутины из виденных мною, который по-настоящему, совершенно пуст.

— А что в других?

— Смерть, — ответила за меня Нефертари, стоя у моего трона. — Твари, вырвавшиеся из иных царств и реальностей. Твари, которых боятся даже Нерожденные.

Телемахон, непринужденно стоящий на ступенях возвышения, не отрывал взгляда от оккулуса. Его голос звучал задумчиво.

— Мне ни разу не доводилось видеть Лучезарные Миры. Рассказы правдивы?

— Рассказов много, — произнесла Нефертари. — Правдивость зависит от того, какие ты слушаешь.

— Как глупо с моей стороны ожидать прямого ответа на этом корабле.

В ответ Нефертари мягко рассмеялась. До сих пор физически ощущалось, насколько Телемахон ее жаждет, эта аура незримо окрашивала воздух вокруг него. Он представлял насыщенный соленый вкус ее крови на своем языке, и эта мысль вызывала у него трепет.

— Кровь эльдар не соленая, — сказал я ему.

Из-под лицевой маски донеслось его рычание, хотя из-за изящества его голоса оно больше напоминало кровожадное мурлыканье.

— Мне не нравится, что ты читаешь мои мысли, — произнес он.

— Какая жалость. Уверен, ты к этому привыкнешь.

Нефертари, куда менее нас впечатленная бесконечной чернотой на экране, с улыбкой прислушивалась к нашей мелкой стычке.

— Я пойду биться с Угривианом, — сообщила она и покинула возвышение. Телемахон следил за тем, как она уходит, а Гира, в свою очередь, наблюдала за Телемахоном.

Я хочу ее, — донеслось желание мечника, столь же ясное, как если бы он высказал его вслух. Он не передавал мне слов, однако его желание убивать было настолько пылким, что я не мог не чувствовать его мысли.

Гира тоже их слышала. Рычание моей волчицы прозвучало более низко и правдоподобно, чем то, которое вышло из гортани мечника.

Телемахон повернул шлем к демону, обратив на нее безмятежное серебряное лицо.

— Молчать, шавка. Никто не спрашивал твоего мнения.

Отвесив три положенных поклона, ко мне приблизился один из членов экипажа мостика, звероподобный мутант из кланов-стад Сортиариуса. Продолговатая конская голова раба напоминала козлиную и не подходила для выверенной речи. Из-за вывалившегося, покрытого пятнами языка и формы челюстей он не мог продемонстрировать свое неодобрение каким-либо человеческим выражением лица. Вместо этого он издал хрюкающий вскрик и стряхнул с вытянутой пасти слюну.

— Лорд Хайон, — издаваемые звериным лицом слова звучали как нечто среднее между козлиным криком и медвежьим рычанием. С его подбородка свисал сталактит тягучей слюны, брызги которой падали на палубу.

Я жестом дал ему свое соизволение.

— Говори.

— Сколько в Темноте? — прорычал он сквозь искривленные, мокрые от слюны зубы.

Я сел прямо, бросив краткий взгляд на платформу, где, как обычно, сборище оборванных людей, сервиторов и зверей-мутантов изучало консоли сканеров. Они наблюдали за нами обоими с необычным вниманием, их глаза скользили в нашем направлении. Безмолвная и бескрайняя чернота нервировала их. Я чувствовал их тревогу, которой еще недоставало интенсивности, чтобы перерасти в страх.

— Верь Анамнезис, Цах`к.

Существо покорно склонило рогатую голову. Он был облачен в собранную по частям броню, противоосколочный жилет поверх примитивной кольчуги. Смесь боевой экипировки, снятой с офицера Имперской Гвардии и изодранной защиты времен Эры Железа для родоплеменных поединков, которые наша каста рабов устраивала в чреве корабля. Мутант не носил ручного оружия, как делал бы офицер Флота, вместо этого у него за плечом висела потрепанная лазерная винтовка с фонарем подсветки цели. За десятки лет не один слуга мостика попробовал, как приклад этого ружья с хрустом бьет в лицо. Цах`к был эффективным исполнителем и опытным смотрителем. С каждым годом серая шерсть на его лице и когтистых лапах все больше покрывалась инеем седины. Он был так же обеспокоен, как и остальные, однако никак не показывал свои страхи. Звериные глаза свирепо глядели на прочих членов экипажа все с тем же животным вызовом, как и всегда. Мой надежный смотритель.

— Верю Королеве Призраков. Хмммх. Верная правда.

Королева Призраков. Стада зверей-мутантов обладали чрезвычайно забавными верованиями. Их роду не дозволялось заходить в Ядро, и для них Анамнезис была богиней корабля, которую надлежало всегда слушаться и умилостивлять посредством поклонения. Сражаясь в ямах, они приносили ей в жертву сердца врагов. В ночи, отведенные под ритуалы племени, они порой приносили в жертву детей.

— Верь ей, — повторил я.

— Верю, да, но…

Рассерженная его несговорчивостью Гира зарычала. В ответ Цах`к оскалил на нее зубы.

Прекратите, вы оба.

Цах`к трижды поклонился, согласно традиции, и повернулся. Несколько других членов экипажа продолжали бросать на нас беглые взгляды. Я прокашлялся, чтобы привлечь внимание мутанта.

— Старик, почему я чувствую в твоих мыслях эту… тревогу?

Цах`к запнулся, вздрогнув, словно его ударили.

— Не знаю, лорд Хайон.

— Подойди сюда.

Он вновь приблизился ко мне, лязгая по палубе подкованными железом копытами.

— Чего изволите, лорд Хайон?

— Посмотри на меня, Цах`к.

К нам начинало поворачиваться все больше голов, и их мысли были сдобрены неким голодным шипением. Любопытно, любопытно.

Мало кто из рабов когда-либо напрямую встречался взглядом с Ашур-Каем или мной, и Цах`к не являлся исключением, несмотря на свое положение выше прочих. Мутант поднял свою чудовищную голову, опасливо оглядывая меня выпуклыми черными глазами, один из которых скрывался за пластековой линзой прицельного монокуляра. Остроконечные рога цвета грязной слоновой кости делали его достаточно высоким, чтобы быть со мной одного роста, сойди я с трона.

Вот оно. Причина его недавнего беспокойства: мутная белизна, начинающая появляться в черной сфере правого глаза. Образующаяся катаракта.

— Цах`к, с годами твое зрение угасает. Не так ли?

Он оскалил свои зубы, напоминающие надгробные плиты, и инстинктивно зарычал — не на меня, а на остальных присутствующих на командной палубе. От ближайших мутантов наплывал грубый вал насмешливой злобы. Несколько из них тоже издало довольное рычание, демонстрируя собственные зубы.

Возвращайтесь к своим обязанностям, — передал я в сознание всех живых существ на мостике. Психическое принуждение перегрузило разумы нескольких сервиторов, которые либо безвольно встали у своих консолей, либо с бессловесным стоном обмякли в служебных люльках, нуждаясь в помощи техноадепта. Вскоре предстояла очередная лекция от Ашур-Кая касательно беспечного применения мною силы

Цах`к опять повернулся ко мне. В его мыслях мерцали образы окровавленной шерсти и ножей во мраке. Своими словами я посрамил его, указав на его слабость при множестве тех самых созданий, с кем ему предстояло биться на аренах для воинов кланов. Учитывая, сколько его сородичей годами терпело побои смотрителя, после этого публичного позора многие бы нанесли ответный удар.

Он упрямо щелкнул звериными челюстями, стараясь не выплеснуть злость на меня. На Сортиариусе рождались преданные, хитроумные рабы.

Я велел ему опуститься на колени. Ноги с вывернутыми назад суставами делали эту задачу нелегким испытанием, да и от старых костей помощи не было. В такой близости от него становилось гораздо легче разглядеть сотни шрамов, крест-накрест пересекающих мех линиями шерсти, которая отросла чуть более светлого цвета. Раны на предплечьях, бицепсах, груди, горле, лице, руках… все спереди. Цах`к всегда встречал врагов лицом к лицу. Уверен, эта грубая отвага вызвала бы у Леора восхищение.

Закрыть и исцелить рану совсем не сложно. Просто понуждаешь плоть выполнять ее природную функцию — образуются струпья, рубцы затягиваются, и так далее. Но обратить вспять разрушения, нанесенные плоти, крови и костям временем? Это требует большего умения в Искусстве, чем многие когда-либо смогут добиться.

Имперские омолаживающие процедуры сочетают в себе науку химии и хирургическое мастерство, но все равно не достигают вершин Искусства. Они лишь перенимают наименьшие из его эффектов. Врачи и гематоры просто обманывают генетику, клонируя плоть, синтезируя кровь, или же извлекая собственную кровь пациента и меняя ее природу посредством восстанавливающих и обогатительных процедур.

Только варп позволяет переделывать саму плоть. Однако, вдыхая его в кровеносную систему, необходимо доверять ему. Его мутагенное прикосновение не всегда столь милосердно, как на это надеешься. Как я уже говорил ранее, в Великом Оке все мы носим на коже собственные прегрешения.

Кончики пальцев моей перчатки коснулись лба Цах`ка. Мне не было нужды притрагиваться к нему, однако касте рабов требуется определенная театральность. И, как и в любой демонстрации власти, фокус в том, чтобы сила казалась слугам непринужденной.

— Встань, — произнес я мгновением позже. — Встань и возвращайся к своим обязанностям.

Он открыл свои выпуклые глаза. Оба черные. Оба ясные, чисто черные. Одно козлиное ухо подергивалось. Дыша тухлятиной, он издал вскрик, совсем как тот зверь, что составлял большую часть его генетической сути.

— Благодарю, лорд Хайон.

— Знаю. Ступай.

Он был слишком полезен, чтобы терять его в простой драке внутри племени. Когда он приближался, сородичи пятились или сгибались над консолями, устрашенные его внезапной силой и аурой моей благосклонности. Даже его шерсть стала темнее, белая седина вновь стала серой. Один из наиболее высоких и сильных самцов отважился встретить возвращение Цах`ка лающим блеянием и был вознагражден за это ударом приклада винтовки в щеку. Он покорно пригнул рога и вновь обратил окровавленное лицо к своим делам. Вызов откладывался на другую ночь.

— Включить вокс-связь с третичной секцией экипажа.

— Включаю, — произнесла Анамнезис через динамики вокса. При звуке ее голоса несколько зверей-мутантов по обычаю прикоснулись к талисманам из кости или высушенной кожи, висевшим на шнурках у них на мохнатых шеях.

— Неудачно, — сказала она. — Неудачно. Неудачно. Не удалось.

Никакого ответа от Фалька и его братьев. Ну конечно.

Я откинулся на троне из красного железа и резной кости, наблюдая за оккулусом, который показывал бесконечное ничто. Гира у моих ног издала тихое рычание, следя своими белыми глазами за тем, как я поглаживаю отключенный клинок своего силового топора.

О чем ты думаешь, Гира?

Еще никто из Нерожденных не возвращался невредимым с Лучезарных Миров.

Ее слова вызвали у меня улыбку.

Мы пройдем мимо них, даю тебе слово.

Взгляд ее перламутровых глаз переместился с топора на надетый на мне кобальтово-синий доспех.

Пламя твоей души пылает ярче, господин. Я вижу, как секира плавится в твоих руках, а броня обгорела дочерна.

Я провел большим пальцем перчатки вдоль лезвия Саэрна. Мягкий скребущий звук умиротворял меня. В тот момент я считал, что ее слова — всего лишь нечеловеческие перипетии того, как она воспринимает мир вокруг себя. Не может увидеть обыденные детали и постоянно глядит на мироздание посредством искаженных чувств демона, усматривая значимость во всем, вне зависимости от того, заслуживает оно того или нет.

Она продолжала смотреть на меня.

Скоро пламя твоей души будет пылать так ярко, что заставит Нерожденных преклонять колени.

Ты говоришь, будто Токугра.

В ответ на мое насмешливое поддразнивание волчица резко щелкнула челюстями.

Смейся, сколько угодно, господин. Но я вижу тебя в опаленной броне, стоящим на коленях перед другим.

— Я покончил со стоянием на коленях, — я произнес эти слова вслух, ощутив, как они сорвались с губ, и пожалел о своей оплошности, когда ко мне повернулись звериные головы со всей палубы. Император мертв, а мой отец проклят. И я больше никогда не встану на колени.

Столь дерзко. Столь уверенно. Столь невежественно. Гордыня тех, кому не за что сражаться.

Когда мы возникли из ничто Разрыва Авернуса, то вышли прямо в небо, заполненное огнем. Только что были тишина и пустая темнота, а уже в следующий миг мы скользили в Пространстве Ока, и пустота пылала золотым светом. Мою сетчатку болезненно резануло размытое яркое пятно. Мутанты и люди отпрянули от внезапного едкого сияния. Мы вынырнули из паутины в область Ока, опаляемую Астрономиконом Императора.

— Закрыть оккулус! — крикнул Ашур-Кай с наблюдательной платформы. Прежде, чем кто-либо из экипажа успел повиноваться, многослойная броня по спирали сомкнулась над обзорным экраном.

— Оккулус закрыт, — произнесла Анамнезис через вокс мостика. Мы получили несколько секунд передышки, а затем корабль накренился у нас под ногами, достаточно сильно, чтобы половину экипажа стратегиума швырнуло на палубу. Леор рухнул со ступеней центрального возвышения, врезавшись в группу беспомощных сервиторов и переломав рабам одним Богам ведомо сколько костей. Телемахон обнажил оба клинка и сохранял равновесие лишь благодаря тому, что всадил их в пол, чтобы держаться и крепко стоять на ногах.

Огненный Вал? — послал мне импульс Ашур-Кай, поднимаясь с палубы.

— Столкновение, — протрещала Анамнезис среди всплесков шума испорченного вокса. — Температура корпуса повышается.

Щиты! — передал я ей, всем на командной палубе. Щиты!

— Пустотные щиты в спящем режиме. Температура корпуса повышается.

«Тлалок» опять свирепо рвануло, опрокидывая еще больше из нас на дюрасталевую палубу волной керамита и плоти. По кораблю прокатилось громовое эхо.

— Столкновение, — снова произнесла Анамнезис, продолжая оставаться абсолютно спокойной. — Температура корпуса повышается.

Корабль начал раскачиваться, разбрасывая тела по полу, гравитационные стабилизаторы силились удержать его. «Тлалок» застонал, издавая неприятный напев напрягающихся металлических костей.

Астрономикон рвет нас на части! В послании Ашур-Кая было столько отчаяния, сколько я никогда еще от него слышал.

Этого не может быть. Мы прошли Огненный Вал.

Я потянулся за пределы корабля, разбрасывая свои чувства вдаль и вширь. Было больно, проталкивание сознания в психический огонь ничем не отличалось от погружения руки в кипящую воду. За визгливой песнью Вечного Хора, которая звенела внутри моего черепа, присутствовало дикое сознание, громадное и нечеловеческое, утопающее в безумии, боли и панике. Оно цеплялось за «Тлалок», держась за нас и растворяясь в Свете Императора. От тонущего в текучей муке разума исходил поток страдания.

СВЕТ ОГОНЬ ЖЖЕНИЕ ОГОНЬ СВЕТ СЛЕПОЙ ЖЖЕНИЕ

Корабль опять рвануло, опрокинув еще больше экипажа на пол. На мостике взвыли сирены, а по моему ретинальному дисплею заструились гололитические рапорты о повреждениях. Теперь это была уже не просто нагрузка на корпус — отламывались целые секции хребтовых укреплений. Что бы ни находилось там снаружи, оно ломало «Тлалоку» спину.

Нас что-то схватило, — передал я Анамнезис. Убей его.

И вот тогда тварь заревела. Если от ее хватки корабль сотрясался, то от рева по каждой йоте костей «Тлалока» прошла жестокая дрожь, а на нижних палубах, где вопль существа разносился громче всего, у экипажа рвались барабанные перепонки.

К тряске присоединилась более знакомая дрожь, Анамнезис дала бортовые залпы с обеих сторон корпуса. Целые орудийные палубы изрыгнули свою злобу в золотую пустоту. Беззвучные крики существа окрасились новой болью, вновь раскатился его драконий рев, громкости которого хватило, чтобы разбить несколько мониторов консолей.

— Температура корпуса повышается, — произнесла Анамнезис с приводящим в ярость спокойствием.

Убей его, Итзара!

— Второй залп уже заряжается. Стреляю.

На оккулусе возникло изображение горящей растворяющейся плоти, окутывающей укрепления живым саваном. Розовая кожа плавилась в золотом пламени, яркий огонь пожирал ее заживо, и открывались миллионы отверстий, похожих на ямы с тянущейся грязью.

Корабль содрогался, разваливаясь на части, но я лучше видел существо. Нечто колоссальное, какой-то демон-дракон или пустотный змей, который в диком безумии ухватился за корпус, цеплялся за нас и давил, умирая в свете Астрономикона. Вне всякого сомнения, он спасался бегством к паутине и врезался в «Тлалок», как раз когда мы вырвались обратно в Пространство Ока. Охваченный смертной паникой, он держался за нас, словно за свое спасение.

Я снова потянулся к его сознанию…

СВЕТ ОГОНЬ СВЕТ

… и протолкнулся в его разум, пробиваясь сквозь кружащиеся мысли к поврежденному мозгу. Свет Астрономикона, безвредный для человеческой плоти и холодного железа, сжигал Нерожденных. Было почти слишком просто…

СВЕТ БОЛЬ ОГОНЬ

…расколоть его умирающий разум на части. Все равно, что добить раненое животное. Никто бы не смог подчинить тварь, не будь она ранена, однако истерзанную пушками «Тлалока» и тающую в психическом пламени… Я охватил его сознание руками и, пусть оно и без того умирало, сдавил.

Оно взорвалось на разбитых укреплениях «Тлалока», окатив корабль шипящими сгустками внутренностей, которые продолжали растворяться в залитой золотом пустоте. «Тлалок» качнуло в последний раз. А затем все смолкло.

Внезапная тишина практически оглушала. Корабль медленно выправился. Экипаж снова поднялся на ноги. Прошло несколько секунд, прежде чем моих чувств достиг вездесущий гул двигателей.

Равновесия не потерял только Телемахон. Он не потрудился помочь мне встать. Вместо этого он убрал свои мечи в ножны и обратил безмятежный взгляд на оккулус. Было похоже, что снаружи, в окутанной золотистой дымкой пустоте, все спокойно. Мы вышли к Лучезарным Мирам, за Огненный Вал, где Астрономикон горел ярче и сильнее всего.

В тишине мне дышалось легче. Ко мне снова подошла Гира — во время столкновений она затаилась в безопасной тени.

Господин, — передала она.

Моя волчица.

— Анамнезис, сообщить о повреждениях.

— Обширны, — немедленно отозвалась Анамнезис. — Обрабатываю.

Автоматизированные чернильные стилусы на нескольких консолях начали выцарапывать подробности полученных «Тлалоком» ран на стопках грязного пергамента. Разум духа машины в действии. Леор, наблюдавший за несколькими рабами у консоли ауспика, начал изучать распечатанную информацию. Я не сомневался, что в то же время на его глазных линзах выводился поток данных, обновляемый с большей скоростью, однако ему хотелось простоты.

Мужчины, женщины и мутанты с шарканьем возвращались на свои места. Телемахон глядел мимо меня, куда-то за плечо.

— Хайон, — мягко произнес он, сделав жест рукой в перчатке. — Это один из ваших?

Я повернулся в сторону, куда он указывал. Там, на моем троне, с безмятежной величественностью восседал призрак убитого божества.

Лицо бога скрывала сверкающая золотая маска, черты которой были искажены в застывшей гримасе вопля боли. Это выражение — детально выполненные из золота открытые глаза, широко распахнутый рот, даже разошедшиеся зубы — представляло собой предсмертный крик человека, увековеченный в священном металле. По краям металлического лица полыхали отточенные солнечные лучи, образующие гребень из золотых ножей.

Остальные составляющие его облика контрастировали с мрачной вычурностью священного шлема. Он был худ, как труп, и облачен в простую тогу имперского белого цвета. Кожа не была ни бледной, ни смуглой — ее оттенок казался карамельной смесью того и другого. Возможно, это было следствием генов, возможно, ее окрасил свет природного солнца.

Мне доводилось видеть на стенах пещер его вырезанные изображения, нацарапанные первобытными мужчинами и женщинами, которые ожидали пришествия Императора. Повелитель Человечества в скелетоподобном, ритуальном обличье Бога Солнца, Солнечный Жрец.

— Люди из плоти, крови и костей плывут туда, где встречаются пламя и безумие.

Когда он заговорил, его слова пронизывала снисходительность, пылавшая за учтивостью. И все же, несмотря на всю силу, его голос был нерешителен. Это создание не привыкло к речи, и ее тонкости смущали его. Дух оглядел нас, и, в конце концов, его взгляд упал на меня.

— На твоей душе пятно. Болезнь, изображающая жизнь в облике волка.

— Она и есть волчица, — ответил я. — И она не болезнь.

— Если пожелаешь, я устраню ее прикосновение.

Гира оскалила на тщедушного выходца с того света свои черные зубы и резко щелкнула челюстями.

Призрак. Тронь меня и умрешь.

Создание вновь заговорило с неприятной нечеловеческой интонацией.

— Паразит, облеченный плотью зверя, присасывается к тени твоей души. Болезнь. Порча. Святотатство.

Гира запрокинула голову и завыла, бросая вызов на поединок между двумя духами. Я провел пальцами по ее темному меху.

Держись от него подальше.

Да, господин.

— А ты, дух, не притронешься к моей волчице.

Призрачный жрец распростер пальцы с тонкими костями, сделав жест в направлении прочих собравшихся вокруг моего трона.

— Да будет так. Почему вы здесь, люди из плоти, крови и костей?

— Потому, что мы так решили, — ответил я.

Позади нас Цах`к и еще несколько мутантов рычали и ревели на восседающую на троне фигуру. Некоторые из них вопили от боли, занимая позиции для обороны. Чем бы ни было это создание, его присутствие причиняло им боль.

Не стрелять, — передал я им, хотя честно говоря, не был уверен, повинуются ли они.

— Назови себя, — произнес Телемахон. Он встал перед занимавшим мой трон существом, не обнажая мечей. Вопрос снова заставил того замешкаться. Было похоже, что ему с трудом дается каждый наш вопрос, как будто мы говорили на незнакомом языке.

— Я — то, что осталось от Песни Спасения, — дух дышал, что являлось редким и ложным признаком жизни среди воплотившихся существ. При каждом его вдохе я слышал рев далекого пламени. Каждый выдох отдавался приглушенным звуком отдаленных криков.

— Убирайся с нашего корабля, — сказал Леор, — кем бы ты ни был.

Его тяжелый болтер остался в оружейной, однако он держал топор наготове в руках.

Солнечный Жрец сцепил тонкие пальцы на коленях.

— Когда-то вы были Его волей, воплощенной в железе и плоти и посланной приструнить галактику. Я — Его воля, воплощенная в безмолвном свете и посланная направлять миллиард кораблей к дому. Я — то, что остается от Императора ныне, когда Его тело мертво, а разум умирает. Эта смерть может занять целую вечность, однако она наступит. И тогда я умолкну вместе с Его последней мыслью.

Теперь и я ощущал боль, которую испытывали мутанты и люди из экипажа. От близости Солнечного Жреца у меня пульсировали носовые пазухи. Я чувствовал, что из носа начинает течь кровь.

— Ты — Астрономикон, — произнес я.

Золотая маска склонилась, кивнув.

— Я гляжу в вечность и наблюдаю пляску демонов. Я вечно пою в бесконечную ночь, добавляя мою мелодию к Великой Игре. Я — Царственный, Воплощение Астрономикона. Я явился просить вас повернуть назад.

Астрономикон

Любому странствующему по пустоте известно об Астрономиконе — так называемом Луче Надежды. Это психический свет, ориентируясь на который миллионы мутантов-навигаторов из генетически сотворенных родов ведут свои корабли через бурный варп. Без Астрономикона нет Империума.

Менее известно его происхождение. Империум в массе своей верит, будто маяк создается самим Императором, однако Он лишь направляет энергию. Он ее не производит. Астрономикон направляют в Ад по ту сторону реальности под Имперским Дворцом, где ежедневно сковывают тысячу душ и приносят их в жертву жерновам машин жизнеобеспечения Императора. Психический вопль эхом разносится в ночи, даря человечеству свет, на который можно плыть.

Мы видим этот свет. Мы, пребывающие в Империи Ока, видим его на самом деле. Астрономикон дотягивается даже до чистилища, куда мы изгнаны, и для нас он не просто мистическое сияние, озаряющее варп. Это боль, это огонь, и он ввергает в войну целые миры Нерожденных.

Было бы ошибкой полагать, что здесь сила Императора сражается с армиями Четырех Богов. Это не борьба порядка с хаосом, не что-то столь примитивное, как «добро» против «зла». Все это психическая сила, сталкивающаяся в недолговечной муке.

Большая часть Лучезарных Миров необитаема, она сгинула в смертоносной схватке противоборствующих психических энергий. Армии огненных ангелов и созданных из пламени проекций ведут войну против всего, что окажется у них на пути. Мы называем эту область Огненным Валом. Разрыв Авернуса был столь ценен из-за своего маршрута, а не конечной точки. Он пересекал системы, навеки выбеленные и лишенные жизни Огненным Валом, и выводил к более спокойным Лучезарным Мирам за его пределами. Эти звездные системы купались в психическом свете, но не горели в нем.

Проходят целые века, а в этом регионе не появляется ни одного корабля, поскольку для нас это всего лишь очередной пример проявления духовных энергий в видах, которые едва ли в силах контролировать смертные. Механикум не раз пытался использовать духи Нерожденных, связанные с тайными телами-машинами, чтобы составить постоянно меняющуюся, эволюционирующую карту Лучезарных Миров. Эти старания дали представимый плачевный результат.

Создание, именующее себя Царственным, являлось еще одним аспектом силы Астрономикона. Не имеющая сознания волна психической мощи, проявившаяся не в виде света, пламени или мстящего ангела — просто святой, совершающий личное паломничество. Вурдалак, поднятый из беспокойных грез Императора. Признаюсь, меня нервировала его учтивость. Я ожидал ярости и огня, а не этого странного отголоска человечности.

— Зачем вы пришли? — вопросило создание. — Зачем плывете навстречу ветру хора Императора? Для вас здесь ничего нет. Ваши души кормятся завоеванием и жаждой крови. В этих волнах нечего завоевывать. Там нет ничего, что может истечь кровью.

По всему стратегиуму мутанты и люди из экипажа продолжали отшатываться, съеживаться и кричать после слов аватары. Цах`к стоял вместе с группой своих бойцов мостика, они целились из своих старинных лазерных ружей в призрака на моем троне. Я видел, что у него из ушей течет кровь. Он отфыркивал на пол кровавую слизь из звериного рыла, однако винтовка ни разу не опустилась.

Когда я посмотрел посредством чувств Цах`ка, стала ясна причина его ран. Он видел нематериальную ауру света, которая колыхалась, словно отражение солнца в поверхности океана. Вместо голоса Солнечного Жреца он слышал вопли жертвенных псайкеров, скармливаемых духовной машине Императора.

Я разберусь с этим существом, — отправил я импульс смотрителю. Оставайтесь на месте.

— Ты причиняешь вред моему экипажу, — обратился я к Солнечному Жрецу. — Эти смертные не в силах понять твоих слов, а твоя сила ранит их.

— Я явился как Глас, не как Военачальник. Я не имею цели причинять вред.

У него не было оружия, и я не ощущал в его разуме никакой ненависти. Он не питал к нам ничего, кроме бесстрастного интереса. Для него мы были диковинками, всего лишь проблесками бесплотной жизненной силы. Золотая маска повернулась, неторопливо описав дугу, и оглядела каждого из нас перед тем, как ответить.

— Что привело вас к свету Императора здесь, на берегах Ада?

— Пророчество, — произнес Леор.

— Верность, — поправил я его.

Царственный огладил пальцами подлокотники моего трона, обратив к нам свое страдальческое металлическое лицо. Голос существа стал мягким и почтительным.

— Мой долг просить вас повернуть назад, и потому я прошу об этом еще раз.

Мы переглянулись. Мы, воины нескольких соперничающих Легионов, не понимали слов духа.

— Почему? — спросил Телемахон. Безмятежная маска его лица была полной противоположностью лику сокрушающей боли Солнечного Жреца. — Чем мы опасны тебе?

— Вы не опасны мне, ибо я лишь проигрыш в Песне. Вы опасны Певцу.

— А если мы не повернем назад? — поинтересовался Леор.

— Тогда в следующем стихе Песни будут не мудрость и милосердие, но огонь и ярость. Они придут — не сейчас и не вскоре, однако в свое время и в великих силах. Судьбе, которую вы стремитесь устроить, нельзя позволить осуществиться.

На меня нахлынули волны заинтересованности Ашур-Кая. Его восхищение делало их практически лихорадочными.

Хайон, он знает будущее. Это создание — сосуд подлинного провидения. Его необходимо связать!

Нельзя связать осколок силы Императора.

Мы должны попытаться!

До того момента меня никогда не беспокоило уменьшение силы моего бывшего мастера. Он всегда жаждал любого обрывка провидческих озарений, какой только мог прижать к груди, однако я впервые засомневался в его собственных способностях видеть сквозь дымку возможных будущих. Он не смог предупредить меня о засаде в сердце шторма, но я не обратил на этот недостаток особого внимания. Прорицание — ненадежное искусство, и даже те, кто утверждает, будто видит будущее, не могут сойтись касательно маршрута событий, ведущих к нему. После его неожиданного отчаяния та неудача вдруг вызвала острое сомнение.

За последние годы его собственные видения становились все более беспорядочными и редкими. Он слабел по мере хода времени в Империи Ока? Могло ли быть так, что он искал опору для укрепления своих угасающих сил?

Мы приблизились. Похолодевшие от заявлений Солнечного Жреца руки нащупывали оружие в кобурах. Телемахон стоял слева от меня, Леор справа, а Гира кралась, припав к палубе и прижав уши к песьему черепу. Восседающий на троне призрак пребывал в рассеянности, его заворожило нечто невидимое и неслышимое для всех нас.

— На каждого из вас есть стих и припев в Песне, исполняемой устами Хора Императора. Предупреждения о возвышении, о пробуждении, об убийстве и огне меж звезд. Такими вы намерены стать? Орудиями разрушения? Проклятием Человечества?

— Человечество уже забыло, кто мы такие, — сказал Телемахон. — Мы изгнанники. Просто сказки, которыми пугают детей, чтобы те слушались.

— Я прошу вас повернуть назад, — повторил Солнечный Жрец. Его золотое лицо покрывали смазанные пятна отраженного сияния красных осветительных сфер мостика.

— Этого не будет, — ответил я. Братья, к оружию.

Телемахон не стал обнажать мечи, а вскинул свой болтер. Он прицелился, с хрустом ударив оружием о наплечник. Цепной топор Леора взвизгнул. В моей руке был привычный вес Саэрна.

Прекратите эту агрессию! — пришел импульс от Ашур-Кая. Это создание-провидец. Мы должны связать его. Должны поучиться у него.

Вместе с бременем очередного требования внимать неначертанному будущему, а не претендовать на свободу принимать собственные решения, на меня нахлынуло раздражение. Ашур-Кай. Саргон. А теперь этот выходец с того света.

Ашур-Кай, это мой корабль. Я не прислушиваюсь к капризам призраков.

Нет? Его горечь практически переходила в мольбу. Исключительно к капризам чужих и демонов.

В первую очередь я помню глаза Солнечного Жреца. Взгляд, который должен был быть безжизненно-металлическим, в изобилии содержал в себе эмоцию, выполненную в холодном золоте. Он боялся. Боялся нас. И впрямь — он явился в безвредном обличье лишь для того, чтобы его встретили убийцы. Это было не воплощение мощи Императора. Всего лишь отчаянный последний глоток воздуха умирающего. Чтобы говорить от имени Императора, психический суп породил жестокого и трусливого посланца.

— Ты бы уничтожил нас, если бы мог, — с вызовом сказал я ему, — но мы миновали Огненный Вал. Ты можешь только швырять на корпус горящих Нерожденных, а когда это не срабатывает — прибегать к просьбам. А теперь взываешь к нашей морали? Призрак, ты проповедуешь умеренность не той аудитории. С чего нам поворачивать назад? Что ждет нас тут? Что ты пытаешься помешать нам сделать?

Одеяние медленно колыхнулось, и дух поднялся с моего командного трона. Мы с Телемахоном крепче сжали оружие, приготовившись. Пистолет Леора дернулся, издав раскатистый грохот, на расстоянии чуть более полуметра от моего правого уха. Болт попал восставшему мертвецу в грудь, разметав по моему трону грязные куски ткани и внутренности.

Нет! — раздался с наблюдательного балкона у нас над головами безмолвный голос Ашур-Кая. — Кровожадный негодяй!

— А ну-ка сядь на место, — ощерился Леор на призрака. Несмотря на пробитую в груди дыру, Солнечный Жрец не упал. Его тонкие пальцы заметно задрожали. Под кожей на руках потемнели вены. Металл лица начал тускнеть и ржаветь, старея у нас на глазах.

— Вы — погибель империй, — сказал нам дух, стоя и распадаясь. — Вы станете концом Империума. Этого ли вы желали для себя, когда детьми впервые взглянули на ночное небо своих родных миров?

Он указующе простер руку, из-под чернеющих ногтей которой сочилась зловонная жидкость. Девственно-белое одеяние замарали кровь и экскременты, появляющиеся пятна медленно расползались. Золотое лицо покрылось паутиной трещин.

— Конец Империума, — задумчиво произнес Телемахон.

Леор фыркнул.

— На мой вкус, малость театрально, но звучит приятно.

Солнечный Жрец стоял на четвереньках, покорившись разрушающему его гниению. Внутри предплечья с резким сухим треском переломилась кость, и он рухнул на палубу ободранной кучей. Вокруг нас клубился смрад разложения. Телемахон подошел к умирающему и поставил сапог ему на спину.

— Маленький призрак, я сам хозяин своей судьбы и не люблю пророчеств. — Возможно, это стало первым, в чем мы когда-либо сходились. Он пнул распадающегося жреца в бок, принудив привидение перекатиться на спину. Я ощущал слабость его злости — эмоция присутствовала, но ей не хватало пыла. Когда-то он бы наслаждался насилием, чувствуя возбуждение от доминирования над другим существом, однако это удовольствие было одним из множества, которых я его лишил. Теперь он мало что чувствовал, если только я не позволял того. Не существовало лучшего способа держать его в узде, чем контролировать ощущения, ради которых он жил.

Ашур-Кай наконец-то добрался до нас и упал на колени рядом с угасающим призраком. Его красные глаза все еще слезились от того, как сиял Астрономикон, пока мы не закрыли оккулус.

— Ты плачешь, альбинос? — рассмеялся Леор.

— Глупцы, — прошептал Белый Провидец. — Уничтожить столь полезное создание… Воплощение самого Императора… Глупцы, все вы.

Солнечный Жрец не мог говорить. Из открытого металлического рта поднималась дымка белого тумана. Одна из трещин на щеке разошлась, половина лица маски отвалилась, и показалось находившееся под ней бескожее лицо. Существо попыталось снова подняться на трясущихся, тонких, как палки, ногах. Сапог Телемахона опрокинул его назад на пол.

Ашур-Кай казался опустошенным. Во взгляде, которым он наградил Леора, была такая боль, что я подумал, будто он прямо тут же вырвет душу Пожирателя Миров из тела.

— Глупцы, — повторил он тише, но более яростно.

Солнечный Жрец повалился, распадаясь, как проваливающийся между разведенных пальцев песок. На его месте осталось мокрое одеяние и покров пепла на палубе. Находившиеся неподалеку мутанты закашлялись, вдохнув прах мертвого призрака.

Никто из нас ничего не сказал. Было ли это предупреждение слабого? Пророчество духа? Или же просто очередное проявление воплощенного безумия в волнах Ока?

На мои невысказанные мысли отозвалась Гира. Пока мы глядели на останки духа, она подошла ближе ко мне.

С каждым днем пламя твоей души пылает все ярче, господин. Нерожденным известно твое имя, и с каждым твоим вдохом его узнают все новые. Что-то происходит. Грядут перемены. Этот… жрец… бежал от нас, но он придет вновь. Я знаю это. Я обещаю.

Я верю тебе, Гира.

Я посмотрел на Ашур-Кая.

— Брат?

Он сидел на корточках, водя рукой в пепле у наших сапог.

— Астрономикон слаб здесь, Хайон. Даже самое проецирование его образа должно было потребовать колоссальных усилий. А вы по злобе заставили его умолкнуть одним-единственным выстрелом, сделанным из-за невежества.

— Он донес свое предупреждение, — ответил я. Мне казалось, что будет мелко занимать чью-либо сторону. Я не отдавал Леору приказа стрелять, однако и не оказывал погибшему существу такого почтения, как Белый Провидец. Оба брата испытывали мое терпение — Леор непредсказуемой агрессивностью, а Ашур-Кай своей упрямой тягой к мученичеству.

Он просеивал пепел, и воинственное настроение покидало его.

— Этот прах станет неоценимым реагентом для моих ритуалов. С твоего позволения, я его соберу.

Я поглядел на моего бывшего наставника, стоящего на коленях среди бесценного праха мертвой аватары. Я чувствовал, что он злится на меня, поскольку я был причастен к уничтожению духа, потенциально наделенного пророческим даром. Хуже того, я чувствовал его скорбь.

— Его останки твои, — сказал я ему. — Используй их с толком.

Он не ответил.

— А если ты можешь выяснить, зачем он предстал перед нами…

Ашур-Кай вздохнул.

— Если бы ты его не убил, мы, возможно, уже знали бы ответ.

— Ашур-Кай, я его не убивал.

— Сехандур, ты же когда-то был капитаном. Ты знаешь первое правило предводителя. Если ставишь себе в заслугу, что дела идут как следует, будь готов принять ответственность, когда они пойдут не так.

Он завершил свою лекцию, и его белые черты застыли. Я подумал, что его, должно быть, смутило что-то в выражении моего лица или ауре. Лишь оглянувшись, я осознал причину его беспокойства. Телемахон и Леор остались неподалеку. Их оружие оставалось обнаженным, и они вместе со мной глядели на Белого Провидца сверху вниз.

Насколько же изменился корабль за столь малое время. Теперь на нем были не только мы с Ашур-Каем, надзирающие за работой рабов, слуг, жрецов-оружейников и безмозглых рубрикаторов. С нами были и другие — другие, обладающие собственными чувствами, мыслями и замыслами. Собственными планами, приводящими к конфликтам. Равновесие уже стало напряженным, поскольку все мы вели за собой людей. Ашур-Кай посмотрел на нас, воинов и командиров из трех Легионов, и кивнул, приняв какое-то невысказанное решение.

Да будет так, — беззвучно произнес он.

В этот миг наши — мой и моего бывшего мастера — взгляды встретились и он сделал то, чего никогда не делал прежде. Не произнеся более ни слова, он мягко разорвал связь между нами, отказываясь от соприкосновения разумов.

Мы шли мимо миров, где жизнь начисто выгорела вплоть до молекулярного уровня, уничтоженная при первом открытии Ока Ужаса. Мимо миров, с океанами кипящего жидкого золота или облаками невозможного огненного пара. Миров, где цивилизации слепых существ чувствовали нашу близость и верещали на корабль десятью миллионов слабых психических голосов. Миров, где призраки мертвых эльдар вели вечную войну с теми немногочисленными демонами, что возникают на Лучезарных Мирах, а также с духами, напоминавшими мужчин, женщин и космических десантников, измененных почти до полной неузнаваемости. Каждая из планет была выбелена воплощенным сиянием Астрономикона и страдала от гнетущего прикосновения Великого Ока.

Меня преследовало воспоминание о Солнечном Жреце. В часы безделья я ловил себя на том, что думаю над словами призрака и размышляю о его намерениях. Даже здесь, на границе Лучезарных Миров, за клубящимися пределами Огненного Вала, свет Астрономикона был далеко не слаб. Являлось ли видение действительно пророческим? Фантом говорил от имени Императора и самого Астрономикона, или же это был лишь очередной из призрачных проблесков причуд психики, которые образуются и распадаются в хаосе Ока, не неся в себе никакого более существенного будущего?

Мало кто из остальных разделял мои опасения.

— Заткнись, — сказал Леор, когда я задал ему вопрос на мостике. — Что с тобой? Беспокоишься о тысяче вещей, которые никак не можешь контролировать. Кому какое дело, что это было? Теперь оно мертво.

Шел третий день после нашего выхода из паутины. Мы глядели через оккулус на окутанную золотистой дымкой пустоту впереди.

— Для тебя жизнь так проста. Что можешь убить, то убиваешь. А все опасности, которые не можешь преодолеть, просто игнорируешь, или бежишь от них.

— В моем Легионе это называется «выживание».

— Но Солнечный Жрец…

Он вскинул руки. На его грубом изуродованном лице проступила утомленная покорность.

— Скажи мне, почему тебя это волнует.

— Потому что мне кажется, что эта стычка была проверкой. Проверкой, которую мы не прошли.

— Кому здесь нас проверять? Что ты там говорил Фальку на борту «Избранного»? Мы живем в преисподней. Призраки и видения превосходят нас числом сто к одному.

Я говорил не совсем так, однако утверждение соответствовало действительности. Он был прав, как был прав и я, когда делал аналогичные заявления прежде.

— Если он вернется создавать нам проблемы, — закончил Леор, — значит, убьем его еще раз. Со сколькими демонами и духами наши отряды разобрались за все годы? Ты до кровавого пота возишься с бессмысленным выбросом психической энергии. Тебе следовало бы больше беспокоиться, что мы заблудились.

— Мы не заблудились, — отозвался я. — Еще несколько дней, и мы пройдем Лучезарные Миры, оказавшись на краю Элевсинской Завесы.

— Как скажешь, колдун. Есть вести от Фалька?

— Он так и не отвечает по воксу, — это все еще меня не тревожило по-настоящему. Преображение из смертного в Дваждырожденного могло занимать дни, недели, месяцы… Пока воины Фалька ограничивали свои хищные порывы никчемными представителями касты рабов экипажа, они могли делать, что им вздумается, пребывая в муках одержимости. Когда я дотягивался до чувств Фалька и касался их, то наталкивался на бурлящую стену отравленных воспоминаний, которым не было места в человеческом разуме. Несмотря на его железную волю, битва внутри тела еще не закончилась.

— А где твоя новая зверушка? — Леор поскреб грязными пальцами свое покрытое шрамами лицо, а затем сплюнул на палубу едкий сгусток. Он продолжал так делать, сколько бы раз я не велел ему прекратить.

— Я не знаю, где Телемахон. Я доверил ему управление кораблем.

Пожиратель Миров издал гортанный смешок.

— Не уверен, что история запомнит это решение как мудрое, Хайон. Я не поверил бы одному из Третьего Легиона, что он горит, даже если бы самолично его поджег.

— То же самое я сказал сардару Кадалу, когда Дети Императора устроили нам засаду. Леор, прошу тебя, не надо повторять мне мои же остроты.

Леор лишь ухмыльнулся, продемонстрировав полный рот усиленных бронзовых зубов.

Ушло еще несколько дней, чтобы добраться до самой Элевсинской Завесы. Преисподняя, где мы обустроили свой дом, огромна, и в ней, как в любом океане, есть волны и завихрения, включая свирепые до непроходимости бури и островки относительного спокойствия. Реальность и нереальность встречаются здесь, но никогда не пребывают в равновесии. Наиболее явное проявление этого дисбаланса состоит в том, что практически невозможно вести флот внутри Ока или за его пределы и при этом надеяться сохранить какую-либо упорядоченность. Удерживать корабли вместе при движении где-либо в пределах Ока уже представляло собой непростое испытание даже для умелых колдунов, навигаторов или Нерожденных. Но чтобы покинуть Око — выплыть за его беспокойные, бурные границы — для подобного требовался талант, который непросто оценить. Именно это делало наше убежище столь совершенным. Мы не могли с легкостью его покинуть, однако у Империума не было шансов войти. Не то чтобы он нас боялся, конечно же. К тому моменту Империум Людей уже вообще едва помнил о нашем существовании.

В некоторых редких, безмятежных областях Ока царит холодная, вызывающая боль в душе тишина. Находясь на краю Элевсинской Завесы, я вспомнил, как здесь погиб целый вид. Мы проводили свои жизни, странствуя не просто среди эха рождения Младшего Бога, но еще и по межзвездной гробнице империи чужих.

Завеса представляла собой огромное красно-черное пылевое облако, которое охватывало несколько давно мертвых звездных систем на краю Ока. Сканеры не могли проникнуть вглубь и не обнаруживали ничего, что стоило бы разрабатывать. Заходившие внутрь корабли — а за сотни лет таковых набралось немного — редко появлялись обратно, а появившись, не сообщали ни о чем таком, за чем стоило бы туда возвращаться. В тех немногочисленных рапортах, которые мне доводилось видеть, даже не упоминалось о встречах с какими-либо мирами. Возможно, при рождении Младшего Бога их поглотило целиком.

Многомесячное путешествие вывело нас на границу Завесы, и «Тлалок» поплыл, широко и далеко раскинув сканеры ауспиков. Анамнезис ничего не слышала, не осязала и не чувствовала внутри пелены.

— Заводите нас внутрь, — велел я экипажу мостика.

«Тлалок» вошел в Завесу, и его окутала тьма, а сканеры ослепли. У нас не было никакого пункта назначения. Ни Фальк, ни обрывочные описания, данные Саргоном, не указали нам подлинного направления. Мы просто пошли в пыль, подняв щиты и зарядив орудия.

Ничего в первый день. То же самое на второй, третий, четвертый, пятый. На шестой день мы прошли сквозь поле астероидов, которое едва могли разглядеть. Его размеры и плотность оставались для нас загадкой, пока мы с Ашур-Каем не потянулись своими чувствами и не повели корабль, насколько могли это делать в липком мраке.

Когда-то это была планета, — передал он мне через несколько часов.

Я не ощущал никакого отклика, который бы предполагал его правоту.

Почему ты в этом уверен?

Я это почувствовал, когда мгновение назад один из камней ударился о пустотные щиты. Почувствовал отголоски жизни. Это поле астероидов когда-то было планетой.

Что ее уничтожило? Что разбило на куски?

Увидим, не так ли?

— Гравитационная тяга, — возвестил один из сервиторов, подключенных к рулям. Притяжение гравитации означало близость крупного небесного тела. Останки разрушенной планеты? Самый большой из кусков?

В конечном итоге, мои подозрения мало что значили. Следовать за тягой гравитации было невозможно — она дергала нас туда-сюда, не подчиняясь законам природы и не проявляя своего источника. Как будто остатки планеты двигались, а вместе с ними дрейфовало и астероидное поле.

— А вот теперь мы заблудились, — заметил Леор по истечении первой недели. Я мог лишь согласно кивнуть.

На десятый день я покорился потребности поспать и видел те же сны, что и всегда — о волках, воющих на улицах горящего города.

Но впервые за десятки лет этот сон перетек из старого воспоминания в нечто большее. Мне снился дождь. Дождь, обжигавший мою кожу щиплющими укусами. Дождь, который падал с грязно-мраморного неба на замерзшую твердь стеклянистой белой скалы. Когда дождь пролился на землю, то въелся в лед с шипением и паром. Когда он побежал по моим губам, у него оказался вкус машинного масла. Когда он затек в мои открытые глаза, зудящие укусы поглотили мое зрение, и все, что я видел, из белой пелены превратилось в чистейшую черноту.

Я проснулся и провел кончиками пальцев по закрытым глазам.

— Ты это почувствовала? — спросил я вслух.

С другого конца комнаты раздалось ответное рычание моей волчицы.

— Аас`киараль, — произнесла Нефертари, назвав планету ее эльдарским именем. Телемахон усмехнулся. Как и я, он говорил на чужом наречии моей подопечной, хотя мне не хотелось знать, каким образом он его выучил.

Я понимал, что его рассмешило. Планета более не заслуживала названия «Песнь Сердца». Ее поверхность, будто катаракта, заслоняли набухающие штормы, которые накрывали весь мир молочными облаками. Небесный барьер нарушали беспорядочно пляшущие молнии.

Среди некоторых моих наиболее религиозных братьев бытует верование, будто все миры обладают душами. Если это так, дух Аас`киараль был ожесточен и болен, неприветлив к пришельцам извне. Наиболее тяжелая из нанесенных ему ран и являлась источником происхождения астероидного поля — целой половины планеты просто не было. Столь ужасающее повреждение, нанесенное небесному телу, должно было бы полностью уничтожить мир, но Аас`киараль продолжала жить изуродованной, плывя в колоссальном пылевом облаке. Разрушенный мир, неспособный увидеть собственное солнце.

Мы стояли у командного трона, наблюдая за серо-белым миром на оккулусе. Остатки планеты не могли бы существовать нигде, кроме как в Великом Оке, где законы реальности подчиняются капризам разумов смертных. Наши невооруженные глаза ничего не сообщали о том, что ждет на поверхности. Сканеры ничего не сообщали. Сенсорный зонд, запущенный в свернувшуюся атмосферу, как того и можно было ожидать, не сообщил ничего.

— Что насчет других кораблей поблизости? — поинтересовался Леор.

— Это Элевсинская Завеса, брат. Можно плыть в пылевом облаке три тысячи лет и ничего не увидеть, пока с ним не столкнешься.

Он издал недовольное ворчание — звук, к которому я уже начинал привыкать.

— И нет способа отследить плазменные следы в атмосфере, чтобы понять, были ли на ближней орбите корабли?

— Ничего подобного сделать никак нельзя, — сказал Ашур-Кай. — Те, кто умнее тебя, уже пробовали.

Я наблюдал за немногочисленными видимыми астероидами, висевшими в вечном мраке. Мы находились на орбите изуродованной планеты с тысячью каменных лун.

— Похоже на надкушенное яблоко, — произнес Угривиан. Когда я, ничего не поняв, повернулся к нему, он пожал плечами. — Яблоко — это такой фрукт. Они росли на Высадке Нувира.

— Зачем вообще сюда приходить? — Леор пытался усмотреть в подобном отступлении пользу, поскольку оно не соответствовало его потребностям. Тысячи миров Ока были населены ордами Нерожденных, ведущими войну друг с другом: часть Великой Игры Богов. Захват планеты зачастую становился финалом игры для многих группировок, а где можно лучше провести вечность, чем на планете, которую можешь переделать в соответствии с собственными желаниями?

Аас`киараль выглядела бессодержательным трофеем, в этом не было никакого сомнения.

— Это место, чтобы спрятаться, — произнес я.

Все еще не убежденный, Леор сплюнул на пол.

— А сигнал точно исходил отсюда?

— Это был не сигнал, — поправил его Ашур-Кай.

— Ну, тогда видение.

— До чего же ты все-таки забавный дикарь. Гипновопль — это не видение.

Я увидел, как аура Леора полыхнула от раздражения, но в остальном он проигнорировал альбиноса.

— Хайон? — спросил он.

— Это был сновидческий астропатический контакт, — ответил я, не глядя на него.

— Что ж, — он выдавил из себя неприятную улыбку. — Это все объясняет.

Ему хотелось разъяснений, но, как и столь многие проявления шестого чувства, астропатию почти невозможно описать тем, кто ни разу не ощущал контакта с ней. Даже многие в рядах Имперской Инквизиции — которые, вероятно, будут единственными читателями этой летописи — практически ничего не знают о мириаде дисциплин, возможных в рамках Искусства. Непосредственно в Святых Ордосах служит мало астропатов, а даже психически одаренные воины и ученые Инквизиции не могут тратить требуемые десятки лет, обучаясь говорить, как астропаты.

Астропатия — это сфера, находящаяся за пределами беззвучных передач импульсов и эмоций, которые происходят между многими связанными друг с другом псайкерами. Когда астропаты на удаленных мирах «говорят» через варп, то передают не слова и даже не язык. Они безнадежно неспособны хотя бы пытаться вести точное общение. Обученные Искусству знают, насколько бесполезно даже пробовать проделать работу с таким количеством мелких нюансов.

Умелые астропаты посылают отпечатки собственного разума, проецированные шаблоны восприятия и триггеры воспоминаний. Здесь может быть мимолетная эмоция, или же многочасовое чувственное откровение. Осознанное или нет, это мало отличается от простирания своих чувств, хотя бесконечно утомительнее. Смотрите на это так: шепот ничего не стоит, однако крик заставляет запыхаться.

То, что доходит до принимающего сознания, никогда не является тем же самым, что отправляла передающая душа. Если бы для образования подобного единения требовалось только отправлять и получать, Империум был бы совершенно иным. Большая часть мастерства астропатии состоит в интерпретации полученных видений и отслеживании их источника. Целые орбитальные сооружения заняты скованными псайкерами, которые пристегнуты к хирургическим столам и держат в трясущихся кулаках перья, а смотрители-мнемомастера тем временем сосредоточенно изучают бесконечные стопки пергаментной бумаги, потемневшей от неразборчиво записанных видений. Из этих узлов Адептус Астра Телепатика получаются прекрасные готовые цели для воинств наших крестовых походов. Нет лучшего способа заглушить систему, чем перерезать ей глотку, пока она не успела позвать на помощь.

Передача сообщения — это простая часть этой психической дисциплины. Толковать сны существенно сложнее. Когда нечто — это дар от далекого разума, а когда просто кошмар природного происхождения? Когда — предупреждение о грядущем кровопролитии, а когда — запоздавшее на века сообщение, которое достигло чужого сознания спустя десятки лет после смерти отправителя?

Ашур-Каю однажды приснился город кричащих детей, изрыгающих на улицы черную грязь. Подобные видения довольно обычны у тех из нас, кто обитает в населенном демонами Оке, однако он уцепился за него, считая посланием. И таковым оно и оказалось: образом от колдунов ордена Ониксовой Пасти — группировки Несущих Слово, которую уничтожил Леор со своими Пятнадцатью Клыками. Альбинос услышал их астропатический предсмертный вопль.

Таковы реалии, с которыми мы имеем дело. Со временем учишься ощущать оттенки и отличительные признаки посланий. Чувствовать недавние. Знать, правдивы ли они. И все же, никогда нельзя быть полностью уверенным.

А если подобному чутью не научиться? Многим это не удается. В истории Империума на протяжении десяти тысяч лет встречаются те, кто отдал свой разум и душу тварям, поджидающим в варпе.

— Я считаю, что это было сообщение, — сказал я Леору. — Вот самое примитивное и верное объяснение.

Он что-то проворчал, что не особо указывало на его доверие.

— Позволь мне перефразировать, — поправился я. — Я знаю, что это было сообщение. Оно привело нас сюда и, хотя я не могу быть уверен касательно его происхождения, это тот самый мир из гипновопля.

— Все равно отдает «может быть».

Верь мне.

Он потряс головой — не в знак не согласия, но отвергая мое прикосновение к его разуму. Прикрытый левый глаз начал подергиваться в болезненном тике. Как странно. Простое соприкосновение моего и его сознаний привело внутричерепные имплантаты в некое раздражение. Ему никогда не нравился контакт разумов, однако здесь действовал усиливающий фактор. Находился ли он на планете под нами?

— Не делай так, — произнес он и слизнул кровь с кровоточащих десен. Воздух вокруг него трепетал, духи боли любовно поглаживали броню, ожидая своего череда появиться на свет.

— Мои извинения, брат, — я оглянулся на разрушенную планету на экране оккулуса. — Я мало что могу почувствовать касательно наличия на планете жизни, хотя там есть обрывок разума.

В беззвучном голосе Ашур-Кая слышалось сухое веселье.

Обрывок разума. Огненный Кулак будет совершенно как дома.

Мой ответ был столь же сух.

Ты само воплощение просперского достоинства. А теперь дай мне сосредоточиться.

— Обрывок разума..? — начал было Леор.

Я поглядел на него. Его темное лоскутное лицо было совершенно серьезным — у него не было трудностей с пониманием, однако требовались дальнейшие разъяснения. Я услышал в сознании смех Ашур-Кая, однако, при всей жестокости Леора, Пожиратель Миров был не глуп. Я так долго странствовал с Ашур-Каем и Гирой, что оказалось легко забыть, как трудно тем, кто обладает более обыденным восприятием, видеть Галактику так же, как мы. Леор мог полагаться лишь на собственные глаза и сканеры корабля. С Нефертари было так же, но ей редко оказывалось достаточно дела, чтобы задавать вопросы.

— От кого или чего бы ни исходило послание, это существо едва можно заметить.

— Тогда так и говори, — покачал головой стоявший рядом с Леором Угривиан. — Тизканская формальность начинает утомлять, колдун.

— Я это учту.

— Я пойду с тобой, — заявил Леор. Иного я и не ожидал.

— Я тоже, — сказала Нефертари. Моя дева чужих стояла у подлокотника пустующего трона, водя точильным камнем по лезвию разделочного ножа. При этом утверждении моей подопечной остальные переглянулись.

— Ты останешься здесь, — обратился я к ней. — Атмосфера очень нестабильна, и мне понадобится постоянно тебя защищать. Это задача для пустотных скафандров и герметичных доспехов.

Она выдохнула, издав сочащееся неудовольствием мурлыканье.

— Почему?

Я мысленно вернулся к посланию-сну, где шипящий ливень обжигал мою кожу и со жгучей болью заливал зрение молочной белизной.

— Там внизу идет кислотный дождь.

«Мстительный дух»

Мне не хотелось приземляться наобум. Нечто призвало нас сюда, и я намеревался его отыскать, прежде чем совершать высадку вслепую. Наши попытки вести вокс-передачи через покров облаков остались без ответа, равно как и все психические прощупывания, предпринятые мной и Ашур-Каем. Мы провели два дня и две ночи в поисках места для посадки. Сон ничем не мог помочь, поскольку больше не повторялся.

Два дня. И нам еще повезло, что это вообще удалось сделать так быстро. Единственные доступные нам возможности состояли в прочесывании десантно-штурмовыми кораблями и разведке истребителями над континентами планеты, поскольку атмосфера была слишком плотной для надежного сканирования. Поначалу мы не находили ничего, кроме низких грозовых туч и мертвой промерзшей скалы. Казалось, что планета застряла в одном временном моменте — облака не двигались, а едкий дождь так и не растворял заиндевевшую землю. Снег шипел и выгорал, но почти сразу же снова смерзался.

В этой сверхъестественной формуле мы оказались новой составляющей, и ливень, конечно же, действовал на нас. После каждой вылазки наши истребители возвращались по новой истерзанными кислотными бурями. У десантно-штурмовых кораблей дела шли и того хуже.

После одного из таких вылетов я встретил на палубе Угривиана, который карабкался вниз по лестнице из кабины «Солнечного кинжала Просперо». Нас окружал бормочущий ураган, состоявший из трудящихся сервиторов и экипажа ангара.

— Колдун, этот мир — могила, — произнес он.

Я опасался, что он прав. Мы искали что угодно: поселение, город, сбитый корабль — все, что могло быть источником астропатического вопля. При спуске ниже пелены облаков приборы вели себя точно так же. Истерзанная планета сбивала все прочесывания ауспиком.

Наконец, мы его обнаружили. Один из управляемых сервиторами истребителей вернулся в док на борту «Тлалока» и выгрузил зернистые пикт-изображения севшего звездолета, наполовину зарывшегося в снег на дне глубокого ущелья. Качество картинки никуда не годилось, и было невозможно сказать ни что это за корабль, ни сколько он там находится.

— Для примера масштабов, в этом каньоне смог бы поместиться город на девять или десять миллионов жителей, — сказал Ашур-Кай, когда мы собрались вокруг центрального гололитического стола командной палубы, пытаясь выжать детали из низкокачественных изображений.

Телемахон присоединился к нам и наблюдал без интереса. Фальк и его братья продолжали хранить молчание, запершись в своем убежище.

— Я полечу на десантном корабле, — предложил Телемахон.

Ты не можешь ему доверять, — передал Ашур-Кай.

Теперь он мой. Я верю ему так же, как и тебе. Давай закончим на этом.

Хорошо. Я останусь на мостике и буду готов открыть канал, если возникнет такая необходимость. Впрочем, ничего не гарантирую. Психический контакт будет в лучшем случае непредсказуем. Этот мир захлебывается в хаосе.

Все знали, что им делать. Я отправил их заниматься своими обязанностями и договорился встретиться с Телемахоном и Леором у десантно-штурмового корабля через час.

Нефертари не отпустила меня без последнего требования взять ее с собой. Она перехватила меня в одном из сборных залов правого борта, спланировав с высокого готического потолка комнаты, которую освещали лишь окутанные пылью звезды за наблюдательными окнами.

Она приземлилась с урчанием сочленений доспеха, столь же ловко, как человек спустился бы с последней ступеньки лестницы. То, как она получила эти крылья, было отдельной историей — она мастерски обращалась с ними, хотя родилась без них.

Близость к ней приносила благословенную тишину разума, который я не мог с легкостью прочесть, и за это я дорожил ею. У нее в голове была аура холодного, необычного безмолвия, а не накатывающееся бормотание воспоминаний и эмоций, из которых состоят сознания живых людей. Еще хуже была томящаяся, шепчущая пустота в душах всех моих рубрикаторов. Как и всегда, одного присутствия Нефертари хватило, чтобы успокоить меня.

— Voscartha, — поприветствовала она меня словом, которое у подобных ей означало «господин», хотя она никогда не улыбалась, пользуясь им. — Я иду с тобой.

— Не в этот раз.

— Я твоя подопечная.

— Нефертари, там нет ничего, способного мне навредить. Моя кровь не нуждается в защите.

— А если ты ошибаешься?

— Тогда я убью то, что затаилось, чем бы оно ни было, — я положил руку на оплетенный кожей чехол для карт таро, пристегнутый цепью к моему бедру. Она не стала кивать, поскольку кивают люди, но я почувствовал, как она уступила.

— Время перемен, — произнесла она, и от этих слов у меня стало покалывать в позвоночнике. Сама того не зная, она эхом повторила предшествующее предостережение Гиры.

— Что изменилось?

— Я наблюдала. Наблюдала за волчицей, за твоими новыми братьями. Наблюдала за тобой. Хайон, для чего мы здесь на самом деле? Зачем вести нас в это место на самом краю Родной Могилы?

— Я так чувствую, что это риторический вопрос.

Она наклонила голову, встретившись со мной взглядом. У Нефертари были совершенно поразительные черные глаза. Несмотря на присущую чужим раскосость, или же, возможно, благодаря этому, в них всегда присутствовал намек на большее, нежели она позволяла себе произнести. Ашур-Кай как-то сказал мне, что я воображаю загадку просто потому, что не могу с легкостью прочесть разум девы чужих. Он постоянно с сомнением относился к связи между мной и моей подопечной.

— Риторический, — повторила она своим голосом, напоминающим звук ножа, выходящего из ножен. — Это слово мне неизвестно.

— Оно значит, что ты задаешь вопрос, уже зная ответ, чтобы окончательно убедиться.

Она на ходу провела пальцами своей перчатки по ближайшей стене. Загнутые когти, которыми оканчивались все пальцы, были сделаны из биолюминисцентного, живого багряного кристалла. Они скребли по металлу, издавая звук, похожий на далекие крики.

— Нет. Вопрос был не риторическим. Я хочу знать, зачем мы здесь.

— Чтобы помочь Фальку.

— А почему для тебя это важно? Ты тоже ищешь боевой корабль, который он искал? Флагман Архипредателя?

— Он назывался «Мстительный дух». Весь экипаж «Тлалока» — это десятая часть того, что понадобилось бы для линкора типа «Глориана».

Название вызвало у нее насмешливую улыбку.

— И это он лежит на дне каньона?

— Не знаю, Нефертари.

Гира крадучись приблизилась к деве эльдар. Нефертари провела пальцами перчатки по меху волчицы, какое-то мгновение шепча на своем змеином наречии. Они были ближайшими из моих спутников, однако их недавно открывшаяся близость все еще действовала мне на нервы.

— Ты лжешь мне, Искандар, — мягко произнесла она. — Не о том, что знаешь, а о том, почему мы здесь и о том, чего ты хочешь. Ты хочешь этот корабль.

— Я же сказал тебе, я никак не могу его укомплектовать.

Ее черные, черные глаза встретились взглядом с моими.

— Можешь, ведь у тебя есть нечто такое, чем не обладает больше никто из военачальников. У тебя есть Итзара.

Мое молчание сказало все за меня. Она читала в моем сердце, словно в открытой книге, и не нуждалась более ни в чем, чтобы видеть истину. Я смотрел на Нефертари. Она смотрела на меня.

— Мы с Гирой чувствуем перемены в тебе, — произнесла она, — пусть даже ты не в состоянии ощутить ее сам. Пребывая в невежестве, мой народ дал жизнь Младшей Богине, именуемой Той-Что-Жаждет. Закричав при рождении, она сожгла нашу империю. Сделав первый вдох, поглотила наши души. Она все еще алчет их, высасывая наш дух из теней. Так что я приношу в жертву этой Богине чужие души и пью их боль, чтобы облегчить свою собственную. Их крики становятся песней. Навязчивый шум их последних вздохов — колыбельная, позволяющая мне уснуть. Такова судьба моего народа, который продолжает охотиться за мной даже в изгнании. Хайон, я понимаю, что значит быть в одиночестве, и чую это в других. Ты так одинок. Это убивает тебя.

— Я не одинок. У меня есть Ашур-Кай и Леор. Есть Телемахон. Есть Гира.

— Твой бывший господин-альбинос. Глупец с поврежденным мозгом, который следует за тобой, сам не зная, зачем это делает. Выродок, подчиненный тебе колдовством. И демон в теле зверя, что чуть не убил тебя.

Между нами вновь установилось молчание.

— У меня есть ты, — наконец, произнес я.

Это вызвало у нее улыбку. К тому моменту ей было уже несколько сотен лет — больше, чем мне и любому из моих братьев — однако казалось, что она еще только на пике инородной юности.

— У тебя есть я, — согласилась она, — но давай не будем делать вид, будто этого достаточно. Ты не человек, и неважно, что в тебе присутствует человеческая основа. Ты — орудие, которое создано быть связанным с орудиями-братьями. Ты был рожден чувствовать эту связь, и без нее ты слабее. Именно из-за потребности в ней ты принял в экипаж Огненного Кулака и Угривиана. Именно поэтому спас Фалька и его людей. Твое сердце отравлено, и ты одинок, но ты рожден для радости братства. Так что, наконец, ты сражаешься. Ты ощущаешь возбуждение амбиций и ищешь величайший из кораблей. Наконец-то борешься с одиночеством, которое так долго грозило тебе. Но будет ли этого достаточно?

Я восхищенно внимал каждому ее слову. Гира уже делилась своим звериным восприятием этой перемены, но ясное и терпеливое объяснение Нефертари заворожило меня. Она плавно, крадучись скользнула ближе, раскрыла и сомкнула руку. Кристаллические когти щелкнули.

— Будет ли этого достаточно? — вновь спросила она. — Ты был рожден в братстве, однако оружию нужно, чтобы его направляли, не правда ли? А тебя больше некому направлять, Хайон. Нет Императора, указующего с трона и кричащего своим сыновьям покорять звезды Его именем. Нет Одноглазого Короля, вглядывающегося в мрачнейшие из бездн Моря Душ и требующего от тебя нырнуть вместе с ним навстречу проклятию.

— Я не служу никому, кроме себя самого.

— Такая тупая, глупая гордыня. Я говорю о единстве, а ты боишься, что я веду речь о рабстве. Единство, вошкарта. Быть частью чего-то большего, выходящего за пределы тебя самого. Твои бывшие владыки не направляют твой путь, и ты должен быть свободен.

— Я свободен.

Она подошла ближе. Слишком близко. Если бы кто-то другой прикоснулся ко мне, как она в тот миг, я бы убил его из-за причиняемого мне дискомфорта. Но она была моей, моей Нефертари, и я позволил ей провести когтистым кончиком пальца перчатки по моей щеке.

Не путайте близость с чувственностью. В этой сцене не было никакой страстности. Лишь болезненная, тесная близость.

— Будь ты свободен, — прошептала она, — тебе бы больше не снились волки.

От этих слов у меня застыла кровь. Не имея никакой возможности читать в моем разуме, она продолжала произносить вслух мои собственные мысли.

— Знаешь, кто ты, вошкарта?

Я признался, что не знаю.

— Ты воин без войны, ученик без учителя и учитель без учеников. Ты довольствуешься продолжением существования, а существование без удовольствия ничем не отличается от гниения. Если ты продолжишь бездействовать, если позволишь Галактике давить на тебя, даже не сопротивляясь этому… значит, ты такой же, как Мехари, Джедхор и другие мертвецы, что ступают в твоей тени. Хуже того, ты будешь таким же, как любимая и оплакиваемая тобой Итзара.

Я почувствовал, что стискиваю зубы. Оба моих сердца забились чаще.

— Совсем как она, — улыбнулась Нефертари. — Плавает в своем баке с дающей жизнь жидкостью и пялится на свою камеру-склеп мертвыми глазами, ничего не знающими о надежде. У нее были причины стать Анамнезис. Останься она смертной, ее бы ждали жизнь без разума и смерть в молодости. Чем ты оправдаешь то, что заключил себя в подобное оцепенение?

В тот момент я не мог полагаться на собственный голос. Мое замешательство вызвало у нее улыбку.

— Ты отбросил связывавшие тебя цепи. Отбросил замысел Императора относительно тебя и всех твоих братьев. Что ты приобрел, Хайон? В чем радость такой жизни? Что ты сделал со свободой, купленной кровью и огнем?

— Я…

— Тише. Остается еще одно, — ее глаза вперились в мои. — Ты меняешься, но не все изменятся вместе с тобой. Наступит день, когда ты должен будешь убить Ашур-Кая. Обещаю тебе это. Вы начинаете этот путь вместе, но завершишь ты его без него.

— Ты ошибаешься. Он ближайший из моих братьев.

— Пока что, пока. Я пообещала. Поглядим, как оно выйдет, — улыбка Нефертари погасла. Она облизнула коготь перчатки, пробуя на вкус мой пот. — Мерзкие mon-keigh, — тихо произнесла она. Последний раз соприкоснулась со мной взглядом на прощание, а затем отвернулась и снова взмыла в воздух.

Когда она ушла, моя волчица оглядела меня злыми белыми глазами. Чувствовалась ли в этом нечеловеческом взгляде очередная нотация? Или просто веселье? Не произнеся ни слова, я двинулся дальше. Волчица последовала за мной, как следовала всегда.

В ночь, когда я ступил на поверхность Аас`киараль, а жгучий ливень счищал с моего доспеха кобальтовую краску, мое внимание раз за разом возвращалось к Леору и Телемахону. Все изменилось. Я уже много раз замечал это на корабле с тех пор, как на борт попали Леор и его воины — по коридорам в остальном безмолвного звездолета разносились отголоски смеха и лязга цепных топоров — но на поверхности мира не было никого, кроме нас. Изоляция заострила мое восприятие различий между тем, как было, и тем, как стало. Перемены стали гораздо отчетливее.

Идем, — передал я им обоим, двинувшись вниз по аппарели десантного корабля. Телемахон повиновался, храня раздраженное молчание, однако Пожиратель Миров был сангвиником в меньшей степени.

— Я же говорил тебе прекратить так делать, — прорычал Леор, выходя на снег вслед за мной. — Проваливай из моей головы.

Я отдавал им распоряжения так, словно они были рубрикаторами, и даже не сознавал этого. Они не следовали за мной в мрачном безмолвии, как рубрикаторы, которые подстраивали свои монотонные движения под меня. Леор шагал слева, не в ногу со мной. Топор оттягивал его руку и волочился по снегу. Телемахон ступал легче и аккуратнее, положив руки на эфесы убранных в ножны мечей.

Самым странным было то, что я слышал в воксе их дыхание.

Леор какое-то время терпел мои взгляды, а затем снова издал рычание.

— Говори, что у тебя на уме, Хайон, или смотри куда-нибудь в другую сторону.

— Ничего особенного, — ответил я. — Просто вы… живые.

Сперва я подумал, что он рассмеется и сочтет мои слова бессмысленными сантиментами. Возможно, он бы не понял, или же ему не оказалось бы дела. Однако Леор несколько долгих секунд глядел на меня, а затем кивнул. Просто кивнул. Не больше, не меньше. Несмотря на все, через что мы прошли вместе в последующие годы, мне кажется, что я никогда не ценил его присутствие рядом так, как в тот миг. Сила простого братского взаимопонимания. Я услышал из-под шлема Телемахона хлюпающий звук, с которым остатки его рта растянулись в тошнотворной ухмылке, обнажив зубы, но эту насмешку было легко проигнорировать.

Снег хрустел под нашими сапогами и шипел от едких поцелуев дождя, растворяясь и тут же снова замерзая. Мир и впрямь застыл во времени, замерев за годы или века до настоящего момента. Временные искажения едва ли являются для планет Ока чем-то неизвестным, но это место все равно вызывало у меня мурашки по коже. Аас`киараль была разрушена до смерти, но продолжала жить. Что бы произошло, если бы время когда-нибудь вновь коснулось этой планеты? Разлетелась бы она бурей астероидов, наконец-то сдавшись перед катаклизмом?

Я не стал утруждаться и сканировать заснеженную местность переносным ауспиком. В безумных условиях всех демонических миров Ока отобразилось бы либо сто различных замерзших элементов, либо вообще ничего хотя бы отдаленно знакомого. Я уже давно перестал полагаться на подобное сканирование. Здесь постоянно действовала не физика, а исключительно причуды тех сознаний, которые преображали планеты Ока в соответствии с собственными желаниями. Аас`киараль казалась неуправляемым миром — сферой, утратившей управлявший ею разум.

У нас не было контакта с «Тлалоком». Вокс забивали атмосферные помехи, а моя связь с Ашур-Каем была столь же ненадежна. Вскоре после высадки я ощутил разрыв, который обычно происходит на большом расстоянии. Его больше не было в моем сознании.

Мы продолжили продвигаться сквозь ливень, начав спускаться в каньон. К тому моменту, когда мы оказались на середине ущелья, кислота очистила наши доспехи до тускло-серого металла. Гира заходила в тени и появлялась обратно, едкий дождь пропитывал ее черную шкуру, но шторм не причинял ей вреда. Полыхающая над ущельем гроза в изобилии порождала тени, в которых волчица могла растворяться и появляться где-то в другом месте. Периодически она использовала наши тени — вытянутые силуэты на обледенелом камне.

Корабль под нами был погружен в океан серой мглы, заполнявшей глубины каньона. Оценка Ашур-Кая оказалась точной — в каньоне мог бы поместиться столичный город-улей с населением в десять миллионов. У меня до сих пор стынет кровь, когда я вспоминаю размеры того ущелья и зрелище самых высоких шпилей на хребтовых укреплениях утонувшего корабля, непокорно пробивающихся ввысь через туман.

Уже тогда, еще не ступив на корабль — даже еще не увидев его целиком — я понял, на что смотрю. Расположение башен, вздымающихся в тумане… Их местонахождение и удаленность друг от друга… Мы практически ничего не видели из-за мглы и находились в нескольких километрах над звездолетом, но его все равно выдавали размеры.

В тот же миг такой же поспешный вывод сделал и Леор. Он выругался на награкали, поставив под сомнение мою родословную.

— Ты был прав, — произнес он в финале своей оскорбительной тирады в адрес матери. — Эта штука размером с… — он запнулся. — Со что-то огромное.

Телемахон тихо засмеялся.

— Огненный Кулак, ваш примарх наверняка был бы так горд узнать, что твой интеллект не уступает его собственному.

Пожиратель Миров ничего не ответил. Меня восхитила его сдержанность, хотя я не мог не задаться вопросом, не в том ли дело, что у него попросту не нашлось резкой отповеди.

Пока мы спускались по практически вертикальному отрезку стены каньона, выбивая в обдуваемой снегом скале опоры для рук и ног, Леор находился надо мной. Ударом ноги Леор вышиб в промерзшем камне сверху очередную опору, и по моему шлему застучали падающие камешки.

— Ты только представь, каково жить в этой дыре, — передал он по воксу. Даже на короткой дистанции на нашем канале возникал треск. Эта планета была жестока к нашему снаряжению.

Я преодолел последний участок, спрыгнув на покатый выступ скалы и зацепившись шипами на подошвах. Телемахон уже ждал. Леор все еще находился в трех дюжинах метров наверху.

— На это уходит целая вечность, — добавил он. — Надо было пользоваться прыжковыми ранцами.

На «Тлалоке» не было прыжковых ранцев. По крайней мере, таких, которые бы еще работали. Когда я сообщил ему об этом, то заработал свежую порцию ругательств. В этих не упоминалась моя мать — женщина, которую я в любом случае уже слабо помнил. У нее были темные глаза и кожа такого же насыщенного кофейного оттенка, как у меня и Итзары. Ее звали… Эйхури. Да.

Эйхури.

Она умерла на Просперо с приходом Волков.

Леор закончил слезать и упал на обледенелый выступ рядом со мной. Остов корабля все еще оставался в нескольких километрах под нами, окутанный тенями каньона и бурлящим туманом.

Иди, — передал я Гире. Сообщи, если найдешь что-то живое.

Господин, — откликнулась волчица и прыгнула во мрак.

Я поднял взгляд к небу, к покрову облаков, который заслонял небеса ядовитой серой подушкой. Капли кислотного дождя испещряли мои глазные линзы, но не могли растворить в доспехе ничего, кроме краски. Не произнеся ни слова, я начал спускаться по очередному склону, круша камень, чтобы создать опоры.

Мы опускались все глубже во тьму. Спустя час спуска на нас перестал падать дождь. Мы находились уже почти в тумане.

Пока мы спускались, я размышлял о присутствии Пожирателя Миров. Леору было свойственно встречать все топором и дергающейся ухмылкой. Казалось, он считает, что слишком много планировать — то же самое, что беспокоиться, а беспокойство для него являлось недостатком силы духа. Насколько я мог судить, он также высокомерно придерживался мнения, будто смерть — это нечто такое, что случается с другими воинами.

— Есть вести от твоей волчицы? — спросил он по воксу.

— Пока ничего.

— Ты окружаешь себя чрезвычайно странными вещами, — позволил себе заметить Леор. — Чужая девчонка. Волчица из преисподней. Теперь еще этот предатель с мечами. Кстати, а что ты с ним сделал?

Я ощутил вспышку раздражения Телемахона от того, что о нем говорят так, словно его с нами нет.

Леор продолжил говорить так, будто я ответил. Он перечислял причины, по которым Телемахону никогда нельзя доверять, и утверждал, что мне следует убить того, чтобы избавить себя от грядущих проблем. Я оставлял его комментарии без внимания.

Гира? — отправил я послание в направлении обломков. Гира?

Ничего. Вообще ничего.

— Осторожно, — сказал я остальным. — Мне кажется, что-то не так.

Это вызвало у Леора смех.

— Как трагично, что для тебя это неожиданность, колдун.

Он так легко начинал смеяться. Я каждый раз вздрагивал от этого звука, как трус дергается, слыша выстрелы.

Я узнал, как называется корабль, сразу же, как только ступил на разбитый корпус. Меня, наконец-то, захватило ощущением находящегося рядом сознания. Чтобы подтвердить подергивания шестого чувства, потребовалось лишь приложить ладонь к железной коже звездолета.

«Мстительный дух». Лишенное интонации и безжизненное эхо этого расходилось по корпусу. Машинный дух корабля, сколько бы от него ни осталось, дышал, гоня собственное имя по железным костям.

Итак, звездолет не был мертв. Обесточен и практически безмолвен, но не мертв. Он не разбился. Первоначально обходя его поверхность и лязгая подошвами по древнему металлу, мы не увидели никаких следов смертельных повреждений. Боевой корабль тянулся на несколько километров — от холодных двигателей до носа-тарана — а покров тумана делал наши суждения больше похожими на догадки, однако звездолет выглядел так, словно вообще не разбивался. Никаких явных повреждений надстройки, шпили укреплений не обрушились…

— Меня посетила неприятная мысль, — передал по воксу Телемахон, пока мы втроем двигались поперек внешнего корпуса. Во мгле перед нами поднимались тени башен, напоминавшие намек на город на горизонте.

— Продолжай.

— Что если этот корабль не терпел крушения? Он вообще на дне каньона? Что если он просто здесь дрейфует?

Я думал о том же самом. Звездолет был обесточен. Он никак не мог оставаться на месте в атмосфере без двигателей, которые бы компенсировали притяжение гравитации. Если же корабль парил здесь, как в пустоте, это означало, что он почему-то не подвластен воздействию силы тяготения разрушенной планеты.

Однако подобная идея вовсе не могла быть нереальной только потому, что казалась невозможной. Учитывая беспорядочность и переменчивость затянутой пылью звездной системы Аас`киараль, я полагался на то, что видел собственными глазами, а не на физические прогнозы. Непредсказуемая гравитация мира до такой степени не подчинялась законам природы, что мы бы даже не смогли точно указать местонахождение планеты в космосе. Это была Империя Ока — здесь, глубоко в недрах коры планеты, застывшей во времени в момент своей гибели, запросто могло оказаться, что притяжение было отринуто вместе с временной реальностью.

— Абаддон, — тихо и с благоговением произнес я. — Из всех укрытий…

Леор стоял рядом со мной, глядя на вздымающиеся в тумане хребтовые башни.

— Нам нужно идти внутрь.

— Хайон, — сказал Телемахон позади нас.

Я не ответил никому из них. Я все еще прокручивал в голове возможные варианты. Абаддон увел «Мстительный дух» за Огненный Вал Лучезарных Миров, в непроницаемые для сканеров глубины Элевсинской Завесы, и обесточил звездолет под поверхностью этого разрушенного мира. Ничего удивительного, что боевой корабль так долго не могли отыскать.

— Хайон, — на сей раз это произнес уже Леор.

— Секунду, прошу тебя.

Моя рука, приложенная к корпусу, трепетала от отголосков, которые дразнили мой разум запахом дыма, звуком стрельбы болтеров и заставляющим пошатнуться ощущением того, как пушки корабля палят в небесах над Террой.

— Хайон!

Я отнял ладонь от металла.

— В чем дело?

Леор указал своим пистолетом. Я проследил за его движением. Дальше вдоль корпуса, подскакивая в тумане, плыл сервочереп. Несколько секунд я просто смотрел на него, не зная, верить ли собственным глазам. Он продолжал приближаться, легко паря.

Минимальное применение психического воздействия протащило его по воздуху, и он с приглушенным хлопком приземлился ко мне в руку. Настоящий человеческий череп, оснащенный крошечным антигравитационным генератором, который позволял ему парить. Обе глазницы занимали пикт-рекордеры, сенсорные иглы и линзы фокусировки.

Я сжал череп-зонд, и хромированный позвоночник затрепетал в непристойной пародии на жизнь, бессильно колотясь в моей руке. Механические глаза пощелкивали и стрекотали, наводя резкость на мой лицевой щиток.

— Приветствую, — обратился я к нему.

В ответ из миниатюрных вокс-динамиков, установленных на месте верхних резцов, раздался всплеск аварийного кода. Многосоставной позвоночный столб существа задергался еще сильнее, скручиваясь и разворачиваясь, словно змея, чего никогда не смог бы сделать настоящий хребет.

Меня интересовало, кто наблюдает за нами посредством его глаз. Если допустить, что внутри корабля вообще находился кто-либо живой.

— Я — Искандар Хайон из Ха`Шерхан. Я пришел с Леорвином Укрисом из Пятнадцати Клыков и Телемахоном Лирасом из Третьего Легиона. С нами Фальк из Дурага-каль-Эсмежхак. Мы ищем Эзекиля Абаддона.

Он продолжал биться в моей хватке.

— Дай-ка взглянуть, — сказал Леор.

Я бросил ему аугментированный череп, ожидая, что он поймает его. Вместо этого, пока тот барахтался в воздухе, пытаясь выровняться при помощи слабого антигравитационного двигателя, Леор снес его в сторону ударом своего цепного топора. Куски черепа и осколки металла простучали по окутанному тенью корпусу.

Несколько мгновений я глядел на брата.

— Очередная славная победа, — наконец, произнес я.

Он издал ворчание, которое могло оказаться смехом.

— Это была шутка, Хайон? Осторожнее, а то я начну думать, будто внутри твоих доспехов заперта душа.

Прежде чем я успел ответить, он постучал зубьями топора по обшивке у нас под ногами.

— Пойдем внутрь?

— У корабля есть несколько тысяч входных люков, — заметил Телемахон. — Тебе нет нужды резать…

Леор активировал цепной топор и начал резать. Брызнули искры.

Хотя время слабо затрагивало этот мир, влияние Ока было заметно по всему «Мстительному духу». Туман скрывал внешнюю чудовищность, однако внутри становилась совершенно очевидна холодная, очень холодная опасность флагмана.

Многие из коридоров корабля покрылись известняком, превратившись в лабиринт сооружений цвета выбеленной кости. Из сочленений и трещин на костяных стенах выдавались серые формации матовых кристаллов. По всему звездолету расходилось ощущение, будто странствуешь по трупу какого-то огромного зверя, который уже сотни лет как мертв.

По отключенному боевому кораблю еще текла рассеянная энергия, проявлявшаяся в светильниках над головой и настенных консолях. Первые периодически мерцали. Экраны вторых тонули в беззвучных помехах. Основные генераторы корабля молчали и бездействовали, это было очевидно по тишине. Существующее питание было локализованным и слабым, оно ограничивалось горсткой систем.

Несколько раз перед нами оказывались медленно двигающиеся сервочерепа. Я приветствовал их при каждой встрече, повторяя наши имена и цель визита на «Мстительный дух» в надежде, что тот, кто за ними следит, кем бы он ни был, заметит наше присутствие через глазные линзы черепов. Большинство из них сканировали или записывали нас, а затем сразу же старались скрыться на своих чирикающих антигравитационных двигателях.

Леор позволял большинству уплывать прочь, хотя и подстрелил три из них, заявив, что если Абаддону есть дело до того, что мы ломаем его игрушки, то Первый капитан мог бы, черт побери, придти и обсудить это лицом к лицу. Я счел, что сложно оспаривать столь прямолинейную инициативу.

Все это время Гира продолжала хранить молчание. Дотянувшись до нее один раз, я ощутил злость, вызванную одним лишь моим присутствием. Где бы она ни находилась, она охотилась в одиночку.

Металл помнит все. Контакт с волнами Ока извлек воспоминания из корпуса корабля, материализовав отголоски экипажа, погибшего в ходе службы на борту флагмана за десятки лет Великого крестового похода. Там были сотворенные из стекла призраки. С костяных стен зловеще глядели хрустальные лица, и на всех было выражение неприятной гармонии. Лица, выполненные с детальностью, недоступной даже мастеру-скульптору, представляли собой маски с закрытыми глазами и распахнутыми ртами. Подойдя достаточно близко, можно было увидеть морщинки на губах. Приблизившись еще сильнее — разглядеть поры.

— Даже их призраки кричат, — произнес Леор.

— Не будь таким примитивным, — упрекнул его Телемахон. — Взгляни поближе.

Мечник был прав. Ни на одном из лиц не было напряженных от страдания линий вокруг глаз, которые ожидаешь увидеть на кричащей маске. Эти мужчины и женщины умерли в муках, но их эхо не кричало.

— Они поют, — произнес Телемахон.

Я провел пальцами перчатки по одной из масок, практически ожидая, что ее глаза откроются, а из стеклянных уст раздастся песня. В этих статуях сохранялась своего рода жизнь. По ту сторону их закрытых глаз проплывали приглушенные сущности, что отчасти напоминало слабые проявления жизни в моих рубрикаторах. Однако это было не совсем то же самое.

Изучая хрустальный язык, а затем закрытые хрустальные глаза, я понял, почему ощущение казалось настолько знакомым. Это было такое же расходящееся чувство головокружения, какое случается, когда душа покидает свежий труп в те сводящие с ума мгновения, пока Боги еще не затянули ее в варп.

— У меня от этих штук кожа зудит, — сказал Леор. — Клянусь, они двигаются, когда на них не смотрят.

— Я бы не стал исключать такую возможность, — отозвался я. И снова прикоснулся к одному из них, приложив кончики пальцев к его лбу.

Я — Хайон. Бессловесный импульс, сконцентрированное ощущение моей личности.

Я жив, — безмолвно пропело оно. Мелодия слагалась из шепчущих воплей. Я кричал, когда корабль горел. Я кричал, когда огонь снимал плоть с моих костей. А ныне я пою.

Я опять убрал руку. Как занимательно видеть безмятежные лица в качестве могильных памятников столь мучительных смертей. У нас на Просперо существовал аналогичный обычай ковать изысканные погребальные маски для павших властителей. Как бы они ни умирали, мы хоронили их в золотых умиротворенных личинах.

В следующий раз я коснулся протянутых пальцев руки, выходящей из стыка костяной стены.

Я — Хайон, — сообщил я ей.

Я жив. Задыхаясь, я вдыхал пламя. Каждый вдох втягивал огонь в мое горло. Кровь заполняла изжаривающиеся легкие. А ныне я пою.

Хватит. Этого было достаточно. Я отвел руку, разрывая контакт.

Неожиданно раздался треск стекла. Я обернулся и увидел, что Леор от нечего делать бьет по тянущимся из костяных стен рукам. Он хлопал по ним ладонью в перчатке, и они ломались.

— Прекрати, — сказал я. Каждый раз, когда он ломал одну из них, мне в виски вонзалось копье неприятного, гудящего жара.

— Что? Почему? — он нанес по очередной напряженной руке удар тыльной стороной ладони, переломив ее посередине. Обрывающаяся на предплечье хрустальная культя осталась на месте, а кисть и запястье разлетелись по костяному полу звенящими осколками. Жар боли у меня в голове на мгновение превратился в огонь.

— Они психически резонируют. Ты заставляешь их петь, и эта песня неприятна.

Он остановился.

— Ты их слышишь?

— Да. И радуйся, что ты — нет.

Мы подошли к очередному Т-образному перекрестку. Леор указал своим топором налево.

— Центральный продольный коридор в той стороне.

— Мы направляемся не на мостик.

Пожиратель Миров продолжал смотреть в проход, ведущий к одной из основных магистралей хребта корабля.

— Нам нужно идти на командную палубу, — произнес он.

— Пойдем. Но сперва я схожу в эту сторону.

— Почему?

Я направил Саэрн в противоположный коридор. Из стен, потолка и пола прохода неподвижно тянулся настоящий лес конечностей из серого хрусталя. Мне не требовалось к ним прикасаться, чтобы расслышать их шепот. Когда они оказывались собраны в группы, их слабый психический резонанс усиливался до такой степени, что вызывал у меня зуд в зубах.

— Надо признать, это и впрямь выглядит многообещающе, — отозвался Леор.

Мы двинулись дальше, стараясь не притрагиваться к кристаллическим рукам.

Там, где стены все еще продолжали состоять из темного железа и чистой стали, резко выделялись повреждения. Корабль сражался в небесах над Террой, и в последние часы Осады его брали на абордаж бесчисленные ударные группы элитных воинов Императора. Их наследие было записано на холодном металле отметинами от попаданий зарядов болтеров и жжеными пятнами подпалин от лазеров.

— Чувствуешь что-нибудь? — поинтересовался Леор.

— Не смогу ответить, пока не появится более отчетливая связь.

— Ощути их. Нащупай магией.

Магия. Опять…

— Машинный дух корабля пребывает в сне-коме. Где-то еще присутствует жизненная энергия, но я не могу быть уверен касательно ее источника. Возможно, это всего лишь кристаллические призраки корабля, или же сознание самого мира, которое просачивается внутрь костей звездолета. Все кажется живым, но ощущение искаженное и рассеянное.

Леор выругался, и его локоть с треском снес несколько вытянутых пальцев. Я вздрогнул, но промолчал.

Мы продолжали идти. Каждые несколько шагов Леор дергался, сжимая пальцы и скрежеща зубами. Я постоянно слышал, как он что-то шепчет в вокс.

— Это все кристаллы, — произнес он, заметив мой взгляд. Его зубы снова сжались, взвизгнув, словно фарфор. — Я потому их и бил. От них Гвозди кусаются.

Его окружал ореол боли. Она венчала его незримой короной, и нерожденные демоны, слишком слабые, чтобы обрести форму, гладили его доспех на ходу. Еще, — умоляли они, отчаянно желая поддержки — топлива, которое позволило бы им существовать.

Я сомневался, что большинство из Нерожденных вообще ощущали присутствие Телемахона. После того, как я начисто лишил его нервы и мозг чувствительности, он не испытывал практически никаких эмоций. После переделки я много раз видел его глазами Гиры, и пламя его души было слабым и незначительным, пока он находился вдали от меня. Он без дела стоял в помещении, почти так же неподвижно, как рубрикаторы, дыша и глядя в такт тем мыслям, что еще оставались внутри его головы. Чувства возвращались в его сознание лишь тогда, когда он оказывался неподалеку от меня. Этот соблазн обеспечивал его верность. Я был ему ненавистен в той же мере, что и необходим.

В холодных залах «Мстительного духа» время текло странным образом. Мой ретинальный дисплей отслеживал, как секунды ползут чудовищно медленно, а Леор сообщил, что показания его хронометра меняются в обратную сторону. Не раз я замечал, что на краю обзора двигаются кристаллические отголоски мертвого экипажа. Не все из них были людьми — многие являлись воинами Легионес Астартес, возродившимися в виде эха на борту флагмана, где погибли. Из стен, потолков, пола тянулись кустодии в изысканно отделанных доспехах и покрытые боевыми шрамами Имперские Кулаки… Все они исполняли беззвучные погребальные песни об огне и ярости. Некоторые были вооружены боевыми алебардами, иные держали абордажные щиты — но большинство сжимало болтеры в руках, которым уже не суждено было вновь выстрелить из оружия.

Один из них — вырезанное из серого стекла олицетворение носящего шлем легионера Имперских Кулаков — разбился на зазубренные осколки при моем приближении. При этом по моим вискам прошла гудящая боль, но я услышал, как Леор заворчал от чего-то вроде облегчения. Его черепные имплантаты жестоко вгрызались в плоть мозга, пока мы приближались к стеклянному призраку, и успокоились, когда тот разрушился.

Думая о «Мстительном духе» сейчас, я вспоминаю, во что мы его превратили, столько тысячелетий обитая на борту и направляя его в бой. Он был совершенно иным в ту ночь, когда мы втроем впервые ступили в его обесточенные помещения. Даже при отключенных системах и полностью лишенном жизни машинном духе, назойливая темнота была не пустой, а гнетущей. Легенды гласили, будто корабль был брошен, но он казался затаившимся, выжидающим. Не пустым, не опустошенным.

Не могу сказать вам, как долго мы шли в этом насыщенном мраке. Час. Три. Десять. Там, в ту ночь, время ничего не значило. Помню, что мы проходили через энергетическое горнило, камеру с неработающими запасными генераторами, которые выглядывали на нас из тени со злобой дремлющих горгулий. Именно на другом краю того помещения, когда мы вновь вошли в лабиринт коридоров, на краю моего ретинального дисплея взметнулась и опала синусоидальная линия, отслеживающая новый звук. Шаги, тяжеловесные и неторопливые. Керамит по костяному полу.

— Хайон, — предостерегающе произнес Леор, вскинув руку, чтобы мы остановились.

— Я слышу.

Целеуказатель тут же наложился на новоприбывшего, вышедшего из-за поворота на перекрестке перед нами. На том был надета потрепанная и выцветшая броня, разные части которой были сняты с воинов всех Девяти Легионов, а длинные, неопрятные и спутанные волосы свисали на лицо, наполовину скрывая его черты. Даже на таком расстоянии я видел в его глазах золото. Неестественное, нечеловеческое золото, придававшее радужкам металлический оттенок. У него в руках был болтер — такой же простой и побитый, как и его боевой доспех. Он не целился, а держал оружие опущенным, расслабив руки. Затрещал вокс, системы его доспеха автоматически настраивались на наш общий канал.

— Я буду признателен, если вы перестанете бить мои сервочерепа. — Звучный голос, сиплый, но без притворной грубости для придания эффектности. Приветливый голос.

— Я — Искандар Хайон, а это…

— Мне известно, кто ты. Я знал это еще до того, как ты стал повторять свое имя каждому из находивших вас сервочерепов.

— Мы назвали тебе свои имена, кузен. Каково твое?

Прежде чем ответить, легионер Сынов Хоруса наклонил голову.

— Для чего конкретно вы уничтожали эти сервочерепа?

— Показалось, что так мы быстрее всего привлечем чье-нибудь внимание, — сказал Леор.

— С грубой логикой сложнее всего спорить. Постарайтесь больше ничего не ломать, пока находитесь на борту. В самом деле, братья, нельзя отказываться от цивилизованности, иначе у нас вообще ничего не останется.

Похоже было, что теперь он обращает на нас мало внимания, глядя на встроенный в наруч ауспик. Я слышал, как тот издает тук… тук…тук эхолокационного слежения, будто бьется сердце.

— Пришли только вы трое?

— Да, — ответил я.

— А где Фальк? Угривиан? Ашур-Кай?

— На борту моего корабля, на орбите… Кто ты? Назови себя.

— Когда-то я присутствовал на тысячах гололитов по всему Империуму. А теперь ты говоришь мне, что меня не узнают даже воины Легионес Астартес, — наше ответное молчание вызвало у него мрачный низкий смешок. — Как же пали могучие, — добавил он.

Воин провел закованными в броню пальцами по гриве грязных волос, открывая рябое бледное лицо, не поддававшееся никаким попыткам определить возраст. Ему могло быть тридцать лет, или же три тысячи. Сеть старых порезов и отметин рубцов от ожогов поверх его черт говорила о войне. Битва оставила на нем свою метку, пусть даже этого не удалось сделать времени.

За нами, не мигая, наблюдали глаза нездорового, блестящего золотистого оттенка. В них мерцало веселье, придававшее холодному металлическому взгляду тепла.

И вот так я его и узнал. Он больше не носил огромной черной боевой брони юстаэринцев, а волосы не были увязаны в церемониальный узел подземных рабочих бригад Хтонии. Он был пустой тенью непобедимого воителя, который некогда украшал собой победные гололиты и пропагандистские передачи Империума, но я узнал его в тот же самый миг, как он встретился со мной глазами, и разделил его сухое, резкое веселье. Мне уже доводилось видеть этот взгляд. Я видел это выражение лица на Терре, когда вокруг нас пылал Дворец.

Мы безмолвно глядели на него, а он смотрел на нас троих. Патовую ситуацию нарушил Леор, сделавший это совершенно недипломатично.

— Бросай оружие, капитан Абаддон. Мы пришли забрать твой корабль.

Эзекиль

Когда-то, в другую эпоху, в этом зале размещалось десять боевых титанов Легио Мортис, включая огромные штабели ящиков с боеприпасами, загрузочные леса, ремонтные краны и таинственная аппаратура, необходимая Механикуму для обслуживания своих богомашин. Титанов больше не было, пропали и все следы их присутствия, однако громадное помещение далеко не пустовало. Отчасти мемориал, отчасти архив, отчасти музей — теперь ангар представлял собой памятник странствиям Абаддона по всему Оку и свидетельство работы его мысли.

Я чувствовал едва заметное благоговение Телемахона, нерешительное изумление Леора и знал, что будь остальные в силах читать в моем разуме, как я читал в их, мое собственное удивление было бы столь же явным.

Мне еще никогда прежде не доводилось видеть зала, подобного этому. Абаддон привел нас туда после встречи в коридоре, явно не впечатленный обещанным Леором похищением.

К одной из стен были прикованы кости колоссального змееподобного существа, по которым было видно, что размеров зверя хватило бы, чтобы проглотить «Лендрейдер», не пережевывая. Самые короткие из клыков увенчанного тремя рогами черепа были длиной с цепной меч, а наиболее длинные — с дредноут. На внешнем изгибе каждого из зубов виднелись своего рода ложбинки, выдолбленные в кости. Бороздки, позволяющие крови стекать при укусе и не дающие клыкам застрять в теле добычи. Мне не хотелось знать, на кого же мог охотиться подобный зверь, что ему требовалось пускать противнику кровь, а не пожирать целиком.

Несколько передних клыков черепа были раздроблены, неровно переломившись от ударов тупым предметом.

— Я повстречался с ним на Скориваэле, — пояснил Абаддон, заметив мой интерес. — Они живут на дне самого крупного из океанов, в ульях из ядовитых кораллов.

— А сломанные клыки? — поинтересовался я, все еще не отрывая взгляда от существа.

— Я их сломал силовым кулаком, — сказал он. — Оно пыталось меня съесть.

Он шагал по залу, ни к чему не прикасаясь, и мы вели себя так же. В этом бардаке понятие порядка становилось чем-то мифическим. На цепях с мясницкими крючьями висели разлагающиеся трупы такого количества биологических видов, что я не смог их быстро пересчитать. Целые скелеты и их части были прикованы к стенам или же свалены грудами среди хаоса. Целые ящики были заполнены свитками пергамента, а сотни информационных планшетов мигали, приходя в подпитываемое батареями сознание и теряя его. Гремели и гудели десятки выполняющих свои функции машин — на полу, на стенах, на потолке.

По всей палубе были хаотично разбросаны детали аппаратуры и оружие. Тут и там без хотя бы подобия организованности лежали трофейные доспехи. В беспорядке снятых частей виднелись цвета всех Легионов, включая дюжину кобальтово-синих, принадлежащих Тысяче Сынов. Орудия сотен культур и эпох либо хранились внутри мерцающих стазисных полей на мраморных плинтах, либо оставались ржаветь и корродировать на полу.

Я подобрал золотую алебарду имперского кустодия и повертел ее в руках.

— Она генетически привязана к воину, который ею когда-то владел, — сказал Абаддон, — но если хочешь, я могу ее для тебя активировать.

Я бросил оружие обратно на палубу, все еще пребывая в замешательстве от увиденного. Казалось, будто по военному музею прошелся шторм. Сокровища из паломничества Абаддона по всему Оку… Целое состояние реликвий и культурных ценностей, а также масса металлолома и мусора, которые не имели никакой очевидной значимости.

Абаддон с неожиданной учтивостью указал одной из своих неодинаковых перчаток вверх. Высоко, очень высоко над нами трещали сотни генераторов, прикрученных к готическому сводчатому потолку.

— Узнаешь?

Я не узнавал. Поначалу. Комната слишком подавляла. Большая часть стен состояла из кости, изменившись вместе с остальным кораблем, однако костяная конструкция пребывала в искусственно созданной синергии с балками из побуревшего железа и черной стали. Они поддерживали и усиливали сводчатую костную структуру, создавая основу для крепления к полу, потолку и стенам зала новых машин.

Я видел турбинные реакторы, теплообменники, даже нечто похожее на плазменную чашу — хотя она была слишком маленькой для настоящего генератора с плазменным питанием. Три сооружения вдоль одной из стен явно представляли собой пыточные стойки, оснащенные оковами и невральными иглами. Казалось, что машинерия не обладает единством формы и назначения — она была подобрана настолько эклектично, что это представлялось случайным выбором.

Все было соединено связанными кабелями и пронизано серыми кристаллами. Каждая из машин управляла группой устройств меньшего размера, когитаторов, мониторов и генераторов. Всю левую стену занимали хирургические столы и настенные сервиторы, оснащенные инструментами для бионической аугментации и необходимой микрохирургии, которая всегда ей сопутствует.

Я посмотрел на все, на помещение в целом, на расстановку сгруппированных машин. В особенности я следил за линиями силовых кабелей, идущими между ними. Те складывались в фигуры. Знакомые фигуры.

Каждая из машин занимала место звезды. При общем рассмотрении они оказывались… созвездиями.

Скорпиос Вененум, отравитель. Фералео, великий зверь. Джейма и Инайя, Служанки Императора. А вот Саджиттар Охотник и его облаченная в юбку супруга Ориенна Охотница. Я мог только догадываться, какой астральный эффект дало бы расположение машин при их использовании в психическом ритуале. Абаддон создал многообразную связь энергий.

— Это ночное небо, — произнес я. — Звезды с поверхности Терры.

Если судить по легкой улыбке, мой ответ доставил ему удовольствие. И все же он не стал объяснять дальше.

— Желаете выпить?

Кем был этот обезоруживающе скромный паломник? Куда делся холерик-владыка битвы, который командовал воинской элитой Легиона, пользовавшегося наибольшим уважением? Мне было нечего сказать. Его святая святых представляла собой хибару взбесившегося коллекционера, мастерскую обученного технодесантника, мрачное прибежище ученого, арсенал отчаявшегося солдата. Все вместе и ничего из этого. В своих уединенных странствиях он повидал больше, чем любой из нас, и это было видно здесь, в его святилище воспоминаний.

Предложенный им напиток оказался чистым спиртом, слегка обжигавшим корень языка. Я великодушен, утверждая, что питье обладало грубым химическим вкусом охладителя для двигателей.

«Выпивку» разлили из бочки с предупреждениями о ядовитой кислоте в колбы из покоробившегося белого металла. У меня было неуютное ощущение, что Абаддон и впрямь пытается быть гостеприимным. Телемахон отказался притрагиваться к жидкости. Я взял колбу из вежливости.

— Славно, — произнес Леор, выпив прозрачную жидкость. — Благодарю, капитан.

Я позволил своим чувствам пройтись по сознанию Леора. Любопытство вынуждало меня искать признаки обмана. Невероятно, но Пожиратель Миров говорил правду. Ему понравилось.

— Это адренохром, — сказал Абаддон. — Взят из надпочечных желез живых рабов и смешан с несколькими искусственными составами, включая формулу, которую я разработал в ходе попыток синтезировать эктоплазму.

Я перестал глядеть на ложные созвездия машин и уставился на него.

— Ты пытался синтезировать Эфирию? Искусственно воссоздать пятый элемент?

Он кивнул.

— С тех пор уже успело пройти какое-то время. Я забросил это занятие как совершенно бесперспективное.

— Ты… ты пытался сделать сырую энергию варпа? Из химикатов?

— Не только химикатов. Еще я использовал то, что ты бы назвал «сверхъестественными реагентами». Разумеется, это инертный продукт. Если угодно, отходы, впоследствии отфильтрованные и смешанные с такими количествами спирта, которые бы убили неусовершенствованного человека, — он сделал паузу и долгий миг глядел на меня. — Похоже, это понятие тебе дается с трудом, Хайон.

— Признаюсь, так и есть. Какие материалы ты использовал?

Он ухмыльнулся.

— Слезы девственниц. Детскую кровь. Тебе известны тайны варпа, так что ты знаешь, как всегда бывает в таких делах. Символизм — это все.

Я снял шлем, продолжая просто смотреть на него и не зная, говорит ли он правду. В воздухе висел прогорклый запах бронзы.

— Забавно, — усмехнулся Леор, прикончив остаток питья.

— Стараюсь, стараюсь. Еще там есть яд одного из Нерожденных, который возник на борту корабля несколько лет назад и доставлял мне проблемы, пока я обманом не заманил его в заточение. Еще несколько заслуживающих упоминания ингредиентов — трупы псайкеров и Нерожденных, оставленные медленно растворяться в охлаждаемых плазменных чашах. Затем я процедил оставшуюся слизь сквозь очистители с защитными гексаграммами.

Он говорил так, словно тщательное алхимическое преобразование представляло собой ежедневную рутину. Я задался вопросом, было ли такое запретное знание, которым он не занимался во время своего уединения хотя бы на любительском уровне.

— Ясно, — пробормотал Леор. — Как познавательно.

— Сарказм не подобает воину, Леорвин. Мне было скучно этим заниматься, и об этом процессе точно так же скучно слушать. В сущности, я уже оставил все эти эксперименты. Любопытство толкнуло меня попробовать, но работа доставляла мне мало удовольствия. Как вы догадываетесь, большую часть времени я проводил за пределами корабля.

Он впервые обратил внимание на переплетенную кожей колоду карт таро, пристегнутую цепью к моему поясу.

— Впечатляющий гримуар.

Термином «гримуар» пользовались практики Искусства, более склонные к театральности, чем я, однако я не стал поправлять.

— Ты собираешься пить? — поинтересовался Леор. Не говоря ни слова, я передал ему свою колбу. — Следует пить, пока есть такая возможность, — укорил он меня.

В его словах был смысл. О, в Оке мы вели настоящие сражения с такой простой и примитивной вещью, как жажда. Целые годы своей жизни я питался химическими составами, канцерогенной озерной водой и даже кровью. Я расправлялся с братьями и кузенами за сотню разных прегрешений, но вы и представить себе не можете, сколько пало от моего клинка в войнах за чистую воду.

— Чтоб мне ослепнуть, — прошептал Телемахон с другого края зала. — Коготь.

Мы подошли к нему. Он стоял перед оружейной стойкой, заключенной внутри мерцающего стазисного поля. Огромный черный доспех катафрактия, изготовленный из черненого керамита и украшенный недремлющим оком Хоруса, было ни с чем не спутать. Боевая броня Верховного Вожака юстаэринцев. Абаддон в своем выцветшем от времени доспехе, части которого были позаимствованы у всех Девяти Легионов, выглядел бледной тенью воина, каковым он был, когда носил это изукрашенное терминаторское облачение на стенах Дворца Императора. Почти на каждом сантиметре керамита виднелись рубцы от попаданий из болтера и порезы от клинков. Не было никаких сомнений, что до своего паломничества Абаддон всегда находился в самой гуще схватки.

Отдельно от доспеха, на собственном плинте покоился громадный молниевый коготь. Пальцы представляли собой слегка изогнутые серебристые клинки, каждый из которых сам по себе был чудовищной косой. Размеры оружия увеличивал изукрашенный двуствольный болтер, установленный на тыльной стороне перчатки. Отверстия для подачи боеприпасов были выполнены в виде широко открытых пастей голодных демонов из желтой меди. Черная поверхность когтя была покрыта царапинами и вмятинами.

Коготь Хоруса. В стазисе он выглядел почти обыденным. Смертоносным, ужасным, убийственным, но всего лишь молниевым когтем. Всего лишь оружием.

Дрожь удовольствия Телемахона была самой сильной эмоцией из тех, что я ощущал в его разуме после переписывания. Я чувствовал, что под погребальной маской у него изо рта течет слюна.

А потом я увидел, в чем дело.

Лезвия Когтя покрывала кровь — засохшие пятна крови, размазанной по блестящим металлическим когтям. Телемахон положил руку на репрессорный ореол стазисного поля, будто он мог просто протолкнуться внутрь него и прикоснуться к защищаемому им Когтю.

Абаддон присоединился к нам. Его нечеловеческие глаза глядели на запертое оружие. Для него оно являлось менее мистическим, но более важным. Он тысячу раз видел, как его отец-примарх носит Коготь в бою, что придавало реликвии ауру чего-то знакомого, но это именно он сорвал коготь с остывающего трупа отца, пока клинки еще были влажны от крови, принадлежавшей… принадлежавшей…

Я тихо выдохнул, чувствуя на лице тепло от дымки стазисного поля.

— Когда ты заключил его в стазис? — спросил я Абаддона.

— Через несколько часов после того, как забрал, — Абаддон тоже не отрывал взгляда от оружия, хотя я не мог сказать, какие эмоции сгущаются по ту сторону его золотистых глаз. — Я ни разу не носил его в бою.

Он начал вводить код деактивации, чтобы выключить стазисное облако. Моя рука со страшной силой стиснула его запястье, но было уже поздно, слишком поздно. Сдерживающее поле затрепетало и отключилось.

Оружие обладает душой. Механикумы Марса всегда знали об этом, проводя ритуалы, чтобы почтить и задобрить машинных духов своих пушек, клинков и боевых машин. Однако душа оружия еще и отражается в варпе. В тот же миг, как стазисное поле упало и позволило Когтю вернуться в реальность, дух оружия — немыслимо хищное создание — вцепился в мой разум.

Я ощущал угрозу, исходящую от находящегося рядом смертоносного, вопящего Когтя — от убийственных клинков до крупнокалиберных орудийных стволов, крепящихся к его задней части, словно какие-то паразиты. От запятнанных кровью лезвий исходила удушливая аура тягучего и жаркого трупного зловония. Высохшие насыщенно-красные пятна на изогнутых косах давили на мои глаза чем-то маслянистым и жидким. В ушах, погружаясь внутрь черепа, звучал ревущий вопль — похоронный плач скорбящего отца и умирающего бога. Каждый порез, царапина и вмятина на оружии были заработаны на поле боя, где брат шел на брата.

Даже не успев осознать, что двигаюсь, я отступил на полдюжины шагов назад, прижав руку к виску, чтобы сдержать острую давящую боль, которая размазывала плоть моего мозга в кашу. В глаза плыло, зрение размывалось до полной бесполезности. Я поперхнулся от смрада генетически очищенной крови. Ее вкус захлестывал мой язык. Топор с лязгом упал на палубу, хотя я не помнил, чтобы доставал оружие.

— Ну же, — донесся откуда-то издалека голос Абаддона. — Какой же ты чувствительный, Хайон. Гораздо тоньше настроен, чем я думал.

Облегчение наступало, но не быстро. Напор на мои чувства отступал, неохотно возвращаясь назад, словно океанский прилив. Я сделал вдох, чувствуя, как легкие расширяются в груди. В воздухе все еще присутствовал генетически созданный запах смерти, но он больше не терзал меня.

В последующие годы мы так много раз встречались с Кровавыми Ангелами и их наследниками, и потомков Сангвиния всегда поражало присущее только им безумие в присутствии оружия, которое искалечило Императора и убило их предка-примарха. Думаю, что в ту ночь на борту «Мстительного духа» я испытал толику их боли.

Я поднялся с колена и вытер бронированной ладонью кровоточащие нос и рот. На темной синеве металла кровь казалась черной.

Стазисное поле оставалось отключенным. Присутствие Когтя давило на мои чувства, но теперь это был шепот, а не бурлящий поток. Братья наблюдали за мной с разной степенью понимания.

— Это было неприятно, — признался я.

Они тоже отреагировали на открытие Когтя, хотя и не столь сильно. Я чувствовал тайное восхищенное отвращение, испытываемое Телемахоном от запаха окровавленных клинков, и тусклое пламя тикающего, терзаемого болью разума Леора.

Абаддон восстановил поле, введя код реактивации. Дискомфорт пропал сразу же, как только оружие выпало из времени.

— Неприятно, быть может, однако чрезвычайно поучительно, — наконец, отозвался Абаддон. Он подошел к верстаку и бесцеремонно бросил туда свой болтер с громким лязгом металла о металл. — Итак. Леорвин говорил, что вы пришли забрать мой корабль? Продолжайте.

Было уже немного поздно врать, и я подозревал, что он распознал бы любую ложь, сколь бы складно я ни облек ее в слова.

— Эта мысль приходила нам в голову, — ответил я.

Абаддон трижды постучал поверх сердца. Этот формальный жест искренности был обычным делом у очень многих из Сынов Хоруса, кто родился на Хтонии.

— Не пытайтесь это сделать, поскольку мне придется вас убить. Ты слишком мне нужен, чтобы позволять тебе умереть, брат мой, — он сделал паузу и вновь обратил на меня свой золотой взгляд. — Как дела у твоей сестры, Хайон?

Я следил за тем, как он играет словами, не пытаясь по-настоящему ухватить смысл. Он знал, что мы придем, и знал, кто мы такие. Ему было известно, что я намеревался присвоить «Мстительный дух». А теперь он утверждал, что я ему нужен — я не мог представить, для чего — но при упоминании моей сестры я ощутил, как у меня сжались зубы. Вокруг пальцев поползла смертоносная молния, вызванная к жизни вспышкой моей злобы.

— Что-то не так, Хайон? — глаза Абаддона понимающе светились золотом.

— Ты ее у меня не отнимешь.

На протяжении нескольких ударов сердца казалось, что по венам, заметным под кожей его щек и на шее, течет более темная жидкость, чем кровь. Я практически не мог ничего прочесть в его окруженном железной броней разуме под внешним фасадом спокойствия, которое он использовал в качестве щита, однако чувствовал, как в его сердце, за внешне добродушной улыбкой, струится нечто, подобное лаве.

— Я спросил, в порядке ли она. Это едва ли угроза отнять ее у тебя.

Теперь Леор и Телемахон глядели на меня.

— Твоя сестра? — переспросил Пожиратель Миров.

Вместо меня ответил Абаддон.

— Анамнезис. Прости, я полагал, что об этом все знают.

Леор разинул рот.

— Эта бедолага, которая плавает в суспензорной жидкости в Ядре… Это твоя сестра?

Я не имел никакого желания вообще обсуждать это, особенно здесь и сейчас. Леор предпочел не воспринимать мое молчание как намек.

— Зачем ты позволил Механикуму сделать такое с той, кто с тобой одной крови?

— Не было выбора, — я развернулся к Леору, заставив змеящуюся молнию рассеяться в зловонном воздухе зала. Приходилось быть осторожным — от любого признака агрессии его Гвозди начали бы вгрызаться. — Ее заразил один из психических хищников нашего родного мира. Он втолкнул яйца в ее сознание, и потомство существа поглотило половину ткани ее мозга, прежде чем их успешно удалили. Она могла стать Анамнезис, или же жить в муках отупевшей оболочкой той женщины, которой была прежде.

Разговор на эту тему вновь вернул все это. Последние ночи возле ее постели, омывание ее тела, над функциями которого она утратила контроль. Непрекращающийся плач наших родителей, которые винили черепных хирургов за слишком плохую работу и меня за слишком позднее возвращение на Тизку. Занимавшие всю ночь глубокие прощупывания сознания Итзары, поиски какой-нибудь ее части, оставшейся незатронутой прожорливыми тварями и последующей выдалбливающей хирургией.

Я отдал младшую сестру на аванпост Механикума на Просперо, зная, что в их экспериментах нужен живой психически развитый человек для преобразования в Анамнезис. Мне было известно, что это рискованно и что все предшествующие попытки создать искусственную совокупную сущность потерпели крах. Но рискнуть стоило, и я бы поступил так снова. Это был единственный выбор, который стоило сделать.

Леор с Телемахоном смотрели на меня в новом свете. Абаддон смотрел на меня так, словно видел и слышал все, о чем я думаю.

Он постучал кончиками пальцев поверх сердца, три раза.

— Прости меня, брат. Эта рана свежее, чем я думал. Я не хотел обидеть или оскорбить.

Я разжал зубы, но напряжение не отпускало.

— Все в порядке, — солгал я. — Я… оберегаю ее.

— Твоя преданность делает тебе честь, — заметил Абаддон. — Это одна из причин, по которым я тебя призвал.

— Призвал нас? — до Леора дошло в тот же момент, что и до меня. — Саргон… Несущий Слово был не пророком. Ты послал его к Фальку, чтобы заманить нас сюда.

Абаддон распростер руки и отвесил учтивый поклон. Собранная из разношерстных частей броня издала визг при движении.

— Он совершенно точно пророк, но да, он послужил приманкой. Едва ли это можно назвать искусным манипулированием. Вы не единственные, кого я позвал, однако вам принадлежит честь быть первыми. Я положился на отчаяние Фалька и его желание отомстить за осквернение наследия своего Легиона. Я положился на то, как Ашур-Кай жаждет любых обрывочных прозрений. Положился на сочувствие Хайона по отношению к уничтоженному Легиону и его верность Фальку, а также на веру, что он сможет захватить «Мстительный дух», сделав свою сестру его машинным духом. Что же касается тебя, Огненный Кулак, я положился на твое желание поисков чего-то большего, чем жизнь обезумевшего от крови налетчика, и на твою жажду обрести цель. Короче говоря, я положился на воинов, которым хотелось быть большим, нежели наследием своих ослабевших Легионов. Все с легкостью вставало на свои места. Саргон был лишь первым дуновением, с которого начался воющий ветер.

На покрытом швами лице Леора застыло хмурое выражение. Я думал, что он еще что-нибудь прокомментирует, однако вместо этого он прорычал:

— Не называй меня Огненным Кулаком.

Легионер Сынов Хоруса рассмеялся в ответ. Грязные волосы липли к его бледным щекам.

— Хорошо, брат мой. Как пожелаешь.

Мы продолжили разговор, а Леор прошелся по помещению, изучая аппаратуру и вникая в назначение каждой из машин. Дольше всего его взгляд задерживался на оружии.

— Не трогай это, — в какой-то момент предостерег Абаддон. Леор положил роторную пушку. Многочисленные стволы взвизгнули и остановились.

Я задал вопрос, который уже целую вечность задавали воины Девяти Легионов.

— Почему ты бросил свой Легион?

Абаддон, отвернувшись, трудился над лежавшим на верстаке болтером, смазывая механизмы и промывая снятые детали чистящим раствором.

— Война Хоруса кончилась. Та война имела значение, эта же — нет. От подлинного противостояния остался лишь пепел, так с чего меня должны заботить эти бессмысленные и бесконечные стычки между Девятью Легионами?

У меня бурлила кровь, и дело было не только в последствиях открытия Когтя. Непринужденность бесконечных познаний Абаддона обо мне и моих братьях, безусловно, не смягчала чувства настороженности, а от того, как безмятежно он отмахнулся от жизней, потерянных в Оке с начала Войн Легионов, у моей слюны появился кислый привкус.

— Ты что-то хочешь сказать, Хайон? — вызов в его голосе вовсе не был плодом моего воображения.

— Третий и Двенадцатый потеряли от клинков друг друга больше воинов, чем за все восстание Хоруса. Ариман уничтожил Пятнадцатый. Мало кто в состоянии вообще иметь дело с проклятым Четырнадцатым с тех пор, как они поддались Богу Жизни и Смерти. Восьмой присутствует здесь по большей части в виде раздробленных групп, а Четвертый правит своими изолированными твердынями, покидая их лишь для того, чтобы торговать и совершать набеги в авангарде орд демонических машин. Про Двадцатый никто не может ничего сказать наверняка, но…

— Они здесь, — с улыбкой прервал Абаддон. — Поверь мне на слово.

— Как ты можешь так все игнорировать? — я чувствовал, как мой голос становился тверже, пока я перечислял постигшие Легионы участи, чтобы открыть Абаддону глаза на войну, на которую он не обращал внимания. — Твой Легион мертв, — добавил я. — Ты бросил их на смерть.

Он посмотрел на меня. Ему не требовалось уделять внимание болтеру, который он чистил. По его взгляду я понял, что не просто не смог его убедить, но еще и сказал именно то, что он ожидал услышать.

— Столь резкие слова, тизканец. Но насколько ты верен собственному роду? Как часто ты возвращаешься на тот заселенный призраками мир, где Магнус Одноглазый рыдает на вершине Башни Циклопа?

Мое молчание все сказало за меня. В его золотистых глазах вспыхнул внутренний свет, и он продолжил.

— Хайон, Войны Легионов никогда не закончатся. Они — неотъемлемая часть жизни в этой Преисподней, и они никогда, никогда не закончатся. Более того, они являются суровой неизбежностью для тех, кто слишком горд и озлоблен, чтобы принять свершившееся поражение. Это не мои сражения. Лить кровь за рабов и территории? Я не варвар, чтобы драться за ничтожные пустяки. Я солдат. Воин. Если Легионы хотят устраивать набеги на охотничьи угодья друг друга ради объедков со стола и кражи чужих игрушек — я не стану им мешать. Я не ощущаю потребности спасать их от посредственной судьбы. Они предпочли сражаться и гибнуть в ничего не значащей войне.

Подал голос Телемахон. Он был единственным из нас, кто не раз сражался рядом с Абаддоном во время Великого крестового похода.

— Ты изменился, — произнес он. Мягкий голос был под стать его безмятежной серебряной маске.

Абаддон кивнул.

— Я ходил по поверхности каждого из миров в этой тюрьме-чистилище. Это было необходимо — чтобы выяснить границы этого царства, увидеть его тайны, — он снова поглядел на болтер и начал заново собирать вычищенное оружие. — Меня больше не интересуют старые распри и союзы. Хотим мы того или нет, но сейчас новая эпоха.

Я выдохнул, хотя не сознавал, что задерживал дыхание. Последняя попытка.

— Это все, что ты можешь сказать — что ты лучше и мудрее тех из нас, кто погряз в Войнах Легионов? Абаддон, твой род практически угас.

Мой пыл лишь повеселил его.

— Послушай себя, брат. Ты все споришь и споришь, будто сам не повинен в тех же самых прегрешениях, которые бросаешь к моим ногам. Ты стоишь передо мной и осуждаешь мои решения потому, что действительно с ними не согласен, или же потому, что пришел сюда как адвокат Фалька?

Стоявший рядом со мной Леор издал лающий смешок. Я чувствовал, что Телемахон улыбается под своим шлемом.

— Ты недооцениваешь серьезность ситуации, — произнес я. — Луперкалиоса больше нет, его стерли с лица земли.

— Я полностью в курсе о том, что произошло у Монумента.

Несколько секунд я не находил слов.

— Я не понимаю, как ты настолько спокойно обходишься с этим.

— А я должен вопить от ярости, будто ребенок, — парировал Абаддон. — Ярость — это оружие, брат. Клинок, которым пользуются в бою. Вне войны она обычно затуманивает ясность суждений. С чего мне оплакивать Легион, который я предпочел бросить? Я больше не один из них.

Я едва мог поверить, что слышу эти слова от бывшего Первого капитана Сынов Хоруса. Абаддон расценил мое молчание как капитуляцию и усилил нажим.

— Ответь мне, Хайон — ты все еще легионер Тысячи Сынов? Леорвин, ты еще Пожиратель Миров? Телемахон, имя чьего Легиона звучит наиболее пусто, ты остаешься одним из Детей Императора? Император и его потерпевшие неудачу сыновья дали вашим Легионам эти названия. Отзываются ли они до сих пор гордостью в сердце и душе? Вы все еще дети своих отцов, чтите их и воплощаете собой их неудачи? Вы видите их изъяны и слабости и хотите это повторить? Саргон глядел на пути будущего и говорил мне, что все вы не ограничены зовом никчемных кровных линий. Он ошибался?

Его настойчивые обвинения отрезвили нас троих. Мы вновь погрузились в молчание. Когда у тебя есть тысяча вопросов, становится непросто понять, с чего начинать. Абаддон обращал на нас мало внимания, он вытравливал на гильзах болтерных зарядов хтонийские руны.

Леор снова принялся бродить по залу, разглядывая биологические компоненты, которые Абаддон хранил в разнообразных жидкостях. Глаза, сердца, легкие. Одним Богам было ведомо, где он их достал. Большинство не принадлежало людям, а консервация органов Нерожденных требует особого терпения и квалификации в алхимии. По этому мемориальному залу можно было ходить целую неделю и не увидеть даже половины его чудес.

Вернувшись, Леор осушил еще одну колбу с мерзким варевом хозяина. Его темное лицо расплылось в улыбке.

— Я не изучаю черную магию, но все же — ты включил колдовство в список того, чему научился?

Абаддон вновь развернулся и оглядел нас. Шейные сервоприводы его доспеха издали тихое рычание.

— Брат, я привык к одиночеству, так что могу лишь извиниться, если упускаю какие-то особенности твоего чувства юмора. Что ты имеешь в виду?

— Он имеет в виду гипновопль, — произнес я. — Где твой астропат?

— Ааа. У меня нет астропата. Есть мозги трех астропатов, которые плавают в суспензорной жидкости и подключены к психорезонантным кристаллам, растущим по всему кораблю. Ты по ним бил несколько минут назад, Леорвин.

Он указал на коллекцию органов и разбитых кристаллов, находившуюся в прозрачном цилиндре с тошнотворной серой жидкостью.

— Это маяк, которым я пользуюсь, чтобы отыскивать дорогу назад, возвращаясь из странствий. Один из мозгов принадлежал жрице эльдар. Она неплохо сражалась, скажу я вам. Впрочем, обслуживанием устройства жизнеобеспечения занимается Саргон. Я так и не достиг достаточного мастерства, чтобы самостоятельно поддерживать его функционирование.

— Саргон мертв, — сказал Леор. — Он погиб несколько месяцев назад, когда Дети Императора устроили нашему флоту засаду.

Абаддон вновь вернулся к нанесению надписей.

— Сомневаюсь, поскольку говорил с ним всего три дня назад. Он в Склепах, несколькими палубами ниже нас. Он ходит туда медитировать.

Стало быть, Саргон выжил и был средством, чтобы заманить нас сюда, к Абаддону. Еще на один вопрос появился ответ еще до того, как я успел его задать. Информацию о том, как именно Саргон спасся, я намеревался при необходимости вырвать из мозга Несущего Слово, но на мой разум давило нечто более срочное.

— Какие-нибудь из твоих сервочерепов засекали волка?

Абаддон приподнял покрытую шрамами бровь.

— Одного из воинов Русса? Или ты подразумеваешь млекопитающих Kanas lupis со Старой Земли?

— Второе. Нерожденный, воплощенный в виде фенрисийской волчицы. Я не получал от нее никаких вестей с того момента, как мы зашли на борт.

— Кажется, я припоминаю, что видел одного такого на корабле. Я так понимаю, что это существо твое?

— Да, она моя.

Смех Абаддона напоминал булькающий и урчащий рык медведя.

— Ты называешь его «она». Какая прелестная сентиментальность.

Леор налил себе еще колбу маслянистого пойла. Он сделал большой глоток, и на его сшитом из лоскутов лице появилась мрачная улыбка. Ему и впрямь нравилась эта штука.

— Знаешь, мы все еще собираемся забрать этот корабль, — добродушно сказал он. Абаддон совершенно не выглядел ни удивленным, ни встревоженным.

— Хорошая цель. Это один из самых достойных памятников изобретательности человечества.

Телемахон подошел ко мне и встал рядом. Он был единственным из нас, кто до сих пор оставался в шлеме. Несмотря на это, я ощущал, что он легче всех чувствует себя в обществе Абаддона. Меня занимал вопрос, в том ли дело, что я лишил его мыслей и эмоций. Я переделывал его, чтобы легко добиться повиновения, но до сих пор он вел себя до разочарования бесстрастно. Последнее, чего мне хотелось — создавать новых слуг, подобных моим рубрикаторам. Я уже мог представить, что скажет Ариман: в следующий раз, когда наши пути бы пересекутся, он неизбежно будет рассматривать мои манипуляции с Телемахоном как низкое лицемерие. Больше всего меня раздражало, что он оказался бы прав.

— Ты сказал, что призвал нас, — произнес Телемахон. — Но не сказал, зачем.

Бывший легионер Сынов Хоруса, наконец, отложил работу.

— Прости, я полагал, что это будет очевидно.

— Потешь нас, — сказал мечник.

Абаддон поочередно посмотрел каждому из нас в глаза. Еще тогда — даже после стольких десятков лет в одиночестве — он умел говорить с совершенно беспощадной откровенностью без тени неловкости. Когда ты встречался глазами с его золотым взглядом, возникало ощущение, будто тебе оказывают честь доверия или делают поверенным лицом. Это был первый признак харизматичного вожака, который командовал элитным подразделением самого знаменитого из Легионов Империума. Проведенное в паломничестве время наложило поверх его былой жестокой властности слой мудрости и широты кругозора. Я задумался, как отреагируют на его перерождение Фальк и прочие Сыны Хоруса.

— Гор, — произнес он. — Вы слышали, как о нем говорят Нерожденные? Они дают моему отцу имя не по его победам, но по неудачам, называя его Жертвенным Королем.

— Я слышал такое, — признал я.

— Порой, Хайон, я ломаю голову, где заканчивается свобода воли и начинается судьба. Но об этом мы подискутируем в другой раз. Хорусу нельзя позволить вновь выступить. Не из-за судьбы, рока, или прихотей Пантеона. Первый Примарх умер с позором и неудачей, братья. Последний подарок, который я сделал брошенному мной Легиону — позволил им умереть с достоинством. Дети Императора и их союзники ставят эту достойную кончину под угрозу. Каждый из вас уже готов двигаться в ту же самую сторону. Если хотите, можете называть это манипулированием, или же простым объединением целей. С меня хватит хладнокровных союзов и временных альянсов. Если я возвращаюсь к битвам, бушующим по всему Оку, мне нужно что-то более реальное. Что-то чистое. Война, в которой есть некий смысл. Итак, у меня есть корабль, который вы хотите, есть точно та цель, которой вы желаете достичь, но оба этих факта меркнут перед тем, что у меня есть необходимые вам ответы.

Подвешенную приманку заглотил Леор.

— Что за ответы?

Абаддон улыбнулся, и в его металлических глазах появился мрачный свет.

— У нас здесь воин-колдун с сердцем ученого и мечник с душой поэта, но по-настоящему существенные вопросы задает кровожадный боец на топорах.

Не став тянуться к своему болтеру, он направился к громадным дверям, которые вели обратно вглубь чрева корабля.

— Идемте со мной. Вам нужно кое-что увидеть.

Видение

Было бы весьма приятно утверждать, будто мы, Черный Легион, просто следуем пророчеству, и это убеждает нас в том, что все будет хорошо, что наш путь предначертан, а победа неизбежна.

Несомненно, это было бы чрезвычайно приятно. А еще это было бы ложью.

Я всегда относился к пророчествам с большой неприязнью. Они были мне отвратительны, когда я впервые ступил на палубы «Мстительного духа» вместе с Телемахоном и Леором. Сейчас я ненавижу их еще более страстно — вечность, проведенная в обществе Ашур-Кая, Саргона, Зарафистона и Морианы, совершенно не разожгла внутри меня никакого почтения. Нет больших лицемеров, чем те, кто верит, будто смотрит в будущее.

Самое пылкое отвращение я берегу для Морианы. Далеко не один из помощников Абаддона грозил расправиться с его противоречивой провидицей. Нескольких казнили за попытку претворить угрозу в жизнь. Однажды я сам держал смертоносное копье и забрал жизнь брата по приказу Воителя. Как же жгуче мне хотелось обратить клинок против Морианы, которая с улыбкой наблюдала, стоя возле Эзекиля. Я так и не простил ее за тот день. И никогда не прощу.

Воитель не глуп. Он ставит своих провидцев и прорицателей выше многих прочих из младших командиров, однако редко связывает судьбу Черного Легиона с их пророчествами. Лишь безумец воспринимает посулы Четырех Богов как нечто большее, нежели манящую возможность. Лучший способ выжить, обитая в Оке Ужаса — понять варп. Лучший способ преуспеть — подчинить его. Самый быстрый способ умереть — довериться ему.

Так что мы не претендуем на то, что наши завоевательные войны направляются каким-либо всеохватывающим видением. Провидение — всего лишь еще одно орудие в арсенале Воителя.

В ночь, когда мы встретили Абаддона на «Мстительном духе», спрятанном внутри коры затерянного во времени мира, он отвел нас из музея своего паломничества к Саргону, который молился посреди безмолвного покоя нижних палуб. Чем дальше мы шли, тем сильнее становился запах — висевший на этих палубах острый запах далеко зашедшего разложения, источник которого было не установить. Я чувствовал, как смрад бойни проникает в мою кожу.

Несущий Слово ждал нас в глубинах мрака, медитируя в скромной одиночной комнате, где была только холодная металлическая койка для сна. Он все еще был в багряном облачении своего Легиона, и керамит все так же покрывали ряды колхидских рун. И, как и прежде, его разум был практически непроницаем для моих ищущих чувств.

Вид его лица сам по себе оказался откровением. По наружности большинства воинов Девяти Легионов — и наших кузенов с разбавленной кровью из раздробленных орденов Космического Десанта Империума — нельзя определить возраст. Обычно наши гены сохраняют нас на пике физической и боевой формы, из-за чего мы похожи на аугментированных мужчин между тридцатью и сорока годами. Под шлемом Саргона я ожидал обнаружить лицо закаленного ветерана, жреца-воителя, который с гордостью носит свои годы и шрамы.

Я не ожидал этого бледного юноши, по чертам которого казалось, что он едва достиг совершеннолетия. Он выглядел так, словно его недавно взяли на службу из резервных рот Легиона, и у него за плечами было не более двух десятков лет жизни. Страшные рубцы ожогов тянулись от подбородка вниз по шее и уходили под ворот горжета. Плазменный ожог. Эта рана и лишила его голоса. Ему повезло, что она не отделила его голову от тела.

— Мой пророк, — поприветствовал его Абаддон. — Эти люди хотят получить ответы.

Саргон поднялся с колен и поприветствовал нас знакомым жестом из языка боевых сигналов Легионес Астартес. Кулак лег поверх сердца, а затем кисть разжалась, и он протянул ее в нашу сторону — традиционное приветствие среди верных братьев, демонстрирующее, что в руке нет никакого оружия. К моему удивлению, Телемахон ответил тем же. Леор просто кивнул.

— Саргон, — произнес я. — Должен ли я поблагодарить тебя за спасение Фалька и его братьев?

У него были зеленые глаза, что являлось редкостью в пустынных кланах Колхиды, которые почти все имели столь же смуглую кожу, как тизканцы, и такие же темные радужки. Он ответил на мой вопрос одним кивком и слабой, кривой улыбкой. Среди боевых знаков Легионов не было обозначения для слова «колдовство», но он достаточно хорошо передал его смысл посредством сочетания нескольких других жестов.

Еще одна загадка разрешилась. Я не стал упоминать, что Фальк и его воины страдают в муках одержимости. Пока что мне хотелось получать ответы, а не давать их.

В завершение своего объяснения Саргон посмотрел на Абаддона и постучал большим пальцем пониже одного из своих глаз.

— Да, — сказал бывший Первый капитан. — Покажи им.

Саргон прикрыл свои яркие глаза и развел руки в стороны в подражание распятому божеству катериков. Я почувствовал нарастание напряжения, совсем как электризация воздуха в мгновения перед тем, как разразится буря. Какой бы психический контроль он ни устанавливал, я поднял против этого защиту.

— Перестань, — мягко произнес я. Когда он не послушался, я вскинул руку в его сторону и толкнул посредством телекинеза. Саргон отшатнулся на три шага назад и резко открыл глаза. На его молодом лице читалось удивление.

— Что-то не так, Хайон? — поинтересовался Абаддон, у которого мое сопротивление вызвало сухое веселье.

— Я видел будущее, как его наблюдает Ашур-Кай: предсказанное по внутренностям мертвых и брызгам крови умирающих. Вглядывался в гадальные пруды вместе с моим братом Ариманом и слушал бормотание богов, призраков и демонов. Мне нет дела до прорицания и его бесконечно ненадежных путей. Что бы из будущего ты не хотел мне показать, оно не составит для меня никакого интереса, а полезно окажется и того менее.

Саргон снова улыбнулся — все то же едва заметное выражение лица — и сделал рубящее движение, означающее «нет».

— Ты не намереваешься показывать нам будущее, пророк?

Опять тот же жест. Нет.

— Тогда что?

Вместо безмолвного провидца ответил Абаддон.

— Хайон, будущее не написано, поскольку мы еще его не написали. Я не для того тащил вас через все Великое Око, чтобы подкупать посулами варпа касательно того, что может произойти.

— Тогда зачем ты нас сюда заманил?

— Потому что я тебя выбрал, глупец, — он хорошо овладел собой при помощи улыбки, однако в интонацию Абаддона впервые закрался привкус гнева. — Я выбрал всех вас.

— И почему же нас? — поинтересовался я. — Ради какой цели?

Абаддон снова кивнул Саргону.

— Именно это он и пытается тебе показать.

Мы, дети — обладающие амбициями взрослых и знанием о просвещении — смотрим на Город Света глазами, еще не видевшими войны. Стоит жаркая ночь. Ярко светят звезды. Ветер, когда он удосуживается подуть, остужает пот у нас на коже.

— А если они нас отвергнут? — спрашивает меня второй мальчик.

— Тогда я буду исследователем, — говорю я ему. — Отправлюсь в Дикие Земли и стану первым основателем нового города на Просперо.

Его это не убеждает.

— Искандар, есть только Легион. Стать кем-то еще — подвести наш народ.

Я призываю в руку стакан воды с другого конца стола, немного разлив по пути. Мехари приходится тянуться за своим, перегибаясь через стол. Я никак это не комментирую.

Я чувствую его зависть, но ничего не говорю и по этому поводу.

Мы…

…уже не дети. Мы — мужчины, у нас в руках дергается оружие, мечи ревут, и наш долг — поставить мир на колени.

Наш отец — существо такой силы, что на него больно смотреть, шагает через наши ряды. Он направляет меч на каменные стены чужого города.

— Просветите их!

Мехари стоит рядом со мной в боевом строю. Мы шагаем вместе, надевая шлемы в один и тот же миг. Алый Король требует, чтобы к закату город пал. Мы сделаем это. Мы…

…собираемся в зале размером с Колизей и слушаем, как Гор Луперкаль в деталях описывает гибель Терры. Тактическая аналитика закончена. Сейчас мы уже углубились в разговоры.

Высочайшая гениальность Воителя во взаимодействии с собратьями-воинами отчасти уменьшилась. Когда-то он поощрял словесные баталии своих воинов, давая тем возможность улучшать планы сражений и высказывать свою точку зрения. В эту ночь чрезвычайно мало такого взаимодействия на равных. Гор много говорит и слишком мало слушает — сознает ли он еще, что все мы находимся здесь по своим собственным причинам? Что эта война имеет для каждого из нас совершенно иное значение? Под его кожей бурлит ненависть, и он полагает, будто все мы разделяем его обиды. Он ошибается.

Мехари стоит возле меня, а Ашур-Кай — за моим плечом. Джедхор несет ротное знамя, держа его высоко, среди множества прочих.

Гор Луперкаль говорит голосом бога и с божественной уверенностью. Он говорит о триумфе, о надежде, о том, как вечные стены обрушатся в прах.

Я оборачиваюсь к…

— …Ариман!

Я выкрикивал его имя уже полдюжины раз. Он либо не слышит, либо отказывается слушать. Он поднимает руки к заполненному призраками небу, ликующе крича. Трое из нашего внутреннего круга вспыхнули яростными столпами пламени варпа, не сумев выстоять против призываемых сил. Двое распались, разваливаясь на составляющие частицы, их смертные тела разрушил безответственный психический зов Аримана. Стоять рядом с ним здесь — все равно, что кричать в ураган.

Они поют имена — сотни и сотни имен, но даже остальные уже прерывают мантры и начинают переглядываться.

Я не могу рисковать, призывая губительное пламя на вершину пирамиды. При такой связи эфирной энергии оно убьет всех нас. Сила, которая скапливается вокруг нас под окутанными ореолом небесами, начинает хлестать злыми сверкающими дугами. Я уже пытался застрелить его, но ревущий ветер выхватывает болты из воздуха.

Его ритуал, его Рубрика терпит неудачу. Я подготовился к этому.

Саэрн рассекает воздух справа от меня, пропарывая рану в теле мироздания. Первым проходит Мехари, его болтер нацелен на Аримана. За ним следует Джедхор. Затем Ворос, Тохен и Риохан.

— Прекрати это безумие, — окликает Мехари нашего командира, перекрикивая ветер.

Бьющаяся дуга неуправляемой силы эфира, словно кнут, с треском проходит по боку пирамиды, сотрясая платформу у нас под ногами. Один из колдунов, все еще продолжавших стоять, ослеплен. Другого швырнуло на колени.

— Убейте его! — кричу я своим людям. С каждым ударом сердца по каналу прибывают все новые. — Убейте Аримана!

Их болтеры, словно хор драконов, открывают огонь. Ни одного попадания. Ни один не находит цель.

Ариман кричит в небо. Мехари тянется к нему, пальцы его перчатки не достают до горла нашего командующего едва ли на сантиметр, когда Рубрика вырывается на свободу. Из ауры Аримана бьют копья энергии, и за ними следует его скорбный вопль, когда — наконец-то — он осознает, что утратил контроль.

А затем Мехари умирает. Они все умирают.

Все мои воины на верхней платформе пирамиды, под незнакомыми звездами неба Сортиариуса, внезапно застывают. Мехари стоит молча, протянутая рука опадает, ее суставы утрачивают напряженность. Я вижу, что он стоит передо мной, но больше не чувствую его там. Как будто смотрюсь в зеркало и не узнаю человека, который глядит на меня оттуда. Там что-то есть, но все совершенно не так.

Мои воины падают наземь грудами брони, хельтарские гребни на головах бьются о стеклянный пол, и от них расходятся паутины трещин. Т-образный визор Мехари продолжает светиться, его голова наклонена ко мне.

Я шагаю к Ариману с секирой в руке.

Кто-то откуда-то зовет…

— …Хайон.

В горящем городе не осталось настоящих убежищ. Я прячусь от убийц, как могу, и крадусь, повернувшись спиной к обрушившейся стене уничтоженной звездной обсерватории. Пылающее рядом пламя лижет тепловые датчики в углу моего ретинального дисплея. Единственное оружие в моих руках — боевой нож, который втыкают в сочленения доспеха. Я потерял цепной меч какое-то время назад. Опустошенный и бесполезный болтер остается в магнитном захвате у меня на бедре. Тот же обзорный экран, который отслеживает температуру снаружи, сообщает мне, что у меня нет боеприпасов три минуты и сорок секунд.

Переводя дыхание, я чувствую холодное присутствие некоторой доли тревоги. В этом нет смысла. Это Просперо, мой родной мир, в день своей гибели от клыков и когтей Волков. Это случилось до провалившейся Рубрики Аримана. До того, как мы стояли на военном совете Хоруса. Все прочие воспоминания следовали в хронологическом порядке, но это выпало из ряда. Я оборачиваюсь и вдруг вижу, почему.

Абаддон со мной. Он стоит неподалеку, наблюдая с терпеливостью командующего. Это он произнес мое имя — бродячий воин, которого я встретил на борту «Мстительного духа» вместе с Телемахоном и Леором, а не солдат-принц из исторической хроники. Собранная по частям броня тускло блестит, отражая свет пламени. При нем нет оружия, однако он не кажется безоружным. Вокруг него витает угроза, проявления которой я не вполне могу различить. У него опасная душа. Это видно по его улыбке и в его золотых глазах.

— Почему ты здесь? — спрашиваю я его, понизив голос на тот случай, если мои слова привлекут Волков.

— Я все время был рядом с тобой, — отвечает он. — Я был свидетелем твоего детства, проведенного с Мехари, и тех лет, которые ты пробыл легионером Тысячи Сынов. Просто ты видишь меня только сейчас.

— Почему?

— Потому, что это воспоминание важно, — он подходит и приседает рядом со мной. Я обращаю внимание, что падающая дождем пыль не оседает на его доспехе, как на моем. — Это воспоминание определяет тебя в большей степени, чем любой другой миг твоей жизни, Хайон.

Не нужно быть пророком, чтобы знать это. Здесь погиб мой родной мир. Здесь Гира впервые приняла облик волка. Здесь я забрал Саэрн из подергивающихся пальцев чемпиона VI Легиона. Здесь предательство вынудило Тысячу Сынов выступить вместе с мятежниками и безумцами против невежества и обмана. Здесь меня отделяли от смерти считанные часы, пока Леор не нашел меня среди пепельных руин.

Утверждение, что этот день определяет меня сильнее, чем какой-либо другой — едва ли откровение.

Возможно, мне должно быть неуютно, что Абаддон идет рядом со мной в моем сознании. На самом деле верно обратное: его присутствие успокаивает, а слабое любопытство заразительно.

Мой хранитель исчез — погиб или пропал, мне этого не узнать. Мы, Тысяча Сынов, держим этих бесплотных духов в качестве фамильяров. Каждый из них был призван из наиболее спокойных волн варпа и не питал к нам никакой враждебности. Они просто плыли неподалеку, наблюдали и безмолвно давали советы. Разумеется, все это было в ту эпоху, когда мы еще не узнали, что в действительности представляют собой демоны.

Мой хранитель называет себя Гирой. Он был лишенным пола созданием, которое состояло из фрактальных узоров, видимых лишь на закате, и говорило музыкой ветра, когда вообще соизволяло заговорить. Я не видел его уже несколько часов с тех пор, как небо вспыхнуло от десантных капсул Космических Волков.

— Ты постоянно смотришь на запад, — замечает Абаддон. — Город там горит точно так же, как и везде.

— Там пропал мой хранитель.

— Ааа, твой фамильяр.

— Нет. Не здесь и не сейчас. До того, как Просперо сгорел, мы называли их хранителями. Мы не знали, кто они на самом деле, — какое-то время я молчу, вновь осматривая свои многочисленные раны. — Почему у тебя золотые глаза? — спрашиваю я Абаддона.

Он на мгновение закрывает их и прикасается к ним кончиками пальцев.

— Я долго, очень долго вглядывался в Астрономикон, слушая его стихи и хоры. Это сделал со мной Свет Императора.

— Больно?

За его ответным кивком таится большее, чем он сообщает.

— Слегка. Никто еще не утверждал, что просвещение далось ему бесплатно, Хайон.

Я оглядываюсь на пылающую улицу, где город ученых гибнет от секир и огня варваров. Катастрофа, которая, со временем, преподаст урок обоим Легионам. Как же уместны слова Абаддона.

— Я слышу Волков, — произносит он.

Я тоже их слышу. Сапоги стучат по белому проспекту, кроша мраморную дорогу. Я крепче сжимаю нож и жду, жду.

— Скольких ты убил в тот день? — спрашивает меня Абаддон. Пусть Волки и не могут его услышать, но я молчу. Меня они услышат наверняка.

Я слышу, как они приближаются, ведя погоню и нюхая воздух. И вот тогда я прихожу в движение, поднимаясь с рычанием сочленений доспеха и покрытого пылью керамита. мой нож входит первому из Волков под подбородок, пробивая горло и погружаясь в череп. Какое счастье, что VI Легион отправляется на войну, не надевая шлемов.

Остальные уже двигаются. Визжат цепные мечи, болтеры с хрустом бьют в наплечники. Из уст невежественных глупцов исходят варварские угрозы. Клятвы отмщения. Первобытные обеты.

— Вы не понимаете, — обращаюсь я к ним.

Они бросаются на меня в тот же миг, как я отшвыриваю тело их брата в сторону. Это-то их и губит. Я больше не пытаюсь контролировать дыхание варпа, придавая ему форму точно прилагаемой психической силы. Теперь я просто позволяю ему течь сквозь меня, действуя по собственной воле. Ближайший из членов стаи падает на землю, лишившись костей и разлагаясь внутри доспеха. Прикосновение варпа за один удар сердца состарило его на тысячу лет. Второй вспыхивает топазовым пламенем, которое пожирает плоть до костей, даже не оставляя следов на керамите.

Последний из них менее горяч. Он целится в меня из болтера. Я хочу сказать ему, что он глупец, что это он и его Легион во всем виноваты. Хочу сказать, что мы не грешники и что те силы, которые мы призываем — силы, за использование которых нас судили и приговорили — мы применяем сейчас в борьбе за выживание. Разоряя Просперо, Космические Волки не оставили нам иного выбора, кроме как совершить то самое преступление, за которое они нас карают.

Он стреляет прежде, чем я успеваю заговорить. Смертельный выстрел, который не убивает, отбивает в сторону от моей головы инстинктивная вспышка телекинеза. Этого мало. Он валит меня наземь, и вдруг утрачивает значение все, кроме ножей у нас в руках. Мой врезается ему в подмышку, крепко застревая в сервоприводах и мышечной ткани. Я уверен, что его оружие прошло мимо цели, пока не ощущаю, как на живот будто давит вес титана. Когда клинок погружается в твою плоть, нет никакой раздирающей боли. Это удар молота, и неважно, насколько хорошо ты натренирован не обращать на него внимания и восстанавливаться. На мгновение я скалю зубы под лицевым щитком, расшатывая воткнутый ему в руку нож в надежде рассечь мускулы и лишить его сил.

Дыхание, исходящее из его улыбающегося грязного рта, затуманивает мои глазные линзы. Он злобно смотрит на меня сверху вниз с волчьим взглядом и человеческой ухмылкой. Предупреждения на ретинальном дисплее вопят о повреждениях, которые его нож наносит моим внутренностям. Раны в живот ужасны. Из разрезанных кишок будут сочиться грязь и яд, которые в конечном итоге испортят здоровую плоть и кровь так, что наша генетически усовершенствованная физиология уже не сможет их восстановить.

— Предатель, — выдыхает Волк, обращаясь ко мне. — Грязный. Предатель.

Первая порция заполняющей рот крови поднимается по горлу, льется с губ, стекает по щекам и скапливается внутри шлема. Это лишает меня возможности отвечать иначе как натужным бульканьем.

Абаддон все еще стоит рядом. Я чувствую его, хотя и не вижу. Какое-то мгновение в кровавом отчаянии я раздумываю, не потребовать ли от него помочь мне. При одной мысли об этом мои булькающие проклятия сменяются ухмылкой.

Я не удосуживаюсь вытащить нож. Моя рука бьет его в висок — не для того, чтобы пробить череп, но захватывая целую пригоршню его длинных сальных волос. Те отделяются со звуком рвущейся бумаги. Он рычит, забрызгивая мои глазные линзы свежей слюной, но его вес продолжает давить на меня с сокрушительной силой. Удар кулаком в голову ничего не дает. И еще один. И еще.

На четвертом я стискиваю его череп сбоку и погружаю большой палец ему в левый глаз. Влажный хруст — самый приятный звук из всех, что мне доводилось слышать. Волк не кричит и никак не демонстрирует, что ему больно, только свирепая гримаса стекленеет.

Его череп тихо трещит, а затем более громко хрустит. Я рукой разламываю его голову на части, а он отказывается даже признавать это, совсем как бешеная собака, сомкнувшая челюсти на добыче. Он вспарывает меня от паха до грудины, еще больше крови хлещет из горла и течет изо рта. Боль — словно от кислоты, молнии и огня, но это ничто в сравнении с ужасным, болезненным позором беспомощности.

У меня плывет в глазах, зрение краснеет от крови. Одноглазый смеющийся Волк продолжает резать. В мой шлем набирается все больше крови. Она плещет на лицо, горячая, словно кипящая вода. Меня окутывает тошнотворный покров усталости, рука разжимается и падает обратно в пыль.

Костяшки моих пальцев с лязгом бьются об его упавший болтер, брошенный среди пепла.

Мне требуется три попытки, прежде чем я достаточно уверенно сжимаю его и трясущимися пальцами запихиваю Волку в рот ствол его собственного оружия. Оно ломает ему зубы по пути внутрь и вышибает затылок, выходя наружу.

Его вес на мне становится объятиями мертвеца. Я спихиваю с себя труп, вытаскиваю клинок из своего живота и отсоединяю шлем, чтобы с плеском слить кровь на мрамор проспекта подо мной. Боль проходит по моему телу в такт биению сердец.

— Как долго ты оставался на земле? — интересуется Абаддон.

— Недолго, — я уже пробую двигаться, доверив генетике легионера справляться со вскрывшей внутренности раной. Импульс психического стимулирования запускает процесс в ускоренном темпе, заставляя плоть рубцеваться и срастаться быстрее.

— Разве ты не сражался с чемпионом Шестого Легиона в этот день? — спрашивает Абаддон. Он следует за мной по проспекту, золотые глаза лучатся весельем от моей ковыляющей походки.

Я киваю.

— Аярик Рожденный-из-Огня. Он скоро меня найдет. Очень скоро.

— И как же ты победил его с такими ранами?

Рассеянность и боль не дают мне ответить. Чтобы затянуть раны, необходима концентрация.

Не знаю, сколько времени проходит до того, как раздается крик. От него моя кровь стынет сейчас точно так же, как в тот далекий день. Никаких слов, никаких угроз, никаких обещаний. Только воющий вопль, исторгаемый глоткой воина, который требует от врагов сразиться с ним.

Я медленно оборачиваюсь. Теперь все мое тело состоит из боли и ран, которые однажды станут шрамами. Передо мной стоит боец с топором: воин, исполненный низменного благородства и закутанный в плащ из белого меха, который потемнел от дыма.

Рядом с ним идет пегий волк, шкура которого вразнобой делится на бурые и серые участки. Пасть покрыта розоватой пеной. С клыков капает красная жидкость. Тварь размером с жеребца. Даже отсюда я чую, что ее дыхание смердит кровью. Знакомой кровью. Кровью моих братьев и невинных жителей Тизки.

По непонятной мне причине я просто произношу: «Изыди». Думаю, это лучшее, на что способен мой изможденный разум. Рана в живот — не первое полученное мной за сегодня ранение, просто самое серьезное, и я сомневаюсь, что в моем теле осталось достаточно крови, чтобы наполнить череп, из каких пьет VI Легион.

Лорд Волков подходит ближе. Нет, он крадется столь же плавно и свирепо, как зверь рядом с ним. Топор в его руках — по-настоящему прекрасная реликвия. Какое-то томительное, очень томительное мгновение я думаю, что есть смерти и хуже, чем та, которую несет этот клинок.

А затем он совершает ошибку, которая стоит ему жизни.

— Я — Аярик Рожденный-из-Огня, — произносит он. — Моя секира жаждет крови предателей.

Искалеченный или нет, но я выпрямляюсь. Языку фенрисийца плохо дается готик, но это не обделяет слова, а добавляет им мрачной поэтичности. Мне всегда нравилось их наречие. Слышать, как говорит фенрисиец — все равно, что слышать, как исполняющий саги поэт угрожает перерезать тебе горло.

— Я — Искандар Хайон, рожденный на планете, которую вы убиваете. И я не предатель.

— Прибереги свою ложь для черных духов, что внемлют ей, колдун, — он приближается, чуя мою слабость. Это будет казнь, а не поединок.

Небо над нами задыхается от черного дыма пылающего города. Вдалеке звучит нескончаемое стаккато болтеров. Пирамиды, горделиво стоявшие тысячелетиями, разрушены и повергнуты самодовольными варварами. И вот теперь ко мне является этот военачальник, изрыгающий на меня безумные заблуждения под видом справедливого правосудия.

— Я. Не. Предатель.

— Громко и далеко разносятся слова Всеотца. Громче и дальше, чем предсмертная мольба предателя.

Восхитительный топор поднимается. Я не призываю пламя из-за пелены и не прошу духов помочь мне. Я смотрю на воина, который намеревается стать моим палачом, прокладываю канал между нашими мыслями и позволяю своей ожесточенности литься из моего разума в его. Моя ярость беспомощного, загнанного в угол и избитого пса пускает корни в его сердце. Сам варп струится по связи между нами, разливаясь в его крови и костях, разрушая на незримом уровне частиц и атомных структур.

Он не просто умирает на месте. Я уничтожаю его, разрывая на части до основания. Он распадается внутри доспеха, плоть обращается в прах так быстро, что его тень даже не осознает, что тело мертво. Призрак вцепляется в меня, растворяясь в ветрах варпа. Когда я последний раз вижу его дух, на призрачном лице читается непонимание. Последний звук, который он издает — душераздирающий вопль в момент, когда он начинает гореть в Море Душ.

А затем его больше нет. Доспех заваливается вперед и падает на проспект. Мрамор рассекает дюжина новых трещин.

Я поднимаю его топор, чтобы использовать в качестве костыля. Судя по рунам, нанесенным по всей длине оружия, оно называется Саэрн. Я владею несколькими диалектами Фенриса. Саэрн означает «истина».

Я слышу, как Абаддон смеется, хлопая ладонями в перчатках.

— Какой героизм! — с улыбкой поддразнивает он меня.

Любое ощущение победы скоротечно. Громадный волк бросается на меня, и я падаю наземь из-за ран и слабости в конечностях. У меня нет шансов защититься. Челюсти, которые могли бы целиком проглотить мою голову, погружаются в нагрудник и наплечник. Клыки проходят через керамит, как железные ножи сквозь шелк. Тяжесть твари на мне — словно вес транспортера «Носорог». Броня отделяется с ужасающим треском, и вместе с ней отрывается окровавленная плоть. Мне слишком холодно и больно, чтобы воспринимать эту новую муку.

А потом волк останавливается. Просто останавливается и стоит надо мной, а с его зубов стекает моя кровь. Плоть создания под грязным от дыма мехом колышется рябью. Расползаются раны, обнажающие мускулы, кости, органы.

Мои глаза широко распахиваются, когда зверь взрывается надо мной, и во все стороны разлетается кровавый ливень. Внутренности жалят мое лицо и обжигают язык, словно соленая, кипящая морская вода. Давление на мою грудь пропадает. От меня, будто призрак, отдаляется какая-то тень, но несколько секунд я в состоянии лишь смотреть в небо. Мне нужно время, чтобы собраться с силами и встать.

Волк стоит в нескольких метрах от меня — серо-белый мех стал черным, а во взгляде, где прежде была лишь звериная хитрость, читается хищный ум.

Я знаю этот взгляд, хотя никогда не видел его прежде. Мне известен разум, находящийся по другую его сторону. Известен дух, который оживляет наполовину облекшийся плотью призрак мертвого волка.

— Гира?

Волчица крадучись приближается, послушно приветствуя меня. Она — и это первый раз, когда я отчетливо и безусловно воспринимаю Гиру в женском роде — издает волчье повизгивание. Слов фрактального существа, состоявших из музыки ветра, больше нет, но этот позаимствованный облик слишком нов для нее, чтобы она могла общаться безмолвной речью. Я чувствую исходящую от нее вспышку бессловесной верности, сердце волка придает окраску холодной геометрии духа демона. Отныне и впредь она будет не волчицей и не демоном, а неким производным от них обоих.

— Верное создание, — произносит Абаддон, который наблюдает, находясь неподалеку. Над головой с визгом проносятся три «Громовых ястреба», их хищные тени мелькают на нашей броне. — Оно спасло тебе жизнь.

— Она, — говорю я ему, проводя окровавленными перчатками по черному меху Гиры. — Не «оно». Она.

Секреты

Я пробудился первым. Телемахон и Леор стояли, безвольно ссутулившись. Голова первого наклонилась вперед, словно в подражание дремоте, второй уставился в никуда остекленевшими глазами, приоткрыв рот. На задворках моего разума раздавался приглушенный гул, издаваемый их проматываемой памятью. Я чувствовал их воспоминания, но не мог разобрать никаких подробностей.

Саргон сделал рукой жест из числа стандартных боевых символов Легионов.

— Да, — тихо ответил я. — Я в порядке.

Мне никогда еще не доводилось переживать столь ясного психического видения, но мастерство Саргона проявлялось в том, что оно не воспринималось как нечто насильственное. Абаддон прошел по моим воспоминаниям вместе со мной, разделив мою заботу о братьях перед тем, как те обратились в прах, и став свидетелем рождения моей волчицы в миг, когда я ближе всего подошел к смерти. И все же я не жалел о том, что он увидел, и не ощущал в этом опасности. Он узрел многие из ключевых моментов моей жизни, прожив их со мной, однако самые глубокие мысли остались неприкосновенными. Это говорило о поразительном контроле над Искусством. Возможно, не о потрясающей силе, но о невероятной дисциплинированности.

— Я был прав, выбрав тебя, — произнес Абаддон, стоявший рядом с Саргоном. — Все, что ты видел, Хайон. Все, что сделал. То, как ты борешься против повторения ошибок прошлого. На тебе кобальтово-синее облачение твоего отца, а в твоих жилах — его кровь, однако у всех нас есть шанс стать гораздо большим, нежели сыновьями своих отцов. У тебя, меня и подобных нам. Ты жаждешь подлинного, честного братства — тот, кто связывает себя такими узами с демонами и чужими, рожден для пребывания среди сородичей.

Я прищурил глаза, не зная, насмехается он надо мной, или нет. В точности то же самое утверждала и Нефертари, пусть и совершенно иными словами.

В ответ на мой пристальный взгляд он постучал кончиками пальцев поверх сердца, как всегда делал Фальк.

— Я не хочу оскорбить. Мне тоже этого не хватает, Хайон. Не хватает единства Легиона и уз верности. Ясной цели. Сосредоточенного следования к победе.

Странно было слышать подобные слова от воина, который бросил своих братьев, что стало отдельной легендой. Так я ему и сказал, получив в ответ задумчивую улыбку.

— А теперь ты упорствуешь. Тебе известно, о чем я говорю. Мне не хватает возможностей Легиона и того, что он был наделен властью так поступать. Все наши силы сейчас… Они — Легионы по названию, раскраске и остаткам культур, но это не армия, а орда, которая связана отмирающей преданностью и сражается только ради победы. Наш род больше не ведет войну, мы совершаем набеги и грабежи. Мы больше не маршируем полками и батальонами, а дробимся на стаи и банды.

Я рассмеялся. Я не хотел потешаться над ним, однако не смог сдержать смеха.

— Абаддон, ты веришь, будто все изменишь?

— Нет. Сейчас этого никто не в силах изменить, — его золотые глаза вспыхнули истовым пылом. Вены под кожей запульсировали, становясь чернее. — Но мы в силах принять это, брат мой. Сколько в Девяти Легионах тех, кто нуждается в том, чтобы вновь стать частью настоящего Легиона? Ты настолько самолюбив, что считаешь, будто одинок в своих амбициях, тизканец? Как насчет Валикара Резаного, который больше верен своей паучьей королеве с Марса и их общему миру, чем Железным Воинам? Как насчет Фалька Кибре, который готов положить жизнь на то, чтобы убить Хоруса Перерожденного, и обращается к тебе за помощью? Как насчет Леора — генетического отпрыска этой обезумевшей от крови аватары: Ангрона, никогда не питавшего к собственным сыновья даже крупицы любви? С тобой даже Телемахон, а ты обманываешь самого себя, делая вид, будто это всего лишь результат того, что ты переписал его разум. Ты лишил его возможности испытывать удовольствие без твоего разрешения, но не переписал всю его душу. Если ты ему позволишь, он станет настоящим братом, а не узником.

— Ты не можешь знать этого наверняка.

— Хайон, даже рождение — неопределенность. Нет ничего определенного, кроме смерти.

От его уклончивости мои губы скривились в оскале, слишком напоминавшем Гиру.

— Избавь меня от школьной философии. С чего мне доверять Телемахону?

— Потому что он такой же, как мы, и страстно стремится к той же самой цели, которой мы хотим достичь. Так же, как и ты, он — сын сломленного Легиона. Третий Легион уже давно предался низменным излишествам и бессмысленному самопотаканию. Когда-то Дети Императора получали удовольствие от победы. Теперь же они ищут наслаждения любой ценой, алчут страданий, а не триумфа. Хайон, тысячи и тысячи воинов в Оке жаждут чего-то такого, за что стоит сражаться. Мое странствие вместе с Саргоном состояло не только в постижении приливов и отливов волн Ока. Оно было поиском тех, кто встанет рядом со мной.

Я ничего не ответил на его пылкий вызов. Действительно, что тут можно было сказать. Он выставил напоказ, что я живу без определенного направления, и предложил надежду взамен пустоты. Я никогда не думал, что услышу подобные слова от другого легионера, не говоря уж о том, кто уже давным-давно ушел в легенды.

— В том, чем мы стали, есть сила и чистота, — произнес Абаддон. — Теперь в группировках Девяти Легионов присутствует жестокая честность. Они следуют за военачальниками, которых выбрали, а не за теми, кого им назначили. Создают традиции, уходящие корнями в культуру их родных Легионов, или же полностью отвергают свое происхождение по собственной прихоти. Эта несдерживаемая свобода восхищает меня, и я не желаю поворачивать вспять, колдун. Я говорю о том, чтоб взять имеющееся у нас и… улучшить его. Усовершенствовать.

Оказалось, что мне трудно говорить. Слова лежали на языке, однако протолкнуть их дальше было нелегким делом. Произнести их означало озвучить то же праведное безумие, которое столь пылко провозглашал Абаддон.

— Ты говоришь не просто о создании новой группировки. Ты подразумеваешь новый Легион. Новую войну.

Его взгляд ни на миг не отрывался от моего. Я ощущал это, продолжая смотреть ему в глаза и чувствуя жар амбиций, исходящий от лихорадочных мыслей.

— Новая война, — согласился он. — Настоящая война. Мы были рождены для битвы, Хайон. Нас создали, чтобы мы покоряли Галактику, а не гнили в этой преисподней и гибли от клинков своих братьев. Кто создатели Империума? Кто сражался, чтобы очистить его территорию и расширить границы? Кто усмирял мятежные миры и расправлялся с отвергавшими свет прогресса? Кто прошел от края до края Галактики, оставляя за собой след из мертвых предателей? Это наш Империум. Построенный на сожженных нами планетах, сломанных нами костях и пролитой нами крови.

Больше всего меня потряс не его пыл и даже не его амбиции, хотя от их масштабов и захватывало дух. Нет, сильнее всего меня потрясли его мотивы. Я ожидал ожесточенности, вызванной неудачей, а не лидерского идеализма. Он не хотел мести — неважно, мелочной или же абсолютно оправданной. Он хотел того, что принадлежало нам по праву. Хотел творить будущее Империума.

— Ты тоже это видишь, — произнес он, ощерившись в ухмылке. Как и остальных юстаэринцев, у него на зубах были выгравированы хтонийские руны храбрости и решимости. Они вдруг показались чрезвычайно уместными для улыбки странника, который возвращается к своим людям, чтобы стать крестоносцем. — Теперь ты чувствуешь, не так ли?

— Новая война, — медленно и тихо сказал я. — Не порожденная злобой и не основанная на мести.

Абаддон кивнул.

— Долгая Война, Хайон. Долгая Война. Не мелкий мятеж, поглощенный гордыней Хоруса и его жаждой занять Трон Терры. Войны за будущее человечества. Гор бы продал весь наш род Пантеону за возможность хоть один миг посидеть на Золотом Троне. Мы не можем допустить, чтобы нас использовали так же, как его. Силы существуют, и мы не можем делать вид, будто это не так, однако не можем и позволить священному долгу выродиться в подобную слабость, как сделал Гор.

— Недурно сказано, — произнес позади меня Леор.

Я обернулся — и он, и Телемахон пришли в себя, чего я до сих пор не ощущал. Вне всякого сомнения, они слышали большую часть пламенной речи Абаддона. На темнокожем, изуродованном швами лице Леора было выражение беспощадного спокойствия, какого я никогда еще не видел. Он пытался говорить насмешливо, но я полагаю, что каждый из нас расслышал в его голосе примесь благоговения.

Телемахон ничего не сказал. Выкованная из серебра прекрасная посмертная маска безмолвно и испытующе глядела на хозяина. Я задумался, что бы он сказал обо всем этом, не перепиши я его разум.

Похоже, Абаддон уловил мои мысли, поскольку он сказал:

— Хайон, ты должен освободить мечника. Ты забрал у него не только агрессию против тебя.

— Я это понимаю, но если бы я его освободил, мы бы убили друг друга.

Тогда он улыбнулся, и улыбка уже не была столь терпеливой. За харизматичным военачальником проглянул железный тиран.

— Хочешь сделать первые шаги в новую эпоху, надев брату на горло ошейник?

— Первые шаги? Эзекиль, я пока еще ни на что не соглашался. И, несмотря на все твои слова, я чувствую, что ты тоже недоговариваешь. Ты странствовал в одиночестве столь долго, что едва ли готов довериться кому-то другому.

Он вперил свой взгляд в мои глаза. Я почувствовал, что он согласен с моим суждением и позволяет ему остаться между нами не оспоренным.

— Истина не дается сразу, Хайон. Я мудрее, чем был во время восстания моего отца. Я увидел намного больше из того, что может предложить Галактика, а также то, что лежит за покровом реальности. Однако я не высокомерен, брат. Я знаю, что еще можно многое сделать и многому научиться. Единственное, что я знаю точно — годы блуждания в одиночестве для меня закончены. И теперь устанавливаю связь с теми, кто сильнее всего похож на меня мыслями, поступками и амбициями. Я не предлагаю никому из вас роли в плане тирана. Я предлагаю место рядом со мной, пока мы вместе ищем путь.

— Братство, — тихо произнес Леор. — Братство для тех, у кого нет братьев.

Абаддон вновь постучал поверх сердца.

Легионер Сынов Хоруса умолк, а я повернулся к Леору и заметил, что у того дрожат руки.

— Что тебе снилось, брат?

— Много чего. В том числе война на Терре, — Пожиратель Миров опустил взгляд на свои перчатки, наблюдая, как кисти сжимаются и разжимаются под хоровое урчание сервоприводов суставов. Как я вновь пережил момент, когда едва не умер на Просперо, так и Леор явно пережил момент, когда лишился рук.

Я не проталкивался в его сознание. Впервые он сам охотно впустил меня туда. Я увидел его на стене каменных укреплений, командующим своими воинами и направляющим бурю их огня лающими выкриками. Стук бесчисленных тяжелых болтеров был словно сбивающийся голос механического божества. В небе бушевала буря из завывающих черных теней, над головой с бреющего полета атаковали десантно-штурмовые корабли.

Имперские Кулаки наступали под прикрытием многослойных абордажных щитов из пластали, и у них в руках дергались болтеры. Леор, стоявший в переднем ряду своих воинов, навел на врага массивную плазменную пушку. Набирая заряд, та выла, словно дракон, в ее покрытом кабелями чреве происходила термоядерная реакция.

Один болт. Один миг невезения. Один-единственный снаряд с треском врезался в катушки магнитного ускорителя пушки, ударив с силой, которую оружие выдерживало сотню и больше раз. Но сейчас зазубренные обломки с лязгом прошли сквозь входной клапан, заткнув пушку в ту самую секунду, когда она была готова выпустить на волю свой заряд.

Оружие взорвалось у него в руках. Взрыв отшвырнул его прочь, но окатил нескольких его людей растворяющим потоком фиолетового пламени. Леор ударился спиной о стену укреплений, оставшись позади наступления его уцелевших бойцов. Гвозди жалили, и воины даже не заметили, что он пал.

Находясь внутри его памяти, я не мог ощутить его боль и даже увидеть ее на лице, скрытом опаленным шлемом. Но я увидел, как он смотрит на свои руки… которых больше не было. Взорвавшаяся пушка испарила их. Обе руки заканчивались возле локтей.

Я вышел из его сознания. Когда я это сделал, он сильно содрогнулся.

— А ты, Телемахон? — спросил я. — Что ты видел?

— Старые сожаления. Ничего больше.

Я мог бы спросить, что он имеет в виду, или просто вытащить это из его воспоминаний, однако отстраненное достоинство в голосе мечника убедило меня не делать ни того, ни другого. Увидев самый мрачный час в жизни Леора, я не хотел задерживаться на несчастье, постигшем Телемахона.

Гира.

Ее имя всплыло непроизвольно. Лихорадочное воспоминание.

Я развернулся, и на мой наплечник опустилась аккуратная, но властная рука Абаддона.

— Куда ты идешь, колдун?

Я встретился с ним взглядом, отказываясь поддаваться на угрозу.

— Разыскать мою волчицу.

Мы оба повернулись на тихий лязг керамита о керамит. Саргон провел костяшками пальцев по предплечью — еще один жест из числа стандартных боевых знаков Легионов. Движение, означающее собственную кровь. Он знал о моей связи с ней — с мостика «Его избранного сына» и видел это в моих мыслях.

— Где она? — спросил я у него.

Пророк повернул свое шокирующее юное лицо к Абаддону. Левой рукой он сделал жест «атаковать цель», а затем приложил ладонь к сердцу. Последовало еще несколько знаков — в них я не узнал традиционного боевого жаргона.

Абаддон убрал руку с моего плеча.

— Твоя волчица у Саргона. Она напала на него и теперь… выведена из строя.

Как только он произнес последнее слово, я пришел в движение.

Джамдхара — традиционное тизканское оружие, нечто среднее между кинжалом и коротким мечом. При обхвате рукояти клинок тянется от костяшек сжатого кулака владельца. Оно никоим образом не уникально для Просперо — другие человеческие культуры на иных планетах называют аналогичное оружие «тычковыми ножами» или кулачными кинжалами, а также совейя, улу, кваттари и — по меньшей мере, в одном из диалектов Старой Индуазии — катар.

Рукоять моей джамдхары была выполнена из бедренной кости тизканского астролога-философа Умерахты Палфадоса Суйена, который, умирая, настоял, чтобы его кости отдали в дар Легиону Тысячи Сынов для переделки в ритуальные инструменты и отправили к столь обожаемым им звездам.

Подобное не являлось чем-то необычным среди интеллектуальной и культурной элиты Просперо. Считалось великой честью быть «погребенным в пустоте» таким образом, продолжая вносить свой вклад в будущее человечества даже после смерти.

Клинок оружия был черным, изготовленным из сплава адамантия с природными металлами моего родного мира, а на его поверхности были аккуратно, вручную вытравлены спиралевидные рунические мандалы, которые крошечным шрифтом повторяли одну из последних и наиболее знаменитых лекций Умерахты. Это было рассуждение о сути вселенной. Каждые несколько месяцев я снова перечитывал его в фальшивом свете свечей, излучаемом осветительными сферами, и обдумывал смысл.

Эту джмадхару вручил мне Ашур-Кай при приеме в его философский ковен, в последний день моего обучения у него. В Тысяче Сынов были основные культы, основанные на психической специализации каждого воина, однако они считались всего лишь самым очевидным — и предназначенным для военного использования — слоем многоуровневого сообщества. Ниже культов располагались философские салоны, круги ученых, симпозиумы и ритуальные ордена, которых более заботили вопросы просвещения, нежели военная структура.

— Я горжусь тобой, — произнес он — единственный раз, и более этого не повторял — и вручил мне клинок. — Здесь ты находишься среди равных, Сехандур.

В тот миг я плашмя приложил клинок ко лбу, закрыл глаза и поблагодарил его беззвучным телепатическим импульсом. Этот клинок обозначал окончание моего ученичества. Этот клинок указывал, что я готов к погружению в более глубокие тайны Искусства.

И спустя десятки лет, когда Абаддон сказал мне, что его пророк вывел мою волчицу из строя, именно этот клинок я приставил сбоку к шее Саргона.

Некоторые смерти отзываются резонансом. Они более насыщены эмоциями, чем прочие, и приводят к ужасному единению убийцы с убитым. Мало какие смерти так резонируют, как перерезание человеческого горла. Это ощущение и этот звук неповторимы. Булькающие глотки, которые так отчаянно стараются перевести в дыхание. То, как гортань еще мучительно пытается работать, а легкие трепещут и силятся вдохнуть, чего не могут сделать. Безжалостная и полная ненависти близость с тем, кто умирает у тебя на руках.

Отчаянная паника у него в глазах, когда дрожащие конечности начинают подламываться под ним. В этой панике мольба, последние функции мозга вопят: нет, нет, этого не может быть, это несправедливо, этого не может происходить на самом деле. Вялая, жалкая ярость, когда он понимает, что все так и есть, и он не в силах этого изменить.

Кончено. Он мертв. Ему остается только умереть.

Вот такую смерть я и обещал Саргону. Именно это проносилось у меня в мыслях, пока я угрожал рассечь его и без того изуродованное горло. Как же приятно было бы оборвать его жизнь этой сдавленной песней беспомощного бульканья. Что же касается его, он стоял неподвижно, пребывая в совершенном ошеломлении.

Даже Леор вздрогнул от моей реакции. Его лицо подергивалось, отвечая на внезапный укус Гвоздей. Телемахон молча наблюдал из-под своей маски, хотя его удивление физически ощущалось в воздухе между нами. Абаддон медленно поднял руку. Его золотистые глаза были расширены, движения продолжали излучать власть. Я шокировал его, однако он не позволял этому взять над ним верх.

— Где она? — спросил я сквозь сжатые зубы.

— Хайон, — начал было Абаддон.

ГДЕ ОНА, — отправил я импульс, острый, как пронзающее череп копье. Отделенный от моих мыслей Саргон вообще никак не отреагировал, но Абаддон с Телемахоном отшатнулись назад, схватившись за голову. Леор рухнул, как подрубленный, из его носа потекла кровь.

— Хайон… — предпринял еще одну попытку Абаддон, моргая и прогоняя боль в носовых пазухах, вызванную моей яростной телепатией. — Я недооценил твою привязанность к демону. Приношу за это извинения. Но отпусти оракула, и мы отыщем твою волчицу. Ты знаешь, что я не хочу причинять тебе вреда. Ни тебе, ни твоим братьям, ни твоему фамильяру.

Сейчас мне стыдно, что я не отпустил Саргона сразу же, однако доверие уже не давалось легко ни одному из воинов Девяти Легионов. На протяжении еще нескольких ударов сердца я продолжал прижимать клинок к плоти Несущего Слово, а затем отпустил его с низким, влажным рычанием, которым могла бы гордиться Гира.

— Ну и темперамент, — заставил себя улыбнуться Абаддон.

Я подошел помочь Леору подняться на ноги. Мы взялись за руки, и я потянул его вверх. На тыльной стороне перчатки он носил выполненный из меди символ Бога Войны — «на удачу», как он всегда утверждал, хотя и был мало религиозен. Я чувствовал лучащийся оттуда жар даже сквозь его руку, даже сквозь мой доспех. Левая сторона его лица дергалась так сильно, как мне еще не доводилось видеть. Вместо человеческого мыслительного процесса его мозг продуцировал исключительно изнуренную боль. Он боролся с Гвоздями за контроль над собственной плотью.

— Гххх, — произнес он. Губы покрывала слюна. — Ммхм.

— Прости меня, брат.

— Мхм, — в его черных глазах снова проступало узнавание. Он выругался на награкали и более ничего не сказал.

Я обернулся к Саргону.

— Где моя волчица?

Несущий Слово отвел меня к ней безо всякого сопротивления. Молчание, царившее среди всех нас, было первым действительно неловким моментом с момента нашего прибытия. У меня копились вопросы — вопросы, которые мне мучительно хотелось задать. Насколько хорошо на самом деле Абаддон знал этого оракула? Какими еще способностями обладал Саргон? Я все еще был уверен, что при необходимости смогу пересилить его, однако то, что отрезало его от телепатии, что бы это ни было, говорило о психическом манипулировании такого уровня, что мне было бы нелегко его отменить. Что видели Леор и Телемахон, бродя по собственным воспоминаниям? Я многое бы отдал за то, чтобы увидеть содержимое их разумов, как это сделал Абаддон с моим.

Я так и не дал ни одному из этих вопросов достичь языка. Несмотря на всю учтивость и покладистость Саргона, он меня нервировал. Казалось, будто он — это оружие, приставленное к моему загривку. Я не раз замечал, что он бросает на меня такие же взгляды, и знал, что в нем гнездятся такие же противоречия. Идти рядом с ним было все равно, что стоять перед искаженным отражением. Я обладал дисциплиной и выучкой в применении Искусства, однако моим самым главным подспорьем всегда являлась необузданная мощь. Саргон же, напротив, казался аккуратным и строгим практиком, который полагается на абсолютный контроль, чтобы возместить недостаток грубой силы.

Абаддон же наблюдал за нами обоими, и в его нечеловеческих глазах было нечто вроде веселья. Казалось, что напряженная атмосфера между оракулом и мной совершенно его не беспокоит.

Мы добрались до Гиры, и я опустился перед ней на одно колено. Она была связана Саргоном возле его медитационной камеры и дремала в коридоре. Это встревожило меня сильнее, чем если бы ее изгнали, поскольку демоны не нуждаются во сне для поддержания сил. За все годы я ни разу не видел, чтобы она спала, как настоящий волк.

На палубе вокруг нее были вырезаны зубчатые колхидские руны, от которых у меня заболели глаза. Их выполнили в спешке, нацарапав клинком на темном железе, чтобы сдержать волчицу и обуздать ее.

Я почувствовал, что хмуро смотрю на Саргона, хотя с неохотой восхитился поспешным делом его рук. Он мог бы ее уничтожить. Но вместо этого позаботился о том, чтобы нейтрализовать, не причиняя вреда в долгосрочной перспективе. Я не питал иллюзий, будто он поступил так из милосердия, это был просто здравый смысл. Если бы я ощутил, что она умерла, я бы разорвал его на части вне зависимости от того, ручной он оракул Абаддона или нет.

Я не стал просить его освободить ее. Я наступил на одну из вырезанных рун, накрыв ее сапогом. Гира открыла свои белые глаза в ту же секунду, как я нарушил ритуальный круг. Ее оцепенение скорее напоминало не сон, а стазис, поскольку она вставала без заторможенности мыслей и усталости в конечностях. Пробудившись, она в тот же миг сверкнула зубами, оскалившись на Саргона.

Ко мне, — передал я.

Она поднялась и повиновалась, тихо приблизившись и не отрывая взгляда от Несущего Слово.

Я хочу его крови.

Тебе следовало быть умнее и не нападать на другого колдуна, Гира.

Едва ли это я напала на него! Ее мысль была едкой и настойчивой. Он лишил меня голоса, нарушив связь с тобой. Только после этого я обратила против него когти с клыками.

Я оглянулся на Саргона, стоявшего во мраке коридора для экипажа. Рядом с ним стояли Абаддон, Леор и Телемахон.

— Все в порядке? — поинтересовался Абаддон. В его металлических глазах угрожающе блестел отраженный тусклый свет. Я решил, что разберусь с Саргоном так или иначе в свое время и на собственных условиях. Не было нужды высказывать недовольство бывшему Первому капитану. Я не был ребенком-подмастерьем, который бегает к своему наставнику.

— Все в порядке, — ответил я.

— Хорошо. Если не возражаешь, Хайон, я бы хотел попросить тебя об услуге.

При этих неожиданных словах мы все повернулись к нему.

— Проси.

Он изобразил скорбную улыбку — своего рода шутку, принятую среди братьев.

— Захвати меня на «Тлалок», когда отправишься назад. Я уже слишком давно не разговаривал с Фальком.

Мы должны были вернуться втроем: Абаддон, Гира и я сам. Телемахон и Леор вызвались остаться с Саргоном на борту «Мстительного духа» и исследовать корабль.

— Остерегайтесь Саргона, — предупредил я их обоих. — Он вызывает у меня мало симпатии и еще меньше доверия.

Леор просто пожал плечами, но Телемахон излучал в моем направлении безмолвное неудовольствие.

— Чем он заслужил твою неприязнь? — спросил мечник.

— Его следы присутствуют во всем, что выпало на долю Фалька и остальных. Он в какой-то мере виновен в этом.

— Верное предположение, — признал Леор. Пожиратель Миров еще раз предложил вернуться со мной на случай, если Фальку и его одержимым братьям потребуется более жесткая рука.

— Нет. Пойдем только мы с Абаддоном. Чем меньше огней душ будет там гореть, тем лучше. Скорее всего, Дваждырожденные все еще неуравновешенны. И голодны.

— Удачи, брат.

Это был первый раз, когда Леор назвал меня братом — обстоятельство, на которое я не стал обращать внимание там и тогда. Я напомнил ему об этом спустя несколько столетий, когда его кровь стекала в реку Тува на планете Макан.

— Благодарю, что остался с нами, Леор. Ты, Угривиан и остальные.

Я решил, что он, возможно, улыбнулся, однако это оказалось всего лишь подергивание, вызванное лицевым тиком и дефектами мышц.

— Убирайся с глаз долой, сентиментальный глупец, — он ударил кулаком по Империалису на нагруднике, исполнив забавный отголосок салюта. — Ступай и отыщи Фалька.

Так я и поступил. Взяв с собой Абаддона и мою волчицу, я вернулся на «Тлалок», чтобы разыскать воина, который был мне другом.

Наше прибытие вызвало определенное волнение. Когда мы выгрузились, спускаясь по аппарели «Громового ястреба», нас ждала Нефертари — а также Ашур-Кай, Угривиан со своими воинами и три дюжины рубрикаторов, выстроившихся ровными рядами.

Все взгляды приковал к себе Абаддон. Он принял это внимание непринужденно и даже отвесил размашистый поклон в направлении массы обращенных к нему лиц и забрал.

Поверить не могу, — передал мне Ашур-Кай.

Если тебе сложно поверить в его присутствие, тогда тебе надо взглянуть на то, что стало с «Мстительным духом». Это памятник безумию.

Я должен увидеть это, — пришел от него чрезвычайно настойчивый импульс.

Увидишь. Это еще далеко не конец, Ашур-Кай. У Абаддона есть свои планы.

Планы, выходящие за пределы осады Града Песнопений?

Далеко за них.

Интригующе. Мы поговорим позже, — заверил он меня.

Поговорим. Впрочем, отмечу еще одно — Саргон жив. Оракул избежал катастрофы, которая постигла Фалька и Дурага-каль-Эсмежхак.

Его нетерпение подняться на борт «Мстительного духа» стало прямо-таки жаждой. Поговорить с оракулом, обменяться пророческими видениями… Эта жажда стала еще острее после уничтожения Солнечного Жреца.

Скоро, — пообещал я ему. Скоро.

Абаддон поочередно поприветствовал каждого из воинов, обращаясь к ним по именам. Вновь проглядывал опытный командир, скрывающийся за беззаботным паломником. С каждым часом, что я проводил в его присутствии, я ощущал, как он вновь становится самим собой, что прежде казалось мне невозможным. Его поведение все больше и больше укрепляло меня во мнении, что он ждал этого — ждал нас.

Каждый боец — будь то воин племени или профессиональный солдат — чувствует, что командир оказывает ему некую честь, когда именует и выделяет отдельно. Абаддон не просто назвал имена Угривиана и его людей, а вспомнил несколько свершений их боевой роты в ходе Великого крестового похода и — ко все меньшему моему удивлению — в годы, проведенные внутри Ока, пока они несли службу в составе Пятнадцати Клыков.

Это не пилигрим, — передал мне Ашур-Кай. Это военачальник. Предводитель. Он уже становится родным для воинов Леора.

Ашур-Кай не ошибался. Они все смеялись и обнимались, радостно приветствуя друг друга запястье к запястью, благодаря непринужденным узам, связывающим тех, кто рожден быть воином. Абаддон так органично сближался с этими людьми посредством не манипулирования или обмана, а простого и искреннего обаяния. Думаю, если бы ему понадобилось прибегать к манипуляциям, я счел бы его подлым и наглым. Но вместо этого я приободрился.

Еще я думал о словах Абаддона, что он нуждался во мне, наблюдал за мной и выбрал меня. Что хотел привлечь меня на свою сторону, пообещав новое братство. В тот момент я размышлял, что он уже стал родней не только воинам Леора.

Даже я не поверил собственным глазам, когда после этого Абаддон поименно поприветствовал каждого из моих рубрикаторов. Ашур-Кай был к этому еще менее подготовлен, и на лице альбиноса явно читалось ошеломление. Имена всех рубрикаторов были нанесены на их наплечниках или нагрудниках, однако Абаддон уделял каждому время, перечисляя отличия, заслуженные ныне сгинувшими воителями в Великом крестовом походе, или же сражения, которые они вели в Оке после Осады Терры.

Мы, Легионес Астартес, обладаем эйдетической памятью и ее пиктографическим воспроизведением. Было несложно допустить, что у Первого капитана самого прославленного Легиона окажется доступ к личным архивам сил прочих примархов, но то обстоятельство, что он пополнил свои познания за годы странствии по Великому Оку, стал настоящим откровением.

Откровением было не только это. При всех, кроме меня и Ашур-Кая, наши рубрикаторы стояли в бесстрастном молчании, даже не воспринимая существования любых других живых существ. Однако с Абаддоном было не так. Когда он обращался к ним, они со скрежетом медленно поворачивали к нему свои головы в шлемах, и я чувствовал, как между ними протягивается едва заметная нить узнавания.

Голос Ашур-Кая вдруг угрожающе заледенел.

Он опасен для нас. Как могут пепельные мертвецы на него реагировать?

Не знаю, брат.

А если он… Как ты считаешь, он может ими командовать?

Не думаю. Это больше похоже на некое узнавание. Не та власть, которую имеем над ними мы с тобой.

Ты готов утверждать это наверняка, Хайон?

Я не ответил ему. В Абаддоне было слишком много того, чего я не мог распознать или предсказать.

От всех его поступков исходит дрожь значимости.

На это я тоже не ответил. Увлечение Ашур-Кая судьбой и пророчеством время от времени накладывало на него отпечаток мелодраматичности. Я ощущал его страх, хотя и не разделял этого.

Абаддон дошел до Нефертари, которая стояла особняком от стройных рядов воинов Легионес Астартес. От его закрытых мыслей внезапно нахлынуло примитивное отвращение, самая сильная эмоция из тех, что я пока что в нем чувствовал. Как и многих из нас, его отталкивала сама ее нечеловечность, хотя он и не дал этому отторжению проявиться.

Крылатая эльдарка терпела его внимание с лишенной эмоций, чужеродной сдержанностью.

— Дева Комморры, — приветствовал он ее.

— У тебя это звучит, словно титул, — отозвалась Нефертари. Она сменила позу, и биолюминисцентные кристаллические когти, служившие кончиками пальцев ее перчатки, щелкнули и лязгнули друг о друга.

— Многим в Легионах известно об эльдарке Хайона, которая прячется от своего народа в самом сердце царства своего врага. Разве тебя не мучает голод, Нефертари? Разве жажда душ не раздирает тебя ночь за ночью?

Слова были легким поддразниванием, однако интонация почему-то этому не соответствовала. То, как он говорил, лишало едкие вопросы всякой колкости. Она одарила его тенью улыбки и зашагала ко мне.

— Прости меня за готик, — сказал ей вслед Абаддон. — Хотя я и убил сотни твоих братьев и сестер, но так и не выучил наречия, на которых говорит ваш род.

У Нефертари была резкая улыбка. Она сама по себе напоминала улыбающийся нож.

— Он мне нравится, — произнесла она вполголоса.

Закончив с приветствиями, Абаддон повернулся ко мне.

— А что с людьми Телемахона?

— Ашур-Кай взял нескольких в плен, когда они взяли нас на абордаж во время шторма, — начал было я.

— Их больше нет, — продолжая улыбаться, вмешалась Нефертари. — Если хочешь представиться им так же, как остальным, то их тела висят в моем Гнезде.

Абаддон фыркнул, весело отказываясь от предложения.

— Какая же ты гадкая милашка, чужая. А что с Фальком? Где он, Хайон?

— Я тебя к нему отведу.

Нефертари попыталась последовать за нами, но я поднял руку, останавливая ее. Она повиновалась приказу, хотя и долго, задумчиво смотрела на меня, взвешивая, стоит ли спорить. Оперенные крылья раскрылись и раскинулись, явно демонстрируя раздражение, а затем вновь прижались к телу. В выражении ее глаз читалось предостережение, и я кивнул, принимая его.

Схождение

Пока мы направлялись в район, который я выделил Фальку и его терзаемым братьям, Абаддон комментировал многое из того, что видел. Его заинтересовал внешний вид мутантов со звериной кровью с Сортиариуса, что привело к продолжительной дискуссии об их наклонностях и манере поведения. От него не ускользнуло то обстоятельство, что из них получался идеальный экипаж, а также то, что он назвал «иными применениями».

— Болтерное мясо, — пояснил он. Термин не вызвал у меня улыбки, хотя, по правде говоря, не вызвал и у него. Он говорил о реалиях войны, а не о страданиях, которые ему нравилось причинять.

Многие группировки использовали людское отребье и стаи мутантов в качестве дешевой орды приносимой в жертву плоти и тратили их жизни, чтобы истощить боезапас противника и забить цепные клинки врагов мясом. Звери-мутанты Сортиариуса относились к более ценной породе, чем большинство, однако я согласился, что да — мне было известно о нескольких группировках Тысячи Сынов, которые использовали подобным образом даже своих высоко ценимых рабов.

За праздной беседой постоянно крылась холодная искренность, из-за которой его расспросы больше напоминали изучение или исследование, нежели любопытство. Его также заинтересовали бронзовые лица Анамнезис. Мы прошли мимо сотен из них, взирающих на нас со стен через неравномерные промежутки. Обратившись к ним, он не получил ответа, однако невозмутимо двинулся дальше.

Мы приближались к палубе Фалька, когда Абаддон повернулся ко мне и произнес слова, от которых я невольно стиснул зубы.

— Нефертари, — называя ее имя, он наблюдал за мной. — Как давно она умерла?

В моей жизни бывало несколько случаев, когда кто-то из товарищей — и даже братьев — оказывался близок к смерти из-за одной-единственной фразы. Это был один из них. Мне вдруг захотелось сомкнуть пальцы у него на горле и выдавить жизнь из золотых глаз.

— Она не мертва, — удалось мне ответить, что не являлось ни совершенной правдой, ни совершенной ложью.

— Не обманывай меня, Хайон.

— Она не мертва, — повторил я, на сей раз тверже.

— Я не осуждаю тебя, брат, — послышалась ли мне жалость в его голосе? Это было сочувствие, или же всего лишь честность? Я не мог сказать наверняка. — Она не вполне мертва, но и не вполне жива. Как долго ты поддерживаешь ее в этом состоянии?

— Долго, — как же странно было выдавать секрет, о котором было известно лишь мне, моей волчице и никому более. Даже Ашур-Кай не знал правды. Даже сама Нефертари. — Как ты узнал?

— Увидел, — он постучал себя по виску, рядом с глазами, которым придал окраску Свет. — В ней движется жизнь, кровь все еще течет, сердце все еще бьется… Но лишь потому, что так приказываешь ты. Ты играешь на ее теле, словно на музыкальном инструменте, принуждая продолжать песнь, когда финальная нота уже давно прозвучала. Она должна быть мертва, но ты не даешь ей умереть. Кто ее убил?

— Заракинель, — даже имя звучало омерзительно. — Дочь Младшего Бога.

Я увидел, как в его глазах вспыхнуло узнавание. Заракинель, Ангел Отчаяния, Несущая Страдания, а также тысяча прочих глумливых и самодовольных титулов. Она возвышалась над всеми нами — демоница с огромными, покрытыми чешуей когтями, молочно-белой плотью, хлещущими щупальцами и обилием признаков принадлежности к женскому полу. Сражаясь, она пела ту песнь, эхо которой разнеслось по Галактике при рождении Младшего Бога и гибели расы эльдар. Мелодия геноцида. Гармония вымирания.

Один из ее когтей и убил Нефертари. Острие пронзило сердце эльдарки, войдя и выйдя обратно прежде, чем моя подопечная вообще успела среагировать.

Я подхватил соскальзывавшую в смерть Нефертари, не давая боли достичь ее разума и проталкивая по умирающему телу психическую силу, чтобы поддерживать течение крови вместо сердца, которого у нее больше не было. Бесконечно малая крупица жизни внутри нее уже разрушалась — клетка за клеткой, атом за атомом — с того мгновения, как ее сердце разорвалось. Я боролся с этим, заставляя тело верить, будто оно продолжает жить.

Спустя все эти годы психическое воздействие все еще держалось, сохраняя ее живой на самом пороге смерти. Это был не стазис и не бессмертие, она все так же старела на несравнимо медленный манер, присущий ее виду. Это была жизнь — она являлась столь же живой, как любое другое живое существо — но движимая силой воли, а не природой.

Моя подопечная. Мое самое сложное произведение Искусства.

— Вот почему тебе не нравится Саргон, — Абаддон не спрашивал.

— Это ты тоже видишь своими выцветшими глазами?

Абаддон продолжил так, словно я ничего не сказал.

— Ты не в силах прочесть его мысли. Ты чувствуешь его барьеры против психического вторжения. Если добавить к этому то, как он заставил умолкнуть твою волчицу и отделил ее от твоих чувств… Вот почему ты так отреагировал, размахивая у его горла своим тизканским ножом. Само его присутствие представляет для тебя угрозу, даже если он не желает тебе вреда, даже если предлагает одно лишь братство. Он воплощает собой возможность, которую тебе не хочется рассматривать — вероятность, что он каким-то образом смог бы отделить тебя от Нефертари. От этого она бы умерла, не так ли? Отрезанная от твоей силы, от заклинания, которое поддерживает в ней жизнь.

К моменту, когда Абаддон закончил говорить, я уже остановился. Я пристально смотрел на него, ненавидя за то, что он все видит с такой неудержимой легкостью. Меня уже ничего не удивляло, и я погружался в недоверие.

— Ты многое видишь, Эзекиль.

— Скажи мне, Хайон, что ты сделал с созданием, которое убило твою подопечную?

Эти воспоминания дались мне легко.

— Я ее разрушил. Я раздирал Заракинель на части, пока от нее не остались лишь отдельные нити эмоций и ощущений, и я швырнул эти пряди обратно в ветры варпа.

Ему хватило ума не спрашивать, убил ли я ее, поскольку никто не в силах уничтожить одну из Нерожденных, однако произведенное мной озлобленное изгнание было не просто жестоким пустяком. Чтобы вновь сплести свое тело в нечто, способное проявиться даже внутри Ока, у любимой шлюхи Младшего Бога ушли бы годы. Я не только изгнал ее, но и разрушил.

— Мы находились на борту упавшего мира-корабля, захваченного творениями младшего Бога. В тот день Нефертари расправилась с десятками из них, быть может, даже сотнями. Они возникали из стен, сделанных из пропитанной варпом кости, вопили голосами призраков и раздувались от камней душ поглощенных ими эльдар. Никто из них не мог убить ее, а каждая капля ее крови, которую им удавалось пролить, лишь заставляла их выть громче. Когда она пала, это произошло из-за меня. Она могла отразить коготь, опускавшийся на меня, или же защититься от того, который бы прикончил ее.

— Она предпочла спасти тебя.

Отвечая, я посмотрел ему в глаза.

— Честно? Я в этом не так уверен. Ты сражался против эльдар. Ты знаешь, как они двигаются, как дерутся со скоростью нашей мысли. Нефертари быстрее большинства из них, подобное известно об очень немногих из рожденных в Комморре эльдар. Инстинктивно она оборонялась от обоих. Она перехватила один из когтей существа и сломала его прежде, чем он успел ударить меня в грудь. Но второй пронзил ее вот здесь, — я постучал себя поверх сердца. — Как я говорил: туда и обратно, исполнено за секунду. Когда все кончилось, я заставил ее плоть срастись, восстановив все, что мог. По сравнению с этим было несложно вытянуть из ее разума воспоминания.

— Зачем лишать ее воспоминаний?

— Потому что все смертные тела функционируют в равной мере механически и за счет воли. Если она поймет, что ее поддерживают мои психические усилия, это может разрушить всю работу, проделанную внутри.

Похоже было, что Абаддону понравилась эта мысль, поскольку на его лице появилась задумчивая улыбка.

— Итак, если она поймет, что мертва, то умрет.

— Грубо и примитивно говоря.

К счастью, расспросы Абаддона близились к концу.

— Если я не ошибаюсь, Нефертари — это имя тизканского происхождения.

— Так и есть. Оно означает «прекрасная спутница».

Он усмехнулся.

— Хайон, ты и впрямь сентиментален.

— Нас делают воинами пыл и верность, а не оружие, — процитировал я ему старинную аксиому. Но между нами говоря, я гадал, правда ли он так считает. Был ли я сентиментален? Это имя выбрала Нефертари, а не я. Принятие такого имени было типичным проявлением ее холодного и самодовольного чувства юмора. Впрочем, для меня не имело значения, как ей хотелось именоваться.

— Как ее зовут на самом деле? — задал следующий вопрос Абаддон, и настал мой черед улыбнуться.

— А, так тебе не все известно? Думаю, я сохраню хотя бы одну тайну, Эзекиль.

— Очень хорошо. Скажи мне вот что, и я оставлю этот вопрос как есть — если ты в силах манипулировать организмами чужих подобным образом, то можешь ли сделать то же самое с воином из Легионов? Упростит ли задачу знакомство с их генетическими шаблонами?

Мы зашагали дальше во мрак, и я посмотрел на него. Он встретился со мной глазами, однако в его взгляде ничего не проявилось.

Я воздерживался от того, чтобы делать какие-либо предсказания касательно Фалька и его воинов. Из-за этого я вступил в их владения вслепую, не обремененный ожиданиями. Когда Абаддон поинтересовался у меня, получал ли я от них какие-нибудь известия, я был вынужден признать, что Фальк умолк несколько месяцев назад.

— Ты выбрал самое странное время для проявления уважения к чужому уединению, — не без раздражения заметил Абаддон. Он всегда преуспевал за счет того, что знал о тех, кто пребывал под его командованием, все до последней йоты.

В какой-то момент он спросил меня, пытался ли я изгнать Нерожденных, которые делили с воинами одну кожу.

— Я бы попытался, — сказал я, — если бы кто-то из них меня бы об этом попросил.

Абаддон кивнул.

— Я наблюдал издалека, как умирает мой Легион. Многие из них продали собственную плоть за обещанную силу. Хайон, о сопротивлении соблазну легко говорить. Сложнее сопротивляться, когда на тебя смотрят стволы сотни болтеров, и сделка с Нерожденными — твой единственный шанс выжить.

Пока он говорил о демонической одержимости, я не чувствовал в его тоне и мыслях никакого отвращения. Он понимал ее жертвенность, пусть даже сам предпочел устоять перед искушением. Имперскому уму может показаться странным слышать, как я говорю об одержимости демонами как о возвышении или достижении, хотя человеческий разум восстает против одной мысли об этом. Истина, как всегда, находится где-то посередине. Те, кому хватает силы покорить зверя внутри своего сердца, обретают пьянящую силу, неестественное чутье и восприятие, а также практически бессмертие. Многие молятся об этом, или же совершают самостоятельные путешествия в поисках достаточно разумного Нерожденного, желающего рискнуть осуществить подобное слияние. Редко все оказывается так просто, как погрузиться в примитивный варп и выйти на другой стороне более могучим.

Именно это больше всего заинтересовало меня в состоянии Фалька и заставило держаться на отдалении, пока он проходил Изменение. Оно казалось организованным, направленным понимающей рукой. Я не собирался ничего делать, пока не узнаю, что за фигуры находятся на доске. Кто является пешками и какова цель игроков?

За всем стоял Саргон. Теперь я был в этом уверен. Он помог воинам Фалька выбраться на их корабль лишь для того, чтобы бросить их, когда им сильнее всего требовалось, чтобы он провел их через шторм. Они окунулись в разрушительные, очищающие волны, в то время как он — нетронутый и неизменившийся — вернулся сюда, в Элевсинскую Завесу.

Мы миновали четырех моих рубрикаторов, которые стояли на страже у одного из основных транзитных путей, ведущих обратно к главных коридорам. Они подтвердили мой проход, не опуская болтеров. Брошенный на их оружие взгляд показал, что в последнее время они не стреляли. Если Фальк и его Дваждырожденные сородичи и пытались выбраться, пока я находился на борту «Мстительного духа», то они шли не этой дорогой.

Не потребовалось много времени, чтобы заметить оказываемое ими воздействие — присутствие Дваждырожденных искажало реальность. Старые металлические стены трескались от черных прожилок, а бронзовые лики Анамнезис преобразились в демонические морды и теперь напоминали женщин-горгулий и гротескные изображения. В воздухе носились непонятные перешептывания, а также булькающие звуки обжорливой трапезы. Я сделал вдох, и моим чувствам стало больно от насыщенного привкуса и острого запаха болотной воды. Дваждырожденные, которые содержались в этом районе, не загрязняли и не оскверняли окружающую среду. Мир вокруг них преображала лишь сила их мыслей и желаний.

За многие годы до того, в более невинную эпоху, подобные изменения навели бы меня на мысль о порче — об ухудшающих и уродующих переменах. Впрочем, когда-то я был чрезвычайно наивен. Прикосновение варпа бесчеловечно, но не является злым по природе. Оно, безусловно, злонамеренно, однако переделывает тех, кого ласкает, соответственно их собственным душам. Именно по этой причине столь многие в Девяти Легионах полагают себя благословленными Пантеоном, когда мутация пронизывает их физические тела. Эмоции поощряются, фанатизм вознаграждается, насилие и страсть считаются священными.

Варп никогда не делает своих избранных сыновей и дочерей бесполезными, но нельзя сказать, что смертные разумы желают всех его благословений и дорожат ими. То, что идет во благо злобному Пантеону, не всегда является тем, на что рассчитывали затронутые варпом души. Некоторые мутации — это улучшения и доработки. Некоторые кажутся более похожими на разрушение.

Вися здесь в цепях и говоря о далеком, я чувствую, как глаза инквизиторов с омерзением замечают мои мутации. Варп переделал меня в соответствии с моей ненавистью, моими желаниями, моей яростью и моими прегрешениями. Я уже тысячи лет не выгляжу настоящим человеком.

Но мне мало дела до того, каким я представляюсь человечеству. Даже когда я выглядел, как человек, я все же являлся стерильным орудием из плоти и керамита, возвышенным над людьми — таким же огромным и некрасивым для глаз смертных, как и любой другой воин Легионес Астартес. Быть может, имперцы и разбегаются от меня с воплями, будто от оказавшегося среди них чудовища, однако в Великом Оке тысячи тех, кто испытывает острую и безграничную зависть к форме, приданной мне варпом. Годы, которые я провел военачальником Черного Легиона, были далеко не милосердны.

Пока мы шли по преображенным туннелям, Абаддон никак не комментировал постигшие корабль перемены. Мне не требовалось задавать ему вопросы, чтобы знать, что на палубах «Мстительного духа», которые я еще не видел, скорее всего, присутствуют бесчисленные изменения, схожие с этими.

Мы двигались по напоминающей улей группе неиспользуемых гидропонических камер, где все еще висел запах древней растительности. Когда вся эта подсекция, являвшаяся больше лабораторией, чем питомником, была прибежищем зелени, но теперь лотки с люльками пустовали. На «Тлалоке» было тридцать подобных ульев для пополнения пищевых пайков, потребляемых экипажем людей. Большая их часть уже давно пришла в неисправное состояние по причине как утраты смертными слугами боевого корабля необходимых навыков, так и воздействия Ока на выращенную в лабораториях растительность.

— Тебя не тревожит, что Фальк возненавидит твоего оракула?

В темноте глаза Абаддона по-настоящему светились от психического резонанса. Мне доводилось видеть подобное только у Нерожденных.

— А почему я должен об этом тревожиться, Хайон?

— Ты знаешь, почему. Это рука Саргона довела их до такого состояния.

— Ты так в этом уверен?

— Ладно, Абаддон. Ссылайся на свое неведение, если тебе так хочется.

В одном из этих помещений мы обнаружили первого из воинов Фалька, который в одиночестве неподвижно стоял в своем боевом облачении. Казалось, что терминаторский доспех почернел от жертвенного пламени, шлем с чудовищными бивнями свирепо сверкал глазами. Молниевые когти воина праздно повисли по бокам, клинки не были включены. Когда мы приблизились, я увидел причину этого. Они представляли собой не стандартную модель из освященного железа, а толстые костяные когти, выступавшие из кончиков пальцев перчаток. Судя по виду брони, она полностью срослась с плотью, что едва ли являлось редкостью среди тех из нас, кто обитал внутри Ока. Зловонная серебристая отрава, капавшая с костяных когтей, была ближе к чему-то уникальному. Она напоминала ртуть и пахла спинномозговой жидкостью.

Я не чувствовал внутри него никакой борьбы. Не было демона и смертного, сцепившихся в беспокойный клубок, просто… спокойствие. Шлем с плечом и лодыжку с покрытием пола соединяли первые нити паутины. Он стоял тут таким образом по меньшей мере несколько дней. Ждал.

— Куревал, — поприветствовал воина Абаддон. Терминатор медленно и тяжело повернул голову, сочленения брони зарычали. По бивням неторопливо потекли ручейки того же самого серебристого яда.

Прежде, чем воин заговорил, я почувствовал, как его мысли встали на место. Это самое точное описание ощущения, которое я могу дать — пока мы приближались, череп юстаэринца заполняла безжизненная, отстраненная боль, но в тот же миг, как его внимание остановилось на Абаддоне, его мысли выстроились в узнаваемые схемы. В присутствии Абаддона он стал человеком, как будто его бывший Первый капитан являлся своего рода психическим якорем.

— Верховный Вожак? — скрежещуще-урчащий голос Куревала был застывшим от недоверия.

В ответ Абаддон оскалил зубы в злой улыбке, проглянувшей сквозь неопрятно свисающие грязные волосы.

— Верховный Вожак, — повторил Куревал и тут же опустился на колени. Терминатор был злобой, которая обрела телесную форму, и воином, которому хватило бы силы для предводительства в группировке себе подобных. Зрелище того, как он встает на колени через три секунды после того, как вновь увидел своего бывшего командира, слегка обескураживало. Я начинал осознавать, кем был Абаддон для своих воинов.

Бывший предводитель юстаэринцев не стал смеяться над почтением, выказывемое ему братом. Он положил руку на наплечник Куревала и прошептал хтонийское приветствие, которого не уловил даже мой улучшенный слух. В каждом Легионе были свои обряды и ритуалы, невидимые для чужаков. Я ощутил себя незваным гостем, вторгшимся на тайную церемонию.

Терминатор медленно поднялся. Сочленения его доспеха издавали рычание. Как и у остальных юстаэринцев, его броня была окрашена в черный цвет элиты Легиона, а не в морскую лазурь простых Сынов Хоруса.

— Идем с нами, Куревал.

Терминатор не стал возражать и послушно последовал за нами неторопливой поступью. Он совершенно не обращал на меня внимания, полностью сосредоточившись на Абаддоне. Не знаю, считал ли Куревал своего бывшего командира видением, или нет.

— Я практически не чувствую демона внутри тебя, — обратился я к воину, пока мы шли. — Ты изгнал его из своей плоти?

В ответ он издал низкое, булькающее рычание. Я задался вопросом, был ли это смех.

Мы двигались дальше, и процесс повторялся снова и снова. Воины Фалька были рассеяны по всей подсекции, и каждый из них стоял без движения, напоминая в своем уединении статую. Некоторые смотрели в стену, другие стояли возле отключенных генераторов переработки отходов, трое занимали разные части одного помещения, глядя сквозь усиленное обзорное стекло на планету, которая вращалась внизу.

В присутствии Абаддона все они пробуждались, словно близость к нему возвращала их души обратно в телесное обиталище. Все они следовали за нами неплотной колонной, и звук движущихся механизмов их суставов создавал хор. Пока они шли, я слышал пощелкивание вокс-коммуникации между ними, но они не добавляли меня к ней.

Я не чувствовал ни в ком из них никаких хищных сущностей. У всех виднелась определенная степень биомеханических мутаций, выросты из сплавленных воедино керамита и кости, образующие шипы, гребни и клинки, у большинства сочилась та же ядовитая жидкость, что стекала по когтям Куревала, однако души были их собственными. Демоническая сущность не гнездилась в глубине их сердец и не пузырилась на поверхности, двигая их тела, словно марионетки.

Было невозможно, что всем им удалось вышвырнуть демонов из своей плоти. И все же моим ощущениям не находилось простого объяснения. Это было не просто отсутствие вторгшихся сознаний Нерожденных — также не было болезненной пустоты, когда душу раздирают, отторгая демоническое прикосновение. Казалось, будто демон зарылся вглубь каждого из них, словно паразит, который закапывается, чтобы скрыться от света.

Расспрашивание шагающих вперед воинов не принесло никакого озарения. Несколько из них поприветствовало меня по имени так тепло и по-товарищески, будто только что мы не натыкались на них, стоящих во мраке с мертвым разумом. В каком бы медитативном состоянии они не пребывали перед тем, как мы их обнаружили, это проявление жизни прогнало его.

К моменту, когда мы нашли Фалька, по палубе за нами глухо топало шестнадцать юстаэринцев. Несмотря на то, что они явно были живы, это казалось практически похоронами.

Фальк занимал еще одну высохшую и мертвую гидропоническую лабораторию. Он был столь же неподвижен, как и остальные, и отреагировал в точности как они, когда Абаддон приблизился к нему.

— Фальк, — тихо произнес Абаддон. Рогатый шлем поднялся и повернулся, и я ощутил, как по ту сторону красных глазных линз скользят мысли воина, встающие на места. Я назвал это пробуждением, однако это не вполне верно. Оно больше казалось возрождением, а не подъемом ото сна.

— Хайон, — первым делом проговорил он. Его голос был вялым, словно истечение крови из трупа. А затем: — Эзекиль. Я знал, что ты не умер.

— Брат мой, — Абаддона не устраивало отстраненное приветствие. Они с его бывшим помощником пожали друг другу запястья, и его аура вспыхнула красками доверия.

Признаюсь, я уделял их воссоединению мало внимания. Пока они говорили обо всем, что произошло при Луперкалиосе, я отвернулся, осматривая собравшихся юстаэринцев. Мои чувства раскрылись вовне, став паутиной похожих на пальцы щупов, выискивающих трещины в уголках их разумов.

Я был так глуп. Совершенно слеп. То, что оставалось невидимым для меня, когда я читал каждого из них в отдельности, стало абсолютно очевидным в момент наблюдения за их разрозненной группой. Еще на борту Ореола Ниобии демоны внутри плененных юстаэринцев казались неестественно схожими, каждый из них был равен сородичам по силе и значимости. Или так я полагал. Правда была куда более поразительной, и я проклял сам себя за то, что до настоящего момента упускал ее особенности.

Их связывал воедино один Нерожденный дух. Не множество демонов, полностью овладевших ими, а одно-единственное существо, пронизывающее их, словно тонкий туман. Они вдыхали его в себя и выдыхали обратно. Оно приправляло кровь в их жилах, растворяясь почти до исчезновения. Распространившись по всем воинам Фалька, демон обеспечил себе бессмертие в материальном мире. Пока в живых оставался хотя бы один из юстаэринцев, демон не мог умереть.

И для юстаэринцев этот симбиоз был не совсем бесполезен. Демон плыл по их мыслям, не имея сил формировать их эмоции, однако он объединял их слабой связью, почти приближавшейся к телепатии. Я сомневался, что они способны общаться безмолвной речью, но они двигались со странной, сверхъестественной сплоченностью — так стая птиц синхронно поворачивает на лету — и их восприятие казалось более тонким и острым, когда они стояли вместе.

Чтобы узнать, насколько глубоко проходит симбиоз, я стал преследовать демона в них. Его сущность, и без того едва ощутимая, рассеялась еще сильнее, пытаясь скрыться от моего пристального внимания. Большинство Нерожденных оказало бы сопротивление, агрессивно преображая носителя, но этот разделялся на части внутри них. Всякий раз, когда я тянулся к сенсорному следу существа, оно растворяло свою сущность еще сильнее, делая ее более разреженной, менее заметной. Я преследовал отголоски в костях юстаэринцев и охотился за пузырьками в их крови. Все это время я продолжал проклинать создание за его невероятную ловкость. Я твердо намеревался немедленно связать его, если смогу заполучить его имя, чего бы это ни стоило людям Фалька. Столь коварному и неповторимому демону нашлась бы сотня применений.

Я наседал, ища что угодно и не находя ничего. Ощущение Нерожденного полностью пропало, затерявшись в потоке биения сердец воинов и их кружащихся мыслей. Демон столь тонко рассеялся между несколькими носителями, что практически полностью скрылся.

— …Хайон?

Я открыл глаза, только теперь осознав, что они были закрыты. Я настолько сосредоточился на погоне за этим сводящим с ума демоном, что мне потребовалось несколько секунд, чтобы заново сконцентрироваться на окружающей обстановке. Абаддон смотрел на меня.

— Я его почти достал, — сказал я ему.

— О чем ты говоришь? — спросил он.

Теперь на меня смотрел и Фальк. На меня смотрели все юстаэринцы. Красные глазные линзы, глубоко посаженные в рогатых шлемах с бивнями, глядели без слов. На усиленных сервоприводами руках были закреплены архаичные пушки. Изукрашенные булавы и топоры пристегивались магнитными замками к пластинам брони цвета прогорклого пепла.

Знали ли они? Считали ли, что из них изгнали демона, или же чувствовали его непреходящее прикосновение на отдалении от своего разумного сознания? Подстроил ли Саргон юстаэринцам такую участь по приказу Абаддона, или же это был всего лишь очередной порез, нанесенный кружащимся ножом судьбы? Если демон растворялся в их кровеносной системе почти полностью, являлись ли они вообще по-настоящему одержимыми?

Вопросы, вопросы, вопросы.

Вот на это и похожа жизнь в группировке Девяти Легионов. Видеть вещи, которые не могут быть возможны, и гнаться за ответами, которые могут никогда не появиться. Гадать, в каком состоянии пребывают души твоих братьев, и знать, что они в свою очередь сомневаются в твоем рассудке.

Верность — это все, однако доверием мы обладаем редко.

— Ни о чем, — отозвался я. — Отвлекся на секунду. Все в порядке.

Это был первый раз, когда я солгал Эзекилю. Он знал, что я лгу, однако я не почувствовал никакой злости или опасности возмездия. Я ощутил внутри него медленную пульсацию одобрения. Проверка пройдена. Доверие предложено и принято. В конечном итоге, я его не обманывал. Мы оба обманывали юстаэринцев.

— Нужно начинать немедленно, — произнес Фальк, постучав себя поверх сердца хтонийским жестом искренности.

Я не обращал на суть их беседы никакого внимания. Мне не было известно, о чем они говорили. Все стало ясно, когда Абаддон ответил тем же жестом, лязгнув кончиками пальцев о нагрудник.

— С помощью Хайона, — произнес он, — «Мстительный дух» вновь полетит. Братья, нас мало, а их много, но Град Песнопений падет.

Подготовка

Мы вернулись на дремлющий флагман, собравшись для планирования нападения. В первую ночь, что мы провели на борту «Мстительного духа», несколько из нас все еще носили цвета Легионов, к которым мы уже не ощущали никакой принадлежности. Сам Абаддон был облачен в свою разнородную боевую броню, создававшей впечатление, будто он состоит в каждом из Легионов, но не предан ни одному из них.

Через несколько коротких десятилетий мы собирались одетыми в черное, которого начал бояться Империум, и каждый из нас представлял на военных советах Абаддона свои собственные армии и флотилии. Мы сотнями стояли на мостике флагмана, заставляя услышать наши голоса и споря о том, какой из миров Империума уничтожить. Всей этой славе еще только предстояло придти. Для начала нам нужно было провести сражение, которое скрепило бы нас воедино, или же погубило.

Собрание состоялось на командной палубе «Мстительного духа», где когда-то стояли Гор, его братья-примархи и лорды-капитаны Легионов космического Десанта, которые сперва управляли судьбой Великого крестового похода, а затем решали судьбу восстания. Рядами висели знамена, изображавшие былые триумфы. Часть была соткана в виде гобеленов, другие представляли собой более примитивные собрания трофеев, связанных вместе и поднятых как штандарт победы. Большинство из висящих флагов увековечивали завоевания планет и сражения флотов, проведенные Лунными Волками за двести лет их крестового похода, пока Император не предложил им право изменить название, признавая их честь быть сыновьями Хоруса. Более грубые и ветхие символы являлись трофеями с поля боя — не с захваченных миров, а из сражений против верных Трону сил по дороге Хоруса к Терре. Между ними располагались ритуальные эмблемы воинских лож, которые в равной мере распространяли в рядах XVI Легиона просвещение и измену.

Глядя на обширный мостик, было сложно представить пустой зал заполненным тысячами офицеров и несущих службу членов экипажа. Легионеры собирались здесь целыми рядами, докладывая на брифингах кампаний и добавляя свои голоса к решениям, принимаемым внутренним кругом командующих Великого крестового похода. Галереи были выполнены в форме концентрических полумесяцев, чтобы вмещать военное присутствие, которого эти стены не видели уже сотни лет.

С каждой потолочной балки и настенного крепления на нас глядело яростное желтое Око Хоруса со щелью зрачка. Возможно, мне должно было бы казаться, будто свирепый взгляд осуждает меня. Но на самом деле я не ощущал ничего, кроме жалости. Сыны Хоруса пали настолько глубоко, насколько это вообще было возможно. Я судил по личному опыту, поскольку то же самое сделала Тысяча Сынов.

Мы стояли вокруг центрального гололитического стола: горстка воинов на месте, где некогда стояли армии. Я чувствовал себя падальщиком, явившимся рыться в прахе славного прошлого.

Я перечислю имена присутствовавших, чтобы сейчас их внесли в имперские архивы. Некоторые из этих воинов давно сгинули, пав в Долгой Войне. Других не узнать — их подлинные имена забылись, а изначальная личность погребена под множеством воинственных титулов, которыми их наделил напуганный Империум. Эти имена они носили тогда, в тот далекий день.

Фальк Кибре, Вдоводел, последний вожак разбитых юстаэринцев и предводитель группировки Дурага-каль-Эсмежхак. Вместе с ним было почти тридцать его братьев, облаченных в тяжелую броню их смертоносного клана.

Телемахон Лирас, капитан-мечник из Детей Императора. Он стоял в одиночестве — единственный из своих братьев, кто не стал пищей голодной страсти моей эльдарской спутницы. Тени, омрачавшие всю командную палубу, были не в силах приглушить блеск ликующей лицевой маски.

Ашур-Кай, Белый Провидец, колдун и мудрец из Тысячи Сынов. Он стоял вместе с фалангой рубрикаторов, которая насчитывала сто четырех наших пепельных братьев. Токугра, его ворон-падальщик, наблюдал за происходящим со своего насеста на плече.

Леорвин Укрис, известный — к вящей его досаде — как Огненный Кулак, капитан-артиллерист Пожирателей Миров и командир Пятнадцати Клыков. Он стоял вместе с Угривианом и четырьмя их уцелевшими братьями, каждый непринужденно держал массивный тяжелый болтер.

Саргон Эрегеш, оракул Абаддона, воин-жрец из ордена Медной Головы Несущих Слово. Он также стоял один, одетый в праведно-красное облачение XVII Легиона. Броню покрывали колхидские руны, нанесенные истертой золотой сусалью.

И я, Искандар Хайон, в то время, когда братья еще не звали меня Сокрушителем Короля, а враги — Хайоном Черным. Мой доспех был окрашен в кобальтово-синий и бронзовый цвета Тысячи Сынов, а моя кожа тогда — как и ныне — имела экваториальную смуглоту, присущую уроженцам Тизки. Рядом со мной находилась Нефертари, моя подопечная-эльдар с темной броней и бледной кожей, плотно прижавшая к спине свои серые крылья. Она опиралась на изукрашенное копье, похищенное из гробницы старого мира эльдар в глубине Ока. С другой стороны стояла Гира, злые белые глаза черной волчицы постоянно оставались настороженными. Ее настроение совпадало с моим, мое нетерпение передавалось ее физическому телу. От нее смердело кровью, которую нам предстояло вскоре пролить. Ее шерсть пахла убийством, а дыхание — войной.

Абаддон оглядел это разношерстное собрание и с хтонийской скромностью постучал себе поверх сердца.

— Мы жалкая и оборванная банда, не правда ли?

По всему помещению раздались низкие смешки. Из всех собравшихся я держал собственную заинтересованность на самой короткой привязи. Мои мысли продолжали блуждать по залу паломничества Эзекиля на другом конце корабля, где в роли музейной реликвии лежал Коготь Хоруса. Хотя психический резонанс, производимый окровавленными клинками, был окутан стазисом, он все равно давил на мои чувства.

Прежде, чем произнести свою часть, Абаддон предложил высказаться остальным. Под пыльными знаменами прошлого не было формального порядка, только воины, которые говорили о своих намерениях. Когда кто-то спотыкался в ходе рассказа, Абаддон подбадривал его дальнейшими расспросами, которые больше раскрывали слушателям прошлое говорящего. Он прокладывал мосты через разрывы между нами, не форсируя события и заставляя нас понять, что же у нас общего.

Признаюсь, в этом свете казалось, будто все практически предрешено судьбой. Каждый из нас говорил о Легионах, в которые мы более не верили, об отцах, которых мы более не боготворили, о демонических родных мирах Легионов, которые мы отказывались считать убежищем. В каком-то отношении наши слова граничили с исповедью, так грешники когда-то искали искупления, признаваясь в своих преступлениях священникам древнейших религий. На гораздо более практическом уровне это являлось простой тактической оценкой. Мы были солдатами, повествующими о своей истории, и разбирали, каким образом наша ненависть и наши таланты связывают нас в большее целое. Все делалось без рисовки и угрюмой помпезности. Это меня восхитило.

Впрочем, это в большей степени были не долгие рассказы, а представления. Всего лишь формальности перед тем, как Абаддон назвал причину, по которой мы собрались вместе. Воинов объединяют не разговоры о прошлом, а пережитый в настоящем бой. Чтобы амбиции Абаддона обрели какой-то вес, ему необходимо было дать нам победу.

Он говорил о Граде Песнопений и о том, как мы всадим в сердце крепости острие копья. Говорил о том, как «Мстительный дух» сможет двигаться с костяком экипажа из проклятых, ведомый сознанием Анамнезис.

Он говорил об угрозе, которую представлял собой Гор Перерожденный. Несомненно, отдаленной угрозе — он признал, что Детям Императора наверняка предстоят десятки лет неудачных алхимических экспериментов до того, как они хотя бы синтезируют первый этап генетического чуда Императора. Эта вероятность была далека, но мы намеревались атаковать до того, как она превратится в угрозу, и нанести удар, чтобы не дать Детям Императора выиграть Войны Легионов. Ему не было дела до ликвидации позора XVI Легиона — его заботило лишь отбрасывание последних оков прошлого. Примархи умерли или вознеслись выше забот смертных в волнах Великой Игры Богов. Он перечислил мертвых имперцев и возвысившихся изменников, закончив именами, которые быстро становились легендой даже для нас в Оке: Ангрон, Фулгрим, Пертурабо, Лоргар, Магнус, Мортарион. Имена отцов, вознесенных за пределы кругозора их смертных сынов — покровителей, которые теперь обращали на нас мало внимания, отдавшись ветрам и капризам Хаоса. Имена отцов, которыми до сих пор восхищались чрезвычайно немногие из нас, обладавших собственным наследием сомнительных успехов.

Я ожидал будоражащей речи, воодушевляющей диатрибы перед сражением, однако Абаддону хватало ума не дурачить нас пылкими словами. Этот хладнокровный анализ леденил наши чувства. Мы стояли, словно статуи, пока шла голая оценка, подводившая учет наших жизней и неудач наших Легионов и представлявшая правду тем, кто проходил через те же откровения. Никакой лжи ради ободрения. Правда сокрушала нас, предоставляя выбирать, куда двигаться дальше.

Закончив говорить, Абаддон пообещал нам место на борту «Мстительного духа», если мы того пожелаем — если встанем рядом с ним для ожесточенного штурма.

— Новый Легион, — заключил он, застав своим предложением врасплох нескольких прочих. — Сотворенный по нашему желанию, а не рабами воли Императора, созданными по образцу его несовершенных примархов. Связанный узами верности и честолюбия, а не ностальгией и отчаянием. Незапятнанный прошлым, — наконец, сказал он. — Больше не сыновья потерпевших неудачу отцов.

Будучи достаточно разумным, чтобы не пробивать свою позицию слишком сильно, он предоставил нам покрутить предложение в уме, веря, что мы придем к собственным выводам, и перешел к финальному гамбиту. Он рассказал, что нам придется сделать, чтобы осада увенчалась успехом. Рассказал, чего ждет от каждого из нас после начала боя. Не именуя себя нашим командиром, он, тем не менее, с непринужденным мастерством принял бразды правления и подробно описывал ожидаемое сопротивление и множество возможных результатов. Как и все умелые генералы, он пришел подготовленным. Когда подготовки оказывалось недостаточно, он полагался на опыт и интуицию.

Нам предстояло нанести удар без предупреждения и с подавляющей мощью. Град Песнопений не имел значения, равно как и вражеский флот. Нам нужно было позаботиться исключительно о клонирующих станциях и мастерах работы с плотью, которые трудились в этих помещениях над своей тайной наукой.

— Никаких затяжных сражений. Никаких отступлений с боем. Бьем, уничтожаем и отходим.

Пока Абаддон обрисовывал свой план, мы слушали. Не поднималось никаких возражений, хотя несколько из нас ерзали от некомфортности услышанного. Никому еще не доводилось участвовать в штурме, подобном этому.

В конце концов, он повернулся ко мне. Он сказал, что мне будет принадлежать честь нанести самый первый удар.

Затем он сказал, что мне понадобится сделать.

А потом сказал, чем мне нужно будет пожертвовать.

Я высадился на борту «Тлалока» вместе с моей волчицей и девой-воительницей, направившись в Ядро. Анамнезис приветствовала меня чуть теплым вниманием, встретив мое прибытие взглядом мертвых глаз. Она плавала внутри своего бака, и в насыщенной питательными веществами жидкости ее кожа выглядела такой же бледной, как и обычно.

Глядя на нее, я всегда видел мою сестру. Для меня не имело значения, что она представляла собой намного больше и намного меньше, чем в жизни. Женская оболочка, плавающая в консервирующей жидкости и подключенная ко всей этой аппаратуре жизнеобеспечения, все равно была Итзарой, пусть даже ее голова теперь вмещала в себя тысячи других разумов, а также то, что осталось от ее собственного.

Я сказал ей, чего от меня просил Абаддон. Пока я говорил, казалось, что она обращает на мои слова мало внимания, вместо этого обмениваясь взглядами с Гирой и Нефертари. Когда я сделал паузу в объяснениях, она обратилась к моим самым верным спутницам с лишенными интонациями приветствиями.

Закончив объяснять, я задал ей вопрос, казавшийся мне простым.

— Если я позволю тебе сделать это, ты сможешь победить?

Анамнезис медленно и плавно развернулась, глядя на меня сквозь молочно-белую слизь, и из воксов-горгулий по периметру вычурного помещения раздался ее голос.

— Ты просишь нас измерить неизмеримое, — произнесла она.

— Нет, я прошу тебя предположить.

— Мы не способны вычислить ответ на основании одного лишь предположения. Ты обозначаешь ситуацию с неясными параметрами. Как мы должны оценить возможные результаты?

— Итзара…

— Мы — Анамнезис.

Нефертари положила руку мне на предплечье, почувствовав, что во мне нарастает гнев. Сомневаюсь, что она ощутила мою благодарность, поскольку все мое внимание оставалось сосредоточено на Анамнезис.

— Если мы свяжем тебя с «Мстительным духом», оставшиеся следы его души-ядра могут поглотить твое сознание. Ты больше не будешь собой. Твоя личность окажется подчинена.

— Изложение той же ситуации другими словами, не является помощью для наших расчетов, Хайон. Мы не можем дать тебе ответ.

Я ударил обоими кулаками по баку-оболочке, подавшись вперед и глядя на нее.

— Просто скажи мне, что выдержишь, сколько бы силы ни осталось у машинного духа флагмана. Скажи, что можешь победить.

— Мы не можем делать утверждений о какой-либо из этих возможностей с определенностью.

Я ожидал этого ответа и боялся его. Ничего не говоря, я сел, прислонившись спиной к ее иммерсионной емкости, отказываясь от дальнейших тщетных требований успокоить меня. Какое-то время я был занят исключительно тем, что вдыхал и выдыхал, находясь на грани медитации, но не погружаясь в нее, и слушал, как крутятся машины систем жизнеобеспечения Итзары и пузырится окружающая ее жидкость.

— «Мстительный дух» был королем флота Терры, — сказал Абаддон в завершение инструктажа. — Его душа-ядро сильнее и агрессивнее, чем у любого другого боевого корабля, когда-либо плывшего среди звезд. Хайон, я хочу, чтобы ты был готов к тому, что может произойти.

Итак, нам требовались уникальные системы Анамнезис, ее способность контролировать звездолет при помощи разумного сознания. Установка машинного духа «Тлалока» на флагман позволила бы нам вновь разжечь его душу и двигаться без сотен тысяч необходимых членов экипажа.

Однако реактивация боевого корабля Абаддона могла означать, что душу моей сестры скормят машинному духу.

Сидя там, я раз за разом прокручивал в голове слова Абаддона, и в этом состоянии меня и нашли Леор с Телемахоном. Последние из дверей с грохотом открылись, пропуская обоих в самое сердце Ядра. Увидев их, я удивился трижды — во-первых, что они разыскали меня здесь внизу, во-вторых, что они вообще вместе, и в-третьих, что Анамнезис позволила им пройти к ней.

— Братья, — поприветствовал я их, поднимаясь на ноги. — Что вы тут делаете?

— Тебя ищем, — Леор был напряжен, левая рука подрагивала. — Вернулись помочь тебе с приготовлениями.

Они оба до сих пор были вооружены и облачены в доспехи и оба повернули лицевые щитки к Анамнезис, впервые созерцая уникальный машинный дух корабля во плоти.

— Приветствую, Леорвин Укрис и Телемахон Лирас, — произнесла она, паря во мгле перед ними.

Леор подошел к ней, глядя на обнаженную фигуру, погребенную в разреженной эмульсии аква витриоло. Он постучал пальцем по усиленному стеклу, как ребенок мог бы тревожить рыбку в аквариуме.

Разумеется, Анамнезис не улыбнулась, однако и не приказала ему прекратить. Она посмотрела на него сверху вниз, как будто его поведение являлось мимолетной диковинкой, странной игрой насекомого, не более того. Леор ухмыльнулся в ее внимательное лицо.

— Так ты его сестра, а?

— Мы — Анамнезис.

— Но ты была его сестрой до… всего этого.

— Когда-то мы были живы, как жив ты. Теперь мы — Анамнезис.

Леор отвел взгляд.

— Как будто споришь с машиной.

— Ты и споришь с машиной, — произнесла стоявшая рядом со мной Нефертари. Леор, как всегда, проигнорировал ее. Он уже набирал воздуха, чтобы заговорить, когда нашу сбивчивую беседу нарушили слова Телемахона.

— Ты прекрасна.

Мы все обернулись. Телемахон стоял перед Анамнезис, прижав ладонь к окружавшей ее емкости. Она подплыла поближе к нему, несомненно, привлеченная ее редким поведением.

— Мы — Анамнезис, — сообщила она ему.

— Знаю. Ты прелестна. Невероятно сложное существо, воплощенное в этом прекрасном теле. Ты напоминаешь мне о наядах. Тебе известно о них?

Она снова наклонила голову. Я чувствовал, как ее мысли мечутся туда-сюда невообразимыми проблесками между короной из кабелей и сотнями капсул разумных машин по всему залу. Мозгами пленников, ученых, мудрецов и рабов, которые все были подключены к ней как совокупный коллективный разум.

— Нет, — наконец, произнесла она.

— Они были мифом Кемоса, моего родного мира, — сказал ей Телемахон. Серебристая лицевая маска выглядела в тот миг так уместно, взирая с безмятежным восхищением. Он был похож на человека, который глядит на образ райской жизни после смерти. Неудивительно, что когда-то человечество хоронило в таких масках своих королей и королев. — Возможно, их корни уходят глубже, на Старую Землю. Не могу сказать точно. Кемосийская легенда гласит, что на нашей планете были моря и океаны, в ту эпоху, когда солнце Кемоса горело достаточно ярко, чтобы в изобилии вдыхать жизнь. Наяды являлись разновидностью водяных духов, которым было поручено надзирать за океанами. Они пели тварям глубин, и их песни успокаивали душу нашего мира. Когда же их музыка, наконец, подошла к концу, океаны высохли, а солнце потемнело в пыльном небе. Сам Кемос скорбел об утрате их песен.

Глаза Анамнезис были широко раскрыты.

— Мы не понимаем.

— Чего ты не понимаешь? — спросил он с интонацией сказочника.

— Мы не понимаем, почему наяды прервали свою музыку. Их действия привели к глобальной катастрофе, тяжесть которой имела смертельный для многих видов уровень.

— Говорят, что их песнь просто подошла к концу, как бывает со всеми песнями. В тот день наяды пропали из нашего мира, исполнив свой долг и полностью прожив свою жизнь. И никогда уже не возвращались.

Я стоял и ошеломленно молчал. Даже Нефертари сдержалась и не стала поддразнивать мечника в тот момент, хотя я видел, как она улыбается своей подобной ножу улыбкой, наблюдая за воином, который когда-то столь яростно жаждал ее смерти.

Леор, тем не менее, нарушил тишину одним из своих похожих на выстрел смешков.

— Это самая тупая вещь, какую я когда-либо слышал. Маленькие океанские богини поют рыбе?

Анамнезис повернулась к Леору, разрушившему чары истории Телемахона. Я увидел в ее взгляде тлеющую злость. Меня ободрило зрелище того, что она вообще испытывает эмоции.

— И на Кемосе никогда не было океанов, — добавил Леор. — Так что это не может быть правдой.

Телемахон опустил руку, явно с некоторой неохотой. Я чувствовал его заторможенные мысли — ощущал, как они крутятся и дают сбои, будучи слишком холодными и безвкусными, чтобы соединиться с какими-либо эмоциями.

Меня снова поразило, что же я с ним сотворил. Ариман истребил наш Легион, приговорив их к существованию в виде рубрикаторов, но вот то же самое прегрешение, в котором я его обвинял, совершенное моей же собственной рукой. Хотя оно выражалось в масштабах одной души, а не целого Легиона, горечь лицемерия была неприятна на вкус.

Телемахон все еще разговаривал с Анамнезис, предпочтя не обращать внимания на вмешательства Леора.

— Абаддон сказал нам, что ты вряд ли переживешь слияние с машинным духом флагмана. Что он поглотит твое сознание в себя.

Анамнезис опустилась ниже, почти встав на дно бака. Теперь мечник был выше нее ростом. Подключенные к ее черепу кабели колыхались в питательной воде, словно волосы.

— Хайон высказал те же опасения, — вновь раздался из динамиков комнаты ее голос. — Его голосовые схемы указывают на эмоциональное давление в данном вопросе. Он воспринимает нас не как конструкт Анамнезис, но как человека Итзару. В этом изъян в его рассуждениях. Это ограничивает его объективность.

Телемахон покачал головой.

— Нет, — заверил он машинный дух своим мягким голосом. — Я так не думаю. Есть разница в том, как ты смотришь на него, и как смотришь на остальных из нас. Мне потребовалось лишь несколько ударов сердца, чтобы заметить это — трепет эмоции в твоих глазах, когда ты глядишь в его сторону. Его сестра живет внутри тебя, погребенная, но не мертвая. Твои мысли закодированы и запрограммированы отрицать это? Отрицание необходимо для твоего функционирования?

Несколько секунд она молчала, глядя на мечника безжизненными глазами.

— Мы… мы — Анамнезис.

— Такая же упрямая, как твой брат, — он, наконец, отвел взгляд. — Ты готов, Хайон?

Я был готов. Бросив на Анамнезис последний взгляд, мы вышли из Ядра. Нефертари и Леор немедленно начали по-ребячески поддразнивать друг друга. Что касается меня, после сделанного Телемахоном у меня все еще не было слов. Если сейчас я скажу вам, что в последующие годы наш мечник и рассказчик стал личным вестником Абаддона, на которого возложили обязанность провозглашать Девяти Легионам желания Воителя, то вы, возможно, начнете понимать причину этого.

В помещения позади нас гуськом зашла первая процессия закутанных в рясы техножрецов, которые начали ритуалы с гимнами, которые необходимо было соблюсти, прежде чем они бы смогли демонтировать душу «Тлалока» и переправить Анамнезис на «Мстительный дух».

— Я обошелся с тобой несправедливо, — признался я Телемахону. — И сейчас это исправлю.

Копье

Впервые я увидел Град Песнопений в ту ночь, когда мы омрачили своим присутствием небо над ним. Многие из группировок Девяти Легионов говорят о той битве так, словно были там, и рассказывают, как доблестно сражались, хоть и не были готовы встретиться с численно превосходящим врагом. Они пользуются этим, чтобы клеветать на нас, как будто нас могут уязвить их утверждения, что у нас нет чувства чести. Некоторые из историй даже клятвенно уверяют, что в том бою мы носили черное, словно уже стали Черным Легионом по названию, как и по духу.

Все это ложь. Говоря подобное, прочие группировки умащивают свои языки обманом, причина которого — гордыня и зависть. Многие военачальники жаждут права заявлять, что присутствовали в одном из самых определяющих сражений Девяти Легионов, а те, кто действительно там был, выискивают причины для объяснения своего поражения. И все же истории сохраняются, отбрасывая на происхождение Черного Легиона тень зависти. Наши соперники продолжают настаивать, что исход того дня определила грубая сила. Как еще лучше оправдать свою неудачу, чем сделать вид, будто поражение было неизбежно?

Быстро, яростно, эффективно. Вот как все произошло. При всей мощи «Мстительного духа», в его залах находилась лишь горстка воинов. Даже на орбите враги превосходили нас в соотношении двадцать к одному.

Как же тогда мы взяли верх? Ответ прост. Мы победили благодаря дерзости нападения и верности друг другу. Победили, вцепившись в глотку.

Планета называлась Гармонией. Для меня даже сейчас остается загадкой, было ли это искажение изначального эльдарского названия, или же всего лишь тщеславное заблуждение III Легиона. Несмотря на то, что Дети Императора раскололись при Скалатраксе, Град Песнопений служил прибежищем для многих группировок III Легиона и их союзников. Обитаемый мир с богатыми рудами спутниками, которые поочередно захватывали враждующие города-государства Механикума. Система являлась не более мирной, чем любое другое место в Оке. Ее называли своим домом десятки группировок.

Все наши познания об устройстве города строились на описании Телемахона. У нас не было тактических гололитов и схем текущего размещения обороны. Одно из последних моих отчетливых воспоминаний перед путешествием — как мой недавно освобожденный брат в серебристой маске качает головой в ответ на один из многочисленных вопросов Абаддона.

— Телепортация там так же ненадежна, как и во всем Оке, — это никого не удивило. — Штурм планеты будет возможен только при помощи десантных капсул.

Абаддон покачал головой.

— Это не потребуется. Мы выиграем схватку, не ступая на саму планету.

Я помню о путешествии к Гармонии чрезвычайно мало. По просьбе Абаддона на меня легла тяжкая обязанность, и на что-либо иное не оставалось внимания. Я приступил к своей работе еще до того, как когнитивные системы Анамнезис полностью установили на борту «Мстительного духа», и Абаддон, по крайней мере, чувствовал, что вверяет мне этот нелегкий долг, а я даже не знаю о судьбе Итзары.

— Ты увидишь ее, когда мы доберемся до Града Песнопений, — пообещал он мне. — Она восторжествует и будет править, или же окажется подчинена и станет служить. Но так или иначе, ты увидишь ее, когда пробудишься.

Его слова едва ли ободряли. Тем не менее, я приступил к делу, исполнения которого он от меня хотел.

Я стоял на коленях в центре стратегиума и тянулся своими чувствами наружу — ночь за ночью и день за днем. Мое сосредоточение до последней йоты было обращено на то, чтобы цепляться за холодную сущность за пределами звездолета, удерживать ее психическим захватом и тянуть вместе с нами по неспокойным волнам Ока. Вообразите себе, что тащите труп в океане густой жидкости. Представьте изнуряющее плавание, когда усталая рука грозит разжаться, стоит отвлечься лишь на один удар сердца.

Такова была моя задача. «Мстительный дух» двигался, а я тянул следом за нами колоссальный мертвый груз.

Я даже слабо осознавал течение времени. Позднее братья рассказали мне, что на переход у нас ушло несколько месяцев странствия, однако я помню лишь размазанную нечеткость зрения, вызывавшую головную боль, да бесконечные нашептывания Проклятых и Нерожденных. Время перестало что-либо значить. Порой казалось, будто я только что приступил к делу — в иное же время я с трудом мог вспомнить что-либо из своей жизни за пределами абсолютного сосредоточения, необходимого, чтобы сделать то, о чем меня попросил Абаддон. Помню, как обливался потом от требовавшихся усилий. На протяжении нескольких месяцев я только концентрировался, потел, проклинал и страдал от боли.

Нефертари кормила меня питательной пастой и подносила воду к моим губам. Моя подопечная массировала и разрабатывала мне мускулы, предотвращая спазмы, и заботилась о том, чтобы меня не постигло истощение. Я ни разу не поблагодарил ее, поскольку так и не узнал, что она была там. Они с Гирой присматривали за мной, пока я медитировал на коленях. Чужая уходила только для того, чтобы передохнуть в Гнезде, а волчица вообще не покидала своего места возле меня.

Перед тем, как приступить к своим обязанностям, я восстановил Телемахона. Впоследствии мечник признавался мне, что за время путешествия много раз приходил посмотреть на меня и раздумывал, нанести ли удар, или же удержать руку. У него это звучало так, будто, устояв, он оказал мне милость, однако я не глупец. Тогда, как и всегда потом, он боялся Гиру и Нефертари. Выступить против меня означало навлечь на себя гибель от их когтей.

В то время я никак не ощущал этой напряженности. Я стоял на коленях, безмолвный и сосредоточенный, и тянул через пустоту позади нас колоссальную массу холодной стали и мертвого железа.

Наконец, раздался голос. Глубокий, гортанный голос, который преодолел бурлящее давление моего сосредоточения. Он произнес мое имя.

— Хайон.

Я ощутил руку на своем плече. Братское прикосновение, твердое и благодарное. Оно медленно, очень медленно возвращало меня к самому себе.

От яркого освещения просторного мостика «Мстительного духа» казалось, будто мне в глаза попала кислота. Ко мне вернулись звуки: суматоха трещащих сервиторов и крики экипажа. Потребовалась почти целая минута, чтобы я смог разглядеть экран оккулуса, на котором перед нами вращалась прекрасная планета с красной почвой и черными морями. На единственном массиве суши располагался один громадный рукотворный выступ, видимый с орбиты — нечто черно-серое, которое могло быть только Градом Песнопений.

— Воды, — слово вырвалось из моей опаленной гортани сухим хрипом. — Воды.

Нефертари поднесла к моим губам оловянную чашку с водой. По языку прокатился холодный поток с металлическим привкусом фильтрационных химикатов и старой отливочной формы. Мне никогда еще не доводилось пробовать ничего настолько сладостного.

Реальность мало-помалу возвращалась к моим напряженным чувствам. Корабль вокруг меня содрогался. Я пробудился, когда битва уже шла.

— Итзара? — спросил я свою подопечную. — Машинный дух… — я едва мог говорить. Пересохшая глотка отказывалась открываться. — Она..?

— Она жива, — Нефертари прижала к моему лбу холодные кончики пальцев. Ее кожа раскраснелась здоровьем от недавнего приема пищи, а черные волосы стали на ладонь длиннее, чем были до того, как я погрузился в транс. Прошли месяцы. Этот факт давался мне с трудом.

— Она победила?

— Она жива, — повторила эльдарка.

— Хайон, — присутствие Абаддона восстановило мое разрозненное мышление. Он стоял неподалеку — ожившее рядом со мной прошлое. Разношерстной брони пилигрима Преисподней больше не было, ей на смену пришел покрытый воронками и трещинами комплект боевых доспехов, выполненных в черной расцветке юстаэринцев. Он был вооружен простым силовым мечом и ничем более. Я ожидал, что он зачешет волосы назад и уложит их изукрашенным племенным хвостом, однако те остались грязными и спутанными, ниспадая на его лицо. — Ты готов, брат?

Я не был уверен относительно ответа на этот вопрос. Меня одолевала вялость, казалось, будто внутренний часовой механизм моего разума забит прогорклым маслом. Я заставил свои щиплющие глаза отыскать оккулус. Все происходило слишком быстро, чтобы я мог за ним поспеть. Раздавались приказы на понятном мне языке, однако их смысл все еще оставался мне недоступен.

Нас окружал, преследовал и пытался блокировать флот — фрегаты сопровождения, вырвавшиеся перед крейсерами— матками в нетерпеливые атакующие вылазки. Огонь орудий бессильно молотил по нерушимым щитам «Мстительного духа».

Я увидел Цах`ка, выполняющего свои обязанности смотрителя на новой командной палубе. Экипаж рабов и слуг с «Тлалока» выкрикивал сообщения и обслуживал свои посты в контролируемой, упорядоченной спешке. Я чувствовал их бритвенно-острое нетерпение, их голод и ощущал, как их наливающиеся ауры сгущают воздух вокруг. Они могли бы запаниковать, но их успокаивал опыт. Все работали, кричали рапорты и делали то, что им велели и чему их учили.

— Ультио, — позвал Абаддон через весь мостик. — Говори.

— Пустотные щиты держатся, — раздался голос Анамнезис, эхом раскатившийся по просторному залу.

— Будь наготове. Мы вот-вот бросим копье.

— Абаддон, — бросила она в ответ. Ее голос был не просто наделен эмоциями, а насыщен ими. Казалось, что ей настолько не терпится, что она сейчас засмеется. — Дай мне убить их. Дай сорвать железо с костей их кораблей и задушить среди холода пустоты.

— Скоро, Ультио, скоро, — его интонацию окрашивала симпатия. Симпатия к ее кровожадным репликам, быть может. — Продолжай держать щиты, пока мы выходим на низкую орбиту. Выдвигай орудия.

— Повинуюсь.

Она согласилась с его распоряжением, и вот тогда-то я ее и увидел. Анамнезис не была закрыта и заперта за охраняемыми дверями в сердце корабля, как на «Тлалоке». Ее бак-вместилище стоял посреди стратегиума, что давало ей бесподобный вид на мостик и его экипаж. Второстепенные когнитивные капсулы, содержавшие в себе ее необозримый интеллект, были прикреплены по всем стенам командной палубы и рассыпались по потолку, словно улей с гремящими и лязгающими жуками. Многие из них заменили собой знамена старых войн, которые свисали с балок до реактивации «Мстительного духа».

На центральном возвышении, где когда-то вершил суд Гор Луперкаль, в своей бронированной оболочке жизнеобеспечения плавала Анамнезис. От хищных эмоций ее лицо кривилось практически в оскале. Пальцы скрючивались в холодной аква витриоло, реагируя на жажду крови, исходящие эманации которой я ощущал. Она выглядела более живой, чем мне когда-либо доводилось видеть за десятки лет после ее погребения. Не человечной, только не с этим звериным выражением лютого голода, но определенно живой. Что в ней изменилось, когда она соединилась с машинным духом этого императора линкоров?

Абаддон назвал ее Ультио. Слово из высокого готика, означающее отмщение.

Анамнезис, — отправил я ей импульс. Мой мысленный голос был заторможенным от неиспользования.

Хайон, — передала она в ответ по каналу. Я чувствовал, что она отвлечена, что ее мысли полностью обращены к наслаждению от охоты на более слабую добычу. По моей коже ползают паразиты, они колют мою плоть, оставляя мелкие царапины плазмой и лазерами.

Я никогда не слышал, чтобы ты так говорила. Кто ты?

Пришедший ответ представлял собой нахлынувшие ощущения личности.

Я — Анамнезис. Я — Итзара Хайон, сестра Искандара Хайона. Я — «Мстительный дух». Я — Ультио.

Облегчение яростно боролось с не проходящим замешательством. Мне жгуче хотелось задать ей сотню вопросов, но времени не было, совсем не было.

— Пора, брат, — произнес Абаддон. — Бросай копье.

Копье. Моя обязанность.

Я в последний раз сосредоточил свои силы на колоссальной массе там, в пустоте. Сперва я откинул маскирующий покров Эфирии, который скрывал копье от глаз. Вражеский флот немедленно направил на него свои орудия.

— Быстрее, Хайон. Быстрее.

— Ты. Не. Помогаешь.

— Бросай копье!

Я обвил его удушающей хваткой, чувствуя каждый холодный край посредством прикосновения разума. А затем, сконцентрировавшись до последней доступной мне йоты, метнул копье в планету, именуемую Гармонией.

В тот миг вокруг меня сомкнулась тьма. Чувства покинули меня. Вместе с ними скрылась и память.

Впоследствии другие говорили мне, что я поднялся на ноги, искривив пальцы, будто когти, и закричал на город, который вот-вот должен был убить. Не могу сказать, правда ли это, поскольку не помню ничего, кроме ликующего, головокружительного облегчения в миг, когда копье вышло из-под моего психического контроля. Порой сильнее всего осознаешь бремя лишь тогда, когда оно, наконец, пропадает с твоих плеч.

«Мстительный дух» задрожал, сопереживая Анамнезис в ее капсуле жизнеобеспечения. Реальность сгустилась вокруг меня как раз вовремя для наблюдения за тем, как копье рассекло вражеский флот — слишком быстро, чтобы за ним могли угнаться их тяжелые пушки — и вспыхнуло в атмосфере Гармонии.

Абаддон остался рядом со мной и помог встать. Меня терзала такая тошнота, что ее не могла вынести даже моя усовершенствованная физиология. Мучаясь от слабости, последовавшей за психическими усилиями, я наблюдал, как у нас на глазах разыгрывается гамбит Абаддона.

Град Песнопений был готов отразить штурм, заполнявшие горизонт бронированные бастионы нацеливали в небо защитные турели и зенитные орудия. Но одно дело отбивать вторжение, и другое — устоять в катаклизме. Несмотря на слабость, я не удержался от того, чтобы понаблюдать за падением копья, глядя на него посредством мыслей обреченных существ на поверхности.

Над Градом Песнопений погас день. Широко раскрытыми и обращенными вверх глазами чернорабочих, рабов для удовольствий и воинов III Легиона я видел, как стрелковые укрепления полыхнули в беспомощной ярости, когда на месте солнца начала разрастаться тень. Визгливые гимны, транслируемые вокс-башнями, утонули в металлическом грохоте защитных батарей, озаряющих темнеющее небо. Черный силуэт, поглотивший светило, вспыхнул в падении — сперва полыхнув при входе в атмосферу, а затем загоревшись от ярости пушек Града Песнопений.

Небеса расколол удар грома: падающее копье пробило звуковой барьер. Оно падало уже не по прямой — мчась вниз, оно крутилось, от корпуса струился черный дым, а на хребтовых укреплениях ревело пламя.

С момента, когда оно вошло в атмосферу Гармонии, до мига удара о землю прошло меньше минуты. Достаточно, чтобы обитатели увидели падающую на них смерть. Недостаточно, чтобы что-либо предпринять.

Оно врезалось в землю с мощью топора Бога Войны. Все глаза, которыми я смотрел, ослепли. Все чувства, которые я разделял, погрузились во тьму и холод. С орбиты мы видели лишь расходящуюся черноту удушливого дыма, поднимающегося над городом. Наши сенсоры фиксировали тектонические подвижки такой интенсивности, что по другой стороне планеты шла дрожь. Сама Гармония колыхалась в муках.

Думая о той ночи сейчас, я все еще испытываю чувство утраты, последовавшее за падением копья. «Тлалок» представлял собой почти два километра и восемь мегатонн древней, облеченной в железо злобы. Когда-то он странствовал меж звезд от имени XV Легиона, и его экипаж составлял двадцать пять тысяч верных душ. Я протащил его пустой труп через все Око Ужаса, в точности как меня попросил Абаддон. А затем метнул его прямо в сердце твердыни III Легиона.

На мостике «Мстительного духа» раздались ликующие крики, исторгнутые тысячей глоток и почти оглушительные для моих восстанавливающихся чувств. Я рискнул своей сестрой и пожертвовал кораблем. А теперь они все ликовали. На какое-то мгновение мне подумалось, что я сошел с ума.

— Вот вам за Луперкалиос! — Фальк торжествующе ударил обоими своими громовыми молотами друг о друга. — Давитесь пеплом.

Абаддон отвернулся от дыма разрушения, застилавшего весь оккулус. Его тихие слова последовали за ликованием, став дуновением покоя после ураганного звука.

— Ультио, уводи нас обратно на высокую орбиту.

— Повинуюсь.

— Крысы вот-вот начнут спасаться с тонущего корабля. Перебьем им хребты, пока они бегут.

Корабль содрогнулся, его двигатели взревели громче и злее. Анамнезис двигалась, подражая ему, она плыла выше в своей емкости, плотно сжав зубы и повелевая звездолету подниматься вместе с ней. Я все еще едва мог поверить в то, что видел. Ее присутствие здесь, перед столь многими существами. Энергия ее тела и речи.

— Хайон, Телемахон, отправляйтесь к абордажным капсулам.

Я слышал слова Абаддона, но не пошевелился, чтобы выполнить распоряжение. На мостике было слишком много захватывающего. Установленный высоко над многоярусной палубой оккулус демонстрировал тридцать видов извне на корпус «Мстительного духа», каждый с отдельного угла обзора. Наши пустотные щиты полыхали, покрываясь калейдоскопической рябью под неэффективным огнем вражеского флота.

— Они начинают меня раздражать, Ультио, — заметил Абаддон с отстраненным видом. — Начинай убивать их.

— Повинуюсь.

Находиться на борту линкора типа «Глориана», когда он открывает огонь — ни с чем не сравнимый опыт. Все, созданное человечеством в области межзвездных премудростей, проявляется и жестоко бьет по вашему слуху и равновесию. Никакие глушители не в силах замаскировать невероятную канонаду, когда целый город орудий с ревом отправляет боезапас в черноту. Никакие гравитационные стабилизаторы не могут целиком скрыть гром, сотрясающий металлические кости корабля.

Руны на мерцающем тактическом гололите, проецируемом в воздухе над постами рядового экипажа, начали вспыхивать и пропадать. Обзорные изображения оккулуса демонстрировали, как фрегаты и эсминцы превращаются в горящие остовы, падающие в атмосферу Гармонии.

Анамнезис сопровождала каждую серию выстрелов криком. Каждый залп ее орудий вызывал очередной вопль в воксе мостика. Я не мог сказать, что следовало первым: ее крики, или же огонь пушек. Они были неотделимы друг от друга. Ее пальцы изогнулись, словно когти, она пристально смотрела наружу из своего бака. Я сомневался, что в тот момент она видела кого-либо из нас. Ее зрение было соединено со сканирующими системами корабля. Она видела пустоту и звездолеты, с которыми расправлялась при каждом подергивании ее пальцев.

Однако мы не были неуязвимы. Пустотные щиты испещрили оспины, которые превратились в разрывы, а затем — в зияющие раны. Вражеские крейсеры окружали нас, выходя на траверзе и подвергаясь риску получить залп наших бортовых батарей достаточно долгое время, чтобы сделать собственные. Более рассудительные — или, возможно, более трусливые — боевые корабли держались позади и кромсали нас на расстоянии при помощи дальнобойных лэнсов. Я чувствовал, что Анамнезис недовольна — это было очевидно по исходящей от ее изменившейся ауры давящей волне. Ей хотелось сменить курс и пуститься в погоню за паразитами, которые царапали и жгли ее железную кожу издалека.

— Удерживать нос по направлению к руинам города, — скомандовал Абаддон. Он в большей степени говорил с Анамнезис, чем со стаями мутантов, служивших рулевыми. Было похоже, что в ее связи с экипажем нового корабля присутствует меньше симбиоза. Казалось, что Анамнезис гораздо меньше полагается на их когтистые руки на рулевых рычагах.

— Повинуюсь, — ее голос в динамиках звучал яростно. Раздраженно, из-за недоступности удовольствия.

Я не смог удержаться от того, чтобы вновь не протянуть вовне свои чувства, пытаясь войти в разумы кого-либо на поверхности, еще сохраняющего сознание. Представшая мне сцена стала откровением. Центра громады, ранее бывшей Градом Песнопений, просто больше не существовало. От места падения «Тлалока» во все стороны рванулся воющий вихрь жидкого огня и жестокости. Все и повсюду превратилось в пыль, пепел и пламя.

Падение одного-единственного рокритового небоскреба способно задушить облаком пыли город среднего размера. Попробуйте же в таком случае представить, что будет, когда целый громадный город убивают при помощи двухкилометрового боевого корабля, брошенного с орбиты и несущего в сердце города тысячи тонн летучих химикатов и тактических боеголовок. Я удивлюсь, если у вас это получится. Палящий воздух был настолько густым, что в нем можно было утонуть.

Когда-то Град Песнопений был известен по всему Пространству Ока визгливыми гимнами, транслируемыми над его высящимися вершинами: воплями страдальческого экстаза бессчетных жертв III Легиона. Теперь же эти вершины попросту перестали существовать. Единственной слышимой песнью теперь стал оглушительный гул вздымающейся земли, которая со стоном совершала тектонические подвижки от колоссального кратера на месте, где ранее располагался политический и стратегический центр города. Пыль, пепел и перегретый пар уже взметнулись вверх и начинали неотвратимый процесс распространения по всему континенту. Рана, нанесенная мной Гармонии, отбрасывала такую же тень, как та, которую причинил метеорит, истребивший ящероподобных рептилий древней Земли после их непрерывного владычества на протяжении миллионов лет.

Но, хотя материальный ущерб и был, вне всякого сомнения, кошмарен, еще хуже была метафизическая травма, которую я нанес планете в тот день. Уничтожив население Гармонии, я поспособствовал появлению тысяч демонов, рожденных в последние мгновения беспомощного ужаса и жгучей боли, и именно посредством восприятия этих злобных сущностей я смог пройтись среди шлака и щебня, которые когда-то являлись Градом Песнопений.

Повсюду вокруг себя я ощущал нечто, состоящее из примитивных эмоций и истерзанных душ: порождений страдания, ужаса и меланхоличного удовольствия. В окружающей мгле проплывали силуэты. Большинство из них были слишком уродливы для человека, даже в общем понимании. Казалось, что некоторые из проходящих мимо призраков пошатываются, возможно, обожравшись ужасом, который породил их на свет. Большинство прочих сидело, сгорбившись. Стремительный ливень из песка и камешков лязгал по их бронированным шкурам, пока они пожирали обугленные останки миллионов рабов, слуг, союзников и властителей мертвого города и выпивали все еще вопящие души тех.

Все это выглядело так, словно вскрыли колоссальный нарыв, и теперь порча свободно растекалась по измученной земле.

Меня вновь вернул к самому себе голос Абаддона.

— Каково это — уничтожить мир одним ударом, брат?

Я выдавил из себя слабую улыбку.

— Утомительно.

Казалось, будто его золотистые глаза поглощают свет. Так умирают звезды: пожирая сияние, которое когда-то дарили Галактике.

— Отправляйтесь к абордажным капсулам. Хайон. Время уже почти пришло.

Я все еще не повиновался. Теперь с поверхности уже поднимались первые корабли. Они двигались вне строя и неупорядоченно, спасаясь с обреченной планеты. Я задержался на мостике, когда мы открыли по ним огонь, отправляя некоторые обратно на землю в огне и пропуская прочие в целости. Если в том, какие цели чувствовали на себе бич наших пушек, и присутствовал какой-то смысл или ритм, то я не мог понять этой схемы.

Абаддон то ли почувствовал, то ли угадал мои неторопливые раздумья и ответил на них, кивнув в направлении Анамнезис, занимавшей почетное место командира.

— Я позволяю ей ускользнуть с привязи, — пояснил он. — Даю нашей богине пустоты убивать так, как она считает нужным. Видишь, как она расцветает?

Анамнезис ничто не сдерживало, орудия «Глорианы» повиновались каждому ее вздоху, и она убивала, чего ей недоставало в бытность душой-ядром «Тлалока». Она была самим боевым кораблем, воплощением «Мстительного духа», и это проявлялось в каждой напряженной мышце и каждом ударе рук, рассекающих аква витриоло. Машинный дух флагмана не подчинил ее. Она вобрала его надменную жестокость в себя. Абаддон был прав. Она расцветала.

Она была беспощадна к бегущим вражеским звездолетам, вспарывая их смертельными выстрелами носовых лэнсов снова, снова и снова — далеко за рамками математической точности, необходимой для того, чтобы просто обездвижить или уничтожить их. Она терзала их. Пожирала их.

Абаддон позволял это. Поощрял.

Я не видел Саргона. Он возник как будто из тени Абаддона и указал своей боевой булавой на оккулус. Его юное лицо оставалось совершенно безмятежным даже здесь, где бесчисленным прочим членам экипажа приходилось перекрикивать грохот. Саргон, как всегда, являл собой спокойствие в сердце бури. Это его обыкновение я еще множество раз отмечу в будущем.

Абаддон заметил жест Несущего Слово и кивнул. Он повторил его, направив на оккулус свой простой солдатский меч и выделив один из кораблей в спасающейся группе.

— Вот.

В соответствии с его выбором, руна звездолета на тактическом гололите начала пульсировать тускло-красным светом. Наши ауспик-сканеры захватили новую добычу, и я прочел поток данных.

«Прекрасный». Крейсер типа «Лунный», разновидность корпуса «Гальцион». III Легион. Рожден в орбитальных доках над Священным Марсом.

— Пусть остальные бегут, — распорядился Абаддон.

Анамнезис крутанулась в своем баке. Ее пальцы были до сих пор скрючены, будто когти.

— Но…

— Пусть бегут, — повторил Абаддон. — Ты поиграла со своей добычей, Ультио. Сосредоточься на «Прекрасном». Это из-за него мы здесь.

— Я могу уничтожить его, — интонацию этой новой Анамнезис пропитывала злоба. — Могу отправить его на землю разорванным и горящим…

— Ты получила свои указания, Ультио.

Казалось, что она воспротивится, предпочтя утолять собственную страсть к битве, а не подчиняться своему новому командиру. Но она уступила. Мускулы расслабились, и она выдохнула, издав звук из динамиков мостика.

— Повинуюсь. Вектор преследования рассчитан.

Пока экипаж трудился, воплощая эти приказы в реальность, Абаддон еще раз обернулся ко мне.

— Хайон, пора. Мне нужно, чтобы ты был готов, если есть хоть какая-то надежда, что это сработает.

Впервые за последние годы я отсалютовал вышестоящему офицеру, ударив кулаком поверх сердца.

За многие тысячи лет, которые я прожил, сражаясь и выживая в бушующих по всей галактике войнах, я давно успел приучиться к бесстрастности в бою. Схватка может будоражить кровь, особенно когда встречаешь ненавистного врага, однако прилив адреналина — вовсе не то же самое, что беспорядочный гнев. Эмоции приемлемы. Недостаток самоконтроля — нет.

Одна из самых сильных сторон Черного Легиона заключается в том, что война для нас не содержит в себе ничего таинственного. Мы сражаемся, поскольку нам есть за что сражаться, а не боремся на глазах у Богов в лихорадочном состязании за обещанную неуловимую славу.

Война для нас — обычное дело. Это работа. Мы разобрали ее по косточкам и выяснили, что там нечего бояться и нечего праздновать — это всего лишь наша задача, которую мы должны выполнить с беспощадной сосредоточенностью ветеранов. Воинская доблесть Черного Легиона измеряется не тем, сколько черепов мы забрали, и не тем, как много миров трепещут при звуке нашего имени. Мы гордимся хладнокровной концентрацией, безжалостной эффективностью и тем, что выигрываем все битвы, какие только можем, не считаясь при этом с ценой.

Еще случаются моменты личного триумфа и горячки гордыни — мы остаемся воинами-постлюдьми, а потому подвластны тем остаткам человеческих эмоций, которые несем в себе — но они второстепенны по отношению к целям Легиона. Суть не в том, чтобы жертвовать чувствами и полнотой жизни, а в том, чтобы обуздывать их во имя высшей цели. Легион — это все. Важна победа. Посредством подобной верности и единства мы исполняем дело нашего Легиона и нашего Воителя, а не дело Пантеона.

А что же после боя? Пусть Четверо Богов наделяют силой, кого сочтут нужным. Пусть Империум демонизирует любого из нас, кого пожелает проклясть. Это заботы слабых людей.

По крайней мере, таков наш идеал. Если бы я заявил, будто все военачальники Черного Легиона выше подобных вещей, это была бы ложь. Как и в любой группировке или завоевательной армии, у нас есть стандарт, которому не каждый в силах соответствовать. Порой Эзекарион не дотягивает до него. Я не раз забирал черепа в тяжелых битвах, или же полностью утрачивал остатки сдержанности и выкрикивал в лицо съежившимся врагам свое имя и титулы.

Даже Абаддону за эти тысячи лет доводилось сбиваться с пути. Как он обожает говорить, истина дается не сразу.

Захват «Прекрасного» сформировал нас еще до того, как мы официально надели черное облачение Легиона. Абаддон наплевал на все понятия о славе и известности. Он ударил со всеподавляющей силой, чтобы достичь одной-единственной цели. Никакого висения в небе над Гармонией, разрезания вражеского флота на металлолом и разбивания всех городов в пыль. Никаких предварительных угроз по воксу, требований сдаться и покориться к более слабому противнику. Он вверг врагов в смятение, а затем вцепился в горло. Победа превыше всего.

Прошло так много времени с тех пор, когда я сражался за что-то иное, нежели выживание. Именно это в наибольшей мере задержалось в моем сознании с того дня. У меня вновь были братья. У нас были приказы и план атаки. Была общая цель.

Что же касается самого сражения, скажу вам так: оно было прямолинейным в своей простоте, хотя и более ожесточенным, чем ожидал кто-либо из нас. Абордажи всегда проходили яростно: одна из сторон бьется, оказавшись загнанной в угол, а другая — будучи практически полностью отрезанной от подкреплений. Некоторые из самых худших бесчинств войны, какие мне только доводилось видеть, происходили в ходе абордажных боев.

Едва восстановившись после транса, ослабев от применения психических сил и все еще практически не представляя, что последние несколько месяцев сделали с Анамнезис, я направился к люлькам абордажных капсул, приказав отделению рубрикаторов находиться возле меня. Телемахон, Нефертари и Гира ждали меня. Мое место было рядом с ними, в первой волне.

В том, что случилось дальше, для меня мало веселого. В этот поздний час ложь никому не поможет, и я пообещал говорить правду, поэтому именно так я и поступлю. Итак, вот правда. Вот как родился Черный Легион, пройдя крещение кровью и заплатив цену, которую я так и не смог простить.

Сын Хоруса

Мы врезались в корпус с силой удара грома. Тряска еще не утихла, а мы уже били по открывающим рычагам и вставали с фиксирующих кресел, считая каждый мучительный удар сердца. Буры и магнамелты прогрызали дорогу через спрессованные адамантиевые сплавы, и мы, словно цепкий клещ, всверливались в железную плоть «Прекрасного».

— Десять секунд, — произнес машинный дух штурмовой капсулы. Его голос вырывался в темное нутро капсулы из трех вокс-горгулий, которые, похоже, были изваяны вспарывающими себя и поедающими собственные органы. Какой бы смысл в этом ни содержался, для меня он оставался недоступен. Я старался не воспринимать это как предзнаменование.

— Пять секунд, — вновь раздался невыразительный голос.

Я сжал болтер, готовясь двигаться впереди. Во мраке меня толкали другие закованные в броню тела. Я чуял мускусную пудру на крыльях Нефертари и химический запах, исходящий от вен Телемахона. Они оба были напряжены, словно лезвие, и переполнены адреналином. От них разило жаждой крови. Мехари и Джедхор были Мехари и Джедхором — безжизненными, однако приносящими успокоение.

— Прорыв, прорыв, — сообщил машинный дух. — Прорыв, прорыв.

Диафрагменный шлюз капсулы провернулся и разошелся на протестующей гидравлике, открывая пустой коридор снаружи. Телемахон посмотрел на меня в поисках ответа.

Я потянулся своими чувствами, нащупывая контакт с находящимися поблизости душами. Мое ищущее восприятие почти сразу же встретило мысли и воспоминания. Мешанину человечного и чудовищного, от которой я рывком вернулся обратно в свою голову.

— Смертные. Группа. Недисциплинированные.

Телемахон вдавил активационные руны на трех гранатах. Он метнул их, и они с музыкальным лязгом отрикошетили от стен. Спутанная каша человеческих эмоций растворилась в стонах и воплях, последовавших за взрывами. Коридор затянуло дымом. Телемахон скользнул туда.

За ним, — велел я своим рубрикатором.

Мы начали двигаться. Телемахон вел нас через дым бегом, что вынуждало рубрикаторов наклоняться вперед и перемещаться неизящной топающей походкой. Какой бы алхимический состав ни содержался в гранатах мечника, он прилипал к нашему керамиту с цепкостью смолы. Нас всех покрывало вещество пепельного цвета, сделавшее доспехи тускло-серыми. Чистыми оставались только клинки оружия, их силовые поля злобно трещали, выжигая всю грязь.

Телемахон не раз оглядывался на меня, и я ощущал буйство эмоций, бурливших по ту сторону его лицевой маски. Возвращение к былому себе позволило ему вновь воспринимать свои божественно усиленные чувства, однако, освободив его, я полностью утратил и всякое доверие в его присутствии.

Гира не отставала от нас. Даже если мне когда-либо и приходилось напоминать, что она не являлась настоящей волчицей, это было видно по тому, как липкий пепел не доставлял ей беспокойства, хотя спутывал ее шерсть и покрывал немигающие глаза. Она смотрела иными способами, нежели посредством зрения.

Нефертари была так же разукрашена пеплом, как и прочие из нас, хотя ее угловатый шлем с гребнем, сделанный чужими, и создавал более характерный силуэт. В этом ее шлеме было что-то от клюва хищной птицы — по неизвестным мне причинам она увенчала его плюмажем из белых перьев. Те немедленно стали грязными.

Моя подопечная была увешана оружием. К броне были пристегнуты экзотические пистолеты и обрезанные карабины чужих. В руках она держала искривленный клинок длиной почти что в рост самой девушки — редкий даже среди ее рода клэйв, на мерцающих плоскостях которого были вытравлены змеящиеся иероглифы. Несмотря на тусклость ее комморрской ауры, я чувствовал, как она возбуждена, наконец-то получив свободу: свободу охотиться, свободу вкушать боль, свободу утолять нескончаемую жажду своей души. Волнение эльдар обладает странным психическим резонансом. У нее это была нездоровая сладость, будто мед на корне языка.

— У меня нарушена вокс-связь с кораблем, — передал Телемахон по каналу ближнего радиуса между доспехами.

— У меня тоже.

Ашур-Кай?

Хайон? Мой ученик?

Он уже давно меня так не называл.

Прости бывшему наставнику его тревогу. После телекинетического подвига, который ты совершил с «Тлалоком», я опасался, что ты будешь слаб несколько следующих месяцев. Но мы поговорим об этом позже.

Поговорим. Сообщи Абаддону, что мы… Подожди. Подожди.

Телемахон вскинул руку, остановив нас, когда мы вышли из сферы действия дымовых гранат. По палубе впереди рыскало существо — отчасти Нерожденный, отчасти сотворенное в лаборатории чудовище — которое приближалось к нам неровной поступью. Три его конечности плохо подходили для перемещения, поскольку каждая из них представляла собой многосуставчатый хитиновый клинок. Первое, что я заметил — у него не было глаз, и оно ориентировалось, нюхая воздух. Второе — что его органы располагались снаружи тела.

Ашур-Кай не ошибся. Мне была ненавистна слабость, которая все еще продолжала пронизывать меня. После нескольких месяцев, проведенных почти без движения, нетвердость в больных мышцах была ожидаема, однако человек — гордое создание. Я был воином-командующим большую часть своей жизни. Мое достоинство уязвляло то, что меня сопровождают и защищают на задании, которое я мог бы выполнить в одиночку.

Тварь подсеменила ближе, слепо обнюхивая воздух. Вес Саэрна в моих руках выматывал. Не задумываясь, я призвал силу, позволив варпу просачиваться сквозь мою ослабевшую плоть и омолаживать меня.

В тот же миг, как я ощутил облегчающее прикосновение свежих сил, существо повернуло ко мне свою продолговатую голову. Плоть на лишенной лица морде растянулась, открывая проникающее отверстие, втягивающее внутрь воздух сильными, булькающими спазмами.

Кто кто кто кто кто

Еще до того, как я успел пошевелиться, Нефертари пришла в движение. Она бросилась вперед, ее клэйв пел от электрического разряда. Голова твари с лязгом упала на пол, быстро разлагаясь на пульпообразную грязь. За ней последовало тело, которое дергалось в конвульсиях, пока таяло. Мы двинулись дальше, держа оружие наготове.

Сообщи Абаддону, что мы почти готовы.

Хайон, он выглядит нетерпеливым.

Так передай мое сообщение и успокой его, старик.

— Они тебя чуют, — тихо произнес Телемахон, не оборачиваясь.

— Я буду аккуратнее.

— Не тебя, Хайон. Ее.

Я посмотрел на свою подопечную. Широкая, очень широкая улыбка Нефертари была самым нечеловеческим выражением, какое когда-либо появлялось на ее лице. На смертоносном лезвии клэйва с шипением испарялся ихор.

— Нам противостоят дети Младшего Бога, — продолжил Телемахон. — Они чуют ее душу.

Мечник указывал путь. Мы сражались снова и снова, всегда убивая столкнувшихся с нами существ до того, как те успевали скрыться или закричать, зовя на помощь. Тех, кто вставал на дыбы и бился с нами, повергали клыки Гиры, клинок Телемахона и клэйв Нефертари. Я неохотно берег силы для еще предстоящей борьбы. Это само по себе было испытанием.

Все это время корпус вокруг нас продолжал сотрясаться — сперва от попаданий орудий «Мстительного духа», а затем — когда собственные пушки «Прекрасного» беспомощно вели ответный огонь.

— Кто командует этим кораблем? — спросил я Телемахона.

— Прародитель Фабий, — голос мечника был полон отвращения. — Мы не называем его «Прекрасным». Мы называем его «Мясным рынком».

— Очаровательно.

— Радуйся, что мы берем его на абордаж сейчас, когда повсюду хаос из-за эвакуации. Это крепость кошмаров, колдун. Будь Прародитель готов к нашему появлению, мы бы уже были мертвы.

Но даже сопротивления одной только мерзости, которой позволяли бродить и гнить в залах корабля, уже было в достатке. В каждом коридоре Нефертари увлажняла свой клэйв, прорубая себе дорогу сквозь людей-слуг с переделанными костями и чудовищных Нерожденных, от которых разило алхимическим вмешательством. Жизнь в преисподней имеет свойство отнимать способность испытывать шок от физического облика какого угодно существа, однако эти представляли собой тошнотворную помесь человека, мутанта и Нерожденного — они разлагались, еще будучи живыми, и от них несло как природными, так и противоестественными выделениями. По сшитым и раздутым лицам, словно слезы, стекали ихор, гной и сотворенные варпом химикалии.

Я поднял отсеченную голову чего-то, что было человеком, пока его не «одарили» тремя рядами заточенных зубов на верхней и нижней челюсти. Оно продолжало таращиться на меня уцелевшим глазом, а переделанный рот тщетно кусался в моем направлении.

Есть есть есть есть

Ухватив голову за волосы, я раскроил ее о ближайшую стену.

В нескольких коридорах мы встретились с полностью человеческим экипажем, которому служили оружием фанатичная вера в собственное предназначение и преданность хозяевам, однако мало что могло по-настоящему нам навредить. Они вели военную игру двумя способами: либо атаковали стадом потной вопящей плоти, либо же стояли разрозненными рядами и вели огонь из пистолетов, автоганов и пулевых винтовок.

Не путайте подобное поведение с отвагой. Когда имперский гвардеец остается на месте, вверяя свою душу Императору и вызывающе крича на нас, пока мы прорезаем себе дорогу по его траншеям — это отвага. Возможно, тщетная и неуместная, однако, несомненно, отвага.

В тех залах нас встретили истерзанные безумцы в лохмотьях, и на их изуродованных лицах ясно читался фанатизм глупцов. Они вопили, привлекая внимание своих господ, благословение Младшего Бога и удачу, необходимую, чтобы остаться в живых, когда среди них шла смерть. Многие группировки отправляются на битву, окружая себя стадами такого болтерного мяса. Оно полезно для множества тактических задач, не последняя из которых состоит в том, чтобы вынудить врага тратить боеприпасы и уставать, уничтожая преданных ничтожеств. Мы используем их и сейчас, в Черном Легионе — их орды рассыпаются по полю боя перед нашими армиями, гонимые вперед устрашающими песнопениями наших апостолов и жрецов войны.

Среди наших последователей из числа людей и мутантов в изобилии присутствует смелость, не ошибитесь на этот счет. Но не там, не в тот день на борту «Прекрасного». То были отходы рабства и неудачных экспериментов, которых притащили на борт эвакуационного корабля их спасающиеся хозяева.

Мы с Телемахоном заняли позицию в авангарде, шагая в железную стену огня мелкокалиберного оружия. Он разлетался о мой доспех, как градины о танковую броню. Более мягкие сочленения доспехов были уязвимее — пуля попала в цель, и сустав моего правого локтя как будто укололо булавкой. Еще одна вдавилась сбоку мне в шею, вызвав кусачее пульсирующее давление на позвоночник. Они раздражали, утомляя меня еще сильнее. Не серьезно. Не смертельно.

Варп заструился сквозь меня, набирая оперное крещендо. Я практически не направлял его. Контроль требовал внимания и концентрации, а я был слишком слаб, чтобы набраться какой-либо из этих добродетелей в большом количестве. Когда я выпустил волны незримой силы в темные коридоры, податливая плоть рабов III Легиона взорвалась костяными хребтами и сползающими пластами кожи. Среди них вырывались на волю необузданные мутации, причиной которых не служили никакие эмоции.

Мы не стали останавливаться, чтобы положить конец страданиям тварей с бурлящей плотью и изменяющимися костями. Они определили собственную судьбу в тот миг, когда подняли на нас оружие.

Телемахон безошибочно указывал дорогу. Гомогенизация имперской технологии должна была бы помочь нам, поскольку каждый крейсер типа «Лунный» строился так же, как прочие, однако я вскоре перестал ориентироваться. Внутренности звездолета представляли собой лабиринт, хотя я и не мог сказать наверняка, являлось ли это результатом моей усталости, или же творением варпа. У нас ушло больше времени, чем я ожидал, пока мы, наконец, не добрались до помещения, размеров которого было достаточно для осуществления следующего этапа плана Абаддона. Полный экипаж крейсера типа «Лунный» составляет больше девяносто тысяч человек. Мне казалось, будто мы убили их всех, прокладывая себе путь.

— Давай, — произнес Телемахон.

Я ощетинился от его интонации. Несмотря на усталость, по моим пальцам зазмеилось смертоносное пламя, с шипением перегревавшее воздух вокруг кистей.

— Давай, пожалуйста, — поправился Телемахон с приторной снисходительностью. В тот момент он был чрезвычайно близок к смерти.

Я выдохнул, избавляясь от злости, и поднял Саэрн.

Ашур-Кай?

Я готов, Хайон.

Я резанул сверху вниз, пропарывая в воздухе рану. Где-то на орбите над гибнущим миром то же самое проделал Ашур-Кай.

Я ожидал, что первыми из прохода возникнут Леор с Угривианом, или же, быть может Фальк, если не сможет сдержать свой гнев. Я не ожидал одного из Нерожденных.

Слабосильное существо вылетело из прорехи в реальности, как будто его вышвырнули из портала, и чешуйчатая плоть раскололась от силы удара об пол. Прежде, чем кто-либо из нас успел среагировать, голову создания раздавил в кашу громадный черный сапог.

Из прохода вышел Абаддон. Сочленения его боевой терминаторской брони издавали рычание, которое звучало, словно гортанный рев натужно работающих танковых двигателей. Под землистой кожей тянулись черные вены. Взгляд пылал психическим золотом. В одной руке он держал свой потрепанный силовой меч. В другой он… он…

Он шагнул вперед, и я отшатнулся от него. Косовидные клинки когтей на его правой руке все еще звенели от резонанса, вызванного убийством Императора. Он нес Коготь. Он высадился на корабль, надев Коготь Хоруса.

Его воздействие на меня оказалось почти столь же жестоким, как в первый раз, когда Абаддон продемонстрировал оружие. Близость к нему подавляла меня, заполняя голову медным запахом сверхъестественной крови Сангвиния и шепотом тысяч и тысяч его сынов по всей Галактике, страдающих от генетических дефектов, которые послеовали за смертью их примарха. Я слышал каждого из них — слышал молитвы в их сердцах, слышал, как они рычат свои обеты и шепчут мантры.

Но я не упал и не опустился на колени. Я остался на ногах, стоя лицом к лицу с братом, который носил оружие, за один час сразившее примарха и Императора. В грядущие годы, когда мне было тяжело смотреть на него из-за его коварного демонического клинка и непрерывного пения хоров Пантеона, возносящих ему хвалу и мольбу, я всегда вспоминал, что в этот момент он впервые стал не только моим братом, но и Воителем.

Позади него появились громоздкие фигуры Фалька и юстаэринцев, тени которых сгущались и становились реальными, когда они проходили по каналу.

— Зачем ты принес это? — спросил я, переводя дух от давящего ореола молниевого когтя. Дух оружия был столь могуч, что оно проецировало ауру, словно живое существо.

Абаддон поднял огромный Коготь, с убийственной театральностью сомкнув и разомкнув косовидные клинки.

— Поэтичность момента, Хайон. При помощи оружия моего отца я уничтожу всякую надежду на его перерождение. Так… Где эта шавка, которая называет себя «Прародителем»?

Не стану переводить тушь на ненужные детали той скоротечной битвы. Достаточно будет сказать, что при помощи тридцати юстаэринцев, шестерых Пожирателей Миров и сотни рубрикаторов мы расправились со всем, что было живого на корабле между тем местом, где мы попали на борт, и тем, где обнаружили Прародителя Фабия. Залы боевого звездолета залило кровью и грязью, ручьи которых пробивались на нижние палубы и изливались кровавым дождем на тех рабов, кому хватило мудрости не выступать против нас.

Отделения Детей Императора занимали позиции на критически важных перекрестках, чтобы защитить корабль своего господина, и поливали огнем из болтеров авангард юстаэринцев в коридорах. Болты били по терминаторским доспехам с раскатистым лязгом кузнечного молота. Попадание сотен болтов производит шум, как в самой Преисподней. Фальк и его воины продвигались в эту губительную бурю разрывных снарядов. Бивни и рога отламывались, оставляя кровавые раны. Осколки брони сносило начисто, открывая мутировавшую плоть под ней. И все же они неуклонно продолжали идти по телам своих павших братьев. Те, кто выходил против них, гибли от когтей и молотов, и каждый обрушивающийся удар обрывал жизнь, драгоценную для Младшего Бога. Те, кто отступал, покупали себе жизнь ценой гордости. Мы всегда будем помнить экипаж «Мясного рынка», дрогнувший и побежавший перед сокрушающим натиском юстаэринцев.

Абаддон вел их, убивая своим мечом и двуствольным болтером, установленным на громаде Когтя. Однако клинки оружия, все еще запятнанные жизненной влагой Сангвиния и Императора, оставались нетронуты.

По коридорам разносилось эхо смеха Воителя. Мне известно, что он не намеревался заниматься мелочными насмешками, пусть даже наши враги, вероятнее всего, воспринимали это именно таким образом. В нем струились радость битвы и братские чувства, насыщавшие его ауру. Как давно он последний раз выступал на войну вместе со своими братьями? Слишком давно, слишком давно.

Это был Абаддон, пребывающий в своей стихии — король-воин, руководящий с передовой. Мы стояли рядом с ним, убивали так же, как он, и двигались среди юстаэринцев, словно наше место было в их рядах. Они поддерживали нас. Они были нам рады. В ту ночь мы были едины, когда шли сквозь орды преображенных алхимией ничтожеств, выстраивавшихся в очередь под клинок забойщика.

Боги варпа, мне потребовались месяцы, чтобы очистить свои чувства от зловония этого корабля.

Наше шествие, наконец, сбилось с шага лишь тогда, когда мы добрались до апотекариона. Все мы уже давно привыкли к кошмарам, и нас заставила остановиться не содеянная над плотью ересь, в изобилии творившаяся в этих помещениях. Вдоль стен тянулись стойки с законсервированным человеческим мясом, склянками для хранения органов, хирургическими инструментами — это была лаборатория, устроенная на бойне, и ее кровавое, грязное величие не удивило никого из нас. Мы и не ожидали меньшего от заблудших визионеров и генетических чародеев III Легиона.

Нас заставило остановиться то, что смотритель этого места преуспел. Это была не лаборатория тех, кто пытается манипулировать одной из наиболее тайных и несовершенных премудростей и терпит неудачи. Это было святилище безумцев, которые уже добились успеха.

Я понял это, как только сделал первый шаг в комнату и впервые вдохнул грязный от крови воздух. Все это время мы ошибались. Детей Императора не отделяло от клонирующего воспроизведения неизвестное количество лет. Они уже овладели этим темнейшим знанием. Мы оказались здесь не в роли спасителей, готовых очистить это место прежде, чем успеют сотворить мерзость. Для этого мы уже слишком опоздали.

Застыл на месте даже Абаддон, всего считанные мгновения назад одержимый жаждой битвы. Он уставился на залитые кровью хирургические столы и огромные баки-хранилища, содержавшие в себе наполовину сформировавшееся извращение самой жизни. Между аппаратурой медленно перемещались сервиторы и безмозглые рабы, обслуживавшие машины с чуткостью, которой было не место в этих грязных яслях.

Это был священный генетический проект Императора, воссозданный посредством демонических знаний и низменной гениальности. В стоявших друг на друге рядах капсул жизнеобеспечения располагались мутировавшие дети и изуродованные взрослые, каждый из которых обладал одной-двумя едва-едва знакомыми нам чертами. Одно из наиболее бледных созданий-детей срослось с пятном биологического материала, покрывавшего одну из стенок его бака. Пребывая в плену этого слияния мутировавшей плоти, оно протянуло руки, маня меня ближе. От ума в его глазах у меня защипало кожу, как будто к ней прикоснулся лед. Еще хуже были его знакомое лицо и симпатия во взгляде.

Хайон, — передало оно мне, улыбаясь среди мути экскрементов.

Я попятился, сжимая оружие напрягшимися кулаками.

— В чем дело? — поинтересовалась Нефертари. Она была единственной, кого не охватило отвращение или ужас. Для нее все это являлось очередной глупой игрой, устроенной кровавыми волшебниками мон-кей. — Что не так?

— Лоргар, — я указал Саэрном на наполовину растекшееся дитя внутри грязной капсулы жизнеобеспечения. — Это Лоргар.

Чувствуя мою тревогу, рубрикаторы шагнули ближе, пытаясь образовать вокруг меня защитный круг. Я велел им отойти отстраненным импульсом.

В другом грязном баке, который был до краев наполнен насыщенной кислородом дрянью вместо амниотической жидкости, плавающее внутри человеческое дитя — беловолосое и темноокое — следило за каждым нашим движением широко раскрытыми, понимающими глазами. Это был один из немногочисленных не сорвавшихся экспериментов, который внешне выглядел безупречным. От этого мое отвращение не стало слабее.

— Бог Войны, — выругался Леор при виде него.

Телемахон медленно опустился на колени перед ребенком.

— Фулгрим, — прошептал он. — Отец мой.

— Встань, — сказал я ему. — Отойди.

Дитя-примарх ударилось о стекло, выбрасывая из-под нёба яд, расходившийся черным облаком. Раздвоенный язык тщетно хлестал, слизывая слизь с внутренней поверхности поддерживающей жизнь темницы. Телемахон отшатнулся назад.

В помещении хватало места для сотен баков. Многие из гнезд стояли пустыми, в большинстве размещались гудящие капсулы жизнеобеспечения, в тухлой воде которых двигались едва различимые конечности. Уже этот зал воплощал собой ересь неизмеримых масштабов. Было ли еще что-то? Было ли это все, что Прародитель смог эвакуировать с Гармонии?

Мы обернулись на звук шагов силового доспеха. К нам приближался безоружный апотекарий, носящий бело-пурпурное облачение Детей Императора, которое практически терялось за чем-то, похожим на многолетнюю корку крови и расцветающего гниения. Верхняя накидка точно так же была заляпана не имеющей названия мерзостью. На плечи свисали редеющие белые волосы — все, что ныне осталось от некогда царственной гривы. Он был не старше многих других легионеров, однако выглядел совершенно сокрушенным временем. Но даже так я узнал его, равно как и все прочие.

За нас заговорил Абаддон.

— Годы были к тебе немилосердны, Старший апотекарий Фабий.

Фабий вздохнул. Даже его дыхание было омерзительно — теплый ветер, рождаемый пораженными болезнью деснами и испещренными пятнами опухолей легкими. Он явно экспериментировал на себе самом столь же часто, как на своих пленниках, и не все эксперименты увенчались успехом.

— Эзекиль, — в его устах имя моего брата звучало, будто погребальная песнь. — Эзекиль, ты не в состоянии даже начать представлять тот кошмар, который устроил мне сегодня.

Его заявление заставило нас замолчать — не из уважения, а в тупом ошеломлении от того, что он даже пытался убедить нас занять его сторону, вызвав сочувствие.

— Ущерб, причиненный моей работе… Мне не хватает слов, чтобы выразить его терминами, которые ты вообще сможешь понять. Бессмысленным и бесполезным насилием ты нанес моей работе не поддающийся описанию вред. Столетия исследований, Эзекиль. Знание, которое невозможно было скопировать, теперь утрачено навеки. И ради чего, сын Хоруса? Ради чего, спрашиваю я тебя?

Даже Абаддон, которому доводилось видеть все, что в состоянии предложить Преисподняя, был потрясен до глубины души увиденным вокруг нас. Ему потребовалась секунда, чтобы призвать необходимые для ответа слова.

— Мы не станем отвечать тебе, мастер работы с плотью. Если кому-либо из стоящих здесь и следует пытаться оправдать свои деяния, так это тому, кто покрыт человеческими испражнениями и изрыгает отравленное раком дыхание, гордясь собственной ролью в рождении этой мерзости.

— Мерзости, — повторил Фабий, переводя взгляд на ближайшие баки. Абортированные и изуродованные божки таращились на него в ответ с безоговорочной любовью детей к отцу. — Ты всегда был таким узколобым, Эзекиль, — он покачал головой, свалявшиеся белые волосы липли к перемазанному сажей лицу. — Ну так убей же меня, хтонийский ублюдок.

Абаддон заговорил тихим голосом, как будто мы стояли внутри священного собора, а не в этом гнезде греха алхимии. Его слова были вызывающими, но полностью лишенными бравады и юмора.

— Фабий, я не только не стану тебе отвечать, но ты еще и обнаружишь, что я весьма несговорчив, когда дело касается выполнения приказов сумасшедших, — он подал знак двум юстаэринцам. — Вило, Куревал. Взять его.

Терминаторы двинулись вперед. Их способ удержать Прародителя обладал жестокой простотой — каждый из них схватил одну из его рук массивным силовым кулаком. Достаточно было едва потянуть, чтобы разорвать тело апотекария на части.

Абаддон повернулся ко мне, и я знал, о чем он попросит, еще до того, как слова сорвались с губ.

— Закончи это, Хайон.

Фабий закрыл глаза. Чего бы это ему не стоило, но у него хватило достоинства не протестовать. Я не стал оглядывать помещение напоследок. Вместо этого я отсалютовал Абаддону и безмолвно обратился к моим рубрикаторам.

Не оставлять ничего живого.

В ту же самую секунду сотня болтеров открыла огонь, заливая лабораторию шквалом разрывных выстрелов. Спустя еще секунду к ним присоединились юстаэринцы и все прочие присутствующие воины. Стекло дробилось. Плоть взрывалась. Твари, которые никогда не должны были появляться на свет, умирали с воем. Когда стрельба прикончила всех сервиторов и разбила всю аппаратуру, мои рубрикаторы и все остальные перевели болтеры, пушки и огнеметы на пол, молотя и сжигая умирающих мутантов казнящим огнем.

Прошла целая вечность, и оружие смолкло. Среди внезапно наступившей тишины капала жидкость, поднимался пар и искрили разбитые машины. От всего мироздания пахло гнилостной кровью из жил ложных богов.

Молчание нарушил Фабий.

— Ты все так же устраняешь все препятствия со своего пути, бездумно применяя насилие. Ничего не изменилось, не так ли, Эзекиль?

— Все изменилось, безумец, — он улыбнулся нашему пленнику, поглаживая щеку Фабия одним из когтей-кос. Мне подумалось, что он мог бы одним надрезом содрать кожу с лица Прародителя. Я надеялся, что так он и поступит. — Все изменилось.

Из того же смежного помещения, откуда появился Фабий, раздались новые шаги. Более тяжелые. Размеренные, уверенные.

Взгляд слезящихся глаз апотекария сфокусировался на оружии.

— Я вижу, ты носишь Коготь. Ему понравится ирония.

Глаза Абаддона сузились.

— Ему?

— Ему, — подтвердил Фабий.

И вот тогда-то мы и начали гибнуть.

Булава называлась Сокрушителем Миров. Император преподнес ее в дар Хорусу, когда Первый Примарх возвысился до звания Воителя. Гор Луперкаль мог держать ее одной рукой, однако громадная палица была слишком громоздкой, чтобы кто-либо из Легионес Астартес оказался в силах обращаться с ней хоть сколько-нибудь изящно. Одно только шипастое навершие булавы из потемневшего металла было размером с торс закованного в броню воина.

Сокрушитель Миров разнес первую шеренгу моих рубрикаторов, отшвырнув троих из них на выщербленные снарядами стены. Они не просто падали лишенными костей грудами — их суставы разъединялись, все доспехи разваливались на части и лязгали о стены. Какая бы толика их душ не оставалась привязана к доспеху, она сгинула за время, которое потребовалось мне, чтобы сделать вдох.

Ашур-Кай тоже ощутил, как это произошло. Ощутил, как рубрикаторы умирают способом, который мы полагали невозможным.

Во имя Богов, что это? — передал мне ошеломленный мудрец.

Какую-то долю секунды происходящее казалось бессмысленным. Все остальные клонированные создания были дефектны и испорчены. Как могло это… Как..?

Я ухватился за свою связь с Ашур-Каем.

Это… Это Гор Луперкаль.

Не ребенок, клонированный из обрывков тканей и капель крови. Не мерзость, наполовину затронутая мутацией и запертая внутри бака-хранилища. Это был Гор Луперкаль, Первый Примарх, Владыка Легионов Космического Десанта. Возможно, чуть моложе, чем в последний раз, когда кто-либо из нас его видел, и явно не соприкоснувшийся с Пантеоном. И все же — Гор Луперкаль, клонированный из холодной плоти, которую взяли непосредственно из сохраненного в стазисе трупа, и облаченный в доспех, который сняли с его мертвого тела. Гор Луперкаль, закованный в свою изумительную черную боевую броню, дополненную низко свисающим меховым плащом из шкуры белого волка и бледным мерцанием кинетического силового поля, которое защищало его, словно нимб.

Это был Гор Луперкаль, который врезался в наши неплотные ряды, расправляясь с нами при помощи Сокрушителя Миров. Он появился из одного из дальних вестибюлей, пробужденный Фабием и подготовленный к этому моменту.

Надо отдать должное Леору и последним воинам Пятнадцати Клыков, они отреагировали быстрее, чем все мы. Их тяжелые болтеры издали львиный рык и гортанно застучали, дергаясь, грохоча и стреляя по Воителю Империума, и каждый болт попадал в цель. Заряды рвали броню и плоть Хоруса, однако их инициатива мало что дала, лишь обрекла на смерть раньше остальных. Сокрушитель Миров снова качнулся, одним ударом отшвырнув прочь четверых из них. Они беспорядочно и неизящно упали на палубу. Я ощутил, что Угривиан умер еще до того, как успел удариться об пол.

Мы нарушили строй. О боги пелены, конечно же, мы нарушили строй. Мы не побежали, однако нарушили строй и стали отступать, рассеиваясь по краям комнаты, чтобы спастись от боевой булавы разъяренного выходца с того света. Мои рубрикаторы, двигавшиеся гораздо медленнее живых воинов, отходили назад величавой поступью, разряжая в клонированного примарха магазин за магазином преображенных варпом зарядов. И все же продолжали гибнуть при каждом взмахе. Выстрелы раскалывали черный керамит примарха и срывали с его костей куски плоти размером с кулак. Ауру Хоруса пронизывала боль, но он продолжал сражаться.

Я метнул в него энергию. Метнул молнию. Метнул панику, ненависть и злобу в облике кипящей стрелы мутагенного пламени варпа. Она разорвала остатки его силового поля, с хлопком бича вытесняя воздух, и испарила кожу с волосами на голове. Не более того. Я был слишком слаб, а он — слишком, слишком силен.

И затем он напал на меня. Я поднял Саэрн, но лишь для того, чтобы оружие выбило у меня из рук и оно заскользило по грязному полу. Его сапог смял мой нагрудник, швырнув меня на палубу. Нога Хоруса обрушилась вниз, придавив меня, и я почувствовал, как осколки керамита впиваются мне в легкие. Я не мог дотянуться до своих карт, чтобы призвать связанных со мной демонов. Мне никогда так не был нужен Оборванный Рыцарь, как в тот момент.

Нефертари взмыла в воздух, рванувшись мимо него и замахиваясь клэйвом. Она превратилась в блестящее размытое пятно, двигаясь быстрее, чем мне когда-либо доводилось видеть. Достаточно быстро, чтобы вилять между проносящихся рядом с ней болтов, и достаточно быстро, чтобы распороть щеку примарха, рассекая половину мышц на его обугленном лице. Но он уклонился вбок. Она промахнулась со смертельным ударом. Женщина, которая убивала военачальников из Легионов, не уронив ни единой алмазной капельки пота, промахнулась со смертельным ударом. Гор был слишком быстрым, даже для нее.

Я вскрикнул — не из-за собственной боли, а от того, что увидел дальше. Рука примарха сомкнулась на лодыжке Нефертари, извернувшейся в воздухе для еще одного удара, и он бросил ее на палубу. Я скорее почувствовал, чем расслышал, как слабые кости ее крыльев переломились, будто хворост на земле в лесу. Из моего сознания полностью пропало ее ощущение. Мертва, или без сознания — я не знал, что именно. Это само по себе ужаснуло меня. Она могла быть мертва, убита этим полубогом, а я был слишком слаб, чтобы узнать наверняка.

Следующей он сокрушил Гиру. Моя волчица-демон метнулась к его горлу. Ее когти вспарывали его нагрудник, а челюсти сжались на стыке мышц шеи и плеча. Она находилась на линии огня и была беспомощна. Выпущенные с дюжины направлений болты рвались внутри и вокруг ее тела, разрывая ее шерсть и плоть. Но она держалась. Держалась, чтобы не дать Хорусу прикончить меня, и при каждом щелчке челюстей, при каждом рывке головы раздирала ткани с сухожилиями.

Сокрушитель Миров разорвал хватку Гиры и разбил ей череп, уронив волчицу на палубу, словно кусок разделанного мяса. Половины ее головы просто не было, на этом месте образовалась огромная дыра и разлилось серо-красное мозговое вещество. Ее смертное тело начало растворяться, и вместе с этим я почувствовал, как ее сущность утекает из моего разума, в точности, как было с Нефертари.

Гор вновь развернулся ко мне — то, немногое, что осталось от его лица лучилось болью, яростью и ненавистью, заполнявшей широко раскрытые глаза. Я силился подняться, двигаться, сделать хоть что-нибудь, но у меня не осталось сил. Сокрушитель Миров поднялся и обрушился вниз.

Еще одна фигура врезалась Хорусу в бок, лишив его равновесия и вынудив отшатнуться в сторону, а в цель ударил новый залп болтерных зарядов. Клинок, который отвел от меня смерть, выбросив ливень искр, был моим собственным клинком, моей секирой, Саэрном, твердо удерживаемым одним из моих рубрикаторов.

Искандар, — передал тот. Это прозвучало в моем разуме более отчетливо и реально, чем все, что мне доводилось встречать среди пепельных мертвецов с самой ночи их проклятия. Я узнал этот голос.

Мехари…

Искандар, — отозвался он. Не шипением рубрикатора, а человеческим голосом. Мехари направил мне импульс. К моему вечном сожалению, я был слишком ошеломлен, чтобы ответить.

Он выпрямился.

Мой брат, мой капитан. Его голос стал отчетливее. Более уверенным, более решительным. Он снова обратил свой пустой взгляд на Хоруса, которому, невзирая на болты, разрывавшиеся повсюду вокруг него и об него, каким-то образом удалось восстановить равновесие и двинуться на нас.

Парные мечи Телемахона вырвались спереди из разбитого нагрудника Хоруса, выбросив фонтан крови, насыщенной практически до ядовитого состояния. Не делая паузы и так быстро, что даже Телемахон не успел выдернуть клинки, Гор схватился за них кулаком в перчатке, переломил, а затем крутанулся и ударом тыльной стороной кисти отправил мечника через всю комнату. Телемахон врезался в дальнюю стену с характерным раскатистым треском керамита.

Мехари вновь вскинул мой топор, шагнув навстречу бушующему полубогу.

Прощай, — передал он у меня в сознании.

Сокрушитель Миров прошел сквозь секиру, которую я носил с момента гибели моего родного мира. Саэрн разлетелся у Мехари в руках, броня того взорвалась, словно глиняный горшок, а затем… он ушел. Ушел по-настоящему. Ушел, как Угривиан.

Братья выиграли время, чтобы я смог откатиться в сторону, хотя это расстояние и близко не стояло к достаточному. Гор обернулся ко мне, теперь уже полностью утратив красоту манеры держаться из-за ран и злобы. Как он ни пытался, но так и не убил меня. Я остался в живых, хотя это и стоило мне всего.

Нависнув надо мной, он занес Сокрушитель Миров, готовясь прикончить меня так же, как остальных. Его остановил раздавшийся голос. Одно-единственное властное слово, которое пробилось сквозь звуки боя и остановило все. Смолкла даже стрельба.

— Хватит.

За спиной у Хоруса стоял Абаддон. Он не выкрикивал это слово. Он вообще едва повысил голос. Все, что потребовалось Абаддону — звучавший в его интонации абсолютный авторитет. В своем доспехе Абаддон был таким же, как клон его отца — как по размеру, так и по источаемой ярости. В это темное, последнее тысячелетие имя Воителя на миллионе планет произносят шепотом, будто проклятие, а многие имперские обыватели — те из них, кому вообще известно о событиях, сформировавших нашу империю — верят, будто Абаддон является клонированным сыном Хоруса. Эти суеверные люди не удивились бы, случись им узнать, что в миг, когда они оба стояли передо мной, их можно было различить только по ранам и вооружению. Во всех остальных отношениях они были, будто близнецы.

Гор повернулся, размываясь в движении, и Сокрушитель Миров описал дугу быстрее, чем это вообще могло быть возможно для оружия с такими размерами и массой. Абаддон не просто парировал удар булавы, он поймал ее. Удержал. Стиснул громадным Когтем, запятнанным кровью бога и Его ангела.

Отец с сыном стояли друг напротив друга, каждый из них ожесточенно дышал в ощерившееся лицо другого. Примарх впервые заговорил. Между его зубов тянулись нити слюны. Зубы были чистыми и нетронутыми, без выгравированных хтонийских иероглифов, как у Абаддона.

— Это. Мой. Коготь.

Абаддон сжал кулак. Сокрушитель Миров переломился точно так же, как Саэрн, разбившись о более могучее оружие. Из-под кос на пальцах Абаддона посыпались обломки металла.

Мне доводилось слышать рассказы об этом моменте. Возможно, даже вы, в самых далеких глубинах Империума, тоже слышали их. Каждая группировка отражает те события по-своему.

Существует множество рассказов о последних словах Хоруса — о просьбах, с которыми он обратился к собравшимся сыновьям и племянникам; о том, как он произнес славную речь о возможностях в новой эпохе; или же о том, как он молил о пощаде, оказавшись перед клинками юстаэринцев. Есть даже истории, которые клятвенно утверждают, будто Гор был возвышен благословлениями Пантеона, как в последние дни Терранской Войны, и сами Боги воскресили своего павшего чемпиона.

Но я находился там. Не было никаких трогательных последних слов или вдохновляющих речей, а Боги, если вообще присутствовали при этом, остались безмолвны и холодны. Жизнь редко дарит нам спектакли, которые мы обнаруживаем в легендах. Так что заверяю вас свидетельством того, кто был там в тот день: божественного чемпиона не одаривали священным перерождением. Абаддон не вершил никакого бесстрастного суда, когда судьба перешла от одного Воителя к другому.

Там были окруженные мертвыми и ранеными клонированный отец и блудный сын, столь похожие, что я мог различить их лишь по ранам и вооружению. По ним, а еще по разным улыбкам.

На остатках лица Хоруса появилась усмешка завоевателя. В единственном уцелевшем глазу вспыхнуло узнавание, подлинное узнавание.

— Эзекиль, — облегченно выдохнул он, словно его посетило откровение — Это ты. Это ты, брат мой.

Время застыло. После всего произошедшего я подумал — вопреки всякому здравому смыслу и логике — что они обнимутся как сородичи.

— Сын мой, — произнес примарх. — Сын мой.

Все пять когтей Абаддона так глубоко вонзились в грудь Хоруса, что вырвались из спины. Косы вытолкнули наружу затупленные останки мечей Телемахона, и сломанные клинки лязгнули об пол.

Остатки белого мехового плаща, лохмотья которого были накинуты на плечи Хоруса, залило темно-красным. На меня хлынул дождь крови генетического божества. Мне захотелось смеяться, сам не знаю, почему. Возможно, из-за шока. Шока и неприкрытого облегчения.

Штурмовой болтер на тыльной стороне Когтя трижды дернулся, всадив в открытую грудь и шею Хоруса шесть болтов. Они разорвали его изнутри, добавив внутренности к крови, которая лилась на тех из нас, кто оставался лежать распростертым.

Так они и стояли — в глазах одного пылало золото, а в глазах другого угасала жизнь. Колени Хоруса подогнулись, но Абаддон не дал ему упасть. Рот Хоруса шевелился, но не доносилось ни звука. Если его последние слова и прозвучали вслух, их услышал только Абаддон.

В тот день мне повезло. Не только потому, что я пережил битву с полубогом, которую вообще не следовало вести, но и потому, что услышал последние слова, сказанные Абаддоном его отцу. Медленно и плавно отведя Коготь назад, он вытащил его из тела отца, и за миг до того, как Гор рухнул — за миг до того, как в глазах примарха окончательно погас свет — Абаддон тихо прошептал четыре слова.

— Я не твой сын.

Это последнее и самое темное тысячелетие 999. M41

Итак, первая часть нашей истории подходит к концу. Перо Тота может какое-то время передохнуть, пока мои хозяева корпеют над этими словами и выискивают среди надиктованных строчек слабость. Но я сомневаюсь, что ему предстоит долгий отдых. Им хочется большего. Им поведали о происхождении Черного Легиона, теперь они будут расспрашивать о его рождении и первых сражениях, а также о последующих Тринадцати Крестовых Походах. Еще так много предстоит рассказать. Так много войн выиграно и проиграно, так много братьев и врагов ушли в воспоминания.

После Града Песнопений настало Просвещение, когда мы бились с теми, кто не присягал на верность Воителю и пытался положить конец нашему восхождению. В ту эпоху мы пересекли Империю Ока, завершая Войны Легионов путем возвышения над Девятью, и один за другим примархи склонились перед Абаддоном. Некоторые с готовностью, некоторые неохотно, а одного пришлось поставить на колени. Но в конце склонились все. Лоргар, Пертурабо, Фулгрим, Ангрон, мой отец Магнус… даже Мортарион, который ближе всех подошел к тому, чтобы убить нас, посредством своих священных моровых поветрий.

А после этого пришел наш Первый крестовый поход. Имперская хроника помнит его как первый раз, когда Девять Легионов вырвались из Ока и вернулись в Галактику большими силами, противостоя неподготовленному Империуму. Девять Легионов помнят его благодаря триумфу при Уралане, где Воитель взял свой демонический клинок, Драх`ниен.

У нас, входящих в Эзекарион, иные воспоминания — или, по крайней мере, они фокусируются совершенно на другом. Возможно, новые регенты Империума не ожидали нашего возвращения и потому были не готовы к встрече с нами, однако не все служители Императоры позабыли о его непокорных сыновьях.

Я до сих пор вижу его: древнего короля-храмовника, восседающего на вручную вырезанном из бронзы троне и обвившего закованными в броню пальцами рукоять своего громадного клинка. Я и теперь помню, как в моем тайном зрении безграничная гордость и абсолютная вера в нашего прародителя превращала его ауру в бурлящий перламутрово-золотистый ореол.

— Стало быть, ты вернулся, — его голос был глубок и стар, как само время, однако не надломлен довлеющими над ним годами. — Я никогда не сомневался, что так и будет.

Он плавным движением встал с трона, выпрямив спину и расслабленно держа в одной руке Меч Верховных Маршалов. К тому моменту он уже был ветераном с возрастом более тысячи лет. Годы оказали на него разрушающее воздействие, но в нем пылала жизненная сила.

Затем Абаддон сделал шаг вперед, молча подав нам знак опустить оружие. Он склонил голову в уважительном приветствии.

— Я вижу, время сделало твой доспех черным, как наши.

Древний Храмовник спустился от своего трона на три ступени, не отрывая взгляда от лица Воителя.

— Я искал тебя. Пока Терра горела в огне ереси твоего отца, я охотился за тобой, денно и нощно. Мне всегда преграждали путь нижестоящие. Они постоянно умирали, чтобы ты мог жить.

Он остановился не более, чем в двух метрах от Абаддона

— Я никогда не прекращал искать тебя, Эзекиль. Ни разу за все эти долгие годы.

Тогда Абаддон поклонился без тени насмешки. Ее не было ни в его глазах, ни в его сердце. Эзекиль всегда любил отважных противников, а никто не был отважнее, чем этот рыцарь.

— Это честь для меня, Сигизмунд.

Они оба подняли клинки…

А потом была Комморра. Та бесконечная ночь, когда мы осадили Темный Город, намереваясь стереть с лица Галактики один из их знатных домов в наказание за то, что те отняли у меня Нефертари. Абаддон не пытался обуздать мое горе и удержать меня под контролем. Он поощрял мою ярость. Восхищался ей. Он приказал Черному Легиону войти в паутину, чтобы поддержать мой лихорадочный гнев. Это — преданность, друзья мои. Это — братство.

Однако все это еще только предстоит.

— Хайон, — одна из моих пленителей произносит мое имя, и я улыбаюсь тому, как оно звучит, исходя из человеческой гортани. Она постоянно задерживается дольше всех, когда прочие уходят, и задает наиболее насущные вопросы. Она приходит с вопросами, которые важны для меня, а не стремится к очередному сухому вспоминанию богов, веры, слабости и войны.

— Приветствую, инквизитор Сирока.

— С тобой все в порядке, еретик?

— Вполне в порядке, инквизитор. Вы пришли с вопросом?

— Всего одним. Пока что в своих показаниях ты продолжаешь умалчивать об одном жизненно-важном аспекте — ты не сказал, почему сдался нам на попечение. Зачем лорду Эзекариона так поступать? Почему ты явился на Терру в одиночестве, Хайон?

— Ответ прост. Я пришел, поскольку я — посланник. Я несу сообщение от моего брата Абаддона, чтобы передать его Императору перед тем, как Повелитель Человечества, наконец, умрет.

Я слышу, как у нее в горле перехватывает дыхание. Инстинкт заставляет ее ответить еще до того, как она вообще успевает обдумать произносимые слова.

— Бог-Император не может умереть.

— Все умирает, Сирока. Даже идеи. Даже боги, а в особенности — ложные боги. Император — воспоминание о человеке, посаженное на сломанную машину ложной надежды. Золотой Трон отказывает. Никто не знает об этом лучше нас, обитателей Ока. Мы видим, как умирает Астрономикон. Мы слышим, как стихает песнь Императора. Я явился на Терру предать себя в ваши руки не для того, чтобы посмеяться над умиранием Его света, но я не стану и прикрывать правду сладкой ложью, чтобы вам было легче ее слышать.

— Инквизитор, для меня это не сообщения на экране и не списки с цифрами потерь, которые можно сбросить со счетов. Свет Императора угасает по всей Галактике. Сколько флотов и кораблей было утрачено за последние десятилетия из-за того, что Астрономикон мигает? Тысячи? Десятки тысяч? Сколько миров только за последние десять лет возвещали о своем мятеже, или же кричали, посылая психический зов о помощи? Сколько затихло под покровом варпа, и теперь там ничего нет, только ходят демоны? Здесь же, на Терре… Вы слышите хоть один из тысяч миров сегментума Пацифик? Четверть Галактики умолкла. Вам известны причины этого? Известно, что за войны они ведут, окутанные безмолвием и тенью?

Какое-то время она молчит.

— Что за сообщение ты принес Императору?

— Оно довольно простое. Эзекиль попросил меня отправиться сюда и предстать перед нашим прародителем, как мы делали, когда Империум был юн. Я взгляну в пустые глазницы Императора и скажу ему, что война почти закончена. Наконец, спустя десять тысяч лет изгнания в преисподнюю, его падшие ангелы возвращаются домой.

— Разве ты не нужен Воителю в этой войне, на передовых?

— Я нахожусь именно там, где нужен ему более всего, инквизитор.

Я чувствую, что она наблюдает за мной после этих загадочных слов. Она оценивает меня по ним, рассматривает их возможные значения. И, наконец, кивает.

— И ты продолжишь рассказывать свою историю?

— Да, инквизитор.

— Но зачем? Зачем ты даешь своим врагам все, о чем они просят?

Ах, какой вопрос. Разве я тебе не говорил, Тот? Не говорил, что именно она задавала существенные вопросы?

— Это Конец Времен, Сирока. Никому из вас не суждено пережить пришествие Багряного Пути. Империум проигрывал Долгую Войну с момента, когда ее только объявили, и теперь мы вступаем в эндшпиль. Я расскажу вам все, инквизитор, поскольку для вас это ничего не изменит.

Аарон Дембски-Боуден Чудотворец

I

Только смертные меряют время проходящими годами. Бессмертные, а также те, кто ближе всего подошел к вечной жизни, измеряют поступь времени в моментах и воспоминаниях. Я могу восстановить каждое слово, сказанное мне за мою жизнь, могу вспомнить каждую секунду, проведенную в сражениях на полях боя в этой Галактике, однако измеряю его, вызывая в воображении выразительные воспоминания. В этих важнейших моментах заключена эссенция целых войн — поединок с вражеским военачальником, быть может, или же брат, который пал в бою и уже никогда не встанет вновь.

Таких ключевых точек у меня в достатке. Империум — та империя, которую я помогал создавать — расправился с тысячами моих братьев с момента объявления Долгой Войны. А я сразил сотни его защитников — как достойных, так и нет.

Порой все можно свести к еще более примитивному поэтизму. В прошлом я отмечал течение лет, считая покушения Телемахона на мою жизнь и свои ответные попытки уничтожить его. Впрочем, наши ожесточенные поползновения против друг друга играли в те первые годы малую роль. Наша вражда стала глубже и усугубилась только тогда, когда у нас за спиной оказались армии.

Мысль о том, что сейчас он там, вдали от Терры, командует моим флотом, странно успокаивает. Он странствует подле Воителя, пока я нахожусь здесь, ослепленный и изувеченный в плену, и рассказываю эти истории сервитору, который даже никогда не поймет, солгал ли я.

Этой ночью у меня пощипывает кожу от новой боли. Инквизиция не настолько наивна, чтобы думать, будто их мелкие пытки что-то значат для меня, и потому я задаюсь вопросом, зачем они вообще себя ими утруждают. От того, что мою кожу режут сакральными клинками, а кости ломают при помощи священных приспособлений, сказанное мной не изменится ни на слово.

В конце концов, я не в силах изменить правду.

Полагаю, нескольких из них тревожит, что я сдался под стражу имперцев. Они не уничтожили мою армию и не захватили меня в бою. Я прибыл на поверхность Терры в одиночестве, и это остается ударом по их гордости. Неудивительно, если учесть, сколько раз Инквизиция пыталась убить меня в прошлом. Поколение за поколением агентов Инквизиции охотились за мной на протяжении тысячелетий, преследуя меня под бесчисленными именами и титулами. Некоторые даже оказались близки к тому, чтобы прикончить меня. Империум крайне упорен.

Не всех моих пленителей так легко поймать на приманку. Сироку — в наименьшей степени. Она все чаще и чаще приходит одна, и я гадаю, кто же забирает пергаменты, несущие на себе надиктованные мной слова.

— Что случилось после Гармонии? — спросила она меня.

Как мне на это ответить? Все. После Гармонии случилось все. Война за войной, битва за битвой, союз за союзом и предательство за предательством. Мы выдержали, мы выжили и мы возвысились.

— Но что случилось сперва?

Инквизитор Сирока может быть нетерпеливой.

— Сперва, — говорю я ей, — мы зализывали раны. Часть процесса восстановления привела меня к Харизу Тереноху, Чудотворцу Анзу и Тауматургу Геки. Мы встретились в его крепости.

— И?

— И он сказал мне, что я уже мертв.

II

— Ты не Искандар Хайон, — сказал он мне.

Хариз Теренох был со мной одного роста, а его доспех был выполнен в том же изукрашенном стиле и с такой же символикой. Наиболее заметное отличие состояло в том, что после Рубрики он выкрасил броню между золотой отделкой в насыщенный темно-зеленый цвет, в то время как у меня — несколько месяцев после Гармонии — она до сих пор сохраняла бесцветную серость голого керамита и побитой огнем бронзы. Снова брать кобальтово-синие цвета Тысячи Сынов казалось неправильным, а Абаддон еще не постановил, что мы примем черную раскраску.

— Твои слова создают для меня проблему, — признался я. — Поскольку я действительно Искандар Хайон.

— Хайон погиб при Дрол Хейр.

Я покачал головой.

— Ты не представляешь, насколько я устал об этом слышать, Хариз.

Под шипение сбрасываемого воздушного давления я снял шлем, и мои чувства немедленно заполнил пряный хлористый запах священных масел. От его тронного зала разило пронизанной смертью смоляной вонью очищенных алхимических снадобий. Я не мог даже начать догадываться, какими реагентами пользовался Чудотворец в своем ремесле.

Когда я снял шлем, двое рубрикаторов, стоявших на карауле возле трона из металлической плоти, медленно и невыразительно повернулись, чтобы взглянуть на меня. Если не считать двух этих часовых, мы с Харизом были одни в громадном зале. Я не ощущал никаких отголосков былого присутствия, отпечатавшихся в стенах. Сомнительно, что он принимал здесь много гостей.

Хариз, который и сам был с непокрытой головой и обладал смуглой кожей, столь типичной для многих тизканцев, остался не убежден, даже увидев мое лицо.

— То, что ты носишь лицо Хайона, ничего не значит. Как-то раз я встречал оборотня, который мог принимать форму любого мужчины, женщины или легионера, просто попробовав каплю их крови. Если ты Хайон, как утверждаешь…

— Это так.

— Тогда где твоя адская гончая? А где смертоносная крылатая чужая? — он пренебрежительно указал в мою сторону, и его холодные светло-карие глаза сузились. — Эти создания никогда не отходят от Хайона.

Что я мог сказать? Что мы сражались с клоном, который считал себя убитым Воителем Империума, и он уничтожил физическое тело Гиры? Что обезумевшая от крови тварь, одетая в доспех Хоруса, в неистовстве пронеслась через наши ряды и практически убила Нефертари?

— На данный момент, — произнес я, — они обе покинули меня.

— Тогда где же «Тлалок»?

— Погиб. Его больше нет.

— А твой драгоценный топор?

— Сломан.

— А где Мехари и Джедхор?

У него был талант бередить свежие раны.

— Я счел благоразумным явиться одному. Предполагалось, что так демонстрируется минимум силы, Хариз. Ты вынуждаешь меня пожалеть о сделанном выборе.

В кожу на лице Чудотворца были вделаны жемчужины, повторявшие контуры его костей. Во рту блестели изумруды, имплантированные в отверстия, которые были просверлены в искусственной слоновой кости зубов. И то, и другое являлось традициями Тизки — обычаями, порой встречавшимися среди богатейших и наиболее уважаемых мастеров моего родного мира.

Мы стояли в зале, соответствовавшим его мрачной и причудливой элегантности. На искривленных стенах виднелась изысканная резьба по бронзе, изображавшая Падение Просперо. Меня восхитила особенно ужасающая сцена, где Магнус Красный отворачивался от неба, с которого падал огненный дождь. Еще никогда его усталое предательство не изображали столь безупречно: существо, обладавшее силой нашего примарха, могло бы дать бой Волкам еще до того, как они вообще совершили бы высадку, однако он предпочел — из неуместного чувства вины — до самого конца прятаться в своей башне и позволить Einherjar уничтожить нашу родину.

И в наказание сломленному отцу кровью заплатили его сыновья. Порой я подозревал, что Леор прав. Возможно, Тысяча Сынов была до нелепости сентиментальным Легионом, неспособным преодолеть свое прошлое.

— Чему я должен верить? — спросил Хариз, возвращая меня обратно к настоящему. — Я беседую с братом, который погиб при Дрол Хейр, которому нечем подтвердить свою личность и который утверждает, будто его послал ко мне мертвый Верховный Вожак мертвых Сынов Хоруса, а на высокой орбите над моей крепостью дрейфует давно сгинувший флагман Легионес Астартес. На мою планету явился призрак, посланный другим призраком, странствующим на борту корабля-призрака. Что мне думать, Хайон? Что бы ты сделал на моем месте?

По крайней мере, на это было легко ответить.

— Я бы поверил этому призраку и сделал все, о чем бы он меня попросил.

Повелитель Геки улыбнулся, хотя улыбка не затронула его глаз.

— И с чего же мне так поступать?

— Потому, друг мой, что, если ты не подчинишься с готовностью, «Мстительный дух» разорвет эту крепость на части, а я добуду власть над твоими рубрикаторами из твоего умирающего разума. Однако я бы предпочел договориться, пока мы не дошли до необходимости прибегать к примитивным угрозам. В твоих талантах есть нужда.

Какое-то время он не отвечал. Хариз Теренох был не таким человеком, которого можно торопить.

— Абаддон действительно жив? — спросил он, наконец.

— Жив. И более того, он владеет оружием, которое сразило Ангела и изувечило Императора.

К подозрительности в его взгляде примешалось нечто энергичное, похожее на лукавство.

— Мне бы хотелось взглянуть на эти клинки собственными глазами.

— Это можно устроить.

Хариз обдумал мои слова.

— Если же я подчинюсь, — сказал он, в конце концов, — что от меня нужно Абаддону?

— Эзекилю не нужно от тебя ничего. Твое мастерство требуется не ему, а мне.

В его темных глазах вспыхнуло любопытство.

— Теперь я знаю, что ты не тот, кем себя называешь. Искандар Хайон никогда бы не смог позволить себе мое искусство.

— Времена меняются, Хариз, — я отстегнул от пояса колоду таро, вытягивая карты из толстого папируса из чехла, сделанного из содранной кожи. На каждой из них виднелась кропотливо выписанная вручную извращенная, демонически-безумная фигура. Я протянул их ему веером, ощутив, как суставы пальцев ревниво напряглись, когда у него перехватило дыхание в горле. На мои чувства начало давить его нахлынувшее желание забрать их любой ценой — маслянистое, жирное, завистливое.

Я вручил ему последнюю карту, находившуюся внизу колоды.

Он принял ее с подобающим почтением, его глаза продолжали светиться. Пальцы перчатки погладили обработанный папирус, следуя вдоль нарисованных на поверхности линий.

— Хайон, — произнес он, теперь уже шепотом. — Так это ты.

Я кивнул и ничего не сказал, зная, что молчание будет говорить за меня. Не могло быть жеста большего доверия, чем дать другому практику Искусства прикоснуться к демоническому инициатору. Позволять ему трогать любую из этих карт — не говоря уж о конкретно этой — было в лучшем случае авантюрой, а в худшем — риском. Колдунам случалось убивать друг друга за куда меньшее.

Убедившись в достаточной мере, Хариз заговорил дальше, водя большим пальцем по деталям изображения демона на пергаменте.

— Только ты бы забрал одного из их волков, чтобы использовать его как свою собственность.

Карта называлась «Охотница». На ее лицевой стороне был изображен сотворенный из дыма и теней волк с мерцающими белыми глазами. Как и на прочих картах, я использовал при рисовании пигменты, представлявшие собой смесь редких реагентов, которые были выбраны за содержавшуюся в них силу. В отличие от прочих карт, на этой не было номера, и она не использовалась ни в одном пророческом таро. Часть набора, но, бесспорно, стоящая особняком.

— Гира выбрала себе облик. Я тут не причем.

— Я приношу извинения, что сомневался в тебе, — сказал Хариз, возвращая мне карту. — Зачем ты пришел?

— Мне нужно, чтобы ты выковал для меня новое оружие.

Он кивнул, вне всякого сомнения, и не ожидав меньшего.

— Ты говорил, что твой топор сломался, да?

— Да. Гор Луперкаль разбил его Сокрушителем Миров.

И тогда Хариз Теренох, Тауматург Геки и один из самых знаменитых оружейников, когда-либо рождавшихся в Легионе Тысячи Сынов, посмотрел на меня так, словно я заговорил на языке, абсолютно лишенном всякого смысла.

— Кто это сделал?

III

Последний раз я наслаждался сомнительным гостеприимством Хариза, когда он отвел меня в святая святых своей крепости. Чем глубже ты заходил в его цитадель, тем глубже заходил в его разум. Каменные и бронзовые стены перешли в сухие красные кораллы, которые сцеплялись и переплетались, образуя скрепляющую структуру. Анзу представлял собой планету с обширными океанами, и Хариз творил свои темные и двусмысленные чудеса под бурлящими волнами. В текучей пустоте за коралловыми стенами пожирали друг друга колоссальные и яростные разумы, ведущие непрекращающуюся войну. Я чувствовал их, но не видел. Они существовали для моего тянущегося сознания, однако для сканеров моего корабля и моих глаз воды снаружи замка из сплетенных кораллов выглядели холодной и безжизненной мглой.

Мир постоянно реагировал на него, как многие демонические миры реагируют на сознание своих хозяев. Буйное воображение Хариза воплощалось в облике бесконечной океанской бойни между зверями, которых не видел никто, кроме него.

Его тайные кузницы располагались на самых глубоких уровнях крепости. Я ожидал, что он предложит мне еще одну возможность пройтись по этим нижним залам, однако ошибся на этот счет. В качестве первого примера того, о чем впоследствии просило бесчисленное множество братьев, он пожелал взглянуть на «Мстительный дух». Не из ностальгии или слащавой симпатии, а чтобы увидеть, как Великое Око преобразило его священные палубы. Я согласился без сопротивления.

Основной ангар был практически пуст, если не считать отключенных десантно-штурмовых кораблей и истребителей, и в нем находились только отдельные группы техноадептов самого низкого ранга с «Тлалока» и их бригады сервиторов. В момент, когда наши подошвы коснулись палубы, я ощутил, как Хариз простирает свои чувства, принюхиваясь в поисках новых впечатлений и выискивая какие-нибудь средоточия психического резонанса.

Будь осторожен, — предостерег я его.

Он почти сразу же убедился в справедливости этого предупреждения, и резким рывком рухнул обратно в свой разум.

Так много жизни, — передал он импульсом. Его безмолвный голос портила подозрительность.

— Как вы набрали экипаж для линкора «Глориана», Хайон?

— Мы не набрали, — отозвался я. — Пока нет. Пойдем, я покажу, что ты чувствуешь.

В лабиринте залов корабля мы наткнулись на хрустальных мертвецов. Они продолжали петь свои беззвучные психические песни, и я не удивился, увидев, что Хариз относится к ним с мрачным почтением, а не разбивает, чтобы понаблюдать за их реакцией. Пальцы его перчаток поглаживали их более охотно, чем это делал я, хотя я и чувствовал, что они интересные ему как порожденный варпом феномен, а не как могильный памятник верному экипажу. Множество очередных наблюдений. Очередной урок о Великом Оке.

Подобная бесстрастность была уместна. И все же, я не был уверен в ее уместности здесь, среди этих статуй. Я приходил почтить их по-своему. Когда-то мне снились волки, теперь же тихие и скорбные песни сотен тысяч мертвых мужчин и женщин успокаивали меня, давая уснуть.

— Они зовут тебя, — произнес он, когда мы миновали несколько тянущихся к нам фигур из серых кристаллов.

— Знаю, Хариз.

— Они поют твое имя.

— Знаю.

— Хайон, Хайон, Хайон, — тихо проговорил он, повторяя погребальную песнь, которая затрагивала чувства нас обоих. Я дождался, пока он отведет свои мысли обратно внутрь головы.

— Брат, — произнес я, — хочешь посмотреть на Сангвиния?

IV

Ангел Крови стоял на коленях посреди Двора Луперкаля, под висящими знаменами полузабытых воинских лож и союзов между Легионами и полками, которые уже давно погрузились в недоверие и враждебность. Здесь, в этом величественном стратегиуме неподалеку от командной палубы, первые из еретиков строили свои схемы на фундаментах ложной уверенности и обмана безумных богов.

Сангвиний пребывал в одиночестве, запечатленный в неподвижной буре противоречий, безупречные линии которой одновременно демонстрировали мощь полубога и слабость смертного. Он стоял на коленях, однако громадные крылья были раскинуты вширь и ввысь. Он умер, убитый Хорусом, но здесь сохранился невредимым, и на нем не было видно ни следа погубивших его ран.

Контраст был наиболее очевиден в его глазах. Они сузились, отражая муку, но все еще передавали ощущение эмоционального сожаления, сгущавшее и коробившее воздух вокруг кристализованной статуи. Серые хрустальные руки примарха были вытянуты вперед, однако не в тоске, как тянулись прочие, а для того, чтобы отвести финальный удар, оборвавший жизнь бессмертного.

Эта деталь казалась мне фальшивой. Ангел Крови умер здесь на коленях, повергнутый и сраженный Первым и Ложным Воителем. Но я не мог представить, чтобы Сангвиний молил о пощаде или принял столь жалкую позу, когда клинок, наконец, обрушился вниз. Память «Мстительного духа» и моей сестры, ныне воплощавшей его сознание, была столь же ожесточенной и пристрастной, как и у всех воинов Легионов.

Хариз снова и снова неторопливо обходил коленопреклоненное изваяние по кругу, поглаживая кончиками пальцев безупречно выполненные черты крыльев Архангела и отдельных прядей волос примарха. Я услышал, как мой брат сглотнул, и почувствовал, насколько ему трудно подобрать слова.

Он совершенен, — передал он мне импульсом. Самое изысканное эхо смерти, какое я когда-либо видел.

— Я часто прихожу сюда медитировать, — признался я.

— А где же Гор?

Я не раз задавал себе этот же вопрос. Мы с Ашур-Каем провели много долгих часов, выискивая хоть какие-нибудь следы наследия Первого Примарха. Мы пришли к уникальному выводу.

— «Мстительный дух» помнит всех, кто умер на его палубах. Всех, кто испустил в этих залах свой последний вздох, почтили таким образом.

— Тогда Гор должен быть здесь, — заметил Хариз.

— Я тоже так думал, однако Император не убил Хоруса. Император уничтожил его. Первичная материя его тела была уничтожена, а душа — удалена из реальности.

— Изгнана?

— Изгнание подразумевает существование где-то в ином месте. Она была… стерта. Вырвана из бытия и разделена на части до полного отсутствия. Его смерть не оставила никакого отголоска, который мог бы запомнить корабль, — я указал на коленопреклоненного Ангела. — Так что здесь только Сангвиний, стоящий на коленях перед разбитым троном Хоруса.

Какое-то время мы с братом хранили молчание. Дружеское молчание — я давал ему время впитать в себя все то, что уже становилось для меня рутиной. Месяцем раньше, увидев это страдание умирающего полубога, увековеченное в сером пси-хрустале, я перестал дышать и лишился дара речи. Теперь же это был просто мой дом.

— Ты увидел достаточно? — тактично поинтересовался я.

— Хайон, я — Тауматург. Творец чудес. Мне никогда не было достаточно увиденного и узнанного, однако, если ты желаешь двинуться дальше, я составлю тебе компанию. Какие еще чудеса находятся на борту этого корабля? — теперь, увидев наш звездолет, он вел себя заметно более учтиво. Это также являлось тенденцией, с которой мне предстояло встречаться еще много раз в будущем, когда наши пути пересекались с братьями из других Легионов.

— Множество иных. Впрочем, ты еще не дал согласие выковать для меня оружие.

— Тогда я даю согласие здесь и сейчас. Но перед тем, как ковать клинок, понадобится несколько недель, чтобы подстроить компоненты под твою аниму, — он провел большим пальцем по своему инкрутированному жемчугом лицу, и в его темных глазах вновь появилась задумчивость. — Ты принес мне сырье?

Я почувствовал, что улыбаюсь его неожиданному профессионализму. Это, наконец-то, был тот мастер-оружейник, которого я разыскивал.

— Я принес тебе материалы, подобных которым ты никогда не видел раньше, Хариз. Кровь клонированных примархов. Обломки Сокрушителя Миров, булавы Хоруса Луперкаля. Пепел Царственного, Солнечного Жреца и Воплощения Астрономикона.

Его разум потянулся к моему, испытывая яростную потребность узнать, не солгал ли я. Но я никогда не был лжецом. Каждое сказанное мной слово не являлось ничем иным, кроме как холодной истиной.

— Есть и еще, — посулил я ему. — Хариз, на борту этого корабля находится меч самого Сангвиния. Он лежал рядом с его трупом, когда Гор сразил его. Эзекиль подарил его трем из нас, позволив использовать куски сломанного клинка, как мы сочтем нужным.

Я последним пустил подарок в дело. Телемахон вплавил свою часть в новую серебряную лицевую маску исключительной красоты. Леор с типичным для Пожирателя Миров неизяществом перековал свои фрагменты на сотни мономолекулярных зубьев для арсенала цепного вооружения.

Теперь глаза моего брата светились не только благоговением. В них сверкала алчность, бесстыдная жадность. Коль скоро я давал ему для создания нового клинка такие материалы, то цена, несомненно, должна была стать столь же великой.

Если мне будет позволено немного поразмышлять, то, насколько я понимаю, фрагменты меча лорда Рогала Дорна были использованы при создании Меча Верховных Маршалов — реликвии, которой до сих пор дорожат в Империуме в это последнее, темное тысячелетие. Точно так же Телемахон хранил свой лицевой щиток на протяжении тысяч лет.

И напротив, многие фрагменты клинка лорда Сангвиния пошли на зубья цепного топора, который Леор потерял в болоте менее чем через десять лет после создания. Не все из нас одинаково обращаются с легендами.

— Если это должно быть силовое оружие, — заметил Хариз, — возникает вопрос о психически резонирующих материалах, необходимых для создания генератора силового поля.

Тауматург угадал мое намерение. Он уже поворачивался к невероятной, сотворенной страданием статуе Сангвиния, когда я расколол ее внезапным телекинетическим импульсом. Комнату осыпало дождем зазубренных ножей из серого стекла, лязгающих о дюрасталевый пол.

В звенящей тишине я услышал вопль Сангвиния. Это тоже казалось фальшивым. Прихоть варпа? Заблуждения одержимого призраками корабля? В любом случае, это было неважно. Я указал на покров разбитых кристаллов.

— Используй их.

V

Я наблюдал за его работой в литейных на борту «Мстительного духа». В воздухе между мной и Харизом повисло великое множество не произнесенных вслух слов. Я немного рассказал ему о своем странствии за Огненный Вал, а он, в свою очередь поведал немного о том, какие группировки прибегали к его услугам. Он считал меня скрытным и неприятным. Я считал его наивным до глупости. С моей точки зрения, ему повезло, что его не поймала и не поработила какая-нибудь группировка, желающая использовать его в качестве домашнего оружейника.

Хариз представлял собой редчайшее явление: подлинного наемника, предоставляющего свое мастерство любому военачальнику, который способен уплатить названную им цену. Часть работы вызывала у него стыд, в этом я был уверен. От его ауры периодически исходили такие волны, когда разговор становился слишком личным. В подобные моменты он умолкал и больше ничего не говорил. Я не видел пользы в том, чтобы давить на него.

Мы были братьями, но не близкими — взращенными на одном и том же, однако рожденными в разных культурных кастах. Его корни были насыщены декадентством и гедонистической непринужденностью класса зажиточных мастеров-ремесленников. Я же происходил из более философических, созерцающих небо слоев общества.

Писания Старой Земли — Былой Терры — повествуют нам о трех столпах ее примитивных сообществ: Трудящихся, Молящихся и Ведущих. Крестьяне, жрецы и князья.

Тизка была похожа, но без варварской претенциозности. Наш кодекс гласил: «Ixacalla teotich asta hicuan», что означало: «Все равны под сияющим солнцем». Взаимодействие между кастами было разрешено и даже поощрялось.

В Тысяче Сынов Хариз стал одним из лучших мастеров-кузнецов Легиона, сплетая колдовство с искусством железодела в свой собственный путь Искусства. Он стремился к психическому мастерству не ради знания, войны или власти, а чтобы использовать его в своем ремесле. Меня восхищала его практичность, хотя я и сознавал, что ему повезло избежать Рубрики. Когда безрассудство Аримана опустошило Легион и убило тех, кто обладал наиболее слабым шестым чувством, я ожидал, что Хариз и подобные ему закончат свою жизнь в числе пепельных мертвецов.

В процессе ковки оружия он использовал мою кровь. Он использовал мое дыхание, мои эмоции и мои воспоминания. Клинок был настроен на меня, на мою душу, еще до того, как я вообще прикоснулся к нему. Ему была придана идеальная форма под мою руку еще до того, как мои пальцы сомкнулись на его рукояти.

Хариз ни разу не спросил, какое оружие я хочу, равно как и о деталях касательно его веса и формы. Его мастерство состояло в том, чтобы выковать оружие, соответствующее нуждам владельца и соединенное с душой хозяина. В этом заключался его дар, его чутье. Он не потакал прихотям военачальников, которые требовали декоративных завитков и особых демонов, заключенных в нечестивое железо. Заказчики приносили ему материалы и не вмешивались в решения мастера. Доверие к вердикту представляло собой не просто один из аспектов его ремесла — оно являлось началом и концом.

— Подержи это, — велел он мне в какой-то момент.

Насколько я знал, он не спал уже шесть дней, когда вылил в мои перчатки расплавленный оранжевый металл. Казалось, будто держишь магму. Перегретая жидкая сталь зашипела, выбрасывая пар, и начала медленно пытаться проесть жароустойчивый керамит моих перчаток, а Хариз с плавной поспешностью отсоединил их, рассверлил при помощи своих кузнечных инструментов, а затем бросил в пламя горна вместе с расплавленной жижей, которую попросил меня подержать.

Спустя несколько ночей он втиснул мне в рот черный кусочек-осколок. Тот сразу же порезал язык, и рот заполнил пряный медный привкус моей собственной крови, накладывавшийся поверх послевкусия выжженной земли старых войн.

— Проглоти, — сказал он мне, — а через час вырежи из своего живота при помощи твоей же джамдхары. Возвращайся ко мне, пока на нем не успела высохнуть твоя кровь и внутренние соки.

Я выполнил первое распоряжение. Спустя час я выполнил второе и, держа это на ладони, узнал, что он скормил мне фрагмент шипастого навершия Сокрушителя Миров. Сразу же после этого откровения я выполнил и третью просьбу Хариза. Тот без каких-либо комментариев принял от меня осколок и вколотил его в комковатую массу бесформенного металла. Наковальня, которую он поднял с Анзу, представляла собой блок из темного железа, который имел форму раненого и лишенного крыльев дракона. Казалось, будто при каждом ударе молот Тауматурга вновь раскалывает голову зверя.

Когда оружие уже близилось к завершению, к нам на несколько ночей присоединился Токугра, фамильяр Ашур-Кая. Ворон садился на горгулий, которые тянулись вдоль стен кузницы примарис, храня благословенное молчание и придерживая свои каркающие пророчества при себе. Было похоже, что Хариз его вообще не замечает. Я подозревал, что Токугра присутствует здесь не из собственного интереса, а в роли глаз Ашур-Кая.

В последнюю ночь в просторную кузницу неслышно вошла просперская рысь. Она огляделась по сторонам с незаинтересованным видом и ленивым, кошачьим самомнением, и свет пламени превратил ее белые глаза в янтарные самоцветы.

Вонь машин и фальшивый огонь, — передал мне зверь. Давай поохотимся вместо того, чтобы наблюдать, как трудится чудесник.

Хариз услышал — при праздном требовании рыси он поднял глаза. Молот смолк, и он повернулся к источнику беззвучных слов.

— Гира? — спросил он огромную кошку. Я ощутил, как он протягивает к зверю свои чувства. Его шестое чувство было существенно слабее моего. Я понял это в тот момент — его чувства казались практически немощными, словно детские руки, неспособные удержать что-либо.

Если заниматься сравнениями, то название просперских рысей неточно. Архивные свидетельства указывают, что корневой вид с Древней Терры представлял собой небольшое создание, какого-то падальщика, который, в лучшем случае, охотился на паразитических грызунов. Рыси моего родного мира были ближе по размеру к терранским лошадям и, как и большая часть фауны Просперо, обладали едва заметными психическими способностями. В наибольшей степени они похожи на терранского кота-тигруса, или тигра, хотя даже те в сравнении с ними выглядят мелкими и слабыми. У этой рыси была черная шерсть с темно-серыми полосами на боках. Она кралась, как убийца, и лениво бродила с место на место, словно довольная королева.

— Гира? — снова спросил Хариз. Рысь зевнула, исключительно демонстративно, и облизнула свои сабельные клыки.

Тогда я поохочусь без тебя, — передала она мне.

Мы здесь почти закончили.

Разум кошки отразил ко мне мои же слова — это психический эквивалент того, что ты слишком отвлечен, чтобы обращать внимание. Не делая более никаких подтверждений, рысь бесшумно покинула кузнечный зал, остановившись только для того, чтобы зарычать на ворона Ашур-Кая. Токугра зашуршал перьями и перепрыгнул на горгулью повыше.

Хариз обернулся ко мне, все еще держа молот в руке.

— Это была просперская рысь.

— Да. Была.

— Я думал, что они вымерли.

— Вымерли.

— Это была Гира?

Я сделал жест в направлении металла, остывающего на наковальне.

— Продолжай работать, Тауматург.

VI

Мастера-ремесленники имеют обыкновение отмечать свою работу. Имя в уголке картины, туш в конце песни, отпечаток у подножия статуи — что-нибудь и где-нибудь, отмечающее принадлежность произведения искусства его создателю. Оружейники — не исключение. Существует множество историй о кузнецах, которые, когда приходит время остудить клинок, добавляют в закалочную воду каплю собственной крови.

Хариз отдавал больше, чем каплю крови. Он отдавал часть себя, налагая на создаваемое им оружие свою ауру и чувства, вкладывая в него собственную гордость и могущество. Всего лишь малейшее прикосновение души, однако этого было бы достаточно, чтобы выделить его клинки, даже в том случае, если бы мастерство полностью не выдавало его гений. Держать созданное Харизом оружие означало знать, что человек полностью посвятил свое сердце его безупречности.

Он вручил его мне без церемоний — протянув, пока оно еще исходило паром от последнего поцелуя остужающей и запятнанной кровью воды.

Меч. Я десятки лет пользовался топором, но он изготовил для меня меч. Я не почувствовал никакого раздражения. Я понял, что это мой клинок, еще до того, как взял его, а в миг, когда мои пальцы сомкнулись на рукояти, я понял, что никогда больше не получу в свое распоряжение оружия, настолько же полностью, абсолютно моего. Саэрн являлся ценнейшим моим оружием из-за того, что воплощал собой. Меч же, который для меня выковал Хариз, безоговорочно являлся лучшим.

Длинный клинок был серебристым, его обильно покрывали вытравленные кислотой тизканские руны, образующие спирали мантр и мандал. Рукоять из темного металла имела выемки под мою руку и была удобнее, чем просто удобна. Когда воины утверждают, что их оружие — продолжение их самих, они говорят о привычке и тренировке. Меч-ибис — клинок, который мне ни разу не доводилось держать прежде — продолжал мой разум и мою силу так же надежно, как продолжал руку. Питаемые кристаллами генераторы в рукоятке пробудились от моего прикосновения, и он загудел, вибрируя инфразвуком. Камень на хвостовике представлял собой психически обработанный самородок янтаря, изображавший рычащую звериную морду. Животное имело химерическую природу — одна половина морды принадлежала воющему фенрисийскому волку, другая же — щерящейся просперской рыси. Каким-то образом это выглядело естественным — Хариз изготовил части головы так, что они безупречно сливались воедино.

Я чувствовал вес меча в руках — не его физическую массу, а важность и значимость. Список мистических материалов, использованных при его создании, слишком длинный, чтобы приводить его здесь, однако наиболее очевидные компоненты нельзя оставлять без внимания. Это был меч, выкованный из фрагментов оружия двух примархов.

Он еще ни разу не наносил рану и не забирал жизнь, однако пульсировал, нашептывая угрозы и суля смерть. Как же он запоет, десять тысяч лет омываясь ихором и кровью?

Не помню, насколько долго я пробыл в забытьи в ту ночь, просто глядя на образец совершенства, изготовленный для меня моим братом. Знаю лишь, что меня вернул обратно из грез его голос.

— Хайон, — произнес он уже не в первый раз.

Я посмотрел на него, впервые сознавая, что благодарность может достигать таких высот пылкости, что слова не в силах передать ее должным образом. Вместо того, чтобы говорить, я передал от своего сердца к его чистую, не отфильтрованную признательность. Это было психическое давление такой силы, что он отшатнулся на два шага, прежде чем успел оправиться.

— Твое удовлетворение, в свою очередь, доставляет мне удовольствие, — сказал он. — Ты знаешь, чего я хочу в качестве оплаты.

Я знал. Знал с того момента, как он прибыл на борт.

— Мы подозревали, что ты попросишь об этом. Эзекиль уже дал свое согласие. Ты станешь одним из нас сразу, как пожелаешь, Хариз.

Перед тем, как ответить, он перевел взгляд на мою броню — на бесцветный боевой доспех, который я носил.

— К кому я присоединяюсь, Хайон? Кто вы?

— Мы еще не знаем, — я баюкал меч в руках, все еще плененный его великолепием. — Но мы направляемся к остаткам Луперкалиоса, чтобы это выяснить. Если последние из Сынов Хоруса не подставят горло и не поклянутся нам в верности, то умрут так же, как и прочие.

В тот миг наши глаза встретились. Этот простой контакт разрушил всякое притворство и обман. Меч не являлся услугой мне. Это был тест для него — испытание, достоин ли он того, чтобы пойти с нами. Никто из нас не говорил так, однако мы оба знали об этом все время.

— Хайон, что бы ты со мной сделал, если бы я не справился?

Как я уже много раз говорил Тоту и Сироке, я не одарен языком лжеца. Так что я вновь сказал лишь правду.

— Я бы тебя выпотрошил, отдал твою голову Эзекилю и забрал твоих рубрикаторов, привязав их к себе.

Контакт глаз продолжался.

— Ты все еще намереваешься взять моих рубрикаторов, — это был не вопрос.

— Да. Как бы ни назывался этот новый Легион, я стану господином его пепельных мертвецов.

Когда обмен взглядами, наконец, завершился, его нарушил Хариз. Он опустился передо мной на одно колено, склонив голову и приложив руку к сердцу.

В тот момент он стал первым воином Черного Легиона, преклонившим передо мной колени как перед своим военачальником.

— Мой повелитель, — произнес он.

На задворках сознания я ощутил присутствие Абаддона и его гордость. Он видел все, происходящее на борту «Мстительного духа». Никто из нас не знал, каким образом.

Начинается, Хайон. Начинается.

Аарон Дембски-Боуден Абаддон: избранник Хаоса

Позором с тенью преображены. Свободны. Когда другие перед Троном склонены. В черном и золоте вновь рождены. Братья. Когда другие обособлены.

Когда к нам приводят пленника, я не могу определить, сохранил ли тот достаточно собственного достоинства, чтобы удержаться от тщетной борьбы, или же у него просто нет сил отбиваться. Его доспех, некогда имевший царственно-белую окраску вырезанного ордена, теперь представляет собой серо-стальные останки. Раньше на керамите горделиво красовались почетные знаки и символы подвигов, но теперь его украшают лишь рубцы и подпалины. Можно было бы сказать, что Судьба оказалась к нему неласкова, однако это будет ложь. Это мы оказались к нему неласковы. И к его ордену. И к населению, которое они пытались защитить.

Судьба тут ни при чем.

Мои рубрикаторы швыряют его на грязную землю. Исполнив свою обязанность, они поворачивают ко мне лицевые щитки в ожидании распоряжений.

Убейте его, если пошевелится, — безмолвно передаю я им.

Они направляют свои изукрашенные болтеры на распростертого пленника неторопливыми призрачными движениями тех, кто уже не в состоянии даже изображать жизнь. На всех нас обрушивается маслянистый поток ливня, который шипит на рогатых шлемах братьев и хельтарских плюмажах моих слуг из пепла.

— Позволь мне, — произносит Леор. Ротовая решетка его шлема щерится сжатыми керамитовыми клыками. Когда-то она была красной. Теперь черная. — Позволь привести приговор в исполнение.

В последние годы у Леора появилась привычка отмечать убийства царапинами на своей броне. Когда его руки не могут стиснуть оружие, то подергиваются в неприятных конвульсиях.

Наш командир ничего не отвечает, и Леор делает шаг вперед, приставляя к шее пленного зубчатое лезвие цепного топора.

— Эзекиль. Позволь мне эту честь, — я не чувствую в нем ничего, кроме искренней, гневной преданности. Она исходит из его разума незримой жгучей дымкой.

Пленник поднимает глаза. В его взгляде непокорство, однако оно не в силах полностью скрыть удивление от имени, которое произнес мой брат. Впрочем, мы — Эзекарион. Единственные, кому дозволено называть Воителя по имени.

Рядом со мной стоит Телемахон, который наблюдает, скрестив руки поверх нагрудника. Его разум закрыт для меня, и мне этого довольно. Прошло девять лет с последнего раза, когда я пытался его убить. Семь с последнего раза, когда он пытался убить меня.

— Будь немного сдержаннее, брат, — говорит он Леору. — Он может пригодиться.

У Телемахона самый красивый голос из тех, что мне когда-либо доводилось слышать. Голос, которым можно сотрясать души и очищать сознания — мягкий без примеси слабости и сильный без надменности. Даже треск помех вокса не в силах нарушить плавную интонацию.

— Хайон, — произносит Воитель. Услышав собственное имя, я оборачиваюсь и смотрю на Абаддона, который единственный из нас стоит под дождем с непокрытой головой. Тем из нас, кто обладает шестым чувством, трудно долго глядеть на него.

— Эзекиль, — откликаюсь я, уже отводя взгляд.

— Что ты посоветуешь?

Ему известно, что я устал от этой войны. Я не раз грозил, что заберу свой флот и отправлюсь впереди Легиона, преследуя иную добычу. Лишь по просьбе Воителя я остался с ним здесь, на передовой.

— Брат, если ты хочешь, чтобы я прорицал судьбу по его внутренностям, то советую обратиться к Белому Провидцу или Плачущей Деве.

Я рискую бросить на него еще один взгляд. В лучах угасающего солнца его глаза нездорово блестят янтарем. Под мертвенной кожей паутиной переплетаются вены, раздутые той силой, которая насыщает его бессмертную плоть.

Я слышу, как его меч начинает нашептывать мне, и понимаю, что смотрел слишком долго.

Я немедленно вновь оборачиваюсь к пленнику. Воин — капитан своего ордена с жидкой кровью — дрожит от приближения смерти. Одно из его сердец уже отказало. От него сильно пахнет кровью, даже сильный ливень и злой ветер не могут скрыть этого. Дыхание скрежещет в наполовину разрезанном горле.

— Я не нуждаюсь в пророчествах на его предсмертных муках, — говорит мне Абаддон и сам шагает вперед. Он кладет искривленные клинки-косы Когтя на плечо пленному. — Почему ты позволил взять тебя?

Брат-капитан поднимает голову и… плюет на когтевидные клинки оружия, которое прикончило примарха.

Леор издает мрачный булькающий смешок. Смех Телемахона сладкозвучен, он призывает остальных смеяться вместе с ним. Даже я чувствую, как рот расползается в улыбке от последнего акта непокорности воина. Дождь смывает едкий сгусток слюны с изогнутого адамантия.

Лишь Абаддон, как кажется со стороны, остается не затронут весельем, хотя я чувствую, как его сознание в миг неприкрытой искренности испускает импульс удовольствия. Он приседает возле пленника под хоровой скрежет и стрекот сочленений доспеха.

— Это смягчило твой стыд? — спрашивает он у капитана. В голосе жестокая учтивость. Практически… доброта. — Этот небольшой всплеск злобы. Маленький акт неповиновения. Он смягчил твой стыд от того, что ты умираешь, не исполнив свой долг? Воздал мщение за тысячу братьев, которых мы убили и осквернили? Оправдал вашу неудачу при защите этого мира?

Капитан снова плюет, на сей раз — в лицо Воителю. Абаддон улыбается, пока ручеек сбегает по щеке.

— Вот, братья, те дети с жидкой кровью и прочищенным разумом, которых Империум породил в наше отсутствие. Те, кто унаследовал за нами.

Раздаются новые смешки. Капитан искренен в своем непокорстве, однако он демонстрирует гордость не перед той аудиторией.

— Когда-то, — говорит ему Воитель, — мы были ангелами. Не вне имперского закона. Выше него. Не защитниками человечества. Его владыками.

Капитан делает последний вдох, готовясь плюнуть в третий и последний раз. Абаддон не дает ему такой возможности. Воитель с практически любящей медлительностью погружает один из когтей в грудь космодесантника, разрезая сердца, легкие, мышечную ткань и позвоночник с неторопливой ласковостью.

— Слышишь эти вопли? — мягко произносит он. — Крики на границе твоих гаснущих чувств? Боги идут за тобой, герой. Идут за твоей душой.

Абаддон вынимает коготь и целует умирающего воина в лоб — словно полководец бронзового века, благословляющий одного из своих избранных воителей.

— Спи, отважный защитник человечества. Никчемная жизнь близится к завершению, и ты отправляешься за своей наградой в Море Душ.

Он поднимается на ноги. Лишившись поддержки, тело капитана заваливается в грязь. Но прежде, чем отвернуться, Воитель приостанавливается.

— Хайон, — обращается он ко мне.

— Брат.

— Ты можешь найти демона, который поглотил душу этого воина?

Ему известно, что я могу. Он спрашивает, сделаю ли я это.

— Будет исполнено, — говорю я.

— Благодарю тебя. Свяжи его внутри трупа и брось к остальным Дваждырожденным.

Дилан Оуэн Благородство злодеев

“Контакт ноль-тридцать!”

“Уверен, Сцеволла? Я ничего не вижу.”

“Положись на меня, Ларсус!”

Сцеволла спустил курок своего болтера. Дюжина снарядов рявкнула в непроглядном зелёном тумане, и из хмари впереди них раздались крики. Он и его люди тяжёлой поступью устремились на звук — восемь массивных воинов в чёрной силовой броне, отделанной золотом. Правый наплечник украшал пылающий глаз, совмещённый со звездой Хаоса о восьми зубцах: эмблема Чёрного Легиона.

Воины издавали свирепые крики радости. Они проделали долгий путь через пустоту к этой бесплодной, укутанной туманом планете, но теперь могли спустить пар на ожидавших впереди приспешниках Ложного Императора. Сцеволла едва ли не жалел врагов. Один из них был нужен ему живым, чтобы узнать, куда судьба направила его, и выяснить имя человека, которого он искал с тех пор, как год назад видения заставили его покинуть Око Ужаса.

Кошмар всегда был причиной, побуждавшей Сцеволлу выводить людей на очередную охоту. Год назад он с криком очнулся от подобного сновидения: серебристые немигающие глаза, проникшие в его сон. Чутьё заставило его направить свой боевой фрегат, Коготь Эззелита, из изменчивых сфер Ока Ужаса в реальность Имперского пространства. Последовательность знамений привела его в этот мир смертельных туманов. Множество боевых кораблей, расписанных символами Губительных Сил, блокировали планету; между ними дрейфовали останки Имперских судов. Коготь обогнул их и приземлился незамеченным посреди низких, укрытых туманом холмов на континенте, разорённом войной. В километре от них раскинулся осаждённый город, к которому влекло мистические чувства Сцеволлы. В какой бы момент он ни закрывал глаза, образ венценосного черепа пылал перед внутренним взором, и он знал, что человек, которого он должен убить, командует местными защитниками.

Лазерные выстрелы засвистели мимо и зашлёпали по броне воинов, не причиняя вреда. Сцеволла ощутил, как один задел его висок, но не почувствовал боли. Он засадил в туман очередную дюжину выстрелов, в ответ на каждый раздавался крик, в этот раз более близкий. Слева от него Опус, самый здоровый в отделении, заревел немелодичную боевую заупокойную под аккомпанемент грохота своей автопушки.

Ряды людей в серой военной форме проявились в тумане, как призраки; шлемы с противогазами придавали им вид пришельцев: широко распахнутые чёрные глаза и металлические хоботы. На шлемах солдат был изображён серебряный двуглавый орёл, символика Имперской Гвардии. Первая шеренга взвода стояла на колене, вторая — в полный рост с лазерными ружьями наготове, павшие скорчились на земле. Бесплотные зелёные щупальца исследовали живых и ласкали мёртвых. Сержант крикнул, и последовал еще один залп, но слепящий поток лишь впустую омыл силовую броню нападавших. Сцеволла невозмутимо выпустил болт и увидел, как голова сержанта разлетелась на мясо и кости. Он не ожидал, что столкнётся с кем-либо из защитников планеты так скоро после высадки с Когтя.

Возможно, этот взвод солдат заблудился в тумане точно также, как и его отделение.

Сцеволла и его люди вломились в ряды врагов. Когда человек вступает в бой, его ощущение времени замедляется. В случае Сцеволлы, первая секунда стычки застывала совершенно. Он окинул взглядом картину предстоящего истребления. Опус распевает песню, без сомнения сопровождающую дьявольский хор, беспрестанно звучащий внутри его черепа, лысая голова, глаза закатились в орбитах, смерть, выплёвываемая его автопушкой, висит в воздухе. Слева от Опуса — Шарн, безликий шлем лишён даже отверстий для глаз, его огнемёт обдаёт солдат жидким пламенем. Еще дальше — Ферокс, голова перекинулась назад под неестественным углом, когда скользкий стебель блестящей мышцы с щёлкающими зубами на конце начал появляться из его рта. Впереди — Икарус, лицо искажено страданием, кровавые слёзы застыли на щеках; там, где цепной топор отрубил конечности противника, воздух расцвечен багрянцем. Икарус оплакивает свои жертвы, которые никогда не познают радости служения истинным богам.

Сцеволла бросил взгляд направо. Лейтенант Ларсус располовинил гвардейца своим цепным мечом и застигнут во время смеха, смакующим кровь, плеснувшую ему в лицо. Ещё дальше, возвышаясь над врагами, стоит Сургит, силовой меч в ножнах, пистолет в кобуре, рогатый шлем изучает взвод в поисках достойного соперника. И, наконец, Манекс, разряжающий два своих болт-пистолета потоками зарядов в строй неприятеля, пена у рта, глаза выкачены от химикалий, поступающих в мозг по трубкам, встроенным в его броню. Пока Сцеволла наблюдал за своим отделением, в его груди поднималась гордость. Бесчисленные зоны военных действий отточили их боевые навыки, и ни один ещё ни разу не подвёл его.

Застывшая сцена потекла, неподвижные фигуры вернулись к жизни. Тела громоздились у ног Икаруса и Ларсуса, каждый из них был размытым вихрем цепных клинков; отвратительный язык Ферокса извивался среди солдат, обдирая плоть, его пальцы вытягивались в ужасные режущие когти. Яростный огонь оружия Манекса разрывал тела, Опус во весь голос ревел непостижимую оперу, подхватываемую смертельными проигрышами его автопушки, а Шарн в это время выжигал дыру в рядах противника. Воины Чёрного Легиона, хоть и будучи в меньшинстве, отхватывали куски кровавой добычи от шеренг Имперских Гвардейцев, чьи штыки не могли пробить силовую броню. Попытки бойцов задавить нападавших массой напоминали океан, тщетно набрасывающийся на защитную дамбу.

В схватку ворвался комиссар в маске в форме злобного черепа и с поднятым силовым мечом, призывая солдат биться до последнего, сражая тех, кто посмел сделать шаг назад. Сургит, не обращая внимания на лазерный огонь, свистящий вокруг него, триумфально рассмеялся, вытащил силовой клинок и начал прокладывать путь через солдат, чтобы встретиться с офицером один на один.

Сцеволла получил удар штыком и выстрелом из своего болт-пистолета проделал дыру в черепе его хозяина. Ещё несколько лезвий вонзилось в броню. Сцеволла отступил назад, стреляя без разбора, и штыки скрылись в тумане. На месте остался единственный солдат, сжимавший повреждённое предплечье. Сцеволла протянул свою левую руку и когтём бронированной рукавицы осторожно провёл по коже противогаза. Он заговорил тихим голосом. “Какой сейчас год? Что за планета? Кто командует твоими врагами?”

Из-под противогаза слабо донёсся сдавленный голос.

“Пл… планета? Зинкали VI. Мы сражаемся с предательским Лордом Х’раксором. Год? З… зачем…?”

“Кто командует вашей обороной?”

“Капитан Деметрос… Имперские Кулаки… он вычистит вашу скверну. Император защищает…”

По мановению увенчанных когтями пальцев Сцеволлы противогаз слетел, открывая бледное лицо с изумлёнными глазами. Боец глубоко вдохнул и содрогнулся. Он схватился своей здоровой рукой за шею, рот широко открылся, в горле забулькало, и на глазах Сцеволлы тёмно-зёленые мясистые ростки вырвались из рта солдата, забивая его глотку. Человек упал на колени, из его ноздрей прорастали маленькие лозы. Он завалился набок со сдавленным стоном, глаза остекленели, и его тело за несколько секунд было спелёнуто растениями, корни которых вползли в чёрную землю, пришпиливая труп к грунту.

Сцеволла глубоко вдохнул; воздух, богатый спорами, был горьким на вкус. Он усмехнулся над слабостью низшего человека.

Звуки битвы стихали. Те немногие Имперские Гвардейцы, что пережили нападение, исчезли в зелёном тумане, как призраки. Там, где когда-то стоял упорядоченный строй полных решимости солдат, теперь лежали груды искалеченных тел; зелёные побеги росли из кровавых ран, через которые из тумана в плоть проникли мельчайшие споры. В тех местах, где огнемёт Шарна испепелил полумёртвые тела, почва горела, и в зареве огня Икарус бормотал над трупами Литанию Проклятия. Опус сжимал Манекса железной хваткой, удерживая того, пока не схлынет безумие. Ферокс испытывал обратное превращение, его руки уже стали человеческими, угревидный отросток исторгал из себя куски полупереваренного мяса, втягиваясь обратно в расширенный рот. За выдающуюся доблесть боги благословили Ферокса мутациями, которыми его плоть взрывалась при возникновении угрозы. Хотя товарищи и испытывали перед Фероксом благоговение, Сцеволла не разделял их восхищения. Он помнил старого Ферокса, поглощённого этими дарами — того, кто поддерживал боевой дух отделения своими непринуждёнными манерами и находчивостью, уже давным-давно канувшими в Лету.

Сургита нигде не было видно. Сцеволла выкрикнул его имя.

“Здесь!” Рога на шлеме воина придали ему демонический вид, когда он возник из липкого тумана, неся голову комиссара. Он фыркнул. “Соперник подкачал. От ненависти стал неуклюжим. Только свой клинок замарал.”

“Ты привёл нас на отличную битву, капитан.” Ларсус приблизился, улыбаясь Сцеволле через маску засыхающей крови. “Ты всегда на высоте. Наша добыча здесь?”

“Его зовут Деметрос. Видения были истинными. Он командует силами Трупа-Императора.” Голос Сцеволлы помрачнел. “Лейтенант, тебе никогда не надоедало преследование?”

Ларсус постучал по изображению Глаза Хоруса на правом наплечнике Сцеволлы. “Никогда. Пока мы сражаемся, наследие Воителя продолжает жить.”

Сцеволла и его люди обрели боевое мастерство и связали себя узами крови и насилия в ходе Великого Крестового Похода ложного Императора. В те дни они были Лунными Волками, невинными душами, не видящими слабости Императора; их доспехи были белы. Затем Хорус, возлюбленный Воитель, убрал шоры с их глаз, и они сражались, как его преданные Сыны, за свое освобождение из оков ложного Императора. На грани победы Воитель пал, а его Легион нашёл пристанище в укрывающих тенях варпа, где стал известен, как Чёрный. В отражение скорби и позора Легиона силовая броня его воинов была покрыта чёрным лаком, но края доспехов были отделаны золотом, ибо даже самая тёмная ночь изгоняется проблеском нового рассвета. Люди Сцеволлы верили, что каждый уничтоженный ими приспешник Трупа-Императора приближает новый золотой век их Легиона.

Воспоминания Сцеволлы об этих днях испещряли рубцы, оставленные гневом и предательством. Прошлое неотступно преследовало его лицом убитого товарища. Боль не притупилась за… сколько лет? Сто, тысячу… десять тысяч? Время было изгнано из Ока Ужаса, жизнь Сцеволлы длилась единым призрачным бытиём, пока его не выкидывало в реальность для исполнения обета.

Ларсус нарушил задумчивость Сцеволлы. “Капитан, что за печальное лицо? Наша маленькая победа недостаточно сладка?”

“Пустяки,” — Сцеволла потряс головой, чтобы очистить свой ум. “Собирай псов, лейтенант. Давай поглядим, куда нас вывел след.”

* * *

Сцеволла прижался к выступу холма. Бесчисленные боевые знамёна, увешанные окровавленными трофеями, пронзали море зелёного тумана, волновавшееся в долине внизу. Казалось, что низина содрогается под ногами наступающей скрытой армии. Бронзовые башни штурмовых танков и верхушки корпусов пехотных транспортёров, увенчанные шипами, напоминали бесчисленный флот морских судов, бороздящий бесплотные волны. Между ними пробиралась пара десятков исполинских боевых машин, лязгающих на шести стальных ногах подобно кошмарным металлическим паукам. Все это полчище устремлялось к горизонту, где из тумана островом вырастал термитник циклопических зданий. Городские зиккураты сверкали миллионами точек света, их верхушки исчезали в красных ореолах, и тысячи труб извергали дым в небеса. Город-фабрику опоясывала стена, по сравнению с которой казались карликами даже лязгающие боевые машины. Титанические бастионы охраняли периметр, их пушки плевались плазмой в накатывающую орду. Среди сомкнутых серых шеренг солдат, комплектующих оборону, стояли фаланги воинов в силовой броне, выделявшиеся ярко-жёлтым цветом, на величавых знаменах был изображён сжатый чёрный кулак на белом поле; Космические Десантники Имперских Кулаков деятельно участвовали в защите.

Ларсус, скорчившийся рядом со Сцеволлой, тихо присвистнул. “В городе десять миллиардов душ. Х’раксор хочет навалить Хорусу из черепов.”

“Нет, — ответил Сцеволла шёпотом. — Если бы он желал лишь трофеев, он напал бы на менее защищенную мишень.”

В долине хлопнули взрывы, жёлтые цветы на короткое время разорвали туман, явив группу искалеченных трупов, и горящий танк взлетел в воздух, приземлившись с грандиозным взрывом.

Сцеволла попробовал воздух на вкус. “Эти туманы богаты белком. Возможно, мануфакторумы этой планеты преобразуют атмосферу в еду. Разрушение этого мира может вызвать дефицит на тех имперских аванпостах, что он кормит. Это начальная фаза основного вторжения. У Х’раксора большие амбиции. Позволим ему развлекаться своей войнушкой, покуда он не мешает нашей миссии. Наша добыча в городе. Я чувствую это. Мы должны добраться до него быстро, до того, как защитников сметут.”

“Там.” Ларсус указал на боевой танк Лэнд Рейдер в бронзовой броне, украшенной крюками и шипами, направлявшийся мимо подножия их холма на поддержку войскового резерва. “Украдем тачку.”

Сцеволла кивнул. “За работу, лейтенант.”

Пока Ларсус отдавал приказы отделению, ожидавшему в тылу, Сцеволла снял со своего гранатного пояса маленький серебристый диск и перекинул переключатель на его корпусе с богатой отделкой. Подняв устройство к губам, он поцеловал его, затем послал по дуге в машину внизу. Раздалась вспышка, и танк остановился, взвыв двигателями, корпус подёрнулся рябью голубых искр. Сцеволла и его отделение ринулись вниз с холма сквозь туман. Мутировавшие солдаты, использовавшие машину, как укрытие, бродили рядом в замешательстве, приглушённые проклятия раздавались из-под грубых респираторов, охватывавших их рты.

“С дороги, мразь!” — проревел Ларсус, сбивая с ног тех солдат, которые не потрудились убраться с пути. Мутанты, бубня себе под нос, побежали прочь, толкая друг друга.

Ферокс и Икарус запрыгнули на верх машины, в то время как остаток отделения окружил её. Из верхнего люка танка показался член команды, голубые искры порхали по его топорной силовой броне. Икарус выдернул его наружу и утихомирил болтом. Ферокс скользнул в отверстие. Последовал приглушенный рёв, потом дверь, ближайшая к Манексу, поползла, открываясь, и еще один танкист вылетел наружу, его бронзовые доспехи зияли ранами. Манекс нашпиговал его болтами.

“Хорошая работа, братья.” Ларсус заглянул в открытую дверь. Внутри забрызганных кровью интерьеров танка Ферокс оседлал третьего члена экипажа, его голова была закинута назад, и мясистый угорь тянулся изо рта, высасывая внутренности жертвы.

“Внутрь,” — поторопил Сцеволла. Он последовал в машину за своим отделением и указал на кормящегося Ферокса. “Утихомирьте его.” Ларсус мягкими движениями и спокойным голосом отвлек того от добычи. Угорь уже начинал втягиваться внутрь глотки, недавно съеденное шлепалось на пол.

Икарус расположился перед пультом управления, голубые искры, танцевавшие по консоли, шипели, как умирающий костёр. Он нежно нажимал переключатели по мере того, как они возвращались к жизни. “Питание восстанавливается. Да, она приходит в себя. Я думаю, что мы ей нравимся. Она находит нашу выходку… забавной.”

Дверь и люк с лязгом задраились, кабина содрогнулась, когда двигатели взревели, и Лэнд Рейдер вперевалку двинулся вперёд. Внутри, стены мурлыкали и подмаргивали новому экипажу мириадом глаз.

* * *

Лэнд Рейдер летел по полю битвы, давя солдат-мутантов своими гусеницами. Туман заволакивал смотровые щели, но разведданные, введённые в процессор машины, направляли её к пункту назначения — яростно обороняемым воротам в городской стене. На полпути в корпус Лэнд Рейдера попала ракета, и демонический дух завопил в агонии, но повреждения были поверхностными. Вскоре из тумана выросли ворота, их опускная решётка была покорёжена и опалена. Полукруг извращённых мутантских трупов отмечал границы простреливаемой зоны вокруг фундамента ворот; в неё стекались солдаты Х’раксора, вызывающе распевая, пока защитники расходовали на них свои драгоценные боеприпасы.

Как только Лэнд Рейдер попал в пределы досягаемости башен, охранявших подступы к воротам, на него обрушился непрерывный огонь. Опус высунул голову и плечи из люка машины, чтобы обстрелять защитников парапетов продольным огнём турельного орудия, равнодушный к лазерным выстрелам, свистевшим в сантиметрах от его лица, и к взрывам, сотрясавшим корпус. Лазерные пушки Лэнд Рейдера разрядились в слабеющие ворота, но створки поглотили огонь, оставшись невредимыми.

“Тараньте ворота!” — в отчаянии приказал Сцеволла. Все, сидевшие в пехотном отсеке, напряглись. Манекс глубоко вдохнул из своих трубок с токсинами, а Ферокс начал выкашливать нити слюны. Сцеволла знал, что они должны будут эвакуироваться прежде, чем жажда крови и дар Тёмных Богов возьмут верх.

“Тараньте немедленно!”

Лэнд Рейдер задребезжал от сильного взрыва, и из охваченного огнем люка упал Опус, вместо лица — сожжённая плоть, силовая броня утыкана осколками, изувеченные губы бормотали безумные стихи.

От пульта управления донесся крик Икаруса: “Ворота не намерены поддаваться!”

“Продолжай, Брат Икарус,” — проорал Сцеволла. Он приготовился. Раздался сокрушительный треск разорванного металла, и, казалось, каждая кость в теле завибрировала от удара. Рыдания демонического духа ударили в барабанные перепонки. С пронзительным треском голова Ферокса откинулась назад, из глотки показалась мутация.

“Прорвались! — крикнул Икарус. — Повреждение вспомогательного реактора — семьдесят процентов, все системы вооружения отключились — ”

“Открывай люки!”

“Невозможно… запорная руна не работает… мы ей больше не нравимся!”

Угорь выполз из глотки Ферокса. Тогда, с диким криком, Манекс схватил задний люк обеими руками и выворотил его. Зелёные отростки тумана потянулись в кабину. Крича в унисон, Сцеволла и его отделение вырвались из машины.

Сцеволла ощутил, как поток времени снова встал. Манекс лежит, послужив щитом для своих спутников, его броня пробита во множестве мест. За ним — Ларсус и Сургит, устремляющиеся к выдвинувшейся против них фаланге Имперских Кулаков, из болтеров тянутся ленты выстрелов. Шарн облизывает противника плавящим плоть жаром, в то время как Ферокс, полностью изменённый, тянется в сторону врага, из раны в пульсирующей угревидной мышце струёй хлещет жёлтый ихор.

Меч Сцеволлы уже был в его руке, длинное и узкое лезвие с выгравированной у его кончика единственной руной. Рунный меч Форнакс был пожалован Сцеволле, когда он возложил свой первый череп к изменчивому Алтарю Четырёх Богов в демоническом мире Себакет. Как давно это было? Теперь его охотничьи успехи отмечала пирамида из пяти сотен черепов. Он задумался о форме божественной благосклонности, в которую вылилась бы его нынешняя победа.

Сцеволла жаждал только одной награды: прекращения этого вечного преследования. Боги неустанно погоняли его для выполнения клятвы. В то время как его люди сражались ради незамутнённого наслаждения резнёй, Сцеволла больше не мог разделять их воодушевление. Смерти слились в одну, заглушая эмоции, испытываемые от убийств. Его перестало увлекать фехтование — более не проявление мастерства, но механическое действо. Он чувствовал опустошенность. Он молил своих повелителей о милосердии, об освобождении от обета, который он выполнил пятьсот раз, но они никогда не дали бы ему вольную. Единственным выходом из ситуации был побег.

Болт с грохотом отрикошетил от нагрудника Сцеволлы. Мир соскользнул обратно в движение, и дикая атака воинов Сцеволлы встретилась со стоической стеной жёлтой силовой брони. Сургит возликовал: “Наконец-то! Враг, достойный моей ярости!”

С пульсирующим откликом, тяжелый болтер на верху разбитого Лэнд Рейдера ожил — Икарус, передислоцировавшийся к орудийной башне, прижал подкрепление, пытавшееся вступить в бой.

“Дредноут!” Снаряды тяжелого болтера Икаруса барабанили, не причиняя вреда, по ходячей машине, энергично шагавшей в битву, сокрушительные когти были наготове, чтобы нанести удар.

Сцеволла выступил навстречу боевому гиганту, указующий меч бросал вызов. Как долго иссохшее тело внутри этого ходячего гроба было принуждено обманывать смерть?

“Именем четырёх богов, — выкрикнул Сцеволла. — Я окончу твои страдания.”

Дредноут, покрытый символикой Имперских Кулаков, возвышался над Сцеволлой, но молитвенные свитки и реликварные кости, украшавшие тушу ходячей машины, не могли оберечь её от рунного меча, способного пробить любой из существующих металлов.

Шальная мина взорвалась между ними.

Белый свет поглотил зрение Сцеволлы, затем темнота. Он летел. Боли не было. Он запаниковал. Еще не пришло время умирать! Сцеволла уже выбрал способ своей смерти, и он был не таким.

Сцеволла с грохотом приземлился и попытался вдохнуть. Его зрение прояснилось, являя нависший над ним Дредноут, не получивший во время взрыва ни царапины; его кулаки потрескивали энергией. Пальцы вытянутой левой руки Сцеволлы заскребли по эфесу рунного меча.

Со зверским рыком из обломков Лэнд Рейдера вылез пошатывающийся гигант. Голова Опуса была покрыта лохмотьями кожи; он ударил по корпусу Дредноута тактическими снарядами своей автопушки.

Хватка Сцеволлы сомкнулась вокруг рукояти меча, и он набросился на содрогающийся Дредноут, чья броня обуглилась в том месте, где её пробил пылающий рунный меч. Сцеволла вытащил клинок и отскочил назад. Окуляры Дредноута вспыхнули зелёным, затем потухли до черноты, и металлическая громадина рухнула вперёд.

Сцеволла отсалютовал клинком. Нечто древнее только что кануло в вечность. Сцеволла подавил зависть.

Воины Чёрного Легиона опустошили строй Имперских Кулаков, хотя некоторые ещё были живы, несмотря на отрубленные конечности и смертельные раны. Один Космодесантник лежал ничком с кровавым месивом на месте ног и стрелял из болт-пистолета до тех пор, пока не был утихомирен сокрушившим его ботинком Икаруса. Другой, с расколотым шлемом и без глаз, сражался вслепую, почти обезглавив Ларсуса своим клинком, прежде чем его прикончил цепной меч лейтенанта.

Сургит подбежал к разрушенному Дредноуту и затряс кулаком перед лицом Сцеволлы. “Сукин ты сын! Этот должен был быть моим!”

Ларсус оттеснил Сургита в сторону. “Сцеволла, нам надо идти. Армия лорда Х’раксора прорвалась.”

Ворота были забиты мутантами в масках, которые дрались друг с другом за право первыми пройти в брешь. Защитники бастионов сосредоточили на этом полчище огонь, но через труп каждого скошенного ими отродья перелезали еще два таких же. Позади бурлящей умирающей массы воины-берсерки, одетые в алые доспехи и шлемы с разверстыми ртами, прорубались сквозь этот сброд цепными мечами, распевая хвалы своему кровавому божеству.

Отделение Сцеволлы находилось в широком дворе, протянувшемся между защитной стеной и грандиозными строениями города. Справа громыхал барьер боевых танков, стремящихся заткнуть брешь. Слева подходили ряды солдат в противогазах. Впереди, через двор, зиял вход в мануфакторум, с трудом различимый через туман, верх комплекса терялся в красных облаках. Из смыкающихся челюстей плоти и металла был только один путь — вперёд.

“Бойцы, за мной!” Сцеволла припустил через скрывающий туман к огромным дверям.

* * *

Мануфакторум был индустриальным собором. Топки горели алтарями голодного пламени, и огромные баки, как священные кадила, истекали дурнопахнущими испарениями. Машины шипели, с нетерпением ожидая возвращения к жизни, трубы и мостки спиралями завивались вверх в отзывавшуюся эхом тьму. Дверь, продырявленная одним мелта-зарядом, не оказалась препятствием, равно как и беспорядочное сопротивление фабричных охранников; внутренности сорока человек украсили пол.

Сургит плюнул на трупы: “Мы бежали от армии, чтобы схлестнуться с простыми разнорабочими.”

“Мы не бежали, брат, — резко возразил Ларсус. — Мы на охоте, помни это. Шваль снаружи не заслуживает наших усилий.”

“Тихо,” — бросил Сцеволла, и Сургит и Ларсус отступили друг от друга. “Как Манекс?”

“Способен проламывать черепушки.” Манекса перетащил в безопасное место Опус. Его броня была усеяна дырами, а половина лица представляла месиво из плоти. “Со мной бывало и похуже.”

“Ферокс?”

Ларсус пожал плечами. “Найдёт нас, когда наестся.”

“Шарн, Икарус, готовы к бою?”

Шарн поклонился, затем продолжил играться с белым пламенем ближайшей печи. Икарус стоял на коленях, баюкая отсечённую голову фабричного чернорабочего.

“Зачем они сражаются с нами? Мы являем им свою мощь, однако они отказываются следовать нашим путём. Мы проповедуем мечом и огнём, но с каким результатом? Миллионы их гибнут за свою веру в мёртвого Бога-Императора. Мы предлагаем тайное знание звёзд, но они предпочитают умереть в невежестве. Почему, мой капитан?” Щеки Икаруса испещряли дорожки кровавых слёз.

Сцеволла мягко поднял подбородок боевого брата своей бронированной рукавицей. Шрамы на юном лице были свидетельством множества побед.

“Боги требуют жертв, мальчик. Мы — жнецы, утоляющие их вечный голод. Эти люди — не более чем животные, годящиеся лишь для священного костра. Не проливай слёз над судьбой слабых.”

“Но я должен, капитан. Я буду плакать, пока вся вселенная не преклонит перед богами колени.”

Сцеволла оценил рвение Икаруса, но не сказал больше ни слова. Пусть смакует эту ложь. Когда-то Сцеволла тоже верил, что его призвание состоит в сокрушении уз порядка, сковывающих галактику, но он познал на горьком опыте, что боги требовали войны лишь ради пустячного развлечения. Лорд Х’раксор сражался всуе, чтобы завоевать славу, ибо как-только они устанут от него, он будет свергнут и забыт. Наверное, и восстание Хоруса было для богов не более, чем кратким увеселением. Возможно, им доставило удовольствие видеть, как их слуга пал на грани победы, и наблюдать, как его армии скатываются во взаимную вражду. Именно ради их забавы Сцеволла рыскал по галактике, ведя бесконечную кровавую охоту.

Пока он размышлял о воле своих божественных повелителей, незваные воспоминания наводнили его ум…

…Сцеволла держал на коленях умиравшего Космодесантника, чья жёлтая силовая броня была забрызгана грязью битвы. Точно также были заляпаны тусклые доспехи Сцеволлы. Окружающая буря войны, по ощущениям, отдалилась на десять тысяч лет. Сцеволла смотрел вниз на лицо боевого брата: аристократический нос, мощный подбородок, хорошо вылепленный череп благородного воина, непокорного даже в преддверии смерти. Серебристые глаза гасли по мере того, как по капле утекала жизнь, их стекленеющий взгляд преследовал Сцеволлу.

“Алеф, мой друг, ты можешь спасти себя!” Сцеволла давился словами. “Зачем ты поверил вранью Ложного Императора? Твой повелитель — Хорус. Ты знаешь это, брат. Скажи это!”

Внутри Космодесантника оставалась лишь малая искра жизни, но губы Алефа не шевельнулись. Молчание разожгло гнев Сцеволлы.

“Будь ты проклят, Алеф! Мы поклялись завоевать галактики вместе, в вечном крестовом походе, никто не мог остановить нас. Помнишь, как мы зачистили Гаруспик Крора? Как мы в одиночку защитили монастырь Сатрапоса от орочьих орд Старбайтера?”

В эру Великих Крестовых Походов, когда Легион Сцеволлы звался Лунными Волками, Имперские Кулаки сражались с ними бок о бок во множестве битв. Было общеизвестно, что Хорус, примарх Лунных Волков, уважительно пошутил как-то, что война между его Легионом и Имперскими Кулаками длилась бы бесконечно.

На Цестусе II, в битве при Трэльском Водопаде, Сцеволла спас капитана Имперских Кулаков Алефа от анаков, чудовищных аборигенов планеты. Узы дружбы связали двух Космодесантников, и, когда пути их Легионов пересекались, они вместе бились во многих сражениях. Но после того, как Хорус показал свою истинную сущность, Сцеволле не удалось убедить друга в том, что путь Воителя ведёт к славе. Восстание разделило их, и они не виделись до осады Императорского дворца на Терре, когда Сыны Хоруса атаковали Врата Вечности, охраняемые Имперскими Кулаками. Сцеволла разыскал своего бывшего боевого брата в мясорубке поля боя. Они сразились, и Алеф пал, пронзённый мечом Сцеволлы.

Сцеволла помнил последние слова, сказанные им умиравшему Космодесантнику. “Вся слава, за которую мы сражались, брат, обратилась в прах.”

Только тогда губы Алефа шевельнулись. “Не за нашу славу, брат, — выплюнул он вместе со сгустком крови. — Во славу Императора.”

Сцеволла фыркнул.“Твой Император сражается, защищая людей без чести, слабаков, рабов, которые прячутся, пока мы, доблестные мужи, проливаем за них свою священную кровь. Твой Император мог бы стать богом, а мы — его ангелами, но он предпочёл впрячься в ярмо охраны своего блеющего стада.” В словах Сцеволлы появилась настойчивость. “Загляни в свое сердце. Ты знаешь, что я прав.”

Алеф покачал головой.

Горячие слезы заструились по щекам Сцеволлы. “Я предлагаю тебе свободу, брат, а ты выбираешь смерть.”

Сцеволла страдал от сотен ран, но ни одна ещё не болела так сильно. Алеф осудил Воителя, и принудил руку Сцеволлы к братоубийству. Алеф предал своего боевого брата.

“Дурак!” — зарычал Сцеволла. “Я спас тебя. Ты обязан мне жизнью. Слушай меня. Я снова могу уберечь тебя: отрекись от ложного Императора и присоединяйся ко мне.”

Алеф хрипло рассмеялся. “Если бы Император наделил меня даром предвидения, я предпочел бы быть заживо растерзанным анаком, нежели спасённым отпрыском безумного подлеца.”

Ярость овладела Сцеволлой. Пронзительная горечь страдания сменилась гневом, сладким на вкус.

“Ты дерзаешь насмехаться над Воителем? Я клянусь, и призываю четырех богов в свидетели, что отомщу за твои оскорбления тысячекратно.”

Безумный смех эхом отозвался в голове Сцеволлы.

“Я буду выслеживать и убивать твоих потомков, до конца времен. Твои сыны будут страдать от моего клинка из-за твоей преданности твоему слабосильному Императору.”

Сцеволла сорвал броню с груди Алефа и погрузил руки глубоко в плоть. С тошнотворным хлюпаньем он извлёк из месива железу, бронированные рукавицы стали влажными и красными. Сцеволла дразнил Алефа кровавым трофеем, пока в глазах того не потух свет.“Я буду проигрывать это мгновение победы над тобой снова и снова.”

Он любовно разместил орган в мёртвых руках Алефа. Прогеноидная железа содержала геносемя, необходимое для развития преемника Алефа. Апотекарии прочёсывали поле боя, под огнём собирая драгоценное сырьё. Когда они вернут прогеноидную железу Алефа, его сущность, внедрённая с геносеменем, будет жить в новом рекруте. Сцеволла будет преследовать каждого из его генетических наследников и заставит их пережить ту же судьбу, что постигла их предтечу. Он связал себя этим обетом, когда воззвал к четырём богам.

Сцеволла поднялся и обратился к трупу: “Из черепов твоих наследников я воздвигну монумент отвергнутым тобой четырём богам. Твой ляжет в его основание.”

Он обезглавил бывшего боевого брата стремительным ударом клинка. Когда он нагнулся, чтобы поднять упавшую голову, появился Ларсус, спотыкаясь об останки на поле брани, на окровавленом лице была написана паника. Сцеволла побледнел, услышав его слова.

“Капитан, все надежды потеряны. Воитель мёртв. Мы должны идти!”

“Что ты сказал?”

Ларсус повторил, громче…

… Прошлое потускнело. Сцеволла вернул свой ум в настоящее. Ларсус тряс его за плечо.

“Капитан, мы должны идти. Армия Х’раксора смяла внешнюю оборону.”

Снаружи, триумфальные боевые кличи вторгавшейся орды заглушали крики защитников. Сцеволла замер, глубоко дыша. Его добыча была близко. Его чувства влекло к фабричным высотам.

“Мы идем наверх.”

* * *

На глазах Сцеволлы солдат совершил пируэт в зев цистерны далеко внизу и со всплеском исчез в горячем вареве, последний из тех, кто вступил в бой с его отделением, пока они, ведомые чутьём своего командира, взбирались по лестницам и мосткам к более высоким уровням фабрики.

Отделение стояло перед рядом крепких дверей. Сцеволла едва ли не физически ощущал за ними присутствие своей добычи. Не привлекая внимания других, он отвёл Ларсуса в сторону. “Лейтенант, что бы ни случилось, не встревайте, чтобы спасти меня. Если я паду, это воля богов. Отнеси мою голову на Себакет и возложи мой череп на верх алтаря в знак моего поражения.”

Ларсус выглядел ошеломлённым. “Ты о чём, капитан? Ни одна душа в этой галактике не сможет победить тебя.”

Сцеволла отвернулся от своего лейтенанта. Он указал на двери. “Опус?”

Громила разбежался и вынес их плечом. Из пролома брызнул дневной свет. Сцеволла проследовал через него, остаток его людей — прямо за ним.

Снаружи находилась широкая плаза, открытая порывистому ветру, с видом на увитые туманом поля сражений далеко внизу. Низкие облака гневно-красного цвета затягивали небо. Поперек плазы выстроился в шеренгу взвод Имперских Кулаков. Самый высокий из них носил голубой плащ до земли и золотой венок офицера. Богато украшенный меч в его руках шипел энергией.

Сцеволлу охватило волнение. На благородном лице Капитана Деметроса были выгравированы черты Алефа. Он рявкнул свой приказ: “Капитан мой. Уничтожьте остальных.”

Атаку воинов приветствовали вскрики болтеров, чёрные доспехи вбирали в себя смертельный град. Сцеволла смотрел на продвижение своего отделения.

“Прощайте,” — печально шепнул он, затем пробормотал обещание богам. “Пора положить конец вашей забаве. Не возложу ни черепа более к вашему алтарю.”

Сцеволла выступил вперёд, выделяя капитана своим рунным мечом. Пять сотен раз он воспроизводил эту сцену. Пять сотен раз он побеждал своего сереброглазого соперника, наследника Алефа, и забирал трофеем его голову. Он давным-давно насытил свой гнев. Ему снова и снова приходилось переживать боль убийства своего товарища, и он больше не мог этого выносить.

Сцеволла пошёл по кругу, черный волк, выслеживавший свою жертву. Его соперник встал в дуэльную стойку, силовой меч одинаково готов как парировать, так и рубить. Приближаясь, Сцеволла заметил, как серебристые глаза Деметроса сузились в слабом узнавании. Этот серебряный взор поймал взгляд Сцеволлы, перенося его в другое время, другое место…

…Звуки битвы ревели: взрывы, выстрелы и крики умирающих. Земля сотрясалась от поступи ног Титана, рассеивавшего перед собой отряды Имперских Кулаков. Величественные Врата Вечности, сердито взиравшие на поле боя, сотрясались от жгучих поцелуев сотен ракет. Над головами, плюясь смертью, завизжал боевой катер, и множество наступавших Сынов Хоруса в тусклых доспехах пали под огненным дождём. Грязь от взрывов заляпала броню Сцеволлы, но он не дрогнул. Пока он кружил вокруг своего противника, какофония битвы была для него не более, чем бормотанием, смазанные картины окружающей жестокости — простой иллюзией.

“Брат Сцеволла, — противник Сцеволлы с серебристыми глазами нарушил молчание. — Я скучал по тебе.”

“Как и я по тебе, Брат Алеф.” Сцеволла печально улыбнулся. “Сложи свой меч. Ты сразил множество слуг Воителя, но я поручусь за тебя перед ним. Он простит.”

“С чего бы мне возлюбить Воителя?” — выплюнул Алеф. Его глаза посуровели. “Его безумие разрушило все, за что боролся Император. Твой Воитель похитил твой рассудок, Сцеволла. Живи в своей лжи хоть десять тысяч лет, но твоё сердце устанет от страстей, и от тебя останется лишь пустая оболочка.” Алеф глубоко вздохнул, его черты наполнились сожалением. “Пусть это кончится здесь, мой друг. На острие моего клинка. Мне не под силу спасти тебя от твоего прошлого, но я могу уберечь тебя от будущего.”

Ни один не отвел взгляд.

Алеф медленно кивнул. “Да будет так. Сразимся…”

…Сцеволлу выдернуло назад в настоящее, когда клинок Деметроса выпрыгнул, казалось, из ниоткуда. Он парировал быстрым блоком, рунный меч заискрил, когда он отклонил вниз силовое оружие соперника. Деметрос попытался разоружить его резким рывком клинка, но Сцеволла оказался достаточно проворен и отреагировал контрударом. Деметрос слегка наклонил голову, и взмах рунного меча лишь скользнул по его щеке.

* * *

Жуткие завывания нарушили концентрацию противников. Ярость, одетая в причудливые доспехи, лоснящиеся от крови, вырвалась из дверей плазы. Из разверстых ртов боевых шлемов понеслись оды Кровавому Богу, когда берсерки набросились на Имперских Кулаков, рубя цепными топорами. Один из безумных нападавших изшинковал Космодесантника, но, в свою очередь, был выпотрошен Сургитом, из под носа у которого он увёл добычу. Вскоре на плазе началась беспорядочная свалка: чёрные, жёлтые и красные силовые доспехи сражались друг с другом.

Пять берсерков устремились к Капитану Деметросу.

“Нет!” — закричал Сцеволла, снося голову одному из них взмахом клинка.

Безголовое тело проковыляло вперёд, рухнув позади изумлённого Космодесантника. Сцеволла развернулся, чтобы отвлечь на себя двоих из оставшихся берсерков. Деметросу пришлось защищаться от второй пары. Они стояли вместе, почти что бок о бок, блокируя каждую из бешеных атак. Хоть нападавшие и осыпали их ударами со всех сторон, они платили за это небрежностью своей обороны. Цепной топор прогудел над головой Деметроса, который пригнулся и вогнал свой клинок глубоко в грудь его обладателя. Другой берсерк с энтузиазмом набросился на Сцеволлу, и тот подсёк ему ноги, обрезанные культи задымились в том месте, где их отрубил рунный меч.

Цепной топор с хрустом пробил наплечник Деметроса. Тот проигнорировал рану, но отшатнулся назад, потеряв равновесие. Поклонник Кровавого Бога с воем поднял своё оружие, чтобы нанести смертельный удар, но топор остановился в сантиметрах от черепа Деметроса, встреченный мечом Сцеволлы. Сцеволла со скрежетом повёл клинок вниз по древку оружия, прорезав гарду и искалечив пальцы, сжимавшие рукоятку, затем обезглавил его хозяина дуговым ударом. Деметрос припал на колено, выпотрошив последнего нападавшего. Сцеволла повернулся лицом к выпрямлявшемуся Имперскому Кулаку, с чьего клинка соскальзывало тело берсерка.

Сцеволла отвесил легкий поклон. “Прямо как в старые времена.”

Деметрос нахмурился. “Я уже видел, как ты сражаешься.”

“Мы никогда не встречались, — Сцеволла лукаво улыбнулся. — Но я проливал твою кровь много, много раз.”

Деметрос медленно потряс головой. “Ты ненормальный.”

Воины Сцеволлы сформировали вокруг поединщиков защитное кольцо. У их ног лежал кровавый круг из берсерков и Космодесантников.

“Прикрывайте капитана!” — выкрикнул Ларсус, когда ревущая волна берсерков и мутантов нахлынула на плазу.

“Свежее мясо,” — довольно завопил Сургит, крутя своим силовым мечом над головой.

Сражение было лишено всякого порядка, Имперские Кулаки и берсерки кромсали друг друга, мутанты были пойманы в ловушку рукопашной и искрошены в кровавую кашу. В гуще этой суматохи воины Сцеволлы лишали жизни всякого, кто пытался прорвать их круг. Пока они сражались, Опус пел, Икарус плакал, Манекс рычал, а Шарн убивал молча.

Сцеволла и Деметрос стояли, не тревожимые ничем, посреди своей арены.

Деметрос нахмурился. “Ты защищаешь меня от своих собратьев. Ты жаждешь убить меня. Почему?”

“За прегрешения твоего родителя,” — ответил Сцеволла. “Давным-давно, он нанёс огромное оскорбление моему господину. Но удача улыбается тебе, Деметрос. Именно ты восстановишь честь своего отца. Давай завершаться. Мои люди сильны, но две армии им не удержать.”

Сцеволла коснулся своего лба кончиком рунного меча, отдавая салют. Деметрос стоял неподвижно. Клинки размазались, затем оба обратились в статуи. Ни один не выказал усталости. Ложный выпад Космодесантника, ответ Сцеволлы, быстрые атаки и контратаки блокировали друг друга снова и снова. Сцеволла закрутил свой клинок, и меч его противника вылетел из захвата, с лязгом приземлившись между ними. Рунный меч Сцеволлы засиял, как-будто предвкушая грядущее убийство, но Сцеволла опустил клинок и подбросил упавший силовой меч ловко поймавшему его Деметросу.

“Герой никогда не должен быть беззащитным,” — произнёс Сцеволла.

Деметрос ответил молниеносным выпадом, но Сцеволла парировал. Тогда Деметрос исполнил блестящий обходной манёвр, и его меч пробил оборону Сцеволлы.

Мир вокруг Сцеволлы замер, клинок завис в секунде от попадания в сердце. В этот финальный момент он почувствовал себя живым, страх и эйфория смешались в один восхитительный коктейль. Его клятва была нарушена; наконец-то он упокоится.

Но если бы Сцеволла сместил свой корпус чуть вправо, клинок прошел бы параллельно броне, нанося глубокую, но не смертельную рану.

Сцеволла остался неподвижным.

Действительность нахлынула обратно с всасывающим рёвом, и клинок погрузился в чёрные силовые доспехи. Сцеволла улыбнулся. Силовой меч пробил его сердце и разрубил броню на спине. Когда клинок освободился, Сцеволла всё ещё стоял.

“Прекрасный удар, мой друг. Достойный того, чтобы лишить меня жизни.”

Сцеволла удивился, что мертвец может говорить. Боли не было. Шум окружающей битвы не удалялся прочь.

Деметрос отшатнулся назад, приходя в бешенство. “Как такое может быть? Демон!”

Сцеволла посмотрел вниз, на разрез в своей груди. Там, где должна была струиться кровь, находилась дыра. Тысячи звезд, подобно злорадным глазам, вились внутри раны, как если бы она пронзала ткань пространства. Безумный смех зазвучал в голове Сцеволлы: четыре ужасных голоса. Он открыл рот, но говорить начали они: “Ты полагаешь, что чемпиона Тёмных Богов может убить царапина? Чтобы отсечь нити этой марионетки, недостаточно простой шавки Пса-Императора.”

Сцеволла сражался за контроль над своим языком. “Ты не сможешь убить меня. Беги, брат. Спасайся!”

Деметрос усмехнулся. “Бежать? Я Космический Десантник ордена Имперских Кулаков. Я не бегаю.”

Рунный меч Сцеволлы жадно светился. Он закричал в небеса: “Я не буду убивать его! Эта схватка бесчестна!”

Когда Деметрос снова приблизился, чтобы убить, Сцеволла попытался подставить шею под приближавшийся клинок, но рунный меч поборол его волю и с лязгом блокировал удар. Сцеволла снова ударил, его конечности не принадлежали ему, и Деметрос откинулся назад, горло пересекала нить сожжённой плоти. Космодесантник упал на колени с бесстрастным лицом, силовой меч лязгнул о землю.

Перекрывая шум боевых гимнов Имперских Кулаков, дикие песнопения берсерков и вопли умиравших мутантов, Ларсус крикнул своему капитану: “Дело сделано. Мы должны уходить — сейчас!”

Сцеволла смотрел на тело Деметроса. Он решил отдать Шарну приказ сжечь труп, уничтожая прогеноидные железы и тем завершая охоту.

Внезапно на плазу ворвалась груда пульсирующих мышц, стянутая внутри чёрного панциря, слившегося с плотью. Ненасытная угревидная конечность кусала и глотала. Ферокс получил последний дар варпа: он стал его отродьем. Он будет бездумно умерщвлять для развлечения богов.

Приказ Сцеволлы умер у него на губах. Глядя, как то, что когда-то было Фероксом, убивая, скулило и бормотало, Сцеволла понял, какая судьба ожидает его, если он попробует изменить своей клятве. Он похолодел. Боги никогда не позволят охоте прекратиться. Он мрачно поклонился мёртвому противнику. Лучше смириться с рабством, чем позволить пожрать остатки своей человеческой сути. “До следующей встречи, мой друг.” Слова оставили горький привкус.

Он отсёк голову Деметроса своим мечом и подобрал трофей за волосы: еще один череп для изменчивого алтаря.

Ларсус выкрикнул приказ. “Отделение, сходись! Мы возвращаемся на Коготь!”

Защитное кольцо вокруг Сцеволлы сжалось в узел, он щёлкнул переключателем на поясе, и отделение замерцало и исчезло; водоворот битвы хлынул в пространство, которое они покинули.

* * *

Не обращая внимания на происходящие вокруг него зверства, Апотекарий сновал меж трупов своих павших боевых братьев, собирая драгоценное геносемя. Он опустился на колени перед телом Капитана Деметроса.

“Слёзы Императора, — воскликнул он. — Они забрали его голову!” Ощущая камень на сердце, он пробормотал отходную молитву и извлек жизнетворную жидкость из прогеноидной железы в груди трупа своим редуктором. “Твоя линия будет жить, чтобы отмстить за это злодеяние, мой капитан.”

Где-то в эфире раскатился смех. Игра будет продолжаться.

Грэм Лион Чёрное Железо

— Что привело тебя ко мне, сын Олимпии?

Абаддон Разоритель нависал над Каллусом. Кузнец войны Железных Воинов стоял на коленях на холодном каменном полу, опустив глаза. На нем не было брони, лишь одеяние чёрного цвета. Ему сказали, что ни одному воину из другого Легиона не дозволено носить броню или оружие в присутствии Воителя, хотя Каллус подозревал, что все это лишь для того, чтобы показать ему, кто здесь главный.

Ему не привыкать. Любой, кто служил Пертурабо на протяжении минувших тысячелетий, не понаслышке знаком с презрением. Именно поэтому Каллус явился к владыке Чёрного Легиона.

— Мой господин, я…

— Смотри на меня, когда обращаешься ко мне, кузнец войны, — пророкотал Абаддон. — И встань. Не нужно преклоняться передо мной. Мы же братья, разве нет?

Каллус колебался. Вопрос был с подвохом. Он решил встретить потенциальную угрозу лоб в лоб.

— Мой господин, может мы и братья по духу, но на деле вы намного превосходите меня. Вы — Воитель, тот, кто принесет гибель Империуму Лжи. А я всего лишь скромный блюститель владений Железного Владыки.

Его дыхание участилось. Он продолжал смотреть в пол, ожидая, что в любой момент его пронзят древние клинки Когтя Хоруса. Он не ожидал, что Абаддон рассмеется.

— Очень хорошо, Каллус. Как и подобает Железному Воину, ты попал в самую суть вопроса. Практично. Это мне нравится. Прошу, встань.

Каллус поднял голову. Несколько долгих мгновений Абаддон смотрел ему в глаза. После чего кивнул, словно подтверждая что-то, и подошел к другой стороне зала. Он смотрел в огромные окна, установленные в одной из стен. Железный Воин поднялся и нерешительно сделал шаг.

— Подойди, кузнец войны. Посмотри и скажи мне, что ты видишь.

Каллус подошел к окну и посмотрел на мир металла.

— Я вижу… мир-кузницу, лорд Абаддон, — сказал он.

— Да, — ответил Воитель. — Мир-кузницу в сердце Ока Ужаса. Мир-кузницу Темных Механикум. Мир-кузницу, где по вине самой природы места, в котором он находится, все созданное представляет собой смешение металлического и демонического. — Абаддон отвернулся и стал мерить шагами зал. — Здесь не создать ничего, что не было бы развращено прикосновением Хаоса, Каллус. Думаю, тебе это известно. Ты ведь провел много времени на Медренгарде, верно?

Каллус кивнул.

— Верно, мой господин.

— А твой примарх, в своей мудрости, сделал тебя сторожевым псом одинокой крепости в своих владениях. Кастеляном. — Абаддон развернулся и его пронзительный взгляд впился в Каллуса. Казалось, он видит кузнеца войны насквозь, заглядывает ему прямо в душу. — Подходящая роль. Но ты считаешь, что способен на гораздо большее, не так ли? И именно поэтому ты здесь.

— Да, лорд Абаддон, — ответил кузнец войны, стойко выдерживая взгляд Воителя, хоть ему и хотелось отвести глаза.

Абаддон улыбнулся.

— Да, я согласен с этим, Каллус. Ты можешь, и ты добьешься большего. Гораздо большего. — Он снова отвернулся. — Желаешь ли ты служить мне, сын Олимпии? Желаешь ли ты присоединиться к моему Чёрному Легиону?

— Да, мой господин. Как и мои воины. Со мной около тысячи Железных Воинов. Они проверенны и верны, и готовы принести клятвы Чёрному Легиону и служить вам во всем.

— Пертурабо знает, что ты здесь?

— Нет, мой господин. Нынче примарха… не слишком заботит мир за пределами его башни.

— Нет, — сказал Абаддон. — Я посещал его залы. Пертурабо предпочитает роль ремесленника, а не воина. Всегда предпочитал. Это позор. Его способности могли бы быть полезны. Но не важно. Вместо них я воспользуюсь твоими. И у меня как раз есть для тебя задание, чтобы ты доказал свою верность мне, Каллус.

— Назовите его, Воитель, и оно будет исполнено.

— Ты знаешь, почему я решил встретиться с тобой здесь, Каллус, на этом мире?

— Нет, господин.

— Потому что это, — Абаддон ткнул пальцев в окно, указывая на раскинувшийся за ним мир, — проблема. Все миры, которые создают новое оружие и военную технику для наших армий, наводнены демоническими энергиями, как и этот. В этом, как я уже говорил, природа царства, в котором мы обитаем. И она играет не последнюю роль в моих планах. Но нам также нужны и простые машины. Нам нужны орудия и мечи, доспехи и «Носороги». Нам нужны ресурсы миров-кузниц за пределами Ока.

— Да, мой господин, — нерешительно произнес Каллус.

— Один такой мир, Каллус, лежит на окраине Галактики, вне владений осыпающегося Империума. Думаю, он знаком твоему Легиону. Более того, у вас там есть гарнизон.

— Вы говорите о Тарисе, господин?

Абаддон кивнул.

— Именно, о Тарисе. Расскажи мне о нем, кузнец войны.

— Мне мало что известно. Я никогда там не был. Это древний мир, заселенный ещё до появления Империума. Он был обнаружен солдатом Махарием во время его крестового похода, и вновь потерян в ходе того, что в Империуме называют Махарийской Ересью.

Абаддон жестом велел ему продолжать.

— Во время тех событий мир захватили роты Четвертого Легиона. С тех пор он производит оружие для Железных Воинов.

— И он остался несовращенным?

— Да, мой господин. Тамошние техножрецы никак не связаны ни с Марсианскими, ни с Темными Механикум. Они… незапятнанны.

— Я хочу этот мир, — сказал Абаддон. — Я хочу, чтобы он производил оружие и технику для Чёрного Легиона. Добудь его мне, Каллус, и ты заслужишь свое место в моей армии.

Темные Кастеляны, военная группировка Каллуса, покинули Медренгард без помпы и торжеств, и без всяких намерений когда-либо вернуться обратно. Каллус и его заместитель, Бран, стояли возле иллюминатора на борту боевой баржи «Падшая империя» и смотрели на мир, который был их домом и тюрьмой на протяжении минувших тысячелетий. Ни один не проронил ни слова, пока планета не скрылась из виду.

— Как мы покинем Око, кузнец войны? — спросил, наконец, Бран. — Кадийские Врата защищены слишком хорошо.

— Есть и другие пути, — ответил Каллус. — Опасные пути, но наши новые союзники полагают, что смогут провести нас по ним в целости и сохранности. — Он искоса посмотрел на три сгорбленные, закутанные в мантии фигуры, которые стояли на другом конце длинного и узкого зала. Там, где на скрытые капюшонами черты попадал свет, ярко блестел металл.

— Почему Воитель отправил жрецов Темных Механикум, если хочет оставить Тарис незапятнанным? — поинтересовался Бран.

— Они здесь лишь для того, чтобы помочь нам захватить планету. Это часть плана.

Бран промолчал.

— Проложи курс к этим координатам, — продолжил Каллус, передавая своему подчиненному инфопланшет. — И сообщи мне, когда мы достигнем их.

«Падшая империя» без происшествий покинула Око Ужаса, проскользнув мимо стража, которого Темные Механикум создали для удержания маршрута под контролем. Пронизанная демоническими энергиями машина была живой, огромные механические щупальца извивались вокруг стабильной точки входа в варп. Техножрецы Разорителя передавали чудовищной конструкции таинственные коды. Каждый заставлял одно из щупалец мучительно медленно раскручиваться.

— Что будет, если отправить неверный код? — спросил Каллус жрецов Темных Механикум.

— Оно нападет, — ответил скрипучим механическим голосом один из техножрецов. — Оно способно поглотить боевую баржу меньше чем за четыре стандартных минуты, и ни одно известное оружие не может нанести ему вред.

Каллус вздрогнул и решил больше ничего не спрашивать.

Покинув великие бури Ока и погрузившись в течения имматериума, они проложили курс на Тарис. На переход ушло несколько недель, которых кузнецу войны и техножрецам хватило, чтобы уточнить все детали плана и убедиться, что у Каллуса есть все необходимые средства. Он был уверен, план сработает. Должен сработать.

Тарис мерцал под ними словно сапфир, вставленный в чёрный металл. Что необычно для мира-кузницы, на нем имелись большие океаны, храмы-кузницы Механикум располагались на островных цепях вдоль экватора.

— Почему именно этот мир? — спросил Бран. — И почему бы не покрыть его металлом, как другие миры-кузницы?

— Дело в океанах, — сказал ему Каллус. — В каком-то свойстве воды, которое увеличивает энерготок и обеспечивает большую производительность. Вся система управляется центральным когитатором, к которому подключен один из техножрецов. Все это проходит через его мозг.

— Кажется, такая судьба хуже смерти, — ответил Бран.

— Не хуже, чем просиживать Долгую Войну на Медренгарде, брат.

— Полагаю, нет. Как же хорошо вернуться на передовую. Мы долго сидели в гарнизоне. Слишком долго.

— Согласен. Но не слишком торопись стрелять, Бран. Пока не узнаем, в кого стреляем. Кто-нибудь ответил на наши приветствия?

— Пока нет, кузнец войны.

— Значит, сделаем это по старинке.

«Громовой ястреб» доставил Каллуса на поверхность Тариса. Он надел свои доспехи, древний комплект брони модели III, и взял в качестве сопровождения одно отделение своей роты. Он держал открытым вокс-канал с Браном, который остался на борту «Падшей империи».

— Они как-нибудь отреагировали на то, что мы вошли в атмосферу?

— Пока нет, кузнец войны. Возможно, они выжидают, чтобы посмотреть, где вы сядете.

— Похоже на то.

Они приземлились в миле от главного храмо-кузнечного комплекса, на берегу одного из громадных океанов Тариса. Люк «Громового ястреба» открылся, и Каллус сразу услышал вдали звуки двигателей. Он и его караул выбрались из корабля и стали ждать, наслаждаясь соленым запахом воздуха. Наконец в поле зрения показались три «Носорога» в цветах Железных Воинов. Они остановились неподалеку и открыли задние люки. Из них появились тридцать космодесантников, которые сразу направили болтеры на Каллуса и его воинов. Тот невозмутимо поднял руки.

— Мы сдаемся, — сказал он, растягивая слова. После чего снова опустил руки и положил одну на кобуру. — Я — кузнец войны Каллус. Скажите Терроксу, что я хочу видеть его немедленно.

— Что ты здесь делаешь, Каллус? — резко спросил Железный Воин, вошедший в практически пустую комнату для допросов.

— Террокс. Вижу, твой нрав не улучшился за последние… как давно это было, восемьсот лет назад или около того?

— Отвечай на вопрос, Каллус, — потребовал Террокс, ударив бронированным кулаком по столу и оставив на нем вмятину. — У меня нет времени на твою беззаботность.

— Я здесь, чтобы сменить тебя, брат. Примарх посчитал, что ты отслужил свое здесь, и призывает тебя вернуться на Медренгард.

— Почему ты, Каллус? Почему именно тебя послали на этот мир? Чем же ты так огорчил Пертурабо?

Каллус рассмеялся.

— Ничем, брат. По правде говоря, я вызвался добровольцем. Всем нам известно, что порой на гарнизонной службе время словно течет в обратную сторону. Я устал от мира, где это иногда происходит в буквальном смысле.

Террокс молчал. Он мерил шагами небольшую комнату, и Каллус слышал едва различимые щелчки, которые указывали на то, что его брат переговаривается по вокс-каналу. Что он там делает? Каллус активировал собственный вокс.

— Бран, ты принимаешь все здешние вокс-передачи Четвертого Легиона?

После небольшой паузы его подчиненный ответил.

— Да, кузнец войны, но у них необычное шифрование. Мне понадобится время, чтобы выяснить, о чем они говорят.

— Неважно. Думаю, я узнаю это ещё до того, как ты разберешься с шифром, — сказал он и оборвал соединение. Террокс повернулся к нему спиной.

— С Медренгарда не приходило никаких сообщений, брат. Никаких намеков на твое прибытие. А я не люблю неожиданности. Я не доверяю им. И не доверяю тебе.

— Обижаешь, Террокс! С чего, во имя Галактики, ты мне не доверяешь? Это из-за того случая, когда я допрашивал тебя? Ты же знаешь, это было просто недоразумение.

Каллус знал, что его небрежная манера поведения разозлит Террокса. На это он, собственно, и рассчитывал.

— Ты обвинил меня в заговоре против тебя и выпытывал признание, которого я не мог дать, кузнец войны. Ты отрезал мне руку. — Террокс согнул бионическую руку, в которой с шумом задвигались поршни. — Ты не доверял мне. С чего я должен доверять тебе?

— Поразительно справедливое замечание, Террокс. Хорошо, что ты будешь со мной делать?

— Будешь ждать. Я послал сообщение на Медренгард, а твоему судну велено покинуть орбиту. Ты побудешь в плену, пока твои приказы не подтвердятся. И если этого не произойдет… то мне, вероятно, придется отомстить тебе, Каллус.

Оставшийся на борту «Падшей империи» Бран готовил роту к войне. С кузнецом войны Каллусом не было связи уже три дня, с тех пор, как с Тариса пришел приказ покинуть орбиту. Хоть и с неохотой, Бран сделал это, но теперь пришло время действовать быстро и жестко. К тому же, последний раз он был в бою очень давно.

— Я лично возглавлю телепортационную атаку на основной комплекс, — начал он давать распоряжения. — Вместе со мной отправится сотня терминаторов. Остальная часть роты высадится на десантных капсулах и штурмовых кораблях, как только мы выведем из строя все имеющиеся у них оборонительные сооружения. Железо внутри!

— Железо снаружи! — хором ответили около тысячи голосов.

Древний зал телепортариума вспыхнул энергией, и Бран почувствовал, как реальность пошатнулась. Эффект был сродни переходу космического корабля в варп, только помноженный на тысячу. На краткий миг у Железного Воина возникло впечатление, что на него смотрят миллиард миллиардов хищников, что они чуют его душу, которую могут пожрать. А затем все исчезло, и он вновь оказался на твердой земле.

Бран огляделся, изучая окружение и ориентируясь. Он оказался в большом многоуровневом зале, полном закутанных в мантии техножрецов. У всех был занятой вид, каждый выполнял некие тайные задачи. Некоторые из них оглянулись на Железных Воинов, и Бран услышал недоуменный лепет, который становился все сильнее, пока не раздался вой сирен.

— Вот вам и неожиданность, — пробормотал он. — Командиры отделений, докладывайте. — Лидер каждого отделения отозвался, и Бран был доволен тем, что все они благополучно прибыли. — Зачистить комплекс, — приказал он. — Устранить любое сопротивление.

Сопротивление не заставило себя ждать. В зал вошли десяток скитариев, направив оружие на Брана и его телохранителей.

— Сложите оружие, — приказал один из них модулированным механическим голосом, — или будете уничтожены.

— Ах, я надеялся, что ты это скажешь, — ответил Бран. — Темные Кастеляны, открыть огонь.

Он направил свой комби-болтер на ведущего скитария и вдавил спусковой крючок. Разрывные болты взорвались в туловище киборга, разнеся на куски его органические компоненты. Бионические ноги ещё какое-то время стояли прямо, а затем рухнули на землю. Окружавшие Брана воины также открыли огонь, и остальные скитарии разделили судьбу своего лидера.

— Двинули, — приказал Бран. Он огляделся в поисках ближайшего техножреца и нашел одного, сжавшегося позади искрящейся консоли. Он схватил силовым кулаком закутанную в красное женщину и поднял её к лицу. — Где держат моего кузнеца войны? — спросил он.

— Я… Я не знаю, — сказала она, и Бран учуял острый аммиачный запах мочи. Значит, она была ещё достаточно человечна, чтобы испытывать страх.

— Где держат пленников? — спросил он.

— Я… Я… — запинаясь, пробормотала она. Бран устало вздохнул и сжал кулак, раздавив её.

— Сам найду, — сказал он и подошел к ещё функционирующей консоли. Он попытался получить доступ к системам, но не сумел расшифровать язык, используемый дисплеем. От разочарования Бран выстрелил в консоль.

— Я иду искать кузнеца войны, — передал он по воксу. — Доложите мне, когда зачистите комплекс.

Услышав первые выстрелы из болтера, Каллус остановил один из двух хронометров, которые вели отсчет на дисплее его шлема.

— Почти три дня, Бран, — сказал он сам себе. — Ты проявил немалую сдержанность.

Он встал на ноги и выглянул в узкое окно в двери камеры. Охранники-скитарии покинули свой пост, направившись к звукам сражения.

Кузнец войны попытался снова связаться со своими по воксу, но все каналы Легиона были заблокированы. Бран должен был предвидеть это и использовать альтернативные. Он бы не напал, не имея возможности поддерживать связь со своими войсками. Каллус продолжил прокручивать вокс-каналы, и внезапно услышал болтерный огонь прямо в коридоре за дверью.

— Кузнец войны? — раздался голос. Бран.

— Здесь, — крикнул Каллус. — Сейчас отойду от двери.

Он отошел, и ту выбило внутрь взрывом. Когда дым рассеялся и пыль осела, он вышел. В узком коридоре стоял Бран, позади него ещё пять Темных Кастелянов в терминаторской броне.

— Рад видеть тебя, Бран, — сказал Каллус. — Как обстановка?

— В комплексе сотня терминаторов, кузнец войны. Они зачищают его и отключают оборонительные сооружения перед главной атакой. До сих пор единственным сопротивлением были скитарии. Они не представляют большой угрозы.

— Ах… не убивай их слишком много, Бран. Они нам ещё понадобятся.

— Мой господин?

— Неважно. Никаких признаков Железных Воинов Террокса?

— Нет, мой господин, хотя в когитаторах я обнаружил кое-какие данные. Похоже, он пополнял ряды своих Железных Воинов. Здесь может быть, по меньшей мере, десять тысяч верных ему легионеров. Мы… мы не справимся со столькими. Плюс ещё бесчисленные скитарии.

— Предоставь это мне, Бран. Просто спусти остальную роту вниз. В ближайшие… — он проверил оставшийся хронометр, — …девяносто минут было бы неплохо.

— Есть, кузнец войны.

Прошло меньше шестидесяти.

Темные Кастеляны высадились на береговой линии. Десантные капсулы вонзились в песок и океанское мелководье, извергнув отделения космодесантников в силовой броне, которые выбрались наружу с болтерами наготове, ожидая сопротивления. Бывшие братья не стали их разочаровывать. Многие воины Террокса раньше были частью Темных Кастелянов, до того как Террокс откололся и образовал собственную группировку, и бойцы Каллуса все ещё злились на них за это предательство. Прочие были беглецами из других рот или же новыми космодесантниками, которых Террокс создал за века с тех пор, как покинул Медренгард.

По приказу Каллуса Бран собрал своих терминаторов и отправился в бой, оставив кузнеца войны в комплексе. Его собственные силы превосходили в десять раз, даже не считая тех легионов киборгов, которыми располагали техножрецы. Но это их не остановит. Он собрал своих терминаторов и врезался в войска Террокса с фланга в тот же миг, когда основные его силы ударили во врага спереди. В ходе последовавшей путаницы терминаторы убили сотни противников и глубоко проникли во вражеские порядки. И теперь они оказались в окружении.

Это было великолепно.

Бран снес голову вражескому Железному Воины и швырнул останки на двух других, сбив их с ног. Затем он открыл огонь из болтера и бросился на них. Одного раздавил под тяжестью своего доспеха терминатора-катафрактия, а другого пнул так сильно, что пластины брони погрузились в тело и смяли органы.

Он повернулся и сделал знак отделения двигаться вперед, и они направились к сердцу неприятельских порядков. Где-то там должен был командовать своими войсками Террокс, и Бран хотел доставить его к Каллусу. Феррум выстрелил из тяжелого огнемета, окатив врагов жидким прометием и поджегши их. Они продолжали сражаться, но пламя размягчило изоляцию их брони, и точечные выстрелы из болтера пробивали мягкие сочленения и убивали космодесантников. Бран активировал вокс.

— Кузнец войны. Нам тут, конечно, весело, но это не может длится вечно. Как скоро вы доведете свой план до конца?

— Подержи их ещё немного, Бран, — раздался голос Каллуса. — Мы уже почти там.

— Принято, — выдохнул Бран, оглядываясь в поисках новой цели.

Каллус шествовал через комплекс, презрительно сбивая в сторону скитариев, когда те пытались преградить ему путь. Наконец он достиг своей цели — сильно защищенного зала в сердце кузницы-храма. Дверь была закрыта, но связка бронебойных гранат позаботилась о ней. После вскрытия двери кузнец войны вошел внутрь. В зале находился всего один обитатель — подключенный к трону техножрец. Трон повернулся навстречу Каллусу и техножрец обратил на него свои слезящиеся глаза и ошеломленное выражение лица.

— Что… ты кто такой? — спросил он.

Каллус не обратил на него внимания и подошел к консоли на краю зала.

— Охрана… охрана! — слабо прокричал техножрец.

— Они мертвы, — оборвал его Каллус. — Я здесь, чтобы забрать твой мир.

— Это… невозможно, — прохрипел техножрец. — Я контролирую этот мир и его легионы скитариев. Я призвал их. Их всех. Скоро они будут здесь, и ты умрешь.

— Нет. Не будут, — ответил Каллус, ещё раз взглянув на хронометр на дисплее шлема. Тот дошел до нуля. — Последние три дня я загружал кусочки мусорного кода в твою ноосферу, возвышенный техножрец. Мне нужно всего лишь активировать его, и контроль над всем, что есть на этом очаровательном маленьком мирке, перейдет ко мне… в том числе сотни тысяч твоих солдат-киборгов.

— Как…? — отрывисто спросил жрец. — Как такое возможно?

— Тот, кому я служу, долго планировал всё это, — сказал Каллус. — Его ручные техножрецы подготовили код, но им нужен кто-то, кто сможет выдержать внутри этого комплекса достаточно времени, чтобы загрузить его. И это мог быть только Железный Воин, которого Террокс не убьет. По крайней мере, не сразу. Я был как нельзя кстати.

Каллус щелкнул переключателем на консоли и целый мир данных потоком хлынул на дисплей его шлема. Позади себя он смутно услышал сдавленный крик техножреца, когда того отрезало от контроля мира-кузницы и поразило смертельной аневризмой.

Каллус сосредоточился на командных протоколах легионов скитариев Тариса и улыбнулся.

Теперь он контролировал все.

Бран был один и в окружении врагов. Недавно он израсходовал боеприпасы к своему комби-болтеру и оказался отрезан от остального отделения, в результате чего перешел к жестокому ближнему бою. Броня Железного Воина была повреждена в двух десятках мест, от болтерных зарядов, силовых мечей и прочих удачных ударов, а шлем так сильно помяло скользящим ударом силового кулака, что Брану пришлось его снять. Ни один воин не прожил достаточно долго, чтобы успеть ударить его дважды. Он заметил Железного Воина с гребнем на шлеме и начал пробиваться к нему. Внезапно в шум боя вклинился новый звук: пронзительный визг оружия скитариев.

Он повернулся в сторону звука. Если оборонительные легионы мира вступили в бой на стороне Террокса, то Темным Кастелянам конец. Из суматохи боя показалось отделение воинов-киборгов в багровых плащах, которые вскинули богато украшенные винтовки и открыли огонь по ближайшим Железным Воинам. Самый близкий из механических солдат повернулся к нему лицом. Бран поднял болтер, приготовившись защищаться. Скитарий мгновение рассматривал его, после чего отвернулся, нацелившись на группу солдат Террокса.

Бран свирепо улыбнулся.

— Темные Кастеляны, — проревел он по всем вокс-каналам, — прибыли наши союзники. Бейте этих изменников. Никого не оставляйте в живых!

Он открыл личный канал связи с Каллусом.

— Сработало, кузнец войны. Скитарии вступили в бой.

— Да, я получил контроль над киборгами. И вообще над всем миром. Выиграй битву, Бран. И приведи ко мне Террокса.

— Так точно, кузнец войны, — ответил Бран. — Железо внутри.

— Железо снаружи, Бран. Железо повсюду.

Битва была выиграна. Неутомимые скитарии за считанные часы уничтожили тысячи Железных Воинов. Многие пытались сдаться, но Каллус приказал их убить. Некоторые из них предали его в прошлом. Другие же всегда были верны только его сопернику, и он бы никогда не смог доверять им. Террокса взяли живым и он предстал перед Каллусом, на коленях и без брони.

— Предатель, — сплюнул Террокс. — Пертурабо не давал приказа об этой резне. Зачем ты здесь? Кому ты служишь?

Каллус шагнул к Терроксу и ударил его кулаком в грудь. Его старый соперник опрокинулся на спину, кряхтя от боли.

— Это правда, моя верность более не принадлежит примарху, — произнес Каллус. — Пертурабо её не заслуживает. Он валяет дурака в своей башне, хотя мог бы вести нас в бой. И заставляет нас делать то же самое, держит нас в роли охранников, хотя мы должны быть воинами. Разоритель найдет лучшее применение моим Темным Кастелянам.

— Разоритель? Ты связался с сыном неудачника-Воителя? Ты идиот, Каллус. Рано или поздно…

Террокс так и не закончил. Каллус поднял его с пола и одним плавным движением сломал ему шею. После чего отбросил труп и повернулся к другим обитателям командного зала.

Три жреца Темных Механикум спустились с «Падшей империи» и теперь возились с машинами командного зала. Они вытащили труп техножреца из кресла, которое пока стояло пустым. Один из них займет его, предположил Каллус. Это уже не его забота. Он захватил Тарис и скоро вернется в Око, чтобы занять свое место в Чёрном Легионе.

Он послал сообщение Абаддону, но был крайне удивлен, когда один из жрецов Темных Механикум подошел к нему с портативным гололитическим проектором.

— Воитель желает говорить с вами, кузнец войны, — монотонно проскрежетал он и активировал устройство. В воздухе возникло трехмерное изображение Абаддона, и зал наполнился глубоким баритоном Воителя.

— Ты хорошо сработал, кузнец войны. Я… доволен.

— Живу, чтобы служить вам, мой господин.

— Все прошло по плану? — спросил Воитель.

— Да. Как и ожидалось, Террокс удерживал меня в комплексе, что позволило мне загрузить код. Дальше было проще.

— И ты контролируешь все системы и силы планеты.

— Да, мой господин, но я готов передать этот контроль техножрецам, как только они будут готовы.

— В этом нет необходимости, кузнец войны.

Каллус решил, что ослышался.

— Мой господин? Я не понимаю.

— Я сказал, что в этом нет необходимости. Контроль над Тарисом останется за тобой, Каллус.

— Но мой господин… Я выполнил миссию. Я присоединюсь к вашему Легиону.

— Так и есть, Каллус. Отныне ты и твои воины могут звать себя сынами Чёрного Легиона. И я приказываю вам, как воинам под моим командованием, остаться на Тарисе в качестве гарнизона. Защищайте его от всех угроз, какие только появятся, и используйте его ресурсы, чтобы производить оружие и технику для моих армий.

— Я… лорд Абаддон… — Каллус в ужасе осмотрелся по сторонам. По краям зала парили три техножреца, неотрывно следя за ним.

— Я уже говорил тебе, Каллус, что кастелян — подходящая для тебя роль. И это действительно так. Уверен на все сто, ты будешь хорошим командующим Тариса. Само собой, тебе придется подключиться к командному залу, как-то так мне сказали мои жрецы. Видимо, это оптимальный способ управления кузницами-храмами.

— Нет! Это…

— Жрецы, исполните свой долг, — приказал Абаддон.

Гололит погас, и Каллус обернулся, вскидывая болтер, но было уже слишком поздно. Из-под мантии одного жреца появился манипулятор и выбил оружие из хватки Железного Воина. Два других развернули мехадендриты и обернули их вокруг Каллуса. Он попытался сломать их, но они были твердыми как адамантий. Его шлем сорвали с головы и кузнец войны почувствовал что-то в своей шее. Холодный паралич затопил его тело и Каллус лишился возможности двигаться и говорить. Он мог только смотреть, как его броню сдирают с тела. За проведенные в Оке Ужаса столетия костюм — некогда блестящие доспехи модели III — исказился и деформировался, части его срослись с плотью. Там, где они отделялись с трудом, жрецы просто отрывали их от тела Каллуса, оставляя рваные зияющие раны, которые чесались даже несмотря на парализующее вещество, наполнявшее его организм. Техножрецы подняли змеящиеся кабели, которые вылезли из панелей в командном троне, и аккуратно вставили их в разъемы чёрного панциря Каллуса, распевая загадочные слоги. Медленно, но верно кузнеца войны подключили к командному трону.

— Активировать, — отрывисто произнес один из техножрецов, и данные целого мира хлынули в мозг Железного Воина и захлестнули его.

Соскользнув в забытьё, Каллус из Чёрного Легиона, Кастелян Тариса, зашелся в безмолвном крике.

Грэм Макнилл Гончая варпа

Аш`И`Мок знавал боль раньше, иногда даже принимал ее с радостью время от времени, но боль, вызванная клинком лорда-феникса, для него точно стала абсолютно новым видом всепоглощающего страдания. Древняя сила оружия эльдар, могущественнее, чем лезвие любого обычного клинка, была проклятьем для тех, чья плоть кипела варпом.

Правая рука заканчивалась ровно под угольно черным наплечником, зазубренная бронзовая кромка стала красной от невероятно свежей крови. Аш`И`Мок тащился по мокрому полу к Реквиему Лазаря, зная, что осталось совсем мало времени, чтобы отомкнуть его, иначе его собственная душа будет поглощена.

Столетия прошли с тех пор, когда кто-либо проливал его кровь.

Даже колдун Серебряных Черепов, чья смерть в агонии привлекла внимание Аш`И`Мока к этой процветающей системе, не смог задеть его.

Чистота ярости лорда-феникса была настолько первобытной и могущественной, что колдун даже ей восхитился. Открытие Реквиема Лазаря полностью занимало его внимание, однако чернокнижник почувствовал появление ее многогранной души и страстно возжелал такую бритвенно-острую цель. Такая всепоглощающая ярость!

Окруженная вопящим ковеном закованных в костяную броню сестер, она проскользнула сквозь портал из янтарного света, клинок-трискель покоился на ее плече, а остроконечная пика была крепко сжата в руке.

Джаин Зар, смертоносная королева воинов из давно ушедшей эпохи умирающей расы. Броня гладкая словно керамика облегала ее гибкую фигуру, фиолетовые волосы ниспадали вокруг элегантно заостренной боевой маски; истинная красота под серым небом.

Но свечение над головой не было цветом неба.

И не было там мозаичного потолка храма.

Расплавленное сердце ядра планеты вытекало на серебряную поверхность планеты, обтекая без вреда варп-сферу, созданную могуществом Аш`И`Мока.

Колдун пришел уничтожить Велиосс, открыв Реквием Лазаря внутри сердца этого мира и предложив каждую душу на поверхности Темному Принцу. Полированные, покрытые лаком стороны шкатулки были непроглядно черными, с огромным количеством едва различимых граней. С каждой открытой гранью дьявольски сложно механизма колдун приближался к получению легендарной руки иссохшей богини эльдар.

С этой реликвией он будет повелевать Судьбой.

Шкатулка была подвешена в центре осколка поверхности планеты, невероятные углы и многовекторная сложность шокировали своим издевательством над перспективой и психической геометрией даже генетически усиленные чувства колдуна.

Как только чернокнижник прибыл для уничтожения Велиосса, лорд-феникс явилась, дабы его спасти. Ее стремительный клинок-трискель с мерцающими темным пламенем лезвиями отсек руку десантника с ревущей вспышкой не-света, оставив его распластанным на земле, корчащимся от боли.

Его воины и демоны варпа, рожденные от открытия Реквиема Лазаря встали на защиту повелителя. Воины в костяной броне и угольно-черных доспехах столкнулись в беспощадном танце ослепительно быстрых клинков, психических воплей и чувственных завываний. В своем роде столь же красивые, как и эльдар, демоны Слаанеш сражались когтями вместо клинков и зубами вместо пистолетов. Они столь же сильно жаждали всех видов агонии, как и стремились убивать.

Темный Принц желал Велиосс, но эльдар никогда не отказывались испортить планы их древнего заклятого врага.

Этого нельзя было допустить.

Ему была обещана сила, пакты были заключены, а сделки оплачены душами. Велиосс должен был умереть. Последствия поражения были слишком страшными, чтобы их представлять. Даже смерть в этот момент не спасла бы его от злобы Принца Наслаждений.

Реквием Лазаря вздрогнул в бешеном желании быть открытым, требуя, чтобы чернокнижник завершил начатое и открыл врата в Эмпиреи.

Аш`И`Мок опустился на колени, оставшуюся руку он вытянул вперед и повернул последний психический ключ, завершая калибровку.

Врата остались закрыты, и колдун почувствовал, как глубоко в его душе шевельнулся страх, едва он услышал, как Темный Принц закричал в разочаровании и ярости.

Как мог он потерпеть неудачу?

Все было сделано так, как описано в свитках Морианны. Он произес слова, которые словами не являлись, пролил протухшую кровь на Символы Губительных Сил и устранил защитные чары, помещенные в структуру Реквиема.

Как мог он потерпеть неудачу?

Аш`И`Мок поднял свой взгляд и взглянул в сердце кошмарной пространственной решетки в сердце Реквиема Лазаря. Оттуда на него глядела сотня немигающих глаз в центре обманчивой воронки невообразимых сил.

В их глубине он заметил бесконечные лабиринты изменчивой геометрии, кристальные пирамиды неестественных размеров и паутину мерцающих струн судьбы, связывающую всех живых существ.

А затем колдун осознал, почему он потерпел неудачу.

Изменяющий Пути, неизвестный элемент, который лежит в сердце каждого заговора, одарил Аш`И`Мока запретными знаниями и сделал его более могущественным, нежели сам Зарафистон.

Но Архитектор Судьбы был ревнивым покровителем и не переносил тех, кто искал силы у его соперников в погоне за людскими душами.

— Нет, — прошептал колдун, — я твой верный слуга!

Раздирающая боль вновь прошила тело десантника, словно тонкое белое копье, наполовину торчащее из груди. Он взглянул на клинок с интересом, структура лезвия гармонично извивалась. Не было позора в том, чтобы умереть от такого оружия.

Он почувствовал присутствие Джаин Зар за плечом, вес столетий и страдания, укрытый погребальным ужасом тысяч поглощенных ею для продления жизни душ.

— Ты дурак, колдун, — прошипела она. — Аркона сожжет Галактику!

А затем Реквием Лазаря открылся.

Имматериум извергся в сердце Велиосса. Демоны Темного Принца завопили в экстазе, а бойцы Аш`И`Мока превратились в призраков из пепла, лишь цунами варп-пламени коснулось их.

Эльдар также досталось. Их сверхъестественная скорость не смогла их спасти, и даже чернокнижник рассмеялся их крикам. Они спешно возвращались во врата в Паутину, приведшие их в сердце мира, но Темный Принц не отпустит принадлежащие ему души так просто.

Камни Души распались в пепел в сиянии, а Слаанеш рассмеялась их вытекшим душам. Крики эльдар были бесконечны, как и их страдания в руках того, кого они сами породили.

Джаин Зар была последней, кого коснулась смерть. Ее тело пронзительно завизжало, когда броня развалилась на отдельные фрагменты. Хор душ затих в потоке вихрящегося разноцветного света. Оружие и броня лорда-феникса были низвергнуты мощью портала в Имматериум обратно во врата Паутины. Расплавленное ядро планеты забурлило словно от раковой опухоли, содрогаясь в первобытной агонии и сокрушая умирающий мир над ним.

Аш`И`Мок рассмеялся, чувствуя, как Велиосс умирает, а его кости превращаются во фрагменты мертвой скалы, затем варп поглотил колдуна. Темный принц поглотит все души на этой планеты. Включая его собственную

Чувство времени содрогалось, изламывалось, перенастраивалось, но все еще было не верным. События происходили без всякой причины. Реакция не поспевала за событиями, разбитой на фрагменты сутью существования.

Аш`И`Мок не мог осознать, когда мир вокруг него изменился, но точно понимал, что это произошло. Тело точно должно быть мертво, поскольку Велиосс погиб в Имматериуме. Варп — место для духа и души, но не для плоти и костей.

Однако…

Колдун почувствовал боль. Беспричинную, пока он не установил источник: горящая дыра, пробитая в груди, и пустота на месте, где должна быть рука. Кровь медленно стекала из ран. Каждая капля, словно драгоценный камень, была наполнена жизнью, неестественно важной в этом царстве темных чудес, где каждый вдох был полон возможностями.

Как много времени прошло с момента смерти Велиосса?

Аш`И`Мок все еще не ощущал течения времени, но чего еще можно было ожидать в царстве, где такая концепция была столь же бессмысленна, как и представления смертных о добре и зле. Путешествовать по варпу означало плыть по океану времени безвольным листом в центре урагана. Момент мог стать вечностью, а тысяча жизней могла пройти в мгновение ока.

Однако была цель для этих действий, неумолимая воля вела колдуна, как могучие ветры метали заблудшие души по волнам морей. Далекий вопль обманутого божества, рожденный далеко от Велиосса, обещал десантнику долг, который никогда не будет забыт.

Куда этот безумный ветер направит его, Аш`И`Мок не знал, да ему и не было дела. Главное было в том, что он далеко от Велиосса.

Аш`И`Мок держал глаза крепко закрытыми. Только кричащее безумие ждало тех, кто долго вглядывался в варп, а сумасшествия колдуну хватало. Голосов, шепчущих во тьме его тени, было достаточно, чтобы убедить десантника в этом.

Иногда он позволял себе думать, что это души тех, кого отправили в варп его умения. В другие времена колдун думал, что эти души больше похожи на хранителей, созданных когда-то погибшими волшебниками Просперо. Они бормотали и сплетничали, спорили и советовали, нашептывали секреты, покрытые бессмыслицей, мудрость скрытую безумием.

Они взывали к нему сейчас, нашептывая потоком чередующихся голосов. Некоторые были обвиняющими, некоторые ненавидящими, некоторые умоляющими, а другие просто маниакально смеялись. В этом не было никакого смысла, пока один голос не заглушил остальные.

Один голос, что произносил его имя. Колдун знал этот голос.

Он приговаривал к смерти целые миры, проклинал имена богов и вел легионы проклятых и потерянных к славе и крови.

Серебряные линии, параллельные и яркие, словно ртуть, прорезали темноту в глазах Аш`И`Мока, естество Имматериума была разорвана когтем, который однажды принадлежал к слишком смертному богу.

Эти клинки забрали жизнь брата полубога и почти окончили жизнь Ложного Императора Человечества. Благоухающие столь мощной кровью когти играючи пронзали неизмеримые пространства и время.

Варп можно было легко ухватить в разрыве этой вуали между мирами, но он ревел от ярости, если не мог устремиться в этот разлом. Несокрушимая сила удерживала этот пролом, связанный волей титана в угольно-черной броне, благословленного всеми силами, что претендуют на владение Имматериумом.

Бог в черном снова заговорил и слова были ужасающе понятными.

— Я еще с тобой не закончил, колдун, — сказал Абаддон.

Разоритель, так его называли. Архи-Еретик, Проклятый. Сотни лет назад люди знали этого воина по имени Эзекиль, но эти люди умерли и принадлежали к забытым эпохам, многие были убиты рукой Разорителя.

Плоть Аш`И`Мок была холодна и до ужаса неподвижна. Спустя такое долгое время (или это были лишь мгновения?) проведенное в варпе, где изменения были нормой, а постоянство проклятием, его тело было слишком тяжелым и слишком реальным.

Так и лежал он, грудой плоти и кости, созданный дабы быть высшим хищником, ангелом смерти. Но в варпе он мог бы быть гораздо большим…

— Колдун! — голос ворвался в сознание с остротой меча.

Аш`И`Мок открыл глаза, вздрогнув от давления реальности вокруг него, с естественными углами и четкой иерархией форм. Он сразу осознал, где находится. Стратегиум «Мстительного духа», флагмана Разорителя.

Его чувства были переполнены физическими стимулами: горячие масла, разлагающаяся плоть, кровь, и наиболее мощное ощущение — страх.

Страх пропитывал каждый вздох на палубе. Страх руководил всеми действиями и нависал над каждым сердцем. Страх был всем, а источник этого страха сейчас стоял над колдуном, обрамленный багровым светом стратегиума.

Бог среди воинов, тиран и освободитель. Абаддон Разоритель, сын Хоруса, наследник Галактики и лорд Губительных Сил.

Его орлиное лицо с острыми чертами, постоянной сардонической улыбкой и выступающими бровями было бледным, сквозь кожу проступала тонкая сетка темных вен. Воитель был закован в черно и бронзу, полуночно-черные волосы обрамляли лицо, не будучи собраны во всем известный высокий узел.

Но внимание чернокнижника привлекли глаза Разорителя. Глаза, видевшие однажды время легенд, время, когда боги ходили среди своих людей. Время, когда Галактика горела, а лучшие представители Человечества пытались сохранить равновесие. Абаддон познал горькое поражение и пепел того огня въелся в его душу. Абаддон стал сильнее там, где более слабые воины сломались или обратили свою ненависть на другие цели. Воитель выучил уроки, преподанные ему поражением и невзгодами, и он вписал свои выводы в простую цель, которая однажды перевернет Галактику.

— Вставай, — приказал Разоритель.

Аш`И`Мок попытался подчиниться, чувство тошноты было новым для него. Его пост-человеческий организм сопротивлялся подобным вещам, однако возвращение в реальное пространство из чистого варпа было новым ощущением.

Колдун попытался приподняться на правой руке, но вновь осознал, что у него ее нет. Рана уже закрылась, но он не мог вспомнить, как это произошло.

Как долго я плыл по варпу, и что еще я забыл?

Чернокнижник бросил взгляд на свою грудь, где клинок лорда-феникса пробил сердце и легкие. Раны не было, остался лишь рубец на грудной пластине. Какая бы сила не вернула его Абаддону, она исцелила катастрофический вред, нанесенный организму. Он вновь попытался встать, последние слова на Велиоссе звенели в ушах.

— Аркона сожжет Галактику… — произнес космодесантник.

— Что это значит? — спросил Абаддон.

— Это последние слова лорда-феникса перед ее смертью. Перед разрушением Велиосса.

— Лорд-феникс мертва?

Аш`И`Мок кивнул.

— Королева воинов, в одеянии баньши.

— Тогда твоя задача в системе Харон закончилась не полным провалом, — буркнул Абаддон. — Плевать на эльдар, займемся ими в другое время.

Разоритель явно притворился, что ему нет дела до ксеносов, но Аш`И`Мок видел, что слова лорда-феникса запали ему в душу. Осознание того, что его повелителю стало интересно, и нашептывающие голоса сделали колдуна дерзким.

— Это не был провал, мой лорд, — произнес он. — Имперцы более не смогут обеспечивать свой флот по первому желанию.

Чернокнижник поднял обрубок руки и произнес:

— Это стоило больше, чем предполагалось, но это не провал.

Абаддон протянул когти, которые он снял с тела его павшего отца, мерцающие в кроваво-красном свете. Смертоносные клинки подняли Аш`И`Мока за грудную пластину без особых усилий.

Глаза Разорителя вцепились в колдуна.

— Не провал? — спросил он. — Ты должен был отдать мне этот мир, а не разрушить его. С ресурсами, которые ты мне обещал, Чернокаменные крепости были бы уже в моей власти. Или ты забыл клятву, что ты дал мне перед тем, как я отпустил тебя за твоими варп-видениями на Велиосс?

Голоса нашептывали ему в уши, предупреждая о сдержанности.

— Нет, мой лорд, я не забыл, — ответил колдун.

— Время Арконы придет, — сказал Абаддон и обернулся к гололиту, указывая на сектор карты, где горели миры целой системы, а пустотные бои поставили весь сектор на грань поражения.

— Готическая Война ждет, — улыбнулся Разоритель.

Красные корсары

Сара Коуквелл Чемпион Тирана

— Ворен.

Голос, звавший его по имени, едва проникал через пелену концентрации. Воитель уже много лет занимался медитациями, позволявшими ему надолго отстраняться от раздражающего присутствия своих соратников.

Конечно, пока что ему не удалось дойти до совершенства в этом искусстве, что крайне раздражало воина. Само по себе наличие изъянов было для него анафемой, нарушением всех базовых принципов. В конце концов, он ведь был легионером, одним из Детей Императора. Но это было так давно. Уже много десятилетий он сражался в битвах в осквернённых доспехах, выдававших в нём одного из Красных Корсаров.

Ворен знал, что он никогда не был «подданным» Гурона Чёрное Сердце, Тирана Бадаба. Он предпочитал думать, что решил предложить свою службу Тирану и, увидев возможность доказать своё превосходство, ухватился за неё. Однако он не был готов к неотёсанности, грубости всего бандитского сброда, составлявшего основные силы армий Чёрного Сердца. По большому счёту они вызывали в нём отвращение, как физически, так и духовно. Они сражались с такой беспечностью, что, если бы не необыкновенный стратегический талант Гурона, то, по мнению Ворена, все Красные Корсары погибли бы ещё во время битвы за Терновый Дворец. Поэтому он предпочитал отстраняться от остальных, намеренно казаться чужим, вызывая неприязнь и недоверие других воинов. Но это не заботило сына Фулгрима. Он не нуждался ни в братстве, ни в товариществе бестолкового быдла. Поэтому он занялся медитацией, позволяющей держать в узде свои чувства и направлять вечно тлеющий гнев во что-то более полезное.

— Ворен! — воин хорошо знал голос, доносившейся с открытой арки, входа в его обитель. Это был голос Илкона, одного из немногих Красных Корсаров, которых он начал хоть немного уважать. Вынужденный сражаться с ним бок о бок на поле боя Ворен неохотно признал, что на свой простой лад Илкон обладал мастерством. Конечно, в их отношениях не было дружбы, но Ворен был умён и одарён примечательным коварством. Он видел в Илконе потенциального союзника. Всем своим видом выражая растущее раздражение, воин Детей Императора поднялся и посмотрел на вход. С потолка некогда прекрасного зала сыпались хлопья скалобетона, крошечные напоминания о кишевшей вокруг разрухе. Хотя Ворен и стоял вдали от обломков, но всё равно стряхнул с одежды невидимые шепотки пыли, а затем недовольно посмотрел на Илкона.

Два воина были абсолютно непохожи друг на друга. Илкон, как и большинство его братьев-корсаров, был приземистым и широкоплечим, а на его покрытом шрамами и ожогами лице застыла насмешливая улыбка. Говоря, он проводил по коротко стриженой голове мозолистой рукой. Ворен же был весьма примечательным: высоким, выше большинства легионеров, и стройным и поджарым, несмотря на генетически усиленные мускулы. Хотя его кожа и осталась белой как мрамор, на ней за время долгой и более-менее славной жизни появились следы ран — сморщенные шрамы, такие же как у Илкона. Но если тот был похож на громилу, то шрамы Ворена нисколько не омрачали его лица, когда-то считавшегося привлекательным, резко очерченного и угловатого.

Когда-то воин Детей Императора тщеславно отращивал львиную гриву призрачно-белых волос, но с тех пор по совершенно практическим причинам начал стричься коротко. Четверть его черепа вместе с правым глазом заменила сталь. Теперь он сверлил мир взглядом аугментики, ради забавы выбрав тонкий и холодный, как лёд, надменный синий оттенок. Оптический прицел тихо зажужжал, наводясь на Илкона.

— Чего ты хочешь? — даже сам голос Ворена был весьма мелодичным и приятным на слух, таким непохожим на звериное рычание других воинов.

— Тиран вернулся, — ответил ему Илкон. — И его Чемпион мёртв.

Его доспехи были древними, даже более древними, чем он сам. Они были древними ещё тогда, когда он впервые заполучил их, давным-давно, когда он ещё был воином легиона Детей Императора. Комплекты бережно хранимых силовых доспехов передавались через поколения воинов. Ворен знал всех предыдущих обладателей брони, ведь имя каждого из них было написано на нагруднике. Он сам прошёл через этот ритуал более века назад, выгравировав имя своего бывшего капитана. Однажды этот комплект достанется другому воину, и тогда имя самого Ворена вырежут на керамитовой пластине, чтобы его увидели все. Так его будут помнить вечно.

Истинное сердце доспехов было всё ещё различимо сквозь красные оттенки, в которые их перекрасил Ворен. Когда-то пурпурно-розовый цвет был погребён под багрянцем и чернью, как того требовал Тиран в качестве доказательства верности ему. Впрочем, в тщательной перекраске доспехов и заключалась некая эстетическая красота, ведь Ворен выбрал массу разных оттенков, от пронзительно алого цвета для шлема до сапогов, словно вымазанных в застывшей крови. Он провёл рукой по безупречно отполированной поверхности, ведя пальцами по линиям плавных гравировок, имён бывших хозяев доспехов. Да, он был и всегда будет истинным сыном Фулгрима.

Ворен, один из горстки воинов, спасшихся от истребления в битве за Грегорас Прайм, едва добрался до относительной безопасности Зеницы Ада. Захваченный им спасательный челнок был таким же покорёженным и разбитым, как и находившиеся внутри воины, и в его корпусе зияли пробоины. Воистину, лишь благодаря совместным усилиям демонов удачи и случая Ворену вообще удалось выжить. Признав мастерство Детей Императора, Гурон Чёрное Сердце предложил ему помощь аптекариев в обмен на службу. Ворен охотно согласился, ведь он не спешил в объятия смерти. Лишь потом, придя в себя от лихорадки и подумав покинуть Мальстрим, воитель осознал, на что подписался. Ценой продолжения его жизни и гостеприимства Тирана стала присяга ему на верность.

Впрочем, в конечном счете, сделка устраивала обоих. Гурон Чёрное Сердце получил ценного союзника, а Ворен — выход снедающей его жажде битв. Он неохотно признавал, что цена того стоила.

Илкон проводил его до оружейного зала и, когда Ворен позволил сервиторам заключить его в древнюю броню, поведал удивительно приятную историю о падении Таэмара в битве за Гильдарский Разлом. Сквозь звуки плотно закручивающих сверкающий керамит машин сын Фулгрима с искренним вниманием слушал разносящиеся слухи о некогда уважаемом чемпионе владыки Гурона, про которого теперь травили байки выжившие в битве воины. И Таэмар, и Ворен разделяли проклятие бытия чужаками среди Красных Корсаров. И именно это наполняло теперь Ворена столь надменной уверенностью, что Тиран весьма вероятно выберет следующим чемпионом воина Детей Императора. Сервиторы отступили, закрутив последний винт, и воитель расправил плечи, приветствуя знакомую тяжесть доспехов, окружающих тело. Он шагнул вперёд и взял свой отточенный меч. Конечно, Ворен превосходно управлялся с любым клинковым оружием, но всегда утверждал, что топоры для дикарей, а цепное оружие — слишком грубое и лишённое изящества. Если бы не осталось другого выбора, он бы сражался и топорами, но не рассказывал об этом так любящих их Красным Корсарам. А праздное высокомерие мастера было именно тем, что давало ему желанную дистанцию.

Излюбленным оружием Ворена была традиционная спата с прямой кромкой, превосходно выкованное оружие с прекрасными гравировками на рукояти и вдоль клинка. Конечно, когда он присоединился к Красным Корсарам, выбор такого оружия заслужил ему неприязнь, но неоспоримое мастерство быстро заткнуло рты клеветникам. Для этого потребовалось всего-то обезглавить двоих глупцов и почти выпотрошить третьего.

В битве Ворен предпочитал сражаться в одиночку, ища то, что считал идеальным мгновением для воина: смертельной схватки с достойным врагом. Он искал такого поединка веками, но так и не нашёл ничего удовлетворительного.

Когда-то Ворен командовал отделением, но здесь звание сержанта не значил ничего. Судя по всему, Красные Корсары докатились до того, что стали ордой грабителей, неспособной удержать вертикаль власти. Во время вторжений или абордажных боёв они слушались своих предводителей, но если их возглавлял не Гурон и не один из его избранных, корсары были обычным сбродом.

Когда-то Таэмар пытался отдавать Ворену приказы, но был встречен холодным и — с точки зрения бывшего легионера — совершенно оправданным презрением. И теперь его предположение доказала смерть Таэмара. Тирану требовался воин, способный стать его Чемпионом. Такого мгновения Ворен и ждал. Он внимательно рассматривал своё отражение в потрескавшихся, но тщательно отполированных стенах оружейного зала. В них он выглядел жутким, кошмарным существом в керамитовых доспехах. Трещины и вздутия на стенах искажали его внешность, но это было неважно. Заглядывая в самую суть, Ворен видел именно то, чего желал.

— Совершенство, — сказал он. В своём отражении Ворен видел смотрящего на него нового чемпиона Гурона Чёрное Сердце. Поселившаяся в нём уверенность была подобна закалённому железу и абсолютно непоколебима.

И путь к тронному залу нисколько не ослабил решимости Ворена. Они шли по грязным коридорам некогда великой звёздной крепости, за годы пришедшей в жуткий упадок. Оголённые и рваные провода вздрагивали и сыпали искрами, некогда чистые стены теперь потемнели, побурели от потоков крови и иных бесчисленных телесных жидкостей. На поверхностях оставили следы-шрамы и битвы — там была рваная дыра от цепного оружия, прошедшего мимо цели, тут — шероховатый обгорелый след выстрела болтера.

Красные Корсары никогда не переставили сражаться даже после налётов. Стремясь проявить себя, они бились друг с другом, не заботясь о том, что их окружает. Тех, кому не доверяли, они могли просто избить до смерти, а затем бросить тело в проходе, где оно валялось целыми днями, пока туда добирались уносившие их сервиторы.

С этим резко контрастировал тронный зал самого Тирана Бадаба, сверкавший великолепием и красотой, несмотря на зловещую ауру и изувеченное тело хозяина. В отличие от словно забытых и обветшалых коридоров, здесь царила безупречная чистота, и даже при слабом освещении Ворен видел это различие и наслаждался эстетической целостностью замысла.

Обширный зал казался пустым, Ворен видел лишь пятерых представших перед Тираном воинов, но он знал, что поблизости и другие Красные Корсары. После их прибытия Илкон отошёл и теперь стоял где-то в тенях на краю вместе с бесчисленными другими разбойниками, пришедшими на сходку.

Всякий раз, когда Ворен был так близко к Гурону, что случалось редко, он поражался тому, насколько окровавленным и израненным выглядел тиран, который словно только что вышел с поля боя. Его тело было выжжено, разбито и по большей части заменено металлическими механизмами. Пусть Красные Корсары этого и не замечали, но Ворен видел в тиране лишь разум, удерживаемый в теле с помощью превосходной аугментики и неусыпного внимания. Даже сейчас сервиторы-аптекарии суетились вокруг, обслуживая казавшуюся бесконечной паутину проводов, питавших Гурона питательными веществами и болеутоляющими. Они словно муравьи копошились вокруг Тирана, заботясь о нуждах его тела без колебаний.

Позади трона стоял владыка Гарреон, Повелитель Трупов. Худощавый старший аптекарий безразлично надзирал за стаей адептов и сервиторов, а затем повернул свои тёмно-жёлтые подозрительные глаза к собравшимся воинам. В его мимолётном взгляде Ворен заметил следы пренебрежения и неодобрения.

Ворен знал всё о других претендентах. Он всегда считал своим делом познать врага, особенно того врага, который сражался в армии вместе с ним. Страому не суждено далеко пойти. Ах, какой же он твердолобый идиот… Ворен находил личную гигиену Красного Корсара, а точнее её полное отсутствие, одной из самых омерзительных вещей, которые когда-либо видел.

Прямо слева от Ворена стояли Шеар и Феддей, близнецы, чьё мастерство в битве вошло в легенды. Или, с усмешкой подумал Ворен, в выдуманные ими самими легенды. Да, они были достаточно способными воинами, но слишком полагались друг на друга.

Дальше всех от него стоял молодой воин по имени Долос, о котором Ворен знал раздражающе мало. До сих пор он был для него лишь ничем не примечательным лицом в толпе. Даже противный Страом показал себя в бою, чем привлёк внимание Ворена. Бывшего воина Детей Императора раздражало, что ему было известно так мало о потенциальном сопернике…

— И что же заставляет вас думать, что я собираюсь назначить нового чемпиона? — голос тирана был невнятным, словно пьяным, голосовые связки пытались протолкнуть слова через металлические зубы. — Я нахожу вашу самонадеянность весьма занятной…

Холодным безразличным взором он оглядывал собравшихся воинов. Ворен стоял прямо как стрела, и встретил взгляд Гурона дерзко и горделиво. Безгубый рот дёрнулся, усмехаясь.

— Ах, Ворен, — скрежещущим голосом обратился к нему Тиран. — Надменный павлин среди нас, простых птиц, — в тенях разнёсся смех, и Ворен собрался с силами, не желая, чтобы отражение как-то изменило его лицо. — Что заставляет тебя считать себя достаточно важным для меня?

— Моя верность вам, владыка Чёрное Сердце, — без раздумий ответил Ворен. — Я служил вам уже много лет и служением вновь и вновь её доказал. Вы знаете мои способности. Вы знаете моё мастерство. Я — единственный воин, который сможет заменить Таэмара.

— Назначение Таэмара было ошибкой, мой господин, — ну конечно, Страом. Только этот трижды проклятый идиот мог столь бесцеремонно влезть в разговор и продолжить, не видя появившегося под левым глазом Гурона угрожающего тика. — Зря вы выбрали его, а не одного из своих воинов.

Гурон посмотрел на него тем же ничего не выражающим взглядом.

— Вижу, — мрачно произнёс Тиран и безрадостно усмехнулся. — Поверь, что я запомню твой совет, Страом. Благодарю тебя, что ты так раскрыл мне глаза.

— Он не был Астральным Когтем, — воодушевлённый словами Гурона глупец продолжил сдирать коросту с раны. — Пусть он и облачился в цвета Красных Корсаров, но в сердце он так и остался Палачом. Вам следовало бы выбрать одного из своих воинов.

По лицу Ворена расплылась медленная улыбка. Он не ожидал, что судьба так скоро избавит его от соперника. Ворен смотрел, как тиран встаёт с трона и делает три шага вперёд. Провода, прикреплявшие его к машинам, питавшие его изломанное тело оздоровительными веществами, вырвались из гнезд. Один, глубоко погружённый в основание черепа, остался на месте, словно пуповина. Другие обвисли, словно ослабевшие щупальца, и наружу потекла жидкость. Там, где она соприкасалась с воздухом, жидкость испарялась, превращаясь в вонючий пар, в облако, клубившееся вокруг Тирана. Чёрная слизь проступила на разъемах, откуда вырвались провода, и сгустилась, потекла по голой коже Гурона. Строам сделал невольный шаг назад. Ворен же с интересом наблюдал за представлением. Он видел, к чему всё идёт, и злорадно предвкушал финал.

— Ох уж твой длинный язык, Строам, — Чёрное Сердце зарычал, брызжа слюной. Он вырвал оставшуюся трубку из шеи и подошёл к своему воину.

— Мой лорд, вам нужно больше. Вам нужно… — худощавый Повелитель Трупов попытался вмешаться, но один лишь резкий взмах свободной руки Гурона заставил его умолкнуть.

— Ты не достоин быть ничьим чемпионом, — продолжил Тиран. — Ты вообще едва заслужил право стать одним из моих воинов. Вновь и вновь ты мнил себя достаточно умным, чтобы указывать на мои ошибки, но ведь я жив… — из горла Гурона вырвался глубокий, хриплый смешок. — До сих пор я терпел твои грехи, ведь от тебя был прок на поле боя. Но мне есть кем тебя заменить.

Огромные силовые когти, заменявшие тирану правую руку, загудели от прилива энергии, и прежде, чем Строам хотя бы подумал, что нужно себя защитить, когти Чёрного Сердца рассекли доспехи и туловище неудачливого космодесантника одним свирепым взмахом. Затем Гурон отвёл руку и вновь ударил, пронзив оба сверкающих открытых сердца воина. Глаза Строама расширились, вылезли из орбит в дебильном предсмертном взгляде, достойном такой идиотской смерти, и он несколько секунд просто пялился на своего господина, а затем издал булькающий вздох. Тиран опустил сверкающие когти, позволив умирающему воину соскользнуть на пол, и пошёл обратно к трону. Вновь сев на него посреди клубов кровавого пара, Гурон повернулся к ожидающим его решения претендентам.

— Вам хватило духу предстать передо мной, и я знаю вас всех и каждого, — зловещим завораживающим голосом обратился к ним тиран. — Я знаю все ваши силы, ваши слабости, ваши способности и ваши желания. Шеар и Феддей, близнецы. Единокровные братья, сражающиеся как единое целое.

Две одинаковых бритых головы уважительно кивнули. Различить схожих во всех отношениях близнецов можно было лишь по разным шрамам.

— И Долос, чья слава как поединщика-дуэлянта уступает лишь твоей славе как стратега. Ты считаешь себя достойным этой чести?

Насмешка в голосе Тирана, перечислявшего претендентов и их предположительно сильные стороны, была явственно слышна. Она вгрызалась в уши Ворена, но он не позволял ничему отразиться на лице. Нужно слушать. Нужно получить любое преимущество, быть внимательным к деталям.

— Да, мой господин, — спокойно ответил Долос, не дрогнув перед суровым взглядом Гурона. Он шагнул вперёд и ногой оттолкнул труп бывшего боевого брата.

Наконец, Чёрное Сердце посмотрел на Ворена. Его рот вновь судорожно дёрнулся, улыбаясь.

— И Ворен. Даже рождённый иной кровью, чем я и мои братья. Тебя привёл сюда случай. Что же заставило тебя остаться?

— Честь, мой господин. И понимание вашей решимости и амбиций.

— Я вижу, — Гурон усмехнулся, стирая со рта закапавшую слюну. — И что же чужак может знать о моих амбициях?

Его взгляд метнулся в сторону мёртвого Строама. Намёк был ясен. Поэтому Ворен тщательно выбрал следующие слова.

— Вы хотите собрать легион, владыка Гурон. Армию столь великую и ужасную, что она сломит всех рабов Империума. Мы… — он тут же исправил себя, не сбившись со слова, — вы пронесётесь через системы, возвращая Галактику её законным хозяевам. Какой истинный воин не захочет стать частью столь великого замысла?

Гурон немного подался вперёд, словно собираясь встать с трона. Ворен не дрогнул.

— Мой господин. Вам нужно сидеть. Нам нужно продолжить процедуры, — в этот раз голос Повелителя Трупов не допускал возражений, и Чёрное Сердце, внимательно посмотрев на Ворена, лениво махнул рукой. Когда адепты и сервиторы вновь засуетились, подсоединяя обратно трубки, он кивнул.

— Вам четверым хватило дерзости предстать передо мной, считая себе достойными стать моим чемпионом. Да будет так! — он посмотрел в тени за спинами претендентов. Его ужасно изувеченное лицо скривилось в подобии улыбки. — Испытания начинаются.

Тихий фоновый шум на задворках сцены тронного зала сменился перешёптываниями.

— Объясни нашим… рьяным воинам, на что они подписались, Гарреон.

— Как пожелаете, мой господин, — Повелитель Трупов выступил вперёд. В полумраке его лицо выглядело особенно призрачным и жутким. — Те, кто хочет занять положение чемпиона Тирана, должны встретиться друг с другом в сердце станции. Когда вы покинете тронный зал, вас сопроводят ко входу в зону, известную как Сдвиг.

Совершенная бровь Ворена изогнулась. Сдвиг? Он слышал об этом месте, но считал, что там проводятся казни. Он точно не ожидал, что там будет место испытаний.

— Когда четверо из вас войдут в Сдвиг, то вы войдёте со знанием, что уйти сможет лишь один. Вы можете взять своё излюбленное оружие и свои доспехи. Всё остальное зависит только от вас. Это испытание не просто вашей воинской доблести, но также хитрости и рассудка. Эта традиция была установлена нашим господином Чёрное Сердце много лет назад, и нет лучшего пути заслужить его благосклонность и положение чемпиона, чем победа в состязании.

— Состязании? А каковы правила?

Вопрос, заданный Долосом, вызвал прошедшую по комнате волну насмешливого хохота. Повелитель Трупов поднял руку, призывая к молчанию.

— Я буду считать это жалкой попыткой развеселить нас, а не проявлением твоего невежества, Долос. Здесь действуют лишь два правила. Первое — любые союзы, которые вы заключите во время пребывания в Сдвиге, должны быть разорваны прежде, чем вы его покинете.

— Союзы друг с другом?

— Любые союзы. Там, внизу, есть существа, с которыми вы сможете договориться ради выживания.

Ворен прищурился, отметив для себя, что слово «существа» может значить всё, что угодно.

— Когда вы выйдете наружу, победив в состязании, вы должны поклясться в верности мне и только мне. Что-то отличное от абсолютной верности неприемлемо, — закончил Тиран. Его слова стали смазанными, неразборчивыми. Судя по всему, накачиваемые в него через змеящиеся шланги химикаты начинали сказываться. — Второе правило гласит, что выйти должен только один. Это всё, что вам нужно знать.

Большая часть Зеницы Ада была загадкой даже для самых бывалых воинов Чёрного Сердца. Огромный бывший звёздный форт типа «Рамилис» издавна служил центральным узлом операций тирана в Мальстриме, но поговаривали, что даже сам Кровавый Пират знал лишь часть его тайн.

Сдивгом называлась часть звёздной крепости, находившейся в самом сердце Мальстрима, в месте, где тонкая пелена между варпом и реальностью была натянута до предела и её могла прорвать малейшая ошибка, малейший просчёт. Остальную часть Зеницы Ада защищал от затаившихся ужасов прочный барьер, выкованный из пластали и укреплённый оберегами от вторжений. От служивших Гурону псайкеров, будь то люди или же сверхлюди, ожидалось, что они будут проводить часть своего времени в необходимых для сдерживания варпа обрядах и иных действиях.

Но, несмотря на вездесущую угрозу, определённые части Сдвига были достойны освоения, и Тиран охотно пользовался ими. Где лучше проводить испытания воинов, чем в месте, где истекает варп? Ради них обереги поднимали на время, достаточное для входа. Ради выжившего чемпиона их поднимали вновь, впуская его внутрь.

Несмотря на своё положение Красного Корсара, жилистый аптекарий казался хрупким, маленьким среди облачённых в полные доспехи воинов. Сам факт, что их вёл Повелитель Трупов, являлся особой честью, ведь когда Гурон Чёрное Сердце находился в Зенице Ада, он редко выпускал Гарреона из виду. Пока они шли, аптекарий не говорил ничего, позволяя воинам думать и размышлять, а это у Ворена получалось превосходно.

Сгущающийся вокруг запах был первой вещью, которую он заметил, когда они углубились в сердце Зеницы Ада. Едкая, тошнотворная вонь складывалась из запахов крови, гнили и бесчисленных иных мерзких субстанций. Ворен помедлил, не желая надевать шлем, наслаждаясь наполнившими чувства ароматами. Чем глубже они спускались, тем сильнее становился запах, пока рассудок не одолел странное желание. Ворен надел шлем, тихо закрепил его на месте и позволил фильтрам убрать из воздуха пьянящий смрад.

Так глубоко в Зенице Ада износ был сильнее и заметней. Местами со стен была сорвана облицовка, обнажившая металлические кости крепости. То тут, то там на обвисших петлях висели двери, раскачиваясь на призрачном ветру.

Отряд шёл всё дальше, всё глубже и глубже в столь изношенные отсеки, что Ворен искренне обрадовался надетому шлему. Освещение практически отсутствовало, и, хотя Ворен смог бы видеть и без улучшающего зрения визора, авточувства не являлись лишними. Повелитель Трупов шёл с открытой головой, но ни разу не сбился с шага.

В конце длинного коридора они остановились перед очередным люком, абсолютно чистым и новым. Гарреон подошёл к нему и начал вращать колесо, пока не раздалось тихое шипение. Дверь раскрылась внутрь, и Повелитель Трупов махнул рукой, указывая туда. Претенденты вошли одним строем в комнату, круглую, лишённую колонн и совершенно пустую. С любого места можно было видеть всё. Видеть каждый шаг, оценивать любую угрозу. Направляемые Гарреоном воины заняли свои места. Ворен отметил, что поверхность покрывал тонкий слой пыли и песка, в котором каждый шаг оставлял следы. Казалось, что комнату не использовали уже много лет.

— Я не собираюсь унижать себя, желая вам удачи, — проворчал Гарреон. — Но потрудитесь проявить себя, когда войдёте в Сдвиг. Тирану не нужны слабаки.

С этими словами он вышел из комнаты и закрыл за собой люк. Звук закрывающегося замка был ясно слышным, как и удаляющиеся шаги Гарреона.

Все присутствующие носили шлемы, но Ворен был уверен, что всё равно сможет их легко различить. Так, Долос выделялся узором из зарубок и царапин на броне. Он всегда предпочитал ближний бой, что сказывалась на его доспехах. Но, что возможно было смешно, даже повреждения брони близнецов совпадали с точностью до удара. Даже в доспехах Ворен не мог не отметить их одинаковости. Кто из них кто? Он не видел различий. Совершенно одинаковые тепловые показатели, одинаковые позы. Ничто не отличало их друг от друга. Ворен криво усмехнулся. А какая разница? Убил одного, убил другого. Все они теперь были лишь добычей.

Он оценивающе окинул соперников взглядом. Без сомнений близнецы, как бы низко он о них не думал, были большей угрозой. Ворен подозревал, что если представится ситуация, то им не хватит духу убить друг друга. Они часто воспевали достоинства своей близости и братства… Да, такую слабость воин Детей Императора охотно использует при первой подвернувшейся возможности.

Ворен позволил взгляду проскользнуть по стенам высокого сводчатого зала. На них были написаны слова, и он пригляделся. Нет… не просто слова. Имена — тех, кто побывал здесь до них. Эти имена останутся здесь навсегда, как и на его доспехах. Со сверхчеловеческой скоростью Ворен огляделся. Насколько он знал, а знал он не очень много, эти имена принадлежали лишь бывшим чемпионам. Очевидно, что они возвращались сюда после завершения испытания, чтобы отметить победу. Да. Вот закорючка Таэмара.

Он представил, как выходит, торжествуя, и вырезает своё имя на железобетонной стене, и его уверенность воспарила к новым высотам.

Время шло. Так говорил его внутренний хрон. Это подтверждало его чувство нетерпения. Время шло, но ничего не происходило. Он огляделся вокруг и на мгновение ощутил тревогу, поскольку другие стояли совершенно спокойно. Подавив это ощущение, он начал идти вдоль стены, ведя руками по гладкой поверхности.

— Ты ищешь путь внутрь? — навстречу ему направился один из близнецов. — Зачем?

— Нам сказали войти в Сдвиг. Я собираюсь так и поступить. Можешь стоять здесь, сколько хочешь, словно дурак, я же хочу проявить себя.

— Ах, какое прямодушие, сын Фулгрима, — заговорил другой близнец. — Какое прямодушие и незнание истины.

Теперь к нему двигался не один из них, а оба, в разных направлениях, словно беря Ворена в клещи. Лишь Долос остался на месте. Он стоял так неподвижно, что его можно было принять за статую.

— И в чём же истина?

— Войти в Сдвиг — первая часть ритуала. Это царство Хаоса и беспорядка. Оно принимает тех, чьи сердца бьются в унисон с его беглым ритмом.

Ворен вынул из ножен клинок и кивнул.

— Значит, мы сразимся здесь. Жаль, что ты так и не увидишь, что таится внутри.

— Его догадки и высокомерие так забавны, не правда ли, Шеар? — эти слова выдали близнецов. Ворен повернул свою голову к Феддею, говорившему. — Мы стремимся проявить себя перед владыкой Чёрным Сердцем. Неужели ты думаешь, что сначала я не избавлю себя от самой опасной угрозы? — его крадущаяся походка стала ещё более хищной, агрессивной. Ворен ощутил, как напрягаются мускулы в его теле, готовясь к неизбежной схватке. Она так и не началась. — Выживают сильнейшие.

С этими словами Феддей бросился на Ворена, вскинув болт-пистолет. Ждавший такого хода Ворен шагнул в сторону и пригнулся, готовясь нанести размашистый удар. Действия Феддея были жалкой, неуклюжей атакой, и сын Фулгрима уже приготовил язвительное замечание… Но оказалось, что он поспешил с выводами. Когда сила рывка понесла его вперёд, Феддей спустил курок пистолета. Массреактивный снаряд ударил Шеара в наплечник, и тот пошатнулся. А затем снаряд взорвался, и грохот разнёсся по всему залу, превратившись в гротескное эхо.

Ворен ощутил, как подступает старый голод: гонящая его жажда битвы, желание ощутить схватку. Голод преследовал его постоянно, как низших людей желание пить и есть, и звук выстрела напряг все мускулы в геноусиленном теле воина. В сжатые, напряженные связки хлынул коктейль стимуляторов, но Ворен остался на месте, призвав весь свой самоконтроль.

Да, он не ожидал, что близнецы вот так просто нападут друг на друга. Независимо от итогов схватки, они окажут ему услугу, однако следующий из этого вывод, что он — не самый опасный, оскорблял чувства Ворена так, как ничто из услышанного им за годы.

Братья сражались с яростью, которую обычно берегли для врагов, и итог мог быть только один. Верхним взмахом силового топора Шеар нанёс своему брату сокрушительный удар по шлему, расколовший керамит. Челюстная пластина пролетела по воздуху и с лязгом рухнула на каменный пол зала. Феддей устоял, а его противник занёс оружие для нового удара.

Долос же до сих пор удерживал позицию, хотя Ворен и заметил, как изменилась поза Красного Корсара, выдавая такую знакомую готовность к бою.

Смертоносная голова топора впилась в шлем оглушённого воина. Ворен услышал характерные звуки мягкой плоти, разрываемой гудящим силовым полем клинка, и треск костей, когда оно соприкоснулось с черепом Феддея.

Он застонал от боли и рухнул на колени. Брат ударил его кованым сапогом, и раненый воин с грохотом покатился по полу. Кровь текла из разбитого керамита, скапливаясь в лужу. Близнец вновь поднял топор, готовясь нанести смертельный удар.

— Выживают сильнейшие, — тихо повторил Шеар. — Ты разочаровал меня, братец.

Но прежде, чем топор опустился, раздался скрежещущий звук. Древние механизмы пробудились. Пол под Вореном резко сдвинулся, отчего воины потеряли равновесие. Ворен покачнулся.

— Что… — начал он, но его вопрос заглушит очередной негармоничный скрежет, а затем очередной рывок, от которого по костям прошла дрожь.

— Сдвиг, — наконец, заговорил Долос. — Он готов принять нас.

Желая наконец-то выйти на боевую арену и закончить этот жалкий ритуал, Ворен огляделся вокруг в поисках открывающейся двери.

А затем пол под ним исчез, и он рухнул в никуда.

Само падение было недолгим, но приземление оказалось жёстким и неожиданным. Несмотря на свою улучшенную физиологию и крепкое тело, Ворен задохнулся, воздух выбило из лёгких. В падении шлем оказался безнадёжно повреждён. Ни в визоре, ни в динамиках не было ничего, кроме треска помех, и потому воитель сорвал его с головы и отбросил. Он тяжело поднялся на ноги и поднял меч.

Где бы он ни был, здесь было темно, и он был один. Вокруг не было ни следа остальных, что полностью устраивало Ворена. Его нервные окончания и мускулы всё ещё вздрагивали от текущих по венам химикатов, но он оставался собранным. Сделав глубокий вдох, Ворен направил своё внимание на то, что происходило вокруг.

Когда он полностью пришёл в себя, комната вокруг словно стала сгущаться. Даже без авточувств всё казалось каким-то красноватым. Ворен решил было, что весь Сдвиг залит кровью, и поднёс перчатку к голове. Никаких ран. Нет, кровь не залила его глаза. Нет, сказал он себе. Показалось.

Но медный запах крови здесь был. Он висел в воздухе. Ворен настороженно принюхался. Запах напомнил ему апотекарион после битвы, когда обрабатывали раны. Мысли и пробуждающиеся воспоминания вызвали в теле дрожь удовольствия, которое Ворен охотно принял, позволяя ему направить себя. Смерть была близка. Смерть, которую он принесёт. Он алчно облизнул губы и сфокусировался.

Он стоял в маленькой комнатушке, едва ли достигавшей малой части той, из которой он вышел. В тёмном и заплесневевшем уголке валялась груда человеческих костей. Они были слишком маленькими для космодесантников, и Ворен ощутил, как невольно кривятся в усмешке его губы. Здесь, несомненно, были существа, которых следовало усмирять, и Чёрное Сердце по своему обыкновению использовал для этого сектантов. Тиран Бадаба не был щедрым господином, раздававшим направо и налево награды, а отправка сюда уж точно не была вознаграждением.

Ворен позволил своим пальцам легко обхватить рукоять оружия и сделал пару шагов вперёд. Единственным слышимым звуком были его тяжёлые шаги, отдающиеся дрожью по комнате, и собственное дыхание, усиленное даже без шлема. Он подошёл к стене и застыл, заметив, как она потекла от прикосновения, словно пористая губка, поддающаяся под напором. Протянув руку, Ворен надавил, и его пальцы погрузились в поверхность по костяшки. Он немедленно убрал руку, а затем надавил мечом.

Ничего, лишь прочная стена.

Ворен замер у груды костей и пригнулся, подобрав берцовую кость. С неё всё ещё свисали рваные, гниющие полоски плоти. Воитель разжал пальцы, и кость рухнула на пол с глухим стуком. Конечно, Ворен понятия не имел, чего ожидать от Сдвига, но очевидно, что обитающие здесь существа кормились человеческой плотью. И он не сомневался ни на секунду, что они с наслаждением погрузят плоть и когти в Адептус Астартес.

Он пошёл вперёд и вышел из комнатушки в длинный коридор. Тяжёлые сапоги гремели по каменному полу. Вокруг не было ни следа трёх воинов, пришедших на состязание. Феддей вероятнее всего искалечен и выведен из игры, а скорее всего, просто мёртв. Удар Шеара был верным и наверняка оборвал нить жизнь близнеца.

Шелест заставил его остановиться на полшаге и застыть словно статуя, прислушавшись. По большому счёту это был нечленораздельный лепет: свистящий шёпот на каком-то неведомом языке. Он подумал, что нечто мелькнуло в тенях, и обернулся.

Но там не было ничего.

Шёпот продолжался. Этот звук сводил с ума, и, хотя Ворен и не понимал слов, он прекрасно понимал, чем они пытаются его соблазнить.

Любые союзы…

Даже не имея возможности перевести, понять слова, он узнавал их. Такие же звуки всегда разносились по тренировочным палубам и оружейным залам на кораблях Детей Императора. Вечные обещания демонов очаровывали его, маня лучшей жизнью — лучшей судьбой, чем служение до сих пор смертному, пусть и, несомненно, избранному, воину из царства плоти.

Он решил, что у него ещё будет время на раздумья, и закрыл податливую к таким искушениям часть разума. Нужно держать себя в руках. Место чемпиона Тирана — его лучшая надежда в странном новом существовании.

Ворен шёл вперёд, но шёпот не оставлял его. Он лишь становился всё сильнее, обволакивая сына Фулгрима словно бесплотная дымка. Чувство, что это дымка было таким сильным, что он невольно протянул руку, желая отмахнуться. И латная перчатка встретила странное сопротивление, так, как если бы он продирался ладонью сквозь смолу.

Внезапно он ощутил чьё-то приближение и резко обернулся, подняв меч. Шеар бросился на него, крича в гневе и ярости. Как и Ворен, корсар где-то бросил шлем. Два воина сшибились, загремев керамитом, и Ворена отбросило к стене коридора. Они яростно боролись, давя друг на друга изо всех грубых сил. Шеар был крупнее и сильнее, но сын Фулгрима — решительнее. Пошатнувшись, воины потеряли равновесие и покатились, не разжимая рук.

— Время умирать, петушок, — прохрипел Шеар. — Ты не поверишь, как давно я хотел это сделать.

— Шеар, да ты ведь ещё ничего не сделал, — ответил Ворен, вырвавшись из сильной хватки соперника. Он вскочил на ноги и легко вильнул в сторону от поднимающегося на ноги Шеара. — Мы только начали.

Они были в другой комнате, более-менее похожей на прошлую, если бы не отсутствие всепроникающего смрада давно засохшей крови. Здесь пахло застоявшимися химикатами, прометием и машинным маслом. Было так легко забыть, что когда-то Зеница Ада была звёздным фортом, полным ухоженных механизмов, тщательно обслуживаемых легионом суетливых членов экипажа. А теперь стало чем-то иным. Местом схватки. Местом, где воины оттачивали свои навыки, готовясь убивать врагов.

Топор Шеара окутался энергией и, поскольку до Ворена ему было не дотянуться, Красный Корсар поднял его над плечом. Его походка была легка, быстра, но и сын Фулгрима не стоял на месте, не желая подставляться под удар. Всё это время он не отрывал взгляда от Красного Корсара, смотря, оценивая, ища изъяна в его технике, который можно было бы использовать.

— Сражайся, чтоб тебя! — выругался Шеар, явно раздражённый тем, что Ворен отступал. — Что останавливает тебя, сын Фулгрима? Ты боишься меня? Знаешь, что я более достоин награды?

Закряхтев от натуги, он направил весь свой вес на силовой топор и замахнулся на Ворена, легко ушедшего от неуклюжего удара.

— Я не боюсь тебя, Шеар.

— Тогда сражайся со мной.

Тогда сражайся со мной.

Эхо слов Шеара разнеслось по комнате, подхваченное невидимыми существами. Они повторяли его бесконечно, накладываясь друг на друга, сливаясь в единый пронзительный визг.

Тогда сражайся со мной. Сражайся со мной. Сражайся со мной. Со мной. Со мной. Мной. Мной. Мнойнмнойномнйонмоймной!

Визг слился в вой, и Шеар отшатнулся от Ворена, сжимая уши руками.

Ворен ощутил боль, вызванную психическим криком, но даже не боролся с ней. Да, это было больно, но верные сыны Фулгрима находили в таких муках глубокое удовольствие. Шум продолжал нарастать, и Ворен ощутил, как из уха потекла струйка крови. Против психического напора такой силы ему было бы сложно бороться, а в голове нарастало жуткое напряжение. Скоро его голова так взорвётся, череп расколется, а клочья мозга забрызгают стены. Несмотря на боль, обещаемое таким опытом абсолютное удовольствие гнало Ворена, подталкивало его вперёд, ещё ближе к следующей ступени безумия, охватившего его десятилетия назад.

Шеар, неспособный справляться с резкими ощущениями так, как подобает Детям Императора, попятился, а затем подхватил топор и выбежал из комнаты. Выбежал, пройдя сквозь стену, словно её не существовало.

Голос Ворена поднялся до крика, который, как он был уверен, не был услышан в демоническом эхе.

— Трууус!!!

Крепче сжав рукоять клинка, он бросился на стену коридора. Почти мгновенно на него нахлынуло чувство дезориентации. Его восприятия сжалось и расширилось, пытаясь быстро придать реальный смысл факту, что теперь воитель стоял под углом в девяносто градусов к полу. Он остановился, слыша лишь собственное тяжёлое дыхание. Изломанная геометрия в новом помещении ранила его чувства — проходы, распахнутые словно зияющие пасти под невозможными углами, лестницы, ведущие к глухим стенам, и мосты, соединяющие открытые пространства сверху вниз и наизнанку. То была архитектура безумного разума, воплощённая в реальность и втиснутая в слишком узкое пространство.

Тогда же Ворен услышал далёкий перестук, топот ног, мгновенно напомнивший ему гнездо тиранидов. Он достаточно сражался с такими чудовищами, чтобы знать, какие звуки они издают, но откуда им было взяться здесь, в звёздной крепости Тирана Бадаба? Впрочем, Ворен всё равно напряг все мускулы своего тела и, глубоко дыша, заставил себя принять новое положение как истину. Верх стал низом, левое стало правым, и разум его медленно, но уверенно принял невозможную реальность своего нового положения. И, пока он постигал это, всё вокруг вновь будто становилось нормальным. Пол вновь становился полом, потолок — потолком. Короткая волна тошноты, незнакомой, непривычной сражавшемуся бесчисленные века Ворену, накатила на него, и он вновь сделал глубокий вдох.

Сбитый с толку неестественной, отрицающей законы физики реальностью этого богом забытого места, Ворен не мог сориентироваться. Он пытался вырезать на стене символ и отметить путь, но тот рассеялся прямо у него на глазах. Он повернул направо на перекрёстке, но пришёл в невозможное место, где пути вели во все представимые стороны разом, в том числе прямо вверх и вниз. От постоянной странности Сдвига у него начала болеть голова.

Время от времени вещи нормализовались достаточно, чтобы ему удавалось продвинуться дальше. По крайней мере… так ему казалось. После того, что он увидел, Ворен больше не имел понятия ни о расстоянии, ни о направлении. Стены и потолки — там, где они встречались под естественными или хотя бы приемлемыми углами — были одинаковыми и тускло серыми, ничто не отличало один коридор от другого.

— Я не хожу по кругу, — сказал воитель, убеждая себя, и голос его в тишине прозвучал сильным и спокойным.

Шеара не было видно нигде, но теперь Ворен знал, что ожидать от него, труса и слабака, сбежавшего при первой проблеме. Он скривился, представив, с каким наслаждением покончить с этим ничтожеством.

А глубоко укоренившаяся жажда жестокости и насилия напоминала о себе вновь и вновь. Многие из его братьев получали удовольствие от неестественных совокуплений с порождёнными варпом существами или бесконечных пыток, причиняемых им и друг другу. Но Ворен чувствовал облегчение лишь в резне, в головокружительном приливе стимуляторов, захлёстывающем тело, когда он бился с врагом на поле боя.

Бегство Шеара лишило его возможности утолить свою жажду, и теперь гнев скапливался внутри. Он выследит Красного Корсара и выпотрошит его. Он рассечёт мягкую кожу на животе соперника и с огромным наслаждением вырвет все его внутренности своими руками.

Кровь текущая из уха понемногу остановилась теперь, когда пронзительный визг исчез, а барабанный бой сердец затих. Тогда же вернулся и такой привычный фоновый шум, вездесущий гул, который Ворен вскоре просто перестал замечать. Он даже находил его странно успокаивающим.

Вновь он услышал перестук лап тиранидов, насекомых или… чего-то ещё в темноте.

Не слушая голосов, обещавших ему бессмертие, Ворен шёл вперёд по багровому невозможному миру, в котором оказался. Одни стены поддавались, как уже увиденные им. Другие двигались на глазах, сталкивались, перекрывая проходы. Однажды он оказался в ловушке, в тесноте, когда стена опутала его словно петля, закрыв в круглой комнатушке, где негде было даже развести руки. Ворен сносил всё это стоически, но безумие внутри него нарастало.

И он не видел ни следа своих соперников.

Они сговорились, чтобы избавиться от тебя, раздался навязчивый шёпот. Голос был ровным, но имел угрожающую подоплёку. Ворен ничего не ответил, но понял суть. В конце концов, возможно в этом было зерно истины. Паранойя обхватила его мысли холодными пальцами и не отпускала.

Ворен шёл дальше.

Через пятнадцать шагов в следующем коридоре рефлексы заставили его резко остановиться. Подошва сапога зависла прямо над распахнувшимся разломом, чёрной, непроницаемо чёрной ямой. Весь упавший внутрь свет исчезал, словно его пожирала тьма. Яма тянулась через весь коридор, и, хотя Ворен видел другую сторону, быстрая оценка расстояния и собственных способностей свидетельствовала, что прыгать было нельзя. Он выругался и пошёл обратно, туда, откуда пришёл, держа перед собой меч.

Ещё через двадцать шагов пол под ногами начал крутиться и бурлить так, словно в ней возник гравитационный колодец. За считанные мгновения в нём оказался сам Ворен. Пытаясь вырваться из воронки, сын Фулгрима вцепился в стенки колодца и невольно выпустил из руки меч. Мгновенно подхваченная спата исчезла, сгинув в центре коварного половорота. Ворен грязно выругался, плотнее сжимая руки, но пальцы не могли найти опоры. Его затянуло в бесконечную тьму.

Он не мог измерить ни расстояние, ни скорость падения, но казалось, что он падает дольше. Мысль, что яма будет бездонной, и что он вечно будет падать в небытие, привела Ворена в ярость, и он ударил. Кулаки соприкоснулись с чем-то твёрдым, и он начал бить, вновь и вновь. Наконец, его керамитовые кулаки пробили бесконечную тьму, и воитель вывалился в другую комнату. Перед собой Ворен увидел лежащий на полу в паре шагов меч и направился к нему, стряхнув с себя железобетонные крошки так, словно ничего не произошло.

Ворен шёл. А что ещё ему оставалось делать? Его разум наконец-то совладал с переменчивой геометрией. Его разум больше не тревожили стены и полы, сгибающиеся и извивающиеся вокруг. Не тревожили его и длинные, бесконечные коридоры, постепенно закручивающиеся вверх, пока он не начинал идти вниз. Возникающие прямо под ногами ступеньки, несущие наверх, а затем сбрасывающие с большой высоты вниз стали ожидаемыми.

Ворен едва замечал аномалии. Он мог сконцентрироваться лишь на далёком звуке.

Перестуке.

Когтях, тщетно ищущих опору где-то вдали, достаточно близко, чтобы услышать, но недостаточно, чтобы расслышать. Свидетельство ужаса, ждущего его в конце всё более раздражающего, возмутительного путешествия.

Не было слышно ни следа, не было видно ни звука других претендентов. Во время путешествия через Сдвиг Ворена сопровождали лишь его собственные мысли и чувства, обострённые столь сильно, что сын Фулгрима чувствовал их напряжение. Поэтому его совсем не удивило нападение твари. Спустя удар сердца Ворен приготовился защищаться, так быстро он заметил опасность. И когда перед ним нависла туша существа, молотящего кулаками, он ответил без промедлений и раздумий.

Да, это было сложно назвать битвой. Ворен ощутил тяжесть разочарования уже тогда, когда его меч вонзился в ярёмную вену твари и глубоко впился, раздирая глотку, а затем вышел наружу, оставив напавшему существу вторую беззубую глотку под первой. Предсмертный крик был таким противным, жалким и негармоничным… Лишь когда тварь прекратила хныкать и рухнула на землю, лишь тогда Ворен подошёл ближе, чтобы осмотреть её. Существо, высокое как космодесантник, также обладало привычно развитой, разросшейся мускулатурой, натянувшей кожу — белую как алебастр, даже белее, чем у Ворена. Каждая вена ясно виднелась, и некоторые вздрагивали, когда последнее судорожные удары сердца твари выплёскивали кровь из страшной раны на шее. Присев над неподвижной жертвой, Ворен пригляделся ближе. В гнёзда под черепом были воткнуты бесчисленные провода, а весь затылок существа удалили, так что виднелся мозг — серая мясистая масса, судорожно дрожащая.

Ворен знал о таких существах. Слышал, как о них шепчутся Красные Корсары. То были существа, когда-то бывшие космодесантниками, но прошедшие через бесчисленные эксперименты Повелителя Трупов, существа, больше не нужные Тирану на действительной службе, но полезные здесь, внизу, где они охотились на захватчиков или неосторожных. На свой извращённый лад и они были чемпионами…

Смерть стала свидетелем, что тварь эта была слаба. Она даже не сражалась, на её убийство не потребовалось никаких усилий. На мгновение в мыслях Ворена промелькнул стыд, вызванный жалкими стонами существа, но затем его выбросила ярость. Тварь ничем не ослабила его жажды убийств. Она была несовершенной, бесполезной — всем, что он ненавидел. Ворен вновь вонзил меч в уже расколотый череп и слабо улыбнулся, наслаждаясь треском костей.

Звуки выстрелов оторвали его от маленьких радостей жизни, и он вырвал клинок, а затем направился на шум. Он спотыкался на ходу, вечно меняющиеся коридоры Сдвига дёргались и шли волнами словно живые, словно они старались сбить его с равновесия и повалить на пол. Затем Ворен услышал впереди грохот битвы, манящий обещаниями славы, и вновь ощутил знакомый прилив сил. Он представил, как вскроет шлемы убитых соперников и рассмеялся.

Он подобрался ближе на звук, сжимая рукоять меча. Долос стоял примерно в шести метрах от него и был втянут в перестрелку с невидимым врагом. Красный Корсар стоял спиной к коридору, и Ворен развлёк себя мыслью о том, как легко было бы пристрелить неосторожного воина. Но это было бы поступкам труса, а Ворен никогда не считал себя трусом и гордился этим.

Долос вбил в болтер новый магазин. Судя по груде валявшихся вокруг пустых гильз, болтов у него осталось пугающе мало. По коридору вновь прогремел грохот ответного огня, и Ворен напрягся, пытаясь разглядеть, с кем или с чем сражался Долос. Он слышал странный шум, прорывающийся сквозь взрывы болтов: пронзительный визг, напоминающий двигатели «Громового ястреба» или тормозные ракеты на десантной капсуле непосредственно перед приземлением. Но кроме этого сходства он не мог вспомнить ничего, при всей свой вместительной эйдетической памяти. Словно вовсе не замечая Ворена, Долос продолжал полить по невидимому врагу, стреляя из болтера на полуавтоматическом режиме. Болты проносились по коридору и с грохотом взрывались, попадая в цель, но стрелять он не прекращал.

Ворен пригнулся, желая понять, не встретится ли он сейчас с худшим врагом, если сейчас убьёт Долоса. Возможно, что ему стоит вернуться сюда, когда он расправиться с Шеаром…

— Ворен! — окликнул его Долос. Он поднялся с колен и обернулся. Ворен вскочил, готовясь встретить его в бою, но затем остановился. Лицевая пластина шлема Долоса была сорвана начисто. Тёмные потёки стекали по щекам воина так, словно он плакал кровью, и со смесью умиления и отвращения Ворен осознал, что это и происходило. На месте его глаз зияли пустые глазницы: распахнутые чёрные дыры. Долоса ослепило то, с чем он сражался? Или же очевидное безумие заставило его вырвать собственные глаза?

Только представь, какое это было бы умопомрачительное ощущение, — зашептал голос в глубине души Ворена. — Представь, как ты будешь вырывать каждый глаз. Боль… очаровательная боль…

— Ворен! — вновь окликнул его Долос, разрушая совершенство мгновения. — Я знаю, что это ты. Я учуял твой запах.

Он прицелился в него из опустевшего болтера. Прицел был меток. Намерения Корсара были ясны.

— Не подходи ближе, брат.

— Я не твой брат, Долос. Я никогда им не был, — ответил Ворен. Пусть его соперник и ослеп, но вокруг него кружила аура безумия. Он угрожал Ворену опустевшим оружием, а цепной меч где-то потерял. Спереди было видно, как плохи дела Корсара. В его красной броне были трещины и помехи, целые пластины исчезли, открыв натянутые мускулы. — Я — твой палач.

— Убери руку, сын Фулгрима. Не тебе наслаждаться смертью Долоса.

Новый голос раздался откуда-то из-за левого плеча Ворена. Не желая слишком долго отрывать взгляд от жалкого облика Долоса, Ворен покосился назад. Как он и подозревал, к нему приближался Шеар. Близнец, как и Долос, был ранен: засохшая кровь прочертила линию от раны в черепе по лицу, замарав бледную кожу багровыми пятнами. Всё более далёкий от реальности сын Фулгрима поразился резкому контрасту цветов. Багровое на белом. Так прекрасно…

— Шеар? — рука Долоса повернулась в направлении голоса собрата, а палец лихорадочно сжал спусковой крючок. Но ничто не вылетело из раскалённого добела ствола. Болты кончились. Он заметно содрогнулся, и Ворен увидел, как фонтан крови вырвался из живота Долоса, из раны слишком глубокой даже для его улучшенного тела. От такой раны Корсар медленно умрёт, особенно здесь, внизу, где никто не поможет…

Ворен не чуствовал жалости к умирающему космодесантнику. Его смерть была лишь ещё одной отметкой в череде причин, делавших его непригодным для положения чемпиона. Отступив назад, Ворен встал так, чтобы видеть обоих Корсаров. Шеар подошёл ближе к Долосу, и на его лице отразилось явное отвращение. Сын Фулгрима узнал этот взгляд. Свой взгляд.

— Брат… — странно, настойчиво повторил Долос. — Брат, прошу. Преуспей. Ради меня. Ради Феддея. Ради Тирана. Не поз… — слова сменились хрипом, а затем с губ беззвучно закапала вспенившаяся кровь, когда боевой нож Шеара глубоко погрузился в его шею. Лёгкий поворот клинка, и изуродованная голова Долоса покатилась по полу. Это могло быть убийством из милосердия, но дикий голод в глазах Шеара выдавали иную причину.

— Два есть, — сказал Корсар, презрительно отбрасывая голову прочь. — Остался один.

Перестук. Перестук. Перестук.

Внезапный пронзительный крик остановил их, и воины обернулись. Странной походкой на них надвигалось огромное существо. Тварь, демон, неудавшийся эксперимент… чем бы оно ни было, существо было ростом почти с них и казалось серым, как керамит.

Издаваемый им шум превосходно совпадал с тем, что раньше слышал Ворен. За ними пришло то, с чем сражался Долос. Инстинкты сработали без промедлений, и сын Фулгрима выхватил болт-пистолет и начал спокойно стрелять в надвигающееся существо. Через мгновения за ним последовал и Шеар, их сплотил общий враг. Болты впивались в тело твари, выбивая фонтаны красного тумана там, где они попадали в цель. Но тварь, словно и не замечая ничего, продолжала наступать.

А затем, так же внезапно, как и появилась, она распалась на части. Пол словно ожил и покрылся текущим, ползущим ковром, который, как понял Ворен, состоял из тысяч раздутых насекомых. Их было достаточно, чтобы покрыть весь коридор, оживший на глазах. Насекомые ринулись к голове и телу трупа Долоса, и начали вгрызаться в открытую плоть десятками крошечных ртов. В безмолвии, в котором они пожирали плоть на глазах у Ворена, было нечто ещё более зловещее, чем в любом жутком вопле. И здесь, пытаясь удержать равновесие на покрывшемся ковром из жуков полу, Ворен и Шеар сошлись в последнем поединке.

Ворена мучало то, что он не мог сказать наверняка, кто же из них является величайшим воином. Он не сражался с Шеаром в тренировочных клетках, предпочитая практиковаться на машинах, и теперь быстро понял, что Шеар был во всём ему ровней и даже, возможно, в чём-то лучше.

Под их ногами кишели насекомые, бесконечным потоком вливающиеся в коридор. Многие из них уже были раздавлены под подошвами сапог космодесантников, но на их месте уже копошились новые, выползающие из пола и стен. Вскоре воины бились уже по голень в море ползущих тварей.

Шеар где-то потерял топор в одной из схваток и теперь сражался лишь длинным боевым ножом. И в этом мечник находил нечто особенно возмутительное. Как этот выскочка, претендент на титул Чемпиона Тирана, осмелился насмехаться над ним? Он ударил, сжимая клинок обеими руками, даром, что меч был превосходно сбалансирован как одноручное оружие, и был вознаграждён, с удовольствием оставив порез на потемневшем лице Шеара. Выступила кровь, но затем рана сомкнулась, и она застыла от клеток Ларрамана.

Сражавшиеся воины кружили, пока Ворен не ринулся вперёд с яростным воплем на Красного Корсара. Однако внезапная атака не застала Шеара врасплох, и он легко сохранил равновесие. Меч и кинжал сшиблись, металл с грохотом ударил о металл, полетели искры.

И безумная геометрия Сдвига ничем не облегчала схватку. Из-за её постоянных изменений иногда они сражались нормально, а иногда били друг друга под невозможными причудливыми углами. Ворен пытался удержать в голове мысленную карту местности. Ему никогда ранее не приходилось сражаться на арене, перестраивающейся на глазах. Назвавший это место Сдвигом воин действительно попал в точку…

Шеар безжалостно наступал, вкладывая в удары все силы. Ворен был ловок и силён, но Шеар был во всём ему ровней, и само по себе это вызывало у легионера огромное неудовольствие. Он замахнулся мечом по кривой дуге, намереваясь рассечь защищавшие живот врага пластины брони, но Шеар отскочил, уходя от алчущего лезвия меча. С рёвом Ворен взмахнул клинком над головой, намереваясь обрушить его на открытое лицо Шеара. Он представил, с каким наслаждением рассечёт мерзавцу череп, и вновь закричал от гнева. Вновь заорав, легионер ударил изо всех сил. И когда Шеар не уклонился, когда его меч погрузился в череп, Ворен так удивился, что едва не потерял равновесие. Переполнявшие его гнев, адреналин и решимость оглушали, и потому он смог лишь засмеяться.

Тупая усмешка разошлась по лицу Шеара, кровь хлынула у него изо рта. Он рухнул на колени и уставился в никуда. Ворен медленно вынул меч, наслаждаясь каждым мгновением, чувствуя, как меч рассекает кости, и мёртвый космодесантник рухнул лицом вниз в поток насекомых. Рой тут же облепил новую добычу, а Ворен, шатаясь, направился прочь, прошёл через одну стену и врезался в другую, желая уйти от резни прежде, чем от него уйдёт навсегда рассудок.

Холодная логика опускалась на его плечи словно мантия величия. Они мертвы. Они все мертвы. Он победил. Он убил своих соперников. Теперь осталось лишь покинуть это место и предстать перед Тираном.

Голод и жажда убийств всё ещё бушевали внутри, и Ворен мысленно взял себя в руки. Он найдёт выход из этого лабиринта, преклонит колени перед Гуроном Чёрное Сердце и поклянется ему в верности. Другие Красные Корсары склонятся перед ним, Чемпионом Тирана.

С его губ вновь сорвался истеричный смешок.

— Чемпион Тирана, — произнёс он вслух. — Склонитесь перед Чемпионом Тирана.

Он шёл вперёд, понимая, что опасности не осталось. Стены оставались стенами, а пол не тёк под ногами. Место застыло, и Ворен заставил себя вспомнить, как он вообще попал в Сдвиг. Бой открыл путь в этот кошмарный мир и расшевелил заточённых внутри демонов. И теперь они были усмирены, как сердца, бившиеся в грудях его бывших братьев по оружию. Это была приятная мысль. Ворен шёл вперёд, упиваясь собой и победой. Он увидел впереди люк и узнал его. Выход из Сдвига в Зеницу Ада.

Ворен опустился на колено, опираясь на меч, и тихо произнёс благодарственные слова Фулгриму за то, что он позволил ему зайти так далеко.

Я не подведу тебя теперь, отец мой.

Ещё несколько шагов привели его к широкой арке, и Ворен вошёл в зал, совершенно неотличимый от того, через который он попал сюда…. дни или считанные часы назад. Во всех важных отношениях эти залы были совершенно неотличимы, и Ворен даже задумался, а уходил ли он отсюда?

Он прошёл через комнату, положил руки на колесо люка, легко его повернул и распахнул дверь.

На пороге стоял воин, одетый в треснувшие и разбитые красные доспехи. В руках его был силовой топор, и Ворен замер, резко остановившись.

— Феддей? — мгновение недоверчивого изумления быстро уступило место простым инстинктам. Гнев наполнил Ворена, и бледное лицо его побагровело от ярости.

— Нет. Но, полагаю, ты его убил, чем оказал мне услугу. Я не хотел убивать своего брата, но мы договорились, что один из нас должен уйти отсюда победителем.

— Шеар? — и внезапно всё встало на свои места. Шеар ранил брата в схватке в вестибюле. Феддея убил не он, а Ворен. Да, это была тяжёлая ошибка, и теперь Красный Корсар стоял между ним и заслуженной победой.

— Не подходи ближе, Ворен. Ты проиграл. Тебе осталось лишь склониться перед Чемпионом Тирана.

— Нет!

Со сдавленным, полным ярости криком Ворен бросился вперёд.

Шеар отцепил болт-пистолет и начал стрелять. Выстрелы выбили куски из доспехов Ворена, заставив его отступить. Смех корсара эхом разнёсся вокруг, словно петлёй сжимаясь вокруг бывшего легионера.

— Не расстраивайся ты так, Ворен. В знак благодарности за достойное развлечение я не убью тебя сейчас. Благодаря… — Шеар шагнул назад, наружу. — Благодаря моему новому положению Чемпиона, у меня есть определённый выбор. Поэтому я отдаю тебе Сдвиг. Присоединяйся к другим тварям и зверям, что рыщут внутри. Спустя дни он поглотит твой разум, а возможно и тело. Но только представь, каким ты станешь испытанием для будущих воинов, — усмешка промелькнула по усеянному оспинами лицу. — Возможно, так ты найдёшь идеальную схватку, которой так отчаянно ищешь. Прощай, брат.

Такой яд в последнем слове. Такая ненависть. Такое отвращение и отторжение. На короткое мгновение Ворен мог лишь изумлённо глотать воздух, а затем Шеар захлопнул люк, а снаружи раздались раскаты смеха. Звук закрывающегося на другой стороне замка вырвал легионера из раздумий, и он моргнул.

— Нет, произнёс он вслух, яростно тряся головой. — Нет, нет, нет! Невозможно! Я — Чемпион тирана! Я достоин этой чести, а не ты!

Он бросился к люку и начал бить, вновь и вновь. Он выл в идеальной гармонии с металлическим звоном ударов латниц по двери. Бил, бил, и бил, но не появилось даже вмятины.

Ворен пытался найти вокруг хоть что-то подходящее, но не видел ничего, а потому снова и снова бросался на дверь. Тщета и отчаяние наполняли его мысли, когда тело, содрогаясь в конвульсиях, билось о барьер между этим место и реальным миром. Возможно, реальный мир был здесь?

Возможно, что Ворен продолжал так биться минуты. А возможно часы. Его чувство времени давно исчезло. Войдя в Сдвиг, он утратил почти всё. Время, восприятие, хватку реальности. Из всех чувств у него осталось лишь ощущение себя.

Я — Ворен Авидий. Я — сын Фулгрима, воин Детей Императора. И честь бытия Чемпионом Тирана по праву моя.

Выплеснув свою жгучую ярость, Ворен сполз по люку, вцепившись в лицо в безумном горе. Вместе с углями гнева погас и свет в зале.

Тьма. Повсюду тьма.

Я — Ворен Авидий. Я — сын Фулгрима.

Он повторял это вновь и вновь, словно мантру, отчаянное соглашение между неведомыми и незримыми силами в надежде сохранить себя. Но и этот покой покинул его, и Ворен поднялся на ноги.

Нечто глубоко в Сдвиге взывало к нему, и он вглядывался в непроницаемый мрак. Там что-то было. Возможность. Нечто, чего он ещё не испытывал. Шеар обрек его на судьбу, что была хуже смерти, но даже в ней было обещание. Обещание исполнения предназначения.

Я — вечный воитель. Сдвиг — вечное поле битвы.

Когда Ворен отошёл от люка и направился в бесконечную тьму, по его телу растеклась дрожь удовольствия.

Я — сын Фулгрима. И я…

Где-то во тьме он услышал такой знакомый шум.

Перестук.

Ворен улыбнулся. Улыбка была безумной усмешкой воина, который навсегда оставил надежду вернуть рассудок.

— Склонитесь перед Чемпионом Тирана… — прошептал он, исчезая во тьме.

Крис Прамас Вглубь Мальстрима

— Просыпайся, Корсар! Мы почти на месте.

Щелчок в сознании Сартака вернул его к реальности, но лишь для того, чтобы тот увидел направленный на него ствол болтера и осуждающее лицо Аргуна, десантника Белых Шрамов, нависшего над ним. Хоть Аргун и не спал несколько дней, его глаза были бдительны, а руки крепко сжимали оружие.

— Я не Корсар! — С гордостью ответил Сартак. — Я, как и ты, десантник. Десантник Ордена Астральных Когтей.

Аргун резко вытянул свою левую руку, грубо схватил Сартака за плечо и рывком уложил его на пол к своим ногам. Приставив болтер к затылку врага, Белый Шрам процедил с отвращением:

— Грязный пес! Когти предали Императора! Ты потерял право называть себя космическим десантником давным-давно! Ты грабитель и пират!

Сартак чувствовал холодный металл, упершийся в него, но почему-то оставался спокойным. Он знал, что его не убьют сейчас, слишком многое было поставлено на карту.

— Я здесь для того, чтобы восстановить честь Астральных Когтей, — сказал Сартак спокойным голосом. — Дни, когда я был пиратом, прошли.

Аргун ослабил хватку, но болтер остался на месте.

— Как же! — прорычал Белый Шрам, — это я уже слышал в твоей трогательной истории перед ханом Суботаем. После многих лет жизни шакала, терзающего беззащитных, ты однажды проснулся и осознал, что до сих пор любишь Императора, — речь Аргуна звучала насмешливо, — И теперь, ты собираешься помочь нам уничтожить Хурона Черное Сердце? — судорожный хохот лоялиста, заполнил помещения корабля контрабандистов, — Я от огринов слышал более убедительную ложь.

— Но, если ты мне не веришь, то, во имя Императора, зачем ты здесь? — уныло и раздраженно продолжил Сартак.

— Если бы ты был настоящим десантником, — прогремел голос Аргуна, — Ты бы даже не спросил меня об этом! Я тут потому, что мне приказали! Это все, что мне нужно знать.

— Аргун, я устал от спора с тобой, — ответил Сартак со вздохом, — Все, что я сказал, это правда. Хурон планирует налет на один из беззащитных миров Империума. Если я смогу найти на флагманском корабле Черного Сердца своего друга Лотара, то он сможет передать нам, куда будет направлена атака! — Сартак уже рассказывал это дюжину раз, но по лицу Аргуна было очевидно, что Белый Шрам не верит ни единому его слову. Поэтому, Сартак был вынужден убеждать этими словами, надеясь, что они были правдой. — Затем, мы подадим сигнал твоему Ордену и похороним Хурона навсегда! — закончил Астральный Коготь и, сделав паузу, добавил: — Если ты, конечно, снимешь эту штуку, пальцы Сартака скользнули по тяжелому ошейнику, вновь не обнаружив на нем каких-либо стыков или швов.

Глядя на эту забаву, Шрам засмеялся.

— Что не так Корсар? Не нравится быть собакой Аргуна? Это единственное, что научит тебя дисциплине и смирению — ухмылка покинула его лицо так же быстро, как и появилась на нем. — Кроме того, я не могу рисковать тем, что ты можешь предупредить о нас своих друзей из Красных Корсаров, до нашего прибытия. Как бы там ни было, Мальстрим уже рядом, и ты обретешь свои драгоценные силы уже скоро. — С неохотой он закинул болтер на плечо, но по-прежнему не сводил с пленника глаз, — Просто попытайся вспомнить, что на самом деле значит быть космическим десантником.

Сартак поднял глаза, их взгляды встретились.

— Я клянусь перед Императором в правдивости моих слов и восстановлю честь Астральных Когтей!

— Тогда, возможно, Император пощадит твою душу, Корсар.

* * *

Аргун и Сартак стояли в огромном, окованном металлом брюхе флагманского корабля Черного Сердца. Окруженные Красными Корсарами, ренегатами из разных Орденов десантников Империума, они ждали самого Хурона. Белый шрам стоял прямо, с чувством собственного достоинства, с вызовом вглядываясь в своих падших собратьев, в то время как Сартак неуютно переминался с ноги на ногу, ища в толпе знакомое лицо друга. Дымка от курящегося ладана и факелов стлалась по отсеку, но она не могла скрыть смотрящих с вожделением и злобой горгулий, украшавших стены храма. В этом месте, среди обагренных кровью алтарей, состоящих из переплетающихся канделябров, Хурон Черное Сердце вместе с Красными Корсарами поклонялся омерзительным богам Хаоса. Сартак и сейчас слышал крики бесчисленных жертв темного храма, и тотчас его захлестнули воспоминания.

Люди Хурона были такими же, какими их запомнил Сартак. Будучи элитными воинами Императора, полные чести и отваги, эти десантники нарушили клятву и ступили на путь ереси вместе с Хуроном Кровавым Разорителем. Когда-то, используя свою сверхчеловеческую мощь, они защищали жителей Империума, а сейчас они с той же свирепой силой приносят жертвы своим жестоким богам. Кровь, жертвоприношения и ужас стали их хозяевами теперь. И Сартаку все сложнее и сложнее было поверить, что когда-то он был одним из них. Опустив взгляд на герб Астральных Когтей, увядший на его силовом доспехе, слабый отпечаток их былой славы, Сартак задумался, а осталось ли хоть что-то от их доброго имени, и можно ли это что-то сохранить.

Сартак был нерасположен встречаться взглядом со своими бывшими товарищами, он оглядел отсек и заметил покоящихся в преклоненных позах Дредноутов Хурона. Эти безжизненные корпуса массивных машин разрушения возвышались меж рухнувшими колоннами в центре храма, прикованные к ним цепями, словно были готовы воспрянуть сию минуту. Но это было лишь иллюзией: саркофаги, в которые помещались пилоты, дававшие жизнь этим металлическим созданиям, были сейчас далеко от Дредноутов. Сартак знал, что они помещались за Великой Печатью, в безопасности, запертые в храме храмов Хурона. Хотя Корсары, и представляли себе жизнь доведенных до безумия посвященных, внутри саркофагов, как мученическую, они, все же относились к пилотам с благоговейным страхом и уважением, видимо потому, что те напоминали им их нечеловеческих богов.

Вдруг тишина упала на собравшихся десантников Хаоса, и Сартак услышал приближающиеся шаги Хурона. Сколько бы он не прожил, никогда бы не забыл особенный ритм его поступи, следствие попадания мелтагана, уничтожившего половину человеческого тела. Толпа рассеклась пополам, пропуская своего повелителя, как только он, широко шагая, ступил в зал. Фигура Черного Сердца возвышалась словно бастион, получеловек, полумашина, его тяжелая броня, ощетинившаяся пилами и лезвиями, была насмешкой над десантниками Императора. На месте его левой руки находилась огромная бионическая клешня, которая резко, словно конвульсивно, то открывалась, то защелкивалась, будто яростно желая разорвать живую плоть. Изуродованное лицо Хурона излучало угрозу и опасность, а его глаза горели дьявольским огнем. Окончив свое громоподобное шествие всего в нескольких шагах от двух космических десантников, Кровавый Разоритель смерил взглядом новых гостей, словно мясник, изучавший тушу и готовясь к ее разделке.

— Сартак! — пророкотал он, — До тех пор, пока я не увидел тебя здесь, я был уверен, что ты погиб на мостике крейсера Белых Шрамов. Скажи мне, как ты смог остаться в живых?

— Повелитель, я потерял сознание в этом безумном бою и попал в плен к Белым Шрамам. Но я ничего им не рассказал, — ответил Сартак, чувствуя, как во рту у него пересыхает тогда, когда хорошо подготовленная ложь слетает с его уст. Чтобы голос не стал причиной разоблачения, он продолжал: — Аргун, стоящий поодаль, помог мне сбежать. И он же нанял корабль контрабандистов, чтобы доставить нас обратно в Мальстрим. Я сказал ему, что вы всегда нуждаетесь в таких людях, как он.

Искаженное лицо Хурона не выражало ничего, впрочем, как и взгляд, направленный теперь на Белого Шрама. Сартак почувствовал облегчение, когда пристальный осмотр окончился. Он лишь надеялся, что гордый Шрам сможет хотя бы принять покорный вид, дабы завоевать доверие тирана.

— И ты, верный Белый Шрам, — продолжал допрос Хурон, — Предал своих братьев, чтобы помочь Сартаку бежать? Зачем ты смертельно рисковал, помогая скромному колдуну?

— Мне плевать на этого жалкого негодяя, — сплюнул демонстративно Аргун, — Я использовал его потому, что он мог помочь мне встретиться с тобой! — И он лишь незначительно кивнул головой, но все же признавая силу Кровавого Разорителя. — А ты, повелитель, тот ли ты человек, что может дать мне убежище от моих бесхребетных собратьев?

Черное Сердце рассмеялся.

— А этот-то с характером! — он сделал два больших шага и схватил Белого Шрама за шею своими ужасными когтями. Как только кровь тоненькой струйкой потекла по голодной клешне, Хурон продолжил — Так ответь мне, десантник, чем же ты заслужил гнев своего Ордена?

Аргун же стоял смирно, будто изваяние, чтобы ненароком любое его случайное движение не стало причиной защелкивания клешни.

— Великий повелитель, — задыхаясь, ответил он, — Я убил своего сержанта во время битвы потому, что он отдал приказ к отступлению. Такие трусливые псы, как он, заслуживают смерти!

Хурон стоял неподвижно довольно долго, и было слышно лишь, все более затрудненное дыхание Аргуна, горло которого сдавливалось когтями все сильнее. Затем клешня с треском разжалась, и Кровавый Разоритель отступил назад. Десантник облегченно вздохнул и большими глотками начал хватать воздух.

Сартак тоже расслабился. Худшее было позади. Он знал, как тиран беспощаден к потенциальным рекрутам, и, казалось, Аргун прошел испытание.

Хурон одним шагом покрыл расстояние до Сартака и положил ему свою неповрежденную руку на плечо.

— Рад тебя видеть, брат. Ты знаешь, как мало колдунов под моим началом и мы оплакивали потерю в твоем лице, — Сартак, готовый к уловке, все же не смог почувствовать фальши в словах предводителя, — Добро пожаловать обратно к Красным Корсарам, — его голос вдруг стал громче, — Но сначала ты должен кое-что сделать для меня!

— Все, что угодно, повелитель! — воскликнул Сартак, кивая головой.

Черное Сердце убрал руку с его плеча, достал из кобуры свой болт-пистолет и протянул его Астральному Когтю.

— Убей Белого Шрама!

— Но повелитель! — запинаясь сказал Сартак, — он… он же помог мне сбежать!

— Он помог тебе сбежать, поэтому ты привел его сюда? — , и, констатируя факт, Хурон добавил. — Он лазутчик Белых Шрамов, несомненно, подосланный, чтобы убить меня! Не задумывайся, казни его!

Тон Кровавого Разорителя не допускал пререканий, конечно, если Сартак хотел жить. Он взял пистолет и медленно направил его на Аргуна. Он не питал симпатии к этому бескомпромиссному Белому Шраму, но и палачом его быть не хотел. Подняв оружие, он приставил его к виску Аргуна. В конце концов, смерть будет быстрой.

— Чего ты ждешь?! — прорычал Хурон, — Убей его!

— Убей предателя! — кричали Корсары в унисон.

Аргун смотрел на Астрального Когтя и Сартак не видел в его глазах страха, — Вперед, Корсар, — тихо сказал Аргун, — Я всегда знал, что ты в итоге меня убьешь.

Сартак нажал на спусковой крючок дважды. Белый Шрам умер без звука или жалобы, и его падение на металлический пол отсека, эхом отозвалось вокруг. Не в последний раз кровь невинного человека была пролита на эту проклятую землю пред святилищем Хурона.

Черное Сердце улыбнулся, и его безумная радость, была почти такой же, как его ужасный гнев. — Добро пожаловать домой, Сартак, тебя не было очень долго.

* * *

Сартак очень быстро двигался по переплетающимся коридорам корабля Хурона. Прошло уже два дня с момента его возвращения, и теперь можно было перемещаться более свободно. Небольшой флот Кровавого Разорителя курсировал сейчас по Мальстриму в неизвестном направлении. Хурон пообещал добычи и крови в избытке, и среди Красных Корсаров чувствовалось возбуждение. Сартак старался не привлекать внимания, ища Лотара по кораблю. Так как тот был в кругу приближенных Хурона, ему удалось разузнать, куда будет направлено острие атаки. Но друга не было в каюте, не было его и на камбузе, и поэтому, Сартак бродил в случайном направлении, пытаясь отыскать его, пока не стало слишком поздно.

Астральный Коготь вдруг осознал, что забрался глубоко в лабиринт кишок корабля. Стены здесь были забрызганы кровью, а воздух стоял затхлый и зловонный. На пути ему начали попадаться разбросанные кости и черепа. Это была часть судна, принадлежащая последователям Кхорна. Сартак обычно остерегался этих помещений, обходя их стороной. Но ему нужно было, во что бы то не стало найти Лотара, и как раз эти места были одними из тех, где он еще не искал.

Сартак не встречал никого уже в течение часа, и это лишь добавляло ему беспокойства. Что-то происходило, и он чувствовал это. Затем впереди себя он услышал отдаленные возгласы, и сердце его ушло в пятки. Приближаясь, Сартак мог слышать шум и рев толпы, которая скандировала «Кровь для Кровавого Бога!». Подойдя к грузовому отсеку, и заглянув в него с тревогой, Коготь остановился. Все Кхорнатики Разорителя собрались в багрово-золотистый круг, окружив двух воинов. Даже сквозь пронзительные крики Сартак мог ясно слышать резкое жужжание цепного топора. С холодной уверенностью можно было сказать, что это был не простой бой.

Пробиваясь сквозь обезумевших воинов, Сартак увидел дерущихся, и худшие его опасения подтвердились. Обнаженный по пояс Лотар, вооруженный пиломечом, стоял в центре круга. Его противником был Крассус, бывший Ультрамарин, избранный чемпион Кхорна среди Корсаров. Мрачный и худощавый Лотар был достаточно опытным бойцом, но куда ему было до Крассуса, психопата, с руками, по локоть обагренными в крови, который к тому же выше любого десантника на целую голову. Это не было дуэлью, это было резней.

— Кхорн требует жертвы! — монотонно орали озверевшие берсерки, — Кровь для Кровавого Бога!

— Лотар! — с криком Сартак попытался пробиться через кольцо охочих до крови воинов, но с полдюжины рук оттащили его назад. Окровавленный Лотар лишь краем глаза заметил друга, он слишком был занят тем, что ежесекундно парировал и уклонялся от ударов Крассуса. Топор безумного воина, сокрушая меч Лотара, заставлял друга отступать с каждым ударом. Кровь сочилась из множества его ран. Каждый раз, парируя, он становился чуточку медленнее, Крассус напротив, казалось, становился сильнее с каждым обрушенным на противника ударом. Гвалт толпы стал оглушительным, когда Крассус одним движением сначала выбил меч из рук оппонента, а затем погрузил свой топор в грудь Лотара. Под вопли жертвы, лезвия топора жевали и рвали плоть, забрызгивая горячей кровью берсерков, стоявших вокруг.

— Кровь Кровавому Богу! — орали они, а затем, подкидывая чемпиона Кхорна, позабыв об умирающем, скандировали — Крассус! Крассус!

— Нет! — вскричал Сартак, подбегая к умирающему другу, который лежал на спине. И хотя он был еще жив, грудь его представляла собой сплошное кровавое месиво. Сартак встал на колени перед ним. — Прости меня, Лотар, — сказал он, — Я не смог найти тебя вовремя.

— Я узнал… — Лотар задыхался, изо рта его шла кровавая пена. — Хурон нападет на Раззию. Император, прости наши грехи, — его изувеченное тело, непрерывно бившееся в конвульсиях, затихло в один миг. Вокруг, воины Кхорна шумно праздновали победу, а затем начали сражаться между собой, опьяненные видом и запахом свежепролитой крови. Пользуясь этим, Сартак быстро отступил в приветливую тьму коридоров.

* * *

Сартак, все еще залитый кровью единственного друга, сидел в одиночестве в своих покоях. Лотар и Аргун теперь оба были мертвы, и теперь он будет один до тех пор, пока не покончит с Хуроном. Одно лишь воспоминание о мертвом друге и об утерянной милости Императора, заставляло Сартака биться в бессильной ярости. Кровь в жилах бурлила, призывая к мести, но внутренний голос подсказывал, что нужно подождать. Отпечаток былых дней пиратства — голос в его душе или просто осознание нависшей угрозы подсказывало ему остаться с Черным Сердцем и быть преданным ему. Но эти мысли развеялись, так как слишком долго уже Сартак следовал легкими путями. Ему вспомнились темные дни на Бадабе, когда Хурон настроил Астральных Когтей против Императора, отравив в них веру. Сартак, лояльный, как и подобает десантнику, Магистру своего Ордена, последовал за ним и в ереси. Но однажды, годы насилия и разбоя убили идеалистичного воина. Словно спящий, что неспешно приходит в сознание в момент пробуждения, Сартак открыл глаза, чтобы увидеть порочность и развращение человека, когда-то известного, как Повелитель Бадаба. Это пробуждение произвело на него шокирующее впечатление, и был лишь один путь вернуть милость Императора.

— Если моя кровь должна присоединиться к крови Аргуна и Лотара, — с досадой в голосе произнес Сартак, — то пусть это станет наказанием мне. Теперь нужно закончить начатое.

* * *

Астральный Коготь преклонил колени и вытянул из складок кровати меленькую матерчатую сумочку, из которой достал Имперские Таро. Магические атрибуты в его покоях были лишь для виду, не более чем мишура для суеверных. Хурон странно гордился своими «колдунами», и Сартаку пришлось принимать участие в этом. Посохи с рунами, талисманы, черепа и древние иконы были разбросаны вокруг, сопровождая его в грязном ремесле.

Все, что сейчас нужно было Сартаку это чистота Имперских Таро для связи с кораблем Белых Шрамов, кружившем по Мальстриму и жаждущем его сообщения. Настало время вновь надеть мантию космического десантника, библиария Астральных Когтей.

Сартак встал на колени и перемешал карты. Сфокусировав внимание, он снял с верха колоды три карты и положил их лицом вниз. Задержав дыхание, Сартак перевернул одну за другой. Ужасно! Открывшиеся перед ним каты были: перевернутый Император, Башня и перевернутый Священник.

Подавленный дурным предзнаменованием, Сартак быстро напомнил себе, что он не какой-то там знахарь и начал восстанавливать давным-давно позабытую связь. Пытаясь забыть неумолимое знамение, он сконцентрировался на Башне. Тихо напевая, библиарий представил себе Башню, расположенную очень далеко за приливами и отливами моря варпа. Отпуская свой разум наволю, Сартак погрузился в глубокий транс.

Держа образ Башни у себя в сознании, он искал дух библиария Белых Шрамов, который ждал его. Варп принял его, как делал это всегда. Спокойный и умиротворяющий, как лоно матери. Все дальше и дальне проникал Сартак в глубины варпа, тысячи демонов невнятно бормотали, прося его душу. Затем вдруг встряска от контакта. Два разума встретились в варпе, и в миг все было решено.

— Раззия, — передал он, — Под угрозой Раззия.

Информация была доставлена, и Сартак оборвал контакт, поскорее возвращаясь к своему уязвимому телу.

* * *

Еще до того, как Сартак сумел придти в себя, чтобы подняться, дверь в его покои была выбита сильнейшим ударом. В проеме появился Хурон Кровавый Разоритель, за ним следовала высокая фигура Гарлона, Поедателя Душ, сильнейшего из колдунов Кровавых Корсаров.

Сартак мгновенно вскочил на ноги, разметав карты по полу.

— Великий тиран, я не ожидал вашего появления, — заикаясь, молвил он, с уверенностью сознавая, какое будущее предсказали ему карты.

— Я так не думаю, — засмеялся Хурон, шагнув навстречу Сартаку. — Гарлон сообщил мне, что ты связывался с Белыми Шрамами, и я хотел бы поблагодарить тебя лично.

— П-по-благодарить меня? — Сартак оставил свою руку на эфесе силового меча, но всем видом показывал притворное раболепие.

— Да, Астральный Коготь, конечно, тебя, — оскалился в усмешке тиран. — Хочу поблагодарить тебя, что ты сказал Шрамам, что мы нападем на Раззию, — продолжал Хурон железным голосом. — Какая трогательная лояльность, особенно когда ты узнаешь, что я изменил свое решение, — вскидывая клешню к горлу Сартака, закончил он.

— Изменили решение? — задыхаясь, прохрипел Коготь.

— Точнее, я солгал. Я никогда не хотел нападать на Раззию, — разжимая клешни, пояснил Разоритель.

Только теперь Сартак начал понимать расставленнуювокруг него ловушку и крепко сжал рукоять меча.

— И что же ты задумал, чудовище?

Хурон захохотал, красуясь и показывая свою браваду, Гарлон стоя в стороне и аплодировал ему.

— Ну, вообще-то, мы нацелились на Сантьяго, — Черное Сердце сделал паузу, правдой повергая Сартака в ужас, — Но все же, спасибо тебе громное. Белые Шрамы будут далеко, когда Красные Корсары обрушатся на беззащитную планету. — Хурон вновь оскалился, явно довольный впечатлением, произведенным на Астрального Когтя.

Пошатываясь Сартак отступил назад, обескураженный гнусностью услышанного.

— Сантьяго? Но почему? — шокировано шептал он. — Но там нечего разграбить, это же сельскохозяйственный мир, где нет ничего военного.

Гарлон начал потирать свои ладони, облизав языком пересохшие губы, явно предвкушая предстоящее удовольствие.

— Ты ошибаешься, есть у Сантьяго одна вещь! — Хурон захохотал, хлопая Гарлона по спине, — На Сантьяго есть миллионы и миллионы беззащитных граждан!

Гарлон от удовольствия залился беззвучным смехом. Его глаза закатились, а губы, казалось, беззвучно шептали…

— Кровь и черепа… кровь и…

Хурон смеялся вместе с ним. Сартак чувствовал холодную ярость у себя в душе. Тиран продолжал.

— И как ты думаешь, что произойдет в варпе, мой маленький лояльный колдун, когда я предложу кровь миллиардов жертв в одну ночь?

— Ты мясник! — закричал Сартак, — Я последовал за тобой, я верил тебе, а ты привел нас прямо в ад! — в душе он принимал Императора и точно теперь знал, что должен делать.

— Во имя всего святого, это кончится здесь! — взревев от ярости, вскрикнул он, выхватывая из ножен меч и атакуя Разорителя.

Хурон встретил нападение с криком удовлетворения, он парировал меч своими огромными металлическими когтями. Клинок полыхнул искрами и психической энергией, пытаясь разрубить клешню. Но она оказалась крепче, потому, что была сделана с помощью запретных технологий, и после какого-то времени, что длилось напряжение мускулов и воли, Сартака отбросило назад. Отойдя как можно дальше, насколько позволяла комната, Сартак наскоро прошептал успокаивающую молитву перед тем, как сконцентрироваться на психическом взрыве в больном разуме Хурона. Праведные чистые и яркие разряды молний собрались вокруг библиария, и метнулись в сторону противника, но Гарлон был на чеку и поглотил их черной энергией хаоса, принимая удар на свое худощавое тело и хихикая от удовлетворения. — И это все, Сартак? — голос Гарлона просочился в разум Астрального Когтя. — Что ж, прощай наш дорогой предатель. Сартаку пришлось держать меч обеими руками, когда его атаковал Кровавый Разоритель, но против страшных лезвий когтей и силового топора долго он выстоять не мог. Хурон был не против кровопролития, с ревом он пригвоздил оружие десантника к стене своим топором. Всего пару секунд пытался Сартак высвободить меч, но их хватило, чтобы клешни сомкнулись на его запястьях. С противным хрустом когти сошлись меж собой. Крича от боли, Сартак упал на колени, в отчаянии смотря на обрубки своих конечностей.

Хурон возвышался над несчастным, с пренебрежением взирая на проверженного врага.

— Ты бы хотел умереть сейчас, не так ли, последний из Астральных Когтей?

Но Сартак не отвечал, он лишь молча смотрел, как сердце выкачивает из тела жидкость, источник жизненной силы и понимал, что потерпел поражение. Хурон расхаживал вокруг сгорбившегося человека, растаптывая Таро, которые были разбросаны вокруг.

— Но геройская смерть не для тебя, — произнес тиран, поднеся свое лицо к лицу библиария, который хоть и стонал в слух, но встретиться взглядом все же не решался. — Нет, не будет тебе искупления, Сартак. Однако я дам тебе великий дар, о котором Астральный Коготь лишь может мечтать!

Рассмеявшись, он обратился к своему главному колдуну.

— Уведи его, Гарлон, и проследи, чтобы из этого жалкого предателя сделали героя, которым можно было бы гордиться!

Беззащитный разум Сартака вдруг померк от психологического удара Гарлона, и Астральный Коготь погрузился в забытье.

* * *

Сартак очнулся в полной, непроглядной тьме. Удивленный, что все еще жив, он попытался подняться или хотя бы двинуться, но понял, что не может этого сделать. В его тело были внедрены какие-то иглы, а конечности оплетали провода. Нечто вроде маски было надето ему на лицо. Сартак попытался заговорить, но чуть не задохнулся от сплетения трубок, помещенных в его горло. И то, что его психосилы подавляются, он тоже понял, как только хотел было проникнуть в варп. После всех этих тщетных попыток ему оставалось лишь лежать, ослепленным темнотой, осознавая всю безнадежность положения, в которое он попал. Хурон, видимо, должен был скоро появиться, чтобы поиздеваться над ним. Сартак все ждал и ждал, не чувствуя ничего, не чувствуя ни течения времени, ни самого себя. Как долго он тут? Часы? Дни? Время потеряло значение.

Хурон так и не пришел. Ужасаясь своей участи, Сартак, незвучно стеная, задавался одним вопросом, что же с ним сделали…

Не был ли он выброшен в открытый космос на спасательной капсуле? Придется ли ему вечно плыть в пустоте? Как это сделает его героем? Его разум метался, пытаясь найти объяснение происходящему. Но никаких соображений не было.

Вдруг, стремительная вспышка пронеслись в мозгу, и все стало ясно. Сартаку вспомнилась его единственное пребывание за Великой Печатью храма Хурона. Он вспомнил и свихнувшихся Красных Корсаров, заключенных навечно в гроб из адамантия, запечатанных до тех пор, пока битва не позовет их. Без сомнения Сартак знал, что системы Дредноута могут поддерживать жизнь человека чуть ли не вечно. Но что, если саркофаг никогда не прицепят к машине? Что, если человек заключенный внутри него так и останется гнить там навечно? Что потом?

Сартак пытался отчаянно думать о других возможных причинах его заточения, но логика была холодной и непоколебимой. Сверхъестественный ужас внезапно ворвался в сознание Сартака. Он даже не смог крикнуть, рассудок покинул его.

* * *

В равнодушной тьме Мальстрима флот Хурона разрывал пространство, предрешая судьбу Сантьяго. Кровавый Разоритель, наконец, был готов предложить миллионы обреченных душ темным богам Хаоса…

Сара Коуквелл До самого конца

Много лет он заключал сделки, соглашения и тёмные пакты как с теми, кого мог назвать по имени, так и с теми, кого не осмеливался. Он не мог вспомнить последний раз, когда просто просил, а Империум давал. Во времена вынужденной и ненавистной службы Трупу-Императору было достаточно лишь отправить запрос.

Теперь же если Гурон Чёрное Сердце что-то хотел, то он просто забирал, используя всю мощь верных Красных Корсаров. Алчные цепкие когти смыкались вокруг предметов, людей и целых звёздных систем, чтобы унести их во мрак. Он крал и разорял, грабил и убивал. Однако иногда Гурону попадалось сокровище, которое не так-то просто заполучить.

И тогда он выступал из теней, где ныне обитал, и выслеживал добычу совершенно другим образом. Гурон встречался и говорил с посланниками могущественнейших и влиятельнейших. Менял и вёл переговоры, используя внушительную харизму и коварство для заключения сделок.

Репутация бежала впереди Гурона, и многие мудро избегали вступать в какие-либо соглашения с Тираном Бадаба из страха за свои жизни. Но многие другие дерзко расписывались кровью.

Иногда Гурон Чёрное Сердце даже держал слово.

Когда-то это был аграрный мир, но Экстерминатус сделал его необитаемым. Название сгинуло в пучине истории, оставив идентификатор, данный в счастливые дни Великого крестового похода. Восемьдесят-три Четырнадцать был пустошью. На поверхности больше ничто не росло, уцелели лишь самые упорные бактерии. Моря испарились, оставив обширные просторы потрескавшихся бесплодных земель. Ярость бомбардировки пробила кору и потревожила нечто глубоко в ядре планеты. Вулканическая лава вытекала из ран земли словно кровь. Постоянное марево придавало всему размытый, нереальный облик.

Мир был превосходным образцом негостеприимности, но уверенно шагающих по изломанной поверхности великанов ни капельки не тревожили ни ядовитый воздух, ни мучительная жара. Они шли без устали и могли так идти целыми днями, если бы захотели. Так великаны много раз шли на войну, но сегодня был особый день. Сегодня они были посланниками, сопровождавшими господина и повелителя на встречу.

Гурон Чёрное Сердце шёл среди семерых Красных Корсаров, и лишь его лицо не было скрыто шлемом. Удерживающие в остатках черепа мозг бесчисленные имплантаты и протезы означали, что Тирану Бадаба было очень неудобно носить тактический боевой шлем. Вдобавок обычно переподключение черепных имплантатов к шлему было таким тяжёлым и долгим трудом, что он только мешал. Сложные, хрипящие заменители лёгких и двигательной системы в любом случае достаточно хорошо фильтровали воздух, чтобы удушливая серная атмосфера не причиняла вреда. Обнажённая голова Гурона выделялась на общем фоне.

Он мог бы прийти один, но предпочёл показать силу. Тиран Бадаба был коварным и проницательным, благословенным бесподобной хитростью и лукавством. Но он не доверял тому, с кем имел дело.

Организация встречи была утомительной. Денгеша не был готов совершить путешествие в цитадель Гурона в недрах Мальстрима, а Кровавый Пират не собирался ступать на борт корабля, населённого почти одними варп-ведьмами. Конечно, он уже использовал колдунов, кабал самого Тирана предложил Денгешу как идеального кандидата для задачи. Имели место всё более оживлённые перепалки, пока не был достигнут компромисс. Решением стала ничейная земля.

На возвышавшемся над вулканическими равнинами некогда плодородного мира скалистом утёсе показался другой великан. Причудливый силуэт, освещаемый тусклыми лучами болезненно-жёлтого солнца, был один. Воин из свиты показал наверх дулом болтера.

— Я вижу, — просто ответил Гурон. — Я говорил, что он прибудет, — из изуродованной глотки вырвался тяжёлый смешок. — Он не мог удержаться.

Денгеша не взял прозвища для передачи своего величия, не в его духе было принять кличку, говорящую о деяниях остальному миру. Колдун не был Разорителем и Предателем и предпочитал, чтобы действия говорили сами за себя. Веками он был главой Гетеродоксов, кабала колдунов, по слухам отколовшихся века назад от Несущих Слово. Говорят, что более пяти тысячелетий назад Денгеша познал сущность Хаоса Неделимого, и посему обладал многими знаниями. Ничто в нём не выдавало такой великий возраст. Его облик был неизменен, а отдельные черты лица — непримечательными. На лице было несколько шрамов, но больше внимания привлекали бесчисленные руны и клейма, выжженные на коже. Они корчились и извивались под испытующим взором Гурона словно живые существа, говоря об истинном ученике тёмных сил. Но Тирана не тревожило присутствие колдуна, его уверенности в себе ничто не угрожало.

Два космодесантника — пират и псайкер — согласились встретиться в пещере. Согласно условиям, свиты на встрече не присутствовали.

Пещера когда-то была природным чудом и источником, обеспечивающим местных крестьян водой. Высокая как очистительная башня, она была усеяна изломанными, зазубренными сталагмитами и сталактитами, сверкавшими пластами полудрагоценных камней. Лишь в этой пещере высоко над расколотой равниной на планете сохранилась влага.

Подземный источник, некогда питавший зерно и утолявший жажду тысяч имперских рабочих, ныне был токсичной клоакой, которая слабо бурлила и исходила паром. Время от времени из трещины вырывался воздух, брызгая во все стороны кипящей водой. Она капала на доспехи великанов, стоявших лицом к лицу. Никто не желал уступать, пока псайкер не нарушил молчание резким приветствием.

— Кровавый Пират.

Гурон поприветствовал колдуна в ответ, и они ещё какое-то время молча и внимательно изучали друг друга. Взгляды встретились, и голова волшебника чуть склонилась на бок. Владыка Красных Корсаров ощутил слабое прикосновение к разуму, когда Денгеша попытался провести психическую оценку. Резкий вздох колдуна вызвал у него улыбку.

— Проблемы, Денгеша?

— Ты не псайкер и при этом ограждён… что защищает твой разум от моего взора?

— Так разочарован? Разве не стоит быть осторожнее с признанием, что ты вторгаешься в мои мысли без разрешения? — хриплый, скрипучий голос Гурона раздавался из заменителей голосовых связок и вокс-устройства, которое неоднократно настраивали и перенастраивали, чтобы он звучал как можно человечнее. Получилось не особо.

— Ты знаешь мою натуру, лорд Гурон. В конце-концов, поэтому ты меня и искал. Теперь ответь на мой вопрос, — слова Денгеши были требованием, но тон остался почтительным. Гурон одобрял такой подход. — Что даёт тебе защиту?

— Возможно тебе стоит сказать мне, что ты слышал? — ответил вопросом скрестившему на груди руки колдуну Тиран Бадаба.

— Я слышал… — заговорил Денгеша, осторожно подбирая слова, — в Оке, что Четверо благоволят тебе. Ты несёшь с собой их дар. Я слышал, что нечто ходит с тобой и приносит определённые… выгоды.

— Ты хорошо информирован, — колдун вновь резко вдохнул, и Гурон продолжил. — Тебя это удивляет, чародей? Ты чувствуешь зависть? Удивляешься, почему тёмные силы сочли нужным ниспослать мне такой дар? Приглядись, Денгеша. Скажи мне, что ты видишь.

Несколько мгновений колдун разглядывал Красного Корсара. Он оглядел воина с головы до ног. У великана в осквернённом красном доспехе было столько аугметики и имплантатов, что он был больше похож на состарившегося жреца машин или технопровидца, чем на бич Империума. Покрытая металлическим пластинами голова качнулась, и безгубый рот скривился в довольной ухмылке.

— Нет, Денгеша. Посмотри как подобает. Используй своё колдовское зрение.

Волшебник посмотрел. И увидел.

Слово «гамадрия» никогда не было частью лексикона Гурона Чёрное Сердце до дня, когда он был возрождён. В то время он заключил много сделок, пока парил в серой мгле между жизнью и смертью. Тело было почти уничтожено во время штурма Тернового Дворца Звёздными Фантомами, и без материального якоря душа блуждала, где вздумается.

Никто не знал с кем — или с чем — тогда сговорился Гурон. Никто об этом не говорил, но все Красные Корсары знали, что их господин и повелитель заключил некий договор. Иначе он бы не выжил, несмотря на все усилия самых верных слуг, способных лишь восстановить физические повреждения тела великого магистра, но не вернуть душу в тело.

Никто никогда не спрашивал о произошедшем, а Гурон никогда не рассказывал.

Гамадрия начала жизнь как мысль. Потенциал. Щупальце бесплотной материи Варпа незримо оплело мантию Гурона. За недели, месяцы и годы гамадрия становилась всё осязаемей. Сначала это был лишь клочок тумана, кружившего вокруг плеча воина словно невидимая змея на страже. Гурон то ли не замечал, то ли был безразличным к её присутствию, но со временем в нём развилась сначала чувствительность, а потом и устойчивость к психическим вторжениям.

Чем яснее Тиран это понимал, тем сильнее становился оберег, пока эфирная сущность на плече не приняла более материальную форму. Иногда она была рептилией. Иногда птицей. Иногда обезьяной. Всегда животным и всегда не шире плеча воина. Другие тоже видели гамадрию, но недолго. Обычно они лишь замечали её уголком глаза и сомневались, было ли это на самом деле.

Гамадрия придавала Гурону Чёрное Сердце новые силы, укрепившие его и так раздутое эго. Но у неё были ограничения. В конце концов, это было порождение Варпа.

Колдун посмотрел. И увидел.

— Признаю, мой господин, я не считал слухи правдой, — а Денгеша считал, что байка о спутнике — лишь фрагмент разыгравшегося воображения безумного тирана. Но колдовское зрение обеспечило ему уникальное понимание. — Я никогда такого не видел. Это то, что они зовут гамадрией?

— Действительно. И не тревожься больше об её происхождении и цели. Поразмысли над вопросом, который задал мой посланник, — всегда быстро переходящий к делу Гурон не желал задерживаться на пройденной теме.

— Да, лорд Гурон, — Денгеша поклонился до пояса. — Я считаю великой честью то, что ты ищешь моего содействия. Так понимаю, что твоё… благословение теряет силу, что оно становится слабее тем больше, чем дальше ты удаляешься от сердца Мальстрима. Вместе с твоим кабалом, — в голосе колдуна промелькнуло явное чувство превосходства. — Я определил, что нужно для преодоления ограничений.

— Гамадрия — порождение Варпа, — сказал Гурон. Он отстранённо постучал пальцами по бронированному боку, и странно искажённый звук эхом отдался от потолка пещеры. — Оттуда она черпает силы. И чем дальше я удаляюсь от источника… — Тиран умолк и пристально посмотрел на Денгешу. — Мой кабал сообщил, что нужно. Могучая душа, связанная колдовской мощью, гамадрия сможет вечно кормиться её страданиями. Но мои колдуны, пусть они и сильны… не способны на такое.

Красное, искусственное око Гурона закружилось, вновь фокусируясь.

— Дай мне решение, Денгеша, и мы разделим трофеи.

— Тебе нужна могучая душа.

— И я её нашёл. Сестру Бригитту из ордена Железной Розы.

— Я слышал об этом ордене и о ней — самозваной спасительнице своего народа. Той, что носит на плечах грехи поколения.

— Да. Одна из верующих, могущественный символ.

— Тебе нужен подходящий сосуд. Его нелегко найти, мой господин, могут потребоваться долгие месяцы поиска…

— Денгеша, ты недооцениваешь мои ресурсы, — изуродованное лицо Гурона вновь скривилось в улыбке, и он медленно отвёл петлю, показав нечто на поясе.

Бутыль была прекрасна. Глубокого, изумрудно-зелёного цвета смесь бутыли и фиала с широким краем, ведущим через длинное узкое горло в небольшой овальный сосуд. Его покрывали чудесные резные украшения из меди, бронзы или какого-то другого сверкающего металла, оплетающего хрупкую поверхность.

— Мой кабал закрепил этот сосуд на поясе, — сказал Гурон. — Они сказали мне, что лишь другой колдун может его снять, что если я прикоснусь сам, то оскверню его силу.

Он немного повернулся бутылью к Денгеше, который расстегнул пояс и схватил сосуд обеими руками. Он чувствовал заточённую силу, пульс психической энергии, от которого по рукам шла слабая дрожь. Гурон внимательно смотрел на колдуна.

— На основании понимания, что ты дашь мне то, что я прошу, я дарю тебе этот сосуд для любых злодеяний. Ты согласен?

— Охотно, мой господин. Такой колдовской инструмент… такая реликвия должна дорого стоить. Где ты её нашёл?

— Мои источники многочисленны и различны, не тревожь себя деталями. Она подходит для цели?

— Более чем подходит, — Денгеша ещё какое-то время восхищённо осматривал бутыль, а затем совершил серию жестов, и она исчезла. Дешёвое представление, никак не повлиявшее на выражение искусственного лица Гурона Чёрного Сердце.

— Разумеется, эту твою сестру Бригитту будут хорошо охранять. Мне нужно, чтобы во время проведения связывания не было абсолютно никаких помех.

— Оставь эту часть сделки нам, мастер-колдун. Мои Красные Корсары отвлекут окружающую её жалкую стражу, а ты возьмёшь свой круг и совершишь обряды. Дай мне, что я хочу, и взамен я отдам Гетеродоксам мир для часовен и людей, — Гурон с лязгом пожал плечами, — для любых капризов. — Его аугметическое око на миг омрачилось, словно Тиран Бадаба подмигнул. Было в этом что-то тревожное. — Мы достигли соглашения?

— Мир и подданные? Мой господин, ты… очень щедр.

Гурон вновь пожал плечами.

— Мои Корсары заберут желаемые трофеи, но я могу быть щедрым и благодарным. Теперь скажи мне, Денгеша из Гетеродоксов, мы достигли соглашения?

— Да.

Многие дерзко расписывались кровью. Таким был Денгеша из Гетеродоксов.

Иногда Гурон Чёрное Сердце даже держал слово.

Храм горел.

С незапамятных времён орден Железной Розы уединялся в своём монументе Императору Человечества. Невообразимо прекрасный храм бессчётные столетия гордо стоял за высокими стенами. Сёстры усердно трудились и проживали тихо жизни, покидая святилище лишь во времена войны, когда требовались их превосходные боевые навыки. Об относительной кротости было легко забыть перед лицом ревущего боевого безумия.

Сестра Бригитта была избранной канониссой, но всегда избегала титула, предпочитая оставаться на уровне сестёр. Её горячо любили все, кто знал Бригитту — разумную и прозорливую, чья многогранная мудрость была подобна алмазу.

Теперь же она стояла у окна в броне цвета меди, ветер развевал чёрные волосы с серебристыми прядями. Доспех вынуждал её держаться с грацией и достоинством, добавлявшим авторитета. Челюсть сжалась, а на лице застыло неумолимое выражение — сестра смотрела из высочайшей комнаты шпиля на разворачивающуюся внизу резню.

По её лицу текли слёзы, но не страха, а гнева и сожаления, что святость храма нарушили. Стоявшие по обе стороны доверенные помощницы Бригитты тоже плакали при виде бесцельного разрушения.

Они пришли без предупреждения. Нанесли удар быстро и безжалостно. Защищавшая святую землю палатинская гвардия долго сдерживала врага, но они были лишь людьми. На что им надеяться против Адептус Астартес?

Сестра Бригитта взирала на бойню. Казавшиеся бесконечными полчища огромных космодесантников обрушивались на тонкую стену человеческой плоти — единственное, что разделяло силы Хаоса и сестёр.

Отсюда она не могла видеть лица храбрых гвардейцев, тщетно пытавшихся защитить орден, но могла представить их полные праведной ярости взгляды. Орден Железной Розы проповедовал, что страх делает людей слабее, и ему не место на поле боя.

Рявканье болтеров и свирепый вой цепных мечей наполнили воздух и разносились повсюду. Вопли умирающих терзали уши, а земля внизу уже покраснела от крови павших. Некоторые из воинов Хаоса набросились на жертв, чтобы расчленить тела. От этого сестру Бригитту затошнило. Рядом сестра Анастасия шептала тихую литанию, вверяя души умерших Императору.

— Мы должны встретиться в центральном зале, — наконец сказал канонисса, оторвав взгляд от резни. — Собери орден, сестра Анастасия.

— Да, сестра, — Анастасия немедленно отправилась исполнять приказ канониссы, задержавшейся ещё на пару мгновений. Солёные слёзы текли по загорелому лицу.

— Орден Железной Розы будет сражаться до самого конца, предатели, — пообещала Бригитта, повысив голос, чтобы её было слышно сквозь усиливающийся ветер.

Красные Корсары быстро расправились с жалкими людишками. Последний гвардеец ещё умирал, пронзённый цепным мечом, а воины Гурона Чёрное Сердце уже наводили орудия на стены и ворота храма. На их возведение потребовалось много лет кропотливого труда ремесленников.

Четыре космодесантника-отступника и их мультимелты за минуты сравняли с землёй то, на постройку и совершенствование чего у человечества ушли годы.

От иронии уравнения Гурон Чёрное Сердце расхохотался.

Он сопровождал войска на поверхности, но не участвовал в битве. Тиран Бадаба стоял рядом с Денгешей и кабалом его колдунов и бесстрастно наблюдал, как они пробивают себе путь вперёд.

Очередное прямое попадание оставило от стены лишь раскалённый шлак, огромное облако блеклой пыли взмыло в воздух и тонким слоем осело на доспехи воинов. Красные Корсары, не дожидаясь приказа господина, пересекли границу святого храма и с новой яростью встретили вторую волну СПО.

Денгеша бесстрастно шагал вперёд, а кабал кружил вокруг него словно стая птенцов вокруг матери. В одиночку каждый воин-псайкер мог учинить немыслимые разрушения. А вместе они обладали такой силой, что ни один смертный не мог взглянуть на окутывающую колдунов мощь Варпа и надеяться выжить.

Тёмные молнии срывались с пальцев, ладони изрыгали языки пламени, а с каждым шагом содрогалась сама земля. Мощь кабала поражала, и Гурон Чёрное Сердце смотрел на них с чем-то, похожим на голод.

Разряд с пальцев Денгеши испепелил троих гвардейцев, их тела вспыхнули как сухое дерево. Люди умерли в страшных мучениях, крича и моля о пощаде. Гурон наблюдал, как с изуродованных лиц, словно воск со свечи, медленно сползает плоть.

Другой неудачливый солдат встретился с гипнотическим взором Гетеродокса и застыл на месте. Напор психической силы колдуна разорвал его мозг, словно перезрелый фрукт. Человек упал на колени, из ушей закапали кровь и серое вещество, а затем рухнул лицом в грязь.

Дул свирепый ветер, но это не было естественной погодой. То была работа Гетеродоксов, и в воздухе были слышны сводящий с ума шёпот, тихие обещания и ужасные угрозы. Ветер дул из самого сердца Варпа и незримыми когтями вцеплялся в души людей. Некоторые мгновенно сходили с ума, рубя и коля видимых лишь им призраков. Другие держались, шепча литании ограждения.

Но все погибали. Каждую жалкую нить обрубали, и новые смерти и разрушения словно наполняли кабал силой, пока, наконец, с пылкой хвалой Тёмным Богам Хаоса Неделимого Гетеродоксы не высвободили истинный кошмар их шабаша.

Снаружи доносились звуки боя. Внутри сёстры ордена проявляли самообладание. Небольшой орден, едва насчитывавший сотню сестёр битвы, собрался в главном зале. Все облачились в доспехи, похожие на броню сестры Бригитты, но в отличии от её сверкающей меди их цвета были более тёмными — красной бронзой, мерцающей в свете свечей и настенных фонарей.

— У нас мало времени, сёстры, — начала канонисса, когда Анастасия сообщила, что все собрались. — Наши враги пробили ворота и скоро осмелятся осквернить величайшую святыню нашего любимого ордена.

Говоря это, Бригитта протянула руку и заплела густые волосы в косу, которая словно петля откинулась на спину. Никто из ордена не шёл в бой с распущенными волосами. Навязчивая, но важная привычка. Зримое напоминание о земных приготовлениях к бою помогло собравшимся сёстрам сконцентрироваться. Все повторили её действия.

— Мы не позволим этому произойти. Мы будем сражаться против захватчиков, пока Император даёт нам силы. Мы будем биться до самого конца. Сёстры мои, наш враг — худшие из предателей, падшие ангелы. Предавшие космодесантники. И они привели с собой колдунов.

Ощутимая тревога прошла по рядам сестёр. Они гордо противостояли бесчисленным врагам — чужакам, сектантам, даже сбившейся с пути истинного прецептории сестёр битвы — и каждый раз побеждали. Сёстры неоднократно сражались вместе с космодесантниками, но орден Железной Розы никогда не сражался против них.

Бригитта подняла руку, требуя тишины, и её желание тут же исполнилось. Из-за укреплённых стен храма доносились приглушённые звуки стрельбы и ужасные предсмертные крики, заполняющие паузы в её страшной речи.

— Мы — возлюбленные Императора. Мы — сёстры Железной Розы. Мы — напоминание, что этот цветок защищают шипы. Мы не позволим мерзким предателям взять и истребить нас, не собрав плату кровью.

Она положила болтер на плечо и окинула взглядом собравшихся сестёр.

— Мы дадим бой на заднем дворе. Если мы сможем выманить сукиных сынов на открытую местность, то возможно они причинят храму меньше вреда, — вряд ли, и большинство это знало, но её слова воодушевили сестёр. Бригитта не питала иллюзий: грядущая битва может оказаться последней для них всех. Но сёстры умрут так же, как жили, защищая наследие Императора.

Облака над храмом бурлили, кружили в тёмном водовороте неосязаемого ужаса. Неестественная ярость стихий превратила ветер в ураган, с воем идущий по поверхности планеты и втягивающий в себя обломки стен. Молнии проносились меж облаками, а смерч полз всё дальше, всасывая пыль и тела павших.

Ведомая Хаосом буря мучительно медленно двигалась по полю боя. Под ней земля раскалывалась и рыдала потоками серы и дёгтя. Те, кто всё ещё стоял, либо падали на ноги, либо втягивались в бурю и с воем исчезали в её бездонной глубине.

На остатках стен храма доблестные защитники нацелили орудия на кабал, стоявший отдельно с поднятыми руками, ладони которых были обращены к бурлящему вихрю. Каждый из двенадцати колдунов был идеальным отражением остальных. Все носили рогатые шлемы и держались с непередаваемым высокомерием.

Бронированные турели вызывающе проревели, и один из магов погиб, поток снарядов разорвал его пополам. Кабал не сменил позицию, но все головы повернулись к установленным на стенах орудиям.

Денгеша рубанул воздух рукой, ветра изменили направление и с невероятной скоростью понеслись к новой цели.

Бригитта стояла среди своих боевых сестёр. Она была женщиной, чью жизнь наполняла преданность Императору, которого сестра любила так же сильно, как заботилась о других из ордена. Теперь их отвага перед лицом превосходящего врага сама по себе стала для Бригитты наградой.

Она знала всех, от самой молодой послушницы до сестры Анастасии, вместе с которой сражалась не раз. Знала истории их жизни. Знала их надежды и страхи. Бригитта не была псайкером, но нельзя прожить в ордене всю жизнь и не научится разбираться в людях.

Она любила сестёр и хотя возможно сегодня Бригитту ждала смерть, это придавало ей веры и сил бороться. Мысли резко вернулись к настоящему, когда сестра услышала эхо далёкого грохота. Звук выстрелов в ворота.

— Они идут, — в тихом и мягком голосе звучала такая сила, что все сёстры ордена выпрямились. Они готовили оружие, магазины вставляли на место, обнажались мечи. Вездесущие, неотличимые литании и молитвы.

Очередной зловещий удар в ворота.

— Мы будем биться решительно, — сказала Бригитта, подняв болтер над головой. — Аве Император!

Боевой клич сестёр заглушил взрыв, выбивший древние тёмные кристальные окна — враги пробили ворота.

— Готовьтесь! Держитесь! Не сомневайтесь в себе ни на миг. Верьте своим сёстрам и благословенному оружию. A morte perpetua. Domine, libra nos![3]

И с громким боевым кличем сто сестёр битвы взялись за оружие и приготовились дать бой.

Вихрь вырвал орудия из гнёзд, словно они были сорняками в сухой земле. Обслуживающих их гвардейцев убили осколки, нечестивые ветра разодрали турели, а куски изуродованного металла вонзались в тела, разрывая в клочья и, в случае одного молодого солдата, отрывая головы. К небу поднялся ураган обломков и кусков мяса, с небес над храмом пошёл кровавый дождь.

У последних врат воины Гурона Чёрное Сердце заложили мелта-заряды. Корсары с лязгом закрепили громоздкие устройства на огромных засовах и отступили. Полыхнуло, и земля содрогнулась от взрыва.

Кабал Денгеши оборвал связь с силой, и свирепые буйные ветра начали стихать. Первая преграда пала. Вторая — и цель — находилась за разрушенными стенами.

Колдун Хаоса повернулся к Гурону.

— Ты должен оставить её в живых, — раздался в вокс-передатчике Тирана голос. — Если Бригитта умрёт, то её душа будет для нас бесполезна. Не позволь орде своих варваров разорвать орден в клочья прежде, чем захватишь цель.

Лицо Гурона дёрнулось от раздражения.

— Денгеша, я ведь не совсем тупой, — пальцы заметно сжали рукоять тяжёлого топора. Из-за шлема лицо колдуна не было видно, но Гурон чувствовал его веселье. — Я сам позабочусь о дорогой сестре Бригитте.

— Мои искренние извинения. Мой господин, я знаю, как вы разборчивы в величии Варпа, — едко ответил волшебник, и Гурон отвернулся, проклиная необходимость временного союза. Скоро всё будет кончено. Орден Железной Розы будет истреблён, и он получит свою добычу.

Тиран утешил себя этой мыслью. Если всё пойдёт как надо, то совсем скоро спутник будет пировать самой достойной его голода душой.

Шагая по двору, Гурон одобрительно смотрел на последствия взрыва. То, что осталось от врат, едва их напоминало. Во все стороны разлетелись обломки пластали, а добавленный в ворота для укрепления металлический состав обратился в прах. Время от времени жалкие обломки падали со стен по обе стороны от бывших ворот.

Вперёд выступили Красные Корсары, воины с ясной целью и намерениями. В глазах Империума они были отступниками. Но Корсары всё ещё были космодесантники и легко мыслили как военные. По крайней мере, до начала боя.

— Внемлите, мои Корсары, — заговорил в вокс Гурон. — Когда мы найдём сестёр, не трогайте их госпожу. Она моя, — он обращался ко всем, но знал, что некоторые не станут слушать. — Убитые нами пустышки были лёгкой добычей и наверняка вызвали помощь. Но когда она прибудет, здесь останутся лишь дымящиеся руины, — Тиран Бадаба кивнул, слыша нестройный рёв одобрения. — Нам предстоит тяжёлый бой, но не чувствуйте сомнений. Мы заберём добычу, которая сделает нас ещё сильнее. Империум Человечества и жалкий Труп-Император будут оплакивать дни, когда посмели назвать нас предателями.

Раздалось согласное ворчание — как искренне, так и нет. Армия отступников была собрана из самых разных орденов, и так же различались их разумы. Гурона не особо заботили мясники среди последователей. На войне они были полезны, но становились обузой, когда дело доходило до более тонких вопросов.

К счастью, у Тирана Бадаба было достаточно вменяемых последователей, чтобы держать в узде отмороженных берсерков.

— Так поспешим же покончить с этим. Найдите сестёр. Убейте всех, но приведите живой канониссу.

И Красные Корсары без лишних слов ворвались в святой храм Благословенного Рассвета.

Они бездумно прорывались через храм, мраморный пол трескался и ломался под тяжёлыми шагами. Цепные клинки впивались в статуи и картины, превращая в щепки огромные портреты сестёр и святых. Некоторые сокровища воины пощадили. За годы все Красные Корсары начали понимать, что радует взор их господина и повелителя, у которого, как говорят, была непревзойдённая коллекция имперских реликвий. Когда всё закончится, Корсары вернутся и заберут сокровища вместе с оружием павших — для них это было величайшей наградой.

Наконец, путь привёл грабителей в центральный зал, где совсем недавно собрались сёстры.

Денгеша одобрительно кивнул.

— Это станет хорошим местом для ритуала.

— Тогда останься здесь, колдун, и проведи все нужные приготовления. Мы найдём сестру Бригитту, и я сам принесу её тебе, — Гурон провёл языком по металлическим зубам в пародии на голод. Он легко взмахнул топором и рассёк прекрасное изображение давным-давно минувшей битвы, в которой победили сёстры. Удар — и ничего не осталось от воспоминаний о великой войне, лишь попадавшие на пол обломки.

Первых двух ворвавшихся через широкую дверь во двор Красных Корсаров разорвали выстрелы болтеров. Сёстры битвы целились во вход, и, как только двери открылись, мгновенно спустили курки. Разрывные снаряды глубоко погрузились в бронированные панцири предателей, осколки керамита и брызги крови полетели во все стороны. Это была ужасная смерть, но жертва дала другим Корсарам время вскинуть оружие и открыть огонь. Четыре сестры отлетели назад, сбив с ног других. Прежде, чем они успели подняться, Красные Корсары хлынули во двор. Бой начался всерьёз.

Сестёр Битвы было больше, а доспехи отчасти защищали их от выстрелов. Воительницы сражались с недисциплинированным сбродом, чьи действия были в лучшем случае непредсказуемыми, а в худшем — необъяснимыми. Но сёстры битвы удерживали позицию, окружив канониссу словно море бронзы с медным островом в центре. Они построились вокруг фонтана, на краю которого стояла Бригитта, выкрикивая приказы.

Перестрелка продолжалась недолго. По приказу Гурона Красные Корсары ринулись вперёд, активировали воющие цепные мечи и начали прорубать путь через сомкнутые ряды. Круг вокруг канониссы неумолимо сужался.

Запах изувеченных тел и выстрелов был силён, и от взрывов поднялось столько дыма, что дворик окутала пелена кровавого тумана.

— Будьте отважны, сёстры! — ясный голос Бригитты колоколом доносился сквозь рёв. — Помните наши учения! Мы идём по пути праведности. И пусть он выложен битым стеклом, мы ступим на него босыми ногами…

Бригитта помедлила, глядя, как изувеченное тело сестры Анастасии рухнуло на землю. Её охватила невероятная тоска, но сестра призвала всю свою внутреннюю силу и прицелилась в ненавистного врага. Голос Бригитты вновь прорвался сквозь рёв.

— Хотя его пересекают реки огня, мы перейдём их…

Голос был силён и не дрожал, но хватка становилась слабее. Не от недостатка огня веры, если её что и утешало в разверзшейся бездне ужаса, так то, что любимые сёстры умерли с честью и отвагой. Но Бригитту подкосил размах потерь. От многих рядов осталось кольцо едва ли из дюжины сестёр.

Пали и некоторые из Красных Корсаров, но их лучшая и более сложная броня выдерживала больше и защищала дольше. Сердце Бригитты ёкнуло, когда она поняла, что возможно предатели даже не мертвы. Усиленная физиология позволит им выздороветь и вновь сражаться. И за это сестра их презирала. Она ненавидела само их существование. Для Бригитты это были худшие из неверных, которых мог породить Империум. Она ненавидела их за то, что Корсары разрушили храм, её дом, место, где Бригитта выросла из девочки в женщину.

Она…

… пролила кровь.

Бригитта впервые в жизни ощутила дрожь страха — приправленный медным привкусом собственной крови, когда сестра прикусила губу так сильно, что порвала тонкую кожу. Напоминание о смертности придало ей сил завершить пылкую молитву.

— Хотя путь уводит вдаль, свет Императора направляет мои — наши — шаги, — Бригитта воткнула в болтер свежий магазин и, крича от гнева, обрушила свою ярость на надвигающегося врага.

У её ног на плитку вытекали кровь и внутренности сестёр. Образ поражения застыл перед глазами и наполнил ненавистью сердце. Слёзы гнева и жуткая, невыносимая печаль мешали видеть, но Бригитта не дрогнет. Не сейчас.

Она продолжала стрелять, больше не заботясь, попадает или нет. Это стало актом чистой ненависти.

Через несколько мгновений Бригитта поняла, что больше не слышит звуков боя. Лишь одно оружие продолжало стрелять — её. Это не заставило её остановиться, и сестра продолжала палить, пока на пол не рухнула последняя гильза.

Один из предателей, ужасный и не носивший шлема, вышел из стаи.

— Ты сестра Бригитта из ордена Железной Розы, — произнёс он. Это был не вопрос. Бригитта посмотрела на нечеловеческое лицо и тяжело сглотнула. Она уже видела космодесантников без шлема и привыкла к их широченным лицам. Но это… существо… было так далеко от всего человеческого, что Бригитте невольно захотелось закричать от бесконечного презрения. Её тошнило от окружавшей чудовище ауры зла.

Сестра начала тихо повторять литании веры, не отрывая взгляда от аугментированного монстра. Она ни подтвердила, ни опровергла его слова — лишь выхватила боевой нож и вонзила его в глотку предателя. Чёрное Сердце устало вздохнул и с вымученной осторожностью, не желая убивать, оглушил её тыльной стороной ладони.

Гурон вновь поразился хрупкости человеческого тела, когда нёс в зал повисшую словно безжизненная кукла сестру Бригитту. Откуда брались силы без улучшений, которыми были наделены все его генетические братья? Лицо Бригитты скривилось, удар как минимум разбил ей кости щеки, и вокруг челюсти багровел синяк. Заплетённые волосы растрепались и свисали.

Денгеша обернулся, услышав шаги. Он снял шлем, и Гурон вновь поразился корчащимся на лице колдуна клеймам.

— Ты её не убил?

— Она лишь без сознания. Не думай обо мне слишком плохо.

— Тогда положи её рядом с сосудом, и я начну ритуал, — Денгеша уже завершил приготовления к обряду, который привяжет могучую душу к проклятой бутыли — внешне безвредной и неподвижно лежавшей на боку. Колдун нарисовал в зале нечитаемые символы, окружавшие концы восьмиконечной звезды Хаоса. На семи сторонах стояли чародеи его кабала, а вершина оставалась свободной и явно предназначалась для самого Денгеши.

Гурон прошёл вперёд и бесцеремонно бросил тело Бригитты там, куда показал колдун. Он заметил, что символы на полу были написаны кровью, вероятно принадлежавшей мёртвым солдатам.

— Теперь ты должен выйти из знака, мой господин. Когда мы начнём собирать необходимую для связывания энергию, там будет опасно.

Из-за разбитых стен храма доносились далёкие выстрелы. Вызванное стражей подкрепление наконец-то прибыло. Гурон кивнул своим воинам, и они удалились без лишних слов.

— Нельзя позволить никому сюда входить, пока я буду проводить обряд. Баланс силы хрупок.

— Мои воины их удержат, — Гурон сделал несколько шагов назад. — Поверь, они справятся. Я, однако, останусь.

— Как пожелаешь.

Гурон Чёрное Сердце повидал много ритуалов, но никогда не видел при проведении такой неподдельной решимости и целеустремлённости. Он внимательно смотрел на Денгешу, занявшего позицию на вершине звезды, и вслушивался в его слова. От этого было мало проку, так как колдун говорил на каком-то неведомом Гурону тайном языке, но интонация была ясна.

Остальные Гетеродоксы эхом повторяли слова по одному, пока в заклинании не появился диссонирующий, невозможный ритм. Звук становился всё громче, и всё это время из-за стен храма доносились отзвуки битвы.

Густая, похожая на дёготь чёрная субстанция начала пузыриться на концах звезды. Она поднялась, так и не выплеснувшись за пределы фигуры, и окутала сначала бутылку, а затем неподвижную сестру битвы тёмным саваном. Речитатив Денгеши стал почти музыкой, он словно пел. Глаза сверкали, на лице застыло выражение чистого экстаза.

Густое студенистое вещество становилось всё более беспокойным, и в какой-то момент Бригитта очнулась. Ощутив, что её душат, сестра открыла рот, чтобы закричать. Жижа устремилась в рот, и закашлявшаяся Бригитта забилась, отчаянно пытаясь вдохнуть.

Как только это произошло, Денгеша выступил вперёд и подошёл к сестре. Гурон наблюдал, слабо подавшись вперёд. Вот оно. Момент настал. Ради этого Кровавый Пират и его последователи заключили бессчётные пакты и соглашения. Сейчас всё окупится. Или он потерпит неудачу.

Стрельба снаружи прекратилась, но колдуну Хаоса не было до этого дела.

Денгеша с абсолютным презрением посмотрел на корчащуюся женщину, затем крепко сжал её руки. Колдун поднёс их к стеклянной бутылке и заставил взяться за неё, обхватив латными перчатками крошечные ладони. Затем он произнёс единственные слова, которые понял Гурон.

— Будь навеки связана.

Маслянистая жидкость начала медленно утекать, пока не осталось лишь неразличимое пятно на полу. Бригитта, скорчившаяся от ужасной боли и почти парализованная ужасом, посмотрела сначала на зелёный сосуд, затем на колдуна. Затем, собрав в кулак всю силу и стойкость, она плюнула ему в лицу. Денгеша захохотал — раскатисто, зло, звук эхом отразился от стен зала и срезонировал в воксе.

Внезапно смех прекратился, и на лице колдуна медленно проступило выражение предельного ужаса. Готовый сокрушить череп Бригитты кулак разжался, лицо ослабело, Денгеша ссутулился, словно от дикой усталости.

И Гурон ему улыбнулся.

— Что это за предательство? — колдун повернулся к Тирану, наблюдавшему с явным умилением. — Это твоих рук дело, Чёрное Сердце?

— Ах, Денгеша. Твоя судьба была предрешена в миг, когда ты взял у меня бутыль. Ты был абсолютно прав. Мне нужна могучая душа, и колдуны нашли для меня её — твою, если быть точным. И теперь, с завершением ритуала связывания, твоя душа соединилась с сосудом. Ты в прямом смысле принадлежишь мне.

— Невозможно! Ты не мог… твои колдуны ничто по сравнению с величием Гетеродоксов!

— Ах, брат, за тысячелетия гордыня привела к падению многих Адептус Астартес. Может мои волшебники и не так сильны, как ты и твой бывший кабал, но они гораздо коварнее, — разговор явно наскучил Гурону, и он пошёл по залу, время от времени переворачивая тела павших пинком. Гурон подобрал опустевший болтер и небрежно отбросил прочь.

На лице Денгеши отразилась непередаваемая ярость, и он воззвал к силам Варпа. Но никто не ответил. Чёрная, испорченная душа больше ему не принадлежала. Денгеша по очереди посмотрел на каждого Гетеродокса, они посмотрели в ответ.

— Вы все знали… — до колдуна дошло. — Знали и предали меня этой шавке…

— Ну же, Денгеша. Надо гораздо лучше стараться, если ты хочешь ранить мои чувства, — Гурон остановился и подобрал мелту. — Мои посланники месяцами вели переговоры с твоим кабалом. Они согласились, что перспективы среди моих Корсаров гораздо интереснее жизни служения под твоим руководством. Да, торг был долгим — но думаю ты согласишься, что оно того стоило.

Сестра Бригитта лежала на земле и слушала разговор, не понимая ни слова. Она знала лишь, что два предателя произносят почти непереносимую ересь.

Денгеша сверлил спину Гурона взглядом, который мог бы убить… и убил бы, не будь его душа вырвана из тела.

— Пойми, Денгеша. В чём-то моё обещание исполнилось. Теперь, когда Гетеродоксы стали частью моих Корсаров, им достанется добыча с этого мира. А вот ты…

Тиран Бадаба невероятно быстро приблизился и разрядил мелту в колдуна. Его голова испарилась, а миг спустя остатки тела рухнули на землю. Бригитта смотрела на Гурона с пониманием на лице. За ней пришла погибель, и облачена она была в осквернённый доспех Империума Человечества.

— Вера — мой щит, — тихо сказала Бригитта. Слова показались пустыми.

— Нет, — так же тихо возразил Гурон, пронзая её грудь одним из когтей. Он поднял сестру на уровень глаз. — Это не так. И никогда не было.

Со вздохом Бригитта умерла и соскользнула с когтя на пол. Не глядя на два трупа, Гурон потянулся за пузырьком и прикрепил его обратно на пояс.

Иногда Гурон Чёрное Сердце держал слово. Но не сейчас. Его не заботило, кого предавать для достижения целей — верных служителей Империума или прислужников Тёмных Богов Хаоса. Невелика разница. Цель всегда оправдывает средства.

— Заберите всё, что нужно, и уходим.

— Всё прекрасно сработало.

— Вы же в этом не сомневались, мой господин? — Вальтекс повертел пузырёк в руках, прежде чем отдать его Гурону.

— Проклятье сработало именно так, как ты и обещал. Благодаря твоему труду теперь мой спутник достаточно силён, чтобы даровать мне благословение Четверых за пределами Мальстрима. Хорошая работа, Арменней.

— Кровавый Пират, я живу, чтобы служить, — Вальтекс согнулся в глубоком почтительном поклоне, и Гурон ушёл прочь. Выпрямившись, Алхимант задумчиво потеребил знак, выжженный на коже руки.

Сделки заключал не только Тиран. Патриарху придётся подождать, прежде чем от него потребуют выполнить его часть соглашения.

Сыны Злобы

Ричард Форд Лабиринт

Моторы цепных мечей гневно взревели, а затем их стальные зубья столкнулись в яростном поцелуе, разбрасывая искры и черное масло. Они сцепились с гневным воем, их неудержимо влекло кромсать и разрушать. Инвикт взглянул на противника через вгрызающиеся друг в друга мечи, решив, что на этот раз он выйдет победителем, целиком уверовав в то, что сегодня победа окажется за ним.

Этому не суждено было случиться.

Генареас вывернул оружие, расцепив вращающиеся зубья, из-за чего на палубу посыпалась металлическая стружка. Прежде чем Инвикт успел парировать, на его лицо обрушилась вся тяжесть наплечника Генареаса, отчего воин пошатнулся. Он резко взмахнул руками в попытке удержаться на ногах, но безуспешно. Инвикт рухнул на гофрированную стальную поверхность палубы, громко лязгнув керамитом, но ему все же удалось не выронить цепной меч. До того, как он сумел поднять его над собой, Генареас придавил ему руку огромным бронированным ботинком и угрожающе приставил собственный цепной меч к лицу противника. Инвикт смотрел, как вращающиеся зубья приближались к его обнаженной плоти, скривившись в преддверии неизбежной боли.

Генареас с победным смехом выключил мотор цепного меча и протянул Инвикту руку.

— Отличный бой, брат. Но, как видишь, на боевой палубе ты все еще не ровня мне.

— Однажды, брат Генареас, — сказал Инвикт. — Однажды.

В ответ Генареас рассмеялся еще громче.

— Воистину, брат. Я с нетерпением буду ждать этого дня. А теперь пошли. Мы и так опаздываем.

Они вместе вышли с боевой палубы, Инвикт, как обычно, в нескольких шагах позади Генареаса. Хотя они и были ближе друг к другу, чем любые боевые братья среди Сынов Злобы, прослужив вместе в качестве скаутов, а после и инициатов, Инвикту казалось, будто он всегда находился в тени Генареаса, всегда на шаг позади. Долгие десятилетия это отравляло ему жизнь, несмотря на все те победы, которые он одержал на службе Ордену.

Но сегодняшней ночью все будет по-иному — сегодня Инвикт докажет, чего он стоит.

Они шли едва освещенными переходами крейсера типа «Мститель», пока не вышли к посадочному отсеку. Как только двери отсека распахнулись, их тут же оглушило пронзительным гулом тысячи различных голосов. Гудящие и жужжащие сервиторы вели на приземлившееся судно ряды пленников, как известных, так и чуждых видов. Хныкающие пасти, челюсти, изрыгающие проклятья на чужеродных языках, а посреди всего этого хорошо знакомые рыдания невинных — всех их собрали в кучу, дабы наполнить отсек какофонией звуков. Они захватили почти сотню различных видов ксеносов со всех систем, мимо которых пролетали. Злоба, без сомнения, обрадуется их количеству — жертвенный костер вспыхнет даже ярче прежнего.

Инвикту до глубины души было отвратительно столь крупное сборище ужасных тварей, но он знал, что это необходимо, если они хотят утолить голод Злобы и выполнить Его желание. Пока же эту жалкую толпу никак нельзя было утихомирить, и Инвикта утешало только то, что резню оставалось ждать совсем недолго.

Он с Генареасом прошел по переполненному ангару туда, где их ждали остальные Сыны Злобы. Они уже садились в «Громовые ястребы» с ревущими двигателями, и два задержавшихся космических десантника торопливо присоединились к братьям. Когда они погрузились, Инвикт услышал по вокс-каналу шлема, как молятся некоторые из его боевых братьев. Сам же он не делал ничего подобного, когда пристегивал ремни и готовился к взлету — Инвикт полностью доверял мастерству пилота.

Двигатели корабля активировались, и он преодолел искусственное гравитационное поле ангара «Мстителя». Сквозь узкий иллюминатор Инвикт заметил колоссальные очертания давным-давно мертвого имперского корабля — он все приближался, увеличиваясь в размерах, будто существо, которое раздувалось, чтобы испугать любопытного хищника. На его корпусе виднелись вмятины и опаленные участки, казалось, что лишь благодаря чуду этому кораблю удавалось тысячелетиями выживать в космосе без какой-либо защиты от эмпиреев.

Он висел подобно огромной гнилой руке — из него спиралью вились большие обломки, его внутренности были открыты холодной пустоте космоса, будто у выпотрошенного трупа. Кое-где корабль выбрасывал в пустоту газовые испарения — последнее ядовитое дыхание. Пойманные в гравитационное поле чудища рядом, кружились искореженные куски детрита, которые были вынуждены бесконечно вальсировать вокруг большего корабля.

Они называли его «Лабиринтом». Чтобы вернуться сюда, Сыны целый месяц летели в варпе, они делали это каждое столетие, дабы провести кровавые обряды Ордена. То было святилище для Сынов Злобы, единственное место, где они могли собраться вместе после того, как их родной мир Скелус был столь подло осквернен Астартес. Без разницы, были ли у них где-нибудь задания, не важно, сколько крови им предстояло еще пролить на других мирах, Сыны Злобы всегда возвращались сюда в назначенное время, готовые совершить жертвоприношение. Ритуалы должны были строго соблюдаться, даже если это шло в ущерб чему-то другому.

Это — судьба Сынов, и такой она была всегда.

«Громовой ястреб» облетал вращающиеся обломки, пока, наконец, не достиг посадочного ангара «Лабиринта». С оглушительным ревом включились двигатели обратной тяги, и корабль плавно опустился на посадочную площадку.

Двери открылись, и Инвикт спешно выскочил наружу, едва обратив внимание на побежавший по визору шлема поток информации, который отбрасывал на его лицо яркий мерцающий зеленый свет. Сто лет прошло с тех пор, как он последний раз ступал в святилище, и оно никогда не переставало вселять в него благоговение.

Великолепие внутренней части корабля резко контрастировало с ветхим видом его внешнего корпуса. Рокритовые колонны возносились ввысь на тысячу футов, соединяясь там с контрфорсами. Их окружали стрельчатые арки, которые затемненными переходами убегали во все стороны. Из тьмы уставились горгульи всевозможных форм и размеров — старинные изображения богов, которым молились здесь за прошедшие тысячелетия.

Теперь же в этом холодном пустом корабле поклонялись лишь одному существу: Великой Злобе, Богу-отступнику, Изгою, Злобе Утерянной, Иерарху анархии и террора. И когда начнется кормление, Он получит свою пищу.

* * *

Они сняли доспехи, и в свете костров их тела источали пар. Все его братья были покрыты ихором своих жертв, каждый воин в большом зале был забрызган кровью. Инвикт насытился больше других. На его губах и подбородке все еще алела свежая кровь — он вгрызался в твердое как камень тело связанного космического десантника. К своей чести, слуга Повелителя-трупа не кричал, когда Инвикт вновь и вновь вонзал в него зубы, отрывая от костей плоть и мускулы и пируя к вящей славе Злобы. От Астартес он оставил лишь окровавленный ошметок, который теперь свисал с ржавой цепи подобно куску мяса.

Другие жертвоприношения проходили не так тихо, как у Инвикта, и в дальних концах обширного зала до сих пор разносилось эхо воплей о пощаде. Везде горели костры, их яркий свет подпитывали обугленные останки ночной гекатомбы.

Инвикту показалось, будто из отдаленных, неисследованных уголков мертвого корабля до него донесся слабый звук, будто что-то кричало на пределе нечеловеческих легких. Оно вновь и вновь повторяло одну фразу, благодаря силе его голоса, слова разносились на мили окрест, но как бы он ни вслушивался, Инвикт не мог разобрать их. В конце концов, он решил не обращать на них внимания, позволив им смешаться со скрипами корабля и предсмертными воплями жертв.

Он взглянул на балкон в конце великого зала, где стоял лорд Кафал, величайший из них, Магистр Ордена Сынов Злобы, он был облачен в соответствующие его титулу доспехи. Его древнее лицо плотоядно скривилось, он явно обрадовался подношению, которое совершили воины. Теперь на него смотрели все Сыны, ожидая, пока он не почтит их своими словами.

Кафал какое-то время оглядывал их своим ледяным взором, будто наслаждаясь мгновением, прежде чем нарушить тишину.

— Братья, — глубокий и гулкий голос Кафала наполнял собою весь зал до самого его высокого темного потолка. — Мы действительно почтили Злобу этой ночью. Мы отдали Ему тысячу охваченных агонией и ужасом душ. Хорошо, что мы принесли Ему столь обильную жертву в преддверии грядущего крестового похода.

Инвикт в нетерпении стиснул кулаки. Все знали, что скоро Сыны Злобы пойдут на войну, двинутся в крестовый поход, подобный которому его Орден еще ведал.

— Для этого сражения нам понадобятся великие воины, люди, которые проявят себя в Испытании «Лабиринта». Лишь преуспев в нем, вы докажете, что достойны стать Обреченными.

Он почувствовал укол мимолетного возбуждения и понял, что остальные братья ощутили то же самое. Каждое столетие, когда Сыны Злобы возвращались к остову огромного древнего корабля, горстка добровольцев решалась пройти Испытание «Лабиринта». Больше их никогда не видели, но поговаривали, что те, кто выказали достаточно силы и хитрости для того, чтобы преодолеть ловушки «Лабиринта», становились Обреченными, кланом святых воинов Злобы. Каждому члену этого элитного круга избранных Бог-отступник давал божественные дары неимоверной силы и отсылал на темные тропы галактики, дабы с хладнокровным мастерством повергать там врагов. Именно этого Инвикт так долго жаждал, и сегодня он чувствовал, что, наконец, готов пройти Испытание.

— Кто из вас достаточно силен, вынослив и отважен, чтобы встретиться с «Лабиринтом»? — спросил Кафал. Высоко задрав голову, истекающий кровью своей жертвы Инвикт шагнул вперед. Он не кивнул и не поклонился, но вместо этого выпятил подбородок, показывая, что не трепещет и готов к предстоящим испытаниям.

Лорд Кафал довольно улыбнулся, и его широкий оскал рассек древнее лицо почти надвое. Подбодренные примером Инвикта, начали выходить другие воины, которые также хотели доказать, что достойны. В самом конце рядом с Инвиктом стояло двадцать воинов, готовых встретиться с ужасами «Лабиринта».

Оглянувшись, Инвикт увидел, что в этом году к состязанию решил присоединиться и Генареас. Им неизбежно придется пройти испытание вместе, но в этот раз Инвикт был решительно настроен выйти из тени брата.

Лорд Кафал указал двадцати воинам выйти из зала, когда уверился, что больше никто не хочет принять участие. Мрачная процессия зашагала к темному сердцу разлагающегося корабля, пока, наконец, не достигла цели. Перед ними находился обычный стальной люк, который преграждал путь к невидимым кошмарам «Лабиринта».

— За этой дверью лежит ваша судьба, — произнес Кафал. — Вы войдете сюда без оружия и доспехов. За этим входом нет званий — в «Лабиринте» все равны. Используйте все, что сможете найти, и верьте друг в друга. В дальнем конце корабля находится ваша свобода. Всякий, кто найдет выход из сих священных пределов, получит благословение Злобы. Остальных ждет лишь забвение. Тем, кого я больше не увижу — умрите достойно, мои братья.

С этими словами Кафал прокрутил колесо, и люк открылся на ржавых петлях. Внутри была лишь темнота, но Инвикт без колебаний ступил вперед и увлек за собою остальных братьев.

Когда все оказались внутри, он услышал, как за ними захлопнулся люк.

Мерцающие стробы наполняли коридор тусклым красным светом, и воинам пришлось подождать, пока их улучшенные глаза не привыкнут к сумраку, прежде чем двинуться дальше. За это время Инвикту вновь послышался крик, хотя его источник все еще был слишком далек, чтобы понять смысл. Звук заставил космического десантника вздрогнуть, но он не даст ему остановить себя. Они не победят, если будут прятаться в темном коридоре мертвого корабля, и, уняв страх, он повел боевых братьев вперед.

Путь сначала был несложным, они просто шли по широкому коридору. Воины Сынов подбирали все, что могло использоваться как оружие — стальные прутья, оторванные заостренные куски обшивки. Тут и там среди костей давно погибших соискателей они находили кое-что поценнее — болтер или огнемет. Инвикт раздобыл болт-пистолет с наполовину полным магазином и воздал молчаливую благодарность Злобе за подарок.

После часового марша по едва освещенному переходу двадцать воинов оказались в большом зале. В дальней стене находилось шесть дверей, все они походили на разверзнувшиеся пасти, в глубине которых клубился мрак.

— Куда дальше? — спросил Генареас.

Остальные воины начали неуверенно переглядываться.

— Возможно, здесь нам придется разделиться, — ответил Инвикт. — Если за этими дверьми одних из нас будет ждать смерть, то, по крайней мере, другие сумеют пройти «Лабиринт».

Генареас и воины кивнули. Если «Лабиринт» был настолько огромен и опасен, как они предполагали, тогда разделиться на меньшие группы будет мудрее, чем оставаться единым подразделением и попасть в одну смертельную ловушку.

Космические десантники быстро разбились на два отделения, которые возглавили Генареас и Инвикт. Прежде чем разойтись по разным проходам, Генареас кивнул брату — наверное, последнее приветствие. Инвикт не знал, желал ли он ему удачи или же бросал вызов, но также кивнул в ответ и последовал за собственной группой во тьму.

Инвикт безостановочно вел боевых братьев вперед. Они все время слышали какое-то постукивание в стенах, которое становилось тем сильнее, чем дальше они углублялись в остов покинутого корабля. Казалось, что звук следовал за ними по боковым переходам. Несколько раз они замирали, чувствуя, как за ними наблюдает кто-то невидимый. Они ожидали атаки в любой момент, но все опасения оказывались беспочвенными.

Во тьме неподалеку вновь что-то зашелестело, и воины остановились, угрожающе выставив оружие. Они опасливо бросали друг на друга взгляды, пока отважный брат Кайнин не сделал шаг вперед. Он превратил кусок туннельной обшивки в грубое подобие топора, и теперь держал его перед собой, будто бросая вызов самим теням. Кайнин парой взмахов разрубил тьму, откуда доносился звук.

Ничего.

Он обернулся и выдавил из себя улыбку, намекая, что все они были глупцами, которые испугались ничего не значащих звуков подобно кучке неофитов, а не хладнокровным закаленным ветеранам, которыми и являлись на самом деле.

Во мраке что-то взревело, огромные лапы сомкнулись на Кайнине, и ему в шею впились слюнявые челюсти. Воин даже не успел вскрикнуть, прежде чем его утащило в тени, из его ран хлестала кровь там, где дикий уродливый зверь отрывал от него куски плоти.

Оставшиеся воины начали палить из всего, что у них было, и Инвикт пару раз выстрелил туда, где еще секунду назад стоял его боевой брат. Брат Валлий вышел вперед со старым автоганом в руках и выпустил длинную очередь, за которой последовал ужасный крик боли.

Эхо выстрелов стихло, и в коридоре воцарилась тишина. Никто из воинов не смел пошевелиться, каждый из них вглядывался во мглу, ожидая, что оттуда в любой момент может выскочить еще одно существо, которое жаждало разорвать их на куски.

Внезапно по палубе заструилась кровь, и Инвикт ступил вперед. Не успел он подойти ближе, как из тьмы бессильно выпала огромная зловонная конечность, когти на ней все еще шевелились в мерцающем свете. Брат Ангустин взял один из едва светящих прожекторов, который свисал из гнезда, и навел его на существо. Оно было огромным и не походило ни на одного чужака, с которым раньше доводилось встречаться Инвикту. Тело его усеивали явные мутации, будто на него длительное время воздействовал варп. Из его тонкогубого рта торчали острые клыки, а мертвые, лишенные зрачков, глаза глядели куда-то вдаль пустым взглядом. Кожа была прочной словно дубленая шкура, а тело покрывали открытые язвы, которые выделяли странный мускусный запах.

Пока его братья осматривали бездыханное тело Кайнина, Инвикт склонился над существом, собираясь более пристально изучить тварей, с которыми им доведется столкнуться во время испытания. Внезапно его взгляд упал на плечо мутанта. На нем находилась какая-то метка, почти невидимая из-за необратимых мутаций кожи, но в тусклом свете ее все же удалось различить — черно-белый череп, символ Злобы.

Ему показалось странным, что подобное существо может носить такой знак, но прежде чем он успел сказать что-то по этому поводу, брат Мортиган указал на коридор.

— Мы должны идти, — сказал он. — Кто знает, сколь еще подобных тварей может скрываться во тьме. Их могли привлечь выстрелы.

Они тут же пошли дальше, бросив мертвое существо и тело брата Кайнина в тенях.

Инвикт больше не думал о метке. Сейчас у него были более важные дела — например, не пасть жертвой этих уродливых тварей в непроглядно темных туннелях.

За последующую пару часов они довольно сильно углубились в разлагающиеся переходы и ржавеющие коридоры мертвого корабля, но уловки и ловушки «Лабиринта» начали собирать жатву.

Брата Кадо, который в одиночку расправился с засадой орков во время битвы при Удерверенгине, обезглавила замаскированная лазерная установка во время перехода через узкий мост. Брата Валлия, который отсек голову лорду Баккху у Врат Ансолома, раздавили взрывоустойчивые двери, сначала казавшиеся нерабочими. Брат Мортиган, который вместе с Инвиктом наблюдал за Экстерминатусом Кородона-4, упал в едкие отходы во время переправы через сточный канал. С каждой смертью над Инвиктом будто все плотнее смыкалась пелена ужаса, но он заставлял себя идти дальше. Если кому-то и судилось пережить испытание и занять место среди Обреченных, то это будет он, и ничто не встанет у него на пути.

В конце концов, шесть выживших воинов добрались до входа в большой зал. Его пол испещрили крупные дыры, будто что-то огромное пробивалось сквозь толстую палубу при помощи стальных, усеянных шипами, кулаков. Инвикт неуверенно перешагнул порог отсека, будто пол в любой момент мог вспыхнуть под его босыми ступнями. Похоже, внутри не было никаких хитроумных ловушек, и Инвикт жестами указал братьям следовать за ним, приблизившись к краю одной из ям. Взглянув вниз, он увидел, что внутренности корабля исчезают во мгле, и внезапно его охватило дурное предчувствие.

— Бегом, — приказал он, осторожно переступая искореженный металл. — Здесь что-то не так.

У Инвикта ушли считанные мгновения, чтобы понять, что же его так встревожило — комната пахла так же, как существо, которое они убили ранее — но было слишком поздно.

Брат Ангустин закричал и начал стрелять из автогана, когда из темноты выскочил обезумевший мутант. Вокруг возникало все больше тварей, и отсек захлестнуло ревом автоматического огня. Инвикт также поднял болт-пистолет, но внезапно перед ним появилось еще одно существо. Он трижды нажал на курок. Разрывные снаряды попали в лицо мутанту, вырывая куски плоти и дробя кости. Атакующий упал, но на Инвикта откуда-то сверху соскочил другой. Космический десантник стремительно выстрелил в него пару раз, но дикий бросок мутанта уже было не остановить. Он врезался в него, обхватил острыми когтями и хотел впиться в горло. Инвикт шагнул назад, едва успев вцепиться в челюсти монстра, прежде чем они не разгрызли ему шею, но из-за этого оступился и вместе с мутантом упал в огромную дыру.

Перед тем как тьма окутала его, последнее, что он услышал, были отчаянные возгласы боевых братьев, которые сражались за собственные жизни…

Он резко открыл глаза, и в них тут же ударило мерцание прожектора. Инвикт потрогал голову и ощутил на лице запекшуюся кровь. Он упал одной Злобе ведомо как глубоко и ударился головой обо что-то твердое. Космический десантник не знал, сколько пролежал без сознания.

Внезапно он понял, что потерял оружие, и его охватила паника. Мутант, с которым он сражался, мог теперь быть где угодно, возможно, прямо сейчас он готовился к броску. Инвикт вскочил на ноги и начал отчаянно искать глазами что-то, что могло сойти за оружие, но тут же понял безосновательность своих опасений.

Отсек, в котором он очутился, был завален мусором — вокруг него валялись устройства с остро заточенными краями и сорванные стенные панели. Лишь по милости Злобы он не упал на этот лес обломков. Но мутанту, вместе с которым он свалился сюда, повезло не так сильно. Его тело было насажено на стальной брус, который подобно покосившемуся флагштоку торчал из груды брошенного металла. Его разорванный край вышел изо рта чудища, черные глаза которого смотрели безо всякого выражения. Оно почти вызывало жалость.

Наверху все стихло — боевые братья Инвикта или сгинули, или пошли дальше, вероятно подумав, что он погиб. Теперь ему придется идти в одиночку.

Быстро оглядев близлежащий мусор, Инвикт нашел свой болт-пистолет, а затем осмотрелся, пытаясь найти выход из душного отсека.

Он карабкался во тьме, как вдруг что-то вцепилось ему за запястье и ухватило болт-пистолет. Инвикт вытянул свободную руку, чтобы защитить шею от мутанта, но замер, увидев, что из теней на него смотрит не чудовище со злыми глазами, но один из боевых братьев. Хотя он и не помнил его, на его плече ясно виднелась метка Злобы. Но это было не все — кожу космического десантника покрывали язвы, а лицо приобрело дикое выражение. В нем явно угадывались первые этапы мутации.

— Смилуйся, брат, — сказал он. — Я не желаю тебе вреда.

С этими словами он отпустил руку Инвикта, но остался во тьме, будто опасаясь выходить из нее.

Инвикт предусмотрительно отошел назад, готовый при малейшей опасности пустить в ход болт-пистолет.

— Что с тобой случилось? — спросил он.

— «Лабиринт», брат. Мы становимся такими из-за длительного пребывания здесь, — он поднял руку, показывая влажные гнойники и длинные когти.

— Я вызвался пройти Испытание сто лет назад, прислушавшись к словам Магистра Ордена. До портала нас дошло шестеро. Мы считали, что победа в наших руках. Но Кафал похоже рассказал нам не все об испытании. Как только первый из нас прошел через портал, он перестал действовать для других. Мы оказались в ловушке, вынужденные сражаться за собственные жизни. Я последний из тех выживших, но как видишь, это ничего мне не дало. Этого места коснулся варп. Еще немного, и я стану одним из них, — космический десантник указал на мутанта, насаженного на длинный штырь.

— Значит, в Испытании может быть лишь один победитель? — спросил Инвикт.

— Да.

— Тогда мне следует поторопиться. Отсюда есть выход?

Его оскверненный боевой брат указал в тень.

— Тебе в ту сторону. Но берегись, вдоль всего этого пути находятся их гнезда. Тебе не пройти.

— Я найду дорогу, — Инвикт сделал шаг к двери.

— Прежде, чем ты уйдешь, — отчаянно взмолился мутант. — Ты мог бы оказать мне услугу…

Инвикт поднял болт-пистолет и выстрелил в лицо зараженному брату. Не озираясь, он вышел из металлического кладбища и направился вглубь «Лабиринта».

Впереди доносились звуки болтерных очередей и вонь прометия. Инвикт прибавил ходу, желая поскорее присоединиться к драке. Он чувствовал, как на него опускается алая пелена боевой ярости. Чем дальше его уводил туннель, тем явственней он слышал звуки и ощущал ароматы боя, его сердце колотилось от нетерпения.

Теперь он увидел отчаянную схватку. Пятеро боевых братьев сражались в узком туннеле с мутантами, которые неслись на них с другой стороны. Среди них стоял и Генареас, выпуская струи адского пламени из найденного огнемета. Всякое существо, которое не удалось испепелить в мгновение ока, уничтожали болтерным и автоматическим огнем.

Когда Инвикт присоединился к боевым братьям, Генареас улыбнулся.

— Где твое отделение? Ты уже успел потерять его?

Инвикт улыбнулся в ответ.

— Им повезло не так сильно как мне, — ответил он. — Но, как я посмотрю, у тебя тоже не все хорошо.

В конце коридора возникало все больше озлобленных тварей, которые тут же рвались навстречу гибели, и Инвикт вплел выстрелы из болт-пистолета в мелодию оружейного огня.

— Впереди что-то вроде логова, — что есть мочи крикнул Генареас. — Их там целая куча. Нам не прорваться.

— Тогда нужно найти обходной путь, — бросил Инвикт и указал на знак над их головами, нарисованный осыпающейся от старости краской. Генареас взглянул вверх и согласно кивнул, прочитав на знаке слова «воздушный шлюз».

— Отступаем, — приказал он, омыв коридор еще одним потоком жидкого пламени.

Воины один за другим двинулись вниз по коридору, поочередно останавливаясь и прикрывая огнем отступление остальных братьев. За пару секунд они оказались у воздушного шлюза, оставив за собою след из уничтоженных тел.

Когда все боевые братья забрались внутрь, Генареас потянул древний рычаг и закрыл внутренний затвор. На металлический люк тут же начали бросаться мутанты в яростных попытках добраться до отступающих воинов.

Генареас уже был у панели управления шлюзом, уменьшая уровень давления, чтобы при разгерметизации внешнего люка их не сдуло в имматериум. Инвикт и братья просто стояли и смотрели, как существа колотят кулаками и головами по пуленепробиваемому пласстеклу, неудержимые в желании разорвать находящихся внутри воинов.

— Эти твари безумны, — сказал брат Красс, напряженно смотря на беснующихся существ. — Они убьют себя, лишь бы добраться до нас.

Инвикт рассмеялся.

— Присмотрись внимательно. Эти существа — то, во что нам суждено превратиться. Всем, кроме одного.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Агон, когда слова Инвикта вызвали недоверчивое перешептывание среди остальных братьев.

— Они когда-то были нашими боевыми братьями, которые проходили Испытание раньше. Я говорил с одним из них, и он сказал, что лишь первый, кто доберется до портала, окажется в безопасности. Остальные останутся здесь на милость варпа.

Воины начали опасливо коситься друг на друга, не зная, как правильно им следует поступить.

— Обсудим это позже, — произнес Генареас. — Советую сделать глубокий вдох и за что-то ухватиться.

После этих слов раздалось резкое шипение — внешний люк начал подниматься, открывая за собой абсолютную пустоту имматериума.

Генареас первым оказался в холодном вакууме, взяв огнемет на плечо, и изо всех сил ухватился за рифленый корпус огромного корабля. За ним пошел Агон, затем Красс и Септимон. Инвикт взглянул на Молоха и предложил пойти ему следующим, но боевой брат покачал головой и одарил его подозрительным взглядом. Инвикт пожал плечами, ступил в пустоту и крепко вцепился за кусок древнего металла, который был его единственным спасением. Как только Молох присоединился к нему, произошел мощнейший выброс воздуха — пласстекло наконец поддалось яростной атаке, и мутанты, молотя руками, вылетели из декомпрессированного коридора прямо в имматериум. Инвикт и братья быстро передвигались по корпусу, в то время как извращенные мутанты, которые некогда были гордыми воинами, полетели во тьму подобно куче мусора.

Мукраноидные железы даровали им лишь временную защиту от вакуума, поэтому Инвикт с облегчением увидел, как Генареас открыл наверху еще один воздушный шлюз.

Генареас и Агон забрались в корабль, и остальные воины начали быстрее лезть по поручню на корпусе. Следующим в шлюзе оказался Красс, и Септимон также собирался залезть внутрь, когда Инвикт почувствовал, как поручень начал прогибаться под его весом. Инвикт бросил взгляд на Молоха, и в голове у него созрел подлый план. От победы его будет отделять на одного противника меньше и, кроме того, Молох все равно находился ниже его по рангу.

Лицо Молоха внезапно исказила паника, когда он заметил ухмылку Инвикта.

Оба космических десантника на пределе сил двинулись к шлюзу, стараясь успеть прежде, чем поручень окончательно не отвалится. Инвикт ухватился за люк, и чья-то сильная рука схватила его запястье. Взглянув на Молоха в последний раз, он сильнее надавил на поручень, отчего последние проржавевшие болты покинули свои гнезда, и его боевой брат полетел в имматериум. Молох открыл рот в беззвучном крике, когда его начало уносить все дальше, и тут Инвикта затащили внутрь.

Как только внешний люк с шипением закрылся, воины вновь смогли нормально дышать. Инвикт заметил на себе подозрительные взгляды братьев.

— Что случилось с Молохом? — спросил Агон и поднял автоган.

— Ты обвиняешь меня, брат? — ответил Инвикт, потянувшись к болт-пистолету на поясе.

Прежде чем кто-то успел что-либо сделать, оба боевых брата уже держали друг друга на прицеле. Внезапно все пришли в движение — Генареас навел огнемет на Агона, а Септимон и Красс, в свою очередь, прицелились в Инвикта.

— У нас и так много врагов, — сказал Генареас. — Чем меньше нас будет, тем меньше у нас шансов вообще добраться до портала. Когда мы дойдем к нему, тогда пусть сила оружия и решит, кому из нас суждено выжить. Но до тех пор мы все еще остаемся братьями, мы все еще Сыны Злобы.

Инвикт медленно опустил болт-пистолет, и Агон последовал его примеру.

— Ладно, — произнес Генареас. — Пора идти. Они скоро разгадают наш план.

С этими словами он вывел их из шлюза, и они пошли по еще одному бесконечному туннелю.

Остальные воины последовали за ним, но все они теперь смотрели друг на друга с еще большей опаской, чем прежде, и в особенности Инвикт.

Туннель становился все глубже, казалось, будто он вел их в саму бездну. Инвикт знал, что думать так было глупо — они находились в разрушенном остове древнего звездолета, и, несмотря на искусственные суспензоры, которые создавали подобие гравитации, здесь не было таких понятий как «верх» или «низ».

Но, по-видимому, они все дальше углублялись внутрь «Лабиринта», и у их ног начала скапливаться влага. Чем дальше, тем выше поднимался уровень воды, пока они уже не шли по пояс в зловонной зеленой жиже.

И вновь, откуда-то из скрытых частей корабля долетел крик, но на этот раз казалось, будто его источник находился куда ближе. Инвикт вслушался, но опять не смог понять смысл фразы. Она состояла из трех простых слов, которые повторялись вновь и вновь. Космический десантник не мог сказать, что это была за оскверненная литания, и на каком древнем языке чужаков ее говорили, но одно он знал наверняка — тот, кто произносил ее, не был обычным человеком.

Внезапно туннель огласил крик, и воины одновременно обернулись. Это был Красс, который замыкал тыл. Воины взвели оружие, когда их брата вздернула в воздух некая невидимая рука, тело их боевого брата вспенивало протекающую мимо них воду. Он попытался закричать еще раз, но изо рта потекла кровь, когда его тело пробило огромное щупальце с шипами, которое начало метаться в поисках следующей жертвы.

Безжизненное тело Красса рухнуло в тину, и отделение открыло огонь, решетя пулями вонючую тварь, которая пронзила их брата. Из воды вокруг них начали подниматься новые отростки, слепо рыская в поисках поживы.

— Отступаем! — проорал Агон. — Их слишком много!

Инвикт начал пробираться через болото, а вокруг него вздымалось все больше щупалец. Недалеко от него просвистела болтерная очередь, и тогда впереди он увидел выступавший из воды выход. Агон и Септимон стреляли поверх его головы, уничтожая тянущиеся к нему отростки, и когда Инвикт прошел мимо Генареаса, тот омыл коридор жидким огнем.

Уровень воды снизился, и боевые братья, несмотря на преследование щупалец, принялись взбираться к проходу. Если они добегут до открытой двери, то окажутся в безопасности, но, едва приблизившись к ней, люк начал опускаться, грозя запереть их в туннеле вместе с гибельными конечностями.

Септимон первым оказался у двери, он бросил оружие и ухватился за люк. Инвикт услышал скрежет шестеренок, когда огромная сила космического десантника столкнулась с древним механизмом, который жаждал заключить их здесь.

Агон первым пробрался через проем, следом за ним — Генареас. Когда Инвикт также оказался с другой стороны, он бросил последний взгляд на Септимона, тот был мрачен, но продолжал удерживать тяжелую дверь. Затем он исчез, металлическая дверь захлопнулась и закрыла их брата наедине с ордой бестелесных щупалец.

Едва дыша, Инвикт бессильно присел. Генареас подал ему руку, и Инвикт благодарно принял ее, поднимаясь на ноги. Все его тело невыносимо болело.

— Где Агон? — спросил Генареас, оглядывая темный коридор.

— Наверное, пошел вперед.

— И он хочет стать Обреченным и оставить нас здесь на волю рока.

— Тогда следует поторопиться, — ответил Инвикт и быстро побежал по коридору.

Двое воинов из последних сил помчались за сбежавшим братом, и в этот раз первым был Инвикт, на шаг впереди Генареаса.

В конце концов, туннель свернул и превратился в темный зал, в углах которого клубились тени. Из мглы, окружающей зал, вздымались статуи, древние стражи, но Инвикт не обратил на них никакого внимания, так как впереди лежало зрелище куда более величественное.

В дальнем конце внушительного зала располагался великий портал, по всей его длине расцветали сверкающие синие круги, искушая Инвикта, подзывая его все ближе. Но между ними находился Агон, он бежал, собираясь забрать приз, который по праву принадлежал ему.

— Агон! — воскликнул Генареас.

Приблизившись к порталу, Агон остановился и медленно повернулся.

— Мне действительно жаль, мои братья. Но, похоже, я должен вас покинуть. Желаю вам…

Из тьмы что-то выскочило и оборвало Агона на полуслове. Огромная хитиновая клешня, древняя и иссеченная, схватила его за пояс и подняла на пять метров ввысь. Она сжалась, и Агон закричал, изо рта потекла кровь. Две половины его тела упали на пол, внутренности рассыпались по стальной палубе.

Затем оно вышло из тьмы.

Его огромное тело удерживали четыре массивные конечности. То была гора из плоти и стали, металлические пластины вросли в покрытое волдырями тело. Две огромные клешни вытянулись вперед и угрожающе щелкнули. Но самой страшной была его голова — уродливая, раздувшаяся пародия на лицо, которое некогда принадлежало человеку, но теперь было настолько диким и злобным, что стало практически неузнаваемым.

Инвикт в ужасе смотрел, как существо разверзло огромную пасть и проорало вечный клич.

— ДАЙТЕ. МНЕ. СВОБОДУ! — закричало оно, наполнив зал душераздирающим ревом.

Теперь все встало на свои места. Инвикт слышал не древний боевой клич, но всего лишь безумные возгласы мутанта, который на протяжении столетий находился под развращающим влиянием варпа.

И теперь лишь он отделял его от победы.

Генареас пришел в движение первым, он шагнул вперед и выпустил поток пламени, который охватил голову монстра. Когда огонь угас, Инвикт увидел, что на прочном теле твари не осталось ни следа. Он поднял болт-пистолет и выстрелил существу в глаз, но разрывные снаряды лишь еще больше разозлили его.

Оно вновь взревело и повторило свою бесконечную мольбу, а затем шагнуло на отвратительных толстых конечностях.

— У меня остался один снаряд, — сказал Инвикт. — Мы должны использовать его с умом.

— Понял, брат, — ответил Генареас и ухватил огнемет за приклад.

Зверь открыл пасть, желая закричать еще раз, и Генареас сполна воспользовался шансом, забросив ему огнемет прямо промеж челюстей.

Инвикт взвел болт-пистолет, выжидая момента. Он мог выстрелить лишь в точно выверенное время, но он был ветераном Сынов Злобы, несравненным воином на поле боя. Доли секунды для него было более чем достаточно.

Когда огнемет очутился в пасти чудища, разрывной снаряд попал в канистру с прометием, воспламенив жидкое пламя. Взрыв оторвал мутанту верхнюю часть головы, заставив его умолкнуть навеки. Пару секунд тело уродливого левиафана продолжало стоять, еще не догадываясь о собственной смерти. Затем, подобно башне, лишенной основания, оно рухнуло на землю.

Генареас улыбнулся брату.

— И нас осталось лишь двое, — произнес он. — Хорошо, что именно нам придется сойтись в последний раз. Мы будем сражаться с помощью рук и стальной решимости, и победителю достанется все.

Он указал на портал, который все еще чарующе мерцал и вращался.

— Я так ждал этого дня, Инвикт. Наша дружба была выкована в сотнях сражений, закалена в крови тысячи поверженных врагов. Это будет бой, который завершит все битвы. Я жалею лишь о том, что мы оба не сможем выйти отсюда победителями, ведь, как ты знаешь, чемпион здесь может быть только один.

Инвикт согласно кивнул.

— Мне тоже жаль, брат, — сказал он, поднимая болт-пистолет. — Когда я сказал, что у меня остался один снаряд, я солгал.

Генареас не успел ничего сказать, когда Инвикт нажал на курок, и куски мозга его боевого брата вылетели через заднюю стенку черепа.

Бросив уже пустой болт-пистолет, Инвикт приблизился к сверкающему порталу и ступил на порог его благодатного света.

Он стоял в центре широкого резного круга. На его поверхности пересекались древние символы, которые напоминали ему демонические лица, но лишь только он пытался сфокусироваться на них, они исчезали.

Со всех сторон его окружало слегка потрескивающее поле силового щита. Инвикт даже представить себе не мог, что ждало его далее, если для этого требовались подобные предосторожности, но у него и так не было возможности уклониться от уготованной ему судьбы. Тем не менее, он не собирался оспаривать требования лорда Кафала.

У стен великого зала стояли облаченные в доспехи Сыны Злобы, они держали знамена своего Ордена. Стены зала располагались ярусами так, чтобы каждый космический десантник смог увидеть действие. Каждый сможет следить за ходом церемонии, каждый увидит, как Инвикт станет Обреченным. Подобного ранее не происходило, Кафал, вероятно, счел его победу исторической, чтобы нарушить традицию подобным образом.

Инвикт увидел, как из другого конца великого зала приближается сам лорд Кафал в окружении библиариев и служителей-священников, облаченных в лазурные одеяния. Сервиторы несли древние тома Ордена, а автоматизированные вокс-устройства, которые парили рядом с процессией, извергали литургии. Но было кое-что еще — технодесантники Ордена с помощью мехадендритов несли огромные контейнеры. Инвикт не догадывался, что находилось в тех контейнерах, но их неожиданное появление встревожило его.

Огромный отсек наполнили ароматы сгорающих благовоний, и над действом опустилась жуткая тишина. Молчание было невыносимым, и тревога Инвикта начала перерастать в едва скрываемый ужас. Это был не тот торжественный ритуал, которого он так ждал, скорее это походило на погребальную церемонию.

К нему подошел Кафал, его лицо казалось мрачным в клубящейся мгле.

— Ты доказал, что лучший из нас, Инвикт. Ты доказал, что тебе нет равных в силе и хитрости. Ты самый могучий, последний, кто доказал, что достоин присоединиться к Обреченным.

Его окружили библиарии, из-под их капюшонов раздавалось монотонное пение. Древняя и темная речь, которую извергали вокс-установки, становилась все громче с каждой секундой, и Инвикт чувствовал в воздухе металлический привкус, будто в отсеке вот-вот была готова разразиться буря. Технодесантники установили все десять контейнеров вокруг Инвикта. Они церемониально взломали священные печати, которые удерживали замки, и показали, что находилось внутри. На Инвикта воззрилось десять бледных лиц — десять безмолвных воинов с все еще сильными телами, но опустошенными рассудками.

Его тревога переросла в холодную панику. Он уверял себя, что все это было лишь частью ритуала, но основные инстинкты кричали ему как можно скорее убираться отсюда. Но сбежать он не мог, так как силовое поле было все еще активировано.

— Ты одиннадцатый герой, Инвикт, одиннадцатый и последний воин. Взгляни на своих боевых братьев, — Кафал указал на бледные лица с ничего не выражающими взглядами. — Это твои предшественники, каждый из них прошел Испытание «Лабиринта» ради чести вступить в ряды Обреченных. Тысячу лет мы искали чемпионов, достойных Его. И сегодня ночью все вы в сборе. Теперь наш крестовый поход может начаться. Теперь мы достаточно сильны, чтобы вернуть себе утраченное — Скелус, родной мир. Никто не устоит перед нами — ни Разрушительные Силы, ни слуги Повелителя-трупа. Ибо теперь на нашей стороне Он.

Инвикт взглянул себе под ноги, и его охватил ужас. Из выгравированных рун начало исходить зловещее свечение, оно металось и прыгало, мерцая зеленым, синим и красным цветами.

— Теперь ты познаешь, что значит стать Обреченным, — продолжил лорд Кафал, отступив назад. — Теперь Злоба покажет тебе, что принесла твоя победа.

Инвикт пытался сказать что-то, потребовать объяснений по поводу того, что с ним происходит, но понял, что не может пошевелить челюстью. Он просто не мог произнести ни слова. Шепот библиариев и вокс-установок стал громче, и вскоре они звучали на полную силу. Свечение у ног Инвикта становилось все ярче, опутывая его ноги ужасным светом.

— Ты действительно достоин, Инвикт из Сынов, — воскликнул Кафал, воздев руки к теням у потолка. — Ты слышишь Его зов? Он пришел, дабы принять свою дань. Он пришел за одиннадцатым из «Лабиринта». Он пришел, дабы ходить среди нас.

Инвикт проследил за взором Кафала и поднял глаза к потолку. В тенях он разглядел очертания чего-то огромного, чего-то, что смотрело на него зловещими глазами. Чего-то ужасного, что таилось во мгле.

Он закричал. Закричал от охватившей его тело боли. Закричал от ужаса в глубинах души. Но никакой крик уже не мог остановить ритуал.

Оно начало спускаться, неся с собою тьму и боль. Инвикт в последний раз судорожно всхлипнул, когда его плоть начала сползать с костей.

Когда тело было поглощено, он понял, что его не спасет уже даже сладостное забвение…

* * *

В великом зале царила тишина.

Сыны смотрели, как свечение поглощает их брата Инвикта и десять других героев «Лабиринта», их конечности сжигались, тела потрошились, головы искажались и искривлялись, сплетаясь в озере черного света.

То, что теперь стояло пред ними, более не являлось их боевыми братьями. Инвикт и остальные исчезли, дабы присоединиться к рядам истинных, легендарных Обреченных.

То, что стояло перед ними, было духом, которому они поклонялись тысячу лет. Призрак, который поведет их, дабы отобрать то, что по праву принадлежало им.

Его можно было призвать лишь с помощью жертвоприношения. Только через жертву лучших и наиболее достойных воинов, Он мог прийти в этот мир.

И теперь он стоял пред ними, озаряя их пламенным взором — Бог-отступник, Изгой, Утерянный, Иерарх анархии и террора…

… Злоба.

Железные воины

Мэтью Фаррер Делайте ставки, Господа

Было это во время между третьим и последним Вааагхом! Унгскара и войнами, которые Империум прозвал Бедствиями Серой крови. Ченгрел из Железных Воинов встречал четырех гостей в своем доме-крепости, что среди разоренных миров Залива Митры.

Из машин, приземлившихся у внешних стен, появилась диковинная процессия. Ченгрел наблюдал за нею с мрачной подозрительностью, хотя сам пригласил этих гостей. Их пути можно было проследить по диким, кричащим цветам Детей Императора и царственным, но столь же ослепительным одеяниям Тысячи Сынов. Повелители Ночи скрывали свои доспехи под плащами и хранили молчание, но Несущие Слово гордо вздымали знамена и громко распевали нестройные религиозные гимны. Ченгрел пристально глядел на них всех, что собрались на площади, выстроенной им для встречи, и обменивались оскорблениями и похвальбой.

Они приземлились в огромном кольце укреплений, которое Ченгрел возвел на захваченном им мире, в месте, созданном им ради демонстрации собственной мощи. В полукруге у восточных стен он возвел каменные зиккураты, увенчанные посадочными платформами, и устроил широкие поля, где новоприбывшие могли установить свои шатры. В центре кольца лежали руины древнего имперского поселения, а в этих руинах, под сенью узловатых мертвых деревьев, находилась площадь собраний как раз такой величины, чтобы Ченгрел мог принимать там только самых выдающихся гостей. Ее окружала стена с аркой, куда должны были друг за другом пройти гости, и там возвышалась каменная платформа для самого Ченгрела, откуда он мог бы обращаться к ним.

Свое жилище Ченгрел создал из орочьего корабля-налетчика, который рухнул на поверхность планеты во время самой яростной битвы Вааагха! много лет назад. Он вычистил изнутри корпус, огромный, как курган, пробурил скальную породу под ним и наполнил освободившееся пространство казармами, кузнями и батареями. Носовой таран превратился в высокие сводчатые ворота и широкую галерею, по которой Ченгрел выводил своих воинов, когда желал поохотиться или отправлялся на войну.

Когда Ченгрел впервые осматривал этот рухнувший корабль, он обнаружил нежданное сокровище. В сетке из тонких алмазных нитей лежала целая дюжина камней величиной с кулак. У всех плавная округлая форма — будто яйцо, поверхность такая гладкая, что рука по ним будто скользит, а цвет — насыщенный, ослепительный красный, будто они горят. Ченгрел точно знал, что ему попалось, но не как они оказались здесь. Неужели эльдары позволили, чтоб столько камней душ угодило в лапы орков? Или камни, уже сорванные с мертвых владельцев, приглянулись оркам, когда тот, кто их собрал, в свою очередь стал трофеем? Неважно. Хотя сам Ченгрел вряд ли мог найти им применение, он знал многих, кто считал эти камни подлинно драгоценными, и поэтому он выслал герольдов.

Ради четырех отозвавшихся. Это уязвляло его гордость. Конечно, Ченгрел не ждал, что на все его призывы ответят. Некоторые герольды не смогли найти адресатов среди бурь Ока Ужаса или на вечных дорогах войны, проторенных легионами-предателями. Другие вернулись с отказами, а третьи и вовсе не вернулись. И все же, лишь четверо. Может быть, другие легионы сговорились, чтобы обесславить его и оставить в одиночестве? Что за враги строят планы против него?

С такими мыслями он спустился из своей крепости, чтобы приветствовать гостей.

Господин Ченгрел был старым Железным Воином, который заработал свои шрамы и почести при стенах Имперского дворца в последние, наполненные ужасом дни Ереси Хоруса. Тысячи лет, проведенные в сражениях Долгой Войны, не прошли даром для его тела, содрав с него плоть, а затем сломив и сменившую ее сталь. Теперь то, что осталось от Ченгрела, плавало в густом растворе из плоти в нутре огромного четвероногого дредноута, построенного по его собственному проекту. Его лицо, чудесным образом не отмеченное войной, но раздутое и пухлое, как у младенца, глядело на свет из бронестеклянной полусферы, встроенной в переднюю часть махины, глазами, которые шевелились так, будто глазницы кишели червями.

И сейчас эти глаза видели четырех эмиссаров, входящих на площадь, каждый из которых держался так, чтобы демонстрировать превосходство, высокомерие и мощь. Ченгрел загодя расставил для гостей выстроенные дугой железные кресла, украшенные мрачно сверкающими самоцветами и угловатым орнаментом, и теперь каждый, без слов отдав дань уважения хозяину, занял свое место.

Левее всех восседал Ходир из Повелителей Ночи, облаченный в помятые, видавшие виды доспехи, поверх которых был наброшен плащ из блестящих черных перьев. Время от времени светящиеся бело-голубые полосы с шипением выползали из плаща и змеились по пластинам брони. С обоих бедер свисало по плетеной кожаной веревке с прикрученными проволокой скальпами врагов, и веревки тянулись за ним длинными хвостами, куда бы он ни шел. Сев, он подобрал их, сложил кольцами у ног и поглаживал скальпы, будто они были его домашними зверьками.

Справа от него, второй в полукруге, был Эммеш-Аийе из Детей Императора, известный разбойник и растлитель нравов. Кожа Эммеш-Аийе была бледной и морщинистой из-за невральных клещей, которыми он сам себя заразил на каком-то непролазном мире смерти, чтобы те все время болезненно стимулировали его нервы. На нем был нагрудник из отполированного до слепящего блеска серебра, по всей поверхности усеянный зазубренными крючьями и металлическими терниями невероятно тонкой работы. Язык, вытянутый изо рта, был насажен на эти шипы, чтобы он мог, встряхнув головой, почувствовать, как рвется нежное мясо, и насладиться этим ощущением.

Третьим был Несущий Слово Драхмус, который поставил перед своим креслом медную чашу с дымящимся пеплом — свой личный талисман. Это были горящие кости одного из Адептус Астартес Империума, побежденного, но отказавшегося присягнуть Губительным Силам, коим служил Драхмус. Обработанные особым образом кости могли тлеть в чаше вечность, но так и не сгореть до конца. На левом наплечнике древнего темно-красного доспеха Драхмуса сидела крошечная горгулья, чье брюшко сплошь состояло из блестящих механизмов и шестеренок, а конечности и голова — из демонической плоти. Существо держалось за один из громадных стальных рогов на шлеме и тихим скрипучим голоском нашептывало отрывки из писаний Лоргара.

Полукруг замыкал четвертый, что сидел справа от Ченгрела — Кхров из Тысячи Сынов. Он прибыл в одиночестве и объявил себя посланником нескольких лордов-чернокнижников, к которым Ченгрел направил герольдов. Кхров был одет в вычурном стиле своего легиона: доспехи и мантия сияли синим и золотым, поверх них была наброшена накидка густого лазурного цвета с каймой, мерцающей всеми цветами, какие только мог распознать глаз, и неописуемыми оттенками варпа. В одной руке он бережно держал длинный адамантиновый посох, пронизанный нитями психореактивного кристалла и увенчанный большим темным сапфиром.

Голова Ченгрела покачивалась в маленьком выпуклом окошке, когда он переводил взгляд с одного на другого, и его недовольство не утихало. Он твердо решил, что сразу даст понять, кто здесь господин над господами, и так обратился к другим легионерам:

— Внемлите моим словам, родичи по крови, собратья-чемпионы своих легионов! Вы прибыли к Ченгрелу, что рожден был сыном давно разоренной Олимпии, а выкован кровным потомком великого Пертурабо, славного мощью среди всех примархов! Назван Железным Воином в Великом крестовом походе прошлого и назван предателем, когда отцы наших легионов восстали, чтобы навечно умертвить того, кто называл себя Императором, в наказание за тщеславие и безверие! Сделан изгоем, когда наш легион был оттеснен от бастионов Терры, и сделан мастером на неодолимом Медренгарде, где Кузнец Войны чествовал мою отвагу пред вратами Пертурабо и всей моей ротой! Это я — тот, кто завладел этим миром и сделал из него крепость, и я нашел эти пленные души, что вы видите пред собой.

Да, сияющие камни лежали у ног Ченгрела, и по бокам от них стояли двое его самых преданных стражей-терминаторов.

— И хотя я избавлюсь от камней, отдав их тому из вас, кто предложит в обмен самую лучшую дань, вы должны оправдать свое присутствие здесь.

Скрипучий голос, доносящийся из динамиков дредноута, смешался со скрежетом металла и шипением поршней, когда его вместилище повернулось на коротких толстых ногах.

— Я не раб, подобный животному, и не мелкий царек из тех, что мнят себя великими, собрав за собой отребье из Ока Ужаса или с какого-нибудь чахлого мира-колонии, — сказал он. — И я не буду иметь дел с теми, кто мне не ровня. Чтобы сделать ставку, вы должны преподнести мне не только земные богатства, но и истории. Во имя чести своего легиона каждый из вас расскажет о своем подвиге в ратном деле и боевом искусстве, чем докажет, что именно он наиболее достоин этого приза. А то, что я скажу сейчас, считайте доказательством моего доверия и благосклонности, ибо, прежде чем вы начнете делать ставки, я одарю вас собственной историей, по которой вы узнаете, чего я стою и какова моя мощь.

Так Ченгрел из Железных Воинов начал свой рассказ.

— Будь прокляты сыны Дорна, называющие себя Имперскими Кулаками! Будь прокляты сыны Жиллимана, называющие себя Ультрамаринами!

Помните ли вы лик Дорна? Его тщеславие и упрямство? Его капризную раздражительность? Его вкрадчивое низкопоклонство?

Помните ли вы лик Жиллимана? Его высокомерие и самонадеянность? Его подлость? Его трусость?

Каким бальзамом на сердце был вид этих лиц при Железной Клетке! Крики Дорна в окопах, смятение Жиллимана, когда он увидел, что мы сделали с его слабым братом. Я стараюсь уберечь от времени эти воспоминания, чтобы возвращаться к ним вновь и вновь. К тому времени, когда я сам стал командиром, когда я увидел когорту Железных Воинов, вздымающих над головой стиснутые руки и клянущихся верно служить мне, я знал, что первой же моей целью будет снова увидеть знак Кулака и знак Омеги, униженные вместе.

Хеггору! Вот мир, что я выбрал для своей затеи. Медленно кипящий Хеггору с движущейся твердью из гладкого серого камня и густо-красными котлами океанов под серными небесами. Во время Крестового похода я пролетал недалеко от него — а вы, хоть кого-то из вас когда-нибудь заносило на юго-запад галактики? Нет ответа? Неважно. Мы услыхали, что Имперские Кулаки отметили присоединение Хеггору, окружив его полярное побережье великим кольцом своих творений. Высокие города-ульи, пронизывающие жаркую дымку над планетой, связанные друг с другом поездами-пулями и лазерными сетями, которые мерцали в пасмурных сумерках.

Имперские Кулаки короновали Хеггору, как они говорили, дали ему царский венец в честь вступления в наш Империум Человека. Мы смеялись, узнав об этом, пока не увидели, что Пертурабо не смеется. Он посмотрел на пикты из-под капюшона, а потом повернулся к ним спиной. С тех пор мы говорили о «Хеггору в желтой короне» лишь тихо и со злобой. Много позже — слишком долгими и странными были для меня путешествия в варпе, чтобы вести счет годам — это название снова коснулось моего слуха, когда я скитался по той же области космоса, размышляя над тем, как лучше обратить вспять все, чего достиг Крестовый поход. Варп был густо насыщен бормотанием имперских астропатов, и когда мои собственные провидцы перебрали струны, натянутые меж их разумами, мы обнаружили бравурные сообщения Ультрамаринов, надутых и самодовольных наследников надутого и самодовольного Жиллимана. Они хвастались триумфом Ультрамаринов, без сомнения, незаслуженным. Кровопролитие снизошло на Хеггору в образе ксеносов-грабителей, чьи гнездилища и вычистили Ультрамарины. Что за малокровными созданиями стали легионеры Тринадцатого, если похвалялись этим, как славной победой! Но они похвалялись, и, когда я повел своих верных Железных Воинов обратно на Хеггору, их слова все еще горели в моем уме.

Их слова горели, поэтому мы сожгли города, чтобы сравняться с ними. Мы заново короновали Хеггору роскошной желтизной пламени, не тем бездушным желтым, что на знаменах Седьмого. Мы показали защитникам городов, выстроенных Дорном, кто более сведущ в осадном деле. Залпы наших лэнсов и батарей раздирали атмосферу, пока она не вскипела, очистив небеса от целых эскадрилий боевых машин, а вражеские ракеты с трудом пытались отыскать нас за перегретыми облаками и помехами от радиации, пока мы с хирургической точностью бомбардировали их. Мы состязались с орбиты с их пушками двадцать дней — номера легионов Жиллимана и Дорна, сложенные вместе — а на двадцать первый сели в посадочные модули, чтобы ничтожные смертные познали гибель от наших рук.

Тогда я был не таков, каким вы видите меня сейчас. Я выходил на бой в облачении терминатора, в адамантии, отмеченном черным и желтым. Я полетел вместе с авангардом штурма в первой волне штурмовых торпед, которые пронзили шкуру улья Роэгхим. Его пустотные щиты рассыпались перед нами. Верхняя часть улья была выстроена, чтобы противодействовать именно такой атаке: их многослойная структура напоминала соты, чтобы лишить штурмовую торпеду импульса и запереть ее в лабиринте полуобрушенных помещений. Но те, кого мы оставили в Империуме, глупы, братья мои, и память их коротка. Они выдолбили стены изнутри, лишили укрепления прежней мощи, эти забывшие об угрозе потомки. Ах, восхитительный грохот штурмовой торпеды, пробивающей вражеский бастион! В осаде есть моменты, приносящие большее удовольствие, но мало более пьянящих.

Когда мы оказались среди них, они лишились всего мужества, какое у них только было, и обратились в бегство. Я поклялся, что буду тратить боеприпасы только в настоящем бою, и поэтому убивал силовым кулаком и раздирал шипами своих доспехов, и рука моя покрылась кровью до самого плеча. Кровь и пыль, поднятая нашей бомбардировкой, смешалась в красно-серую грязь на моем кулаке, которая запятнала золотую аквилу с храмового шпиля, когда я смял ее в когтях.

Голова Ченгрела задергалась и закачалась в жидкости от возбуждения, которое разгоралось все сильнее от воспоминаний о резне.

— Чего теперь стоила гордость Дорна? Создал ли он что-то, что могло вытоять против нас? Нет! Роэгхим стал брешью, и мы хлынули в нее. Стада Императора ослепли от паники, и только в одном из соседних ульев догадались вовремя уничтожить железную дорогу, по которой ездили поезда-пули. В награду за это мои ремесленники построили реактивные повозки, которые помчались по рельсам быстрее звука, остановились там, где путь был разорван, и метнули плазменные заряды в бока улья Толмеа. По другой линии, к улью Беремвальт, устремились его же вагоны под защитой хитроумной брони, сделанной моими металлургами и варп-кузнецами, набитые воинами, которых я сам отобрал для того, чтоб передать свои приветствия. Осадные бригады в холодной броне, с холодными глазами, знающие, как искалечить жизненно важные системы улья или ослабить его кости из адамантия и углеродной пены. Они были как лед, но с ними был и огонь: горячие, свирепые берсерки, братья, что отринули верность Трону из Золота и отдали ее Трону из Черепов.

Тот, кто ни разу не строил крепость, не может до конца понять, что значит ее разрушить. Каждая павшая крепость — словно павший воин, и гибель любой из них уникальна. Каждый зубец короны Хеггору умер смертью, не похожей на иные.

Толмеа умерла, как воин под выстрелами врага, плазма пробила ее склон, словно болт-снаряд — нагрудник. Два дня она протянула в агонии, оседая от кратера в боку, как человек, согнувшийся пополам из-за смертельной раны, а потом пик и склон провалились внутрь и рухнули, покоряясь смерти, как все мы не раз видали на поле боя. Завеса пыли все еще висела над ее руинами, когда мы улетали с Хеггору.

Беремвальт был отравлен нашими бронепоездами, как неосторожный разведчик, ужаленный тварью с мира смерти. Мои воины были инфекцией, ядом. Берсерки с ревом неслись по его залам, как лихорадка по жилам, и так пропитались кровью зубчатые цепи их оружия, что, верно, и поныне сочатся ею. Мои собственные Железные Воины действовали, как менее заметная отрава, отключающая органы и нервы: они вывели из строя энергетические и информационные сети, очистные сооружения для воздуха и воды, системы контроля климата, а затем оставили труп Беремвальта темным и безмолвным.

Улей Массога погиб, как боец, наступивший на мину. Сейсмическая бомбардировка расколола его геотермальное ядро, и ударная волна магмы вырвалась из основания улья, разрушила его, озарила ночь и задушила небо. Улей Декахел был обескровлен: его население в панике утекло в жаркие каменистые пустоши, когда мы ранили верхние уровни города. Улей Кайленга умер смертью труса, парализованный зрелищем настоящей войны, раздираемый между эвакуацией, сражением и сдачей. Нерешительность лишила его стойкости и сделала нашей добычей. Улей Дауфиэль, больше всех других ослабленный войной с ксеносами, познал смерть, достойную уважения, смерть раненого ветерана, который не посрамил себя, несмотря на увечья.

Все закончилось безумием в улье Аттегал, когда весь остальной венец Дорна лежал в руинах за нашими спинами. Мои берсерки все еще пылали яростью, словно их бешенство было топкой, а несчетные тела, скошенные ими, лишь топливом для нее. Некоторых настолько обуяла жажда крови, что они ринулись за беглецами в пустоши и не вернулись, но остальные, покончив с разорением Дауфиэля, устремились вперед. Когда в их собственных транспортах иссякло топливо, они захватили у колонн беженцев грузовики или щебневые краулеры; когда сгорели двигатели новых скакунов, они разорвали их на части от такого оскорбления и помчались дальше пешком. Берсерки уже пронеслись в кровавом исступлении через пол-Аттегала, когда мы нагнали их и увидели творения их рук.

Мы обнаружили символы Кхорна, вырубленные цепными клинками в рокритовых стенах или начертанные кровью, разлитой на дорогах. Мы услышали, как перенастроенная система массового оповещения повторяет гортанные молитвы сквозь визг и треск, ибо сила произносимого имени подавляла хрупкие вокс-устройства. Мы услышали, как берсерки выкрикивали имя своего бога, заглушая вой цепных зубьев, грызущих кости.

Теперь, когда их закованный в бронзу господин обратил взор на Хеггору, пересчитывая черепа, рассыпанные берсерками в его честь, и когда улей Аттегал стал убойным загоном, он проявил свою милость. Некоторые воины как будто бежали сквозь воду, оставляя за собой волны и рябь. Другие отбрасывали слишком много теней, которые поднимались и трепетали собственной жизнью. Дымный ветер приносил вой и взрывы визгливого хохота, рожденного не людскими глотками. На стенах начали появляться рубцы и кровавые пятна, но рядом не было никого, кто мог бы их оставить. Демоны Кхорна постепенно воплощались в реальности.

В безмолвии я и мои братья оставили вымершее подножье берсеркам и стали взбираться к вершине улья. Перед нами стены сами собой покрывались письменами, вокс-трубы изрыгали кощунства, а в облаках за стенами-окнами появлялись лица. Деревья в дендрариях стали кроваво-красными и выпустили шипы, подобные клыкам, и их ветви содрогались в ритм стучащим, словно барабаны, сердцам демонов внизу.

Стоя на самом пике улья Аттегал, я объявил, что наша задача выполнена. Мы сбросили золотую аквилу, что простирала крылья над последним зубцом короны Хеггору, и на ее месте воздвигли наш собственный знак, единственный прямой брус, адамантиевый, черный и желтый, как наши собственные доспехи, забрызганные кровью на бойне Кхорна у подножья.

Ульи Хеггору сожжены! Наследие Дорна попрано и низвергнуто!

Имперские паразиты Хеггору погибли! Труд потомков Жиллимана был тщетен!

И вот перед вами трофеи моей победы!

В амфитеатр с лязгом потянулась процессия «Осквернителей», и каждый из них высоко, словно венец, нес на своем корпусе искореженные останки золотой имперской аквилы.

— Орлы с острия каждого шпиля, что рухнул в зловонные облака Хеггору! Добыча лучшего из моих походов! Железо снаружи! Железо внутри!

Двое терминаторов, охраняющих мешок с камнями, начали вторить Ченгрелу, выкрикивающему мантру Железных Воинов, и через миг она же донеслась из динамиков самих «Осквернителей» в такт их шагам. Вся площадь собрания заполнилась шумом и зазвенела от него.

Когда чудовищный парад закончился, Ченгрел объявил, что первый день встречи закончен, и повелел всем гостям удалиться, чтобы поразмыслить над его рассказом и решить для себя, есть ли у них история, которая может с ним сравниться. Потом, удовлетворенный тем, что произвел впечатление на это жалкое сборище, Ченгрел вернулся в свою цитадель, где втянул раздутую голову в глубины дредноута и приказал, чтобы его покои окутала тьма.

Эммеш-Аийе поспешно убежал к своему катеру, усеянному шипами и шрамами — он жаждал острых ощущений после того, как так долго был вынужден был кормиться одними лишь словами. Кхров шел за ним по дороге к лагерям у места высадки, но не стал подниматься на сияющий пирамидальный посадочный модуль, который висел над его зиккуратом. Вместо этого он поджал ноги, завис в воздухе без всякой опоры, и через миг земля под ним треснула и выпустила наружу густую поросль шипастых лоз, состоящих из странного вещества, которое казалось одновременно металлическим и самоцветным. Лозы сомкнулись вокруг него и скрыли из виду.

Драхмус Несущий Слово и Ходир Повелитель Ночи возвращались через руины более медленным шагом, а их сопровождающие шли за ними гуськом и старательно игнорировали друг друга.

— Так что ты думаешь о хозяине этого места? — спросил Драхмус через какое-то время, которого хватило, чтобы его маленький гомункулус полностью процитировал Четыре тысячи восемьдесят второе послание Лоргара.

— Стар, — подумав, ответил Ходир. — Умен. Удачлив, — он оглянулся. — Хорошо защищен.

— Удачлив, — столь же осторожно повторил Драхмус. — Действительно, удачлив. И богатства, нажитые его удачей, стоят того, чтобы их стеречь. Возможно, в этом мы мыслим схоже?

Ходир великодушно выразил согласие, слегка наклонив голову в темном шлеме.

— Ну что ж, — продолжил Драхмус, — вскоре мы узнаем больше об этом собрании.

Он не поклонился и не отдал честь, но подчеркнуто шагнул назад, чтобы обозначить конец беседы. Ходир последовал его примеру, аккуратно отступив, чтобы не придавить веревку со скальпами, и они разошлись по своим лагерям.

Прошло семнадцать часов, и из цитадели донесся сигнал. За ревом гудка последовал квартет домашних слуг, которые разбежались по руинам и принесли к посадочным площадкам весть о том, что их господин скоро будет готов к новой аудиенции.

Первым вернулся Кхров, который выбрался из развернувшегося клубка лоз и без сопровождения пошел на площадь, чтобы занять свое место. Через несколько мгновений сзади послышались шаги, а следом голос демона-гомункулуса Драхмуса, монотонно проговаривающий первые строфы «Медитаций на две трансцендентности». Это была одна из более приземленных работ Лоргара, и тихий шуршащий голос не мог передать те немногие нюансы, которыми та обладала. Ходир занял свое кресло, беззвучно приняв ту же самую позу, в которой он сидел на предыдущем собрании. Единственным признаком того, что он куда-то уходил, были два серебряных прута, торчащих из ранца его доспехов, на которых теперь были растянуты веревки со скальпами, образуя «кошачью колыбель» над головой Повелителя Ночи.

Последним к ним присоединился Эммеш-Аийе. На нем по-прежнему был серебряный нагрудник, хотя он отцепил свой язык и подвесил его на иную последовательность крюков. С плеч свисала мантия из стеклянных колец, намеренно грубо выточенных, чтобы они терлись друг от друга со звуком, от которого свербили челюсти. Сводящий с ума тех, кто находился рядом, этот звук явно успокаивал Эммеш-Аийе, чей усиленный слух жаждал стимулов в этой относительной тишине.

И нарушил ее Ченгрел, когда его вместилище-дредноут тяжкими шагами вошло на площадь и взобралось на каменную платформу.

— Я дал вам достаточно времени на подготовку, — прогремел он. — Теперь посмотрим, что вы принесли мне в ответ. Услышим же ваши рассказы. Ходир! Повелитель Ночи! Господин Ходир, сын павшего Кёрза! Ты будешь держать речь первым. Начинай.

Если Ходир и оскорбился этим резким повелением, то не подал виду. Вместо этого он встал и пошел к Ченгрелу, сжимая что-то в руке.

В тот же миг один из телохранителей Железного Воина двинулся ему навстречу. Это было нечто, формой напоминающее закованного в броню космодесантника, которым оно было когда-то, но с тех пор превратилось в сгорбленную, лязгающую тварь. Ноги сплавились воедино, стопы заменила гусеница танка, на которой оно перемещалось, но состояла эта гусеница из толстых мышц, а траки ее были костяными когтями. Руки существа заканчивались множеством оружейных стволов, а лицо, поднимающееся прямо из шеи, среди растущих пучками толстых стальных рогов, представляло собой скалящуюся маску из тусклого керамита. Из прорези для рта вывалился мясистый язык и попробовал воздух.

— Я не желаю навредить твоему господину, как и тебе, — обратился Ходир к существу, — но раз уж ты изучаешь меня ради него, тогда взгляни на это.

Он поднял выше то, что принес с собой — треугольный кусок бело-желтой ткани, явно отрезанный от большего полотна и вышитый сложным узором. Когда черно-зеленый язык лизнул воздух рядом с тканью, Ходир перевернул ее и показал, что с изнанки она сшита с таким же треугольником человеческой кожи.

— Содрана совсем недавно, — объявил Ходир. — Чувствуешь это?

Телохранитель, неуверенный в ответе, крутанулся на своей хлюпающей и щелкающей ноге-гусенице и поднял взгляд на Ченгрела.

— Ее свежесть подтверждает, что он у нас и по-прежнему жив и здоров. По крайней мере, был, когда я отправился на собрание. С этого момента остается лишь верить моему слову.

— Ты задаешь мне загадки, — ответил Ченгрел гудящим голосом динамиков. — Дай мне подношение и историю, или отправляйся восвояси и расскажи своему легиону, что я разочарован его посланцем.

От этих слов Ходир ощетинился, подобрался, и все остальные увидели, что его свободная рука сжалась в кулак. Но он сдержал гнев и повернулся так, что обращался одновременно и к Ченгрелу, и другим десантникам-предателям.

— Если я должен что-то поведать вдобавок к своей ставке, — сказал он, подчеркнуто не используя слово Ченгрела — «подношение», — тогда мой рассказ и ставка пойдут вместе. Итак, — он снова поднял сшитые куски кожи и ткани. — Я объясню, что это, как мы это нашли и чего оно стоит. Вам всем.

И Ходир из Повелителей Ночи начал свою историю.

— Татуировка на этой коже, — объявил он, — это знак навигаторов, герб дома Друннаи. Дом не особо прославленный. Я не слышал о них, пока человек, который дал нам эту кожу, не поведал свое имя. Вивайр Друннаи. Молодой, но умелый. Насколько умелый, вы еще узнаете.

Вивайр Друннаи — не ставка, но часть ее.

Далее. К северу от Тембинских течений, что на северо-западе галактики, есть варп-омут, пронизывающий плоскость галактики. Он бурлил там, когда Крестовый поход впервые очертил границы того, что сейчас зовется Обскура, бурлит и поныне. Ярость его затягивающей воронки столь велика благодаря бурям, исходящим из Ока, находящегося ниже, на северо-востоке от нее. Капитаны, ведомые спешкой или спесью, иногда заходят на окраину этого течения, чтобы оно швырнуло их к Кипра Мунди, но это опасный, неровный путь. Я слышал, что нижние области омута так и не были нанесены на карту, и кто может сказать, есть ли у него конец? Может быть, он выходит из галактики и уходит в бесконечную бездну под ней. Если дрейф унесет кого-то слишком близко к воронке, то втянет внутрь и разорвет на куски. Выжить там нельзя.

Омут — не ставка, но часть ее.

Есть место, где под натиском противоположного течения вихрь изгибается под углом, и там его притяжение умаляется. Это Челюсть, и там бушующий ураган выпирает наружу, словно подбородок зеленокожего. Он вышвыривает из себя грозовые фронты, которые ощущаются за много секторов оттуда, завихрения, которые проносятся сотню световых лет, прежде чем утихнуть. Там кружатся пронизанные бурями узоры, которые корчатся, расплываются и сражаются друг с другом за право ожить. И еще это место изрыгает корабли. Предел Молианис в реальном пространстве за Челюстью — это кладбище космических скитальцев, подобное которому едва ли сыщешь. Омут срывает с курса корабли и утаскивает их в никому не ведомые глубины, а гравитационный колодец огромной голубой звезды Молианис выводит многие из них наружу. Вереница разбитых останков, дрейфующих в пространстве, протяженностью во многие парсеки.

Кладбище кораблей — не ставка, но часть ее.

Империум не обращает внимания на это место! Они так уверены, что это громадное кладбище кораблей — воистину кладбище и не представляет никакой угрозы. Они построили крепость на дальнем конце потока останков. Сказать по правде, это великолепное сооружение: ярус за ярусом громоздятся артиллерийские палубы, лэнс-установки, системы глубинных ауспиков. За ней хвостом тянутся свободно парящие укрепления, трансляционные станции, склады боеприпасов, верфи и ремонтные доки. Вокруг снуют эскадроны боевых кораблей. Крепость все растет. Они колонизируют другие луны поблизости, чтобы увеличить ее обслуживающий персонал. Кто знает? Возможно, в Молианисе однажды появится целый мир, заселенный колонистами.

Крепость — не ставка, но часть ее.

Имперцы уверены, что побывавшие в варпе суда, исторгаемые бурей, настолько изломаны, что не представляют ни малейшей опасности. Изредка на кладбище появляются патрули, которые сканируют остовы ауспиками и бормочут в вокс что-то о карантинных проверках, о скитальцах, которые надо зачистить от генокрадов или разграбить. Рядом с Молианисом есть густонаселенные орочьи анклавы, поэтому Империум больше интересуется ими. Цель крепости — наблюдать за пространством между зеленокожими и кладбищем кораблей, дабы те не попали в лапы орков и не стали частью их военной машины.

Незащищенный бок Империума — не ставка, но часть ее.

Говоря, Ходир медленно расхаживал туда-сюда перед окошком в бронированном корпусе Ченгрела, пока Железный Воин взирал на него сверху вниз с выражением, которое, видимо, должно было означать благожелательную снисходительность. Теперь он повернулся лицом к другим участникам торга, вновь подняв свой сувенир из кожи и ткани.

— Мы, я и мои Повелители Ночи, отправились в набег в Большое Тембинское течение, которое тянется по северо-восточному квадранту, подобно выпирающей лопатке. Корабли, вылетающие с богатых миров Малого Тембинского течения и проходящие вверх сквозь необитаемый слой между ними, могут рассчитывать на долгое и спокойное путешествие. Слабый напор течения тихо несет их к дальним северным границам сегентума Ультима. В такое-то путешествие и отправилась наша добыча, когда запустила двигатели на Исите.

Это был конвой снабжения, тяжелые и медлительные корабли, словно упитанные сетт-коровы, тащившиеся с материальными ресурсами из кузниц Механикус. Сплавы, созданные термоядерным синтезом, специально изготовленные блоки реагентов для плазменных топок, биологическое сырье, оружие, машины. Мы узнали, что груз направляется к цепочке новых колониальных ульев. У нас было для него иное применение.

Вам не нужно слышать о том, как мы нанесли удар и что забрали. Все мы знаем, как происходят такие вещи. Вы можете представить себе засаду и абордаж. Мы захватили три судна из четырех, прежде чем те добрались до прыжковых зон Исита, и обобрали их там, где имперским флотилиям было не под силу защитить их. Главный корабль конвоя назывался «Гимн Фелинды», и я наметил его своей целью и добычей. Мы изводили его залпами орудий и угрозами по воксу. Мы собрали вокс-записи с других взятых нами кораблей, усилили и транслировали на «Гимн Фелинды», чтобы его экипаж услышал, как умирают те, кто сопротивляется Повелителям Ночи. Они не сдались, и тогда мы разогнали наши собственные двигатели и ринулись на них, пронзили корпус залпами лэнсов и направили в раны абордажные челноки. Команда забилась в скафандры, приготовившись к битве.

Для Повелителя Ночи корабельные защитные костюмы — сами по себе оружие. Они зашоривают зрение своими маленькими глазными линзами или узкими смотровыми оконцами, поэтому воображение добычи наполняет тьму по краям зрения чудовищами, почти равными тем чудовищам, какими являемся мы. Они притупляют слух и наполняют уши шорохом и неясными отзвуками, которые терзают туго натянутые нервы. Те, кому повезло иметь вокс-передатчики, открывают себя нашим нашептываниям и воплям, когда мы находим и взламываем их канал — а мы всегда, всегда это делаем. Они окутывают конечности тяжелыми обмотками, обременяют движения, концентрируют в разуме каждой добычи чувство, что она отрезана, одинока, и ее товарищи — не более чем незнакомые силуэты по ту сторону стекла.

Для Повелителя Ночи каждая из этих вещей — как тонкий стилет, вонзившийся во врага еще до того, как мы его коснулись.

Мы пробили некоторые отсеки «Гимна», открыв их космосу. В вентиляцию иных мы ввели порошки и токсины или наполнили их сверхгорячим газом из плазменных трубок, чтобы огненные бури пронеслись сквозь палубы, а потом мы вышли из пламени и химического дыма, разрубая на части ремонтных рабочих. Мы позволили вести о нашем прибытии распространиться по кораблю, все время оставляя одну жертву живой, чтобы та успела прокричать предупреждение или сбежала, распространяя ужас. Мы отключили освещение целых палуб, потом оставили эти палубы паниковать, в то время как нас увидали в отделениях, которые считались незатронутыми вторжением. Потом мы заставили эти уровни разрываться от криков или замолкнуть навеки, и поэтому, когда мы пробирались к мостику, с нами сражались враги, почти сведенные с ума своим собственным страхом. Таков наш метод действий, и если вы, собратья, когда-либо сражались на нашей стороне, то знаете это и сами.

Для корабля-добычи оставался только один способ противодействовать нам — не дать нам завладеть нашей целью, затащить нас в имматериум, чтобы мы погибли вместе с командой. Корабль затрясся вокруг нас, мы услышали вой тревоги в коридорах и молитвы и плач тех, кто знал, что означают эти звуки. Мы не вывели из строя варп-двигатели, ведь их тоже можно было использовать, и капитан дал приказ на прыжок.

У нас было мало времени. Мы прорвались в тихое течение, но вскоре страх и насилие отразятся в нем эхом, и ответные волны обрушатся на нас. Системы, создающие поле Геллера, капризны даже на неповрежденных судах. Нужно было быстро действовать.

Теперь мы стали истинными хищниками и вместо медленного террора устроили стремительную резню. К тому времени, как мы зачистили жилые палубы и собрались у подножия мостика-башни, раскаленные тени уже двигались в кильватере «Гимна Фелинды», и когда мы смели последних оставшихся членов экипажа, все почувствовали, как корабль содрогается, а наши мысли искажаются. Некая разумная сила начала стискивать поле Геллера и сокрушать его.

На мостике не осталось ничего живого. К тому времени, как мы добрались туда, некоторые обратились против других. Страх? Попытка восстать и вернуть корабль в реальный космос? Варп-фантомы, поселившиеся в их мыслях? Неважно. Но тут мы обнаружили, что капитан передал контроль над управлением прямо в гнездо навигатора. Теперь нашим рулевым был Вивайр Друннаи. И Друннаи получил приказ ввергнуть корабль в этот вихрь, ведущий к Челюсти, чтобы его разорвало до самых адамантиновых костей и плазменного сердца.

И теперь началась подлинная битва за «Гимн Фелинды» и наши собственные жизни.

Инженерные сервиторы заварили подъемные двери, ведущие в святая святых, где находились престолы капитана и навигатора. Швы были так свежи, что все еще светились в нашем инфракрасном зрении, когда мы прорвались внутрь. Все это время приливы вихря терзали поле Геллера, как мясник, пытающийся ободрать тушу слишком тупым ножом. Мы чувствовали, как жарчайшие потоки имматериума пытаются влиться в наши разумы.

Три сервитора еще были там, их замуровали, приказав сопротивляться нам. У двоих были сломаны сварочные аппараты, чтобы мы не могли их использовать, и они атаковали нас с клепальными молотками, которые осыпали наши доспехи раскаленными докрасна штырями из стального сплава, — Ходир повернулся и опустил одно плечо, демонстрируя сколы и царапины на краю наплечника. — Третий бросился на нас со все еще пылающей горелкой, и Гиаз, который поднялся до руководства моим Вторым когтем, хвастливый и нетерпеливый Гиаз, шагнул вперед, чтобы показать, как он разрубит врага. Тут мы услышали ультразвуковой визг силовой установки сервитора и поняли его цель — он был перегружен и готов взорваться, и тогда Гиаз просто расстрелял его на куски.

В гнезде капитана были затушены все источники света, как будто он думал, что тьма может представлть для нас неудобство. Но мы могли видеть разбитый голоаппарат, чьи мониторы и консоли оплавились под горелками сервиторов, и поняли, до какого отчаяния довели этого человека, чтобы он так изуродовал свою святыню. Он намеревался лишить нас всякой надежды на возвращение в материум.

Сам капитан был лишь размытым силуэтом за стеклянной мозаикой поддерживающего кокона. «Убейте меня, если хотите, предатели, — сказал он нам через медные трубы, которые торчали в углах комнаты, — или позвольте варпу забрать меня, как он заберет вас. И пусть моя жизнь будет последней верной Императору жизнью, которую вы прервете, прежде чем сами окажетесь пред Ним ради последнего, вечного наказания».

И с этими словами он закончил угрозы и перешел к молитвам, которые начали искажаться и переплетаться с более нечестивыми голосами и более непотребными словами, ибо влияние варпа просачивалось сквозь истончающееся поле Геллера и постепенно меняло корабль. Но мы поняли, что не все вопли в вокс-трубах исходили… снаружи. Ни один незваный гость из варпа не стал бы выкрикивать имперскую молитву или молить капитана, чтобы он проявил милосердие и отозвал свой приказ. То был Вивайр, теряющий разум от страха, от того, что видел перед собой судьбу, которую навигаторы понимают острее, чем любой из нас.

Капитан взревел в ответ, от его голоса трубы затряслись, и даже несмотря на то, что за него говорили механизмы, а не родные горло и язык, даже сейчас, когда гравитация корабля начала отказывать, а звук и свет — искажаться, мы слышали в этом голосе властные ноты, которые, должно быть, и заставили его команду поднять оружие против нас, невзирая на ужас. Он кричал среди бури, приказывая навигатору подчиниться своему капитану и Императору, пожертвовать жизнью и до последнего противостоять предателям.

И тогда Ульш расколол кокон и убил его. Он никогда не питал любви к эпитету «предатель».

Теперь управление кораблем принадлежало только Друннаи, и я знал, что погиб. Команды навигатора должны пройти через системы капитана, чтобы превратиться в сложные приказы, отдаваемые рулевому и экипажу и манипулирующие всеми системами корабля в унисон. Обычно навигатор немногим управляет напрямую, и он не был готов к этому. Мы были все равно что в свободном дрейфе, оставленные на милость пучины.

Так я думал. Так думали мы все. Но вот урок, известный всем Повелителям Ночи: ужас преображает. И когда сам Друннаи понял, что пропал, ужас вытеснил все его сознательные мысли. Он не мог заставить себя отдать душу варпу.

И тогда мы спустились по вихрю вниз. Как? Я не знаю. Я не навигатор и не ясновидец, — тут Ходир чуть склонил шлем в сторону Кхрова, который ответил аналогичным вежливым жестом. — Но я знаю, как ужас порождает в воинах гениальность. Кто из вас не видел, как друг или враг от страха совершает настоящие подвиги, пока не выгорает полностью? Навигатор Друннаи, который ввел нас в самоубийственное падение по приказу, который он не хотел и слышать, теперь нарушил этот приказ и стал сражаться с бурей за свою жизнь.

Я помню мгновения тишины, когда корабль крутился вдоль оси так быстро, что ослабевшая гравитация не могла скомпенсировать вращение, и мы падали и врезались в стены. Узчела, нашего лучшего разрушителя, чьи цепные кулаки помогли пробить выход на мостик, отшвырнуло в кокон мертвого капитана, и он выместил свою ярость на трупе и его системах.

Я помню, как временами омут сдирал с нас поле Геллера, и тогда Друннаи визжал в панике под стать визгу, издаваемому корпусом корабля. Были и вопли того нечто, что сжимало «Гимн Фелинды». Может быть, оно кричало от боли, вызываемой прикасанием к материи, или от удовольствия, что у него появилась эта новая странная игрушка. Может быть, эти крики были вызваны эмоцией, которую никому из нас не понять. Может, некоторые из них даже издавали выжившие люди где-то на корабле, встречая судьбу, от которой бежал Друннаи. И в это время весь корабль метался назад и вперед, словно хвост кроталида.

Я помню, как системы управления снова ожили. Шлак, оставшийся от панелей инструментов, начал шевелиться и перемещаться, и призрачные очертания голоаппарата повисли над останками реальной машины. Они засветились и показали нам наши же лица, и лица тех, кого мы убили, и лица тех, с кем сражались, и превратили их в лица, которые не могли принадлежать ни одному человеческому существу. Электричество трещало меж кратерами в панелях, дуги поднимались и принимали формы, которые я не могу описать, ибо они оставили лишь оспины на моей памяти. Я помню, что звук двигателей, эта глубокая мощная нота, которая пронизывает каждый звездолет, ни разу не прервался, но порой сбивался и задыхался, а временами превращался в ритмичный звук, словно стук живого сердца, и иногда напоминал смех. Узчел сказал, что услышал в нем шепчущие голоса, и когда он попытался заговорить с ними, то, что ему прошептали в ответ, заставило его выть и замахиваться цепными кулаками на пустоту перед собой.

Формы корабля начали размягчаться и растягиваться. Останки капитана потекли и смешались, обломки, в которых они лежали, взбурлили и начали меняться. Часть их превратилась в изумруд, часть — в кровь, часть — в свет. Все помещение то расширялось, то сужалось. Палуба под ногами внезапно потемнела от коррозии и начала выпускать легкие облачка пыли, но когда мы оглянулись на дверь, то увидели, что стены тамбура превратились в ребристую кость. Она хрипела и гремела, наделенная неким подобием жизни, потом в считанные секунды окаменела. Танцующие огни хихикали и гонялись друг за другом вокруг наших голов. Гиаз выпустил в один из них болт-снаряд, и тот, оставив гонки, окутал его не более чем на секунду. Когда огонь выбросил его на палубу и улетел, Гиаз задергался на полу и сказал нам, что пламя затянуло его внутрь себя и играло с ним на протяжении тринадцати лет.

Как долго все это длилось, я не знаю. Могу лишь сказать, что по сидерическим календарям прошло четыре месяца от того, как мы вышли из варпа у Исита, и до того, как услышали первые имперские трансляции в Молианисе, но для большинства из нас это падение сквозь воронку показалось лишь несколькими днями. Но все мы знаем, как переменчивы варп и время, — другие легионеры молчаливо выразили свое согласие.

И вот, наконец, вихрь оставил нас в покое. С последним мучительным спазмом корабль начал двигаться ровно, и мы поняли, что дрейфуем в открытом космосе. Палубы и переборки перестали меняться, комната осталась в странном, лишенном углов виде. Кроме нее, мы видели только искаженные стены тамбура, залитые тусклым звездным светом. С осторожностью мы выбрались из святая святых капитана, чтобы посмотреть, что осталось от нашей добычи.

Варп переделал «Гимн Фелинды» до полной неузнаваемости. Весь он был вытянут и разбит так, словно нечто в варпе распластало его на анатомическом столе. Обшивка была вскрыта, местами как будто порвана, местами просто исчезла, будто ее расплавили, растворили или растягивали, пока она не разошлась. Кое-где ее даже прибавилось. По левому борту выпирал гребень наростов, подражавший форме башни-мостика и даже отрастивший зачатки иллюминаторов. Лопасти и турели либо начисто снесло, либо они утонули в корпусе, приняв странные органические формы. Плазменные двигатели наконец затихли, и мы видели хвост корабля, охладевший, без жара реактора и выхлопов. В пластали палубного покрытия отпечаталась цепочка аккуратных следов босых ног, размером с детские, утопленных в металле, будто во влажном песке. Они доходили до мостика и исчезали там. Мы так и не узнали, что их оставило.

Но когда мы снова обратили внимание на Вивайра Друннаи, оказалось, что он все еще жив. Печати и жизнезащитные системы навигаторского гнезда предназначены для того, чтобы оно могло функционировать в полной изоляции, и любое вторжение варпа можно было обуздать, прежде чем оно распространится на весь корабль. Теперь же они сработали в обратную сторону, защитив его от попыток варпа обратить «Гимн» в ничто.

Когда мы пробирались сквозь завалы к гнезду, то слышали, как Друннаи скулит в вокс, пытаясь докричаться до экипажа. Видимо, от перехода его системы испортились, и глаза, наблюдающие за остальными отсеками, ослепли. Он не знал, что мы единственные, с кем он теперь делит остов корабля. Он звал капитана и его слуг. Он умолял доложить о состоянии дел и оказать ему помощь. Иногда он даже, казалось, не был уверен в том, находится ли корабль в варпе или уже нет — думаю, он все еще был ошеломлен бурей Челюсти.

Я полагаю, что он понял, какую компанию оставил ему вихрь, когда мы начали пробиваться в гнездо. Теперь это помещение можно было легко разглядеть. Оно по большей части выстояло перед варп-эрозией, но корпус и палуба вокруг него практически превратились в кружево. Под руководством Хотеша, нашего мастера по связи, мы соединили вокс с автосенсорными системами в наших доспехах. Эти гнезда при создании снабжаются защитой и оберегами, но они бессильны против того, что мы замыслили, и не могут остановить столь умелых захватчиков, как мы. Вскоре мы завладели когитаторами внутри гнезда, отрезали вокс-связь Друннаи и начали использовать более мощные гнездовые системы для того, чтобы вычислить наше местонахождение.

Сенсоры доспехов улавливали шум, похожий на щелчки кнута, и мерцание в визорах, которые мы сочли просто временными эффектами, оставшимися от бурного путешествия. Но, подсоединившись к пузырю, где сидел навигатор, мы смогли узнать, что это за звуки. Мы слышали импульсы военных ауспиков — целый каскад импульсов, наслаивающихся друг на друга, некоторые с расстояния в считанные световые минуты, другие куда более старые и слабые. Их издавали корабли, рыщущие по другому краю системы. Системы Молианис.

Гением, рожденным из ужаса и рефлексов, смешанных с примитивным инстинктом выживания, Вивайр Друннаи обнаружил переплетение варп-потоков, ведущее сквозь омут от Тембинского течения в варп-бурю Челюсть. Игольное ушко, сквозь которое можно проникнуть на ненаблюдаемый и незащищенный край важнейшей имперской милитаризированной системы.

Повелители Ночи снова отправятся в Молианис.

И вот она, ставка. Вот то, что я своей властью предлагаю тебе, брат Ченгрел. Возьми этот герб как знак союза. Что Друннаи сделал однажды, то он сделает и снова. Пошли своих лучших воинов, чтобы оседлать бурю и выйти из Челюсти вместе с нами, или почти нас личным присутствием, возглавив войско. Мы подкрадемся к имперским часовым, покуда их взгляд устремлен в другую сторону, и обрушимся на них, станем их красноглазыми кошмарами.

Если ты желаешь лишь ранить Империум, тогда мы раним его. Если ты желаешь завладеть крепостями Молианиса, тогда забирай их, у моего легиона нет планов на них. Если желаешь долю добычи от захвата системы, тогда ты вернешься в свою собственную цитадель с воистину великими богатствами.

Такова история и такова ставка Повелителей Ночи. Что скажешь?

Ходир закончил рассказ, стоя прямо перед вместилищем Ченгрела со своим даром в поднятой руке. Язык телохранителя еще раз выскользнул наружу и дернулся в направлении кожи. Остальные три легионера-предателя сидели и рассматривали узор на ней, позволяя хозяину крепости говорить первым. И после долгого молчания он, наконец, заговорил.

— Мой кузнец войны поделился со мной хорошей фразой, — сказал он. — «Средь нас нет никого коварнее, чем Повелитель Ночи, когда перед ним стоит возможность убийства». Ты понимаешь, почему мне припомнились эти слова.

Ходир жестом выразил согласие.

— У тебя были все возможности принести дань, которая почтила бы память Ночного Призрака, Ходир, — продолжал Ченгрел, — и, быть может, вдохновившись моей собственной историей, ты еще сможешь покинуть это место и вернуться с ней.

Другие трое, сведущие в том, как читать намеки в позах и движениях, невзирая на массивную броню, увидели, что Ходир гневается. Они увидели, как он с преувеличенной заботой сворачивает сшитый треугольник и пристегивает его на талии, и как его руки на миг сжались в кулаки, пока он не контролировал их движения. Ченгрел то ли не увидел, то ли не обратил на это внимание.

— В обмен на твое подношение Ченгрел из Железных Воинов отдает должное твоей хитрости и дерзости. Но пусть моя крепость и мой рассказ станут наставлением для тебя. Тебе следует научиться честолюбию, Ходир. Легионер с честолюбием, подобающим его статусу, не стал бы приходить ко мне, чтобы выпрашивать союза — он пришел бы, чтоб сложить предо мной трофеи. Головы капитанов Флота и комиссаров с фуражками, прибитыми гвоздями к черепу, полный трюм ценностей, добытых с их кораблей. Заметь, Ходир — кораблей военного флота. Боевых. Я не желаю принимать дар, состоящий из того, что вы наворовали на кладбище скитальцев или отняли у какого-нибудь жирного медлительного конвоя снабжения. Таков твой рассказ? Как ты преследовал горстку грузовозов и угодил в бурю, куда не собирался попадать? Это история, по которой я должен судить о славе твоей банды среди Повелителей Ночи? Ты опровергаешь свои же претензии на величие. Но все же, — Ченгрел издал растянутый булькающий звук, который обозначал вздох, — если подношения остальных будут еще более убоги, тогда, быть может, я отдам награду тебе.

Когда отзвуки его голоса затихли, улучшенный слух остальных, а более всего — Эммеш-Аийе, удовил слабый ритмичный металлический шум. Это были механизированные суставы доспехов Ходира. Они поскрипывали, когда он почти незаметно раскачивался вперед и назад, одной рукой открыто стискивая рукоять силового ножа на левом бедре.

— Когда Повелители Ночи вернутся в Молианис, — голос Ходира явственно дрожал от напряжения, с которым он сдерживал гнев, — не думаю, что силы господина Ченгрела будут в числе наших союзников.

На миг показалось, что он хочет сказать еще что-то, но вместо этого он холодно развернулся, ушел к своему месту, сел и больше не издал ни слова.

— Драхмус! — прогрохотал Ченгрел, когда его телохранитель, согнувшись, уполз обратно в тень дредноута. — Драхмус из Несущих Слово! Твой легион известен своей выдающейся историей. Не сомневаюсь, что ты принес роскошную дань и великолепный рассказ, чтобы состязаться за мое сокровище. Говори, Драхмус, и делай свою ставку.

Несколько мгновений Драхмус продолжал сидеть, глядя в чашу с пеплом у себя на коленях и прислушиваясь к бесу на плече, декламирующему Литургию Нечистейшего Благословения. Наконец он, видимо, увидел в прахе нечто, что его удовлетворило. Несущий Слово бережно поставил чашу на камни и пошел в центр полукруга. Горгулья склонила голову и перешла на шепот, но так и не прекратила говорить, и Драхмус возвысил голос, заглушая ее.

— В восьмой главе «Предостережения Белокринскому крестовому походу» Лоргар говорит нам, что «те достойны презрения, кто ищет самоотречения в подчинении трансцендентному», и сейчас вы услышите, как я и мои братья истолковали эти слова посредством храбрых деяний, силы духа и войны, которую мы принесли на мир Эхол Терция.

Как жалок был этот наиболее отдаленный мир в скоплении скоплении Эхол, когда мы прибыли туда! Терция была миром человечества с незапамятных времен и платила дань Великому крестовому походу и его самопровозглашенному Императору. Но с течением тысячелетий тень Империума ослабела, хватка мертвой веры в аквилу начала разжиматься. Скопление Эхол утратило стабильность. Один из его миров пал жертвой четвероруких мародеров, предвещающих появление флотов-ульев, и только тогда Империум снова показал нос в систему, чтобы уничтожить заразу. Но этим он не завоевал любви Эхола, и вскоре Эхол Терция открыто отделилась и нашла пристанище в стане других ксеносов — амбициозных, стремящихся к господству тау, которые хотят не истребить другие расы, но подчинить и навязать им свой порядок под знаменем «Великого Блага», чьим именем они, как утверждают, правят.

Но во «Всестороннем Варигоне» Лоргар утверждает, что «мутное око не может руководить сильной рукой», и вы увидите, что глаза тау были действительно замутнены. Их вице-короли обещали Эхолу справедливую и надежную власть взамен требовательного и нерадивого Империума, но, взяв бразды правления Эхола, эти существа не смогли удержать их в руках.

Тау не понимают воздействие варпа так, как люди. Они не могут чувствовать течения божьего моря и отвечать на них, они никогда не разделят нашу связь с первородным. Эти слепцы не знали, как вести себя, когда на мире, который они «освободили», чтобы править им, начало подрастать новое поколение. Дети выросли. Выросли их дети. Выросло число псайкеров. А тау не понимали, что происходит. Они насмехались над имперскими традициями, считая их сказками про ведьм, слухами, распускаемыми проповедниками для разжигания гнева и усмирения паствы, чтобы ею можно было эффективнее управлять. И так Эхол Терция была затронута варпом.

В «Шестидесяти четырех первичных медитациях» Лоргар пишет, что «дары божьего моря никогда не должны ускользать от понимания», и когда мы узрели судьбу Эхола, то воздали хвалу словам примарха. То был мир в междуцарствии, сорвавшийся с поводка ксеносов, но еще не вернувшийся под сень аквилы. Мир, готовый принять более глубокое, великое и поистине божественное служение.

Когда мы пролетели над широкой полосой суши, лежащей высоко на полярном круге планеты, словно наплечник доспехов, мы обнаружили припорошенные инеем галечные равнины, крест-накрест рассеченные железными дорогами и усеянные шахтами для запуска грузов в космос. В дни расцвета Эхола тау загружали ракеты кварцевыми песками и ценными биокультурами планеты и отправляли на орбиту, где грузовые суда перехватывали их и увозили к их собственным изначальным мирам. Когда тау ушли из системы, прибыли группы людей, спасавшихся от кровопролития в южных регионах, и превратили полуразобранные стартовые комплексы в убежища. Некоторые из них еще держались, другие были заброшены, в третьих появились дети-псайкеры, и их постигла гибель или еще худшая судьба.

На экваторе, далеко друг от друга, находились два из континентов Эхола. Первый материк, изломанный и исковерканный, был разбит двумя тектоническими швами, щетинился горами и постоянно содрогался от землетрясений и выбросов лавы. Люди, обитающие здесь, были примитивными созданиями без всякого человеческого достоинства, которые шарились по развалинам выстроенных тау городов. Зимой они собирались в огромные караваны и отправлялись продавать свою добычу в уцелевшие города на умеренном побережье. Эти собиратели высоко ценили детей-псайкеров и добровольно шли на риск, взращивая их, чтобы сделать оружием против своих соперников.

Второй экваториальный материк был низким, плоским и пестрел морями и лесами, где жили и сражались выжившие. Здесь появилось поверье, что массовая активность псайкеров вызвана тем, что тау покинули этот мир, а не наоборот, и поэтому они превратили старые пескодобывающие платформы ксеносов, находившиеся в мелких внутренних морях, в капища. Здесь они устраивали собрания согласно календарю церемоний, ритуально вешали тех, кого подозревали в псайкерстве, и поклонялись брошенным артефактам тау, умоляя своих старых хозяев вернуться и спасти их. Другие аборигены, обитавшие между великими озерами, стали служить прямо противоположной идее: они чествовали расплодившихся псайкеров как спасителей. Из обрывков старой памяти об имперской вере они сплели фантастические истории о святых и ангелах и окутали ими безумных и одержимых существ, которых сделали своими царями и пророками.

И на последнем континенте, среди разрозенных островов и базальтовых рифов, безумие воистину воплотилось в реальности. Тау устроили там карантинные лагеря для тех, кого считали повстанцами или сумасшедшими, и сослали туда первых псайкеров, которые появились среди их подданных, еще когда ксеносы пытались сохранить власть. К тому времени, как мы приземлились на этой земле, черные скалы и заросли лишайника стали раздольем для затронутых варпом во всем их безумии и полной свободе. Когда мы вышли из посадочного модуля, нас приветствовал бескожий торс с головой, который шел к нам на паучьих ногах, созданных из молний, и выкрикивал наши имена. За ним на переплетенных конечностях ползла тварь, состоящая из четырех людских тел, и земля, над которой она прошла, превращалась в кровоточащую плоть.

Но во второй книге «Трактатус Энтропиа» Лоргар говорит, что «для одних Сил мы должны быть учениками, для некоторых нам предписано быть солдатами, но для других, как мы знаем, мы повелители, а для некоторых, как мы должны понять, мы наместники». Так я проповедовал своим братьям, прежде чем мы приземлились, чтобы наполнить их твердостью перед нашей миссией. Мы прибыли как наместники, как строители, как распорядители и генералы, и народ Эхол Терция, познавший величие Хаоса, для нас был как дети, как ученики, отданные под наше руководство.

Мы выискивали их, этих дикарей, которые собирались в стаи или шабаши, или бродили по одиночке. Они были неприручены, даже те, что выделялись мощью, одичалы и нетренированы, и мы пленили их и заставили повиноваться, показали им значение и великолепие их природы. Другие были безумны или полностью поглощены тем, что проникло в них извне, ибо их нераскрытые таланты ярко сияли в имматериуме. Мы нашли такие места, где расстояния и измерения были истерзаны и смяты из-за какой-то катастрофической одержимости, пожравшей свое вместилище дотла. Мы видели участки, выжженные варп-пламенем до полной стерильности или разодранные как будто чудовищными руками или когтями, хотя нам ни разу не попались одержимые, чей облик бы соответствовал этим отметинам.

Некоторых мы усмирили плетью, других связали оберегами и письменами. Некоторых нельзя было подчинить, и тогда с молитвами и отпущением грехов мы разбивали сосуд из плоти и позволяли чистой сущности снова раствориться в варпе. Некоторых мы использовали для оккультных машин или вплавили в металлических зверей войны. И когда эта земля стала нашей, мы снова двинулись на север.

На континент с морями мы пришли и как завоеватели, и как освободители. Мы покоряли племена силой, рвением и вдохновением. Собравшись огромными толпами вдоль берегов, они смотрели, как мы штурмуем старые платформы тау и вырезаем там их врагов. После этого они не преклонились перед нами, как рабы, но с радостью устремились за нами, как послушники, и молили всякого Несущего Слово, что попадался им на глаза, поучить их, или благословить, или помолиться за них, ибо, как пишет Лоргар в «Четырех просьбах к Кьюш-Бегхану», «разрушение отмершей верности — вот то, что ведет к преображению и вознесению». Мы приставили их к работе, чтобы они перестроили города на платформах в крепости, храмы и арсеналы. Потом снова пустились в путь.

Мы прибыли на побережье огромного изломанного континента, покрытое городами. Это были не высокие ульи, но мегаполисы, состоящие из полных насилия трущоб, огороженных районов, где обитала порочная и высокомерная знать, и башен или ям, где необученные псайкеры собирались, дрались или размножались. Каждому городу мы объявили о своем присутствии и провозгласили, что пришли учить их вере, более могучей, чем прокаженная ложь Империума или безжизненная болтовня тау о «Великом Благе». Некоторые города приняли нас и впустили учить и проповедовать. Другие не осознали, кем мы являемся, и стали сражаться, и мы сожгли их, чтобы дым устремился в небеса, как знамение для правоверных.

В конце зимы мы отправились на вулканические равнины, и к середине лета все кланы собирателей встали под знаменем Несущих Слово, и их вожди присягнули нам в верности. Когда настала следующая зима, мы не позволили им сбежать в умеренные широты, нет — мы заставили их доказать нам, чего они стоят. Они воздвигли вереницу городов-храмов, тянущуюся через сердце континента, потом подготовились к войне и устремились через море на север. Там они сражались под лютыми ветрами и в конце концов завоевали для нас последний континент Терции.

Мы могли заставить людей Эхола маршировать двадцать четыре часа без передышки, сражаться, словно демоны, автоганом и клинком или просто зубами и ногтями, выкрикивать клятвы Четырем Силам в прекрасном унисоне, будь их хоть десять, хоть десять тысяч. Каждый вождь мог назвать заглавия всех работ Лоргара и процитировать писания о духовном руководстве, верном служении, религиозном рвении и ненависти к Империуму. Каждый обычный житель Эхола кланялся и проговоривал правильные благословения и обеты, когда мимо проходил Несущий Слово, и все псайкеры теперь были связаны и служили великой конгрегации Хаоса или же поплатились жизнью за непокорность. Мы приняли Эхол как обитель бесполезного отребья и сделали из него общину, достойную любого храма от Миларро до дворца самого примарха.

Так мы преобразили этот мир. Каждый город был перестроен, их центрами стали святилища, и мы начали производить в кузнях своего боевого скитальца то, что было необходимо: оружие, снаряжение, все, начиная от икон до клейм, которыми на плоть наших новых солдат наносились изречения Лоргара.

Ибо мы знали, что грядет. Наши толкователи знамений увидели крылья орла, распростертые среди звезд, и их посетили пугающие видения того, как они преклоняют колени перед алтарем Четырех Погибелей, который превращается в золотой трон под крики и грохот молотов. Мы знали, что Империум идет к нам.

И они были сломлены! Сломлены, братья мои! Коготь аквилы сломался о камень, который мы создали! Флотилия боевых кораблей, два огромных транспортника Имперской Гвардии, трубный корабль, приписанный к сестринству Экклезиархии, и всем им не удалось пошатнуть наше учение на Эхол Терция! Солдаты изливались на поверхность миллионами, уверенные в легкой победе, но мы выманили их на мерзлые равнины, мы изводили их засадами и налетами, пока они пытались захватить укрепленные храмы у подножий вулканов, мы заставили их заплатить сотней жизней за каждый лазерный луч и осадный снаряд, который они выпустили в города на платформах, что поныне высятся во внутренних морях!

Сестры Битвы шли в авангарде имперцев, желая заставить Эхол вновь поддаться власти Трона и орла, но наша паства показала нам, чему научилась. Они маршировали, воздев собственные хоругви, Восьмеричные Стрелы и иконы четырех величайших исполинов божьего моря. Имперцы проливали кровь на снег, сжигали наши танки под пепельными облаками и даже сражали братьев, Носителей Слова, в наших крепостях… но они не смогли заставить наших обращенных усомниться в верности. Они не смогли посеять измену среди наших стад.

Гвардия сражалась, пока наши контратаки не заставили их отступить, измотали и наконец сокрушили. Сестры проповедовали и жгли костры, пока эхолийцы не обратили на них пламень ярости и не уничтожили их. Прибыли даже инквизиторы, двое старых ученых глупцов с пышными свитами, которые, как нам говорили, хвастались тем, что могут ослабить власть Хаоса даже над самыми посвященными умами. И головы обоих висели, привязанные за волосы, на моем «Лэндрейдере», когда мы шествовали в триумфе через вулканические равнины! Все их знания, все их неистовство. Все это не породило ни единого предательского слова. Эхол Терция осталась бастионом Восьми Благодатей Хаоса и предана истинной вере по этот день.

Вот чего может добиться вера, господин Ченгрел! Вот сила, даруемая поклонением! И разве Лоргар не отдает ей должное в Пентадикте, и в Книге Лоргара, и в Кодексе де Баратра? И теперь, во имя благ, которые мы можем получить путем поклонения, я преподношу свой дар. Скажи лишь слово, и я спущу со своего корабля в небесах бесконечный свиток, заряженный варпом, который будет висеть в воздухе над тобой и делиться словами из всех и каждого писаний Лоргара, подстраиваясь под твои мысли и ситуацию, для просвещения и укрепления духа. К нему я предлагаю шестьдесят четыре Молельщика Плоти — лишенные глаз и конечностей тела врагов Хаоса с вычищенными разумами, которые могут лишь выть молитвы и псалмы Хаосу. Все они сильны, все могут долго кричать, прежде чем умрут, и при этом они также цитируют все основные моления и благословения из нашей доктрины. Кроме того, я обещаю тебе четыре орбитальных святилища-шпиля, которые выстроят лучшие мастера из моей паствы. Каждый станет для тебя личной кельей для поклонения и медитаций, каждый будет посвящен одной из четырех Сил, основных манифестаций той предельной и божественной Погибели, которой служим мы все. Они будут освящены в твоем присутствии и отпущены крутиться вокруг этого мира, чтобы и ты, и твои воины всегда знали, что боги варпа присматривают за вами.

Что скажешь, Ченгрел из Железных Воинов? Принимаешь ли ты нашу плату?

Лицо Ченгрела исказилось и приобрело выражение, которое стало понятным лишь через миг. Он сконцентрировался. Глаза двигались под закрытыми веками, беззубый рот шевелился. Через секунду он открыл глаза и заговорил.

— Ты с большим усердием описываешь свои… миссионерские достижения и состояние мира перед тем, как вы туда прибыли. Но когда ты доходишь до самой сути дела, Драхмус, до самого железа, ты перескакиваешь через него, не уделяя внимания. Твоя история только о проповедях? О том, как этот сброд рассказывал вам выученные уроки? Гордишься ли ты тем, как встретил имперское вторжение?

— Война была великолепна, — заявил Драхмус в ответ. Маленький демон засуетился, вскарабкался по его спине и снова сел на плечо, не переставая нашептывать. — Но война была доказательством нашего труда, а не самим трудом. Я поведал о распространении и установлении веры, господин Ченгрел. Истинной веры, ради сохранения которой наши примархи и предки сражались с самим Императором. Разве это не великий труд, как говорит нам Лоргар?

— Нет, Драхмус! — рыкнул Ченгрел. Дредноут со скрипом наклонился вперед. — Нет! Великие дела — это не то же, что оттараторить вот этот стих и вон тот псалом, и эти молитвы, и те книги! Стряхни пыль Колхиды с ног, Драхмус, и вспомни себя! Вспомни свой легион и свое наследие! Разве посрамление твоего примарха для тебя ничего не значит? Разве ты столь мягкосердечен, что так легко забываешь о мести? Я ничего не забываю, Драхмус. Я не ценю свитки и писания, которые ты мне предлагаешь. Они не позволят тебе получить мой приз, а твой рассказ, который мог бы заставить меня чествовать тебя как истинного брата, не заслужил моего уважения. Можешь садиться.

Драхмус повернулся, чтобы посмотреть на остальных гостей, но ни один не сказал ни слова и не дал знать, что думает. Несущий Слово прошел к своему месту, подобрал чашу с дымящимися костями и вгляделся в дым, стоя спиной к махине Ченгрела.

— Я удаляюсь, — объявил Ченгрел, когда стало ясно, что Драхмус не собирается поворачиваться. — Эммеш-Аийе из потомков Фулгрима. Кхров, отпрыск Магнуса. Поразмыслите о том, что услышали от своих братьев, и постарайтесь оба поведать историю, достойную имен ваших легионов.

И снова дредноут Ченгрела повернулся прочь от маленького собрания и ушел. Через несколько мгновений остальные четверо космических десантников Хаоса невозмутимо двинулись обратно к лагерям у места высадки, чтобы провести там ночь и приступить к новому дню торгов.

— Итак. Похоже, приз достанется не нам, — заключил Драхмус, обращаясь к Ходиру. Эти двое снова оказались идущими рядом — Эммеш-Аийе большими скачками убежал вперед в своей звенящей стеклянной мантии, а Кхров, одинокий и загадочный, отстал позади.

— Вообще никому из нас, — прорычал Ходир в ответ. — Мне кажется, так называемый господин Ченгрел решил, что приз не поменяет владельца — сознательно или нет.

— Ченгрел должен обладать значительной силой, чтобы иметь право на такое сокровище, не говоря уже о его поведении, — сказал Драхмус. Интонации каждого слова говорили, что эта фраза — вопрос.

— Демонстрировать его перед вооруженными посетителями — на это нужна большая… уверенность в обладании подобной силой, — ответил Ходир.

Двое прошли чуть дальше, осматривая местность вокруг себя и оглядываясь на дворец Ченгрела. Оба изучили идущую строем свиту друг друга. Оба знали, что собеседник делает то же самое. Каждый знал, что другой оценивает его последователей как потенциальных противников, равно как и потенциальных союзников. И ни один не потрудился прокомментировать этот факт.

Они остановились на вершине небольшой возвышенности, откуда можно было увидеть посадочные зиккураты и шатры. Эммеш-Аийе выглядел, как точка, ползущая вверх по ступеням своей пирамиды к открытому люку катера.

— Много ли говорится в писаниях Лоргара о том, что надо быть всегда готовым нанести удар? — спросил Ходир.

— Конечно, — Драхмус усмехнулся. — Могу припомнить больше ста отрывков.

— Я так и думал.

В тот миг их нагнал Кхров, который двигался по дороге горделивыми широкими шагами, но каким-то образом, казалось, парил над землей, причем даже быстрее, чем позволяли ему ноги.

— Готова ли твоя ставка, лорд Кхров? — спросил Ходир, когда стало очевидно, что Сын Тысячи собирается просто пройти мимо.

— Ставка и история, как у нас всех, — ответил Кхров.

— Мы обсуждали нрав того, у кого гостим, — сказал Драхмус. — У нас есть планы на случай, если дела пойдут не тем путем.

— Как у нас всех, — повторил Кхров и, небрежно отсалютовав посохом, двинулся своей дорогой. Две оставшиеся группы легионеров через миг разминулись и пошли к себе.

— Те рассказы, что я услышал, не вселили в меня восхищение, — объявил Ченгрел своим угрюмым гостям на следующий день. — Под знаменем Воителя мы прошивали шкуру лживого Империума от Кадии до Калта и обратно. Как так вышло, что теперь легионы присылают ко мне таких маленьких заблудших овечек? Эммеш-Аийе из легиона Фулгрима, я знаю, что у тебя есть особая причина желать предлагаемого мною. Предстань передо мной и докажи это.

На этот раз Эммеш-Аийе пришел не один. К его плоти были приколоты два длинных шнура, сплетенных из кожи, и к ним крепились ошейники, надетые на двух искалеченных и голых близнецов — брата и сестру, которые уже много лет были рабами Эммеш-Аийе.

Эммеш-Аийе ослепил мальчика и лишил слуха девочку, а потом отрезал им руки по плечо. Таким образом, они всегда знали о присутствии друг друга, но не могли ни поговорить, ни обняться. Иногда хозяин позволял им сидеть вместе и неуклюже пытаться поддержать друг друга своими изрезанными и покрытыми шрамами телами, неспособными на объятья, и при этом он хихикал и дрожал, восторгаясь страданиями, которые им причинял.

Неспособный выговаривать слова своим изуродованным языком, Эммеш-Аийе мычал, взвизгивал и щелкал удлиненными пальцами, создавая какофонию, которую мальчик был обучен интерпретировать — обучен тщательно и жестоко. Теперь, гордо расхаживая по центру площади, Эммеш-Аийе начал щебетать и хлопать руками. Когда он делал паузу в своих ужимках, мальчик переводил, а девочка, неспособная слышать слова брата, разглядывала то Ченгрела, то остальных присутствующих.

— Эммеш-Аийе, чьи слова я говорю, выражает свою признательность, — сказал господин голосом своего раба. — Эммеш-Аийе, чьи волю и намерения я с великим удовольствием исполняю, говорит, как рад приветствовать своих товарищей по поклонению и служению Силам Источника.

Ходир и Кхров переглянулись, лицо Ченгрела стало каменным, но Драхмус кивнул и помешал дымящуюся золу в своей чаше.

— Эммеш-Аийе предстает перед вами, дабы вы могли восхититься сим отважным, утонченным, изящным господином из числа подданных Слаанеш. Эммеш-Аийе преподнесет свой дар и рассказ в уверенности, что оба вызовут восторг, равный тому, как всех нас восторгает наше служение Великой Погибели. Теперь Эммеш-Аийе обращается напрямую к присутствующим господам, и приказывает, чтобы мой голос говорил в точности как его собственный, пока он излагает историю своих деяний.

В такой манере, странной и пронизанной тщеславием, Эммеш-Аийе начал свой рассказ.

— Очевидно, что нет более высокого призвания, чем искать восторга, — говорил мальчик-близнец, — и нет восторга выше, чем припасть к стопам Слаанеш, что дарит сокровища наслаждений, подобных которым не сыскать в этой холодной и ограниченной вселенной. Разве можно поведать историю прекрасней, чем рассказ об избавлении от тяжкой рутины и вознесении к вершинам экстаза? Или это не идеальный дистиллят самой концепции победы?

Все мы, все члены Девяти Легионов, знаем о том единственном легионе из нашего числа, что отвернулся от удовольствий. Те, кто не просто позволил своим живым чувствам ускользнуть сквозь пальцы, но разжал руку и дал им упасть во прах, — жесты Эммеш-Аийе передразнивали его слова, и шесть его пальцев с шестью суставами на каждом медленно разжались. — Ты, Кхров, слуга Великого Заговорщика, можешь в этом поручиться! Они враги тебе, равно как и мне. Последователи Нургла. И вот что я отвоевал у них.

Я и мои придворные танцевали, празднуя разорение девственного мира Этуараин, когда до меня дошел слух, что Тифус, эта озлобленная душонка, собирает свой зачумленный флот для какого-то великого предприятия. Новость заколола мой разум, раскрыла предо мной горизонты. Какой триумф! Какую победу я мог положить у ног Принца Экстаза! Какие новые двери могли открыться для моего сознания в награду за нее!

Мои сладкие демонические супруги вонзили свои шипы в мои чувства, влили видения в мои глаза, слова в мои уши. Они показали, как Тифус враждует с каким-то могущественным имперским проповедником, который возглавил огромное воинство верующих, чтобы завладеть миром, чьей верой уже завладел иной. Они показали Тифуса, несущего в бой свое потрепанное знамя, столкновение, в котором имперские захватчики были оттеснены назад, и крошечную кладку яиц под кожей проповедника, незамеченную среди волдырей от укусов нечестивого роя-разрушителя. Яйца жили и развивались в его теле так же, как породивший их улей жил в плоти самого Тифуса. Вскоре новорожденный рой оставил от тела выскочки-миссионера пустую оболочку, но пока не лишил его жизни, и теперь Тифус собирался последовать за разбитым крестовым походом к его родине, извести улей самого проповедника и забрать его с собой, чтобы возродить для вечной жизни в услужении отчаянью.

Что за отвратительная судьба! Как щедра моя Жаждущая Госпожа, которая позволила мне самому завладеть им. Воистину, я орудие великолепия!

Мои видения говорили, что «Терминус Эст» летит перед флотом Тифуса, покинувшим причалы, и мы полетели, как дротики, чтобы опередить их. Мы нашли обреченного проповедника, прежде чем это сделал он, и приступили к работе.

Видите ли, этот человек решил стать отшельником. Он приказал, чтобы реклюзиам на вершине его храма замуровали, оставив внутри его самого и горстку выживших в том крестовом походе. Он понимал, что, вернувшись из темных мест, принес с собой заразную болезнь, и намеревался молиться и бить поклоны аквиле, пока Император не вознаградит его рвение тем, что выжжет рой из тела. Но, похоже, тот остался глух к его мольбам, и когда рой вылупился, его вопли, обращенные к богу на золотом троне, утонули в воплях паствы, пожираемой вокруг него.

Но подлинное спасение было уже близко, и нес его я.

Я приготовил изумительный псайкерский аромат, который мы вдохнули в цветы, растущие вдоль храмовых дорог. Теперь благоухание заманивало души пилигримов в сторону от серой однообразной колеи, проложенной шагами Императора. Мои придворные распустили шепотки, витавшие среди кающихся, так что их бичи и клейма вместо того, чтоб умерщвлять чувства, только распаляли их, — теперь Эммеш-Аийе не вышагивал, но сгорбился и мягко ступал, как будто крался среди теней. Лязгу бронированных сапог о камень аккомпанировал шорох цветастых лоскутов, свисавших с его лодыжек. Капля розовато-белой жидкости просочилась из одного разрыва в языке, скатилась до болтающегося продырявленного кончика и разбилась о землю.

— О, никто не узнал об этом, ибо мы были коварными призраками, закутанными в хитроумные плетения варпа, — продолжал он устами раба, — но шелудивые псы, что стерегут жующее жвачку имперское стадо, увидели, что толпа становится неуправляемой, и попытались побоями и поучениями вернуть ее к послушанию. Бесполезно! Бесплодно! Пожар распространялся. Мы открыли умы и теперь вскрывали тела, чтобы стадо увидело своих овчарок расчлененными и разбросанными под жарким пурпурно-белым солнцем. Они возликовали, чувствуя, как ярчают их чувства, и заметались, стараясь превзойти друг друга в новых способах затопить ощущениями свои нервные окончания. Тогда мы показали себя — я и мой двор — и танцевали среди них на скользких от крови дорогах, а шпили вспыхивали и сгорали вокруг нас.

И наконец, когда сама форма камней и цвет неба начали меняться, и даже ветры и цветы стали петь, танцевать и убивать, прибыл чумной флот Тифуса.

На этих словах, при воспоминании о шутке, которую он разыграл, Эммеш-Аийе охватил приступ смеха, и он согнулся пополам и затрясся так, что упал на колени. В тот же миг оба раба тоже преклонили колени, чтобы повторить его позу, но Эммеш-Аийе не обращал на них внимание. Его мутированная гортань издавала столь пронзительные взвизги, что слепой мальчик-раб стонал от боли, которую они причиняли слуху, и столь глубокий хохот, что на несколько мгновений даже Ченгрел почувствовал, как этот нечеловеческий шум с гудением пронизывает густой раствор жизнеобеспечения и проникает в остатки его органов. Наконец припадок прошел, и космический десантник-предатель взял себя в руки.

— Когда «Терминус Эст» появился в ночном небе, — сказал он, — своим присутствием он притушил звезды вокруг себя, и его гнетущая аура засветилась, как холодная гнойная язва над нашими головами, пожирая жизнь в пространстве вокруг себя, чтобы подтянуть за собою остальной флот. Это были скелеты кораблей, чьи экипажи ютились на палубах, прогнивших до дыр и снова залатанных пластинами обшивки, содранной с захваченных ими судов, и их двигатели горели жаром смертельной лихорадки.

О да, мои братья и товарищи, именно такая лихорадка овладела Тифусом, когда он увидел, что стало с его добычей! Он повел свою зловонную забитую колонну к доктринополису, где мы бегали, резали себе кожу и громко смеялись. Он впечатал свои сапоги в широкий проспект, ведущий к шпилю доктринополиса, и заговорил голосом, похожим на звук, с которым скоблят кость. От этого голоса потускнела и растрескалась дорога, на которой он стоял, что раньше была пыльной мостовой, а теперь стала ярким стеклом.

В гневе Тифуса не было величия. Он не воздевал клинок к небесам и не призывал громовым криком возмездие. Своим больным и хриплым голосом он потребовал имя того, кто содеял это оскорбление. Я ответил на зов, танцуя на звенящем благоуханном стекле дороги перед ним. Он зашипел, ругая меня, замахнулся на меня клинком, послал в полет жирных и сочащихся влагой тварей своего роя, чтобы они жалили и кусали меня. Я уходил от него прыжками, ускользал и манил его за собой.

Когда Тифус устремился следом, истекая слизью из швов брони, его воинство начало сражаться с нами. И пришло в смятение! Потерпело неудачу! Ибо мы настолько полно овладели этим местом, что, когда рабы Нургла попытались запятнать его, оно изменило их самих! От обновленного города ожили давно мертвые нервы, изморозь на сердцах оттаяла. Пехотинцы, те, на ком не было Знака их господина, но только знаки утомительного служения ему, кричали и корчились, когда навеянное нами исступление пробудило их чувства так, как они никогда не чувствовали. Тифус привел с собой демонов, созданных из чистейших снов о разложении, обретших плоть в Источнике, но их встретили изящнейшие из зверей и извергов моего повелителя, и когда они поняли, что враги не будут плясать с ними, то преисполнились жалости к этим существам, неспособным к восторгу, и развоплотили их.

Что до самого Тифуса, то жажда мести застлала ему глаза, и видел он только меня, своего врага, танцующего спиной вперед.

Удлиненные пальцы Эммеш-Аийе щелкали и свистели в воздухе, то дирижируя хором безумных демонов, которые пронизывали его воспоминания, то воспроизводя поединок с чемпионом Нургла. Лицо Ченгрела, смотрящего сверху вниз, скривилось от отвращения, но Ходир, из всех зрителей самый сведущий в работе клинком, заметил, что за буффонадой Эммеш-Аийе было скрыто нечто иное: скорость и равновесие, тонкие нюансы парирования, молниеносные смены баланса и угла выпадов. Ходир погрузился в раздумья, и его рука вновь потянулась к рукояти ножа.

— Я подстрекал и подманивал его, о, я завел его в наш город. На просторных перекрестках, под сводом собора, чьи контрфорсы сходились в полумиле над нашими головами, мы фехтовали — он в безмолвии, я же смеялся от восторга, когда мои боевые железы впрыскивали в жилы все более необыкновенные опьяняющие жидкости. Наконец гнев Тифуса заставил его заговорить.

«Как ты смеешь? — вопросил он. — Этот город, этот мир и все его богатства — мои, во имя Дедушки-За-Оком. Они должны быть моими, так же, как и его. Кто ты такой, что отважился отнять принадлежащее нам? Разве ты не понимаешь, с чем борешься?

«Борюсь? — переспросил я, ибо это было давным-давно и мои лицо и язык еще не были переделаны так, как видите вы сейчас. — Никакой борьбы, только радость! Здесь нет никакой грубости или оскорбления, только чистая, бесконечная песнь обнаженных и ободранных нервов и сновидений!»

И я широко простер руки, приглашая Тифуса обратить свои чувства вовне и узреть то блаженство, что мы создали. Но он увидел в этом лишь приглашение атаковать меня снова.

«Почему ты терпишь такое обращение от своего дедушки? — спросил я, вновь скрещивая клинки. — Этот дедушка (если ты настаиваешь на таком обращении, ибо твоим дедом, безусловно, является родитель твоего примарха) возложил на твои тело и душу зловонную мантию и сказал, что это хорошо! Проклятье твоего деда — не чума и не гниль, а оцепенение, леность, которая разъедает твои страсти и чувства и превращает их в унылое отчаяние или тяжкую кабалу! Тот, кто причиняет подобное — не друг тебе, господин Тифус! Давай я покажу тебе! Дай мне снова обратить тебя к внешнему миру! Смени угрюмый застой своего деда на пылкие восторги моей госпожи!»

Но Тифус был непоколебим, такова была горечь той чаши, что он испил до дна много лет тому назад. «Дедушка? — ответил он и взмахнул косой с новой силой и яростью. — Эта сломанная игрушка во дворце на Терре мне не дед. Его кровь была слабой, как вода, и его сыновья переняли слабость. Посмотри на себя! — он сопроводил слова взмахом клинка, который был умопомрачительно близок к тому, чтобы вспороть мое тело. — Они пытались стать победителями, но так и не поняли, что на самом деле значит победа. Истинная победа — не в поражении противника. Истинная победа — в отчаянии. Истинная победа отнимает не только жизнь, но и волю к жизни. Я умерщвляю желание врагов выжить, впускаю гниль отчаяния в их души, и, оседлав это отчаяние, устремляюсь к господству. Но ты, скачущая марионетка… — и с этими словами он шагнул назад, воздел свой клинок для защиты и осмотрел меня с головы до ног. — Щенки Фулгрима так никогда и не поняли этого, несмотря на все свои бахвальства о том, как они отпирают двери своих умов и познают все. Земля Кемоса не взращивает ничего, кроме пустозвонов».

И тогда я снова засмеялся. «Заблуждение на заблуждении, — сказал я ему, глядя, как маленькие существа вылупляются из его улья и роятся в воздухе, только чтобы падать без чувств к его ногам от прикосновения моих парфюмов. — Я не дитя Кемоса. Исстван, Талларн, Терра и даже потерянный Скалатракс стали воспоминаниями к тому моменту, когда Дети Императора призвали меня в свои ряды. А победа? Чего она стоит? Какое дело восторженному разуму до победы, когда его ждет экстаз? Ты думаешь, что, отняв веру у этого серенького миссионера, добился очередной победы? Дай я покажу тебе, что мы ему доказали! Дай я покажу, чем он стал, когда с него сняли цепи смертного восприятия!»

И тогда я пропел команду голосом, от которого раскололись все остекленевшие камни мостовой под нами, и Тифус поднял взгляд и увидел двух рапторов из ополчения моего двора, которые несли вниз пассажира со шпиля собора. Его волосы, которые прежде свисали до пояса и слипались от гноя и пота в уединенной келье, были вымыты, надушены и заплетены в косы, и каждая коса была намотана на запястье одного из рапторов. Они сжимали его плечи когтями.

И Тифус узрел, что этот человек, проповедник и крестоносец, столь высокопоставленный член Экклезиархии, теперь не его добыча, но наша. Он увидел знаки, услышал тончайшее пение варпа, которое окутывало подергивающееся тело, учуял, даже сквозь собственную сверхъестественную чумную вонь, что плоть проповедника начала источать варп-мускус. И он увидел, что стало с той инфекцией, с яйцами, которые его рой внедрил под кожу и чье вылупление привело в действие и мои, и его планы.

Личинки разрушителя, поселившиеся в плоти священника, едва не отдали его в объятья Нургла, но мы наложили на него слишком много заклятий Слаанеш, чтобы это случилось. В теле проповедника рой Нургла преобразился. Тучи блестящих клещей роились у его лица, и были они так малы, что походили на разноцветный дым. Пауки пробивались наружу из тела и растягивали края раны яркими красно-золотыми лапками, чтобы мясо внутри чувствовало прикосновения ветра. Изящные черви великолепной контрастной окраски ползали под кожей и проклевывались наружу, чтобы плеваться друг в друга искрами и духами. Глаз у проповедника больше не было, но лицо расплывалось в улыбке восторга, а не страдальческом оскале.

Этого последнего унижения Тифус не выдержал. Он выкашлял боевое проклятье из воспаленного горла и ринулся вперед, собираясь уничтожить свидетельство своего поражения, но рапторы разверзли пасти своих двигателей и утащили человека в небеса. Тифус взревел голосом псайкера, призывая гнилое дыхание своего дедушки иссушить нас, и послал рой-разрушитель пожрать проповедника заново, но все это место уже было слишком глубоко затронуто нашим Принцем. Рой рассыпался по земле, не двигаясь и уже постепенно мутируя, а варп-зов заглох, задавленный песнями нашей госпожи.

Я рассмеялся над ним, и засмеялся еще, и он преследовал меня до сердца моего воинства. Тогда он начал хрипеть, клокотать и бить направо и налево, пока не увидел вокруг себя лица собственных солдат. Некоторых одолело то, что мы им показали, и они танцевали среди нас. Те, кто сражался с освобождением, превратились в обрубки, головы и конечности, которыми теперь кидались, жонглировали и пинали ногами. И среди всего этого я снова предстал перед ним, готовый сражаться с Тифусом один на один, пока дуэль не завершится смертью одного из нас. Но Тифус долгий миг пристально смотрел на меня, а затем нахлынула тошнотворная вспышка телепорта, и он исчез. В течение часа я получил от своих провидцев весть, что «Терминус Эст» покинул орбиту и прокладывает путь к прыжковой зоне. Куда подевался этот утомительный невежа после того, как увидел наши чудеса, я не знаю.

Речь Эммеш-Аийе оборвалась, и он внезапно осел на маленькой каменной сцене Ченгрела, как будто это выступление его утомило. Он на миг прикрыл веки, потом, склонив голову, прошествовал обратно к сиденью, с силой дергая поводки рабов, чтобы они ковыляли за ним. Слаанешит упал в кресло с лязгом доспехов и фетишей-украшений и замер в молчании.

— Мы думали, брат, что ты поставишь на кон нечто из своего рассказа, — сказал Кхров, поняв, что Эммеш-Аийе не собирается больше ничего говорить. — Ты предоставил историю, но где же плата? Прошу извинить мое нетерпение, но наш хозяин должен услышать это, прежде чем буду говорить я.

Но они так и не узнали, чем Эммеш-Аийе собирался заплатить за камни, ибо в этот момент Ченгрел затопал адамантиевыми ногами дредноута по каменному полу и загрохотал от гнева, который копился в нем все время, пока слаанешит рассказывал.

— Нет! — взревел он. — Хватит! Запрещаю! Не желаю этого слышать!

Моторы махины стонали, сама она ходила ходуном. Раздался громкий треск, когда одна из задних ног разбила каменную плиту надвое.

— Ты думаешь, это благородная история? Ты думаешь, что это рассказ, достойный одного из Легионес Астартес? Думаешь, это заслуживает хоть чего-то, помимо моего презрения?

Девочка-рабыня сжалась за спиной Эммеш-Аийе, уставившись на Ченгрела круглыми глазами. Мальчик не мог его видеть, но тихо плакал от боли, которую крики Железного Воина причиняли его слуху.

— Хватит! Достаточно этой низости! Считай себя благословенным этим твоим так называемым Принцем, Эммеш-Аийе, что я не раздавил тебя на месте и не выбросил твою падаль в трупные болота! Как ты можешь этим похваляться? Ты имеешь хоть какое-то представление о том, как глубоко ты пал?

От ярости обрубки тела Ченгрела задергались в спазмах, и его незакрепленная голова выкрутилась градусов на пятьдесят. Прошла минута, другая, прежде чем ему удалось постепенно повернуть ее лицом вперед. Из динамиков время от времени доносился булькающий рык негодования.

— А что случилось с проповедником? — спросил Драхмус, повернувшись к Эммеш-Аийе, пока Ченгрел был занят. — Ты пропустил важнейшую идею своего рассказа. Какая Сила в итоге овладела им? Или, может, он вернулся в тень аквилы? Брат?

Эммеш-Аийе не поднял головы, но издал низкое гудение с придыханием, которое мальчик-раб смог истолковать.

— Я едва ли это помню. То, как мой двор добыл его, было чудом, и об этом я вам рассказал, поэтому какая разница, что стало с ним после этого? Мы, наверное, продали его на каком-нибудь пограничном мире в Источнике, я так думаю. И что с того?

Драхмус собирался ответить, когда их снова оборвал Ченгрел.

— Нет! Замолчи! Чтоб при мне больше не было речи о предательствах. Не говори с ним, Драхмус, не запятнай себя его позором.

Тут Драхмус поднялся с кресла. Маленький фамильяр удержался на плече с легкостью, говорящей о практике.

— Мое замечание было обращено к брату равного ранга из братского легиона, сэр, — заявил он. — Твои труды довольно долгое время продержали тебя в этом… тихом месте, брат Ченгрел, и, возможно, ты не слыхал об Эммеш-Аийе из Детей Императора и его прославленном Странствующем Дворе. Разграбление флота искусственного мира Рош'аэт? Похищение Танских Часов у хранителей Механикус, которые ему удалось сохранить от мстящих космических десантников из ордена Стражей Бури? Эпидеургический крестовый поход через сегментум Пацификус? Я уважаю тебя, как свидетеля Ереси Хоруса и зарождения нашей Долгой Войны, но я отдаю должное Эммеш-Аийе как служителю Губительных Четырех.

По тону Драхмуса можно было ясно различить укор в последних словах, но Ченгрел пропустил его мимо ушей.

— Уважение? — громыхнул он. — Конечно, ты должен уважать меня. Разве я не могуч? Ты видел мою крепость. Ты слышал рассказ о моих войнах. И когда ты… — и тут Ченгрел поймал себя на том, что до него дошел смысл некоторых слов Драхмуса. — Объясни-ка мне, Драхмус Несущий Слово. Ты говоришь, что уважаешь меня, как того, кто сражался еще в те времена, когда Труп-Император все еще был просто Ложным Императором. Объясни, почему ты это отметил, когда именно эта война и ненависть, порожденная ею, определяет всех здесь собравшихся?

— Что я знаю о войне Хоруса, тому меня научили, — сказал Драхмус, не пытаясь скрыть удивление в своем голосе. — Я родился в народе, который был избран Лоргаром для хранения копий его трудов в изгнании, когда он не был уверен, насколько далеко и глубоко зайдет преследование истинной веры. Я родился в семьдесят третьем поколении, на двести сороковой год изгнания, после того, как мы сбежали, затравленные, с родного мира Келхит, через двенадцать веков после окончания Ереси. Знамения привели нас к барже Несущих Слово, и в благодарность наш флот отдал всю молодежь в кандидаты.

Глаза Ченгрела пульсировали и моргали, пока он раздумывал над этим, а потом он обратил взгляд на Ходира.

— Ты? — спросил он.

— Зачистка Те'орана, — ответил Ходир. — Повелители Ночи подвергли города токсической бомбардировке, потом вывели из строя все убежища одно за другим, так что нам пришлось драться за места в последнем из них. И когда осталось только одно укрытие, они ворвались внутрь, забрали сотню юнцов и оставили всех остальных задыхаться. Я был одним из этих ста. Тридцать седьмое тысячелетие, Имперская расплата.

— А ты? — рявкнул Ченгрел на Эммеш-Аийе. Тот, не открывая глаза, ткнул мальчика-раба сапогом.

— Происхождение моего господина, Эммеш-Аийе, я расскажу вкратце, — сказал раб. — Он не знает, где и как родился на свет. Первое его воспоминание — огромные клетки, влекомые за процессией князя демонов Аврашейла, направляющейся на войну. Он помнит великую войну, великое умирание под взором многорукого Фулгрима и преображение в руках Фабия Живодера. Он был отдан в банду Детей Императора под началом Чардры Винной Крови в восьмом тысячелетии после так называемой Ереси.

И снова в узком кругу легионеров воцарилось молчание. Ченгрел свирепо смотрел на гостей. Ходир и Кхров сидели, не двигаясь. Драхмус подбирал из чаши щепотки пепла и ронял их обратно, изучая их траектории в воздухе. Свечение углей озаряло его лицевой щиток, ибо уже наступали сумерки, и место встречи затягивал полумрак. Эммеш-Аийе ерзал и поглаживал свой изрезанный язык. Наконец Ченгрел снова зарычал сквозь динамики.

— Кхров, — сказал он. — Кхров из Тысячи Сынов. Потомок Магнуса. Сын… но действительно ли ты сын Просперо? Или ты, как все остальные, поздний птенец? Но говори свой рассказ, говори. Если твоя история окажется славной, то, может быть, она даже достаточно смягчит меня, чтобы выслушать, что поставило на кон это так называемое Дитя Императора.

Медленно и тихо Кхров вышел на середину круга и постоял там несколько секунд. Потом он испустил крик и ударил по каменным плитам концом посоха, и тут же его окутало шипящее пламя розового и голубого цвета, такое яркое, что рабыня Эммеш-Аийе зажмурилась от боли. Кхров ударил снова, и пламя опало с его тела, растеклось и превратилось в клубящийся у земли туман. Чародей поднялся в воздух на пьедестале из разноцветного огня. Он указывал посохом вниз, и куда бы он не ткнул острием, бурлящее многоцветье под ним начинало смешиваться и искажаться.

Без всякой преамбулы, не считая этой причудливой колдовской демонстрации, Кхров из Тысячи Сынов начал свой рассказ.

— Нет, — сказал он, кивнув Ченгрелу. — Нет, я не из первых легионеров, как ты, почтенный господин Ченгрел. Я никогда не видел лик живого Императора. Я не взирал на Терру и не ступал на Просперо. Я вырос среди нищенствующих логиков Преки Магна, которые странствуют по дорогам между центральными городами Университариата, ищут математические закономерности в формулировках имперских писаний и предлагают извлеченные уроки молодым ученым и рабочим в обмен на подаяние. Когда мы встречались с путниками у космопортов, то менялись с ними трактатами и научными трудами, и так моя семья завладела эзотерическими книгами, которые нам передали втайне, шепча об истинах, что известны самым выдающимся ученым, но при этом не доверяются никому, кроме их собственных фаворитов и льстецов. Мы применили наши расчеты к этим новым текстам и погрузились в чудесные и ужасающие откровения. Понимание пришло так легко, что это было все равно что подобрать сокровище с земли, проведя целую жизнь в попытках взломать запертые хранилища.

Пока Кхров говорил, туман и огонь под ним образовывали живые картины, отображающие все, что он описывал.

— Мы считали себя лишь учениками, вечно ищущими объяснений, но пока мы предавались изучению, нас тоже, в свою очередь, изучали. Эти уроки разжигали свет моего собственного спящего дара, и, когда Тысяча Сынов заметила меня, они начали действовать.

Это был не настоящий легион Магнуса, хотя я и не знал этого, когда они появились среди нас. Несмотря на внушаемый ими ужас и гордое поведение, они были лакеями Аримана-библиария, этого всюду вмешивающегося изгнанника, которого Магнус едва сберег от смерти. Они без единого слова увели меня. Это было на самой заре сорок первого тысячелетия.

Началось мое настоящее обучение, выстроенное на фундаменте, заложенном тайными трактатами. Я научился управлять страстью и иллюзией и повелевать Океаном при помощи лишь воли и интеллекта. Жаждая знания, я начал развивать принципы своих повелителей своими собственными способами, и каждый момент моего бодрствования был наполнен озарениями и возможностями.

Ариман не навсегда стал моим господином. Один из странствующих магистров из ядра Тысячи Сынов атаковал нас на северо-востоке галактики. Я не принимал участия в той битве, но чувствовал, как они сражаются оружием и силой воли на безымянном мире, куда Ариман приземлился в поисках чего-то, что мне до сих пор неизвестно. Их прогнали с того камня, прежде чем удалось это найти, а меня забрали в качестве трофея и увезли ко двору Магнуса Красного.

И теперь двери познания действительно распахнулись передо мной. Я сделал услугу для колдуна Абхенака, вычислив семь слогов семи истинных имен князя демонов Нургла Фоэтра Гнилодушителя, и тогда он передал меня в услужение Сулабхею Архинвокатору, который приставил меня к работе над оттачиванием принципов, по которым строились его защитные и призывающие печати. Мои результаты столь увеличили его могущество, что он назвал меня первым среди своих адептов и научил Третьей и Пятой конкатенациям, посредством которых мы можем противодействовать восьми фундаментальным темпераментам имматериума. В состязании с Ксердионом из Девяти Башен он приказал мне изобрести и исполнить ритуал, в котором варп-излучение человека-псайкера, каковое определяется в трудах Карракона Старшего, привязывается через три вторичных нюанса характера к вспышкам бурь, описанных в посланиях Гхелла. После моего успеха Ксердион признал превосходство адептов Сулабхея, и, когда я использовал элементы этого ритуала для того, чтобы связать и узнать происхождение демона Геракдола, меня снова привели к Магнусу и облачили в одеяние мага-соискателя.

Огненные марионетки Кхрова в светящемся тумане под ним сделали жесты и написали знаки, от которых воздух застенал и заискрился.

— Теперь меня обучили военному делу. Мои дары и заклинания были отточены для битвы, и я овладел более примитивными, материальными видами оружия Легионес Астартес. Я мог выпустить меткую очередь из болтера, фехтовать цепным мечом, командовать одной из древних машин легиона, отправиться на бой с одним из моих братьев или с сотней и знал, что ожидается от меня, не задавая вопросов и не требуя новых приказов. Я переписал доктрины моих солдат пламенными умениями мага.

На каждой стадии меня проверяли. Я помню битву, которая длилась сто шестьдесят два часа под небом, загроможденным серебряными башнями, битву с двумя главарями, подчиненными Магнусу. Один подобрал с равнины камни и кости и отправил их в нас на стремительных потоках мысли, пронизанных алыми искрами. Другой распустил прочную ткань пространства-времени и послал ползучие трещащие руны, чтобы они разорвали связь между нашими сознаниями и чувствами. Только я остался хозяином своим мыслям и телу и командовал остальными в гуще боя. Когда проверка закончилась и башни заговорили друг с другом голосами своих повелителей, они признали меня, объявили не соискателем, но адептом, и отдали мне других выживших в качестве ядра для моего первого ковена.

Мне принесли боевое облачение — пустой доспех давно умершего брата-легионера. Я перековал его с помощью лучших магов-кузнецов Легиона, покрыл его варп-гравировкой, так что теперь он пылал живым эфирным огнем вместо простых энергий, что прежде скрывались в его реакторе. Когда я надел доспехи, то взмыл с пола цеха и повис в помещении из сложенного пространства, пока оружейники атаковали возведенную мной защиту. Они испытали мое кузнечное умение, мои колдовские руны, связь моего духа с анимой доспеха и хищных, живущих инстинктами духов, лишь немного недотягивающих до разумов, которых я вплел в каждый зубец своего цепного меча и в каждый снаряд, загнанный в магазин пистолета. Такова была мощь оружейников, что всего лишь их простое внимание обжигало мои тело и душу, но, хотя они разобрали на части мои проекты и рассмотрели их со всех углов в четырех измерениях, не нашли ничего, что вызвало бы неудовольствие, и я спустился со Зрячей горы, чтобы начать свои исследования с…

Но тут Кхрова, как Эммеш-Аийе до него, оборвала ярость слушателя.

— Замолчи, Кхров! Замолчи! Замолчи, Сын Тысячи! — ибо Кхров все еще пытался говорить. Когда колдун понял, что Ченгрел не потерпит продолжения, он пожал плечами и плавно опустился на землю. Призрачная пантомима провалилась обратно в светящийся туман, который взбился вокруг ног Кхрова, взметнул движущийся край его накидки и исчез.

На этот раз дредноут не задвигался, но позади него, в тенях, раздался скрежет металла по камню.

— Хватит, Кхров, — повторил он. — Хватит слушать вас всех. Покиньте это место. Уходите к своим товарищам. Я дам вам весть при свете дня.

Ченгрел развернул свое вместилище и с неожиданной для таких коротких толстых ног скоростью начал удаляться. Двое терминаторов уже ушли, подобрав сумку с камнями.

Эммеш-Аийе сидел, опустив голову, и не сделал ни движения. Драхмус наклонился к Ходиру, как будто хотел что-то сказать, но тот повернулся спиной к остальным собравшимся и встал на ноги. Кхров, однако, не сдвинулся с места в центре каменного круга. Он тихо сказал:

— Я не закончил говорить, сэр.

Остальные трое повернулись и посмотрели на него, но Кхров продолжал пристально смотреть на Ченгрела и его свиту. Топот бронированных ног в темноте прекратился. Эммеш-Аийе сомкнул губы вокруг растянутого языка, чтобы увлажнить их. Ходир и Драхмус переглянулись и быстро, целеустремленно двинулись вперед, чтобы встать по бокам от Кхрова.

На миг повисла тишина.

— Мой рассказ не закончен, — проговорил Кхров. — Я так понял, что мы будем относиться друг к другу как к равным, как к товарищам, с уважением. Я думал, что каждый из нас представит тебе свою ставку, и даже те истории, которые ты счел нужным требовать от нас, и будет услышан. Я прибыл сюда, готовый благосклонно примириться с любой ставкой, которая окажется лучше моей, и удалиться, даже не получив иной награды, нежели чувство содружества с ними и с тобой. Но мне отказали в этом. Ты не выслушал мой рассказ и не узнал, что я предлагаю в качестве ставки. Господина Эммеш-Аийе ты также не дослушал. Ты скверный хозяин, господин Ченгрел. Мои товарищи и я заслуживают большего уважения, чем то, что ты нам продемонстрировал.

Вдали в тенях появился движущийся источник света. Это было окошко в передней части дредноута, которое стало видно, когда он развернулся. Зеленовато-белое свечение внутри резервуара становилось ярче по мере того, как он стремительно приближался.

— Уважение? — взревел он. — Уважение к тебе, ты, бесполезный, бескровный потомок инцеста? К тебе, позору генов Магнуса! Если бы ты имел хоть какое-то представление об уважении, то уже простирался бы на камнях и молил меня о прощении!

Набор болтеров, крест-накрест установленных на бронированной громаде Ченгрела, залязгал. Стволы поднялись на шестьдесят градусов и с ревом выпустили залп в переплетение ветвей наверху.

— Это подлое предательство! — прокричал он, заглушая треск горящих обломков, падающих вокруг. — Я выслал более чем сто герольдов, и где уважение ко мне? Четыре слабака? Мы — Легионес Астартес! Мы шагали средь крови и огня, мы были живыми богами войны для человечества! И мы ведем Долгую Войну, чтобы расколоть галактику на куски и переделать ее заново, чтобы Империум возрыдал, оплакивая день, когда обманул нас!

По обоим сторонам от Ченгрела появились, тяжко топая, два «Осквернителя», и со всех сторон от озаренного фонарями круга площади задвигались силуэты.

— Но теперь я вижу подлинную измену! — продолжал Ченгрел. — Кучка безмозглых младенцев, которые не понимают ответственность, возложенную на них геносеменем! Я ждал рассказов об ударах, нанесенных имперцам, о сожженных мирах, поверженных лордах и генералах, о возмездии легионам, которые не подняли вместе с нами праведное восстание. Историй о том, как вы исполняли цель, ради которой гены примархов были внедрены в ваши презренные неблагодарные тела! И что я услышал?

От тебя, Ходир, я узнал, что дети Кёрза настолько разобщены, что ты хвастаешься тем, как тебе удалось общипать жирный конвой снабжения, и вынужден выпрашивать у меня помощь для атаки на имперскую крепость. Драхмус, ты рассказал мне, как твои Несущие Слово едва смогли удержаться против имперского вторжения. Кхров, твой легион должен сильнее всех пылать добела раскаленной ненавистью к Императору, но вместо этого, словно сожжение Просперо для тебя ничего не значит, ты брешешь о вспышках бурь, конкатенациях и фундаментальных темпераментах. Расскажи мне о бурях, которые ты обрушил на былых братьев по оружию! Расскажи, как эти твои «конкатенации» помогли оборвать хотя бы одну жизнь в Империуме! Ты не можешь! Ты предал свое наследие и бесполезно растратил себя!

А ты, Эммеш-Аийе, — Ченгрел больше не орал, но его голос так и сочился презрением. — Что одолело тебя, что ты способен чувствовать хоть что-то помимо стыда? Сокрушить имперский город без какой-либо причины, кроме как помешать другому легиону? Помешать столь великому брату, как Тифус? Где твоя гордость? Неужто пустой блеск твоего покровителя затмил тебе тот факт, что, если мы все будем бросаться друг на друга подобным образом, не останется никого, кто мог бы атаковать Золотой Трон? Как мы сможем снова собраться в единую силу для разорения Терры, когда в наших рядах — такие, как ты?

И ты требуешь ответа, почему я не буду выслушивать, что ты ставишь, Кхров? Теперь ты понимаешь? Понимаешь, почему я не отдам никому из вас эту награду, пока ваши легионы не смогут прислать мне чемпионов, которые докажут, что пламень, разожженный во всех нас Хорусом, по-прежнему жарко горит? Скажи этой Тысяче Сынов, от лица которой ты, по твоим словам, выступаешь, что их посланник — воистину недостойный представитель.

Если он намеревался сказать что-то еще, то этого уже никто не услышал. На миг показалось, будто какой-то ужасный снаряд разорвался перед вместилищем Ченгрела, и все пространство над каменными плитами заполнилось бело-голубым пламенем. Когда сияние исчезло, Кхров снова висел в воздухе, поддерживаемый шипящими паутинами молний. Конец его посоха был направлен прямо меж глаз Ченгрела.

— А что же тогда ты? — резко спросил он. — Могучий Ченгрел, почтенный Железный Воин? Великий Ченгрел, признанный своим кузнецом войны? Ченгрел, которому однажды удалось разграбить несколько имперских ульев, возглавляя армию и флот, и чье величайшее достижение с тех пор — это постройка убежища в секторе, столь опустошенном войной, что здесь ему никто бы не угрожал, живи он хоть в дерюжной палатке?

Услыхав это, Ченгрел издал рев, и его болтеры выкашляли яркую тучу снарядов. На расстоянии руки от Кхрова болты закувыркались в воздухе и разлетелись по сторонам от искрящейся руны, которой там не было еще долю секунды назад.

— Кто ты такой, Ченгрел? — как ни в чем не бывало продолжал Кхров. Молнии распростерлись по сторонам и окружили его аркой. — Ты смотришь на нас сверху вниз, глумишься над нашими историями. Ты хвалишься, что сражался в попытке Хоруса захватить власть, как будто это уже признак величия. Ты, что маршировал в рядовом составе десять тысяч лет тому назад! Говоришь, тебя хвалил за доблесть кузнец войны на самом Медренгарде? Да был бы ты наполовину, на треть так велик, как хвастаешься, то эти похвалы сошли бы с уст самого Пертурабо, а не какого-то вассала у его ворот. И если ты столь великолепный зверь войны, Ченгрел, то почему украшаешь себя титулами вроде «господина»? У тебя было сто веков, чтобы доказать свою ценность, почему ты сам до сих пор не стал кузнецом войны?

— Взять его! — рыкнул Ченгрел в ответ. Орудийные установки развернулись по бокам дредноута, и две роторные пушки начали поливать землю, взметая пыль и каменную крошку. «Осквернитель» прополз мимо него на множестве металлических ног и изрыгнул желтое пламя в левитирующего Кхрова. Не глядя, Сын Тысячи перехватил пламя и заставил его зависнуть в воздухе, как будто в стоп-кадре. Через миг оно, приобретя блестящий кобальтово-синий цвет, пронизанный алым и изумрудным, развернулось и помчалось прямо в бак огнемета «Осквернителя», который взорвался губительным шаром огня.

— Вы все предатели! — взвыл Ченгрел поверх шума. — Долгая Война не окончена, покуда Император сидит на своем троне на Терре! И все, что у нас осталось — хлыщи и трусы, которым духу не хватает расплатиться по всем счетам!

Пока он ломился вперед, стреляя из всех болтеров и пушек, левая пушка вдруг затихла. Это Ходир совершенно спокойно скользнул вперед, незаметно пробрался между двумя здоровенными рабами, чьи чувства были оглушены пламенем и выстрелами, и выпотрошил ее механизм одним точным ударом силового ножа. Теперь он развернулся для защиты, и рабы, похрюкивая, приближались к нему.

— Мы? — прокричал Кхров. Очередь уцелевшей пушки отбросила назад Драхмуса, прикрывавшего его с другого фланга, маленький демон с трудом удержался на месте, но продолжал говорить, не сбившись ни на слог. — Ты так отстал от жизни, Ченгрел? Так ограничен? Оставь эту так называемую Долгую Войну старикам, изъеденным злобой, которые уже десять тысяч лет не могут выбраться из одной и той же колеи! Подумай обо всем, что предлагает тебе Хаос. Подумай о могуществе и великолепии. Подумай о том, что ты уже построил, и чего мог бы добиться, если бы позволил Великому Океану свободно струиться сквозь тебя и расширять границы твоего понимания. Подумай, что тебя ждет, когда ты просто избавишься от своей безотрадной вендетты и отправишься исследовать мир! Ты — предатель, Ченгрел! Предатель потенциала, который увидели в нас предки, когда отвернулись от Императора и увели нас в пустоту! Подумай об этом, Ченгрел, и познай стыд!

Слева от него поднялась ужасающая буря оружейного огня. Несущие Слово Драхмуса, выжидавшие в сумерках, поливали последователей Ченгрела из болтеров и пушек. Справа стая домашних рабов била Ходира силовыми таранами и боевыми клинками, только чтобы обнаружить через миг, что они искромсали пустой плащ. В следующее мгновение существо, державшее плащ, повалилось замертво с дымящейся дырой во лбу — там, где силовой нож Ходира пронзил его череп. Труп рухнул, и Ходир поднял другой рукой пистолет и выстрелил в горло надсмотрщику рабов.

Верхние болтеры Ченгрела снова извергли пламя, и Кхров опять развеял залп одним жестом. На этот раз снаряды затанцевали перед ним, оставляя за собой полосы небесно-голубого света, которые образовали в воздухе странные буквы. Ченгрел зарычал от гнева, и рык вышел из его динамиков визгом статики, от которого болты сдетонировали. Взрывы не повредили Кхрову, но отбросили его назад в воздухе. Огонь и молния простерлись по его плечам, как вторая мантия.

— Долгая Война дает нам смысл! — прокричал Ченгрел, наступая. — Война — наша цель! Так поклялись наши примархи! Как ты смеешь отвергать пакты, заключенные ими с Хорусом и друг с другом! Предатель! Я нарекаю тебя предателем!

На этом он бы не остановился, но тут ходовая часть его дредноута врезалась в символы, которые Кхров оставил висеть в воздухе, и разметала их. Знаки распались, и пространство вокруг них тоже как будто растрескалось, и вдруг Ченгрела окружили ослепительные сияющие призраки, которые сгустились в более плотные, материальные формы. Приземистые комья розовой светящейся плоти, перемежающейся поющими ртами, закопошились вокруг ног дредноута, хихикая и терзая когтями суставы. Твари с зубастыми клювами и бахромчатыми грибными ножками вместо тел запрыгали кругами вокруг Ченгрела и его «Осквернителей», как дети вокруг костра, выдыхая потоки переливчатого света, который расползался по металлической коже врагов. Более темные силуэты с визгом метались возле турели «Осквернителя», оставляя борозды в его броне.

— Бездушный, бессмысленный обрубок человека, — презрительно ухмыльнулся Кхров, из каждого шва на доспехах которого теперь вырывался синий и серебряный свет. Диск из струящегося белого металла образовался под его ногами, и он шагнул на него. — Война все равно что выиграна, и мы — победители! Мы, те, кто понимает! Империум значит для нас так же мало, как нелепые амбиции того, кто не может вырваться из войны с ним. Единственные проигравшие в твоей драгоценной Долгой Войне — те, кто неспособен оставить ее. Вы и ваш Империум заслуживают друг друга.

Рядом с Ченгрелом грохнула пушка «Осквернителя», но никто не увидел, куда ушел выстрел зверя-машины. Секундой позже один из скачущих розовых демонов запрыгнул ей на бок и вогнал гротескную руку прямо между пластинами брони, во внутренности турели.

— И при этом ты чванишься перед нами, требуя доказательств, что мы тебе ровня? — продолжал Кхров, выпустив из руки шипящие лучи, которые пронзили последователей Ченгрела, словно иглы. — Немалое удовольствие — признать, что я не обязан это делать. Какой истинный наследник примархов согласится опуститься до того, чтоб встать наравне с таким, как ты?

Ругательства, которые выпалил Ченгрел в ответ, были слишком грязными и быстрыми, чтобы понять их, ибо динамики не поспевали за его яростью. Ракета вынеслась из гущи сторонников Драхмуса и разнесла оставшуюся пушку дредноута, прежде чем та успела снова открыть огонь. Зрение Ченгрела пошло красными и черными пятнами от пронзившей его обратной связи с уничтоженным орудием, но все его внимание было сосредоточено на пылающей фигуре Кхрова перед собой. Он снова и снова стрелял из болтеров, и хотя многие снаряды исчезали в огненной ауре колдуна, некоторые из них кузнецы Ченгрела обработали варпом, и им удалось добраться до древних синих доспехов. Кхров пошатнулся в воздухе, и Ченгрел издал рев дикой радости.

Пока на площади собрания бушевала эта битва, на дороге, ведущей ко дворцу Ченгрела, разразился другой бой, менее масштабный, но столь же свирепый. Два терминатора Железных Воинов маршировали обратно с камнями душ, когда авточувства того, что шел позади, уловили движение и тепло в заросших руинах, где должно было быть пусто. Тут же он исхлестал развалины очередями из двойных комбиболтеров в соответствии с древними принципами ведения огня на подавление, принятыми Легионес Астартес, потом резко переключился на полуслучайный обстрел, предназначенный для цели, которая могла подстроиться под повторяющийся определенным образом огонь.

Отступив назад и все еще поводя оружием в темноте, Железный Воин изучал накладывающиеся друг на друга траектории выстрелов и данные о попаданиях. Они показывали фонтаны каменной пыли, растительное крошево, маленькое облачко испарившегося древесного сока там, где болт насквозь пробил корявый ствол. Но и он, и системы его доспехов знали из горьких уроков Исствана, как выглядит и как звучит попадание болт-снаряда в боевую броню космического десантника, и признаков такового не было.

А потом мельта-заряд обратил в шлак пласталевую обшивку комбиболтера, и через мгновение ока добела раскаленные осколки оружия разлетелись от взрыва снарядов, остававшихся в магазине. Опешив, но не испугавшись, Железный Воин стряхнул обломки с латной перчатки, в то время как пушка-«жнец» его спутника выпустила очередь в ту сторону, откуда выстрелила мельта. Двум воинам хватило времени, лишь чтобы встать рядом, когда на них выпрыгнула стремительная фигура и рубанула цепным клинком по лицевому щитку лидера, шедшего впереди, мастерски использовав слабость терминатора — неуклюжий доспех не позволял ему отдернуть голову от атаки именно с этого угла. Смотровые линзы Железного Воина были испорчены, изображение задергалось от повреждений, но инстинкт взял свое. После такого броска враг мог двинуться лишь в трех направлениях, двумя отступить на безопасное расстояние, а третьим — ринуться вперед и схватить по пути мешок с камнями. Не глядя, он ткнул клинком на стволе «жнеца» в этом третьем направлении и был вознагражден треском ломающейся брони и криком ярости.

Но теперь к схватке присоединились и другие Повелители Ночи. Тот, что с мельтаганом, выстрелил лидеру в лицо и уничтожил несколько сенсорных связей, а остальные оглушил на целые секунды. Этого Ходиру было достаточно, чтобы начать рубить силовым ножом руку, все еще сжимающую в латной перчатке мешок.

Терминаторы что-то коротко рявкнули друг другу на боевом арго, сообщая о местонахождении Ходира, и Повелитель Ночи осознал, как долго он провозился и какую сделал ошибку, когда дуло «жнеца» с лязгом ткнуло его в левую подмышку. В долю секунды между ударом и выстрелом он выкрутился в сторону, подставляя Железному Воину изогнутую поверхность брони, чтобы снаряды соскользнули по ней. Но это не до конца уберегло его, и тройной выстрел отшвырнул Ходира на четыре метра с уродливой вмятиной в доспехах.

Железный Воин, держащий камни, почувствовал еще одну вспышку жара, которая не ранила его, но повредила достаточно тонких компонентов в руке, чтобы та одеревенела. Из-за спины донесся треск и сверкание громового молота, и он услышал проклятие, с которым его товарищ повалился на одно колено. Он повернулся, чтобы мешок камней оказался подальше от Повелителей Ночи, но тут боль обожгла кончики пальцев, и он ощерился от злости, почувствовав, что мешок у него выхватили. А потом остались только они двое, изувеченные, осыпающие градом выстрелов темноту, в которой исчезли Повелители Ночи.

Ходир издал мокрый болезненный кашель. Края трещин в реберном панцире терлись друг о друга, легкие с трудом изгоняли из себя кровь, уже начавшую сворачиваться внутри. Но в то же время в мозгу плясали мысли о том, какое могущество он сможет теперь купить, вырвав сокровище из лап этого помпезного глупца, Железного Воина. Странные и алчные мечты овладели им, и он не помнил, чтобы у него такие раньше были. Ходир осознал, что эти мечты даже не были похожи на его собственные. Танец мыслей был чуждым. И в этот миг его братья, Повелители Ночи, выпустили его, и он упал на колени.

Ходир огляделся и увидел, что его разбойничья банда остановилась как вкопанная. Некоторые поднимали оружие, но неуклюже, без того стремительного и смертоносного единства, которое приобрели за много тысяч битв. Один или два даже делали слабые, дерганые движения, как будто сопротивлялись какому-то безумному порыву танцевать, и в воксе слышались их тяжелое дыхание и всхлипы.

С эфирной песнью Слаанеша, льющейся с растянутых губ, Эммеш-Аийе неторопливо вышагивал к группе. Пара рабов по-прежнему влачилась за ним, но теперь за ними, в свою очередь, двигался причудливый парад, окутанный пастельным светом и благовонным паром. Ходир встречался с подобными им раньше, но ни готовность, ни собранность не могла защитить его от дикого, болезненного желания, которое пронзило его с головы до пят. Он хотел двигаться под их прекрасный ритм, смеяться, как они, быть, как они, и эти желания лишь чуть ослабли, когда он увидел, как они срубили голову одному из его воинов и бросили ее наземь под всплеск крови и хохота.

И все же его пистолет дернулся, и существо, которое тянулось к мешку с камнями, завизжало и пошло рябью. На миг оно стало выглядеть, как будто его черты впитали в себя все эти странные желания, смешавшиеся друг с другом, а потом оно завизжало, когда силовой нож Ходира вспорол его от горла до брюха. Получив слишком сильные раны, чтобы ее стремление остаться во плоти могло их превозмочь, демонетта расползлась в ничто.

Уничтожение твари создало уродливый контраст покрывалу гипнотических звуков, и Повелители Ночи, чьим умам нужно было лишь мгновение возможности, схватились за нее и начали сражаться. Внезапно для слаанешитской кавалькады ей оказали сопротивление, изогнутые клешни и шипастые языки схлестнулись с клинками, молотами и болтерами, отчаянно стреляющими в упор.

Но Эммеш-Аийе не собирался отступать от своей награды. Уже дрожавший от звуковых волн, отдающихся в костях, Ходир снова содрогнулся, когда шипы на пальцах Эммеш-Аийе пронзили его руку. Кисть сначала потеплела, потом онемела, и Эммеш-Аийе вырвал из его хватки мешок с камнями. Ходир увидел, как рубиновый свет камней разгорается в глазах слаанешита, и тогда он поднял силовой нож и вогнал его в бедро врага.

Тот содрогнулся, раны в приколотом языке раскрылись сочащимися дырами, и глаза, отражающие красное сияние, на миг уставились в лицо Ходиру. Потом он ударом наотмашь свалил раненого Повелителя Ночи наземь и, прихрамывая, убежал прочь от схватки, согнувшись над прижатым к животу мешком с камнями и волоча за собой рабов.

Недоверчивый Ченгрел приказал своим солдатам подготовить огневой мешок для гостей еще до того, как те приземлились, и теперь его воины заняли позиции у мест высадки. Это были боевые инженеры Железных Воинов, умелые и способные. Они открыли тщательно замаскированные огневые окопы для продольного обстрела, использовали рассеянные сигналы, чтобы мгновенно активировать минные поля и сети из запоминающей проволоки, достаточно крепкой, чтобы опутать даже ноги в силовой броне. Тихие, как тени, они перемещались среди свежих траншей, уже запланировав линии обстрела, готовые встретить убегающих гостей господина Ченгрела.

Но, конечно же, их враги тоже были космическими десантниками. Повелители Ночи предвидели все места, в которых Железные Воины решили устроить защитные сооружения, и первая бригада встретилась с дьявольски точными и продуманными засадами. Недавно открытые окопы уже кишели ловушками, Железные Воины просто исчезали по пути на позиции, странные вспышки помех прерывали вокс-траффик вне зависимости от используемой частоты, внося неразбериху в приказы и делая их попытки организоваться не только бесполезными, но даже вредными.

Попытка отрезать путь отступления Драхмусу удалась лучше, но, когда Драхмус оставил Ченгрела и Кхрова друг другу и устремился к своему кораблю, с ним было больше воинов. В ритм «Катехизиса Спирали», цитируемого горгульей, он шествовал к лагерю, высоко подняв чашу с горящим прахом, со знаменосцем за спиной. Железные Воины на его пути едва не смеялись над этим непродуманным приближением, но скоро опомнились: Драхмус хотел, чтобы его заметили, и на то была причина. Сразу же после того, как они осознали эту причину, Несущие Слово мастерски взяли их в клещи, осью которых был Драхмус.

Далеко в стороне Железные Воины, окружившие маленький помятый катер Эммеш-Аийе, увязли в адской перестрелке с охранниками корабля, шумовыми десантниками-артиллеристами. Они сражались при помощи ударных звуковых волн, от которых раскалывались доспехи и кости, и их крики раздирали плоть на уровне клеточных мембран. В разгар сражения появился сам Эммеш-Аийе, оставив свою демоническую свиту биться с элитными воинами Ходира, и проплясал сквозь ряды Железных Воинов. Он звонко смеялся, когда одна бронированная фигура за другой падала от его варп-воплей и игл в пальцах, и когда жалкие остатки противника в отчаянии перешли в отступление, он перестал себя сдерживать. Он прыгал и выкидывал коленца на выжженной земле, кромсал кожу своих рабов шипами и крючьями своего нагрудника и капал на раны и рубцы скользкими выделениями своего языка.

Таким его и нашел Кхров. Колдун сражался с Ченгрелом до патового положения: дредноут был так хорошо защищен и укреплен, и столь велика была грубая мощь воли, направляющей его, что большая часть атак, которые решился обратить на него Кхров, ушла впустую, а буйный натиск самого Ченгрела не давал ему достаточно времени, чтобы подготовить более мощные и действенные заклинания. Наконец, Кхров перевел одно из своих боевых исчислений в ложную логическую форму, обошел обереги Ченгрела и попал в цель. Передние лапы дредноута превратились из металла в тонкий синий хрусталь, который тут же разлетелся под его весом. Пока Ченгрел завывал от ярости, повалившись на землю, Кхров беспрепятственно удалился.

Он не стал ни приветствовать Эммеш-Аийе, ни проклинать его. Кхров уже сказал достаточно слов, поэтому он просто метнул свой посох вниз, словно дротик, и тот вонзился недалеко от того места, где плясал слаанешит. Внезапно Эммеш-Аийе обнаружил, что увяз в чем-то, что казалось одновременно смолистой жидкостью и липкой пылью, а через миг — что погрузился уже по бедра. Увидев Кхрова, стоящего на диске наверху, он издал свирепый ведьминский вой, который сорвал бы и доспехи и плоть с тела колдуна, если бы тот не защитился от него жестом.

Теперь Эммеш-Аийе утоп по пояс и вопил от злости. Он поднял мешок с камнями душ повыше, чтобы тот не утонул, и, как Ходир до него, почувствовал, что добычу вырвало из рук. Что именно забрало камни, не смогли разобрать даже его чувства, но, когда слаанешит погрузился по грудь, он увидел, что Кхров повесил мешок себе на пояс.

И тогда, отчаянно мечась в поисках рычага или опоры, Эммеш-Аийе обратил внимание на своих рабов. Как и хозяин, они попали в ловушку и тонули, но теперь близнецы склонились рядом и положили головы друг другу на плечи. На измученных лицах обоих теперь виднелась слабая счастливая улыбка, ибо они поняли, что скоро освободятся от страданий и вместе уйдут в забвение.

Это уязвило Эммеш-Аийе сильнее, чем потеря камней. То, что он не смог запретить своим рабам-близнецам умереть с миром, вдруг показалось самым тяжким из поражений, и он со стоном и плачем попытался было броситься на них, когда земля, наконец, поглотила всех троих. Через миг они исчезли, и Кхров огляделся вокруг.

Конечно, возле его посадочного модуля тоже есть засада, но это неважно. Кхров спустился со своего корабля более прямым путем, и угловатый золоченый транспорт в его лагере был не более чем обманкой. Теперь, когда Кхров рассеял узлы силы, удерживающие корабль, тот выгнулся и исчез.

Начался рассвет, и Кхров уже видел, как огромное кольцо укреплений обретает формы при свете зари. Там и сям раздавался отрывистый крик и виднелось дерганое движение — схватка между Несущими Слово, Железными Воинами и Повелителями Ночи подходила к концу. Свиты Эммеш-Аийе не было видно: кто в панике убежал обратно к катеру, увидев смерть своего господина, кто снова растворился в варпе.

Левая рука Кхрова опустилась к мешку с камнями душ на поясе, а правая вытянулась. Миг, и посох взлетел с земли и лег в его ладонь. Больше не было причин здесь задерживаться. Колдун пробормотал слово, другое и исчез, отправившись на свой корабль с тихим громом схлопывающегося воздуха и яркой вспышкой света.

Во времена между последним разрушительным Вааагхом! Унгскара и началом Бедствий Серой крови Ченгрел из Железных Воинов построил себе дом-крепость на мире Бурджан, что в Заливе Митры. Он живет там и по сей день, хотя его властные манеры уже не совсем те, что прежде, и многие Железные Воины перестали служить ему.

Много времени Ченгрел провел, прочесывая руины мира Бурджан в поисках еще одного сокровища, подобного тому, что у него украли, ибо он уверен, что с ним сможет снова купить себе силу и союзников. Когда он плавает по кругу в своем бронированном вместилище, то по-прежнему размышляет о мести, но теперь, вместо того, чтобы желать возмездия Золотому Трону, он планирует его для легионеров, которые прибыли навестить его после тех давних приглашений и которые так жестоко, так глупо предали его.

Кхрова из Тысячи Сынов это бы позабавило, если б он об этом когда-либо узнал. Если он и господин Ченгрел еще когда-нибудь встретятся, то он, несомненно, отметит иронию.

Мэтью Фаррер, Эдвард Раск День Освобождения

Сто пятнадцать дней до освобождения

Не дыши. Не двигайся. Император — моя сила. Вера — мой щит. Милостью Императора я буду спасён. Вот оно…

Он мог видеть их сквозь треснувшее и проржавевшее дно трубы. Мерцающие световые шары и огни лагеря отбрасывали изменчивый жёлтый свет на зелёную шкуру и ржавые доспехи часового, на клыки и жёсткую щетину его зверя, фыркающего и нюхающего воздух в поисках чего-то, чего он не мог видеть.

Император — моё спасение. Чаллис заставил свои руки перестать дрожать, пытаясь успокоиться.

Повизгивание сменило тон, и Чаллис понял, что его идея сработала. Протухшее мясо, которое он бросил за балку, смутило пса и скрыло его запах. Он снова услышал шаги, но на этот раз зеленокожий и его шумный, лающий пёс удалялись. Чаллис внимательно вслушивался, вытирая пот со лба. Прошло двадцать секунд, возвращающихся шагов не было слышно, так что он рискнул быстро проползти к месту, в котором труба отходила от стены, проходя над ангаром.

Или того, что когда-то было ангарной палубой. Теперь это был загон для рабов, залитый светом грубых дуговых ламп, заполненный щёлканьем хлыстов, звериным рёвом команд и плачем безнадёжности. Чаллис позволил себе мгновение гнева. Мерзость природы. Никакой пощады. Затем он встряхнул головой и сосредоточился.

Часовой пошёл делать обход, а маленькие зеленокожие, оставленные охранять ворота, визжали и пререкались, и пинали друг друга по голеням. Цепляясь за верх трубы, Чаллис медленно продвигался вперёд в полумраке, каждое движение было ужасающе громким для его напряжённого слуха. Он был уже почти над стеной ограды, на краю скрывающей тени. Сейчас или никогда. Бросив ещё один взгляд на бранящихся созданий, он спрыгнул с трубы, откатился и нырнул за искорёженное шасси разбитой машины. Ему доводилось видеть, как раньше зеленокожие сломя голову носились на этой машине по коридорам. С колотящимся сердцем он заполз под обломки и улёгся неподвижно, так как приближающиеся шаги и крики возвращающегося часового положили конец драке у ворот.

Они не заметили его. Он позволил себе ухмыльнуться. Незамеченный и целый, он был внутри лагеря для рабов.

Трюк, который нужно будет проделать, чтобы снова выбраться наружу, будет куда сложнее.

Чаллис никогда ещё не заходил так далеко на эту палубу, но он изучил это место с каждого выступа, который он мог найти на крыше ангара, и сейчас прокручивал в уме его план с лёгкостью, выработанной практикой. Твари не обращали внимания на лабиринт коридоров и отсеков палубы и просто беспорядочно построили хижины и навесы на полу ангара, словно это было открытое пространство. Чаллис даже мог видеть, как строили еще одну такую хижину: на некотором расстоянии от него зеленокожий скручивал раму болтами и прикреплял к ней грубые металлические пластины, забивая заклёпки хорошо нацеленными ударами своего лба.

Планировка была непродуманной, но благодаря этому за лагерем было легко наблюдать. «Я… — он осмотрелся, — … на южной стороне, так что загоны для рабов должны быть… — он скосил взгляд, — там».

Это были даже не загоны, а ямы. Огромные ямы, проделанные в палубе, были прикрыты навесами из проводов и металла; из одежды у рабов было только то, что было на них надето в момент пленения, и многие невольники, истощенные и сломленные духом, были еще и практически обнаженными после месяцев лишений и порок.

На страже там стояли зеленокожие, и Чаллису пришлось изучать периметр, лёжа на палубе. Вот! Прожигающее устройство зеленокожих, используемое для проделывания ям, всё ещё было запущено. Это означало новую яму, сделанную для новых рабов.

Он прополз вперёд, чтобы заглянуть внутрь. Рабы действительно выглядели новичками, их было довольно много — по меньшей мере сорок или пятьдесят, ранения — только легкие, одежда в основном целая. Должно быть, это те самые. Другие были истощены до полусмерти. Вернувшись в тень, он проскользнул к единственному сараю, который зеленокожие держали запертым.

Щель в нижней части одной из стен позволила ему вползти внутрь, и его догадка оказалась правильной: это был склад боеприпасов. Через хлипкую крышу проникало достаточно света, чтобы разглядеть груды примитивных обойм, ящики с бомбами, помятые канистры, от которых пахло огнемётным топливом. Чаллис вытянул шнур, обмотанный вокруг шеи, и достал маленькую ручную зажигалку, которую он украл двумя днями раньше. Вокруг его пояса был обмотан кусок жёсткого, клейкого ползучего растения, которое, как он выяснил, могло служить фитилём. Один конец отправился в горловину канистры с топливом, после пары попыток он добыл из зажигалки язычок жёлтого пламени, и высушенный ползун начал тлеть. Адреналин заставил его желудок сжаться, когда он выскользнул из сарая и помчался в укрытие. «Ты становишься слабым, — сказал он себе, — слишком привык к навороченным взрывным устройствам с часовыми амулетами…»

Фитиль горел быстрее, чем он ожидал, — должно быть, в воздухе присутствовали испарения из топливных канистр. Взрыв громом разнёсся по всему ангару, и Чаллис нырнул в укрытие одновременно с грохотом и треском разлетающихся боеприпасов. Все зеленокожие вокруг начали орать друг на друга и бросились к пламени.

Кроме одного у загона рабов, растеряно смотрящего на пламя, поглощающее центр лагеря. За его спиной был холм застывшего шлака, оставшегося после отрывания ямы.

Чаллис взбежал на кучу шлака, доставая из-за пояса два тяжёлых ножа с чёрными клинками. Он запрыгнул на широкие плечи твари, отчего та зашаталась. Секундой позже оба ножа проникли в шею, превращая протестующий рёв в придушенное бульканье. Чаллис легко перепрыгнул через зеленокожего, когда тот отшатнулся, пытаясь удержать голову, и побежал к краю ямы. Ошеломлённые рабы глядели на него, освещённого пламенем пожара.

— Кто ты? — спросил один, с измождённым лицом.

— Нет времени! Пошли! — Чаллис начал оттаскивать покрытые шипами брусья крыши в сторону. — Ты, здоровенный. Хватай его оружие. Вы двое, хватайте те гаечные ключи. Остальные, сюда.

Ещё мгновение, и они начали выбираться.

Вывести рабов маршрутом, по которому он вошёл, было невозможно, но он разведал другой путь назад, ведущий к главному южному входу. Они побежали к арке, видневшейся между лачугами, ворота были раскрыты, но их охраняли четверо здоровенных зеленокожих.

Чаллис быстро прикинул: примерно восемь рабов на охранника, примерно половина из них с кольями, гаечными ключами и прочим, что они подобрали по дороге из ямы. Не лучшее соотношение сил, но выбора нет. Нет времени искать инструменты или тела, с которых можно что-то взять.

— Так, — прошипел Чаллис, — мы идём прямо к воротам. Кому-то раньше уже доводилось сражаться?

Массивный раб, взявший тесак охранника, поднял руку, и за ним ещё полдюжины. Чаллис вложил в ножны один из ножей и вытащил из своего ранца потёртый лазпистолет.

— Остальные, следуйте за вооружёнными людьми. Когда я скажу бежать, бегите! Если кто-то может пробежать мимо, пусть так и делает! Не стройте из себя героев. После того как пройдёте ворота, двигайтесь по коридору на юг. Через пару сотен шагов доберётесь до развилки. Поворачивайте налево. Когда доберётесь до старого торпедного загрузчика, спрыгивайте в широкую вентиляционную трубу. Выйдете из неё несколькими палубами ниже, возле установки по переработке мусора. Идите в складские отсеки позади и ждите. Все вопросы после того, как выберемся.

Он привёл лазпистолет в боевую готовность.

— Император, благослови нас, — прошептал один из рабов.

— Мы молимся в надежде на это, — Чаллис присоединил свой голос к остальным. И затем: — Пошли!

На бегу Чаллис свалил первого охранника яростным выстрелом в голову в упор. Вспышка жёлтого дульного пламени в темноте, и два раба задёргались и отлетели назад. Здоровяк ударил тесаком сверху вниз, заставляя свою цель парировать, в то время как на двух других толпой навалились рабы. Чаллис низко пригнулся, чтобы избежать размашистого удара топором, снёсшего голову рабу слева от него.

Один охранник упал, но под ногами распростёрлись и мёртвые люди. Чаллис крикнул остальным, чтобы те не останавливались, и все побежали мимо него. Большой раб и охранник всё ещё сцепились вместе, а ещё один охранник упал под размашистым ударом лопаты. Последний караульный взвыл от ярости, когда мимо него проскочили рабы. Чаллис нанёс колющий удар ножом, но был отброшен назад; задыхаясь, он осмотрелся и увидел рабов, бегущих к воротам, и в это время издалека донёсся кашель и рёв моторов. А последний проклятый охранник всё никак не умирал.

В этот момент большой раб сделал выпад, в последний момент повернув своё оружие так, чтобы уйти от контрвыпада охранника, и погрузил клинок глубоко в его плечо, отделяя руку и разрубая тело. Тот упал на палубу, изуродованный и бранящийся.

— Нужно бежать СЕЙЧАС! — закричал Чаллис. Над их головами провыла пуля.

Здоровяк оглянулся и увидел то, что приближалось. Он мрачно ухмыльнулся Чаллису и поднял тесак.

— Иди. Я задержу их.

Чаллис закусил губу. Храбрость раба внушала уважение. Он кивнул.

— Император с радостью примет твою душу.

— Я с удовольствием отдам её. Иди.

Чаллис развернулся и побежал.

Позади раздался крик “За Императора!” и рычание врагов, и он вбежал в южный коридор. Ответвление влево. Торпедный загрузчик. Он остановился на краю трубы, вопреки всему надеясь услышать позади человеческий голос, но там слышались лишь нечеловеческое лопотание зеленокожих и гул двигателей. Чаллис развернулся и нырнул во тьму.

— Тебе придётся вскоре поговорить с ними. — Это была одна из женщин, поджарая и зеленоглазая. — Один или два из них едва держатся на ногах, а ещё парочка готовы передраться.

Чаллис покачал головой.

— Мы будем двигаться. Они и так уже насторожились, отряды из полдюжины лагерей уже бродят по всему скитальцу, а теперь станет только хуже.

Они подошли к балке, оторванной от потолка и перекрывающей большую часть прохода. Рабы, задыхаясь, с трудом проползли под ней один за другим. Чаллис ловко проскользнул под ней, держась одной рукой. Женщина спокойно наблюдала за тем, как он встал на ноги на другой стороне.

— Ты уже был здесь раньше. Ты знаешь этот проход. Ты знаешь, куда мы идём?

Он крикнул остальным, чтобы продолжали идти, прежде чем ответить:

— Я шёл этим путём, когда начал разыскивать загоны рабов. Я был здесь несколько раз. Тут многое напоминает дом.

— Дом? — Более яркий свет проникал откуда-то через прорехи в стенах, освещения было достаточно для того, чтобы она могла видеть его более отчётливо. Его волосы и борода имели серо-стальной цвет, черты лица — изможденные, но кожа Чаллиса была жемчужно-белой, почти прозрачной.

— Ты с мира-улья. С нижних уровней, к тому же. — У неё хватило духа ухмыльнуться. — Неудивительно, что ты запомнил дорогу. Ты здесь в своей стихии.

Он фыркнул и окликнул идущих впереди:

— Стойте. Видите пятно возле разрыва в металле? Рядом с ним лежат несколько побегов лишайника, это метка. Сюда. — Он обернулся, потому что кто-то похлопал его по плечу; женщина убрала руку.

— Я Хил. Спасибо, что пришёл за нами. — Выражение его лица слегка смягчилось, и он обхватил её предплечье в старом гангерском приветствии.

— Чаллис. Рад, что ты рядом.

Тесный лаз был старым коридором, смятым и превратившимся в труднопроходимую, узкую металлическую щель. Двадцать минут понадобилось для того, чтобы все прошли через него и выбрались на решётчатую платформу, висящую над гигантской шахтой, из которой дул холодный воздух. Дальше идти было легче, и вскоре Хил снова смогла заговорить с ним.

— Меня забрали с корабля, в который этот скиталец почти врезался, когда мы были в имматериуме. “Сновидение Чеззаро”. Чартерный перевозчик. Мой отец был старшим стюардом гильдейского семейства. Оба корабля выбросило в реальное пространство, и они выслали катера, чтобы взять нас на абордаж. С какого ты мира? Не думаю, что эта штука достаточно большая, чтобы захватить планету.

— Ванахейм. Улей Ноатун.

Выражение её лица изменилось.

— Так Ванахейм пал? Трон Земной, сколько же этих тварей на этой штуке?

— Я не знаю, пал ли он. Этот кусок мусора каким-то образом вышел прямо на орбиту раньше, чем кто-то из этих незаконнорожденных ублюдков с верхних уровней догадался заглянуть в прицел.

— Ты гангер?

— Нет, уже несколько лет. — Чаллис похлопал по потускневшему серебряному значку на кителе. — Командир отделения, четвёртый дивизион, Объединённая милиция дома Скади. Они высадились на улей и ворвались по береговой линии. Когда мы устроили хорошую драку в брешах, они сбросили в море кусок скалы, прямо возле нас, и подняли волну, затопившую нижние уровни. Затем они снова вошли и похватали наших. Именно тогда они взяли мой отряд. Не знаю, что происходило после этого.

Они замолчали, так как группа пробиралась сквозь провал в палубе, часть которой оказалась вывернута под прямым углом. Поднявшись наверх ската, Чаллис повёл их по покатому тоннелю, вдоль которого шли металлические рёбра, в которых Хил вскоре узнала ступеньки — они спускались по стене лестничного колодца, оказавшегося перевёрнутым набок. Несколько рабов плакали от изнеможения; поддерживая, упрашивая и неся друг друга, они пробрались к концу и столпились, собираясь внизу колодца, там, где коридор поднимался прямо вверх над их головами. Чаллис зажёг факел своей зажигалкой, и остальные отпрянули от неожиданного света.

— Послушайте, уже недалеко осталось. Затем мы будем в безопасности от любых зеленокожих, даже если побег всполошил их больше, чем я думаю. Но вы должны быть осторожны. Все берите факелы из этой кучи. Хорошо. Там есть ещё, берите по одному в каждую руку. Зажгите их все. Я делал их для того, чтобы они пригодились, и не хочу, чтобы мой труд пропал даром.

Он встал в круге света факелов.

— Слушайте внимательно. Не шумите и будьте осторожны. Присматривайте друг за другом. При любом движении держите пламя между собой и предполагаемым источником шума и дайте другим знать, что вы что-то видели. — Он шагнул назад и забрался в путаницу металла, накрученного на перекошенную в пазах дверь. Хил поняла, что это была баррикада, прикрученная и приклёпанная к двери, покрытая грубыми чужацкими каракулями, но Чаллис ухватился за пару стоек, выглядевших точно как остальные, раздвинул их в стороны и исчез в дыре. Из отверстия потянуло тёплым, затхлым воздухом.

Хил оглянулась на остальных, мнущихся и испуганно смотрящих на дыру. Никто не пошевелился.

— А, чёрт с вами всеми, — сказала она им и пробралась через дыру, держа факел перед собой. С другой стороны Чаллис наблюдал за тем, как она встаёт, и вместе, ухмыляясь, они смотрели, как выбирается первый раб, последовавший за ней.

Сто двенадцать дней до освобождения

— Что ты имел в виду тогда, сразу после побега, когда сказал, что они все настороже? — спросила Хил.

Они сидели в тёмном отсеке за закрытым люком. Факелы, которые они взяли вначале, давно уже догорели, но Чаллис показал им, где сложены запасные, и где он разжёг огонь в двух вентиляционных трубах. Рабы с шумом хлебали воду из глубокого желоба в полу и жевали горький лишайник, который, как сказал им Чаллис, был съедобным.

— Зеленокожие? Они как-то чуют драку. Они ссорились меньше, чем обычно, но, похоже, они могут учуять драку или охоту намного быстрее, когда им скучно. Хотел бы я знать, как они об этом узнают.

— Мы думаем, что это может быть связь разумов, сэр.

Чаллис и Хил оглянулись на худого парня, не старше двадцати, сбоку на голове его виднелись грязные остатки косички подмастерья Адептус. Он говорил волнуясь, словно не привык выступать перед слушателями.

— Мы думаем, что они могут общаться разумами, как астропаты. Они могут передавать образы, чувства… что-то вроде волн, проходящих по их большим группам. Вот как они могут собирать армии так быстро. И поэтому они могут прийти в возбуждённое состояние и настроиться на охоту даже раньше, чем до них дойдёт новость о сбежавшей группе рабов.

— Астра-что? — спросил Чаллис. — Говори понятно, парень.

— По мне, так похоже на колдовство, — сказала Хил, и её лицо приняло встревоженный вид. Чаллис бросил на неё взгляд, в равной степени раздражённый и смущённый, но она заметила это и пояснила: — На корабле моего отца работали ведьмаки — они направляли корабль, наблюдали, что происходит вокруг, разговаривали с другими кораблями и планетами. Но я никогда не слышала, чтобы они были у зеленокожих.

Чаллис на мгновение нахмурился из-за своего невежества, а затем пожал плечами. Только Хил подумала, что Чаллис, похоже, никогда даже не видел космический корабль, как он прищёлкнул пальцами, от чего она подпрыгнула.

— Это все объясняет. — Парень и Хил недоумённо посмотрели на него. — Когда я в первый раз тут осматривался, я нашёл отсек вблизи наружной поверхности скитальца, — пояснил он. — Там были дюжины зеленокожих, множество, все скованные вместе, и они заполняли воздух молниями. Я видел одного или двух вещунов дома, в отстойниках улья, и из-за них мои кишки сжимались точно так же.

Парень, неожиданно взволнованный рассказом Чаллиса, кивнул:

— Да, мутировавшая побочная ветвь! Псайкеры! Мы знали, что они должны существовать, но нам не было известно практически ничего о том, чем они занимаются. Но то, о чём вы говорили, сэр и мадам, звучит правдоподобно.

Тут Чаллис впервые оглядел парня внимательно. Если бы у него был выбор, он бы не стал спасать его — слишком тощий, слишком хрупкий на вид, сутулость грамотея. Но с другой стороны…

— Правдоподобно, да? Как твоё имя? И что ты знаешь об этом?

Парень слегка выпрямился.

— Корланд, сэр. Я был отдан в ученичество в дом Магос Биологис Эмманаэля Корта на Отере. Я собирал материалы для свой квалификационной диссертации по поведению оркоидов, сэр.

— Оркоидов? — спросил Чаллис. Он взглянул на Хил, но она лишь покачала головой и пожала плечами.

— Орков, сэр. Это правильное название зеленокожих. “Орк”.

Чаллис сплюнул на палубу.

— Ублюдочные зеленокожие недостойны названий! — Неожиданно резкий голос Чаллиса заставил остальных рабов отпрянуть, а Корланд, казалось, съёжился. Хил разрядила напряжение, похлопав парня по плечу.

— Какая ирония судьбы, а, Корланд? — сказала она сухо. — Готова поспорить, ты не ожидал, что доведётся изучать их настолько близко.

Корланд отважился на короткий смешок, и когда Чаллис фыркнул, продолжил рассказывать:

— Мы планировали отловить несколько тварей, оставшихся на мирах, которые они атаковали. Мы проделали весьма долгий путь и оказались у Ванахейма в то время, когда скиталец был на орбите. Один из их кораблей повредил наши двигатели, когда мы пытались уйти, и их шлюпки забрали некоторых из нас, прежде чем корабль упал в атмосферу.

— Ты уверен? Капитаны меньших судов действовали сообща со скитальцем? — Голос Хил звучал скептично, и Чаллис кивнул, соглашаясь.

— Они не в состоянии прекратить драки между собой, я вижу это все время, как попал сюда, — сказал он. — Они даже разделили корабль на территории, насколько я знаю. Некоторые зеленокожие носят отличающуюся раскраску, подобно цветам банд, хотя не похоже, что они придают этому большое значение. Я видел, что члены одной группы постоянно издевались друг над другом. — Чаллис покачал головой. — Нет, проклятые твари слишком тупы, чтобы сотрудничать.

Хил с ним согласилась: — Должно быть, вас взял на абордаж именно скиталец.

— Не сочтите за дерзость, сэр, мэм, но я уверен, что это был меньший корабль. Частью нашего исследования было задание выяснить, как орки сотрудничают. Обычно они так не делают, как вы могли видеть, но соперники все-таки могут сосуществовать, когда…

Остальные собрались вокруг, чтобы послушать, но Корланд застыл под взглядом Чаллиса.

— Когда что, Корланд? Что, по-твоему, заставляет их работать вместе?

— Я думаю, приближается война, сэр. Собираются орки со всего сектора, это что-то вроде крестового похода. У орков есть слово, обозначающее это, или, как мы полагаем… полагали, это может быть слово, что-то вроде клича…

Чаллис сглотнул и сделал глубокий вдох. Хил закрыла глаза и склонила голову.

— Я слышал о них, этих великих войнах зеленокожих. Великая Терра, во что же мы влипли?

— Вот почему мой господин пытался добыть образцы, сэр! Мы думали, что сможем узнать от них цель войны! Всё совпадает, сэр: переселение орков отовсюду, за которым мы смогли проследить, отсутствие междоусобиц, захват рабов для постройки военных машин… Нам оставалось лишь распознать, что дало им толчок… — Взгляд Чаллиса снова остановился на нём; Корланд продолжил, хотя его голос дрогнул.

— Походы, подобные этому, обычно имеют исток, отправную точку, что-то, что направляет агрессию орков вовне. Думаю, я знаю, что это.

Теперь все рабы смотрели на Корланда.

— Адептус Астартес, сэр. Мастер Корт немного владел орочьим языком, и он рассказал нам, что смог разобрать. Этот скиталец, другие корабли зеленокожих — всех их тянет в систему, в которой орки сражаются с Астартес.

Чаллис недоверчиво смотрел на него, ожидая пояснений; глаза сидящей рядом с ним Хил были широко раскрыты.

— Астартес, — выдохнула она. — Мы направляемся на войну против космических десантников.

— Космических десантников? — спросил Чаллис недоверчиво. — Как их там называют, Ангелы Смерти? Из преданий и гимнов? Лорд Данте и остальные? Я слышал некоторые из этих имён, в Ноатуне каждый год разыгрывали представление. Все эти сказки изображают их богами во плоти. И ты хочешь сказать, что нам доведётся встретиться с ними? В песне или сказке — возможно, но… — Он взглянул на Хил, ища поддержки, но она покачала головой.

— Они настоящие, Чаллис, поверь мне. Однажды они поднимались на борт нашего корабля, давно, когда я была девочкой. Они пришли, чтобы охранять наш конвой от… — Хил замолчала и прикусила губу. Подняв голову, она взглянула в темноту над ними и просто сказала: — Да, они действительно существуют.

Корланд сложил руки на груди, будто наблюдая, как один ученик-тугодум помогает ещё большему двоечнику с арифметикой. И пока он смотрел, лицо Чаллиса стало словно наливаться пламенем, мрачность сменялась дикой радостью.

— Вы поняли, что только что сказали? Вы оба? Остальные, вы это слышали? Не смотри так несчастно, Корланд: ты только что показал, ради чего нам сражаться!

Чаллис встал и принялся расхаживать, заглядывая сверкающими глазами в лицо каждому из рабов.

— Вы поняли? Должно быть, дни этого скитальца уже сочтены! Слушайте, что рассказал нам Корланд! Астартес! Потомки Императора! Мы не будем прятаться в тоннелях, не теперь! Подумайте, ради чего вы должны держаться! Ради дня, когда Астартес уничтожат этот корабль и освободят нас! Дня освобождения!

Чаллис запрокинул голову и захохотал.

Пятьдесят восемь дней до освобождения

В месте, где коридор обрушился под углом, на куче мусора лежал человеческий череп; против своего желания, Хил смотрела на него несколько минут. Она достаточно привыкла к свету грибов, освещающих эти уровни, чтобы различать очертания, хотя её глазам потребовалось несколько дней, чтобы приспособиться. Вначале она даже боялась, что Чаллис либо кто-то из остальных решит, что не стоит брать ее с собой в Дебри.

Дебри. Так их назвал Корланд. Огромный клин старого корабля — Хил полагала, что это транспорт, — вонзившийся острой вершиной в огромные руины, образовавшиеся на верхней части скитальца. Корабль был наклонён под углом, изолирован от окружающих палуб, которые он разворотил в том давнем столкновении, отрезан от большинства линий энергоснабжения; некоторые его отсеки были лишены воздуха и скованы смертельным холодом, значительная его часть была засорена непонятно откуда взявшимися гнилью и грязью. Когда появились зеленокожие, они заполнили Дебри своей плесенью и дикими зверями, закрыли любые оставшиеся отверстия и ушли.

— Эти палубы — их кладовые и загоны для скота, — рассказал им Чаллис. — Когда бы им ни понадобилось добыть пищу или поймать животных, чтобы те сражались для них, они могут впустить охотничьи партии и снова всё закрыть, когда те уйдут. Я узнал входы и выходы, следя за группами охотников.

Дебри также служили тюрьмой. Хил переменила положение и снова посмотрела на череп. Чаллис и тысячи людей из его улья не попали в лагеря во внешней части остова: им достался другой распорядитель над рабами, и по его приказу их отправили в Дебри и заперли там — может быть, чтобы забрать в конце путешествия, но скорее всего, чтобы использовать их как корм для зверья. Чаллис не рассказывал, как умерли остальные пленники, а тьма, наползавшая на его лицо, отбивала желание расспрашивать.

Она развернулась и посмотрела на шахту позади себя, из которой доносились голоса.

— Работает, сэр. Проклятье, это работает! Ещё трое из них умерли со вчерашнего дня, и не похоже, что намечается победитель. Будут и ещё, не сомневаюсь.

Она слышала волчью радость в приглушённом голосе Кантла. На борту его старого корабля он занимался профилактическим обслуживанием и знал, как пробраться по закоулкам скитальца, словно скользкая тень. Он следил за орками, на которых проверяли последнюю теорию Корланда: убейте одного крупного орка, и его банда уничтожит сама себя в течение нескольких дней: одни перебьют друг друга в мелких драках, пока остальные будут сражаться за превосходство. Предстоял ли орочий крестовый поход или нет, похоже, это до сих пор работало.

Хил наклонилась к шахте и посмотрела вниз, оставив охранять коридор Людер с трофейным орочьим пистолетом: поднять его женщина могла лишь обеими руками, удерживая за грубый приклад, который им пришлось сделать для того, чтобы кто-то из рабов мог воспользоваться оружием. Внизу шахта оканчивалась сплюснутой, деформированной затычкой из металла и керамита, из полумрака на неё смотрели три безжизненных ракетных сопла.

Когда они нашли эту шахту, Кантл первый понял, что она собой представляла: абордажная торпеда, след давней имперской атаки. Шахта — Хил видела неровные, бугристые стены там, где пласты палубного покрытия были полурасплавлены и содраны — представляла собой тоннель, который торпеда проделала, прежде чем остановилась глубоко во внутренностях остова. Туннель был старый, но его вид ободрил бывших рабов, смертельно уставших после многих дней налётов и засад на зеленокожих в лабиринтах палуб. Это было напоминание о том, что где-то снаружи были люди, Империум, ожидание дня освобождения.

Снизу раздавались звуки. Кантл протиснулся через отверстие в боку торпеды и теперь выбирался из ямы, в которой она лежала. Ухватив за руку, Хил вытащила его на палубу, на которой стояла, и он ухмыльнулся ей.

— Давай, спускайся, посмотри, что там. Чаллис в отличном настроении.

Хил перемахнула через край и спрыгнула вниз. Воздух внизу до сих пор имел слабый привкус сгоревшего масла: две недели назад Людер пришла в голову идея сжигать краденое топливо в воздуховодах, дыма было слишком мало, чтобы навредить им, но достаточно, чтобы притупить тонкий нюх гончих. Но им не нужно было заботиться о поддержании огня после того, как она и Чаллис повели диверсионную команду, которая взорвала воздушные шлюзы, открыв орочьи псарни космосу.

Она надеялась, что Кантл был прав насчёт настроения их лидера. Удачная находка, безусловно, но она считала, что Чаллис до сих пор не простил Корланда за то, что тот улизнул — и притом в одиночку! — чтобы обследовать шахту, хотя должен был стоять на страже. Она вспомнила, как их спор разносился по всему маленькому амфитеатру, служившему им базой.

— И ты удивляешься, почему я разозлился? Это не игра, парень, и не какое-то научное исследование. На кону жизни. Нам нужны все! Включая тебя и ту кучу учёности, что у тебя есть. Как ты посмел сбежать, не сказав ни слова ни Хил, ни мне, ни…

Но Корланд не признавал своей вины, он не уступал до тех пор, пока Чаллис не последовал за ним, чтобы самому увидеть торпеду. Хил пригнулась ниже, просунув голову и плечи в отверстие. Очертания Чаллиса едва виднелись на фоне маленького пламени его зажигалки, и, оглядываясь вокруг, она начала различить неясные очертания трупов, иссохших и сморщенных, до сих пор пристёгнутых к своим сиденьям в тяжёлых скафандрах и панцирной броне. Чаллис держался за колонну, которая проходила посередине торпеды; к колонне крепилось то, что могло быть только оружейными стойками.

— Я открыл ящики и посмотрел, что внутри. Лазеры и стабберы, гранатомёт, который, как я думаю, мы сможем починить, ручное оружие. Хватит на половину наших. Оружие, сделанное для людей, не трофейное оружие орков, которым мы едва можем пользоваться. — Хил пробралась через дыру, чтобы присоединиться к ним, и неуклюже встала на наклонном полу; Чаллис указал на отсеки по обе стороны от колонны.

— На этой штуке видны повреждения. Я не знаю, что их причинило, но, похоже, это же убило и экипаж.

Хил огляделась. На обшивке торпеды виднелось множество сколов и вмятин, образовавшихся, когда она пробила корпус, а под ногами была большая круглая дыра, проделанная в обшивке торпеды ударом снаружи.

— Но посмотрите сюда, — сказал Чаллис. — Ящики с боеприпасами выглядят, как будто их делали на века, — тщательнее некуда. Батареи лазганов будут храниться практически вечно, и я думаю, даже баки для огнемётов там, на корме, пережили столкновение.

С усилием открыв тугой зажим, Чаллис удовлетворенно заворчал и повернулся с матово-серым штурмовым ружьём в руках.

— Теперь мы станем армией, Хил. Не голожопым сборищем беглецов. Корланд, слова про Астартес были, конечно же, знамением. Милостью Императора мы получили весть о нашей свободе, теперь Он дал нам средство встретить наших освободителей с гордостью. С оружием в руках, и с кровью зеленокожих на наших кулаках. — Но голос Чаллиса всё ещё был задумчив, а глаза — прикрыты.

— Тебя все равно что-то беспокоит, Чаллис. Что же?

— Кантл рассказал мне, что на космических кораблях есть другие виды этих… — он обвёл рукой вокруг.

— Торпед.

— Торпед. Но они не несут воинов, они несут бомбы. Вот что беспокоит меня, Хил. Мы можем оттеснить этих тварей, пока скиталец движется к месту битвы, но Астартес не будут знать, что мы тут. Нам нужно найти способ убедиться, что они придут освободить нас, а не просто расстреляют эту штуку и разнесут её на куски. Нужно придумать способ сказать им, что мы здесь.

Хил вздохнула.

— Вот почему я хотела найти тебя, Чаллис. Думаю, я знаю, где находится та камера с орками-колдунами, про которую ты рассказывал, и я говорила об этом с Корландом. Думаю, у нас есть способ вызвать космических десантников, чтобы они нас освободили.

Тридцать дней до освобождения

Колдовство. Чаллису была отвратительна сама эта мысль, чужацкое колдовство было отвратительно ему ещё больше, но ничего другого у них не было. Чаллис никак не мог полностью принять идею, что космическим кораблям необходима магия, чтобы говорить друг с другом, даже после того как Хил и Роланд объяснили это ему, как могли.

После того как миновали мучительные полдня, в течение которых скиталец пробивался в реальное пространство, они постоянно были настороже. И когда разведчики доложили о взбудораженных орках, мчащихся к ангарам и орудийным палубам, и о далёких вспышках пламени, видимых с обзорных постов, они поняли, что битва началась.

И теперь он снова вернулся в отсек колдунов; согнувшись, он пробирался сквозь пролом в стене, которая, по словам Хил, когда-то была частью кафедрала навигатора. Его зрение никак не могло проясниться, в воздухе, одновременно горячем и холодном, ощущался металлический вкус, и было постоянное давящее чувство, как будто они находились в быстро падающем лифте. Колдовство.

Обстановка, открывшаяся им, выглядела точно так, как он запомнил, и казалась не менее странной, чем в первый раз, когда он побывал здесь. Множество зеленокожих, скованных вместе медными кандалами, заполняли многоярусные ряды сидений. Некоторые что-то бормотали с сосредоточенным видом, другие метались и орали, из их глаз и ушей сыпались зелёные искры.

Огромная голографическая сфера, висящая над залой, треснула и давно не работала, но иногда, когда сыплющий искрами зеленокожий смотрел на неё, в ней начинала светиться зелёная дымка и появлялись расплывчатые образы; впрочем, зеленокожие не обращали на это внимания. Картинки изображали очертания гигантских космических кораблей на фоне звёзд или ревущих зеленокожих, находившихся — как Чаллис внезапно понял — на других кораблях их флота.

Да, место то самое. Место, где эти сыплющие искрами орки говорили с другими на других кораблях и помогали командирам скитальца видеть их врагов. Те самые владеющие колдовскими силами чужие, которые, как уверенно сообщил Корланд, могут умереть от собственного возбуждения, как только начнётся бой, оставив скиталец слепым, а зеленокожих — без связи.

Отлично. Но пусть сначала установят хоть какую-то связь. Ему потребовалась неделя, чтобы снова найти это место, на подготовку рейда ушло втрое больше времени. У них будет только один шанс.

Сила орочьих мозгов ударяла по его барабанным перепонкам, словно прибой в бурю, и Чаллис едва расслышал приглушённый взрыв в дальнем конце залы, когда сработали бомбы. Затем из стен в нескольких местах пошёл дым, и внезапно воздух наполнился криками забившихся в конвульсиях скованных орков, которых начало охватывать огнём. Зелёный дым заструился из их ртов, электрические дуги трещали меж ушей, глаза светились, словно изумрудные прожекторы.

Чаллис пинком выбил вентиляционную решётку и спустился со стены на верёвке, вся его команда последовала за ним. Отдача гранатомёта толкнула Хил в плечо, и шрапнель прошила шкуры дюжины воющих орков. Дробовик Чаллиса дважды бухнул, свалив изумлённого прислужника, а позади него вспыхнул огнемёт Кейфа.

Чаллис почувствовал, что его голову сдавливают невидимые тиски. У стоящей рядом с ним Людер из носа и рта потекла кровь. Головы двух орков перед ними взорвались, испустив потоки зелёного света.

Он подбежал к самому большому орку-колдуну, заставив себя посмотреть в глаза твари. Медленно, чтобы мозг твари мог донести образ до разума каждого астропата в системе, он поднял ружьё и заговорил:

— Моё имя Чаллис. На борту этого скитальца находятся люди. Мы умоляем вас, помогите нам освободиться!

Позади раздались выстрелы и крики, но он заставил себя не вздрогнуть.

— Пожалуйста! Кто-нибудь нас слышит?

Внезапно создание, сутулящееся по орочьей привычке, выпрямилось и посмотрело на него сверху вниз. Выражение морды изменилось, глаза остановились на Чаллисе. Когда оно заговорило низким человеческим голосом с необычным акцентом, клубы зелёного дыма обвились вокруг него, образовывая подобие шлема с забралом, изогнутые наплечники и огромный плащ.

— Человек Чаллис. Я говорю с боевой баржи “Рагнарек”. Вы должны вывести из строя турели и уничтожить щиты в том крыле скитальца, из которого ты говоришь. Вы откроете его для атаки моей роты и…

— М-мы плохо вооружены, — запинаясь, проговорил Чаллис. — Я не уверен, где находится эта часть, о которой вы сказали. Я…

Орк наклонился к Чаллису и повысил голос.

— Слушай внимательно! Место, из которого ты говоришь, выступает из борта твоего деформированного корабля, как крыло. На нём установлены орудия и турели, пушки, из которых орки будут стрелять по нам, когда мы приблизимся для штурма, оно прикрыто стенами энергии, из-за которых мы не сможем телепортироваться, чтобы найти вас.

Чаллис пытался думать, несмотря на психический вой вокруг. Он вспомнил воронку на носу их абордажной торпеды. Как он мог быть таким глупцом? Когда они полетят к скитальцу, по их торпедам могут стрелять, их оболочку могут повредить, великие Астартес могут даже погибнуть…

Образ на минуту пропал, когда орк-колдун забился в конвульсиях, затем пришел в себя и снова заговорил:

— Мы будем наблюдать за вами, Чаллис, и проведём вылазку, когда вы завершите уничтожение защитных систем. Мы уже вступили в битву, брешь в защитных системах должна быть проделана в течение тридцати дней, или наша атака может потерпеть неудачу. Ты понял?

— Да, да, сэр. — Пристальный взгляд, устремленный на него через глаза твари, казалось, держал его, как железный захват.

— Тогда мы встретимся через тридцать дней. Прощай, человек Чаллис.

Голова орка медленно развалилась на куски. Чаллис почувствовал, что из его носа течёт кровь. У него было такое ощущение, будто под кожей что-то бурлило. Он осмотрелся, не в силах ни на чем сосредоточиться.

С ликующим криком Кантл ввёл настройки на полуразбитой консоли, и противовзрывные заслонки перекрыли все двери, ведущие из залы. В огне и суматохе они бросились к тоннелю, а позади них перенапряжение оставшихся орков выплеснулось оглушительным взрывом зелёного света.

День освобождения

Дальше по коридору, как он и приказал, были сооружены баррикады. Позади толпа орков завернула за угол, их ярость, казалось, усиливалась с каждым шагом, и тут отовсюду донёсся далёкий грохот взрывов, результат диверсии рабов.

Кейф был мёртв — погиб при первом из мощных взрывов, который они произвели в основании пилона. Там было больше орков, чем они ожидали, и, как понял Чаллис, у них бы не получилось пробить себе путь вниз по лестнице, к энергетическим регуляторам. Кейф сбросил бак с прометием с края мостика, на котором они сражались, и, выстрелив в себя из своего огнемёта, прыгнул следом, превратившись в пылающий живой детонатор. Они лишь могли надеяться, что взрыв вызвал повреждения, достаточные для того, чтобы уничтожить щиты, о которых говорил Астартес.

Толпа орков заполнила большой коридор на всю его ширину, орки расталкивали друг друга плечами, чтобы пробраться вперёд. Позади них огромный, одетый в доспехи зеленокожий, испускающий струи голубого дыма, подгонял эту ораву. Хил и остальные выжившие, опередив его, уже были на месте, и Чаллис из последних сил запрыгнул на металлические балки, образовывающие первую линию защиты, ухватившись за руки, протянутые, чтобы втащить его на баррикаду.

Кантл и его разведчики тоже погибли. Их план сработал идеально: они использовали приманки и огни для того, чтобы направить панически бегущих животных, сбившихся в плотную кучу, в шахты, по которым орки подавали боеприпасы к турелям. Вскоре орудия замолчали, но Кантл со своими людьми был отрезан. Они пропали, не смогли добраться до укреплённой точки встречи, и Чаллис молча попрощался с ними — он не питал иллюзий, что у их освободителей будет время прочесать тоннели в поисках пропавших. Сообщение не оставляло сомнений — даже если благословенные космические десантники пройдут через это уязвимое место во владениях орков, им придётся с боем пробиваться и внутрь, и обратно.

Чаллис спрыгнул с внутренней стороны баррикады. Со всех сторон раздавались звуки выстрелов: глухое уханье гранатомёта Хил, рык скорострельной орочьей пушки, с которой научились обращаться Людер и Корланд, лаз- и стаб-очереди. Чаллис вскочил и добавил последние заряды своего дробовика к стрельбе.

Последний рубеж, подумал он, бросив взгляд через плечо на стену корабельного корпуса позади них. «Если благословенные Астартес не найдут нас вскоре, всё закончится здесь». Его дробовик был пуст, а орки были всего в дюжине метров.

«Они не найдут нас вовремя».

Их вёл гигант в доспехах, выстрелы отражались от металлических пластин, приклепанных к его шкуре. Чаллис вытащил нож, из его глаз брызнули слёзы ярости.

Зайти так далеко, и чтобы всё окончилось вот так!

Вспышка света, полыхнувшая позади орков в последние мгновения неистовой стрельбы, осталась незамеченной.

Император — моё…

И тут загрохотали выстрелы.

Гудящее пламя испепелило задние ряды орков, люди бросились на пол, чтобы избежать волны жара. Вожак обернулся, рыча от ярости, моторы его брони рокотали и дымились.

Чаллис поднял голову. Сквозь дым и орков он насчитал десять огромных серебряных фигур, занявших положение для стрельбы и убивавших быстрыми, методичными очередями одного зеленокожего за другим. Спустя несколько мгновений оглушительной пальбы бронированный вожак остался один, зелёные трупы попадали к его ногам, и стрельба прекратилась.

Орк переключил свою броню на бег, и одна из серебряных фигур выступила вперёд, чтобы его встретить; на руках ее были ряды золотых клинков, потрескивающих синими разрядами энергии. Удар орка не достиг цели, сине-золотые когти превратили тварь в фонтан крови, внутренностей и металлических пластин. Через мгновение серебряный человек поднял тушу и отбросил её в сторону. На пол шлёпнулись кровоточащие останки.

В тишине, окутавшей поле боя, Чаллис услышал, что тональность взрывов изменилась — вместо приглушённых сильных разрывов вблизи раздавались лязганье и треск. Он понял, что это были удары абордажных торпед Астартес.

Храня благоговейное молчание, сражавшиеся рабы вышли из-за последней баррикады, чтобы встретиться со своими освободителями на покрытой засыхающей кровью палубе. Сквозь рассеивающийся дым Чаллис впервые смог рассмотреть великих десантников.

Их силовая броня цвета тусклого серебра была окаймлена золотом, смотровые линзы шлемов светились зелёным. Чаллис искал название или эмблемы, по которым он мог опознать своих освободителей, но не видел ничего знакомого. Корланд, нахмурившись, торопливо подошёл к нему и открыл рот, чтобы заговорить. Чаллис, махнув, показал ему, чтобы тот хранил почтительное молчание. Он ценил ум парня, но сейчас было неподходящее время для разговоров, даже самых ученых.

Воины в доспехах, один за другим, оборачивались к их процессии. Никто не заступил им путь, но и никто их не приветствовал.

На пути Чаллиса встал космический десантник с золотыми когтями, его броня блестела от орочьей крови. Шлем капитана был такого же золотого цвета, что и его когти, а из наплечников массивного доспеха торчали длинные золотые шипы, украшенные черепами, старыми и свежими. По сторонам от него стояли массивные фигуры в более тёмных, вычурных доспехах другого дизайна, металл переплывал от пластины к пластине плавными, органическими линиями. Глядя на них с восхищённым трепетом, Чаллис преклонил колено, пока Астартес жестом не приказал ему подняться.

Чаллис заговорил первым, используя официальный высокий готик для обращения к вышестоящему:

— Приветствую Астартес! Приветствую наших освободителей! Я — Чаллис, предводитель мятежа рабов. Мы надеялись, что вы придёте и освободите нас. Император, славься его имя, ответил на наши молитвы!

Некоторые из десантников, стоящих вокруг, расхохотались. При этих звуках Чаллис застыл, но через мгновение он понял, что это должно было означать. Астартес тоже показывали, что радуются победе. Несмотря на пугающие доспехи, в них всё ещё оставалось что-то человеческое. Чаллис ухмыльнулся в ответ.

Раздался глубокий, ровный баритон со старомодным акцентом, из-за которого Чаллису пришлось внимательно вслушиваться.

— И мы приветствуем вас, Чаллис. Я — лорд Слиганиан, командир этого скромного отряда, который вы видите перед собой. Примите моё восхищение, сэр, — вы вели ваших воинов храбро и грамотно. Я не видел ничего подобного уже много лет.

— Благодарю вас, лорд Слиганиан, мы почтены вашим присутствием и словами.

— Несомненно, так и должно быть. На протяжении многих веков лишь немногим из таких, как вы, удавалось увидеть нас так близко. — Позади них что-то бухнуло, и донеслись слабые звуки стрельбы. Слиганиан на мгновение поднял голову, прислушиваясь к чему-то.

— Я бы поговорил с вами ещё, господин Чаллис, но сейчас не время. Мы должны готовиться к бою, а не болтать. Первоочередной задачей является ваше освобождение.

Чаллис кивнул.

— Конечно, повелитель. — Он махнул своим солдатам, чтобы они подошли. — Выйдите вперёд, все вы. Прославляйте и благодарите наших спасителей! Как нам попасть на борт вашего корабля, лорд Слиганиан?

— На борт? Зачем? — Голос гигантского космодесантника прозвучал слегка озадаченно. — Вас, Чаллис, я могу взять с нами — вы подаете надежды. Но вы должны знать, что вам даровано освобождение, за которое вы сражались, — больше нет необходимости странствовать в его поисках.

— Лорд Слиганиан, — начал Чаллис, чувствуя, что и сам говорит озадаченно, — вы хотите сказать, что захватите и удержите этот скиталец? Если нет, то мы должны покинуть его. Я имею в виду, истинная свобода заключается в вере и духе, сэр, но… — Корланд дёргал его за рукав, бормоча что-то, но Чаллис лишь отмахнулся.

— Мы можем захватить это сооружение, Чаллис, вы правы, — пророкотал Слиганиан, указывая жестом на стены. — Хоть и непритязательное, оно может ненадолго стать нашим домом. Возможно, оно раскроет перед нами свои тайны, а может быть, мы его уничтожим. Нам это по силам, не сомневайтесь, — теперь, когда ваши действия позволили нам высадиться. Скиталец — это всего лишь крепость, Чаллис, а ещё не была воздвигнута та крепость, которая не пала бы перед нашим мастерством. Наши прародители — древние и благородные, наши цитадели неприступны, а инженеры — несравненны.

— Чаллис!

— Что, Корланд? Прояви уважение к Астартес! — Но парень от страха был бледен как труп, и тревога Чаллиса усилилась.

— А, Астартес. Мы были Астартес когда-то, юноша, но больше ими не являемся. Мы отреклись от этого титула в день, когда мы разбили тщеславных щенков Рогала Дорна в Железной Клетке, продемонстрировав наше превосходство над теми, кто всё ещё цепляется за старые понятия верности.

Тревога Чаллиса превратилась в абсолютный ужас. Отрывки забытых легенд, лживые истории, шёпотом рассказываемые поздно ночью за столами бараков. Предавшие легионы. Астартес, которые — невообразимая мысль! — отвернулись от света и развязали богохульную войну против Императора. На своей руке он чувствовал ладонь Корланда, которая неконтролируемо дрожала.

— Но… Вы обещали… Вы сказали, что принесли освобождение…

Слиганиан встал по стойке “смирно” и хлопнул когтистыми ладонями, аплодируя. Его голос стал более оживлённым, полным жуткого веселья:

— Вы правы, молодой Чаллис, мы не должны медлить. Вы десятикратно заслужили своё освобождение, вы сами и ваши храбрые воины. Ба, да вы показали находчивость, почти сравнимую с той, что демонстрировал я в дни молодости — до того, как стал Железным Воином.

Железным Воином. Слова ударили Чаллиса, словно молот. Рядом Корланд вырвал гранатомёт из рук Хил, пронзительно крича:

— Бегите! Нас обманули! Нас обманули!

Он не успел выстрелить. Человеко-машины, стоящие рядом со Слиганианом, потрескивающе зажужжали и подняли руки, изменившиеся на глазах у Чаллиса. Пальцы вытянулись и стали оружейными стволами, металлические перчатки перетекли в форму, напоминающую оружейные ложа и магазины. Каждая мутировавшая рука-оружие рявкнула один раз.

Чаллис оглянулся. Голова юноши, полная знаний, которые Корланд собирал в течение всей своей недолгой жизни, лопнула, в груди зияла дыра. Вокруг трупа растекалась кровь.

Чаллис, вне себя от потрясения и не в силах отвести глаз от убитого, смог лишь прошептать:

— Освобождение. Вы обещали.

— И разве я не человек слова, Чаллис, какую бы неблагодарность ни выказал ваш юный товарищ? Теоманд, побыстрее, пожалуйста.

Чаллис обернулся на крик, раздавшийся сзади. Хил билась в руках другого гиганта в доспехах. Этот был одет в плащ, сотканный из серебра, его глаза испускали тусклый изменчивый свет; мягким голосом он вкрадчиво прошептал:

— Разве не написано: “Обычный человек, словно червь во внутренностях трупа, заточён в тюрьме из холодной плоти, беспомощный и бесчувственный, и не ведает даже, что кончина его неизбежна”? Вот от какой судьбы мы освободим вас, приведя вашу смертную плоть к восхитительному союзу с субстанцией Хаоса.

— Да, несомненно, написано наилучшим образом и истинно, — отозвался Слиганиан.

— И разве не провозгласил великий Пертурабо: “Дух — это машина, отомкнутая Хаосом. Плоть — это крепость, которую мы захватим”?

Слиганиан слегка поклонился:

— Так сказал Кузнец Войны.

Хил успела вскрикнуть ещё раз, прежде чем её пронзила туманная волна энергии, и она начала изменяться.

Её рот распахнулся, оттуда вывалился раздувшийся втрое язык, усаженный костяными шипами. Тело раздулось в жирную массу, в которой возникали и исчезали гротескные подобия ее лица; мышцы на руках и ногах ссохлись, конечности превратились в сухие палки и отвалились. Но её чистые зелёные глаза, не отрываясь, смотрели на Чаллиса до тех пор, пока рассудок милосердно не угас в них, и колдун бросил визжащий ком плоти на палубу.

— Итак, эти гордые воины приняли свою свободу, — сказал Слиганиан, когда рабы были схвачены десантниками-предателями. Его голос был мягким, в интонациях даже слышалось сострадание. — Ваше освобождение от смертности, так страстно желаемое вами освобождение от ржавых цепей Империума. Дар, который лишь немногие могут понять, дар, которого страшатся и от которого бегут невежественные. Были миры, Чаллис, все жители которых поднимались как один и сражались с нами, когда мы пытались принести им дар, о котором вы попросили. Но когда я услышал ваш зов о помощи, то понял, что мы должны поспешить к вам. Воистину, вы все заслужили этот дар, Чаллис, и для меня было честью стать тем инструментом, благодаря которому вы ощутили сладкий, мимолётный вкус свободы.

Колдун шёл среди них, беря каждого раба за руку. Людер стала извивающейся, слизнеподобной тварью с гребнем из истекающих слизью отростков; у мужчины, стоящего за ней, изо рта и носа вылезли хлыстоподобные усики, которые принялись его душить, одновременно его мышцы стали раздуваться, и их конвульсии переломали ему кости. К тому времени, когда была искажена человечность последнего из них, Чаллис, не сдерживаясь, рыдал от ярости и отчаяния. Рука Слиганиана коснулась его плеча.

— Я знаю, мой юный друг, это волнующее зрелище. Труп-Император больше не властен над ними. Но тебя, мой воин, их лидера и вдохновителя, ожидает более значимый дар. Мой флагман нуждается в рабах, Чаллис, в сражении с зеленокожими мы понесли потери. Радуйся, храбрый человек, — ты выиграл право прожить жизнь в услужении у своего освободителя. Держи голову высоко, Чаллис. Тебе более не нужно ждать.

Серво-когти кузнецов сомкнулись на конечностях Чаллиса, и визжащего, рыдающего человека унесли прочь. Пока его воины шли к точкам эвакуации, лорд Слиганиан посмотрел на сцепившийся клубок вопящих отродий Хаоса. Примерно половина из них уже были мертвы, поскольку их тела не выдержали трансформации; остальные бились и выли на грязном металлическом полу.

— Мы сделали хорошее и благородное дело, Теоманд, — заявил Слиганиан, и его колдун поклонился. — Я никогда не чувствую такого удовлетворения, как в День освобождения.

Робби Макнивен Железо и кровь

Никто — ни демон, ни человек — не мог вспомнить времена, когда на Деменции не царила бы тьма. И её окутывал не обычный ночной мрак, ведь в небе не было ни солнца, ни луны, ни созвездий. Над адскими кузницами висел вечный смог, смердящий, словно вырезанная из почерневших и сгнивших лёгких опухоль, рождённый ничем не сдерживаемой, вечно растущей и грохочущей промышленностью. Хуже него был лишь единственный свет во тьме — ярящиеся вспышки бесчисленных дымовых труб, вздымающихся на целые мили, сияние раскалённых добела литейных размером с города, тусклое мерцание пузырящихся океанов расплавленного металла и тошнотворное жёлтое свечение неестественных рун, покрывающих каждую пядь металлической поверхности потерянного мира. У проклятия множество обличий, и на Деменции оно воплощалось в железе и стали, в пламени, дыме и плоти, расползающейся от нестерпимого жара.

И за всем этим наблюдал Феррикс, первый среди кузнецов варпа из легиона Железных Воинов, стоявший на украшенной шипами наблюдательной башне перед одной из бесчисленных боевых ям. Арена тянулась и тянулась вдаль, но её пески давно скрылись под обломками уничтоженных машин войны. Боковые ярусы патрулировали воины из личной свиты Феррикса. Вокруг стадиона смыкались мануфакторумы и плотедробилки, кровавые шпили переработки, горящие каналы прометия и закопченные трубы, изрыгающие дым. Всё это сливалось в единый кошмарный город, который простирался во всех направлениях так далеко, как могли видеть глаза кузнеца варпа.

Какая посредственность… Для Феррикса Деменция была ничем, пустым местом по сравнению с истинным величием мира, ставшего его родиной. Любой, кто видел Медренгард, осознал бы, что мир — кузница был его жалким подобием, блеклой тенью. Стоя под черным солнцем, на земле превращенного в крепость мира, Феррикс восхищенно смотрел на шпили и бойницы бастионов, пронзающих верхние слои атмосферы. Там он видел, как пленники томились в жарких подземельях, что тянулись до самого ядра планеты, и защищал стены твердынь, поглотивших целые континенты. Кузнец сидел на стене великой цитадели благословенного Пертурабо и взирал на стоявшие на якоре у его верхних башен корабли собравшихся группировок, что заслоняли белое небо железным занавесом. Деменция же была обычным захолустьем, задыхающейся от смога адской дырой, которая интересовала его лишь размахом своего производства и сделкой на создание боевой машины, из — за которой Феррикс и высадился на отравленную поверхность.

Когда — то слепые прислужники Бога — Трупа называли титана богомашиной. Феррикс видел богов, сражался с ними, связывал их во время бесчисленных ритуалов призывов, чувствовал их гнев. Он знал, что нависшая над ареной громада не была богом, ведь даже величайшие божества воплощались в плоти и крови, а не пластинах адамантия и закалённой стали. Нет, титан не был богом. Ещё не был.

Но кузнец варпа не мог не признать, что видит творение, достойное его мастерства. Машина, вздымающаяся на шестьдесят метров от широких пластин ног до высочайших шпилей — батарей на спине, нависала даже над ближайшими дымовыми трубами и смотрела на заводы Деменции так, как мрачный отец глядит на разбросанные детьми игрушки. За века, прошедшие после его создания, гигант носил много титулов и имён — последним их которых стал «Кровавый бич», что дали ему еретехи. В информационных потоках Феррикса титан числился как «Разжигатель войны», ранее служивший в Легио Гладиус, а теперь захваченный и порабощённый Тёмными Механикус. Насколько мог судить кузнец варпа, гигант станет его величайшим творением.

— Просители готовы, брат кузнец варпа, — доложил Саллик. Голос Железного Воина был так напряжён, что Феррикс почувствовал его жажду убивать, даже не отрывая взгляда от грозного титана. Саллик был одним из немногих Железных Воинов, поклявшимся служить Кхорну, и пусть он и не стал перекрашивать силовые доспехи в излюбленные цвета своего бога, за прошедшие шесть веков резни воин так ни разу не почистил керамит. Теперь его доспехи покрывали густые пятна тёмной засохшей крови. За верность Кровавый Бог благословил Саллика мутацией, превратившей его правую кисть в органическую насмешку над цепным топором. Кости выгнулись назад, плоть исказилась и потекла, став широким оголовьем, пальцы раскололись и заострились, превратившись в зубья. В отличие от других братьев по легиону, воин отказался заменить уродство благословенной чистотой бионической аугментации. Насколько мог судить Феррикс, кхорнит был отвратительным и опустившимся варваром. Но в миссии на Деменции и для него найдётся применение.

— Мы будем ждать, — ответил Феррикс. — Ты начнёшь резню лишь после того, как завершится помазание машины.

— Кхорн требует черепов, — возразил Саллик, его бас, раздающийся из вокализаторов, стал громче.

— Кхорн всегда требует черепов, — бесстрастно заметил кузнец варпа. — Скоро он их получит.

— Нельзя отказывать Кровавому Богу! — рявкнул Саллик.

Феррикс резко обернулся. Даже Саллику, неестественно выросшему благодаря дарам Хаоса, приходилось поднимать голову, чтобы встретиться взглядом с братом по легиону. Латунно — серый керамит кузнеца варпа укрепляли дополнительные привинченные пластины брони, а на спину его спадала густая грива из проводов, информационных цепей, штырей подключения и сервошипов. Над чадящим ранцем взметнулись шесть механодендритов, сегментированных и похожих на змей; извиваясь, они зашипели на чемпиона Кхорна, лязгая металлическими челюстями и жужжа пилами. Закружились зелёные бионические линзы, встроенные в скалящийся шлем — череп. Саллик невольно сделал шаг назад.

— Мы будем ждать подтверждения от еретехов, — повторил Феррикс, для выразительности ударив древком шипастой силовой глефы по решётчатому полу. — И если ты ещё раз посмеешь указывать мне, что делать, Саллик, то я отрублю тебе руки и ноги, а жалкие бесполезные остатки мозга лоботомирую. Это понятно?

Саллик промолчал. Феррикс отвернулся от него. Механодендриты продолжали сердито щёлкать зубами. Выродившиеся служители Кхорна не понимали ничего, кроме грубой силы, но её у кузнеца варпа было предостаточно. Феррикс активировал вокс— связь, подключившись к личному каналу варп — магоса Гуула.

— Почтенный магос, доложите, как идут приготовления, — приказал он. Раздалось тяжёлое дыхание, а через несколько мгновений донёсся булькающий от мокроты голос техножреца.

— Как ты получил доступ на этот канал?

— Гуул, ваши протоколы безопасности устарели много тысячелетий назад. На их взлом у меня ушло ноль целых семь десятых секунды. А теперь ответьте на мой вопрос.

— Мы укладываемся в график, кузнец варпа. Только что казнили восемь тысяч восемьсот восемьдесят восьмого просителя. Мои прогностикаторы чувствуют, что дух машины начинает пробуждаться.

— Тогда я начну ритуал, — кивнул Феррикс. — Продолжайте оповещать меня о своих действиях.

— Да благословят тебя Тёмные Бо… — Феррикс оборвал связь прежде, чем шмыгающий магос договорил бессмысленный катехизис. Он чувствовал идущие от Саллика волны возбуждения, но намеренно не глядел на кхорнита, продолжая осматривать «Кровавый бич». На титана стоило посмотреть. Каждая его нога была размером с имперский бастион, и теперь украшенные внешние стены кишели прикованными бандами рабов, сдиравших символику с некогда гордого гиганта, осквернявших его мерзкими рунами и свежей кровью. С тела свисало огромное знамя, сшитое из человеческих шкур и замаранное огромным рогатым черепом — знаком Кровавого Бога. Каждая рука была оружием, поражающим одной лишь величиной, левая — плазменным уничтожителем, а правая — орудием «адская буря», обе их связывали громадные цепи. На спине когда— то громоздилась огромная боевая базилика Империума, ощетинившаяся аркбутанами, шпилями и вторичными орудийными батареями. Именно в её обширных залах начался ритуал, и теперь они были завалены выпотрошенными трупами и отмечены клеймами Хаоса. Среди башен уже гнездились хельдрейки и прочие летучие демоны, а за расколотыми витражами мелькали ужасные силуэты, пропадающие, стоило лишь внимательнее на них посмотреть. Голова машины, опущенная между плечами, была выполнена в виде огромного скалящегося металлического черепа, так похожего на герб Железных Воинов, выгравированный на правом наплечнике Феррикса. Сейчас глазные линзы машины потускнели, умерли, но если кузнец варпа преуспеет, то уже скоро они вспыхнут дьявольским пламенем.

— Кузнец варпа, — проскрежетал Саллик сквозь сжатые зубы. Наконец, Феррикс обернулся и махнул ему рукой, показывая на яму.

— Иди.

Саллик немедленно начал спускаться по лестнице, сыпля проклятиями и клятвами, как топор искрами при ударе. Арена была забита битком, пусть и не обычными бойцами. Обычно на ней бились питаемые варпом машины разрушения, созданные порочными еретехами, стремящиеся достичь мрачной чести принятия в ряды стандартизированных механизмов, таких как «осквернители», «кузнечные изверги» и «душедробители». Но теперь среди обломков кишели сотни существ, как людей, так и демонов, и лишь одно объединяло их — каждому благоволил Тёмный Князь, Слаанеш. Железные Воины Феррикса загнали рабов на арену под дулами болтеров и приковали к металлическим штырям. Много месяцев ушло на то, чтобы собрать их вместе, вырвав из промышленных бригад Деменции или схватив в трущобах рабов. Когда Саллик промчался между ними к помосту в центре ямы, то жертвы завыли и загомонили, и их голоса слились в скорбную какофонию.

Феррикс не вслушивался в странные звуки, зная, что зверь, которого ему требовалось призвать, больше всего любит истребление самых ненавистных врагов своего бога. Он не устоит перед подношением столь многих черепов слаанешитов.

Два Железных Воина схватили первую жертву, шумового десантника из Ангелов Экстаза с непокрытой головой, и поволокли на помост. Казалось, что падший Ангел не замечает ничего вокруг, за века его разум притупился от сенсорной перегрузки. Феррикса передёрнуло. Да, порочные рабы Князя Наслаждений были столь же недостойны, как и кровавые мясники вроде Саллика. Необузданное поклонение Тёмным Богам приносило лишь безумие и мутации. Амбиции Феррикса требовали гораздо большего.

Ликующе завыв, Саллик взмахнул рукой, тяжело опустив мясной топор на непокрытую шею крикуна. Пурпурный ихор забрызгал покрывающие помост письмена, а орда пленников закричала ещё громче, натянутые и дрожащие цепи зазвенели. Воины Феррикса потащили следующую жертву — корчащегося выродка из мануфакториев с глазами на стебельках и торчащим из живота гнездом щупалец.

Казни продолжались. Феррикс включил счётчик выводящихся на визор данных, а сам повернулся к Квеммишу. Крошечный механический демон — херувим вернулся, принеся с собой то, за чем его послали на челнок — огромный пожелтевший череп, вытянутый и распахнувший челюсти, словно чудовищная первобытная гончая. Выгравированный на лбу знак Кхорна всё ещё тлел, разжигая жажду крови. Стуча железными поршнями, Квеммиш прижимал реликвию крошечными лапками к груди.

Феррикс протянул руку, и железный херувим помедлил, закрепляясь в воздухе, а затем бросил череп своему хозяину.

— Благодарю тебя, Квеммиш, — сказал кузнец варпа, и существо довольно загудело крошечным мотором. Квеммиш был первой демонической машиной Феррикса, выкованной и связанной десять тысяч лет назад, когда Долгая Война ещё только начиналась, а бывший технодесантник едва ступил на путь кузнеца варпа. И по сей день он остался его любимым творением.

Один из механодендритов Феррикса изогнулся, раскрыв пасть, и извергнул поток крови на поверхность черепа. На сбор жизненных соков сотни ритуально убитых псайкеров у кузнеца ушла большая часть века. Но теперь они не только развеселят служителя Кхорна, но и дадут ему достаточно энергии, чтобы питать демона, пока череп не будет установлен в бывшей рубке принцепса «Кровавого бича».

Конечно, если Феррикс сможет привязать зверя к его бывшему черепу.

Квеммиш опустился на наплечник кузнеца и втянул крылья, пока Феррикс размазывал по лобной кости кровь. Кхорнитская руна понемногу наполнялась светом и дрожала.

— Скоро, Квеммиш, — зашипел своему фамильяру Феррикс, глядя в пустые глазницы тёмной реликвии. — Я чувствую, как он приближается. Он станет моей величайшей работой.

Но крошечный демон не успел ничего ответить, поскольку кузнеца варпа отвлёк вой Саллика. Он обернулся к арене и увидел, как залившая центральный помост кровь начинает подниматься, словно её затягивает в воздух великий вихрь. Её частицы слипались и сгущались, понемногу принимая всё более чёткие очертания. Счётчик на визоре Феррикса перевалил за восемьдесят восемь жертв.

— Продолжай, Саллик, — приказал кузнец, пусть в этом и не было смысла. Ликующий берсерк уже обезглавил очередную жертву и тащил связанную по рукам, ногам и клыкам демоницу к эшафоту. Когда бледная голова твари присоединилась к скопившейся на краю платформы груде, то кружащаяся кровь содрогнулась и вырвалась с помоста, словно ожив, а после бросилась на оставшихся пленников. Жертвы завопили от извращённого удовольствия, чувствуя, как свирепый поток срывает плоть с их костей и досуха вытягивает кровь из освежёванных тел.

— Вот и он, — прошептал Феррикс. Квеммиш издал странный, одновременно скрежещущий и скулящий звук, прячась за выхлопными трубами ранца Железного Воина. Кузнец варпа крепче сжал глефу и открыл канал связи.

— Братья, будьте наготове.

Последние из слаанешитов умерли, от жертв остались лишь обескровленные трупы. И когда последнее тело тяжко рухнуло на землю, грянул гром и раздался рёв, от которого содрогнулась вся арена. Кружащаяся кровь метнулась в одну точку и слилась воедино, приняв форму огромной багровой гончей. Под обагрённой и свалявшейся чёрной шерстью вздулись готовые к рывку красные мускулы, а в глазах звериной головы, ощетинившейся клыками и окружённой гребнем из зелёной демонической плоти, сверкал дьявольский разум. Сковавший широкую шею зверя шипастый медный ошейник гудел от ненависти к колдунам.

Красная Гончая, Коготь Резни, Охотник Кхорна, Неутомимый — у данного демона Кровавого Бога было поистине много имён, но Феррикс знал его лишь как Горгота, и теперь тварь запрыгнула прямо в ловушку кузнеца варпа.

— Открыть огонь, — приказал Феррикс. По стадиону мгновенно разнёсся рёв болтеров. Горгот вздрогнул и завыл от ярости, когда бронебойные снаряды впились в его неестественно прочную шкуру, и закружился, решая, на кого из врагов прыгнуть первым. Саллик принял решение за него. Совершенно ошеломлённый видом воплощения одного из любимых служителей Кровавого Бога воин рухнул на колени перед гончей. Горгот прыгнул вперёд и одним махом перекусил Железного Воина пополам.

Феррикс спустился в яму и включил глефу, а позади него кружил и петлял Квеммиш. Кузнец отслеживал свою жажду крови по выводящейся на визор информации о сердцебиении и уровне адреналина, чувствуя, как она нарастает, как её разжигает близость к воплощению Кхорна. Нельзя было поддаваться ей.

Поглотив окровавленные остатки Саллика, Горгот начал красться вдоль края арены к ближайшим Железным Воинам, словно не замечая рвущего его плоть града снарядов. Феррикс побежал прямо к нему, подняв в руке старый череп.

— Горгот! — закричал кузнец варпа, и стоявший у подножия стены демон обернулся навстречу смертному, посмевшему назвать его имя. Феррикс остановился, давая Квеммишу время догнать себя, и вновь поднял череп.

— Ты узнаёшь себя, демон? — потребовал он ответа. — Узнаёшь последнее материальное обличье, которое носил, пока тебя не изгнал лучший воин?

Горгот завыл и прыгнуть, пытаясь схватить Квеммиша, но крошечный механический бес метнулся прочь. Демон обернулся к Ферриксу, замахиваясь обагрёнными когтями. Кузнец варпа сделал шаг назад и парировал удар адамантовым древком глефы. Сотворённые варпом когти проскрежетали по искрящему металлу. Феррикс припал на одну ногу, чтобы найти опору среди обломков, сервомоторы и бионические конечности завыли, борясь с неестественной силой разъярённого демона.

Другие Железные Воины прекратили стрелять, опасаясь угодить в собственного кузнеца варпа. Первым из мёртвой хватки высвободился Горгот и поднялся на мощных задних лапах, пытаясь вцепиться в визор Феррикса. Клык прочертил борозду по серебряному черепу, и Железный Воин сделал ещё один назад, взмахами глефы удерживая демона.

— Подчинись, — приказал Феррикс, и мехадендриты его закружили и завыли, пытаясь отбросить Горгота. — Подчинись мне сейчас или познаешь судьбу хуже простого изгнания.

Горгот прыгнул вновь, проскочив под оружием Феррикса со скоростью, немыслимой для столь огромного зверя. Железный Воин выругался, чувствуя, как челюсти демона сжимаются вокруг его левой ноги — одной из немногих частей тела кузнеца, ещё состоявших из плоти и крови. Рывком, отточенным за бесчисленные тысячелетия успешных охот, чудовищный зверь повалил кузнеца варпа, а затем навалился на него. На визоре вспыхнули красные руны тревоги.

Кузнец варпа зарычал, борясь с хваткой зверя, и два не прижатых механодендрита метнулись вперёд. Один впился в брызжущую слюной пасть, широко раскрыв металлические захваты, чтобы не дать челюстям сомкнуться, а другой, чьи гибкие извивы оканчивались заряженным ядерным резаком, повис снаружи. В тот же миг один из когтей Горгота сомкнулся вокруг шейного обтюратора Феррикса, угрожая разорвать его без малейших усилий.

— Я назову тебя, Горгот, — рявкнул кузнец варпа. — Если ты не подчинишься связыванию, то я произнесу твоё истинное имя, и ты будешь принадлежать мне вечно.

И Железный Воин, и зверь, сцепившиеся в смертельной хватке, застыли.

Зверь моргнул. При всей своей внешне бездумной дикости демон был не просто кровожадным животным, что и делало его столь опасным. Что и делало его таким нужным Ферриксу.

«Ты лжёшь», — зашипело порождение варпа. Голос, похожий на удары стальных клинков по медным щитам, раздался прямо в голове Железного Воина.

— Возможно, демон, — усмехнулся кузнец варпа. — Но за прошедшие века я сковывал порождений варпа и стократ страшнее тебя. Если ты вынудишь меня назвать имя, то я запечатаю тебя вдали от мест битв и кровопролитий и буду мучить тебя покоем остаток вечности. Подчинись добровольно, и тогда ты сможешь утолить свою жажду крови здесь и сейчас.

— Я тебе не какой — то дух машины, — взревел Горгот, и когти его едва заметно сжались на шее. — Я не стану скованным рабом твоих механизмов!

— А «Кровавый бич» это не просто машина, — выдавил сквозь сжатые зубы Феррикс. — С ним ты сможешь истреблять целые миры, ничто не сумеет остановить тебя. Согласись, или будешь назван.

Казалось, что прошли века, пока Феррикс пристально глядел в полные ненависти глаза отродья варпа. И затем, так же незаметно, хватка существа на его шее ослабла. Феррикс медленно отвёл механодендриты.

— Думаю, мы придём к соглашению, которое устроит нас обоих, — произнёс кузнец варпа. — Ради Кровавого Бога и Пертурабо.

— Кузнец варпа Феррикс!

Булькающий от гнили Нёргла голос магоса заставил Железного Воина поднять взгляд от просматриваемого инфопланшета. К нему приближался главный еретех, чьё раздувшееся ржавеющее тело несли на заваленном металлоломом вычислительном паланкине двадцать ослеплённых рабов. Надзиратель Тёмных Механикум махнул дрожащей дряблой рукой в сторону нависшего над ними «Кровавого бича».

— Разве это не зрелище, достойное взора самих Тёмных Богов?

Феррикс позволил механодендриту взять планшет, а сам посмотрел туда, куда показал Гуул. Как раз сейчас Квеммиш нёс окровавленный череп со связанным Горготом во внутренне святилище титана, пока сто тысяч просителей заунывно молились со шпилей базилики и рук — бастионов великой машины. Их ритуал близился к завершению.

— Как же вы заставили Красную Гончую подчиниться? — продолжал Гуул, глядя на Феррикса из — под заплесневевших складок зелёного капюшона. — Я слышал, что во время обряда вы потеряли по меньшей мере одного боевого брата?

— Шабаш кузнецов варпа не делится тайнами богов с другими, магос, — покровительственно ответил Феррикс. — Уверен, что Механикум поступает в этом плане так же, как и мы.

Он ощутил, как напрягся от гнева еретех, несомненно, взбешённый тем, что его нагло лишают власти связывания чудовищ и машин. Но прежде, чем магос смог сочинить ещё один едкий вопрос, молитвы просителей поднялись до воющего крещендо. Феррикс посмотрел наверх и увидел, как за линзами титана вспыхивает кровавое пламя. Его бионические глаза разглядели Квеммиша, установившего на место череп демона и теперь летящего к нему вдоль похожего на скалу бока гиганта.

— Он пробуждается, — заметил Феррикс.

Впервые со времён своего пленения силами Хаоса «Разжигатель войны» двигался. Он сместился неловко и так медленно, что это было почти незаметно, поднял руки, натянув огромные цепи. Из встроенных в нижнюю челюсть огромных вокс — решёток донеслось низкое рычание.

— Всё обговорённое в сделке с вашим кузнецом войны вознаграждение доставлено в посадочную зону Эпсилон, — сказал Гуул, не отрывая взгляда от громадной машины. — Снаряды, рабы и многое другое.

— Да, действительно многое, — произнёс Феррикс, отвернувшись от магоса, и включил вокс. — Братья, пора. Активируйте мелта — заряды.

Вдали раздался грохочущий взрыв, затем ещё, и ещё. Ослепительные вспышки белого пламени расцвели на осквернённых конечностях титана. С демонической машины начали падать цепи, чьи звенья оплавились и треснули. Гуул подался вперёд, кое— как приподнявшись, и мерзкая слюна закапала из его открытой пасти, пока магос ошеломлённо смотрел, как освобождают его новую боевую машину.

— Что… ты что творишь? — задохнувшись от возмущения, Гуул повернулся к Ферриксу, но Железный Воин молчал, глядя, как включённые бомбы уничтожают оковы титана. Демоническая машина рванула орудийные руки вверх, и оставшиеся цепи расколись. Звенья градом падали на землю, круша рабов и механикумов. Титан издал разрывающий уши торжествующий вой.

— Предатель! — завыл Гуул. — Глупец! Что ты наделал?

Феррикс медленно обернулся к Гуулу и махнул глефой, давая знак своей свите. Железные Воины молча открыли огонь, выкашивая искажённых скитариев, пытавшихся защитить своего хозяина, и разрывая на части рабов, вцепившихся в паланкин.

Платформа Гуула закачалась, и Феррикс прыгнул вперёд, широко разведя механодендриты, провода и кабели взметнулись за его спиной. Он обрушился на пол прямо перед раздувшимся магосом, подняв глефу. Вдоль шипастого клинка побежали искры.

— Я не связал его, — заговорил он, глядя в расширившиеся от ужаса глаза магоса. — Не в полную силу. Горгот вселился в титан и может делать с ним всё, что захочет. Глупец, ты действительно верил, что можешь управлять таким зверем?

— Но у нас была сделка, — выдавил из себя Гуул. — Мы дали тебе…

— Недостаточно, — перебил его Феррикс. — И пока Горгот будет крушить твои жалкие владения, мои братья разорят их. Ты и подобные тебе никогда не служили Долгой Войне всерьёз, Гуул. Сегодня этому придёт конец.

И затем Железный Воин, взмахнув глефой, вскрыл вздувшееся брюхо задохнувшегося от ужаса еретеха. Наружу вырвался поток желчи и клубки извивающихся личинок, забрызгавшие серебристые поножи Феррикса. Зашипев от отвращения, кузнец варпа снёс голову жалкой твари с плеч и бросил её с края изрешечённого болтами паланкина.

Позади него окончательно пробудился демонический титан. Его яростный рёв разорвал отравленное небо Деменции, и тысячи бледных гниющих рабов, что все ещё висели на укреплениях базилики, завыли от муки, когда тёмное пламя вырвалось из каждой поверхности порченной машины, поглощая и плоть, и души. Пылающие тела, словно огненные кометы, падали с отвесных стен. Феррикс поднял руку, чтобы Квеммиш мог сесть к нему на кулак, а крошечный демон повернул металлическую голову на сто восемьдесят градусов, желая посмотреть на свои труды.

А затем Горгот Кровавый Бич сделал первый шаг.

Медленно и величественно поднялась нога— бастион, разбрасывая обломки и круша трупы. Феррикс видел, как огромная металлическая конечность движется над головой, как мимо проходит тень титана, как обломки стучат по его броне. Несмотря на опасность и нелогичность такой эмоции, кузнец варпа не мог не признать, что чувствует прилив предвкушения. Такое зрелище нечасто удавалось увидеть даже в битвах Долгой Войны.

А затем нога прошла над ним и опустилась позади с такой силой, что подбросила тела Гуула и его изувеченных прислужников в воздух. Даже с включёнными автостабилизаторами Феррикс едва устоял на ногах.

— Кузнец варпа, — доложил по воксу один из его подчинённых. — Флот вышел на окраину системы. Они будут на орбите в течение часа.

— Передайте кузнецу войны загруженные мной при сканировании координаты зон высадки, — приказал Феррикс. — Чем скорее мы обчистим это место, тем лучше.

Горгот выстрелил из плазменного уничтожителя, и от отдачи обломки вновь взлетели в воздух. Вспыхнуло пламя, яркое и раскалённое, словно новорождённая звезда, и вдали исчез фабричный округ. Последовал второй выстрел, который расплавил огромный технохрам, словно огненная буря. Начало раскручиваться орудие «адской бури», и зверь завыл, наслаждаясь безумным кровопролитием и сотрясая землю вокруг.

Кузнец варпа отвернулся от величественного зрелища и посмотрел в чёрные небеса, ожидая, что в них появятся первые «Когти ужаса». На таких планетах, как Деменция, время текло странно, но по его наилучшим прикидкам Тёмным Механикум потребуется от восьми до десяти стандартных лет на то, чтобы полностью разрушить титана и изгнать Горгота из его пылающих обломков. Был и небольшой шанс на то, что демон исполнит своё желание и убьёт всё живое на планете. В любом случае, к тому времени Феррикс и его Железные Воины давно покинут Деменцию, забив трюмы доверху самыми ценными реликвиями проклятого мира— кузницы.

Если бы кузнец варпа ещё мог улыбаться, как раньше, то обязательно бы так и сделал. Это действительно было его величайшим творением.

Крис Райт Владыка осады

Не переведено.

К.Л. Вернер Осада Кастеллакса (не переведено)

Не переведено.

Рассказ из White Dwarf

Сполохи света в окутанных дымом руинах означили присутствие вражеской пехоты. Миг спустя росчерк ракеты устремился к «Хищнику» Железных Воинов. Скользящий удар пришелся в башню. Расположенные под углом бронепластины поглотили силу взрыва, через мгновение ракетомет танка выплюнул залп зарядов с противопехотными боеголовками. Серия взрывов — и защитники уничтожены. Демоны, заключенные в танке, захихикали, когда гусеницы проложили свой путь по обугленным телам Имперских Гвардейцев.

Командир танка был ветераном и за тысячи лет Бесконечной Войны сросся со своей машиной.

Тактика лоялистов была ему понятна: пехота, теперь искавшая спасения в ненадежных укрытиях развалин, пыталась скоординировать свои действия с бронетехникой, должно быть, находившейся где-то неподалеку.

Когда «Хищник» Железных Воинов обогнул угол, Командир вознес хвалу Разрушительным Силам: силуэт вражеского танка заполнил прицел. Это не были грубые очертания «Лемана Русса». Это был лоялисткий «Хищник», похожий на тот, которым сейчас управлял Железный Воин. Зайдя с фланга, сын Пертурабо получил возможность нанести удар по уязвимой корме противника.

Командир уже предчувствовал скорую победу, а демоны, населявшие прицельный механизм, уже кричали в предвкушении смерти соперника.

Когда палец проклятого Императором уже приблизился к кнопке «Огонь», танк сотрясся от мощного удара, оплавившего башню и смявшего лазпушку. Демоны завопили от боли, командира же ударило о корпус. Но зрение его затемнилось лишь на короткий момент, ведь он был сверхчеловеком, воином Хаоса.

Из бокового ответвления улицы появился «Хищник» Космодесанта, готовящий смертоносный выстрел. Видимо, он был уверен, что цель, лишенная оружия, не сможет оказать сопротивление.

Но танк Железных Воинов был далеко небеззащитен. Демоническая сущность, до этого таившаяся внутри машины, с ревом вырвалась наружу, преображая саму материю стального левиафана. Практически уничтоженная лазпушка приняла свою прежнюю форму, разорванные кабели питания сами присоединились к орудию. Вновь обретя контроль, командир самопроизвольно нажал на кнопку спуска. Добела раскаленное копье света устремилось из демонически перекованного ствола к тому месту, где соединялись башня и корпус вражеского танка.

«Хищник» Космодесанта потонул в ослепительной вспышке взрыва боеприпасов. Башня отлетела на десятки метров, корпус разлетелся, разорванный на множество частей.

Выкрикивая безумную молитву во славу Темных Богов, командир повернул орудие обратно и навел прицел на корму второй вражеской машины. Башня другого танка поворачивалась, и чуть больше чем через секунду дула двух лазпушек уже смотрели друг на друга

Железный Воин не был намерен давать шанс противнику. Нажав на "огонь", Нажав на спуск, командир вписал очередное убийство в свой длинный список.

Теперь путь вперед был свободен, и еще один гарнизон падет перед мощью Железных Воинов!

Несущие Слово

Энтони Рейнольдс Мардук: Тёмный Апостол

Тёмное сердце

Он вертел в руках шлем. Это был прототип конструкции Мк-VI из последней поставки с Марса, окрашенный в насыщенный кровавый багрянец — цвет переродившегося Легиона. Линзы поблескивали, словно изумруды, глядя на него с угрожающим прищуром.

Он перевернул шлем и установил его на подготовленную раздвижную подставку, которая подстроилась под вес и форму шлема, охватив его и зафиксировав. Он потянулся за своим электростилусом и вынул его из штатива. Указательный палец коснулся активационной руны, и стилус начал вибрировать с глухим гудением. Он поправил шлем свободной рукой, повернув его так, чтобы получить наиболее удобный доступ к вогнутой внутренней поверхности. Тонкий наконечник из искусственного алмаза опустился на гладкий, лишенный украшений металл.

Он остановился.

Он отвернулся и бросил взгляд на ритуальное изображение Октета, закрепленное в тени маленького алькова напротив угла, где слабо горела курильница. Казалось, пламя меркло, а температура понижалась. По стенам пополз иней. Сама тьма пришла в движение, корчась и разрастаясь.

Отростки теней потянулись вперед, слепо нащупывая путь. Они пробирались сквозь стены, ползли по полу и потолку. Один из них прикоснулся к нему. Касание было холодным как лед. Мрак смыкался, окутывая облаченное в рясу тело.

Он ощутил на шее дымное дыхание, от которого исходил смрад извращенных кошмаров и гниющей плоти.

Ползучая тьма начала нашептывать ему, дюжина безумных голосов сливалась в один. Из ушей потекла кровь. Стилус задергался в руке.

Он беседовал с посланцем Изначальной Истины. Были принесены клятвы. Снова пролилась кровь.

Прошел час. Быть может, больше.

Наконец ад отступил, отпустив его и скользнув обратно за истончившуюся пелену реальности. Курильница вновь ожила, пламя затрещало, и комнату опять озарил тусклый свет. Мардук вздрогнул и выпустил стилус. Руку свело мучительной судорогой. В сущности, у него болело все тело.

Он посмотрел на шлем, все еще покоившийся в объятиях раздвижной подставки. Вогнутую поверхность покрывала мелкая клинопись. Не осталось ни единого нетронутого сантиметра.

Почерк принадлежал не ему.

— Да будет так, — произнес он.

Тяжеловесные шаги замерли возле временной камеры. Для кандидата настало время суда. Он сидел на полу, скрестив ноги и выпрямив спину. В таком положении он провел большую часть дня. За это время тело залечило самые скверные из ран, нанесенных ему братьями.

Кандидат поднял голову и увидел в закрытой двери камеры собственное отражение. Несмотря на усовершенствованную трансчеловеческую физиологию, его лицо до сих пор испещряли лиловые кровоподтеки. На щеках и губах сухими струпьями запеклась кровь. Как и у всех, рожденных под недремлющими светилами Колхиды, его кожа была смуглой, а радужки темными. Взгляд налитых кровью глаз был мрачен.

Ему было известно, что его лицо более широкое и крупное, чем у неизмененных людей, которые теперь казались странно хрупкими и тонкими. В отличие от большинства воинов Легиона, он все еще смутно помнил, как выглядел до своего перерождения в более возвышенном облике. Он полагал, что со временем также забудет о своей жизни в храме до вступления в XVII Легион.

С него сняли доспех. Когда-то тот был цвета серого гранита, однако теперь имел красный оттенок застывшей крови — в честь почитаемых Гал Ворбак. О, если бы увидеть то, что узрели они…

Его размышления прервались, когда замки камеры открылись, и раздался скрип металла. Дверь широко распахнулась, и в помещение, пригнув головы в шлемах, вошли двое ветеранов в багряных доспехах. Их тяжелая броня была увешана талисманами и исписана колхидской клинописью.

Разумеется, он их узнал. Это были воины Бел Ашареда. У них за плечами было на полтора столетия больше войн, чем у него.

Они держались со сдержанной агрессивностью, сжав перчатки в кулаки. Было очевидно, что им хочется порвать его на куски. То, что они еще так не сделали, было… неожиданно. Их что-то удерживало.

— Ну? — произнес он.

— Встань, Мардук, — сказал один из них. Решетка вокса превратила голос в гортанное звериное рычание.

— Зачем? — спросил он. — Что меня ждет?

Он успел заметить начало удара, однако не стал уклоняться. Тот попал в висок и жестоко швырнул его на беспощадную металлическую стену камеры. Мардук рухнул на пол, по его лицу потекла горячая кровь. Он ощутил на губах ее вкус.

Однако Несущий Слово не вскрикнул. Не стал стирать кровь с лица. Лишь бесстрашно взглянул на ударившего.

Его вздернули на ноги, он не сопротивлялся. Из бесстрастных линз воина-ветерана, который его держал, на кандидата уставилось собственное искаженное отражение. Потрескавшиеся губы раздвинулись в окровавленной ухмылке.

— Ты бьешь, будто слабая женщина, — усмехнулся он. Ветеран взревел и впечатал свой бронированный лоб в лицо Мардука.

Темнота.

Он резко пришел в себя, очнулся и дернулся. Нечто извивалось и копошилось у него в сознании. Оно было маслянистым и омерзительным, его вторжение вызывало тошноту.

Мардук начал сопротивляться. В ответ нечто стало пробиваться вглубь, чтобы утвердить свое господство.

Наконец, удовлетворившись грубой демонстрацией своего могущества, сущность отступила. После нее осталась лишь пульсирующая боль по ту сторону глаз Мардука да еще едкий привкус варпа в горле.

Он попытался сосредоточиться. Свет был слишком ярким. Несущий Слово часто заморгал, прочищая сознание.

Он находился в центральном контрольном зале. Станция Зетсун Верид.

Мардук стоял на коленях в окружении легионеров-ветеранов — недавних членов Гал Ворбак. Он чувствовал их злобу. Она исходила от них, словно жар от печи.

Обзорный портал был заполнен Калтом. Даже с орбиты были ясно видны следы идущей внизу войны. Над континентом, словно громадные цветущие водоросли, поднимались шлейфы дыма и пыли. Они тянулись высоко в атмосферу и были пронизаны свечением различных оттенков.

По залу разнесся надтреснутый властный голос.

— Все наиболее прекрасно в миг гибели, не правда ли?

Мардук попытался понять, откуда он исходит. Соберись.

Закутанные в рясы магосы суетились в управляющем центре платформы, другие сгорбились над консолями, подключившись к портам блоков мысленного управления. Как бы то ни было, голос не принадлежал никому из них.

— Битва продолжает бушевать, но война уже практически выиграна.

Взгляд Мардука переместился на фигуру, которая стояла отдельно от прочих и смотрела в пустоту.

Вот.

Окружавший нечестивое существо воздух трепетал. Рядом с ним истончалась граница между реальностью и владениями Изначальной Истины.

Кор Фаэрон. Магистр Веры.

— Тринадцатый Легион получил тяжкие раны, а у Калта навеки останутся шрамы. Солнце умирает. Поверхность будет очищена. Последние остатки сопротивления будут вынуждены уйти под землю, однако это им не поможет. Калт, самоцвет Ультрамара, уже в агонии. Это моя победа. Не Эреба. Даже не Лоргара. Моя.

Почтенный кардинал обернулся. Его глаза лучились ликованием и мерцали противоестественной энергией.

— Вся система уже мертва, — произнес он. — Она еще просто не осознала своей гибели.

Он приблизился, и Мардук подавил желание попятиться назад.

— Воины Бел Ашареда хотят вырвать твои сердца и съесть их, пока ты еще будешь дышать, — рыкнул Кор Фаэрон. — Меня так и подмывает пойти им навстречу. Чего ты рассчитывал добиться?

У Мардука начало покалывать кожу. Его глазам было больно смотреть на Кор Фаэрона, и он опустил взгляд.

— Смотри на меня, — угрожающе прохрипел Кор Фаэрон.

Мардук повиновался. Он сомневался, что смог бы воспротивиться, даже если бы попытался.

Когда Легион обнаружил Колхиду и воссоединился с примархом, Кор Фаэрон уже подвергся разрушительному воздействию своей смертной природы. Он был стар, слишком стар, чтобы пройти полную процедуру усовершенствования и стать подлинным космическим десантником. Сейчас он все так же выглядел старым, однако, сколь бы хрупким и сгорбленным он ни был без доспеха, в нем присутствовала неоспоримая и яростная жизненная сила.

Его поддерживали не только постоянные омолаживающие операции, а еще и опасная лихорадочная энергия, которая пылала жарким, ненасытным и губительным пламенем. Чтобы не дать ей поглотить себя, должна была требоваться высочайшая сила воли. Скорее всего, в галактике нашлось бы всего несколько существ, которые смогли бы поддерживать себя в таком состоянии, не превратившись вскоре в пустую выжженную оболочку.

— Это моя война, кандидат, — прошипел Кор Фаэрон. — Моя. Ее нельзя было провалить. Захват этой платформы являлся центральной частью плана. От него зависела наша победа. Ты это понимаешь?

— Да, мой господин, — сказал Мардук.

— Да, мой господин, — передразнил его Кор Фаэрон с презрительной улыбкой. — И все же именно в этот драгоценный миг, когда успех висел на волоске, ты решил пойти против наставника?

— Я не… — начал было Мардук, но его заставил умолкнуть сверкнувший взгляд Темного Кардинала. Из мертвенно-впалых глазниц начали струиться испарения варпа.

— Ты не хотел ставить под угрозу захват станции? — ощерился Кор Фаэрон. — Может, и нет, однако именно это ты и сделал. Возможно, ты вообще ни о чем не думал, ослепленный желанием возвыситься, убив одного из вышестоящих. Собственного наставника. Твое неуважение оскорбительно.

— Какой толк от учителя, который не учит? — спросил Мардук. — Он не был моим наставником. Я был рад его убить.

Один из ветеранов, стоявших у него за спиной, безмолвно выразил неодобрение. Он услышал, как клинок покидает ножны.

— Нет, — рыкнул Кор Фаэрон воину, и вокруг него, словно ореол, замерцало зловещее сияние. Клинок скользнул обратно на место.

— Даже будь у него желание меня наставлять, я бы ничему у него не научился, — дерзко продолжил Мардук. — Его душа была глухой к Изначальной Истине, а разум — закостеневшим и негибким. Его злило, что я слышу пантеон лучше, чем ему когда-либо удалось бы. Вот почему он отказывался меня учить. Меня послали сюда познать путь послушника, но при этом отдали под начало воина, не имеющего склонности к искусству варпа.

— Ну, тогда очевидно, что он заслуживал смерти, — произнес Кор Фаэрон.

Мардук скривился.

— Нет, я не имел в виду…

— Ты оскорблен, что тебя отдали на попечение Бел Ашареда? Бел Ашаред праведно служил Легиону почти столетие, а ты немногим больше, чем просто неофит. Сколько ты сражался вместе с Семнадцатым? Две десятилетия? Три? Ты просто неблагодарное дитя.

— Я молод, — сказал Мардук, — однако же не лишен таланта и жажду овладеть силами, которыми повелеваете вы, мой господин.

Кор Фаэрон яростно уставился на него, и душа Мардука съежилась от явной желчности этого взгляда.

— Чего ты не знал, так это то, что Бел Ашаред принадлежал к Темному Сердцу, — произнес Кор Фаэрон. — Он являлся членом секты, которая была моей кровавой правой рукой со времен Завета. Темное Сердце служило мне, когда Лоргар Аврелиан был еще ребенком, и продолжало нести свою службу впоследствии, несмотря ни на что. Бел Ашаред был из Темного Сердца, а ты убил его потому, что он оказался не тем учителем, на какого ты надеялся?

У Мардука пересохло во рту.

— Я… я не знал, — пробормотал он.

Кор Фаэрон мгновение свирепо глядел на него, а затем резко отвернулся, искривив пальцы. Когда он заговорил, его голос был уже более сдержанным.

— Ты утверждаешь, что желаешь овладеть теми силами, которыми я управляю. Почему? — спросил он, созерцая Калт.

Мардук ответил не сразу.

— Это простой вопрос, — произнес Кор Фаэрон. — Отвечай.

— Я хочу служить примарху и Легиону всеми своими силами, — наконец сказал Мардук.

Кор Фаэрон рассмеялся. Звук был отвратителен, он напоминал булькающий кашель больного животного.

— Ты бы лучше всего послужил Легиону, если бы не убил наставника во время решающей тактической вылазки, — сказал он. Вспышка сияния варпа высветила череп, скулу и зубы под истощенной плотью Кор Фаэрона. — Тебя манит сила. Не оскорбляй меня притворством, будто это не так. Ты жаждешь силы.

— А вы нет? — спросил Мардук.

Кор Фаэрон долгий миг буравил его взглядом, а затем фыркнул.

— Зачем мне стремиться к тому, что у меня уже есть?

— Я не могу представить, что человеку когда-то будет достаточно силы, — ответил Мардук, осторожно и едва заметно выделяя слова. — Всегда можно получить больше. Да, я жажду силы. Научите меня. Умоляю вас.

Кор Фаэрон прищурил глаза.

— С чего ты взял, будто я захочу поделиться с тобой знанием?

— Потому что вы хотите узнать, как я это проделал, — отозвался Мардук. — Иначе я был бы уже мертв.

Прежде чем Кор Фаэрон успел ответить, его тело сотряс приступ кашля. Темный Кардинал вытер с губ черную слюну.

— Бел Ашаред обладал некоторой силой, однако, возможно, я его неверно оценивал, — произнес он, прижав ко рту руку в перчатке. — А он явно недооценил тебя. Мне неинтересно учить высокомерного выскочку вроде тебя, но в одном ты прав — я заинтригован. Так расскажи же мне, как тебе это удалось.

Мардук облизнул губы, понимая, что его жизнь висит на тончайшем волоске. Он знал, что должен правильно подобрать слова.

Верфи пылали. В черноте беззвучно вращались искореженные обломки. В некоторых из них угадывались останки линкоров и защитных платформ, но большая часть была изуродована практически до полной неузнаваемости. В плавном кружении мусора была безмятежная красота, каждый кусок металла поворачивался с собственной скоростью и под собственным углом. Абсолютная тишина пустоты делала панораму разрушения почти умиротворенной. «Закрыть глаза, — подумалось Мардуку, — и никогда не поймешь, что что-то не так».

«Самофракия» рассекала беззвучно вращающиеся обломки, словно клинок. Она прошла через раздвижные врата станции Зетсун Верид, не встретив сопротивления. У орудийной платформы не было оснований подозревать «Самофракию». Корабль был одним из тех немногих, кому посчастливилось выйти из мясорубки невредимыми.

Она замедлила ход и спокойно пришвартовалась.

Как и всегда, наступление возглавлял Сорот Чур. Сразу за ним следовал Бел Ашаред, а за двумя офицерами двигались легионеры XVII-го. Все понимали, что на них возложена ключевая роль в важнейшем предприятии. Они знали, что быть выбранным на это задание означало благословение. Им не терпелось начать зачистку станции.

Второе сердце Мардука заработало. Сражаться бок о бок со столь благородными воителями, как Гал Ворбак, было великой честью.

По завершении дела к ним должен был присоединиться Кор Фаэрон. Магистр Веры скрылся, позволив подручным из варпа унести его, и у Мардука по затылку поползли покалывающие мурашки волнения и соблазна. Он жаждал наступления дня, когда тоже будет обладать подобной силой.

Служащие станции Зетсун Верид понятия не имели, что их ждет. Высокомерные сыны XIII Легиона, приписанные к платформе, также не знали об уже разворачивающихся событиях. Их невежество было восхитительным. Когда Несущие Слово вышли из первого проходного пустотного шлюза, навстречу нежданной абордажной команде вышел Ультрамарин. На нем не было кобальтово-синего шлема, он явно не ожидал нападения и даже еще не осознавал, что ему остались жить считанные секунды. Нелепо, но он даже не потянулся к оружию. На его лице было выражение озадаченности.

Мардук усмехнулся про себя. Это было слишком хорошо.

Ультрамарин — сержант, судя по опознавательным знакам — открыл рот для… чего? Приветствия? Окрика? Как бы то ни было, ему не дали заговорить. Пронесся болт, первый из множества, которым было суждено вылететь в следующие несколько минут. Он попал Ультрамарину в лицо, прямо под левую скулу. Первое убийство опять принадлежало Сороту Чуру. Мардук вознес молитву, чтобы на борту оказались еще воины XIII-го. Ему хотелось убить еще кого-нибудь.

В самом процессе убийства космодесантников присутствовало нечто особенное, сильное. Это было совсем не то, что убивать низших существ. У смертных незначительные и скоротечные жизни. Да, Мардук помнил, как был одним из них, однако казалось, будто это сон или же происходило с кем-то другим. Он практически ничего не ощущал, обрывая их жизни, но в случае с легионерами испытывал возбуждение, не похожее ни на что другое. Оно опьяняло.

Ультрамарин рухнул на пол с раскатистым грохотом, который в замкнутом пространстве походил на звук падения титана. Эхо шума стихло, и на мгновение наступила тишина.

Обернувшиеся лица. Раскрытые в ужасе рты членов экипажа, заметивших обезглавленного Ультрамарина, распростертого на палубе. Вокруг него ширящимся кругом растекалась кровь. Она капала сквозь металлические перекладины пола. Кап. Кап. Кап.

Находившиеся здесь в большинстве своем не принадлежали к числу комбатантов, основную их часть составляли техники и адепты. Модерати. Магосы. Офицеры. Рядовые.

Большинству никогда не доводилось вынимать пистолеты из кобуры на бедре — это был всего лишь элемент формы, как эполеты или знаки выслуги. Они усердно пытались восстановить связь, отчаянно пытаясь соединить Калт с флотом через вокс или местную ноосферу, но ничего не работало.

Они совершенно не были готовы к новому нападению.

Несущие Слово не стали тратить боеприпасы и пустили в ход цепные клинки и кулаки, ломая тела, будто сухие деревья, и снося головы с плеч. Мардук расколол череп затыльником болтера. Разрушение доставило ему удовольствие. Он схватил пытавшегося сбежать адепта в рясе и сдавил шею человека перчаткой. Несущий Слово оторвал того от пола и встряхнул. Хрустнули позвонки, и адепт обмяк. Мардук швырнул мертвое тело обратно в перепуганную толпу.

Палубу осыпало выстрелами высокомощных лазеров, которые вонзались в красную броню, прожигая и опаляя ее. Похоже, что платформа оказалась не совсем беззащитной. Мардук обернулся, выискивая цель. Вот, на верхнем мостике — преторианцы Механикума. По крайней мере наконец-то появился враг, достойный болтера.

Боевые чудовища в вычурной бронзовой броне, преторианцы обрушивали вниз шквал огня. Двое нападавших воинов XVII-го рухнули, их доспехи дымились. Мардук вогнал два болта в одно из бронированных существ, заставив его попятиться на вывернутых назад поршневых ногах. Плоть и металл лопнули, из нанесенных Мардуком ран брызнула смесь черного масла и млечной синтетической крови, однако существо не упало.

Слепо врезавшееся в Несущего Слово смертное ничтожество сбило ему прицел. Мардук выругался и ударом отбросил человека на пол. Тот тяжело упал, и жалкое хныканье смолкло.

Кандидат вскинул болтер, намереваясь вновь открыть огонь по преторианцу. Назначенный его наставником Бел Ашаред успел сократить дистанцию и атаковал создание Механикума в ближнем бою. Капитан Несущих Слово мешал сделать смертельный выстрел. Мардук снова выругался.

Рассвирепев, он быстро сделал шаг вбок и впечатал болтер в пепельно-серое лицо ковылявшего мимо человека. У смертного, какого-то закутанного в рясу адепта, не было руки — ее вырвал из плеча один из воинов Бел Ашареда. От удара Мардука лицо человека смялось, и тот упал. Мардук смахнул с оружия комок окровавленной плоти и волос.

Он увидел, как Бел Ашаред поверг боевого зверя-преторианца наземь ударом тыльной стороной руки. Капитан наступил на вооруженную конечность, прижав ту к полу сапогом, и погрузил гудящий силовой топор в грудь существа. Преторианец яростно взревел смесью двоичного кода и обычного голоса. Создание Механикума умирало медленно, корчась и булькая.

Мардук приблизился к своему господину. Доспех капитана был забрызган кровью и маслом, которые образовывали потеки на стыках пластин брони. Мардук ощущал покалывание от присутствия варпа вокруг — по ту сторону пелены колыхались и извивались существа, неизвестные смертным. На пределе слуха нашептывали надтреснутые голоса, раздиравшие сознание.

— Ужас и смерть истончают покров между этим и иным мирами, — заметил Мардук, озираясь по сторонам.

— Что? — переспросил Бел Ашаред.

— Живущие Вовне жаждут пересечь черту, — произнес Мардук. — Вы этого не чувствуете, мой господин?

Он увидел, что Бел Ашаред крепче стиснул кулаки. Вероятно, капитан ощутил, что над ним насмехаются.

— Потрясающая интуиция, щенок, — огрызнулся тот полным презрения голосом. — Это бы смог почувствовать даже умственно отсталый ребенок недочеловека.

— Большинство в Легионе не смогли бы, — сказал Мардук. — Они слепы.

«Как и ты», — подумал он.

— Не думай, будто ты особенный, — произнес Бел Ашаред. — Это далеко не так. Ты мусор, ненужный даже собственному ордену. Ты еще ничего не знаешь о подлинной природе вселенной и силах, разрастающихся на другой стороне.

— Так научите меня, — ответил Мардук.

— С некоторыми вещами нельзя спешить.

— Как и с вашим назначением в Гал Ворбак, господин?

Наставник глянул на него. Шлем не давал увидеть выражение его лица, однако через мгновение он рассмеялся. Решетка вокса превращала звук в отвратительный резкий лай.

— Убирайся, щенок, — сказал он, отмахнувшись и забрызгав кровью лицевой щиток Мардука. Одна капля попала на линзу визора, окрасив зрение кандидата красным. — У меня нет времени на твой вздор.

— Вы мой наставник, — возразил Мардук. — Мое место возле вас.

— Я тебе не нянька. Оставь меня в покое. Нам нужно занять станцию, — произнес Бел Ашаред, отворачиваясь. — Отправляйся с отделением Дралзира.

Мардук развернулся и двинулся прочь, не сказав ни слова.

Док был зачищен. Трупы устилали палубу, словно сломанные и брошенные игрушки. Несущие Слово разделялись на малые подразделения и расходились вглубь орудийной платформы. Им всем была известна схема Зетсун Верид, и они не нуждались в указаниях.

Из прилегающего прохода доносился низкий грохот огня болтеров. Врага явно несложно было найти, однако воины штурмового отделения Дралзира продолжали проверять останки на полу. Несущие Слово двигались от тела к телу, выискивая признаки жизни и перерезая горло тем, у кого они еще обнаруживались — быстрый взмах боевым клинком от уха до уха — а затем воины шли дальше. Изящество и великолепие ритуального клинка не для них, заметил Мардук. Он присоединился к воинам, пока те продолжали свое мрачное занятие.

Отделение Дралзира было малочисленным подразделением ветеранов. В былые годы они удостоились похвалы самого примарха и были отмечены за свои действия в ходе более чем дюжины приведений к согласию. Выпуклые поверхности их доспехов были покрыты зарубками убийств, наградами за кампании и культовыми символами. Ветераны терпели его присутствие, но в то же время презирали. Он не был одним из них.

Лишь один из воинов отделения его поприветствовал — новициат, которого совсем недавно забрали из скаутов и наделили первым комплектом силовой брони. Он был таким же чужаком, как и Мардук, и единственным воином в составе абордажной команды, кто являлся частью Легиона меньше него. Его доспех был практически постыдно нетронутым.

Новобранец стоял на коленях возле павшего адепта, который распростерся на палубе, неестественно подвернув ногу. Человек пытался отползти, но новициат прижал его грудь коленом и медленно давил, превращая дыхание в прерывистые мучительные глотки воздуха.

— Видел, как у того синего ублюдка разлетелась голова? — поинтересовался новициат, подняв взгляд на Мардука.

— Видел, Буриас, — ответил Мардук.

— А выражение на лице спесивого выродка прямо перед выстрелом? Великолепно!

Адепт в рясе попытался вытащить пистолет. Это было простое лазерное оружие, однако и оно сильно дрожало в руке. Прежде чем человек успел навести ствол, Буриас схватился за запястье и почти без усилия вывернул кисть назад.

Хруст.

Человек завопил. Буриас заставил его умолкнуть ударом в висок, переломив шею.

— Он даже сказать ничего не успел. Просто открыл рот, а потом бум! — Буриас поднялся, стирая кровь с рук. — Ты сегодня сражаешься вместе с нами?

— Похоже на то, — отозвался Мардук.

Буриас на секунду вскинул голову.

— А правда, что тебя изгнали из ордена и отправили участвовать в нападении на Калт?

Мардук фыркнул.

— Может и так, — сказал он. — Меня послали сюда учиться послушничеству. Насколько мне известно, иных скрытых причин не было.

— Стало быть, однажды ты станешь Апостолом?

— Такими темпами вряд ли, — ответил Мардук.

— Хватит трепаться, — прорычал сержант отделения Дралзир, шагая к ним. У него на поясе висело два шлема Ультрамаринов. Сержант был не из тех, кого не стоит воспринимать всерьез. — Пора выдвигаться.

— Все равно тут уже все мертвы, — пробормотал Буриас, пнув труп под ногами.

Мардук улыбнулся про себя.

Броня Буриаса дымилась. Плазменный ожог. Впрочем, ему повезло — прямое попадание прожгло бы его насквозь. Новициат обхватил переборку, используя ее в качестве укрытия, и перезарядил свой болтер модели «Умбра», загнав на место новый изогнутый магазин.

Через люк с визгом пронесся очередной размытый сгусток бело-синей плазмы. Он прошел совсем рядом от Буриаса, который только расхохотался. Новициат обладал кое-какими навыками, но был несдержан. Мардук решил, что тому повезет, если он переживет этот бой. Впрочем, кандидат надеялся, что так и будет. Ему нравилось наблюдать, как Буриас убивает.

Плазма ударила в стену напротив проема и взорвалась вспышкой жгучего света. Из помещения донеслось злобное хриплое шипение — характерный звук перегрева плазменного оружия.

— Взять их! — заорал Дралзир.

Мардук мгновенно среагировал, выскочив из-за укрытия. Вместе с ним в дыру рванулись Дралзир, Буриас и Удама-син.

На борту станции Зетсун Верид остались лишь небольшие очаги сопротивления вроде этого, но их упорство лишь оттягивало неизбежное. И все же задержка злила Бел Ашареда, что в свою очередь злило сержанта Дралзира. Другие отделения уже пробивались к залу управления в центре платформы, пока они застряли позади.

Сержант поделил воинов на два малых боевых отделения — по иронии судьбы эту тактику впервые ввел в употребление Легион Жиллимана — и его задача состояла в том, чтобы уничтожить все сопротивление на нижних уровнях Зетсун Верид перед тем, как двигаться дальше.

Как только они оказались на виду, в Удаму-сина попал заряд болтера. Мардук не стал оборачиваться, чтоб посмотреть, жив ли тот. Темное помещение озарили резкие вспышки выстрелов, и Мардук увидел перед собой фигуры в синих доспехах. Его внимание сконцентрировалось.

На ногах оставались только двое. Были и другие, но их сразили еще в первые мгновения перестрелки. Один попал под взрыв осколочной гранаты, а второго свалил Дралзир точным выстрелом в голову из болт-пистолета.

Два Ультрамарина присели за импровизированной баррикадой из сваленных в кучу грузовых контейнеров и аппаратуры. Один прижимал к плечу болтер, ведя огонь контролируемыми очередями. У него на шлеме был белый плюмаж, знак отличия XIII Легиона, обозначавший первого сержанта роты, или что-то в этом роде. Второй держал подальше от себя неработающее плазменное орудие, от которого валил раскаленный добела пар, а другой рукой стрелял из болт-пистолета.

Мардук на ходу дал еще одну очередь из болтера, прикрывая братьев, которые рванулись вперед с ревущими цепными мечами. Большинство выстрелов прошло мимо цели, но один попал Ультрамарину с болтером в плечо. Впрочем, повреждения оказались неглубокими и не смогли свалить воина.

Попадание болта наполовину развернуло молодого новициата Буриаса, заставив того пошатнуться. Мардук услышал, как он выругался — Буриас отчаянно пытался добраться до врага раньше сержанта и более опытных братьев, чтобы проявить себя в пылу боя.

Мардук не отрывал болтер от плеча, продолжая стрелять. Он смещался в сторону, обходя Ультрамаринов с фланга, пока остальные мчались прямо к баррикаде. Несущий Слово сосредоточился на цели, которую уже поразил до этого, и дважды попал воину в грудь. Он переместил прицел, чтобы выстрелить в голову, но цель исчезла за укрытием — обстрел был слишком силен.

Плавно переместив прицел, Мардук перевел огонь на второго Ультрамарина. Первый выстрел попал в запястье. Массореактивный снаряд сдетонировал, начисто оторвав воину руку и лишив того пистолета. Несмотря на это, Ультрамарин просто вскинул плазменное орудие, перехватив его так, чтобы оно легло на предплечье, теперь оканчивавшееся окровавленной культей, и направил его на Мардука.

Несущий Слово метнулся в сторону. Напоминавшая солнце вспышка выстрела подавила авточувства доспеха, и поле зрения шлема заполнила белая дымка, из-за чего он ослеп на несколько ударов сердца. Даже сквозь изолирующую керамитовую броню он ощутил плотный пылающий жар выстрела, который с воем промчался мимо, заставляя сам воздух слабо шипеть.

Зрение начало проясняться, и он смог разглядеть, как Дралзир перескочил через баррикаду и всадил цепной меч в шею стрелку с плазмометом. Зубья бешено жужжали, вгрызаясь в одно из немногих слабых мест модифицированного доспеха. Оружие вошло глубоко, раздирая плоть и перемалывая мясо и кости. Кровь залила лицевой щиток и грудь сержанта.

Из-за баррикады выстрелил болтер. Получив попадание в спину, Дралзир пошатнулся и завалился на изуродованное тело только что сраженного им Ультрамарина. Мардук снова зафиксировал прицел и быстро сделал пару выстрелов, но те прошли в считанных сантиметрах от цели. Он уже собирался стрелять снова, когда перед ним выросла фигура в красной броне.

Буриас.

Мардук выругался в его адрес и побежал.

Дралзир пытался подняться, силясь оттолкнуться от пола. Невозможно было разглядеть степень полученных им ран, но по его медленным страдальческим движениям становилось ясно, что повреждения серьезны.

— Чего бы вы ни рассчитывали добиться, предатели, это у вас не выйдет! — взревел Ультрамарин. Он наклонился вперед и вдавил дуло оружия в открытое шейное сочленение Дралзира, готовясь прикончить сержанта Несущих Слово. — Знай это перед смертью.

— Неверный! — заорал Мардук, рванувшись вперед и отставая от этого идиота Буриаса всего на несколько шагов.

Прогремели два выстрела. Взрывы болтов почти оторвали Дралзиру голову и вышибли глазные линзы. Он рухнул, под ним растеклась лужа крови. Ультрамарин отпихнул тело в сторону.

Мардук зашипел и зарычал от злобы. Буриас все еще заслонял ему прицел. Издав вопль, упорный молодой новициат перескочил через труп павшего сержанта и рубанул цепным мечом, сжав его обеими руками. Ультрамарин блокировал удар прикладом болтера, однако ревущие адамантиевые зубья продолжали приближаться к шлему легионера, с треском вгрызаясь в корпус оружия.

Ультрамарин быстрым движением шагнул вбок и повернулся, резко сменив положение болтера и лишив Буриаса равновесия. Новициат по инерции дернулся вперед, цепной меч с ревом соскользнул в сторону пола. Шагнув обратно и оказавшись рядом, Ультрамарин нанес локтем идеально выверенный удар, который угодил точно в лицевой щиток пошатнувшемуся Буриасу.

От силы удара тот рухнул на спину и растянулся, на мгновение утратив ориентацию. Одна из линз визора треснула, а щиток был заметно помят.

Ультрамарин немедленно обернулся к Мардуку, однако еще не успел выстрелить, когда Несущий Слово врезался в него плечом. Столкновение сбило Ультрамарина с ног и отбросило на опорную балку. Искореженная конструкция издала стон истерзанного металла. Оружие Ультрамарина с лязгом упало на пол, и Мардук отпихнул его ногой, от чего оно заскользило по палубе.

Легионер быстро восстановил равновесие. Он вцепился в Мардука и дернул навстречу удару коленом, угодившему в торс. Силы столкновения хватило бы, чтобы переломить низшее существо пополам. Легионера явно учили именно этому, а не убийству других космодесантников. До нынешнего дня ему и в голову бы не пришла даже тень мысли о подобном.

Но не Мардуку.

Он уже убивал космодесантников раньше. Боевых братьев из собственного Легиона, никак не меньше.

И все же Ультрамарин быстро учился, как и все воины Ультрамара. Их не следовало недооценивать. От очередного жестокого удара коленом по нагруднику Мардука пошла тончайшая вертикальная трещина, а внутри шлема замерцали предупреждения о нарушении целостности. Быстро поднявшись, Несущий Слово ударил Ультрамарина болтером под подбородок, от чего голова того резко запрокинулась назад.

Легионер зашатался, и Мардук смог точно выстрелить. Но пока он нажимал на спуск, Ультрамарин отбил оружие в сторону. Выстрел был оглушительным, но болт прошел мимо цели, просвистев возле гладкого лицевого щитка Ультрамарина.

Ветеран XIII Легиона схватился за болтер Мардука и обезоружил его, резко крутанув оружие. Он ударил сапогом точно в грудь Несущему Слово, отшвырнув того назад, и навел болтер.

Позади заработал цепной меч.

Ультрамарин развернулся, уклонившись от смертоносного обезглавливающего удара Буриаса. Воин ушел от еще одного свирепого взмаха и врезал кулаком по уже поврежденному шлему новициата. На расколотом лицевом щитке заплясали искры. Захваченный болтер вновь поднялся.

Мардук вцепился в него, обхватив шею рукой. В другой руке он держал клинок — не боевой нож, а священный атам, рукоять которого была обмотана медной проволокой. Ультрамарин выронил болтер, схватившись за руку Мардука, но у Несущего Слово была железная хватка.

— Боги полакомятся твоей душой, сын Ультрамара, — прошипел Мардук.

— Нет… никаких… богов! — прохрипел схваченный легионер.

— Тебе лгали, — произнес Мардук, — но довольно скоро ты узнаешь истину.

Он наклонил синий шлем Ультрамарина набок, обнажив уязвимые пучки волокон и кабели под горжетом, и всадил клинок.

Ультрамарин был жив, но все равно что мертв.

Он непрерывно пытался подняться, сервоприводы сочленений и сцепленные механизмы издавали визг. Силы почти полностью покинули воина, а Мардук прижимал его к полу, с силой давя ногой на нагрудник.

Собралась лужа крови, которая уже застывала, превращая палубу в липкое и вязкое болото. Она продолжала вяло вытекать из раны на шее Ультрамарина. Даже гиперкоагулянты кровеносной системы не могли затянуть порез, нанесенный атамом Мардука.

Воин слабо извивался, кончики пальцев подергивались.

— Что ты делаешь? — требовательно спросил Буриас. Новициат продолжал маячить у Мардука за плечом, бросая нервные взгляды в обе стороны коридора, когда по надстройке платформы разносились звуки боя. — Просто убей его.

— Подожди, — отозвался Мардук.

— Чего?

— Хочу кое-что попробовать, — произнес Мардук. — Смотри. Учись.

Он убрал сапог с груди Ультрамарина. Давление исчезло, и нагрудник заскрипел. Легионер попытался встать, опираясь на дрожащую, ослабевшую руку. Мардук вышиб ее из-под воина, и тот рухнул обратно на пол, ударившись керамитом о металл.

Опустившись на колени, Несущий Слово обхватил руками увенчанный плюмажем шлем Ультрамарина. Разомкнув замки, он снял шлем под шипение выходящего сжатого воздуха и отложил его в сторону. Лицо воина было болезненным, призрачно-бледным. Остатки цвета исчезали прямо у Мардука на глазах. На этом фоне пятно крови на шее и щеке казалось еще более ярким.

Это было волевое, горделивое лицо, чопорное и полное холодного надменного аристократизма, абсолютно чуждого уроженцу Колхиды. Морщинистое, отмеченное печатью забот лицо сенатора или дипломата, а не воина, несмотря на шрамы, кровь и три штифта за выслугу на лбу. На губах пузырилась красная пена. Он силился сконцентрировать взгляд глаз цвета железа на своем мучителе.

— Теперь Лоргар… посылает против нас… детей? — выдохнул Ультрамарин с примесью холодного веселья.

— Я не ребенок, — огрызнулся Мардук.

— Но ты… предатель…

— Мы войдем в историю иначе. Нас будут славить как героев этой войны, провозвестников новой эры понимания и веры.

Ультрамарин издал булькающий звук, который вполне мог быть презрительным смехом.

— Ты… глупый юнец, — произнес он. — Ты еще познаешь… безумие… своих поступков.

— Позволь показать тебе, чего можно достичь истинной верой, благородный отпрыск Ультрамара, — ощерился Мардук. Он подался вперед и положил руку на грудь Ультрамарина. Умирающий легионер вздрогнул. — Позволь показать тебе могущество богов, которых ты отрицаешь.

— Что это? — прошипел Буриас. Казалось, он не в силах оторвать глаз.

— Я могу тебе доверять, брат?

— Конечно. Всегда.

— Тогда помолчи, — сказал Мардук и закрыл глаза.

Во мраке под веками начали корчиться бесформенные существа. Среди них он ощутил присутствие своего второго, подлинного наставника. Тот пробивался вперед, и остальные расступались перед ним. Он почувствовал, как сущность разрастается, напирая на границы мироздания. Она жаждала стать реальной.

«Скоро», — пообещал Мардук.

Он глубоко вдохнул, обратив свою концентрацию вовнутрь. Не-реальность раскрылась, будто цветок, и разумная тьма заговорила с ним.

Ей было известно, чего он хочет. Она начала нашептывать ему, тысяча голосов сливалась в единый вкрадчивый монолог. Он звучал прямо у него в голове, непостижимые буквы и слоги впивались в мозг, словно нанося порезы.

Feal’shneth’doth’khaerne’drak’shal’roth.

Мардук открыл глаза. Ультрамарин слепо глядел на него, расфокусированный взгляд выражал незамутненный ужас. Даже притупленный разум воина ощущал, что что-то происходит.

— Feal’shneth’doth’khaerne’drak’shal’roth, — пропел Мардук.

Электрический зуд пополз под броней, под субдермальными пучками волокон и кабелями механической мускулатуры, под черным панцирем, который сросся с его плотью в единое целое. Глаза зачесались изнутри. Внутри черепа скреблись нематериальные отростки.

Dol’atha’lin’korohk’bha’naeth’la’kor.

— Что это? — зашипел Буриас, озираясь в сгущающемся мраке. — Откуда он исходит?

Мардук не обратил на него внимания.

— Dol’atha’lin’korohk’bha’naeth’la’kor, — сказал он. Как только Мардук начал произносить слова, то почувствовал их скрытую силу. От них щипало и покалывало губы. На языке ощущалось едкое жжение.

Но это работало.

Ультрамарин с тихим стоном задрожал. Он задергался на палубе, мотая головой из стороны в сторону. Глаза закатились, остались видны лишь налитые кровью белки.

Raeth’ma’goerdh’mek’koeth.

Буриас замолчал. Мардук был ему за это благодарен.

— Raeth’ma’goerdh’mek’koeth.

Мышцы Ультрамарина свело внезапным жестоким спазмом, который заставил его выгнуть спину и приподняться над полом. Мардук не отрывал руку от груди легионера.

От его прикосновения нагрудник начал дымиться. Внутри плоти Ультрамарина, словно черви под кожей, что-то двигалось. Доспех начал вспучиваться возле уплотнений, как будто внутри нарастало избыточное давление.

— Кровь Аврелиана, — прошептал Буриас.

На ребрах доспеха Ультрамарина выступили костяные шпоры и острые шипы, которые корежили и сминали пластины брони. Ее конструкция была неизвестна Несущим Слово, однако теперь царственные очертания приобрели более приятный, извращенный облик.

Глаза Ультрамарина плотно зажмурились, и с уголков потекли кровавые слезы. Когда они резко открылись, то глазных яблок больше не было, остались только темные впадины, обрамленные маленькими неровными зубами, которые начали лязгать друг о друга. Буриас рассмеялся.

Ультрамарин вцепился в собственное лицо пальцами, превратившимися в когти, и начал раздирать плоть.

В ранах были видны извивающиеся существа — кольчатые, похожие на пиявок твари со щелкающими миножьими пастями. С губ воина сорвался мучительный крик.

— Не сопротивляйся, сородич, — произнес Мардук. Его ладонь оставалась прижатой к груди измененного воина. Ребра Ультрамарина пробили нагрудник, образовав грубый экзоскелет, который корчился и извивался. — Это великая честь.

На краю зрения мелькнуло взбудораженное движение. Мардук с улыбкой посмотрел во мрак.

— Живущие Вовне ждут тебя, — сказал он. — Ты чувствуешь их? Они близко.

Ультрамарин снова закричал. Он не мог внятно говорить — его язык превратился в вывалившийся наружу слизнеобразный отросток, покрытый сотнями мясистых бугорков — однако в этом звуке ясно слышались ужас и страдание.

— Что это за кощунство? — внезапно взревел громкий голос.

Буриас издал низкое предупреждающее ворчание, и Мардук резко убрал руку с груди Ультрамарина. Послышался стук керамитовых сапог по палубе. Мардук встал и развернулся на приближающийся звук.

К ним шагал Бел Ашаред в сопровождении четырех ветеранов роты. С его широких плеч свисали свалявшиеся от крови шкуры. При каждом его целеустремленном и полном ярости шаге они раскачивались из стороны в сторону. Шлем не давал разглядеть лицо капитана, однако его бешеная, кипящая злоба была физически ощутима.

Мардук бесстрашно вскинул голову. Его учитель угрожающе и мрачно навис над ним. В раскосых линзах визора сиял внутренний дьявольский свет.

— Подобное могут счесть кощунством лишь те, чей разум ограничен, — пожал плечами Мардук.

Огромный капитан ударил его, вынудив припасть на одно колено. Мардуку понадобилась секунда, чтобы придти в себя.

Бел Ашаред смотрел на искореженный и изломанный труп Ультрамарина. Тело некогда гордого воина XIII Легиона покинули силы, пытавшиеся там поселиться, и оно безжизненно осело на палубу. Конечности и позвоночник были выгнуты под неестественными углами, останки приобрели ужасающий облик. Почему-то теперь они казались еще более омерзительными, чем те твари варпа, которые покинули плоть. Над трупом лениво поднимались едкие испарения.

Бел Ашаред вздернул Мардука на ноги и сорвал с него шлем, но в глазах кандидата горели упорство и вера. Капитан отшвырнул шлем в сторону и наклонил вперед собственный лицевой щиток. Пар дыхания, исходящий из ротовой решетки шлема, обдал ухмыляющееся лицо Мардука.

— Я бы мог стерпеть твое высокомерие и наглость, — прорычал Бел Ашаред. — Но это омерзительно. Это…

— Это следующий этап нашего пути, — прервал его Мардук. — Не использовать Живущих Вовне как оружие — значит ограничивать самих себя. Мы должны пользоваться всеми преимуществами, какие есть в нашем распоряжении, если собираемся победить в грядущей войне.

Бел Ашаред безжалостно ударил Мардука головой, и по лицу кандидата разлилась боль. Он бы упал, но капитан продолжал удерживать его в вертикальном положении. Ноги даже не доставали до пола.

— Ты глупый ребенок, играющий с вещами, которых не понимаешь, — ощерился Бел Ашаред. Динамики вокса превращали его голос в механический рев. — Где ты научился этому безумию?

Бел Ашаред снова ударил головой, круша череп Мардука.

— Говори! — снова потребовал он.

— Завидуете, что не смогли бы совершить подобного, мой почтенный наставник? — невнятно проговорил Мардук. — Ваш разум столь же ограничен, как строгое следование верованиям. Вы отказались меня учить, и я нашел того, кто согласился.

Бел Ашаред еще раз впечатал бронированный лоб в лицо Мардука. В черепе оглушенного Несущего Слово вспыхнула боль. Она струилась по тонким трещинам, впиваясь в виски, но он все равно криво ухмыльнулся.

— Лжешь, — произнес Бел Ашаред. — Никто из моих воинов не стал бы тебя учить.

— Быть может, я нашел учителя не из вашей роты, — сказал Мардук. Из его ноздрей сочились ручейки крови. — У него больше силы, чем вы можете надеяться когда-либо получить.

Бел Ашаред с отвращением оттолкнул Мардука, и тот распростерся на полу.

— Ультрамарин убил сержанта Дралзира, — произнес Буриас. — Теперь тот отомщен. Разве важно, как наступила смерть?

Капитан бросил взгляд на Буриаса и наставил на него палец.

— Больше ни слова, новициат. Когда мы закончим задание, я рассмотрю твое участие в этом святотатстве.

Буриас почтительно поклонился и попятился прочь.

Бел Ашаред осторожно обошел труп. Плоть быстро разлагалась, разжижаясь и сползая с искривленных костей.

Мардук вставал. Его лицо было скользким от собственной крови. Бел Ашаред поднял кандидата на ноги и ударил перчаткой по лицу, раздробив зубы и сломав нос. Сила удара опять свалила Мардука.

— Стать единым целым с силами эмпиреев — слава и честь, — произнес Бел Ашаред. — Это священный союз. Принудить к нему неверующего — омерзительно! Оскорбление! Святотатство. Таков вердикт самого Кор Фаэрона.

— Вердикты могут быть ошибочны, — отозвался Мардук, сплюнув кровь и осколки зубов. — Псы Императора скоро в этом убедятся. Ведь и вы когда-то поклонялись Императору как богу.

— Легион узрел безрассудность своей прежней жизни, — сказал Бел Ашаред.

— И так произойдет вновь, — ответил Мардук.

— Довольно! — взревел Бел Ашаред. — Как ты это сделал? Говори!

— Ты никогда так не сможешь, — презрительно ухмыльнулся Мардук. — Ты жалок. Тебе так хочется попасть в Гал Ворбак. Этого никогда не будет. Ты так не желаешь открыться Живущим Вовне. Нехватка знаний, неопределенность — все это тебя пугает.

Среди прочих собравшихся Несущие Слово воцарилась абсолютная тишина. Бел Ашаред расхохотался, едва веря услышанному.

— У меня нет на это времени, — сказал он. — Я не позволю так унизить себя. Держите его.

Двое его воинов шагнули вперед и грубо схватили Мардука. Бел Ашаред отстегнул топор. Оружие было соединено с источником питания доспеха при помощи изолированных кабелей. Навершие было выполнено в виде злобно глядящей адской твари. Клинок-полумесяц с гудением ожил.

— Своими поступками ты приговорил себя, кандидат, — произнес Бел Ашаред. — Встань на колени и прими свою участь.

Мардук плюнул капитану на ноги.

— Понимание собственной ограниченности ослепило тебя злобой, Бел Ашаред, — сказал он. — Мне тебя жаль. Ты проклят и знаешь, что ограничен, но не можешь с этим смириться. Ты обречен на вечную посредственность, и это пожирает тебя, словно раковая опухоль.

— На колени, — прорычал капитан.

Мардука заставили опустить на колени. Лезвие топора Бел Ашареда потрескивало, распространяя резкую вонь озона.

— Я надеялся избежать этого, — произнес Мардук, подняв на своего назначенного наставника яростный взгляд и злобно прищурив глаза. Изумрудно-зеленые визоры Бел Ашареда, утопленные в мрачном шлеме Мк-VI, угрюмо глядели на него сверху вниз. — Однако ты не оставляешь мне выбора.

— Ты сам навлек это на себя, — сказал Бел Ашаред. — Для тебя настало время плыть в Море Душ и обрести вечное проклятие.

— Нет, — отозвался Мардук. — Оно настало для тебя.

Тени свились в клубок, зная, что должно произойти.

Dhar’khor’del’mesh Arak’sho’del’mesh Drak’shal’more’del’mesh.

Голос вонзился в сознание Мардука, словно игла. Ноздри опять начали кровоточить, глаза почернели.

— Dhar’khor’del’mesh Arak’sho’del’mesh Drak’shal’more’del’mesh, — продекламировал он. От этих слов у него изо рта пошла кровь.

Потаенные руны, вырезанные внутри доспеха Бел Ашареда, вспыхнули. Не-реальность внезапно и резко исказилась, и его вывернуло наизнанку.

Кор Фаэрон поджал почерневшие губы.

— И ты смог это сделать без наставлений? — спросил он.

— Да, — ответил Мардук, все еще стоя на коленях. — Меня направляла сама Изначальная Истина.

Кор Фаэрон отвернулся, глядя на Калт через обзорный портал. Неуютное покалывание в теле Мардука слегка унялось.

Мардук ожидал, когда Кор Фаэрон заговорит. Он понимал, что здесь и сейчас решается его судьба.

— Бел Ашаред был хорошим солдатом, — наконец произнес Кор Фаэрон. — Но он был ограничен, в отличие от тебя.

На лице Мардука проступила тень улыбки.

— Так вы будете меня учить? — спросил он.

Кор Фаэрон снова повернулся к кандидату. Энергия нетерпеливо плясала по его коже, озаряя ее изнутри.

— Ярулек хорошо о тебе отзывался, — пробормотал он. — Он говорит, что ты зарекомендовал себя во время Очищения.

— Я делал то, что мне приказывали, — ответил Мардук. Он поднес руку к горлу, к переплетению шрамов, которые обвивались вокруг шеи, словно ожерелье. — Я выполнял свой долг.

— И что же ты ощущал, убивая сородичей?

— Они не были мне сородичами.

— Они были из XVII-го, и в их жилах, как и в твоих, текла кровь Лоргара, — произнес Кор Фаэрон, но Мардук чувствовал, что его ответ понравился Темному Кардиналу.

— Они были родом не с Колхиды, — ответил Мардук. — Они не были мне родней. Убивать их было… приятно.

— Почему? — спросил Кор Фаэрон, хищно подавшись вперед. Его глаза мерцали.

— Их смерти были важны. В них был смысл. Жертвоприношение несло с собой силу.

— А-а. Снова «сила».

— Разве я неправ, господин? — спросил Мардук.

— Прав. Даже самые примитивные культуры инстинктивно чувствуют, что в смерти есть сила. Ребенка поразила лихорадка? Его родители приносят в жертву домашнее животное и просят своего бога об исцелении. Как бы люди ни называли своих жадных до крови божеств, они приносят жертвы Изначальной Истине, — в голосе Кор Фаэрона появились пылкие нотки, как будто он произносил перед Легионом одну из своих проникновенных проповедей. — Однако есть вещи, которые требуют крупных жертв, чего-то более существенного. Голод и чума терзают твои города? К стенам подступают враги, чьи сердца переполнены жаждой убийств? В этом случае жертвоприношения простого жвачного животного мало. Понимание этого заложено в самой человеческой душе. Нам не нужны слова, мы и так знаем, что в одних смертях от природы больше смысла, чем в других. Смерть человека сильнее смерти зверя. И как люди выше зверей, так и Легионес Астартес выше людей. Как следствие, их жертвоприношение более значительно.

Кор Фаэрон обернулся.

— И посредством силы, которая высвобождается такой жертвой, можно достичь гораздо большего.

Взгляд Мардука переместился к Калту по ту сторону обзорных экранов станции.

— Чего же можно достичь гибелью планеты? — вслух задумался Мардук.

— И впрямь.

— А смертью примарха? — прошептал Мардук. — Я вижу истину. Они станут следующим шагом.

— Да, — произнес Кор Фаэрон, — станут. Феррус Манус будет не последним.

Взвыла сирена, и Мардук увидел, как тонкие губы Кор Фаэрона расходятся в неприятной кривой улыбке. В его глазах было лихорадочное и голодное выражение.

— Телепортационный след, — сказал один из темных магосов, сгорбившийся над консолью. — Нас взяли на абордаж.

— Жиллиман, — прошипел Кор Фаэрон. — Наконец-то.

— Он здесь? — вымолвил Мардук. — Вы знали, что он придет?

Вокруг Кор Фаэрона сгустилось грязное свечение. Мардук услышал бормотание тварей эмпиреев — шепот и крики, заполнявшие все динамики, вокс-каналы и консоли станции.

Тьма окутала Кор Фаэрона, казалось, он увеличился в росте:

— Настало мое время, — произнес он, поднимаясь над полом. Из его глаз и рта сочился темный пар, на расставленных костлявых пальцах плясала нечестивая энергия. Исходящие от Темного Кардинала потоки варпа захлестнули Мардука, будто приливная волна.

— Сегодня великий день, сыновья мои, — сказал Кор Фаэрон, повысив голос, чтобы его было слышно поверх инфернальной какофонии. — Сегодня мы узрим, как примарх падет на колени. Он явится к нам, словно мотылек на огонь, не осознающий, что это пламя принесет ему гибель.

Мардук попытался встать, но ощутил на плече руку, которая его удерживала. Крепкая хватка принадлежала Сороту Чуру. У того в руке был нож. Атам.

— Мой господин, — произнес Чур. — Что с кандидатом?

Кор Фаэрон напоминал ангела тьмы, окруженного ореолом ужаса. Он посмотрел на Мардука сверху вниз. На его лице не было сострадания, лишь злобная алчность и нетерпение. Глаза полностью изменились, они приобрели бездонную черноту провалов меж звезд.

— Они благоволят ему, — прогремел Кор Фаэрон. — В этом источник любой силы. Отпусти его.

Клинок Чура исчез, и Мардука подняли на ноги. Он изумленно уставился на Кор Фаэрона, купающегося в нечестивом величии.

— Все мои силы в вашем распоряжении, — произнес он. Его глаза сияли преданностью. Кор Фаэрон спланировал вниз, оставляя за собой темный след. Мардук склонил голову и опустился на одно колено — на сей раз как приверженец, а не как пленник. Кор Фаэрон приблизился, и Мардук ощутил исходящий от его тела жар. Ему на лоб легла обжигающая рука, и он вздрогнул.

Мардук силился не вскрикнуть. От нечестивого благословения кожа покрылась волдырями.

— Не пытайся воспользоваться своими новыми талантами в этом бою, кандидат, — прошипел Кор Фаэрон. — Сила эмпиреев струится в изобилии. Она вся достанется мне.

— Как пожелаете, мой господин, — сказал Мардук.

— Ты благословлен, дитя, — произнес Кор Фаэрон. — Сегодня ты станешь свидетелем деяния, отголоски которого разнесутся в веках. Сегодня ты узришь подлинное величие.

Кор Фаэрон отпустил Мардука и замер в сиянии, пока окружавшие его воины Легиона готовились к схватке.

— Сегодня, дети мои, вы увидите смерть Робаута Жиллимана, — звучно провозгласил Кор Фаэрон. — Или, быть может, — хитро добавил он, — нечто еще более великое…

Мардуку бесцеремонно сунули в руки болтер.

— Будь наготове, парень, — сказал Сорот Чур. — Они идут.

Мардук отбросил болтер в сторону, израсходовав магазин. Он выхватил более тяжелое двуствольное оружие из мертвых рук ветерана-помазанника и вдавил спуск, обрушив шквал огня на атакующую кобальтово-синюю толпу Ультрамаринов, которые шли на штурм центрального зала управления.

Ультрамарины гибли, однако Несущие Слово гибли быстрее.

По палубе были разбросаны тела. Возглавлявший Ультрамаринов гигант был сродни стихии.

Ненавистный примарх. Жиллиман.

Ничто не могло выстоять, оказавшись у него на пути. Он разбрасывал Несущих Слово, отшвыривая легионеров и Гал Ворбак. Рядом с гигантом сражался мрачный воин в красном шлеме, вооруженный экзотическим дуэльным мечом, который рассекал броню, словно ткань. Вероятнее всего, какой-то чемпион.

Мардук свалил одного из Ультрамаринов точно пущенным болтом и заставил второго зашататься, изорвав его доспех. Кандидат попытался подстрелить мечника в красном шлеме, но в прицеле оказался другой воин. От тела полетели осколки керамита, а затем его рассек надвое взмах руки-клешни одного из Гал Ворбак. Грохот бронированных тел, когда Ультрамарины сталкивались с Несущими Слово, практически оглушал.

Кор Фаэрон полетел к Жиллиману, оставляя за собой след темной энергии. У Мардука не было цепного меча, а атам у него отобрали. Он попятился, пытаясь сохранить дистанцию с напирающим противником. Комбиболтер брыкался у него в руках, будто дикий зверь. Приходилось прилагать усилие, чтобы прицел не задирался.

Среди напирающих тел мелькнуло что-то красное, и клинок рассек его оружие пополам, выбросив сноп искр. Красный мечник попытался достать Мардука, но их разделила кипящая схватка, и уже через несколько мгновений он явно забыл про обезоруженного кандидата в толпе.

Мардук отбросил разбитое оружие. Ослепительно полыхнула плазма, и в трех шагах от него Ультрамарину прожгло грудь насквозь. Мардук вырвал из рук умирающего воина силовую булаву и принялся орудовать ей. Цепные мечи создавались, чтобы рвать плоть, а не силовую броню, но булава была более эффективна против доспехов Легионов. Она с равной мощью крушила керамит и кости.

В отдалении Мардук увидел сгорбленную фигуру Кор Фаэрона, окутанную темным свечением и триумфально стоящую над поверженным гигантом, Жиллиманом.

Мардук увидел, что Кор Фаэрон держит у горла исполина клинок, и его полные злобы сердца запели.

Победа была уже близка. Кандидат ликующе завопил, размахивая булавой налево и направо. Он будет праведным слугой Слова до конца времен. Сами небеса…

Что-то изменилось. Потоки варпа на мгновение сместились, а затем раздался мучительный вопль.

Темный Кардинал пал.

Мардук завизжал, круша череп офицера Ультрамаринов десятком бешеных ударов.

Темный Кардинал пал.

Бронированные тела смешались в кучу, заслонив Мардуку обзор. По всей палубе управления вспыхивало пламя. Сигналы тревоги заревели с новой силой.

На единственный ужасающий миг Мардук снова разглядел Кор Фаэрона.

Того тащили по палубе. Ультрамарины и Несущие Слово тянули его в разные стороны, крича, брызжа слюной и колотя друг друга, напрягая силы и дергая.

Обе стороны хотели забрать тело.

— Проклятье, помоги нам! — перекричал грохот Сорот Чур. У ветерана не было половины лица, виднелись кости и зубы. Мардук повиновался, его глаза были широко раскрыты в ошеломлении.

Все должно было произойти не так. Жиллиман должен был умереть. Это должен был быть миг их триумфа. Мардук поскользнулся на плитах пола, запятнанных темной кровью Кор Фаэрона.

Вместе с последними уцелевшими из Гал Ворбак Мардук помог вынести изломанное тело Кор Фаэрона из горящего центрального зала управления.

Он был не в силах понять, как Магистр Веры все еще дышит. Его грудь была изуродована. Через зияющую дыру в нагруднике и сросшихся ребрах можно было разглядеть пульсирующую воронку в истерзанной плоти. Черная, омерзительно пахнущая жидкость покрывала доспех и пузырилась на губах, из глаз, рта и ноздрей струились клочья теней варпа.

— Быстро, — рявкнул Чур, подгоняя их сквозь пламя и дым. Мардук ждал, что в любой момент их срежут огнем болтеров или на них обрушится Жиллиман и порвет на куски голыми руками.

Кор Фаэрон булькал и задыхался, его глаза закатывались. Он схватился за Мардука, вцепившись в его одеяние истощенной рукой. Глаза Магистра сочились нечистой тьмой, даже сейчас продолжая яростно пылать.

Он должен был быть мертвым.

На месте его основного сердца бурлила омерзительная чернота, извивавшаяся, будто амеба. По венам и артериям Кор Фаэрона тек маслянистый мрак, который брызгал наружу в местах разрывов и рассеивался в грязном воздухе. Истерзанная плоть смердела мертвечиной и истощенными батареями.

Кор Фаэрон корчился. Этой ли силы он желал?

Сорот Чур поднял левое запястье.

— Забирайте нас отсюда, — прорычал он во встроенный в наруч стеклянный пузырек с изображением Октета. Блестящая не-живая тварь внутри завертелась, передавая его распоряжение.

Ультрамарины приближались, намереваясь отрезать путь к отступлению.

Мардук видел в глазах мечника в красном шлеме и его товарищей собственную смерть. Ее было не избежать.

Казалось, пламя меркло, а температура понижалась. По стенам пополз иней. Сама тьма пришла в движение, корчась и разрастаясь.

Отростки теней потянулись вперед, слепо нащупывая путь. Они пробирались сквозь стены, ползли по полу и потолку. Один из них прикоснулся к нему. Касание было холодным как лед. Мрак смыкался, окутывая облаченное в рясу тело.

Он ощутил на шее дымное дыхание, от которого исходил смрад извращенных кошмаров и гниющей плоти.

Ползучая тьма начала нашептывать ему, дюжина безумных голосов сливалась в один. Из ушей потекла кровь. Стилус задергался в руке.

Я помогу тебе превзойти наставника, если ты того желаешь.

— Всего лишь мера предосторожности, — произнес Мардук. — Я чувствую, что придет время, когда это понадобится.

А что взамен?

Тьма пребывала в возбуждении, тени обвивали друг друга и скреблись в границы реальности.

— А взамен я найду для тебя подходящего носителя, — сказал Мардук.

Поклянись в этом кровью.

Мардук положил стилус и вынул атам. Он без колебаний полоснул себя по ладони, глубоко погружая клинок. Тени заметались с удвоенным волнением, подбираясь ближе.

— Клянусь этим, — произнес Мардук, сжав руку в кулак и позволяя крови свободно течь. Падая на вырезанное на столе изображение Октета, она шипела и превращалась в дым. Затем он снова подобрал стилус и позволил демону направлять руку.

Прошел час. Быть может, больше.

Наконец ад отступил, отпустив его и скользнув обратно за истончившуюся пелену реальности. Курильница вновь ожила, пламя затрещало, и комнату опять озарил тусклый свет. Мардук вздрогнул и выпустил стилус. Руку свело мучительной судорогой. В сущности, у него болело все тело.

Он посмотрел на шлем, все еще покоившийся в объятиях раздвижной подставки. Вогнутую поверхность покрывала мелкая клинопись. Не осталось ни единого нетронутого сантиметра.

Почерк принадлежал не ему.

Могущественному проклятию требовалась лишь кодовая фраза, и тогда с наставником будет покончено.

— Да будет так, — произнес он.

Да будет так, — согласился демон Драк`Шал.

Тёмный Апостол

Когда высоко взойдет Кровавый Шар и возвысится Колонна Воплей, внизу пронесутся раскаты, и великие змеи прорвут поверхность, выбрасывая пламя и газ. Рычание Титанов расколет горы, и они падут. Ониксовые пучины поглотят землю, и явлена будет Гробница Власти и Погибели.

Её дверь откроет тот, чья вера чиста, и во тьму сойдут двое: Апостол и тот, кто может им стать, сойдут во тьму и беспорядок к беспокойным мертвым и древним существам, чтобы встретить Неумирающего.

Владыка шестеренок прибудет в цепях и изодранных одеждах, чтобы стать Порабощенным и выпустить мощь Сферы Ночи, сокрушающей рассвет.

Один, чья вера слабее, падет, на нём нет метки богов, он обречен остаться запертым навеки, а другой, несущий знак Лоргара, Повелитель Врат, ускользнет с призом в руках.

Пролог

Мардук, Первый Послушник из легиона Несущих Слово, смотрел вверх. Его благородные и смертельно бледные патрицианские черты, столь частые среди тех, кто был одарен генетическим семенем благословенного Лоргара, были искажены от гнева и досады. Пылающие во тьме ледяного мавзолея жаровни освещали его лицо, и пламя их отражалось в его глазах.

— Я истолковал предзнаменования. Ощутил истину в жертвенной крови на моём языке.

Он повернулся к древнему Разжигателю Войны, безмолвно слушавшему его.

— Но мой разум наполнило это видение, а его значение осталось неясным. Я декламировал проклятия Аментенока (Amentenoc). Я молился Владыке Перемен, принося жертвы и подношения. Я провел в медитации бесконечные часы, открыв себя мудрости и величию беснующегося Эфира. Но значение видения осталось тайной. В нем на меня напали давным-давно умершие существа, они царапали мою броню своими когтями. Они прорвали глубокие борозды в благословенном керамите, но не могли повредить мою освященную плоть. Я начал кричать слова из "Книги Лоргара", третьего тома "Литаний Мести и Ненависти". "Сокрушите обманутых и неверующих, ибо тогда они познают истину слов забвения!"

Мардук крепко сжал кулаки, и серво-мускулы его брони заскрипели от напряжения.

— Я крушил их кости, и они не могли выстоять против меня. Но их было так много…

— Успокой свой разум, Первый Послушник, — прогремел древний. Казалось, что глубоко внутри ударного крейсера гробница заговорила невозможно глубоким баритоном, эхом отдававшимся от её стальных стен. Каждое слово доносилось медленно и не спеша из мощного вокс-устройства.

Некогда он был могучим героем, сражавшимся бок о бок с величайшими из когда-либо живших воинов. Он был капитаном, возглавлявшим великие роты легиона в битвах против врагов Лоргара и Воителя. Мардук изучил все записанные им проповеди и поучения. Это были шедевры риторики и веры, полные праведной ненависти, а его способности к предсказанию и расшифровке искаженных ликов будущего, увиденных в ритуальных видениях-снах, были изумительны. Он пал сражаясь с архиврагами, отрицающими истину, в невежестве и слепоте последовавшими за Ложным Императором.

— Ты слишком сильно борешься со своими видениями. Они являются дарами богов, и ты должен принять их с благодарностью, как и любой другой подарок великих сил.

Останки вдохновляющего лидера были заключены в стоящий перед Мардуком саркофаг. Хотя его тело было полностью разрушено, он был обречен жить в оболочке этого гроба, став Разжигателем Войны. Другие дредноуты легиона медленно погружались в безумие и неистовое бешенство, но он сохранил большую часть своего рассудка. Как сказал сам Эреб, его вера удержала его от погружения во тьму.

Злость и разочарования покинули Мардука, и он улыбнулся. Его лицо, секунду назад выглядевшее нахмуренным и взбешенным, снова было загадочно красивым, а черные глаза ярко блестели.

— Молись о просветлении, но не стоит с нетерпением ждать мгновенной награды, — продолжал Разжигатель Войны, — к тебе придет знание и могущество, ибо ты на пути благочестия, и с тобой милость богов. Но ты должен позволить себе уступить объятиям великих сил, они дадут тебе энергию, и только тогда пелена спадет с твоих глаз. Только тогда ты осознаешь значение своих видений. Не нужно бояться тьмы, ибо ты и есть тьма.

Разжигатель Войны согнул свои огромные механические руки, и из сочленений появился шипящий пар.

— Мое оружие жаждет начала кровопролития, — произнес дредноут, в предвкушении регулируя питание могучих орудий. — Будем ли мы сражаться бок о бок с владыкой Лоргаром?

— Не сегодня, — тихо ответил Мардук, понимая, что рассудок Разжигателя Войны уснул. Это происходило часто.

— А Воитель? Хорошо ли идут его дела на поле битвы против Ложного Императора? Он уже сверг ненавистного предателя и труса, бросившего Великий Крестовый Поход?

Упоминание Воителя ужалило Мардука. Он тосковал по тем далеким дням, когда победа Хоруса над Императором казалась неминуемой. Эти воспоминания были свежи в его памяти, а гнев и ненависть пылали в нем все сильнее. Как он хотел бы сражаться в битве за дворец Императора вместе с Разжигателем Войны и большинством Великого Воинства Темного Апостола Ярулека, но нет… Нет, в те дни он был неофитом, его отправили служить под командованием Владыки Кор Фаэрона. Это было великой честью, но, сражаясь с проклятыми Ультрамаринами на Калте с верой и страстью в душе, он жаждал принять участие в битве за дворец, которая определила бы результат долгой войны. Тогда он так думал. Но война продолжалась, и она никогда не закончиться, пока самопровозглашенный Император человечества не будет свергнут, и все проклятые храмы, восхваляющие его ложную божественность, не будут уничтожены.

— Труп Императора все ещё сидит на троне Терры, Разжигатель Войны, — с горечью ответил Мардук, — но его конец близится.

Книга первая: Порабощение

«Из пламени предательства в кровопролитие возмездия мы несем имя Лоргара, Несущего Слово, любимого сына Хаоса, воспеваемого всеми. Мы добьемся восхвалений тех, кто окажется невнимателен, ради тех, кто окажется внимателен, дабы в своих помыслах они вступили на наш путь, и одарили она нас даром боли, чтобы сделать галактику красной от крови и насытить жажду богов!»

Выдержка из триста сорок первой книги Посланий Лоргара

Первая глава

КОЛ БАДАР ПРИСТАЛЬНО смотрел на зал каведиума. Место поклонения, находящееся глубоко в недрах ударного крейсера "Инфидус Диаболис", было достаточно большим, чтобы в нем могли поместиться все бойцы недавно увеличенного Воинства. Сводчатый потолок тянулся на невозможную высоту, и огромные, подобные ребрам колонны вздымались на сотни метров. Катарты (kathartes) сидели на похожих на кости опорах. Эти демонические бескожие гарпии мерцали, выходя из варпа и возвращаясь обратно. Но взор Кол Бадара обходил стороной на этих падальщиков.

Нахмуренное лицо наблюдало за последними входящими в огромный зал воинами. Со своего привилегированного места, находившегося всего на одну ступень ниже освященной вершины кафедры, которую могли занимать лишь самые святые воины, он видел, как последние чемпионы вели своих людей в зал каведиума, чтобы занять свои места перед грядущей церемонией. Зал был почти полон. Здесь собралось все Воинство. Кол Бадар оглядел сомкнутые ряды, упиваясь силой и могуществом своей армии. Никто не мог надеяться выстоять против такой праведной мощи. А скоро его воины вновь достойно себя проявят…

Его воины. Он усмехнулся своим мыслям. Они не были его воинами. По сути, они были воинами Темного Апостола, хотя по его словам они принадлежали только Хаосу и его славе. Темный Апостол утверждал, что он является лишь инструментом, которым великие силы варпа направляют этих благородных воинов веры, а Кол Бадар является его основным средством исполнения воли богов.

Ибо Кол Бадар был Корифеем. Он носил символический титул, даруемый самому ответственному лидеру и способному стратегу Воинства. Лишь слово самого Темного Апостола значило больше его. Корифей был главным капитаном Апостола, но, что важнее, он был голосом паствы. Его долгом было передавать своему владыке мнение и настроение Воинства, и руководить службами и молитвами во время церемоний и ритуалов. И ещё он был обязан возглавлять службы в истинном храме темных богов: на поле битвы.

Когда каведиум наполнился, лишь церемониальный коридор, тянувшийся вдоль середины нефа, остался свободен. Коридор имел почти полукилометровую длину, а расстеленный на нем безупречно чистый черный ковер был освящен кровью тысяч смертных. В нефе не было сидений, и вооруженные, одетые в силовую броню воины Легиона стояли, ожидая речи Темного Апостола. Десятки меньших святилищ и часовен были вырублены в стенах каведиума. В них находились статуи демонических богов, пресвятые тексты и мощи воинов веры, павших в долгой войне.

В зале еле слышно пел призрачный хор. Лениво порхающие херувимы, похожие на скелеты крылатые существа, из чьих детских ртов торчали акульи клыки, кружили в воздухе с железными лампадами в лапах. Из пастей демоноликих горгулий до собравшегося Воинства доносился запах ладана. Медленно порхавшие херувимы оставляли водовороты и завихрения в облаках благовонного дыма.

С каждым шагом Кол Бадара, спускающегося по ступеням алтаря, из сочленений его древнего и богато украшенного терминаторского доспеха с шипением вырывался пар. Он прошел сквозь врата иконостаса, покрытого шипами металлического забора, отделявшего неф от алтаря. Его железный каркас украшали десятки древних знамен, жутких икон и посвященных богам хаоса трофеев, а головы самых ненавистных врагов были насажены на зубцы и острия шипов.

Он бродил вдоль основания алтаря, пристально глядя на собравшихся в зале боевых братьев, словно подозревая, что кто-то из них сможет его опозорить. Занявшие позиции воины легиона были неподвижны. Почти две тысячи Несущих Слово безмолвно ожидали прибытия Темного Апостола, а Кол Бадар обходил их ряды.

Для одного Воинства две тысячи было очень большим размером. Оно увеличилось сто лет назад, когда воины другого Темного Апостола влились в их ряды после того, как их святой повелитель пал в бою. Поскольку легион оплакивал потерю одного из духовных отцов, церемонии отпевания продолжались неделями. Разумеется, Ярулек приказал казнить допустивших такое кощунство капитанов. Позднее на почитаемом демоническом мире Сикарус, являющимся духовном центром легиона Несущих Слово и столицей благословенного демонического примарха Лоргара, состоялся Темный Совет. Он постановил, что Ярулек возьмет управление этим Воинством, поскольку у него был ученик, Первый Послушник, который мог в скором времени заслужить мантию Темного Апостола. Если его ученик будет достоин титула Апостола, Ярулек разделит Воинство пополам.

Плотное лицо Кол Бадара помрачнело. Его приводила в горькую ярость сама мысль о том, что этот недоношенный ублюдок Мардук сможет получить этот святой титул.

Стройные ряды культа Помазанников, состоявшего из лучших бойцов Воинства, окружали кафедру Корифея. Кол Бадар подошел к ним. Помазанники выглядели, словно безмолвные статуи, одетые в древние полностью закрытые доспехи терминаторов. Каждый доспех являлся святой реликвией, а право носить его считалось с религиозной точки великой честью. Принятый в культ боевой брат становился его членом на всю жизнь, которая могла длиться вечно благодаря комбинации физической подготовки Астартес, биоинженерии и изменяющей мощи богов Эфира. Поэтому состав культа изменялся лишь в тех редких случаях, когда один из них погибал в бою. Многие из них сражались вместе с Кол Бадаром и святым Примархом — Демоном Лоргаром во время великой осады Терры. Корифей не знал лучшего войска. Эти непревзойденные воины с сердцами истинных фанатиков одержали бессчетные победы во славу Легиона. Их триумфы воспевались в храмовых залах плоти на Сикарусе, а их деяния были подробно описаны в исторических гримуарах, помещенных в лучшие скрипторумы Галмека. Кол Бадар прошел сквозь ряды элитных воинов и взошел на кафедру в ожидании Темного Апостола.

Темного Апостола — Ярулека Прославленного, Ярулека Благословенного, святого воина, слышащего шепот богов и общающегося с ними как их сосуд. Ярулек был одни из лучших служителей бессмертного примарха-демона Лоргара и истинным Несущим Слово. Его праведный гнев и вера привели бессчетные миллионы в паству. А миллиарды невежд, что противились словам истины, были убиты в священных войнах по его приказу.

И хотя Несущие Слово стремились привести миры к истине слов Лоргара, Кол Бадару больше нравились сопротивляющиеся планеты. Он любил убивать.

Тонкие паучьи лапы потянулись от кафедры к его обнаженному лицу. На их окончаниях выдвинулись острые и изящные крюки, вонзившиеся в его плоть и проникшие под кожу. Он закрыл глаза. К нему протянулся длинный хоботок, и, впуская его, Кол Бадар открыл рот. Оно прошло внутрь, и маленькие шипастые зажимы зафиксировали его на гортани Корифея, а затем хоботок расширился и заполнил глотку Корифея. Теперь его усиленный аппаратом голос было слышно не только в зале каведиума, но и по всему "Инфидус Диаболис", чтобы все на крейсере могли правильно подпевать молитвам и гимнам.

Он вспомнил состоявшийся несколько часов назад разговор с Темным Апостолом, и его лицо побагровело при мысли о полученном им выговоре.

— Говори как Корифей, а не как Кол Бадар, — тихо распекал его Ярулек.

Кол Бадар плотно сжал свою челюсть, смотря вниз:

— Темный Апостол, какие слова вы хотите услышать?

После шелковых слов Ярулека его голос казался уродливым и грубым.

— Я хочу, чтобы ты говорил от имени Воинства, как Корифей. Примет ли его Воинство?

— Мой повелитель, Воинство без сомнения исполнит ваш приказ.

— Естественно. Конкретнее?

— Они примут его и станут его почитать, если таковой будет ваша воля, — тяжелым голосом ответил Корифей.

— А что ты скажешь от своего имени? — мягко спросил Ярулек.

— Он малолетний выскочка, прыгнувший выше своей головы. Его не было с нами с самого начала. Он не сражался вместе с нами, когда мы атаковали проклятых шавок Ложного Императора на Терре, — кипя от злости, Кол Бадар добавил. — Ты должен позволить мне убить его.

Ярулек засмеялся.

— Малолетка… Я не слышал, чтобы ты называл его так раньше. Старый друг, он сражался против псов Ложного Императора немногими столетиями меньше чем мы.

Лицо Кол Бадара потемнело.

— Его не было с нами с самого начала.

— Да, но много времени прошло с тех пор. В мире смертных минуло десять тысяч лет.

— Мы живем не в мире смертных, — возразил Кол Бадар. Время не имело власти над варпом: воин мог провести в его нестабильных пределах месяц, и обнаружить, выйдя в материальный мир, что галактика изменилась и пролетели бессчетные десятилетия. Для Кол Бадара осада дворца Императора казалась чем-то, произошедшим не пугающие десять тысячелетий, а всего лишь несколько сотен лет тому назад. Его воспоминания ещё были свежи.

— Его избрали боги, — ответил ему Ярулек. — Не противься их воле, Кол Бадар. Наши повелители беспощадны, а душа вроде твоей стала бы для них прелестной игрушкой. Не позволяй своей ненависти к нему стать причиной твоей гибели.

По каведиуму эхом пронеслись медленные, мерные и печальные звуки колокола. Наступила тишина, и ни один из собравшихся Несущих Слово не двигался. Это означало начало проповеди, и Воинство замерло.

Кол Бадар был полководцем, убийцей и разрушителем миров. Но и он стоял терпеливо и неподвижно, безмолвно ожидая прибытия Темного Апостола. Он простоял бы без движения минуты или даже недели. Он ждал.

— ВПЕРЕД, — раздался голос в комм-линке. Одетые в черную броню силуэты Шинарских силовиков вышли из сумрака узкой аллеи. Лейтенант Варн прицелился и выстрелил из боевого дробовика в замок ржавой двери. Эхо от выстрела, пробившего в металле дыру размером с кулак, было оглушительным. Варн широко распахнул дверь ударом тяжелого сапога и ринулся внутрь. Другие силовики вбегали за ним.

За дверью простирался заваленный мусором осыпающийся коридор, тускло освещаемый жужжащими световыми шарами. Сидевший в коридоре человек ошалело на них посмотрел, его ноги лежали на уродливом синтетическом столе, а палочка лхо медленно вываливалась у него изо рта. Второй выстрел из дробовика отбросил его назад и забрызгал кровью стену.

— Вход захвачен, — произнес в комм-линк Варн.

— Всем командам войти в здание. Действуем по плану, — ответил капитан.

— Да, сэр, — Варн непристойно выругался, как только связь прервалась.

Двигаясь на корточках вдоль коридора, он быстро перебирался через разбросанные груды искореженного металла и расколотых кирпичей.

— Пахнет, словно проклятая выгребная яма… — прошептал один из силовиков. Варн согласился с ним. Он резко указал на закрытую дверь, мимо которой прошел. Позади него двое силовиков заняли позиции по обе стороны двери. Один из них высадил её, а затем оба ворвались внутрь с поднятыми дробовиками. Резкие и сфокусированные лучи света с их шлемов завертелись, когда они осматривали комнату на предмет возможной угрозы. Другие два силовика из команды двинулись следом за Варном, который остановился в конце коридора и быстро выглянул за угол. Там был ещё один пустой и грязный коридор, ведущий к единственной двери. Световые шары впереди слабо мерцали.

Варн выступил из-за угла и осторожно двинулся вперед, мощный луч его шлема пронзал темные уголки, которые не могли осветить слабо сияющие световые сферы. Крысы быстро убегали от яркого света. Запах был невыносим.

— Во имя Императора, кто захотел бы здесь прятаться? — проворчал один из силовиков, добавив пестрое ругательство.

— Тот, кто не хочет, чтобы их тревожили, — резко ответил Варн. — Захлопни варежку, Ландерс. Мне надоело твоё нытьё, — силовик что-то проворчал про себя, а Варн боролся с желанием врезать здоровяку. Сконцентрируйся, сказал он себе, подходя к двери. Он слышал звуки приглушенных голосов, крик. Он вдохнул.

Варн впечатал свой тяжелый сапог в дверь, сломав давно заржавевшие петли. Дверь упала внутрь. Двое поднимали тяжелую металлическую заслонку с пола. Один, чьи глаза залил страх, спрыгнул во тьму люка. Второй, чье лицо исказилось от ненависти, вскинул автопистолет, и выстрелы полетели из похожего на обрубок дула оружия. Дробовик Варна рявкнул, и секунду спустя пули врезались в его нагрудник, а голова противника взорвалась кровавым фонтаном.

Варн упал от удара пуль в панцирную броню и прохрипел:

— Возьмите второго…

— Я туда не пролезу, — пожав плечами, сказал Ландерс. Он с ухмылкой кивнул на самого маленького из силовиков.

— Один из вас, черт подери, пойдет за ним! Немедленно! — Заорал встающий на ноги Варн. Невысокий силовик вздохнул, увидев, как на него все посмотрели. Он положил дробовик на пол, достал автопистолет, взвел его курок и прыгнул во тьму люка. Снизу раздалось громкое эхо, когда он начал протискиваться сквозь металлическую трубу.

Варн включил комм-линк. Его голос все ещё был хриплым.

— Они убегают. Через незакрытый люк. Приказы?

Ожидая ответа, Варн вытаскивал пули из нагрудника. Он ощущал их жар сквозь кожаные перчатки.

— Капитан? — нетерпеливо сказал он. — Вы меня слышите? Какие будут приказания?

Из люка раздались три выстрела, а затем приглушенный вопль боли. Секунду спустя из него появился силовик.

— Ублюдок попал в меня, — сказал он, зажимая свою левую руку. Между его пальцами сочилась кровь.

— Удерживайте позицию. Ждите подкрепление, — наконец принял решение капитан.

— Что!? Они убегут отсюда раньше, чем мы дождемся подкрепления!

— Удерживайте позицию, лейтенант, — связь прервалась.

— Фиг вам, — сказал Варн. Выдернув из нагрудника последние патроны, он бросил их на землю. — Ладно, выдвигаемся.

— Лейтенант? — спросил один из силовиков.

— Эти ублюдки уходят, но мы пока близко к ним. Если на то будет воля Императора, мы еще сможем выполнить задание. Пошли!

— Разве это нам приказал капитан? — недоверчиво спросил Ландерс.

Варн резко развернулся и впечатал ему в лицо сжатый кулак. Ландерс отскочил, издав крик, в котором было больше шока, чем боли.

— Я, черт побери, твой лейтенант, и ты, чертов подобострастный жополиз, исполнишь мои приказы! — рявкнул Варн. — Теперь выдвигаемся. Все вперед!

Варн спускался первым по крошащейся и воняющей лестнице. Он слышал, как за ним спускались остальные, и как тихо матерился Ландерс. Лейтенант ухмыльнулся. Он уже несколько месяцев хотел его ударить.

Силовики продвигались, прикрывая друг друга, пробираясь по коридорам и спускаясь по заржавевшим металлическим лестницам. Варн услышал впереди быстрые шаги, и низко пригнувшись, поднял руку. Он выключил фонарик на шлеме, остальные последовали его примеру, и они погрузились в вязкий полумрак. Из-за угла беспечно выскочил силуэт, и Варн вскочил, всаживая в голову неизвестному заряд дроби. Раздался хруст, и неизвестный упал. Включив обратно свет, он увидел коротко подстриженную женщину. Её глаза были широко распахнуты от шока, а из раны в голове текла кровь. В мертвых руках она сжимала автоган.

— Мы близко… — прошептал Варн.

Осторожно спустившись на ещё один лестничный пролет, силовики увидели внизу вспыхивающий оранжевый свет. До их ноздрей донесся запах прометия.

Спустившись вниз, команда оказалась перед немного приоткрытой тяжелой дверью, плас-глассовое окно которой было выбито. С другой стороны виднелось пламя.

— Быстрее, — зашипел Варн, и силовики пробрались в комнату. Она была большой и квадратной. Одна из световых сфер взорвалось, когда её настигло пламя. Стулья и кресла горели, как и длинный стол, обложенный бумагами и документами. Стены были покрыты надписями и трещинами, а в восточном углу была сделана самодельная кухня. Человек, очевидно не заметивший внезапного появления силовиков, спокойно выливал содержимое металлической канистры на стол в дальнем углу комнаты.

Варн тихо зашептал, жестами приказывая опустить оружие:

— Взять его, не стреляя, — отдал он Ландерсу приказ. Силовик кивнул, забыв об их недавней ссоре, и быстро двинулся к мужчине. Слишком поздно ощутив, что позади кто-то есть, человек обернулся в тот момент, когда толстые руки Ландерса сомкнулись на его шее. Силовик протащил его по комнате и, приложив лицом об пол, резко заломил руки за спину. Мужчина тщетно пытался бороться, и Ландерс придавил его своим коленом.

Варн быстро прошел по комнате и поднял из скомканных листков, лежащих на облитом прометием столе. Это была детальная схематическая карта. Он выругался, увидев, картой чего это было.

— Немедленно погасите это проклятое пламя! Иначе в любую секунду все это место взлетит на воздух! — закричал он и включил комм-линк. — Капитан, это лейтенант Варн. Вы нужны здесь. Срочно, — Добавил он, повернувшись к Ландерсу и пленнику.

Он наклонился к бандиту, повернув его лицо к себе. Черты лица мужчины были искажены от боли и ненависти.

— Что вы здесь планировали, во имя Императора? — Тихо спросил Варн.

Пленник, чьи глаза сверкали от бешенства, сплюнул.

— Что вы скажете об этом, лейтенант? Бандитская татуировка? Я не узнаю её, — Сказал один из силовиков.

Варн посмотрел туда, куда ему указал подчиненный. На левом плече пленника виднелась грубая татуировка в разрыве темно-коричневого комбинезона. Полностью сорвав с тела человека комбинезон, он увидел эмблему: кричащую, рогатую демоническую морду, горящую в огне.

— Я тоже не узнаю. Но, по-моему, это больше похоже на знак какого-то проклятого культа, — сказал Варн и выругался про себя.

Вторая глава

С достоинством воина Буриас гордо шагал по темным, пахнущим плесенью залам "Инфидус Диаболис", с нетерпением ожидая грядущей резни. Его броню цвета кровоподтёка окаймлял тусклый металл. Доспехи были сделаны с удивительным мастерством, и каждая тяжелая керамитовая пластина совершенно точно соответствовала его могучему телу.

Он не мог вспомнить то время, когда освященная броня не была его частью. Он лично трудился над спиралями узора покрывавшего его авто-редуктивные пластины брони, кропотливо вырезал слова благословенного Лоргара на усиленную броню своих предплечий и выгравировал слова самих богов на тяжелых наплечниках. Левый он украсил рельефом святого Латрос Сакрума, символа легиона Несуших Слово. Сделанная из бронзы стилизованная эмблема горящей головы рогатого демона воплощала все то, за что боролись Буриас и его братья, во что они верили, и во имя чего убивали.

Он снял шлем перед грядущей проповедью. На его злобном, смертельно бледном лице не было шрамов, что было редкостью для такого опытного воина, как он, и его окружала грива длинных масляно черных волос.

С каждым шагом, толстый конец иконы, которую Буриас нес в левой руке, ударялся в отполированный и покрытый черным прожилками пол, порождая резкое эхо.

Икона была водружена на широкий посох из черного железа, покрытый шипами. Он был почти трехметровой высоты, даже выше самого Буриаса, и его древко обвивали тяжелые бронзовые петли, покрытые орнаментом. На них были выгравированы литании и цитаты из священных посланий примарха-демона Лоргара. Его венчала черная, отполированная до блеска восьмиконечная звезда, лучи которой оканчивались острыми шипами и колючками. В её центре было выгравировано изображение благословенного Латрос Сакрума.

Буриас гордился тем, что получил честь становления Несущим Икону. Его привилегией было вести Первого Послушника Мардука и Темного Апостола Ярулека к их ритуальным позициям перед церемониями жертвоприношений и молитв. Он уже много лет исполнял эту священную обязанность, заслужив огромное уважение своих боевых братьев.

Он помедлил, прежде чем начать подъем по огромной винтовой лестнице. Она была достаточно широка, чтобы по ней могли пройти плечом к плечу двадцать космодесантников, а её витую балюстраду покрывал отлитый из бронзы затейливый орнамент, созданный неизвестным ремесленником бессчетные века назад. Две грозные статуи извивающихся демонов пристально взирали на тех, кто хотел подняться по лестнице, словно готовясь повергнуть недостойных сердцем.

Высоко подняв голову, Буриас начал долгий подъем. Эхо его шагов по холодному камню долетало до сводчатого потолка, находившегося в сотнях метров. Вокруг струились звуки призрачных песнопений, издаваемых десятками сервиторов-евнухов, навеки заточенных в скрытых кафедрах и бесконечно поющих гимн благословенному Лоргару.

Поднявшись наверх, Буриас направился к двум огромным дверям на противоположной стороне длинной галереи. Огромные, более двадцати метров в длину каменные дощечки, покрытые тщательно нанесенными запутанными письменами, висели на стенах. Это была лишь часть великой Книги Лоргара, вырезанная самим Темным Апостолом Ярулеком.

В дальнем конце галереи с двух сторон от великих дверей стояло по боевому брату, избранному в почетную стражу Первого Послушника на проповеди. На их кроваво-красную броню были надеты сливочного цвета рясы, и они неподвижно стояли, прижав к груди свои болтеры. С их шлемов тянулись длинные закручивающиеся рога. Два боевых брата никак не прореагировали на то, что Буриас пересек коридор и встал перед дверями.

Частично скрытая боковая дверь отворилась, и оттуда вышла одетое в балахон шаркающее создание. Лицо согнувшегося почти пополам служителя было скрыто под капюшоном, а из прикрепленной к его спине жаровни вылетали тонкие клубы сильно пахнущего благовонного дыма. Посеревшие, трясущиеся болезненно тонкие руки сжимали прикрытую крышкой металлическую чашу. Буриас развел руки, когда неуклюжие создание засеменило к нему. Слуга снял с чаши крышку, открыв костяную щетку, погруженную в масло. Буриас бесстрастно стоял, пока шаркающее существо натирало его броню священным очищающими маслами, вытягиваясь, чтобы дотянуться до рук Несущего Икону. Выполнив свой долг, оно отвернулось и удалилось в свое логово. Буриас лениво подумал о том, что уже сотни лет оно занималось этой работой.

Он выбросил эти мысли из головы, выступив вперед и приложив руку к одной из огромных дверей. От его легкого касания она бесшумно распахнулась. Без промедления Буриас вошел в святая святых Первого Послушника. Дверь незаметно закрылась позади.

Входная комната была декорирована по-спартански. В другие кабинеты и молитвенные залы вели сводчатые двери, а на другой стороне большого зала висел занавес из костяных бусин, скрывающий небольшой вестибюль. Её пол всегда интересовал Буриаса, и, войдя в зал, он восхищенно посмотрел вниз. Пол был сделан из прозрачного, похожего на стекло материала, под которым лежала огромная восьмиконечная звезда, вырезанная из камня. Вокруг неё корчилась и бурлила казавшаяся живой красная жидкость, и пока Буриас смотрел, внутри желеобразной массы появлялись лица и руки, царапавшие гладкое стекло. Он усмехнулся, глядя на перекошенные от гнева и боли лица этих существ. Буриасу казалось, что они смотрят на него из заключения, завидуя свободе Несущего Икону. Однажды он спросил у Мардука, заключены ли там демоны? Тот ответил что да, в каком-то смысле. Он назвал их Подобиями, и объяснил, что это лишь отражения внутренних демонов тех, кто смотрел на пол. Прямо под ногой Буриаса проявилось нечто, и улыбающееся отражение его лица покрылось рябью, фыркая и рыча. Несущий Икону издал короткий смешок и рыкнул в ответ.

— Время уже пришло, Буриас? — из-за занавеса раздался могучий голос Мардука.

— Да, Первый Послушник, — ответил Буриас. За занавесом он мог видеть только темный и коленопреклоненный силуэт.

— Досадно. Меня посетило несколько крайне ясных и очень просвещающих сновидений. Подойди ближе, Буриас.

Повинуясь приказу повелителя, он прошел через комнату. Приблизившись, он смог различить детали костяных бусин, оказавшихся крошечными черепами. Были ли они настоящими и сжатыми колдовством? Он задал себе тот же вопрос, что и миллионы раз назад…

— Несомненно, проповедь будет такой, что когда она начнется, все сожаления будут забыты, — посулил Буриас.

— Иногда мне кажется, что руководить церемониями должен ты, такой у тебя золотой язык, — тень святого воина встала на ноги и покачала плечами, разминая мускулы, не двигавшиеся во время долгих часов молитв и медитации. С хрустом он наклонил шею в разные стороны и обернулся. Первый послушник отбросил властным взмахом одетой в перчатку руки занавес из черепов и вошел в комнату. Буриас уважительно опустил глаза. Кружащийся дым тянулся за Мардуком, и Несущий Икону ощутил у себя во рту сухой и едкий вкус ладана.

Буриас увидел, как Подобие удалилось. Он мог ощутить близость Первого Послушника: воздух наполнился электричеством, изменился запах. Воистину, боги избрали Мардука, и Буриас смаковал это ощущение.

— Теперь можешь поднять глаза, Буриас, твоя учтивая почтительность была замечена, — в голосе Мардука проскользнул сарказм.

Буриас посмотрел в суровые и холодные глаза своего повелителя:

— Я прогневил тебя, Первый Послушник?

Раздался резкий и лающий хохот.

— Прогневил? Ты всегда так старательно выражаешь своё уважение. Как ты смог бы меня разозлить, Буриас? — В глазах Мардука был заметен черный юмор. — Нет, друг мой, ты меня не разозлил, — добавил он, отвернувшись, — просто мой разум был… занят. С тех пор, как мы покинули Маэльсторм, сновидения приходят ко мне все чаще, по мере приближения к планете великого врага.

— Твоя сила растет, Первый Послушник, — сказал Буриас, глядя на волевой профиль Мардука, чья кожа казалась почти прозрачной.

— А вместе с ней и твоя, мой чемпион, — прорычал Мардук

Несущий Икону диковато ухмыльнулся:

— Должно быть.

Голова Мардука была ритуально побрита налысо за исключением свешивающейся с его темени длинной плетеной черной косы. Под его кожей пульсировала сеть перекрещивающихся синих вен. Трубки и кабели вылезали из его висков, а за столетия зубы Мардука превратились в острые клыки. Он был воистину пугающим воином, а броню его украшали знаки почтения и святые реликвии. Отполированные металлические талисманы, маленькие сморщенные черепа и иконы хаоса свисали на цепочках с его узорчатой темно-красной брони. К его бедру была привита цепями гравированная кость пророка Морглока, а написанные на человеческой коже отрывки из книги Лоргара свисали с наплечников.

— А как сегодня себя ведет Драк'Шал? — Спросил Мардук, вглядываясь в волчьи глаза Буриаса.

— Спокоен. Но я чувствую, что он… проголодался.

Мардук засмеялся:

— Драк'шал от природы вечно голоден. Но я рад, что сейчас он не слишком силен: сегодня его время ещё не пришло. Сдерживай его. Уже скоро.

— Я жду этого. Он так любит убивать…

— Да, и он очень умело это делает. Но пойдем, мы не должны заставлять Темного Апостола ждать.

Они вышли из святилища. Буриас безмолвно вел Первого Послушника и нес перед собой икону, почтительно сжатую обоими руками. За ними на расстоянии шага следовали почетные стражи. Пройдя сквозь искривленные коридоры и поднявшись по лестницам, они достигли огромной, покрытой орнаментом золотой двери. Все четверо опустились перед ней на одно колено и склонили головы. Они ждали в тишине несколько минут, а затем дверь распахнулась.

— Встаньте, — произнес угрожающе спокойный голос.

Подняв глаза, Буриас увидел Ярулека, Темного Апостола Воинства. В скрывающей большую часть кроваво-красной брони темной накидке он не казался слишком высоким или широкоплечим для воина из Легиона. Он не казался воплощением грубой силы как Кол Бадар или энергичным как Мардук. Воины боялись его не из-за той свирепой дикости, что, как знал Буриас, не глубоко скрывалась под поверхностью его манер.

Возможно, абсолютная уверенность в правильности своих поступков того, кто знал, что сами боги одобряют его действия, заставляла людей трепетать перед ним, яркий огонь веры, пылавший в том, что осталось от его давно обещанной жадным богам хаоса души. В чем бы ни была причина, Ярулек вызывал в людях страх, восхищение и преданность в равной степени. Обычно он говорил медленно и степенно, но на поле брани его голос вырастал до оглушительного рева, ужасающего врагов и воодушевляющего союзников.

Каждый сантиметр кожи Ярулека покрывали священные слова Лоргара, вырезанные на его плоти тонким и сложным шрифтом. Литании и катехизисы симметрично покрывали все стороны его бледной лысой головы, по щекам, подбородку и шее расползались отрывки священных текстов и проклятия. Благословенные слова великого примарха-демона покрывали все, куда можно было дотянуться дата-пером. Молитвы и восхваления были нанесены поверх губ Ярулека, внутри его рта и на языке. Исключением не были даже его глаза, на их клейкой, студенистой поверхности были написаны цитаты, призывающие к возмездию, ненависти и молитвам. Он был живой Книгой Лоргара, и от его присутствия Буриаса охватывал благоговейный страх.

— Веди Темного Апостола, Несущий Икону, — нараспев произнес Мардук. Ещё шесть почетных стражей заняли места вокруг Мардука и его учителя, воплощая вместе с двумя сопровождавшими Мардука восемь углов звезды Хаоса.

— Сначала мы помолимся, — сказал Ярулек. — А потом мы убьем мир.

— Я рисковал там своими людьми, и вы хотите, чтобы я об этом забыл? — выдавил из себя Варн. — Некий культ действует в Шинаре, а возможно и на всем Танакреге. А мы лишь недавно их заметили.

Лейтенант пристально смотрел на сидящего за другим концом ровного металлического стола капитана Лоденграда. Казалось, он был среднего возраста, но в это было сложно проверить. Ему могло быть сорок или сто сорок, в зависимости от того, какому количеству аугметических операций он подвергся. Но он точно не постарел за все то время, что Варн знал его.

Внутри чистых стен комнаты для допросов не было мебели, кроме стола и двух кресел. Одна из стен была зеркальной, и Варн пристально смотрел на своё усталое и злое отражение. Он знал, что за ним стояли трое связанных между собой сервиторов, записывающих каждое сказанное слово и отслеживающих все движения в комнате. Его пульс, кровяное давление и невральную активность анализировали, нанося детали на катушку дата-слота пальцами, оканчивающимися похожими на иглы пишущими элементами.

— Сядьте, лейтенант, — сказал капитан.

— Вы серьезно хотите, чтобы я продолжил патрулирование и забыл обо всем, что я видел в том проклятом подвале?

— Никто ещё не сказал, что вы вернетесь на работу, лейтенант, — сказал капитан. — Вы нарушили прямой приказ и напали на другого силовика.

— Ох, прекратите! Если бы я выполнил ваш приказ, сэр, все это место сгорело бы в огне. Ландерс — крикливый трус, обсуждавший мой приказ. А если я правильно помню, он отчитывается именно передо мной.

— Сядьте, лейтенант, — сказал капитан. Варн продолжал рассматривать своё отражение.

— Сядьте, — более настойчиво повторил капитан.

— Так что, вы собираетесь меня вышвырнуть? Отправить меня работать на соляные равнины, где я был до того, как вы меня рекрутировали? — Варн сел, скрестив на груди руки. — Вы знали, кто я, когда брали меня на работу. Если бы вы этого не хотели, вы бы никогда не вытащили меня из камер для рабочих.

— Забудьте все это, лейтенант. Пока я не намерен от вас избавляться. Я просто хочу, чтобы вы забыли обо всем, что увидели в том подвале. Теперь это не наша забота.

— Не наша забота!? — Воскликнул Варн. — Капитан, они были не очередной обыкновенной мелкой и непродолжительной бандой хабовых гангстеров. У них был доступ к закрытой информации: картам, планам, схемам. Во имя Трона, у них был план проклятого дворца губернатора! Вы знаете, что могло случиться, если они ухитрились бы протащить туда взрывчатку? Они смогли бы вырубить электричество во всем городе за один ход, и что произойдет дальше, капитан? Все превратиться в наполненный убийствами, воровством и насилием дурдом. Чтобы прекратить это, потребуется гораздо больше людей, чем у нас есть. Придется использовать СПО. Это будет абсолютный бедлам.

— Лейтенант, вы все сказали?

— Хм, дайте подумать. Нет. Нет, ещё не все.

— Хорошо, попридержите пока свои мысли. Есть тот, кто возможно сможет разрешить ваши вопросы, — сказал встающий со стула капитан. Варн поднял брови. — Лейтенант, я устал говорить с вами. Пойду выпью кофе. Ждите здесь.

Капитан подошел к двери и дважды постучал. Затем дверь открылась, и он вышел из комнаты.

Варн отодвинул своё кресло и положил ноги на стол. Он закрыл глаза. Он так чертовски устал.

Спустя пару секунд дверь открылась. Не открывая глаза, Варн театрально вздохнул.

— Вы Варн, не так ли? Лейтенант Май (Mai) Варн, — раздался суровый голос. Варн убрал ноги со стола и встал, чтобы посмотреть на новоприбывшего.

Он был даже крупнее Ландерса и одет в строгую черную униформу…

Всевышний трон! Это бы арбитр-судья!

Варн облизнул губу, и кровь отхлынула от его лица.

Судья прошел мимо Варна и сел на освобожденное капитаном место. У него была мощная квадратная челюсть, сломанный нос, а сросшиеся брови были нахмурены. Во всех отношениях судья производил впечатление сурового и безжалостного человека. Его пугающую внешность дополняли тяжелая панцирная броня и строгая униформа.

— Садитесь, лейтенант, — приказал он глубоким и уверенным голосом. Его глаза были угрожающими и холодными.

Варн осторожно сел.

— То, что вы обнаружили находиться вне юрисдикции местных силовых структур. Это юрисдикция закона Империума, закона Арбитров.

Лейтенант нахмурился.

— Тем не менее, я прочел ваш рапорт, — продолжал судья, — это было… интересно читать. Арбитрам пригодился бы человек вроде вас.

Варн приподнял брови и откинулся в кресле:

— Хм?

Судья толкнул к нему что-то по столу. Это был тяжелый круглый значок с рельефным изображением аквиллы. Варн уставился на него, а затем вопросительно посмотрел в глаза арбитра.

— Приходите завтра во дворец. У меня есть свои причины его навестить, по окончании которых я хотел бы поговорить с вами. Покажете там это.

А за тем огромный и пугающий судья встал и вышел из комнаты.

Варн продолжал сидеть ещё несколько долгих минут. Затем он взял значок. Он встал и пошел к двери, но остановился, уловив отблеск своего отражения. Он весело фыркнул и вышел из зала.

"Инфидус Диаболис" оставил приятную и успокаивающую дрожь варпа, королевства богов, и вырвался в реальный космос. Потрескивающие вспышки света, меняющиеся цвета и статическое электричество покрывали его корпус, когда исчезла последние следы Эмпирей. Ударный крейсер содрогнулся, его огромный корпус заскрипел и сжался там, где вновь вступали в действие законы физики.

Глубоко внутри него собравшееся великое Воинство Ярулека поклонялось богам хаоса, справляя погребальную мессу, празднуя грядущие смерти и обещая богам души. Эта молитва тьме представляла собой проявление веры, прославляющей реальных и ненасытных богов варпа.

В холодной и необъятной тьме космоса огромный корпус "Инфидус Диаболис" казался крохотным. Но для лежащего на пути корабля и обреченного мира он был погибелью, что неминуемо приближалась к пребывавшей в блаженном неведении планете.

Третья глава

Дворец губернатора Танакрега походил на настоящую цитадель, взгромоздившуюся на дремлющий вулкан, возвышавшийся над Шинаром — главным индустриальным городом планеты. Шинар прилегал к крепости с запада. Построить что-то с другой стороны дворца было невозможно, поскольку сразу за стенами дворца начинался стометровой высоты обрыв, окруженный черным кислотным океаном, покрывавшим большую часть поверхности планеты.

Варн крепко держался за перила, глядя в иллюминатор быстро двигающегося три-рельсового поезда. Купе было наполнено адептами Администратума, чей уровень доступа позволял им не быть прикованными к рабочим станциям и перемещаться по городу. «Тонкокожие», — насмешливо подумал он. Все они были одинаково костлявыми, все с диким взглядом, бледноликие и слабые представителями человечества.

Их тонкие лица и руки даже не были покрыты морщинами. Лица большинства горожан сделались от ветра сухими, а их годами щурившиеся во время соляных ураганов глаза были почти не видны. А вызванная солями слепота проявлялась почти у всех людей, начиная с сорока стандартных имперских лет. Их кожа обычно походила на высохший и потрескавшийся пергамент, с годами, проведенными под губительным влиянием резкого, наполненного солями ветра, влага медленно покидала их тела, резком, наполненном солями ветре. Варн был полон презрения к привилегированным тонкокожим, избегающим своей суровой земли. Должно быть, многие из них никогда не ощущали ветра на коже. Время от времени он пристально смотрел на них, наслаждаясь нервными реакциями одетых в робы адептов. И хотя купе было переполнено, адепты оставили вокруг Варна большое свободное пространство, опасаясь, как он подумал, его униформы силовика. Он был только рад этому. Шинар расстилался внизу, когда три-рельс начал восходить к дворцу

Он изумлялся этим видом. Отсюда город выглядел почти привлекательно. «Всевышний трон, но этот город выглядел по-уродски с любого угла», — поправил себя он. Сейчас угловатые паруса только поднимались. Дули ветра. Каждое здание в Шинаре было оборудовано широким металлическим парусом, который выскальзывал всякий раз, как только на город обрушивались самые сильные соляные ветра. В таких случаях ущерб бывал по-настоящему опустошительным. За пару лет они могли превратить новое здание в пыль, если оно было сделано без защиты. И даже если подобная защита была, многие дома в Шинаре распадались. Дешевле выходило построить новое здание на старых руинах, чем восстановить разрушенное. Он никогда не понимал, как это происходило, но все было так.

В то время как три-рельс поднимался все выше, вид миллионов парусов, поднимавшихся одновременно, производил неизгладимое впечатление. Сияние сверкающего оранжевого солнца отразилось от парусов, и на секунду показалось, будто горит весь Шинар. Варн вздрогнул.

Шинар разрастался подобно растущей опухоли, с каждой неделей погружаясь дальше в соляные равнины, прокладывая себе путь к горам в сотнях километров к западу. Варн был рад, что он больше не работает на этих проклятых соляных полях. Он был уверен, что стал бы иссушенным трупом, если бы из всех рабочих не избрали его…

Вздрогнув, три-рельс остановился. Огромный, похожий на щупальце зажим потянулся и присоединился к внешней стороне поезда, и двери открылись, с шипением выпуская дым и пар. Волна адептов понеслась к выходу, забыв о своей боязни Варна, они суетились и проталкивались мимо него, вываливаясь в долгий коридор посередине бочковидного щупальца.

Зажатого среди несущейся толпы Варна почти внесли в огромный куполообразный приёмный зал. Вокруг сто других щупалец впускали туда свой живой груз. Зал был наполнен людьми, почти все были одеты в разные темные робы, от серых до темно-коричневых, со множеством вариаций грязно-белого и темно-красного.

Над прозрачным куполом лейтенант мог увидеть могучие стены цитадели, за которыми находился дворцовый уровень. Стены были пугающе толстыми, более пятидесяти метров усиленного пласкрита. Май видел полдюжины мощных турелей, огромных батарей из пушек тяжелого калибра нацеленных в небеса.

Тысячи рабочих, адептов Администратума, политиков и слуг становились в долгие очереди. Усталые дворцовые стражи в официальных синих полу-доспехах наблюдали, как толпа течет вперед, а сервиторы проверяют информационные удостоверения. Только пройдя через пропускной пункт можно было попасть в один из сотен офисов, храмов, святилищ и мануфакторумов, находившихся внутри вулканической скалы под дворцом. Это был город внутри города. А глубоко под ним находились огромные плазменные реакторы, обеспечивающие освещение всего Шинара.

Вздохнув, Варн присоединился к самой быстро двигавшейся нав вид очереди, хотя и знал, что она без сомнения окажется самой медленной. Он приготовился к долгому ожиданию.

— Вы уверены, что предатель преуспеет? — прогремел Кол Бадар, окидывая суровым взором приготовления войск Легиона на обширной палубе внизу. Сотни возглавляемых чемпионами воинов Несущих Слово маршировали по посадочным рампам, садясь на транспортные суда. Большую часть судов составляли "Громовые Ястребы", окрашенные в знакомый цвет запекшейся крови, были там и более старые "Штормовые Птицы", но были и десятки других судов, захваченных во время бессчетных рейдов Легиона. Многие из них были найдены дрейфующими в варпе, их экипаж был сожран обитатели варпа после отключения полей Геллера. "Инфидус Диаболис" не нуждался в подобной защите, ибо Несущие Слово ждали обитателей этого нестабильного измерения с распростертыми объятиями.

— Он преуспеет, — уверенно ответил Ярулек.

— Но если он потерпит неудачу, то вражеские системы ПВО будут действовать. Все "Когти Ужаса" превратятся в пепел.

С пылающим взглядом Ярулек обернулся к высокой фигуре своего Корифея.

— А я говорю, что он сделает все как надо. Я видел это. Поднимайся на борт своей "Штормовой птицы" и отправляйся убивать. Это у тебя хорошо получается.

Губернатор Теофорик Флински вздохнул и взял засахаренный орех из тонкого фарфорового блюда. Он любил их, поскольку они давали ему маленькие мгновения удовольствия во время долгих и выматывающих дней непрерывной работы.

Флински всегда знал, что должность губернатора Танакрега неблагодарна и тяжела, и спокойно с этим соглашался. Теофорик лучше всего служил Императору, занимая этот пост, для которого он превосходно подходил. Он был абсолютно предан Империуму и рад возможности ему служить. Но эти проклятые перебранки! Они доведут его до смерти! Он положил покрытый сахаром орех в рот и на секунду закрыл глаза. Все равно что освобождение… Флински надавил на орех, с громким звуком треснувшим во рту. Он резко открыл глаза и осмотрелся, глядя, все ли собрались за столом.

Десятки советников, офицеров СПО, политиков, консультантов и членов Эклезиархии сидели за длинным столом. Здесь собрались самые влиятельные люди Танакрега, но, несмотря на свои высокие должности, они ругались как маленькие дети. Губернатор Флински почувствовал, как у него начинает болеть голова.

— Мой лорд, холодной воды? — спросил его тихий голос. Флински кивнул головой, как всегда благодаря Пиерло, своего слугу и телохранителя, за заботу. У каждого из сидевших за столом заседания людей была своя группа помощников замерших в ожидании позади высоких шелковых кресел, и эти маленькие избранные круги сильно отличались друг от друга. За полковником и старшими офицерами СПО стояли суровые адъютанты, одетые в жесткую униформу. Позади бранившихся политиков, бюрократов, адептов и министров находились сервиторы-лексографы, записывающие их слова, их тонкие металлические пальцы выводили изречения хозяев на крошечных свитках чистой бумаги и вставляли их в отверстия дата-катушек. Позади старших членов Эклезиархии стояли младшие жрецы и конфессоры с опущенным взором. По бокам от потевшего в официальном облачении кардинала стояли на коленях две бритоголовые женщины с зашитыми ртами. На груди они несли аквиллы, а к их бледным робам были приклеены печати чистоты.

На противоположной стороне стола тихо сидел одетый в алую мантию техник-администратор Фарон. На груди у него висела двадцати зубчатая шестеренка, символ Адептус Механикус, а его правый глаз заменял черный объектив, слабо жужжащий при фокусировке.

Спиной к собравшимся стоял судья-арбитр, смотревший то на окрашенный пол, то на потолок, то сквозь синтетические окна на раскинувшийся внизу город. Его руки были скрещены, и он не делал никаких движений и молчал, пока обсуждали повестку дня. Он был одет в полный панцирный доспех, не считая шлема, и черную накидку. Большой и бросающийся в глаза автопистолет висел на его бедре; во дворце не было никого, кто посмел бы потребовать его сдать оружие. Его безмолвное присутствие действовало Флински на нервы, и губернатор легко дотрагивался до лба, бросая взгляд на судью каждые несколько секунд. Присутствие старшего офицера Адептус Арбитрес говорило о том, что дело действительно серьезное, но он понятия не имел, зачем судья пришел на заседание.

— Друзья, начнем, — его тренированные и тонко аугментированый голос разнесся по залу. Несмотря на вызванное неожиданным приходом судьи беспокойство, его голос был привычно уверенным. — Адепт Траск, пожалуйста, проведите свой доклад сжато. И не стоит риторики, — с широкой улыбкой сказал он. — Похоже, она раздражает полковника.

За комментарием последовал вежливый смех, и адепт Траск снова встал на ноги, прочищая глотку. Он опустил папку и начал читать. Губернатор громко кашлянул, прервав бесцветный и тусклый голос маленького человека, который ожидающе оторвался от папки.

— Говорите в целом, министр, — произнес все ещё улыбающийся губернатор, — поскольку иначе вы смогли бы потратить не меньше часа нашего драгоценного времени, так?

Адепт не понял, был ли он оскорблен или нет, но видя, что губернатор улыбается, нервно ухмыльнулся и столкнул в папку толстую пачку бумаг. Дебил, подумал Флински.

— В… в целом, — начал адепт, — за последние три недели в Шинаре произошло семьдесят восемь рейдов, и силовики выявили сто двадцать мятежников. Ситуация под контролем.

Адепт быстро сел.

— Под контролем? Вы в своём уме, адепт? — Спросил одетый в мантию и тощий как скелет бюрократ. — В городе буйно разрастаются из-за деятельности мятежников демонстрации и грабежи. С каждой неделей все становиться только хуже. Ситуация под контролем? Я вынужден не согласиться. Силовики больше не могут контролировать Шинар. Я не пытаюсь их очернить, но у них просто нет необходимых ресурсов для борьбы с мятежом.

Пожилой министр внутренних дел Курц поднял руку, желая высказаться. Несмотря на возраст, это был сильный и приземистый человек, но десятки лет назад он потерял ноги и стал прикован к силовому креслу. Прежде чем он их лишился, он служил капитаном силовиков и офицером СПО. Будучи опытным старым бойцом, он был известен среди министров Флински за своё упорство. Многие считали его грубым, лишенным утонченности высокородных людей. Губернатор вздохнул, увидев толстую кипу бумаг в руках Курца.

— Уважаемый Бюрократ из Третьего говорит правду. Я просмотрел множество рапортов, описывающих деятельность так называемых мятежников. Они оказались гораздо более выдержанными и организованными, чем кто-либо мог подумать.

За столом раздались недоверчивые смешки, и губернатор посмотрел на Курца.

— И какие есть доказательства этого, благородный министр? — спросил он, покосившись на судью.

— Обширные планы Шинара и Шинарского полуострова. Точные карты, показывающие ущелья и проходы, ведущие сквозь горы.

Смех перерос в хохот.

— Так вы говорите, что силовики нашли некие карты, министр? — спросил Флински. — Им вовсе не необходимо проводить рейды, чтобы найти карты. Я уверен, что наши картографы могут одолжить их им.

— Также, у них был и детальный план вашего дворца, — твердо произнес Курц, глядя на лежащую пред ним карту, — с указанием проходов, не отмеченных на официальном плане дворца, к которому есть общий доступ. В частности, прохода в вашу спальню.

Губернатор целиком проглотил орех, который жевал. Многие сидевшие за столом вскочили. Поднялся гвалт. Он почувствовал, как Пиерло подошел ближе.

— Мой лорд, должен ли я отправиться и сменить коды доступа в ваши личные апартаменты? — тихо спросил он.

Губернатор кивнул, и его телохранитель выскользнул из комнаты.

— Из собранных силовиками доказательств, — продолжил Курц, перекрикивая гул в комнате, — я могу сделать вывод, что эти тайные отряды скоординировано осуществляют подрывную деятельность, угрожая безопасности Шинара. Это не изолированные банды восставших соляных рабочих, желающих избежать выплаты налогов. Это хорошо подготовленная и вооруженная организация мятежников, тайно проникшая в учреждения Шинара и других городов.

Он поднял карту.

— Здесь указано большое несанкционированное сооружение в горах Шакос, примерно в трех сотнях километрах отсюда. Я считаю, что там находится их сборный пункт или возможно тренировочный лагерь.

— Министр, я предпочел бы, чтобы эти документы изучили мои люди. Пожалуйста, предайте их мне после окончания заседания.

— Губернатор? — Недоверчиво переспросил Курц. — Вы… вы не намерены немедленно действовать после полученной от меня информации?

— Я буду действовать, министр, — ответил Флински, — если сочту это необходимым.

— Далее, — продолжил он. — Полковник? Я слышал, что сейчас у СПО проблемы?

— Я сожалею, но это так. Комиссариат был вынужден казнить многих офицеров за… разные нарушения. А что до мятежников, я предлагаю ввести в город больше подразделений СПО. Думаю, что присутствие войск сдержит народные волнения.

— Народные волнения? — Взревел министр внутренних дел. — Это скоординированная деятельность культа, губернатор, а не народные волнения, — он сплюнул. — Я уверен, что эти мятежники поклоняются губительным силам и…

— Достаточно, министр! — закричал губернатор. Его голова заболела ещё сильнее, и Флински отпил немного воды. — Без неопровержимых доказательств я не потерплю подобных разговоров! — Он сделал глубокий вдох. — Благодарю, полковник.

Он повернулся к вспотевшему кардиналу:

— А что думает Эклезиархия? Святой отец, что вы скажете?

— Наши службы посещает больше людей, чем обычно. Думаю, это связано с грядущим парадом планет. Распространяемая по нижним уровням жилых блоков паникерская пропаганда утверждает, что он приведет к концу света. Суеверные добытчики соли напуганы, — кардинал пожал своими толстыми плечами. — Также, больше людей присутствовало на дневных гимнах.

Губернатор фыркнул.

— Мне кажется, что начало мятежа, волнений и паники связано с этим пресечением. Но, во имя Шинара, это всего лишь парад планет! Трон, почему это всех так заботит?

— Красная планета Корсис вращается по странной, эллиптической орбите, и иногда она проходит очень близко к Танакрегу. Ещё реже, прохождение Корсиса совпадает с парадом планет, когда все они выстраиваются в рад. В последний раз это происходило десять тысяч, две сотни и девяносто девять лет тому назад. И подобное совпадение произойдет меньше чем через три месяца. — Произнес одетый в мантию человек в очках.

— Благодарю, просвещенный, — резко произнес губернатор. Головная боль стала почти непереносимой.

— Если не возражаете, губернатор, — произнес техник-адмнистратор, — я бы хотел вернуться на подстанцию. Я благословлял духи машины турбин, когда вы потребовали моего присутствия здесь.

— Ладно, ладно, иди, — сказал губернатор, махнув рукой.

С лишенным эмоций лицом судья-арбитр повернулся. В комнате наступила мертвая тишина, и строгий судья дал ей продлиться. Губернатор ощутил комок в горле.

— Я услышал достаточно, — наконец, сказал он. Флински вздрогнул от тона его голоса.

Варну было скучно. Когда он, наконец, прошел через охранные посты на подземном уровне, затем на третьем и восемнадцатом этажах и, в конце концов, ступил на сам дворцовый уровень, его подвергли серьёзному обыску одетые в синюю церемониальную броню дворцовые стражи. Они потребовали его оружие, и не пустили бы его, если бы Варн не отдал им свой пистолет и силовую дубинку. Он неохотно выполнил это требование. Его даже вынудили сдать свой шлем — очевидно, для "общественной безопасности".

Его привели в маленький альков, оставив ждать арбитра-судью. Это был маленький коридор, соединявший две длинные галереи, и там уже с остекленевшими глазами сидели десятки истцов и ответчиков. Он сел в дальнем конце коридора.

Прошли часы, и он смертельно устал от этого места. На другой стороне галереи, в которую вел альков, находилась величественная лестница. Множество охранников не давали никому по ней подняться. Те же, кто к ней подходил, разворачивались, увидев охрану. На её вершине находились внушительные двойные двери, рядом с которыми стояли ещё несколько охранников, удерживающих высоко на виду заряженные лаз-ганы. Недвижимые, у них были непроницаемые лица. «Должно быть, им так же скучно, как и мне», — подумал Май. Моргнув, он увидел, как одна из больших дверей приоткрылась, и оттуда вышел человек. Охранники едва взглянули на него, когда тот поправил свою красную мантию и куда-то заторопился по лестнице. «Какой-то техник», — подумал он, увидев символ Механикус у него на груди и заменявшую левый глаз бионику. Человек выглядел взволнованным, быстро поднимаясь по ступенькам, он безумно осматривался. Навстречу ему выступил человек, которого Варн не узнал, и техник начал воодушевленно что-то ему говорить.

Мужчина шикнул на него, и лейтенант вспомнил, что этот человек чуть раньше вышел из того же зала. Он с первого взгляда не понравился силовику, он выглядел как очередной высокомерный и полный официоза представитель знати. Они заторопились прочь. Варн вздохнул.

Губернатор прикусил губу, по его лицу градом катился пот. Грозный судья-арбитр пристально смотрел на него через всю комнату. Его лицо походило на холодную и лишенную эмоций маску.

— Политика правительства за последние десятилетия привела к недостатку ресурсов и живой силы у местных силовых структур, и в результате они не способны справиться с угрозой мятежа. Это свидетельствует об ужасной и непростительной некомпетентности.

Обвинение повисло в воздухе, и никто не посмел ничего сказать. Мир Губернатора Флински сжался, а шея вспотела. Его глаза метались по комнате. Все кроме министра Курца отвернулись.

— Я… что… возможно мы… недооценили серьезность… ситуации. Но я вас уверяю, это вполне можно исправить… — произнес губернатор голосом, казавшимся слабым и жалким даже ему.

— Шинар рискует впасть в мятежную анархию. Ситуация нарушения безопасности города неприемлема, поэтому время для потворства бюрократии истекло. Губернатор Флински, я вижу, что вы некомпетентно исполняете свой долг. Вас заменит управляющий, пока не будет избран более подходящий губернатор. Я ввожу в городе военное положение до тех пор, пока мы не подавим мятеж и не восстановим безопасность.

Лицо губернатора побелело, а сердце сжалось. Он пытался заговорить, но не мог найти слов, открывая и закрывая рот от растущей паники.

Судья вынул из кобуры длинный черный автопистолет и наставил его на губернатора. В Флински никогда раньше не целились, и он ощутил тепло в штанинах. Со стыдом он понял, что пустил струю, в ужасе глядя на дуло пистолета.

— Сим я смещаю Планетарного Губернатора Флински с его должности властью данной мне Адептус Арбитрес.

— Нет, не… — начал губернатор.

Автопистолет громко рявкнул. Три пули прошли сквозь лоб Флински, вылетев позади фонтаном мозгов и крови. Его труп сполз на пол с опрокинувшегося кресла. С почти музыкальным звенящим звуком три пустых гильзы упали на мраморный пол, а из дула пистолета пошел дым, после чего судья спокойно убрал его в кобуру.

Арбитр прошел вдоль стола, его тяжелые шаги эхом разносились по кабинету. Пинком отбросив труп губернатора, арбитр поднял кресло и сел во главе стола.

— Я приказываю отозвать все подразделения СПО обратно в Шинар, — он пристально посмотрел на побледневших и шокированных чиновников, смотрящих на него с ужасом. — Я хочу, чтобы все перемещения в город и из него были прекращены, а на главных городских артериях были установлены вооруженные контрольно-пропускные пункты. Я намерен ввести комендантский час: любого замеченного после его наступления на улице должны пристрелить. Необходимо обеспечить безопасность дворца: я хочу, чтобы без моего разрешения его никто не покидал. Свяжитесь с остальными городами и прикажите им отозвать в пределы поселений местные подразделения СПО. Скажите им, чтобы они были готовы к деятельности вероятного противника.

Он окинул собравшихся за столом людей тяжелым взором.

— У нас есть много работы, а я здесь не затем чтобы играть в ваши жалкие политические игры. Мой долг — привести город к порядку во имя Бога-Императора. Я здесь, чтобы по возможности предотвратить катастрофу.

Лужа крови растеклась около трупа губернатора Флински. В комнате царила тишина, и никто не смел двигаться. Едкий запах пороха перемешался с запахом крови.

— Танакрег качается на краю бездны, — сказал судья. — И лишь так мы сможем его спасти…

А затем кабинет взорвался, превратившись в ревущий огненный шар. От сил взрыва все находившиеся в нем погибли на месте. Мраморный пол разлетелся миллионами крошечных осколков, а толстые синтетические стекла вылетели наружу. От силы взрывной волны задрожал весь дворец, а из разбитых окон вылетели потоки пламени и клубы черного дыма.

Варна отбросило обратно в коридор алькова взрывной волной, которая врезалась в огромные двери, вырвала их из петель и разбросала стражников, словно тряпичных кукол. Он пролетел десять метров через весь коридор и рухнул на пол галереи среди горящих обломков и кусков мяса. Теряя сознание, лейтенант услышал воющие сирены, а потом он ничего не слышал…

Четвертая глава

Кол Бадар окинул взглядом своих воинов, каждый из них — последователь культа Помазанников. Это были самые ужасные, фанатичные и опасные бойцы в Воинстве, и он жаждал, чтобы они присоединились к Темному Апостолу во время десанта, но Ярулек и слышать об этом не хотел. Их терминаторский доспех был слишком громоздким для стремительной атаки на дворец, заявил он, и Кол Бадар был вынужден согласиться. Однако чувство неправильности происходящего не оставляло его. Он вместе со своими войнами привык сражаться подле Темного Апостола.

Освещаемые красным светом тесного трюма "Лэнд Райдера" рогатые шлемы Помазанников смотрелись дьявольски, и Кол Бадар знал, что он сам выглядит, словно злобный демон варпа, в своем покрытом орнаментом боевом шлеме. Словно чудовищные жвала, вперед выдавались кривые клыки, украшавшие его древний шлем, который был выполнен в виде оскаленной морды зверя. Тяжелая машина пересекала соляные пустоши планеты Танакрег, неся свой смертоносный груз все ближе и ближе к центральной части оборонительных линий жалких имперцев.

Разочаровавшийся в противнике, он и теперь не ожидал от него чего-то особенного. Империум хиреет. Воинство было десантировано с "Инфидус Диаболис" группой малых кораблей, которые рассерженными шершнями бросились из своего гнезда навстречу врагу. Они высадились на планете, в час, когда жаркое оранжевое солнце закатилось за горизонт, и атаковали первую линию обороны, расправившись с ней всего за час. Помазанники, доставленные надежными "Лэнд Райдерами" атаковали укрепления на возвышении, чтобы сломить сопротивление наиболее укрепленных точек, уничтожая все на своем пути.

Вражеская артиллерия была практически бессильна перед мощными танками, и выжившие бойцы Воинства прорвались сквозь проломы, сделанные Помазанниками, и, развернув свои собственные тяжелые орудия на вершинах холмов, обрушили град смерти на озадаченных имперцев внизу. Они прошли безжалостным маршем по окопам, убивая и калеча, захватывая ключевые бункеры и доты. Кол Бадар был разочарован, глядя на то, как сотни имперцев бегут перед Легионом, ища призрачной защиты в окопах второй линии обороны. Она была взята также быстро, как и первая, как только были подавлены огневые точки. Третья линия была сломлена так же молниеносно.

Оставалась последняя линия обороны, ближайшая к городу. Зарево огней Имперского поселения виднелось над горизонтом. Эта линия была самой короткой из всех четырех и имела больше укрепленных огневых точек. Кол Бадар надеялся, что она окажет достойное сопротивление.

Так или иначе, битва принесла пока что не много радости, слишком быстротечной была творимая резня. Противник потерял примерно 15 тысяч человек и что-то около пяти тысяч танков, самолетов и машин поддержки. Потери Несущих Слово были минимальны.

Лазпушки "Лэнд Райдера" взревели. Танк не сбавляя скорости, взлетел на небольшой холм. Последовал краткий момент невесомости, когда танк подбросило в воздух, затем он снова оказался на земле. Стали слышны глухие взрывы и раскаты выстрелов орудий, их звук заглушал рев двигателей и вой лазпушек. Машина вздрогнула, когда разрывной снаряд попал в заднюю часть танка и Кол Бадар зарычал.

"Ленд Райдер" начал карабкаться по наклонной и Кол Бадар понял, что они въезжают на бруствер. Крупнокалиберные снаряды лупили в броню, но мощная машина провозила Несущих Слово сквозь самые горячие участки сражений в тысячах других миров, доставляя их в целости и сохранности, под огнем гораздо худших противников, чем эти слабаки-имперцы.

Замигал желтым светом сигнальный огонек, Кол Бадар сдвинул держатели, которые фиксировали его на сиденье и несколько раз сжал и расправил силовые когти.

— Во имя истинных богов, Лоргара и Темного Апостола! — взревел он — Помазанники! Мы снова будем убивать!

Лучшие бойцы культа ответили дружным ревом, и штурмовая рампа "Лэнд Райдера" рухнула вниз, в то время как танк резко затормозил вблизи вершины насыпи, с шипением испуская пар в холодную ночь.

Приглушенный звук, который они слышали во чреве танка, превратился в оглушающий грохот битвы, — вой лазпушек, ритмичное уханье болтеров и вопли гибнущих имперцев далеко разносились над соляными пустошами.

Кол Бадар повел своих Помазанников в пекло боя, с ревом, который был подобен рыку примитивного божества. Его древний кобми-болтер, чье дуло было выполнено в виде оскаленной пасти падшего существа, изрыгало огненную смерть, пока он сам тяжелой поступью продвигался вперед.

Его первые выстрелы разорвали напополам человека в серой униформе и еще дюжина была уничтожена в клочья огнем Помазанников. Свет тысяч выстрелов озарил ночь, и Кол Бадар увидел вражеский бруствер, тянущийся от горизонта до горизонта. Десятки тысяч одетых в униформу солдат СПО заняли оборону, сотни танков и бронетранспортеров поддерживали их огнем орудий.

Он выбрал это место для атаки, так как это была самая укрепленная точка во всей обороне противника. Решающий удар, который расколет их оборону в этом месте, полностью деморализует противника.

Потоки лазерного огня озарили ночь, в отчаянной попытке имперцев сразить хотя бы одного Помазанника. На вершине насыпи появились массивные силуэты терминаторов, которые шли навстречу беспорядочным выстрелам. Их ответный огонь разорвал ряды слабо защищенной пехоты СПО, и земляные накаты огневых точек не выдержали напора.

Группа "Лэнд Райдеров" высадила следующую партию терминаторов на вершину бруствера и началась форменная бойня. Кол Бадар тяжело перевалился через край оборонной линии и, вскинув болтер, разметал артиллерийский расчет, который перезаряжал орудие. Они разлетелись на куски, разбрызгивая кровь.

Автопушки "Жнец" ударили вдоль линии траншеи, скоростной огонь тяжелых орудий разорвал ряды укреплений, разнося их в пыль и открывая пространство за ними. Летящие с огромной скоростью снаряды пронзили защитные укрепления и достигли позиций артиллерии. Стоящие там орудия внезапно поглотил взрыв, когда бронебойные снаряды автопушек достигли склада боеприпасов повышенной мощности. Огненный шар взметнулся в ночное небо, и ему ответили другие взрывы, когда Помазанники подорвали другие батареи.

— Разжигатель Войны, веди Воинство вперед, — прорычал Кол Бадар перейдя на командную частоту дредноута, — прими участие в резне, брат мой!

— Сэр! Нас уничтожают! Они не умирают! Спаси нас Император, они просто не хотят умирать!

Капитан Дрокен 23-го полка СПО Танакреда чертыхнулся и облизал пересохшие губы, приказав отключиться от командной частоты. Что он мог сделать? Должен быть выход, чтобы спасти хоть что-то, но где он, этот выход? Он повернулся к своему адьютанту, который выглядел смертельно напуганным, с бледным лицом и остекленевшими глазами.

— Вал! Что-нибудь слышно от полковника? Или от кого-нибудь еще из этих проклятых командиров?

Адъютант отрицательно помотал головой и Дрокан снова выругался.

Атака началась совершенно неожиданно. Одному Императору известно, что случилось с постами наблюдения, которые сторожили систему, но такой внезапной атаки просто не могло быть вообще!

Однако атака была, и она была более чем реальной. И Дрокан неожиданно осознал, что теперь он — старший по званию, и полностью отрезан от штаба. Он, Анубиас Дрокан! Кто никогда не был прилежным учеником в вопросах тактики и стратегии, кто дослужился до капитана больше благодаря семейным связям и умением владеть мечом, чем действительными достижениям. Это был всего лишь полк СПО, будь он проклят! Папаша заставил его вступить в ряды СПО, чтобы закалить его характер, так он сказал. Прошло всего несколько лет службы, и он никак не рассчитывал оказаться в первых рядах полномасштабной планетарной осады.

Думай, парень, думай! Что ты можешь сделать? Здесь, вместе с ним, стояло четыре роты 23-их (умирало здесь, вместе с ним, подумал он), но какие полки еще были рядом? Должны быть 9-й и 11-й, но его адьютант не смог связаться с ними по комм-линку. Он подозревал, что они уже атакованы или уничтожены противником.

Он должен дать возможность отступить полкам, которые находились рядом с ним. Отойти в Шинар. Он подумал, что именно так поступил бы штаб. Шинар, дворец, губернатор, они все нуждались в защите. Чувствуя слабую надежду, Дрокан еще раз обратился к своему адьютанту.

— Отправьте сообщение всем полкам СПО. Скажите им, чтобы отступали к городу. 23-й полк прикроет их отступление настолько, насколько сможет. Мы постараемся выиграть для них как можно больше времени.

Адъютант изумленно уставился на него.

— Мы остаемся здесь? Это самоубийство!

— Разошлите это чертово сообщение! Шинар более важен, чем 23-й полк!

Трясущимися руками адъютант принялся рассылать приказ. Капитан проорал водителю приказ выдвинуть "Химеру" на переднюю линию битвы. Водитель запустил двигатели, и машина с ревом покатилась по соляным пустошам.

Бойцы 23-го полка до этого никогда не бывали в настоящем бою. Война никогда не заглядывала на Танкред и единственным случаем, когда полк применял оружие, было подавление небольшого восстания случившегося четыре декады назад. Большинство из них никогда не стреляло в настоящую цель.

Внезапно, Дрокан осознал с кристально-чистой ясностью — да, они остановят врага здесь. Он вытащил из кобуры лазпистолет. Весь его опыт обращения со стрелковым оружием, как и у его людей, был ограничен учебным тиром, он никогда не стрелял в ярости или для самообороны. Но я опытный фехтовальщик, напомнил он сам себе, похлопывая украшенный узором цепной меч, висевший на поясе. Он участвовал в бесчисленном множестве соревнований и выиграл несколько медалей.

— Ка… капитан Доркан? — позвал его адъютант. — Другие полки… они не отвечают. Никто. Я…я думаю, мы последний полк в радиусе тысячи километров от Шинара.

Капитан фыркнул:

— Хм. Понятно, — он ощутил прилив необычного спокойствия, — ну что ж, возьмите мой фамильный штандарт. Мы пойдем в бой вместе с нашими людьми.

Адъютант уставился на капитана.

— Двигайся, парень! — прорычал Дрокан.

Молодой человек отстегнул ремни безопасности и стал карабкаться к другому борту штабной "Химеры". Он открыл один из ящиков и вытащил длинный черный футляр. Некоторое время он возился с гравированными запорами, потом распахнул футляр и вытащил родовой штандарт капитана. Тот был плотно обмотан вокруг телескопического флагштока. Удовлетворенно кивнув, капитан откинулся на спинку сиденья и направил "Химеру" в водоворот битвы.

Кол Бадар поднялся над линией укреплений и расстрелял дюжину перепуганных солдат СПО, их жалкие тела разлетались под выстрелами его комбиболтера. Дойдя до бункера, он вырвал запертую армированную дверь из гнезда и пригнулся, входя внутрь. Там находилось полдюжины бойцов и три скорострельных тяжелых болтера, которые плевались огнем в наступающие ряды Воинства. Кол Бадар расстрелял всех, стены бункера окатило кровью, когда он разорвал солдат огнем своего болтера. Выломав другую дверь, Кол Бадар покинул бункер и продолжил убивать.

Взглянув на пространство, за последней линией обороны, он заметил группу бронемашин, которые двигались вперед, в последней, отчаянной попытке остановить Несущих Слово. Приближающиеся машины оставляли за собой шлейф соляной пыли, и целый поток противотанковых ракет и огня лазпушек рванулся навстречу Имперской технике, с позиций отрядов огневой поддержки, которые уже укрепились в окопах. Несколько приближающихся машин взорвались и, кувыркаясь, разлетелись в стороны, когда выстрелы угодили в топливопроводы.

Передовая "Химера", тормозя, взревела, и около тысячи резервистов СПО устремились вперед, обрушив на Несущих Слово залпы лазганов. Ухмыльнувшись, Кол Бадар шагнул им навстречу.

Он знал, что здесь не требуется тактика или аккуратность. Просто убей и продолжай убивать дальше. В этом деле его войны были одними из лучших.

Он прошел встречный поток огня насквозь, поливая налево и направо огнем своего болтера. Соляные пустоши окрасились темно-красным, гранулированная почва легко впитывала кровь.

— 23-й Танакрегский, вперед! — скомандовал капитан СПО Дрокен. — Отбросьте их назад!

Солдаты подхватили клич на бегу, их лазганы вели непрерывный огонь, штыки были примкнуты. Адъютант осознал, что он кричит вместе со всеми. Воздев еще нераскрытый штандарт капитана одной рукой, он открыл огонь из своего лазпистолета, хотя понимал, что еще даже не видит противника.

А затем он увидел их, и тут же пожалел об этом. Они были огромны, рядом с ним, солдаты СПО выглядели словно дети.

Он понял, что все они умрут здесь.

На скрытом за глухим боевым шлемом лице Кола Бадара отразилось удивление, он поднял бровь, увидев бегущих к нему солдат, которых возглавлял офицер, размахивавший ревущим цепным мечом. Даже не потрудившись вскинуть комбиболтер, он зашагал навстречу безумцам, которые пытались напасть на него и его Помазанников. Дистанция сокращалась, выстрелы лазганов жалили его броню безо всякого эффекта. Офицер высоко занес свой меч, лицо его было перекошено яростью. Кол Бадар едва не рассмеялся.

Командующий отбил клинок в сторону тыльной частью силовых когтей, походя, сломав человеку руку, и сокрушил его ударом своего комбиболтера. Затем всей тяжестью наступил на стонущие останки, череп офицера треснул, словно разбившееся яйцо.

Помазанники врубились в ряды СПО, вырывая руки и снося головы с плеч. Корифей увидел, как Боккар вбил свою силовую перчатку в тело отрядного знаменосца, отправив его в полет, перед тем как жужжащие лезвия разрубили парня напополам. Воин-Помазанник направил свой огнемет на рухнувший штандарт, и невыносимый жар стремительно пожрал ткань.

Сзади на него обрушилась очередь лаз-огня и он зашипел от боли и ярости, когда один из выстрелов пробил сочленение брони на колене. Он развернулся и расстрелял бойца СПО прежде, чем остальной отряд испарился в адском пламени, оглашая округу дикими криками. Кол Бадар мотнул головой вперед, и Боккар кивнул в ответ Корифею, перед тем как его тяжелый огнемет взревел еще раз, окатив огнем следующую группу солдат.

Земля затряслась под тяжелыми шагами и Кол Бадар повернулся навстречу огромному силуэту Разжигателя Войны, дредноута, который был значительно выше даже его и шел вперед, орудия изрыгали огонь, издалека встречая бронетехнику противника.

— Большое удовольствие — еще раз сокрушить противника на поле боя, Кол Бадар, но это нельзя назвать сражением, — громыхнул голос древней боевой машины.

Немногие в Воинстве осмеливались называть командующего по имени, но Разжигатель Войны был из их числа. Они сражались бок обок тысячелетиями. И когда Разжигатель Войны был Темным Апостолом, Кол Бадар был его Корифеем.

— Противник слаб, — согласился Кол Бадар, — как бы я хотел встретиться с кем то, более достойным — добавил он, обратив взор в пустоту небес.

— Ты думаешь, придут Астартес? — жадно прогромыхал Разжигатель Войны.

— Уверен, что нет, — вздохнул Кол Бадар, — так же определенно, как хотел бы схватиться с ними еще раз. Темный Апостол сказал, что ни в одном из своих снов-предсказаний он не видел Астартес, которые пришли бы в этот мир сразиться с нами.

— Но прислужники Императора-Трупа обязательно придут, не так ли? Они придут драться?

— О, конечно они придут, мой друг. Прямо сейчас, они отправляют сюда свои войска.

— Но не Астартес?

— Нет, не Астартес.

— Ба, — фыркнул Разжигатель Войны, — это будут простые смертные.

— Да, простые смертные, — сказал Кол Бадар, не отрывая взгляда от ночного неба, словно желая пронзить небеса своим рассерженным взором, — единственная наша надежда, что их будет очень много. Только тогда битва будет достойной.

Разжигатель Войны шагнул прочь и его пушки ожили вновь. Он увидел, как на насыпь вскарабкался демонический механизм, многоногий и брызжущий струями огня из многочисленных пастей, тогда как остальные наши себе занятие, с пренебрежительной легкостью разрывая вражеские танки.

Кол Бадар шагнул вслед за ним, чтобы присоединиться к битве. "Нет, — поправил он сам себя, — это не битва. Это резня".

Варн закашлялся, когда его бок свело острой болью. Вокруг него и тел павших клубился дым. Нет, не только тел: кусков тел. Он заставил себя подняться на ноги, хватая ртом воздух, когда боль пронзала все его тело. Голова начала кружиться. Он приложил руку ко лбу и ощутил кровь, но бок был самым больным местом. Он был мокрым от крови и Варн застонал, отстегивая крепления нагрудных бронепластин. Он зашипел от боли, когда вытягивал длинный осколок, который пробил верхнюю часть доспеха и вошел в бок. Окровавленный кусок металла упал на пол. Так или иначе, он был жив, чего нельзя было сказать о тех, кто был разбросан по полу комнаты.

Дворец был разорван взрывом, клубы пыли и дыма поднимались от краев разлома. Стены были покрыты гарью, древние балки горели. Множество тел, лежащих вокруг него, тоже горели, и от запаха горящего жира и мяса ему стало дурно. Он зашелся болезненным кашлем и почувствовал, как пол под ногами вздрогнул, когда неведомо где, очередной взрыв потряс здание.

До него долетел звук голосов, и он заковылял в ту сторону, прочь от ада, который полыхал сзади. Троица дворцовых стражников пробежала мимо него по соседнему коридору, и он заторопился вслед за ними. Он снова почувствовал под ногами дрожь взрыва и ускорил шаг, постанывая от боли. Он должен выбраться из этой части дворца.

Пробираясь вперед сквозь дым, который казалось, становился все гуще, он старался придерживаться направления, в котором, как он предполагал, побежали стражники. Он проковылял мимо наполовину открытых дверей, которые вели в служебный коридор, не доступный в обычное время. Он прошел мимо стражника, который лежал мертвым с огнестрельной раной головы. Он склонился и подобрал лазлок с длинным стволом. Он был тяжелым и неудобным, но все таки, это было оружие.

Обогнув угол, Варн наткнулся на пару дворцовых стражников, которые стояли над лежащим человеком. Лежащий был одет в кремового цвета накидку, такую же, как и у бесчисленных безымянных служащих, работающих во дворце. Увидев его, стражники вскинули оружие. Варнус поднял руки.

— Я силовик. Что, черт возьми, происходит? — обратился к ним Варн.

— Мятежники, — сказал один из стражников. — Наш командир вызвал нас на верхние укрепления. Тебе лучше пойти с нами, солдат.

Варнус кивнул и изо всех своих сил поспешил вслед за стражниками. Они проходили продуваемые сквозняками переходы и шипящие армированные двери, которые открывались ключ-картами стражников. Вскарабкавшись по нескольким стальным лестницам и наконец, миновав тяжелые двери, они попали в высоко расположенный бункер дворцового бастиона. Позади, с мрачной обреченностью захлопнулись двери.

Снаружи была ночь. Вернее, занимался рассвет, сообразил Варн. Сколько же он был без сознания?

Он увидел множеств солдат СПО которые рассыпались вдоль укреплений бастиона и небольшие группы, одетых в синий доспех стражников. Все они сновали туда-сюда по всему, заполненному людьми пространству бастиона.

Многие из них стреляли поверх укреплений в невидимого противника, который находился на нижних террасах бастиона, и им отвечал треск лазганов. Люди прятались за стенами, когда над их головами ракетные заряды били в стены, трескавшиеся от попаданий тяжелых орудий. Люди что-то кричали, и вместе с грохотом взрывов и какофонией выстрелов Варну показалось, что он выбрался из горящего ада дворца, в другой, но похожий ад.

Бок свело болью, и Варн ухватился рукой за кровоточащую рану.

— Я в порядке, — сказал он двум стражникам, которые остановились, не зная помочь ли ему или присоединиться к сражению. — Идите дальше, — он махнул рукой, принимая решение за них.

Яркий свет залил укрепления, как будто внезапно настал день, и Варн тяжело оперевшись на подобранный лазлок, заковылял через открытое пространство, чтобы укрыться за толстым краем бойницы. Он рискнул бросить быстрый взгляд на раскинувшийся внизу уродливый город.

Там, ниже позиций, на которых он стоял, было несколько террас, а за ними он увидел дюжины огней, которые полыхали по всему Шинару, и услышал непрекращающийся грохот взрывов, доносившийся со всего города. Над горизонтом, как ему показалось, он так же увидел слабые вспышки.

— Император, сохрани нас, — тихо произнес Варн, спрятавшись обратно за укрепления.

Он увидел, как одна из гигантских противовоздушных турелей, установленных на бастионе, внезапно ожила, гидравлические сервомеханизмы застрекотали, вращая массивные стволы пушек, задранных вверх.

"И что теперь?" — подумал Варн, когда остальные орудия тоже подняли к небесам орудийные стволы.

Поток света, заливавший укрепления внезапно замерцал, а потом погас совсем. Во всем дворце потухли огни, когда плазменный реактор, расположенный в недрах дворца отключился. Пятидесятиквартальный район, прилегающий к дворцу, стремительно погрузился во тьму, за ним последовал весь оставшийся город. Тьму озаряли лишь трассеры и вспышки лазерного огня.

Противовоздушная батарея замолкла.

Без единого огонька, скорчившись, словно в глубокой темной яме, Варн направил взгляд туда, куда нацелились пушки, перед тем как отключились.

Они смотрели на звезды. А звезды вдруг стали увеличиваться и разгораться оранжевым светом.

"Что во имя ада происходит? Метеориты?"

Чем бы они ни были, они приближались с ужасающей скоростью. Варн почти почувствовал их жар, когда они упали с небес.

Проливным дождем на Шинар обрушилась смерть…

Пятая глава

Мардук улыбнулся, обнажив острые клыки, когда десантная капсула типа "Коготь Ужаса" прорвалась в атмосферу Танакрега. Первый Послушник ощутил дикое удовольствие от нахлынувших на него гравитационных сил. Буриас скалился подобно дикому зверю на другой стороне каплевидного транспорта. Мардук с шипением надел шлем, когда тот проскочил в пазу воротника, и глубоко вдохнул рециркулируемый воздух силовой брони.

Он смаковал подобное нервное напряжение пред началом битвы. Он знал, что Борг'аш, заключенный в его древнем цепном мече демон, ощутил его ожидание скорейшего начала кровопролития, потому что оружие слабо завибрировало. Оно тоже жаждало битвы.

Вспыхнули предупреждающие огни, и Мардук услышал вой включившихся тормозных двигателей. Он завыл, и встроенные в шлем покрытые орнаментом вокс-усилители превратили этот звук в демонический. Остальные Несущие Слово тоже завыли, когда в их системах резко подскочила концентрация адреналина. Мардук смаковал ощущения от наполнивших его системы боевых наркотиков.

— Снова в битву, братья мои! — закричал Первый Послушник. Девять остальных Несущих Слово одобрительно взревели. — Мы истинные носители праведной ярости богов! — Вновь раздался рев. — И во имя их мы убиваем! Убиваем! И вновь убиваем!

А затем "Коготь Ужаса" тряхнуло, и, глубоко вонзив стабилизаторные когти, он врезался в поверхность с невероятной силой, встряхнув кости всех находившихся внутри. Внутренние механизмы застонали, как только десантная капсула поднялась на четырех когтях, а части круглого пола втянулись внутрь.

Мардук первым выпрыгнул наружу, тяжело ударив ногами треснувший пласкрит, грохот его вокс-усилителя звучал в унисон с рявканьем выстрелов болт-пистолета.

— Ненависть к неверным! — кричал он, его пистолет дрожал в руках от выстрелов. — Убивайте их со всей ненавистью! Пусть ваша ненависть направит ваши кулаки и болтеры!

Корпус "Когтя Ужаса" врезался в покрытые амбразурами террасы верхнего этажа дворца. Остальные десантные капсулы с воем падали с небес, сияя в атмосфере от жара быстрого спуска. Увидев врагов неподалеку и ощутив испускаемый ими страх, Мардук облизнулся.

Он вдавил руну активации цепного меча и тот с воем ожил. Мардук чувствовал, как меч трепещет от еле сдерживаемого голода, и заскрежетал зубами, когда оружие сцепилось с его плотью, его тонкие шипы погрузились в бронированную ладонь

Повсюду были солдаты в униформе, разбросанные по открытой местности на вершине мощеного булыжниками защитного сооружения. «Но ничто не могло защитить от приземлившегося среди них врага», — подумал стрелявший Мардук. Они в панике разбегались, а всюду вокруг них падали "Когти Ужаса".

— Смерть ложному Императору! — Заревел Первый Послушник ринувшись в самую гущу врагов. Он рубил направо и налево, круша кости и разрубая плоть визжащим пиломечом. В фонтане крови он прошел через солдат СПО.

Кровь и мозги забрызгали взбешенное лицо Буриаса, вонзившего тяжелую икону в рот одному из солдат. Мардук понял, что он скоро изменится. «Отлично», — подумал он. — «Пусть смертные увидят лицо ожидающего их в аду демона».

Несущие слово прорубились через солдат СПО, и Мардук увидел группу стоявших вместе смертных в синей броне, прижимавших к плечам длинные лазерные ружья.

— За мной, братья мои! — Закричал он, ринувшись к ним по залитой кровью мостовой. Солдаты открыли огонь, но выстрелы пролетели мимо головы Мардука. С животным яростным ревом он оказался среди них. Цепной меч легко проходил через плоть и броню, и он ощутил, что заключенное внутри меча существо было довольно кровопролитием. Он рвался из рук, умоляя его убивать кружащимися зубцами. «Ты слишком давно не пробовал крови язычников», — подумал он.

Кровь хлынула в осторожно сделанные захваты, и горячо заструилась по внутренним механизмам. Вены вздулись и начали пульсировать по всей длине цепного меча, когда существо внутри кормилось. Текущая из насытившегося демонического оружия мощь хлынула в Мардука. Он воткнул Борг'аша в грудную клетку другой жертвы, а затем, легко прорезав плоть и ребра, высвободил острые зубья в дожде крови.

Внезапно Буриас изменился. Его лицо покрылось рябью и задрожало, словно мираж на горизонте. Его черты метались взад и вперед между его лицом и рогатой звериной рожей демона Драк'шала. Он широко открыл рот, когда его губы загнулись, обнажая острые клыки и длинный, раздвоенный и трепещущий пурпурный язык. Болт-пистолет, привязанный длинной цепью к кобуре, выпал из его рук и отлетел к бедру. Его большие и указательные пальцы сплавились в острые когти, и он вновь схватил икону двумя руками. Буриас низко, по-звериному припал к земле, и словно прибавил в росте, когда увеличилась власть демона над телом.

С ревом, принадлежащим и ему и демону, Буриас-Драк'Шал вскочил и прыгнул на перепуганного солдата СПО безумно и без всякого эффекта стрелявшего в него. Буриас-Драк'шал обрушил икону на его голову, мгновенно убив того. Затем одержимый воткнул свой кулак в его грудную клетку и вздернул солдата в воздух, издав немыслимый вопль, от которого воздух пошел рябью.

— Сами боги посылают нам помощь, чтобы мы сокрушили неверных! — закричал Мардук. — Узрите величие их могущества!!!

Исход битвы был почти ясен. Выстрел из лазерного ружья попал в шлем Мардука, и он дернулся. Рыча, Первый Послушник повернулся, чтобы встретить в того, кто посмел на него напасть.

Варн выругался, ожидая перезарядки тяжелого лазерного ружья. Хотя оно и стреляло более мощными сгустками энергии, но интервал между выстрелами был мучительно длинным. А выстрел лишь разозлил предводителя убийц в силовой броне, а следующий лишь приблизит неминуемую кончину. Варн знал, что на Танакрег пришла смерть и жить им остались секунды.

— Император, защити мою душу, — молился он.

Дворцовую стражу вырезали. Он увидел, как один человек взорвался. Болт врезался в его левое плечо, а когда кровавый туман рассеялся, все левая половина его тела исчезла. Другой немедленно умер, когда предатель ударил его по голове болтером, от силы удара его череп раскололся, словно был стеклянный.

Адская тварь, в которую он попал, обернулась и зашагала к нему, пробираясь сквозь солдат в рукопашную. Май выругался. Монстр возвышался над ним. Варна нельзя было назвать маленьким, но он едва доставал до половины груди этого чудовища. Загудев, лазерное ружье перезарядилось и он быстро, почти не целясь, выстрелил в десантника хаоса. Тем не менее, лейтенант попал тваре в запястье, и проклятый болт-пистолет выпал из его руки

Рыча от ярости, Мардук сломал длинное ружье неверного пополам, и схватил его за горло свободной рукой. Он чувствовал, как кровь капала с запястья, в которое попало это ничтожество, но она уже сворачивалась. Его ладонь почти полностью вместила шею неверного, и он ощутил, как хрупки его кости. Сухожилия и связки растянулись, когда он слегка надавил.

Подняв парня, чьи ноги беспомощно дрыгались в полуметре над землей, Мардук поднес его поближе к своему скрытому шлемом лицу.

— Это было больно, малыш, — его вокс-усилитель рокотал слова прямо в лицо несчастного. — Но вот это будет ещё больнее.

А затем он швырнул его вниз.

— Ваше оружие, Первый Послушник, — произнес один из Несущих Слово почтительно державший его болт-пистолет. Он без слов взял оружие.

Склонившись между зубцами, Мардук увидел внизу на расстоянии пятидесяти метров яростную перестрелку на нижнем уровне, куда упало брошенное им сломанное тело неверного. Он мог видеть битву, но там не было Несущих Слово. «Любопытно», — подумал он.

— Со мной пойдут воины IV Круга, — отдал приказ Первый Послушник. — Остальные зачистят уровень от имперской мрази.

— Буриас-Драк'Шал!!! — закричал он, и одержимый демоном воин оторвался от трупа. Потоки крови лились с иконы, его рук и рта. — За мной.

Двадцать воинов IV Круга вышли из боя и ринулись к нему. С ними бежал тяжело дышавший Буриас-Драк'Шал. Первый Послушник бросился через край зубчатой стены, прыгая на нижнюю террасу. Мардук упал в середине перестрелки, и камни мостовой треснули под его весом. Он выпрямился в полный рост, когда рядом приземлились его воины.

— Смерть Ложному Императору! — взревел он. И десятки людей в одежде солдат Империума повторили этот крик. Мардук увидел, как большинство кричавших разорвало свою одежду, обнажая грубое изображение Латрос Сакрума, священного символа легиона Несущих Слова, вытатуированное на их плечах.

Первый Послушник размахивал Борг'ашем и болт-пистолетом, всаживая патроны в людей, разрывая их тела и разрубая плоть. Он не особенно беспокоился о том, кого убивал, и, несомненно, Мардук и воины IV Круга убили столь же много последователей культа, сколь и Имперцев, но это не имело значения — боги Хаоса радовались любым душам.

Внезапно перестрелка прекратилась, и выжившие смертные упали на колени, с благоговейным страхом и почтением глядя на огромных космодесантников хаоса. В глазах многих были слезы. Несущие Слово остановились, ожидая реакции Первого Послушника.

Исключением был Буриас-Драк'Шал, который выступил вперед и обрушил икону на голову одного из культистов. Череп смялся, и человек беззвучно упал.

— Буриас-Драк'Шал, — тихо сказал Мардук, и рычащий демонический воин обернулся. Напрягшись всем телом, Несущий Икону отошел и наполовину скрючился, жадно глядя на людей. Мардуку тоже хотелось подойти и перерезать этих слабаков, но он знал, что сможет использовать их. В его руках трепетал жаждущий убийств Борг'аш.

— Кто будет говорить от вашего имени? — спросил Мардук. Культисты переглянулись, и один из мужчин встал и вышел вперед.

— Я, владыка, — с поднятой головой сказал он.

Мардук вскинул болт-пистолет и выстрелил ему в лицо. Коленопреклоненных культистов забрызгали кровь, мозги и куски его черепа.

— Устремляйте глаза в землю, когда перед вами те, кто лучше вас стократ, шавки. Или мне попросить Буриаса-Драк'Шала вырвать их? — прорычал Мардук и повторил. — Теперь, кто будет говорить от вашего имени?

С опущенным взором бритоголовая женщина выступила вперед и произнесла дрожащим голосом.

— Я… я, повелитель.

— Как звучит четвертая заповедь книги Лоргара, шавка? — Злобно спросил Мардук, держа палец у курка болт-пистолета.

Мгновение женщина молчала, и Мардук поднес к её голове пистолет.

— Отдайте себя Великим Богам душой и телом, — быстро проговорила она. — Отбросьте все, что не прославляет их Величие. Первым должно быть отброшено Имя. Твоя Личность ничто для Богов, а твоё Имя должно быть ничем для Тебя. Только достигнув Просвещения вы сможете вернуть себе Имя и Личность. Так сказал великий Лоргар, и так должно быть!

Мардук по прежнему держал пистолет у её головы. — Как тебя зовут?

— Мой повелитель, у меня нет имени, — немедленно ответила женщина.

— Если у тебя нет имени, то, как мне тебя называть?

На секунду она запнулась, прикусив губу, осознавая то, что болт-пистолет находится в сантиметре у её лба.

— Собака, — наконец прошептала она.

— Громче, — сказал Мардук.

— Собака, — повторила женщина. — Для вас, повелитель, моё имя собака.

— Очень хорошо, — опуская пистолет, произнес Мардук. — Для меня и моих благородных родичей все вы собаки. Но возможно однажды, верой в молитвах и действиях вы заслужите моё уважение. Встаньте, собаки. Возьмите себя в руки, и достойно проявите себя. Идите рядом с лучшими, чем вы. Радостно принимайте патроны наших врагов, чтобы ни одна царапина не появилась на святой броне воинов Лоргара. Вперед, собаки.

Ярулек осторожно ступал сквозь бойню, покрытые письменами зрачки его глаз выделяли все детали учиненной его воинами резни. По всему дворцу были разбросаны окровавленные и искалеченные тела. Эта "крепость" была громадной, и каждое живое существо в ней было убито или находилось в кандалах в нижнем атриуме. Он послал в город культистов, чтобы распространить панику и отчаяние среди населения, и выследить последних выживших защитников. Было не важно, преуспеют они или нет: Кол Бадар и основные силы Воинства быстро приближались к городу, и они полностью уничтожат любое сопротивление.

Темного Апостола обрадовал результат атаки. Дворец взяли с малыми потерями, а счет убийств был внушителен: отличное жертвоприношение богам.

С достоинством идя через неф храма еретиков, он ощутил ненависть, увидев высокую гранитную статую аквиллы занимавшую боковую стену. Обе головы двуглавого орла были отрублены пылкими воинами, а кончики его крыльев превратились в пыль.

Десятки членов духовенства были распяты на оскверненной аквилле, толстые металлические шипы пробили их плоть, раздробили кости и погрузились в камень.

Навстречу ему выступил Первый Послушник Мардук. Он свел вместе пальцы обоих рук в стилизованный знак Хаоса Неделимого и склонил голову. Подняв её, он широко улыбнулся, обнажив острые зубы: ряд меньших, острых как бритва резцов впереди и ряд разрывающих клыков за ними.

— Мы сохранили большинство их них живыми, Темный Апостол, — сказал он. — Я решил, что это порадует вас.

Ярулек тоже улыбнулся. Горькая ненависть Несущих Слово к Империуму была ничем по сравнению с совершенной ненавистью, припасенной ими для членов Эклезиархии. Он подошел ближе к обезображенной статуе аквиллы, глядя на стонущих в агонии жрецов. По ней стекали ручьи крови, заливая вырезанные черты орла, и Ярулек погрузил палец в алую жидкость. Поднеся палец к исписанным губам, он облизнул его кончиком покрытого письменами языка

— Меня это радует, Первый Послушник, — довольно выдохнул Ярулек. Он сделал шаг назад, прижав руку к губам, словно оценив и придя в восторг от замечательного произведения искусства. — О да, это очень меня порадовало.

— Тогда вот, эти двое, — сказал Мардук. Двух людей вытащили за плечи и бросили на колени. Они низко опустили глаза, не смея поднять взор на стоящих вокруг Несущих Слово. Один носил красную мантию, его бионическое око слабо жужжало, вращая линзами. Второй, более крупный, был одет в робу бледно-кремового цвета. Оба обнажили левое плечо, показывая вытатуированное на их плоти хитрое демоническое лицо Латрос Сакрума.

— Этот отключил противовоздушные турели, — начал Ярулек, не отрывая глаз от приколотых к статуе жрецов. Мардук посмотрел на человека. Его левый глаз заменял механический имплантнант.

— А другой, — продолжал Темный Апостол, — позволил Культу Слова получить доступ во дворец. Думаю, он был телохранителем губернатора это жалкой планеты. Так? — спросил он, повернувшись к мужчине.

Он кивнул, мудро решив не говорить без причины.

— Я видел ваши лица в моих видениях, — промолвил Ярулек. — И в моих видениях того, что ещё не произошло, было твоё лицо, предательский адепт Бога-Машины. Мне жаль, телохранитель, — спокойно произнес он, — но твоего там не было. Похоже, твоя роль в этом предприятии исполнена.

Мужчина напрягся, но не поднял головы.

— Но пока ты не станешь жертвой нашим богам. Нет, ты ещё не достоин этой чести, — шелковым голосом сказал Ярулек. — Уведите его в атриум к остальным рабам. Он проведет последние недели своей жизни, служа богам и помогая возводить Гехемахнет.

Мужчину уволокли.

— Ты, администратор, останешься рядом со мной. Но сначала, ты должен убрать носимую тобой на груди мерзость, — сказал Ярулек, показав на двадцатизубчатую шестеренку. Человек немедленно снял металлическую цепочку с шеи и начал вертеть в руках, не зная, что с ней делать дальше.

— Первый Послушник, забери эту трижды проклятую вещь и проследи, чтобы над ней провели все Ритуалы Осквернения. Лицо взявшего металлическую эмблему Мардука скривилось от отвращения.

— Тот, кому поклоняются твои недавние братья, не бог, и ты это знаешь. — промолвил менторским тоном Ярулек.

— Мой… мой повелитель? — Спросил администратор. Уже собиравшийся уходить Мардук оскалился оттого, что смертный посмел говорить в присутствии Темного Апостола. Ярулек поднял руку, останавливая Мардука, который собирался ударить съежившегося человека.

— Ты знаешь, что твои бывшие братья придут сюда, — сказал Ярулек, скорее себе, вспоминая видение, частично совпадавшее с его окружением. — Да, они придут скоро. Они боятся, что мы преуспеем в том, в чем не смогли они.

Ярулек вышел из раздумий и увидел, что Мардук остановился, глядя на него. «Его сила растет», — подумал он.

Случалось так, что тот, чья вера сильна, видел, пусть и гораздо слабее, пришедшие другому человеку видения. «Как много он увидел?» — На секунду задумался он, прежде чем отбросить эту мысль.

Это не имело значения. Произойдет то, что должно, и ничто не сможет изменить пророчество.

Шестая глава

Дни и ночи слились в кошмарное и мучительное существование. Ужасные хирурги, служившие легиону Хаоса, вырвали его из пасти смерти и позаботились о его ранах, хотя он и сражался против их владык.

Они подняли сброшенное Лордом Хаоса со стены безвольное тело, отнесли его на холодные стальные пластины, и привязали его толстыми веревками из сухожилий. Заканчивающиеся лезвиями руки резали его, а длинные оканчивающиеся иглами хоботки погружались в плоть. Он кричал в агонии, когда кожа и мускулы его изувеченной ноги сходились вновь, а его расколотые кости вправляли и обрызгивали кипящей жидкостью. Сыворотки вызывали пожар в его венах, а глаза держали мучительно открытыми похожие на пауков аппараты. Он не знал, зачем они делали это…

Кожу на его лбу аккуратно оттянули назад, вставив туда раскаленный кусок покрытого металла в форме восьмиконечной звезды. Затем кожу натянули обратно и закрепили зажимами.

Металлический ошейник цвета крови был спаян на шее Варна, а затем его отправили к десяткам тысяч рабов, захваченных во время оккупации Шинара. Тяжелыми шипастыми цепями связали его с двумя другими людьми. Под их ободранной кожей тоже были метки хаоса.

Через несколько дней он обнаружил, что способен работать, хотя это было очень трудно и больно. Он работал день и ночь, за его усилиями наблюдали жуткие горбатые надзиратели, облаченные в одежды из черной кожи. К счастью их лица скрывала материя, хотя то, как они могли видеть сквозь ткань, было за пределами понимания Варна. На месте их ртов находились решетки вокс-усилителей, а их пальцы оканчивались длинными иглами. Варн прочувствовал прикосновение этих игл, оступившись однажды ночью, и причиненная ими боль оказалось гораздо сильнее, чем, как он думал, может принести кнут рабовладельца. Неловкие горбатые надзиратели раскачивались и подпрыгивали, бродя рядом с рабами.

Но космодесантники хаоса были гораздо ужаснее надзирателей. Всякий раз, когда Варн мельком видел этих монстров, он поражался их размерам и излучаемой ими ауре смерти и ужаса.

Его не покидало чувство безнадежности. Небо целыми днями скрывалось за огромной тенью зависшего на низкой орбите корабля Хаоса. Огромные посадочные челноки непрерывно летали от крейсера к земле, доставляя что-то на планету, одному Императору известно. А может и нет… А потом однажды он исчез. Отсутствие крейсера Хаоса в атмосфере стало маленьким подарком среди наполнившего существование Варна кошмара.

Днем и ночью была видна огромная красная планета Корсис, растущая по мере того, как она приближалась к Танакрегу и своему месту в параде планет.

Варн наблюдал, как тяжелая осадная артиллерия сравнивает с землей район из сотни кварталов города. После недолго продлившегося шквального обстрела, сотрясшего землю, были разрушены сотни зданий. «Пыль разлетится на сотни километров вокруг», — подумал Варн. Он больше не мог отличить день от ночи, поскольку воздух наполнил пепел и мерзкий, тяжелый, черный дым, оставивший на любой поверхность копоть.

Огромные дымящие адские механизмы собирали и отвозили обломки зданий, и Варн вместе с тысячами рабами был вынужден следовать за этими механическими монстрами, собирая маленькие булыжники, которые пропустили гигант. Его руки начали кровоточить, и шествовавшие вдоль линий рабов хирурги обрызгали их некой темной синтетической жидкостью, остановившей потерю крови… но не прекратившей боль.

Были построены огромные и отвратительные фактории, кузни и плавильни, наполненные едким черным дымом, жаром и воплями «поощряемых» иглами рук надзирателей. Груды обломков сбрасывали в титанические, полные расплавленного камня, чаны для выплавки в жутких печах чего-то похожего на кирпичи, но безумно большого размера.

Трупы погибших при обороне Шинара сваливали в огромные смердящие груды, а огромные бульдозеры доставляли все новые тела, изрыгая черный дым из выхлопных труб. Варн благодарил Императора за то, что он не попал в число тех, кого заставили раздевать мертвецов догола и сбрасывать их тела в широкие ямы. Он не хотел знать, что за гнусные вещи планируют сделать с трупами.

Другие рабочие команды, занятые в центре созданного обширного расчищенного пространства и работавшие с изрыгающими дым машинами, забурились в землю, создав километровой ширины дыру, которая с каждым днем погружалась все глубже в земную кору.

Похоже, город еще не полностью был уничтожен, и на вторую неделю пребывания в аду, как это называл Варн, продолжился обстрел. Оставшиеся после взрывов обломки отправлялись в плавильные цеха на спинах тысяч рабов и в глубинах машин. Варн потерял счет времени, поднимая и таща искореженный металлолом, куски рокрита и камня в огромные плавильни, а потом возвращаясь за ещё более тяжелыми блоками… Внезапно ошейник на шее Варна натянулся, и он отшатнулся на шаг, почти уронив поднятый им тяжелый булыжник. Он попытался сдвинуться, но на прибитой к его ошейнику цепи висел мертвый груз. В страхе он огляделся вокруг, высматривая надсмотрщика. Никого не увидев, он обернулся. Человек позади него упал. Тихо матерящийся Варн бросил свой камень на землю и проковылял к упавшему рабу. Он попытался поднять его на ноги.

— Вставай, черт тебя подери, — выругался он. Накладываемое на всю группу рабов наказание за замедление работы одним из них было ужасным. Человек не двигался. — Во имя Императора, вставай мужик!

Внезапная, резкая боль вспыхнула в его нервных окончаниях, и он услышал скрежещущий голос надзирателя. С небольшой задержкой вокс-устройство перевело слова с отвратительного языка на Низкий Готик.

— Имя трижды проклятого не говори! — Проскрежетал надзиратель, вонзая в спину Варну свои иглы. Никогда в жизни бывший силовик ещё не чувствовал такой боли и не мог даже её представить себе… Варн забился в судорогах и рухнул на землю. Внезапно боль исчезла, оставив в нем пустоту.

Надсмотрщик крикнул что-то на своем скрежещем диалекте, и к нему подошел другой, неся лазерный резак. Варн закрыл слезящиеся глаза от яркого цвета. Цепи, привязанные к ошейнику все ещё лежавшего без движения человека, были перерезаны, и на секунду Май ощутил, что ослабли его оковы. А затем его схватили за цепь и резко подняли на ноги, сплавив тяжелые звенья.

Мертвого или уже умирающего раба уволокли.

Две резкие нотки прорвались в свистке, и Варн, быстро подхватив брошенный камень, переместился на сторону разваливающейся улицы вслед за остальными рабами. Мимо промаршировало подразделение закованных в кроваво-красную броню десантников хаоса, и остальные рабы опустили глаза, как и черно-робые горбатые надсмотрщики.

Знакомое мучительное ощущение под кожей лба было почти невыносимо, но Варн боролся с желанием почесать голову. Он видел, как другие рабы наносили себе жуткие раны, пытаясь вырвать восьмиконечную звезду из-под кожи.

Диссонанс — один из плывущих по небу уродов, сопровождающих каждый отряд рабов — благословенно молчавший пока рядом проходили десантника хаоса, вновь начал громко издавать какофонию неразборчивых слов и адских звуков сквозь решетку своего голосового модуля. Он медленно парило взад и вперед вдоль рабов, волоча за собой спутанную массу механических щупалец. От отвратительных звуков Мая выворачивало наизнанку.

Зазвучал протяжный свисток, Варн вновь позволил себе опустить камень и тяжело опустился на землю. Мимо сидящих рабов проходил надзиратель, давая каждому отхлебнуть из грязно-коричневой бутылки. Когда пришла его очередь, Варн выступил вперед и глубоко присосался. Его чуть не вырвало вонючей и жирной жидкостью, но он заставил себя проглотить. Он понятия не имел, чем их кормят эти ублюдки, но другой пищи у них просто не было.

— Так кем ты был раньше? — кто-то спросил его тихим, осторожным голосом, когда ушел надсмотрщик.

Варн покосился на сидевшего рядом с ним мужчину. Теперь после того, как уволокли закованного с ними несчастного, цепи связывали их двоих. Хотя ему казалось, что он уже где-то видел это лицо, но не мог вспомнить.

— Силовиком, — тихо ответил Варн.

— У тебя имя есть? — прошептал мужчина.

— Варн, — промолвил Варн, и затем прозвучал свисток, и рабы вскочили на ноги.

— А у тебя? — он рискнул прошептать.

— Пиерло.

Мардук первым вышел из "Громового Ястреба", решительно спускаясь по его опущенной штурмовой рампе. Он снял шлем и глубоко вдохнул, улыбаясь. Воздух был пропитан пеплом, дымом и запахом хаоса. Многое изменилось с тех пор, как он покинул Шинар.

Последние несколько недель он провел, выслеживая вдали от города армии СПО, чтобы они не смогли объединиться и провести контратаку. Теперь, хотя на планете все ещё были разбросаны очаги сопротивления, ни один из них не представлял угрозы.

Беснующиеся небеса затянули пыль и смог, были уже слышны первые раскаты грома. В городе внизу горели огни индустрии…

Дворец изменился. Некогда находившиеся на крышах бастионов шпили и башни были сбиты, сменившись шипами и утыканными колючками колоннами, к которым были прикованы небеса. Мардук видел силуэты вьющихся вокруг трупов бескожих катартов, сопровождавших Воинство демонических падальщиков-фурий. Пронзительно крича, злобные гарпии сражались друг с другом за особенно вкусное мясо. Вновь активированные противовоздушные турели смотрели в небеса, поскольку Имперский Флот уже приближался.

Пурпурно-красные вены пульсировали под поверхностью некогда гладких и бледно-серых пласкритовых стен верхнего бастиона. Мардук улыбнулся, видя написанные кровью символы великих богов на стенах пройденных им галерей.

Он кивнул стоящей у стеклянных дверей почетной страже и вошел на украшенный балкон. Ярулек, обозревавший руины города, не заметил его появления.

Мардук подошел ближе и встал на колени рядом с Темным Апостолом, глядя на пол. Спустя секунду Ярулек возложил руку на голову своего ученика.

— Да падет на тебя благословление темных богов Имматериума, мой Первый Послушник. Встань, — сказал Темный Апостол. — Ты вернулся, выполнив мой приказ.

Это прозвучало не как вопрос, поскольку у Мардука не было причин для возвращения кроме выполнения задания.

— На всем Танакреге нет войска, способного прервать приготовления, повелитель, — доложил Первый Послушник. — Я привел ещё пятьсот тысяч рабов для участия в стройке.

— Хорошо. Рабы на этой планете слабы. Каждый день погибает более тысячи.

— Все Имперцы слабы. Мы сокрушим тех, кто прибудет так же легко, как повергли жалких защитников этой планеты.

— Я верю, ты прав, мы повергнем и новоприбывших. Поистине, поодиночке они слабы, — сказал Ярулек, — но вместе это не совсем так. Лишь разделив их, мы сможем их ослабить. Именно поэтому мы распространяем культы. Когда обитатели Империума бояться врага внутри своих городов, они особенно уязвимы.

— Я понял, повелитель, — сказал Мардук. — Хотя я сомневаюсь, что ваш Корифей думает также.

— Кол Бадару это и не нужно. Он полководец Воинства, превосходно подходящий для этой роли. В Легионе редко бывают такие способные воины и стратеги, — ответил Апостол, недовольно поглядев на Мардука в первый раз за весь разговор. — Ты знаешь, что он привел из северных городов более миллиона рабов. Он всегда был более способным воином, чем ты.

Мардук пытался оставаться спокойным, но его челюсти слабо сжались. В глазах Ярулека читалось жестокое удовлетворение. Темный Апостол смотрел на Мардука, словно наслаждаясь его неловкостью, как и всегда.

— Ты все ещё чувствуешь досаду, не так ли? — ехидно произнес Ярулек.

— Я смогу победить его, — ответил Мардук, — если вы дадите мне шанс.

Раздался резкий и жестокий смех.

— Мы оба знаем, что это не так.

Первый Послушник сжал кулак, но не стал возражать учителю.

Ярулек положил руку на поношенный наплечник Мардука и показал на развалины города.

— Прекрасно, правда? Первые камни фундамента башни положены, смерть тысячи и одного язычника освятила землю, а кровавый цемент заготовлен. Гехемахнет пробьет небеса, боги возрадуются, и этот мир будет вывернут наизнанку, — с голодной улыбкой на покрытых молитвами губах произнес он, а затем посмотрел на Мардука. — Время приближается. «Когда высоко взойдет Кровавый Шар и возвысится Колонна Воплей, внизу пронесутся раскаты, и великие змеи прорвут поверхность, выбрасывая пламя и газ. Рычание Титанов расколет горы, и они падут. Ониксовые пучины поглотят землю, и явлена будет Гробница Власти и Погибели…»

Первый Послушник нахмурился. Этого не было ни в одной из великих книг Лоргара, которые он помнил наизусть, и не из рукописей Эреба и Кор Фаэрона, пусть он и не помнил их слово в слово. Как Первый Послушник, он должен был познать слова Легиона, чтобы быть достойным своего Темного Апостола. Всякий раз, когда он не убивал во имя Лоргара и не помогал Ярулеку духовно направлять воинов Легиона, он изучал древние писания, после необходимых ритуалов покаяния, самобичевания и постов. Он гордился своим знанием "Церемоний Ненависти", "Оправданий Негодования" и сотен тысяч прочих литаний, декламаций, проклятий, обличений и посланий Темных Апостолов. Бессчетные часы он изучал объявления, утверждения и пророчества, явленные за десять тысяч снов, трансов и видений. Он даже изучал отрывчатые воспоминания и безумные записи одержимых демонами боевых братьев, ища истину в пришедших из Эфира словах. И все же он никогда раньше не слышал процитированного Ярулеком пророчества.

— Оно не записано ни в одном из томов библиотеки на борту "Инфидус Диаболис", — пояснил Ярулек, видя выражение лица своего ученика. — Его нет и в великих храмах-факториях Галмека или благословенных залах плоти Сикаруса. Нет, — таинственно улыбаясь, продолжал Ярулек, — это пророчество написано лишь в одном томе, и он скрыт в совсем другом месте.

Недоумение Мардука усилилось…

— Приближается флот великого врага, — прищурившись, прошипел Ярулек.

— Я не почувствовал толчков варпа, возвещающих их прибытие, — произнес Мардук, который был особенно восприимчив к таким вещам.

— Они ещё не покинули Эфир. Но я ощущаю, как их отвратительные корабли пробиваются через потоки варпа. Скоро они придут, и я отправлю "Инфидус Дьяболис" обратно в варп.

— Ты не намерен атаковать их флот после их прибытия?

— Нет.

— И не собираешься напасть на них в варпе? — удивленно спросил Первый Послушник.

— Нет, я не намерен рисковать "Инфидус Диаболис" в несерьезной и лишенной смысла битве.

— Ни одна битва против великого врага не лишена смысла, — прорычал Мардук, — ибо так сказал сам Лоргар.

— Если ты ещё раз заговоришь со мной в таком тоне, я вырву оба твоих сердца у тебя из груди и съем их у тебя на глазах, пока они ещё буду биться, — спокойно ответил Ярулек.

Темный Апостол пристально смотрел в глаза Мардука. Наконец, Первый Послушник не выдержал и упал на колени, глядя в пол.

— Простите меня, Темный Апостол.

— Конечно, я прощаю тебя, дорогой Мардук, — с улыбкой произнес Ярулек, возложив руку на голову ученика.

Внезапно Первый Послушник пошатнулся. Потому, как Ярулек убрал руку, было видно, что он тоже это ощутил. Они уже ощущали это бессчетное множество раз в прошлом, пусть и гораздо сильнее, когда "Инфидус Диаболис" выходил из варпа. Учитель отошел, и Мардук поднялся.

— Великий враг прибыл, — сказал Ярулек.

Седьмая глава

Генерал-бригадир Ишмаэль Хаворн из 133-го Элизианского скрестил руки на груди, взирая на мерцающий пикт-экран. В лучшем случае изображение можно было назвать смутным, не было видно никаких деталей. Он покачал головой.

— У вашего пикт-экрана плохое качество, Генерал-Бригадир Ишмаэль Хаворн, — произнес техномагос. Его монотонный голос смутно походил на нечеловеческий. — Уровень 5.43 фоновой радиации на планете c6.7.32 и третий тип ветра мешают его работе.

— Благодарю вас, этим вы очень помогли, магос Дариок, — ответил Хаворн.

— Рад был помочь, Генерал-Бригадир Ишмаэль Хаворн, — произнес техномагос, явно не заметив сарказма в тоне среднего возраста генерала. На лице Полковника Боэрля, командира 72-го Элизианского и первого помощника Хаворна, появилась ухмылка.

Техномагос, один из старших членов Адептус Механикус с далекого Марса, был высоким и полным аугметики человеком. Трудно было понять, где заканчивается людское и начинается механическое. Под его низким капюшоном не было видно ничего, кроме немигающих красных огней там, где некогда были его глаза.

Позади красной мантии над его плечами возвышались две огромные механические руки, похожие на жала ядовитого насекомого. Другая пара серво-рук тянулась от его боков. Внушительное количество оружия и сверхмощных машин, силовые подъемники и шипящие когти были встроены в них. Одна из серво-рук сжимала официальный посох магоса, силовой топор с двумя лезвиями и широкой рукоятью, увенчанной огромной медной двадцатизубчатой шестеренкой, символом Бога-Машины. Вокруг него извивались десятки мехадендритов: длинных металлических щупалец, подключенных к нервным окончаниям его спины. На их концах находились опасно выглядящие иглообразные выступы и поразительно ловкие когтистые зажимы.

Его исчахшие и бесполезные органические руки были прижаты к груди. Казалось, они давно утратили силу что-либо держать и просто висели без движения. Очевидно, наличие серво-рук и извивающихся мехадендритов сделало их ненужными.

Миниатюрная, закутанная в робу фигура размером с ребенка располагалась за магосом. Кабели и электрические провода связывали её со жрецом Механикус. Парящий серво-череп, правую часть которого покрывали механизмы, завис над техномагосом. Его красное немигающее око бесстрастно наблюдало за происходящим на мостике.

Легко повернув голову, Хаворн вновь посмотрел на пикт-экран. На экране мерцали смутные изображения транспортов, медленно погружающихся в атмосферу Танакрега, и описывающих вокруг них восьмерки эскадронов сопровождения. Было сложно разглядеть детали, но Хаворн видел подобное много раз и мог точно видеть происходящее внутренним взором.

Ударные отряды Имперского Флота, множество перехватчиков, штурмовиков и истребителей роем вылетали с ангаров двух крейсеров класса "Диктатор", "Стойкости" и "Бдительности", словно облако злобных насекомых. Когда первые крупные транспорты отделились от крейсеров и начинали медленно опускаться сквозь атмосферу, именно эти представители Имперского Флота стали первой линией обороны.

После входа в атмосферу втянутся массивные боковые заслонки транспортов, и оттуда вылетят похожие на кружащихся канюков "Валькирии" и начнут спуск к поверхности перед неуклюжими транспортными судами. "Громобои" и "Молнии" вылетят за ними из спускающихся транспортов для обеспечения власти над воздухом. "Валькирии" будут низко парить над поверхностью, а первые ступившие на поверхность элизианцы рассредоточатся вокруг них, занимая позиции вокруг посадочной зоны.

Будет быстро обеспечена безопасность широкого периметра, вдоль линий, которого мгновенно высаживающиеся элизианцы установят выкопанные тяжелые орудийные точки.

На поверхность спустится еще множество отрядов, а меньшие и более быстрые транспорты отделятся от основных судов, неся тяжелую поддержку для усиления защитного периметра: быстро двигающиеся шагоходы "Часовые" и пехотные транспорты "Химера", полные опытных Элизианцев.

Хаворн не сомневался, что высадка пройдет гладко, как и запланировано, и бросил взгляд на дата-катушки, обновляющиеся каждую секунду по мере поступления свежей информации. Периметр был занят за ожидаемый временной промежуток, и Часовые уже вели разведку вне посадочных зон, выискивая невидимых с воздуха вероятных противников.

Пикт-изображение вновь зарябило, но было ясно, что последние из транспортов приземлились. Вокруг кораблей поднимались облака пыли, когда их тяжелый вес опускался на землю. Хаворн мог представить, как трясется земля под ногами людей, когда приземлялись транспорты и откидывались их огромные грузовые рампы.

Он почесал рукой свои длинные, седеющие усы. Высадки всегда были напряженным; тяжелые десантные суда были столь заманчивыми целями… Он был рад, хотя и несколько удивлен тем, что противники пока себя никак не проявляли. Благословение. Он внезапно вздрогнул, подумав о том, каких врагов скоро встретят его люди…

Космодесантников Хаоса, самых опасных и ненавистных врагов: предателей, отвернувшихся от света Императора, продавших дьяволам душу и принявших вечное проклятие.

Космодесантники были воинской элитой Империума, каждый из них это генетически модифицированный гигант среди обычных людей, совершенная машина смерти, чье тело может выдерживать раны, которые десять раз убили бы рядового гвардейца. Они во всех отношениях превосходят обычных солдат. Они сильнее, быстрее и выносливее. Добавьте к этому внушительные усиливающие и защитные возможности силовой брони, непревзойденное обучение и лучше оружие, которое могут создать адепты на Марсе, и вы получите самую могущественную и опасную армию в галактике.

Космодесантники должны были стать элитой человечества, болтером и мечом несущей стабильность в галактику во имя Бога-Императора людей. Но более половины из них отвернулись от Него, приняв живую тьму и злобу Эмпирей.

И элизианцы скоро встретятся с этими проклятыми ублюдками на этой мертвой планете. Его люди будут сражаться с генетически модифицированными монстрами, результатами смертельного эксперимента, что пошел ужасающе неправильно, когда они предали Императора. Хаворн сражался вместе с верными Адептус Астартес множество раз, их участие в войнах спасло жизни десяткам тысяч Имперских Гвардейцев. Но он никогда не доверял им так, как любому из своих людей.

Почему мы на этой чертовой планете?

Не в первый раз подумал он с бесстрастным лицом. Он не стал обсуждать приказы Лорда Генерала-Милитанта, хотя они и вызвали в его мыслях негодование

Впрочем, это имело мало значения. Враг был здесь, и змею нужно раздавить вне зависимости от причин, по которым она притащила свою злобную голову сюда. В целом Хаворн знал лишь о том, что у этот мир имел скрытое значение, из-за которого 133-й и 72-ой отозвали с Гандского Крестового Похода, чтобы отбить его: он имел большое значение, но не настолько, чтобы отправлять на него верные ордены Космодесанта.

Планета Танакрег представляла собой помойку, где разлились черные кислотные моря. На всей планете были лишь два крупных континента, но только один был заселен. Недружелюбная и пустынная земля, полная соляных пустошей и высоких горных хребтов, для Хаворна она выглядела планетой, над которой ненавистные силы Хаоса могут издеваться сколько угодно, если они её так хотят.

Силы Планетарной Обороны были разбиты с презрительной легкостью, армия, насчитывающая двести тысяч, была разбита за несколько дней войском, где было не больше трех тысяч воинов. «Но это были три тысячи космодесантников», — напомнил он себе, и скорее всего на Танакреге им помогли предатели. Хаворн ненавидел то, что люди могут так предавать друг друга.

— Генерал-Бригадир, — сказал полковник Боэль, — безопасность периметра обеспечена и тяжелые транспорты приземлились. Второй периметр занят и будет готов в любой момент.

— Отлично, полковник, — сказал Хаворн. Он повернулся к представителю Механикус. — Техномагос Дариок, если хотите, можете отдать приказ своим транспортам начать высадку.

— Благодарю вас, Генерал-Бригадир Ишмаэль Хаворн, — монотонно ответил магос. — Теперь я покину вас и вернусь на свой корабль, дабы наблюдать за высадкой.

Гиро-стабилизаторы загудели, когда магос отвернулся. Его медленные и тяжелые шаги громко лязгали о металлические решетки пола командного центра. Очевидно, обе его ноги были аугментированы и полностью заменены бионикой, чтобы выдержать колоссальный вес. Позади него свободно извивались мехадендриты, а его маленький спутник, подключенный к техномагосу, катился следом за ним. Парящий серво-череп немного повисел в воздухе, после чего полетел за хозяином.

— Техноадепт, можно один вопрос перед тем, как вы уйдете? — Произнес Хаворн. Высокая, одетая в красную робу фигура медленно обернулась.

— Да, Генерал-Бригадир Ишмаэль Хаворн?

— Я заинтригован: что на Танакреге могло так вас заинтересовать? Редко можно увидеть такое собрание войск Марса.

— Адептус Механикус поддерживают армии Имератора во всех начинаниях, Генерал-Бригадир Ишмаэль Хаворн. Адептус Механикус хочет помочь вам в битве против врага на планете c6.7.32.

— Вы привели с собой армию, подобную которой я никогда ранее не видел на полях сражений: почему из всех планет галактики эта представляет для Адептус Механикус такой интерес?

— Адептус Механикус поддерживают армии Императора во всех начинаниях, Генерал-Бригадир Ишмаэль Хаворн. Адептус Механикус хочет помочь вам в битве против врага на планете c6.7.32.

— Это не объяснение, и вам, черт побери, это прекрасно известно, — повысив голос, произнес Хаворн. — Я спрашиваю вас почему?

— Адептус Механикус поддерживает… — начал техномагос, но Генерал-Бригадир прервал его на полуслове.

— Довольно! Покиньте мою командную рубку и мой корабль, и увидимся после вашей чертовой высадки.

— Благодарю вас, Генерал-Бригадир Ишмаэль Хаворн, — сказал техномаг.

С суровым лицом генерал-бригадир наблюдал, как жрец Адептус Механикус вышел. Потом он громко и цветасто выругался.

Зараженная Хаосом, загрязненная атмосфера убивала его. Адские машины извергали в небеса омерзительный дым, и дыхание Варна было мокрым от слизи и тяжелым. Много раз ему казалось, что существа царапают его легкие, и он отхаркивался и кашлял, пока кровь не шла из его измученной глотки. А потом проклятые надзиратели в черных одеяниях вонзали в него свои когти-иглы, и он корчился в агонии.

Его глаза постоянно слезились, а мучительная, жгучая сыпь высыпала на его коже и запястьях. Восьмиконечная звезда под кожей лба жгла его, словно ненавистная вещь вплавлялась в его череп, становясь его частью. Мысль об этом пугала.

Впрочем, сломанные кости его рук и ног хорошо заживали, и, несмотря на оставшуюся боль, он почти мог нормально двигаться.

Он вытер свои глаза вымазанной в строительной жидкости рукой, когда на место опустили ещё один уровень огромных каменных блоков. Грохот пронесся по всему дождливому Шинару. Башню возводили с ужасающей скоростью, опуская за раз целые уровни гигантских кирпичей. Огромные похожие на насекомых краны закачались, опуская на землю тросу, чтобы схватить своими шипастыми когтями очередную порцию блоков, извергая дым и капая маслом.

Варн смотрел на кабину ближайшего крана невыспавшимися и усталыми глазами. Возможно, его водитель когда-то был человеком, но сейчас это было совсем не так. Он висел в своей тюрьме-кабине на десятках туго натянутых кабелей и проводов, чьи шипастые окончания вонзались в его кожу. Ребристые трубки торчали из глазниц и глотки. Его ноги атрофировались до такой степени, что остались лишь иссушенные обрубки, тянувшиеся из туловища, а тонкие как кости пальцы вцепились в удерживающие их провода. Варн отвернулся от жуткого зрелища.

Резкий звук пронесся по стройке, и надсмотрщики погнали тысячи рабов вперед с подмостков на вершину каменных блоков. Варн и Пиерло ступили на окружающую башню стену, ожидая подносимого к ним чана со строительной жидкостью.

Другие команды рабов трудились глубоко внизу, в шахте башни хаоса. Хотя башня поднималась над уровнем земли всего лишь на тридцать метров, внутри она погрузилась в кору земли на все шестьдесят, и Варн ощутил нахлынувшее головокружение. Каждый раз, когда Варн смотрел через край, возникала мысль прыгнуть туда, но он боролся с такими желаниями. Он будет жить столько, сколько сможет, ведь он слишком хочет увидеть полное уничтожение вторгшихся. Бывший силовик пылко верил в то, что помощь придет, и Танакрег освободят от Хаоса.

Многие другие рабы не были способны остановиться, прыгая вниз, но это мало что им давало. Обматывающие их шеи цепи были прибиты к подмосткам, и оступившиеся или бросавшиеся через край рабы, ища спасения от адских мучений, зависали, раскачиваясь у внутренней стены башни. Обычно, они увлекали за собой множество других рабов. Этого не всегда было достаточно для смерти. Единственным шагом было броситься с обрыва со всей возможной скоростью, молясь о том, чтобы сломалась их шея. Но, если он выживал, жуткие оканчивающиеся иглами руки надсмотрщиков терзали не только зачинщика, но и всех кто упал вместе с ним. Страх перед наказаниями был таков, что любого раба, который глядел туда или пытался броситься и покончить со всем, оттаскивали остальные и вынуждали работать дальше.

Шипящий и выбрасывающий пар чан завис над ними. Варн и Пиерло потянулись, сдвигая его так, чтобы он оказался прямо над центром блока. Густые потоки жирной и жидковатой строительной жидкости полились с его края, сначала медленно, а потом все быстрее заливая центр блока. Огромная лужа отвратительной субстанции разлилась, затем чан, лязгая и испуская пар, полетел к другой группе рабов. Варнус и Пиерло упали на колени, чтобы своими руками растереть строительную жидкость по всему блоку.

Скрепляющий камни раствор мерзко пах и был тошнотворно розового цвета. Варн старался не смотреть на мерзкую субстанцию после того, как некоторое время назад нашел там человеческий зуб.

Это были мертвые Шинара, понял он тогда с ужасом. Их кости и плоть раздавили до состояния жидкой пасты, превратив в кровавый цемент.

Обмакнув кисть почти до ручки, Варн почувствовал мерзкий, металлический привкус на языке, а его ноздри ощутили противный запах.

Диссонанс парил рядом с трудившимися рабами, его щупальца слабо тряслись, когда он издавал адский шум своим голосовым аппаратом. Злобный хор голосов, говорящий нечто на языке, который Варн надеялся никогда не понять, вместе с рычанием демонов, воплями и свистящим шепотом доносился от жуткого существа. Варну показалось, что он услышал голос среди шума, своё тихо сказанное имя сквозь бормотание, рев и вопли. На мгновение в барабанные перепонки раба ударил безумный звук. «Убей его», — услышал он казавшийся разумным голос среди беспорядочных воплей, пугающих стонов, бессмысленного бормотания и треска статики извергаемого Диссонансом.

Когда прозвучала ещё одна резкая нота, Варн и Пиерло как раз закончили размазывать кровавый цемент по вершине строительного блока, и они быстро запрыгнули назад на подмостки. Вопли агонии доносились от оказавшихся слишком медленными рабов, когда их пытали надсмотрщики.

Рабы схватились за металлические балки затрясшихся подмостков. Внешняя стена башни была не совершенно гладкой, но скорее немного ступенчатой, каждый блок перекрывал другой на полшага. После установки каждых двадцати уровней блоков, механические подмостки начинали подниматься наверх, их поршни шипели, когда паукообразные ноги рамы маленькими шагами карабкались все выше по растущему строению. Варн был вынужден согласиться с тем, что это было искусное творение, хотя он и ненавидел его до глубины души.

Еле стоящий на ногах Варн опустился на корточки. Ему ухмыльнулся Пиерло, его глаза лихорадочно блестели. Варну казалось, что его знакомый начал сходить с ума, ведь он словно наслаждался этой адской работой. Почти десять минут уходило у рамы подмостков на то, чтобы перегруппироваться, и это была единственная возможность рабов передохнуть между изматывающей работой. Диссонанс вновь издал ненавистный звук.

— Так кем ты был раньше? — прошептал Варн. Он знал имя своего знакомого раба, знал, что тот прожил всю жизнь в Шинаре и у него не было детей. Но Варн не знал, чем тот занимался непосредственно перед вторжением. Казалось, что он избегает темы, и бывший силовик ждал возможности прямо его спросить.

Вымазанный кровавым цементом мужчина отвернулся. Варн повторил более настойчиво. — Так кем ты был?

— Предателем.

Варну показалось, что он различил это среди доносящихся от Диссонанса жутких звуков.

— Я был слугой и телохранителем, — сказал Пиерло, чьи глаза безумно метались, и внезапно Варн понял, где он его раньше видел.

— А я тебя раньше видел, — сказал он. Пиерло резко обернулся, неестественное возбуждение горело в его глазах. Он энергично потряс головой.

— Нет, я видел, — сказал Варн, — во дворце, прямо перед взрывом.

Убей его. Предателя.

Варн потряс головой и застонал, прижимая руки к ушам, пытаясь изгнать голоса. Его сводило с ума это место и проклятый Диссонанс. Не только Пиерло терял разум.

— Ты в порядке? — Он плохо расслышал голос Пиерло и кивнул.

— Кто-то придет, — сказал Май себе. — Кто-то обязательно придет, чтобы освободить Танакрег.

Пиерло истерично захихикал, тряся головой.

— Никто не придет. Мы здесь умрет, и хаос поглотит наши души.

Внезапно Варна наполнил жаркий гнев.

— Не говори такие вещи! Свет Императора защитит нас от тьмы!

— Хаос зовет нас, брат. Разве ты не слышишь этот зов?

Диссонанс вновь издал жуткий звук.

Убей его.

Варн закрыл глаза и начал медленно качаться взад и вперед, пытаясь выбросить из ушей жуткий грохот.

— Кто-то придет, — прошептал он. Варн чувствовал, как корчится вставленный в его лоб ненавистный символ. Ему казалось, что щупальца отвратительной вещи прорываются сквозь его череп, проникая в мозг.

Он безмолвно молился Императору, но потрескивающий, несогласованный лепет Диссонанса словно стал громче. Повторяющийся в этом шуме гул глубоких голосов бил по барабанным перепонкам Варна.

«Кто-то придет», — подумал он. — «Они должны».

Болезненное шипение сорвалось с мертвенно бледных губ Мардука, когда длинные паучьи пальцы хиругеонов снимали броню с его рук. Куски кожи были сорваны с него при снятии закругленных пластин, а в тех местах, где кожа осталась, скопились потоки крови. Тонкие шипы покрывали внутреннюю поверхность наручей: Мардук и его святая броня медленно становились единым целым. Это не было редкостью в Легионе.

Нагнувшиеся над ним горбатые хирургеоны запиликали и зашаркали прочь, чтобы положить окровавленные наручи рядом с перчатками. Мардук сжал перед собой кулаки, глядя на рябую, прозрачную и окровавленную мускулатуру своих рук. Она выглядела для него почти незнакомой.

Кол Бадар дирижировал жутким, многотонным песнопением Воинства, разносившимся по открытой поверхности под аккомпанемент рокочущих ударов пневматических молотов по огромным металлическим барабанам. Рев и адские вопли удерживаемых тяжелыми цепями демонических машин вклинивался в гул богослужения. Звуки ритуала разнесутся по всему городу, транслируемые сопровождающими рабов демонами-смотрителями.

На вершине алтаря стоял Ярулек, от наслаждения омывавшими его звуками службы он высоко поднял окровавленные руки. Алтарь освещали пылающие лампады, а толстые клубы благовонного дыма вылетали из пастей свирепых бронзовых горгулий. Далеко впереди него поднималась быстро растущая башня Гехемахнет. Сотня рабов склонилась перед алтарем, добавляя свою музыку к какофонии звуков. Они были скованы, их запястья были привязаны к лодыжкам, с перекошенными от ужаса, мучений и отчаяния лицами они смотрели на собравшихся воинов Несущих Слово.

Ярулек ходил позади коленопреклоненных рабов. Он сжал волосы одного, запрокинул голову и перерезал ему глотку длинным церемониальным ножом. Сегодня этот нож перерезал уже сотни глоток. Раб влажно захрипел и забулькал, а из раны хлынул фонтан крови. Двое избранных для выполнения этой почетной обязанности Несущих Слово отбросили его от алтаря, и скованный, умирающий человек упал на груду обескровленных трупов у его подножия. Горбатые надсмотрщики вытолкнули на его место другого плачущего раба. Ярулек шагнул к следующей жертве, быстро перерезал его глотку. Этот труп тоже отбросили.

Кровь жертв лилась в желоба и стекала в сосуды, откуда её перекачали по искривленной трубке в широкий, стоящий перед Мардуком бассейн. Он запенился, наполняясь теплой жизненной жидкостью, и Первый Послушник окунул в него свои обнаженный руки.

Все ещё поющий Кол Бадар выступил вперед, и Мардук потянулся ко лбу военачальника окровавленной рукой. Пальцем он нанес четыре перекрестные линии, образовывающие саму простую версию звезды хаоса, над его бровью. Огромный воин закрыл свои желтые и полные ненависти глаза, а Мардук оставил кровавые отпечатки пальцев у него на веках.

— Великие боги Хаоса направят тебя, боевой брат, — изрек Мардук, и Кол Бадар пошел прочь. Следующим был Буриас, чьё лицо закрывала грива черных волос. Он встал на колени перед Мардуком, Кол Бадар не мог выполнить эту часть церемонии в своей громоздкой терминаторской броне или не захотел. Мардук нанес звезду хаоса на его лоб и приложил пальцы к его векам.

— Великие боги Хаоса направят тебя, боевой брат, — изрек Мардук, и Буриас отступил. Нужно было нанести метки всему Воинству, чтобы они были благословлены богами перед началом новой священной битвы.

Он ощутил, как демон зашевелился в цепном мече, когда кровь капнула с ладони Первого Послушника на эфес. Мардук улыбнулся, нанося кровь на лицо огромного Помазанника. «Скоро, дорогой Борг'аш, скоро», — подумал он.

В течении следующего часа, Ярулек перерезал горла сотен рабов, прославляя богов Хаоса этой жертвой, а запах крови и смерти все усиливался. Неослабевающие и монотонные песнопения Воинства продолжались, и последний боевой брат был отмечен кровью.

Залитый кровью Ярулек горделиво отошел от алтаря, его церемониальная накидка из человеческой кожи развивалась позади, пока он легко шагал по ступеням. Как только он сошел на землю, все Воинство сразу же упало на колени, и даже ярящиеся демонические машины ненадолго утихли. Подойдя к Мардуку, Темный Апостол поднял голову Первого Послушника нежным нажатием под подбородок. Ярулек провел линии звезды Хаоса на лбу Мардука и приложил окровавленные пальцы к коже его век.

Его кожа горела там, где пульсирующая энергией и могуществом кровь стала сворачиваться. Открыв глаза, он заметил, что цвета стали более яркими, чем прежде, и ясно увидел мерцающий ореол силы Хаоса, окружающий Темного Апостола подобно тонкой призрачной накидке. Эта сила всегда была ощутима в присутствии Ярулека, но редко видима.

— Великие боги Хаоса направят тебя, боевой брат, — изрек шелковым голосом Ярулек. Мардук встал на ноги и последовал за Темным Апостолом, ведущим собравшихся воинов обратно к подножию алтаря. Кол Бадар следовал на шаг позади Мардука, а Буриас без лишних слов возглавил тягучие песнопения Воинства.

Торжественно и безмолвно Корифей и Первый Послушник сопровождали Темного Апостола к алтарю. Они остановились на почтительном расстоянии от Ярулека, когда тот повернулся к собравшемуся Воинству.

Вперед заковылял хирургеон, сопровождаемый горбатыми существами в мантиях, тащившими за собой ступенчатую платформу. Они установили её рядом с Темным Апостолом, а хирургеон неуклюже на неё взобрался.

С шипением пара платформа росла, пока существо не оказалось на высоте грудной клетки Темного Апостола.

Затем хирургеон принялся за работу, лезвия и иглы его пальцев срезали кожу с лица Ярулека. Заостренные когти вцепились в кожу, натянув её, когда одетая в черную робу фигура резала бледную плоть Темного Апостола, отрезав аккуратный кусок сначала с одной щеки, а потом с другой. Кровь свободно текла из ран, пока её поток не остановили проклятые тельца, из которых она состояла. Хирургеон поклонился и протянул два куска плоти Темному Апостолу.

Ярулек выпрямился, подняв два прямоугольных окровавленных клочка вверх, чтобы все их увидели. Грохот металлических барабанов прекратился, и Буриас подвел поющих воинов ближе.

— Я одариваю этих двух воинов отрывками из "Книги Лоргара", написанными на моей плоти, — произнес Ярулек, его голос легко долетал до всех собравшихся. Оба красных прямоугольника заживали прямо на глазах. В течение дня кожа вновь будет гладкой, двумя маленькими островками бледной плоти среди моря священных символов.

Мардук выступил вперед Кол Бадара, улыбнувшись вспышке гнева в глазах Корифея, и хирургеон срезал кожу на его левой щеке. Произнеся благословление, Ярулек наложил свиток из собственной кожи на рану. После болезненного покалывающего ощущения, когда плоть Темного Апостола приросла к его плоти, Мардук склонил голову и отошел назад.

— Идите, мои боевые братья, — сказал Ярулек, когда второй кусок кожи был нанесен на щеку Кол Бадара. — Идите, убивайте во имя благословенного Лоргара, и знайте, что боги наблюдают за вами и улыбаются!

Восьмая глава

Ледяной ветер хлестал Мардука, который стоял пригнувшись на вершине горной гряды и взирал на имперские разведывательные машины внизу. Одноместные двуногие шагоходы, продвигались через скалистое ущелье быстрее, чем это мог сделать пеший человек. Они шли быстро, преодолевая с каждым шагом по три метра и легко переступая через стометровой глубины щели в каменистой земле.

Первый Послушник не боялся обнаружения. Глаза обычного человека не могут различить детали на таком расстоянии, а скалистый ландшафт и могучие штормовые ветра почти полностью вывели из строя грубые сенсоры "Часовых".

— Должны ли мы сбить этих глупцов? — спросил Буриас. — Опустошители из VI-го Круга уже нацелили на них лазпушки.

— Нет, пусть собаки попытаются их уничтожить, — ответил Мардук, кивком указав на замерших в засаде людей.

Трое "Часовых" продолжали идти через ущелье, совершенно не замечая притаившихся в засаде культистов. Ревущая ракета пронеслась по воздуху, врезавшись в открытую кабину заднего "Часового" и испепелив её в ревущем огненном шаре.

Воины культа носили тусклые плащи, скрывавшие их среди густо разбросанных соляных скал, твердых как любой камень, они развевались за их спинами, когда они осыпали "Часовых" лазерным огнем.

Имперские шагоходы начали разворачиваться и открыли ответный огонь, разнося на кусочки камни снарядами автопушек. Множество культистов попадало, когда их разорвали выстрелы, но они выбрали хорошее место для засады. Скалы приняли на себя львиную долю снарядов.

Одна из закутанных фигур бежала вдоль края ущелья, пули выбивали фонтаны грязи у ее ног, а затем она прыгнула с высокой скалы. Она неуклюже приземлилась на крышу "Часового" и встала на одно колено с длинным ножом в руках.

Водитель машины высунулся из окна и несколько раз быстро выстрелил из автопистолета по крыше кабины. Культист схватил его за руку, вытаскивая ещё дальше, и глубоко вонзил нож в шею гвардейца.

Автопушка последнего "Часового" замолчала, когда удачный выстрел разнес шею водителя.

— Не плохо, — фыркнул Мардук, начав спускаться к победившим культистам.

Каралос резко поднял голову, услышав крик. Убрав за уши окровавленной рукой свои длинные нечесаные волосы, он спрятал нож и выпрямился на крыше неподвижного шагохода. Изувеченный труп водителя был забыт сразу, как только культист прикрыл глаза и увидел то, что вызвало суматоху.

У него отвисла челюсть при виде двух гигантов в красной броне, идущих по ущелью к банде правоверных.

— Всем собраться, — приказал Каралос. — Пришли Ангелы Слова, как и предвидел Оратор.

База культистов находилась высоко в горах, скрытая сверху натянутым на её низкие здания тонким брезентом. Все члены культа из Шинара провели некоторое время в Лагере Слова, как сказал Мардуку старый Оратор.

Это был иссохший человек, его плоть почти полностью сползла с тела, выглядел он словно обтянутый кожей скелет. Старик был слепым, давно потеряв зрение из-за бурных ветров Танакрега. Мардук посчитал его жалким.

— Приведи мне сотню самых сильных воинов, — приказал Оратору Первый Послушник, — и отправь остальных воинов культа на позиции. Враг скоро будет рядом с нами.

В конце концов, Мардуку надоело бормотание старика, и он прострелил ему голову. Сотня стоявших перед ним на коленях людей даже не шелохнулась, когда прогремел выстрел, и Первый Послушник увидел, как улыбнулся Каралос. Этот человек понравился Мардуку: хотя он и был лишь жалким смертным, у него была душа истинного воина хаоса.

— Вы воистину благословленные люди, — произнес Мардук, — потому что вы избраны, чтобы получить великий подарок, дар великого и чудесного варпа. Это Зов, и вы станете его вместилищем.

Первый Послушник начал петь, его голос легко и торжественно выводил слова сложного и неземного языка демонов. Он чувствовал, как Борг'аш зашевелился внутри цепного меча от этих слов.

Коленопреклоненных людей окружали десятки горящих окрававленных свечей, лишь свет огней которых пробивался сквозь тьму комнаты. Они замерцали, когда Мардук продолжил заклинание, их пламя потянулось к Первому Послушнику.

Тут появился шепот, пронесшийся в темных уголках комнаты, и Мардук был этому рад, ибо это предвещало приход Катартов. Мерцание свечей усилилось, и воющий звук начал окружать собравшихся людей, когда Первый Послушник повысил голос.

Растекшаяся по полу кровь Оратора начала булькать, Мардук встал на колени и обмакнул руки в быстро нагревающейся жидкости.

Продолжая распевать слова Зова, Первый Послушник подошел к стоящему на коленях Каралосу и приложил окровавленные руки с обеих сторон его головы. Он крепко держал голову культиста, ощущая, как сжался череп под его руками, и продолжал выводить слова заклинания.

Каралос начал корчиться в судорогах, но Мардук не отпускал его, продолжая удерживать голову. Глаза культиста начали кровоточить, из его ушей закапала кровь, но Первый Послушник продолжал заклинание и держал мужчину. Мардук чувствовал, как по нему проходит энергия варпа, и, пульсируя, попадает через его руки в кипящий мозг склонившегося перед ним человека. Но Каралос молчал, безмолвно приветствуя проникающую в его плоть сущность.

Произнеся последнюю лающую серию демонических слов, Мардук оттолкнул культиста. Секунду он стоял, покачиваясь, потоки крови текли из его ушей, а затем он рухнул и забился в конвульсиях. Казалось, что трясущееся тело поглотило мерцающее пятно, менявшееся между телом смертного человека и иллюзорной фигурой чего-то совершенно иного. Язык вывалился у него изо рта, он неестественно выгнул спину, а затем его тело начали бросать по полу множественные мышечные спазмы. От напряжения ломались кости, спина ужасно искривилась, связки и сухожилия вытянулись и разорвались. Остальные люди быстро встали и отошли от дико трясущегося мужчины, их зачарованные глаза были полны ужаса и религиозного пыла.

Дрожащее тело мужчины неестественно забугрилось, словно скреплявшие его ткани пытались освободиться, и он неистово вцепился в кожу на лице, оставляя длинные царапины. Кости его рук удлинились и прорвались сквозь кожу пальцев, превратившись в острые когти, и он начал рвать свою плоть и одежду, превращая их в кровавые клочья.

Он катался по полу, яростно разрывая свою плоть, каждый его мускул был напряжен. На его шее и руках вздулись вены, он раздирал свою кожу, продолжая беззвучно биться в конвульсиях.

Зубы превратились в длинные клыки, и он вцепился в своё плечо, вырывая куски мяса.

Мардук улыбнулся и скрестил руки на груди.

У некогда бывшего Каралосом существа начались ещё более неистовые припадки, оно рвало и раздирало свою плоть, пока, наконец, не застыло. Секунду оно лежало, окровавленное и искалеченное, прежде чем оттолкнулось от земли и скрючилось, повернув к Первому Послушнику свое лишенное кожи лицо, смотря на него безглазыми глазницами. Почти все его мышцы былм обнажены, и на его теле висели лишь редкие куски покрасневшей кожи. Вокруг существа все ещё мерцала смутная дымка, слабо размывающая его изображение и жалящая глаза.

Дополнительные обратные суставы образовались в нижней части ног демона, словно у птицы, а длинные когти вырвались из пальцев на ногах. С тошнотворно-влажным треском два костяных крыла прорвали спину монстра, на окровавленных костях свисали клочья плоти.

Широко открыв свой полный бритвенно-острых клыков безгубый рот, демон жалобно зашипел на Мардука, словно новорожденный малыш, просящий маму покормить его. Тот широко улыбнулся, в его глазах пылали отблески мерцающих свечей.

— Каралоса больше нет, — произнес Мардук. — Он добровольно отдал свою смертную оболочку, чтобы этот катарт смог прийти во вселенную.

Собравшиеся люди ошалело смотрели на демона. В воздухе чувствовалось напряжение. И Хаос.

— А теперь, вы все добровольно отдадите себя Хаосу, как это только что сделал Каралос, — Сказал Первый Послушник, — потому что этого хочу я, а через мои слова вы слышите желания самих богов.

Культисты осторожно переглянулись.

— Ладно, — обратился Мардук к царапавшему пол и вылизывавшему себя длинным шершавым языком демону, — зови паству.

Собравшиеся в комнате люди разом упали на пол в припадках, а кровь потекла из их глаз и ушей…

— Это не правильно, — раздраженно сказал сержант Элиас из штурмовиков 72-го Элизианского полка. — Мы чертова элита. Мы не можем быть свиньями, стадом ползущим через грязь и непогоду на убой. Мы не такое подразделение. Мы…

— Лучезарные мальчики? — Скривившись, предположил капитан Ларон. Капитан был чистокровным элизианцем, высоким и светловолосым. Наглый, сильный и гордый, он был замечательным капитаном для таких же штурмовиков 72-го полка. Если бы кто-то другой заговорил с Лароном в таком тоне, он бы наказал его, но Элиас десятилетия был его товарищем. Они вместе сражались задолго до того, как он стал капитаном или даже сержантом.

— Да, черт подери! — С внушительным пылом ответил сержант. — Бездумно атаковать в лоб — работа для других подразделений. А мы элита, быстро входим и быстро выходим.

— Сержант, я уверен, что женщины в лагере ценят это.

Элиас засмеялся.

— Но сэр, вы же поняли, что я имел в виду. У нас просто нет достаточного количества солдат или танков для традиционного фронтового наступления против такого врага.

— А кто сказал, что мы будем так наступать? Генерал-бригадир не идиот.

— Я знаю, что нет, сэр, но… я все ещё не понимаю, почему нам просто не высадиться на Шинар и не покончить с этим как можно быстрее.

— Если мы так сделаем, все наше чертово подразделение перебьют. У Шинара сильная противоздушная оборона. Элиас, не будь дубоголовым. Используй ради разнообразия свои мозги и перестань думать своими проклятыми яйцами!

Внезапно Элиас ухмыльнулся.

— Впрочем, у меня есть и два старых добрых мяча, капитан.

— Отправленные на разведку часовые уже доложили?

— Сэр, следующий рапорт должен быть только через час.

— Хорошо, продолжайте быть на связи с капитаном Боэрлем. Если они заметят любое движение, то пусть немедленно доложат. Мы должны захватить эти возвышенности. Генерал-бригадир сказал, что враг может быть уже там. Если это так, то без вбивающего этих ублюдков в грязь артиллерийского обстрела, мы угодим под ураганный обстрел при попытке высадиться. Если они уже там, будет непросто их выбить.

— Если кто-то и сможет их выбить, то это будет 72-ой, — произнес Элиас, повернувшись к своему начальнику. Капитан смотрел на равнину, где готовилось к наступлению воинство Адептус Механикус.

— Что вы думаете о них, сэр? — Спросил Элиас, кивком головы показав на плотные ряды техностражей. Все больше странных воинов и боевых машин Марса выгружались из широких транспортов Механикус…

Капитан Ларон скривил губы от неприязни:

— Никогда не видел такого их скопления.

Земля задрожала, когда приземлились еще несколько тяжелых грузовых транспортов Адептус Механикус, поднимая облака соляного песка. Огромные, медленные гусеничные краулеры выкатывались из уже приземлившихся транспортов, сопровождаемые процессиями адептов Бога-Машины в развевающихся красных мантиях. Из других выходили бледные техностражи, марширующие совершенными фалангами по сто человек в длину и десять в ширину.

Уже высадившиеся фаланги выстраивались в строгом построении, стоя на соляных равнинах как неподвижные скалы и ожидая дальнейших инструкций. Ларон был уверен, что не получив этих инструкций они бы все ещё стояли строем, пока их бы не засыпали по шею проклятые соляные ветра. И даже тогда, подумал он, эти безмозглые существа продолжали бы стоять, ожидая распоряжений.

С такого расстояния их можно было по ошибке принять за обычных пехотинцев Имперской Гвардии, хотя внимательный наблюдатель бы отметил, что для настоящих людей они слишком неподвижны. Они без движения стояли сомкнутыми рядами, прижимая лазганы к груди, а глаза многих из них были скрыты за визорами черных шлемов.

Но при ближайшем рассмотрении, многие из техностражей были больше похожи на полумеханических сервиторов, чем на солдат Имперской Гвардии.

Сервиторы присутствовали во всех аспектах жизни обитателей Империума, выполняя любые обыденные и опасные задачи. Но то, что их собрали здесь в таком количестве ради войны… Это нервировало элизианцев. Сервиторы — ни живые, ни мертвые. Некогда они были людьми, но давно потеряли все следы человечности. Их передние лобные доли были хирургически удалены, а слабую плоть усилили встроенные механизмы. Их конструкция зависела лишь от выполняемых ими заданий. Им могли удалить руки и заменить их силовыми плоскогубцами или дрелями с алмазным наконечником длиной в человеческую ногу для работы на одном из миллионов мануфакторумов в Империуме. Или напрямую подключить к логическим центрам боевых крейсеров для выполнения не требующих воображения функций.

Солдаты-техностражи были созданы специально для поля битвы. Ампутированные руки заменяло тяжелое вооружение, а сенсоры и целеуказатели торчали из глазниц, откуда вынули их органические глаза. В плечи некоторых были встроены силовые генераторы, и они неподвижно стояли рядом с орудийными сервиторами, связанными с ними кабелями и электропроводкой. Могучие серворуки заменяли одну или несколько удаленных конечностей других, делая походку шатающихся под их весом техностражей неуклюжей. Эти механические лапы могли без усилий оторвать голову человека с плеч или нести тяжелое оборудование, иногда это могли быть вращающиеся лезвия и силовые дрели, способные прорвать самую тяжелую броню.

Рядом с фалангами стояли меньшие подразделения гусеничных сервиторов. Их нижняя часть тела была удалена, и они были единым целым со своими средствами передвижения. Сервиторы несли множество тяжелых обойм, обмотанных вокруг заменявших им органические руки тяжелых многоствольных пушек.

Среди рядов марсианских пехотинцев стояли гусеничные краулеры, по одному на каждую фалангу. Это были краулеры Ординатус Минорис, и каждый из них был размером с три танка "Леман Русс". Широкие гусеницы находились спереди и сзади машины. Тяжелые балки и стальные подпорки удерживали вес гигантских орудий, а в экипаже каждого краулера находились десятки сервиторов и адептов. Стальные лестницы тянулись к нависавшим над главными орудиями кабинам управления. Ларон не мог узнать орудия этих бегемотов из бронзы и стали, но массивные, испускающие пар сцепления и гудящие генераторы на задних частях свидетельствовали об их внушительной мощи.

Но эти краулеры были ничем по сравнению с одной лишь высотой того, что медленно выкатывался из поистине огромного транспорта.

— Всевышний Император, — прошептал Элиас. — Посмотри на размер этой штуки!

Она была больше Ординатус Минорис настолько же, насколько высокий взрослый человек больше плачущего малыша. Ведомая потоком техножрецов, она катилась вперед на том, что могло бы быть шестнадцатью гусеницами обычных краулеров. Размеры меньших машин казались крошечными по сравнению с колоссальной длинной Ординатуса.

Он был размером с городской квартал, и защищен толстыми слоями пластин брони. Вокруг его грозного центрального орудия возвышались десять ярусов платформ. Подходящая для небольшого крейсера пушка тянулась вдоль всей длины огромной машины. Решетчатые крестообразные подмостки тянулись по всей длине дула, а вокруг находившейся на самом высоком уровне кабины вращались две счетверенные противовоздушные турели. Огромные похожие на когти шипастые конечности удерживались на весу вдоль всей длины Ординатуса. Ларон решил, что когда устройство будет готовиться к выстрелу, находившиеся за руками огромные пневматические устройство погрузят их в грунт, чтобы придать Ординатусу дополнительную устойчивость. То, что штуковинам такого размера нужны стабилизирующие ноги, служило доказательством ужасающей мощи, которой обладала машина.

— Впечатляюще, — немного неохотно признал Ларон.

Сержант поднес руку к уху, когда затрещал его микро-передатчик.

— "Валькирии" готовы и ждут нас, капитан. Они вылетят по вашей команде.

— Хорошо. Полковник Боэрль примет участие в нашей высадке.

— Я уже чувствую себя в безопасности.

— Заткнись, Элиас! — резко одернул его Ларон. Даже для сержанта имелись свои пределы. Полковник 72-го был закаленным ветераном, и Ларон не желал слышать о нём ничего дурного.

— Пора отправляться на захват этих проклятых возвышенностей.

Он высоко воздел перед собой крозиус. Растекшаяся по ручке кровь шипела на оружии, пузырясь и брызгая в разные стороны из-за статического электричества. Некогда он воплощал веру в Империум, в Императора, самонадеянный оптимизм и уверенность в том, что вылетевшие с древней Терры Крестовые Походы принесут просвещение в галактику.

Сплюнув, он усмехнулся этой жалкой сентиментальности. Сейчас он вновь стоял на Терре, а вокруг громыхала величайшая из битв в истории человечества.

Его крозиус был посвящен сущностям гораздо более могущественным, чем лживый Император. Он, как и раньше воплощал его веру и вызывал пылкость и набожность в Легионе, круша неверующих, но теперь эта вера была гораздо светлее, чем шаткая уверенность и оптимизм, с которыми он некогда смотрел в будущее человечества.

Это была истинная вера. Император был не прав. Во вселенной были всемогущие боги, а их власть была непредставима. Не просто холодные сущности, безучастно наблюдавшие издалека за жизнью своих служителей. Эти боги были активны, и могли оказать на мир вполне реальное влияние.

Его крозиус освятили в крови принесенных в жертву этим великим силам невежественных глупцов, которые бы не приняли истинных повелителей вселенной.

И теперь он сражался на Терре вместе со святыми примархами, могучими и благородными воителями, принявшими истинную веру.

Жаждущий славы молодой капитан Кол Бадар взирал на него с восхищением и пылом во взоре. Умный Ярулек, его Первый Послушник, смотрел на него, ожидая приказа атаковать. Подняв свой крозиус истинной веры высоко в воздух, он начал цитировать "Послания Лоргара". С пылким ревом, Несущие Слово XII-ой Великой Роты вновь бросились на залитое кровью поле битвы…

Разжигатель Войны оторвался от мыслей о давно минувших битвах, когда его сенсоры чувств засекли тусклые отблески в небесах на востоке, у самого горизонта.

— Враг приближается, Первый Послушник Мардук, — произнес он вокс-сообщение. — Братство готово и ждет.

Книга вторая: Утверждение

«Мы побеждаем, достигая желаемого через насилие. Но, обернув наших врагов друг против друга, мы добьемся вечной и истинной победы!»

Кор Фаэрон — Мастер Веры

Девятая глава

Ночь освещали сотни хлещущих лучей лаз-пушек и сверхнагретых потоков плазмы. Стволы автопушек выплевывали снаряд за снарядом, а в небе с шипением пролетали быстро сгорающие ракеты, оставляя за собой полосы дыма.

Грохот разыгравшейся в облаках грозы был почти полностью не слышен за ревом битвы. Потоки проливного дождя обрушились на горы.

Массивные восьминогие демонические машины ярились на удерживающих их цепях, за каждой из них присматривал десяток надсмотрщиков. Они выли в ночное небо, их металлические сочленения распухли, а пылающие кометы темно-красного огня вылетали из встроенных в их туловища адских пушек, с ревом устремляясь к вновь начавшим бомбардировку Имперским самолетам.

Сеть лазерных зарядов сверкала во тьме. Пламя вырвалось из низко летящего Имперского истребителя, когда выстрел оторвал ему крыло, и по спирали рухнув в ущелье, он оглушительно взорвался. Кабина другого разорвалось от прошившего её выстрела лаз-пушки, и истребитель взорвался в воздухе, его обломки и пламя градом падали на гребень хребта. Покров ночи ничем не мог помешать ни боевым братьям легиона, ни вселившимся в их смертоносные машины сущностям варпа. Они одинаково хорошо видели во тьме, одни из-за генетических модификаций и активных авто-чувств, а другие из-за демонического колдовского зрения.

Ближайшую вершину скрыли взрывы потоком сыпавшихся на неё бомб, и Мардук выругался. У врага было гораздо больше огневой поддержки с воздуха, чем ожидал даже Кол Бадар. Этот дурак не предвидел этого.

Широкие арки лучей шипящих мульти-лазеров обстреляли горную гряду, сопровождаемые резонирующим, лающим стуком быстро стреляющих тяжелых болтеров. Песок и камни взлетели в воздух, а одна из демонических машин исчезла в ревущем огненном шаре. Облако взрыва взлетело высоко в воздух, но затем его резко всосало внутрь, когда обитавшая в машине демоническая сущность вернулась в варп.

Мардук зарычал, когда снаряды разорвали землю меньше чем в метре от него, а осколки камня срикошетили от его древней темно-красной брони, но продолжил злобно вглядываться в изломанную поверхность под его наблюдательным пунктом. Пока противник отвлекал его воинов, проводя стремительные налеты и бомбардировку высот, другие летательные аппараты спокойно зависли вне пределов досягаемости орудий Несущих Слово и исторгали свой человеческий груз. Максимально увеличив изображение целеуказателя, Мардук видел выпрыгивающих из парящих самолетов гвардейцев, рассредоточивающихся среди неровностей местности. Он потерял их из виду, когда они пересекали широкую расщелину, но знал, что сейчас они медленно карабкаются к нему, чтобы тщетно попытаться выбить его с позиции. Без сомнений, сотни других самолетов высадили Гвардейцев повсюду среди неровностей местности перед занятой его воинами грядой, и те тоже поднимаются наверх. «Болваны», — подумал он. — «Какая разница, сколько их, неужели они действительно думают, что обычные смертные смогут отбросить Астартес? Их самонадеянность поразительна».

— Мы атакованы врагом, Первый Послушник Мардук, — пришло вокс-сообщение от Разжигателя Войны.

— Принято, — Ответил Мардук, когда над ними с воем пронеслась очередная авиация, заливая огнем воинов легиона. Он прорычал в локальную вокс-сеть.

— Команды опустошителей, сбить их.

— Движение. — Произнес Буриас, чье колдовское видение было лучше зрения любого обычного боевого брата.

— Где? — проворчал Первый Послушник, прищурившись глядя туда, куда указал Несущий Икону.

— Здесь, повелитель. Выглядит примерно как… восемь взводов гвардейцев, плюс команды тяжелого вооружения.

— Ба, эти ничтожества никуда не доберутся.

Буриас почтительно склонил голову, и капли воды скатились по его бледному лицу: — При всем уважении, повелитель, их мортиры могут оказаться… досаждающими. Если они заберутся туда, — сказал он, указывая на вершину острых скал, — они смогут запускать свои снаряды через гребень хребта, и будет несколько… раздражающе выбивать их потом с этих позиций. И, Первый Послушник, у них есть и лаз-пушки.

— Буриас, ты боишься их орудий? — спросил Мардук.

— Нет, Первый Послушник, я всего лишь сделал предположение.

— В моих ушах оно прозвучало слабостью, — проревел Мардук, но уловил смысл в словах Несущего Икону. — Возьми небольшую команду из одного круга. Обойди эти мортиры и очисти от них скалы, если они туда заберутся.

На лице Буриаса появилась диковатая улыбка.

— Если не возражаете, Первый Послушник, я возьму своих сородичей.

— Хорошо. Иди.

— Благодарю вас, Первый Послушник, — сказал Буриас, вручая икону Мардуку. Её вес помешал бы одержимому в этой миссии.

— Уничтожь их, а затем двигайся к остальным из этих слабаков. Если к тому времени кто-то из них останется в живых, — приказал Мардук.

Буриас быстро припал на одно колено, а затем бросился сквозь перестрелку собирать своих воинов.

— Доброй охоты, Буриас-Драк'шал, — пожелал ему Первый Послушник.

Капрал Леир Пиршанк плотно удерживал рычаги управления "Мародером" своими руками в перчатках, ведя тяжелый самолет вниз через тьму. Молнии рассекали темные облака позади бомбардировщика, а в черном небе над головой висела огромная красная планета Крозис, казавшаяся настолько близкой, словно он мог посадить туда свой самолет, если бы захотел.

И ему так хотелось бы не слышать ничего за воющим жужжанием четырех турбин, но такой радости у него не было.

— Тебе кажется, будто они — это Верховные Лорды Терры, так они себя подают, — вещал неумолкающий голос Брянта в его ушах. Казалось, что навигационный оператор не мог молчать больше минуты. — Хотя ставят не на верную сторону. Все накачанные и легкие на решение. Но, после того, как они подают себя, смотря на экипажи "Мародеров", на нас, сверху вниз, я был рад обчистить их. Безумный фраггер не мог ничего сделать! Но он продолжал бороться. Я думаю это только потому, что он был чертовым лучезарным мальчиком, штурмовиком, и не хотел проигрывать таким как я. Он даже ничего не сказал, когда я выиграл. Один его глаз типа прищурился, и он понесся от страха, забрав с собой своих перекаченных приятелей. Пять пищевых рационов, бутыль амасека и пять палочек лхо, вот что я вырвал у них. О, ты пропустил великую игру, Пиршанк, действительно великую.

— Сколько осталось до цели?

— Довольно долго. Мужик, это было круто. А закончил я, выпив ту полную бутылку амасека с Кашан, ты знаешь её, эту девочку-техника из 64-го? Тебе показать царапины, которые она оставила у меня на спине? Эта девчонка. — Довольным голосом сказал Брянт, — Она действительно нечто…

— Хех, как насчет того, чтобы заткнуть свою вонючую варежку и сконцентрироваться на экранах?

Брянт только захохотал.

— Сто тридцать пять до цели.

Он прислонился к боковому стеклу кабины и присвистнул от благоговейного ужаса:

— Черт, я рад, что мы не в той мясорубке внизу. Я не видел такой битвы после Кхавориса IV, а там потери у подразделений гвардии составляли примерно восемьдесят процентов. Вся горная гряда в огне.

— Такое бывает во время войны, Брянт, — ответил ему капрал. — И я, черт подери, не могу отсюда ничего увидеть.

— Просто используй экраны управления. Тебе и не надо видеть эту чертову штуку. Сто пять до цели.

Последовала секунда благословенной тишины. Если конечно можно назвать тишиной оглушительный шум четырех "разрывающих уши" турбин. А потом капрал ощутил, что кабина вздрогнула, словно от внезапного удара.

— Епта, что это было!? — спросил Брянт.

— Без понятия, — ответил Пиршанк, — но могу предположить, что это была птица.

— Офигенно большая высота для птицы, — возразил оператор. — Ты видел птиц среди соляных отвалов планеты?

— Нет, — сказал капрал. Похоже, что вся местная фауна состояла из густых облаков, паривших вокруг отмелей соленых озер мух и пожиравших их маленьких серых ящериц.

Кабина вновь вздрогнула, и последовал жуткий звук разрываемого металла.

Брянт отсоединил зажимы ремней с плеч и снял респираторную маску. Он прижался к холодному внешнему стеклу, пытаясь заглянуть на боковой фюзеляж бомбардировщика.

— Во имя Императора, что это было? — прошептал он.

— Хердус, ты что-нибудь оттуда видишь? — произнес Пиршанк по командному каналу. Ответа от стрелка, сидевшего в находившейся под кабиной передней турели, не последовало.

— Хердус, ты что-нибудь видишь?

Брянт выругался, и капрал посмотрел мимо него. Его глаза расширились, когда он увидел бескожую тварь, скалившуюся на него из-за бокового окна кабины.

— Трон Императора! — Выдавил он, задрожав от ужасного зрелища. Брянт с бессвязным воплем ужаса и шока отшатнулся от стекла.

Существо вновь начало царапать углы стекла кабины, его длинные когти вырывали борозды на гладкой поверхности. Не сумев его пробить, оно отклонило свою бескожую голову назад и с силой впечатало её в окно.

Пиршанк выругался, поняв, что бомбардировщик начал отвесно падать, и резко вцепился в рычаги управления. Увидев движение позади, он обернулся и увидел, что Брянт нацелил на стекло лазерный пистолет. Прежде чем он смог протестующе крикнуть, оператор открыл огонь, пробив в стекле и твари аккуратную дыру. Существо жутко закричало, но этот звук был почти не слышен среди воя быстро уходящего из кабины воздуха. Вой прекратился так же быстро, как и начался, а Пиршанк увидел, как жуткое существо просунуло в отверстие свой длинный покрытый кровью коготь.

В следующую секунду, бескожий демон начисто вырвал стекло и вполз в кабину.

Незакрепленного ремнями Брянта мгновенно вытащило в ледяную безвоздушную тьму. Пиршанк неистово сражался со своим ремнями, думая лишь о том, как бы оказаться подальше от твари.

Он ощутил, как потяжелел его желудок, и его вырвало в респиратор. Но это было уже не важно. Глубоко вонзая когти, демон схватил его за шею.

А затем он резким и сильным движением разорвал глотку Капрала Леира Пирашанка. И когда "Мародер" понесся в резком пике к грозовым облакам и находящемуся под ними горному хребту, катарт отлетал от самолета, тяжело взмахивая кожистыми крыльями.

— Открыть ли нам по ним огонь, Первый Послушник? Они в радиусе поражения болтеров, — произнес по воксу боевой брат.

— Пока нет, — ответил Мардук. — Ждите, пока они не подойдут поближе. Не тратьте зря боеприпасы.

— Как пожелаете, Первый Послушник, — пришел ответ.

По крайней мере, воздушный обстрел был мощным. Они пытались заставить их залечь и дать время гвардейцам внизу приблизиться, решил Мардук. Но несколько секунд назад он почти прекратился, как раз когда имперцы почти вышли на позиции. Это имело мало смысла, но Мардук давно оставил попытки найти смысл в Империуме. Он никогда не понимал тех, кто выбрали поклонение изувеченному трупу Императора, чье время давно прошло, вместо того, чтобы принять истинных богов Хаоса.

Судя по поступающим рапортам, было подтверждено уничтожение примерно сотни летательных аппаратов. Около десяти бомбардировщиков упало из тьмы высокой атмосферы, разбившись о землю. Мардук улыбнулся, чувствуя, что их уничтожили катарты.

Он мог ясно видеть гвардейцев, чьи лица были почти скрыты за серо-голубыми шлемами и черными визорами. По ним стекали потоки дождевой воды…

Внезапно раздался лающий звук болтеров, и Первый Послушник зарычал и оглянулся, чтобы увидеть чемпион какого круга позволил своим людям открыть огонь.

— Остерегайтесь небес, — пришло сообщение от Разжигателя Войны, и Мардук вновь выругался. Посмотрев в небо, Первый Послушник увидел сотни темных фигур падавших сквозь облака подобно камням. Он вскинул свой болт-пистолет и открыл огонь.

Полковник Боэрль плотно прижимал руки к бокам, камнем летя сквозь тьму штормовых облаков к вспышкам перестрелки на целевой гряде внизу. Ледяной ветер и потоки дождя бились об него, пока он падал, а его сердцебиение ускорилось от адреналина.

Сорок две тысячи, девять сотен и двадцать семь десантников, и более трех сотен боевых капсул, большая часть гвардейцев 72-го полка. И все же, это вызывало в нем волну адреналина, как ничто испытанное ранее.

Он и остальные десантники выпрыгнули из "Валькирий" в очень высоких слоях атмосферы, примерно в сорока километрах над поверхностью, даже выше чем сбрасывающие свой смертоносный груз "Мародеры". Прыжок с такой высоты был необходим, чтобы избежать обнаружения. Их дышащие через респиратор тела были погружены в плотно подогнанные десантные кресла под улучшенной панцирной броней. Штурмовики пребывали в свободном падении более пяти минут, достигнув нужной скорости за первые тридцать секунд падения, и, оставляя за собой треск звуковых разрывов, когда они с феноменальной скорость неслись к земле.

Земля с поразительной скоростью приближалась, и Боэрль приготовился. Ручки графишюта должны были быть автоматически выпущены в последний момент, и, падая сквозь темные облака, полковник наблюдал за тикающим таймером в углу темного визора.

Вытянув руки и согнув ноги, он немного замедлил своё падение и быстро перевернулся в воздухе. Всего лишь в пяти метрах от земли выбросился гравишют и его падение переросло в спуск на безопасной скорости.

Уже держащий адский пистолет в руке Боэрль перекатился после удара об мокрую землю, встав на одно колено и стреляя из перезаряженного лазерного пистолета в высокую фигуру в силовой броне. Легким ударом руки, он вдавил отпускающую кнопку своего громоздкого гравишюта, и тот упал за его спиной. Вокруг полковника приземлялись его штурмовики, гладко перекатываясь на ноги, и открывали шквальный огонь из своих хеллганов. Сильно нагретый воздух зашипел, когда сержант Ландерс выстрелил из мельтагана, белым от жара лучом разрезав керамитовую броню другого врага.

Остальные подразделения гвардии наступали на врага по земле, вступив в бой в тот момент, когда приземлились десантники. Они были хорошо тренированы, он знал, что их координация была превосходной. Микро-передатчик в его ухе подтвердил это предположение, и он отдал короткие приказы, скомандовав солдатам сойтись в одной точке. Враг был очень силен, но у его солдат было подавляющее численное превосходство. Элизианцы захватят позиции в течение часа.

Он командовал одной из групп штурмовиков 72-го, две другие группы элитных солдат высаживались на остальных главных целях.

Сорвав респираторную маску со своего лица, которая автоматически втянулась в нагрудник его панцирной брони, полковник заорал, его могучий голос был легко слышен сквозь неистовый рев битвы.

— За Императора и 72-ой!!!

Он мгновенно обнажил меч, когда огромный воин в темно-красной броне замахнулся на него визжащим цепным топором, и выставил блок. Сила удара противника оказалась жуткой, и он отшатнулся уже тогда, когда гудящий меч и топор столкнулись в воздухе, выбрасывая искры и покореженный металл перерубленных цепных зубцов. Гигант неожиданно и резко вскинул ногу и со всей силы ударил полковника в грудь.

Он вновь отшатнулся, рухнув на скалистую землю. Казалось, что по нему проехал танк, а весь воздух был выбит из его легких. Над ним неясно вырисовывался космодесантник хаоса, смакующий его убийство. Он отбросил свой искрящийся цепной топор на землю и выхватил болт-пистолет, чтобы пристрелить полковника. Выстрел лазерного огня ударил в его коленное сочленение, и Боэрль услышал глубокий и бессвязный гневный рев, когда нога подогнулась под космодесантником. Вскинув болт-пистолет за спину, предатель выстрелил. Подоспевший на выручку полковнику штурмовик мгновенно погиб, когда болты разорвались в его грудной клетке.

Однако его жертва не совсем пропала втуне, поскольку дала полковнику мгновение собраться, и он ринулся вперед, сплеча ударив в грудную клетку предателя, легко пробив керамит и нанеся глубокую рану.

Этот удар убил бы любого обычного человека, но десантник хаоса был одним из Астартес, и он схватил Боэрля за горло и начал его душить. Полковник яростно надавил на силовой меч, его лезвие вошло в кишки космодесантника, и, легко прорезав броню, вышло из спины. Но тот все ещё продолжал сжимать руку, а перед глазами полковника поплыли звездочки. Он ухитрился поднять свой адский пистолет, прижать его к шее предателя между пластинами его брони, а затем выстрелить два раза. Из раны хлынула горячая кровь и потекла по лицу полковника, обжигая кожу.

Хватка на его шее ослабла, и Боэрль оттолкнул массивного воина, который даже на коленях был одного роста с ним. Но тот все ещё не был мертв и поднимал болт-пистолет. Вложив в удар столько силы, сколько он мог, полковник вонзил силовой меч в шлем предателя, глубоко погрузив гудящее лезвие в его череп. И тот, наконец, упал, силовой меч легко вышел из раны, кровь на его лезвии шипела, вскипая от сильного жара.

Лазерный огонь усилился, когда появились другие гвардейцы, добавив штурмовикам дополнительной огневой мощи. А затем раздался яростный демонический вой, и Боэрль увидел, как две огромные механические руки вздернули гвардейца на пять метров в воздух, а затем разорвали пополам и бросили во тьму. Его глаза расширились, когда он увидел размер адской твари.

Это была огромная восьминогая машина. Нет, не совсем машина, понял он с ужасом, когда увидел вырывавшийся из тела твари мясистый торс. Она была в четыре раза больше человека, её кожу покрывали сверкающие богомерзкие руны, он казался скрепленным с несущей его бронированный машиной. Металлические пластины на адской твари рябили как мускулы, а кровь капала из множества дыр в его броне.

Оно шагало вперед, восемь механических конечностей вырвались из цепей, которые приковывали его к гравированному магическими символами каменному блоку. Одетые в черное фигуры разбегались от него, и множество из них были немедленно убиты, когда демоническая машина сжала их покрытыми шипами клешнями, которыми оканчивались его ноги. Потоки огня хлынули из его основного орудия, поглотив группу гвардейцев, кричавших в агонии, когда их плоть стекала с костей…

— Лангер! — Закричал Боэрль. — Сбей эту тварь!

Гвардеец выпустил ещё один иссушающий луч смерти из мельтагана и кивнул полковнику.

— Штурмовики, за мной! — крикнул полковник, ринувшись вместе с Лангером к демонической машине, стреляя в пытавшихся перехватить их десантников хаоса. Многих штурмовиков уже повергли на землю удары огромных воинов, а других разорвало в клочья болтерным огнем. Лангер поднырнул под удар короткого и зазубренного клинка космодесантника хаоса, а пробегающий мимо Боэрль рубанул силовым мечом по ноге предателя, почти отрубив её у бедра. Но, не смотря на жуткую рану, тот не бросил оружие и продолжил стрелять, болты угодили в мертвого штурмовика позади Боэрля, разорвав тому грудную клетку.

Выстрел пробил ногу Лангера, раздробив кости, и он упал. Нога в силовом доспехе опустилась на его шею, немедленно убив сержанта, а другого бегущего штурмовика остановил взмах руки космодесантника хаоса, звучно сломавшего ему шею. Боэрль споткнулся, и этот "счастливый" случай спас его жизнь, когда самонаводящиеся болты пролетели совсем рядом с его головой. Он упал на колени перед монстром, а залп лазерного огня отбросил того прочь. Полковник вскочил, всадив в шею предателя гудящий меч. Вонь от монстра была ошеломляющей, и он закашлялся, высвобождая свой меч.

Бросив адский пистолет и убрав в ножны меч, Боэрль выхватил мельтаган из мертвых рук Лангера и вскочил, продолжая бежать к огромной боевой машине толпами убивавшей его солдат.

Спина твари была перед ним. Он вскинул могучее орудие, прицеливаясь в рогатую голову демонической машины. Провода тянулись из её отвратительного черепа. Полковник нажал на курок. Сухой, белый от жара поток сверхнагретого вещества понесся к цели, но существо, словно предупрежденное неким демоническим чувством, всего лишь наклонило голову в сторону, и луч пролетел мимо.

Позади него прогремел взрыв, и размахивающий ногами и руками полковник Боэрль взлетел в воздух. Все ещё сжимая мельтаган, он врезался в мокрую землю, задев одну из восьми паучьих ног твари. Боль волной прокатилась по телу, когда он разрезал плечо об острые шипы, усеивающие ногу демонической машины. Не замечая его, оно сделало ещё один шаг, и Боэрль оказался прямо под его массивной тушей. Он поскользнулся, когда на него стек поток шипящей крови-масла, и упал на спину.

Боэрль без промедления вскинул мельтаган и беззвучно заорал, стреляя прямо в под брюхо механическому отродью. Жаркий луч пробил существо, а полковника окатило потоком горячей жидкости, обжигающей кожу и шипящей на броне.

Демоническая машина жутко завопила, и её ноги начали подгибаться. Быстро отползши, полковник ушел из-под машины за секунду до того, как она упала. С воющим, всасывающим звуком воздух занимал место вакуума, демоническая сущность покидала своё вместилище, а Борэль ощутил, что он шатается и у него кружиться голова. Выброс энергии сбил полковника с ног, и всех гвардейцев в радиусе двадцати метров от исходящего демонического духа бросило на землю. Космодесантники Хаоса зашатались, но устояли на ногах и открыли огонь по разбросанным элизианцам, беспощадно убивая их выстрелами в голову.

Полковник Боэрль избежал этой судьбы, поскольку в сектор вбежало подразделение элизианцев, палящих в предателей из лазганов. Чтобы убить одного из хаоситов требовались десятки выстрелов, а они наносили гвардии тяжелые потери, убивая больше десятка за каждого своего павшего под потоком лазерного огня.

— Столкнулись с тяжелым сопротивлением, — раздался голос капитана Ларона из микро-передатчика в ухе полковника. Капитан возглавлял одну из других атак, нацеленную на зону примерно в пяти километрах отсюда.

— Вот дерьмо… — прошептал Боэль, вставая на ноги. Он выхватил лазган у павшего гвардейца и начал стрелять в десантников хаоса.

Буриас вскочил и быстро ускоряясь двинулся по скалистой местности. Он быстро проскочил через открытое пространство и приник за грудой булыжников.

На мгновение остановившись, Несущий Икону посмотрел сквозь тьму ясную для его глаз как день. Дождь и ветер хлестали по лицу, но он не обращал на это внимания. Другие крадущиеся сквозь ночь члены его команды были почти не видимы, даже для его глаз. Они широко рассредоточились и быстро приближались к добыче, двигаясь широким веером, уходя от врага, пробегая через ущелья и расщелины в скалистой поверхности, прежде чем развернуться и окружить врага.

Именно для такого вида боевых действий жил Буриас, и в этом Несущий Икону преуспел. Он создал себе сильную репутацию в Воинстве миссиями охоты и скрытого проникновения, и Корифей часто использовал его талант сеять ужас и ввергать противника в беспорядок, когда основные силы полководца наносили удар в сердце вражеских позиций.

Буриас вскарабкался на всех четырех конечностях по залитым водой булыжникам и спрыгнул в полузатопленную расщелину за ним. Несмотря на вес силовой брони, он двигался быстро и тихо, легко перепрыгивая со скалы на скалу и перешагивая через провалы стометровой глубины.

Внезапно стены расщелины разошлись перед ним, открывая широкий провал. Не останавливаясь, Буриас прыгнул, легко перелетев пять метров, и, плавно приземлившись, продолжил свой километровый забег. Его мысленная карта местности говорила ему, что он близко. Буриас слышал тяжелые удары мортир и продолжал бежать, рыча на ходу.

Несущий Икону, не замедляясь, взобрался на почти вертикальный мокрый скат и прыгнул оттуда на булыжник, а затем на другой. Вверх и вниз по изломанной поверхности он бежал, прыгал и перекатывался, постоянно находясь в движении. Мортиры загрохотали снова, на этот раз ближе, и он запрыгнул на отвесную стену скалы, подтянувшись наверх. Угол крутого обрыва был больше девяноста градусов, и он опасно нависал над ущельем глубиной в сотни метров. Рыча, он отпустил скат, перепрыгнув к выступу рядом с вершиной скалы. Он сжал его одной рукой и секунду висел на ней, пока не нащупал другой выступ и, подтянувшись, перелез через край.

На секунду Буриас застыл, пригнувшись и принюхиваясь к воздуху. Ливень немного ослабил его чувства, но запах мяса в воздухе был силен. А затем он вновь двигался, бежал вдоль узкой гряды скал, чья ширина была меньше охвата двух рук. Соскользнув, он пролетел бы тысячи метров, но Буриас пробежал по скальной тропе на полной скорости, прежде чем залечь за булыжником. Оглянувшись, он ухмыльнулся, увидев быстро бегущие по скалам темные силуэты его собратьев. Мортиры стреляли прямо под ним.

Он перепрыгнул через скалу, приземлившись на краю с другой стороны. Несколько раз вдохнув, Несущий Икону бросился через край. Свалившись за широкими скалами, Буриас ждал, пока они вновь выстрелят. Когда они это сделали, он вскочил и тенью вырос за спиной ближайшего гвардейца, все ещё не знавшего о своей неминуемой кончине и быстро перезаряжавшего шесть мощных мортир, стоявших на поверхности скалы.

Схватив первого гвардейца за одетую в шлем голову, Буриас резко запрокинул её, вбивая длинный нож в основание его шеи. Длинное как предплечье человека лезвие порезало спинной мозг и погрузилось в головной. Буриас отбросил труп прочь.

Широко открывшие рот другие гвардейцы в ужасе уставились на оказавшегося среди них дьявола в красной броне, продолжая стоять даже тогда, когда Буриас одни прыжком оказался среди них. Он перерезал ножом глотку одного и погрузил его в шею другого обратным движением.

За группой приземлился ещё один Несущий Слово, и другой гвардеец умер, когда костистая и покрытая лезвиями рука пробила его позвоночник и вышла из живота. Буриас увидел, что демон внутри его боевого брата уже вырвался на волю, когда одержимый Несущий Слово разорвал глотку мертвого гвардейца широко открытой пастью, полной острых клыков.

Когда Драк'Шал начал выходить на поверхность, откликаясь на присутствие своего родича, толчок демонической силы и адреналина прошел через тело Буриаса. Он оскалился и бросился на выживших гвардейцев, тех, что оправились достаточно, чтобы выхватить лазерные пистолеты, и, по крайней мере, не карабкались через скалы в тщетной надежде спастись, как остальные.

Мимо головы Буриаса пронеслись лазерные заряды, опалив кожу, и он сжал руку обидчика, круша когти и выбивая пистолет. Резко дернув вперед, Буриас вырвал плечо человека из туловища и вонзил нож в его живот, беспощадно его распоров.

Со спины в него ударил лазерный заряд, и Буриас обернулся, бросая труп выпотрошенного им человека в стрелка. Вопящая сущность демона поднялась на поверхность, и Буриас-Драк'Шал вскочил на пытавшегося подняться солдата. Он вздернул имперца в воздух, держа его за голову и пах, а затем резко свел руки. Тот почти сломался пополам, его спина громко треснула.

Другие одержимые космодесантники спрыгивали с высоких скал, под дождем врезаясь в землю среди противника, ударяя и круша, разрывая и потроша гвардейцев. Кровь заливала скалы, когда умирали гвардейцы.

Позволив мощи демонов овладеть собой, Буриас-Драк'Шал и его одержимые приятели убивали, пока не осталось живых врагов. Секунду он стоял, тяжело дыша, прежде чем броситься сквозь тьму на всех четырех конечностях, учуяв запах добычи неподалеку. Он завыл и ощутил, как остальные члены его стаи рассредоточились по обе стороны от него, готовясь окружить следующее скопление мяса.

Тяжелый болтерный огонь ворвался в ряды гвардейцев, убив пятерых человек в ревущем взрыве. Их тела были разорваны в клочья, болты прорвали броню как бумагу, и взорвались в мягкой плоти под ней. Хлынул фонтан крови, и Боэрль повернул голову и увидел мощную бронированную фигуру, которая поворачивала свои скорострельные орудия в его направлении. Её высота была, по крайней мере, пять метров, а ширина примерно такая же.

— Всевышний Император, — прошептал Боэрль, когда свежие заряды вошли в спаренные тяжелые болтеры дредноута, и они вновь открыли смертельный залп. Он упал на бок, перекатываясь, пока снаряды продолжали раздирать на части его людей, а затем вскочил на ноги и побежал.

На бегу, он выстрелил из лазгана в голову космодесантника хаоса, выстрел угодил в шлем ублюдка, отбросив его назад, но не смог пробить его силовую броню. Игнорируя шатающегося предателя, Боэрль мчался к огромному дредноуту. Приближаясь к истребляющей его людей смертельной машине, он потянулся к поясу и вытащил мельта-бомбу.

При каждом шаге огромного дредноута дрожала земля, и стонали его вспомогательные механизмы. Из плечей машины выступали шипы из черного железа, на которые были насажены черепа и шлемы. Помимо шлемов верных космодесантников, там были и десятки черепов, некоторые человеческие, но большинство от разных видов ксено-существ.

Дредноут размахнулся на полковника своим огромным когтистым кулаком, извергая пламя из встроенного в нижнюю часть своей руки мощного огнемета. Увернувшийся от удара полковник зашипел, когда пламя опалило его спину, и почти упал от жуткой боли. Сжав зубы, он зажал активизационный рычаг смертоносной мельта-бомбы и швырнул её в бронированное плечо машины. Она ударила в изрытую ямками и покрытую рельефом пластину брони наплечника как раз тогда, когда вновь раздался рев тяжелых болтеров, и из стволов полетели снаряды. Бомба быстро закрепилась, мощные электоро-магниты зафиксировали её на пластинах брони.

Боэрль увернулся от другого удара, который мог бы сорвать его голову с плеч и отпрыгнул, прежде чем мельта-бомба сделала свое разрушительное дело. И когда он перекатился, чтобы увидеть результат своих трудов, его сердце кольнуло, потому что дредноут оторвал мельта-бомбу со своего тела и отшвырнул её поразительно ловким силовым когтем.

Полковник вскочил на ноги в тот момент, когда дредноут навел свои тяжелые болтеры на цель, и десятки тяжелых болтерных снарядов прорвали его броню. И даже когда Боэрль был уже давно мертв, дредноут продолжал всаживать в него выстрел за выстрелом, удерживая его дергающийся труп в воздухе. Наконец тело полковника Боэрля разорвало практически пополам, и неузнаваемо изуродованный труп упал на залитую кровью землю.

— Смерть Ложному Императору! — Прокричал шагающий впереди Разжигатель Войны. Он обрушил свою металлическую ногу на тело патетичного ничтожества, вдавив его глубоко в мокрую почву.

Но где происходила эта битва? Пронеслась мысль через то, что осталось от древнего разума Разжигателя Войны. Где Лоргар? Он быстро осмотрел поле битвы, но не увидел ни следа своего обожаемого примарха… Не имеет значения. Здесь враги его повелителя, и дредноут не окажет им никакой пощады.

Разжигатель Войны вновь открыл огонь из тяжелых болтеров, разрывая смертоносным залпом всех слабаков. Он вновь начал продвигаться, изрыгая из своих пушек смертоносные заряды. Один из слабо бронированных бегущих солдат запнулся слишком близко, и дредноут схватил его своим силовым когтем и вздернул высоко в воздух, чтобы все сородичи ничтожества увидели его гибель. Разжигатель Войны сжал руку, и вспомогательные механизмы его когтей застонали, разламывая человечка пополам. Он бросил на землю окровавленный труп.

— За Воителя! — Прорычал дредноут и продолжил убивать.

Мардук распевал отрывки из "Посланий Лоргара" когда убивал, наполняя Несущих Слово праведной и пылкой ненавистью к слабакам врагам. Он видел, как от него в ужасе бежали гвардейцы, и Первому Послушнику казалось, что в смерти они слышали истину в его словах: Император ложный бог, предатель и мошенник, а их убивают несущие истину воины. Они взывали к своему поддельному божеству о милости, но его бессилие было видно, когда спасение не приходило к ним. В смерти они могли увидеть, что лишь боги хаоса достойны поклонения.

Наглость и самонадеянность врага поражала Мардука. Против любого другого врага, скоординированное наступление доставленных по воздуху пехотинцев, поддерживаемых командами тяжелого вооружения, и одновременная атака десантировавшихся элитных штурмовиков могли бы сработать. Сначала смять врага обстрелом с воздуха, это было бы хорошей идеей при любом другом противнике. На самом деле, сам Кол Бадар неоднократно использовал такую тактику.

Но тот факт, что кто-то мог необоснованно поверить, что это сработает против космодесантников хаоса из легиона Несущих Слово, и жалкие людишки смогут выбить их с занятых позиций, находился за гранью понимания Мардука.

Врагов действительно было очень много. Каждую минуту сотни людей десантировались сквозь грозовые облака, хотя они не были так тяжело вооружены или бронированы (едва подумав об этом, Первый Послушник ухмыльнулся) как первая волна десанта. Эти люди были обычными Имперским Гвардейцами. Но против космодесантников хаоса количество не имело значения, и Мардук был уверен в скором окончании битвы.

Демон внутри его цепного меча хорошо позавтракал. Мардук вонзил визжащее лезвие в ключицу ещё одного гвардейца, вращающие зубы погрузились глубоко, режа и разрывая броню, кости и мягкую плоть. Его сила и радость голодного демона погружали крутящиеся зубы все глубже. Человек упал с кровавой дырой на месте груди.

Мардук отшатнулся в сторону, и ракета с воем пролетела мимо него. Он продолжал цитировать "Послания" без остановки.

— Любимый сын Хаоса, наш владыка и учитель, несущий истину. Ты с нами сегодня, и когда мы боремся на поле битвы, принося веру неверующим, а смерть невнемлющим. Ты всегда наблюдаешь за нами, и питаешь нас свой силой! — Процитировал он.

— Услышьте меня, братья мои! Лоргар взирает на нас! Дайте ему повод для гордости! — Заорал Мардук, взрывая голову одного из противников болт-пистолетом и разрубая другого цепным мечом.

Несущие Слово яростно сражались с тысячелетиями вынашиваемой ненавистью, и продолжали вырезать десантировавшихся Имперских Гвардейцев, несмотря на их численное превосходство.

Темная фигура одержимого боевого брата появилась на вершине скалы и прыгнула в воздух, врезавшись в спускавшегося на землю Гвардейца, чей гравишют еще не был актирован. Ещё несколько существ спрыгнули со скал, хватая элизианцев на подлете. Мардук улыбнулся.

Охота Буриаса-Драк'шала шла хорошо.

Десятая глава

— Итак, противник всё ещё удерживает высоты. Одному Императору известно, сколько мы потеряли солдат. Соединение "Мародеров" исчезло, очевидно, оно было сбито, хотя лишь Трон знает, как это произошло. И минимум сорок "Валькирий" было уничтожено или нуждается в серьезном ремонте, — сердито ворчал генерал-бригадир Ишмаэль Хаворн, его высокое поджарое тело дрожало от злости. — И в довершение всего, во время боя погиб полковник 72-го полка Боэль.

Капитан Ларон неотрывно смотрел на стоящего перед ним разъяренного генерал-бригадира. Рядом с ним были остальные капитаны 72-го полка. Из них лишь Ларон принимал участие в неудачной попытке захвата возвышенностей. На самом деле, он был единственным капитаном, вернувшимся после провалившейся атаки горной гряды, и чувствовал, что большая часть гнева Хаворна направлена на него.

— Я должен был бы казнить вас всех за эту позорную неудачу, тем более что Комиссар Кхелер уже здесь, — он жестом указал на одетого в черное офицера позади. Ларон мельком покосился на комиссара. Тот холодно посмотрел на него.

— Но я этого не сделаю, поскольку тогда в 72-ом внезапно не осталось бы офицеров, — продолжил Хаворн. Он был выше Ларона на пол головы, хотя недостаток роста капитан восполнял мускулами. Генерал-бригадир был худощавым, и возможно это был самый отталкивающе выглядящий человек, которого когда-либо видел Ларон.

В то время как капитан штурмовиков воплощал все, чем были знамениты элизианцы, обладая мускулистым телосложением, светлыми волосами и серо-голубыми глазами на приятном точеном лице, генерал-бригадир был его полной противоположностью. Он был высоким, тощим и темноволосым, его глаза были черными как грех, а лицо было узким, длинным и уродливо банальным. Он был налысо подстрижен, шрамы избороздили его лицо, скривив губы в вечной презрительной усмешке. Единственным достоинством были длинные серые усы, свисавшие по обе стороны от нахмуренного лица.

— Капитан Ларон, я назначаю вас действующим полковником 72-го, — сказал генерал-бригадир. Ларон ощутил прилив гордости, но попытался не выказывать его.

— С ударением на слове действующий, — продолжал Хаворн. — Вы займете этот пост потому, что на настоящий момент нет лучшей кандидатуры. И когда мы закончим все дела на этой проклятой планете и вернемся к основным силам крестового похода, я запрошу более подходящую замену полковнику Боэрлю.

Высокий человек наклонился вперед, чтобы посмотреть прямо в глаза Ларону, его крючковатый нос оказался в нескольких сантиметрах от лица капитана.

— Я плохо знаю тебя, Ларон, но полковник Боэрль хорошо о тебе отзывался. Не опозорь его память, — тихо произнес генерал-бригадир, прежде чем отвернуться и продолжить. — Я поручу комиссару Кхелеру присматривать за собой. Он десятки лет был моим доверенным советником и хорошо разбирается в вопросах морали и тактики. И если случится так, что самонадеянность или гордость заставят тебя сделать что-нибудь глупое и погибнут хорошие люди, добрый дядя комиссар примет меры по разрешению этой ситуации, всадив тебе пулю в голову. Я все понятно разъяснил, действующий полковник 72-ого элизианского Ларон?

Челюсть действующего полковника сжалась, а его щеки покраснели.

— Да, генерал-бригадир, я отлично вас понял.

— Хорошо, — ответил Хаворн. Он развернулся, прошел вдоль стола и сел в глубокое кожаное кресло.

— Офицеры 72-го, можете идти. А вас, действующий полковник, я попрошу остаться.

С пылающим лицом Ларон стоял без движения, пока остальные люди выходили из комнаты.

— А теперь, — сказал генерал-бригадир, — мы должны решить, как нам добиться победы после с треском провалившегося наступления на горы.

Они разбидили его и других выживших рабов во время положенного двухчасового отдыха, вылив на них ведро теплой воды. Варн думал, что это вода только сначала, пока он не ощутил её вкус: это была свежая человеческая кровь. Надсмотрщики отвратительно закашляли, что среди них значило смех, и, резко дернув за обвивающие шеи рабов цепи, подняли их на ноги.

Сны становились все хуже. Гул Диссонанса никогда не умолкал, и он слышал его даже во сне, жуткий звук просачивался в его мозг подобно омерзительному паразиту, искажая и сводя с ума. От этой пытки не было спасения даже тогда, когда Варн закрывал глаза и проваливался в прерывистый сон. Нет, ведь его сны были гораздо хуже того, что ждало его при пробуждении. В них он видел полностью поглощенный Хаосом мир, небо которого представляло бурлящий круговорот огня и лавы. Поверхность состояла не из камней или солей, а из груд стонущих тел с содранной кожей, видневшихся повсюду, куда он кидал взгляд. Насколько он знал, вся планета полностью состояла из хнычущих и окровавленных существ. И в лоб каждого был вживлен знак Хаоса, знак, который носил сам Варн. Монотонные бесконечные песнопения били о его барабанные перепонки, восхваления и молитвы жутким богам. Он видел это место всегда, когда закрывал глаза, даже когда не спал, но лишь моргал из-за сернистого, загрязненного воздуха.

«Вознеси хвалу хаосу», — вопил в его разуме Диссонанс, под аккомпанемент отвратительных криков, жуткого воя и невнятных речей. Убей его! Кричали они. Предателя!

Варн, запинаясь, шел вслед за остальными рабами. Он в замешательстве огляделся, когда они свернули с ведущей к возвышающейся почти на сто метров башни и направились в другом направлении. Варн видел, как то же смятение отразилось в глазах Пиерло, его единственного товарища в этом жутком аду…

«Кто-то уже здесь», — сказал он себе. Он чувствовал это в воздухе. Освобождение уже близко. Он молился Императору, будь проклято его имя, о том, что скоро ненавистные захватчики будут сметены с лица планеты силами Империума.

Варн глупо ухмыльнулся от этой мысли.

Он вяло, кое-как пришел в себя и увидел, что колонна рабов остановилась.

— На колени, собаки, — скрежещущим голосом сказал надсмотрщик, коробка транслятора на его рту завибрировала.

Варн бездумно упал на колени. Надсмотрщики подняли длинные и покрытые ржавчиной металлические шипы и встали за линией рабов. Смотрители резко дернули на себя цепи, заставив рабов упасть на спину. И встав на цепи по обе стороны от каждого раба, они прибили цепи толстыми шипами к земле.

Секунды спустя, Варн услышал вопли других рабов, но отсюда он не мог посмотреть, что происходит. Он мог видеть лишь рабов, находящихся по бокам. Человек с одной стороны кричал, плотно сжав глаза и бормоча безмолвные слова молитвы. Звезда на его лбу стала почти ясно видна, и словно пар пошел из-под кожи, образуя волдыри. До ноздрей Варна донеслась вонь горящей плоти. Внезапно в шею человека погрузились пальцы, оканчивающиеся иглами, и тот прекратил молиться, забившись в неистовом припадке. Его голова прекратила закипать, и Варн понял, что это молитва вызвала такую реакцию…

Перевернувшись на другую сторону, он увидел смотрящего на него диковатыми глазами Пиерло.

— Что теперь? — Прошипел мужчина. Варну он не казался особенно расстроенным, но возможно он так боролся с окружавшим их ужасом. Бывший силовик уже начал ему немного завидовать. Убей его, раздался голос сквозь лепет Диссонанса.

— Что это за новая пытка?

Темные силуэты хирургеонов склонились над Варном. Это были омерзительные существа, чьи сгорбленные тела скрывала блестящая черная ткань, их руки оканчивались пучками иголок, зажимов и шприцов, Варн почти задыхался от их отвратительного запаха.

Нечто корчилось в руках ненавистных существ, и Варн ощутил пустоту во внутренностях, когда разглядел отвратительно извивающуюся штуковину. Это была маленькая, плоская металлическая коробка, похожая на трансляторы, через которые говорили надсмотрщики. Однако её маленькие стенки покрывала гладкая маслянисто-черная кожа, словно пульсирующая изнутри. Четыре коротких, похожих на обрубки металлических щупальца тянулись из уголков коробки и боролись с хваткой хирургеона. Его взгляд насильно оторвали от жуткого сплава механизма и демонической твари, когда ещё два хиругеона повернули его голову.

— Открой рот, — раздался в его ухе голос надсмотрщика, но Варн не сделал этого. Вспышка боли вспыхнула в теле, когда надзиратель провел пальцем-иглой по шее Варна, от чего тот открыл рот и закричал. Хирургеоны радостно потянулись к нему своими металлическими руками, вцепившись жужжащими силовыми зажимами в его передние губы. Без всяких церемоний, они резко вырвали зубы из челюсти. Кровь хлынула из дыр в деснах. И он застонал от боли.

Но хирургеоны ещё не закончили свою жестокую операцию. Плотно сжав его голову, один из них потянулся к нему другим жутким механическим устройством, а Варн отчаянно пытался от него отползти, его кровь стекала по шее и фонтанами выплескивалась на щеки. Однако ему некуда было бежать от горбатых хирургеонов, и когда другой мучитель ударил в нижнюю челюсть Варна, закрыв его рот, первое существо с садистским наслаждением впечатало устройство в бок его головы.

Металлический зазубренный крюк шириной в пол ладони прошел через кости его челюсти и щеку, проколом заперев его рот на замок. Металлическое острие глубоко прошло в кость, и Варн забулькал в агонии. Второй крюк пронзил его плоть с другой стороны лица.

А затем к нему поднесли черную и размахивающую щупальцами коробку. Хирургеон приложил сопротивляющееся существо к его лицу, и Варн закричал от боли и ужаса сквозь свой закрепленный крюками рот. Он пытался отвернуться, но его голову плотно держали, прикладывая коробку к его рту.

Он продолжал кричать, когда четыре рыщущих щупальца пробовали его кожу, их касание жалило и обжигало его кожу. Щупальца нашли свой путь по его лицу, и он с ужасом понял, что пятое и более крупное щупальце пробилось через пролом в его зубах и вошло в рот. Нет, это не было щупальцем, понял он, когда его языка коснулась мерзкая тварь. Это была пустотелая, мясистая трубка, и, войдя в его рот, она начала расширяться и проходить дальше в гортань, прижимая его язык к основанию рта.

Два щупальца закрепились под челюстью Варна, погрузившись в его плоть, чтобы надежно закрепиться, а оставшиеся два похожих на пиявки отростка извивались на коже его щек, пробуя уголки глаза, прежде чем ужасающе больно забраться под кожу на его висках. Он заорал от мучительной боли, его голос звучал чуждо и необычайно механически, измененным надежно закрепленным на его рте и носе устройством. Варн с большим трудом глубоко вдохнул, ощущая отвратительный, тошнотворно сладкий привкус во рту.

Вспышка раскаленной добела боли прошла по его голове, когда щупальца погружались глубже в плоть. Внутри него они прекратили извиваться, но боль осталась. Его дыхание затруднилось, и фигуры над ним подернулись дымкой, перед глазами расцвели вспышки света, и Варн провалился в кошмар бесчувственности…

Воины Адептус Механикус непреклонно шагали вперед, наполняя соляную равнину бурлящим и постоянно движущимся покровом из тел. Некоторые из них выглядели почти как люди, хотя даже они были плотно подключены к системам их орудий, к мозгам были подсоединены механизмы целеуказателей и сенсоров. Корифей уже много раз такое видел. Он сражался против лоялистов из Культа Механикус на их мирах-кузнях во время наступления на Терру десять тысяч лет назад. А позднее, он сражался бок о бок с теми членами Культа Машины, которые принесли клятву верности истинным богам, богам хаоса.

По обе стороны от ущелья поднимались отвесные скалы, чьи вершины скрывали нависающие темные тучи. В небесах грохотали раскаты грома, росчерки молний вспыхивали в грозовых облаках. Внутренности тяжело нависающих туч освещали вспышки, когда потрескивающие разряды электричества арками устремлялись вниз, словно пальцами скелета царапая землю.

Тяжелый проливной дождь длился уже почти час, потоки воды стекали по медленно и неутомимо шагавшим впереди по воле своих владык сервиторам. На земле у них под ногами уже превратилась в грязный и соленый раствор… Вращающиеся гусеницы орудийных платформ и шипящих краулеров размалывали камни в порошок, оставляя за собой настоящие болота и медленно двигаясь вслед за стройными когортами бездумных и аугментированных воинов.

На равнине видимость была плохой, поскольку засасываемые в ущелье потоки яростного ветра несли за собой все новые потоки ливня.

Из тьмы вылетали ревущие снаряды, сопровождаемые постоянным и почти неразличимым в начавшейся буре ревом артиллерии. Они падали по обе стороны от ущелья со скрытых облаками и дождем вершин гор, и взрывались среди рядов боевых сервиторов, разбрасывая во все стороны куски плоти и обломки механизмов. Красная кровь и бледные неестественные жидкости перемешались на земле с разлившейся водой. Но они не кричали от ужаса и боли, когда их убивали, словно воины Бога-Машины даже не шли сейчас через барабанящие по их головам потоки дождя.

Даже Несущие Слово плохо видели наступающего врага, который как раз подходил к входу в ущелье, а жалкие рабы, приведенные туда Кол Бадаром, были, по сути, слепы. Они стояли вместе, плачущие и напуганные, дрожа от ледяного ветра и бьющего по ним дождя. Рабы, все ещё связанные друг с другом цепями, тесными и длинными рядами стояли перед Несущими Слово, которые рассеялись по местности и не обращали внимания на то, как мир вокруг распадается на части.

Кол Бадар приказал начать наступление. Шокированные и оглушенные одной лишь яростью ливня, рабы беспомощно оглядывались. Несущие Слово грубо погнали их вперед дулами болтеров. Несколько выстрелов в толпу погнали её вперед, и почти пять тысяч рабов ринулись вперед сквозь сплошной поток дождя. Многие упали, сбитые своими перепуганными товарищами. Их затаптывали, а многие утонули в бурлящей воде по колено глубиной, пока их отчаянные товарищи по несчастью бежали по ним, думая лишь о том, как бы оказаться подальше от своих мучителей. Поток людей выдернул их безвольные мертвые тела за прикрепленные к их ошейникам цепи и потащил за собой.

А за бурлящей толпой рабов шагали Несущие Слово. Маршируя сквозь все усиливающийся дождь, они пели стихи из "Книги Лоргара", а сидящие в "Носорогах" и "Лэнд Райдерах" боевые братья громко и заунывно декламировали печальные изречения через мощные усилители на борту своих транспортов. Освященные и древние танки "Хищники", чьи грозные орудийные башни и боковые спонсоны были исписаны святыми текстами, а бронзовые пасти демонов на орудиях и иконы были закалены в крови, катились на флангах Несущих Слово вместе с "Осквернителями" и другими демоническими машинами. Их вой разносился сквозь дождь, капли которого шипели и превращались в пар рядом с жуткими корпусами адских механизмов. Безумно вопящих от нахлынувших воспоминаний о древних битвах дредноутов вели одетые в черное поводыри. В центре шагали Помазанники и Кол Бадар.

С горной гряды продолжался неослабевающий обстрел, но Кол Бадар пребывал в ярости. Артиллерийский огонь должен был быть более плотным, и он все ещё был зол после недавнего разговора…

— Неприемлемые потери против ничтожного врага, — проревел он тогда в вокс-передатчик.

— Корифей, мои воины все ещё удерживают гряду, — пришел рычащий ответ Первого Послушника Мардука.

— Обстрел не будет настолько эффективным, как рассчитывали. Твоя неудача будет стоить жизней многих из братства. — Резко произнес Кол Бадар.

— А ты не предсказал, что атака будет такой силы, — сплюнул Мардук. — Если здесь и есть неудача, то твоя.

В гневе Кол Бадар замахнулся на рисующего свежие символы на его броне слугу, но отдернул руку за секунду до того, как был нанесен удар, и вместо этого плотно сжал когти своего силового кулака. Одетое в мантию существо отшатнулось, а затем стойко продолжило свою работу. Хотя если бы полководец продолжил удар, он бы его мгновенно убил.

— Ты зашел слишком далеко. Щенок, скоро настанет день, когда мы рассчитаемся за все, — пообещал ему Кол Бадар, прежде чем прервать связь

Рабы бежали от Несущих Слово, слепо мчась сквозь дождь. Они стали погибать раньше, чем даже заметили убийц.

Из тьмы вылетел плотный поток белой энергии, прорезав ряды рабов. Их тела пылали голубым и белым пламенем, превратившим цепи, что сковывали несчастных, в капающую жидкость. Огонь исчез миллисекунды спустя, оставив груды белого пепла в виде своих жертв. А через секунду жуткие статуи рассыпались в прах, затоптанные толпам неожиданно обнаруживших просвет в своих рядах рабов.

Этот выстрел стал звуком возвестившего начало битвы горна, и сумерки неожиданно вспороли заговорившие орудия Культа Механикус. Потоки плазмы с воем понеслись по воздуху, мощные штурмовые роторные пушки на крышах гусеничных машин закрутились и заревели, и потоки ракет "адский огонь" устремились к позициям врага.

Сотни бежавших через смертельную огненную бурю рабов погибли в первые же секунды. Сначала они развернулись, чтобы бежать от новой угрозы, но залаявшие болтеры Несущих Слово убили многих. И поэтому, рабы вновь ринулись вперед, побежав к тем, кого они могли бы назвать союзниками, если бы они не убивали их так беспощадно…

Раздался лающий рев, когда скитарии открыли огонь. Тяжелые болтеры разрывали тела рабов, а вспышки тысяч лазганов проносились сквозь дождь.

Сцепленные рабы бежали к тем, кто сквозь тьму походил на Имперских Гвардейцев, явно не замечая, что их спасители были их же палачами…

Кол Бадар смеялся, пока члены Культа Механику бессмысленно тратили патроны. А все это время Несущие Слово неуклонно маршировали вперед, защищенные стеной имперских рабов.

А затем космодесантники хаоса открыли огонь. Палящие лучи лаз-пушек полетели с нижних отрогов хребта, копьями ударяя медленно катившиеся вперед тяжелые орудийные платформы. "Хищники" древней и исчезнувшей модели и изукрашенные символами хаоса "Лэнд Рейдеры" начали стрелять, а обезумевшие дредноуты и демонические машины завопили от возбуждения и горького гнева, увидев врага. Грохотали боевые орудия, визжали автопушки, рявкали тяжелые болтеры, ракеты с воем неслись через потоки дождя.

Помазанники шагали, убивая последних выживших рабов по мере продвижения к настоящему врагу. Гордо идущий Кол Бадар видел ряды наступающих скитариев сквозь толпы обезумевших рабов и нетерпеливо убивал тех несчастных, что оказались у него на пути.

Передние ряды врага состояли из сильно аугментированных воинов с мощными силовыми щитами, встроенными в их металлические руки, защищая себя и задние ряды. Энергия дрожала на их поверхности, когда от щитов отлетали заряды болтеров. Это ходячая баррикада медленно и громоздко шагала вперед, паля из лазганов сквозь рабов по наступающим Несущим Слово. Верхний правый угол каждого щита был срезан, чтобы дать возможность тяжелым орудиям стрелять сквозь них. Противники были уже близко друг к другу, перестрелка оказалась яростной. Кол Бадар ухмылялся, невредимо шагая сквозь резню, обстрел не мог пробить усиленные пластины брони терминатора.

В первую волну Несущих Слово он поставил самых свирепых и жаждущих крови воинов, тех, кто был ближе всего к избранным последователям благословенного Кхорна, и сейчас они неистово обрушились на ряды врага. Могучие удары цепных топоров и шипастых силовых булав раскалывали щиты, а выстрелы болтеров разрывали плоть стоящих позади них. И хотя щитовые сервиторы были неуклюжими и медлительными, нужно было нанести очень серьезные повреждения, чтобы их уничтожить. Кол Бадар видел, как многие из них все ещё сражались даже тогда, когда им отрубали руки, а взрывы болтов отрывали части их черепа.

Выстрелы лазганов отскакивали от брони Корифея словно капли воды, и он пробил щит своими когтями, во все стороны полетели осколки, а силовой генератор взвыл, когда удар прошел сквозь шею скитария. Взмахом руки он перебросил боевого сервитора через плечо и открыл огонь из поставленного на автоматический режим комби-болтера по рядам воинов Культа Механикус. Это были более слабые противники, менее аугментированные и не полностью вставшими на путь превращения в безмозглых сервиторов. Сенсоры целеуказателей заменяли их левые глаза, вся левая половина их черепов представляла собой массу проводов и механизмов, но их тела легко разрывались выстрелами болтеров наступающих Несущих Слово.

На расстоянии они стали бы опасным противником, поскольку у многих из них было более тяжелое вооружение, чем у обычных гвардейцев, но вблизи грубая сила и скорость Несущих Слово была для скитарий смертным приговором. Помазанники пробили себе путь глубоко в сердце построения воинов Культа Машины. Для этих опытных убийц не имело значения, что враги сражались после ранений, которые давно свалили бы обычного человека. Ибо сами Несущие Слово, а особенно Помазанники, были гораздо выше обычных смертных — это были полубоги войны, разрывающие скитарий с пылом и удовольствием.

Десять минут спустя в головах тысяч выживших скитарий словно щелкнул переключатель, и они начали перегруппировываться, ровными рядами отходя назад, но продолжая поливать плотным огнем десантников хаоса.

С рывком серво-усиленных мускулов, Кол Бадар бросился к отступающему врагу, вонзая вращающееся цепное лезвие, служившее штыком его комби-болтера, в широкое и бледное лицо одного врага, и отрывая голову другому, чьи прикрепленные к шее электроды и трубки все ещё искрились, когда труп упал.

Более мощные оружейные сервиторы выступили вперед, пройдя между стройных рядов меньших солдат, и Кол Бадар обрадовался, увидев, что они чуть больше похожи на него. Закованные в тяжелую металлическую броню, они были высотой почти с обычного космодесантника. Их левые механические руки оканчивались крутящимися многоствольными пушками, ревущими и выплескивающими потоки огня из дул. Зарядники дымились, когда свежие снаряды погружались в них из подсоединенных к ним рюкзаков с патронами.

Концентрированные залпы из этих орудий пробивали силовую броню, и Кол Бадар зашипел в гневе, когда попадания отбросили его назад, хотя и не смогли пробить его броню терминатора. Он выстрелил из комби-болтера, разорвав скитарию руку-орудие, которая разлетелась ливнем осколков, но тот продолжал идти, желая убить Корифея, и начав размахивать вращающейся рукой-дрелью. Подсоединенные к позвоночнику воина Бога-Машины механические щупальца потянулись, чтобы подтащить Корифея, но тот и не собирался отступать от механического воителя.

Обратным взмахом силового когтя, он отбросил вращающуюся индустриальную дрель прочь и выстрелил из комби-болтера в грудную клетку врага. Механодендриты схватили Корифея за туловище и наплечники, а маленькие дрели на их концах застонали, начав прорезать тонкие дыры в его древнем доспехе. Вновь выстрелив из болтера в грудь противника, Кол Бадар вцепился в щупальца. Их хватка была сильнее креплений к спине воина Механикус, и он вырвал их из позвоночника скитария. От следующего выстрела Кол Бадара броня его противника треснула и раскололась, и тот упал. Корифей прикончил его, наступив на голову скитария, превратив череп и мозг человека в лепешку под своей тяжелой подошвой.

Отрывая все ещё цеплявшиеся за его броню механодендриты, он с гордостью видел, что ни один из Помазанников не пал в бою с тяжелыми сервиторами, хотя множество воинов в обычной силовой броне погибло. На его глазах одного из скитарий разорвал на части выстрел автопушки "жнец", превративший его грудную клетку в месиво из плоти, обломков механизмов и капающей крови.

Враг продолжил отступление, но мысль прекратить бой не посетила голову Кол Бадара. Он продолжит атаку, погрузится глубоко в ряды противника и нанесет как можно больший ущерб, и остановится лишь тогда, когда ландшафт снова станет благоприятным для войск Империума. И даже тогда будет сложно оторвать их от резни, а беснующихся в рядах врага взбешенных дредноутов — почти невозможно.

Одна из этих безумных машин, ковыляя, побежала вперед, раздавив боевого брата, незамеченного за жаждой добраться до противника. Машина бессвязно взвыла, и начала стрелять из сдвоенных автопушек и закрепленных под пучком боевых косообразных клинков болтеров. Более быстрые боевые братья попятились от несущейся машины, и она врезалась в ряды скитарий, разорвав четверых одним стригущим ударом.

Корифей узнал дредноут, занимаемый трупом собрата Шалдерна, который пал в борьбе против ненавистного трусливого легиона Робаута Жиллимана, Ультрамаринов, во время битвы на Калте. Рассудок давным-давно его покинул. Такое нередко случалось среди погребенных в эти грозные боевые машины собратьев, и Кол Бадар подумал, что лучше умереть в битве, чем терпеть вечные муки внутри этих проклятых гробов. Лишь у немногих сохранилось подобие сознания. То, что Разжигатель Войны смог сохранить так много от своего разума, было подтверждением пылкой веры и убежденности, которыми Темный Апостол обладал при жизни, и которые он забрал в эту ненавистную полусмерть.

Машина крушила ряды врага, а Несущие Слово громко и ликующе взревели.

— Вперед, боевые братья! — Заорал Кол Бадар. — Во имя славы легиона!

Одиннадцатая глава

Прикрепленные к позвоночнику Техномагоса Дариока механодендриты тянулись рядом с ним. Иглообразные электро-соединители выдвинулись из вершин когтистых механических щупалец и погрузились в круглые разъемы цилиндрического устройства, медленно поднимавшегося из пола командного зала. Длина каждого соединителя была примерно пятнадцать сантиметров, и все они одновременно завертелись, когда магос начал устанавливать связь с духом машины своего командного аппарата.

Темная комната вызывала клаустрофобию, а открытые кабели и электропроводка тянулись вдоль стен, и перекрещивались на низком потолке. Потусторонний свет разливался от установленных в зале экранов, пока потоки информации мерцали на их поверхности. Из решетчатого пола поднимались шипящие струи пара, Толстые ребристые трубки змеились из решеток, карабкались на стены и исчезали среди приводящего в замешательство густого лабиринта трубопроводов.

Плотно подключенные к механизмам командного зала пилоты и техники были встроены в его стены, их тела были почти не видны под грудами обмотавших их кабелей. Покрытые изоляционным слоем провода входили в сплавившиеся полушария их мозгов через уши, глазницы и ноздри. Они манипулировали рычагами через погрузившиеся в обломки их смертных тел соединения, от каждого пальца шла запутанная сеть переплетений кабелей, соединявших их напрямую со святой машиной, частью которой они были.

Дариок прошептал заклинание поклонения духу-машине и продекламировал логическое предписание, дабы разжечь искру связи, когда его электро-соединители продолжили проникать во внутренние системы ядра его командной колонны. Произнеся восхваление Омниссии, он активировал внутренние переключатели своего механического тела, и в море освобождения, информации и покоя его дух слился с сущностью командного судна.

Паривший в пятидесяти метрах над землей раздутый воздушный корабль, служивший командным центром Дариока, был устойчив как земля, несмотря на хлещущие его потоки ливня и ударявшие со всех сторон резкие потоки ветра. Связанный с огромным духом машины судна магос чувствовал ветер и капли дождя на его толстых стенках так, как если бы они падали на него. Пронзающие тьму мощные прожекторы были его глазами, а бесконечные потоки данных, наполнявшие множество логических устройств машины, регистрировались в конических полусферах его «истинного» мозга, отсеивающего важную информацию и направляющего её в наполненные жидкостью сферы, окружавшие его вторичные мозговые устройства.

Он ощущал слаженную работу реакторов, питавших могучие турбины, удерживающие корабль в воздухе, и чувствовал, как по механизмам скользят святые масла смазывающие шестеренки и приводы, как того требовалось. Он ощущал суетливые шаги сервиторов, скитарий и жрецов по лабиринтам туннелей внутри судна, и резкие вспышки чувств, когда эти слуги Омниссии подключались к огромной машине, связывая его с собой и себя с ним. Магос мог видеть через аугментированые глаза младших адептов и чувствовать напряжение их выведенных в цистернах мускулов.

Его дух протянулся через толстые переплетения проводов, что разбегались от контрольной станции и направлялись по циклу осторожно проложенных кабелей, тянувшихся к "Ординатус Магнетус" далеко внизу. Он связался с непокорным духом великого творения и, прошептав молитву святому механизму, погрузился в его внутренности.

Осмотрев плазма-реактор в ядре Магентуса, он ощутил заключенную внутри него мощь, дар Бога-Машины. Далеко в командном центре наверху он ощутил вибрирующий импульс, предварявший приход вокс-сообщения. Электрический импульс прошел по настоящему мозгу магоса, и он опознал одну возникшую эмоцию — раздражение. Он немедленно отсоединил свой дух от Магентуса и вернулся на корабль. Хотя магос и не прервал соединения с кораблем, он позволил своим физическим ощущениям всплыть наружу и принял визуальные стимулы через мерцающие кристаллы аугментированного правого глаза и через затуманенный и слабый взор своего органического левого глаза.

Щелчком одного из механодендритов Дариок изменил показания шкалы управления командной колонны, и гололит на её вершине замерцал. В реальности всплыло трехмерное изображение офицера Имперской Гвардии, каждую черту которого показывала сложная сеть переплетающихся зеленых линий. Изображение показывало голову и плечи мужчины и обрывалось у его грудной клетки.

— Благослови вас Омниссия, генерал-бригадир Ишмаэль Хаворн, — сказал Дариок.

— Благослови вас Бог-Император, магос, — ответило зеленое изображение генерала, исходящий из встроенных в колонну трансляторов звук немного не совпадал с движение его губ.

— Мне доложили, что ваши техно-гвардейцы понесли тяжелые потери.

— Потери сервиторов и подразделений скитарий приемлемы, генерал-бригадир Ишмаэль Хаворн. Подразделения гипаспитов и сагитарий заменяемы. Уничтожение преторианцев было необходимо для прикрытия отступления когорт. Потеря множества машин Ординатус Минорис и баллистарий досадна, но мой когитатор предсказал её. Омниссия примет их души в лоне Марса.

— А ваши приготовления ко второму штурму идут, как вы планировали, магос?

— "Экземплис" надвигается, генерал-бригадир Ишмаэль Хаворн, и множество когорт движется в его благословенной тени. Мои катафракты возглавляют святую процессию.

— Шесть рот 133-го сопроводят ваших техно-гвардейцев. Они выступают прямо сейчас. Вместе с ними эскадроны тяжелой техники, — произнесло изображение командира элизианцев. — Солдаты 72-го вновь атакуют врага на возвышенностях одновременно с нашей скоординированной атакой.

— Я согласен с вашими пожеланиями, генерал-бригадир Ишмаэль Хаворн. Ваши устройства из плоти и тяжелая техника участвуют во второй атаке.

Изображение Хаворна мрачно нахмурилось, но техно-магос Дариок давно потерял возможность получать информацию из выражения лиц. Он мог больше узнать из пустой дата-катушки или поворота двигателя, чем из кривляния их физиономий.

— Я никогда не слышал, чтобы Механикус добровольно бросали техно-гвардию на врага, не угрожающего одному из Миров-Кузниц. Вы можете понять моё… недоумение, магос.

— Адептус Механикус поддерживают армии Императора во всех начинаниях, генерал-бригадир Ишмаэль Хаворн. Адептус Механикус хотят помочь вам в битве против врага на планете c6.7.32.

— Да, и это вы мне уже говорили, Магос. Я только молюсь Императору об ответе на вопрос "Почему?"

— Для многих в Культе Механикус, Император Терры и Омниссия равны. Соответственно, и Имперские Гвардейцы и армии Марса должны одинаково выполнять его волю.

Изображение Хаворна подмигнуло кому-то вне экрана.

— Обычно братья по армии делятся важной информацией, затрагивающей их цель.

— Адептус Механикус хочет помочь вам в битве против врага на планете c6.7.32. В этом цель экспедиции.

— Экспедиции? Это зона боевых действий!

— Вы правы, генерал-бригадир Ишмаэль Хаворн. Ваш голос повысился на 1.045 октав, а мой логарифмический кодифер подсчитал, что его громкость выросла на 37.854 стандартных Имперских децибел. С вами все в порядке, генерал-бригадир Ишмаэль Хаворн?

— Чего??? — произнес командир Имперской Гвардии.

— Ваш голос повысился на… — начал Дариок, но его прервали.

— Всевышний Император! — воскликнул Хаворн.

— Мнемо-катушки внутри моих логических устройств указывают, что некоторые дикие культуры в Империуме верят, что Император существует за пределами атмосферы их родного мира. Вы в это верите, генерал-бригадир Ишмаэль Хаворн? Поэтому вы сказали "Всевышний Император"?

— Магос, вы пытаетесь шутить? Я думал, такие как вы этого не могут.

— Я не понимаю понятия юмора, генерал-бригадир Ишмаэль Хаворн. В моей памяти имелись функции, относящиеся к нему, но я изъял такие воспоминания как несущественные для Омниссии.

Изображение Хаворна пристально уставилось на непроницаемое лицо Дариока. Магос терпеливо ждал, когда командир элизианцев вновь заговорит.

— Выдвигайте "Экземплиса" на линию фронта. Мы атакуем перед рассветом, — сказал тот, и оборвал соединение.

Дариок вынул механодендриты из командной колонны и изображение Хаворна, застывшее, когда элизианец прервал связь, рассеялось. Призрачное свечение осталось на пару секунд, а затем и оно исчезло.

Секунду магос стоял без движения, в его мозгу искрили мысли. Несколько мгновений веко его слабого органического глаза моргало, к нему поступала информация из глубин одной из вспомогательных корок мозга, а затем он погрузил соединитель одного из механодендритов обратно в колонну.

Другое зеленое изображение высветилось и нависло над колонной. Оно показывало вращающуюся сферу планеты, скалистого, застывшего и мертвого мира. Полярные шапки покрывали большую часть поверхности. Температурные индикаторы показывали, что температура планеты гораздо ниже той, что нужна для поддержания жизни. Свет сиял под парящим изображением планеты. Это была дата, стандартное Имперское Время, и она показывала, что это было отображение планеты почти две тысячи лет назад.

Щелчком механодендрита Дариок вызвал изображение планеты, возникшее рядом с первым. Этот мир был наполнен водой, моря покрывали почти всю его сферу, кроме двух континентов. Следующим щелчком Дариок свел мерцающие планеты вместе, так что они совершенно перекрыли друг друга. Горы на двух изображениях сошлись как куски мозаики. Они абсолютно идентично совпадали.

Он перевернул совпавшие сферы и приблизил изображение в десять раз, сфокусировавшись на северо-западной оконечности большего континента. Горное плато тянулось до этой точки над уровнем моря, а затем сходило под океан. Почти отвесные обрывы вели к множеству подводных ущелий, на тысячи метров погружающихся в ядро планеты. Он приблизился ещё сильнее к бездне одного особенно глубокого разлома.

Магос резко выдернул механодендрит, и зеленое трехмерное изображение рассеялось. На долю секунды осталось лишь свечение совпадающих планет, вместе с маленькой линией символов под сферами: c6.7.32. Секунду спустя исчезли и они.

Полдень приближался, хотя с тем светом, что прошел через черный покров бурлящих грозовых облаков, это могла быть и полночь. Сплошная стена ливня все ёще хлестала пики высоких гор, трещины и овраги были затоплены бурлящей водой. Настоящие реки воды стекали в ущелье внизу, спускаясь к соляным равнинам. Даже отлично настроенные сенсоры Несущих Слово не могли пробиться через пелену дождя и стоящее в воздухе электричество.

Яростная и опустошительная битва продолжалась. В грязной воде плавали трупы Имперских Гвардейцев. Разлившиеся воды тащили раскиданные по ущелью обломки выжженных машин и танков. Несущие Слово стояли на отмелях по колено в воде, стреляя в плотные ряды врага.

Экспериментальные орудия Адептус Механикус трещали и выли, разрывая дредноуты и танки предателей, разбрасывая осколки вдоль обеих боевых линий, выбрасывающих при падении в воздух фонтаны воды вместе с изувеченными телами и обломками техники. Разрастающиеся арки энергии с шипением вырывались с орудий, установленных на спинах медленно ползущих через трясину тел и дождевой воды гусеничных краулеров.

Кол Бадар видел такие орудия и раньше. Многие из них были предназначены для огромных боевых машин легионов титанов. Но без технологии для возобновления постройки этих чудовищных военных машин, многие из которых были более ста метров в высоту. Адептус Механикус решили установить это вооружение на гусеничные краулеры. И эффективность орудий осталась внушительной.

Ракеты с ревом проносились сквозь дождь, взрываясь белыми и горячими огненными шарами. В земле появлялись широкие кратеры, немедленно затапливаемые водой, когда другие загадочные батареи начинали стрелять, разбрасывая во все стороны танки и солдат, словно они ничего не весили. Сквозь тьму с ревом проносились огромные шары жидкого огня, поглощающие множество солдат с обеих сторон и доводящие падающий дождь до точки кипения.

Потери возрастали, хотя и за смерть каждого Несущего Слово имперцы расплачивались жизнями множества имперских гвардейцев. Усердие или нетерпение Имперских командующих просто поражало. Несмотря на то, что из-за ухудшавшихся погодных условий воздушные обстрелы стали невозможны, они бросали все новые и новые войска в мясорубку битвы на истощение, отчаянно пытаясь отбросить войска Легиона.

Корифей приказал резервам выдвинуться и поддержать защищавших ущелье Несущих Слово. Он также потребовал, чтобы Мардук передал командование войскам на высотах Разжигателю Войны и участвовал в битве за ущелье. Хотя легкие самолеты Империума были вынуждены отступить из-за штормовых ветров и молний, сбивших многие истребители, мощные "Громовые Ястребы" и «Грозовые Крылья» (Stormwings) Несущих Слово все еще были способны летать, пусть и после коротких налетов им приходилось улетать из центра бури.

Мардук был взбешен снисходительным тоном приказа, но он осознавал опасность. Отбросить имперцев назад было приоритетной задачей или уже понесенные ими потери окажутся бессмысленными, а неумолимое наступлении Имперской Гвардии сможет пробить линию обороны Несущих Слово.

С ревом артиллерия на гребне гряды продолжала обстрел, а заряды лаз-пушек и ракеты слетали с обрывов, устремляясь к катящимся на поле битвы гусеничным машинам Механикус и боевым танкам. Высоко летящие ракеты и снаряды устремлялись к возглавляемым Разжигателем Войны космодесантникам, но мало что попадало в них сквозь высокие скалы. Тем не менее, обстрел, похоже, даже не замедлил продвижение Имперцев, и все новые танки и отряды пехоты вливались в ущелье.

С установленных на турелях БТР "Химера" мульти-лазеров слетали резкие вспышки лазерного огня. От их движения по наводнившим поле битвы рекам расходились могучие волны. Легко преодолевая воду и землю, машины взбалтывали полное трупов болото, чтобы высадить гвардейцев. Дымовые ракетницы открыли огонь, покрыв поле битвы белым дымом, который заблокировал даже авто-сенсоры и целеуказатели Несущих Слово, но когда резкий ветер почти сразу рассеял дым, Мардук захохотал. Гусеницы многих "Химер" остановились, когда их разорвали ракеты или снаряды автопушек. Карабкавшихся, чтобы вылезти из тонущих металлических гробов, гвардейцев разрывало болтерным огнем. Достигшая более твердой почвы "Химера" внезапно взлетела в воздух. Дредноут ударил ее в бок мощным осадным тараном, а затем выпустил поток ракет в другую машину.

Подразделение гусеничных воинов провигалось сквозь перестрелку, от их бронированных тел отскакивали снаряды болтеров. Верхние гуманоидные тела были интегрированы в механические средства передвижения, а из обрубков их рук торчали пушки. Мардук разрубил металлическое туловище воина-сервитора, разбрызгивая масло и кровь, и скачками побежал к странным, похожим на кентавров существам.

Он чувствовал рядом с собой присутствие Буриаса-Драк'шала, демоническая душа воина ярко пылала. Два круга Несущих Слово ринулись вперед на помощь Несущему Икону и Первому Послушнику, их болтеры рявкали, пробивая им путь сквозь скитарий к новому врагу.

Резко двигающиеся гусеничные кентавры начали посылать сосредоточенные залпы огня из своих вращающихся пушек, продолжая катиться вперед. Их тела были полны аугметики и металлических пластин брони, а головы почти полностью покрывал темный металл, за исключением мертвых и пустых глаз, проглядывающих из бледной плоти.

Ведущее устройство резко повернуло голову к Мардуку, и тот услышал предупреждающий гул авто-сенсоров, когда на нём зафиксировалось множество целеуказателей, установленных на правом глазе машины.

С рыком Мардук прыгнул и покатился вперед, когда кентавр-машина резко повернул к нему вращающиеся дула оружия, и поток пуль полетел в его сторону. Они угодили в наплечник, вырывая куски из толстых пластин брони, вскочивший Первый Послушник выстрелил из болт-пистолета. Два болта врезались в лицо механического воина, пробив дыру в его затылке.

Другие машины стреляли в Несущих Слово короткими и плотными очередями. На глазах Мардука грудная клетка одного из боевых братьев разлетелась в клочья, а голова другого раскололась.

Буриас-Драк'Шал завыл, прыгнув на медленно катящуюся вперед гусеничную машину. Он вонзил в висок скитария свои демонические когти с такой силой, что они прошли сквозь металл и кость и погрузились в сплавленные полусферы мозга. Пулеметная очередь врезалась чуть пониже спины одержимого демоном воина, и тот пошатнулся. С воплем, пришедшим из глубин Имматериума, Буриас-Драк'Шал размахнулся и метнул икону Воинства в воздух подобно копью. Она врезалась в грудь подстрелившей Несущего Икону гусеничной машины, насадив её на образующие восьмиконечную звезду шипы. Из раны хлынули потоки жидкостей, искры побежали по телу механического кентавра, и он начал биться в конвульсиях. После лающего приказа Буриаса-Драк'Шала икона высвободилась из умирающей машины и отлетела в руку хозяина.

Мардук закричал "Катехизис Ненависти" и высоко воздел демонический цепной меч, ведя Несущих Слово на врага. Он стрелял в механическое туловище другого врага, выбивая глубокие кратеры в его броне. Первый Послушник разрубил мечом толстую гусеницу одной из машин, и она завертелась. Её лишенное выражения лицо глядело на Мардука, когда машина наводила оружие, но Мардук быстро обежал почти остановившуюся машину, бросив пистолет в кобуру. Он снял крак-гранату с пояса, зажал руну активации, и воткнул её в крутящиеся шестеренки колес поврежденной гусеницы.

Вновь выхватив пистолет, он ринулся к следующей машине, когда позади него взорвалась граната. Пламя омыло другого механического воина, расплавляя его плоть, но она продолжила сражаться, его вращающаяся пушка оторвала ноги бегущему рядом с Мардуком боевому брату.

Натиск врага оказался мощным, другие когорты непреклонно приходили на помощь своим собратьям, а гвардейцы отчаянно рвались вперед, тщетно пытаясь отбросить Несущих Слово. Лазерные заряды били о броню Мардука, и пламя омывало его. Быстро летящие патроны от гусеничных машин ударили Первого Послушника, заставив его зашипеть от боли, когда один из них угодил в трещину в керамитовой броне.

Его пылкие слова воодушевляли все глубже погружавшихся в ряды врага Несущих Слово. Кровь хлынула во все стороны, когда Мардук вонзил визжащий цепной меч в голову гвардейца. Мужчина с отсеченной у локтя рукой рухнул на него, и Мардук оттолкнул его ударом болт-пистолета на землю, а затем выстрелил в затылок.

Он получал дикое удовольствие, вырезая всех вокруг. Мардук внезапно вздрогнул, когда выстрел лазгана пробил броню на его бедре. Он выстрелил другому человеку в грудь, и осколки ребер смертного разлетелись, когда разрывной снаряд разорвался внутри.

Взрыв унес жизни двух Несущих Слово, и Мардук качнулся от внезапного удара, пытаясь удержаться на ногах, когда шрапнель ударилась в его броню. Он увидел, как дула турели приближавшегося танка задымилось.

Тяжелый удар с боку поверг его на землю, и Мардук ощутил, как сдавило благословенный керамит его наплечника, поглотившего силу удара. Серворука сжалась вокруг его туловища, пока он пытался встать, и Мардук зашипел от боли под её тяжестью. Вспомогательные силовые поршни зашипели, когда хватка серворуки усилилась, и Мардук ощутил, как под этой силой гнется его древняя керамитовая броня.

Он вонзил свой цепной меч в шею сервитора, и крутящиеся зубья оружия вырвали куски плоти и запчастей. Сплавленные кости его грудной клетки напряглись, когда усилился напор, и Мардук отчаянно попытался развернуть свой пистолет для выстрела, но хватка боевого сервитора делала это невозможным. Первый Послушник нажал изо всех сил, погружая цепной меч глубже в шею врага, но сокрушительная сила не ослабевала.

Кто-то поднес комби-болтер к арматуре сочленения серворуки, и выстрелы разорвали слабый участок, оторвав конечность. Боевой сервитор отшатнулся, из безрезультатно дергающегося обрубка серворуки лилось масло и маслянистая жидкость, а затем другая очередь комби-болтера сорвала голову машины с плеч.

— Однажды удовольствие убить тебя достанется мне и никому другому, — раздался рычащий голос. — И никто не лишит меня этой награды.

Мардук посмотрел на стоящего над ним Кол Бадара. Он мог только представить ухмылку на скрытом четырьмя клыками лице этого ублюдка, и быстро вскочил, его лицо горело от стыда и гнева. Мардук плотно сжал руку на рукояти цепного меча, ощущая как демон Борг'аш умоляет его вонзить меч в Корифея.

Отвернувшийся от Первого Послушника Кол Бадар захохотал, разрывая выстрелом комби-болтера в клочья другого врага. Взмахом силового когтя он опрокинул другого механического кентавра на бок, где один из Помазанников превратил его голову в расплавленный металл и сгоревшую плоть иссушающим лучом приделанного к болтеру мельтагана.

Кипящий от гнева Мардук наблюдал, как Кол Бадар сгребает гусеницу танка своим силовым когтем, начисто оторвав ее в фонтане дыма и искр. Когда танк резво остановился, полководец Воинства сжал свои когти в трещащий от энергии кулак и, взревев, ударил им в пластины брони машины. От силы удара обшивка погнулась. Второй удар пробил дыру в бронированном корпусе, и Кол Бадар резко вытащил из неё кулак, погнутый металл жутко заскрипел. Засунув в дыру дуло комби-болтера, он опустошил обойму внутри танка. Болты оглушительно срикошетили от стенок, и снаружи раздались вопли.

Словно чувствуя взгляд Мардука, Кол Бадар обернулся к нему и показал на Первого Послушника одним из потрескивающих силовых когтей. Послание было ясным: и твоё время придет.

«Я приму это время с открытыми объятиями», — подумал преисполненный гнева и досады Мардук.

Войска Империума вырезали. Несмотря на их усилия выбить с позиций легион предателей, они не продвинулись ни на шаг. И даже хуже — они отходили, медленно отбрасываемые назад яростной обороной космодесантников хаоса.

Но скоро это изменится.

Земля содрогалась с каждым шагом "Экземплиса". Во тьме он возвышался словно древний великан, огромное чудовище, чья мощь вызывала благоговейный ужас. Горы содрогались до основания, когда тысячи тонн металла врезались в твердую соленую почву затопленного ущелья титаническими шагами.

Сами его ноги представляли собой могучие крепостные бастионы, усеянные мощными пушками и амбразурами, через которые могли вести огонь засевшие там солдаты. Внутри каждой ноги находилась полукогорта, состоящая из гипаспитов и элитных, биологически и механически улучшенных преторианцев. Но бастионы ног были лишь самым слабым оружием "Экземплиса".

От одного его появления сдавались целые планеты предателей, поскольку его вооружение было самым мощным из того, что могли представить себе Механикус. Его орудия были размером с огромные городские блоки, и каждое из них могло уничтожить целый город и превратить армии в пепел. "Экземплис" участвовал в операциях Огненных Ос из Легио Игнатум со времен Великого Крестового Похода.

В его плазменном реакторе пылала мощь скованной звезды, с ужасающей силой грохотавшая, когда частица её силы передавалась в огромные орудия.

"Экземплис" был одним из последних уцелевших титанов класса "Император" из Легио Игнатум, которых жрецы Культа Механикус почитали как воплощения Бога-Машины. Громоподобными шагами он вновь ступал на поле брани с врагом, отвернувшимся от Императора Человечества.

Двенадцатая глава

Изнутри башня выглядела поразительно неправильно, там находилось нечто гораздо более неестественное и извращенное, чем мог представить себе Варн… Башня была словно живым существом с собственными мыслями и амбициями, просачивающимися в разум рабов, обрабатывающих её тело.

Её размер был невозможным до безумия, и с каждой прошедшей рабочей сменой она вздымалась на новые сотни метров. Она была настолько большой, что если бы не омерзительные живые дыхательные маски, прибитые к лицам рабов, им бы пришлось бороться за каждый вдох кислорода в разреженном воздухе на ее вершинах. И это не говоря о накрывших разрушенный город ядовитых парах. Казалось, будто облака дыма неумолимо притягиваются к башне, смог медленно вращался над ней.

Иногда щупальца существа глубже погружались в его череп, извиваясь и спазматически дергаясь. Их нельзя было достать. Варну казалось, что их никогда нельзя будет снять, даже после хирургической операции, и он видел много раз, как рабы умирали, пытаясь содрать отвратительных тварей со своих лиц. Они задыхались, кровь сочилась из их глаз и ушей, когда мощные похожие на пиявок щупальца забуривались в их мозг, ища твердой опоры, а живые кабели в их ртах намертво затыкали глотку.

Омерзительные маски резко изменили внешность рабов; теперь они были больше похожи на почитателей темных богов, чем на граждан Империума, и Варн понимал, что сейчас он тоже выглядит как один из ненавистных врагов.

Работа была бесконечной, рабы трудились в жестком темпе, и надсмотрщики свирепо наказывали тех, кто не мог выполнять их требования. Казалось, что вся работа была ускорена, что быстро приближалась черта, до которой нужно возвести башню. На одних лишь стенах работали двести тысяч рабов, предположил Варн, и ещё многие сотни тысяч горбатились в глубинах шахты внутри башни, закапываясь все глубже в кору Танакрега, в глубины планеты. Судя по всему, более миллиона рабов работали над постройкой одновременно. Было построено ещё больше крановых машин, и вместе с тысячами рабов они усиливали основание башни, расширяя его дополнительными слоями огромных каменных блоков, пока башня все воспаряла в небеса. Вдобавок, они начали строить колоссальную спиральную лестницу, достаточно широкую для танка, закручивающуюся вокруг внешней стены. Она была гигантской, но и её возводили с поразительной скоростью.

Должно быть, при постройке использовали жуткое колдовство, поскольку башня уже превзошла самое высокое строение, о котором он слышал, и по логике вещей она не могла вознестись выше, и должна была рухнуть или развалиться под собственным весом. Но она все поднималась, отрицая законы материального мира.

Хотя Варн ненавидел башню так же, как захватчиков и надсмотрщиков, он ощущал странно отеческие чувства к массам камней и кровавого цемента. Сначала он противился этому жуткому самовнушению, но поступки других рабов, особенно скованного вместе с ним бывшего телохранителя Пиерло, изменили его.

Две рабочих смены назад случилось нечто. Это было два дня назад? Или два часа?

Пиерло, как убедился Варн, едва держался на грани рассудка. Он нередко случайно слышал, как бывший телохранитель что-то шепчет себе или кому-то, кого мог слышать только он. Прикрепленный к его лицу живой черный модуль странно изменил его голос, сделав его гортанным, хриплым и диковатым. По сути, он звучал неуловимо похоже на голоса злобных надзирателей. Варн знал, что также переменился и его голос.

И когда Пиерло говорил сам с собой, Варн заметил, что тот нежно поглаживает камни под собой, словно лаская любимую соляную гончую семьи. Это действовало на нервы, но Варн мало думал об этом с тех пор, как начал слышать постоянный шум голосов сквозь гул воплей Диссонанса. По крайней мере, он ещё противился желанию ответить на эти голоса.

И когда Пиерло гладил твердый камень, Варн услышал плаксивый вопль и повернулся к его источнику. Каменный блок, один из миллионов в растущей башне, был опущен на место, но из-за некой ошибки, он был поставлен неправильно. Он сломал ноги трем рабам и покачивался на грани высокой стены. Один из паукообразных кранов напрягся, чтобы его переместить, но было ясно, что камень упадет. Крича от ужаса, Пиерло и многие другие рабы вскочили на ноги, а Варн ощутил вспышку горя и страха.

Блок выскользнул из когтей крана и перевалился через стену, скользя и ударяясь о камни внизу. Сотни тонн камня мотались в разные стороны, падая все дальше, прежде чем исчезнуть в низко зависших облаках смога. Люди со сломанным ногами горестно кричали, но не от боли. Они ползли к краю стены, их ноги ужасно искривились, и с переполненными от слез потери глазами они взирали на падение камня.

Пиерло упал на колени, крича в небеса. Желудок Варна сжался, и он ощутил в груди такую пустоту, что хотелось плакать. Он затряс головой, понимая, о чём думал, но боль осталась. И на всей башне рабы кричали от горя.

Варн не сомневался, что это было дальнейшей деградацией его рассудка, ведь как иначе он мог поверить, что такая конструкция осознает себя как сущность? Но он был уверен в этом. Башня обезумела от боли, когда упал камень, и возводившие её рабы тоже ощутили это. Это было ощущение родителя, ребенок которого болеет, а он ничем не может ему помочь.

Он ненавидел башню, но когда пришло время смены, он понял, что ему трудно уходить. Поездка на хрупком решетчатом элеваторе, карабкавшемся по узким уровням башни на своих металлических паучьих ногах, оказалась тяжелой. Боль от разделения была сильной, пусть это и пугало его. Другие рабы кричали и открыто плакали, просовывая через решетки пальцы, чтобы потрогать камни башни, пусть и теряя пальцы при движении элеватора.

Сон не успокаивал Варна, ведь всякий раз, закрывая глаза, он возвращался в адскую землю из освежеванных трупов. Только теперь там были и высоченные здания из тел, огромные сооружения, достигающие бурлящих небес. Из них доносился звон колоколов и гул монотонных песнопений. Он проснулся весь в поту, и его немедленно ударила боль разделения; Варн хотел работать на вершине башни.

Гул Диссонансов поведал ему, что у башни есть имя. Они называли её Гехемахнет. Варн не знал этого слова, но чувствовал, что оно правильно.

Ему уже казалось, что Гехемахнет дышала, и он мог чувствовать пульс её огромного сердца в вибрации камней под ногами.

Когда Варна посещали такие мысли, он молился Императору, но ему было всё труднее вспоминать слова, которые вдалбливали в него священники Эклезиархии.

Он посмотрел на Пиерло, который размазывал кровавый цемент по поверхности камня. Роба мужчины сползла, и под ней было нечто, нечто, что не могли спрятать даже слои запекшегося цемента.

— Что у тебя на плече? — прошептал Варн, и голос показался ему чужим.

Пиерло раздраженно поднял глаза, словно его мысли грубо прервали. Он натянул разодранную робу обратно, скрыв знак, и продолжил работать с опущенной головой.

Варн рискнул оглядеться и не увидел неподалеку ни одного из надсмотрщиков. Его разум возбудили назойливо повторявшиеся слова Диссонанса, «убей его», и Варн подскочил к рабу и задрал его робу. Пиерло вцепился в его руки, пытаясь оттолкнуть его, но Варн смог сорвать робу с плеча бывшего телохранителя.

На коже плеча находился символ, символ, который он узнал, поскольку видел его много раз каждый день. Он был вырезан на боках паучьих кранов и отштампован на затылке некоторых старших надзирателей. Он видел его на наплечниках каждого проклятого десантника хаоса на планете. Это было кричащее демоническое лицо, и Варн прекрасно знал, что оно провозглашает.

— Ты один из них! — зашипел он. В его разуме немедленно сошлись осколки мозаики. Варн видел, как этот мужчина покинул комнату во дворце за секунду до того, как она взорвалась. Пиерло был одним из мятежных предателей, открывших путь силам Хаоса.

Лицо предателя исказилось от ненависти, когда они начали драться. Варн слышал приглушенные вопли остальных рабов, но не вслушивался в них. Он мог слышать лишь пульсацию крови в своей голове. Этот ублюдок открыл дорогу захватчикам. В нем закипела ненависть. Он потянулся рукой к лицу Пиерло, расставив пальцы, словно когти.

Мужчина не был новичком в бою без оружия и схватил руку на подлете, болезненно ее выгнув. Сжав другую руку, Пиерло ударил его в солнечное сплетение, выбив из него весь воздух. Варн упал на камни. Пиерло был выходцем с верхов и тренировался в искусстве боя, Варн же учился борьбе на улицах Шинара и знал, что искусство борьбы и бой гвоздями и зубами за выживание каждый день — две разные вещи. Варн перенес множественные увечья во время своей молодости как хаб-гангстера, и нанес ещё больше. Даже когда он пытался быть честным и работал на соляных пластинах, он участвовал по ночам в уличной поножовщине. Все это изменилось, когда его наняли в силовики, но его навыки стали полезны и там.

Варн резко вскочил, нанеся мощный удар в подбородок Пиерло, и почти сразу добавил резки ударом локтя. Тот отшатнулся, зависнув на грани стены, способный утянуть за собой Варна и полдюжины других рабов. Варн схватил толстую шипастую цепь, затащив мужчину на камни и ударив коленом в пах.

Когда Пиерло согнулся от боли, бывший силовик шарахнул локтем по его голове, и предатель рухнул на камень. Пиерло лежал без движения, но Варн ещё не закончил. Наполненный ненавистью, он обмотал шипастую цепь петлей вокруг шеи Пиерло, прижав её к полу ногой. Варн перемотал цепи в руках и потянул, притягивая цепь к себе изо всех сил. Поскольку Пиерло носил тот же ошейник из кроваво-красного металла, что и остальные рабы, цепь глубоко погрузилась в его глотку, от чего тот задыхался, а окончания шипов вонзались в плоть. Из глотки мужчины полилась кровь, перемешавшаяся с кровавым цементом на камнях.

Вспышка боли взорвалась внутри Варна, когда в его плоть погрузились иглы надзирателей, но он не среагировал на это. Его мускулы вздулись, когда он в последний раз натянул цепь, а затем он упал от вызванной надзирателями жуткой боли, корчась и трясясь от агонии, на камнях рядом с Пиерло.

Внутренним взором Варн увидел, как небо стало красным от крови. Он знал, что Гехемахнет довольна.

И улыбался, глядя в мертвые глаза предателя.

Земля содрогнулась, и вырвавший цепной меч из кишок гвардейца Мардук поднял голову и вгляделся в сумерки. Проливной дождь все ещё хлестал по залитому кровью полю битвы, но Первый Послушник чувствовал, что приближается нечто, нечто огромное.

Вспыхнула молния, обрисовав силуэт, который Мардук сначала принял за гору. Но это была не гора, потому что она неустанно двигалась вперед, и земля дрожала от его тяжелой поступи.

С проклятьем на губах, Первый Послушник окинул взором огромную фигуру явившегося титана.

Казалось, что древний, первобытный бог из допотопной эпохи вновь шагал по земле, спустя бессчетные годы после того, как его родичи канули в мифы и легенды.

Его металлическое тело покрывали углубления и вмятины, полученные в сражениях за десять тысяч лет жизни. Хитро косящееся мрачное лицо было обожжено огнем и покрыто рубцами, а глаза пылали красным светом. Внутри его металлического черепа сидел принцепс и его модераторы, психически соединенные с титаном. Они ощущали боль гиганта как свою и получали дикое удовольствие, круша все под ногами.

Когда он зашагал через ряды танков и солдат, все показалось карликовым. Многобашенный бастион размером с обнесенную стенами крепость возвышался над его мощным бронированным панцирем. Осадная артиллерия и боевые пушки, через дуло которых мог проехать маленький танк, находились в этом огромном отделении, а свисающие с его стен знамена развевались под ураганным ветром. На месте рук титана находились огромные орудия, с которых свисали украшенные десятками символов боевые знамена, отмечающие вражеских титанов и сверхтяжелую технику, которых гигант уничтожил за свою долгую жизнь. Воздух вокруг огромной боевой машины мерцал от мощных пустотных щитов.

С тихим шумом осадные пушки на могучих плечах "Императора" выпустили первый залп, и потоки воющих снарядов разорвались в рядах Несущих Слово. Боевые братья взлетали в воздух, а танки раскалывались под обстрелом, но это было ничем по сравнению с последовавшим… Сверхнагретые потоки плазмы начали скапливаться в плазменном аннигиляторе правой руки монстра, наполняя воздух жутким шипением, от которого незащищенные уши гвардейцев заболели, а огромные дула смертоносной пушки "адская буря" начали раскручиваться. Направление ветра резко изменилось, когда они набрали скорость.

Вращающиеся дула пушки выпустили ураган огня, разорвавший ряды Несущих Слово и пронесшийся от одного края ущелья до другого, уничтожая воинов и технику. Плазменный аннигилятор вспыхнул с силой заключенного солнца, выпустив поток белой от жара энергии, поглотивший и немедленно расплавивший множество танков.

Учиненное "Императором" разрушение внушало благоговейный страх, и ряды Имперских Гвардейцев ликующе заревели, когда бог-машина продолжил истреблять ненавистного врага.

Мардук оскалил свои акульи клыки, шипя на чудовищную и неостановимую тварь. Копья лучей энергии слетали со склонов гор, когда лазерные пушки отрядов опустошителей нацелились на "Императора". Но для титана эти мощные залпы были словно комариные укусы. Множество "Хищников", "Лэнд Рейдеров", дредноутов и демонических машин нацелили свое тяжелое вооружение на огромное чудовище. Ракеты, лучи лаз-пушек, тяжелые артиллирейские снаряды и ревущие потоки плазмы неслись к титану. Вспышки пустотных щитов поглощали выстрелы, оставляя смертоносную машину неповрежденной, и в ответ она изрыгала снаряды из десятков боевых пушек в бастионах ног.

Отряды имперской гвардии возобновили атаку, воодушевленные появлением титана, который вновь выстрелил из плазменного аннигилятора, выстрелив во тьму и разнеся вершину пика. Обломки, куски соляных скал и демонических машин сползли с отвесных скал мощной лавиной. Крутящееся орудие "адская буря" дымилось, разрывая все на хребте. Дождь превращался в пар, падая на сверхнагретые стволы огромных орудий. Залпы артиллерии продолжали бить в пустотные щиты над панцирем титана, который сверкал мириадами цветов, отражая попадания.

Мардук вновь выругался, стреляя в разлившуюся вокруг него толпу и чувствуя, что переменчивое течение битвы повернулось против Легиона. У них просто не хватало огневой мощи, чтобы пробить пустотные щиты, а тем более повредить титан, пока Несущие Слово завязли в битве с гвардейцами и скитариями.

Но если они не удержат ущелье, их судьба будет хуже смерти. Если это будет необходимо, любой космодесантник добровольно отдаст жизнь в битве по его слову. Ведь хотя Кол Бадар как стратег и Корифей должен был организовывать комплексные и боевые непробиваемые построения, осторожно планировать наступление, размещение огневой поддержки и накладывающиеся друг на друга сектора обстрела, в отсутствии Темного Апостола Мардук отвечал за духовное лидерство легиона. И если он отдаст приказ стоять и сражаться до смерти, поскольку этого хотят боги Хаоса, то его слову последуют без вопросов. Боевые братья дорого продадут свои жизни, забрав с собой столько врагов, сколько смогут, прежде чем их жизненные энергии освободятся от их смертных оболочек.

Но Мардук не видел, как можно благородной жертвой остановить этого древнего бога войны. Нет, здесь не могло быть гордого последнего боя. Здесь были лишь быстрая смерть и позорное уничтожение. Они не смогут дать Темному Апостолу достаточно времени для окончания постройки Гехемахнет, и это было хуже всего. Если строительство прервется, то вся атака на эту планету станет бессмысленной, а Совет Темных Апостолов на Сикарусе будет очень недоволен. А этого действительно стоило бояться, даже в смерти, ибо Совет мог дотянуться до бездн Имматериума и вырвать оттуда души тех, кто подвел его. А управляемые Советом бесконечные мучения падших были столь ужасны, что лучше было их даже не представлять.

Он давал выход злобе, яростно рубя, круша кости и разрывая плоть, стоя в потоках воды. Быстро бегущие потоки доставали многим врагам почти до живота, а трупы убитых плавали лицом вниз, их кровь растекалась подобно масляному пятну. Ещё один залп "Императора" превратил часть поля битвы в ревущий огненный шар, рев немедленно превращающейся в пар воды перемешался с воплями умирающих и взрывами топливных баков и снарядов.

— Мы должны отступить, Первый Послушник, — прорычал по воксу Кол Бадар.

— Великий полководец Кол Бадар приказывает отступать от Имперской Гвардии, — промолвил Мардук, — я уже слышу, как они хохочут над нами.

— Пусть смеются. У них не будет возможности долго смаковать свою победу.

— То, что они вообще могут смаковать победу над Легионом Лоргара — позор для всех нас, — прорычал Мардук.

— Щенок, ты хочешь умереть здесь? Если ты этого действительно хочешь, я с радостью брошу тебя тут. И в этот раз тебя никто не спасет.

Буриас-Драк'шал вонзил икону в грудь гвардейца, разбрызгав кровь по шлему Мардука.

— Битва хороша, — рыкнул он, из-за толстых демонических клыков в его демонической пасти слова получились немного невнятными. У него не было допуска к личным вокс-сообщениям, проскакивающим между Кол Бадаром и Мардуком. — Сегодня мы отдадим свои жизни Хаосу?

Первый Послушник тряхнул головой, и прорычал грубый ответ Кол Бадару.

— Боги хаоса проклянут тебя, если ты посмеешь. Твоя неудача замарает нас всех.

— Я встану с высоко поднятой головой перед своим повелителем, и приму любое наказание, которое он назначит. Я не буду трусливо умолять, как это сделал бы ты.

— Значит, ты признаешь свою неудачу, могучий Кол Бадар.

— Я не буду слушать твои бесхребетные насмешки, гаденыш. Боги свидетели, я увижу падение этого проклятого "Императора". Я все ещё полководец Воинства, и ты сделаешь, как я прикажу.

— Я буду ждать, когда ты начнешь пресмыкаться и лизать стопы Темного Апостола, умоляя о милости, — проворчал Мардук.

— Этого не будет, змея, — сказал Кол Бадар. Вокс-канал протрещал, открываясь чемпионам кругов.

— Отходим, сражаясь, — приказал Корифей. — Передовые круги отходят, третья и четвертая линия прикрывают. Вторая и пятая, встретить первую, объединиться и отступить. Затем отходят четвертая и третья. И оттащите назад эти проклятые дредноуты и демонические машины.

Буриас-Драк'шал зарычал от расстройства, и, вымещая своё недовольство, разорвал человека пополам.

— Мы бежим от них!? — крикнул он, ломая хребет другом солдату.

— Нет, — ответил Мардук, — мы бежим от него.

— Ба! Мы уже повергали титанов раньше. Корифей слабак.

— Уже метишь на его место, Буриас-Драк'Шал?

Одержимый дико оскалился, а затем позволил демону вновь проявить себя, и изменился так, что не мог говорить. С животным ревом он ринулся обратно на поле битвы.

Мардук чувствовал стыд и досаду. Не в обычаях Легиона было бежать от солдат Ложного Императора, хотя он и понимал, что приказы Кол Бадара — лучший путь действий для Воинства.

И все же, он будет рад увидеть, как из этого высокомерного подонка сделают вешалку, когда Темный Апостол узнает об отступлении.

Отступление Несущих Слово прошло гладко, выстроившиеся круги отходили в стройном порядке, обрушивая плотные огневые потоки, чтобы прикрыть отступающих. В свою очередь, эти круги разворачивались и прикрывали своих братьев. Павших воинов оттаскивали, поскольку бросить их на поле боя было бы ужасным богохульством, а вдобавок, боевое снаряжение и генетическое семя легиона было слишком совершенным, чтобы его бросать. Техника медленно катилась назад, стреляя в титана.

Большинство демонических машин и дредноутов вытащили из битвы на крепких цепях, прицепленных к тяжелой гусеничной технике, хотя они и сопротивлялись и пытались вернуться в бой. Многие из них набросились на своих поводырей, убив десятки пытавшихся их успокоить людей в черных рясах и перевернув множество оттаскивавших их тяжелых тягачей. Другие вырывались из оков и бросались на врага, рвя, разрывая и вопя, испуская потоки пламени и ракет, прежде чем их уничтожили орудия "Императора".

Кол Бадар сгорал от стыда, но он не мог позволить уничтожить Воинство. Однако потери были тяжелыми, и этот день будут долго оплакивать.

Конечно, он готовил план действий на случай отступления, как часть боевых приготовлений ко всему, но ему уже тысячи лет не приходилось приказывать отходить.

Несущие Слово удерживали врага на расстоянии ураганным прицельным огнем. Легион медленно отходил, создавая болтерами вихрь смерти.

Припадающие к земле восьминогие машины с плеском выпрыгнули перед линией Несущих Слово. Они были меньше огромных "Осквернителей", и управлялись существами, некогда бывшими простыми смертными. Но теперь плотное подключение и черное колдовство навсегда соединило их с машинами, а измененная плоть их тел находилась внутри круглых, полных жидкости и похожих на волдыри глазах спереди конструкций.

Раздутые брюшка машин пульсировали, когда круглые мины извергались из их задних частей, падая в воду и вбиваясь в землю. Они торопились вперед, их огромные животы сокращались, закладывая свой смертоносный груз прямо под корку соленой земли, размещая тысячи миль по всей длине ущелья.

Другие конструкции, с более длинными ногами шагали через глубокую воду, словно мутировавшие многоногие водные насекомые. Они обильно изрыгали жирную, клейкую маслянистую жидкость на поверхность потоков воды, выбрасывающих её за отступающими Несущими Слово на ничейную землю между двумя армиями.

Обстрел имперцев уничтожал десятки мерзких созданий, а ужасающая сила орудий "Императора" все ещё взрывала огромные участки ущелья, но они были заменимы, и Кол Бадара не заботило их уничтожение. Машины выполнили возложенную на них задачу, и теперь их гибель не имела значения.

Титан сделал ещё один огромный шаг вперед, обрушив с оглушительным грохотом свою огромную многосуставчатую ногу, стреляя из орудий в отступающих Несущих Слово. Боевые орудия на плечах "Императора" развернулись, нацеливаясь на с воем летящих сквозь бурю "Громовых Ястребов" и "Штормовых Птиц", по кривой улетавших к вершинам гор.

В его голове эхом отдавались слова Первого Послушника, раздражая его. Имперцы никогда не должны были одержать такой победы, и Кол Бадар ощущал на своих плечах тяжелый груз стыда и разочарования. Он хотел бы получить больше времени на изучение противника, узнать его силу и состав, но пожелания Темного Апостола были ясны, а время было критическим фактором. Точная оценка врага означала бы битву в глубине гор, а он чувствовал, что такая стратегия не понравилась бы Темному Апостолу.

— Ты слишком осторожен, мой Корифей, — сказал бы Ярулек. Он повторял это и раньше.

Сегодня его осторожность спасла бы жизни множества боевых братьев, поскольку внезапное появление титана стало шоком. И теперь он вынужден отступить.

И все же, он чертовски хорошо позаботился о том, чтобы противник понес как можно больше потерь во время отступления Воинства.

Когда шрапнель и выстрелы угодили в жирный, маслянистый суп, извергаемый длинноногими шагоходами, высокое пламя накрыло ущелье. Яростно вспыхнув, оно разгорелось по всей ширине аллеи, поглотив десятки шагоходов. Погибая они пронзительно визжали, их ноги дергались в агонии, когда пламя лизало их. Пылающая жидкость накрыла сотни безмозглых скитарий, продолжавших неустанно идти за отступающими десантниками хаоса, даже тогда, когда огонь поглощал их плоть. Части машин, утратив скреплявшую их плоть, погрузились в кипящие воды, хотя даже там они продолжали гореть.

Первые танки, достигшие поверхности соляной скалы и скрытых под ней мин, взлетели в воздух от мощных взрывов. Увидев это, имперцы остановились до тех пор, пока миноискатели не очистили путь, и принцепс титана класса "Император" решил не рисковать своей огромной машиной до этого момента.

Корифей подарил Воинству время, но должен был тщательно его использовать, чтобы спланировать и воплотить падение титана. Стратегии и предположения уже мелькали у него в уме. Он уже знал, где встретить гиганта, мысленно отметил это место, узкое ущелье примерно в пяти километрах позади.

Кол Бадар горько посмотрел в разрываемое вспышками молний и падающими снарядами небо и повторил принесенную Первому Послушнику клятву.

— Я увижу падение этого бога-машины от моих рук или моя душа будет обречена на вечные муки.

Пророкотал раскат грома, словно принимая его клятву.

Он сломает дух машины монстра и, достигнув победы, предстанет перед Темным Апостолом Ярулеком и примет любое наказание, которое тот сочтет нужным наложить на него.

Битва давно закончилась, а жуткая буря в небесах утихла. Воды отступили, схлынув с гор в болото в опустошенном ущелье. Повсюду на поле битвы были разбросаны тела, выжженные остовы техники и обломки. Немногие из погибших врагов остались тут, многих вытащили их собратья, а элизианские огнеметчики сжигали тех, кто остался. Все избегали почерневших остовов техники и проклятых машин врага, поскольку их полное уничтожение было бы слишком долгим. Команды несущих тяжелые связки отлаженных сенсоров элизианцев крались вперед, вытаскивая из земли тысячи мин. Они были гораздо медленнее жужжащих минных тральщиков Адептус Механикус, перепахивавших землю широкими взмахами механических анализаторных рук. Но приказы командира элизианцев были ясны: армия должна продвигаться вперед так быстро, как это возможно, и любой человек, способный находить мины, элизианец или безмозглый сервитор, должен работать.

В огромной тени остановившегося титана "Экземплис", адепты Бога-Машины роились вокруг уничтоженной техники, извлекая важные механизмы и молясь мертвым или умирающим духам машин. Генералу-бригадиру Хаворну они казались роем плотоядных муравьев, разрывающих труп умирающей добычи. Адепты быстро, с удвоенной энергией сдирали орудийные системы с уничтоженных танков и Ординатус Минорис, и загружали их рядом с работающими устройствами, гусеницами и управляющими системами в огромные грузовые машины для последующего повторного использования.

Индустриальные сервиторы неустанно работали, вытаскивая тяжелое вооружение, собирая его под бдительным взором адептов и относя павших скитарий в катящиеся за армией передвижные фактории. Там их укладывали на длинные конвейерные ленты и завозили внутрь для рециркулирования. Хаворн не был уверен, что это означает. Он думал, что оружие техно-стражей вырывали из мертвой плоти его носителей, но он не знал судьбу самих тел. Лишь когда техномагос Дариок холодно его попросил об одном одолжении, он узнал судьбу этих оскверненных трупов.

— Запрос, генерал-бригадир Ишмаэль Хаворн, — монотонно сказал техомагос. — Я так понимаю, что тела ваших неактивных солдат собирают. Их отправляют на перерабатывающие фактории вашего подразделения? Я не знал, что они есть в вашей экспедиции.

— Жетоны Элизии кладут на глаза моих павших солдат, а их мертвые тела поглощает очищающий огонь. Жрецы направляют их души к Императору, — Ответил Хаворн, не понимая о чем говорит магос. — Таков путь элизианцев. Каждый человек носит два жетона с Элизии, — пояснил он, порывшись под накидкой и достав две круглые металлические монеты, висевшие на продетой через отверстия в их центре тонкой цепочке на шее Хаворна, — это давно стало обычаем наших людей. Мы специализируемся в десантных операциях, и редко доводится выносить тела мертвых, но не важно, где они лежат, главное, что их души направлены на правильный путь.

— Сжигаете мертвую оболочку из плоти? Это не логично. Это трата ресурсов, как прометия, так и плоти. А что с теми вашими устройствами из плоти, которые стали неоперабельными, но не полностью не функциональными?

— Ты имеешь в виду моих раненых? — ледяным голосом спросил Хаворн.

— Если угодно.

— Моих раненых отделяют от их взводов и уносят в медицинские палаты на тяжелых посадочных транспортах. Смертельно раненым облегчают муки, а их души направляют на правильный путь.

— Могу ли я попросить вас об одном, генерал-бригадир Ишмаэль Хаворн?

— О чём? — осторожно спросил генерал, не понимая, куда ведет магос.

— Нелогично и нерационально избавляться от нефункционирующей плоти так, как это делаете вы. Я прошу, чтобы после завершения ритуалов ваших жрецов, трупы были бы собраны для переработки моими адептами.

— Переработки во что?

— В полужидкую, основанную на протеине питательную пасту.

Хаворн моргнул, думая, что ему послышалось.

— Ты… хочешь превратить тела элизианских воинов, с честью погибших в бою с врагом, в пасту.

— Это логическое использование ограниченных ресурсов. Когорты моих скитарий хорошо снабжены топливом, но пополнение пищевого уровня является тяжелым.

— В тебе действительно не осталось ничего от человека, черт возьми, жалкая ты и низменная машина? — дрожащим от эмоций голом сказал Хаворн

— Исправление. На моем теле осталось тридцать восемь стандартных имперских единиц веса живой плоти и тканей, генерал-бригадир Ишмаэль Хаворн. Я не жалок и не низок, а их использование в подобном контексте является новой частью информационной памяти для меня. И спасибо вам за то, что вы назвали меня "машиной", хотя я ещё не настолько возвысился в рядах духовенства Марса, чтобы стать одним целым с Омнииссией.

— Отвечу вам так, магос, — сказал Хаворн, — скорее вы сдохнете и окажетесь в аду, чем я отдам вам кого-нибудь из своих солдат, живых или мертвых.

Не услышав немедленного ответа, он добавил.

— Это значило, нет, ублюдок ты с ледяным сердцем.

Тринадцатая глава

— Мы определили местность, в которой враг собирается встретить нас, генерал-бригадир, — доложил полковник Ларон.

— Покажите мне, — сказал Хаворн. Длинный стол между ними осветился после его слов, возникли тысячи перекрученных линий зеленого света, показывающих детализованную схематическую карту окружающей местности. По распоряжению Хаворна, скрюченный сервитор, встроенный в основание стола, начал манипулировать выделенным изображением, прокручивая его вдоль поверхности стола и увеличивая ущелья и лощины. По другому приказу, плотно собранные световые линии начали возникать над столом, показывая трехмерное изображение гор.

Спустя секунду осмотра карты, Ларон указал.

— Мы движемся по основному ущелью здесь. Наши разведчики продвигаются через лощины тут, там и здесь, — сказал он, указывая на два тонких ущелья в нескольких километрах от того, по которому двигались основные силы, — а наши десантники приземлилась в этих точках, — Ларон указал на дюжину ключевых стратегических позиций.

— Как вы прочли из моих докладов, наше наступление на возвышенности тут, — он указал на ещё одну точку в горах, — было тяжелым, но успешным.

— Враг защищал их без особого энтузиазма, — проворчал Хаворн, — Твои люди взяли их слишком легко, и я не пытаюсь их очернить. Там где предатели решат остановиться и сражаться, мы встретим гораздо более тяжелое сопротивление.

— Я думаю так же, генерал-бригадир, и верю, что мы нашли это место. Ранние попытки взять эти позиции, — он указал на участок гор примерно в десяти километрах, где ущелье было особенно узким, показали высокую концентрацию противника. Наши атаки были отбиты.

— И с тяжелыми потерями, — буркнул Хаворн.

— Действительно, враг не церемонился. Они решили дать нам бой там.

— Это подходящее место. Здесь искривленное ущелье уже всего. Там нет прямой линии огня длинной больше километра, следовательно, использование нашей артиллерии будет ограниченным, но их воины будут на превосходных позициях. Это значит, что "Экземплису" придется подойти ближе для атаки, вместо того, чтобы разносить их с расстояния в пять отрезков. Это интересное место для битвы. Но возможно это уловка. Вы провели разведку подходящих для засады позиций перед этим отрезком?

— Да, генерал-бригадир. Ущелье сужается примерно в десяти километрах выше, тут. В нескольких местах оно сужается до ширины меньше ста метров в нескольких местах, и "Императору" там будет тесновато. Это могло бы быть местом для проведения засады, но таких районов в ущелье больше сорока.

Генерал-бригадир фыркнул.

— Были ли следы движения противника? Если мы войдем в ущелье, а предатели займут позиции на этих скалах, то потери будут велики.

— Нет, сэр. Мои "Часовые" зачищают район, но пока они не встретили никого, кроме ублюдочных культистов, скакавших параллельно ущелью. Мы убили их всех.

— Вражеский командующий не дурак. Если бы я был им, я бы планировал нечто здесь, — сказал Хаворн, указывая на одно из самых узких мест ущелья. — Миноискатели пока что ничего не нашли?

— Ни одного целого минного поля, хотя мины были раскиданы каждые сто метров или около того.

Имперские войска позади этих отрядов замедлились до состояния черепах. Хотя пока не было обнаружено ни одного минного поля, предатели раскидали по ущелью спорадические скопления мин, лишь чтобы вынудить Имперцев сканировать весь свой путь.

— По всей длине в утесах находиться множество трещин. Я приказал командам огнеметчиков двигаться вдоль обрывов и зачищать все группы пещер. С огнеметчиками идут команды сканеров, осматривающих местность на предмет жизненных показателей и энергетических всплесков.

— Прикажи командам подрывников подорвать крупные расщелины, — распорядился Хаворн.

— Да, сэр.

— Возможно они хотят очистить исторические хроники от причиненного им "Экземплисом" позора, — сказал генерал-бригадир, — Они могли хорошо подобрать место для битвы против нас. И они будут сражаться до последнего.

Мощные авто-сенсоры предупредили Кол Бадара о рыщущем духе машины вражеского ауспекса, и последние системы его терминаторской брони автоматически отключились. Он едва дышал, а его сдвоенные сердца бились не чаще чем раз в минуту. Он уже давно отключил рециркулирующее воздух устройства, а огромный вес доспеха давил на него, когда последние вспомогательные механизмы деактивировались.

Он плохо слышал приглушенный глухой удар взрыва, когда на него посыпались пыль и песок, а земля под его ногами содрогнулось. Тяжелые осколки соляного камня рухнули на Корифея, но он все равно стоял неподвижно, а его жизнедеятельность была крайне замедленна. Это не было глубокой комой, на которую были способны воины легиона, ибо для того, чтобы пробудить его от неё потребовались бы усилия хирургеонов, и он не смог бы даже заметить знака приближения своей добычи. Однако это было достаточно сильное замедление для того, чтобы ауспексы врага не засекли его жизненные показатели, особенно когда он был защищен толстыми, изолирующим сигналы пластинами его святой брони.

Прошло некоторое количество времени, и Корифея омыло пламя. Сердцебиение Кол Бадара ускорилось, когда он увидел охватившую его основанную на прометиуме зажигательную смесь и ощутил резкий скачок температуры. Жар был почти непереносим, встроенные тепловые регуляторы его брони были выключены вместе с остальными устройствами, чтобы не было читаемого энергетического излучения.

Пламя ярко осветило узкую пещеру. Кол Бадар видел других воинов культа Помазанников, таких же неподвижных, которых лизали языки пламени. Он видел как внешняя ребристая проводка раннего терминаторского доспеха одного из боевых братьев ярко вспыхнула и расплавилась, а сам воин рухнул на пол пещеры, его легкие загорелись. Кол Бадар был рад, что тот не кричал, умирая.

Когда из-за увеличившегося сердечного ритма его дыхание участилось, он начал использовать слишком много кислорода, которого и так оставалось немного в доспехах Корифея. Кол Бадар вновь замедилил дыхание и пульс до тех пор, пока оно почти не остановилось.

— Что это было? ТЫ что-то засек? — спросил уставший элизианский солдат, оглядываясь на товарища. В руках того была тяжелая полусфера диска ауспекса. Доверится ему и позволить провести осмотр было легче, чем все время поглядывать на информационный экран на закрепленном за спиной устройством обратной связи.

— Кажется, секунду что-то было, но сейчас исчезло. Больше похоже на глюк.

— Не пора ли нам поменяться местами, хех? — с надеждой спросил он. Его товарищ громко захохотал.

— Никаких шансов. Я его потеряю. Пошли, пора идти. Тут ничего нет.

Кол Бадар пришел в себя, когда пещера вздрогнула, и на него посыпались куски соляной скалы. Спуся почти тридцать секунд последовал ещё один громоподобный взрыв, ближе, чем первый, и вниз посыпалось ещё больше пыли. Его желтые глаза моргнули, запуская базовые функции брони. Он решил, что после того как враги прочесали местность и объявили её чистой, они едва ли будут проводить дальнейший осмотр, так что включенная терминаторска броня было маленьким риском. Вновь начал циркулировать спертый и сухой воздух, и Кол Бадар глубоко вдохнул, наполняя воздухом своё задыхающееся тело. Его чувства немедленно обострились.

Добыча была близко.

Он осмотрелся, поворачивая голову их стороны в сторону, вновь знакомясь с ситуацией, когда заработали системы его брони. Пещера сузилась и обрушилась от взрывов в нескольких местах, обломки скал разбросало по неровному полу. Огромные куски упали на многих Помазанников, оставив на благословенном керамите выбоины и трещины. Несколько его братьев были наполовину погребены под завалом, но сейчас это не имело значения

Пещера была ответвлением глубоко разлома, который рассекал отвесные утесы главного ущелья. Кол Бадар заметил сужение ушелья и счел его подходящим для боя с врагом, но он никогда бы не нашел сеть пещер за ограниченное время для приготовления засады, если бы не… О них сообщил космодесантникам хаоса один из культистов, один из прислуживающих Первому Послушнику жалких псов.

Ответвляясь от открытого разлома, вход в систему пещер скрывался из виду. Его сложно или даже невозможно было найти тому, кто не знал о нём. Все же, пламя вражеских орудий нашло вход, в отличие от их носителей, и его комплект брони почернел от жара пылавшего прометиума.

Последовавшие взрывы почти полностью завалили разлом, когда сейсмические заряды обрушили нависавшую над ним скалу. Из пещеры почти невозможно было выйти воинам в броне терминатора. Но так лучше, ибо враг стал беспечен, думая, что его флангам ничто не угрожает.

Последовал ещё один грохочущий звук, и земля вздрогнула. Хотя местность скорее всего не сканировали, передача вокс-сообщений была бы слишком большим риском. Щенок, Первый Послушник должно быть двинул своих культистов вперед. Если он сделает это не вовремя, Помазанники окажутся под ураганным обстрелам орудий врага. Он сжал зубы. Если щенок не исполнит свой долг, Кол Бадар и его братство почти наверняка погибнут. И даже если этот недоносок, Мардук, решил не оставлять его умирать, то почти наверняка эта мысль посещала разум ублюдка.

Все же, была только одна возможность уничтожения титана типа "Император" без гибели сотен боевых братьев. Это было рискованное предприятие, но его перспектива сильно возбуждала Кол Бадара. Раньше такая жажда битвы казалась потерянной для него, погребенной под тысячами лет сражений во славу Лоргара. Он приветствовал это чувство, как давно потерянного друга.

Десятки резких красных огней осветили стену пещеры, когда земля под ними вновь содрогнулась. С дрогнувшей скалы посыпалась ещё одна лавина пыли и камней, и Кол Бадар ухмыльнулся, осознавая, что вся пещера может рухнуть в любой момент, погребя его и Помазанников под тысячами тонн скалы. Это будет действительно бесславной смертью, и он мог только представить, как над ним будет насмехаться ублюдок Мардук, если судьба Корифея окажется такой.

Неподалеку раздались ещё два тяжелых удара. Он прикинул дистанцию. Её было сложно определить, но Кол Бадар решил, что спустя ещё два удара пора будет подрывать заложенные заряды.

Их красные огоньки ритмично мерцали в темноте. Они были предназначены для взрыва лишь в одном направлении, и он очень аккуратно их разместил. Эксперт в осадных взрывах, Кол Бадар провел несколько часов, изучая разорванные линии и угловатые уровни скалы, чтобы мощные взрыв произвели именно желаемый эффект. Единственный неправильно размещенный заряд обрушил бы на них всю гору, а Корифей не позволял никому распоряжаться своей судьбой.

Дикое предвкушение нарастало, и Кол Бадар прислушивался к тяжелым ударам, возвестившим бы о начале атаки.

Командная "Химера" медленно катилась вперед в тени "Экземплиса". В не зависимости от того, сколько раз генерал-бригадир видел титанов, его не переставал восхищать один лишь их размер, а этот гигант типа "Император" был одним из самых крупных. Из под купола "Химеры" открывался прекрасный вид на шагавшую вперед огромную боевую машину. Он мог понять, почему извращенные адепты Механикус поклонялись титану как воплощению своего бога, поскольку он был могучим, первобытным существом эпических размеров.

Сзади он мог видеть смазанные маслом механизмы бога-машины, поскольку тыловой слой брони был слабее переднего. Поршни размером с дома поднимались и опускались, когда гигант двигал своими огромными крепостями ног, а вихри перегретого дыма и пара вырывались из выхлопных труб на спине. Ещё выше, стяги раскачивались от быстрого ветра на сводчатых зданиях крепости, которую титан нес на своих плечах. Там были размещены боевые орудия и осадная артиллерия, а также храмы Бога-Машины и мавзолеи с мощами прошлых принцепсов.

В узком ущелье ему было неуютно, и генерала не покидало напряжение. Это место было больше похоже на разлом, а его близкие стены были отвесными. Казалось, что они угрожающе нависали над ним, а если враг засел на их гребне, он смог бы безнаказанно расстрелять конвой. Но 72 полк Ларона удерживал там позиции и продвигался дальше вдоль гребней хребта. Основные силы Механикус медленно двигались через ущелье, и казалось что враг решил просто ожидать их вперед. Но все же генерал-бригадир почти ожидал, что что-то произойдет, некая ловушка или хитрость, а он давно научился доверять своим инстинктам.

— Рачиус, — сказал он человеку в "Химере", — проведи ещё одну проверку.

— Так точно, сэр, — откликнулся офицер-связист.

"Химера" была оборудована множеством сенсоров и мощных вокс-устройств, чтобы приказы генерала-бригадира доходили до его капитанов, а длинные антенны и тарелки связи поднимались в задней части БТР.

— Я засек слабый всплеск излучения со стороны утесов, сэр. Точный источник неизвестен.

— Черт побери! — произнес Хаворн. Его напряжение росло. Это было критическим моментом. В сузившемся ущелье подразделения Имперцев растянулись длинным и громоздким конвоем. Если начнется атака, будет сложно оказать поддержку, а остальным подразделениями позади них придется остановиться.

— Говоришь от утесов? Команды подрывников не заделали все пещеры, не так ли, Рачиус?

— Нет, сэр. Мне доложили, что все пещеры обрушились. Возможно, это просто геотермальная активность.

— Попробуй опередить место. И прикажи "Химерам" держаться поближе. Скажи офицерам быть готовым к действию.

Высоко квалифицированный офицер быстро выполнил приказы. Донал Рачиус был привередливым и совершенно зацикленным на свой внешности человеком. Складка на униформе бесила его, и он точно так же относился ко всему, что делал. Хаворн терпел его эксцентричность, потому что Донал был опытным, а его перфекционизм, пусть и раздражающий при общении, сделал Рачиуса идеальным для его должности человеком.

"Химеры" за командным транспортом ревели двигателями и ехали вперед, удерживая дистанцию. Не было отрезка в ущелье, по которому друг за другом не ехали двадцать машин. Но они держались на осторожной дистанции от титана. Наступившая нога колосса легко превратила бы БТР в лепешку.

Когда началась атака, это было почти облегчением. Но она началась впереди колонны танков, в самой сильной точке имперских позиций.

Хаворн услышал раскаты обстрела впереди, и колонна замедлилась.

Генрал-бригадир немедленно выпрыгнул из купола, поджав под собой ноги, когда мощный полу-лифт опустил его внутрь "Химеры". Она была наполнена коммуникационным оборудованием, маленькой группой офицеров и сидящим в специально сделанном изогнутом сидении очень большим огрином, чья голова поместилась, но все-таки давила в потолок.

— Доложите, — приказал он.

— Техномаг доложил, что его скиитарии сражаются с врагом.

— Значит враг выдвинулся встретить нас?

— Похоже на то, сэр. Они окружили изгиб тут, — ответил Рачиус, указывая на дата-слоте упрощенную карту, на которой сияли огоньки, указывающие передовые подразделения.

— Но это бессмысленно. Мы перережем их, если их не будут поддерживать крупные орудия предателей, а они все размещены там, не так ли? — Ответил Хаворн, указывая на вершины гор в нескольких километрах от изгиба ущелья.

— Они там. Мы не получали информацию, указывающую на обратное.

— Должно быть, они хотят, чтобы мы их атаковали, предупреди колонну.

— Сэр, Механикус уже предупреждены. "Экземплис" готовит орудия.

— Скажи магосу выдвигаться. Скажи ему, что его бог-машина в опасности, — сказал Хаворн, вновь карабкавшийся на куполе, чтобы осмотреться.

Он поднял люк "Химеры" и увидел, что титан широко расставил ноги, а механизмы поддержки встали на место, когда гигант готовил орудия. В воздухе разливалась энергия, когда плазменные реакторы разогревались, готовясь устроить полномасштабное опустошение. Генерал-бригадир поднес мощный гироскоп к глазам, всматриваясь в утесы на верху. Там не было ничего, ни следа появления скрытого противника.

— Враг движется, сэр! Они ринулись вдоль хребта! И вдоль ущелья сюда быстро двигаются другие подразделения противника! Они готовятся атаковать!

"Кого черта происходит?" — подумал Хаворн. Могучие орудия "Экземплиса" легко истребят их всех. Такое развитие событий не успокоило генерала, и его настороженность росла.

— Вперед! — взревел Мардук, — Взор богов пал на вас, и их суд ожидает. Проявите себя достойно, выместив свою ненависть на неверных почитателях трупа!

Культисты воспрянули от его пылких слов, но Мардук презирал их, всех до единого. Боги наблюдали, это так, и они будут хохотать, наблюдая как ничтожные пойдут на бойню, дабы исполнилась цель действительно возвеличенных, Несущих Слово.

— Вперед, воины истинных богов! Вас ждет слава и возвышение! Не бойтесь орудий врага. С распростертыми объятиями примите разрушение, ибо ваши смерти помогут исполнить волю богов. Отдайте свои смертные тела Хаосу, и в эту ночь ваши души окажутся в королевстве богов!

Пять тысяч воинов культа ринулись вдоль узкого ущелья, к ожидающим их вдали орудиям огромного титана. Они кричали молитвы, маршируя вперед.

Оставив внушительную брешь за Культистами Слова, он приказал остаткам Воинства идти вперед, прекратив ждать подхода противника. Он видел, как "Император" расставил ноги, когда культисты оказались в зоне досягаемости его орудий, как и предсказал Кол Бадар. Теперь настало время действий Корифея. Его гамбит должен сработать, иначе все Воинство окажется на милости орудий титана.

— Я все ещё думаю, что нужно их отозвать, — прорычал Буриас, — Пусть ублюдок Кол Бадар встретит врага один и отправиться в ад.

— Буриас, — захохотал Мардук, — твоя желчь достигла пика. Ты говоришь эти слова, потому что думаешь, что я хочу их услышать?

— Первый Послушник, я просто выразил свои чувства и ничего более. Ублюдок приказал отступать от врага. Он заслужил смерть.

— Возможно, мой Несущий Икону, но ты предлагаешь нам бросить Помазанников?

— Они комнатные собачки Кол Бадара, почитающие ему почти с таким же пылом, как и Темного Апостола.

— И ты все ещё злишься, что тебе не приняли в культ, — сказал Мардук. Несущий Икону никак не среагировал, но мускулы его шеи слабо напряглись, и Первый Послушник увидел это. Он засмеялся.

— Ты очень амбициозен и у тебя черное сердце, не так ли, дорогой Буриас? И ты немного обижен на меня, так?

— Первый Послушник? — сказал немного уязвленным голосом Буриас. — Я всегда предан вам.

— Но ты думаешь что я виноват в том, что тебя не приняли в Помазанники. Ты думаешь, что это скрытое оскорбление меня Кол Бадаром, и ты страдаешь от него из-за нашего товарищества.

— Это мысль… посещала меня, Первый Послушник.

— Я рад, что ты иногда бываешь честным, Буриас, — весело сказал Мардук. Он продолжил прежде, чем Несущий Икону смог ответить, — Твое бесконечное желание возвыситься и улучшить свое положение — соблазн Слаанеша?

— Первый Послушник, вы знаете, что ищу не совершенства. Его не нужно для достижения того, чего я хочу.

— Да, тебе нужно быть лишь на хорошем счету того, кто станет Темным Апостолом. Но не будь самодовольным, дорогой Буриас. Когда придет время, и я получу мантию, я выберу только самого достойного война на должность моего Корифея.

— Моя пригодность под вопросом? — спросил Буриас, пытаясь скрыть свои эмоции на неиспорченном и внушительном бледном лице, но Мардук видел отблеск ярости Драк'Шала в его глазах.

— Нет, Буриас, но ни в чем под взором богов нельзя быть уверенным. Не позволяй свои порокам однажды опозорить тебя.

— Ничто не опозорит меня, и я никогда не навлеку позор на благословенный легион Лоргара, — сурово сказал Буриас.

Мардук улыбнулся и положил руку на наплечник Несущего Икону.

— Я верю, что ты прав, Буриас, старый друг. Ты говорил эти же слова на Калте, когда мы сражались с проклятыми воинами Жиллимана.

— И ты сказал, что однажды будешь возглавлять великие роты вместе со мной.

— Это так.

— Если этот… трюк Кол Бадара провалиться, в Воинстве останется слишком мало космодесантников, чтобы по справедливости разделить его, как приказал совет Сикаруса, особенно после потерь, которые нанес нам титан. Будет мало нужды во втором Темном Апостоле.

— Это мысль посещала мой разум, — огрызнулся Мардук, его настроение ухудшилось. — В любом случае, тем или другим способом, я стану Темным Апостолом.

— Я всегда сражался на твой стороне, Первый Послушник, задолго до того, как начал тебя называть так. И я буду сражаться теперь, чтобы не произошло.

— Я не ожидал от тебя другого, друг мой. Прикажи остальным чемпионам Воинства выдвигаться. Мы сразимся с великим врагом здесь, и будем молиться богам о том, что план Кол Бадара сработает, иначе нас всех перережут, а мы предстанем перед ними раньше, чем ожидаем.

— Первый Послушник, а что если боги хотят, чтобы мы здесь погибли?

— Тогда это будет их воля, но это будет не то, что я провидел. Переплетающиеся пути будущего никогда не останавливаются, но из тысяч пересекающихся дорог его, по которым я следовал в своих видениях, нас истребляли меньше чем в половине.

— Это… очень успокаивает, Первый Послушник, — сухо сказал Буриас.

Мардук захохотал, его уныние испарилось в мгновение ока.

Далеко впереди, орудия титана, стреляя, яростно вспыхнули, а спустя пол секунды последовала какофония разрывов, эхом отдавшихся в узком ущелье. Сотни культистов немедленно погибли. Расчет времени был критическим для наступления Несущих Слово. Если Кол Бадар неправильно его выбрал, оно окончиться гибелью сотен боевых братьев. Но если он рассчитал правильно, то они перережут множество врагов.

"Направьте меня Боги Эфира", — взмолился он и закрыл глаза. Вернувшееся видение вспыхнуло в нем, как только его веки опустились, видение четкое и болезненное, оставившее в его висках тупую головную боль. Он вытер струйку крови с его носа и увидел, как она немедленно свернулась плотной коркой на его пальце. Первый Послушник решил обсудить с Разжигателем Войны его после бивты, поскольку значение было странным и ставящим в тупик.

— Пошли, — сказал он, — Пора обрушить нашу ярость на врага.

— Есть контакт, Сэр! — закричал Рачиус, — Прокляни их Император, здесь больше пятидесяти этих ублюдков! Вектор 7.342.'

Хаворн выругался и вскинул гироскоп, глядя туда, куда указал его офицеры.

— Пусть "Химеры" двигаються, — крикнул генерал-бригадир, но его слова исчезли в серии взрывов, разорвавшим часть горы и эффектно раскидавших обломки скал. Крупный осколок камня врезался в нос "Химеры", оставив выбоину на толстой броне, а другие безвредно ударили в могучую ногу "Экземплиса", стоявшего не более чем в тридцати метрах от взрыва. На таком расстоянии его пустотные щиты были бесполезны. Они эффективно защищали от дальнего обстрела, но любой, кто подобрался так близко, мог атаковать бога-машину напрямую.

Пока эта мысль пробегала по его разуму, Хаворн выругался и шарахнул кулаком по крыше "Химеры", увидев массивные фигуры, выступающие из окутавших место взрыв клубов дыма.

Раздались первые выстрелы, когда они тяжело шагали по обломкам. Выступившие из облака были огромны, а их пластины брони были толстыми и почти непробиваемыми: терминаторы, элита врага.

Хаворн хлопнул по крыше "Химеры"

— Вперед! — заорал бригадир-генерал. — Перехватите их! И скорее приведите сюда тяжелую технику!

Двигатель БТР взревел, когда тот ринулся вперед по потрескавшейся земле. Другие "Химеры уже направлялись к врагу, и Хаворн увидел, как одна из них взорвалась, маслянисто черный дым немедленно поднялся над оранжевым огненным шаром.

— Сэр, вы должны спуститься сюда, — раздался снизу голос Рачиуса, в его голосе было беспокойство, но Хаворн не обратил внимания, вцепившись в зажим установленного на крыше штурмового болтера. Он навел мощное оружие на терминаторов и нажал на курок.

Кол Бадар зарычал, изрыгая во врага огонь из своего болтера. Он был в середине колонны врага, его окружали со всех сторон, а слева и справа к Корифею спешили солдаты и техника врага. Но истинная цель его гнева стояла перед ним: могучий Император титанов.

Огромные ступени спускались от арки врат на ступне колоссальной военной машины, и Кол Бадар шагал к ним. Прикрывающий огонь из автопушек "жнец" разносил вражескую техники и подразделения скиитариев, а плотный обстрел разрывал бежавшую перехватить их по соляной земле вражескую пехоту.

Но ничто не могло отвлечь Корифея от его цели, и он неумолимо шагал через ураган выстрелов, ведомый стальной решимостью и гневом. Встроенные в бастионы ног титана защитные батареи открыли огонь, накрыв шагающих Помазанников, силой взрывов разрывая даже мощную броню терминаторов. Рвущие воздух снаряды разорвались над головой, забросав боевых братьев красными от жара и бритвенно острыми осколками шрапнели. Кол Бадар зашипел, когда осколок длинной с человеческую руку врезался в его шлем, пробив броню и выколов ему глаз. Из раны хлынула быстро сворачивающаяся кровь, когда он вырвал большую часть куска шрапнели взмахом силового когтя, оставив лишь глубоко вонзившийся в глаз наконечник.

Но даже такая рана не могла удержать его от добычи, Корифей бессвязно взревел и неумолимо ринулся вперед.

Десяти метровые двери на ноге титана распахнулись, и воины скитарии высыпали на ступени, паля из встроенных орудий в терминаторов. Кол Бадар нацелил комби-болтер на толпу врагов и вдавил курок.

Вражеские "Химеры" с пронзительным визгом остановились, и из них высыпали одетые в серо-голубую броню гвардейцы, стреляющие из лазганов в ряды терминаторов. Болтерный огонь разрывал легкие цели, а тяжелые огнеметы с ревом поглощали людишек в огненном вихре. Комби-мельты зашипели, стреляя в надвигающиеся танки и превращая их в пылающие обломки. С воплями боли экипажи машин умирали.

"Химера" с пучком антенн привлекала внимание Корифея, и он осознал, что машина принадлежит офицеру высокого ранга.

— Уничтожить её, — отдал Кол Бадар приказ. Автопушки "жнец" завертелись, выплескивая снаряды из сдвоенных дул.

Болтерные заряды ударили в него, отбросив на шаг назад. Зарычав, Кол Бадар выпустил из комби-болтера поток огня в фигуру, занявшую позицию у туррельного болтера, заставив её нырнуть обратно в "Химеру". Он резко повернул свою тяжелую голову обратно к цели. Осталось лишь двадцать метров. Все больше скиитариев быстро спускались по ступеням ноги титана, а другие выбирались из трех остальных штурмовых рамп.

— Двигайтесь к цели, — заорал он, зная, что если Помазанники задержаться слишком долго, то титан просто уйдет, оставив их под перекрестным обстрелом.

Скитарии маршировали прямо на надвигающийся клин терминаторов, желая отбросить их своим численным превосходством и мощью пушек. Ступени были набиты врагам, извергающими на Помазанников шквал огня. Каждый техно-гвардеец стрелял над головой другого и медленно шагал вперед.

Вращающиеся пушки убивали все больше Несущих Слово, разрывая древнюю броню из пластали и сдирая плоть с костей.

Высоко над ними, из поршней и убирающихся удерживающих механизмов полетели пар и дым. Кол Бадар понял, что титан готовиться идти.

С ревом он врезался в ряды скиитариев, сметая их с пути взмахами силового когтя и разрывая врага поставленным на полный автоматический режим болтером.

— Вперед, Помазанники! Во славу Лоргара!

"Химера" завалилась на бок, когда мощный обстрел разнес ей в клочья гусеницу. Бронебойные патроны прошили раковину БТР, и два офицера сползли с сидений, их кровь забрызгала все вокруг. Хаворн впечатал кулак в сияющую пластину руны, и удерживающие клапаны штурмового люка зашипели, когда тот вывалился с наружу. Он выскочил из "Химеры" раньше, чем люк упал, и вдавил включатель плазменного пистолета.

— Сэр, позвольте нам идти впереди, раз уж вы решили лично вмешаться, — обеспокоено сказал Рачиус.

Огрин-телохранитель Хаворна выступил из "Химеры" и глубоко вздохнул, сузив глаза. Он встал перед генералом-бригадиром, защищая его от огня своим мускулистым телом.

— Мы не должны дать врагу ворваться в титан! Во имя Императора, почему он ещё не идет!? — воскликнул Хаворн.

— Наши люди сосредоточили на них огонь, сэр! Вы недолжны вступать в бой!

— Слишком медленно! — крикнул генерал-бригадир, — Мы идем!

С этими словами, командир Элизианцев указал дорогу, и огрин вприпрыжку ринулся к поднимающимся по лестнице на ногу титана врагам.

"Слишком поздно", — подумал Хаворн. Терминаторы уже прошли мимо них, а его тело было старым и слабым. Он проклял свой бессильный возраст и ринулся вперед. Тела павших элизианцев и скиитариев усеяли землю, как и редкие огромные тела упавших терминаторов. Немногие из них был действительно мертвы, а остальные дергались, хватая и убивая любого врага в пределах досягаемости. Даже на пороге смерти они были суровым испытанием для любого гвардейца.

Огрин поднял тяжелую пушку "жнец", сдавливая курок толстым пальцем. За ним сыпался град пустых гильз. Атакуя он не рычал и не выл. Подобные примитивные и животные привычки были изъяты из его простой черепной коробки, но никакая аугментика не могла улучшить меткость огрина, и патроны из "жнеца" заливали окрестность, не попадая ни во что.

Хаворн выстрелил, синий от жара поток плазмы поверг одного из терминаторов

К нем летел болтерный огонь, попадая в огромного абхумана, который кривился от боли. Толстые куски плоти были вырваны из его рук и груди, но трехметровое существо, по сравнению с которым были маленькими даже терминаторы, не замедлилось. Опустив плечо, оно врезалось в одного из врагов, сбив его с ног. Воздев приклад тяжелой пушки, огрин начал дробить шлем упавшего воина, обрушивая его раз за разом на распростертого предателя.

Вокруг Хаворна собрались гвардейцы и скиитарии, наполнявшие воздух лазерными зарядами и высоко скоростными болтами. Предатели на ступенях построились в плотное защитное построение. Более половины ублюдков погибло, в основном от учиненного пушками титана опустошения и мощных орудий элитных техногвардейцев. Но уже секунды спустя они могут пробить взрывные двери, ведущие в титана.

— Взять их, люди Элизии! — Заорал Хаворн, его суровый голос как на параде разнесся над гулом битвы.

Внезапно победа улетучилась, когда титан воздел тяжелую стопу в воздух, унося с собой все ещё сражавшихся на ступенях терминаторов и сотни техногвадейцев. Многие свалились, когда "Экземплис" поднял ногу, пролетев от все дальше и дальше вздымающейся стопы до поверхности ущелья десятки метров.

— Проклятье! — выругался Хаворн.

— Мы прорвались, владыка Корифей, — доложил один из братства Помазанников. Цепные кулаки быстро поработали со взрывными дверями, запечатывавшими вход в бастион ноги, прорвав толстый металл с минимумом усилий.

— В пролом! — Взревел Кол Бадар, крушивший аугментированый полумеханический череп скиитария, а затем швырнувший труп через край продолжавшей подниматься ноги. И по его приказу Помазанники ворвались в титан класса "Император".

Четырнадцатая глава

Пламя ревело на металлической спиральной лестнице, очищая дорогу. Казалось, что поднимавшиеся рядами по двое терминаторы взбирались по ней целый век, атакуемые сверху и снизу словно бесконечным потоком воинов скиитариев. Встроенные защитные турели находились на каждом втором пролете, их плотно подключенные сервиторы-операторы были заключены боковые стены. Они быстро нацеливали тяжелые орудия на вторгшихся, наполняя спертый и жаркий воздух снарядами и запахом дыма.

Это был тяжелый подъем, Несущим Слово пришлось сражаться за каждый шаг по огромной лестнице, ведущей через нижнюю часть ноги титана. Выбитый глаз Кол Бадара, из глазницы которого все ещё торчал осколок шрапнели, испускал импульсы боли в его голове. Но Корифей отбросил эти ощущения прочь, тяжело поднимаясь по решетчатым ступенями и освещая себе путь огнем комби-болтера.

Он шел впереди отряда терминаторов, рядом с ним шагал несущий тяжелый огнемет Помазанник Боккар. Немногие скиитарии могли выстоять перед пламенем его товарища и огнем комби-болтера Корифея. Немногих выживших полководец разрывал своим силовым когтем и перебрасывал через ограждение. Они падали в открытую шахту, вокруг которой вилась спиральная лестница, в растущую груду искрящихся и изувеченных тел.

Сопротивление сверху слабело. Очевидно, они нейтрализовали последних скиитариев, и теперь лишь встроенные в стены управляемые сервиторами сторожевые пушки могли их замедлить. Пол ходил ходуном, когда огромная нога титана врезалась в землю с огромной силой и вновь поднялась в воздух.

Кол Бадар приказал двум членам культа, несущим автопушки, идти сразу за ним, поскольку их мощное оружие пробивало защищавшие сторожевые пушки пластины брони гораздо эффективнее, чем болт или пламя. Это было мучительной задачей, поскольку прежде чем они могли выстрелить в головы находившихся сразу за орудиями сервиторов, им приходилось прорываться через ураганный обстрел. Но время был важнее всего.

Всё выше и выше прорывались терминаторы сквозь отчаянные бесконечные атаки бежавших за ними скиитариев и сторожевые орудия. Заканчивались боеприпасы, а после яркой вспышки пылавшего прометиума через открытую шахту лифта, превратившей в пепел плоть десятка воинов-машин, последние канистры огнеметов были исчерпаны. Но Кол Бадар сражался бы и преуспел, даже если у него не осталось ни одного болта. Он бы умер вместе с Помазанниками вместо того, чтобы позволить этому сучьему титану опять себя победить. Корифей разрывал бы врагов голыми руками, если бы это было надо.

Звук поворачивающихся механизмов стал невыносимо громким, когда они приблизились к коленному сочленению титана. Внезапно замолчала последняя сторожевая пушка, молочно-белая кровь её сервитора стекала на решетчатый пол и падала на поднимавшихся внизу воинов братства. По распоряжению Кол Бадара, мерцающие подрывные мельта заряды прикрепили к переборкам там, где он указал, пока снизу доносился рев беспорядочной перестрелки, эхом отдававшийся от металлической лестницы. Были установлены десятки зарядов, в четыре раза больше, чем было нужно для того, чтобы разнести склон горы. Кол Бадар не хотел рисковать.

Он кивнул, изучив расположение мигающих зарядов.

— Начинаем спуск. — приказал Корифей, и Помазанники начали пробивать себе путь по тем же металлическим лестницам, по которым они с трудом поднимались.

— Мы в радиусе действия орудий "Императора", Первый Послушник, — прошипел Буриас. Огромный титан уже разнес на атомы всех культистов.

— Если он потерпел неудачу, эта война закончиться очень быстро, — ответил Мардук.

Он поднялся на высокую скалу, а рядом с ним рассредоточились боевые братья Воинства. Техника медленно катилась вперед, а дредноуты и "Осквернители" крались по разломанной поверхности. Буриас залез за ним, вонзив икону в землю рядом с Первым Послушником.

"Император" поднимал ногу для следующего шага… Внезапно вокруг его коленного сочленения прогремела серия внутренних взрывов. Из механического колена изверглись пламя и дым, мощный взрыв разорвал толстую металлическою броню. Бастион ноги опустился на поверхность ущелья, и взорвалась отсроченная вторая группа зарядов. На мгновение показалось, что это не оказало никакого эффекта, но потом колено треснуло под огромным весом титана, и он начал медленно заваливаться на бок, тысячи тонны металла зависли над полем боя.

Качающийся гигант отчаянно размахивал орудийными руками, словно пытаясь сохранить равновесие, но титан падал, набирая скорость по мере приближения к земле. Пока он летел к поверхности, была тишина, а затем бастион на одном из плеч не врезался в отвесную стену ущелья с силой, от которого задрожала гора, и вниз понеслась лавина обломков. От удара "Император" развернулся к стене ущелья, и прищуренная голова великой машины ударилась о скалу с оглушительным треском. Другая нога титана, несшая на себе весь вес колосса, внезапно подогнулась с пронзительным визгом рвущегося металла. Титан рухнул с оглушительны грохотом, эхом пронесшимся по ущелью. Столкновение вызвало новую лавину из скал и булыжников, раздавшую сотни гвардейцев и скиитариев. Поднявшееся облако пыли скрыло из виду павшего сломанного титана.

Увидев гибель такого могучего бога войны, Несущие Слово победно взревели, а Буриас высоко воздел икону, так чтобы её увидели все.

— Идите и убивайте! — зарычал Мардук, и Воинство обрушилось на разбросанный авангард врага.

Убив предателя Пиерло, Варн ожидал, что его убьют в наказание, но, тем не менее, его действия скорее вызвали нечто до отвращения похожее на уважение от горбатых надсмотрщиков в темных робах. О, они мучили его, оттащив от трупа предателя, наполнив его тело жуткой агоний, когда покрывающие их палцы-иглы омерзительные сыворотки попали на нервные окончания Варна, но он ожидал гораздо худшего.

Но нет, его вытащили из башни и поместили на знакомые холодные столы хиргеонов. Там не было Диссонанса, и без его разговоров Варн чувствовал себя голым. Там веретенообразные существа тыкали и зондировали его. Они словно особенно интересовались символом под кожей его лба, возбужденно переговариваясь друг с другом. Они выкачали из него кровь, наполнив пылающей черной жидкостью его вены. К Варну прикрепили маленьких черных существ, похожих на пиявок с оранжевым узором на спине, и он выл от боли, когда они погружали свои головы в его кожу. Некоторое время спустя, раздувшихся и потолстевших тварей оторвали от него.

Удовольствие от убийства мужчины наполнило его теплом. Предатель отвернулся от благословенного, ненавистного, Ложного Императора и заслужил смерть. Забрав его жизнь, Май ощутил себя сильным и полным энергии.

Враг притащил его обратно в башню, отвезя его на вершину, в сотнях и сотнях метрах над землей. Он работал один. Возможно, надсмотрщики опасались, что он вновь начнет убивать, если будет работать с другим рабом, и возможно они были правы.

Башня возвышалась над загрязненным облаками смога, нависшего над городом и вихрящегося вокруг неё. Но могучие ветра будтоо и не затронули башню; она словно стояла в оке одного из пустынных дьяволов, которые проносились по равнинам, закручивающих вокруг себя песок искаженным конусом ветра. Токсичные испарения кружились вокруг башни, словно огромный черный водоворот, который расстилался настолько, насколько видел глаз.

Варн странно себя чувствовал без покрова смога над головой. Теперь он видел горящее красное солнце днем и звезды ночью. И в небе все время была огромная красная планета Корсис, приближавшаяся все ближе. Она была столь большой, что почти заполнила все небо, а Варн уже мог видеть кратеры, каналы и перекрещивающиеся на её поверхности ущелья.

От яркого света и недостатка кислорода его глаза болели и воспалялись. Его держали дважды в день, пока красно-черные жгучие капли впрыскивались в центр его глаз. Варн кричал, когда острые иглы проникали сквозь водянистую оболочку, а попавшая в глаза субстанция корчилась и жгла.

Он неустанно работал, выполняя норму двух людей, но тяжелый труд не изматывал его так, как раньше. На самом деле, время словно ускорилось, и Варн едва замечал, как опускалась и исчезала тьма, как солнце скрывалось за горизонт и вновь поднималось, пока он работал, размазывая кровавый цемент по камням.

Похоже Диссонанс полюбил его, если такое было возможно, и он часами висел сбоку от него, ударяя барабанные перепонки Варна своим гулом. Он мог слышать говорящие с ним голоса, учащие его и поддерживающие, когда он ощущал себя слабым.

Иногда Варн тряс головой, словно пробуждаясь ото сна, и ужас его положения накрывал Мая с головой. Тогда он кричал, умоляя воинов Императора прийти и освободить его и этот мир. Он бросался на Диссонанса, и тот отлетал. Но такие моменты быстро проходили, и Варн успокаивался, чем-то смущенный. Он не мог вспомнить причину своей злости и энергично продолжал работу, его успокаивало знакомое чувство кровавого цемента под его руками.

Демонический оратор медленно плыл вперед, пока не останавливался меньше чем в метре от него. Иногда его обычно свисающие щупальца тянулись вперед, трогая сзади его шею, когда он работал. Варн отшатывался, и существо вновь отлетало. Временами, он пытался игнорировать касание существа, и это было почти приятно. Прикосновение вызывало странное, теплое и гудящее ощущение, но не отвращение.

Диссонанс поведал Варну много интересных вещей: что думали остальные рабы, что надсмотрщики опасаются его и его сила растет. Он поведал Маю о ранних годах древнего героя, который превратился в бессмертное божество и поселился в далёком и великом месте, и о воинах, обученных разносить его слово. Он было подумал, что это был Император, но сразу после появления этой мысли его голова заболела, и Варн отбросил её.

Но даже начав свыкаться с адским существованием, Май молился об освобождении. Не смерти, нет, ведь он прошел через слишком многое, чтобы просто исчезнуть. Его наполнила новая энергия, пыл и решимость цепляться за жизнь столько, сколько сможет, чтобы найти тот или другой путь к своей цели.

Он молился об освобождении, а от ощущения потерянности слезы катились по его щекам. Император оставил его? Свет Его более не сияет на Танакреге? Император забыл о его судьбе? И в первый раз с момента начала вторжения Варна наполнило истинное отчаяние. Он тщетно молился Императору, но не чувствовал покоя в душе. Нет, Май не ощущал ничего кроме пустоты

Секунду спустя он забыл, почему он кричал и плакал от отчаяния. Пожав плечами, Варн продолжил работу. Гехемахнет нуждалась в заботе.

Резня была ужасающей, мертвые и умирающие наполнили ущелье. Отвратительный запах появился в воздухе, когда увеличилась температура и белое солнце начало жарить землю. Корпус титана лежал подобно сброшенной раковине огромного моллюска, а вокруг него были разбросаны обломки. Битва была короткой. Несущие Слово обрушились на напуганных имперцев после падения "Императора", убив тысячи врагов, пока те пытались перегруппироваться и занять позиции за огромным телом "Экземплиса"

Враг нанес ужасный удар и отступил, когда вперед вышли подкрепления имперцев. Они понесли поразительно маленькие потери

Прошел день и огромный "Ординатус Магентус" подкатился к ущелью. Он был столь велик, что его мог протиснуться между утесами и никак не мог миновать упавшего титана. Машина отступила на несколько километров назад, в более широкую часть ущелья.

Десятки огромных шипастых стабилизаторных ног развернулись по обе стороны от Ординатуса, от включавшихся механизмов в горячий воздух поднимался пар. Они протянулись по обе стороны от гигантской машины и погрузились в землю.

Воздух дрожал от энергии, пока готовились силовые ядра, и поднимался огромный ребристый конус главного оружия Ординатуса. Завыл звук, словно разом включились тысячи прыжковых двигателей, а скоро от громкости земля начала вибрировать. На расстоянии километра от гигантской машины элизианцы прижимали руки к ушам, пока колосс готовился обрушить свою мощь.

Воздух вокруг вершины гигантского орудия замерцали и пошел волнами, а затем Ординатус отрыл огонь.

Оглушительный резкий треск, словно раскалывалась на части планета, пронесся по ущелью. Предупрежденные, элизианцы поблизости задействовали звуковые заглушки своих шлемов, но звуковой удар все равно был оглушительным, барабанные перепонки Хаворна болезненно завибрировали. Опустилась немыслимая тишина, словно сфокусированный луч звуковой энергии высосал из ущелья весь воздух, а воздух между орудием и стеной дрожал и вибрировал.

Эффект был поразительным. Там, куда ударил центр концентрированного потока звука, скала превратилась в пыль, мощным выбросом разлетевшись в стороны после разрушения на молекулярному уровне. От эпицентра словно пошла волна, от которой камень покрылся рябью как жидкость, оставляя за собой огромные трещины. Крошась и вибрируя, весь каменный обрыв разлетелся в клочья, обломки рухнули на поверхность ущелья с грохотом, прокатившимся вдоль всей горной гряды. Огромное облако соляной пыли взмыло в воздух.

Пятнадцатая глава

Битва за Танакрег переросла в жестокую войну на истощение. В течение пяти дней, Ординатус сравнял с землей местность вокруг ущелья. Его звуковой разрушитель воздействовал на горы, раскалывая камни в порошок и взывая огромные лавины, которые можно было ощутить на половине континента. Раньше Ларон только читал о таком оружии, и его действие внушало ему благоговейный ужас.

Отвесные стены ущелья превратились в пыль, а его дно завалили обломки соляных скал, создав широкое открытое пространство, по которому двинулась имперская гвардия и войска Механикус. Переход был тяжелым, но когда отвесные скалы превратились в ничто, они смогли атаковать врага широким фронтом. Враг не мог удержать превосходящих их количеством солдат Империума и неуклонно откатывался назад.

Враг предпринял множество яростных атак для уничтожения могучего орудия, но Хаворн поручил Ларону защиту Ординатуса, и полковник координировал боевые действия, сдерживая врага. Он эффективно использовал "Валькирии", быстро передислоцируя подразделения 72-го, чтобы провести контратаки на флангах наступающего врага, тогда как техногвардейцы Механикус принимали на себя удар в лоб. И пока все больше солдат десантировались на флангах врага, Хаворн направлял вперед отделения тяжелой поддержки и танки. Зажатый со всех сторон, враг вновь и вновь прекращал своё наступление. Полковник наслаждался такими битвами. Он обнаружил, что с противником гораздо легче справиться, когда ландшафт вокруг разглажен.

"А ведь действительно легче", усмехнулся своим мыслям Ларон. Он только один раз сражался раньше с предателями Астартес, и они были одними из самых стойких и смертоносных врагов, с которыми полковник сталкивался за долгие годы своей боевой службы. Но все же при отсутствии необходимости продираться через узкие проходы, малая численность врага означала, что огромная Имперская боевая машина сможет их задавить. Однако, хотя их атаки на предателей стали более сосредоточенными и яростными, элизианцы не могли далеко оторваться от "Ординатус Магентус".

Погибли десятки тысяч солдат Империума и, сколько бы врагов не пало в свирепой битве, они всегда наносили ужасающие потери. Но этого было недостаточно, чтобы остановить бесконечный поток гвардейцев, скиитариев и боевых машин. Противник слишком растягивал свои позиции, и их фланги окружали и опрокидывали. Для предателей это было слишком широким фронтом боевых действий, и их было слишком мало для того, чтобы сражаться в войне, в которой огромное количество имперских гвардейцев было определяющим фактором.

Ларон извлекал из этого выгоду, а сотни его "Валькирий" летели впереди основных сил имперских войск. Штурмовики полковника уже атаковали и уничтожили множество противоздушных вражеских орудий, размещенных у подножия гор, и Ларон понимал, что уже скоро армия сможет прорваться и навязать бой врагу на соляных равнинах.

Широкие колонны осадных танков непоколебимо катились за пехотой, обрушивая на врага ураганный обстрел, вбивающий предателей в землю.

Противник медленно отступал, откатываясь с гор на соляные равнины, подобно покрытому рябью ковру тянувшиеся да Шинара. Если они смогут выбить врага на полуостров, на котором стоял Шинар, то гвардейцы наверняка задавят и полностью уничтожат предателей. И хотя он видел, что генерал-бригадир оплакивал каждого из погибших солдат, Ларон также видел, что Хаворн уверен в обязательной победе.

Ларон не любил подобные боевые действия, поскольку они больше подходили для стиля, вернее его отсутствия, прочих подразделений Имперской Гвардии. Солдаты его 72-го были десантниками, а в войне на истощение их уникальные навыки и таланты нельзя было использовать в полной мере. Хотя все измениться, как только битва выплеснется на равнину.

Размах потерь среди техногвардейцев был устрашающим, но все больше безмозглых полумашин маршировало из огромных краулеров-факторумов, катившихся по земле следом за армией.

Ларон видел как механические усовершенствования и оружие вытаскивали из погибших воинов Механикус, пока имперцы рвались все дальше вперед, и знал, что их использовали для создания все новых и новых лоботомированных и нечувствующих солдат. Генерал-бригадир Ишмаэль Хаворн рассказал ему о том, что происходит с плотью погибших техногвардейцев, и полковник ужаснулся.

Это было почти колдовской некромантией, подумал он, использование плоти и оружия погибших воинов для того, чтобы создавать новых солдат, бездумно бросаемых на врага. Это было жутко и отвратительно, и Ларон старался держать своих солдат как можно дальше от… Как там их называл магос? Скиитариев? Они были неестественными существами, и действовали на нервы его солдатам. Черт, они и ему действовали на нервы. Этим существам был неведом страх и инстинкт самосохранения, и Ларон был уверен, что по приказу магоса они бы промаршировали прямо с отвесной скалы.

Быть солдатом значило быть знаменитым: на поле битвы рождались герои, а их победы не раз прославлялись на Элизии, воспеваемые в песнях на великих пирах и балах его родного мира. Война была благородным действом, где каждый мог получить почет и опыт. Но среди скиитариев не было такой чести или героизма. Они были лишь немного большим, чем автоматы, смутным подобием своих бессердечных владык. Как можно было заслужить честь, сражаясь бок о бок с ними?

Ларон был зачарован и перепуган в равных пропорциях, когда впервые оказался внутри одного из мобильных факторумов. Внутри огромных булькающих чанов с жидкостью висели бледнокожие тела, удерживаемые в спящем состоянии. В одном факторуме было примерно десять тысяч тел, или 'устройств из плоти', как их называл магос. Дариок холодно пояснил, что хотя Механикус были способны вырастить в пробирках новые тела, на это ушло бы время и множество ресурсов, так что большая часть этих солдат некогда была имперскими гвардейцами, участвовавшими в крестовом походе. Они получили смертельные раны, оставившие их еле живыми, но умертвившие их мозг. Другие были преступниками или дезертирами, которых в наказание передавали Механикус.

Их предназначением было стать боевыми сервиторами, все следы их прошлых личностей стирались промывателями мозга и изъятием лобных долей. Действительно, Дариок сказал, что у почти всех удаляли правую полусферу мозга, кроме тех, кого использовали как штурмовиков и оперативников, которым требовалась способность адаптации к изменившимся условиям и, пусть и сильно ограниченная, способность принятия автономных решений.

Механикус явно смотрели неодобрительно на такие понятия как "личная инициатива", и это раздражало Ларона, поскольку такое отношение было анафемой образа действия его солдат. Адаптирование, возможность быстро реагировать на изменение приказов, распоряжений и ситуаций, и способность эффективно действовать глубоко за линией фронта врага, в отсутствии или получая минимум указаний от высших командных эшелонов, были любимыми навыками среди элизианцев. Но адепты бога-машины считали эти же черты опасными и еретическими.

— Задумались, действующий полковник? — раздался голос, и обернувшийся Ларон увидел шагавшего к нему одетого в кожу Кхелера.

— Комиссар. — приветственно кивнул Ларон. Комиссар был его тенью с тех пор, как Хаворн приказал ему присматривать за Лароном, и полковника все ещё беспокоило его присутствие. Куда бы он поворачивался, его смотритель был там, наблюдая, слушая и дожидаясь его ошибки.

— Значит, вы пережили ещё один день без того, чтобы получить пулю, действующий полковник?

— Кхелер, день ещё не закончился.

Комиссар фыркнул. Ларону было неприятен и унизителен его присмотр, а угроза от присутствия Кхелера была очевидна. Его униформа требовала уважения, и при этом комиссар был коварным воином и способным офицером.

Суровость и скорость его судов была шокирующей. Комиссар улыбался, разговаривая с одним из людей Ларона, но он казнил его без размышлений меньше часа спустя, когда солдат начал отступать из-за севшей батареи лазгана. Выстрел из лазерного пистолета в голову показал остальным, что комиссар не потерпит никакой трусости.

— Вы не побежите от врага ни при каких обстоятельствах! — взревел он. — На вас смотрит сам Император! Если села батарея вашего ружья, берите оружие у погибшего товарища. Если и там закончились боеприпасы, достаньте ваш пистолет. Если нет пистолета, сражайтесь ножами. Если сломался нож, деритесь голыми руками. А если вам оторвут руки, то все равно не бегите, бейте врага любым другим оружием, которое у вас есть. Кусайте их чертовы колени, если это все, что вы можете!

Раздались сдавленные смешки, а Ларон поразился навыкам комиссара. Тот только что убил одного из их товарищей, но теперь насмешил их.

— Но вы не побежите! — Сурово воскликнул Кхелер, широко и угрожающе распахнув глаза. — Или, Император свидетель, я пристрелю вас как предательских псин!

— Мотивация, — пояснил комиссар Ларону, — я обеспечиваю её солдатам. Угроза попадания пули в затылок — достойная мотивация, чтобы не трусить и не бежать.

Он за секунду менялся от веселого товарища до беспощадного палача. Ларон, даже зная это, обнаружил, что сложно недолюбливать этого человека.

— И тебе во всем этом не жарко? — спросил Ларон, указывая на длинный черный кожаный мундир и шляпу комиссара. Температура за последние дни стремительно повышалась, а любые признаки штормов прошлой недели исчезли.

— Жарко, действующий полковник? Да, мне чертовски жарко, но вы же не думаете, что я буду выглядеть столь же важно, если буду раздет до трусов? И более того, в черном я выгляжу чертовски привлекательно. Приходит в голову слово франт.

Ларон фыркнул и покачал головой.

— Мы вылетаем на фронт просто чтобы увидеть, действительно ли враг отступил на равнины или это уловка.

— Действующий полковник, мы должны следить за внешностью, — ответил Кхелер.

— Держите свою шляпу, комиссар, — сказал Ларон, когда над головой появился темный силуэт "Валькирии", а элизианцы начали со щелчком опускать визоры на глаза.

Воющие двигатель обратной тяги самолета подбросили в воздух тучу пыли, когда он начал снижаться. Ларон ухмыльнулся, увидев, что комиссар прикрыл глаза одной рукой, а другой вцепился в свою черную кожаную шляпу, чтобы её не сорвали выбрасываемые двигателями потоки горячего воздуха.

"Валькрия" коснулась с земли, и её двери распахнулись. Кивнув людям внутри, Ларон забрался внутрь и обернулся, чтобы помочь комиссару. Тот плюхнулся на сидение, смаргивая с глаз соляную пыль и песок. Плотно вцепившийся в перекладину над головой Ларон стоял у открытой двери, когда "Валькирия" оторвалась от земли и начала вертикально подниматься в воздух, слабо раскачиваясь.

Под ним расстилалась армия Империума. Линии танков катились на фронт, а десятки тысяч людей маршировали извивающимися колоннами по неровной земле. Без ограничений ущелья, армия двигалась вперед быстро и в хорошем порядке. Организовать её построение оказалось удивительно сложно, но наверняка поэтому Хаворн и поручил это Ларону, чтобы проверить его пригодность.

Это было так не похоже на то, чем он занимался, когда он был капитаном. Ларон не думал, что это будет столь сложно и выматывающе. Его внимания требовало множество неблагодарной организаторской и логистической работы, а Ларон уже неописуемо устал. Он все сильнее скучал по битвами на линии фронта, а еще больше по миссиям глубоко в тылу врага. В те времена он спал отрывками, когда мог, час там, пару минут тут, но покрайней мере тогда его сон был глубоким и спокойным даже посреди обстрела во время осады. Теперь ему казалось, что он не спал неделями, а его сон был полон беспокойства и забот.

Тысяча и одно дело требовало его согласия, его печати и его подписи, и это было ошеломляюще. Ларон запутался и не видел конца этого. Сначала было сложно понять, что действительно требовало внимания полковника, а что можно было передать его капитанам. Его уважение к Хаворну безмерно выросло, когда он осознал то, каким должен был быть груз ответственности, давящий на генерала-бригадира. А ведь тот никогда этого не показывал. Он всегда был уверенным старым ветераном, и никто не сомневался в его правоте.

Его капитаны: это все ещё казалось странным Ларону. Ведь он больше не было одним из них. Теперь он был их полковником, и легкое панибратство с ним давно исчезло. Ларон ухмыльнулся этой мысли. На самом деле, никакого товарищества между ним и другими капитанами никогда не было. Они всегда считали его высокомерным ублюдком, "лучезарным мальчиком", командовавшим штурмовиками. И по большому счету они были правы.

Было приятно вновь находиться в воздухе вдали от груза его позиций, а Ларон ненавидел упорно работать ногами. Это было работой свиней. Проклятье, он был лучезарным мальчиком, и хотя сейчас это было сложно утверждать, он мог пожить как один из них.

— Вы думаете, что враг действительно отступает, полковник? — спросил комиссар, хотя Ларон понимал, что тот уже знает ответ. Это было для людей вокруг него. Он отметил, что в присутствии остальных солдат 72-го комиссар отбросил действующую часть его звания. Без сомнения, это было сделано для мотивации. Он был умным ублюдком.

— Это было тяжело, мы потеряли многих хороших людей, но враг отступает. Я только хочу своими глазами увидеть бегство предателей. С нами Император! И мы заставим их заплатить за смерти людей 72-го.

Он увидел в глазах комиссара слабую улыбку, когда Ларон ему подыграл.

"— Мотивация жизненно важна, — чуть раньше сказал Кхелер, — И не имеет значения, исходит ли она от угрозы пули, проникновенной речи офицера или пропаганды комиссара. Имеет значение лишь то, что солдаты сражаются, а внутри них горит огонь убежденности. К некоторым он приходит от веры, к другим от гнева. Не важно. Но ты не должен упускать возможности вдохновлять своих людей. Это не много, но слово здесь и там даст обильные всходы в душах обычных солдат."

В разуме Ларона пронеслись такие разговоры с комиссаром, и он начал задумывать, была ли другая причина, по которой Хаворн прикрепил к нему комиссара, чтобы обучить его мотивированию в любых формах.

— Во имя Императора, они заплатят. — вновь повторил Ларон.

Вид на шероховатом, черно-белом пикт-экране был изумителен, когда "Громовой Ястреб" Мардука подлетал к Шинару. Было почти невозможно узнать бывший имперский город. С такой высоты сначала невозможно было ничего разобрать, кроме вздымающейся в атмосферу огромной башни Гехемахнет. Словно некий звездный бог пронзил планету, метнув могучее копье. Когда воздух был чист, её было видно на расстоянии в тысячи километров.

Толстый слой маслянистого дыма завис в нижних слоях атмосферы прямо над Шинаром и как живой вихрь закручивался вокруг башни. Гехемахнет была в самом центре газового вихря, где испарения были плотнее всего, а ветра самыми сильными.

Ничто не могло видеть сквозь толстые ядовитые облака, даже мощные лучи чувствительных сенсоров "Громового Ястреба", в котором жил демон. Мардук знал, что Гехемахнет создавала огромный конус варп-помех, выплескивающийся за границу атмосферы. Эти помехи могли легко сделать целое полушарие планеты невидимым для врага. Сразу после этой мысли, пикт-экран "Громового Ястреба" замерцал и покрылся статикой. Могучей Гехемахнет было безразлично, чьему снаряжению она мешала. Транспорту оставалось лететь до Шинара примерно двести километров, и он уже явно вошел в широкий конус помех. Но "Громовой Ястреб" это не беспокоило — он не зависел от технических устройств наблюдения, а его колдовское зрения легко проникало через поле варпа.

Мардук ощутил, как вокруг него сомкнулось поле, и пульс его двух сердец сбился, а дыхание замерло в груди. Было приятно ощущать омывшую его мощь Имматериума. В воздухе был слышен шепот демонов. Он ощущал, как в нем крепнет и усиливается его святая связь с варпом. Темный Апостол обладал великой верой, раз создал такое могучее варп поле.

Уголком глаза Мардук увидел вспышку движения и ощутил нарастающие позади присутствие. Барьер между королевством Хаоса и материальным миром истончался. Первый Послушник почти видел, как демонические сущности рвутся извне, чтобы пройти тонкие стены и войти в физический мир. Скоро, прошептал он им. Скоро барьеры будет сорваны, словно плоть с костей, и они смогут принять телесную форму и принести в этот мир ад.

У него появилось мрачное предчувствие, пока он приближался к Шинару и Темному Апостолу. Такая власть! Никогда ранее Мардук не видел такого проявления силы святого лидера. Он даже не представлял, что созданная Ярулеком Гехемахнет будет настолько могучей. Он верил, что Темный Апостол давно достиг пика своего могущества, а в следующие тысячелетия его сила превзойдет мощь Ярулека. Мог ли он недооценить учителя?

В нем появилась неприятная и непривычная вспышка сомнений. Сможет ли он, Мардук, обладать такой мощью? Первый Послушник знал, что нет, ещё нет, но был уверен, что его сила возрастет, когда он пройдет обучение и станет истинным Темным Апостолом. Он скоро получит этот титул, и не имеет значения, какая потребуется жертва. Давно Мардук ожидал своего возвышения, и будь он проклят, если удобный случай вспыхнет и погаснет, словно ещё не разгоревшаяся кровавая свеча.

Он вздрогнул, когда могучий порыв ветра ударил в "Громовой Ястреб". Двигатели взревели, удерживая машину от засасывания в кружащееся вокруг Гехемахнет газовое болото. Скорость проносившихся вокруг башни ветров должна была быть огромной. Выкинув эти мысли из головы, он закрыл глаза и позволил своему духу выскользнуть из земного тела.

Бесформенный и невидимый призрак просочился сквозь "Громовой Ястреб", выскользнув сквозь толстый бронированный корпус в окружающую его атмосферу. Могучие ветра не касались его, и силой мысли Мардук понесся по небу к огромной Гехемахнет, быстрее чем когда-либо сможет любой грубый двигатель. Это был путь духа, а его затронутые варпом нематериальные глаза видели мир совсем по другому.

Земной мир вокруг был полон тусклых теней, бледным и унылым местом. Его глаза видели не свет солнца, не цвета материального мира, но лишь монотонные и серые безжизненные тени. Повсюду было движение, шевеление демонов, видное из земного мира лишь на очень тонком, микроскопическом уровне реальности. Он парил между двумя мирами, не в Эфире и не в материальном, но ощущал оба.

Он не слышал ничего, кроме исходящей отовсюду искаженной какофонии звуков Хаоса. Миллионы вопящих и перекрикивающих друг друга голосов перемешались в ней с рычание и шепотом демонов. Для Мардука это было приятным и тихим звуком на задворках разума. Слишком легко было в нем затеряться слабым духом или неосторожным. Он затягивал прислушивающихся слишком долго, и они никогда не покидали это место.

Волей Мардук швырнул себя вперед, вниз к огромной Гехемахнет, возвышавшейся и в материальном мире и в варпе. Она существовала в обоих измерениях и не была монотонной, как земной мир. Совсем нет, Гехемахнет сияла разноцветным светом. Красные и пурпурные тени глубоко расплывались по её поверхности вместе с вспышками металлического блеска, как от разлитой по воде нефти.

Бессчетные тысячи маленьких светлых точек отмечали пламя душ смертных рабочих, возводивших физическую часть Гехемахнет. Они были похожи на крохотные звезды. Некоторые горели ярко и резко, эти души были сильны, а другие бледнели и колебались. Демоны-падальщики собирались возле каждого огня души, вместе с бесконечными мириадами существ самых странных и жутких форм. Они жались к душам живущих, словно замерзшие ребенок жмется зимой к костру, борясь за возможность быть ближе всего к пламени. Смертные совершенно не замечали оказываемого им внимания, кроме разве что внезапного ощущения холода и промелькнувшего в уголке глаза движения.

Здесь были и катарты, вьющиеся вокруг ярких огней душ, и при его приближении они подняли свои прекрасные чистые и хищные женские лица. Они отлетели от своих жертв и полетели к нему, взмахивая покрытыми сияющими перьями крыльями. В Эфире они выглядели очаровательными ангелами — лишь оказавшись в материальном мире они превращались в уродливых старых фурий.

Приближаясь к пульсирующей Гехемахнет, Мардук увидел как пламя души одного из рабов замерцало и погасло, когда тот покинул свою смертную оболочку. Бледный и сияющий дух немедленно окружили суетящиеся демоны, скрыв его свет в беснующемся шаре, сражаясь с голодной яростью за право поглотить неудачливую душу.

Огонь души одного из рабов привлек внимание Первого Послушника, ибо он отличался от остальных. Он был ярким и неистовым, вокруг него кружилось более тысячи эфирных сущностей варпа, и Мардук мог ощутить их предвкушение. "Этот действительно благословлен", — подумал Первый Послушник.

Внезапно что-то дернуло его дух, и Мардук позволили унести себя к месту зова. За мгновение он пронесся сквозь стены разрушенного дворца и завис перед Темным Апостолом. Тот лучился светом, его могучее присутствие ощущалось в варпе и в реальности. Ярулек повернул свои земные глаза к нему и улыбнулся.

— Приветствую, мой Первый Послушник. Я подумал, что ощутил, как неподалеку мечется твой любопытный дух.

Мой повелитель, хотел узреть славу Гехемахнет большим, чем ограниченные возможности моего смертного тела могут позволить.

— Конечно. Её сила растет.

Да, повелитель. Её завершение уже близко?

— Уже скоро, но мне нужна твоя сила, Первый Послушник, для завершения ритуалов сковывания. Поэтому я отозвал тебя из битвы.

Битва идет плохо. Это позор.

— Если будет нужно, то я принесу все Воинство в жертву, чтобы выполнить приказ Темного Совета.

А боевые братья легиона отдадут свои жизни, если вы этого захотите.

— И все же ты недоволен, мой Первый Послушник. Почему?

Корифея нужно наказать за его ошибки.

— Нужно? Ты требуешь от меня этого, Первый Послушник?

Нет, повелитель.

— Я верю в своего Корифея, Первый Послушник. Сомнения в его способностях — отражение твоих сомнений войне, ибо он мой избранный представитель в делах войны. Ты оскорбляешь меня так, дорогой Мардук?

Нет, повелитель.

— Не опозорь меня, малыш. Ты еще не Темный Апостол, а ключи к твоему будущему в моих руках. Я могу уничтожить тебя, если захочу.

Как вам будет угодно, Темный Апостол, сказал Мардук и улетел. Его дух воспарил в верхнюю атмосферу. Сотни демонов понеслись за ним, пируя жареными эмоциями гнева и ненависти, источаемыми духом Первыого Послушника.

Покров шатра распахнулся, и Хаворн остановился, перед тем как войти. Воздух был тяжелым и пропитанным приторно сладким запахом. Его глаза секунду привыкали к полумраку, прежде чем он разглядел трех офицеров медикаэ, стоявших над койкой в углу. Один из низ подошел к ним и отсалютовал, и генерал-бригадир узнал Мичеласа, старшего хирурга 133-го. Его закрытые очками черные глаза были уставшими.

— Всё плохо, сэр, — сказал он.

— Что, черт возьми, произошло?

— Как вы знаете, Астропат Клисторман слег вчера во второй половине дня. Он что-то кричал и бился в конвульсиях, а кровь шла их его носа. Я предполагал, что у него в мозгу есть внутренняя опухоль: она могла расти месяцами. Но этим утром к нему словно вернулись силы, и он пришел в себя. Однако вечером последовали новые судороги. Сейчас он спит, но его состояние все ухудшаются.

— Медик, на войне люди умирают, а во флоте есть и другие астропаты. Зачем вы вызвали меня сюда?

Офицер медикаэ облизнул свои сухие и потрескавшиеся губы.

— Его крики обеспокоили меня, а говорил он вещах, от которых моя душа похолодела.

— Ты опасаешься одержимости? — резко спросил Хаворн, рука которого упала на кобуру пистолета.

— Нет, сэр, к счастью этого нет, — быстро ответил Мичелас, — Но… Я знаю, что астропаты мощные псайкеры, сэр. Я не эксперт в подобных вещах, но считаю, что они могут видеть вещи, которые обычным людям вроде меня невидимы. И мне кажется, что это их проклятье, а не благословение.

— Так о чем он говорил?

— Когда его слова были членораздельны, он говорил о неком здании врага. Оно наполниться силой, когда "красный шар взойдет выше всего". Я верю его словам. Вспомнив о висящей в небе огромной красной чертовой планете, я решил, что вы захотите об этом узнать.

Хаворн подошел к койке и посмотрел на астропата. Кожа тонкого как скелет мужчины была цвета пепла. Он носил на голове круглый металлические шлем, скрывающий глаза и не имеющий визора или прорезей для глаз. Сзади шлема выходили кабели и провода, исчезая под высоким воротником его пропитанной потом мантии. Астропата плотно прижимали к кровати кожаные ремни.

— Я ничего не снял из его личного снаряжения. Опасался навредить ему или себе, — прошептал медик. — Но приказал связать его, чтобы он не навредил себе во время нового припадка.

Хаворн кивнул и спросил, — А он сказал, что произойдет, когда вырвется сила, о которой он говорил?

— Он не совсем в себе, сэр. Большая часть его слов — бессвязное бормотание. Однако, он говорил, что ад вырвется на свободу, а этот мир вывернет на изнанку.

Внезапно астропат закашлялся, кровь и мокрота появились на его губах, а потом он забился в конвульсиях. Мускулы на его шее напряглись, все тело псайкера тряслось и дрожало, а медик просунул между его зубами кусок кожи, чтобы астропат не откусил себе язык. Спустя тридцать секунд спазма он замер, тяжело и неровно дыша. Он выплюнул кожу изо рта и повернул невидящий взор к генералу-бригадиру Хаворну.

— Оно приближается! — хрипло прошептал астропат, из его стекали струйки слюны. — А когда высоко взойдет кровавый шар, оно зарядиться! Погибель! Оно пробудит Погибель! Уничтожь его прежде, чем придет время. Это… — слова мужчины растворились в неразборчивом бульканье, когда начался ещё один спазм.

— Присмотри за ним, — сказал выходящий Хаворн. Выйдя из шатра, он посмотрел на нависавшую над ним огромную красную планету Корсис. Он знал, что она приблизиться к планете ближе всего через пять дней.

За пять дней они должны очистить планету от врага, пока не случилось то, о чем говорил астропат. Он хотел бы отбросить эти слова как лихорадочный бред больного человека, но чувствовал, что в них что-то есть.

Проклятье, стал ли он суеверным на старости лет?

Он повернул голову к безумному сооружению, подобно игле пронзающему атмосферу. Трудно было поверить, что оно находиться в тысячах километров отсюда…

"Его нужно уничтожить. За пять дней" — подумал он.

— Я отвожу воинство обратно к линии защитных траншей и бункеров вне разрушенного города, мой повелитель, — прорычал Кол Бадар. Он зажал курок комби-болтера, разрывая плотным огнем грудь ещё одного противника. Тысячи солдат врага наступали по всей линии фронта, а броня Корифея была сколькой от крови и заменявшей её молочно-белой и полной нутриентов мерзкой жидкости скиитариев.

— Я не могу удержать их в горах после разрушения ущелий, а нас слишком мало, чтобы остановить их на соляных равнинах, — продолжил он, убивая все больше неуклонно наступающих на ряды Несущих Слово солдат. Земля была почти не видна под трупами, но враг продолжал наступать, шагая по телам своих павших товарищей. Другие трупы давились катящимися гусеницами танков и краулеров. Земля и тела взлетали в воздух от взрывов снарядов орудий. Хлещущие лучи лаз-пушек разрезали танк "Леман Русс", начисто оторвав турель от шасси, а Кол Бадар услышал рядом рев Разжигателя Войны. Почтенные древний заново переживал давно минувшие битвы, убивая врагов легиона.

В ушах Кол Бадара пульсировал голос его владыки Ярулека.

Время пробуждения Гехемахнет приближается. Если ты позволишь ему помешать, то твоя боль не будет знать границ, мой Корифей.

— Я спокойно принесу свою жизнь в жертву, если это искупит мои неудачи, владыка, — сказал медленно пятящийся и посылающий короткие очереди влево и вправо Кол Бадар.

— Седьмой и восемнадцатый круг, сомкнуть ряды и прикрывать обстрелом, — приказал он, быстро включив командный канал. — Двадцать первый и одиннадцатый, выйти из боя и отступить.

У тебя есть долг, Кол Бадар, и пока ты не выполнишь его, тебе не будет покоя.

— Буриас, убедись что они не окружили нас легкой техникой. Атакуй и уничтожь её, — приказал Корифей, прежде чем закрыть канал, — Мой повелитель милосерден.

О нет. Твоя неудача не прощена и не забыта. Не позволь никому атаковать Гехемахнет. Принеси в жертву всех до единого боевых братьев, но не дай ни одному слуге великого врага обстрелять её. Сделай так, и Темный Совет будет доволен. Подведи меня опять, и твои муки будут вечными.

— Я заставлю их сражаться за каждый шаг, повелитель, — пообещал Корифей, — Я приказал резерву Боккара укрепить оборону и приготовиться к приходу Воинства. Мы устоим.

Если ты преуспеешь в этом, мой Корифей, я дам тебе то, чего ты больше всего жаждешь. Я отдам тебе Первого Послушника, и ты сможешь закончить то, что некогда начал.

Кол Бадар удивленно моргнул. Он широко взмахнул силовым когтем, разорвав могучим и трещащим от энергии оружием ещё двух вражеских солдат, продолжая стрелять в толпу. Внутри Корифея разгорались дикое удовольствие, возбуждение и предвкушение.

— Я не подведу, повелитель. Клянусь в этом перед всеми великими богами Хаоса. Я не подведу.

Книга третья: Восхождение

"Мы завоёвываем, побеждая других. Но, побеждая себя, мы возвышаемся. Всегда должно быть соперничество, и вы всегда должны побеждать!"

Кор Фаэрон — Мастер веры

Шестнадцатая глава

Имперский крейсер класса "Диктатор", "Бдительность", беззвучно двигался через пустоту космоса, направляясь на низкую орбиту разрываемой войной планеты. Вычисления были абсолютно точными, а размещенные на мостике логические устройства непрерывно работали, расчитывая по комплексным алгоритмам подходящий момент для начала бомбардировки

Зона помех связи была широкой, а то что "Бдительностью" рисковали, входя в поле, было подтверждением серьезности угрозы. Любые датчики и сенсоры стали бесполезны, как только они туда вошли. И даже астропаты не могли пробиться сквозь проектируемый с поверхности сумрак. Оказавшись в поле крейсер был полностью отрезан от внешнего мира. Его направлял лишь свет Астрономикона, который к великому счастью могли видеть навигаторы

Но начинать орбитальную бомбардировку вслепую было крайне нелогично, к тому же слишком рисковано. Тем не менее, этого настойчиво требовал Адмирал, а все когитаторы крейсера провели математические вычисления плана, необходимого для такого предприятия.

Выдвижение крейсера проходило болезненно. Если бы они ошиблись на сотую долю градуса при расчете угла приближения и не сбавили бы вовремя скорость, обстрел мог пролететь мимо планеты, упасть слишком далеко от цели или же, в худшем случае, обрушиться на находившиеся на поверхности подразделения Имперской Гвардии.

С пустыми голо-экранами и неработающими сенсорами крейсер класса "Диктатор" вышел на позицию. Шепча молитву Императору о том, чтобы его алгоритмы были верны, а его команда логистов провела точные вычисления, капитан корабля слабо вздохнул, когда оружейный мастер начал подготовку к запуску. Активировались батареи левого борта, ощетинившись сотнями орудий, способных побить обшивку крейсера. Тысячи рабочих согласованно нацеливали их по точной траектории, указанной готовящейся открыть огонь командой пушек. Орудийный капитан молился о том, чтобы каждый снаряд нашел свою цель.

Его беспокойство было излишним, поскольку "Бдительности" не дали шанса начать орбитальную бомбардировку

Поток энергии варпа вырвался из новорожденной Гехемахнет, создав пролом в Эфир на кратчайшую долю секунды. В это недолгое мгновение, тьму космоса разорвало отверстие в бурлящий багровый нижний мир, ужасное место, где законы природы не имеют значения, и кошмары обитателей материального измерения обретают плоть. Её наполнили вопли, рев и сводящий с ума оглушительный гул Хаоса. Это продолжалось меньше чем мгновение ока, но когда все прекратилось, "Бдительность" пропала, затянутая в королевство богов Хаоса.

Без обеспечиваемой полем Геллера защиты, на активацию которой не было времени, крейсер заполонили сотни тысяч демонических сущностей, разрывавших его на части. Неудачливые люди внутри крейсера класса "Диктатор" тотчас же сошли с ума от зрелища чистой энергии Хаоса, а их тела жутко мутировали. Души смертных были поглощены, а их вопли присоединились к крикам бессчетных миллионов тех, кого пожрали ненасытные повелители этого измерения. И за долю секунды "Бдительности" не стало.

Мардук закачался, когда только что проявившаяся сила Гехемахнет помчалась вперед. Такая ошеломительная мощь!

Только один раз до этого он был свидетелем рождения Гехемахнет, ибо создание такого могущественного тотема было изматывающим делом. Лишь самые могущественные из Темных Апостолов могли хотя бы попытаться создать такую башню, а процесс оставлял от них разбитые осколки, делал их бледными тенями самих себя.

Внешность Ярулека это подтверждала. Мардук был шокирован тем, как выглядел учитель, когда он прибыл обратно в залитые дождем руины некогда процветавшего имперского города.

Казалось, что Ярулек постарел на несколько тысячелетий. Его кожа была впалой и потрескавшейся, а кости и паутинообразная сеть вен четко просматривалась под прозрачной иссеченной письменами плотью. Губы стали тонкими и оттянулись от зубов, словно у древнего трупа. Глубокие темные впадины скрыли его глаза, хотя те ещё были ясными и сияющими

"Он слаб" — подумал Мардук и облизнулся.

— Ты ощутил пробуждение, Первый Послушник, — сказал Ярулек.

— Да, Темный Апостол. Это было… ошеломляюще, — честно ответил Мардук. — Должно быть, чтобы пропитать башню такой мощью потребовались почти все ваши силы.

Ярулек махнул рукой, словно отталкивая от себя что-то.

— Великие боги одарили меня силой для исполнения их воли, — беспечно сказал Темный Апостол, но Мардук видел, что тот почти полностью опустошен.

Ярулек увидел суженные глаза Мардука и приподнял бровь на своём тонком как череп лице.

— Ты хочешь что-то сказать, Первый Послушник?

— Нет, мой Темный Апостол, — ответил тот. Для Мардука было бы глупо противостоять своему учителю, пока что, — Просто я восхищен силой вашей веры. Я буду стремиться когда-нибудь достигнуть таких величественных высот.

— Возможно, но путь к просвещению долог и труден. Многие упали с этого пути, их проклятие и муки вечны, ибо они искали исполнения своих желаний слишком рано или бросали вызов тем, кто гораздо выше их, — спокойно сказал Темный Апостол, осторожно формулируя слова своим шелковым голосом.

— С вашим руководством, повелитель, я надеюсь избежать лишения награды из-за таких соблазнов.

— Как я и ожидаю, мой Первый Послушник. Имперцы приближаются?

— Да, мой повелитель. Корифей отводит Воинство перед их натиском.

— Я и не требую, чтобы Воинство непоколебимо их сдерживало. До парада планет осталось несколько дней. Скоро Корсис достигнет апогея своей орбиты, а остальные планеты системы выстояться в ряд. Мы должны продержаться только до этого. Корифей понимает, что мне надо.

— То, что нас заставили отступить — оскорбление для легиона. Это позор для нас всех.

— Глупо ждать невозможного, мой Первый Послушник. Я никогда не просил Кол Бадара уничтожить врага, это не нужно. Он должен лишь сдерживать их до начала парада планет и завершения Гехемахнет.

— А её завершение уже близко, повелитель?

— Да. Поэтому я и отозвал тебя с линии фронта, чтобы ты помог мне в последних этапах призывания. Гехемахнет будет отличаться от любого другого тотема, созданного ранее, потому что я создал её не для превращения планеты в демонический мир, а чтобы полностью его расколоть, — с улыбкой сказал Темный Апостол.

— Мой повелитель?

— Её нужно завершить до начала парада планет. Когда красный мир будет высоко, зазвонит Колокол Демонов, возвещая о смерти планеты, и откроется великое сокровище, которое разблокирует Порабощенный.

— Порабощенный?

— Он сам придет к нам. И когда тайны будут открыты, мы обрушим новую эру ужаса на почитателей Мертвеца Императора. Мы примем бой с теми, кого больше всего ненавидим.

— С проклятыми самодовольными отпрысками Жиллимана.

— Действительно.

— Вопрос, Первый Послушник.

— Да, мой повелитель? — нахмурившись, сказал Мардук.

— На твоей плоти уже появились какие-нибудь священные писания?

— Нет, мой повелитель. На мне нет ничего, кроме отрывка, которым вы меня почтили, — сказал он, указывая на левую щеку, где плоть Темного Апостола приросла к его коже.

— Немедленно сообщи мне, если на твоей коже будут появляться слова, Первый Послушник. Они… они укажут на твою готовность к вступлению в ряды духовенства нашей церкви.

— Благодарю, повелитель, — смущенно сказал Мардук, — Я немедленно испрошу вашего совета, если такая вещь произойдет.

— Они собираются вбить нас в землю своей артиллерией, — проворчал Буриас, стоя на вершине первой оборонительной линии и глядя на надвигающихся имперцев, — И мы просто засядем в укрытие и позволим им это сделать?

Армия Империума наполняла соляные равнины везде, куда падал взор. Она надвигалась огромной и широкой аркой к дуге первой линии обороны Несущих Слово. Первый вал был шире, чем остальные три, защищавшие расколотые руины имперского города, и на нем ожидали врага все воины легиона, исключая резерв Боккара. Отделения опустошителей засели в бункерах, установленных через каждые сто метров.

Буриас и Кол Бадар стояли плечом к плечу, наблюдая за наступающим врагом. За надвигающейся армией вздымалось огромное облако соляной пыли.

Кол Бадар резко обернулся, его настоящий глаз холодно уставился на Несущего Икону. Другой его глаз, выбитый шрапнелью, хиругеоны заменили сложным аугментическим сенсором.

— Ты сомневаешься в приказах своего Корифея, щенок? — прорычал он.

— Нет, Корифей, но я чувствую, что Драк'шал жаждет, чтобы его выпустили.

— Держи в руках своего демонического паразита, Буриас. Скоро его время придет.

— Буду, Корифей.

— У них больше артиллерии, чем у нас.

— Хотя нет ни одного следа Ординатуса.

— Нет. Его радиус действия не столь велик, как у их артиллерии. Если бы он двигался впереди их боевой линии, он бы получил повреждения. Методология Адептус Механикус непреклонна. Они ни в чем не отступят от тайных ритуалом и моделей поклонения, запрограммированных в их металлические головы. И не будут рисковать такой машиной.

— Вы многое знаете о жрецах Механикус, мой повелитель?

— Я многое узнал от Повелителей Кузниц Гхалмека. И я сражался бок о бок вместе с техно-жрецами Механикус во времена Великого Крестового Похода, идя в бой вместе с благословенным Лоргаром и Воителем, — с горечью в голосе сказал Кол Бадар, — А потом я сражался против них.

— Мне жаль, что я пробудил столь болезненные воспоминания, Корифей.

Кол Бадар отмахнулся от слов более молодого Несущего Слово.

— Горечь, гнев и ненависть лишь топливо огня внутри. Забыв прошлое, мы забудем и о нашем страстном желании свергнуть Ложного Императора. Потеряв огонь в душе, мы не исполним свой священный долг, проиграв в Долгой Войне, — проворчал Кол Бадар. Мысль ударила его… Разжигал ли Темный Апостол его ненависть к Первому Послушнику, чтобы пламя в его душе горело жарче? Он немедленно отбросил эту мысль, как неуместную в данной ситуации.

Корифей положил один из своих силовых когтей на наплечник Буриаса, нажав так, что керамит застонал.

— Нет, пока что мы не атакуем. Но когда мы начнём, то ты возглавишь атаку, — великодушно сказал Кол Бадар

— Вы делаете мне честь, Корифей, — с удивление сказал Буриас.

— Возможно ты и лакей недоношенного ублюдка, но это не повод скрываться в тени, — сказал Кол Бадар.

Буриас напрягся, а полководец заметил демона в вспыхнувших глазах Несущего Икону.

— Первый Послушник на пике величия, — сказал Кол Бадар, — но это опасное место, и его судьба ещё не решена. Он ещё может проявить себя недостойно, и тогда твой великолепный повелитель падет. Будь осторожен, молодой Буриас. Надеюсь ты знаешь, кому ты верен, легиону или человеку.

Секунду Буриас пристально смотрел в глаза Корифея, а затем резко кивнул, и Кол Бадар разжал сокрушительную хватку.

— Сделай правильный выбор, и я приму тебя в культ Помазанников, — сказал Кол Бадар, с радостью отметив алчное пламя амбиций, вспыхнувшее в глазах молодого Несущего Слово. Теперь он принадлежал ему.

— Теперь иди. Собери самых яростных берсерков воинства. Я хочу, чтобы восемь полностью механизованных кругов были готовы выступить по поему приказу. Чувствую, что враг скоро начнет нас атаковать, и когда они сделают это, я хочу, чтобы ты встретил их с гордо поднятой головой.

Мардук следовал за Темным Апостолом к небольшому двухдвигательном транспорту, обоих святых воинов сопровождали почетные стражи. Демонические головы на машине извергли дым, когда двигатели заревели, а двери с шипением закрылись за Несущими Слово. Первый Послушник видел, как глаза Ярулека закрылись в молитве или от изнеможения.

Во время короткого пути к основанию Гехемахнет, Мардук изумился тому, как изменился бывший город Империума. Из суетливого города миллионов его превратили в индустриальную пустошь. Все здания сравняли с землей, в полумраке полыхало пламя факторумов Хаоса, извергающих потоки смога и испарений в бурлящее небо. Земля почернела от нефти и загрязнения, а колонны рабов, в каждой из которых было не менее тысячи, тянулись через черные детриты (геол. продукты выветривания горных пород) и горы шлаков, словно многоногие насекомые. Огромные поршни поднимались и опускались, конвейерные ленты сбрасывали горы камней и трупов в шипящие от пара топки и склады, а цепи, чьи звенья были длиннее тяжелых танков, обматывались вокруг огромных колес, вращающих машинерию Хаоса. Это выглядело почти как новорожденное дитя демонического мира монастырей-кузниц Гхалмека, одной из великих цитаделей веры и индустрии глубоко в Маэльстроме.

Приземлившийся шаттл поднял в воздух облака черной пыли, а почетные стражи ступили на землю, осмотрев местность на предмет возможной угрозы, а затем встали с оружием на изготовку. Мардук дал Темному Апостолу выйти первым, внимательно наблюдая за движениями выходящего из шаттла старшего воина-жреца. "Он даже идет с трудом", подумал Мардук. Воистину, Темный Апостол выглядел вымотанным до истощения. Он улыбнулся своим мыслям.

Они гордо шагали по почерневшей земле к огромным дверям топки факторума, игнорируя тысячи упавших на землю и пресмыкающихся перед своими владыками надсмотрщиков и рабов. Шестерни и цепи застонали, распахивая сжатые двери, наружу хлынул поток нагретого газа, от чего воздух словно пошел рябью.

Когда Несущие Слово пошли в огромный факторум, рабочие распростерлись ниц. Огромные чаны расплавленного металла выливались в гигантскую форму для литья, а другие жидкости стекали туда из десятков спиралей перегонных трубок. Кровь остужала супернагретый металл, а облака тяжелого пара взмывали в воздух.

— Это, это то, что отделит мою Гехемахнет от любых других, — сказал Ярулек, в чьих глазах разгорался огонь.

Десяток огромных цепей подняли форму для литья и потащили над факторумом, пока она не зависла высоко над головой. После кивка Ярулека, её выпустили, и она с крушащей кости силой врезалась в пол факторума. От падения раскололось все. Треснул пол факторума, а по поверхности формы для литья зазмеилась паучья сеть маленьких трещин. Из разветвляющихся разломов хлынул иссушающий свет. Из-за сияния, без помощи встроенных авто-сенсоров шлема, Мардуку пришлось прищурить глаза. На поверхности появилось ещё больше крошечных расколов, свет осветил все вокруг, и форма начала дробиться на маленькие частички, с шипением и дымом падая на пол.

Внезапно она разорвалась, ошпаривающе горячие осколки разлетелись по всему фактотуму, наполненному слепящим светом. Надсмотрщики и рабы кричали и отшатывались, когда пылающие частицы погружались в их кожу, а их сетчатки сгорали…

Даже для Мардука ослепительный блеск был болезненным, а когда перегретые осколки опалили кожу на его лице, он зашипел. Но он даже не зажмурился, чтобы не проявить даже тени слабости перед Темным Апостолом.

В центре факторума стояла огромная и ярко светящаяся фигура…

— Вы сделали колокол, — сухо прокомментировал он.

Ярулек засмеялся, хотя его смех превратился в резкий и хриплый свист.

— Да, колокол. И с Колоколом Демонов могущество Гехемахнет обретет фокус. И когда мы выпустим её, она расколет ядро планеты. Пошли, — сказал он, указывая вперед.

Они подошли к возвышающему над ними колоколу. Испускаемый им свет ослабел, и на него уже можно было смотреть, и Мардук видел, что он был гладкой вещью цвета окровавленной стали. Тонкие письмена обвивали его по всей окружности, покрывая большую часть Колокола Демонов. Он источал жаркие волны эмоций ненависти, зависти, гнева и боли.

— Приложи к нему руки, — приказал Ярулек.

Мардук осторожно протянул руку вперед и коснулся пальцем поверхности колокола.

— Он холодный, — сказал он, прикладывая руки к поверхности. Внутри были сущности. Его разум заболел от вопля мириада голосов, и Первый Послушник отдернул руку.

— Я уже заключил в Колокол Демонов более тысячи духов.

— Чуствую такую ненависть, — сказал Мардук, — Это могучее сковывание.

— Демоны злы от того, что они призваны в физический мир, но не могут воплотиться, — фыркнул Ярулек, — Но мне нужно, чтобы внутри этой тюрьмы сидело куда больше демонов. Мои силы уменьшились. Первый Послушник, завершить ритуалы сковывания выпало тебе.

— Вы делаете мне честь, повелитель.

— Создание Гехемахнет почти завершено, и я нужен там. Колокол Демонов доставят на вершину башни. Там ты закончишь ритуалы призывания, Мардук, а затем колокол зазвонит, и этот мир разорвет на части.

Грохот обстрела не прекращался ни на минуту. Ряды артиллерии и осадных танков стреляли один за другим, их позиции скрывал клубящийся дым. Снаряды уже три часа безостановочно обрушивались на позиции предателей, выбив множество кратеров на насыпях и соляных равнинах. Было сложно определить вражеские потери, но Ларон считал их маленьким. Вместе с защитными валами и бункерами броня противника, скорее всего, обеспечила защиту от большей части обстрела.

Однако он был рад, что генерал решил закончить войну приступом. Элизианцам не подходила долгая и изматывающая осада. Хирургически точные удары, молниеносные рейды и внезапные атаки в глубь территории врага: так привыкли сражаться люди Элизии, и, похоже, у них теперь таки была возможность такой войны.

И все же, это будет нелегко, хорошим свидетельством нечестивой мощи врага было уничтожение крейсера.

— Похоже, что мнение генерала-бригадира изменилось, — сказал капитан Элиас. Ларон повысил бышего сержанта после того, как Хаворн взвалил на него огромный груз должности действующего полковника. Он кивнул.

— Противоздушная оборона Шинара знаменита по всему сектору, — сказал Элиас, — Сэр, именно вы сообщили мне об этом. Нас не собьют на подлете?

— Так или иначе, это будет кровавым делом, Элиас, но генерал-бригадир счел такой риск необходимым. Угроза, представляемая врагом, гораздо серьезней, чем мы считали раньше. Приятно не будет, но это война и это то, чего требует от нас Император.

"Это хорошо мне подходит" — подумал Ларон. За последнюю неделю в нем накопились стресс и разочарование, и он жаждал вновь просто вести своих людей в бой.

Однако Элиас был прав, они будут в распоряжении вражеских орудий, пока турели не будут уничтожены. Он молился о том, чтобы выполнить задачу, ибо иначе 133-ый и 72-ой будут вырезаны до последнего человека.

Семнадцатая глава

Гехемахнет вознеслась в атмосферу почти на пятьдесят километров. Далеко внизу вокруг башни вращались облака маслянисто-черного смога, скрывающие землю от глаз Варна, оставляя его сбитым с толку и кружащейся головой. Огромная красная планета Корсис занимала почти все небо. Она была ошеломительно, подавляюще близко.

Из пустой шахты Гехемахнет исходили долгие выбросы пара и испарений. Диссонанс поведал ему, что это было дыхание самих богов, и его касание было опьяняющим. Варн знал, что оно исходило из самых недр планеты, шахта тянулось до самого пламенного ядра Танакрега.

Он заметил, что на вершине башни было меньше сотни рабов, лишь у них оказалось достаточно силы и воли, чтобы дожить до её завершения. Люди сидели на корточках, а за ними стояли надсмотрщики. Глядя на них Май почувствовал тошноту. Они все выглядели как почитатели хаоса, были так непохожи на некогда трудолюбивых верующих в Императора, которыми они когда-то были. Варн содрогнулся, зная, что он сам стал слишком похож на проклятых, благословенных, последователей разрушительных сил.

Он знал, что изменился. Изменение снаружи было очевидно, но самые пугающие перемены произошли внутри него. Текущая внутри него кровь стало густой из-за вколотых хирургеонами сывороток, а его разум заполнили отвратительные видения разрушения и смерти. Внутри его головы постоянно безумно болтали голоса, а еретические мысли заразили его мозг. Маю хотелось принять с распростертыми объятиями богов Эфира, полностью подчиниться их воле, а последние барьеры в его разуме разъедало влияние варпа.

Лишь говорящий с ним голос башни успокаивал его…

Тяжелую, опоясанную черными цепями конструкцию подняли через край башни, удерживая её на весу тремя паучьими кранами, и Варн удивленно на неё уставился. Её форма очаровывала глаза, когда она пронеслась над головой Мая и зависла над шахтой. У конструкции было восемь ног из черного железа, первая из них опустилась на камень меньше чем в метре слева от Варна.

Арматура её восьми ног сходилось в одной точке, словно каркас огромного шатра. Пик был вырезан из обитого металла цвета крови, а тяжелые шипастые цепи свисали с опор, нависая над огромной пустотой шахты башни. Увидев цепи, Май невольно протянул руку к шее, ощупав свой ошейник. Он понял, что к нему больше не прикреплена цепь, хотя Варн не помнил, когда надсмотрщики её сняли…

Он почувствовал, как под ним содрогнулась Гехемахнет, а концы черного каркаса погрузились в камень, словно в зыбучие пески. Варн зажмурился, думая, что глаза его обманывают. И увидел поля освежеванных мертвецов под бурлящим демоническим небом. Но камень вновь загустел, удерживая раму на месте.

Воздух колыхался, а внутри Мая нарастала предвкушение. Он услышал, как по башне разнесся рокочущий басовый звук, а бессмысленный лепет Диссонансов стал незаметно перетекать в громко зазвучавшее повсюду монотонное песнопение. От возрастающей громкости звука начали дрожать его внутренние органы, а по черной арматуре прошел резонанс, цепи начали с лязгом раскачиваться.

Из центра Гехемахнет растекалась тьма, тянущиеся во всех направления щупальца тени переползали через край шахты. Варн содрогнулся, когда его поглотила тьма. Во тьме были вспышки движения, всюду вокруг Мая роились силуэты, он чувствовал у себя на шее их горячее дыхание. Они что-то шептали, царапая его своими болезненно холодными призрачными когтями. Варн видел, как из другого мира на него голодно уставились сияющие кроваво-красным глаза, и чувствовал головокружение и тошноту..

Три Диссонанса вознеслись из центра Гехемахнет, выплыв из шахты, их щупальца шевелилась вокруг, словно нежные покачивания подводных растений, ангельские голоса переплелись с ревом демонов и унылым песнопением, грохотавшим из их громкоговорителей. За какофонией голосов был слышен ритмичный стук машин и отражавшийся от стен грохот металлических барабанов и рев могучих труб. Варн чувствовал, как от звуков волосы на его голове встали дыбом.

За Диссонансами поднялась одетая в красную броню фигура с распростертыми руками, казавшаяся дьяволом, вырвавшимся из адского измерения под землей.

Варн не сомневался, что это был жрец разрушительных сил, и ощущал в равной мере ужас и благоговейный страх. Воин-жрец излучал две вещи: веру и мощь. Варн мог видеть, как вокруг космодесантника кружились призрачные тени демонов. И ощущал, как от присутствия гиганта лишь усилилась их неугасимая ненависть и волнение.

Покрытая орнаментами красная броня воина была изрезана боевыми шрамами. На нём не было шлема, но он словно и не ощущал слабости от недостатка кислорода. Закрыв глаза, он пел могучим и глубоким голосом. Варн не понимал значение слов жреца, но хорошо их знал, неделями слыша их в бесконечном реве Диссонансов.

Свисавшие с черного каркаса цепи начали подниматься, их шипастые наконечники извивались в воздухе, словно головы охотящихся змей. Они потянулись к рабами, которые опустили голову, кроме Варна. Наконечник одной из цепей подлетел к нему и завис перед лицом. Наконечник цепи был по длине и размеру равен его руке до локтя, a крошечные письмена покрывали темный металл. Он раскачивался перед ним вперед и назад, гипнотизируя его и двигаясь точно в такт с ритмом песнопения Диссонанса, словно гадюка, удерживаемая заклинателем змей.

И со скорость атакующей кобры цепи ударили в бока рабов, протыкая их тела и вырываясь из груди. Извивающихся на змеящихся сквозь них живых цепях рабов вздымало в воздух. Острые наконечники цепей разворачивались и вновь наносили удары, протыкая вновь и вновь тела невольников, насаженных на другие цепи, пока ни одно тело не было связано меньше чем с десятком других.

Висевшая перед Варном цепь поднялась в воздух, покачалась и тоже ринулась вперед, но не в него, а в тело надсмотрщика у него за спиной. Одетый в черное рабовладелец ужасно визжал, когда цепь вновь и вновь протыкала его, а затем взмыл вслед за остальными в воздух, окатив Мая душем из черной крови.

Цепи начали переплетаться, формируя сложный символ внутри восьмиконечной рамы над парящим жрецом, который продолжал петь заклинание, игнорируя начавшуюся вокруг резню. Цепи плотно обмотались, превратившись в нечто похожее на сеть огромного паука, полную мрачных трофеев. Опутанные вонзенными в них цепями тела зависли в воздухе, когда Варн с ужасом увидел, что многие из них ещё живы. Они дергались и стонали, их кровь капала на воина-жреца.

Варн стоял на вершине Гехемахнет, его руки тряслись. Он стоял один. Все остальные висели в пропитанной кровью сети из цепей, умирая. Только Май выжил…

Глаза жреца открылись, и он посмотрел на съежившегося от страха Варна, ощутившего как взор воителя прошел сквозь его душу. И хотя космодесантник хаоса продолжил монотонное заклинание, Варн услышал его голос в своей голове.

Гехемахнет хочет, чтобы ты созерцал её рождение. Это твоя привилегия, малыш.

Град визжащих снарядов падал на позиции Несущих Слово, выбивая из защитного вала огромные фонтаны земли. Темп обстрела увеличился, и теперь его было слышно по всему Шинарскому полуострову.

Разжигатель Войны стоял на вершине стены первой линии обороны, не заботясь о грохотавшем вокруг безумии. Жалкие снаряды врага не могли нанести ему вред, когда он стоял посреди обстрела, хладнокровно обозревая местность.

Другую технику и боевые машины Легиона отвели на вторую линию. Ярость обстрела уничтожит их безоружных служителей, а демонические машины ринуться вперед, с радостью вонзая во врага когти. Но их обязательно уничтожат. Никто, кроме самого Темного Апостола не сможет сковать их вновь.

Аугментические сенсоры дредноута прорвались через окружавшие первую линию пламя и дым, увидев серию взрывов вдали на соляных равнинах, в нескольких километрах отсюда. Это не было обстрелом Несущих Слово, и Разжигатель Войны удивился. Даже смешные стрелки имперской гвардии не могли устроить настолько неаккуратный обстрел. По соляным равнинами пронеслась вторая серия взрывов, на этот раз ближе на двести метров к позиции Несущих Слово. Даже сенсоры дредноута не могли прорваться через поднятые артобстрелом облака пыли.

— Кол Бадар, приближаются враги Воителя, маскируя свои движения обстрелом и слеповыми гранатами.

— Принято, Разжигатель Войны, — пришел ответ по воксу, — Мы засекли летящие самолеты. Будь готов. И благослови тебя истинные боги.

— Убивай хорошо, старый друг.

— Враг сделал свой ход, Несущий Икону. Пришло твоё время, — сказал Кол Бадар.

Буриас склонил голову перед огромным полководцем. — Вы сделали мне честь, мой Корифей.

— Запомни это, Буриас, — прорычал Кол Бадар, — Пусть Легион будет горд тобой. Не заставь меня пожалеть о выборе.

— Этого не будет, Корифей, — ответил Несущий Икону, его внушительное бледное лицо было серьезным и преданным, — А мое первое убийство и я посвящу вам.

Он не мог предугадать реакцию лица Кол Бадара, скрытого за четырехклыким шлемом, на его слова, но решил, что поза военноначальника выражала довольство. Отлично, подумал Буриас.

Вновь кивнув, он отвернулся от Корифея, глядя на собравшихся под ним на внутренней стороне насыпи воинов. Вокруг разрывались снаряды, но повернувшие к нему свои шлемы воины даже не вздрагивали, ожидая приказов.

Буриас вонзил икону в землю, и боевые браться застыли в напряженном ожидании.

— Братья мои, настало время выехать на битву и встретить врага лицом к лицу! — взревел он, от Драк'шала его голос наполнился потусторонним резонансом и мощью.

От собравшихся послышался грозный одобрительный рев, и голоса многих воинов изменили скрывавшиеся в их душах демоны.

— Корифей возложил на нас священную и почетную обязанность, — продолжил Буриас, вызвав у собравшихся ещё один рев.

— Пусть Корифей гордиться нами, братья! Убивайте во имя Лоргара!

Собравшиеся воины прокричали имя своего демонического примарха, их голоса перемешались с воем Буриаса, от которого кровь стыла в жилах, выкрикивая в небеса имя своего повелителя, чтобы он мог услышать их обеты.

Собравшиеся Круги изрекали молитвы темным богам, забираясь в ожидавшие их транспорты. Штурмовую колонну "Носорогов" возглавляли два "Лэнд Райдера", их рампы с шипением откинулись, принимая воинов, удостоенных чести ехать в огромных танках. Их двигатели ревели в предвкушении, а турели лазпушек вертелись, управляющие ими демонические духи выражали свое нетерпение.

— Мы не видим через дым, использованный имперцами, но и они не видят нас, Буриас. Иди. Схватись с ними лицом к лицу. Они не увидят твоего приближения.

Буриас прорычал бессвязный ответ. Драк'шал вздымался внутри него. Кивнув напоследок, он отвернулся и ринулся к ожидавшему "Лэнд Райдеру". Колонна танков помчалась вперед раньше, чем даже с шипением захлопнулись рампы, быстро поднимаясь по крутой насыпи среди разрывов вражеского обстрела. Двигатели взревели, когда огромные танки достигли пика возвышения и взлетели в воздух, прежде чем с грохотом приземлиться на другой стороне. Они катились к врагу под прикрытием стены дыма и пепла, выбитой вражеским обстрелом, с каждым залпом приближавшимся все ближе.

Демоническая сущность Драк'шала заструилась по венам Буриаса, и все его мускулы напряглись.

Он мечтал стать одним из Помазанников с момента избрания в легион. Буриас понимал, что его избранию в культ помешала лишь дружба с Мардуком, ведь его служба была безукоризненной. Это давно было источником бесчестья, временами Несущий Икону даже ненавидел за это Первого Послушника. Он понятия не имел, что произошло на луне Калите, но с тех пор между Кол Бадаром и Мардуком была осязаемая ненависть.

"Будь проклят он и его вражда с Корифеем!" — подумал Буриас. Если владыка позволит ему войти в культ Помазанников, он не упустит эту возможность и вцепиться в неё обоими руками.

Корифей был прав, будущее Первого Послушника было крайне туманным, и оказывать помощь Мардуку без уверенности в его судьбе будет глупо. Нет, Буриас будет ждать подходящего момент, чтобы решить, кому он верен больше.

Эти мысли немедленно покинули его, когда безумное механическое бормотание "Лэнд Райдера" на мгновение замерло. Дух машины танка слился с демонической сущность, посаженной в клетку "Лэнд Райдера" колдунами и фабрикаторами легиона при помощи хирумеков, на мире кузниц Гхалмек.

— Входим в слепую зону, Несущий Икону, — протяжно сказали два голоса операторов танка, давно ставших одним целым с машиной.

В "Лэнд Райдере" вновь раздался демонический шепот, взволнованный и возбужденный.

— Командование? Приём! Черт! — выругался пилот "Валькирии". Он не мог ничего понять в искаженном бреде, наполнившем вокс-сеть. Минуты назад его сенсорные лучи начали показывать лишь тьму, и пилот вел самолет совершенно без поддержки. Теперь забарахлил вокс-передатчик, и он был отрезан от остальной части эскадрона, не говоря уже о командовании базы. Проклятье, пилот не мог даже связаться с штурмовиками в грузовом отсеке позади, поскольку даже сообщения по близкому каналу команды превращались в бессвязный бред.

Он знал, что другие Элизианцы пытались с ними связаться, но их голоса превращались в адские животные вопли и рев. Он не удивился бы, если бы они слышали его так же.

Чем ближе они подлетали к проклятой нечестивой башне врага, тем безумнее и искаженнее становились звуки. Пилот отключил систему связи, решив, что лучше ничего не слушать, чем этот жуткий гул. Но даже когда система отключилась, злобный звук продолжал ударять в его барабанные перепонки, и пилот отчаянно ударил себя по шлему, пытаясь выбить из головы адский шум.

"Вы все умрете" — раздался голос в его голове.

Противовоздушный обстрел разорвал "Валькирию", и пилот слышал в своих ушах смех, когда кабина превратилась в ревущий огненный шар.

Командующий танками Валион ухмыльнулся, сидя в люке "Леман Русса", ветер и дым били в его лицо. Опущенный визор шлема защищал его глаза, хотя он всё равно не мог ничего видеть, пока танк грохотал сквозь дым.

Валион осмотрелся. Он еле мог разглядеть ближайшие танки, но знал, что по обе стороны рассыпались десятки других машин. Валион был наконечником стрелы, с ревом несущейся к врагу, и его сердце ускорило свой ритм.

Он десятки лет ждал этого дня. Он знал, что среди элизианцев должность командира танкового соединения — сомнительная честь. Все нормальные элизианцы мечтали атаковать с десантных кораблей, поскольку это внушали им с первого дня. Но Валион всегда любил танки, и с наслаждение принял пост. Танковая рота в 133-ем казалась чуть больше чем шуткой, а во многих других полках её вообще не было. Другие офицеры считали эту должность тупиком, хихикали за его спиной — провожали в трудную дорогу, говорили они. Валион не обращал на них внимания, поскольку танковая рота стала его домом.

Однако последовали годы скуки и негодования. Раз за разом 133-ий бросали в бой, удерживая в резерве танковые дивизионы.

Но наконец-то пришло его время, и, черт побери, ему это нравилось. Он улыбался, словно ребенок, получивший билет на первую увеселительною поездку на шаттле вне родного города-улья Валорсии (Valorsia), и кричал от радости в хлещущий ветер.

Где-то далеко впереди "Валькирии" выбрасывали свой живой груз. Десантники падали сквозь атмосферу к своей цели, второй линии обороны противника. Где-то позади медленно катились вперед "Горгоны" Механикумов за волной танков.

Над головой тусклыми тенями во мгле пронесся эшелон низко летящих тяжелых истребителей "Громобой", используя тот же покров дыма, что и танки. Валион вскинул кулак в воздух, желая им удачи.

Он широко ухмыльнулся, чувствуя себя так, словно пронесся в вакууме, выбрасывая белый дым. Ощущение было похоже на слепое падение сквозь облака в боевой капсуле, но он чувствовал себя в куда большей безопасности, ведь Валион сидел на огромном танке-скакуне. Предвкушение нарастало, он выхватил сияющую саблю и выставил её перед собой. Валион ощущал себя бросающим вызов маршалом кавалерии и беззвучно кричал, упиваясь ощущением скорости.

А затем он разобрал в дыму надвигающийся на него огромный красный силуэт, и следующие секунды его жизни тянулись ужасающе медленно. Он едва заметил два вырвавшихся иссушающих сетчатку луча лаз-пушек, когда танк справа исчез в ревущем черном шаре дыма.

Валион спрыгнул в люк, тяжелые болтерные заряды стучали по корпусу танка. Примерно в эту же секунду водитель заметил "Лэнд Райдер", и "Леман Русс" повернул в сторону, пытаясь уйти от гиганта. Поворот был отчаянным и инстинктивным, но "Лэнд Райдер" перехватил его, врезавшись в бок танка Валиона на полной скорости.

От силы удара командный танк перевернулся на бок, трещащий металл душераздирающе застонал. "Лэнд Райдер" встал на дыбы от столкновения, словно кошмарный монстр из глубин, а затем опустился. "Леман Русс" перевернулся, огромный танк предателей покатился по нему, ревя двигателями и быстро переползая через танк, даже не замедлившись.

Металл застонал и прогнулся под весом гиганта, Валиона швыряло из стороны в сторону, а затем он ударился головой о закрытый люк, горячий привкус выхлопных газов наполнил его рот. Следующие мгновения его жизни прошли в тумане, "Леман Русс" неуправляемо покатился по соляной равнине, ударяясь о скалы и, наконец, остановившись на правом боку.

Контуженный Валион, у которого кружилась голова, а из носа шла кровь, слабо позвал экипаж танка. Кое-как встав на ноги, моргая и чувствуя себя так, словно удар расколол его все кости, он осмотрел дымящиеся соляные равнины. Он мало что мог разобрать, но когда отрубился двигатель его "Леман Русса", он смог услышать рев двигателей, треск перестрелки, тяжелый грохот орудий и шипящие вопли лаз-пушек. Взрывы раскалывали землю, поднимая в воздух фонтаны маслянисто-черного дыма и осколков, яркие оранжевые огненные вспышки рассекали сумрак. Он мучительно закашлялся, выплевывая кровь и закрыв глаза из-за раскаленной боли в ребрах.

Из дыма с ревом выскочил вражеский "Носорог", Валион едва разглядел космодесантников хаоса, сидевших на крыше транспорта со вскинутым оружием. Перед его глазами все помутилось, и он едва рассмотрел несущийся к нему поток плазмы и заряд мельтагана, летевший в его любимый танк.

Валион умер, его плоть сгорела и расплавилась, а секунду спустя раздался громкий взрыв, подбросивший обугленный остов "Леман Русса" в небеса.

Орудийный снаряд взорвался сбоку от "Лэнд Райдера", опрокинув его на бок, танк остановился.

— Наружу! — взревел Буриас, — Опускайте штурмовую рампу!

Ведя круги из "Лэнд Райдера" и отчаянно желая вонзить во врага когти, Буриас водил головой из стороны в сторону, наблюдая за проносившимися танками. Зарычав, он со злости выстрелил из болт-пистолета.

Один из танков закружился на месте, вздымая в воздух облака пыли, его гусеницу начисто сорвал выстрел из мельтагана, а затем круг ринулся к замедлившейся машине, неистово крича в небеса.

Один из боковых спонсонов танка заскрежетал, раскрутившись и послав залп в Несущих Слово, разрывая их тела. Буриас перескакивал через павших боевых братьев.

Драк'шал вырвался на поверхность сущности Несущего Икону, его тело словно размылось, когда мускулы под силовой броней раздулись. Он согнул ноги и прыгнул в воздух, приземлившись на крыше "Разрушителя". Буриас вцепился в люк на крыше орудийной башни и одним резким движением вырвал его из пазов, оголившиеся провода и кабели заискрились, а затем отбросил. Схватив в руку две гранаты, он швырнул их в открытое внутренне пространство танка, соскакивая с него.

Позади раздался взрыв, но его внимание уже было направленно на нечто новое, Несущий Икону пристально уставился в непроницаемый пылевой покров, его ноздри раздулись. Оттуда возник огромный силуэт, с ревом устремившийся к Несущим Слово.

Супер-тяжелый, больше чем даже "Лэнд Райдер, транспорт "Горгона" смутно вырисовался в дыму. Огромная штурмовая рампа из толстого металла защищала его нос, от которого отскакивали выстрелы Несущих Слово. Броня начала плавиться от касания зарядов мельтагана, но даже они не смогли пробить толстый слой металла.

Трещащие выстрелы разрывали землю вокруг круга, а поток снарядов автопушки отбросил Буриаса на шаг назад. В нем нарастал гнев. Лазерные орудия "Лэнд Райдера" прошли сквозь броню огромной машины, но та даже не замедлилась. Буриас вновь напряг мускулы ног, готовясь к прыжку.

Он с ревом взмыл в воздух, когда огромный танк едва его не задавил, врезавшись в верхнюю часть штурмовой рампы и шипя от боли. Секунду спустя, "Горгона" проехала по обломкам "Разрушителя", с пренебрежительной легкостью отбросив тяжелый танк и почти раздавив Буриаса. Тот подтянулся на вершину огромного бульдозерного лезвия. Буриас довольно заворчал, увидев сквозь открытый верх машины набившуюся в неё толпу боевых сервиторов. Многие опирались на крупные гусеницы, а остальные были двуногими и почти такими же большими как космодесантники, сервиторов удерживали зажимы на поясницах. Выстрелы автопушки врезались в руку Буриаса, расколов керамит, и он, отпустив руку, опасно заскользил. С ревом Несущий Икону напрягся и прыгнул, выставив вперед одну ногу, приземлившись среди тяжелых сервиторов-преторианцев. Те навели на него свои мощные встроенные орудия, хотя им и мешало ограниченное пространство "Горгоны".

Пушки раскрутились и взвыли, патроны тяжелого калибра отрывали куски брони и мяса от тела Буриаса-Драк'Шала, но тот уже оказался среди них. Удерживающие зажимы зашипели, отпуская Преторианцев. Огромный вес и мощная конструкция позволяли им стоять на ногах, несмотря на скорость движения "Горгоны". Приземляясь, Буриас-Драк'шал оторвал аугментированную голову одному из сервиторов, и из туловища выплеснулся пресыщенный протеинами фонтан белой синтетической крови-рассола, перемешавшись с капающим маслом алой шипящей кровью Несущего Слово.

Через борт "Горгоны" перескочили еще три одержимых космодесантника, они кричали обещания богам хаоса, падая среди преторианцев. Цепные топоры и силовые мечи взмывали и падали кровавыми арками, болт-пистолеты лаяли, посылая снаряды в плотную толпу.

Враги были повсюду вокруг Несущего Икону, и он слепо размахивал руками, отрывая механические руки от тел и пробивая когтями грудные клетки. Из созданных Адептус Механикус сервиторов преторианцы были одними из лучших, усиленные подключенными к нервам целеуказателями и встроенными в основание мозга боевыми имплантатами, а также тяжелым вооружением и раковинами брони. Они легко могли убить даже боевого брата.

Один из берсеркеров рухнул на пол после тяжелого удара цепным лезвием на оружии, вложившие в удар чудовищную силу механизмы застонали. Опустив тяжелую ногу на грудь поверженного воина и продавив ему силовую броню, преторианец нацелил орудие на шлем Несущего Слово, разорвав его в клочья мощным залпом. Безголовый труп содрогался, словно никак не мог умереть…

Буриас-Драк'шал перехватил опускающуюся механическую руку и резким рывком вырвал её из механического сочленения. Хлестанув другой рукой, он провел когтями по голове другого сервитора, вцепившись в его красный мигающий глаз и вырвав его вместе с кусками мозга и черепа. Ему в спину нацелили раскручивающуюся пушку, но Несущий Икону вовремя развернулся, демон внутри него ощутил опасность. Он отклонил орудие в стороны, использовав оторванную руку скиитария как дубину. Выстрелы вырвались из дула, разорвав двух преторианцев.

На его голову обрушился тяжелый удар и Буриас-Драк'шал пошатнулся, а затем ещё один удар могучей металлической руки врезался в его латный воротник. Он закачался, рухнув на пол мчавшейся "Горгоны", многоствольная пушка нацеливалась на него. Взмах силового меча оторвал стволы, а выстрел из болтера отбросил скиитария прочь, дав Несущему Икону опомниться.

Он вскочил, взметнув когти одной руки в резком апперкоте, оторвав голову преторианцу, но спасший его боевой брат был убит, дыра появилась в его груди, пробитая множеством выстрелов. Святая кровь Астартес выплеснулась на лицо Буриаса-Драк'шала, уже сворачиваясь при падении на его бледную кожу, и тот сграбастал наставленную на него раскручивающуюся пушку обеими руками. Дула немедленно замерли под его сокрушительной демонической хваткой. Он проломил металл, а из механизмов орудия пошел дым.

С лающим ревом он впечатал кулак в голову преторианца, проламывая его череп. А затем Буриас-Драк'шал швырнул сервитора в другого, размазав его по толстым металлическим внутренностям "Горгоны".

Следующая минута промелькнула в буре кровопролития и выстрелов. И лишь Несущий Икону остался стоять на ногах. Все скиитарии были разорваны и сломаны, искрясь и дергаясь, они лежали на полу огромной машины. Там без движения лежали и его падшие братья, чьи души перешли в Эфир.

Буриас-Драк'шал потянулся и схватил тяжелый металлический люк, от его хватки металл погнулся, и он вырвал его из креплений. Открылся сморщенный сервитор, плотно подключенный к кабине транспорта, его незрячие глаза уставились вдаль, а руки были напрямую подключены к регулятору коробки передач и рулю танка. Несущий Икону схватил ничтожного за горло и вырвал его из кабины в душе искр и молочно-белой мерзкой крови. Он разорвал его почти пополам, нижняя часть тела все ещё была подключена к машине, а рот сервитора беззвучно дергался, пока белая жидкость выступала на его губах. Супер тяжелый танк начал останавливаться.

Буриас изрек слова подчинения, Драк'шал вновь втянулся внутрь, сражаясь против силы воли своего хозяина. Торчащие из его рта выпирающие клыки болезненно втянулись обратно, а длинные когти исчезли в руках. Его тело сузилось, Несущий Икону снова был элегантным и контролирующим себя воином, хотя его тело было измучено и вымотано — побочный эффект одержимости.

— Корифей, — сказал он.

— Говори, Несущий Икону, — пришел вокс-ответ.

— Встретили врага, лицом к лицу, — ответил тяжело дышавший Буриас, — Мои воины хорошо сразились. Вокруг нас движется еще больше. Остерегайтесь "Горгон".

— Принято.

— Корифей, мне вернуться на вал?

— Нет. Враг сосредоточился на атаке. Поэтому их офицеры могут оказаться незащищенными. Продолжай продвижение. Прорвись сквозь них и убей их командиров. Малыш, если ты преуспеешь, то тебя с радостью примет Культ Помазанников.

Слизывая кровь и лица, Буриас кивнул. Его дыхание стало почти нормальным.

— Будет исполнено, мой Корифей.

Восемнадцатая глава

Противовоздушные батареи разрывали небеса над его головой, но Разжигатель Войны смотрел лишь на танк "Леман Русс", поднимавшийся к нему на насыпь. Дредноут стоял без движения, когда снаряд боевой пушки промелькнул над его плечом, а броню осыпали разрывные снаряды тяжелых болтеров.

Разжигатель Войны тяжело шагнул вперед, встав на пути танка. Когда тот достиг вершины насыпи, и его нос поднялся в воздух, Дредноут потянулся огромным силовым когтем и схватил танк, удерживая его на весу. Сервомоторы застонали, а его огромная металлическая стопа поползла назад из-за огромного веса и скорости машины. Дно танка было гораздо мене бронированным чем лобовая часть, и Разжигатель Войны открыл огонь. Быстро летящие снаряды прорвались под ходовую часть, разрывая жалких смертных внутри и уничтожая важные системы "Леман Русса".

Сервомоторы дредноута застонали, когда он надавил и оттолкнул танк, прокатившийся обратно вниз по валу и врезавшийся в нос другого "Леман Русса".

— Убивайте во Имя Воителя!!! — заревел Разжигатель Войны, битва за Имперский Дворец вновь проигрывалась в его поврежденном мозге — Смерть Императору, предателю Великого Крестового Похода!

Повсюду вокруг Кол Бадара падали тела. Многие из них уже были мертвы, хотя их настроенные гравишюты действовали, замедляя их падение в нескольких метрах от земли. Однако, тысячи живых десантников приземлялись повсюду вокруг второй линии обороны и на открытом пространстве за первой, а Корифей методично стрелял влево и вправо, убивая их.

Атака была хорошо скоординирована и в совершенстве рассчитана по времени. Первые десантники приземлялись уже тогда, когда колонна танков только появилась из стены дыма, сразу после мощной атаки с воздуха, унесшей жизни многих боевых братьев и машин темных богов.

Она была хорошо организована, но обречена на неудачу. Если бы у них было неограниченное количество времени, враги бы смогли победить, ибо их число было огромно, но время не было на стороне Имперцев. Даже он, Кол Бадар, очень плохо ощущавший касание богов, мог почувствовать толчки рождения Гехемахнет. Он знал, что враги тоже это ощущали. Они боялись, и правильно делали.

А сейчас они умирают на клинках его воинов.

Гомункулус, прикрепленный к техномагосу Дариоку кабелями жизненной передачи, наполнял его системы очистителями и освященными живительными флюидами, фильтруя его кабели и вены и вымывая вирусы. Красная роба скрывала опухшую и изъеденную раком плоть чахлого создания, порожденного питательными баками Марса. Он впитывал в себя разложение и слабость плоти, чтобы они не мешали его владыке. Такой была цель его жизни.

Дариок процитировал про себя четырнадцатый универсальный закон, 'Плоть слаба, но ритуалом она восхваляет дух машины', и изрек молитву Омниссии, пока очищались его детали.

Тем не менее он понял, что упустил нечто в бренных останках плотского тела, и открыл корочные каналы связи с правой стороной его мозга, чтобы определить причину. Синапсы фыркнули, и магос понял, что ощущает грубые и плотские эмоции: напряжение, тревогу и гнев.

Такие примитивные, человеческие особенности как эмоции, но сейчас они казались Дариоку столь же интригующими, сколь и скверными.

Прошло много времени с тех пор, как он шагал по поверхности планеты c6.7.32, которую элизианцы называли Танакрег. Магос дал доступ к жестким записям своих вторичных мозговых устройств, и на одном из миллиардов экранов командного центра его летательного аппарата вспыхнула информация.

Она показывала его рапорт Фабрикатору Тианамеку Примусу, датированный две тысячи лет назад, хотя его теперешние мозговые устройства не сохранили данные о написании этого доклада.

"Доступ к первичному фокусу/цели экспедиции не получен. Магос Металлургикус Аннон не смог определить материал, составляющий структуру. Непроницаемы. Логисы, когтитаторы и авгуры рекомендовали следующий курс действий — терраформирование c6.7.32 и сокрытие находки. Магос Техникус Дариок станции наблюдения фабрики, постоянно надзирайте за c6.7.32."

Это и был источник чуждых ему эмоций напряжения и тревоги, которые наполняли его последние две тысячи лет. Никто не видел того, что они не смогли открыть, но могущественный враг Омниссии явился на c6.7.32. Было жизненно важно, чтобы враги не смогли открыть структуру, информацию о которой магос столь старательно изымал из всех архивов Империума, особенно банков данных Адептус Механикус.

Но гнев не имел ничего общего с некогда возглавляемой им экспедицией. Это странное и жаркое чувство вызвала природа врага. Магос ощущал, что само их существование было вызовом Омниссии, их нечестивые машины были воплощением самой худшей ереси.

Эти машины, зараженные сущностями демонических обитателей варпа, были величайшим грехом, которое могли представить адепты Марса, богохульством, по сравнению с которым бледнели все остальные. Внутри плоти всех мыслящих машин Механикус была душа, ибо бездушная чувствующая машина была воплощением истинного зла. А на поле боя, разыгравшегося среди клубящихся облаков дыма, были механизмы, загрязненные вселением бездушных отродий варпа. Лишенный души интеллект был врагом сам по себе.

Эта была абсолютная ересь, абсолютная неправильность, Дариока одинаково ужаснуло и возмутило то, как низко пал легион Несущих Слово. Он отключил рецепторы и синапсы, ведущие к правому полушарию его мозга, неприятные ощущения немедленно исчезли. Остался лишь неопровержимый факт того, что враг использовал опасные богохульные машины, бывшие оскорблением его бога, поэтому их надо было нейтрализовать, изничтожить их ересь и убрать их хватку с c6.7.32.

Его механодендриты погрузились в командную колонну и, соединившись с точными сенсорами снаружи машины, он зарегистрировал коническое поле помех, расходящееся от вражеской башни. По его мысленному импульсу командное судно начало опускаться к земле. Было жизненно важно сохранять контроль и надзор за тысячами воинов-скиитариев. Если они окажутся отрезанными от него и его адептов, то их немедленно вырежут.

Огромные турбинные двигатели закружились, когда воздушный корабль начал опускаться, кабель, связывающей его со святой "Ординатус Магентус" вел его к посадочной палубе на верхнем уровне.

Одна из серворук счетверенного трубопровода Дариока завертелась, слабо простонав, её похожие на зажимы когти плавно открылись.

— Провидец машин (Enginseer) Кладдон, откройте зал хиемалис (hiemalis) и принесите мне благословенные вычислительные устройства.

Один из младших жрецов в красных накидках позади него склонил навершие своей силовой алебарды в знак уважения к приказам мастера и шагнул к одной из стен командного центра. Он начал говорить слова пробуждения, в ритуальном порядке нажимая кнопки устройства, так, что его речь совпадала с правильным нажатием клавиш. Прошептав благословение духу машины, он схватил запавшую круглую ручку и, правильно пропев благодарение устройству за его молчаливое согласие, опустил её.

От устройства поднимался туман, когда ледяной воздух взаимодействовал с жаром снаружи. На длинной полке находилось более дюжины осторожно разложенных шарообразных склянок. Внутри каждого шара плавала благословенная полусфера мозгового устройства, удерживаемая в лишенной заряда и статичной жидкости. Дариок протянул вперед одну из серворук, зависшую над множеством шаров, прежде чем магос выбрал нужное устройство и осторожно его вытащил.

Другая серворука опустилась и откинула крышку одно из контейнеров, соединенных с носимым им силовым генератором, и пока он шептал нужные заклинания поклонения, механодендриты вращались, вытаскивая выполненные в форме шестеренок болты, связывающие контейнер с магосом. Иглоподобные покрытые резьбой шипы выскочили из наконечников механодендритов и осторожно вошли в отверстия, где раньше были болты. Они повернулись и с шипящим звуком вытащили шарообразный контейнер. Дариок ощутил потерю информации и вычислительных мощностей мозга как внезапно нахлынувшую тошнотворную пустоту.

Он осторожно и быстро положил мозговое устройство в хиемалис и прикрепил новый контейнер к своим основным системам. Хлынули потоки свежей информации, которой он не обладал сотни лет, включая воспоминания и алгоритмы, полностью покинувшие его при прошлом отсоединении этого мозга.

Некоторые из духовенства Марса сочли бы содержимое этого мозгового устройства ересью, но Дариок ощущал необходимость воссоединения с полусферой, ранее бывшей внутри контейнера. Это было устройство, которое он использовал тогда, когда был одним из исследовавшей планету сб.7.32 команды эксплораторов, и ни один из его синапсов не был выжжен, чтобы изменить или обесплодить функции правого полушария.

Это было креативное мозговое устройство. Только очень немногие из духовенства Марса осмеливались тайно обладать таким компонентом. Знание древних было беспредельным, гласила доктрина, и использовать креативно мыслящий мозг для адаптации и импровизации механизмов, как он делал в прошлом, когда обладал лишь этим мозговым устройством, было в лучшем случае самонадеянно, а в худшем — ересью высшего порядка.

Его преданность Богу-Машине, Деус Механикус, и его проводниковому воплощению, Омнисиии, была несокрушима. Отрицать эффективность использования креативности, когда подводила предписанная методология, было попросту глупо, но пока эти мысли проскакивали в его разуме, он вспомнил ожидавшую его опасность. Нельзя использовать это мозговое устройство долго, или он рискует потерять свою сущность. Такой догматизм есть глупость, подумал он. Я должен верить догмам, подумал он. Противоречивые импульсы дали ему передышку, но влияние нового добавления было доминирующим.

— Техно-жрецы, запустить плазменные реакторы Ординатуса. И вывести пустотные щиты на полную мощность, — сказал Магос Техникус Дариок. Адепты согласно наклонили свои увенчанные шестеренками силовые алебарды и покинули командное святилище.

Его когитаторы подсчитывали мощь орудий врага и вычисляли возможный ущерб благословенному Ординатусу. Любой предсказанный риск повреждений нужно избегнуть, так гласили догматы, он сначала не собирался выдвигать огромную военную машину пока 7.435 стандартных устройств Механикус не отбросят противника к третьему защитному уровню.

Но теперь Дариок считал по-другому. Он перемоделировал алгоритмы траектории и относительной огневой мощи, а множество цифр высветилось на экранах командного святилища.

Если энергию обычных пустотных щитов перенаправить на фронтальную дугу, то вероятность успеха будет возрастать по экспоненте от количества направленной туда энергии. Такую вещь могли счесть ересью, ибо СШК предписания указывали нужный уровень пустотных щитов, и менять их значило игнорировать учения древних. Но если миссия на планете с6.7.32 провалиться, это уже не будет иметь значения. Дариок счел, что меньшая техно-ересь будет малым злом по сравнению с тем, что произойдет, когда враг проникнет через стены ксено-струкутуры, и начал комплексные вычисления для того, чтобы правильно адаптировать противовоздушный огонь.

Множество "валькирий" разорвал на части плотный противовоздушный обстрел, ведущийся по ним сквозь бурлящие черные облака. Тысячи элизианских десантников погибли, ведь они падали сквозь атмосферу с максимальной высоты, но многие другие выжили и Ларон молился о том, чтобы среди уцелевших были отряды штурмовиков.

Падение мимо чего-то столь огромного было сбивающим с толку опытом. Они выпрыгнули из "Валькирий" над башней и последние несколько минут летели мимо неё. Ничто не могло быть настолько большим, это было невозможно с инженерной точки зрения, но все же она была у него перед глазами. От этого ему было физически плохо, а в его голове уже начали раздаваться странные голоса. Казалось, что она обладала собственным гравитационным колодцем, и Ларон сменил угол падения, чтобы не быть притянутым слишком близко.

— Держитесь на расстоянии от башни, — сказал он в микро-передатчик, но в его ушах раздался лишь пугающихй гул рычащих звуков.

Он ещё дальше отклонился от башни, надеясь что штурмовики последуют его примеру, но уже делая это он ощутил, как нечто тянет его к отвратительной конструкции.

Ларон прошептал молитву Императору и ощутил, что колодец ослаб достаточно, чтобы он смог отклониться как можно дальше, оставаясь на цели. Казалось, что поверхность башни пульсировала и покрывалась волнами, из неё вырывались потоки горячего воздуха, сбивающие спуск и мотавшие его из стороны в сторону.

Он быстро приближался к бурлящим черным облакам смога, вращающимся вокруг башни, и был рад, что у него есть респиратор. Ужас охватил его, как только он упал в дымную пелену. Внутри ядовитых облаков были твари, царапавшие его своим когтями, их красные глаза ярко сверкали во мраке, пока он проносился мимо них.

Ларона хлестнул ветер, сбив с курса, и он закричал, когда нечто прорезало несколько глубоких царапин на его груди и руках. В этом было больше шока, чем боли, ведь из-за тяжелой панцирной брони ему не могли нанести серьезную рану, но такая атака сильно его удивила. Ларону казалось, что вокруг него кружатся нематериальный твари.

Выбросив такие мысли из головы, полковник перешел в отвесное падение, сведя вместе ноги и плотно прижав руки к бокам, молясь Императору о возможности вырваться из облаков живым.

Мардук пел заклинание, вытянув руки к Колоколу Демонов. Всякий раз, когда он заключал внутри ещё одну демоническую сущность, на поверхности вспыхивала новая тонкая линия из Книги Лоргара.

Истинные имена демонов возникали между строчками святого писания, сущности варпа вопили от ненависти, когда их вырывали из Эфира и запечатывали внутри. Колокол слабо вибрировал, создавая низкий гул, которой не могли уловить уши обычных людей.

Его руки дрожали из-за мощи призыва, от напряжения по лбу Первого Послушника катились струйки пота. Мардук едва замечал взрывы в небесах и падающие вокруг темные тела, но всё его внимание было сосредоточено на Колоколе Демонов и комплексе сложных сковывающих заклинаний.

Давление в его голове усилилось, он ощущал накапливающуюся внутри мощь варпа. Но, его вера была непреклонна, Первый Послушник продолжал сковывать демонов своей волей и словом. Уголки его рта поднимались в улыбке, пока он пел, наслаждаясь чувством чистого удовольствия, получаемого от контроля над демонами хаоса.

Варн неподвижно припал к земле на самом верху стены Гехемахнет, пребывавший одновременно в ужасе и восхищении. Воздух на вершине башни был наэлектризован, и он мог различать неясные очертания демонов, вопящих и рвущих когтями, затянутых в огромный колокол, висевший над бездонной шахтой в центре башни. Трупы, нанизанные на цепи, все еще конвульсивно подергивались, и он отшатнулся назад, шокированный упавшим с неба телом, разбившимся об паутину цепей среди других тел. Оно дернулось, когда натянутые цепи остановили его падение, и, на мгновение зависнув над черной бездной, сорвалось, продолжив, вращаясь по спирали свой путь в глубины планеты. Мгновением позже поток горячего воздуха вырвался из шахты, и Варн заметил как другие тела падали с небес вокруг него. Он решил что он в самом деле потерял рассудок, если уже начал видеть падающих с неба людей.

а они продолжали падать: одни опрокидывались в зияющую пасть Гехемахнет, будто бы влекомые вниз неведомой силой, другие проносились позади него, разбиваясь вдребезги снаружи башни. Варн едва успел отскочить в сторону и отползти от того места, куда только что шлепнулось c отвратительным звуком очередное тело. Разбившийся об камень человек был мертв, его руки и ноги были неестественно изогнуты под ним, кровь заливала камни у ног Варна. Он стоял, безмолвно глядя на труп в каске. Это был Имперский гвардеец!

Еще одна фигура приземлилась позади него, однако ее спуск был замедлен техническим устройством, укрепленным за спиной. Она приземлился неуклюже, его нога с неприятным хрустом изогнулась. человек упал на колени и закричал от боли. Он держал в руке лазган, а за визором на его каске можно было различить бледно-голубые глаза. Варн заметил двухголового орла — аквиллу, закрепленного на его груди, и почувствовал прилив признания. это был солдат Имперской Гвардии! Империум пришел освободить Танакрег!

Закричав от восторга, он упал на колени чтобы помочь солдату подняться, но тот отполз от него.

" Я — свой!" — выкрикнул Варн, демонстрируя свои руки в доказательство своей безоружности. "Я — силовик Танакрега! Слава Императору, вы наконец пришли!"

Гвардеец Тортис вскрикнул от боли и стянул с лица респиратор. При падении он сломал ногу, но собрал в себе все силы, чтобы отодвинуться как можно дальше от склонившейся над ним гнусной фигуры. Сердце грохотало в голове, а живот сводило от абсолютной неправильности всего, что его окружало: Безумный демонический хор, производивший оглушительную, зловещую какофонию звуков ненависти; вздернутые на цепях трупы; дьявол- космодесантник, нараспев произносящий омерзительные слова, от которых бежали мурашки по коже; нереальные, сводящие с ума образы и тени, мерцавшие в уголках его зрительного восприятия.

Жалкий приспешник разрушительных сил вцепился в него, его глаза были красными как у демона, а на лбу горела восьмиконечная звезда. На месте рта был динамик, вплавленный в плотно прилегавшую к лицу черную маску, и говорил он на скверном языке Хаоса. В гортанной речи предателя Тортис расслышал слово Император

— Не смей произносить Его имя, враг человечества! — выпалил он, нацеливая лазган на ненавистного врага.

Произнесенные гвардейцем слова ничего не значили для Варна, его речь скорее походила на детское неразборчивое бормотание. Удивленно он увидел ненависть в выражении лица человека и лазган, направленный на него. Вспыхнувший гнев заполнил все его существо, и он ощутил как кровь стучала в голове. он предложил солдату руку помощи, а тот направил на него оружие! Шок от предательства мгновенно сменился яростью, и его рука взметнулась к лазгану, отбивая дуло в сторону. Выстрел опалил плечо, заставив Варна зашипеть от боли. Инстинкт самосохранения сработал быстрее мысли, и пальцами другой руки он вцепился в глотку имперцу и со всей силы ударил его локтем по голове. тот рухнул на землю, но Варнус вздернул его, ставя на ноги.

— Я пытался помочь тебе, и вот так ты мне отплатил? — кричал он, недели подавляемого гнева и досады изливались из глубин души наружу. Удерживая гвардейца за край его куртки, он бил его по лицу, круша нос.

— Будь ты проклят! — не унимался Варн, нанося очередной удар и игнорируя слабые попытки человека уклониться. Он сорвал с его головы каску и вышвырнул его за край башни. Песочно-блондинистый цвет волос гвардейца по каким то причинам взбесил его еще больше. Он ничего не видел кроме крови, ничего не чувствовал кроме кипевшей внутри ненависти отвращения и бешенства. Сжимая голову гвардейца обеими руками, Варн нанес удар лбом и позволил телу противника сползти на каменный пол.

— Я проклинаю тебя! — проорал он снова, продолжая избивать солдата, опустившись на колени перед ним, он сжал его голову трясущимися от переполнявшей его ярости руками.

— И Я ПРОКЛИНАЮ ЛОЖНОГО ИМПЕРАТОРА!

Варн размозжил голову гвардейца о камень.

Ларон плавно приземлился, перекатываясь на ноги и сбрасывая гравишют одной рукой, а другой стреляя их адского пистолета в лицо десантника хаоса. Другой рукой он выхватил покрытый орнаментом плазменный пистолет и выстрел в грудь второго предателя, ревущий поток плазмы сжег керамит, кости и плоть врага. Перегретый воздух вылетал из мощного оружия, шипящего подобно рассерженной ящерице.

Повсюду вокруг него приземлялись штурмовики, спускаясь в вихре пламени из заряженных, гиро-стабилизированных хелганов. Все вокс-коммуникации оборвались, Ларон напряженно размышлял о том, сколько его солдат уцелело во время высадки, сколько их "Валькирий" не было сбито ещё на подлете…

Над его головой тысячи десантников проносились сквозь жуткие облака, приземляясь перед грядой второго вражеского вала, сразу за первой линией. Некоторые из взводов штурмовиков 72-го получили приказ высадиться за второй линией, уничтожая мельта вооружением неподвижные машины противника, но большая часть элитных отрядов была задействована в атаках на бункеры первой линии.

Пока взвод Ларона обеспечивал защитный огневой вал, один из штурмовиков присел, прилепляя мельта-заряд к толстой двери бункера.

— Сделано! — крикнул он, отходя на шаг назад, и спустя секунду заряд взорвался внутрь, расплавив тяжелый металл замка.

Вперед выступил второй штурмовик, пинком распахнув дверь бункера и наполнив помещение душем полыхающего прометиума из своего огнемета, прежде чем отступить назад, чтобы Ларон повел своих вооруженных хелганами солдат внутрь.

От пламени стены обгорели, а улучшенные автосенсорные системы шлема полковника немедленно адаптировались к полумраку. Он выстрелил из пистолетов в массивное тело космодесантника, а хелганы штурмовиков уложили второго, прежде чем враг успел навести на гвардейцев оружие.

Слепяще яркий выстрел лазпушки пронзил тьму бункера, пробил дыру размером с голову в груди одного из солдат и оторвал руку другому, врезавшись затем в стену позади. Двое предателей бросили свои ракетницы и ринулись на штурмовиков, их броня почернела и местами ещё дымилась.

Ларон поднырнул под огромный нож предателя, просвистевший в сантиметре у него над головой, стреляя из плазменного пистолета в пах гиганта, а отскочив всадил в голову предателя резкую очередь из хелгана.

Во второго предателя попали четыре выстрела, но он даже не замедлился, с демоническим ревом врезавшись в штурмовиков. Несущий Слово вбил двоих в толстую стену бункера с мерзким звуком ломающихся костей, а затем вскочил и ударил в лицо третьему, расколов челюсти штурмовика.

Несущий лазпушку предатель замахнулся тяжелым орудие словно дубиной, и от его удара Ларон отлетел к стене. Судорожно дыша, полковник сполз за пол. Все ещё лежа он вскинул оба пистолета, стреляя в грудь космодесантнку, который задергался и упал.

Когда Ларон вскочил, он увидел как последний предатель упал на колени. Уже умирая, десантник хаоса сломал шею одному из штурмовиков, прежде чем его добили три выстрела в голову.

Четверо из людей Ларона были мертвы, но бункер был нейтрализован.

— Наружу! — крикнул полковник, — К следующему!!

Концентрированный огонь тяжелых орудий выкашивал надвигающуюся технику имперцев, подножие стены было завалено сожженными и неподвижными танками. Боевые орудия ревели, стреляя на близкой дистанции тяжелыми осадными снарядами, превращая десятки бункеров в пепел.

Южный край вала уже пал, тяжелые танки перекатывались через защитные укрепления. Потоки бурлящего прометиума были извергнуты "Адскими Гончими", испепелив десятки Несущих Слово прежде, чем тяжелые орудия раскололи им топливные баки, и штурмовые танки исчезли в ревущих огненных шарах, окатив все вокруг потоками кипящей огненной жидкости.

Огромные "Горгоны" поднимались по ступенчатым насыпям, их боковые спонсоны изрыгали горящую смерть, а турели автопушек разрывали вершину гряды.

Лучи лазпушек и дымящие крак ракеты устремились к танкам Механикус, но их продвижение ничто не могло замедлить. И когда они достигли вершины вала, огромные осадные рампы откинулись, а тяжелые боевые сервиторы ринулись вперед, шипя мульти-мельтами и раскручивая штурмовые пушки.

— Резерв вступил в бой, мой повелитель. Сражаемся с врагом за вторым уровнем, — раздался по закрытому вокс-каналу рычащий голос Боккара, сержанта Помазанников.

— Понятно, — ответил Кол Бадар. Резерв занимал третий уровень, мешая врагам высаживаться за основными силами Воинства.

За волной "горгон" шли катафракты, подключенные к гусеницам воины — скиитарии. Они ринулись вперед, их тяжелые болтеры лаяли, а из ракетниц к Несущим Слово устремлялись потоки самонаводящихся ракет.

По воздуху проносились эшелоны "Громобоев", низко летя и разрывая поверхность плотным обстрелом. Многие истребители были сбиты, выстрелы лазпушек и противовоздушных орудий оторвали им крылья или кабины, и они рухнули на землю, оставив на ней горящие борозды и убив все на своём пути.

С небес падали все новые десантники, хотя на каждого приземлившегося и готового к бою солдата, приходилось четверо, разбившихся об землю в лепешку. "Мародеры" и "Валькирии" падали в потоках пламени из дико кружащихся облаков, взрываясь в неистовой битве внизу.

Кол Бадар улыбался спектаклю резни вокруг, сбивая десятки гвардейцев ещё до приземления. В битве не будет перерыва, пока она не будет окончена, а все враги не будет лежать мертвыми или умирающими на поле брани.

Его омыло пламя, но он выступил из огня, вырвал оружие из рук гвардейца и приставил к его груди дуло комби-болтера, наслаждаясь ужасом на лице врага. Он нажал на курок и смертный рухнул с разорванным телом.

— Капитаны легиона, отводите воинов обратно на второй уровень.

Эвакуация первой защитной линии прошла организована и методично. Корифей отдал приказы свои подчиненным, каждый из которых исполнил его пожелания с отработанной эффективностью.

Под прикрытием заградительного огня из скованных дредноутов и боевых машин Воинства боевые браться отходили. Они шли неспешными размеренными шагами, выкашивая перекрестным продольным огнем высаживающихся из транспортов боевых сервиторов, специальным оружием взрывая технику и танки.

Кол Бадар и его Помазанники стояли у основания второго вала, очищая местность от падающих десантников, их мощные орудия легко уничтожали слабо бронированного врага. Они были почти неуязвимы для выстрелов гвардейцев, хотя от количества трупов имперцев уже почти не осталось открытого места.

Корифей видел, как Разжигатель Войны степенно отходит назад, разрывая врагов своими орудиями, сжигая десятки прикрепленным под силовой клешней огнеметом.

Ларон спрыгнул со ступенчатого парапета стены, всаживая в отходящих врагов выстрелы пистолетов, а затем прыгнул в укрытие за изувеченным шасси "Горгоны". Их порядок и точность были поразительны. Каждый отходящий взвод прикрывала угловатая линия солдат короткими очередями из болтеров. Это было похоже на атаку чертовой крепости. Ряды врагов были угловаты как стены великой цитадели, их сильнейшими точками, 'башнями', были отряды тяжелого вооружения. Гвардейцев, естественно, влекло к казавшимся более слабыми местам, они старались держаться подальше от тяжелых орудий, но это лишь заводило их в зону смерти, где предатели открывали по ним перекрестный огонь.

— Где эта проклятая пехота!? — проворчал полковник. Ему отчаянно было нужно появление множества пеших когорт скиитариев, ведь у Ларона не было достаточно людей для преследования отступающего врага, а приблизившихся элизианцев разрывало на части.

Словно из-за его слов, на вершине укреплений появились первые ряды техностражей, рядом с ними катились гусеничные орудия. Неумолимо маршируя вперед, они начали стрелять.

Орудия техностражей обрушили мощь своих загадочных устройств на отходящего врага. Воздух затрещал от энергии, когда сверкающие молнии вырвались из гудящих энергетических сфер. От выстрелов орудий земля разрывалась, по ней расходились широкие трещины, а предателей швыряло в воздух. Мощные счетверенные орудия открыли по врагу огонь, но заметившие новую угрозу предатели начали выцеливать машины Механикус ракетницами и другим тяжелым орудиям.

Глаза Ларона метнулись к таймеру на головном дисплее шлема, и он выругался. Скоро должны были запустить вторую волну десанта, а противовоздушный обстрел из дворца ещё не остановили. Первая волна понесла очень тяжелые потери и похоже, что вторую ожидала та же судьба.

Время быстро уходило…

Девятнадцатая глава

Генерал-бригадир Хаворн выругался, когда пикт-экран перед ним замерцал, а детальная схематическая карта исчезла. "Химера" подпрыгнула на ухабе, катясь по соляной равнине за когортами техностражей. С лица Хаворна струился пот.

Звериный рев и вопли вперемешку с шипением статики внезапно хлынули из вокса, сменив передачи капитанов.

— Что это, черт возьми?

— Не знаю, сэр, но это затопило менее мощные воксы сто метров назад или около того, — ответил адъютант, — Я думал, что моя установка будет слишком мощной… Проклятый враг как-то глушит наши сигналы.

— Замечательно. Похоже, что оставшуюся часть войны мы будет сражаться глухими, слепыми и немыми.

— Ваши офицеры хорошие люди, сэр. Они знают свои приказы.

— Двигаемся ближе к фронту, Кашар. Я хочу по крайней мере видеть, что там, черт возьми, происходит.

— Это разумно, генерал-бригадир? Так вы подвергнете себя ненужной опасности.

— Как ты думаешь, что будет, если мы проиграем эту битву, Кашар? Мы проиграем войну и все погибнем. Подводи нас ближе. Я хочу видеть происходящее своими глазами.

Буриас-Драк'шал кромсал врагов направо и налево, отбрасывая скиитариев со своего пути взмахами шипастой иконы. По приказу Корифея он снова сел в "Лэнд Райдер" и повел своих воинов прямо в толпу вражеских когорт, встретив их внутри медленно рассеивающейся стены дыма. Транспорты врезались в ряды врагов, давя боевых сервиторов сотнями под тяжелыми гусеницами.

Подбитые врагом "Носороги" остались позади, боевые братья внутри них были предоставлены своей судьбе. Наверняка они убили многих перед своей смертью. Умереть во имя легиона была честью.

Они заехали в самое сердце подразделения противника, когда "Лэнд Райдер" наконец остановился, его корпус пробили бесконечные мельта заряды, гусеницы были разорваны в клочья, а двигатель расплавился.

Но даже тогда Буриас-Драк'шал не остановился, ринувшись во главе круга боевых братьев из разбитого танка, рыча и выкрикивая боевые кличи. Он разбрасывал вставших у него на пути врагов, пережив бесконечные раны и выстрелы, которые убили бы любого другого космодесантника в Воинстве. Несущие Слово проложили кровавый путь через когорты скиитариев, все дальше следуя за взбешенным Несущим Икону в ряды врагов. Здесь были рядовые солдаты Адептус Механикус, контрактники, обладавшие минимум агументики: встроенные в глаз целеуказатели, измененные невральные окончания, усиленные конечности и так далее, они легко умирали от ярости одержимого десантника и его боевых братьев.

Из его ран капал шипящий ихор, а броня покрылась трещинами и раскололась, но Буриас-Драк'шал несся вперед, выкашивая всех врагов на своем пути. Цепные топоры его воинов вздымались и опускались, бежавшие за ним Несущие Слово палили из болт-пистолетов.

Буриас-Драк'шал взмахом иконы блокировал удар двуручного топора и схватил прикрепленное к спине техножреца металлическое щупальце, подтащив адепта к себе. Он зарычал и наклонился к рухнувшему жрецу, а затем клыками разорвал его горло, ощутив во рту вкус очищенных масел и заменяющих кровь жидкостей. Бросив жреца он побежал дальше, насадив оружейного сервитора на окончание иконы, а затем швырнув его в воздух, пока тяжелый болтер скиитария выбивал осколки из наплечника Несущего Икону.

Буриас-Драк'шал увидел впереди за толпой личные транспорты и зарычал, почувствовав, что добыча близка, и ринувшись к неё с обновленной энергией. Взмахом когтей он обезглавил одного врага, обратным движением смахнув со своего пути другого, сорвав голову скиитария с плеч одним хлопком.

Битва между первым и вторым уровнем была жестокой и кровавой. На ничейную землю обрушивались бесконечные залпы пораженных варпом снарядов демонических машин Несущих Слово, убивая тысячи. Скиитарии в совершенном порядке маршировали на орудия засевших за защитным валом второго уровня космодесантников хаоса, плотный обстрел разорвал на части сотни сервиторов.

— Древние воители, — прокричал Разжигатель Войны, — Освободитесь от своих оков и вновь убивайте во имя Лоргара!

Тридцать дредноутов бессловесно выли и рычали, борясь с удерживающими их покрытыми письменами сетями цепей. Внезапно их отпустили, и жаждущие крови машины, давным давно потерявшие все останки рассудка, ринулись на наступающего на второй уровень врага.

Они спрыгнули с парапета, и врезались в ряды имперцев, разбрасывая их в воздух широкими взмахами огромных силовых клешней и поршневых осадных молотов, их древние орудия грохотали и рычали. Множество лезвий силовых перчаток прорезало передние ряды противника, разрывая людей и скиитариев пополам, а визжащие цепные кулаки длинной в два человеческих роста рвали тела остальных, разбрасывая во все стороны кровь и осколки костей.

Другие дредноуты стояли на вершине вала, выпуская из встроенных орудийных систем ракеты, мощными взрывами разрывая врагов. Один из них безумно завопил и повернул свои скорострельные автопушки на боевых братьев в силовой броне, потеряв в боевом безумии способность отличать друга от противника.

Разжигатель Войны шагнул к машине и поверг её на землю одним взмахом могучей руки. Она забрыкалась и издала неистовый вопль, пытаясь подняться. Разжигатель Войны обрушил мощь своих орудий на камеру саркофага дредноута, решив положить конец его мукам. Машина затихла, а вопли стали булькающим шипением. В трещине саркофага была видна полумертвая и лишенная челюсти голова, костлявые шипы-отростки на её деформированном черепе были покрыты мерзким гноем.

— Ты освобожден от своего заточения, боевой брат, — промолвил Разжигатель Войны, а затем вновь обрушил свои орудия на нахлынувших на укрепления бессчетных врагов.

— Корифей, стена дыма рассеялась. Сюда движется Ординатус, — раздался голос Боккара.

— Что!? — зарычал Кол Бадар, — Механикус никогда не стали бы рисковать такой военной машиной, не обеспечив её безопасности.

— Тем не менее, она движется по соляным равнинам, мой повелитель. Через минуту она будет в радиусе действия демонических машин, а через десять сможет открыть огонь по дворцу.

— Будь они прокляты! Боккар, выходи из боя. Бери "Громовой Ястреб" и замедли проклятую машину! Дай демоническим орудиям время нацелится.

— Как пожелаете, Корифей.

— Мой повелитель Ярулек, все сделано. Колокол Демонов готов.

— Хорошо, мой послушник, — ответил Темный Апостол. Всё приведено в движение. Скоро я к вам присоединюсь.

Ярулек открыл глаза, выходя из глубокого транса. Он сидел в зале восстановления и, моргая, смотрел сквозь омывающую его густую плоскую жидкость. Его открытые, изрезанные письменами бледные мускулистые руки пронзали десятки трубок и шприцов, накачивающих его биодобавками и сыворотками. Он не хотел, чтобы его подчиненные узнали, насколько его вымотало создание Гехемахнет, но двадцать часов в баке, глубоком трансе и единении с высшими силами омолодили его.

Вязкая жидкость покинул зал, с булькающим звуком всосавшись в трубки, и Ярулек встал на ноги. Вокруг него столпились хирумеки, вытаскивая из вен и мускулов Темного Апостола трубки, пока он разминал пальцы. Пришло время воссоединиться с Воинством. До парада планет и пробуждения Гехемахнет осталось лишь несколько часов.

Техномагос Дариок спокойно стоял на втором ярусе помостов Ординатуса, когда противовоздушные батареи высокого калибра нацеливались на "Громовой Ястреб". Для Ординатуса обстрел врага был ничем, сверкающие пустотные щиты легко поглощали выстрелы врага, а ответные выстрелы прошили воздух, легко пробив броню "Громового Ястреба".

Критически поврежденная машина ринулась к Ординатусу, её пилоту явно приходилось бороться с рычагами, чтобы попасть в цель. Она пролетела через пустотные щиты огромной машины, когда оторвалось левое крыло, и "Громовой Ястреб" рухнул по спирали, а затем счетверенные управляемые сервиторами орудия разорвали точными выстрелами машину пополам. Задняя половина исчезла в огне, когда взорвались запасы топлива. Верхняя половина рухнула с неба, пикируя на Ординатус, ускоряемая тяжестью и мощным взрывом.

Техномагос Дариок вычислил траекторию и скорость летящих обломков и спокойно стоял, когда они врезались в верхний уровень. Металлическая решетка треснула от упавшего веса, и обломки покатились по металлу, подняв дождь искр, когда они врезались в краны и укрепления. Они со скрипов пролетели через одну из орудийных батарей, раздавив заряжавших орудия двух огринов-сервиторов, а затем перевалились через край, рухнув на второй ярус, где стоял Дариок.

Носовая часть обломков с пронзительным визгом катилась к нему по металлической решетке, но магос не шелохнулся, и она остановилсь в нескольких метрах перед ним, как он и расчитал.

Вперед выкатились сервиторы, туша пламя пеной.

— Сохранились жизненные показатели, — произнес сканировавший обломки Дариок, и сервиторы немедленно отступили. Вперед выкатились тяжелые боевые сервиторы, выискивая врага.

Космодесантники хаоса в красной броне вырвались из пламени, а сервиторы открыли по ним огонь. Множество из них разорвал болтерный огонь, но остальные катились вперед, а их павших товарищей уже утаскивали для перепроизводства сервиторы-падальщики.

Четыре серворуки Дариока раздвинулись словно ноги огромного паука, встроенные в них орудия с жужжанием активировались. Четверых врагов разорвали на части мощные выстрелы.

С ревом огромный силуэт вырвался из обломков, разорвав покореженный и горящий металл. Пылающий прометий из тяжелой орудийной системы воина поглотил сервиторов, расплавив их плоть и взорвав орудийные барабаны.

Боккар рычал, пробивая себе путь к магосу. Плазма пробила мощные пластины его терминаторской брони, а снаряды тяжелого болтера раскололи нагрудник.

Он выпустил ярость своего тяжелого огнемета, ревущий прометий поглотил магоса, скрыв его из виду. Но когда огненный шар почти рассеялся, Боккар увидел, что пламя безвредно омывало пузырь защитной энергии, окружавший проклятого жреца Механикус. Он ринулся вперед, собираясь раздавить магоса своим могучим силовым кулаком.

Боккар переступил границу защитного пузыря и убийственной аркой взметнул свой силовой кулак. Но кулак никогда не опустился, ибо одна из серворук, висевших на плечах магоса словно ядовитое жало скорпиона, вылетела и схватила его руку на половине движения.

Вторую его руку схватила серворука с другого плеча, и Помазанник ощутил, как его броня треснула от огромной силы завывающих конечностей магоса. Затем серворуки резко дернулись в стороны, в фонтанах крови оторвав Боккару обе руки.

Он тупо смотрел на своё безрукое тело, когда его рассекла пополам сверкающая силовая алебарда магоса, зубчатое лезвие прошло через грудь терминатора. Он упал на металлическую решетку.

Боккар подвел своего Корифея, свой легион, и теперь его ожидало лишь вечное проклятие.

Электричество наполнило воздух, когда мощные плазменные реакторы с ревом выходили на полную мощность, готовясь к огню. Выполненное по тем же СШК шаблонам, что и великий Ординатус Марс, гигантское орудие начало жужжать болезненными децибелами, когда энергия реакторов наполнила его силовые барабаны.

Высота тона орудия вышла за грань человеческого слуха, а вся огромная конструкция Ординатуса начала дрожать.

— Сбросить их в камеры адского огня, — приказал Дариок, бросая оторванные руки предателя рядом с чего разрубленным телом. Десять тысячелетий назад эту броню создали на одном из Миров-Кузниц Механикус, и ему не хотелось уничтожать столь древний образец, но враг уже давно проклял его, наполнив своим безумием.

Магос зарегистрировал повышение тона звукового разрушителя и перезапустил алгоритмы траектории. Удовлетворенный результатом, он ждал, пока предупредительный огонек не замерцал в его внутренних системах, сообщая, что Ординатус готов.

— Цель захвачена, магос, — произнес механический голос одного из младших техножрецов.

— Инициировать огневую последовательность, — промолвил Дариок.

Дворец, простоявший на Танакреге две тысячи лет с самого момента заселения планеты, содрогнулся, когда его пробил сфокусированный звуковой луч, раскалывая структуру на молекулярном уровне. Длиной почти в три километра от одного конца до другого, на сотни метров вздымающееся над низко лежащими соляным равнинами, здание начало вибрировать, когда её скалистую поверхность покрыл сотни трещин и расколов.

Одна из стен дворца обрушилась с громоподобным ревом, эхом разнесшимся по всему полю битвы, когда утесы под ним треснули и поползи вниз. Мощные укрепления на вершине разваливающейся крепости обвалились, а противовоздушные турели и батареи вырвало из пласкритовых креплений.

В поднявшемся облаке пыли исчез весь потухший вулкан, на котором стоял дворец, а от грохота его падения земля под ногами сражавшихся армий содрогнулась. Мощные орудия дворца навсегда замолчали, когда его сровняли с землей.

Подземный взрыв расколол землю, чувствительные сенсоры Дариока зафиксировали резкий выброс радиации, когда взорвались плазменные реакторы глубоко внизу. Когда дворец осел, прогремел второй взрыв, подбросивший скалы и обломки на сотни метров в воздух.

От разорвавшегося реактора разлетелась ударная волна, разбросавшая танки и людей, пока она неслась по земле.

Огромная башня врага содрогнулась, засохший цемент треснул и посыпался из стыков огромных кирпичей, по всей её длине прошла дрожь. Но она осталась стоят, отрицая законы физического мира.

— Что во имя святого Императора, это было? — спросил Хаворн, когда "Химера" резко остановилась. Он выскочил из командной машины, следом за ним выбирались его моргающие советники, адъютант и огромный огрин телохранитель.

Поднеся к глазам магноокуляры, он увидел поднимающееся облако пыли там, где ранее находился огромный дворец.

— Славен будь Император! — воскликнул он.

Он захохотал от изумления.

— Когда будет выброшена вторая волна десанта?

— Сейчас, сэр, они уже должны падать, — ответил связист, потерянно смотревший на свою ставшую бесполезной технику с тех пор, как вокс-коммуникации разорвались.

— И теперь им не угрожает проклятый обстрел из противовоздушных турелей! — воскликнул молодой адъютант Хаворна, — Сегодня хороший день для Империума! Победа гарантирована!

— Победа никогда не гарантирована, — сказал Хаворн, увидев космодесантников хаоса, пробивающихся через когорты техностражей. Его аументированный огрин-телохранитель угрожающе рыкнул и встал перед генералом-бригадиром.

— Быстрее, сэр! — умоляюще произнес адъютант.

— У нас уже нет времени, — решительно произнес Хаворн, увидев как враги вырвались из толпы и устремились к ним по соляным равнинам. Он выхватил оправленный золотом плазменный пистолет из кобуры.

Окружающие его люди выхватили оружие и встретили обстрелом бегущих к ним предателей. Огрин взревел, выступив вперед, пустые гильзы потоком подали из его дико стрелявшей пушки "жнец". Позади "Химера" повернула турель, мульти-лазерный обстрел застучал по предателям, повергнув нескольких. Лишь шестеро десантников хаоса достигли командного отряда Хаворна, но этого было достаточно.

Первый десантник хаоса поднырнул под взмахом руки огрина и прыгнул вперед, обрушив длинную покрытую шипами икону на голову адъютанта генерала-бригадира, расколов череп.

Очередь разорвала ещё одного из людей Хаворна, а генерал-бригадир выстрелил в ответ из плазменного пистолета, отбросив размахивающего цепным мечом врага на шаг назад, попав нему в плечо. Он быстро выстрелил вновь и обезглавил предателя, расплавив потоком плазмы его шлем

"Это конец", подумал он. Бесславный конец его тридцати восьми летней службы в Имперской Гвардии, оборванной свирепым воинами за линией фронта.

— Будьте прокляты, недоношенные предатели! — прошептал он, дважды выстрелив из пистолета, повергнув ещё одно двух с половиной метровое чудовище.

Ещё два его помощника погибли, Хаворн попятился.

На его глазах верный огрин с животным рыком упал на землю. Хаворн никогда не был сентиментален, но ему было больно, когда его преданный телохранитель рухнул, выплевывая кровь с губ.

Хаворн вновь и вновь стрелял из пистолета, пока не ощутил нарастающую боль в руке, когда пистолет перегрелся. Выругавшись, он бросил его на землю, выхватывая длинный боевой нож. Прошло более двадцати лет с тех пор, когда оружие последний раз пробовало кровь, а он ещё был капитаном штурмовиков.

Уцелело лишь два противника, подкрадывавшихся к нему, безмолвно отходя друг от друга, чтобы зажать его с двух сторон.

Хаворн смотрел на врагов, стараясь не показать то, что он заметил, как позади них поднимается на ноги могучий огрин, из ран в руках и груди которого хлестала кровь, сочась и с губ.

Огрин с ревом схватил одного из предателей, вцепившись одной из рук в его ранец, а другой схватив между ног. Он поднял ублюдка высоко в воздух и шарахнул головой об землю, сломав шею.

Второй предатель с рычанием обернулся, ударив удерживаемой в двух руках иконой по ногам гиганта, сломав ему колени. Отбросив древко ненавистного символа Хаоса, космодесантник прыгнул на огрина, занося для смертельного удара длинные когти.

Хаворн закричал и бросился вперед, но он был слишком медленным, и его телохранитель упал с разорванной шеей, из смертельной раны хлестал фонтан крови.

Он вонзил нож в трещину задней брони предателя, глубоко вбив лезвие. Из раны хлынула кровь, прожигая кожаную перчатку Хаворна, а предатель резко развернулся, ударив кулаком в щеку генерала-бригадира и сломав кость.

Боль разорвалась в голове Хаворна, отлетевшего от силу удара назад. Он видел большие печальные глаза огрина, отчаянно пытавшегося встать и помочь своему хозяину, пока космодесантник хаоса не сломал ему шею резким ударом.

— Предательское адское отродье, — выплюнул Хаворн.

— Отродье ада, да. Предатель, нет, — ответил ненавистный одержимый, его полная клыков пасть с трудом выговаривала слова на Низком Готике. Клыки втянулись, а воин потряс головой, его демоническая внешность растворилась, оставляя бледное внушительное лицо.

— Ничтожный дурак, Несущий Слово благословенного Лоргара не предатели, — прорычал космодесантник, шагая к Хаворну.

— Ты и твои проклятые сородичи отвернулись от Императора и всего человечества, чтобы с радостью принять вечное проклятие, — произнес Хаворн, отползая к трупу адъютанта и его лазерному пистолету.

— Император отвернулся от нас! — закричал предатель. — Лишь через объединенное поклонение истинным божествам можно спасти человечество. Твой Ложный Император всего лишь разлагающийся на высоком золотом кресле труп, марионетка для торгашей и бюрократов. И вы, поклоняетесь ему, патетичные смертные!? Вы нижайшие из мрази, невежественные и отрицающие свое невежество.

Шарившая позади рука Хаворна сомкнулась на рукояти пистолета.

— Твоя душа будет проклята, когда ты покинешь этот мир, тогда как я встану рядом с благословенным Императором в свете и славе, — произнес Хаворн, стараясь отвлечь ублюдка.

— Моя душа уже проклята в этом мире, а тебя не ожидает ничего, кроме ада, — сказал предатель.

— Тогда увидимся там, — сказал Хаворн и вскинул пистолет, выстрелив прямо в лицо десантника хаоса. С воплем гнева и боли предатель рухнул и остался лежать.

Генерал-бригадир поднялся на ноги, боль пульсировала в его раздробленной щеке, и он, пошатываясь, пошел прочь.

И тут сзади его шею схватил когтистая рука, поднявшая его в воздух и повернувшая лицом к предателю. Рана на лбу ублюдка заживала на глазах, кости стягивались, а плоть заново нарастала вокруг дыры, не оставляя даже царапины на его хмуром лице.

— ДА, Я УВИЖУ тебя в аду, человечек, — сказал Буриас-Драк'шал, пробивая грудь генерала-бригадира когтистой рукой. Одним резким движением он вырвал все ещё бьющееся сердце из сломанных ребер старика, глядя как его глаза покидает жизнь. Он поднес бьющееся сердце ко рту, слизывая сладкую и теплую кровь, бросая труп на землю.

С чудовищной силой "Химера" врезалась в Буриаса-Драк'Шала, подбросив его в воздух перед БТР. Когда он пытался встать, она вновь на него на ехала, Несущий Икону исчез под крутящимися гусеницами, по нему катились шестьдесят тонн имперской машины.

Волна движения прокатилась от основания Гехемахнет, почерневшая земля вокруг замерцала и пошла рябью. Электричество проскочило по башне и пронеслось по поверхности, прежде чем исчезнуть. Сверкающий свет засочился из цемента между огромными каменными блоками, вспучившимися и изменяющимися словно расплавленная резина. Клыкастое демоническое лицо выступило на камне и начало тянуться вперед, силясь вырваться в измерение смертных.

— Ещё нет, замечательный, — сказал Ярулек, гладя демоническое проявление. Из камня появились когти, потянувшиеся к фыркнувшему Темному Апостолу. Он произнес слово на языке демонов, и существо отшатнулось, его лицо покраснело от стыда, словно у ребенка.

— Пока что нет, — повторил Ярулек. Демон вернулся внутрь Гехемахнет.

Двадцатая глава

День и ночь космодесантники хаоса сдерживали имперцев, хотя они медленно отходили, даже они не могли удержать такое количество врагов. В битве были короткие перерывы, когда элизианцы перегруппировывались перед новым штурмом, но перестрелки и небольшие схватки шли постоянно. Когорты техностражей неумолимо надвигались. Без угрозы мощных противовоздушных орудий во дворце, самолеты Имперского Флота и элизианцев заполнили небо, а десантники падали сквозь тьму, приземляясь за позициями врага. Ларон ощущал даже восхищение врагами и благоговейный страх, ведь они без отдыха сражались с бесконечными волнами имперцев, с яростным пылом отражая каждый приступ. Он выбросил эту мысль из головы, едва она появилась. Даже размышление о подобном граничило с ересью.

Тянущиеся от башни арки молний хватали приблизившихся слишком близко "Валькирий", "Громобоев" и десантников, таща их по воздуху к отвесным стенам. Пилоты сражались с рычагами управления, самолеты сталкивались и падали прямо на башню. Однако взрывов не было; они просто исчезали, когда должны были удариться о камень, засасываемые в Эфир, где их пожирала армия демонов, ожидавшая сразу за тонкой мембраной, отделявшей материальный мир от варпа.

Ракеты вылетали из под крыльев истребителей, взрываясь у стен демонической башни, после чего по небу разносились высокие жалобные и безумные вопли. От атак в боках башни появились длинные трещины, вязкая и жирная темная кровь капала из ран. Обстрел надвигающихся имперских танков велся туда же, боевые орудия и осадная артиллерия наводились на башню сразу, когда она оказывалась в пределах досягаемости, оставляя в гладких стенах башни кровоточащие выбоины.

Боль башни резонировала в душе каждого, кто сражался на поле брани. От силы воплей предатели приходили в бешенство, бросаясь в бой с обновленной яростью. Ларон шатался, когда из башни вырывались волны мерзкой силы хаоса, его голова кружилась, в глотке начиналась тошнота, и он знал, что все элизанцы также страдают. Казалось, что это задевало даже техностражей Механикус, удивленно останавливающихся посреди битвы, когда по ним проходили вредоносные энергии.

Ординатус неустанно и неостановимо двигался вперед, сравнивая с землей огромные секции защитных линий врага каждым могучим выбросом звуковой энергии. Ларон ругался, когда от выстрелов погибали и вражеские солдаты, и элизианцы, их внутренние органы разрывались, а кости раскалывались, когда сквозь них проходили резонирующие разряды. Древняя керамиторвая броня врагов разлеталась миллионами осколков под мощью оружия Марса.

Полностью осознавая представляемую Ординатусом угрозу, космодесантники хаоса вбивали в пустотные щиты тысячи снарядов, несколько раз полностью сорвав их. Но они успевали нанести гиганту лишь минимумальный урон прежде, чем бдительные техножрецы и роившаяся вокруг машины армия сервиторов восстанавливали щиты, и гигант вновь начинал шагать дальше. Скоро она сможет открыть огонь по проклятой демонической башне. Ларон молился Императору о том, что Ординатус сможет её повергнуть.

Враг был отброшен на третью линию, а затем на четвертую. Похоже, там они решили дать свой последний бой. Они удержат четвертую линию или погибнут до последнего ублюдка. И это устраивало Ларона. Битва была тяжелой и жестокой, но он понимал, что они уничтожали врага, хотя это было медленным процессом. Враг будет перебит, предатель за предателем, хотя потери имперцев и будут ужасными.

Связь полностью не работала, а за линиями когорты техностражей был найден труп генерала-бригадира Хаворна. Полковник Ларон надел черный нарукавник в знак скорби о генерале, и ему с некоторой неохотой пришлось командовать 72-ым и 133-ым. Он наладил систему грубых сообщений, используя гонцов, флаги, громкоговорители и прожекторы для организации атак и отступлений на полуострове. Комиссар Кхелер проявил себя опытным и прозорливым советником. Он смягчил некоторые тяжелые решения Ларона, а действующий полковник одобрил бескомпромиссные требования комиссара к капитанам подразделений. Ларон запретил разговоры отступлении и приказал расстреливать любого, кто проявит тень сомнений и трусости или откажется исполнять свой долг.

"Скоро это закончится" подумал Ларон. Враг уже не мог продержаться больше нескольких часов. Они победят и вернуться к Крестовому Походу, неся тело генерала-бригадира Хаворна со всеми почестями.

Остался последний приступ. Нужно лишь выбить врага с четвертой защитной линии, а затем дать Ординатусу сокрушить проклятую башню. Эта огромная и омерзительная вещь пронзала небеса над головой. Диаметр башни был более километра, а от испускаемой Гехемахнет ауры неправильности ему было физически больно. Её нужно уничтожить.

Если здесь и были врата в ад, ими была проклятая башня. Кивнув подчиненным, Ларон приказал объявить о начале последнего штурма. Взмыли флаги, а мощные прожектора осветили небо над всей линией войска Империума.

К лучшему или к худшему, но последнюю главу войны напишут в следующие часы битвы.

Варн расхаживал мимо собранных рабов, сжимая в руках лазган. Его разум бурлил.

Кровь пропитала его мысли, гнев и горечь переполняли Варна.

Сто тысяч рабочих, последние из порабощенных Несущими Слово обитателей планеты, согнали вместе и построили на вершине четвертого уровня. Их цепи были вкручены в пласкритовые укрепления на вершине земляной насыпи. Там они стояли, формируя живой щит тел.

Одетый в красную броню жрец притащил его туда. Мысли Варна были удивленными и мучительными. Сначала он даже не понял что происходит. Он мог слышать лишь голоса Хаоса в голове и пульс крови в своих венах, со странным удивлением Май смотрел на свои окровавленные руки.

Маленький шаттл приземлился на вершине башни Гехемахнет, из него выступила пугающая и величественная фигура. Без лишних мыслей он рухнул на землю перед воином-жрецом, плотно зажмурив глаза и отчаянно пытаясь контролировать реакции своего тела. Фигура излучала сияние и энергию Хаоса, от чего внутренности Варна скрутились, его кожа потрескивала, а во рту першило. Его словно вывернуло наизнанку, боль заполнило все его тело, а затем он потерял сознание.

Когда он очнулся, первый воин-жрец тащил его по земле к остальным рабам на четвертой линии.

Воин без слов покинул его, бросившись в ярящуюся битву.

Надсмотрщики пытались заковать его, как и остальных, но скоро бежали, когда он убил двоих, вонзив их пальцы-иглы в глаза самим смотрителям. Некоторые из рабов ликовали от этого, но крики умирали в их глотках, когда они видели глаза Варна. Возможно они видели тоже, от чего бежали надсмотрщики.

И теперь он ждал вместе с остальными рабами, не в цепях, но все же скованный. Если бы он пошел вперед, то погиб, а отступив назад он лишь продлили бы свои муки. Нет, чего судьба решиться на поле брани, и Май ожидал любого результата. Он бродил, давая своему гневу расти.

Он рычал от гнева, чувствуя боль Гехемахнет, и кричал от горя, когда над его головой к ней проносились все новые снаряды. Дитя была сильной, для её гибели было нужно нечто больше, чем грубые снаряды, но от испытываемой боли она все равно кричала в гневе.

Даже на поле битвы Диссонансы обрушивали потоки звуков на рабов. Звуков, которые, как знал теперь Варн, были истиной.

Император не был богом; он был изувеченным трупом, цепляющимся за останки жизни, кормясь смертями тех, кто посвятил ему свою жизнь, и он не заботился о Варне или других ничтожных заблуждающихся рабах, произносящих его имя в молитвах.

Но во вселенной были и истинные боги, те, кто питал активный интерес к жизни смертных: боги, дарующие силу своим последователям и погибель их врагам.

Май был слеп, но теперь его глаза были широко открыты. Он ненавидел имперских гвардейцев не за их невежество, ибо он сам слишком долго был обманут лживыми речами Эклезиархии. Он ненавидел их за то, что они предали его и этих бедных скованных людей. Они все ждали освобождения, пройдя через устроенный захватчиками ад, а теперь их убивали те, кого они так долго ждали.

Он взял лазган с трупа и теперь ждал, когда они придут. Он убьет как можно больше этих ублюдков прежде, чем сам отправиться в могилу. До начала битвы осталось недолго. Десантники хаоса уже отступали к четвертой линии и настало время рабам делать свое дело.

Надсмотрщики прицепили рабов к десяткам живых машин ужасающей мощи и жестокой воли. Эти адские демонические существа рычали, стреляя из орудий в надвигающихся солдат империи, оглушая всех кто был рядом. Демонические машины убили множество других рабов, разорвав их когтями или задушив лицевыми щупальцами из плоти и металла.

Варн чувствовал беспредельную ярость заточенных внутри машин демонических сущностей и от этого ощущал себя почти их сородичем. Словно по неслышной команде, демонические машин освободились из пут оков и слов, бросившись через укрепления четвертой и последней линии, таща между собой рабов.

Варн закричал от боли и ненависти, бросаясь следом и сжимая лазган.

Мардук стоял на вершине четвертой и последней линии укреплений, наблюдая как враги готовятся к последнему штурму. Артиллерийская бомбардировка вновь началась, позиции Воинства были почти не видны под облаками дыма и пламени. Бесконечный поток вражеских солдат и танков затопил открытое пространство между третей и четвертой линией, напряженность перестрелки драматически повышалась, когда они входили в радиус действия болтеров.

— Конец близок, — прокомментировал Буриас.

— Он быстро приближается. Это будет последняя битва, — сказал Мардук. Он бросил взгляд на Несущего Икону, — Остерегайся своей немезиды, Буриас. Бойся ужасных "Химер".

Буриас захохотал и хлопнул себя по открытому лбу рукой.

— Черт, это было больно, — сказал он. Он вернулся к линии Несущих Слово, ведя помятый БТР врага через толпу скиитариев, давя их гусеницами, но те даже в него не целились. Это была машина Империума, и они не были запрограмированны поднимать на неё руку. Когда он приблизился к позициям Несущих Слово, ракета подбросила его в воздух. Буриас выкарабкался из под горящих обломков и поведал свою историю хохочущему Мардуку.

Он вцепился в катившийся по нему БТР и полз вдоль корпуса, а затем вырвал люк и перерезал всех внутри. Потом он вырвал сидение водителя из креплений, чтобы поместиться за рулем, и поехал к позициям Воинства.

— Я видел, как ты говорил с Корифеем, — сказал Первый Послушник.

Буриас оглянулся, а Мардук приподнял бровь.

— Да, Первый Послушник?

— О чём вы говорили?

— О малозначащих вещах, — сказал Буриас, — О размещении отрядов опустошителей, использовании рабов…

Глаза Мардука сузились. Несущий Икону что-то скрывал. Он был изворотливым змеем, и Первый Послушник не сомневался, что Буриас предаст его, если получит от этого выгоду.

— Темный Апостол идет! — Раздалось восклицание одного из боевых братьев, и Мардук отвернулся, его мысли улетели от Буриаса, и он склонил голову перед появлением своего владыки.

Тот вылетел из бурлящего черного покрова разрываемых молниями облаков, окруженный сверкающим нимбом света, медленно спускаясь вниз словно величественный ангел. Ярулек стоял на дискообразном демоническом скакуне, держа одной рукой покрытую шипами ограду впереди. Вокруг него вертелись демоны, наполняя воздух резкими воплями и описывая сложные фигуры вокруг Темного Апостола.

Эти демоны были благословлены Тзинчем, Великим Изменяющим Пути, их тела были длинными и гладкими, обрамленным тысячами зазубренных колючек. Охотники Эфира, они напоминали существующую в океанах бессчетных миров рыбу-луч, гладкую и смертоносную. Форма их тел была овальной, они размахивали длинными шипастыми хвостами, рассекая воздух, их мясистые крылья-плавники двигались обманчиво медленно. Цвета переливались на их темных телах, отбрасывая радужные тени. Каждый был длины трех человек, они неслись по воздуху в смертельном танце, падая по спирали в отвесное пике, а затем штопором взлетая вверх, пересекая пути других своих сородичей.

Меньшие подобия демонов-лучей, не больше человеческой руки в длину, метались вокруг Темного Апостола, носясь по спирали вокруг него словно плотный косяк разъяренных катачанских пираний.

Ярулек воздел крозиус темных богов высоко в воздух, а собравшееся Воинство издало приветственный рев.

"Он хорошо знает, как обставить своё появление" — скривившись, подумал Мардук.

"Перед Воинством ты должен выглядеть всевышним, Первый Послушник, — вспоминал он, как учил его Ярулек, — Ты всегда должен излучать ауру авторитета и религиозного страха. Мы превыше боевых братьев легиона, мы избраны богами, возвышены в глазах Лоргара и вознеслись над массами простых воинов. Они почитают нас. И почему? Мы всегда должны выглядеть возвышенными и величественным, вызывать в Воинстве абсолютный почет. Наполненный верой воин бьется с силой и ненавистью, в два раза более великими, чем у тех, кто не полон ей, и он будет сражаться тогда, когда в другом случае он был бы мертв. Темный Апостол должен всегда вызвать такой почет в своей пастве, — говорил Темный Апостол с полными веры и страсти глазами, — Поэтому нам и нужен Корифей, Мардук. Темный Апостол должен быть отделен от Воинства, чтобы вызывать полную преданность у боевых братьев. Он должен быть не одним из них, но превыше их. Корифей военный лидер Воинства, но также он канал, сквозь который святой лидер может узнавать чувства обычных боевых братьев. Когда ты примешь мантию Темного Апостола, ты должен будешь отделиться от Легиона. Ты всегда должен излучать святую ауру, которая вызывает фанатичную верность и почет"

Слова Темного Апостола всплыли в памяти Мардука, ощутившего, как поднялся дух Воинства, когда Ярулек спускался на спине адской конструкции.

Демоническая кафедра была работой безумного гения, созданной из светлых мечтаний Темного Апостола и родившейся в Имматериуме, а затем призванной в материальный мир, чтобы служить ему. Её скелет был сделан из черного железа, а ребра металлического каркаса образовывали восьмиконечную звезду под его ногами. Между ними была живая, ярко-красная плоть и мускулы, на которых стоял Ярулек.

Вся демоническая машина имела форму диска, из краев которого торчали бритвенно острые железные шипы. На носу марионетки поднимались ребристые железные шипы, расходящиеся по обе стороны от Темного Апостола словно в древней колеснице, а в их зазоры заполняла живая окровавленная плоть. Перед ним лежала написанная на человеческой коже древняя открытая книга, а пара пылающих лампад оставляла за ним следы из благовонного черного дыма.

Он широко развел руки, принимая восхваления Воинства, на его поднятом лице застыла хищная усмешка. Он спускался вниз, пока не начал парить прямо над головами боевых братьев, и заговорил своим шелковым голосом.

— Пусть неверные почитатели Трупа Императора узрят могущество истинных богов! — сказал он, его слова легко разнеслись над гулом битвы, хотя он даже не повысил свой голос, — Покажите им силу воителей истинной веры! Не позвольте им осквернить святую башню Гехемахнет! Перебейте их со словами благословенного Лоргара на устах! Ощутите, как по вам течет мощь богов! Убейте их, воины мои! Боги жаждут нашей жертвы!!!

Темный Апостол выставил свой оскверненный крозиус арканум в направлении врагов, а его демоническая марионетка полетела над головами воинов. Демонические скаты Тзинча проносились вокруг него, описывая смертоносные восьмерки и сияя радужным светом.

Вокруг Темного Апостола разрывались снаряды, но он остался не вредим, защищаемый окружающим его нимбом света.

Все как один Несущие Слово издали полный ненависти и веры рев, а затем ринулись вперед. Позади заурчала Гехемахнет, а Мардук ощутил присутствие тысяч демонов, пытавшихся порваться в материальный мир. Их время почти настало.

Не было славы в ожидании смерти за стенами. Нет, последняя битва будет решительной атакой на врага. Отделении опустошителей будут удерживать свои позиции на четвертом валу, но остальные выжившие воины атакуют врага одной могучей волной и встретят врага лицом к лицу.

Мардук выхватил демонический меч, ощущая как его мощь растет по мере приближения пробуждения Гехемахнет, и перепрыгнул через баррикаду.

— Очистите их от ереси! — взревел он — Смерть почитателям трупа Императора.

Воинство бежало к врагу следом за рабами, стреляя из болтеров. Мардук был доволен тем, что многие рабы выхватывали оружие у погибших солдат и стреляли в своих недавних союзников. Некоторые поворачивались и стреляли в Несущих Слово, но их было мало, этих повалили на землю и убили другие рабы.

Мардук всегда был рад тому, что бывшие языческие почитатели Ложного Императора обращались к Хаосу, принимая истину и становясь новообращенными, прозелитами истинных богов. Некоторые назвали бы это совращением невинных, но он знал, что это гораздо более достойное дело. Мардук видел просветление, нисходящее на укрытых целую жизнь покровами лжи и обмана. Это было спасением и освобождением.

Демонические машины, к которым были привязан рабы, выли и рычали, царапая землю и наполняя воздух потоками снарядов, пламени и ракет. Они врезались в пехоту врага и начали рвать их на части и давить. Сотни рабов были ранены, когда их тащило по полю брани, а их цепи сильно натянулись между машинами, спутав их с врагами.

Воинство приблизилось, стреляя в это безумие, не заботясь, кого они убили. Под рев болтеров пали тысячи, а когда цепи раскололись и рухнули на землю, Несущие Слово перешли на бег. Они врезались в ряды рабов и врагов, разрывая и рубя цепными топорами и мечами, ударяя прикладами болтеров и сжигая ревущими огнеметами.

Мардук видел, как перед ним вступил в битву Ярулек, стреляя с парящей кафедры из чудовищного демонического болтера, вызывающего жуткие мутации при попадании. Свистящие демоны Тзинча проносились через ряды врагов, их бритвенно острые тела отрезали руки от тел и отрывали головы. Меньшие демоны клубились вокруг Темного Апостола, превращая осмелившегося подойти близко в груду ошметков.

Мардук видел, как солдат размахнулся, чтобы метнуть гранату в Темного Апостола, но его руку начисто оторвало, когда он уже собирался бросать. Она рухнула у его ног. Мардук захохотал от дикой паники в глазах человека, прежде чем от силы взрыва он взлетел в воздух. Двое вопящих демонических скатов пронеслись по воздуху и врезались в летящее тело, словно играясь с новой игрушкой. На землю упали мелкие клочья.

— Грядет Хаос, яви им его силу, — раздался голос Ярулека.

Мардук выстрелил из болт-пистолета в лицо врага, начиная говорить сложные слова отрывка из "Перечня Соборов", знаменитой работы, которую написал на языке демонов благословенный Эреб. Он легко выговаривал сложные слова, рубя плоть цепным мечом и взрывая кости пистолетом.

От иссушающих лучей бело-голубой энергии из оружия скиитариев плоть и кровь множества Несущих Слово закипела внутри силовой брони, а Мардук перекатился в сторону, когда мимо него просвистел разряд, почти сбившись с долгого речатива. Результат такого просчета был бы катастрофическим, но, вскочив на ноги, он вновь плавно продолжил заклинание, вырывая свой меч из шеи другого врага.

Он выплевывал гортанные слова перечисления, ощущая увеличивающуюся вокруг мощь Хаоса, выражавшуюся в острых всплесках энергии, жаждущей высвобождения. Рогатая голова Буриаса-Драк'шала опустилась, когда одержимый склонился над трупом, его ноздри раздулись от запаха нарождающейся энергии варпа.

Взмахом цепного меча, Мардук приказал воинам построиться вокруг него в круг. Одетые в силовую броню десантники легиона сомкнули ряды, глядя наружу, убивая всех, кто осмеливался приблизиться к Первому Послушнику.

Буриас-Драк'шал побежал сквозь ураган битвы. Вся его внешность изменилось, когда им овладели изменения. Из высокого гордого и грациозного воителя он стал огромным, ссутулившимся диким существом, излучавшим силу и еле сдерживаемое бешенство. Он резко оттолкнул боевых братьев со своего пути, чтобы занять место рядом с заканчивающим заклинание Первым Послушником, и вонзил икону в землю.

Мардук потянулся и вцепился в икону одной рукой, направляя через черный металл увеличивающуюся мощь Хаоса. Он плотно её сжал и закрыл глаза, все ещё говоря странные слова на языке варпа. И когда он открыл глаза, они были черными как смола.

Он выплюнул последние слова перечисления и, в мгновение последовавшей тишины, он и Буриас-Драк'шал воздели икону высоко в воздух, а затем вонзили её конец в землю, от которой пошел пар.

Воздух вокруг иконы замерцал, словно от ужасного жара, а длинное шипастое древко завибрировало. Внезапно открылся кружащийся водоворот тьмы, в который засосало окружающий воздух. Катарты с воплями вылетали из портала. Десятки их взмыли в небо, пройдя через дыру в ткани реального мира.

Их обнаженные мускулы были скользкими от крови, они взмахивали длинными освежеванными крыльями, взлетая ввысь, прежде чем спикировать на поле битвы. Они падали в ряды элизианцев, вытянув вперед когти словно атакующие хищные птицы, вцепляясь и вырывая ими плоть. Некоторых людей они схватили за плечи и подняли в воздух, где к ним ринулись другие катарты, разрывая их на части и дерясь из-за останков. Мардук ощущал как среди солдат нарастают ужас и страх, их решимость пошатнулась.

— Не бойтесь дьяволов! Вера в Императора защитит наши души! — закричал одетый в кожу индивид с дикими и безумным глазами, а Мардук захохотал от его глупости. Мужчина прокричал клятву Императору и выстрелил в одного из катартов. Выстрел перебил крыло, и демон рухнул в толпу.

Мардук зарычал и ринулся к фигуре, разбрасывая со своего пути всех, но одетый в черную кожу комиссар исчез в сече. Первый Послушник злобно выругался и продолжил вырезать всех вокруг.

Ларон улыбнулся, увидев, как враг ринулся вперед. Он долго ждал этого момента. Он приказал сигнальщикам возвестить начало атаки. Предатели покинули последнюю защитную линию. Теперь чистое количество Имперцев обязательно их превзойдет.

Ларон сбежал по валу к ожидавшим "Валькириям". Он вскочил на ближайший самолет, прицепившись к решетке сразу за открытой боковой дверью и кивнув капитану Элиасу. Двигатели "Валькирии" взревели, когда она оторвалась от земли, тридцать самолетов поднялись достаточно высоко, чтобы пролететь прямо над линией вала, а затем пронестись над головами беспорядочно сражавшихся на ничейной земле солдат. Занявший позиции за сдвоенным тяжелым болтером член экипажа открыл огонь, когда "Валькирия" низко пронеслась над полем брани. Штурмовики Ларона, присев у открытых дверей и держась за ограждения, стреляли из хелганов в сечу, выбивая цели в бушующей внизу хаотичной битве.

Адское существо ворвалось через открытую дверь, прорвав себе путь демоническим когтями, забрызгав кровью внутренности "Валькирии". Тварь отвратительно воняла и дико размахивала когтями, вцепляясь в штурмовиков и разрывая ограждения словно тонкие шнурки. Двое штурмовиков выпали из проносившегося над полем боя самолета, уклоняясь в стороны чтобы в них не попали. Они рухнули в водоворот битвы внизу, а лицо другому разорвали сомкнувшиеся три челюсти демона.

Ларон ударил мерзкое отродье по голове рукоятью пистолета. Оно повернуло голову к полковнику, глаза твари пылали огнем, а пар вырывался из двух дыр на месте ноздрей. От смрадного дыхания существа он закашлялся и увидел, что язык твари состоял из тысяч переплетшихся червеподобных щупалец, тянувшихся к нему. Ларон воткнул мельта-пистолет в пасть твари и нажал на курок. Тварь осветилось внутри, а затем превратилась в миллионы крошечных частиц пепла, вылетевших из самолета.

Ларон скривился, вытирая со рта мерзкий прах, а затем ухмыльнулся выжившим штурмовикам.

"Валькирии" были набиты множеством коробок взрывчатки. Башню мог уничтожить Ординатус, но полковник не хотел рисковать или отдавать победу в руки загадочного магоса Адептус Механикус. Возможно, это был старомодный способ чего-то снести, но иногда старый способ — лучший.

— Отделения опустошителей, сбить их, — приказал Кол Бадар, когда "Валькирии" появились над валом, быстро и низко летя над бурлящим сражением, ведя обстрел из установленных в носу орудий и открытых дверей.

Потоки снарядов обрушились на укрепления, когда тщательно согласованная по времени и нацеленная артиллерия открыла огонь, а эшелоны "Громобоев" пронеслись над линией, уничтожая команды с тяжелым вооружением быстрыми налетами. Отделения опустошителей сбили более десяти "Валькирий", но свирепый обстрел заставил их залечь в укрытие, а оставшиеся самолеты пронеслись над головой, направляясь за четвертую линию к основанию Гехемахнет.

— Арьергард, противник идет к вам, — произнес Кол Бадар, убив двоих комби-болтером.

— Принято, Корифей, — пришел ответ.

Варн не видел ничего кроме красного тумана, гнев питал его силой, когда он ударил лазганом по голове гвардейца, расколов визор. Он прыгнул на упавшего гвардейца, вновь ударив его по голове прикладом, а затем вскочил с трупа и пристрелил другого.

Нечто ударило его сзади, отбросив вперед, под ноги одетого в черное мужчины. Комиссара, смутно припомнил он, видя, как тот приставляет пистолет к его голове. Май с ненавистью посмотрел в его глаза, ожидая выстрела, который оборвет его жизнь.

Но он раздался. Руку комиссара отрубил цепной меч, а Варн вскочил на ноги.

— Он мой! — зарычал Май, а возвышающийся над ним космодесантник повернул к нему скрытую шлемом голову. Величаво кивнув, он оставил раненного комиссара Варну и ринулся обратно в бой, размахивая двумя вращающимися цепными мечами.

Май наступил на здоровую руку комиссара, тянувшегося за оружием, и тот повернулся к нему с искаженным от боли и ненависти лицом.

— Где теперь твой Император? — спросил Варн на языке, который комиссар не понимал. — Он бросил тебя так же, как он бросил меня.

Май поднес дуло лазгана к голове комиссара. Тот вызывающе смотрел до конца, когда Варн нажал на курок. Он смотрел, как жизнь покидала глаза имперца, а внутри него словно разорвалась невидимая струна. Он рухнул на труп, смущенный и потерянный. Гнев испарился, сменившись ненавистью к себе, сожалением и тоской.

Он увидел своё отражение в начищенной серебряной эмблеме и поднял её, пристально глядя на своё полное ненависти лицо.

Во что он превратился? Это было лицо врага. Ложный Император враг!

Он посмотрел на двуглавый символ орла на черной кожаной шляпе, которую держал в руках и его наполнили две эмоции: ненависть и печаль. Они предали тебя! Поклонение Мертвому Императору лживо!

Возможно, но разве это была лучшая альтернатива? Радостное принятие зла и бойни?

Бойня есть святая жертва, которую требуют боги.

Безумие вновь нахлынуло, а Май уже не мог ему сопротивляться. Он продолжит впадать в проклятие. Нет, он не падет, он примет его с распростертыми объятиями. Варн ощутил нарастающий внутри гнев и с ужасом понял, что ему это не было неприятно. Он будет потерян, но даже не обратит на это внимание.

Собрав последние осколки себя, он выхватил пистолет их руки комиссара и поднес к голове. "Император, спаси меня" подумал он. И прежде чем на него вновь обрушился непримиримый гнев, окончательно изменив всю его сущность, Май нажал на курок.

И наконец нашел освобождение от звуков Хаоса в своём разуме.

— Устанавливайте эту проклятую взрывчатку! У нас мало времени! — закричал Ларон, присевший позади "Валькирии". Его штурмовики стреляли в наступающих врагов, но спустя минуты они прорвутся к ним. Болтерные заряды отскакивали от самолета, занявший позицию за тяжелым болтером член экипажа рухнул, болт разорвал его голову, забрызгав полковника кровью и мозгами. Ларон выругался и занял позицию вместо него, наведя на врага тяжелое орудие. Ракета врезалась в одну из "Валькирий", исчезнувшую в яростном взрыве, во все стороны полетели пылающие обломки.

Ларон нажал сдвоенный курок тяжелых болтеров, выпустив поток крупнокалиберных зарядов в наступающего врага, убив многих. А затем выругался, увидев двигавшиеся издали "Носороги".

— Устанавливайте чертовы таймеры! Быстрее! — крикнул он в перерыве между очередями.

— Сэр, противник надвигается с востока, — произнес раненый штурмовик, вытаскивая осколок металла из плеча.

— Просто великолепно, — прошептал Ларон, скосив ещё одного предателя.

— Все установлено! — крикнул капитан Элиас.

Внезапный вопль от основания башни заставил Ларона оглянуться. Длинная шипастая рука появилась из каменного основания башни, схватив одного из солдат за горло и потащив к стене. Другой штурмовик рубанул ножом по лапе, из раны хлынул шипящий ихор. Мясистые крючковатые когти выступили на стене и вцепились в другого солдата. Он потерял равновесие и рухнул на стену, наполовину исчезнув в камне, а затем щупальца и когти вцепились в его броню и полностью втащили кричащего штурмовика внутрь.

Штурмовики попятились от стены и начали стрелять в проявляющихся на каменной поверхности тварей. Выступили шипящие клыкастые морды, луковицеобразные мутировавшие глаза открывались повсюду на камнях. Мерцающий силуэт огромного рогатого демона с зазубренным огненным мечом в руках начал выходить из стены, заряды хелганов полетели в вырывающегося монстра.

— Назад! Отходите на "Валькирии"! — закричал Ларон, спрятавшись за тяжелым болтером, когда по самолету застучала очередь противника.

Один из штурмовиков остановился и пристрелил своего товарища, которого все ещё затаскивало в башню. Эта была более милосердная смерть, чем жуткая судьба, ожидавшая его внутри.

Огромная гуманоидная фигура полностью вырвалась из башни и, держа огромный двуручный меч в красных мускулистых руках, бросилась на штурмовиков. Одним взмахом клинка он разрубил человека от плеча до пояса, и взревел, пламя сочилось из его глаз и глотки.

Ларон развернул болтер и выпустил в грудь демона долгую очередь. От удара тварь отступила на несколько шагов, хотя осталось целой. Она повернула рычащую голову к полковнику Ларону и зашагала сквозь обстрел.

— Пошли! — крикнул он пилоту, когда выжившие штурмовики забрались на борт, и "Валькирия" начала подниматься в воздух, её мощные вертикальные подъемники выли. Огонь болтеров разорвал дно взлетавшего самолета, убив несколько человек, забрызгав их кровью потолок.

— Заряды взорвутся через десять, сэр! — закричал один из солдат, и Ларон кивнул, продолжая стрелять в десантников хаоса внизу. Все новые твари вырывались из стен башни.

"Валькирия" слабо покачнулась, и ракета, которая должна была врезаться в её борт, влетела в открытую дверь, пролетев над головой Ларона и чудесным образом вылетев из другой двери, оставив за собой лишь запах дыма.

С открытым ртом Ларон обернулся.

— Император защищает! — крикнул Элиас, смеясь из-за полной невозможности произошедшего.

— Очень на это похоже, — согласился Ларон, обалдело тряся головой.

Он не видел огромного крылатого демона, вырвавшегося из стены за поворачивающей "Валькирией". Не видел как он прыгнул к самолету, не слышал оглушительного рева за воем двигателей. Но Ларон ощутил удар.

Хвост "Валькирии" наклонился к земле от внезапного добавочного веса, а пилот пытался удержать её в воздухе. Лезвие огромного топора прошло через заднюю штурмовую рампу, расколов её пополам. Вытаскивая топор демон вырвал рампу, и она, переворачиваясь, полетела вниз.

Гигант зарычал, потянув вниз хвост "Валькирии", его крылья яростно бились, а неестественные мускулы напряглись, пытаясь обрушить самолет. Его отбросило выхлопом турбин "Валькирии", но ударом могучих мускулистых крыльев тварь перевернулась в воздухе, хлестанула кнутом, обмотав его вокруг хвоста самолета, и резко дернула вниз.

С включенными двигателями "Валькирия" почти отвесно взмыла в воздух, её хвост накренился к земле, а пилот потерял контроль. Самолет врезался в другую "Валькирию", а затем перевернулся и рухнул на землю. При падении Ларон вывалился из покатившегося по пыли самолета.

Демон приземлился на горящие обломки, продавив металл тяжелыми копытами. Казалось, что пламя ему не вредило, а Ларон отползал назад, когда злобная тварь выходила из огненной бури, глядя на него своими пылающими глазами.

Она была почти двенадцати футов в высоту и мерцала, словно находилась не совсем здесь. Кожа твари была черной как смола, а на её нагруднике был выгравирован пылающий символ, знак одной из разрушительных сил.

— Император, защити мою душу… — прошептал Ларон.

Заряды взорвались. И человека и демона разорвало на части.

Но башня осталась стоять.

Ординатус открыл огонь по Гехемахнет, мощные потоки энергии соединились в смертоносную частоту, способную сокрушить горы и растереть кости в порошок. Воздух замерцал, когда звуковая волна на сверхнизких и сверхвысоких частотах пронеслись над головой и врезались в пятидесяти метровую башню. Они ударили в стену на высоте примерно сорока метров, разорвав камни изнутри. Блоки превратились в песок, вылетевший с другой стороны Гехемахнет. В башне была пробита дыра размером с дом.

Невозможно, но она осталась стоять, несмотря на недостаточную целостность структуры, ведь её больше не сковывали законы геометрии и гравитации. Башня стала вратами варп, а сквозь дыру в её стене были видны бурлящая тьма и жидкое пламя Эфира.

С ревом, вырвавшимся из миллиона глоток адских существ, Гехемахнет пробудилась, и барьер между демоническим и материальным миром был разорван. От башни хлынули потоки энергии, подбрасывая в воздух пыль и бросая людей на землю. Черные моря за Шинарским полуостровом поднялись огромными приливными волнами, расходящимися от башни, а молнии разорвали небеса. Земля содрогнулась, а демоны с воем прорвались на планету.

Они вырвались из башни, тысячи толкающихся адских сущностей вылезали из живого камня, рыча от удовольствия воплощения. Тысячи других вылетели из дыры в стене, летя на кожистых крыльях или извращенных и переплетенных огненных ветрах. Вопли и рычание грохотали по всему Шинарскому полуострову, когда их врат хлынули десятки тысяч демонов, обрушиваясь на смертных.

Ординатус выстрелил вновь, но в этот раз его удар словно отразился от башни и понесся обратно, ударив в пустотные щиты и разорвав их силой собственного оружия. Под напором пали один за другим щиты, поглотив часть энергии удара, но в нем все ещё было достаточно мощи для уничтожения машины.

Мощь собственного оружия ударили Ординатус, хотя даже этого было недостаточно для его полного уничтожения. Клубы дыма скрыли его железные бока, а механические сваи и надстройки раскололись. Установленное на его спине массивное орудие, более мощное, чем даже могучий титан, было вырвано из креплений и упало под собственным весом. Синее пламя вырывалось из проломов в плазменном ядре, питавшем машину, техножрецы запричитали, когда дух машины застонал в агонии.

Поток демонов пронесся по полю битвы, рвя, рубя и разрывая на части. В первые же мгновения безумной резни погибли тысячи смертных, их руки оторвали жуткие адские клинки, их тела расплавили всыпки желто-розового неземного огня, а похотливые мерзкие демоны вырвали их души из ещё живых тел.

Облака над головой внезапно устремились вниз, к Гехемахнет, яростные ветры ударили по всем на поле битвы. От внезапного урагана танки скользили по земле, а люди взмывали в воздух.

Столь же внезапно, как они появились, демонов варпа засосало обратно в Гехемахнет, они кричали от гнева, когда основы их сущностей распались подобно плавящемуся воску, а питавшие их энергии вошли обратно в башню.

Небеса очистились от тьмы, высоко над башней зависла огромная красная планета Корсис.

— Начался парад планет, — восхищенно прошептал Ярулек, стоя на коленях и борясь с начавшимся ураганом, когда сила Колокола Демонов засосала в Гехемахнет и его демоническую кафедру. Он выставил вперед руку, чтобы остановить падение, когда ветер резко прекратился, а на полуостров обрушилась тишина, не считая одного звука.

На вершине Гехемахнет зазвонил Колокол Демонов, когда двенадцать планет системы Далар выстроились в ряд, а энергия заключенных в башне десяти тысяч сущностей варпа хлынула по шахте в недра планеты.

Формировавшая мантию планеты плотная скала, окружавшая ядро Танакрега, была разорвана нечестивой мощью, а земля над головой содрогнулась.

Огромные трещины прошли по континентам, когда тектонические плиты разошлись и врезались друг в друга. За мгновения возникли новые горы, когда двигающиеся скальные плиты столкнулись и поднялись высоко в небо, а существующие горные цепи исчезли в открывшимися под ними гигантскими разломами.

Землетрясения начались по всей планете, вызвав огромные волны цунами, которые уничтожили все на своем пути и создали новые океаны, затопив равнины. А из морей возникли новые континенты, когда огромные скалы толчками вздыбились в небеса.

Вулканы извергали лаву и пепел в атмосферу планеты, а кислотные моря выкипали, перегретые потоками раскаленных металлов из ядра планеты. Огромные подземные обвалы в глубинах мантии, далеко под поверхностью планеты, разорвали магнитное поле Танакрега, связь планеты как единого целого задрожала по швам.

Гравитационный колодец Корсиса вцепился в слабость планеты, отклонив Танакрег с его оси, послав по планете ударную волну и второй поток землетрясений.

Огромные разломы открылись вдоль Шинарского полуострова, а горы на востоке исчезли, когда опустилась под воду континентальная плита. Полуостров поднялся в воздух, поставив Гехемахнет под тупым углом, но она все ещё стояла. Воды хлынули по равнинам, занимая моря под полуостровом, кипя и вздымаясь обжигающим дымом при соприкосновении с потоками лавы, хлынувшими их трещин в земле.

Небо наполнили пыль, пепел и газы, скрыв жаркое белое солнце и Корсис вновь.

Ординатус сполз в огромный разлом, открывшийся прямо позади него, упав в расплавленный поток магмы, идущий снизу, но стоявший на его спине самолет успел взлететь, дымясь и с трудом удерживаясь в воздухе. Он вяло дрейфовал в воздухе, тяжело заваливаясь на одну сторону, где были уничтожены гиро-стабилизаторы, пролетая над разбитым полем битвы. Ракеты врезались в дно самолета и он рухнул через край ущелья, выбрасывая за собой пламя и дым. Несущие Слово отступили к основанию Гехемахнет, они потеряли множество танков и демонических машин, провалившихся в открывшиеся под ними разломы или смытых черным кислотным морем. Наконец континенты остановились.

И под полуостровом, где была построена Гехемахнет, глубоко в бездне разлома, недавно скрытого под километрами чернило черных кислотных вод, было здание.

Эта была черная пирамида, её стены были абсолютно гладкими и блестящими. Пылающий и расколотый самолет рухнул в разлом, разбившись о его дно.

— И это, — выдохнул Ярулек, голодными глазами смотрящий на пирамиду, — то, за чем я прибыл.

Двадцать первая глава

Внимание Культа Помазанников привлекла глубокая трещина в полу. Примерно в двухстах метрах от них возносились вверх блестящие чёрные стены пирамиды, стены без единой царапины или изъяна; ничто не говорило об их происхождении.

Темный Апостол властно спускался с осадного пандуса Штормовой Птицы в сопровождении Первого Послушника и Несушего Икону. Он был облачён в свой кожаный плащ, окаймлённый с внутренней стороны золотой нитью; голова была приподнята в ожидании триумфа. Двадцать Помазанников сформировали коридор, и каждый из них стучал ногами по земле, когда трио проходило мимо. Они приближались к большому силуэту Кол Бадара, стоявшего во главе двухсот терминаторов, выстроившихся в сомкнутые ряды и в тишине ожидавших прибытия своего лорда. Все двести воинов отчеканили ногой, как только Тёмный Апостол предстал перед ними. Корифей (Coryphaus) широко развёл руки с поднятыми вверх ладонями и произнёс ритуальное приветствие:

— Культ Помазанников встречает уважаемого Темного Апостола с распростертыми объятиями и умоляет Темных Богов благословить его навеки.

— Благословение варпа с вами, мои верноподданные воины, — произнес Ярулек, завершая ритуал.

— Мой повелитель, мы охраняли территорию, и я осмотрел сооружение снаружи. Там не было ни единого входа.

— Дверь к ней откроется силой чистейшей веры, — сказал Ярулек, улыбаясь.

— Да, мой повелитель, — ответил Корифей, склонив свою голову к Ярулеку. — Наши ауспексы и сенсоры не могут его просканировать. Он ничего не испускает, мой повелитель.

— А что с этим? — спросил Ярулек, указывая на черный дым там, где приземлился корабль Механикусов, — вы уверены, что он был уничтожен?

— Да, мой повелитель. После крушения остался один выживший. Я сохранил ему жизнь, решив, что он вас заинтересует.

— Владыка шестеренок прибудет в цепях и изодранных одеждах, чтобы стать Порабощенным, — процитировал Ярулек. Подлинная улыбка озарила его бледное лицо. — Итак, пророчество сбывается.

Ярулек продвигался вперед, и, приблизившись к основанию безупречно гладкой черной структуры, поднял свой проклятый крозиус высоко вверх. На гладкой поверхности пирамиды не было никаких отметин, ни единой трещины или соединения — словно структура была целиком вырезана из гигантского куска гладкого полуночного минерала. Как только он приблизился, зеленый свет начал пылать, сначала смутно, а затем все более ярко. Свет соединялся в загадочные символы, бегущие вертикально вниз по поверхности. Подобные иероглифы Мардук прежде никогда не видел. Казалось, это форма раннего символьного письма, состоящего из кругов и линий с совершенно чуждым дизайном.

Интенсивность зеленого света излучаемого загадочными глифами стала почти ослепляющей. Все больше света появлялось на поверхности пирамиды, и Мардук сжал ладонь на навершии демонического меча, чтобы ощутить успокаивающую связь с проникающими в его броню и плоть зубцами. Появились круглый символ и линии, изображавшие солнечные лучи, распространяющиеся от его окружности. Круг беззвучно углубился в черную поверхность камня, а образующие луч панели скользили по стене, создав лестницу высотой почти в пять метров. В открывшиеся ворота втягивался воздух, словно там был вакуум; изнутри тянуло ледяным холодом.

Помазанники встали вокруг Темного Апостола и, вооруженные комби-болтерами и тяжелым оружием, продолжили путь к воротам. Ярулек с улыбкой повернулся к Мардуку.

— Вперед, мой первый послушник. Наша судьба ждет нас.

Оставив во главе дюжину Помазанников, Мардук и Ярулек вошли внутрь древней пирамиды.

Как только Мардук вошёл в пирамиду, ослепительная вспышка боли заполнила его голову, словно кто-то прижал раскалённое клеймо ко лбу. Он упал на колено и закрыл глаза.

— Что с тобой?

Мардук сконцентрировался, изрекая священные писания Лоргара, чтобы справиться с острой болью и встать на ноги.

Словно кожу сдирали с его костей, пока он скрежетал зубами, произнося священные слова.

Он знал, что это за чувство — оно было описано ему — он читал о нем в бесчисленных записях Темного Апостола.

Слова Ярулека донеслись до него.

— На твоей плоти появляются какие-то священные писания?

Послушник отодвинул боль, чувствуя приток гордости. Он все еще мог ощущать острую боль, но она уже не была властна над ним. Мардук поднялся на ноги.

— Ничего, Темный Апостол, — сказал он, и Несущие Слово вошли в пирамиду чужаков.

— Тут пусто, — раздался голос Кол Бадара. Казалось, что они шли сквозь тьму часами, проходя через бесконечные гладкие коридоры с обсидиановыми колоннами по бокам, спускаясь глубже в черный мрак.

«Мы, должно быть, глубоко под землей», — подумал Мардук, — «сколь огромна эта черная пирамида?»

— То, что я ищу, здесь, — произнес Ярулек, — я видел это место в своих видениях.

Мардук не удивился, но он не знал, что именно искал Темный Апостол. Его кожу пронзила неуловимая тревога. Он провел рукой вдоль гладкого черного камня, чувствуя ледяной холод.

Коридор был достаточно широк, чтобы в нем прошли четыре терминатора, и воины сформировали живой щит вокруг темного апостола. Они прошли множество разделяющих друг друга коридоров и проходов, но Ярулек ни разу не остановился, чтобы выбрать путь. Он шагал вперед, высоко подняв голову, словно он бывал здесь прежде.

— Это древнее место, — сказал Мардук, — что за ксеносы его создали?

— Давно умершие существа, — ответил Кол Бадар, его глубокий голос доносился из спикеров, скрытых между четырьмя клыками его шлема.

— Возможно, — неуверенно произнес Мардук. Это место, безусловно, мертвое, но неуверенность сверлила его.

— Драк'Шал извивается во мне, — прорычал Буриас. Его глаза демонически сияли как серебряные сферы во мраке.

— Контролируй себя, Несущий Икону, — резко бросил Кол Бадар.

— Демон… напуган этим местом, — произнес Буриас.

Поток воздуха пронесся мимо Мардука, и он повернул свою голову, облачённую в шлем, в поисках движения или тепловых сигналов, которые укажут на присутствие врага. Ничего. Еще один пучок воздуха пронёсся позади него и он, оглядываясь налево, достал свой болт-пистолет.

— Мы здесь не одни, — прошипел он.

— Помазанники, будьте бдительны, возможно, присутствие врага, — произнёс Кол Бадар, и его слова донеслись до каждого терминатора через их встроенную систему коммуникации.

Внезапный крик и темнота осветилась ревом комби-болтеров. Хруст сопровождался всплеском и усиливающимся шумом болтерного огня.

Мардук почувствовал нависающую позади него тень и обернулся, чтобы увидеть высокий силуэт, вырисовывающийся из мрака, силуэт, который не регистрировался ни одним из его датчиков тепла или жизни. Даже с его улучшенным зрением и чувствительной автосенсорикой шлема, силуэт оставался немногим более чем тенью, коническим сгустком тьмы, возвышающимся над парой сутулых плеч. Скелетно-тонкие руки пронзили тело воина-помазанника, и кровь захлестнула гладкие черные стены.

С криком Мардук открыл огонь из своего болт-пистолета по силуэту, и заметил, как призрачное лицо повернулось к нему, пронзая темноту светом зеленых глаз. С нечеловеческой скоростью существо пропало, пройдя сквозь стену. Как только оно исчезло, его конический призрачный хвост неожиданно появился позади них. Помазанник мертвым упал на пол.

— Они выходят из стен! — прокричал Мардук, вращаясь в предчувствии очередной тени, вспыхивающей позади него. Нажав руну активации, он призвал свой демонический меч к жизни и цепной клинок взревел.

Еще больше криков и выстрелов и все больше призрачных форм появлялось в коридоре, погружая свои длинные когти в тела Помазанников, убивая и разрывая их, прежде чем исчезнуть, подобно призракам.

Из-под пола перед Мардуком поднялся силуэт с парой зеленых пылающих глаз, и послушник направил на него свой цепной меч. Он разглядел темный металлический череп, когда нечто открыло свой рот в беззвучном шипении. Оно находилось вне дистанции его атаки, туловище фантома держалось на гибком длинном позвоночнике, сужающемся в темноте. Мардук открыл огонь по голове существа из своего болт-пистолета, но снаряды проходили сквозь него словно сквозь дым. Мгновение спустя призрак обрел физическую форму и сделал в его сторону выпад сверхъестественно быстрой рукой, намереваясь пронзить его. Первый Послушник сжал цепной меч и отчаянно бросился под призрачное существо, ощущая как зубья его орудия проходят сквозь что-то твердое. Когда он встал на ноги, существа уже не было.

Терминатор слева от Послушника пал на колени, когда призрачные лезвия вонзились ему в голову, и Мардук снова набросился со своим цепным мечом, но лезвие прошло сквозь призрачный змеиный позвоночник существа, не причинив ему вреда, прежде чем оно вновь исчезло за пределами неприкосновенных черных стен.

— Мы должны покинуть этот коридор, нам нужно больше пространства! — завопил Буриас, увернувшись от тени, появившейся справа от него.

— Войны Лоргара! Продвигаемся в удвоенном темпе! — прокричал Кол Бадар.

Мардук заметил существо, спускающееся из темноты над ними. Оно спикировало вниз, пронзив своим оружием очередного воина, и мельтешащий ногами человек был унесен в воздух.

— Боги варпа даруют мне силы! — Мардук услышал клич Темного Апостола и увидел, как тот сокрушает своим проклятым крозиусом врагов. Энергетические всполохи потрескивали по силуэту вступившего в контакт оружия, и существо упало навзничь, а его металлические конечности и змееподобный хребет беспомощно извивались. Следующим ударом Темный Апостол размозжил череп существа, и зеленое пламя его глаз растворилось в темноте.

— Уходите! Защищайте Темного Апостола! — прокричал Кол Бадар, оборачиваясь, чтобы открыть прикрывающий огонь по врагам позади него. Большинство из Помазанников были убиты появляющимися из ниоткуда духами, которые вонзали свое призрачное пластинчатое оружие в их броню и плоть.

Один из отступающих воинов шквальным огнем своей автопушки поймал одно из существ, разорвав его на части устрашающей мощью орудия.

— Энкиль, обернись! — закричал Кол Бадар, когда в темноте позади воина появился призрак. Корифей ринулся вперед, ведя плотный огонь по темному силуэту, нависшему над воином, но выстрелы проходили сквозь него, не причиняя вреда. Энкиль обернулся, раскачивая своим оружием в попытке поймать врага, но призрак был слишком быстр. Пораженный сдвоенными клинками, Энкиль пал на колени, и кровь хлынула из его ран. С криком Кол Бадар продвигался вперед, его комби-болтер рычал подобно раненному воину, пытающемуся встать на ноги. Три призрака нависли над ним подобно тени смерти, их поднятые вверх руки уже готовы убивать. Корифей сделал шаг к павшему воину, но схватившая его руку ладонь остановила его.

— Корифей, мы должны выбираться отсюда, — сказал Буриас. Его глаза блестели как литое серебро.

С рыком Кол Бадар избавился от руки Несущего Икону, но согласно кивнул головой.

— Боги с тобой, Энкиль, — произнес он, давая последний залп по призракам, убившим его боевого брата. Кол Бадар двигался столь стремительно, сколь позволяла ему броня, возвращаясь в тыл отступавших, ведущих плотный огонь из своих орудий. Необремененный массивной терминаторской броней, Мардук бежал впереди воинов-помазанников по коридору, выходящему к обширному помещению. Ступени вели к круглой кафедре, возвышавшейся над комнатой, окруженной колоннами с пылающими зелеными иероглифами.

Пирамида с черными стенами, примерно десяти метров высотой, стояла в центре возвышения, копируя структуру, в которой они находились. Взбираясь по ступеням к круглой кафедре, Мардук на ходу осматривался по сторонам в поисках врага. Первый Послушник оглянулся и заметил множество коридоров, подобных тому, из которого он только что вышел, равномерно ответвляющихся по всему периметру этого круглого помещения. Коридоры отделяла лишь темнота, неразличимая даже для его глаз, но он был поражен тем, что все они вели обратно к поверхности. Все вокруг было совершенно симметричным, и удивляло то, что ни один из коридоров не вел дальше вглубь. Круглое помещение простиралось высоко во тьму — казалось, ему не было предела — и простирающееся ввысь открытое цилиндрическое пространство по предположению Мардука, являлось центром структуры.

Приготовив оружие, он осторожно приблизился к пирамиде в центре. Она начала бесшумно подниматься, и зеленый свет вспыхнул из-под нее. Независимо от того, механизм ли или колдовство поднимали этот огромный вес, это было нечто действительно мощное, и гладкая черная пирамида тихо и монотонно поднималась высоко вверх. Мардук решил, что это не пирамида вовсе, а скорее огромная алмазная форма, и он бегло посмотрел сквозь яркий зеленый свет, излучаемый из-под нее, ища движение болт-пистолетом.

— Врата к древним, — выдохнул Ярулек, подойдя к Мардуку. Ничто не удерживало эту огромную черную алмазную структуру ни сверху, ни снизу. Паря в воздухе она поднималась все выше и выше к пустому пространству над ней.

Корифей в сопровождении Буриаса вошли в помещение, и Мардук нахмурился.

— Остановимся здесь. Мы там, где и должны быть, — приказал Ярулек.

Кивком Кол Бадар быстро расположил Культ Помазанников по позициям на границах круглой кафедры, для охраны входов, создав защитное кольцо вокруг Темного Апостола.

— Теневые призраки, кажется, не способны проникнуть в это помещение, — произнёс Мардук.

Темный Апостол не дал ответа, приковав взгляд к освободившемуся пространству под алмазом, что остановился в десятке метров над ними. Зеленый свет тускнел и из гладких черных стен угловатого отверстия, точно подогнанного под алмаз, появились широкие ступени из цельного черного камня. Лестница вела глубоко вниз и в паре шагов от них показались врата, зеленый свет излучался символом солнца и лучей, подобного тому, что появился на внешней стороне пирамиды.

В тишине раздался возглас Корифея, и Мардук оторвал взгляд от недавно обнаруженных врат. В последовавшей тишине можно было услышать слабый ритмичный и повторяющийся звук, что-то металлическое стучало по камню. Он заметил, что звук становился все громче, и обернулся в попытке определить, откуда доносится шум. Казалось, он исходил повсюду.

— Во имя истинных богов, что это? — сказал он.

— Что-то приближается, — прошипел Буриас.

Поначалу Мардук ничего не видел, но потом показались зеленые огни — глаза врага, появлявшегося из тьмы одного из коридоров. Нет, всех коридоров! Они были полностью окружены. Его первой мыслью было возвращение духов, но эти существа не были призрачными — их тела были вполне материальны.

Это были ожившие мертвецы. Мардук понял это, как только сила его вернувшихся видений добралась до головы.

… Атакуемый давно умершими, чьи скелетные когти вгрызались в его броню…

Это было его видение, воплощающееся в жизнь. Но были и другие варианты. Эти существа не были созданы из костей и скрепляющей их истлевшей сухой кожи. Их черепа сверкали с металлическим блеском, а глаза сияли мрачным зеленым светом. Этот свет был подобен закручивающейся зеленой энергии вражеского оружия, которое они низко тащили перед собой в своих скелетоподобных руках. Существа состояли из темного метала, а яркий зеленый свет, излучаемый их оружием, отражался от ребер и костяных рук. Первые из них были сокрушены орудиями Помазанников. Они бесшумно падали на пол, и через них переступали другие механизмы того же вида. Множество существ выходило из каждого коридора, маршируя в унисон, плечом к плечу, не издавая ни звука, за исключением издаваемого их металлическими ногами, ритмично чеканящих по каменному полу.

Они прибывали один за другим, медленно продвигаясь сквозь поток оружейного огня, организованный Помазанниками, но, тем не менее, они не поднимали свое оружие. Ущерб, нанесенный черепам, ликвидировался у них на глазах — металл восстанавливал свою форму. Их черепа снова были гладкими и безупречными, и они вставали обратно в строй со своими компаньонами.

Жидкий прометий с ревом вырвался из тяжелых огнеметов, как только ожившие механические трупы приблизились к терминаторам, но огонь не мог остановить их продвижение.

Как один, ближний ряд механических мертвецов поднял оружие, и ослепляющие зеленые лучи вырвались из их стволов. Мардук увидел, как плотная терминаторская броня одного из боевых братьев в мгновение испарилась под излучением зеленой энергии. Кожа сдиралась, обнажая мышечные ткани, исчезавшие слой за слоем. От него не осталось ничего кроме костей.

Несколько Помазанников упали от взрыва. Ответный огонь уничтожил первый ряд противника. Второй ряд вышел вперед, открыв заградительный огонь зелеными лучами, извергаемыми стволами их мощный орудий.

— Первый послушник, мы открыли врата. Сдерживайте их, Кол Бадар, — передал Ярулек через свой коммуникатор.

Кол Бадар покинул круг терминаторов и приблизился к Темному Апостолу. Задетый скользящим попаданием левый наплечник обнажал сервоприводы и изоляцию.

— Мой повелитель, воины культа смогут сдержать врага. Я буду сопровождать вас, — произнес Корифей.

— Нет, не будешь — ответил Ярулек, приблизившись к большому воину.

Мардук отвернулся от них, чтобы осмотреться. Казалось, бессмертным механическим воинам не было конца. Помазанники были грозной силой, но он видел, что, в конечном счете, даже они будут убиты этим неумолимым противником.

«Это место станет нам могилой», — подумал он.

— Мой повелитель? — переспросил Кол Бадар. Он всегда сражался рядом с Темным Апостолом. Он был его чемпионом, его защитником. Позволить святому лидеру в одиночку столкнуться лицом к лицу с неизвестным врагом, было чем-то непостижимым. Всю жизнь Корифей нес кару тем, кто пытался сразить его мастера. Совет видел его смерть там, где падет Ярулек.

— То, что я встречу, тебе не касается, — прошипел Ярулек, его взгляд был решительным, — Это битва, которую ты не в силах выиграть, Кол Бадар, и это враг, которого ты недостоин.

Неясность изводила Кол Бадара.

— Мое место рядом с вами, мой повелитель, — произнес он. — Вы предпочитаете взять с собой жалкого щенка, а не меня?

— Я же сказал тебе, что сейчас нам не по пути. Удерживайте эту позицию. Помазанники нуждаются в тебе. Битва будет тяжелой. Ждите моего возвращения.

— Как пожелаете, мой повелитель, — рассерженно ответил Кол Бадар. Темный Апостол приблизился к нему, чтобы увидеть взгляд полный веры.

— Если мы оба вернемся, то ты сможешь убить Мардука, мой Корифей. Твоя честь будет восстановлена.

Слова Темного Апостола волной удовольствия пробежали сквозь Кол Бадара, и он улыбнулся под своим шлемом с четырьмя бивнями. Наконец-то его руки были свободны. Теперь он убьет это сучье отродье.

— Мы будем держаться, мой повелитель. Я с большой надеждой буду ждать вашего возвращения.

— Благословение Темных Богов с тобой, мой корифей.

— И с вами, мой повелитель. Возможно, Боги будут рядом с вами, ведь вы идете во тьму.

Кол Бадар наблюдал, как Темный Апостол и его Первый Послушник спускались по лестнице. Створы врат беззвучно отворились, и двое несущих слово вошли внутрь, исчезая в чернильной тьме. Створы захлопнулись. Теперь не было ни единого способа проследовать за ними. Ему лишь оставалось сдерживать эти ожившие машины и ждать до тех пор, пока он не сможет убить Мардука.

Кол Бадар вернулся к своим воинам, приводя в действие механизм, активирующий спаренную с его болтером мелту.

— Они ушли, Корифей? — спросил Буриас, всаживая болт в голову врага.

— Они ушли, Несущий Икону. Судьба Воинства лежит на чаше весов.

Двадцать вторая глава

Створки врат сомкнулись позади, отрезав их от суматохи неистового сражения, и непроглядная тьма поглотила их. В черной как смоль ночи не раздавалось ни звука. Глубокая тишина, теснота и клаустрофобия. Мардук был не в силах что — либо разглядеть. Никогда прежде он не сталкивался со столь всеобъемлющим мраком.

Первый Послушник ощущал себя потерянным, унесенным течением, его связь с варпом оборвалась, и он запаниковал, вращая головой, будто потеряв ориентацию в пространстве — подобное ощущение было немыслимо для него.

Мардук задрожал, несмотря на то, что к нему быстро вернулись чувства, а его способности восстановились. Он увидел тусклый, внезапно засиявший свет. Медленно пульсирующий луч тянулся к ним откуда — то снизу.

Он оглянулся на стоявшего позади Ярулека, напряженное лицо которого выражало предельную осторожность.

— Как будто мы преодолели бесконечность в мгновение ока, — тихо прошептал Мардук, стараясь не нарушить гнетущую тишину. Украшенные блекло сияющим символом солнца врата, через которые они вошли, были намертво запечатаны. Он попытался открыть их, но они даже не сдвинулись. Нарастающий свет позволил ему разглядеть содержащую врата черную каменную стену бесконечно простиравшуюся ввысь. Они стояли на мосту из черного камня, который, казалось, парил в воздухе. По каждую сторону от него зияла глубокая пропасть, а сам мост соединялся со множеством черных лестниц. Они в свою очередь соединялись с другими мостами и платформами, также без явной поддержки парящими в воздухе.

— Это место безумно, — прошипел он, — это сумасшествие.

Мардук сталкивался со множеством поглощенных варпом миров и пейзажей, где не действовали законы материального мира, но здесь не ощущалось прикосновение Хаоса. Наоборот, это место, похоже, отвергало его. Оно было стерильным и безжизненным, лишенным какого-либо контакта с Имматериумом.

— Это какая-то уловка Повелителя Перемен? — спросил Мардук, указывая на Тзинча, повелителя круговорота судеб и одного из великих богов Варпа. Но он знал, что это не так — даже великому Меняющему Пути не под силу сотворить подобное место, столь отдаленное от самой сущности колдовства.

— Отнюдь нет, первый послушник, — ответил Ярулек. — Это антитеза Повелителя Перемен и всего Хаоса.

— И то, что вы ищете, находится здесь, в этом месте? По-моему, все находящееся здесь лучше уничтожить, нежели использовать.

— Хаос способен изменить и осквернить многое, Мардук. Использование оружия врага против него самого — вот величайшая сила, которой мы обладаем.

— И это место было в ваших видениях?

— Это место? Нет. Оно постоянно скрывалось от моего взора. Я предвидел наш проход сквозь врата и дальнейшие последствия, но не то, что скрывается за ними.

— Вы видели наше возвращение?

— Иногда. Будущее туманно и непостоянно. В некоторых случаях мы возвращались с наградой. В других же мы ничего не добились. Помазанники были уничтожены, а атакующая их стража вновь обрела вечный покой. В одних возвращался лишь я, а в других только ты.

— Я не оставлю вас здесь, — произнес Мардук. Ярулек усмехнулся.

— Мы должны идти.

— Куда?

— Вниз.

Казалось, они шли несколько дней подряд, хотя, возможно, прошло всего несколько минут — Мардук более не был уверен.

Это место было столь безумным, что Мардук потерял чувство времени и направления. Спускаясь по лестницам, они возвращались туда, откуда вышли. Пересекая длинные проходы, разворачивались и шли назад. И не раз, спускаясь вниз, они оказывались выше, чем перед спуском.

— Это место влияет на нашу связь с блаженным варпом, — сказал Ярулек.

— Влияет, — подтвердил Мардук, — это место как будто глушит его. Я все еще его чувствую, но уже слабо и отдаленно.

— Это место не свято. Что ты испытываешь от своего демонического меча?

— Я… ничего не чувствую, — ответил Мардук, сжав ладонь вокруг покрытой шипами рукояти меча. Он не ощущал покалывания, которое обычно сопровождало слияние его сущности с сущностью демона Борг'Аша. Не было ни единого признака его присутствия.

— Демон словно вырвался из заточения. Но это невозможно!

Они продолжили спуск к медленно пульсирующему свету. Казалось, прошла вечность, прежде чем они смогли различить под собой круглую платформу, которая, на самом деле, не была дном пространства. Мардук задался вопросом: было ли у этого места дно, или же оно уходило в бесконечность? Или, возможно, если бы они продолжили спуск, то вернулись бы к месту, из которого вышли?

Тряхнув головой, он сконцентрировался на круглой платформе. Похоже, она была покрыта серебристой жидкостью, по которой шла рябь. Но как только они спустились, он понял, что это вовсе не жидкость.

Несущие Слово сошли с последней ступени на платформу, и тысячи крошечных кишащих насекомоподобных существ расползались прочь от них. Миллионы крошечных заостренных лапок боролись за место, панцири существ скреблись друг о друга, издавая звук легкой волны, бьющейся о берег. Их щитки были темными и блестящими, а самые малые из них были не более песчинки.

Мардук нагнулся, чтобы схватить самого большого из удирающих жуков. Зажав его между большим и указательным пальцем, он приступил к детальному изучению. На сегментированной голове выстроилось множество пылающих зеленых глаз, а острые нижние челюсти безуспешно щелкали, стараясь укусить его. В попытке вырваться, восемь острых лапок вонзились в него с удивительной силой. Панцирь из темного металла украшал уже знакомый золотой символ солнечного круга с исходящими от него лучами.

Мардук попробовал перевернуть жука в своей ладони, но существо вгрызлось в палец, защищенный керамитом. Челюсти не могли проникнуть в его броню, но существо даже не думало ослабить хват. Потеряв терпение и интерес, он щелчком отправил механического жука в полет. Насекомое развернуло тончайшие металлические мембраны из-под своего панциря и, порхая по воздуху, присоединилось к своему рою. Оно приземлилось среди массы существ, утекавших подобно покрытию из живого металла от вторгшихся в их царство злоумышленников. Рой устремился к глубокой круглой яме, переполз через края и скрылся в непроглядном мраке.

Должно быть, десятки тысяч существ стекались к яме со всех направлений. Мардук сделал шаг, и живая масса механических насекомых утекла прочь, расступаясь пред ним.

Подойдя к краю ямы, он устремил взор в заполнявшую ее темноту. Определить глубину было невозможно. Почувствовав позади чье-то присутствие, Мардук быстро обернулся, и, отдаляясь от края пропасти, заметил усмехнувшегося над его растерянностью Ярулека. В голове Первого Послушника вскипела ненависть к мастеру. Но, как ему показалось, ненадолго.

Пара нечестивых воинов осторожно прошлась вокруг ямы. Изогнутые стены возвышались вокруг платформы. Пол обрывался в метре от стен — под ним была лишь тьма. Они осторожно обошли каменное кольцо и направились к свету, пульсирующему из смежной палаты.

Несущие Слово неспешно прошли через короткий и узкий проход, соединявший два помещения. Мардук все еще был напряжен, но все же ощущение твердых стен, окружающих его, было куда приятнее безграничного открытого пространства. Палата была маленькой, а ее черные стены отражали яркий зеленый свет, излучаемый парящим в центре объектом. Пульсирующий свет исходил из медленно вращавшегося предмета, освещая вершины множества расположенных на полу черных пирамид в метр высотой. Лучи соединяли вращающуюся сферу с нараставшими на их вершинах вспышками света.

Завораживающий образец инженерного мастерства и совершенства дизайна чужаков. Пылающий энергетический шар, окруженный рядом переплетающихся металлических колец, вращающихся во всех направлениях. Кольца качались вокруг центра сферы, частично перекрывая ее и формируя сложные и гипнотизирующие геометрические образы. Мардук не мог установить точное число колец, но он заметил сияющие по всей их поверхности иероглифы. Ему показалось, что он видит что-то твердое в центре энергетического шара, но слишком яркий свет не давал возможности в этом убедиться.

Рука на плече Мардука оттянула его от пленительного объекта, и Первый Послушник отвел взгляд, чувствуя тупую боль в голове.

— Не смотри так близко, — предупредил Ярулек, — он заманивает тебя.

Мардук кивнул.

— Вы пришли за ним, — заключил Мардук.

— За ним. Этот артефакт описан в третьей книге Oraculata Noctis!

Аколит выпучил глаза.

— Регулятор Связей (Nexus Arrangement) наделит Повелителя Врат большой силой, которая позволит ему открывать и закрывать порталы, — процитировал Мардук. — Вы верите, что это… Регулятор Связей?

— Это он, — ответил Ярулек, его глаза пылали верой и страстью, — я долго ждал его открытия.

— Регулятор Связей — это инструмент, который возвестит о начале новой эпохи разрушений, — продолжил цитировать Мардук. — Но не понятно о разрушении чего или кого идет речь.

— В этом он похож на любое обычное оружие. У него нет своей воли. Болтеру все равно кого убивать — убийца тот, кто жмет на курок. Он священное оружие для тех, кто использует его как таковое, и в то же время это инструмент для великого врага. Но это… нечто намного более мощное. С его помощью мы сможем нападать на врага, не боясь расправы.

— Открывая и закрывая порталы?

— Именно, мой Первый Послушник, — рассмеялся Ярулек. — Попав в звездную систему можно отделить ее от варпа, не позволяя покинуть или проникнуть в нее. Представь: звездные системы без связи, подкреплений, поддержки и амуниции. Если хочешь, представь, как он активируется рядом с древней Террой, — со злобной усмешкой произнес Ярулек. — Сама Терра отрезана от варпа, мерзкий свет Ложного Императора надежно сокрыт в тени, его корабли слепы и затеряны в беспорядочном Имматериуме…

— Это может обозначить конец Империуму, — Мардук вздохнул, в его душе затаились трепет и вожделение.

— И мне было предсказано, что забрать его смогут лишь святые воины Лоргара — мастер и его ученик. Наше появление здесь было предначертано, и теперь пророчество сбылось.

Темный Апостол воззвал к силам тьмы и медленно протянул руки к излучаемому вершиной пирамиды свету — лучу возобновлявшему сферу. Свет от пирамиды мгновенно погас, погрузив во мрак оставшуюся без зеленого свечения сферы палату.

Затаив дыхание, Мардук наблюдал за тем, как ладони темного апостола приближались к вращающимся кольцам, которые опускались под сферу, образуя чашевидную форму. Кольца начали замедляться. Каждая вспышка света была точно рассчитана по времени с оборотом колец. Как только кольца остановились, он смог их пересчитать — их было семь. Кольца, казалось, сплавились друг с другом, их границы исчезли, и через секунды от них осталась лишь темная металлическая сфера. Зеленые иероглифы исчезли, и на них спустился мрак. Тьма не была абсолютной — все еще можно было разглядеть тусклый свет ямы, в которой укрылись скарабеи.

Ярулек с трепетом поднял парящую над пирамидой сферу. Она была весом с сердце взрослого человека, и он качал ее на руках, словно младенца.

Мардук испытывал жадность и растущее в нем вожделение. Уставившись на своего мастера, он облизывал губы, играя пальцами по руне активации цепного меча. Как сказал Темный Апостол, пророчество сбылось.

Внимание Послушника привлекло мелькнувшее в уголке глаз движение, и он обернулся.

Темный силуэт поднимался из ямы, и Мардук с рыком нажал руну активации цепного меча. Тень отрезала путь к отступлению, а ее взгляд был прикован к сосредоточившемуся на сфере Ярулеку.

Почти гуманоидный силуэт был покрыт тысячами металлических скарабеев, или, если быть более точным, состоял из них. Тихо и медленно поднимаясь из ямы, они карабкались по его туловищу, формируя похожую на человеческую фигуру.

— Ярулек, — прошипел Мардук. Глаза Темного Апостола вспыхнули от возмущения — как только посмел он назвать его по имени? Но теперь он тоже видел восставшую тень.

Пока они наблюдали, жуки, заняв свое положение, остановились, и их тела соединялись подобно маленьким капелькам воды, стягивающимся в одну большую. Тысячи металлических насекомых слились воедино, их панцири и конечности превратились в жидкий металл, формирующий прекрасный и безупречный скелет из блестящего серебра.

Черные панцири скарабеев потеряли свою физическую форму, образовав темную грудную пластину на ребрах древнего мертвого лорда, возвышавшегося над светом под ним. Золотое солнце сияло в центре блестящей черной бронепластины, а золотые линии изображали испускаемые лучи. Голова машины-мертвеца опустилась, его подбородок был занижен, а темные глазницы пусты. Тысячи скарабеев сцепились друг с другом когтями и челюстями, и в металлических руках существа образовалось длинное древковое оружие. Они растворились, сплавляясь вместе в загадочное и потрясающее воображение оружие с двумя лезвиями на каждом конце.

Мардук и Ярулек одновременно достали свое оружие. Все еще удерживая в ладони сферу, Темный Апостол предплечьем поддерживал тяжелый вес своего архаичного болтера. Они открыли огонь по формирующемуся мертвецу. Снаряды крошили в обсидиановую пыль его грудную пластину и вырывали куски металла из блестящего серебряного черепа. Куски металла и обсидиана падали на гладкую черную поверхность пола и мгновенно превращались в металлических скарабеев. Они ползли около секунды, после чего взлетали, со щелчком подняв тончайшие металлические крылья. Жуки парили над смертоносной машиной, ликвидируя урон, нанесенный оружием святых воинов Несущих Слово. Металлические насекомые растворились в теле хозяина не оставив и следа причиненного ущерба.

— Неумирающий, — произнес Ярулек.

Скарабеи с блестящими золотыми щитками взбирались на череп существа, и, сплавляясь, превратились в сверкающий венец с замысловатыми линиями. И все же это явно был символ величия — у Мардука уже не оставалось сомнений в том, что это повелитель бессмертных машин. Рой едва различимых глазом насекомых скользили по серебряным костям существа, формируя тончайший полупрозрачный саван, развивавшийся вокруг скелетной формы. Темный металлический отблеск мантии едва виднелся в темноте, она скользила подобно жидкому металлу — как будто ее соткали из бесконечного числа мелких ячеек. Саван развивался, словно подхваченный бризом, несмотря на то, что в помещении не было ни единого потока воздуха.

Мрачный зеленый свет пробился из глубокой тьмы глазниц существа, и оно подняло голову посмотреть на тех, кто вторгся в его древнее царство.

Страх овладел Мардуком. Испытывая столь необычное и неприятное чувство, он гневно заскрежетал своими острыми зубами.

Существо поднималось над ямой в сопровождении ритмичного жужжания, а свет под ним усиливался, погружая череп в глубокую тень вздымающегося савана. Вместо бедер позвоночник существа соединялся с большой и не отличавшейся от бронированных панцирей маленьких скарабеев формой. Тысячи кишащих насекомых переползали друг через друга и сплавлялись вместе в приземистое тело, и восемь заостренных ног свисавших под его толстой броней приобрели форму. Заполнявший комнату свет падал на нижнюю часть панциря, погружая во мрак его верхнюю часть.

Существо поднялось в воздух, паря над открытой ямой, его насекомоподобные ноги клацали и извивались, гуманоидный торс прогибался под тяжестью плеч древнего бессмертного лорда — он проснулся. Его движения отличались от движений охранявших верхние палаты механических скелетов. В то время как его слуги были неуклюжими, существо перемещалось плавно и эластично, а его конечности двигались гладко и в совершенном балансе.

Лорд вращал посох перед собой, с гулом разрезая воздух сдвоенным клинками. Он с такой абсолютной непринужденностью совершил серию вращений двойных клинков вокруг своей металлической руки, что казалось, он не знал о присутствии Несущих слово, или просто игнорировал их.

Приковав все внимание к монструозному существу, Мардук не заметил, как Ярулек приставил свой богато украшенный болтер к его голове.

— И здесь, мой Первый Послушник, твое обучение подходит к концу, — на выдохе произнес Ярулек, спуская курок.

Двадцать третья глава

Активируя сервоприводы мышц, Мардук бросился в сторону, но избежать попадания на столь близкой дистанции оказалось невозможным. Реактивные болтерные снаряды врезались в правую половину шлема и разорвали ее в клочья, вспышками искр освещая кровавое месиво. Послушник с грохотом упал на пол. С трудом поднявшись, он снял заполненный кровью шлем и отбросил его в сторону.

Мардук чувствовал, что правая половина его черепа раздроблена, глаз ничего не видел. нащупав языком осколки костей и зубов во рту, Первый Послушник сплюнул их на пол вместе с кровью. исследуя языком во рту левую часть челюсти, он понял что зубы раскрошены и там, а на месте левой щеки остались лишь кровавые ошметки — Плоть полностью сорвало. Раздался хохот.

— Один падет — в нем мало веры, он не отмечен прикосновением Богов, — произнес Ярулек. — Неужели ты думал, что я не замечу твоих предательских намерений, щенок? Исполнив свою роль в пророчестве, ты стал бесполезен.

Мардук сморгнул кровь с целого глаза. Прощупав взглядом пол вокруг себя, он понял, что болт-пистолет находится вне досягаемости. Головокружение и дезориентация.

Ярулек стоял, нацелив на Мардука свой болтер. Металлическая сфера все еще оставалась в ладони, а оружие висело на предплечье. Мардук уставился на стилизованную демоническую утробу, украшавшую ствол архаичного оружия. Послушник знал, что Темный Апостол слишком далеко и не способен добить его, не разрядив всю обойму.

— Что за чертово пророчество? — отплевываясь кровью, спросил Мардук.

— Пророчество Ярулека, мой дорогой Мардук. Пророчество, которое появится лишь на одной странице — моей плоти. Пророчество, которым я жил с момента падения Воителя. И, как гласит пророчество, лишь один из нас покинет это место, и это буду я.

Мардук собрался с силами, чтобы отпрыгнуть. Свободной рукой он быстро стер кровь с лица и увидел, как глаза Ярулека расширились от потрясения.

Обжигающий луч зеленого света ударил в спину Темного Апостола и прошел насквозь, оставив дыру размером с кулак от живота до крестца. Как только Мардук отпрыгнул, болтер в руке Яралека взревел, и болты рикошетом разлетелись по всей палате. Рыча от ненависти, Мардук замахнулся лезвием своего цепного меча на шатающегося Темного Апостола, но Ярулек успел поднять руку и сильным ударом отразил лезвие, вырвавшее кусок брони и плоти из его руки. Послушник ощутил слабое присутствие пробуждающегося в оружии демона Борг'Аша — вкус священной крови придавал ему сил.

— Печать! Этого не может быть! — кричал Ярулек, приковав взгляд ко лбу Мардука.

Очередной луч зеленого света устремился к ним, и Мардук перекатился на бок во избежание попадания. Быстро поднявшись на ноги, он встал так, что оба врага попали в поле его ограниченного зрения.

Древний лорд чужаков приближался к ним, его саван неистово развивался. Концы посоха пылали энергией, и бессмертный нацелил один из них. Оружие испустило ослепительный луч. Мардук отклонился в сторону, и луч лишь задел его грудную пластину, расщепив излучением сверхтвердый керамит, и проделал вдоль нее дыру.

Долей секунды позже грудь послушника настигли болты, прижав его спиной к стене. Рыча, Мардук переключил внимание на Ярулека.

— Я порву тебя в клочья, сукин сын! — выплюнул он.

— Так со своим святым предводителем не разговаривают! Отмеченный или нет, здесь ты найдешь свою смерть! — ответил Ярулек. Заметив движение, апостол обернулся и открыл огонь по приближающемуся механическому существу, но снаряды лишь отскакивали от его головы.

Уклоняясь от очередного зеленого луча, Мардук упал перед темным апостолом. Поднимаясь, Послушник направил цепной меч по дуге меж ног Ярулека. Темный апостол отпустил рукоять болтера и успел схватить ладонью ревущее цепное лезвие. Кровь и керамит разлетались от разорванной на части ладони, но ответное действие мастера застигло Мардука врасплох. Ударив Послушника ногой под колено, Темный Апостол повалил его с ног. Ярулек продолжил атаку оглушающим ударом локтем по голове Мардука, сломав ему кость.

Зажав сферу в кулак поврежденной рукой, другой рукой Апостол поднял болтер и, с трудом удерживая его, открыл огонь по приближающемуся скелетоподобному ксеносу. Болты поразили руку существа, отклонив в сторону его следующий выстрел. Истратив боезапас, Темный Апостол отбросил болтер в сторону и снял с бедра свой крозиус арканум. С проклятием на устах он набросился на парящего в воздухе монстра.

Мардук поднялся на ноги и, подняв выброшенный Темным Апостолом болтер, вставил в него новую обойму. Послушник наблюдал за тем, как парящая скелетообразная машина стреляет потоком зеленой энергии по Ярулеку. Апостол уклонился почти со сверхъестественной скоростью и, раскачивая своим крозиусом, с криком прыгнул на противника.

Паря менее чем в метре над безжизненной поверхностью, монстр со щелчком перебирал под собой клешнями. Мелькнувшие из-под мерцающего савана сдвоенные клинки с визгом искр и потрескивающей энергии отразили атаку Ярулека. Изогнутое лезвие на другом конце посоха уже разрезало воздух на пути к горлу темного апостола. Несущий слово уклонился от молниеносной контратаки и снова занес свой крозиус. Бессмертный с легкостью отразил сокрушительный удар, вынудив Ярулека отступить в сторону.

Воззвав к Темным Богам, Мардук, ведя огонь с одной руки, бросился вслед. Темный Апостол заплатит жизнью за свое бегство. Попав в спину Ярулека, болты сбили его с ног. Утратив власть над удалявшейся от него сферой, святой воин Лоргара взвыл от безысходности.

Парящий механический мертвец взмахнул оружием по высокой дуге, нанося режущий удар по грудной пластине доспеха Ярулека. Кровь хлынула из раны. Лезвие прошло сквозь падающее тело темного апостола, разделив его на две части. Разрубленный надвое Ярулек отчаянно полз за сферой, заливая кровью пол позади.

Прыгнув, Мардук приземлился правой ногой на панцирь монстра и цепным мечом разрубил ему голову. Вырванные жужжащим лезвием куски металла немедля превращались в крошечных металлических скарабеев. Оттолкнувшись второй ногой, Мардук, тщетно протягивая руку, бросился за падающей сферой.

Металлический шар с глухим стуком ударился об пол. Сфера без отскока покатилась прямо к яме, из которой появилось проклятое существо. Упав, Мардук заскользил вслед за древним артефактом. Его ладонь сжалась вокруг сферы, достигшей самого края ямы, ее неестественный вес едва не утащил Послушника вниз.

Мардук видел, как Ярулек впивается в него взглядом полным ненависти и скорби. Темный Апостол карабкался к нему, таща свое безногое тело по скользкому окровавленному полу.

— Он не отмечен прикосновением богов, — выплюнул Ярулек. — Так или иначе, скрывая печать, ты обманул меня, Мардук.

Насаженная на лезвие лордом механических мертвецов, голова Ярулека умолкла. Темный крозиус выпал из омертвевших пальцев поднятого монстром высоко в воздух разрубленного туловища. Отброшенное тело глухо ударилось об изгибающуюся стену палаты, и, соскользнув, исчезло во тьме ямы

Мардук закрепил демонический меч на поясе и ринулся за упавшим крозиусом. Послушник поднял перед собой потрескивающее от синих дуг энергии оружие. Ощутив на себе зловещий взгляд врага, он принялся бежать.

Добравшись до врат, Мардук упал на колени, покачивая ледяную сферу в руках.

Позволит ли ему Бессмертный покинуть свое царство? Нет — сказал он сам себе — моя вера вытащит меня из этого безбожного места.

Вокруг раздался рев орудий и, спотыкаясь о черные ступени, Мардук поднялся на вершину кафедры. Помазанники, чей строй поредел более чем наполовину, отступали, формируя постоянно стягивающийся круг воинов.

Кол Бадар обернулся и подошел к Первому Послушнику, вокруг когтей силовой клешни могучего воина потрескивало электричество.

— Где Темный Апостол? — прогремел Корифей.

— Мертв, — со злостью прошипел Мардук. — Он пожертвовал собой, чтобы я смог вернуться и возглавить воинство.

— Ложь! — прокричал Кол Бадар, приближаясь к Мардуку, чтобы ударить его. Корифей остановился, как только Мардук вознес крозиус между ними.

— Темный Апостол передал мне свой священный крозиус арканум, — громко произнес Мардук. — Он велел мне вести воинство на Сикарус, где меня возведут в Темные Апостолы. Мой мастер пожертвовал собой, чтобы я мог вырваться из лап врага, с которым мы усердно сражались. Идем же, мои братья, — произнес Послушник, пора было уходить, ибо множество Несущих Слово были выкошены зелеными лучами оружия ксеносов. — Нам следует покинуть этот мир.

Кол Бадар сжал кулак и не сдвинулся.

«Знает ли Корифей о том, что Ярулек желал видеть своего Первого Послушника мертвым?» — размышлял Мардук. — «Скорее всего, предполагал».

— Воинство обязано исполнить последнее пожелание Темного Апостола, иначе его жертва была напрасна, — с улыбкой на правой половине лица, громко произнес Мардук. Левая часть лица являла собой месиво из разорванной и содранной плоти. — Идем, Корифей, нам надо выбираться отсюда.

Лицо Кол Бадара переполнилось гневом и ненавистью. Могучий воин яростно набросился на Мардука, и сжал силовую клешню вокруг его шеи. Кроша когтями латный воротник, корифей поднял Послушника перед собой словно ребенка. Несмотря на перенапряженные мускулы шеи, Мардук все еще улыбался.

— Напоминает наше столкновение на чертовой луне много лет назад, Корифей. И все из-за того, что я убил твоего никчемного языческого кровного брата, — Кол Бадар сжал силовую клешню, и лицо Мардука покраснело. — Он был дрянной псиной недостойной Несущего Слово, — задыхаясь, продолжал Послушник, — он был позором воинства. Сам Лоргар в тот день поступил бы также.

— Твои слова подобны яду. Для меня они ничего не значат, — прорычал Кол Бадар, слыша, как под давлением его силовых когтей стонут перенапряженные мышцы и позвоночник Первого Послушника.

— Попробуешь убить меня, Кол Бадар? — напряженным голосом спросил Мардук.

— Ты не сможешь меня остановить, — прорычал большой воин.

— Нет, — с трудом ответил Мардук, — зато он сможет.

Кол Бадар мельком взглянул на уставившегося на него громадного Буриаса-Драк'шала.

На лбу одержимого воина красовались величественные рога, а его жилистые мышцы напряглись. Массивные когтистые пальцы сжимались и разжимались. Пристальный демонический взгляд полный животной ненависти был прикован к Корифею.

Одержимый демоном воин выпрямился во весь громадный рост, его грудь поднялась на вдохе и тяжело опустилась, испуская вздымающийся из расширенных ноздрей пар. Он дрожал в предвкушении убийства, на напряженных мускулах вздулись вены.

— И ты пойдешь против меня, Несущий Икону? — прорычал Кол Бадар.

— Я не пойду против святого лидера воинства, — с трудом формируя слова, ответил Буриас-Драк'шал, чья челюсть деформировалась для вмещения толстых клыков.

— Но ведь это не он! — прогремел Корифей

— Темный Апостол уполномочил меня своим священным предписанием, — сказал Мардук. — Пойди против меня и заплатишь своей жизнью. Тщательно подбирай свои слова.

Корифей затих. Шум болтерного огня эхом отражался от гладких черных стен, сопровождаясь предсмертными стонами павших воинов-Помазанников.

— Мы не уйдем без Темного Апостола, — наконец ответил Кол Бадар.

— Он мертв! — прокричал Мардук

— Значит, мы должны вернуть его святое тело на Сикарус, — прорычал Кол Бадар, усилив хватку на шее Мардука. Буриас-Драк'шал зашипел и схватил руку Корифея, глубоко вонзая когти в толстую броню.

— Ты осмелился поднять на меня руку? — крикнул Кол Бадар. Буриас-Драк'шал рычал, вгоняя когти все глубже, кровь хлынула через них и полилась по священной терминаторской броне Корифея.

— И ты ослушаешься моей команды? — вопросил Мардук — Твоя жизнь на острие ножа. Мы сейчас же покинем это место. Выбирай свой путь. Следуй за мной или умри в этой гробнице. Твое имя проклянет легион, ты станешь его предателем и предателем Лоргара.

Кол Бадар уставился на Мардука, проницательно смотревшего на свое отражение в глазах терминаторского шлема. — Выбирай быстрей. Воины легиона гибнут.

— Это еще не конец, — прорычал Кол Бадар, с толчком освобождая шею Мардука — Убери руки, Несущий Икону, — Буриас-Драк'шал заметил кивок Мардука и разжал окровавленные когти.

Кол Бадар ушел, раздавая приказы.

— Уходим немедленно! — кричал он. — Перегруппироваться!

— Ваш лоб, — рычал одержимый воин. — Вы несете печать Лоргара.

Острая боль во лбу была ничем по сравнению с болью, покрывавшей остальную часть лица, но оно стоило того удовлетворения, которое получал Мардук, созерцая крозиус в своих руках.

— Давайте же покинем этот заброшенный мир, — сказал Мардук, — он удовлетворил наши цели.

По ментальному зову Мардука "Инфидус Диаболис" вернулся к разрушенному Танакрегу, разрывая границу между реальностью и варпом, чтобы встретить " Громовых Ястребов" и "Штормовых Птиц", устремлявшихся вверх с поверхности планеты.

Несмотря на свою медлительность, остававшиеся на орбите имперские корабли пошли на перехват. Чувства астропатов, не предупрежденных о появлении ударного крейсера, притупились варп-полем созданным Гехеманет. Имперские суда удерживали значительное расстояние до поля необузданной энергии хаоса, извергаемой башней во внешнюю атмосферу. Рои перехватчиков покинули недра "Инфидус Диаболис", чтобы замедлить подход врага, хотя, корабли хаоса превосходили имперский флот классом и численностью.

Несколько транспортных челноков были уничтожены во время стыковки с доком "Инфидус Диаболис". Выпущенные имперским кораблем типа "Диктатор" торпеды нанесли повреждения мощному ударному крейсеру.

Воинство понесло большие потери, и многие комплекты священной брони Помазанников были навечно утеряны в гробнице чужаков. Почтенный религиозный лидер воинства пал, его честь еще долго будет воспеваться в заупокойных молитвах. Первый Послушник, оплакивая потерю своего мастера и духовного лидера, лично провел траурные церемонии.

"Инфидус Диаболис" вернулся в бушующие моря варпа, проделывая путь к Оку Ужаса и Сикарусу, миру демонического примарха Лоргара и святыне совета апостолов. Там Мардук пройдет тяжелое испытание, чтобы доказать, что он достоин вступить в совет и стать преданным слову Темным Апостолом.

Эпилог

Судорожно дергающийся магос удерживался в камере в глубинах "Инфидус Диаболис". Его ноги были сломаны выше коленей, а сам он висел на множестве цепей. Слабые покрытые черными раковыми опухолями руки были вытянуты и прикованы шипованными кандалами к дальним цепям. Они не двигались в течение столетий и представляли не более чем покрытые язвенной кожей кости.

Мардук опустил гудевшую мерцающую сферу. Левую половину его лица покрывала аугметика. Кожа вокруг бионики морщилась и имела мертвенные синие тона. Его левый глаз не имел век и был похож на злобный красный шар с маленьким зрачком и кошачьей прорезью. Мардук отказался от бионического протеза, предложенного хирумеком, потребовав этот гибрид демонической плоти, и он был доволен усилиями хирургов.

Искрящиеся останки механических серво-рук спазмически прокручивались в плечах жреца. Большинство механодендритов были вырваны из спины магоса, а оставшиеся представляли собой не более чем надломанные бесполезные отростки. Мерзкий крошечный гемонкулит, соединявшийся питающими шлангами с техножрецом, был отделен от него и вскрыт для изучения хирургами. Он корчился, когда ножи разрезали его больную плоть. Большие стеклянные емкости, заполненные вязкой жидкостью, торчали из спины магоса и изредка освещались вспышками электричества, некоторые из них были разбиты и истекали сине-зеленой едкой жидкостью. Содержимое емкостей подверглось детальному изучению для выяснения тайн, хранящихся в древнем мозге..

Со жреца содрали его красную робу, и прежде скрываемая под капюшоном голова была выставлена на показ. Небольшой кусок человеческой плоти, оставшейся от его лица, был мертвенно бледным и хаотично подергивался. Трубки и шланги, соединявшиеся толстыми иглами с его оголенной плотью, перекачивали сыворотку и гнойную жидкость.

— Кажется, у магоса был какой-то защитный генератор полей, — объяснил Кол Бадар, обнаруживший жреца на месте крушения воздушного корабля.

— Я предполагаю, что благодаря нему магос пережил катастрофу, — сказал Корифей. — Позвольте мне продемонстрировать.

Кол Бадар открыл по магосу огонь из комби-болтера и энергетический пузырь, окружавший служителя Бога-Машины, замерцал, поглощая импульс болтерных снарядов, безвредно падавших у ног жреца.

Но это устройство его больше не защищало. Нет, устройство отделили от его плоти, и хирумек воинства все еще проверял его работу. Теперь Мардук мог делать с беззащитным магосом все, что угодно.

— Приветствую, магос Дариок.

— Я не буду помогать вам, Мардук, Первый Послушник легиона Несущих Слово и генетический потомок примарха-предателя Лоргара. Мои системы вышли из строя. Плоть умирает, и скоро я сольюсь с Deus Machina.

— Вы мне поможете, и вам не позволят ликвидироваться. Да, ваша плоть умирает, так как мы удалили мерзкого карликового клона, но скоро вас… изменят. Специально для вас взрастили демоническую сущность; считайте себя привилегированным. Скоро он соединится с вами. Демон, человек и машина сольются воедино внутри вас. Вы станете тем, что ваше общество так сильно ненавидит.

Мардук улыбнулся, гудевший сияющий шар демонически освещал его лицо.

«Скоро ты станешь марионеткой и запляшешь под мою дудку», — подумал Мардук. — «Ты будешь исполнять все мои приказы. И, конечно же, откроешь мне секреты Регулятора Связей, и новая эра разрушений обрушится на Империум Человечества.

Темный ученик

Пролог

Казалось, что всё его тело горело в огне. Агония омывала все нервные окончания. Он даже не мог себе представить столь мучительные пытки.

Над ним склонилась тень, казавшаяся образом самой смерти: безжалостная, отвратительная и худая как скелет. Черные как смола глаза сверлили узника, наслаждаясь его муками.

— Твои страдания только начинаются, — посулило существо, спокойно говоря о факте.

Иглы погрузились в его вены.

А затем узник услышал вопль, звериный рев боли, и лишь спустя минуты понял, что крик исходил из его глотки.

Лезвия соскользнули с длинных пальцев Смерти и начали резать его плоть, от каждого искусного надреза расходились волны боли. Из каждого пореза струилась кровь, жадно всасываемая тонкими трубками в желобах скальпелей. Трубки тянулись вдоль тыла пальцев Смерти, вливаясь в выступающие наружу вены, наполняя их кровь очищенной живительной силой.

— Отдайся боли, — спокойно сказало существо. — Моли о пощаде.

Узник плотно сжал зубы, ощущая на зубах металлический привкус крови. Видение смерти наклонилось ближе.

— Бойся меня, — прошептало оно, а свежая агония захлестнула тело заключенного.

Игла появилась перед его левым глазом, с её острого окончания капала кровь. Он напряг мускулы, пытаясь отвернуться, но его голову крепко держали. Узник не мог сделать ничего, когда игла мучительно медленно погрузилась в плотные ткани его глазного яблока. Он зашипел, когда она прошла через зрачок, погрузившись глубоко в глазницу.

Узник что-то прошептал, а его палач повернулся, прислушиваясь.

— Ты не сломишь меня, — вновь повторил заключенный, на этот раз с большей силой, — Меня не напугать болью.

— Болью? Ты ещё ничего не знаешь о ней, — спокойно ответил мучитель.

Он оттянул кожу заключенного назад, обнажая под ней уязвимую плоть. Нервные окончания узника опалило, а его тело забилось в спазме, когда начали непроизвольно напрягаться агонизирующие мускулы. Его основное сердце беспорядочно билось, а в глазе поворачивалась игла, царапая внутренности глазницы.

— Ты будешь бояться меня, со временем, — задумчиво и тихо протянул образ смерти, дергая обнаженные сухожилия, от чего пальцы левой руки пленника судорожно сжимались и разжималась, — И мы оба это знаем.

На грани разума узника пытались всплыть на поверхность воспоминания. Он старался вцепиться в них, но они ускользали словно тень, мучая его своей недосягаемостью.

Новые волны агонии омыли заключенного, когда десятки игл-шипов вонзились в его спину, подныривая под позвоночник и погружаясь в окружающие сухожилия.

Тьма угрожала поглотить его, но он боролся с ней изо всех сил, пытаясь ухватить ускользающие воспоминания, казавшиеся таким близкими…

Внезапно, из самых глубин души на его губы всплыло имя.

Его имя.

— Мардук, — прошептал он. Его наполнили новые силы, когда удерживающую воспоминания дамбу прорвало. И узник улыбнулся, показывая окровавленные острые зубы.

— Моя вера сильна, — хрипло прошептал Мардук, — и тебе не сломить меня.

— Сломить можно любое живое существо, — возразил мучитель, чьи черные глаза засверкали, — В конце все молят о смерти. И мы вместе найдем то, как этого добиться. Ты будешь умолять меня о прекращении пыток. Так делают все.

— Не в этой жизни, — прорычал Мардук. А затем его глаза закатились, и он с насмешливой улыбкой на губах погрузился во тьму…

Первая книга: Притаившаяся Сцилла

— В истинной вере достаточно света для тех, кто хочет уверовать, но хватает и тени для тех глупцов, что этого не хотят.

— Апостол-Евангелист Паскаил

Первая глава

Махион-Декс, прокуратор архивной станции Адептус Механикус на Карионе IV, шел по решетчатому полу, его шаги эхом отдавались в закрытом пространстве. Вокруг него маршировал защитный кордон из десяти безучастных ко всему, кроме своего дела, скиитариев, чьи скрытые черной кожей аугментированные руки сжимали подключенные к основанию мозга хеллганы.

Прокуратор остановился в середине палубы, рядом с множеством поднимавшихся из пола когитаторных баков. Его изображение отражалось в пустом экране. Сервитор, от настоящего тела которого не осталось ничего, кроме пугающе бледных головы и туловища, был напрямую связан с логическими устройствами. Ребристые провода шли от его глазниц к информационным слотам, а потоки кабелей и электропроводки тянулись от него внутрь машины.

Скиитарии разбились на две группы и встали по обе стороны от Махион-Декса, двигаясь с совершенной синхронностью роботов. Они остановились в метре от черно-желтых предупредительных полосок на плите, разделяющей зал пополам. Скиитарии топнули тяжелыми ботинками, ожидая дальнейших указаний.

Махион-Декс скрестил руки на груди. Поверх черного комбинезона он носил алый плащ, чья кромка была прошита бронзовыми нитками, а его голова была выбрита налысо. Кабели и связки проводов были погружен в плоть у основания его затылка, а на его лоб была нанесена татуировка шестеренки, наполовину черной, наполовину белой.

— Инициировать выход зажимов, — сказал он сервитору, дернувшемуся в ответ.

Замерцало несколько красных люмосфер, зазвучали предупредительные клаксоны, а тяжелая пласталевая противоударная дверь, полуметровой толщины, в которую была втиснута сердцевина из адамантия, рухнула с потока перед прокуратором и его спутниками. По обе стороны от основной заслонки с грохотом падали вторичные слои усиленного керамита, а третичные заслонки из тридцати сантиметровой толщины термопласта выскакивали из ниш, сталкиваясь с огромной силой.

Застонали поршни, когда тайные замковые механизмы завертелись и втянулись, распечатывая единственный вход в станцию на Карионе IV. Даже пол килотонны армейской взрывчатки не смогли бы пробить эти двери без того, чтобы разнести половину астероида, в которой находился архив.

Внезапно клаксоны умолкли, а вспышки красных люмосфер прекратились.

— Подключить соединительный экран, — произнес Махион-Декс, а сервитор вновь дернулся.

Пустой информационный экран перед прокуратором вспыхнул, показывая потоки статики. Махион-Декс прошептал молитву Омниссии и нажал ритуальную последовательность кнопок на боковой панели. На экранах появились зеленые пиксели изображения комнаты за взрывными дверями.

Прокуратор вновь скрестил руки, пальцы его левой конечности начали отбивать нервный ритм, пока он ждал сигнала гостей.

Стены за противовзрывными заслонками были выжжены, а пол дюжины тяжелых автоматических огнеметов вращались на креплениях, нацелившись на круглую переборку дальней стены. Их поджигатели пылали ярко красным на зеленом экране.

Затем за переборкой раздался дрожащий звон, когда причал состыковывался со шлюзом прибывшего корабля. Потом последовал выброс перегретого пара, частично скрывшего камеру от Махион-Декса, а два прожектора над переборкой начали вращаться, отбрасывая на почерневшие от огня стены тени.

Находящийся в центре переборки круглый затворный механизм выдвинулся вперед и по часовой стрелке, совершив полный оборот, а затем на пол оборота против неё и ушел обратно в люк. А потом с резким стоном двери в переборке распахнулись.

Атмосферное давление с шипением выравнивалась, а Махион-Декс наклонился, вглядываясь в изображение на информационном экране. Сначала в распахнутой щели между разошедшимися дверями переборки не было видно ничего, кроме полной пикселей угрюмой тьмы. А затем появилась огромная закутанная в балахон с низко опущенным капюшоном фигура.

Из-под её накидки мерцал немигающий свет, где должен был быть глаз. Она медленно спустилась по обгоревшим ступеням на решетчатый пол. За ней следовали четыре огромных создания, чьи лица тоже скрывали капюшоны, а тела закрывали робы. Они поворачивали свои головы, глядя на зафиксировавшиеся на них тяжелые огнеметы.

Ведущая фигура спокойно и неторопливо прошла через комнату, остановившись перед противовзрывными заслонками.

— Благослови тебя Омниссия, — изрекла она, глядя в объектив бронированной передающей камеры. Махион-Декс приблизил изображение, увидев на груди гостя шестеренку, символ Адептус Механикус.

— И тебя, служитель Воплощенного Бога-Машины, — раздались из решетки вокс-устройства слова прокуратора.

— Знание есть высшее проявление божественности, — сказал Махион-Декс, цитируя шестую Мистерию, один из шестнадцати универсальных законов, которые помнили все члены Культа Механикус.

— Понимание есть ключ ко всему, — пришел ответ.

— Омниссия знает все, — произнес прокуратор.

— Омниссия понимает все.

Махион-Декс удовлетворенно ввел комбинацию команд, и командная колонна всплыла из пола перед закутанной в балахон фигурой. На глазах прокуратора из-под балахона выползло механическое щупальце. Он зависло перед камерой, сжимая и разжимая металлические когти. Из центра щупальца выдвинулся тридцати сантиметровый информационный шип, погрузившийся в колонну.

Потоки данных затопили информационный экран перед Махион-Дексом, казавшийся бесконечным ураган информации передавался от стоявшей без движения фигуры. Глаза прокуратора вертелись по орбите, его рот беззвучно что-то шептал, когда встроенный в левое полушарие его мозга внутренний процессор регистрировал и записывал потоп знаний.

Информация была быстро обработана, а впечатленный Махион-Декс медленно выдохнул. Щелчком по кнопке он убрал поток данных с экрана.

— Деактивировать встроенные орудия, — приказал он, и тяжелые огнеметы отключились, их зажигатели потухли. Они отвернулись от целей и втянулись в свои ниши.

Махион-Декс откашлялся, а затем наклонился и вновь заговорил сквозь решетку вокс-устройства.

— Доступ гарантирован, Техномаг Дариок. Добро пожаловать на Карион IV.

Магос Дариок стоял словно скала, его безликие черты все ещё скрывал капюшон, когда двери открывались. Вокруг рассеивался пар, поднявшийся из открывшихся запорных механизмов.

— Почтенный магос, — произнес прокуратор, склонив голову и коснувшись символа Адептус Механикус, — мы совершенно не ожидали вашего визита.

Дариок продолжал молча стоять, когда его четыре компаньона внезапно зашагали вперед. Каждый из них был почти двух с половиной метров в высоту, а их могучие плечи были в два раза шире, чем у прокуратора.

Глаза Махион-Декса нервно метались между надвигающимися фигурами. Сначала он счел их боевыми сервиторами, но теперь в их движениях была видна надменность и самоуверенность, а не медленная и неуклюжая походка полумашин.

Внезапно они разорвали робы и вскинули архаичные болтеры, и, прежде чем лучи целеуказателей скиитариев заметили угрозу, взревело первой оружие.

Пламя выплеснулось из дул древних орудий. Оглушительный звук в закрытом пространстве эхом отразился от стен. Мгновенно была уничтожена половина скиитариев, мощные снаряды взорвались внутри их тел, разнеся сервиторов на фонтаны брони, плоти и крови.

Махион-Декс пошатнулся, рухнув на пол, его лицо стало маской ужаса, когда он разглядел могучих аугментированных существ. Их доспехи, исписанные еретическими символами и литаниями, были цвета запекшейся крови, а стреляли они короткими и точными залпами, с отточенной эффективностью убивая свои цели.

Уцелевшие скиитарии вскинули хеллганы, энергетические батареи загудели, когда орудия пробуждались. Электрическо-голубые лазерные лучи вылетели из дул, отбросив огромного воина на шаг назад, прорвав дыру в его робе и оставив обгоревший след на доспехах.

Пали ещё два скиитария, один из них завертелся и рухнул, когда в его плече разорвался болт, оторвав руку и оставив в туловище дыру размером с голову. Голова другого взорвалась от выстрела, окатив все вокруг кровью, мозгами и осколками черепа.

Разряд лазера ударил в шлем одного из воинов, откинув голову назад. Но тот лишь гневно зарычал, разорвав ответной очередью скиитария на части.

За секунды перестрелка закончилась. Едкий дым поднимался из дул, когда двое гигантов выступили вперед, дабы осмотреть свои жертвы. Один из скиитариев, которого очередь болтера разорвала почти пополам, ещё дергался. Он застыл, когда на его голову резко опустился металлический сапог, словно ударом молота превративший череп в блин.

Махион-Декс лежал на спине, сдавленно хрипя и в ужасе глядя на гигантских воинов. Они были огромными и полными мощи, а непроницаемые шлемы Астартес эпохи ереси были сильно модифицированы, чтобы выглядеть как можно более жутко. Шлем одного был выполнен в форме рычащего демона, а другие обладали множеством клыков и закручивающихся рогов, придававшим им вид жестоких варваров.

На одном не было шлема, но его настоящее лицо было ужаснее любой маски. Его левая сторона была мешаниной шрамов и аугментики, а кожа была почти прозрачной, под ней можно было видеть синие вены. Его глаз заменял немигающий красный шар, а адский глиф разрушительных сил был вырезан в центре лба. Он зарычал на прокуратора, обнажив острые акульи клыки.

— Зона зачищена, — проворчал один из воинов, и стоявший над Махион-Дексом кивнул, не отрывая от него глаз.

— Мы узнаем местоположение цели здесь, Порабощенный? — бросил он через плечо голосом полным силы и авторитета.

— Это верно, Мардук, Первый Послушник из легиона Астартес Несущих Слово, генетических потомков примарха-предателя Лоргара, — монотонно ответил магос Дариок.

— Тогда давай закончим с этим, — ответил Мардук. Он шагнул к скорчившемуся телу Махион-Декса, посмотрев на напуганного прокуратора.

— Он тебе понадобиться? — спросил Первый Послушник.

— Его продолжающееся существование не требуется для извлечения информации из логических устройств в центре станции, — ответил магос.

Прокуратор Махион-Декс застонал и начал отползать, отчаянно пытаясь убраться от нависшей над ним погибели.

Мардук наставил пистолет на голову прокуратора и застыл.

— Нет… — простонал человек. — Омниссия, защити своего слугу.

Мардук фыркнул.

— Твой омерзительный божок не слышит твои мольбы, язычник, — сказал он. — Ты посвятил всю свои патетичную и бесполезную жизнь поклонению ложному богу, безмолвной мерзкой фантазии неверных. А сейчас я покажу тебе истинный путь. И в смерти ты узреешь величие истинных богов. Они пожрут твою душу, а ты будешь кричать в муках. Прими это, маленький человечек. Прими своё проклятие.

Первый Послушник выстрелил в голову прокуратора, забрызгав решетчатый пол мозгами и кровью. — Узри славу истинных богов, — изрек Мардук.

Мардук стоял, скрестив руки на груди глубоко в недрах Кариона IV. Он находился на решетчатых подмостках в выпотрошенном ядре астероида, в центре вырубленной в скале пещеры поднималась огромная колонна машин, освещенная лампами и отблесками циферблатов.

Магос стоял перед гудящей колонной, из расколотых контейнеров на его спине сочилась жидкость. Он подсоединился к машинам вновь прикрепленным к его телу механодендритом, кривя мертвенно-бледные губы и поглощая данные из самого центра информационной библиотеки станции.

Наконец, гибкое щупальце выдвинулось, а магос Дариок задергался в спазме разъединения.

— Ну что? — проворчал Мардук.

— Я обезвредил автоматические защитные системы станции, — сказал магос, — и запустил механизм самоуничтожения, чтобы информацию о нашем появлении не передали в божественные вычислители Марса.

— Хорошо, — сказал Мардук. Он резко схватил извивающееся щупальце и дернул, вырвав его из позвоночника магоса, и оно закорчилось в руках космодесантника словно змея. Дариок скривился, молочно-белая жидкость засочилась у него изо рта.

— У тебя есть информация, которая нам нужна? — спросил Мардук, не обращая внимания на смесь крови, масла и богатой протеинами жидкости, капавшей с вертящегося щупальца на его сапог.

— Это так, Мардук, Первый Послушник из легиона Астартес Несущих Слово, генетических потомков примарха-предателя Лоргара, — ответил магос, — Я обнаружил местонахождение того, в кого встроены запретные знания об этом ксено техническом устройстве. После получения этой информации, Дариок будет способен запустить ксено устройство.

Это было случайной причудой нарастающей внутри магоса демонической сущности, заставляющей его говорить о себе в третьем лице. Это забавляло Мардука, но в этот момент он полностью сконцентрировался на словах зараженного магоса.

Его бесило то, что Дариок не мог сам запустить устройство, но похоже у него не было другого выбора, кроме как найти того о ком говорил магом.

— Где? — нетерпеливо выдавил Мардук.

Под поверхностью притаившейся Сциллы десятки тысяч человек спускались по туннелю 25X1, поток отчаявшихся и напуганных людей казался бесконечным.

Они жались друг другу как ведомые на бойню животные, а застоявшийся и горячий воздух наполняли вопли и проклятия.

Матери прижимали к груди плачущих детей, а отталкивающие и пихающие других мужчины рявкали друг на друга. Некоторые оступались и были затоптаны ногами, а других прижимал к рокритовым стенам и давил бесконечный напор людей. Другие теряли сознание от жары и недостатка кислорода. Но в туннеле набилось столько людей, что эти вялые тела продолжали тащить в удушливой давке.

В воздухе повис тяжелый запах пота и масла, турбины рециркулируюших воздух устройств уже не могли справиться со своими задачами. Надо всем нависал тяжелый рокритовый свод, над которым было пол километра чистого льда.

Сорокаметровой ширины туннель разделяли пополам ограждения и рокритовые колонны. За пересекающим центр коридора ограждением было открытое и пустое углубление, в котором находилась широкая колея железнодорожных путей. Люди толкались, кричали и отпихивали друг друга, взбираясь на платформы по обе стороны путей.

Выбросив использованный воздух, тронулся высокоскоростной автоматический пассажирский вагон, выплевывая перегретый пар и заставив завибрировать весь зал, уносясь по гладким стальным рельсам. Отброшенные силой выброса на шаг, люди прикрыли глаза, жалобно смотря на зеркальные стекла уезжающего вагона. Но лишь состоятельные мастера гильдии и их помощники имели деньги и доступ к праву пользования высокоскоростными экспрессами.

Им предстоял двухсот километровый путь до Форкиса (Phorcys), единственного космопорта в радиусе пяти тысяч километров на Притаившейся Сцилле. Туннель доступа 25X1 был единственной связью между Гильдией Антифон и Форкисом, если только кто-то не хотел идти по замороженной поверхности. Мало кто поднимался на негостеприимную поверхность Прятавшейся Сциллы кроме изгнанников, тех кто не родился ни в одном из великих домов гильдий, или тех, кого выгнали за серьезные преступления.

С Форкисом соединялись ещё двадцать гордых шахтерских гильдий, каждая из которых располагалась вокруг космопорта словно стороны света на компасе, соединяясь с ним артериями туннелей, подобным спицам огромного колеса.

Многие из членов Гильдии Антифон никогда не покидали находившиеся глубоко подо льдом пузыри живых блоков, лишь иногда связываясь с шахтерскими станциями ещё в пяти тысячах километров внизу. Ещё меньше из них когда-либо были в Форкисе, немногие из людского потока хоть немного осознавали огромное расстояние. Гильдия Антифон и её окружение были их миром, их суровой и бескомпромиссной, но знакомой и безопасной вселенной, им не нужно было знать, что находиться за гранью этой скорлупы.

Или было не нужно, пока не завыли первые сирены, а в пикт-передачах не передали приказ об эвакуации Притаившейся Сциллы.

Офис главного мастера гильдии не дал никаких объяснений, а двадцать три миллиона обитателей планеты оказались в шоке. И этот шок быстро перерос в панику, когда пошли слухи и неминуемом вторжении ксеносов…

Слухи, которые не стал опровергать Администратум.

Подразделения Заградительных Отрядов Сциллы проталкивались через толпу, пытаясь сохранить порядок. На их небесно-голубой униформе была самодельная белая броня, к их груди были прижаты мощные лазерные обрезы. Рычащие кудрявые мастиффы сверкали механическими глазами и рвались с поводков, ощущая нетерпения хозяев.

Бронированный транспорт класса «Каталонец» медленно катился вдоль одной из платформ, его высокие белые составные шасси мерцали под светом гудящих и висящих на потолке ламп. Сверкающие прожектора и предупредительные сирены разгоняли людей, но он двигался медленно, ведь в туннеле не было места, куда рабочие могли отойти.

На широкой решетке впереди тяжелой машины сверкала крылатая эмблема отряда наёмников, а у двух турелей в кузове стояло по одетому в броню солдату, вращающему массивными сдвоенными тяжелыми болтерами налево и направо. Белые шлемы почти полностью скрывали их лица, а черные визоры закрывали глаза.

Уже двадцать пять поколений на Притаившейся Сцилле пользовались услугами Заградительных Отрядов, неместного агентства наёмников, спонсируемого состоятельными конгломератами гильдий. Они работали армией, исполняющей роль Сил Планетарной Обороны, прикидываясь силовиками, регулирующими местные законы. Вербовка высоко квалифицированных и снаряженных лучше, чем многие подразделения Имперской Гвардии, Заградительных отрядов позволило шахтерским гильдиям сконцентрироваться на своих заботах, не отправляя опытных рабочих в СПО.

Но, даже когда размещенные в туннеле наёмники пытались поддержать порядок, человеческий поток не утих.

Один из длинношерстых мастиффов зарычал, уставившись на потолок. Её хозяин ничего не увидел и резко дернул цепь, успокаивая животное.

Порождение тени карабкалось по своду, совершенно невидное невооруженным глазом или жалким целеуказательным матрицам, встроенным в шлемы солдат Заградительных Отрядов Сциллы. Оно двигалось как паук, перемещаясь по потолку медленными и рассчитанными движениями. На секунду одетое в черную броню худое тело исчезло, его пугающие формы стали нематериальными словно дым, лишь чтобы возникнуть возле решетки турбины дальше на потолке.

Кожа существа была угольно черной, на ней были вырезаны элегантные руны инопланетного дизайна. Эти знаки сияли холодным внутренним светом.

Посмотрев вниз, оно уставилось злобными молочно белыми глазами на разлившееся внизу море людей. Его внимание привлекли бронированные тела солдат Заградительных Отрядов, а затем его руки задрожали от еле сдерживаемой жажды крови. Лезвия, сбегающие по рукам создания, гудели в предвкушении.

Рычание мастиффов внизу превратилось в яростный лай, когда до них донесся запах существа, а их хозяева пытались удержать могучих собак. Существо растворилось в тенях вновь, когда глаза людей уставились в потолок, пытаясь понять, что обеспокоило собак.

Внезапно рецирклирующие турбины начали отключаться. Немногие заметившие внезапное изменение воздуха удивленно уставились на замедляющиеся лопасти. Без рециркулирующих устройств, воздух в туннеле за час станет ядовитым, когда весь кислород исчезнет и смениться токсичными смесями углекислого газа.

Солдаты Заградительных Отрядов стянули шлемы, когда прервалась связь, словно подавленная помехами.

А затем отключились первые лампы.

Сначала одна из ламп отключилось, а затем другая. Плоские светильники выключились повсюду, словно распространялось волна. Люди кричали, когда их поглощала тьма. Свет гас быстрее, чем мог бежать человек, уже через минуту последние из ламп в поле зрения отключились.

Тьма была всепоглощающей и полной, черной, словно самая бездна океана. Люди в панике жались друг другу, неспособные увидеть взмах руки перед лицом, толпа смешалась. Включились прожектора на транспорте и начали рассекать тьму словно маяки.

Люди ринулись к слабому свету, словно мотыльки на открытый огонь, их полные паники лица призрачно сияли в холодном освещении. Они жались к бронированной машине, как к маяку, передние ряды давил напор задних.

Над головой вновь появилась почти невидимая фигура, чьи руны засияли сильнее. Все ещё свисая с потолка наперекор гравитации, оно вытащило из ножен изогнутый двухлезвийный клинок. Сзади его рук выскользнули другие лезвия, выступив над кулаками словно когти огромной кошки, а с его губ выскользнуло долгое предвкушающее шипение, пока существо ожидало появления своих темных сородичей, пришедших на его зов. И ждать не пришлось долго.

В воздухе появился шар молний, зависший на долю секунды, а затем разорвавшийся, ослепив внезапной вспышкой энергии ближайших людей и бросив их на землю. За мгновение потрескивающая энергия исчезла, оставив за собой лишь непроницаемую пустоту. Это было похоже на угольно-черный пруд воды, но вертикальный, висящий в воздухе, разлом в измерение абсолютной тьмы не шире молекулы.

На поверхности появилась рябь, словно в его центр швырнули камень, и визжащие фигуры вырвались из дыры в реальный космос, с потрясающей скоростью пролетев по туннелю. Они пронеслись над головами, словно ножами рубя людей сквозь тьму. Лезвия разрезали плоть, горячая кровь забрызгивала лица сотен кричащих от ужаса людей. Многие падали на пол от страха, и их затаптывали братья, сестры и жены, отчаянно пытавшиеся убежать. Но света не было, а поскольку напуганные люди забили туннель от стены до стены, бежать было некуда.

Прожектора на транспорте отчаянно вертелись, пытаясь высветить проносившихся врагов, но они могли выхватить из тьмы лишь на долю секунду удалявшиеся тени. Существо спрыгнул с потолка, плавно приземлившись на крышу машины, и солдаты успели разглядеть смутные движения гуманоидной фигуры, прежде чем она спрыгнула на нос и расколола прожектора.

Паникующие люди, занимавшие позиции за турелями болтеров открыли огонь, освещая тьму вспышками дул.

Мимо промелькнула гладкая черная фигура, а наемники открыли огонь тяжелыми разрывными снарядами. Но они не попали ни во что, кроме стен и колонн туннеля, выбив в рокрите кратеры размером с голову.

Мастиффы яростно лаяли и рвались с цепей. Их хозяева поворачивались на любой шум, держа лазерные обрезы у плеч и пытаясь разглядеть врага. Темные силуэты проносились по туннелю, но целеуказатели не могли их поймать.

Затем последовала вспышка движения, и одного из солдат разрубило от шеи до паха. Падая он зажал курок, выпустив в толпу очередь и убив нескольких человек.

Люди закричали и ринулись бежать после оглушительного выстрела, отчаянно расталкивая друг друга в попытке спастись. Остальные наёмники поворочались налево и направо, пытаясь удержать цели в поле зрения. Над ними пронесся силуэт, отрубив голову одного из солдат. Когда голова упала на пол, тень была уже в сотне метров впереди.

Потоки тонких лезвия вылетели из темноты в людей, занимающих турель на машине. Бритвенно-острые осколки прорвали броню и плоть, кровь залила их белую униформу.

Орудия замолчали, и тьма вновь стала полной. Вопли ужаса и боли сопровождали проносившиеся тени, невидимые во тьме. С внезапным хлопком вытолкнутого воздуха, ещё один высокоскоростной вагон пронесся по средине туннеля, свет из его управляемой сервитором кабины ярко засиял, послав тени в пляс.

Во вспышке света стали видны фигуры в высоких шлемах, тащащие отбрыкивающихся и кричащих людей во тьму.

В высокоскоростной транспорт врезался луч чистой тьмы. Он разрезал вагон, пройдя сквозь двигательный блок, сиденья и пол дюжины пассажиров, прежде чем выйти из задней части, оставив выжженную дыру на потолке туннеля.

Затем ударили ещё два луча, и передний вагон рухнул с рельс. Со стоном протестующего металла он врезался в боковые ограждения, разбив их в фонтане искр. Ударив в поднявшуюся платформу на полной скорости, поезд встал на нос, а второй и третий вагоны позади вздыбились и рухнули на бок.

Машина перевернулась и врезалась в бок платформы, полностью сорвав ограждение и рухнув на столпившихся людей. Она раздавила сотни, когда вагоны покатились по платформе с мерзким скрипом гнущегося металла царапая пол. Они врезались в рокритовые стены, придавив многих своими тушами к рокриту, а затем, наконец, остановились. Электричество пошло с изломанных металлических колес, искры пошли по наполовину вырванным из пола рельсам.

Посреди резни, уклоняясь от искр, ещё больше черных фигур двигались черед толпу, резкими ударами повергая людей на землю, а затем утаскивая полубесчувственные тела.

Мастиффы визжали, когда очереди смертоносного огня разносили их в клочья. Размытая фигура, казавшая немногим большим, чем смутный силуэт, со скоростью ртути пронеслась сквозь толпу, рубя и кромсая. Последние из солдат Заградительных Отрядов пали, даже не разглядев своих убийц.

Три тени, плотным и невозможно быстрым строем, пронеслись над обломками шахтерского поезда, пролетев над головами напуганной толпы и устремившись к тылу «Каталонца». Они окатили его потоком выстрелов, разорвав машине топливное баки, и она взорвалась в ослепительном огненном шаре, подбросившем её над бурлящей платформой.

Три темные тени невредимыми пронеслись сквозь огненную бурю и ускорились, вновь устремившись по туннелю по тьму, преодолевая за секунды сотни метров.

Лезвия лопастей турбин вновь завертелись, а лампы неуверенно замерцали, прежде чем вновь загудеть и осветить помещение. И под их холодным светом открылась происходившая последние двадцать минут бойня.

По полу были разбросаны сотни тел посреди огромных луж крови. Почерневший остов «Каталонца» лежал вверх дном у стены, подмяв под собой десяток обгоревших трупов. Искры с перебоями пробегали по рельсам, которые погнулись и были вырваны из креплений.

Обломки высокоскоростного поезда стали подтверждением его быстроты, поскольку при ударе металл потерял форму, а пласглассовые стекла разлетелись на части. Его круглая крыша была оторвана, под машиной лежали разорванные куски выбитого ограждения. Тела с расколотыми головами и оторванными руками были разбросаны среди обломков, были и задавленные, когда поезд сошел с рельс, были и вырванные из сидений. Почерневшие дыры размером с кулак отмечали места, где в машину попали заряды темной материи.

В туннеле не было ни следа живых, ни одно из тел не дергалось и не стонало. И если раньше это место кишело жизнью, то теперь оно полностью вымерло, единственным звуком было жужжание ламп на потолке, движение рециркулирующих устройств и шипение искр на расколотых рельсах.

Не было ни одного следа тысяч не убитых людей. Ни следа напавших на них существ. Лишь последствия учиненной ими бойни подтверждали их существование.

Вторая глава

Глядя через двадцатиметровый обзорный портал мостика, адмирал Рутгер Августин осматривал свой огромный флагман «Молот Справедливости», могучий линкор класса «Возмездие». Он выглядел словно огромный бронированный имперский собор величественного и почти не представимого размера. На протяжении шести километров от носа до кормы выступали сотни шпилей, соединенных парящими мостиками и контрфорсами, а орудия корабля были лучшими из всех, что мог иметь корабля Имперского Флота.

На бронированном корпусе были размещены сотни турелей близкого радиуса действия, каждая из которых была размером с супертяжелый танк, а десять торпедных аппаратов, распахивающихся почти на сорок метров в ширину, были встроены в выступающий и тяжело бронированный нос корабля. Однако настоящей силой «Молота Справедливости» были бортовые батареи.

Пролегающие почти по всей длине линкора орудия правого и левого борта были способны выпускать ужасающей мощи залпы, легко сбивая одним потоком снарядов корабль врага или опустошая целые континенты, когда корабль подходил к атмосфере планеты. По правде говоря, сопротивление целых планет прекращалось от одного приближения «Молота Справедливости» к их системам, они по праву боялись его гнева.

Десятки тысяч опытных рабочих и сервиторов трудились на обширных орудийных палубах, заряжая и готовя к выстрелам пушки, а адмирал Августин с гордостью знал, что его орудийная команда под строгим надзором мастеров орудий и артиллерии стала одной из лучших во всем Боевом Флоте Темпестус.

Он никогда не уставал смотреть на «Молот Справедливости». Ведь даже после всех этих лет службы, мощь и размер линкора внушали ему благоговейный страх. По сравнению с бессчетными миллионами солнечных систем корабль был крошечным и ничтожным, но его долгом было защищать Имперский космос от любых угроз, ксенсов или предателей.

Создаваемый на лунных верфях Адептус Механикус Грифона IV более тысячи лет, «Молот Справедливости» стал шедевром уже более восьми тысячелетий защищающим Империум. Адмирал Августин служил на нем уже сто четырнадцать лет, сначала как младший офицер, а затем уверенно продвигаясь по службе. Он служил на двух других кораблях, когда ощутил свои ограниченные перспективы карьеры на «Молоте Справедливости», сначала как флаг-лейтенант на крейсере класса «Луна» «Неустрашимый». Спустя пятнадцать лет его произвели во флаг-капитаны «Гнева Императора», недавно переведенного в Сегментум Темпестус. Августин нес службу на борту этого крейсера класса «Владыка» — прославленного ветерана Готической Войны — десять лет, прежде чем его перевели обратно на «Молот Справедливости», корабль, на котором началась его флотская карьера.

В звании адмирала Августин был уже сорок два года, он был одним из самых опытных офицеров флота в свои сто шестьдесят два года. Никто лучше него не разбирался в переплетениях и деталях древних битв, кроме возможно давно служившего флаг-лейтенанта корабля, Гидеона Кортеса. Лишь два других прикомандированных к боевому флоту Темпестус корабля обладали такими же размерами, и они боролись с ксено-угрозой в отдаленных секторах сегментума. Восточные районы были его зоной ответственностью и местом, которое он блокировал.

Пока он не видел врага невооруженным глазам, их все ёще разделяло расстояние в миллионы километров, но Августин знал, что они рядом и неуклонно приближаются. Он мог видеть вспышки вдали. Отсюда, они казались нелепыми, но адмирал знал, что это были био-корабли, подвергающиеся сосредоточенным залпам артиллерии.

Его флот хорошо проявил себя в этом бою, последнем из десятков за этот месяц, уничтожив две дюжины кораблей-ульев без потерь. Но флот ксеносов продолжал неумолимо ломиться в имперский космос. Они не могли нанести значительного ущерба огромному флоту-улью тиранидов.

Мерзкие организмы, поглощавшие все на своём пути, словно саранча с родного мира Августина, но галактических масштабов, тираниды были серьезной угрозой всему Империуму.

Четыре года назад был замечен новый флот-улей, обозначенный как Левиафан. Это было говорящим именем. Уже миллионы поглотил его неутолимый голод.

Адмирал Августин гневно смотрел во тьму. Все годы своей службы он гордо хранил уязвимые миры Империума от врагов. Но теперь ему приходилось уничтожать те же миры, что он некогда поклялся защищать.

По приказу Лорда Инквизитора Криптмана перед надвигающимся флотом-ульем тиранидов был установлен галактический кордон. Оказавшиеся прямо на его линии миры эвакуировали, а многие полностью уничтожали, чтобы лишить флот-улей свежей органической материи. На любой мир, подвергшийся вторжению тиранидов, обрушивали Экстерминатус — в теории тираниды тратили много сил на захват такого мира, лишь чтобы обнаружить его выжженным дотла. Инквизитор верил в то, что, замедлив продвижение флота-улья, можно развернуть его к более плодородным полям резни, и спасти Империум от уничтожения. Однако, это была жестокая и бессердечная стратегия, что мало устраивало адмирала Августина, даже если единственной надеждой человечества было заморить флот-улей голодом. Уже были эвакуированы биллионы имперских граждан, чьи дома были разрушены, а сотни миллионов погибли, убитые орбитальными бомбардировками и вирусными бомбами, которые сбрасывали те, кто некогда поклялся их защищать.

Он отвернулся от обозревательного портала, двигаясь четко и непреклонно. С непроницаемым лицом он шагал обратно по мостику. Его помощники вернулись к работе с отлаженной эффективностью и порядком, продолжив что-то тихо обсуждать. Многие поднимали взгляд, приветствуя проходившего адмирала сжатыми кивками. Баки логистиков, подключенных к вычислительным системам корабля и просматривающим постоянный поток технической информации, волновались, когда пальцы-стилусы заполняли мнемно-бумагу, тянущуюся из череполиких машин. Двое инженеров докладывали флаг-лейтенанту, Гидеону Кортесу, а множество гудящих когитаторов мерцало, обновляясь новой информацией с флота, сервиторы моргали, принимая эту информацию.

Августин направился к голографическому столу во впадине, чтобы осмотреть позиции своего флота. Стол пересекали потоки сияющих зеленых линий, отражающих пространственные параметры, на его гладкой поверхности располагались масштабные модели всех кораблей флота.

Он некоторое время изучал ситуацию. Большая часть кораблей, семьдесят два судна эскортного класса и выше, формировали заслон вокруг системы, в центре которого был «Молот Справедливости». Крейсер «Валькирия», сопровождаемый тремя эскадрами фрегатов и разрушителей, был вне защитного построения, пытаясь дать время для полной эвакуации курортного мира Цирцеи, замедлив авангард тиранидов, известные корабли которого были отмечены бесформенными черными сферами. Все больше био-кораблей отображалось на столе, их отмечали лоботомированные сервиторы, искаженными марионетками висящие среди тихо шипящих механизмов над столом.

У слившейся с техникой плоти не было ног. Их верхние части тела, усеянные проникающими в бледную плоть проводами и кабелями, были подсоединены к визжащим и шипящим металлическим манипуляторам, обладающим множеством сочленений. Они аккуратно двигались и перемещали отображения кораблей по мере поступления свежей информации. Августин так внимательно глядел на результаты их движений, что едва замечал сервиторов, ведь они были всего лишь частями корабля, лишь одним из устройств, помогающим ему сформировать правильную стратегию.

Два других крейсера вместе с эскадрами сопровождения собрались вокруг других населенных миров, аграрного мира Персея и медленно вращавшихся вокруг необжитого газового гиганта Калипсо шахтерских лун, Притаившейся Сциллы и Притаившейся Харибды.

Маленькие и лишенные черт масштабные модели, отражающие занятые эвакуацией орды транспортов и носителей, были отображены прямо у обитаемых миров. Множество других символов отображали другие транспорты, удалявшиеся от блокады. Из одной лишь этой системой были уже эвакуированы двести миллионов человек. Уже были проблемы с некоторыми из тяжелых транспортов, прикрепленных к флотилии, которые были перехвачены по дороге назад после завершения эвакуации.

Он отбросил такие мысли из своего разума, ведь заботой адмирала было проведение полной эвакуации и выполнение стратегии, а не охрана тех людей, которые уже поместили на транспортные суда. На это у него времени не было.

Пока он смотрел, легкий имперский крейсер появился у нижнего полушария Притаившейся Сциллы, а затем исчез. Рука сервитора дернулась в спазме, когда он вновь помещал модель легкого крейсера на стол.

— Что это? — спросил адмирал Августин, указывая на вновь исчезший со стола корабль.

Младший лейтенант, один из его помощников, пожал плечами.

— Это происходит уже в течение часа, адмирал, — сказал он, — возможно из-за радиационного поля или помех от флота-улья. Но флаг-лейтенант решил, что это лишь технический сбой в устройстве сервитора. Он говорит об этом с инженерами.

Адмирал Августин нахмурился и приподнял брови из-за странной работы сервитора. Вновь корабль появился на столе и исчез.

— Бесполезные ублюдки, — произнес качающий головой Кортес, отошедший от инженеров и подошедший к Августину. — Они сказали, что обслуживали устройство на прошлой неделе.

Казалось, что сервитор вновь заработал нормально, призрачный корабль исчез, будто его никогда и не было.

— Доложи как проходит эвакуация, Кортес, — произнес Августин.

— На Цирцее почти завершена, адмирал, — ответил флаг-лейтенант. — «Валькирия» выйдет из боя и вернется в течение часа.

Кортес был приземистым человеком неопределенного возраста. Его щеку рассекал мертвенно-бледный шрам, а мерцающие обрамленные в бронзу линзы выступали на месте его левого глаза. Он был прирожденным офицером и ближайшим товарищем Августина, единственным человеком, которого адмирал мог назвать другом.

— А эвакуация Галатеи? И Притаившихся лун? — спросил адмирал.

— На Галатее дела идут хорошо, но на лунах Калипсо гораздо хуже. У нас недостаточно транспортов. Имеющимся потребуется три рейса для завершения эвакуации Притаившихся Сциллы и Харибды.

— Три, — прошептал адмирал Августин. Он зашипел сквозь зубы, прикидывая расстояние между двумя лунами и надвигающимся флотом-ульем. — Это будет не легко.

— Но если эвакуация лун не будет закончена до начала вторжения на поверхность, нам придется бросить всех, кто там останется, — произнес Кортес, указывая на противоположную адмиралу часть стола.

— Мы должны купить лунам столько времени, сколько сможем, — ответил Августин, — но ты прав, я не могу рисковать флотом ради блага двух лун. Наши указания ясны.

Его приказы были понятными, но они мучили адмирала. Эти указания получили все флоты, борющиеся против улья-флота Левиафан, их исполняли по всей линии фронта.

Тираниды были смертельной угрозой, несомненно, но адмиралу не нравилось то, что они отступали перед ксеносами, вместо того, чтобы заставить тех сражаться за каждый фут Имперского космоса. Конечно, его личные предпочтения не влияли на его поступки, он не озвучивал своих сомнений перед лицом офицеров. Их приказы были ясны. Он отправил Владыке Адмиралу астротелепатическое сообщение, прося отменить приказ, но когда указания вновь были подтверждены, его путь был определен.

Новое нашествие тиранидов было гораздо более катастрофическим, чем все прошлые, а используемая против него стратегия была столь же экстремальной.

Геноцид. Уже подвергнувшиеся первым волнам наземного вторжения миры были уничтожены, как и все подразделения СПО и Имперской Гвардии, которые с них не успели эвакуировать.

Адмирал Августин понимал, что политические последствия такого образа действий будут опустошительны, но он знал и то, что все капитаны флота исполнят свой долг. Они выполнят приказы, оставив политические пререкания разжиревшим бюрократам из Администратума.

Кортес выругался, а Августин слабо покачал головой, когда забарахливший сервитор вновь поместил призрачный легкий крейсер на стол.

— Отправьте разрушитель в полет вокруг луны, чтобы проверить, — приказал адмирал. Кортес согласно кивнул, уже крикнув инженерам вернуться на мостик.

Взгляд Августина сфокусировался на сферических отображених Притаившихся лун-двойников.

Их эвакуация продолжиться, он удержит флот-улей столько, сколько сможет. Но, вновь посмотрев на их позицию и надвигающийся флот, Августин инстинктивно понял, что этого будет не достаточно.

До конца недели ему придется приказать начать Экстерминатус.

Этот зал был святилищем смерти. Он был частью личных апартаментов Мардука в лабиринтах «Инфидус Диаболис», его высокий сферический потолок создали из ребер жертв, а под ним в полумраке вздымались восемь колонн, простроенных из тысяч костей. В установленных в них пустых черепах были масляные свечи, чье адское сияние вырывалось из почерневших дыр глазниц.

Лампады из черного железа слабо тлели, из дымящих кадил поднимался едкий черный дым. Сгорбленные фигуры, чьи отвратительные жуткие рожи были скрыты под темными капюшонами, рыскали во тьме вне круга костей, размахивая тяжелыми курильницами, из которых струились плотные облака благовоний.

Пол внутри круга был сделан из потрескавшегося граниты и вырезан в форме святой восьмиконечной звезды, символа хаоса во всех его проявлениях. В центе стояла огромная фигура, воздев по обе стороны от себя аугментированные руки и готовясь к грядущей церемонии.

Мардук был в тихом бешенстве, его все ещё бесила неспособность магоса Дариока разгадать тайны Регулятора Связей. Он заставил себя успокоиться, мысленно пропев «Девять ступеней Просвещения». Из архивной станции на Карионе IV магос узнал место, забытую богами луну Империума, Притаившуюся Сциллу, на которой находился некто, обладающий знанием того, как заставить артефакт работать. Мардук заставил себя спокойно дышать. «Терпение», напомнил он себе.

Больше дюжины закутанных в балахоны нервных существ, не достающих даже до груди могучего воина, сгрудились вокруг своего повелителя и готовили его к церемонии. Их глаза были ритуально зашиты толстыми нитями, ибо для слуг было грехом даже смотреть на столь почтенного воина. Они натирали его благословенный доспех святыми мазями, а также поправляли иконы и святые амулеты.

Рост Мардука, Первого Послушника из легиона Несущих Слово и действующего Темного Апостола Воинства, был более двух метров, его руки скрывали толстые усиленные пластины цвета запекшейся крови. За прошедшие месяцы ремесленники Воинства работали над его броней, обрамив её пластины в темное метеоритное железо и устранив боевые повреждения.

Мардук дотошно вырезал на них крошечными письменами сотни тысяч слов, писаний и святых литаний Лоргара, которые он знал дословно. На его левом наруче была вырезана вся третья книга «Догматов Ненависти», а отрывки из шестьсот шестьдесят шестого Перечисления Эреба покрывали бока его левого наплечника.

Этот наплечник был полностью выкрашен в черное, как и у всего Воинства, в знак скорби от потери восхваляемого религиозного лидера, Темного Апостола Ярулека. Мардук ухмыльнулся. Его участие в смерти Ярулека сделало это ритуальное действие особенно ироничным.

Поверх обработанного вручную доспеха Первый Послушник носил рясу цвета кости, стянутую в пояснице цепями, с которых свисали иконы, посвященные темным богам эфира. На его боку висела книга гимнов и боевых молит из посланий Лоргара, чьи сухие страницы были оплетены человеческой кожей.

Его голова была неприкрытой. Выстрел из болтера его бывшего повелителя, Темного Апостола Ярулека, с близкой дистанции разорвал шлем так, что его уже нельзя было отремонтировать, черты лица Мардука были подтверждением нанесенных повреждений. Левая половина была полностью вырвана, для восстановления его структуры потребовались все навыки хирургеонов и хирумеков Воинства.

Мардук улыбался, когда в его череп вплавляли адамантум. Боль, гласили догмы, была благословенным даром, укреплявшим дух и приближавшим к богами. Такие ощущения нужно было приветствовать. Ни один гордый воин Лоргара не позволял хирумекам удалить его от благой боли боевых ранений наркотическими порошками или психотропными уколами, ибо такой поступок считался богохульством.

Его разорванную левую щеку восстановили, вновь сплетя или заменив бионическими имплантатами мускулы и сухожилия. Кожа Мардука ещё не прижилась на новой поверхности лица, сквозь прорехи в соединяющей челюсти мускульной ткани все ещё был виден блеск эмали заостренных зубов.

Его левая глазница разлетелась в клочья, а глаз превратился от силы взрыва в расплавленное желе. Когда глазницу реконструировали, новый глаз вырастили в баке амниотической жидкости, наполненной энергией варпа, и хирургически прикрепили к основанию мозга. Этот гибрид демонической плоти взирал из адамантовой глазницы злобным немигающим красным шаром. Зрачок был не более чем щелью, словно у змеи, и отражал все, что видел.

Несмотря на всю восстановительную хирургию, черты лица Мардука остались патрицианскими, говорившими о его генетическом предке. Каждый воин легиона нес отпечаток своего владыки, благословенного демонического примарха Лоргара, между ними было явное сходство в характерной бледной коже, гордом и благородном профиле и волосах, черных как уголь.

Одетые в робы слуги омыли и покрыли маслами длинные темные волосы Мардука, а затем связали их в длинную косу на затылке, среди потоков кабелей, проникающих под кожу у основания черепа. Накидка из матово-черного меха, содранного с кровожадной твари, которую Мардук убил на мире смерти Ангхкар Дор, накинули на его плечи и привязали к хитрым бронзовым лицам демонов на нагруднике. Внутренняя часть накидки была пошита шелкам, а по её краям были выжжены символы великолепия Хаоса.

Святые писания Кор Фаэрона, вырезанные на освежеванной коже невинных жертв, были насажены на обрамлявшие наплечники Мардука шипы, а свежая кровь, выкачанная из трупов скулящих жертв, выращенных для этого в баках на нижних уровнях «Инфидус Диаболис», была растерта по его латным перчаткам.

Один из слуг обводил его правый глаз сурьмой, но когда его сморщенная рука коснулась святого знака Лоргара на его бровях, пошел дым. Появился запах сгоревшей плоти, и оно резко отдернуло руку. Мардук раздраженно зарычал, и слугу уволокли во тьму двое сородичей. Его плоть зажарят в очищающем пламени и затем съедят сородичи, а его душа, если она была, будет подвергнута вечным мучениям за то, что разозлила своего владыку.

Глаза Мардука загорелись, когда процессия размахивающих кадилами слуг подносила к нему его орудие. Оно было инструментами, через которые он приносил Темную Веру языческим обитателям галактики, и поэтому неслось с почтительностью. Оружие лежало на черных подушках, носимых на спинах полностью скрытых темными робами существ.

Мардук поднял свой покрытый орнаментом болт-пистолет, чье алчное дуло выходило из вырезанной пасти демона. В его руке он было естественным, хотя обычным смертным с трудом бы удалось его даже поднять, и Первый Послушник перевел единственный выполненный в форме когтя зажим на место, засовывая его в кобуру.

Даже в спокойное время воины Лоргара носили своё живое оружие, ибо они были посланниками и стражами Темного Вероучения, святыми воителями, а частью их догматов было вечное напоминание о Долгой Войне против проклятого Империума и готовности к праведной битве. Горечь питала их веру и пыл, а святые болтеры и цепные мечи были инструментами, которыми они строили правильный порядок в галактике. Нося святые орудия, ни один воин не забыл бы предательства Мертвого Императора или заблуждения его церкви.

Затем он поднял с подушки свой древний цепной меч. Мардук сжал рукоять своего оружия и ощутил знакомый толчок, когда оно соединилось с ним, шипами пронзив его ладонь. Мощь и гнев Борг'аша, заключенного в мече демона, разлилась в внутри Первого Послушника, боровшегося с желанием размахнуться и утолить жажду богов. Его рвущие зубья впитали кровь тысяч, но Мардук с некотором сожалением опустил меч, позволив зажимам зафиксировать его на поясе.

— Уже скоро ты будешь пировать, дорогой, — успокаивая демона, сказал Мардук, ощущая неприятный укол, когда отделялось демоническое оружие, словно он лишился части своего тела.

Взмахом руки Первый Послушник отозвал служителей. Они отступили в пустоты в стенах зала, исчезнув с глаз его.

Прошептав молитву, Мардук развернулся и прошел вдоль зала. Перед ним возвышались огромные двери, покрытые искусным отражением вечной бури, демоническими телами и душами смертных, бьющихся в агонии. Аморфные рельефы безумно текли, духи вопили в безмолвной муке, когда их поглощало пламя или сжирали демоны.

Мардук приложил руки к дверям и нажал, бесшумно распахнув их.

Двадцать избранных в сопровождение воинов встали на колени, низко склонив головы. Перед ними стоял Буриас, опустивший перед повелителем свою голову до земли.

— Встаньте, братья мои, — сказал Мардук.

Церемония поклонения продолжалась двадцать часов, скорбные голоса Воинства вздымались и опускались, отвечая на перемены в гимнах. Наконец по пещерному пространству каведиума разнесся жуткий звон колоколов, возвещая об окончании общей службы богам. Глотка Мардука охрипла от полных ораторского искусства псалмов книги Лоргара, но он ощущал себя обновленным и воодушевленным ритуальным единением с богами эфира. Так было всегда.

Три месяца пути молитв, церемоний и служб наполняли жизнь Несущих Слово, пока корабль, «Инфидус Диаболис», прокалывал путь через бурлящее измерение богов. Воинство жаждало битвы, ибо поле брани было истинным храмом их владык, но нуждам Несущих Слово служили и гимны, пока они не могли сражаться, обряды разжигали ненависть и раздували пламя возмездия, пылавшее в груди каждого боевого брата.

Путешествия по варпу позволяли «Инфидус Диаболис» за месяцы покрывать огромные расстояния, на которые иначе потребовались бы десятки лет. Но Мардук не позволил ни одному из боевых братьев впасть в стазис, поскольку это был важный период короткого затишья, во время которого настроения могли меняться, а обещания и клятвы службы богам вновь освящались кровью.

Когда Воинство расходилось, возвращаясь в кельи для безмолвного личного уединения, чтения писаний, благословения, осмотра святых болтеров и других ежедневных ритуалов, Мардук заметил, что он смотрит на святой крозиус арканум, лежащий на плите возвышения, нависавшего над собравшимися боевыми братьями.

Крозиус арканум был преосвященным знаком должности Темных Апостолов, несущих истинную веру. Некогда он воплощал уверенность в Великом Крестовом Походе, Империуме Человечества и оптимистичную веру в то, что Поход принесет в галактику просвещение, но ложь Императора давно открылась.

Император утверждал, что богов не существует, что они лишь порождения слабых умов.

Парадоксально, но того же Императора, чье тело теперь было не более чем разлагающимся трупом, в Империуме считали богом-покровителем. Глупость и лицемерие этой лжи наполняли Мардука горькой яростью. Если говорить честно, этот гнев со временем не затухал, но становился все сильнее и глубже.

В невежестве, слепоте или возможно страхе, Император провозгласил, что во вселенной нет великих божественных сил, но он был не прав. Он лгал. В глубинах варпа были сущности, осязаемые и реальные, более могущественные, чем кто-либо мог представить. Несущие Слово поклялись в верности этих древним богам, стремясь принести веру в них во вселенную.

И когда Великая Правда была открыта, легион сорвал с себя опутывающие покровы лживых верований Империума и полностью посвятил себя этой священной цели.

Крозиус арканум был посвященным темным богам могучим символом Темного Учения и веры. Его очистили в крови миллионов жертв, сокрушив им бессчетных неверующих.

Его покрытое шипами древко было черным как эбонит. Мардук долго водил пальцем по кроваво-красным венам оружия, поражаясь его качеству. Рукоять крозиуса покрывала содранная кожа неверного, капеллана Атрея из проклятого легиона Ультрамаринов, заживо освежеванного на Калте Владыкой Кор Фаэроном. Навершие святого оружия была похожа на оголовье дубины или силовую булаву, восемь клинообразных шипов формировали святой образ. После активации, шипастую голову затапливала энергия, крушащая врагов Лоргара с мощью силовых когтей.

Мардуку хотелось поднять оружие в обеих руках. Этим могучим крозиусом обладали лишь два Темных Апостола: древний Разжигатель Войны, давно заточенный в саркофаге могучего дредноута, чей рассудок держался на волоске, и Ярулек, Благословенный, Восхваляемый, возлюбленный богами.

«И никто больше», подумал свирепо улыбающийся Мардук. Это было его время. Восходила его звезда, а когда он предстанет перед Советом на Сикарусе, ему позволят носить это могучее оружие. Было так, что он уже носил его, спасая от забвения в утробе пирамиды ксесносов, но даже ему была ненавистна идея сломать табу и традиции легиона, неся крозиус в битву до того, как его окончательно примут в духовенство.

Он ощутил присутствие своих подчиненных позади, и глаза Мардука сузились. Осторожно водя руками над крозиусом, он позволили им подождать, вспомнить где их место, а где место Первого Послушника.

И наконец Мардук к ним обернулся. Они стояли у основания возвышения, когда Первый Послушник жестом приказал им приблизиться.

Они плечом к плечу поднимались по лестнице, но хотя оба несли отпечатки генетического семени Лоргара, космодесантники различались внешне как день и ночь.

Кол Бадар был древним, он был капитаном одной из великих рот XVII легиона задолго до того, как сам Воитель Гор связал себя с истинными силам вселенной. Его лицо было широким и квадратным, хотя его плоть обветрилась почти до истощения, морщины были настолько глубоки, что казалось их вырезали на лице ножами. Его голова была лысой, провода и кабели погружались в его затылок, соединяя его с огромным доспехом. В своём архаичном доспехе терминатора старой модели он возвышался над Мардуком почти на пол метра. Он тяжело шагал, каждое движение воина было наполнено силой и тяжестью.

Кол Бадар был Корифеем Воинства: стратегом, военным лидером и голосом боевых братьев. Он руководил гимном песнопений на службах и действовал как связующее звено между Темным Апостолом и его братьями. Рядом с ним важно шагал Несущий Икону Буриас, казавшийся карликом по сравнению с Корифеем.

Где Кол Бадар был полон дымящегося гнева и грубой силы, Буриас шел с уверенностью и грацией гордого воина, его движения были спокойными и текучими. Его лицо было по-волчьи красивым и мрачно внушительным, его длинные угольно-черные волосы были смазаны маслами и растрепаны. Его черты лица были полны благородства и уверенности, говорили, что он напоминал самого Лоргара до его восхождения в демоничество.

Буриас был воплощением воинских идеалов: ловким и совершенным воителем. Его тело было столь же выносливым и сильным, как и его вера, хотя он и был молодым по сравнению с Кол Бадаром, он уже сражался в бессчетных войнах на тысячах миров. Он часто улыбался, хотя в его глазах была опасная напряженность, бывшая лишь отблеском затаившейся внутри силы, жаждущей высвобождения. Буриас был одержимым, и хотя он обычно сдерживал демона Драк'Шала силой своей воли, Несущий Икону выпускал существо на волю во время битвы с неизменно кровавым результатом.

Буриас низко поклонился, опустив перед собой длинную восьмиконечную икону, а Мардук поприветствовал его наклоном щеки. Кол Бадар склонил голову, рассчитав движение так, что оно вышло слабо оскорбительным, хотя не лишенным малой доли уважения.

— Порабощенный попросил разрешить ему реконструкцию крепежных узлов, чтобы он мог продолжить работу над Регулятором Связей, владыка, — нейтральным тоном сказал Буриас.

— Глупо будет давать ему такую привилегию, — буркнул Кол Бадар

— Идите за мной, — приказал Мардук, шагая к подножию и устремляясь прочь. Он ничего не говорил, когда они вышли из каведиума через боковые врата с его ризницы и зашагали по обрамленному черепами коридору.

Один из катартов, населявших «Инфидус Диаболис» бескожих демонических фурий, вспорхнул на плечо статуи крылатого ангела смерти над ними, оскалив при появлении космодесантников зубы. Мардук повернулся к демону, склонившему голову и захныкавшему как собака под кнутом. Кровь выступила на его обнаженной мускулатуре, и он замерцал, словно сбитое пикт-изображение, вновь исчезая в варпе, море душ.

Купаясь в потоках эфира, омывающих «Инфидус Диаболис», катарт примет свою истинную форму, вид ангельской девы, пленительной и опасной, и помчится по бесформенному внешнему миру на радужных крыльях, убивая слышащие слабые разумы своей песней, зовом сирены.

Они проходили десятки арок, ведущих в другие зоны корабельного лабиринта. Боевые братья отходили, опустив голову, при их появлении. Одетые в черные балахоны существа-рабы разбегались с их пути, а другие патетично падали перед ними ниц, прижимая головы к полу. Стоны и мучительные вопли разносились по коридорам, иссохшие и похожие на кости пальцы тянулись из металлических решеток пола. На борту «Инфидус Диаболис» были тысячи рабов, живущих во тьме и жутких условиях под палубой, исполнявших все страшные и выматывающие работы по поддержанию работы судна. Они были обречены на пожизненную службу и молили о смерти.

— Жрец-магос Бога-Машины нужен нам, — наконец сказал Мардук, когда трое пошли во заплесневелым залам ударного крейсера. — Мы никогда не откроем без него Регулятор Связей; он наш Ключник, — сказал он, ссылаясь на пророчество, говорившее о Порабощенном, который запустит мощное устройство, найденное Воинством в пирамиде ксеносов на изувеченном Имперском мире Танакрег. Оно станет великим оружием в арсенале Несущих Слово, а тот, кто его запустит, проставится.

— Ключник? — насмешливо протянул Кол Бадар. — Ничтожный уже показал, что не сможет открыть устройство. Нельзя ему доверять.

— Магос мой, — произнес Мардук, — он моя марионетка, которая сделает то, что я схожу.

Магос Дариок менялся. Сначала, эффекты на его теле были слабыми, почти не заметными, но, когда демон взял контроль над его системами, изменение пошло с пугающей быстротой, ускоряясь в геометрической прогрессии.

Вырванный из своего балахона и прикованный к стене камеры, магос дрожал от муки, пока в него погружалась тщательно выращенная демоническая сущность. Он беззвучно распахнул рот, показывая как за рядом зубов вырастет второй, тонкий и острый, вырываясь из кровоточащих десен.

Его плоть была сморщенной и бледной, большую часть тела давно заменили механические имплантаты. Всю его нижнюю половину заменили мощные бионические усилители, сильные ножные устройства со встроенными гиро-стабилизаторами, позволявшими магосу выдерживать почти две тонны своего веса. Это было необходимо, ведь с полностью активированными серво-усилителями магос весил почти как легкий танк. Черные щупальца извивались и пульсировали под его кожей, его тело шло волнами, когда им овладевал демон.

Встроенные телескопические подпорки были припаяны к его спине для стабильности и силы, но различие между механическими улучшениями и плотью размывалось. Из трещин в металле сочилась кровь.

Тяжелые серво-усилители Дариока сомкнулись на его бедрах и плечах, и вновь стал заметен сплав металла с плотью. На многие формы наросли мясистые мускулы, усиливая мощь механизмов силой демона и делая магоса ещё более массивным. Четыре его серворуки уже давно вырвали, вместе с полудюжиной механодендритов, подключенных ранее к нервным окончаниям спины, кровь и ихор капали и спазматически дергавшихся обрубков. Два оторванных механодендрита уже воткнули обратно, и они стали мясистыми щупальцами из жидкого металла, растущими из спины. Розетки и разъемы покрывали сморщенную кожу, из некоторых уже капал молочно белый ихор, шипевший при падении на пол.

Голова Дариока стала видна, когда сорвали балахон. От его прежнего лица осталась лишь тень, остальное заменяли механизмы. Решетка вокса была имплантирована в его глотку, а левый глаз сменил внушительный набор дисплеев и сенсорных аппаратов.

Различия между человеческим и металлическим размывались во всем теле магоса. Уже на глазах Несущих Слово, металлический череп магоса распух и пошел рябью словно вода, а затем из правой стороны лба Дариока вышел изогнутый рог. Его окончание было твердым и костистым.

Его правый глаз, бывший слепым и молочно-белым, когда Несущие Слово схватили магоса, теперь был черным как ночь. Его мозговые устройства, ранее удерживаемые в хранилищах-шарах над опустившимися плечами магоса, стали бурлящими черными комками, через которые рвались маслянистые щупальца, словно куча кровавых червей.

— Вот и нет Магоса Дариока. Это, — взмахом руки показал Мардук, — Дариок-Гренд'аль.

Третья глава

Мастер гильдий Полио сканировал последние донесения, непрерывно моргая аугментированными серебряными глазами, чтобы запомнить их содержание. После многих минут чтения и размышления, он бросил их на стол и потянулся, чтобы успокоить себя ещё одни глотком из полупустого кристального графина.

Он поднес стекло к глазам, наблюдая за плескавшейся по льду ярко-красной жидкостью. Затем он откинул графин, наслаждаясь вкусом. Он поставил бокал обратно на поднос и схватился руками за виски и закрыв глаза.

— Плохие новости, мастер гильдий? — раздался голос.

Полио повернул лицо к своему молодому помощнику, Лето. Он был почти мальчиком и едва начал бриться, его глаза нервно бегали, когда он ждал ответа. Его лицо было молодым, но он был хорошим офицером с разумом подобным губке. Полио знал, что из помощника со временем получился бы хороший мастер гильдии, но этого уже никогда не произойдет.

— Ты должен уйти с остальными, Лето, — печально сказал он.

— Я уйду, когда уйдете вы, — ответил помощник.

Когда пришло первое астротелепатическое донесение, предупреждающее о приближении флота-улья ксеносов, ошеломленный Полио не поверил. Но недоверие быстро сменилось паникой, когда срочную просьбу помочь в борьбе с этой угрозой отклонили, а настроение мало улучшило отбытие штата Администратора с Притаившейся Сциллы.

— Этот мир обречен на гибель, — сказал администратор, в спешке собирающий свои вещи. — Глупо оставаться здесь.

— Я не покину это место, пока не будет полностью эвакуированы гильдии, — ответил Полио непререкаемым голосом. — Я не брошу свою должность и не оставлю тех, чьи судьбы зависят от меня.

— Не стоит осуждать меня, мастер гильдий, — зашипел администратор. — Я лишь слуга Администратума, мне не зачем оставаться здесь, когда брошены шахты. Если у тебя остался разум, немедленно покинь Притаившуюся Сциллу. Координируй эвакуацию из космоса, если этого требуют твои правила.

Полио захотелось ударить этого человека, но он сдержался. Он отвернулся от администратора и наблюдал, как его шаттл покинул луну и устремился к безопасности имперской блокады. Мастер гильдий приказал своему штату покинуть Притаившуюся Сциллу, и увидел на их лицах облегчение. Но он не думал о них плохо, когда они отсалютовали ему и сели на первое погрузившиеся эвакуационное судно.

— Почему ты остался? — спросил его Лето.

— Я принес клятву службы гильдиям Притаившейся Сциллы. Для организации эвакуации потребуется моё лидерство. Гильдии и население ободрит то, что я остался.

— Тогда я останусь с вами, сэр, — сказал мальчик.

Полио назначил его своим адъютантом, и был приятно удивлен, когда мальчик мгновенно адаптировался к своей роли.

Мастер гильдий вздохнул, подняв донесения и кинув их Лето. Молодой человек неловко их подхватил и начал изучать. Полио опять отхлебнул, пока его адъютант изучал первый рапорт. Побледневший Лето поднял глаза.

— Продолжай читать, — сказал Полио.

Донесения содержали шокирующие новости: ужасающая резня произошла в трех из основных туннелей, связывающих с гильдиями космопорт Форкис. Атаки произошли несколько часов назад, после них не осталось выживших или свидетелей. Невозможно было точно подсчитать количество потерь, но погибло примерно двести тысяч человек. Тысячи погибли в давке, отчаянно пытаясь выбраться из туннелей, а затем Заградотряды перекрыли их, отправив туда танки.

Три гильдии, две из которых были главными домами, теперь не имели прямого доступа к эвакуационным зонам. Это означало что почти четыре миллиона человек попали в ловушку на Притаившейся Сцилле, поскольку они вряд ли смогли бы дойти до космопорта пешком.

Осталось три дня до того, как флот ксеносов начнет высадку. За это время было логически невозможно завершить эвакуацию, но теперь, когда запечатаны основные туннели?

Мастер Гильдий Полио был реалистом. Он не обманывал себя мыслями о том, что с луны удастся эвакуировать больше двадцати процентов населения; для проведения эвакуации просто не было достаточно транспортов.

Он вновь проклял бюрократов Администратума, приславших на его мир предупреждение за такой короткий срок до его гибели.

Он закончил бокал амасека, когда его адъютант дочитал.

— Что это значит, мастер? — спросил бледный Лето.

— Это значит, — сказал Полио, качая пустой бокал, — что на Притаившейся Сцилле есть враг.

— Ти… тираниды?

— Нет, я так не думаю, — сказал мастер гильдии. — Нечто совершенно иное.

Со звуком, схожим похожим на первый вопль рождающегося бога, «Инфидус Диаболис» прорвал кожу варпа и вырвался в реальный космос. Мерцающие арки энергии трещали по его корпусу, потрескивая на огромных шпилях и кафедральных соборах, посвященных темным богам эфира. Когда пугающий и величественный крейсер выскользнул из защитной утробы Имматериума, разлом затянулся позади.

А на мостике колоссального корабля, Мардук и Кол Бадар изучали мерцающие информационные экраны, изучая принимаемый поток данных. Они видели медленно вращающееся изображение системы, на котором начали появляться вспышки света, отображая положение планет, кораблей и полей радиации.

Внутри корабля все ещё сохранились следы варпа, на экранах мерцали сцены порока и кровопролития, на секунды размывающие потоки информации. На долю секунды, экраны показали освежеванное лицо, чьи глаза горели, а щеки пронзали лезвия, прежде чем погрузиться во мрак. Спустя мгновение, экраны вновь вспыхнули, изображение стонущего окровавленного человека появилось на них меньше чем на десятую долю секунды, сопровождаемое треском статики, перемешанным с безумным ревом и воплями.

Оба Несущих Слово игнорировали помехи, прорываясь через призрачные изображения демонов, высасывающих кровь и пожирающих мозги, сфокусировавшись на потоках суб-системной информации, улавливаемой демоническими антеннами на носу крейсера. Они видели флот Империума, сформировавший непробиваемую линию вдоль системы, и отражающие прыжковые точки мерцающие волны энергии варпа, и засекли местоположение своей цели: луны, называемой имперцами Притаившейся Сциллой.

Звуки Хаоса вырывались их решеток воксов и диссонансов по всему кораблю гудящей какофонией безумия и гнева. Рев и вопли перемешались с нечеловечески скрежетанием и омерзительным шепотом, болезненным треском раскалывающегося от дрелей и огромных молотов металла, звуком разрываемой сталью плоти, ревом пламени ада и жалобными плачами детей. Это было прекрасным пением, успокаивающим разум Мардука, хотя вслушивающиеся слишком сильно отдавали себя безумию.

На центральном пикт-экране появилось лицо, с черными как уголь глазами и изрезанными кровавыми знаками щеками, и широко открыло пасть, обнажив множество извивающихся змей, пауков и червей.

— Довольно, — проворчал Мардук, взмахом руки изгоняя демона. Рычащее изображение немедленно исчезло.

Ещё больше рун и вспышек появилось, отражая окружающую плоскость галактики, и оба Несущих Слова наклонились, вглядываясь в них. Кол Бадар фыркнул и поднял глаза. Ядовитый смех сорвался с губ Мардука, и от этого звука изображение зарябило статикой.

— Похоже, Корифей, что Империум воюет в этой маленькой солнечной системе, — сказал Первый Послушник, — и проигрывает.

— Адмирал, — крикнул кто-то.

Рутгер Августин оторвался от масштабного отображения флота и увидел спешащего к нему младшего офицера.

— Докладывай, — приказал он.

Офицер покраснел, протянув адмиралу карточку сообщений, чью вощеную поверхность разрывало несколько дыр.

— Сэр, Боевая Группа «Орион» поймала варп-эхо, идущее от прыжковой точки XIV. Его ощутили и наши навигаторы.

Августин нахмурился, взяв карточку, а затем повернулся и вставил её в разъем на груди подключенного к командной консоли сервитора. Сервитор дернулся, его палец-игла начала входить в отверстия. Игнорируя гудящего сервитора, Августин наблюдал за тем, как на экране высвечивается переданная информация.

— Что это? — спросил он. — Бродячий корабль улья? Не говори, что эти ублюдки прошли мимо нас.

— Нет, сэр. Начальное сканирование показало, что оно размером с крейсер но не полностью состоит из органики.

— Нет? Возможно ещё одно торговое судно прибыло помочь эвакуации. Зачем ты сообщил мне это? — спросил адмирал Августин. — Наш флот сражается с ксено-угрозой, младший офицер!

— Мне жаль, сэр, и это может ничего не значить, но дальние сканеры боевой группы «Орион» предположили, что судно может быть ударным крейсером или боевой баржей Астартес.

Августин нахмурился.

— Я не знал о присутствии космодесантников в этом районе, хотя с их помощью… — Он провел рукой по недавно обритой щеке, — Пусть «Орион» направит эскадрон фрегатов на перехват курса этого корабля, и докладывайте мне любую свежую информацию.

— Да, адмирал.

«Инфидус Диаболис» пронесся по вакууму космоса, ядра его плазменных двигателей горели сине-белым огнем, когда он приближался к огромной красной звезде в центре системы. Солнечные вспышки высотой в миллионы километров вырывались из демонической красной короны, рядом с темными пятнами, покрывшими её нестабильную поверхность.

Звезда умирала. Пять биллионов лет назад она была меньше сотой части текущего размера, хотя и горела в десять раз ярче. Истощив газовую оболочку, звезда начала расширяться по экспоненте, поглощая ближайшие планеты. Она теряла массу, прибавляя в размере, а другие кружащиеся вокруг неё планеты удалялись, их гравитационная хватка слабела. Теперь звезда пылала пламенем самого ада, а через ещё один биллион лет её не станет.

«Инфидус Диаболис», омываемый солнечными ветрами, спустился ближе к адской сверкающей короне. И там, где его уже начали ударять мощные потоки радиации, корабли стал на орбиту.

— Я хотел бы услышать ваш совет, почтенный Разжигатель Войны, — сказал Мардук. Он задумчиво провел рукой по поверхности каменной колоны. Из тьмы пронесся холодный ветер, натянувший плащ Мардука, а механический вопль безумного гнева эхом разнесся по мавзолею.

Мардук и Кол Бадар стояли в тени широкой арки, смотря в пещеру нищи, выходящей в широкий проход. Он были в самых глубинах «Инфидус Диаболис», в гробнице, которую занимали боевые братья давно падшие в битве, но не получившие благословенного забвения.

Эти проклятые воители жили в глубине катакомб крейсера, обреченные на мучительное небытие, не живые и не мертвые, изувеченные останки их земных тел были заточены в великих саркофагах, чтобы они могли служить Воинству ещё долго после того, как их время должно было пройти.

Тонкая мозаика покрывала черные стены ниши, отражая мгновения жизни Разжигателя Войны до того, как он пал и стал вечно служить примарху в огромном механическом теле дредноута.

Некогда он был одним из самых лучших и верящих капитанов Лоргара, первым Темным Апостолом 34-ого Воинства-Роты, которую сейчас возглавлял Мардук. Он сражался вместе с божественными примархами, а его боевыми братьями были такие великие герои как Эреб, Кор Фаэрон и Абаддон. Мардук благоговейно прослушивал разрозненные вокс-записи его пылких проповедей, прочитал тысячи томов его продуманных писаний, их пылкая риторика и полные ненависти слова не переставали вдохновлять Мардука

Хотя другие дредноуты Воинства давно утратили остатки своего разума, проклятые невозможностью достижения забвения и лишением физических ощущений святой битвы, Разжигатель Войны сохранил многое от своего рассудка и был источником советов великой мудрости.

Незыблемая вера сохранила его рассудок. Однажды святой Эреб сказал, что мощь и согласованность его восторженной уверенности сохранили Разжигателя Войны от падения в бездну безумия.

Тысячи кровавым свечей окружали Разжигателя Войны, за ними день и ночь наблюдали два раба-прозелита, чтобы пламя никогда не гасло, а его свет отбрасывал божественный свет на его саркофаг.

Он возвышался над Мардуком, даже на Кол Бадаром, бронированный саркофаг, в сердце которого хранились изувеченные останки Темного Апостола, достигал пяти метров. Дредноут стоял на могучих квадратных ногах, его огромные руки неподвижно держали по бокам древние орудийные системы.

Иногда Разжигатель Войны стоял сотни лет в своём храме смерти, потерянно созерцая и вновь ожидая начала святой битвы.

— Мою душу радует то, что я вновь увидел тебя, Первый Послушник Мардук, — прогрохотал Разжигатель Войны, его голос был глубоким раскатистым басом, а говорил он медленно и степенно, — и тебя, Кол Бадар, лучший из моих капитанов.

Двое воинов уважительно склонили головы.

— Меня ранила потеря Ярулека, — продолжил Разжигатель Войны. — Хотя в тебе я вижу его достойного преемника, юный послушник Мардук.

— Смерть Ярулека глубоко ранила и меня, почтенный Разжигатель Войны, — сказал Мардук. На его губах появилась слабая улыбка, когда он ощутил злость Мардука, — Роль религиозного лидера Воинства стала моей честью, хотя я ощущаю себя… недостойным такого пресвятого долго.

— Правильно лишь то, что ты встал в пролом и возглавил паству, — произнес Разжигатель Войны. — Восходит твоя звезда. Не чувствуй себя недостойным этого долга; ощути его вес, но не сомневайся в своём праве. Боги избрали тебя.

Мардук повернулся к Кол Бадару и улыбнулся.

— Боюсь, что некоторые в Воинстве думают, что я недостоин этого великого титула.

— Не стоит терпеть никакого неподчинения, Первый Послушник, — громыхнул дредноут. — Распни всех, кто сеет раздор, ибо их голосами говорят яд и сомнения.

— Я прислушаюсь к вашему совету, почтенный, — сказал Мардук.

— Ты идешь по черному пути, Мардук, — сказал Разжигатель Войны. — Ты темный ученик, шагающий к свету истины, и тебе, со временем, будет даровано просвещение. Однако ты пришел за моим одобрением, зная что уже имеешь его. Что узнать ещё хочешь ты?

— Я хотел отправить на Имперскую луну Притаившаяся Сцилла все Воинство, опустошив этот мир и забрав то что нам надо. Хотя я рад тому, что Империум слабеет в войне с ксеносами, ведь это приближает нашу неминуемую победу в долгой войне, размер боевого флота в этом секторе изменил мои намерения. «Инфидус Диаболис» могущественен, но он не доживет до того, как сможет даже высадить наш на поверхность.

— Я предлагаю бросить эту глупую затею здесь и сейчас, — прорычал Кол Бадар, — Мы вернемся на Сикарус и оставим имперцев воевать с этими тварями улья. Там мы наберемся силы, пока имперцы ослабеют.

— Кол Бадар говорит, как и всегда, с мудростью, — сказал Разжигатель Войны, а на мгновение Мардуку показалось что он ужасно ошибся с путем ведения разговора. Первый Послушник ощутил вспышку сомнений, глядя на триумфально разгоревшиеся глаза Корифея.

— Но при этом, — продолжил дредноут, — Ярулек говорил, что это устройство крайне важно. Он всегда был одаренным фанатиком, а ясность дарованных ему богами снов-видений была даже больше моих. Если он сказал, что это устройство достойно начала войны, то это артефакт великой важности, предназначенный для дальнейшего распространения Слов Истины.

— Мы уже обладаем этим устройством, — проворчал Кол Бадар. — Нам больше не нужно здесь задерживаться и рисковать.

— Оно у нас есть, это так, — перебил его Мардук, — но сейчас оно для нас бесполезно, его секреты заключены внутри. Сейчас это немногим больше чем просто ксено диковинка, инертная и бесполезная сфера металла.

— Хирумеки легиона откроют его тайны, чем бы они ни были, — возразил Кол Бадар.

«Я не вернусь на Сикарус ни с чем кроме славы» злобно подумал Мардук, покосившись на Корифея. Если бы они вернулись с пустыми руками, совет мог не одобрить его возвышение до Темного Апостола. Но если он сможет раскрыть секреты Регулятора Связей и управлять им, им придется оказать ему почести

— Ты уверен, что нужное для активации знание содержится на этой луне? — спросил Разжигатель Войны.

— Да, — ответил Мардук, — оно содержится в разуме служителя ложного Бога-Машины.

— Ты так уверен лишь из-за слов другого слуги Бога-Машины, — проворчал Кол Бадар. — Верность Порабощенного не принадлежит легиону. Откуда ты можешь знать, что он не заведет нас в ловушку, чтобы передать устройство своим собратьям — Механикус?

— Порабощенный мой, — рыкнул Мардук. — И его воля теперь моя. Он не способен на такую двуличность.

— Говори с уважением с Первым Послушником, Кол Бадар, — проворчал Разжигатель Войны. — Мардук, если ты веришь в эту информацию, то путь ясен.

— Но «Инфидус Диаболис» не сможет приблизиться к Притаившейся Сцилле, — сказал Кол Бадар, изменив тактику. — В любом случае, мы должны вернуться в Око и собрать Воинства. Потом мы возьмем луну силой.

— Угроза ксеносов к тому времени уничтожит все, — рявкнул Мардук. — Мы оба видели разорённые этими тварями миры, где не осталось ничего! Секреты будут потерян навсегда.

— Значит мой совет тебе не нужен, ученик Мардук. Кол Бадар, если на работает грубая сила, придумай более тонкие пути к победе Первого Послушника.

Мардук улыбнулся, увидев как гневно дернулась челюсть Кол Бадара.

— Как и всегда, Разжигатель Войны, ваш голос полон мудрости, — сказал поклонившийся Мардук. — Мое предназначение стало ясным, вы умерили мои страхи и сорвали тень сомнений. Я уверен, что мой верный Корифей надет выход.

— Одна вещь последняя, Мардук. Меня разочаровало что в легионе есть те, кто сомневается в твоём праве вести их. Я хочу чтобы они знали, что я полностью поддерживаю твое избрание.

Разжигатель Войны сдвинул свой огромный вес, сервомоторы и гиро-компенсаторы зашипели. Он шагнул в бок, от его тяжелой поступи пол дрожал, и потянулся огромной силовой клешней, выхвати что-то из тьмы. Затем он повернулся обратно к Мардуку, а Первый Послушник попытался рассмотреть то, что держал дредноут.

Острые когти силовой клешни Разжигателя Войны разжались, а Мардук увидел сверкающий шлем, чьи изящные черты были выполнены в виде гримасничающего черепа. На его лбу была вырезана восьмиконечная звезда хаоса, а острые клыки застыли в свирепой ухмылке. Трещина, бывшая не боевым повреждением, но резной работой, спускалась по левой брови и тянулась за мерцающими глазными линзами по щеке.

Это был почитаемый и древний артефакт легиона, созданный лучшими ремесленниками Марса в годы, когда Долгая Война ещё не началась даже для самого дредноута.

Мардук алчно уставился на святой шлем.

— Я приказал достать мой шлем из статисного поля пещеры с костями, — сказал Разжигатель Войны, — хотя раньше я не понимал, что заставило меня так поступить. Теперь я вижу, что боги хотят, чтобы ты владел им, молодой Мардук.

Первый Послушник выступил вперед и взял шлем из протянутой руки дредноута, поражаясь мастерству, с которым он был сработан. Жуткое изображение, темное отражение шлемов тех Легионов, что в слепоте отказались пойти за Воителем, было грозным символом смерти, лицом проклятия, ждущего всех отвергающих Слово Лоргара глупцов.

Мардук надел шлем, услышав металлический скрежет, когда тот входил в разъемы его воротника. Он гладко сел, а затем передающие кабели с шипением подсоединились. Потом исчезли все звуки, прежде чем включились встроенные автосенсоры и вернули его слух. Мардук глубоко вздохнул, втянув в легкие рецикулируемый воздух, и заметил мерцающие лучи сенсорной информации и внутренних данных перед своей радужной оболочкой. Сервомоторы зашипели, когда он повернул головой из стороны в сторону, и соблазнительная целеуказтельная матрица появилась перед ним, зафиксировавшись на Кол Бадаре, когда он к нему повернулся. Мардук ухмыльнулся кислому выражению лица гиганта. Немного неохотно он моргнул, убрав матрицу, и припал перед Разжигателей Войны на одно колено.

— У меня нет слов чтобы описать, как вы меня почтили, древний, — сказал он, его голос рычал сквозь вокс-усилитель, искусно встроенный в маску смерти.

— Теперь покиньте меня, мои капитаны, — сказал Разжигатель Войны. — Нужно приготовиться к последнему штурму Терры. Присоединитесь к братьям в месяце молитвы и поста перед тем, как мы начнем штурм стен Имперского Дворца.

— Покойся хорошо, Разжигатель Войны, — сказал Мардук, отходя с Кол Бадаром от огромного дредноута и понимая, что рассудок древнего вновь спал. Так бывало часто, когда Разжигатель Войны вновь переживал былые битвы.

Они ушли, представив древнего его воспоминаниям. Мардук гордо шагал впереди. За ним двигался Кол Бадар, смотревший на спину Первого Послушника с мрачным оскалом.

Скулящие рабы распахнули покрытые черепами двери, и Мардук вошел в одну из посадочных боковых палуб «Инфидус Диаболис». Здесь собралось все Воинство, упавшее на колени когда Первый Послушник прошел мимо плотных рядов, направляясь к тупоносому транспортному кораблю, «Идолопоклоннику».

Опытные рабочие, чьи тела были аугментированны усиленными механизмами, а глаза и рты ритуально зашиты, торопливо готовили корабль, закачивая топлив в его баки через мощные насосы и натирая бронированные корпус святыми маслами и благовониями. Четыре «Лэнд Райдера», огромных танка, несших боевых братьев в бой на тысячах миров, заезжали на позиции под обрубленными крыльями «Идолопоклонника», а мощные зажимы защелкивались на верху танков, соединяя их с судном.

Мардук в первый раз носил подаренный ему Разжигателем Войны череполикий шлем на виду у всех и ощущал разлившиеся от собравшихся братьев почет и восхищение. Отрывки, написанные на коже недавно освежеванных рабов, свисали с печатей почтения на его броне, а он ощущал гордость, глядя на боевых братьев Легиона.

Мардук прошел перед собранием к группе воинов, стоящих на коленях впереди остальных. Они почтительно склонили головы, когда перед ними остановился Мардук, его взор, сокрытый непостижимыми красными линзами шлема, скользил по рядам воинов.

После кивка Буриасу, Несущий Икону встал по стойке смирно, шарахнув тяжелой иконой об пол. Пронеслось громкое эхо, а Мардук властным жестом приказал воинам встать. Кол Бадар выступил вперед и пошел вдоль линии воинов, осматривая их с мрачным выражением широкого лица.

Тридцать воинов построились в четыре круга, а взгляд Мардука скользил вдоль ожидающих боевых братьев, читая в их лицах и позах жажду скорейшего начала высадки на мир Империума.

Каждый святой Астартес стоял готовый к бою, шлемы были прикреплены под левой рукой, а оружие заряжено. Они стояли без движения, внимательно ожидая слова Первого Послушника и высоко подняв голову. Все они гордились тем, что их избрали в сопровождение Мардука.

Считая Первого Послушника, Буриаса и порабощенного демонического симбионта Дариока, их было тридцать два. Это было благоприятное число, совпадающее с количеством написанных Лоргаром святых книг. Доброе предзнаменование. Мардук прочел это число во внутренностях визжащего раба-неофита, зарезанного им в кровавом зале час назад, и знал, что боги Эфира благословили предприятия.

— Братья Лоргара, — сказал Мардук, обращаясь к тридцати, но повысив голос, чтобы его могли услышать все, — вы благословенны, ибо среди сиятельного Воинства вас избрали как моих почетных стражей, сопровождающих меня в битве, дабы победа стала нашей, во имя славы благословенного Лоргара.

Мардук шагал вдоль рядов воинов, видя пламя почтения и религиозного пыла в их глазах и фанатичных взглядах.

Каждый из четырех кругов был ветераном тысяч сражений на тысячах полях битв, где их испытывали и каждый раз находили достойными. Они были самыми свирепыми, фанатичными и верующими в Воинстве. Каждый был святым воином, без вопросов выполняющих его слова, ибо его голос был гласом богов, через него они сообщали им свою вечную волю. Преданные святые воины, они исполнят свой долг, их пыл придаст им силы.

Каждый из четырех кругов возглавляли прославленные чемпионы.

Кол Бадар стоял перед четырьмя воинами братства Помазанников, закованных в огромные комплекты тяжелой брони терминаторов. Все остальные круги состояли из восьми воинов. Огромный Кхалаксис, чьи щеки покрывали ритуальные шрамы, стоял перед 17-ым кругом свирепых воинов. Намар-Грех, менее высокий чем остальные, но крайне широкоплечий, стоял рядом с воинами 217-ого круга, опустошителями, специализирующимся на тяжелом вооружении. Последним из чемпионом был Сабтек, возглавлявший одетый в крайне украшенную броню 13-ый круг. Меньший ростом чем Кхалаксис, и не столь широкий как Намар-Грех, Сабтек был одаренным воином, чье знание тактических нюансов выиграло бессчетные битвы во имя легиона.

Ряд коротких рогов вырывался из кожи его головы, ясно показывая, что на чемпионе милость богов, а его рука покоилась на рукояти силового меча, подаренного ему самим Эребом.

— На колени, — приказал Мардук, что немедленно сделали чемпионы каждого из кругов. Он наложил пальцы на лоб каждого чемпиона, шепча благословения. Мардук ощущал как от его рук исходит жар и запах обгоревшей плоти. Отпечатки пальцев остались на лице каждого чемпиона пятью иссохшими и обгоревшими точками.

Завершив ритуал, Мардук повернулся к остальным космодесантникам Воинства, безмолвно наблюдавшим за благословением. Он видел тоску и зависть в глазах тех, кого не избрали в сопровождение. Чемпионы накажут неизбранные круги, и они будут сражаться удвоенной яростью, когда вновь выйдут на поле боя.

— Взгляните на ваших избранных братьев и ощутите гордость, — взревел Мардук, в обе стороны вскинув руки. — Радуйтесь их успехам, как своим, ибо они сражаются, представляя всех нас. Молитесь за них, чтобы ваша сила помогла им духовно в грядущие дни, чтобы они вернулись с победой или не вернулись совсем. Это решать истинным богам.

Буриас вновь ударил иконной об пол, а Воинство в ответ заколотило кулаками по груди, звук ударов громки эхом разнесся по палубе.

Повернувшись к тридцати избранным, Мардук припал на одно колено и вытащил свой зазубренный нож кхантанка. Немедленно появились тридцать других клинков. Каждый воин носил свой святой нож, кхантанку, которым его крестили кровью при избрании в легион. Каждый кхантанка был особенным, выполненным обладающим им воином, и говорилось что по его оформлению можно узнать истинную сущность хозяина.

Лезвие Мардука была изрезанным письменами и изогнутым, а Кол Бадара прямым и тяжелым, лишенным орнамента. Нож Буриаса был мастерски сделан и элегантно изогнут, его рукоять была сделана в форме оскалившейся змеи.

— Боги эфира, мы предлагаем свою кровь как жертву вашей славе, — прорычал Мардук, сделав длинный вертикальный порез на правой щеке. Собравшиеся воины повторили его слова и действие. Кровь хлынула их ран, залив лица воинов, прежде чем мощные сворачивающиеся тельца закрыли порезы.

Высоко над ними в реальность впорхнули два хищных катарта, бескожие демоны покружились над собранием, удерживаемые кожистыми кровоточащими крыльями, и сели на «Идолопоклонника», чтобы стать свидетелями ритуала.

Когда святая кровь капнула на броню, Мардук нанес на щеке горизонтальный порез, перекрестившийся с прошлым.

— Наполните нас своей силой, чтобы ваш темный свет омыл наши земные тела, — изрек делающий разрез Мардук. Вновь его дела и слова повторили тридцать избранных, а ещё больше катартов прорвалось сквозь кожу барьера между варпом и реальным миром.

— Мы отдаём себя вам, о великие боги погибели, да наполнит сосуды наших тел ваша бессмертная воля, — сказал Первый Послушник, нанося третий порез, пересекающий остальные по диагонали.

— Пролив свою кровь, мы обновляем свою клятву веры Легион, Лоргара и славу хаоса всепоглощающего, — произнес Мардук, завершая ритуал и нанося последний шрам на лицо, заканчивая восьмиконечную звезду на своей щеке.

На крыше «Идолопоклонника» собралась стая из тридцати двух катартов, молчалив взирающих на конец ритуала. Они вспорхнули с насестов, и низко пролетели над головами Воинства, кропя их кровью со своих обнаженных мускулов, их жуткие лица искажались в беззвучных воплях. Затем они разлетелись, наполнив воздух душераздирающими воплями, и один за другим замерцали и исчезли, вернувшись в благословенный Имматериум.

Вновь Мардук высоко поднял руки, а его усиленный воксом голос прогрохотал по посадочной палубе.

— Знамения были хорошими, братья мои, истинные боги благословили наше дело, идите и убивайте в имя Лоргара.

— Во имя Лоргара, — громким эхом откликнулось Воинство, и Первый Послушник улыбнулся.

— Давайте покончим с этим, — прорычал Кол Бадар, и тридцать воинов погрузились на «Идолопоклонника». Дариок, по праву лишенный привилегии участия в кровавом ритуале кхантанка, и зашагал к ожидавшему кораблю. Мардук позволил ему вновь установить серво-услители, хотя лично сорвал с них орудийные системы и нарисовал на скрытой робой голове восьмиконечную звезду.

Последним на транспорт поднялся первый послушник, посадочная рампа захлопнулась за его спиной, а двигатели взревели.

— Боги Эфира, направьте меня, — прошептал он.

Три фрегата типа «Огненная Буря» из боевой группы «Орион» посылали перед собой сенсорные волны, тщетно ища предполагаемое судно Астартес. Каждое сканирование оказывалось негативным, а попытки найти судно через астротелепатию не увенчались успехом. Словно оно никогда и не существовало.

— Это могло быть призрачное отражение прыжка, произошедшего тысячу лет назад, — проворчал капитан «Бесстрашного», главного судна в патруле. — здесь нет ничего.

Получив сообщение о разгорающемся противостоянии с судами тиранидов и решив не упустить своей дичи в охоте, капитан приказал кораблям вернуться и соединиться с боевой группой.

Невидимый и незаметный в тени огромной красной звезды, транспортный корабль имперской модели вырвался из доков «Инфидус Диаболис» и полетел сквозь пустоту космоса, направляясь к блокаде Империума и луне, Притаившейся Сцилле.

Четвертая глава

Мардук ощущал растущий гнев, глядя на имперскую армаду. Ему было видно десятки судов, разнящихся от огромных сверкающих орудиями линкоров до крошечных гражданских транспортов. Боевые суда был длинными, неэлегантным судами с толстыми бронированными носами, словно броненосцы, некогда бороздившие океаны имперской планеты Катемендор, которую Несущие Слово предали мечу. Кафедральные шпили возвышались над огромными мостиками, вмещая тысячи людей. Кулаки Мардука сжались от ненависти, когда он увидел на шпилях огромные изображения двуглавого орла, а затем прорычал молитву богам хаоса

Они пролетали мимо огромных и безмолвных имперских судов, а Мардук глядел на огромные пушечные батареи, торпедные аппараты и установки энергетических копий. Если враг их опознает, они за секунды разнесут Несущих Слово в клочья и ничто не сможет их остановить. Щиты транспортного судна вполне могли защитить от маленьких потоков метеоров или космического мусора, но их легко пробил бы единственный залп даже самого маленького крейсера, разнеся «Идолопоклонника» на атомы.

— Это безумие, — проворчал Кол Бадар.

— Имей веру, Корифей — недовольно сказал ему Мардук, скрывая своё беспокойство.

В начале Великого Крестового Похода, до того как Воитель Гор начал святую войну против самозваного Императора Человечества, легион обладал множеством «Штормовых Птиц», впечатляюще бронированных и вооруженных транспортных самолетов, используемых и как штурмовики. Родившиеся среди «Штормовых Птиц», Несущие Слово вырвались из посадочных палуб ударных крейсеров, неся слова Императора удаленным планетам на задворках его империи. Когда крестовый проход продолжился, многие из транспортов заменили более новые «Громовые Ястребы», обладавшие меньшей броней и большей транспортной вместимостью, но гораздо более быстрые и дешевые в производстве.

С объявлением крестового похода против Императора, склонившиеся перед властью Воителя миры-кузницы Адептус Механикус произвели для его легионов множество «Громовых Ястребов», а «Штормовые Птицы» почти исчезли вне XVII Легиона. Однако, после шокирующего поражения Хоруса и последовавшего за ним бегства в Око Ужаса, большинство поддержавших легионы Воителя миров-кузниц подверглись вирусной бомбардировке. У Несущих Слово не осталось возможности возмещения потерь штурмовиков.

Немногие «Штормовые Птицы» остались на службе Воинства 34-ой Роты. Корпуса оставшихся заменяли и ремонтировали бессчетное множество раз. Многие из более новых «Громовых Ястребов» были работоспособны, хотя за тысячи лет они были изменены и модифицированы в ответ на нужды Воинства или из-за ограниченных производственных возможностей.

Флотилию увеличивали и суда, захваченные у врага. Один из «Громовых Ястребов», недавно созданной в мирах-кузницах Марса новый модели, был захвачен у ордена лоялистов Белых Консулов во внешних пределах Кадианских Врат. А древняя почти смертельно поврежденная «Штормовая Птица» была обита у проклятого Альфа Легиона во время рейда на один из их культовых миров и все ещё используема.

Помимо изначальных штурмовых кораблей Астартес, у них были и десятки переоборудованных гражданских судов, штурмовых шлюпок, отремонтированных грузовых кораблей, захваченных Воинством, перевооруженных и бронированных для соответствия новой роли. Все они были переделаны и модифицированы хирумеками Воинства так, что многие из них едва напоминали оригинальные модели.

Мардук и его лично отобранные в сопровождение Несущие Слово направлялись к Притаившейся Сцилле на одном из таких трофейных кораблей.

Это была уродливая пародия на судно, квадратная и тупоносая, которую Воинства подбило несколько столетий назад. Названный своими новыми владельцами «Идолопоклонником», он был частью маленького конвоя бандитов, избегающих Имперской блокады, свободных торговцев, на окраинах Маэльсторма избегавших пошлин Администратума. «Инфидус Диаболис» разбросал конвой, вынырнув из тьмы за расколотой планетой и уничтожив полным залпом два корабля.

«Идолопоклонник» подбили удары энергетических копий, а затем с крейсера запустили единственный «коготь ужаса». Десантная капсула словно пиявка присосалась к транспорту, легко пробив его броню, а затем ведомая Кол Бадаром абордажная группа Несущих Слово ворвалась на борт. Экипаж вырезали, а дрейфующее судно подобрал крейсер.

Мардук и Кол Бадар смотрели через изогнутый наблюдательный портал на мостике «Идолопоклонника». Позади них, слуги Воинства вели транспорт к цели, направляя его к луне. Некогда они были людьми, но сейчас их оставили все следы человечества. Их потрескавшуюся плоть покрывали мерзкие раковые опухали, а руки пилотов приросли к рычагам управления. По их щекам стекали кровавые слезы.

Мостик был погружен в полумрак, свет исходил лишь от мигающих багровым сенсорных экранов, омывая зал красной адской аурой.

Корифей с ненавистью глядел на имперскую армаду, непроизвольно сжимая и разжимая когти своих силовых когтей.

— Если они поймут кто мы, нас не спасет вся вера в варп, — прорычал он.

— Они не поймут, — спокойно ответил Мардук. — Мы для них лишь ещё одно транспортное судно, помогающее эвакуации.

— Такое поведение ниже нас, — проворчал Кол Бадар, — оно противоречит духу легиона. Мы сыны Лоргара, которые не должны скрываться от врагов.

— Если бы у нас был свой флот, я с радостью бы их атаковал, — сказал Мардук, — но его нет. Терпение, Корифей. Уже скоро мы сразимся с имперским псами.

Один из крейсеров, который никак нельзя было назвать крупным, хотя транспорт Несущих Слово и выглядел по сравнению с ними карликов, повернулся вокруг своей оси и двинулся к ним, погрузив космодесантников в глубокую тень, когда он закрыл умирающее солнце. Кол Бадар зашипел, когда с ними поравнялись его батареи.

Крейсер продолжил разворот, его гроздья орудий удалялись от «Идолопоклонника». Он полетел под корпусом имперского корабля, и хотя два судна и разделяли сотни километров пустого космоса, казалось, что можно различить все, даже самые мельчайшие детали имперского корабля. Казалось, что он так близко что Мардук может потрогать крейсер, и, думал он, что если кто-то на борту имперского судна смотрит на них. Понял ли кто-нибудь из них, как близко к имперцам подобрался смертельный враг?

Тень крейсера исчезла, а Мардук кивнул Корифею. Кол Бадар рявкнул приказ, послав «Идолопоклонника» на новый курс. Больше энергии пошло в двигатели, когда судно прошло через имперский кордон и ринулось к Притаившейся Сцилле.

Отсюда она казалась настолько незначительной: крохотная белая луна, вращающаяся вокруг зеленого газового гиганта.

— Пять часов до высадки, — сказал Кол Бадар, сверившись со встроенным в командную кафедру тускло мерцавшим информационным экраном.

— Присмотри за приготовлениями боевых братьев. Я хочу чтобы они выдвинулись сразу после высадки, — сказал Мардук не глядя на Корифея.

Губы Кол Бадара выгнулись, а его древние глаза сверлили лицо Мардука.

— Что? — спросил Мардук, глядя в лицо своего более крупного боевого брата. — Теперь я твой хозяин, Кол Бадар. Будь хорошей собакой и выполни приказ.

Кол Бадар ударил со всей скоростью, которую могла дать терминаторская броня, с горящими от гнева глазами сомкнув когти на шее Мардука.

Но тот захохотал ему в лицо.

— Сделай это, — фыркнул он, — сделай, и тебя проклянет Лоргар.

Кол Бадар отпустил Первого Послушника и отпихнул.

— Знай своё место, Корифей. Ярулек мертв. Теперь Воинство моё и только моё, — сказал Мардук, — и ты тоже.

— Совет на Сикарусе накажет тебя за твой захват Воинства, — зарычал Кол Бадар. — Они оторвут тебя от братьев, сдерут кожу с костей и вырвут глаза из глазниц. Слепой и окровавленный, ты станешь частью равнины мертвецов, где тебя будут мучить души проклятых, а катарты будут отрывать мускулы с твоих рук. Ты будешь биться в агонии тысячи лет, но не умрешь, твоё смертное тело станет ничтожной скорлупой, сущности тьмы вырвут твою душу и будут с ней играть. Все это ждет тебя, Мардук. Таково наказание тех, кто поднял руку на Темного Апостола.

— Ярулек вырастил меня как жертву, — сказал Первый Послушник, — а ты был частью его схем, я знаю, но не держу за это на тебя зла, ты лишь выполнял приказы своего Темного Апостола. Но боги хаоса решили, что Ярулек падет, а я буду процветать. Они бросили его, чтобы я мог процветать.

— Ты боишься вернуться, и поэтому мы здесь, — сказал Кол Бадар.

Искренне удивленный Мардук захохотал.

— Я боюсь вернуться? Едва ли, мой Корифей. Я жажду возвращения, но подожду до тех пор, пока я не раскрою секреты Регулятора Связей. Думаю, ты хочешь, чтобы я вернулся неудачей, с безжизненной кучей ксено металла, без знаний о том, как его активировать. Я не представляю, за что совет накажет меня. Накажет… — Мардук захохотал — Совет почтит меня.

— Тогда ты мечтатель и глупец, — произнес отвернувшийся Кол Бадар.

Мардук встал перед Корифеем, преградив ему путь. С пламенем фанатизма в глазах он посмотрел на старого воина

— Взгляни в мои глаза, Кол Бадар, и скажи, что боги не возвеличили меня. С тех пор как мы покинули Танакрег, я ощутил на себе их милость. Моя кожа трещит от их силы. Я могу чувствовать, как она извивается во мне.

Нечто двигалось под кожей на лице Мардука.

— Я избран Лоргаром, и совет примет меня. Скажи мне, что ты не чувствуешь на мне славного касания богов. Даже ты, едва замечающий влияние благословенного варпа, должен ощутить мою растущую силу. Скажи мне, что ты не можешь.

Кол Бадар сжал челюсть, яростно сверкая глазами, но ничего не сказал. Мардук тихо засмеялся.

— Значит ты чувствуешь, — сказал он, когда Корифей прошел мимо него. Плечо проходящего Кол Бадара врезалось в Первого Послушника, отбросив в сторону меньшего Несущего Слово, на Мардук лишь снова захохотал.

В дверях Корифей обернулся.

— Возможно ты и сможешь обмануть Совет, — сказал он, — но сначала ты должен выжить.

Бронированный нос «Идолопоклонника» раскалился до красна, когда транспорт устремился к поверхности Притаившейся Сциллы.

— Тем, кто в слепоте и упрямстве отвергает Слово, принесите пламя ада. Погрузите в него их плоть, очистив их от нечестивости. Отомстите им за их ошибки, научите их, показав слабости ложных идолов, — кричал Мардук, встроенные в его череполикий шлем вокс-усилитель громыхали в закрытом пространстве транспорта. — Так говорил Лоргар и так сделаем мы. Откройте их вены, чтобы в них могла войти истины. Рубите их, позвольте крови течь! Святыми болтерами и цепными мечами мы вырежем неверующим и впустим в мир слово истины!

Вцепившись в удерживающие их задвижки, десантники Воинства довольно взревели, когда на них нахлынули гравитационные силы, а слова религиозного лидера раззудили пылающие угли их ненависти и пыла.

— Без сожалений, без пощады! — рявкнул Первый Послушник. — Такие вещи для слабаков. Мы правоверные, избранные Лоргаром! И против нас не устоит никто. Убивая, возносите хвалу богам хаоса. Смерть будет нашим вестником, а глядящие на нас познают страх.

«Идолопоклонник» падал сквозь верхние слои атмосферы Притаившейся Сциллы, проносясь сквозь тьму небес словно пылающая комета.

— Давайте помолимся, братья Воинства, чтобы боги прислушались к нашим восхвалениям и благословили нас даром святой силы! — провыл Мардук. — Великие сущности варпа, направьте руки ваших служителей, чтобы они смогли пролить кровь неверных. Наполните нас силой и стойкостью, дабы мы могли умилостивить нас, пусть наша вера защитит нас от ударов неверующих. Пусть над нам воссияет ваш темный свет, питая нас уверенностью и предназначением. Мы благодарно даем себя вам, предлагая душу и тело вашему величию, ныне и во веки веков. Будьте прославлены.

— Будьте прославлены, — пришел хоровый ответ ведомых Корифеем боевых братьев.

— А тем, кто хочет навредить вашим правоверным служителем, — сказал Мардук, глядя в лицо Кол Бадара, — Принесите вечность боли и мучений.

«Идолопоклонник» продолжал свой спуск, пока, через несколько минут, безжалостные гравитационные силы начали стихать, а транспорт стал выравниваться. Низко летя, он несся над замороженной пустошью, оставляя за собой широкие вихри изо льда и снега. Мощные потоки ветра ударяли транспорт, бросая пассажиров из стороны в сторону, когда он с ревом влетел в яростную снежную бурю. От внезапных перепадов в давлении и порывов ветра, «Идолопоклонник» подбрасывало и опускало на десятки метров, угрожая в любой момент разбиться об ледяную кору.

Мардук широко оскалился, обнажив острые клыки. Его систему наполнил адреналин.

Кол Бадар проложил курс, по которому сейчас летел «Идолопоклонник», с хорошей тактической проницательностью. Они вошли в атмосферу около экваториального пояса луны, в сорока тысячах километров от ближайшего наблюдательного поста имперцев, а сейчас приближались к северной полярной шапке с противоположной солнцу стороны, под поровом тьмы. Имперца разместились лишь на серверном и южном конце луны, где находились шахтерские колонии, бастионы и космические порты. Могучие защитные лазеры защищали эти поселения, в каждом из которых обитало по прикидках Кол Бадара в пределах от восьми до двенадцати миллионов людей, живущих подо льдом.

Очевидно на поверхности не жил никто, её условия были слишком суровы для жизни или даже любых постоянных зданий, кроме цитаделей. Даже космопорты были спрятаны подо льдом. Их круглые залы накрывали могучие круглые титановые крыши, защищающие их и суда от ухудшения погодных условий и открывавшиеся как лепестки огромного цветка, чтобы грузовые и транспортные суда могли садиться и взлетать.

Из полученной в архиве Адептус Механикус на Карионе IV информации стала известна известное последнее местонахождение нужного эксплоратора, и к этому бастиону сейчас направлялся «Идолопоклонник».

Они подлетят к имперской цитадели как можно ближе, низко летя над раздираемой ветрам поверхностью и используя ледяные бури, чтобы избежать обнаружения. Кол Бадар учел завихряющие эффекты нижнего давления и разрывающие пустошь континентального размера циклоны, чтобы и дальше скрывать их прибытие, хотя он громко выразил своё недовольство таким подходам.

Несмотря на ворчание Корифея, Мардук не сомневался в его расчетах. Они будут в бастионе задолго до того, как их присутствие станет известно, и будет нужно лишь пробить оборону и вырезать охранников. План звучал хорошо, а Мардук был уверен, что операция пройдет гладко.

Он отсоединил прикрепляющие его к сидению зажимы и встал, легко балансируя, когда транспорт били ревущие потоки вихря. Оглядываясь через плечо, он изучал по очереди группы сидящих Несущих Слово.

Зубы Кхалаксиса были видны, его агрессивную природу отражали и выражения воинов 17-го круга. Он встряхнул головой, отбросив с глаз взлохмаченные волосы, сконцентрировавшись на ноже, которым он резал свою плоть. Чемпион и его воины сняли левый нарукавник и наносили на руки ритуальные порезы. Эти смертоносные мастера ближнего боя всегда первыми врывались в любой пролом и последними выходили их боя.

Намар-Грех в резкую противоположность Кхалаксису был собран и безмолвен, хотя его единственный глаз пылал с таким же пылом, что и у чемпиона 17-го круга. Его опустошители бдительно настраивали своё вооружение, очевидно не замечая дрожание транспорта и реве двигателей. Они полностью сконцентрировались на своем долге, безмолвно шепча молитвы и прося темных богов благословить их почитаемое оружие.

Лицо брата Сабтека было серьезным, его стоическая внешность казалось привычной ко всему и безмятежной, когда он возглавлял тихий хор 13-го круга, проверяющего жизненные системы и закрепляющего на поясах гранаты, дополнительные обоймы и маленькие священные томики.

Воины последнего круга, ветераны Помазанники Кол Бадара, мрачно смотрели наверх. Их покрытые ритуальными татуировками головы уважительно опускались, когда на них падал взор Мардука.

Буриас взглянул на свою руку, когда его пальцы сплавились и удлинились в когти, а затем загнал демона Драк'шала обратно, после чего рука вновь приняла природную форму. Мардук понимал, что контроль Несущего Икону над демоном рос. Обычно одержимые становились не более чем вопящими тварями, их полностью порабощала одна из мириад сущностей варпа, но власть Буриаса над Драк'шалом была почти абсолютной. Вновь Буриас дал Драк'шалу всплыть на поверхность, его рука зарябила, превращаясь в демонические когти, а затем он восстановил свою власть над телом и загнал демона вглубь. Ощутив на себе взгляд Мардука, Буриас покосился и подмигнул Первому Послушнику.

Дариок стоял в отдалении от боевых братьев легиона. Измененный магос не мог сесть, даже если бы захотел; его механическое тело не было предназначено для такой роскоши, а вес металлического сервокаркаса сделал это невозможным. Активированные электромагниты в аугментированных тяжелых сапогах тянули его к полу, а четыре механических серворуки схватились за обе переборки. Ничто не могло сдвинуть весящего более тонны техномагоса.

— Ты хочешь побеседовать, Мардук, Первый Послушник из легиона Астартес Несущих Слово, генетических потомков примарха-предателя Лоргара? — спросил магос. Тембр его голоса изменился, рычание демона прорывалось среди обычно монотонных речей.

— Скажи слово ''предатель'' вновь, говоря о благословенном демоническом повелителе нашего легиона, Дариок-Гренд'аль, — сказал Мардук, — и я позволю Кол Бадару оторвать тебе руки одну за другой. И нет, я не желаю беседовать с тобой.

«Идолопоклонник» ещё два часа летел над безликой поверхности луны во тьме, а когда они приблизились к цели, Мардук произнес последнее благословение и приказал воинам готовиться к высадке. Надев свой череполикий шлем, Мардук запустил ритуальную диагностику, проверяя свои жизненные показатели и данные о состоянии почитаемой силовой брони.

И наконец, пульсирующие лампы-нарывы сообщили и подлете, а Мардук вогнал свежую обойму в болт-пистолет. Вспыхнули ретро-двигатели, замедляя «Идолопоклонника», нос транспорта опустился, когда движение прекратилось.

Кол Бадар сжатыми командами передал приказания, удостоверившись, что все воины четырех кругов заняли позиции.

Удерживающие зажимы отключились, едва посадочные ноги коснулись земли, а вакуумные печати задней грузовой рампы с шипением начали отсоединяться. Прежде чем «Идолопоклонник» сел, рампа откинулась, снег и лед ворвались в помещение, вертясь слепящими потоками.

— Двигайте его! — крикнул Кол Бадар сквозь вой двигателей и рев ветра, указывая на Дариока, и два воина из круга Намара-Греха потащили искаженного магоса к опускающейся рампе.

По ней уже спускались первые воины, занимая обусловленные позиции, и поворачиваясь в разные стороны. Мардук пробежал по откинутой раме и ступил на замороженную землю Притаившейся Сциллы. Улучшенные авточувства его шлема позволяли ему видеть сквозь ярящийся буран, в то время как глаза обычного смертного не разглядели бы ничего, кроме слепящего белого сияния.

Мардук отступил право, когда «Лэнд Райдеры», подвешенные по двое под тупыми крыльями, опустились на лед. После отсоединения от зажимов они ревели, словно разъяренные звери. Их двигатель подвывали, а дым повалил из увенчанных демоническим головами выхлопных труб. Мардук пригнулся, поднимаясь в бронированный корпус ближайшего «Лэнд Райдера» и садясь в сидение. Буриас плюхнулся с другой стороны, широко ухмыляясь. Как всегда он решил не одевать шлем, ведь его колдовское зрение работало лучше любых автоматизированных сенсоров. Длинные пряди маслянисто черных волос разлетелись по его лицу, словно змеи горгоны.

Брат Сабтек и его почтенный 13-ый круг присоединились к ним, сев в «Лэнд Райдер» и заняв позиции, а штурмовая рампа захлопнулась. Яростный ветер немедленно умер, дождь снега и льда посыпался на их наплечники и спины.

Гусеницы «Лэнд Райдера» секунду скользили по льду, а затем закрепились, и тяжелый штурмовой танк двинулся. Меньше чем спустя тридцать секунд после посадки, четыре «Лэнд Райдера», наполненных благословенными воинам Лоргара, уже катились по поверхности Притаившейся Сциллы.

Мардука тряхнуло, когда танк врезался в гору льда, а потом последовало мгновение невесомости, когда нос машины поднялся обратно, а затем рухнул с титанической силой.

— Двадцать минут до цели, — прорычал в вокс Кол Бадар.

Лицо Буриаса замерцало, словно неисправный пикт-передатчик, морда демона Драк'шала на мгновение проявилось в его чертах. Высокие неуравновешенные рога выросли из его головы, а глубоко посаженные полные ненависти глаза моргнули. А затем Буриас потряс головой, загоняя демона обратно, и образ исчез.

— Скоро, Драк'Шал, — сказал Мардук на гортанном языке демонов. Буриас вновь ухмыльнулся.

Пятая глава

Сто километровой скорости ветра проносились над ледяной равниной, а за ревом бури не были слышны выстрелы или даже грохочущее стаккато перестрелки. Тьма скрывала от обычных глаз все, а слепящий водоворот льда и снежного тумана временно вывел из строя даже всякие лучшие сенсоры. Впрочем, Мардук не рисковал и осторожно полз вперед, приближаясь к Имперскому Бастиону

Он видел возвышавшуюся над ним огромную тень цитадели, хотя даже его усиленные авточувства и усилительные ауспексы с трудом пробивались сквозь ослепительный ураган. Здание было построено в вершине высокой скалы, пронзившей толстый слой льда, первой бросающейся в глаза детали местности, которую увидели Несущие Слово после высадки на Притаившуюся Сциллу. Мардук зарычал, присмотревшись к омерзительному силуэту крепости. Она была построена в виде колоссальной аквиллы, двуглавого орла, являвшегося символом Империума и правления Императора.

Она возвышалась на триста пятьдесят метров над равнинами, являясь высочайшей точкой на этой луне. Если бы погода была яснее, огромное здание было бы видно на расстоянии десятков километров. Без сомнения его построили для того, чтобы вечно напоминать жителям Притаившейся Сциллы о власти Императора, смирять всех, над кем она возвышалась, не давая им забыть о том, кто повелевает их жизнью.

Для невежественных обитателей луны цитадель могла бы быть символом величия, но для Мардука она воплощала все, что он ненавидел в Империуме и желал уничтожить.

В какой империи почитали бы как бога безжизненный труп и позволяли бы напыщенным глупцам и бюрократам диктовать судьбы галактики!? Уже миллионы раз Мардук проклинал святого Воителя за то, что тот пал от коварства врагов. Если бы Гор поверг Императора, то галактика никогда не впала бы в апатичный застой. Великий Крестовый Поход продолжался бы до сих пор, стирая с лица вселенной всех неверующих и ксеносов. Вера объединила бы все человечество.

Мардук застыл, плотно прижавшись к земле, когда его искусные авточувства зажгли перед глазами предупредительные огоньки. Тяжелые врата бастиона начали открываться, втягиваясь в скрытые ниши в скале. Четыре бронированных машины выехали из цитадели, звук их двигателей не был слышен среди завывающего урагана.

Это были нестандартные модели, покрытые толстыми пластинами выкрашенной в белый цвет брони. Лучи целеуказательных систем Мардука сфокусировались на передней машине, высветив поток информации перед его глазами. Тяжелые орудийные спонсоны выступили позади основного двигательного блока, скользнули вперед и стали на свои места, а затем орудия разъехались налево и направо. Это были легкие машины, размером примерно с БТР «Носорог», явно сконструированные для пересечения ледяных полей, с тяжелыми толстыми гусеницами позади и единственной выступающей вперед лыжей шириной с сам танк впереди

Если бы до этого дошло, их бы легко нейтрализовали «Лэнд Райдеры», но Мардук предпочел бы, чтобы его враги не знали о готовящейся атаке Несущих Слово.

Машины съехали по неровному скату из снега и льда, ведущему из цитадели, тяжелые орудийные турели аккуратно и механически вращались.

Они повернули на северо-запад и вскоре исчезли в буре.

— Не атаковать, — приказал Мардук.

— Пприииняттто, — раздался размытый статикой ответ Корифея.

Продолжив двигаться, Мардук подполз ещё ближе к вражеским укреплениям.

Над ним вздымалась аквилла цитадели, её две головы свирепо смотрели во тьму. Несмотря на гнев, отвращение и презрение, когда Первый Послушник думал о том, что могло бы быть, должно было быть на её месте, мысль о том, как низко пал Империум, доставляла ему огромное удовольствие. И этот мир был подтверждением его падения. Его бросят, как и всю систему, перед лицом ксено угрозы. Мардук покачал головой, смеясь над такой слабостью.

Длинные термоизолированные дула защитных лазеров возвышались позади аквиллы, грозя небесам. Он знал, что источник огромных энергий, питающих эти грозные орудия, находился глубоко под скалами внизу. Лазеры обладали внушающей благоговейный ужас мощью, но были бесполезны против уже приземлившегося врага.

Под ударами неумолкающего ветра и потоками льда Мардук придвинулся ещё на двести метров. Его не волновали жестокие и всё ухудшающиеся погодные условия. Его древняя силовая броня, внебрачный отпрыск моделей IV, V и VI, была способна выдерживать и гораздо худшую погоду.

В пятидесяти метрах от цитадели врага Мардук пригнулся, чтобы оценить защитные установки. Его силовую броню засыпало снегом, почти полностью его погребя. На самом деле, человек мог не увидеть его даже с пяти метров, ослепленный снежным туманом бури.

Его черные мерцающие линзы пристально смотрели на цитадель, выделяя турели автопушек и разрушительные орудия, встроенные в скалу. Если бы погода была менее суровой, защитные системы нанесли бы тяжелые потери надвигающемуся Воинству. И это было неприемлемо, ведь на Притаившуюся Сциллу вместе с Мардуком отправилось немногим более тридцати боевых братьев.

В идеальных обстоятельствах, на луну обрушилось бы все Воинство, легко бы сокрушившее оборону. Однако, при огромном количестве кораблей Имперского Флота в системе это было невозможно, «Инфидус Диаболис» превратился бы в пепел задолго до того, как даже добрался до атмосферы луны. И поэтому, ему пришлось вести на поверхность небольшой ударный отряд и проскальзывать через кордоны имперцев.

Ему не нравился такой способ достижения цели, ведь Мардук, как и Кол Бадар, с гораздо большим удовольствием опустошил бы имперский мир, обрушив на него все Воинство и не оставив за собой ничего, кроме монументов темным богам из трупов. Однако, победа была гораздо важнее, чем способ её достижения.

Выбросив эти неуместные мысли из головы, Мардук обратил своё внимание на окружающую обстановку.

Две сдвоенные турели автопушек защищали подходы к вратам, вращаясь и просматривая открытое пространство перед ними. Каждая была нацелена на девяносто градусную огневую дугу, а арки этих турелей, как и остальных поблизости, накладывались друг на друга, чтобы подходящий с любого направления враг попал под плотный огонь. Тяжелые осадные орудия выступали из поверхности скалы над вратами, но они гораздо менее интересовали Мардука, находившегося под дугой их минимальной траектории. Они были предназначены для обстрела врагов в двух сотнях метров и дальше, а не у основания бастиона. Впрочем, он открыл визуальный канал с Кол Бадаром, дав Корифею возможность видеть его глазами, чтобы полководец мог увидеть то, что ждет его, если он атакует сразу после пролома врат.

— Брат Намар-грех, — прорычал Кол Бадар в ответ на визуальную передачу. — Выводи свой круг на позицию и целься в турели. Огонь по приказу Первого Послушника.

— Будет исполнено, Корифей, — пришел отклик. Где-то позади Мардука, невидимые даже его усиленному зрению, опустошители нацеливали своё вооружение на древние защитные турели.

Мардук вновь посмотрел вверх, вглядываясь в ослепительный снежный шторм.

— Давай же, Буриас, — нетерпеливо прошипел он.

В двести пятидесяти метрах у них над головой, Буриас карабкался по вертикальной поверхности скалы, подтягивая себя наверх.

Кол Бадар определил возможный последний путь бегства из цитадели, перекрыть который выпало Несущему Икону.

Он вновь позволил имениям охватить себя, принеся на поверхность Драк'шала, и длинные ветвистые рога выросли из его головы. Внутри его глаз разгорелось адское пламя, а его губы втянулись внутрь, обнажив два ряда зазубренных как у акулы клыков. Невозможно, но его безукоризненное внушительное лицо было видно позади внешности демона, словно обе сущности сосуществовали в одном измерении.

Подогнув ноги, Буриас оттолкнулся от поверхности скалы, прыгнув вперед. Он схватил каменный выступ одной рукой, и секунду висел над вертикальным обрывом. Внизу уже не была видна земля, исчезнув за крутящейся бурей, хотя всё ещё можно было разобрать слабое мерцание лазерных орудий. Подтягиваясь через край, жаром дыхания превращая воздух вокруг в пар, Буриас вглядывался глазами в омерзительный силуэт огромной аквиллы. Возив когти своих рук в камень, вырезанный в виде пера, он продолжил подъем.

Высоко наверху, примерно в сотне метров отсюда, две головы огромной каменной аквиллы смотрели на местность, одна на запад, а втора на восток. Яркий свет сиял, словно луч маяка в правой голове орла, тогда как око левой головы было темным и слепым.

Буриас поднимался к сверкающему оку, легко хватаясь когтями за уступы огромных каменных перьев. Он поднимался по огромной статуе быстро, почти не останавливаясь, словно темное пятно на благородном теле орла. Повсюду вокруг выл ветер, своими ударами угрожая его сбросить, лед и снег с ураганной силой врезались в него.

Карабкаясь быстро и уверенно, Буриас словно паук стремительно поднимался по изгибающейся шее орла, пока не достиг его головы. С рычанием он прыгнул, изгибаясь в воздухе, и схватился одной рукой за оперенный подбородок в трех метрах на верху. Не останавливаясь, Буриас продолжил карабкаться дальше, вцепившись когтями в низ монолита. Он замер, достигнув клюва, камень которого был гладким как стекло. Буриас изменил угол подъема и полез по щеке огромного орла, осторожно держась вне поля зрения из сверкающего ока, и вскарабкался на вершину башни.

Ясно осознавая опасность обрушившихся на него ветров, он откинул голову и завыл.

Припав на карачки, Буриас на всех четырех конечностях прополз к оку. Затем он осторожно заглянул внутрь.

Буриас увидел человека, сидящего за столом, перед ним стоял почти пустой графин темной жидкости. Судя по одежде, он явно был офицером высокого ранга, а сбоку от него стоял другой человек, молодой и напуганный. Они выглядели погруженными в разговор и не заметили демоническую морду одержимого, наблюдавшего за ними. Из комнаты было два выхода: элеваторный лифт, спускавший в тело аквиллы и тяжелая взрывная дверь.

Отползя назад, Буриас-Драк'шал вновь забрался наверх и посмотрел вниз. На затылке головы аквиллы, в пятнадцати метрах под ним, находилась огороженная платформа с припаркованным маленьким шаттлом, куда вела дверь.

Буриас-Драк'Шал полез вниз и остановился примерно в десяти метрах над шаттлом. Если бы кто-то смог увидеть его сквозь тьму ярящейся снежной бури, одержимый, поджидающий добычу, показался бы им злобной горгульей, скорчившейся без движения.

— На позиции, — рыкнул он, с трудом выговаривая слова полной клыков пастью.

— Принято, Буриас-Драк'шал, — ответил Мардук. Его завалил снег, так что из белого сугроба торчало лишь его скрытое жутким черепом шлема лицо, с отвращением глядя черными глазами на вражескую крепость.

— 217-ый круг опустошителей, разделиться, — приказал Кол Бадар. — С тяжелым вооружением, удерживать позиции. Намар-грех, двигайся с остальными из своего взвода к Первому Послушнику и готовь мельта-бомбы. Выдвигаемся по его слову.

— Вперед, за мной, — махнул рукой Мардук, когда Намар-грех и три боевых брата его круга показались из-за покрова бури позади, медленно крадясь вперед, рога их шлемов покрывал толстый слой льда.

Первый Послушник продолжил движение, осторожно двигаясь вперед. Имперские сенсоры осматривали лед три раза, и Несущие Слово замирали, прекращая передачу вокс-сообщений чтобы стать почти невидимыми для сенсоров.

До ближайшей турели было около двадцати метров, а до врат цитадели меньше сорока. Метр за метром Мардук и его избранные братья карабкались вперед. А затем ветер внезапно прекратился, а предупредительные огни вспыхнули на шлеме Мардука. Без помех от проносившихся в воздухе ледяных кристаллов турели засекли Несущих Слово и открыли огонь.

За долю секунды до того, как в него врезалась яростная очередь автопушек, Мардук перекатился на бок, снаряды тяжелого калибра ударили там, где он лежал раньше. Обстрел угодил в одного из опустошителей, разнеся на части его шлем потоком выстрелов и залив шлем потоками крови и мозгов.

— Пора, — рявкнул в вокс Мардук, и луч света вырвался из бури, то один из несущих тяжелое вооружение боевых братьев 217-го круга выстрел из лазерной пушки, расколов одну из турелей. Другую поглотил поток белой от жара плазмы, расплавив пласталь и рокрит.

Мардук вскочил и побежал, выхватывая цепной меч, он прокричал катехизис преданности. Мимо него проносились заряды автопушки, один из них оцарапал наплечник Мардука, оттолкнув его в сторону, но не замедлив. Из урагана вырвался ещё один лазерный луч, уничтожив третью турель попаданием в запасник снарядов. Последовавший взрыв раскидал повсюду осколки скалы. Мардук склонил голову на бок, когда мимо неё пронесся красный от жара осколок рокрита размером с человека.

В пяти метрах от последней оставшейся турели Первый Послушник прокатился, когда дула резко к нему развернулись, выплевывая поток снарядов высокого калибра. Под установкой он вскочил на ноги, вцепившись в одно из дул. Его сервомускулы напряглись, когда Мардук рванул изо всех сил, выдирая автоматическую турель из креплений, обнажая проводку и орудийные барабаны. От его шлема отскакивали потоки искры, когда Первый Послушник рубанул цепным мечом по внутренностям турели. Крутящиеся зубцы разорвали кабели, откуда словно кровь хлынуло масло. И когда Мардук отпустил дуло, турель безжизненно повисла на бок.

Открыли огонь другие турели, находившиеся выше на стене бастиона, обрушив ураганный обстрел, на который отвечали находящиеся далеко позади боевые братья. Один из круга Намара-греха угодил под перекрестный огонь с двух направлений и рухнул на колени, его тело было пробито в десяти местах. Однако он не упал и вскочил, побежав к воротам бастиона.

Пули отскакивали от наплечников Мардука, а один из патронов ударил его в грудь, отбросив на шаг, хотя и не пробив толстую керамитовую броню. Гневно зашипев, он понесся вперед, взбегая по подъему к воротам бастиона. Под нависшей аркой он был защищен от большей части обстрела. Мардук сорвал мельта бомбу с цепи на поясе. Шепча молитву Великому Изменителю, он активировал мощное устройство и прибил его к толстым воротам, разместив его на одном из замочных механизмов. Электормагниты надежно закрепили его, и на мельта бомбе вспыхнул красный огонёк.

— Выыыддвигаааемссяя, — раздался размытый помехами и статикой голос Кол Бадара.

Когда воин 217-го круга прилепил ещё одну мельта-бомбу, чемпион Намар-грех ввалился в укрытие перед воротами, дым поднимался из кратеров в его броне. Его левая рука исчезла, оторванная выстрелами автопушек, а броня была залита кровью

— Ты отслужил своё время, — прорычал Мардук.

— Извините, владыка, — ответил космодесантник. Мощные сворачивающиеся кровяные тельца уже приостановили поток, сформировав толстую корку вокруг жуткой раны.

— Я всё ещё могу делать свою работу, — проворчал Намар-грех, ощущая взор Мардука на своих ранах. Плотно сжав зубы, the чемпион немного неуклюже включил мельта-бомбу оставшейся рукой, а затем установил гранату на позиции.

Новые лучи лазерных пушек пронеслись сквозь снежную бурю к стенам цитадели, когда «Лэнд Райдеры» пошли на сближение. В ответ заговорила первая из боевых пушек, слепо выстрелив в буран, от последовавшего взрыва земля содрогнулась.

Послу взрыва мельта-бомб метровой толщины врата прогнулись внутрь. Мощь сверх мощных тепловых взрывов прошла сквозь усиленный металлический барьер. Он не был полностью пробит, но, опустив руку, которой он прикрывал лицо, Мардук немедленно понял, что целостность врат была нарушена.

— Дваадцать секуунд, — раздался в его шлеме голос Кол Бадара.

Из слепящей бури вылетели лучи лазерных пушек, высветив темный силуэт первого «Лэнд Райдера», на полной скорости несущегося к воротам. Взрыв разорвал лед позади чудовища, почти завалив его на бок, и мгновение его левая гусеница висела, дико вращаясь, прежде чем рухнуть обратно на поверхность и изменить угол движения.

Мардук отшатнулся, прижавшись спиной к тяжелому рокритовому контрфорсу, пока приближался огромный разгоняющийся танк. На его исписанном корпусе были вырезаны отрывки из книг Хаоса, символы преданности и верности замарали его пластины брони цвета запекшейся крови. Неспособные пробить броню, снаряды авотпушек рикошетили от его стен, а патроны тяжелых болтеров отлетали в разные стороны. Его боковые спонсоны осветили тьму, ударив во врата и ещё больше погнув их, а Мардук плотнее прижался, чтобы не быть ударенным чудовищным танком, пронесшимся по скату ко входу в бастион.

Он врезался в качающиеся врата с силой разогнанного тарана, и они рухнули внутрь. Другой «Лэнд Райдер», украшенный цепями, на которых висели отрубленные руки и головы, следовал за первым. Его похожие на морды демонов выхлопные трубы изрыгали черный дым, когда он пронесся по скату и влетел в недра бастиона, а следом за ним катился третий. Последний из танков остался на позиции, высматривая способного появиться со стороны равнин врага. Когда брешь в бастионе была пробита, несущие тяжелое вооружение опустошители 217-го круга отошли к «Лэнд Райдеру», как и приказывал Кол Бадар, хотя их чемпион Намар-грех и участвовал в прорыве в крепость вместе с Первым Послушником.

Когда мимо пронесся третий «Лэнд Райдер», Мардук бросился бежать за танком, используя его как движущееся укрытие. На бегу он выхватил цепной меч, ощущая нетерпение запертого внутри демонического оружия Борг'аша.

Он уже мог слышать звуки перестрелки, шипение и подвывание стреляющих и перезаряжающихся лазганов, а также глубокий грохочущий стук выстрелов из болтеров.

Рампа откинулась внутри бастиона, вырезанного в цельной скале. Помещение было немного похоже на ангарную палубу «Инфидус Диаболус», с высокими потолками и множеством мостиков и уровней, идущих вдоль стен. Около тридцати БТР, легких разведывательных машин и два более тяжелых танка, все выкрашенные в белую однотипную униформу, были выстроены плотными рядами, а солдаты в светлой броне бежали вперед. Офицеры кричали, а все новые пехотинцы выбегали из врат на севере и юге зала. Другие занимали позиции на подмостках вдоль стен и стреляли в Несущих Слово.

Два «Лэнд Райдера» остановились, выстроенные в их корпуса тяжелые болтеры выплевывали разрывные снаряды, кровавыми взрывами разнося людей на части. Передние штурмовые рампы обрушились на рокритовый пол, огромные фигуры космодесантников Воинства появились из залитых красным светом и полных клубящегося дыма внутренностей танков.

Из переднего «Лэнд Райдера» гордо выступил Кол Бадар, ухмылка на его лице была скрыта за четырьмя клыками шлема, а пламя вылетало из дул его архаичного комби-болтера. Корифей взревел, его голос демонически резонировал в решетке вокса, пока он разрывал людей в белом пополам своими выстрелами. А позади него тяжело ступали четыре Помазанника, элитных представителей Воинства. Сервомоторы их древних терминаторских доспехов шипели, а из сочленений шел пар, когда четыре гиганта с ревущими орудиями выступали из внутренностей танка.

Из других «Лэнд Райдеров» выпрыгнули Сабтек и Кхалаксис, ведя свои круги. 13-ый немедленно занял укрытие, изрыгая болтерами смерть, а затем быстро разделился на две команды и переместился на более выгодные огневые позиции. Пока воины Сабтека изрыгали вал заградительного огня, Кхалаксис и его 17-ый круг презрели любые укрытия и ринулись прямо на врага, запуская моторы цепных мечей и выплевывая разрывные болты из пистолетов.

Когда позади Мардука поднялась заслонка, он резко обернулся и выстрелил. К нему бежала группа людей в белой броне, первому из которых он попал в грудь. Человечек рухнул с придушенным воплем и разорванной грудью. Голова второго взорвалась, а Мардук всадил пару выстрелов в живот третьего.

Солдаты остановились, передние припали на колени и вскинули лазганы. Другие бросились в укрытие за выступающими в коридоре трубами, а затем сержант выкрикнул приказ, и все человечки открыли огонь.

Лазерные разряды врезались в грудь и наплечники Мардука, отбросив его на пол шага. На броне остались обгорелые следы, а свирепо рычащий Мардук ринулся вперед, размахивая ревущим цепным мечом.

Всё новые лазерные заряды бились о его броню, пока он сокращал дистанцию, начав цитировать «Литании ненависти и возмездия», мантрой выплевывая слова. Многие вражеские солдаты шатались и пятились, когда от его усиленного воксом голоса начали кровоточить их барабанные перепонки. Мардук оторвал одному из них руку выстрелом в упор, а затем оказался среди смертных.

Его цепной меч разрубил шею первого, зубами пробив броню, плоти и кости, а горячая кровь выплеснулась на плащ Мардука. Кровь потекла по питательным желобам, вырезанным в боках цепного меча, и всосалась во внутренность орудия. Мардук ощущал, как его затапливают свежие силы и энергия, когда кушал демон Борг'аш. По всей длине древнего орудия пульсировали вены, а дух варпа умолял Первого Послушника дать ему ещё пищи.

Мардук припал на одно колено, и мощный лазерный заряд пронесся там, где долю секунды назад была его голова. Он вновь рубанул, отсекая ногу другому солдату, жадные зубы Борг'аша разрывали кости. От выстрела Несущего Слово другой человек рухнул на своих товарищей, когда из его затылка вылетел фонтан крови и мозгов.

Рядом с Мардуком был Намар-грех, погрузивший свой топор глубоко в грудь одного из солдат, боль от оторванной руки наполняла чемпиона новой силой и пылом. Шарахнув ногой в живот умиравшего человека, он вырвал топор, толкнув солдата на землю. Затем он ударил вновь, отрезав смертному руку и на половину разрубив тело.

Другой воин из 217-го круга стрелял из болтера в упор, отбрасывая солдат в разлетающихся фонтанах крови и кусков мяса. Один из них, истекающий кровью, рухнул перед боевым братом на колени, и Несущий Слово проломил его череп прикладом болтера.

Мардук продолжал изрекать «Литании ненависти и возмездия», вонзая цепной меч в кишки другого врага. Визжащие зазубренные лезвия разорвали солдата пополам, оборвав смешные вопли его агонии.

Борг'аш насытился кровью, закапавшей из внутренностей цепного меча словно сироп, но демон всё ещё жаждал новых убийств. Мардук ощущал нетерпение умолявшего его убивать цепного меча и с радостью исполнял его волю.

Когда патроны в пистолете закончились, он запихнул его в кобуру, рассекая нацеленный лазган обратным взмахом цепного меча. Затем Мардук вырвал искрящийся половинки лазгана из рук напуганного солдата, а пока тот в шоке отшатывался, он разрубил человека от плеча до паха могучим ударом с двух рук.

Не осталось живых жертв, но Борг'аш завибрировал мотором, умоляя покормить его. Увидев, что один из людей на полу все ещё был жив, хотя умирал из-за хлещущей из оторванной ноги крови, Мардук сменил хватку на мече и вонзил его в солдата. Смертный перестал дергаться, когда острые зубья демонического оружия разорвали его плоть, а довольный Борг'аш высосал кровь.

Мардук вогнал свежую обойму в болт-пистолет, шагая обратно на главную площадку. Беспорядочная перестрелка все ещё продолжалась, вражеские солдаты на подмостках обстреливали Несущих Слово внизу. Десятки мертвых или умирающих людей в белой броне лежали по всему залу, хотя некоторые все тщетно пытались прятаться в укрытии.

13-ый круг занял укрытие за корпусом «Лэнд Райдера», засев за его углами и посылая очереди в солдат врага. Выстрелы лазганов безвредно отскакивали от толстых пластин брони, а те немногие Несущие Слово, в которых попали, обращали на них не больше внимания, чем на назойливые комариные укусы.

Один из космодесантников припал на одно колено, высоко подняв свою квадратную и украшенную харей демона ракетницу, после выстрела дым повалил позади трубы. Ракета взмыла в воздух и врезалась в низ одного из перекрытий, где находился отряд снайперов, разлетевшись ревущим огненным шаром. Плоть солдат разорвали прошившие их перегретые осколки металла, а решетка под ними прогнулась. Те, кто не погиб при взрыве, пролетели десять метров до следующего уровня галереи, их трупы раздавило, когда металлические крепления погнулись и рухнули под собственным весом.

По подмосткам проносился Кхалаксис и его воины, неудержимыми джаггернаутами из мускулом и силовой брони врезающиеся во врага, сбрасывающие их с ограждений на пятидесяти метровой высоте, взмахами цепных мечей отсекающие руки от тел, убивающие всех на своём пути.

Три легких машины врага взлетели в воздух, лучи лазерных пушек подожгли их топливные баки, под ними поднялся гриб ярко пылающего оранжевого огня и маслянисто черного дыма. Один из БТР перевернулся и врезался в стену, а другие рухнули на неповрежденные машины позади, за которыми засели вражеские солдаты. Они отпрянули от огненной бури и были разнесены в клочья концентрированным болтерным огнем.

Кол Бадар гордо шагал среди перестрелки, изрыгая смерть комби-болтером, а за ним неспешно двигались сопровождавшие Корифея Помазанники. Они даже не пытались занять укрытие, древние пластины брони из сплава керамита и адамантиума были лучшей защитой, чем любая сталь и рокрит.

Один из Помазанников вертел перед собой сдвоенными дулами тяжелой автопушки «жнец», словно косой, разрывая вихрящимся ураганом патронов тяжелого калибра всё: танки, людей, технику и рокрит.

Перед Мардуком рухнуло тело, сброшенное с мостика наверху. Шлем солдата раскололся от удара, а его глаза непонимающе уставились на Первого Послушника. Мардук пнул человека по голове, забрызгав пол кровью и мозгами.

Появились новые вражеские солдаты, атаковавшие космодесантников со всех сторон. Они оказались в центре перекрестного огня, но беспощадно вырезали врагов. Мардук видел как упали два Несущих Слово, но их раны оказались не смертельными, и они продолжали стрелять. Погибло по крайней мере пятьдесят вражеских солдат, чьи потери все росли.

По приказу Кол Бадара, круг Сабтека ринулся через ураганный огонь к подмосткам, пока обстрел Помазанников заставил врагов пригнуть головы. «Лэнд Райдеры» вносили свою лепту, их лазерные пушки уничтожали всё, во что попадали, а тяжелые болтеры вырывали куски скал и разрывали смертных солдат.

Мардук бежал по стальной лестнице, преодолевая по четыре ступени за раз. Лазерный выстрел ударил в его голову, оставив обгорелое пятно на девственно алебастровом черепе шлема, а в ответ пистолет Несущего Слово выплюнул выстрел, отбросив умирающего человека на пять метров.

Вражеские офицеры кричали приказы, отчаянно пытаясь перегруппировать своих людей перед неудержимым натиском Несущих Слово, но те паниковали и не слушали приказов. Люди отползали, пытаясь где-нибудь спрятаться от несущихся них нечестивы падших ангелов смерти, не целясь паля из лазганов.

Мардук вскочил на один мостиков и пристрелил двух, чья кровь туманом застыла в воздухе. Пинком он отбросил стенд с бочками, за которыми сидели в укрытии три человека, и пристрелил двоих. Третьего разорвал в клочья концентрированный залп болтерного огня снизу, а Мардук уже двигался дальше, стреляя в собравшихся на мостике солдат.

Один из солдат в белой броне вскинул мельтаган и выстрелил, но Мардук успел прижаться к стене. Заряд лишь обжег его левый наплечник, но на дисплее шлема высветились предупредительные сигналы. Намар-грех, бежавший позади Первого Послушника, метнул топор, перевернувшийся в воздухе и врезавшийся в солдата, разрубивший ему лицо и глубоко погрузившийся в череп.

Люди кричали в агонии, когда их поглощало пламя, когда 17-ый круг бежал навстречу Мардуку, поймав оказавшихся между ними солдат в ловушку. Огнемет вновь взревел, пламя охватило пол дюжины людей, покрыв их горящую плоть волдырями. Многие рухнули через ограждения, рухнув на пол, где они и остались лежать. Выживших разорвал оказавшийся среди них Кхалаксис, рубящий кости и сухожилия цепным топором. Мардук врезался в солдат с другой стороны, повергая людей на землю и безжалостно рубя.

Меньше чем через пять минут после падения ворот эхо перестрелки стихло. Несущие Слово ходили среди тел, добивая ещё живых быстрыми ударами в голову.

Мардук подошел к лежащему офицеру, чье лицо было залито кровью, а дыхание стало коротким и сжатым хрипом. Он с ужасом смотрел на скрытое жутким черепом лицо Мардука.

— Храни меня Император, — простонал офицер.

Мардук наклонился и схватил человека, сомкнув на его лице тяжелую руку.

— Ложный Император не бог, — прорычал он и надавил, чувствуя, как затрещал череп. — Никто не услышит твои мольбы. Где начальник этой станции?

— Это… этот лифт, — прохрипел солдат. — Верхний этаж. Спаси Император мою душу…

— Труп Императора не божество, а безопасность твоей души его не заботит. Вот увидишь.

Когда Мардук легко сломал череп офицера, кровь потекла из его глаз, носа и рта. Поднявшись, он вытер руку о плащ и посмотрел внизу ангара Корифея.

— Я начал уставать этот этого мира. Пора с этим покончить, — сказал Мардук, его голос громким эхом разнесся по всему залу. — Приведи Порабощенного, и давай получим то, за чем пришли.

Когда взвыли первые сирены, Мастер Гильдий Полио пил семидесяти пяти летней выдержки амасек. Он почти подавился внезапным глотком, а его адъютант, Лето, заметно побледнел. Полио ударил бокалом по столу и немедленно вскочил.

Дверь разъехались, когда мастер гильдии подскочил к ним и вбежал в прилегающую комнату.

— Что происходит, во имя Святой Терры? — рявкнул он на своих личных охранников группу из пяти наёмников Заградительных Отрядов Сциллы. — Капитан? Лучше бы это не было очередным сбоем периметра.

Капитан охраны, высокий и серьезный мужчина с квадратными плечами, приложил руку к передатчику в мочке уха, его брови сосредоточенно нахмурились.

— Нет, сэр, — ответил он. — Автоматические турели засекли приближающиеся враждебные цели.

— Враждебные цели? — выдохнул Лето за его спиной.

— Их идентифицировали? — спросил мастер гильдий.

— Нет, сэр, ещё нет. Ждите, — сказал он, подняв руку, чтобы прервать дальнейшие вопросы, и вслушиваясь во входящие сообщения. Лицо солдата омрачилось. — Что? — переспросил он. — Ты уверен?

— Так что происходит? — сурово повторил Полио.

— Сэр, — начал капитан, — в бастион ворвались.

— Император, защити нас, — прошептал Лето.

— Это какая-то ошибка, — сказа Полио.

— Нет, сэр, не ошибка. Тяжелый бой идет на гаражном уровне под нами.

Капитан выругался, теребя отключившийся передатчик. Остальные солдаты из охраны мастера гильдий неуверенно переглядывались.

— Мы должны уйти отсюда, сэр, — мрачно сказал капитан. — Остаться здесь будет неоправданным риском.

Он шагнул к мастеру гильдий и его адъютанту, отдавая резкие приказы солдатам. Те немедленно отреагировали и включили загудевшие лазганы.

— Я не уйду, — пылко сказал мастер гильдий. — Сколько здесь есть людей?

— Только три деми-легиона, сэр. Остальные поддерживают порядок в космопорте Форкис или содействуют усилиям эвакуации.

— Но ведь это, по крайней мере, три сотни солдат? — спросил Полио.

— Этого не будет достаточно, сэр, — тихо ответил капитан.

Мастер гильдий уставился на него. — Заградительным Силам Сциллы чертовски хорошо заплатили за защиту этой крепости и поддержание порядка. Вы не наполнили меня уверенностью в том, что я хорошо потратил деньги, капитан.

— Мой лорд, — сказал капитан, чьё лицо осталось спокойным после вспышки гнева Полио, — наши враги — Астартес.

— Космодесантники? — выдохнул Лето. — Но мы… мы же верные подданные Императора. Так?

— Конечно да, Лето, — сказал Полио.

— Это мятежные Астартес, мой лорд, а я потерял все контакты с деми-легионами. Мы уходим, сейчас, — отрезал капитан.

Полио ощутил вспышку паники, хотя и остался внешне спокойным. Он ощутил, как поток амасека затуманивает его разум, и выругался, понимая что выпил слишком много. Прикусив губу, Полио кивнул капитану.

После коротких команд, солдаты построились вокруг мастера гильдии, и они прошли обратно в офис старшего чиновника. Капитан уверенно держал Полио под локоть, быстро ведя к тяжелой двери, ведущей к его личному шаттлу.

— Но мои записи, — запротестовал мастер гильдии.

— Я возьму их, мой лорд, — сказал Лето.

— Нет, — отрезал капитан Сциллианской стражи, — сейчас мы уходим.

— Мой дата-слот, Лето, — прошептал мастер гильдий, а адъютант подхватил таинственное устройство со стола, пройдя мимо него.

Капитан прошептал необходимую молитву машинному богу, когда вводил на двери кодовую последовательность, и круглые зажимы с шипением повернулись против часовой стрелки. После кивка начальника солдаты прикрыли лица визорами. Затем капитан всем своим весом налег на дверь. Со стоном она открылась, впуская в офис снег, внесенный внутрь оглушительно воющей снаружи бурей.

Полио прикрыл лицо, когда ощутил кусачий мороз, и невольно сделал шаг назад.

Трое солдат выступили на посадочную платформу, поворачивая влево и вправо лазганы. «Бессмысленно», подумал Полио. «Здесь врага быть не может»

Его личный транспорт класса «Аквилла» стоял примерно в двадцати метрах отсюда, покрытый толстым слоем снега. Капитан достал из кобуры покрытый орнаментом мощный пистолет и вывел Полио на посадочную платформу.

Мороз был почти непереносимым, ледяные кристаллы немедленно начали расти на его веках, губах и ноздрях. Глаза Полио покалывало от холода, даже дышать было больно.

Один из стражников дошел до шаттла и шарахнул кулаком по активизационной панели. Посадочная рампа немедленно начала опускаться.

Опустив голову Полио шел к ожидающему шаттлу, его ботинки скользили по покрытой льдом поверхности. Державший его капитан что-то крикнул, но он не услышал его среди рева ветра.

Буриас-Драк'Шал дико оскалился в предвкушении, заметив в десяти метрах под собой людей, пытавшихся добраться сквозь бурю до шаттла.

Он оттолкнулся и скрючившись рухнул среди них, от его падения треснул рокрит. В шаге позади и слева от него был солдат, и Несущий Икону развернулся, ударив человечка в голову одним из своих длинных сплавившихся когтей. От силы удара солдата придавило к рокритовой стене, Буриас-Драк'шал пробил ему череп и на тринадцать сантиметров вонзил коготь в стену.

Высвободив лапу и дав солдату сползти на землю, он развернулся и хлестким возвратным движением ударил по шее другого солдата, с поднятым лазганом поворачивающегося к одержимому.

Шея человека была разорвана от уха до уха, и он рухнул, фонтан крови бил из смертельной раны.

Нечто горячее выплеснулось на затылок Полио, споткнувшегося и упавшего на одно колено. И пока капитан поднимал его на ноги, он потянулся рукой к голове. Секунду он глупо смотрел на свежую кровь на руках, а затем оглянулся

Демоническая тварь из самых глубоких ям ада припала к земле перед ним.

Её тело было огромны, в три раза большим чем у обычного человека, а губы загнулись, обнажая острые клыки совершенного хищника. Двое лежали мертвыми у его ног

Капитан увидел тварь одновременно с мастером гильдий и крикнул предупреждение, резко толкнув Полио к шаттлу и вскинув пистолет.

Прежде чем он успел выстрелить, умер ещё один человек, демон насадил на свой коготь его грудную клетку.

От удара солдат взлетел в воздух, а демонические когти выступили из его спины. Небрежным взмахом руки демон сбросил с посадочной площадки его труп, исчезнувший в буре и начавший трехсот метровый полет к основанию бастиона.

Громыхнул пистолет капитана, но Полио не глядел, попал ли тот в монстра. Его трясло от ужаса, он полу бежал, полу полз к опущенной рампе шаттла, его сердце дико колотилось.

Стоявший у шаттла стражник вскинул лазган к плечу и дважды выстрелил мимо Полио, прежде чем побежал к рампе инициировать запуск. Полио слышал ещё несколько выстрелов, когда уцелевшие солдаты пустили своё орудие в дело, и оглянулся у самого основания посадочной рампы. Он увидел, как его адъютант ползет к нему на четвереньках, по его напуганному лицу была размазана кровь.

Не думая о свой безопасности, он бросился на помощь молодому человеку. Помогая ему встать на ноги, Полио вновь всмотрелся сквозь снежную бурю.

Погиб ещё один солдат, чья голова была сорвана с плеч, а капитан пятился от крадущейся к нему демонической твари. Он вновь выстрелил, но тварь со сверхъестественной скоростью склонила голову в сторону, и выстрел с шипением пролетел мимо.

Капитан рискнул оглянуться, его глаза пересеклись с глазами мастера гильдий.

— Беги! — закричал он, хотя его голос был потерян за ревущим ветром.

— Берегись! — в ту же секунду завопил Полио, ведь тварь бросилась вперед, едва капитан отвел от неё глаза.

Лето пошатываясь забирался по рампе во внутренности шаттла позади, но Полио в ужасе застыл, глядя на прыгнувшего на капитана охраны демона.

Солдат рухнул на отшатнулся и трижды выстрелил в тварь, бегущую к нему. Первые выстрелы угодили в грудь и латный воротник чудовища, бесполезно срикошетив от кроваво красной брони, но третий попал в щеку и расколол кость.

С гневным ревом оно рухнул перед капитаном, а солдат поднес пистолет к затылку рогатой головы. Но прежде чем он нажал курок, тварь оправилась и вскочила, одна из огромных когтистых лап сомкнулась на руке капитана. Вновь громыхнул пистолет, но прицел был сбит, и патрон пролетел мимо черепа монстра.

Кричащий от боли капитан рухнул на колени, когда ему сломали руку, а над ним нависла взбешенная тварь. Кровь капала из её ран, булькая и шипя при падении на снег.

Невозможно широко открыв пасть, монстр наклонился, сомкнув челюсти на половине головы капитана.

С широко открытыми от ужаса глазами капитан отшатнулся. Его движения привлекли внимание монстра, обратившего на него свой пылающий взор и все ещё сжимающего в клыках голову капитана. Затем он резко сжал челюсти, череп капитана раскололся, словно орех в тисках.

Бросив безжизненную добычу на землю, тварь бросилась к мастеру гильдий, с шокирующей скоростью сокращая расстояние между ними, несясь на четвереньках, словно обезьяна. Полио побежал.

Двигатели «Аквиллы» взревели, и на секунду мастер гильдий подумал, что спасется. Он видел на вершине рампы Лето, отчаянно зовущего его взмахами рук, и карабкался по ней в шаттл.

А затем его ноздри настиг едкий запах, словно рядом по гниющему мясу танцевали электрические разряды, а рука сомкнулась на его затылке. Его дернули назад, и мастер гильдий скатился по рампе словно мешок с костями.

Одна из его рук сломалась, и Полио закричал от боли, ощущая, как трутся друг об друга осколки. Он видел Лето на вершине рампы, пятящегося от огромного демона, а затем тварь разорвала мальчика пополам.

Полио пытался встать на ноги, но мускулы и сухожилия его спины не выдержали, и он вновь рухнул кучей мяса на залитый кровью снег.

Демон вновь повернулся к нему и зашагал по рампе, а мастер гильдий отчаянно пытался отползти от чудовища, скользя подошвами сапог по льду.

Буриас-Драк'шал ощущал, как его омывает опьяняющая волна ужаса имперского чиновника, и смаковал это чувство. Ему хотелось убить человечка медленно и мучительно, но рациональная часть его разума понимала, что это прогневит Мардука, чьи приказы были ясны.

Он ухмыльнулся, когда человек начал от него отползать, жалкой и бессмысленной попытке спастись. Силой воли он загнал Драк'Шала назад, и внешне снова стал собой, чистым и незатронутым, ранение на щеке уже заросло. Кровь стекала по его щекам и рту, когда он, улыбаясь, зашагал к человечку.

Позади взревели двигатели шаттла и рампа начала закрываться, и Буриас резко развернулся, вновь выпуская на поверхность Драк'шала.

«— Пусть никто не спасется, — приказал Мардук.»

Буриас-Драк'шал запрыгнул на шаттл, глубоко вонзив когти в бронированный корпус. Он подтянулся и забрался наверх, побежав по фюзеляжу к кабине.

Едва шаттл начал подниматься, пилот заметил нависшую над ним тень, а Буриас-Драк'шал пробил кулаком стекло, вцепившись в шею пилота. И одним быстрым движением разорвал ему глотку.

Шаттл внезапно завалился на бок, его крыло царапало скалу, когда умирающий пилот рухнул на рычаги управления. Буриас-Драк'шал быстро бежал по крыше шаттла, пока тот сползал с края посадочной площадки, двигатели толкали аппарат по погибельной спирали.

Он перепрыгнул через растущую брешь и приземлился на четвереньки, когда шаттл рухнул на тело каменного орла примерно в тридцати метрах внизу и исчез в огненной вспышке. Несущий Икону покачал головой, видя, как раненный имперский командующий торопливо вводит код на взрывной двери, и бросился к нему.

Офицер уже закрывал за собой дверь, когда Буриас-Драк'Шал достиг её и хлопком ладони удержал открытой.

Потерявший всю надежду на спасение человек рухнул на пол офиса, в ужасе на него глядя.

— Император проклянет тебя, — прошептал перепуганный мастер гильдий.

— С этим он точно опоздал, — фыркнул закрывающий за собой дверь Буриас.

Шестая глава

Словно медленно катящаяся стальная крепость, ледниковый краулер двигался по поверхности, незатронутый хлещущими по опустошенной земле ураганными ветрами. Градусники показывали минус сорок стандартных, хотя с ледяным ветром это было скорее минус семьдесят. Лучи прожекторов освещали лед прямо перед огромной машиной. Туман поднимался с поверхности луны, а поднятые ветром потоки снега и частицы льда почти полностью закрывали видимость.

Огромный краулер был более пятидесяти метров в длину и почти двадцати в ширину. Его клинообразный корпус сидел на восьми парных гусеницах длиной более пяти метров, питаемых мощными двигателями.

Высоко в кабине управления краулера, Техник Примарс Солон Маркаб развалился на своем хорошенько потертом и обитом войлоком сидении, положив на панель управления тяжелые сапоги. Он сделал длинную затяжку из палочки лхо и закрыл глаза.

— Я решил, что не очень люблю людей, — раздался со стороны рулевого оборудования голос Чолоса. — Слишком много сраных хлопот. Лучше бы вместо них мы каждый день перевозили минеральные выработки.

Солон согласно фыркнул, выпустив облака дыма. Вместительные грузовые контейнеры внизу были до отказа забиты отчаявшимися людьми. Притаившуюся Сциллу бросали перед лицом жуткого вторжения ксеносов, а помогать эвакуации выпало командам ледниковых краулеров. В ответ они получали двойную плату за рельс. «Это мало поможет» подумал Солон «если они не обеспечат себя бегство с этого мира»

Кабина была маленькой и тесной, а запах из пепельницы Солона, заваленной окурками лхо, был силен. Его толкало взад и вперед, пока краулер продолжал ехать во тьме, но к этому он был привычен. Над Чолосом висели бусины четок, дико раскаивающиеся, пока краулер преодолевал возвышение.

— Гильдийцы, — сплюнул Чолос, покачав головой, — считают себя гораздо больше нас. Держали нас за дерьмо все эти годы, а кто пришел вытащить их из задницы? Мы. А получили ли мы хоть слово благодарности? Неа. Лишь жалобы. ''Тут слишком холодно, здесь слишком жарко, там недостаточно места, у вашей воды забавный привкус''. Ты думаешь, что эти ублюдки будут благодарны. А меня от них тошнит.

Солон снова фыркнул.

— Это сержант, Фолчес, самый паганый из них, — продолжил Чолос, — Бросил тех людей умирать позади. Что за холодный сын суки…

— Мило, что я произвел впечатление, — раздался голос.

Чолос подпрыгнул. Солон вздохнул и медленно открыл глаза. Он убрал ноги с панели управления и развернул кресло к дверям кабины, все ещё свисая с него. И выплюнул струю дыма

В дверях стоял крупный сержант Фолчес, впечатляюще выглядящий в черно-белом нагруднике Заградительных Отрядов. Он снял свой шлем, его широкое лицо глядело на Солона.

— Это закрытая зона, сержант. Только для управляющего персонала, — сказал Солон. — Будь так добр свалить отсюда нахрен.

— Сколько нам осталось до космопорта Форкис? — спросил сержант.

— В такую бурю? Минимум два с половиной дня, — ответил Солон. Фолчес выругался.

— Буря к этому времени не прекратиться? — спросил он..

— Ты провел мало времени на поверхности, не так ли? — ответил вопросом на вопрос Солон, сделав ещё одну затяжку лхо.

— Какого черта ты это спрашиваешь?

— Когда начинается такая буря, она может длиться месяц, а может и два, — сказал Солон, сплюнув окурок.

— Ты не можешь сильнее разогнать эту развалюху?

— Нет, сержант, не могу.

Фолчес выругался и хлопнул себя рукой по голове.

— Почему бы тебе и твои мальчикам не спуститься вниз и не насладиться поездкой, — сказал он, — мешая гильдийцам убивать друг друга? Там лишь женщины и дети, верно?

— Босс, — встрял Чолос. Солон ощутил, как краулер замедляется, но не оторвал глаз от сержанта.

— Тебе стоит присмотреть за своим языком, маленький недоношенный ублюдок, — прошипел Фолчес, положив руку на многообещающе висящую на бедре кобуру автопистолета.

— Это запросто, большой подонок, — сказал Солон, — Скажу лишь, что мы уже двигаемся так быстро, как можем, а твоё качание прав перед нами нисколечко не ускорит машинку.

Фолчес тяжело вздохнул и убрал руку от пистолета.

— В любом случае, разве это проблема? — спросил Солон. — Через три дня мы уберемся с этой хреновой луны.

— Некто напал на туннель, ведущий от гильдии Антифон к космопорту.

Солон нахмурился

— Четыре деми-легиона исчезли, где-то так, — сказал сержант, щелкнув пальцами. — И Император знает, сколько гильдийцев…

— Деми-легиона?

— Четыреста солдат. Враг не приближается к Притаившейся Сцилле, — сказал сержант. — Он уже тут.

Солон прикусил губу.

— Босс, — повторил Чолос, прервав тишину.

— Чего? — раздраженно спросил Солон, повернувшись к своему первому помощнику.

— Лучше бы тебе на это глянуть.

Солон развернул кресло, оказавшись спиной к сержанту, и всмотрелся в маленькое и покрытое коркой льда окно кабины.

Ветер проносился по местности со скоростью более ста километров в час, почти ничего не было видно сквозь сияние отразившихся от снега и льда в воздухе лучей прожекторов.

— Я, черт подери, ничего не вижу, Чолос.

Сержант Фолчес прижался рядом с ним, всматриваясь в шторм, а раздражение Солона все росло…

— Проклятье, Чолос, что я должен увидеть?

— Подожди пока утихнет ветер, — ответил тот.

Чолос сильнее замедлил машину, и трое начали напряженно вглядываться в буран. Наконец ветер на мгновение утих, и Солон разглядел темный силуэт. Это был другой краулер, темный и неподвижный. Затем ветер мстительно вновь его скрыл.

— Это машина Маркхама, — сказал Солон.

— Похоже на то, босс, — прошептал Чолос.

— Окликни их.

— Ты знаешь этот краулер? — спросил Фолчес, пока Чолос пытался установить голосовой контакт с остановившимся краулером при помощи вокса близко радиуса действия, встроенного в панель управления.

— Угм-с, — ответил Солон, — Но сейчас он должен быть в космопорте. Какого черта он здесь делает?

— Нет ответа, босс, — произнес Чолос. Из решетки вокса шипела статика, — Хотя это может быть из-за погодных помех.

Солон выругался.

— Ладно, подъедем к нему. Если он все ещё не будет отвечать, то нам, похоже, продеться померзнуть.

— Мой взвод пойдет с вами, — сказал сержант.

— Будет этому рады.

Лифт замедлил подъем, а затем резко остановился.

— Требуется подтверждение доступа. Нужна привилегия группы XK, — протрещал механический голос сервитора, встроенного в стену лифта.

Мардук нетерпеливо вздохнул.

Панель на одной из стен была отмечена символом Адептус Механикус, и Первый Послушник оторвал её, погнув своими перчатками металл как бумагу. Расположенные под панелью кабели и провода были под напряжением, дергаясь и ширя.

— Открой её, — нетерпеливо приказал он.

Щупальце механодендрита воткнулось в панель, а Дариок задергался.

— Доступ разрешен, — протрещал сервитор, когда магос убрал механическое щупальце, а двери лифта с шипением распахнулись.

Кол Бадар выступил из лифта перед Мардуком, водя комби-болтером из стороны в сторону. Лифт поднялся на несколько сантиметров, когда огромный вес брони Корифея прекратил давить удерживающие его механизмы.

— Чисто, — рыкнул огромны воин, вертикально вскинув комби-болтер. В силовых когтях левой руки Кол Бадар держал святую икону Воинства, в центре которой был ухмыляющееся демоническое лицо Латрос Сакрума, а когда Мардук выступил из лифта, он шарахнул её древком об пол.

Мгновение Первый Послушник осматривался, а затем зашагал в офис мастера гильдий.

— Стой, Дариок-Гренд'аль, — бросил он через плечо, вложив в интонации силу воли, приказывая демону внутри искаженного магоса.

Буриас лениво прислонился к стене и пил что-то из бутылки с оторванным голом. Его рот и щеки были перемазаны в крови, а у его ног на полу дрожал человек.

Несущий Икону выпил горячую жидкости из бутылки и улыбнулся Мардуку, вытирая рукой рот.

— Стой на изготовку, когда перед тобой твои повелители, воин, — рявкнул Кол Бадар, встроенные между клыками его шлема вокс-усилители сделали его голос сильнее напоминающим животное рычание, чем обычно.

Не торопясь, Буриас вяло поднялся на ноги и отбросил пустую бутылку. Она разлетелась об пол.

— Потребление всего, что не необходимо, есть грех, ведущий к слабости, Несущий Икону, — выдавил Мардук. — Ты искупишь это тремя месяцами поста и самобичевания, когда мы вернемся на «Инфидус Диаболус».

— Я уже полностью раскаиваюсь, мой повелитель, — сказал Буриас, склонив голову в почтении и насмешливом сожалении и о чем-то… Глаза Мардука сузились.

Буриас протянул Кол Бадару руку. — Мою икону?

Корифей швырнул тяжелую икону с гораздо большей силой, чем было надо, но Буриас её легко поймал.

— Довольно, — сказал Мардук. — Это командующий? — он кивнул в сторону съежившегося на полу человека.

— О да, мой повелитель, — сказал Буриас, любовно гладя шипастое древко иконы, словно он был отделен от неё годы и теперь смаковал воссоединение. — Живой, как вы и хотели.

Мардук склонился над бледным и заплаканным человеком, который в ужасе на него глядел.

— У тебя есть то, чего хочу я, маленький человечек, — сказал Мардук, снимая череполикий шлем и передавая его Буриасу, — И ты поведаешь мне, где это.

— Чт… ч… что ты хочешь? — простонал мужчина, сжав от боли зубы, осторожно покачивая левую руку другой. В его глазах перемешались паника и отчаяние.

— Личность, если это можно так назвать, — сказал Мардук. — Некто, кто работает здесь, на этой станции: адепт слабого Бога-Машины.

— Что ты от них хочешь?

Мардук медленно и почти заботливо потянулся к Полио. От его касания мастер гильдий отшатнулся, но он не мог никуда убежать.

— Ты ранен, я вижу, — сказал Мардук, осторожно беря руку мужчины, — Должно быть, это больно.

Медленным протяжным движением, Мардук повернул руку чиновника, от чего расколотые кости начали тереться друг о друга. Человечек закричал в агонии, когда Мардук сделал ещё один поворот. А затем остановился.

— Не задавай мне опять вопросы, малыш. Иначе будет такое наказание. Теперь поведай мне, где… Как там его зовут?

Мардук оглянулся, посмотрев на прилегающую комнату и лифт.

— Дариок-Гренд'аль, — рявкнул он. — Ко мне.

Словно спешащая на зов хозяина собака, Магос Дариок медленными механическими шагами вошел в комнату. Так как ему позволил восстановить серво-каркас, из его спины торчали четыре механические руки, две находились по бокам, а две над плечами, словно жала насекомого. Черные вены пульсировали вдоль серворук, грань между органическим, демоническим и металлическим все размывалась, а одна из его рук неловко дергалась.

Полные агонии глаза мастера гильдий уставились на магоса, носящего черную мантию вместо красного балахона механикус. Красный свет аугментированного левого глаза Дариока злобно мерцал под низко опущенным капюшоном.

— Как зовут цель? — спросил Мардук

— Эксплоратор Первого Класса Дене, — монотонно произнес магос Дариок, — изначально с исследовательского мира Адептус Механикус Конор UL01.02, направленная на cl4.8.87.i, Притаившуюся Сциллу, для осмотра/извлечения грузового судна класса «Дровак» «Пламя Вечной Погибели», вновь появившегося в Сегментуме Темпестус 942.M41 и разбившегося на поверхности cl4.8.87.i, Притаившейся Сциллы, в 944.M41, до этого считавшегося исчезнувшим в аномалии бури варпа xi.024.396 в 432.M35.

Мардук повернулся к мастеру гильдий со слабой улыбкой на лице.

— Как забавно, что я забыл это имя, — сказал он. А затем улыбка исчезла с бледного лица Несущего Слово, — Где эксплоратор Дене? Скажи мне сейчас, или я вновь накажу тебя. Обещаю, уже испытанная тобой боль будет лишь каплей твоих мук, если ты вновь меня разочаруешь.

— Я не знаю о ком ты говоришь, — прошептал человек.

Мардук вздохнул.

— Ты лжешь, — сказал он, вновь искривив руку чиновника. На этот раз он не отпустил её быстро и начал тереть сломанные кости друг о друга.

За его спиной Буриас улыбался, глядя на муки смертного.

— Эксплоратор прикреплен к твоей станции, — сказал Мардук сквозь вопли боли Полио, — соответственно ты знаешь, где он. Скажи мне, или твоя смерть придет очень не скоро.

Мастер гильдий плотно сжал глаза от боли и внезапно потерял сознание, повиснув на руках Мардука. Со злости Первый Послушник рвану руку, искриви кости почти под прямым углом.

— Предложение поговорить, Мардук, Первый Послушник из легиона Астартес Несущих Слово, генетических потомков прославленного примарха Лоргара, — сказал Дариок.

— Прославленного примарха Лоргара? — довольно повторил Мардук, — Ты учишься, Порабощенный. Разрешение на разговор дано.

— С хирургическим перемещением сдерживающих функций моих логических устройств, и пересогласованием лобных долей трех из моих мозговых устройств, я нашел… — начал Дариок-Гренд'аль.

— Короче, — прервал его Мардук.

— Суммарно: не обязательно, что местоположение Эксплоратора Первого Класса Дене будет добыто из мозгового устройства Мастера Гильдий Полио.

— Что сказал этот бормотун? Кто такой этот Полио? — зарычал Кол Бадар.

— Мастер Гильдий Полио — устройство из плоти, чьи лучевые и локтевую кости левой руки привел в нефункциональное состояние Мардук, Первый Послушник из легиона Астартес Несущих Слово, генетических потомков прославленного примарха Лоргара, — ответил Дариок.

Буриас весело фыркнул, но Кол Бадар зарычал и шагнул к одетому в черный балахон магосу, электричество затанцевало на его силовых когтях. Мардук взмахом руки остановил его и внимательно посмотрел на Магоса.

— Что ты имеешь в виду, Дариок-Гренд'аль? Говори проще, — сказал он.

— В порядке получения требуемой информации о местоположении Эксплоратора Дене нужно лишь получение доступа в вычислительный блок бастиона этой станции.

Мардук посмотрел на Буриаса. Несущий Икону пожал плечами, а Мардук с вздохом отвернулся от Дариока.

— Что тебе нужно, чтобы получить информацию? — спросил Первый Послушник, медленно и по буквам выговаривая слова.

— В порядке получения доступа в вычислительны блок необходим сканирование сетчатки командующего офицера, ответил магос.

Мардук улыбнулся и посмотрел на Буриаса.

— Вырви мне его глаза, Несущий Икону.

Буриас оскалился и размял пальцы.

— Как пожелаете, мой повелитель, — ответил одержимый.

Тяжелые двери краулера разъехались со звуком сдвигающихся гор, снег и лед ворвались в грузовой отсек. Столпившиеся беженцы из гильдии Антифон прижимались как можно ближе к дальней стене, прикрывая лица от ударов ветра.

— Давай сделаем это быстро, — перекрикивая ветер, сказал Солон. Чолос показал ему большой палец. Солон посмотрел на сержанта Фелчеса, стоявшего рядом с солдатами. Тот кивнул.

— Держи её включенной, — крикнул Солон Чолосу. — Последнее что нам надо это заглохший двигатель!

Солон натянул на лицо маску респиратора, скрывшую все его черты, и немного неловко повернулся в выходном костюме. Он схватился за обледенелые перила лестницы краулера и начал спускаться вниз.

Его дыхание тяжело отдавалось в ушах, когда Солон ощутил вспышку клаустрофобии. Он ненавидел эти костюмы. Две круглые увеличительные линзы из синтетического стекла лишали его периферического зрения, а каждый шаг в костюму был медленным и тяжелым. Впрочем, он не пропускал холод, и при такой погоде без костюма он не протянул бы и часа

Спустившись из грузового отсека на восемь метров, Солон ступил на лед. Ветер угрожал сбить его с ног, поэтому он прислонился к огромному колесу

Он смотрел на безжизненный краулер Маркхама, пока остальные спускались. Тот возвышался, словно древний и безжизненный черный монолит.

С маской, Солон не мог общаться с остальными иначе, чем жестами рук, и он указал на нос краулера. Сержант Фолчес кивнул, давая ему и его людям вести..

— Будь моим гостем, ублюдок, — сказал Солон, указывая на подъем.

С оружием в руках солдаты приближались к брошенному кратеру. Для Солона было ясно, что двигатели не работали уже долгое время, поскольку краулер покрывал толстый слой снега, включая инженерный отсек. Обычно, двигатели краулера вырабатывали достаточно тепла, чтобы рядом с ними не могло быть снега. У одной из сторон массивного кратера намело много льда, по размеру сугробов Солон определил, что краулер простоял по меньшей мере пять часов.

Одетые в белую броню солдаты Заградительных Отрядов шагали к кратеру, держа оружие у плеч. Быстрым сигналом рук, сержант послал вперед двоих, солдаты прикрывали слепые зоны друг друга, шагая вперед. Солон и Чолос топали по снегу позади солдат.

— Не похоже, чтобы кто-то был дома, — прошептал Солон.

Одна из огромных гусениц краулера была разорвана, и её разбросанные обломки лежали вокруг гиганта. Это не могло быть инцидентом; ничто не могло оторвать краулеру гусеницу, кроме взрыва мощных мин или концентрированного обстрела хорошо вооруженной армии.

Солон увидел, как один их солдат жестом указывает на стенку краулера, и проследил за его рукой. Дыра, размером примерно с голову человека, была пробита в боку огромного транспорта, все вокруг места удара обгорело.

Солон подошел ближе, вглядываясь в несколько меньших следов на одном из колес. Из его поверхности торчали зазубренные осколки металла.

Он поближе рассмотрел один из осколков. Он был покрыт острым зазубринами, и Солон поморщился от его жуткой формы. Если бы он попал в живую плоть, пытающийся его вытащить человек разорвал бы своё тело в клочья.

Солон вздрогнул, когда на его плечо опустилась тяжелая рука, и посмотрел в безликий визор одного из солдат, жестами показывающегося ему двинуться дальше. Солон кивнул, и вновь начал пробираться сквозь снег и лед.

Он споткнулся, зацепившись за что-то ногой, и неловко упал на землю. Солдат помог ему встать на ноги.

Синяя замороженная рука торчала из под снега

Солон отшатнулся и выругался, нервно показывая на руку пальцем. Солдат мрачно кивнул, знаками предложив ему двинуться дальше

Оторвав от жуткого зрелища глаза, Солон начал догонять ушедших вперед людей. Его дыхание стало резкими короткими хрипами, слишком громко звучащими в закрытом пространстве его маски.

Группа обошла нос краулера, когда Солон увидел, что пластглассовое окно кабины было выбито. Во фронтовом шасси краулера было пробито множество дыр, и он поразился огромной силе выстрелов. Нос краулера был тяжело бронирован, чтобы в случае необходимость пробивать сквозь лед и песок, Солон не верил, что даже лазерные пушки смогли бы пробить плотные пластины брони. То, что пробило стенки краулера, словно насмехалось над ним.

Солдаты осторожно шли вдоль стеки транспорта, а затем Солон замер, когда сержант поднял руку.

Один из солдат опустился на колени и рискнул выглянуть из-за угла, прежде чем показать, что все чисто, и двинуться дальше.

За этой стороной краулера они были защищены от самых сильных ветров, Солон довольно вздохнул, когда они выбрались из ярящейся бури. Здесь навалило не так много снега. Сержант отдал руками серию приказов.

Одна из боковых грузовых дверей была широко открыта, один из солдат осторожно поднимался по обледенелой лестнице к пещере входа. Застыв перед самым краем, он включил лазган и зажег прикрепленный под его дулом мощный фонарь.

Поднявшись по лестнице, солдат вскинул лазган к плечам и посветил лампой внутренности грузового отсека. Сигналом показал он, что всё чисто, а затем вошел внутрь и исчез из поля зрения. Другие солдаты пошли за ним, Солон оказался в центре группы.

Сержант Фолчес и один из его людей быстро поднялись, пока их прикрывали другие солдаты взводы, и просигналили Солону подниматься.

Он с трудом поднялся в своём громоздком костюме и, тяжело дыша, достиг верха. Сержант схватил его за одну руку и втянул через край, держа наготове другой пистолет второй рукой.

Сержант помог Солону встать на ноги, а его солдаты продвигались в сумерки грузового отсека, фокусированные лучи их фонаре поворачивались налево и направо. Затеем их поглотила тьма, когда они ушли в глубины подбитого краулера, оставив Солона одного.

Он огляделся, слабые фонари, установленные на плечах его внешнего костюма, погружали местность вокруг него в тусклый желтый свет. Один из них замерцал и загудел, и Солон хлопнул по нему рукой. Мерцание прекратилось, но затем светильник выключился. Он выругался.

Чувствуя себя голым и одиноким, Солон пошел в глубь грузового отсека, пытаясь найти ушедших солдат. Он не мог их увидеть, и лишь звук его дыхания отдавался в ушах. А ещё он заметил последствия боя. Выжженные пятная покрывали стены рудных контейнеров, а разорванные кабели виднелись в пробитых стенах.

Массивные контейнеры, наполненные доверху и плотно закрытые, формировали сеть узких коридоров в широком отсеке. Они исчезали в сумерках высоко над головой. Солон чувствовал, как по его спине прокатилась струйка пота.

Свернув за угол, он едва не споткнулся о труп, одетый в форму санитара краулера. Солон отшатнулся в отвращении и ужасе. Тело выглядело так, словно человек умер в абсолютной агонии, его рот широко раскрылся в вопле, широко раскрытые глаза вылезли из орбит, а туловище застыло в предсмертном спазме. Его пальцы скривились, словно когти, а ноги подогнулись. Мужчина бился в агонии перед смертью. Солон увидел в его груди несколько зазубренных щепок.

И отвернулся, чувствуя в желудке тяжесть. Он едва успел сорвать маску, прежде чем его стошнило. Достав из глубоких карманом защитного костюма канистру, Солон отхлебнул холодную воду, прочистил рот и сплюнул его.

Он не оглядывался на труп когда уходил, глубокими вдохами всасывая ледяной воздух.

Казалось, что солдаты исчезли час назад, хотя на самом деле едва ли прошло несколько минут. Солон ощутил нарастающую панику. Кто напал на краулер? Что за враг обрушился в темноте? Были ли они ещё здесь?

Нависшие над ним стены контейнеров словно приближались к нему с обеих сторон, а его дыхание сменилось короткими хрипами.

— Стой здесь, сказал он. К черту, — сказал Солон, решив отыскать сержанта Фолчеса и его солдат. Хотя он и недолюбливал этого человека, если враг все ещё в краулере, ему будет гораздо спокойнее рядом людьми.

Солону показалось, что он услышал шум, его сердце дико застучало. Здесь не было ничего. От слабых отсветов одного наплечного фонаря тени скакали, а его глаза в ужасе метались по сторонам.

— Здесь ничего нет, — прошептал он про себя.

Он повернулся, чтобы продолжить поиск сержанта, и его лампа высветила бледное лицо меньше чем в метре перед ним.

Солон отшатнулся, из его глотки вырвался сдавленный вопль, а сердце подскочило. От внезапного движения фонарь дико завертелся, пустив тени в пляс, но его глаза все ещё смотрели на неподвижную фигуру.

Он услышал крик, по решетчатому полу загрохотали сапоги, приближаясь, но лицо все ещё смотрело на него.

Это был ребенок не более чем десяти лет с бледным и худым лицом. Солон в ужасе смотрел на мальчика, словно к нему разом явились все призраки прошлого: долю секунды ребенок выглядел так же, как его сын, мертвый уже восемнадцать лет.

Когда появлялись солдаты, осветившие мальчика фонарями, Солон увидел перед собой не призрачное видение, но человека из плоти и крови, почти все сходство с его мертвым сыном исчезло. Под глазами мальчика были глубокие тени, он отшатнулся от яркого света, защищая глаза

Мальчик испуганно смотрел на появившегося сержанта и одного из его солдат, державших орудие на изготовку. В холодном свете их фонарей его лицо выглядело синим. «Должно быть, он почти замерз» подумал Солон. Он сделал глубокий вдох, пытаясь замедлить сердцебиение.

— Откуда он вылез, черт побери? — буркнул Фолчес, откидывая визор со шлема.

— Без понятия, — ответил Солон, с трудом отрывая от мальчика глаза.

— Ты, парень, — произнес сержант, — Ты здесь один?

Испугавшись его свирепого лица, парень просто смотрел.

— Что здесь произошло, мальчик? — вновь задал вопрос Фолчес, более настойчиво. Ребенок отошел на шаг, словно ожидая выстрела в голову в любую секунду.

— Легче, сержант, — произнес Солон, копаясь в одном из карманов. Он вытащил оттуда протеиновый батончик и сорвал защитную фольгу.

— Ты голоден? — спросил он, предлагая мальчику еду.

Но тот лишь смотрел на него, и Солон немного откусил от батончика. Он был безвкусным, но мужчина кивнул головой, словно наслаждаясь едой. Он увидел, как мальчик облизнулся, и в этот раз, когда Солон предложил ему батончик, парень жадно его схватил.

— Ты нашел других выживших? — тихо спросил Солоно сержанта, продолжая смотреть на парня.

— Нет, — ответил Фолчес. — Мы нашли несколько… останков, но их гораздо меньше, чем я ожидал.

— Думаешь, они убежали? Ушли пешком?

— Едва ли, — сказал сержант, — Чтобы не напало на них, оно было сильным и быстрым. Не думаю, что кто-то смог сбежать.

— Что тогда? Они просто исчезли? Здесь должно было быть больше сотни тел.

— Их забрали, — внезапно сказал мальчик. Солон и Фолчес переглянулись.

— Кто забрал их, сынок? — спросил Солон.

— Призраки, — с дикими глазами прошептал мальчик.

Вторая книга: Призраки

— Ненавидьте ксеносов так же, как неверных и неверующих. Не чувствуйте к ним жалости, ибо само их существование оскорбительно. Какое право они, другие, имеют на жизнь?

— Кор Фаэрон, Мастер Веры

Седьмая глава

Четыре «Лэнд Райдера» мчались по ледяной поверхности, проносясь мимо выжженных корпусов вражеских машин. Вокруг дымящихся обломков в лужах крови лежали тела.

— Последнее известное местонахождение цели тут, — сказал Кол Бадар, указав на точку в сверкающих зеленым линиях экрана дата-слота. Он сидел внутри второго «Лэнд Райдера», и от его огромного тела в танке было тесно. Корифей снял свой клыкастый шлем, и красные огни внутренностей танка демонически озаряли его широкое лицо.

На коже его правой щеки был выгравирован отрывок из «Книги Лоргара», дар, сорванный с лица Ярулека ещё на Имперском мире Танакрег до того, как Темный Апостол пал.

На щеке Мардука некогда был такой же отрывок, хотя он исчез, когда выстрел Ярулека разорвал ему половину лица. Он снял свой череполикий шлем и положил его в сводчатую нишу над головой рядом с парой зажженных кровавых свечей, и на лбу Первого Послушника был ясно виден знак Лоргара.

Благовония доносились из похожих на головы демонов лампад, наполняющих воздух приторным ароматом.

Мардук выхватил дата-слот у Корифея и всмотрелся в указанное Кол Бадаром место.

— Что находиться в этом здании? — спросил он.

— Шахтерская станция, это в ста пятидесяти километрах к востоку. Но есть проблема.

— Ну разумеется, — проворчал Мардук. — И какая?

— Станция расположена на дне океана. Примерно в десяти тысячах метров под поверхности льда.

— Кровь Лоргара, — раздался из другой части «Лэнд Райдера» голос Буриаса. Кровь все ещё капала со щек и рта Несущего Икону, увидел на мгновение покосившийся на него Мардук.

— Значит на дне, — сказал он.

— Именно, Первый Послушник, — подтвердил Кол Бадар, — если можно верить полученной магосом информации.

— Можно, — отрезал Мардук. Он сжал руку в кулак и шарахнул по поручню, вырезанному в виде позвоночника.

Но к нему быстро вернулось хладнокровие, и Мардук процитировал Послания Кор Фаэрона, благословенного Мастера Веры, которому он служил во время сражений на Калте против ненавистных сынов Жиллимана.

— По благословенной спирали движемся мы с тяжелым трудом, — сказал он. — В борьбе, муках и неурядицах пред истинными богами проявляем себя мы. Как испытание веры нашей должно принимать каждое новое препятствие, ибо по Восьмиконечному Пути Просвещения лишь сильные и верные пройти смогут.

— Именно, — сухо сказал Кол Бадар.

— Ты уже сформулировал боевой план? — спросил Мардук. Они вернулись в «Лэнд Райдеры» меньше пятнадцати минут назад, но он понимал, что искушенный в стратегии разум Кол Бадара наверняка уже придумал десяток планов достижения победы для Воинства, каждый из которых был более совершенен, чем прошлый.

— Здесь подо льдом находиться магистральный туннель, — сказал Корифей, указывая на схематическую карту тяжелым пальцем. — Он протянулся на двести километров, соединяя обитаемые базы с космпортом на западе. Рециркулирующие воздух установки выходят на поверхность через равные промежутки, — продолжил он, указывая пальцем на дата-слоте множество точек вдоль туннеля. — Эта находиться в двадцати пяти километрах от станции. Мы доберемся до установки на «Лэнд Райдерах», по поверхности льда здесь и тут, а затем придвинемся к ним с юга. Ветер будет дуть в наши спины, и мы сможем избежать обнаружения до прибытия или, по крайней мере, быстро нейтрализуем сопротивление.

— Защитники этого мира ничтожны, — сказал Мардук. — Большая часть защищавшей его армии уже покинула его. Дариок-Гренд'аль перехватил входящее сообщение, собирая информацию. Ожидалось, что через шестьдесят три часа начнется высадка ксеносов. То есть уже через шестьдесят два.

— Вот как, — сказал Кол Бадар. — Мы не сможем завершить эту глупую миссию за шестьдесят два часа.

— Найди способ, — отрезал Мардук.

— Но это не возможно, — пылко возразил Кол Бадар. — Мы не сможем сделать это, даже если сопротивление будет нулевым. Я предлагаю нам бросить это место. Для нашего легиона оно не представляет ценности.

— А я не прошу твоего совета, Кол Бадар, — сказал Мардук. — Ты Корифей. Исполняющий мою волю. Я отдал приказ, а ты его исполнишь.

— Ксеносы начнут вторжение раньше, чем мы вернемся на поверхность, — буркнул Кол Бадар.

— Объясни мне, как это влияет на наши планы? — теряя терпение, рявкнул Мардук, — Мы убьем тех, кто встанет на нашем пути. Это не обсуждается.

— Ты хочешь оказаться посреди полномасштабного вторжения? С чуть больше чем тридцатью воинами?

— В тебе говорит трусость, Кол Бадар, — низким и угрожающим голосом произнес Мардук. — Своим страхом ты позоришь должность Корифея и наш легион.

Глаза Кол Бадара вспыхнули, он сжал зубы и лязгнул силовыми когтями. Сидевший напротив Буриас оскалился.

— Ты зашел слишком далеко, недоделанный щенок — зарычал Кол Бадар, в чьих глазах засверкала ярость.

— Знай своё место, Кол Бадар, — прошипел Мардук, наклонившись к большему воину и ухмыляясь в его лицо. — Ярулек мертв. Я управляю Воинством. Моим! Оно моё и только моё. И ты мой, так что избавлюсь от тебя, если ты станешь бесполезен.

Кол Бадар оскалился, явно борясь с желанием наброситься на Мардука. После гибели Ярулека не стояло вопроса о старшинстве. Мардук, как Первый Послушник, по праву руководил Воинством, по крайней мере пока Совет Сикаруса не решил обратное.

И он хорошо знал Кол Бадара. Со времен гибели Воителя Хоруса они сражались бок о бок в тысячах войн, и со временем Мардук понял и начал презирать сущность полководца. Корифей был глубоко дисциплинированным воином, цеплявшимся за организованные цепи командования и протоколы с почти святым пылом. Первый Послушник всегда считал это слабостью и много раз насмехался над Корифеем.

— Ты должен был родиться в легионе Жиллимана, — не раз говорил он, проводя параллель между цепким пристрастием Кол Бадара к порядку и командными структурами или официальными стратегиями глупых пуритан из Ультрамара.

Но без сомнения в догматизме Корифея была и сила. Кол Бадар командовал Воинством в тысячах биты, а его доскональное понимание того, как воевать, когда атаковать и отходить, было близко к совершенству. На самом деле, Мардук даже ценил искушенный, а возможно и гениальный стратегический разум Корифея, хотя его нежелание адаптировать распространенные тактики временами раздражало.

И поэтому, Мардук был уверен, что Корифей падет, если изменит свою не задающую вопросов позицию в иерархии Воинства. После десяти тысяч лет приверженности командным структурам, Кол Бадар сойдет с ума, если отвергнет их.

«Уважение может подождать» подумал Первый Послушник. «Сейчас достаточно того, что он исполнит мой приказ»

— Я повелитель Воинства, — продолжил Мардук, пристально глядя в глаза Кол Бадара, — и ты исполнишь мой волю.

Мардук ощущал нараставшую в нём силу Хаоса, ведь боги имматериума были довольны. Нечто болезненно заворочалось под кожей его черепа, и Первый Послушник улыбнулся, глядя в расширившиеся глаза Кол Бадара.

— Никогда не задавай вопросов, Корифей, — спокойно сказал Мардук. — Продолжай.

Толстая челюсть Кол Бадара напряглась, но оно опустил взор и указал пальцем в схему.

— Мы используем эту установку, чтобы попасть в туннель, а затем проследуем по нему в сердце станции. Мы займем расположенные здесь лифты, — рыча, показал он, — на которых доберемся до шахтерской станции на дне океана. А здесь, — сказал Кол Бадар, приблизив изображение дата-слота, пройдя через десятки уровней и добравшись до конкретной части станции, — находиться последнее известное местоположение эксплоратора. Скиталец разбился о дно океана примерно в двадцати километрах от станции. Здесь, эксплоратор сел на транспортную субмарину, чтобы обследовать обломки. Он не вернулся. Предположу, что этот глупец ещё на скитальце или мертв.

Мардук кивнул.

— Отлично, — сказал он.

— Я все ещё думаю, что это глупая затея, — сказал Кол Бадар.

— Твоё мнение лишь принято к сведению, Корифей, — ответил на это Мардук. — А теперь передай приказ. Мы выдвигаемся к рециркулирующей воздух установке.

Незаметно приблизиться к станции оказалось поразительно легко. Вооруженные силы луны почти не существовали, большую их часть уже эвакуировали, а единственный встреченный на ледяных полях патруль был уничтожен с пренебрежительной легкостью.

«Это оскорбительно» подумал убивавший Кол Бадар.

Облака пара поднимались над лопастями турбин, закачивавших воздух в туннели под поверхностью льда, а установку защищали лишь толстые рокритовые стены и бронированная дверь, наполовину заваленная снегом. На стенах не было стражей.

Вокруг не было видно ни одной живой души, как предположил Кол Бадар, все попрятались внутри словно крысы.

Он вырвал дверь из креплений и отшвырнул, а затем зашел во внутренности комплекса. Полностью скрытые бурей «Лэнд Райдеры» остались в полу километре позади, где и останутся, пока он будет выполнять приказы глупца…

Он разозлился, когда услышал первые напуганные вопли засевших в комплексе имперцев, и ворвался в их ряды, разрывая их в клочья очередями комби-болтера и отрывая руки силовым когтем.

За несколько минут они захватил всю станцию.

Но кое-что было странным; казалось, что враги знали, что они придут, и в спешке готовились к обороне. Нет, это было не совсем так. Они знали, что к ним идет нечто, но забаррикадировали не дверь наружу, а вход на лестницу, ведущую в туннель в пятидесяти метрах под ними, словно ожидая атаки оттуда.

— Не стоит и пытаться понять их, — напомнил он себе. — Они язычники, слепые глупцы. Их путь безумны.

Кол Бадар нацелил болтер на последнего выжившего рабочего. Человек тяжело дышал, глядя на гиганта в броне терминатора с малодушным страхом.

«Трата патронов» решил Корифей, опуская дуло комби-болтера. На секунду в глазах гражданского вспыхнула надежда, но она быстро погасла, когда гигант угрожающе зашагал к нему.

— Нет, умоляю, — взвизгнул затрясший головой человечек, когда над ним навис Корифей.

Кол Бадар вздернул его за плечо, глубоко вонзив силовые когти. А затем он ударил человека рукоятью комби-болтера, превратив нос в блин. Он ужасающей силы столкновения немедленно треснул череп, ничтожный умер, но Корифей продолжал бить, пока лицо человека не превратилось в неузнаваемое месиво из крови и костей.

Он бросил рабочего на землю, ощути слабую вспышку удовлетворения, хотя это не уменьшило пылающего в нем бешенства.

Почему Ярулек оставил его, дав этому щенку, Мардуку, повелевать Воинством!? Уже месяцы он был зол из-за гибели Темного Апостола. Он давно ненавидел Первого Послушника, желая убить его за то, что Мардук некогда убил кровного брата Кол Бадара.

Тогда, давным-давно, он бы убил его, но Ярулек остановил его руку.

— Ещё нет, — сказал Темный Апостол, который в то время сам был ещё Первым Послушником. — Ты убьешь его, но не сейчас. Он ещё не исполнил своё предназначение.

Это было спустя триста лет после Великого Крестового Похода, и Кол Бадару пришлось долго ожидать, но, несмотря на долгие растянувшие тысячелетия, он терпел, пока, наконец, не пришло время.

— Если мы оба вернемся, то ты сможешь убить Мардука, мой Корифей. Твоя честь будет восстановлена, — сказал Ярулек за мгновения до того, как сошел в сердце пирамиды ксеносов на Танакреге. Удовольствие и предвкушение убийства было почти экстазом. Но все это разлетелось в щепки, когда вернулся лишь Мардук.

«Ярулек, будь ты проклят» вновь мысленно выругался Кол Бадар.

— Ты должен избавиться от него, — тихо сказал Буриас, которого слышал только Мардук. — Непочтительный старый ублюдок пережил своё время. Сейчас он камень на шее Воинства, медленно, но верно топящий нас.

— Все еще жаждешь власти, Буриас?

— Естественно, — резко ответил тот, сверкая глазами. — Этому нас учили.

— Это так, Несущий Икону, — сказал Мардук.

— Он не боится тебя, — добавил Буриас.

— Что?

— Кол Бадар. Он боялся Ярулека, как и все мы, но не боится тебя.

— Возможно, пока нет, — согласился Мардук, — но скоро ему придется. Я меняюсь, Буриас. И ощущаю на себе касание богов.

Буриас принюхался, смакуя воздух. Электрическое напряжение в нём оставляло на его языке резкий привкус, и он понимал суть этого ощущения, которую давно принял: Хаос. Аура Ярулека была столь сильна, что у маловерных из ушей шла кровь, и это было похожим, хотя и гораздо слабым ореолом силы.

— Если он не вспомнит где его место — тихо добавил Мардук, — причем скоро, то можешь убить его. Я буду с радостью смотреть, как ты будешь отрывать ему все выступающие части тела.

Буриас дико оскалился.

— Но это время ещё не настало, — сказал Первый Послушник.

— Жизненные показатели не засечены, Корифей, — сказал один из воинов 13-ого круга, разглядывая мерцающие красные огни опухшего экрана его искаженного ауспекса, — хотя впереди есть отчетливые тепловые сигнатуры. Возможно перезаряжающиеся орудия.

— Ясно, — прорычал полководец.

Буриас приложил руку к металлической решетке пола и закрыл глаза.

— Воздух внутри наполнен страхом.

— Хорошо. Это будет работать на нас, — сказал Корифей. — Буриас, на позицию. Вперед.

Без лишних слов, Буриас шарахнул дверь ногой, погнув усиленный металл, вырвав её из креплений и обрушив внутрь.

Впереди находился спуск. Буриас осторожно вошел вперед, держа в одной руке болт-пистолет, а в другой святую икону Воинства. Проход был узким, с него спускалось стальная лестница. Несмотря на вес элегантный и обладающий совершенным балансом Буриас быстро и безмолвно сошел по ведущим в коридор ступеням

Проход тянулся на десять метров вперед, а затем резко поворачивал направо.

Вырезанные из цельной ледяной глыбы стены источали холод, хотя он едва замечал низкую температуру. Быстро двигаясь вперед и напрягая все свои усиленные демоном чувства, Буриас обогнул угол и оказался перед похожей на сеть стенкой, преграждающей путь вперед. В ней была сделана закрытая цепью дверь, а внутри лежал замороженный труп.

Буриас с любопытством шагнул вперед. Это был труп человека, одетого в ту же пластинчатую броню, что и солдаты, сражавшиеся с ним в имперской цитадели. Одна из его рук сомкнулась на закрытых воротах. Очевидно, человека застрелили, когда он пытался бежать, его задержала закрытая дверь. Буриас нахмурился, увидев пол десятка пробивших броню белых осколков.

Несущий Икону сунул пистолет в кобуру и схватил за удерживающую двери цепь.

Резко рванув, он выдрал тяжелую цепь и бросил её на пол. Затем он распахнул ворота, которые протащили за собой труп вражеского солдата; мертвые замерзшие пальцы плотно вцепились в нити сети.

Переступив через труп, Буриас прошел дальше. После нескольких перекручивающихся поворотов и маленьких комнат он вышел в магистральный туннель по крайней мере пяти метровой ширины. В центральной впадине находилась проезжая часть, вокруг которой тянулись две платформы.

Осторожно шагая по туннелю, Буриас переступал через осколки и обломки, рядом с которыми валялось множество трупов. Тела были изрезаны лезвиями осколков или разорваны незнакомым оружием. По всему туннелю были раскиданы сгоревшие машины, словно надоевшие гиганту игрушки. Многие перевернулись или прижались к стенам, а остальные рухнули на пути.

Забравшись на крышу одной из разбитых машин, Буриас осмотрелся. Не было видно ни кого, хотя осматриваемый Несущим Икону слабо изгибающийся туннель протянулся по крайней мере на полкилометра.

Он спрыгнул на капот белого БТР, прогнувшийся под его весом, и легко сошел на пол.

— Все чисто, — сказал он в вокс-сеть. — Похоже, некто побывал здесь до нас.

Пока остальные из Воинства выдвигались на позиции, Буриас присел на корточки, чтобы осмотреть труп.

Это был ещё один солдат, чье лицо стало пурпурным, а тело раздулось как надувной шарик. Буриас вырвал длинный изогнутый осколок из шеи солдата и с интересом его изучил. Он был длинным, как половина пальца Несущего Икону, и настолько тонким, что его почти не было видно с боков. Буриас осторожно поднес осколок губам, а затем облизнул его изогнутый наконечник.

Вкус был едок, и он ощутил неизвестные ядовитые вещества на лезвии. А когда осколок порезал его язык, то и кровь.

Ксено токсины попали в кровяной поток, а руки начали дрожать. На его лбу выступили слабые струйки пота, когда Буриас поднес трясущуюся руку к лицу, пытаясь держать её ровно, но не смог.

Он ощущал, как неизвестная сыворотка течет к его двум сердцам, но не нервничал. На самом деле, как только в кровь попал яд, заработали биологически сконструированные защитные системы, уже изолирующие и сдерживающие чужеродное зелье. Его сердечный ритм ускорился, когда тело стало бороться с угрозой, быстро прогоняя кровь через оолитовую почку и очищая её от смертоносной сыворотки.

Меньше чем за минуту сердцебиение Буриаса вошло в норму, а руки перестали дрожать.

— Интригующе, — сказал он сам себе.

Круги двигались через систему туннелей примерно час. Они не встречали живых, хотя везде были следы яростных перестрелок. Проходы были безмолвны как гробницы, с рядов ламп над головой сиял холодный свет. А потом первые лампы замерцали и отключились.

— Пять неизвестных, двигаются к нашим позициям, — рявкнул Намар-Грех, прервав тишину. — Приближаются быстро. Очень быстро.

Мардук и опустошители немедленно бросились в укрытие. Был слышен быстро приближающийся резкий визг.

— Опасность с севера, — заорал Мардук, когда пять размытых теней вырвались из тьмы бокового туннеля, двигаясь с невозможной скоростью. Они разрывали воздух, паря в двух метрах от поверхности и резко сворачивая в магистральный туннель. Они были гладкими и смертоносными как ножи.

Кхалаксис и его круг оказались на открытом пространстве и не успели даже поднять оружие, прежде чем трое из них пали под ураном осколков.

Другой рухнул, когда джетбайки пронеслись сквозь Несущих Слово, изогнутое лезвие оторвало его руку у локтя.

А затем джетбайки исчезли, промелькнув над головам космодесантников и развернувшись над обломками.

Залаяли болтеры, освещая тьму, но они были слишком медленны, а враг слишком быстр. Один из Помазанников выпустил ярость своей автопушки «Жнец», сотни крупнокалиберных патронов понеслись к проносящимся по широкому кругу джетбайкам, летевших мимо упавших с рельсов вагонов поезда. Автопушка пробила обломки, но даже улучшенные целеуказатели, встроенные в терминаторскую броню, не могли превзойти скорость машин.

Пустые гильзы отлетали от мощного орудия словно дождь, но неповрежденные джетбайки вырвались из темноты. Ракета, запущенная одними из опустошителей Намара-греха, пронеслась сквозь тьму к одному из огибающих обломки джетбайков. Проявив сверхъестественные рефлексы, водитель послал свою машину в резкое падение по спирали, и ракета безвредно пронеслась мимо, яростно разорвавшись у стены.

Мардук стрелял поставленным на полуавтоматический режим болт-питолетом в огибающие взрыв машины, но даже когда они замедлились, для него они оказались слишком быстры.

Ещё двое воинов круга Кхалаксиса были ранены, пытаясь спрятаться в укрытие, а затем джетбайки пропали, растворившись в туннеле, из которого появились секунды назад.

Кол Бадар выкрикивал приказы, а выжившие из 17-го круга оттаскивали павших собратьев в укрытие.

Однорукий Намар-Грех и его несущие тяжелое вооружение опустошители вскочили и побежали, наполовину припав в укрытиях за обломками имперской техники, а остальные заняли позиции позади рокритовах колонн. Они приготовили тяжелое оружие, подняв его к плечам и сжав в руках.

— Приближаются новые противники! — крикнул Сабтек

— Где? — рявкнул Кол Бадар.

— Позади нас, — ответил ему Намар-грех. Мардук выругался.

— Сабтек, защищай тыл. Продольный обстрел, — приказал Кол Бадар. Воины 13-го бросились на позиции, двигаясь с отточенной эффективностью. Все боевые братья были в укрытие, одна линяя смотрел на запад, вторая на север.

— Кхалаксис, доложи, — приказал Мардук.

— Один мертв, второй почти, — прорычал чемпион 17-го.

Помазанники разделились, двое присоединились к 13-ому в тылу, остальные два остались с Кол Бадаром у входа в северный туннель.

— Буриас, — зашипел Мардук, ввалившись в укрытие рядом с Сабтеком, осматривающим тыл. На таком расстоянии он не видел ничего, но, принимая в расчет скорость врага, это мало что значило.

— Да, мой повелитель? — пришел шелковый ответ по вокс-сети.

— Охраняй Дариока-Грнед'аля.

Буриас помедлил с ответом, и Мардук увидел в тишине сопротивление его приказу.

— Защищай его, Несущий Икону, — рявкнул он, — Он умрет, и ты умрешь.

Буриас пригнулся на вершине обломков одного из вагонов, принюхиваясь. Он чувствовал нечто неподалеку, но не мог понять где.

Движение в уголках глаза привлекло его внимание, и он резко обернулся, тихо рыча. Но даже с его демоническим усиленным колдовским зрением он ничего не увидел.

— Буриас, — раздался голос Мардука, и Несущий Икону раздраженно зашипел.

— Хорошо, — ответил он, окинув последний раз всё вокруг.

Когда он спрыгнул с обломков на расколотую платформу, за ним по крыше вагона поползла тонкая как плеть фигура, чьё тело словно носила на себе покров теней.

Несущий Икону бросил взор через плечо, но создание уже растаяло в тенях. На мгновение оно вновь стало невидимым, и Буриас обернулся, побежав к Магосу Дариоку.

Запах Хаоса был силен вокруг магоса, который стоял без движения около обугленных обломков того, что некогда было одной из имперских машин, словно не замечая ведущиеся вокруг приготовления.

— Шагай туда, — рявкнул Буриас, пнув магоса. Дариок-Гренд'аль механически пошел вперед, каждый его шаг сопровождался шипением и стоном сервомоторов.

— Они вновь идут, — предупреждающе рыкнул Кол Бадар.

— Убьем их во имя Лоргара! — взревел Мардук.

— Контакт на востоке, — спокойно произнес Сабтек.

Мардук выглянул из-за служившего укрытием искореженного металла и увидел множество гибких фигур, скользящих из укрытия в укрытие и направляющихся к ним по туннелю. Даже с улучшенным зрением и усилительными механизмами, встроенными в шлем, ему было сложно сфокусироваться, так быстро они шли.

Первый Послушник сузил глаза, вглядываясь в гуманоидных ксеносов. На мгновение, он смог ясно увидеть пригнувшуюся фигуру, касающуюся пола длинными пальцами.

Её стройное тело плотно облегала тонкая отражающая броня, повторявшая все движения, что было так не похоже на тяжелые и негибкие доспехи Несущих Слово. Острые гребни выступали на запястьях и наплечниках, а голову полностью скрывал гладкий и загнутый назад шлем. В его руках было тонкое оружие чужеродного дизайна, из дула и рукояти которого выступали элегантно изогнутые лезвия.

Затем чужак вновь двинулся вперед, резко нырнув в укрытие. Его скорость была почти невозможной, секунду назад он стоял, прекрасно балансируя, а затем пропал. В движениях была такая грация и текучесть, которую ни один человек, сколь либо улучшенный, не мог повторить.

— Эльдары, — сплюнул Мардук.

Восьмая глава

Солон одиноко сидел в обеденном зале. Его поднос слабо вибрировал на металлическом столе из-за работавших двигателей краулера, а подвешенные на стене стаканы раскачивались. Он все ещё был в громоздком внешнем костюме, хотя и снял верхнюю половину, свисавшую за его стеной. Он оттолкнул недоеденный завтрак из синтетической пасты-каши, когда дверь распахнулась.

Техник примарис достал из кармана никотиновую палочку и ловко зажег её о бутановый светильник. Он кивнул Чолосу сквозь пелену серо-голубого дыма, когда тот сел напротив.

Обнаруженный ими в брошенном краулере мальчик выглянул из-за двери, удивленно разглядывая комнату.

— Ты собираешься это есть? — спросил Чолос, указывая на полусъеденный завтрак.

В ответ Солон толкнул ему поднос, выдохнув ещё один клуб дыма.

Чолос кашлянул и прочистил глотку.

— Иди сюда, малыш. Возьми себе немного еды, — сказал Чолос, ободряюще хлопая по спинке пустого стула. Мальчик осторожно пошел вперед, не отрывая глаз от еды.

Солон уставился на ребенка, все ещё видя перед собой лицо мертвого сына. Носимый мальчиком внешний костюм был ему слишком велик, его капюшон свешивался с головы. С рук свисали рукава, а штанины сбились в складки вокруг коленей. Когда он неуклюже пошел вперед, пытаясь не споткнуться, мальчик выглядел почти забавно, но явно был напуган.

Он не произнес ни слова с момента попадания на борт, кроме ответа на вопрос, как его зовут: Диос. Слова мальчика на брошенном краулере все ещё преследовали Солона.

«— Их забрали, — сказал мальчик. В транспорте были трупы, но большая часть находившихся там людей словно растворилась в воздухе.

— Кто? — спросил Солон.

— Призраки, — ответил мальчик, и от этого слова по коже Солона пошли мурашки.

— Призраков не бывает, — сказал сержант Заградительных Сил, Фолчес, хотя в его голосе было мало уверенности, а Солон не был уверен, пытался ли солдат успокоить мальчика или себя»

Но он был согласен с Фолчесом. Он не верил в духов или призраков, но нечто забрало всех людей. Тысяча пятьсот человек не могли просто исчезнуть.

С тех пор как мальчик оказался на борту, он тенью следовал за помощником техника примарис Чолосом. Солон был только рад, что мальчик не увязался за ним. А Чолос словно наслаждался этим и даже предложил сделать мальчика юнгой краулера.

— Да, сюда, — сказал он, когда мальчик с аппетитом набросился на отвергнутую Солоном еду. — Ты голоден, так?

— Найди среди беженцев потерявшую ребенка женщину, — сказал Солон, — и передай ребенка ей.

— Ох, мне не сложно присматривать за ним, — возразил Чолос.

— Нам под ногами не нужен любопытный маленький ребенок, — сказал Солон. — Передай его кому-нибудь из беженцев. Внизу есть множество женщин, которые могут им заняться.

Чолос пристально посмотрел на Солона и сказал, — Не слушай его, мальчик. Он просто ворчливый старик.

А Диос, слоно не замечая разговора, уделял все внимание обеду. Последний раз облизнув стандартную изогнутую ложку, он закончил есть, громко чмокнув губами.

— Чолос, — начал Солон, но его слова оборвались, когда комната резко вздрогнула. Внезапно краулер остановился, и вспыхнули предупредительные огни. Из коридора донесся вой сирен. Солон встал и бросился к двери.

— Какого черта? — спросил Чолос, вскакивая и опрокинув двери.

Последовал второй удар, а стаканы вылетели из креплений и разлетелись об пол. Солон вцепился в дверной проем, чтобы устоять на ногах.

— Призраки, — прошептал перепуганный мальчик, чьи глаза расширились как блюдца.

— Вперед, Вперед, вперед! — крикнул Фолчес, когда разъехались боковые двери краулера.

Сержант спрыгнул и на корточках приземлился на лед, его лазерный обрез гудел, наполняясь энергией.

Шторм все усиливался, а яростные ветра хлестали солдат Заградительных Сил Сциллы, когда те выпрыгивали в ураган кружащегося льда.

— Не вижу чертову штуку, — прошептал один из людей Фолчеса, его голос протрещал в левом ухе сержанта через микопередатчик.

— Краулер ударили с северо-востока, — сказал Фолчес. — Выдвигаемся, построение россыпью.

— Как, черт побери, мы будем сражаться с теми, кого не видим? — спросил другой солдат дрожащим голосом. Страх, понял Фолчес. Он резко обернулся и схватил солдата за плечо.

— Ты закончил? — Рявкнул Фолчес в его лицо, и солдат слабо кивнул. Сержант отбросил его, и жестом приказал двум солдатам осмотреть нос краулера, а двум другим идти к тыльной части.

Его люди согласно кивнули, а сержант зашагал к задней части огромной машины, пригнувшись и прижимая к плечам лазерный обрез. Двое солдат позади него тащились сквозь бурю снега и льда. Двое других, отправившихся в противоположном направлении, уже не были видны в шторме…

Достигнув задней части, Фолчес жестом приказал солдатам встать и рискнул выглянуть из-за огромной машины. Из её выхлопных труб шел дым, а горячее масло капало на лед. Из набравшихся луж поднимался пар.

Низко пригнувшись, он приказал своим людям занять укрытие.

Один из солдат, Леон, припал на корточки начал локоть за локтем красться по углублению в гусеницах краулера, выходя на позиции, нацелив длинноствольный лазган на северо-восток. Другой залез под огромную машину и пополз на позицию.

Фолчем прилег в углу краулера, вглядываясь в прицел. Тот показывал ландшафт зелеными тенями, но хотя ночь сквозь прицел была ясна как день, из-за яростной бури не было видно ничего на расстоянии больше двадцати метров.

Там ничего не было кроме кружащейся пелены снега и льда.

— Юлий, ты что-нибудь видишь? — сказал сержант в микропередатчик.

— Нет, сэр, — пришел ответ.

— Удерживай позицию, — сказал он.

Вокруг Фолчеса выли ветра, но он не двигался и выжидал. Прошли минуты, и кусачий холод просочился сквозь его одежду.

Он отвел глаза от прицела и уставился в слепящий белый вихрь. Казалось, что позади кружащегося льда было движение.

Сержант вновь припал к прицелу, приглядываясь. Но не увидел ничего. Выругался.

— Ты это видел, Леон? — прошипел Фолчес в микропередатчик.

— Нет, я ничего не видел, сэр, — ответил солдат.

— Проклятье. Там что-то есть. Юлий, ты что-нибудь заметил?

Но он не услышал ответа от остальных солдат отряда, лишь яростный рев ветра.

— Юлий, Маркаб, отвечайте, — рявкнул Фолчес, но лишь тишина была ему ответом. — Черт.

Сержант ощутил позади движение и резко обернулся, его сердце было готово выскочить из груди, нацеливая лазерный обрез на… пустоту.

Он выругался, поняв, что испугался теней. Фолчес попытался замедлить пульс, медленно дыша.

— Спокойно, чел, — сказал он сам себе, вновь занимая позицию. Сейчас он бы не отказался от укола химического ингалятора, но все его купленные на черном рынке наркотики остались на борту.

Пытаясь сосредоточиться, Фолчес сделал глубокий вдох и вновь вызвал остальных солдат.

— Маркаб, Юлий. Отвечайте, — хрипло зашептал он в микро-передатчик. — Где вы, черт возьми?

Вновь было лишь безмолвие.

Сержант покосился на Леона, пригнувшегося у гусеницы краулера… Солдат без движения лежал лицом вниз, под его разбитой головой уже скопилась лужа крови.

Фолчес отскочил от угла, и рой металлических осколков пронесся мимо его лица.

С резким визгом множество патронов врезалось в борт краулера.

Сквозь ветер в его ушах раздался сдавленный хрип, и сержант понял, что последний из его взвода, Рем, был мертв.

Выругавшись, Фолчес выглянул из-за угла, пытаясь хотя бы разглядеть цель.

Пол дюжины силуэтов в стеклянисто-черной броне крались по снегу, а более крупные тени летели вперед в нескольких метрах от земли.

Сержант сделал быстрый выстрел в ближайший силуэт и прыгнул обратно в укрытие, спасаясь от ответного огня. В него попал один из осколков, пробив нательную броню и разрезав руку.

Порез был невозможно тонким, боли сначала не было, но потом из него хлынул фонтан крови, а Фолчес закричал, схватившись за глубокую рану.

Оставляя за собой след из кровавых капель, с шипением падавших на испарявшийся снег, сержант заградительных сил пятился, таща за собой лазерный обрез. Он оступился в луже вытекшего из поврежденного двигателя горячего масла, и рухнул на колени. Выползая из сгущавшегося тумана, Фолчес вскочил и вслепую побежал вдоль огромного ледяного краулера, в панике оглядываясь через плечо.

Тонкий и немного зазубренной клинок вонзился в его кишки, легко прорезав плоть и броню. Лазерный обрез выпал из его руки, когда он увидел внешность своего убийцы. За злобно скривившимися глазницами безликого шлема не было видно ничего, Фолчес увидел лишь свое отражение.

Существо было выше его на целую голову, хотя и нечеловеческим тощим, оно склонило голову на бок, всматриваясь в него и поворачивая лезвие в печени, словно наслаждаясь каждым мгновением убийства. Кровь фонтаном забила из открывшейся раны, пар поднялся от жара внутренностей.

Рука, чьи пальцы выглядели как черные лапы паука, сомкнулась на шее сержанта и прижала его к краулеру. Лезвие выскользнуло из кишок и зависло перед глазами Фолчеса, кровь капала с его элегантно изгибающегося наконечника.

Фигура плотно прижалась к умирающему солдату, словно желая прочувствовать все его предсмертные ощущения. Затем она вонзила лезвие в бок сержанта, протолкнув его между ребрами и медленно вонзив в легкие.

Красная пена выступила на губах Фолчеса, когда его дыхание затруднилось, он захрипел, медленно захлебываясь своей кровью. Черные пальцы почти любовно стискивали его шею, пока пульс не затих, а затем остановился.

Черное существо разжало руку, давая трупу сержанта сползти на снег.

Солон бежал к контрольной кабине ледникового краулера, распихивая со своего пути рабочих. Вой сирен в клаустрофобически узких коридорах был оглушителен, он моргал и прижимал руки к ушам, проносясь мимо ревущих клаксонов.

Плотно сбитый, перемазанный в масле рабочий врезался в Солона, выбежав из-за угла, отбросив его к стене.

— Извини, босс, — сказал человек, помогая ему встать на ноги, а Солон уже бежал дальше.

Он обхватил стальные перила, скатившись на нижний уровень, и побежал направо к кабине. Его ботинки громко стучали, когда он взбирался по короткой лестнице, и распахивал дверь пинком.

— Какого черта… — начал он, но его слова обвинения к ленивому водителю умерли в глотке.

Дыра размером с кулак была выжжена в боковом окне кабины и пробита в панелях управления на противоположной стене, из дымящейся дыры капал расплавленный металл. Водитель откинулся в кресле, но у него не было воловины головы, ужасающий удар явно прошел прямо сквозь него.

Солон закашлялся от вони сгоревшей плоти, но зашел в кабину, пытаясь не смотреть на труп. Но не смог. Крови не было. Чтобы не стреляло, оно полностью прижгло рану, оставив обгорелую корку. Заряд угодил в его висок, и все что находилось между ушами исчезло до самого рта, который был распахнут в почти комическом шоке.

Оторвав взгляд от трупа, Солон подошел к панели управления. Она не работала, по всей длине не мерцало ни одного огонька. Солон выругался. Он нажал несколько переключателей, вознося мольбу Омниссии, но не произошло ничего. Солон шарахнул по консоли кулаком.

— Давай же, черт побери!

Замерцали красные предупредительные огни, иглы на шкалах хаотично завертелись, и Солон удивленно засмеялся своему успеху.

Но его маленькая победа пожила не долго. Луч чистой тьмы пробил стену кабины, в фонтане искр уничтожив консоль. От энергетического удара электропроводка и кабели сплавились, а огонь с ужасной силой вырвался наружу, расколов уже пробитые пласглассовые окна и отшвырнув Солона.

Отброшенный назад на ведущую в кабину лестницу, с кожей на руках и лице потрескавшейся от жара Солон тяжело ударился о палубу. Он начал неистово сдирать термальную подкладку, ибо синтетическая материя сплавилась с кожей. Содрав дымящиеся тряпки вместе с кусками кожи, он отшвырнул их и побежал прочь.

Краулер, являвшийся его домом с тех пор, как его изгнали из гильдии Шолто восемнадцать лет назад, превратился в руины. Он был мертвы, а стервятники уже кружились над его трупом.

А ему нужно уходить

Обогнув угол, он почти врезался в Чолоса, тащившего за собой мальчика.

— Солон… — с паникующим лицом начал тот.

— Не сюда, — крикнул он, поворачивая людей и побежав перед ним. — Краулер уничтожен, а нам надо убираться отсюда!

Вопли и крики эхом отдавались в коридорах, пока Чолос и Солоно проталкивались через паникующих рабочих. Команда смотрела на него, ожидая руководства.

— Одевайте защитные костюмы! — возопил начальник, — Если мы останемся здесь, то все будем покойниками!

«В лучшем случае» — подумал он, вспоминая о резвом недостатке тел на подбитом краулере, который они видели несколько часов назад.

— Проклятье! — выругался Чолос, — мой костюм.

— Где он? — спросил Солон.

— В моем личном шкафу, — ответил помощник. — Но Солон, беженцы… для них не будет достаточно костюмов. Мы не можем их бросить здесь.

— Но мы погибнем, если останемся.

— Но все эти люди?

Солон выругался и шарахнул по стене, ободрав костяшки пальцев.

— Что я могу сделать, Чолос? Я не смогу их спасти, а с отключенными генераторами, они замерзнут до смерти на грузовой палубе так же, как и снаружи.

— Должен же быть какой-то способ…

— Хорошо, если ты можешь что-то предложить, я внимательно слушаю. Возможно, ублюдок Фолчес сможет вызвать подкрепление. Я не знаю.

Чолос сделал глубокий вдох, и хлопнул рукой по голове.

— Возьми Диоса, Солон, — сказал он, — Встретимся внизу. Я буду быстр.

Солон посмотрел на мальчика, глядящего на него расширившимися глазами, и выругался. Чолос опустился на колени.

— Иди с Солоном, — медленно сказал он мальчику. — С ним ты будешь в безопасности. Ты понял?

Диос печально кивнул.

— Отлично, — сказал Чолос, взъерошив коротко стриженые волосы мальчика и встав. — Я вернусь скоро.

— Я встречу тебя на палубе три, — сказал Солон.

— Я там буду, босс, — напряженно улыбнулся Чолос.

— Лучше бы тебе быть, — сказал Солон и хлопнул заместителя по плечу, умоляя идти. — Вперед.

Чолос скрылся в боковом шлюзе, а Солоно посмотрел на мальчика.

— Пошли, парень, — сердито сказал он.

Мальчик с серьезным лицом отдал ему салют, и они бросились к грузовым палубам. Им потребовалось больше пяти минут, чтобы покинуть зону команды и оказаться в грузовых палубах, миновав извивающиеся коридоры и десятки паникующих членов экипажа.

Когда он открыл дверь на грузовую палубу номер три, внутрь с шипением ворвался ураганный ветер. В его реве не были слышны вопли, а Солон увидел, что одна из боковых дверей широко открыта.

Сквозь слепящий снег и лед, можно было видеть зависший во тьме темный силуэт, парящий в четырех метрах над поверхностью. Он был гладким и черным, из его обоих боков выходили изгибающиеся лезвия и крюки, и он слабо раскаивался от ударов ветра, словно корабль в открытом море.

Черные существа, более высокие и стройные чем люди, тащили упирающихся и кричащих людей на зависший снаружи скиф. Пока он ошалело смотрел, пригвожденный ужасом увиденного, упирающуюся женщину повалили на землю тяжелой оплеухой и за волосы потащили к открытой грузовой двери.

Многих уже затащили на площадку в середине скифа, свалив в стонущую груду и связав руки за спиной.

Один из безликих похитителей повернул к нему свой черный шлем, и Солон ощутил такой страх, которого никогда не было раньше, глядя в отражающие свет линзы.

Существо выплюнуло слово на языке, который Солон не понимал, развернулось на пятках как танцор и сорвало нечто с пояса. А затем оно метнуло это в человека.

Уже когда существо выхватывало оружие, Солон отшатнулся, и споткнулся о Диоса, который цеплялся за одну из его ног. Ругающийся техник упал, а вертящееся оружие пронеслось над его головой, угодив в бежавшего следом члена экипажа.

Закашлявшийся рабочий рухнул, вцепившись в обхватившие его шею тяжелые сети. По ним прошла вспышка энергии и мужчина забился в конвульсиях.

Схватившись мальчика на руки, Солон ударил по боковой панели, захлопнув на собой заслонку, повернулся и побежал, перепрыгнув через содрогающееся на земле тело.

Слева были другие грузовые палубы, двигатели справа, и Солон на секунду замер, думая куда идти. Парень обхватил руками шею Солона, прижав лицо к груди, по лестнице к ним бежали два перепуганных члена экипажа.

— Бегите, — крикнул Солон, и, услышав срежет отрывавшейся позади заслонки, принял решение и бросился направо.

Рабочие смотрели за спину Солона, сначала с недоумением, а потом с нарастающим ужасом. Потом раздался резкий звук, и один из них рухнул, его левую ногу усеяли тонкие осколки. Второй бросился бежать, но не успел, осколки разрезали его ноги. Его вопли агонии преследовали Солона, когда он вбежал в двигательный отсек и, огибая резкий угол, ударился плечом об стену.

Огромные двойные двигатели молчали, когда он пробегал мимо них, его ботинки порождали громкое эхо. Потоки пара выходили из-под решетчатого пола, где мощные двигательные приводы и устройства краулера бежали без движения. Солон повернул направо и вцепился в металлические ступени узкой лестницы, идущей вдоль переборки.

— Держись, парень, — сказал он, и малыш вцепился сильнее, как пиявка прижавшись к Солону. А тот начал быстро подниматься по лестнице, ожидая, что его в любой момент разорвет в клочья.

Поднявшись на половину, он сошел с решетки и попытался открыть переборку, ведущую в выхлопные трубы. Круглый люк не поддался.

— Давай же, черт побери, — шипел Солон, бросая быстрые взгляды на вход в двигательный зал, когда доносились новые странные крики. Его руки соскальзывали с колеса, пока он изо всех сил пытался его вывернуть. Его лицо покраснело от натуги, и он ощутил прилив надежды, когда решетка немного поддалась. С новыми силами он перевел колесо в открытую позицию и распахнул люк.

Из него вырвался поток снега, на мгновение его ослепив, а затем Солон потащил мальчика к проходу.

— Вперед, парень. Сейчас! Я сразу за тобой, — хрипло прошептал он, оглянувшись. В зал кралась тень, в её руке был украшенный лезвием инопланетный пистолет.

Солон проталкивал парня внутрь, когда получил пинок в лицо и почти упав с лестницы. Выругавшись, он проткнул мальчика, и полез следом за ним. Его руки скользили по обледенелой поверхности, ему не за что было ухватиться. Неловко дернув ногами, половина которых уже была в люке, он ожидал лап, которые в любой момент схватят его и утащит обратно. Мальчик слабо вцепился в его руку.

Он кое-как пытался протиснуться через шлюз на маленький балкон снаружи, с которого ранее ремонтировали эту часть краулера. Бросив взгляд через открытый люк, Солон увидел смотрящую на него тонкую фигуру. Секунду спустя она вскинула пистолет, а техник завалился на бок, увлекая за собой мальчика.

Осколки тонкого металла с шипением пронеслись через закрытую дверь и разрезали стальные выхлопные трубы, словно они были бумажными. Подняв мальчика, Солон перебросил его через край, а затем сам прыгнул через перила, молясь, чтобы не раздавить ребенка.

От тяжело ударился о лед и застонал от вспыхнувшей в левой ноге боли. Даже сквозь ветер Солон мог слышать вопли, и он потащил мальчика за собой под краулер, прижавшись между гусеницами.

Без термальной подкладки он уже неконтролируемо дрожал. Под краулером было мало места, но он попытался натянуть на тело защитный костюм и низко опустил капюшон, закрывая лицо. Мальчик уже натянул его на голову и смотрел на Солона через круглые увеличительные линзы.

Они вместе поползли под огромной тушей ледяного краулера. Солон увидел прижавшегося к земле солдата Заградительных Сил, на мгновение ощутив надежду, а затем заметил кровь.

Отвернув парня от жуткого зрелища, Солон полез дальше под краулер, направляясь в самые темные уголки, мальчик безмолвно полз за ним.

Они замерли, когда тело рухнуло рядом на снег, и Солон увидел напуганное лицо Чолоса. Тот приземлился на руки и колени, его защитные костюм все ещё свисал со спины. Солон жестом сказал ему ползти под краулер. Но тот явно не разглядел их в темноте и вскочил на ноги, слепо ринувшись в бурю.

Солон уже хотел крикнуть ему, но две безмолвные и смертоносные тени спрыгнули на снег. Они гладко приземлились и сделали несколько неторопливых шагов вслед за убегающим человеком. Были видны лишь их стройные черные ноги, но Солон в напуганном удивлении смотрел на них. Покрытые шипами пластины брони были гибкими, как синтетическое волокно, повторяя контуры и мускулы ноги.

Чолос продолжал свой безумный побег, но Солон знал, что он не спасется, его сердце содрогнулось от злобного смеха черных грабителей. «В любую секунду они его пристрелят» подумал Солон.

Но они не стали этого делать.

Вместо этого из темноты вынырнул черный силуэт, размытый скоростью и ревущим ветром. «Ракета» сначала подумал Солон, но затем он увидел, что на быстро приближающейся вещи сидит наездник и понял, что это антигравитационный мотоцикл. Всадник наклонился и ударил, когда джетбайк пронесся мимо.

От удара Чолос рухнул, его кровь расплескалась по снегу. Но рана не была смертельной, и он вскочил, прижимая руки к плечу. Нигде не было видно напавшего, исчезнувшего во тьме бури, и Чолос начал оборачивать с диким глазами. Солон вспотел, когда грабители вновь засмеялись, мурашки пошли по его коже от их злобного хохота.

Байк вновь появился и пронесся мимо Чолоса, сбив его с ног и вновь растворившись во тьме.

В этот раз Чолос вставал дольше, а из его руки хлестала кровь. Солону больше не хотелось смотреть на то, как грабители играют с жертвой, но он не смог отвести взгляд.

Байк вновь появился из ниоткуда, а Чолос упал, крича от боли в перерезанных сухожилиях. Теперь он не мог встать, но все ещё пытался спастись и отчаянно отползал, оставляя за собой кровавый след.

И байк появился вновь, но теперь при приближении он замедлился с удивительной скоростью. Он завис в воздухе над тщетно пытающимся встать Чолосом. Водитель был одет в черный кожаный комбинезон, на его груди и плечах были пластины шипастой брони, а длинная грива кроваво-красных волос торчала из-за спины продолговатого шлема.

Мерцающий и похожий на нож байк опустился к земле, а водитель потянулся и схватил Чолоса за шкирку. А затем байк резко ускорился, таща человека за собой, каждые десять метров его ноги бились об землю. Он грубо швырнул его ожидавшей паре грабителей, а затем вновь исчез в буре.

Они вновь захохотали и уволокли Чолоса. Это был последний раз, когда его видел Солон, который знал, что образ окровавленного и напуганного человека с ужасно изломанными ногами будет преследовать его до конца жизни.

С ужасом и тяжестью в желудке Солон пополз дальше во тьму, таща Диоса за собой. Они укрылись в тени огромного колеса одной из гусениц. Солон не знал, сколько они пробудут там, но молился в первый раз с тех пор, когда был ребенком.

Мардук фыркнул, когда очередь осколков глубоко вонзилась в его левый наплечник, но не пробила броню. Он ответил тремя быстрыми выстрелами, а затем снова прыгнул в укрытие, скрывшись от ответного огня. Быстрыми движениями он выбил пустую обойму и вогнал новую.

— Джетбайки, — предупредил Кол Бадар, а затем из северного прохода вновь вырвались быстро летящие машины. Взревело тяжелое вооружение опустошителей Намар-греха, сбив два приближающихся байка, поток плазмы расплавил одному нос, а тяжелые болтеры разорвали двигательные механизмы второго. Подбитый плазменной пушкой джетбайк носом ударился о пол и перевернулся, послав своего всадника в полт. Другой байк резко свернул влево, неконтролируемо вращаясь, он врезался в стену туннеля, исчезнув в облаке огня и дыма.

Затем другие байки пронеслись сквозь магистральный туннель, пролетев над головами космодесантнков. Поток щепок обрушился на пол и застучал по Помазанникам, но боевые братья в броне терминатора стояли под обстрелом, словно борющиеся против ветра люди. Их сдвоенные болтеры взревели, вырывая осколки размером с голову из корпуса одного байка, но тот не упал и в плотном построении понесся дальше.

Мардук и боевые братья 13-го оказались уязвимы к атаке джетбайков в спину и рассыпались, открыв огонь из болтеров.

Под огонь двух байков угодил один из воинов Сабтека, и хотя осколки не смогли пробить броню, десятки мерзких шипов вонзились в сочленения в броне IV модели, и он упал без звука. Осколки воткнулись в маленькую щель между нагрудником и шлемом, вонзившись ему в шею, а два других пробили левую линзу шлема, погрузившись в мозг.

Концентрированным огнем боевые братья 13-го сбили ещё одну машину, а прицельный выстрел Мардука оторвал голову второму. Всадник без головы вывалился из седла и полетел назад, а Мардук перекатился, когда в него полетел опустевший байк, летящий над поверхностью пола словно камень, брошенный в спокойную воду.

Байк врезался в обломки шахтерской машины имперцев, за которой залегал Мардук, от силы удара пробив их насквозь. Последний байк исчез, ускорившись и растворившись во тьме.

В спину встававшего Мардука ударил поток щепок, повалив его обратно. Он выругался и одним движением вскочил, развернулся и выстрелил. Мардук улыбнулся, увидев как реактивный болт разорвал грудь одного из наступающих эльдар.

— Тринадцатая, за мной! — закричал уставший от сидения в укрытие Первый Послушник.

Буриас зашипел от ненависти, когда вновь появился последний эльдарский джетбайк, встреченный потоком болтерных снарядов, отскакивавших от раскиданных по туннелю обломков. Он двигался так быстро, что казался лишь размытой тенью, а одержимый прищурился, выпуская на поверхность Драк'шала.

Машина эльдаром рассекла воздух как дротик, промелькнув над выжженными остовами имперских машин, уклоняясь от потоков встречного огня.

Он ускорился ещё сильнее, направляясь прямо к Буриасу-Драк'Шалу и Магосу Дариоку, который неподвижно стоял позади, игнорируя все вокруг.

Пушки, встроенные под шасси джетбайка, взревели, выплюнув в одержимого воителя поток осколков, но тот уже взмыл в воздух, зажав в одной руке икону Воинства, словно ничего и не веся.

Огонь пушек джетбайка полетел к Дариоку, но того окружила сияющая сфера, и щепки попадали на землю, отскочив от энергетического барьера.

Буриас-Драк'шал вскочил на элегантный выступающий нос джетбайка, схватив наездника демоническими когтями за шею и вырвав из седла. Опустевший байк дико завращался и полетел по спирали, взорвавшись на стене туннеля, а Буриас-Драк'шал приземлился на четвереньки, держа в руках слабо трепыхающегося эльдара.

Подняв ксеноса в воздух, словно котенка, Буриас-Драк'шал шарахнул его головой об угол изломанной груды металла, некогда бывшей частью имперской машины. Хрупкий череп раскололся как кокос.

— Слабые отродья, — фыркнул Буриас-Драк'шал, отбросив труп.

И тут клинок вонзился в его бок, а Несущий Икону зарычал от гнева и боли. Лезвие мучительно повернулось рядом с позвоночником, а одержимый развернулся, смертельной аркой раскручивая икону.

Но удар не нашел цель, вокруг словно и не было ничего. Колдовским зрением он заметил тень в уголке глаз, и резко обернулся, когда к нему вновь устремился клинок, удерживая расстояние между собой и почти невидимым врагом.

Его глаза сузились, разглядев тонкие призрачный силуэт. На мгновение он стал видимым, словно смеясь над Несущим Икоту, и Буриас-Драк'шал увидел стройную фигуру, чья черная как уголь кожа была покрыта вырезанными тайными письменами. Его глаза были молочно белыми, без зрачков, и существо зарычало на него, показывая полную острых и зазубренных клыков пасть.

А потом оно вновь стало лишь тенью, размытым призрачным силуэтом, устремившимся к нему в вихре движения. Буриас-Драк'шал размахнулся иконой словно молотом, её шипастое навершие загудело, несясь сквозь воздух. Порождение тени поднырнуло под удар и подскочило, а Буриас-Драк'шал зашипел от боли, когда лезвие вновь вонзилось в его бок.

Несущий Икону ответил тяжелым возвратным ударом, отбросив существо прочь. Оно приземлилось на четвереньки, и вновь стало видимым, гневно на него зарычав. А потом оно исчезло, растворившись в воздухе.

Буриас-Драк'шал ощутил незнакомую эмоцию: сомнение.

Существо казалось одновременно знакомым и чуждым. Ему казалось, что он ощутил запах варпа внутри его сущности, но существо не было ни демоном, ни одержимым…

Его злые глаза метались из стороны в сторону, ожидая внезапной атаки, но её не произошло. Он вонзил древко иконы в пол, расколов рокритовую поверхность, и проревел вызов.

Мардук услышал рев, но, обнажив цепной меч, выбросил мысли об этом из головы, ощущая экстаз от соединявшегося с ним демонического оружия. Шипы рукояти погрузились в его ладони сквозь отверстия в перчатках, и он ринулся на эльдарских воинов.

Дисциплинированные воины 13-го круга немедленно отреагировали на его приказ, выскочив из укрытий с наведенными болтерами. Они зашагали на врага, построившись в две неудержимые фаланги с перекрывающимися огневыми дугами.

К каждому из отрядов присоединился один из Помазанников, эти чудовища из мускулов и металла ринулись вперед, отмахиваясь от вражеского огня и отвечая очередями комби-болетров

В ближайшие враги были меньше чем в двадцати метрах от них, и глупо, как подумал Мардук, продолжали двигаться к Несущим Слово.

— Истребляйте неверующих! — закричал Мардук, срываясь на бег и стреляя из болт-пистолета.

Воины 13-го выдвинулись вперед, короткими очередями прижимая врага к земле.

Мардук видел, как двоих эльдаров скосило болтерным огнем. Один болт взорвался в плече ксеноса, в фонтане крови оторвав ему руки, а другого разорвала пополам очередь в стройную поясницу.

Поток щепок погрузился в нагрудник Мардука, но он не остановился, на бегу выпустив очередь в двоих эльдарских пиратов. Показав нечеловеческую скорость, они перекатились, и снаряды пролетели мимо, выбив осколки из стен.

Он закричал от ненависти, приближаясь к эльдарам, и размахнулся цепным мечом, рассчитывая разрубить пополам стройного воина. Эльдар поднырнул под удар с такой скоростью, что при всех генетических изменениях и тренировке Астартес, Мардук по сравнению с ним был медленным и неуклюжим, и ударил в сочленение брони Мардука изогнутым штыком.

Лезвие погрузилось в плоть, и Мардук гневно зашипел. Он нанес возвратный удар в сторону по пояснице эльдара, голодные зубья цепного меча неистово вращались. Существо в черной броне отклонилось назад, наконечник цепного меча прошел в сантиметре от его живота, и ударило Левием в глотку Мардука.

Первый Послушник дернулся, и клинок вонзился в его наплечник. Ударив правой рукой, в которой ещё был болт-пистолет, Мардук преломил лезвие, лишь наконечник остался в его броне. Опустив плечо он ринулся вперед и врезался в тонкого ксеноса прежде, чем тот успел отскочить.

От силы удара грудная клетка эльдара треснула, и он рухнул на пол. Мардук ударил цепным мечом в лицо грабителя, опустив его как прямо нож, пробив шлем и расколов череп.

Тяжело поднявшись, Мардук фыркнул, когда лезвие вонзилось в его бок, пройдя между пластинами брони. Бросив болт-пистолет, он схватил противника за руку, сломав тонкие кости. Ксенос пытался вырваться, но железная хватка Несущего Слово удержала его на месте, а затем в его шею вонзился цепной меч.

Когда визжащие зубья разорвали броню, хлынула кровь, а Мардук все дальше погружал свой меч в шею чужого. Он прорезал плотные мускулы и сухожилия ксеноса и разорвал тонкую шею. А затем тяжелым ударом он отбросил труп прочь и опустился на колено, чтобы подобрать пистолет.

Вскочив, Мардук не нашел новых целей. Эльдары с поразительной скоростью исчезли в тенях, словно тени, сметенные светом от лампы. За мгновение они исчезли, а Мардук, тяжело дыша, осматривал последствия свирепой битвы.

Все говорило о том, что бой продолжался меньше минуты, но жестокость, ярость и эффективность атаки пугали.

Три члена 13-го круга были ранены, один из лежал без движения, кровь сочилась из раны в его голове, слишком серьезной для того, чтобы её замкнули даже мощные клетки ларрамана. Два воина Кхалаксиса были мертвы, а два ранены. Пали девять эльдаров, а ещё троих раненых бросили сородичи.

Мардук зашагал к одному из них. Его левая нога была оторвана в колене, но он пытался отползти, заливая кровью пол.

Мардук наступил на нижнюю часть спины раненого, удерживая его на месте, когда подходил Кол Бадар. Черная броня под ногами была поразительно тонкой и легко поддающейся, но когда он нажал, она затвердела. Мардук пинком перевернул эльдара, смотрящего на него сквозь элегантные линзы шлема. Его ненависть была ощутима, а рука тянулась к бедру, на котором висел изогнутый клинок.

Быстрым и расплывчатым движением он попытался вонзить клинок в глотку Мардука. Но он перехватил руку эльдара и надавил, ломая хрупкие кости, а тот, шипя, бросил нож на пол.

— Я раньше не видел их лиц, — сказал Мардук, прижав коленом сломанную руку эльдара и потянувшись к его шлему. Не обращая внимания на слабые попытки эльдара оттолкнуть его Первый Послушник попытался его снять. Но ему это быстро надоело, и Мардук просто вцепился пальцами обеих рук в костлявый подбородок эльдара и рванул. Он разорвал шлем эльдара пополам, почти сломав при этом шею ксеноса.

Первый Послушник отбросил искореженный шлем прочь и посмотрел на открывшееся лицо.

Оно было неестественно длинным и тощим, призрачным. Высокие щеки и угловатый подбородок придавали лицу суровый вид, одновременно тонкий и мрачно внушительный, но совершенно чужеродный. На голове не было волос, а острые изогнутые символы или руны, похожие на элегантные клинки эльдаров, были вытатуированы на левой половине лица. Тонкие губы презрительно скривились, а глаза были похожи на миндаль, элегантны, чужды и полны ненависти.

— Оно тонкое как женщина, — сказал Мардук, — и напоминает мне легионеров Фулгрима.

Кол Бадар фыркнул.

Хотя III Легион, Дети Императора, состоял из могучих воинов и мудро принял сторону Воителя и Хаоса, между ними и Несущим Слово не было особой любви.

Где легион Лоргара был известен строгостью, а его жизнь наполняли посты, молитвы и ритуалы, в Детях Императора процветало декадентство, они предавались порокам во всех формах. Где Несущие Слово поклонялись Хаосу во всех его проявлениях, Дети Императора посвятили себя лишь темному принцу Хаоса: Слаанешу.

Эльдар с ненавистью посмотрел на Мардука.

— Я согласен, но они достойные враги, — сказал Кол Бадар.

— Достойные? Они ксеносы. Они не заслуживают ничего, кроме уничтожения, — возразил Мардук.

— Согласен, — сказал Корифей, — но мне по душе битва с врагом, который способен нас испытать.

— Их проклятое чужое оружие сильно, — неохотно согласился Мардук, резко схватив эльдара за шею одной рукой. Он сжал кулак.

— И они поразительно быстры, — продолжил Первый Послушник, опуская кулак и пробивая лицо эльдара, — Но их достаточно легко сломать, оказавшись рядом.

Кровь, мозги и осколки черепа разлетелись по полу.

Девятая глава

Оптимистом был Икорь Баранов. И когда он впервые услышал о бедствиях миров, эвакуируемых перед вторжением тиранидов, он улыбнулся.

Уже были брошены сотни обитаемых миров. Погибли бессчетные миллионы, поглощенные для утоления неугасимого голода флотом-ульем или уничтоженные жестокой политикой Экстерминатусов, проводимой Империумом. Любой мир, не эвакуированный до конца перед началом вторжения тиранидов на поверхность, вычеркивали из имперских архивов и бомбардировали с орбиты. Уже множество заселенных миров предали мечу, все живые существа на них — тираниды, люди, животные и растения — сгорели в очищающем огне.

Но Баранова не заботили миллионы погибших. Он видел во всем позитивные возможности, и когда другие называли это время эрой ужаса и тьмы, он увидел время для получений состояния.

Его судно, «Экстаз», было запарковано в посадочной зоне CXVI, находящейся в личном владении части космопорта Форкис. Лишь немногие достаточно состоятельные люди имели доступ на эту частную территорию.

Баранов слышал, что обычные доки были переполнены тысячами напуганных рабочих из гильдий и их семьями, отчаянно пытавшимся убраться прочь. В противоположность этому безумию, посадочная зона CXVI была настоящей утопией покоя и тишины.

Примыкающая к доку комната отдыха была обильно украшена экстравагантными иномировыми растениями, повторяя плодородный субтропический лес. Золотистый гравий был разбросан по подлеску, а лозы и ветви росли над головой, скрывая слабые отсветы ламп на высоком потолке. Водопад падал со скалы, привезенных из отдаленного дикого мира, а из бассейна внизу поднимался теплый туман, а бабочки, с размахом крыльев в руку человека, лениво проносились по воздуху.

Баранов покачал головой от зависти и восхищения. Притаившаяся Сцилла была пустошью, полной замороженных диких равнин, подо льдом которых жили грубые представители рабочего класса, но все же и здесь было достаточно тех, кто был способен сотворить такие оазисы жизни.

Поиск состояния был главной целью жизни Икоря Баранова, ему нравилось думать, что он много достиг за прошедшие годы, но в такие времена он напоминал себе, что его богатство не столь велико. Такого состояния он хотел. Он хотел обладать возможностью по единственному желанию создать субтропический оазис на замороженном мире. Хотя на самом деле он не хотел создавать дождевой лес — он находил такие места слишком шумными и пустыми — но возможность это сделать манило его, как мотылька привлекает пламя.

Здесь были люди, способные подарить ему такой состояние.

Их было тридцать два человека, к большинству которых словно пиявки цеплялись молодые, хирургически улучшенные девушки. Некоторых сопровождали старшие женщины, пылкие зверюги, явно доминирующие в делах и семье, но их было мало по сравнению с россыпью достигших брачного возраста молодых дам, увешанных красивыми драгоценностями и заколками.

Баранов фыркнул. Похоже, многие высокопоставленные чиновники гильдий предпочли взять с собой своих любовниц, а не жен. Если бы Икорь не был таким циничным, то бы поразился, как легко они их бросили на произвол судьбы, улетая в безопасность. Немногие взяли с собой и любовниц и жен, но таких было мало. Потребованная Барановым за право полета на корабле цена была велика даже для важных чиновников.

— Лорды и леди, — щелоковым голосом начал Баранов, — Могу я попросить вашего внимания?

Группа собралась на поляне в середине дождевого леса, сидя на удобных креслах с высокими спинками. Гул разговора умер, когда собравшаяся социальная элита повернулась к Баранову. Он видел в их глазах страх, рожденный пониманием того, что их мир будет брошен на произвол судьбы и все на нем превратиться в пепел. Но при этом они относились к нему с очевидной неприязнью, как к случайно забравшемуся в комнату грызуну.

Баранов подавил смешок. По правде говоря, он был грызуном, но собиравшимся серьезно разбогатеть.

Он отвесил насмешливый поклон, приветственно взмахнув рукой. Икорь был невысоким человеком среднего телосложения, и носил широкополую шляпу регального синего цвета с начищенными золотыми пуговицами. Его волосы были зачесаны в хвост, а пальца усыпаны кольцами. Он знал, что родившимся богатыми и состоятельными гильдийцам он казался плутом или пиратом, обладавшим состоянием, которого был не достоин, но его это не волновало. Сейчас, он был единственным билетом с этого проклятого мира и собирался взять с них достойную плату.

— Благодарю вас за терпение, мои достопочтимые друзья, — сказал Баранов, — Мой корабль, «Экстаз», заправлен, снаряжен и готов к вылету.

— Как раз вовремя, — заметил один из гильдийцев, располневший и свиноподобный человечек, чья девушка выглядела почти ребенком, но явно была госпожой. Другие люди шептались и нетерпеливо фыркали. Они явно не привыкли к ожиданию.

— Мне жаль, что я заставил вас ждать, благородные лорды, но уверяю вас, что «Экстаз» готов принять ваши достопочтимые персоны. Он немного шумен, но вы найдете его удобным.

— Заканчивайте, мужчина, — буркнул другой гильдиец, примечательно высокий тип с крючковатым носом.

— Я не должен вас больше задерживать, мои лорды, — подняв руку, сказал Баранов. — Впрочем, — с лихой ухмылкой добавил он, — Есть небольшой вопрос, касающийся моего вознаграждения.

После щелчка пальцами, четыре человека Баранова выступили к нему из подлеска. Двое из них направляли контейнер, паривший прямо над землей благодаря антигравитационной технологии. Они выглядели как бандиты, а Баранов увидел, как носы лордов и леди презрительно скривились. Он ухмыльнулся.

Один из матросов сел на стол перед знатью со стилусом и дата-слотом в руках. А за ним встал бритоголовый гигант, скрестивший на груди тонкие руки.

— Если вы были так добры, что подготовили свои денежки, мои помощники соберут наши вклады, — сказал Икорь. — Выходите вперед, если хотите, и стройтесь в очередь за Лордом Палантом. Это будет по возможности быстро и безболезненно, а после этого мы отправимся.

Благородные построились в очередь, фыркая и ворча, злясь, что оказались в положении торговцев. Первый из них, Лорд Палант, Магнат Прайм Гильдии Антифон, выступил вперед и положил на стол небольшой кейс.

— Имя? — спросил сидящий матрос, протянув руку к дата-слоту.

— О, во имя любви Императора, — сказал Лорд Палант, взбешенный необходимостью говорить с низкорожденными ничтожествами. Сидящий человек посмотрел на него, приподняв брови.

— Закачивай, Антифон, — прошептал стоящий за ним знатный.

— Палант, — выплюнул лорд, глядя на матроса как муху залетевшую в суп.

— Открой это, — сказал тот, указав на кейс кончиком стилуса.

— Ты собираешься нас всех проверять, Баранов? — властно спросил лорд. — Я благородный из дома Антифон, мое слово есть моя честь. Все тут, как и договаривались.

— Мой дорогой лорд, конечно я верю вашим достопочтимым словам, — протянул Баранов, — но прошу, извините моих людей. Они не привыкли иметь дела с такими знаменитостями. Прошу вас, откройте.

Прайм магнат фыркнул и отвернулся, скрестив руку. Он кивнул стоявшей рядом госпоже. Она открыла кейс.

Кивнув, сидящий матрос сделал пометку в дата-слоте. Стоящий позади мускулистый тип закрыл кейс, а затем положил его в парящий контейнер.

— Теперь, дорогой мой Лорд Палант, — сказал Баранов, положив руку на его плечо и отведя в сторону, — Если вас не затруднит пройти с моими помощниками, мы встретимся вновь уже на борту.

Фамильярность Баранова привела лорда в ярость, но он сдержался и ушел.

— Следующий, — сказал человек за столом, теребя стилус.

Когда все заплатившие пассажиры оказались на борту «Экстаза», Баранов улыбнулся и позволил себе медленный выдох. Сегодня он проделал убийственную работу и не мог удержаться от улыбки. Двигатели судна взревели, и Икорь поднялся по трапу, бросив последний взгляд на космопорт.

«Я сегодня хорошо поработал» думал он, нажимая последовательность клавиш и закрывая за собой шлюз.

Спустя несколько минут, «Экстаз» был готов к отправлению. Угловатые сегменты купола над головой раскрывались, словно лепестки огромного цветка, открывая посадочную площадку ярящейся буре. Ветер яростно кружился, лед и снег под безумными углами закручивались в вихри, когда двигатели «Экстаза» заработали, а пламя хлынуло из расположенных внизу маневровых двигателей. Корабль взлетал, по вертикали поднимаясь над посадочной площадкой, а когда сегменты вновь начали сходиться, двигатели «Экстаза» повернулись на его корму, и он с воем взмыл в небеса, оставив позади обреченный на гибель мир.

Мардук выстрелил в лицо имперского солдата, забрызгав кровью и мозгами стену.

— Это последний? — зарычал он, отбросив труп со своего пути.

— Есть несколько выживших, — сказал Кол Бадар. — Их добивают, пока мы говорим.'

— Выдвигаемся, очистить зону.

Корифей отдал приказы, и десантники Воинства начали собираться.

Они двигались по магистральному туннелю уже три часа, направляясь к указанной Магосом Дариоком-Гренд'алем локации, где лифт доставит их в шахтерскую колонию внизу, к последнему известному местонахождению эксплоратора Адептус Механикус.

По дороге они встретили мало сопротивления.

Они встретили лишь один патруль имперских солдат, эскортирующих примерно две тысячи гражданских, и, атаковав, уничтожили без потерь. Не все гражданские погибли в резне, убийство их всех было бы бессмысленной тратой патронов. Погибло почти триста человек, оказавшихся под перекрестным огнем или убитых в ближнем бою, но остальным позволили сбежать со всех ног туда, откуда они пришли, хотя скорее всего их по дороге поймали темные эльдары.

Самих эльдар Несущие Слово не видели ни разу со времен их первой беспорядочной битвы. Много раз они слышали вдалеке вой их джетбайков, сопровождаемый эхом воплей гражданских, но не видели тел или следов битвы.

— Они раса пиратов, — Сказал Кол Бадар Буриасу, не встречавшегося с эльдарами раньше и, как с любопытством заметил Мардук, нервничающего после первого столкновения.

— Что они сделают здесь? Какую цель они могут преследовать на этой забытой богами луне? — спросил Буриас.

— Часто видели секты эльдаров, захватывающих пленных, хотя их цели были непонятны, — рыкнул Кол Бадар. — Предполагаю, что здесь действует такая секта, воспользовавшаяся суматохой эвакуации, чтобы захватить толпу рабов.

— Не имеет значения, почему они здесь, — сказал Мардук, — важно лишь, что они ксеносы, следовательно, враги.

— Если бы Великому Крестовому Походу дали исполнить свою задачу, — горько добавил Кол Бадар, — во главе с Воителем, то эта мерзкая раса ведьм и колдунов была бы давно сметена с лица галактики. Но они остались коварным врагом, быстрым и смертоносным. Не стоит их недооценивать.

— Но переоценивают врагов лишь слабые трусы, — отрезал Мардук. — Эльдары лишь последние разбросанные по галактике осколки, умирающая раса. А мы избранные носители великой истины, возлюбленные сыны хаоса. Мы величайшие воины из всех, что видела и увидит эта галактика. Нет смылся опасаться присутствия банды ксеносов-пиратов.

Мардук ощутил гордость, наполнившую десантников после его слов, и понял, что они будут сражаться с эльдарами с еще большим пылом, если встретят. Но он сильно в этом сомневался, думая что суждения Кол Бадара верны: они встретили секту темных эльдар, решивших захватить рабов на этом обреченном мире и ожидая слабого сопротивления. Очевидно, они не ожидали встретить воителей из легионов Астартес. Мардук знал, что эльдары живут долго, но находятся на грани гибели. Он был уверен, что эльдары пожалеют о том дне, когда напали на почтенный XVII Легион. Они двинуться, избегая Несущих Слово, к более легким целям.

Тем не менее, продвижение Несущих Слово замедлилось, ведь было бы глупо прозевать молниеносную атаку темных эльдар. Хотя атаковать их вновь было бы неразумно, Мардук понимал, что их враги ксеносы, которых нельзя понять. Он изучал доклады о битвах против эльдар, все прочитанное говорило об их непредсказуемости.

Основной целью был грузовой лифт, связывающий блоки городов с шахтерской станцией на самом дне океана, и туда двигались Астартес. У одного из основных входов в городской блок они встретили кордон вражеских солдат, сопровождаемых подключенными к сервиторам сторожевыми пушками и легко бронированными машинами, которые они ранее встретили на поверхности, хотя и модифицированными для движения по созданной людьми поверхности, а не гладкому леднику. Солдаты ожидали атаки, получив предупреждение об отряде Несущих Слово или ожидая нападения темных эльдар, но это им не помогло.

Атаку возглавили Помазанники, непреклонно прошедшие через шквальный огонь, пока Намар-грех выдвигал опустошителей 217-го круга на позиции, выцеливая и нейтрализуя сторожевые пушки. Помазанники все ещё отвлекали врага, а ветераны Сабтека уже заняли позиции на левом фланге, открыв заградительный огонь, что позволило Кхалаксису и его воинам приблизиться. Впереди бежал Мардук, выкрикивая катехизисы ненависти и возмездия.

Каждая точная очередь Помазанников разрывала одного из вражеских солдат, но начало настоящей резни возвестила атака 17-го круга. Вблизи у людей не было надежды выжить. Поспешные выстрелы в упор из лазганов выжгли на силовой броне царапины, когда в их ряды ворвались Мардук и Кхалаксис, цепные мечи и топоры рубили и резали. Болт пистолеты оставляли кровавые кратеры в телах вражеских солдат, а руки вырывались из плеч, когда Несущие Слово ворвались в ряды противника.

Пытавшиеся убежать трусы были зарублены, цепные мечи и тяжелые топоры ломали спины или отрубали ноги. Сквозь бойню шагал Корифей и его Помазанники, выкашивая выживших имперских солдат потоками огня из комби-болтеров и тяжелых автопушек «жнец». Корифей отшвырнул стоящую на похожих на скорпионьи ноги опорах сторожевую пушку «рапира» взмахом силовых когтей, обрушив её на паникующих солдат, круша кости и раскалывая черепа.

Когда были перерезаны последние враги, а взвод Сабтека начал осматривать местность, Дариок-Гренд'аль тяжело затопал вперед, каждый его шаг сопровождал визг сервомоторов.

Магос, как с удовлетворенной улыбкой заметил Мардук, теперь был настоящим порождением хаоса. Четыре могучие серворуки теперь состояли из органики и металла в равной степени, а костяные протуберанцы, зазубренные колючки и изогнутые крюки выступили на некогда гладкой поверхности. Мясистые слои мускулов наросли на серовоузлах и кабелях, соединяющих серворуки с телом, а длинный изогнутый рог вырос не левой стороне головы магоса, прорвав пропитанную кровью ткань капюшона, скрывавшего его лицо.

Развевающиеся щупальца механодендритов тянулись от его спины, там, где некогда были механические когти, сенсорная аппаратура или информационные шприцы теперь в нескольких местах были распахнутые пасти миног, наполненные кольцами острых зубов, из которых стекали струйки маслянистой слюны. Поверхность многих щупалец также изменилась, их металлические трубки превратились в гладкую черную кожу, липкую и мокрую как слизь.

Инсигния Адептус Механикус изменилась и исказилась, ибо иначе это напоминание о ложной вере в машину оскорбляло бы фундаменталистов-космодесантников. Зубчатое колесо Механикус покрыла святая восьмиконечная звезда хаоса, а черно белый череп культа машины изменился, теперь на нем выросли демонические рога и его омывало пламя, как отражение святого Латрос Сакрума, носимое на наплечника каждого боевого брата XVII Легиона.

Словно подчеркивая свою искаженную природу, Дариок-Гренд'аль остановился рядом с окровавленным имперским солдатом, в ужасе на него уставившимся. Магос склонился над человеком, его красное немигающее око пристально всмотрелось в глаза солдата. Четыре полуорганических механодендрита со ртами миног потянулись к человеку, начавшему в ужас отползать. Щупальца рванулись к нему, словно почувствовав в воздухе кровь, и присосались к шее, груди и лицу.

Тот закричал от ужаса и боли, когда щупальца задергались, погружаясь в плоть и высасывая жизненные жидкости. Он умер в муках, а четыре щупальца с влажным хлюпающим звуком отцепились от тела, из их распахнутых ртов хлестала кровь, магос склонил голову на бок и почти нежным и осторожным движением он поднял вялую руку человека силовым подъемником. Отпустив руку солдата, который упал на землю, Дариок-Гренд'аль недоуменно на него посмотрел.

Мардук довольно наблюдал, как магос пытается поднять человека на ноги, осторожно поднимая его механическим клешнями, старясь не сломать кости в могучей хватке. Тело рухнул на землю, как только он его отпустил.

— Жизненные системы этого устройства из плоти барахлят, — сказал магос. — Температура тела уже опустилась на 1.045 градусов, а в клеточной структуре начался прогрессирующий распад.

— Он умирает, магос, — спокойно сказал Мардук, — Ты его убил.

Магос посмотрел на Несущего Слово, а затем обратно на труп. Потом он медленно поднял голову и посмотрел в глаза Первого Послушника.

— Неплохое ощущение, не так ли? — спросил Мардук.

Магос замер, неуверенно поглядев на тело у своих ног. А потом искаженный бывший жрец Бога-Машины вздохнул.

— Я хочу вновь его испытать, — сказал он.

— О, так и будет, Дариок-Гренд'аль, — пообещал Мардук..

Пробив защитную линию городского блока гильдии, Несущие Слово быстро зашагали по туннелям улиц и бульваров, не встретив сопротивления и почти не увидев живых людей. Все ещё оставшиеся в городе люди разбежались перед поработителями, попрятавшись, словно крысы в боковых туннелях и аллеях.

Мардук не думал о них. Ему была безразлично судьба, ожидающая их поле высадки тиранидов на планету. Ксеносы сожрут всех людей, их тела послужат пищей для растущего флота-улья.

Они все глубже спускались в голос гильдии, направляемый схематическими картами, мерцающими на ауспексе, нагруженном информации из банков данных цитадели. Несущие Слово шагали по тому, что некогда было торговым проспектом подземного города, а теперь было завалено обломками и последствиями грабежей. Двери были сорваны с петель, а по поверхности были разбросаны товары, продукты и случайные трупы.

— До смерти задавлен в толпе, — спокойно сказал Сабтек, присев у одного из тел.

— Трусы даже не стали сражаться за свой мир, — сказал Кхалаксис, на поясе которого висела свежая связка черепов и скальпов, — Они убивали друг друга, в панике пытаясь убежать. Они не достойные враги.

— Типичная слабость Империума, — произнес Мардук, — Намар-грех, куда?

— Восток, два километра, — ответил чемпион взвода опустошителей, сверившись с пульсирующим опухшим экраном ауспекса. — Туда, нам надо подняться на четыре уровня к поверхности, и пройти ещё один километр на северо-восток, а затем мы попадем в рудные доки. Там находиться лифт, ведущий на дно океана.

— Буриас, вперед, — пророкотал Кол Бадар, — Кхалаксис, следуй за Несущим Икону. Вперед.

Дракон Алит Дразьяэр слабо приподнял тонкую бровь, его миндалевидные глаза опасно засверкали. Человек бы не увидел такого слабого движения, но для острых глаз эльдар любой тонкий нюанс говорил о возможностях.

Дракон лениво развалился на одном командном троне, удерживая тонкую щеку хрупкими пальцами одной руки и пристально глядя на лежащего перед ним на коленях подхалима. Он был одет от шеи до пяток в мерцающую сегментированную броню, похожую на чешую ящерицы, черную и гладкую как стекло. Левую половину его лица скрывала маска, чьи острые лезвия, похожие на ноги паука, вдавились в его плоть. Две кроваво-красных татуировки спускались по лицу от глазниц, словно кровавые слезы.

— Сколько? — сказал дракон Алит Дразьяэр, тихим, мурлыкающим голосом.

Склонившийся сибарит, Киилан, побледнел и облизал тонкие губы. Не в силах выдержать взор владыки его глаза переместились на фигуры за троном. Там стояли два инкуба-стражника, но они вряд ли бы ему помогли. Они стояли как статуи со скрытыми под высокими шлемами лицами, держа в руках изогнутые алебарды. Глаза Киилана метнулись на стоящих по бокам дракона эльдаров.

Слева от него стояла смутьянка, Аферак, чье дразнящее мускулистое тело было покрыта татуировки и знаками культа ведьм. По бокам её бритую голову покрывали татуировки, а гребень черных волос шел по лбу, спадая до тонкой талии. К её рукам было прикреплено множество оружия. Она злобно смотрела на сибарита.

По правую руку стоял гомункул, Рхакаиф, неестественно худой и тонкий даже по стандартам эльдар, его щеки глубоко запали. Он казался ходячим трупов, а в его глазах пылал свирепый огонь жажды душ. Киилан быстро отвел взгляд, посмотрев в пол.

— Сколько? — вновь спросил Дразьяэр, слабым изменением интонации проявив неудовольствие, и сибарит понял, что ему не избежать наказания. Дракон Алит Дразьяэр из кабалы Черного Сердца был немилосердным владыкой. Без сомнения гомункул, Рхакаиф, причинит ему непредставимую боль, но не убьет. Нет, ему не позволят умереть.

— Мы потеряли двенадцать, мой повелитель, — наконец сказал Киилан.

— Двенадцать, — повторил дракон лишенным эмоций голосом.

— Мы встретили не обычных мон-кей, мой повелитель, — с отчаянием в голосе сказал сибарит. — Здесь… здесь были аугментированные.

На мгновение по бровям дракона прошла складка, а гомункул жадно склонился вперед.

— Ты уверен? — спросил Дразьяэр.

— Да, мой повелитель, — сказал Киилан. — Это не было моей неудачей; это была ошибка Джа'хараэля. Он виновен. Он привел нас, но не предупредил, что мы встретим не обычных мон-кей.

— Вы не должны были сразу прислушиваться к полукровке и его слугам, — рявкнула Аферак, её злобное лицо скривилось. Мускулы напряглись, руки сжимались и разжимались в кулаки, а струйки пота потекли по длинным ногам.

— Мандрагоры полукровки хорошо нам служили, — спокойно сказал Дразьяэр, отмахнувшись от слов ведьмы. — Сколько рабов получил ты, сибарит?

Киилан вновь облизнул губы. Без сомнения дракон уже знал ответ на этот вопрос. Он поднял глаза, ощущая на себе взгляды. Рхакаиф голодно на него смотрел со слабой улыбкой. Он выглядел почти как разлагающийся труп. Киилан тяжело сглотнул.

— Ни одного, мой повелитель, — сказал он хриплым шепотом.

— Ни одного, — спокойно повторил дракон, — и потерял двенадцать моих воинов.

— Джа'хараэль виновен, мой повелитель, — возразил Киилан. — Если у нужно кого-то на казать, то его.

— Что ты скажешь по этому поводу, мандрагор? — спросил Дразьяэр, а Киилан вздрогнул. Джа'хараэль материализовался из теней рядом с ним, тьма липла к нему словно саван. На секунду его молочно-белые глаза уставились на Киилана, и сибарит отшатнулся. Полукровка был отродьем, тварью, которой не должно было быть. Рот сибарита высох.

Кожа мандрагора была черна как уголь и покрыта вырезанными символами, отмечавшими его проклятие. Все они были порождениями тени. Когда-то, они были эльдарами, но давным давно отдались тьме, впустив мерзкие сущности иных в свои души. Теперь же они стали чем-то совершенно другим, живя отдельно от расы эльдаров, охотясь на остальных во тьме Каморрага и паутине путей. Они существовали в трех измерениях — материальном, паутине и варпе — и могли по желанию проскальзывать между ними.

— Я не знал, что должен охранять твоих воинов, Дразьяэр, — зашипел Джа'хараэль.

— Ты не должен, — ответил дракон. Если его и разозлило прямое упоминание имени, он не подал виду.

— Их неудача позорит тебя, Дразьяэр, — прошептал мандрагор. — От этого ты кажешься слабым.

Дракон холодно улыбнулся.

— Не стоит злить меня, полукровка, — сказал он, задумчиво поглаживая щеку. К нему наклонился гомункул и что-то зашептал. Дразьяэр кивнул и лениво откинулся на троне.

— Меня заинтересовало присутствие элиты мон-кей, — наконец сказал он, — Их души гораздо больше ценятся в Каморраге и приносят больше славы.

— И возможно избавляют от неудовольствия Владыки Векта, — сказал Джа'хараэль.

Глаза Дразьяэра гневно вспыхнули, но мандрагор спокойно продолжил.

— Возможно, твоё время истекает, Дразьяэр, а квота ещё не выполнена.

Клинок появился в левой руке Аферак так быстро, словно она выхватила его из воздуха, а правой она хлестнула длинным кнутом, чьи острые головки закорчились на полу словно змеи. Её мускулы напряглись в предвкушении, а Джа'хараэль улыбнулся, показав острые клыки, и размял пальцы. Ведьма запрокинула хлыст и шагнула к мандрагору, но резкий окрик дракона остановил его. Гнев Дразьяэра исчез, и он холодно улыбался.

— Похоже ты знаешь слишком много, полукровка, — сказал Алит, — но осторожнее, знание может быть опасным, а моё терпение истекает.

Мандрагор развел руками и отвесил насмешливый поклон.

— Души улучшенных будут стоить любого отклонения от нормы, это так, а Рхакаиф жаждет поработать над телами таких мон-кей, — сказал дракон, ленивым жестом показав на гомункула, — Хотя его желания проявить своё искусство на их грубых телах я не понимаю меню. Впрочем, в последний раз он меня радовал, и я дам ему развлечение. Приведи к нему нескольких, Джа'хараэль.

— Ты даешь этому ублюдочному полукровке возглавить охоту? — зашипела Аферак. — Дай моим ведьмам этим заняться. Ты обещал мне эту честь.

— Теперь ты будешь от меня что-то требовать, ведьма? — спросил дракон. Он не смотрел на Аферак, слова были спокойным, но Киилан заметил в его словах скрытую угрозу.

— Я ничего не требую, повелитель, — ответила ведьма, — А лишь прошу.

— Ах, просишь, — сказал Дразьяэр. — Тогда я отказываю. Пойдет Джа'хараэль. Ему и его собратьям хорошо заплатили за услуги, и пора отрабатывать плату. Мы посмотрим, как справиться он, если мои воины меня так подвели. Иди, полукровка. Убирайся, ибо твое присутствие начало мне надоедать.

Мандрагор ухмыльнулся, а затем исчез, словно его никогда и не было.

— Я бы выпотрошила это мерзкое существо, — зашипела Аферак, и дракон улыбнулся.

— Всему свое время, — сказал он, поглаживая щеку. Затем его взор упал на Киилана, который пытался вжаться в землю, молясь, что его владыка забыл о нём.

— Забери его, — сказал Дразьяэр, лишив Киилана всех надежд. — Рхакаиф, присмотри, чтобы он получил должную кару за неудачу. Оставляю уровень наказания на твое усмотрение.

Киилан ощутил, как его сердце ушло в пятки при виде разгоревшегося в мертвых глазах голодного пламени.

— Благодарю, владыка, — сказал гомункул, и сибарита уволокли.

Мардук стоял, глядя огромную гексагональную шахту, исчезавшую во тьме внизу. Желто-черные предупредительные линии покрывали края провала, а вдоль края стоял стальной барьер, мешающий неосторожным упасть вниз.

Для того чтобы проникнуть в сердце города потребовалось много времени, но это было несложно.

Вокруг горели предупредительные огни, а огромный кабель в центре шахты вибрировал, когда лифт поднимался из стигийских глубин. Пяти метрового диаметра кабель состоял из плотно переплетенных металлических канатов. Он соединял город с шахтерской колонией на дне океана..

Окружающее пространство было широким, размером почти с грузовую палубу «Инфидус Диаболус». Множество грузовых машин без движения стояли в узких ангарах, словно готовясь к погрузке очередной порции руды. Более сотни сервиторов неподвижно стоял в сводчатых нишах, покрывавших стены грузового дока, их руки заменяли огромные силовые подъемники. Тяжелые крюки и оканчивающиеся зажимами подъемники свисали с цепей, связанных с огромными машинами на верху, которые включались, чтобы поднять тяжелые контейнеры с рудой на грузовые платформы.

Лифт поднялся из шахты, с его покатых боков стекали потоки воды. Он был выполнен в форме алмаза, а мощные двигатели находились на обеих сторонах, соединенных с толстым кабелем. Он резко остановился, пар и дым пошли от отключающихся двигателей. Затем стороны вдавленной октагональной двери зашипели, когда она распахнулась, открыв внутренность лифта.

Они были спартанским, состоя из единственной решетчатой открытой комнаты, куда грузили контейнеры, с отгороженной зоной вокруг протянувшегося через центр кабеля. Лифт казался огромной бусиной, натянутой на толстый канат, а его внутренности, несмотря на низкий потолок, могли вместить половину танковой роты. Его стенки были тяжело бронированы, чтобы выдержать давление при погружении на дно моря.

— Сабтек, Намар-грех, — сказал Мардук. Названные чемпионы внимательно на него посмотрели, — Вы и ваши отряды останетесь наверху и будете удерживать позиции. Кхалаксис, ты и твои собратья присоединяться ко мне, Буриасу и Помазанников внизу.

— Вы слышали Первого Послушника, — рявкнул Кол Бадар, — Исполнять! Вперед.

Избранные воины зашагали во вместительные внутренности лифта. С потолка свешивались мерцающие лампы. Больше половины из них были мертвы, а оставшиеся погрузили комнату в тусклый и неестественный свет.

— Дариок-Гренд'аль, — приказал Мардук, — вперед.

Магос послушно зашагал внутрь, удерживаемый силой глосса Первого Послушника

Мардук ударил по крупной кнопке на командной консоли, и двери лифта начали закрываться, выпуская пар.

— Пусть боги будет с тобой, — поклонился Сабтек, пока двери закрывались.

— О, они здесь, — улыбнулся Мардук.

Буриас напрягся, принюхиваясь, когда его ноздрей достиг странный запах. Он ощутил этот же необычный аромат за секунду до того, как темные эльдары напали на них в туннелях. Все его чувства предупреждали об опасности, и он заметил промелькнувшее снаружи движение.

Буриас взревел, но двери обрубили его предупреждающий крик.

Десятая глава

Сабтек и Намар-грех смотрели, как лифт исчезает в бездонной тьме. Они не услышали предупреждающего крика Буриаса и не заметили размытый силуэт, свешивающейся головой вниз с цепей в десяти метрах над ними.

Черное существо беззвучно спрыгнуло, перевернувшись в воздухе словно гимнаст и приземлившись на корточки, поставив по ноге на наплечники Намара-греха и схватив одной рукой за шлем. Прежде чем сержант-чемпион успел среагировать, порождение тени вонзило клинок в основание его шеи и разрубило позвоночник. Зазубренное лезвие вышло спереди шеи, мономолекулярный клинок прорезал латный воротник, словно тот был из бумаги.

Чемпион Несущих Слово беззвучно упал, струя крови забила из смертельной раны, когда существо вытащило клинок. Сабтек прокричал предупреждение и вскинул болтер. Тень, чья черная как уголь кожа была покрыта сияющими рунами, спрыгнула с плеч умирающего сына Лоргара, отпрыгнув назад, а секунду спустя Сабтек открыл огонь.

Разрывные снаряды прошли прямо сквозь существо, будто оно было бесплотным как дым, уже когда Намар-грех рухнул лицом вниз на пол.

Сабтек потерял из виду эльдара, и перекатился, ощутив позади материализовалось нечто. Клинок просвистел там, где он стоял долю секунду назад, а чемпион открыл огонь. Но его болты вновь не нашли цели.

По палубе лифта эхом разнеслись выстрелы и вопли, сопровождаемые глухими разрывами болтов, когда появлялись новые призрачные существа, падавшие с потолка или выступающие из теней, мгновение назад пустых.

Двигаясь быстрее, чем он мог отследить, один из бесплотных врагов кружил вокруг Сабтека, на долю секунды оказавшись перед дулом лающего болтера, а Несущий Слово отступил на шаг, пытаясь удержать между собой и призраком расстояние.

Существо прыгнуло вперед, растаяв словно туман, когда в него выстрелил Сабтек. Оно вновь появилось слева, чемпион Несущих Слово развернул болтер. Клинок ударил по дуге, разрубив святое оружие пополам, а второе лезвие устремилось к шее Сабтека. Он отшатнулся, но скорость атаки была такой, что лезвие все равно прочертило на его шлеме длинный порез. Отбросив бесполезный болтер, он схватил тонкую руку существа. Ощутив под хваткой цельную броню и плоть, Сабтек отшвырнул эльдара прочь, и выхватил меч из ножен.

— Тринадцатая! — закричал он, давая сигнал воинам собраться в месте.

Вдавив активизационный глиф, Сабтек взмахнул загудевшим орудием. Полутораметровое лезвие замерцало, когда в него влилась волна энергии, и чемпион сияющей дугой отбил нацеленный в пах удар. Лезвие отрубило руку врага у локтя, и шипящий от боли и гнева эльдар вновь растворился в тенях.

— Тринадцатая! — вновь взревел он, побежав к воинам своего круга, которые пробивали к нему путь сквозь сводящий с ума вихрь пляшущих теней.

— Двести семнадцатая, равнение на меня, — закричал он, видя, как воинов Намара-греха окружили.

Уже приближаясь к своим воинам, Сабтек увидел, как одному из космодесантников подрезали сухожилия, и он упал. Секунду спустя вокруг него материализовались три эльдара, нависшие над ним как тени смерти, и потащил его назад.

Один из чернокожих эльдар хлестким движением отбросил покров воздуха, убрав барьер между материальным и другим измерением. А затем павшего воина протащили через дыру в реальности, мгновенно захлопнувшуюся, словно её никогда и не было…

Сабтек размахивал мечом, удерживая скачущие тени на расстоянии. Он сфокусировался на одном из эльдар, материализовавшимся позади другого боевого брата и алчно уставившегося на добычу молочно-белыми глазами.

Сабтек взревел, ринувшись вперед и насадив ксеноса на силовой меч, пронзив глотку. Вскипающая кровь потекла по энергетическому лезвию. Сабтек вырвал оружие, разрезав бок шеи эльдара. Его голова пошатнулась, и существо безмолвно упало на землю. Внезапно мерцавшие на его теле руны ярко вспыхнули, а потом погасли, слабо дымясь, оставив на полу изуродованный труп эльдара.

Построившись, 13-ый круг сражался плечом к плечу, защищая уязвимые бока своих. Враг подскакивал отовсюду, но боевые братья сражались вместе бессчетные тысячелетия, и каждый мог предсказать движения своих сородичей после целой жизни войны.

Патроны тяжелого болтера одного из опустошителей 217-го взорвались в тенях, разорвав двух эльдар пополам. А затем в его спину вонзились два лезвия и Несущего Слово уволокли в новую дыру, закрывшуюся позади.

Воины Сабтека выпускали в тени очереди, большинство выстрелов не попадало в цели, но немногие угодили во врагов, вырвав куски мяса.

Атака превратилась так же быстро, как и началась, когда первый из мандрагор шагнул в тени и растворился, а за ним следовали остальные, пока не остались лишь Несущие Слово, дым поднимался из дул болтеров, а пар шел от охладительных контуров плазменного оружия. Внезапная тишина была оглушительной, дыхание Сабтека громко разносилось под шлемом. Воины 13-го круга мгновенно перезарядили свои болтеры, сбросив на пол пустые обоймы.

Сабтек поворачивал головой, высматривая врагов, но, похоже, они на самом деле ушли. Он осторожно вышел из круга воинов и пошел вперед.

— Доклад, — рыкнул он.

В 13-ом круге, двое были мертвы, а один исчез, похищенный темными эльдарам. Трое выживших были ранены, но слабо. 217-ый круг опустошителей понес гораздо худшие потери, трое из них погибли, включая Намар-греха, а двое исчезли, осталось только три воина.

Сабтек выругался.

— Вы, трое, — сказал он, показав пальцем на выживших, — вы теперь 13-ые. 217-ый мертв.

Боевые братья согласно кивнули. Было великой честью войти в священный 13-ый круг, хотя они сражались как часть 217-го Намар-греха столетиями.

Боеприпасы заканчивались, и Несущие Слово двинулись к павшим братьям, избавляя их от оружия, гранат и патронов. Сабтек склонялся над каждым погибшим, произнося заупокойные молитвы. Боевым ножом он вырезал на их лбах восьмиконечные звезды, печально изрекая слова ритуала и кровью мажа веки.

Склонившись над трупом Намара-Греха, Сабтек снял с него шлем и положил на пол рядом с трупом. Затем он почтительно поднял одну из рук чемпиона и сорвал с неё перчатку. Сжав мясистый кулак одной рукой, другой Сабтек потянулся за ножом, и начал отрезать пальцы чемпиона, используя зазубренную грань лезвия.

Отреза каждый палец, он бросал его выжившим из 217-го круга. Один Сабтек оставил себе, ведь Намар-грех был его боевым братом с начала Великого Крестового Похода, и он уважал его и ценил.

Затем он начал оголять тело боевого брата, снимая наплечники, чтобы затем осторожно положить их рядом, прежде чем взяться за латный воротник и другие части брони, почтительно их стаскивая и кладя рядом с телом. Другие члены взвода безмолвно наблюдали.

С хлюпающим звуком он сорвал нагрудник, вырвав и слои кожи, давно приросшей к броне.

Плоть поджарого тела была крайне мускулистой, её ткани влажно блестели. Искусным движением Сабтек прорезал тело от грудины до пупка. Протолкнув руку в щель, он пошарил в грудной клетке, под толстыми сломанными ребрами. Схватив неподвижное основное сердце Намар-греха, он вырвал его, удерживая дыру ножом.

Сабтек встал и высоко поднял сердце окровавленными руками.

— Намар-грех был могучим воителем и преданным учеником слов истины, — сказал Сабтек. — Мы оплакиваем его уход, но принимаем, ибо его душа стало одним с Хаосом. В честь его службы во имя Лоргара, мы съедим его плоть, чтобы он вечно был с нами, когда мы продолжим Долгую Войну, и с нами всегда была его сила.

Поднеся сердце ко рту, Сабтек надкусил, оторвав кусок плоти острыми зубами. Кровь выплеснулась на его щеки, и он быстро пережевал кусок мяса, а затем проглотил. А потом Сабтек шагнул к первому из выживших круга Намара-греха, предлагая сердце.

Мардук смотрел сквозь тридцати сантиметровой толщины амбразуру чернильную тьму снаружи, пока лифт продолжал опускаться в стигийскую бездну океана. Мало что можно было разглядеть кроме редких пузырьков выброшенного газа и отраженного изображения его череполикого шлема, размытого изогнутым термальным стеклом.

— Теперь пути назад нет; у нас недостаточно времени. Я ощущаю, как переплетаются дороги судьбы. Время завершения это… необходимой задачи уходит, — раздраженно и нетерпеливо сказал Мардук. — Сабтек и Намар-грех ветераны. Они могут уследить за собой.

Лифт напрягся и угрожающе залязгал, когда усилилось нарастающее давление снаружи. Толстый металл корпуса, усиленный бесконечным подпорками и толстыми решетчатыми переборками, гнуло внутрь, со стоном, похожим на муки животного.

Лифт спускался быстро по шахте, вырубленной в ледяной скале. Скорость погружения замедлилась, когда они вошли в нижние слои льда и начали погружаться в море, а затем вновь увеличилась, когда Несущие Слово устремились в бездну океана. Сейчас они были примерно в четырех тысячах метров под поверхностью, на половине пути до дна океана.

Буриас расхаживал по лифту, словно запертое в клетку животное, со злостью глядя на корпус, словно требуя выпустить себя.

— Спокойно, Несущий Икону, — проворчал Мардук, отворачиваясь от амбразуры. — Твоя нетерпеливость раздражает.

Первый Послушник ощущал неугомонность Буриаса, словно нечто живое, царапающееся в его душу.

— Что с тобой? — раздраженно спросил Мардук.

— Я завистлив, — сказал Буриас, на мгновение остановившись и хмуро покосившись на Первого Послушника. — Я хотел вновь сразиться с эльдарам. Испытать свою скорость.

— Ты говоришь как капризный ребенок, — буркнул Мардук. — Процитируй Лакримоса (Lacrimosa). Начни со стиха восемьдесят девять. Это успокоит твои нервы.

Буриас сердито посмотрел на Первого Послушника и сказал, нахмурив брови. — Восемьдесят девять?

— И когда проклятые поражены и преданы пламени несчастья, возрадуйся и воззови ко мне, твоему спасителю, — процитировал тот.

— Лакримоса всегда был твоим фаворитом, не так ли, брат? — спросил Буриас.

Мардук улыбнулся. Он позволял Буриас обращаться к нему как брату, единственному из Воинства, в честь кровавых клятв, которые они принесли друг другу в прошлую эпоху, когда оба ещё были молодыми идеалистами, лишь недавно окровавленными в битве. Тем не менее, Мардук давал эту честь Несущему Икону лишь когда они были одни или их не могли услышать другие боевые братья Воинства, поскольку такую фамильярность не приветствовали, особенно теперь, когда он был уверен что его амбициозное желание стать Темным Апостолом обязательно или, по крайней мере, может осуществиться.

Темный Апостол должен был быть отделен от своей паствы, как символ бессмертной веры в святом мире. Он научился этому от Ярулека, а это, как поведал ему его высокомерный учитель, было одной из причин, по которым так важно существование Корифея. Темный Апостол должен быть больше, чем воином; он должен быть вдохновением, святым, самым благословенным из последователей. Он должен возвыситься над паствой, ибо через него говорят боги. У Темного Апостола нет братьев, кроме других Апостолов, ибо близкие отношения с Воинством слишком очеловечивают его, ослабляя почет от других воинов. А это вело к ослаблению Воинства и веры.

«— Темный Апостол, — снисходительно учил его Ярулек, — должен быть выше упреков и вопросов. Он не должен близко общаться с воинами своей паствы. Твой Корифей будет ближайшим советником, передающим твою волю. Он мост над бездной между Темным Апостолом и его Воинством»

Мардук отбросил лишние, раздирающие мысли прочь, а его лицо омрачилось.

— Лакримоса принес мне много покоя, — сказал Мардук. — Это одновременно охладило мою душу и обновило ненависть.

— Я сделаю, как ты предлагаешь, брат, — сказал Буриас. — Если Сабтек мне что-нибудь оставит, я подожду.

С новым громким стоном лифт вздрогнул, а Несущий Икону скривился.

К ним зашагал Кол Бадар, и теплые отношения между Мардуком и Буриасом скрылись. Они вновь были не друзьями и кровными братьями, а Первым Послушником и Несущим Икону.

— Этот лифт реликвия, — проворчал Кол Бадар. — если в корпусе появиться трещина, нас всех раздавит. Это глупый, бессмысленный риск.

— Ты впадаешь в маразм, Корифей? — фыркнул Мардук. Буриас хихикнул. — Ты повторяешься. Твои протесты были услышаны раньше и запомнены. Но мне безразлично, что ты думаешь. Теперь я твой повелитель, и ты исполняешь мою волю.

Корифей гневно нахмурился.

— Если и появиться пролом, то мы все погибнем, — немного спокойнее сказал Мардук. — Эта была бы воля богов, но я не думаю, что они хотят этого.

— Как ты можешь быть уверен? — спросил Кол Бадар.

— Имей веру, Корифей, — сказал Мардук. — Каждый из нас занимает предначертанное место, по воле богов. Если боги решили, что нам пора умереть, так и будет, но едва ли. У богов другие планы на меня, в этом я уверен.

— А на меня? — спросил Буриас.

Мардук пожал плечами.

— Ты говоришь так, словно все наши поступки предначертаны, — рыкнул Кол Бадар.

— А ты уверен, что нет? — возразил Мардук. — Я видел во снах грядущее. Как и многие в Воинстве. Разве это не предполагает того, что все наши поступки заранее определены? Что перед каждым из нас стоит путь, который мы пытаемся избежать, но обречены следовать?

— Если это так, то почему мы боремся? Почему мы пытаемся уничтожить наших врагов, если результат заранее известен? — спросил Несущий Икону.

— Не глупи, Буриас, — резко сказал Мардук. — Боги помогают лишь тем, кто помогает сам себе. Если ты не пытаешься победить своих врагов, то ты обречен на поражение.

— Если предположенное тобой верно, то это, — сказал Кол Бадар, приставляя комби-болтер к голове Мардука, — воля богов?

Оружейные системы Корифея взвизгнули и залязгали, когда свежие болты входили в магазин. Буриас облизнул губы, его взгляд метался между Кол Бадаром и Первым Послушником.

Позади него, стоя на коленях в кругу своих воинов, Кхалаксис наполовину встал на ноги, но тяжелая рука Помазанника удержала его на месте.

Сержант-чемпион сердито посмотрел на гиганта в броне терминатора, его гнев нарастал, но он сдержался и остался на коленях, ожидая конца противостояния.

Мардук сделал шаг вперед, так что сдвоенные дула оружия Корифея уперлись в его лоб.

— Нажми курок и будь проклят.

После напряженного мгновения Кол Бадар отвел руку и сердито пошел прочь.

— А что бы случилось, если бы он нажал курок? — спросил Буриас.

— Тогда бы я умер, — ответил Мардук.

Погружаясь все глубже, лифт шел через чернильно-черные воды. «Здесь больше от бездны, чем в глубоком космосе» подумал Буриас. По крайней мере, там можно было увидеть далекие огоньки, отблески звезд и туманностей в сотнях миллионно лет. А здесь тьма была полной и всепоглощающей.

И они все опускались. Казалось, что они опускались днями, неделями, хотя прошло меньше часа, но Буриас нетерпеливо ходил, сжимая и разжимая кулаки.

Взвод Кхалаксиса лежал на коленях вокруг Мардука, пребывавшего в полу трансе и изрекающего нечестивые писания. Воины Помазанники стояли вторым кругом вокруг коленопреклоненных фигур, Корифей вел их мрачные песнопения.

Из всех боевых братьев лишь Буриас стоял отдельно, ибо его разум не успокоился достаточно для церемонии.

Нетерпение скрутило внутренности Несущего Икону, он недовольно рычал.

Буриас шагал вокруг лифта, с каждым шагом ударяя древком иконы о решетчатый пол. Мерцающие лампы на верху начали раздражать его непрестанным жужжанием, и мгновение Буриас боролся с желанием их разломать.

Где другие Астартес находили удовольствие в творении, вручную копируя обветшалый текст томов «Книги Лоргара» в новые издания, неделями работая над каждой страницей, для того у Буриаса не было терпения. Он находил удовольствие в разрушении, разрывая пополам живых существ, наблюдая, как их покидает жизнь или разламывая мерзкие статуи Империума.

В чем смысл сотен лет трудов, если человек может уничтожить их за секунды?

К счастью, Воинство постоянно сражалось. Но в такие моменты, когда враг был столь близко, а ощущения битвы не касались Несущего Икоту, гнев затуманивал его разум и нарушал концентрацию.

Он ходил внутри лифта, пока, наконец, не заметил слабое мерцание, пробивающееся из амбразур.

Далеко внизу, свет шахтерской колонии освещал дно океана.

Это было похоже на заброшенный бастион на далеком астероиде или луне, вокруг которого смокнулась тьма космоса. Широкий купол центрального блока, размером примерно с огромный линкор, развалился на каменистом дне, окруженный десятками круглых внешних зданий. Цилиндрически транспортные коридоры соединяли все здания с основным куполом. Свет, резкий и неестественный, сочился из этих транспортных артерий, а присмотревшемуся Буриасу показалось, что он видит, как через них двигаются машины и люди, словно крошечные насекомые внутри искусственного муравейника.

Буриас покачал плечами и напряг мускулы шеи.

— Наконец-то, прошептал он.

Из трубок пошел пар, пока давление спертого воздуха внутри лифта уравнивалось с воздухом внутри шахтерской колонии. С грохотом стороны лифта распахнулись, а сверху полилась вода, стекая по угловатой поверхности корпуса лифта и втягиваясь в желоба на полу. В шахтерской колонии их приветствовала тьма, хотя и нарушаемая редкими искрящимися вспышками свисающих с потолка кабелей.

Несущие Слово осторожно зашагали вперед сквозь разлившуюся воду, высматривая цели. Их не было.

Впереди шагали Помазанники Кол Бадара, водя комби-болтерами и автопушками «жнец».

Горячий и влажный воздух был так не похож на сухую ледяную атмосферу поверхности планеты.

— Здесь никого нет, — прорычал Кол Бадар.

— Здесь есть люди, — возразил Буриас, — Я видел их во время спуска.

Воины зашагали к главному входу в шахтерскую станцию, огромному сводчатому проходу, ведущему в главный купол от площадки лифта.

Глаза Мардука притянуло нечто над аркой. Огромный силуэт был небрежно нарисован на пласкритовой стене, словно фреска, но очень грубого исполнения. С его губ сорвалось тихое шипение.

— Что это? — с расширенными глазами сказал Буриас. — Демон? Эти шахтеры являются почитателями культа?

— Нет, не демон, — ответил Мардук, не отрывая глаз от примитивного рисунка.

— Ты уверен? — спросил оглянувшийся Кол Бадар.

— Я не чувствую здесь касания варпа, — сказал Первый Послушник. — Поклонение великим богам имматериума оставляет ощутимый след, затаившееся присутствие, но здесь этого нет. Это не демон. Я могу управлять ими. А здесь управлять нечем.

Космодесантники неуверенно переглянулись. На стене над аркой было намалевано четырехрукое существо, покрашенное в ярко синий и пурпурный цвета. Две лапы оканчивались когтями, а остальные ладонями, похожими на человеческие. Глаза были желтыми, а рот широко распахнутой, обнажая ряды острых зубов, нарисованных простыми треугольниками и измазанных красной краской, изображающей кровь. Из клыкастой пасти высовывался длинный, хлещущий язык..

— Думаю, твоя жажда битвы будет скоро утолена, Буриас, — тихо сказал Мардук.

Одиннадцатая глава

— Ты хочешь, чтобы мы добирались так? — спокойно спросил Кол Бадар, презрительно глядя на ремонтные субмарины, слабо покачивающиеся на поверхности черной воды.

— Так пришел эксплоратор, мы должны следовать по его шагам, — спокойно ответил Мардук.

— Это утверждение категорически неправильно, Мардук, Первый Послушник из легиона Астартес Несущих Слово, генетических потомков прославленного примарха Лоргара, — сказал Дариок-Гренд'аль.

Мардук медленно и сердито обернулся к настоянному демоном магосу.

— Что? — тихо и угрожающе сказал он.

— Повторяю: «так пришел эксплоратор, мы должны следовать по его шагам» категорически неправильно, — сказал магос.

Мардук скривился. Если бы он не обладал таким контролем над проживающим в теле Дариока демоном, то решил бы, что магос глупо своевольничает.

— И что же неправильного в этом предложении? — медленно спросил Первый Послушник.

— Эксплоратор Первого Класса Дене, — монотонно произнес магос Дариок, — изначально с исследовательского мира Адептус Механикус Конор UL01.02, направленная на cl4.8.87.i, Притаившуюся Сциллу, для осмотра/извлечения грузового судна класса «Дровак» «Пламя Вечной Погибели», вновь появившегося в Сегментуме Темпестус 942.M41 и разбившегося на поверхности cl4.8.87.i, Притаившейся Сциллы, в 944.M41, до этого считавшегося исчезнувшим в аномалии бури варпа xi.024.396 в 432.M35.

Мардук моргнул.

— Хорошо, я очень рад, что мы это разрешили, — невозмутимо сказал он.

— Я рад, что обрадовал вас, Мардук, Первы… — начал магос, но Мардук жестом остановил его.

— Довольно, — рявкнул он, наполнив слово силой варпа, и магос замолчал.

— Почему мы не вырвали его язык? — спросил Буриас. — Или решетку усилителя или что-то подобное…

— Эта мысль посещала мой разум, — сказал Мардук, прежде чем повернулся к линии припаркованных субмарин. — Мы поплывем в них, — сказал он Кол Бадару, — Без разговоров.

Хотя они и опасались атаки, после такого как встретили грубую фреску, никто не сопротивлялся Несущим Слово, когда они двигались в глубь комплекса. Они проходили через множество святынь, которые были посвящены четырехруким существам, которые, как предположил Мардук, были ксеносами, в нишах которых были вырезаны грубые изображения тварей, окруженные подношениями из жетонов, амулетов и монет. Он приказал уничтожать такие храмы, а стены очищали потоки прометиума из огнеметов.

Хотя они не встретили сопротивления, растущая толпа людей, очевидно шахтеров, следовала за ним по пятам. Сначала, их преследовали лишь несколько фигур, прячущихся в тени, когда боевые братья поворачивались к ним. Но количество сопровождающих все увеличивалось, пока сотни людей не следовали за ними по пятам, хотя и двигаясь на осторожной дистанции. Мардук чувствовал их злость от уничтожения святилищ, но шахтеры мудро не пытались остановить Несущих Слово.

Не желая замедляться, Мардук приказал боевым братьям игнорировать растущую толпу, двигаясь все быстрее и быстрее, его ощущение безотлагательности нарастало.

Межзвездный грузовой корабль «Пламя Вечной Погибели» покоился в океане примерно в восьми километрах от шахтерской колонии, а последнее известное местоположение эксплоратора находилось в доке ремонтных субмарин. Предположительно, эксплоратор и его команда взяли флотилию этих транспортов для обследования затонувшего корабля. Путь вел Мардука в этот док.

Здесь были припаркованы полдюжины субмарин, удерживаемые на месте зажимами, похожими на механические клешни огромных крабов. Каждая из субмарин была размером с «Лэнд Райдер», а из их сферических корпусов выпирали пучки сенсоров, похожие на антенны насекомых. Две механических руки были встроены под луковицеобразным шасси, еле видимым в темной воде, и эти огромные ламы заканчивались механическими зажимам, могучими подъемниками и дрелями размером м двух человек

Сотни наблюдали за ними из теней, столпившись на мостиках, окружающих темный док. Мардук видел скрытее капюшонами лица, глаза сияющие неестественным светом и синеватого оттенка кожу. Напряжение толпы было ощутимым, космодесантники Воинства держали оружие на изготовку, но шахтеры не пытались атаковать.

Четырехрукие угрожающие фигуры были вырезаны на круглых шлюзах по бокам субмарин, как и фразы на том, что должно было быть местным диалектом Низкого Готика. Это мало что значило для Мардука, хотя он и знал десятки имперских языков, но суть можно было понять. Царапины указывали, что субмарины — ''колесницы земных богов'', а вошедший в них получит просветление.

Мардука возмутило такое псевдо-религиозное идолопоклонничество, но у него не было времени для ''просвещения'' этих ничтожеств, разъяснения им ошибок их верований. И они все равно скоро умрут.

— Ты все ещё считаешь, что они не поклоняются демонам? — спросил Кол Бадар, ведя пальцем по глубоким царапинам, формирующим жуткую четырехрукую фигуры. Она выглядела демонически, но Мардук был уверен.

— Я верю, что эти люди удерживаются в рабстве ксено существами, — ответил он. — Возможно представителями авангарда тиранидов. Я ощущаю, что на них есть психический контроль, словно маяк влекущий флот-улей. Эти заблудшие глупцы поклоняются ксено твари, а может быть их выводку, что станет их смертью.

— Поклоняются ксеносам как богам? — с отвращением в голосе сказал Кхалаксис. Мардук кивнул.

— Тогда это могущественный враг, — довольно сказал Буриас.

— О да, — согласился Мардук, — могущественный.

Мардук вглядывался в небольшой обозревательный экран. У субмарины не было смотровых амбразур; она была предназначена для перемещения в глубине бездны океана, где даже самое бронированное стекло треснуло бы под огромным давлением. Вместо окна там был, зернистый черно-белый пикт-экран, визуально отображающий и информацию внешних сенсоров.

Внутри было жарко и тесно, так что Несущим Слово пришлось взять четыре машины. Вторичные шлюзы под водой дока разъехались, и четыре машины погрузились в открытый океан, вращая лопастями мощных моторов.

Буриас сидел за пультом управления машины. Он казался огромным до нелепости, когда согнулся над шкалами и рычагами, контролирующими угол, скорость, глубину, направление и вращение субмарины. Система управления была простой и похожей на используемую в шаттлах, ему не потребовалось много времени, чтобы разобраться. Буриас безумно оскалился, обнаружив рычаги управления внешних механических рук. Мардук увидел на пикт-экране, как огромная клешня сжалась, а дрель закружилась, создав вокруг небольшой водоворот.

— Буриас, это не игрушки, — сказал Первый Послушник.

Субмарина ударила об одну из нижних подпорок колонии. Буриас с сожалением обернулся к Мардуку.

— Извини, — сказал он, прекращая чудить с рычагами механических рук и сосредотачиваясь на управлении машиной. Она все время пыталась повернуть налево, так что ему пришлось сражаться с рычагами.

Внезапно она вырвалась и гладко повернула, моторы закружились ещё сильнее, ускоряясь. Буриас выругался.

— Похоже, ты научился её меньше трясти, — сказал Мардук.

Буриас поднял руки, убирая их от рычагов.

— Я не управляю ей, субмарина следует по автоматическому курсу.

Он сверился с потоком информации на боковом экране.

— Он доставит нас на упавший корабль.

Им мало что осталось, кроме наблюдения за зернистым пикт-экраном, когда субмарина удалялась от шахтерской колонии.

Дно океана было неровным и покрытым трещинами, перед ними маячили нервирующие каменные копья, но машина осторожно пересекала местность, пролетая над маленькими выступами, проскальзывая под огромными каменными мостами.

От подводного ландшафта захватывало дух, огромные скалы, подобные шпилям кафедрального собора, на тысячи метров вздымались сквозь темные воды. Поле зрения медленно сужалось, когда они удалялись от сияния шахтерской станции, пока они не стали видеть ничего, кроме того, что освещали мощные прожектора на носу субмарины.

Позади мерцали огни других машин, все четыре субмарины следовали по одному курсу. Когда они проскочили под ещё одним сводом, началось резкое падение, дно моря погружалось во тьму. И вдоль этой отвесной стены спускались субмарины, оставляя за собой следы пузырей.

У огромного разлома словно не было дна. В ширину он достигал более двух километров, а его основание исчезало в абсолютной тьме.

Но, наконец, показалось нечто, нечто огромное.

— Боги эфира, — выдохнул Буриас, когда они полетели над обломками «Пламени Вечной Погибели».

Грузовик класса «Дровак» застрял в разломе, его нос и корма уперлись в отвесные стены, словно мост через бездну.

Когда субмарины погрузились ещё дальше, бурля двигателями, стал очевиден размер корабля. Видеть огромные крейсера во тьме космоса это одно, там сложно сравнивать их с другими телами, но увидеть такой корабль застрявшим между далекими сторонами ущелья… Это захватывало дух.

Нижнюю часть кормы словно отсекли. Это могло быть повреждением при ударе через край ущелья или произойти за тысячи лет до того, как корабль появился в этой системе, задолго до того, как он разбился о ледяную кору Притаившейся Сциллы. По словам Дариока-Гренд'аля, корабль провел в аномалии варп шторма шесть с половиной тысяч лет. За это время могло произойти все, что угодно.

Бури в варп были поразительно непредсказуемы, в их границах размывалось время и расстояние. «Пламя Вечной Погибели» мог дрейфовать в тумане бурь варпа пятнадцать тысяч лет, двадцать пять тысяч лет, бросаемый как лист ветрами эфира. Или, так же вероятно, для команды он исчез на долю секунды, а затем рухнул на поверхность замерзшей луны и погрузился в глубины океана.

Во время пребывания в варпе, или других местах, где он мог вырываться раньше, на корабль могли попасть любые демонические твари или ксеносы, и они с большой вероятностью могли все ещё быть внутри.

Кроме разломанной кормы корабль выглядел почти целым. Хотя Мардук опасался, что грузовик затопило, было вполне вероятно что, по крайней мере, на верхних уровнях остался пригодный для дыхания воздух.

С нарушенной на таких глубинах целостностью корпуса, оставшийся в корабле газ был малой долей первоначального объема, но этот грузовик был создан для путешествий по космосу.

Субмарины непреклонно летели к кораблю, который вырастал на пикт-экране. Когда они приблизились, Мардук заметил, что борта корабля были покрыты рубцами. Целые пластины толстой брони вздулись, а другие выглядели неестественно гладкими, словно обгоревшая кожа, или словно их облили мощной кислотой.

Четыре субмарины приближались к огромному грузовику, спускаясь к распахнутой и залитой водой ангарной палубе, все ещё следуя автоматическому курсу.

— По крайней мере, мы знаем, куда направляемся, — сказал Мардук.

— Ага. В ловушку, — буркнул Буриас, сердито переключая кнопки и дергая рычаги.

Четыре глубоководных машины, карликовые по сравнению с огромным «Пламенем Вечной Погибели», вошли в похожий на пещеру ангар. Было странно плыть по затопленной палубе следи перевернутых шаттлов, которые разбросала сила удара об лед или дно ущелья. Четыре субмарины плыли по обширному пространству, оставляя за собой вихрящиеся следы.

Затем они начали подниматься по вертикали, проталкиваясь через затопленные коридоры корабля, автоматические системы осторожно проводили их мимо груд покореженного металла.

Труп мужчины, одетого в униформу флота, показался перед субмариной, наполнив пикт-экран мертвенной усмешкой. Плоть почти полностью сошла с его костей, и когда субмарина отбросила тело со своего пути, оторвалась одна рука. Полчища извивающихся слизевых существ вырвались из его груди, дико трясясь, а затем труп исчез из виду.

Когда они продолжили подниматься, проходя через затопленные грузовые палубы и коридоры, стали видны другие трупы, медленно пожиравшиеся. Субмарины двигались по широкому коридору под тупым углом.

Затем они вошли в другую зону корабля, и субмарины как пробки всплыли на поверхность воды. Автоматические системы начали работать, медленно уравнивая внутреннее давление и внешнее, и когда экраны засверкали зеленым, начали открываться люки. Они широко распахнулись со слабым шипением входящего воздуха, и Мардук вышел в достигавшую его колена воду. Субмарина остановилась рядом с подмостками, возвышавшимися над трюмом. Очевидно, верхняя часть корабля осталась цела, и воздух был пойман в ней в ловушку.

Сенсоры шлема Мардук показали поток информации, и стало ясно, что этим воздухом небезопасно дышать. Даже воины Астартес, при их совершенной генетически улучшенной физиологии, умерли бы через час

Мардук заметил пол дюжины других субмарин.

— Очевидно машины эксплоратора и его команды, — сказал Кол Бадар, тяжело шагающий по воде рядом с Мардуком.

Перед ними зевала широкая дверь, ведущая в глубь имперского грузовика. Поскольку другого пути не было, Мардук повел своих воинов через арку.

Они прошли через серию шлюзов, являющихся частью разделяющих корабли на части систем, позволяющих изолировать отсеки корабля в случае пробоя корпуса.

Хотя на судне не было энергии — плазменные реакторы сломались или отключились — шлюзы можно было открыть силой. Кол Бадар рывком открыл первый, почти ожидая смывающего его потока воды. Когда все воины прошли через шлюз, он закрылся позади них вновь, а следующий открылся. Корабль за ней был темен, но воздух был пригоден для дыхания. Мардук был уверен, что эксплоратор прошел здесь.

Он ухмыльнулся внутри шлема. Мардук ощущал присутствие жалкого почитателя бога машины. Словно ему нужно было лишь потянуться, чтобы поймать его.

— Он где-то здесь, я знаю, — сказа Мардук, — я чувствую это.

— Лучше бы ему быть, — рыкнул Кол Бадар.

Боевые браться Воинства осторожно двинулись вглубь корабля, держа оружие на изготовку.

Они шли уже три часа, а десять раз им приходилось сворачивать, когда путь преграждали обломки или переборки, ведущие на затопленные нижние уровни.

Настроение Буриаса, ранее улучшенное оптимизмом Мардука, медленно суровело, когда стала ясна почти полная невозможность их цели. Кол Бадар был прав. Проклятый последователь языческого бога машины мог быть где угодно на корабле, если он вообще тут был. Длина грузовика была почти два километра, а состоял он почти из пятидесяти уровней, что затрудняло нахождение в нем людей. Более того, миллиарды вентиляционных труб, подпольных туннелей и меж палубных лестниц превратили «Пламя Вечной Погибели» в настоящий лабиринт, и хотя примерно семьдесят процентов корабля были завалены, потребовались бы усилия Геракла и невероятная удача для нахождения одного человека в этих закоулках.

— Нет такой вещи, как удача, — Злобно проворчал Мардук, почувствовав отблески не сфокусированных мыслей Несущего Икону. Это испытание веры, напомнил себе Первый Послушник, очищая мысли от тени сомнений. Он найдет эксплоратора, такова воля богов. Ему надо лишь открыть себя эфиру, чтобы боги направили его смертное тело.

— Идем дальше, — сказал Мардук.

Впереди бок о бок шагали Кол Бадар и два Помазанника, местами царапая стены темных узких коридоров своими могучими плечами.

Броня терминатора была изначально предназначена для жестоких абордажных боев, где защита тяжелых доспехом важнее малой скорости и маневренности. Было очевидно, что они поведут в затопленном скитальце.

За ними шагал Кхалаксис, держа в руках мерцающий ауспекс, высматривая движение. Воздействие корабля вызывало помехи в его работе, ограничив радиус действия меньше чем пятидесятью метрами. Двигавшиеся в этой зоне существа отражались сверкающими иконками, но до сих пор вздутый экран показывал лишь других космодесантников.

В центре группы шагали Буриас и Мардук, рядом с огромным Дариоком-Гренд'алем. Их окружали воины круга Кхалаксиса, а два Помазанника прикрывали тыл.

Они двигались с отточенной эффективностью. Хотя ауспекс не засекал тепловых сигнатур или движения, отдельные воины заглядывали в боковые коридоры и темные комнаты. Шедшие позади них прикрывали смотрящих, которые потом вливались в конец линии. В тылу построения Помазанники исключали незамеченное появление врага. Они постоянно двигались, каждый воин прикрывал шедшего перед ним собрата, медленно и неуклонно продвигаясь внутрь скитальца. Это была стандартная процедура проникновения в неизвестное закрытое пространство, столетия изучения боевых доктрин указывали каждому его место.

Воздух был совершенно неподвижен, словно в мавзолее, а тишина была пугающей. Тьма поглощала все, при полном отсутствии света даже усиленное зрение Несущих Слово было бесполезно. Их шаги болезненно громко отдавались в пустых коридорах. Мардук раздраженно сжал острые зубы, так что их десен пошла кровь. Звуки легко разносились по всему скитальцу, так что их добыча могла уже услышать их и скрыться в глубинах корабля…

Колонна вышла через боковой коридор в комнату, которая могла быть процветающим цехом. Кучи деталей двигателей и механизмов лежали на неровном полу, а тяжелые машины, которые могли поднять лишь десять сервиторов с силовыми подъемниками, были перевернуты, словно брошенные ребенком игрушки.

Пять темных, неприветливых коридоров вели из комнаты, как и четыре закрытых тяжелых двери. Воины заняли позиции у каждого входа, отслеживая авточувствами возможную угрозу.

— Куда? — спросил Кол Бадар.

Тон Корифея без слов ясно передавал его мысли, «это безнадежно», но Мардук проигнорировал его слова, задержав дыхание и закрыв глаза.

Он уже десять раз входил в полу транс на корабле, ища остаточные следы в варпе, говорившие о том, что здесь прошел эксплоратор, но ничего не обнаруживал. Душа каждого живого существа во вселенной горела в варпе, словно маяк — и обладавшие латентными психическими способностями горели ярче всего — и те, кто разбирался в оккультных учениях, как духовенство Несущих Слово, могли почувствовать пламя души в материальном измерении, даже на большом расстоянии.

Мардук пытался что-нибудь засечь, но почти поверил в свою неудачу, когда ощутил… нечто. Оно было очень тусклым, словно спадающее тепло, окружающее тело умершего час назад, но тут было другое дело. Его глаза распахнулись.

— Туда, — сказал он, указывая на один из коридоров.

Несущие Слово безмолвно зашагали дальше по «Пламени Вечной Погибели».

Где-то далеко было слышно эхо лязга. Невозможно было определить расстояние до звука, но Мардук был уверен, что это шаги эксплоратора.

— Быстрее, — повторял он.

Помазанники шагали впереди, отслеживая любое движение комби-болтерами. Ауспекс Кхалаксиса пульсировал ровным светом.

Остальные воины шли с оружием на изготовку.

Они шли по «Пламени вечной погибели» еще больше часа, время, за которое они дважды пробежали бы по всему кораблю, если бы их путь не был таким извилистым и медленным. Не было слышно ничего, кроме одного далекого эха, но Мардук верил в том, что добыча близко.

Первый Послушник углубился в свои мысли, когда это произошло.

Цельнометаллическая стена треснула, разорвавшись как синтетический хлеб, и размытый темный силуэт вынырнул из зияющей дыры. Когтистая лапа ударила по шлему одного из Несущих Слово, разорвав его как бумагу, горячая кровь захлестнула стены.

Мардук разглядел кружащиеся лапы, темный хитиновый экзоскелет, и умер другой боевой брат, когти оторвали его руку и пробили нагрудник.

В тесном коридоре начался хаос, Несущие Слово кричали и стреляли.

Воин перед Мардуком отшатнулся, когда к нему повернулась ксено тварь, сверкая когтями. За мгновение, тварь оторвала руку космодесантника у локтя, все ещё стрелявший болт-пистолет упал на землю, и Мардук уставился в злобные глаза смертоносного убийцы.

Существо было сгорбленным и двуногим, из бронированного панциря торчали четыре длинные руки, а гипнотические глаза, сверкающие желтыми отблесками, глубоко сидели на широкой бледной морде. Мардука словно поймали в ловушку эти золотые шары, и на мгновении он застыл, тупо глядя на ксеноса.

Тот заключил обезоруженного Несущего Слово в плотные объятия и сомкнул челюсти на его шлеме.

В спину твари угодили болты, из её глотки вырвался высокий и нечеловечески вопль, когда разлетелись осколки хитина, забрызгав Мардука мерзкой кровью ксеноса.

Брызги крови на линзах череполикого шлема вырвали его из гипнотической задумчивости. Мардук выхватил болт-пистолет. Пока его палец нажимал курок, ксено тварь уже прыгнула на обидчика.

Выстрел Первого Послушника угодил в затылок, и голова разлетелась, словно треснувшее яйцо, забрызгав все кровью, мозгами и осколками черепа. Тварь рухнула на землю, конвульсивно дергая когтями.

Кхалаксис предупреждающе крикнул, когда его ауспекс внезапно залило движение, — Контакт!!!

— Где? — рявкнул Кол Бадар

— Повсюду!

Мардук выругался, в отвратительном очаровании уставившись на безжизненный труп твари.

Открытая плоть рук и головы была бледной, тускло пурпурно-синей, а хитиновый панцирь, как у насекомого, был цвета ночного неба. Оно было чудовищно быстрым и сильным, а факт, что существо смогло убить двух ветеранов Астартес и ранить другого за несколько секунд означал, что Мардук меньше всего хотел встретить его в коридоре.

— Вперед! — возопил он.

После кивка Корифея, Помазанники впереди двинулись дальше.

Позади терминаторы открыли огонь, грохоча комби-болтерами, когда на них устремилась волна тварей. Проходя мимо узкого коридора, Мардук посмотрел налево и открыл огонь, увидев несущуюся на него с жуткой скоростью тварь. Он поверг её короткой очередью из пистолета.

Воины впереди отряда остановились, открыв огонь по бегущим к ним тварям.

— Могучий враг, — довольно провыл Буриас-Драк'шал, с трудом формируя слова полной демонической клыков пастью.

Мардук дернул головой и резко обернулся вправо, пристрелив ещё одного ксеноса.

Перед ним рухнул осколок металла с потолка, а затем на Первого Послушника бросилась ещё одна тварь, размахивая ужасными когтями.

Буриас-Драк'шал выпрыгнул вперед и схватил ксеноса на подлете, вбив её в бронированную пласкритовую стену, погнувшуюся от удара. Одержимый и ксено тварь рухнули на пол, трясясь и размахивая руками.

После нескольких секунд свирепого поединка, он окончился, Буриас-Драк'шал приколол голову твари к стене одним из толстых когтей. Несущий Икону вырвал коготь, и существа сползло на пол. Буриас посмотрел на Мардука, на его демоническом лице проступила дикая улыбка. В десяти местах с него была сорвана броня и вырваны клочья мяса, но его удовольствие было ощутимо.

— Хороший бой, — с трудом сказал он.

— Ага, — с гораздо меньшим энтузиазмом произнес Мардук.

Помазанники вновь зашагали, стреляя из комби-болтеров. Мардук слышал рев поставленных на полный автоматический режим и вопли умирающих ксеносов.

Справа от Мардука, один из 17-го круга встал у открытой двери. К нем из бокового коридора бежали десятки ксено тварей, из когти скользили по металлическому полу, словно ноги насекомых. Огнемет воина взревел, содрогающиеся ксеносы вопили, сгорая в прометиуме.

Одна из горящих тварей выпрыгнула из огненного шара и одним взмахом когтей сорвала голову воина с плеч. Мардук вонзил в шею твари цепной меч, с безумным воем зубья разорвали плоть и хитин, забрызгав все кровью, а все ещё горящая тварь рухнула на пол.

Коридор стал бойней, прометиум пылал на стенах и полу, повсюду лежали обгорелые трупы ксеносов. Но вперед неслись все новые ксено твари, бежавшие к Мардуку по выжженному проходу.

Вырвав огнемет из рук мертвого воина у своих ног, Первый Послушник вдавил курок. По коридору пронеслась стена пламени, осветившая тьму и сжегшая поток ксеносов. Умирающие твари вопили, их хитин плавился, а глаза стекали по пылающим лицам. Но все новые существа бежали вперед. Он выпустил в коридор новый огненный заряд.

Ещё пять минут Несущие Слово продвигались дальше, атакуемые волнами ксено тварей, бросающихся прямо на орудия. Они убили примерно тридцать смертоносных существ, разорвали их длинными очередями болтеров или сожгли, но этого было недостаточно, чтобы остановить такую яростную атаку.

Во тьме было невозможно подсчитать количество врагов, а у Несущих Слово уже кончались боеприпасы. Послав последний поток огня, Мардук бросил огнемет на пол, исчерпав его прометиумную канистру.

— Продолжайте двигаться! — крикнул он, вновь выхватывая болт-пистолет.

Кол Бадар зашипел, когда когти ксеноса прорезали его огромный наплечник, глубоко прогрузившись в плоть. Он выстрелил в упор из комби-болтера, разрывные патроны взорвались в груди твари и порвали её пополам. Возвратным ударом кулака он сокрушил другого инопланетного хищника, удар сломал кости и отбросил тварь на стену. На него прыгнуло другое существо, пробивая когтями глубокие борозды в броне терминатора и распахнув пасть, его толстый мускулистый язык потянулся к шее космодесантника.

Корифей сомкнул силовые когти на голове ксеноса, потрескивающая энергия волной прошла по длинным клинкам. Рывком он вырвал голову твари вместе половиной позвоночника и отбросил прочь, а затем вновь открыл огонь, разорвав короткими очередями двух ксеносов. Перед его глазами замерцали предупредительные огоньки, означающие, что почти закончились боеприпасы.

— Меняемся, — приказал огромный Корифей, отходя в сторону.

Вперед выступил один из Помазанников, его перезаряженное оружие взревело.

— Продолжайте движение, — приказал Кол Бадар, вбивая в комби-болтер две новые обоймы. Его орудийные системы взвизгнули, загружая боты в патронташи, а предупредительные иконы вспыхнули зеленым и исчезли.

Отряд приблизился к перекрестку, боковые проходы скрывали металлические обломки.

— Кхалаксис, — сказал Кол Бадар. — Гранаты — Колонна на мгновение замерла, пока сержант-чемпион 17-го активировал две фраг гранаты.

— Бросаю! — крикнул он, швырнув их вперед. Оптические стабилизаторы Кол Бадара компенсировали внезапную вспышку, затуманив его зрение так, что она его не ослепила, и мгновенно колонна вновь двинулась, передние воины обходили слепые углы.

Взрывами были раскиданы куски мяса и оторванные руки, но Кол Бадар открыл огонь, как только засек движение. Существа поджидали их в засаде, и он пристрелил двух, когда его авточувства указали на них вспыхнувшими стрелками.

Слишком поздно он заметил сбоку вспышку движения и попытался нацелить на прыгнувшую тварь комби-болтер, но терминаторская броня замедлила его движение.

Цепной топор поверг тварь на пол, почти пополам порвав её визжащими зубьями, от горячей крови пошел пар, когда она хлынула из трупа и засочилась сквозь металлическую решетку. Кхалаксис пинком отбросил труп, вырвав топор, а от выстрела его болт-пистолета голова другого испарилась в кровавом тумане. Кол Бадар благодарно кивнул бесеркеру-ветерану.

— Идем на восток, — раздался в вокс сети голос Мардука, — наша добыча близко.

Кол Бадар вновь пошел впереди, тяжело шагая по восточному коридору, ожидая атаки, но не видя врагов. Длина прохода была в сотню метров, а пока он шел внутри нарастали сомнения.

Позади него следовала остальная часть отряда, Помазанник в тылу медленно пятился, непрерывно стреляя из комби-болтера.

Переступая через ребристые обломки и провода, Кол Бадар вошел в небольшую комнату, чьи стены покрывала сеть кабелей и искрящийся проводки. Он провел комби-болтеров вдоль открытого пространства, не заметив угрозы, но увидел, что из комнаты не было и выхода, кроме тяжелой взрывной двери с другой стороны.

Выругавшись, он быстро зашагал к ней, но она была запечатана. Она весила много, а глубокие царапины на толстой поверхности подтверждали его прочность. Очевидно, ксеносы пытались пробиться сквозь дверь, но даже их смертоносные когти, с пренебрежительной легкостью разрывавшие силовую броню и даже доспехи терминатора, не смогли пробить толстый шлюз.

Цепной кулак быстро бы разобрался с этой проблемой, но из его Помазанников, лишь Элимкхар обладал таким оружием, а он прикрывал тыл.

Повернув свой четырехклыкий шлем, Корифей увидел, что остальные воины уже вошли в комнату. Лишь двое из 17-ого круга выжили. Он выругался вновь.

— Первый Послушник, ты завел нас в тупик! — рявкнул Кол Бадар.

— Он здесь, — сказал Мардук, пристально глядя на закрытую взрывную дверь.

Лишь Элимкахр ещё шел по долгому коридору, он медленно пятился назад, почти непрерывно стреляя. Проход был завален трупами ксеносов, но все новые существа рвались вперед, не обращая внимания на смертельный обстрел.

— Брат Элимкхар, быстрее, нам нужен твой цепной кулак, — приказал Кол Бадар, мысленно умоляя Помазанника поторопиться. — Брат Аккар, готовься зачистить коридор.

Брат Аккар кивнул, поняв приказ, и шагнул к двери, покачивая тяжелым дулами автопушки «жнец».

Внезапно оружие Брата Элимкхара заклинило. Он уставился на перегретый комби-болтер.

— Беги!!! — взревел Кол Бадар, но Помазанник уже исчез под нахлынувшей волной ошеломительно быстрых ксено тварей, разрывающих его когтями. Он мгновенно умер. Кол Бадар выругался.

Автопушка «жнец» Аккара взревела, пламя выстрелом могучего оружия осветило темную комнату, словно солнце. Сотни гильз полетели от запущенного на полную мощность орудия, а бесконечный поток крупнокалиберных снарядов пронесся по коридору, разрывая все на своём пути.

Снаряды разорвали десятки тварей, их пронзительные вопли были почти не слышны за ревом двух дул «жнеца».

— Мы должны вернуться! — перекрикивая стрельбу, закричал Кол Бадар, — Пути дальше нет!

— Она здесь, я знаю это! — пылко ответил Мардук, — Нет пути назад!

— Как ты собираешься здесь пройти? — рявкнул Кол Бадар, жестом указав силовыми когтями на взрывную заслонку.

Мардук на мгновение уставился на дверь.

— Дариок-Гренд'аль, — приказал он. — Открой её.

— Как пожелаете, Мардук, Первый Послушник из легиона Астартес Несущих Слово, генетических потомков прославленного примарха Лоргара, — сказал выступивший вперед огромный магос, взмахнув четырьмя прикрепленными к спине серворуками.

Двенадцатая глава

Солон Маркаб устало тащился сквозь слепящую снежную бурю, шагая через неослабевающий ветер, каждую секунду угрожавший повалить его на землю. Он споткнулся, когда наступил в небольшой сугроб, провалившись по колено. Ему потребовались все усилия, чтобы подняться, и секунду Солон лежал на спине, переводя дыхание.

Его глаза закрылись, а дыхание замедлилось. Было так легко просто отстраниться, поддавшись усталости. Он знал, что заснуть тут значило умереть, но это мало его заботило. Он лишь закрыл глаза на несколько минут.

Они шли уже целый день, оставив позади безжизненный труп карулера. Было тяжело решиться идти к космопорту пешком, шанс успеха был минимален, но это было лучше, чем ожидание возвращения того, что мальчик называл призраками. От короткого сна его оторвало ощущение руки на плечах, трясущей его, и он увидел мальчика, Диоса, стоящего перед ним на коленях. Сквозь круглые линзы огромного защитного костюма в глазах мальчика была видна забота.

Лицо парня было неестественно-синим, но глаза ярко сверкали. Солона впечатлила выносливость парня, и он понял, что отдавшись желанию уснуть, он обречет на смерть не только себя; здесь, посреди вихря снежной бури, мальчик не протянет и дня.

Кивнув ему, Солон с трудом встал на ноги и поковылял дальше. Диос следовал за ним, идя по оставленной Солоном колее и держась одной рукой за его пояс.

Решимость мальчика двигала Солоном, он черпал силы в его неослабевающем желании выжить. Солон сжал зубы и проклял свою недавнюю слабость. Он знал, что если бы не мальчик, он так бы и не проснулся. Он бы умер, если бы не решимость десятилетнего Диоса. Возможно, его тело было бы погребено снегом, погрузилось бы в лед Притаившейся Сциллы. Возможно, тысячи лет спустя эрозия и ветер вытолкнут его замороженный труп, и кто-то удивиться, что с ним произошло. Почему этот человек пошел в пустоши, спросят себя они.

Выкинув эти жутковатые мысли из головы, Солон сконцентрировался на движении, каждый болезненный шаг был испытанием, но маленькой победой. Просто иди дальше, твердил он себе, повторяя эту фразу при каждом вдохе, словно мантру, просто иди дальше. По шагу за раз.

Солон не знал, сколько времени он прошел, когда заметил, что маленькая рука больше не сжимает его пояс. Он обернулся так быстро, как позволил его громоздкий внешний костюм. Диос больше не шел за ним. Мальчика нигде не было видно.

Проклиная себя, Солон озирался, вглядываюсь в ревущую бурю, отчаянно надеясь увидеть мальчика. Но не увидел ничего.

Отбросив усталость, Солон пошел назад, следуя по оставленным им следам. Это было сложно, их уже начал заметать падающий снег. Час спустя они бы исчезли.

Он бежал дальше, тяжело переваливаясь через снег, несколько раз падая, но всегда поднимаясь, страх за жизнь мальчика пробудил в нем силы, о которых он даже не подозревал.

Он подвел Диоса, как подвел и своего сына…

Отчаяние придавало ему сил, и Солон торопился, пробиваясь через дымку снега и льда, отчаянно всматриваясь в ослепительную бурю.

Наконец, он увидел лежащую на снегу маленькую темную фигурку и побежал к ней. Её покрывал толстый слой снега, и Солон молился, надеясь, что не опоздал.

— Ты не можешь быть мертв, — отчаянно прошептал он и, приблизившись, рухнул над телом мальчика на колени. Перевернув Диоса на спину, Солон посмотрел в полуоткрытые и потерянно смотрящие глаза. Их окружали темные круги, а кожа стала пугающе синего света.

— Нет, нет, нет, нет, — шептал Солон, чувствуя отчаяние и панику.

Он быстро установил спасательную палатку, вырвав её из тесного пакета и расправив, а затем повернув к ветру, надувшему её словно шарик. Солон втащил неподвижное тело Диоса внутрь и провел пальцем по застежке шатра, запечатав его, а затем стянул с бледного лица мальчика капюшон.

Сорвав верхнюю половину своего защитного костюма, он прижал пальцы е шее Диоса. Там был пульс, хотя слабый и нерегулярный, и Солон довольно фыркун. Он стащил изолирующие перчатки с рук Диоса, а свои зубами сорвал.

Игнорируя пульсирующую боль, когда к его пальцам начало возвращаться чувство холода, Солон начал растирать руки мальчика. Кровь в них плохо перемещалась, они были холодными как лед…

Примерно час, растирал ладони и ступни Диоса, пока их цвет вновь не стал нормальным, а дыхание уверенным. Температура в палатке резко подскочила от жара их тел, струйки воды скатывали по их прозрачным стенам.

Солон включил водный опреснитель, обеспечивающий постоянный приток очищенной поды. Он наполнил обе водные фляги, а вкус прохладной и свежей поды ощущал как божественный нектар. Солон закапал водой в рот Диоса, и на душе у него потеплело, когда мальчик начал жадно глотать.

Наконец, Диос очнулся и слабо улыбнулся Солону. Поняв, что мальчику не угрожает немедленная опасность, Солон дал себе впасть в вызванную истощением спячку. Ветер бился о полог шатра…

Когда Солон проснулся, Диос выглядел энергичным, как и раньше, и двое употребили небольшую часть пищевого рациона, имеющегося в каждом защитном костюме. Сухой протеиновый обед был черствым и несвежим, но был вкуснее любого блюда, которое когда-либо ел Солон, хотя он и сел мало.

С водой проблем не было. С опреснителем воды и множеством снега и льда вокруг, её запас был неограничен. Однако с едой было другое дело. У них остался лишь один рацион, и, хотя Солон поделил его на равные доли, он знал, что этого не хватит даже на два дня. Без еды они будут уставшими и вялыми, а для путешествия до космопорта Форкис им потребуется вся энергия.

В сердце Солон знал, что это невозможно, но когда он увидел улыбку Диоса, первую улыбку за всё это время, то ощутил воодушевление и прилив сил.

Они выкопались из-под шатра, занесенного пяти футовым слоем снега. Оказавшийся вновь на поверхности луны Солон был вымотан, но его настрой был странно высоким. Он ощущал почти эйфорию, что, скорее всего, было лишь побочным эффектом истощения и недостатка сна, но Солона это не волновало.

Положив на плечо улыбающегося Диоса, чтобы точно не потерять мальчика из виду, он начал новый день путешествия.

Солон проклянет себя, если поддастся усталости раньше, чем мальчик окажется в безопасности.

— Тридцати процентный боезапас, — прорычал Помазанник Акхар, заметив перед глазами мерцающую икону. Дым шел от двух дул его орудия, но он раскачивал им в разные стороны, ища цель.

По коридору неслась новая волна инопланетных хищников, перескакивающая через разорванные останки сородичей, а Акхар вновь вдавил тяжелый курок автопушки «жнец», посылая вперед сотни крупнокалиберных снарядов, разрывая на части ксено тварей…

— Температура оружия зашкаливает, — сказал терминатор.

— Понятно, — буркнул Кол Бадар. Знаками мерцающих энергетических когтей он построил выживших воинов полукругом вокруг коридора, а затем сжатой командой приказал Акхару отступить.

Помазанник медленно зашагал назад, все ещё стреляя, дула его крупнокалиберного орудия раскалились докрасна.

— Ждать, — сказал Кол Бадар, когда автопушка Акхара замолчала. Во внезапной тишине было ясно слышно шипение инопланетных тварей, а когтистые лапы громко лязгали по полу и стенам.

— Ждать, — повторил Корифей. Радиус поражения автопушки «жнец» был гораздо больше, чем у болтеров и комби-болтеров других боевых братьев, а сохранение боезапаса уже стало серьезной проблемой.

— Сейчас! — взревел Корифей, когда первая ксено тварь проскользнула из коридора в комнату, с нечеловеческой скоростью устремившись вперед. Воины открыли огонь, разрывая хищников на части. За двенадцать секунд погибло множество тварей, их кровь и мозги забрызгали стены.

Мардук рискнул оглянуться, посмотрев на огромного Дариока-Гренд'аля, работающего над взрывной дверью. Лазерный резак, венчавший одну из серворук, раскалился до бела, пробиваясь сквозь тридцати сантиметровую заслонку, но магос успел разрезать её лишь наполовину. Первый Послушник разочаровано зарычал, а затем развернулся и всадил болт в лоб одной из ксено тварей.

Хищники яростно атаковали, они неслись к Несущим Слово, но их встречала концентрированная волна выстрелов. Но в комнату вбегали все новые твари, гора тел у входа в коридор все росла.

— Пусть твоя комнатная собачка — Механикус поторопиться, — крикнул Мардук Кол Бадар. — У нас не бесконечные патроны!!!

Первый Послушник не ответил. Никакие слова не могли ускорить методичную работу магоса, но он знал, что Корифей прав; если враг продолжит так же атаковать, они не устоят.

Раньше, чем эта мысль оформилась в его голове, одна из тварей дорвалась до линии воинов легиона. Две её руки оторвали выстрелы в упор, но она не упала, но бросилась вперед и вбила когти в лицевую часть шлема одного из боевых братьев, проколов череп как перезрелый фрукт.

Ревущий цепной топор Кхалаксиса разрубил ксеноса от плеча до паха, а затем цепной меч ветерана, взятый у одного из павших братьев, разрубил её пополам.

— Держать строй, — взревел Кол Бадар, но Мардук уже десятки раз видел жажду крови Кхалаксиса и понимал, что слова едва ли прорвутся сквозь захлестнувший воина кровавый дурман.

С залитой кровью пришельцев броней ревущий Кхалаксис ринулся на ничейную землю, раскрутив оба цепных оружия, разрубив на четыре части тело ксеноса, отброшенного назад выстрелом болтера.

Не желая, чтобы его превзошел озверевший от крови чемпион, Буриас-Драк'шал ринулся вперед, взмахом иконы вбив в стену одного ксеноса, а другому разорвав морду когтями.

Простреливаемой зоны больше не было, а выстрелы в сечу могли попасть в Несущего Икону или Кхалаксиса. Мардук проревел оглушительный боевой клич и бросился в битву, размахивая тяжелым демоническим цепным мечом.

Остальные боевые братья бежали следом, не думая о своей безопасности, стреляя из болт-пистолетов в упор и разрубая тварей цепными мечами.

Кол Бадар тяжело шел вперед, он пристрелил одну из тварей, а затем обратным взмахом силовых когтей сорвал голову с плеч второй. За Корифеем шагали Помазанники, энергия гудела вокруг их силового оружия. Один из них выстрелил из комби-болтера, послав белый от жара поток плазмы в лицо генокрада, сжегший плоть и зажаривший кости.

Однако, ксено твари были поразительно быстрыми, а их сила ужасала. Мардук сражался с контролируемой яростью, гнев и напряжение последних месяцев наполнили каждый смертельный удар цепного меча.

— Это не моё время! — кричал он. Его болт-пистолет бессильно лязгнул, истратив боезапас, и Первый Послушник в бешенстве швырнул его на пол. Когти хлестанули по его нагруднику, оставив в святой силовой броне глубокие трещины и разорвав плоть. Мардук сжал меч обеими руками, наполняясь жаждой крови демона, и вонзил меч в широко распахнутую пасть бросившегося на него ксеноса.

Первый Послушник пробил мечом клыки, мускулы и мясо, забрызгав все вокруг осколками зубов и кровью, и выдернул меч, оторвав нижнюю челюсть твари. Из её глотки вырвался булькающий нечеловеческий вой, она дико затряслась, брызгая кровью и разрывая броню Мардука.

Удар сорвал левый наплечник, расколотый почти пополам, а три когти лапы схватили его за шею, круша доспехи и плоть, пытаясь сломать его тяжелый позвоночник. Из раны хлынул фонтан крови, Мардук пополз назад, отбиваясь от агонизирующей, яростной атаки ксеноса. Тот прыгнул вперед, но был повержен сокрушительным ударом силовых когтей Кол Бадара. Затем Корифей оборвал его вопли, раздави череп тяжелым сапогом.

Кхалаксис ударил другую тварь ногой, расколов череп, а затем оторвав ей дверь руки опустившимся цепным топором. Когти оставшихся рук ударили в его грудь, пробив нагрудник как бумагу и разорвав плоть до сплавленных ребер, но кровавая ярость придала чемпиону силы, и ударом цепного меча в живот он выпотрошил ксеноса. Из раны вывалились мерзкие розовато-пурпурные кишки.

Брат Акхар размахнулся автопушкой «жнец» словно булавой, отбросив к стене прыгнувшего на него ксеноса. Пока тот пытался подняться, размахивая лапами, очередь Помазанника разорвала его в клочья, крупнокалиберные снаряды разорвали тело твари и застучали по кабелям и трубам на стене, из которых а залитую кровью комнату выплеснулся пар.

Но сзади на Помазанника уже прыгнул генокрад, вонзив когти в обе стороны шлема и превратив череп в кашу.

Буриас-Драк'шал вцепился в визжащую тварь, оторвав её от Акхара, который был уже мертвым и падал, и вцепился в продолговатый затылок, пробив когтями череп. В его рот хлынула черная кровь, и одержимый воин отшвырнул прочь труп, слизывая шершавым языком кровищу с губ и щек.

Внезапно атака прекратилась, хотя пульсирующий ауспекс показал, что новая волна чужих собиралась вдали коридора. Уцелевшие Несущие Слово быстро перезарядили оружие и вновь открыли огонь.

Оторвав руку от раны в шее, Мардук уставился на алую жидкость на пальцах и ладони, наполняясь гневом. Кровь на перчатку начала булькать и вскипать, а глаза Мардука почернели, когда в него хлынула мощь варпа, питаемая жаждой крови и яростью воинов вокруг, сотрясая его тело потоками силы.

Ощутив нарастающую энергию, Буриас-Драк'шал упал на колени, сжав икону когтистыми руками и опустив голову. Из его ушей заструилась кровь, а руки задрожали, когда адские энергии понеслись по иконе, начавшей вибрировать и дымиться, в воздухе разлился едкий и сернистый запах.

Звуки стреляющего оружия и ревущие приказы Кол Бадара исчезли для Мардука, когда в него вошла ярость Владыки Черепов, он пытался сдержать непрерывным потоком проносящиеся по телу волны безумного гнева.

Его мускулы едва не разрывались от напряжения, вены набухли на шее и руках, Мардук пытался сохранить контрольная нахлынувшими на него кровожадными сущностями, умоляющими его ударить, безразличными к сущности жертвы, пока лилась кровь. В его венах громко стучала жизненная сила, вытесняя все другие звуки, а зрение скрыла красная пелена. Медленно, очень медленно, Несущий Слово овладевал потоком дьявольских сил, заставляя его подчиниться своей воле.

— Дарр'казар, Кхор'Рхакатх, Борр'мордхлал, Форгх'газз'ар, — говорил Мардук истинные имена, всплывающие перед его внутренним оком. Демонические голоса взревели от ненависти и гнева, когда он получил над ними власть, но это не волновало Первого Послушника, он продолжал изрекать приходящие к нему имена.

— Боргх'а'тетъ, Рхазазель, Скаман'дхор, Катхарр'бош, — произнес Мардук последние из пылавших огнем перед его внутренним взором имен. Он упал на колени и широко развел руки, запрокинув голову, Первый Послушник изрекал слова призыва и подчинения.

Тела Акхара, лежащее с пробитым черепом на полу, начало раздуваться, словно его внутренности резко расширились, как наполняемый газов воздушный шарик. Его герметично запечатанная броня терминатора стонала и трещала, угрожая взорваться, словно брошенная на горячие угли канистра прометиума. Тонкая как волос трещина появилась в центре нагрудника и начала быстро расширяться, пока с хлюпающим звуком рвущихся костей и сухожилий доспех не разорвался, словно лопнувшая раковина моллюска.

Бесформенный кровавый шар вылетел изнутри, шлепнувшись на бок рядом с изуродованным трупом. Покрытая венам кожа аморфной массы пульсировало и набухала, словно нечто пыталось вырваться наружу, а сам шар расширялся с каждой секундой.

Утробу прорвал клинок, чью словно выжженную огнем поверхность покрывали вырезанные мерцающие адские руны. Демон встал на когтистые ноги, кровавый мешок сползал с его кожи…

То был один из служителей Кхорна, пехотинец Владыки Бронзового Трона Черепов, чья плоть была цвета свернувшейся крови. Он выпрямилось из позиции новорожденного, когда сползли последние клочья утробы, и сделал глубокий вдох, первый в материальном измерении.

Его когтистые лапы были длинны и рябили от переплетающихся мускулов. Голова была вытянутой и звериной, а пламя ада горело в его полных ненависти змеиных глазах. В одной руке существо держало огромный клинок, и мгновение пьяно шаталось, привыкая к новому физическому телу. Руны на почерневшей поверхности адского клинка вспыхнули огнями преисподней, и когда демон застыл, мгновенно привыкнув к новообретенному телу и правилом материального измерения, он чихнул, выдохнув облако черного сернистого дыма.

А затем он взревел, запрокинув рогатую голову, адский звук вырвался из глубин мускулистой грудной клетки со всей яростью его бога. Демон плотно сжал адский клинок, дрожа от предвкушения резни, и злобными глазами осмотрел окружающих.

Он зарычал, сузив глаза, когда увидел одетых в красную броню Несущих Слово. А затем его взор уткнулся в глаза Буриаса-Драк'шала, и демон напряг мускулы, готовясь броситься на одержимого, руны на бронзовом цепном мече заблестели, словно раскаленная лава.

Выверенные слова Мардука ударили демона, словно раскаленные иглы, и он отшатнулся, с ненавистью посмотрев на Первого Послушника. Демон оскалился на призвавшего, но власть Мардука над ним была абсолютной, его воля сковала сущность сильнее любых цепей, хотя та и противилась этому всеми фибрами своего бытия, напрягая мускулы, она была бессильна.

Призыв потусторонних сущностей эфира всегда был рискованным делом, и обычно Мардук лишь умолял варп о помощи, тщательно подготовившись к ритуалу призыва. Малейшая ошибка, неправильно произнесенное слово или трещина в концентрации, привела бы к вечному проклятию и катастрофе, но сейчас награда стоила риска.

Восемь кровопускателей стояли над родившими их разорванными трупами. Восемь было священным числом Кровавого бога Кхорна, а их мускулы напряглись от еле сдерживаемого гнева, когда они ждали команды.

— Всё? — спросил Мардук, наполняя свой голос силой. — Идите.

Восемь низших демонов Кхорна разом бросились в коридор, словно спущенные с поводков бешеные собаки. Когда они ворвались в толпу генокрадов, то взревели от ярости, их адские клинки оставляли в воздухе пылающие дуги.

Ксеносы встретили демонов лицом к лицу, хватая и разрывая когтями тела из материи Хаоса, чужие скорость и сила противостояли дьявольской ярости служителей Бога резни и убийства.

Конечности Мардука все ещё дрожали от остаточной силы призыва, когда он развернулся и зашагал к Дариоку-Гренд'алю, почти закончившему работу с взрывной дверью.

Лающим приказом, полным отзвуком сущности Имматериума, Мардук приказал оскверненному магосу отступить, а затем ударил по двери ногой. От удара она погнулась, а следующий пинок обрушил её на землю.

Кровь ударила в голову Мардука, и он шагнул в проход, размахивая демоническим клинком, готовый ко всему.

На полу скрестив ноги сидела фигура в мантии, поднявшая голову, когда Первый Послушник ворвался в темную комнату.

Мардук в три шага подскочил к ней и схватил за шею, подняв на метра над полом, а затем ударил о стену.

— Скажи мне, что ты та, кого я ищу, и сможешь вновь вдохнуть, — сказал Мардук.

Ноги женщины бессильно бились в воздухе, когда Мардук присмотрелся к угловатому и безволосому лицу. Невральные имплантаты свисали с лысой головы, словно дикие украшения, а на лбу была выжжена печать Адептус Механикус размером с кулак, кожа вокруг ней сморщилось.

Она пыталась вздохнуть

— Говори, — приказал Мардук, — как тебя зовут, шавка!

— Дене, — раздался хриплый ответ.

Мардук ухмыльнулся. Покрытые сурьмой глаза женщины полезли из орбит, а пухлые губы скривились от мучительной хватки. Мардук разжал пальцы, и эксплоратор рухнула на пол у его ног.

— Я не знаю, кого ты ищешь, — хрипло простонала она, — но моё имя Дене, Эксплоратор Первого Класса Дене из Адептус Механикус, а ты предатель Империума.

— Ты даже не можешь себе представить, как я рад тебя найти, женщина, — сказал Мардук.

Эксплоратор Дене была плотной и коренастой. Её талия была широкой, а грудь тяжелой. Даже если бы Мардук больше разбирался в смертных или интересовался ими, он бы не смог определить её возраст, поскольку её сильно изменила омолаживающая хирургия.

Её тело было агментировано гораздо слабее, чем у Дариока, а имеющиеся имплантаты были почти незаметны. Обе руки были усилены механическими биониками, выполненными так, чтобы их механическая природа не бросалась сразу в глаза, а на спине был тонкий силовой источник, гораздо меньший, чем огромный генератор, который требовался Дариоку для серво-усилителей и тяжелого металлического каркаса.

Силовые кабели соединяли её рюкзак с громоздкими наручами, внутри которых находились инструменты. Невральные имплантаты позволяли задействовать их мыслью, включая лазерные резаки, информационные шприцы или силовые дрели.

Ей глаза широко раскрылись, когда в комнату вошел огромный Дариок-Гренд'аль.

— Дариок? — хрипло прошептала Дене. — Во имя благословенного Омниссии, это ты?

— Дариок ещё тут, — сказал магос, Мардук улыбнулся, увидев как эксплоратор вздрогнула от голоса, звучащего в унисон с ревом демона Гренд'аля.

— И он рад видеть тебя, Эксплоратор Первого Класса Дене, — продолжил Дариок-Гренд'аль, — изначально с исследовательского мира Адептус Механикус Конор UL01.02, направленная на cl4.8.87.i, Притаившуюся Сциллу, для осмотра/извлечения грузового судна класса «Дровак» «Пламя Вечной Погибели», вновь появившегося в Сегментуме Темпестус 942.M41 и разбившегося на поверхности cl4.8.87.i, Притаившейся Сциллы, в 944.M41, до этого считавшегося исчезнувшим в аномалии бури варпа xi.024.396 в 432.M35.

— Что они с тобой сделали? — побледнев, сказала эксплоратор.

— Довольно, — рявкнул Мардук. — Со слов магоса, ты обладаешь знанием, которое нужно мне.

— Что? — спросила эксплоратор. — Я? Ты думаешь, что у меня есть знание, которым великий Дариок, мой учитель, не обладает? Очевидно, ты ошибаешься.

Её голос был пропитан сарказмом.

— Требующееся мне знание относиться к артефакту ксеносов, артефакту, полученному от некронтир.

— Я ничего не знаю о ксено технике, — настойчиво сказала Дене. — Ничего.

Мардук гневно на неё посмотрел, а потом повернулся к Дариоку-Гренд'алю.

— Прямой ответ, магос, — сказал Первый Послушник командным тоном. — Есть ли у неё ключ, который запустит устройство?

— Да, — сказал Дариок-Гренд'аль.

— Что!? Я ничего не знаю! Он лжет!

— Мне он лгать не может, — сказал Мардук. — Ты пойдешь с нами. Твои секреты будут вырваны. Мои хирургеоны могут быть очень убедительными, если я захочу.

— Я не лгу! Я не знаю ничего! — крикнула эксплоратор, когда Мардук вздернул её на ноги.

— Нам надо идти, — раздался из-за двери голос Кол Бадара.

— Ты верен, что она нам нужна? — зашипел Первый Послушник на Дариока, тряся эксплоратора, словно куклу. — Я не чувствую лжи в её словах.

— Я не вру! — настойчиво сказала Дене.

— Тише, — сказал Мардук, резко вывернув ей руку.

— Я уверен, — сказал Дариок-Гренд'аль, — Но она говорит правду.

— Ты смеешь говорить со мной загадками, магос!? — зарычал Мардук.

— Эксплоратор Дене говорит правду, потому что она не знает о заключенном в его мозговом устройстве знании. Магос Дариок всадил его в её подкожную кору головного мозга без её ведома, для безопасности, а затем убрал её из свей команды, так что нам не нужно брать её с собой для того, чтобы её извлечь.

Оскал Первого Послушника сменился улыбкой.

— Ах, Дариок-Гренд'аль, — сказал Мардук, — Похоже, ты мне начинаешь нравиться.

Тринадцатая глава

Тело эксплоратора Дене лежало на полу лицом вниз в луже прохладной крови. Верхняя половина её головы была сорвана и отброшена, а черепная коробка пуста.

— Ты закончил? — нетерпеливо сказал Мардук.

Дариок-Гренд'аль закрыл контейнер, теперь содержащий мозги эксплоратора, присоединившиеся к остальным, висевшим на его согнутом теле. Вязкая пурпурная жидкость забурлила в сосуде, а десятки похожих на иглы соединительных хоботков погрузились в мозг.

— Одно мгновение, сейчас соединяться невральные мостики, — сказал Дариок-Гренд'аль. Слабо развевающиеся механодендриты на его спине конвульсивно задергались, а голова магоса покачнулась. Дариок-Гренд'аль издал низкий механический стон, а по его оставшейся плоти потекли струйки пота, пока устанавливался коннект с мозгом эксплоратора.

Настоящая приливная волна информации хлынула в сознание Дариока, когда включились невральные коннекторы.

По его разуму мелькали воспоминания, мысли и чувства другого человека.

Невральные мостики мозга эксплоратора, бывшего мертвым почти сорок секунд во время извлечения, восстановились, и Дариок-Гренд'аль удлинил их, устремившись к тайнам, которых он лишился декады тому назад. Демонические щупальца погружались в мозги, восстанавливая разорванное основание, а знания высвобождались потоками данных.

Восемьсот лет познания, признанного непригодными для изучения архимагосами Культа Механикус: некронтиры, хрудды, эльдары, бореллеане. Потерянное все эти годы знание ксено техники мгновенно вернулись.

Внезапно, стремление вырвалось из запечатанных глубин его мозга, разорвав самовозведенные преграды: побуждение, жажда, необходимость в знаниях, желание, давно сдерживаемое, томимое и подавляемое искусственными преградами Культа Механикус.

Поиск знания и понимания мира вокруг начался заново, теперь он был охотной, попустительской модели, не удерживающей его/их правилами, догматами, устаревшей моралью и архаичными верованиями.

— Готово, — сказал Дариок-Гренд'аль.

— Хорошо. У тебя есть нужное для продолжения изучения Регулятора Связей? — жадно спросил Первый Послушник.

— Всё стало ясно для нас, — согласились Дариок-Гренд'аль. — У нас есть нужное для запуска ксено технического устройства.

— Тогда пора убираться к черту с этой проклятой луны, — сказал Мардук.

Кол Бадар пошел вперед, ведя окровавленных воинов по лабиринтам коридоров «Пламени вечной погибели» к субмаринам. Несущие Слово быстро шли вперед, не желая оставаться на зараженном ксеносами скитальце дольше необходимого.

По темным коридором эхом разносились далекие демонические вопли, когда кровопускатели продолжали яростный забег. Существование призванных демонов в материальном измерении было лишь временным. Если их физические тела не убивали, они могли продержаться лишь день, пока не исчерпывалась удерживающая их энергия. Но они были лишь инструментами Первого Послушника, уже исполнившему свою цель.

Дважды, Несущие Слово попадали по пути в засаду, генокрады бросались в яростные атаки, ранив ещё двух воинов, одному они нанесли глубокую рану в бок, которая убила бы обычного смертного, а другому, одному из последних воинов Кхалаксиса, оторвали половину лица. Но он стоически пошел дальше, отбросив покореженный шлем и сжав зубы, отказавшись поддаться боли перед такими прославленными воителями как его чемпион, Корифей и Первый Послушник. Мардук уважительно кивнул воину, который шел, тяжело дыша, пробиваясь сквозь боль.

Они не встречали врагов уже больше пятнадцати минут и ускорили темп, приближаясь к субмаринам, но продолжая внимательно глядеть на опухший экран проклятого ауспекса.

«Пламя вечной погибели» внезапно сдвинулась, нос судна соскользнул с отвесной стены разлома. Судно накренилось, Мардук упал, когда пол под ним наклонился.

Несущих Слово бросило налево, ударив о широкую стену прохода, когда вздрогнул весь огромный грузовик. Один из них рухнул в боковой коридор, превратившийся в вертикальную шахту, тщетно пытаясь за что-то ухватиться. Мардук попытался ухватиться за кабели левой стены, но не успел, и начал сползать в коридор-шахту вслед за космодесантником.

Буриас-Драк'шал протянул икону, вцепившись одной рукой в боковое ограждение, пока остальные Несущие Слово рухнули позади него. Мардук потянулся, вцепившись в шипастое древко, и Несущий Икону вытянул его в безопасность. Благодарно кивнув, Мардук перевалился через край шахты, вырвавшись из её утробы.

Корабль заваливался на бок, его нос продолжал соскальзывать, а затем, наконец, остановился, удержавшись на новой позиции.

Снаружи, выбитые огромным весом грузовика из стен разлома скалы падали во тьму.

— Кого мы потеряли? — прорычал Кол Бадар, становясь на пол, вырвав силовые когти из стены, которая раньше была потолком.

— Дариока-Гренд'аля? — с сомнением сказал Мардук.

— Он здесь, — сказал Буриас, выпрямившись и загнав демона внутрь.

Механодендриты искаженного магоса вцепились в стены, словно ноги паука и замедлили его падение.

— Рхамил исчез, — прорычал Кхалаксис.

— Один он? — спросил Мардук.

— Да, — ответил оглядевшийся Кол Бадар, — Но корабль может упасть в любую секунду. Нам нужно убираться отсюда.

— Где он? — спросил Мардук, заглянув через край коридора-шахты. Он тянулся почти на пятьдесят метров, а затем исчезал в непроглядном мраке.

Кхалаксис выругался, — Ауспекс исчез.

— Брат Рхамил? — сказал по воксу Кол Бадар.

В ответ раздался голос, хотя отрывчатый и размытый статикой.

— …амил… сломана рук… прокл… — пришел ответ.

— Его вокс поврежден, — сказал Мардук.

— Он не сможет подняться со сломанной рукой, — сказал Буриас, осмотрев пролом. — Хочешь, чтобы я забрал его?

— У нас нет времени, — буркнул Кол Бадар.

Буриас посмотрел на Мардука, который печально кивнул. Кхалаксис пристально смотрел в шахту, сомкнув руки на рукояти цепного топора. Рхамил был кровным братом чемпиона, пришедшим из той же культовой банды с Колхиды, что и Кхалаксис, до того, как проклятые Ультрамарины уничтожили родину Несущих Слово циклоническими торпедами десять тысяч лет назад. Они были одним из последних аспирантов, набранных с превращенного в пепел мира.

— Брат Рхамил, — сказал Кол Бадар, — следуй к месту встречи. Встретимся у субмарин. Повторяю, следую к месту встречи.

— …яс… орифей, — раздался смазанный ответ.

— Пошли, — сказал Кол Бадар выжившим Несущим Слово. — Если он сможет, он сделает это. Если нет, тогда такова будет воля богов, — насмешливо сказал он, кивком указав на Мардука.

Кхалаксис все ещё стоял, глядя во тьму.

— Пусть боги будет с тобой, брат мой, — сказал он, а затем отвернулся.

Несущие Слово пошли дальше. Поскольку судно перевернулось на бок, путь стал другим. Знакомое стало странным, а там где они легко проходили раньше, им пришлось карабкаться через двери в полу, и перепрыгивать через боковые коридоры, превратившиеся в шахты.

Боевые братья в силовой броне легко преодолевали эти препятствия, но громоздким Помазанникам путь давался с трудом, и Мардук сердито кусал губы до крови, глядя на это.

Буриас оторвал от стен две толстые перекладины и перебросил их через один из провалов, а Кол Бадар и его Помазанники смогли по ним пробраться, хотя балки застонали под их весом.

Последним шел Дариок-Гренд'аль. Мардук выругался.

— Они не выдержат его веса, — зашипел Кол Бадар.

Искаженный магос вместе с полным серво-комплетом и прикрепленным к спине плазменным генератором весил как два терминатора. Мардук выругался вновь, зная, что Корифей прав.

— Нам нужно найти другой путь, — сказал Мардук дрожащим от нетерпения голом.

— Подожди, — произнес Буриас, улыбка появилась на его гладком лице.

Мардук обернулся и увидел, как магос пересекает ущелье, его механические ноги висели в воздухе. Полумеханические, полуживые механодендриты плотно вцепились в потолок, когда четыре огромных серворуки магоса вытянулись по обе стороны, уцепившись за балки. Удивленно смеясь, Мардук наблюдал, как две серворуки разжались и вцепились в балки чуть дальше, а затем другие повторили маневр. Механодендриты частично отпустили потолок, а затем вонзились в крышу чуть впереди.

Он выглядел многорукой механической обезьяной, пробирающейся через крону, и даже Кол Бадар усмехнулся яркому спектаклю. Магос вновь опустился на пол, моргнув демоническим глазом.

— Ты полон сюрпризов, — сказал Мардук.

И тут вдали раздалось гулкое эхо болтерных выстрелов, и они понял, что враг нашел собрата Рхамила. Кхалаксис был напряженным и злым, остальные воины держались на уважительной дистанции от чемпиона.

Мардук хлопнул Кхалаксиса по плечу, и Несущие Слово безмолвно двинулись дальше.

Брат Рхамил раз за разом стрелял в бесконечный поток несущихся к нему генокрадов. Он убил уже, по крайней мере, трех тварей, безжизненные трупы ксеносов лежали на полу, но все новые бежали с двух сторон. Рхамил знал, что его гибель лишь вопрос времени. Некоторое время перед его глазами сияла красная предупредительная икона, показывающая что осталось мало боеприпасов. Несущий Слово с мрачной обреченностью наблюдал, как счетчик патронов уменьшался.

Его левая рука безжизненно висела на боку, сломанная в трех местах. Повернувшись налево, он выстрелил в голову генокраду, а затем резко обернулся и выстрелил в грудь другому, отбросив тварь короткой очередью.

Вновь зажав курок, он выпустил последние болты и бросил бесполезное оружие на землю. Он швырнул в коридор последние фраг-гранаты, а затем отвернулся от него и выхватил длинный нож.

Взрыв оттолкнул его на шаг вперед, пламя вырвалась из прохода позади. Устояв на ногах, он начал размахивать длинным клинком, понимая, что конец близок.

Множество генокрадов кралось к нему, согнувшись, их глаза гневно блестели. Они двигались медленно, готовясь к прыжку, словно зная, что их добыча почти беззащитна.

— Идите суда, недоноски! — взревел Рхамил, когда в его тело вспрыснулась новая доза боевых наркотиков.

Одна из ксено тварей зашипела в ответ, струйки слюны капали с её когтей. Краем глаза заметив движение, Рхамил обернулся и увидел пять крадущихся к несу генокрадов.

— Давайте! Прикончите меня! — возопил Несущий Слово, держа обе группы пришельцев в поле зрения.

Словно по невысказанной команде, все ксеносы ринулись вперед, с ужасающей скоростью преодолевая расстояние.

Рхамил повернулся к первой твари, глубоко вонзив лезвие в скалящуюся морду, пробив череп. Генокрад дернул головой в сторону и почти вырвал клинок из руки космодесантника, но Несущий Слово успел высвободить меч и ударил им в раскрытую пасть другой твари.

Лезвие глубоко вошло в глотку генокрада, из раны хлынула горячая кровь ксеноса. Однако он не успел вырвать меч, и его сбили. Он рухнул на землю, меч вырвали из его рук, и Рхамил взвыл от боли в сломанных костях.

Сжав зубы и шепча последнюю молитву богам эфира, он ожидал смертельного удара. Но его не последовало.

На нем сидело одно из существ, придавив его к полу. Рхамил пытался вырваться, но он слишком ослабел. От горячего дыхания генокрада на линзах его шлема проступил пар.

— Ну давай же!!! — закричал он в лицо твари, — Убей меня!

Чужой склонился ближе, длинная струйка слюны закапала на шлем космодесантника. А затем ксено тварь хлещущим движением ударила языком по его шее. Мощный хоботок пробил доспех и вонзился в плоть. Рхамил закричал от боли.

Затем существо отпрыгнуло назад.

Рхамил пытался встать на ноги, потянувшись к мечу. Он поднялся на карачки, готовясь к тому, что твари вновь вернуться к своей кровожадной природе, отрывая ему руки и ноги, но ксеносы продолжили удаляться, растворяясь во тьме…

За мгновение они исчезли, и Рхамил остался один.

Его зрение плыло, а от пульсирующей боли в шее космодесантник застонал. Он решил, что улучшенный метаболизм его тела борется с той мерзкой заразой, которую в него впрыснули, и сопротивлялся внезапно нахлынувшей летаргии.

Что бы с ним ни случилось, Рхамил был уверен, что его усиленный метаболизм справиться с этим. Яд не мог убить воинов легиона. Он верил, что его слабость со временем пройдет.

Больше не думая о странных привычках генокрадов, Рхамил встал и быстро зашагал по оглушительно безмолвным коридорам, идя к месту встречи.

Мардук слышал, как далекая перестрелка резко прекратилась.

— Он стал одним с Хаосом, — сказал Первый Послушник Кхалаксису, чей гнев был ощутим. — Он был хорошим воином. Почтим его память.

Кхалаксис кивнул, хотя его гнев все ещё бурлил.

Они шли большую часть часа до субмарин, поскольку им пришлось идти по новому пути, карабкаясь по ступенчатым подъемам, соскальзывая с других и обходя вертикальные шахты.

Палуба, в которой они оставили субмарины, завалилась набок вместе с остальным кораблем, и была лишь смутно знакомой. Лишь шарообразные силуэты субмарин подтверждали, что они достигли цели, хотя океанические машины разбросало, когда перевернулся корабль. Одну из них выбросило из воды, словно умершего глубоководного кита, завалив на подмостки, погнувшиеся под её весом.

Сжатой командой Кол Бадар приказал Буриасу привести транспорт, и тот прыгнул в воздух, ухватившись за висевшую над субмаринами лестницу. Несущий Икону рука за рукой лез над темными водами, а затем спрыгнул на одну из машин. Он уверенно приземлился на ноги, а затем ухмыльнулся остальным, откидывая верхний люк, и спрыгнул внутрь машины.

За несколько секунд Буриас включил её, два прожектора осветили тьму, словно горящие глаза, и повел её к ожидавшим боевым братьям, оставляя за субмариной завихрения воды.

Один за другим, воины исчезли внутри машины, пока не остались лишь Мардук, Кхалаксис и Дариок-Гренд'аль.

— Ты следующий, — сказал Первый Послушник, кивнув искаженном магосу.

— Приближается биологическая сущность, — сказал Дариок-Гренд'аль, и оба Несущих Слово резко обернулись и вскинули оружие.

— Я ничего не вижу, — прошипел Кхалаксис.

— Там, — сказал Мардук, кивнув в сторону темной боковой галереи. Его палец завис у курка болт-пистолета, но затем он успокоился и сунул оружие в кобуру.

Некто выступил из тени, направившись к ним.

— Рхамил, — засмеялся Кхалаксис, — ублюдок! Я уже начал беспокоиться.

— Мило, братец, — ответил Рхамил неестественным голосом, — Я не умру легко.

Кхалаксис захохотал и хлопнул кровного брата по плечу, отбросив его на шаг.

— Ты в порядке, боевой брат? — спросил Мардук, прищурившись.

— Буду, Первый Послушник, — резко ответил Рхамил.

— Сними свой шлем, Воин Лоргара, — приказал Мардук.

Рхамил стянул шлем и встал перед Первым Послушником. Плоть его широкого, покрытого ритуальными шрамами лица стала бледной и похоже на мозг, а темные круги окружали лихорадочно блестящие глаза. На его шее была покрытая струпьями рана, вокруг которой кожа стала тускло синей.

— Ты… болен? — спросил Мардук. — Яд?

— Оплодотворение яйцекладом, — монотонно сказал Дариок-Гренд'аль.

— О чем говорит машина? — спросил Кхалаксис.

— Я не знаю, — ответил Мардук.

— Источник: Магос Биологис Аттик Фэйн, Лекции Ксенос Биолгиэ, 872.M40, Совещание Никаэ, Тенебриа, Q.389.V.IX. Ref.MBim274.ch.impttck. Представители ксеновида «Генус Корпоратор» иногда имплантируют генетические модели в тела жертв, — сказал Дариок-Гренд'аль. — Изменение генетического кодирования задокументировано. Биогеносмещение замечено. Заключение: Корпоратор Хоминус изменяет генетическую структуру жертв, доминирует над функциями верхних слоев коры головного мозга. Предположение: Корпоратор Хоминус является авангардным видом, засекающим и порабощающим местное население. Генетическое искажение местных видов предположительно является методом приманивания флота-улья к удобным мирам-добыче.

Три Несущих Слово удивленно уставились на магоса.

— Потенциал отторжения зараженными жизненными формами генетической коррупции: ноль, — завершил Дариок-Гренд'аль.

— Искажение генов, — прошептал Мардук.

— Машина лопочет бессмыслицу, — прорычал Кхалаксис.

— Говори яснее, Дариок-Гренд'аль, — сказал Мардук, — словами, которые мы поймем.'

— Верят, что генокрады проникают на потенциальную добычу-миры, чтобы приманить тиранидов, — сказал магос. — Они заражают местное население, а некоторые считают, что коллективный контроль над несущими их гены людьми действует как психический маяк, привлекая органы флота-улья к тем мирам, где огни горят ярче всего.

— Значит эта… имплантирующая атака, которой подвергся Рхамил, меняет генетический код? — спросил Мардук.

— Это так, хозяин.

— Тела воинов Лоргара есть священные храмы, ибо в них мы несем Его знак. Из его генетического кода мы созданы, — сказал Мардук, — а такое… искажение богохульно.

Первый Послушник посмотрел на Рхамила, скривившегося от очередной волны боли.

— Ты понял, что нужно сделать, Брат Рхамил, — сказал Мардук. Это было утверждением, а не вопросом.

— Я понял, мой повелитель, — сквозь сжатые зубы сказал Рхамил и опустился на колени перед Первым Послушником.

— Что если машина ошибается? — спросил Кхалаксис, — Разве не смогут хирургеоны на «Инфидус Диаболис» изъять это искажение?

— Машина не ошиблась, брат, — сказал Рхамил. — Я ощущаю, как это действует во мне, меняет меня. Позволь мне уйти с честью, брат мой.

Он плотно зажал глаза от боли.

— Прошу тебя, сделай это, Кхалаксис, — умоляя, зашипел Несущий Слово. — Сделай это для меня, брат мой.

Кхалаксис посмотрел на Первого Послушника. Мардук мрачно кивнул.

— Это единственный выход, — сказал он.

— Как пожелаешь, брат мой, — сказал Кхалаксис, встав перед коленопреклоненным воином.

Мардук передал чемпиону практически уничтоженного 17-го круга болт-пистолет, и высокий воин с великим почтением взял его. Затем Кхалаксис поднес пистолет ко лбу Рхамила.

— И во тьму сошел он, — процитировал Мардук «Испытания Завета», — во пламя ада, гордо подняв голову и улыбаясь.

— Покойся с миром, — сказал Кхалаксис.

Рхамил улыбнулся, посмотрев на чемпиона сверкающими от веры глазами, и сказал, — Встретимся на другой стороне, брат мой.

Болт-пистолет дернулся в руках Кхалаксиса, и в фонтане крови затылок Рхамила исчез.

Мардук обмакнул в кровь палец и нарисовал восьмиконечную звезду на лбу боевого брата, с раной в центре.

— Что произошло? — тихо спросил Буриас, когда они вошли в субмарину, глядя на понурого Кхалаксиса.

— Ничего, — ответил Мардук, — погиб храбрый воин, мы будем его оплакивать.

Четырнадцатая глава

Толпа закутанных культистов поджидала их, когда субмарины вошли в док пруда шахтерской колонии, зашагав вперед, когда Буриас карабкался на причал. Впрочем, они держались на расстоянии, опасаясь гигантов в красной силовой броне и излучаемой ими ауры свирепости.

Несущий Икону спрыгнул на пирс и мрачно уставился на толпу. Он дал переменам завладеть им и угрожающе зашагал вперед, наслаждаясь страхом, от которого люди отшатнулись. Но они не бежали, крики и насмешки доносились из толпы. Это было необычным для смертных поведением. Буриас не понимал причины. Он всегда вызывал абсолютный ужас в низших существах, так почему же эти не бегут?

Пока другие Несущие Слово вылезали из глубоководной разведывательной/ремонтной машины, один человек выступил из толпы. Его полускрытое капюшоном лицо было тощим и бледным, а над плечом парил сервочереп. Глаза блестели лихорадочным светом.

Человек изучал высаживающихся Несущих Слово с выражением бешенства на лице. Гнев исказил его черты так, что они не выглядели человеческими.

— Они пролили кровь наших кровных отцов! — возопил он, высоко подняв руки. От движения его длинные рукава съехали, обнажив изрытые язвами бледные руки. Спиральные татуировки обвивали его руки, силуэты эмбрионов ксеносов вились вокруг его локтей. От собравшейся толпы раздался гневный рев, с искаженными от ненависти лицами они зашагали вперед.

— Кто-нибудь, заткните его, — сказал Мардук.

Кол Бадар зашагал к мужчине, стоявшему как скала, хотя окружавшие его люди начали пятиться от огромной фигуры Корифея.

— Вы осквернили внутренне святилище отцов крови, — закричал человек на подошедшего Корифея. Он едва доставал до груди Кол Бадара, но стоял на месте, — Вы будете наказаны за этот смертный грех!

— И кто же покарает меня, маленький человек? — спросил Кол Бадар, — Ты что ли?

Тот задрожал от ярости и воплем бросился на огромного Корифея, расставив пальцы, словно когти.

Кол Бадар сомкнул силовые когти на голове человечка и вздернул его в воздух, ноги культиста бессильно колотились в метре от земли.

Вопящая от ненависти толпа ринулась вперед, многие выхватывали из под роб лазерные пистолеты и дубинки.

Ошеломленный Кол Бадар сжал кулак, и череп хрустнул с громким влажным звуком. А затем он метнул тело в толпу.

Взбешенных культистов были сотни, но по сравнению с воинами XVII легиона они были никем. Никто из Несущих Слово не стал тратить драгоценные боеприпасы на толпу, они встретили её цепными мечами и кулакам.

«Толпа словно впала в групповую истерию» подумал Мардук «испепелившую весь страх и сменившую его бешеной ненавистью». Потом он понял, что эти люди были марионетками разума улья.

Бойня закончилась за минуты. Весь пол был завален телами, многие из которых были изувечены до неузнаваемости, кровь залила все вокруг.

Сняв вымазанный кровью шлем с головы, Мардук глубоко вдохнул горячий и крепкий запах смерти.

И сказал с довольной улыбкой на лице, — Это было славно.

Механизмы стонали, когда огромный лифт поднимался из шахты, могучие двигатели тянули его по огромной цепи из шахтерской колонии в восьми километрах внизу. Затем он с лязгом остановился, а от двигателей пошел пар. Стенки лифта с грохотом распахнулись, а Сабтек склонил голову, приветствуя выступающего из лифта покрытого кровью Первого Послушника.

Чемпион вновь поднял взор, осмотрев марширующих из лифта воинов. Он поднял брови, увидев, что вернулось меньше половины сопровождавших Первого Послушника воинов.

Мардук осмотрелся, остановив взор на теле воина Легиона, лежащего на спине с рукой на груди.

— Намар-грех? — спросил Первый Послушник. Сабтек кивнул.

— Докладывай, — приказал вышедший из лифта Кол Бадар.

— Темные эльдары, — сказал чемпион, — хотя с таким мы раньше не сражались. Порождения тени, здесь, но все же не здесь. Два боевых брата пали вместе с Намар-грехом.

— Я не вижу их тел, — сказал Мардук.

— Их… забрали, мой повелитель, — сказал Сабтек.

— Их забрали, — спокойно повторил Первый Послушник.

Сабтек стоял с высоко поднятой головой, непреклонно глядя вперед.

— Да, мой повелитель, — сказал он.

— Ты дал темным эльдарам похитить в рабство двух боевых братьев легиона? — прорычал Кол Бадар.

— Их забрали, пока ими командовал я, мой повелитель, — сказал Сабтек, — Я приму любое наказание, которое вы мне назначите.

— У тебя нет оправданий? — спросил Кол Бадар.

— Нет, мой повелитель, — сказал Сабтек. В его голосе не было страха. Он посмотрел на Мардука. — Если вы этого хотите, Первый Послушник, то я отдам жизнь, чтобы искупить навлеченный мной на Воинство позор.

— Это не будет необходимо, Сабтек, — гладко сказал Мардук, — Хотя я рад твоей преданности великой цели. В грядущие дни мне потребуются верные воины.

— Вторжение тиранидов может начаться в любую секунду, — сказал Кол Бадар, — возможно оно уже идет. Нам пора.

Мардук остался один с Кол Бадаром, пока воины легиона готовились идти дальше.

— Этот мир забрал много жизней, — сказал Кол Бадар. — Шесть опустошителей из 217го, включая их чемпиона, Намар-греха; два воина 13-го; шесть их круга Кхалаксиса, два моих Помазанника. Все они умерли, чтобы получить разум одного смертного. Надеюсь, что это того стоило.

— Стоило, — сказал Первый Послушник.

— Для славы Мардука? — усмехнулся Кол Бадар.

— Для славы Лоргара. Славы XVII легиона, — сказал Мардук, сдерживая свой гнев, хотя он ощущал, как внутри волнуется мощь хаоса, питая его желание повергнуть обнаглевшего Корифея.

Мысли о крови наполнили его разум, и Мардук невольно потянулся к мечу. Он увидел, как дернулись силовые когти Кол Бадара. Мардук изо всех сил загнал ненависть глубоко внутрь, где она будет крепнуть и расти, но там он сможет её контролировать.

— Веди нас, о могучий Кол Бадар, — полным сарказма голосом сказал Мардук.

Несущие Слово вышли на ледяную поверхность, оставив город гильдии, туннели и вызывающие клаустрофобию залы далеко позади. Они не видели врага, ни эльдар, ни имперцев. Разрывающие землю бури не утихли. Скорее они только усилились, яростно неся по равнинам снег и лед.

— Как долго? — спросил Мардук. Он говорил, используя вокс-сеть, не пытаясь перекричать завывающие ветра.

— Десять минут, — ответил Кол Бадар — Тринадцатая, сформировать периметр.

После сжатых приказов Сабтека, воины 13-го круга, старые и новообращенные, выдвинулись на позиции, держа орудие на изготовку. Возможно, это было излишней предосторожностью, атака в следующие десять минут была маловероятной, но услышавший от Сабтека доклад о нападении темных эльдар Кол Бадар решил не рисковать. Мардук знал и то, что воинам хорошо иметь долг, нечто, что их займет.

— В жизни воина предопределена только его смерть, — гласила старая поговорка, хотя Мардук и понимал ошибку этого утверждения. У смертных, да, смерть приходила за каждой душой, но для благословенных воинов Хаоса смерть не была неизбежна. Возможно, но не обязательна. Иные могли вознестись, принять мантию демона и жить вечно, таким полубогам по праву поклонялись.

Нечто двигалось внутри Мардука, и он знал, что это извивается мощь Хаоса. Он уже давно пристрастился к этому необычному ощущению и наслаждался тем, что никогда не было одинок…

— Сближение! — внезапно заорал Сабтек, его шлем эпохи крестового похода уставился в небеса.

Затем над их головами раздался пронзительный вой, воина рассредоточились, когда нечто огромное рухнуло из-за пелены штормовых туч.

Мардук перекатился на бок, когда оно врезалось в поверхность луны лишь в нескольких метрах от него, подняв потоки снега и льда в воздух, разбросав воинов Лоргара. Первый Послушник гладко приземлился, поднявшись на одно колено и вскинув пистолет.

Если бы это был осколочный снаряд, он бы уже погиб, но ударившая лед вещь не взорвалась, это был не орбитальный удар… по крайней мере не Имперский.

Сначала Мардук принял это за астероид, но потом он увидел нечто пульсирующие и органическое.

Это было похоже на огромное семя некого фрукта, выбитый объектом кратер был четырех метров в длину и восьми в диаметре. От него шел пар, а затем прямо на глазах, верхушка примерно сферического снаряда отогнулась, рухнув на лед, и открыла бесформенную и содрогающуюся кожаную сумку размером с дредноут.

Вены вздулись на груде живой плоти, а изнутри словно пыталось вырваться нечто…

— Во имя истинных богов, что это? — с любопытством сказал Буриас, медленно подкрадываясь к пульсирующему объекту.

— Осторожно, Несущий Икону, — буркнул Кол Бадар.

Кожа на сумке вздулась, и Мардук разглядел под ней голову пытавшегося вырваться ксеноса.

— Тиранид, — прошептал он, а затем первая из тварей улья вырвалась из утробы. «Явилась смерть мира» — подумал он.

Когти прорвали кожаную пленку, и отвратительные шипящие воды хлынули наружу. Облака тумана поднялись в воздух, когда теплая жидкость растопила снег и лед.

Полетели первые очереди болтеров, прорывая в пленке зияющие трещины, из которых с шипением хлынула жидкость. Эти амниотические флюиды были розовыми и жирными, словно клейкий сироп. Вслед за взрывами из споры донеслись нечеловеческие вопли.

Затем изнутри вырвалась первая тварь, бросившаяся на Буриаса, пытаясь насадить его на четыре тонкие когтистые лапы. Лезвия двух передних рук были длинною с меч, и, хотя эти существа были меньше, чем встреченные ими в скитальце на дне океана генокрады, их сходство было очевидно.

Буриас отшвырнул тварь прочь святой иконой Воинства, преломив ей хребет, и она пронеслась по снегу и льду, оставив за собой глубокую борозду, и остановилась у ног Кол Бадара. Тиранид зашипел на Корифея, пытаясь подняться на мощные задние ноги, которые не слушались. Тварь зашипел вновь, пытаясь укусить Кол Бадара, но Корифей всадил ей болт в голову, упокоив навечно.

Мардук выстрелил, пролетевший меньше чем в полу метре от головы Буриаса снаряд взорвался в груди одного из существ, пытавшихся выкарабкаться из кратера. Остальные космодесантники открыли огонь, когда из споры выскочили новые твари, выстрелы разорвали тиранидов на части, забрызгав снег липким ихором.

Новая мицетичная спора рухнула с небес и упала в десяти метрах от них, а затем другая.

— Сколько? — спросил Мардук, щелчком курка убив ещё одного бегущего тиранида.

— Пять минут! — крикнул Кол Бадар.

Новые твари вырвались из утробы, когда отвалились стенки споры, и бросились на Несущих Слово, прыгая по снегу на могучих ногах.

— Сомкнуть ряды, — взревел Корифей. Космодесантники построились плотным кругом, смотрящим наружу, в центре был Дариок-Гренд'аль. Оружие грохотало, сбивая с воздуха прыгающих тиранидов, отбрасывая их назад в фонтанах крови и хитина.

Новая спора рухнула совсем рядом, окатив Мардука потоками снега. Один из боевых братьев вскинул к плечу ракетницу и выстрелил в мясистую капсулу, чьи бока тяжело шлепнулись на лед. Ракета взорвалась внутри конвульсирующей утробы, на мгновение её осветив, ясно была видна толпа существ внутри. Затем спора разлетелась на части, пронзительные вопли умирающих тварей далеко разнес ураганный ветер, когда они исчезли в пламени и шрапнели.

Воин отбросил ракетницу, её боезапас был исчерпан, а затем выхватил болт-пистолет и боевой нож.

Мардук взорвал голову одному тираниду и высоко вскинул пистолет, когда одна из ксено тварей прыгнула. Она падала на него, размахивая руколезвиями, когда Первый Послушник выстрелил. Болт угодил в грудь твари, пробив хитиновый экзоскелет, а затем взорвался, оставив в теле ксеноса дыру размером с кулак. Но он все еще летел, мозг твари не успел зарегистрировать смерть, а все инстинкты требовали убийства.

Мардук взмахнул цепным мечом, зубастое лезвие разорвало тварь от шеи до желудка, но она успела ударить одной из лап, пробив силовую броню и глубоко вонзив руколезвие в сплавленную грудную клетку Несущего Слово.

Ударом цепного меча Мардук разрубил уже мертвому тираниду локоть, и тот рухнул на землю, а коготь все ещё торчал из груди Первого Послушника. Тот не успел его выдернуть, ибо волна тиранидов вырвалась из бури.

Крикнувший предупреждение Мардук не стрелял, пока твари не подошли поближе. Должно быть, это собрались вместе существа из нескольких спор-капсул, рой насчитывал примерно тридцати отдельных тварей. Впрочем, он бежали не по одиночке; ксеносы неслись, словно живой единый организм, с синхронностью, которую не смог бы превзойти даже самый тренированный круг легиона.

Без заметных сообщений, рой чужаков разом повернулся, устремившись к Несущим Слово, их движения был резким, словно у роботов. Мардук заметил, что это был другой подвид, не похожий на скачущих тварей, хотя они были схожи.

Согнувшиеся существа стремительно бежали вперед, неся то, что могло быть осколочными орудиями, в передних лапах, хотя по правде это оружие было сплавлено с существами, являясь такой же их частью, как и другие органы мерзких тел ксеносов.

Загрохотали болтеры и тяжелое оружие, разнося в кровавых взрывах первых тварей, но ксеносы также бежали вперед, не замечая это или не обращая внимания на павших сородичей. Их биологическое оружие пульсировало, их мясистые стволы резко перисталически сокращались. Мардук ощутил, как нечто выплеснулось на броню его левой руки, и зашипел от боли.

Посмотрев вниз, он увидел, как его керамитовый наруч прогрызает поток жирных личинок, и отчаянно по ним захлопал, пытаясь сбросить. Мардук раздавил десятки, пока те пытались прорваться внутри, но многие твари уже погрузились слишком глубоко в мускулы его руки, их был сложно достать, он извивались внутри, питаясь его телом.

Сконцентрировавшись, Мардук отбросил неудобство и дискомфорт, убив двух тварей из пистолета. На его глазах один их 13-го круга рухнул на землю, воя в агонии, когда поток извивающихся червей накрыл его шлем, забив респиратор и прорвавшись сквозь линзы, прикрывавшие глаза, и начали прогрызаться сквозь череп в мозги.

Взревел огнемет, окатив рой тиранидов пылающим прометиумом, сгорающие твари выли в демонических муках. Болтеры разрывали выживших, но все новые ксеносы карабкались на гору трупов, чтобы послать живые патроны в Несущих Слово. Новая сора врезалась в лед, поднимая потоки снега.

Мардук дернул головой, когда к нему полетел поток жуков. Несколько извивающихся тварей рухнули на правый наплечник, выкрашенные в черное в знак скорби о Ярулеке, но Первый Послушник раздавил прожорливых тварей прежде, чем те успели погрузиться в его броню.

Вторая отвратительная струя голодных личинок пролетела мимо и рухнула на Дариока-Гренд'аля. Но вокруг искаженного магоса возник энергетический пузырь, испепелив крошечных существ волной электричества.

Магос тяжело повернулся к нападавшим, когда рассеялось мерцающее энергетическое поле, а Мардук ощутил поток гнева внутри населенной демоном плоти. Дариок-Гренд'аль расставил ноги, укрепив себя, когда две серворуки его спины ринулись вперед, их меняемые силами варпа конструкции покрылись рябью. Металл изменил форму, а два мясистых щупальца подсоединились к серворукам, сформировал полу органический и полу минеральный кабель, а затем запульсировали от энергии.

Раскаленные добела лучи вырвались из серворук, а вопли демонов раздались в ушах Мардука.

Потоки энергии ударили в тиранидов, уничтожив примерно пол десятка, твари шипели, корчились и мутировали. Из ксеносов вырывались щупальца с хитиновыми когтями, разрывая плоть и дергаясь в ртах, глазницах и ушах, выворачивая тиранидов наизнанку. Спустя мгновения, от обстрелянных Дариоком-Гренд'алем тварей осталась лишь шевелящаяся груда щупалец.

— Впечатляет, — с улыбкой сказал Мардук, когда серворуки Дариока-Гренд'аля вернулись к прежней форме.

— Две минуты, — закричал Кол Бадар, когда рухнула новая спора-капсула, раздавив под собой толпу тиранидов. Она была больше, чем другие, а твари, большие даже Астартес пытались вырваться наружу.

— На северо-запад, бегом! — заорал Корифей, когда три огромных тиранида вырвались из утробы и вырвались в полный рост — вдвое больший, чем у обычного человека — а новый рой меньших тварей вырвался из завывающего урагана, устремившись к Несущим Слово. С небес падали новые капсулы.

— Вперед, Гренд'аль, — сказал Мардук, приказывая существу, и, хотя демон противился, воля Первого Послушника была слабее, и магос послушно зашагал.

Несущие Слово прорывались сквозь орду меньших тиранидов, словно копье сквозь воду, разбрасывая их со своего пути. Один из космодесантников споткнулся, когда похожие на жуков твари лопнули на его доспехах, едкие кислоты плавили пластины брони и сжигали плоть. Мардук вздернул боевого брата на ноги, удерживая его одной рукой, а другой стреляя из пистолета.

Лучи прожекторов пробились сквозь снежную бурю, за ураганным ветром стали видны огромные силуэты «Лэнд Райдеров». Из их боковых спонсонов били раскаленные добела лучи лазерных пушек, скашивающие организмы тиранидов, преследовавших Несущих Слово, плюясь симбионтами из био-оружия. Крупнокалиберные снаряды тяжелых болтеров разрывали десятки ксено тварей.

«Лэнд Райдеры» резко остановились перед воинами XVII легиона, воя, словно демонические животные, чьим горячим дыханием был пар выхлопных труб. Передние штурмовые рампы грохнулись на лед, и Несущие Слово бросились в зияющие внутренности огромных стальных тварей.

Сабтек подхватил у Мардука раненого боевого брата. Космодесантник цитировал «Дотринологию Брани», концентрируясь на словах, чтобы избежать боли, причиняемой кислотой. Отдав раненого боевого брата чемпиону, Мардук обернулся и встал у входа в «Лэнд Райдер», пока остальные боевые братья бежали к транспорту.

Крупные твари, на их глазах вылезавшие из споры-капсулы, бежали к «Лэнд Райдерам», размахивая хвостами. Две верхние руки каждого были клинками кос, а их вторые пар конечностей были сплавлены с длинноствольными орудиями. Рой меньших тварей бежал к Мардуку, когда штурмовая рампа уже начинала закрываться, а Первый Послушник стрелял и уже убил двух тварей.

Воздух затрещал от электрической энергии, когда сдвоенные лазерные пушки на боковых спонсонах открыли огонь, а от первого крупного тиранида остался лишь пар. Два других бежали вперед, стреляя из длинноствольных био-орудий в Мардука над головами несущихся тварей.

Выстрелы угодили в поднимающуюся штурмовую рампу, забрызгав кислотой толстый металл, начавший с шипением вздуваться. Капля рухнула на нагрудник Мардука, оставив в его броне оплавленную дыру и опалив плоть, но тот игнорировал боль, рубя цепным мечом меньших тиранидов, прыгающих на шасси «Лэнд Райдера»

Выстрелы тяжелых болтеров разорвали многих, а ещё больше задавил поехавший назад танк, но двое успели запрыгнуть внутрь через закрывающуюся штурмовую рампу. Мардук убил первого, насадив голову ксеноса на цепной меч, визжащие зубья разорвали череп пополам. Второго убил Сабтек, вновь и вновь бивший животной мордой ксеноса о борт танка, пока та не стала не узнаваемым кровавым месивом.

Другие твари скреблись в закрывающийся проход, но затем штурмовая рампа захлопнулась, оторвав несколько руколезвий, упавших в лужу мерзко пахнущей крови.

Тяжело дышащий Мардук рухнул на одно из сидений.

И лишь сейчас он заметил все ещё торчащее из его груди руколезвие твари. Резким движением он его вырвал и отбросил к паре трупов.

Облитый биологической кислотой космодесантник продолжал цитировать «Доктринологию Брани», пока Сабтек срывал с него расплавившийся нагрудник и распылял над ранами черный спрей.

— Первый Послушник, — из другого «Лэнд Райдера» по закрытому каналу произнес Кол Бадар.

— Выкладывай, — сказал Мардук.

— Вторжение тиранидов уже может накрыть половину этого мира, — сказал Корифей. — Я чувствую, что будет глупо направляться к локации шаттла по земле. Мы не знаем, сколько ксеносов между нами.

— Согласен, — произнес Первый Послушник.

— Я предлагаю отдать приказ о запуске и встретиться с шаттлом на пол пути.

— Понятно. Проследи за выполнением, — сказал Мардук и оборвал связь.

Избитый, окровавленный Первый Послушник снял шлем и положил его в нишу над головой.

«Наконец мы покидаем эту обреченную ничтожную планету Империума» подумал он и улыбнулся, обнажив острые зубы.

Месяц, может два, и он вернется на Сикарус, вернется со славой.

«Лэнд Райдер» вздрогнул, когда снаряды био-оружия тиранидов ударили в его бронированную корму, но Мардук продолжал улыбаться.

Слава будет его.

Пятнадцатая глава

Дракон Алит Дразьяэр из Кабалы Черного Сердца шагал по темному коридору, скривив тонкие губы от отвращения. Он двигался с текучей, высокомерной грацией прирожденного воина. По обе стороны от него шагали одетые в тяжелую броню телохранители инкубы, опустив кривые лезвия клинков палача.

Они прошли мимо десятков клеток, забитых жалкими плачущими рабами, многие из которых уже ощутили искусство гомункула Рхакаифа или скоро почувствуют.

В основном жалкие существа были людьми, но в клетках были набиты и другие низшие существа: высокие рептилии к'иф; наёмники круты; демиурги с каменными лицами; эльдары, как и темные сородичи Дразьяэра, впавшие в немилость, воины его конкурентов, так и их заблудшие кузены из искусственных миров.

Блажащие к операционным залам гомункула клетки были набиты результатами его экспериментов, гибнущими созданиями, противными криками наполняющими коридор. Люди с извлеченными позвоночниками безвольно лежали на полу клеток, а ноги других были заменены мускулистыми руками, которыми они колотили по невидимому барьеру между ними и драконом. Прошедшие по стене дуги энергии отбросили их прочь, запахло озоном.

Глаза других жутких монстров были как у насекомых, у других были лишние головы или случайные руки, торчащие из раздутых животов. К спинам иных прикрепили кожистые крылья, а другие шлепали по полу на плавникообразных отростках, заменявших руки, их нижняя часть тела сморщилась и усохла, словно деформированные ноги выкидышей.

Некоторые из отвращения разрывали себе лица до кровавых дыр и молили о смерти. Другие сгибали переросшие мускулы, похожие на веера сети из кожи тянулись от их рук к бокам, а некоторые выглядели почти нормально, их изменения были незначительны, например руки, оканчивающиеся мерцающими лезвиями или острые костяные гребни, сбегающие по из затылкам.

Вход в комнаты гомункула Рхакаифа охраняли два гротеска: его измененные компаньоны, искаженное сопровождение; самые успешные эксперименты. Эти эльдары добровольно пришли к гомункулу, отчаянно ища новые острые ощущения, они молили Рхакаифа, пресмыкались, чтобы ощутить касание его бритв.

Один из гротесков был даже выше дракона. Сотни похожи на перья шипов были хирургически вживлены в его плоть, они сбегали по спине и тыльным частям рук. Его рту придали новую форму, вертикальный разрез пересекал горизонтальные губы, а из-за вживления дополнительных мускулов, четыре губы двигались независимо друг от друга. Глаза отродья некогда принадлежали инопланетной рептилии, эти двойные пары зрачков моргнули, когда гротеск заметил шагающего дракона и инкубов. Его перья встали дыбом и начали болезненно вибрировать. Новые шипы выскользнули на его руках и у основания пальцев.

Вторая из стражей Рхакаифа, женщина эльдар, была полностью обнажена, но её плоть покрывали маленькие чешуйки из синего металла, замерцавшие и ставшие темно-красными, когда приблизился дракон. Её пухлые ярко-красные губы разошлись, а раздвоенный язык, проколотый металлическими зажимами в десятке мест, мелькнул между острыми зубами. Пальцы её левой руки заменяли длинные ножи, а на частях её тела — и её компаньона — были покрыты шрамами и свежими ранами, явно бывшими результатом ласк.

Ни у одного из измененных эльдар не было оружия, их улучшенные тела были инструментами смерти.

Инкубы по бокам Дразьяэра опустили свои клинки, а руны вспыхнули колдовским светом на бластерах, встроенных в их шлемы мучителей. Это могучее оружие было неврально соединено с мозгами инкубов, одной лишь мыслью они могли открыть огонь, держа в руках свои клинки палачей.

Гротески зашипели на могучих одетых в доспехи инкубов, женское существо размяло пальцы, а её компаньон поворачивал свои руки. Дразьяэр уже видел, как он сражается. Он был способен выстреливать из ладоней шипами, малейшая царапина которыми приводила к медленной и мучительной смерти. Гомункул Рхакаиф был особенно горд этим творением.

Дразьяэр отстранил их медленным, ленивым жестом, и оба гротеска отошли от врат, продолжая шипеть на инкубов.

— Стойте здесь, — сказал своим телохранителям Дразьяэр тихим и угрожающим голосом. Инкубы уважительно склонили голову и встали с оружием на изготовку перед гротесками, кристальные рубиново-красные линзы, скрывающие их глаза, угрожающе мерцали.

Дразьяэр вошел в комнаты Рхакаифа, позади него захлопнулись покрытые лезвиями врата, и огляделся.

Он избегал личных комнат гомункула, когда мог, и последний раз дракон был в этой часть судна несколько лет назад.

Комнату освещало лишь тусклое, пульсирующее свечение, сочащееся с пола и потолка, трепещущего как бьющееся сердце Кхаина: глаза Рхакаифа были особенно чувствительны к ярким цветам. Гладкие стены комнаты были цвета запекшейся крови, а заостренные стенды парили над полом, на них была разбросана груда любопытным приспособлений, орудий пыток и других предметов.

В валявшихся на левитирующих столах вещах не было видимого порядка. Пустые черепа эльдар, изрезанные рунами, клинками, покрытыми похожей на ржавчину коркой запекшейся крови, контейнерами, полными моргающих органических существ, которые изнывали в заточении, и извлеченными конечностями и органами, начавшими гнить.

Дразьяэр подошел к одному из столов и поднял куб размером с череп ребенка. Его стенки покрывала освежеванная кожа эльдаров, а когда он его поднял, лица проступили изнутри, пытаясь вырваться. Они открывали рты, безмолвно крича от мук.

— Это было подарком моего старого учителя, — произнес тихий голос, и обернувшийся дракон увидел Рхакаифа, незаметно возникшего в комнате, его невозможно тонкое тело словно парило над полом. Его впалая щека была забрызгана кровью, удивительно яркой на бледной коже.

Гомункул скрестил свои истощенные руки на груди, тонкие как скелет и покрытые кровью пальцы задумчиво чесали локти.

— А потом ты его убил? — спросил Дразьяэр.

Именно. Это тигель. В нем заключены души целого совета провидцев наших братьев с Ультве, — сказал Рхакаиф.

— Очень мило, — хмыкнул дракон, положив куб обратно на стол.

— Но вы пришли не созерцать мою коллекцию, — сказал гомункул, — а узреть мою работу. Прошу, мой повелитель, пойдемте внутрь.

Дразьяэр последовал за ним в боковую комнату и посмотрел на два окровавленных тела, удерживаемых на весу многоногим механизмом, их конечности пронзили руколезвия машины.

Оба пленника были огромными, высокими как эльдар, но в три раза больше весящими, из их тел выпирали толстые переплетения мускулов. Повсюду в круглой комнате была кровь. Она забрызгала стены и потолок, залила пол, покрывала тела и удерживающие их механические руки.

Пластины темно-красной брони мон-кей были разбросаны по полу. Дразьяэр толкнул одну из них стопой. Она была тяжелой и негибкой, примитивной и грубой броней для такой же низшей расы.

Посмотрев обратно на насаженные на механические руки тела людей, Дразьяэр заметил, что один был совершенно безжизнен, гнев вскипел в нем. Что в них хорошего, если они мертвы?

Словно ощутив гневный цветок повелителя, Рхакаиф отошел от дракона и встал за трупами. Глаза все ещё живого человека сомкнулись на драконе, в лишенных век очах пылало пламя гнева. Плоть мон-кей была сорвана с тела, а его грудная коробка открыта обозрению, органы пульсировали на виду.

— Мой повелитель дракон — тихим и глубоким голос начал гомункул, но Дразьяэр оборвал его.

— Я приказал тебе сохранить в них жизнь, — спокойно и угрожающе сказал дракон.

— Он умер не из моего искусства, мой повелитель дракон, — Сказал Рхакаиф. — Мандрагор, Джа'хараэль, доставил его полумертвым. Я мог лишь поддерживать в нем жизнь столько же, сколько смогу.

— Джа'хараэль. Это ошибка Джа'хараэля, — скривившись, сказал Дразьяэр. — Я слышал это раньше, от дрожащего сибарита, что гниет в твоей клетке. Я не желаю слушать твои оправдания, гомункул.

— Что бы ни хотели от меня услышать, мой владыка дракон, я сказал правду, — произнес Рхакаиф, в голосе которого не было страха. Впрочем, Дразьяэр редко слышал эмоции в его голосе.

— А этот? — спросил дракон, наклонившись над тяжелым телом ещё живого человека. Мон-кей натянул оковы, напрягая тяжелые мускулы, и с ненависть на него смотрел. Дразьяэр не двигался, с интересом глядя на открытее внутренности.

— Живой, сильный, мой владыка дракон. Потенциал его эссенции души достоин ста, тысячи из низшей породы мон-кей.

Дразьяэр облизнул губы. Он уже собрал почти десять тысяч душ для своего владыки, темного лорда Асдурбаэля Векта, но ещё не собрал достаточно для грабительской дани, которую высший владыка Черного Сердца потребовал от своего вассала.

Когда Вект перерезал лидеров кабал Кровоточащих Когтей, Гадюк и Змей Пустоты одной темной ночью, Дразьяэр был отброшен, уязвимый, ибо его владыка пал в кровавом бою. Его бросили в цепях на колени перед Асдурбаэлем Вектом и спросили, примет ли он его правление, придет ли в кабалу Черного Сердца. Лишь когда он поклянется в верности своих воинов кабалу на кострах душ Гаггамель, Вект снимет ограничения.

Время дракона быстро уходило. Флот-улей Великого Пожирателя скоро захлестнет эту систему, но его жатва ещё не закончена, он ещё не собрал эту дань. Нельзя было скрыться от Асдурбаэля Векта. Не имеет значение, куда отправиться Дразьяэр, как далеко от Каморрага он убежит… Вект найдет его везде…

Впрочем, если он сможет собрать больше усиленных мон-кей, этих Космодесантников, он ещё может заслужить уважение Векта. Возможно, темный лорд даже возвысит его, сделает избранным архоном, командиром целого флота рабовладельцев.

— Их физическое строение интересно, — сговорил гомункул, — очевидно результат генетических изменений и хирургических улучшений. Это отвратительно грубая работа, лишенная тонкого искусства, но я чувствую, что смогу воссоздать их органы и вывести совершенную породу воинов эльдар.

Дразьяэр едва слушал шипящий шепот гомункула, потерянный в мыслях о славе и неудачах.

— Делай все, что обрадует тебя, Рхакаиф, — сказал он. — Просто следи, чтобы этот не умер. Я верю, что пора обрушить Аферак и её культ ведьм на планету мон-кей.

— Высокомерие сучки не знает границ, — протянул гомункул.

— Именно, — согласился Дразьяэр. — Посмотрим, обоснованно ли её хвастовство. Посмотрим, сможет ли она привести больше чем двух таких мон-кей.

— Я буду ждать возможности поработать над такими, — сказал Рхакаиф, указав на двух измененных людей позади.

— Отлично, — сказал дракон, повернувшись и зашагав из комнаты гомункула.

Снаружи, его инкубы ещё переглядывались с гротесками, а третий воин присоединился к ним, другой сибарит-капитан.

— Что? — спросил Дразьяэр.

— Мой повелитель дракон, — сказал поклонившийся сибарит, — предатель вернулся.

Солон Маркаб знал, что конец близок. У них ни осталось еды, ни одного протеинового батончика, его силы иссякали.

Но Диос не выглядел уставшим ли отчаявшимся, он с мрачной решимостью шагал сквозь снег, тогда как Солон обычно плелся позади, мальчик втирал тепло в замерзшие пальцы Маркаба, когда они разбивали лагерь.

Он был полон решимости увидеть Диоса на шаттле с Притаившейся Сциллы, хотя он никогда не был набожным человеком, Солон поклялся посвятить Императору свою жизнь, если только мальчик переживет этот кошмар. У Диоса где-нибудь будет будущее, на отдаленной планете, далеко от угрозы ксено-вторжения. Солон сконцентрировался на эпическом паломничестве к космпорту Форкис, он бы умер, лишь чтобы увидеть, как Диос улетит.

У мальчика будет жизнь, которой лишился сын Солона.

Лед трещал под тяжелыми шагами. Он едва чувствовал руки, и, хотя Солон был рад свободе от пульсирующей боли в ранах, это был дурной знак.

Он услышал как над головой словно пронесся раскат грома над ослепительной бурей, но не обратил на это внимания; «лишь ухудшилась погода» мрачно подумал он. Солон продолжал тащиться сквозь снег, переставляя одну ногу за другой.

Звук стал громче, а Диос закричал. Солон поднял голову, глядя, куда дико указывал мальчик.

Шаттл вылетел из-за слепящего потока снега и льда, низко и быстро летя сквозь бурю. От потока ветра он упал на несколько метров, накренившись, мгновение Солон думал, что шаттл разобьется, но пилот удержал рычаги, и машина выпрямилась, воя двигателями. Маркаб размахивал руками над головой, тщетно пытаясь привлечь внимание пилота, надеясь и молясь, что шаттл остановиться. Он низко пролетал над головой, заглушив ветер, Солон удивленно и взволновано смотрел на пролетавший аппарат, а земля вздрогнула от силы его двигателей.

Шаттл летел, его компенсаторные двигатели пылали синим огнем. Солон дернул головой, когда транспорт пронесся над прямо над ними. Он почти ощутил жар плазменного двигателя даже сквозь защитный костюм, насладившись почти забытым чувством. Стабилизаторы вспыхнули внизу машины, подняв её над ледяным склоном.

Диос стоял и смотрел полными восторга глазами, когда шаттл вновь исчез в буре.

Солон ощутил внезапный прилив надежды. Они пришли за ними! Они должны были искать выживавших! Солон был почти уверен, что шаттл сядет. Пилот должен был их видеть!

— Скорее, Диос! — закричал он, ощутив внезапный прилив энергии и бросился следом за шаттлом, тащась через снег и лед, забыв об усталости. Они пришли за ними! Должно быть они засекли мерцающий сигнал тревоги в защитном костюме Солона, который он активировал после того, как грабители, которых Диос назвал призраками, удалились.

Мальчик отстал, и Солон остановился, ожидая его, его сердце колотилось. Стиснув в руках Диоса, благодарно кивнувшего, Солон помчался вперед, безумно бежал он за исчезнувшим шаттлом.

Реальность ударила его, словно нож в ребрах. Никто не вернется. Возможно, шаттл направлялся к гильдии Шолто, чтобы забрать торговцев или важных чиновников. Никто не вернется за сиротой и водителем краулера.

Он замедлил бег, внезапно вновь ощутив истощение, и уронил Диоса на землю. Мальчик удивленно на него посмотрел. Солон избегал его глаз, тряся головой, прижав к вискам руки, низко склонившись и пытаясь задержать дыхание.

Диос потянулся к нему, взяв за рук и потянув. Солон сердито отдернул руку. Вновь мальчик к нему потянулся, а Солон его оттолкнул.

— Все кончено, мальчик! — внезапно взбешенно закричал он. — Ты не врубился? Нет спасения. Никто не придет нам на помощь! Мы здесь умрем, а никто ни узнает. Никому нет дела!

Диос озадаченно на него посмотрел, а Солон рухнул на руки и колени, слезы хлестали из его глаз.

— Никто не придет, — вновь повторил он, спокойнее. Отчаяние овладело им. — Никто не придет.

Диос подошел к нему, положив руку на плечо Солона, ощутившего, как его покидают напряжение и страх. Слезы продолжали течь, и Солон был рад, что капюшон защитного костюма скрыл их от мальчика. Несколько минут спустя спокойствие снизошло на него, и Солон сделал глубокий вдох.

Он посмотрел на Диоса, заботливо смотрящего ему в глаза, и улыбнулся.

Солон осторожно встал на ноги и сверился и диджи-компасом, прикрыв его левой рукой, вновь узнав направление до космопорта, который находился, по его прикидкам, примерно в дне с половиной пути. Кивнув Диосу, он вновь пошел, но напряжение на поясе заставило его остановиться.

Диос жестом показывал туда, куда улетел шаттл.

— Нет, Диос. Он пришел не за нами. Мне жаль, мальчик, — Однако, сирота был настойчив, жестом указывая на противоположное направление тому, в котором шел Солон.

Вздохнув он обернулся. Диос с энтузиазмом зашагал вперед, схватив Солона за руку и потащил его вперед в бурю.

Они прошли примерно километр сквозь шторм, когда ветер внезапно изменил направление, унося на запад пелену снега и льда, вид перед ними внезапно стал чистым. Солон видел так далеко впервые за многие месяцы и поразился цветам, танцующим в небесах.

Это называлось Аурелис Сциллиан, и этот феномен проявлялся только при крайней специфических погодных условиях. Солон видел его лишь два раза в жизни, впервые, когда он был мальчиком, спустя неделю после смерти его отца от шахтерского инцидента, а второй, когда он провел первую ночь в ужасных ледяных краулерах, сразу после изгнания из гильдии. Оба раза были знаменательными событиями в его жизни, и этот казался таким же, потому что в километре перед ними надо льдом, залитый призрачным небесным светом, был шаттл.

Он опускался на лед, Солон ощутил, как на душе у него потеплело. Они остановились ради них! Даже если они не заметили двух беженцев на льду, это не важно. Важно лишь, что шаттл сел и был рядом.

Отчаянный страх, что шаттл вновь улетит прежде, чем они его достигнут, наполнил Солона, и он вновь подхватил Диоса и побежал.

Наконец спасение пришло.

«Слава Императору» подумал Солон.

— «Идолопоклонник» прибыл, — сказал голос Кол Бадара, — Он приземлился на северной гряде.

— Хорошо, — сказал Мардук.

«Лэнд Райдеры» вырвались из потока ксено спор, уже час не было контакта с врагом. Впрочем, сенсоры зафиксировали, что волны падающих био-капсул учащаются, а их скорость растет.

— Приготовиться к высадке, — приказал Мардук воинам в «Лэнд Райдере», — Две минуты и перекличка.

Шестнадцатая глава

— Баранов, — сказал Юстинов, пилот «Экстаза», — они впускают нас. Пять минут.

Контрабандист, свободный торговец и иногда беглец из блокады склонился над спиной пилота, вглядываясь во тьму космоса впереди, за ночной стороной обреченной луны Притаившаяся Сцилла. Гладкий корпус корабля, с которым готовился состыковаться «Экстаз», был едва виден даже на таком близком расстоянии, и Баранов покачал головой, поражаясь маскировочной технологии. Судно казалось лишь частью окружающей тьмы, хотя торчавшие из корпуса лезвия, похожие на плавники рыбы, ярко блестели, когда на них попадали огни «Экстаза».

Оставив явно нервничающего пилота позади, Баранов повернулся и зашагал к заднему отсеку своего корабля, где находились представители богатой элиты Притаившейся Сциллы. Он сделал глубокой вдох, успокаиваясь, и вытер пот со лба. Затем на лицо Баранова вернулась спокойная и уверенная улыбка, и он приложил руку к панели рядом с дверью. Портал безмолвно разъехался, и свободный торговец спокойно вошел внутрь.

Собравшиеся высокородные и состоятельные чиновники гильдий развалились на упругих кушетках, потягивая из бокалов лучший амасек, который Баранов смог достать. Каждая бутылка стоила свободному торговцу небольшого состояния, но это не имело значения после той цены, которую сциллийцы ему уже заплатили, даже не учтивая тех денег, которых Баранову обещали наниматели.

Хирургически улучшенные красотки, куртизанки и леди гордо стоящих джентльменов, радостно хохотали, потягивая выпивку, и обменивались ядовитыми взглядами за спинами своих приятелей. Мужчины собрались в небольшие группы, горячо что-то обсуждая, возможно последние действия по перевозке гильдий или стратегии на будущее.

Никто не обращал внимания на Баранова, когда тот встал перед ними. Для знати он был невидим, как слуга. Свободный торговец громко откашлялся, чтобы привлечь их внимание.

— Как далеко мы от имперского флота, Баранов? — фыркнул гильдейский сенатор с тяжелыми челюстями, а свободный торговец приподнял руку, успокаивая его.

— Мои самые достопочтимые пассажиры, — громко сказал Баранов сквозь шум благородных, — Я пришел сообщить, что мы приближаемся к нашей цели. Надеюсь, что вам понравилось ваше путешествие и приношу извинения за испытанные из-за турбулентности ранее неудобства. Впрочем, они были необходимыми. Ведь омерзительные ксено твари хотели сделать вашу жизнь гораздо, гораздо менее спокойной.

Баранов приподнял руку, когда среди собравшихся раздался шепот, а некоторые из куртизанок застонали.

— Но не бойтесь, леди и джентльмены, флот ксеносов приближается к Притаившейся Сцилле с галактического востока, дальней от вас стороны планеты. Вам мало что угрожает, а мой пилот, дорогой Юстинов, лучший в восточном квадранте. Как и все, что есть у нас для таких достопочтимых персон, — сказал он, насмешливо поклонившись.

Ложь легко срывалась с губ Баранова. На самом деле им повезло, что «Экстаз» избежал гибели, когда потоки запущенных спор с далеких кораблей улья спор в упор разминулись с судном. Удача сыграла гораздо большую роль, чем навыки.

— Мы стыкуемся примерно через две минуты, — сказал свободный торговец, сверив время на наручных часах. — Мы были ради принимать на борту «Экстаза» таких достопочтимых людей, как вы. Никогда раньше такая группа знатных людей не красовалась на его бедных палубах, и я буду с удовольствием оглядываться на свою работу в грядущие долгие годы.

Многие из благородных не смотрели на него, но Баранова это не заботило.

— В грядущие долгие годы, — повторил он боле спокойно и, насмешливо поклонившись, вернулся в кабину шаттла, думая о том, что можно сделать с новообретенным состоянием.

— Быстрее, Диос! — крикнул Солон, бежавший по снегу к севшему шаттлу. Он слишком устал, чтобы тащить мальчика, и Диос бежал за ним, его глаза расширились от волнения и надежды.

Они были меньше, чем в пятидесяти метрах от шаттла, и видели, как грузовой трап откидывается позади, маня их. Спасение!

Диос обогнал его, громко смеясь, но затем резко остановился. Хохочущий Солон с улыбкой на губах встал рядом с мальчиком.

— Разве это не самое чудесное зрелище, которое мы когда-либо видели? — прошептал он, его сердце оглушительно колотилось.

Глаза Диоса сомкнулись на чем-то далеком, но быстро приближающимся. Прищурившись, Солон увидел четыре несшиеся по льду машины, оставлявшие позади потоки снега.

— Заградительные отряды? — сказал Солон, но машины не были белым, как транспорты армии луны. Они были цвета запекшейся крови, а от взгляда на них по спине Солона потекла струйка поты. Они были больше, чем все видимые транспорты заградительных сил…

Солон медленно пошел к ожидавшему шаттлу, но затем по нему прошла волна страха, и он рухнул на землю, таща за собой Диоса. Установленные на спонсонах орудия машин, которые могли быть лишь танками, повернулись в их направлении.

С нарастающей паникой Диос и Солон наблюдали, как приближались четыре танка, чьи корпуса были покрыты цепями, шипами и жуткими рунами. Черепа были насажены на острые металлические колья, обрамлявшие бока огромных машин, а рядом свисали свитки пергамента, почти невидные за потоками снега.

Первый из танков резко остановился перед шаттлом, черный дым повалил из его выхлопных труб. Штурмовая рампа рухнула на лед, и появились гиганты в красной броне.

Солон лишь слышал истории о благословенных космодесантниках, защищающих человечество, и даже в самых диких фантазиях не мечтал хотя бы увидеть этих почти мифических воинов. Они были избранными Императора, биологически улучшенными воителями, сильными как десять человек, вооруженными самым лучшим оружием, которое могли произвести Адептус Механикус, одетыми в тяжелую броню, которая могла выдержать даже прямое попадание танка «Леман Русс», так о них говорили. То была лучшая армия, которую когда-либо видела галактика, никто не мог устоять против них. Смотрящий на этих благословенных воителей Солон мог в это поверить, хотя космодесантники перед ним были больше похожи на жаждущих крови мясников, чем на святых воинов, защитников человечества.

— Ангелы Смерти, — прошептал он.

В детстве Солон представлял их как гигантов в безупречной золотой броне с благородной внешностью ангелов. Хотя это были явно детские представления, он понимал, что видит нечто ужасающе неправильное. Ему отчаянно хотелось верить, что это спасители, что Император направил своих лучших воинов защитить луну от вторжения чужаков, но вид этих космодесантников наполнил его паникой.

Другие жуткие танки выпустили из себя космодесантников, а затем две огромных машины отъехали под тупые крылья шаттла. Зажимы опустились, словно веревка пуповины, вцепившись в огромные танки и подняв их, пока другие два подъезжали с боков.

Первый воины зашагали по трапу внутрь. Один из них остановился у рампы, сверившись с техническим устройством в руках. Он повернулся к ним, а еле дышавший от страха Солон вжался в землю.

Воин, чей шлем был выполнен в виде ухмыляющегося черепа, обернулся к ним, а новая волна паники прошла по Солону, когда он понял, что их нашли. Другие воители повернулись и, вскинув оружие, направились к беженцам.

Мокрый от пота Солон кое-как поднялся, его сердце билось так, словно было готово выскочить из груди. Он поднял ладони перед собой, показывая, что он безоружен.

Космодесантники остановились, но не опустили болтеры. Один из них, грациозный воитель с открытой головой, повернулся к черполикому гиганту и сказал нечто, чего Солон не услышал. Тот согласился, незаметно кивнув, а затем отвернулся и зашагал по трапу в шаттл.

С холодной улыбкой на благородном лице космодесантник повернулся к ним, и Солон вздрогнул. Другие воины отвернулись, но этот все ещё смотрел на них. Солон чувствовал себя обнаженным под взглядом гиганта.

А затем тот начал превращаться в монстра, а рассудок Солона дрогнул.

— Нет… — прошептал он, когда космодесантник начал расти, его плечи вздулись, а пальцы сплавились в когти. Воин мерцал, словно неисправный пикт-экран, и на мгновение Солон увидел двух существ, накладывающихся друг на друга, существующих в одном месте. Хотя он знал, что это невозможно, его разум отказывался верить, но Солон не мог отрицать увиденное своими глазами. Космодесантник все ещё был здесь, неторопливо и спокойно шагая к ним, но было и нечто другое… нечто ужасное.

То был огромный демон из глубин ада, его мерзкие черты проступали на патрицианском лице космодесантника. В глазах твари горели злоба и обещание боли, а губы откинулись, показывая сотни острых клыков, рядами шедших до самой глотки. Длинные рога росли из бровей демона, а от его дыхания в воздухе плыли облака дыма.

Два изображения стали кошмарным единым гибридом, а перепуганный Солон попятился, существо ринулось к ним.

— Беги! — Заорал Солон, его паралич схлынул, оставив абсолютный ужас.

Оглянувшись через плечо, Солон увидел быстро приближающуюся адскую тварь, огромными прыжками догоняющую их, приземляясь на все четыре конечности.

«Это не божественные ангелы Императора» подумал он «они не могут быть такими» Существа были обратной стороной всего, что он о них слышал, они собирались убить его и Диоса после всего, что он и мальчик пережили

Оглянувшийся Солон увидел демона совсем рядом, тварь напрягла ноги, готовясь к прыжку. Солон ототкнул Диоса в сторону. Так тварь бы не убила их обоих, но он понимал, что лишь откладывал неизбежное, никто из них не сможет спастись от чудовища.

Солон обернулся к прыгнувшей твари, падая на снег, и поднял руки, словно собираясь защищаться…

Луч чистой тьмы вырвался из бури и ударил в демона, повергнув его на лед, существо взвыло от боли и ярости.

Демон корчился на земле. Сразу над бедрами в его теле была сплошная дыра, от капавшей на лед и снег крови шел пар.

Солон обернулся к источнику выстрела и заморгал, увидев несколько гладких машин, вылетающих из тьмы. Они были похожи на скифы, которые использовали первые колонисты Притаившейся Сциллы, длинные тонкие шлюпки, чьи лопасти внизу черпали силу в ветрах и несли их над ледниками. Они не касались земли, но парили в двух метрах над ней, приближаясь с поразительной скоростью.

Другое копье тьмы ударило с одной из машин в танк демонических космодесантников, который эффектно взорвался, огромный огненный шар подбросил искалеченный танк высоко в воздух.

Темные силуэты спрыгивали с бортов скифов. Кувыркаясь в воздухе, они плавно приземлялись и бежали к космодесантникам.

— Призраки — прошептал Диос, чьи глаза ещё сильнее расширились от ужаса.

Схватив мальчика за шкирку, Солон поднял его и побежал.

Буриас-Драк'шал поднялся на колени, воя и плюясь. Выстрел прошел прямо сквозь него, между бедром и основанием грудной клетки, с тела одержимого капала кровь, а внутренние органы были открыт воздуху. Его улучшенное и измененное демоном тело уже начало запечатывать рану, поток крови остановился, а плоть начала затягиваться, но для полного исцеления потребуется много времени, а никакая регенерация не восстановит его пробитую силовую броню.

Поднимаясь на ноги, Буриас-Драк'шал зашипел от боли, пошатнулся и вновь рухнул на колени. Его покинули все мысли о двух человечках, и одержимый осмотрелся, сфокусировавшись на силуэтах эльдар, бегущих к его товарищам.

Застонав от боли, Несущий Икону пошатываясь пошел к шаттлу, а затем ощутил знакомый запах в воздухе. Он перекатился, уходя от возникающего за спиной эльдара-тени, и, оскалившись, вскочил.

Эльдарское происхождение существа было очевидно, его тело было высоки и худым, а конечности длинными и элегантными, но на этом сходство заканчивалось. На черной как ночь коже создания были вырезаны искривленные руны эльдаров. Они сияли холодным светом, ярко запульсировав, когда существо полностью вошло в материально измерение.

Буриас-Драк'шал ощущал внутри эльдара силу варпа, но его одержимость была другой. Словно демон в порождении тени был здесь, но в тоже время далеко, его воля и индивидуальность исчезла, но осталось сила.

Эльдар зашипел на него, элегантное эльдарское лицо скривилось, показывая ряды маленьких острых зубов, а молочно-белые, продолговатые глаза, шокирующее светлые на черной коже, вспыхнули жаждой убийства, а затем существо начало двигаться.

Оно исчезло, оставив за собой дымчатый отпечаток, а затем вновь появилось позади Буриаса-Драк'шала, прикрепленные к тыльной стороне рук клинки метнулись к раненому боку космодесантника.

Но в этот раз одержимый был готов, и резко взмахнул рукой. Он обезглавил бы стройного эльдара, если бы не его сверхъестественные рефлексы. Существо отшатнулось, когти Несущего Слово прошли в сантиметре от его лица.

Буриас-Драк'шал атаковал, нанеся резкий удар в туловище эльдара, собираясь вырвать его тело из груди. Существо отпрыгнуло назад и вновь исчезло, вновь появившись слева от Несущего Икону, глубоко вонзив в тело космодесантника два клинка. Два других клинка ударили ему под локоть, прорезав мономолекулярные дыры в силовой броне и бицепсе.

Буриас-Драк'шал зарычал и обернулся, хлестанув лапой по порождению тени, но его когти вновь прошли лишь через черный туман. Оно вновь вошло в материальное измерение с другой стороны, взмахнув клинками, и Несущий Икону ощутил, как кровь полилась из двух новых ран.

Его гнев вырос, когда эльдар продолжил охоту, мучая его своей скоростью. Буриас-Драк'шал разочарованно зарычал, когда его когти вновь сомкнулись на воздухе.

Но даже сквозь ярость Несущий Икоту увидел модель в атаках эльдара. Тот ударял и отпрыгивал, всегда двигаясь, всякий раз атакую с другого угла.

Когда тень вновь растворилась, Буриас-Драк'шал резко обернулся, предугадал, откуда придет новая атака, и ударил. Эльдар появился именно там, где он ожидал, даже его инопланетная скорость и рефлексы не спасли существо от удара Несущего Икону.

Когти Буриаса-Драк'шала сомкнулись на стройной шее эльдара, и он резко дернул на себя, сбив существо с ног.

— Попался, — прорычал Несущий Икону, ударив коленом в грудь эльдара.

Буриас-Драк'шал оскалился, ощутив застонавшие под его хваткой когти и сухожилия, и схватил пытавшегося вырваться эльдара за затылок. Затем он ударил его лицом об лед и опустился на него, прижав колено поясницу.

Буриас-Драк'шал размахнулся правой рукой и ударил со всей силы, собираясь вонзить когти в затылок эльдара.

Но тот растворился, когти Несущего Икону глубоко вонзились в лед и он разочарованно зарычал.

Оглянувшись, он увидел, как его боевые братья сражаются с бандой эльдар, и, зашипев от боли, побежал к ним.

Баранов едва мог сдержать свое удовлетворение, когда распахнул дверь «Экстаза», а напыщенно снисходительные представители элиты Притаившейся Сциллы застыли от ужаса.

Эльдарские воины ожидали их сразу за дверью. Многие из куртизанок завопили, а другие захныкали от страха или потеряли сознание. Баранов оскалился и отошел в сторону.

Визжащую женщину выдернули из шаттла за волосы, а остальные гильдийцы попятились, но сильные члены команды погнали их вперед.

Фыркающий Баранов отвернулся от спектакля. На мгновение, его взгляд уставился на мерцающее поле, закрывающее распахнутый вход на посадочную палубу. Для обычного глаза оно было почти незаметным, словно ничто не отделяло внутренности корабля от вакуума, это всегда немного пугало свободного торговца, ему казалось, что в любой момент его вытянет наружу.

Икорь Баранов шагнул к окружению повелителя эльдаров, скрестив руки на груди, когда стонущих и плачущих гильдийцев утаскивали на поводках, мерцающих от энергии. Он никогда не спрашивал имя эльдарского пирата или его представителей. «Не это было важно» подумал он «и я не хотел бы его произносить в любом случае»

— Хорошо поработал на нас ты за месяцы последние, — сказал эльдар, чей голос был гладким, как шелк. Эльдар говорил на необычной форме Низшего Готика, его произношение было идеальным, но со странно певучими интонациями.

— Я рад, что ваш повелитель доволен моим грузом, — ответил Баранов, пытаясь сохранить голос спокойным. На самом деле, эльдары пугали его, но хорошо платили. — Но боюсь, что это последняя партия. Я не хочу рисковать новым рейсом, когда тираниды так близко.

Баранов покосился на лицо эльдара, пытаясь его прочитать. Обычно он хорошо разбирался в характерах, но на лице эльдара он не мог прочитать ни одной эмоции. Это пугало. «Никогда больше не буду работать на ксеносов» подумал он, хотя едва мысль сформировалось, он понял, что это ложь.

— Эти… как называл их ты? Тираниды? — спросил эльдар. Баранов кивнул.

— Ваше произношение совершенно, — прокомментировал свободный торговец. Эльдар покосился на него, и Буранов вздрогнул под его бездонными глазами.

— Тираниды могут все низшие расы уничтожить со временем, — задумчиво протянул эльдар.

— Эта угроза есть, — согласился Баранов, не понимая, куда идет беседа, и нервничая от разговора с повелителем эльдаров.

— Если все родичи твои уничтожены будут, то где взять таких рабов нам? — спросил эльдар, жестом указав на утаскиваемых гильдийцев. — Как крысы плодитесь вы. Крысы вы и есть, но и у вас применение может быть, ведь так, Баранов Икорь?

— Я… думаю да, мой лорд. По крайней мере, у некоторых

— Рад я, что так думаешь ты, — сказал эльдар. Он жестом приказал своим воином окружить Баранова и его команду.

— Ах, — сказал Баранов, — думаю, что нашим путям пора разойтись, почтенный лорд. Я не требую от вас платы за последнюю группу. Скорее прошу дара, дара в честь дружбы между нами.

— Дружбы? — протянул эльдар, словно смакуя слова. — Мон-кей понятие неуместное и забавное. А честь? Где в предательстве собратьев своих честь? Выдаче их расе вражеской, хотя и высшей? В твоих глазах это почетно?

Баранов ощутил, как по его спине течет пот, а его рот внезапно вышел. Он вздрогнул, когда к нему сзади подошел эльдар, но словно прирос к месту, не способный мыслить и двигаться.

— Вы отвратительны, — сказал эльдар. — Мне мерзок сам ваш запах, но использование есть у вас. Так ярко горит пламя вашей души, а страх ваш… прелестен.

Эльдар отвернулся от перепуганного червя мон-кей и сказал на своем языке, — Поработить их.

Мардук тщательно прицелился в одну из бегущих к нему бешенных эльдарских ведьм. Он нажал курок, и её голова исчезла в облаке крови. Эльдарские воины были почти обнажены, их плоть покрывали лишь тотемная боевая раскраска и ритуальный пирсинг, они неслись, словно смертоносные танцоры, к воинам XVII легиона. Их необычные клинки описывали в воздухе поразительные фигуры, а движения были завораживающими и губительными.

Многие эльдары умерли на бегу, разорванные очередями Несущих Слово. Другие погибли, когда один из парящих скифов был сбит, хрупкая машина завалилась на бок, выбросив своих пассажиров лед, а затем опрокинулась, насадив нескольких на покрытые лезвиями бока и раздавив остальных.

Но теперь начался ближний бок с ведьмами, который из-за численности эльдарских воинов был неравным.

Параллельные ослепительно белые лучи полетели в ночь, когда «Лэнд Райдер» выстрелил в один из похожих на клинки темных скифов, кружившихся над полем битвы, пробив дыры в его похожих на плавники подпорках. Пилот резко наклонил машину в сторону, с поразительной скоростью уклоняясь от новых выстрелов, а другой скиф открыл ответный огонь, луч тьмы ударил в нос «Лэнд Райдера», задрожавшего от удара.

Джетбайки вырвались их тьмы и низко полились над полем битвы, осыпая Несущих Слово осколочным огнем. Мардук развернулся и ревущим цепным мечом отрубил руку пролетавшему мимо джетбайкеру. Кровь хлынула из раны, а водитель потерял контроль над джетбайком, который внезапно полетел в низ, покатился по льду прямо в Кол Бадара.

Корифей заметил это уголком глаза и наклонился, выставив на пути катящейся машины плечо. Она ударила в гиганта, отбросив его на шаг и расколовшись пополам, а водитель перелетел через руль, фонтан крови бил из обрывка его руки.

Мардук выстрелил в грудь бегущей к нему ведьмы, изукрашенную фигуру отбросило назад. Затем он обернулся, матрица целеуказателей подсвечивала все вокруг, и увидел другую ведьму. Её ярко окрашенные рыжие волосы развевались за спиной, когда воительница поднырнула под удар боевого брата из круга Сабтека и ударила клинком по ноге, отрубив её в колене.

Мардук решил, что это была предводительница банды эльдаров. Она двигалась с совершенной дикой грацией, а её змеящаяся плеть извивалась, словно живая. Ведьма хлестнула ей, и множество покрытых шипами головок обмоталось вокруг шеи другого космодесантника. По плетке прошел разряд энергии, и воин XVII легиона рухнул на землю, забившись в конвульсиях.

Мардук прицелился в голову ведьмы, но не успел выстрелить, сеть из тонкой и бритвенно острой проволоки сомкнулась на его руке, сбив прицел и порезав наруч. Трезубец полетел к груди Несущего Слово, но Мардук отбил его взмахом меча и отрубил врагу шею.

Сорвав наполовину прорезавшую его броню сеть, Мардук обернулся и отшатнулся от яростной атаки другой ведьмы. Танцуя, она бежала к нему, размахивая парой длинных клинков. Гарда каждого меча защищала руки, а на эфесе были изогнутые лезвия.

Клинки двигались быстрее, чем мог уследить Мардук, и он попятился от такого стремительного натиска. Зарычав, Мардук бросился вперед, ненависть наполнила новой силой его могучие серво-мускулы.

Один из клинков полетел к его шее, но его заблокировала рука Первого Послушника, а второй меч устремился к паху. Мардук встретил удар цепным мечом, и на мгновение они застыли. А затем ведьма кувыркнулась, ударив ногами по подбородку Несущего Слово, отбросив его прочь.

Два клинка устремились к сердцу Мардука, но в последний момент он дернулся, и мечи лишь прорезали две глубокие борозды на нагрудной пластине. Первый Послушник схватил ведьму за запястье и ударил в голову шипастой гардой цепного меча, расколов череп.

Мардук бросил безжизненное тело на землю и огляделся. Повсюду были эльдары, бросающиеся и выходящие из ближнего боя, размахивая клинками и выпуская бритвенно острые щепки из пистолетов. Другой «Лэнд Райдер» был уничтожен, его почерневший остов дымился, в джетбайки проносились над головой, резко пикируя, ускоряясь, а затем пролетая сквозь битву словно нож. Темные фигуры появлялись, охотясь на неосторожных, возникая позади сражающихся боевых братьев и повергая их.

Его воины хорошо себя проявили, снег был залит эльдарской кровью, но Мардук инстинктивно понимал, что не сможет победить в этом бою. Его мучила мысль об отступлении, но он старался смотреть в перспективе. У него было нужное знание, заключенное в мозге эксплоратора, находившемся в теле Дариока-Гренд'аля. Нужно лишь убраться с этой проклятой луны и вернуться на Сикарус. Все остальное не имело значения.

Мардук приказал космодесантникам защищать Дариока-Гренд'аля, но теперь видел, что такая предосторожность была лишней. Искаженный магос убивал все вокруг себя, Первый Послушник улыбнулся жажде крови демона, захлестнувшей тело носителя.

Множество гладких извивающихся черных щупалец вырвалось из спины магоса рядом с механодендритами, каждое двигалось, словно имело свою волю и разум. Они обматывались вокруг ног приближавшихся ведьм, легко разбрасывая их, а другие оканчивающиеся присосками щупальца подтаскивали жертв ближе, где их разрывали зазубренные серворуки Дариока.

Плюющиеся пасти на кончиках механодендритов впивались в трупы, а свежие мутации возникали на плоти магоса. Новые шипы и роговые выступы вырывались по бокам серворук и из коленных сочленений, металл плавно перетекал в мясо и кость.

— Уходим! — взревел Мардук, и Кол Бадар отдал приказ об эвакуации.

Арка черного света ударила в бок шаттла, и Мардук ощутил укол сомнений. Это было непривычное чувство, лишь ещё больше разозлившее его. Если эльдары обездвижат шаттл, то пути с луны не будет.

— Бегом! — закричал Мардук, отходя к посадочному трапу «Идолопоклонника» и держа обеими руками цепной меч. Его болт пистолет исчез, но это не имело значения. Сейчас было важно лишь убраться с чертового мира.

Несущие Слово отступали дугой, смыкаясь и пятясь к рампе, болтеры вспыхивали, цепные мечи ревели, а двигатели «Идолопоклонника» включались…

Мардук стоял вместе с Кол Бадаром и Сабтеком на вершине посадочной рампы, пока разгорались двигатели «Идолопоклонника».

— А вот и он, — проворчал Кол Бадар, когда Буриас-Драк'шал вырвался из толпы темных эльдар, на бегу расколов череп одной ведьмы. Кровь сочилась из десятков ран, крупнейшей была зияющая дыра в боку, а броня была покрыта осколками, словно иглами дикобраза.

Шатающийся Несущий Икону поднялся по рампе, и Мардук отошел в сторону, давая ему пройти.

— Одна минута и мы уходим, — рявкнул Кол Бадар, стреляющий из комби-болтера.

Демон ушел в глубины Буриаса, его естественное тело вернулось, и потерявший сознание Несущий Икону рухнул лицом вниз на палубу, кровь хлестала из его ран.

— Кто-нибудь, присмотрите за ним! — крикнул Мардук.

Двигатели взревели, когда плазменное ядро достигло полной мощности, рампа начала закрываться. Поток осколков полетел к охраняющим вход Несущим слово, Сабтек и Мардук и пригнулись, избегая смертоносных щепок. Несколько осколков воткнулись в бок шлема Первого Послушника, из наконечники вошли так глубоко, что оцарапали щеку. Он сорвал шлем и отбросил его внутрь шаттла. Кол Бадар спокойно стоял, осколки не могли пробить его толстую броню терминатора.

Ведьмы бросились в последнюю атаку, легко запрыгивая на поднимающуюся рампу. Кол Бадар убил трех, стреляя из поставленного на автоматический режим комби-болтера, а Сабтек убил двух, очередь болтера разорвала стройных воительниц пополам. Другую убил цепной меч Мардука, цепное лезвие разорвало её от паха до сердца.

Позади них была другая ведьма, высокая, элегантная и жестокая женщина с развевающимися волосам, повергшая на глазах Мардука по крайней мере трех его воинов. Пока Кол Бадар и Сабтек истребляли её компаньонок, она хлестнула изгибающейся как змея плеткой, её шипастые головки обвились вокруг шеи Мардука.

По плетке прошел поток энергии, почти парализовав даже физически улучшенного Несущего Слово, чьи мускулы спазматически напряглись. Борясь со слабостью, Мардук бросил цепной меч и вцепился в обвившую его шею плеть, пытаясь сорвать её. Могучим рыком ведьма потащила Мардука к себе.

Сабтек закричал и попытался схватить Первого Послушника, но Мардук уже падал. Взревел болтер Кол Бадара, но ведьма перекувыркнулась через рампу, уже больше вертикальную, чем горизонтальную, и болты прошли мимо цели. Мардук падал следом за ведьмой.

Кол Бадар схватил соскальзывающего Первого Послушника за запястье. Корифей придавил закрывающуюся рампу плечом, его сервомоторы застонали от натуги.

Парализующая энергия шла по телу Мардука от обвившей шею плетки, но он поднял голову и посмотрел на Корифея.

— Не… от… ай — прошипел он…

Кол Бадар пристально посмотрел в глаза Первого Послушника, напрягая все тело, чтобы удержать рампу открытой.

А затем когти Корифея разжались, и Мардук рухнул на землю.

— Нет! — изумленно крикнул Сабтек, когда рампа захлопнулась, и шаттл взлетел. — Мы должны вернуться!

— Умолкни! — рявкнул Кол Бадар, — Он исчез.

Третья книга: Та, что жаждет

— И из декадентства, распутства и порочности новая сила родилась во тьме. Во тьме живет она, и во тьме будет вечно жаждать!

— Бред Шаллейгха, дьявольского самобичевателя.

Семнадцатая глава

Мардук открыл свой правый глаз, когда пришел в себя. Его левый демонический глаз не имел век, но им ничего не было видно. «Возможно его вырвали из глазницы, пока он лежал без сознания» подумал Первый Послушник, а затем вспомнил вонзившуюся в око иглу. Он попытался двигаться, но его конечности крепко держали, и он сжал острые зубы, когда по его телу разлилась боль…

А с болью пришли и воспоминания. Вновь Мардук ощутил паралич от обмотавшейся вокруг плетки и удар об лед. Он ощутил, как его отпустил Корифей, а затем увидел снова голубые двигатели «Идолопоклонника» взмывшего в небеса. И гнев, когда Первый Послушник понял, что шаттл не вернется.

Его заковали в потрескивающие от энергии цепи, обжигающие все его нервные окончания, и позорно поволокли с поля битвы, Мардук парил в метре над землей, удерживаемый мерзким колдовством эльдаров. Его подняли в багажник одного из скифов, где были захваченные боевые братья. Пока их пинками и тычками загоняли в низкие клетки под палубой машины, мерзкие ксеносы хохотали.

Мардук с ненавистью смотрел на схватившую его ведьму, чьи длинные яркие волосы рассыпались по её спине. Ведьма ухмыльнулась и захлопнула дверь.

Машины двигалась с невероятной скоростью, Мардук ощутил слабое изменение в воздухе, словно скиф переместился в совершенно другое место, а его скорость выросла в десятки раз. В какой то момент он потерял сознание, и очнулся лишь тогда, когда скиф поразительно быстро и плавно остановился. Воздух вновь был немного другим, более приторным и душным.

Мардука и других пленников вытащили из клеток, и он злобно огляделся. Они были внутри похожего на пещеру просторного купола, чьи покрытые лезвиями опоры арками смыкались высоко над головой, и Мардук видел множество скифов и джетбайков, рядами парящих над полом по бокам помещения. По логову перемещались сотни эльдар, а Мардук с ненавистью смотрел над ним.

Врата из потрескивающей тьмы висели посреди купола, окруженные элегантными острыми дугами. На его глазах, скиф вылетел из портала, выйдя из тонкого как волос вертикального пруда тьмы и плавно пролетевшего несколько метров над землей, воины с его палубы спрыгивали на пол.

А затем тело Мардука наполнила иссушающая боль, все его окончания словно вспыхнули огнем, когда в его плоть вонзились шприцы. Он сопротивлялся, пока мог, и в него вонзили новую дозу. Но он продолжал бороться с похитителями, вырываясь и рыча от гнева. Затем в его шею вонзилась третья порция шприцов, и Мардук погрузился во тьму…

Осмотревшись, Первый Послушник увидел, что его руки и ноги были разведены по обе стороны. Его благословенную броню сорвали с верхней половины тела, и бледную кожу покрывали сотни тысяч потеков запекшейся крови. Доспехи медленно становились частью Мардука, а внутренности пластин покрывали тысячи крошечных шипов, врастающих в его тело. Снятие доспехов было поразительно выматывающей и болезненной процедурой, ведь они стали для него как руки, и Первый Послушник лишь дважды снимал свой нагрудник с тех пор, как пал благословенный Воитель.

Это было века тому назад, с тех пор прошла целая жизнь. Некогда его доспехи были гранитно-серыми, как и у всех воинов XVII легиона с момента его создания, но давным-давно её сделали темно-красной по приказу Лоргара.

Мардук затуманенными глазами смотрел на свой торс в первый раз за бессчетные сотни лет. Казалось, что это тело другого человека. Его грудь была широкой и плоской, а мускулы пресса пошли рябью, когда он попытался вырваться из оков. Десятки шрамов покрывали совершенное тело, а голубые вены были почти видны на полупрозрачной коже.

Мардук пьяно повернул голову, посмотрев на свои протянутые руки. С них была сорвана силовая броня, а отрывки из «Книги Лоргара» были видны, они тонкими спиралями окружали его руки. Жадный взгляд на крошечные древние письмена его немного успокоил, хотя его глаза ещё не могли разобрать отдельные слова и цитаты.

Присмотревшись, Мардук увидел то, что ограничило его движения. Тонкий конический клинок пронзил его локоть, вонзившись между костями, выходя с другой стороны на метр.

Мардук потянулся, пытаясь сорвать руки с лезвий, но его накрыла пульсирующая боль, от чего тело Первого Послушника забилось в агонии. Он чувствовал иглы, длинные осколки металла, вонзившиеся в центральную нервную систему его позвоночника. Они шли по спине до черепа, тонкими иглами проткнули все щели между костями. Мардук прекратил потуги, боль немедленно прекратилась.

Он висел на пронзивших локти и колени шипах. Лезвия слабо дернулись, наклонившись назад, и заскользивший по ним Мардук зашипел от боли, иглы терлись об его кости.

Когда его зрение прояснилось, Первый Послушник смог увидеть детали комнаты. Она была круглой, а потолок низким. Был полумрак, свет шел лишь с гладкого пола и потолка, появляясь и исчезая в пульсирующем лифте. Из комнаты был лишь один выход, полупрозрачные ленты из похожего на пластик материала скрывали все, что было снаружи.

Мардук ощутил, что в комнате есть ещё кто-то. Он никого не увидел, но затем его зрение сфокусировалось на высоком, неестественно тощем существе. Мардук с ненавистью посмотрел на него, вспоминая касания…

Его истощенное тело скрывала плотно сидящая гладкая черная куртка, а ноги закрывал похожий фартук. Существо склонилось над чем-то, возможно телом, и было явно погружено в работу. Десятки лезвий, крюков и менее узнаваемых пыточных приспособлений свисали с его пояса, а лысая голова эльдара была странно продолговатой, её череп был длиннее нормального. Десятки трубок и игл погружались в его затылок, словно грива волос.

Над столом, занятым похожим на смерть эльдаром, парил огромный паук, из тела которого торчали десять стройных рук. Длинные много членные конечности были похожи на лезвия, вонзившиеся в тело Первого Послушника, их поверхность была такой же блестящей и черной, и Мардук подумал, что его держит такое же существо. Ноги создания двигалась быстро и резко, каждая была примерно четырех метров в длину и заканчивалась острым когтем. Мардук решил, что его первое впечатление было обманчиво. Это не было живое существо. Это была машина.

Когда механический паук плавно повернулся в воздухе, его ноги двигались быстро и независимо друг от друга, Первый Послушник увидел, что он вновь не был прав до конца. Тварь была живой, по крайней мере, частично. В тусклом свете, летевшем с пола и потолка, Мардук заметил в сердце паукообразной машины силуэт эльдара или того, что некогда было одним из этого развратного ксено вида. Лицо существа скрывала сверкавшая гладкая маска, а паучьи конечности торчали из его спины. Гуманоидные руки эльдара переходили в две паучьи лапы, более короткие и оканчивающиеся жуткими иглами. Где должны были быть ноги, находилось выпуклое черное брюшко, раздутое и мерзкое. С двух прядильных органов на конце капала клейкая субстанция.

Когда глаза Мардука привыкли к тусклому ощущению, он заметил, что паук-эльдар не парил, но был прикреплен к потолку переплетениями жизненных кабелей. По ним ритмично двигалась черная жидкость, словно гонимая по артериям ударами сердца кровь.

Высокий и одетый в черную кожу гуманоид, которого Первый Послушник счел представителям некого подвида расы эльдар, тихим шипящим голосом говорил сам с собой. Мардук не понимал слова, ибо они были сказаны на мерзком языке ксеносов, но существо выглядело довольным. Когда оно отошло в сторону, он увидел объект его работы. То был знакомый воин из XVII легиона: Сарондиил из 13-го круга, насаженный на покрытую лезвиями плиту, в разрезанной грудной клетке которого были видны внутренние органы.

Гнев разгорелся в Мардуке от такого насилия над одним из братьев Слова. Высокий и тощий как скелет эльдар вынимал органы воина один за другим, кладя их в маленькие контейнеры, парящие вокруг стола. Длинные пальцы ксеноса заканчивались лезвиями скальпелей, Мардук увидел злобную усмешку на лице существа, ощутившего его взгляд на свою добычу.

Щеки эльдара были тонкими и впалыми, натянувшиеся вокруг высоких острых скул и тонкого рта, а миндалевидные глаза были темными и мертвыми. Уверенными резкими движениями оно резало плоть Сардониила, а воин рычал, сжав зубы от боли, кровь вновь хлынула из его тела.

Мардук ощутил дикую гордость, когда воин 13-го круга плюнул слюной и кровью в лицо злобного хирурга. Но эльдар лишь спокойно вытер лицо ладонью.

— В конце боги Хаоса будут пировать твоей душой, — сказал Мардук. — Ты уже потерян, но не осознаешь этого.

Эльдар выпрямился, его мертвые глаза уставились на Мардука. Словно призрак он прошел по комнате и встал перед Несущим Слово.

— В конце все мы потеряны, — сказал эльдар, поднося острый палец к щеке Мардука.

Первый Послушник не дрогнул от касания, хотя по его лицу заструилась кровь. Нет, он ухмыльнулся, его горящие глаза уставились в мертвое лицо эльдара.

— Твоё время придет раньше, чем ты думаешь.

— Это пророчество? Человечек, ты пророк?

— Я гораздо выше человечества. Я Мардук, Первый Послушник 34-го Великого Воинства XVII легиона, Несущих Слово, благословенный Лоргаром. Я не пророчествую, инопланетная мразь. Я обещаю.

Глаза Мардука закатились, когда он собрался впустить в себя силы варпа, воззвать к демонам Имматериума и обрушить их ярость на ублюдков, посмевших осквернять священные тела ангелов Слова Лоргара… но ничего не произошло. Но его окружали лишь безмолвие и пустота, огромная и холодная, и Мардук закричал от ярости.

Мардук пытался вырваться из своего тела, подняться над смертной оболочкой и связаться с благословенным эфиром, но словно оковы держали его душу на месте, заточив её в тюрьме плоти.

Боги эфира бросили его? На нем больше нет его славы? Сама эта мысль была мучительной любого страха и боли.

Эльдар оскалился, с интересом смотря на него мертвыми глазами.

— Ты не сможешь принести свою заразу сюда, раб, — насмешливо сказал он. — Твои боги от тебя отвернулись.

Мардук сжал зубы и бросился вперед, его мускулы напряглись, он хотел оторвать Эльдару все руки, но отшатнулся. Пронзившие его лезвия потянули Мардука назад, ужасная боль разлилась по его телу.

Первый Послушник дергался и рычал, кровь хлынула из ран, пока он пытался вырваться из оков. Эльдар лишь рассмеялся, злобно и сухо, и отвернулся, а Мардук с ненавистью смотрел, как он выходит, отбрасывая полог взмахом руки.

«Ты не сможешь принести свою заразу сюда, раб» сказало существо, и Мардук мог поверить в его слова. Ощущение изоляции пугало.

Подавляющая сила нулевого поля сдерживала его связь с варпом? Или боги бросили его?

Однажды он уже ощущал себя отрезанным от великих сил варпа, в глубинах пирамиды ксеносов на имперском мире Танакрег, в адском нижнем мире, являвшемся не частью материальной вселенной, но чем-то совершенно иным. Там он чувствовал то же самое, но там уцелел, победив бывшего повелителя и ускользнув с добычей в руках.

Ускользнув? Непрошенное сомнение всплыло в его разуме. Действительно ли он спасся? Или ему просто позволил убежать? Очевидно такое могущественное существо, как Неумирающий, не дало бы ему уйти, если бы этого не хотело.

— Мой повелитель, — произнес хриплый голос, и Мардук обернулся к изувеченному Сардониилу. Чудовищный паук все ещё висел над ним, брызгая жидкой пленкой из мерзкого брюха на вскрытую грудную клетку.

— Боги… бросили нас? — прошептал Сардониил, эхом повторив мысли Мардука. — Я не чувствую их касания.

— Не говори такую ересь, — рыкнул Мардук. — Это испытание нашей веры. Инопланетная мразь будет наказана за то, что она сделала с тобой, брат. Я обещаю.

Сардониил простонал нечто неразборчивое в ответ, а Мардук вновь попытался вырваться с шипов. Но его усилия были тщетны. Его мускул чудовищно вздулись, но против тонких лезвий все было бесполезно.

«Что, если боги бросили меня?» — с ужасом подумал Мардук

Выбросив такие мысли, он разозлился. Подобные сомнения были ядом. «Крепи свою душу» напомнил Первый Послушник себе «и будет вера твоя вознаграждена»

Терпение, сказал себе Мардук.

Его время придет, и он будет готов.

— Ты бросил его, — сурово сказал Буриас, его глаза опасно засверкали.

— У нас с тобой проблемы, Несущий Икону? — зарычал Кол Бадар.

Буриас прикусил губу, не отрывая взгляда от Корифея. Он сделал глубокий вдох, сдерживая свирепую жажду прыгнуть через кабину, сорвать голову старшего воина с плеч и высосать мозг из его костей.

Он всегда был на стороне Мардука. Даже когда тот был новичком, Буриас понимал, что Мардука ждет великая судьба, и он был достаточно честен, чтобы признать, что он подружился с Мардуком, ожидая, что тот протащит его по вертикали власти. Буриас никогда не делал из этого секрета, и наслаждался успехом и полученными привилегиями, когда Мардук возвысился до Первого Послушника. А после смерти Ярулека отсутствие у Мардука титула Темного Апостола было лишь формальностью, а Буриас стал ещё более влиятельным. Он был советником Мардука, братом и другом, к которому будущий Темный Апостол прислушивался.

Одним быстрым и безрассудным ходом Кол Бадар перечеркнул ему будущее, и за это Буриас с радостью вырвал бы у него из груди оба сердца.

— Думаешь, он мертв? — тихо спросил Буриас.

— Он исчез, — ответил Корифей. — Темные эльдары забрали его, а от них не возвращаются.

Буриас оскалился, потеря все годы товарищества с Мардуком. Вновь он закатил глаза, в его уши ворвался оглушительный гул Имматериума. Драк'шал был связан с Первым Послушником, сильнее чем Буриас и Мардук, как слуга с повелителем. Именно Мардук призвал Драк'шала в плоть Несущего Икону.

Драк'шал потянулся по требованию Буриаса, ища следы пламени души Мардука, отблеск его существования. Демон ничего не нашел. Конечно, потребовались бы дни, даже недели, чтобы пройти сквозь помехи имматериума, несмотря на связь Первого Послушника и демона, но тень его присутствия было бы легко найти. Мардук словно испарился. Буриас открыл глаза.

— Он действительно исчез, — недоверчиво прошептал Несущий Икону.

— Как я и говорил, — сказал Кол Бадар.

Это меняло все. Если Мардук был действительно мертв, а какое ещё тут могло быть объяснение, то Буриасу следовало быстро пересмотреть свою роль. Без поддержки и почета Первого Послушника его позиция в Воинстве стала шаткой. Кол Бадар, как Корифей, был самым могущественным из оставшихся в Воинстве и должен был, как требовал протокол, принять лидерство на себя. Глупо относиться к этому легкомысленно. Без защиты Первого Послушника Кол Бадар мог безнаказанно сделать с Несущим Икону все, что угодно.

— А что с Советом? — спросил Буриас, его разум бурлил. — Жизнь Корифея, позволившего своему Темному Апостолу погибнуть, висит на волоске, но Корифея, позволившего погибнуть Темному Апостолу и Первому Послушнику? Тебя отправят на муки, а я не хочу пасть с тобой.

— Следуй за мной, — приказал Кол Бадар, отсоединяя от себя зажимы, и пошел кабине «Идолопоклонника», пошатываясь из-за угла подъема шаттла и нахлынувших гравитационных сил. Очевидно, Кол Бадар хотел продолжить разговор отдельно от других космодесантников, от чего Буриас был заинтригован, но подозрителен.

Несущий Икону сорвал зажим и неуверенно встал. Держась за крепления над головой, он зашагал к носу шаттла. Когда он вошел в кабину, Кол Бадар ударил по опухшей руне, и дверь захлопнулась.

Экипаж «Идолопоклонника» давно прирос к пульту управления, а остатки их плоти были покрыты рунами и символами сковывания. Они не замечали ничего вокруг, все их существование было служением адским владыкам. Экипаж не повторил бы слова, даже если бы мог говорить.

— Совету не нужно знать все детали… — медленно и напряженно сказал Кол Бадар.

— Но нужно сказать им что-то, — зашипел Буриас, — если мы планируем вернуться на Сикарус.

— Нет, это не вариант. Ни один воин Лоргара никогда не отвернется от XVII Легиона. Поэтому, мы скажем Совету правду.

— Правду? — спросил Буриас.

— Да, что Темного Апостола Ярулека убил предатель Мардук, завидовавший и желавший получить его место, — сказал Кол Бадар, — и что в последствии его убили за это богохульство.

— Ты хочешь солгать совету? — недоверчиво спросил Буриас.

Кол Бадар не успел ответить, когда тревожные сигналы вспыхнули на консоли. Кол Бадар быстро подошел, присмотрелся к мерцающему на пикт-экране потоку информации и выругался.

— Что это? — спросил встревоженный Буриас.

— Дождь спор тиранидов, — ответил Корифей.

Он надвигался прямо на них.

— Адмирал, — сказал Гидеон Кортес, флаг-лейтенант «Молота Справедливости». — Мастер оружейник докладывает о готовности к залпу. Запрашивает разрешение на торпедный залп.

— Разрешаю, — ответил Адмирал Рутгер Августин.

Он стоял на передней обозревательной палубе, скрестив руки, и наблюдал за битвой. Стратегия сохранения блокады перед лицом вторжения тиранидов и уничтожения любого мира, населенного или нет, на его пути ещё ранила Августина, но такими были его приказы.

Большинство био-кораблей все еще было в десятках тысяч километров отсюда, но он уже мог видеть их: огромных полуразмных тварей километровой длины, чья кожа была достаточно толстой, чтобы жить в глубоком космосе, а мерзкие тела покрывал панцирь, твердый как броня линкора класса «Возмездие». Было противоестественно существование во вселенной таких огромных существ. Самые большие из них могли сразиться один на один с «Молотом Праведности» и были примерно такого же размера, а сотни меньших живых кораблей косяками вились вокруг гигантов. Меньшие существа разнились по размеру от легких крейсеров до истребителей и перехватчиков. Эти био-корабли плотными обломками вились вокруг больших тварей, словно рои разъяренных пчел вокруг родного улья, и несколько эскортных судов класса «Кобра» уже были уничтожены, когда приблизились слишком близко.

На ближней дистанции флот тиранидов был ужасным противником, поэтому Августин приказал свои кораблям не приближаться к нему ближе шести тысяч километров. Даже при этом, био-корабли ксенсов оказались способны на поразительные рывки вперед, и из-за этого Августин уже потерял легкие крейсер «Доминэ Ноктис» и его сопровождение.

Два био-корабля ринулись к легкому крейсеру класса «Неустрашимый», когда он повернулся на правый борт для на лета на фланг улья-флота.

Хотя командир «Доминэ Ноктис» увидел опасность, он не смог убраться достаточно быстро. Крейсер обрушил отчаянный полный бортовой залп по несущимся на него био-кораблям. Августин видел на мерцающем пикт-экране повреждения, причиненные живым организмам, разорванные обстрелам раковины, потоки сочащихся в вакуум биологических флюидов. Но био-корабли продолжали мчаться, выливая потоки кислоты, плавившей борт легкого крейсера, и запуская стаи меньших существ, изрыгнутых из похожих на жабры дыры в боках.

Три фрегата класса «Меч» отважно встали на пути чудовищ, пытаясь отвлечь их от улетающего легкого крейсера, и два погибли, когда био-корабли запустил абордажные куколки, вцепившиеся в их корпуса и наполнившее корабли потоками боевых организмов.

Один из био-кораблей повернул к последнем фрегату, а другой ринулся к обреченному «Доминэ Ноктис». Остальные корабли с нарастающим ужасом наблюдали, как от носа тварей потянулись щупальца, сомкнувшиеся на корпусах и потянувшие их к огромным чудовищам. Фрегат класса «Меч» не выдержал давления и разорвался полам. «Доминэ Ноктис» продержался немного дольше, щупальца потащили ближе к кораблю, и его корпус прокусила огромная костяная пасть, скрытая в шевелящейся массе. Примерно час тварь пожирала легкий крейсер, чей корпус почти скрыли обмотавшиеся щупальца, а Августин со стоическим безмолвием слушал вопли умирающих, когда в пробитом корабле бурлили биокислота и бешеные прожорливые твари.

Августин не был намерен терять новые корабли, поэтому имперцы атаковали ксеносов лишь со средней и дальней дистанции.

Дорсальные батареи энергетических копий «Молота Справедливости» нанесли тяжелый урон надвигающемуся флоту-улью, но корабли ксеносов неумолимо приближались, поглощая погибших и двигаясь все дальше. Смертельно раненые дальнобойными батареями суда пожирали другие био-корабли, без сомнения намеренные использовать их генетический материал для создания новых омерзительных тварей.

Августин ощутил дрожь под ногами, когда выстрелили носовые торпедные аппараты, и с удовлетворением посмотрел на шесть огромных, плазмоядерных зарядов почти восьмидесяти метровой длины, несущихся по пустоту космоса к крупнейшим био-кораблям.

Энергетические копья батарей остальных судов флота били по ближайшим тварям, а другие торпеды неслись в телам несколько километровой длины. Щупальца бились в предсмертных спазмах, тысячи крошечных организмов вылетали в огромные раны в боках огромных тварей, цепляясь за себя и края, выделяя похожую на цемент субстанцию, чтобы создать живую преграду, закрывающую рану.

Крупнейшие био-корабли свернули, пытаясь избежать торпед флагмана, но их тела были огромными и неповоротливыми, поэтому они не могли избежать попаданий. Меньшие твари ринулись вперед, три торпеды взорвались раньше времени, врезавшись в их бока. Но остальные три торпеды попали в цель, и дыры размером с городские блоки были выбиты в чудовищах.

— Прикажите «Валькирии» отступить, — сказал Августин одному из помощников. — Она подошла слишком близко.

— Да, адмирал, — раздался ответ, и приказ быстро передали.

— Наземное вторжение началось на обеих Притаившихся лунах, — мрачно сказал Гидеон Кортес.

Августин тяжело вздохнул. Он не знал, когда спал последний раз. «Много времени для сна будет после смерти» подумал адмирал.

Он уже приказал уничтожить шесть обитаемых имперских миров в этом секторе, но, по крайней мере, их успели полностью эвакуировать.

Пытаясь дать жителям двух лун время на эвакуацию, Августин выдвинул блокаду вперед, чтобы флот сдерживал тиранидов столько, сколько возможно. Теперь, глядя на два мира, вращающихся вокруг газового гиганта, он выругался, понимая, что не успел.

— Процент эвакуированного населения? — сказал он, уже боясь ответа.

Было вычислено, что потребуются как минимум три рейса доступных тяжелых транспортов для полной эвакуации. Насколько он знал, прошел лишь один рейс.

— Меньше тридцати процентов, — ответил Гидеон.

— Сколько осталось? — спросил адмирал. Ему действительно не хотелось знать ответ, но он чувствовал, что должен знать, сколько людей обречено на смерть.

— На Притаившейся Харибде примерно восемьдесят миллионов, — тихо сказал флаг-лейтенант.

— Восемьдесят, — печально сказал Августин, — а на Притаившейся Сцилле?

— Не больше двадцати миллионов.

— Эвакуация была более успешной?

— Нет, — возразил Кортес, покачав головой. — Население Притаившейся Сциллы гораздо меньше второй луны, в основном рабочие и шахтеры.

— Сто миллионов верных душ, и мы должны уничтожить их, вот так, — сказал Августин, щелкнув пальцами.

— Некоторые могут счесть это благословением, сэр, — сказал Гидеон, — Это лучше, чем клыки ксеносов.

— Да, ты совершенно прав, — проворчал адмирал. — Они должны благодарить нас.

Кортес бросил на него тяжелый взгляд, и Августин вздохнул.

— Мне жаль, Гидеон, — быстро сказал он, — это нервы. Сколько нужно для завершения последнего этапа эвакуации!

— Транспорты уже движутся, — сказал флаг-лейтенант, — хотя им понадобиться эскорт. Шесть часов им нужно, по логическим расчетам.

— Прикажи левому флангу сблизиться, с «Кипра Мордатис» в центре, — после мгновения сомнений сказал адмирал. — Мы можем дать им шесть часов.

Чувствуя, что Кортес все ещё стоит у него за спиной, Августин обернулся, приподняв бровь.

— Ты хочешь что-то сказать, Гидеон?

— Мы действительно можем дать им ещё шесть часом? — тихо спросил флаг-лейтенант, чтобы его не слышали другие члены экипажа.

— Я не знаю, — кивнул Августин, — но я должен попытаться это сделать, во имя людей.

Гидеон мрачно кивнул.

— Ты не можешь спасти их всех.

— Нет, — согласился качающий головой Августин, — Не могу.

«Идолопоклонник» делал виражи и поворачивал в разные стороны, когда сотни мицетичных спор, запущенных с флота-улья примерно в десяти тысячах километров от Притаившейся Сциллы, неслись миом к поверхности луны. Каждая из похожих на кисты органических куколок была набита смертельным грузом, пришедшим забрать жизнь обреченного мира. Они падали в атмосферу, словно метеоритный дождь на поразительной скорости, их похожие на раковину оболочки раскалялись докрасна.

Одна из спор пронеслась в паре метров от шаттла, отброшенного потоком воздуха, но командные системы вернули его обратно на курс, пронеся мимо двух других биокапсул, несущихся к поверхности Притаившейся Сциллы.

Каждая из них была размером с БТР «Носорог», и прямое попадание нанесло бы смертельные повреждения незащищенному «Идолопоклоннику». Двигатели взревели, когда шаттл пошел в крутой вираж, чтобы избежать столкновения, но он оказался на пути другой падающей споры, которая врезалась в бок корабля, послав его в падение по спирали.

«Идолопоклонник» перевернулся в воздухе, пролетев сотни метров и едва избежав удара остальных спор, но управление восстановилось, шаттл вышел из смертельного падения и вновь взмыл в небеса, вырвавшись из потоков падающих куколок.

Буриас и Кол Бадар встали, Корифей начал читать рапорт о повреждениях, выплюнутый жуткой демонической мордой. Он выругался.

— Мы не сможем добраться до «Инфидус Диаболис», — сказал Кол Бадар, круша обрывки мнемобумаги в своем кулаке. — Системы навигации повреждены, а кормовые двигатели работаю на четверти мощности.

Буриас молчал, пока Корифей что-то шептал, его стратегический разум искал решение проблемы.

— У нас есть достаточно энергии, чтобы вырваться из гравитационного колодца луны? — спросил он.

— Да, — буркнул Кол Бадар, — но мы будем дрейфовать. Мы выключим двигатели, когда выйдем из атмосферы и потом включим, чтобы пройти сквозь блокаду Империума. Затем прикажем «Инфидус Диаболис» перестать стоять на причале и встретить нас на пол пути.

— Имперский флот узнает о нашем присутствии, как только наш корабль выйдет из радиации звезды, — сказал Буриас, — Если они повернут свой флот…

Значит нам надо помолиться, чтобы они этого не сделали. Будем надеяться, что проклятые имперцы будут слишком заняты чертовыми ксеносами, чтобы прервать блокаду.

— А если нет?

— Тогда мы все умрем.

Восемнадцатая глава

— Ты тратишь своё время, — зарычал Мардук, красная слюна капала с его губ. Его голову крепко держали острые кронциркули, выступившие из парящего стола, на котором он лежал, из-за чего он не мог пошевелить шеей. Он видел мучителя уголком левого глаза, правое демоническое око было ослеплено.

— Я не сломаюсь, — зашипел Первый Послушник. — Сначала тебе придется убить меня.

Его мучитель не поднял глаза, продолжая смотреть в разрезы на шее Несущего Слово. Он внимательно наблюдал, коля и оттягивая кожу вокруг зоны, откуда одна из прогеноидных гланд, священная вещь, воплощающая сущность благословенного генетического семени, была хирургически извлечена. Словно удовлетворившись обследованием, эльдар закрыл рану и поднял с парившего рядом с ним с ним подноса то, что выглядело покрытым шипами пистолетом.

Мардук напрягся, на секунду подумав, что эльдар действительно хотел его убить. Палач провел своим пистолетом вдоль порезов на шее Первого Послушника, а Мардук зашипел от боли, ощутив прижигающий его плоть лазер. Эльдар положил странный инструмент обратно на парящую платформу, и Несущий Слово понял, что рана на его шее закрылась.

Мгновение Мардук смотрел на странное устройство, а затем покачал шей, когда кронциркули отъехали от его черепа. Острые лезвия беззвучно отогнулись, замерев вокруг его головы, словно бритвенно-острый нимб, но они все ещё торчали в нескольких сантиметрах от его плоти.

Мардук зашипел, когда в его животе вспыхнула боль. Его плоть крест-накрест разделили два длинных пореза, рычащий Первый Послушник потянулся, чтобы посмотреть на чудовищного хирурга. Без сомнения, крепления с головы были убраны для того, чтобы он видел работу эльдара. Его кожу оттянули, толстый черный панцирь, имплантат, позволяющий напрямую подключать к его телу святые доспехи, разрезало лазерное устройство.

Парящее под потолком биомеханическое существо потянулось тонкими лапами, вонзив каждую в уголки пореза, а затем мучительно растянуло порванный черный панцирь, чтобы открыть его брюшную полость. Похожий на призрака эльдар начал щупать органы тонкими пальцами. Грудную клетку Мардука ещё не вскрыли, но это было только вопросом времени. Первый Послушник видел, как эльдар извлекал органы из двух его братьев космодесантников, искусно сохраняя жертвам жизнь при помощи внешних заменителей. Потребовалось много времени, чтобы разрезать черный панцирь под кожей грудной клетки, но инструменты мерзкой твари были действенны.

— Меня не интересует твоя смерть, — произнес мучитель, погруженный в свою работу. Мардук чувствовал, как пальцы ксеноса копаются в нем, ощупывая его усовершенствованные органы. Ощущение было неприятным, но он сконцентрировался.

— Если ты не убьешь меня, то какой будет боя судьба? — спросил Мардук притворно слабым голосом.

Проклятый хирург не остановился, на мгновение Первый Послушник решил, что он не ответит, но вот эльдар заговорил.

— Когда мы вернемся в Каморраг, — сказал ксенос, но Мардук не узнал название, — твой савайаефоф, твое… пламя души… высосут из твоего тела. Твою сущность отдадут владыке Векту, чтобы он сделал с ней то, что захочет. Твой савайаефоф горит ярче, чем у остальных твоих собратьев. Скорее всего, владыка Вект вберет его в себя. И тогда ты будешь полностью поглощен, а Та Что Жаждет оставит его в покое на ещё немного времени.

— Извлечение души, — продолжал эльдар, — поразительно болезненно. Уже испытанные тобой муки будут ничем, я могу растянуть этот процесс на недели.

— А что если я до этого умру под твоим скальпелем? — спросил Несущий Слово.

— Мой повелитель будет недоволен, — просто ответил эльдар, словно разговаривая с имбецилом.

— Значит, твой владыка будет очень недоволен — усмехнулся Мардук, и его основное сердце остановилось.

Адмирал Рутгер Августин недоверчиво глядел на вспыхнувшую икону. На сканерах был отчетливо видел корабль, двигавшийся к тылу имперской блокады, выйдя из радиационного поля гибнувшей звезды.

— Это крейсер Адептус Астартес, сэр, — благоговейно сказал кто-то. — И он большой.

— Да, это заметно, — проворчал Августин, — но друг это или враг?

— Сэр, вы думаете, что это отступники? — спросил шокированный офицер.

— Я не знаю. Я не получал информации о приближении помощи от орденов, хотя был бы ей рад. А то, что он до сих пор не вмешивался подозрительно.

— Первые вызовы были проигнорированы. Сейчас мы просматриваем архивы, чтобы идентифицировать корабль.

— Замечательно, — проворчал Августин и жестом приказал офицеру идти.

— Проблема? — спросил подошедший Гидеон Кортес.

— Возможно, — ответил Августин. — Проклятие, мне нужно больше кораблей.

— Мы можем приказать начать Экстерминатус, — тихо сказал Гидеон. — Перегруппироваться и встретить ударный крейсер.

— Нет, — отказался Августин. — Я хочу, чтобы последний конвой оказался в безопасности да этого.

— Жизни людей внизу стоят риска всем флотом?

Августин сжал кулаки и вздохнул

— Я отдам его через час, — сказал он. — Приказываю «Непримиримому» выйти из боя и отойти в тыл. Но не атаковать. Пусть Астартес сделают свой ход.

Вспыхнули мерцающие руны, разгоревшиеся в воздухе над остановившейся грудью Мардука, а угольно-черные глаза гомункула тревожно на них уставились.

Взмахом окровавленных пальцев он стер их, а затем включил другое устройство, быстро изучая результаты диагностики. Вторичное сердце мон-кей не могло работать, когда остановилось более крупное. Его пациент был мертв.

«Нет!!! Этого не может быть…» Он задрожал. Сердце пациента не могло остановиться, если существо не контролировало его деятельность, но как это могло бы делать такое низшее существо!?

Появились новые сверкающие руны, парящие в воздухе над телом мон-кей, а Рхакаиф нахмурился, посылая быструю мнемокоманду низшему талосу, парившему над столом. Паучьи ноги существа нервно задергались, оно ощущало недовольство своего владыки. Его пациент не дышал…

Рхакаиф воткнул шприц в шею космодесантника, а затем бросил опустевшее устройство на парящий поднос и взмахом руки подозвал регулятор дыхания. Низший талос опускался над столом по мнемо-команде Рхакаифа, сводя свои передние лапы вместе. Голубые электрические искры заметались между двумя руковлезвиями, по приказу гомункула существо коснулось кончиками лап груди пациента.

Тот вздрогнул, его тело выгнулось от прошедшей энергии, а рунные отображатели сообщили Рхакаифу, что два сердца вновь забились. Но два мгновения спустя они остановились вновь, а гомункул понял, что существо не дает себя оживить.

Рхакаиф махнул рукой, и дополнительный электорошокер появился из под стала, подлетев к его боку. Не имело значения, что существо пыталось себя убить. Не ему было выбирать. Гомункул оставит человечку жизнь, хочет тот этого или нет.

Низко склонившись над безжизненным лицом пациента, Рхакаиф зашептал на грубом языке мон-кей.

— Ты не спасешься от меня так легко, — прошептал он, — и заплатишь за такое неуважение.

Внезапно мертвые глаза пациента моргнули, а его основное сердце громко заколотилось. Рхакаиф отшатнулся, поняв, что одурачили, но он был слишком медленным. Зубы мон-кей сомкнулись на его шее.

Обмануть мучителя было несложно. Эльдары были поразительно высокомерны, а Мардук правильно предположил, что инопланетная мразь понятия не имеет о возможностях физиологии Астартес.

Было просто активировать сус-ан мембрану и начать процесс вхождения в коматозное состояние, хотя полная остановка сердца потребовала большего контроля.

Мардук укусил эльдара за шею, плотно вцепившись клыками у яремной вены. Плоть эльдара была сухой, словно у мумии. Он мог одним быстрым движением разорвать глотку ублюдка, но это не дало бы ничего, кроме недолгого удовлетворения. Поэтому Первый Послушник повернул голову в сторону, таща за собой эльдара, подтаскивая его лицо к выгибающимся назад ребристым лезвиям кронциркулей.

Острые паучьи лапы втыкались в его плоть, силясь высвободить своего хозяина, и Мардук ощущал, как эльдар отчаянно хлещет скальпелями-пальцами по его шее и лицу, но не ослаблял хватки. Он неумолимо тащил ксеноса к лезвию, стараясь не разорвать ему шею. Эльдар пытался сопротивляться, но его тело было слабым по сравнению даже с израненным организмом Мардука, толстые мускулы шеи которого вздулись, когда он дотащил эльдара до клинка. Наконечник кронциркуля вонзился в иссушенную плоть шеи ксеноса, струйка крови потекла по клинку.

Эльдар простонал что-то на своем резком языке, и острые оковы немедленно втянулись, чтобы мучитель не умер, но при этом освободили конечности Мардука.

Первый Послушник выпрямился, вырвав клочья мяса из шеи ксеноса. Хрипящий гомункул отшатнулся, прижимая руки к хлещущей из раны крови, а Мардук спустил ноги с парящего над полом резкого стола.

Его брюшная полость все ещё была открыта, а четыре паучьих ноги машины ещё оттягивали его кожу. Затем они выскользнули из его плоти, а двенадцать тонких и сильных лап рухнули на космодесантника, коля и тыкая. Мардук схватил шипастый, похожий на пушку инструмент с парящего подноса и, удерживая одной рукой на месте органы, спрыгнул с парящего стола.

Он тяжело ударился о пол, внутренности выскальзывали из пальцев. Мардук перекатился под парящий стол, едва избежав участи быть пригвожденным к полу паучьими лапами.

Гомункул отползал, обхватив одной рукой шею, кровь хлестала на пол. Он пытался позвать на помощь, но из его рта выходил лишь кашель и слюна пополам с кровью.

Молясь богам Хаоса о том, что это сработает, Мардук свел обрывки кожи на животе и прижал к разрезу острое окончание хирургического инструмента. Его курок был слишком мал для больших пальцев Мардука, они дважды соскользнули с активизационной руны. Паук-машина вцепился в парящий стол и отшвырнул его к стене, прогнувшейся и потрескавшейся от удара.

Мардук наконец смог зажать курок и быстрым мучительным движением грубо залатал рану. Две стеклянисто-черные паучьи лапы вонзились в его плечи, и космодесантник взвыл от боли, когда они глубоко вонзились, закрывающее раны устройство с лязгом рухнуло на пол.

Разъяренная тварь вздернула насаженного на клинки Первого Послушника в воздух и отшвырнула. Он тяжело ударился об стену, по которой прошла новая сеть трещин, и сполз вниз.

Паучья тварь отделилась от потолка, таща за собой кабели и провода, и рухнуло на пол, ища добычу длинными острыми лапами. Существо бросилось на Мардука, собираясь вновь насадить его на поднятые передние лапы.

Перекатившись под бьющими конечностями, с огромной силой ударившими в стену, Несущий Слово оказался под брюхом отродья. Он ударился всем телом о сочленение одной из черных лап, подогнувшейся от удара, и тварь пошатнулась.

Мардук схватил тонкую лапу обоими руками и ударил в сочленение коленом, фыркнув от натуги. Мускулы его рук и спины напряглись, Первый Послушник ощущал, как гнется нога твари, пока с хлюпающим звуком не разорвал лапу пополам.

Черная жидкость хлынула из раны, а тварь отшатнулась, покачиваясь, скользя по гладкому полу.

Держащий острую лапу в обоих руках, словно меч, Мардук ждал броска твари. Он рискнул оглянуться и не увидел гомункула, хотя заметный след крови растекся на палубе до полупрозрачной занавеси.

Ощутив движение, Мардук уклонился и отпрыгнул вправо, едва избежав двух руколезвий ксено твари. Он ударил оторванной лапой, раздробив две ноги существа, которое рухнуло на пол, потоки шипящей черной жидкости лились из его ран. Оно прокатилось по полу и вытащило заднюю часть своего раздутого брюха из-под себя. Жидкость брызнула из гротескных прядильных органов, и, хотя Мардук избежал большей части, струя мерзкой субстанции забрызгала его правое плечо. Плоть с шипением начала покрываться пузырями, но Первый Послушник игнорировал боль и стоял со своим самодельным клинком.

Торс бывшего эльдара содрогался от очевидной муки, когда из его ран лился ихор. Безликая маска существа уставилась на Мардука, и тварь ринулась вперед, бешено размахивая клинками.

Первый Послушник прыгнул навстречу, перевернув острую конечность в своих руках, чтобы держать её как копье. С ревом животной ярости Мардук вонзил лапу в тело искаженного эльдара, наконечник вошел в шею твари и начал погружаться к грудной клетке.

Острые лапы сомкнулись на руках Несущего Слово, отрывая от костей ошметки мяса, но скорость движения твари стала её гибелью, она продолжала скользить вперед, насаживаясь на собственную лапу.

Передние ноги подогнулись под отродьем, и тяжело дышавший Мардук отступил назад, по его рукам стекала кровь. Омерзительное существо рухнуло на пол, серая кровь лилась из его ран. Тварь отчаянно попыталась вновь встать, но ноги разъехались, и существо опрокинулось у стоп Первого Послушника. Тот плюнул на умирающее существо и вырвал острую лапу из его шеи. Затем он поднял другую бритвенно-острую конечность с пола, и пошел по кровавому следу гомункула.

Кончиком клинка Мардук развел в стороны тяжелые полоски полупрозрачного материала, свисавшие в дверном проеме, ведущем из комнаты, которая боги знают сколько времени была всем его миром. Он осторожно пошел вперед, осматриваясь и ища следы движения.

Круглая комната была больше чем первая, и в неё входили пол дюжину других помещений, скрытых полупрозрачными завесами. Он мог слышать оттуда стоны и приглушенные вопли, голоса доносились и кровоточащих глоток, чьи хозяева наверняка слышали звуки бегства Мардука. Некоторые звучали знакомо, но Первый Послушник проигнорировал их, ища следы своего мучителя.

В центре комната была пуста, кроме парящего пыточного стола, который освещали бледные и тонкие лампы. Из под него высовывались десятки острых лап, но они выглядели безжизненными или по крайней мере выключенными. У стенок парили десятки подносов и столов, на которых были разбросаны странные устройства и предметы. Свет был тусклым, медленно пульсирующим на полу и потолке, но кровавый след был ясно виден, и Мардук быстро заметил отползающего мучителя, все ещё держащего одной рукой шею.

Мардук взревел и бросился вперед, не обращая внимания на боль в ободранных ногах. Одна из тонких высохших рук ксеноса тянулась к мерцающей руне, парившей перед тем, что Мардук принял за закрытый круглый портал, но прежде чем он успел её активировать, Первый Послушник вонзил в его локоть одну из тонких лап и потащил гомункула обратно. Раздался влажный и булькающий вопль боли, когда существо тщетно пыталось вырваться.

Мардук склонился над своим мучителем, злорадно поворачивая клинок, ощущая, как он трется о кость эльдара, и широко улыбаясь.

— Как тебе нравиться такое ощущение, инопланетная мразь? — прорычал он.

Эльдар не ответил, но заостренные створки портала беззвучно разъехались, и Мардук обратил внимание на новую угрозу, вскочив и взмахнув двумя клинками, прежде чем даже увидел новоприбывших.

Там были два существа, смутно похожие на эльдар, но измененные, словно мутировавшие версии стройных ксеносов. Одна была женщиной, чье тело покрывали крошечные чешуйки, вспыхнувшие ярко красным светом, а другой выглядел почти как рептилия, из плоти которой выступали сотни трепещущих игл.

Первый клинок вонзился в шею женщины, прежде чем она успела среагировать, почти её обезглавив, а второй меч устремился к кишкам второго существа. Шипы выступили из его запястий, и круговым взмахом рук оно отклонило удар. Затем существо протянуло руки к Мардуку.

Первый Послушник отпрыгнул, чтобы тварь не смогла его коснуться, но иглы внезапно вылетели из запястий мутанта. Мардук дернулся, но один из шипов оставил мелкий порез в его боку, от которого по телу разлилась чудовищная боль.

Женщина рухнула на колени, схватившись руками за голову, чтобы она не отвалилась. Её чешуйчатое тело покрывала густая горячая кровь.

Мардук отступил в центр комнаты, переступив через жалкого гомункула, пытавшегося достать хирургическое устройство и залатать рану слоем синтетической кожи.

Покрытая иглами тварь, взбешенная тем, что Мардук сделал с её женой, ринулась вперед. Первый Послушник крутанул клином, отбросив два летящих к нему шипа. Он глубоко вонзил меч в грудь существа, ворочая лезвием в грудной клетке, чтобы принизить сердце. Существо тяжело рухнуло на землю, шипя от ненависти и пытаясь вцепиться в ноги Мардука.

Подойдя к мучителю, который злобно на него посмотрел, Мардук вздернул его на ноги. Удерживая эльдара за шиворот, Мардук зашагал к круглому порталу.

Когти глубоко вонзились в его плечи, когда женщина, чья ужасная рана на шее зарастала с поразительной скоростью, вскочила на его спину. Она вцепилась в шею Несущего Слово зубами, а Мардук уронил пленника и оружие.

Потянувшись к спине, он ощутил нечто холодное и гладкое, прикрепленное к его шее, а затем схватил дикое существо и перебросил его через голову. Оно оторвало от его шеи кусок мяса, и Мардук выругался, ощущая, как из раны хлещет кровь. Женщина перевернулась в воздухе, словно кошка, и приземлилась на гладкую стену всеми четырьмя конечностями. Но она не упала, но словно приклеилась, посмотрев на Первого Послушника полными ненависти глазами.

Тварь взбежала по гладкой стене на потолок и ринулась к Мардуку. В трех метрах от него она спрыгнула с потолка, потянувшись к нему расставленными когтями.

Мардук шагнул к летящему на него существу и впечатал ему в нос кулак. Череп женщины треснул от удара, и она безвольно сползла на пол. Но Мардук уже видел её регенеративные способности и решил не рисковать, вырвав меч из живота второй твари, он отрубил женщине голову и отбросил её в дальний угол комнаты.

Ослабленный потерей крови, которую его улучшенное тело пыталось остановить, и покрывавшими тело жуткими ранами Мардук рухнул на колено. Его руки потянулись к шее, к устройству чужаков, которое он заметил, когда срывал сучье отродье со своей спины.

Его руки сомкнулись на гладком металлическом устройстве, вонзившемся в его плоть. Пальца Мардука схватили приспособление за края, а агонизирующие мускулы напряглись, когда он пытался его сорвать. Боль была ужасной, он словно вырывал часть своей души, но Первый Послушник сорвал устройство с шеи с резким выбросом адреналина.

Сила Хаоса ударила Мардука, словно ужасающая приливная волна. Мощь варпа хлынула, наполняя пустоту в его душе, когда удерживающий силы имматериума нуль-генератор был сорван, а тело вновь пропитала сила темных богов.

Зрение Первого Послушника помутилось, а по спине потекли струйки крови, когда Мардук потерянно смотрел на черное устройство в руках. Синтетические когти, с которых свисали клочья его кожи и волос, окружали яйцеобразное устройство.

Понимание пришло к Несущему Слово. Его не бросили боги. Мерзкое устройство лишь отрезало его от их благословенного присутствия. Это был нуль-генератор. Мардук с отвращением его отшвырнул.

Буриас стоял рядом с Кол Бадаром на мостике «Инфидус Диаболис». «Идолопоклонник» приземлился на могучем корабле меньше чем двадцать минут назад, а Кол Бадар раздавал приказы о включении варп-двигателей древнего судна, готовясь прыгнуть в бурлящий эфир и навсегда покинуть эту проклятую систему.

Полет с Притаившейся Сциллы был тяжелым, ведь поврежденный шаттл мог лишь беспомощно дрейфовать мимо имперской армады. Буриас в любой момент ожидал, что они окажутся на пути залпа, и увечного «Идолопоклонника» разнесут на атомы. Выйдя из блокады, они продрейфовали десятки тысяч километров, пока наконец не попали на одну из огромных посадочных палуб ударно крейсера.

Было напряжение, когда они вышли из шаттла, и собравшиеся воины не увидели Мардука. Отказавшись обратиться к Воинству, Кол Бадар приказал Дариоку-Гренд'алю удалиться в свои спартанские апартаменты и пошел на мостик, чтобы начать подготовку к варп-прыжку.

Мерцающие красным светом фантомы отражали известные позиции флотов Империума и тиранидов, но, хотя имперцы знали об их присутствии, поскольку «Инфидус Диаболис» покинул защитный радиационный покров, чтобы подобрать поврежденный шаттл, слуги ложного Императора не прервали блокады и не ринулись на перехват. Единственный крейсер в сопровождении отряда эскортных судов перестроился в арьергард позади кордона, но пока что не атаковал.

На самом деле в радиусе поражения был лишь один корабль, но мерцающие экраны передали, что это лишь пассажирский грузовик, а сканирование не обнаружило орудийных систем. Он не представлял угрозы для могучего ударного крейсера.

Буриас ощутил, как внутри него заворочался Драк'шал, и его глаза закатились, когда Несущий Икону погрузился в себя, чтобы узнать, что пробудило демона от его спячки.

— Прыжок по моему приказу, — сказал Кол Бадар, инструктируя демонов-симбионтов, служивших офицерами крейсера.

Пришедший в себя Буриас моргнул и повернулся к Корифею, недоверие и нарастающий ужас были видны на его лице.

— В чем дело? — спросил Кол Бадар, увидев, что Несущий Икону стал бледнее обычного.

— Мардук! — прошептал Буриас, — Он жив.

— Где!? — зарычал Кол Бадар.

Глаза Несущего Икону остановились на незначительном имперском грузовике.

— Там, — сказал он, ткнув в его изображение пальцем. Кол Бадар выругался. Лезвия его силовых когтей сжались.

— Отложить подготовку к прыжку, — наконец, приказал он.

— Что ты собираешься делать? — нейтральным тоном спросил Буриас. Кол Бадар поднял голову.

— Двигаться в направлении Л4.86, - приказал Корифей, глядя прямо в глаза Несущего Икону. — Батареям правого борта приказываю готовиться к залпу.

Буриас приподнял брови.

— У тебя проблемы, Несущий Икону? — пророкотал Кол Бадар. Буриас облизнул губу.

— Никаких проблем, мой Корифей, — наконец ответил он.

Мардук встал на ноги, свежая энергия наполнила его тело, а в глазах вспыхнуло пламя веры и преданности. Он шагнул к ничтожному телу своего мучителя, тщетно пытавшегося уползти, и вздернув тощего как скелет эльдара в воздухе.

Подняв ничтожного словно куклу, Мардук вышел через украшенный лезвиями портал.

Длинный коридор был забит сотнями клеток, набитых неудачливыми рабами. Многие лежали на спинах, безликие маски были натянуты на их головы, погруженные в ниши стен. Они стонали и бились в конвульсиях, когда в их мозг посылали заряды ужаса, другие были вздернуты на самых разных пыточных устройствах, а их сокамерники в ужасе на них глядели. Мардук увидел обнаженного человека, прижатого к спиной к вращающемуся колесу, прикованному в локтях и коленах, над головой которого парил тонкий клинок. С каждым поворотом колеса, мужчину на миллиметр подталкивали ближе к лезвию, резавшему его плоть от щеки до паха. Другие свисали на нематериальных цепях света, металлические когти пригвождали их голову к странным металлическим аппаратам, а их глаза насильно растягивали тонкие черные лапы. Перед их глазами происходил настоящий парад кошмара, они тряслись, пытаясь прервать свои мучения, но не могли закрыть глаза, а самые омерзительные и ужасные вещи транслировались им прямо на сетчатки.

Похоже, ни в одной клетке не было барьеров. Их ничто не удерживало в заточении, а Мардук осторожно шел по коридору, глядя на замученных гуманоидов вокруг. Немногие его заметили и смотрели на него пустыми, отчаявшимися глазами.

Мардук видел другие клетки, набитые экспериментами гомункула, ничтожными гротесками, измененными в те формы, которые радовали из безумного хозяина. К телам одних были привиты дополнительные конечности, лица других выступали там, где должны были быть волосы, а третьи были согнуты и ходили на всех четырех конечностях. Один из них заметил тащимого Первым Послушником мучителя и завизжал от бешенства, похожие жабры куски кожи раздувались по обе стороны его шеи, а расстроенный язык выскакивал изо рта. Другие повернулись, чтобы увидеть причину шума, и разом завопили, скаля зубы и улюлюкая оттого, что их мучитель так низко пал.

Один из чудовищных гротесков распахнул зияющую пасть, четыре губы растянулись от шеи до носа. Он бросился на Мардука, повернувшегося в существу, но врезался в невидимый энергетический барьер и отскочил. Запахло озоном.

Все новые заключенные поворачивались к Мардуку видевшему ненависть в их глазах, глядящих на чахлого гомункула, безвольно висящего в хватке Несущего Слово. Они вставали на ноги, построившись в ряды у стен, словно извращенная почетная стража.

Один из заключенных, человек, мужчина, начал его звать, но Мардук не слушал, даже когда остальные жалкие рабы начали вопить, причитать и смеяться, говоря на тысячах разных языков людей и ксеносов.

Но человек был особенно настойчив, он бежал за Мардуком мимо темной клетки, крича и умоляя.

Мардук остановился, увидев вдали группу воинов эльдар, явно обеспокоенных криками.

— Освободи меня, умоляю тебя, мой повелитель, — кричал человек, бывший меньше чем в метре от Мардука, но удерживаемый невидимой стеной силы. Мардук покосился на ничтожного. Очевидно, мужчина не пробыл в заточении долго. У него не было заметных ран, а его кожа была удивительно чистой, резко отличавшейся от измазанной в грязи и крови плоти остальных. Более того, в его глазах ещё не было безысходности.

— Зачем? — просто спросил Мардук, после чего мужчина замолчал. Он облизнул губы, а Первый Послушник оглянулся и увидел другой быстро бегущий отряд темных эльдар.

— На этом судне припаркован мой корабль! Мы сможем спастись, ты и я вместе! — закричал раб, когда Мардук собрался идти. Он замер и обернулся к человечку.

— Какие гарантии, что твоё судно ещё тут? — быстро спросил он.

— Никаких, — не дрогнув, ответил мужчина, выдержав устрашающий взгляд Мардука, — Но как ты собираешься убраться с корабля?

Мардук вновь огляделся и увидел, как воины эльдар приближаются с обеих сторон. Справа они были ближе, несколько из них припали на колени, вскинув к плечам оружие. Мардук выставил перед собой гомункула, приставив лезвие паучьей ноги к его уже окровавленной шее. Воины остановилась, но не опустили оружие.

— Друг, похоже, твои дела не так уж и хороши, — сказал мужчина.

— Я не в клетке, — ответил Несущий Слово.

— Верно, — согласился человечек. — Управление клетками в этой секции сзади тебя.

Мардук повернулся и увидел гладкую стену, хотя когда он присмотрелся, в нескольких сантиметрах от стены замерцали изогнутые руны ксеносов.

— Дотронься до средней, которая похожа на змею, — сказал мужчина. — Нет, нет этой, а следующей. Это откроет двери. Я видел, как это использовали надсмотрщики.

Мардук остановился, сомнения остановили его руку. Человек мог лгать.

— Что ты потеряешь? — спросил мужчина, словно прочитав его мысли.

Мардук попятился к панели управления, его глаза метались между подкрадывающимися к нему двумя группами темных эльдар, ждущих лишь возможности пристрелить его и не попасть в гомункула. Его глаза скользнули по мерцающим пред панелью рунам.

— Выпусти его, — зарычал Мардук в ухо гомункула, плотно сжав руки. Эльдар не шелохнулся, и Мардук сильнее прижал лезвие к его шее, закапала кровь.

Эльдар протянул длинный костлявый палец и потянулся к мерцающим рунам.

— Никаких фокусов, — сказал Мардук, — или я очень мило помучаю тебя, перед тем, как кто-то вмешается.

Палец гомункула остановился прямо перед голографической руной, похожей на изогнутый клинок. Потом он свернул и ткнул в похожую на змею руну, которую указал мужчина.

Затем последовал слабый гул, и мужчина осторожно протянул руку. Не было ни энергетической вспышки, ни запаха озона, и мужчина глубоко вздохнул, ухмыльнувшись Мардуку.

— Благодарю, друг, — сказал он, — Меня зовут Икорь Баранов.

Мардук проигнорировал его. Для Несущего Слово мужчина был ничем, но слава маленького человечка были важны. Как ты собираешься убраться с корабля?

— Теперь остальных, — сказал Мардук. Гомункул замер, побулькав что-то неразборчивое, и Мардук прижал лезвие ещё сильнее.

Пальцы эльдара немедленно нажали серию рун, и все двери клеток в секции отключились.

Сначала ничего не произошло. Затем огромная пошатывающая двухметровая тварь, покрытая свалявшимся мехом, вышла в коридор. Она запрокинула голову и издала полный жажды крови рев. Темные эльдары открыли огонь, отбросив существо на шаг. Оно взревело вновь и ринулось к группе воинов. В его тело вонзились шипастые вилы, сверкающие от тайных энергий, и существо рухнуло на колени, агония наполнила его тело.

Все новые рабы выбирались из своих клеток, тяжело моргая, словно считая происходящее лишь частью своих мук. Широкоплечное существо с четырьмя ногами и головой рептилии вырвалось из клетки, едва вмещавшей его огромное тело. Оно ринулось на группу эльдарских воинов и схватило двух, а затем столкнуло их головами, расколов тонкие черепа.

Эльдары открыли огонь по выпрыгивающим из заточения рабам и начали бить электрическим кнутами. Рабы дрожали и вопили, когда их касались кнуты, посылающие по нервной системе волну парализующей боли, а другие падали на землю, их ужасы, кошмары и страхи всплывали перед глазами, когда по венами растекались галлюциногены.

Другие рабы бросились друг на друга, круша черепа и душа сокамерников, когда расовая ненависть всплыла наружу, сведенные с ума пытками существа пытались утолить безумную жажду крови.

В коридоре царил хаос. Мардук широко улыбнулся, наслаждаясь окатившим его потоком страха, гнева и ненависти.

— Куда идти? — спросил он.

Девятнадцатая глава

Дракон Алит Дразьяэр смотрел на изогнутую проекцию трехмерного обозревательного экрана, наблюдая, как флот Великого Пожирателя приближается все ближе. На мостике его корабля корсаров было темно. Откинувшись на троне, под бритвенно-острыми иглами, он скривился, когда перед ним возникли голограммы.

Он видел две луны, вращающиеся вокруг газового гиганта, а от них удалялось мерцающее призрачное изображение его похожего на клинок корабля. Судно было словно частью тьмы, и если бы не вмешались прожорливые корабли-организмы, Дразьяэр мог бы провести здесь годы без обнаружения.

Когда луны, наконец, завершили долгий путь позади газового гиганта и вышли на свет умирающей звезды, незамеченный корабль темных эльдар проскользнул через имперскую блокаду. Похоже, они даже не заметили его корабля, а внимательные не увидели ничего подозрительнее обычного пассажирского транспорта.

Он был в системе уже два месяца, мимические устройств и теневые поля обманывали сканеры мон-кей, а его воины порабощали эвакуируемое население. Внутри зоны видимости мимические устройства не могли обмануть даже примитивные сканеры мон-кей, но и тогда корабль было бы сложно засечь, благодаря скрывающим его устройство теневым полям, а держаться вне видимости неповоротливых судов низших существ было легко.

Охота была прибыльной и успешной, тысячи душ были собраны на пыточных палубах внизу и готовы к отправке в Каморраг. Впрочем, этого было недостаточно, и уже в тысячный раз Дразьяэр проклял само существование алчно владыки кабалы Черного Сердца Асдурбаэля Векта. Потребованная им дань была грабительской. Дразьяэр надеялся, что рейды лишь в эту систем наберут достаточно душ для радости свирепого владыки, так почти и случилось, но его время вышло.

Спустя день тираниды набросятся на свою добычу — луны. Мимические устройства не обманут разум улья. Пора была уйти и продолжить рейды в другом месте, ибо нельзя было возвращаться в Каморраг без собранной дани.

Мыслью рассеяв обозревательный экран, Дразьяэр отвернулся от консоли, плавно втянувшейся в пол. Он увидел ожидающего его инкуба, склонившего голову.

— В чем дело? — спросил дракон.

— Есть проблема на палубе антиферэ, владыка дракон, — прошептал инкуб, чей голос исказил шлем мучителя.

Убрав экран Дразьяэр, уверенный в способности теневых полей и мимических устройств скрыть их от любых кораблей мон-кей, не заметил, как к ним повернулся крейсер Астартес…

Мардук проталкивался через толпу заключенных, рубя руколезвием и отбрасывая их ударами ног, кровь лилась из обрубков конечностей. Упавших давили пытающиеся убежать, а мужчина, Баранов, бежал сзади него.

Первый Послушник прижимал к себе тощего гомункула, используя его тело как щит, когда ударил по шее бросившегося на него заключенного, изо рта которого шла слизь. Натиск рабов опрокинул стражников, они не думали о Мардуке, сражаясь за свои жизни, стреляя из ружей и размахивая жуткими электрическими кнутами.

— Сюда, я уверен! — закричал Баранов, направляя Мардука в боковой коридор. Палуба рабов была лабиринтом из клеток и проходов, и повсюду царил хаос, когда рабы бросались в безумной ярости на темных эльдаров и самих себя. Мардук поклялся, что заставит инопланетную мразь заплатить за свои мучения, и улыбался, глядя на учиненное разрушение.

Они миновали десятки клеток. Жалкие ничтожества все ещё прятались во многих из них, скорчившись в углах, они раскачивались, обхватив головы руками, но это не имело значения. Достаточное количество рабов вымещало свою ярость на захватчиках.

— Сюда! — крикнул Баранов, указывая на то, что казалось тупиком. — Они притащили меня оттуда!

Мардук ринулся по коридору. В его конце пятился отряд эльдаров, позади них была круглая закрытая дверь. Раб, человек, бросился на Мардука, вцепившись в него руками, но Первый Послушник разрубил ему голову.

Держа за шкирку гомункула, Мардук побежал к концу коридоров, пригнув плечо и расталкивая толпу. Баранов пытался удержаться за ним, следуя по учиненному Несущим Слово пути разрушения.

Взмахом руки, Мардук вбил первого стража в стену и разрубил шею второму, кровь хлестала из его раны.

Нечто ударило в незащищенную спину Мардука, его тело дернулось, когда сработали болевые рецепторы, а мускулы непроизвольно сократились. Он выпустил гомункула, грудой окровавленного мяса рухнувшего на пол, и обернулся к искрящемуся от энергии трезубцу, удерживаемому эльдаром в лезвиевидном шлеме. Он схватил оружие за древко, по его руке прошла вспышка боли, и дернул его вперед, держащий трезубец эльдар рухнул на пол. Ксенос отпустил оружие, а Мардук развернулся и вонзил его в рот другого темного эльдара.

— Открой двери, — рявкнул он, развернувшись и обезглавив ещё одно воина взглядом клинка.

— Я пытаюсь, — крикнул Баранов, его пальцы метались по мерцающим рунам на боковой панели.

— Пытайся лучше, — зарычал Мардук, а затем его отбросил попавший в грудь потрескивающий луч темной энергии, вылетевший из тупоносого ружья другого врага.

Воин эльдар прицелился вновь, но один из рабов врезался ему в спину, толкнув потерявшего равновесие ксеноса к Мардуку. Первый Послушник зарычал, кожа его груди была корыта черными волдырями, и со всей силы ударил в щеку эльдара.

Шея воина со звучным треском выгнулась назад, а Мардук встал перед Барановым, чтобы прикрыть его. Он увидел, как отползает гомункул, и поставил все ещё одетую в сапог ступню на тонкий продолговатый череп эльдара, придавив его к полу.

— Не открывается! — отчаянно крикнул Баранов, — Должно быть, она закрыта!

— Ты можешь открыть это для меня, — сказал Мардук гомункулу, надавив сильнее. Тот что-то пробулькал, а Мардук вздернул его за шкирку. Почти обхватив шею эльдара пальцами, он держал его в полуметре над землей. Затем Первый Послушник грубо оттолкнул Баранова.

— Открой это, — прорычал Мардук и для выразительности шарахнул его головой по панели. Нос сломался, кровь забрызгала стену.

Эльдар что-то невнятно простонал и Первый Послушник вновь его ударил.

— Открывай, — зашипел он, а потом вновь ударил его головой. Лицо эльдара стало кровавым месивом, нос был сплющен, повсюду растеклись кровь и мускус.

— Ты его убьешь, — предупредил Баранов, но гомункул уже поднял свой тонкий похожий на коготь палец к панели.

Он нажал серию рун, и лезвия-арки портала разъехались.

За ним стояла вооруженная группа эльдар, нацеливших на них сто тонких ружей. В центре был высокий ксенос в сверкающей черной покрытой шипами сегментированной броне, на его бледном лице было непередаваемое высокомерие. Мардук увидел рядом с ним поймавшую его длинноволосую суку и существо с молочно-белыми глазами, на черной коже которого сверкали синие руны.

— Ты… проиграл, — прохрипел триумфально смотрящий гомункул.

— Я так не думаю, — сказал Мардук и вновь ударил головой гомункула по контрольной панели, на этот раз со смертельной силой. Череп ксеноса треснул.

Он покосился на Баранова, чье лицо побледнело от вставших перед ними эльдар.

— Стой рядом со мной, — прошипел Первый Послушник.

Дав мертвому телу гомункула сползти на пол, оставляя за собой по контрольной панели следы из мозгов, Мардук высоко поднял голову и решительно посмотрел на эльдар, ожидая своей судьбы, как истинный воин Лоргара.

Кровь покрывала изрезанное обнаженное тело Несущего Слово. Мардук пристально смотрел на стоявшего в центре ублюдка. Он явно был лидером темного народа, и если Первый Послушник хочет спастись, то должен убить его. Высокомерный мерзавец стоял, скрестив на груди руки, к которым были прикреплены клинки, на лице ксеноса было выражение полного презрения и сардонического юмора. Надменный владыка эльдар, окруженный сотней своих воинов, посмотрел на Мардука.

— Это добыча та, что всё беспокойство вызвала? — спросил он, говоря на совершенно четкой, но архаичной форме Низшего Готика. — Разочарован я. Не выглядит он особенным.

— Во мне ещё достаточно силы, чтобы сорвать твою языческую голову с богохульных плеч, инопланетная мразь, — зарычал Мардук. — Иди, встреть меня лицом к лицу, если не боишься.

— Лицом к лицу? — захохотал темный эльдар. — Ты не найдешь здесь наивных понятий о чести мон-кей, глупец.

— Трус, — сплюнул Мардук. — Ты боишься встретить даже безоружным одного из благословенных воинов Лоргара.

Поймавшая Первого Послушника длинноволосая ведьма встала рядом с повелителем и заговорила что-то резкое на искаженном языке эльдар, её глаза блестели, а руки сжимали один из прикрепленных на тонной талии клинков. Её желание было ясным: она хотела убить Мардука на глазах своего владыки.

— Тогда пусть твоя комнатная сучка сразиться, — фыркун Первый Послушник, бросив на ведьму полный ненависти взгляд. — Я вырву из её груди все ещё бьющееся сердце и буду смеяться, наблюдая, как жизнь покидает её глаза!

Темный владыка бросил что-то резкое, когда скривившаяся ведьма сделала шаг вперед, и она остановилась.

— Ты не нужен мне мертвым, раб, — сказал дракон, — А Аферак, боюсь, не удержит смертельный удар. Для меня ты меньше, чем ничто, а твоя раса существует лишь для того, чтобы мы за ней охотились. У тебя нет права поединка.

Мускулы Мардука напряглись от гнева.

Вырванный из благословенной брони, покрытый питомцами гомункула жуткими ранами, Несущий Слово был тенью себя былого, но его сила и ярость остались при нем. Он зашагал к кругу врагов с высоко поднятой головой, решим остаться до конца уверенным и гордым.

Мардук ухмыльнулся и воззвал к тьме.

Никогда раньше Мардук не чувствовал такого могущества, как струившееся по нему сейчас, а ощущение вливающегося в его сущность присутствия темного бога Хаоса Слаанеша почти разрушило его рассудок своей мощью.

Мардук всегда прославлял Хаос во всех его формах и избегал тех в пастве, кто слишком близко подходи к поклонению неделимым силам эфира по отдельности. Он никогда не ощущал на себе внимания одного бога и пытался сохранить контроль, когда Принц Удовольствий проникал через него. Первый Послушник рухнул на колено, плотно сжав веки, пытаясь удержать ошеломляющий поток силы, грозящий разорвать его на части.

«Не сопротивляйся мне» — прошептал в его разуме соблазнительный голос, чья мощь ужасала. Он звучал, как шелк, хотя за шепотом Мардук слышал рев бессчетных биллионов голосов, кричащих в экстазе агонии. Сила слов рябью прошла по его душе, а с губ сорвался мучительный стон. — «Не за тобой я пришел»

Первый Послушник мгновенно опустил защиту, дав могуществу Слаанеша воплотиться в нем.

— Уберите это от меня, — сказал владыка темных эльдар, неведая о растущей внутри Мардука силе. «Высокомерный глупец» подумал Первый Послушник «Он думает, что меня ещё удерживает нуль-генартор»

Лицо Несущего Слово поднялось, его глаза были светлыми, молочно-голубыми, а на месте зрачков появились узкие серебряные щели.

— Я знаю, чего ты боишься, — чужим голосом зашипел Мардук, и владыка темных эльдар отшатнулся, как от физического удара.

— Великий Враг, — в ужасе выдохнул дракон, говоря на языке эльдар, хотя Мардук к своему удивлению его понял.

Первый Послушник вскочил, ощущая наполнявшую тело необоримую мощь, и широко развел руки по обе стороны. Он чувствовал панический страх эльдар, омывающий его мучительно приятно волной.

Мардук выдохнул, розовый туман полетел из его рта, наполнив воздух приторным мускульным ароматом.

— Убейте это! Сейчас! — закричал владыка эльдар, и сто воинов выстрелили, словно его слова прервали вызванный паникой паралич.

Воздух наполнили тысячи острых щепок, копья темной материи и потрескивающие энергетические дуги.

Но ни один из выстрелов не попал в плоть продолжавшего выдыхать Мардука, корчащийся и вихрящийся туман летел из его рта. Осколки замедлялись, оказавшись в сантиметрах от его кожи, а затем с музыкальным звоном сотнями падали на землю, летящий к нему лучи темной энергии выдыхались и рассеивались. Энергетические дуги безвредно омывали его тело.

Бледный туман закружился на полу, а продолжавшие стрелять эльдар попятились.

— Придите ко мне, мои служанки, — прошипел говорящий через Мардука голос.

Двадцатая глава

Баранов рухнул на спину, когда эльдары открыли огонь, поток снарядов летели над его головой, пока он отползал за дверь, ведущую на палубу пленников. Его сердце дико колотилось, когда Баранов кое-как встал и прислонился к стене рядом с изувеченным трупом гомункула. Он смотрел на разорванное незабываемое лицо эльдара.

Многие рабы пали под ураганным обстрелом и истекали кровью на полу. Молодая женщина жалобно потянулась к нему, умоляя о помощи, кровавая слюна капала из её рта. Баранов оттолкнул её руку. Другие рабы бежали от открытого портала, спасаясь от ударяющихся о стены бритвенно-острых щепок. Срикошетивший от стены осколок угодил в глаз рабыни и прошел до мозга.

Когда космодесантник заговорил, перед глазами Баранова все поплыло от ужаса и боли. Словно некие твари вцепились в него изнутри, кишки Икоря завязались в тугой узел. Его вырвало от полной неправильности голоса, рвущей его рассудок, слезы стекали по его лицу и капали в лужи желтой блевотины.

Баранов рухнул на пол, не замечая стекавшей по его щекам и груди мерзкой жижи, его руки тряслись. Космодесантник говорил голом демона, гласом безумия. Баранову казались ужасными и чуждыми его слова, подобные оглушительной какофонии воплей и гортанный звуков.

Внезапное побуждение заставило его поползти на четвереньках к углу круглых ворот. Баранов боролся с желанием, его душа стонала, но он не мог остановить свои движения, как не мог и замедлить свой пульс. Слезы капали из его глаз, а голова дико тряслась, когда Баранов выглянул из-за угла.

Космодесантник стоял, широко разведя руки и запрокинув голову, а из него струился розовый туман, вырывающийся из порезов на теле и сочащийся из ушей, носа и рта. Туман кружился на полу, а ксеносы в черной броне пятились от него и тщетно пытались пристрелить демонического Астартес.

Баранову показалось, что он видел в тумане силуэты, чувственные тела, в экстазе трущиеся друг о друга, но он моргнул, и они исчезли, но искривленные тени сгущались в кружащихся облаках розового тумана.

Он сомкнулся вокруг ног Баранова, и человек ощутил, как руки гладят его тело, что было одновременно возбуждающе и отвратительно. Мускус попал в его легкие, и Баранов ощутил просветление, словно опиаты забили его разум, а кожу защипало.

Он понял, что его первое впечатление было правильным. В тумане были фигуры, поднимающиеся, словно развертывающиеся змеи, каждое их движение было непредставимо текучим и ловким.

Там были десятки высоких и стройных существ, схожих с эльдарами в пропорциях, хотя на этом сходства оканчивались. То были не женщины и не мужчины, но их смесь, двигавшаяся с нечеловеческой грацией и ловкостью, а их тела корчились и извивалась. Баранов сдавленно и хрипло задышал, глядя на неестественные тела.

Фигуры застыли, а Баранова парализовало ужасное притяжение. Его душа кричала от ужасной неправильности увиденного, но тело отвечала адскую притягательность существ. Он видел их ангельские лица несравненной красоты. Их волосы извивались, словно гнездо гадюк, а глаза мерцали обещанием удовольствия… и боли.

Внезапно лица демонов изменились, внешняя красота растворилась, когда существа открыли сладкие рты, показав ряды похожих на иглы зубов. Их черные, как ночь глаза были слишком велики для жутких лиц, а Баранов заметил, что стройные руки демонов оканчивались не ладонями, но длинными клешнями и когтями.

А потом началась бойня.

Демонетты двигались с невозможной скоростью, превосходящей даже ловкость эльдар. Каждое их резкое движение оканчивалось фонтаном крови, смертельной хваткой или оторванной рукой. Когти рвали яремные вены, а тонкие клешни крушили кости. Они с наслаждением лакали кровь длинными растроёнными языками, описывая на бойне смертельные пируэты, убивая каждым полным грации и жестокости движением.

Баранов глубоко вдохнул опьянительный мускус, его зрачки расплылась в широкие пристально смотрящие диски.

Демонетта возникла из тумана рядом с ним и провела тонким когтем по внутренней стороне бедра Баранова, пустив круг. Заостренный язык облизнул его шею, и Баранов застонал.

Мардук громко хохотал, рубя клинком налево и направо, отрывая руки и наслаждаясь беспросветным ужасом эльдар.

Демонетты рвали ксеносов, прокладывая кровавую дорогу через паникующую толпу. Десятки демонов покинули этот мир, когда их физические тела разрывали выстрелы перепуганных эльдар, но все новые появлялись и приторно пахнущего тумана, обретая форму раньше, чем их сестры падали на пол.

Мардук пробивался к владыке эльдар, отчаянно пятившемуся назад в середине плотного круга стражей. Тяжело бронированные воины размахивали изогнутыми клинками, разрубая кричащих словно баньши демонов, чьи пронзительные вопли были одновременно завораживающе красивы и ужасны.

Пал один из инкубов, когти одновременно вонзились в его голову и печень, и две демонетты танцующей походкой ринулись на владыку эльдар, размахивая когтями.

Но дракон двигался с поразительной скоростью и успел встретить удары своими лезвиями на запястьях, а затем отбросил их и резким взмахом отрубил один из когтей. Демонетта зашипела, когда из раны хлынул молочно-белый ихор, а владыка эльдар подскочил ближе и ударил её клинками по лицу, разорвав нечестивую плоть от уха до уха.

Лорд эльдар отшатнулся от хлещущего удара второго демона, а затем вскочил и перевернулся в воздухе, ударив ногами в лицо демонетты. Лезвия на его сапогах пробили потустороннее мясо, на пол хлынул шипящий ихор, а владыка отпрыгнул назад. Его телохранители-инкубы добили раненных существ, разрубив их на части могучими ударами карательных клинков.

— Я пришел за тобой! — голосом демона взревел Мардук, пробивавшийся к владыке темных эльдар.

— Тебе не кажется, что оно движется немного быстро для грузовика? — прокомментировал Буриас, прищурившийся и смотревший на мерцающие видеоэкраны, отображавшие позиции флота.

Имперский корабль, на котором находился Мардук, быстро полетел вперед, когда к нему повернулся «Инфидус Диаболис», изменив траекторию с маневренностью и быстротой, выходящей за рамки возможностей не только обычного грузовика, но и любого судна Империума. Но даже с этой поразительной скоростью, внезапный поворот «Инфидус Диаболис» позволит обрушить на корабль, по крайней мере, один залп до того, как он ускользнет из радиуса поражения.

— Целеуказательные матрицы зафиксированы, — в унисон протрещали семь демонических симбионтов-сервиторов.

— Огонь, — рявкнул Кол Бадар.

Мгновение спустя, Буриас ощутил, как задрожал «Инфидус Диаболис», выпустив полный бортовой залп по подозрительному имперскому грузовику.

Судно эльдар повернуло на правый бок, когда сотни орудийных батарей открыли ураганный огонь, проявив скорость и маневренность, которой не обладало бы в десять раз меньшее ударное судно. Свирепый обстрел за секунды пробил бы пустотные щиты любого имперского судна и мгновенно пробил бы бортовую броню, но большинство снарядов пролетело мимо темных очертаний корабля эльдар. Его мимические устройства спроецировали очертания, сильно отличающиеся от пропорций корабля, обманув целеуказательные лучи «Инфидус Диаболис», сотни тонн тяжелого калибра пролетели далеко от цели.

Благодаря теневым полям точное местоположение судна было невозможно определить на глаз, свет полностью впитывался в его изогнутый корпус, словно корабль вообще не существовал.

Но орудийный обстрел был плотным и постоянным, снаряды разорвали загнутые назад мембраны стабилизаторов, словно гребень шедших по вершине корабля ксеносов. А другие ударили точно в корпус, нанеся страшные повреждения.

Пока корабль эльдар ринулся вниз от «Инфидус Диаболис», словно рассекающий пустоту клинок, он открыл ответный огонь, копья темной материи ударили в крейсер Несущих Слово.

За мгновение были уничтожены десятки бортовых орудий, а тысячи рабов, скованных в большие бригады, существовавшие лишь для зарядки орудий, были вытянуты в вакуум, их органы разорвались. Огонь расцвел на бортах ударного крейсера, пробитых во множестве мест, но мгновенно потух, когда шлюзовые камеры изолировали поврежденные отсеки, а воздух высосало в космос.

«Инфидус Диаболис» вновь открыл огонь, теперь корректируя прицел, что почти нейтрализовало мимические машины корабля эльдар.

— Адмирал! — закричал флаг-капитан «Молота Справедливости».

— Что? — рявкнул Рутгер Августин. Его костяшки побелели, так сильно он сжимал ограждение перед обозревательным экраном на мостике своего флагмана.

— Тот странный грузовик… — начал его первый помощник, Гидеон Кортес.

— Что с ним, Гидеон? У нас вообще-то чертова битва.

— Он… он не имперский, сэр.

— О чем ты говоришь?

— Сканирование, оно было неправильным. Это корабль ксеносов, сэр. Эльдар. Должно быть, они передавали ложный сигнал, обманывавший наши датчики.

Августин выругался. Больше половины его флота уже сражались с тиранидами. Меньше всего ему было нужно вмешательство флота эльдар. Он никогда не понимал, что ими движет. Собирались ли эльдар сражаться в Великим Пожирателем для собственной безопасности? Или атаковать бьющийся с биокораблями Имперский Флот?

— Его намерения враждебны?

— Нет, сэр, он удаляется от флота.

— По крайней мере, что-то. Игнорируйте его. Я не хочу спровоцировать гнев эльдар. Не сейчас.

— Есть кое-что ещё, Рутгер, — сказал Гидеон, и Августин заметил в голосе друга смятение. «Должно быть, это плохо» — с тяжким вздохом подумал он.

— Выкладывай, — печально сказал он.

— Крейсер Адептус Астартес был идентифицирован. Его сигнатуру опознали по записям архивов командного центра. Это «Инфидус Диаболис», сэр. Легион Несущих Слово.

— Предатели, — сказал Августин. Он вознес очи горе и невесело усмехнулся. — Тираниды, эльдар, а теперь предавшие космодесантники. Замечательно.

— Есть и хорошие новости, сэр, — сказал Гидеон.

— О?

— Похоже, что крейсер Хаоса сражается с кораблем эльдар.

Августин покачал головой.

— Пути Императора неисповедимы…

Эльдар это одно, они могли быть друзьями или врагами, но крейсер предателей космодесантников? Это враг, которого должно уничтожить.

— Приказываю «Непримиримому» оказать помощь кораблю эльдар, — сказал Августин. — перехватить и уничтожить «Инфидус Диаболис».

Мардук покачнулся, когда весь корабль эльдар затрясся от второй серии взрывов, и выругался. Он должен убраться с корабля.

Он видел женщину, захватившую его длинноволосую ведьму, кувыркнувшуюся через сечу и хлестнувшую кнутом, три демонетты завопили от ярости, когда их земные тела растворились в тумане.

Другая демонетта материализовалась позади неё и пробила когтями стройное татуированное тело. Мардук вонзил в лицо ведьмы клинок, насадив его до импровизированной рукояти. Мардук ухмыльнулся демонетте. Та облизала в ответ клыки, вырвала когти из тела ведьмы, и крутанулась на пятке, когти понеслись к другому Эльдару и отсекли ему голову.

Мардук вырвал клинок, оставив за ним широкую акру крови, и развернулся направо, обрушив его на шлем другого ксеноса, тонкая паучья лапа с презрительной легкостью пробила доспехи.

Новый залп ударил судно эльдар. Пошатнувшийся Мардук выругался.

Дротики вонзились в грудь Мардука, на мгновение его тело сковала ошеломительная боль, а затем мощь варпа внутри забурлила и поглотила её. Перед ним стоял один из телохранителей темного владыки, новые дротики срывались с вершины его выгнутого назад шлема, похожего на скорпионий хвост.

Мардук поднял руку, направив движением бурлящую внутри силу Слаанеша, и дротики застыли в воздухе. Мардук быстрым движением отбросил их в бок, где они вонзились в лицо завопившего эльдара.

Телохранитель ринулся на Первого Послушника, с поразительной скоростью размахивая клинком, и тому пришлось отступить, чтобы не быть разрезанным пополам. Времени на ответного удара не было, ведь эльдар танцевал вокруг, его новый удар устремился к шее Несущего Слово.

Мардук встретил удар своим мечом, но клинок разрубил паучью лапу как бумагу, и Первый Послушник отпрыгнул в сторону, избежав смертельного удара, хотя лезвие глубоко вонзилось в его плечо.

Мардук схватил клинок одной рукой, мешая инкубу его вытащить, и эльдар с Несущим Слово начали рукопашную. Мардук был на пол головы выше стройного воина и вдвое тяжелее, но эльдар был быстрым даже в тяжелой броне.

Ксенос взмахнул ногой, резко ударив Мардука в гортань. Затем он попытался сделать это вновь, но в этот раз Несущий Слово встретил удар своей рукой, обрушив её на ногу ксеноса.

Эльдар зашипел от боли, словно змея. Его нога была сломана, а броня треснула. Мардук вырвал клинок из плеча и метнул. Он попал в бок рухнувшему эльдару, прорубив его позвоночник.

В его руках оружие было поразительно легким, Мардук ударил направо, отрубив руку другому инкубу, обезглавившему демонетту.

В битве не было порядка. Эльдар были полностью сметены демонами Слаанеша. Мускусный запах оказывал сильный опьяняющий эффект, и ощущения были ярче, живее и сильнее, чем в любой прошлой битве Мардука. Он слышал каждый стон, вопль и крик, каждое хлюпанье падавших на пол капель крови. Кровь была самого восхитительного и яркого оттенка из возможных, и Несущий Слово получал дикое удовольствие от игры света на броне воинов эльдар, упоительного запаха смерти и ощущения в руках оружия ксеносов.

На его глазах один за другим падали телохранители дракона, затягиваемые в туман, пока не остался лишь сам темный владыка, решительный, свирепый, но обреченный. Он держался хорошо, и Мардук хотел бы испытать на нем свою силу, но это было невозможно.

Вокруг владыки эльдар кружили скалящиеся и шипящие демонетты, отрезавшие все пути к бегству, а Мардук не хотел становиться между демонами и их добычей.

Корабль эльдар содрогнулся от новой серии взрывов, и Мардук отвернулся от обреченного эльдара, предоставив его своей судьбе.

— Он мой, — раздался голос, и Баранов поднял голову, увидев как через розовый туман шагает обводивший его из заточения космодесантник, в чьих глазах вспыхнула поразительная мощь, когда он посмотрел на поработившую его демонетту.

Та зашипела от злости, но послушно спрыгнула с Баранова, закричавшего от боли и досады, когда она отпустила свою хватку. Окровавленные жалящие порезы покрывали все его тело, а глаза застыли на волшебном создании, которое развернулось на одной ноге и ударило когтями по шее раба, с открытым ртом стоявшего рядом. Кровавый фонтан забил из смертельной раны, но мужчина лишь застонал от удовольствия, и демонетта запрыгнула на него, повалив в достигавший колена туман.

Баранов потерянно смотрел, трясясь и бессвязно лепеча о увиденных им ужасах, когда космодесантник грубо вздернул его на ноги.

— Доставь меня на свой корабль, — прорычал гигант, чьи глаза сверкали от мощи и ярости.

— Мой корабль, — прошептал Баранов, его рассудок держался на грани, но пощечина космодесантника вернула его в реальность. От силы удара мозг содрогнулся в черепе. Гигант схватил Баранова за шиворот и поднес к своему оскаленному и покрытому кровью лицу.

— Доставь меня на свой корабль, или я выпотрошу тебя прямо здесь, — прорычал он.

Дракон Алит Дразьяэр повернулся, его глаза метались по кружащим демонеттам. Все его долгие столетия декадентской жизни и бегства от Той Что Жаждет закончились этим. Гнев, горечь, отчаяние и беспредельный ужас наполняли его в равной мере, но его тело обучали в лучших храмах культов смерти Каморрага, и поэтому дракон инстинктивно среагировал, когда на него бросились демоны.

Он обернулся к одному из них, приняв удар демонетты на клинок руки, а другой разрезав ей шею. Пинком дракон отбросил тело демонетты к её сородичам, и поднырнул под хлещущий удар другого демона, поднырнув под когти и разорвав омерзительное тело пополам двумя взмахами рук.

Быстро обернувшись, он проскочил под готовыми сорвать ему голову с плеч когтями и ударил ногой в выгнутое назад колено твари, сломав его. Демонетта рухнула, и Дразьяэр ударил локтем в лицо твари, насадив её на один из покрывающих броню шипов.

Он принял удары другого демона на обе руки и ударил его ногой в оскалившееся лицо. Клинки выскользнули из его костяшек пальцев, когда Дразьяэр подскочил поближе и дважды ударил её в шею, шипящий ихор хлынул из раны, а демонетта начала превращаться в дым…

Дракон ощутил, как позади материализовался мандрагор, Джа'хараэль.

— Спаси меня, полукровка, и все мое станет твоим, — отчаянно зашипел Дразьяэр.

Мандрагор подступил ближе и вонзил клинки в незащищенную спину дракона.

— Ты подвел владыку Векта, Дразьяэр, — зашипел ему на руку полукровка. — И теперь это твой путь.

Демонетты вновь бросились вперед, соблазнительно облизываясь.

— Прощайте, лорд дракон, — сказал Джа'хараэль, чье тело превращалось в тень, когда к нему понеслись когти демонетт. Но лезвия лишь безвредно пронзили утратившее материальность тело, а затем растворился и полупрозрачный силуэт, когда мандрагор вернулся в лоно паутины путей.

Дразьяэр закричал, его земной голос и вопль проклятой души слились воедино.

Ласковые когти и клешни сомкнулись, разорвав тело дракона на десять частей. А его вопящая душа отправилась питать неутолимую жажду владыки демонетт.

В отдалении эхом разносились крики и скрежещущие нечеловеческие вопли, а Баранов нырнул во тьму бокового прохода, когда мимо пробежал ещё один отряд воинов эльдар, устремившихся в кипевшую в центре корабля бойню.

— Здесь, — прошептал Баранов, чье тело ещё тряслось. Он указал на стоящий в широком отсеке корабль, на все ещё остававшийся здесь «Экстаз». Позади все так же была видна пустота космоса, удерживаемая невидимыми интеграционными полями.

Корабль содрогнулся от нового взрыва, и Баранов рухнул на колени, но его компаньон немедленно вздернул его на ноги.

— Следуй за мной, — пророкотал огромный окровавленный благодетель, побежавший к «Экстазу». Баранов не думая бросился за огромным жутким космодесантником.

Раздался выстрел, и Баранов заметил двух пытавшихся перехватить гиганта эльдар. Пистолеты выплюнули в космодесантника смертельные осколки, но тот едва замедлился и врезался в ксеносов, описав смертельную дугу алебардой. Два вопля, и бой был окончен, тела смертельно раненых эльдар сползли на палубу.

Космодесантник достиг «Экстаза» примерно за десять секунд до Баранова и обернулся, высматривая врага жуткими ударами. Баранов пробежал под посадочными устройствами к своему драгоценному шаттлу и вбил код доступа. С приятным шипением трап опустился. Баранов вбежал внутрь и вбежал в кабину управления, грохнувшись в кресло пилота. Переключая клавиши и поворачивая рычаги, пока прогревались заревевшие двигатели «Экстаза», Баранов спешно проводил диагностику.

— Ты внутри? — крикнул он через плечо.

— Захожу, — раздался ревущий ответ, и Баранов услышал звуки оружейной стрельбы.

— Держись! — крикнул он, включая двигатели. «Экстаз» поднялся над палубой, его посадочные опоры подогнулись под шаттл, направившийся к распахнутым боковым дверям палубы и лону космоса. По корпусу застучали выстрелы, Баранов выругался, увидев на одном из пикт-экранов тревожно мерцающее сообщение о повреждениях. Затем он прижал к консоли два толчковых рычага, и пламя двигателей «Экстаза» наполнило палубу. Судно свободного торговца выскользнуло через врата палубы, вырвавшись из корабля эльдар, почти забравшего его жизнь и душу.

Двадцать первая глава

Солон проталкивался сквозь суетящуюся толпу с нарастающим отчаянием и неистовством, грубо отталкивая людей со своего пути, не слушая проклятия и гневные крики, и пробираясь к транспортным воротам D5, одним из больше пятидесяти, ещё принимавших пассажиров. Он тащил за собой Диоса, решив не отпускать мальчика теперь, когда они были так близко.

Они видели огромные транспорты с почти двух километровой дистанции, когда они спускались в атмосферу, сотни ретро-двигателей выбрасывали пламя, удерживая их в вертикальном положении. За последние шесть часов ярящуюся бурю утянуло на юг, и в первый раз за почти три месяца Солон видел над головой звезды.

В небе ярко и злобно мерцало Око Ужаса, круглое пятно адского света, вглядывающееся в Притаившуюся Сциллу и насмехающееся над её гибелью.

В небесах вспыхивал огни, словно сотни звезд вспыхивали и умирали за секунды. Лишь спустя некоторое время Солон осознал, что это значит.

— Имперская флотилия сражается за нас, Диос, — благоговейно сказал он, когда понимание наконец пришло, и пораженно посмотрел на чудо, пытаясь представить себе колоссальную битву над головой.

Им потребовалось почти четыре дня, чтобы приблизиться к космопорту Форкис, где они встретили тысячи беженцев, тянувшихся к последней надежде на спасение. Далеко на горизонте были видны пылающие следы сотен падавших на ледяной мир инопланетных спор, наполненных жаждущими резни ксенотварями. Солон понимал, что гибель мира уже близка.

С мрачной решимостью он проталкивался сквозь толпу, раскидывая людей локтями, вместе с больше чем сотней тысяч человек пытаясь побиться через ворота D5 и занять место на одном из тяжелых последних транспортов.

Это было похоже на один из кругов ада, так много тысяч отчаявшихся пыталось протиснуться в узкий проход, ведущий к бортовым воротам, а запах пота был тяжелым. Задушенные в толпе или упавшие и затоптанные до полусмерти умирающие вопили.

Женщины визжали, когда натиск толпы тащил прочь их детей, тысячи голосов отчаянно звали своих любимых в толпе. Другие голоса отчаянно молили Императора, прося помощи, спасения или прощения.

Под гогот помощников жрецы с дикими глазами лезли на круглые шпили, начиная вопить и разбрызгивать над живым морем масла.

В потоке людей было нечто вроде групповой истерии или мании, в море тел вспыхивали островки безумия, люди с искаженными от гнева и страха лицами валили друг друга на землю, а потом их давила несущаяся толпа.

Вырезавшая себе на лбу аквиллу женщина вопила, что пришло время покаяния, призывая других присоединиться к ней в добровольном самоубийстве, чтобы их души соединились с Императором во славе. Она схватила Диоса за руку и потащила к себе, но после удара Солона в лицо вновь исчезла в давке.

Другие отчаявшиеся имперские граждане, знающие, что у них не будет шанса попасть на транспорты, и доведенные паникой до безумия, прыгали с верхних ярусов космопорта, умоляя Императора привести их души к Себе. Они падали в толпу, давя других, упавшие создавали моментальные заторы, но потом прямо по ним к воротам бежали другие отчаявшиеся люди.

Солон был близко к воротам, ведущим к огромному транспортному кораблю, и бежал вместе с толпой по центру прилегающего к ним вестибюля. Оказавшихся сбоку вдавливало в погнувшие рокритовый стены…

Кто-то споткнулся перед Солоном, и десятки горожан рухнули, крича или воя. Таща за собой Диоса, Солон карабкался по горе тел, не обращая внимания на стоны в отчаянном желании прорваться к воротам.

Поднялся гневный рев, когда огромные створки ворот начали съезжаться, и Солон ринулся вперед, расталкивая всех перед собой.

До ворот ему осталось только пятнадцать метров, он проталкивался, валя идущих впереди и шагая прямо по ним. Солдаты Заградительных Отрядов кричали в громкоговорители, приказывая им отойти, но из никто не слушал. Ворота продолжили закрываться, давка стала непереносимой, а Солона оттолкнули от ворот, он кричал от горя.

Толпа ринулась вновь, новые люди упали на землю. Открылся проход, и Солон вместе с Диосом побежал по телам прямо по телам к закрывающимся воротам.

Солдаты пытались отогнуть толпу, они начали стрелять из лазерных обрезов. Люди кричали, но бежать было некуда, Солон закашлялся от мерзкого запаха сгоревшей человеческой плоти. Солдаты кричали, приказывая все отойти, но это было невозможно, и оно вновь безразлично окатили людей лазерным огнем.

Солон пошатнулся от развернувшего его удара в плечо и почти упал. Диос закричал что-то, но в оглушительном реве это не было слышно, и подбежал, пытаясь помочь ему удержаться. Понимая, что падение значит смерть, Солон хватался за окружающих, ища опору. Его били руки, пытаясь сбросить хватку, а ботинки били ему под ребра и наступали на ноги. Взбешенный Солон повалил одного из людей впереди, обрекая его на смерть, нахлынувшая толпа раздавила его. Пять метров.

Дверь смыкались, но Солон был так близко, что это было мучительно. Он вновь ринулся вперед, пробиваясь к воротам. Он достиг их, когда створки с оглушительным грохотом сомкнулись. Звук показался Солону смертным приговором, крича от горя, он забарабанил в створки.

Солдаты по ту сторону уходили, нервно оглядываясь на толпу.

Сотни людей бросались на сомкнувшиеся створки, карабкаясь на опоры, крича солдатами или последним прошедшим через ворота гражданским.

— Откройте их!!! — кричали сотни людей. Те, кто был в задних рядах, не заметившие, что створки закрылись, а все надежды на спасение исчезли, продолжали лезть вперед, давя о толстые ворота передние ряды.

— Просто возьмите мальчика! — хрипло взревел Солон. Один из солдат услышал его, но пожал плечами и отвернулся.

— Пролезай, Диос, — проворчал Маркаб, когда их с шокирующей силой ударило о стены. Диос закричал.

— Пролезай внутрь, мать твою! — закричал Солон, и Диос просунул руку и ногу в узкую щель между створками. Он застрял и закричал, а затем в панике обернулся к Солону.

— Выдохни, мальчик! Ты можешь сделать это!

Диос выдохнул, и Солон толкнул его. Мальчик плотно застрял, Маркаб боялся, что череп или ребра Диоса треснут, если он надавит, но альтернатива была куда хуже. Ещё несколько минут в такой давке, и он все равно погибнет.

— Выдыхай, Диос! — крикнул он и надавил. Диос закричал от боли, но проскользнул сквозь створки и рухнул на колени с другой стороны. Его голова была покрыта кровью, возможно, это и спасло жизнь мальчику, сделав переход более гладким.

Диос встал и напугано посмотрел через створки на Солона.

— Иди — закричал Солон, указывая за спину мальчика, где прорвавшиеся через ворота счастливчики погружались в широкие обширные транспортные палубы под присмотром солдат.

Диос обернулся на корабль, а затем опять на Солона. Тот увидел, что его лицо стало ещё более неестественно синего оттенка, а глаза продолжали лихорадочно блестеть.

— Беги, Диос! — взревел Солон. Давка стала невыносимой, и он вскарабкался на створки, отталкиваясь ногами от окружающих людей.

— Беги! — вновь Закричал Солон, мальчик бросил на него последний взгляд и бросился бежать к транспорту.

Солон висел на створках, пока Диос благополучно не оказался на борту, а тяжелые бортовые двери транспорта сомкнулись за его спиной. Солон чувствовал себя странно потерянным и невозможно слабым. Толпа рассасывалась, устало пошатываясь, глядя вокруг пустыми глазами. Некоторые упали, парализованные шоком, а другие собрались малыми группами для молитв. Остальные начали грабить и разрушать все вокруг или просто легли на пол, ожидая конца.

Солон шел через толку, ощущая пустоту и усталость. Он был радом тому, что Диос оказался в безопасности, хотя знал, что лишь внутренне ослабление горя оттого, что Солон не смог спасти своего сына.

Он избегал бешеных жрецов, вещающих о конце света, хотя сотни собирались, чтобы услышать их страстные речи, посвященные погибели.

Солон бесцельно брел по космопорту, видя вокруг отчаяние, страх и покорность судьбе. Час спустя он обнаружил, что смотрит через окно станции наблюдения на вылет тяжелых транспортов из ангаров, когда похожие на лепестки сегменты купола над головой поднялись высоко в воздух.

Солон наблюдал за тем, как транспорт вылетел из купола и глубоко выдохнул, надеясь, что Диос будет на борту в безопасности.

Он не мог знать, что мальчик был заражен генокрадом и, уже сейчас, нес в себе эту заразу вглубь Империума.

Солон нашел уголок, откуда были видны ледяные равнины, и сел рядом, ожидая гибели мира.

— Запущены вражеские истребители, — протрещал демон-сервитор, а Кол Бадар присмотрелся к пикт-экрану, показывающему рой перехватчиков «Фурия» и бомбардировщиков «Звездный Ястреб», запущенный с приближающегося крейсер класса «Диктатор». Фрегаты «Меч» и разрушители приближались к «Инфидус Диаболис» с боков, и Корифей ударил кулаком по пикт-экрану. Пласгласовое стекло треснуло, по его размывшемуся изображению прошли сотни трещин.

Корабль эльдар выскользнул из радиуса поражения орудий «Инфидус Диаболис», и Кол Бадар с сожалением приказал Несущим Слово прервать погоню и повернуться к новым целям. Он злобно наблюдал, как судно эльдар уноситься прочь, унося с собой недоношенного ублюдка Мардука. Его бы так порадовало знание того, что Первый Послушник уже мертв, но он утешал себя тем, что эльдары могли его уже убить.

— Запустить «Громовые Ястребы» и «Штормовые Птицы» для перехвата вражеских истребителей, — сказал Корифей, — и выходим на новый курс, CV19. В этой битве нам не победить.

Икорь Баранов повел «Экстаз» по спирали, когда подразделение имперских атакующих судов пронеслось перед носом шаттла, паля во тьму передними лазерными пушками.

Угловатые штурмовые суда цвета запекшейся крови показались вдали, стреляя из боевых пушек в быстрые подразделения имперских судов. Вцепившийся в рычаги управления Баранов видел, как взорвались многие «Фурии», а оказавшиеся на границе зоны поражения перехватчики дико вращались, их двигатели повредили осколки.

Боле крупные суда, похожие на огромных хищных птиц, проносились по полю беспорядочной битвы, уничтожая все новые машины Имперского Флота. Но они были медленнее стремительных «Фурий», бросивший «Экстаз» на правый борт, избегая очереди лазерных пушек, Баранов увидел, как одна из хищных птиц исчезла в огромном огненном шаре, потоки выстрелов били в темно красные корпуса других судов.

Далеко позади маленьких и стремительных перехватчиков был виден бронированный нос имперского крейсера, окруженного флотилией разрушителей и фрегатов. Выругавшийся Баранов повернул рычаги управления корабля и перед ними появился огромный силуэт.

Этот корабль был гораздо ближе судов Империума, его огромный темно красный корпус был усеян орудиями и посадочными палубами. Оно накренилось, поворачиваясь к имперской боевой группе, а Баранов потянул рычаги, не желая оказаться между ними, когда начнется стрельба.

— Туда, — сказал Мардук, наставив корпус на знакомый корпус «Инфидус Диаболис». — Доставь нас туда.

Он увидел, как на него покосился ничтожный человечек, и злобно оскалился. Баранов побледнел, послушно разворачивая «Экстаз» к могучему кораблю.

Штурмовые суда проносились перед носом судна свободного торговца, преследуемые мощными «Громовыми Ястребами», а защитные турели на бортах «Инфидус Диаболис» открыли ураганный огонь по более медленно летящим бомбардировщикам, начавшим атаковать крейсер.

Баранов развернул «Экстаз» к подножию «Инфидус Диаболис», уводя их из зоны обстрела.

— К нижним посадочным палубам, — указал Мардук. — Там меньше защитных батарей, и они уже заняты «Звездными Ястребами». Мы сможем добраться до дверей ангара

Мардук понимал, что вражеские перехватчики и истребители едва ли уделят много внимания безоружному шаттлу, а автоматизированные защитные системы «Инфидус Диаболис» могут и не открыть по ним огонь, когда есть более важные цели.

— Да, сюда…

Перед их носом пронеслась «Фурия», преследуемая «Громовым Ястребом», на корпусе которого было нарисовано прищурившееся демоническое лицо Латрос Сакрума, а Баранов вцепился в рычаги управления. Лазерные выстрелы перехватчика ударили в двигатели левого борта, сбив шаттл с курса. Вспыхнули предупредительные огни, пламя охватило задние кабины. Внезапно воздух высосало с корабля, и лишь вовремя захлопнувшиеся взрывные двери спасли Баранова и Мардука от смерти, изолировав кабину.

— Внутрь, быстрее!!! — закричал Первый Послушник, а Баранов с трудом вновь взял под контроль поврежденный шаттл, направив его к маячившей перед ними распахнутой посадочной палубе.

Защитные батареи развернулись к несущемуся к крейсеру «Экстазу» и открыли огонь. В шаттл попали дважды, сорвав одно крыло в потоке пламени, а затем «Экстаз» прорвался внутрь.

Рабы разбегались в разные стороны, когда шаттл рухнул на посадочную площадку палубы и в потоке искр переворачиваясь покатился по металлическому полу. Он врезался в стену, расплющив свой левый борт, и отскочил, а затем со скрежетом остановился.

— Милая посадка, — сказал Мардук.

Два полных круга Несущих Слово держали их на прицеле болтеров, когда Мардук и Баранов выбирались из искореженных обломков «Экстаза». Мардук ухмыльнулся и тяжело хлопнул по спине Баранова, повалив его на колени.

— Приятно быть дома!

Первый Послушник все ещё был обнажен до пояса, а его тело было изувечено, с него свисали окровавленные клочья кожи. Мгновение собравшиеся воины продолжали целиться в Мардука, не узнавая его, а затем рухнули на колени, низко склонив голову к земле.

— Предавшие Астартес пытаются выйти из боя, адмирал, — произнес флаг-лейтенант Гидеон Кортес.

— Какие у нас потери? — спросил Рутгер Августин.

— Два фрегата и разрушитель. Ещё два разрушителя получили серьезные повреждения. Капитан «Непримиримого» просит разрешить погоню.

— Приказываю ему выйти из боя, — неохотно отказался адмирал. — Нам нужны корабли здесь.

Тяжелые транспорты вышли из атмосферы Притаившихся лун, — сказал Гидеон, прочитав на переданном ему младшим офицером дата-слоте сообщение.

— Наконец то, — прошептал Августин. Он посмотрел на луны. Вокруг разгоралась свирепая битва, когда основные силы флота тиранидов приблизились к обреченными мирам, войдя в радиус поражения основной линии блокады.

— Ваши приказания, адмирал? — спросил Гидеон.

Августин вздохнул и печально сказал, — Экстерминатус.

Солон смотрел, как рассветные лучи осветили поверхность на горизонте в первый раз за пять месяцев, наслаждаясь естественным светом на лице. Буря почти рассеялась, а с его сидения были прекрасно видны ледяные равнины. Белое сияние почти ранило глаза даже сквозь затемненные окна космопорта, и Солон восхищался этим видом.

Последний час он наблюдал, как с небес падали инопланетные куколки. Уже была видна живая волна ксеносов, несущаяся к Форкису. Люди кричали в панике, но Солон не волновался. Он знал, что армия была эвакуирована с луны, и ему некуда было бежать…

А над живым потоком тварей с небес с ревом падали огненные стрелы, словно пылающие слезы Императора, летевшие с небес, чтобы сокрушить орду инопланетян.

Циклонические торпеды, выпущенные десятками кораблей на низкой орбите, врезались в поверхность Притаившейся Сциллы, и луну охватило пламя.

Солон и все, кто не успел убраться с обреченного мира, мгновенно погибли в чудовищном единении с более чем восемью миллионами тиранидских организмов.

— Воля Императора была исполнена, — сказал наблюдавший с мостика «Молота Справедливости» за гибелью луны адмирал Рутгер Августин.

Двадцать вторая глава

Базилика Слова на невозможную высоту вздымалась в небо из крови и пламени, сотнями острых шпилей пронзая бушующее небо. Каждый из них вздымался выше, чем на пять километров, и был усеян ржавыми шипами. Десять или больше живых жертв было насажено на каждый из шипов, они стонали от мучительной агонии, когда бескожие демоны разрывали их плоть. Тысячи других катартов кружились вокруг базилики, наполняя воздух жуткими воплями и голодными криками.

Вопли демонов перемешивались с жуткими песнопениями бессчетных миллионов прозелитов внутри базилики, пронзительными хорами демонов и грохотом индустрии. Горгульи с головами демонов изрыгали зловещее пламя, бесконечные тысячи жертв убивали в залитых кровью залах внутри, а Астартес глубокими баритонами пели жуткие молитвы и псалмы.

За пределами храма устало шагали много миллионные толпы рабов, бесконечный поток измученных людей тащился по пропитанным кровью улицам. Жуткие херувимы, чьи костяные крылья росли из распухших детских тел, низко порхали над толпой, омерзительно пахнувшие благовония разносились лампадами, свисавшими на прибитых к коже существ цепям. Все новые кающиеся грешники входили в поток, эти рабы и одалиски были захвачены в плен с сотнях тысяч миров, на которых сражались Несущие Слово, приносящие всем желающими и нежелающим святое писание Лоргара. Многие из них уже были искаженны и поклонялись темным богам, эти рабы с радостью и добровольно шли на смерть, но вдоль линий невольников продолжали шагать мутировавшие чернокожие прислужники Несущих Слово, уколами иглоподобных пальцев гонящие вперед слишком медленно идущих.

Вокруг потов людей парили Диссонансы, плавно размахивая металлическими щупальцами, восторженный гул Хаоса бесконечно бил в барабанные перепонки проклятых из решеток их динамиков. Из Диссонансов доносились несмолкающий грохот машин, рев и вой демонов, голоса, воспевающие смерть и славу Хаоса, плач детей и полные ненависти вопли.

Восемь огромных башен Гехемахнет окружали чудовищный край, печальный звон их колоколов разносился над адом. Сотни тысяч восторженных голов начинали величественные песнопения, когда трезвонили огромные колокола, вырывая звук из охрипших глоток.

Повсюду в поле зрения, от горизонта до горизонта, огромные храмы и святилища темных богов вздымались над пропитанной кровью бесчисленных триллионов жертв землей Сикаруса, родного демонического мира XVII Легиона и трона великого примарха Лоргара. Километровой высоты обелиски, увешанные тысячами безжизненных тел и покрытые адскими рунами, вздымались над каждым кварталом, а вокруг базилики рассыпались мавзолеи, кафедральные соборы, забитые паствой, и огромные статуи.

На горизонте трудились краны с паучьими рабами, каждый из них сопровождало больше половины миллиона рабов, трудившихся над созданием все более грандиозных зданий, прославляющих богов Хаоса, возводя новые святилища, храмы и сакрариумы на месте старых, осыпающихся зданий и кафедральных соборов. Работа была постоянной, ярус возводили за ярусом, но большинство зданий были подземными, опускающимися на невозможную глубину, подобными лабиринтами сетями пересекающихся построек, служащих для прославления Хаоса во всех его формах. Под землей трудились миллионы рабов, никогда не видящих света, выкапывающие новые пещеры поклонения, склепы и глубокие тайные святилища на глубине многих километров под поверхность демонического мира.

«Свободный торговец Икорь Баранов должен был быть где-то внизу» — весело подумал Мардук, — «Если он ещё жив».

Его насмешило выражение ужаса на лице жалкого смертного, когда он приказал отправить его к рабам. Человечек выполнил свою задачу и стал для Мардука никем.

В пылающих небесах низко висели две луны, пламя ада омывало их поверхность цвета черного янтаря, словно глаза богов пристально смотрящие на Мардука.

Он стоял на высоком балконе, сделанном из человеческих костей, взирая на величие Воинства, построившегося на протянувшейся от базилики огромной террасе: его Воинства.

Оно стояло там во всей своей славе аккуратными рядами, а смотрящий на них Мардук ощущал гордость. Свитки из содранной человеческой кожи висели на знаменах, а все космодесантники перекрасили свои левые наплечники, ранее выкрашенные в черное в знак скорби о Ярулеке, Темном Апостоле Воинства. «Но больше они не скорбят» подумал с улыбкой Мардук.

Перед боевыми братьями в силовой броне стояли Помазанники, элита Воинства, а между рядами стояли танковые дивизионы. Там были «Носороги», «Лэнд Райдеры», «Хищники» и «Защитники», чьи поврежденные в битвах корпуса были перекрашены, а свежие знаки великих сущностей и литании истинного слова были нарисованы или вырезаны на их древней бронированной коже. Над корпусами танков поработали сотни рабов и хирумеков, устранив повреждение и переосвятив их в крови неверующих.

Демонические машины и дредноуты царапали плиты террасы по бокам Воинства, каждую огромную смесь демона и машины удерживали цепи, которые схватили сотни рабов-прозелитов.

«Это моё Воинство» — с гордостью и удовлетворением подумал Мардук. — «Моё»

Мардук стоял, низко склонив голову и ожидая решения Совета. Никому, кроме Темных Апостолов, не было дозволено смотреть на обсуждающих дела святых воинов, и он спокойно глядел в пол, ожидая исхода разговора, который раз и навсегда решит его судьбу.

Нанесенные клинками гомункула раны давно исцелились, и лишь тусклые шрамы остались на его плоти, присоединившись к сотням других, полученных в тысячах войн. Его тело было облачено в архаичный доспех, святую реликвию, выбранную в оружейной «Инфидус Диаболис». Мардук провел многие часы, в ручную нанося литании Лоргара на святую броню.

В одной из рук он держал череполикий шлем, некогда носимый благословенным Разжигателем Войны, а на доспех была надета простая ряса цвета кости, как того требовал ритуал. Лицо Мардука было бледным и ввалившимся, он провел целый месяц без еды и воды во время одного из тяжелых испытаний, определявших, достоин ли он.

Несущий Слово провел на Сикарусе уже три месяца, с начала ритуалов испытаний и очищения он не говорил и с кем, все дни были наполнены покаянием, причастиями и песнопениями великого писания. Мардук прошел через всевозможные ритуалы унижения, когда его душу разбирали и возрождали в темной вере.

Он провел недели в одиночном заточении, запертый в костяном свете глубоко под Базиликой Слово, заключенной в крошечной каморке, немногим большей его тела, окруженный кирпичами и кровавым цементом. В гробницу запустили галлюциногенный дым, когда он его вдохнул, то тело Мардука впало в близкое смерти коматозное состояние, а его дух воспарил. Одев себя в доспехи веры, он противостоял испытывающей его стойкость и решимость бесконечной армии демонов, вооруженный мерцающим клинком в одной призрачной руке, а на другой свисал щит тьмы. Он не знал, сколько времени вечные боги насылали на него своих прислужников, но наконец Несущего Слово вернули на землю живых, его заточение окончилось. Мардук пробудился новым существом, слабым после заключения телом, но сильным духом и верой.

Последовали бесконечные дни ритуальных пыток и осмотров, когда каждый аспект его разума, веры и тела испытывали до точки слома, но Мардук остался сильным, отказавшись поддаться мучающим его шепчущим демонам говорящим, что он уже потерпел неудачу, его душу поглотил бурлящий эфир, а имя было забыто.

Но все это было позади, теперь он гордо стоял перед Советом, ожидая его решения.

— На колени, — раздался рычащий приказ, и Мардук упал на пол от властности голоса.

Сзади подошел некто и положил руку на его лоб, запрокинув голову и обнажив глотку.

«Я потерпел неудачу» недоверчиво подумал Мардук.

Зазубренный нож кхатанкха прижался к его сонной артерии, но Мардук не дрогнул. Он с гордостью встретит смерть, даже если и не поверит, что такой будет его судьба.

Ножи перерезал артерию, Мардук задохнулся от изумления, когда фонтан крови хлынул из его шеи. Яркая жидкость хлестала из раны, заливая все вокруг. Поток крови хлынул на нагрудник, она стекала по его телу и лужами скапливалась у ног.

Мардук пошатнулся, до сих пор шокированный происшедшим, его лицо побледнело, когда лужа у его коленей расширилась.

Белый череполикий шлем выскользнул из ослабевших пальцев, плюхнувшись в лужу теплой крови, а Мардук упал лицом вниз. Он оперся на руки, но его силы слабели, и Мардук смог лишь удержаться над лужей уже сворачивающейся крови. Гнев затопил его.

Он придал Мардук новые силы, и Несущий Слово поднялся. Если он умрет, то не развалившись на полу, как собака. Пока кровь продолжала литься из его шеи, он поднял окровавленный шлем с пола.

Он моргнул, глядя на лужу крови. Её было столько, что он решил, что вся кровь вылилось из его тела. Перед глазами все поплыло…

«Это конец» подумал он.

Знак Лоргара на его лбу вспыхнул, дым пошел от кожи, когда руна прижигала плоть.

К его шее приложили руку, и от прошедшего тепла рана затянулась.

— Восстань, Мардук, — раздался властный голос, и Несущий Слово ощутил на плечах руки, помогавшие ему подняться. От потери крови Мардук ослабел, он ещё не понимал, что прошел последнее испытание и заслужил благословение Лоргара.

Подняв голову, он уставился в невозможно глубокие глаза самого Эреба, бывшего первым капелланом Несущих Слово ещё тогда, когда был жив Гор, и принесшего истинную веру столь многим.

— Приветствую, брат, — сказал Эреб.

Не считая Лоргара и, возможно, Хранителя Веры Кор Фаэрона, Эреб был самым могущественным, уважаемым и влиятельным воином XVII легиона, по его слову исчезли бесчисленные миллионы.

Голова Эреба была выбрита налысо и покрыта сложными письменами, его плоть была живой «Книгой Лоргара», а Мардук в удивленном восхищении глядел на него, не понимая, что происходило.

Вперед выступили другие члены Совета, встав вокруг Мардука, и он восхищенно смотрел на их величественные благословенные лица. Он знал всех по имени и репутации: Темный Апостол Экодас, святой повелитель 7-ого Великого Воинства, чье лицо было похоже на камень, возглавившего святой крестовый поход возмездия против Черных Консулов и почти стершего Проклятый Орден потомков ненавистных Ультрамаринов с лица галактики; Рядом с ним стоял Темный Апостол Паристур, проницательный и свирепый, убивший капеллана Кровавых Ангелов Аристедеса в поединке на стенах Имперского Дворца. Легендарные герои подошли ближе к Мардуку, окуная пальцы в уже свертывающуюся кровь и рисуя потусторонние символы на доспехах Мардука. Эреб обмакнул руку кровь и нанес знак на щеку Мардука, кожу которого обожгло касание.

Один из Темных Апостолов, Мофак, заключенный в заколдованную демоническую броню, дар самого Лоргара, держал в руках огромную книгу. Она была оплетена в кожу Ультрамаринов, а посмотревший на неё Мардук задохнулся от изумления.

— Темная Вера, — прошептал он, переполненный восхищением. То были священные писания демонического примарха легиона.

И он наконец понял, что победил.

Лицо Мофака было торжественным, и другие Темный Апостолы расступились, когда он протянул её Мардуку.

— Поклянись в вечной верности на «Темной Вере» и ты будешь одним из нас, Брат Мардук, — сказал Эреб.

С пылающими верой глазами Мардук приложил окровавленную руку к святой книге.

— Я клянусь.

— Темный Апостол, — сказал Буриас, а Мардук, наблюдавший за Воинством с балкона, повернулся к своему Несущему Икону.

Новоизбранный Темный Апостол носил плаз из содранной кожи, а его правая рука сомкнулась на древке могучего крозиуса арканума, принадлежавшего до этого Ярулеку. Было хорошо носить это смертоносное оружие, икону, воплотившую его новое положение.

— Этим нужно проникнуться и привыкнуть.

Буриас широко улыбнулся Мардуку и кивнул в сторону ведшего на костяной балкон сводчатого прохода.

— Пришел колдун, — с оттенком неприязни в голосе сказал Несущий Икону.

Арка вела в его личное святилище внутри Бастиона Слова. В огромном здании у всех Темных Апостолов были свои апартаменты. Эти раньше принадлежали Ярулеку, а теперь ему.

Бросив на Буриаса предупреждающий взгляд, Мардук обернулся к колдуну Черного Легиона.

Огромный и сильный Кол Бадар стоял рядом с Мардуком, выражение его лица было невозможно прочесть. Лишь сжимавшиеся и разжимавшиеся могучие силовые когти выдавали отблески мыслей Корифея, и Мардук улыбнулся. Кол Бадар не принял возвышение Первого Послушник легко, но, как и все в Воинстве, он преклонился перед Мардуком и поклялся ему в верности на своей душе и жизни.

Дариок-Гренд'аль стоял по другую сторону в черном балахоне, его лицо скрывал глубокий капюшон. Падший магос ещё менялся, хотя его искажение почти завершилось, а Мардук поразился, как низко пал жрец бога машины. Он стал истинным созданием Хаоса телом и душой, его могучие серворуки шли рябью, словно мираж, их форма слабо менялась каждую секунду.

Буриас стоял рядом с чемпионами Сабтеком и Кхалаксисом. Буриас был напряжен и хотел уйти, а Мардук чувствовал, что Кхалаксис тоже желал начала новой битвы. «Скоро» подумал Темный Апостол. Выражение лица Сабтека было стоическим, как и всегда. Его навыки впечатлил Мардука, знавшего, что чемпион одержит для него великие победы.

В стороне неподвижно стоял с тяжелыми орудиями на изготовку огромный Разжигатель Войны, по сравнению с которым все казались карликами.

«Они мои правоверные воины» подумал Мардук «мои советники и офицеры». Темный Апостол знал, что они будут хорошо ему служить, а если нет, то он принесет их в жертву, никто не оспорит его решение, ибо он был владевшим их жизнями Темным Апостолом.

Мардук обернулся к новоприбывшему, Иншабелю Кхарешу, колдуну из Черного Легиона. Его взор встретили пронзительные голубые глаза, сверкавшие сокрытыми знаниями и секретами, а Мардук притворно улыбнулся, приветствуя его. Темному Апостолу не понравился этот космодесантник, ибо он считал слабостью колдовство — в вере истинная сила, а не в колдовских трюках и магии — но не ему оспаривать волю совета.

«— Ты примешь его со всей вежливостью, которой заслуживает такой уважаемый участник грядущего крестового похода, — сказал Владыка Эреб. — Он посланник Воителя, и, хотя Абаддон лишь бледная тень Хоруса, мы должны проявить к нему уважение. Колдун станет могучим союзником для XVII Легиона. Проследи, чтобы ему оказали нужные почести.

— Все будет так, как хочет Совет, мой повелитель, — склонив голову, ответил Мардук.

— Этот… артефакт готов к испытанию на воинах Ложного Императора?'

— Да, мой повелитель.

— Не подведи меня, Мардук. Я буду очень недоволен, если крестовый поход провалиться, — сказал Эреб, его голос был спокойным, но несущим вес огромной угрозы»

Колдун кивнул в знак уважения Мардуку, низко склонив украшенный немигающим оком Хоруса посох.

— Добро пожаловать, Иншабэль, — гладко сказал Мардук. — Для меня честь, что ты присоединился к нашему крестовому походу. Мы всегда рады битве бок о бок с братьями из Черного Легиона, а я уверен, что твой мудрый совет будет неоценим в грядущие кровавые дни.

— Благодарю вас за лестные слова, Темный Апостол Мардук, — ответил колдун с резким хотнианским акцентом. — Воитель крайне заинтересовался вашей… ксено-диковинкой.

Мардук кивнул со слабой улыбкой на губах. Очевидно Абаддон послал Иншабеля присмотреть за Несущими Слово, но Темный Апостол не дал гневу отразиться на своем лице.

Колдун посмотрел на зависший на низкой орбите «Инфидус Диаболис», а Мардук тоже поднял голову. Крейсер был лишь одним из многих, висевших неподвижно в пылающем небе демонического мира. Там было тринадцать боевых кораблей, и вновь дыхание Мардука захватило от внушающего благоговейный страх зрелища.

Тринадцать кораблей Несущих Слово: пять полных Воинств, ведомых Темными Апостолами.

«Громовые Ястребы» и «Штормовые Птицы» других Воинств уже взмывали в небеса, полные жаждущими крови фанатичными воинами. Большие транспорты неповоротливо поднимались к ожидающими кораблям, боевые танки и визжащие демонические машины седели в их трюмах или свисали под дном на метровой толщины кабелях и зажимах.

Колоссальные суда поднимались над поверхность Сикаруса, извергаясь из под парадных полей вокруг Базилики, которые разъехались и открыли зияющие склепы внизу. Огромные цилиндрические суда питали ревущие двигатели, сжегшие здания внизу, когда транспорты взмыли в воздух, отрицая тянущие их к земле законы гравитации. Катарты кружились вокруг чудовищ, наполняя воздух пронзительными воплями, демоны знали, что скрыто внутри, и жаждали пробуждения этих созданий. То были богомашины, почитаемые как физические воплощения великих сил, идолы темных Механикус, взмывающие в небеса, а Мардук был рад, что скоро целый демилегион этих необоримых боевых машин будет выпущен на врага. Прошло много времени с тех пор, как он последний раз шел на войну с этими гигантами, каждый шаг которых был длинной в пятьдесят метров, чье оружие опустошало целые имперские города.

— Впечатляющее зрелище, — сказал Иншабель.

— Действительно, — согласился Темный Апостол, на лице которого застыла довольная улыбка. — Скоро Империум вновь содрогнется.

Мардук поднял череполикий шлем и надел его на голову. Тот с шипением подключился к латному воротнику, и Несущий Слово глубоко вдохнул едкий рециркулируемый воздух.

— Черный Легион положил на нас глаз? — тихо прорычал Кол Бадар по закрытому вокс-каналу, который мог слышать только Мардук.

— Что-то вроде того, — ответил по каналу Темный Апостол. Он посмотрел на огромного Корифея.

— Не думай, что я не знаю, что ты пытался сделать, Кол Бадар, не знаю о твоей маленькой попытке убить меня, — произнес мягким, но источающим угрозу голосом Мардук.

Корифей сжал зубы, но не ответил.

— Я твой Темный Апостол, с полным одобрением и поддержкой Совета, — спокойно продолжил Мардук. — Я больше не буду терпеть или прощать неповиновение. Предупреждаю тебя в первый и последний раз.

А затем он повернулся к товарищам, прервав разговор.

— Идем, братья мои, — прогремел Темный Апостол, — Пришло время.

— Мы отправляемся на войну? — радостно спросил Разжигатель Войны грохочущим загробным басом.

— На войну, — подтвердил Мардук.

Эпилог

Мардук стоял, скрестив руки на груди и наблюдая за работой Дариока-Гренд'аля.

Несколько колец из темного металла, длиной с человека, изрезанных руками силы Хаоса, были выстроены в линию над кровавой пентаграммой, их удерживали в воздухе серворуки магоса. Все было три кольца, каждое из которых было меньше предыдущего, и они были расположены так, чтобы сформировать один широкий круг. Щупальца механодендритов удерживали кольца навесу неподвижно уцепившимися изогнутыми когтями и демоническим ртами. Другое черное и гладкое щупальце выступило из тела бывшего жреца Культа Механикус, выскользнув из кровавой дыры, открывшейся на его металлической груди, и потянулось к контрольной колонне позади магоса.

Моргающий глаз выступил на вершине щупальца и посмотрел на рычаги управления. Потом око растворилось в мясистом щупальце, нажавшем последовательность клавиш на консоли.

Из центра пентаграммы полился красный свет, а другой луч ударил с потолка, где был нарисован такой же демонический символ. Два луча встретились, пройдя через угловатые дыры в центре металлических колец, а Дариок-Гренд'аль разжал руки.

Мардук почти ожидал, что кольца рухнут на землю, но неподвижно зависли, когда магос отошел. Два одетых в черные рясы хирумека, чью иссохшую плоть усиливали механизмы, выступили вперед и передали магосу безликую стазисную коробку. Механодендриты нажал серию клавиш, и крышка коробки соскользнула, изнутри повалил дым.

Затем, заботливо и осторожно магос достал совершенную серебряную сферу из коробки. Хирумеки растворились по тьме, а Дариок-Гренд'аль зашагал обратно к висящим кольцам.

Магос протянул механодендриты к встречающимся лучами красного света и поместил сферу в центре, где они сталкивалась. Она зависла, зажатая двумя лучами, а Дариок-Гренд'аль вновь отошел.

Темные металлические кольца начали вращаться, все три двигались по различным орбитам друг вокруг друга, кружась плавно и с нарастающей скоростью. Звук отброшено вращающимися кольцами воздуха нарастал, и скоро прекратился в непрерывный гул. Красное сияние двух лучей начало рассеиваться, наполняя созданную все ускоряющимися кольцами сферу.

Глаза Мардука сомкнулись на серебряном шаре, Регуляторе Связей, который висел без движения в центре быстро вращающихся колец. Сначала не произошло ничего, но затем сфера засияла зеленым, иероглифы ксеносов проступили на гладкой металлической поверхности. Они ярко засветились, а потом сфера словно расплавилась, её безукоризненная поверхность превратилась в семь колец, вращающихся вокруг пылающего зеленого ядра.

Они начали вращаться, повторяя движения более крупных колец, созданных Дариоком-Гренд'алем, хотя их движения были гораздо медленнее.

После поворота рычага красные лучи стали ярче и плотнее, превратив зеленое свечение в центре сферы ксеносов в демонически яркий пурпурный свет.

— Оно работает, — с ухмылкой сказал Мардук. Оно принадлежало ему.

Зеленые молнии замерцали на вершине черной пирамиды, когда тюрьма древнего существа, известного как Неумирающий, была разрушена. Из земли вырвались огромные клубы дыма, когда огромная пирамида начала подниматься, зеленые иероглифы разгорались на её стенах. Она была больше чем любой линкор и двигались к темному небу, питаемая устройствами за гранью человеческого понимания, созданными теми, кто существовал до того, как родились сами звезды.

Большая часть огромной пирамиды скрывалась под скалами, взмывая в небеса, она расколола землю, отбросив тень на весь континент внизу. Пирамида взлетала все выше, зеленые молнии трещали на её гладких стенах.

Направляемая бессмертной волей Неумирающего, она двинулась к злобному красному бельму, пятнающему ночное небо, к Оку Ужаса, к тому, кто освободил древнее существо из заточения.

Мардук стоял, скрестив руки на груди и наблюдая за работой Дариока-Гренд'аля.

Несколько колец из темного металла, длиной с человека, изрезанных руками силы Хаоса, были выстроены в линию над кровавой пентаграммой, их удерживали в воздухе серворуки магоса. Все было три кольца, каждое из которых было меньше предыдущего, и они были расположены так, чтобы сформировать один широкий круг. Щупальца механодендритов удерживали кольца навесу неподвижно уцепившимися изогнутыми когтями и демоническим ртами. Другое черное и гладкое щупальце выступило из тела бывшего жреца Культа Механикус, выскользнув из кровавой дыры, открывшейся на его металлической груди, и потянулось к контрольной колонне позади магоса.

Моргающий глаз выступил на вершине щупальца и посмотрел на рычаги управления. Потом око растворилось в мясистом щупальце, нажавшем последовательность клавиш на консоли.

Из центра пентаграммы полился красный свет, а другой луч ударил с потолка, где был нарисован такой же демонический символ. Два луча встретились, пройдя через угловатые дыры в центре металлических колец, а Дариок-Гренд'аль разжал руки.

Мардук почти ожидал, что кольца рухнут на землю, но неподвижно зависли, когда магос отошел. Два одетых в черные рясы хирумека, чью иссохшую плоть усиливали механизмы, выступили вперед и передали магосу безликую стазисную коробку. Механодендриты нажал серию клавиш, и крышка коробки соскользнула, изнутри повалил дым.

Затем, заботливо и осторожно магос достал совершенную серебряную сферу из коробки. Хирумеки растворились по тьме, а Дариок-Гренд'аль зашагал обратно к висящим кольцам.

Магос протянул механодендриты к встречающимся лучами красного света и поместил сферу в центре, где они сталкивалась. Она зависла, зажатая двумя лучами, а Дариок-Гренд'аль вновь отошел.

Темные металлические кольца начали вращаться, все три двигались по различным орбитам друг вокруг друга, кружась плавно и с нарастающей скоростью. Звук отброшено вращающимися кольцами воздуха нарастал, и скоро прекратился в непрерывный гул. Красное сияние двух лучей начало рассеиваться, наполняя созданную все ускоряющимися кольцами сферу.

Глаза Мардука сомкнулись на серебряном шаре, Регуляторе Связей, который висел без движения в центре быстро вращающихся колец. Сначала не произошло ничего, но затем сфера засияла зеленым, иероглифы ксеносов проступили на гладкой металлической поверхности. Они ярко засветились, а потом сфера словно расплавилась, её безукоризненная поверхность превратилась в семь колец, вращающихся вокруг пылающего зеленого ядра.

Они начали вращаться, повторяя движения более крупных колец, созданных Дариоком-Гренд'алем, хотя их движения были гораздо медленнее.

После поворота рычага красные лучи стали ярче и плотнее, превратив зеленое свечение в центре сферы ксеносов в демонически яркий пурпурный свет.

— Оно работает, — с ухмылкой сказал Мардук. Оно принадлежало ему.

Зеленые молнии замерцали на вершине черной пирамиды, когда тюрьма древнего существа, известного как Неумирающий, была разрушена. Из земли вырвались огромные клубы дыма, когда огромная пирамида начала подниматься, зеленые иероглифы разгорались на её стенах. Она была больше чем любой линкор и двигались к темному небу, питаемая устройствами за гранью человеческого понимания, созданными теми, кто существовал до того, как родились сами звезды.

Большая часть огромной пирамиды скрывалась под скалами, взмывая в небеса, она расколола землю, отбросив тень на весь континент внизу. Пирамида взлетала все выше, зеленые молнии трещали на её гладких стенах.

Направляемая бессмертной волей Неумирающего, она двинулась к злобному красному бельму, пятнающему ночное небо, к Оку Ужаса, к тому, кто освободил древнее существо из заточения.

Мардук стоял, скрестив руки на груди и наблюдая за работой Дариока-Гренд'аля.

Несколько колец из темного металла, длиной с человека, изрезанных руками силы Хаоса, были выстроены в линию над кровавой пентаграммой, их удерживали в воздухе серворуки магоса. Все было три кольца, каждое из которых было меньше предыдущего, и они были расположены так, чтобы сформировать один широкий круг. Щупальца механодендритов удерживали кольца навесу неподвижно уцепившимися изогнутыми когтями и демоническим ртами. Другое черное и гладкое щупальце выступило из тела бывшего жреца Культа Механикус, выскользнув из кровавой дыры, открывшейся на его металлической груди, и потянулось к контрольной колонне позади магоса.

Моргающий глаз выступил на вершине щупальца и посмотрел на рычаги управления. Потом око растворилось в мясистом щупальце, нажавшем последовательность клавиш на консоли.

Из центра пентаграммы полился красный свет, а другой луч ударил с потолка, где был нарисован такой же демонический символ. Два луча встретились, пройдя через угловатые дыры в центре металлических колец, а Дариок-Гренд'аль разжал руки.

Мардук почти ожидал, что кольца рухнут на землю, но неподвижно зависли, когда магос отошел. Два одетых в черные рясы хирумека, чью иссохшую плоть усиливали механизмы, выступили вперед и передали магосу безликую стазисную коробку. Механодендриты нажал серию клавиш, и крышка коробки соскользнула, изнутри повалил дым.

Затем, заботливо и осторожно магос достал совершенную серебряную сферу из коробки. Хирумеки растворились по тьме, а Дариок-Гренд'аль зашагал обратно к висящим кольцам.

Магос протянул механодендриты к встречающимся лучами красного света и поместил сферу в центре, где они сталкивалась. Она зависла, зажатая двумя лучами, а Дариок-Гренд'аль вновь отошел.

Темные металлические кольца начали вращаться, все три двигались по различным орбитам друг вокруг друга, кружась плавно и с нарастающей скоростью. Звук отброшено вращающимися кольцами воздуха нарастал, и скоро прекратился в непрерывный гул. Красное сияние двух лучей начало рассеиваться, наполняя созданную все ускоряющимися кольцами сферу.

Глаза Мардука сомкнулись на серебряном шаре, Регуляторе Связей, который висел без движения в центре быстро вращающихся колец. Сначала не произошло ничего, но затем сфера засияла зеленым, иероглифы ксеносов проступили на гладкой металлической поверхности. Они ярко засветились, а потом сфера словно расплавилась, её безукоризненная поверхность превратилась в семь колец, вращающихся вокруг пылающего зеленого ядра.

Они начали вращаться, повторяя движения более крупных колец, созданных Дариоком-Гренд'алем, хотя их движения были гораздо медленнее.

После поворота рычага красные лучи стали ярче и плотнее, превратив зеленое свечение в центре сферы ксеносов в демонически яркий пурпурный свет.

— Оно работает, — с ухмылкой сказал Мардук. Оно принадлежало ему.

Зеленые молнии замерцали на вершине черной пирамиды, когда тюрьма древнего существа, известного как Неумирающий, была разрушена. Из земли вырвались огромные клубы дыма, когда огромная пирамида начала подниматься, зеленые иероглифы разгорались на её стенах. Она была больше чем любой линкор и двигались к темному небу, питаемая устройствами за гранью человеческого понимания, созданными теми, кто существовал до того, как родились сами звезды.

Большая часть огромной пирамиды скрывалась под скалами, взмывая в небеса, она расколола землю, отбросив тень на весь континент внизу. Пирамида взлетала все выше, зеленые молнии трещали на её гладких стенах.

Направляемая бессмертной волей Неумирающего, она двинулась к злобному красному бельму, пятнающему ночное небо, к Оку Ужаса, к тому, кто освободил древнее существо из заточения.

Тёмное кредо

Пролог

Вдоль покрытых лезвиями стен Базилики Слова поднималось зловоние немытых тел людей, которое восходящие потоки воздуха смешивали с тяжёлым ароматом благовоний и металлическим привкусом недавно пролитой крови. В воздухе повис электрический привкус Хаоса.

Балкон выступал из одного из великих шпилей базилики в пяти километрах над толпами. Поверхность демонического мира Сикарус являла собой улей из мавзолеев и храмов, хотя на такой высоте его частично скрывали кроваво-красные облака, которые кружились вокруг шпилей. На балконе бок о бок стояли два святых воителя, которые взирали на небеса своей малой родины.

Всюду, куда не бросить взгляд, к небесам тянулись колоссальные башни, а в храмах звонили в десятки тысяч скорбных погребальных колоколов. От миллионов прозелитов на улицах доносились стоны боли и экстаза — кошмарный звук, который возносили ввысь термальные испарения кровавых подземных топок и демонических кузниц.

Бескожие демоны кружили над головой. Другие сдирали плоть с десятков тысяч живых жертв, насаженных на колья по бокам шпилей базилики.

По занавесу из содранной кожи за спинами святых воинов прошла рябь.

— Пусть они раскроют себя, — заговорил Эреб, Первый Капеллан Несущих Слово. Его голос был низким и пугающим, — узнай, как далеко протекает река их порчи.

Голова святого демагога была выбрита и смазана маслами. Кожу на его скальпе покрывала сложная клинопись, которая превращала плоть капеллана в живую Книгу Лоргара. Мёртвые и холодные глаза Эреба ничего не выражали. В их зеркальной тьме Мардук видел себя в окружении мертвенно-бледного пламени эфира.

— Как пожелаете, милорд.

— Их целью будет обман и смущение. Они будут копать под тебя, пытаться привлечь на свою сторону тебя и твоих капитанов. Доверяй лишь своим суждениям.

— Я понимаю, милорд, — сказал Мардук, — я не подведу вас.

— Увидим.

Мардук последовал за взглядом Первого Капеллана, который смотрел в горизонт.

Тёмный Апостол понял, о чём размышляет Эреб, хотя не было видно ничего, кроме бесконечных шпилей, куполов кафедральных соборов и башен гехемахнет.

Казалось, что вечность прошла с тех пор, как благословенный Лоргар покинул легион своих последователей. Тысячелетия назад златокожий демонический примарх заперся в Темплум Инфицио и запретил всем нарушать его медитацию. Велика была скорбь Воинств, когда святой Лоргар огласил свою волю, ибо никогда ещё не были они разделены с восхваляемым Уризеном, как его звали воинские братства. Темплум Инфицио был окружён пустыней костей и воздвигнут восемью миллионами рабов-адептов, которые отдали свои жизни на стройке и пропитали камни храма своей кровью. И глас всего легиона вознесся в трауре, когда великие двери темплума были запечатаны, чтобы никогда не быть открытыми до окончания поста Лоргара.

Века складывались в тысячелетия, но каждый день во имя Уризена возжигали десятки тысяч кровавых свечей. А его имя было на измученных устах десяти миллионов кающихся грешников, которые молили Лоргара вернуться.

В его отсутствии Совет Сикаруса продолжал направлять паству, дабы легион остался верен заветам своего примарха.

— Он вернётся к нам, милорд? — спросил Мардук.

— В своё время, — заверил его Эреб. — Имей веру, Апостол.

Мардук прикоснулся к глифу Лоргара, которым был заклеймен его лоб, и прошептал молитву. Затем он поднял взор и прищурился, глядя на пылающие небеса и величие чистого варпа.

На низкой орбите над головой висели тринадцать неподвижных грозных боевых кораблей — пять полных Воинств были готовы ринуться в Тёмный Крестовый Поход против ненавистного Империума. Среди смертоносного косяка был и его корабль, «Инфидус Дьяволус», чьи борта ощетинились орудиями и пусковыми палубами, а над бронированным корпусом вздымались пирамиды и храмовые башни.

— Крестовый Поход ждёт тебя, Мардук, — произнес Эреб. — Да пребудет с тобой благословение Лоргара.

— И с вами, милорд, — Тёмный Апостол низко поклонился. Он развернулся и вышел с балкона, откинув занавес из содранной кожи.

Эреб наблюдал за уходом Мардука, а затем повернулся к далёкому горизонту.

— Давайте же, братья мои. Сыграйте против меня.

Первая Книга: Боросские Врата

Пять будет их, по крови, греху и клятве, пять кардиналов, что рождены на Колхиде и связаны узами Братства. Внемли! Возрадуйся! Се провозвестники тьмы, авгуры падения. И узри! Яростью адского пламени, истиной и сферой древней смерти овладеют вратами. И так наступит начало конца. Восторжествуй!

— Перевод «Рубрики Апокалиптика».

Первая глава

Клыкастые пасти десятка гротескных мизерикордов изрыгали благовония, которые наполняли тускло освещённые внутренности шаттла. Воители Воинства, чьи генетически усиленные тела были заключены в тяжелые доспехи цвета свернувшейся крови, сидели в медитативном безмолвии плечом к плечу и вдыхали тяжелый дым.

Согбенные существа заковыляли из бокового нефа для нанесения святой мази на доспехи. Лица были скрыты под глубокими капюшонами. Они шептали благочестивые молитвы и благословения, исполняя свою работу.

Кол Бадар взмахом руки отослал их прочь и зарычал, заставив существ засуетиться.

Его покрытое множеством шрамов после тысячелетий горькой войны лицо снизу освещала рубиново-красная подсветка древнего терминаторского доспеха. Голова казалась крошечной по сравнению с огромным доспехом, в который воин был запечатан навеки. Сегментированные кабели пронзали омертвевшую плоть на шее и висках.

— Инициировать последовательность вхождения в док, — прокаркал механический голос. Кол Бадара встряхнуло, когда заработали тормозные двигатели шаттла.

Отцепив крепления безопасности, Кол Бадар встал и пошёл по тёмным нефам «Буревестника». Каждый тяжёлый металлический шаг сопровождался жужжанием сервомоторов и шипением вентиляционной системы. Семь святых воителей культа Помазанников, воинской элиты, были избраны для сопровождения Тёмного Апостола и его свиты. Они склонили головы в знак уважения, когда Кол Бадар проходил мимо.

Помазанники — омытые кровью ветераны тысяч войн. Каждый из них — по праву гордый и пылкий святой чемпион Лоргара. Помазанники были облачены в древние комплекты терминаторской брони, на чьих тяжелых подогнанных керамитовых пластинах были вырезаны писания и висели украшения и иконы. Хирумехи заботливо обслуживали и ремонтировали эти доспехи, которые служили легиону долгие тысячелетия со времён падения Хоруса.

Взревели стабилизирующие двигатели, и «Буревестник» вздрогнул, когда посадочные магнитные крепления тяжело опустились на место. Вспыхнуло пылающее красное аварийное освещение, а визг двигателей начал стихать. Список данных промелькнул перед глазами Кол Бадара. Он быстро просмотрел информационное поле, а затем сморгнул его прочь.

— Почётному караулу приготовиться.

Помазанники все как один отцепили ремни и встали по стойке смирно, пока шаттл опускался на палубу огромного линкора.

Механические щелчки и жужжание сопровождало диагностику. Оружие проверяли и перезаряжали.

Пневматические стабилизаторы шаттла закрепились. Штурмовая рампа откинулась и хлопнулась на палубу, сопровождаемая шипением выравнивающегося давления и выбросом сверхнагретого пара. Кол Бадар повёл Помазанников вниз. Отслеживая цели, они ступили на борт «Круциус Маледиктус».

То был линкор типа «Инфернус», один из самых крупных кораблей, которые принимали участие в Великом Крестовом Походе и флагман Тёмного Апостола Экодаса. Линкор получил критические повреждения в последние дни перед падением Хоруса в сражениях с флотами Хана, но сумел дотащиться до убежища в Мальстриме. На демоническом мире-кузнице Гхалмек корабль отремонтировали, сильно модифицировали и перевооружили. Теперь это был один из самых хорошо вооружённых и тяжело бронированных кораблей в арсенале Несущих Слово, соперничая даже с «Инфидус Император» Кор Фаэрона.

Посадочная палуба «Круциус Маледиктус» была огромна, её арки вздымались на сотни метров. Древние штандарты и знамёна свисали с гигантских колон, повествуя о победах 7-го Ротного Воинства. Два других штурмовых шаттла уже приземлились. Они казались крошечными и незначительными на огромной посадочной палубе, которая была гораздо больше любой на борту «Инфидус Дьяволус». Кол Бадар лишь скривился и пристально посмотрел на сомкнутые ряды ждавших их Астартес.

Здесь находились больше двух тысяч Несущих Слово, которые неподвижно стояли, прижав болтеры к тёмно-красным нагрудникам. Седьмое Воинство было одним из самых крупных и прославленных в легионе Несущих Слово, а Тёмный Апостол Экодас считался приближенным Хранителя Веры, Кор Фаэрона. Воины-братья 7-го выстроились в десять шеренг по обе стороны от широкого четырёхсотметрового коридора, который вёл к титаническим взрывным дверям в дальнем конце посадочной палубы. По всей его длине был расстелен кроваво-красный ковёр.

Не было ни приветственной процессии, ни фанфар в честь тех, кто прибыл на борт «Круциус Маледиктус». Кол Бадар раздражённо рявкнул приказ своим братьям. Помазанники выстроились по четверо с обеих сторон у подножия штурмовой рампы «Буревестника». Раздалось резкое эхо ударов кулаков по нагрудникам. Кол Бадар повернулся к воинам 7-ого спиной в ожидании, когда Мардук, его Тёмный Апостол и господин, выйдет из «Буревестника».

Лицо Корифея помрачнело.

«Господин, — с ненавистью подумал он, — щенок не должен был подняться так высоко. Убил бы этого недоноска еще давно, на луне Калите, если бы Ярулек меня не удержал…»

На вершине рампы появился Мардук. Кол Бадар невольно дёрнул силовыми когтями.

Тёмный Апостол 34-го Великого Воинства — третий предводитель, который обладал этим титулом, с холодным пренебрежением взирал на мощь 7-го воинства. Генетическое наследство благословенного Лоргара явно проявилось в его аристократически благородных чертах смертельно бледного лица. Не имеющий века, красный левый глаз пополам разрезал узкий зрачок. За спиной свисала длинная сложная коса гагатово-чёрных волос.

На плечи наброшена тяжёлая меховая накидка, а на поясе тяжёлой цепью закреплён сливочного цвета табард.

Покрытый орнаментом и сильно переработанный красный силовой доспех — внебрачный отпрыск брони разных эпох, начиная сегментированными наголенниками Mkll «Крестовый Поход» и заканчивая укреплённым штифтами левым наплечником эры MkV. На каждом сантиметре вручную выгравированы письмена. На наручах и наколенниках высечены сотни тысяч слов — литании, послания и извлечения из Книги Лоргара. Третья книга Тенет Ненависти была полностью выгравирована на левом наруче, а наплечники обвивали десятки святых пассажей и псалмов. Клочья выдубленной кожи с посланиями и глифами были закреплены на доспехе печатями из кровавого воска с рунным клеймом.

В руках Мардук нёс святой крозиус арканум. Чтимый артефакт, который освятили кровью шавок Жиллимана, представлял собой мастерски сработанное оружие и священный символ мощи, внушающей благоговейный трепет.

Мардук властно перебросил накидку на плечо и начал спускаться по штурмовой рампе «Буревестника» на посадочную палубу. В шаге позади от него следовали два других воина в силовых доспехах.

По левую руку с грацией мечника шагал Буриас. То был генетически родившийся в последние дни Великой Войны жестокий показушник. Чёрные волосы были собраны в пучок и свисали до пояса, а обе руки были заняты святой трёхметровой иконой 34-го. На мучительно прекрасном лице Несущего Икону не было пятен или шрамов: Буриас был одним из одержимых, и его регенеративные способности впечатляли.

Другого Кол Бадар знал хуже. Являя собой резкую противоположность Несущему Икону, он был ниже и сложен плотнее, чем большинство воинов легиона, а широкое лицо выглядело месивом шрамовых тканей. Потупленные глаза запали глубоко под выступающие брови, что вместе с генетическим наследием придавало воину животный облик. Череп почти просвечивал сквозь гладко выбритую кожу головы, покрытую неровными шрамами и утыканную проводами. Чёрная борода была связана в одну узкую косу, свисавшую до половины бочкообразной груди. Поверх лишенного украшений доспеха была надета простая чёрная ряса. Руки — спрятаны в тяжёлых рукавах. На спине висела двуручная силовая булава, а на поясе покачивалась обвитая цепями и запертая на замок книга.

Кол Бадар сражался бок о бок с Мардуком, Буриасом и остальными членам Воинства во времена Великой Войны, но Первый Аколит Ашканез лишь недавно присоединился к 34-ому. Его послужной список впечатлял, но Кол Бадар ещё не бился вместе с ним на поле боя, а лишь там ковалось истинное братство…

Ашканез пребывал в Воинстве с той поры, как семь стандартных недель назад они покинули демонический мир Сикарус. Совет счёл, что в 34-ом не было подходящего кандидата и назначил Мардуку Первого Аколита.

— Какой милый спектакль устроил для нас Экодас, — Мардук оглядел безмолвные ряды Несущих Слово. — Что за бесхитростное напоминание о его силе.

— И едва ли необходимое, — сказал Кол Бадар, — В конце концов, он — один из Совета.

Лишь восемь персон заседали в Совете Сикаруса — святом правящем органе, который в отсутствие Лоргара направлял Несущих Слово, власть и могущество каждого тёмного кардинала были велики.

— Устрашение в его характере, — проворчал Мардук.

С рёвом двигателей другой шаттл прорвал мерцающее интеграционное поле посадочной палубы. Ряды орудий выпирали из-под тупого носа сильно модифицированного корабля, а за корпус цеплялись дрожащие остатки варпа — полупрозрачные, полуразумные сферы имматериума, которые пульсировали внутренним светом.

— Тип «Кадавр», — Кол Бадар взглядом оценил новоприбывший шаттл, — 18-е Воинство.

— Сарабдал, — добавил Буриас.

— Тёмный Апостол Сарабдал, Несущий Икону, — поправил Ашканез.

Буриас зарычал и двинулся на недавно назначенного Первого Аколита, но тот остался неподвижным, не желая противостояния.

Грузовая рампа старого шаттла типа «Кадавр» разделилась на четыре секции и со скрипом обрушилась на палубу. Из багровых теней кабины с дымящими кадильницами вылетело трио мертвецки выглядящих херувимов, чьи толстые детские лица исказились в гротескных усмешках. Их глаза были зашиты перекрёстными швами. Херувимы зарычали, обнажив крохотные иглы-зубы. Затем они начали серию пике и резких поворотов, дабы возвестить о пришествии своего владыки.

Тёмный Апостол Сарабдал выступил из шаттла и окинул взглядом пещеру посадочного отсека. Он нёс тяжёлый кольчужный плащ и доспех, который вручную изваяли в подобие лишенной кожи мускулатуры. Резко выступали все вены, связки и сухожилия.

Сарабдал зашагал навстречу Мардуку, его свита последовала за ним. Мардук в сопровождении своего окружения встретил его на полпути.

Оба Тёмных Апостола остановились, оценивая друг друга, а затем шагнули вперёд и обнялись как равные братья. Более высокий Сарабдал наклонился, чтобы поцеловать Мардука в обе щеки. Кожу защипало, когда к ней прикоснулись жгучие губы Тёмного Апостола.

— Мардук, о тебе высоко отзывался брат Эреб, — хрипло прошептал Сарабдал.

Мардук склонил голову, принимая комплимент.

— Милорд, — прошептал Ашканез, и Мардук обернулся, чтобы увидеть направлявшееся к ним подобное скелету существо.

Губы Темного Апостола скривились при виде киберорганической твари. Четыре механических насекоподобных руки торчали из раздутого брюха и рывками толкали существо вперёд. Тонкие как кости руки были широко разведены в совершенно искреннем приветственном жесте. Губы существа были отсечены, отчего на рту навеки застыл трупный оскал. Из затылка торчали похожие на шипы сенсорные антенны, а жужжание информационного потока вырывалось из приёмников в изменённой гортани.

Кривляясь, мерзкое существо остановилось перед Тёмными Апостолами и сделало неловкий поклон, запрокинув голову вперёд. Оно выпрямилось и начало говорить, но журчащие из безгубого рта слова не были связаны с безумной артикуляцией челюстей.

— Добро пожаловать, братья 34-го и 18-го, на «Круциус Маледиктус», — затараторила тварь. — Великий Апостол Экодас, да будет благословенно имя его, сожалеет, что не может поприветствовать вас, но скромно просит последовать за сим скромным полумеханическим субъектом в его зал для аудиенций.

— Великий Апостол Экодас? — переспросил Мардук.

— Какое высокомерие! — вскипел Сарабдал и с отвращением сплюнул на палубу. Густая лужица чёрной слюны начала разъедать пол отсека, шипя и выпуская пар.

Полумеханическое отродье поклонилось и раздражительно дёрнулось.

— Позволь мне оторвать ему голову, — прошептал Кол Бадар, и Мардук улыбнулся.

— Охотно, в зависимости от хода конклава.

— А можно сейчас? — спросил Буриас, когда существо с ногами насекомого глупо ухмыльнулось.

— Пойдём, — сказал Сарабдал. — Давайте покончим с этим.

Вторая глава

Облачённый в полные парадные регалии префект Верен стоял в центре Площади Победы под палящим солнцем и ждал прибытия Белого Консула.

За его спиной стояли по стойке смирно четыре тысячи солдат Боросского 232-го. Синие гордые королевские знамёна обвисли в неподвижном воздухе. Рядом с гвардейцами находились служебные вспомогательные машины полка: БТР «Химеры», разведывательные «Часовые», тягачи «Троянец».

За подразделением на высоте почти четырёх тысяч ступеней вздымалось огромное здание из белого мрамора — Храм Глориатуса. Парящий пик венчала великолепная золотая статуя Императора.

Верен в абсолютной тишине стоял рядом со своими старшими офицерами и штабным персоналом.

Могучий телом префект был эпитомом боросской породы, прекрасным солдатом и офицером. Его глаза были суровыми и голубыми как лёд. Кожа глубоко загорела. Нос был сломан раз десять и неудачно выровнен, а волосы цвета песка по-уставному коротко подстрижены.

Верен тяжело сглотнул, когда на него обрушился свет двух солнц. Он почти забыл, насколько безжалостным может быть лето Бороса Прима. Ведь префект не был на родине десять долгих лет. Верен позволил себе восхититься величием раскинувшегося перед ним города.

Сирена Принципал была сверкающим городом-бастионом, который в каждом направлении тянулся до горизонта, из белого мрамора и подстриженных лесопарков. Она была домом для более чем восьми миллионов горожан, каждый из которых добровольно прослужил в гвардии или СПО по-крайней мере одну пятилетку, и являлась одним из величайших городов Бороса Прима и всего подсектора Боросские Врата.

Идеально симметричные бульвары стометровой ширины, вдоль которых шли ряды огромных статуй имперских героев и чтимых святых, тянулись мимо колоссальных архитектурных чудес, которые были наполнены колоннами, арками и сверкающими алебастровыми скульптурами. Обсаженные деревьями мостики выгибались между парящими коллегиями схолы прогениум и церковными палатам храмов, а десятки тысяч покорных долгу граждан сновали туда сюда, спеша на лекции или работу. Общественные транспорты беззвучно змеились по изгибающимся акведукам и проносились мимо громадных кафедральных соборов, которые тянулись к небесам в молитве Богу-Императору. Каждый день миллионы венков и жетонов в форме аквилл возлагали у подножий сотен великих монументов, которые были воздвигнуты по всему городу в память великих побед и в честь павших героев.

Город делили пополам сверкающие крепостные стены. Они были отнюдь не властно гнетущими, но скульптурными шедеврами классического дизайна, к чьим бокам вздымались плавно изогнутые контрфорсы.

У подножия городских стен раскинулись пышные сады экзотических цветов и широколистных кустарников, которые питали подземные гидропоники. В каждом районе в окружении травянистых парков находились фонтаны с херувимами, из губ которых били струи воды.

Солнечные лучи ярко сверкали на шлемах и лазерных карабинах тысяч тренированных подразделений СПО, которые маршировали на вершинах стен. Голубые плащи, которые носили все подразделения боросских гвардейцев и СПО, ярко выделялись на фоне девственно-белого камня. Сирена Принципал гордилась примерно пятнадцатью миллионами постоянных солдат; гвардейцы были шестой частью населения, как и везде на Борос Прима. Это было редкостью для имперских систем.

Весь город был сплавом простой красоты и практичности, формы и функции; элегантным и чудесно спроектированным метрополисом, который, в сущности, был могучей и созданной по плану гения цитаделью, причём такой, в которой населению было приятно жить.

Сирена Принципал была воплощением всего, что было дорого жителям Бороса Прима: силы, решительности, порядка, изящества и благородства.

Взор Верена обратился к небесам, к далёкой тени Крона. Сколь бы мощными не были наземные защитные сооружения Бороса Прима, истинная сила планеты была в колоссальном звёздном форте, который вращался на орбите.

Ощетинившаяся орудиями цитадель размером с небольшую луну, Крон, была самой крупной космической станцией во всём Сегментуме Обскурус. Этот вечный часовой одновременно приносил покой жителям Бороса Примы и постоянно напоминал об имперской власти, ибо был троном правителей системы: Консулов.

Белые Консулы правили щедрой рукой, и жители системы Борос — всех восемнадцати населённых планет и двадцати колонизированных лун и астероидов — наслаждались свободами и уровнем жизни, о котором во многих регионах Империума даже не мечтали. Гражданские беспорядки были практически неслыханной вещью.

Боросом правили два Консула — Проконсул Осторий и его Коадъютор Аквилий. Они были высшей властью во всех политических и военных вопросах, к которой большинство населения планеты относилось с благоговением, граничащим с поклонением. Подобная набожность официально не поощрялась, но и не запрещалась — ибо разве не были созданы Консулы по образу самого Бога-Императора?

Проконсул и его соправитель были ответственны примерно за четыреста миллиардов имперских граждан, а также за безопасность практически всего подсектора Боросские Врата.

Верен разглядел несколько силуэтов, которые приближались со стороны звёздного форта и сверкали подобно падающим звёздам, и вытянулся по стойке смирно. Он уже слышал реактивные двигатели, которые с воем ворвались в атмосферу, а звук нарастал с далёкого гула до рёва, что разрывал уши.

Из ослепительного сияния солнца вырвались три ударных самолёта, которые крылом к крылу летели в плотном построении. Верен узнал проворные истребители «Молния» по изогнутому носовому профилю и отличительному вою.

Легко рассекая воздух, они спикировали и пронеслись над головами солдат боросского 232-го. Их путь устилали инверсионные следы из белого тумана. Истребители прошли прямо над головами и резко разделились, перейдя в широкое построение. Мгновение спустя на собравшихся солдат обрушился порыв жаркого вытесненного воздуха, растрепав капюшоны и знамёна.

Вой «Молний» стих и сменился резонирующим гулом более крупных двигателей. Минуту спустя в поле зрения появились вертолёты «Стервятник», чьи крылья тянули вниз цилиндрические ракетные установки и автопушки. Они эскортировали небольшой шаттл «Аквила». «Молнии» сделали ещё один заход, а затем взмыли и исчезли из виду.

«Аквила» блистала золотом, и Верен прищурился от отблесков её металлической кожи. Повернув к земле направляющие двигатели и выпустив посадочные устройства, шаттл и его вертолётный эскорт опустились на сверкающую белую парадную площадь в двадцати метрах перед легатом и его офицерами.

Они гладко коснулись земли, и ещё до того, как смолкли двигатели, золотая «Аквила» начала опускать своё пассажирское отделение.

-‘И узрите Ангела Смерти, что шагает среди нас’, - тихо процитировал легат. Верен знал, что слышал эту строчку в годы обучения в схоле прогениум, но не мог вспомнить, какой писец её написал.

Все мысли о древних поэтах и их эпосах были забыты, когда противоударная дверь пассажирского отделения «Аквилы» скользнула в сторону с шипением выравнивающегося воздушного давления.

В дверях появился огромный силуэт, столь большой, что ему пришлось пригнуть голову, чтобы выйти из посадочного аппарата. Воитель выпрямился в полный рост лишь тогда, когда ступил на парадное поле, и глаза Верена расширились.

Префект знал, что Консулы большие — он видел бесконечные видеозаписи их публичных выступлений, а фрески и статуи Астартес окружали гвардейца всю жизнь — но к их размеру его не подготовило ничто. Воитель был настоящим великаном.

Космодесантник был закован в тяжёлый латный доспех, столь же белый и безупречный, сколь и мрамор Сирены Принципал. Он был выше Верена на две головы. Огромные наплечники защищали громадные плечи Консула, на нагруднике которого блистал двуглавый орёл. Поверх силового доспеха был надет королевский синий табард, который украшала орлиная голова — геральдическая эмблема Белых Консулов. Её кайма была вышита тонкими нитями серебра. Верен узнал в космодесантнике коадъютора Аквилия.

Голова соправителя была обнажена, а широкое лицо было молодым и уверенным. Консул зашагал навстречу легату 232-го, держа шлем под рукой. Верен поборол порыв попятиться.

-‘И страх воплотился в имени его’, — услышал префект шепот легата.

Коадъютор замер в нескольких шагах от командира подразделения и его свиты. Он пристально посмотрел на легата с непроницаемым выражением бесцветных глаз на суровом лице.

— Цитата из Светона, — заговорил космодесантник. Голос, отметил Верен, был глубже, чем у обычного человека. Впрочем, это соответствовало размерам, — «Ин Номинэ Глорифидэ». Седьмой акт?

— Девятый, — ответил легат.

— Конечно, — Аквилий склонил голову в знак уважения. Дискуссия о классической литературе была последней вещью, которой ожидал Верен.

По резкому приказу солдаты Боросского 232-го с идеальной синхронностью отдали честь проконсулу. Космодесантник ответил на салют. По второму приказу полк вновь застыл по стойке смирно.

Одетый в мантию адепт Министорума, чью левую половину лица скрывала паутина аугментики, подошёл к Белому Консулу. Паривший над его плечом серво-череп зажужжал нечёткий инфокод.

— Легат Катон Мерула, 232-ой Полк, Имперская Гвардия Бороса Прима, отозван с линии фронта Иксксус IX в Фраксийском Походе под руководством лорда-командора Тибульта Горацио, — произнёс речативом из полупоклона адепт, который протянул руку в сторону командира подразделения. Его пальцы были игловидными механизмами, которые жужжали от выгружающейся информации, — Месяц перевооружения, перекодирования и рекрутирования перед возвращением на линию фронта. Статус исполнения: XX.V.II.P.C.IX.

Адепт обернулся к коадъютору и принизил себя, упав на одно колено и склонив голову к земле.

— Лорд Гай Аквилий из 5-ой Роты Белых Консулов из Адептус Прэсис, Дюкс Милитари, Коадъютор Бороса Прима, — изрёк монотонным голосом адепт, — Да восславиться Бог-Император.

— Да восславиться, — прошептал легат.

— Да восславиться, — сказал коадъютор Аквилий.

— Для меня честь обращаться к вам, сыны и дочери Бороса, — начал коадъютор, чей звучный голос легко достигал ушей каждого солдата 232-го без всяких вокс-усилителей.

— Проконсул собирался выступить сам, но ему помешали прибыть государственные дела, — сказал Аквилий, — Надеюсь, что вас не разочаровало моё присутствие.

Верен знал, что все солдаты 232-го ничуть не разочарованы. Лишь немногие из них когда-либо видели космодесантников, да и то издалека.

— Я робею в присутствии таких благородных воинов, как вы, — продолжал коадъютор, — Вы делаете всё, что я прошу от вас, даже больше, и я верю, что так будет и дальше. Я салютую вам, мужчины и женщины прославленного 232-го!

Адъютант Аквилия шагнул вперёд с покрытым изысканным орнаментом полковым знаменем. Золотая аквила сверкала на древке над резной крестовиной из кости. Само знамя было плотно свёрнуто и скреплено запонками. Адъютант припал на одно колено и протянул знамя командиру 232-го, который жестом приказал молодому офицеру, полному благоговейного страха аквилиферу полка, выйти вперёд и забрать знамя.

— С великой печалью узнал я о потере штандарта 232-го во время Даксийского Наступления на Фраксии Минор, — сказал Аквилий, — Я приказал своим личным оружейникам создать замену. Да послужит она подразделению верой и правдой.

После воодушевляющего кивка легата молодой аквилифер начал дрожащими руками вытаскивать запонки из знамени. Он поднял его высоко в воздух, чтобы знамя развевалось. Открылся гобелен такой красоты, что среди солдат раздались восхищённые вздохи. Чудесный образ крылатой святой мученицы Амелианы — официальной покровительницы подразделения — был выписан золотыми и серебряными нитями на голубом фоне. В верхнем левом углу была полковая эмблема и символы сорока походов долгой истории подразделения. На тыльной стороне знамени серебряными нитями были написаны имена каждого легата, который вёл подразделение в битву — всех трёхсот семидесяти четырёх.

Верен не знал, чего точно ждать при встрече с одним из чтимых Консулов лицом к лицу, но точно не ожидал подобной скромности от того, кто был настолько выше простых гвардейцев.

Следующие несколько минут промелькнули, пока коадъютор знакомился по имени с каждым офицером 232-го. Внезапно Белый Консул встал перед Вереном. Немногие люди были выше префекта, но тот ощутил себя ребёнком, когда посмотрел в широкое лицо Аквилия.

Коадъютор протянул руку, и они с Вереном пожали друг другу предплечья. Это было всё равно, что рукопожатие со статуей. Префект ощутил чудовищную силу хватки космодесантника.

Наконец, Белый Консул отдал честь 232-ему и зашагал обратно в шаттл. Охваченный благоговением Верен наблюдал, как «Аквила» возносилась к «Крону» подобно ангелу, который возвращался на небеса.

На борту «Аквилы» брат Аквилий барабанил пальцами по подлокотнику, — Где проконсул?

— Увы, я не могу сказать, коадъютор, — произнес сильно аугментированый помощник Аквилия. Соправитель глубоко вздохнул.

— Знамя было хорошим штрихом, — произнёс он секунду спустя.

— Я думал, что оно подойдёт, коадъютор. Полагаю, что его оценили.

— Да. Благодарю.

Белый Консул пристально смотрел сквозь иллюминатор на заполнившего вид «Крона».

Даже с расстояния в несколько сотен километров станция была колоссальной. По сравнению с ней золотой шаттл был совершенно незначительным. Аквилий видел в доках форта десяток кораблей имперского флота класса эсминец и выше. Даже два линейных крейсера боевой группы Хекс, «Виа Люций» и «Виа Крурий», казались карликами по сравнению с «Кроном», хотя в длину были больше трёх километров.

— Хотели бы вы, чтобы я показал вам оставшееся дневное расписание, коадъютор?

Взор Аквилия задержался на широких посадочных палубах и рядах орудийных батарей, которые усеяли закрытые мощными щитами бока станции.

— Коадъютор? — спросил слуга, протягивая космодесантнику инфо-планшет.

Аквилий отвернулся и кивнул.

Два часа спустя, когда его разум онемел от встреч с бюрократами и адептами Министорума, брат Аквилий шёл по ярко освящённому коридору в глубине звёздного форта «Крон». Он остановился и прижал ладонь к матово-чёрной сенсорной панели. Противоударные двери с шипением распахнулись, и Аквилий вошёл в тренировочные залы.

В воздухе повис тяжёлый запах пота и озона.

Аквилий остановился у третьей и единственной занятой камеры. Он покосился на экран инфопланшета командной кафедры и скривился.

Из камеры раздался высокий визг энергетического разряда, когда был выпущен тренировочный сервитор.

Воин внутри двигался с неуловимой смесью мощи и грации. Каждый взмах перетекал в парирование нового удара, а каждый выпад был точным и смертельным. Он проявлял изумительную экономию движений без лишней показухи или экстравагантности. Воин сражался боевым щитом и мечом, а его голова взмокла от пота. Воителя окружали четыре боевых сервитора, чьи безликие головы и стремительные тела мелькали за гудящими щитовыми устройствами. Руколезвия раскали воздух, когда машины пытались попасть по величавому мечнику. Тренировочные сервиторы атаковали, словно единое целое, ибо были запрограммированы дополнять друг друга.

То были отнюдь не туповатые протокольные киборги, но неистовые боевые образцы, чью агрессию усиливали стимуляторы и инжекторы «Гнева».

Аквилий знал, какие повреждения могут нанести эти хлёсткие руколезвия — отнюдь не мало шрамов принесли ему их прикосновения — и взирал на проконсула со смесью уважения, благоговения и разочарования.

Лишь двадцать один месяц назад брат-ветеран Кассий Осторий был Ротным Чемпионом 5-ой. Он занимал этот пост сорок семь лет, а за триста тридцать четыре года до этого был зачислен в ряды Белых Консулов.

Аквилий был вне себя от радости, когда впервые услышал, что он будет служить коадъютором брата-ветерана Остория. Кассий, который родился в Ультрамаре и был одним из самых уважаемых воинов Белых Консулов — возможно, что лучшим мечником — был идолом Аквилия, когда тот поднимался от скаута-новобранца до полностью оперившегося боевого брата.

За последние месяцы этот энтузиазм значительно спал.

С завидным мастерством Осторий отразил боевым щитом рубящий удар. Обернувшись, он парировал второй и третий удары, которые пришли с разных углов, и резанул мечом по лицу одного из тренировочных сервиторов. Щит отметил удар электрической вспышкой, и обесточенный сервитор неловко отшатнулся.

Осторий продолжал движение к следующему сервитору. Он свершил совершенный выпад в грудь, а затем обернулся и припал на одно колено, чтобы выполнить потрошащий выпад в третьего, чей клинок промелькнул в нескольких сантиметрах над головой Остория. Последний из активных сервиторов шагнул навстречу проконсулу, который поднялся на ноги. Уйдя в сторону от неистового удара, он сделал выпад в шею. Удар был отражён, а сервитор, чьи рефлексы и силу увеличивали скопления сервомускулов, прыгнул вперёд.

Ловким круговым движением меча Осторий отбил оба клинка, которые укололи его в грудь, и напрягся, сместив вниз центр тяжести. Проконсул пригнулся и ударил плечом в поясницу сервитора. Тяжёлый киборг оторвался от пола и отшатнулся назад. Осторий обезвредил машину мощным ударом в голову.

— Остановить бой, — произнес проконсул, прежде чем сервиторы вновь активировались. Он подошёл к стенке тренировочной камеры и положил меч и боевой щит на стойку для оружия. Вытерев рукой мокрую от пота голову, он оглядел ряды оружия, прежде чем выбрать тяжёлую двухлезвийную секиру. С одной стороны она заканчивалась топором, а с другой — изогнутым клинком-полумесяцем. Осторий сделал несколько ловких взмахов, проверяя вес и баланс.

— Брат, ты пришёл потренироваться? — сказал проконсул, хотя он уделял Аквилию мало внимания, продолжая пробные взмахи секирой.

— Нет, проконсул.

— Ты пришёл, чтобы посмотреть на мою тренировку? — Осторий в первый раз взглянул через камеру на Аквилия. Левый глаз был аугментическим, а несколько шрамов рассекли его губы в уродливый оскал. Левое ухо было заменено внутренней аугментикой. Проконсул выглядел жестоким воином, гнетущим и внешностью, и поведением.

— Нет, проконсул, — Аквилий всегда чувствовал себя таким молодым и неопытным при встрече со старшим проконсулом и боролся с жаром, который проступал на щеках, — Я пришёл проверить, всё ли в порядке — дипломатично сказал соправитель, — Вы не были на инспекции этим утром. Я решил узнать, в чём дело.

— Возобновить бой, угроза восьмого уровня, — приказал Осторий.

Четыре тренировочных сервитора вновь задёргались и окружили проконсула.

— У меня есть другие дела, — ответил тот, перекрикивая механическое жужжание сервиторов.

Аквилий посмотрел на экран инфопланшета командной кафедры.

— Ты тренировался семь часов двадцать минут.

— Коадъютор, боевой брат не может тренироваться слишком много, — проворчал Осторий.

Молодой Белый Консул рассвирепел от намёка.

— Я тренируюсь столько часов, сколько оговорен в кодексе, — произнес он, — Я бы тренировался больше, если бы не дела и обязанности моего положения.

Осторий крутанулся, подкосив ноги одному сервитору, а затем тяжёлым ударом по голове поверг наземь другого.

— Я счёл, что ты способен провести утреннюю инспекцию без меня, — проконсул парировал быстрый удар, а затем ударом тяжёлого сапога отшвырнул сервитора прочь, — Или моя вера в тебя была неуместной?

Аквилий прикусил язык, приняв выговор без жалоб.

— Проконсул, есть дела, которые требуют вашего внимания, — коадъютор скромно смотрел на инфопланешет в руках. Ему пришлось повысить голос, чтобы быть услышанным сквозь нарастающий гул в тренировочной камере, — В течение следующих двух часов ещё девять подразделений вернётся из Фраксийского Скопления — шесть пехотных, два бронетанковых и одно артиллерийское. Есть военные депеши из Ассамблеи, которые требуют вашего внимания, и вклады из конгломерата Даксийских Лун. Эмиссары Механикус из Грифоньей Твердыни, которые ждут…

— Аквилий, — рявкнул Осторий, повергая последнего соперника серией резких выпадов.

— Да, проконсул? — Аквилий поднял глаза от планшета.

— Не сейчас.

Осторий тяжело вздохнул, когда ушёл Аквилий. Он знал, что его мрачное настроение никак не было связано с коадъютором. Аквилий лишь исполнял свой долг — у Остория не было права его унижать. Фактически, такого права быть не могло, ведь это он, как проконсул, должен был учить Аквилия.

Не в первый раз Осторий задался вопросом, почему его разлучили с любимой 5-ой ротой и направили в систему Борос. Каждый боевой брат служит коадъютором несколько лет после того, как поднимается над уровнем неофита, но лишь немногих ветеранов избрали в проконсулы. Быть избранным было великой честью и отбором тех, кто вынашивал амбиции стать сержантом или капитаном. Но это не было тем, чего хотел Осторий.

Он не желал быть сержантом, а тем более капитаном. Осторий был обычным воином и не хотел стать чем-то большим. Осторий всегда желал лишь быть ротным чемпионом 5-ой, чьим долгом была защита капитана в гуще боя. Этому его учили, и в этом Осторий преуспел, а не в управлении некой богатой системой-бастионом или попытке стать подходящей моделью поведения для молодого Белого Консула.

Осторий поднял с оружейной стойки тяжёлый двухголовый молот.

— Возобновить бой, угроза девятого уровня.

Тренировочные сервиторы вновь активировались.

Тридцать лет, подумал Осторий. Тридцать лет были ничем в жизни космодесантника.

Но Кассию они казались вечностью.

Третья глава

Вздымающийся почти на пятьдесят метров в высоту наблюдательный портал Санктум Корпус давал беспрепятственный обзор «Круциус Маледиктус». Построенный в виде замка корпус громоздкого линкора казался городом — целым районом Сикаруса, который оборвал корни и взлетел. Над корпусом вздымались десятки служащих контрфорсами кафедральных соборов, которые чередовались со шпилями, сверкающими куполами и гротескными статуями. Многослойные ряды защитных батарей и орудийных турелей, полускрытые за десятиэтажными альковами, выступали из бортов подобно ощетинившимся шипам.

Линкор пробивал себе путь сквозь бурлящее безумие варпа, рассекая чистую субстанцию Хаоса широким черепом-носом. Несколько других кораблей искупительного крестового похода можно было разглядеть по левому и правому борту, хотя нематериальное измерение размывало очертания их древних корпусов. Демоны всех форм и размеров плыли в кильватере — вечно изменяющийся инфернальный эскорт.

Когти скреблись по внешней стороне наблюдательного портала, а липкие подобные языкам протуберанцы облизывали поверхность. Стая катартов пронеслась мимо на оперённых белых крыльях, ангельских и сияющих изнутри. Лишь в эфире они появлялись в истинной форме. Приходя в реальный мир, катарты представали бескожими гарпиями, а не прекрасными, элегантными и смертоносно очаровательными существами.

Но даже величественный вид варпа во всей его инфернальной славе не мог заглушить раздражение и растущий гнев Мардука.

— Это оскорбление, — проворчал Тёмный Апостол Белагоса на другой стороне зияющего зала Санктум Корпус, озвучивая мысли Мардука, — Он слишком далеко зашёл.

Белагоса был высоким и худым. В жесте исступлённой веры Апостол 12-го Воинства вырвал свои глаза много веков назад. Но всё равно он обернулся прямо к Мардуку. Эти пустые глазницы были отнюдь не слепы, а кровавые слёзы стекали по щекам.

— Терпение, брат, — заговорил Анкх-Илот — Тёмный Апостол 11-го Воинства. Он хрипло шептал из-за шипастого аналоя своей кафедры, — Я уверен, что Великий Апостол Экодас не станет…

— Великий Апостол, — сплюнул Сарабдал. Святой предводитель 18-го Воинства стоял со скрещенным руками, — Экая спесь. То, что его волнуют подобные мелочи — оскорбление всего нашего ордена.

— Сам Хранитель Веры, достопочтенный Кор Фаэрон, даровал сей титул ему, почтенный брат, — ответил Анкх-Илот.

Тёмный Апостол Анкх-Илот был суровым воином, в чей лоб была вбита пугающая шипастая чёрная металлическая звезда Хаоса Восславленного, а плоть являлась живым холстом для мерзких святых ритуалов. Многочисленные порезы и рубцы были воспалёнными свидетелями ритуального самобичевания. Под новыми ранами проступали старые шрамы. Мардук предположил, что Тёмный Апостол натирает нанесённые себе увечья ядовитыми мазями и бальзамами, чтобы препятствовать регенеративным способностям физиологии Астартес, ибо многие раны был свежими и открытыми. Подобное не было редкостью в легионе.

— Он может звать себя, как хочет, — сказал Белагоса и жестом показал на пустую кафедру Экодаса, — Но когда же достопочтимый Великий Апостол озарит нас своим присутствием?

Трибуна Экодаса была окружена балюстрадами и шипастыми ограждениями. Она была гораздо больше, чем у остальных Апостолов, и занимала господствующее центральное положение в Санктум Корпус. Удерживаемая на подобных скелетам арках трибуна выступала на тридцать метров из стены напротив громадного наблюдательного портала и давала беспрепятственный вид на низшие трибуны. Пасти вырезанных под кафедрой уродливых горгулий изрыгали облака ладана.

Восьмиугольный зал Санктум Корпус был вертикальной шахтой, которая падала во тьму. Он тянулся более чем на километр от дна до потолка и пробивал себе путь через центр могучего линкора. Кафедры Апостолов были почти на самой вершине — всего лишь в пятидесяти метрах от красного стеклянного купола. Они нависали над казавшимся бездонным разломом на подобных позвоночникам колоннах, которые находились в углах зала.

Хотя зал был восьмидесяти метров в диаметре, высота и глубина делали Санктум Корпус гнетущим даже с зияющим наблюдательным порталом на передней стене. Вдоль стен шли ряды книг, кодексов и святых писаний в кожаной обложке.

Десятки миллионов святых работ были забиты в альковы или сложены на полках без всякого подобия порядка или связи. Древние пыльные тома, полные поучений и писаний Лоргара, были свалены в опасные груды, а десятки тысяч анналов и святых текстов были втиснуты в каждую щель. Все были оплетены в кожи людей и ксеносов всех оттенков и структур. Многие из бесценных книг были написаны перьями прозелитов писцов-рабов в незапамятные времена на Колхиде задолго до начала Великого Крестового Похода, ещё до того, как на Колхиду прибыл благословенный примарх Лоргар, даже до возвышения лицемерного, лживого Ложного Императора.

Свежие книги постоянно добавляли к головокружительному собранию знаний и мудростей легиона. Новые тома были полны свежих поучений и благочестивых писаний. Помимо Сикаруса, скрипторум «Круциус Маледиктус» был величайшим вместилищем святых учений Несущих Слово во вселенной.

Омерзительные сервиторы-архивисты, иссохшие кадавры, которых удерживали на весу гудящие суспензорные импеллеры, парили туда-сюда между бесконечными рядами святых книг, заботливо опекая свои наделы.

Огромные, подобные паутине арки тянулись между книжными шкафами к сводчатому потолку над конклавом Апостолов. В эти арки вплавили десять тысяч скелетов, скрепив их искажённые позвоночники мрамором. Черепа были запрокинуты назад в бессловесной агонии, а костлявые руки подняты вверх в молчаливом призыве к богам. На открытых ладонях стояли толстые свечи из кровавого воска. Двадцать тысяч мерцающих языков пламени отбрасывали свет на собравшихся.

— Я уверен, что Великий Апостол Экодас не заставит нас ждать долго, — сказал Анкх-Илот.

— Достаточно долго, что впечатлить нас своей властью, — произнёс Мардук.

— Едва повышенный Первый Послушник уже судит о почтенном члене Совета, — зашипел Анкх-Илот, сердито смотря на Мардука через открытое пространство Санктум Корпус.

— Лучше видеть вещи такими, каковы они, чем слепо принимать их, — произнёс Сарабдал.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Анкх-Илот.

— Я имею в виду, — проворчал Сарабдал, — Что наш младший брат-апостол говорит то, что думаем мы все. Мне начинают надоедать игры Экодаса.

— Я уверен, что достопочтенный Великий Апостол не желает прогневить своих верных братьев-апостолов, — сказал Анкх-Илот.

— Всё такой же подлиза, — сказал Белагоса, — Ты столь трогательно пресмыкаешься у ног Экодаса.

— Ты не заставишь меня нарушить перемирие Санктум Корпус, — произнёс Анкх-Илот, — В твоих словах нет ничего, кроме яда и желчи.

— Кое в чём брат Белагоса прав, — мягко сказал Сарабдал.

— О? Прошу, просвети меня, — сказал Анкх-Илот.

— Ты — марионетка, — сказал Сарабдал, — Всего лишь питомец Экодаса, а 11-ое Воинство — лишь продолжение его Воинства. Ты пресмыкаешься всякий раз, когда хозяин решает бросить тебе объедки.

В комнате воцарился глухой гул моторов-импеллеров архивных сервиторов. Белагоса широко ухмыльнулся, а Мардуку было трудно скрыть удовлетворение, когда кровь отхлынула от лица Анкх-Илота. Его свита притихла.

— Конечно, это не мои слова, — спокойно произнёс Сарабдал, словно не замечая, как разозлил Апостола 11-го Воинства, — Просто… Я это где-то слышал.

— Кто говорит так? — прошипел Анкх-Илот.

— Все знают, что ты — козёл отпущения Экодаса, — сказал Белагоса, наслаждаясь пламенным гневом Анкх-Илота.

Мардук слышал от Ярулека, своего бывшего хозяина и прошлого святого предводителя 34-го Воинства, о том, насколько подозрительным образом Анкх-Илот пришёл к власти. Ярулек сказал Мардуку, что в своё время Совет Сикаруса назначил Анкх-Илота Первым Послушником 11-го Воинства лишь по настоянию Экодаса. Меньше чем десятилетие спустя Анкх-Илот возвысился до Тёмного Апостола после того, как его предшественника убили при обстоятельствах, которые, по мнению многих, были делом рук Экодаса.

Мардук фыркнул от мысли о том, как он сам пришёл к власти.

— Тебя что-то умиляет, Апостол? — спросил Анкх-Илот с ядом в глазах. Его тело дрожало от ярости.

— Конечно же, нет, почтенный брат, — насмешливо сказал Мардук, — Подобные слухи, очевидно, явная клевета, ослабляют всех нас.

— Все мы знаем, что единственная причина, по которой твоё присутствие терпят в крестовом походе, — сплюнул Анкх-Илот, — заключена в том, что ты владеешь устройством, которое раскопал Ярулек. Будем надеяться, что оно будет достойно проблем.

— Первая вещь, которую ты сказал по делу, — произнёс Белагоса.

— Согласен, — сказал Сарабдал.

Мардук проглотил свой гнев.

— Дорогие братья, я сражался и истекал кровью, чтобы заполучить Регулятор Связей и раскрыть тайны, — Мардук пристально смотрел на трёх других Апостолов. Он вцепился в шипастое ограждение своей кафедры с такой силой, что мог её вырвать, — Десятки миллионов умерли, чтобы я его заполучил. Исчезли миры. Регулятор выиграет для нас войну, а когда это произойдёт, то я пожну плоды. Внемлите моим словам, что со временем вы все почтительно склоните передо мной головы!

Хохот Белагосы был глубоким и раскатистым. Казалось, что Сарабдала тоже развеселила вспышка.

— Ступай осторожно, Мардук, — предостерёг Анкх-Илот, — Апостол может быстро пасть, если не научиться уважать старших.

— Старших? — оскалился Белагоса, который быстро обратился к излюбленной цели, — И ты включаешь себя в их число? Возможно, что Мардук — всего лишь щенок, но я помню, что не так давно ты сам был скромным Первым Послушником, Анкх-Илот. Я даже помню время, когда тебя приняли в легион. И даже тогда ты был лишь самодовольным червём!

Холодные глаза Анкх-Илота повернулись к Белагосе. Его свита, что стояла в тени алькова за кафедрой, напряглась. Неуклюжий Корифей Анкх-Илота сжал руки в кулаки, а зарядные механизмы болтеров, встроенных в латные перчатки, с гулом активировались. Воин напоминал громадного примата со сгорбленной спиной и несоразмерно большими руками.

Почётный караул Белагосы ответил тем же, демоны в их телах напряглись, чтобы разорвать оковы, и ждали лишь ключевого слова хозяина, которое их освободит.

— Белагоса, ты слишком далеко зашёл, — прошипел Анкх-Илот, — Но я не нарушу мир конклава, как бы тебе этого не хотелось.

— Ты всё такой же трус, — сказал Белагоса.

— Довольно! — рявкнул Сарабдал, предвосхитив ответ Анкх-Илота, — Эта перебранка унижает нас всех.

Из четырёх присутствующих Тёмных Апостолов дольше всех возглавлял Воинства Сарабдал, которого возвысил до повелителя 18-го сам благословенный Лоргар. Воспитанный в скрипторумах Колхиды, Сарабдал был всего лишь ребёнком, когда он принял участие в жестоких Схизматических Войнах, которые раскололи Завет — доминирующий религиозный орден феодального мира. Впечатлённый фанатизмом подростка и его пылкими манерами, Лоргар взял мальчика под своё крыло и, воссоединившись с легионом, лично избрал его для введения в ряды Несущих Слово. Немногих Тёмных Апостолов уважали сильнее, чем Сарабдала, поэтому после его упрёка Белагоса и Анкх-Илот не нарушали торжественной тишины.

А внушительная мощь собралась в этом зале, — с тонкой улыбкой на губах подумал Мардук.

Четыре Тёмных Апостола повелевали пятью с половиной тысячами воинов Астартес. Вместе с мощью Великого Воинства Экодаса это число увеличивалось до девяти тысяч. И увеличивалось ещё сильнее, учитывая танки, дредноуты, демонические машины и штурмовые корабли пяти Воинств.

Их сопровождало более миллиона культистов Слова — мужчин и женщин с промытыми мозгами, которых согнали как скот на неуклюжие рабовладельческие суда. Эти жалкие ничтожества подвергались бесконечному потоку сводящего с ума варп-шума от парящих Диссонансов. Спустя годы и месяцы непрестанной какофонии их свободная воля и сопротивление разрушалось, и они становились истинными прислужниками Хаоса. Культистов, мало полезных тактически, гнали на орудия врага по минным полям или приносили в жертву их хозяева, но они шли на это добровольно.

Наконец, флот сопровождал огромный транспорт Легио Вультурус — мрачный корабль, который был вдвое больше «Круциус Маледиктус». Внутри его подобного пещере стазисного трюма покоился полный демилегио богов-машин: двадцать самых грозных боевых механизмов, которые когда-либо создавали на мирах-кузнях Механикус. Как часть Ордо Милитарис — крыла Коллегии Титаника, они сражались в практически непрерывной битве со времён начала Великого Крестового Похода. Легио Вультурус провозгласил свою верность Воителю Хорусу и обратил орудия на своих братьев посреди битвы, нанеся чудовищный урон Легио Грифоникус и Легио Викторум, уничтожив практически сорок боевых машин в одном непредвиденном сражении. Конкретно этот демилегио Вультурус сражался бок о бок с Несущими Слово с самого начала Крестового Похода, и многие в XVII легионе утверждали, что сам Эреб обратил их к делу Воителя.

— Это возмутительно, — проворчал Белагоса, — Если придётся ещё минуту ждать того, что Экодас озарит нас своим присутствием, то я…

Его речь оборвалась, когда распахнулись противовзрывные двери над господствующей трибуной, и оттуда повалили пар и маслянистый, пропитанный благовониями дым. Из открытого портала тяжёло зашагала процессия ветеранов в терминаторских доспехах. Они замерли на почтительном расстоянии, а Экодас вышел вперёд, чтобы занять своё место на подиуме.

Лицо древнего и весьма аугментированного Тёмного Апостола несло отпечатки тысячелетних войн, его черты были впалыми и морщинистыми. В его поведении не было ничего напыщенного или экстравагантного. Простая черная ряса свисала с широких аскетических пластин доспеха. Единственными украшениями были несколько нашейных амулетов. Мардук узнал характерный стиль шаманов-жрецов Давина в сих фетишах из кости и окровавленных волос, которые были повешены на нити из сухожилий. У Экодаса не было с собой оружия или церемониального посоха. Поговаривали, что он предпочитает не пачкать руки и приказывает подопечным сражаться в его битвах.

— Не смею перебивать тебя, — сказал Экодас, — Мне крайне интересно, что же ты хотел сказать.

Тёмный Апостол смотрел вниз на Белагосу чёрными глазами, в которых горел сдерживаемый гнев. Его внушительная свита, которая была гораздо многочисленней, чем у остальных Апостолов, продолжала входить вереницей в зал. Это было недвусмысленным проявлением воинской мощи.

Челюсть Белагосы лязгнула.

Внимание Экодаса сместилось, и Мардук, когда на него обрушилась вся мощь взора Великого Апостола, поборол желание преклонить колени. Мардук сердито напомнил себе, что он — Тёмный Апостол Лоргара, который не должен кланяться никому, кроме самого Уризена. Затем он увидел в пылающих глазах Экодаса удовлетворение, и в душе у Мардука вспыхнул гнев — могучий и пылкий.

В гневе можно найти великую силу, — сказал Экодас, а Мардук вздрогнул, когда слова болезненно впились в его разум. Губы Великого Апостола не двигались, но Мардук слышал слова так, словно их произносили рядом, и мгновенно понял, что никто другой их не слышал.

Разум Апостола был подобен крепости. Иначе его бы захлестнула сокрушительная мощь варпа, а разум был бы разодран миллиардами смертоносных созданий, которые таились за пределами реальности. Со стенами, которые воздвигли века ментальных тренировок и кодирования, и парапетами, созданными из непоколебимой веры и абсолютной уверенности, разум Апостола был практически неприступен, но Экодас проломился прямо сквозь укрепления так, словно их не было.

Но, молодой Апостол, всегда направляй свой гнев на настоящего врага, — тяжело ударил голос Экодаса. Он продолжал пристально глядеть на собрата глазами, в которых горело пламя фанатизма, пока Мардук пытался отвернуться и восстановить самоконтроль.

Экодас разорвал контакт внезапно и болезненно. Мардук вцепился в ограждение кафедры, когда на него обрушилась волна головокружения. Он чувствовал себя физически выпитым до дна, а в голове зудела тупая боль.

— Милорд Апостол, всё в порядке? — Ашканез склонился и зашептал на ухо Мардука. Тёмный Апостол проигнорировал своего Первого Послушника и пристально посмотрел на Экодаса. Он был взбешен тем, что его застали врасплох, и Экодас так легко проломился сквозь ментальные укрепления.

Узнал ли Экодас нечто важное? Прознал ли он об обещании Мардука Эребу и о шокирующих подозрениях, которые были у Первого Капеллана?

Сомнительно, ибо самые одаренные псайкеры обычно могли прочесть лишь те мысли, которые были на поверхности разума в любом состоянии. И даже тогда было трудно найти нечто конкретное среди сбивающей с толку груды случайных образов и эмоций. Впрочем… Было невозможно узнать наверняка, что же увидел Экодас.

Мардук понял, что он недооценил Апостола. Он всегда считал Экодаса бесхитростным жрецом, кузнечным молотом, который всегда сокрушает своих противников в противостоянии, как на войне, так и в политике. Теперь Мардуку пришлось расстаться со своими предубеждениями.

— Так тебе нечего сказать, Белагоса? — внимание Экодаса вновь обратилось к другому Тёмному Апостолу. Кто знает, о чём они безмолвно говорили, — Брат, разве ты не хочешь мне ничего сказать в лицо?

— Нет, милорд, — наконец, сказал Белагоса, опустив взор.

Экодас бросил на Мардука взгляд, который был полон гнетущей властности.

Я — не твой враг, — прогрохотал его голос. Струйка крови вытекла из ноздрей Мардука.

Конклав был коротким и деловым. Корифей Экодаса, Кол Харекх, бегло прошёлся по окончательному плану штурма, говоря со спокойной властностью того, кто привык к повиновению.

На открытом пространстве между кафедрами апостолов зависла трехмерная голографическая проекция бинарной звёздной системы: цели гнева крестового похода. Изображение прерывалось мерцанием статики, а вспышки варп-помех периодически перекрывали визуальные данные, показывая визжащих демонов и другие жуткие образы.

Игнорируя аномалии, Мардук напряжённо всматривался в голографическую проекцию. Пока раскрывались детали атаки, он наблюдал, как крошечные планеты и луны бинарной звёздной системы медленно вращаются друг вокруг друга, лениво кружась вокруг сердца — двух солнц. Одно было массивным красным гигантом, который просуществовал по-крайней мере несколько миллиардов лет, а другое, убийца, являлось небольшим паразитом, который был раскалён добела.

Вокруг двух звёзд вращались двадцать девять планет, а также горстка крупных лун. Потоки информации проносились по экрану на аналое Мардука, отражая географию, население, защитные системы и индустрию каждой планеты, на которую он указывал. Восемнадцать планет были обитаемыми. Три из них от природы подходили основанным на углероде жизненным формам, а остальные были терраформированны, чтобы создать пригодную для жизни людей атмосферу. Население прочих колонизированных лун и планет существовало внутри обширных куполов, которые благодаря размерам имели собственный климат, внутри герметически запечатанных станций, куда закачивали рециркулируемый воздух, или подземных комплексов-лабиринтов.

Астероидный пояс тысячекилометровой толщины формировал внутри звёздной системы кольцо, которое делило её на внутреннее ядро и внешние миры. В ядре находилась большая часть населённых планет, а на небесных телах холодных внешних пределов располагалось лишь несколько изолированных шахтёрских и индустриальных станций.

— Боросские Врата, — произнёс Экодас, — арена для Конца Времён, судя по «Рубрике Апокалиптика». Десять тысячелетий Хаос пытался овладеть системой. Десять тысячелетий он был её лишён. До сих пор.

Пульсирующие красные иконы наложились на голографическую звёздную карту, показав варп-маршруты в систему и из неё.

Потоки информации текли по инфопланшету аналоя Мардука и меньшим терминалам, которые за его спиной занимал Кол Бадар. Иссохшие сервиторы, подключенные напрямую к контрольным веб-каналам, направляли постоянный информационный поток змеиными пальцами-щупальцами.

Информация, касающаяся системы и её обороны, была настолько точной, насколько можно было получить маленькими экранированными дронами, которые были сброшены с варп-орбиты во внешних пределах вражеской системы. Они были практически невидимы для обычного сканирования или радиоперехвата, а сейчас таились в плотном астероидном поле системы и посылали обратно устойчивые потоки ценной информации. Это был деликатный процесс: враг бы заметил слишком большой информационный поток и приготовился, а при слишком маленьком — Несущие Слово бы вошли в слепую в один из наиболее защищённых регионов Империума — яростней защищали лишь сами Кадийские Врата.

Система была не особенно богата минеральными ресурсами и не была агроцентром, который питал остальные системы. В ней не было святых храмовых миров, которые нуждались в защите, или кузниц, которые были жизненно важны для продолжения существования Империума. Действительно, система была густонаселённой и очень богатой, но само по себе это не оправдывало ни уровня защиты, ни пыла, с которым её жаждал XVII Легион.

Ключом к важности системы были её червоточины. Они были единственной причиной, по которой Боросские Врата так яростно защищали… Причиной, по которой на систему с такой завистью смотрели легионы, которые были верны Воителю.

Варп-маршруты через Имматериум часто были извилистыми и тяжёлыми для навигации даже для тех, кто посвятил себя делу Хаоса. Тысячи переплетающихся маршрутов через варп постоянно изменялись и поворачивали. Существовали скоростные потоки, которые пробивали себе путь через Имматериум, что позволяло относительно быстро перемещаться из одной зоны реального мира к другой, но также были застоявшиеся зоны нулевого времени, где флот мог провести в дрейфе годы или десятилетия. Опытные навигаторы были способны предугадывать и читать варп подобно живой карте. Самые лучшие из них могли оставаться подвижными, адаптируясь к измениям потоков Имматериума и проходить по большинству её дробящихся дорог. Но часто флотам приходилось скользить боком через несколько потоков, где их бросали туда-сюда и на месяцы сбивали с курса злобные силы, таившиеся в варпе, прежде чем попасть на варп-маршрут, который вёл к цели.

Однако существовали редкие пути, которые оставались стабильными и неизменными веками и тысячелетиями. Их крайне ценили и отчаянно защищали точки выхода, ибо наиболее важные из этих стабильных варп-маршрутов позволяли целым флотам практически мгновенно перемещаться между боевыми зонами, используя пути подобно обширным шоссе, которые мостами соединяли далёкие подсектора. Имперская система, на которую скоро обрушиться крестовый поход, была центром скопления подобных червоточин.

По сути, система была транспортным центром, перекрёстком, который позволял совершать невероятно быстрые переходы между почти двумя десятками удалённых мест. Любой, кто контролировал Боросские Врата, был способен почти мгновенно путешествовать в регионы в миллионах световых лет от системы.

Один из таких регионов находился на расстоянии относительно короткого варп-прыжка от Терры, места рождения человечества и центра самого Империума. От одной мысли о перспективах захвата Боросских Врат у Мардука пошла слюна.

Несколько крестовых походов Несущих Слово пыталось овладеть регионом, но никто не вернулся. За прошедшие века семнадцать Воинств XVII Легиона были брошены против Боросских Врат и полностью перебиты. Чёрный Легион потерял вдвое больше космодесантников в попытках найти путь в обход хорошо укреплённых Кадийских Врат. Остальные легионы тоже пострадали при попытках захвата системы, особенно Гвардия Смерти Мортариона и Железные Воины Пертурабо.

Мощный флот стоял в доках опустошительно мощного космического бастиона, который вращался на орбите столицы системы. Станция сама по себе обладала достаточной огневой мощью для уничтожения половины крестового похода Несущих Слово, но флот и бастион не были самой грозной защитой Боросских Врат. Это были не постоянные армии, которые защищали каждый из миров ядра, не подобные крепостям города, которые хранили грозные защитные лазеры, пушки и орбитальные батареи. Это были даже не Астартес — защитники и правители Боросских Врат, генетические потомки тех, кого родичи Мардука некогда называли братьями.

Истинная мощь практически непробиваемой обороны была в самих червоточинах.

Позволяя практически мгновенно перемещаться между десятками систем, они также давали возможность собрать в нужный момент всю мощь Империума. Как только в Боросских Вратах заметят, что вражеский флот пытается вырваться из варпа, будет послан сигнал тревоги. Спустя несколько часов после того, как корабли флотилии противника выйдут во внешних пределах системы, червоточины извергнут воистину титанического размера имперскую армаду, готовую противостоять угрозе.

Напасть на этот регион — не просто пойти против укреплений одной системы и её защитников-Астартес, но против флота всего подсектора. Пойти против полной силы Астартес Прэсис — организации орденов космодесанта, которые постоянно патрулировали границы Ока Ужаса и были вечно бдительны к вторжениям изнутри. Использующие червоточины региона, Адептус Прэсис были занозой в боку легионов Хаоса и могли быстро перебросить свои роты туда, где они нужнее всего.

Однако, с Регулятором Связей, ксеноустройством, которое заполучил Мардук, эта великая сила была полностью устранимой.

— Боросские Врата — сцена, — повторил Экодас, — По воле богов они станут местом, где начнётся падение Империума.

Мардук задрожал от предвкушения.

— Братья мои, мы — авангард Конца Времён, его герольды и буревестники. На совещании с Воителем Абаддоном Совет Сикаруса избрал нас для захвата Боросских Врат. «Пять кардиналов, что рождены на Колхиде и связаны узами Братства» — так гласит пророчество.

Никто из Тёмных Апостолов не говорил. Всё внимание было устремлено на Экодаса, а мелочные распри и обиды — забыты.

— Другие верили, что они — избранные, что исполнить пророчество — их судьба, ослеплённые алчностью и амбициями. Но мы преуспеем там, где они потерпели поражение. Ибо у нас есть то, что предначертано пророчеством: ''чудесная сфера древней смерти''.

— Регулятор, — вздохнул Мардук.

Жестом Экодас сменил вращающуюся голограмму Боросских Врат образами войны. Несущие Слово маршировали через разбомбленные остовы зданий, а в их руках беззвучно рявкали болтеры, — И мы знаем, что устройство работает. Свидетельство тому — безжизненный труп Палантира V.

— Милорд, Палантир V был плохо защищённой глухоманью, — заметно более почтительно, чем раньше, заговорил Белагоса, — Его нельзя сравнить с размахом того, что мы собираемся предпринять в Боросских Вратах.

— Не важно, — сказал Экодас, — Палантир V был обречён с момента активации устройства, которое полностью запечатало регион. То же самое будет на Боросе.

Мардук кивнул.

— А если оно не сработает? — спросил Белагоса.

— Тогда мы все умрём, — ответил Сарабдал.

— Оно сработает, — сказал Мардук, — Ибо так было предначертано.

— «Яростью адского пламени, истиной и сферой древней смерти овладеют вратами», — процитировал Экодас.

— Мы приступаем немедленно, — продолжил он, — Воитель Абаддон пристально наблюдает за нами. Его посланники уже собирают поддержку, рыская по Оку и Маэльстрому в поисках всех, кто будет сражаться под его знамёнами. Соперничество и кровная вражда отброшены в стороны, ибо все предчувствуют грядущий Конец Времён. Наш триумф при Боросских Вратах возвестит последний Чёрный Крестовый Поход. Благодаря нам сгорят небеса, а Империум Человечества обратиться в прах.

Опустилась тяжёлая тишина. Экодас прищурился, словно ожидая, что ему будем перечить кто-нибудь из Тёмных Апостолов. Мгновение спустя он кивнул свому Корифею, Кол Харекху.

— Мы по очереди захватим эти планеты, — Корифей указал на внешние миры системы, — Когда они падут — для чего не потребуется больше месяца — мы встретимся здесь.

Кол Харекх показал пальцем на пятую от центра системы планету.

— Борос Прима, — продолжил он, — ось. Это сердце системы. Овладев ею, мы заполучим Боросские Врата.

Мардук прищурился, глядя на планету цвета песка, которая вращалась по бесконечной петле между двумя звёздами. Она казалась такой маленькой, словно Тёмному Апостолу нужно было лишь протянуть руку, чтобы её схватить. Вокруг планеты вращалось нечто, выглядевшее как серебряная луна.

— Звёздный форт ‘Крон’? — спросил Мардук.

— Реликвия Тёмной Технологической Эры, — кивнул Кол Харекх, — Её размер и огневая мощь чудовищны. Станция служит доком для линейных кораблей системы. Её нужно будет нейтрализовать перед началом планетарного штурма. Для захвата станции мы используем стратагемы Кол Бадара.

— Приготовьте путь Черному Крестовому Походу Абаддона, — вернул себе слово Экодас, — Прославьте легион и принесите конец человечеству. Варп-переход начнётся через час. Готовьте Воинства. Это всё.

Тёмный Апостол Сарабдал шагал рядом с Мардуком, когда они направлялись обратно к шаттлам. Он говорил тихо, чтобы его слышал только Мардук.

— Мы должны поговорить, но не здесь. Влияние Экодаса распространилось даже на моё Воинство. Несомненно, что оно прорастает и в твоём.

— Невозможно.

— Отнюдь, — произнёс Сарабдал, — Будь осторожен. Нечто скрывается в тенях.

— Экодас… — начал Мардук.

— Экодас создаёт собственную империю внутри легиона, — перебил его Сарабдал, — Он стремиться привлечь нас к своему делу.

- ''Своему делу?'' Я не… — сказал Мардук.

— Не здесь, — зашипел Сарабдал, — Я боюсь, что в деле есть нечто больше, чем мы можем представить, возможно, даже большее, чем сам Экодас. Я близок к раскрытию тайны, но… — Он замолчал, когда Тёмных Апостолов окружили ветераны Экодаса, которым приказали стать их эскортом.

— Будь осторожен. Будь бдителен, — сказал Тёмный Апостол через минуту перед посадкой в шаттлы, — Мы не можем действовать в неведении. Мы должны поговорить, как только совершим переход. Тогда ты тоже осознаешь, что поставлено на карту.

— Брат, да пребудет с тобой благословение Лоргара, — сказал Мардук.

— И с тобой, друг мой, — ответил Сарабдал, — Скоро мне нужно будет поговорить с тобой.

— Да будет так.

Мардук отвернулся и зашагал по грузовой рампе своего «Буревестника».

Вернувшись на свой линейный корабль, «Анархус», Анкх-Илот преклонил колени в молитвенной келье. Двери были закрыты и запечатаны, а нуль-сфера активирована, чтобы ничто из произнесённого в комнате не было услышно снаружи. Тёмный Апостол одиноко сидел в комнате с плотно закрытыми глазами. Капли крови падали из носа на пол. Голос эхом отражался от голых стен кельи.

— Милорд, я полагаю, что при правильном подходе Белагоса будет обращён, — сказал Анкх-Илот.

Согласен, — пропульсировал Экодас, чей голос пронзил разум Тёмного Апостола, заставив Анкх-Илота вздрогнуть.

— В Мардуке не уверен я. Впрочем, Воинство будет принадлежать нам, когда обратятся капитаны 34-го.

Чего мы достигли?

— Милорд, в его рядах неуклонно разрастается наш орден. Несколько офицеров 34-го охотно обратятся. Похоже, что некоторые затаили личную неприязнь к Тёмному Апостолу.

Хорошо. Мы сможем это использовать.

— Что оставляет нас с Сарабдалом, — произнёс Анкх-Илот, — Я боюсь, что он будет непоколебим. Сарабдал уже разоблачил нескольких членов нашего культа в своих рядах. Нарастает распря.

Он знает, — пришёл импульс Экодаса, — Сарабдал — угроза для нас.

— Что вы желаете от меня, милорд?

Я верю, что мы сможем разом решить вопрос с Белагосой и Сарабдалом. Готовься.

— А Мардук?

Пусть Братство делает своё дело.

Астропат завопил и забился в диких конвульсиях.

Руки держали его, а рукоять ножа впихнули астропату между зубов, чтобы он не смог откусить себе язык. Но псайкер едва это замечал: его разум наполняли кошмарные отблески видения, которое обрушилось на астропата.

Прошло больше часа, прежде чем судороги прекратились, оставив дрожащему псайкеру боль во всём теле. Его руки и ноги были примотаны к койке.

Над астропатом нависла тень, а голос прорвался сквозь кошмар. Он настойчиво не желал оставить его в покое. Астропат молил о смерти, умоляя Императора забрать его. Он видел многое, слишком многое и молил об избавлении.

— Тебе даруют милосердие Императора, — раздался глубокий голос, — Просто скажи мне, что ты видел.

Слова полились из астропата потоком и, хотя лишь десятая часть была разборчива, они обрисовали ясную картину: смерть надвигалась на Борос Прима. Псайкер говорил об огненных глазах, пылающем костре на открытой книге, живой плоти, на которой были вырезаны символы, от одной мысли внутренности скручивало в тугой узел. Он безумно лепетал о душах, что были пожраны алчными богами, которые таяться во внешней тьме. Астропат говорил о прядущих серебряных кольцах, которые вращались внутри самих себя, призывая тьму, и как ад придёт, чтобы забрать всех. Наконец, рыдая, он взмолился об избавлении.

Измученный астропат облегчённо улыбнулся, когда к его виску прижалось дуло болт-пистолета. В замкнутом помещении прогремел оглушительный взрыв. Кровь забрызгала стены.

— Что произошло, коадъютор? — из зернистого вокс-устройства раздался голос проконсула Остория, — Что предвидел астропат?

— Хаос, — просто ответил Аквилий, убирая болт-пистолет в кобуру.

Четвёртая глава

Буриас быстро шагал, чтобы поспеть за кровным братом, когда они неслись по коридорам «Инфидус Дьяволус».

Несущий Икону покосился на лицо Мардука, которое было подобно маске бешенства.

— Оно сработает?

— Должно, — ответил Тёмный Апостол, — Иначе мы все сдохнем.

Ревели сирены, готовились к запуску «Буревестники» и «Громовые Ястребы». Пробудились «Клешни Ужаса», чьи демонические сущности возбудила возможность столкновения в случае потенциальных абордажей. Боевые братья Воинства занимались последними приготовлениями, скорбно изрекая катехизисы осквернения и воздаяния.

— Я не доверяю Ашканезу, — сказал Буриас.

Молчание Мардука требовало большего.

— Я не понимаю, почему ты впустил его в Воинство. Он — чужой. Достаточно плохо, что жив Кол Бадар, но Ашканез?

— Буриас, я не должен объясняться перед тобой.

Несущий Икону нахмурился, — Они предадут тебя. Запомни мои слова. Первый Послушник жаждет власти, а Кол Бадар ненавидит тебя достаточно, чтобы помочь ему. Тогда 34-ое станет ещё одним раболепным Воинством Экодаса. Позволь мне разобраться с ними.

— Я сам разберусь с Кол Бадаром. А пока в нём есть смысл. Что же до Ашканеза, то он — Первый Послушник. Само собой, что Ашканез хочет сменить меня, как я стремился занять место Ярулека, а он — Разжигателя Войны. Таков наш путь.

— И ты позволишь им это? Тебе нужны воины, которым можно доверять! Тебе нужен Корифей…

— Я не доверяю никому!

— Ты доверяешь мне.

— Буриас, тебе я доверяю меньше, чем большинству, — возразил Мардук.

Одержимый воитель выглядел оскорблённым, — Я — твой верный товарищ и друг. И всегда был.

— Тёмному Апостолу не нужны друзья.

— Я всегда был и буду тебе верен, — произнёс Несущий Икону, — а пока…

— Буриас, не считай меня глупцом, — рявкнул Мардук, — Ты верен лишь до тех пор, пока это выгодно тебе. Я это знаю. И ты знаешь. Не надо притворства.

Долгое мгновение они пристально смотрели друг на друга, а затем Несущий Икону опустил глаза.

— Ты воитель, Буриас, фантастически одарённый, и хорошо исполняешь свою роль. То же можно сказать и о Кол Бадаре. Ашканез ещё не проявил себя. Если послушник это не сделает, то я избавлюсь от него. Буриас, будь моим чемпионом. Забудь об остальном. Теперь прочь с глаз моих, — сказал Мардук, — Займись чем-нибудь полезным.

— Как пожелаешь, кровный брат, — ответил Буриас, а затем гордо пошёл прочь.

Глубоко в кормовой части «Инфидус Дьяволус» находились залы, которые были отведены под мастерскую магоса Дариока-Гренд’аля. Они были тесным и гнетущими, набитыми украденными механизмами, техноприборами, приведёнными в негодность сервиторами, брошенным оружием и всевозможными машинами. Вдоль стен стояли ряды цилиндров, которые наполняла кровавая амниотическая жидкость. Внутри качались плоды экспериментов магоса — отвратительные сплавы живой плоти, металла и демонических сущностей. Среди груд механизмов ползали другие продукты его энтузиазма — тошнотворные недоноски, которые корчились и стонали.

Некогда Дариок был последователем Марсианского Культа Механикус — техномагосом, который поклонялся так называемому Омниссии, Богу в Машине. Теперь же он превратился в нечто гораздо большее. Дариока-Гренд’аля.

Тело было скрыто под чёрным балахоном, чьи края окаймляла бронзовая нить. Из глубин капюшона сверкал красный окуляр. Громоздкий, как один из Помазанников в терминаторских доспехах, Дариок-Гренд'аль двигался механически, как на ходулях. Четыре огромных суставчатых руки тянулись от сервоупряжи, которая была закреплена на туловище, одна пара сгибалась через плечи подобно хвостам пустынного арахнида, а другая тянулась по бокам как клешни. За порченым магосом тянулась пульсирующая гроздь пуповин и полуорганических кабелей, которые были подключены к позвоночнику.

На столе перед Дариоком-Гренд’алем распластался раб со связанными руками и ногами. Магос работал над телом, с хирургической точностью вырезая и анатомируя плоть и органы. Мускулы обнажились на теле стонущего от муки раба, с которого была содрана большая часть кожи.

Ряды мозгоблоков, чьи лобные доли пронзали тонкие иглы, находились в колбах-шарах внутри рефрижераторных баков. В любое время до пяти мозгов было подключено к телу магоса, которые побирались в соответствии с текущими потребностями.

Освобождённый от жалких моральный ограничений, совращённый магос открыл для себя целую научную вселенную, которая раньше была запретна, и теперь трудился с маниакальным пылом.

Разумные машины, ксенотех, меходемонические сплавы, экспериментальное основанное на варпе оружие, машины, использующие энергию Имматериума как источник энергии — всё то, что раньше считалось еретически, богохульным, запретным как фундаментально несовместимое с почитанием Омниссии извращение… Ныне ничто из резких бескомпромиссных эдиктов Марса не было важно для Дариока.

Когда совращённый магос погружался в работу, его серворуки, мясистые протуберанцы и щупальца механодендритов действовали независимо друг от друга. Дариок-Гренд‘аль не нуждался в отдыхе и добывал необходимое пропитание из тел рабов. Магос трудился день и ночь. Уже давно удалили кодовые ингибиторы Механикус, которые были имплантированы в его ствол мозга, и Дариок-Гренд‘аль осознал масштаб открывшихся для него областей науки — работы было достаточно для тысячи жизней.

Всё это было неважно для Иншабэля Кхареша, колдуна из Чёрного Легиона. Лишь устройство интересовало посланника, которого лично выбрал Воитель Абаддон.

Лицо колдуна было бесцветным. Под кожей непрерывно двигались чёрные щупальца рун Хаоса. Волосы были прямыми, длинными и бледными как паучий щёлк. Переливающийся блеск сапфировых глаз был ещё более завораживающим на фоне бесцветного оттенка кожи и волос.

Колдун пристально смотрел на устройство.

Оно неподвижно висело в воздухе, удерживаемое лучом красного света. То была совершенная серебряная сфера размером примерно с сердце неаугментированного человека.

Регулятор Связей.

Сферу окружали три огромных обруча из чёрного металла. На каждом были вырезаны иконы и руны мощи Хаоса. Именно эта конструкция подчиняла устройство воле Несущих Слово. Сейчас кольца были неподвижны. Они начинали вращаться лишь в момент активации сферы.

— Оно удивительно, — сказал Иншабэль Кхареш.

— Сила, которая таится в устройстве, не похожа ни на что содержащееся во всех информационных записях Механикус, — произнёс магос, — Ничто хранящееся в мозговых устройствах Дариока-Гренда'аля не сравнится с этой величественной конструкцией. Дариок-Гренд’аль способен перехватить лишь крошечную долю энергии — не больше, чем 8.304452349 процентов достижимого выработка — и даже этим можно достичь много.

— Воитель крайне заинтересован в устройстве, — продолжил колдун из Чёрного Легиона. Ему пришлось повысить голос, чтобы перекричать крики пытаемого магосом раба.

— Мой лорд заинтересуется и тобой, Дариок-Гренд'аль, — добавил Кхареш.

— Лорд Абаддон, Воитель из Чёрного Легиона и генетический потомок Хоруса Луперкаля заинтересуется мехоплотским устройством демоническим симбионтом Дариоком-Гренд'алем, бывшим техномагосом Дариоком из Адептус Механикус? — сказал Дариок-Гренд'аль, чей лишённый эмоций голос смешивался с рыком и воем демона, который вселился в каждый мускул, фибр и клетку.

— Разумеется, — Кхареш улыбнулся. — Ты — необычное существо, истинный сплав человека, машины и демона.

Магос не отвечал, обратив всё внимание на игрушку. Крики раба притихли, чему колдун был рад. Одно из щупалец Дариока-Гренд’аля пробилось в его глотку и пульсировало от перистальтики, прогрызая себе путь сквозь живот раба и поглощая органы.

— Тебя ничто не связывает с Мардуком или его 34-ым Воинством, — Кхареш осторожно подбирал слова.

— Именно Мардук, Тёмный Апостол 34-го Воинства Легиона Астартес Несущих Слово, генетический потомок восславленного примарха Лоргара призвал Гренд’аля из эмпирей, — сказал совращённый магос и добавил, — Именно Мардук, Тёмный Апостол 34-го Воинства Легиона Астартес Несущих Слово, генетический потомок восславленного примарха Лоргара избавил Дариока от оков, которые наложили на него Адептус Механикус Марса.

— Верно, — колдун вновь улыбнулся, — Но также верно, что у Воителя Абаддона гораздо больший доступ к тайникам археотеха и технологий Тёмной Эры, чем у XVII Легиона.

Магос остановился. Лишь на мгновение, но этого было достаточно, чтобы показать Иншабэлю, что его услышали.

— Воитель — благодетель многих адептов Тёмных Механикус, — добавил Кхареш, — и многих культов облитераторов. Я думаю, что ты найдешь для себя много полезного, если Воитель станет и твоим покровителем, Дариок-Гренд'аль.

— Это крайне интересное замечание, Иншабэль Кхареш, лорд-колдун из Чёрного Легиона, ранее из Сынов Хоруса, ранее из Лунных Волков, генетический потомок Воителя Хоруса Луперкаля.

— Поразмысли над этим, — сказал колдун, услышав шипение магнитных замков на открывающейся двери.

В сопровождении Первого Послушника и Корифея вошёл Мардук.

— Как сегодня Дариок-Гренд‘аль? — спросил Тёмный Апостол.

— Дариок-Гренд'аль, — сказал Дариок-Гренд'аль, — имел крайне интересную беседу с Иншабэлем Кхарешем, лордом-колдуном из Чёрного Легиона, ранее из Сынов Хоруса, ранее из Лунных Волков, генетическим потомком Воителя Хоруса Луперкаля.

— О? — спросил Мардук, — и о чём же просил рассказать колдун?

— Падший магос рассказывал мне, что он ещё не достиг даже десяти процентов потенциальной энергии Регулятора Связей, — вмешался Кхареш, — Его потенциал просто… завораживает.

— Я вижу, — сказал Тёмный Апостол.

— Иншабэль Кхареш, лорд-колдун из Чёрного Легиона, — начал магос.

— Я знаю, о ком ты, — перебил его Мардук.

— … проинформировал Дариока-Гренд'аля, что Воитель Абаддон — покровитель многих адептов Тёмных Механикус и культов облитераторов, — сказал Дариок-Гренд'аль, — Он думает, что Дариок-Гренд’аль найдёт для себя много полезного, если Воитель станет его покровителем.

— Да ну, — сказал Мардук.

Иншабэль Кхареш лишь пожал плечами без страха перед Тёмным Апостолом.

— Ты отрицаешь истину этого утверждения, Апостол?

— Колдун, устройство моё, — сказал Мардук, — Как и Дариок-Гренд'аль. Я не позволю им покинуть 34-ое Воинство.

— Увидим, — Иншабэль улыбнулся.

— Да, увидим, — сказал Мардук. Он лениво поднял нечто с одного из рабочих столов магоса. Глаза Несущего Слово расширились, когда он узнал сферическое устройство.

— Вихревая граната? — изумлённо произнес Мардук. То было самое мощное носимое человеком оружие из когда-либо придуманных в Империуме Человека, и бесценный артефакт, который мог уничтожить всё — всё — в пределах досягаемости.

— Подарок, — Иншабэль Кхареш потянулся забрать гранату у Мардука, — Для Магоса.

Тот не стал отпускать смертоносный артефакт, и на мгновение Тёмный Апостол и колдун сцепились, не желая отступать. Наконец, Иншабэль пожал плечами и разжал руки.

— Взятка, — прорычал Ашканез.

— Ты осмелился принести такое устройство на борт моего корабля без моего ведома? — Мардук сунул вихревую гранату под нос колдуну.

— Это просто пустяк, — ответил колдун, — Я думал, что магосу понравиться её изучение.

— Спрячь это, — Мардук передал вихревую гранату Кол Бадару. Корифей робко взял её.

— Некоторым сложно не задаться вопросом, почему создатели Регулятора Связей — некроны — сами не использовали устройство, — сказал колдун, меняя предмет разговора.

— Едва ли это важно, — проворчал Тёмный Апостол.

— Возможно, что нет, — с загадочной полуулыбкой сказал Иншабэль Кхареш. Мардук поборол порыв его ударить.

В миллионный раз за несколько последних месяцев Тёмный Апостол проклял тот день, когда Совет Сикаруса согласился позволить колдуну сопровождать 34-ое Воинство.

Хотя Несущие Слово и Чёрный Легион некогда были близки, большая часть доброй воли и братского уважения испарилась после смерти Хоруса. Пусть Абаддон и сам претендовал на титул Воителя, но это не давало ему уважения, которое XVII Легион испытывал к Хорусу. Конечно, мощь Чёрного Легиона была несравненной — они превосходили Несущих Слово десять к одному — но многие из XVII Легиона считали его лишь бледной тенью былой славы, а самопровозглашённого Воителя — достойным презрения. Впрочем, мало кто сомневался, что Чёрный Легион станет главной опорой последнего крестового похода против ненавистного Империума, а поэтому Несущие Слово помалкивали.

Мардук жалел о присутствии Иншабэля на его корабле. Он ненавидел самодовольный насмешливый блеск кристаллических глаз недоноска, когда тот наблюдал за ежедневными ритуалами 34-го Воинства или изучал работы Дариока-Гренд’аля над устройством Регулятора Связей.

Возможно, что больше всего Мардук ненавидел тот факт, что от него не зависела жизнь кого-то на борту «Инфидус Дьяволус».

Он обратил внимание на искажённого магоса.

Дариок-Гренда'аль склонил голову на бок и с нездоровым любопытством тыкал безжизненное тело раба. Щупальца продолжали прогрызать себе путь через внутренности, жуя, чавкая и глотая. Состоящие частично из металла, частично из живых тканей, частично из демонической сущности, механодендриты были волнистыми, вьющимися и наполненными собственной жизнью.

От совращённого магоса исходил сильный запах Хаоса, и, хотя крайне аугментированное тело полностью скрывала тяжёлая чёрная ткань, Мардук видел, как она вздувалась и опадала, корчилась изнутри, пока тело Дариока-Гренд’аля непрестанно изменялось.

Мардук улыбнулся при виде того, как сильно изменился магос, превратившись из существа порядка, однообразия и структуры в истинное порождение Хаоса.

— Мы завершим переход через час, Дариок-Гренд'аль, — сказал Мардук, — Устройство будет готово?

— Да, Мардук, Тёмный Апостол 34-го Воинства Легиона Астартес Несущих Слово, генетический потомок восславленного примарха Лоргара, — сказал Дариок-Гренд’аль, — Оно будет готово.

Ступенчатые ярусы поднимались по краям тёмной круглой комнаты. На мраморном полу был изображён символ Империума, двуглавый орёл, но остальная часть зала была лишена украшений. Высокий сводчатый потолок поддерживали мраморные колонны. Стены поднялись, скрывая всё за его пределами, а фотохроматические панели были затемнены: под прямыми солнечным лучами было бы сложно различить собравшиеся в зале голографические фигуры.

Всего на круглых ярусах стояло больше сорока силуэтов, наиболее высокопоставленные из которых располагались внизу. Лишь десять находились в зале физически, включая самого Аквилия и Проконсула Остория в полном боевом облачении. Остальные шестеро были офицерами Боросской Имперской Гвардии и командирами Имперского Флота, который был размещён на звёздном форту «Крон».

Аквилий узнал легата и префекта Боросского 232-го, которых видел на смотре. Пусть они не обладали высоким положением и стояли на верхних ярусах, но послужной список 232-го был безупречен, а верховный легат Боросской Гвардии лично подал прошение об их присутствии. Осторий неохотно удовлетворил прошение, и Аквилий был рад видеть, что легата сопровождает префект Верен. Коадъютор видел в этом человеке нечто подобное гордости Белых Консулов. Досадно, что гвардеец был слишком стар для принятия в орден, ибо Аквилий верил, что из Верена бы вышел отличный космодесантник.

На разных ярусах стояли ещё тридцать фигур — голограмм, одноцветных проекций тех, кто находился слишком далеко, чтобы присутствовать лично. Много пробелов было на ярусах: присутствовали лишь высокопоставленные люди, которых удалось созвать за такой короткий срок. На расстоянии одной или двух ступеней от пола находились адмиралы и лорды-главнокомандующие, а выше стояли высокопоставленные офицеры Комиссариата и представители Экклезиархии.

Некоторые изображения были яснее остальных. Часть внешне казалась полностью цельной, если не считать одноцветной окраски. Другие были подобны бестелесным и просвечивающим призракам, а остальные расплывались от статики и тряслись от несовпадения времён, движения их ртов не совпадали с речью.

На самом нижнем уровне находились ангелы смерти Императора — Адептус Астартес. Все принадлежали к Адептус Прэсис — братству орденов, которое было создано исключительно для защиты от вторжений из Ока Ужаса. Они составляли первую линию обороны против обитателей адского царства и отвечали на любую угрозу болтером, цепным мечом, непоколебимой верой и праведной яростью.

Некогда было двадцать орденов Адептус Прэсис, но ныне их осталось восемнадцать. Один истребил архивраг, а другой, что вызывало ещё больший шок, заклеймили Экскоммуникатус Трэйторус.

Взор Аквилия задержался на круге августейших космодесантников.

Великие Магистры, старшие капитаны, библиарии, капелланы… Здесь присутствовали все представители Адептус Прэсис. Коадъютор никогда не присутствовал среди столь высокопоставленных Астартес.

Великий Магистр Примерных Десантников, на чьих щёках в соответствии с традициями были вырезаны зеркальные шрамы, стоял вместе с капитанами Железных Когтей, которые варварски выглядели в своих обвешанных шкурами силовых доспехах, но были абсолютно преданы Империуму. Верховный Библиарий замкнутых Кающихся Братьев находился рядом с капитаном Первой Роты Несгибаемых Рыцарей, чей покрытый орнаментом доспех усеяли печати чистоты и свитки обетов. Скрытый под капюшоном член Багровых Кос стоял в стороне от остальных, ибо таков был путь его ордена. Коадъютор не мог определить его ранг.

Наконец, взор Аквилия упал на двух последних воителей Астартес, достопочтимых Великих Магистров Белых Консулов: Кимара Гидиаса и Тита Валенса.

У Белых Консулов был не один Великий Магистр, а два, что было редкостью среди Астартес. Один патрулировал границы Ока Ужаса или принимал участие в священных войнах, пока другой находился на родном мире ордена, Сабатинэ, и правил Белыми Консулами из крепости-монастыря высоко в горах. Консулы были разбросаны по широкой территории, боевые братья и роты располагались более чем в пятидесяти системах одновременно. Ордену хорошо служило наличие двух соправителей, ибо Великий Магистр, занятый на линии фронта, мог полностью сконцентрироваться на текущих задачах и быть уверен, что орденом эффективно управляют.

Великие Магистры резко отличались как внешне, так и манерами.

Кимар Гидиас, который почти двести лет являлся Великим Магистром и ныне надзирал за действиями ордена с Сабатинэ, был суровым воителем с угловатым лицом. Гидиас, чей взор был пронзителен, а проницательность остра, являлся стратегическим гением: его понимание течения битв и политики в системах, за которым надзирали Белые Консулы, было безупречным и воодушевляющим. Длинный плащ был надет на Кимара, чью плешивую голову венчал металлический лавровый венок.

За века Гидиас принёс Белым Консулам в бессчётных войнах величественные победы, которые были навеки запечатлены в анналах ордена. Неофиты и инициаты Белых Консулов изучали исполненные совершенства стратагемы Кимара, который прославился способностью предугадывать действия врага, часто на десяток шагов вперёд. Стратегические планы, сплетенные из сложной и часто ставящей в тупик сети атак и контрударов, финтов и быстрых передислокаций, вновь и вновь приносили нежданные победы. Проницательность Кимара выходила далеко за кругозор обычных боевых братьев, поэтому Аквилий изучал каждую битву, за ходом которой надзирал Гидиас.

Там, где Кимар Гидиас был худым и похожим на ястреба, Великий Магистр Тит Валенс был широкошеим воином, чьё массивное тело казалось ещё больше в экзоскелете терминаторского доспеха. Лицо было широким и грубоватым, а коротко стриженые волосы белыми как песок с серыми прядями, тогда как у Гидиаса они были белыми и быстро выпадающими. На левом наплечнике находился Крукс Терминатус — носимая на каждом терминаторском доспехе святая икона, внутри которой находился крошечный фрагмент золотых доспехов, в которых десять тысяч лет назад ходил сам Император. На правом был символ ордена, сверкающая синяя голова орла, а на нагруднике был изваян блистательный двуглавый орёл, каждое перо которого вырезали безупречно точно.

Стратегический гений Гидиаса возник из комбинации природного таланта, напряжённого обучения лучшими умами Белых Консулов и Ультрамаринов в юности, и накопленных за всю жизнь знаний и опыта. Сила Валенса находилась в инстинктивном понимании хода и течения битв.

Пусть Великий Магистр Тит Валенс и был хорошо образован и классически тренирован, как большинство одарённых Белых Консулов, его истинные таланты, насколько понимал Аквилий, заключались во врожденном понимании боевых действий и психологии. Казалось, что Валенс всегда знает точный момент, когда надо усилить атаку, чтобы деморализовать врага, или когда строй близок к прорыву и нуждается в укреплении. Тит, вдохновляющий и выдающийся, вёл орден с передовой и мог обратить поражение в звучную победу одним своевременным натиском.

Аквилий идолизировал Гидиаса, надеясь однажды превзойти его стратегический логический разум. Проконсул Осторий был пылким сторонником Тита Валенса.

Коадъютор внимательно слушал, когда Осторий время от времени рассказывал о сражениях, в которых он бился бок о бок с Великим Магистром. В такие мгновения глаза Проконсула сияли, а Аквилий мог представить битву перед своим мысленным взором так ясно, словно был там. Он чувствовал трепет, который Осторий испытывал, когда Валенс вновь и вновь устремлялся в брешь на Перевале Деланока и героически сплотил тридцать боевых братьев Белых Консулов. Они продержались шестьдесят два дня против десяти тысяч и отчаянно удерживали позиции до тех пор, пока прибывшие подкрепления из 6-ой и 9-ой рот не обошли с флангов врага, который был беспощадно выкошен между точными секторами огня.

— Докладывайте, Проконсул Осторий, — сказал Тит Валенс.

В зале воцарилась тишина, ибо все присутствующие члены совета внимательно слушали проконсула.

— Достопочтимые братья, — звучным чистым голом начал Осторий, — Двадцать три минуты назад был засечён большой флот Хаоса, совершающий переход через варп. Было предсказано, что он завершит перемещение через тридцать пять минут и выйдет на тёмной стороне Траянского Пояса. Я запрашиваю помощи Адептус Прэсис в ликвидации угрозы.

— Из поступающей информации я вижу, что флот составляет от одиннадцати до пятнадцати боевых кораблей крейсерского размера или крупнее, — заговорил Великий Магистр Примерных Десантников Абсалон, — Были ли опознаны какие-нибудь корабли?

— Да, — ответил Осторий, — Архивные слуги обнаружили два весьма вероятных совпадения. Первый, линейный крейсер «Праведная Мощь», исчез из имперских записей в 473.M32. Последним сообщением был доклад об нападении неопознанного рейдерского флота, атаковавшего из Маэльстрома.

— А второй? — с хриплым гортанным акцентом спросил один из капитанов Железных Когтей.

Осторий кивнул командору Боросского Военного Флота, который прочистил горло и заговорил.

— Позитивное совпадение с линейным кораблём типа «Инфернус», — слова командора вызвали вспышку перешёптывания и оцепенения, — Одним из семи, которые когда-либо запускали из кузничных доков Бальтазара XIX. Неэффективная конструкция. Впрочем, чудовищно мощная. Мы обнаружили, что отклик-сигнатура этого «Инфернуса» совпадает с «Пламенем Чистоты».

— Судя по нашим данным, «Пламя Чистоты» присоединилось к предателям во время Ереси и понесло тяжёлые повреждения в последовавшем бегстве от Белых Шрамов — вашего легиона-отца, благородные капитаны, — сказал Осторий, кивнув двум Железным Когтям.

— Мы знаем этот корабль, — зарычал Первый Капитан Железных Когтей, — И клянёмся поддержать Борос Прима. Мы вышлем семь рот.

Осторий поклонился Железным Когтям, а затем продолжил.

— После 089.M33 произошло восемьдесят четыре подтверждённых появления «Пламени Чистоты» в задокументированных сражениях, — продолжил проконсул, — С тех пор оно было переименовано в «Круциус Маледиктус».

— Несущие Слово, — сплюнул боевой брат Багровых Кос.

— Вероятно, — произнёс проконсул.

— Между одиннадцатью и пятнадцатью боевыми кораблями, — заговорил Великий Магистр Несгибаемых Рыцарей Харкон, — Внушительные силы.

— «Круциус Маледиктус» присутствовал при уничтожении Чёрных Консулов, — заговорил Гидиас, — Несомненно, Несущие Слово знают, что система находится под контролем Белых Консулов.

— Ублюдки пристрастились к крови твоего рода, — прогремел капитан Железных Когтей.

— Похоже, что так.

— Судя по количеству засечённых нами кораблей, я смею предположить, что на Борос направляется пять или шесть Воинств Несущих Слово, — сказал Осторий.

— Если это так, то мы можем встретить от пяти до пятнадцати тысяч зелотов Несущих Слово, — произнёс Валенс, — Плюс любых отвратительных союзников, которых они привезут с собой.

— Мехи? — спросил старший военмейстер Имперской Гвардии.

— Весьма вероятно, — ответил Великий Магистр Гидиас, — Предавший Легио Вультурус десятки раз был замечен в сражениях вместе с Несущими Слово, зачастую в системах, где появлялся «Круциус Маледиктус». Будет мудро ожидать встречи с титанами, если противник совершит высадку.

— Брат, молись, чтобы до этого не дошло, — сказал Абсалон.

— Милостью Императора этого не будет, — произнёс Валенс, — Но мы должны быть готовы к любой ситуации.

— Я извещу Лорда-Командора Горацио и Принцепсов Сеньорисов, которые участвуют во Фраксийском Походе, — заговорил Абсалон, — И запрошу выделение части Легио Принцепсов в случае высадки Архиврага. Уверен, что Легио Грифоникус насладиться возможностью отмстить мехам тёмной родни.

— Благодарю, — любезно сказал Гидиас, — Мне не нужно напоминать вам о важности Боросских Врат. Если ими завладеют враги, то им откроется путь в Сегментум Соляр, к сердцу Империума. Все доступные Белые Консулы собрались, чтоб встретить угрозу лицом к лицу. Единственными воинами нашего ордена, которые не ответили на этот призыв, являются проконсулы и соправители наших систем-протекторатов и преторианские отделения самого Сабатинэ. 8-я и 9-я резервные роты уже мобилизованы для немедленного перехода. Брат Валенс?

— Война на Валласии VII почти завершена, — заговорил со-магистр, — Присутствие Астартес больше не нужно для завершения умиротворения. Я выйду из боя и немедленно направлюсь во главе четырёх боевых рот к Боросским Вратам. Мою армаду возглавит «Божественная Красота».

Аквилий был впечатлён. Белые Консулы обладали могучим флотом с пятью огромными боевыми баржами и более чем десятком ударных крейсеров. Более двух третей флота всегда бороздило границы Ока Ужаса, бдительно ожидая вторжения. То, что четыре из пяти почитаемых боевых барж ордена, «Божественная Красота», «Праведная Ярость», «Меч Истины» и «Меч Освобождения», были перенаправлены в систему Борос вместе с практически всем орденом Белых Консулов, говорило о масштабе угрозы, которую представлял враг.

— Когда Борос может ожидать первые подкрепления, благородные лорды? — спросил Осторий, — Я мобилизовал оборонительный флот, который уже направляется к точке ожидаемого выхода врага из варпа. Если противник попытается прорваться к мирам ядра, то мой флот встретит его на выходе из Траянского Пояса, но в полномасштабном бою он не продержится долго без поддержки.

— Проконсул, мы относительно близко. С корректировкой времени мы будем приблизительно через… — голос со-магистра оборвался, когда он принимал информацию с внешнего экрана. Тит фыркнул и изумлённо покачал головой, — Воистину чудесны червоточины Боросских Врат. Мы прибудем через час по боросскому реальному времени. После мобилизации потребуется семь недель путешествия по варпу, но меньше чем через час по реальному времени семь рот Белых Консулов совершат переход.

— Благодарю за быструю мобилизацию, милорд, — Осторий склонил голову, — Я рад, что мои братья из 5-ой роты присоединятся к армаде на борту «Неумолимого».

Он хочет оказаться на «Неумолимом», осознал Аквилий, услышав нотку горечи в голосе проконсула. Ему бы больше хотелось быть вместе с братьями 5-ой роты и сражаться с врагом, чем беспомощно находиться здесь, наблюдая за битвой на голопалубе звёздного форта.

— Почему они атакуют здесь? — спросил Осторий, — Мы знаем, что враги жаждут заполучить Боросские Врата, но, пусть Несущих Слово можно назвать многими вещами, они не тупицы. Предатели знают о нашей защите. Они знают, что мы собираемся против них уже сейчас. Несущие Слово будут истреблены прежде, чем окажутся в часах пути от миров ядра, но всё равно летят.

— Ты переоцениваешь их, Белый Консул, — прорычал капитан 7-ой роты Железных Когтей, — Несущие Слово — фанатики. Возможно, что им повелели умереть демонические боги. Кто может предсказать их действия?

Аквилий не был уверен, согласен он или нет, но не стал озвучивать свои сомнения. Несущие Слово были известными фанатиками, но не идиотами.

— Капитан, ты недооцениваешь их, — сказал Харкон, — Не ослепляй себя ненавистью. Несущие Слово не будут приносить себя в напрасную жертву. Если они атакуют здесь, то верят, что могут победить.

— Согласен, — сказал Кимар Гидиас, — Мы должны предположить, что у них есть план обхода нашей обороны. И действовать осторожно.

По ходу совещания появилось ещё несколько голограмм, включая Астартес на нижнем ярусе. Двое были капитанами Белых Консулов — капитанами 5-ой и 2-ой рот. Аквилий подтянулся под взглядом своего прямого начальника — капитана 5-ой роты Марка Децима.

Рядом с остальными братьями Адептус Прэсис материализовалась мерцающая голограмма Великого Магистра Подавителей. По его лицу расплескалась кровь, а на доспехе были следы недавней битвы.

Но лишь при появлении последнего сердце замерло в груди коадъютора.

— Трон, — прошептал Аквилий, чьи глаза расширились от изумления.

Новоприбывший был облачён в покрытый орнаментом терминаторской доспех уникального для своего ордена образца. То был выглядевший воистину древним и держащий в руках огромную силовую алебарду гроссмейстер охотников на демонов — Серых Рыцарей. Астартес, на лоб которого была нанесена благочестивая татуировка, представился Гроссмейстером Хавашином. Он кратко уведомил совет, что полная рота его братьев встретиться с остальными в системе Борос, дабы противостоять угрозе Несущих Слово. Затем его голограмма мгновенная исчезла.

Ордена Адептус Прэсис поклялись оказать поддержку и прислать доступные роты. Для их поддержки был перенаправлен Боевой Флот «Горгона». Были выработаны последние детали плана обороны. Боросский Оборонительный Флот, усиленный ударными крейсерами 2-й и 5-й рот Белых Консулов, уже мчался на полной скорости к плотному скоплению астероидов, Траянскому Поясу, который разделял систему Боросские Врата. Ожидалось, что противник совершит переход через варп-выход за пределами поля. Если враг не попытается прорваться сквозь Траянский Пояс, то Боросский Флот дождётся большей части флотилий Адептус Прэсис и опустошительный огневой мощи крепости «Тёмная Звезда», которая сопровождала Боевой Флот «Горгона», а затем устремиться в бой. Если Несущие Слово попытаются прорваться через Траянский Пояс, усеянный минами и защитными установками, то Боросский Оборонительный Флот вступит в бой и измотает противника, который будет по частям выбираться из пользующегося дурной славой астероидного скопления.

Со стабильными червоточинами можно было вычислить точный момент прибытия подкреплений, поэтому Боросский Оборонительный Флот уверенно вступит в бой, точно зная, когда придёт помощь. Если всё пройдёт по дотошно детализованному и скоординированному плану, который принял совет, то враг вступит в бой с сильно уступающим по численности Боросским Оборонительным Флотом и будет уверен в победе.

Вся мощь имперских подкреплений будет накапливаться прямо за вратами до тех пор, пока враг полностью не вступит в бой. Тогда флот вырвется из варпа и обрушится на противника с флангов.

Это было рискованной авантюрой, которая требовала совершенной синхронизации и ставила Защитный Флот Бороса Примы и сопровождающие его ударные крейсера 2-ой и 5-ой рот Белых Консулов в неудобное положение.

Однако это казалось достойным риском. Если бы они показали полную силу слишком рано, то рисковали бы спугнуть флот врага и упустить шанс уничтожить большую армию ненавистных Несущих Слово.

— Доброй охоты, братья, — сказал в завершение совета Великий Магистр Тит Валенс, а Аквилий ощутил, как по нему пробежала дрожь предвкушения грядущей битвы, пусть он и увидит её лишь издалека.

Это будет величественно.

Пятая глава

Подобно поднимающемуся из глубин чудовищу из варпа вырвался «Инфидус Дьяволус», чей корпус заскрипел и застонал под гнётом реальности. Вдоль носа ниспадали каскадам волны варп-энергии. Мерцающие пустотные щиты размыли очертания углов корабля, когда на них обрушились обломки.

— Какого Уризена? — зарычал Мардук из-за командной кафедры мостика, когда толстый кусок искорёженного металла размером с городской блок отскочил от носа с нервирующим визгом передних щитов, — Доложите.

— Системы активируются, — протянул сервитор, подключённый прямо к контрольному ядру корабля. Он был лишь безруким туловищем скелета, из вскрытого черепа которого выступал толстый пучок пульсирующих трубок, кабелей и проводов, которые подсоединяли вскрытый мозг к находящимся перед машиной вычислительным устройствам. При движении губ с них сочилась желтоватая жидкость, — Начато сканирование… завершено на 10.342… 13.94…. 18.2343…

— Ядро плазменного реактора на 85 % и усиливается, — закашлялся другой сервитор, трясущееся существо, которое металось взад и вперёд, дёргая промокшие штыри, которые подсоединяли безрукий торс к находящимся по обе стороны гудящим рядам сенсорных антенн.

— Внутренняя связь установлена, внешняя активируется через пять… — механическим голосом изрёк третий.

— Активирована система распознавания бортовых батарей.

— Установлена связь с флотом.

Экраны информационных потоков наполнился прокручивающимися тестовыми докладами и внутренними мехадиолагами, когда медленно активировались системы «Инфидус Дьяволус». Корабль всегда был уязвимее всего в момент до активации навигационных и коммуникационных антенн.

Кол Бадар нахмурился, просмотрев головокружительное количество кодировок и бинарной информации, которая поступала на десятки экранов.

— Ну? — сказал Мардук.

— Я засёк тепловые сигнатуры и утечку плазмы. Что-то не так, — прогремел Кол Бадар.

— С нами? — спросил Буриас.

— Нет, — ответил Кол Бадар, — Наши показатели в порядке.

— Откуда всё это? — с растущим беспокойством произнёс Мардук, когда продолжился раздражающий визг щитов, — Мы должны были выйти в двухстах тысячах километров от астероидного пояса.

— Мы так и сделали, — проворчал Кол Бадар, просматривая поступающую на консоль перед ним информацию, — Здесь что-то другое…

— А где «Мортисис Маджестикатус»? — спросил Ашканез, который подключился к информационному потоку через вставленный в разъём левого наруча нервный шип.

Мардук выглянул в доминирующий на мостике обозревательный портал. «Инфидус Дьяволус» находился в хвосте флота, поэтому Тёмному Апостолу были видны силуэты остальных кораблей Несущих Слово, к чьи корпусам до сих пор цеплялись мерцающие остатки Имматериума. На случай возможной атаки они вышли в боевом построении, на внешней стороне которого находились грубые суда рабов-прозелитов, а под надёжной защитой в центре было неповоротливое чудовище Легио Вультурус.

Колоссальный линкор Экодаса типа «Инфернус», «Круциус Маледиктус», находился впереди, но нигде не было видно «Мортисис Маджестикатус» — ударного крейсера Тёмного Апостола Сарабдала.

Кол Бадар нахмурился и быстро просмотрел глазами поступающую информацию.

— Ну, — рявкнул Мардук, — И где же он?

— Не здесь, — ответил Корифей.

— Он не совершил выхода?

Кол Бадар покачал головой.

— Сарабдал шёл прямо перед нами. Он должен был быть здесь.

— Могло ли его сбить с курса? — спросил Буриас, — И выкинуть в другом месте?

— Это невозможно, — ответил Мардук, — Ну, мой Корифей? Так где во имя девяти адов Сикаруса Сарабдал и 18-ое Воинство?

— «Морибундус Фаталис» здесь, — Кол Бадар ткнул пальцем в инфопланшет с экспозицией флота, — На нём половина Воинства Сарабдала. Погоди…

Корифей провёл вдоль информационного потока закованным в керамит пальцем, а затем обернулся к Мардуку. Его лицо было мрачным.

— Выкладывай, — рявкнул Мардук.

— «Мортисис Маджестикатус» повсюду вокруг нас, — наконец сказал Кол Бадар.

— Чё? — выдавил Буриас.

Мардук откинулся назад и облизнулся, когда новые обломки отразились от щитов «Инфидус Дьяволус».

Его разум бурлил. Тёмный Апостол даже не думал, что Экодас зайдёт так далеко, по крайней мере, так нагло. Теперь Мардук понял, насколько он полагался на альянс с Сарабдалом. Без союзника Тёмный Апостол чувствовал себя открытым и слабым. И та тайна, которую Сарабдал раскрыл о планах Экодаса, умерла вместе с ним, что было ещё хуже.

— Кровожадный ублюдок, — прошипел Мардук.

— Мой Апостол, вы же не подозреваете, что за это ответственен кто-то из нас?

Мардук покосился на своего Первого Послушника, но промолчал.

— Я засёк выбросы тепла из орудий и торпедных аппаратов «Круциус Маледиктус» и «Анархуса», — сказал Кол Бадар.

— Экодас и его гнусная жаба, Анкх-Илот, — прошептал Мардук, а затем насмешливо сказал, — Ну что ты, Первый Послушник. Я даже во сне не подозреваю своих братьев.

— «Мортисис Маджестикатус» уничтожен? — спросил Буриас.

— Очень хорошо, мой Несущий Икону, — проворчал Мардук, — Видишь, Ашканез, я держу Буриаса рядом за его цепкий острый ум. От него ничто не укроется.

Буриас нахмурился, а Тёмный Апостол ощутил, как демон внутри Несущего Икону силиться освободиться.

— Внутри XVII легиона такой разлад, что брат стреляет в брата? — раздался глубокий звучный голос, и внезапно вся враждебность на мостике обратилась на новоприбывшего. Ашканез размял пальцы, а Мардук ощутил желание взяться за оружие. Как он понимал Первого Послушника…

Лишь Кол Бадар проигнорировал колдуна и продолжал обозревать поступающую информацию.

— Имперский флот движется к нашим позициям из астероидного пояса по координатам Икс3.75 на 9. Приближается на боевой скорости.

— Воитель Абаддон будет обеспокоен, когда узнает, что его возлюбленный братский легион столь раздроблен, — продолжил Иншабэль Кхареш.

— Если внутри XVII Легиона и есть разлад, — холодно ответил Мардук, — то это дело XVII Легиона и ничьё другое, колдун.

Кхареш лишь улыбнулся в ответ, тонкогубой гримасой открыв окровавленные зубы.

— Входящее сообщение, — произнёс Кол Бадар, — с «Круциус Маледиктус».

— Выведи его, — приказал Мардук.

Видеоэкран наполнило потрескивающее изображение Экодаса. Связь то включалась, то пропадала, возможно из-за помех от окружающих «Инфидус Дьяволус» крошечных обломков.

— …братья… с сожалением сообщаю о трагической потере… «Мортисис Маджестикатус»… были нанесены катастрофи… повреждения… врага… минные поля… низкое и бесчестное коварство. Сарабдал и весь экипаж… слились с Хаосом всемогущим.

— Разумеется, минное поле, — ядовито сказал Мардук. Он увидел, как Ашканез нахмурился ещё сильнее.

— …решено, что уцелевшие из… — продолжалось прерванное сообщение Экодаса, — …Воинства будут переданы… крыло Белагосы, став… братьям 18-го.

— Он распустил 18-ое, — сказал Кол Бадар, — Сплавил их с Воинством Белагосы.

— Взятка? — заговорил Буриас.

Мардук не ответил. Его мозг вскипел. Должно быть, Экодас прознал, что Сарабдал близок к раскрытию его замыслов, и принял меры, чтобы его заткнуть. Сарабдал говорил про Братство… Мардуку казалось, что Тёмный Апостол заблуждался, ибо Братства не существовало со времён очищения Несущих Слово ещё до обращения Хоруса. Зачем его воссоздавать? Теперь же Мардук понял, что Сарабдал что-то знал, а он потерял поддержку могущественного Тёмного Апостола. И остался один.

— …ардук, Регулятор Связей… готов к активации по моему приказу?

— Да, Великий Апостол, — Мардук отправил сообщение по всем принимающим каналам. Его слова будут переданы на мостик каждого Тёмного Апостола флота. Каждого оставшегося в живых.

— Хорошо… Действуем согласно плану… — донёсся сквозь треск помех приказ с «Маледиктус Конфутатис — …в атакующем построении, прорваться сквозь… пояс по координатам ФЗ3.503.M… боевой скорости…

— Теперь пути назад нет, — прошептал Буриас.

Корабли флота Несущих Слово пошли на сближение, двигатели раскалились добела, когда они устремились к далёкому астероидному поясу. На внешнем регионе бинарной звёздной системы лежала вечная тень, ибо столь плотен был астероидный пояс, что он блокировал практически весь свет обеих звёзд.

— Каков приказ? — воинственно заговорил Кол Бадар.

— Корифей, ты будешь всегда обращаться к Тёмному Апостолу по его назначенному советом титулу, — громко сказал Ашканез.

— Или что, Первый Послушник? — рявкнул Кол Бадар, свирепо глядя на Ашканеза.

— Или ты получишь соответствующее взыскание, — Первый Послушник не отвёт взгляда.

— И от кого же? — фыркнул Кол Бадар, — Тебя?

— Если такова будет воля Тёмного Апостола, — ответил Ашканез. Мардук чувствовал адреналин, выступивший на коже Первого Послушника, тело которого готовилось к бою.

— Довольно! — рявкнул Мардук, видя циничную улыбку, которая появилась на лице колдуна от перебранки подчинённых, — На это нет времени. Курс «Инфидус Дьяволус» остаётся прежним. Держать строй. Но перенаправить дополнительную энергию на щиты. Это предосторожность против… дальнейших атак противника.

— Подтверждено местоположение вражеского оборонительного флота, — сказал Кол Бадар, сверившись с информационным потоком, — Он усилен двумя ударными крейсерами Адептус Астартес. Белых Консулов.

— Отлично, — улыбнулся Мардук, — слишком долго не убивал я сынов Жиллимана.

— Эти два крейсера будут только началом, — проворчал Кол Бадар, — Вражеский оборонительный флот сильно уступает в числе — должно быть, они надеются, что мы ломанёмся в бой прямо через астероидное поле как свихнувшиеся от жажды крови дикари. А как только мы вступим бой, подкрепления выпрыгнут из червоточин скопом. Так бы сделал я. Шанса отступить не будет. Нас истребят.

— Да, вот только истреблены будем не мы, когда их подкрепления не придут, — сказал Мардук.

— Я поверю, когда увижу.

— Имей веру, мой Корифей.

— Моя вера в богов неоспорима, но вера в магоса и ксеноустройство слаба.

— Бой начался, — подал голос Иншабэль Кхареш, который пристально всматривался в обозревательный портал. Мардук проследил за его взором.

В тысяче километров впереди передовые части флота Несущих Слово достигли колоссальной стены астероидов. Неповоротливые корабли рабов извергали широкие облака меньших судов, большая часть которых была плохо бронированным шаттлами и транспортами. Подобно рою насекомых подстрекаемые прихотями хозяев рабы вошли в астероидный пояс. Тьму озарили первые взрывы.

Из глубин астероидного пояса навстречу нарушителям помчались десятки самонаводящихся мин, которых тепловые сигнатуры манили словно труп мух. Каждая мина размером с половину «Громового Ястреба» была способна причинить катастрофические повреждения даже тяжело бронированному кораблю. Они крепились к корпусам культовых кораблей, а затем взрывались, озаряя поле брани коронами красного пламени. Десятки мин облепляли крупные рабские суда и разрывали их на части…

Орудийные батареи извергали пламя, целясь в приближающиеся мины, в то время как корабли рабов продолжали прокладывать путь все глубже в астероидный пояс. Множество мин взорвалось преждевременно, и их взрывы пронзили тьму, но другие выдержали наступающий шторм огня, распределились на вторгнувшиеся суда и уничтожили их, отправив в забвение.

Лэнс батареи, скрытые в выдолбленных сердцевинах крупнейших астероидов, открыли огонь, сконцентрированные потоки лучей сжигали щиты и разрезали корабли рабов надвое. Астероиды взрывались в пыль и десятки кораблей были разорваны, когда множество раскаленных добела пучков света пронзили этот хаос, а ещё большее количество взрывов вспыхнуло в глубине пояса астероидов, так как настойчиво продвигающиеся суда притягивали к себе все больше мин.

Тысячи умерли в первые моменты залпа. Десятки тысяч погибли в следующие.

Ни одно из судов хозяев ещё не вступило в астероидный пояс, лишь жертвенные рабские суда культистов продвигались в это смертельное место. Теперь же, подойдя ближе, Несущие Слово высвободили мощь своих линейных кораблей. Беспорядочная завеса огня была направлена на пояс астероидов. Сила артиллерии была ошеломляющей, разрушая все на своем пути: мины, астероиды, скрытые лэнс батареи и рабские суда были разорваны на части.

Жалкие рабские суда выполнили свою задачу. Распевая хвальбу благодетелям из XVII Легиона, с молитвами благодарности на измученных губах их команды охотно шли на смерть, отчаянно выслуживаясь перед своими инфернальным повелителям. Их смерти очистили путь для хозяев и обнаружили скрытые орудия имперцев.

— Нас вызывают, — сказал Кол Бадар.

— Выведи, — приказал Мардук.

Изображение Экодаса вновь появилось на пятиметровом видеоэкране, свободном от помех, и заполнило его смотрящим с негодованием лицом. Его черные как уголь глаза были полны отражением адского огня.

Мардук начал последовательно проводить упражнения и мантры, пытаясь запечатать свой разум от вторжения. Он не знал способен ли Экодас проникнуть в его мысли издалека, но хотел быть подготовленным к этому.

— Активируешь устройство по моей команде, — приказал Экодас.

— Я знаю план, Апостол, — огрызнулся Мардук. — Что случилось с «Мортисис Маджестикатус»?

— Ошибка переноса, — сказал Экодас. — «Мортисис Маджестикатус» материализовался на минном поле. Смерть Сарабдала не расстроила тебя, Мардук?

Глаза Экодаса дразнили и внутри Мардука все закипело. Экодас практически не прилагал усилий, чтобы скрыть тот факт, что он был ответственным за смерть Сарабдала.

— Ничуть, Великий Апостол, — сказал Мардук. — Нужно всегда быть бдительным при нападении. Бдительным со всех сторон.

— В самом деле, — ответил Экодас. — Сарабдал был дураком. Он даже не понимал той опасности, в которой находился, пока не стало слишком поздно. Мне бы хотелось надеяться, что такой как ты не сделает подобной ошибки.

— Как я… — произнес Мардук.

Он чувствовал подобные пиявке усики разума Экодаса, проникающие в его мысли, исследующие защиту.

— Вражеский флот движется вперед, уверенный в подкреплении, — сказал Экодас. — Я хочу активировать устройство в момент, когда мы вступим в бой. Будьте готовы по моему слову. Я не хочу, чтобы кто-нибудь из них сбежал.

Мардук чувствовал, что укрепления его разума медленно рушатся. В течение нескольких секунд их могут обойти. Мардук был уверен, что Сарабдала убили для того, чтобы заставить его замолчать. Несомненно, Экодас стремился узнать то, что уже знал Мардук.

— Я буду ждать вашего приказа, мой лорд, — сказал он и со стуком опустил свой кулак на пылающий выступ на пульте. Соединение было немедленно разорвано и смотрящий с негодованием облик Экодаса исчез в черноте. Агрессивные усики разума Экодаса тотчас отступили и Мардук, шатаясь, схватился за пульт, когда они стали царапать его черепа изнутри, стараясь зацепится и удержать свою хватку.

— Мой лорд Апостол? — сказал Ашканез, выдвигаясь вперед, чтобы помочь ему.

Мардук отмахнулся от внимания Первого Послушника. Его разум кружился. «Что было тем, на что наткнулся Сарабдал?» Он зарычал в отчаянии, зная, что чтобы там ни было, теперь это потеряно.

Флот Хаоса сжался, так как вошел в пояс астероидов, двигаясь через созданную бомбардировкой брешь. По мере того как линейные корабли темного крестового похода без заминки проходила через брешь, мерцающие пустотные щиты отражали каменную пыль, кружащиеся куски разрушенных астероидов и искривленный металл, зависшие в этом промежутке.

Фланги двенадцати остальных линкоров Несущих Слова охранялись второй волной маленьких кораблей культистов, которые были выдвинуты вперед в пронизанное минами поле, как жертвенные агнцы. Они был в плохом состоянии и их перегруженные и неэкранированные ядра реакторов неистово пылали, медленно облучая команду, для того чтобы поддерживать скорость наравне с линкорами, которые они охраняли. Эти корабли были главным образом бывшими транспортами, шахтёрскими кораблями или судами свободных торговцев, которые были изъяты Легионом за столетия набегов, а команды вырезаны. Теперь они служили крестовому походу в качестве аблятивной брони.

Иногда, одно из жертвенных судов, охранявших фланги крестового похода, уничтожалось в пылающем ореоле света и огня, когда отдельные мины, которые до сих пор не взорвались, прицеплялись к их корпусам. Из глубины пояса астероидов, с обеих сторон врат, что были созданы Несущими Слово, внезапно ударил огонь. Сверкающие белые копья сделали свое дело, ударив по судам культистов, но при этом выдали свое собственное местоположение и стали покорной мишенью для линейных кораблей Несущих Слово, огромные орудия которых взрывали их одно за другим.

Свет двух солнц системы стал заметен теперь, когда путь перед флотом был почти очищен от помех, из-за чего пыль разрушенных астероидов светилась ярко оранжевым. Лучи света пробивались через щели в поясе астероидов, сверкая на шпилях и зубчатых укреплениях линейных кораблей Несущих Слово, когда те прокладывали путь через толстые облака пыли. Зрелище захватывало дух своей красотой. Это выглядело так, как будто свет Богов озарял флот крестового похода. «Хорошее предзнаменование» — подумал Мардук.

— Враг на боевой скорости выдвигается на перехват, — произнес Кол Бадар. — Главные орудия работают на полную мощность, абордажные команды готовы.

— Перенести энергию на носовые щиты, — ответил Мардук.

— Будем свободны от пояса через девяносто секунд, — сказал Кол Бадар. — Мы будем иметь полное представление о позициях врага.

— Никаких признаков имперского варп-переноса? — спросил Иншабэль Кхареш.

Кол Бадар впивался взглядом в волшебника, а затем посмотрел на Мардука, который кивнул.

— Ещё ничего, — сказал Кол Бадар. — Мы движемся прямо в пасть одного из выходов червоточины. Если и когда они действительно появятся, то смогут полностью окружить нас.

— Закодированная входящая передача, — прокаркал сервитор.

Мардук стукнул по пульту. Сообщение появилось на экране.

«Будьте готовы. Активация устройства по моему знаку» — Мардук молился, чтобы магос был готов.

Враг выходил из Троянского Пояса и разворачивал линию своего фронта лицом к наступающему Боросскому Оборонительному Флоту, который в сравнении выглядел ничтожно малым, несмотря на два присоединившихся крейсера Белых Консулов.

Проконсул Осторий чувствовал себя разочарованным, смотря на трехмерный гололит, который показывал эти два флота, сближающиеся друг с другом. Его братья космические десантники сейчас были там, готовясь принять главный удар врага. Даже сейчас ротные капелланы компании проводили освящение, подготавливая разумы и души воинов Ордена к битве.

Осторий пропустил предбоевые ритуалы. Он пропустил волну адреналина, в то время как момент битвы приближался. Он должен был быть с ними.

Сосредоточившись на вспыхнувшей иконе, которая представляла собой крейсер 5-ой Роты в полном составе, Осторий сжал свой кулак. Он был Чемпионом 5-ой Роты — его место было рядом с его капитаном. «Нет» — исправился он. Он больше не был Чемпионом Роты, его долг теперь состоял в другом. Он был проконсулом Борос Прим. Теперь это было его местом.

Тем не менее, он ощущал чувство вины, что не стоит рядом со своими братьями, независимо от того, что он никогда не исполнял флотских обязанностей. Он не любил их по той же самой причине, что всегда ощущал смутное беспокойство направляясь в самую гущу битвы на «Носорогах», «Лендрейдерах», «Громовых ястребах» и десантных капсулах Ордена. Он понимал это беспокойство. В суматохе поля битвы, среди рева цепных мечей, криков умирающих и оружейного огня, он был мастером выживания, но при исполнении флотских обязанностей или направляясь в битву, милость опасности была вне его контроля.

Он мог ощущать волнение Аквилия, по мере того как флоты сближались друг с другом. Он мог понять эмоции своего коадъютора, так как враг должен быть уничтожен в предстоящем сражении. Ловушка была расставлена.

Как только враг окажется занят, вся сила Адептус Прэсис опустится на него подобно молоту.

— Ещё долго, как вы думаете? — спросил Аквилий.

Все расстояния между подходящими судами Адептус Прэсис, боевым флотом «Горгона» и боевой баржей Серых Рыцарей были сокращены, чтобы дать врагу небольшое предостережение. Большинство подкреплений было готово к переносу, стоя на якоре за завесой реальности. Они просто ждали приказа прибыть и напасть на врага.

Однако, Осторий не мог не чувствовать уколы предчувствия, как будто было в этом действии кое-что, что было упущено и им и всеми членами собрания. Он молил Императора, что он не прав, но не мог отделаться от всепроникающего чувства обреченности, снизошедшего на него.

— Не долго, — сказал Осторий.

Только неповоротливое чудовище, которое вмещало титанов Легио Вультурус, зависло позади, в пределах защиты астероидного поля, охраняемое флотилией меньших судов, тогда как большая часть флота Несущих Слово выдвинулось вперед, чтобы встретить подходящий Имперский флот.

«Маледиктус Конфутатис» был в центре формирования, а другие одиннадцать линейных кораблей XVII Легиона формировали дугу с обеих сторон от него, охватывая маленький флот защитников.

Вперед к противнику помчались последние остатки судов культистов, реакторы которых достигали критически опасного уровня, по мере того как они расходовали последние запасы своей энергии, стремясь сократить расстояние. От них нельзя было ожидать многого, но враг не мог их игнорировать. Даже будучи безоружными они представляли угрозу; корабль мог получить серьезные повреждения, если бы был протаранен одним из рабских судов.

Имперский флот развернулся к одному из продвигающихся крыльев линейных кораблей XVII Легиона, чтобы не попасть в центр их формирования, и раздались первые выстрелы схватки. Массивные торпеды были запущены из пещерообразных труб, утопленных в бронированных носах Имперских судов, ракеты полным ходом устремились через пустоту космоса к «Круциус Маледиктус». Линейные корабли Хаоса ответили тем же, запустив собственные торпеды, тогда как правое крыло их сил развернулось в широкую дугу, для того чтобы охватить врага.

Сотни тысяч километров разделяли флоты, но все же установленные на носах лазерные батареи открылись, нанося пронзительные удары, которые разрывали в клочья десятки судов культистов. Ещё несколько взорвались в ослепительных вспышках, так как попались на пути движущихся торпед.

Заградительный огонь усилился, когда Имперский флот раскололся на две части и высвободил мощь своих бортов на рабские суда, попавшие между ними.

Через несколько минут яростной стрельбы огромных орудийных батарей, устлавших все непроницаемой завесой огня, суда культистов исчезли.

Вращающиеся оборонительные орудия, установленных на линкорах обоих флотов развернулись и обрушили огненный дождь на приближающиеся торпеды. Флотские истребители выпорхнули из зияющих пусковых отсеков подобно сердитым насекомым, что поднялись для защиты своего улья.

Флоты накренились и развернулись, изменяя свою траекторию, реагируя на торпеды и маневры врага. Через несколько минут симметричные линии флотов были разрушены, так как их командующие маневрировали, выводя свои корабли на лучшие атакующие позиции.

Десятки торпед были скошены массой огня «Круциус Маледиктус» и других кораблей Несущих Слово. Другие широко разлетались, взрываясь об стену Троянского Пояса позади флота Хаоса. Горстка нашла свою цель, взрываясь на носовых щитах чудовищных линейных кораблей.

Имперский флот собрался вместе и развернулся, формируя два фронта, обращая их фланги к передней части продвигающегося флота Хаоса. Суда XVII Легиона прорывались к бортам своих противников и сражения начались всерьез.

Имперский флот состоял из единственного линкора типа «Воздаяние» под названием «Вечный Рассвет», четырех крейсеров типа «Луна» и множества эскортов, а также был поддержан двумя ударными крейсерами Белых Консулов. Враг все еще сильно превосходил его по количеству артиллерийских стволов. Несмотря на это, он высвобождал свою ярость в лицо флота Хаоса, срезав пустотные щиты и повредив один из линейных кораблей «Доминус Виолатус» Владыки Экодаса.

Истребители-бомбардировщики «Звездные Ястребы» помчались от зияющих пусковых отсеков Имперского флота, сопровождаемые перехватчиками типа «Фурия». Угловатые «Громовые ястребы» и более крупные, тяжело вооруженные «Буревестники» были выплюнуты из судов Хаоса, для того чтобы встретить их.

Разразилась яростная схватка, когда истребители и перехватчики сцепились друг с другом. Тысячи лазерных лучей наносили удары сквозь суматоху сражения, подобно иглам света, и орудия ряд за рядом выпускали свои залпы, их огневая мощь становилась все более разрушительной, по мере того как флоты сближались.

Два ударных крейсера Белых Консулов повернули прочь от Имперского строя, нацелившись на «Диэс Мортис» — корабль Темного Апостола Белагосы. Они начали срывать его пустотные щиты сосредоточенными бомбардировками. Могучий корабль Хаоса начал разворот вокруг своей оси, пытаясь подставить их под свои борта.

Орудие «Нова» «Круциус Маледиктус» взревело как разъяренный бог и массивная вспышка света, сравнимая с мощью маленького солнца окружила её ствол, когда был произведен выстрел. Луч ослепительного света пронзил Имперский строй и поглотил два крейсера и эскорт, разрывая их с видимым презрением.

— Убийство подтверждено по правому борту, — пробубнил сервитор.

— Щиты стабильны на восемьдесят процентов, — сказал другой.

Ужасный рев раздался на мостике «Инфидус Дьяволус».

— Вражеский флот совершает переход, — прорычал Кол Бадар.

— Кровь Лоргара, — сказал Буриас, глядя через плечо Кол Бадара. — Обнаружено тридцать два судна!

Злая усмешка расколола лицо Мардука. Они взяли Имперцев за горло. К тому моменту, когда они поймут, что их подкрепление не собирается совершать прыжок из варп-пространства, то уже не будут иметь никакой возможности выйти из схватки. Резня будет великолепной.

— Соедините меня с магосом, — сказал Мардук.

— Связь установлена, — пробулькал сервитор.

— Будь готов, магос, — сказал Мардук.

— Дариок-Гренд’аль не в состоянии выполнить это, — прибыл ответ.

— Что?!

— К сожалению данное действие не может быть выполнено в настоящее время, — ответил голос развращенного магоса.

— Происходит материализация вражеского флота, — растягивал слова произнес сервитор на мостике «Инфидус Дьяволус».

Мардук развернулся и ударил кулаком в лицо сервитора.

Череп того смялся как сырая скорлупа, кулак Темного Апостола размазал истлевший мозг внутри.

— Это было полезно, — прокомментировал Кхареш. Мардук впивался в него взглядом.

— Дариок-Гренд’аль, — сказал Мардук. — Включи устройство сейчас же!

— Требуется перекалибровка поддерживающей скобы X5.dfg4.234g, закрепляющей устройство, обозначенное как «Регулятор Связей» — извлеченное из пирамидальной структуры ксеносов, классифицированной как c6.7.32.N98.t3 на планете Танакрег, предположительно принадлежащей виду механических организмов NCT.p023423.2234.x «Некронтир», первоисточник не полон из-за бинарной системы частотных атмосферных помех.

— Сейчас! — прибыл приказ Экодаса.

Мардук глубоко вздохнул.

— Дариок-Гренд’аль, — прорычал он, давя своей властью на одержимого магоса. — Активируй устройство сейчас же или мы все умрем.

— Сводка: Дариок-Гренда'аль с сожалением сообщает Мардуку, Тёмному Апостолу 34-го Воинства Легиона Астартес Несущих Слово, генетическому потомку восславленного примарха Лоргара, что активация ксенос-устройства, обозначенное как «Регулятор Связей» займет больше времени, чем по предыдущей оценке.

— У нас нет времени, чтобы запустить варп-двигатели для переноса, — прошипел Кол Бадар. — Мы связали себя битвой.

— Как долго, Дариок-Гренд’аль? — прорычал Мардук.

— Пересчитанная оценка: устройство будет активировано через 1.234937276091780 минуты. Уточнение: это только приблизительная гипотеза и имеет отклонение в 0.00000234 секунды.

— Слишком долго, — сказал Кол Бадар, качая головой. — К тому времени Имперский флот может в десять раз умножить свой размер. Мы никогда не должны были уповать на этого проклятого магоса или на это проклятое ксено-устройство. Этот крестовый поход закончится катастрофой.

— Нет, — сказал Мардук с силой. — Я зашел слишком далеко.

Несущие Слово на мостике «Инфидус Дьяволус» ждали в напряженной тишине.

— Входящее сообщение, — предупредил Кол Бадар — Это — Экодас.

— Заблокируй, — сказал Мардук, зловонный ихор капал с его пальцев. — Дариок-Гренд’аль, приведи в действии эту проклятую вещь, сейчас же!

— К сожалению данное действие не может быть выполнено в настоящее время, Мардук, Тёмный Апостол 34-го Воинства Легиона Астартес Несущих Слово, генетический потомок восславленного примарха Лоргара, — ответил голос развращенного магоса. — Существует ошибка в коде типа XP3.251.te5, которая требует регулирующей калибровки.

— Это не закончится так! — сказал Мардак. — Магос, я посылаю Буриаса вниз, к тебе. Если устройство не будет активировано к тому моменту, когда он доберется туда, то он разорвет тебя на куски. Заставь его заработать. Сейчас!

Он кивнул Буриасу.

— Иди, — сказал он.

Изменение произошло с Несущим Икону мгновенно, черты его лица исказились в демона Драк'шала.

— Запуск атакующих кораблей, — сказал Кол Бадар, так как волна вражеских «Звездных Ястребов» выдвинулась, чтобы встретить «Инфидус Дьяволус». — Защитные орудийные башни включены.

Другая входящая передача от «Круциус Маледиктус» тоже была отвергнута.

— Насколько враг близок к материализации? — спросил Мардук.

— Близко, — ответил Кол Бадар, его глаза были преисполнены обвинением.

«Ты привел нас к этой пропасти» — говорили они.

— Боги Хаоса спасут нас, — сказал Ашканез. Единственный на мостике он казался незатронутым напряжением, как будто смирился с судьбой уготованной Богами.

Пара Имперских фрегатов типа «Кобра» была разрушена сконцентрированным бортовым огнем, а «Инфидус Дьяволус» вздрогнул, когда подошедшие «Звездные Ястребы» нанесли удар.

— Это не должно закончиться так, — прорычал Мардук. — Это не моя судьба.

— Вражеский флот начал материализацию, — сказал Кол Бадар.

Пять новых вражеских отметок цели появились на голо-экранах.

— Первая полная материализация. Суда Астартес. Две боевые баржи, три крейсера. Ещё больше прибывает.

Флот Хаоса начал разделятся, реагируя на внезапное появление новых угроз.

Мардук выругался, упав на колени, когда боль расцвела в его разуме.

— Активируй устройство сейчас же! — проревел Экодас.

— Мы стали целью «Круциус Маледиктус», — сказал Кол Бадар, его голос прорычал предупреждение. — Его орудие «Нова» перезаряжается.

— Ты осмеливаешься бросить мне вызов? — проорал Экодас, заставляя кровь медленно сочиться из носа, ушей и глазниц Мардука.

— Это… не… мое… время, — выдохнул Мардук сквозь зубы.

Буриас-Драк'шал несся вниз по коридору и проскользнул боком, огибая тупой угол, его когти выдалбливали глубокие порезы в решетчатом полу. Он ворвался в дверь мастерской, разрушив стекло.

Магос Дариок-Гренд’аль стоял перед крутящимися обручами, которые вращались с все увеличивающейся скоростью вокруг Регулятора Связей, его суставчатые серво руки были широко расставлены. Его механодендриты вяло колыхались вокруг него, так как Регулятор, неподвижно висящий в воздухе, начал вибрировать и вращаться. Буриас-Драк'шал бросился на развращенного магоса.

Красные пучки света, пронзающие Регулятор расширились, заполняя сферу, сформированную вращающимися обручами заколдованного металла так, чтобы она стала похожа на шар адского огня, на солнце с мерцающим металлическим центром.

Идеальный серебряный орб ксенос-устройства замерцал, и пылающие зеленые иероглифы чужеродного вида появились на его вращающейся поверхности. Скорость его вращения возрастала по экспоненте, так, что иероглифы стали не более чем мерцающим зеленым пятном, и затем, кажется, он оплавился и сломался, сформировав семь быстро вращающихся колец.

Зеленый свет выплеснулся из устройства. По мере того как Регулятор вращался все быстрее и быстрее, он испускал завывающий вопль, достигавший верхнего уровня предела слышимости.

Шум был болезненным и Буриас-Драк'шал взревел, поскольку он резанул по нему, но все же продолжил движение. Он прыгнул растопырив костяные когти, чтобы пронзить развращенного магоса.

В середине прыжка Буриас-Драк'шал услышал как развращенный магос сказал: «Завершено». И тогда все изменилось.

Буриаса-Драк'шала отшвырнуло к дальней стене силой взрыва от Регулятора Связей, ослепительный белый свет пролился из внезапной, разрушительной вспышки. Буриас почувствовал, что демон в нем в муке закричал и отступил глубоко внутрь, в то время как его сверх развитая и улучшенная физиология изо всех сил пыталась сохранить сознание.

Среди ослепительного инферно света и звука стоял Дариок-Гренд’аль, его руки и щупальца были широко расставлены, и он начал смеяться, издавая ужасный кудахтающий звук, сходный со скрежетом ржавых поршней.

Пульсация вырвалась из Регулятора Связей в реальное пространство и начала расширятся снаружи, набирая скорость по экспоненте. Она прорвалась за пределы «Инфидус Дьяволус» и охватила оба враждующих флота, глуша средства связи и разрушая ретрансляторы на борту каждого судна взрывами искр и огня. Все те кто имел хоть каплю психических способностей упали на колени, меньшие умы наполнились аневризмами и тромбами, причинявшими сильную боль и временную слепоту.

Те, кто вглядывался в варп, особенно астропаты Имперского флота, впадали в суб-катотоническое состояние, их разумы лишались всей заметной деятельности и они падали в обморок.

Пульсация продолжала расширяться, охватывая соседние планеты и луны. В течение нескольких секунд она распространилось по всей солнечной системе. И только, когда она достигла соседних солнечных систем в пределах четырех световых лет, ее интенсивность дрогнула.

_ Вражеская материализация потерпела неудачу, — сказал Кол Бадар, закрыв глаза от множества датчика перед ним, когда они замерцали и вновь включились.

Звериный оскал расплылся по лицу Мардука, несмотря на сохранившиеся боль и пустоту, которые пульсация вызвала в нем.

— Это сработало, — произнес он.

Кол Бадар в удивлении покачал головой.

— Червоточина закрыта. Все Боросские Врата закрыты.

— Соедини с «Круциус Маледиктус», — приказал Мардук.

— Варп-связь не работает. Переключение на обычную передачу.

— Экодас, — сказал Мардук, когда произошло соединение. — Я хотел бы попросить вас, чтобы вы прекратили целится в мой корабль.

— Мардук, — ответил Экодас. — Секундой позже и…

— Приветствую вас, Великий Апостол, — сказал Мардук, отключая Экодаса и разъединяя связь.

Теперь Имперцы не имели никакой надежды на дальнейшее подкрепление и были втянуты в битву, в которой XVII Легион имел преимущество, несмотря на дополнительные суда Белых Консулов, что прибыли прежде, чем Регулятор был активирован.

Однако сомнение нависало над ним подобно облаку. В момент активации кое-что случилось. Он чувствовал острую боль в основе своего естества. Чувствовал что его связь с варпом уменьшилась. Но это было незначительной вещью по сравнению с тем, что выполнил Регулятор. Он отбросил свою озабоченность в сторону.

Мардук широко улыбнулся: «Давайте начнем убивать, братья мои.»

— Во имя Трона, — сказал проконсул Осторий, когда с гололит-дисплея пропали все сводки данных, поступающие от флота. Астропат, поддерживающий связь, с сдавленным криком рухнул на землю.

Коадъютор Аквилий пришел к нему помощь. Когда он перекатил астропата на бок, то увидел, что кровь сочится из носа и ушей человека. Он нащупал пульс — тот был слаб. Астропат начал дергаться и биться в конвульсиях.

— Восстановите связь сейчас же! — пролаял Осторий.

— Мы пробуем, мой лорд, — ответил облаченный в мантию тех-адепт, в то время как он и десятки других отчаянно работали над множеством консолей и когитаторов.

— Старайтесь! Мне нужен астропат!

— Ни один не отвечает, мой лорд, — раздраженно ответил комм-техник.

Осторий посмотрел на подергивающегося астропата на полу зала.

— Средства связи?

— Сэр, это … это как будто вся система отключена.

— Что?

— Нет никаких передач связи ни в, ни из Боросских Врат, проконсул — сказал человек бледнея. — Мы одни.

«Одни.»

«Что случилось с пришедшим подкреплением Адептус Прэсис? Линейным флотом «Горгона»? Совершили ли они материализацию?»

Без астропатов средства связи были ограничены стандартными передачами — с медленной скоростью света. Он выругался. Передавая на такой скорости, он не услышит и слова от флота относительно результата сражения за Троянский Пояс в течение более чем трех часов. Враг, возможно, уничтожил флот защиты и тем временем продвигается к Борос Прим.

— Одни, — выдохнул он мрачно.

На расстоянии в половину галактики, огромное черное судно внезапно изменило свою траекторию. Оно начало ускоряться в геометрической прогрессии, стремясь достичь, а затем и превзойти скорость света. Невозможно, но его импульс продолжал увеличиваться.

Оно понеслось через холодную тьму вселенной, управляемое бесчеловечной волей. Оно проходило через ослепительные солнечные системы за момент, что нужен глазу чтобы моргнуть, и пересекло огромные пустые участки космоса за секунды. Мчалось вперед и вперед, перемещаясь быстрее, чем любая Имперская станция слежения могла уследить.

Как будто отвечая на зов некой далекой сирены, оно непреклонно приближалось к Боросским Вратам.

Книга вторая: Братство

«Наша братия воплощает божественные перемены. На древней Колхиде миллиард душ освободился от уз плоти, когда Братство очищало Завет, и велико было ликование, и сильнее стала Колхида. Во время второй чистки ряды легиона очистились от порчи терран, и сильнее стал Легион, отбросив ненужное. Перемены неизбежны, как и возвращение Братства. И Легион вновь будет укреплён!»

— Архипророк Баз-Изэль, записано во время его пытки / смертного поста после приговора Совета Сикаруса за ересь и богохульство.

Шестая глава

Битва за Пояс Траяна была короткой и жестокой — яростным обменом залпами, которые за десять минут вывели из строя дюжину крейсеров и линкоров, но участникам казалось, что она длилась вечно.

Боросский Защитный флот осознал, что помощь не придёт, лишь когда полностью вступил в бой и было уже слишком поздно. И пока корабли отчаянно пытались отступить, линкоры Хаоса собирали страшную жатву.

Из ожидаемых подкреплений переход совершили лишь боевые баржи «Меч Избавления» и «Меч Истины» с четырьмя полными ротами Белых Консулов на борту, а также сопровождающая флотилия фрегатов типов «Гладиус» и «Нова». Готовый выйти из варпа объединённый имперский флот уничтожил бы флотилию Хаоса за считанные минуты — столь он был огромен — но ни один другой корабль не успел проскочить прежде, чем весь регион был затуманен Регулятором Связей, заблокировавшим любые дальнейшие перемещения в двойную систему Боросские Врата или из неё. С мостика Меча Избавления' великий магистр Валенс, 5-ый капитан Марк Децим и капитан 7-ой резервной роты Катон Паулин с нарастающим ужасом наблюдали за армадой врага.

Уступающий в численности и огневой мощи, ошеломлённый имперский флот пытался отступить. Корабли Белых Консулов ринулись в вихрь битвы ведя яростный огонь, пытаясь дать окружённому защитному флоту хоть какую-то передышку. Вклинившись в сердце Хаоса, космодесантники в упор открыли огонь из всех орудий.

Линкор «Санктус Диаболика' разорвало перекрёстным огнём боевых барж, а другой корабль Хаоса, «Доминус Виолатус», был выведен из строя концентрированным обстрелом ударных крейсеров и фрегатов ордена.

Невероятно мощный Круциус Маледиктус' испепелил лёгкий крейсер «Серп Веры», а ещё четыре крейсера и фрегата Боросского Защитного Флота были уничтожены во время попытки выйти из боя. Безрассудный залп запущенных с крайне близкого расстояния торпед нанёс тяжёлые повреждения «Диес Мортис», кораблю Тёмного Апостола Белагосы. Эскадрильи бомбардировщиков «Звёздный Ястреб» изрешетили его корпус плазменными взрывами прежде, чем их самих разорвала на куски туча поднятых с линкора одержимых демонами истребителей.

Ударные крейсера Белых Консулов, более маневренные, чем громоздкие линкоры Хаоса, прорвались через зону поражения, словно ножи. Они сконцентрировали огонь на окруженном и беззащитном «Доминус Виолатус» и разносили его на части обстрелом бомбардировочных пушек и лазерных батарей, пока от корабля не остались лишь изуродованные обломки. Крейсера отступили, когда более крупные корабли Хаоса накренились, чтобы навести бортовые орудия, хотя «Вечная вера», на борту которой находилась вся 2-я рота ордена, получила страшные повреждения от скользящего попадания орудия «Нова» громадного «Круциус Маледиктус».

«Гордость Редолуса», воистину древний грандкрейсер типа «Мститель», была окружена кораблями Хаоса, кружившими вокруг, словно голодные акулы. Они отрезали пытавшийся выйти из боя крейсер. Под спокойным руководством своего капитана «Гордость» серьёзно повредила корпус флагмана Анкх-Илота Корраптус Малигнатус' и сорвала щиты Инфидус Дьяволус', прежде чем взорвалась из-за цепной реакции плазменного реактора.

Одна из боевых барж Белых Консулов, «Меч Избавления», получила скользящее попадание с «Круциус Маледиктус», что вывело из строя почти половину орудий правого борта и сбило с курса заходивший на новое направление корабль. Баржа столкнулась с Диес Мортис', и два грозных корабля сцепились на несколько минут, а затем «Меч» вырвался на свободу.

Оказавшийся в изоляции «Меч Избавления» был окружён флотом Хаоса, который обрушил на баржу шквальный огонь артиллерии и крупнокалиберных орудий. Как бы ни сильны были защита и броня грозной боевой баржи, даже она не могла устоять против всепоглощающей ненависти, и корабль содрогался, когда щиты разрывались, а корпус плющило под тяжёлым обстрелом. Сверкающие башни и зубчатые сенсорные антенны вырывало из тела баржи, а оторванные огнём батареи излучателей левого борта, кружась, улетали в пустоту.

Звенья «Громовых Ястребов» взмывали с посадочных палуб «Меча Избавления», но их было слишком мало, чтобы удержать кишащие вокруг истребители и «Буревестники», которые налетели, словно свирепый рой хищных насекомых, и терзали шкуру боевой баржи плазменными зарядами и кластерными бомбами. Состояние реактора гордого корабля приближалось к критической точке, а глубокие раны в бортах истекали топливом и воздухом. И всё же Меч' продолжал бой, его еще действующие турели и орудийные батареи разрывали кружащихся вокруг врагов.

«Меч Истины» и уцелевшие фрегаты Белых Консулов развернулись обратно к флоту Хаоса. Отчаянно желая спасти великого магистра Валенса и могучую боевую баржу, они вновь нанесли стремительный удар. Безрассудный манёвр прорвал строй Несущих Слово, и, хотя корабли Белых Консулов получили тяжёлые повреждения, «Меч Избавления» с трудом смог выбраться из опасной зоны под прикрытием огня десантно-штурмовых кораблей.

Пока выжившие из Боросского Защитного Флота отступали, наконец-то оторвавшись от медлительных кораблей XVII легиона, флот Хаоса вымещал свою ярость на Белых Консулах, окружив их и осыпая тысячами тонн снарядов. Выиграв достаточно времени, чтобы «Меч Избавления» выбрался из гущи боя, сильно уступающие в численности корабли Консулов резко начали поворот, пытаясь отступить. Ударный крейсер «Святой Клинок» был серьёзно повреждён в перестрелке, а почти половина фрегатов ордена погибла, пытаясь прорваться сквозь армаду Хаоса.

Медленнее всех разворачивалась и начинала отступление боевая баржа Меч Истины'. Благодаря её пушкам братский корабль «Меч Избавления» смог вырваться, унося в безопасность великого магистра Валенса, но теперь баржа страдала за свои подвиги. У невероятно мощного, но тяжёлого «Меча Истины» не было ни скорости, ни маневренности меньших кораблей Астартес. Баржу обстреливали со всех сторон, её щиты и бронированный корпус осыпали ударами, но «Меч Истины» всё равно наносил кораблям Хаоса большие потери, вращающиеся турели непрерывно стреляли по врагу. Перенаправив огромное количество энергии на перегруженные генераторы щита, баржа не могла двигаться достаточно быстро, а корабли Хаоса, словно кружащиеся акулы, плыли, чтобы отрезать Консулов от братьев. Великий магистр хотел развернуть «Меч Избавления» на помощь братскому кораблю, но боевая баржа была не в той форме, и в душе Валенс знал, что если он так поступит, то потеряет оба судна.

Осознав, что его отрезали, капитан Август из 2-ой роты, старший офицер на борту боевой баржи, сообщил о своих намерениях великому магистру и приказал «Мечу Истины» зайти на новое направление, развернуться и направиться прямо к астероидному поясу. Внезапный ход избавил его от большинства нападавших, а боевые имперские платформы среди астероидов начали стрелять мимо приближающейся боевой баржи, целясь в её преследователей.

Во всём флоте Хаоса лишь Кол Бадар предсказал это, и «Инфидус Дьяволус» уже разворачивался, когда «Меч Истины» устремился к укрытию.

У корабля Мардука было недостаточно огневой мощи, чтобы подбить корабль прежде, чем он скроется среди астероидов, но Тёмный Апостол и не собирался его уничтожать.

— Помните, Апостолы, что один из их кораблей нам нужен невредимым, — так сказал Экодас на конклаве на борту «Круциус Маледиктус».

И Мардук намеревался прославиться, достигнув этой цели.

«Инфидус Дьяволус» повернулся на бок, когда зашёл с кормы к могучей барже Консулов, обстреливая её борта. И затем, когда стих рёв орудий, волны «Лап Ужаса» были запущены из штурмовых аппаратов и понеслись к боевой барже, которая могла мало что сделать, лишь приготовиться к неизбежному столкновению, поскольку подавляющее большинство «Громовых Ястребов» уже было сбито, а защитные турели сейчас не работали.

С точечной аккуратностью «Лапы» устремились к «Мечу Истины», Кол Бадар назначали им цели. Корифей 34-го хорошо разбирался в планировке боевых барж, потому что уже руководил уничтожением таких кораблей, а несколько сходных судов входило в состав флотилий XVII Легиона. Он точно знал, куда надо ударить, чтобы причинить наибольший вред, куда целить, чтобы скрытые в «Лапах Ужаса» абордажные команды вызвали наибольшее смятение. Он знал, куда надо ударить, чтобы захватить контроль над двигателями корабля, и знал, какие именно участки палуб надо захватить которые надо захватить, чтобы остановить корабль.

Двадцать абордажных капсул мчались к самой узкой части боевой баржи, пока остальные проходили под нависшим корпусом, чтобы ударить глубоко в недра. Они атакуют генераторы щита и ядро реактора соответственно, тогда как другие волны были запущены к локациям, которые опознал и отметил Кол Бадар — абордажные команды, которые должны будут захватить контроль над орудийными палубами, отрезать ожидаемые маршруты контрударов, перерезать связь, а также изолировать варп-двигатели.

Последний выброс «Лап Ужаса» был направлен на башни над громадной кормой. Почти на километр поднимающееся над остальным корпусом боевой баржи многоярусное зубчатое строение было похоже на настоящую крепость-монастырь. Братья-воители в этих штурмовых капсулах готовили себя к бою, готовились проложить путь на мостик.

Возглавляющий приступ Мардук выкрикивал Катехизисы Осквернения и Ненависти, пока его «Лапы Ужаса» мчалась к цели. Проецируемый на всех каналах страстный речитатив вверг воителей в пучину фанатичного кровавого гнева. Изрыгая псалмы унижения и желчи, Тёмный Апостол довёл их до разъяренного состояния гиперагрессии, усиленной хлынувшими в организмы боевыми наркотиками и трубным рёвом Хаоса, который громыхал из решёток вокс-усилителей в штурмовых капсулах.

С огромной силой «Лапы Ужаса» врезались во внешнюю оболочку боевой баржи, похожие на когти захваты вцепились, прорывая огромные дыры в металлической коже. Фазовые резаки шипели подобно чудовищным змеям, прогрызая толстую броню Меча Истины', метровой толщины плотной оболочки плавились под ослепительными дугами энергии. Капли жидкого металла разлетались в пустоте вокруг корабля, пока капсулы прогрызали внешнюю оболочку, чтобы выпустить свой смертоносный груз внутрь.

И подобно кричащему потоку ненависти 34-ое Воинство хлынуло на борт «Меча Истины».

Первым из Несущих Слово на борт «Меча Истины» ступил избранный чемпион 17-го круга Кхалаксис. Его щёки покрывали свежие порезы, нанесённые собственным ритуальным клинком-хантанка, а грива из плотных косичек разметалась, когда он ринулся на врага, крича от ненависти.

17-ый круг всегда первым вступал в бой и неизменно выходил из него последним, а все его воины были жестокими, свирепыми берсерками, с чьих поясов свисали жуткие трофеи, взятые с убитых ими в бою. С наплечников свисала кожа, содранная с трупов могучих соперников, которых воители повергли в личном поединке: старые колхидские верования говорили, что можно заполучить толику силы грозных врагов, если облачиться в их плоть.

Пусть легион Несущих Слово и поклонялся Хаосу во всём его величии, такие, как Кхалаксис, тяготели к поклонению одному лишь великому Кхорну, Кровавому, Собирателю Черепов, бронзовому богу разрушения и жестокости. И по большому счёту Мардук закрывал глаза на их грех, как это делал и его предшественник Ярулек, хотя бы потому, что Кхалаксис и его отделение могли учинить воистину великие разрушения, а прославляющие Кхорна кровавые предбоевые ритуалы даровали им непревзойдённую дикую ярость.

Со звериным рёвом чистого гнева Кхалаксис вонзил цепной топор в грудь прислужника ордена Белых Консулов, визжащие зубья оружия разорвали панцирь и жадно впились в грудную клетку, откуда вырвался великолепный фонтан осколков кости и потрохов. Горячая кровь забрызгала лицо Кхалаксиса, скорчившего чудовищную гримасу от жажды битвы, и пьянящий металлический запах лишь ещё сильнее разжёг его ярость. Он в упор выстрелил из болт-пистолета, и ещё два служителя погибли, взорвались изнутри, когда в их тела врезались болтерные снаряды.

Слуги на борту «Меча Истины» были крупнее, сильнее и гораздо дисциплинированней обычных людей, а их оружие и броня подошли бы штурмовикам Имперской Гвардии. Но даже при этом они казались детьми, когда на них с силой кузнечного молота обрушились разъяренные джаггернауты из мускулов и гнева — воители 17-го круга Кхалаксиса. Конечности отсекали от тел, а воинов-слуг разбрасывали словно наскучивших кукол, ломая руки и спины, пока вторжение набирало обороты.

Автоматические защитные турели выдвинулись из палубы боевой баржи, и автопушки взвыли, разрывая в клочья доспехи нескольких Несущих Слово, а в воздухе повис кровавый туман. А затем к нему добавился едкий чёрный дым, когда новые штурмовые капсулы врезались в корабль и начали прогрызать обшивку корабля, чтобы изрыгнуть на врага свои круги.

За считанные мгновения безмолвие коридоров на нижней палубе сменилась криками и воплями боли, пронзительным визгом автопушек и глубоким грохотом болтеров, а также мучительным жужжанием рассекающих кости и доспехи цепных мечей и топоров. Кхалаксис зарычал, когда улучшенный слух позволил ему разобрать крики сержантов Белых Консулов, которые спешно отдавали приказы.

Из палубы поднялись толстые бронированные барьеры, угловатые щиты из плотного керамита, адамантия и камнебетона, предназначенные для помощи в отражении абордажей. Сквозь дым чемпион видел, как силуэты в белых силовых доспехах занимают позиции за баррикадами, пригибаются и вскидывают болтеры, наводя их на врагов. За микросекунду Кхалаксис отметил их число и положение и, срубая голову с плеч ещё одного беззащитного слуги ордена, заметил, что к укреплениям выдвигается отделение вражеских опустошителей, таща сервосбалансированное тяжёлое вооружение. Их сержант присел за баррикадами и показал в сторону Кхалаксиса, пока последних слуг рубили, а четверо сопровождающих его космодесантников с тяжёлыми болтерами широко расставили ноги, наводя своё огромное оружие на цель.

Рыча от ненависти, Кхалаксис прыгнул и покатился, когда огонь тяжелых болтеров начал разрывать поле боя. Глубокий рёв выстрелов оглушал, а взрывы вырывали из стен и палубы огромные куски металла. Троих Несущих Слово из круга Кхалаксиса разорвало на части смертельным шквальным огнём.

Чемпион запрыгнул за обшитую сталью погрузочную клеть, брызжа слюной от гнева, пока воздух вокруг рассекали болты. Он схватил две гранаты и вскочил, бросил их в сторону опустошителей, а затем прыгнул обратно в укрытие. Как бы быстр не был Кхалаксис, в его шею попал болтерный снаряд — случайное попадание прошло сквозь плоть и вышло с другой стороны. Болт пробил один из выхлопных рукавов силового ранца, из которого вырвался дождь раскалённых осколков. Острые как бритва осколки застучали по затылку.

Гранаты взорвались, и, хотя никто из Белых Консулов не пал, им пришлось пригнуться в укрытие. Для того, чтобы прийти в себя, Астартес бы потребовалась секунда или две, и Кхалаксис устремился к врагам, воя на бегу от жажды крови, а последние из круга бежали следом.

Болт просвистел в считанных сантиметрах от уха чемпиона, а один из его братьев пал, когда плазменный выброс попал ему в голову и расплавил рогатый шлем. Кхалаксис вскочил на баррикаду и прыгнул прямо на опустошителей, которые уже разворачивали тяжёлое вооружение в его сторону.

Консулы начали стрелять за секунду до того, как до них добрался чемпион, и уложили ещё двоих его братьев прежде, чем на них напали.

Сержант, чей царственно-синий шлем был украшен белым лавровым венком словно короной, выступил навстречу атакующим Несущим Слово, и Кхалаксис ринулся вперёд, чтобы принять вызов.

Цепной топор встретился с пиломечом под звук быстро раскручивающихся керамитовых зубьев. Белый Консул был ровней избранному чемпиону по росту и силе и опытным движением отвёл клинок врага в сторону, используя движение Кхалаксиса, чтобы его обойти. Сержант выстрелил из плазменного пистолета прямо в грудь другого воителя из 17-го круга, когда обезумевший от жажды крови чемпион пошатнулся, и Несущий Слово в расплавленном доспехе отлетел назад.

Рыча от гнева, Кхалаксис быстро восстановил равновесие и ударил сержанта ногой в живот, отбросив его на баррикаду. Братья чемпиона уже добрались до опустошителей и безжалостно их рубили, горячая кровь растекалась по алебастровым доспехам Белых Консулов. Сержант, защищаясь, поднял цепной меч, но Кхалаксис уже опустил топор и отсёк ему руку, зубья вгрызлись в силовые доспехи, плоть и кости.

Из раны забила кровь, а чемпион изо всех сил ударил коленом в пах Белого Консула так, что треснул керамит. Обратным взмахом он выбил из руки сержанта плазменный пистолет, который покатился по палубе, и приставил свой ствол к нагруднику космодесантника прямо над основным сердцем.

— Увидимся в аду, — прорычал Кхалаксис и спустил курок.

Потребовалось три выстрела, чтобы пробить плотную силовую броню и сросшиеся рёбра Белого Консула, но четвёртый болт взорвался в грудной клетке воителя и разорвал органы. И всё же Консул был Астартес, он не умер. Он продолжал бороться с чемпионом, который вновь и вновь бил кулаком по шлему сержанта, разбив одну линзу и пробив дыхательный аппарат.

Кхалаксис рывком сорвал изуродованный шлем с головы космодесантника, чтобы увидеть лицо того, кого он убьёт.

Лицо Консула было гордым и благородным, а изо лба выступали три металлических послужных штифта. Его генетическое происхождение была очевидным, ибо в чертах сквозило то же высокомерие, что и в презренном примархе Робауте Жиллимане, отчего ненависть Кхалаксиса вскипела ещё сильнее.

— Это за Калт, — зашипел чемпион, занося кулак.

— Неверный, ты не победил тогда, не победишь и теперь, — вызывающе прохрипел Белый Консул.

Зарычав от гнева, Кхалаксис обрушил кулак на лицо Астартес и убил его на месте.

Тяжело дышащий чемпион поднялся над уже неузнаваемым телом Белого Консула. Он сплюнул на труп и пнул его напоследок. Раздалась серия концентрированных взрывов, когда использовали крак-гранаты, чтобы нейтрализовать всё ещё осыпающие воителей XVII легиона крупнокалиберным огнём турели, а затем последние пушки замолкли.

— Палуба зачищена, — проворчал один из воинов.

— Пошли, — сказал Кхалаксис, — у нас есть приказы.

И с этими словами братья-воители легиона направились вглубь громадной боевой баржи, неуклонно двигаясь к главному ядру реактора, полученное задание было простым и понятным — остановить «Меч Истины».

На верхних палубах коллегии попытка прорваться к плазменным реакторам захлёбывался в крови. Круги Несущих Слово зажали под перекрёстным огнём тщательно эшелонированные линии обороны Белых Консулов.

Ещё одна «Лапа Ужаса» вонзилась в корпус, её когти пронзили внутреннюю оболочку корабля, и из брони боевой баржи вырвалась большая циркулярная сердцевина. Дымящиеся лезвия штурмовой капсулы отъехали в сторону, но прежде, чем заточённый внутрь круг успел ринуться в бой, была запущена ракета. Она взорвалась внутри, наружу вырвалось быстро расширяющееся облако пламени, и наружу вывалились выжившие в обуглившихся и потрескавшихся доспехах.

Концентрированные очереди болтерного огня разрывали Несущих Слово, безжалостно выкашивая космодесантников, которые пытались прорваться в укрытие. Последние из сынов Лоргара ползли по палубе, оставляя за собой кровавые следы, а затем их прикончили прицельными выстрелами в голову.

— Штурмовая группа Икс-5.3 запрашивает подкрепления, — произнёс Сабтек, чемпион избранного 13-го Круга. Его голос был спокойным и размеренным, — Мы в зоне П3954.23, столкнулись с серьёзным сопротивлением. Нас прижали. Нужна тяжёлая поддержка.

— Принято, Сабтек, — трещащий от помех голос Кол Бадара раздался из встроенного в шлем вокс-передатчика. На заднем плане были слышны болтерные выстрелы — сейчас Корифей прорывался к мостику «Меча Истины», сопровождая самого Тёмного Апостола во главе братства Помазанников. — Начат вторичный запуск Лап Ужаса'. На борту тяжёлая поддержка.

— Вас понял, мой Корифей, — ответил чемпионом.

Быстро оглядев баррикады, Сабтек увидел, что их обходит противник, выдвигаясь на позиции, откуда можно будет накрыть окруженных братьев-воителей жестоким продольным обстрелом. Мгновенно оценив ситуацию, он отдал по вокс-связи короткие чёткие приказы, меняя позиции трех подчиненных ему кругов, прижатых под огнем, для лучшего противостояния угрозе.

— Брат Сабтек, — раздалось предупреждение одного из младших чемпионов.

— Я их вижу, — ответил Несущий Слово. На помощь Белым Консулам выдвигались новые Астартес, многие из которых несли тяжёлые плазменные пушки.

— Брат Сабтек… — напряжённо прошептал другой чемпион, когда разрушительные орудия начали наводиться на цель.

Сабтек сверился с проецируемым на наличный дисплей шлема потоком данных.

— Двенадцать секунд.

Плазменные пушки загудели, прогреваясь, но не выстрелили.

«Должно быть, они ждут новых подкреплений, — предположил Сабтек. — Славно. Не только они».

Секунды текли мучительно медленно, а затем боевая баржа содрогнулась, когда в неё вонзились новые «Лапы Ужаса».

Как и прежде, ракета устремилась в распахнутую утробу первой пробившейся капсулы, но на сей раз из пламени не вывалились братья-воители, чтобы погибнуть под болтерным огнём. Нет, на сей раз раздался глубокий гневный рёв, который оглушительным эхом отразился от стенок штурмовой капсулы. Сабтек улыбался в предвкушении, пока остальные «Лапы Ужаса» прогрызали плотную внешнюю оболочку баржи, чтобы изрыгнуть свой смертоносный груз.

Адское пламя вырвалось из ракеты, запущенной внутрь специально модифицированной для перемещения громадного дредноута штурмовой капсулы капсулы, и палуба содрогнулась, когда огромный бронированный Разжигатель невредимым выступил из огня.

— За Воителя Хоруса! — взревел Разжигатель Войны, рокочущий, загробный звук вырвался из решёток вокс-усилителей по обеим сторонам саркофага, который вечно хранил его изуродованное тело. Болты рикошетили от покрытого бронёй корпуса, а дредноут шагал вперёд, словно и не замечая шквального огня.

С ужасным воем плазменная пушка выстрелила. Автоматические монохроматические компенсаторы Сабтека мгновенно отреагировали на мучительно яркий бело-голубой взрыв, затемнив зрение, чтобы чемпион не ослеп. Заряд соскользнул с Разжигателя Войны на его бронированное левое плечо, сплавив внешнюю оболочку толстых пластин, но почти не нанёс значительных повреждений.

От удара дредноут отшатнулся на шаг. Взревев от ярости, Разжигатель Войны расставил когтистые лапы и начал стрелять. Крупнокалиберные снаряды пронеслись по палубе, разорвав баррикады и нескольких Белых Консулов. Пушка взорвалась с жутким рёвом, всасывая воздух и разбрызгивая сверхнагретую плазму, когда её ядро пробило.

С воплем Разжигатель Войны прыжками устремился вперёд, разбрасывая баррикады. Ракета соскользнула по угловатым пластинам брони и отлетела к потолку, где и взорвалась без всякого вреда. Подвешенный под окутанными энергией силовыми когтями дредноута тяжёлый огнемёт взревел, поливая всё вокруг пылающим прометием. В огненной буре девственно белые доспехи обугливались и облуплялись.

Сабтек выскочил из укрытия и ринулся вперёд, болтер содрогался в его руках, когда Несущий Слово стрелял от бедра. 13-ый круг вслед за своим чемпионом быстро перебегал из укрытия в укрытие, выпуская очереди заградительного огня, а другие отделения выдвигались, чтобы поддержать атаку.

Нескольких Несущих Слово скосило болтерным огнём. Брат-воитель взвыл от гнева, когда палящий заряд мельтаружья испарил его левую руку. Сабтек плавно вытянул из ножен зазубренную силовую саблю и зажал руну активации, продолжая стрелять из болтера другой рукой. Весь клинок вибрировал от жаркой энергии, а чемпион 13-го круга быстро добежал до ближайших Белых Консулов.

Сам Эреб даровал Сабтеку это грозное оружие после героических похождений 13-го на смрадном мире-смерти Ягата VII, где круг пробился сквозь укрепления военного святилища Адептус Сороритас, и устроил окопавшимся там сёстрам сокрушительное поражение. Со всех выживших сестёр содрали доспехи, и их плоть ритуально осквернили, а затем окровавленных воительниц повесили на вбитые в землю кресты вокруг павшей часовни. Там их и бросили умирать, и огромные облака кровососущих насекомых поднялись над окружающими гиблыми топями и налетели на сестёр. В ту ночь их вопли стали сладкой музыкой для Сабтека.

Жужжащий клинок без труда прошёл сквозь силовой доспех Белого Консула, когда Сабтек рубанул его по шее. Сабля разрубила латный воротник и глубоко погрузилась в плоть воина тактического отделения. Артериальная кровь забила из раны, которая была бы смертельной для любого, кроме Астартес. Сабтек всадил болт в голову Белого Консула, чтобы добить его, и плавно обернулся, чтобы отбить в сторону нацеленный в грудину удар боевого ножа. Ловким поворотом запястья чемпион обезоружил соперника, прежде чем прикончить его, по рукоять вонзив силовую саблю в тело Астартес.

Вырвав клинок из тела Белого Консула, Сабтек обернулся и припал на одно колено. Выстрел из пистолета, который должен был разнести ему голову без вреда прошёл над шлемом, а чемпион прочертил саблей низкую дугу, отсекая Консулу ноги.

Разжигатель Войны уже был среди врагов, и обратным взмахом потрескивающих силовых когтей могучий дредноут впечатал воителя Астартес в стену. Пластинчатое покрытие прогнулось, а доспех Белого Консула от силы удара превратился в бесформенное месиво. Другой воин угодил в хватку Разжигателя Войны и взмыл в воздух. Его болтер рычал, пока Консул отчаянно стрелял, но он выпал из безжизненных пальцев спустя миг после того, как дредноут сжал когти, и на палубу рухнуло шесть кусков космодесантника.

Разжигатель Войны открыл огонь по остальным членам тактического отделения, которые начали отступать перед лицом бушующего чудовища, он сбил нескольких с ног и омыл других огнём.

Из штурмовых капсул выбрались новые круги Несущих Слово, отделения вооружённых ракетными установками и автопушками опустошителей. Столкнувшиеся с внезапными подкреплениями и, похоже, неспособные остановить разгневанного дредноута Белые Консулы начали отступать под прикрытием снайперского огня скаутов. Это не было бегством: Консулы отступали в правильном порядке, перемещались из укрытия в укрытие и стреляли очередями, чтобы могли выбраться их братья. Сабтек невольно восхитился их координацией и дисциплиной, хотя и ненавидел Консулов всеми фибрами души.

Последняя штурмовая капсула прогрызла себе путь на палубу, а затем извергла единственного пассажира. Огромный и закутанный в чёрные рясы порченый магос Дариок-Гренд'аль тяжело ступил на борт боевой баржи Белых Консулов, его механодендриты возбуждённо извивались, а четыре серворуки согнулись вокруг туловища словно готовясь вцепиться в любого, кто окажется слишком близко.

— Сабтек, проводи магоса до центрального вычислительного зала, — раздался в ушах голос Мардука, — И пусть ему не причинят вреда.

— Тёмный Апостол, ваша воля исполнится, — сказал Сабтек, махнув двум кругам, чтобы они сформировали вокруг магоса почётный караул.

Он мог бы и не беспокоиться.

Дариок-Гренд'аль шагал прямо к отступающему врагу, даже не пытаясь использовать укрытия. Каждый шаг был механически тяжелым и сопровождался жужжанием моторов и визгом сервоузлов.

— Милорд Сабтек? — спросил чемпион одного из кругов, направленных охранять магоса.

— Чёрт с ним, — Сабтек пожал плечами.

Приглушённое эхо выстрела из снайперской винтовки разнеслось по палубе, и вокруг Дариока-Гренд'аля возник потрескивающий энергетический пузырь, который поглотил кинетическую энергию и остановил пулю до попадания.

В ответ четыре серворуки совращённого магоса начали изменяться, металлическая плоть членистых конечностей текла словно песок, когда они перестраивали себя. Чёрная маслянистая кровь закапала из серворук, когда треснула кожа, но магос словно и не заметил этого, продолжая медленно и решительно шагать к врагу. Защитный пузырь отражающего поля вспыхнул вновь — в магоса продолжали стрелять.

Механодендриты закрепились на проступающих в четырёх серворуках очертаниях орудий, вздулись и изменили форму, став кабелями и проводниками энергии. Исчезли хваткие силовые зажимы и лазерные резаки, а на их месте возникли четыре смертоносных орудия, которые черпали энергию прямо из варпа и мощной внутренней энергетической установки самого магоса.

Дариок-Гренд'аль начал стрелять, сначала одна диагональная пара серворук открыла огонь, затем другая. Они изрыгали ослепительные сгустки черпаемой прямо из варпа дьявольской энергии, а из адских стволов возникших орудий стекали капли красного ихора, который шипел и дымился, падая на палубу.

— Почему-то мне кажется, что, возможно, магос защитит нас, — произнёс Сабтек.

— Идём, маленький брат, — прогремел огромный Разжигатель Войны, который следовал за чемпионом, уже истребив всех врагов в пределах досягаемости. — Мы должны взять стены дворца. Сегодня падёт проклятый предатель Крестового Похода, самозваный Император Человечества.

Сабтек покачал головой. Похоже, что Разжигатель Войны всё больше теряет связь с реальностью с каждым прошедшим столетием. Часто в гуще битвы древнему воителю казалось, что он вновь сражается в битве за дворец Ложного Императора десять тысяч лет назад. Разжигатель Войны был во дворце, когда началось сражение, глупцы не знали, что внутри враг.

Иногда чемпион хотел, чтобы и он мог потерять себя в заблуждениях и грёзах о давно минувших битвах. Возможно, что там они бы заканчивались иначе, и Лживый Император бы был свергнут. На окраинах галактики шла бы охота на верные Императору легионы, а Великий Крестовый Поход начался бы вновь, еретиков и ксеносов бы истребляли в славной войне, от которой загорится вся вселенная. Всё Человечество сплотится под учениями его повелителя Лоргара, и настанет новая эра единства и пылкого восхваления Богов Хаоса. Все отвергнувшие учения примарха XVII легиона будут принесены в жертву. Конечна, была бы и война, но без неё человечество стало бы слабым…

Сабтек с горечью отбросил такие мысли и приказал свои кругам выдвигаться, погружаясь глубже в недра корабля.

По всему «Мечу Истины» бушевало разжигаемое ненавистью пламя битвы. Сопротивление было серьёзным, и одинаковое количество братьев-воителей XVII Легиона и Белых Консулов пало в жестоких ближних боях. И нигде сражение не было более яростным, чем в ведущих к мостику коридорах. Здесь засели верные Астартес, полные решимости до последнего защищать проход. Сквозь них наступали Помазанники Кол Бадара, прорубая кровавый путь своему Тёмному Апостолу.

Вырывая свой нечестивый крозиус арканум из расколотого черепа скаута, Мардук подгонял своих братьев, выкрикивая цитаты из «Книги Лоргара».

— Поступили доклады, что «Корраптус Малигнатус» идёт на сближение, — сказал Кол Бадар, имея в виду личный линкор Тёмного Апостола Анкх-Илота. На закрытом канале его голос слышал лишь Мардук.

Тёмный Апостол активировал своё святое оружие, и разряд энергии выжег налипшие на шипы куски мозга и кровь.

Так вот как это закончится? Экодас решил избавиться от него и его Воинства, пока они на борту вражеской боевой баржи, чтобы удостоверится, что Регулятор Связей останется невредимым в укрытии на борту «Инфидус Дьяволус»?

— Они целятся в «Меч Истины»? — спросил в ответ Мардук по тому же закрытому каналу.

— Ответ отрицательный, — доложил Кол Бадар, — «Корраптус Малигнатус» открывает пусковые аппараты «Лап Ужаса». Запущены штурмовые капсулы.

— Куда? — оскалился Тёмный Апостол.

— Они целятся выше в коридоры командного шпиля, выше нас, — ответил Корифей.

— Ублюдок собирается украсть мостик у меня из-под носа, — проворчал Мардук. — Мы отвлекли защитников корабля, а он хочет забрать славу себе.

— Приказы?

— Прорываемся на мостик с удвоенной скоростью.

«Анкх-Илот, тебе не украсть мою славу», — подумал Мардук.

— Да будет так, — изрёк Кол Бадар.

— Идём, колдун, — сказал Мардук.

Склонившийся над поверженным врагом колдун из Чёрного Легиона Иншабель Кхареш поднял голову. Его руки были прижаты к голове космодесантника. Колдун, чьи ладони всё ещё дымились от дьявольской силы, отпустил воина. Мёртвый космодесантник рухнул лицом вниз, и на палубу из носа и ушей медленно потёк расплавленный мозг.

Тёмный Апостол хотел, чтобы Иншабель остался на борту «Инфидус Дьяволус», но на самом деле едва ли мог на него повлиять, и, когда легионер изъявил желание сопровождать ударную группу, Мардук согласился, пусть и неохотно.

Колдун встал с циничной улыбкой.

— Как пожелаете, Тёмный Апостол, — насмешливо сказал Чёрный Легионер.

Помня, что Эреб приказал проследить, чтобы колдуну не причинили вреда, Мардук пошёл прочь, а Первый Послушник последовал за ним.

Он выместит злость на капитане космодесантников.

Седьмая глава

Кол Бадар оскалился, когда заряд из боевого дробовика попал в него и засел в броне. Мощный удар не откинул его назад ни на шаг, и он продолжил идти с ревущим комби-болтером сквозь град огня.

Из-за баррикады поднялся еще один скаут, и его дробовик загрохотал. Новобранцы Белых Консулов носили легкую броню, их тела еще не были в полной мере готовы соединиться с силовым доспехом. Вне всякого сомнения, обучение большинства из них началось около десятилетия назад. Для Кол Бадара они были детьми, лишенными опыта, и это его оскорбляло. Комби-болтер рявкнул и оторвал скауту голову.

С дальнего конца мощно защищаемого коридора — одного из трех, по которым пробивались к мостику Несущие Слово — ударил ослепительный луч лазпушки, пробивший в одном из братства Помазанников выжженную дыру. Даже мощная терминаторская броня мало защищала от подобного оружия.

На идущих терминаторов обрушивались залпы болтерных выстрелов. Хотя мало кто упал под неослабевающими валами огня, это замедляло продвижение. Враг отступал перед ними, укрываясь за сооруженными на полу коридора баррикадами. Когда Несущие Слово прорывались, барьеры оттягивались, лишая XVII Легион прикрытия. Кол Бадара это не волновало. Толстый керамит и адамантиевые пластины терминаторских доспехов Помазанников могли с легкостью выдержать столько же огня, сколько сами баррикады.

Кол Бадар видел, что позади вражеских отделений, в направлении расположенного примерно в сорока метрах перед наступающими терминаторами перекрестка, работает технодесантник Белых Консулов, устанавливающий турели «Тарантул».

Ударивший луч лазпушки сразил одного из его воинов, а еще один потерял руку от выстрела плазменной пушки. Кол Бадар зарычал от злости. Перед его глазами моргала дюжина отметок целеуказателя, лобовой дисплей клыкастого шлема фиксировал угрозы. Моргнув, он выбрал вооруженного лазпушкой вражеского космодесантника.

— Огонь на подавление, — приказал Корифей, указав цель одному из отделений Помазанников.

— Цель подтверждена, — прорычал в ответ чемпион отделения.

Спустя секунду взвыла автопушка «Жнец», тяжелое подвесное орудие развернулось к указанной цели. Спаренные стволы опустошающего оружия выплюнули поток крупнокалиберных зарядов в сторону отделения противника, и за считанные секунды палубу вокруг терминатора усыпали бессчетные сотни израсходованных гильз.

К ногам Кол Бадара подкатилась граната, но он оставил ее без внимания и продолжил наступление. Та взорвалась ослепительным огненным шаром, усеяв все вокруг раскаленной шрапнелью. Он шел сквозь пожар, не испытывая тревоги и не обращая внимания на то, что доспех горел и был утыкан осколками. Он даже не ощущал жара за толстыми изолированными слоями экзоброни.

Вырвавшись из огня, он срезал двух скаутов, пригибавшихся за следующей баррикадой, а затем перенес внимание, получив предупреждающую вспышку от авточувств. Он повернулся и увидел, что сбоку к нему по слабо освещенному коридору, забитому кабелями и трубами, приближается отделение облаченных в силовую броню Астартес. Шедшие впереди двое врагов несли мелтаганы, мощное оружие, способное растопить даже терминаторские доспехи. Кол Бадар включил огнеметный модуль своего комби-болтера, выпустив в коридор навстречу им горящий прометий. Волна пламени заполнила узкий служебный туннель и окутала вражеских космодесантников. Корифей стал стрелять в огонь. Целеуказатель показывал, что огнемет лишь обездвижил двоих противников.

Дав Помазанникам краткое указание продвигаться дальше, Кол Бадар шагнул в служебный туннель и дал еще один залп из огнемета. Он подошел к первому охваченному пламенем Белому Консулу. Доспех космодесатника почернел и дымился. Потрескивающие силовые когти Кол Бадара сжались в кулак, и он ударом отшвырнул воина назад, смяв толстый нагрудник силового доспеха, словно фольгу.

Его плечо опалил пришедшийся по касательной заряд мелтагана, и Кол Бадар зашипел от неожиданной боли. Он бросился вперед, к поспешно отступавшему вражескому отделению. Комби-болтер оставил в доспехах двоих Белых Консулов зияющие воронки, не пробив броню, но лишив их равновесия. Он схватил одного из них за руку, когда мелтаган снова повернулся к нему. Резко крутанув, Кол Бадар вырвал руку Белого Консула из плеча. Он нанес воину удар ногой точно в лицо, расколов переднюю часть шлема, а затем вогнал в изуродованную дыхательную решетку смертельный заряд.

По его руке ударил цепной меч, зубья с воем пытались разорвать толстую броню, разбрасывая керамтовые осколки. Кол Бадар тыльной стороной руки отшвырнул воина к стене и пристрелил последнего из Белых Консулов в коридоре.

Злясь из-за задержки, Кол Бадар неуклюже развернулся, недовольно рыча, когда массивные наплечники скрежетали о стены служебного туннеля. Он выбрался обратно в основной проход, давя подошвами трупы поверженных врагов.

Сторожевые установки «Тарантул» были уже развернуты и включены, и Белые Консулы отступали к мостику под прикрытием автоматических турелей. Те стреляли с невероятной скоростью, а затем умолкали и с механической точностью выбирали новую цель взамен упавшей, и вновь давали выход своей ярости. Огромные барабаны подавали боеприпасы, а от вращающихся стволов пушек исходил дым, пока они косили терминаторов-Помазанников мощным огнем.

Одна из турелей была уничтожена, когда огонь автопушки «Жнец» пробил ее броню и воспламенил боезапас, взрыв откинул ее назад. Наступление Помазанников остановилось, когда занявшие новые позиции дальше по коридору, прямо перед бронированными дверьми мостика, Белые Консулы добавили к оставшимся сторожевым орудиям свою огневую мощь. Коридор заполнился трассерами, брызгами плазмы и инверсионными следами ракет, которые с воем проносились по всей его длине и разрывались среди братьев-воинов XVII Легиона. Кол Бадар заскрежетал зубами от злости.

— Мы продвигаемся слишком медленно, — раздалось в наушнике Кол Бадара пришедшее по воксу бесполезное мнение Мардука, находившегося далеко позади. Его когти сжались от злобы на скрытый в голосе Темного Апостола упрек. — Я не позволю Анкх-Илоту занять мостик раньше нас.

— Я хорошо осведомлен о ситуации, — рыкнул Кол Бадар, когда по его груди прошлась очередь из штурмовой пушки.

На Корифея обрушивался поток информации, перед его глазами проносились сообщения со всех концов «Меча Истины». Он мастерски раздавал указания всем чемпионам, подчинявшимся ему, координируя их усилия для быстрого захвата вражеского корабля, а сам продолжал наступать и уничтожать врагов. Отчасти именно способность осуществлять стратегическое руководство и продолжать направлять части Воинства даже посреди самых свирепых схваток сделала его столь эффективным Корифеем. Из полученных от других Помазанников сообщений и видеоданных он видел, что продвижение по остальным коридорам тоже остановилось.

Еще один «Тарантул» умолк, и Кол Бадар вновь зашагал вперед, раздавая приказы Помазанникам. Над его плечом пронеслась ракета, взорвавшаяся всего в нескольких метрах позади, но он оставил это без внимания, стреляя из болтера по засевшим впереди Белым Консулам.

Спаренные автопушки стоявшей на паучьих лапах турели резанули по Помазанникам, сразив одного и повалив другого на колени, однако оставшиеся шли вперед, в их руках дергались комби-болтеры.

Турель начала, дергаясь, словно на ходулях, отступать назад. Кол Бадар знал, что ей дистанционно управляет технодесантник Белых Консулов, вне всякого сомнения находящийся со своими братьями у дверей мостика. «Тарантул» развернулся и обрушил огонь своих пушек на одного из братства Помазанников, находившегося от турели в нескольких метрах. Мощное оружие с такого малого расстояния разорвало броню в клочья.

Но смерть облаченного в терминаторский доспех воина-культиста не была напрасной. Кол Бадар перешел на тяжелый бег, пока турель разворачивалась к атакующему ее с трещащим от энергии силовым топором другому воину из числа Помазанников.

Кол Бадар добрался до турели, когда ее дымящиеся автопушки снова открыли огонь, и опрокинул ее назад ударом когтей, снеся полевую установку с механических опор. Турель весила более тонны, однако Кол Бадар отшвырнул ее вбок, словно невесомую. Его выдающуюся силу увеличивали мощные сервомышцы и гидравлические усилители терминаторского доспеха.

В тридцати метрах впереди он увидел массивные противовзрывные двери, ведущие на мостик, и двинулся к ним под вражеским огнем, выкрикивая приказы. Из-за баррикад вырывались ракеты, да и встречный болтерный огонь был очень плотным, даже для закованных в тяжелую броню братьев. Захват мостика обещал быть дорогостоящим.

В дополнение к вражеской пехоте перед толстыми дверями стояли две машины. Он знал, что из этого широкого коридора в недра корабля ходили служебные подъемники. Технику явно подняли из корабельного арсенала на нижних палубах для охраны подступов по коридору.

Кол Бадар узнал «Секачи», модификации бронетранспортера «Носорог», которые начали производить в тысячелетия после окончания Великой Войны. Наверху прямоугольных белых корпусов «Носорогов», изобилующих синими орлиными головами — эмблемой ордена — находились спаренные тяжелые болтерные турели. Они заревели, присоединяясь к направленной на Помазанников огневой мощи.

— Буриас, — прорычал Кол Бадар в вокс-коммуникатор. — Я ставлю отметку на позиции. Ты нужен мне там сейчас же.

Ответа не последовало, но это не обеспокоило Корифея. Он видел по своим датчикам, что Буриас и его одержимые сородичи повинуются приказу, а Несущий Икону явно не желал рисковать выдать свою позицию, отвечая по воксу.

Кол Бадар открыл огонь по одному из вражеских отделений. Выстрелы вырвали куски из баррикад и вынудили противника пригнуться. На его нагруднике появился красный лазер целеуказателя, и за долю секунды до последовавшего выстрела он успел заметить технодесантника Белых Консулов с украшенным болтером. Кол Бадар зарычал, отшатнувшись на шаг. Предупреждающие сигналы сообщали о нарушении целостности экзоскелета. Технодесантник использовал не обычные бронебойные заряды. Разрывные наконечники были заменены на мелта-заряды.

Скривившись от боли, он стал стрелять в ответ, но выстрелы прошли мимо, не задев цель.

— Давай же, Буриас…

Идя следом за авангардом Помазанников, Мардук двигался куда более осторожно. Пригнувшись за укрытием, он вогнал в свой болт-пистолет типа «Марс» свежий изогнутый магазин. Белые Консулы окружили наступающий ударный отряд, угрожая зайти с тыла по мере углубления внутрь боевой баржи. Снайперский выстрел угодил в стену в считанных сантиметрах от его головы, оставив на гладкой поверхности пластали воронку размером с сердце.

— Пригнись, глупец! — рявкнул он сопровождавшему его колдуну Черного Легиона.

Иншабель Кхареш спокойно шествовал через бойню. Оставляя за собой след белого дыма, к колдуну с воем понеслась ракета, но он всего лишь пренебрежительно отмахнулся рукой, когда она оказалась рядом, и отвел ее в потолок.

Мардук нахмурился и покинул укрытие, сделав выстрел и уложив Белого Консула, рванувшегося на более удобную для стрельбы позицию.

Сопровождавшие Мардука круги собрались вокруг него. Их болтеры ревели, удерживая на расстоянии преследовавших их Белых Консулов.

Позади них под прикрытием огня братьев на позицию пробилось боевое отделение, вооруженное парой тяжелых болтеров. Они засели за баррикадой, готовя тяжелые орудия к работе по коридору.

Иншабель Кхареш повернулся к ним, произнося дьявольские заклинания, и Мардук заметил, что в глазах того мерцают фиолетовые разряды. Темный Апостол чувствовал, как в колдуне накапливается сила, от этого у него покалывало в основании шеи. Чародей продолжал декламировать заклинание, сжимая пальцы рук. Мардук покачал головой, но затем Кхареш шагнул вперед и уперся ногами, дав выход скопившейся внутри мощи.

Она сорвалась с кончиков пальцев трескучим фиолетовым разрядом, который попал в одного из дальних космодесантников, готовившего оружие, и зажарил его внутри силового доспеха. От подергивающегося тела Белого Консула рванулись новые разряды, ударившие в его товарищей, а Кхареш вслед за этим выбросил в их направлении руку и отправил в них лиловую молнию, которая оторвала одного от земли и ударила о находившуюся позади стену. Колдун метнул во врага еще три молнии, наслаждаясь той болью, которую они испытывали, падая наземь и подергиваясь, пока на телах искрились остатки энергии варпа. Затем он отвернулся, бросив на Мардука высокомерный взгляд.

— Дешевые фокусы, — пробормотал Первый Послушник Ашканез. Мардук что-то проворчал.

Повернувшись, он увидел, что наступление Помазанников замедлилось от обрушивавшегося на них огня, и ощерился от нетерпения.

— Кол Бадар, — прорычал он, открыв канал вокс-связи с Корифеем.

— Знаю, — раздался злой ответ прежде, чем он успел сказать что-либо еще.

Буриас полз по вентиляционной шахте, скользя вперед. Его руки были прижаты к бокам, и он протискивался по узкому пространству, расслабляя и напрягая генетические усовершенствованные мускулы. Он достиг сочленения, повернул направо и продвинулся по темной трубе на сто метров прежде, чем остановиться. Он слышал, как позади следуют сородичи. Звук казался его ушам оглушительно громким. Тем не менее, враг вряд ли мог расслышать хоть что-то за шумом стрельбы.

Буриас сделал длинный выдох, снимая ограничения, сдерживавшие неистового демона Драк`Шала, и его накрыло изменением. Модифицированный силовой доспех раздался от вздувшейся и разросшейся мускулатуры, руки стали толще, а пальцы срослись в широкие когти. Труба рециркуляции воздуха протестующе застонала, когда тело расширилось, выгибая металл. Из ставшего звероподобным лица выступили изогнутые рога, а с растянувшихся и обнаживших полную клыков пасть губ закапала слюна.

Он принюхался. Его ненависть возросла, когда он ощутил в воздухе отчетливый запах Астартес-лоялистов. Когти вытянулись, и он пробил ими сковывавшую его трубу. Повернув их, он разорвал трубу и метнулся вниз на решетчатую поверхность. Он пробил металлическую крышу, а следом за ним появились его братья, обрушившиеся в центре вражеской позиции.

Буриас Драк`Шал приземлился на четвереньки наверху бронированного корпуса «Секача» и издал рев, от которого цепенела кровь. Он запрокинул голову, будто воющий на луну дикий зверь.

Белые Консулы развернулись, без паники или страха нацеливая болтеры на новую угрозу, и воздух вокруг Буриаса Драк`Шала рассекли болты. Один попал ему в бок, оставив в демонической плоти глубокую рану, но он оставил ее без внимания. Подскакивая на крыше бронемашины и глубоко вонзая когти в бронированную обшивку, он с помощью подпитанной варпом силы вырвал спаренную турель тяжелых болтеров из гнезда. Он отшвырнул искрящуюся турель в сторону и спрыгнул с танка.

Ревя от ненависти, он приземлился среди Белых Консулов и прижал одного из них к полу когтями. Неестественно разинув пасть, Буриас Драк`Шал сжал шлем воина зубами. Крутанув, он сорвал шлем вместе с головой с плеч. Кровь хлестнула фонтаном.

Его одержимые сородичи приземлялись среди врагов. Их тела изменялись, когда они позволяли прячущимся внутри демонам выйти наружу, приглашая утолить свою ненависть к врагам. Эти чудовища демонстрировали грубую силу, разрывая и расчленяя Астартес.

Одного из одержимых подняли в воздух сжавшиеся захваты серворуки технодесантника Белых Консулов. Тот брыкался и вопил от безумной ярости, пока технодесантник не разорвал его надвое очередью из своего болтера ручной работы. Нижняя часть тела продолжала дергать ногами, упав на палубу в сопровождении кровавого дождя, а верхняя половина была отброшена в сторону.

Когда плотность огня упала, Мардук сорвался с места и побежал. Возле него несся Первый Послушник Ашканез, сжимая обеими руками огромную силовую булаву. Оставшиеся члены круга, сопровождавшие Темного Апостола, отставали всего на шаг, быстро опережая более медленных Помазанников. Терминаторский доспех превращал Астартес в живой танк, способный игнорировать встречный огонь и твердо наступать на вражеские позиции, однако заметно замедлял воина — приемлемый компромисс в ситуациях, подобных абордажу или перестрелкам на ближней дистанции.

Одержимые проложили в рядах Белых Консулов кровавую просеку, резкое эхо их рева и воплей разносилось по коридору. Однако там была лишь горстка демонических воителей, а Консулы быстро среагировали на их появление — отделения отступали, организованно отстреливаясь и обрушивая залпы болтерного огня. Еще двоих одержимых разорвало в клочья концентрированным огнем. Пока они умирали, их тела чудовищно изменялись, заключенные внутри демоны отчаянно пытались удержать контроль над умирающими телами-носителями.

Впрочем, одержимые сделали свою работу и сломали вражеский строй, позволив Несущим Слово сократить дистанцию.

Мардук убрал пистолет в кобуру и обнажил цепной меч. Встроенные в рукоять демонического оружия зазубренные шипы прошли через проделанные в перчатках на ладонях отверстия. Когда они вонзились в плоть, он ощутил дрожь. Его кровь влилась в демонический клинок, и он стал единым целым с заключенным в ревущем мече демоном Борг`Ашем. Злоба и голод Борг`Аша хлынули в него, и его захлестнуло ощущение, превосходившее по силе эффект любого гиперстимулятора или боевых наркотиков.

— Смерть ложному Императору! — взревел Мардук, перескочил через баррикаду, сжимая в одной руке демоническое оружие, а в другой — свой гудящий крозиус, и оказался среди Белых Консулов. Цепной меч зарычал, разрезая силовую броню и плоть, а благословленный крозиус окутался темной энергией, нанося удары вокруг.

Ашканез следовал в шаге позади. Мощный удар его силовой булавы пришелся под подбородок Белому Консулу, оторвав космодесантника от земли и отшвырнув его назад. В момент удара энергетический источник оружия выбросил трескучий разряд, расколовший силовой доспех воина и раздробивший челюсть.

Белый Консул отвел болтером в сторону следующий удар Мардука, зубья демонического клинка вырвали куски из кожуха оружия. Темный Апостол ударил воина в бок крозиусом, пробив шипами силовую броню и легкие и отбросив Консула к стене. Прежде чем он успел прикончить воина, грохнул болт-пистолет другого Консула. Выстрел попал Мардуку в плечо и развернул его в пол-оборота. Его собственная кровь на мгновение брызнула наружу, прежде чем мощные гиперкоагулянты кровеносной системы затянули рану, и он взревел от боли и злобы.

Болт-пистолет поднялся для следующего выстрела, но руку Белого Консула переломил нанесенный обеими руками тяжеловесный удар силовой булавы Ашканеза. Обломки сломанной кости ярко заблестели среди беспорядка останков силовой брони и плоти. Удар, нанесенный Первым Послушником на возврате, с хрустом пришелся на шлем Консула, выбросив всплеск крови, и прикончил того.

— Апостол! — предупреждающе взревел Ашканез, и Мардук развернулся, шипя от боли в плече. Он успел вскинуть крозиус и отвести в сторону жужжащий цепной меч, нацеленный ему в шею. Он вогнал нападающему в пах свой цепной меч. Алчущие зубы демонического оружия прорвали силовую броню, и хлынула кровь.

Белый Консул упал на палубу, его силовой доспех был покрыт кровью. Мардук отвернулся от него, отводя удар боевого ножа, а затем приблизился и ударил Консула локтем в лицо.

— В тебе слабость Жиллимана, брат, — ухмыльнулся Мардук. Однако воин все же был Астартес, хоть и происходил родом от ублюдочного примарха-прихвостня Ложного Императора, и быстро пришел в себя, сплевывая кровь и зубы. Зарычав, он бросился на Мардука, сделав боевым ножом выпад в направлении шеи Темного Апостола.

Мардук отшвырнул его вбок крозиусом и нанес удар своим цепным мечом, намереваясь рассечь противнику шею. Астартес уловил замысел Мардука за долю секунды до атаки и поднял руку, выставив ее на пути демонического оружия. Меч завизжал, разрывая керамит и плоть и глубоко вгрызаясь в кость. Белый Консул скривился от боли, однако отвел цепной меч от шеи и ударил ножом. Мардук запрокинул голову, избежав наихудших последствий, но на его лице прямо под левым глазом появился глубокий порез.

— Нечестивая мразь, — ощерился Мардук, когда из раны потекла горячая кровь. Он обрушил крозиус на плечо Белого Консула, сбив того наземь. Прежде, чем воин смог подняться, он шагнул вперед и свел свои орудия, зажав между ними голову противника.

Позади него Буриас Драк`Шал схватился за серворуку технодесантника и оторвал того от пола, ударив о стену. Адепт в красной броне выронил оружие и рухнул наземь, листовое покрытие стены за ним превратилось в смятые руины. Он потянулся за оружием, но прежде, чем успел его поднять, на него запрыгнул скалящийся и плюющийся Буриас Драк`Шал. Он схватил голову технодесантника одной рукой и вогнал тому в лицо когти другой, на мгновение пригвоздив к стене. Затем одержимый воитель выдернул когти под звук рвущегося металла.

Один из «Секачей», ревя двигателями, рванулся назад, но Кол Бадар удержал его на месте, глубоко вогнав в лобовую броню свои силовые когти. Гусеницы с визгом вертелись, а от двигателей машины поднимался дым, однако Кол Бадар крепко держал ее, позволяя вооруженным цепными кулаками братьям-Помазанникам приблизиться и проделать в борту зияющую дыру. Тяжелые огнеметы заревели, заливая внутреннее пространство и поджаривая стрелка с водителем.

От второго танка исходил дым от закинутых в вырванные люки гранат.

Помазанники с рычащими цепными кулаками двинулись к противовзрывным дверям и начали прорезать толстые слои, однако дело шло медленно, и Мардук недовольно оскалился. К тому моменту, как двери окажутся пробиты, их позицию уже могли обойти, или хуже того — мостик мог достаться абордажной команде Анкх-Илота, зашедшей с другой стороны.

— Побыстрее! — зарычал Мардук.

Он бросил взгляд в коридор и увидел приближавшихся Белых Консулов. Враги собирали силы для контратаки с тыла, но держались поодаль, словно ожидая подкрепления.

— Чего вы ждете, ублюдки? — взревел он. — Идите к нам и умрите!

Ответ пришел почти сразу же. В тридцати метрах дальше по коридору заморгали красным светом установленные в нишах тревожные сигнальные лампы. Скрежет шестерней сообщил о прибытии двух служебных подъемников. Их двери с лязгом распахнулись, и наружу вырвались дым и пар. Пол задрожал под тяжелыми раскатистыми шагами, и Мардук тихо выругался.

Из пара и дыма появились две громадных фигуры.

— Я думаю, они тебя услышали, — сухо произнес колдун Черного Легиона, и Мардук бросил на него мрачный взгляд.

— Дредноуты, — прорычал Кол Бадар.

Это, очевидно, и было то подкрепление, которого ждали Белые Консулы. Боевые братья из ненавистного ордена начали под рев болтеров наступать между двумя чудовищами.

Один из дредноутов был вооружен штурмовой пушкой, которая с визгом завертелась, хлеща пламенем из стволов. Из его выхлопных труб вырвался дым, и он огромными шагами двинулся вперед, в нетерпении с лязгом сжимая и разжимая силовую клешню. На саркофаге был вырезан стилизованный крылатый воин-Астартес, сжимающий в руках болтер.

Другой дредноут был украшен насыщенно-синими знаменами, на которых были изображены сцены побед. Он уперся ногами, и магнитные замки замкнулись, удерживая его на месте. Спустя секунду он открыл опустошительный огонь. Из пусковых установок вырвались ракеты, а с обожженных спаренных стволов мульти-мелты с воем понеслись сверхгорячие заряды.

Мардук бросился в перекат, когда открытый новоприбывшими огонь разорвал пространство коридора.

В ответ по вражеским дредноутам с ревом ударили очереди болтеров, а автопушки «Жнец» вырвали куски из обшивки корпуса, но все это были жалкие царапины. Атакующий дредноут увеличил скорость, и пол затрясся, а вой штурмовой пушки достиг оглушительной силы.

Встроенные в комби-болтеры мелтаганы дали залп, и воздух помутнел от волн жара. На керамитовом корпусе дредноута появились пузырящиеся рубцы. Кабели и сервоприводы плавились, с них, испуская пар, на палубу капал жидкий металл, однако дредноут не замедлял хода.

Продолжая стрелять из штурмовой пушки, он схватил первого попавшегося ему Помазанника, громадная лапа сомкнулась на теле терминатора и подняла того в воздух. Воин глубоко вогнал в бронированное предплечье механического монстра силовой топор, а затем был отброшен в сторону.

Взмахом тяжеловесной руки дредноут отшвырнул еще одного воина-культиста, впечатав терминатора в колонну. Даже такой удар не мог прикончить тяжелобронированного десантника Хаоса, и тот поднялся на колено и выпустил в саркофаг дредноута заряд раскаленной добела плазмы. Это было всего лишь отчаянное упорство, нанесенный урон оказался ничтожно мал. Штурмовая пушка дредноута взревела, разорвав воина на куски. Механизированное чудовище развернулось к Мардуку и двинулось в его сторону, прошивая коридор очередями.

По коридору понеслись крак-ракеты, которые уничтожали опустошительными взрывами все на своем пути. Презрев опасность, воины XVII Легиона вставали между наступающим дредноутом и святым Темным Апостолом, однако их срезал и раскидывал, словно детей, поток огня, извергающийся из вертящихся стволов штурмового орудия. Тело одного из воинов, покрытого шрамами ветерана, который бился в составе Воинства с момента его основания, просто исчезло в облаке кровавой дымки, когда точно в него попал заряд мульти-мелты. Раскаленный кровавый туман оросил Мардука, который стоял, ощерившись на приближающийся дредноут.

Ашканез проскочил мимо с вызывающим ревом и ударил по дредноуту силовой булавой. Он едва-едва помял пластины брони, и дредноут отбросил его мощным ударом. Он врезался в торчащую балку, согнув ее своим весом, и тяжело рухнул на пол.

Дредноут Белых Консулов с визгом сервоприводов и пневматики занес огромный силовой кулак. Попади тот в цель, он бы полностью уничтожил Мардука. Дредноут ударил со скоростью, неожиданной для такой громадины, и Мардук еле избежал удара, подкатившись под ним. Раздался мощный удар и звук рвущегося металла. Когда Мардук поднялся на ноги, то увидел, что кулак дредноута глубоко засел в смятом металле противовзрывных дверей.

Машина пыталась освободиться. Хотя одна рука оставалась в металлической двери, дредноут развернул штурмовую пушку, разрывая все на ее пути и пытаясь навести тяжелое орудие на Мардука.

Издав проклятье, Мардук распластался на полу, а коридор прошили тысячи зарядов, оставляя в местах попаданий дымящиеся полосы отметин.

Еще один воин растворился под напором жара мульти-мелты другого дредноута, вплавившей его в толстую броню противовзрывных дверей. Из направляющих труб пусковых установок с ревом вылетали ракеты, окутывая круг взрывами, рвавшими воинов на куски.

Мардук слышал, как Кол Бадар спокойно и бесстрастно раздает Воинству приказы, Корифей был убежден в победе, даже столкнувшись с таким перевесом. Он управлял другими штурмовыми группами, давая советы и свежие распоряжения по мере того, как становилась ясна диспозиция противника.

Буриас Драк`Шал и его одержимые сородичи скачками неслись к наступавшим Белым Консулам. Из раздвинутых челюстей свисали языки, а когти оставляли на полу глубокие борозды от нетерпеливого желания оказаться ближе. Болтеры вырывали из их брони и плоти огромные куски, а нескольких разорвало напополам плотным огнем, однако их останавливали лишь смертельные выстрелы. Они не обращали внимания на небольшие ранения и набрасывались на ненавистных потомков Жиллимана.

Сам Несущий Икону прыжками сократил дистанцию с вражеским дредноутом. Громоздкая машина выпустила в Буриаса Драк`Шала три крак-ракеты. Двигаясь с дьявольской скоростью, Буриас поднырнул под первые две ракеты и мотнул рогатой головой в сторону, уклоняясь от последней из них, которая пронеслась менее чем в половине ладони от него.

Магнитные стабилизаторы отцепились от палубы, и дредноут начал пятиться, пытаясь сохранить между собой и скачущим к нему одержимым воином как можно больше свободного пространства. Мульти-мелта взвыла, но Буриас Драк`Шал качнулся в сторону, уворачиваясь от заряда, и взмыл в воздух.

Он приземлился на корпус дредноута, глубоко всадив когти. Издав звериный рык, он занес кулак и впечатал его в бронированный саркофаг. Удар не пробил толстую защиту, но он продолжал бить, пока дредноут раскачивался из сторону в сторону, стараясь стряхнуть его. Второй и третий удары тоже не пробили броню дредноута, но от четвертого раздался хруст.

Вокруг дредноута собрались другие одержимые воины, их тела колебались от изменений. Словно бешеная стая, они рычали и ревели, запрыгивая на массивный корпус, отрывая пластины брони, раздирая кабели и проводку.

Мардук ухмыльнулся, пробив цепным мечом тело нападавшего Белого Консула и наслаждаясь насыщенным вкусом брызнувшей на губы крови Астартес. Кровь быстро втянулась внутрь демонического клинка, чудовище внутри алчно пировало и ревело от удовольствия, ускоряя мотор цепного меча. Он ощущал, как демон дергает за руку, понуждая убить снова.

Буриас Драк`Шал всадил коготь в расширяющуюся трещину в саркофаге дредноута, продолжая цепляться за переднюю часть огромной боевой машины, словно отвратительная горгулья. Он вогнал в трещину когти обеих лап и поднатужился, напрягая все тело. Пока Буриас Драк`Шал пытался вскрыть саркофаг, его мышцы изменились и раздулись вдвое.

Постоянно приближалось все больше Белых Консулов, и на Несущего Икону направили огнемет, залив жидким прометием переднюю часть дредноута. Даже когда броня и плоть вспыхнули, Буриас Драк`Шал продолжал напрягать все свои преумноженные варпом силы, чтобы разорвать бронированный панцирь машины.

Сделав несколько резких рывков, одержимый воитель оторвал треснувшую часть саркофага и с лязгом отбросил ее на пол. Издав победный рев, он потянулся внутрь, схватил находившееся там изуродованное тело Белого Консула и толкнулся ногами назад, выдирая жалкие полуживые останки из защитного корпуса.

Он приземлился на расстоянии пяти метров, некоторые участки его кожи все еще горели. Он взглянул на то, что сжимал в когтях. Прискорбно было думать, что когда-то это был воин Астартес.

У него не было рук и ног, голова будто принадлежала трупу, она безвольно свисала на истощенную костлявую грудь. Старая бледная и безжизненная кожа туго обтягивала кости. Глаза были зашиты, но Буриас Драк`Шал видел, что они подергиваются под веками, словно у видящего кошмар человека. Из тела выходило множество проводов и кабелей, тянувшихся от разъемов, которые были вставлены в позвоночный столб и, казалось, хаотично разбросаны по телу и голове. После отрыва от систем жизнеобеспечения и управления дредноутом из них сочилась зловонная молочная паста и маслянистая жидкость.

Когда существо задергалось в его руках, Буриас Драк`Шал зарычал от омерзения. Мощным усилием он открутил голову от плеч и отбросил в сторону.

Теперь дредноут стал безжизнен, словно ожидая возвращения изуродованного хозяина, составлявшего с ним одно целое. Мардук видел, как Буриас Драк`Шал ухмыльнулся от свирепого удовольствия.

Спустя полсекунды в бедро Буриасу Драк`Шалу попал болт, и он зарычал от боли и злости, припав на колено.

Мардук пристрелил Белого Консула и нырнул за колонну, когда на него и членов его круга обрушился точный огонь болтеров.

Они несли серьезные потери. Судя по поступавшим сообщениям, во всех остальных частях корабля было то же самое: Несущие Слово и Белые Консулы дорого продавали свои жизни, и на каждую убитую лоялистскую мразь приходился один павший воин XVII Легиона.

Вооруженный штурмовой пушкой дредноут все еще пытался вытащить кулак, что позволило кругу подойти к неприкрытой задней части. Они приблизились, активируя свободной рукой мелта-бомбы, и прикрепили мощные заряды к дредноуту, пытавшемуся повернуться к ним и почти вырвавшему собственную руку из плеча.

Наконец, тот освободился с тошнотворным звуком сопротивляющегося металла и, покачиваясь, развернулся. Штурмовая пушка завизжала, кося нападавшим своим огнем. Тут сработали мелта-бомбы. Дредноут на мгновение остановился, пока половина его двигателя и управляющих механизмов плавилась и стекала по ногам на пол, а затем накренился вперед и рухнул, испуская черный дым.

От падения чудовища палуба содрогнулась. Словно это послужило сигналом, запоры громадных противовзрывных дверей внезапно открылись со скрежетом магнитных замков. Сцепленные зубья рассоединились и двери раздвинулись, словно челюсти зевающего зверя. Они ушли в пол и потолок, открыв мостик «Меча Истины»

В дверном проеме стоял Белый Консул. Над его украшенным золотом шлемом возвышался белый плюмаж. Старинный белоснежный доспех был сильно модифицирован, а с плеч ниспадал плащ насыщенного синего цвета, прошитый золотыми нитями. Из гнезд силовых перчаток выскользнули блестящие когти, на длинных изогнутых клинках танцевали разряды энергии. Позади дерзкого воина полукругом стояли ветераны в шлемах сапфирового цвета и украшенных синими табардами белых, без единого пятнышка, доспехах. Один держал над головой штандарт роты, и на каждом из них были печати чистоты и боевые ордена.

Мардук в предвкушении облизнул губы.

— За Жиллимана! — вскричал капитан Белых Консулов, и его охрана отозвалась эхом, а затем он рванулся в атаку, ведя своих воинов на ряды Несущих Слово. Напиравшие сзади Консулы тоже закричали свои боевые кличи.

Братья-воины 34-го Воинства с радостью приняли испытание. Уже давно им не встречался равный по силе противник. Перспектива убить капитана вражеского ордена опьяняла. Братья XVII Легиона бросились вперед с псалмами ненависти на губах, чтобы встретить врага лицом к лицу.

Ашканез сбил одного из нападавших ветеранов с ног ударом своей двуручной силовой булавы, а Мардук с тошнотворным хрустом обрушил на руку Белого Консула крозиус. Конечность воина повисла, став бесполезной, из-под разбитой силовой брони потекла кровь, и Мардук полоснул цепным мечом по горлу зашатавшегося противника. Нетерпеливое урчание цепного меча поднялось до лихорадочного визга, когда адамантиевые зубья разорвали сперва броню и плоть, а затем и позвонки.

Атакующий ветеран нанес Мардуку удар трещащим от энергии штурмовым щитом, отбросив того в сторону. Быстро придя в себя, Мардук парировал следующий выпад воина, отбив силовой клинок крозиусом, и качнулся вбок, уворачиваясь от шипящей вспышки, которую выпустил раздутый ствол плазменного пистолета.

Рядом Несущий Слово изрыгнул проклятие, оказавшись пронзенным гудящим силовым фальчионом. Еще один погиб, его затылок взорвался, когда выпущенный с близкого расстояния болт сдетонировал внутри шлема.

Другой брат-воитель отшатнулся назад, держась за выпадавшие из живота толстые жгуты внутренностей. За ним последовал капитан Белых Консулов, на кончиках его молниевых когтей плясали разряды энергии. Сжимая кишки одной рукой, Несущий Слово поднял болтер, целясь в капитана. Последовал мгновенный удар, и его рука отделилась от тела и упала наземь, а спустя мгновение брат-воитель был уже мертв. Кулак капитана жестоким апперкотом врезался под подбородок Несущего Слово, клинки молниевых когтей пробили мозг и высунулись из верхней части шлема.

Мардук блокировал очередной колющий удар и ответил молниеносным выпадом, который противник принял на потрескивающий штурмовой щит. Разряд от столкновения пронзил руку Мардука, и она онемела до плеча. Находившийся рядом Первый Послушник Ашканез опрокинул ветерана тяжеловесным верхним ударом ребристой палицы и повернулся к противнику Мардука. Удар обеими руками сбил вооруженного штурмовым щитом Консула на колени, и Мардук прикончил его мощным ударом в висок, от которого шлем раскололся.

Капитан Белых Консулов сразил еще двоих Несущих Слово. Первый из них тяжело рухнул, лишившись половины головы. Второй умер, когда молниевые когти капитана космодесантников глубоко погрузились ему в грудь. Несущего Слово оторвали от пола и с презрением отшвырнули в сторону. Мардук ощерился от ярости и двинулся к вражескому капитану.

У Кол Бадара текла кровь из нескольких ран, но он с холодной злобой продолжал сражаться, уничтожая каждого Белого Консула, до которого мог дотянуться. По нему рубанули гудящим силовым мечом, но он поймал клинок когтями, удержав его на полдороги. Дернув, он вырвал клинок из руки противника. Когда Белый Консул отшатнулся назад, вскидывая пистолет, он метнул силовой меч в него. Тот описал оборот и глубоко вонзился в грудь воина, уйдя туда по рукоять. Подняв комби-болтер, Кол Бадар добил Белого Консула плотной очередью.

Мардук не смог добраться до вражеского капитана, вокруг того плотно сомкнули ряды его телохранители. Темный Апостол дал выход своей досаде, ярость придала ему сил. Подняв крозиус, он отбил вбок нацеленный ему в голову болтер и описал цепным мечом кровавую дугу, пришедшуюся в плечо врагу. Обитавшая в клинке демоническая сущность ярилась, адамантиевые зубья безумно скрежетали, пытаясь разорвать силовую броню воина.

Капитан Белых Консулов убил еще одного из Несущих Слово, разорвав того в клочья ударами когтей, а затем отпихнул тело ногой, выискивая себе очередную жертву.

— Враг напирает сзади, — произнес Ашканез, когда один из его наплечников изрешетил огонь болтера. — Мы зажаты между ними. Наша позиция непригодна для обороны.

— Где наши проклятые подкрепления, Кол Бадар? — отозвался Мардук сквозь стиснутые зубы, бросая взгляд назад. Первый Послушник был прав: враг уверенно приближался, нажимая на их позицию. Скоро их должны были задавить. — Они разве еще не должны быть тут?

— Их задержали, — ответил Кол Бадар. — Они столкнулись с большей плотностью противника, чем ожидалось.

— Изъян в твоем плане? Я потрясен.

— Они придут.

— Недостаточно быстро, — произнес Мардук, отбивая крозиусом меч.

Колдун Черного Легиона выпустил шлем Белого Консула, его руки светились энергией варпа. От разбитых линз космодесантника поднялись завитки синевато-серого дыма, и он рухнул наземь безжизненным обгорелым трупом. От тела исходил смрад сожженной плоти, смешивавшийся с резким электрическим привкусом варпового колдовства Кхареша.

— Если позволите? — предложил чародей.

Мардук бросил на колдуна взгляд. Было невозможно узнать выражение лица того, скрытого под омерзительно разукрашенным боевым шлемом, но он был уверен, что оно насмешливое.

— Возможно, я смогу их замедлить, — сказал колдун.

— Делай, что считаешь нужным, — произнес Мардук, и его внимание отвлекла необходимость уклониться от удара фальчиона.

Он услышал, как колдун начал декламировать на дьявольском наречии демонов. Казалось, что по задворкам сознания Мардука заскребли костлявые пальцы, но ощущение не было неприятным. Он обрушил на врага тяжеловесный удар сверху, который тот, как и ожидалось, блокировал обычным верхним защитным приемом. Он нанес воину удар в грудь ногой, отбросив того к одному из его соратников, что лишило обоих равновесия. Когти Кол Бадара сжались в кулак, снеся голову одного из них с плеч, а второго поверг размашистый удар силовой булавы Ашканеза. Мардук прикончил его, пнув упавшего воина в висок. Даже сквозь шум схватки можно было расслышать хруст сломавшейся шеи.

Колдун Черного Легиона завершил заклинание, и Мардук ощутил, как волоски на его теле встают дыбом. Он обернулся, чтобы посмотреть, что принесло заклятие. Позади них ширилась колышущаяся стена черного тумана, перегораживавшая коридор. Она двигалась, словно живое существо: наружу, перекрывая пространство, вырывались отростки, словно извивающиеся черви. Среди дыма можно было смутно различить фигуры, которые корчились вокруг друг друга, а затем снова исчезали. Внутри сгущавшейся тьмы открывались и закрывались клыкастые пасти и, словно звезды, блестели глаза.

Он все еще видел, что враг продолжает наступать по ту сторону завесы порожденной варпом мглы, однако, похоже, ее не могли преодолеть их выстрелы. На лице Мардука появилась свирепая ухмылка, как только он осознал, что колдун создал в реальности небольшой варп-разлом, окно в сам священный эфир. Попадая в призрачную стену, болты и плазма исчезали в небольших облачках дыма, переносясь в места, известные только богам.

Один из Белых Консулов попытался преодолеть бесплотный барьер, и его тело мгновенно оказалось в центре поднявшегося в тумане неистового движения. Дымные когти и щупальца вцепились в броню воина, которая потекла, словно расплавленный воск. Боевые братья воина попытались оттащить его, однако сами оказались в плену, и их втянуло в дьявольский варп-разлом. В мгновение ока они исчезли.

Мардук одобрительно кивнул колдуну, и тот склонил голову в ответ. Временно удержав на расстоянии угрозу сзади, Несущие Слово рассыпались, окружая вражеского капитана и последних оставшихся ветеранов.

Одного за другим, воителей в синих шлемах сражали, повергали наземь и вырезали. Знамя их Ордена, которое удерживал над головой один из нескольких уцелевших ветеранов, вспыхнуло по слову Иншабеля Кхареша. Через мгновение от него осталось лишь голое древко, старинное творение обратилось в пепел. Спустя секунду пал и знаменосец, в его череп погрузился крозиус Мардука.

Следующим умер защитник капитана, которого разорвал на части Буриас Драк`Шал. Полученные одержимым воином раны, глубокие разрезы от изящного силового клинка чемпиона, моментально начали затягиваться. Он облизнул своим длинным раздвоенным языком кровь на собственной щеке и, не скрывая голода, взглянул на одинокую фигуру капитана Белых Консулов.

Капитан стоял в одиночестве, вокруг громоздились тела его соратников. Даже перед лицом неминуемой смерти он не выказывал страха. На обнаженных молниевых когтях плясали искры.

— А теперь ты умрешь, как подобает псу вроде тебя, — произнес Мардук, упиваясь моментом. Вражеский капитан напрягся, пригибаясь.

— Сразись со мной, еретик, — сказал он. — Один на один.

— Нет, — отозвался Мардук. Казалось, капитана на мгновение ошеломил неожиданный ответ.

— У тебя совсем нет чести? — спросил Белый Консул. — Боишься сразиться со мной и опозориться перед братьями?

Спрятав в ножны цепной меч, Мардук поднял руки и снял свой череполикий шлем. На его лице, уродливом хаосе шрамов, рубцов и аугметики, было выражение веселья. Он прочистил горло и выплюнул под ноги капитану плотный сгусток черной слизи. Покрытие пола зашипело и начало плавиться в этом месте.

— Трус, — поддел капитан Белых Консулов.

— Ты — ублюдочный потомок трижды проклятого Жиллимана, — сказал Мардук. — Ты не заслуживаешь благородной смерти.

— Позволь мне с ним разделаться, — прорычал Буриас Драк`Шал.

— Нет, — произнес Мардук.

— Дай мне сразиться с твоим ручным порождением варпа, — сказал Белый Консул. — Священным именем Императора я повергну его и плюну на труп.

Буриас Драк`Шал ощерился и шагнул вперед. Мардук удержал его, заговорив.

— Нет, — проговорил он. — Он желает умереть почетной смертью. И потому ее не получит. Пристрелить его.

Мардук улыбнулся, прочтя в глаза вражеского капитана ошеломление и негодование. Белый Консул попытался прыгнуть на Мардука, однако прежде, чем успел двинуться, был срезан огнем со всех сторон.

Мостик принадлежал Мардуку, и тот улыбнулся от свирепого удовольствия, когда спустя минуту вторую противовзрывную дверь вышибло внутрь.

— Слишком медленно, Анкх-Илот, — с наслаждением произнес он, когда через пролом, подняв оружие, ворвались соперник-Апостол и его воины. — Я уже сообщил Экодасу, что 34-е взяло корабль под контроль.

Анкх-Илот в ярости покинул «Меч Истины». Последние державшиеся против Несущих Слово Белые Консулы были изолированы. Когда темный магос Дариок Гренд`Аль подключился к системам управления кораблем, вокруг их позиций замкнулись переборки. Мардук ощущал невысказанное недоумение своих воинов, почему последних выживших не убили, однако Темному Апостолу ни к чему было давать разъяснения по поводу своих действий. Еще до того, как мостик пал, системы связи были отсечены, чтобы враг не узнал о судьбе корабля. Им было известно лишь то, что боевая баржа скрылась в безопасном убежище пояса астероидов, избежав гнева флота Хаоса.

Темный Апостол стоял на мостике боевой баржи Белых Консулов, с отвращением озирая стойки когитаторов и информационных экранов. Он заметил алтарь Императора, маленькую статуэтку, окруженную свечами и клятвами преданности, и его губы скривились от ненависти.

— Первый Послушник? — произнес Мардук, кивнув головой в сторону алтаря.

Ашканез шагнул вперед и ударом силовой булавы разнес статую в прах, декламируя оскверняющие псалмы. Второй взмах разметал свечи и свитки.

— Кол Бадар, — проговорил Мардук в вокс. Корифей находился на расстоянии полукилометра, он получал доступ к арсеналам корабля Белых Консулов.

— Да, Апостол, — донесся ответ.

— Где колдун? Я хочу с ним поговорить.

— Полагаю, что он уже вернулся на «Инфидус Диаболус», Апостол, — сказал Кол Бадар. — Он отбыл на одном из первых челноков.

— Найти его, — распорядился Мардук.

— Будет сделано, — ответил Кол Бадар.

Мардук разорвал связь, злясь, что не может контролировать перемещения колдуна Черного Легиона. Он ощутил позади себя чье-то присутствие, развернулся и увидел Несущего Икону, который все еще пребывал во власти демона.

— Да?

— Я твой чемпион, — прорычал Буриас Драк`Шал, с трудом выговаривая слова. Он потряс головой, и его лицо вновь приобрело свои обычные изящные и привлекательные черты, когда он загнал демона внутрь. — Это была моя добыча.

— Не ставь мои решения под сомнение, Буриас.

— А твой драгоценный Корифей… Мы едва не погибли из-за его плана захвата мостика. Это при его-то стратегическом гении.

Буриас снова взял в руки тяжелую икону Воинства, приняв ее у Помазанника, который носил ее в его отсутствие. Массивное основание высокой иконы из темного металла размеренно постукивало по полу, пока Буриас ходил туда-сюда возле Мардука, сжимая и разжимая кулак свободной руки. Его лицо раскраснелось, а жестокий изгиб губ говорил о сильной злости.

— Мы только что захватили полностью укомплектованную боевую баржу Астартес менее, чем за полчаса, — сказал Мардук. — Вряд ли это результат некомпетентности Корифея.

— Не знаю, почему ты выказываешь ублюдку такую благосклонность, — огрызнулся Буриас. — Избавься от него! Ты же знаешь, что он тебя предаст.

Произнеся одно-единственное слово, Мардук выгнал с мостика всех бойцов Воинства.

— И ты тоже, Первый Послушник, — произнес Мардук.

Отвесив поклон, Ашканез покинул комнату, оставив Мардука наедине с Несущим Икону.

— Я вижу, что мне придется сказать это тебе вслух, Буриас, — проговорил Мардук. — Ты мой кровный брат, и потому я был к тебе снисходителен, однако не собираюсь более терпеть.

— Ты совершаешь ошибку, — сказал Буриас с горечью в голосе. — Избавься от Кол Бадара, пока он не пошел против тебя.

— Буриас, ты думаешь, что в Воинстве есть кто-то, кто подходит на должность Корифея лучше, чем Кол Бадар? — поинтересовался Мардук.

Темный Апостол уже долго и упорно рассматривал варианты. Очевидным кандидатом был Сабтек, однако Мардук не верил, что даже он, возвышенный чемпион прославленного 13-го круга, хоть в чем-то мог сравниться с Кол Бадаром, по крайней мере пока что. Никто и рядом не стоял. Захват «Меча Истины» подтвердил бы исключительность Кол Бадара, даже оставайся у Мардука еще хоть какие-то сомнения.

— Мы братья, поклявшиеся на крови, — произнес Буриас. — Я единственный, кому ты можешь доверять.

— Ты в самом деле думал, что после моего возвышения станешь Корифеем? В этом дело? — спросил Мардук.

Он всегда знал, что Буриас подлый и честолюбивый воин, жаждущий власти и славы, и что тот всегда вынашивал замысел возвыситься в Воинстве благодаря приближенности к Мардуку, но… Корифей? Он вновь повернулся к своему Несущему Икону с раздраженным выражением на лице.

— Ты важен для Воинства, Буриас, и у тебя есть в нем роль. Но Корифей? В самом деле?

Буриас упрямо выпятил челюсть. Хотя он ничего не сказал, молчание означало для Мардука согласие.

Темный Апостол покачал головой и усмехнулся, а затем положил руку Буриасу на плечо.

— Ах, брат, ты меня так повеселил, — произнес он.

Буриас сбросил его руку.

— Не вижу ничего забавного, — ожесточенно проговорил Буриас. — Мы кровные братья. Ты обязан мне…

Несущий Икону умолк, возможно услышав исходящие из собственного рта слова, либо же увидев зажегшийся в глазах Темного Апостола смертельный свет.

— Я тебе обязан? — переспросил Мардук тихим, смертоносным голосом.

— Я хотел сказать…

Буриас не заметил начала удара. Мардук впечатал свой кулак в лицо Буриаса, резко оттолкнув голову Несущего Икону назад и сломав тому нос. Буриас пошатнулся и потрогал пальцами капающую с лица кровь.

— Ты смеешь… — начал он, но Мардук снова ударил его, попав в висок, пока он пытался отвернуться.

— Я смею? — оскалился Мардук. — Я смею? Я твой Темный Апостол, наглое ничтожество. Ты осмеливаешься оспаривать мои слова? Предполагать, что я тебе чем-то обязан?

— Я думал, что… начал Буриас, но Мардук не дал ему закончить. На его лице застыла маска ярости. Он подошел вплотную к Буриасу и занес руку. Несущий Икону инстинктивно отступил назад.

— Не пяться, — рыкнул Мардук, и Буриас замер в ожидании удара.

Мардук разжал кулак и вздохнул.

— Буриас, ты мой чемпион и лучший боец Воинства. Тебе этого недостаточно?

Светившаяся в глазах Буриаса злоба показывала, что нет.

— Я надеялся, что нам не придется заводить этот разговор, Буриас, — произнес Мардук. — Надеялся, что ты примешь свое место в Воинстве, однако теперь вижу, что нужно говорить более прозрачно. Смирись с тем, кто ты есть, Буриас, и перестань пытаться стать тем, кем никогда не будешь. Для полной ясности: ты никогда не станешь Корифеем. Кол Бадар — Корифей и твой командир, и это не изменится.

Буриас хмуро глядел на него.

— Ты — мой чемпион и Несущий Икону Воинства, однако ты воин, Буриас, всего лишь воин. И никогда не станешь чем-то большим. Никогда.

Мардук дал словам время усвоиться, глядя Несущему Икону в глаза, и добавил: «А теперь прочь с глаз моих. Шесть часов на палубе боли. Возможно, это научит тебя смиряться со своим положением».

Не произнеся ни слова, Буриас повернулся и вышел с мостика. Мардук секунду постоял молча, а затем грохнул кулаком о консоль.

Стоявший в тени за пределами мостика и слышавший весь разговор Первый Послушник Ашканез улыбнулся.

Раздумья Мардука были прерваны замигавшей бусинкой вокса. Это был Кол Бадар.

— Что такое?

— Я только что получил сообщение от Сабтека. Колдуна из Черного Легиона нашли.

— Пусть ждет в моих покоях. Я возвращаюсь на «Инфидус Диаболус».

— Есть проблема, — произнес Кол Бадар.

От Мардука исходили волны злобы. Вместе с Сабтеком и Кол Бадаром он стоял в редко используемом тускло освещенном складском помещении на одной из нижних палуб «Инфидус Диаболус». Над головой с гудением вращались вентиляторы. Все трое Несущих Слово смотрели на повешенное в центре комнаты тело. Оно висело, будто святой мученик, обмотанное колючей проволокой, которая глубоко врезалась в бронированные запястья и лодыжки.

Это было тело Иншабеля Кхареша, личного представителя Воителя Абаддона в Воинстве. Под ним на полу собралась и запеклась кровавая лужа.

Кол Бадар сотворил оберегающий жест. Убийство колдуна было кощунством, которое, как говорили, могло навлечь гнев богов.

— Это плохое предзнаменование, — проговорил Сабтек.

— Думаешь? — спросил Мардук.

Он приподнял голову колдуна. Шея была рассечена до самого позвоночника. Колдуну вырвали глаза, а на бледном лбу был вырезан рунический символ. Он знал, что это из колхидской клинописи, но для него знак был бессмысленным.

— Абаддон нам за это головы оторвет, — произнес Кол Бадар.

У Мардука голова шла кругом — сперва его единственный союзник Сарабдал, теперь колдун Черного Легиона.

— Зачем кому-то могла понадобиться его смерть? — спросил Кол Бадар.

— Обесчестить 34-е? Внести раздор и сомнение? — предположил Сабтек.

— Или разжечь вражду между нами и Черным Легионом, — сказал Мардук.

— Что это за символ? — спросил Кол Бадар.

— Не знаю, — ответил Мардук.

— Когда это случилось, на борту «Инфидус Диаболус» находилось более двух сотен братьев-воинов, — сказал Сабтек. — Я начну устанавливать местонахождение каждого из них.

— У нас нет на это времени, — покачал головой Мардук. — Им это и нужно — посеять смятение и раскол.

— Ашканез, — произнес Кол Бадар. — Из всех нас только он не из 34-го.

— Первый Послушник был на борту корабля Белых Консулов, — отозвался Мардук.

— Если это не он, то придется признать, что в Воинстве есть кто-то — а может быть, и не один — кто действует против нас, — сказал Кол Бадар.

Мысль была не из приятных.

Буриас лежал на покрытой по краям шипами койке и страдал, когда кто-то постучал в дверь его кельи.

— Минутку, — сказал Несущий Икону и неохотно встал. Его нервные окончания всё ещё обжигала мука, вызванная ритуалами облачённых в чёрное призраков с палубы страданий. В позвоночник впрыснули сыворотку, замедлившую ускоренное исцеление тела, отчего Буриас ощутил своё наказание во всех красках. Но Несущего Икону снедала не физическая боль — он даже рад был её чистоте — но то, что его так унизил кровный брат. Он кипел от ярости, которая обвивала сердца словно змея. Поднимаясь на ноги и морщась от боли, Буриас натянул балахон.

— Заходи, — прохрипел Несущий Икону, подпоясавшись чёрным кушаком. Вошёл Первый Послушник Ашканез.

Он огляделся, заметив некоторые детали. На одной чёрной стене висели болтер второй модели и сдвоенный болт-пистолет, а под простой койкой Несущего Икону лежал тяжёлый нагрудник. На другой стене стояла небольшая полка со свитками и текстами, на цепях над головой висели мириады священных символов Хаоса и приятно гармонирующих с ними частей тела. Чадящая красная жаровня наполняла келью тусклым светом. На ещё одну стену натянули покрытую крошечными письменами кожу человека. Даже сквозь благовония пахло кровь и мясом.

— Чего надо? — зарычал Буриас.

— Ты чемпион Воинства. Тёмный Апостол опозорил тебя, не дав сразиться с капитаном врага.

Первый Послушник внимательно смотрел на Буриаса, наблюдая за его реакцией.

Несущий Икону ощутил, как вокруг его сердца плотнее обвился змий ненависти.

— Так сюда зачем пришёл? Насмехаться?

— Отнюдь, — ответил Ашканез, — я чувствую, что Тёмный Апостол поступил несправедливо. Вы же сражались вместе долго, не так ли?

— Очень, — согласился Несущий Икону.

— А он держит тебя на цепи.

Буриас молчал и настороженно смотрел на Первого Послушника.

— Думаю, что мы друг друга понимаем.

Несущий Икону открыл рот, чтобы ответить на оскорбление Ашканеза, но промолчал. Он прищурился. Это какая-то уловка? Мардук послал своего Первого Послушника проверить, нужно ли ему провести больше времени на палубе страданий?

— Буриас, я хотел бы тебе кое-что показать.

Первый Послушник открыл дверь и шагнул наружу, а затем огляделся. Он повернулся обратно к продолжавшему стоять на месте настороженному чемпиону.

— Если ты хочешь открыть глаза и увидеть истинное лицо грядущего, то иди со мной. Если ты хочешь остаться слепым к невежеству, то оставайся здесь, — Ашканез пожал плечами. — Выбор за тобой.

Первый Послушник повернулся и вышел из кельи Буриаса. Он остановился снаружи.

— Ну?

Буриас осторожно вышел из кельи. Врата захлопнулись за его спиной, и Ашканез улыбнулся.

Он повёл Буриаса глубоко в недра «Инфидус Диаболус». Несколько раз Несущий Икону пытался спросить Ашканеза, куда тот его ведёт, но в ответ слышал лишь молчание.

Их путь был непрямым, окольным, Первый Послушник неоднократно делал крюк, словно опасаясь слежки. Наконец, в самых недрах едва освещаемых подпалуб корабля Ашканез остановился.

— Мы пришли.

— Куда?

Ашканез показал на маленький символ, выцарапанный на покрытой ржавчиной стенной панели рядом с узким боковым проходом. Сам бы Буриас его никогда не заметил.

— Что это значит?

— Место встреч, — ответил Ашканез, — для сходно мыслящих душ.

Без дальнейших объяснений Ашканез натянул капюшон и скрыл лицо во мраке. Он махнул Буриасу, чтобы тот тоже скрыл лицо, и шагнул в едва освещённый проход.

Кто-то окликнул их из теней. Буриас легко мог разглядеть силуэт во тьме, но лицо тоже было скрыто глубоким капюшоном.

— Кто идёт?

— Воины Лоргара, ищущие единения братства, — ответил Ашканез.

— Добро пожаловать, братья, — раздался голос. Космодесантник шагнул в сторону, а Первый Послушник направился дальше.

— Что за… — начал было Буриас, но Ашканез жестом сказал ему молчать.

Несущего Икону привели в тёмный, похожий на пещеру зал. Над головой вздымались и опускались огромные поршни, наполняя воздух шипением и испуская пар, и Буриас понял, что они находятся где-то под передними выхлопными валами двигателей. Из решётчатого пола торчали иссохшие пальцы отчаянно пытавшихся привлечь внимание ходящих над ними Несущих Слово людей, чьи жалкие крики призрачным эхом отдавались от потолка.

Когда глаза Буриаса привыкли к темноте, он замер, увидев, что в тёмных уголках, глубоко в тени прятались и другие космодесантники, чьи лица скрывали капюшоны. Должно быть, здесь собралось несколько сотен, а всё новые Несущие Слово выходили из боковых проходов и служебных туннелей. Здесь была значительная часть Воинства, тут были воины, вместе с которыми Буриас сражался тысячи лет.

— Что это? — прорычал Несущий Икону.

— Это, — Ашканез наконец-то заговорил, широко разведя руками, — Братство.

Книга третья: Очищение

«Вера, ненависть, месть и истина — вот наши убеждения. Примите их!»

— Хранитель Веры Кор Фаэрон

Восьмая глава

— Надеюсь, что Борос Прим окажется задачей потруднее, — сказал Кол Бадар. — Захват этого захолустья был ниже нашего достоинства.

Корифей стоял возле Темного Апостола Мардука на поверхности мира, известного в этих местах как Балериус II, девятая планета Боросских Врат. Вдалеке виднелся высокий мерцающий жилой шпиль, пробивающий полог джунглей. Из его разбитых боков поднимались клубы дыма.

— Я жажду вызова, — произнес Кол Бадар. — Ни один из Белых Консулов не осмелился сразиться с нами тут.

— Довольно скоро мы с ними снова встретимся, — сказал Мардук.

Разбив имперскую армаду в битве за Пояс Траяна, XVII Легион углубился в систему Бороса, распространяясь, словно злокачественная опухоль, и основательно взялся за процесс порабощения и внушения. Каждое из Воинств нанесло удар в свой квадрант системы, и под их натиском падали мир за миром. Изрыгая проповеди, полные брани и ненависти, Темные Апостолы вели свои Воинства против СПО и полков Имперской Гвардии, вырезая десятки миллионов — великое жертвоприношение ненасытным богам эфира.

Как и планировалось, более половины обитаемых миров системы Бороса пало под ударами Несущих Слово менее, чем за месяц. На планетах, где Астартес из Белых Консулов сражались вместе с СПО, битвы были кровавыми и яростными, однако силы лояльных космических десантников были немногочисленны и разрозненны. Отдельные островки надежды пытались сдержать опустошительную волну разрушения. Они смогли лишь немного оттянуть неизбежное.

Один за другим центральные миры двойной звезды Боросских Врат пали. Враг отступал от них к Борос Прим, центральной планете системы. Непрерывный поток спасательных капсул, массовых транспортов и челноков перевозил полки Имперской Гвардии и граждан к миру-крепости. Из тех, кто остался, погибшие в огненных бурях под яростными бомбардировками оказались наиболее удачливыми. Выжившие к тому моменту, как их планеты заполонили Несущие Слово, были либо принесены в жертву в ходе массовых убийств, посвященных Темным Богам, либо же стали рабами, которых сковывали в бесконечные колонны и подвергали невыразимыми словами ужасам.

XVII Легион уже забрал миллионы, и некогда нетронутые центральные миры неуклонно превращались в адские царства безумия и отчаяния. Ульи, города и целые континенты сравнивались с землей, а их останки использовались для сооружения огромных башен и монументов нечестивого предназначения. Так же неуклонно продолжалось ритуальное унижение и скрытое развращение имперских граждан. Разумы, тела и воля рабов медленно ломались, из них изгоняли всю веру и надежду, а души, как и тела, терзали насылаемые кошмары.

Среди них парили Диссонансы, ужасающие летучие конструкции, волочащие за собой похожие на щупальца конечности и извергающие из решеток динамиков потоки шума, сводящую с ума какофонию оглушительных криков, воплей и ударов сердца — звуки самого Хаоса. Голоса нашептывали прямо в сердце и разум рабов среди безумного шума, продолжая совращать души даже когда тела уже были осквернены. В свое время они постигнут истину Слова, которое нес XVII Легион, с радостью поддавшись Хаосу.

Произошла дюжина флотских сражений, когда корабли Белых Консулов предпринимали молниеносные атаки на флот Хаоса, но это были не более, чем стычки. Астартес-имперцы не желали встать и дать полномасштабный бой, предпочитая наносить быстрые и жесткие удары, а затем оттягиваться назад, пока вражеский флот разворачивался для атаки. Это раздражало, и Консулам удалось уничтожить и повредить несколько кораблей Хаоса своими вылазками, но стычки мало влияли на общий ход войны.

Защитный флот Бороса и корабли Белых Консулов были отозваны назад, чтобы защищать звездный форт на орбите Борос Прим. Сцена готовилась к великому противостоянию.

Для Воинств Темных Апостолов наступало время снова собираться вместе, чтобы соединиться у Борос Прим. Там произойдет финальное сражение за Боросские Врата.

Из джунглей в направлении Мардука и Кол Бадара выкатился «Лендрейдер». Он рычал, словно рассерженный зверь, массивные гусеницы прокладывали путь сквозь густой подлесок. Его бронированный корпус ощетинился вращающимися антеннами сенсоров, и когда он остановился перед ними, штурмовая рампа открылась, словно разинутая пасть, извергнув наружу кроваво-красный дым.

Из освещенного красным нутра вышел Первый Послушник Ашканез, позади него шел угрюмый и задумчивый Несущий Икону Буриас.

— Ну? — поинтересовался Мардук.

Ашканез протянул ему перфокарту, пергамент цвета кости, покрытый отверстиями. Темный Апостол сделал жест Кол Бадару, который шагнул вперед и взял ее. Корифей вставил перфокарту во встроенный в левое предплечье читающий модуль, и информация воспроизвелась у него перед глазами.

— Ну наконец-то, — произнес Кол Бадар.

Мардук поднял бровь.

— Мы двигаемся к Борос Прим, — сказал Кол Бадар. — 34-е избрали идти в авангарде. Мы должны осуществить высадку.

— Экодас оказывает нам честь, — произнес Ашканез.

В ответ Мардук издал ворчание, будучи уверен, что за этим кроется нечто большее.

— А что с другими Воинствами? — спросил Ашканез. Мардук внимательно уставился на него, он был убежден, что Первый Послушник уже прочел донесение. На самом деле, именно так поступил бы он сам на его месте, когда был Первым Послушником. Одетый в тяжелую броню воин-жрец ничем себя не выдал, выражение лица оставалось безразличным.

— Анкх-Илот и Белагоса осуществят высадку, когда мы создадим плацдарм. 11-е Воинство начнет штурм с ледяного северного полюса, 30-е высадится на темной стороне сверхконтинента и будет пробиваться к экватору. Экодас захватит сам звездный форт.

— Великий Апостол Экодас, — произнес Ашканез низким голосом, от которого Буриас нахмурился.

— Он получит славу, пока мы проливаем кровь, — заметил Кол Бадар.

— Очень хорошо, — сказал Мардук. — 34-е не станет увиливать от трудностей. Готовь Воинство.

Почти четыре сотни воинов собрались в давно заброшенном рабском загоне в недрах «Инфидус Диаболус». Все они были одеты в плащи с надвинутыми капюшонами. С того времени, как Буриаса приняли в Братство, оно успело разрастись, и все больше братьев из 34-го Воинства с каждой неделей пополняло ряды священнейшего и тайного культа. Он стал связанным тесными узами сообществом, братством внутри братства.

— Мы — наследие Колхиды, — обратился Первый Послушник Ашканез к скрытым капюшонами собравшимся братьям-Астартес. — В жилах каждого из нас течет кровь нашего родного мира. Мы — братья по вере и по крови. До сего момента дважды возникала нужда в Братстве. Дважды оно исполняло свой долг.

Буриас стоял в первом ряду, под низко надвинутым капюшоном его глаза наполнялись фанатизмом, пока он внимал проповеди Первого Послушника.

— Великая Чистка, — прорычал Ашканез, — была мигом крови и веры, великим очищением, которое сожгло каждого третьего среди мужчин, женщин и детей Колхиды. В святом Завете нашлись те, кто в своей надменности стремился опозорить нашего благословенного примарха, будучи ослепленными завистью. Они повели свою преданную и невежественную паству против Лоргара, и он плакал, оказавшись вынужденным выйти против тех, кто должны были быть ему братьями. С великой неохотой он дал право выступить в роли своих солдат Братству, воинам-монахам, которых наш владыка самолично выбрал и обучил. И так началось очищение. Более миллиарда душ сгинуло в том великом противостоянии, но от этого мы стали лишь сильнее. Наша вера уподобилась железу.

Ашканез прохаживался туда-сюда, уперев кулаки в бока и обращаясь к собравшейся пастве.

— Вторая Чистка произошла столетие спустя, когда наш благословенный повелитель, Уризен, воссоединился со своим Легионом, когда глаза нашего прославленного примарха узрели обман в золотых устах так называемого Императора Человечества, — сказал Ашканез. Прежде чем продолжить, он сплюнул от отвращения, словно стараясь очистить рот от мерзкого привкуса.

— С этим осознанием пришло и понимание, что старые верования Колхиды были единственной истиной во Вселенной; что лишь древние боги заслуживают нашей веры и поклонения. В нашем благословенном Легионе были те, кто не понял этого, оставаясь столь же косными и обработанными, как в годы становления. Наш владыка Лоргар снова создал Братство, вновь с великой скорбью и сожалением. Тогда ряды Легиона очистились и сплотились. За одну неделю были истреблены все братья-воины, рожденные на Терре, остались лишь сыны Колхиды.

Ашканез облизнул губы и обвел аудиторию взглядом, его глаза светились пылом.

— Велика была скорбь Уризена, ибо убитые воины были его сыновьями, его плотью и кровью, рожденными его собственным генокодом. И тем не менее, хотя они не совершили никаких ошибок, их было необходимо убрать, поскольку они выросли вдали от него. Их волю до предела извратил обман Ложного Императора. Их души были закрыты для великой истины.

Буриас подался вперед, впитывая каждое слово. На протяжении тысячелетий это знание было для него запретно, как и для всех, кто лично не принимал участия в великом очищении. Сам он родился и вырос в тюрьме-монастыре Колхиды, но в Легион попал только во время первого большого набора, когда старые верования уже были искренне приняты вновь. Он только слышал о Великой Чистке — о второй из них, слышал одни лишь слухи. Теперь же знание вручалось беспрепятственно, и он впитывал его, как губка. На самом деле он не мог понять, почему Совет запрещал это.

Даже Мардук, старейший его товарищ и преданный друг — который, как он знал, сам был активным членом Братства в ходе Второй Чистки — скрывал от него эти тайны, держа в неведении.

— Невежество — это власть. Невежество — это рабство, — сказал ему Ашканез, когда он заговорил об этом с Первым Послушником, и Буриас долго обдумывал эти слова.

— Мы движемся к мрачным временам в истории Легиона, братья мои, — произнес Ашканез. — Братство вновь было воссоздано по воле самого Лоргара. Грядет третье очищение наших рядов, братья, и мы — вы и я — избраны, чтобы осуществить его.

В сопровождении Помазанников Мардук стоял на одной из пусковых палуб в недрах «Инфидус Диаболус», скрестив руки на груди.

Перед ним, словно огромный хищный зверь, распласталась старинная «Грозовая птица». Штурмовые аппарели были опущены, и из трюма под присмотром Кол Бадара на гусеничных транспортерах аккуратно извлекали многочисленные боеголовки. Всего одной из боеголовок хватило бы, чтобы изуродовать «Инфидус Диаболус». Еще несколько десятков, доставленных отдельными рейсами челноков, уже увезли прочь, внутрь корабля.

Как бы то ни было, внимание Мардука было далеко от этого: он сконцентрировался на Регуляторе Связей. Устройство ксеносов и его массивное вместилище были загружены на такой же гусеничный краулер, который медленно двигался к теперь уже пустому трюму ожидающего корабля. Возле него тяжеловесно двигалась гигантская фигура Дариока Грен`Даля, которого соединял с краулером шлейф кабелей и мясистых трубок.

— Меня это не радует, — произнес Мардук.

— И твое мнение было отмечено, — отозвался Кол Харекх, Корифей Экодаса. — Тем не менее, Великий Апостол распорядился перенести устройство на борт «Круциус Маледиктус», для безопасности.

— Безопасности… — ухмыльнулся Мардук. — Экодас хочет забрать устройство, чтобы приписать себе весь успех.

— Думай, что хочешь, Апостол, — сказал Кол Харекх. — Устройство реквизируется. Он — Великий Апостол и состоит в Совете. У тебя нет права отказывать ему.

— Оно мое, — произнес Мардук. — Мое Воинство проливало за него кровь. Я проливал за него кровь.

— Великий Апостол благодарит тебя за верную службу. Твое Воинство может тобой гордиться. Тем не менее, устройство принадлежит Легиону, а не тебе. И Великий Апостол чувствует, что оно будет в большей безопасности на борту «Круциус Маледиктус». Смерть посланника Черного Легиона, Иншабеля Кхареша, заставила Великого Апостола усомниться в том, что ты способен уберечь устройство.

— Не знал, что Экодас уже в курсе о смерти колдуна, — сказал Мардук.

Кол Харекх холодно улыбнулся.

— Я здесь лишь для того, чтобы проследить за доставкой устройства в сохранности, — произнес он. — С этим будут проблемы, Апостол?

Казалось, Кол Харекха не тревожит, что он стоит на палубе корабля Мардука и что его превосходят числом. Хватило бы одного слова Мардука, чтобы Кол Харекха и его сопровождающих прикончили на месте.

Мардук не ответил Корифею Экодаса. Кол Харекх пожал плечами и отвернулся, приказав своим воинам готовить двигатели «Грозовой птицы».

Мардук молча наблюдал, как Регулятор Связей загрузили на борт «Грозовой птицы» Кол Харекха. Находясь наверху медленно движущегося краулера, Регулятор Связей продолжал плавно вращаться, серебристые кольца выписывали завораживающие дуги. При каждом повороте воздух вибрировал, словно от фырканья огромного адского зверя. Пересекаясь, они расплывались, словно ртуть, а затем мгновенно вновь принимали свою форму с другой стороны. Исходивший из устройства чужих зеленый свет удерживался резким красным освещением, которое проецировала демоническая машина, созданная падшим магосом. Вместе они порождали зловещее рассеянное свечение.

Совращенный магос ступил на аппарель «Грозовой птицы». Под его весом она застонала.

— Дариок Грен`Даль, — произнес Мардук.

— Это последняя боеголовка, — сказал Кол Харекх. — Ты установил телепортационное соединение?

— Разумеется, — ответил Мардук.

— План Кол Бадара хорош. Позаботься, чтобы его успешно осуществили.

Мардук бросил на Корифея Экодаса яростный взгляд.

— Ты получил то, за чем пришел, — сказал он. — А теперь убирайся с моего корабля.

Коадъютор Гай Аквилий из 5-й роты оглядывал собравшихся Белых Консулов, и видел на их лицах напряжение. Понимая умом, что для занимающего должность Коадъютора Борос Прим правильно участвовать в дискуссиях об его обороне, он все равно ощущал свое низкое положение среди боевых братьев и капитанов, не говоря уж о присутствовавшем одном из Великих Магистров и библиарии высокого ранга.

Обсуждение проходило высоко внутри трехкилометрового шпиля, выступавшего над фортом Кронос, находившимся на орбите Борос Прим. Через тянувшиеся от пола до потолка обзорные проемы открывалась панорама всего орбитального бастиона. Отсюда он напоминал огромный город-собор, ощетинившийся укреплениями. Имея форму восьмиугольника более двадцати пяти километров в ширину, он был крупнейшим сооружением такого рода во всем секторе. Сотни челноков и транспортников метались над гигантской конструкцией, словно крохотные пчелы над ульем. Вокруг орбитальной крепости наружу выступали причальные блоки, соединенные с множеством линейных крейсеров и тяжелобронированных больших транспортников. Несмотря на всю величественность вида, никто из Белых Консулов не обращал на него внимания, сосредоточившись на голограмме. В комнате ощущалась напряженность.

— Передачи подтверждают, — произнес великий магистр Тит Валенс. — Это «Меч Истины». Приближается на боевой скорости, направляется точно к нам.

— «Меч Истины» потерян. Это явная уловка, — сказал Осторий, скрестив руки на груди. — Мы должны нацелиться на него и уничтожить, как только он окажется в пределах досягаемости.

— Но он наш, — запротестовал Аквилий. — Одна из трех боевых барж нашего благородного Ордена. Мы не можем так сразу его уничтожить.

Осторий бросил на него взгляд.

— Тебе многому предстоит научиться, коадъютор, — произнес он. — Враг коварен. Это хитрость.

Аквилий ощетинился от того, что с ним заговорили подобным образом в присутствии старших Консулов.

— Нам следует быть начеку, но я не санкционирую его безрассудное уничтожение, — заговорил великий магистр Тит Валенс. — Мы не получили подтверждения, что он попал в руки врага, и это наш корабль. Марк? Твое мнение?

— Я согласен с Осторием, — сказал Марк Децим, капитан 5-й роты, задумчиво поглаживая седую бороду. — Мы вынуждены подозревать уловку. Наша гордыня уже привела к потере слишком многих боевых братьев.

— Согласен, — произнес Тит Валенс. — Мы недооценили противника. Я не собираюсь сделать это еще раз. Бойня в Поясе Траяна навсегда запятнала мою честь. Но все же, мы считали «Меч Истины» утраченным. А теперь он появляется перед нами. Если есть шанс, что на борту остались боевые братья, я не посмею его вот так вот уничтожить.

— Последнее, что мы видели — как брат-капитан Август пытается уйти от атаки, направив «Меч Истины» в Пояс Траяна, — сказал Сулин, капитан 3-й роты. — Хотя это и кажется невероятным, у него могло получиться.

— И успешно избегать уничтожения на протяжении последнего месяца? — спросил капитан Децим. — Не предпринимая попыток выйти с нами на связь? Я в это не верю.

— Может быть, системы связи были разрушены в сражении, — предположил Сулин. — Я знаю, что это маловероятно, но тем не менее возможно. Пойдем ли мы на такой риск?

— Глупо надеяться, Сулин, — произнес капитан Децим.

— Насколько нам известно, капитан Август все еще жив и находится на борту, и лишь Трону известно, сколько с ним боевых братьев. Имеем ли мы право уничтожить корабль, если на это есть хотя бы ничтожная надежда?

— Эпистолярий Ливентий? — произнес великий магистр Тит Валенс, поворачиваясь к стоявшему возле него библиарию в синем доспехе. — Можешь ли ты это подтвердить?

Ливентий кивнул и закрыл глаза, прикоснувшись кончиками пальцев одной руки к виску. Авкилий ощутил сбивающее с толку покалывание в основании шеи и непроизвольно передернулся.

Аквилий с благоговением и почтением относился ко всем библиариям, поскольку они владели силами, природу которых он едва мог постичь. Лицо Ливентия было морщинистым и иссохшим, словно из его плоти вытянули всю влагу. Он опирался на длинную алебарду, оружие, заряженное частицей его потрясающего психического дара. Лишенный волос скальп пронзали диоды и провода, соединявшие его непосредственно с психическим капюшоном.

Занимавший должность эпистолярия, наивысшую доступную библиариям Астартес, исключая Верховного Библиария, Ливентий пользовался в Ордене большим уважением, в равной мере как за бесстрашие с боевым искусством, так и за могущественные психические способности. Его мудрые советы чтили как боевые браться, так и великий магистр.

Спустя мгновение библиарий открыл глаза, и Аквилий ощутил, как покалывание исчезает.

— На борту есть живые боевые братья, — подтвердил он.

— Капитан Август? — уточнил великий магистр.

— Я не уверен, — сказал библиарий. — Возможно. Что-то затуманивает мой взор.

— Это определенно еще раз доказывает, что все это не более, чем хитрость врага, — произнес Осторий.

— Возможно, — сказал Ливентий, — однако на борту «Меча Истины» есть живые Белые Консулы. В этом не может быть сомнения.

— Сколько? — спросил великий магистр Валенс.

— Больше тридцати, — ответил Ливентий.

— Они контролируют «Меч Истины», или находятся на нем в заточении? Не держит ли их враг в живых, чтобы использовать в качестве живого щита?

— Этого я не могу сказать, — ответил библиарий.

Аквилий поглядел наружу из огромного наблюдательного окна, однако «Меч Истины» и приближавшиеся за ним корабли все еще были за пределами досягаемости его усовершенствованного зрения. Мысленно он представил, как боевая баржа Белых Консулов пробивается к форту Кронос, а на ее борту полыхают взрывы и вспышки света от вражеских атак. Даже мысль о стрельбе по благородному кораблю казалась святотатством, даже если не рассматривать факт, что на борту еще могли оставаться живые Белые Консулы.

— «Меч Истины» приближается, расстояние — тысяча сто километров, — раздался голос механизированного сервитора, присоединенного к оперативной консоли палубы Кроноса.

Аквилий окинул взглядом громаду звездного форта Кронос, ощетинившуюся лазерными батареями, пушками и торпедными шахтами. Архитектура была намеренно функциональной, но все равно ласкала взор своей классически-воинственной эстетикой. Под защитой мощнейшей брони и многочисленных слоев пустотных щитов Кронос был практически неприступен, при столь мощной обороне вражеский боевой флот не мог представлять ни малейшей угрозы.

Из окна был виден край Борос Прим, и его красота на мгновение отвлекла Аквилия. Сквозь голубую атмосферу открывался вид на раскинувшиеся внизу континенты, за которыми, словно милостивый бог, присматривала станция Кронос, готовая обрушить свою ярость на всякого, кто посмеет пожелать планете зла.

Аквилий не мог понять, почему враг осмеливается штурмовать в лоб планету, или же сам звездный форт — Кронос гарантированно пресечет любую подобную попытку.

Взгляд Аквилия вернулся к голоэкранам. На них было видно, что «Меч Истины» преследует один массивный боевой корабль — «Круциус Маледиктус» — три корабля размером с ударный крейсер и несколько меньших. Враги нападали на доблестную боевую баржу Белых Консулов, он видел цветные вспышки, указывавшие на то, что корабли Несущих Слово стреляют по «Мечу Истины».

Один из малых кораблей врага исчез с экрана.

— Смотрите! — произнес Аквилий. — «Меч истины» отвечает! Один из вражеских кораблей уничтожен!

— Это жертва, — ответил Осторий. — Они хотят нас одурачить.

— Даже в этом случае я не верю, что мы можем пойти на риск, — сказал брат-капитан Сулин.

— Боевая баржа Белых Консулов в зоне досягаемости орбитальных орудий, — сообщил один из одетых в серую форму служащих Кроноса. — Сбить ее, сэр?

Великий магистр Тит Валенс сжал одну руку в кулак от отчаяния.

— Проклятие, — сказал он. — Они знают, что мы не сможем сбить собственный корабль, только не тогда, когда на борту есть живые боевые братья.

— Им это известно, и они пользуются этим, — произнес Осторий. — Они делают ставку как раз на то, что мы столкнемся с подобной дилеммой. Если мы ее собьем, то вернем себе преимущество. Именно это бы сделал противник на нашем месте.

— И именно это нас от них и отличает, — сурово сказал эпистолярий Ливентий.

— Я не думаю, что Август желал бы, чтобы мы подвергли Кронос опасности во имя его благополучия, равно как и его братьев, — произнес Децим.

Великий магистр вздохнул, ощущая бремя упавшей на него ответственности. Хотя Осторий был проконсулом системы Боросских Врат, присутствие капитана и одного из великих магистров Белых Консулов перекладывало верховенство на них.

— Пусть подойдет ближе, — сказал через мгновение великий магистр Валенс. — Нацельте орудийные батареи на корабль. Одно неверное движение — и мы его уничтожим. Но я не дам разрешения на стрельбу, пока не станет ясно наверняка. Только не тогда, когда на борту боевые братья.

— Чем ближе подойдет «Меч Истины», тем больше урона он сможет нанести, — заметил Осторий.

— Наши щиты в состоянии поглотить все, на что он способен, — ответил Сулин.

— Какой вред сможет нанести «Меч Истины» этому сооружению, если протаранит его? — спросил Децим. — Это ведь обойдет наши щиты, не так ли?

— Урон будет пренебрежимо мал, — отозвался один из офицеров Кроноса.

— Просканировать «Меч Истины» на предмет наличия атомных боеголовок, — сказал великий магистр Валенс.

— Показания сканера отрицательные, — ответил офицер спустя мгновение.

— Уверены? — уточнил Осторий.

— С точностью до процента, сэр, — отозвался офицер.

— Благодарю, — произнес Осторий. — Ну, по крайней мере, это уже что-то.

— Отправьте звено истребителей навстречу «Мечу Истины», — сказал Тит Валенс. — Прикажите им повредить его двигатели, если он не замедлит хода.

— Принято сообщение, — возвестил еще один из служащих Кроноса.

— Покажите, — сказал Осторий.

Экран затрещал от помех, а затем на нем появилось окровавленное лицо капитана 2-й роты Августа. Изображение было нечетким, но это несомненно был капитан.

— …под сильным обстрелом… немедленную помощь, — включился сопровождающий вокс-канал, столь же нечеткий и отрывистый, как и видеоряд, — …повторяю, немедленную помощь… половина роты еще жива… связь отказывает…

— Что ж, это все проясняет, — произнес Сулин, когда связь оборвалась.

— При всем уважении, брат-капитан, я полагаю, что вы заблуждаетесь, — ответил Осторий.

Аквилий с трудом мог поверить, что Осторий осмелился разговаривать с капитаном подобным образом. Осторий был почтенным ветераном, но стоял несравненно ниже капитана роты в иерархии.

— Это был капитан Август, проконсул, — с пылом проговорил Сулин. — Нас приняли в Орден из одного подулья. Я знаю его с детства и узнал бы при любых обстоятельствах.

— «Меч Истины» на дальности ведения огня, — раздалось предупредительное сообщение.

— Не стрелять, но продолжайте сканировать его на предмет любых признаков подготовки орудий, — сказал Сулин, кивая в сторону обзорных экранов. — Они опасаются нашего оружия, как и следовало бы.

— И не пытаются спуститься к Борос Прим, — заметил Децим.

— Они не глупцы, — произнес Осторий. — Как только они предпримут попытку сделать это, мы их уничтожим. Никто не может спуститься на поверхность Борос Прим, не попав в радиус досягаемости Кроноса.

«Меч Истины» продолжал увеличиваться в размерах, на полном ходу приближаясь к звездному форту. На его носу вспыхивали взрывы, поскольку Несущие Слово продолжали вести по кораблю огонь.

— Расстояние пятьсот километров, — раздался голос сервитора.

— Восстановите связь с «Мечом Истины», — сказал Валенс. — Я хочу установить контакт со Второй ротой.

— Пытаемся, сэр, — донесся ответ. — С установлением связи возникают проблемы. С их стороны, похоже, неисправность.

— Продолжайте попытки, — распорядился Валенс.

— Он не замедляется, — предостерег Осторий.

— Прикажите истребителям атаковать его двигатели по моему сигналу, — произнес Тит Валенс.

— Сделав это, мы оставим их на милость врага, повелитель, — сказал Сулин. — Это все равно, что вынести смертный приговор.

— Двести километров.

— Что Август делает? — вопросил великий магистр Валенс. — Проблемы с управлением?

— Щиты «Меча Истины» все еще функционируют.

— Он слишком близко, — сказал Валенс. Уничтожьте его двигатели.

— Сэр! Вражеские корабли массово ускоряются. Они в пределах досягаемости и быстро приближаются.

— Открыть по ним огонь, — приказал великий магистр Тит Валенс. — Сбить их. Из всех орудий.

— В сторону Кроноса запущены торпеды.

— Они и близко не подойдут, — с пренебрежением заметил Сулин.

— Сэр, истребители несут потери. Продолжать повреждение «Меча Истины»?

— Да, — сказал Валенс.

— Сто километров.

— Признаки подготовки его орудий?

— Никаких, сэр, — ответил офицер возле одного из сканеров.

— Сбит еще один наш корабль! Состояние двигателей «Меча Истины» — пятьдесят процентов, но этого недостаточно! Пятьдесят километров, продолжает приближаться! Он в нас врежется!

По всему звездному форту раздались сирены, предупреждающие об угрозе столкновения.

— Мы должны его сбить, — поспешно проговорил Осторий. — он представляет слишком большую угрозу.

— Нет! — выкрикнул капитан Сулин. — Мы не можем! На борту корабля наши братья!

— Мы не можем рисковать Кроносом, — сказал капитан Децим. — До столкновения двадцать секунд.

— Да прости нас Император, если мы ошибаемся, — произнес Великий Магистр Валенс. — Сбейте его.

Сотни орудий, каждое размером с титана, повернулись к приближающейся боевой барже, но Великий Магистр сдержал распоряжение. Предельная неправильность убийства братьев-Астартес была укоренена в каждом из них.

— Сообщение! Это «Меч Истины»!

— Не стрелять! — закричал Валенс, когда снова вспыхнуло размытое изображение капитана 2-й роты Августа.

— …не хватает реверсивных двигателей…неисправность… не стреляйте, пытаемся аварийный…, - говорил капитан.

— Торпеды приближаются. Открываем заградительный огонь.

— Лэнс-батареи наведены и готовы открыть огонь по вторгнувшемуся вражескому флоту, сэр!

Темная пустота космоса осветилась, когда первые раскаленные лучи энергии понеслись к кораблям Несущих Слово.

— Десять километров! Пять!

Глаза Аквилия расширились, когда он посмотрел через палубное окно, глядя на приближающуюся боевую баржу.

— Сэр? — внезапно воскликнул один из офицеров.

— В чем дело? — спросил Осторий.

— Телепортационный сигнал!

— Что? Куда? На Кронос? Генераторы помех работают, ведь так?

— Не на Кронос, сэр! Сигнал нацелен на «Меч Истины».

— Что они делают? — спросил Децим, прищуривая глаза.

— Не знаю, — ответил Осторий. — Просканируйте «Меч Истины» еще раз, офицер.

— Работаю, сэр!

— Один километр!

— Сэр! Мы получаем данные… Трон! Сэр! Множественные сигналы наличия атомных боеголовок на борту «Меча Истины»!

— Кровь Жиллимана, они же их туда телепортировали, — произнес Осторий, от лица которого отлила вся кровь.

— Подобное вообще возможно?

— Именно так.

— Пятьсот метров, продолжает приближаться!

— Сбейте его! — закричал великий магистр.

Аквилий смотрел на боевую баржу, которая быстро приближалась и увеличивалась. Турели начали стрелять по ней, но она была уже слишком близко…

— Трон всемогущий, — выдохнул он.

Полуразорванный близким огнем пушек, но продолжающий приближаться «Меч Истины» врезался в бок звездного форта Кронос. Боеголовки с таймерами, телепортированные в его трюмы, сдетонировали, и плазменное ядро боевой баржи взорвалось в ослепительной вспышке.

Мардук улыбнулся внутри мертвой плоти капитана Белых Консулов. Когда «Меч Истины» ударил в бок огромного орбитального бастиона, в считанные секунды до детонации телепортированных атомных боеголовок Мардук покинул труп. Без оживлявшего его духа, мертвое тело упало на пол, а спустя несколько мгновений его поглотил гигантский взрыв.

Темный Апостол рухнул обратно в собственное тело на борту «Инфидус Диаболус» и на мгновение ощутил потерю ориентации, но затем к нему полностью вернулись самоконтроль и чувства. Он встал и двинулся вперед, чтобы осмотреть разрушения.

Через наблюдательное окно переднего мостика он увидел огромный взрыв во вражеском звездном форте, захвативший несколько боевых кораблей, не успевших покинуть причалы. От места удара расходились вторичные взрывы, языки пламени ненадолго вырывались в космос, прежде чем втянуться внутрь в жажде подпитывающего воздуха. Внутри огромной орбитальной крепости наверняка опускались переборки, изолируя разрушенные палубы.

Масштабы ведшегося по кораблям Несущих Слово огня заметно снизились, разрушительный обстрел сводился к случайным выстрелам, по мере того как взрывы продолжали прокатываться по орудиям и лазерным батареям.

Мардук прищурил глаза от яркости очередного взрыва в центре звездного форта, который превосходил все прочие.

— Плазменный реактор, — проговорил Кол Бадар.

Когда пламя угасло, Мардук разглядел огромную рану, зияющую в боку грозного звездного форта, в которой виднелась мешанина перекрученного металла и обнажившиеся внутренние палубы. От места взрыва расходилось плотное облако обломков и мусора, и Мардук с радостью увидел, как вместе с искореженными кусками металла и разрушенными турелями в пустоту космоса выбросило крохотные фигурки людей. Орбитальная крепость все еще функционировала, однако получила ужасный, почти смертельный удар, и ей потребовались бы долгие минуты, чтобы развернуть уцелевшие орудия к приближающемуся флоту Хаоса.

— Произвести высадку, — произнес Мардук, смакуя слова.

Девятая глава

Аквилий поднялся с палубы, использовав в качестве опоры командирское возвышение. Воздух был наполнен дымом, повсюду вокруг бушевало пламя. Белый доспех был обожжен и испещрен металлическими осколками. С виска текла кровь, но через несколько секунд это прекратилось благодаря гиперкоагулянтам в кровеносной системе.

От дыма глаза коадъютора слезились, однако он достаточно отчетливо мог разглядеть окружавшее его побоище. В окружении огня и перекрученных балок Белые Консулы поднимались с пола. Великий магистр Валенс продолжал стоять, мрачно нахмурившись и помогая подняться на ноги капитану Дециму.

Улучшенные чувства Аквилия безошибочно различили запах крови и сожженной плоти еще до того, как он услышал крики агонии. Присутствовавших в комнате офицеров звездного форта Кронос расшвыряло по палубе, их плоть превратилась в кровавые лоскуты. Благодаря боевым доспехам, Белые Консулы отделались царапинами и ссадинами, но у людей не было подобной защиты. Коадъютор начал обходить комнату, высматривая признаки жизни. Трое из семерых офицеров были все еще живы, по крайней мере пока, и он отозвался на выкрик Остория. Один из них чудом остался невредим. Сохранив чувство долга даже посреди разрушений, человек нетвердо встал на ноги и вернулся к консолям, проверяя, работают ли хоть какие-то из них.

— Апотекарий! — закричал Аквилий, делая все, бывшее в его силах, чтобы унять кровотечение у другого офицера, женщины средних лет.

Его внимание привлекла неподвижная фигура, облаченная в белую силовую броню. Аквилий вскочил на ноги и быстро двинулся к распростертому телу, опустившись возле него на колени.

На боевого брата упала тяжелая балка, прижавшая его к земле. Это был капитан 3-й роты.

— Помогите! — выкрикнул Аквилий, безуспешно напрягая силы в попытке сдвинуть массивный груз.

Через мгновение возле него оказался великий магистр Валенс. Он одной рукой схватил балку и отбросил ее в сторону с такой легкостью, словно она была сделана из пробкового дерева.

— Бог-Император, нет, — проговорил Аквилий, перевернув неподвижное тело капитана Сулина на спину и взглянув в его застывшие мертвые глаза. Тридцатисантиметровый металлический обломок глубоко вонзился в левую глазницу.

— Проклятье, — произнес великий магистр Валенс.

В помещение вкатились гусеничные сервиторы, заливая пламя пеной.

— Обновить данные о состоянии! — крикнул Осторий.

— Кормовые щиты — двадцать пять процентов! — отозвался единственный уцелевший офицер, нашедший рабочий когитатор. — Перенаправляем энергию со вспомогательных блоков!

— Приближаются торпеды, контакт через тридцать секунд! — воскликнул капитан 5-й роты Децим, занявший место одного из погибших офицеров.

— Да падет на них проклятье Императора, — произнес великий магистр Валенс.

— Осуществляется разворот Кроноса. Готовность — шестнадцать процентов.

— Слишком медленно! — сказал Осторий, глядя наружу через треснувшее наблюдательное окно. — Предатели уже спускаются на поверхность.

Аквилий выглянул в космос и увидел, что несколько кораблей Несущих Слово воспользовались внезапным прекращением огня, чтобы отколоться от приближающегося флота предателей и нырнуть к Борос Прим.

Как и любой из Белых Консулов, коадътор знал принятый для ударных сил Астартес порядок атаки на вражескую планету. Он подозревал, что хотя враг был извращен и омерзителен, настоящее унижение образа Адептус Астартес, но их методы окажутся до отвращения близкими к описанию штурма в «Кодексе Астартес».

Буквально через несколько минут бомбардировочные орудия обрушат на ключевые лэнс-батареи на поверхности планеты поток огня, расчищая путь для высадки. Следом за обстрелом запустят первую волну десантных капсул. Они нанесут быстрый и жестокий удар, занимая плацдарм на поверхности и выводя из строя противовоздушные и зенитные установки. Следующие волны десантных капсул помогут достичь этой цели и уничтожить первоочередные цели. Затем к указанным посадочным зонам вылетят «Громовые ястребы», доставляя новые войска, поддержку и бронетехнику для подготовки контрнаступления.

Хорошо организованную атаку можно провести за считанные минуты, оставив обороняющимся наземным силам мало времени на ответ. Отчасти по этой причине Астартес были столь эффективны — они могли уступать в численности миллион к одному, однако было почти невозможно сравниться с ними по объему чистой силы, которую они могли стянуть в одно место, и скорости осуществления этого. Мало кто во вселенной мог противостоять целеустремленному напору Астартес. Если какой мир и имел шансы устоять, так это Борос Прим.

Взвыли сирены, предупреждая о приближающемся торпедном залпе. Не в силах что-либо сделать, Белые Консулы с ужасом наблюдали со шпиля, как торпеды попадают в звездный форт. Меньше трети из них были сбиты сильно ослабшим защитным огнем, а остальные врезались в уже истощенные пустотные щиты, преодолевая их и оставляя разрывы. Множество прорвалось насквозь и ударило по многоярусным зубчатым стенам звездного форта Кронос, уже расколотым взрывом «Меча Истины».

— Наземного огня не хватит, чтобы остановить высадку Несущих Слово, — сказал капитан Децим. — Нужна огневая мощь этого сооружения.

— Капитан, мне нужно, чтобы 5-я рота спустилась на поверхность, — произнес великий магистр. Децим отсалютовал, ударив кулаком по груди.

— Я так понимаю, что Полио Дарданий — самый старший из сержантов 3-й роты? — спросил великий магистр.

— Да, повелитель, — ответил капитан Децим.

— Сообщите ему, что теперь он действующий капитан 3-й роты. Приведите его сюда на совещание.

— Будет сделано, — произнес Децим.

— Пусть 3-я рота останется здесь. Враг попытается захватить Кронос. Долг 3-й роты — позаботиться, чтобы этого не произошло. Я отправлюсь на планету с 5-й ротой.

— Ты тоже останешься здесь, — сказал проконсул Осторий, обращаясь к своему коадъютору. Аквилий молча кивнул. — Ты займешься координацией обороны станции согласно изначальному плану капитана Сулина.

— Нет, — произнес великий магистр. — Аквилий отправится с нами на поверхность планеты. Проконсул, ты останешься тут и будешь руководить обороной Кроноса.

— Повелитель? — переспросил Осторий. Его лицо осталось невозмутимым, но Аквилий видел напряжение в глазах.

— Ты останешься здесь, проконсул.

— Владыка, я вынужден возразить, — произнес Осторий. Аквилий видел, что он старается сохранить самообладание. — Я — проконсул Борос Прим. Мое место на передовой, меня должны видеть там.

— Скольких солдат своего мира ты знаешь по имени, проконсул? — спросил великий магистр.

— Что? — переспросил Осторий. — Я не понимаю…

— Сколько?

Осторий умолк.

— Я читал сообщения, — произнес великий магистр, смягчаясь. — Люди Бороса знают Аквилия. Они пойдут за ним. Я не хочу сказать, что они не пойдут за тобой, однако он знает их лучше. Защитникам этого мира будет приятно знать, что их проконсул удерживает звездный форт. Твой коадъютор спустится на поверхность и будет руководить Имперской Гвардией и полками СПО. Ты сможешь им гордиться.

Секунду Осторий молчал, яростно глядя на великого магистра. Затем, будто одумавшись, опустил глаза.

— Я солдат, а не руководитель, — наконец произнес он. — Я никогда не желал становиться кем-то большим. Я понимаю Астартес, однако мало знаю об этих неусовершенствовавнных людях Бороса, гвардейцах и чиновниках. Мне трудно понять их короткую жизнь, равно как и их страхи и повседневные заботы. Знаю, что когда-то был таким же, как они, но мало что помню о тех временах. Словно они — отдельный вид, — он фыркнул. — Хотя на самом деле отдельный вид — это мы, не правда ли?

— Ты никогда не задумывался, что я поставил тебя сюда именно для того, чтобы ты научился сочувствовать этим людям? У нас с ними общая кровь, — сказал великий магистр. — Они столь же, нет, более важны, чем мы. Мы существуем лишь для того, чтобы защищать их. Они — смысл нашей жизни. Да, мы воины, однако должны стать большим, Осторий.

Проконсул опустил голову.

— Аквилий понимает их лучше, чем я, — закончил он. — Будет правильно, что он возглавит их на Борос Прим. Простите меня, великий магистр, я понимаю, что плохо исполнял свои обязанности здесь.

Аквилий в изумлении уставился на Остория. Он никогда бы не подумал, что молчаливый ветеран столь открыто заговорит о своих недостатках. Неожиданно для себя самого, он ощутил преданность тому.

— Не за что прощать, проконсул, — произнес великий магистр. — Удерживай Кронос. Пусть враги умоются кровью, пытаясь взять его.

— Исполню с гордостью, владыка, — сказал Осторий, опускаясь перед великим магистром на одно колено.

— Они обошли Кронос и через несколько минут ударят по планете, — произнес великий магистр Валенс. — Когда они окажутся на поверхности, мы не сможем их победить. Только сдерживать.

— Повелитель, на Борос Прим почти пять миллиардов тренированных гвардейцев, — заметил Аквилий. — Мы их в пыль сотрем.

— Это космодесантники Хаоса, Аквилий, — проговорил великий магистр. — И там их может быть пятнадцать тысяч. Даже по самым скромным оценкам, минимум пять или шесть. Представь себе это. На одну планету как будто спускаются в полном составе пять или шесть лояльных Орденов. Против этого ничто не устоит — ни пять миллиардов гвардейцев, ни даже десять. Против них должны сражаться Астартес, а нас меньше трех сотен.

Аквилий опустил глаза, соглашаясь со словами великого магистра.

— Наш единственный шанс — обнаружить и уничтожить то, что запечатало Боросские Врата, — произнес великий магистр. Как только эта завеса исчезнет, Адептус Прэсис мгновенно совершат переход, и мы сокрушим этих изменников. Мы можем лишь надеяться, что сможем это осуществить. Будем держаться до тех пор, пока не достигнем цели.

— Эпистолярий Ливентий, ты приблизился к разгадке, что же окутало Боросские врата? — спросил Осторий.

— Моим попыткам препятствуют, проконсул, — ответил Ливентий, качая головой. — Против меня активно действует могущественная сущность варпа. Полагаю, один из предателей-еретиков. Его психическая защита ошеломляюще сильна.

— Какая помощь тебе нужна? — спросил великий магистр Валенс.

— Будь у меня в распоряжении круг работающих вместе псайкеров, это могло бы помочь мне пробить защиту еретика.

— Сделай это, — распорядился великий магистр. — Собирай всех, кто тебе нужен — навигаторов, астропатов, лицензированных псайкеров. Ищи источник, Ливентий. От этого зависит будущее Боросских Врат. А теперь идемте, братья. Дадим врагу бой.

«Клешня ужаса» достигла равновесной скорости. Мардук декламировал отрывки из «Гимнов Умерщвления», перекрикивая оглушительный рев турбин двигателей и скрип перегретых бронированных стенок. Штурмовая капсула с визгом неслась через верхние слои атмосферы к поверхности планеты, неся на Борос Прим смерть. На находившихся внутри бронированной оболочки десятерых воинов давили перегрузки. Любой неусовершенствованный человек уже давно бы не выдержал и потерял сознание. Сидящий напротив Мардука Буриас ухмылялся от свирепого удовольствия и завывал, словно зверь. Его лицо заливали адским красным светом пульсирующие сверху вспышки.

— Столкновение через тридцать секунд, — прохрипел из решеток вокса демонический машинный голос «Клешни ужаса».

Мардук выкрикивал свою полную ненависти проповедь во всю мощь легких, его голос усиливали вокс-усилители в решетке блестящего череполикого шлема. «Клешня ужаса» ужасающе тряслась и содрогалась, с визгом преодолевая усиливающийся обстрел, который велся по ним с земли, но проповедь Мардука ни разу не сбилась с ритма. Он изрыгал слова со страстью, жестокостью и едкостью, разжигая в своих воинах ярость. Боевые стимуляторы и адреналиновые железы выплеснули в кровеносную систему аугментированных воителей свои сыворотки, готовя тех к славному обряду битвы.

«Клешня ужаса» получила попадание по касательной снизу, от которого на мгновение накренилась в сторону от курса, а затем выровнялась и снова ускорила свое движение вниз. Следующий удар полностью сорвал со штурмовой капсулы одну из боковых пластин, от чего ее нутро заполнили сияющий солнечный свет и рев ветра. Вместе с панелью унесло одного из боевых братьев. Мгновение раздавался звук рвущегося металла, а затем они пропали.

Множество других «Клешней ужаса» неслось к планете, словно метеоры. Их днища светились от жара, а позади тянулись пылающие полосы инверсионных следов. Небеса прочертили летящие снизу трассеры. Тысячи килотонн патронов тратились на беспорядочную стрельбу в попытке сбить «Клешни ужаса» прежде, чем те достигнут цели. Вверх ударили обжигающие сетчатку защитные лазеры. Находившаяся не далее десяти метров «Клешня ужаса» просто испарилась, попав под один из этих лучей, и все верные братья-воители внутри мгновенно погибли.

Но Мардук продолжал свою яростную речь, гибель братьев лишь подстегнула проповедь. Его голос был слышен поверх рева двигателей и оглушительного ветра.

«Клешня ужаса» слегка наклонилась, навигационные системы старались удержать наведение на цель. Пока она разворачивалась, находившиеся внутри получили возможность взглянуть на раскинувшийся под ними город.

Купавшийся в солнечных лучах город представлял собой панораму сияющих балюстрад из белого мрамора. С сотен зубчатых башен, укрепленных бастионов и вращающихся турелей, расположенных наверху соборов с куполами и шпилей, по ним хлестал поток заградительного огня. Можно было разглядеть людей, целеустремленно спешивших, словно муравьи-рабочие, по усаженным деревьями улицам, бульварам с колоннадами и выгнутым мостикам. Мардук не знал, солдаты это были или гражданские, но этот вопрос его не волновал — всем им предстояло умереть.

Земля приближалась с тревожащей быстротой по мере того как «Клешня ужаса» с воем неслась вниз. Выкрикивая полные ненависти катехизисы и оскверняющие псалмы, Мардук готовился к высадке. Он бросил взгляд, оценивая готовность соратников к бою, и быстро проверил свои оружие и доспехи. Потоки данных пробежали у него перед глазами.

Сердце колотилось в предвкушении. Он ощущал исходивший от его генетических братьев запах нетерпения. Снаряды пушек визжали, пролетая в считанных метрах от «Клешни ужаса», а затем обзор заслонили мрамор и изваяния. Включились тормозные двигатели, наполняя воздух огнем и завыванием турбин, и быстрое ускорение угасло, падение замедлилось перед самым ударом.

Долей секунды позже «Клешня ужаса» врезалась в землю с силой, от которой сжимался позвоночник. Когти глубоко вонзились в мрамор.

Тут же отстегнулись фиксирующие ремни, и Несущие Слово высыпали из штурмовой капсулы следом за ревущим от ярости и ненависти Мардуком.

Вражеские солдаты бежали от них. Зрачки Мардука сузились, фокусируясь на добыче.

— Вперед, братья, — закричал он. — Прикончим их!

Темный Апостол ринулся в бой, рубя и вспарывая, словно берсеркер. В руках Несущих Слово, будто рассерженные звери, задергались болтеры. Цепные мечи завертелись быстрее, утоляя свой голод кровью этих ничтожных представителей человечества. Мардук занял свою позицию, лишь закончив вырезать эту первую партию солдат.

Они приземлились в середине большой площади, окруженной колоннами, над которой нависали огромные изогнутые бастионы и храмы нечестивцев. Высоко над головой перекрещивались воздушные выгнутые мостики и воздушные переходы, с них свисали тяжеловесные знамена царственно-синего цвета, на которых были вышиты имперские лозунги и символы. На вершинах массивных колонн стояли статуи. Мардук ощерился от ненависти, узнав в них изображения Белых Консулов и Ультрамаринов, увенчанных плющом, стоящих на страже в героических позах, сжимая болтеры.

С неба падал поток других «Клешней ужаса». Несколько из них рухнули неподалеку, земля под ними потрескалась. Одна сшибла наземь и разнесла на куски высокую статую капитана космодесантников, врезавшись в нее с силой падающего метеора. Еще одна попала в высокий арочный мост и пробила его насквозь, оставив зияющую пробоину, а затем упала в центре претенциозного фонтана. Когда светящаяся красным штурмовая капсула попала в цель, взметнулся огромный фонтан из воды и пара.

Одну из капсул на спуске разорвали в клочья зенитки. Она развалилась на части в воздухе, оставляя за собой след из черного дыма, пламени и обломков. На фоне огня можно было разглядеть силуэты Астартес, выброшенных из разбитой «Клешни ужаса».

Мардуку потребовалась секунда, чтобы оценить свое местоположение и понять, что они отклонились от курса на несколько сотен метров. Он увидел впереди их цель, и зарычав, повел воинов в ее сторону. Небо над головой разрывали на части пушечный огонь, полосы от ракет и быстро спускающиеся десантные капсулы.

Цель приближалась, и Мардук с ненавистью уставился на нее. Гигантская башня с широким основанием располагалась на северном конце площади, ее покрывали скульптуры и барельефы, изображавшие знаменитые сражения с участием Белых Консулов. Из сияющего золотого купола выступали пятидесятиметровые стволы лэнс-батарей, а стены ощетинились десятками зенитных турелей и ракетных установок. Огневая мощь башни была неимоверной, Мардук видел, как несколько «Клешней ужаса» разорвало на куски. В зоне высадки была дюжина таких башен, и каждая из них была отмечена как первоочередная цель для атакующего Легиона Хаоса.

Воздух звенел от электричества. Внезапно он всколыхнулся, и лэнс-батарея выстрелила. Если бы авточувства шлема не приглушили изображение в момент внезапной вспышки, Мардук бы временно ослеп. Луч чистого света ударил вверх, в сторону зависшего на высокой орбите флота Несущих Слово. Массированный огонь лэнс-батарей мог привести в негодность даже самые крупные из боевых кораблей. Нейтрализовать их было задачей наивысшей важности.

Даже без учета огромной огневой мощи звездного форта, наземные оборонительные сооружения Борос Прим могли с легкостью отбить даже самый целеустремленный натиск с орбиты. Поэтому поставить мир на колени с помощью бомбардировки было невозможно. «Инфидус Диаболус» выпускал свой боезапас и отправлял 34-е Воинство с ангарных палуб и пусковых установок, но затем должен был отступить и присоединиться к атаке Экодаса на звездный форт.

С окружавших площадь зданий ударили выстрелы лазеров, выпущенные из-за углов и через смотровые щели. Мардук зашипел от злости, когда в него попал один из зарядов, который опалил нагрудник и поджег несколько закрепленных на нем свитков с клятвами, превратив священные тексты в пепел.

Он видел, как наверху бегут и занимают позиции фигуры, выстраиваясь по линии укрепленных крыш, нависавших над площадью, но Мардук не обращал на них внимания, сконцентрировавшись на цели. Один из братьев пошатнулся и упал, сраженный десятком раскаленных белых лазерных лучей, пробивших и воспламенивших внешнюю проводку и трубопроводы силового доспеха. Ни один из Несущих Слово не удосужился остановиться и помочь павшему брату. Боги Хаоса явно увидели в его душе слабость и потому лишили своей защиты. Последующие выстрелы попали в плечо и спину Мардука, и он заскрежетал зубами от ярости. Буриас получил касательное попадание в голову сбоку, лишившись левого уха и заработав ожог на виске. Он оскалился от злобы, и с ним мгновенно произошло преображение, когда демон Драк`Шал вырвался наружу.

Площадь вспорол огонь автопушек из расположенных на огромной защитной башне бронированных турелей. Он вырывал куски мрамора и сшибал воинов XVII Легиона с ног. Священные доспехи попавших в ловушку в анфиладах Несущих Слово превратились в клочья, а их плоть изрешетили пули, но большинство из них продолжало сражаться. Боль лишь усилила их ненависть. Очередь из автопушки попала Буриасу Драк`Шалу в бок и плечо, и он вызывающе заревел, поднимая высоко над головой святую икону 34-го. Его демонически громкий вопль раскатился над площадью.

— Внимание! — раздался крик одного из воинов Мардука.

Спустя мгновение перед Мардуком и его кругом рухнула модифицированная «Клешня ужаса», ударившая с колоссальной силой и расколовшая мраморные плиты внизу. Покрывшиеся пузырями и почерневшие от спуска через атмосферу борта отлетели наружу и тяжело ударились о землю. Мардук опустился на колено позади капсулы, укрываясь от усиливавшегося огня.

— Приветствую, юноша, — прогрохотал Разжигатель Войны, тяжелыми шагами выступая из модифицированной десантной капсулы. — Сегодня Дворец Императора падет. Я ощущаю это своими костями.

Для этой миссии священный дредноут перевооружили, заменив тяжелые болтеры громадным штурмовым буром, утыканным адамантиевыми зубцами, способными проложить себе путь даже сквозь тяжелоукрепленный бастион. Наконечник ужасающего оружия представлял собой дюжину отдельных вращающихся адамантиевых конусов, покрытых зубьями, похожими на кораллы. Бур был давным-давно создан оружейниками Железных Воинов, чтобы пробить оборону Дворца Императора. Мардука не удивило, что с этим оружием Разжигатель Войны вновь оказался в плену иллюзий прошлого.

Удар штурмового бура разорвал бы в клочья что угодно, будь то укрепленный бункер из камнебетона, боевой танк передней линии, или же нога титана. Под мощным оружием выступал прикрепленный сдвоенный мелтаган.

— Ворота, о почтенный! — прокричал Мардук, указывая на ведущие в башню золотые двери. — Их нужно открыть!

— Если на то воля Лоргара, — прогремел дредноут, поворачиваясь к воротам. Наклонившись и придя в движение, боевая машина зашагала вперед, кроша каждым шагом камни мостовой и не обращая внимания на попадавшие в огромный бронированный корпус заряды автопушек и лазеров. Мардук и его воины перешли на размашистый бег, используя дредноут в качестве подвижного укрытия.

В золотые двери по ширине прошел бы сверхтяжелый танк, а в высоту они составляли более тридцати метров. На их поверхности был расположен барельеф, изображавший двуглавого орла. Мардук ощутил, как в нем поднимается ярость при взгляде на ненавистную эмблему, символ Империума и проклятого Ложного Императора, Великого Предателя.

Разжигатель Войны ударил в ворота, словно таран, пригнув плечо и впечатав в золотую поверхность весь свой вес. Та прогнулась, но устояла перед ударом. Издав механический рев, дредноут вогнал свой безумно скрежещущий штурмовой бур в тонкий разлом между дверьми. Раздался ужасающий визг металла, и вокруг дредноута разлетелись блестящие куски золотого покрытия и расположенных под ним многочисленных слоев керамита и адамантия. Встроенные в бур лазерные резаки и мелтаганы пробили дверь. Из узких щелей, расположенных по бокам привратной ниши, в Разжигателя Войны безрезультатно били лазерные лучи. Мардук закинул в одну из таких щелей высоко над головой гранату и удовлетворенно ухмыльнулся, услышав изнутри панические вопли, за которыми последовал приглушенный звук взрыва.

Затем в воротах образовалась брешь размером с Разжигателя Войны, и Мардук со своими братьями последовал за дредноутом внутрь, ревя от ярости.

Их ждали солдаты в серых панцирях, поверх которых были накинуты синие табарды. Они построились плотно сомкнутыми рядами, опустили лазганы, и открыли огонь, сваливший нескольких Несущих Слово. Упал еще один, его нагрудник расплавился от жгучего плазменного заряда.

— За Лоргара! — заорал Мардук и возглавил атаку.

Враги начали отступать. Они были хорошо дисциплинированы, но не готовы к незамутненной свирепости Несущих Слово, бежавших прямо навстречу обстрелу с ревущими болтерами и огнеметами.

Мардук выпустил три болта, каждый из которых оказался смертоносным, прежде, чем добрался до вражеских рядов, и кровь потекла по-настоящему. Ни один из солдат не доставал ему даже до плеча, и он отшвырнул двоих из них в сторону ударом крозиуса, превратив мощью первого удара их кости в порошок. Он впечатал болт-пистолет в лицо другого солдата. Лицо человека исчезло, кости провалились внутрь. Затем он отшиб вбок направленный на него лазган и ударил ногой точно в грудь еще одного человека, сломав тому ребра и превратив внутренние органы в месиво.

Удивительно, что они вообще чего-то достигли, думал Мардук, вырезая несчастных солдат. Он и его братья столь сильно превосходили этих жалких, никудышных и ненужных существ. Единственной целью их бездарной жизни могло стать лишь рабство и жертвоприношения.

Несущие Слово безжалостно прорвались сквозь охрану башни. Мардук краткими указаниями велел им рассыпаться по вражескому строению. Вся башня была построена вокруг громадного защитного лазера, возвышавшегося в ее центре. Воздух был наэлектризован — конденсаторы энергии, расположенные под сооружением, заряжались для очередного выстрела.

— Я хочу, чтобы это место стало тихим и безвредным, — взревел он, топая в направлении спиральной лестницы. — С каждым мгновением его работы гибнут все новые благородные сыны Лоргара!

В пяти километрах к северо-востоку Кол Бадар, повернув силовые когти, переломил гвардейцу хребет и отшвырнул изломанное тело прочь, словно пушинку. Он двинулся вперед, под ногами захрустело стекло. Не обращая внимания на вырезанных вражеских солдат и разбросанных по полу и осевших на аппаратуру адептов, он выглянул из окна зала управления.

Он располагался на вершине еще одной из защитных лазерных башен, и оттуда открывался вид на раздираемый войной город. За десять минут тот превратился в ад, но Кол Бадар не испытал обычного удовлетворения. После тысячелетий постоянных сражений, после устройства гибели тысячи миров он не ощущал ничего. Небо все еще разрывали ракеты и трассеры. Он поморщился, поскольку защитные лазеры все еще продолжали посылать вверх свои жгучие заряды.

— Цель захвачена и подавлена, — прорычал он. — Ударные группы, доложить.

Одно за другим, начали пробиваться сообщения. Атака шла хорошо. Каждый из отмеченных в качестве первостепенной цели защитных лазеров должен был умолкнуть в ближайшие пять минут, создав безопасный коридор для спуска тяжелых массовых транспортов. Однако они должны были замолчать уже к этому моменту.

Ему передали сообщение с высокой орбиты, информация пронеслась перед глазами, и Корифей выругался.

— Новые данные, — рыкнул Кол Бадар, снова открыв канал вокс-связи с возглавлявшими различные ударные силы чемпионами. — Вражеский звездный форт почти завершил разворот, быстрее, чем планировалось. В течение пяти минут наши корабли на высокой орбите окажутся под мощным обстрелом, а потому вынуждены отступить. Массовые транспорты в пути. Просвет для безопасного развертывания резко сократился. Заткните эти проклятые орудия! Сейчас же!

Получив сообщение от Кол Бадара, Мардук выругался и заворчал от напряжения, ударив ногой в тяжеловесную дверь и наполовину сорвав ее с петель. От поврежденной проводки полетели искры, и от второго пинка Мардука дверь рухнула внутрь.

Двое закутанных в рясы аколитов, бритые головы которых покрывал вытатуированный двоичный код, вскочили в панике. В руке Мардука задергался болт-пистолет, срезав обоих. Когда реактивные наконечники болтов сдетонировали, их грудные клетки взорвались, и по стенам разлетелись кровь и кости.

Внутреннее помещение было темным и заполненным механическим визгом гиростабилизаторов и скрежетом заряжающих систем. Это была одна из десятков зенитных турелей, расположенных снаружи оборонительной башни. Когда мощное орудие снова открыло огонь, комната резко осветилась. Звук оглушал. К вращающейся турели были пристегнуты двое стрелков. Управляющая обвязка представляла собой раму, способную поворачиваться вверх-вниз на сто восемьдесят градусов и приводимую в движение пыхтящими сервоприводами. Перед ними висели мерцающие зеленые экраны, на которых выводились прицельные сетки и потоки данных. Они крепко сжимали управляющие зенитной турелью рукоятки, вдавив большими пальцами активаторы.

Сконцентрировавшись на прицельных экранах и оглохнув от рева своих орудий, стрелки и не подозревали, что их жалкие жизни близились к концу.

Один из людей гикнул, сбив свою цель, и Мардук взревел. Шагнув вперед к турели, он схватил одного из стрелков за переднюю часть бронежилета и выдернул его с места, порвав застежки ремней. Он ударил человека головой о кожух турели и отшвырнул безжизненное тело прочь. Второй стрелок, увидев постигшую товарища участь, пытался освободиться от ремней. Вытянув пальцы, словно клинки, Мардук пробил солдату грудь. Сжав руку на сердце человека, он рывком выдрал его. Несколько мгновений до смерти солдат непонимающе таращился на собственное бьющееся сердце.

Мардук отошел от турели, а единственный оставшийся стрелок бездыханным откинулся назад.

Мардук вышел обратно в коридор. Адептов вытаскивали из боковых комнат и вырезали. Экономя боеприпасы, боевые братья ломали шеи и проламывали черепа ударами болтеров и кулаков. Некоторым вырывали глотки или рассекали от паха до шеи ножами длиной с бедро человека. Других просто били о стены, от чего головы сминались, или же перекидывали через перила, отправляя в полет вниз до далекого пола.

Все больше дверей вышибалось, и турели башни одна за другой умолкали, а персонал вырезали или забивали до смерти.

Защитный лазер выстрелил, и все здание содрогнулось. Мардук снова выругался.

— Кхалаксис, — прорычал он. — Почему оборонительный лазер еще работает?

Кхалаксис стоял посреди панорамы абсолютного разрушения, каждая поверхность в расположенной глубоко под защитной башней комнате была покрыта кровью. Перед ним были раскиданы тела и конечности дюжины адептов и солдат. Его грудь тяжело вздымалась и опускалась, а сам он припал к полу над одним из трупов. Кисти и предплечья блестели от крови. Она же запеклась на нижней части лица.

Слизнув покрывавшую губы кровь, огромный чемпион подошел к гудящей силовой установке.

Мгновение он обозревал ее сверху донизу, а затем очертил своим цепным топором дугу и с удовлетворительным хрустом нанес им удар в панель управления. Он снова и снова вгонял в панели свой безумно скрежещущий топор, круша их и рубя на куски в окружении вспышек искр и электризованного дыма. Лампы дневного света над головой заморгали и потухли.

Даже в темноте Кхалаксис видел вполне отчетливо.

— Так лучше? — спросил он, установив контакт с Темным Апостолом.

— Лучше, — согласился Мардук. — А теперь поднимайся. Враг группируется дл контрнаступления.

Кхалаксис ударил цепным топором по панели еще раз, для ровного счета. Он кивнул своему кругу, и они выбежали из комнаты в поисках свежей добычи.

Кол Бадар наблюдал, как штурмовой отряд Воинства с воем несется к поверхности планеты, и руководил развертыванием со своей позиции на вершине только что захваченной им оборонительной башни. Они спускались, стреляя из пушек по собирающимся вражеским силам. Из-под крыльев срывались самонаводящиеся ракеты, зажигательные бомбы и потоки снарядов.

Через город к ним быстро двигались колонны бронетехники Гвардии, но Кол Бадара это не тревожило. После того, как в указанной им для посадки пятидесятикилометровой зоне умолкли все защитные башни, очень мало кораблей Воинства было сбито на спуске. Те, кто без повреждений совершил посадку, выпускали свой смертоносный груз, едва коснувшись бульваров, площадей с колоннами и эстакад вражеского города.

С посадочных аппарелей выплескивались потоки боевых братьев Легиона, занимавших оборонительные позиции перед приближавшимися наземными силами противника. Высаживались «Носороги» и «Лэндрейдеры», которые скользили гусеницами по мрамору, вырываясь из креплений. Из транспортов выходили ревущие от ярости и ненависти демонические машины и дредноуты, удерживавшие которых цепи и заговоры были ослаблены.

И высоко над ними, едва различимые в верхних слоях атмосферы, находились громадные массовые транспорты, несущие могучие машины Легио Вультурус.

Его внимание привлекло движение на краю зрения, и он разглядел прямоугольные белые фигуры, на большой скорости двигавшиеся по городским улицам в сторону позиции Несущих Слово.

— Контакт с противником, — предостерегающе произнес он. — Быстро двигаются к северо-западному посту.

— Принято, — пришел ответ Сабтека, боевого брата, командовавшего ударными группами, которые контролировали ту местность.

— Корифей, получены дополнительные сигналы, приближаются с запада, — сказал стоящий рядом боевой брат, державший в левой руке ауспик. Он был перемазан кровью, а один из рогов сорвало со шлема в недавней перестрелке. — Спускаются с орбитального бастиона в большом количестве.

— Дай взглянуть, — произнес Кол Бадар, и Несущий Слово передал громадному полководцу ауспик.

— Их тяжело засечь, — сказал воин. — Они быстро двигаются, ниже наших сканеров, к тому же активно глушат наши сигналы, но изредка можно заметить тень их присутствия там.

— Вижу их, — проговорил Кол Бадар.

— Взгляните на тепловое искажение. «Громовые ястребы».

Кол Бадар бросил взгляд вверх, на огромные массовые транспорты, медленно совершавшие высадку. По его оценке, на безопасное приземление им требовалось не менее двадцати минут. Бойцам Воинства необходимо было удержать башни до этого времени.

— Контратака Белых Консулов, — произнес Кол Бадар, связавшись со всеми чемпионами и командующими Воинства. — Готовьтесь. Темный Апостол, Сабтек, Ашканез — они движутся к вашим позициям. Я направляю к вам подкрепления.

— Пусть идут, — откликнулся Мардук, его голос металлом отдавался в вокс канале.

— Это место — наша опорная точка для захвата проклятой планеты, — сказал Кол Бадар. — Наш плацдарм. Если мы не сможем его удержать, вся атака остановится. У нас не будет другого шанса.

— Значит, нам лучше удержаться, — ответил Мардук.

Кол Бадар согласился. Оставив малую группу охранять захваченный им оборонительный лазер, он спустился по широкой лестнице на расположенную внизу площадь, на ходу выкрикивая приказы и координируя развертывание сил Воинства. Навстречу выехал его личный «Лендрейдер». Он был украшен шипами, цепями и распятыми имперскими гражданами. Некоторые из жалких ничтожеств были еще живы. Огромная машина подкатила и остановилась. Красные фары яростно пылали, а затем погасли, будто у покорного животного — так побитая собака съеживается перед хозяином. Кол Бадар не сомневался, что заключенный в грозной боевой машине демон, уже четыре тысячелетия не нуждавшийся в водителе и стрелке, обратится против него, стоит ему потерять бдительность, но этот день еще не настал.

Издав покорное рычание, «Лендрейдер» открыл штурмовую аппарель. Кол Бадар пригнулся, входя на борт в сопровождении братьев-Помазанников. Аппарель захлопнулась, отсекая болезненно яркий свет снаружи, и огромная боевая машина начала продвигаться к месту атаки противника.

В царившем внутри красноватом мраке Кол Бадар улыбался. Захват «Меча Истины» лишь возбудил его аппетит. Убийство жалких смертных мало его заинтересовало. Но вот Астартес… Теперь был враг, достойный его внимания.

Десятая глава

Воздух был наполнен визгом приближающихся снарядов, вслед за которыми раздавались раскатистые удары взрывов, когда они падали на площади и проспекты, разрушая статуи, превращая лесные питомники в грязные руины и опрокидывая покрытые золотыми прожилками колонны. Мардук видел, как на улицах внизу воины XVII Легиона заняли укрытия за «Носорогами» и зданиями, когда начался обстрел имперской артиллерии. Он знал, что с настоящего момента войны такое будет случаться постоянно.

Под атаками погибнут некоторые из братьев, но не это было целью: обстрел главным образом велся так, чтобы Несущие Слово оказались прижаты и заняты поиском укрытий, а не прицеливанием в приближающиеся силы противника.

Мардука это не тревожило. Он был уверен, что они одержат победу, что бы ни бросили против его Воинства Белые Консулы.

— Вон там, — указал Буриас.

Несущий Икону присоединился к Мардуку мгновение назад, его лицо и руки были покрыты коркой засыхающей крови. Он стоял возле своего Темного Апостола и смотрел на запад, через сияющий мраморный город. Мардук посмотрел, куда показывает Буриас, и встроенные в шлем матрицы целеуказателя мгновенно замерцали, фиксируясь на быстро движущихся фигурах, которые летели низко, огибая колонны и статуи, а затем снова пропали из виду в лабиринте улиц.

— Замечены «Лэндспидеры», — сообщил Мардук.

Антигравитационные машины с ревом двигались через город на огромной скорости, быстро сокращая дистанцию. Они разделились на две группы, одна ускорилась в направлении позиции Сабтека, а вторая двинулась к Мардуку.

Несмотря на поднятый артиллерией густой дым, можно было разглядеть летевшие невысоко над крышами и быстро приближающиеся более крупные силуэты — «Громовые ястребы», сияющие белизной и украшенные синим изображением орлиной головы Белых Консулов. Из-под их коротких крыльев тянулись следы от ракет и ревели тяжелые боевые орудия.

Мардук бросил взгляд вверх, на спускающиеся в верхних слоях атмосферы тяжелые челноки и массовые транспорты. Они опускались мучительно медленно, тормозные двигатели яростно пылали, контролируя инерцию, и он знал, что сейчас они наиболее уязвимы. Содержимое транспортов было бесценно; обеспечить их беспрепятственное прибытие было вопросом первостепенной важности для успеха войны.

Намерение противника было очевидно — отбить башни и разнести транспорты на куски прежде, чем они приземлятся. Разумеется, они не были глупцами и понимали, какое значение будут иметь содержащиеся в транспортах драгоценные машины в грядущей наземной войне.

«Лэндспидеры» внезапно появились вновь, всего в нескольких сотнях метров, резко огибая угол увенчанного куполом собора и с ревом несясь к оборонительной башне под рявкание тяжелых болтеров. Они были примерно в двадцати метрах над землей, и, как только они показались, десятки единиц болтеров и более тяжелого оружия взяли их на прицел. Они метались из стороны в сторону, избегая наиболее сильной части встречного обстрела, и Мардук был вынужден пригнуться, когда заряды тяжелого болтера прошлись по бойницам башни, вышибая мраморные осколки.

В одну из вражеских машин попал выстрел из лазерной пушки, который обезглавил водителя и пробил дыру в двигателях. «Лэндспидер» резко сменил направление полета, потеряв управление. Он оставлял за собой шлейф черного дыма, пока не разбился о возвышающуюся на вершине колонны статую космодесантника. Врезавшись в нее на полном ходу, он разбил каменную фигуру, словно она была из стекла.

Оставшиеся продолжали приближаться, плавно разделившись на три отдельных группы.

Одна из них, используя здание напротив башни в качестве укрытия от обстрела с земли, поднялась на уровень позиции Мардука и зависла на месте, поливая стены из штурмовых пушек и тяжелых болтеров. Под этим прикрытием несколько спидеров — с более длинным корпусом — поднялись выше и резко вильнули, направившись на запад над крышами, пока не задержались у стоявшего неподалеку легко обороняемого строения. Когда зрительные сенсоры шлема дали увеличение, Мардук увидел, как с машин на крышу здания на тросах спускаются скауты в легкой броне, несущие на спинах снайперские винтовки.

Третья группа нырнула вниз и исчезла из поля зрения.

— Вражеские снайперы выдвигаются на позицию, — произнес Мардук. — Я отметил последнее место, где их видел.

— Принято, — донесся ответ Кол Бадара. — Сабтек, будь начеку, это рядом с тобой.

— Понял, — отозвался возвышенный чемпион титулованного 13-го круга.

Мардук приподнялся и выстрелил из болт-пистолета, по касательной задев бронеэкран, защищавший вражеского стрелка. Один из братьев встал и выпустил ракету, разорвавшую «Лэндспидер» на части с ослепительной вспышкой. Словно по этому сигналу, остальные резко отступили с ревом двигателей и скрылись из вида.

Мардук глянул через парапет и увидел, что по улицам быстро движется техника Белых Консулов, доставленная «Громовыми ястребами». Он разглядел бронетранспортеры «Носорог», «Хищники» и прочие машины, названий которых не знал, вероятно, ранее не виденные им модификации «Носорога».

— Вражеская бронетехника, движется к моей позиции, — сказал Мардук.

— Принято, идем на перехват, — ответил Кол Бадар.

Дальнейшей коммуникации помешали, все каналы вокс-сети внезапно заполнились шипением помех.

— Проклятье, — прорычал Мардук. — Нас глушат.

Рядом раздался рев двигателей, и Мардука толкнул нисходящий поток воздуха. Он глянул вверх и увидел парящий точно над головой «Лэндспидер». С него на крышу башни на тросах спускались скауты Белых Консулов.

— Внимание на небо! — взревел Мардук, открыв огонь. Он успел попасть одному из скаутов в затылок, моментально убив того прежде, чем остальные пригнулись и пропали из поля зрения. Он разглядел четыре удаляющихся «Лэндспидера», а долей секунды спустя к его позиции полетел град небольших снарядов.

— Гранаты! — заорал Мардук, метнувшись обратно в башню. Взрывы осколочных гранат подбросили его и швырнули внутрь, а в силовую броню впились острые, как бритва, шрапнельные осколки.

Он грохнулся оземь, и перед глазами замерцали красные огни. Рядом лежал один из братьев, его доспех почернел и был утыкан осколками. Когда воин поднялся на ноги, Мардук выкрикнул предостережение. Прежде, чем воин успел ответить, выстрел из дробовика с близкого расстояния превратил его голову в месиво.

Буриас, оскалясь, поднимался с пола. Левая сторона его лица представляла собой почерневшие останки обгорелой плоти, и он уже почти метнулся обратно к бойнице, когда позади него раздался удар и дождем посыпался разбитый пласглас.

Мардук крутанулся и увидел фигуру Астартес в белой броне, стоявшую позади него на колене. Из его громоздкого прыжкового ранца исходил дым, а вокруг был разбросан пласглас. Не успев выстрелить, Мардук заметил, как снаружи возникли приближающиеся тени, и сквозь пласглас с ревом прыжковых ранцев и цепных мечей внезапно ворвались еще космодесатники.

Помещение пункта управления заполнилось едкими выхлопными газами. Мардук поднялся на ноги, ведя огонь. Он попал в грудь одному из штурмовых десантников, но болт не смог пробить толстую керамитовую броню, а всего лишь отбросил воина назад на полшага.

Мардук ощутил прилив энергии варпа, когда во плоти Буриаса набрал силу Драк`Шал. Ревя в адском неистовстве, одержимый воин пролетел мимо и сбил одного из штурмовиков наземь, врубаясь когтями в силовой доспех. В плечо Мардуку угодил болт, развернув его, и он, ощерившись, выпустил в ответ пару зарядов.

Убрав пистолет, Мардук схватил обеими руками свой крозиус и метнулся вперед, вопя от ненависти и намереваясь встретить штурмовых десантников лицом к лицу и дать выход своей злобе. Он пригнулся под жужжащим цепным мечом и ударил крозиусом в бок нападавшего. Шипастое навершие священного оружия пробило керамит и с треском энергии отшвырнуло Белого Консула в сторону.

Мардук отшатнулся назад, и цепной меч с бешеным рычанием разорвал воздух там, где долю мгновения тому назад была его голова. Он успел только подставить оружие под удар на возврате, и мускулы напряглись, борясь с силой противника. Зубья бешено жужжащего цепного меча вгрызлись в крозиус, угрожая вырвать его из рук. Мардук отшвырнул от себя штурмовика Белых Консулов, и тот оказался прямо на пути Буриаса Драк`Шала, который пронзил его иконой Воинства и поднял проткнутого воина над землей прежде, чем отбросить вбок.

В шею Буриаса Драк`Шала ударил цепной меч, разорвавший силовую броню и плоть, наружу брызнула кровь. Он заревел от ярости и боли, припал на одно колено и подсек атаковавшего под ноги остроконечной иконой. Прежде чем он успел выскочить из-под упавшего воина и прикончить того, ему в спину попал болт, бросивший его вперед и заставивший выпустить из рук икону.

В голову одержимого Несущего Икону был нацелен болт-пистолет, однако тот со сверхъестественной прытью бросился в сторону, уворачиваясь от выстрела. Когда к нему понесся еще один рычащий цепной меч, Буриас Драк`Шал просто схватил жужжащий клинок одной рукой и, брызгая кровью, подтянул к себе его обладателя. Продолжая крепко сжимать клинок одной рукой, пока его механизмы срывали плоть с костей, разбрасывая вокруг кровь, Буриас Драк`Шал рванулся вперед и вырвал Белому Консулу горло.

В спину одного из соратников Мардука ударил заряд дробовика, бросив того вперед к выделявшемуся синим шлемом ветерану-сержанту штурмовых десантников, который вложил весь свой вес в мощный удар тяжелой силовой перчаткой. Удар расколол нагрудник Несущего Слово и скрытые им сросшиеся ребра, превратил в кашу оба сердца и опрокинул того на спину. Вокруг развороченной груди заплясали искры электричества.

Мардук отвел в сторону нацеленный ему в голову размашистый удар и рискнул бросить взгляд на бойницы. Он увидел несколько отделений скаутов, спускающихся с дробовиками в руках на то место, которое он недавно занимал. Сквозь тонированный пласглас внутрь вламывались все новые штурмовики, и еще один из братьев пал, пронзенный цепным мечом, который вгрызся в плоть и разорвал ее, забрызгивая комнату горячей кровью.

— Назад, — заорал Мардук, сдерживая разочарование, — Отходим!

Изрыгая дым из украшенных головами демонов выхлопных труб, «Лэндрейдер» пробил стену, разбрасывая мрамор и камнебетон. Он тяжело ударился оземь, набрал ускорение по четырехполосной дороге и с тошнотворным хрустом врезался ровно в борт «Носорога» Белых Консулов. Меньший по размерам бронетранспортер отлетел вбок, скользя гусеницами по камнебетонному дорожному покрытию, пока не ударился на большой скорости об угол здания и не остановился.

Со здания на бронированную крышу машины посыпались пыль и камни. Двигатели «Носорога» зачихали и отключились, а над смятым корпусом начал подниматься дымок. «Лэндрейдер» взревел, и его гусеницы завертелись в обратную сторону, раскидывая щебень и пыль, разворачивая его навстречу остальным вражеским машинам из колонны.

Два «Носорога» свернули вбок и остановились, из них начали выскакивать пассажиры. Белые Консулы заняли укрытия с обеих сторон дороги и открыли огонь из дергающихся болтеров. «Лэндрейдер» Несущих Слово выстрелил, и его двуствольная лазпушка попала в один из «Носорогов», начавший разворачиваться. Она оставила в его броне и блоке двигателей два зияющих отверстия. Тяжелые болтеры следили за нырнувшими в укрытие Белыми Консулами.

Штурмовой люк «Лэндрейдера» грохнул о разбросанные по дороге камни. Кол Бадар вышел наружу первым, и его болтер изрыгнул пламя. Он отдал Помазанникам приказ идти вперед, а сам двинулся к протараненному его «Лэндрейдером» «Носорогу».

От разбитой машины исходил дым. Когда Кол Бадар подошел к ней, боковой люк распахнулся. Он схватил первого появившегося изнутри Белого Консула за голову, силовые когти сжались на шлеме Астартес. Сделав рывок, Кол Бадар вытащил воина наружу и вскинул комби-болтер, обрушив внутрь шквал болтов. Кол Бадар крутанул когти, оторвав голову попавшему в его захват Белому Консулу, и продолжил стрелять. Полностью опустошив магазин, он переключился на подключенный к комби-болтеру огнемет и залил нутро бронетранспортера горящим прометием.

Удовлетворенный, Кол Бадар отвернулся и начал приближаться к оставшимся воинам противника, занятых жесткой перестрелкой на близкой дистанции с наступавшими Помазанниками. Во второй «Носорог» угодили четыре луча лазпушки, и он взорвался шаром ослепительного огня, раздувшимся в воздухе на десять метров, а затем вновь рухнул на землю грудой почерневшего и искореженного металла.

Замерцали значки целеуказателя, обнаружившего тяжелобронированные танки дальше по дороге, поворачивающие на юг.

— Танки движутся к твоей позиции, Сабтек, — произнес Корифей, перезаряжаясь.

— Принято, — сказал Сабтек, поднеся руку к уху. Он организовал защитный периметр вокруг умолкшей лазерной турели, которую ему поручили охранять. Его воины затаились за самодельными баррикадами.

— 13-й, — закричал он. — Приближается бронетехника!

— Атака на мою позицию оказалась отвлекающим маневром, — раздался в воксе трескучий голос Первого Послушника Ашканеза. — Выдвигаюсь к вам на помощь.

Увидев показавшиеся в поле зрения вражеские танки, Сабтек скрежетнул зубами.

— Тебе лучше поторопиться, Первый Послушник, — отозвался он. — 13-й будет держаться, сколько сможет.

Полдюжины вражеских машин повернули в трехстах метрах от его позиции и двинулись к заграждениям. Впереди шли два «Хищника» модели «Разрушитель»: тяжелобронированные штурмовые танки передней линии с вращающимися турелями автопушек и тяжелыми болтерами на боковых спонсонах. Автопушки начали стрелять по его позиции, выбивая из стены башни позади него большие куски, и Сабтек скривился.

Краткими распоряжениями Сабтек организовал оборону, разместив два отделения опустошителей, сопровождавшие его, на позициях продольного огня и указав первоочередные цели. Он кивнул головой, приказывая вооруженному лазпушкой специалисту по тяжелому вооружению из 13-го круга стрелять, однако стоило воину надавить пальцем на спуск, как он дернулся назад. Его затылок был разнесен.

— Снайпер! — взревел Сабтек, бросаясь к погибшему брату, чтобы забрать тяжелое орудие. — 27-й круг, вы их видите?

В ответ с вершины башни загрохотала очередь тяжелого болтера.

— Три подтвержденных убийства, возвышенный чемпион Сабтек, — отозвался чемпион 27-го.

— Оставайтесь начеку, — сказал Сабтек. — Там будут еще.

Он закинул лазпушку на плечо и выдвинул ее оптический прицел. Он не стал снимать со спины павшего брата тяжелый энергетический генератор — не было времени — и изолированные кабели, подключавшие громоздкое оружие, загудели, когда он подключился к прицельной системе.

Вражеские танки отстрелили дымовые и световые гранаты, ослепив сенсоры и сканеры широким спектром электромагнитного излучения и затруднив обычный обзор. Сабтек выругался.

Он навел лазпушку на густое облако дыма, сбивавшее с толку авточувства. Край облака был не далее ста метров, и он стал водить стволом влево-вправо, выискивая цель.

Целеуказатель замерцал красным, на короткий миг уловив появившиеся в дыму фары. Сабтек крутанул лазпушку в их направлении и выстрелил.

Заряд скользнул по покатой лобовой броне «Хищника». Сабтек заскрипел зубами от разочарования. Оружие начало снова накапливать заряд, испуская пар.

— Ну, давай же, — проговорил он, когда из непроглядного облака появились другие вражеские машины, быстро приближавшиеся к нему.

От отряда опустошителей слева протянулись следы ракет, и вражеский «Носорог» остановился, полностью лишившись гусениц. Автопушки пробороздили пластины брони и оторвали у «Хищника» спонсон с рявкающим тяжелым болтером. Турель танка расплавилась и растеклась по корпусу, словно воск. Плазменное орудие попало в цель.

Вражеская техника прибавила газа и ускорилась.

Орудия «Хищника» изрыгнули поток огня, поливая фронт Несущих Слово. Когда Белые Консулы высадились из «Носорогов», раздалось рявканье болтеров. Заряд мелты прожег в мраморной балюстраде, за которой пригнулся Сабтек, раскаленное отверстие, однако тот остался невозмутимым, спокойно выжидая, пока его оружие накопит полный заряд.

Вокруг него от мрамора рикошетили болты. Как только мерцающий красный символ сменил цвет на зеленый, Сабтек тщательно прицелился и нажал на спуск лазпушки.

Заряд попал в смотровую щель в броне «Хищника», прожег многослойный усиленный пласглас и мгновенно убил водителя. «Хищник» качнулся в сторону и ударился о «Носорог», наполовину развернув его, а затем пропахал мраморную лестницу и врезался в стену. Турель танка начала поворачиваться, но точно наведенная ракета попала в неприкрытую корму «Хищника». Последовал приглушенный взрыв, и изнутри показались дым и пламя. Турель замерла.

Воин, стоявший не далее двух метров от Сабтека, беззвучно упал от выстрела снайпера, на месте половины шлема расцвело кровавое облако. Сабтек бросил лазпушку и метнулся в сторону — на него надвигался «Носорог» с прикрепленным спереди огромным бульдозерным отвалом, раскрашенным черно-желтыми полосами. Болты и заряды автопушек отлетали от мощного отвала, и бронетранспортер двигался прямо сквозь баллюстраду, отшвыривая с дороги обломки, куски камня и рухнувшие статуи.

Распахнулись боковые люки, и наружу, грохоча болтерами, выскочили противники-Астартес. Сабтеку в край головы попал выстрел, и его зрение затуманилось, а шлем наполнился дымом и искрами. Стреляя с одной руки, он сорвал с себя шлем, и на него разом обрушились все звуки и запахи битвы.

С лица капала кровь. Сабтек велел 13-му кругу перегруппироваться и отступить назад, поскольку оборонительный рубеж оказался под угрозой. Он видел, как двух братьев разорвали на куски выпущенные с близкой дистанции массированные очереди, но продолжал отдавать приказы с невозмутимым бесстрастием.

— Мне бы действительно не помешала поддержка, Первый Послушник, — спокойно произнес Сабтек.

— Держись, брат, — раздался в воксе голос Ашканеза. — Приближаемся к вашей позиции. Минута.

Сабтек вытащил силовой меч, эфес которого был сделан в виде почерневших от огня костей. Он вдавил активационную руну, и оружие загудело, оживая. Сабтек припал на колено, воздух над ним разорвала болтерная очередь. Он навел болтер одной рукой и выстрелил, попав Белому Консулу в голову, а затем снова поднялся на ноги и нанес силовым мечом удар снизу вверх.

Гудящий клинок вошел другому Белому Консулу под подбородок, пропоров силовую броню, будто лазерный резак, и раскроив тому челюсть надвое.

Взревели огнеметы, заливая атакующих Белых Консулов горящим прометием, от которого боевые доспехи чернели и обугливались. Цепной топор с рычанием снес с плеч голову одного из лоялистов, но сразу после этого пал и одержавший верх Несущий Слово, которого отшвырнул назад выстрел в упор из плазменного пистолета.

Остановилась еще одна из машин противника, крутанувшись вбок после попадания ракеты в борт. Сабтек понял, что вражеская атака ослабевает, и отдал своим воинам приказ сконцентрироваться. Он покинул укрытие и начал продвигаться к врагам, засевшим там же, где некоторое время назад располагался 13-й.

По улице расползался выпущенный вражеской техникой заградительный дым. Он начинал становиться неоднородным, и внезапно разлетелся, когда над крышами домов с воем пронесся и резко опустился вниз вражеский «Громовой ястреб». Потоки воздуха от мощных двигателей взметнули вихри дыма и пыли, и множество тяжелых болтеров открыли огонь, но их тяжелое буханье было едва слышно за оглушительным ревом «Громового ястреба».

Посадочные приспособления «Громового ястреба» еще не успели коснуться земли, когда прикрепленный к днищу десантно-штурмового корабля «Лэндрейдер» отсоединился и пролетел несколько остававшихся до поверхности метров, подпрыгнув при падении.

На корпус «Громового ястреба» обрушилось еще больше выстрелов из тяжелого оружия. Они разнесли одно из окон кабины и повредили турбину двигателя. Корабль с ревом начал снова подниматься. Набрав высоту, он резко заложил вираж и скрылся.

Борта громадного «Лэндрейдера» сияли белизной и были украшены золотом, с них свисали знамена царственно-синего цвета. Он с грохотом двинулся вперед и открыл сокрушительный огонь, разорвавший на куски одно из отделений опустошителей.

— На мою позицию десантирован вражеский «Лэндрейдер», — спокойно произнес Сабтек, повышая голос, чтобы его было слышно за ревом обстрела.

Отступая к укрытию и отстреливаясь из своего изукрашенного болтера с одной руки, Сабтек отрывисто раздавал указания целиться в тяжелый танк.

Дав выход своей ярости, «Лэндрейдер» почти полностью уничтожил отделение Несущих Слово. На нем стоял набор оружия, не встречавшийся Сабтеку. Стандартные боковые спонсоны с лазпушками были заменены рядами болтеров — по шесть с каждого борта — а в переднюю турель были установлены спаренные автопушки. Эта модель явно была предназначена для лобового наступления и превосходно справлялась со своей задачей.

В рвавшийся вперед «Лэндрейдер» попадали ракеты и выстрелы лазпушек, однако от них было мало толку. Он двигался сквозь мощный обстрел, словно разъяренный зверь, отмахиваясь от всего, что обращали против него Несущие Слово. Танк отшвырнул с дороги дымящийся корпус обездвиженного «Носорога». Сабтек подстрелил еще одного Белого Консула и зарычал от боли, получив болт в запястье. Разрывной заряд начисто оторвал ему кисть. Она отлетела на несколько метров, продолжая сжимать украшенный болтер. Лишившись оружия, Сабтек раздраженно нахмурился.

Гигантское чудовище пробило себе дорогу к 13-му кругу, сокрушив гусеницами низкую стенку. Сабтек заметил прикрепленные по бокам штурмовой аппарели «Лэндрейдера» взрывные заряды за долю секунды до их активации и бросился за упавшую статую. Воздух над ним внезапно наполнился шрапнелью. Штурмовые заряды сработали, выпустив разрушительную волну, разорвавшую одного из братьев 13-го круга в клочья.

Затем штурмовая аппарель распахнулась, и Сабтек увидел, как изнутри появился огромный воин, облаченный в сияющую терминаторскую броню, поверх которой колыхался синий табард. Его голову окружал золотистый металлический нимб. В правой руке воин держал громовой молот. К левой руке был пристегнут потрескивающий штурмовой щит в форме огромного терминаторского креста. Магистр Ордена, понял Сабтек.

Рядом с одетым в тяжелую броню командующим появился библиарий. Вокруг его психического капюшона мерцал светящийся ореол. За ними следовало командирское отделение. Оказавшемуся между новоприбывшими и приближавшимися с другой стороны остальными Белыми Консулами Сабтеку было некуда отступать и негде маневрировать. Невзирая на его тактическую смекалку и стратегический талант, на накопленный в тысячелетиях непрерывной войны опыт, у него было мало вариантов.

Впрочем, смерть его не пугала.

— Тринадцатый! — взревел он, поднимаясь из-за укрытия, бок которого был испещрен шрапнелью. — За мной!

Уцелевшие братья из круга покинули свои убежища и бросились следом за ним в атаку. Болтеры выплюнули заряды в сторону Магистра Ордена и его свиты, а затем Сабтек перешел на бег, размахивая гудящим силовым мечом.

Он увидел, как один из противников, апотекарий, потерял руку, а в развернутом сразу после выхода знаменосца из «Лэндрейдера» штандарте появилась дюжина дыр. Спустя секунду рухнул и знаменосец, его лицевой щиток был расколот очередью. Знамя ордена покачнулось и начало падать.

Казалось, что все происходит в замедленной съемке.

Возле головы Сабтека с воем пролетели болты, пройдя мимо всего на несколько сантиметров. Он услышал предсмертный рев одного из братьев 13-го, павшего от выстрела мелтагана. Другой упал, разорванный пополам в поясе спаренными автопушками «Лэндрейдера». Сабтек слышал, как воин продолжал кричать литании Лоргара и ползти к врагу, пока болт не заставил его умолкнуть.

Вооруженный силовым мечом и щитом воитель, чей шлем времен крестового похода был украшен красным плюмажем жестких волос, выступил перед Магистром Ордена. Его голос зазвенел, бросая вызов.

Сабтек подкатился под ударом врага и, поднимаясь на ноги, нанес силовым мечом удар в голову вражеского чемпиона. Воин безмолвно рухнул, и путь к Магистру Ордена оказался свободен.

Ощерившись, Сабтек прыгнул вперед. Его первый удар был отбит в сторону тяжелым штурмовым щитом противника. Второй прервался, когда огромный громовой молот Белого Консула рухнул на предплечье, кроша кости. Силовой меч, почтенное оружие, врученное ему лично Эребом, вылетел из более не функционирующих пальцев. Сабтек уставился в лицо великого магистра Белых Консулов.

— Будь ты проклят Императором, еретик, — произнес Белый Консул.

— Мы все прокляты, — выдохнул Сабтек. — Ты, я, все мы. Вся галактика будет пылать в огне.

— Это время еще не настало, — прорычал великий магистр и занес громовой молот для смертельного удара.

Плазменный заряд ударил в державшую молот руку великого магистра и отвлек его, дав Сабтеку время откатиться в сторону. Он поднялся и увидел, как Первый Послушник Ашканез стреляет из плазменного пистолета. За ним следовало вдвое больше воинов, и утративший численный перевес противник начал отступать.

— Ты как раз вовремя, Первый Послушник, — произнес Сабтек.

Мардук выругался, загоняя последний изогнутый магазин в свой болт-пистолет Мk-II.

Почти половина из братьев-воителей, сопровождавших его при захвате вражеской защитной башни, была мертва. Он и уцелевшие засели на нижних уровнях, удерживая подходы к пункту управления оборонительными лазерами, чтобы мощное оружие вновь не пришло в действие.

С дырой в груди рухнул еще один из братьев, забрызгав Мардука кровью.

— Кол Бадар, — прорычал Мардук, высовываясь из-за угла и стреляя. Когда Белые консулы начали стрелять в ответ, он нырнул обратно. — Сколько еще спускаться этим проклятым транспортникам?

— Еще пять минут, — донеслось в ответ.

— Пять минут… — повторил Мардук. — А сколько мне ждать подкрепления?

— Мы входим внутрь периметра, — сообщил Кол Бадар. — Две другие башни пали. Через считанные минуты их лазеры снова заработают.

— Великолепно, — проговорил Мардук.

До его слуха донеслись звуки далекой стрельбы и крики.

— Вы внутри? — спросил Мардук.

— Подтверждаю. Периметр прорван, — отозвался Кол Бадар.

— Вперед, братья, — оскалился Мардук. — Пусть это лоялистское отребье бежит, словно псы.

— Мы идем убивать Императора? — вопросил громадный Разжигатель Войны, стоявший перед панелью управления защитными лазерами, в нетерпении сжимая силовые когти.

— Его прихвостней, — ответил Мардук, двигаясь к повороту. — После тебя, о почтенный.

Дредноут взревел и перешел на бег, от которого задрожала земля. Он свернул за угол, вышибая из стен большие куски мрамора, и от его брони отскочили сотни болтерных зарядов.

— Убить всех! — зарычал Мардук из-за спины Разжигателя Войны.

Пока коадъютор Аквилий пробивался к вражеской позиции, его окружила сотня солдат Боросской Имперской Гвардии. Он почувствовал, что солдаты гордятся возможностью сражаться рядом с Астартес, и мрачно улыбнулся. Он возвышался над ними, словно взрослый посреди моря детей. Один из оборонительных лазеров, который отбили гвардейцы, его гвардейцы, внезапно выстрелил с трескучим грохотом, причинившим боль ушам.

Один из громадных цилиндрических транспортников, спускавшихся на планету, был подбит. В его борту появилась ужасающая пробоина, а один из стабилизаторов взорвался, выбросив пламя и искры. Это были самые крупные десатные корабли, которые доводилось видеть коадъютору, и он испытывал некоторое опасение при взгляде на них, зная, какие ужасающие машины содержатся внутри. Это опасение было самым близким к страху чувством из всех, что он испытывал с самого момента приема в Орден. Он смутно припоминал такое ощущение из детства, но сейчас оно для него ничего не значило.

С некоторым удовлетворением Аквилий заметил, что транспортник начал приближаться быстрее, заваливаясь на один бок из-за разбалансировки стабилизаторов. Он обогнал остальные транспорты, быстро ускоряясь. Коадъютор с удовольствием увидел, что другой лазер подбил второй из спускающихся транспортных цилиндров.

— Держитесь, — произнес Аквилий.

Контейнер ударился о поверхность Борос Прим в пятнадцати километрах от них. Под его весом разрушился район города диаметром пятьсот метров. Во все стороны, словно волна в пруду, расползлась скрывшая все завеса из пыли и дыма, и город содрогнулся до самого основания. Земля затряслась, на сотни метров вверх взметнулось грибовидное облако. Спустя секунду до них донесся оглушительный грохот взрыва. Он был столь громким, что казалось, будто планета раскалывается надвое.

Когда стих звук разрушения города, раздался ужасающий предсмертный крик чего-то неведомого. Разум Аквилия заполнили картины варпа, хлещущих из пустоты щупалец.

— Что в них, сэр? — спросил недавно повышенный в звании пехотинец, Верен. Начальник солдата, пожилой легат полка, погиб несколько минут назад. Его тело разорвало кровавым взрывом, когда в груди сдетонировал болт. Аквилий повысил Верена в звании, назначив действующим командиром 232-го Боросского.

— Падшие машины Адептус Механикус, — ответил Аквилий.

Он оглядел бойца. Верен был все еще ошеломлен своим внезапным возвышением, но хорошо справлялся с этим. Идеальный гвардеец Борос Прим, Верен был силен и уверен в себе. Его глаза были цвета синего льда, а волосы выгорели добела от солнца и излучения. Аквилия впечатлил послужной список 3-й Когорты Прим, но взял их с собой на задание он именно из-за Верена. Этот человек произвел на него впечатление на парадном плаце Борос Прим несколько месяцев тому назад.

О Трон, подумалось ему. Неужели прошли только месяцы? Казалось, это была целая жизнь. На Борос Прим было немного полков с таким же боевым опытом, как у этих людей, и они его не разочаровали. Аквилий видел, какое воздействие оказывает на них присутствие рядом Астартес — гвардецы стояли прямее, гордо выпятив грудь, невзирая на недавнюю потерю командира.

Среди гвардейцев началось ликование, когда грузовой транспорт врезался в землю, однако настроение Аквилия оставалось мрачным. Один уничтожен, и еще один камнем падал вниз, но три остались целы.

Они опускались к земле, явно нарушая законы притяжения, снижаясь медленно и плавно. Гравитационные моторы, стабилизаторы и корректирующие двигатели неторопливо несли их к поверхности Борос Прим. Это были отвратительные и гнусные создания, под ними лениво колыхались в воздухе механические щупальца, словно морские растения в течении воды.

Первый грузовой транспорт приземлился в середине дальней площади, и от этого земля снова сильно затряслассь. Огромные щупальца внезапно дернулись и вспороли бронированные бока цилиндра, сдирая броню, будто сброшенную кожу.

До этого момента реальность ситуации еще не дошла до Аквилия в полной мере. Враг ступил на его любимый родной мир. Хуже того, они выпустили на волю столь могущественный ужас, что целые города будут разрушены до основания.

Над городом раскатился воющий рев, за которым последовал еще один. Аквилий увидел две кошмарные машины, выходящие из своих цилиндрических клеток. Они возвышались на уровне пятиэтажного дома, и хотя он и знал, что это самые мелкие из вражеских титанов — падшие «Псы войны» — но все равно вновь испытал приступ тревоги.

— Титаны, — прошипел Верен, его глаза округлились.

— Это остатки одного из проклятых Легио, обратившихся против Императора в былые времена, — сказал ему Аквилий.

Белый Консул почувствовал, как решимость окружавших его солдат заколебалась перед лицом демонических титанов.

— Император милосердный, — выдохнул другой солдат.

— Титаны? — пробормотал еще один. — На что нам надеяться?..

— Надежда есть всегда, — с нажимом произнес Аквилий. — Всегда. Я — сын Бороса, как и ты. Как все мы. Наш род — род героев, и это наш мир. Враг думает, что сможет отнять его у нас, но мы покажем им, что они заблуждаются. Мы воздадим им за каждый метр занятой ими земли, ударим жестоко и бесстрашно, ибо мы — сыны Бороса и не дрогнем. Император с нами, братья, и запомните мои слова: Борос Прим не падет.

Глаза Мардука пылали фанатичной яростью. Он прокладывал себе путь среди моря тел, остававшегося за Разжигателем Войны. Белагоса и Анкх-Илот прибыли и вели своих воинов на другие первоочередные цели. Он мрачно ухмыльнулся, обнажив острые акульи зубы. Это дорого ему обошлось, однако Мардук создал опорную позицию на планете. Теперь начнется ее падение.

Книга четвертая: Порча

«При помощи правильной мотивации человека можно убедить сделать что угодно, сколь бы ужасно оно не было!»

Первый Капеллан Эреб

Одиннадцатая глава

Над Борос Прим уже давно не было синего неба. Ему на смену пришли густая дымка цвета ржавчины, удушливые загрязнения и отвратительные токсины. Яркие и отчетливо видимые до прибытия Несущих Слово, два солнца теперь были едва различимы, их скрывали гноящиеся облака. На Боросе быстро повышались температура и влажность. Над истерзанными войной городами имперской планеты низко висел становившийся все более плотным покров дыма, насыщенного шлаками и пеплом, которые забивались в горло и делали дыхание неусовершенствованных людей трудным и болезненным процессом.

Десятки миллионов уже сгинули, и осквернение планеты и ее жителей шло полным ходом.

Легат Верен, действующий полковой командир 232-го Боросского, впечатал приклад своего лазгана в голову культиста, размазав нос предателя по лицу. Человек не упал, он рычал и шипел от ненависти, протягивая пальцы, словно когти, к глазам Верена.

Лицо изменника было настолько искажено злобой, что едва походило на человеческое. Его веки были зафиксированы в открытом положении почерневшими от огня крюками, а на лбу была вырезана восьмиконечная звезда, сочившаяся кровью. Человек воплощал собой мерзость, но самым отвратительным для Верена была надетая на нем кираса Боросской Гвардии. Когда-то, считанные недели, а то и дни назад, этот человек возносил хвалу Императору Человечества и сражался возле легата. Что же сотворил с ним враг, отчего он пал столь низко?

Верен оттолкнул цепляющиеся руки и снова ударил культиста прикладом в лицо. Дикарь отшатнулся на шаг назад, дав Верену нужное пространство. Он перехватил оружие и выстрелил человеку в грудь. Предатель с бульканьем рухнул, в груди была прожжено почерневшее отверстие. Верену в нос ударил смрад плавящегося пластека и обугленной плоти.

К его позиции рвались новые культисты, настоящий поток еретиков, ищущих крови, словно дикие псы.

— Назад! — взревел Верен, огрызаясь выстрелами по толпе и уверенно отходя назад. — Двигаемся на запасную позицию!

Гвардейцы 2-й когорты стали отступать по разрушенной в ходе войны улице, отстреливая на ходу толпы воющих еретиков. От взрывов гранат и ракет задрожала почва под ногами Верена, наверху через дым и пламя с воем промчался воздушный корабль. Из разбитых окон вверху открыли огонь установленные там тяжелые стабберы, прикрывая отход солдат.

Стволы лязгающих орудий изрыгали пламя, вниз на улицу хлестал поток гильз. Когда они падали на землю, то звенели, словно бубенцы на ветру. Издалека слышался тяжелый грохот осадных мортир и «Вихрей», спустя несколько секунд за ним следовал визг падающих снарядов.

Улица превратилась в раскуроченные развалины, окруженные остовами зданий. Громоздились высокие кучи щебня, трупы валялись на земле, в колодцах и у подножия осыпавшихся стен. Во влажном воздухе висел вездесущий зловонный запах тухлятины, словно от гнилого мяса. Верен моргнул, прочищая глаза от пота и сажи. Он пятился назад, стреляя из лазгана. Стремление подарить своим содатам еще день, даже час жизни полностью занимало его, не давая ощутить весь ужас ситуации.

Прошло два месяца с момента первоначальной высадки врагов на Борос Прим, и прекрасные города родного мира Верена изменились до неузнаваемости. Они стали адом на земле, некогда величественные усаженные деревьями бульвары превратились в выжженные развалины, ясную синеву неба заполнили черный дым и кружащиеся неописуемые создания.

Некогда гордые граждане Бороса Прим — по крайней мере те, кого еще не захватили в плен или не вырезали — теперь выглядели затравленными и запуганными. Все граждане подходящего возраста независимо от положения и профессии проходили многолетнюю военную подготовку. Все способные мужчины, женщины и дети получили лазганы, и из них сформировали вспомогательные формирования для помощи СПО и подразделениям Гвардии.

Тем не менее, одно дело было уметь заряжать лазган и стрелять из него, и совсем другое — ежедневно сталкиваться с таким врагом, как этот, и видеть, как твой родной мир раздирает на части война. Присутствие вражеской порчи ощущалось повсюду, омерзительное и злобное воздействие заражало умы всех защитников имперской планеты.

Верену не удавалось как следует выспаться ночью с момента прибытия врага, его терзали жестокие кошмары, полные крови и злобных бескожих демонов, от которых он просыпался с криком, закрыв глаза всего несколько минут тому назад. Подобное творилось со всеми, и Верен знал, что это не нормальные сны, а коварное оружие противника, предназначенное для того, чтобы сеять ужас и отчаяние в полках. Будь они прокляты, но оно работало, подумалось Верену.

Дошло до того, что Верен начал видеть этих лишенных кожи демонов даже когда бодрствовал. Он краем глаза замечал, как они хищно смотрят на него, но стоило ему повернуться туда, как там никого не оказывалось. Нехватка сна, сказал он себе. Ты воображаешь всякое. Если уж даже его, ветерана, за чьими плечами были десятки лет сражений с приспешниками Губительных Сил, тревожили сны, то оставалось лишь гадать, что творилось с умами тех, кто не был готов к войне. И в самом деле, в подразделениях Гвардии число самоубийств уже достигло каждого двадцатого. Если задуматься о том, сколько солдат сражалось на Боросе, число выходило ошеломляющим.

Десятки миллионов погибли в бою. Еще миллионы, менее удачливые, были захвачены противником. Верен скривился, подумав об их участи. Он бы лучше всадил себе в голову лазерный заряд, чем допустил для себя такую судьбу.

Были слышны песнопения приближавшихся врагов. Это был низкий мрачный звук, полный ненависти. Ему сопутствовал еще худший звук — безумный дьявольский рев, от которого у Верена по коже поползли мурашки. Казалось, что что-то болезненно царапает барабанные перепонки, проникает в голову и отдается в сознании. Он ощутил тошноту, желудок поднялся к горлу.

Адское пение очень нервировало. Он уже видел, как больше дюжины солдат поддалось безумию, и комиссарам пришлось их застрелить.

Оно напоминало звук неисправного вокс-приемника, усиленный в сотню раз: оглушительное шипение помех, на которое накладывались вопли, шепот, рев и детский плач. Грохочущий промышленный лязг перемежался женскими криками омерзительного удовольствия, хрустом костей и воем животных от боли и ужаса.

Верен связывал этот звук сумасшествия и отчаяния с самим Хаосом. Он проникал в его сны, и всегда был на заднем фоне, даже когда поблизости не было ужасных парящих машин, производивших нестройный шум.

Верен нырнул за угол здания и прижался спиной к стене. Подняв оружие к плечу, он выглянул наружу. Большая часть культистов, попавших в засаду его когорты, была мертва, но не это привлекло его внимание. Сквозь огонь и дым он разглядел сперва одного, а затем и больше дьявольских врагов, закованных в красную броню, чьи лица скрывали рогатые шлемы, выполненные в виде кошмарных морд зверей и демонов. Громадные фигуры уверенно двигались вперед, выкрикивая на ходу полные ненависти псалмы.

— Шевелитесь, бойцы! Уходим! — закричал Верен. А затем враги-Астартес начали стрелять, и его слова утонули в шуме.

У Верена на глазах погибла дюжина солдат 232-го, бежавших в укрытие. По их спинам прошелся болтерный огонь, и тела разорвало на куски. Одного из них отделяли от угла считанные метры, когда срикошетивший заряд подрубил его под колено. Солдат с воплем рухнул.

Верен выругался и, пригнувшись, выскочил за угол и выпустил пару зарядов, двигаясь на помощь к солдату. Он видел, что один выстрел попал врагу точно в лоб, но даже не замедлил воина. Стена позади Верена разлетелась от попадания болта и осыпала его пылью и камнями. Верен двинулся дальше и опустился на колено возле упавшего солдата. Наспех прицелившись, он сделал еще один выстрел, а затем схватил солдата за воротник формы и поволок его в укрытие.

Дав отступавшим солдатам драгоценные секунды, по приближавшимся врагам открыли огонь тяжелые стабберы, но предатели продолжали уверенно наступать, каждой выпущенной очередью срезая все новых гвардейцев Бороса. Один из Несущих Слово выстрелил в окно, практически случайно попав в одного из стрелков. Голова того разлетелась, забрызгав кровью и мозгами лицо его ошеломленного товарища, все еще державшего в руках ленту с патронами.

Верен видел, что это была лишь горстка космодесантников-предателей. Но даже этого было достаточно. Он уже усвоил на горьком опыте, что каждый из проклятых колоссов с легкостью мог сравниться с тридцатью-сорока закаленными в бою ветеранами-гвардейцами и более, чем с сотней рекрутов вспомогательных отделений. А может, и больше. Каждый убитый его полком такой ублюдок был поводом для праздника.

Он, не переставая, сражался с врагами последние два месяца. Хотя война скатилась в ужасающую кровавую бойню, он знал, что они побеждали.

Танковые роты и сотни миллионов солдат день за днем встречали врага лицом к лицу. Для военной логистики стало испытанием поддержание постоянного перебрасывания войск с фронта и на него, чтобы поддерживать наступление. Несущие Слово не могли вечно удерживать это место, и, рано или поздно, их силы должны были иссякнуть, во всяком случае, об этом молился Верен, но сколько за это время погибнет имперских граждан? Что останется от Бороса Прим, когда осядет пыль? Ничего, что можно восстановить, мрачно подумал он.

— Спасибо вам, сэр, — произнес солдат, которого он только что дотащил в безопасное место, и он кивнул в ответ. Двое гвардейцев подняли человека и поспешили подальше от опасности.

Верен дал сигнал и побежал, его солдаты рассредоточились в руинах, следуя приказу. Он перескочил через разбитую низкую стену некогда прекрасного сада и привалился к ней, пригнув голову. Над ним, словно часовые, стояли почерневшие останки деревьев. Подав руками краткие сигналы, он направил пехоту на позицию. Солдаты установили тяжелые автопушки на треногах в укрытии, расположив их за низкими стенками и кучами щебня и поспешно снаряжая свежими барабанами с боеприпасами.

— Ну давайте, ублюдки, — проговорил Верен.

Он был весь покрыт потом и сажей, невыносимая жара Борос Прим только усиливалась от затянувшего небо черного дыма. В воздухе витал ужасающий запах, что-то похожее на вонь от обгорелых костей и плоти. Верен снова подумал о мужчинах и женщинах, которых враги угнали в рабство, принудив участвовать в жутких строительных работах по всему континенту и извратив до уровня примитивных существ, отвергших свет Императора.

Похоже, в расположении вражеских строек была какая-то закономерность, но будь Верен проклят, если знал, в чем она состоит. Он безрадостно фыркнул, сообразив, что вероятно и в самом деле был бы проклят, если бы понял.

Первым за угол свернул падший гвардеец, на нагруднике и шлеме которого кровью и испражнениями были намалеваны дьявольские символы Губительных Сил. В его руках был стандартный лазган, однако он даже не успел его вскинуть, как был подстрелен. Выскочил еще один еретик, чье лицо было искажено от ненависти и злобы, а на почерневших щеках виднелись полосы от слез. Его тоже убили, грудь и лицо испещрили дымящиеся ожоги.

Угол обогнул первый из Несущих Слово, громадный предатель в заляпанной кровью броне. Над его шлемом поднимались витые обсидиановые рога, а сам шлем изображал скалящегося зверя. Верен выстрелил. Вспышка из его лазгана попала огромному воину в грудь, не возымев эффекта. Со всех сторон ударили синие лазерные лучи, когда появились новые ненавистные изменники. К обстрелу добавился тяжелый грохот автопушек, хлестнувших пулями по врагам в силовых доспехах.

Один из них упал, его тело покрывали воронки от пуль и ожоги от лазеров. Верен свирепо ухмыльнулся. Ухмылка сменилась гримасой, когда он увидел, что вражеский воин встает обратно на ноги, невзирая на текущие из ран кровь и масло.

Несколько боросских пехотинцев погибли от коротких вражеских очередей. Человек рядом с Вереном поднимал лазган для выстрела, когда в него попали. Заряды оторвали ему руку и пробили в груди зияющую дыру. Мгновение до смерти он изумленно смотрел на Верена, на залитом кровью лице застыло ошеломленное выражение.

Враг уверенно продвигался вперед, экономя боеприпасы и стреляя с механической точностью. Мало какие из выпущенных ими болтов уходили мимо цели. Пораженные ими солдаты получали ужасающие раны. Верен выстрелил еще раз и нырнул в укрытие, когда один из противников повернул болтер в его сторону. Он распластался на земле и, работая руками, пополз на другую позицию, а в это время на укрытие обрушился болтерный огонь, разрушая его разрывными зарядами.

— Бронетехника на позиции, сэр! — закричал один из сержантов, на спине которого висел тяжелый блок вокс-передатчика.

— Наконец-то, — сказал Верен. Он развернулся и прокричал: «Назад! Отступаем!»

Солдаты моментально среагировали, скользнув в руины разрушенных зданий и огрызаясь одиночными выстрелами из более мощного укрытия. Верен вскочил на ноги и побежал, пригибаясь. Человек, стоявший дальше по улице, повернулся и что-то ему закричал, но Верен ничего не разобрал. Затем тот человек погиб, его тело превратилось в одну огромную кровавую воронку, и он безмолвно упал. Бросив взгляд назад, Верен увидел врагов примерно на середине улицы. Он бросился за упавшую статую и залег за ней, а мимо него просвистели выстрелы.

Неподалеку раздался скрежет двигателей, за которым последовал сотрясший землю удар. Один из солдат издал радостный возглас, и Верен выглянул поверх рухнувшего памятника. Его почерневшее лицо расплылось в улыбке, когда он увидел, как стена рушится под ударом бульдозерных отвалов трех гусеничных бронемашин.

Принадлежавшие к вспомогательному отделению 53-й роты бронетехники танки были «Адскими гончими», машинами непосредственной поддержки на базе «Химеры». Благодаря стоявшим на них огнеметным орудиям «Инферно» они показали себя бесценными в жестоких ближних боях на Боросе Прим в последние месяцы. Некоторые из боевых танков оказались слишком громоздкими для тесноты городских боев, но «Адские гончие» были великолепны.

Они двигались через пыль и дым, под ними хрустели кучи камней от упавшей стены. За ними толпилась полукогорта 232-го, карабкавшаяся на руины и занимавшая там позиции. Орудия «Инферно» изрыгнули жидкое пламя на Несущих Слово, которые стойко держались и не отступали. Их болтеры ревели даже когда пламя пожирало их.

Их броня трескалась и покрывалась пузырями, но перед смертью они все же прикончили множество гвардейцев. Их стойкость и абсолютное нежелание отступать даже перед лицом неминуемой смерти не переставало изумлять Верена. Одна из «Адских гончих» взорвалась фонтаном обжигающего пламени, когда крак-гранаты воспламенили ее топливный резерв.

На ногах стояли лишь двое вражеских Астартес, в их руках полыхали болтеры. И в это время сверху раздался ужасающий визг.

— Воздух! — заорал один из людей.

Верен вскинул оружие к заполненному дымом небу. Какое-то мгновение он ничего не видел, а затем над крышами пронеслась кроваво-красная стая бескожих крылатых кошмарных тварей, с визгом летевших на солдат Бороса.

— Во имя Трона, — выдохнул Верен, увидев, как его страхи обретают плоть.

Демоны — а никем иным они просто не могли быть — вереща, стремительно неслись вниз, плотно прижав кожистые крылья и падая к земле. Они были ужасны, блестящая голая мускулатура выглядела извращенной насмешкой над человечностью. Лишенные губ рты кривились в свирепых ухмылках, обнажая игольчатые клыки. Влажные хвосты змеились позади, пока демоны мчались к перепуганным солдатам. Их очертания подрагивали, будто мираж, словно они одновременно были и не были здесь, или же существовали разом в нескольких измерениях.

Ощутив холодную хватку страха, Верен начал отчаянно палить в приближающихся демонов. Его солдаты побежали.

Чудовища понеслись низко над 232-м Боросским, растопыривая похожие на клинки когти, чтобы вонзить их в добычу. Лапы впились в плоть одного из солдат и сорвали с него лицо. Нескольких бойцов подняли над землей, когти сомкнулись у них на шеях и плечах. Остальные разразились криками, когда демоны обрушились на них, прижимая к земле своим весом, кусая и раздирая.

Один из беспорядочных выстрелов Верена попал твари в бескожую голову. Плоть цвета сырой печени поджарилась и стала серо-черной. Существо грохнулось наземь, кости крыльев затрещали, когда оно ударилось и покатилось, сбив по пути одного из солдат. Человек страшно закричал, когда тварь вцепилась в него, полосуя когтями и вонзая острые клыки.

Исчезло даже минимальное подобие порядка. Гвардейцы 232-го Боросского без оглядки разбегались, а демоны продолжали сеять ужас, раздирая солдат в кровожадной ярости.

Верен выкрикивал приказы, но его никто не слышал. Рядом с ним погиб человек, которому вырвали горло, и ему на лицо брызнула горячая кровь. По плечу проехался коготь, и Верен вскрикнул от боли, выронив оружие. В него влетел обезумевший от паники солдат, отчаянно искавший спасения, и сбил Верена наземь. Надежды больше не было. В конце концов, смерть пришла за ним.

На Верена упала тень, и он припал на колено, прикрываясь рукой от пронесшейся над головой ужасной вопящей фурии, наносящей удары. Он подавился воздухом, когда когти демона сжались на его предплечье, глубоко погрузившись в плоть. Его вздернули на ноги, чуть не вырвав плечо из сустава. Тяжело захлопали кожистые крылья, покрытые паутиной красных и синих жил. Верен ощутил внезапный приступ паники, когда его ноги оторвались от земли.

Фурия, ощерившись, взглянула на него. Из ее желтых глаз с кошачьими зрачками сочились дымящиеся похожие на молоко слезы. Она широко распахнула рот — слишком широко — и с игольчатых зубов потянулись нитки слюны. В горле извивалась дюжина похожих на червей языков, и Верен ощутил на своем лице жаркое дыхание. Пахло серой, гниющим мясом и электричеством.

Внезапно фурию притянул к земле большой вес, и она заверещала от злобы. Отпустив Верена, который тяжело рухнул на землю, она развернулась, чтобы ударить фигуру, крепко поймавшую ее за хвост..

Лежа на земле, Верен посмотрел вверх и увидел внушительный силуэт, обрамленный ореолом света, аурой святости, от которой у него перехватило дыхание. Мгновение казалось, что время остановилось. Верен был не единственным свидетелем божественного видения, его видели все находившиеся рядом солдаты Бороса Прим — святую фигуру, купающуюся в неземном свете.

Сияющий ореол был виден лишь долю секунды. Хотя рациональная часть разума Верена настаивала, что это была лишь игра света, отражавшегося от пластин брони цвета алебастра, впечатление было неизгладимо.

Омывавшее фигуру сияние рассеялось, и она оказалась громадным Белым Консулом, который стоял непоколебимо и бесстрашно. Брат Аквилий, коадъютор Борос Прим, держал демона за одну из задних лап. Когда тварь повернулась, чтобы ударить его, плюясь от ненависти, он впечатал свой болтер ей в висок. Сила удара сбила ее на землю и сокрушила череп.

Все еще живой демон тяжело приземлился на спину и перевернулся одним быстрым и хищным движением, оказавшись на четвереньках. Хвост щелкнул, словно хлыст, когда тварь приготовилась к броску. Однако раньше, чем она успела это сделать, Аквилий поставил ей на спину ногу и прижал к земле.

Белый Консул приставил к затылку бескожей головы твари ствол своего болтера. Та дико дергалась, но не могла выбраться из-под давящей массы космодесантника.

— Изыди, демоническое отродье, — произнес Аквилий. Он всадил в голову адской твари болт, и ее движения прекратились. За считанные секунды существо разложилось, его плоть заполонили черви, а затем она растворилась и оставила после себя лишь вонючую омерзительную лужу на земле.

— Будьте сильны, люди Бороса! — выкрикнул Белый Консул. — С нами Император!

Верен схватил лазган погибшего гвардейца и начал палить очередями, его страх полностью исчез. Остальные солдаты Боросского 232-го собрались возле Аквилия и Верена, образовав вокруг святого воителя Астартес тугой клубок сопротивления.

Одного за другим вопящих демонов сбивали, из тел тварей Хаоса вырывался шипящий ихор. Верен ощущал свирепое удовольствие, глядя, как неправильных и нечестивых созданий изгоняют обратно в варп.

После битвы он ощущал торжество, энергию и вдохновение. В этой схватке он почувствовал присутствие Императора и видел в глазах своих солдат сияние такой же веры.

— Мы же выиграем эту войну, а? — спросил один из них.

— Выиграем, — ответил Верен, впервые на самом деле поверив в это. Он перевел взгляд на Аквилия, мягко беседующего с кем-то из солдат. — С нами Белый Ангел.

Для Несущих Слово поле боя было святейшим из храмов, а Борос Прим превратился в одно громадное поле боя. На него с ненавистью в своих сердцах спустились в полном составе Воинства трех Темных Апостолов. Каждая смерть была жертвоприношением, и Мардук ощущал прожорливое удовольствие своих демонических божеств. Но он чувствовал и их нетерпение, такое же как то, что испытывали его капитаны и он сам.

Цепной меч Мардука сполна вкусил крови, однако продолжал желать еще. Сам же он, низко пригнувшись, двигался к вражеской позиции. Он видел, что противник собирается для очередного штурма, и знал, что обитающему в его оружии демону Борг`Ашу не придется долго ждать.

— Меня раздражает, что мы до сих пор не выиграли эту войну, — раздался в ухе Мардука голос Кол Бадара. — Эта жалкая планета оказывает нам сопротивление на каждом шагу.

Мардук и кол Бадар переговаривались по закрытому вокс-каналу, их слов больше никто не слышал. Корифей находился на расстоянии более ста километров, в северо-восточной части обширного города, известного как Принципат Сиренус, где удерживал ключевую зону высадки, противостоя контратаке имперцев. Имперская Гвардия, усиленная Белыми Консулами уже шесть дней непрерывно пыталась отбить это место.

— Их сопротивление злит, — ответил Мардук. — Но оно не может длиться долго.

Он поднялся в полный рост и сразил двух гвардейцев точными выстрелами из болт-пистолета. Пространство вокруг него заполнилось криками и пальбой, и Мардук покинул укрытие, быстро сокращая дистанцию до врагов.

— Они грозят задавить нас во многих ключевых точках просто числом, — продолжил Кол Бадар.

— Остальные Воинства тоже пытаются удержать свои плацдармы.

— Наша вера есть наша защита, — прорычал Мардук, разорвав гвардейцу грудь цепным мечом. Он сделал шаг вперед и застрелил еще двоих, которые пятились от него с ужасом на лицах. — Пока наша вера истинна, ничто не повредит нам.

— Пустые слова, — донесся потрескивающий ответ Кол Бадара. — Они ничего не значат.

— Не впадай в ересь, Кол Бадар, — произнес Мардук, сломав гвардейцу руку ударом сплеча, а затем опрокинув того наземь с помощью болт-пистолета. Он опустил сапог на шею солдата, с отчетливым хрустом переломив ее. — Когда нас защищает истинная вера, никто не победит нас.

— Никакие твои молитвы не помешают их «Бомбардам» и «Василискам» разорвать Воинство на куски, один меньше другого.

— Мы их сломим, — сказал Мардук. — Их мир рушится вокруг них. Это всего лишь вопрос времени, когда их воля дрогнет.

Темный Апостол опустил дымящийся болт-пистолет, враги бежали от него.

— Потери? — спросил он через плечо.

— Двое, — отозвался Сабтек, чемпион возвышенного 13-го. — Шулгар из 19-го круга и Эриш-Бхор из 52-го.

— А вражеские? — поинтересовался Мардук, озирая резню. По открытой площади, которую пытались отбить имперцы, были разбросаны тела.

Сабтек пожал плечами, сервомоторы его силового доспеха взвизгнули, пытаясь повторить движение.

— Примерно две сотни.

— Славное жертвоприношение, — произнес Мардук.

Сабтек хмыкнул в ответ, и Темный Апостол ощутил, о чем думал чемпион.

— Каждая их смерть приближает нас к победе, — сказал он. Слова прозвучали пустыми даже для него самого.

Сабтек отсалютовал, повернулся и пошел прочь, выкрикивая приказы.

Горячий ветер взметнул матовый от крови плащ Мардука, неся с собой аромат бойни и масла, промышленности и страдания, а также незаметный электрический привкус самого Хаоса.

Мир менялся, и ему уже не суждено было стать таким, как раньше. Словно червяк, прогрызший себе дорогу в сердцевине яблока, скверна Хаоса укоренилась в самой сущности Борос Прим. Даже если Несущим Слово пришлось бы уйти, Империум был бы вынужден покинуть планету.

Однако, невизрая на это, лицо Мардука было мрачным. Он был уверен в неизбежности победы, но с каждым днем она казалась все дальше. Он ощущал во рту кислый привкус поражения, как бы не старался отрицать его.

Его воины были генетически улучшенными убийцами, закованными в лучшие силовые доспехи. Каждый превосходил пятьдесят или даже сто смертных. Ежедневно их оружие сражало десятки тысяч, а боевые машины сеяли ужас и разрушение по всей планете. Позади них шествовал деми-Легио титанов, опустошавший целые города.

И все же число братьев-воинов XVII Легиона, которые сражались на поверхности Борос Прим, составляло в общей сложности менее семи тысяч, тогда как этот мир был населен имперскими паразитами.

Борос Прим был домом для более чем двенадцати миллиардов, и еще почти два миллиарда были эвакуированы на относительно безопасный мир с окрестных планет и лун. Более половины из них служили в вооруженных силах или же были призваны. Каждый гражданин подходящего возраста отбыл срок службы в Гвардии — даже бюрократы и государственные чиновники умели обращаться с лазганом и знали основы тактики сражения малой группой. По оценкам Мардука, пять тысяч воинов Лоргара столкнулись почти с десятью миллиардами солдат. К ним добавлялись Белые Консулы. Хотя в войне на Боросе участвовало не более трех рот — трех сотен Астартес-лоялистов — однако само их присутствие укрепляло решимость гвардейцев, к тому же они всегда оказывались в гуще сражения. В таких боях ни одна из сторон не давала никакой пощады, их ярость и ненависть подпитывали десять тысяч лет злобы и отвращения друг к другу. Это было великолепно.

Расположенные ближе к полюсам промышленные ульи изрыгали непрерывный поток оружия и брони, и дымящиеся равнины за пределами обширных городов были заполнены громадными танковыми армиями. Титаны Легио Вультурус вышли навстречу одной из таких танковых бригад, зафиксированное ими количество убийств исчислялось тысячами. Однако подтвержденное число уничтоженных танков оказалось несущественным по сравнению с их огромным количеством на поле. Четыре титана, древних боевых машины, десять тысячелетий ступавших по полям сражений, были уничтожены, а еще три получили тяжелые повреждения, когда на их пустотные щиты и бронированные панцири обрушились артиллерийские снаряды и плотный огонь боевых пушек. Один из титанов — громоздкая машина класса «Полководец», а ныне пораженное демоном чудовище — был повержен опустошительным шквалом огня сверхтяжелых «Теневых мечей». Понеся такие потери, Легион был вынужден отступить с равнин обратно в относительно безопасные города Бороса.

Далеко на севере, в ледяных пустошах, Темный Апостол Белагоса, ряды Воинства которого были пополнены воинами Сарабдала, вел кровавую осаду крупнейшего улья-кузницы на планете. В пяти тысячах километров к югу 11-е Воинство Анкх-Илота продвигалось на восток, поочередно занимая и разрушая экваториальные города-крепости.

Ежедневно гибли десятки тысяч вражеских солдат, но вместе с ними и множество Несущих Слово. Их потеря ощущалась тяжело. Несущие Слово страдали на всех трех фронтах.

Мардук поднял глаза. Хотя он и не мог видеть через заполнявший нижние слои атмосферы удушливый дым, он знал, что по ту сторону, на орбите, словно злобный страж, находится звездный форт Кронос. Он тоже все еще держался, до последнего сражаясь с Экодасом и его Воинством. Словно заведенный, звездный форт ежечасно обрушивал на планету внизу шквал огня, расправляясь со всеми в радиусе трех километров от цели. Мардука начинала утомлять необходимость постоянно сдвигать линию фронта, чтобы избежать уничтожения. С одной стороны, ему хотелось, чтобы Экодас поторопился и занял орбитальную крепость, но в то же время какая-то его часть наслаждалась неудачей Апостола.

И все же Мардук ощутил, как от взгляда на небо в нем начинает подниматься злоба. Если бы звездный форт пал, флот Хаоса смог бы выйти на высокую орбиту и провести опустошительную бомбардировку планеты, быстро переломив ход войны. Но никакой боевой корабль Хаоса не мог занять позицию, не попав под обстрел имперского звездного форта. Уже в тысячный раз Мардук проклял Экодаса за слабость.

Вдалеке, словно гром, загрохотала артиллерия.

— Они снова атакуют, Темный Апостол, — окликнул Сабтек.

— Пусть идут, — произнес Мардук.

Ашканез прохаживался туда-сюда среди собравшихся скрытых капюшонами Астартес 34-го Воинства. В каждом его жесте и движении была очевидна сила веры и убежденности.

Тайное собрание происходило глубокой ночью в выгоревшем остове бункерного комплекса. Земля дрожала от периодического далекого артобстрела, ночное небо озаряли вспышки. Над головой был слышен рев воздушных кораблей. Группа была невелика, меньше двадцати членов культа. Посреди бушующей войны бойцам кругов было нелегко ускользнуть от братьев-воинов незамеченными, однако даже в таких условиях Братство при первой возможности собиралось десятками небольших сборищ вроде этого.

Буриас накинул капюшон на лицо, тенью проскользнув на собрание.

— После чистки Легион станет сильнее, — говорил Ашканез. — Легион вновь объединится.

Ашканез перестал прохаживаться и понизил голос.

— И более того, — произнес он. — Предсказано, что Уризен вновь будет ступать среди нас.

Глаза Буриаса расширились, среди собравшихся братьев-воинов раздались вздохи и бормотание.

— Да, братья, — спустя мгновение сказал Ашканез. — Когда произойдет очищение, наш владыка и примарх Лоргар воссоединится с Легионом. Он вновь поведет нас в славную битву, сражаясь в первых рядах, и зажжет вселенную пламенем веры и смерти.

— Тогда начнем! — прорычал голос из толпы. Раздались одобрительный шепот и топанье ногами. Буриас обнаружил, что сам кивает и поддерживает возглас. Ашканез поднял руку, призывая к тишине.

— Я понимаю ваше нетерпение, братья, ибо сам ощущаю его. Но мы не должны действовать сейчас. Нам следует собраться с силами, ибо наш враг влиятелен и коварен.

— Кто враг Братства, господин? — спросил голос неподалеку.

Буриас улыбнулся, узнав голос жестокого чемпиона Кхалаксиса, могучего воина. Ему было приятно, что Кхалаксис также попал в благородное сообщество братьев.

— Я не могу сказать, — ответил Ашканез. — Не сейчас, во всяком случае. У врага повсюду уши. Возможно, даже среди нас.

Над собранием повисло тяжелое молчание. Ашканез взглянул на Буриаса, только теперь заметив его. Невзирая на такой же капюшон, Буриас ощутил, как Первый Послушник впивается глазами в его собственные.

— Однако знайте, братья, что день уже близок. Когда он придет, каждому из нас найдется роль.

Пока Ашканез произносил эти слова, он не отрывал глаз от Буриаса, и Несущий Икону знал, что они адресованы ему в особенности. Он поклялся себе, что будет готов.

— Возвращайтесь в свои круги, братья, — сказал Ашканез. — Скоро все откроется.

Когда закутанные воины начали расходиться из разрушенного бункерного комплекса, Буриас чуть не столкнулся с громадным воителем. Буриас видел его на нескольких других встречах Братства. Хотя воин, как и все братья, всегда старательно скрывал свою личность, но размеры выдавали в нем облаченного в терминаторскую броню одного из Помазанников.

— Мои извинения, брат, — произнес Буриас.

Воин не ответил. Буриас заглянул в тень под капюшоном, и его глаза расширились. Громадный воитель отвернулся, натягивая капюшон еще ниже, и вышел.

— Меня это тоже удивило, — вполголоса сказал Ашканез, неожиданно оказавшийся возле Несущего Икону. Буриас не слышал, как Первый Послушник приблизился. — Но он был с нами с самого начала.

— Но… — начал Буриас. — Ты же обещал мне…

— От этого ничего не меняется, — ответил Ашканез.

Буриас расплылся в демонической ухмылке, хотя во мраке под капюшоном она была практически незаметна.

Двенадцатая глава

Проконсул Осторий прокладывал себе путь через схватку, его гудящий силовой клинок размазывался в движении. В ходе этой последней атаки Несущих Слово на звездный форт Кронос одна за другой высаживались абордажные команды. Как всегда, Осторий был в гуще сражения.

Осторий бился потрясающе экономными движениями, тратя энергии не более необходимого. Невзирая на все его мастерство, в его стиле боя не было вычурности и эффектности. Он просто раз за разом убивал, быстро и эффективно.

Он рубанул мечом по лицевому щитку Несущего Слово, глубоко рассекая плоть и кости, а затем крутанулся и вогнал клинок в горло другому врагу. В ране запузырилась кровь, шипевшая на раскаленном клинке силового меча.

Осторий выдернул меч. Несущий Слово еще не успел упасть наземь, а проконсул уже пришел в движение и отскочил, бросившись на нового противника. С помощью боевого щита он отвел в сторону колющий удар клинка и прикончил Несущего Слово взмахом, который рассек того от правой ключицы до левого бедра.

На Остория прыгнул еще один Несущий Слово, из встроенных в шлем вокс-усилителей раздавалось звериное рычание. В руках он сжимал тяжелый цепной топор. Воющее оружие понеслось к голове Остория.

Проконсул Бороса Прим в последний момент качнулся вбок, ревущие зубья цепного топора прошли в считанных сантиметрах от него. Он поднырнул под второй замах и отсек ногу предателя выше колена, силовой меч разорвал броню, плоть и кости. Издав рычание, Несущий Слово рухнул, из ужасной раны хлынула кровь, а Осторий двинулся дальше.

Следующая минута прошла в круговороте движений и крови, пока Осторий не остановился. Его доспех был забрызган кровью, сам он тяжело дышал, а сердце быстро колотилось. Он смутно ощутил боль и бросил взгляд в низ. Прикрывавший левую руку наруч был пробит, плоть под ним превратилась в окровавленные останки. Он видел белевшую кость, но даже не мог вспомнить, когда получил этот удар.

Его кровеносную систему заполнили болеутоляющие, и он оглядел палубу. Среди тел бродила дюжина Белых Консулов, все они были покрыты кровью и ранами. Они безжалостно расправлялись с еще живыми Несущими Слово.

По палубе были разбросаны трупы двадцати пяти Несущих Слово. Из Белых Консулов пало восемнадцать. Девять из них со временем поправятся — Астартес было нелегко убить. Однако из выбывших из строя Белых Консулов лишь один, может быть два, смогут снова сражаться в ближайшие дни или недели, а время было роскошью, которой Осторий не обладал.

Кронос держался уже два месяца — потрясающий героизм с учетом осаждавших его сил — но проконсул знал, что до падения остались считанные дни. Он молился, чтобы эпистолярий Ливентий в ближайшее время нашел причину, по которой закрылись Боросские Врата. Если этого не произойдет, то Борос падет, вот и все.

Его взгляд был прикован к вражескому «Громовому ястребу», который без дела стоял на палубе. Точно сделанный выстрел убил пилота, когда тот пытался скрыться. Из открытых штурмовых аппарелей исходили отвратительный запах и рев помех, от которых Осторий ощущал слабую тошноту.

Враг становился все смелее. Предыдущие атаки проводились с помощью «Клешней ужаса», извращенных десантных капсул, которые прогрызали толстую броню форта, словно плотоядные черви. Но когда щиты Кроноса отказали, появилась возможность нападать прямо на ангарные палубы, доставляя Несущих Слово в сердце звездного форта на «Громовых ястребах» и «Грозовых птицах».

— Заложить заряды для уничтожения, проконсул? — спросил боевой брат.

— Пока нет, — отозвался Осторий, задумчиво оглядывая «Громовой ястреб». Если не считать некоторых полученных при штурме внешних повреждений, тот был практически целым. После небольшого ремонта на нем снова можно будет летать в космосе.

Над телами мертвых Белых Консулов склонился апотекарий, который извлекал их драгоценное геносемя, кровь ордена. Нартециум со скрежетом и хрустом врезался в броню и плоть.

В ухе проконсула трещали вокс-сообщения со всего звездного форта. Последняя атака шла уже около пятнадцати минут, и враг пробил оборону звездного форта более, чем в дюжине мест.

— Не сегодня, — тихо произнес Осторий.

Он не ощущал такой усталости никогда в жизни, разум туманился от изнеможения. Осторий не спал — по-настоящему — с начала осады. Он выкраивал мгновения для отдыха в перерывах между атаками и в это время позволял отдельным частям мозга отключиться, однако это был не настоящий целительный покой. Впрочем, после смерти будет масса времени отдохнуть, мрачно подумал он. Он был уверен, что это произойдет уже скоро.

Внезапно раздались лихорадочные призывы о помощи с палубы, расположенной восемнадцатью этажами ниже, и Осторий вскочил по тревоге. Он кратко ответил, а спустя мгновение уже начал двигаться.

— Вперед, братья, — позвал он. — Мы нужны на палубе 53b-E91.

Дух Мардука вырвался из оков плоти и воспарил на свободе.

Освобождение далось труднее, чем обычно, и это вызвало у него секундное ощущение тревоги. Однако он забыл о ней, когда его захлестнули ощущения.

Материальный мир вокруг него стал не более, чем серой тенью, но колдовское зрение позволяло видеть куда больше цветов и движений, чем когда-либо наблюдали глаза смертных.

Слух тоже усилился. Миллиарды голосов вопили от ужаса и страха, присоединяясь к величественной какофонии Дисгармонии, которая была слышна и здесь и в реальности. Это был нечестивый гул экстаза.

Он слышал хлопанье кожистых крыльев круживших вокруг него катартов, которые изредка касались парящего духа. В сотне километров вдали падший титан Легио Вультурус испустил вопль, раскатистую басовитую ноту, от которой обреченная планета содрогнулась до самой сердцевины.

Десятки миллионов незримых для глаз людей демонов сошли на Борос Прим, и сейчас Мардук наблюдал их во всем великолепии, головокружительное многообразие сияния и величия, ужаса и отчаяния. Они пришли сюда катящейся толпой, привлеченные размахом жестокости, учиненной во имя богов Хаоса, призванные мощными эмоциями, выплеснутыми по всем континентам.

Оставаясь незримыми для тех, кто не обладал колдовским зрением и волей, демонические духи роились в небе, словно дьявольский эфирный живой туман, и большими группами угрожающе кружили вокруг живых. Даже неспособные увидеть жалкие смертные ощущали их присутствие, вероятно не более, чем ледяное дуновение на затылке. Их терзали кошмары, которые принесли с собой демоны, в умах подавали голос сомнения и страхи.

Демонов привлекло в этот мир, словно мух на труп, количество страха, отвращения, ненависти, ужаса и паники обитателей системы. Алчно пируя, они кормились сырыми эмоциями, однако главным деликатесом оставались души гибнущих в муках и страхе.

Демоны облизывали призрачные губы от голода и сбивались в нетерпеливые стаи вокруг горящего пламени душ тех, кого ожидала смерть. Когда смертные солдаты Бороса Прим гибли, адские твари спускались на них голодным и свирепым вихрем, который рвал, раздирал и пожирал. Неважно, умирали ли они на поле боя, под клинками верующих или же просто лишали себя жизни — всех их поглощали для утоления ненасытного голода истинных богов, ибо мелкие демоны были не более, чем частицами великих сил. В безднах варпа боги урчали от удовольствия.

Однако Мардук предпринял путешествие в обличье духа не затем, чтоб узреть величие Хаоса, сколь бы великолепным и вдохновляющим оно не было.

Отвлекшись от прекрасной резни, он пронесся по небу, однотонная истерзанная войной планета расплывалась под ним. Он незримо пролетел над разоренными континентами, поднимаясь все выше в безвоздушные верхние слои атмосферы. Его манил темный ореол мощи, взывавший к нему, словно сирена. Он видел его издалека: зловещую кляксу на реальности, сочившуюся силой.

И, наконец, он замедлил подъем и завис перед этой могучей сущностью варпа.

Приветствую, Апостол 34-го Воинства, — прогремел призрачный дух, и душа Мардука содрогнулась.

Владыка Экодас, — отозвался Мардук.

Бесформенные и бесплотные очертания парящего духа Экодаса слились в более узнаваемую фигуру, человекоподобный образ, созданный его разумом. Он появился перед Мардуком в обличье легко висевшей в небе гигантской, закутанной в рясу фигуры с головой ощерившегося зверя. Его окружало пламя. Излучаемые Экодасом грубая жестокость и мощь обрушились на душу Мардука, словно шторм.

Возле Мардука в поле зрения сгустились еще два духа.

Облик Белагосы был туманным и мерцающим. Он принял вид древнего воина-рыцаря, закованного в старинные латы. Анкх-Илот появился в обличье свернувшегося змея, глаза которого сияли зловещим светом.

Война грозит выйти из-под нашего контроля, — прогрохотал Экодас в разумах собравшихся Апостолов.

Если кто и потерпел неудачу, так это ты, — парировал Мардук.

Воплощение Анкх-Илота оскалило клыки, шипя и плюясь, но Мардук не обратил на него внимания.

Мы продвигаемся, — сказал Белагоса. — Пока Регулятор Связей работает, и врата варпа запечатаны, для последователей Бога-Трупа нет надежды на спасение. Падение мира неизбежно.

Я хочу, чтобы эта планета запылала, — взревел Экодас. — Ее затянувшееся непокорство оскорбляет меня. Дух имперцев все еще не сломлен. Среди них есть тот, кто стал их талисманом. Тот, кого они зовут Белым Ангелом. Найдите его, Апостолы. Найдите и приведите ко мне.

Мы не одни, — внезапно произнес Белагоса.

Мардук огляделся вокруг духовными глазами. На краю зрения мерцало что-то бесплотное.

Вон там, — сказал он.

Экодас крутанулся, разводя призрачные руки. Взревел нематериальный огонь. Посреди пожара возникла светящаяся фигура в серебряном доспехе. Поверх брони был надет сияющий белизной табард. Пламя бушевало вокруг новоприбывшего, но не могло коснуться, поскольку вокруг него возник светящийся пузырь света.

Шпионишь за ним, библиарий? — произнес Экодас. — Это мало чем тебе поможет.

Этот мир никогда не станет вашим, изменники, — ответил пульсацией Белый Консул.

Он уже наш, — прогремел Экодас. — А теперь ты умрешь.

Я так не думаю, еретик, — отозвался библиарий.

Экодас увеличился в размерах, звероподобное лицо исказилось от ненависти. Из рук выросли призрачные когти, и он в окружении пылающего пламени полетел к духу библиария.

Последовала вспышка ослепительно-белого света, от которой Мардук и другие Апостолы съежились. Когда сияние рассеялось, библиария не было.

Он ушел, — сказал Белагоса.

Сколько он услышал? — проговорил Анкх-Илот.

Это неважно, — прогрохотал Экодас. — Идите, мои Апостолы. Найдите их Белого Ангела. Мы уничтожим его, а с ним и их надежду.

Когда приказ прозвучал, окружавшее Экодаса пламя рванулось вперед и обрушилось на Мардука и двух других Апостолов с силой психического урагана. Мардук рухнул, теряя контроль, и невольно снова оказался в плену земной плоти.

Он упал на колени, из ноздрей закапала кровь.

— Мой господин? — спросил Ашканез, опускаясь на колени рядом.

Мардук сделал ему жест отойти.

— Приведи Буриаса. — хрипло распорядился он. — У меня есть для него работа.

Звук битвы был громким даже в нескольких километрах от ближайшей постоянно менявшейся линии фронта, глухие взрывы сотрясали планету до основания. Над головой ревели «Громовые ястребы» и «Мародеры», направлявшиеся к местам сражений с полным боекомплектом, а другие, израсходовав снаряды, с пыхтением неслись к разрушенным авиабазам, оставляя за собой след из черного дыма. От импровизированным госпиталей разносились крики раненых и умиравших, а по улицам были разбросаны трупы.

Аквилий озирался на ходу. Небо заполняли дым и пепел. Некогда нетронутый и сияющий белый мрамор его родного города Принципата Сиренус покрылся выбоинами от огня ручного оружия, шрамами от артиллерийских снарядов, а также сажей и кровью. Прекрасные сады и дендрарии превратились в обгорелые пустоши с выжженной землей. Над пеплом, словно надгробия, печально поднимались почерневшие остовы деревьев. Озера и фонтаны стали похожи на выгребные ямы, покрывшись пеной и неестественными водорослями. В воде лицом вниз плавали тела.

Борос Прим менялся. Аквилий ощущал перемены в самом воздухе, и это не относилось к чему-то обычному вроде загрязнения, пепла и смерти. Боросом Прим завладела скверна Хаоса. То, что останется здесь даже в случае их победы, приводило Аквилия в отчаяние. Неделю тому назад у каждого десятитысячного были зафиксированы признаки необычного заболевания. В масштабах планеты — десятки миллионов граждан и солдат. Их всех забрали из подразделений и домов и под конвоем перевезли в карантинно-оздоровительные лагеря. Иначе говоря, лагеря смерти.

За последние дни число зараженных резко возросло. Считалось, что скверной поражен каждый пятитысячный, и процент ежедневно растет. В рядах Имперской Гвардии процветала паранойя, поскольку не существовало заметных признаков, по которым можно было опознать зараженных. Когда это кончится? И кончится ли?

Пока что ни у кого из братьев-воителей Белых Консулов не было отмечено следов и проявлений скверны, но даже Астартес не обладали иммунитетом к совращающему воздействию Хаоса, если подвергались ему достаточно долгое время.

Захватчики как будто принесли с собой эпидемию, незаметную ползучую заразу, проникшую на Борос Прим. Возможно, она была даже хуже, чем сами Несущие Слово, поскольку с этим врагом было невозможно сражаться с помощью болтера или цепного меча.

В ход пошли респираторы, но с поставкой фильтров уже начинались перебои. На самом деле совращающее воздействие Хаоса не передавалось по воздуху — оно было куда коварнее — но это сочли подходящей для успокоения мерой.

Проведя совещание с апотекариями ордена и старшими офицерами- медиками Гвардии, Аквилий ввел ежедневный осмотр и проверку на чистоту для всех солдат, которые следовало проводить в присутствии старшего офицера. Всякого, у кого обнаруживали какие-либо признаки порчи, удалялся из подразделения. Комиссары прочесывали ряды, и Аквилий ежедневно читал подавляющие сообщения с подсчетом числа солдат, казненных за проявления эффекта вражеской скверны, за их сокрытие или за уклонение от осмотров.

Коадъютор Аквилий шел сквозь толпу солдат. Он возвышался над ними на голову, и при его приближении разговоры стихали.

Его доспех был потрепан в битве, плащ изорван и обожжен, но он шагал с высоко поднятой головой, зажав под мышкой шлем с синим плюмажем. Левая сторона лица была обожжена зарядом мелты, коротко стриженные светлые волосы почернели от пламени.

Аквилий видел, что настроение солдат поднимается, когда они почтительно уступают ему дорогу. Он кивал им. К пластинам брони притрагивались черные от грязи и пепла руки. По толпе взмокших после боя солдат, словно рябь на озере, расходились перешептывания. Они понижали голос, но Аквилий все слышал. Белый Ангел, шептали они. Так его теперь звали люди. Он пытался их остановить, но это было бесполезно.

Он не ощущал себя достойным их благоговения, но это не имело значения. Великий магистр Валенс помог ему понять это, и этим заслужил неизмеримое уважение.

— Это не имеет отношения к тебе, — говорил великий магистр Валенс. — Не имеет отношения к тому, что тебе нужно или что ты заслуживаешь. Это то, в чем нуждаются солдаты. Им нужна надежда, Аквилий. Белый Ангел — такая надежда. Эти люди должны продержаться до тех пор, пока не исчезнет завеса над Боросскими Вратами.

Сперва он не понял слов великого магистра, но спустя несколько недель постепенно осознал.

Белый Ангел стал светочем надежды посреди ужаса и мрака набиравшей размах и охватившей всю планету войны.

Все прошедшие с начала атаки месяцы Аквилий сражался вместе с полками Боросской Имперской Гвардии, словно был одним из них. Он встречался с теми же опасностями, что и они, всегда был в первых рядах в самых напряженных сражениях. Он — а скорее, образ Белого Ангела — стал легендой.

Имперская пропагандистская машина работала в полную силу. Распространялись листовки, повествующие о подвигах Белого Ангела, чрезвычайно преувеличенных, а также о том, что врага медленно теснят. От этого Аквилий чувствовал себя крайне неуютно, однако он видел, какой положительный эффект производит это на людей. Где бы он ни появлялся, их настроение улучшалось, и уже почти сломленные солдаты удваивали свою решимость рядом с ним.

Теперь он понимал свою роль здесь, и смирился со своей ношей. Его обязанностью было сделать так, чтобы Гвардия, СПО, танковые роты и вспомогательные полки сражались в полную силу, чтобы их боевой дух оставался высок, а волю к бою не подточило коварство врага. Если это значило, что он должен был стать их талисманом, Белым Ангелом — что ж, так тому и быть.

Солдаты и граждане Борос Прим считали Белого Ангела своим спасителем, божественным защитником. Там, где стоял Аквилий, была надежда. И, невзирая ни на что, этот луч надежды пылал все ярче с каждым днем, что врагу не доставалась победа.

Пока он ходил среди полков, чтобы его видели, то не мог избавиться от ощущения, что за ним наблюдают враждебные глаза. Он остановился и оглядел крыши и поврежденные зубчатые стены. Он сказал себе, что занимается глупостями, но надоедливое ощущение не проходило.

В ухе щелкнула бусинка вокса.

— Коадъютор Аквилий, — раздался голос. Это был великий магистр Тит Валенс, находившийся на другом полушарии и сражавшийся на холодном севере.

— Да, повелитель?

— Мы уже почти раскрыли тайну, что же удерживает Боросские врата закрытыми. Библиарий-эпистолярий Ливентий полагает, что это некое устройство под названием Регулятор. Наш брат-библиарий предпринимает атаку на него, пока мы разговариваем.

— Это прекрасные новости, господин!

— Забрезжила надежда, коадъютор. Молись, чтобы библиарий преуспел. Но есть еще кое-что.

— Да, владыка?

— Врагам стало известно о Белом Ангеле. Они идут за тобой, Аквилий. Будь начеку.

Взгляд коадъютора не отрывался от крыш. Все-таки что-то наблюдало.

— Пусть идут, — сказал он.

— Я лично возвращаюсь в Принципат Сиренус, — произнес великий магистр Валенс. — Мой «Громовой ястреб» долетит до тебя за шесть часов. Ты встретишься со мной, Аквилий. Я не могу допустить твоей гибели. Ты слишком важен.

— Я космодесантник, повелитель, — сказал Аквилий. — Мне не нужна защита.

В тени расположенной высоко ниши, словно злобная горгулья, полз Буриас Драк`Шал. Его губы кривились в зверином оскале, демонические глаза, прищурившись, следили за добычей.

Аскетично убранный вестибюль храма Глориата был запечатан психическими заговорами, в курильницах горели благовония. Единственным источником света были сотни ярко горящих свечей. Под ними растекалась лужа воска.

Тринадцать псайкеров различных способностей и специализаций, словно молясь, стояли на коленях в круге, соединив свои разумы. Их собрали по всему Боросу Прим, пока потрепанный в бою флот продолжал сражаться за звездный форт Кронос. Среди них были четверо слепых астропатов, трое высокомерных навигаторов Имперского Флота, три лицензированных псайкера, находившихся в подчинении Боросской Гвардии, а также три молодых новобранца из схолы прогениум, у которых были отмечены проявления психических способностей. Всех их осмотрел и признал пригодными лично библиарий-эпистолярий Ливентий. Сам Белый Консул сидел в центре круга, скрестив ноги, словно шаман из древних времен.

Время настало, — произнес Ливентий.

Собравшиеся вокруг него приготовились, проводя собственные ритуалы перед грядущим столкновением и даря Ливентию свою силу. Все они знали, что их шансы пережить эту встречу ничтожно малы. В сознании Ливентия вспыхивали безумные отблески их мыслей и страхов.

Сконцентрируйтесь, — сказал он, аккуратно воздействуя на разумы псайкеров своей волей.

Собравшиеся впали в глубокий транс, и в комнате ощутимо похолодало. На синих пластинах брони Ливентия начал образовываться иней. Он втягивал псайкеров все глубже в себя, концентрируя их силу и объединяя их, пока не перестал быть отдельной сущностью и не стал чем-то вроде всех них, связанных вместе.

Транс длился два часа, пока Ливентий не счел, что они готовы к продолжению. Он вырвался из своего тела и прошел через потолок, возносясь к небу.

Эпистолярий воспарял все выше, прорываясь через атмосферу истерзанной планеты, без усилий преодолевая гравитацию и выходя в безвоздушный вакуум снаружи.

Он увидел осажденный звездный форт Кронос и сияние душ всех находившихся на его борту. На его глазах множество огоньков душ погибших моргнуло и потухло.

Ливентий перенес свое внимание на флот Хаоса. Неделями и месяцами он зондировал их оборону, пытаясь найти, что же запечатывало червоточины Боросских Врат. В конечном итоге он сконцентрировался на одном из кораблей, громоздком линкоре класса «Инфернус» под названием «Круциус Маледиктус». Подслушав собрание вражеских Апостолов, теперь Ливентий знал название, чему бы оно ни принадлежало: Регулятор.

Усилием мысли Ливентий сократил дистанцию с громадным боевым кораблем. И немедленно натолкнулся на стену психической энергии, почти несокрушимый барьер, мешавший его присутствию. Однако, при помощи тринадцати разумов, соединенных с его собственным, он начал пробиваться через защиту, концентрируя всю волю, чтобы просочиться между хитросплетениями слоев.

В его сознание ворвалась острая боль, и он услышал психический вопль, сопровождавший смерть одного из связанных с ним астропатов. Защитив себя и разумы остальных от потрясения умирающего, Ливентий усилил нажим. Это было похоже на плавание в тягучей кислоте, и по его духовному облику пошли волны муки.

Он проделал менее половины пути сквозь мощный барьер психической силы, когда ощутил, что рядом обретает форму злобная сущность. Это был псайкер, создавший стену, и Ливентий потратил часть своей чудесной силы, чтобы укрыться от духовного зрения того. При всей своей мощи, рядом с этим существом он был будто дитя.

Ты не можешь прятаться вечно, — прогрохотало создание. — Я тебя найду.

Ливентий продолжал просачиваться через силовую стену, но ощутил, что сопротивление удвоилось. Он начал слабеть, барьер отталкивал его. На него накатили психические волны боли, и библиарий беззвучно закричал.

Не выдержав напряжения, умер еще один астропат, еще больше ослабив Ливентия. Понимая, что ему никогда не преодолеть становившийся все прочнее барьер, скрывая при этом свое присутствие, он полностью снял защиту, целиком сконцентрировавшись на том, чтобы пробить преграду.

Вот ты где, ничтожество, — громыхнул голос. Ливентий закричал от боли, когда его душу охватило обжигающее пламя. Два связанных с ним разума мгновенно поджарились, из их глазниц хлынула кровь.

И все же, собрав все силы, Ливентий снова продвигался и, наконец, финальным рывком преодолел окружавший «Круциус Маледиктус» психический барьер.

Внезапно обретя свободу, он понесся по коридорам боевого корабля, касаясь каждого попадавшегося навстречу сознания в поисках ответов. Словно угрожающая захлестнуть и утопить волна, за ним по пятам следовал дух еретика, ревевший от ярости.

Как понял Ливентий из омерзительных разумов, которых касался, на борту корабля было нечто неестественное. Оказавшись ближе к источнику, он ощутил его и испытал одновременно притяжение и отвращение. Это было проклятие для разума псайкера, но при этом его неодолимо влекло туда, словно морской мусор к водовороту. Не сопротивляясь притяжению, Ливентий подчинился ему и понесся к его источнику со скоростью, намного превосходившей способности психической материи. Он ворвался в зал с высоким потолком, расположенный в центре раздутого брюха «Круциус Маледиктус», и резко остановился, отчаянно тормозя на полном ходу, пока его не пожрали.

Он моментально понял, что это и был объект, закрывший Боросские Врата. Для него он выглядел пульсирующей абсолютно черной сферой, которая всасывала в себя всю психическую энергию. Ливентий мог лишь удерживаться, чтобы его не затянуло в пустоту. Два связанных с ним сознания не были столь сильны. Их души втянуло во тьму, они закричали и потухли, будто их и не было никогда. Чернота содрогнулась, набирая силу.

В комнате яростно пылали несколько душ, одна из них была столь яркой, что на нее было больно глядеть. Несущие Слово.

Усилием мысли Ливентий вломился в разум одного из предателей. Тот был мерзким и отталкивающим, и Несущий Слово сопротивлялся, но библиарий проник внутрь с целеустремленностью кинжала убийцы, полностью подавляя волю.

Он моргнул и развернул свою марионетку из плоти к психической черной дыре, чтобы увидеть ее телесными глазами.

Она возникла перед ним: вертящаяся серебряная сфера, заключенная в нескольких вращающихся окружностях.

Вокруг устройства кругом стояли еще семь Несущих Слово. Однако даже если они и знали, что среди них замаскировавшийся чужой, то не показывали этого. В зале было еще одно существо, которое откинулось на троне с высокой спинкой, словно пребывая в трансе. Ливентий тут же понял, что это был тот псайкер, который возвел оборону вокруг флота Несущих Слово и теперь охотился за ним. Он не осмелился задержать на том взгляд, иначе чудовищно могущественный псайкер ощутил бы его присутствие.

Ливентий не полностью контролировал позаимствованное им тело, и потому его движения были медлительны и неуклюжи. Он тяжеловесно шагнул вперед, выйдя из круга Несущих Слово и ощутил, как остальные обратили на него внимание. В руках у него был извращенный болтер, и он навел его на вращающееся серебристое устройство, подчинившее себе Боросские Врата. Палец надавил на спусковой крючок чужого оружия.

Потрясающе могучий разум еретика из Несущих Слово настиг его и обрушился с ошеломительной силой. Ливентия почти оторвало от плоти Несущего Слово, но он держался, игнорируя жгучую боль. Он отчаянно стремился выполнить задачу, зная, что от уничтожения дьявольского устройства зависит судьба Боросских Врат.

Марионетка из Несущих Слово снова сопротивлялась, пытаясь вернуть себе контроль за собственными движениями, и оружие начало опускаться. Удвоив усилия, Ливентий вновь вздернул болтер в направлении вращающегося устройства.

На него обрушились болтерные заряды, прочие Несущие Слово обратили оружие на своего брата, и он пошатнулся. Апостол вновь нанес психический удар, на этот раз с еще большей силой, и библиария вышибло из чужой плоти.

Теперь ты мой, — прогремел голос Апостола.

Ливентий взревел в агонии, когда его дух сокрушило нематериальное пламя. Вокруг него мучительно сомкнулись психические оковы, однако он бился и боролся с ними, пока, наконец, не вырвался на свободу.

Судорожно вздохнув, библиарий-эпистолярий Ливентий открыл глаза. На него навалилась боль, и зрение помутилось. Придя в себя и вытерев текущую из носа кровь, он огляделся вокруг. Все свечи в вестибюле погасли, но даже в почти кромешном мраке Ливентий видел, что все тринадцать помогавших ему псайкеров были мертвы. Он потерпел неудачу.

Тринадцатая глава

Осторий стоял коленопреклоненным перед голоизображениями великого магистра Тита Валенса и своего капитана, Марка Децима из 5-й роты. Он ожидал ответа, склонив голову и ровно держа силовой меч.

— Если я одобрю это, — произнесла призрачная фигура великого магистра Белых Консулов, — на Кроносе будет критическая нехватка людей.

— Если вы этого не одобрите, у нас нет шансов окончить войну, — сказал капитан Децим. — Попытка Ливентия провалилась. Логично, что следующим шагом должна стать прямое нападение на устройство.

— При неудаче Кронос окажется в руках Несущих Слово.

— В случае провала это уже в любом случае будет неважно, — произнес Децим.

— Будь это осуществимо, я бы лично возглавил штурм, — проговорил Валенс. Осторий расслышал в голосе великого магистра отчаяние. — Однако, мне кажется, что вы двое правы. Это наилучшая возможность прекратить войну. Приступайте.

— Собирай свою ликвидационную группу, Осторий, — распорядился капитан Децим.

— Благодарю, мои повелители, — произнес Осторий.

— Да направит Император твой меч, проконсул.

Буриас Драк`Шал несся по стене с бойницами быстрыми скачками, когти оставляли глубокие борозды в мраморе. Он двигался по крышам, словно преследуемый солнцем призрак с размытыми очертаниями.

Напружинив могучие мышцы ног, он рванулся с верхушки бастиона и оказался над расположенной далеко внизу широкой улицей. По ней двигались «Химеры» и танки передней линии «Леман Русс», пребывавшие в полном неведении, что за ними высоко над головой, словно тень, следует одержимый воин.

Буриас Драк`Шал тяжело упал вниз, с легкостью преодолев тридцатиметровое пространство. Он развернулся в воздухе и приземлился на крышу нижнего бастиона. Перекатившись, он плавно поднялся на ноги и вновь пришел в движение, прыгая и подскакивая на четырех конечностях.

Он совершил еще один головокружительный прыжок и оказался на середине боковой поверхности вертикального пилона-антенны, удерживаясь на отвесной стене, будто паук. Быстро перемещаясь и лишь изредка останавливаясь, чтобы найти опору, он вскарабкался по вертикали, подтягиваясь к вершине. Там он остановился, принюхался и наклонил голову набок, вслушиваясь. Все его усиленные демоном чувства были до предела сконцентрированы на охоте.

Громко раздавались звуки битвы; меньше чем в десяти километрах от него происходило большое сражение. Именно туда и направлялись «Химеры».

Сейчас он находился впереди колонны бронетехники. Обогнув угол, та была вынуждена вытянуться в цепочку, чтобы объехать рухнувшее здание.

Взгляд Буриаса Драк`Шала приковала третья «Химера». Над корпусом бронетранспортера, выделяя его среди прочих, возвышался блок коммуникационных антенн, напоминавших усики насекомого. Несколько часов назад Буриас Драк`Шал видел, как именно туда заходил Белый Консул.

Одержимый Несущий Икону сорвался с пилона и камнем полетел вниз. Он приземлился на четвереньки тридцатью метрами ниже. Звероподобная голова повертелась туда-сюда, принюхиваясь. Затем он снова начал двигаться, неуклонно приближаясь к добыче.

Вместе собралась вся мощь 34-го Воинства, воины-братья дрались плечом к плечу, уничтожая всех, кто дерзал встать у них на пути.

Турели совращенных боевых танков «Хищник» вращались, извергая на бульвары и переулки потоки крупнокалиберных зарядов и убивая сотни. Воздух трещал, когда «Лендрейдеры» давали волю мощи своих лазпушек, целясь в колонны бронетехники и танковые построения.

Впереди прокладывали путь тяжеловесные двуногие дредноуты. Они рычали в механизированном безумии, кося толпы гвардейцев крупнокалиберными орудиями и разрывая их на части силовыми когтями и электроцепами. Среди них бродил Разжигатель Войны, выкрикивая катехизисы и священные тексты, заново переживая дни, когда он еще был воином из плоти и крови, десять тысячелетий тому назад сражавшимся у стен Дворца Императора и призывавшим свое Воинство снова и снова убивать во имя Лоргара и Воителя Хоруса.

Из кровоточащих разрывов в ткани реальности появлялись тысячи демонов. Они вопили от ярости и жажды крови, бросаясь на плотные ряды гвардейцев. Катарты, собравшись в стаи по сто, обрушивались на имперских солдат. Они поднимали своих жертв высоко в воздух, а затем разрывали их на куски и сбрасывали вниз на улицы.

Вдалеке шли титаны, высокие как здания. По городу разносились их звероподобные завывания. Принцепсы и модераторы давным-давно влились в структуру титана, и внутрь них были заключены связанные демонические сущности, которые сделали могучие машины в большей степени живыми и дышащими тварями, чем механическими конструкциями.

Тяжеловооруженные машины классов «Полководец» и «Налетчик» опустошали своим оружием целые кварталы. С орудий свисали знамена убийств, а корпуса были покрыты воронками от десяти тысяч лет войны.

Сравнительно небольшие титаны класса «Пес войны» размашисто вышагивали по улицам, ведя охоту. Подозрительно незаметные для машины высотой с четырехэтажный дом, они продвигались сквозь неразбериху боя, уничтожая танковые колонны и расправляясь залпами орудий «Инферно» с целыми бригадами гвардейцев.

Когда они возвещали об очередном убийстве, по всему городу разносился их вой.

Где-то там был враг, известный как Белый Ангел. Он был опорой решимости противника. Если его убить, этот мир вскоре ослабнет.

— Давай, Буриас, — прошипел Мардук.

Гнилой смрад внутри «Громового ястреба» Несущих Слово был омерзителен, но Осторий подавлял отвращение. Он захватил штурмовой корабль неделю тому назад и не стал приказывать немедленно его уничтожить, хотя сам не мог объяснить тогда, почему.

Теперь он вместе с тщательно отобранной ликвидационной бригадой летел на нем через космическое пространство, разделявшее Кронос и крупнейший вражеский боевой корабль, и надеялся, что его решение окажется мудрым.

Жрецы Экклезиархии очистили корабль от наихудших проявлений порчи, однако Осторий все еще ощущал ее налет вокруг себя. От этого у него по коже ползли мурашки, и он боролся с дрожью отвращения. Он надел шлем, чтобы не дышать царившим внутри «Громового ястреба» зловонием, но все равно ощущал во рту отраву Хаоса. Он был не одинок в этом. Белые Консулы из ликвидационной бригады бормотали молитвы очищения, а несколько из них крепко сжимали святые изображения.

Осторий постоянно ожидал, что «Громовой ястреб» собьют. Даже когда корабль оказался в тени чудовищного вражеского флагмана, «Круциус Маледиктус», и начал поворачивать в один из зиявших посадочных ангаров, он все еще ждал, что враг разгадает хитрость и уничтожит их всех.

Опасения оказались беспочвенными. Казалось, прошла вечность, и вот посадочные опоры «Громового ястреба» коснулись палубы. Они были на борту вражеского корабля.

— Выходим, — мрачно произнес он.

На «Химеру» обрушился могучий удар, от которого ее экипаж качнуло, а сама она остановилась. Раздались голоса.

— Что это было? — спросил Аквилий. Звук не был похож на попадание снаряда.

Заскрежетали катки, и «Химера» начала медленно пятиться назад.

— Мои извинения, повелитель, — произнес другой член экипажа, Версус из Боросского 232-го. — Впереди завал. Этот район подвергся сильному обстрелу, так что его структура сильно повреждена. Мы вынуждены сменить маршрут, чтобы воссоединиться с колонной.

— Потери?

— Нулевые, господин.

Аквилий поменял положение из-за неудобства и выругался, с приглушенным звуком ударившись головой о потолок. Бронетранспортер не был рассчитан на габариты космических десантников.

— Я поднимаюсь, — сказал он и начал неуклюже карабкаться к башенке «Химеры», пробираясь через тесное пространство.

Поднявшись по тонкой лесенке, еле протискивая плечи в проем, Аквилий откинул башенный люк и высунулся наружу. Он глубоко вдохнул, радуясь, что выбрался из тесноты. В пределах досягаемости руки на опоре располагался тяжелый стаббер.

В двадцати метрах перед «Химерой» поперек бульвара лежала массивная статуя. Воздух был заполнен пылью. Прищурив глаза, Аквилий взглянул вверх, чтобы разглядеть, откуда она упала.

Позади него раздался тяжелый удар, и «Химера» покачнулась». Сперва Аквилий подумал, что на бронетранспортер упал еще один кусок кладки, но потом до его ноздрей донесся смрад Хаоса.

— Враг! — закричал он, протянув руку к болт-пистолету.

Позади него, размываясь в движении, пронеслось нечто, и он успел заметить ужасающую демоническую тварь, ползущую по корме «Химеры». Он вскинул болт-пистолет, когда тварь ощерилась и метнулась к нему, но оружие вышибло из руки. Когтистая лапа сомкнулась вокруг шеи, вытащила его из «Химеры» и отшвырнула в сторону.

Аквилий сильно ударился о землю, приземлившись на кучу мусора, приваленную к разрушенной стене здания. Он услышал неистовый вопль, заглушивший рычание двигателей «Химеры».

Коадъютор быстро поднялся на ноги, но демонический противник был быстрее. Он спрыгнул с крыши транспортера и снова бросил десантника наземь, скалясь и плюясь. Астартес отлетел и врезался лицом в борт разворачивающейся «Химеры». От удара броня вмялась, а нос Аквилия сломался.

Задний люк «Химеры» распахнулся. Он услышал топот ботинок экипажа, выскочившего на помощь коадъютору.

Обжигающий луч лазгана хлестнул по затылку одержимого воина, и тот зарычал от злобы. Еще раз ударив Аквилия головой о «Химеру», он выпустил его и бросился к новым противникам, разевая пасть шире, чем это могло бы быть возможным.

До ушей Аквилия донеслись вопли и тошнотворный звук разрываемого мяса, и он сконцентрировался. Вытащив боевой нож с толстым лезвием, он повернулся к своему врагу.

Четверо людей были повержены и кричали, из ужасающих ран хлестала кровь. У одного не хватало левой руки, которую вырвали из сустава, а второй он тщетно хватался за растерзанное горло. Пасть демона сомкнулась на голове другого, прямо вместе со шлемом. Та лопнула, словно перезрелый плод, и на морду и грудь твари брызнула кровь.

Аквилий закричал, бросая вызов, и бросился к нечестивой твари, вырезавшей его людей. Та развернулась, услышав крик, ее глаза сузились и превратились в кроваво-красные щели.

Приклад лазгана врезался в висок чудовища. Это был мощный удар, в который Верен вложил всю свою силу, но он был всего лишь человеком. Демон схватил его за шею и отбросил прочь, далеко в развалины. Но все же Верен отвлек существо на достаточно долгое время, чтобы Аквилий сократил дистанцию.

Он пригнул плечо и врезался в одержимого Несущего Слово, отшвырнув того обратно к «Химере». Аквилий знал, что боевым ножом не пробить силовую броню противника, так что он нанес им удар, словно кинжалом, целясь в открытую шею врага.

Клинок вонзился глубоко, войдя по самую рукоять. По перчатке Аквилия разлилась кровь. Тварь взревела от боли и ярости, дернулась и рванулась из захвата, и один из кривых рогов пробороздил лицо Аквилия. Тот оставил боль без внимания и снова нанес удар, но демон развернул его и ударил о «Химеру», так что нож прошел мимо цели, скользнув по наплечнику Несущего Слово.

Призвав на помощь всю свою демоническую силу, Несущий Слово ударил коленом в торс Аквилия, от чего керамит треснул. Белый Консул поперхнулся и упал на колени, удар выбил из него дух. Опускаясь вниз, одержимый воин обрушил свой локоть ему на загривок, повергая на землю.

Тварь склонилась над Аквилием, и тот ощутил на своей щеке теплый ручеек слюны. Он попытался бороться, но был беспомощен. Тварь отвела назад одну лапу, занося толстые когти для убийственного удара.

— Их надежда умрет вместе с тобой, — гортанно прорычало чудовище.

— Надежда не умирает, — выдавил Аквилий.

Губы твари скривились в ухмылке. А затем ей в висок ударил пылающий синевой заряд лазгана, который сшиб ее с Аквилия.

Он с усилием поднялся на ноги и увидел приближающегося Верена, прижавшего лазган к плечу. Тварь низко пригнулась, оскалившись.

Над ними раздался оглушительный рев, поднялась пыль, и Аквилий взглянул вверх, прикрыв глаза. Он увидел, что на его позицию опускается «Громовой ястреб». Пилот аккуратно пробирался среди крутых стен развалин.

Когда он перевел взгляд обратно, одержимого Несущего Слово уже не было.

В ухе щелкнула бусинка вокса.

— Двигайтесь дальше, — произнес он, перекрикивая рев двигателей садящегося «Громового ястреба».

— Враг окружил твою позицию, — раздался голос великого магистра Тита Валенса, и штурмовая аппарель распахнулась. — Заводи своих людей внутрь.

Мелта-заряды сдетонировали, и противовзрывную дверь вышибло внутрь. В то же мгновение Осторий проскочил внутрь, держа в руке гудящий силовой меч.

Данные ему Ливентием указания были идеальны, так что он со своей ликвидационной группой уверенно продвигался по отвратительным коридорам «Круциус Маледиктус». Оказываемое им сопротивление было меньше, чем ожидал проконсул, и он был рад этому. Большая часть Несущих Слово наверняка сражалась внизу на планете или же пыталась захватить Кронос. Казалось, что прямое нападение на флагман было последним, чего они ожидали.

Но даже при всем этом из ликвидационной группы Остория осталось в живых лишь пятеро. Осторожно двигаясь, он вывел их в просторное круглое помещение, оглядывая его быстрым взглядом.

Потолок был высоким и выпуклым, по краям его подпирали большие каменные колонны. Одну из стен занимал громадный обзорный проем, через который просматривалась наружная часть корабля. Перед его бронированным носом располагался Борос Прим.

В центре зала, у подножия возвышения с лестницей, находился гусеничный транспортер. Именно он привлек внимание Остория. Гудящие окружности из черного металла вращались относительно друг друга, производя жужжание рассекаемого воздуха. Между крутящихся колец было устройство, которое ему поручили вывести из строя, хотя Ливентий и не был уверен в том, откроются ли вновь Боросские Врата после уничтожения Регулятора. Не попытаться разрушить устройство, сколь бы тщетно это в итоге не оказалось, было бы равносильно признанию поражения. На мгновение его заворожило вращение серебристых колец, но он оторвался, заметив присутствие в комнате других существ.

Массивная фигура, подключенная к краулеру, повернулась к вошедшим, угрожающе поднимая щупальца механодендритов. Это была извращенная копия техноадептов, несших службу на Кроносе. Взгляд Остория переместился на круг Несущих Слово, стоявших на карауле вокруг устройства, прижав к груди болтеры.

И наконец, Осторий проследил глазами вдоль лестницы на возвышение и взглянул на того, кто, очевидно, был падшим капелланом, возглавлявшим флот Несущих Слово.

Апостол восседал на троне с высокой спинкой, выполненном из костей какого-то громадного ящероподобного зверя. Его глаза были закрыты, как будто он пребывал в трансе.

Всю эту информацию Осторий получил в мгновение ока и затем рванулся вперед прежде, чем кто-либо из Несущих Слово успел поднять болтер. Силовой меч пел в его руках.

Буриас Драк`Шал взревел от злобы, когда «Громовой ястреб» оторвался от земли. Однако оскал сменился злобной ухмылкой, когда он увидел, как из остова разрушенного здания в квартале от него появляется огромный силуэт титана «Налетчик».

Чудовищные орудия боевой машины дали залп, от которого «Громовой ястреб» полыхнул огнем и лишился одного из стабилизирующих крыльев. Корабль тут же закувыркался в неконтролируемом пике.

Буриас Драк`Шал снова заревел, на этот раз торжествующе, и снова отправился рыскать в руинах.

— Господин, — произнес Ашканез, указывая куда-то.

Мардук проследил за взглядом Первого Послушника и увидел вдалеке «Громовой ястреб» Белых Консулов. Тот дымился и быстро снижался.

— Пойдем, — сказал Темный Апостол.

Из дюжины полученных Осторием ран текла кровь, однако он не чувствовал боли. Он знал, что не переживет этого боя, но это не имело ни малейшего значения. Важно было лишь выполнить возложенную на него миссию.

Позади проконсула на полу остались лежать тела трех Несущих Слово. Он ловко крутнулся и прикончил еще одного вражеского воина, пронзив его голову гудящим силовым мечом. Клинок пробил череп Несущего Слово и высунулся с задней стороны шлема. Осторий выдернул меч, и воин рухнул на палубу.

Погибли еще двое из боевых братьев Белых Консулов, составлявших ликвидационную бригаду, но между Осторием и его целью осталась стоять только горстка Несущих Слово. Апостол продолжал неподвижно восседать на своем высоком троне на возвышении, будто пребывая в трансе.

Вверх поднялся болтер, и Осторий сделал перекат и с лязгом выстрелил из болт-пистолета из-за гудящего боевого щита. Выстрел попал в руку Несущего Слово, отбросив ее в сторону. Осторий ощутил движение потревоженного воздуха: заряд болтера пронесся рядом с его ухом. Он вскочил на ноги перед Несущим Слово, вскидывая силовой меч, и нанес удар в пах предателя. Клинок пробил силовую броню и плоть и наполовину рассек живот Несущего Слово. Отпихнув тело ударом сапога, Осторий освободил свое оружие и перекатился еще ближе к устройству.

К его шее рванулся цепной топор, но он отвел его силовым щитом и мощным размашистым ударом обезглавил противника.

— Прикройте меня! — взревел он, заметив возможность прорваться. Боевые братья сомкнули строй позади него, а сам он метнулся к вращающемуся устройству наверху гусеничного транспортера.

Совращенный техномагос бросился между Осторием и его целью. Уже успев увидеть, как тот разорвал одного из боевых братьев на куски, проконсул понимал, что бой нужно закончить быстро.

Серворуки метнулись к нему, однако Осторий уже стремительно двигался. Он поднырнул под первую, перескочил вторую, и его меч прочертил в воздухе дугу.

Он попал техномагосу в горло, силовой клинок рассек измененную плоть и магистральные кабели. Брызнули масло и похожая на молоко кровь, и Осторий проскочил мимо зашатавшегося громадного адепта.

Проконсул запрыгнул на корму краулера. Он чувствовал, как за ним колеблется воздух, и отвел назад меч, готовясь воткнуть его между вращающихся окружностей и пронзить серебристое устройство в середине.

— За Борос, — произнес он.

И в этот миг сидевший на возвышенном костяном троне Апостол поднялся на ноги.

— Довольно!

На Остория обрушилась незримая сила, оторвавшая его от транспортера и швырнувшая на пол.

Апостол спускался по ступеням возвышения, снимая мантию.

Осторий попытался встать, но на задворках его разума воцарилась вызывающая оцепенение боль, и его зрение затуманилось.

Остальные Белые Консулы были мертвы, их драгоценная кровь растекалась по палубе.

Апостол сошел на уровень пола внутреннего святилища и приблизился к силящемуся встать на колени Осторию.

— Опусти оружие, Кол Харекх, — обратился Апостол к Несущему Слово, нацелившему оружие на Белого Консула.

Осторий понимал его речь, несмотря на ее гортанность и архаичность.

Резкая боль врезалась в его сознание, словно огненный клинок, и он в муках схватился за виски.

— Я мог бы убить тебя одной лишь мыслью, — проговорил Темный Апостол, проворачивая невидимую психическую иглу в голове проконсула, — но это не успокоит моего гнева. Вставай.

Боль неожиданно отпустила Остория, и он поднялся на ноги, сжимая силовой меч. Безоружный Апостол шел прямо на него. Несущий Слово жестом велел своим прихвостням отойти назад. Между ним и Белым Консулом образовалось свободное пространство.

Не тратя время на формальности, Осторий бросился вперед, чтобы сразить отступника.

Несущий Слово поймал гудящий силовой меч, зажав его между ладоней и остановив в нескольких сантиметрах от своего лица. Осторий даже не заметил, как тот двигался.

Оттолкнув клинок в сторону и отпустив его, Несущий Слово нанес удар ладонью в забрало шлема Остория. Оно треснуло и прогнулось внутрь.

Белый Консул сорвал с себя шлем и отшвырнул его в сторону, взглянув на врага с новоприобретенным уважением.

— Я собираюсь получить удовольствие, — произнес Несущий Слово, приближаясь к Осторию.

Четырнадцатая глава

Тит Валенс дал свой последний бой на ступенях храма Глориата.

Храм-крепость был одним из самых крупных и впечатляющих строений юго-восточного квадранта Принципата Сиренус. Расположенная перед ним парадная площадь была почти пять километров шириной, а подход отмечали титанические столпы. Ни одна из могучих мраморных колонн не осталась целой, а гордые изваяния героев Астартес, стоявшие наверху, превратились в руины.

Казалось, прошла целая жизнь с тех пор, как Аквилий стоял на этой площади, проводя смотр рядов Боросского 232-го.

Позади них в центре площади лежал дымящийся остов «Громового ястреба». Его сбил пришедшийся по касательной выстрел гатлинг-бластера свирепого титана класса «Налетчик», скрывавшегося на улицах. Девять боевых братьев, включая пилота, погибли, когда опустошающее пламя разорвало штурмовой корабль, как будто он был сделан из фольги. Еще больше умерло, когда он рухнул с неба, словно птица с подрезанными крыльями, и врезался в площадь, круша в штопоре колоннады.

Как бы то ни было, выжила буквально горстка. Помимо коадъютора Аквилия, из обломков выбрались великий магистр Тит Валенс, библиарий-эпистолярий Ливентий и шестеро ветеранов Стойкой Стражи. Вопреки всем прогнозам, выжил и Верен из 232-го Боросского, а с ним трое его солдат.

— Доложить состояние, — прорычал великий магистр, шагнув к храмовой лестнице.

— Мы отрезаны и полностью окружены, — сообщил один из Стойкой Стражи, сверяясь с встроенным в его левую бионическую руку ауспиком. — Капитан Децим из 5-й роты двигается к нашей позиции, направляя отделения Гвардии и роты бронетехники. Чтобы забрать нас, вылетел «Громовой ястреб».

— Войдем в храм и будем держаться до прихода подкрепления, — произнес великий магистр. — Идем.

Поддерживая раненых, кучка космодесантников и гвардейцев торопливо двинулась через площадь к лестнице, ведущей в храм Глориата.

— Что-нибудь слышно от проконсула Остория? — спросил Тит Валенс.

— Пока нет, — ответили ему.

— Враг, — предостерегающе произнес библиарий-эпистолярий Ливентий.

Аквилий поднял глаза на вершину лестницы и увидел, как Несущие Слово появляются в поле зрения и блокируют вход в храм Глориата.

Великий Магистр Тит Валенс скомандовал остановиться. Группа десантников приготовилась к бою, загнав в болтеры новые магазины и вытащив цепные мечи. Сам великий магистр активировал громовой молот, и до ноздрей Аквилия донесся резкий запах озона.

— Аквилий, ты не должен погибнуть, — произнес великий магистр Валенс. — Только Белый Ангел поддерживает единство Бороса. Нам необходимо выиграть время для Остория, чтобы он завершил свою миссию. Все остальное второстепенно.

— Мой повелитель, — проговорил Аквилий. — О чем вы?

— Ливентий, отведи его в безопасное место, — распорядился великий магистр.

Наверху Несущие Слово почтительно расступились, склоняя головы и отходя в стороны. На вершине лестницы появился свирепо выглядящий воин-жрец. На Несущем Слово был череполикий шлем, а в одном из бронированных кулаков была зажата нечестивая насмешка над капелланским крозиусом арканум. Броню предателя украшали свитки с еретическими клятвами и безумные надписи. Аквилий ощутил прилив ненависти и отвращения. Похоже, именно этого омерзительного воина они и ждали.

— Темный Апостол, — сплюнул Аквилий.

— Слушайте меня, — произнес великий магистр Валенс. — Под золотым куполом храма Глориата есть укрепленная посадочная площадка. До нее можно добраться по подземным туннелям. Меньше, чем в двух километрах к юго-юго-востоку отсюда есть служебные подъемники.

Ливентий задрал бровь.

— Я проходил здесь обучение в бытность послушником, — ответил великий магистр на не прозвучавший вопрос. — Я сейчас поставлю для вас отметку на местности.

— Повелитель, вы идете с нами? — спросил Ливентий, нахмурившись.

— Для меня было честью вести вас, братья, — произнес великий магистр.

— Владыка, — проговорил Ливентий. — Тит! Ты же не можешь думать об этом!

— Я приказываю тебе, эпистолярий, — рыкнул великий магистр. — Всем вам. Я сдержу их. Сохраните Аквилию жизнь.

Глаза Аквилия расширились. Он переводил взгляд между великим магистром и библиарием-эпистолярием.

— Я не могу… — начал Ливентий.

— Это приказ! — рявкнул великий магистр и начал подниматься по ступеням к ожидавшему Темному Апостолу. — Идите!

Аквилий и остальные боевые братья стояли молча, охваченные нерешительностью.

— Идите! — прогремел великий магистр. — Ливентий! Я приказываю тебе отвести этих людей в безопасное место.

Мардук улыбнулся под череполиким шлемом, глядя, как навстречу ему поднимается по лестнице великий магистр Белых Консулов. Космический десантник был облачен в убранную золотом терминаторскую броню и мог сравниться по размерам с Кол Бадаром.

На нем не было шлема, и лицо было открыто. Когда он приблизился, Мардук разглядел в чертах великого магистра тень примарха Жиллимана, и его захлестнула ненависть.

Великий магистр был вооружен громовым молотом и штурмовым щитом, с украшенной брони свисал обожженный в бою синий табард. Несколько из ничтожной горстки ветеранов двинулись, чтобы встать между их повелителем и Мардуком, но одетый в терминаторский доспех командир резко отослал их.

— Мы его пристрелим? — спросил Кол Бадар из-за плеча Мардука.

— Нет, — сказал Темный Апостол. — Пусть подойдет.

Повинуясь Мардуку, Несущие Слово отступили назад и образовали на вершине лестницу широкий полукруг. Белый Консул осторожно вошел в круг, безотрывно глядя на Мардука.

— Буриас — рявкнул Мардук, не сводя глаз с Белых Консулов. Стройный Несущий Икону, недавно снова примкнувший к Воинству, мгновенно шагнул вперед. — Хочешь его?

Буриас широко ухмыльнулся в ответ и передал икону Воинства Кхалаксису. Он дал волю изменениям и стал единым целым с демоном внутри.

Круг Несущих Слово стоял в молчании, а Буриас Драк`Шал и Белый Консул двигались друг напротив друга. Над головой кружили демоны.

Белый Консул самое меньшее втрое превосходил Несущего Икону по весу. Он тяжело вышагивал, прикрываясь штурмовым щитом. Буриас Драк`Шал рыскал вокруг него, низко пригнувшись. У него не было оружия. Он в нем не нуждался. Пальцы превратились в длинные когти, способные пробить керамит, а на раздавшейся челюсти виднелись ужасные клыки.

Он перескакивал влево-вправо, пригнув звероподобную голову и выискивая слабости в обороне противника. Белый Консул поднял штурмовой щит, держа громовой молот наготове.

Когда одержимый воин нанес удар, то вложил в него все свои сверхъестественные силу и скорость. Он взревел и метнулся к Белому Консулу, практически став размытой тенью. От штурмового щита полетели искры, и Несущий Икону отлетел назад и тяжело приземлился. В мгновение ока он снова оказался на ногах и бросился на великого магистра, вытянув когти.

Он приземлился на шипастый низ терминаторского штурмового щита Белого Консула, и вцепился в верхний край когтями левой руки. Острые когти сомкнулись на кромке штурмового щита и потянули его вниз, хотя воздух и наполнился смрадом обгорелой плоти. Свободной рукой Несущий Икону нанес великому магистру удар, тридцатисантиметровые когти пробороздили латный воротник.

С ошеломляющей мощью Белый Консул ударил Буриаса Драк`Шала в лицо рукоятью громового молота, сбросив его со щита. Несущий Икону упал наземь, приземлившись на четвереньки. Великий магистр двинулся к нему, на молоте трещали молнии.

Буриас Драк`Шал отскочил назад и вскочил на мраморные плиты, глубоко вогнав них когти, чтобы избежать удара молота. Навершие оружия Белого Консула врезалось в мрамор с резким треском разряда. От удара камень раскололся.

Следующий удар Буриас Драк`Шал поймал когтистой лапой, остановив его на полдороги. Напитанные варпом мышцы напряглись, удерживая оружие. Великий магистр ударил его штурмовым щитом, отбросив назад.

Двигаясь с неожиданной быстротой, Белый Консул последовал за ошеломленным на секунду одержимым воином и нанес тому в грудь жестокий удар. Буриас Драк`Шал попытался отпрыгнуть вбок, но молот попал в плечо. Последовал раскат взрыва, и его швырнуло наземь. Когда он снова поднялся на ноги, левая рука повисла, став бесполезной. Наплечник был сорван, а броня под ним расколота. Сочившийся красно-черный ихор шипел, капая на мраморный пол.

Рука одержимого воителя восстанавливалась за считанные секунды, но причиняла ему заметную боль.

Когда схватка подошла к своему концу, он оказался жестоким и отрывочным. Удар молота снес с головы Буриаса Драк`Шала один из загнутых рогов. Из раны брызнула горячая демоническая кровь. Капля попала великому магистру в левый глаз и обожгла сетчатку. На долю секунды Белый Консул повернул голову и инстинктивно прикрыл глаза. Этой представившейся возможности хватило Буриасу Драк`Шалу.

Поднырнув под размашистый удар великого магистра, он подскочил вплотную, нанося удары когтями в бок воину. Он не мог пробить толстую броню, но использовал инерцию ударов, чтобы, словно обезьяна, перекинуть свое измененное тело за спину великому магистру. Наконец, он оказался сидящим на широких плечах Белого Консула, глубоко всадив в них когти на задних лапах.

Обрушив сверху вниз удар и вложив в него всю силу, он пробил когтями левой руки темя великого магистра, мгновенно убив того. Воин рухнул с ужасающим грохотом.

Буриас Драк`Шал тут же оказался на груди великого магистра, все продолжая бить по лицу уже мертвого воителя. Под его ударами череп Белого Консула раскололся. Даже сверхтвердые кости Астартес не могли выдержать ту незамутненную жестокость, которую обрушил на них Буриас Драк`Шал.

— Довольно, — наконец сказал Мардук.

Тяжело дыша, Несущий Икону распрямился в полный рост. Покрывавшая его лицо кровь была такого же цвета, что и броня. Он вскинул обе руки высоко вверх, запрокинул голову и взвыл в небеса, возвещая о своей победе, чтобы боги стали ее свидетелями.

Аквилий и остальные Белые Консулы услышали этот вопль, достигнув низа храмовой лестницы. Молодой коадъютор сотворил знак аквилы. Наверху можно было разглядеть ненавистную фигуру Темного Апостола. Казалось, что многие ветераны готовы ринуться назад, но билиарий-эпистолярий Ливентий пресек эти попытки.

— Приближаются еще предатели, — предостерег один из ветеранов. «Хищники» и «Носороги» двигались по бульварам и мощеным улицам, ведущим на площадь. Они угрожали окружить Белых Консулов.

Библиарий на мгновение задержался, поднося руку к лицу. Когда он отнял ее, на кончиках пальцев были алые капли. Из ноздрей текли ручейки крови.

— Ливентий?.. — спросил Аквилий.

— Я что-то чувствую.

— Еще враги?

— Нет. Нечто… новое. Никогда подобного не ощущал. Идемте. Пора, братья, — произнес Ливентий.

Аквилий бросил последний взгляд на вершину лестницы.

— Пусть его смерть не станет напрасной, — сказал он. — Теперь все зависит от проконсула Остория.

Кто-либо более слабый уже был бы мертв.

Осторий превратился в окровавленные останки. Его тело было изломано, а лицо неузнаваемо. Один глаз заплыл, а нос был сломан в трех местах. Левая скула была расколота, обломки кости выпирали из-под кожи. Череп треснул и сочился влагой. Изо рта капали кровь и слюна. Неуверенно поднимаясь на ноги в очередной раз, он выплюнул на палубу несколько зубов.

Сломанная левая рука бесполезно свисала. Однако правой он продолжал сжимать силовой меч. Он бросился на врага, целясь острием в сердце Несущему Слово.

Выпад был отбит небрежным взмахом руки. Сокрушительный удар открытой ладонью пришелся точно в лицо Осторию. От рубящего удара по шее Белый Консул рухнул на пол.

Великий Апостол Экодас был абсолютно невредим, хотя руки его и покрывала кровь. Он прохаживался туда-сюда, ожидая, пока Осторий встанет.

Снова и снова тот поднимался, атаковал и падал наземь. Круг Несущих Слово безучастно наблюдал, как их повелитель по частям уничтожает Белого Консула, по своему выбору круша кости и разрывая органы.

Наконец, забава прискучила Экодасу. Он поймал Остория за руку, когда тот наносил слабый удар поверх головы. Крутанувшись и оказавшись за спиной противника, Экодас обвил его шею рукой.

— Все кончено, — проговорил Экодас на ухо Осторию. Расфокусированный взгляд изуродованного Белого Консула задержался на Регуляторе Связей.

Жестоким рывком Экодас сломал шею проконсула.

Прищурив глаза, Мардук наблюдал, как жалкая кучка Белых Консулов и гвардейцев торопливо двигается через площь внизу.

— Взять их, — произнес он, и бойцы 34-го Воинства рванулись вперед, прыгая по ступеням.

Они прошли половину пути, когда небеса взорвались.

Словно превращающаяся в сверхновую звезда, звездный форт Кронос исчез в мощнейшем взрыве, залившем планету ослепительно-резким белым светом.

— Во имя богов, что это? — выдохнул Ашканез.

В воздухе что-то изменилось. Мардук ощущал это даже внутри герметичного доспеха. Казалось, атмосфера внезапно наполнилась электричеством, от которого встала дыбом густая спутанная шерсть его плаща.

Сверху задул горячий ветер, по площади закружились вихри пыли и пепла. Небо начало бурлить, словно омут. Облака пепла, дыма и ядовитых испарений закружились в безумном круговороте. Прямо над головой они начали вращаться против часовой стрелки, словно собирался чудовищных масштабов циклон. Это напоминало гигантский водоворот. Вихрь начал крутиться с возрастающей скоростью. Мардук почувствовал, как внутри него начинает появляться тревога. Его обычной реакцией на подобные непривычные эмоции были агрессия и жестокость. Кровеносную систему заполнили двигавшиеся по венам свежие порции боевых наркотиков.

— Это наша работа? — прорычал Буриас, загнав демона внутрь и вновь сжимая в руках почетную икону.

— Нет, — отозвался Мардук. — Я не ощущаю здесь прикосновения варпа. Вообще никакого. Это… что-то другое.

Чем бы оно ни было, оно начало спускаться через атмосферу.

И оно было огромно.

Книга пятая: Возмездие

«Мы все бессмертны, братья. А вся эта боль — не более, чем иллюзия»

Надпись, нацарапанная кровью Темным Апостолом Мах'киненом накануне его жертвоприношения.

Пятнадцатая глава

Поначалу это была просто тень в небе, озаряемом темно-красными ядовитыми испарениями в атмосфере Бороса Прим. Она заслонила оба солнца, погрузив город внизу во тьму ночи. Тень была поистине огромной, казалось, она закрывала все небо от одного края горизонта до другого. И отбрасывающий тень объект постепенно приближался.

Сперва Мардук подумал, что это боевой крейсер падает на землю в результате катастрофы на орбите Бороса, где шло сражение, но объект оказался даже больше, чем флагман Экодаса — огромный «Круциус Маледиктус». Неужели сам звездный форт?

Сила ветра увеличилась, и в центре воздушного вихря возникла брешь. Дыра в слое облаков давала надежду находившимся на поверхности Борос Прим впервые с момента прибытия Несущих Слово увидеть чистое небо. В небе должно было быть видно похожее на воспаленную рану Око Ужаса, однако что-то заслоняло его. В увеличивающемся просвете должно было появиться синее небо, но вместо него там чернела тьма. Обволакивающая пустота, которая, казалось, поглощает весь свет.

Эта оказалась нижняя часть судна столь огромного, что крупнейшие крейсеры выглядели на его фоне ничтожно. Мардук моментально понял, что сверху падает вовсе не звездный форт Кронос. Чей бы корабль это ни был, но он целиком и полностью уничтожил орбитальную крепость. Закручивающиеся по спирали облака продолжали расходиться перед космическим кораблем. По мере снижения все лучше различались зловещие зеленые огни, горевшие вдоль черного днища звездолета. Мардук ощутил укол беспокойства.

Последние облака ушли за горизонт, и корабль ксеносов предстал во всем свое величии. Он достигал в длину не менее пятнадцати километров и отбрасывал тень на весь город. Тусклый свет заслоненных звезд создавал эффект затмения, давая представление о форме корабля всем, кто находился внизу.

Это был огромный, идеальный полумесяц, закругленный словно лезвие серпа. Он висел в нижнем слое атмосферы, будто занесенный для удара топор палача. Нечто столь громадное не могло спуститься так близко к поверхности планеты и при этом не быть притянутым планетарной гравитацией, насколько бы мощны не были бы у него двигатели. Но корабль все же снижался.

Невозможно представить, какая энергия необходима, чтобы сопротивляться гравитационным силам и не давать такой громадине упасть на землю. Эти силы были за гранью понимания человеческого разума. Однако, свирепые ветра, что продолжали обрушиваться на город, по мнению Мардука едва ли могли удержать подобное творение в воздухе. В сущности, на днище судна вообще не было видно никаких ярко горящих двигателей, которые пылали бы с силой тысяч солнц.

Как корабль смог спуститься с орбиты, Мардуку не удавалось понять. И вопреки всем законам природы и рациональному мышлению, сооружение продолжало входить в нижние слои атмосферы, неуклонно приближаясь к поверхности Бороса Прим.

Громадное судно ксеносов было абсолютно черным, складывалось впечатление, что оно поглощает свет, а тьма заставляет светящиеся зеленые линии, составляющие чужеродный геометрический узор на днище корабля, гореть ярче. Нижнюю часть звездолета покрывали десятки тысяч светящихся иероглифов: чужеродные символы пиктографического письма, состоящие из линий, кругов и полумесяцев. Среди прочих своим размером выделялся иероглиф, представляющий собой круг, от которого расходились различной длины линии, будто стилизованные лучи солнца.

Мардук уже видел прежде это изображение на захолустном имперском мире Танакрег. Этот символ был нанесен на гладких поверхностях инопланетной структуры, погребенной глубоко в недрах скалы на дне испарившегося океана. Он знал, что за существа находились внутри: бессмертные создания из живого металла, лишенные страха, жалости и сострадания, освобожденные от забот смертных. Смертоносные враги, почти неостановимые. И его кровь похолодела, когда он осознал, зачем они пришли.

— Вызывайте «Грозовых птиц», — приказал Мардук, стоя у подножия имперского храма. В его голосе слышалось напряжение. — Прикажите «Инфидус Диаболус» приготовиться к отлету. Я хочу, чтобы все немедленно убрались отсюда. Сейчас же.

— Это что еще за новая напасть? — выдохнул коадъютор Аквилий, широко раскрыв глаза и задержавшись перед тем как спуститься в туннели, ведущие к нижним уровням Храма Глориата. Библиарий-эпистолярий Ливентий тоже остановился посмотреть. Его лицо было мрачным.

— Пойдемте, братья, — наконец сказал библиарий. Осторожно двигаясь с оружием наготове, горстка раненных Белых Консулов и гвардейцев, пригибаясь, вошла в туннели. Тяжелые противовзрывные двери захлопнулись за ними, словно поставили зловещую точку в их истории.

Взгляд Кол Бадара был прикован к очертаниям громадного корабля, парившего в нижнем слое атмосферы. Он не возражал приказу Темного Апостола покинуть этот мир. Мардук понял, что он тоже догадался о природе этого корабля, который угрожающе навис над городом. Мардук услышал треск вокса, когда Корифей начал раздавать приказы об эвакуации.

— Господин? — произнес Ашканез, хмуря брови. — Что это? Мы собираемся бросить все, ради чего сражались? — Проигнорировав Первого Послушника, единственного члена 34-го воинства, который не участвовал в войне на Танакреге, Мардук начал выкрикивать распоряжения, приказывая своим войскам отступить и перегруппироваться, готовясь к эвакуации.

— Господин! — с нажимом произнес Ашканез. — Мы должны довершить начатое! Нельзя оставлять в живых сынов Жиллимана!

Мардук все так же не обращал на него никакого внимания.

— Этот мир еще не наш! — зарычал Ашканез. — Недопустимо уходить, пока Верховный Апостол Экодас не разрешит начать…

Первый Послушник умолк, когда Мардук резко обернулся и с рыком схватил его за горло. На широком лице Ашканеза вспыхнул гнев, и на секунду Мардук подумал — даже понадеялся — что Первый Послушник ударит его, однако черты Ашканеза вновь сложились в каменную маску спокойствия, и он опустил взгляд.

— Нет, этот мир еще не наш, и не будет, по крайней мере, сейчас. Ты понятия не имеешь, что это такое, — произнес Мардук, показывая на громадный объект, все разрастающийся на небе. — И что предвещает появление этого корабля. Мы уходим. Экодас может катиться ко всем чертям.

— Пусть имперцы получили внезапное подкрепление, — сказал Ашканез. — Какое это имеет значение? Мы обязаны прикончить Консулов, пока они слабы и уязвимы.

— Невежественный глупец, — ответил Мардук, — это не союзники имперцев.

Он отпустил Первого Послушника, с насмешливой улыбкой оттолкнув его.

Мардук заметил, как Ашканез бросил взгляд за его плечо, и только тогда заметил чью-то гигантскую фигуру, стоящую угрожающе близко позади него. Обернувшись, он увидел, что это был берсеркер Кхалаксис, возвышенный чемпион 17-ого избранного круга. Грудь большого воина вздымалась и опускалась, а его лицо, покрытое ритуальными шрамами и обрамленное спутанными косичками, застыло в зверином оскале.

— Какие-то проблемы, Кхалаксис? — рыкнул Мардук, пристально глядя в покрасневшие бешеные глаза чемпиона Кхорна. Это был один из самых высоких воинов в Воинстве, и Мардук едва доходил ему до подбородка. Краем глаза Темный Апостол заметил, как Ашканез посмотрел в небо, а затем снова на Кхалаксиса. Первый Послушник, казалось, на мгновение заколебался, но затем коротко кивнул — с неохотой, как показалось Мардуку.

— Ступай, брат, — сказал Сабтек, вставая на защиту перед Мардуком. Чемпион священного 13-го держал руку на рукояти меча.

Могучий возвышенный чемпион не желал отступать, продолжая смотреть на Мардука. В его взгляде явственно читалась жестокость. Мардук чрезвычайно хорошо помнил о сжатом в руках гигантского воина огромном цепном топоре, и о том, что Кхалаксис едва контролирует свою кровожадную ярость.

— Кхалаксис, — резко произнес Ашканез.

В последний раз бросив угрожающий взгляд, берсеркер ушел прочь, возвращаясь к своему избранному кругу.

— Не будьте излишне строги к Кхалаксису, мой повелитель, — проговорил Ашканез. — Над ним возобладал гнев. Он не хотел проявить неуважение.

— Когда мы уберемся отсюда, нам с тобой нужно будет… поговорить, Первый Послушник, — отозвался Мардук.

Ашканез молитвенно склонил голову.

— Как вам будет угодно, господин, — сказал он безразличным тоном.

Мардук заметил, как Буриас усмехнулся.

— Штурмовые челноки прибыли, — доложил Кол Бадар.

Мардук оглядел площадь. Белые Консулы уже давно скрылись. Со времен Калта его снедало желание убивать и калечить сынов Жиллимана, разрушать все, за что те сражались. А теперь он позволял генетическим потомкам Ультрамаринов сбежать от него. Однако он забыл о ненависти, ибо были более неотложные дела, требовавшие его внимания. Если быть точным — необходимость остаться в живых. Он вновь решился посмотреть вверх на небо.

На Танакреге пирамида ксеносов столь же древняя, сколь и чуждая человеку, располагалась в глубокой впадине на дне кислотного океана этой захолустной планеты. Там она пребывала на протяжении несчетных тысячелетий. Спящая и безжизненная. Её месторасположение открылось только после того, как все океаны выкипели из-за действий 34-го Воинства под командованием предшественника Мардука, Темного Апостола Ярулека. Мардук — Первый Послушник Ярулека — был среди тех, кто проник внутрь инопланетной пирамиды, спустившись в ее вызывающие клаустрофобию недры. То была гробница, как понял Мардук, и, проникнув в ее темное сердце, Несущие Слово пробудили ее стражей от вечного сна.

Именно там глубоко внутри инопланетного склепа пирамиды ксеносов, в который он вошел, находилась святая святых чужеродного существа, в апокрифе Несущих Слово именуемого Неумирающим. Это создание было невообразимо древним. Как подозревал Мардук, оно было таким же старым, как сами боги. В безумном царстве Неумирающего — месте за гранью его понимания, где пространство и время, казалось, были столь же ощутимы, как живая плоть — Мардук нашел Регулятор Связей — мощный артефакт инопланетной технологии, что сделал возможным нападение на Боросские Врата. Там же Мардук оставил своего господина Ярулека. Темный Апостол отвернулся от него сразу, как только нужда в нем отпала, но победителем оказался все-таки Мардук.

Он давно замышлял низвержение Ярулека. Возможно, все произошло не так, как он бы хотел, но теперь это уже было не столь важно. Ярулек погиб, а Мардук выбрался из сводящих с ума владений Неумирающего, прихватив с собой свою награду — Регулятор Связей.

Глубоко в его сознании оставались похороненные мелкие тревоги по поводу того, что злое разумное существо позволило ему покинуть свое царство. Мардук всегда отказывался принять подобную мысль. Но теперь, при виде спускающегося над городом громадного звездолета, сомнения возвратились. Интуитивно он знал, что злобный разум, который командовал кораблем, принадлежал тому же существу, с которым он столкнулся под пирамидой. Несомненно, он пришел потребовать обратно то, что было у него украдено.

Огромное судно ксеносов было теперь столь близко, что Мардуку казалось, будто он может почти достать до обсидианового днища, хотя на самом деле звездолет находился, как минимум, еще в километре над городом.

«Мне не предначертано умереть здесь», — пронеслась вызывающе дерзкая мысль у него в голове. Знамения не предвещали его смерть в этом месте.

Гигантский корабль пришельцев остановился в двухстах метрах над городом, от чего возникало ощущение клаустрофобии. Теперь уже за этой конструкцией точно невозможно было увидеть никакого проблеска чистого неба. Складывалось впечатление, что у планеты появилась лишенная опор низкая крыша, которая могла в любой момент обрушиться на находившихся внизу.

Зеленоватые молнии играли на обсидиановой поверхности днища звездного корабля. Геометрические узоры пульсировали, ярко разгораясь, а затем затухая, подобно биению сердца. Тысячи иероглифов пришельцев вспыхивали зеленым мерцающим огнем.

— Где «Грозовые птицы»? — прошипел Мардук.

— На подходе, будут через минуту, — ответил Кол Бадар. Он указал вдаль. Темные корабли неслись в их направлении, низко летя над городом. — Вон они.

Вдалеке раздался высокочастотный электронный гул, от которого у Мардука по коже пробежали мурашки. Звук резко усилился, и когда вышел за диапазон слышимости Астартес, из инопланетного корабля в землю примерно в двух километрах на севере от них ударила колонна призрачного света шириной с городской квартал. Электрические разряды заплясали вдоль нематериальных границ луча. Свет колонны не рассеивался, он остался стоять, твердо уткнувшись в город, подобно некому огромному, недвижимому лучу прожектора.

— Преисподняя Сикаруса, что это? — спросил Ашканез.

Раздался еще один гул, и очередной луч света вонзился в поверхность планеты, в этот раз примерно в пяти километрах к югу от их позиции. Дальнейшие пронзительные звуки возвестили о появлении еще большего числа столбов призрачного света, пока десяток таких же ослепительных, как и первый, не подперли землю, связав корабль пришельцев с городом внизу. Они сияли подобно небесным столбам во тьме, будто удерживая судно ксеносов в воздухе.

Возник новый электронный гул, более громкий и насыщенный, чем все предыдущие. Устремив взор наверх, Мардук увидел кольцо света, ярко пылающее на днище звездолета ксеносов прямо над их головами. Оно разгоралось все сильнее, и, несмотря на то, что автоматические линзы его шлема снизили мощность внезапного, ослепительного света до приемлемого уровня, Мардук все-таки поднял руку, чтобы защитить глаза. Его посетила мысль, что, если это некая разновидность оружия, копье света чудовищной мощи, то он и его братья находятся прямо в эпицентре взрыва.

Твердо упершись в землю, Мардук яростно зарычал, смотря в небо. Если ему предстояло умереть, то он не собирался покоряться до самого конца.

Ослепительный, рассеянный свет окружил Мардука и его собратьев, и сам воздух заискрился от мощных электрических разрядов. У Мардука ушло полсекунды на то, чтобы осознать, что он все еще жив, а колонна света оказалась по своей природе неразрушительной. Он вознес короткую благодарственную молитву богам эфира. Передышка длилась недолго.

Пространство вокруг него засверкало и заискрилось энергией, как будто сами частицы воздуха неистово колебались. Искры яркого света плясали на пластинах брони обеспокоенных Несущих Слово.

— Энергетические показания зашкаливают, — произнес Сабтек, нахмурив брови, смотря на демонический ауспик в своих руках.

— Что-то перемещается, — прошипел Кол Бадар, машинально сжимая и разжимая острые клинки своих силовых когтей. — Нутром чую.

— Приготовиться! — приказал Мардук, поднимая свой крозиус.

— Что-то идет, — прокричал Сабтек, разворачиваясь на месте и не отрывая глаз от красной пульсирующей линзы дисплея ауспика. Вдруг он остановился и поднял взгляд. — Там! Триста двадцать метров! Высота 3.46!

Мардук посмотрел туда, куда указывал его чемпион. Поначалу он ничего не увидел. Затем в том месте замерцал потрескивающий шар энергии, зависший примерно в двадцати метрах над городом. Он находился по центру широкого бульвара, что вел к площади. Несущие Слово стали отходить с оружием наготове. Пространство вокруг сферы из мерцающей энергии заколыхалось, и искрящееся электричество ударило из его недр.

— Что… — начал было Ашканез, но так и не закончил фразу.

Раздался сильный свист, и потрескивающий шар света внезапно расширился в сотни раз от первоначального размера. Корона молний бешено искрила внутри, и готовые ко всему Несущие Слово отступили еще на шаг, когда на них обрушился сильный порыв ветра. Спустя доли секунды вновь произошло резкое сжатие сферы, сопровождаемое низким всасывающим звуком, возникшим, как только воздух заполнил вакуум. Шар сжался сам в себя, сократившись до размера горошины, прежде чем взорваться.

С оглушительным свистом ослепляющий свет залил все вокруг, и сфера энергии исчезла. На ее месте находилась парящая в десяти метрах над землей и медленно вращающаяся пирамида с плоской вершиной, по размерам приблизительно сопоставимая со сверхтяжелым танком. Она состояла из поглощающего свет черного камня, на ее гладких поверхностях играли зеленые электрические разряды.

Она висела в воздухе, лениво поворачиваясь, а затем ее форма стала меняться. На ровных поверхностях появились сияющие зеленые линии, четыре вытянутых столба из черного камня выросли на каждом углу вершины, словно зубцы крепостной стены. Четыре похожие на ребра секции скользнули вверх по разным сторонам призмы, образуя пустую ячейку на вершине. Одиночная широкая дуга, похожая на архитектурный контрфорс неземного вида, плавно разместилась над пустой ячейкой.

Крупный темно-зеленый кристалл, не менее трех метров высотой, поднимался изнутри призмы, пока не повис без опоры внутри полости. Кристалл имел идеальную симметрию и мерцал внутренним светом. Искрящиеся, зеленые электрические импульсы метались между кристаллом и похожими на ребра опорами, огораживавшими его. Сначала разряды возникали осторожно, а затем их частота и мощность возросли. Свет внутри кристалла усиливался, пока не засиял ярким огнем, и дождь искр не затрещал как саван из молний.

На крутых стенах призмы запульсировали, оживая, иероглифы и пиктограммы, а в бойницах, появившихся на углах пирамиды, возникли турели. Пушки начали механически вертеться из стороны в сторону, по всей длине их стволов сверкали зеленые молнии.

Внутри шлема Мардука вспыхнули нити целеуказателя, зафиксировавшиеся на орудиях.

— Уничтожить это! — взревел он.

Коадъютор Аквилий вышел со своими собратьями из служебного подъемника. Они стояли на высокой мелкозубчатой стене указанной посадочной площадки на вершине Храма Глориата, куда летел «Громовой ястреб». Позади них возвышался золотой купол, увенчанный сияющей статуей Императора. «Только чудом она осталась нетронутой среди всего этого разрушения», — подумал Аквилий.

Статуя возвышалась на тридцать метров, и потому было понятно, почему так много праведников совершали паломничество на Борос Прим. Говорили, что посмотреть на изваяние — все равно, что узреть божество. Мастера оказались настолько искусны, что от лицезрения величественного выражение лица статуи у всех наворачивались слезы. Аквилий ощутил успокоение под ее взором.

Один из раненных ветеранов Стойкой Стражи опустился наземь. Боевой брат привалился спиной к зубчатой стене. Сам Аквилий стоял, выглядывая поверх зубцов и озирая площадь внизу. От увиденного у него перехватило дыхание.

Несущие Слово вели огонь по медленно вращающейся черной пирамиде, парящей над землей. Откуда появилась эта инопланетная штуковина, Аквилий не знал.

Ракеты безрезультатно взрывались о ровную, черную поверхность. Он видел, как снаряды автопушки строчили по сторонам пирамиды. Крупнокалиберные боеприпасы безвредно рикошетили от темного камня, не причиняя почти никакого вреда, на поверхности появлялись лишь трещинки. Лучи лазпушки ударяли в наклонные стены пирамиды, но энергия просто поглощалась инопланетным сооружением, отчего иероглифы моментально загорались ярче.

Инопланетная призма опустилась к земле, и вокруг нее образовался круг, который расширялся по мере того, как Несущие Слово рассыпались за укрытия. Она остановилась в метре над мраморной площадью и вновь открыла огонь. Электрическая дуга ударила из одной из вращающихся защитных турелей, угодив в кучку Несущих Слово, которые нашли укрытие за низкой балюстрадой. С ослепительной вспышкой света полдюжины почерневших и дымящихся тел космодесантников-предателей взмыли в воздух. Они тяжело ударились о землю; останки корчились, пока на их доспехах мерцали остаточные зеленые разряды. Мраморная балюстрада была практически уничтожена, и круг догорающей золы остался там, куда ударила мощная дуга электрической энергии.

Остальные турели открыли огонь, уничтожая всех и вся в радиусе тридцати метров. Боевой танк «Хищник» с прибитым к передней части бронированного корпуса распятым Белым Консулом, отъезжал от смертоносной инопланетной призмы задним ходом. Башенные спаренные лазпушки отчаянно и безрезультатно вели огонь. Электрическая дуга хлестнула по «Хищнику». Его отшвырнуло назад и несколько раз перевернуло. На почерневшем корпусе засверкали искры.

На одной из сторон черной призмы возник сияющий проем, и Аквилий, увлеченный ужасающим зрелищем, наблюдал, как изнутри пирамиды вышли двое смертоносных скелетов-роботов, ступившие на мраморную поверхность Площади Победы. Они двигались с идеальной синхронностью.

Их тощие, скелетоподобные тела, казалось, вылиты из темного металла, а из пустых глазниц сочилось зеленоватое свечение. Они держали у пустотелой груди длинноствольное оружие. Свет орудийного огня и электричества резко отражался от их серебристых черепов и костей.

Воины-скелеты попарно маршировали из призмы непрекращающимся потоком и начинали строиться в фаланги. Нескольких из них Несущие Слово свалили плотным огнем, но многие из неживых воинов попросту поднимались на ноги секундами позже. Их повреждения равномерно восстанавливались. Оторванные конечности сами присоединялись обратно, а воронки от взорвавшихся болтерных снарядов в их голове и груди исчезали, будто их никогда и не было.

Все больше и больше скелетообразных воинов выходило из портала мерцающего света. Намного больше, чем могло бы поместиться внутри призмы. Они монотонно шагали, неспешно и неуклонно. Аквилий догадался, что призма, должно быть, действует как некий проход, ведущий на громадный корабль, зависший на нижней орбите над ними. Он пришел в ужас, представив количество гуманоидных стражей, которое может вместить подобных размеров корабль.

Над Площадью Победы появлялись все новые и новые черные призмы, медленно вращающиеся при медленном сближении с землей. Каждая проходила через ту же трансформацию, что и первая. Сияющие кристаллы поднимались из их недр. И похожие на ребра контрфорсы выдвигались по разные стороны от них, когда кристаллы загорались. Крак-ракета ударила и разнесла на миллион осколков кристалл, поднимавшийся изнутри призмы ксеносов, до того, как он полностью ожил. Словно марионетка, нити которой оборвались, призма камнем упала вниз, сияющие иероглифы потускнели. К тому времени, как призма коснулась поверхности земли, это была уже не более чем тяжелая и безжизненная каменная глыба.

Небольшие сферы света мерцали в воздухе, подобно войску светлячков, прежде чем резко сжимались, после чего в реальности возникали новые фигуры. Паукообразные, подобные роботам конструкции, по размерам сопоставимые с дредноутами, появились, маяча над Несущими Слово. Их металлические лапки пощелкивали под брюшком. Множество сияющих зеленых глаз моргнули и сосредоточили внимание на рассеявшихся по площади предателей внизу. Из их серебристых жвал исходили щелчки двоичного кода. Машины обрушились на вражеские ряды космодесантников Хаоса. Крупные металлические клешни разрывали предателей Астартес пополам.

Затем материализовались новые ксено-создания, напоминающие причудливых, механических кентавров. От талии они являли собой олицетворение скелетообразных гуманоидов, тогда как нижняя часть тел представляла собой некий антигравитационный скиф. Правую руку им заменяла многоствольная пушка, пульсирующая мощными, зелеными электрическими потоками. Двигаясь с неспешной грацией, они выполняли все движения в унисон. Новоприбывшие парили в нескольких метрах над головами Несущих Слово. Когда они стали обрушивать мощь своего инопланетного вооружения, Аквилий ощутил смесь страха и благоговения, наблюдая как лучи света пронзают тела предателей, оставляя зияющие дыры в равной мере как в керамитовой броне, так и в плоти.

Площадь Победы представляла теперь хаотичную зону боевых действий, где предатели яростно бились с конструкциями ксеносов.

«Грозовые птицы» и «Громовые ястребы» предателей с воем неслись низко над крышами домов города, их двигатели изрыгали оранжевое пламя. Заляпанные кровью корпуса были увешаны цепями и украшены демонической символикой. Один из них был незамедлительно сбит ударом кнута электрического разряда, который отправил корабль в закручивающийся по спирали смертельный штопор. Машина тяжело грохнулась на землю, одно крыло оторвало, когда она ударилась о высокую опору Храма Глориата. Пятнадцатитонный кусок каменной кладки рухнул, рассыпавшись дождем из мрамора. «Грозовая птица» пропахала площадь, прикончив десятки предателей и инопланетных воинов-скелетов во вздымающемся огненном шаре взрыва.

Остальные челноки спускались в неразберихе, ведя огонь по противнику из орудийных систем. Несущие Слово устремились к ним, как только штурмовые аппарели ударились о площадь.

— «Громовой Ястреб» скоро прибудет, — доложил один из носивших синие шлемы ветеранов Стойкой Стражи, его белый плюмаж дрожал от большой доли электричества, пульсирующего в воздухе. — Три минуты.

Аквилий на мгновение задумался над тем, что все уже было напрасно. Осторий потерпел неудачу. Не осталось никакой надежды на спасение.

Он почувствовал чью-то руку на своей кисти, и взглянул вниз в решительное лицо имперского офицера Верена из Боросского 232-го.

— Пока с нами Белый Ангел, надежда будет всегда, — с улыбкой сказал солдат.

Аквилий покачал головой, неожиданно для себя самого улыбнувшись.

А затем голова Верена исчезла. Распалась на части молекула за молекулой, когда в нее попала зеленая дуга энергии.

Аквилий выругался и отступил, нащупывая свой болтер.

Троица скелетоподобных конструкций показалась в поле зрения, летя на уровне зубчатой стены храма. Аквилий продолжил отходить назад, когда машины ксеносов вновь открыли огонь. Глыба размером с человеческую голову испарилась с зубчатой стены прямо там, где он стоял долей секунды ранее. Один из ветеранов Стойкой Стражи упал со сквозной дырой, зияющей в теле.

Ветеран, что оттолкнул Аквилия, выстрелил из своего плазменного пистолета, попав одному из механоидов в голову. Вместо зловеще ухмыляющегося черепа появилась оплавленная воронка в том месте, куда угодила горячий заряд плазмы. Механоид исчез из поля зрения, рухнув на землю с тридцатиметровой высоты.

Болтерные снаряды забарабанили о грудь двух других ксеносов. Имперцы убегали от них, отступая внутрь храмового комплекса. Аквилий оглянулся через плечо и увидел, как павшая к основанию стены конструкция поднимается с земли и как ее череп восстанвливается прямо у него на глазах.

— Император всевышний, — выдохнул Аквилий.

— Сколько осталось до прибытия «Громового Ястреба»? — рявкнул Ливентий.

— Одна минута, эпистолярий! — прозвучало в ответ. Казалось, будто осталось ждать еще целую жизнь.

— Быстрее, почтенный! — проревел Мардук, подгоняя Разжигателя Войны, взбирающегося по аппарели «Грозовой птицы». Дредноут протопал в десантный отсек шаттла, в то время как другие братья-десантники взбирались по трапу, чтобы занять свои места.

— Все места заняты! — прокричал Сабтек, и Мардук кивнул.

— Взлетай! — громко произнес он.

Мардук стоял в проходе «Грозовой птицы», стреляя из болт-пистолета. Он ударил кулаком по панели на внутренней стенке корабля, и посадочная аппарель начала закрываться. Взвыли тормозные двигатели, и тяжелый десантно-штурмовой корабль взмыл в воздух.

Он видел как Первый Послушник Ашканез и Несущий Икону Буриас на некотором расстоянии от него поднимались на борт другой «Грозовой птицы». Он поднял руку, когда Буриас посмотрел в его направлении, но Несущий Икону отвернулся.

Все Несущие Слово на площади направлялись к приземлявшимся десантным шаттлам. «Носороги» разгонялись на посадочных рампах, их гусеницы буксовали. «Лэндрейдеры» и «Хищники» зажимались парными лапами под «Громовыми ястребами», готовясь к транспортировке.

Прежде, чем «Грозовая птица» успела взлететь, гигантская механическая клешня ворвалась в закрывающуюся штурмовую аппарель, пробив армированную пласталь. Одним резким движением целый люк сорвался с пневматических петель, и Мардук лицом к лицу встретился с одним из громадных паукообразных роботов, который парил снаружи. Множество зеленых глаз светилось злобным разумом. Жвала подрагивали и издавали неразборчивый поток электронных щелчков и посвистываний. Металлическое создание подняло тонкую переднюю конечность, которая оканчивалась длинным стволом, мерцавшим от энергии.

Мардук выругался и бросился в сторону, когда автоматизированная конструкция выстрелила в тесную внутреннюю часть «Грозовой птицы». Заряд поглотил трех Несущих Слово, и они закричали от боли. Обжигающий луч испарял их силовую броню молекула за молекулой, прежде чем перешел на плоть, сдирая кожу и мышцы, обнажая под ними скелет. В свою очередь даже кости боевого брата распались на атомы. Это было весьма неприятное зрелище даже для Мардука.

Кол Бадар широко расставил ноги и обрушил шквал огня на голову паука, и дюжина сверкающих глаз потухла. Робот задергался, от мощности огня соскальзывая с палубы, а затем двигатели «Грозовой птицы» заработали на полную мощность, поднимая десантно-штурмовой корабль подальше от усеянной трупами площади, которая все еще купалась в холодных лучах рассеянного света, струящегося свыше.

Пока «Грозовая птица» поднималась, она пролетела сквозь густое облако пыли, неизвестно откуда взявшейся в сопровождении миллиона крошечных вспышек света. Нет, это была не пыль, понял Мардук. Частички были слишком крупными и отражали свет. Облако крошечных металлических насекомых, — догадался он, — миллион жужжащих механических скарабеев.

Они сгрудились в тучу, заслонив обзор, когда «Грозовая птица» пролетала сквозь них.

Сотни скарабеев просочились сквозь зияющую дыру с левой стороны, где штурмовая аппарель была повреждена. Крохотные металлические крылышки жужжали, тораксы подрагивали. Мардук отшатнулся от проема, пригибаясь и давя массу насекомых.

Большинство скарабеев были не больше человеческой ладони, некоторые даже столь малы, что их почти не было видно. Они расползлись по всей внутренней поверхности «Грозовой птицы», пощелкивая своими крошечными серебристыми лапками и жвалами. Они потоком хлынули вверх по ногам Несущих Слово, пристегнутых креплениями безопасности возле входного люка, и зарылись в их толстые керамитовые пластины брони. Один воин, с головы до ног покрытый скарабеями, закричал. Механические насекомые проползли под его нагрудник и рассеялись по всему телу, вгрызаясь в плоть. Несущий Слово избавился от удерживающих его креплений и поднялся на ноги, хлопая руками по броне и скребя по ней. Мардук видел выпуклость из скарабеев под кожей на лице воина. Одно из крошечных созданий вылезло наружу, вырвавшись из левой глазницы. Серебристый панцирь был скользким от крови.

Воин завертелся на месте, гримасничая, шлепая по коже и разрывая ее. Когда «Грозовая птица» увеличила угол подъема, он потерял равновесие, и его всосало в открытую брешь в обшивке корабля.

— Огнеметы! — проревел Кол Бадар, и языки прометиевого огня омыли внутреннее пространство челнока. Скарабеи издавали пронзительный визг, когда их поглощало пламя, и за одну минуту большая часть крохотных механизмов исчезла.

«Грозовая птица» продолжала подниматься, оставив мечущееся облако насекомых позади.

Крепко держась за поручни, Мардук прошел до зияющей дыры на месте вырванной штурмовой аппарели и выглянул наружу, где свистел оглушительный ветер. Он осматривал землю внизу. Когда «Грозовая птица» поднялась над городом, стало возможным в полной мере увидеть зрелище прибытия ксеносов.

Тысячи ходячих воинов-скелетов идеальными фалангами маршировали внизу. Десятки тысяч гвардейцев заполонили улицы, спасаясь бегством. Когда шаттл поднялся еще выше, Мардук смог увидеть сотни черных призм, усеивающих весь город. Еще большее число скелетообразных конструкций ксеносов выходило из них с каждой проходящей минутой.

Когда корабль набрал высоту, он увидел титан «Налетчик» из Легио Вультурус, окруженный шестью монолитами. Почерневшие от огня два «Пса Войны» лежали неподалеку дергающейся, дымящейся грудой металла, придавив своими тушами несколько зданий. Энергетические дуги многократно ударяли в «Налетчика». Он уничтожил одну из пирамид массированным залпом ракет, выпущенных из пусковой установки на плечах. Другую «Налетчик» разнес на куски громадным цепным кулаком. Одним ударом он разделил инопланетную призму на две половины и швырнул в укрепленную башню, отчего та развалилась. Но даже могучий титан не мог выстоять против монолитов, и его мерцающие пустотные щиты один за другим исчезали под неослабевающим обстрелом со всех сторон. Подобно загнанному зверю, он метался из стороны в сторону, пытаясь найти выход. Титан завыл в гневе, когда снова оказался под прямой атакой. Зеленые электрические дуги оторвали одну руку и пробили черный корпус. В конце концов, его уничтожили, и над городом разнесся воющий предсмертный крик титана.

Мардук присвистнул сквозь зубы, увидев гибель древней машины.

Непрерывным потоком приходили донесения о нападениях. Повсюду на Боросе Прим ксеносы давали знать о своем присутствии. От Экодаса поступил приказ о немедленной эвакуации всех Воинств.

Планета принадлежала ксеносам.

В центре невидимой для глаз смертных площади внизу густое облако металлических скарабеев стало еще плотнее. Непроницаемый покров завис в нескольких метрах над выжженной каменной кладкой. Роботы-воины сформировали строгие шеренги вокруг этой неистово извивающейся стаи механических насекомых. Эти воины были крупнее, чем остальные смертоносные автоматы, и обладали более мощной броней. В своих скелетообразных руках они сжимали похожие на глефы орудия, клинки которых состояли из дрожащего зеленого света.

Скарабеи начали сцепляться друг с другом, острые лапки и жвала соединялись вместе. Стала обретать форму смутно напоминавшая человека фигура. Насекомые, казалось, плавились, будто под воздействием огромной температуры. Их тельца превратились в жидкий металл, а затем они стали сливаться вместе, жертвуя своими индивидуальными формами для создания чего-то еще более страшного.

Призрачный зеленый огонь загорелся в пустых глазницах. Древнее существо, известное как Неумирающий, спокойно повернулось, глядя, как Несущие Слово отступают перед ним.

Шестнадцатая глава

— Только взгляните на его размеры, — воскликнул Сабтек. Чемпион возвышенного 13-го круга стоял рядом с Мардуком, глядя наружу из левого окна кабины «Грозовой птицы».

Под ними уменьшалась в размерах поверхность Бороса Прим. Тяжелый штурмовой челнок прорывался вверх через атмосферу истерзанной планеты, направляясь к «Инфидус Диаболус», который двигался встречным курсом на орбите наверху. Они уже находились на высоте трех тысяч километров, продолжая неуклонно подниматься, и с этой позиции открывался вид на огромный, имевший форму полумесяца корабль ксено-машин.

Он был действительно гигантским, превосходя размерами все когда-либо виденные Мардуком корабли. После демонстрации эффективности вражеского оружия на поверхности, мысль о возможностях титанического корабля ужасала. Мардук молился Ткачу Судеб, чтобы они оказались вне досягаемости любых орудийных систем, которые могли оказаться у него на борту.

С подбрюшья корабля вниз били ослепительные колонны света, которые высаживали нечеловеческие армии по всему городу в радиусе более пятнадцати километров. Мардук в изумлении покачал головой. С момента первого появления врага в верхних слоях атмосферы прошло менее десяти минут, а они уже успели высадить десятки тысяч солдат и получить полное господство над городом. Даже Астартес не смогли бы повторить развертывание подобной силы с такой скоростью.

— Каким образом они совершили переход? — прорычал Кол Бадар, снимая массивный шлем с четырьмя клыками. — Твой драгоценный Регулятор Связей отказал? Врата варпа открыты?

Мардук потянулся наружу своим духовным зрением, и его веки затрепетали. Спустя мгновение все его тело содрогнулось, когда он вернулся обратно.

— Нет, — произнес он. — Устройство продолжает работать. Ничто не смогло бы войти в систему через эфир.

— Но откуда-то оно же пришло, — отозвался Кол Бадар.

— Может статься, что ему вообще не нужен варп, — заметил Сабтек.

Мардук пожал плечами.

Несущие Слово продолжали изучать вражеский корабль, тишину нарушали лишь трескучее шипение сканеров, а также гортанное рычание и механический хрип управляющих сервиторов, вмонтированных в системы челнока.

Они были почти на одном уровне с кораблем ксеносов, теперь их разделяли триста километров искривленного пространства. С этого угла обзора были видны три черных пирамиды, поднимавшиеся на корме полумесяца. Мардук счел их командными палубами, и его внимание привлекла самая большая из них. Он прищурил глаза и медленно кивнул головой.

— Я уже видел этот корабль, — проговорил Мардук.

— Что? Где? — спросил Кол Бадар.

— На Танакреге.

— Не припомню, чтобы видел что-то подобное, — произнес Корифей.

— Вот эта пирамида, — сказал Мардук, ткнув пальцем в прозрачную и холодную, словно лед, поверхность иллюминатора. — Мы были внутри нее, Кол Бадар.

Корифей медленно кивнул, начиная понимать.

— Была видна только верхушка, — произнес Кол Бадар. — Остальная часть корабля скрывалась под дном океана.

— Одни лишь боги знают, сколько он был там погребен, — сказал Мардук. Рев основного двигателся немного стих, и включились стабилизаторы, корректирующие угол подъема «Грозовой птицы».

— Мы вышли из атмосферы, — сообщил Сабтек, бросив взгляд на шипящие экраны дисплеев. Челнок лег на новый курс, и серповидный корабль ксеносов перестал быть виден внизу. Впереди, едва различимый на фоне окаймленного красным края планеты, появился темный силуэт движущегося им навстречу «Инфидус Диаболус».

На потолке заморгала покрытая прожилками выпуклость.

— Сообщение, — произнес Кол Бадар, нажимая на кнопки острыми кончиками своих силовых когтей с неожиданной аккуратностью. — С «Круциус Маледиктус».

— Экодас, — сказал Мардук. — Игнорируй его.

— Сколько наших братьев выбралось с поверхности? — спросил Сабтек.

— Слишком мало, — ответил Мардук.

К тому моменту, как «Грозовая птица» Мардука преодолела светящееся герметизирующее поле и вошла в один из нижних пусковых отсеков «Инфидус Диаболус», прибыло уже полдюжины штурмовых челноков. На палубе кипела деятельность, бригады рабов и облаченные в черное надсмотрщики торопились обслужить новоприбывший корабль. По полу скрежетали гусеничные транспортеры, доверху нагруженные свежим боезапасом и топливными ячейками. Хромающие механо-органические создания, закутанные в черные рясы, воскуряли благовония, а сгробленные хирумехи занимались ранеными.

Когда посадочные устройства «Грозовой птицы» коснулись пола, Мардук вышел из челнока в сопровождении Корифея и состоявшей из Помазанников охраны. Он увидел, как из близлежащего дымящегося «Громового ястреба» появилась коренастая фигура Первого Послушника Ашканеза, по бокам от которого шли Буриас и Кхалаксис. Мардук усмехнулся, качая головой.

Увидев его, Первый Послушник повернул навстречу.

— Я связался с Великим Апостолом Экодасом, — произнес он вместо приветствия. Мардук не замедлил хода, вынуждая Ашканеза идти рядом. — Новые указания. Мы должны соединиться с остальной частью флота и отступить за пределы досягаемости корабля ксеносов. Если им нужен Борос Прим, пусть забирают.

— Им нужна не планета, — ответил Мардук. — А Регулятор.

Шесть некронских монолитов со стенами из плит образовали вокруг Площади Победы идеально равносторонний периметр.

Между сооружений стояли плечом к плечу, обращенными наружу рядами, тысячи блестящих скелетоподобных воинов. Безмолвные часовые стерегли все ведущие на площадь проходы. Они стояли в идеальной, смертельной тишине. Будь на то воля их повелителя, они бы простояли так вечность. Они существовали лишь для того, чтобы служить, всякий намек на свободу воли давно стерся в холодном и безжизненном панцире их тел. Район патрулировали отряды уничтожителей, которые беззвучно скользили идеально организованным строем над головами собравшихся внизу фаланг.

Существо, которое в древних текстах Несущих Слово называли Неумирающим, находилось в центре площади. Лучи света из висевшего наверху корабля-гробницы резко отражались от блестящего серебряного скелета. Пребывая в одиночестве среди своих бессмертных легионов, он двигался с гибкостью и изяществом, вытягивая длинные тонкие конечности. Единственный из своего рода, он сохранил некоторое подобие себя из далекого прошлого, еще до расцвета людей и эльдар, когда он был созданием из плоти и крови.

Выше пояса тело древнего и полного ненависти существа было человекоподобным, смертоносной пародией на его прижизненный облик. Ниже пояса оно напоминало тело громадного паука из гробниц, которые присматривали за бессмертным легионом в пустоте проходящих тысячелетий. Изогнутый хребет Неумирающего спускался на верхнюю часть насекомоподобного низа, который был прикрыто защитными пластинами брони блестящего черного цвета. Гладкую поверхность покрывали замысловатые геометрические узоры. Под громоздким темно-серебристым брюшком свисала дюжина тонких паучьих лап. Длинные многосуставчатые конечности утоньшались, превращаясь в изящные острия.

На тонкой, словно у мертвеца, груди Неумирающего появился нагрудник из полированного обсидиана. Блестящую пластину покрывали тонкие золотистые линии, изображавшие солнце и его несущие жизнь лучи. На серебряном черепе была надета золотая диадема, царственный символ власти, который, казалось, пылает в сдерживаемой энергии порабощенного солнца. Вокруг него вяло, словно повинуясь подводному течению, колыхался саван, легкая ткань радужно переливалась.

Конечности древнего существа были исписаны таинственными узорами и иероглифами. Оно протянуло руки вверх, распрямив длинные костистые пальцы. Бессмертные стражи Неумирающего отозвались глубоким раскатистым звуком, который был одновременно безжизненным и печальным.

Взвихрился ветер, и вокруг Неумирающего взметнулись прах и пепел. Саван остался незатронутым, продолжая слабо колыхаться.

Низкая басовая нота не ослабевала, и на площадь снизошла тьма. В сгущающейся тени сияние глаз Неумирающего и его приспешников вспыхнуло еще более яростно. Из подбрюшья Неумирающего потек зеленый свет, на фоне которого фигура древнего существа стала не более, чем силуэтом.

Запрокинув свой череп, устрашающее создание издало неестественный вопль, от которого воздух заметно задрожал. Казалось, что дрожь прошла по всей окутанной тенью площади. Во все стороны к небесам взметнулся воющий крик, наполненный дьявольской энергией. Незаметные колебания были подобны тонкой ловчей сети, и глубоко в недрах «Круциус Маледиктус» Регулятор Связей ответил на призыв своего хозяина.

Великий Апостол Экодас с непроницаемым выражением на лице стоял у обзорного иллюминатора.

— Великий Апостол… — начал Кол Харекх, его Корифей.

— В чем дело? — спросил Экодас через плечо, не отрывая глаз от далекого корабля ксеносов. Несмотря на расстояние, он все еще казался невероятно большим.

— Думаю, у нас может возникнуть еще одна проблема.

Экодас повернулся к Корифею, который указал на расположенный в центре круглого тронного зала Регулятор Связей. Падший магос лихорадочно трудился, его бессмысленное бормотание сливалось в монотонный гул.

Великий Апостол перешагнул через изуродованное тело глупца из Белых Консулов, который как-то ухитрился пробраться в тайное святилище, и, нахмурившись, двинулся к магосу. Что-то происходило, но он не мог сразу сказать, что именно.

— Устройство выглядит нестабильным, — произнес Кол Харекх.

Сперва это было едва заметно, но когда Экодас прищурил глаза, то увидел, что имел в виду Корифей. Регулятор Связей вибрировал, и с каждой секундой колебания становились все сильнее, будто он пытался вырваться из ловушки, в которую его поймал магос, чтобы контролировать.

Экодас ощутил в душе неприятное давление и удвоил силу своей психической защиты.

Сидевшие в нишах наверху демоны-катарты явно тоже что-то ощутили и начали верещать.

— Это твоя работа, магос? — спросил Экодас.

Дариок Гренд`Аль взволнованно шипел, механические конечности подергивались, а механодендриты плясали по клавиатурам и дискам управления, расплываясь в движении. В когитаторы были воткнуты окровавленные органические разъемы. С мертвых губ падшего магоса лился поток данных, состоявший одновременно из слов и щелчков бинарного кода. Этот безостановочный шум казался Экодасу по большей части не поддающимся расшифровке.

— Ранее инертные энергетические уровни бета увеличиваются помимо отмеченных усилителей, пик на 99.224952 гамма-парсеках, возрастает по экспоненте, внешний источник неизвестен, управляющие механизмы не могут компенсировать, емкость конденсаторов падает, исчезла, отказ, смерть, — протрещал магос, взволнованную речь перемежали лихорадочные щелчки и гудки.

— Сделай что-нибудь! — приказал Экодас. — Ты его теряешь!

Казалось, что одно из вращающихся колец, которые окружали Регулятор, поникло, его геометрия нарушилась. Кольцо приобрело форму овала, его вращение сбилось с ритма, и оно начало наклоняться. Изливавшийся из Регулятора Связей свет усилился, став болезненно ярким и вынудив Экодаса отвернуться.

По комнате расктился воющий вопль, от которого стены и консоли содрогнулись и завибрировали.

— Во имя богов, что это? — спросил Кол Харекх, отступив назад.

Вращавшиеся вокруг Регулятора кольца взорвались, разлетевшись на тысячу осколков, которые рванулись во все стороны, глубоко вонзившись в стены зала и в керамитовые пластины доспехов. Дариока Гренд`Аля отшвырнуло назад, его механодендриты хлестали по воздуху. Когда он отлетел, два его щупальца, которые все еще были соединены с панелями управления кабелями разъемов, оторвались от хребта.

Экодас зашипел от боли, когда один из осколков пробил ему бедро, серебристый металл прошел через броню и плоть и высунулся с другой стороны.

Оболочка, созданная для управления и сдерживания инопланетного устройства, превратилась в разбитые останки, по разрушенным кольцам прыгали искры электричества.

Регулятор Связей завис в воздухе. Какое-то мгновение он был неподвижен, снова приняв обличье гладкой сферы. Мощные колебания стихли, и он стал абсолютно неподвижен.

А затем он начал ускоряться, двигаясь со скоростью, за которой не могли уследить даже Астартес.

Серебристая сфера пробила себе путь наружу из «Круциус Маледиктус», с потрясающей скоростью прошибая метровые переборки и бесчисленные палубы. Она проходила через все, оказавшееся на ее пути, нанося неимоверные повреждения. Сфера оставила зияющую пробоину на машинной палубе, пройдя в считанных сантиметрах от плазменного ядра. Она пролетела через помещение корабельного каведиума, мгновенно убив брата-воина из 64-го круга, который молился, стоя на коленях. Пронеслась по рабским загонам на нижних уровнях, прикончив десятки людей, а затем прошла через саркофаги, наполненные яростными воплями заключенных в них демонических машин. И наконец, она нырнула вниз и прорвалась через толстую броню на днище громадного корабля. Более сотни рабов-прозелитов погибли, когда их всосало наружу через дыру размером с кулак прежде, чем переборки закрылись и изолировали пробоину.

Оставляя за собой след в виде огненной полосы, серебристая сфера метнулась вниз, войдя в атмосферу Бороса Прим, словно падающая звезда.

Столкнись она с поверхностью планеты на такой скорости, остался бы кратер диаметром в десятки километров, но перед ударом она внезапно остановилась, мгновенно перестав двигаться.

Сияя бледным светом, сфера парила между разведенных рук Неумирающего.

Дариок Гренд`Аль впал в бешенство. Его тело страшно изменялось, пока нарастал уровень возбуждения.

— Оно мое! — вопил он. — Мое! Верните его мне!

Из его плоти вырвались новые мясистые и шипастые щупальца, с которых капала кровь. Они хлестали по воздуху, сопровождая негодование магоса из-за утраты Регулятора Связей. Безо всякого усилия он смахнул прикрученную к полу консоль, отодрав при этом листы металлического покрытия. Он швырнул ее в дальнюю стену, которая прогнулась от грубой силы.

Ощерившись от злобы, Экодас пригнулся под пронесшимся, словно коса, зубастым щупальцем, которое бы могло снести ему голову.

— Приструни его! — рявкнул Экодас.

Кол Харекх подошел вплотную и нанес магосу в голову удар тыльной стороной руки, вложив в него всю силу. Раздался громкий лязг металла, однако Дариок Гренд`Аль не упал. Проявив удивительную скорость, две возвышавшихся за спиной магоса серворуки метнулись вперед и вниз, схватив Корифея за плечи. Керамитовый доспех застонал под давлением, и Кол Харекх оказался поднят над полом.

Корифей вскинул болт-пистолет, целясь в голову падшего магоса. В это время дюжина щупалец изменила форму, и на их концах появились вытянутые острые зубцы, занесенные для колющего удара.

— Довольно! — крикнул Экодас, предусмотрительно добавив к интонации часть данной ему богами силы.

Магос замер, хотя и продолжал пытаться завершить смертельный удар.

— Опусти его, — приказал Темный Апостол, и магос аккуратно поставил Кол Харекха наземь. Корифей рванулся, и его пальцы сжались на тощей шее магоса. Экодас знал, что Кол Харекху потребовалось бы совсем небольшое усилие, чтобы полностью оторвать магосу голову.

— Не делай этого! — рыкнул он. — Он нам еще может понадобиться.

Корифей с ворчанием отпустил Дариока Гренд`Аля.

Экодас скрежетнул зубами, когда воспользовался психическими силами, чтобы извлечь из своей плоти пронзивший ногу кусок металла. Броня протестующе взвизгнула. Используя телекинез, он поднял бритвенно-острый шип перед собой. Тот был скользким от крови. Экодас аккуратно провел языком вдоль осколка, а затем усилием разума отшвырнул его прочь, и тот загремел о палубу.

— Ну и ну, — проговорил Экодас. — Неплохая вспышка гнева, не правда ли?

Он медленно обошел неподвижную теперь фигуру Дариока Гренд`Аля. Механодендриты магоса подрагивали от подавленной ярости, пока он боролся с волей Экодаса, силясь освободиться и дать выход своей злобе.

— Найти устройство, — сказал Экодас. Корифей кивнул и открыл вокс-канал связи с мостиком, рявкая распоряжения.

Продолжая удерживать магоса, Экодас подошел к окну, выходившему в космическую пустоту.

— Я его засек, — наконец, произнес Кол Харекх.

— Ну? — спросил Экодас.

— Устройство на поверхности планеты.

— Без него мы никуда не уйдем, — сказал Экодас. — Используй Мардука. Похоже, для него пришло время доказать свою полезность.

Яркое свечение Регулятора Связей резко отражалось от металлического тела Неумирающего. Серебристая сфера невероятно быстро вращалась, уверенно паря между сужавшимися до изогнутых иглоподобных ногтей кончиками вытянутых пальцев древнего существа. Оно ласкало воздух вокруг устройства, пальцы двигались, словно лапы какого-то механического паукообразного. Его голова склонилась набок, словно устройство завораживало его.

Неумирающий томился в плену своей гробницы бессчетные тысячелетия. Он пробыл взаперти столь долго, что небо, на которое он смотрел, казалось странным и незнакомым. С момента его заточения родился миллиард новых солнц, а десятки тысяч выгорели и стали безжизненными и пустыми останками или поглощающими жизнь черными дырами. Повсюду он видел скверну Древних. Созданные ими Молодые Расы распространились по всей вселенной, словно волна грызунов. В пустом сердце пылала холодная и древняя ненависть.

Получив свободу, он продолжит старое сражение и закончит то, что начал миллионами лет ранее.

Медленным и осторожным движением Неумирающий подтянул Регулятор Связей к груди. Центральная часть украшавшего нагрудник солнечного диска втянулась внутрь, оставив полукруглую выемку. Вращающееся устройство встало точно на место.

От энергии соединения тело Неумирающего содрогнулось, металлический хребет резко выгнулся назад, и голова запрокинулась. По металлическим конечностям распространился радужно-переливающийся налет, а по всему его телу расползлась паутина пылавших жарким светом запутанных золотистых линий. Изящный лабиринт прожилок образовал на коже из живого металла изменяющиеся геометрические узоры.

Вставленная в грудь твердая серебристая сфера, казалось, размылась, ее гладкая поверхность плавилась и менялась, становясь набором изящных колец, скрепленных вокруг крохотного зеленоватого солнца. Кольца начали вертеться, жидкий металл двигался все быстрее.

Сияющее в центре солнце, казалось, увеличилось в размерах и испустило наружу волну ослепительного света. Неумирающий раскинул руки, и Регулятор Связей начал работать так, как задумывал его создатель. Разверзлась психическая черная дыра.

По всем континентам Бороса Прим неусовершенствованные люди и Астартес зашатались, когда по ним прокатилась волна воздействия Регулятора Связей. Многие, задыхаясь, рухнули на колени: острая боль пронзила их до самой сущности. Казалось, что души вырвало из тел и зашвырнуло в бездну, оставив от людей лишь пустые оболочки.

На Борос Прим опустился покров всепобеждающей абсолютной пустоты, который затронул даже обладавших наибольшими пылом и силой воли. Миллионы солдат и граждан опускали руки, их готовность сражаться угасала, не оставалось даже воли к жизни. Некоторые, мгновения тому назад еще бившиеся за свои жизни, бросали оружие и оседали наземь, поддавшись приступу безнадежности. Они глядели вдаль затравленным и рассеянным взглядом. Они явно забыли, или просто перестали волноваться о происходившем вокруг. Другие покончили с собой, не в силах продолжать жить с выкручивавшей внутренности пустотой в душе.

Десятки тысяч были истреблены безжалостными воинами-некронами, которые уверенно вышагивали по улицам, остреливая всех попадавшимся им навстречу живых существ вне зависимости от того, оказывали ли те сопротивление. Это была жатва тошнотворного размаха. Улицы залило кровью, повсюду, словно выброшенные игрушки, валялись изуродованные трупы и отсеченные конечности.

Те, в ком присутствие варпа было наиболее сильно, страдали больше всех. В сознании имперских астропатов и прикрепленных к штабам Боросской Гвардии лицензированных псайкеров расцветали кровавые сгустки, и они падали наземь, корчась в ужасных конвульсиях и неразборчиво вопя, пока их души вырывало из хрупких тел.

— Что произошло, во имя Императора? — выдохнул Аквилий, который вцепился в мраморные перила, чтобы удержать равновесие.

Глаза библиария-эпистолярия Ливентия были плотно зажмурены, а зубы оскалились в гримасе боли. Из левой ноздри вытекал ручеек крови.

— Господин? — встревоженно проговорил Аквилий. Библиарий тяжело навалился на свой силовой посох и через секунду открыл глаза. Они ввалились и покрылись кровавыми прожилками. Он приложил руку к виску, и по лицу прошла тень.

— Мои силы, — выдохнул библиарий. — Их больше нет.

На орбите Бороса Прим «Инфидус Диаболус» содрогнулся, словно под ударами циклонных торпед. Он тяжело накренился на борт, корпус протестующе застонал, когда обитавшие внутри с самой Ереси Хоруса демоны были изгнаны. Ячейки центрального рассчетного когитатора крейсера зашипели и отключились. Опиравшиеся на встроенные в системные блоки демонические сущности, мыслительные компьютеры корабля и подключенные к ним сервиторы были не в состоянии работать после вытеснения злобных духов. Кораблю угрожал разрыв по стыкам, настолько тесно была связана с варпом сама его сущность.

Мардук рухнул на колени, в его сердца вцепилась ужасающая болезненная пустота. Он ощутил, что его связь с варпом разорвана.

На борту «Круциус Маледиктус» падший магос Дариок Гренд`Аль, казалось, усох. Его мясистые демонические придатки съеживались и начинали быстро разлагаться после того, как обитавший внутри него демон с визгом отправился обратно в родную для себя реальность. Начали расцветать раковые опухоли и вздутия, которые долгое время сдерживал ставший частью техномагоса адский дух. Система жизнеобеспечения стала издавать жалобное мычание.

Бескожие катарты взлетели, однако едва успели расправить ободранные кожистые крылья прежде, чем исчезли из реальности. Их втянуло обратно в буйное царство Хаоса.

Демонические машины с паучьими лапами безжизненно валялись на полу, полностью утратив активность. Их тела стали не более, чем пустыми оболочками. Заключенных под железной кожей демонов утащила во тьму мощь Регулятора Связей.

На борту каждого из кораблей Несущих Слово не осталось ни единого брата-воина, кто не страдал бы от разрыва связи между материальной вселенной и эмпиреями. Оказавшись в изоляции от своих богов, они пребывали в абсолютном и ужасном одиночестве.

Мардук восстановил равновесие, держась прямо. В его разуме пульсировала боль, но он усилием отгонял ее. Дважды до этого он уже ощущал подобную пустоту, чувство полной изоляции от благословенного варпа.

— Эфир заперт, — прорычал Первый Послушник Ашканез, массируя себе виски. — Мы отрезаны и дрейфуем. Это… Это мерзость! Подобное не может происходить.

Буриас выглядел бледным и потерянным. Он смотрел на свои трясущиеся руки с выражением подступающей паники на лице. Мардук мог лишь гадать, сколь ужасен был разрыв, который переживал одержимый воитель.

Кол Бадар стоял на одном колене, уперевшись рукой в пол для устойчивости. Корифей и в лучшие времена никогда не был особо чувствителен к варпу, однако и он был потрясен. Его лицо было похожим на воск и даже более обыкновенного смертельно мрачным.

Мардук извлек из ножен цепной меч и тщательно осмотрел его, вертя в руках. В оружии не было привычного присутствия демона: Борг`Аш ушел.

На одной из все еще работавших консолей слабо замерцала светящаяся выпуклость. Кол Бадар у усилием поднялся на ноги и подошел туда.

— Сообщение с «Круциус Маледиктус», — произнес он.

— И что же хочет нам сказать Великий Апостол?

— О боги! — выругался Корифей. — Он утратил устройство.

— Что? — спросил Мардук. — Как?

— Не сказано. Но он установил его местонахождение. И приказывает нам вернуть его.

— Ну разумеется. И где же оно?

— На поверхности.

Мардук усмехнулся и покачал головой.

— Он хочет, чтобы мы вернулись и забрали его, будучи полностью отрезанными от варпа, да? Это самоубийство.

— Самоубийством будет этого не сделать, — отозвался Кол Бадар.

— Поясни.

— Мы на виду у «Круциус Маледиктус». В сообщении говорится, что, если в течение следующих пятнадцати минут мы не предпримем попытку, то по нам откроют огонь.

— Он блефует. Его системы отключены так же, как наши.

— Может и так, — произнес Кол Бадар.

— Боги! — ругнулся Мардук. — Ну ладно. И как нам это сделать?

— Демонически-усиленные навигационные системы «Клешней ужаса» не работают, — сказал Кол Бадар, качая головой. — Мы не можем ими воспользоваться.

— Проклятье! — взревел Мардук, кипя от бешенства. — Значит, штурмовые челноки.

— При попытке покинуть планету были уничтожены три «Грозовых птицы» и пять «Громовых ястреба», — произнес Кол Бадар. — Среди выбравшихся нет ни одного целого. Пройдут недели прежде, чем их можно будет снова использовать для развертывания. Проводить штурм с их помощью бесполезно. Нас уничтожат.

— И что ты тогда предлагаешь, Корифей? Говори! Мы должны вернуть устройство! Неудача недопустима!

Палуба затряслась, и из тени выступила громадная фигура Разжигателя Войны.

— Есть другой способ… — прогрохотал древний дредноут.

Аквилий и горстка ветеранов из Стойких Стражей 1-й роты сражались спина к спине в темном пространстве внутри Храма Глориата, отчаянно пытаясь удержать некронов на расстоянии. Они покинули свою позицию наверху храма полчаса тому назад, увидев, как рухнул с неба приближавшийся к ним «Громовой ястреб». На месте его крушения в городе внизу расцвел пламенный взрыв, в котором погибли все находившиеся на борту боевые братья.

Они стреляли из болтеров короткими плотными очередями, экономя боеприпасы, но зарядов оставалось опасно мало. Нечеловеческие автоматы безостановочно приближались неспешными и идеально синхронными движениями. Во тьме храма их бездушные глаза ярко светились, и от серебристых скелетов отражалось мерцание энергии их дьявольского оружия.

Аквилий крепко сжимал левой рукой резное древко свернутого знамени ордена. Его хватка ослабла бы только после смерти, и даже тогда врагам пришлось бы разжимать ему пальцы, чтобы он выронил святой штандарт. Молодой коадъютор ощущал одновременно безумную гордость и благоговейную покорность уже от того, что находился рядом со священной реликвией, не говоря уж о том, что он держал ее в бою.

Будь ситуация не столь тяжелой, Аквилия бы переполнило почтение к окружавшим его прославленным героям, которые сражались бок о бок с ним. Он и представить не мог лучшей смерти, чем гибель в бою вместе с ветеранами 1-й роты, а смерть казалась неизбежной.

Громадные облицованные золотом двери Храма Глориата были разрушены. Их вышибло внутрь от попадания разрядов зеленой энергии, и следом вошел строй смертоносных ксеносов. Само их присутствие здесь было оскорбительно, и Белые Консулы встретили их болтерами и цепными мечами. Но десантников была всего горстка, а против них собралось бесчисленное море зла.

Белых Консулов оттесняли все дальше назад. Они выбрали в качестве позиции лестницу центральной кафедры, и именно там Аквилий водрузил знамя ордена, поклявшись, что оно не падет, пока он дышит.

Храм был огромным, крупнейшим собором в Боросской системе. Ежемесячно священные залы посещали десятки тысяч мужчин и женщин, многие из которых тратили на паломничество все свои сбережения. Арчатые потолки возносились невероятно высоко и терялись во тьме. В каждом из четырех обширных крыльев собора были свои кафедры, часовни и клиросы, но Аквилий и его боевые братья из первой роты стояли в центральном нефе. Во внутреннем пространстве храма громко отдавался звук шагов металлических костлявых ног врагов по мраморному полу.

Сверху нависали семь ярусов сидячих мест, а под лестницей на полу храма располагались сотни низких скамей. В общей сложности в стенах храма могли с комфортом разместиться более двухсот тысяч верующих. В священные праздники на Площади Победы собиралось в сто раз больше людей, чтобы послушать хор Глориата и посмотреть проповедь на мерцающих голо-экранах. Теперь же пол заполняла смертоносная мерзость, которая бесстрашно двигалась на Белых Консулов, изрыгая из древнего оружия смерть.

— Пустой! — выкрикнул один из Белых Консулов, израсходовав магазин. Боевой брат-ветеран закинул украшенный болтер за плечо и обнажил силовой меч, священную реликвию ордена. Сверкающие дуги зеленой энергии сразили двоих ветеранов в синих шлемах, ободрав их до костей.

Множество скелетоподобных автоматов пало под выверенным огнем Стойких Стражей, но в собор входили все новые, число которых не поддавалось подсчету. Груда изуродованных останков уничтоженных некронов скопилась у подножия широкой лестницы, которая вскоре стала напоминать островок посреди моря металлических скелетов.

Некронов было невероятно трудно сразить. Каждый из них мог принять достаточно огня, чтобы свалить Астартес, и лишь потом их неуклонное наступление останавливалось. Но даже тогда многие попросту снова вставали на ноги через несколько секунд, и на них не оставалось ни следа от полученных повреждений.

Аквилий заметил, как один из воинов-некронов наклонился и поднял собственную руку, оторванную зарядом мелтагана. Из поврежденного плеча ксеномашины летели искры, но как только отделенную конечность приложили к суставу, они исчезли. Металл потек, словно ртуть, и сустав восстановился. В мгновение ока конечность встала на место, и некрон продолжил свое упорное наступление, карабкаясь к ним по лестнице.

До передних рядов врага оставались уже считанные метры, и с каждым тяжелым шагом те приближались.

Атакуя, некроны не производили никаких звуков помимо идеально синхронного стука металлических ног о мрамор и трескучих выстрелов их оружия. Отсутствие боевых кличей, воплей боли и победных восклицаний было, по мнению Аквилия, еще более зловещим и нервирующим, чем яростные проповеди предателей из Несущих Слово.

Шаг за шагом некроны сокращали дистанцию, пока не добрались до группы Белых Консулов у подножия золотого изваяния Бога-Императора. Они вскинули оружие над головами, намереваясь обрушить его на синие шлемы Астартес. Аквилий увидел, что в нижней части смертоносного оружия выступали изогнутые топоры чужеродного вида. Ксеносы не отличались ни скоростью, ни умением, однако сражались с убийственной целеустремленностью, нанося мощные и тяжеловесные удары.

Силовые клинки загудели, рассекая черепа и грудные клетки пришельцев, с легкостью плавя живой металл. Цепные мечи вырывали из скелетоподобных конечностей куски, а стрельба из болтеров в упор отшвыривала уничтоженных некронов вниз по лестнице на их сородичей.

Аквилий открыл огонь из болт-пистолета, вышибив затылок одному из врагов, а затем перенес прицел и скосил другого некрона очередью. Реактивные разрывные заряды сдетонировали в грудной клетке ксеноса, разнеся ее на куски. Тот упал без единого звука, но на его место, сделав автоматический шаг, встал другой.

Показания счетчика боезапаса на задней части пистолета неуклонно снижались, и это был последний магазин. Последние несколько выстрелов он произвел выверенно и обдуманно, следя за тем, чтобы каждый из оставшихся болтов сразил врага. Последним зарядом он пристрелил некрона, занесшего для удара над головой свое тяжелое оружие. Выстрел попал в один из злобных светящихся глаз, и голова раскололась надвое от взрыва. Остатки черепа повисли на позвоночном столбе. Однако робот не упал.

Аквилий зарычал от разочарования, когда половинки черепа некрона вновь срослись, и повреждения восстановились, не оставив ни следа. Отшвырнув болт-пистолет в сторону, коадъютор перехватил древко знамени ордена обеими руками, будто копье. На основании древка был шип. Зарычав от натуги, он вогнал его в грудь некрону, отбросив того назад.

Что-то вцепилось в ногу Аквилия, и он посмотрел на нечеловечески-бесстрастное лицо некрона. Тощие скелетоподобные руки скребли по броне в поисках опоры. У мерзкой твари отсутствовала нижняя часть тела и одна рука, но глаза продолжали гореть холодной чуждой яростью. Даже расчлененное, существо двигалось вперед, подгоняемое нечеловеческой волей. Коадъютор с отвращением отшвырнул его ударом ноги и вытащил цепной меч.

Оглядев неф, Аквилий увидел во мраке море пылающих колдовским огнем глаз, которые неуклонно приближались со всех сторон. Их было слишком много, чтобы оставалась хоть какая-то надежда на выживание.

Аквилий понял, что до конца им осталось в лучшем случае несколько минут.

Словно для того, чтобы усугубить безнадежность положения, до коадъютора донесся судорожный вздох боли. Спихнув ногой тело некрона с яростно крутящегося цепного меча, он бросил взгляд через плечо и увидел, что библиарий-эпистолярий Ливентий упал на колени, и из его груди хлещет кровь. В теле престарелого библиария зияла сквозная дыра, и над ним стоял с занесенным оружием воин-некрон. Аквилий закричал и попытался развернуться, чтобы встать между ними, но ему не хватило скорости.

С тошнотворным влажным хрустом некрон опустил тяжелую секиру своего оружия на череп библиария, вложив в удар разрушительную силу. Темный клинок дошел до самых зубов. Пока автомат пытался выдернуть оружие, Аквилий шагнул вперед и рубанул его цепным мечом по лицу. Некрон отшатнулся назад, но дело было уже сделано, и Ливентий упал наземь лицом вниз. Убившее его оружие так и осталось торчать из головы.

В живых оставалось только четверо Белых Консулов. Столь многие его братья уже умерли, так много воинов, куда более важных, чем он сам — великий магистр Валенс, библиарий-эпистолярий Ливентий, капитан Децим, проконсул Осторий. Казалось неправильным, что столь могучие воители были убиты, а он все еще оставался в живых.

Аквилий стиснул зубы. Он поклялся, что, если ему будет суждено умереть в этот день — а подобная судьба казалась неизбежной — то он заберет с собой как можно больше врагов. Что предки смогут им гордиться.

— За Императора! — взревел он и бросился в схватку.

Голова Неумирающего резко повернулась. Злобные огни его бездушных глаз ярко светились, рыская по площади. Паря в метре над землей, древнее существо плавно развернулось на месте, вертя головой в разные стороны в поисках источника зафиксированного им неподалеку всплеска энергии.

Изящным жестом он вытянул одну из тонких конечностей, и из мрака под саваном вырвалось облако крохотных скарабеев. Когда длинные игольчатые пальцы Неумирающего распрямились, миниатюрные роботизированные насекомые влетели ему в руку. Они начали сцепляться друг с другом, каждый из скарабеев хватался за соседа шипастой лапкой и мандибулой. Маленькие создания заняли свои места и замерли, сложившись в двухметровый посох. Завершив его формирование, скарабеи слились друг с другом, и орудие стало цельным и гладким. На каждом конце оружия загорелся зеленоватый свет, образовавший два энергетических клинка, потрескивавших от едва сдерживаемой мощи.

С изяществом, намного превосходившим умения его слуг, Неумирающий описал двухклинковым посохом сверкающую дугу и стал ждать появления врага.

Повинуясь не прозвучавшим распоряжениям своего господина, телохранители Неумирающего встали наготове, по их длинным боевым косам заструилась энергия.

В центре площади, среди стоявших со всех сторон бесконечных фаланг неподвижных некронов, начал проступать мерцающий источник света, за которым быстро появилась сотня других. Они светились и мерцали, словно плотные стаи светлячков, а спустя долю секунды начали сгущаться в призрачные фигуры. С резким треском вытесняемого воздуха с «Инфидус Диаболус» телепортировались сто закованных в терминаторские доспехи воинов культа Помазанников.

Среди них возникла огромная фигура Разжигателя Войны. Громадная боевая машина была одним из немногих дредноутов, способных на подобный маневр. Впереди Несущих Слово появился военный лидер и Корифей Воинства Кол Бадар, рядом с которым стоял Темный Апостол Мардук.

Темный Апостол был облачен в древний комплект терминаторских доспехов, чьи темно-красные пластины глянцево блестели. Доспех был отделан шипами из темного металла, а на броне крошечными символами колхидской клинописи были кропотливо выгравированы тысячи священных выдержек из «Книги Лоргара». Спутанный меховой плащ был закинут на огромные плечи нового доспеха, в правой руке Мардук держал свой жезл власти — смертоносный крозиус арканум, чье шипастое навершие потрескивало от энергии. В левой руке был старинный комби-болтер, выполненный в виде демонической пасти. Последний раз это оружие носил сам Разжигатель Войны во время битвы за Дворец Императора на Терре.

Терминаторскую броню не надевали девять тысячелетий, с тех самых пор, как Разжигатель Войны — тогда еще бывший Темным Апостолом 34-го Воинства — получил смертельную рану и был извлечен из доспеха перед помещением в вечное заточение внутри саркофага. Почтенный комплект брони благоговейно отремонтировали, однако никто так и не дерзнул надеть его на себя. Тысячелетия он оставался бездействующим, пустым и невостребованным, закрытым в гробнице великого героя. И вот теперь, по распоряжению Разжигателя Войны, он вновь вкушал битвы. Внутри череполикого шлема Мардук свирепо ухмылялся, наслаждаясь ощущением силы, которое давал доспех. Он ощущал себя богом.

Его взгляд упал на Неумирающего, находившегося на расстоянии менее ста метров. Он уже сталкивался с этим созданием и мгновенно узнал его. Даже отсюда он видел, что в нагрудную пластину встроена вращающаяся сфера Регулятора Связей.

— Туда! — взревел Мардук, указывая крозиусом в сторону повелителя враждебных ксеносов.

— Цель принята, — подтвердил Кол Бадар, и в его руке зарычал комби-болтер. — Вперед, мои братья-Помазанники! Убивайте во имя живых, убивайте за мертвых!

Терминаторов и дредноута отделяли от их цели более трех сотен воинов-некронов. Вокруг находились еще тысячи. Словно внезапно пробудившись ото сна, некроны — все как один — повернулись навстречу Помазанникам, и мгновенно началась схватка.

— Смерть предателю крестового похода! — прогремел Разжигатель Войны, снова переживая сражение минувших дней.

Кол Бадар зарычал, отстреливая некронов и десятками разрывая их на куски плотными очередями.

— Сомкнуть строй! Продолжать двигаться! — заорал он. Помазанники углубились во вражеские ряды, на каждом пройденном шаге уничтожая десятки машин ксеносов.

По венам Кол Бадара струилась горячая кровь, два сердца колотились в груди. Он сжал силовые когти на голове одного из некронов и свирепым рывком начисто оторвал ее. Тяжеловесным ударом тыльной стороны руки он поверг еще одного робота наземь. Пока тот пытался подняться, он прижал к его голове спаренные стволы комби-болтера и нажал на спуск.

Одного из некронов поднял над землей воин-Помазанник, вогнав в грудь неудачливой машины свой цепной кулак. Во все стороны полетели обломки металла, а потом некрона разорвало надвое. Еще один растекся, когда его тело расплавила комби-мелта.

Погибло полдюжины Помазанников, которых сразил чудовищно результативный огонь гаусс-оружия некронов. Никто из братьев и шагу не сделал, чтобы помочь им. Кол Бадар видел, что под опустошительным огнем некронов падают все новые его боевые братья, воители, с которыми он сражался бок о бок в бессчетных кампаниях по всей галактике. Оружие было ужасающе эффективно, против него слабо помогали даже терминаторские доспехи. Каждый жгучий энергетический залп срывал броню слой за слоем, пока не показывалась бледная плоть, которую обдирало до костей. Долей секунды позже кость также оказывалась расщеплена на субатомном уровне.

По его плечу полоснул луч энергии, рассекший броню. Кол Бадар развернулся и срезал нападавшего, откинув того назад, где его прикончил один из братьев, снесший некрону голову с плеч ударом силовой булавы.

Разжигатель Войны пронесся через ровный строй врагов, отшвыривая в сторону десятки воинов-скелетов каждым взмахом тяжелых когтей. Еще десятки разлетелись на куски, когда тяжелые болтеры Разжигателя Войны проложили в их рядах просеку.

Безучастные и, казалось, безразличные к противостоящей опасности, все новые некроны подходили и заполняли бреши, оставшиеся на месте их павших товарищей, вставая на пути неистовствующего дредноута. В бронированный корпус Разжигателя Войны вонзились зеленые дуговые разряды, которые проделали в панцире зияющие дыры и обнажили внутренние механизмы дредноута, однако это не замедлило его.

Воин-некрон перед Кол Бадаром занес оружие над головой, целясь расположенным под стволом топором ему в плечо. Корифей перехватил удар силовыми когтями. Он сжал руку в кулак, и оружие смялось, а во все стороны брызнула зеленая энергия. С резким лязгом металла он ударил некрона в висок стволом комби-болтера, а затем вогнал ему в грудь острия когтей.

Потрескивая от энергии, когти прошли между ребер некрона, и машина-труп улетела прочь от резкого движения руки.

Грядущая смерть была очевидна. Не было ни единого шанса, что хоть кто-то из них выберется отсюда.

Кол Бадар начал смеяться. Уже столетия он не чувствовал себя настолько живым.

Мардук обрушил свой крозиус на голову некрона. Та раскололась от силы удара, обнажив искрящие провода и схемы. Механический труп рухнул на землю, и на мгновение впереди появилось свободное место, позволившее бросить взгляд на цель.

Древнее существо из живого металла плавно скользило к нему и Помазанникам. Мардук видел, что их отделяет от бессмертного противника лишь тонкая линия вражеских машин.

Вышагивавшие перед Неумирающим воины были непохожи на тех, что попадались ему до этого. Их тела не изображали смерть, как у других некронов, а скорее выглядели бронированной пародией на живущих. Они и двигались иначе, движения были плавными и естественными, куда сильнее напоминая живого противника, чем ходульная походка низших воинов. Высокие и стройные, они могли легко сравниться по росту с одетыми в терминаторскую броню Помазанниками, хотя и уступали им по массивности в разы. В руках они держали похожие на алебарды боевые косы, клинки которых мерцали зеленой энергией.

Помазанники и избранные стражи Неумирающего сошлись, и энергетические боевые косы столкнулись с силовыми булавами и цепными кулаками. Враги двигались с пластичной грацией, их оружие вертелось по неуловимым дугам, оставляя за собой сияющие следы.

Эти орудия оказались чрезвычайно смертоносными, они с легкостью пробивали терминаторские доспехи. Мардук видел, как один из Помазанников вскинул зазубренный силовой меч навстречу несшемуся к шее удару, но клинок оказался аккуратно отсечен. Энергетическое оружие некрона продолжило свой путь и вонзилось в тело ветерана Несущих Слово, распоров его от шеи до груди.

Увидев ошеломляющую мощь боевых кос, Мардук начал отшатываться от шипящего клинка, не пытаясь блокировать удар. Громоздкость новообретенного терминаторского доспеха замедляла его движения, хотя и не столь сильно, как он изначально ожидал.

Мардук отвел в сторону очередной нацеленный на него замах, следя за тем, чтобы крозиус соприкасался только с металлическим древком боевой косы, а не с энергетическим клинком. Его ответный удар почти что сорвал голову некрона с плеч, и Темный Апостол свирепо ухмыльнулся. Потери в скорости сполна компенсировались приобретением грубой силы, которую придавали ему плотно сбитые сервомускулы терминаторского доспеха.

Отшвырнув в сторону еще одного врага и проделав в его бронированной груди множество глубоких пробоин с помощью комби-болтера, Мардук рванулся вперед, отчаянно пытаясь сократить дистанцию до Неумирающего.

Казалось, что вблизи от смертоносных воинов тупая боль в груди, ощущение отрезанности от варпа, усилилась. Ему хотелось побыстрее окончить бой. Он не знал, сколько еще сможет выносить заполявшую его зияющую пустоту.

Неумирающий плавно скользнул вглубь жестокой схватки. В его руках вертелся посох с двумя клинками. Двое Помазанников мгновенно пали, срезанные с непринужденностью совершенства. Оба воина были аккуратно рассечены пополам с пренебрежительно малым усилием. Вставленный в грудь древнего существа вертящийся Регулятор Связей разливал вокруг себя призрачный свет, дразня Мардука.

Пал еще один Помазанник. Посох Неумирающего проделал ровный разрез от плеча до бедра, и половинки воина осели на землю. Повелитель некронов описал посохом неуловимую дугу, нацелив один из концов на другого терминатора Хаоса. В неудачливого воителя ударил жгучий заряд энергии. Воин-Помазанник завалился назад с пробитой в груди дырой размером с голову.

Мардук зарычал и бросился вперед, приближаясь к Неумирающему сбоку. Он увидел, как с другого фланга к древней твари движется с ревущим болтером в руках громоздкая фигура Кол Бадара, и ощутил прилив ярости при мысли, что Корифей лишит его добычи.

Голова Неумирающего была повернута в сторону от него, следя за Кол Бадаром. Он подошел ближе, со всей силой занося крозиус арканум и целясь в изящный, казавшийся тонким, череп ужасного создания. Удар не достиг цели. Даже не повернув головы, владыка некронов парировал его одним из энергетических клинков на конце посоха, а другим полоснул по телу Кол Бадара, почти выпотрошив того.

Повернувшись с обманчивой неторопливостью и плавностью и продолжая парить в метре над землей, Неумирающий с легкостью отбивал одновременные атаки Мардука и Кол Бадара. В схватку вступил третий воитель, нанесший удар силовой булавой. Брат-Помазанник сразу же погиб, в его голову погрузился энергетический клинок.

Из глубокой раны на теле Кол Бадара хлестала кровь. Он вскинул комби-болтер, поливая очередями из обоих стволов. При повороте саван Неумирающего распахнулся, и на Корифея обрушилось густое облако скарабеев, которые вцеплялись и кусали его. Хотя крохотные механические насекомые могли нанести мало серьезных повреждений терминаторскому доспеху, но они поглотили ярость выстрелов. Болты взрывались, не достигая намеченной цели.

Мардук нанес врагу очередной удар. Но двухклинковый посох снова описал незаметную дугу и отвел оружие в сторону. Мардук был готов к этому и быстро изменил угол атаки, но и она оказалась заблокирована. Круговой парирующий прием искусно обезоружил его, и крозиус арканум улетел в сторону, приземлившись на расстоянии нескольких метров.

Продолжая вертеться, Неумирающий рассек надвое еще одного Помазанника, который шагнул вперед, чтобы напасть на древнее существо, а затем ловко всадил один из энергетических клинков точно в Кол Бадара, пронзив того насквозь.

Мардук навел на врага свой комби-болтер и вдавил спуск. Прежде, чем из патронника успел вылететь первый болт, Неумирающий выдернул клинок из Кол Бадара и крутанул его. Мардука откинуло на шаг назад, и он осознал, что что-то не так, лишь когда увидел брызнувший фонтан крови.

Мгновением позже пришла боль. Темный Апостол ошеломленно уставился на лежавшую отсеченной на земле его собственную руку. Кисть все еще сжимала комби-болтер.

С другой стороны от Неумирающего Кол Бадар упал на одно колено, из раны в груди толчками выплескивалась кровь. Древнее создание демонстративным мастерским движением крутануло посох вокруг себя. Его окружало кольцо тел.

Со всех сторон приближались некроны, их гаусс-свежеватели извергали смерть. Мардук, не желавший смириться с поражением, ощутил прилив злобы.

— Сразись со мной, предатель! — раздался грохочущий вопль, и громадная фигура Разжигателя Войны прорвалась через группу некронов, отшвырнув тех с дороги взмахом тяжеловесной механической руки. Дредноут атаковал, изрыгнув перед собой поток огня из тяжелых болтеров.

Разжигатель Войны охрип от боевых псалмов Воинства, но в его голосе все еще оставались сила и властность. Его глаза были прикованы к ненавистной фигуре врага, облаченного в волнистую золотую броню.

С острых шипов крозиуса капала кровь, доспех испещряли воронки от полученных в бою попаданий. Он был измотан, яростное сражение длилось уже недели. Он не мог вспомнить, когда последний раз отдыхал. Но ничто из этого не имело значения теперь, когда перед ним оказался объект всей его ненависти и злобы.

Вокруг были разбросаны тела побежденных врагов, желтые доспехи покрывала кровь. На его пути больше никого не осталось.

Куда ни взгляни, везде бушевала битва, братья сражались с братьями. Зрелище было великолепно, однако в то же время оно наполняло его пылающей ненавистью к тому, кто своей надменностью вызвал все это.

Он облизнул забрызганные кровью губы и крепче сжал рукоять крозиуса, глядя на того, на чьих руках была кровь каждого павшего благородного брата-Астартес.

Когда-то он звал этого человека Императором. Когда-то даже поклонялся ему. Он сплюнул, словно рот внезапно наполнился омерзительной отравой.

Лжец. Предатель крестового похода. Тот, кто предал Воителя.

Тот, кто обманывал их всех.

— Теперь все кончено, — произнес он. — Твоя ложь более не приведет к смерти никого из братьев-Астартес.

И вот на стенах величайшего из когда-либо возведенных дворцов он бросился на своего смертельного врага, намереваясь стать тем, кто сразит Ложного Императора.

— Теперь все кончено, — прогремел Разжигатель войны. — Твоя ложь более не приведет к смерти никого из братьев-Астартес.

Неумирающий плавно повернулся навстречу атакующему дредноуту и, словно танцор, с нечеловеческой скоростью и гибкостью извернулся всем телом. Болты прошли мимо, оставив прорехи в трепещущем саване, но не задев тела.

Разжигатель Войны бросился вперед, исторгая на ходу неразборчивый рев: десятитонное металлическое чудовище, полное жестокости.

Неумирающий поднырнул под удар когтей дредноута, посох с двумя клинками полоснул по бронированному корпусу Разжигателя Войны со вспышкой искр и мучительным визгом рвущегося металла.

Разжигатель Войны пытался погасить инерцию движения, которая протащила его мимо Неумирающего. Еще до полной остановки поврежденный корпус дредноута повернулся, разворачивая тяжелые болтеры. Мощные орудия взревели, изрыгая непроницаемую завесу крупнокалиберных зарядов по широкой дуге, преследуя верткого противника. Неумирающий был слишком быстр, он опережал опустошительный залп на долю секунды.

Перехватив посох, словно копье, Неумирающий скользнул вперед. Заряды тяжелого болтера разорвали призрачный саван. С нечеловеческими силой и скоростью Неумирающий вогнал свое оружие в самое сердце корпуса дредноута. Светящийся энергетический клинок без сопротивления рассек толстую броню Разжигателя Войны и пронзил его.

Мардук взревел от ярости и нежелания верить увиденному, однако он не мог ничего сделать, пока Неумирающий выдергивал сияющее энергетическое оружие, раскачивая его вбок и вспарывая саркофаг. Из смертельной раны хлынули зловонные амниотические жидкости, и Мардук заметил внутри иссохшее и бледное скорченное тело Разжигателя Войны.

Было трудно поверить, что некогда это был один из величайших воинов Легиона и как минимум Темный Апостол. Сейчас он походил на выкопанного мертвеца, чей полусгнивший труп жестоко удерживали в ужасном состоянии не-жизни. Безжизненного утопленника соединяли с нервной системой дредноута провода, кабели и трубки. Только вся эта паутина не давала ему выпасть на землю. Это был всего лишь изуродованный торс, на который безвольно свисала костлявая голова.

Большая часть черепа отсутствовала, то ли от приведших к заключению ран, то ли после хирургической операции. В обнажившуюся мозговая ткань — отвратительного цвета, будто гнилой плод — были воткнуты десятки проводов с иглами на концах. Нижней челюсти не было. Только сросшиеся ребра и гигантские пропорции скелета указывали на то, что когда-то это был гордый воитель-Астартес.

Механизированное тело дредноута содрогнулось и затряслось, от поврежденных кабелей и проводки полетели искры.

Мардук прицепил священный крозиус к поясу и припал на колено, вытаскивая из собственной мертвой руки старинный комби-болтер. Он поднялся, ощерившись от ненависти, и выстрелил Неумирающему в спину.

Проявив сверхъестественное чутье, Неумирающий уклонился вбок от очереди болтера и повернулся, раскручивая в руках свою энергетическую косу.

Однако он не смог уйти от Разжигателя Войны.

С дредноутом еще не было покончено. Как только Неумирающий отвернулся, Разжигатель Войны рванулся вперед и сомкнул громадные силовые когти на теле противника. Повелитель некронов сопротивлялся, размахивая своим двусторонним посохом, но не мог освободиться. Он целиком оказался в захвате Разжигателя Войны.

— Смерть Ложному Императору! — взревел дредноут и сжал кулак.

Человекоподобное тело Неумирающего разлетелось, распавшись на миллион скарабеев. В центре жужжащего облака металлических насекомых парил Регулятор Связей.

Над Разжигателем Войны взлетели искры и пошел тошнотворный черный дым. Дредноут задергался в конвульсиях. Стража Неумирающего выступила вперед. Их боевые косы полыхнули, разрывая бронированные бока Разжигателя Войны.

Мардук зарычал от злобы и двинулся вперед. В его руке ревел комби-болтер. Кол Бадар сокрушил двоих Бессмертных и шагнул в середину роя скарабеев, нанося удары по по механическим насекомым.

Темный Апостол заметил Корифея только тогда, когда силовые когти того сомкнулись вокруг Регулятора Связей, выхватив устройство из воздуха. Когда клинки на пальцах громадного полководца сжались на вертящемся устройстве, оно снова приняло первоначальный облик бездействующей твердой сферы.

Реальность содрогнулась, и Мардук судорожно вздохнул, ощутив как на него вновь обрушилось благословенное прикосновение эфира. Темный Апостол прошептал благодарственную молитву богам, которых он чувствовал вокруг себя.

Кол Бадар держал Регулятор Связей силовыми когтями, стреляя по двум некронам из комби-болтера. Кровь вокруг отверстия в его груди уже запеклась и высохла, тельца Ларрамана в кровеносной системе затянули рану.

Недовольное жужжание облака скарабеев стало более заметным. Мардук увидел, что они начали вновь собираться в плотную стаю, явно образуя очертания Неумирающего.

— Нужно уходить. Сейчас же, — произнес Мардук, поливая из комби-болтера очередью и пробивая в возрождающемся владыке некронов отверстия. Однако он знал, что его попытки тщетны — Неумирающий восстанавливался и ничто не могло остановить этот процесс, что бы он ни делал.

— Ашканез, — проговорил Кол Бадар. — Включить обратную телепортацию. Немедленно!

— Выполняй, — сказал Первый Послушник Ашканез, кивая Буриасу. Корабль вокруг них оживал, наполняясь нечестивой жизнью с возвращением издавна заключенных в нем демонов.

— Почему бы просто их не бросить? — раздался рык громадной фигуры чемпиона Кхалаксиса. — Дать ксеносам покончить с этим вместо нас?

Рука Буриаса остановилась над активационной руной на панели управления телепортацией в ожидании ответа Первого Послушника.

— Не будь дураком, — отмахнулся Ашканез. — У них устройство. Кроме того, Помазанники с нами. Выполняй.

Буриас опустил кулак на светящуюся руну.

Словно сливающиеся капли расплавленного металла, миллион крохотных скарабеев утратил свою форму и стал соединяться, пока в воздухе перед Мардуком вновь не повис сияющий совершенством и неповрежденный Неумирающий. В темных глазницах начали светиться злобные огоньки. Владыка некронов повертел головой-сюда, будто разминая шею, а затем остановил свой непроницаемый взгляд на Мардуке. Воздух заблестел, когда бессмертное существо завертело свой смертоносный посох с двумя клинками и заскользило к Темному Апостолу.

— Давай же, Ашканез, — прошипел Мардук, пятясь назад и продолжая стрелять из старинного комби-болтера. Спаренный изогнутый магазин опустел, и он убрал почтенное древнее оружие в кобуру, вновь вынув крозиус.

Затем он ощутил внезапное головокружение, и зрение затуманил яркий свет.

Когда он рассеялся, Мардук стоял на тускло освещенной нижней палубе «Инфидус Диаболус», уставившись в дуло мелтагана.

— С возвращением, Апостол, — прорычал Первый Послушник Ашканез.

Семнадцатая глава

Первый Послушник Ашканез стоял на расстоянии пяти метров, направив мелтаган точно на Мардука. Это оружие задумывалось как противотанковое. На такой дистанции даже терминаторская броня мало помогла бы.

Не делая резких или угрожающих движений, Мардук повернул голову и огляделся, не выпуская Первого Послушника из поля зрения. Рядом с ним стоял Кол Бадар, но остальных братьев из числа Помазанников не было видно. Здесь были только они пятеро.

— Ты смеешь направлять оружие на своего Темного Апостола? — оскалился Мардук, его голос дрожал от едва сдерживаемой ярости. — В чем дело?

— Настал час правосудия, Апостол, — ответил Ашканез.

Лицо Первого Послушника было скрыто в тени капюшона. В полумраке позади Ашканеза стояли Буриас и Кхалаксис. Оба скрыли лица капюшонами, но были легко узнаваемы.

— Ты хочешь судить меня? Заносчивый сукин сын. Посмотрите на себя, — сказал Мардук голосом, полным обличения, — вы даже не хотите открыть лица. Вы трусы, бесполезные трусы, которые лишь позорят собой XVII Легион.

Огромная фигура Кхалаксиса застыла, руки крепко сжали рукоять огромного цепного топора. Буриас со злостью откинул капюшон.

— Ты сам навлек это на себя, господин, — ощерился Несущий Икону.

— А ты всегда был подлым псом, Буриас, — парировал Мардук. — Мне следовало бы тебя давным-давно прикончить.

— Довольно, — зарычал Ашканез. — Где устройство?

— У меня, — произнес Кол Бадар.

— Хорошо, — сказал Ашканез. — Сними шлем, Апостол. Я хочу видеть твои глаза, когда ты умрешь.

Мардук бросил взгляд на обрубок своей левой руки, затем на все еще зажатый в правой священный крозиус, а потом снова на Ашканеза.

— Наверное, мне понадобится небольшая помощь. Ты не мог бы подойти и забрать у меня крозиус, Послушник? — поинтересовался он. — Ясно же, что ты в любом случае собираешься его присвоить, так почему бы не сделать это прямо сейчас?

— Я так не думаю, — произнес Ашканез, явно не собираясь сокращать дистанцию между собой и огромным Темным Апостолом, закованным в древний терминаторский доспех Разжигателя Войны.

— Трус, — усмехнулся Мардук.

— Разумный, — поправил его Ашканез. — Шлем, Апостол.

Мардук прицепил крозиус к шипастой поясной цепи и снял череполикий шлем. Тот отсоединился с шипением сжатого воздуха. Злобное красное свечение линз померкло, и он пристегнул шлем к поясу. В глазах Темного Апостола кипела ненависть.

— Доволен? — оскалился он.

Первый Послушник кивнул.

— Где мои братья — Помазанники? — зарычал Кол Бадар.

— Их кровь тоже на твоих руках, Послушник? — спросил Мардук.

— В их смерти нет никакого смысла. Они телепортированы обратно в целости, — сказал Акшанез. — Я не счел необходимым делать их свидетелями этого.

Мардук облизнул губы, его взгляд метался между тремя стоявшими перед ним воинами.

Ашканез продолжал удерживать свой мелтаган нацеленным точно на Мардука.

— Ты довольно высоко себя оцениваешь, Первый Послушник, — сказал тот. — Ты вправду думаешь, что вы трое справитесь с нами обоими?

— Нет, — произнес Ашканез. — Не думаю.

Мардук было открыл рот, чтобы заговорить, но захлопнул его, когда Кол Бадар отошел от него в сторону.

— Ах ты ублюдок, — ощерился он, когда Корифей склонил голову в почтении к Первому Послушнику.

— Я долго ждал этого дня, Мардук, — проговорил Кол Бадар.

— Все от тебя отвернулись, Апостол, — произнес Ашканез, не в силах избавиться от самодовольной насмешки в голосе. — Все твои самые надежные капитаны.

— Не все. Сабтек никогда не предаст, — ответил Мардук.

— Это так, — признал Ашканез. — Я верю, что этот глупец будет хранить свою нелепую верность тебе до самого конца. Очень жаль. Он хороший боец. Но в этой войне необходимы жертвы. Довольно скоро он умрет. Ты остался один, Апостол.

— Нет, — произнес Мардук. — Со мной боги Хаоса. И адские мучения покажутся тебе раем по сравнению с болью, которую я на тебя обрушу. За это оскорбление ты сгоришь.

— Нет, — отозвался Ашканез. — Ты не сможешь.

— Ты предатель и ублюдок, Ашканез. Как скоро он обратится против тебя, Буриас? Или против тебя, Кхалаксис? — спросил Мардук. — Получив власть над Воинством, он перестанет в вас нуждаться.

— Я наслушался вдоволь, — прорычал Кхалаксис. — Давайте убьем его и покончим с этим.

— Совет раскроет этот мелкий заговор, — сказал Мардук. — Они никогда не утвердят тебя Темным Апостолом Воинства, Ашканез.

— Заговор? — преспросил Ашканез. — Нет, Апостол, тут ты заблуждаешься. Мы не предатели, мы — будущее. Под властью Совета Легион загнивает, его идеалы извращены. Только глупец не в силах увидеть, что Эреб исказил идеалы Легиона в угоду собственным целям, подчинив Совет своей воле. Мы представляем новый порядок, который повергнет власть Эреба над Советом.

— Экодас набил твою голову ложью, — произнес Мардук. — Его маленькое восстание ни к чему не приведет. Вас будут гнать, как предавших псов, каковыми вы и являетесь.

— Ты неправ, Мардук. Это не мелкий мятеж. Мы — Братство. Приближается время Третьей Чистки.

— Братство? — изумленно переспросил Мардук. — Братство в прошлом. Оно умерло десять тысячелетий тому назад.

— А теперь заново родилось под властью нового Первосвященника.

Мардук расхохотался.

— Вы пребываете в еще большем заблуждении, чем я думал, — сказал он. — Экодас полагает, что может заново создать Братство в погоне за властью? Он в самом деле думает, что сможет представлять собой хоть какую-то угрозу Совету? Эребу и Кор Фаэрону?

— Это ты заблуждаешься, — с ухмылкой ответил Ашканез. — Все это тянется гораздо дальше Экодаса.

— Мне трудно в это поверить.

— Мне все равно. Но перед смертью знай, что сам Хранитель Веры, Кор Фаэрон, создал Братство заново.

— Это невозможно, — прошипел Мардук, хотя от слов Первого Послушника у него похолодела кровь.

— Более двадцати Воинств поклялись в верности Братству, — сказал Ашканез. — И еще десятки присоединятся к ним прежде, чем Эреб заподозрит, что находится в опасности.

— Это никогда не сработает, — проговорил Мардук.

— Скоро извращение Совета Эребом закончится. Под руководством Кор Фаэрона Легион вернется к истинному учению Лоргара.

— Хранитель Веры втянет Легион в гражданскую войну? — спросил Мардук. — Внесет раскол в наши ряды только для того, чтобы свергнуть брата? Это безумие!

Ашканез улыбнулся.

— Эреб слишком долго манипулировал Легионом, оставаясь в тени. Его время подошло к концу.

— Хватит лить отраву, предатель, — огрызнулся Мардук, поднимая голову. Безо всякого страха он посмотрел Ашканезу в глаза. — Как сказал Кхалаксис, время покончить с этим. — Ты согласен, Кол Бадар?

— Да, — произнес огромный полководец из-за спины Ашканеза. — Согласен.

Прежде, чем кто-либо успел среагировать, Корифей шагнул вперед и вогнал на всю длину в спину Ашканеза свои силовые когти.

Ашканез оказался поднят в воздух. Острия силовых когтей Кол Бадара высунулись у него из груди, на клинках пузырилась горячая кровь. Мелтаган Ашканеза вытрелил, и Мардук метнулся в сторону, чтобы избежать жгучего заряда. Свитки с проклятиями, прикрепленные к наплечнику, вспыхнули от выстрела, прочертившего борозду в броне, словно в масле.

Вокруг шипов священного крозиуса Мардука замерцала темная энергия, рука сжалась на рукояти, вдавив активационную руну.

Первым из соратников Ашканеза среагировал Буриас. Он мгновенно преобразился, черты его лица смешались с демоном внутри. Небрежным движением Кол Бадар швырнул Ашканеза в Несущего Икону, мгновенно выведя того из боя. Мелтаган вылетел из руки Первого Послушника.

Слабо освещенное помещение внезапно огласилось оглушительным ревом цепного топора Кхалаксиса. Огромный чемпион бросился на Мардука, его лицо исказилось от бешеной ярости.

Мардук парировал смертоносный удар, нанесенный двумя руками, темный крозиус и цепной топор столкнулись с ужасающей мощью. Силу Мардука увеличивали могучие сервомускулы новоприобретенного терминаторского доспеха, но даже несмотря на это, его рука подавалась под нажимом Кхалаксиса. Зубья цепного топора вгрызлись в крозиус, выбросив искры.

Возле Мардука оказалось лицо Кхалаксиса, пылающее ненавистью и боевой яростью. Зубы были оскалены.

— Я тебя на куски порву, господин, — проревел огромный восходящий чемпион, на его губах блестели слюна и пена.

— Мечтай об этом, — бросил Мардук, сделал шаг вперед и нанес удар лбом в лицо Кхалаксиса, сломав тому с резким хрустом и фонтаном крови нос.

Берсерк взревел от ярости и отшатнулся назад, выпустив рукоять топора из одной руки. Мардук шагнул вперед, чтобы расколоть ему череп, но попал прямо под оглушающий удар тыльной стороной руки. Шипастая перчатка Кхалаксиса врезалась ему в щеку, отбросив голову назад, и он ощутил во рту вкус крови.

Сделав шаг назад, Мардук инстинктивно вскинул крозиус и заблокировал несущийся к его шее безумно жужжащий цепной топор. С впечатляющей скоростью Кхалаксис крутанулся на пятках, разворачивая топор для удара под другим углом. Все еще приходя в себя после предыдущего удара, Мардук не успевал встретить очередную атаку своим оружием и потому подставил под удар цепного топора плечо. Тот глубоко вгрызся в броню, яросто разрывая ее, но не достал до кожи.

Мардук нанес удар крозиусом в бок Кхалаксиса, острия шипов пробили броню с резким выбросом энергии, отбросившей того назад. От раны исходило зловоние горелой плоти, но чемпион вновь кинулся вперед, только разъярившись от боли еще сильнее.

Пока цепной топор ревел, рассекая воздух на пути к Мардуку, Темный Апостол со всей силы опустил крозиус вниз, ударив им по одной из рук Кхалаксиса. Броня и кости раскололись на куски, и удар ушел в сторону. Сделав шаг назад, чтобы получить больше места для маневра, Мардук описал своим оружием страшную дугу, окончившуюся ровно у виска Кхалаксиса.

Острые шипы пробили череп чемпиона, вмявшийся внутрь от тяжеловесного удара булавы. Кровь брызнула на лицо Мардука, и Кхалаксис зашатался, словно пьяный. Он выглядел странно, черты лица вдавились внутрь, словно воск, растаявший под горячими солнечными лучами. Еще мгновение украшенный косичками чемпион покачался на ногах, а затем бесформенной грудой замертво упал под ноги Мардуку.

Силовая булава Ашканеза ударила Мардука сзади, швырнув его на колени. Второй злобный удар пришелся по руке, и он выпустил священный крозиус. Двигаясь быстрее, чем облаченный в громоздкую терминаторскую броню Мардук, Первый Послушник быстро шагнул вперед и ногой отшвырнул святое оружие.

Мардук поднялся на ноги и повернулся к Ашканезу с выражением ярости на лице.

— Ты не знаешь, когда нужно продолжать лежать, да? — прошипел он.

Лицо Первого Послушника было бледным от потери крови, а в уголках губ пузырилась красная пена. Через четыре ужасающих раны в груди из него вытекала живительная влага, но вскоре они должны были затянуться. Однако Мардук был удивлен, что тот еще жив, да еще и может продолжать сражаться.

С ревом, брызгая кровавой слюной, Первый Послушник шагнул вперед и обрушил на темя Мардука свою силовую булаву.

Темный Апостол остановил удар закованной в перчатку рукой, удерживая потрескивающее оружие на расстоянии. По всей его руке пробегали электрические разряды, но он продолжал держаться. На шее Первого Послушника вздулись вены, тот приложил все возможные усилия, чтобы опустить на Мардука булаву, однако его силы иссякали, и оба они это знали.

Мардук нанес тяжелый удар ногой в колено Ашканеза, разрывая сухожилия и связки. Первый Послушник рухнул на пол, рыча от боли. Темный Апостол шагнул вперед и с силой пнул его в бок, швырнув над полом. Первый Послушник врезался в ближайшую панель управления, продавившуюся под его весом.

Мелтаган Ашканеза лежал неподалеку, и Мардук пригнулся, чтобы поднять смертоносное противотанковое оружие. Ашканез отполз от панели управления, пытаясь встать. Разбитое колено не выдерживало его веса, ему пришлось вцепиться в панель, чтобы просто стоять вертикально. Мардук злобно ухмыльнулся, сжал мелтаган и двинулся к нему. Он остановился в нескольких шагах от Первого Послушника.

— Неважно, останусь ли я жив или умру, это не изменит грядущее, — ощерился Ашканез, на его губах пузырилась кровь. — Братство уже действует. Ты не сможешь его остановить.

Мардук навел мелтаган на уцелевшее колено Ашканеза и нажал на спуск. От оружия пошла волна ужасающего жара, от которого задрожал воздух. Мардук удерживал спусковой крючок пару секунд, аккуратно отделяя ногу Первого Послушника выше сустава и прижигая рану. Мардук добродушно усмехнулся.

Ашканез не стал кричать, даже когда жгучий заряд сплавил его броню с плотью и испепелил кости. Он упал, стиснув зубы от боли.

— При участии 34-го Воинства, или же без него, Братство очистит ряды нашего Легиона, — прошипел Ашканез с пола. Воздух был наполнен смрадом сожженной плоти. — Это ничего не изменит.

Мардук фыркнул и отвернулся, чтобы посмотреть на результат схватки между Кол Бадаром и Буриасом. С того самого момента, как Буриас давным-давно возвысился до должности Несущего Икону, эти двое раздражали друг друга. Теперь тысячелетия ненависти вырвались наружу.

Буриас Драк`Шал двигался на четырех конченостях, руки и плечи раздулись до непропорционально большого по сравнению с телом размера. Исходящие изо лба ребристые рога закручивались назад, игольчатые зубы обнажились в зверском оскале. Броня свисала с него окровавленными лохмотьями. В груди зияли глубокие пробоины, но они начали затягиваться прямо на глазах у Мардука, плоть срасталась, когда порождение варпа регенерировало.

С рычанием Несущий Икону прыгнул вбок, когда Кол Бадар вскинул комби-болтер, и два ствола взревели. Буриас Драк`Шал вскочил на ближайшую стену, вывернув шею под неестественным углом, чтобы не отрывать своих демонически-измененных глаз от Корифея. Лапы едва успели коснуться стены, когда он снова прыгнул, метнувшись прямо на Корифея. Кол Бадар пытался вести комби-болтер вслед за движением одержимого воина, вырывая из стен куски металла и разнося вдребезги хрупкие мониторы, но ему не хватало скорости.

Три средних пальца на каждой из рук Буриаса Драк`Шала срослись в толстые когти. Вытянув лапы, он ударил Корифея в раненую грудь, глубоко всадив демонические когти. Сила атаки вынудила Кол Бадара сделать шаг назад, но облаченный в терминаторскую броню полководец не упал. Когтистые лапы Буриаса засели в груди Кол Бадара, и он устроился там, словно адский примат. Удерживаясь одной когтистой рукой, свободной он успел пробить в груди Корифея несколько отверстий прежде, чем тот отшвырнул его ударом тыльной стороны силовых когтей.

Буриас Драк`Шал развернулся на лету и жестко приземлился, ощерившись и напружинив мышцы ног. Резким рывком он метнулся обратно к Корифею, но Кол Бадар вскинул комби-болтер и отшвырнул его на пол мощной очередью в грудь и лицо.

В броне и плоти остались окровавленные воронки, в которых виднелись мускулы и кости, и Буриас Драк`Шал затряс головой от злобы и боли. Часть челюсти была оторвана, обнажив акульи зубы и поблескивающую плоть. Когда он попытался подняться на ноги, еще одна очередь снова отбросила его назад, в него вгрызлись болты с реактивными наконечниками. Внезапно оружие Корифея заклинило, и оно умолкло у того в руках, от двух стволов вился дымок.

На ужасающе изуродованном лице Буриаса Драк`Шала проступила злобная ухмылка, и его плоть начала восстанавливаться. Он сплюнул на пол сгусток плоти и крови, а Кол Бадар с отвращением отшвырнул свой украшенный демонической пастью комби-болтер.

— Теперь у тебя проблемы, — произнес Буриас Драк`Шал, с трудом выговаривая слова, когда из его нижней челюсти стали прорастать толстые клыки.

Кол Бадар язвительно усмехнулся.

— Я так долго этого ждал, — проговорил он, сжимая силовые когти.

Оба воина были покрыты кровью, а их броня пробита в десятке мест. Но раны Буриаса продолжали заживать даже когда они их получал, а Корифей начинал двигаться медленнее.

Мардук со вздохом направил мелтаган на Буриаса Драк`Шала. Безо всяких прелюдий, он выпустил жгучий заряд, попавший Несущему Икону в поясницу. Выстрел расплавил силовую броню и углубился в плоть. Он бросил Несущего Икону на шаг вперед и лишил равновесия. Тот пошатнулся и попал прямо на силовые когти Кол Бадара. Полуметровые клинки пробили горло Буриаса Драк`Шала. Они вошли глубоко, почти по самый кулак Кол Бадара, и острия вышли с обратной стороны шеи.

— Ну, и у кого теперь проблемы? — оскалился Кол Бадар.

На пронизанных энергией когтях пузырилась кровь, и Буриас Драк`Шал замер, прикованный к месту. Комби-болтер Кол Бадара оглушительно рявкнул, и Буриаса Драк`Шала отшвырнуло назад, его грудная клетка взовалась изнутри.

— Совет падет, — выдохнул Ашканез сквозь стиснутые зубы, и Мардук обернулся, чтоб еще раз взглянуть на жалкое создание. — Это всего лишь вопрос времени. Эреб предстанет перед судом.

— Ты глупец, — произнес Мардук. — Ты и впрямь полагаешь, что Эреба можно так легко одурачить? Ему все известно об этом жалком мятеже в рядах Легиона. Ему нужно было, чтобы тот всего лишь всплыл на поверхность, чтобы узнать, как глубоко он проник. Все Воинства объединятся против Хранителя Веры, как только станет известно о всей глубине его предательства.

Глаза Ашканеза сузились, и Мардук рассмеялся.

— Ты никогда не задавался вопросом, почему Совет назначил меня сопровождать этот поход? Это было сделано, чтобы вытащить змей, свивших гнездо внутри Легиона, вынести их измену на свет. Мне было известно, что вы делаете, с самого начала.

— Ты никогда не донесешь весть до Сикаруса, — проговорил тот.

— Хватит болтать. Твое присутствие начинает меня утомлять. Прощай, Первый Послушник.

Мардук выстрелил из мелтагана, мгновенно убив Ашканеза. Над трупом поднялся смрад сожженной плоти.

Кол Бадар прижал Буриаса Драк`Шала к полу коленом и сжал череп Несущего Икону своими силовыми когтями. Один нажим — и с Буриасом было бы покончено, даже его чудесные способности к регенерации не спасли бы от такого ранения. Словно зная, что тело-носитель вскоре погибнет, демон Драк`Шал покинул Несущего Икону, и плоть того, казалось, усыхала, принимая естественный облик. На нем было множество ран, и на полу растекалась лужа крови. Грудь была разворочена. От основного сердца осталось только месиво, но вторичное все еще слабо билось.

— Ты… ты меня использовал, — ощерился Буриас, глядя на Мардука. С распухших губ текла кровь, один из глаз был ею наполнен и незряче вертелся в глазнице. — Ты все это время знал о Братстве.

— Да, я знал о Братстве, — отозвался Мардук, опускаясь на колени возле изломанного Несущего Икону. — Однако не я направил тебя в их объятия. Ты сделал свой выбор. Впрочем, брат мой, ты оказал мне большую услугу. За это я тебе благодарен. Ты идеально сыграл свою роль.

— Я был… твоим кровным братом, — выплюнул Буриас. — Я бы пошел за тобой… повсюду.

— Но вместо этого ты предпочел выступить против меня. А все потому, что не смог смириться со своим местом.

— Тогда убей меня, — оскалился Буриас. — Покончи с этим.

— Ну нет, мой дорогой Несущий Икону, — ответил Мардук со злобной ухмылкой. — Твои страдания только начинаются. За твое предательство тебя ожидает вечность боли, не беспокойся на этот счет.

Буриас сверкнул глазами и плюнул в лицо Мардуку.

Тот улыбнулся, стер со щеки едкую кровавую слюну и поднялся на ноги.

— Знаешь, — сказал он Кол Бадару. — На какое-то мгновение я решил, что ты нарушишь наш маленький уговор.

— На какое-то мгновение так оно и было, — ответил Кол Бадар, со стоном выпрямляясь в полный рост.

Мардук впервые задумался, что полководец выглядит старым. Тот продолжал придавливать Буриаса к полу тяжелым сапогом, но беспокоиться было не о чем. Несущий Икону был побежден, в развороченной груди пульсировали обнажившиеся и изорванные органы.

— И что же тебя остановило? — спросил Мардук.

— Ты подлый ублюдок, Темный Апостол, — произнес Кол Бадар. — И однажды я убью тебя.

Мардук фыркнул.

— Это не ответ на мой вопрос.

— Скажем так, я скорее пойду за подлым ублюдком, чем за псом вроде него, — сказал Корифей, указывая на распростертое на полу тело Ашканеза. — По крайней мере, ты из 34-го.

— Нужно сообщить Эребу о роли Кор Фаэрона в этом восстании, — произнес Мардук. — Все это тянется дальше, чем мог предположить даже Первый Капеллан. Свяжись с мостиком. Экодас скоро узнает, что Ашканез мертв. Я хочу оказаться как можно дальше от «Круциус Маледиктус».

— Однажды мы сведем счеты, ты и я, — рыкнул Кол Бадар, поднимаясь на ноги и вздергивая наверх изломанное тело Буриаса. Когда он посмотрел на Мардука, в его глазах кипела ненависть.

— Сведем, — ответил Мардук. — И это наверняка будет интересный день.

Восемнадцатая глава

«Инфидус Диаболус» рассекал космическое пространство, удаляясь от Бороса Прим. Раскаленные добела плазменные двигатели пылали адской яростью, извергая из себя все больше энергии.

— Нас вызывают, — произнес Сабтек. Чемпион стоял в передней части окутанного мраком мостика ударного крейсера Хаоса. — Это «Круциус Маледиктус».

— Выведи на экран, — рыкнул Мардук.

На изогнутом видеоэкране появилось мутное изображение Темного Апостола Экодаса. Его перебивали прерывистые помехи и резкий белый шум, а затем оно сфокусировалось.

— Апостол Мардук, — проговорил Экодас. Он хорошо это скрывал, но Мардук мог поспорить, что его вид стал для Экодаса неожиданностью.

— Ты ожидал кого-то другого, Апостол? — мягко поинтересовался Мардук.

— Возмездие еще не окончено, — прорычал широколицый Великий Апостол, проигнорировав вопрос Мардука. — Наша работа не завершена. Когда мы уничтожим ксеносов, надлежит продолжить усмирение Бороса Прим. Немедленно верни «Инфидус Диаболус» в строй, иначе я без малейшего колебания открою по тебе огонь.

— Их невозможно уничтожить, — произнес Мардук. — Оставайся и сражайся, если хочешь. Это приведет всех вас к гибели.

— Трус, — зашипел Экодас. — Ты побежишь от мерзких ксеносов?

Мардук бросил взгляд на медленно вращавшееся трехмерное изображение расположения боевого флота Хаоса. Особенное внимание он уделил моргающему значку, обозначавшему громадный корабль ксеносов. По крайней мере на данный момент тот не двигался. Линкоры Хаоса уже начали обрушивать на его огромную поверхность торпеды и снаряды, но пока что не получали ни ответа, ни сколько-либо заметного результата.

Мардук снова перевел взгляд на заполнявшее видеоэкран перед ним размытое лицо.

— Все кончено, Экодас, — оскалился он. — Атака на Борос провалилась. Ты потерпел неудачу. Как и твой червь Ашканез.

Мардук высоко поднял голову Первого Послушника, демонстрируя ее Экодасу.

— И куда ты собираешься бежать, Мардук? — спросил Экодас, угрожающе приближая лицо к экрану. — Червоточины бездействуют. Система все еще отрезана. Тебе не спастись.

— Ты сгоришь вместе со всеми участниками вашего заговора, — прошипел Мардук. Темный Апостол 34-го уже ощущал, как Экодас буравит себе дорогу в его разум, сокрушая защиту. — Как только Совет узнает о предательстве, сгорит все Братство.

— И каким же образом, позволь спросить, Совет узнает о его существовании? От тебя? Я так не думаю.

Психическое давление Экодаса усиливалось, и Мардук чувствовал, как в глубинах его сознания шарят темные щупальца, извивающиеся там, словно бритвенно-острые черви.

— Ну хватит, — произнес Мардук, силясь сохранить контроль. — Прощай, Экодас. До встречи в аду.

Мардук оборвал видеосвязь и вцепился в командную трибуну, вынуждая отступить острые когти разума Экодаса. Он тяжело вздохнул, восстанавливая самообладание, и вытер вытекшую из носа каплю крови.

— «Круциус Маледиктус» приближается, — предупредил Сабтек. — Поправка: весь флот перегруппировывается для преследования. Я полагаю, что вы вызвали его недовольство, господин.

— Хорошо, — произнес Мардук. — Продолжаем согласно плану. Всю энергию на задние ускорители. Я не хочу, чтобы они нас перехватили прежде, чем я буду готов.

Кол Бадар стоял как вкопанный, его глаза были затуманены.

— Что такое? — бросил Мардук.

— Если это не сработает, ты обречешь всех нас на проклятие, — сказал Корифей.

— Гадаешь, сделал ли в конечном итоге правильный выбор? — спросил Мардук.

— Уже слишком поздно, — отозвался Кол Бадар.

— Следите за кораблем ксеносов, — распорядился Мардук, отворачиваясь. — Как только он начнет двигаться, сообщите мне.

— И что дальше? — поинтересовался Кол Бадар.

— Мне нужны имена всех тех проклятых братьев-воинов, кто состоит в Братстве. Пришло время расплаты.

— Пустой, — произнес коадъютор Аквилий, отбрасывая в сторону опустевший болт-пистолет и извлекая боевой нож с широким клинком. Он намеревался драться до последнего.

У молодого Белого Консула текла кровь из множества ран, которые не могли затянуть даже благословенные тельца Ларрамана в кровеносной системе. Он знал, что приближалась смерть, но продолжал крепко сжимать знамя ордена.

Возле него осталось в живых лишь двое боевых братьев: брат Север Невий и брат Люций Каст. Оба были из ветеранов Стойкой Стражи 1-й роты, к которым Аквилий испытывал почтение. Троица сражалась спиной к спине, отражая атаки со всех сторон. Число нападавших некронов не поддавалось подсчету, и спустя считанные секунды они должны были полностью одержать верх.

Мрак Храма Глориата рассеяли внезапные вспышки выстрелов, от которых тени расползлись в дальние углы. Брат Каст расплавил воина-некрона с помощью плазменного излучателя, а затем отбросил оружие с опустевшим ядром прочь.

Ветеран 1-й роты плавным движением извлек из ножен на поясе загудевший силовой меч.

— Один процент боезапаса, — произнес Невий. Изукрашенный болтер задергался у него в руках, и, после двух коротких очередей, он бросил священное оружие, сменив его на завертевшийся цепной меч, который он крепко схватил обеими руками.

Трое Белых Консулов стояли, глядя, как вокруг них смыкается круг бессмертных роботизированных конструкций. Ближайшие к трем воинам некроны шагнули вперед и опустили стволы. По всей их длине замерцало зеленоватое свечение, отразившееся от блестящих скелетов ксеносов.

— Это была честь для меня, братья, — проговорил Аквилий, вскинув голову. Через открытые врата храма внутрь ворвался сухой ветер, всколыхнувший крепко сжатое в левой руке знамя.

— Честь для нас, коадъютор, — отозвался брат Север Невий. — Орден гордится тобой.

От похвалы Аквилий вытянулся еще сильнее.

Внезапно все воины-некроны остановились на середине шага. Аквилий напрягся, его взгляд метался по строю врагов перед ним, а пальцы сжались на рукояти ножа. Он ждал, когда некроны обрушат опустошительный обстрел, который молекула за молекулой освежует Белых Консулов.

Но этого не произошло.

Все как один, некроны подняли стволы к небу. Их движения были идентичны.

Они резко развернулись и начали маршировать из храма, стройными рядами уходя наружу.

— Что это? — произнес брат Каст.

Брат-ветеран Невий изумленно покачал головой.

— Император защищает, — выдохнул он.

Осторожно двигаясь и еще не позволяя себе надеяться, трое Белых Консулов, держась на расстоянии, последовали за уходящими воинами-некронами через огромные золотые врата храма.

Выйдя на грандиозную храмовую лестницу, они увидели, как на площади внизу упорядоченные отряды некронов неторопливо стройными линиями заходят в монолиты из черных плит. Один за другим, монолиты исчезали. Аквилий несколько раз моргнул, удостоверяясь, что происходящее ему не померещилось. Но нет — монолиты действительно поочередно пропадали, пока, словно мираж, не растаяли все. На площади остались только трупы. Даже поверженные воины-скелеты исчезли, растворившись без следа.

Город, словно саваном, окутался тишиной.

Трое изможденных Белых Консулов неподвижно стояли и наблюдали, как ксеносы покидают Принципат Сиренус. Только когда громадный корабль в форме полумесяца, угрожающе висевший вверху, начал подниматься, до Аквилия дошло, что он остался в живых. Внезапный приступ эйфории прошел, когда он осознал весь ужас войны. Почти пять полных рот ордена погибло, включая одного из прославленных великих магистров. Ордену потребуются столетия на восстановление сил.

— Во имя крови Жиллимана, — выдохнул Аквилий. — Все кончено?

— Это никогда не кончится, — отозвался брат-ветеран Север Невий.

— Корабль ксеносов двигается, — раздался с мостика голос Сабтека. — Быстро набирает ускорение. Догонит нас через несколько минут.

— Принято, — сказал Мардук.

Темный Апостол был весь покрыт кровью, его грудь тяжело вздымалась и опадала при неровном дыхании. Он провел последние два часа, в сопровождении Кол Бадара и двадцати Помазанников выявляя всех воинов, связанных с Братством. Он уже убил сто восемьдесят своих братьев, и работа клинка кхантанка еще не была завершена.

— Надеюсь, твой план сработает, — произнес Кол Бадар.

Погоня была близка. Двигаясь на полной скорости, «Инфидус Диаболус» едва мог держаться вне досягаемости орудий флота Хаоса.

— Наберись веры, мой Корифей, — ответил Мардук.

«Инфидус Диаболус» неуклонно приближался к Поясу Траяна, широкому кольцу астероидов, которое разделяло внешние и внутренние миры системы Боросских Врат. Могучий корабль Хаоса затормозил, лишь оказавшись возле остатков предыдущего сражения с имперцами. Там висели остовы десятков кораблей, настоящее кладбище разрушенных машин. Замедляя свой ход, «Инфидус Диаболус» проскользнул среди обломков, словно гробокопатель, нежеланный гость в царстве тишины.

В вакууме неторопливо вращались громадные куски уничтоженных линкоров и перекрученные обломки. Когда «Инфидус Диаболус» вплыл в середину облака дрейфующего мусора, Мардук отдал приказ отключить все системы: как первичные, так и вторичные. Сверкающие пустотные щиты замерцали и один за другим рассеялись. Выключилось внутреннее освещение, модули рециркуляции воздуха и оружейные системы. В недрах рабских загонов тысячи людей задохнулись, оторвавшись от пола, когда перестали работать инерционные ингибиторы антигравитации, а вместе с ними и подача кислорода.

В течение считанных минут после того, как заглушили пульсирующее сердце варп-ускорителя корабля, смолкло постоянное гудение двигателей. Остался только звук тревожно сжимавшегося и расширявшегося корпуса. По безмолвным коридорам корабля разносились глухие отголоски столкновений «Инфидус Диаболус» с обломками.

— Без щитов нас уничтожит контакт с чем-либо сопоставимого с нами размера, — прорычал Кол Бадар. Несмотря на темноту, Мардук отчетливо видел фигуру Корифея.

— Тише, — произнес Мардук.

И они стали ждать во мраке.

— Они пытаются укрыться от наших сканеров, — произнес с мостика «Анархуса» Темный Апостол Анкх-Илот.

— Это даст им несколько минут, не более, — отозвался со своего флагмана «Диес Мортис» Белагоса.

— Провести бомбардировку, — передал Экодас.

В поле космического мусора начались взрывы. Оружие флота Хаоса пришло в действие, ведя огонь в самую середину.

«Инфидус Диаболус» содрогнулся, когда от разрыва неподалеку его корпус испещрили осколки.

Мардук и его капитаны стояли на одной из штурмовых палуб корабля, где в терпеливом ожидании приказа к запуску стояла дюжина десантных капсул «Клешня ужаса».

— Мы долго не продержимся под таким обстрелом, — сказал Кол Бадар.

— Они на месте, господин, — произнес Сабтек.

— Дай мне устройство, — велел Мардук.

Кол Бадар извлек Регулятор Связей и передал его Мардуку. Сейчас он выглядел столь незначительным, обычная серебристая сфера. А ведь для того, чтобы найти устройство и проникнуть в его тайны, пришлось пройти через столь многое…

Мардука удивляло, что даже в спокойном состоянии устройство продолжало сдерживать варп, препятствуя переходам. Он истово молился, чтобы задуманное им сработало, хотя на самом деле понятия не имел, получится ли. Впрочем, через несколько минут разницы уже бы не осталось.

— Ты уверен в этом? — спросил Кол Бадар.

— Это единственный вариант, — ответил Мардук с горечью в голосе. — Мы должны донести до Эреба весть о предательстве Кор Фаэрона. Он должен узнать, насколько глубоко пустило корни Братство. Все остальное не имеет значения. Даже это, — произнес он, поднимая Регулятор Связей повыше.

— Скольких братьев мы потеряли ради этого устройства? — спросил Кол Бадар. Он фыркнул и покачал головой. — И все кончится вот так?

— Выбора нет, — сказал Мардук. — Проклятье!

Он взглянул на бешено вибрирующее в его руке устройство. В процессе поисков Регулятора и ключа к его секретам он сражался со всеми возможными врагами, горели целые миры и гибли тысячи верных братьев-воинов. Он прошел через столь многое, чтобы получить устройство. Пророчество говорило так много о скрытой в его загадочной форме мощи. И ради чего?

Что за мысли? Как он мог вообще обдумывать, покончить ли со всем этим?

Устройство начало дрожать в руке, сперва почти незаметно, но затем все сильнее.

— Ксеносы приближаются, — прошипел Мардук. — Они его зовут.

— Если мы собираемся это сделать, то делать надо сейчас, — сказал Кол Бадар.

«Инфидус Диаболус» вздрогнул от очередного взрыва.

— Мы долго не выдержим, — заметил Кол Бадар, и Мардук решился.

— Давай, — произнес он.

В руках у Сабтека была забранная Мардуком у магоса Дариока Гренд`Аля вихревая граната, мощнейшее переносимое оружие, когда-либо созданное Империумом. Он молился, чтобы все получилось. Сабтек подготовил устройство, точными и аккуратными движениями введя активационный код и установив таймер. На нем заморгал красный маячок.

— Приведено в боевую готовность, — сказал Сабтек.

Мардук прошептал молитву богам и бросил Регулятор Связей в открытый круглый люк одной из «Клешней ужаса».

Сабтек забросил следом вихревую гранату, и Кол Бадар ударил кулаком по нажимному переключателю запуска.

Люк «Клешни ужаса» закрылся с металлическим визгом.

— А теперь нам остается только молиться, — выдохнул Мардук.

Спустя полсекунды десантная капсула стартовала, на большой скорости рванувшись по пусковой трубе. Закручиваясь, словно пуля, капсула с воем пронеслась пятьдесят метров по трубе, а затем с ревом двигателей вылетела наружу в космос.

Мардук затаил дыхание, глядя, как «Клешня ужаса» удаляется от «Инфидус Диаболус».

Через три секунды сработала вихревая граната.

Она создала миниатюрную черную дыру в трех сотнях метров от правой скулы, и там возникла сфера абсолютного мрака, которая поглощала весь свет. Задев мешанину космического мусора размером с половину «Инфидус Диаболус», сфера мгновенно поглотила ее. Мардук содрогнулся при мысли о том, что было бы, сработай устройство преждевременно.

«Клешня ужаса» была поглощена сразу же, она сжалась до размеров атома и исчезла из реальности.

Вместе с ней был уничтожен Регулятор Связей, и с его гибелью пропало воздействие на Боросские Врата.

— Множественные сигналы! — завопил Анкх-Илот. — Происходит массовый переход!

— О боги! — выругался Белагоса. — Врата открыты!

— Нет! — взревел Экодас, когда на его сканерах вспыхнули десятки мигающих значков. Выглянув через изогнутое окно перед собой, он увидел, как по правой скуле материализуется первый имперский корабль, боевая баржа Астартес. Она вырвалась из разрыва в реальности с почерневшим корпусом, на носу был изображен обнаженный меч. Корабль омывало свечение варпа. Он повернулся к «Круциус Маледиктус», заряжая орудия.

— Нужно пробиваться! Нам тут не победить! — закричал Анкх-Илот.

— Нет, — зашипел Экодас. — Я не побегу от врага, словно трус. Взять их на прицел! Уничтожить!

Он увидел, что, вопреки приказу, «Анархус» начал разворачиваться, отчаянно пытаясь вырваться из надвигающейся огненной бури. Экодас знал, что он не успеет. Они все уже были покойниками.

— Нова-орудие готово к стрельбе, — протянул сервитор, встроенный в боевые системы управления мостика.

— Цель — боевая баржа, — бешено жестикулируя, выкрикнул Экодас. Мучительно преодолевая сопротивление, «Круциус Маледиктус» начал разворачиваться, и в это же время на его щиты обрушились первые выстрелы.

Переход совершали уже десятки вражеских кораблей, которые возникали вокруг «Круциус Маледиктус» и окруженного флота. Экодас увидел, как прямо перед его громоздким флагманом возникает громадный звездолет: крепость «Темная звезда».

— Новая цель! — взревел он.

Нити целеуказателя на видеоэкранах заморгали, фиксируясь на крупной боевой станции.

— Огонь! — приказал Экодас.

«Круциус Маледиктус» содрогнулся, когда его мощное нова-орудие выстрелило. «Темная звезда» мгновенно исчезла во взрыве. А затем возникла вновь, неповрежденная, хоть и лишившаяся половины щитов. Экодас видел, как «Анархус» полыхнул клубящейся короной под совокупным огнем двух новоприбывших боевых барж Астартес и четырех имперских линкоров. Сражение должно было закончиться через считанные секунды.

— Подготовить орудие к следующему выстрелу! — выкрикнул Экодас. Он не видел, что серебристый ударный крейсер возник сбоку, повернул и начал приближаться к его кораблю.

Он узнал об атаке Серых Рыцарей лишь когда на мостике возникли двадцать облаченных в терминаторские доспехи боевых братьев из Военной палаты, которые в мгновение ока телепортировались через пустое пространство, разделявшее их корабль и громадный флагман Хаоса.

Закованные в старинную броню и сжимавшие перчатками силовое оружие типа «Немезида» терминаторы Ордо Маллеус уничтожили всех на командной палубе, произведя опустошительный залп.

Из-под шквала огня поднялся один лишь Экодас.

— Будь ты проклят, Мардук, — оскалился он и шагнул навстречу Серым Рыцарям. Однако не прошел и двух метров, как его сразили.

Мардук громко хохотал, наблюдая уничтожение своих братьев. Зрелище внушало благоговение.

— Что с ксеносами? — спросил Кол Бадар, когда на контрольном возвышении мостика начали, моргая, снова загораться огни.

— Исчезли, — произнес Сабтек, изучая видеоэкраны. — Пропали сразу же, как только был уничтожен Регулятор.

— Запустить варп-двигатель, — распорядился Мардук, не отводя глаз от великолепной панорамы творившегося за изогнутой обзорной палубой разрушения. — Задать координаты Сикаруса. Мы возвращаемся домой.

Эпилог

Мардук шел бок о бок с Первым капелланом Эребом по высоким сводчатым коридорам Базилики Пыток. Звук их шагов глухо отдавался в пространстве под высокими арками. Над ними нависали громадные колонны, похожие на хребты. В тени крались закутанные в рясы адепты, которые падали ниц при приближении двух святых.

— Утрата устройства прискорбна, — говорил Эреб. — Однако оно сослужило свою службу. Враги XVII Легиона были выявлены.

— Совет объявит войну Кор Фаэрону? — спросил Мардук, понизив голос. В своем старинном терминаторском доспехе он нависал над меньшей по размерам фигурой Эреба.

Голова Первого капеллана была гладко выбрита и умащена маслом. Каждый дюйм открытой взгляду кожи покрывала замысловатая клинопись.

— Братство сгорит в огне вместе со всеми, кто оказал ему помощь, будь уверен, — произнес Эреб. — Но моего брата это не коснется. Он уже отстранился от Братства и оборвал все нити, связывавшие их. Он отдал их на корм волкам, так что против него не будет предпринято никаких действий. А если я еще хоть раз услышу, что ты называешь Хранителя Веры по имени, Мардук, то позабочусь о том, чтобы с тебя заживо содрали кожу.

Первый капеллан не повышал голоса и говорил спокойным и обыденным тоном, но Мардук побледнел.

— Я не понимаю, господин, — сказал он. Эреб улыбнулся.

— Мы с Хранителем Веры знакомы очень давно, — произнес он. Каждый Несущий Слово знал, что Эреб и Кор Фаэрон были первыми и ближайшими соратниками их повелителя-примарха Лоргара. — Наши отношения всегда были таковы. Маленькие стычки ничего не значат.

Сбитый с толку, Мардук шел молча. Несколько долгих минут двое двигались по базилике. Впереди становились все ближе огромные, вырезанные из кости, двери зала Совета.

— Как бы то ни было, меня огорчает смерть колдуна из Черного Легиона, — наконец заговорил Эреб, и у Мардука похолодела кровь. — Она будет иметь последствия. Впрочем, это неважно. Что сделано, то сделано.

— Черный Легион потребует компенсации?

Бросив взгляд вбок, он увидел, что Эреб улыбается. Тот выглядел насмешливым и коварным, и тревога Мардука стала вдвое сильнее.

— Потребует ли Абаддон от нас компенсации? Нет, — сказал Эреб. — Но он будет недоволен. Это усилит его подозрения. Нам придется быть более… осмотрительными в грядущие времена.

Мардук ощущал себя ребенком, не понимающим половины из слов Эреба.

— Есть те, кто считает, что Абаддон недостоин более носить титул Воителя, — проговорил Эреб. — Кое-кто думает, что близится время… освободить его от должности.

Глаза Мардука расширились от изумления.

— Со смертью Экодаса в Совете появилось свободное место, — произнес Эреб, и Мардук удивленно воззрился на него. Лицо Эреба ничего не выражало. Глаза были мертвыми и холодными, словно принадлежали трупу. — Я хочу, чтобы это место занял кто-то, кому я могу доверять.

Сердце Мардука бешено заколотилось в груди.

— Я ведь могу тебе доверять, не правда ли, Мардук? — спросил Эреб, резко остановившись и поворачиваясь к Темному Апостолу. В его вкрадчивом голосе слышались обещание и угроза.

— Безусловно, мой господин, — сказал Мардук, опускаясь на одно колено. — Моя жизнь принадлежит вам.

— Хорошо, — произнес Эреб, возлагая руку на темя Мардука в обычном жесте напутственного благословения. — Предстоит много работы.

Вокс Доминус

Часть первая

У нее не было лица.

По крайней мере лица, которое он бы смог различить.

Когда бы он ни пытался сфокусировать на ней взгляд, черты расплывались и размазывались, словно на чрезмерно увеличенном пикте. Сама попытка причиняла глазам боль. Если он смотрел вбок, мимо нее, то мог отчасти разглядеть лицо. Похоже, там не было ничего примечательного. В ноздри входили трубки воздуховодов, выражение отсутствовало. Однако когда взгляд вновь приближался, силясь увидеть больше, лицо тускнело и скрывалось.

Он был невесомым и нематериальным призраком, не сдерживаемым тюрьмой физической плотской оболочки. Он окружил себя защитными заговорами и провел ритуалы, которые скрыли его присутствие. И все же она повернула размытое детское лицо в его сторону.

Она его видела. Потрясающая сила. Она без всякого усилия преодолела щит.

— Daal’ak’ath mel caengr’aal, — произнесла она на давно мертвом наречии, которое он, тем не менее, понял.

— Гибельный лес разрастается.

По прикованному к земле телу на борту «Инфидус Диаболус» прошла сокрушительная судорога. Какое-то мгновение он одновременно находился в двух местах. Он чуял клубящиеся вокруг могучие благовония, слышал пение своего Воинства и ощущал вибрацию двигателей корабля. И в то же время он пребывал в бездонном нереальном океане, куда его привело видение. Вокруг была мутная тьма и мощное психическое присутствие этой девочки в пустоте.

Видение начало дробиться, словно кристалл с изъяном, угрожая обрушить его обратно в тело. Оно трескалось и раскалывалось, оставалось лишь нечеткое лицо девочки, которое приближалось к его собственному.

Он не мог отвести взгляд.

Теперь он видел ее глаза. Она позволила ему увидеть их. В бездонных черных глубинах сияли галактики. Она глядела сквозь него.

Он попытался бежать, желая вернуться в тело, но она держала его, опутав своей волей. Лицо было рядом, оно полностью заслоняло обзор, сильно дрожа, сотрясаясь и мерцая перед ним.

В его разуме заполыхали ошеломляющие образы и ощущения, потрясающая демонстрация. Она показывала ему это. Хотела, чтобы он увидел.

Позже, вернувшись в плоть, он не мог точно вспомнить то, чему стал свидетелем. Остались лишь неясные впечатления и ощущения: пылающие желтым небеса, давящий гул миллиарда меланхоличных демонических голосов, сияющее лунным светом и молочной белизной лицо стройной женщины, по которому катятся слезы. Она находилась во мраке, и вокруг что-то двигалось. Он видел один чистый и совершенный синий глаз с тремя зрачками, которые срослись воедино.

Вне контекста он был не в силах понять это и уловить смысл.

И последней он вспомнил ту фразу: «Daal’ak’ath mel caengr’aal». Гибельный лес разрастается.

Кем бы ни было это дитя, оно видело лик богов и не отступило перед ними.

А потом она оттолкнула его крохотными детскими ручками, и его дух, неуправляемо вертясь, помчался в пустоте. Вспыхивавшие, словно молния, изображения и ощущения оборвались.

Снова оказавшись на «Инфидус Диаболус», Мардук улыбнулся.

Черноглазые херувимы выдохнули дурманящий дым, и пробуждающийся после транса Апостол сделал вдох, позволив клубам заполнить легкие. Благовония убили бы более слабое существо, но Темному Апостолу они лишь служили подспорьем для бесед с Живущими Вовне. Содержавшиеся в них яды помогали открыть душу, чтобы боги лучше выразили свою волю через его плоть. И все же зачастую послания были запутанными и трудно распознаваемыми.

Кем была безликая девочка? Что за сообщение для него было у нее? Он был уверен в одном — он должен ей овладеть. Должен получить ее знания. Ее силу.

Воинство собралось на молитву в обширном каведиуме в сердце «Инфидус Диаболус», однако Темный Апостол пребывал в одиночестве, вдали от своей паствы, скрытый от глаз и незримый. Он стоял на коленях перед алтарем, который был уставлен свечами и курильницами. В глазах плясали пламя и вера. Вне досягаемости света свечей корчились тени.

Он молился в святилище, посвященном его былому господину, Ярулеку. Ему нравилось совершать там обряды — так он ощущал себя рядом с богами. Это он в конечном итоге оборвал жизнь Ярулека, что явно было предначертано Губителями.

Разумеется, никто в Воинстве не знал мрачную тайну гибели Ярулека, хотя многие, несомненно, имели подозрения. В их числе был и Корифей Мардука. Это доставляло Апостолу удовольствие. Ярулек был грозным воителем-жрецом, любимым Советом и богами. Воина, способного одолеть его, по праву следовало бояться.

Кроме того, теперь Мардук и сам заседал в Совете. Он превзошел Ярулека могуществом и влиятельностью. Боги воистину благословили его.

Вокруг Мардука раздавалось печальное пение Воинства, окутывавшее его и разносившееся эхом в замкнутом пространстве памятного святилища. На его фоне можно было различить и другие, едва слышимые звуки. Шипение, стоны, приглушенные вопли. Обитавшие за пеленой бытия подавали голос. Жители живого эфира присоединялись к молитве Воинства. Это было хорошим знаком.

Служба подошла к конечному этапу. Как всегда, тягучую клятву веры возглавлял Корифей. Недавно назначенный Первый Послушник Воинства завершил ритуальную проповедь и глориатус, и теперь близилась к концу доксастика.

Энусат. Новый Первый Послушник. Мардук лично избрал его, выделив из множества претендентов. На Сикарусе ему представили многих более перспективных кандидатов, выбранных из рядов Воинств других Темных Апостолов за великие свершения, однако он предпочел Энусата из собственных рядов. После предательства предыдущего Первого Послушника он бы никогда не позволил чужаку занимать влиятельный пост в Тридцать Четвертом.

Недостаток формального обучения и религиозных идей Энусат компенсировал иными способами, которым невозможно было научиться путем зубрежки и сколь угодно длительного изучения святых писаний Уризена. Его высоко ценили в Воинстве, и он пользовался всеобщим уважением. Более того, Мардук полностью и безоговорочно доверял ему, как мало кому еще. Подобную верность следовало ценить. Всему остальному можно научиться.

Большинство Первых Послушников скрывали мечты о власти и постоянно выжидали момента, чтобы свергнуть своего господина. Таков был принятый в Легионе порядок дел, и Мардук, безусловно, сам попал в этот лагерь. Но в отношении Энусата у него не было подобных опасений. Тот был яростным и предельно преданным бойцовым псом, благочестивым убийцей с непоколебимым чувством долга. Прикажи такому отпилить собственную руку, и он без вопросов и колебаний повинуется.

Мардук чувствовал присутствие слуги, ожидавшего при входе в святилище. Чуял зловоние гниющей плоти и слышал сбивчивый скрежет дыхания. Существо пряталось там уже какое-то время, но ему хватало ума не мешать медитации.

Нараспев прозвучали последние скорбные стихи доксастики, и раздался низкий и гулкий удар колокола.

Пустота погрузилась в безмолвие.

Мардук поднялся на ноги, сервоприводы почитаемого доспеха мягко заурчали. Броня была на нем с момента первого приема в Легион и стала его частью, словно собственная плоть.

Какое-то время после кампании у Боросских Врат Апостол носил древний терминаторский доспех, некогда принадлежавший Разжигателю Войны, однако с ним не получалось такой же связи. Отсутствие личной гравированной брони по ощущениям было сродни отсутствию конечности. К тому же терминаторский доспех был мощным, но Мардуку не нравилось чувство скованности движения.

Броня зудела под поверхностью, срастаясь с ним, сливаясь с плотью и костями. Возможно, она испытывала ревность и хотела сделать так, чтобы ее больше никогда не сняли. Это его не тревожило. Какая нужда ее снимать?

Мардук обернулся. Лицо было скрыто в тени, сзади его освещали курильницы и свечи. Виден был лишь один глаз, в котором пылало жутковатое колдовское пламя.

Воин навис над съежившимся сгорбленным слугой.

— Говори, — произнес он.

— Мы возле пункта назначения, о почитаемый, — прошипело закутанное существо, смиренно не поднимая глаз. — Близится время перехода.

— Хорошо, — сказал Мардук. — Пусть Корифей и Первый Послушник присоединятся ко мне на мостике.

— Как изволите, о почитаемый.

Жалкая тварь попятилась, кланяясь на ходу, но Мардук не обращал на нее внимания. Его разум уже был занят, обратившись к предстоящему сражению. Он слишком много времени провел взаперти в залах Сикаруса.

Левая рука сомкнулась на рукояти крозиуса, и Апостол ощутил, как улучшенный организм захлестнула волна возбуждения. Он жаждал убивать. Мучительно хотел этого.

Настало время вознести хвалу темным богам так, как им больше всего нравилось — убивая во славу их. Время провести обряд в очищающем пламени битв.

«Инфидус Диаболус» вырвался из ничто в реальность, оставляя за собой эфирный след своего рождения. Могучий корпус длиной в несколько километров был защищен толстой адамантиевой броней и мерцающими пустотными щитами. Борта щетинились рядами орудий, которые торчали в стороны, будто шерсть зверя, оказавшегося перед угрозой. Вдоль хребта располагались зубчатые стены, купола храмов и костистые шпили соборов.

На краю Ока пелена была тонкой, и пустоту окрашивали цветные вихри. Темные оттенки красного и оранжевого рассекали лиловые и синие ленты, свиваясь кольцами и сливаясь, будто топливо на поверхности воды. Три умирающих солнца освещали ударный крейсер Несущих Слово под разными углами, окрашивая его темнейшими оттенками алого.

Возле «Инфидус Диаболус» возник второй корабль. Их разделяли тысячи километров, но в пустоте подобные расстояния не имели значения. Большинство сражений кораблей в пространстве происходили на дистанции, значительно превышавшей пределы человеческого зрения. Медленные балеты завершались одновременной безмолвной смертью десятков тысяч.

Впрочем, эти два корабля не вели войну в пустоте. Они не были врагами. Тем не менее, в присутствии друг друга они не теряли осторожности, сохраняя почтительную и осмотрительную дистанцию, словно хищники, которые решили охотиться вместе во имя общего блага, зная при этом, что схлестнутся, как только добычи станет мало.

Вторым кораблем был «Вокс Доминус», рядом с которым «Инфидус Диаболус» казался карликом. Это был громадный линкор типа «Мертвечина». Ему недоставало скорости и изящества, однако он был предельно безжалостен в схватках на малых расстояниях и мог обездвижить и разорвать на куски любой крупный корабль, исключая лишь наиболее бронированные.

Грозный корабль был предметом гордости Третьего Воинства, он тысячелетиями нес слово Лоргара от края до края галактики. Когда-то он назывался «Вокс Домина», но имя сменилось вместе с верой Несущих Слово задолго до того, как другие Легионы смогли хотя бы понять сущность Живущих Вовне.

Колышущиеся волны живого варпа секунду мерцали на корпусах кораблей, словно прощальная ласка самих богов, а затем последние следы эфира исчезли.

Одна из сумрачных пусковых палуб «Вокс Доминус» озарилась вспышкой, и вперед рванулся челнок сопровождения «Люкс Этерна», который понесся через пустоту между двумя кораблями. Преодолевая расстояние между боевыми кораблями, он казался крохотным и незначительным, пылинкой в неизмеримом пустом пространстве.

— Приближается челнок, — прохрипел сервитор, встроенный в командную консоль «Инфидус Диаболус». — Атаковать?

На губах Мардука застыла кривая улыбка.

— Не уверен, что Третье Воинство оценит, если мы обратим оружие против их почтенного Темного Апостола, — произнес он.

— Атаковать? — повторило порабощенное создание. Его гниющая плоть конвульсивно задергалась.

Мардук вздохнул.

— Нет, — сказал он.

— Открыть посадочную палубу тринадцать-четыре, — произнес Кол Бадар. — Отключить автоматические защитные орудия.

— Принято, — пустила слюни еще одна полумеханическая тварь.

— Разве нам не следует встретить их, господин? — спросил Первый Послушник Энусат.

Его взгляд был абсолютно бесхитростен, но в нем не было слабости. В сущности, никто и никогда не смог бы обвинить Энусата в слабости, поскольку тот был лишен этого недостатка. Совсем наоборот — он был известен упорством и цепкостью и обладал безднами стойкости, которыми заткнул бы за пояс все остальное Воинство.

Его вера была тверже стали.

Мардук знал, что если он прикажет, Энусат вынет из ножен церемониальный нож кантанка и полоснет им себе по горлу. Он охотно сделает это, если таково будет желание Темного Апостола. А если гиперкоагулянты в крови полубога затянут рану до того, как она будет стоить ему жизни, он вскроет вены второй раз.

Не рассуждающий, бескомпромиссный и фанатично набожный Энусат являл собой воплощение самой сути Несущего Слово. Впрочем, он также был по-настоящему уродливым сукиным сыном.

У его лица был такой вид, словно его погрузили в кислоту. Оно так выглядело, поскольку его действительно погружали в кислоту. А еще простреливали, неоднократно разбивали, жгли и резали столько, что теперь оно походило на отдаленно имеющий форму головы кусок истерзанной плоти, с которого пристально глядели на мир два светлых глаза. Нос был распухшим и бесформенным, рот представлял собой воспаленный рубец. Зубы были сделаны из темной стали, поскольку его собственные давным-давно выбили.

С его запястий и пояса свисали молитвенные бусы и четки, на пластинах брони были вырезаны избранные священные эпистолы из «Книги Лоргара». На плечи была наброшена потрепанная и перемазанная кровью волчья шкура, сорванная с трупа побежденного жреца Русса, а на поясе болтался вырезанный из берцовой кости гекс-дьякона Ханнакнута чехол для свитков, в котором находилась иллюстрированная страница священного «Плача Предательства» — дар, сделанный ему Мардуком в день назначения новым Первым Послушником Воинства.

Доспех Энусата относился к старому типу и был обширно модифицирован. Поножи были крупнее из-за дополнительной брони и стабилизаторов, выдававшим в нем специалиста по тяжелому вооружению. Воин с могучим телосложением был одного роста с Мардуком, но казался крупнее благодаря широким плечам. Впрочем, их обоих затмевал Корифей, облаченный в терминаторскую броню.

— Пусть подождет, — сказал Мардук.

— Ему это не понравится, — заметил Энусат.

— В том-то и смысл, — отозвался Мардук. — Я теперь в Совете. Нарен должен усвоить свое место в нынешнем положении вещей.

— Понимаю, господин, — произнес Энусат, склонив голову.

— Мелкие игры и политика, — рыкнул Кол Бадар. — От нее никакого толка, только разносятся семена недовольства.

— Необходимое зло, — сказал Мардук. — Чего уважаемый Корифей не может понять, так это…

Темный Апостол запнулся, когда начала пульсировать предупреждающая лампа, которой вторил скрежет тревожного сигнала.

— В чем дело? — требовательно спросил Кол Бадар.

— Неопознанный всплеск эфира, — отозвался прикованный сервитор. — Квадрант Х.Р. Девяносто девять точка три точка два.

— Переход еще одного корабля? — произнес Мардук.

— Не думаю, — ответил Кол Бадар, изучая поток данных, поступавших на искривленные черные мониторы над командной консолью мостика. — Сигналы не похожи. Скорее варп-аномалия.

— Господин, — позвал Первый Послушник Энусат. Он подошел к широкому круглому окну и пристально глядел в пустоту. Марук приблизился к нему. — Вон там, — указал Энусат.

Пустота за «Вокс Доминус» бурлила. Размазанные по ней кричаще-яркие зеленые и лиловые вихри закручивались к точке, расположенной позади громадного боевого корабля.

— Выглядит плохо, — произнес Мардук.

Текучие цвета пустоты стягивались за «Вокс Доминус» все активнее, порождая у кормы калейдоскопическую воронку.

Двигатели громоздкого корабля заполыхали, он попытался уйти от опасности, но не был приспособлен для быстрого маневрирования. Сразу после выхода из варпа эффективность работы плазменных двигателей даже рядом не стояла с полной мощностью.

— Насколько оно близко? — поинтересовался Мардук.

— Слишком близко, — ответил Кол Бадар. — Всю энергию на основные ускорители. Уводите нас от этого.

Пустота заколыхалась. В центре кружащегося вихря позади «Вокс Доминус» образовался разрыв в ткани реальности, который, словно сифон, начал втягивать в себя материю и антиматерию. На краткий миг в зияющем просвете был отчетливо виден совершенно иной пейзаж с ядовитым желтым небосводом и умирающими мирами. В серных облаках извивались громадные щупальца размером с планету.

— Боги небесные, — выдохнул Энусат.

— Желтые небеса, — прошептал Мардук.

Энусат что-то почувствовал. Оно скреблось внутри черепа, на задворках сознания. Тревожное, но при этом не лишенное приятности ощущение. В голове как будто шептало множество непонятных голосов, и их звуки сливались в единое гулкое бормотание.

Хотя на двигатели направили всю энергию, «Инфидус Диаболус» неумолимо тянуло назад. Корабль протестующее стонал, притяжение варп-аномалии боролось с импульсом двигателей. Напряженный металл содрогался и визжал — корабль подавал голос от муки.

Воздействие затронуло не только его.

У находившегося гораздо ближе к варп-аномалии «Вокс Доминус» не было шансов уйти. Его безжалостно тащило к зияющей прорехе в реальности.

Энусат вцепился в шипастый поручень, чтобы сохранить равновесие, когда корабль отшвырнуло от центра. Первый Послушник продолжал смотреть в вакуум по ту сторону окна. Теперь в разлом затянуло уже почти половину «Вокс Доминус», и задняя часть пребывала в демоническом иномирье. Затем, сделав последний рывок, корабль перестал сопротивляться, и его целиком увлекло внутрь. Разлом схлопнулся, создав в пустоте волну, которая сотрясла «Инфидус Диаболус» до самого основания.

Загудели тревожные сирены. Обзорные экраны замигали, и на мостике померк свет. Все Несущие Слово на борту ударного крейсера ощутили в своих пропащих душах неуютную тягу, тошнотворную потерю равновесия, от которой у них закружилась голова.

Мардуку пришлось тяжелее, чем большинству остальных, поскольку его связь с варпом была самой мощной. Мир вокруг него завертелся, и Апостол упал на одно колено, вцепившись в командную консоль, чтобы удержаться. Он крепко зажмурился из-за пронзившей его сознание острой боли. К горлу подступила черная желчь, и он сплюнул ее на палубу. Решетка пола зашипела от контакта с кислотой, пошел пар.

Прошло мгновение, и питание мостика восстановилось. Энусат инстинктивно протянул руку, чтобы помочь Темному Апостолу, но в последний момент остановился.

— Весьма умно, — ощерился Мардук, увидев жест, и самостоятельно поднялся на ноги.

Корифей пристально глядел в пустоту. Мардук подошел к нему.

«Вокс Доминус» не было видно. Аномалия также исчезла, после нее осталось лишь пятно потревоженных красок, которое продолжало медленно вращаться, а затем вновь стало инертным, как будто ничего не произошло.

— Прибывающий челнок сел на палубе тринадцать-четыре, — нарушил тишину сервитор.

Мардук выругался. Он совсем забыл про Темного Апостола.

— Благодарение богам, что его не было на борту «Вокс Доминус», — произнес Энусат.

— Невелико счастье, — ответил Мардук. — Теперь мы должны сообщить ему, что все его Воинство пропало.

— Надо уходить, — сказал Кол Бадар. — Эта область Ока нестабильна.

Как будто его слова оказались пророческими, раздалось верещание очередной тревоги.

— Великолепно, — произнес Мардук.

Прореха во вселенной вновь открылась на том же самом месте, что и меньше минуты назад. «Инфидус Диаболус» снова боролся с усиливающейся тягой. Однако варп пришел не за кораблем. На сей раз разлом принес дар.

Из кружащихся красок возник тупоносый буксир, уродливый корабль, казавшийся едва пригодным для перемещения в пустоте. Он был небольшим, не крупнее корабля сопровождения, но обладал громадными для своих размеров двигателями и достаточной мощью, чтобы двигаться против притяжения варп-разлома. Под кормой была закреплена массивная цепь.

Он что-то тащил в реальность. Что-то крупное.

— Это… неожиданно, — заметил Кол Бадар, неотрывно глядя на невероятное зрелище.

Позади буксира из вертящегося разрыва вытягивался безжизненно накренившийся «Вокс Доминус» с отключенными двигателями и холодным плазменным ядром. Его волокли, будто труп, трофей после удачной охоты. Когда он вышел из варпа, разлом схлопнулся за ним.

— Немедленно проведите сюда Темного Апостола Нарена, — произнес Мардук. — Возможно, он захочет на это взглянуть.

Он пристально смотрел на корабль-буксир, словно глаза могли пробуравить корпус. Там что-то было… Что-то взывавшее к нему.

Ранее неподвижный сервитор, встроенный в контрольную панель, начал дергаться.

— Нас приветствуют, — сказал Кол Бадар.

— Вывести на экран, — распорядился Мардук.

Оккулус заполнился белизной статики и трескучих помех, а затем на нем появилось лицо, которое когда-то могло принадлежать человеку, однако теперь было настолько искорежено и поражено болезнью, что его едва ли можно было узнать. Глаза Энусата расширились.

— Гвардия Смерти, — прошипел Мардук.

Его худое и властное лицо было бесстрастным, словно камень. Он молчал. Не шевелился. Даже холодные черные точки глаз почти не выдавали пылающую внутри подлинную ярость.

Темный Апостол Нарен был свидетелем большего количества войн, чем все прочие Несущие Слово на мостике вместе взятые. Он сражался рядом с Уризеном и считался одним из самых верных воинов-жрецов святого ордена. Сам Мардук в бытность свою послушником проходил обучение у Нарена и знал того как бескомпромиссного, свирепого и чрезвычайно уважаемого Темного Апостола.

Особо зоркий наблюдатель разглядел бы, что его дыхание немного быстрее нормы и не так глубоко, а также едва заметное покраснение из-за прилива крови к обычно бесцветным щекам, покрытым иеретическими надписями. Эти красноречивые признаки смогли бы увидеть немногие, однако Энусат читал их, будто открытую книгу. Ярость Темного Апостола раскалилась добела и могла взорваться в любой момент.

Усовершенствованный организм Энусата расценил эту злобу как угрозу насилия и отреагировал соответствующим образом, заполнив кровеносную систему адреналином и боевыми стимуляторами. Все присутствующие Несущие Слово ощущали висящую в воздухе агрессию, и их нервы балансировали на лезвии ножа. Все были готовы убивать, их генетически улучшенные тела готовились к бою.

Нарен, не мигая, глядел на искаженное лицо на видеоэкране.

— Что. Оно. Сказало? — произнес он. Его челюстные мышцы подергивались.

— Трофей, — ответил Кол Бадар. — Они говорят, что присвоили «Вокс Доминус» как трофей.

— Трофей, — неторопливо повторил Нарен, едва контролируя свой голос. — Трофей?

Энусат с восхищением наблюдал, как Темный Апостол силится сохранить спокойствие. Закованные в броню руки Нарена сжались в кулаки, издав визг сервоприводов и сгибающихся пучков волокон.

Зрелище подобного обращения с «Вокс Доминус» было непростительно оскорбительным. Первым порывом было уничтожить небольшой буксир. Будь его экипаж простыми пиратами, останки их корабля уже развеяли бы по четырем ветрам Хаоса.

С Воинством Нарена еще так и не установили контакта. «Вокс Доминус» казался полностью безжизненным.

Темного Апостола Нарена сопровождал почетный караул из пятерых безмолвных Несущих Слово — крепко сплоченной группы воинов, известных как Кровники. Энусату была известна их репутация. Ветераны Калта, элита Третьего Воинства, самые привилегированные его сыны. Пластины брони их доспехов были изукрашенными и старинными, стилизованными под изображения щерящихся демонов и горгулий. Воины были буквально увешаны трофеями, цепями и религиозными символами. Их рты были ритуально зашиты толстой освященной проволокой. Энусат не был псайкером, его связь с варпом была слабее, чем у многих в Воинстве, но он все равно ощущал присутствие связанных демонов, таящихся в душах Кровников. Несомненно, это были могучие воины. И их было лишь пятеро.

Пятеро ветеранов — возможно, все, что осталось от Третьего Воинства. Энусат хорошо понимал закипающую ярость Нарена.

Впрочем, удалось установить контакт с тупоносым буксиром. Тот назвал себя «Черепом», используя старые, еще доисстванские коды Легиона. По правде говоря, именно из-за этих кодов его господин удержал свою руку. Темный Апостол был заинтригован.

— Гвардия Смерти, объяснитесь, — произнес Кол Бадар по вокс-каналу. — «Вокс Доминус» — это святой корабль Семнадцатого Легиона. Объясните, чем вы оправдываете присвоение его как трофея.

Ответ последовал не сразу, его задержало расстояние и вмешательство варпа. Искаженное лицо на экране затрещало и размазалось, однако в те времена, когда изуродованное лицо еще было способно на подобное выражение, появившуюся на нем гримасу можно было бы истолковать как улыбку. Плечи поднимались и опадали, а из вокса раздавался ужасный булькающий хрип.

Хор-хор-хор.

— Я верно расслышал эту гнусную тварь? — осведомился Темный Апостол Нарен. — Она над нами смеется? Это так?

— У нас кончается терпение, Гвардеец Смерти, — сказал Кол Бадар. — Объяснись. Почему мы не можем установить контакт с «Вокс Доминус»? Как вы смеете объявлять святой корабль Семнадцатого Легиона трофеем?

Рот существа — или то, что от него осталось — зашевелился. Спустя мгновение из вокса затрещал скрежещущий голос, абсолютно не совпадавший с мимикой.

— Наипочетнейшие братья из… Семнадцатого, — прокаркал голос. — Боюсь, вы… ошибаетесь. — Неторопливые и тягучие слова звучали низко и булькающе, напомнив Мардуку предсмертный хрип покойника. — Мои братья по духу и я… наткнулись на этот корабль, который… вы называете… «Вокс Доминус»… заблудившийся и дрейфующий. Безжизненный…

— Безжизненный? — взорвался Нарен. — Что ты хочешь этим сказать?

— Я… вижу, что наши… братья из Семнадцатого выглядят раздосадованными этим открытием, — произнес легионер Гвардии Смерти. Было трудно понять, влияет ли на его голос слабая вокс-связь, или же он действительно говорит так протяжно и страдальчески. Мардук почему-то подозревал второе. — И, тем не менее, я… угх… самым искренним образом заверяю вас, что сообщаю… истинное положение дел..

— Мы впустую тратим время, разговаривая с этим гниющим глупцом, — пробормотал себе под нос Нарен. — Давайте заканчивать и побыстрее.

Мардук примирительно склонил голову.

— Разумеется, Темный Апостол, — мягко произнес он. — Как только мы установим, при каких обстоятельствах эти мародеры наткнулись на «Вокс Доминус», то, безусловно, позаботимся о вашем скорейшем воссоединении с Воинством.

Легионер Гвардии Смерти продолжал говорить, не замечая или не обращая внимания на вмешательство.

— … наткнулись на корабль, дрейфующий в варпе… ничей… умирающий. Плавучий мусор, всего лишь плавучий мусор. Бродяга, плывущий… по волнам божественного моря. Все попытки… угх… предприняты, чтобы связаться с остатками экипажа… гнррр… Никакого ответа не последовало.

— Это существо невыносимо, — произнес Кол Бадар, понизив голос, чтобы слова не передались. — Подумать только, когда-то мы звали их братьями.

— Они все еще наши братья, — ответил Мардук. — Благословенные дети Дедушки Нургла, живые воплощения Его любви. Они заслуживают нашего уважения, хотя и явно ошибочно претендуют на то, на что не имеют прав.

— Что он имеет в виду под «дрейфующим в варпе»? — спросил Энусат. — «Вокс Доминус» отсутствовал считанные минуты.

— Минуту и двадцать семь секунд, если быть точным, — сказал Кол Бадар.

— Открыть канал вокса, — сказал Нарен. Кол Бадар бросил взгляд на Мардука, который едва заметно кивнул. На его губах появилась легкая улыбка, когда он увидел, как ощетинился Нарен. Никому из Темных Апостолов не нравилось, когда их приказы ставили под сомнение.

— Почему, — произнес Нарен, обращаясь к искаженному и мозаичному изображению воина XIV Легиона, — ты заявляешь, что «Вокс Доминус» безжизненно дрейфовал, если нам известно, что это ложь?

Гвардеец Смерти продолжал смеяться. Это был жуткий булькающий звук, как будто какая-то чудовищная амфибия издавала кваканье. Или умирала. Энусат не мог выбрать.

Хор-хор-хор.

— Оно над нами насмехается, — сказал Нарен. — Наводи бортовые орудия. У них нет пустотных щитов. Скоро они запоют по-другому.

— Не пытайся отдавать мне приказы, — произнес Мардук. — Ты гость у меня на мостике, Нарен, не более того.

Темные глаза Нарена встретились взглядом с Мардуком. Раздававшийся из вокса смех Гвардейца Смерти становился все ниже, пока не скатился в отрывистый влажный кашель.

Хор-хор-ургх.

— Почему ты смеешься, Гвардеец Смерти? — прорычал Кол Бадар.

— «Вокс Доминус» отсутствовал… ургх…гораздо дольше, чем вы, по-видимому, полагаете, — протянула заполнявшая собой обзорный экран мерзкая фигура.

— Как долго? — спросил Мардук, отворачиваясь от гневного взгляда Нарена.

После ответа Гвардейца Смерти на мостике воцарилась тишина.

— На протяжении… трех тысяч лет.

«Инвизус» был грубым и уродливым десантно-штурмовым кораблем, заметно уступавшим по размерам «Грозовой птице». Воинство присвоило его сто лет назад в ходе перестрелки с отступниками из Красных Корсаров на краю Мальстрема. Раскраска пошла пузырями, отслоилась и почернела от огня. Из корпуса, будто колючки какого-то зверя с дикой планеты, выступали ряды крючьев и шипов.

Вероятно, когда-то это был всего лишь грузовой транспорт, скорее всего, спроектированный для перевозки руды с миров, расположенных в рискованной близости от границ реальности. Впрочем, за прошедшие с тех времен годы он подвергся заметному усовершенствованию. Корсары оснастили его тяжелой броней и блоками щитов, хоть на нем и не было оружия, кроме пары выдававшихся под носом фронтальных лазпушек. Это был скорее челнок, а не боевой корабль.

Ему было далеко до самых изящных и мощных кораблей, однако он славно служил Воинству с момента захвата. Его удостоили названия «Инвизус» и сделали обиталищем демонической сущности из низшего пантеона, наделив ограниченным и агрессивным разумом.

Мардук питал к нему определенную привязанность, хотя и знал достаточно хорошо, чтобы не доверять в полной мере. Тот приучился бояться его, однако Темный Апостол не сомневался, что корабль обратится против него, если получит такую возможность. Фокус заключался в том, чтобы не давать подобного шанса. Идея его не слишком тревожила. Так сохранялся интерес.

По нижней части фюзеляжа «Инвизуса» размазали свежую кровь, и его двигатели издали гортанный рев. Жалкие слуги, отталкивающие тела которых были скрыты под грубыми черными плащами и рясами, тихо шипели и бормотали в ходе работы.

Несколько бойцов Воинства двигались вокруг «Инвизуса», монотонно распевая и раскачивая из стороны в сторону массивные кадила. За ними колыхались густые облака благовоний, настоянных на костной пыли и изменяющих сознание травах. Они клубились вокруг десантно-штурмового корабля, словно живые щупальца, лаская и будоража его.

Мардук сделал на левой ладони неровный порез, сжимая и разжимая кулак, чтобы потекла кровь. Нараспев произнося благословение, он наносил кровавый отпечаток руки на лица тех из Воинства, кого избрали для высадки на «Вокс Доминус». Все гадали, что же им суждено обнаружить.

Нарен, которому не терпелось отправиться, уже погрузился на собственный челнок «Люкс Этерна», но Мардук не собирался спешить.

Благословение Темного Апостола получили восемнадцать братьев-воинов, которые поочередно преклонили перед ним колени. Среди них не было Энусата, хотя новый Первый Послушник Воинства сопровождал абордажную команду. Он уже получил благословение Мардука и подключался к креслу пилота «Инвизуса», соединяясь с ним и готовясь к запуску.

Последним кровавый оттиск ладони Мардука получил Кол Бадар. Корифей шагнул вперед, на его мясистом лице, как обычно, было брюзгливое выражение.

Ранее Мардук сообщил о своем намерении также примкнуть к абордажной команде.

— Ты не можешь этого сделать, — с обычной прямотой сказал Корифей. — Ты Темный Апостол Воинства и член Совета. Мы уже потеряли Третье. Легион едва ли может себе позволить лишиться еще и двух Апостолов.

— Я ценю твою решимость, Мардук, — произнес Нарен. — Однако я согласен с Корифеем.

— Я не желаю, чтобы говорили, будто я не помог товарищу-Апостолу, — сказал Мардук.

— Я благодарен тебе за помощь, — ответил Нарен. — Позволь твоему Первому Послушнику отправиться вместо тебя. Воинству полезно будет увидеть, что ты веришь в него.

Мардук почтительно склонил голову.

— Да будет так, как ты предлагаешь, старый учитель, — произнес он. «Старый дурак», — подумалось ему. Это оказалось легче, чем он мог ожидать.

Кол Бадар закрыл глаза, чтобы получить благословение Мардука. Темный Апостол положил руку на лицо Корифея, шепча молитву. Кровавый отпечаток почти мгновенно высох на коже, гиперкоагулянты сделали свою работу.

— Говорю еще раз, это глупо, — сказал Кол Бадар, и Мардук убрал окровавленную руку с лица огромного воина.

— Согласен, — ответил Мардук. — Это фиглярский фарс. Однако нужно, чтобы все видели, что я предпринял попытку. К тому же на борту есть реликвии. Оружие. Доспехи. Боеприпасы. Мы не можем просто оставить корабль Гвардии Смерти.

— Из этого не выйдет ничего хорошего, — произнес Кол Бадар. — Помяни мое слово. Однако я сделаю, как ты приказываешь, Апостол.

— Если все так, как говорил Гвардеец Смерти, спасайте, что сможете. Если корабль все еще в рабочем состоянии, дадим Нарену костяк экипажа, и пусть тащится обратно на Сикарус, поджав хвост, — сказал Мардук. — Продолжим без него.

— Думаешь, Гвардия Смерти будет просто стоять без дела, пока мы этим занимаемся? — спросил Кол Бадар. — Четырнадцатый Легион упрям. Они не бросят добычу так легко.

— В таком случае ты должен их убедить, — отозвался Мардук. Он вытер руку о табард. Рана уже затянулась. Апостол принял шипастую перчатку, поданную сгорбленным слугой в черном облачении, и вновь закрепил ее на руке. Он почувствовал, как та соединяется с плотью, и вновь ощутил себя целым.

— Ты мне о чем-то недоговариваешь, — понизив голос, сказал Кол Бадар.

— А ты слишком хорошо меня знаешь, — произнес Мардук.

— Начинаю. Ну? Что ты задумал?

— Нечто такое, что принесет Тридцать Четвертому великое могущество.

— Тридцать Четвертому, или тебе?

— Это одно и то же, разве нет? — с улыбкой ответил Мардук. — Воинство сильно настолько же, насколько его Апостол.

Кол Бадар уклончиво фыркнул.

— Тебе лучше не знать, — перестав улыбаться, сказал Мардук. — Но будь начеку. Может статься, будет нужно пролить кровь братьев.

— Четырнадцатого? Или Нарена?

— Будет разумным готовиться к любому варианту.

Кол Бадар вскинул голову.

— Как пожелаешь, — произнес он.

— Ступай с богами, носитель слова, — сказал Мардук. Кол Бадар вновь поклонился, а затем повернулся и зашагал прочь. Штурмовая аппарель «Инвизуса» закрылась за ним с раскатистым грохотом, и гул двигателей десантного корабля перерос в разрывающий уши визг.

«Люкс Этерна» вылетел первым, без дальнейших проволочек помчавшись в пустоту. Раздался рев пламени. «Инвизус» поднялся над палубой и медленно развернулся к зияющему просвету стартового проема. Бурлящее снаружи безумие сдерживала лишь блестящая, почти невидимая пленка. Резко взревев, челнок рванулся вперед. Он легко проскользнул сквозь нематериальную преграду, и по ее поверхности пошла рябь. За ним последовали полдюжины истребителей, умчавшихся наружу в качестве сопровождения. Через считанные мгновения они исчезли, поглощенные пустотой.

Как только они пропали, Мардук подал сигнал Сабтеку, старшему из тех братьев-воинов, кто не отбыл с Нареном.

— Пора, — произнес Темный Апостол.

— Вы уверены, что она окажется на борту? — спросил Сабтек.

— Она там, — ответил Мардук. — И она ждет меня.

Челнок приближался, и «Вокс Доминус» заслонял собой весь обзор. Глядя на корабль с такого близкого расстояния, было нетрудно поверить, что он перенес три тысячи лет дрейфа в варпе, как и говорил Гвардеец Смерти.

По крайней мере, Первому Послушнику было нетрудно поверить. Темный Апостол Нарен упорно отказывался соглашаться с заявлениями Гвардии Смерти.

Толстая броня «Вокс Доминус» сильно проржавела. Местами обшивка корабля была полностью проедена, и виднелось темное внутреннее пространство. Видимые батареи были покрыты ржавчиной и патиной. Большую часть целиком скрывала странная рыжая поросль. Энусат подумал, что корабль выглядел бы примерно так же, если бы сотни лет пролежал в океане, а потом был поднят со дна — ветхой и жалкой тенью своей былой славы.

Первый Послушник пристально смотрел на корабль сквозь метровый слой бронестекла, управляя «Инвизусом». Искривленное окно странным образом искажало «Вокс Доминус».

— Никаких следов боевых повреждений, — заметил он.

— И никаких признаков жизни, — добавил сзади Кол Бадар.

— Это еще не значит, что Третье Воинство мертво, — сказал Энусат. — Темный Апостол полагает, что мы можем найти выживших.

— Не стану ждать этого, затаив дыхание, — произнес Кол Бадар.

— Я тоже, — отозвался Энусат.

Боевой корабль пребывал в серьезном упадке, однако на нем не было характерных подпалин от лазеров и зияющих прорех, которые могли бы остаться от пустотных торпед или бортовых орудий, указывая на произошедшую схватку. Похоже было, что все раны громадного корабля были вызваны течением времени.

Прямо перед «Инвизусом» катер Темного Апостола Нарена направился к правому борту, включив стабилизирующие двигатели. На сетчатке глаз Энусата вспыхнули целеуказатели, в затылке раздалось злобное жужжание. Темная душа челнока подбивала его дать залп по другому кораблю. Первый Послушник движением век убрал прицельную сетку, подтверждая свое главенство. С «Инвизусом» всегда так происходило. Ему нравилось испытывать Энусата.

Два корабля двигались вдоль нижних посадочных палуб «Вокс Доминус», поочередно проверяя их. Было похоже, что некоторые бортовые системы еще работают, и Нарен полагал, что удастся дистанционно убрать щиты одного из ангаров. Энусат удерживал «Инвизус» позади второго челнока, следуя за ним.

Первый Послушник считал маловероятным, что они найдут работающий ангар, однако он оказался неправ. Пройдя под гниющим остовом «Вокс Доминус, чтобы проверить нижние кормовые палубы, они обнаружили искомое.

Два корабля зависли перед щитом пусковой палубы в нижней части кормы. Поверхность была покрыта воронками и рубцами. К ней липла странная растительность, похожая на блюдца.

— Выглядит, как органика, — сказал Кол Бадар, и Энусат был вынужден согласиться. Мало что живое могло выдержать длительный контакт с пустотой, однако подобное не было совсем уж неслыханным, особенно на краю Океана Душ.

«Люкс Этерна» подал дистанционный импульс, и громадный посадочный ангар начал открываться. В пустоте движение было совершенно беззвучным, но Энусат мог представить себе стон истерзанного металла, который поднимается впервые за срок, ведомый одним лишь богам. Похоже, за тысячелетия.

К удивлению Энусата, мерцающее защитное поле палубы осталось нетронутым и не пускало вакуум в ангар, блестя, словно ртуть. «Люкс Этерна» прошел сквозь него, и оно заколыхалось, словно поверхность озера.

Энусат повернулся на кресле пилота, натянув ребристые кабели, которые соединяли его с управлением челнока. Кол Бадар стоял позади, его волчье лицо было озарено красным внутренним свечением почтенного терминаторского доспеха. Корифей медленно кивнул.

— Следуй за ними, — произнес он.

— Как прикажешь, — сказал Энусат, развернулся и снова откинулся в объятия потертого кресла из человеческой кожи. Он слегка повел рычаги управления вперед, ощутив в сознании жужжание мрачного духа корабля. «Инвизус» испытывал тревогу. Энусат задумался, не ощущает ли челнок что-то такое, что не могут засечь сенсоры. Мысль ушла так же быстро, как и появилась. Не в его правилах было предаваться сомнениям.

«Инвизус» проскользнул сквозь мерцающее поле. Посадочная палуба была обширной и темной, словно ямы Аида. Это была не пустая метафора. Энусат бывал в Аиде, и там действительно было довольно темно.

Подвижные прожекторы челнока качнулись влево и вправо. Воздух был насыщен какими-то частицами. Вероятно, пыль.

— И так Праведные вошли во мрак Киммерии, взыскуя Света Истины, — процитировал Энусат.

Кол Бадар фыркнул.

— Откуда это?

— Пятьдесят Седьмое послание Махнарека Зараженного, — ответил Энусат.

— Напомни-ка мне. Что случилось с «Праведными» в конце этой истории? — поинтересовался Кол Бадар.

— Их пожрали заживо, — сказал Энусат. — Но в ходе этого они достигли подлинного просветления.

— Очень успокаивает, — произнес Кол Бадар.

— Чисто, — протрещал в вокс-сети голос Кол Бадара.

Издав ворчание, Энусат ослабил хват автопушки. Удерживая оружие одной рукой, он закинул его на плечо, направив длинный ствол вертикально вверх. Второй рукой он снял решетчатый шлем Мк-3. Раздалось шипение, сопровождавшее выравнивание давления воздуха.

Первый Послушник глубоко вдохнул. Вопреки его ожиданиям, на борту «Вокс Доминус» был воздух. Он был горяч и мерзко пах, но тем не менее, это был воздух. Содержание кислорода было весьма низким, и неусовершенствованный человек продержался бы в лучшем случае несколько минут. Однако для жизни Легионес Астартес атмосфера подходила идеально.

Дискомфорт создавала влажность. По пластинам брони уже бежали ручейки влаги, и Энусат моргнул, стряхивая пот.

Ранее сделанное Корифеем предсказание оказалось ошибочным. На корабле была жизнь. Обильная зеленая жизнь. Просто это была не та жизнь, которую они искали.

Она липла к стенам и свисала с потолка. Пол под ногами был мягким, губчатым и неровным. Это был настоящий лес грибов, лишайников и мхов, который превратил внутреннее пространство «Вокс Доминус» в иномировые джунгли, больше похожие на мир смерти, чем на нутро боевого корабля.

Разнообразие ошеломляло. Над полом поднимались скопления бледных стеблей, которые тянулись к потолку, словно рвущиеся к солнечному свету побеги. Между похожих на опахала мягких, словно шелк, листьев выступали зловонные полипы цвета больной печени. Наверху пятнистых стволов росли покрытые пухом раздутые губки, напоминающие мозги. Коралловые кисти росли рядом со странными веселками и затьками, каждый из которых был еще более безумного цвета, чем предыдущий. В низинах скопились лужицы воды, заполненные яркими водорослями. Скорее всего, это и был источник того кислорода, которым дышал Энусат.

Единственными источниками освещения на палубе были рассеянное красно-оранжевое свечение пустоты и сумки светящихся фосфоресцирующих грибов. Их скопления напоминали морские анемоны, крохотные пальчики-протуберанцы мягко колыхались в воздухе.

Хотя палубу и объявили чистой, бойцы Тридцать Четвертого Воинства продолжали осторожно двигаться по преображенной посадочной зоне, держа наготове болтеры и цепные мечи.

— Здесь аура чумного бога, — произнес Кол Бадар. Его голос звучал резким рычанием из-за искажения клыкастым шлемом, который придавал трескучей механистичности.

Энусат бросил взгляд на Нарена, находившегося на другом конце палубы. Темный Апостол стоял неподвижно, озираясь по сторонам. На его лице была гримаса сдерживаемой ярости. Он крепко сжимал обеими руками свой громадный крозиус. Шипастое навершие потрескивало, словно олицетворяя ненависть хозяина. Казалось, Нарен готов размозжить кому-нибудь голову.

— Похоже, Темный Апостол Третьего Воинства пришел к тому же выводу, — заметил Энусат.

Телохранители Нарена, Кровники, образовали вокруг своего господина неровный круг. Все они носили рогатые шлемы с причудливо растянутой по забралам кожей с человеческих лиц. У них была эклектичная смесь вооружения: цепные топоры, силовые клинки, болтеры и плазмометы. Как говорил Мардук, некоторые из этих ветеранов были одержимы несколькими сущностями. Даже без оружия они стали бы опасными противниками.

— Будь на борту выжившие, они вышли нам навстречу, — произнес Кол Бадар. — Мы не найдем здесь ничего, кроме смерти.

Энусат был склонен согласиться.

— Идем, Первый Послушник, — продолжил Кол Бадар. — Посмотрим, о чем думает Апостол после того, как увидел это запустение собственными глазами.

Когда они приблизились, Кровники ощетинились и свирепо зарычали через вокалайзеры шлемов. Вероятно, с зашитыми ртами они могли издавать только этот звук, подумалось Энусату.

— С такими искусными собеседниками месяцы перехода в варпе пролетят незаметно, — тихо произнес он, и закованный в терминаторскую броню Корифей фыркнул. Шлем передал это как резкий всплеск помех.

Кровники встали перед своим Темным Апостолом, защищая его, и подняли оружие. Энусат, шлем которого был закреплен на бедре, поборол желание направить на них автопушку. Было бы неразумно вызывать вражду у Темного Апостола, или его телохранителей, которые и так уже были близки к срыву. Одна искра — и они бы взорвались. И все же он не желал, чтобы его запугивали.

На изуродованном лице Первого Послушника появилась отвратительная улыбка, обнажившая черные стальные зубы. Он не мог удержаться. Какая-то его часть жаждала испытать себя в схватке с этими ветеранами.

Он и Кол Бадар остановились в нескольких шагах от Кровников, которые глядели поверх стволов готового оружия. Если бы на Энусате был шлем, у него перед глазами светились бы предупреждающие руны, обозначавшие наведенные на него целеуказатели.

— Отзови своих щенков, Апостол, — прорычал Корифей, — а не то мне придется их приструнить.

Нарен уставился на Кол Бадара. Казалось, он готов ударить Корифея. Однако спустя секунду Апостол с враждебной неторопливостью приказал Кровникам остановиться.

Энусат был почти что разочарован.

Темный Апостол произнес приказ на языке демонов. Резкий и противоестественный звук был словно удар в лицо. Кровники мгновенно отреагировали, подавшись назад и отведя оружие от пары бойцов Тридцать Четвертого Воинства.

— Что теперь, Апостол? Я не желаю рисковать здесь своими воинами дольше необходимого.

— Трусость, — ощерился Нарен.

Энусат заметил, как лицо Кол Бадара застыло, а на виске задергалась жилка.

— Аномалия может снова возникнуть в любой момент и забрать нас, как уже забрала твое Воинство, — сказал Корифей.

— Мы не уйдем, пока я не получу ответов.

— Апостол, ты командуешь Третьим Воинством. Тем, что от него осталось. У тебя нет власти над Тридцать Четвертым.

— Мне известно мое место в Легионе, — огрызнулся Нарен, — и оно гораздо выше, чем у любого Корифея. Даже великого Кол Бадара. Мардук предоставил мне твои силы в виде жеста доброй воли. Не подвергай своего Апостола бесчестью, Корифей.

Тишину подчеркивал звук капающей где-то воды.

«Не ссорься с Нареном», — сказал Мардук перед отправкой с «Инфидус Диаболус». — «Даже без Воинства он опасен».

— Несомненно, есть вопросы, которые требуют ответа, — произнес Энусат, пытаясь уйти от нарастания напряженности.

— Я собираюсь послушать, как все это сможет объяснить Гвардия Смерти, — сказал Нарен, указывая по сторонам. — Хочу посмотреть, осмелятся ли они лгать мне в лицо. Спросим их, не правда ли?

Лицо Кол Бадара было мрачным, однако он с неохотой открыл канал вокс-связи с обтекаемыми истребителями, которые сопровождали их через пространство между «Вокс Доминус» и «Инфидус Диаболус».

— Приведите их, — произнес он.

— Вот они, — сказал Сабтек, указывая на светящуюся перед ними карту. — В точности, как вы предсказывали.

Он стоял рядом с Мардуком, глядя на небольшой портативный стратегический дисплей. Позади них готовилось к бою его отделение, которое проверяло оружие и боезапас, загружаясь в маленький и неброский челнок, некогда бывший кораблем контрабандистов. На борт грузили тяжелую аппаратуру и передвижной контейнер, который везли закутанные слуги.

Возле большой трехмерной проекции корабля Гвардии Смерти на стеклянном табло возник маленький рубиново-красный значок. Он замерцал, удаляясь от корабля-носителя.

— Хорошо, — произнес Мардук. — Готовьте двигатели. Я хочу, чтобы мы стартовали, как только Гвардия Смерти высадится на «Вокс Доминус».

— Все будет, как вы пожелаете, — ответил Сабтек.

— Мне нужно, чтобы «Череп» умолк, — сказал Мардук. — Не хочу, чтобы Гвардия Смерти знала, что мы делаем, пока все не кончится.

— Они не узнают, что мы приближаемся, до последнего момента, — отозвался Сабтек. — А тогда будет уже слишком поздно.

— Приближаются, — произнес Кол Бадар. — Готовьтесь.

Энусат встал за рокритовый барьер, построенный для защиты от реактивной струи двигателей. Позиция располагалась по центру, что позволяло ему держать почти всю посадочную палубу. Он принял упор, широко расставив ноги, стабилизаторы в поножах тихо загудели, удерживая его на месте и готовясь компенсировать чудовищную отдачу оружия.

Первый Послушник снова надел шлем, устав от тяжелого смрада и жары внутри корабля. Перед его глазами появился поток информации. Он заморгал, минуя показатели внешней диагностики, включавшие в себя температуру, влажность и химическое разрушение воздуха, затем прошел логистические данные: состояние теплоотвода, подсчет боезапаса и расход энергии. Перед его глазами возникла тактическая сводка, анализ темпа сердцебиения и жизненных функций братьев-воинов. Туда, где фокусировался взгляд, перемещалась прицельная матрица, жадно ищущая цель.

Длина ствола его любимого крупнокалиберного орудия достигала почти двух метров. Большая его часть была заключена в дырчатый охлаждающий кожух. Из-под широкого дула, выполненного в виде щерящегося демона, еще на полметра выступал пристегнутый цепной штык.

Автопушка была увешана амулетами и религиозными символами. Громоздкую ствольную коробку покрывали священные изречения из «Книги Лоргара». Ощутимый вес оружия принимала на себя тяжелая цепь, пристегнутая к плечу Энусата. Ей помогали внутренние сервоприводы.

Правая рука сжимала рукоятку оружия, большой палец расслабленно лежал на спусковом механизме. Первый Послушник наводил автопушку левой рукой, держась ею за ручку на ствольной коробке. Вес уменьшался за счет суспензоров, а встроенные в доспех сервоузлы позволяли удерживать огромное орудие столь же легко, как неусовершенствованный смертный держал бы винтовку.

Лента с боезапасом поступала в автопушку из увеличенного ранца Энусата, который одновременно служил и емкостью под боекомплект и источником энергии для доспеха. Ленту прикрывала гибкая оболочка. Не обладая таким высоким темпом стрельбы, как тяжелый болтер, оружие значительно превосходило его по мощности и могло рвать рокрит и броню техники, словно бумагу.

Остальные воины Тридцать Четвертого и Третьего Воинств заняли оборонительные позиции, окружив «Инвизус» и «Люкс Этерна» и пользуясь укрытиями на заросшей посадочной палубе. Они опустились на колени у краев наполовину скрытых грибной порослью бронированных валов, держа болтеры наготове.

Темный Апостол Нарен стоял на виду, ожидая прибытия приближающегося челнока Гвардии Смерти. Рядом с ним стояли Кровники и Кол Бадар — неодолимая преграда из тяжелой брони и злобы. Он ждал, пощелкивая длинными клинками силовых когтей.

Энусат разогнал пристегнутый к автопушке цепной клинок, и от мотора пошел черный дым.

Прошедший сквозь мерцающее защитное поле посадочной палубы корабль Гвардии Смерти напоминал какое-то отвратительное насекомое, раздувшееся до гигантских размеров.

Каждая пластина обшивки была серьезно изношена, испещрена воронками и вмятинами. Броню покрывала ржавчина и следы коррозии. Местами казалось, будто гниль проела корпус насквозь. Энусата удивило, что челнок вообще был пригоден для перемещения в пустоте.

Впрочем, орудия ветхого корабля выглядели весьма работоспособными. Они свободно вращались на турелях, обводя собравшихся на встречу Несущих Слово. Каждый раз, когда они наводились на Энусата, у того перед глазами вспыхивало множество предупреждающих рун. Первый Послушник услышал, как «Инвизус» зарычал, словно рассерженный зверь. Его орудия нацелились на новоприбывшего соперника, кораблю не терпелось утвердить собственное превосходство.

— Не стрелять, — произнес Энусат, обращаясь одновременно к Несущим Слово Тридцать Четвертого и десантно-штурмовому кораблю. Разумеется, он не мог ручаться за Нарена и Кровников.

Корпус челнока Гвардии Смерти напоминал луковицу, его держала на весу пара больших круглых двигателей. Сейчас они были обращены вниз, заставляя воздух мерцать от жара, пока корабль медленно плыл вперед, осторожно заходя на посадочную палубу.

Окна двойной кабины были выпуклыми и выпяченными. Казалось, они сделаны из тысяч крохотных восьмиугольных сегментов, что придавало сходства со сложными глазами членистоногого. Корпус челнока имел серо-зеленый цвет распухшего и пропитанного водой трупа, но эти глаза переливались насыщенным янтарем.

Изъеденный коррозией корабль сел на палубу между «Инвизусом» и «Люкс Этерна», развернув для опоры семь насекомоподобных лап. Те казались слишком тонкими, чтобы вынести его вес, металл на них проржавел и испачкался, однако они устояли, удержав корпус примерно в трех метрах над палубой.

Раздался вибрирующий стон, и на вздутом подбрюшье корабля появилась трещина. Изнутри повалил тошнотворный желтый дым. Он опустился вниз и распространился по сторонам, скрыв палубу в низкой дымке.

Ядовитые испарения вились вокруг ног Нарена, Кол Бадара и Кровников. Автосенсоры Энусата фиксировали высокий уровень кислотности и токсичности даже с расстояния пятнадцати метров.

Трещина в днище корабля продолжала расширяться, словно зияющая рана, постепенно превращаясь в медленно опускающуюся аппарель. Между расходящимися секциями тянулись толстые нити, напоминающие слюну, которые капали на палубу, словно вязкий сироп.

Аппарель опустилась с отчетливым скрипом. Раздалось резкое шипение открывающегося внутреннего шлюза, и воздух внезапно заполнился жужжанием насекомых. Из челнока выплеснулось густое облако.

Большинство насекомых были мелкими, однако некоторые отвратительные твари достигали размера человеческого кулака. Вздутые брюшки низко свисали под блестящими панцирями, с набухших хоботков капала грязь.

Облако расширилось, словно мрачная тень, и окутало братьев-воинов Семнадцатого Легиона. Энусат неожиданно порадовался, что надел шлем. Единственным Несущим Слово с непокрытой головой был Темный Апостол Нарен. Жирные ползучие мухи с блестящими фасетчатыми глазами садились ему на лицо, но Темный Апостол не обращал на них внимания. Отец Чумы был частью Губительного пантеона, и Несущие Слово чтили его так же, как и все Высшие Силы.

Туча мух продолжала расти, слегка рассеиваясь по мере распространения, хотя вокруг опустившейся аппарели продолжала гудеть плотная масса. Именно туда и вглядывался Энусат. Прицельные сетки следовали за движениями радужки, пока он выискивал цель среди надоедливого дыма и жужжащих насекомых.

А затем он увидел.

Перед ним вспыхнуло множество красных указательных символов.

— Контакт, — прорычал он.

— Вижу их, — произнес Кол Бадар.

Маркеры угрозы превратились в громоздкие силуэты в силовой броне, которые медленно спускались по аппарели. Энусат напряг палец на спуске.

Гвардия Смерти ступила на палубу «Вокс Доминус»

— Старт, — распорядился Сабтек, и обтекаемый черный челнок вырвался с посадочной палубы.

Когитаторы исступленно работали. Три прикованных к устройствам сервитора выгорели, органические тела не выдержали обширного субдурального кровоизлияния. Но расчеты прошли успешно — Мардук на это надеялся — и были заложены в навигационный контур челнока. И «Инфидус Диаболус» и «Череп» двигались, так что вычисления траектории должны были быть идеальными.

После трех кратких импульсов стабилизирующих двигателей, которые выводили их на верный курс, челнок замер, отключив все системы. Он превратился лишь в безжизненный кусок движущегося мусора, которых хватало в пустоте. Но этот прямым курсом шел на столкновение с «Черепом».

Они медленно двигались через свободное рыжеватое пространство, не желая оповестить «Череп» о своем приближении. До контакта оставалось несколько часов.

Несущие Слово устроились поудобнее и замедлили дыхание. Подача кислорода прекратилась, а температура начала стремительно падать.

Уголок губ Мардука искривился в намеке на улыбку.

Наргалакс. Так он им представился. Это было не то имя, с которым он появился на свет на родном Барбарусе, и не то, которое ему дали после приема в Гвардию Смерти. Скорее всего, это был дар Отца Чумы — имя, принятое после заражения.

Энусат признавал, что сам не слишком приятно выглядит, но, тем не менее, он являл собой воплощение классического изящества и благородства по сравнению с раздутым живым трупом, который называл себя предводителем этой пиратской банды пораженных болезнью легионеров.

Впрочем, его наружность не отталкивала Энусата. Все-таки это благословение Отца Чумы так изменило материальное тело Гвардейца Смерти. В сущности, он испытывал скорее восхищение, чем отвращение. Его поражало, что возможно быть настолько изъеденным болезнью и разложением, и при этом продолжать жить. Поистине, плоть Наргалакса благословили боги.

Должно быть, когда-то его доспех был цвета белой кости, но теперь он стал склизким от грязи и приобрел нездоровый оттенок цвета гниющего трупа. Тело чрезвычайно раздулось, броня потрескалась и разошлась, не в силах целиком вместить зловонную громаду. Поверхность покрывали язвы и нарывы, из которых сочилась смрадная кровь и гной. Из тела, словно жгуты внутренностей, выступали влажные и покрытые слизью сегментированные кабели. По краям доспеха выдавались костяные гребни. Сложно было сказать, где по-настоящему кончалась броня, и начиналась плоть. Энусат подозревал, что они уже стали единым целым.

На поясе висело несколько прогнивших голов. Их глаза, рты, ноздри и обрубки шей были зашиты и запечатаны воском. Рядом с ними висела булава — дикарское оружие, из тяжеловесного навершия которого выступал ржавый кривой клинок. К боку был пристегнут магнитами двуствольный комби-болтер.

Энусат заметил мутацию Гвардейца Смерти, лишь когда тот потянулся к шлему. Из дыры в броне на левом трицепсе росло толстое многосоставное щупальце. Оно имело цвет мертвой плоти и было покрыто толстым слоем слизи.

При помощи причудливого придатка, под тошнотворный хлюпающий звук сопротивления, Наргалакс снял однорогий шлем, и показалось его распухшее трупное лицо.

На имперской планете-мавзолее Церберус IV река Ахерус была завалена телами мертвых гвардейцев. К концу осады тел стало так много, что «Носороги» и «Лендрейдеры» Воинства смогли переправиться и войти в столицу, невзирая на разрушение моста-перемычки. Лицо Наргалакса своим цветом и раздутостью напомнило Энусату тех утонувших гвардейцев.

Его плоть была бледной и болезненной, под чешуйчатой кожей, словно пятна, тянулись темно-лиловые подтеки спекшейся крови. Большая часть рта и челюсти отсутствовала, ее заменяло множество трубок и шлангов. Левый глаз был раздут, деформирован и заполнен ячменями, помутнев и источая влагу. Как только Наргалакс снял шлем, стайка крохотных мошек устроилась там, питаясь этой жидкостью. Отмершая плоть колыхалась от происходившего под ней движения. Пока Энусат наблюдал, из уголка глаза, будто бледные слезы, появилось несколько извивающихся червей.

Другие питающие трубки и кабели были грубо вкручены в виски и затылок, точки входа окружала мертвая и смрадная плоть. На левой стороне гниющего черепа остались пряди клочковатых седых волос, возможно, последняя уступка тщеславию. По коже Гвардейца Смерти пробегала рябь — разложившуюся плоть пожирали черви.

Но, пожалуй, самым отталкивающим в чертах Наргалакса был его правый глаз. Он имел холодный синий цвет безупречного льда и был совершенно нетронут болезнью или порчей. Ясный и дерзкий, он указывал на то, как мог выглядеть воин до прикосновения Отца Чумы.

Тревожил не столько сам глаз, поскольку он был безупречен, а скорее его контраст с занимаемым местом в высохшей глазнице на лице распухшего трупа. Казалось, что из-за его совершенства все остальное выглядит еще более омерзительно.

Единственной странностью был зрачок, который больше походил на три пересекающихся и сросшихся зрачка. Невзирая на все беды, постигшие плоть Наргалакса, ясный глаз всегда смеялся, пусть даже на это не были способны остатки рта. В его уголке с готовностью складывались морщинки.

Зловонного капитана сопровождали семеро легионеров Гвардии Смерти — гниющая плоть, имеющая форму воинов Легионес Астартес. Энусат был уверен, что если бы их броню удалось снять, они бы опали бесформенной разлагающейся массой. Язвы на гнилых и мясистых пластинах брони сочились гноем, кровью и маслом. За сапогами с расколотыми носами оставались лужицы мерзких выделений, растекавшиеся по скользкому от тины полу.

В распространяемой ими грязи кормились насекомые и растения.

Каждый прижимал к груди изъеденный коррозией болтер. Энусата поразило, что оружие еще работает.

Еще до того, как Гвардейцы Смерти отдали себя во власть Нургла, они обладали репутацией непримиримых воинов, способных выдержать гораздо больший ущерб, чем прочие Легионы. Упорство, несокрушимость и неотвратимость накатывающейся волны — все это было определяющими качествами Легиона еще до того, как они массово поддались Отцу Чумы, и его прикосновение развило эти таланты еще сильнее.

Семеро были не одни. Гвардию Смерти сопровождали смертные, которые выползли из челнока следом за своими огромными хозяевами. Все они были жалкими и отвратительными существами на разных стадиях разложения. У Несущих Слово вызвало шок и омерзение то, что, похоже, это были не рабы или слуги, и Наргалакс говорил с ними отеческим тоном. Он называл их своей паствой, затронутыми. Темный Апостол Нарен не пытался скрыть презрение. Несущим Слово было свойственно смотреть на людей как на скот, который следует использовать и подчинять, даже близко не подходя к равенству во взаимоотношениях — а именно так, похоже, Наргалакс воспринимал эти никчемные мешки с мясом.

Смертных было много — оборванное ополчение с разнообразным примитивным оружием. У большинства были всячески отремонтированные автоганы и лазганы, другие же несли всего лишь стабберы и дубинки. Многие явно были одеты в имперские бронежилеты и каски. Несомненно, дезертиры. На всех были дыхательные аппараты, в основном черные маски на все лицо с круглыми очками, которые заполнял светящийся зеленый туман. Сквозь дымку глядели бледные разложившиеся глаза, полные катаракт и раковых опухолей.

Они все были людьми, или около того, за исключением одной твари, которая превышала ростом даже легионеров. Это была гора искусственно выращенных мышц и жестокости, на непропорционально маленькую голову был натянут увеличенный противогаз. Одну руку заменял громадный бур. Кол Бадар пристально смотрел на существо прищуренными глазами, сжимая силовые когти.

Хор-хор-хор.

Жуткий булькающий звук напоминал предсмертный хрип, и Нарен крепче сжал священный крозиус. Энусат напрягся, наполовину ожидая и наполовину надеясь, что Темный Апостол нанесет удар. Когда этого не произошло, он испытал легкое разочарование.

— Скажи мне, где мое Воинство, Гвардеец Смерти, — произнес Нарен.

Отвечая, Наргалакс продолжал посмеиваться.

— Если оно не покидало корабля, — медленно и тягуче протянул он, — стало быть, оно все еще тут.

— Тебе известно больше, чем ты говоришь, тварь.

— Капеллан не слушает, нет, — сказал Наргалакс, все еще смеясь. Его голос был пустым и страдальчески-медленным, с хрипом доносясь из встроенной в горло ржавой решетки вокса. — Это не наша работа, уверяю. Ни я, ни кто-либо из моих братьев не ступал на этот священный корабль до настоящего момента. Я могу поручиться за это… угх… и поклясться честью.

— Однако это дело рук вашего покровителя. Ты не станешь этого отрицать, не так ли?

— Похоже на то, похоже на то, — протянул Наргалакс с весельем в здоровом глазу. — Здесь тлетворное влияние Дедушки, да. Но оно везде, где есть гниль и разложение. Моих братьев и меня нельзя… считать ответственными за все Его великие творения, правда? Мы нашли ваш корабль брошенным, безжизненным и дрейфующим. Он не отвечал на вызовы по воксу. И потому… мы лишь хотели отвести его в более безопасное место, а затем провести дальнейшее изучение. В варпе произошло возмущение, и нас затянуло внутрь. И вот нас обвиняют в пиратстве, а то и хуже того, — он вновь низко и медленно засмеялся, содрогаясь всем телом. — Мне жаль, что это так… однако я знаю о местонахождении ваших сородичей не больше вашего.

— Ты лжешь, — произнес Нарен.

Наргалакс пожал плечами.

— Ты видишь то, что хочешь видеть, маленький капеллан, — сказал он. — Но я не лгу.

Энусат верил ему. А еще верил, что Гвардеец Смерти знает больше, чем говорит.

— Я должен попасть на мостик, — произнес Нарен, повернувшись от Наргалакса к Кол Бадару.

— Зачем? — спросил Корифей.

— Я должен узнать правду. Это существо, — Нарен сделал презрительный жест в сторону Наргалакса, — пойдет со мной. Если оно в чем-то солгало, то умрет первым.

Гвардеец Смерти только рассмеялся.

— Первый Послушник Тридцать Четвертого также присоединится ко мне, — добавил Нарен.

— Я, Апостол? — переспросил Энусат.

— Тридцать Четвертое не уйдет без меня, — произнес Нарен, полностью игнорируя Энусата и продолжая обращаться к Кол Бадару. — Я думаю, Мардук не захочет подыскивать себе еще одного Первого Послушника…

Они пробивались по коридорам, столь насыщенным грибной порослью, что легко было забыть, что они вообще находятся на корабле. Спустя считанные минуты они оказались отрезаны и потеряли связь с теми, кто остался на посадочной палубе.

В зараженные недра «Вокс Доминус» углублялась лишь небольшая группа: Темный Апостол Нарен, пятеро его безмолвных Кровников и Энусат, который обеспечивал им поддержку своей тяжелой автопушкой. И, наконец, с ними шел капитан Гвардии Смерти Наргалакс. Всего семеро.

— Благоприятное число, — сказал Наргалакс. — Дедушка Нургл… будет доволен.

Он был всего лишь заложником. Нарен посулил ему мучительную смерть, если обнаружится хоть какое-то свидетельство его участия в исчезновении Воинства и осквернении самого «Вокс Доминус».

Гвардеец Смерти лишь продолжительно и глухо рассмеялся — «хор-хор-хор» — и ответил, что ему нельзя причинить такую боль, которая бы доставила какое-то неудобство.

— Ты почешешь зудящее место, и я тебя за это поблагодарю, — сказал он. И все же капитан согласился на требование Темного Апостола. Охотно, как показалось Энусату.

Они шли одной шеренгой, но продвижение все равно было долгим и трудным. Местами путь настолько зарос, что приходилось прорубать себе дорогу, и вскоре с клинков закапали млечный ихор и жгучий сок. В остальных случаях они расчищали путь контролируемыми выбросами прометиевого пламени. Энусат гадал, не вызовет ли это у Наргалакса какую-либо реакцию, однако подобного не произошло. Капитан Гвардии Смерти выглядел безразличным, даже когда за ними визжали и корчились огромные многоножки и ползучие насекомые, внутренности которых пожирал огонь.

Сильнее всего продвижение тормозило присутствие Наргалакса. Он не торопился. Энусат сомневался, что он вообще мог торопиться. Каждый его шаг был тяжелым и вымученным, напоминая Энусату то, как двигались громадные машины Коллегии Титаника — медленно, но мощно и неостановимо. Наргалакс был массивным, невероятно массивным. Он давил все, что попадалось ему под ноги. Его движение было неумолимым, словно приливная волна. Там, где он проходил, грибы высыхали и становились бурыми. Энусат старался не наступать в остававшиеся за легионером ядовитые выделения.

Первый Послушник шел позади и снова радовался, что надел шлем. Вокруг капитана Гвардии Смерти висел плотный рой раздувшихся мух и жалящих насекомых, и Энусат был уверен, что тот источает омерзительный смрад. Он был не в силах понять, как это терпят Нарен и Кровники. Плоть последних уже покрылась множеством красных укусов и нарывов.

Минуты растянулись на часы, а они все еще продолжали двигаться во мрак, проталкиваясь по заросшим коридорам к пункту назначения. По мере углубления в недра «Вокс Доминус» становилось все более жарко и сыро. Было очевидно, что терпение Нарена подходит к концу из-за их медлительности, однако Темный Апостол мало что мог сделать, чтобы ускорить продвижение.

Наконец, они добрались до цели — мостика корабля. Ведущие внутрь огромные противовзрывные двери были закрыты.

— Быть может, это хороший знак, — сказал Энусат, хотя сам не верил в собственные слова. Двери были почти полностью скрыты мхом и свисающим лишайником. На их поверхности, словно опухоли, выступали колонии круглых грибов. Двери были спроектированы для отражения существенной внешней угрозы в случае абордажа. Без лазерных резаков и сеймических молотов отряду потребовалось бы определенное время, чтобы попасть внутрь.

Приходилось обходиться тем, что было. К счастью, Энусат знал, что эти двери по толщине и рядом не стояли с теми, что были на кораблях Имперского Флота или ксеносов. Этот корабль строился для Легионес Астартес. Мало кто осмелился бы отправить абордажную команду против Несущих Слово, и если бы это произошло с достаточным успехом, чтобы пробиться к мостику, то означало бы, что битва уже проиграна. Семнадцатый полагался на болтеры, клинки и веру, а не преграды из пластали и адамантия.

— Мелта-заряды, — распорядился Нарен. Несколько Кровников начали счищать с поверхности противовзрывных дверей грибную поросль и растения, обнажая щели и стыки. Остальные готовили и активировали висевшие на бедрах мелта-заряды.

Бомбы сработали одновременно. Все они были тщательно расположены так, чтобы выбить запорные механизмы. Перегретый металл потек, словно лава, однако двери остались заперты. Замки сгорели, но проем нужно было открыть вручную.

Кивнув головой, Нарен отправил поработать Кровников. Их тела внезапно изменились, размазавшись и замерцав. Долю секунды казалось, что на том месте, где стоял каждый из Кровников, живут две сущности. Кое-где их было трое и больше, образы накладывались друг на друга. Из голов выросли могучие рога, натянутая на шлемы человеческая кожа ожила, и с мрачных демонических лиц вперед уставились глаза, пылающие колдовским пламенем.

Тела размягчались и менялись, будто восковые фигуры у огня. Поверх нагрудников распахнулись зубастые пасти. Посередине лбов Кровников образовались горящие очи, которые моргали и злобно пялились вокруг. Из наплечников, наколенников и налокотников выступили кривые и неровные костяные шпоры и гребни. На руках взбугрились новообразованные мышцы, пальцы срослись в клешни и когти, или вытянулись в хлещущие отростки, утыканные шипами.

— Впечатляет, — произнес Наргалакс.

— Если я обнаружу в журнале корабля доказательства твоего участия во всем этом, то напущу их на тебя, — пообещал Нарен. Наргалакс лишь рассмеялся.

Тонкие клинки вонзились в оплавленную дыру в центре противовзрывных дверей. По обе стороны возникли крючковатые когти, которые крепко впились в твердую металлическую обшивку. Противоестественные мускулы вздулись, и одержимые Кровники рванули незакрепленные двери, напрягая все данные варпом силы. Выросшие из сапог когти цеплялись за решетчатый пласталевый пол, скрытый покровом лишайников и тины. Напрягая жилы так, что те едва не рвались, стая раздвигала двери.

Энусат снял автопушку с плеча и взял ее наизготовку, держа дверь на прицеле. Одни боги знали, что могло оказаться внутри.

Издав протестующий металлический скрежет, двери пришли в движение. Содрогаясь и визжа, они раздвигались, образуя четырехугольный проем, через который можно было разглядеть находившийся по ту сторону мостик. Яростно дергая и таща, Кровники сумели открыть двери достаточно широко, чтобы войти.

— Еще больше впечатляет, — сказал Наргалакс.

Черный челнок, словно клинок убийцы, приблизился к звероподобному «Черепу», все еще соединенному с «Вокс Доминус» громадной цепью.

Мардук мгновенно вышел из медитативного транса, бдительный и готовый. Сабтек и остальные тоже пришли в себя и проводили окончательную диагностику и проверку оружия. Время почти пришло.

Темный Апостол отстегнул удерживавшие его фиксаторы и аккуратно оттолкнулся от кресла. Искусственная гравитация была отключена вместе с прочими системами, и он полетел к носу корабля, управляя своим движением при помощи поручней.

Сабтек присоединился к нему в кабине. «Череп» приближался, увеличиваясь в размерах с каждой секундой.

— Похоже, расчеты были верны, — сказал Сабтек. — Благодарение богам, что они не сменили курс. Они нас еще не заметили.

Будто по сигналу, «Череп» слегка шевельнулся, почти незаметно повернув и начав менять позицию. Несомненно, экипаж принял их за какой-то обломок или астероид, и теперь уходил от столкновения.

— Теперь заметили, — произнес Мардук. — Вперед.

Когда «Череп» понял, что происходит, их разделяло меньше километра — слишком мало, чтобы что-то сделать. На «Черепе» могли лишь сидеть и ждать абордажа.

Всякая надежда, что мостик «Вокс Доминус» мог избежать судьбы, постигшей остальную часть корабля, рухнула, когда группа пробралась через полуоткрытые противовзрывные двери.

— Должно быть, споры распространились через воздуховоды до того, как мостик закрыли, — произнес Энусат.

Помещение освещали длинные и тонкие грибы, испускавшие бледное фосфоресцирующее свечение. Все поверхности были покрыты ярко окрашенной плесенью, вниз свисали мохнатые жгуты лишайника, соединявшие потолок с полом. Энусат водил автопушкой из стороны в сторону, выискивая цель, но единственное движение внутри создавали мириады потревоженных насекомых, клубившихся над грибной порослью. Первый Послушник расслабил палец на спуске. Мостик был так же мертв, как и весь корабль.

Нарен двинулся прямо к командной кафедре. Энусат осторожно вошел, пригнувшись под выступающими грибами цвета спекшейся крови. Он перешагнул через толстые корни, похожие на канаты, и подошел к заросшей глыбе, которую счел терминалом. Первый Послушник смахнул рукой яркую метровую многоножку и дернул за толстый покров мха. Легко сорвав его, он обнажил небольшой круглый экран. Поскребя еще, он открыл панель управления и начал щелкать переключателями и верньерами. Его не удивило, что экран не ожил.

Похоже, Нарен пришел к тем же результатам. Темный Апостол выругался и ударил кулаком по обзорному экрану оккулуса, в ярости расколов его.

— Безнадежно, Апостол, — сказал Энусат.

И в этот момент его схватил мертвый Несущий Слово.

— Гибельный лес разрастается, — произнесло существо.

Daal’ak’ath mel caengr’aal.

Часть вторая

Темнота была абсолютной. Еще несколько месяцев назад на «Инфидус Диаболус» отключили все системы, кроме минимального жизнеобеспечения. Чрезмерно переработанный воздух был затхлым, в нем не хватало кислорода. Без гула двигателей и пения Воинства в залах царило безмолвие, нарушаемое лишь скрипом корпуса корабля.

— Нам не следовало ступать на борт «Вокс Доминус», — раздался во мраке голос Мардука. — Ты меня отговаривал. Жаль, что я не послушался.

Ответа не последовало. В сущности, Темный Апостол его и не ждал.

— Нарен бы все равно настоял на том, чтобы отправиться на борт и лично увидеть правду касательно притязаний Гвардии Смерти. Это было его право. Не мне его разубеждать. Но нам не следовало идти за ним. Там были предупреждения. Но я не увидел их, будучи чересчур слепым.

Он сделал медленный шипящий выдох, стиснув кулаки во тьме.

— Нам нужно было обрушить огонь на гниющие останки «Вокс Доминус» и отправить Гвардию Смерти на вечные муки вместе с ним. Они за это заплатят. Это не наша судьба.

Слова прозвучали пусто и глухо.

— Это не наша судьба, — повторил он, на сей раз тише.

Ответом была лишь тишина.

Энусат не заметил сгорбившейся на кресле управления фигуры, поскольку та была настолько покрыта грибковой порослью и мхом, что стала единым целым с окружением. Но теперь он видел.

У существа не было глаз — они давно разложились — однако голова повернулась и уставилась прямо на него, буравя его взглядом пустых глазниц. Лицо было изнурено болезнью и иссохло, под воскообразной бледной кожей можно было отчетливо разглядеть череп. Губы растянулись в трупной ухмылке.

Оно держало его за руку. Он увидел, что под покровом мха и блюдец-грибов рука закована в кроваво-красную броню. Это был брат из Третьего Воинства.

Энусат попытался вырваться, но холодная хватка обладала смертельной силой и держала его, как тиски. Коричневые гнилые зубы раздвинулись, челюсть зашевелилась, и существо заговорило.

— Гибельный лес разрастается, мертвая сила, колдовское древо, слизь-роса, беда.

Daal’ak’ath mel caengr’aal, gol’akath, mor‘dhka, jakaeh’esh.

Первый голос доносился из глотки существа, некогда бывшего Несущим Слово. Из его рта выбралось несколько жуков, потревоженных скрипом голосовых связок. Этот голос был хриплым и низким, словно звук тяжелой скрипучей двери. Другой же тревожил куда сильнее. Это был голос демона — чего-то, превосходившего по возрасту и могуществу все, что когда-либо доводилось встречать Энусату. По коже поползли мурашки, живот свело.

А затем тварь ухмыльнулась ему и начала тащить к себе.

— Лес и труп, труп и лес.

Grink’ah’tok mal daeth’ma’gol, daeth’ma’gol mal grink’ah’tok

Мардук улыбнулся. Апостол с сырым хлюпающим звуком выдернул священный крозиус, навершие которого было погружено в голову смертного, и встряхнул оружие, избавляясь от большей части крови и мозговой ткани.

Он оглядел устроенную вокруг бойню. Внезапное нападение идеально удалось.

Кораблю критически не хватало экипажа, большую часть которого составляли смертные, забранные с планет или рожденные на борту. На нем оставалось лишь трое Гвардейцев Смерти. Их капитан, несомненно, взял с собой большую часть воинов в жалкой попытке произвести впечатление или напугать.

В течение минуты после обнаружения они высадились на корабль, и спустя считанные секунды уже убивали.

Сабтек ударом ноги спихнул с клинка труп, и тот безжизненно осел на пол, рядом с остальными.

— Сколько? — спросил Мардук.

— Тридцать два убийства, — отозвался Сабтек и опустился на колени, чтобы обтереть клинок о рубаху последней жертвы.

— У нас есть раненые?

— Ничего существенного.

— Я чувствую ее присутствие поблизости, — произнес Мардук. — За мной.

Сабтек мгновенно поднялся, двинувшись с Темным Апостолом вглубь корабля. Идти было недалеко, и это не заняло много времени.

Они вышли на темную складскую палубу, и Мардук замер, прислушиваясь. С пласталевых балок над головой свисали длинные цепи, которые вяло покачивались, музыкально позвякивая. Откуда-то капала вода. Мардук какое-то мгновение повертелся на месте, а затем опустил взгляд на решетчатый пол.

— Туда, — сказал он, кивнув на вделанную в пол рукоятку.

Сабтек распахнул люк. Тот с гулким грохотом ударился об пол, и показались спускавшиеся во мрак ступени.

Мардук двинулся вниз в темноту. Это была широкая и глубокая яма, единственный выходом из которой служил люк. В углу между металлических стен съежилась группа закутанных смертных. Дюжина или больше женщин, все действительно древние, с иссохшими хрупкими руками, больше похожими на когти, и спутанными длинными белыми волосами. Они были слепы, их глаза застилала молочная муть, и они хныкали и тряслись, прикрывая отвратительные дряхлые лица.

Покалывание в затылке подсказало Мардуку, что он нашел, кого искал. Сабтек зашипел, и он понял, что воин тоже это чувствует.

— Выходи, сладенькая, — произнес он с волчьей ухмылкой. — Я тебя не съем.

Стая гарпий запричитала, но расступилась, и осталась одна маленькая фигурка.

Это было человеческое дитя, девочка не старше четырех лет. Покалывание превратилось в неуютный зуд, бесплотное царапанье на затылке у Мардука. Он скрежетнул зубами, из глаз начала сочиться кровь — единственные слезы, на какие он был способен. Девочка обладала большей силой, чем он предвидел.

На ней было пыльное серое одеяние, скрывавшее большую часть крохотного тельца. Оно волочилось по полу позади. Руки были спрятаны в чрезмерно больших рукавах, а на голове и плечах был туго завязан темно-серый головной убор, оставлявший на виду лишь бледный овал лица.

Или, по крайней мере, того места, где должно было находиться лицо.

Энусат вогнал свой похожий на кирпич кулак в ухмыляющуюся пасть мертвой твари, раздробив зубы и запрокинув ее голову назад. Но та не разжимала хватку. Голова вновь наклонилась вперед, беззубо улыбаясь. Он снова ударил кулаком по лицу и почувствовал, как ломаются кости. Командирское кресло со скрипом повернулось, и существо рухнуло на пол, упав со своего места. Под ним остался отпечаток в виде человеческой фигуры. И все же оно продолжало держать его, будто сама смерть. Энусат со всей силы наступил ему на руку и, наконец, вырвался. Тварь пристально глядела на него с пола.

— Лес и труп, труп и лес.

Grink’ah’tok mal daeth’ma’gol, daeth’ma’gol mal grink’ah’tok.

Она начала подниматься. Энусат попятился, опуская автопушку.

По всему мостику началось движение и тревожные крики. Из заросшего окружающего пространства возникли другие разложившиеся Несущие Слово, которые вставали с кресел и выходили из стен. Покрывавшие их грибы создавали идеальную маскировку до начала движения.

Энусат навел автопушку на схватившее его существо. Оно ковыляло вперед с маниакальной ухмылкой.

Сзади, видимо, выйдя прямо из стены, возникло еще одно создание, которого он не заметил. Левую часть лица полностью закрывала грибная поросль. Оно схватило его сзади, руки сомкнулись на шее. Передний приближался. Первый Послушник вдавил спуск, отшвырнув тварь назад и разбрызгав позади нее большое облако сгустков плоти вперемешку с осколками черепа. Второй повалил его на колени. Руки существа обладали невероятной силой.

Спереди появился Нарен, лицо которого было искажено ненавистью. Крозиус был почти с него ростом, и Апостол занес его для мощного размашистого удара. Последовал резкий треск энергетического разряда, когда шипастое навершие святого оружия ударило в цель, и существо отлетело прочь. Нарен протянул руку, помогая Энусату подняться на ноги. Подстреленный Энусатом враг снова вставал, невзирая на отсутствие половины головы. По его боку стекала зловонная каша пораженной болезнью мозговой ткани. На месте части головы располагалось призрачное одноцветное видение лица Несущего Слово, каким оно было при жизни, не затронутого болезнью и разложением. Бесплотный призрак был прозрачен. Он уставился на Энусата с чистой ненавистью.

Один из Кровников прыгнул на существо, опрокинув его на пол. Громадная крабья клешня одержимого Несущего Слово сомкнулась на шее создания, отделив голову от плеч и оставив на ее месте лишь прозрачное лицо привидения. Но оно не замедлилось.

Тварь перекатилась, оказавшись над Кровником, и обрушила кулаки на его голову с двух сторон, круша шлем. Раз, еще раз. Обитавшая внутри воина демоническая сущность немедленно покинула его, вернув тело в прежнее неизмененное и теперь уже совершенно мертвое состояние.

Энусат услышал грохочущий смех Наргалакса «хор-хор-хор» и бросил взгляд вбок, на легионера Гвардии Смерти. Это было делом его рук? Похоже, что нет — раздувшийся воин рвал на части одного из разложившихся нападающих контролируемой очередью двуствольного комби-болтера и смеялся, когда тот, приплясывая, отступал под натиском огня. Гвардеец Смерти держал оружие одной рукой, подпирая его шишковатым щупальцем. В другой его руке был короткий меч с широким клинком. Лезвие обильно покрывали зарубки и сколы, с острия капала ядовитая слизь.

Пал еще один из Кровников, которого повалили наземь трое разложившихся Несущих Слово. Другой воин обрушивал на них лапы с когтями, расчленяя и врубаясь в мертвую плоть, однако враги не останавливались. Они продолжали атаковать, оторванные конечности заменялись призрачными, закованными в силовую броню. Один уже в большей степени был призраком, чем существом из плоти, но так и не падал. Он все еще мог убивать.

Один из призраков всадил бесплотную руку в висок Кровника. Кончики пальцев прошли сквозь кожу и кости, будто их там не было. Но Кровник явно ощутил прикосновение. Глаза воина залило кровью, она потекла у него из носа, и он упал на пол, страшно дергаясь и содрогаясь.

— Надо уходить! — заорал Энусат.

Нечестивая тварь бросилась на него, вцепившись в лицо, и он ударил ей в грудь крутящимся цепным клинком, пристегнутым под стволом автопушки. Жужжащие клинки распороли броню, которая разошлась, будто мокрая древесина, и разорвали сросшиеся ребра, разбрызгивая во все стороны гной. Но существо все еще не отпускало. Нажатие на спуск отбросило его прочь.

— Назад! Назад! — взревел Нарен, вбивая в пол очередного противника.

Энусат отступал, водя тяжелой автопушкой из стороны в сторону и вгоняя заряды во врагов. У входа на мостик он остановился, уперся ногами пошире и открыл огонь, прикрывая Темного Апостола и оставшихся Кровников.

К нему присоединился Наргалакс. Двуствольный комби-болтер закашлял, выпуская отрывистые очереди.

Темный Апостол рявкнул очередное распоряжение, на сей раз добавив приказ демонам, и Кровники прекратили бой. Из их ран капали кровь и ихор, в глазах светился колдовской огонь.

Потрепанные Несущие Слово один за другим покидали мостик, пробираясь обратно через наполовину открытые противовзрывные двери, пока не остались только Энусат и Наргалакс. Среди их противников не осталось ни единого целого. У большинства не хватало одной или нескольких конечностей, в телах многих зияли отверстия и разрывы — крупные воронки от автопушки Энусата, разрывы меньшего размера от болтеров и оплавленные дыры от мелт и плазменного оружия. Повсюду виднелась прозрачная серая плоть и броня призраков, демонстрировавшая Несущих Слово в расцвете сил. В общей сложности их было больше дюжины, и они неспешно приближались, двигаясь вперед.

— Уходи, — произнес Энусат, подталкивая Гвардейца Смерти к выходу.

— Мы уйдем вместе, — сказал Наргалакс, огрызнувшись очередной очередью, разорвав голову еще одного нападавшего.

Враги были уже рядом, и Энусат вдавил гашетку, выпустив залп в режиме автоматического огня. Он описал стволом оружия широкую дугу, вгоняя в неумолимо наступавших заряд за зарядом. Вокруг разлетелись стреляные гильзы, звеневшие, словно множество крошечных колокольчиков. Дульное пламя озарило комнату оранжевым стробоскопическим светом. Даже через компенсаторы шлема звук казался оглушительным.

Уголком глаза Энусат смотрел на число, быстро уменьшающееся, когда он расходовал боезапас. Рядом с ним находилась маленькая полоска, которая быстро заполнялась по мере роста температуры оружия. Даже ствол засветился красным от нагрева.

Масса залпа, выпущенного им, Наргалаксом и Кровниками, которые стреляли из-за пределов мостика, прошлась по врагам, откинув их назад и частично развернув тех, в кого попали заряды. Однако выстрелы не оказывали эффекта на призрачные тела. Буря огня проходила через них, не причиняя вреда.

Одному из разложившихся Несущих Слово отрезало ноги кипящим зарядом мелты, и существо рухнуло на пол. Призрак рывком отделился от безногого материального тела, оставил его позади и продолжил двигаться вперед.

Выпустив последний огневой шквал, Энусат рявкнул: «Сейчас!». Несущий Слово и Гвардеец Смерти, как один, убрали дымящееся оружие и прошли через полуоткрытые двери под прикрытием огня Кровников.

Они попятились, продолжая огрызаться выстрелами. Враги остановились на пороге мостика, пристально глядя им вслед. Энусату пришло в голову, что, возможно, те по какой-то причине не в силах пересечь эту черту.

В середине стоял воин, полностью оторвавшийся от плотского тела. Лишенную волос однотонно-серую голову обрамлял веер клинков. Руки висели вдоль боков. Он неотрывно смотрел на них. Лицо оставалось бесстрастным, однако в глазах, казалось, был укор.

Они как будто говорили: «Вы бросили нас здесь».

— Это был Дол Вэдел, — произнес Нарен. — Корифей Третьего Воинства.

Все мертвые Несущие Слово разом заговорили.

— Гибельный лес разрастается, — прохрипели они.

Daal’ak’ath mel caengr’aal.

— Давайте уходить, — горько сказал Нарен. — Нам нечего тут делать. Третье Воинство мертво.

Когда Мардук пытался сфокусировать взгляд на ее лице, оно расплывалось и размазывалось, становясь неразличимым, как будто его скрывал психический капюшон. Даже от попыток у Мардука болели глаза. Если он смотрел на нее искоса, направляя взгляд мимо, то видел, что у нее обычные, ничем не примечательные черты. Но стоило взгляду снова переместиться на лицо, как то опять исчезало, превращаясь в размытое пятно.

— Что это за мерзость? — выдохнул Сабтек. Его голос дрожал.

— Она прорицатель, и она изумительна, — сказал Мардук. — Ее зовут Антигана.

— Откуда вы знаете имя… этого ребенка… мой повелитель? — спросил Сабтек.

— От нее, — лицо Мардука озарилось улыбкой. — От ребенка у нее только это тело. В ней обитают души других прорицателей и скальдов. Их так много! Провидцы, ведьмы, мистики, старухи. Этот род могуч и чист. Перед ней была та, которую звали… Чаттор? Нет, Чаттокс, — поправился Мардук. — Ее сразили болты и пламя генных сородичей Имперских Кулаков, хотя вместо желтого те носили черное.

— Храмовники, — произнес Сабтек. — Ублюдочное потомство Дорна.

— Да, Храмовники, — отозвался Мардук. — Я вижу их. Она показывает мне свои смерти. До Чаттокс была Демедика, а перед той — Арабис с Давина. Я правильно понимаю?

Мардук тихо и изумленно рассмеялся.

— Давин? — переспросил Сабтек.

— О да, — произнес Мардук. — Ее кровь подлинна.

Я вас ждала, — пропульсировала девочка.

Наргалакс замер на месте, вынудив Энусата остановиться, чтобы не врезаться в него.

— Нет! — произнес капитан Гвардии Смерти. — Она моя!

— В чем проблема? — поинтересовался Энусат.

— Предательство, — сказал Гвардеец Смерти, продолжая смотреть прямо перед собой. Все его веселье испарилось, будто озеро в лучах восходящего солнца, правая рука потянулась к эфесу ржавого меча. — Она принадлежит мне!

— О чем ты? — спросил Энусат. — Чье предательство?

Нарен и двое уцелевших Кровников почувствовали, что что-то происходит, и оборачивались. Ощутив неладное, они начали окружать одинокого Гвардейца Смерти. Кровники пока еще не поднимали оружия, однако Энусат чувствовал их напряжение.

— В чем дело? — прорычал Нарен, развернувшись и топая обратно по неровному полу.

— Я не лгал, — произнес Наргалакс. — Когда мы нашли этот корабль, он был точно в таком же состоянии.

— Я верю тебе, Наргалакс, — ответил Энусат. — Но о каком предательстве ты говоришь?

Капитан Гвардии Смерти повернул голову к Первому Послушнику.

— Вы пытаетесь забрать то, на что не имеете права, — сказал он. Синий глаз больше не улыбался. Там была лишь холодная пылающая злоба. — Глупцы. Из-за своей жадности и жажды власти вы погубили себя.

— Мне не нравится твой тон, Гвардеец Смерти, — произнес Нарен. — Это вы забрали то, что вам не принадлежало: этот корабль.

— Я не лгал, — повторил Наргалакс. — К моменту, когда я нашел этот забранный Садом корабль, твоего драгоценного Воинства уже не было. Сила Отца Чумы растет. Его территории расширяются. Я выполнял свой долг. Был избран мир по ту сторону завесы. Я пошлю на него этот корабль, еще сильнее увеличивая владения Дедушки Нургла. Я не испытывал вражды ни к вам, ни к тем, кого уже забрал Сад. Но теперь вы присоединитесь к ним.

— Сад… Нургла? — спросил Нарен. — Ты говоришь так, будто он разумен.

— Так и есть, — сказал Наргалакс. — Несмотря на все ваши книжки и пение… ты ничего не знаешь, малыш.

— Не было никакого предательства, — произнес Энусат. — Ты ошибаешься.

— Нет, — отозвался Наргалакс. — Предательство… происходит даже сейчас.

— Мардук, — прорычал Нарен. — Что сделал этот глупец?

— Убил вас всех, — ответил Наргалакс, и все изменилось.

Последовало сбивающее с толку ощущение крена, нечто сродни дезориентации при переходе в варпе. На Энусата накатила тошнота, он почувствовал, как вздымается гортань, а кислота жжет заднюю стенку горла. Затем все прошло, и Первый Послушник увидел, что они уже не в трюме корабля.

— Во имя богов, что это? — произнес он, озираясь вокруг.

Они стояли в глубине гниющих джунглей — настоящих джунглей. Над головой сплетались перекрученные ветви разлагающихся деревьев, размеры которых противоречили здравому смыслу. Они образовывали непроницаемый полог, с которого в изобилии свисали лишайники, лианы и грибы. Через немногочисленные просветы в этом невероятном куполе можно было разглядеть желтые сернистые небеса.

В воздухе было полно мух, многие из которых раздулись до гигантских размеров, а земля была покрыта толстым слоем гниющего дерна, червей и ползучих насекомых. В подлеске виднелась зловонная река, наполненная трупами утопленников. Вдали скорбно звонили колокола, как будто созывая верующих на похоронную службу.

На лицевой щиток Энусата брызнул поток крови, заслонив ему обзор. Один из Кровников получил в висок попадание из комби-болтера. Воин упал, бесконтрольно паля из сжатого в уже мертвых руках болтера. Энусат зарычал, когда болт срикошетил от нагрудника и разорвался под левым наплечником. Перед глазами вспыхнули предупредительные символы, обозначавшие масштабы повреждений доспеха и тела, но Первый Послушник озлобленно отмахнулся от них движением век.

Нарен развернулся, обеими руками обрушивая свой тяжелый крозиус по смертоносной дуге, но Наргалакс остановил удар левой рукой. Эффект был такой, словно Темный Апостол ударил камень — оружие намертво остановилось.

Щупальце Наргалакса обвилось вокруг рукояти святого оружия Нарена, поймав его. Гвардеец Смерти жестким рывком подтянул Темного Апостола ближе к себе и всадил ему в бок свой широкий меч.

— Нет! — взревел Энусат, наводя автопушку на сражающихся. Он не выстрелил, поскольку Наргалакс развернул Нарена, закрываясь его телом от Первого Послушника. Энусат видел торчащее из поясницы Нарена острие силового клинка, с которого капали тлетворные яды.

Наргалакс повернул меч, и Нарен зашипел от боли, продолжая бороться за контроль над крозиусом. Последний названный брат из Кровников заходил слева, подняв к плечу плазмомет.

— Вы сами навлекли это на себя, Несущие Слово, — громко произнес Наргалакс. Его синий глаз горел холодным огнем. — Вы пытаетесь забрать то, что вам не принадлежит. И теперь вы никогда не покинете Сад.

Темный Апостол плюнул ему в лицо. Едкая слюна потекла по лицу Гвардейца Смерти, от оставляемых ей следов пошел пар. Темный Апостол убрал правую руку с рукояти крозиуса и в мгновение ока выхватил болт-пистолет, вдавив ствол под зловонные складки подбородка Наргалакса.

— Ты отсюда не уйдешь, Гвардеец Смерти, — сказал Нарен.

— Ты прав, Несущий Слово, — с булькающим смешком отозвался капитан. — Не уйду.

Нарен нажал на спуск болт-пистолета, выстрелив в гнилой череп Гвардейца Смерти. Болт должен был разнести голову капитана на куски, однако уже в момент выстрела тело Наргалакса превратилось в миллион ползущих и извивающихся жуков и червей. Те кратчайший миг сохраняли очертания фигуры Гвардейца Смерти, а затем упали на лесную почву мерзостной бурлящей кучей, которая растворилась в подлеске и исчезла.

Нарен рухнул на колени, схватившись за живот.

— Проклятье, — произнес Энусат.

На задворках сознания Кол Бадара что-то заскреблось, и он прищурил глаза, выискивая причину. Что-то шло совсем не так.

— Корифей! — раздался тревожный крик. Кол Бадар обернулся и увидел, как огромная грязная куча, состоящая из миллионов жуков, червей и тараканов, обретает форму тяжеловесного воина в доспехах. Наргалакс. С острия чумного меча капала кровь. Кровь Несущих Слово.

— Взять их! — взревел он.

Корифей совершил первое убийство, разнеся из комби-болтера голову одного из падших гвардейцев. Несущие Слово открыли огонь на ходу, двигаясь в укрытие, но враги тоже начали стрелять.

Отказавшись от какого бы то ни было прикрытия, Гвардейцы Смерти уперлись ногами и начали палить по Несущим Слово. Три заряда отшвырнули одного из братьев-воинов назад, оставив на нагруднике воронки, а четвертый попал в горло. Другой рухнул на пол, получив прямое попадание в колено, которое практически оторвало ему ногу. Встречный огонь Несущих Слово поразил одного из Гвардии Смерти, выдирая из его груди целые куски, но легионер даже почти не пошатнулся, сразив в ответ очередного Несущего Слово. Это поистине были сыны Мортариона.

Еще одного брата-воина зарубил Наргалакс. Ржавый силовой клинок прошел от ключицы до грудины. Рана за считанные секунды загноилась, став грязной и зловонной, и Несущий Слово с воплем умер.

Кол Бадар двинулся к капитану Гвардии Смерти, намереваясь отомстить за братьев. Ему в левое плечо попал болт, и Корифей зарычал, скорее от раздражения, чем от боли. Он ответил очередью, прикончив двоих смертных в противогазах.

Он увидел, как двое Несущих Слово атакуют воина Гвардии Смерти, обходя его сбоку. Они бомбардировали его болтерными зарядами, но тот выдерживал все, хотя от тела и отлетали куски плоти вместе с обломками брони. Легионер убил одного из Несущих Слово, нашпиговав его болтами, а затем развернулся ко второму. Брат-воин нырнул за укрытие, чтобы перезарядиться, и Гвардеец Смерти уверенно зашагал к нему, загоняя в свой болтер свежий диск с боеприпасами.

Кол Бадар оторвал чумному десантнику голову, и тот, наконец, осел на пол, превращаясь в жижу. Корифей зарычал от разочарования, осознав, что потерял Наргалакса из виду.

Он услышал механический рев, бросил взгляд на посадочную палубу и увидел, что одного из его воинов держит на весу и прижимает к стене за горло трехметровый абхуман. Рев издавал громадный бур, заменявший существу правую руку. Звук перешел в пронзительный визг, когда орудие вонзилось в тело Несущего Слово, с бешеной легкостью разорвав броню, плоть и кости, а затем на полметра углубилось в адамантиевую стену позади него.

Прицельная сетка зафиксировала абхумана, и Кол Бадар выпустил из когтей оторванную голову Гвардейца Смерти. Ощерившись, он зашагал к громадному зверю-огрину, на ходу выпуская шквал огня.

Болты погружались в плоть огромного абхумана не более чем на сантиметр и взрывались, обильно разбрызгивая кровь, но причиняя лишь поверхностный урон. Корифей понял, что в тело твари вставлены бронепластины.

Впрочем, раны привлекли внимание чудовища, и оно метнулось к нему. Толстый ребристый шланг маски болтался по сторонам, словно гротескный хоботок. Кол Бадар шел прямо ему навстречу, продолжая стрелять и не обращая внимания на проносящиеся мимо болты. Он высадил в громадного абхумана целый магазин, вдвое сбавив темп стрельбы. Тупое существо отмахивалось от болтов, словно это были мухи. Рев боли и ярости заглушала черная маска из толстой резины, пристегнутая к его голове. Через зеленоватые стекла очков глядели глаза-бусинки. Корифей увидел, как они сузились, наконец, уловив причину боли.

Издав приглушенный рев, существо неуклюже побежало к нему. Рука-бур вращалась. Тварь опустила плечо, намереваясь сбить его с ног. Это ему отлично подходило.

Используя всю силу генетически усовершенствованного тела, увеличенную мощью сервомускулов и волоконных пучков доспеха, Корифей нанес атакующему чудовищу удар тыльной стороной кулака с силовыми когтями, опрокинув его наземь. Создание пропахало на палубе глубокую борозду и остановилось у переборки, продавив ту своим весом.

Кол Бадар приблизился, тяжело шагая вслед за тварью. Та попыталась встать, зашаталась и снова упала. Наполовину сорванный противогаз болтался сбоку. Звериная челюсть была сломана в дюжине мест. На месте пасти находилась отвратительная беззубая полость. Носа не было, только пара щелей, из которых выходило скопление скользких от слизи кабелей и шлангов. Из влажных глаз текли тонкие струйки.

Существо снова попробовало встать, на сей раз успешно, но Кол Бадар уже был рядом и сжал силовые когти на его шее. Сделав свирепый рывок, Корифей выдрал ему глотку. Тварь попыталась взреветь, однако изо рта только брызнула кровь. И все же она упорно не падала. Либо огрин слишком привык к боли, либо был слишком туп, чтобы понять, что уже мертв.

Он всадил безумно жужжащий бур в бедро Кол Бадара. Какое-то мгновение изукрашенная терминаторская броня держалась, но затем поддалась, и вертящееся сверло прошло через пучки волокон и плоть, раздирая мышцы и перемалывая кость.

Сомкнув когти на механической руке абхумана, Кол Бадар с усилием отвел бур от ноги, и из раны хлынула темная кровь. Он выстрелил твари в лицо из комби-болтера, круша подобный адамантию череп, ослепляя и превращая плоть в кашу. Но существо продолжало сражаться.

Сжав массивную руку, которая могла бы обхватить тело смертного, в гигантский кулак, чудовище ударило в боковую часть шлема Кол Бадара. Удар смял шлем, сломал два клыка, и Корифей, покачнувшись, отшатнулся на шаг. В него как будто попал артиллерийский снаряд.

Теперь тварь стояла на коленях. Кол Бадар пристегнул комби-ботер к бедру и, хромая, шагнул вперед. Он сжал руками голову огромного монстра и резко крутанул. Раздался тошнотворный хруст, и огрин, наконец, рухнул наземь.

Не обращая внимания на боль в ноге и стрельбу вокруг, Кол Бадар спокойно перезарядил комби-болтер.

В вокс-сети затрещал голос Мардука.

— Я получил то, за чем пришел, — сказал он. — Пора уходить.

— Нарен еще на корабле, — произнес Кол Бадар.

— Брось его, — донесся трескучий ответ. — Он не имеет значения.

— С ним Энусат.

На этот раз Мардук отозвался не сразу.

— Насколько они далеко?

— Не знаю, с ними нет связи.

— Уходите, — сказал Мардук. — Его жертва благородна. О нем будут помнить.

Кол Бадар собирался поспорить, однако битва шла плохо. Прошло всего несколько минут, но палубу устилали тела. Пролитая кровь привлекла летучих насекомых, которые питались и откладывали яйца в растерзанной плоти. Уже погибло шестеро Несущих Слово на всего двух Гвардейцев Смерти. Количество смертных не играло роли.

— Несущие Слово, — взревел Корифей. — Уходим!

На нижних ветвях, будто множество гниющих плодов, были подвешены за волосы тысячи разложившихся и облепленных мухами голов. Они глядели на новоприбывших, из глаз сочились слизь и гной. Рты распахнулись.

— Гибельный лес разрастается, — хором произнесли они.

Daal’ak’ath mel caengr’aal.

Сквозь тело мертвого Кровника уже проросли смрадные лианы и ползучие жгуты корней. Из кожи на лице вырвались крохотные грибы, а рот и глаза заполнились червями и насекомыми. За считанные мгновения воин врос в подлесок, став пищей разложения.

Энусат подошел к Темному Апостолу и помог тому подняться на ноги.

— Со мной все будет в порядке, — произнес Нарен.

Внезапно с высоты упало что-то странное. Оно пробило гнилые ветви и рухнуло перед Энусатом, Нареном и последним из Кровников. Это был зловонный перепончатый утробный мешок, ударившийся об землю с глухим шлепком. Внутри него что-то корчилось и извивалось. Энусат навел автопушку, но Нарен оттолкнул дуло в сторону.

— Нет, — сказал Темный Апостол. — Негоже вызывать гнев Отца Чумы в Его владениях.

— Стало быть, порченый сказал правду? — спросил Первый Послушник. — Мы действительно в Саду Нургла?

— Посмотри вокруг, — произнес Нарен. — Перед нами величие.

Бьющийся перед ними утробный мешок пронзил изогнутый рог. Наружу хлынул поток околоплодной жидкости, крови и слизи. На отвратительное пиршество слетелся рой насекомых, однако Энусат не отводил глаз от поднимающегося перед ними существа.

Из его лба рос единственный рог. Оно выбиралось из липкой оболочки, тонкие конечности были скользкими от утробных жидкостей. Создание было долговязым. Если бы оно распрямилось, то оказалось бы на две головы выше любого из Несущих Слово, однако его спина была перекошена и ссутулена. Отчетливо виднелся хребет, выпиравший сквозь плоть, которая подошла бы утопленнику. У существа был раздутый живот жертвы чумы и открытые язвы. На голове мигал один огромный глаз циклопа, который заполняли катаракты и сочащиеся слизью ячмени. Грудь поднялась в первом тяжелом вдохе.

Оно увидело их и заморгало. Мясистые червеподобные губы раздвинулись, обнажив гнилые клыки и похожие на могильные камни зубы. В горле извивались черви.

— Раздватричетырепятьшестьсемь, — прохрипело существо. Оно неуклюже шагнуло в их сторону. Его ноги дрожали, словно желе. — Раздватричетырепятьшестьсемь, семь, семь, семь.

Оно сделало еще один шаг, на сей раз более уверенно, будто привыкало к этому занятию, и протянуло к ним руку. Ногти покрывала грязь.

Позади них о землю ударился еще один мешок. Неподалеку упал третий. Сквозь ветки пробивались и другие, увлекая за собой гниющие листья и червей.

— Думаю, нам лучше отсюда уходить, — сказал Энусат.

— Не уверен, что это будет легко, — отозвался Нарен.

Кол Бадар слишком поздно заметил корчащихся под ногами червей и многоножек и понял, что позади него что-то обретает форму. Он с рычанием развернулся, ударив когтями, но не смог вовремя остановить выпад меча.

Клинок Наргалакса попал в плечо. Зазубренное злое оружие пронзило его, заскрежетав по кости. Плоть вспыхнула, когда в организм попали яды и токсины.

— Она моя, — произнес Наргалакс. — Вы не имеете права.

Он повернул клинок, заставив Кол Бадара зашипеть от боли.

— Знаешь… это тебя убьет, — сказал Гвардеец Смерти так, будто эта мысль запоздало пришла ему в голову. — Но эта смерть не будет быстрой.

У Кол Бадара поплыло в глазах. Раздались крики, и мимо него пронеслись болты, попавшие в Наргалакса, но Корифей это едва заметил, а капитан Гвардии Смерти лишь рассмеялся, выдернув клинок. Корифея наполовину втащили на борт «Инвизуса», который тоже вел поддерживающий обстрел, и штурмовая аппарель челнока захлопнулась. Но смех Гвардейца Смерти все еще был слышен.

Хор-хор-хор.

Когда они высадились, потрепанные и окровавленные, Мардук ждал их.

Лицо Кол Бадара было бледным и влажным от пота. Он ковылял по палубе, опираясь на Сабтека.

Возле Мардука стояло дитя без лица. Кол Бадар бросил взгляд на девочку, силясь сконцентрироваться.

— Надеюсь, оно того стоило, — сказал он сквозь зубы.

— Еще как стоило, — ответил Мардук.

А затем взвыли сирены, и с лица Темного Апостола исчезла улыбка.

— Прощайте, — произнес Наргалакс.

Гвардеец Смерти стоял на палубе «Вокс Доминус» в окружении плодоносной поросли и остатков своего отряда. С холодной ненавистью в синем глазу он смотрел на далекий «Инфидус Диаболус».

Он даже не моргнул, когда бурлящая аномалия втянула корабль Несущих Слово в пульсирующий портал и захлопнулась за ним.

Все кончилось.

Энусат поддерживал Темного Апостола. Единственный Кровник, оставшийся от свиты Нарена, ушел вперед, разведывая дорогу. Они шли уже… сколько? Недели? Месяцы? Невозможно было сказать. Впереди тянулись огромные и не поддающиеся измерению непостижимые джунгли, и они двигались все дальше.

Они видели такое, что Энусат плакал от отчаяния и благоговения. Но теперь это уже не имело значения.

Рана Нарена не затягивалась. Они часто прикрывали ее примитивными компрессами, которые держались на грязи и листьях, и всякий раз, когда Энусат осматривал ее, она источала зловоние. Кожа Темного Апостола стала бледной и серой, вены почернели и пульсировали.

Время от времени Несущие Слово видели низко висящие на орбите неподвижные и явно безжизненные корабли. Их были десятки всех форм и размеров. В некоторых Энусат признал линкоры и крейсеры, созданные людьми, другие же — корабли ксеносов — выглядели странно и неестественно. Кое-где они находились столь низко, что их обволакивал полог леса. Вися над ядовитой чумной планетой, они напоминали древние руины, покрытые грязью и увешанные вьющимися лианами. Тонкие ветки, похожие на костлявые руки, тянулись к тем кораблям, которые еще не оказались в их власти.

Чуть раньше они видели, как пара меньших по размеру кораблей тащит прочь один из остовов, освобождая его от цепких деревьев и скрученных небесных корней. Однако воины не задержались, чтобы понаблюдать. Из насекомоядного растения-переростка вырвался выводок крохотных луковицеобразных демонов, которые рассыпались по джунглям, хихикая и щелкая зубами. Переваливаясь, они ковыляли и катились к Несущим Слово. Они едва ли представляли собой угрозу, но привлекали более крупных существ размером с гору, которые давили джунгли своим весом, так что воины торопливо двинулись дальше.

Глянув вверх через прореху в пологе, Энусат увидел, как возник новоприбывший корабль. «Несчастные глупцы», — подумалось ему — «Осознают ли они уже свою участь?».

На мгновение ему в голову пришла мысль, что это может быть «Инфидус Диаболус», но затем корчащийся купол сомкнулся, и корабль пропал.

— Что… там? — слабым голосом спросил Нарен.

Энусат покачал головой. Должно быть, он ошибся.

— Ничего, — отозвался он, и они продолжили пробираться вглубь Сада Нургла.

Счетовод

На мостике «Инфидус Диаболус» царила тишина. В переполненном, вызывающем клаустрофобию внутреннем пространстве ничего не шевелилось. Встроенные в консоли и пульты управления сервиторы бездействовали, их глаза — у тех, у кого они еще оставались — бессмысленно таращились. С вялых серых губ свисали длинные нитки слюны.

По безжизненному мостику тянулись длинные тени. Все осветительные полосы наверху были темны, отсутствовало даже тусклое зеленое свечение инфодисплеев. На мониторах ничего не было. Единственным источником света на мостике оставалось неземное небо охряного оттенка по ту сторону оккулуса.

На одной из консолей замерцала красным маленькая лампочка. Безногий сервитор, свисавший с потолка на множестве ребристых кабелей, вздрогнул и задергался в конвульсиях. Изъеденные катарактами глаза закатились.

Он не мог говорить при помощи рта — нижняя челюсть отсутствовала, а из горла выходило множество трубок и проводов, которые закручивались к потолку — однако нагрудная коробка вокабулятора затрещала помехами, пробуждаясь ото сна.

— Активирован локационный маяк, — прохрипел сервитор. В отвратительном сухом и скрежещущем звуке все еще угадывалось человеческое происхождение.

— Активирован локационный маяк, — повторил он в тишине, ни к кому не обращаясь.

— Активирован локационный маяк. Активирован локационный маяк.

Мардук, Темный Апостол 34-го Воинства, стоял на коленях, вознося Живущим Вовне молитву о наставлении, когда ощутил рядом с собой ее присутствие. Он поднялся из глубин медитации, вернув свое духовное тело из дальних пределов. Последовал привычный рывок, когда его пропащая душа вновь закрепилась в теле из плоти, сливаясь с каждой фиброй его естества.

Реальность восстановила свои права. Он ощутил тягу искусственной гравитации корабля и биение основного сердца в груди. Апостол сделал глубокий вдох, наполнив легкие кровавыми благовониями. На фоне липкого ароматического дыма присутствовал запах экзотических пряностей, перемолотых диких трав и влажной почвы. За ним же крылся смрад варпа, резкий электрический привкус, который чувствовался на языке.

— Здравствуй, Антигана, — произнес Мардук. Ответа не последовало. Он его и не ждал.

Темный Апостол открыл глаза. Один из них был темного оттенка красного дерева, обычного для рожденных на Колхиде. Другой представлял собой пылающую красную сферу с неровной черной прорезью зрачка.

Мардук стоял на коленях у своего личного алтаря, выступавшего из его покоев и арсенала. Перед ним был древний восьмиконечник Октета, взятый с Давина. Грубая каменная поверхность была дочерна запятнана жертвенной кровью.

Она была близко. Запах диких трав и пряностей усилился, а кожу пощипывало, словно воздух был наэлектризован. На задворках разума что-то неуютно скреблось. О плиты пола перед ним разбилась капля ярко-красной крови. Апостол поднял руку и стер кровь с носа. С ней всегда так происходило.

Не поднимаясь с колен, он обернулся.

Она стояла в тени арки входа в святилище, совершенно не шевелясь. На первый взгляд ее можно было спутать с ребенком. Она вышла из тени, и иллюзия рухнула. Обитая в теле примерно четырехлетнего ребенка, она являла собой нечто совершенно иное.

Прикрытое капюшоном лицо дрожало и расплывалось, будто картинка на экране бешено трясущегося и сбоящего пиктоскопа. От одной лишь попытки сконцентрироваться на ее чертах начала пульсировать голова. Царапанье внутри усилилось.

Мардук не стал спрашивать, как она прошла в его запертые покои и как снова выбралась из камеры. Похоже, ее было невозможно удержать.

— Ты чего-то хотела, маленькая прорицательница? — спросил Мардук, даже не пытаясь сдержать раздражение в голосе.

«Инфидус Диаболус» застрял над этим демоническим миром по вине Антиганы — или скорее потому, что Мардук похитил ее у предыдущего опекуна: капитана Гвардии Смерти Наргалакса — и Темный Апостол начинал задаваться вопросом, разумно ли было ее забирать.

Он не ждал от нее ответа, однако она отозвалась, говоря непосредственно в его сознании голосом всех провидцев, что предшествовали ей. Ее сила, пульсируя, проникла в его разум, от чего Мардук пошатнулся, а капавшая из носа кровь полилась потоком.

Счетовод зовет.

— Вы в порядке, мой господин? — спросил Сабтек. Холодные глаза воина были прищурены.

— Со мной все хорошо, — сказал Мардук. — Кто это?

Они стояли на темном мостике, возле одного из когитаторов, на который он вновь подал энергию. На экране настойчиво мигала отметка.

— Не знаю, — ответил Сабтек. — Все пересчитаны. Однако есть еще и вот что.

Сабтек ввел на экране консоли серию команд, и запустился отрывок вокс-сообщения. Он представлял собой искаженную мешанину звуков, перемежающихся помехами. Среди всего этого слышался жужжащий гул, как от роя насекомых, скребущий звук и отдаленный скорбный звон колокола. Но за всем этим присутствовало и что-то иное…

— Повтори, — произнес Мардук.

Они проиграли фрагмент заново, применив набор акустических фильтров, чтобы устранить часть фоновой каши. Теперь среди навязчивых звуков можно было расслышать одинокий голос.

— … схвачен. Нарен уми… кончено…Эпидем… нет… не надо, не надо…

И Мардук и Сабтек немедленно узнали этот голос, хотя и не смогли понять смысла обрывков речи.

— Энусат, — произнес Мардук.

Сабтек и его 13-й круг были выбраны для сопровождения Мардука на поверхность мира зловонных джунглей. Одним богам было ведомо, как там мог находиться Первый Послушник Воинства — он пропал на борту «Вокс Доминус» перед тем, как «Инфидус Диаболус» затянуло в это ядовитое адское пространство — однако в воксе, безусловно, раздавался его голос, а на ауспике, встроенном в обширно модифицированный болтер Сабтека, упорно мерцал локационный маячок Легиона.

— Как Корифей? — спросил Сабтек.

— Ему становится хуже, — отозвался Мардук.

Кол Бадара пронзил клинок Гвардейца Смерти Наргалакса, и в последующие дни состояние Корифея резко ухудшалось.

Сабтек мрачно кивнул.

— А ведьма?

— Я запер ее в ее каюте и приставил дюжину стражников, насколько это вообще может помочь, — сказал Мардук. — Твои люди готовы?

— Готовы, — ответил Сабтек.

— Приступим, — произнес Мардук.

«Инвизус» вырвался из чрева «Инфидус Диаболус». Тупоносый челнок с ревом двигателей вылетел в желтую отравленную атмосферу по ту сторону герметизирующего поля посадочной палубы.

На низкой орбите висело множество кораблей различного размера и происхождения, которые кренились вбок, словно утопленники. Они были безжизненны и пребывали в разных степенях упадка. Часть была имперской, другие явно принадлежали ксеносам. По поводу иных ничего нельзя было сказать, настолько они заросли, покрывшись грибной порослью и толстыми лишайниками с лианами, которые свисали с корпусов на сотни метров. Из гниющих джунглей внизу к ним тянулись усики. Некоторые боевые крейсеры и грузовые суда уже оказались опутаны снизу, став единым целым с разлагающимся покровом.

— Во имя Уризена, где мы? — спросил Сабтек. У Мардука были подозрения на этот счет, но он не стал их озвучивать. Во всяком случае, пока что.

«Инвизус» начал снижаться к поверхности демонического мира, приближаясь к локационному маячку Легиона. Он опускался по титаническим ущельям, сквозь миазмы кислотных газовых облаков, мимо громадных деревьев, из истощенных сучьев которых тек кровавый сок, вниз, вниз и вниз во тьму лесной подстилки.

Повинуясь приказу Сабтека, челнок с демоном внутри не стал садиться из опасения, что не сможет взлететь снова. Он завис в десяти метрах над подстилкой, держась на вертикальной тяге мощных двигателей. Пилот остерегался липких листьев хищных растений, которые раскрывались в его направлении. Расстояние было достаточным. Остаток пути Несущие Слово преодолели прыжком, приседая после приземления.

Мардук высадился последним, рухнув на землю внутри защитного круга, образованного 13-м Сабтека. Он приземлился, низко пригнувшись и удерживая равновесие на сыром покрове почвы при помощи одной руки. В другой он держал свой крозиус арканум — массивную булаву с шипастым навершием и символ священной власти. Темный Апостол огляделся через искривленное гримасой забрало череполикого шлема. Доспех полностью загерметизировался, защищая от любых токсинов, которые могли заражать воздух снаружи. «Инвизус» с воем двигателей пошел вверх, свернул за полог и исчез из виду.

Было неестественно жарко, и по пластинам брони Несущих Слово побежали ручейки воды. Воздух заслоняли рои насекомых, многие из которых были раздуты до размеров человеческой головы, с глянцевито-блестящими крыльями и зеркальными фасетчатыми глазами. Мокрый губчатый дерн под ногами кишел червями и жуками. Сквозь ветви над головой пробивались более крупные твари, от чего вниз сыпался ливень гноя, почвы и личинок. Несущие Слово осматривали подлесок, болтеры выискивали возможную угрозу.

— Насколько мы близко? — спросил Мардук.

— Сложно сказать, — сказал Сабтек. — Атмосферные помехи сбивают мой ауспик с толку. Однако недалеко. Возможно, в часе.

Вышло дольше.

Казалось, они продирались через мерзостные гниющие джунгли уже неделями, однако могло пройти не больше нескольких часов. Временами подлесок становился настолько густым, что приходилось прожигать себе путь при помощи огнемета отделения.

Они потеряли вокс-контакт с «Инфидус Диаболус», но продолжали двигаться дальше, стремясь к мигающему маячку.

Наконец, они приблизились.

Несущие Слово вскарабкались по заросшему склону и наполовину спустились, наполовину провалились в обрушенный купол, который, возможно, некогда был вершиной храма, но уже давно стал добычей плодородных гнилостных джунглей.

Они заняли позиции, присев за обросшими каменными балюстрадами. 13-й обладал исключительной выучкой и мгновенно обеспечил периметр, перекрыв все углы подхода.

Внизу, где раньше мог быть неф храма, трудилось нечеловеческое создание.

Это была отвратительная раздувшаяся тварь с мертвой разлагающейся плотью. Цвет кожи был как у трупа месячной давности, оставленного гнить в воде. Изо лба рос кривой рог. Руки и ноги были худыми и слабыми, однако брюхо непропорционально опухло. Кое-где мертвая плоть порвалась, обнажив пораженные болезнью мышцы, кости и органы.

Существо сгорбилось над прогнившим письменным столом, сделанным из костей, изъеденного червями дерева и искореженных ветвей. Опустив похожую на луковицу голову, оно сконцентрировалось на работе, что-то чиркая в раскрытой перед ним громадной книге.

Периодически оно погружало кривую палочку, служившую письменным прибором, в черную чернильницу, где извивались какие-то твари. Работая, создание тихо бормотало, издавая низкое, замогильное и совершенно неразборчивое монотонное гудение. Казалось, оно считает.

— Счетовод… — выдохнул Мардук.

Демона окружали шатающиеся колонны из громадных груд книг, обтянутых кожей. Все кучи медленно поглощала земля. К ним лепилась похожая на блюдца бледная грибная поросль, и даже со своего места Мардук видел, что на переплетенных страницах корчатся насекомые и черви.

Рядом с демоном располагался огромный абак, превосходивший высотой воина Легионес Астартес. В роли счетных костяшек выступали черепа. Мардук опознал людей, эльдар и орков. Несколько других не были ему знакомы. Каждые несколько вздохов демон протягивал тщедушную руку, изъеденную раковыми опухолями, передвигал черепа по пронзавшим их стержням, а затем вновь возвращался к работе.

Сабтек указал пальцем. Мардук кивнул, насупившись под череполиким шлемом. На абаке, служа одной из костяшек, был шлем XVII Легиона.

Неподалеку стояли перекошенные песочные часы. Песок явно сыпался, однако казалось, что верхняя половина не пустеет, а основание не заполняется.

Потребовалось какое-то время, чтобы понять, что Счетовод не один. Земля возле ножек стола и бородавчатого кресла демона ходила волнами. Сперва Мардук решил, что существо сидит посреди мерзостного пруда, который колышут живущие в глубине твари, кем бы они ни были. Однако теперь он видел, что заблуждался.

Счетовода окружали сотни крошечных переваливающихся демонов — раздувшихся гнойников размером с человеческую голову, у каждого из которых были руки, ноги, огромные рты и искривленные ветвистые рожки. Существа двигались и боролись друг с другом, они пытались приблизиться к Счетоводу, толкая и оттаскивая своих товарищей. Впрочем, они сохраняли абсолютную тишину, словно не желая мешать его работе. Казалось, что и Счетовод, в свою очередь, совершенно не замечает мелких дерущихся демонов.

Сабтек показал Мардуку экран своего ауспика. Там отображалось красное мерцание локационного маячка. Они были прямо над ним.

Снизу доносилось лишь чирканье пера демона о пергамент, скрип и стон гниющих деревьев, напирающих на обвалившееся святилище, и приглушенное бормотание Счетовода.

Сабтек поднял свой болтер, модифицированный для снайперской стрельбы на дальней дистанции. Он зафиксировал целеуказатель прицела на сгорбленном демоне, целясь в основание черепа.

— Нет, — произнес Мардук. — Мы в месте, которое священно для Отца Чумы. Возможно, в самом Саду Нургла. Будет неразумно гневить его.

— Сад Нургла? — выдохнул Сабтек, опуская оружие.

— Думаю, что да, — ответил Мардук.

Откуда-то снизу раздались глухие стенания. Это был стон невыразимой боли и страдания, несомненно, принадлежавший человеку. Счетовод приостановился и бросил взгляд на что-то недоступное взгляду Несущих Слово. Что-то под нависающим краем, на котором они залегли. Демон издал досадливое восклицание и вернулся к работе.

Не произнося ни слова, Несущие Слово стали медленно обходить край купола, пока им не открылось зрелище того, что издавало этот жалкий звук.

Мардук ожидал увидеть Энусата, однако Несущий Слово — точнее, то, что когда-то было Несущим Слово — не был его Первым Послушником.

Воин был повешен на деревянной раме, ему растянули ноги и руки. Конечности до сих пор покрывала темно-красная броня, каждый сегмент которой был изрезан священными текстами, однако тело и голова были обнажены. Силовой доспех содрали, будто панцирь с жука.

Неприкрытая плоть была омерзительно оплывшей и изъеденной болезнью. Желваки и раковые опухоли раздули ее до такой степени, что в ней едва можно было признать человеческую. Шея опухла, одна из гланд в горле так разрослась, что походила на отталкивающих демонов, скакавших вокруг основания деревянного каркаса, к которому пригвоздили воина. От лица остались бесформенные останки, глаза вздулись и источали млечную жидкость. Губы почернели от чумы, опухший язык в слизистых прожилках вывалился изо рта.

Однако это было еще не худшее из того, что сотворили с воином. Его вскрыли от шеи до живота, сросшуюся грудину разворотили, будто двери клетки, а кожу и мясо приколотили к деревянной раме, обнажив внутренние органы. Были видны быстро бьющиеся основное и вторичное сердца.

Покрытые пятнами внутренности изъела болезнь, внутри них образовались комковатые наросты, а поверхность была склизкой от нечистот.

В груди и брюшной полости ползали твари, гнездившиеся среди органов — черви, личинки, жуки и по меньшей мере три омерзительных демона, похожих на гнойники. Вокруг вились мухи, которые откладывали в неприкрытой плоти все новые яйца.

Это был Нарен, Темный Апостол Третьего Воинства. Непостижимо, как он до сих пор оставался в живых.

— Что будем делать? — спросил Сабтек.

— Ему ничем не помочь, — отозвался Мардук. — Теперь он принадлежит Дедушке. Уходим.

Сабтек жестами скомандовал своим воинам отход.

— Подожди, — произнес Мардук. Он указал на кучу рядом с Нареном, где кишели крошечные чумные демоны. — Что это?

Сабтек долгое мгновение глядел в прицел, а затем опустил его.

— Это, — сказал он. — Первый Послушник Энусат.

Мардук зашагал к сгорбленной фигуре Счетовода. Воины 13-го спустились на первый этаж храма вместе с ним и теперь расходились по сторонам, подняв болтеры и целясь в демона. Тот еще не заметил их, поглощенный своей работой.

Первыми их увидели мелкие демоны, окружавшие Счетовода. Один из них указал крохотной, похожей на палочку рукой и издал пронзительный крик. Перо Счетовода скользнуло, с кончика брызнула чернильная клякса, и тот недовольно поднял взгляд. Теперь заверещали и другие миниатюрные чумные демоны, которые пробирались назад, прочь от приближавшихся Несущих Слово.

Счетовод обернулся к ним, и Мардук впервые увидел его лицо.

Оно было отвратительно. Носа не было, только пара забитых грязью щелей. Из-под кривого рога, торчащего изо лба, пялился единственный деформированный глаз, из которого сочился гной, а в уголках скопились мухи. Демон увидел Несущих Слово и распахнул широкий зев рта, продемонстрировав целое кладбище гнилых клыков и напоминавших стамески зубов. В глотке корчились черви.

Глаз Счетовода расширился, демон давился и брызгал слюной от того, что его труд прерывают незваные гости. За его спиной к ним обратились затуманенные, пораженные заразой глаза Темного Апостола Нарена. Тот попытался заговорить, однако раздался лишь низкий стон. Море крошек-демонов у его ног столпилось на защиту Счетовода. Они свалились с горки, которая была Энусатом, и тот оказался на виду. Он стоял на коленях со связанными за спиной руками. Доспех испещряли воронки и волдыри, сочленения и открытые кабели покрывали ржавчина и патина.

Воин поднял голову, на которой все еще был шлем, и увидел Мардука и 13-й. Он попытался подняться, но завалился набок.

Крошечные чумные демоны роились вокруг своего господина, лопоча и плюясь в подходящих Несущих Слово. Они карабкались друг на друга, толкаясь и пихаясь, образуя вокруг него мерзостный живой ковер. Продолжая собираться в кучу, они схватили кресло своими маленькими, покрытыми грязью лапками и подняли его над общей массой.

Держа Счетовода над собой, гора крошек-демонов покатилась вперед. Несущие Слово остановились, и Счетовод навис над ними, неустойчиво возвышаясь поверх множества демонов.

— Зачем прерываешь мой труд, смертный? — спросил Счетовод протяжным и низким мертвенным голосом. Если бы труп мог разговаривать, он бы издавал именно такие звуки. Это был голос самой смерти.

— Смертный, смертный, — в унисон пропели крошечные демоны, державшие импровизированный паланкин.

Мардук почтительно склонил голову.

— Я пришел выкупить жизнь этого воина, о древний, — произнес он, указав на своего Первого Послушника, Энусата.

— Ты ходячий мертвец, давший обет другому, — произнес Счетовод.

Другому, другому.

— Тебе нечего предложить мне, — заявил демон.

Нечего, нечего.

Мардук на мгновение запнулся.

— Обет… — произнес он. — Я не знаю, о чем ты говоришь.

— Прочь! Я все сказал, и так тому и быть. Я должен вернуться к работе.

Прочь, прочь!

С этим Счетовод отвернулся, восседая на качающейся куче демонов.

— Стой! — взревел Мардук, добавив к своему голосу силу варпа. — Не поворачивайся ко мне спиной, демон!

Счетовод оглянулся.

— У тебя нет власти надо мной, мертвец, — произнес он. — Не здесь. Не в Саду. Уходи. Я закончил говорить с тобой.

Мардук ощерился и выхватил болт-пистолет, направив его в затылок Счетовода.

— Я думал, вы велели их не злить? — вполголоса заметил Сабтек.

В ответ Мардук вдавил спуск.

Болт попал Счетоводу ровно в заднюю стенку уродливого черепа. Детонация вышибла лицо взрывом крови, гноя и гнилой кости. Выстрел сбросил Счетовода с кресла, как будто его дернули прочь от Темного Апостола незримым тросом. Крошки-демоны завопили от боли и ярости.

— Вперед! — закричал Мардук. — Берите Энусата.

13-й сорвался на бег, направляясь к Первому Послушнику. Один из воинов окатил раздраженную толпу мелких жабоподобных демонов горящим прометием, и те завизжали и завыли, исчезая с шипением и хлопками. Воин распылил огненную струю влево и вправо, истребляя их. Однако тех оставались еще тысячи, и они катились и ковыляли к Несущим Слово. Крохотные глазки светились злобой и ненавистью. Одного из воинов 13-го сбили на землю, задавив числом, и он мгновенно исчез под волной кусающихся и царапающихся демонов.

Болтеры 13-го изрыгали смерть, а клинки увлажнились слизью и нечистотами, прорубая дорогу к Первому Послушнику. Мардук ударил одно из шарообразных существ своим крозиусом, и оно улетело прочь. Разлагающаяся плоть почернела от резкого энергетического разряда.

Однако со Счетоводом еще не было покончено. Он поднимался, отталкиваясь от земли. Его лицо было изуродовано, превратившись в зияющую воронку с кровью, мускусом и грязью, но он все же поднялся, как раз когда мимо пробегал один из 13-го. Демон схватил воина за шлем и оторвал от земли. В его второй руке возник зазубренный клинок, в который срослось множество омерзительных мух, и демон всадил меч в тело Несущего Слово. Счетовод поднял воина высоко в воздух, а затем швырнул прочь. К моменту приземления тот был уже мертв, а тело превратилось в иссохшую, пораженную болезнью пустышку.

Пробегая мимо Счетовода, Мардук повернулся и всадил в того три заряда. Болты разорвались в гнилой плоти, проделав в теле громадные дыры, но совершенно не замедлили его.

Сабтек первым оказался возле Энусата. Потрескивающим клинком своего меча он рассек путы на руках и ногах Первого Послушника и помог тому встать на ноги. Проржавевший доспех протестующе застонал.

Мардук уставился на жалкое тело Нарена, распятое на гниющей деревянной раме.

— Убей… меня… — простонал Темный Апостол.

Раздался звучный и безрадостный колокольный звон. За ним последовал низкий рев и звук того, как сквозь деревья снаружи храма продирается что-то огромное.

— Нужно уходить! — крикнул Сабтек.

Счетовод приближался, размеренно вышагивая под мощным обстрелом, который на него обрушивали воины 13-го. Ничто не замедляло его неумолимого наступления.

— Нужно уходить сейчас же! — повторил Сабтек.

Мардук кивнул. К Сабтеку присоединился еще один воин 13-го, и они поддержали Энусата. Огнеметчик еще раз окатил демонов, сдерживая мелких. Взгляд Нарена следовал за уходящими Несущими Слово.

У арки входа в храм Мардук повернулся и взял у Сабтека дальнобойный болтер. Он прижал приклад оружия к плечу, тщательно прицеливаясь, и сделал всего один выстрел. Голова Нарена исчезла в красной дымке, и его страдания кончились. Счетовод взревел от бешенства.

— Мардук, — произнес Сабтек.

Темный Апостол обернулся.

В ответ на скупой звон колокола Счетовода из джунглей появлялись громадные демоны размером со здание, которые с корнем выворачивали деревья на своем пути. Это были мерзкие твари, огромные подобия крошечных демонов, населявших внутреннее пространство святилища. Среди чудовищ возникали и другие счетоводы — их было множество — ковылявшие к лестнице, на вершине которой оказались Несущие Слово. Эти демоны волокли за собой клинки, с которых капал яд, а безгубые рты щерились от ненависти.

Однако Сабтек указывал ему не на это.

По ту сторону арки, на разваливающихся каменных ступенях стояла Антигана.

Она протянула к Мардуку свою крохотную детскую ручку.

Идем со мной.

Другого выбора не было. Демоны приближались со всех сторон.

Мардук взял прорицательницу за руку.

Все преобразилось.

Последовало мучительное ощущение перемещения, слепящий свет, а затем они оказались уже не на демонической планете под гнилостными желтыми небесами. Несущие Слово больше не были в Саду Нургла.

Теперь они стояли на облученной пустоши, в разрушенном мире руин и пыли. В небе над головой пылало умирающее солнце, мерцавшее синим и фиолетовым.

Губы Мардука скривились в едва заметной улыбке. Он знал это место. Ему уже доводилось здесь бывать.

— Где мы? — спросил Сабтек.

— Это Калт, — ответил Мардук.

Пытка

В смерти не было ничего страшного. Он был бы даже рад ей. Его пугало место, расположенное где-то на полпути. Для некоторых это были Крипта, Тартар или Лимбо, для иных — Шеол, Земли Теней или же Безнадежность. На древней Колхиде оно было известно как Барзек. Дословный перевод был простым и недвусмысленным — Пытка.

Говорили, что обреченные скитаться по ее пепельным полям прокляты более, чем кто бы то ни было. Они пребывали здесь, терзаемые призраками, растерянные и заблудшие. Их переполняли бессильная ярость, страсть и раскаяние. Не в силах пройти вперед, но также неспособные вернуться к оставшейся позади жизни, они были заточены посреди серой пустоши и обречены на вечную пустоту.

Впрочем, теперь он знал, что старые рассказы лгали.

Возможность вернуться назад была.

— Буриас, — этому голосу здесь было не место. Это было вторжение. Он попытался не замечать его, однако тот был настойчив.

— Буриас Драк`Шал

Он осознал боль. Она расцвела внутри, нарастая, усложняясь и усиливаясь, пока пламя не охватило каждый дюйм тела. Он ослеп от мук, но все же ухмыльнулся, растянув окровавленные губы в злобной гримасе.

Боль — это хорошо. Боль можно выдержать. Он был жив и еще не помещен в обещанный ему Темным Апостолом ад. Буриас принял боль, позволив ей вернуть его с грани забвенья.

Он знал, где находится — глубоко внутри Базилики Пыток на Сикарусе, мире, который XVII Легион избрал своей родиной. Его приволокли сюда в цепях бывшие братья, но он понятия не имел, насколько давно это произошло. Казалось, прошла вечность.

Постепенно вернулись чувства.

Первым на него обрушился запах. Жаркий, приторный и отталкивающий — вонь умирающего животного. Смрад висел в невыносимо влажном воздухе, словно осязаемый кожей туман — маслянистый, липкий и омерзительный. Его можно было попробовать на вкус. Тошнотворный несвежий пот, обугленное мясо и жженые волосы — ничто из этого не могло в полной мере скрыть зловоние желчи и отмирающей плоти.

Но еще сильнее он чуял кровь. От комнаты разило ей.

Вернулся слух, и он смог разобрать тихий шепот, пение и приглушенное шарканье ног по твердому камню. Он услышал лязг цепей, шипение пара и механический скрежет шестеренок и поршней.

Это не твоя судьба.

Слова были произнесены с уверенностью того, кому не требуется повышать голос, чтобы его услышали. Интонации были знакомы, но он не узнавал их. Буриас попытался ответить, но губы ссохлись, потрескались и кровоточили, а горло было ободрано и болело.

Он сглотнул, ощутив вкус крови, и предпринял вторую попытку.

— Кто ты? — выдавил он.

Я есть Слово и Истина.

— Твой голос… он у меня в голове, — произнес Буриас, гадая, не сошел ли с ума от мучений. — Ты настоящий? Дух? Демон?

Я — твой спаситель, Буриас.

Окружавшее марево медленно обретало четкость. Он смотрел на восьмиугольный сводчатый потолок, который был окутан мраком и освещен лишь горсткой слабо горевших подсвечников, прикрепленных к окружавшим его восьми колоннам. Над ними клубился маслянистый дым, тяжело поднимавшийся вверх.

Буриас лежал на низкой каменной плите, раскинув руки и ноги, прикованные тяжелыми цепями к полу. Опутывавшие его звенья были размером с кулак космодесантника, а на лодыжках, запястьях и шее были замкнуты тяжелые оковы. Плоть вокруг уз почернела, стерлась и сочилась влагой, прогорев почти до кости.

Оковы были покрыты древнеколхидской клинописью. Тщательно скопированные из Книги Лоргара могущественные рунические надписи светились, словно раскаленный камень, воздух дрожал от излучаемого ими адского жара. Также угловатые символы были вырезаны прямо на плоти Буриаса, и в них тоже теплился пылающий жар.

От тела остались руины из грубой рубцовой ткани, ожогов, порезов и следов плети. Священный боевой доспех сорвали с него, часть за частью с нетерпением и алчностью клюющих добычу грифов. Там, где броня с годами срослась со сверхчеловеческим телом, ее грубо срезали мясницкими ножами и клинками, которые, как он подозревал, специально затупили, чтобы сделать работу более долгой и кровавой. Его подвергли всем мукам, какие только возможно представить. Но он не сломался.

Ты уже сломлен, но твой разум отказывается смириться с этим.

— Ты лжешь, — судорожно выдохнул Буриас.

Нет. Я здесь, чтобы помочь тебе.

— Ну так помогай!

Взгляни налево. Это выход.

С некоторым трудом, вызванным болезненной ограниченностью движений, Буриас повернул голову. Перед ним была усиленная дверь камеры. Она была закрыта и заперта на засов, с ее поверхности, словно отмершая кожа, сыпались чешуйки ржавчины. Дверь была массивной, толстой и прочной. На окружавшем ее камне были высечены рунические обереги.

В тени ниш по обе стороны от двери сгорбились два громоздких экзекутора. Огромные даже по сравнению с космодесантником и чем-то слегка напоминавшие обезьян механо-демонические часовые казались полностью безжизненными, если не считать непрестанно моргающих во мраке глазных сенсоров. Бронированные чудовища, чья ярость едва сдерживалась, механические конструкции были сооружены на основе мозга и нервной системы, некогда принадлежавших людям, хотя в стальных телах уже давно были заключены демонические сущности.

Пробудившись, они с легкостью могли бы разорвать его надвое громадными силовыми кулаками. Даже будучи ослабленным, скованным, измученным и лишенным брони, Буриас уставился на них прищуренным взглядом высшего хищника, оценивающего соперников.

Мускулы напряглись, когда тело откликнулось на желание сражаться, но он был надежно связан и знал, что любая попытка разорвать путы тщетна. На спасение не было надежды.

Тебя держит в заточении лишь твое собственное восприятие, Буриас. Ничего более. Ты веришь, что выхода не существует, и потому его действительно нет.

— Ты можешь читать мои мысли, — произнес Буриас.

Да. Ты понимаешь, что говоришь не вслух?

— Кто ты?

Ответом на вопрос Буриаса стала тишина.

— Ты Драк`Шал?

Опять молчание.

Дремлющих экзекуторов внезапно заслонила прошаркавшая перед ним бессвязно тараторящая темная фигура. Вокруг появилось еще больше таких закутанных в одеяния, внимательных, шепчущих фигур, чьи лица скрывались в тенях глубоких капюшонов. Это были омерзительные существа, сгорбленные и истощенные, сквозь их черные облачения явно просматривались очертания ребер и позвонков. Руки были серыми и тонкими, словно у трупа. Из плоти выходили проржавевшие кабели и трубки, сочащиеся похожей на молоко жидкостью. Костлявые пальцы оканчивались набором игл, крючьев, клинков и кронциркулей. Все это было запятнано кровью. Его кровью.

К расположенным посередине каждой из восьми колонн помещения закрытым альковам были навсегда подключены лоботомированные канторы. Они издавали долгие и монотонные потоки литаний связывания и сдерживания, все их существование сводилось к одной лишь этой обязанности. Глаза удерживались открытыми при помощи проволоки, а чрезвычайно тучные тела имели бледный оттенок, присущий существам, которые никогда не видели дневного света. Перед ними непрестанно разворачивались свитки бумаги. Рты кровоточили от силы громко зачитываемых слов.

Все в камере, от рунических оков до надписей над дверью и заунывного пения канторов, служило единственной цели — гарантировать, что демон Драк`Шал остается крепко связанным, усмиренным и неподвижным.

Пока демон внутри него дремал, Буриас был таким же, как и любой из братьев-воителей Воинства, полубогом войны в сравнении с более слабыми неусовершенствованными существами, но все же лишь тенью себя былого. Он едва ощущал присутствие демона, и это терзало его больше, чем любая физическая мука. Как будто он утратил часть самого себя, нечто столь неотделимое от его сущности, что по ощущениям его словно рассекли надвое.

Демон был заключен в его плоти в первые дни после принятия в Легион. Он был одним из немногих особенных, кого с обилием ритуалов и предосторожностей избрали для этого пути. Мало кто из братьев-воителей мог пережить обряды одержимости. И еще меньше из них смогли подчинить себе демона после слияния.

Разумеется, был период борьбы, когда Драк`Шал пытался захватить главенство, однако Буриас победил, утвердившись в своем господстве. Он переродился. Вся прошлая жизнь забылась.

Драк`Шал дал ему силу — огромную силу — а также скорость, хитрость и чрезвычайно ускоренную регенерацию, благодаря которой Буриас восстанавливался после ран, которые убили бы любого другого космодесантника. Он сражался на фронтах тысячи войн, но от бесчисленных полученных им ран не оставалось ни единого шрама — до настоящего момента. После слияния с демоном все его чувства обострились, выйдя за пределы того, что он когда-либо мог представить. Он мог видеть в абсолютной темноте без помощи оптических улучшений шлема. Ощутить вкус капли крови в воздухе с расстояния в сотню метров. Бежать со скоростью бронетранспортера «Носорог» и не останавливаться целыми сутками. Силой он легко мог сравниться с пятью своими братьями из числа Несущих Слово.

— Ты ничто без Драк`Шала. — сказал Мардук, стоя над ним после того, как удерживавшие его ныне оковы заварили. Буриас и Драк`Шал взревели как один, зная, что произойдет, но не имея возможности предотвратить это. Темный Апостол улыбнулся, когда руны полыхнули огнем, загоняя демона в насильственный сон. — Это наказание за твое предательство, Буриас.

От этого воспоминания мышцы напряглись, а губы скривились в оскале.

Тебе выбирать, каким путем идти, Буриас. Слева свобода, справа же — рабство.

Буриас откуда-то знал, что увидит справа, но все же был вынужден взглянуть. От ужаса увиденного он на мгновение оказался где-то в другом месте: захлебывающийся, ослепший и кричащий.

Этот миг прошел так же быстро, как и наступил, и он уставился в глубокий альков, похожий на логово какого-то громадного зверя. В тени неподвижно сгорбилась механическая темница, которой суждено было навеки стать гробницей Буриаса.

Дредноут.

Боевые машины колоссальной мощи с корпусом, покрытым тяжелой абляционной броней, и суммарным вооружением, сопоставимым с танком передней линии, дредноуты были сконструированы в начале Великого крестового похода. Всякий раз, когда Легион терял боевого брата, вместе с ним утрачивалось богатство добытых тяжким трудом знаний и мудрости, особенно если речь шла о капитане или ветеране. Дредноут был создан, чтобы дать величайшим воинам и героям Легиона возможность жить даже после получения смертельных ран.

Это была благородная цель, казавшаяся очень достойной, однако марсианские создатели машины не предвидели ужасного и мучительного существования, которое были вынуждены терпеть помещенные внутрь. После утраты телесных чувств их существование было пустым и бесконечным. Они были обречены никогда более не испытывать физических ощущений и оказывались отрезаны от всех и вся.

Для этих несчастных то единственное, ради чего их генетически взрастили и натренировали — война — теперь было бездушным и не приносящим удовлетворения переживанием. Они превращались в живые боевые машины, способные сеять опустошение на целых полях сражений, однако жестоко лишенные возможности извлечь из этого удовольствие. Им никогда не суждено было вновь испытать прилив адреналина в бою, отдачу болтера в руках или увидеть, как жизнь покидает глаза достойного противника после смертельного удара. Годы превращались в десятилетия, десятилетия — в века, века — в тысячелетия, и несчастные души, приговоренные к ужасающей полужизни, медленно и неотвратимо погружались в безумие, наполненное тоской по всему, что они утратили, и ненавистью к тем, кто их заточил.

Поэтому требование Мардука взять Буриаса, здорового и живого воителя Воинства, и насильственно поместить его внутрь было проявлением чистой злобы и варварства. Желание скорее заставить вечно страдать Буриаса, чем вырвать из хватки смерти смертельно раненого брата-воителя, говорило о мстительности Темного Апостола.

Буриас с нарастающим страхом уставился на громадную неподвижную машину.

Та стояла на толстых бронированных ногах, ширина массивного торса была почти равна росту машины. Обе руки оканчивались громадными силовыми когтями, спокойно свисавшими по бокам. Архаичный и устрашающий шлем — один из ранних Мк-II — был наполовину скрыт воротом из усиленного адамантия. Линзы дредноута были темными.

Машина являлась древней реликвией, святилищем темных богов, и ее броня представляла собой творение несравненного мастера. Каждый сантиметр темно-алой шкуры был покрыт затейливо вырезанными священными текстами, а по краям каждой пластины шли шипастые металлические ленты. С восковых печатей свисали полосы пергамента, исписанные длинными псалмами священного текста.

В груди дредноута зияла пустота. Место для саркофага. Там будет погребен Буриас, и вовсе не как прославленный мученик XVII Легиона — все его раны были результатом пыток, устроенных хирумехами Воинства. Нет, его поместят в дредноут в качестве наказания за то, что он осмелился выступить против своей клятвы повелителю Мардуку.

Позади находился второй алтарь, повторявший плиту, к которой он был прикован. На нем покоился саркофаг. Его саркофаг. Он был до краев заполнен жидкостью и ребристыми шлангами, через кромку перевешивались кабели и трубки. Некоторые были подсоединены к стеклянным цилиндрам, заполненным мутной амниотической жидкостью, прочие же безжизненно обвисли, словно паразиты, ожидающие прикрепления к носителю.

Гроб был небольшим. Чтобы Буриас поместился внутри, ему ампутируют руки и ноги. В нервную систему воткнут кабели и провода, в кору головного мозга загонят импульсные иглы. В него вставят питательные трубки, ребристые шланги и кабели, и легкие заполнятся насыщенной кислородом жидкостью. После того, как гробницу запечатают, ее уже никогда нельзя будет открыть.

Во время войны его поместят в дредноут и выпустят на врага, но все прочее время саркофаг будет лежать без действия, собирая пыль в крипте «Инфидус Диаболус». Лишившись внешних раздражителей, он тем не менее будет пребывать в сознании, запертый в Пытке…

Реально лишь то, что ты решил принять.

— Ты говоришь одними загадками, — огрызнулся Буриас. — Ты говорил, что пришел помочь мне.

Так и есть.

— Тогда скажи, как выбраться из темницы.

Разбей оковы.

Буриас осекся.

— Что?

Разбей оковы, и станешь свободен.

Вот так вот просто, насмешливо подумал Буриас.

Так просто.

Буриас усмехнулся и слегка качнул головой. Потакая бесплотному голосу, он потянул за связывающие его узы. Заскрежетал зубами и застонал от натуги, но металлические звенья нисколько не поддались. Он прекратил усилия. Оковы были слишком крепкими.

Они не слишком крепки, Буриас. Вера — путь к свободе. Поверь, что ты в силах сокрушить их, и сможешь сделать это.

Буриас сделал глубокий вдох, собираясь с силами.

— Ломайтесь, ублюдки, — прошептал он, а затем рванулся в цепях со всей своей чудесной генетически усовершенствованной силой. Истерзанная, освежеванная мускулатура напряглась, вены чудовищно вздулись, словно ползущие под кожей черви. Он взревел, натягивая цепи и используя запасы сил, о существовании которых и не знал.

Он ощутил, как внутри него что-то движется.

Вырезанные на оковах клинописные символы вспыхнули от нарастания тлевшей в них мощи. Тягучая интонация канторов чуть-чуть усилилась, став более напряженной, а двое дремлющих механодемонических экзекуторов, приставленных охранять его, пробудились, подавшись вперед на громадных металлических шарнирах и издавая из вокс-регистров гнусавое пощелкивание.

Зрение Буриаса затянуло красным, все тонуло в звуке пульсирующей в ушах крови. Он не слышал, но знал, что продолжает реветь. Рунические обереги раскалились добела, и Буриас уловил приглушенный запах горящей плоти — кожу вокруг кандалов снова сжигал жар металла. Но он едва ощущал это.

Экзекуторы двигались вперед, приближаясь, установленные на предплечьях роторные автопушки щелкали и трещали. Он приподнялся на плите, спина выгнулась от напряжения.

Первая слабина в оберегах появилась, когда один из канторов начал подергиваться. Его речь стала сбивчивой, и он забился в конвульсиях. Из ноздрей и ушей хлынула кровь.

Что бы ни поразило кантора, оно было явно заразным, поскольку его соседи начали трястись и заикаться. Пение лишилось связности и внезапно превратилось в спутанную неразбериху спорящих и запинающихся голосов. Удерживающие Буриаса пылающие руны прерывисто засверкали, а роторные пушки экзекуторов с визжанием начали вращаться. С воплем, от которого замерцала реальность, демон внутри Буриаса рванулся на поверхность, поднимаясь, словно чудовище из глубин. Охранительные руны разлетелись на мелкие блестящие осколки, а в мозгах поющих канторов произошло массовое кровоизлияние.

Драк`Шал оказался на свободе.

Преображение произошло быстро. Очертания Буриаса замерцали и исказились, словно изображение в дефектном пиктоскопе, мечущимся туда-сюда между двумя несовместимыми картинками. Как будто два существа с абсолютно разной физиологией боролись друг с другом за место, и законы реальности не знали, кому отдать предпочтение. Вместо того, чтобы делать выбор, два изображения расплывались, становясь одним.

Изо лба Буриаса Драк`Шала выросли изогнутые рога, а плечи внезапно раздулись от дополнительной мускулатуры, плоть меняла форму, словно воск. Из локтей и по всей длине позвоночника вырвались зазубренные шипы, а на ребрах предплечий проступили костяные гребни. Пальцы срослись, образуя толстые когти длиной с бедро смертного. Алое адское пламя полыхнуло в глазах, которые представляли собой резко удлинившиеся прорези на звероподобном лице. Тонкие губы растянулись, демонстрируя зазубренные зубы хищника.

Все изменения произошли в течение миллисекунды, быстрее, чем механодемоны-охранники успели зафиксировать угрозу и открыть огонь.

Чувствуя свирепый прилив порожденной варпом силы, Буриас Драк`Шал метнулся вверх. Руки и шея вырвались из сдерживавших его оков, без усилия разорвав толстые звенья. Одна из цепей выдержала, но удерживавшая ее тяжелая скоба выдралась из пола, прихватив с собой кусок рокрита размером с человеческий торс.

Ноги Буриаса Драк`Шала оставались скованы, и он крутанул цепь, словно кистень, когда экзекуторы начали стрелять. Глыба рокрита с размаху врезалась одному из них в висок, бронированный череп смялся, разбрызгивая кровь и изъеденную раком мозговую ткань. Грубая и жестокая мощь удара почти сорвала голову конструкции с толстой от сервоприводов шеи. Потеряв равновесие, автопушка перечеркнула комнату шквалом крупнокалиберных зарядов, которые разорвали тела одетых в черное слуг и оставили выбоины на дальней стене. На пол посыпался ливень выброшенных гильз.

Второй экзекутор поливал Буриаса Драк`Шала яростным огнем, но одержимый Несущий Слово уже двигался так быстро, что глаза смертного не смогли бы за ним уследить. Он использовал собственную инерцию, чтобы скатиться с запятнанной кровью каменной плиты, разорвав цепи, которыми были скованы его ноги. Он вертелся, уходя от выстрелов, а за ним следовали разрывы.

Небрежным толчком Буриас Драк`Шал отшвырнул назад одного из трусливых мучителей в черных плащах. Тот пролетел десять метров по воздуху и с тошнотворным влажным хрустом ударился об одну из колонн. Буриас снова взмахнул цепью с грузом, раскручивая ее в направлении все еще остававшегося на ногах экзекутора.

Механодемон прекратил стрелять и протянул руку, чтобы поймать цепь в начале замаха. Массивные звенья трижды обмотались вокруг бронированной перчатки, глыба рокрита ударилась о броню на предплечье и раскололась. Свирепо рванувшись, экзекутор схватил цепь, и Буриас Драк`Шал, пошатнувшись, рухнул на колени.

Звероподобная конструкция триумфально взревела и с удивительной быстротой рванулась вперед, опираясь на все четыре конечности. Она высоко подняла громадный кулак и обрушила его вниз, намереваясь вбить Буриаса Драк`Шала в пол.

Одержимый воин перекатился, и удар экзекутора пришелся по плиткам пола. От удара побежали трещины, вся комната сотряслась. Буриас Драк`Шал пополз прочь, но экзекутор сумел ухватиться за все еще пристегнутый к левой ноге короткий кусок цепи. Издав торжествующий рык, оглушительно раскатившийся в замкнутом помещении, существо оторвало его от пола и ударило сначала об одну из каменных колонн, а затем — о противоположную стену.

Буриаса Драк`Шала швыряло из стороны в сторону, летела пыль и крошился камень. Один из прятавшихся в углу слуг в черном одеянии был раздавлен, он оказался на пути дикой ярости экзекутора, и его хрупкие кости разлетелись под весом одержимого воителя.

Затем Несущего Слово жестоко швырнуло через всю комнату. Он врезался в дальнюю стену, треснувшую от удара, и рухнул на пол. Привстав на одно колено, он сплюнул кровь, на мгновение ослепнув от боли.

Экзекутор взревел и снова двинулся на него.

Двигайся. Прыгай вправо.

Буриас Драк`Шал метнулся вбок, как велел голос, и экзекутор со страшной силой врезался в стену. С потолка посыпалась цементная пыль, а по стене, будто вены, побежали трещины. Плечо чудовищного экзекутора ушло в камень на полметра, колоссальная мощь удара, казалось, на мгновение оглушила его.

Убей его.

Зарычав, Буриас Драк`Шал взлетел вверх по бронированному телу экзекутора, карабкаясь на сгорбленные плечи, пока тот пытался выбраться из крошащейся стены. Из решетки вокса вырвался яростный рев мусорного кода, и существо крутанулось, пытаясь сбросить его, однако Буриас Драк`Шал удержался, крепко вцепившись одной рукой в край панциря и глубоко всадив когти в керамит. Бронированная шкура экзекутора могла сравниться с толщиной лобовой брони боевого танка «Хищник», однако сочленения были сравнительно уязвимы. Недостаток компенсировался наложением пластин обшивки друг на друга и прикрывающим шею высоким воротом, но это была мощная защита против фронтальной атаки, стоящему на плечах врагу мало что можно было противопоставить.

Буриас Драк`Шал начал вгонять когти свободной руки в открытую шею экзекутора, врубаясь в плотно сжатую массу пучков волокон, сервоприводов и ребристых кабелей. Забрызгивая лицо Буриаса Драк`Шала, выплеснулись масло, млечная жидкость и зловонная синтекровь. Из ран ударили искрящиеся разряды электричества, и экзекутор взбесился.

Безумно вертясь, ревя и вопя, он отчаянно попытался сбросить меньшего по размерам противника. Существо попробовало впечатать Буриаса в одну из колонн, со всей силы рванувшись назад, но тот удержался, рубя шею, вырывая кабели и синтетические мышечные волокна, подбираясь к расположенной глубже уязвимой нейропроводке.

Рев-сводка механодемона сменился жалобным трескучим визгом — начала отказывать нервная система. Он, подергиваясь, рухнул на пол, под ним растеклась жизненная жидкость, беспрепятственно бежавшая из растерзанной шеи. Существо цеплялось за жизнь, тщетно пытаясь выпрямиться, однако оно полностью утратило координацию и не могло подняться.

Буриас Драк`Шал прикончил его, пробив одним из когтей затылок бронированного черепа, а затем перевел дикий взгляд на группу меньших существ, прятавшихся по углам комнаты, намереваясь выплеснуть свою ярость на их плоть.

Уходи. За тобой идут остальные.

Щерясь, он двинулся к перепуганным аколитам.

Перекрученная и сорванная с петель громадная дверь камеры вылетела наружу. Она врезалась в противоположную стену, и Буриас Драк`Шал выскочил через зияющий проем в широкий тенистый коридор. Его руки по локоть покрывала запекшаяся корка, а подбородок был забрызган яркой кровью. Снаружи камеры стояли четверо часовых. Буриас Драк`Шал не остановился поразмыслить, почему они не вошли в камеру на звуки развернувшейся внутри какофонии насилия, хотя можно было бы предположить, что в этом месте подобные звуки не были чем-то необычным. Они набросились на него с гудящими от энергии фальшионами и умерли, продолжая сжимать в руках оружие.

Когда его плоть принадлежала ему самому, Буриас был превосходным и искусным воителем, уравновешенным и элегантным.

Но когда он становился единым целым с демоном, то превращался в чистую звериную ярость.

Он оторвал голову одному из часовых и вырвал зубами горло следующему. Третий погиб, когда броню на груди пробили демонические когти, а последнего отшвырнул прочь удар тыльной стороной руки, который был столь силен, что раздробил стражу хребет. Не останавливаясь, Буриас Драк`Шал покрутил массивной головой из стороны в сторону, пробуя воздух на вкус.

Потолок был высоким и сводчатым. Наверху, на шипастых контрфорсах, словно горгульи, сидели демоны-катарты, которые безразлично наблюдали за ним. Мрак скрывал лишенные кожи тела от глаз смертных, но Буриас Драк`Шал видел их отчетливо и оскалился на них.

Группы облаченных в рясы кураторов и связанных клятвой слуг разбегались от него, падая второпях и завывая. Кающиеся, чью плоть крест-накрест пересекали нанесенные ими же самими раны, преклоняли колени, взывая к нему и с мольбами воздевая тонкие, словно принадлежащие скелетам, руки. Наклонив голову набок, он не обращал на них внимания, внимательно прислушиваясь.

По залам разносился мрачный звон тревожных колоколов. Он слышал голоса, громко рявкающие приказы на боевом диалекте Колхиды, и топот по камню тяжелых подбитых гвоздями башмаков, которые направлялись в его сторону. До него донесся звук включаемого оружия. Он безошибочно различил гудение плазменного оружия и электрическое потрескивание хлыстов покорности.

Зарычав, Буриас Драк`Шал сорвался с места и скачками понесся по коридору навстречу звукам. Каждый прыжок рвал кладку, когти зарывались глубоко, толкая его вперед, спешка и ярость добавляли скорости. Он повернул по коридору на полном ходу, инерция вынудила его вскочить на стену, но продвижение не замедлилось, а только ускорилось.

Он обрушился на приближающихся воинов с неудержимой силой громового удара, спрыгнув посреди них и начав убивать раньше, чем те вообще заметили его присутствие или подумали поднять оружие.

Они принадлежали к принесшему клятву верности воинскому клану Сикаруса — усовершенствованным пост-людям, которых XVII Легион вывел для ритуальных схваток. Их лица скрывались за масками изолирующих дыхательных устройств и внешними оптическими прицельными приспособлениями, а нервную систему захлестывали гиперстимуляторы. Они бы никогда не сравнились с одним из Легиона, однако были хорошо подготовленными, элитными войсками, заслуживавшими уважения.

Впрочем, перед яростью Буриаса Драк`Шала воины были словно дети. Трое из них погибло, не успев даже поднять руку для защиты.

Возвышаясь над ними на высоту головы и плеч, Буриас Драк`Шал пробивался через их ряды, разрывая и убивая. Он отшибал вбок разворачивающиеся к нему стволы, и воины клана невольно убивали собственных братьев выстрелами мощных хеллганов и плазменными зарядами в бешеной неразберихе. Буриас сносил головы с плеч и выдирал руки из суставов. Разбивал черепа о стены прохода и рассекал глотки скользкими от крови когтями. Извивающиеся хлысты покорности пытались обвить его, но он был слишком быстр, и их хозяева погибли, забрызгивая стены горячей кровью. Все это время Буриас Драк`Шал не переставал наблюдать за возвышавшейся позади толпы фигурой громадного воина. Это ему принадлежал услышанный голос, который выкрикивал приказы на языке мертвой Колхиды. Он был одним из Воинства, братом, Несущим Слово, бок о бок с которым Буриас сражался бессчетные годы. Его звали Эшмун, и он входил в 16-ю когорту.

Почтенный ветеран Эшмун был стойким и искусным воителем, которого, как вспомнил Буриас Драк`Шал, предназначили для более великих свершений после того, как в ближнем бою на имперском мире Борос Прим он расправился с тремя Белыми Консулами, ублюдочными генетическими потомками примарха Ультрамаринов Жиллимана. В ходе сотни войн они были товарищами, сражаясь на бессчетном количестве миров против всевозможных противников. Однако во мраке душных коридоров узы братства оказались забыты.

Когда Буриас Драк`Шал прыгнул к нему через свалку, Эшмун обнажил цепной меч, держа оружие обеими руками. Моторы клинка взревели, и адамантиевые зубья завертелись в боевой готовности, расплываясь в движении.

— Пора умирать, сукин сын, — гортанным булькающим голосом взревел Эшмун.

Воин был полностью закован в полный боевой доспех, но даже он не смог устоять перед яростью Буриаса Драк`Шала. Одержимый воитель принял взмах цепного меча Эшмуна на предплечье, позволив жужжащим лезвиям разорвать плоть. Те глубоко вгрызлись, визжа и выбрасывая сгустки крови и осколки кости, а затем намертво застряли.

С вышедшим из строя оружием воин был не в состоянии отразить ответный удар Буриаса Драк`Шала, который пробил личину рогатого шлема и вогнал в череп полуметровый коготь.

Эшмун умер мгновенно, но продолжал стоять, пока Буриас Драк`Шал не выдернул руку. Только тогда Несущий Слово рухнул на пол, словно марионетка с обрезанными нитями.

Буриас думал, что убийство одного из братьев-легионеров сильно отзовется внутри, однако этого не произошло. Всего лишь еще одно убийство.

Приближались другие сородичи. Он чуял их запах в воздухе.

Это Помазанники.

Какая-то его часть хотела сражаться, однако эта схватка была не из тех, которые он мог выиграть. К тому же он знал, что ему не даруют небытие — Темный Апостол был слишком злобным для этого. Он будет драться, и от его руки погибнет немалое их число — включая Кол Бадара, если Корифей осмелится выйти против него — но в конечном итоге Буриас Драк`Шал падет.

Окровавленного и изломанного, его отволокут обратно в камеру, снова свяжут и скуют оберегами и рунами. Канторов заменят, и их монотонный речитатив возобновится. А когда Мардуку надоест, его разорвут на части и запечатают в избранном для него бронированном саркофаге.

Провести вечность в ящике, медленно и неуклонно сходя с ума, было не той судьбой, которую он для себя желал.

Ты должен двигаться быстро.

Он перешагнул через труп Эшмуна и, ни на секунду не задумавшись, расправился с последними воинами клана на своем пути.

А затем побежал, ведомый на каждом шагу звучащим в голове голосом.

От основных проходов, словно многочисленные капилляры, вены и артерии, ответвлялись неисчислимые боковые коридоры, вестибюли и туннели. С каждым поворотом их становилось все больше — тысячи проходов расходились запутанными сообщающимися лабиринтами, будто замысловатая паутина.

И голос всегда направлял его.

Невозможно было определить, сколько здесь находилось страдающих, мучимых и терзаемых целую вечность людей. Впрочем, он обдумывал это вопрос всего лишь мгновение. Какая разница? Он на свободе, а все остальное не относится к делу.

Буриас проходил мимо сотен тяжелых дверей и камер, большинство из которых были закрыты и заперты на засовы. Из многих доносились крики страдания, вопли и плач. Кураторы этого адского места хорошо знали свое искусство. Казалось, что коридоры будут тянуться вечно. Можно было на протяжении дюжины жизней блуждать по одному уровню и не побывать в одном и том же коридоре дважды, а под землей располагались многие сотни уровней, вырытые в удушливой пылающей сердцевине демонической планеты, и постоянно выкапывались все новые.

Скованные узники с зашитыми глазами и ртами останавливались и поднимали мертвенно-бледные головы, когда он проносился мимо. Принуждая к покорности, их хлестали плетями облаченные в черное кенобиты, чьи лица были скрыты под масками из мертвой плоти.

По самым темным коридорам бродили уроды, в мясистых спинах которых были хирургически созданы жаровни. Они существовали лишь для того, чтобы нести свет туда, где задерживались тени. В потаенных альковах тела прозелитов бичевали ухмыляющиеся каратели, орудовавшие шипастыми кнутами, которые росли из обрубков запястий. Бесконечными рядами шаркали десятки тысяч кающихся, терпеливо и добровольно ожидавших ритуального жертвоприношения. Их разум был парализован и превращен в кашу бессвязными воплями парящих Диссонансов. Многие стояли в колонне неделями. Вокруг слабых и больных, ожидая, когда они упадут, кружили плотоядные херувимы. Буриас Драк`Шал снова сошелся в бою со своими пленителями у подножия величественной широкой спиральной лестницы, которая, закручиваясь, уходила в незамутненный мрак. Воздух пронзили вспышки лазерного огня, а автопушки однозадачных рабов-стражей разорвали в клочья разукрашенные фресками стены, пытаясь навестись на его быстро двигавшуюся тень.

Он расправился со всеми, кто встал у него на пути, и запрыгал по громадным ступеням, перескакивая по восемь за раз. Буриас Драк`Шал поднимался на верхние ярусы Базилики Пыток. Его, не переставая, преследовали следы запаха Помазанников.

Он не знал, сколько времени бежит. Драк`Шал ушел, скрывшись внутри и оставив его выжатым и страдающим от боли. На Сикарусе всегда было трудно определить время. Здесь оно не имело надежных критериев, его течение определялось приливами волн эфира. Внутри базилики оно текло медленнее, чем где бы то ни было на демоническом мире, ветры завихрялись вокруг поддерживаемых контрфорсами стен, становясь вялыми и медлительными. Это не было случайностью — место постройки тщательно выбиралось, чтобы усилить и продлить страдания тех, кто находится внутри.

Тем не менее Буриас еще никогда настолько не терял ориентацию, как теперь. Возможно, он бежал несколько минут или же многие недели. Все произошедшее с момента побега из камеры слилось в нечеткое размытое пятно.

Он смутно вспомнил неудержимую потребность, которая вела его наверх базилики. Временами он поднимался по узким спиралям винтовых лестниц, где разносились призрачные вопли и стенания. Иногда подтягивался по зияющим шахтам подъемников, поочередно хватаясь руками за скользкие от смазки и маслянистой сажи цепи. Полз по трубам, залитым жидкой грязью и карабкался по вертикальным каналам, куда обычно сбрасывали трупы, чтобы изломанные тела падали в чрево планеты. Он сражался и убивал всех, кто пытался остановить его продвижение. Было ли что-либо из этого реальным? Все казалось сном. Буриас пытался сконцентрироваться на ускользающих и обманчивых воспоминаниях, но они были бесплотны, словно дым, и растворялись, будто призраки, при попытке ухватиться за них. Когда он пытался понять, что происходит, то казалось, что в сознании проворачиваются ножи. Он тер плечи, ощущая в них фантомные боли — остаточные явления пыток, возможно — и приводившее его в замешательство, раз за разом возвращавшееся онемение в руках и ногах.

В легких было тяжелое ощущение сырости, от которого дыхание становилось затрудненным и болезненным. Он слышал где-то неподалеку глухой звук повторяющихся ударов, словно металл бил по камню. Буриас упал на колени, острая тошнота угрожала оказаться сильнее него. Тряся головой, он пытался сфокусироваться на реальности — на том, что видел, слышал, осязал и ощущал. Нельзя было позволить себе соскользнуть. Только не сейчас.

— Ты еще здесь, дух? — прорычал он.

Я не дух. Но я здесь.

— Что происходит? — выдохнул он. — Что со мной творится?

Ты балансируешь на краю Пытки. Ты должен продолжать двигаться, иначе уступишь.

— Мне этого не вынести, — произнес Буриас. — Откуда мне знать…

Сконцентрируйся на том, что чувствуешь. Камень под руками, боль в мышцах. Кровь во рту.

Буриас сделал, как велел голос. Тошнота и пульсирующая в голове боль отступили вместе с металлическим стуком.

Силы медленно возвращались, и он вновь поднялся на ноги.

Твои преследователи снова приближаются.

— Тогда уведи меня отсюда, — отозвался Буриас.

Казалось, что прошла целая жизнь, пока он, моргая, не выбрался из тьмы и не обнаружил, что находится на одной из секций усеянной шипами стены с бойницами высоко на базилике. Над ним высились громадные шпили, турели, башни и купола многокилометровой высоты, который стремились к пылающему небу. Окутанные адским пламенем две обсидиановые луны смотрели вниз, словно немигающие глаза богов. В тепловых потоках и вихревых восходящих течениях лениво описывали круги катарты, изредка спускавшиеся попировать содрогающимися телами принесенных в жертву. Его привели к громадному собору, но неустанные преследователи гнали еще выше. Выходы на нижних уровнях усиленно охранялись воинскими кланами, сторожевыми орудиями и боевыми братьями 34-го Воинства. Выбраться там не было шансов.

Он позволил себе на мгновение оглядеть поверхность Сикаруса — мира, ставшего родиной Несущих Слово. По выжженной планете, насколько хватало глаз, простирались плотно прижатые друг к другу обширные соборы, храмы, церкви и башни гехемахнет. Многие из грандиозных сооружений достигали в высоту дюжины километров и более, однако Базилика Пыток вздымалась выше всех.

Поверхность Сикаруса постоянно изменялась, поднимаясь все выше к небесам и владениям богов. Непрерывно возводились более крупные и экстравагантные места поклонения, которые сооружались поверх старых рассыпавшихся зданий, словно тянущиеся к солнцу и душащие соперников лесные деревья.

На низкой орбите, словно кружащиеся пустотные акулы, висели древние боевые корабли, многие из которых служили Легиону со времен Великого крестового похода. Над ними вращалось сводящее с ума небо.

Варп был наполнен пылающим свечением и пульсирующей эфирной энергией. В бушующем огне можно было частично разглядеть не поддающиеся описанию полубожественные сущности — огромные фигуры, которые сплетались и корчились, делая боевые корабли похожими на карликов. Кое-где вниз тянулись жадные щупальца, вытягивавшиеся в направлении рвущихся ввысь строений Сикаруса.

Буриас перегнулся через зубцы стены и посмотрел вниз. Башни и летучие контрфорсы внизу окутывал прилипчивый желтый туман, который полностью заслонял небосвод и более низкие сооружения. В дымке появлялись громадные демонические лица, рычавшие и ревевшие в беззвучном неистовстве. Казалось, они силятся подняться и поглотить его, но не могут вырваться из гряды облаков. Он осознал, что блеклые и злобные очертания заворожили его.

Помазанники приближаются к тебе.

Мимо головы Буриаса просвистел болт, и он метнулся в сторону, пригибаясь за укрытием. Спустя долю секунды после пролета реактивного заряда до него донесся глухой звук попадания.

Он обругал сам себя за то, что не почувствовал, насколько близко подошли преследователи.

Бросив взгляд за край арочного проема, он увидел Помазанников — Несущих Слово в громоздкой терминаторской броне. Они появились из темноты и, подняв оружие, воинственно зашагали к его позиции. Линзы шлемов засветились красным, когда автоцелеуказатели зафиксировались на нем. Он с проклятием нырнул обратно за угол балкона. Ударил потрескивающий заряд мелты, от которого рокрит расплавился и потек, словно сироп.

— Ты завел меня в тупик, дух, — рявкнул он.

Для нас смерть — это не конец, Буриас.

За спиной на угол, разрывая кладку, обрушилось еще больше выстрелов.

— Ну и куда тогда?

Вверх.

Драк`Шал моментально вернулся, и Буриас подскочил вертикально вверх, уцепившись когтями за выдававшийся в шести метрах над балконом уступ. Край начал крошиться, и он задергался в поисках опоры, ощущая головокружительное притяжение пустоты внизу. Найдя упор для ног, Буриас снова совершил мощный прыжок вверх, ухватившись одной рукой за нижнюю часть рогатого изваяния. Повиснув, он заметил, как на балконе внизу появляются Помазанники. Подтянувшись, он вскарабкался на демоническую каменную фигуру, как раз когда они вскинули оружие и выпустили в его сторону поток огня.

Под уничтожающим обстрелом статуя раскололась. Воздух вокруг рассекли болтерные заряды и каменные осколки. Пролилась его кровь, и он ощерился.

Буриас Драк`Шал оттолкнулся от разлетевшейся головы изваяния, зацепился за выступающий плинт и продолжил быстрый подъем, прыгая по наружной стороне базилики и перескакивая от опоры к опоре.

Он перемахнул через длинный свес, перебирая руками и карабкаясь вдоль каменных ребер, которые образовывали дуги, поддерживающие нижнюю часть выступающего крыла базилики. Буриас уже не мог разглядеть Помазанников или оставшийся внизу балкон — и то, и другое необъяснимым образом поглотили висевшие под ним плотные облака.

Заворчав от натуги, он подтянулся и залез на уступ, потревожив рассевшегося там катарта. Демон оскалился и нырнул с края, плотно прижимая к телу лишенные кожи крылья.

Двигаясь быстро и бесшумно, Буриас Драк`Шал скользнул в арочное окно и оказался в длинном тенистом коридоре. Он не видел ни единой живой души, к стенам была прибита содранная человеческая плоть с сохранившимися волосами и ногтями.

Когда он приблизился, эту кожу рассекли новые разрушительные символы, нанесенные незримыми руками. Из ран, стекая по стенам, хлынула кровь. Плоть начала дрожать и подергиваться, раскрылся большой мутный глаз, бесстрастно взиравший на него. Рты распахнулись, мертвая плоть начала стенать и невнятно бормотать, судорожно колышась и содрогаясь.

Буриас Драк`Шал ускорил шаг, двигаясь по коридору быстрыми прыжками. Открывались все новые рты, присоединявшиеся к монотонному завыванию.

Снаружи опустился и завис в нескольких метрах от окон галереи привлеченный звуком летучий Диссонанс. Он повернул бронзовую решетку вокса, позади него тянулось переплетение механических усиков. Тварь разразилась оглушительным ревом, какофонической завесой, от которой болезненно завибрировали барабанные перепонки. Это было звучание самого Хаоса, наполненное нечестивыми криками, детским плачем, промышленным грохотом и биением сердец темных богов.

Среди шума знакомый голос произнес его имя.

— Буриас.

Буриас Драк`Шал в замешательстве уставился на парящий Диссонанс.

— Мардук? — спросил он.

Не слушай. Он скажет лишь ложь и обман. Лжец хочет утянуть тебя обратно в Пытку.

По нему прокатилась вторая волна шума, и Буриас пошатнулся, словно получил физический удар. Из ушей закапала кровь. Он вновь услышал голос бывшего повелителя и господина, который манил его обратно… куда?… Казлось, он тонет. Это чувство грозило поглотить его.

Сконцентрируйся, Буриас. Реально лишь то, что здесь.

Оступаясь после звуковой атаки, словно слепой, Буриас, пошатываясь, прошел через арку в тень. В уединении мрака было прохладнее, а дребезжащий ветер, казалось, нетерпеливо тянул его дальше. Через считанные мгновения рев Диссонанса стих.

Тяжело дыша, он приостановил полет, пока снова не обрел контроль над чувствами. В ушах звенело от грохота.

Его ноздрей достиг знакомый запах, и губы растянулись в оскале, демонстрируя зазубренные зубы. Он крутанулся и внезапно ударил… но было уже слишком поздно.

Удар пренебрежительно отбили в сторону, и на его шее сомкнулись силовые когти.

— Привет, Буриас, — прорычал Кол Бадар.

Буриас оказался поднят на метр над землей, вровень с Кол Бадаром. Ноги тщетно брыкались внизу. На Корифее был терминаторский шлем с четырьмя клыками, голос казался низким механическим рыком.

— Пора возвращаться назад, Буриас, — произнес Кол Бадар. — Ты не можешь убегать вечно.

Трахея Буриаса оказалась раздавлена, а артерии пережаты, что останавливало приток крови к мозгу. Он смутно разглядел в эллиптических линзах шлема Кол Бадара искаженное отражение, однако на него смотрело не принадлежавшее ему лицо — он увидел истощенный и гримасничающий труп. Из ноздрей и рта выходили трубки и ребристые шланги, лишенный волос скальп испещряли разъемы, кабели и провода. Из грубо просверленных в черепе отверстий сочились кровь, масло и темная слизь.

Буриас Драк`Шал завопил, яростно размахивая руками и нанося удары, однако не смог разорвать сокрушительную хватку Корифея. Кол Бадар смеялся над его исступленными попытками.

Зрение затуманилось и утратило четкость, мозгу не хватало крови и кислорода. На краю обзора заплясали шепчущие тени, словно ожидавшие его смерти мрачные призраки. Реальность меркла, стены расплывались, повсюду вокруг вспыхивало пламя. Он ухватился за когти Корифея, силясь разжать их, однако силы угасали вместе с сознанием.

Шлем Кол Бадара от подбородка до темени с тошнотворным хрустом рассекла вертикальная щель, разверзшаяся в зияющую демоническую пасть, заполненную рядами керамитовых зубов. Челюсти раскрылись до невозможности широко, и Буриаса поволокло внутрь. Из глубины глотки чудовища появились извивающиеся черные черви, которые тянулись к его лицу.

Если ты сдашься сейчас, то навеки сгинешь в Пытке.

— Нет! — взревел Буриас, напрягаясь, чтобы увернуться. В отчаянном приливе последней вспышки силы, он сумел разорвать когти демона и упасть на землю к его ногам. Буриас быстро вскочил, нанося удар, однако ни в кого не попал. Он был один.

Коридор был пуст. Все еще судорожно дыша, Буриас, пошатываясь, прошел по узкому боковому туннелю в вестибюль, наводненный облаченными в рясы прозелитами. Они торопились по своим делам, склонив головы и не обращая на него никакого внимания. Воздух был плотным и приторным от дыма и благовоний, казалось, что стены сжимаются.

В дальнем конце зала виднелось адское сияние открытого неба, и он начал проталкиваться туда. Буриас сражался с потоком прозелитов и с трудом прокладывал себе путь сквозь напор зловонных тел. Но они все так же не реагировали на него, даже не выражали недовольства, когда он отталкивал их с дороги. Несколько упали на пол и немедленно сгинули под живым приливом.

Буриас осознал, что не приближается к цели, и начал прилагать больше усилий, отшвыривая оказавшихся у него на пути, с тошнотворным треском ломая кости и конечности. Он топтал упавших и давил их своей тяжелой поступью.

Наконец он выбрался на свет и оказался на широком мосту, перекинутом через пространство между двумя шпилями соборов базилики. Вдоль моста стояли ряды изваяний Несущих Слово, каждое более пяти метров в высоту, с прикрепленными к доспехам сотнями молитвенных свитков. Раздался скорбный звон колоколов, разнесшийся над сводящей с ума городской панорамой Сикаруса. Перед ним появился поток верующих, которые, словно жидкость, обтекали его. Он был островом, одинокой неподвижной фигурой посреди праведных, которых призывали на службу колокола.

— Буриас, — он снова услышал, как кто-то произносит его имя, и обернулся, выискивая источник звука в море опущенных лиц.

Ноги подогнулись. Они полностью онемели, и такая же потеря чувствительности с покалыванием поднималась по рукам. Он внезапно ощутил себя запертым, страдающим от клаустрофобии и пойманным в ловушку посреди толпы.

— Буриас Драк`Шал.

Не пускай его.

Запутавшись и утратив ориентацию, Буриас схватился за голову.

— Что со мной происходит?

Вокруг толкались спешившие мимо тела.

Тебя зовут назад.

— Куда назад?

В Пытку.

Громадные статуи Несущих Слово начали двигаться, спускаясь с пьедесталов. Камень на фигурах крошился, открывая кроваво-красную броню. Они двинулись через толпу в направлении Буриаса в такт звону далеких колоколов, прижимая к груди гигантские болтеры.

— Это не может быть реальным, — прошептал он, поднимаясь на ноги.

Толпа повернулась, словно впервые заметив его. Они торопливо рванулись вперед, бормоча в экстазе на непонятных языках. Верующие сгрудились вокруг, в глазах лихорадочно пылала вера, они протягивали руки, чтобы прикоснуться к нему.

— Благослови нас, о великий, — взмолился костлявый прозелит, цепляясь за его ногу. Буриас пинком отшвырнул ничтожество, переломав человеку кости.

— Это не может быть реальным, — снова произнес он, проталкиваясь из толпы к краю моста.

Только это реально, Буриас. Все остальное — Пытка.

Гигантские Несущие Слово приближались, каждым шагом сотрясая мост и давя всех, кто не сумел достаточно быстро убраться с дороги.

Беги. Сражайся. Убивай. Сделай это, и сможешь жить здесь вечно.

Буриас расхохотался от абсурдности происходящего, вскарабкался на край низкого парапета парящего в вышине моста и глянул вниз. Даже его демоническое зрение не могло преодолеть тошнотворные облака внизу.

— К черту это, — прорычал Буриас.

— Буриас Драк`Шал, — в унисон произнесли все прозелиты голосом Темного Апостола Мардука. — Иди ко мне.

Огромные изваяния подняли болтеры, смыкаясь вокруг. По сознанию Буриаса полоснул голос с оттенком отчаяния.

Не делай этого!

— И вас обоих к черту, — сказал Буриас, обращаясь одновременно и к призрачному голосу, и голосу господина. Он отвернулся от толпы верующих.

Высоко подняв голову, он раскинул руки в стороны, закрыл глаза и глубоко вдохнул.

Повсюду вокруг раскатился гром огня гигантских болтеров, но Буриас уже позволил себе завалиться вперед.

— Нет! Нет! — закричали все прозелиты как один.

Буриас мощно оттолкнулся и, сохраняя позу распятого, камнем рухнул в туман. Мимо проносился воздух, но он не открывал глаз, вверив себя Губительным Силам.

Казалось, что он летит, парит в эфире вместе с катартами. Не омерзительными бескожими гарпиями, которые заполняли небеса Сикаруса и часто посещали «Инфидус Диаболус», а теми прекрасными ангельскими созданиями из чистого света, которыми демоны становились в глубине течений варпа.

Он тонул. Легкие наполняла теплая и омерзительная густая липкая жидкость. Он закашлялся и захлебнулся, крича от шока и злобы. Звук приглушался заполнявшими горло и ноздри толстыми пучками трубок и шлангов. Все, чего он добился — вытолкнул наружу тот остаток воздуха, который…

— Нет! — брыкаясь и колотя по своей темнице, взревел Буриас, а затем вновь начал падать через пустоту.

Гряда облаков резко разошлась, и он пробил огромный купол из цветного стекла. Стремительно падая вниз, Буриас прокатился и заскользил по парящему контрфорсу, чтобы погасить силу удара при падении, а затем свалился на пол и приземлился на одно колено. Его плоть усеивали осколки цветного стекла, и еще больше ливнем падало вокруг, наполняя воздух звенящей музыкой.

Он оказался в крохотной часовне. Это было скромное и аскетичное место, простейшее святилище темных богов, лишенное величия и торжественности, которыми была поражена остальная часть Сикаруса. В одной из стен был вырезан простой алтарь, над которым располагался череп с выжженной на лбу ровной восьмилучевой звездой Хаоса.

В тени арки стояла безжизненная огромная фигура Разжигателя Войны. Когда Буриас взглянул на дредноут, у него зачесалась кожа, а в руках и ногах закололо.

— Ты не должен здесь находиться. — произнес женский голос, и Буриас Драк`Шал, рыча, резко развернулся. Он не ощущал чужого присутствия в комнате.

Судя по одежде и манерам, это была провидица. Она стояла в тени, облаченная в рясу цвета свернувшейся крови. Капюшон был откинут, открывая угловатое бледное лицо. На месте глаз зияли пустые ямы, но казалось, что она безошибочно смотрит на него.

— Ты забрался слишком глубоко.

Драк`Шал неистовствовал внутри, требуя напасть, расправиться с ведьмой и уходить, однако он устоял. Загнал демона обратно. Тот сопротивлялся, пытаясь обрести главенство, но Буриас давным-давно одержал верх в этой старой схватке. Драк`Шал с негодованием отступил, погрузившись внутрь. Благодаря появлению демона раны от пыток исцелились. Осталась только засохшая на коже кровь.

Плоть не портили никакие шрамы. На мгновение ему показалось, что он слышит, как далекий голос произносит его имя. Он потряс головой, избавляясь от сбивающего с толку наваждения.

— Кто-то ждет меня здесь, — сказал Буриас. — Кто он?

— Тебе не нужен ответ, — произнесла провидица. — Ты уже знаешь его.

— У меня нет времени для загадок, — пробормотал Буриас, поворачиваясь, чтобы уйти.

— Здесь время не имеет значения, — отозвалась она. — Тебе это известно.

— Говори понятно, ведьма, или молчи.

— Это он освободил тебя из оков, — сказала она, приведя его в замешательство. — Это он привел тебя сюда.

— Освободил меня? — ощерился Буриас через плечо. — Я освободился сам!

— Нет, — произнесла провидица, качая головой. — Он сжег удерживавшие тебя обереги, открыл дверь, чтобы ты пришел сюда, пришел к нему. Однако я вижу, что твой разум отказывается принять то, истинность чего уже известна твоему сердцу. Тебе нужно узреть, чтобы поверить.

Она отступила от простой деревянной двери и указала в том направлении. Буриас нахмурился, испытывая злость, однако прошел мимо нее и коснулся рукой грубо вытесанных панелей двери. Та с легкостью распахнулась внутрь, открыв узкий проход. Пригнув голову, он вошел и двинулся по коридору, пока не оказался в лишенной окон круглой молитвенной комнате, которую освещала единственная свеча, горевшая в арочном алькове. Помещение было маленьким, такими пользовались постящиеся кающиеся и аскеты. Стены были покрыты крохотными аккуратными надписями. Он узнал почерк. Ему уже доводилось видеть подобное раньше.

— Буриас. Буриас Драк`Шал.

Опять этот голос. Два сердца Буриаса начали колотиться. Он не мог дышать. Вдалеке в унисон с сердцами стучали металлические удары.

Его взгляд упал на фигуру, стоявшую на коленях посреди комнаты. Она была обращена к нему спиной и облачена в простую рясу из грубой и неокрашенной ткани. Голая кожа скальпа блестела в свете свечи, словно золото.

Фигура поднялась на ноги. Казалось, что она разрастается, заполняя круглую комнату, будто увеличиваясь в объеме до гигантских пропорций. Затем иллюзия исчезла, и Буриас осознал, что фигура не выше его.

Она повернулась, и Буриас взглянул в золотое лицо полубога.

Глаза начали кровоточить, разум взбунтовался. Душа содрогнулась, и Буриас опустился на колени, не дыша и задыхаясь.

Казалось, что отдернулся занавес, и стены святилища исчезли, сменившись тьмой и ревущим пламенем. Со всех сторон обрушилась сводящая с ума какофония рева и криков.

— Уризен? Повелитель? — выдохнул он.

Огонь выжигал легкие, но его это не волновало. Разум кружился. Он не понимал.

Примарх XVII-го заперся в добровольном заточении внутри Темплум Инфицио задолго до создания Буриаса. Как он мог находиться здесь? Где они были на самом деле?

Сердца Буриаса грохотали, словно гром, колотясь с перебоями и опасной частотой. Он не мог дышать. Он тонул. Он ослеп.

Посмотри.

Голос был бархатным и мягким, вновь спокойным и рассудительным. Это был тот же голос, что вел его к свободе, но теперь он казался более мощным и наполненным жизнью. В нем присутствовала контролируемая глубина, которая была практически болезненной.

ПОСМОТРИ.

Он открыл глаза. Перед ним стоял не святой примарх XVII Легиона. Буриас глядел на самого себя.

Он дернулся, и видение пропало. Он был один в холодной тьме.

— Буриас.

Этому голосу было здесь не место. Это было вторжение. Он попытался не обращать на него внимания, однако сопротивляться было невозможно. Он противился, однако голос тянул его обратно в сознание.

— Буриас Драк`Шал.

Он тонул. Легкие наполняла теплая и омерзительная густая липкая жидкость. Он закашлялся и захлебнулся, крича от шока и злобы. Звук приглушался заполнявшими горло и ноздри толстыми пучками трубок и шлангов. Все, чего он добился — вытолкнул наружу тот остаток воздуха, который у него имелся.

Он в панике осознал, что полностью погружен, а при попытке подняться ударился о твердую неподатливую поверхность. Буриас дико забился, колотясь о стены темницы и отчаянно ища выход. Выхода не было. Он был заперт и тонул.

Руки отказывались повиноваться, он не мог пошевелить ими. Он видел одну лишь темноту. Буриас чувствовал вкус масла и крови, аккумуляторной кислоты и желчи. Его жестоко рвало, но едкой мерзости некуда было выходить.

Силы угасали вместе с сознанием. Вокруг него громко разносился металлический лязг, удары и визг двигателей. За всем этим он слышал приглушенное бормотание голосов, но не мог уловить смысл слов.

Близился конец, и усилия ослабевали. Легкие бунтовали, вынуждая его рефлекторно глубоко втягивать жидкость и собственную рвоту. Он начал биться в конвульсиях, жестоко дергаясь и содрогаясь. Затем наступило забытье. Однако оно продлилось недолго.

Он очнулся во мраке. Было больно. Вокруг не было вообще ничего, и он знал, что находится в аду. Буриас взревел голосом, который ему не принадлежал. Он услышал этот механический скрежещущий вопль муки при помощи ушей, которые не были его ушами: внешние сенсоры переводили услышанное в электрические импульсы, которые передавались напрямую в кору головного мозга. Он стиснул в кулак не принадлежащую ему руку, и огромные клинки-пальцы силовых когтей сжались. Он вновь обрушил громадный кулак на каменные стены тюрьмы. Раздался глухой звук удара металла о камень. Этот звук…

— Буриас, — произнес голос. — Буриас Драк`Шал.

Это был голос, который звал его назад. Голос, который привел его в этот ад. Он развернулся в ту сторону с визгом сервоприводов.

— Наконец снова в стране живых. По крайней мере в некотором роде.

Оптические сенсоры интерпретировали увиденное. Рядом стояла фигура, которую он узнал.

— На этот раз ты был глубоко, — произнесла она. — Я не был уверен, что ты выйдешь. Ты сопротивлялся моему зову дольше всего. Я впечатлен.

Буриас рванулся к фигуре, приводимые в движение пневмопоршнями ноги понесли его вперед, громадные когти потянулись сокрушить ее, однако скрепленные пылающими рунами огромные цепи остановили его, сдерживая механическую мощь.

Темный Апостол Мардук рассмеялся.

— Ну-ну, Буриас. Умерь пыл.

Ненависть пронеслась по тому, что осталось от тела Буриаса — подвергнутому ампутациям, прогнившему и скрючившемуся, словно эмбрион, в амниотической жидкости внутри установленного в сердце машины саркофага.

Ненависть. Это он еще мог чувствовать. Могучие кулаки неосознанно сжимались и разжимались. Всеми оставшимися фибрами своего существа он хотел размазать в кашу творца своих страданий.

— Сколько на этот раз? — выдавил Буриас низким и замогильным голосом, звучавшим, словно скрежет камней друг о друга.

— Недолго. Примерно девяносто семь лет.

Буриасу это показалось вечностью. Он гадал, сколько еще сможет выдержать.

— Зачем ты пробудил меня на этот раз? — прорычал он. — Нет такой пытки, которой ты бы смог меня подвергнуть, чтобы сделать мои страдания еще более полными.

— Пытки, старый друг? Нет, ты заблуждаешься относительно моей цели, — произнес Мардук. — Я пришел к тебе, поскольку Воинство выступает на войну. Сейчас я освобождаю тебя от пытки. Время снова убивать за Легион.

В смерти не было ничего страшного. Он был бы даже рад ей. Но когда ему в ней отказали, на втором месте оказалась возможность снова убивать. Буриас прекратил сопротивляться.

— Война? — прогремел он, не в силах изгнать из своего скрежещущего механического голоса нетерпение.

— Война, — согласился Темный Апостол.

В сознании Буриаса раздался вкрадчивый голос.

Это все не по-настоящему.

Джефф Арп Sola Scriptura

Исаак шествовал вдоль тусклого коридора. Он находился во чреве чудовища под названием "Мертвая Рука Власти". Он был Несущим Слово со времен Хоруса и Великого Восстания.

Капеллан. Хранитель Веры. Веры в Хаос Неделимый. Исаак продолжил спуск по длинному проходу, кивая в знак одобрения, когда младшие капелланы благословляли Ходячих Мертвецов, воинов, более известных как дредноуты. Коридор был похож на длинное стойбище, каждая кабина содержала одно из металлических чудовищ в своих мраморных и пластальных стенах. Исаак ненадолго остановился, чтобы оценить новое приобретение Тубал-хана, истинно прекрасное творение Железных Воинов. Повелитель Исаака был заинтересован в осадных машинах и посему обратился к мастерам статичной защиты и боя. На данный момент адамантиевое чудовище стояло пустым. Но достойный воин, желая того или нет, займет место в машине, обрушивая его архаичный громовой молот и убийственные спаренные Потрошители на врагов хана.

Идя дальше, Исаак оценил всю иронию ситуации. Даже еретики будут цепляться за свое прошлое, говорил он себе. Его Несущие Слово не были исключением. К дредноутам, содержавшимся внутри "Мертвой Руки Власти" должно было относиться как к братьям, Несущим Слово, а не как к садистским психопатам, каковыми они и являлись. Это не были Имперские страхи, подумал капеллан, не боевые могилы падших героев, но железные и адамантиевые маски ступивших на путь Хаоса. Не многие из этих неистовых созданий могли сдержать свои порывы к войне и сражениям, и повернули свое оружие на бывших братьев-космодесантников. Большинство было приковано цепями к толстым, холодным мраморным стенам, опутанные и поддерживаемые пластальными решетками. Древние, угрюмые структуры Длинного Зала являли свету множественные признаки напряжения и ослабления там, где огромные цепи сдерживали величайшие игрушки демонических сил варпа.

Коридор заполняли спокойные, почти металлические, голоса капелланов Легиона. Здесь младшими капелланами будут проведены часы, пока они будут упражняться в своих проповедях и красноречии перед невольной аудиторией Длинного Зала. Это было частью тренировки капеллана Несущих Слово; он должен нащупать и следовать по грани между воодушевлением своих людей на немыслимые религиозные подвиги и упокоением своих солдат вечным сном. Многие были честолюбивыми капелланами, кто неразумно преступил черту, и был немедленно разорван в клочья одним из одержимых чудовищ. Это была грандиозная проверка на лидерские способности. Капеллан должен знать, что для того, чтобы овладеть ситуацией, ему придется в конце концов самому принимать решения.

Это был сам Хаос, напомнил себе Исаак. Он вспомнил слова капеллана Перандисса, капеллана, который тренировал и посвящал его и который был мертв вот уже пять тысячелетий. Он отождествлял варп с зыбучими песками, чем больше ты сопротивляешься, тем больше тебя затягивает. И если бы капеллан не усвоил этот урок, то у его людей не было бы ни одного шанса, и он подвел бы своего Повелителя, своих богов, свой единственный смысл к существованию.

С этими мрачными мыслями Исаак вернулся к реальности. Он приближался к кабине, содержащей наивеличайшее чудовище из всех находившихся в Зале, Арфашад. Чемпион Несущих Слово, который сражался, умер и был возрожден в неразберихе поражения Хоруса, Арфашад был единственным дредноутом Несущих Слово, которому удалось выжить на протяжении десяти тысяч лет в роли Провозвестника Хаоса Неделимого.

По сути, Арфашад был бредящим психопатом. Его братья, Несущие Слово, давным-давно прекратили читать мантры и молиться за его душу. Более его невозможно было успокоить насильно. Он мог быть только опутан и вложен в прочнейшие цепи из сверхтвердого металла, а лучи безопасности усиливали и без того тяжело укрепленную кабину, находящуюся в самом конце блекло освещенного Длинного Зала. В сражении его приходилось насильственно, часто психически, сдерживать до момента развертывания на поле боя. Арфашад, полный дикой ненависти и лихорадочных видений демонической одержимости рвался вперед, сея хаос и смерть своим архаичным оружием, Тяжелой плазменной пушкой и громовым молотом. Его жажда крови была неутолима. И даже когда не останется ни одного врага, он не остановится. Лишь истощение массивных энергоблоков было способно замедлить его поступь. И только когда его металлическая плоть задрожит от усталости вечной битвы, капелланы набросятся на него, блокируя его в удерживающих полях до тех пор, пока он не возвратится в свое логово в Зале, где он и будет покоиться, пока Темные боги варпа заново не вдохнут пламя войны в самое кошмарное их творение.

Но сегодняшняя ночь была особенной. Большая часть корабля отдыхала, больше по привычке и в дань традиции, чем по необходимости. И хотя Арфашад никогда не спал, на некоторое время демоны десятитысячелетнего Несущего Слово успокоятся, и на короткий период разум живого предка Легиона прояснится.

Это и было причиной появления в Зале Исаака. Одной из множества его задач как капеллана было сохранение истории Легиона. И хотя у Исаака сохранилось множество воспоминаний о временах Ереси и неразберихи бегства от лоялистов, многое ускользнуло от его взора. Но существа подобные Арфашаду, чьи архаичные банки памяти были воистину бездонны, для опытных капелланов являли собой бесценный кладезь ценнейших знаний. И как только разум Арфашада возвращался к своим собратьям, подле него можно было видеть Исаака, находящегося в увлеченной беседе с древним дредноутом, записывая каждое слово, вслушиваясь в каждую фразу существа, ныне зовущегося Арфашад.

Подходя к концу Длинного Зала, мысли Исаака обратились к событиям, запланированным на следующий день, День Посвящения. В этот самый момент, молодые послушники в надежде присоединиться к Легиону Несущих Слово лорда Тубал-хана, Несущего Отчаяние, были погружены в ритуалы и обряды, необходимые для их завтрашнего выживания, и для получения защиты и даров от богов варпа, чья воля поведет их в битву.

И во главе их будет Исаак. Он, и прочие ветераны капелланы Легиона, поведут отряды послушников в самое сердце битвы против своих заклятых врагов — Имперских космических десантников. Он поведет, и он будет наблюдать. И лишь от его решения будет зависеть, будут ли послушники повышены или принесены в жертву. Он будет испытывать их физически, морально, но более всего — духовно. Если они потерпят неудачу, боги Хаоса будут вознаграждены их кровью. Если же победа будет за ними, то у тупого Имперского стада появится еще один повод покрепче затворить окна на ночь.

* * *

Капеллан Дельзайт шел вдоль затихших рядов Кровавых Ангелов. С гранитного подиума готической часовни он мог слышать, как капеллан Цесмел пел литургии и молитвы. По мере того как Дельзайт проходил мимо каждого космодесантника, он останавливался ровно на столько, чтобы благословить броню и оружие солдата, выискивая мельчайшие признаки, способные указать на поражение в вечной борьбе с тем, что горело внутри каждого Кровавого Ангела.

Множество раз он сам чувствовал это. Каждый раз становилось все труднее и труднее обуздывать Ярость. Но все же пока ему это удавалось. И проходя вдоль строя, он заметил того, кому это не удалось. Его взгляд не замечал окружающей реальности, но был полон ярости и эмоций давно минувших времен.

Еще один найден. Дав знак молодому капеллану, Дэльзайт увел солдата в другую комнату, где готовились умереть с честью и славой те, для кого грядущая битва станет последней. Он отметил, что из почти двухсот космических десантников почти тридцать пали перед Красной Жаждой, видением смерти Сангвиния закодированном в каждом Кровавом Ангеле.

Закончив с благословениями, Дельзайт покинул часовню, где голос Цесмела дрожал и был наполнен эмоциями из-за жертвоприношений, которые будут принесены сегодня на поле боя.

Пройдя по короткому темному проходу, связывавшему гранитную и каменную часовню с внутренними помещениями, Дельзайт оценил ситуацию на Варн IV.

Сельскохозяйственная планета с небольшим числом поселений, Варн IV пал жертвой гнусных махинаций Легионов-Предателей.

Или одного, если быть точным. Несущие Слово. Из галактического ядра. Цели их были неизвестны. Единственной версией Имперского командования был захват рабов и жертв для Темных богов. От одной мысли о таком злодеянии капеллану стало противно. Он то видел, что Хаос способен сотворить с человечеством. Он не застал времена Ереси и не видел ни одного Черного Крестового Похода, но он насмотрелся на небольшие рейды банд Предателей, и восстания обезумевших культистов, чтобы увидеть звериный оскал ереси. Подразделение Несущих Слово приближалось к месту их дислокации, довольно большому поселению, более известному как Север. Крохотное, по сравнению с городами-ульями, поселение выглядело внушительно посреди моря злаков, которые покрывали большую часть суши Варн IV, единственной обитаемой планетой системы.

Он был избран вести Роту Смерти в предстоящем бою. Дельзайт знал, что его Кровавые Ангелы будут хозяевами положения, он мог только надеяться, что его работа будет выполнена, и его подчиненные не будут страдать от кошмарных последствий Черной Ярости долго.

Дельзайт открыл дверь во внутренние покои. Простое пластальное строение со стенами и углами, декоративно отделанными золотыми гравюрами. Внутренние покои были созданы так, чтобы вместить десятки священников во времена религиозных празднеств и других важных событий. Избранные Кровавые Ангелы были равномерно распределены по всей комнате, между ними ходили капелланы, помогавшие солдатам облачиться в угольно-черную броню, подготовленную специально для них.

Продолжая идти, Дельзайт мог видеть еле сдерживаемые эмоции на лицах своих боевых братьев, которые похоже кричали в ужасе от видений, заполонявших теперь их разум; многие просто не обращали внимания на молитвы, обращенные к ним, пока капелланы Кровавых Ангелов наносили яркие красные полосы на плечевые щитки, перчатки, ножную броню, силовые кулаки. Красные кресты, покрывавшие Роту Смерти, казалось, пульсировали поверх бесформенной черной брони, на которой были нанесены. Дельзайт лично благословлял каждого космодесантника, закончившего с приготовлениями. Распевая длинные, архаичные, и призрачно-прекрасные гимны "Мортипатрис", "Мессы Рока", Дельзайт наполнил комнату рассказами о героических деяниях, свершенных их Орденом, о самопожертвовании, которое предстоит Роте Смерти, и о том, как Император прольет множество горьких слез со своего Золотого Трона за свой самый любимый Орден. Дав последнее благословение, как Роте Смерти, так и помогавшим им капелланам, Дельзайт закрыл старый исцарапанный том Имперской Теологии, который был пристегнут к его левому бедру обыкновенными цепями из золота и железа.

Выводя Роту Смерти из комнаты, капеллан Дельзайт вернулся в часовню как раз чтобы увидеть, как Цесмел закончил свою Боевую Мессу с Нетронутыми Кровавыми Ангелами. Построившиеся Сыны Сангвиния наблюдали как Дельзайт, сжимая в левой руке замечательно сработанный Крозиус Арканум, вел мрачную Роту Смерти к массивным прозрачным дверям церкви. Яркая звезда Варн отбрасывала на процессию радужные изображения цвета золотой пшеницы с Варн IV. Как только Рота Смерти покинула помещение, сержанты, капелланы и прочие офицеры начали подготовку своих подразделений, дабы быть уверенными, что каждый солдат был достойно оснащен и информирован для предстоящей битвы.

Дельзайт наблюдал как Рота Смерти, разделенная на два отделения, каждое со своим капелланом, закончила погрузку на "Носороги", которые теперь носили церемониальную черно-красную окраску, под стать своим пассажирам. Многие несли на себе трофеи и знаки отличия своего долгого служения в рядах Кровавых Ангелов. Два "Дикобраза" Роты Смерти, служившие личными транспортами Дельзайта и его отделения, угрожающе заворчали, по мере того как их двигатели набирали обороты. Как и у многих "Носорогов", их броня и пушки были украшены небольшими горгульями, ангелами и несли изображения видений, которыми грезили его пассажиры. По крайней мере, в том виде, как их себе представляли капелланы и команды, трудившиеся над их созданием.

Зная, что он и его отделение будет на острие атаки, Дельзайт вышел вперед и отдал приказ теперь уже механизированной Роте Смерти выдвигаться. Остальные Кровавые Ангелы последуют за ними.

Живыми или мертвыми, подумал капеллан. Живыми или мертвыми.

* * *

Капеллан Исаак вместе с послушниками медленно крался сквозь высокие заросли пшеницы, огораживавшей западный вход в Север. Десантировавшись в тыл Кровавых Ангелов, они повернули назад, надеясь застать резервные подразделения неподготовленными.

Главная битва разгорелась на западе периметра Севера, где лояльные космические десантники пытались пробить свой путь, а еретики старались задержать их наступление. Четыре других капеллана десантировались вокруг сил Кровавых Ангелов и теперь прокладывали свой путь назад. Они посеют хаос и неразбериху, давая своим боевым братьям в Севере возможность уничтожить лоялистских псов.

Как же они по-детски наивны, подумал Исаак. Они думают Император добродетельный и любящий. Но они не знают истинную суть религии. Она не имеет ничего общего с любовью и радостью. Это война и ненависть. Кхорн и Слаанеш не были сотворены любящими друг друга людьми, но убивающими и ненавидящими. Но скудоумные Имперские космодесантники не способны понять даже такие простые вещи. Они были слишком увлечены глупыми ритуалами заблуждения. Их Император мертв и они никак не могут осознать это. Не хотят осознавать это. Они уже проиграли Долгую Войну и они прекрасно это знают. С каждым нашим выстрелом они страшатся нас. С каждым шепотом о мощи и славе, они трепещут.

А эти Кровавые Ангелы! Исаак не смог сдержать смех при мысли об их слепой преданности тому, что было ни чем иным как Порождением Хаоса, тупым существом, что погибло ни за что.

Но не я, подумал Несущий Слово. Я буду жить вечно. Варп и мои боевые братья узреют это. Моя душа не будет знать покоя. Я буду преследовать убогих последователей некогда великой Империи до тех пор, пока хоть один ее безмозглый гражданин помнит мое имя!

Вдали Исаак мог слышать монотонное жужжание Имперских машин. Пробираясь вперед, он заметил группу "Вихрей" расстрелявших свой боезапас по вражеским позициям. Рядом с ракетницами стояли наготове Кровавые Ангелы.

Исаак продолжил путь вперед. Использовав сигналы руками, шесть послушников позади него рассредоточились. Они упорно тренировались ради этого момента. Они не подведут своего капеллана в самый ответственный момент.

Исаак остановился, прислушиваясь к любому звуку, способному указать на присутствие иных Кровавых Ангелов.

Таких не было.

Получив сигнал, Несущие Слово взмыли в воздух, обрушиваясь на головы ошарашенных лоялистов. Архаичное оружие глубоко вошло в Кровавых Ангелов.

Некоторые пытались оказать сопротивление.

Один из Послушников, младший, был оглушен выстрелом болтера. В кошмарной агонии, головокружения от шока и адреналина, Якет не смог увернуться от второго выстрела своего убийцы. Снаряд угодил прямо в грудь. Осколки силовой брони разорвали его шею, наплечное лезвие разломилось и взорвалось, орошая спину неудачливого послушника кровью и кишками. Он пытался бороться, но не мог. Раненый солдат спикировал вперед, рухнув в мягкую грязь площадки, очищенной для "Вихрей".

Но неожиданность нападения была фатальной для имперцев. Перебив оружейные команды, Исаак со своими людьми повернулся к танкам. Мишна поочередно разрядил свой украшенный огнемет в сторону трех Имперский машин, превращая стрелков в гротескные вопящие факелы. За ним следовали Кайнек и Маэс, вооруженные смертоносными силовыми кулаками, пробивая дыры в уязвимых местах горящих танков, и еле избегая мощных взрывов которые рвали и сотрясали "Вихри".

Убедившись, что это будет подходящим погребальным костром, и желая лишить лоялистских псов возможного удовольствия, Исаак поднял пробитое тело Якета и, распевая древние гимны погребения и перерождения, метнул мертвого послушника в один из горящих танков. Закончив со своей миссией, Исаак дал оставшимся послушникам знак продвигаться вперед. Мишна, с огнеметом наизготовку, шел впереди с Ранеком, прикрывавшем плазменным пистолетом своих братьев-послушников, а сейчас обнажившем свой силовой меч для прокладки пути сквозь густые заросли пшеницы. За ними шел Исаак, со следовавшими позади него Кайнеком, Маэсом, и Истувом, также обеспечивавшем прикрытие на пару с Ранеком. Вечно бдительные к действиям и приказам своего капеллана, оставшиеся пять послушников не проронили ни слова.

* * *

Как только капеллан Дельзайт и его Рота Смерти преодолели последние метры до периметра Севера, он издал холодящий кровь боевой клич. Один капеллан и почти половина из тридцати Избранных была разорвана прицельным огнем еретиков.

— Теперь наш черед — зарычал капеллан. Его цепной меч завизжал как только он обнажил его. Держа над собой Крозиус, Дельзайт прыгнул в брешь, пробитую в стене поселения. Рота Смерти последовала за ним.

Взглянув вверх, Дельзайт заметил маленький отряд проклятых космодесантников, вооруженных архаичными лазпушками. Не теряя времени, Дельзайт напал на ближайшего к себе, распластав того на земле, отчего оружие еретика принялось палить во все стороны. Один из Несущих Слово был скошен неуправляемой автопушкой, клочья плоти и брони вырывались из его изрешеченного тела. Для полной уверенности что третий не успеет навести свою автопушку вовремя, капеллан Кровавых огрел его своим Крозиусом, глубоко впечатав того в грязь, и попутно вонзая цепной меч в тело еретика. Вращая и дергая рычащее оружие для причинения наибольшего вреда, Дельзайт извлек цепной меч из безжизненного тела Несущего Слово. Подняв правой рукой Крозиус, Дельзайт обрушил прекрасно сработанный символ своей веры на распластавшегося у его ног Несущего Слово, который пытался достать свой болт-пистолет. Крозиус изверг из под себя кровавый фонтан, когда расплющил лицо Несущего Слово.

Вид мертвого еретика вызвал у капеллана отвращение. Не из-за ран, но от того, кем был мертвец. Несущий Слово. Наиболее святотатственный тип Предателя, подумал Дельзайт. Фанатичные культисты, поклоняющиеся отвратительным демонам. Кровь Дельзайта кипела и бурлила, когда он выискивал новую жертву. Рота Смерти быстро расправилась с первой линией Несущих Слово, вооруженных тяжелым вооружением и болт-пушками. Слушая передачи своих собратьев, он знал, что теперь, когда убийственные орудия еретиков замолчали, Ангелы последуют за Ротой Смерти.

Наконец Дельзайт заметил громадного Несущего Слово, чья терминаторская броня несла множество трофеев и следов былых битв. Неся тяжелый огнемет, чудовище пыталось зажать капеллана Грака и его Роту Смерти в углу участка стены, огораживавшей поселение. Еле сдерживая заполняющую его ярость и злобу, капеллан Дельзайт прыгнул на спину Несущего Слово. Броня еретика затрещала от диких ударов капеллана, который был для Предателя просто досадной помехой. Удар тяжелым огнеметом отбросил Дельзайта назад. Выпиравшие с сопла оружия крюки и лезвия резанули по наплечнику капеллана, омывая его руку кровью. Как только его тело перестало двигаться, Дельзайт мгновенно вскочил на ноги, уверенный в лечащей способности своего генетически модифицированного тела. Встав на ноги, Дельзайт заметил как Грак метнул дестабилизирующую гранату, которая подкатилась к ногам терминатора. Сильные электрические разряды покрыли Несущего Слово, который стоял ошеломленный и парализованный, не понимая причину неисправности доспеха. Дельзайт направил Крозиус на попавшего в ловушку Еретика. Нажав маленькую кнопку на ручке оружия, Дельзайт выстрелил разрывной гранатой из небольшого гранатомета, встроенного в орлоголовый Крозиус. Снаряд попал точно в цель, грудные пластины огромного Предателя разнесло в ослепительном взрыве. После дестабилизирующей, разрывная граната отбросила Несущего Слово назад и его огнемет выплюнул несколько последних струй огня.

Отсалютовав капеллану Граку за мужественную помощь, Дельзайт повел своих разъяренных солдат вглубь поселения. Он уже мог видеть кроваво-красную броню основного отряда Кровавых Ангелов, устремившихся через западные ворота Севера. Он знал, что Несущие Слово не продержатся долго.

* * *

Капеллан Исаак со своими послушниками могли слышать боевые кличи и крики своих собратьев, сражающихся в Севере. Озабоченный успешным прорывом Кровавых в поселение, он ускорил продвижение своих людей. Четыре других капеллана, зашедшие во фланг лоялистам, каждый с отрядом послушников, обратили внимание на действия закаленного в боях капеллана. Тогда как большинство Кровавых Ангелов либо были мертвы либо проникли в поселение, для Несущих Слово не составит труда добраться до Севера.

Достигнув разрушенных останков камня, который служил защитным заграждением его боевым братьям, Исаак заглянул в воронку оставленную лазпушкой в метровом заграждении. Выискивая возможные цели, взгляд Исаака пал на полуразрушенные руины Имперской Церкви. Серая поверхность церкви была покрыта выжженными пятнами и глубокими выбоинами там, где шальные снаряды попадали в древнюю постройку. Весь угол небольшой церквушки был полностью оплавлен; знак того, что строение пытались поджечь, подумал Исаак. Ему стало интересно, достаточно ли лоялисты глупы, чтобы рассчитывать на такое "святое" место как на достойную защиту.

Развернув отряд, Исаак решил выяснить.

* * *

Дельзайт взмахнул своим цепным мечом в последний момент. Капеллана Кровавых Ангелов зажимал ветеран Несущих Слово, невообразимо мастерски владеющий цепным топором.

Парировав попытку гнусного создания снести капеллану голову, Дельзайт почти упал на колени, нанеся низкий удар Крозиусом. Со всей силой четырехсотлетний Кровавый Ангел устремил его по дуге вперед, Имперский Орел, выделанный на набалдашнике, размозжил коленную чашечку Несущего Слово. Силовая броня еретика была не в состоянии сдержать такой сокрушающий удар. С мерзким треском колено неестественно вывернулось под острым углом и всю ногу свело жутким спазмом. Потеряв равновесие, Несущий Слово не смог уклониться от последнего удара Дельзайта, и Кровавый Ангел снес правую руку еретика вместе с плечным лезвием.

Высматривая новых врагов, Дельзайт посмотрел вверх как раз вовремя чтобы увидеть, как последний подконтрольный ему космодесантник Роты Смерти перевалился через прочные дубовые перила, покатился вниз по лестнице и упал на пол архаичного строения, в котором они находились. Одновременно с этим капеллан услышал завывание прыжковых ранцев, доносящееся из-за ближайшей стены. Бреши покрывали древние серые стены, но он так и не смог определить откуда именно исходил звук.

Осмотревшись, Дельзайт приготовился направиться на третий, последний, этаж постройки.

* * *

Исаак первый приземлился на крыше Имперской Церкви. Простенькие металлические пластины защищали внутренние помещения от погодных явлений Варн IV.

Но от меня им не защититься, подумал Исаак.

Он обернулся, чтобы посмотреть, как его отряд следует за ним. Каждый Несущий Слово приземлился с напряженной осторожностью, неуверенный в надежности крыши. Все, за исключением Маэса. Разведя свой силовой кулак и цепной меч в стороны для создания впечатления приземляющейся птицы, бывшему Ультрамарину удалось впечатлить своих братьев-послушников точной посадкой на возвышающийся угол Церковной крыши.

Но Маэс не был совершенен. Приземлившись, он задел маленькую свинцовую статую херувима. Навалившись всем своим весом на правую ногу, он опрокинул настланные пластины. Падая вперед в попытке перелететь поднятый сегмент, он только сбил себя, ударившись шлемом об статую и отправляя их обоих в неконтролируемый полет. Маэс пролетел все три этажа, его массивный прыжковый ранец впечатал еретика головой в мостовую. Металлическая секция, соединяющая сопла ранца, сокрушающее ударила Маэса в основание шеи. А если учесть угол падения, то Исаак и другие смогли увидеть, как голова Маэса отлетела от туловища как пушечное ядро. Отскочив от Церковной стены, она покатилась вниз по улице, оставляя за собой кровавую дорожку.

Как всегда, подумал Исаак, дурак найдет способ проявить себя. По Маэсу не будут скучать. Приказав своим людям оставаться настороже, Исаак прошел пару метров по направлению к центру крыши. Солдаты смотрели, как он установил мелта-бомбу на стыке двух пластин, служивших защитным слоем крыши, его прыжковый ранец унес капеллана ввысь за секунду до взрыва, пробившего огромную брешь.

Исаак пробрался в строение первым, оставшиеся послушники быстро следовали за ним. Когда приземлился последний из них, Мишна, разразилась пальба. Вражеский капеллан был уже в комнате. Мишна приготовил свой огнемет, заметив дыру в груди Истува, уронившего свой болт-пистолет и силовую секиру. Рядом с ним Ранэк выронил плазменный пистолет и согнулся от боли, его левая рука превратилась в культю из сплавленного метала и плоти. Мишна поднял взгляд чтобы увидеть как капеллан отбросил Кайнека страшным ударом в лицо основанием меча, распластав Несущего Слово на ближайшем деревянном подиуме. Одним движением Кровавый Ангел выхватил свой Крозиус и направил его на Исаака. Мишна заметил встроенный в оружие Кровавого Ангела гранатомет. Осознавая что сейчас может произойти, он попытался предупредить Исаака.

Но его капеллан уже знал.

Когда Кровавый выстрелил гранату в капеллана Несущих Слово, Мишна в ужасе наблюдал, как Исаак схватил раненого Ранэка и толкнул послушника навстречу гранате. Снаряд, рассчитанный для борьбы с бронированными врагами, разорвал неудачливого послушника в клочья. Тело Ранэка дико сотрясалось, когда ударная волна от прямого попадания пронзала его, куски брони и осколки костей извергались во все стороны, когда органы несчастного рвались из пробитого живота.

Когда отзвуки взрыва стихли, Исаак отпустил обвисшего послушника, повалив Ранэку гулко упасть на пол. Воздев свой Крозиус, Исаак дал знак Мишне и Кайнеку, пришедшему в себя и поднявшемся на ноги, отойти. Этот Кровавый Ангел принадлежал ему…

* * *

Дельзайт не верил своим глазам. Запуская разрывную гранату в мерзкое отродье, стоящее перед ним, капеллан готовился к нападению оставшихся еретиков.

Но к его удивлению и даже ужасу, Кровавый Ангел увидел, как падший капеллан схватил одного из СВОИХ СОЛДАТ, брата Несущего Слово, если их можно так назвать, и использовал его как щит, отбросив разбитое тело с таким безразличием.

Но потом…. Несущий Слово отозвал своих оставшихся людей. Высоко подняв свой оскверненный Крозиус, еретик начал бормотать древние литании. Слух Дельзайта вскричал праведным гневом, когда еретик извергал одну богохульную мысль за другой, с каждой секундой все больше оскорбляя и возводя хулу на Императора.

Дельзайт не мог более терпеть. Он начал свою гневную тираду против нечистых богов Несущего Слово. Секунды превращались в минуты на третьем этаже Имперской Церкви по мере того как два капеллана обличали верования друг друга.

Наконец, еретику это надоело.

Несущий Слово откинул свой архаичный огнемет.

Кровавый Ангел откинул свой окровавленный цепной меч.

Каждый крепко сжал свой Крозиус.

И оба ринулись в атаку…

— Грязный Пес! — вскричал Дельзайт. Горячая кровь струилась по его генетически измененным венам. За всю свою жизнь он еще не чувствовал себя таким живым. — Я разорву горло этому еретику! Я покажу ему, что такое истинная вера!

* * *

— Император это гниющая оболочка, Кровавый Ангел! Жалкое отродье собаки! А ты, Кровавый, ты не что иное, как паразит, живущий на теле мертвеца! — слова вырывались из уст Исаака с таким наслаждением и радостью, что он еле мог вспомнить, как сражаться.

Никогда еще я не испытывал таких эмоций, думал Исаак. Наконец-то я нашел противника под стать моей силе веры! Посмотрите на него, он боится! Но почему бы и нет? Ведь он уже мертвец; боги тому свидетели. Он пытается достичь превосходства при помощи своего Крозиуса, но он не чета моему. Он слаб, я силен, он неуверен, я непоколебим. Он ничто без своего стада, но я…

Я самый опасный из волков! Все что ему остается, это загораживаться и уклоняться от неизбежного. Это все что он может сделать, чтобы избежать страданий. Лоялистский пес знает что в конце он узреет насколько мертв Император!

* * *

— Святотатец! Покайся или я сделаю это за тебя! — кровь вскипела внутри Дельзайта. Он явственно чувствовал что теряет контроль над ситуацией и погружается в кошмарную пучину Черной Ярости. Чудовищные видения поплыли перед ним. Он мог видеть своего возлюбленного Примарха. О, как он хотел подойти и прикоснуться к Нему. Такой совершенный телом и душой. Неужели человечество пало так низко со времен Сангвиния? Неужели Кровавые Ангелы тоже?

Краем глаза он увидел огромного монстра, чья ухмыляющаяся маска-череп превратилась в жуткое изображение ни кого иного как Хоруса. Но ведь этого не может быть, подумал Дельзайт. Как мог Падший Главнокомандующий выжить? Он знал, что ответ лежал перед ним, но Кровавому уже не дано было узнать разгадку.

На этот раз Ярость не остановить.

Дельзайт прекратил борьбу с эмоциями, заполнявшими его душу как лучи света темную комнату. Гнев и злость смешались с любовью и экстазом, когда волна Черной Ярости накрыла его. Он знал, что все еще дерется, его натренированное тело автоматически защищалось и нападало на практически забытого врага.

Внезапно захлестнувшие его эмоции взорвались внутри капеллана. Все было так ясно. Он был вне своего тела. Он мог видеть происходящий бой, но он также мог видеть своими глазами. Это было все, это был покой. Это было умиротворение.

Но капеллан уже мог чувствовать вскипающую в нем злобу. Неизвестный капеллан-еретик был неутомим в своих атаках. Красные и белые вспышки мерцали вокруг его лица, Дельзайт сфокусировался на своем противнике. Стиль не сработает, он знал, когда Кровавый яростно взмахивал своим Крозиусом, полагаясь лишь на силу с тем, чтобы пробить защиту Несущего Слово.

Крак! Маска-череп треснула и разломилась от прямого удара. Кошмарная боль ослепила Дельзайта когда Несущий Слово нанес ответный удар, попав в шею основанием своего архаичного оружия. Еще один мощный удар и маска Несущего Слово разлетелась на куски, взметнув в воздух фрагменты костей и металла. Дельзайт мог видеть сверкание крови и мозговой ткани, сочащейся из разбитого черепа еретика.

Экстаз. Дельзайт ощутил неодолимое желание сожрать мозг и вообще голову поверженного капеллана, припавшего на колени. Даже не пытаясь сдержать себя, Кровавый ринулся к ужасающей ране.

* * *

Голова Исаака сотрясалась. Он считал что выигрывает, думал, что приготовил своим богам достойное жертвоприношение.

Сейчас же, все что он мог, это всматриваться в размытые изображения, разбросанные по всему полю битвы. Он не видел удара, но в полной мере ощутил последствия. Как это странно — знать, что твоя голова расколота, подумал он, неуверенный как реагировать на пронзающие ощущения, посылаемые окружающим миром.

Зная, что сейчас умрет, Исаак начал закрывать глаза перед неизбежным, когда увидел, как капеллан Кровавых Ангелов прыгнул на него. Пораженный, Предатель к своему удивлению воздел оцепеневшие руки. Он еле успел поднять свой Крозиус, когда лоялист налетел своим лицом на кольцо шипов, служившее короной для древнего черепа, выгравированного на Крозиусе. Самый длинный шип, находящийся между глазницами черепа, легко прошел сквозь шлем Кровавого Ангела. Сила удара лоялиста отбросила его назад, с грохотом разбив каменный пол, его голова вывернулась от неожиданной остановки. Когда мир Исаака начал меркнуть, он услышал, как череп проклятого Кровавого Ангела раскололся, и его тело сползло на Крозиус, прежде чем перевернуться на спину.

Мишна и Кайнек, надеясь, что Исаак еще жив, перетащили неподвижное тело вниз по лестнице, используя небольшие, скоординированные прыжки для скорейшего бегства из здания.

Улицы, снаружи Имперской Церкви были пусты, не было никаких признаков космических десантников Кровавых Ангелов или Несущих Слово, которые, вероятно, сражались вне поля зрения двух послушников. Они могли слышать отзвуки боя на востоке. Осознав свой шанс на спасение, Мишна и Кайнек, все еще неся разбитое тело Исаака, побежали на запад, их мысли были озабочены только выискиванием наиболее короткого пути до назначенной зоны эвакуации, расположенной на изгибе реки, которая текла к западному морю. На запад, думал Мишна. На запад. Больше ничего не имеет значения.

* * *

"Мертвая Рука Власти" вышел из варпа, его корпус трещал и стонал, когда корабль завершил переход в часть космоса, более известную как Галактическое ядро. Глубоко в его недрах, мертвая тишина сковывала Длинный Зал. Стих даже яростный дредноут Арфашад, за исключением тихого, металлического шепота, рассказывающего воспоминания давних времен. У него был посетитель.

Закованный в толстую металлическую броню, одетый в ярко-красное, Исаак молча стоял, пока Арфашад рассказывал сагу о его столкновении с Космическими Волками, давным-давно, на планете, недалеко от Глаза Ужаса.

Исаак остался безмолвным, когда капелланы пришли почистить и благословить вооружение, навешанное на его тело. Его спаренные "Потрошители" мерцали в тусклом свете Длинного Зала, когда младшие капелланы растирали святое машинное масло вдоль длинных стволов, с разумной осторожностью избегая множества шипов и лезвий, торчащих из железной могилы Исаака.

Теперь он был дредноутом. Пергаменты и пророчества, прикрепленные к его металлическому телу, служили молчаливым свидетельством его жизни как капеллана Несущих Слово. Мишна и Кайнек дотащили-таки его тело до зоны эвакуации. Возвратившись на "Мертвую Руку Власти", братья-капелланы Исаака делали все возможное, чтобы спасти то, что осталось от их павшего товарища. Поняв, что ничего уже не сможет сохранить его как космодесантника Несущих Слово, они приняли решение обессмертить безжизненного капеллана в виде Ходячего Мертвеца, Воина, вечно живущего за железной маской, которая навечно отделит его от большинства своих братьев Несущих Слово.

Но Исаак не лил по этому поводу слез, не чувствовал никакого горя в связи с потерей. Слушая своего нового брата, Арфашада, продолжавшего свою историю геройств во время противостояния Космическим Волкам, Исаак, а теперь дредноут, зовущийся Шаддар, "Затмевающий Свет", знал, что он наконец-то дома.

И будет жить вечно!

Грэм Макнилл Узник

Орина Септимус умирал медленной, но неизбежной смертью. Тысячелетия воздействия едких океанических испарений превратили единственный континент планеты в неспокойное море почерневших песчаных дюн. От гор остались лишь медленно разрушающиеся холмы, веками разъедаемые загрязненным воздухом и отполированные до блеска ядовитой атмосферой.

Кислотные моря покрывали девяносто процентов поверхности планеты. Огромные корабли Адептус Механикус, предназначенные для перевозки руды, время от времени появлялись на орбите, чтобы присосаться к пылающим океанам. Затем эти чудовищные суда перевозили насыщенную химикатами морскую воду в механический ад мира-кузницы, где ее очищали, производя топливо, взрывчатые вещества и всевозможные боеприпасы.

Помимо этого, из природных богатств планета располагала лишь крошечными чешуйчатыми океаническими беспозвоночными, плававшими в кислотных морях стаями размером с континент. Бронированные траулеры пересекали океаны, собирая мириады крошечных созданий, чей сверхэффективный метаболизм делал их необычайно богатыми протеином — и очень полезным сырьем для пайков Имперской Гвардии.

Теперь, когда многие линии снабжения системы Гирус были перерезаны хищными эскадрами кораблей Извечного Врага, свежие источники питания для защитников Оберича и Иллиуса были нужны как никогда.

Подобные запасы высоко ценились, но добывать их было опасно. Только те, чьи обязанности требовали отправиться на Орина Септимус, отваживались погрузиться в этот смертоносный мир.

В тюремном комплексе Жаданок размещали самых известных преступников сектора. Одно из немногих выстроенных руками человека сооружений на Орина Септимус располагалось на склонах черной долины в устье широкого залива. Большая его часть высечена в глубине распадающихся скал и побита волнами кислотного моря. Над землей находились только орудийные башни и служебные постройки посадочной площадки, защищенные от смертоносных испарений планеты несколькими энергетическими щитами.

Среди связанных контрактом охранников Жаданока бытовала мрачная поговорка: на Орина Септимус никто не прибывает добровольно, сюда может только занести.

Словно в опровержение этой присказки, с застланного дымкой неба на Жаданок спустился изящный черный катер. Он не нес на корпусе, покрытом серебристыми брызгами кислотного дождя, опознавательных знаков. Его сопровождал эскорт насекомообразных штурмовиков с подвесными штурмовыми орудиями и направляющими для ракет под каждым крылом.

Едва корабль вошел в пространство тюремного комплекса, скалы словно проросли оборонительными орудиями, тут же нацелившимися на катер и его эскорт.

Неслышимые переговоры между катером и тюрьмой быстро установили его полномочия. Пушки отступили в скальную породу, и серия мигающих вспышек указала катеру путь к только что открывшейся посадочной площадке.

Со скоростью и точностью, свидетельствующими о высоком мастерстве пилота, катер прошел над скалами и сел. Корабли сопровождения отстали и устремились в небо.

Посадочная площадка втянулась в глубины комплекса, и тьма поглотила катер. Вопреки поговорке охранников, владельца катера не занесло на Орина Септимус. Он прибыл сюда по доброй воле и в большой спешке.

А все из-за единственного заключенного.

Надзиратель Пендарева неловко переминался с ноги на ногу, наблюдая, как сервиторы на посадочной площадке поливают забрызганный кислотой катер составами, замедляющими коррозию. Зловонные пары с шипением поднялись над поцарапанным судном, и Пендарева сморщил нос от резкого запаха.

Он промокнул усеянный капельками пота лоб линялым носовым платком и повернул бледное морщинистое лицо к старшему надзирателю де Зойса.

— Проклятье, этого нам только не хватало, — сказал он. — Можно подумать, мало у нас неприятностей. Заключенные что-то затевают, я это чую.

Де Зойса был рослым бритоголовым здоровяком в поцарапанном бронзовом панцирном доспехе, а его лицо напоминало о пейзаже за стенами тюрьмы. В ответ он кивнул и сказал:

— Пусть затевают. Моим стражникам не терпится проломить кому-нибудь голову.

— Не сомневаюсь, что так оно и есть. Но было бы лучше, если бы ничего не случилось в присутствии столь высокопоставленного лица. Тебе так не кажется? — сказал Пендарева, показывая на катер.

Де Зойса пожал плечами, словно ему было абсолютно все равно, но Пендарева углядел за бравадой тюремщика настоящий страх. Он видел, как де Зойса шагает по колено в крови в самой гуще тюремного бунта, защищенный лишь собственной грубой силой и силовой булавой. До сих пор он никогда не видел его испуганным.

О репутации вновь прибывшего лучше всяких слов говорило то, что даже чокнутый головорез де Зойса нервничал. Пендарева еще раз утер лоб, когда сервиторы закончили поливать катер и начали раскладывать решетчатое покрытие от железных дверей тюрьмы к кораблю, с которого все еще капал состав.

Пендарева, как правило, прилагал все усилия, чтобы не привлекать внимание организаций за пределами Орина Септимус, погрузившись в поддержание своей маленькой империи, но поимка заключенного сделала это невозможным.

Согласно требованию протокола, Пендарева проинформировал вышестоящие инстанции о поимке и ожидал ответа в ближайшие несколько месяцев. Но буквально через несколько дней пришло сообщение уровня омикрон. Оно предписывало ему ожидать прибытия лорда Сифакса Осоркона из ордоса Священной Инквизиции Императора. Несмотря на изоляцию на заштатной планете, Пендарева был наслышан о лорде Сифаксе Осорконе. В этой части Галактики о нем мало кто не слышал.

Сифакс Осоркон — человек устрашающей репутации; человек, раскрывший тайное сердце пролива Пируса более трех веков назад. От Гируса до отдаленных систем Вердис и Сориен Дельта лорд-инквизитор Сифакс Осоркон выявил и уничтожил десятки мрачных культов, сокрушил бесчисленных пришельцев-захватчиков и искоренил ересь и бунт на многих планетах. Никто не мог ускользнуть от его взора — все, от нищего до губернатора планеты, ощутили ярость его правосудия.

— Я хочу, чтобы все прошло быстро и гладко, — сказал Пендарева. — Без единой проблемы. Ясно? Ни от заключенных, ни от стражников.

— Ясно, — ответил де Зойса. — Проклятье, но вы же знаете — в воздухе пахнет крупными проблемами. Этот сброд знает, что что-то происходит, и ждет возможности урвать свое.

— Вы приняли меры относительно Финна? — спросил Пендарева. — Если кто-то что-то и затевает, то это он.

— Не беспокойтесь, он под контролем, — заверил де Зойса.

— Да уж, лучше бы так, — сказал Пендарева. — А его банда, Братья Слова?

Де Зойса покачал головой.

— С тех пор, как Финн напал на Рейана, они притихли. Им хватает ума понять, что пока Финн не у дел, они уязвимы. Дьявольские Псы и Алые Клинки ищут остатки его банды, так что, это о них сейчас надо беспокоиться.

Дальнейшее обсуждение прервало шипение открывающегося пневматического затвора в борту катера и легкий скрип распахивающегося люка. Пендареве показалось, что тот явно великоват, но парой секунд позже этому нашлось объяснение.

Внутри катера что-то зашевелилось, и льющийся оттуда свет перекрыла исполинская фигура с гигантским мечом, облаченная в сияющий боевой доспех.

Пендарева услышал, как у де Зойса перехватило дыхание при виде космодесантника. Тюремщик явно восхищался сверкающей броней из серебристой стали и лишенной выражения красноглазой лицевой панелью. Широкая фигура воина перегородила люк, впечатляя своей мощью. Пендарева никогда раньше не видел космодесантников так близко. Все преувеличения, слышанные им ранее, казались абсурдными преуменьшениями в присутствии столь величественного воина.

Его наплечники отливали серебром и были украшены изображением раскрытой книги, пронзенной черным мечом. Бесчисленные свитки с той же символикой свисали с плечей и кирасы. Золотой меч с эфесом в форме чаши висел на поясе в покрытых гравировкой блестящих бронзовых ножнах.

— Вы надзиратель Пендарева? — спросил космодесантник, шагая по трапу катера, прогибающемуся под его весом. Несмотря на искажение звука, голос его был глубоким и мощным.

— Так точно, — отозвался Пендарева, как только нашел в себе силы говорить. — Добро пожаловать в тюремный комплекс Жаданок. А вы…

Космодесантник сказал:

— Я юстикар Кемпер из ордена Серых Рыцарей.

Пендарева кивнул. Показались еще четыре космодесантника — гиганты, чьи длинные алебарды были снабжены помимо лезвий каким-то огнестрельным оружием с широким стволом. В их полированных доспехах отражались красные сигнальные огни посадочной площадки.

Наконец, когда пятеро космодесантников покинули судно, появился и сам лорд Сифакс Осоркон. Он шел в сопровождении писцов с бронзовыми пальцами — аугментированных воинов в плотно облегающей форме, и трех астротелепатов в белых одеяниях со скрывающими лица капюшонами.

В сравнении с космодесантниками лорд-инквизитор, пожалуй, несколько разочаровал Пендареву. Ужас пролива Пируса был облачен в длинное одеяние глубокого синего цвета, на груди — инсигния Инквизиции. Осоркон избегал пышности, к которой, казалось, стремились его слуги. Высокий, с гладкой благодаря омолаживающим процедурам кожей, он излучал спокойную мягкость, которую, как предположил Пендарева, легко было недооценить. Редеющие волосы лорда-инквизитора были коротко острижены, а взгляд ледяных серых глаз буравил насквозь.

Осоркон спустился по трапу спокойной неспешной походкой, словно это была обычная лестница, а сам он прибыл на бал дебютантов, а не в холодные зловонные глубины одной из печально знаменитых тюрем сектора.

Пендарева вышел вперед, чтобы поприветствовать инквизитора, и низко ему поклонился.

— Милорд Осоркон, — начал он, — добро пожаловать в это скромное учреждение.

— Заключенный под контролем? — спросил инквизитор, игнорируя приветствие.

— О да, разумеется, — сказал Пендарева, пряча раздражение, вызванное резкостью гостя. — Мой старший надзиратель запер его в Адской Дыре.

Осоркон кивнул.

— Сколько стражей надзирают за ним?

Инквизитору ответил де Зойса:

— Я направил тридцать стражников следить за ним денно и нощно. Все вооружены смертоносным огнестрельным оружием и не ограничены в его применении. Если этот ублюдок сделает хоть одно движение, которое мне не понравится, — он мертвец.

— Всего тридцать? Удвойте. Немедленно, — сказал Осоркон. — Поверьте мне, если только он пошевелится, все ваши люди будут мертвы прежде, чем успеют позвать на помощь. Вообще-то, я удивлен, что вы все еще живы.

Инквизитор повернулся к Пендареве.

— Отведите меня к узнику. Незамедлительно.

Финн лежал на спине на жестком полу камеры. Он улыбался, когда бурлящие лужицы кислоты, сочащейся из щели в плитке, обжигали его кожу. В воздухе едко пахло химией, но он наслаждался, ощущая, как кожа покрывается пузырями.

Это значило, что первая часть его плана уже работала.

Вторая же зависела от вспышек насилия среди остальных заключенных, но он знал, что об этом можно не беспокоиться. Зодиак и Вывих обещали ему бунт, которым он сможет гордиться, и вот на это очень даже стоить посмотреть.

Братья Слова были готовы к бою, Псы и Клинки не могли дождаться кровопролития. Он жалел лишь, что сам не сможет поучаствовать в резне по полной.

Финн заставил себя больше не думать о грядущей бойне и сосредоточился на текущей ситуации. В конце концов, его заперли в самой глубине тюрьмы Жаданок — Адской Дыре.

Охранники утверждали, что любой, кто сюда попадет, неминуемо сломается, что они выволокут его из Адской Дыры плачущим, грязным, потерявшим человеческий облик.

Финн знал, что заключенных ломают не тяжелые условия Адской Дыры — им просто не удавалось привыкнуть к боли. Конечно, торчать до скончания века в глубочайшей камере Жаданока тоскливо. Но все же не хуже, чем качать насосами кислоту на нижних уровнях, оберегая тюремный комплекс от затопления смертоносными океанами.

Финн знавал боль и посильнее, чем эта, и не сломался. Значит, и здесь его не сломят. Прошло три дня с тех пор, как его бросили сюда за то, что он в столовке перерезал горло Рейану, не так посмотревшему на него. Досадить Дьявольским Псам — всегда неплохое развлечение. Но в данном случае оно стало лишь приятным бонусом к его истинной причине желания оказаться в Адской Дыре.

Бесконечные отсидки в тюрьмах Имперской Гвардии научили Финна всему, что необходимо знать о том, как выжить в одиночном заключении. Лишь ценность, которую он представлял для многочисленных командиров, спасала его от пули комиссара.

Гвардеец Финн был наделен поистине уникальным талантом убийцы, и далеко превосходил в этом даже самых жестоких бойцов своего полка, Канакских Сборщиков Черепов. Финн обладал поразительной способностью выходить из самых страшных перестрелок и жестоких рукопашных схваток целым и невредимым, с окровавленным кривым мачете и сияющими глазами.

Но его талант к убийствам и разрушениям, столь полезный на поле брани, оказался помехой в промежутках между сражениями.

На военно-полевом суде никто, возможно, даже сам Финн, не мог с уверенностью сказать, сколько именно народу он прикончил, но число шло на сотни.

Он перевалился на колени, заметив, как что-то заслонило тоненькие полоски света по краям потолочного люка. Прямо над ним кто-то расхаживал по проходу для охраны.

— Эй! — крикнул он. — Эй! Кто там?

— Заткнись, Финн, — ответили ему.

Финн узнал голос охранника Дравина, тщедушного человека с тонкой шеей, которую так легко отделить от головы. Дравин был ярым приверженцем дисциплины, и Финн улыбнулся — лучшего тюремщика нельзя было и пожелать.

Его план работал, но полный успех зависел от того, вернутся ли на Орина Септимус истинные Братья Слова, как было обещано ему в видениях.

Глядя, как по полу растекаются кислотные лужицы, он надеялся, что ждать осталось недолго.

Пендарева шагал впереди всех, вглубь тюремного комплекса Жаданок, де Зойса и инквизитор Осоркон — по обе стороны от него, а замыкали шествие Серые Рыцари юстикара Кемпера. Они прошли через бронированные ворота непосредственно в саму стерильную, выложенную плиткой тюрьму. Многочисленные коридоры-изоляторы и двойные ворота замедляли их продвижение. Но Пендарева был готов подождать, будучи уверенным, что демонстрация надежности учреждения впечатлит Осоркона.

Словно прочитав его мысли, Осоркон проговорил:

— Надзиратель Пендарева, расскажите мне еще раз, как здесь оказался заключенный.

— Ах, да, инквизитор, разумеется. Впрочем, я думал, что все детали его поимки изложены в моем рапорте командованию сектора.

— Верно. Но я хочу, чтобы вы лично рассказали.

— Хорошо, — сказал Пендарева, когда они выходили из главных ворот в один из основных смотровых коридоров, проходящих по всей длине центрального блока. — Хоть я и не понимаю, что изменится.

— Сделайте милость, — произнес Осоркон тоном, ясно говорящим, что протестовать Пендареве не следует.

Пендарева прокашлялся и сказал:

— Около шести стандартных недель назад система авгуров обнаружила судно, спускающееся на орбиту и направляющееся к нам.

— Вы опознали судно? — перебил Осоркон.

— Сначала нет, — объяснил Пендарева. — Наше оборудование весьма капризно, и лишь благодаря покровительству Бога-Машины, местному техножрецу, оно вообще хоть как-то работает. По крайней мере, он так говорит.

Группа прошла мимо модульных камер, расположенных друг на друге по десять в глубину; добраться до них можно было по перекидным мостикам со сложной системой подвесных кабелей и креплений. Отряды стражников, с дробовиками в руках и силовыми булавами на поясе, стояли вдоль парапета между камерами и центральным проходом.

— Продолжайте, — сказал Осоркон, глядя на жалкого вида заключенных, столпившихся у входов в клетки. Их ноги и руки болтались между прутьями, глаза с неприкрытой враждебностью следили за проходящей внизу группой.

— Значит, корабль вошел в карантинную зону и не ответил на запросы. Тогда-то заговорили орудия, — продолжал Пендарева, произнося слова все громче, по мере того как слух об их появлении распространялся по корпусу. Это наполнило воздух оскорбительными выкриками и грохотом оловянных кружек. — Он приближался, и они его сбили. Судно разбилось в тридцати километрах отсюда, и я отправил отряд стражников, чтобы обследовать его.

— И они нашли узника среди обломков?

— Да, выжил только он, — сказал Пендарева. — Остальные члены экипажа погибли при падении. Они находятся в морге — можете взглянуть, если пожелаете.

— Нет, — сказал Осоркон. — Уничтожьте их. Расскажите о найденном корабле.

— Он был слишком сильно поврежден, чтобы определить, что это за судно. Но по сохранившимся останкам можно предположить, что это был какой-то орбитальный транспортный корабль.

— И откуда он прибыл?

Пендарева пожал плечами.

— Боюсь, что ответ на этот вопрос известен лишь заключенному.

— А вам не приходило в голову, как корабль такого размера самостоятельно добрался до Орина Септимус?

— Честно говоря, нет, — ответил Пендарева. — Подобные вопросы я оставляю таким, как вы.

Инквизитор нахмурился.

— Всем гражданам Империума предписано ставить подозрительное под сомнение. Я упомяну этот случай утраты бдительности в докладе вышестоящим.

Пендарева так удивился тому, что у людей вроде Осоркона тоже бывает начальство, что едва не пропустил информацию о грядущем нарекании.

— Ну, я хочу сказать, что мы задумались, откуда он мог взяться, но ответа на эту загадку не нашли. Системы наблюдения ничего не обнаружили. Мы решили, что это очередная тайна из тех, которыми полон космос, и ждали, что вы прибудете и просветите нас.

— Если ответ вообще существует, я получу его у заключенного, — сказал Осоркон. — Не сомневайтесь.

— Но позвольте спросить, лорд-инквизитор, этот заключенный… он похож на…

— Даже не спрашивайте, Пендарева, — предостерег Осоркон. — Подлинная личность заключенного — это не то, что вам следует знать. Такое знание опасно.

Пендарева кивнул, хоть и сильно расстроился, что его не допускают к этой информации. Осоркон, конечно, инквизитор, но это его тюрьма.

— Не понимаю, почему… — начал он.

— Я убивал людей и за меньшее, — сказал Осоркон, глядя ему прямо в глаза.

Пендарева поверил ему и более не спрашивал ничего на эту тему. Тем временем группа покинула основные помещения, предназначенные для содержания заключенных, и шум, производимый их обитателями, остался позади. Они двинулись по лабиринту кривых коридоров, высеченных в черной скале, направляясь в глубину тюрьмы. То и дело они выходили из толщи скалы в крытые переходы с гнутыми стенами из прозрачной пластали, окруженные водами кислотных морей.

Переходы наполнял тусклый серый свет, сочащийся сквозь толщу кислоты. Пендарева наслаждался беспокойством, мелькающим на лицах Осоркона и его свиты.

— Не бойтесь, лорд Осоркон, щиты защищают нас от моря. Хотя, если с ними что-то случится, кислота проест пласталь за несколько секунд и убьет нас всех, — сказал Пендарева, получая удовольствие от того, что Осоркону явно не по себе.

Когда они снова оказались в толще скалы в сводчатых туннелях с надежными металлическими стенами, запечатанными толстыми стальными взрывоустойчивыми дверями, на лицах визитеров явственно отразилось облегчение.

Вскоре Пендарева остановился у поста стражников, где дежурили шестеро бойцов, вооруженных дробовиками и блестящими черными силовыми булавами. Бойцы выстроились перед тяжелой взрывоустойчивой дверью. На ней была нарисована разверзающаяся бездна, в глубине которой смутно виднелись языки пламени, и по всей ширине шла надпись: «Добро пожаловать в ад».

Каждый стражник был облачен в толстую броню с подбивкой и закрытый бронзовый шлем. Все они целились из ружей в приближающуюся группу. Пендарева чувствовал, как напряглись бойцы из свиты инквизитора, но, к его чести, люди Пендаревы не дрогнули при виде массивных космодесантников.

Пендарева сказал:

— Лейтенант Грейзер, мы пришли, чтобы увидеть узника.

Грейзер кивнул и вышел вперед:

— Разрешение на доступ?

Надзиратель Жаданока и старший надзиратель достали жезлы управления и поднесли их к панелям по обе стороны от входа.

— Вставьте жезлы управления, когда я скажу, затем отойдите, — приказал Грейзер.

Пендарева кивнул и приготовил жезл. Лейтенант набрал известный лишь ему код, открывающий дверь.

— Вставляйте.

Пендарева воткнул жезл в панель и, как только тот с легким щелчком вошел в паз, набрал личный идентификационный код. Де Зойса поступил так же, и внутренние затворы отомкнулись, дверь загремела, и массивный портал медленно погрузился в пол.

Пендарева извлек свой жезл и подал знак лорду-инквизитору Осоркону.

— Добро пожаловать в Адскую Дыру.

— Эй, наверху! — заорал Финн, ощущая боль в ногах, но не позволяя ей затуманить сознание. Прибывающая кислота разлилась по всему полу. Хотя она и была разбавлена после прохождения фильтров, но все же оставалась болезненно едкой. Обожженные ноги дымились, а в канализационный сток посреди пола стекали капли оседающего металла.

— Я же велел тебе заткнуться, Финн, — сказал Дравин. — Два раза повторять не стану.

— Слушай, — сказал Финн, — что-то случилось. Сюда течет кислота, это скверно.

— О чем ты, Финн?

— Да говорю же, сюда набирается кислота! — закричал Финн с умоляющей ноткой в голосе. Нужно было верно забросить наживку. — Такими темпами тебе скоро придется отлавливать меня в стоках.

Он улыбнулся повисшей тишине. Ни надзиратель Пендарева, ни его любимчик-психопат де Зойса не прольют ни слезинки, если Финн помрет в Адской Дыре, это очевидно. Но Дравин придерживается правил. В его упорядоченном мире преступников не оставляют умирать в камерах, даже убийц, повинных в массовой резне.

— У тебя кислота в камере? — спросил Дравин.

— Это так же верно, как то, что я здесь внизу, а ты наверху, — ответил Финн. — Мне же сейчас ступни сожжет! Вытащи меня отсюда!

Финн услышал приглушенный разговор наверху и потянулся, чтобы вытащить из стока изъеденный кислотой кусок металла. Он потянул, металл согнулся и оторвался. Не ахти какое оружие — заостренный кусок металла длиной сантиметров пятнадцать. Но Финн убивал людей и не таким.

Он поморгал на ярком свету, когда люк над головой внезапно открылся и над камерой возник яркий квадрат. Он различил над собой голову Дравина в шлеме и указал на пол.

— Видишь, я говорил тебе, — сказал он, — я не вру.

— Дерьмо, — обратился Дравин к кому-то еще. — Он прав, камера наполняется кислотой. Должно быть, насосы в этой части тюрьмы забарахлили.

— Да достаньте же меня отсюда!

— Подожди, — скомандовал Дравин и пропал из виду.

Финн согнал с лица мрачную усмешку предвкушения и спрятал корявую металлическую иглу в ладони, чувствуя, как покрывающая ее кислота шипит на коже.

— Ладно, Финн, — сказал Дравин, вновь появляясь в люке. — Мы вытащим тебя оттуда. Но только дернешься — и я пристрелю тебя, а потом брошу обратно, где ты и растворишься. Ясно?

— Не то слово, — сказал Финн. В камеру опустили старую стальную лестницу.

Пендарева шагал впереди по пустому коридору с большим количеством ответвлений, уводящих в жуткие, слабо освещенные туннели; на каждом перекрестке стояла стража.

— Понятно, почему это место прозвали Адской Дырой, — пробормотал инквизитор Осоркон.

— Название придумали заключенные, но оно вполне подходит, — согласился Пендарева.

Их путь пролегал до конца коридора, а потом — в широкое отверстие в стене, за которым оказалось длинное сводчатое помещение, наполненное гудящими машинами и неприятным запахом озона.

— Наш самый надежный сектор, — с гордостью сообщил Пендарева.

Большую часть помещения занимал блестящий металлический круг, от краев которого поднимались потрескивающие линии света, образующие непроницаемое куполообразное сплетение молний.

Сочетание силового поля и технологии пустотного щита представляло собой неприступную стену смертоносной энергии, способную испепелить все, что к ней прикоснется.

Тридцать стражников окружали мерцающее энергетическое заграждение, целясь в одинокую фигуру, преклонившую колени в молитве в центре круга.

Это был могучий массивный мужчина, рост и сила которого выдавали воина Астартес. Заключенный был облачен в грязный красный пластинчатый доспех, увешанный опаленными свитками и обрывками цепей. На одном наплечнике были вырезаны зловещие символы и богохульные изречения, а на другом изображена рогатая голова демона, отлитая из черного металла.

Обритая голова заключенного была наклонена, и Пендарева увидел, как свет силовых полей пляшет на странных, напоминающих священные изречения татуировках, покрывавших череп.

Заключенный прервал молитву и поднял голову. Пендарева вздрогнул, буквально кожей ощутив зоны ненависти и злобы в его взгляде.

Инквизитор Осоркон подошел к краю светового круга, и Пендарева подумал о хищнике, приближающемся к попавшей в ловушку беспомощной добыче.

Серые Рыцари окружили узника, нацелив оружие ему в голову, и Осоркон произнес:

— Эреб…

Перекличка — последнее, что оставалось сделать перед тем, как отправить заключенных по камерам. Они открылись по сигналу из подвесного контрольного пункта, и резкий окрик приказал обитателям выйти на подвесные мостки, только что выехавшие из ниш.

Автоматические орудия повернулись в сторону камер, как только сотни самых опасных мужчин и женщин сектора вышли на перекличку.

Отряды стражников держали их под прицелом дробовиков, но все заключенные успели заметить, что тех стало существенно меньше. Все из-за того, что дополнительные силы были брошены на охрану вновь прибывшего заключенного Жаданока.

В глубинах пещерного механизированного комплекса тюрьмы Жаданок существовала работа, пользующаяся среди заключенных еще более дурной славой, чем Адская Дыра. Оглушительно работающие насосы и перфорированные переходы, подвешенные на толстых стальных тросах, наполняли внутреннее пространство запахом масла, пота и кислоты.

Под мостками бурлило и пенилось кислотное море, его волны бились о черные скалы, а кислота капала с низа машинерии.

Заключенные, направленные работать с насосами, не дающими кислоте затопить тюрьму, были одеты в мешковатые костюмы химзащиты и носили дыхательные аппараты, казалось сохранившиеся со времен зарождения Империума.

Заключенные бродили по смердящей океаном пещере, поддерживая работу машин под бдительным присмотром минимального наряда стражников. Сбежать из этого места было невозможно — разве что спрыгнуть через заграждения в кислотное море. Но это не останавливало совсем уж отчаявшихся от попыток уплыть на свободу в кислотоустойчивых костюмах. Все эти попытки заканчивались ничем: беглецы быстро обнаруживали, насколько ненадежную защиту на самом деле предоставляли их защитные костюмы.

Эту смену составляли заключенные из разных частей тюрьмы, но среди них было трое Братьев Слова. Двое были простыми отморозками, убившими однополчан, но один из них был скитарием. Ранее он служил в мастерских Адептус Механикус и многому научился еще до прибытия в Жаданок за то, что вскрывал священные машины в надежде узнать их секреты.

В принципе, все это было бы неважно, если бы он не вывел из строя главные пульты, регулирующие работу насосов. Два насоса, очищавшие нижние этажи, включая Адскую Дыру, уже остановились.

И это было только начало.

Как только прогудел сигнал окончания смены, на консоли замигал красный свет, сигнализируя о проблемах с несколькими насосами. Но на это никто не обратил внимания: стражники были заняты сопровождением заключенных.

За первым сигналом быстро последовал второй, затем еще и еще. Завыла сирена, но ее поглотил рев волн внизу и шум, сопровождающий смену рабочих.

Красные огни расползлись по всей консоли, по мере того как насосы, не дающие смертоносной кислоте проникнуть в Жаданок, останавливались.

И океан хлынул внутрь.

Инквизитор Осоркон сложил руки за спиной, когда заключенный поднялся на ноги и окинул презрительным взглядом окруживших его Серых Рыцарей. Он казался огромным, даже крупнее воинов Астартес, хотя на самом деле не был ни выше их, ни шире в плечах. Пендарева поморщился, разглядывая узника, у которого теперь было имя — если то, что произнес Осоркон, было правдой.

Эреб.

Имя, отягощенное веками и темными преданиями. Если верить тому, что рассказывали, Эреб был одним из вождей великого мятежа из древней легенды. Один из его главных вдохновителей, воин-жрец древнего легиона Космодесанта, который восстал против власти Императора и был повержен почти десять тысяч лет назад.

Пендарева никогда особенно не верил в подобные россказни — в конце концов, как кто-то вообще мог прожить десять тысячелетий? Это звучало просто смехотворно, но, заглянув в глаза Эреба, в эти две бездны, пылающие горечью и злобой, он готов был поверить, что узник так долго вскармливал свою ненависть.

— Пятеро? — спросил Эреб. — Ты столь низкого мнения обо мне, что пришел всего лишь с пятью Астартес?

— Это Серые Рыцари, — ответил Осоркон. — Больше чем достаточно для таких, как ты, предатель.

— Предатель? — засмеялся Эреб, его жесткие черты исказила ухмылка. — Это слово для меня уже не имеет значения. Это ты и твои жалкие тени воинов — предатели. Ты и подобные тебе предали Империум в давние времена, когда сражались против Воителя.

— Не произноси его имя, — предупредил Осоркон. — Твое время прошло. До исхода дня ты испытаешь муки проклятых в пыточной камере Инквизиции.

— Муки проклятых? Да что ты об этом знаешь?

— Достаточно, чтобы ты проклял тот день, когда попал ко мне в руки.

— Ничего ты не знаешь, — бросил Эреб, расхаживая по огражденной силовым полем камере. — Подожди, пока все то, за что ты боролся, обратится в пепел и прах, и боги, среди которых ты когда-то ходил, станут не чем иным, как презираемой легендой. И сам ты целую вечность будешь нести на своих плечах груз предательства. Вот тогда ты и получишь право рассуждать о подобных вещах.

Осоркон рассмеялся.

— Избавь меня от этого спектакля, Эреб. С тобой покончено, с тобой и твоими мечтами о завоевании. Без тебя захват сектора Гирус невозможен. Я знаю это, и ты тоже знаешь, так что, может, прекратишь это утомительное самолюбование?

Эреб оскалился и бросился на инквизитора. Стражники тут же вскинули дробовики, но еще раньше Серые Рыцари точно нацелили длинные потрескивающие алебарды в голову заключенному.

Осоркон даже не моргнул, когда Эреба отбросило назад вспышкой света. От соприкосновения с силовым полем опалило доспех, а кожу покрыло волдырями.

— Опять за свое, — вздохнул Осоркон. Эреб катался от боли по полу внутри силового поля. Инквизитор обернулся к Пендареве и сказал: — Отключите поле. Мы берем на себя ответственность за заключенного.

Пендарева покорно кивнул, переглянувшись с де Зойса. Было заметно, что освобождение Эреба его беспокоит.

— Надзиратель, — сказал Осоркон, — сейчас, пока он дезориентирован.

Пендарева кивнул, и де Зойса двинулся вдоль окружности силового поля, дабы убедиться, что все его стражники готовы на случай непредвиденных обстоятельств. Надзиратель пробрался к пульту, управляемому адептом в белых одеяниях и тремя аугментированными сервиторами.

Адепт поклонился, когда Пендарева приблизился к нему. Практически тут же низкое гудение машин стихло, и всепроникающая озоновая вонь ослабла.

Эреб стоял на одном колене, окруженный Серыми Рыцарями. Их серебристые кирасы отражали красный цвет покрытого шипами и цепями доспеха. Каждый воин нацелил сверкающее лезвие алебарды на узника. И хотя все они были в закрытых шлемах, Пендарева чувствовал их ненависть к Эребу. Юстикар Кемпер стоял за спиной заключенного, занеся над ним меч.

— Встать, — скомандовал Осоркон, и Эреб, морщась от боли, с трудом выпрямился, глядя на инквизитора с чистой незамутненной ненавистью.

— Думаешь, сможешь сломить меня, Осоркон? — выговорил Эреб. — Ты даже не прикоснулся к глубинам боли, которые я могу показать тебе.

— Избавь меня от своих угроз, — сказал инквизитор, отворачиваясь. — У меня нет желания слушать, что бы ты ни говорил. Уведите его.

Окруженного Серыми Рыцарями и стражниками де Зойса, Эреба увели через сводчатый проход. Раньше Пендарева думал, что такая многочисленная охрана для одного узника была абсурдом. Но столкнувшись со всей мощью присутствия Эреба, не огражденного силовым полем, он уже не был уверен, что и этого достаточно.

Финн вскарабкался по первым нескольким ступеням лестницы. Металл приятно холодил обожженные ноги. Он зажмурился на свету, льющемся сверху из коридора, чуть на дольше, чем было на самом деле нужно его глазам. Этим он хотел произвести впечатление слабости. Финн просидел в Адской Дыре уже три дня, и они наверняка ожидали, что он будет слаб.

Это станет их роковой ошибкой.

— Давай, Финн, пошевеливайся! — рявкнул Дравин.

— Ладно, ладно, я уже почти вылез. — Плечи Финна показались над уровнем пола. Он увидел три пары сапог и поднял голову, театрально прищуриваясь и прикрывая глаза ладонью, чтобы лучше рассмотреть бойцов.

Дравин спереди от него, один слева и один сзади.

— Эй, помогите, а? — сказал Финн. — У меня все ноги обожжены.

— У меня сердце просто кровью обливается, — сказал стражник, стоявший позади.

«Еще нет, ты погоди немного», — подумал Финн.

Он приподнялся над краем люка и сел на пол, свесив ноги вниз. Уровень кислоты действительно быстро поднимался. Ее поверхность мерцающими волнами отражала тусклое освещение коридора.

— На ноги, — скомандовал Дравин.

Финн кивнул и встал на одно колено, изобразив, что с трудом поднимается на ноги, позволяя боли от ожогов буквально на миг высвободиться из-под контроля.

Он пошатнулся, и Дравин рефлекторно протянул руку, чтобы удержать его.

Финн схватил Дравина за запястье, выкручивая, сбивая с ног, притягивая его вперед. Он не остановился, даже когда стражник упал в люк.

Он развернулся, пнул вслепую назад, и ударил кулаком влево. Добытая из канализации длинная металлическая игла, зажатая в кулаке, вонзилась в бедро второго стражника, пробив броню и проколов бедренную артерию. Ботинок попал прямо в колено человека, стоявшего сзади. Хрустнула кость, и охранник упал на пол от боли и шока.

Финн пригнулся влево, когда каменные плиты пола разорвало выстрелом из дробовика, и упал поверх истошно вопящего стражника, у которого из ноги торчал острый кусок металла. Он подхватил оружие, выпавшее у того из рук, и перекатился, щелкая затвором и стреляя раз за разом в другого бойца.

Оглушительный грохот и едкий зловонный дым наполнили коридор. Финн закричал в приливе боевого возбуждения. Стражник упал навзничь в раскуроченном дробью доспехе.

Хотя тот, на котором лежал Финн, истекал кровью, хлещущей из раны в левой ноге, он все еще сопротивлялся. Финн с силой ткнул его в лицо прикладом дробовика и соскочил с него, поднялся на ноги и, словно дубиной, ударил его оружием по голове, заглушая вопли.

Подстреленный стражник мучительно пытался сесть, чтобы получить возможность воспользоваться оружием. Финн не дал ему выстрелить — он спокойно приблизился и приставил дуло дробовика к груди бойца.

— Давай-ка посмотрим, как там у тебя сердце кровью обливается, — сказал Финн и нажал на курок.

Доспехи охранника могли выдержать удары ножа или дубинки, но никак не выстрела в упор. На серый пол коридора веером брызнула кровь, смешанная с осколками костей.

Финн услышал снизу плеск и проклятья, полные боли, и рискнул заглянуть в люк. Оттуда прогремел выстрел и разнес световой шар у него над головой, но Финн ожидал этого и отскочил, заливаясь хохотом.

— Император тебя прокляни, Финн! — кричал Дравин. — Ты покойник! Слышишь меня? Когда выберусь отсюда, убью тебя, и плевать на инструкции!

— Да на здоровье. Хорошо тебе поплавать в кислоте, Дравин, — сказал Финн и захлопнул люк, заглушая крики стражника.

Он быстро стащил пару сапог и прочее снаряжение с погибших, до отказа зарядил дробовик и рассовал оставшиеся патроны по карманам.

Выбраться из камеры оказалось как раз легче всего. А вот теперь надо было добраться до посадочной площадки, что куда как сложнее, если весь план вообще в ближайшем времени не сорвется.

Словно по команде старые железные клаксоны на стенах завыли, сигнализируя о кислотной тревоге.

— Музыка для моих ушей, — усмехнулся Финн. — Музыка для моих ушей.

Главные коридоры Жаданока завибрировали от оглушительного воя сирен кислотной тревоги, резкие звуки застали всех врасплох. Братья Слова отреагировали первыми, они бросились по подвесным мосткам к стражникам и набросились на них быстрее, чем стихло эхо первого сигнала.

Потом раздались крики боли и грохочущие выстрелы, едва сигнал тревоги пробудил старые счеты и вспыхнуло былое соперничество. Алые Клинки добрались до Братьев Слова, Дьявольские Псы бросались на всех, до кого могли дотянуться самодельным оружием. Сотни заключенных с нижних ярусов перебирались через ограждения на главный уровень смотрового зала и беспорядочно лупили друг друга. Стражники отстреливали узников, автоматические орудия тоже открыли огонь и косили буйствующих обитателей тюрьмы.

Кровь хлестала, когда осколки стекла и заостренные железки вскрывали вены и перерезали глотки. Залпы оружейного огня отбрасывали заключенных от подвесного контрольного пункта. Отряд стражников удерживал их на расстоянии слаженными выстрелами, но с каждой атакой тела заключенных падали все ближе.

Сотни взбунтовавшихся заключенных кололи и рубили друг друга, наполняя смотровые коридоры кровью и воплями. Сверху посыпались осколки стекла — разъяренные узники взяли приступом контрольный пункт и закололи охранников. Сверху падали мертвые тела, охранники и заключенные валились с высоких мостков и разбивались о пол смотрового коридора.

В главных коридорах тюрьмы Жаданок царило психопатическое насилие, но настоящее кровопролитие еще не началось.

Юстикар Кемпер из ордена Серых Рыцарей первым сообразил, что что-то не так. Пендарева вопросительно покосился на де Зойса. Тюремщик Жаданока пожал плечами, но взялся за дробовик и щелкнул затвором.

— В чем дело? — спросил инквизитор Осоркон, останавливая процессию поднятием руки.

— Стрельба, — сказал юстикар Кемпер. — Из дробовиков.

— Откуда? — поинтересовался Пендарева. — Я ничего не слышал. Вам не померещилось?

— Я не ошибаюсь, — сказал Серый Рыцарь, и Пендарева ему поверил.

Пендарева глянул мимо сплошной стены доспехов туда, где стоял Эреб, и по его спине пробежал холодок от злорадной улыбки заключенного.

— Кого еще вы там держите? — грозно вопросил Осоркон, поворачиваясь к Пендареве.

— Финна… — сказал де Зойса, отвечая на вопрос, обращенный не к нему. — Прокляни его Император! Дело в нем.

— Кто такой этот Финн?

— Никто, — сказал Пендарева. — Убийца из какого-то гвардейского полка, заявлял, что голоса в голове заставили его убить множество жителей улья. Тот еще смутьян, но из-за него, в общем-то, не стоит беспокоиться.

Пендарева подпрыгнул от неожиданности, когда завыла сирена кислотной тревоги. Его внезапно охватил ужас.

Лорд Осоркон заглянул ему в глаза и сказал:

— Вы уверены? Что это за сирены?

— Кислотная тревога, — торопливо сказал Пендарева. — Должно быть, некоторые насосы отказали, но, думаю, это просто случайность.

— Их не существует, — сказал Осоркон, поворачиваясь к юстикару Кемперу и показывая на Эреба. — Присмотрите за ним.

— Я возьму людей и выясню, в чем дело, — сказал де Зойса, собирая вокруг себя отряд вооруженных стражников. — Если это Финн, я с удовольствием вышибу ему мозги.

Пендарева кивнул, и де Зойса увел десять бойцов в коридоры Адской Дыры на звуки выстрелов. Вокс-устройство на поясе у Пендаревы запищало.

— Пендарева слушает.

— Надзиратель, это контроль периметра.

— Да?

До Пендаревы внезапно начала доходить суть происходящего.

— Мы… ну, мы обнаружили корабль, спускающийся на низкую орбиту. Похоже, он движется к нам.

Пендарева покосился на Осоркона.

— Ваш?

Инквизитор помотал головой.

— Нет, мой корабль остается в укрытии за третьей луной.

— Контроль периметра, — Пендарева вернул внимание к вокс-устройству, — вы можете опознать это судно?

— Нет, сэр, оно не похоже ни на одно судно из наших реестров, хотя они не вполне отражают…

Инквизитор Осоркон сказал:

— Это его… — и повернулся к Эребу. — Они летят за ним. Юстикар Кемпер, где ваш корабль?

— На темной стороне, лорд-инквизитор, — ответил Кемпер. — Как вы приказывали.

Пендареве показалось, что в голосе космодесантника прозвучала нотка упрека.

Эреб усмехнулся.

— Вы все умрете.

— Знай, предатель, — сказал Осоркон, — я тебя убью прежде, чем ты дождешься спасения.

— Глупец, — произнес Эреб. — Я был жив, когда Император и Воитель владели Галактикой, твои угрозы для меня — ничто.

— Сэр, — донесся из вокса Пендаревы искаженный голос. — Мы распознали отделившиеся от приближающегося корабля сигналы.

— И что там? — спросил надзиратель.

— Я… я не знаю, сэр, — сказал офицер контроля периметра, не в силах подавить страх в голосе, — но думаю, это орбитальные торпеды.

Финн шел размашистым шагом по коридорам Адской Дыры с уверенностью человека, которого здесь вели под конвоем уже много раз. Дробовик удобно лежал в ладони, но ему недоставало привычного кривого мачете для ближнего боя, который явно должен был произойти до встречи с Братьями Слова и отлета с этой треклятой планеты.

Сигналы тревоги продолжали звучать, и он знал, что в течение часа этот этаж тюрьмы по колено заполнится смертоносной кислотой. Финн шагал по жутким коридорам назад к охранному пункту, зная, что эвакуационные отряды уже выдвинулись, чтобы забрать заключенных, запертых на нижних этажах.

Дробовик позволил ему посеять кровавый хаос, чтобы проскочить мимо эвакуационных отрядов и имевшихся у них средств защиты.

В конце концов, они никак не ожидали вооруженного узника, которому нечего терять.

Первые орбитальные торпеды врезались в оплавленную поверхность над Жаданоком, пробивая размягченные кислотой скалы и взрываясь с ужасающей силой. Горящие куски породы посыпались, когда залпы лэнс-излучателей вспороли землю. Большинство попаданий оставили кратеры, в которых тут же образовались глубокие кислотные озера, со временем способные проесть в скалах огромные зловонные дыры.

Под этим горным краем располагалось хорошо защищенная механизированная фабрика, несколько похожая на подземную станцию с насосами, откачивавшими кислоту. Она была выстроена так, чтобы выдержать медленную, пусть и неизбежную эрозию, но никак не ужас орбитального обстрела. Когда в горах взорвались первые снаряды, осталось всего несколько мгновений до превращения фабрики в беспорядочные груды металла, разливы нефти и крови.

Машины разлетелись на миллионы кусков, турбины развалились, трансформаторы испарились.

Без них в Жаданоке не стало электричества.

Пендарева подавил возглас, когда коридор погрузился в непроглядную темноту. Он скорее почувствовал, чем услышал, как Серые Рыцари практически в тот же миг сомкнулись вокруг Эреба. Размещенные на потолке светящиеся полосы слабо мигнули, когда включились маломощные аварийные батареи, и Пендареве показалось, что он чувствует вибрации, прокатывающиеся по каменному полу под вой кислотной тревоги.

— Торпедные удары, — сказал Кемпер как ни в чем не бывало. — Близко.

Лорд Осоркон кивнул.

— Они скоро будут здесь.

Он повернулся к Пендареве и добавил:

— Какие меры вы принимаете, чтобы предотвратить насильственное проникновение во вверенное вам учреждение?

— Проникновение? — заорал Пендарева, силясь перекрыть завывание сирен. — Ну, у нас орудия и толстые двери. В принципе, наша защита более приспособлена, чтобы не дать заключенным сбежать, нежели помешать кому-либо пробраться внутрь.

— Плохо, — заметил Осоркон, когда у Пендаревы снова запищало вокс-устройство. Даже шипение статического электричества и сигналы тревоги не заглушали выстрелы, крики и лязг металла в воксе.

— Код «Император»! — кричал кто-то. — Код «Император»! Нам нужна помощь! Сейчас же, мать вашу, сейчас же!

Вокс издал последнюю серию оглушительных помех и умолк.

— Что такое код «Император»? — требовательно спросил Осоркон.

Пендарева побледнел, его трясло.

— Полномасштабный тюремный бунт.

Шесть десантно-штурмовых кораблей с кроваво-красными корпусами, испещренными следами входа в атмосферу и кислотных бурь, устремились к Жаданоку подобно стервятникам с загнутыми хищными клювами. В соплах полыхало голубое топливо, с крыльев срывались инверсионные серебристые следы энергетических вихрей.

Корабли выглядели очень древними и напоминали «Грозовых птиц» Астартес былых времен, но украшенных нечистыми рунами и символами.

Они промчались сквозь хлещущий дождь к тюремному комплексу. Сидящие внутри мрачного вида воины были готовы нанести смертоносный визит врагам. Без электричества тюремные пушки не могли прицелиться и выстрелить, а запасные батареи давно сели и так и не были заменены.

Впереди идущий корабль оторвался от эскадры, развернулся и пошел на снижение, нацелившись прямо на расположенные в нише ворота тюрьмы. Четыре ракеты сорвались с направляющих, находящихся под крыльями, и устремились ко входу в тюрьму. Они взорвались одна за другой и проложили путь вовнутрь.

Когда дым уже рассеялся, остальные, покружив, приземлились, и каждый изрыгнул по двадцать воинов такой выучки и нечеловеческой слаженности движений, что это могли быть лишь Астартес.

Или те, что когда-то были Астартес.

Де Зойса осмотрел на наличие признаков жизни двоих лежащих стражников, хотя по количеству крови и их бледности и так все было ясно. Оба были мертвы, а вот что случилось с третьим бойцом, дежурящим в этом секторе, он не имел ни малейшего представления.

Слабый острый запах раскаленного металла достиг его ноздрей, и он опустил взгляд на край люка, ведущего в подземную темницу. Ручейки тошнотворной жижи сочились из-под него, над всем поднимались едва заметные облачка пара.

— Дерьмо, — сказал он, дергая за цепь, открывающую люк.

Изнутри брызнула окрашенная кислота, разливаясь по крышке люка. Показался помятый, изъеденный коррозией шлем, и участь третьего стражника стала ясна.

Де Зойса и его люди попятились от пенящегося люка. В коридор хлынули потоки кислоты. Она растекалась по всему коридору из-под дверей люков, насквозь проеденных снизу.

— Дерьмо, — повторил де Зойса.

Главные коридоры Жаданока были залиты кровью. Пока не отключилось электричество, в комплексе наступило затишье: большая часть стражников отступила во внутренние бункеры, а заключенные довольствовались отдельными актами вандализма и улаживанием старых ссор.

Плясали отблески импровизированных костров, из верхних камер, где заключенные поджигали простыни и все горючее, что попадалось под руку, сыпались, словно яркие листья, горящие тряпки. Дикие первобытные вопли и улюлюканье разносились под высокими сводами тюрьмы. Те несчастные, кому случилось стать жертвами жутких тюремных шаек, подвергались избиению. Их вешали на высоких платформах, и внутренности кровавыми жгутами свисали из распоротых животов.

Стражников, угодивших в руки заключенных, ждала куда более страшная участь — их пытали самодельными ножами и огнем. Тех, кто не умирал сразу, расчленяли, и самые одичавшие узники пожирали куски тел.

Жаданок превратился в бойню, капище вырождения и крови, а его обитатели стали просителями, ищущими себе первосвященника.

Где-то наверху мощный взрыв сотряс тюрьму. Но среди воцарившегося хаоса бунта никто не обратил на это внимания — все были слишком заняты кровавым безумием драгоценных минут свободы.

В перерывах между драками разными бандами, то и дело совершались попытки напасть на посты охраны. Но в распоряжении бунтовщиков были только короткие самодельные ножи, и грохочущие дробовики стражников заставляли каждую новую атаку захлебнуться дымом и кровью.

Но едва свет погас, ситуация вышла из-под контроля.

Свет вырубился, орущие сирены кислотной тревоги заглохли, и в воцарившейся тишине громко лязгнули механические колесцовые замки.

Постепенно кровавые разборки заключенных прекратились — те поняли, что ненавистные стражники более не защищены бункерами, и собирающаяся толпа принялась окружать каждый из одиноких бастионов.

Хотя из вожаков в живых не осталось никого, сама собой установилась иерархия во главе с наиболее сильными и беспощадными из заключенных. Они вели вопящую толпу в атаку на бункеры охраны, когда внезапно над главными коридорами Жаданока вспыхнул свет.

Главный вход в дальнем конце коридора исчез в ослепительном взрыве, выбрасывая в воздух смертоносные осколки металла. Узники лихорадочно заметались, десятки пали под выстрелами стражников.

Дым от взрыва клубился в ледяном воздухе, хлынувшем в тюрьму сверху. В чаду среди огня и обломков появились массивные фигуры, облаченные в металлическую броню цвета свернувшейся крови.

Словно демоны из бездны, они маршем вошли в тюрьму Жаданок, рассредоточились и образовали непрерывную линию из красных воинов. Каждый из них имел при себе чудовищное, громоздкое с виду оружие, глаза их оскалившихся шлемов горели огнем варпа.

Некоторые узники плакали и непроизвольно испражнялись — для них эти ужасные фигуры воплощали смерть. Другие шумно приветствовали их как вестников свободы. Этот оптимизм был крайне нелеп: орудие пришельцев изрыгнуло яркое пламя, разнося бегущих к ним навстречу, взрывая их, словно мокрые красные пузыри.

Падая под выстрелами нового врага, заключенные кричали от ужаса и ярости. Примитивные ножи и краденые дробовики не могли тягаться с болтерами и силовой броней, и все, кто приближался к этим воинам, погибали в считанные мгновения.

Стражники, точно так же не зная, кто такие эти пришельцы, но чувствуя в их беспощадном продвижении вперед лишь неумолимую и страшную цель, беспорядочно отступали, покидая посты и убегая вглубь тюрьмы.

— Что происходит наверху? — спросил Осоркон. — Нам нужна информация.

— Не знаю, — огрызнулся Пендарева, у которого, благодаря лорду-инквизитору, уже окончательно лопнуло терпение. — Никто не отвечает по воксу. По крайней мере, ничего осмысленного.

— Инквизитор Осоркон, — сказал юстикар Кемпер, — нам следует отступать в глубину тюрьмы до тех пор, пока сложившаяся наверху ситуация хоть сколько-нибудь не прояснится.

— Там, наверху, задери вас, бунт! — заорал Пендарева в панике. — Вот такая там гребаная ситуация! Если бы вы не явились за этим ублюдком, все бы шло своим чередом. Это полностью ваша вина!

— Замолчите, Пендарева, — отрезал Осоркон. — Не будь здесь Серых Рыцарей, у нас даже не было бы шанса отбиться. А теперь, если вам нечего сказать относящегося к делу, закройте рот и не открывайте его больше. Юстикар Кемпер, вы уверены в этой стратегии?

— Да, — кивнул Серый Рыцарь, — если корабль наверху действительно принадлежит Несущим Слово, вероятно, они пришли сюда, чтобы освободить этого предателя. Нам придется подождать, пока мои люди не займут позиции для контратаки, и тогда мы поймаем их в ловушку.

— Согласен, — сказал Осоркон. — Двинемся глубже в тюрьму.

— Очень плохая идея, — сказал де Зойса, появляясь из-за поворота туннеля и рысцой подбегая к остальным.

— Почему? — спросил Осоркон.

— Потому что тюрьму снизу заполняет кислота. Вы слышали сирены. Насосы остановились, и нижние уровни уже затоплены.

— И как давно? — спросил Пендарева.

Де Зойса пожал плечами.

— Подземные темницы полны, и кислота поднимается чертовски быстро. Если противоударные двери выдержат… у нас есть час, а может, и меньше.

Финн выглянул за угол и увидел запечатанную взрывостойкую дверь, ведущую из Адской Дыры. Несколько секунд беспокойного ожидания — и ничего, а он знал, что времени у него было не много. Должно быть, кто-то вот-вот обнаружит тела, оставленные позади, и сядет ему на хвост, словно жук-следопыт, почуявший свежее дерьмо, если он не сдвинется с места.

Потом, словно в ответ на его молитву, дверь начала подниматься, и он напрягся, готовясь действовать.

Он услышал топот ног и пронзительные крики ужаса, а потом с изумлением увидел, как мимо проносится сплошным потоком кровавая перепуганная толпа стражников.

Финн скользнул вниз по стене, сгруппировался и крепко прижал дробовик к груди. Не обращая внимания ни на что, кроме собственного панического ужаса, стражники пробежали по коридору, в который он собирался свернуть. Он увидел их лица и понял, что это нечто большее, нежели вызванная бунтом паника — что-то серьезно напугало этих парней.

Резкие выстрелы донеслись вслед, и Финна забрызгало тонкой взвесью алых капель: стражники словно взрывались изнутри. Он оглянулся на дверь и увидел, как злобные и неумолимые демоны в красной броне следуют за бойцами, извергая огонь и смерть из ревущих стволов своих орудий.

— Мать твою, — выдохнул Финн. Эти парни точно были плохой новостью. Затем он увидел знаки на наплечниках их доспехов — темные демонические лики с витыми рогами… такие он видел во сне. В этот момент он понял, что перед ним истинные Братья Слова.

Но глядя, как вырезают стражников, Финн сообразил, что это не освободители из его видений и что они убьют его с той же радость, как и бойцов охраны.

Он заставил себя оторваться от стены, когда воины в красных доспехах добили последних стражников. С одной стороны, они были очень похожи на виденные им изображения космодесантников, с другой — совершенно непохожи. Как бы мало ни трогало Финна величие Астартес, на самом примитивном инстинктивном уровне он ощущал, что эти воины просто… не такие, вот и все.

Финн бросился удирать в том направлении, куда чуть раньше бежали охранники.

Он сомневался, что там — безопасность, но это было всяко лучше, чем оставаться на месте.

Пендареве было видно, что Осоркон прокручивает в голове возможные сценарии, но все без толку. Они не могли спуститься в глубины тюремного комплекса из-за остановки кислотных насосов, а сверху наступали враги. Теперь Пендарева полностью прочувствовал, что значит оказаться между молотом и наковальней.

— А тут поблизости есть камеры, находящиеся над уровнем кислоты? — прокричал инквизитор.

— Теперь нет, — сказал де Зойса. — Все подземные темницы затоплены, и коридоры, ведущие отсюда вниз, вот-вот наполнятся кислотой.

— На этом этаже есть камеры для допросов, — добавил Пендарева. — В них не так безопасно, как в обычных камерах, но на худой конец сойдут и они.

— Веди нас туда, — скомандовал Осоркон.

Пендарева кивнул и знаком велел де Зойса указывать путь.

Отряд двинулся вперед с поспешностью отчаявшихся, де Зойса вел их назад через Адскую Дыру на верхние этажи. Два раза они проходили под потолками из прозрачной пластали, поверхность которых теперь угрожающе прогнулась под воздействием кислотных дождей, размягчилась и едва не лопалась.

Они услышали далекие выстрелы и крики, странным эхом разносящиеся по туннелям, и из-за специфической акустики нижних этажей расстояние до источников звука было практически невозможно определить. Каждый раз, когда де Зойса вел их по очередному коридору, Пендарева ожидал наткнуться на тварей, похожих на худшие порождения своих кошмаров. Таких, как Эреб.

Подумав о предателе, он невольно повернул голову, шагая к камерам для допросов. Каким бы опасным он ни был, Эреб оказался на удивление покладистым заключенным — просто мечта надзирателя. Возможно, в покое его поддерживала покорность судьбе или надежда на возможное спасение, но, что бы там ни было, Пендарева был благодарен за это.

Они свернули в широкий коридор. Поворот, который привел бы их к камерам для допросов, находился в пятидесяти метрах отсюда, а потом коридор тянулся еще где-то на половину этого расстояния.

— Стой, — сказал юстикар Кемпер, и все подскочили. Не говоря ни слова, трое Серых Рыцарей выступили вперед и сомкнули ряды, выставив свои алебарды.

— Что происходит?

— Кто-то идет сюда, — объяснил Кемпер.

Пендарева прикусил губу. Звук, настороживший Серых Рыцарей, достиг и его смертных органов чувств. Топот ног и срывающееся дыхание. Одинокая фигура далеко впереди быстро выскочила из-за угла туннеля. Пендарева увидел, что это не демон и не чудовище, а заключенный.

Заключенный с дробовиком.

— Это Финн! — заорал де Зойса, вскидывая оружие. — Пристрелите его!

Пендарева увидел, что до Финна донесся крик де Зойса, и бросился наземь. Град выстрелов Серых Рыцарей прошил воздух, и в рокритовой стене над ними образовалась цепочка выбоин.

Финн врезался в стену, ослабил хватку на дробовике, и оружие выпало из рук. Он перекатился на живот, зная, что в подобной ловушке от повторного залпа уже не увернуться.

Де Зойса передернул затвор дробовика, но не успел спустить курок.

— Не стреляй, — сказал Осоркон. — Он может знать, что там впереди!

— Что? — прокричал де Зойса. — Он убил троих моих людей!

— Это не имеет значения, — сказал инквизитор. — Приведите его.

Де Зойса умоляюще посмотрел на Пендареву, но тот лишь покачал головой.

— Делай, как он говорит.

Вполголоса ругаясь, де Зойса повел отряд стражников вперед. Они не слишком деликатно подняли Финна на ноги, заодно подхватив упавший дробовик, и вернулись к основной группе.

— Эй, приятель, тебе здесь нечего делать, — прокашлялся Финн. — Они у меня на хвосте.

— Кто? — требовательно спросил Осоркон. — Сколько их?

Финн помотал головой.

— Не знаю. Здоровые ребята, вроде вон тех, — он устало кивнул на Серых Рыцарей, — но больше и в красной броне. Братья Слова. Я видел их человек тридцать, может, больше. Слушай, дай мне пушку, они убьют меня так же, как и вас.

— Заткнись, Финн! — рявкнул де Зойса, и Пендарева почувствовал, как того обуревает желание размазать заключенного по стене.

— Братья Слова, — сказал Осоркон. — Где ты это слышал?

— Не знаю, — Финн бросал нервные взгляды через плечо. — Слушай, они скоро будут тут. Они убили всех остальных и убьют вас, если мы отсюда не выберемся.

Осоркон, казалось, немного поразмыслил над этим, и Пендарева посоветовал ему думать быстрее: впереди раздался ритмичный топот марширующих ног.

— Ну же, ради Императора! — заорал Пендарева и побежал в коридор, ведущий в камеры для допросов. — Даже я слышу их приближение!

Остальные последовали за ним. Внезапно коридор вывел их в широкое полукруглое помещение с металлическими дверями, расположенными через равные промежутки вдоль противоположной вогнутой стены. Бледный свет разливался по камере сквозь толстый прозрачный купол из бронированного стекла, чья внешняя гладкая поверхность блестела от кислотного дождя.

Пендарева побежал к двери в центре стены и сунул управляющий жезл в механизм замка, но тут же сообразил, что электричества нет. Работала только батарея, и неизвестно, насколько ее могло хватить. Да и потом, ей недоставало мощности, чтобы запитать запасные замки.

Он потянул дверь на себя, заскрежетало ржавое железо.

— Это самое безопасное убежище из тех, что не затоплены кислотой.

Из камеры для допросов сочился слабый свет. Посередине стояла каталка из блестящего металла, окруженная подносами с орудиями пыток и штабелями машин угрожающего вида.

Юстикар Кемпер толкнул внутрь не сопротивляющегося Эреба, повернулся к одному из своих бойцов, и Пендарева услышал, как щелкнул встроенный в доспехи вокс. Серый Рыцарь кивнул и встал у двери, держа алебарду наготове.

— Рассредоточиться, — приказал Кемпер, когда де Зойса и его люди открыли другие камеры и принялись передвигать каталки, столы и все прочее, что можно было использовать для баррикад и прикрытия. Финна без всяких церемоний отпихнули к вогнутой стене, но он все еще протестовал, требуя оружие.

Теперь приближающихся воинов было слышно еще более явственно, и Пендареву внезапно охватил своими сокрушительными объятиями ужас. До сих пор он чувствовал, что Серые Рыцари без лишних раздумий защитят их. Но, слыша неумолимый, мерный, как стук барабана, топот врага, все приближающегося и приближающегося, он понял, что все они обречены.

— Вот, — сказал де Зойса, вкладывая дробовик в его влажные ладони.

— Что? — тупо спросил он. — Я не умею этим пользоваться.

— Это легко, — проворчал де Зойса, взводя курок. — Просто ткни им в любого ублюдка, который появится в коридоре, и нажми на спусковой крючок. Упри приклад в плечо, а то отдача у него — будто грокс лягается.

Пендарева кивнул и крепко прижал к себе оружие, хотя его так трясло, что он не был уверен, что попадет хоть в кого-то. Де Зойса подходил к своим людям, выкрикивая что-то ободрительное и обещая награды по окончании всего этого безобразия, но Пендарева слышал ложь в его словах.

Осоркон достал из-под полы своего одеяния болт-пистолет искусной работы, а его аугментированные бойцы заняли позиции, низко пригнувшись по обе стороны выхода.

— Я не позволю им забрать его, — прошипел Осоркон. — Клянусь Императором, не позволю.

— Возможно, у вас не будет выбора, — заметил Пендарева.

Осоркон покачал головой.

— Если он им так нужен, наш долг — не дать им этой возможности. Мы продержимся до прибытия подкрепления.

— Вы и в правду верите, что оно подойдет?

— Если мы сможем продержаться достаточно долго, — отвечал инквизитор. — И не забывайте, мы сражаемся вместе с Серыми Рыцарями, лучшими бойцами Астартес. Все возможно.

Оптимизм Осоркона подарил Пендареве надежду и несколько унял дрожь в руках. Инквизитор был прав. Космодесантники были величайшими воинами человечества, и кому устоять перед таким ужасающим врагом, если не им?

Первым знаком того, что враг уже здесь, было то, что юстикар Кемпер поднял руку и открыл огонь из оружия, закрепленного на латной рукавице. Грохот стоял оглушительный, и Пендарева едва не уронил собственное оружие. Остальные Серые Рыцари дали залп мгновением позже, и Пендарева заорал, более не сдерживая страха, увидев мечущиеся в неровных сполохах красные фигуры.

Он нажал на спусковой крючок и взвыл от боли — такой сильной была отдача. Он не знал, попал ли хоть во что-то, но перезарядил дробовик, как это делал де Зойса, и снова выстрелил.

В коротком затишье между залпами аугментированные воины инквизитора вскочили на ноги и заплясали между оставшихся стоять на ногах фигур в красных доспехах, мерцающими мечами и энергетическими кинжалами, рассекая металл, мясо и кость. Даже броня Астартес не защищала от этого оружия, и конечности легко отделялись от тел, головы — от шей, а руки — от плеч.

Они перебили шестерых врагов в красных доспехах, прежде чем пал первый из них, когда один из бронированных убийц зажал сияющий меч между двух пластин доспеха и крутанулся, ломая клинок. В грудь воина уткнулся болтер с дулом в виде пасти демона — спина несчастного взорвалась фонтаном осколков ребер и ошметков мяса. Вторым был один из Серых Рыцарей инквизитора. Он увернулся от могучего удара и проскочил под занесенным мечом, но не смог уклониться от тяжелого сапога, врезавшегося ему в голову. От удара череп раскололся от челюсти до виска, и он упал, обмякший, — из расколотой черепной коробки брызнул мозг.

Снова пошла стрельба, и Пендарева пригнулся; загрохотали залпы, разрывая пространство, словно горизонтальный дождь. Стражников отбросило назад, их рвали на куски мощные болты, эти крохотные ракеты. Пендарева недоумевал, насколько смехотворной была мысль о том, что все эти каталки и столы могут защитить от подобного оружия.

По коридору проталкивались все новые красные воины: не обращая внимания на ужасающие потери, они неслись прямо в огненную ловушку. Только оружие Серых Рыцарей и инквизитора оказывало хоть какой-то реальный эффект, огонь дробовиков стражников лишь дождем стучал по вражеской броне.

Соотношение сил было неравным, все новые и новые красные воины занимали камеры для допросов. Не отдав ни единой команды, юстикар Кемпер повел своих Серых Рыцарей вперед с опущенными алебардами. Красные и серебряные воины схлестнулись, зазвенели доспехи, начался беспощадный ближний бой. Серые Рыцари размахивали своими длинными комбинированными алебардами, совершая четкие выверенные движения.

Пал вражеский воин, его голова была разбита вдребезги, конечности дергались в предсмертной агонии. Палец продолжал жать на курок, и взрывающиеся пули описывали дугу вверх по стене…

…и по прозрачному куполу из бронированного стекла.

Оно могло выдержать обычные пули, но крупнокалиберные разрывные снаряды испещрили его следами маленьких взрывов, и по поверхности от эпицентра попадания болтера стали расползаться трещины.

Пендарева поднял глаза, услышав высокое резкое «тинк-тинк-тинк» стекла, покрывающегося трещинами с пугающей быстротой.

— О нет, — выдохнул он, — стекло… оно…

Надзирателю так и не довелось выкрикнуть предупреждение: бронированное стекло наконец раскололось на тысячу острых, как бритва, осколков и осыпалось вниз алмазным дождем. Пендарева откатился к выгнутой стене, слушая тяжелый звон обрушившегося купола и крики людей, расчленяемых на куски длинными блестящими кинжалами стекла.

Космодесантники, облаченные в прочные доспехи, не пострадали от этих несущественных снарядов, а вот охранникам повезло меньше. Пендарева увидел, как де Зойса распороло от лопатки до паха углом большого куска стекла. Другого охранника пригвоздило тремя длинными блестящими осколками. Еще одному стеклянное лезвие, опустившись, подобно гильотине, отсекло руки.

За осколками последовал кислотный дождь. Ядовитый прибой с воем ворвался в камеры для допросов, закружив битое стекло. Пендарева вскрикнул, почувствовав обжигающее прикосновение кислоты, и отчаянно, ползком устремился к ближайшей двери. Он увидел, как Финн пробирается в дверь одной из расположенных напротив пыточных.

Пендарева сжал обожженными пальцами край железной двери и услышал позади крик боли. Инквизитор Осоркон лежал на боку, его одежды, покрытые дырами от кислоты, дымились. Рука инквизитора тянулась к Пендареве, плоть на ней шипела и пузырилась, как жир на решетке.

Пендарева хотел помочь Финну, но знал, что ринуться назад в водоворот битвы, кислоты и пляшущих осколков стекла — значило умереть.

Мимо промелькнуло красное пятно, тяжелые шаги прогрохотали где-то рядом с головой, но он не обратил внимания и пополз вперед, в прохладу пыточной, перекатываясь на спину и жадно глотая воздух.

Лязг оружия, выстрелы и визжащий смерч из ветра и кислоты все еще шумели позади. Он подтянулся вперед на локтях, пытаясь оказаться как можно дальше от этого ужаса за дверью. Пендарева посмотрел вверх, услышав захлебывающиеся болезненные стоны и те же тяжелые шаги, прогремевшие рядом чуть раньше.

В дверном проеме вырисовывался силуэт Эреба. Могучей лапищей он держал Осоркона за шею, торжествующая усмешка рассекала татуированное лицо.

— Гнев Императора… — прошипел почти потерявший сознание Осоркон.

Эреб заставил инквизитора умолкнуть, заехав ему тыльной стороной ладони по челюсти, и вернул страшный, не имеющий возраста взгляд к Пендареве.

— Пожалуйста, — сказал Пендарева, когда шум битвы за дверью внезапно и пугающе стих.

Он слышал лишь рев ветра и шипение растворяющихся под воздействием кислоты тел.

— Пожалуйста — что? — спросил Эреб. — Не убивать тебя? Взять тебя с собой?

— Я не хочу умирать, — сказал Пендарева. — Пожалуйста, твои… друзья спасли тебя, разве этого не довольно? Я никогда не обращался с тобой плохо. Тебе нет нужды убивать меня, ведь правда?

— Спасли меня? — резко, невесело рассмеялся Эреб. — Вот как ты понимаешь то, что тут произошло?

— А разве не так?

— Ты что, всерьез полагаешь, что я позволил бы грязному маленькому тюремщику вроде тебя пленить себя? То, что я здесь — это часть плана, а не случайность.

— Почему? — больше ничего Пендареве в голову не приходило.

В ответ Эреб поднял бесчувственного инквизитора легко, как тряпку.

— Этому заблудшему трупопоклоннику ведомы тайны, которые я очень желал бы узнать — тайны, которые я узнаю, разрывая его тело и душу на части. Он знает то, что неизвестно слепым массам невежественного человечества. Древняя мудрость, спрятанная в забытых местах, и расположение запретных врат в Эмпиреи, где меня ждет мой господин и повелитель.

Большая часть слов Эреба ничего не значила для Пендаревы, но одно было совершенно ясно: Эреб сам спланировал собственное пленение, чтобы заманить инквизитора Осоркона на Орина Септимус, зная, что лишь бесконечно опасный узник заставит того совершить подобную вылазку.

Все случившееся в тот кровавый день было лишь подготовкой к этому моменту, и Пендарева понимал, что он мертвец.

— Хорошо, — сказал Эреб, — ты знаешь свою участь.

Финн услышал из другой камеры для допросов одиночный выстрел и вжался что есть сил в угол камеры. Освобождение, которое сулили ему мечты и видения, обернулось ничем. Он молился, чтобы эти воины в красных доспехах сделали, что там они собирались сделать, и убрались куда подальше.

Все еще оставался мизерный шанс, что он выберется из этой ситуации целым и невредимым. Финн задержал дыхание, услышав тяжелые шаги воинов в броне. Они заходили в комнату, и он поднялся, полный решимости умереть стоя.

Двое демонических воинов вошли в помещение и встали над ним. Один был без шлема, череп его покрывала сложная татуировка, и Финн узнал в нем бывшего узника.

— Убей его, и покончим с этим, Эреб, — сказал один из воинов. — Мы получили то, за чем пришли.

— Да уж, давай, Эреб, — оскалился Финн, вызывающе простирая руки. — Убей меня.

Татуированный воин вышел вперед и склонился, протянув руку. Пальцы латной рукавицы коснулись щеки Финна, забрызганной кровью погибших охранников.

Финн встретился взглядом с Эребом, понимая, что его жизнь висит на волоске.

— Он затронут варпом, — сказал Эреб. — Я чувствую это, словно холодную сталь в мозгу. Вот кто привел вас сюда, знал он это или нет.

— Так его тоже берем?

Эреб покачал головой.

— Нет. Мы оставим его, и он устроит ад любому, кто его найдет.

Не говоря больше ни слова, Эреб развернулся и промаршировал из комнаты, оставив сбитого с толку Финна стоять посредине. В открытую дверь тот видел, как красные воины подбирают своих мертвецов и уходят из камер для допросов. Эреб волочил за собой фигуру в голубом одеянии.

Когда они ушли, Финн разглядел громадные тела космодесантников в расколотых серебряных доспехах, усеявшие залитое кровью место битвы, и испытал своего рода удовлетворение, заметив среди погибших тело де Зойса.

Он судорожно выдохнул и привалился к косяку, не веря, что уцелел в такой резне. Ветер, врывающийся сквозь разбитый купол, все еще гонял по комнате кислотные вихри, но сила его иссякла. Буря там, наверху, двинулась дальше.

Он протянул руку, сомкнул пальцы вокруг ремня дробовика и выволок его из-под тела охранника. Ствол испещрили следы кислоты, но он улыбнулся, обнаружив после беглого осмотра, что спусковой механизм не пострадал и оружие заряжено.

Финн щелкнул затвором, размышляя над сложившейся ситуацией.

Он оказался в ловушке в мире, омываемом едкими кислотными бурями, в подземной тюрьме, которую быстро наполняла кислота.

Эреб сказал, что он устроит ад любому, кто его найдет…

«Ну, в этом он прав», — подумал Финн и недобро усмехнулся.

Мэтью Фаррер Капкан

Город обступал язву, и язва разъедала город. У города, у этой утончённой россыпи строений, открыто раскинувшейся по пыльным зелёным холмам, не было имени. Он был уникальной диковиной этого мира: город сизо-серых стен, которые, казалось, просто вытекали вверх из-под земли, их гладкие очертания и пологие склоны заставляли взгляд безуспешно искать хоть какие-то отметины инструментов или следы отделки. Простота очертаний и сложность деталей, словно неотделанная горная порода, выступающая из земли. Но дикие скалы никогда бы не смогли образовать эту изящную мандалу улиц и дорожек, сбегающих по склону холма столь изысканным узором, что можно было смотреть на него часами, прежде чем приходило понимание, насколько большое удовольствие это доставляет.

Даже та грубость, с которой язва прорвала сердце города, не испортила красоту его застройки. Пока ещё не испортила. Несмотря на выбоины в стенах зданий, на задымлённые улицы и разбросанные повсюду трупы, несмотря на какую-то невидимую силу, от которой чахли трава и деревья и умолкал звон насекомых, это место ещё хранило обрывки своей красоты. Пока ещё хранило.

Город не нуждался в названии. Когда носившиеся на своих свирепых драконах по степям и прериям экзодиты говорили о нём, им не требовалось называть его каким-то именем. Каждый и так понимал, о чём идёт речь. Хоть они и были расой воинов, племенем наездников и охотников, их язык оставался плавной мелодичной речью эльдар, и они могли говорить о единственном маленьком городке своей планеты, о его летописцах, художниках и провидцах, не испытывая нужды в названии.

Язва — другое дело. Она торчала из земли, словно голова злого великана, закопанного по плечи. Контрфорсы выпячивались из её стен, словно натянутые сухожилия на шее запрокинутой в крике головы. Разинутая пасть ворот из чёрного железа, идиотский блеск стальных шипов с парапетов и ниш. Их воткнули туда не ради обороны. Язва хищно и угрожающе нависала над местностью, отвергая даже самую мысль о возможности нападения. Шипы предназначались для демонстрации жестокости, для казней и выставлении напоказ казнённых. Язва строилась не ради покорения, но ради наслаждения покорением.

Она росла. Точки на просторах прерий превращались в небольшие группы фигурок, придвигались ближе, сливаясь воедино. Процессия текла по улицам, забитым зловонием смерти, наблюдая, как разбираются здания и перекапывается под ними земля ради того, чтобы добыть ещё камня для язвы. В её стенах ещё были грубые заплаты и зияющие пустоты там, где будут добавлены новые помещения и флигели. Процессия — фигуры в доспехах, сжимающие цепи, и тонкие, скрытые плащами силуэты, согнувшиеся под тяжестью этих цепей, — шла мимо толп рабов, которые, плача и стеная, надрывались в пыли, глядя как скверна карабкается вверх, растёт всё выше и выше благодаря их труду.

У города не было названия, но оно было у язвы. В языке эльдар не было слова для этого красно-чёрного каменного копья, разъедающего город изнутри подобно раку, но зато оно было в отрывистом лающем языке тех, кто был когда-то человеком, а сейчас всё сильнее подгонял строящих его рабов. Язва звалась Кафедральный собор Пятого благословения, и в его мрачном, скрытом глубоко под землёй сердце хозяин собора вёл службу.

Воздух Глубочайшей часовни то и дело разрывали вопли невольников, но капеллан Де Хаан не обращал на них ни малейшего внимания. Узоры на изрезанном варпом обелиске словно извивались, их линии и углы не могли существовать ни в одной нормальной геометрии. Глаза и разум Де Хаана начинали дрожать, если он пытался следовать за ними. Были времена, когда он поочерёдно то получал удовольствие от этого ощущения, то испытывал отвращение. Были даже времена, когда он вопил, глядя на колонну, как сейчас вопили их человеческие невольники. Это было в первые дни, когда Несущие Слово встали под знамёна самого Хоруса, и Лоргар ещё только создавал великий кодекс веры — Пятикнижие. В этом кодексе содержались размышления о воздействиях Хаоса, как части ритуала обращения, и сейчас Де Хаан был спокоен, ощущая, как резной орнамент посылает волны дрожи сквозь его рассудок. «Урок самоотвращения и самоуничижения» он выучил ещё в период своего ученичества. «Осознай, что твой разум — лишь пристанище для клочка тумана перед лицом шторма, сиречь Хаоса Неделимого». Это был весьма полезный урок.

Время размышлений подошло к концу, и он поднялся. Вопли с пола часовни, под галереей, где восседали сами Несущие Слово, продолжались. Хотя все их человеческие невольники уже были изгнаны, осталось примерно около десятка тех, чей разум не выдержал лицезрения колонны, и они бились в конвульсиях на полу, калеча себя. Погонщики начали оттаскивать их в пыточные загоны, позже они пригодятся для жертвоприношений. Де Хаан вышел вперёд к кафедре, и обратился к рядам в доспехах и рогатых шлемах цвета тёмного вина, чтобы начать свою первую проповедь на новой планете.

Порядок богослужения, изложенный в «Пентадикте», предписывал, что проповедь и молитвы в этот час должны быть о ненависти. В воздухе разлилось некоторое предвкушение, что ущипнуло струнку удовольствия в глубине души капеллана. Из всех достоинств Лоргара Де Хаан превыше всего ценил ненависть: море, в котором купалась его душа, свет, в котором он видел мир. Немало его самых прекрасных богохульств были совершены во имя ненависти. Он знал, что его почитают специалистом в этой области.

Хранители церковной утвари подошли к помосту под ним. Из парчовых сумок они начали доставать и раскладывать на помосте предметы: флаг пурпурного с золотом шёлка, местами пробитый и обожженный выстрелами, поверх него изогнутый эльдарский шлем и латную перчатку тех же цветов. На другой конец помоста легла изящная кристаллическая маска и изогнутый меч дымчатого стекла, лёгкий словно перышко, в навершие рукояти вставлен блёклый драгоценный камень. И помимо всего этого, точно посередине лёг камень: размером с кулак, гладкий и твёрдый, даже во мраке часовни светящийся, словно яйцо феникса. Глядя на них, Де Хаан услышал голос в голове: «Всё будет кончено».

Сильная дрожь пробежала по его телу. Он оторвал правую руку от поручня кафедры, левой сжал крозиус и открыл рот, собираясь начать проповедь. И тут произошло то, чего с почитаемым капелланом Де Хааном не случалось ни разу за все тысячелетия, проведённые в рядах Несущих Слово: он потерял дар речи.

* * *

Перистые облака придавали небу тусклый и холодный вид. Де Хаан, стоя у парапета, выступающего снаружи оперативного центра, прищурил глаза за лицевым щитком, словно пытаясь заглянуть за самый горизонт.

— Эту расу упустили, Мир. Им позволили распространиться. Они попивают вино в своих мирах-кораблях и занимают место под солнцем на планетах вроде этой. Они расползлись как плесень по всей галактике.

Его первый заместитель, Мир, стоя у дверей, выходящих к парапету, и почтительно сложив руки перед собой, осмотрительно промолчал. Он слышал разговоры Де Хаана об эльдар уже много раз до этого.

— Одно дело — скулящие щенки Императора. Или паршивые орки. Тираниды, — Де Хаан фыркнул, — те вообще ниже нашего достоинства. Но эти твари — это просто оскорбление. И подвергнуться их нападениям, — ах! — это просто гложет мою гордость.

Он сжал рукоять крозиуса, и демоническое навершие оружия гневно зашипело, плюясь и рассыпая проклятия. Эта тварь молчала лишь во время церемоний. Де Хаан развернул оружие, держа его под более подобающим ракурсом. Крозиус был символом его статуса — должности капеллана в единственном легионе-отступнике, в котором ещё помнили и чтили значение капелланов. Не стоило выказывать ему неуважение.

Де Хаана занимал вопрос: почему в часовне он оказался не столь разговорчив, почему он стоял, разинув рот и пытаясь вытолкнуть хоть слово. Это должна была быть проповедь о ненависти, ни больше ни меньше, и всё-таки он подавился словами, охваченный сводящими с ума, отвлекающими внимание образами, отголосками, водоворотом воспоминаний, от которых при богослужении ему обычно удавалось отстраниться.

— Глаза нашего Тёмного Властелина видят далеко, Мир, и кто я такой, чтобы ставить себя на его место?

Мир промолчал, но Де Хаан по большей части разговаривал сам с собой.

— Слова покинули меня. В глотке было сухо и пусто. Я думаю, Мир, а не было ли это знамением? Может быть, я не могу выбросить их из головы потому, что они уже близко? Что-то такое… какое-то чувство тянуло меня к этой планете, что-то такое в словах наших пленников и шпионов. Возможно, Великий Обманщик с самого начала спланировал так, что всё закончится именно здесь. И обет будет исполнен. Здесь, Мир! Подумай только.

— Я знаю, вы считаете, что ваш враг здесь, почитаемый, — раздался сзади осторожный голос Мира, — но мой совет и Трайки, что время для вас примкнуть к нам здесь ещё не пришло.

Рука Де Хаана вновь сжала крозиус, и навершие — теперь клыкастый рот и глаз-стебелёк: оно менялось каждый раз, как он смотрел на него, — снова принялось верещать и плеваться.

— Постройка укреплений ещё не завершена, почитаемый, и в цитадели находятся всего шестьдесят наших братьев. Боевые танки и дредноуты ещё только готовятся к спуску, а диссонанс в ауре этого мира затрудняет предсказания. Мы всё ещё не можем заглянуть дальше, чем видят наши глаза. Наш плацдарм не защищён, почитаемый. Вы считаете, что это стоит риска? Доклады об эльдар, которые мы получили здесь, упоминают лишь этих дикарей и, возможно, каких-то пиратов. Мы не можем с уверенностью сказать, что Варанта проходила вблизи этой системы. Мы не видели ни одного мира-корабля эльдар здесь или…

Де Хаан стремительно развернулся:

— А я говорю тебе, Мир, что на этот раз нас привели сюда не просто догадки и слухи! Я ощутил присутствие этой увёртливой эльдарской мрази, как только услышал первые донесения. Я увидел их лица, пляшущие в облаках, когда смотрел с мостика корабля вниз. Чем ещё может быть этот психический «диссонанс», на который ты жалуешься, как не трусливыми попытками затуманить нам разум и скрыть свои следы?

— Эти эльдарские дикари обладают чем-то, что они называют «душой мира», почитаемый. Они…

— Я знаю, что такое «душа мира», и знаю, что такое зловоние ясновидицы! — голос Де Хаана едва не перешёл в рык, но до этого не дошло. Изображение перед его глазами подёрнулось рябью и на границе слуха раздался шорох — это системы шлема, давно уже жившие собственной, дарованной Хаосом, жизнью, попытались отпрянуть от его гнева. — Не ты давал обет, Мир! И не ты несёшь Пятое благословение, а я! Я приказываю тебе от его имени. И я говорю тебе, что Варанта здесь, и это наша дорога к ней! Я понял это сердцем сразу, как только мы вышли из варпа!

Мир поклонился, принимая выговор, и Де Хаан неторопливо, с ленцой, повернулся к нему спиной. Высоко, на самой границе зрения, он мог различить яркую точку, видимую даже при солнечном свете: его боевая баржа, висящая на орбите планеты. Космический исполин, полный космодесантников Хаоса, их невольников и рабов, обдолбанных «озверином» культистов со взрывающими ошейниками самоубийц на шеях, мутантов и зверолюдей из Глаза Ужаса, отступников всех мастей. Видение позволило ему снова привести мысли в порядок.

— Очень скоро мы спустим сюда наших братьев. И технику, и дредноуты. Сейчас же, позови мне Нессуна. И пусть сюда приведут последних пленников.

Раздался скрип керамита по камню: Мир, снова поклонившись, повернулся к выходу. Не успел он ещё дойти до лестницы, а Де Хаан уже вновь погрузился в свои мысли.

* * *

Он вспоминал узкие, зловонные туннели в стенах гигантских городов-каналов Сахча-5, где ему, Миру, Алеме и едва ли полдесятку отделений Несущих Слово пришлось почти два года жить в норах, как крысам, распуская во все стороны тайных миссионеров. Те расходились вдоль каналов, принёсших жизнь на базальтовые равнины, по городам, и начинали там тихое проповедничество, открывая миссионерские школы с наркотиками и помещениями для «промывки мозгов». Он вспомнил маленькую комнатушку под термальными насосами в пригороде Вана-сити, где они втроём принимали доклады агентов, подолгу размышляя над непрерывно растущей сетью предателей и марионеток.

Он вспомнил вопли в туннелях, особенно голос Белга, тощего, с раздвоенным подбородком, эмиссара культа, хорошо слышимый в похожих на гробы норах, когда тот кричал в проходах:

— Мы пропали! Миссии вымирают. Наше восстание задавлено, даже не начавшись!

Кто-то в гневе застрелил Белга, прежде чем Де Хаан успел услышать что-нибудь ещё, но он помнил одно слово, которое разнеслось по базе, когда начали поступать донесения:

— Эльдар!

И второе, три слога, которые ещё не стали — он едва помнил то ощущение, — сладким ядом для его разума, ещё не стали его навязчивой идеей, чёрным туманом застилавшей взгляд, именем, которого они не знали до тех пор, пока варп-пауки не принялись выслеживать их по туннелям и гнать туда, где ждали в засаде остальные эльдар со всем своим сюрикенным и плазменным оружием, термоядерными излучателями и призрачными пушками. Алема пал с увитым молниями ведьминским клинком в животе, и Де Хаан едва сумел прогнать себя и Мира прочь, к точке телепортации.

Варанта.

О да, он помнил. Все эти две тысячи сто лет.

Он помнил болезненную ярость, охватившую его, когда он для начала поговорил с этим бьющимся на пыточной лавке хорьком — имперским учёным, которого они захватили в плен. «Варанта» означало «венец наших вечных надежд». Человеческие торговцы с благоговением рассказывали о драгоценных камнях, которые там создают, о редких цветах, которые там выращивают, о прекрасных металлах, которые вырабатывают тамошние ремесленники. Та Варанта, что пересекла западные пределы Галактики, коснувшись границ Гало, куда не доходили даже легионы-отступники. Та Варанта, что обязана была миновать сам Гидрафур, базу имперского линейного флота Пацификуса, пройдя вдоль замысловатой двойной эклиптики системы и исчезнув снова так, что побледневшие от страха имперцы даже засомневались, была ли она там.

Та Варанта, чья ненависть к Хаосу была раскалена добела. Та Варанта, что заставила Карлсена из Повелителей Ночи нападать на Клавианский Пояс до тех пор, пока не прибыли Ультрамарины. Та Варанта, чьи ясновидцы обманом и ложными выпадами заманили орков Вааагх! Чобога на Таира-Шодан, заставив их обрушиться на крепости Железных Рук вместо расположенных вокруг беззащитных миров Империума и экзодитов. Та Варанта, чьи воины вынудили Архендроса Шёлкового Шёпота бросить три планеты, завоёванные им во имя Слаанеш.

И, наконец, та Варанта, что помешала Несущим Слово на Сахче-5, раскрыв их планы и похоронив мечты о великолепных крепостях и дворцах, которые они собирались возвести там. Ведьминский клинок с Варанты сразил наставника Де Хаана, корабли-призраки Варанты выбили их ударные крейсера и боевые баржи из системы. И когда они вышли из варпа у Врат Кадии, готовые к последнему прыжку обратно в Глаз Ужаса к безопасному убежищу, именно колдовство Варанты навело флоты Ультве и Кадии, вонзившиеся во флот Хаоса подобно пулям, пронзающим плоть.

Де Хаан не мог себе и представить, что космодесантник-отступник мог бы обладать той глубиной ненависти, которую он обнаружил в себе, сражаясь с Варантой и преследуя её через четверть галактики. Каждая битва с миром-кораблем была как выдох кузнечного меха, раздувающий его ненависть всё сильнее и сильнее.

Орбитальные заводы Реи, куда эльдар заманили Де Хаана и его отряд, а затем исчезли, оставив Несущих Слово в заброшенных отсеках спутника, кишащего генокрадами. Цепочки островов Мира Херано, где их «Ветер погибели» смёл псайкеров эльдар в океан в самом начале кампании, и Де Хаан возглавил радостную охоту в джунглях, выслеживая и уничтожая разрозненных и лишившихся руководства стражников.

И наконец, ясновидица, которая стояла, пошатываясь, под красно-чёрными облаками Янте. За далёким горизонтом сверкали и гремели зарницы артиллерийских залпов. Она смотрела, как Де Хаан обходит её кругом, перешагивая через мёртвых телохранителей. В её позе сквозило спокойное смирение, а в голосе — бесстрастная уверенность.

— Ну, так скажи мне, козявка, что ты видишь о нас? — насмешливо спросил Де Хаан.

— Что ж, ты увидишь сердце Варанты, и всё будет кончено, — ответила ясновидица, прежде чем ошеломляющий удар крозиуса рассёк её пополам. Де Хаан ощущал, как содрогается и пульсирует камень души, когда выламывал его из нагрудника твари со звуком, похожим на хруст костей, и время от времени он гадал, знала ли душа твари, кто будет владеть её камнем теперь. Де Хаан надеялся, что знала.

Вскоре после этого он был призван, чтобы принять обет. Обет Пятого благословения. Верховные священники капитула оценили глубину его ненависти и превознесли его: ненависть и была Пятым благословением, и обет сделал его святым, освободив от службы, дабы он смог возглавить крестовый поход, в котором бы выразил свою ненависть наиболее полно, как великий гимн Лоргару, пронзающий галактику вслед за Варантой. Каждый раз, когда он вспоминал о своём обете, обжигающе-красное пламя гордыни вспыхивало в глубинах того, что он считал своей душой.

Де Хаан подошёл к краю парапета и стал смотреть, как далеко внизу на стенах трудятся рабы. Его руки сжимались, как если бы он уже чувствовал души эльдар, бьющиеся и силящиеся вырваться из его пальцев, и от волны злобы, прокатившейся по позвоночнику, у него едва не закружилась голова.

— Почитаемый?

Вздрогнув от неожиданности, Де Хаан резко развернулся. Навершие крозиуса, уже в виде какого-то гротескного насекомого, прочирикало что-то очень похоже на слова. Де Хаан проигнорировал его и заставил себя вновь сосредоточиться:

— Куда линии судьбы привели нас, Нессун?

Космодесантник помедлил с ответом. Нессун не был полноценным чернокнижником, как адепты Тысячи Сыновей, но по милости Лоргара он проявил дар ясновидения, почти столь же мощный, как у колдунов эльдар, за которыми они охотились. При мутации варп-глаз открылся у Нессуна не на лбу, а гораздо выше, выпятившись неуклюжей шишкой на голове. Керамит брони над этим местом стал прозрачным как стекло, но Де Хаан и другие давно уже привыкли к большому белёсому глазному яблоку, которое пульсировало и вращалось между рогов шлема.

— Когда речь идёт об эльдар, почитаемый, я мало в чём уверен. Я вижу тени на краю зрения и отзвуки, в которых ещё должен разобраться. Вы знаете, что об этих тварях ничего нельзя сказать наверняка.

— Опиши мне эти тени и отзвуки, Нессун. Я терпелив.

— Я следил за здешними племенами со дня нашей первой высадки, почитаемый, и наблюдал, как они сражались с нашими невольниками и авангардом брата Трайки. Милостью Лоргара, я научился распознавать их… рисунок. Но я уловил какую-то рябь, что-то мелькающее за пределами видимости. Я не уверен, что смогу объяснить это, почитаемый. Представьте себе кого-то, стоящего за границей света от костра так, что отблески огня лишь иногда касаются его…

— Кажется, я понял. — Де Хаан не замечал, что напрягся, пока его доспех, такой же живой, как и системы шлема, не дрогнул, со скрипом пытаясь найти удобное положение.

— Почитаемый, я ничтожен и жалок перед нечестивым величием Хаоса, но рискну предположить, что мир-корабль эльдар может быть здесь. Здесь, на этой планете. Я увидел, хотя и смутно, рисунок, который оставляет разум ясновидцев, когда они собираются вместе. И ещё я ощутил… провалы в видении, которые, как я считаю, могут быть варп-вратами, входом в Паутину здесь и на орбите с противоположной от нашего корабля стороны планеты. Они открывали и закрывали их, и поэтому не сумели спрятать…

Его речь была внезапно прервана Де Хааном, который, издав торжествующее шипение, сжал латную перчатку в кулак, заставив доспехи вздрогнуть и согнуться от резкого движения.

— Знамение! Моя немота в часовне была знамением! — Он собирался сказать что-то ещё, но тут из оперативного зала раздался голос Мира:

— Почитаемый повелитель, пленники ожидают вас.

И что-то в голосе Мира заставило Де Хаана направиться к дверям почти бегом.

* * *

В огромном зале, склонив головы, стояли два эльдар. Де Хаан прошагал к трону и уселся, положив крозиус поперёк колен. Рука одного эльдар, явно сломанная, безвольно свисала вдоль тела, волосы второго топорщились от крови. Оба были одеты в грубые куртки из ткани и кожи. Их лазеры с разбитыми батареями свисали с шей. Трайка, командующий войсками авангарда и командир рапторов, поклонился Де Хаану и осенил себя знамением Восьмиконечной Стрелы сросшейся с цепным мечом рукой. Ноги Трайки были деформированы и стали чересчур длинными, сгибаясь назад, как у насекомого, доспехи на них пошли рябью и вытянулись. Он стал весьма быстроногим, но приобрёл необычную манеру стоять наклонившись.

— Мы обнаружили их на юго-западе, там, где холмы повышаются, почитаемый. Мы полагали, что очистили эту область, но один из наших отрядов зачистки попал в засаду. Схватка была яростной, но победа осталась за нами.

— Слава тёмному свету Лоргара и великой силе Хаоса! — нараспев протянул Де Хаан, и пленников увели прочь, в тюремные камеры собора. Трайка подал знак, и по ступеням втащили третьего чужака, спотыкающегося и хромающего. Невольник, держащий его на цепи, швырнул на пол сломанную силовую пику и высокий костяной шлем. Пленник никак не отреагировал, оставшись стоять с опущенными плечами. Волосы закрывали его лицо, длинный кожаный плащ, покрытый золотой чешуёй, мешком свисал с плеч.

— Последний оставшийся в живых из отряда рыцарей-драконов, которые, как мы считаем, вели разведку на северной границе подконтрольной нам зоны. Я лично прослежу за его пытками, почитаемый. Я был уверен, что наши глубокие рейды перебили хребет сопротивлению экзодитов в прериях. Мы должны выяснить, как они сумели организовать новый налёт так быстро.

Раб потащил рыцаря прочь. Мир подошёл и встал рядом с троном:

— Почитаемый, вот последний пленник. Он был слишком тяжело ранен и не пережил дороги сюда, чтобы предстать перед вами, но мы решили, что вы всё-таки захотите его увидеть. Рапторы сбили его в речной долине на юге, а мотоциклисты доставили сюда так быстро, как смогли.

Раздался натужный скрежет колёс: рабы вытолкнули железную повозку с лежащей в ней фигурой. Солнечный свет, струящийся через до сих пор не застеклённые окна, отразился от роскошных пурпурно-золотых доспехов, придав фигуре сияющий ореол. Позади повозки четыре могучих зверочеловека со вздутыми от напряжения мышцами и натянутыми жилами втащили что-то и с грохотом бросили на пол для всеобщего обозрения, подняв облако каменной пыли, оставшейся после постройки зала. Реактивный гравицикл. Фонарь кабины разбит выстрелами болтеров, двигатель, разбившийся при падении, выгорел, но свисающие с крыльев вымпелы читались совершенно чётко: стилизованная корона и звезда с расходящимися лучами. Варанта.

На одну долгую минуту Де Хаан впал в молчание. Затем он раскинул руки, словно желая обнять труп, и издал рёв, эхом прокатившийся по залу:

— «Всё будет кончено»! Глаз Хоруса, эта грязная маленькая тварь говорила правду. Сердце мира-корабля! Оно здесь! Обет исполнится здесь, братья мои! Я исполню его здесь!

* * *

— Почитаемый! — Де Хаан не оглядывался. Прибавив шагу, он уже практически бежал сквозь залы Глубочайшей часовни. Мир и Нессун, отталкивая плечами друг друга, старались успеть за ним. Воздух в крепости то и дело вздрагивал от звона огромных гонгов, развешанных над казармами. Их звук смешивался с тянущимся вслед за Де Хааном яростным бормотанием, проклятиями, угрозами и тёмными молитвами. Время от времени Де Хаан яростно взмахивал вокруг себя крозиусом, словно пытаясь отогнать с дороги сам воздух.

Он знал, что Мир хочет сказать. Снова малодушное скуление об осторожности, об излишней спешке, об обманчивости эльдар. А варп-врата были близко. Варанта была близко. Время, когда головы ясновидцев Варанты будут насажены на шипы его «лендрейдера», было близко.

«Что ж, ты увидишь сердце Варанты, и всё будет кончено.»

Сердце мира-корабля, самое сердце Варанты! Он представил, как это будет — выступить из врат Паутины внутрь Варанты. Купола, где восседают самые древние ясновидцы, их плоть уже кристаллизовалась и сверкает подобно алмазу, так и напрашиваясь на удар бронированным кулаком, который отправит их вопящие души прямо в варп. Роща Новых Песен, как они называют зал-лес в глубинах Варанты, где немногочисленные дети эльдар рождаются и отнимаются от материнской груди. Де Хаан провёл не одну сотню недель, мучаясь выбором: убить этих детей или оставить в качестве рабов после того, как он отравит и сожжёт сами деревья? Вечный Круговорот, сердце из призрачной кости, содержащее души биллиона мёртвых эльдар, сверкал в его видениях, словно объятая пламенем галактика. О, разбить крозиусом его оболочку и увидеть, как туда вливаются потоки варпа! Для этого понадобится особая церемония, чтобы отметить завершение крестового похода и обета, и которую ему ещё предстоит придумать.

Интересно, располагает ли Варанта двигателями? Мир, который бы мог управлять своим дрейфом и преодолевать пространство… Ему до сих пор не удавалось выяснить это наверняка, и он начал взволнованно обдумывать эту мысль, шагая по коридору к часовне. Принять командование Варантой, очистить её сердце от душ эльдар и, наполнив его жертвоприношениями и воплями демонов, отправиться на падшем мире-корабле прямо в Глаз Ужаса! Такая дерзость кружила голову: мир, который посрамил бы крепости демонических миров и семинарии на астероидах Миларро. Извращённый мир-корабль, который понёс бы их по галактике. Сеющий гибель колосс, который стал бы доказательством их веры, их ненависти, их злобы, их нечестивости!

Опоздавшие космодесантники-отступники один за другим занимали свои места, из клеток хора рабов под полом часовни раздался гимн воплей и плача — «руководители» хора вонзили крючья и иглы в лица и тела рабов. Закрыв глаза, Де Хаан всё разглядывал покорённую Варанту — огромный извилистый чёрно-алый цветок, распустившийся на фоне звёзд. Очертания шпилей и стен, огромные площади, куда придут истово верующие вымаливать благосклонность Хаоса, кельи и скрипториумы, где будет переписываться и изучаться священное Пятикнижие Лоргара, арены для поединков, где будут проходить посвящение новые поколения Несущих Слово. Там будут колонны и статуи величественнее тех, что они поставили, отбросив Белых Шрамов с островных цепей Мира Морага. Там будут вереницы залов с алтарями, убранными роскошнее тех, что они захватили, разграбив сокровища Кинтарре. Там будут убойные загоны для поклонения Кхорну, обширные библиотеки и комнаты медитации для познания Тзинча. Там будут дворцы, наполненные благовониями и музыкой, посвящённые Слаанеш, и выгребные ямы для ритуального самоосквернения, посвящённые Нурглу. И все они как части одного целого, также как и Боги Хаоса — лишь грани единого, как великий изменнический гимн, непристойная молитва из призрачной кости и керамита. Священный город Хаоса Неделимого.

Де Хаан любовно побаюкал видение в своём воображении и счёл, что оно прекрасно.

* * *

— Лоргар с нами, Хаос внутри нас, проклятие покрывает нас, и никто не устоит против нас!

Голоса в часовне эхом откликнулись на благословение, когда Де Хаан воздел розариус ввысь и начертал знамение Восьмиконечной Стрелы. Второй раз за сегодня он обвёл взглядом ряды шлемов, взглянул, подавшись вперёд, в горящие глаза культистов и зверолюдей, столпившихся внизу. Но на этот раз он чётко владел своими мыслями и речью.

— Да будет известно вам, самым преданным моим последователям из идущих по стопам Лоргара, что мы собрались здесь ещё раз для обряда Пятого благословения Лоргара — благословения ненависти. Обратитесь мыслями к обету, дарованному мне всевышними нашего капитула, чтобы я смог зажечь чёрный маяк зла, видимый всему космосу!

Он сделал паузу, снова взглянув вниз. Артефакты эльдар исчезли с помоста, вновь собранные и унесённые хранителями церковной утвари. Неважно, теперь они ему уже не нужны.

— Ненависть даровала мне великий и благородный обет. Ненависть, угодившая великолепной мерзости Хаоса Неделимого и осветившая сквозь варп путь к Варанте. Моя незамутнёная ненависть привела нас по её следу. После более чем двух тысячелетий исполнение нашего священного задания близко!

Воспоминания о стражнике Варанты, понимание того, что они здесь нашли, снова нахлынули на него. От возбуждения закружилась голова и ослабли конечности. Навершие крозиуса, когда он его поднял, стало теперь перекошенным кошмарным лицом с гримасой экстаза, отражающей его собственные ощущения.

— Вскоре к нам присоединятся наши братья, наши соратники и носители слова Лоргара. Прямо сейчас уходит приказ спускать на поверхность боевые машины и пока ещё связанные дредноуты. Не позднее чем через неделю, дети мои, этот мир ощутит всю ярость нашего крестового похода, и когда экзодиты будут сметены с его лица, мы войдём сквозь варп-врата в сам мир-корабль! Готовьтесь, мои аколиты, точите свою злобу и раздувайте свою ненависть в самое горячее, самое обжигающее пламя. Никто не сможет превзойти нас в нашем рвении, никто не сможет пропитаться отравленными мыслями так, как мы!

Его голос бился и гремел в стенах часовни, пьяня уже силой своего отражения. Де Хаан подавил желание расхохотаться: всё шло просто великолепно.

— В начале, ещё до того, как моя охота даровала мне обет, я говорил с одной из этих выродившихся ясновидиц, которых так почитают эльдар. Перед смертью эта тварь произнесла пророчество, в достоверности которого поклялись благословенные оракулы наших главных храмов. Братья, когда я поведу вас в битву, я увижу сердце Варанты, и тогда всё будет кончено! Их последние ясновидцы падут от моей руки, я разобью оковы их Вечного Круговорота, я разрушу сердце и душу их последнего приюта! — Его голос поднялся до рёва: — И всё будет кончено! Наш крестовый поход, наш обет будет исполнен! Эльдар поклялись сами, что так и будет. Какие почести и какую славу мы обретём!

Наверху снова раздался удар гонга. Де Хаан открыл глаза и подался вперёд:

— Обопритесь на своё оружие, братья. Сейчас я поведу вас в «Марцио Импримис». Я говорю вам: уже к концу этого дня мы начнём войну!

* * *

«Марцио Импримис» была прекрасным, древним гимном, сложенным самим Лоргаром в те дни, когда Император ещё не отвернулся от Несущих Слово, а сам Де Хаан был лишь молодым новобранцем. Удивительные слова с почти забытым смыслом наполнили Де Хаана восхитительной, будоражащей энергией. Она бурлила в его крови даже сейчас.

Служба в Глубочайшей часовне закончилась ещё час назад, но Несущим Слово передалась часть настроения капеллана, и в ангаре цитадели, где, отбрасывая тусклые отсветы, щёлкал разрядами телепортационный луч, десантники всё ещё тянули монотонный напев, разбирая оружие и руководя невольниками, оттаскивающими прочь ящики и инструменты.

— Дуксай!

Главный механик похода, всё ещё слегка пошатывающийся после телепортации, обернулся на зов. Оставив перемещение украшенного нечестивыми символами «секача» на помощников, он опустился на одно колено, склонив голову перед шагающим через ангар Де Хааном.

— Это правда, почитаемый повелитель? Мне сказали, что вы увидели знамения, и что сама Варанта в наших руках. Во всех залах и покоях крепости они поют хвалу. Смотрите! — старый десантник указал на башню ближайшего танка, на которой блестели брызги крови. — Они уже принесли жертвы над нашим снаряжением.

— Это правда, Дуксай, и наши братья на орбите возносят благодарения и почитания не зря. Лоргар придал нам сил и указал мне путь.

Дуксай собственноручно трудился над своими доспехами в течение нескольких столетий, создав великолепную конструкцию красного и золотого. Над ней также потрудился и Хаос: заклёпки и штифты на панцире превратились в глаза — жёлтые глаза с вертикальными прорезями зрачков, которые поначалу уставились на Де Хаана, а затем повернулись к вошедшему в ангар Миру. Де Хаан указал на «секачи»:

— Воздай хвалу, Мир! Видишь, во что мастерство брата Дуксая превратило их? Они были захвачены едва ли год назад, и уже украшены, освящены и готовы к службе! На них авангардные отряды Трайки двинутся к передовым позициям Варанты!

— «Лендрейдер» нашего почитаемого капеллана будет спущен следующим, — вставил Дуксай. — И транспорты готовятся спустить дредноуты и «носороги». Скоро мы будем готовы к выступлению.

— Будь благословен тьмой, брат, и благодарения нечистому величию Хаоса. Почитаемый, я обязан доложить.

— Ну? — Де Хаана начинало раздражать поведение Мира, его трусливая осторожность. Краем глаза он заметил, что Дуксай тоже обратил внимание на небрежность поздравления.

— Почитаемый, мы потеряли связь с патрулями на дальних рубежах зоны боевых действий. Я заставил адептов перенести коммуникаторы на внешние балконы, но всё равно возможности связаться с ними нет. Рапторы, посланные для нанесения контрудара по тем районам, где наши войска попали в засаду, также не выходят на связь. Дивизион мотоциклистов, который должен был вернуться два часа назад, до сих пор не показывался. Психический туман сгустился, и варп-глаз Нессуна практически ослеп. Он говорит о присутствии чего-то, похожего на свет в тумане, но разглядеть толком ничего не может.

— Я приду в оперативный центр, Мир. Жди меня там.

Заместитель отступил, поклонился и ушёл.

— Что-то в атмосфере этого мира превращает моих воинов в слюнтяев, Дуксай. Они ноют об «осторожности» и об «укреплении обороны». Мир — хороший воин, но мне следовало сделать тебя своим заместителем на этой планете. Мне не хватает твоей свирепости рядом с собой.

Дуксай поклонился:

— Я польщён, почитаемый. Заместителем или нет, я с радостью буду сражаться рядом с вами. Позвольте, я приведу в порядок оружие и встречу вас в оперативном центре.

Де Хаан кивнул и, прежде чем уйти, постоял секунду, позволив пению десантников успокоить его натянутые нервы.

* * *

Когда Де Хаан вошёл в оперативный центр, Нессун стоял там неподвижно, склонив голову, варп-глаз его был мутным. Мир и Трайка меряли шагами комнату, практически бегая друг за другом по кругу. Было видно, что они повздорили. Де Хаан приказал докладывать.

— Что-то приближается, почитаемый! — начал Мир. — Рабы встревожены, среди строительных команд были попытки мятежа! Эльдар знают что-то! Мы должны приготовиться защищаться!

— Мы должны приготовиться нападать! — раздался резкий голос Трайки. — Мы — Несущие Слово, а не Железные Воины! Мы не прячемся за стенами. Мы несём благословения Лоргара врагам, Его благословения ненависти, огня, крови и мучительной боли! — Трайка сжал отвратительно длинные пальцы левой руки, словно пытаясь разорвать напряжение, разлитое в воздухе.

Слушая их, Де Хаан заколебался. Впервые он ощутил краем сознания какую-то борьбу, какое-то противоречие, в котором не мог до конца разобраться. Он не умел предсказывать точно, как Нессун, всё-таки он не был ясновидящим, но за десять тысяч лет пребывания в Глазу Ужаса он научился, как и все остальные, в самых грубых чертах предвидеть превратности судьбы. Что-то назревало. Он поднял крозиус, требуя тишины, — навершие приняло форму рычащей собачьей головы, — и обратился к Нессуну:

— Говори, Нессун! Вглядись сквозь эти стены и поведай мне, что ты видишь?

— Почитаемый, я … я не уверен. Какие-то рисунки, смыкающееся… кольцо, стена… приближающаяся или падающая, я не могу сказать… мысли … силуэты, слабый… поток воздуха… — его голос становился всё прерывистей, и Де Хаан перебил его:

— В общем, понятно. Мир, Трайка, вы оба правы. Эльдар знают о нас, — он подавил смешок. — И они боятся нас. Хотели застать нас врасплох, а? Внезапно ударить в самое сердце? Хотели сбить меня со следа? — и только теперь он расхохотался, чувствуя, как напряжение отпускает спину.

— Настал момент для вылазки, братья мои! Пусть «секачи» спустят к воротам. Трайка, собери отделения своих ветеранов! Мир, передай командованию флота быть готовыми начать бомбардировку, когда мы…

И вот тогда первый заряд плазмы ударил в стену кафедрального собора с таким звуком, словно раскололись сами небеса. Оглушительный грохот замер среди огромной тучи поднявшейся пыли, раздался скрежет каменной кладки и вопли бешенства с верхних и нижних этажей. На мгновение Де Хаан замер, безмолвно уставившись прямо перед собой, затем кинулся к балкону. Остальные бросились за ним. И всё, что они теперь могли делать — это стоять и смотреть.

Враг заполонил всё видимое пространство. Обтекаемые реактивные гравициклы эльдар, стрелой падая с неба, проносились вдоль стен собора. В вышине Де Хаан услышал гром звуковых ударов — это эскадрильи более крупных штурмовиков крест-накрест пересекали небо над их головами. Каждое неясное пятно на горизонте, с головокружительной скоростью увеличиваясь в размерах, приобретало хищные обтекаемые очертания гравитанка, который, бесшумно упав по дуге на землю, выплёвывал в город отряд пехоты, затем взлетал и, заложив вираж, исчезал снова. Очень быстро, казалось, всего за несколько ударов сердца, крепость оказалась окружена морем наступающих стражников, их ряды перемежались скользящими орудийными платформами и идущими словно в танце боевыми шагоходами. Воздух кишел от летательных аппаратов эльдар.

Атака чужаков начала встречать сопротивление. Со стен раздался гулкий грохот и треск выстрелов: Несущие Слово пустили в ход тяжёлое оружие, и строчки трассирующего огня потянулись к танцующим в воздухе пурпурно-золотым силуэтам. Не обращая внимания на тени над головой, Де Хаан навалился на край балкона, страстно желая увидеть дымные следы и огненные шары взрывов, но не успел даже моргнуть, как Мир и Трайка оттащили его от края.

— Почитаемый! С нами! Вы должны возглавить нас. Мы не можем здесь оставаться! — Де Хаан выругался и уже замахнулся крозиусом на Мира, но тут первые лазерные лучи начали хлестать по балкону, высекая из камня и разбрасывая по стене за ними раскалённые брызги. Он мрачно кивнул и повёл их внутрь.

В заваленных обломками залах царили шум и неразбериха. Погонщики рабов орали и размахивали шипастыми кнутами, но их подопечные уже не слушались команд. Де Хаан понял, что кто-то преждевременно применил «озверин». Невольники метались взад и вперёд, вопили, размахивали дубинами и палили из пистолетов, наполняя каменные залы фейерверком искр и рикошетов. Де Хаан проталкивался плечом сквозь толпу обнаженных, истекающих кровью берсерков, от его доспехов то и дело отскакивали пули.

— Ко мне! Они близко, мы встретим их здесь! Ко мне! — и Де Хаан затянул «Марцио Секундус». Со всех сторон Несущие Слово поворачивались и становились в строй позади него. Через колышущееся море культистских голов к нему проталкивались тёмно-красные шлемы. К людским выкрикам начал примешиваться рёв и рычание: зверолюди тоже последовали за ним. Де Хаан зло оскалился под лицевым щитком: «Именем Лоргара, мы ещё посопротивляемся!»

Добравшись до парадной лестницы, они обнаружили, что отсутствует целая секция стены. Она просто испарилась, остались лишь гладкие каменные края, а на полу — воронка от выстрела деформирующего орудия. Потолок над ней уже начал скрипеть и сыпать вниз струйками пыли. Не обращая внимания на опасность, Де Хаан запел громче и бросился через воронку дальше по залу: ангар и телепортационный помост были близко.

И тут, стремительно снижаясь и проскакивая в бреши, пробитые орудием, появились эльдар. Аспектные воины, в синих доспехах с торчащими из плеч трепещущими крыльями, пронзали из лазеров толкотню под собой, рассыпая гранаты, словно лепестки цветов.

— Сражайтесь! — взревел Де Хаан. Теперь, в бою, он затянул «Марцио Терциус» и, послав веер болтерных зарядов в эскадрилью, впечатал двух объятых дымом ястребов в стену. Крозиус, свернувшийся в голову одноглазого быка, изрыгал потоки плазмы красного цвета, которые зависали в воздухе, когда Де Хаан размахивал им: крозиус не обладал синим силовым полем имперских аналогов вот уже восемь тысяч лет.

Оставшиеся ястребы, изящно кувыркнувшись в воздухе, скользнули к разрушенной стене. Стрельба переместилась вслед за ними, как вдруг в рёве зверолюдей зазвучали панические нотки. Крутанувшись, Де Хаан увидел, что троих из них, бешено палящих и озирающихся по сторонам, окружил серебристый туман.

Все трое принялись словно вырываться из каких-то пут, дёргаться и странно менять очертания, а затем осели на каменный пол безобразной кучей ошмётков. Позади них два варп-паука втянули облачка мономолекулярных нитей обратно в стволы своего оружия. Выстрелы Де Хаана и Мира разнесли одного из них на куски. Второй отступил, взмахнул рукой — воздух потёк вокруг него словно вода, — и исчез.

Из ангара, через весь зал и вверх по широким ступеням, тяжело топая, взбежал Дуксай с зажатым в руках плазмаганом. Ангар, наполненный дымом, озарялся изнутри вспышками.

— Ангар потерян, повелитель. Мы открыли ворота, чтобы спустить танки по пандусу, но эльдар своим непонятным оружием оттеснили нас обратно. Сейчас их тяжёлые танки ведут обстрел. Телепортационная платформа разрушена. Я прочитал «Марцио Квартус» над павшими, братья мои закрепились, чтобы не дать врагу прорваться сюда. Но нам нельзя здесь больше оставаться.

Де Хаан едва не застонал вслух:

— Я не зверь, чтобы загонять меня! Это моя крепость, и я собираюсь защищать её!

Но воинские инстинкты уже взяли верх, позволив лжи прозвучать из его уст: Де Хаан уже отступал обратно к лестнице, чтобы объединиться с последними десантниками и стаей зверолюдей, пробивавшихся ему навстречу. Минуту он смотрел на них, даже не вздрогнув, когда выстрел «огненной призмы» пролетел сквозь ворота ангара, и над их головами расцвёл ослепительный бело-жёлтый огненный шар.

— Тогда — в Большой зал и Глубочайшую часовню. Мы будем сдерживать их у входа до тех пор, пока наши братья не смогут приземлиться. А когда транспорты высадят все наши войска, ход битвы изменится очень быстро.

Они бросились вниз по лестнице. Сбоку, сквозь узкие прорези окон сверкнула яркая вспышка, каменная стена полыхнула огненно-красным и рухнула. Десантники, кто был рядом, метнулись прочь. Обтекаемый танк чужих, пробивший брешь, отвалил в сторону, и реактивные гравициклы позади него, уже не стражников, а дымчато-серые с зелёным и серебром — сияющих копий, выпустили сквозь пробоину изысканное кружево лазерных лучей. Невольники с воплями попадали, зверолюди принялись палить сквозь дыру наружу, после того как реактивные гравициклы отвернули и исчезли из поля зрения.

Когда Несущие Слово были уже в часовне, полумрак пространства и эхо успокоили Де Хаана, привычные очертания варп-обелиска придали ему сил. Не дожидаясь приказаний, все рассредоточились по помещению, заняв позиции вдоль верхней галереи и на самом полу. В несколько секунд двери оказались под прицелом. Невольники и зверолюди сбились стаей в центре помещения, тихо бормоча и сжимая оружие.

— Почитаемый, мы… мы зажаты со всех сторон, — голос Нессуна был глухим и хриплым от ярости. — Я чувствую их у ворот, они сражаются с нашими братьями и рабами. Но они ещё и над нами, пробивают верхние стены и спрыгивают с грависаней на балконы. И… и… почитаемый повелитель…

Неожиданно в голосе Нессуна послышалась такая боль, что даже воины вокруг него обернулись:

— Наша боевая баржа. Наш оплот. Я вижу, как она содрогается в космосе, почитаемый… она окружена врагами… их корабли уворачиваются от её орудий… наши братья готовились к высадке, щиты были отключены, чтобы не мешать телепортации. Эльдар раздирают её… дальше темнота…

Голос Нессуна затих, в часовне ненадолго воцарилась тишина. Де Хаан подумал было попробовать добраться до антенн сенсориумов в шпилях наверху, но затем отбросил бесполезную идею. Верхние этажи, должно быть, уже кишат эльдарской мразью, и к тому времени, когда они смогут пробиться туда, его корабль уже и вправду будет падать с небес.

Он обвёл взглядом окружающих:

— Значит, одни. Наедине со своей ненавистью. Я не хочу слышать ни слова о побеге. Они разобьются о нас, как волна об утёс!

— Лоргар с нами, Хаос внутри нас, проклятие вокруг нас, и никто не устоит против нас!

Взгляд Де Хаана переходил с одного на другого, пока все они вторили благословению. Мир покачивал в руках болтер, глубоко погрузившись в какие-то свои мысли. Дуксай стоял, высокомерно выпрямившись, с плазмаганом наготове. Трайка озирался, высматривая в остальных признаки слабости и поигрывая взрёвывающим цепным мечом. Де Хаан поднял крозиус и зашагал прочь из часовни. Остальные двинулись за ним, и словно по команде, снаружи снова раздался грохот артиллерийского обстрела.

* * *

Так совпало, что когда Де Хаан со свитой вступил в развалины Большого зала с северной стороны, эльдар заняли южную. Взорвав стену и разнеся на куски бронзовые двери, они веером разбежались по залу сквозь град обломков. Де Хаан бросился по лестнице вниз, в зал, позволив клубам дыма и пыли смазать его очертания. По ближним к нему колоннам хлестнули выстрелы, его люди из-под арки входа открыли ответный огонь. Неподалёку ослепительно-белой вспышкой взорвалась плазменная граната, но она сослужила эльдар плохую службу: в тот самый момент, когда граната ослепила их самих, Несущие Слово начали собственную атаку, пробираясь и перепрыгивая через обломки. Рефлекторно стреляя на быстрые, словно насекомьи, движения впереди, Де Хаан выбивал с позиций стражников одного за другим даже раньше, чем осознавал, куда стреляет. Мягкое треньканье «сюрикенок» утонуло в грохоте и свисте болтерных зарядов Несущих Слово.

Струя белой энергии полыхнула из-за плеча Де Хаана: Дуксай уложил ещё двух эльдар, но тут на позициях врага появились зловещие мстители. Их более быстрая реакция и орлиная меткость не оставили Дуксаю никаких шансов. Вокруг него словно заблестел и замерцал сам воздух: мономолекуляры сюрикенов были слишком тонкими и быстрыми, чтобы их увидеть. Торс Дуксая разлетелся кусками, спина взорвалась фонтанами крови и керамита, глаза на броне подёрнуло поволокой. Он пошатнулся, Де Хаан, обогнув его, с яростью бросился в битву.

Где-то слева от него бухнула граната, доспехи хлестнуло осколками. Несущий Слово ощутил, как пластины брони, влажно обнимающей тело, дёрнулись и скорчились от боли. Он воздел над головой крозиус, навершие в форме волчьей головы завыло от восторга и боли и изрыгнуло густую струю красной плазмы. Плазма попала прямо в высокий шлем мстителя, и тварь успела лишь дёрнуться, прежде чем светящийся алым туман выел до костей её плоть. Отдача болт-пистолета дважды ударила Де Хаану в руку, и ещё двое эльдар опрокинулись назад и задёргались в конвульсиях. Прямо позади них Трайка огромным прыжком перелетел через поваленную колонну и приземлился среди жалящих скорпионов в жёлтых доспехах. Их цепные мечи столкнулись, со скрежетом рассыпая искры. Среди нагромождений обломков Мир руководил остальными. Они вели плотный перекрёстный огонь, благодаря которому уже треть зала была усеяна трупами чужаков.

Де Хаан запел «Марцио Терциус» чистым, сильным голосом и застрелил ближайшего скорпиона в спину. Трайка захохотал и рубанул другого, но это привлекло внимание скорпиона в тяжёлых замысловатых доспехах экзарха. Он скользнул вперёд и, затейливым движением крутанув многохвостый кристаллический кистень, нанёс Трайке сокрушительный удар сзади по плечам. Трайка ошеломлённо замер, и второй удар с такой силой проломил ему шлем, что во все стороны брызнули осколки керамита. Де Хаан проревел боевой клич-проклятие, и навершие его крозиуса превратилось в змею, которая принялась шипеть и делать жалящие выпады. Сделав два коротких шага вперёд, он резко нырнул, сделал обманное движение и выбил кистень из рук твари. Отскочив назад, скорпион попал в поле зрения Мира, и его, тут же изрешечённого снарядами, поглотила плазма. Но к тому времени, когда Де Хаан убил последнего скорпиона, зал уже снова кишел эльдар. Мир и Нессун были вынуждены отступить, ливень гранат и шелестящей паутины нитей отрезал их от Де Хаана, и тут выстрел деформирующего орудия обрушил потолок, впустив всю ярость небес.

И хотя Де Хаан всё ещё сражался, снова и снова стреляя и нанося удары, в глубине его души поднимался стон. Гнетущие, сводящие с ума мысли чужаков, словно нити паутины в темноте, касались его разума. Верхним краем зрения он улавливал пляшущие тени носившихся над ним кругами в небе реактивных гравициклов и «випер». Воздух вокруг него кипел от сюрикенов и энергетических разрядов. Де Хаан бил направо и налево, но эльдар просто испарялись с его пути. Это было всё равно что ловить руками дым: удары крозиуса лишь высекали фонтаны раскалённых осколков из древних камней. И когда зал вновь опустел и утихла стрельба, ярость Де Хаана взяла верх над выдержкой, и он издал долгий нечеловеческий рёв.

* * *

Не было слышно ни голосов, ни даже стонов его спутников. Оглядываться не было смысла. Де Хаан и так знал, что в последней атаке полегли все. Мир и Нессун были мертвы, а сзади он уже слышал грохот падающих камней — его цитадель начала рушиться. «Молитва жертвоприношения» и «Марцио Квартус» не шли из онемевших губ, и он кивнул сам себе. С чего бы его ритуалам не разлететься в пыль вместе со всем остальным? Звезда Хаоса, вставленная в его розариус, стала тусклой и мёртвой. Он тупо посмотрел на неё, и в этот момент почувствовал, как что-то дёргает его разум.

Словно электрическое покалывание или далёкий стрёкот сверчков. Словно ощущение в воздухе перед грозой или далёкий гул боевых машин. Изменённый варпом мозг Де Хаана гудел отзвуками какой-то силы неподалёку. Он вспомнил, как Нессун упоминал о рисунке, который оставляет разум ясновидцев, когда они собираются вместе.

«Ты увидишь…»

Внезапно сорвавшись с места, он побежал. Никаких криков, лишь низкий стон в горле и путаница яростных эмоций, которые он не смог бы назвать, даже если бы попытался. Кровь тонкой струйкой стекала с губ, крозиус гудел и потрескивал. Ворота собора висели, словно сломанные крылья. Пригнувшись, он проскочил под ними и замер на широких чёрных ступенях своей умирающей крепости.

«…сердце Варанты…»

Крозиус внезапно смолк, и Де Хаан взглянул на него в замешательстве. Навершие приняло форму человеческого лица: рот широко раскрыт, глаза распахнуты. Де Хаан узнал собственное лицо, ещё из тех времен, когда оно не было навсегда запечатано под шлемом.

«ПОВЕРНИСЬ, ДЕ ХААН. ПОВЕРНИСЬ И ВЗГЛЯНИ НА МЕНЯ.»

Он услышал не ушами — голос словно резонировал через воздух в костях и мозгу. Голос был размеренным, почти угрюмым, но его незатейливая сила едва не бросила Де Хаана на колени. Медленно он поднял голову.

«…и всё будет кончено.»

Огромная фигура, ростом более чем вдвое выше Де Хаана, неподвижно стояла с копьём в руке. Затем она шагнула вперёд, выходя из окутывающего её дыма на середину площади. Де Хаан следил, как с её рук, пачкая серые камни, падают на землю капли крови. Фигура стояла и разглядывала его, и в раскалённых добела провалах её зловещих глазниц не было ни ожидаемой ярости, ни бешенства, а лишь задумчивое терпение, которое пугало ещё больше.

Он шагнул вперёд. Вся ярость его угасла, словно задутая свеча — осталась лишь мучительная безысходность, вытеснившая из разума всё остальное. Он подумал, как же давно ясновидцы Варанты поняли, что он охотится за ними? Как давно они начали взращивать его ненависть? Как давно они начали строить для него эту ловушку? И ещё он подумал, а не смеялась ли сейчас над ним в своём камне души та ясновидица, чьё пророчество он так стремился исполнить?

Он стоял на ступенях один, воздух был неподвижен, слышно было лишь шипение исходившего от раскалённой металлической кожи жара и тихий плач оружия в гигантской руке.

Затем в его памяти возникли строки из Пятикнижия — строки, которыми Лоргар завершил своё завещание, когда смерть пришла за ним:

«Гордыня и неприкрытая ненависть, озлобленность и горькое забвение. Так пусть же огромное драгоценное ожерелье Вселенной разлетится вдребезги!»

Он снова поднял глаза. Мысли внезапно стали ясными и спокойными. Он поднял крозиус, но приветствие осталось без ответа. Неважно. Он спустился по ступеням — вулканический взгляд не отрывался от него ни на секунду. Он пошёл быстрее, затем неторопливо побежал. Ребром ладони взвёл курок болт-пистолета. Он бежал — глаза неотрывно следили за ним.

Уже разогнавшись, грохоча сапогами, наконец-то обретя голос и вызывающе вопя, капеллан Де Хаан нёсся, словно демон, через поле своей последней битвы туда, где в ожидании него стоял, с дымящимся и пронзительно визжащим копьём в огромной руке, сердце Варанты — аватара Каэла-Менша-Кхейна.

Марк Брендан Темень

Лучи красноватого тусклого света, пробившиеся сквозь слой облаков в атмосфере, ознаменовали начало рассвета над столицей Темени. Город, известный как Полынь, простоял последние пятьдесят лет седьмого века сорок первого тысячелетия. А теперь Полынь умирал. Крики людей смешивались с бормотанием демонов и грохотом орудий. Потревоженные искаженным влиянием врат Хаоса, открывшихся, чтобы выпустить в реальность тварей, не бывших ее частью, плотные облака над городом периодически извергали кровь, а иногда — жаб, на охваченные насилием улицы.

Пожилой человек с несвойственной ему поспешностью быстро шел через темные залы и коридоры со сводчатыми потолками крепости Адептов-Арбитров на раздираемой войной центральной площади Полыни. Губернатор Дэйн Кортез отметил, что сборище в здании так же огорчает его, как и хаос снаружи. Постарев, он, тем не менее, с достоинством нес свое высокое худое тело. Орлиные черты лица и развевавшаяся при ходьбе великолепная мантия, знак занимаемого поста, окружали его ореолом власти и таинственности. Это была хорошо отработанная ширма, за силой которой скрывался разбитый и обеспокоенный человек.

Вокруг Кортеза жители его планеты, за которых он отвечал, в ужасе бежали от нечистых захватчиков. Даже теперь, внутри этого самого здания, Арбитры пытались организовать эвакуацию гражданских на охраняемую посадочную площадку на крыше огромной крепости. Эту последнюю главу его личного краха старое сердце Кортеза могло и не вынести, но он понимал, что должен выглядеть сильным перед лицом бедствия, словно для выживших есть хоть какая-то надежда. Когда он проходил через залу, в которой вступал в должность, собравшиеся жители Темени расступились, чтобы позволить губернатору Кортезу пройти.

«Поразительно», подумал он. «Даже в час моего величайшего провала они продолжают выказывать свое уважение».

В двух шагах позади него поспешал его коварный советник, Фрэйн. Хнычущий человечек извергал бесконечный поток лести и елейной чуши, который губернатор давно научился спокойно игнорировать. Когда они прошли под очередной огромной аркой по пути к лифту, ведущему в укрепленный штаб, беспорядки в богато украшенном проходе привлекли внимание Кортеза. Молодой человек каким-то образом выхватил пистолет из кобуры одного из угрюмых Арбитров. Прежде чем охранники смогли остановить его, он, бледный и испуганный, расстрелял свою жену и маленького сына, убив их на месте. Когда Арбитры бросились на него с силовыми дубинками, он воспользовался очистившимся местом, чтобы застрелиться самому. Его грудь превратилась в кровавое месиво, когда он выстрелил смертельными разрывными снарядами в сердце.

Двери лифта скрыли от Кортеза сцену бойни. Он почувствовал, как искорка внутри затлела еще слабее. Древний подъемник пробудился к жизни и быстро начал подниматься.

— Еще одной семье еретиков пришел конец. Слава Императору. — заявил Фрэйн тоном, который явно считал самым льстивым.

Двое тяжеловооруженных охранников в лифте так и застыли, как статуи. Кортез презрительно посмотрел на Фрэйна, надеясь, что хитрец не принял это презрение на счет бедных людей, лежавших теперь мертвыми. Мертвыми из-за самодовольства их правителей.

Из-за моего самодовольства, поправил сам себя Кортез.

* * *

Прибыв в относительно безопасный штаб, Кортез приказал Фрэйну и охране эвакуироваться вместе с остальными. Он собирался остаться и привести дела в порядок. Фрэйн посопротивлялся — ровно столько, чтобы в дальнейшем избежать обвинения в трусости, заметил Кортез — но был, в общем-то, проигнорирован. Он с охотой присоединился к эвакуирующейся испуганной администрации Полыни, наконец-то оставив губернатора наедине с собой.

Штаб был огромен, и Кортез машинально отметил, что, по крайней мере до сего момента, генераторы работали. Яркие полоски света испускали сквозь белые полированные стекла ламп чистый искусственный свет. Дэйн Кортез медленно подошел к большому окну, желая увидеть несказанный ужас. Хаос и ересь объяли его дом у него на глазах. Кортез осознал, что представляет собой одинокую фигуру, тоскливо взирающую на мир из своего гнезда, и отчаянно попытался выглядеть достойно, несмотря на случившиеся ужасы.

Кортез отслужил свое в войсках, достигнув звания командующего и повоевав на сотне планет в дюжине звездных систем. Но со временем он устал от войны, и в последние годы своей военной карьеры начал осознавать, что ему нужен покой, чтобы найти себя. Его влияние было весьма обширно, так что нужные люди потянули за нужные ниточки и была упомянута Темень.

Темень! Планета тогда казалось идеальной, и Кортез подумал, что пост губернатора решит все его проблемы. Стоя у обзорного окна, Кортез иронически рассмеялся над собой. В конце концов, его же никто не слышал.

На улице внизу жуткое бормотание и шкворчание поджаренных плазмой тел смешивалось с криками раненых, чтобы научить старика значению слова «страх». Высоко над улицей холодный поток нездоровых мыслей наполнил разум правителя Темени неуютной ясностью.

Возможно, выхода не было, размышлял он, машинально сдергивая пышные парчовые манжеты. Сама жизнь — это страх, Вселенная это страх, а выживание — лишь комок мерзкой энергии, питаемой радостным облегчением от того, что мертв человек рядом, а не ты. Слезы текли по морщинистым щекам пожилого и сломленного человека. Неужели страх смерти — единственное удовольствие в жизни?

Шокированный собственными мыслями, Кортез был странно смущен этим непонятным открытием, так как он был человеком военным и до сих пор чурался мысли отдаться страху.

— Теперь я воистину одинок, и, да, я боюсь! — пробормотал он, и ужас шевельнулся в его сердце.

Пока дворец сотрясали взрывы, а вопли умирающих пробивались даже сквозь закаленные стекла штаба, губернатор стоял неподвижно. Кортез смотрел в окно невидящим взором, блуждая мыслями далеко в глубинах памяти и пытаясь выудить оттуда какое-нибудь утешение.

Мысли Кортеза унеслись сквозь годы к первым дням его знакомства с Теменью.

— Суровая земля, которую наконец предали. — задумчиво прошептал он, вспоминая первые впечатляющие бумаги и записи, которые он добросовестно изучал, готовясь к принятию поста губернатора и верховного правителя. Даже теперь он мог вспомнить текст, ставший для него успокоительной молитвой, утратившей всякий смысл, кроме умиротворения от произнесения забытых слов.

Темень — сорок пять световых лет от Фенриса, древней твердыни Космоволков.

Темень — звездная система Прометей.

Темень — планета вечной тьмы.

Кортез схватился за поручни, когда у него от ужаса закружилась голова. По правде говоря, он знал, что Темень была ничем большим, нежели планетой, на которой никогда бы не зародилась жизнь. Возможно, колонизировав ее, Империя преступила границы, которые преступать не следовало бы. Неосознанно он продолжал сипло бормотать свою молитву.

Темень — планета в жалких трехстах тридцати четырех миллионах километров от Прометея, звездного гиганта первого класса, горящего в десять тысяч раз ярче Солнца, пробудившего жизнь на Земле.

Темень — в какой-то момент ее вековой истории с обгорелой скалой случилось чудо. В нее врезался метеорит, подняв в тонкую атмосферу Темени толстый слой пепла и пара.

Темень — защищенная от разрушительной радиации Прометея тонким одеялом толстых пылевых облаков.

Темень — было положено начало возникновению океанов, а театр жизни начал играть первый акт.

Кортез вытер пот с бледного лба дрожащей рукой. Слова не успокаивали. Совсем.

— Может, это всегда была ловушка, возможно, рука Хаоса вела даже тот судьбоносный метеор.

Пожилой губернатор в замешательстве сошел с наблюдательной позиции. Он машинально навел порядок на своем большом столе, разложив кипы бумаг по ящикам стола, пока его мысли витали где-то далеко. Он устало улыбнулся груде докладов по сельскому хозяйству перед собой. Десять лет исследований. Абсолютно теперь бесполезных. Лишь воспоминания о лучших временах.

Кортез просмотрел записи поселенцев-ученых, как будто в первый раз читая о безглазых червях, похожих на слизней, которые выползли из анаэробной грязи мелководий Темени, существах, которые были лучшим продуктом эволюции на этой лишенной солнечного света планете.

Пока плазма жадно лизала стены его крепости, Кортез отсутствующе проглядывал длинные доклады о зеленовато-желтых деревьях-водорослях, светящихся в лужах от приливов своим собственным болезненным светом.

Правитель планеты игрался со своей украшенной конвертовскрывательной машиной. Он подумал, что, по правде говоря, для такой явно грязной и тусклой планеты госпожа Темень показала, что способна подкинуть неосторожным жуткие напасти. Он уже не в первый раз подумал также, что ее близость к Глазу Ужаса, омерзительным вратам в сердце Хаоса, определила ее судьбу. Не Глаз ли нашептывал многие искушения и ужасы в его снах — и были ли эти кошмары частью жизни подавленных жителей планеты, когда он вступал в должность?

Взрыв потряс дворец, и когда-то ценный витраж сорвался с мраморного постамента и разбился на бесчисленные кусочки. Кортез едва шелохнулся, когда бритвенно острые осколки расцарапали ему лоб.

— Да. — пробормотал он. — Она продала душу задолго до меня.

* * *

Снаружи донесся оглушительный ритмичный топот. Губернатор оторвался от воспоминаний и подбежал к окну, чтобы посмотреть, какой еще ужас появился на улицах внизу. Мимо убежища Кортеза проходил, давя меньшие здания, императорский титан Темени.

— Благостный Свет! — иронично хрюкнул Кортез. Это была обычная практика — называть такие боевые машины на недавно колонизированных планетах словами надежды и заблуждений людей, которым он служил. «Благостный Свет» слишком медленно вывели, чтобы противостоять вторжению, и он определенно не выполнил свою защитную функцию. А теперь он, очевидно, падет вместе со всей планетой.

— И, как и во всем в этой печальной ситуации, — простонал Кортез, — виноват я со своей нерешительностью!

Когда проблема все еще была гражданским делом, когда еретики и мятежники бунтовали на улицах Полыни, Кортез не хотел вводить в город Гвардию. Он предпочел вместо этого оставить все на попечение Арбитров.

— Дурак! Слепой и тупой дурак! — снова и снова он проклинал себя за глупость. Кортез пришел к горькому выводу — главной причиной поражения было его неудовлетворительное исполнение губернаторских обязанностей.

Отчаявшись, он наблюдал с широко раскрытыми глазами, как громоздкий силуэт удалялся из виду, стараясь убрать свидетельство с глаз долой. Титан был тяжело поврежден, из его корпуса вырывались языки пламени. Зеленоватые облака плазмы периодически вылетали из каркаса, и Кортез отлично знал, что это означало, что реактор сильно поврежден. Через армированное стекло губернатор видел маленькие лица гордой команды с разинутыми от страха и боли ртами. Он знал, что машина обречена, как и все на ней.

— Как и моя планета! — громко простонал он. Наконец он признал, что все обернулось против него, великого губернатора Дэйна Кортеза, и что, в конце концов, ответственность оказалась невыносимой.

* * *

Даже теперь, в момент величайшего поражения от рук искаженных созданий из глубин бездны, Кортез не мог остановить поток ненавистных воспоминаний, хлынувший в его разум. Среди разбросанных по столу бумаг усталые глаза Кортеза наткнулись на давно проигнорированные доклады Адептов-Арбитров о деятельности сект. Невероятные доклады о поклонении Хаосу, которое быстро из пары происшествий в пустошах переросло в полномасштабное восстание еретиков, смотрели на него, неопровержимые свидетельства его бездействия.

— Все было тут, у меня перед глазами! — взвыл он, смахивая доклады со стола одним движением. В глубине души Кортез давно знал, что Темень привнесла странный распад в его чувства. Упадок духа заставлял людей, таких сложных существ, испытывать жажду новых ощущений. Возможно, подумал Кортез, такое примитивное биологически окружение вылилось в такие же неблагоприятные условия для духа. В любом случае, за годы его губернаторства на Темени поклонение Императору скатилось до ничего не значащей абстракции, а шепот Глаза Ужаса стал силен, как никогда. Теперь, в час конца, Кортез ясно видел, почему это произошло. Знание того, что он ничего не мог с этим поделать, служило слабым утешением, но не снимало с него ответственность.

Кортез был уверен, что в глазах человечества будет виновен, возможно, как соучастник, в катастрофе, обрушившейся на его планету.

— Они придумают свои версии. — стонал Кортез, зная, что по всей Галактике власти Империи ничтоже сумняшеся представят самые неблагоприятные причины того, почему он не предпринял самое очевидное и законное. То есть, почему он не вызвал Инквизицию.

— Еретик Кортез! — взвыл он. — Кортез, раб Хаоса!

Кортез мучил себя мыслями о том, как будет восприниматься в истории, потому что он был всего лишь человеком, и был подвержен гордости. Потеря Темени это одно, потеря жизни — другое, но потеря вдобавок имени и чести?

* * *

Устало опустившись в большое кресло, Кортез вспомнил тот день, когда огромные барочные боевые баржи, покрытые ненавистными символами богов Хаоса, появились из Искажения и безмолвно повисли над атмосферой Темени. Они выпустили флоты зубчатых посадочных судов к поверхности планеты. А теперь начинка этих смертоносцев бродила по улицам Полыни: извращенные злобные машины и существа, оставлявшие за собой несчастья, плач и ужас.

— Почему? Ответь, почему? — вопрошал Кортез у пустоты. — Эта захолустная планета, возможно, немного значит… но это же мой дом!

Он окончательно отчаялся. Его старое тело сотрясали мучительные рыдания.

— Почему я вообще сюда приехал? Почему?

Когда ему предложили пост губернатора на этой планете много лет назад, он с радостью его принял. Маленькая захолустная планета местного значения. Место, где он будет счастлив и беззаботен. Место, где он сможет оставить свои воспоминания о военной службе и виденных кошмарах. Оно стало местом страха и смерти.

— Почему?

Взяв случайный лист из кипы докладов на столе, Кортез выбрал один из зловещих докладов о деятельности еретиков на Темени. Он принял все меры, чтобы ни один такой доклад не попал в Инквизицию.

«Инквизиция?» — грустно подумал Кортез. Если бы он запросил их помощь, а он, по правде говоря, знал, что они являются единственной силой в Галактике, способной предотвращать настолько чудовищные события, тогда он точно так же стоял бы в отчаянии перед этим самым окном.

Лекарство? Столь же смертельное, сколь и болезнь! Его залитое слезами лицо искривилось в сардонической усмешке, и Кортез покачал головой.

— Всего-то и разницы, что судьбы душ жертв! — выкрикнул он, словно обращаясь к нерешительной толпе.

— Если бы я вызвал Инквизицию, — визжал он, — мы бы сейчас наблюдали за мрачными войсками Империи, марширующими по нашим славным проспектам и несущими «освобождение».

Он оставил военную службу как раз после участия в такой зачистке, которую он теперь называл по-другому. Убийство. Геноцид.

— А, да какой с этого толк? — зарыдал он, сминая ненавистные доклады. Кортез начал систематически рвать на лоскутки все те бесполезные бумажки, что приковали его к столу в то время, как он должен был вести свой народ.

Его причитания снова прервали, на этот раз быстрым стуком в дверь кабинета.

— Кто там? — раздраженно спросил Кортез.

— Изриил, капитан Изриил, сэр!

Хороший парень. Один из лучших. Верный. Кортез почти пришел в себя. Он перестал мять оставшиеся бумаги и оправил мантию.

— Можете войти.

Капитан Арбитров быстро вошел в кабинет и встал навытяжку. Он был высок и крепко сложен, одет по форме и вооружен болтером.

— Сэр! Мы эвакуируем последних гражданских, сэр! Вы должны немедленно уходить, сэр, если мы хотим получить хоть шанс на спасение, сэр!

Кортез слабо улыбнулся солдату и указал тонким пальцем на дверь.

— Идите, Изриил. Вы хорошо послужили Темени. Проследите, чтобы ее люди процветали где-нибудь еще. — устало, но с теплотой сказал он.

— Сэр? — переспросил капитан, не веря своим ушам.

— Я остаюсь здесь. Это мой долг.

Губернатор заставил себя встать и жестко посмотрел на солдата.

— Вы свободны, капитан. Это приказ! — рявкнул он. В голос вернулась частичка силы.

После этого Изриил отсалютовал, ударив по нагруднику, резко развернулся на каблуках и ушел. Двери за ним закрылись с тихим щелчком.

* * *

Снова подойдя к окну, Кортез почувствовал себя словно в каком-то странном сне. Его внимание снова привлекли захламленные улицы Полыни. Тридцатью этажами ниже среди развалин бродили заносчивые банды искаженных Хаосом десантников. Под их сапогами хрустели осколки стекол, когда-то украшавших гордые здания Полыни. Все группки выживших, встреченные ими на пути, сметались бешеным огнем болтерных снарядов, давились как комары.

Кортез заметил процессию, шедшую за десантниками-предателями, о Император, на площадь! Праздничный парад победы из оборванных еретиков и скачущих демонов выглядел почти средневековым для губернатора. Там чумоносец, омерзительный демонический слуга Нургла, погрузил болезнетворный палец в рану умирающего, здесь еретик вырезает узоры на собственной коже во славу злобной Слаанеш.

В центре процессии шла Почетная Гвардия предателей из четверых десантников Хаоса Легиона Несущих Слово, благоговейно несших большой вытянутый металлический цилиндр приблизительно четырех метров в высоту и двух в диаметре. Кортез непонимающе смотрел на богатые украшения, барельефы, изображавшие мерзких порождений варпа, вырезанные из маслянистого зеленого камня на сияющей серебряной поверхности цилиндра. Из вентиляционного отверстия на торце цилиндра вылетал легкий пар.

Кортез озадаченно следил взглядом за процессией, подошедшей к зданию Адептов Администрации, центру его правительства и гражданских служб на Темени. Предатели встали навытяжку и площадь начала заполняться почитателями Хаоса. Несущие Слово пронесли свою ношу по длинной лестнице с широкими ступенями в передний двор. Они установили цилиндр между величественными колоннами портика, изуродованными граффити и испещренными следами от снарядов ручного оружия.

Кортез наблюдал за разворачивающимися внизу событиями со смесью интереса и беспокойства. Там было нечто, чего он не понимал, загадка, звавшая и манившая его. Религия Бога-Императора проповедовала подчинение без вопросов, и это всегда устраивало Кортеза, но теперь, когда его все больше накрывала тень его собственной смерти, он хотел понять хоть немного о природе запретного врага. Уничтожителя. Рока.

Он увидел, как толпа на площади взволновалась. Губернатор инстинктивно понял, что тому причиной содержимое жуткого цилиндра.

— Что это? — Кортез едва чувствовал страх, подымающийся в нем волной вместе с любопытством.

Далеко внизу бурлящая толпа хаоситов нетерпеливо ожидала пришествия чего-то, чего Кортез не мог видеть.

— Вог! Вог! Вог! Вог! Бичуй! Бичуй! Бичуй!

Кортез был одновременно испуган и заворожен тем, что могло скрываться за замками.

— Вог. Вог? — бормотал он, завороженный словом. Колеблясь, он уже сомневался, что вообще хочет знать правду. Возможно, прыжок в неизведанное вполне подходил для того, чтобы поставить жирную точку в его жизни. Он затаил дыхание. Он был готов.

В резном цилиндре открылась дверь, и из него вырвалась густая волна пара, заволокшая ступени удушливой пеленой. Кортез схватился за бинокль, чтобы лучше видеть происходящее.

— Терминатор! — выдохнул он, кровь у него застыла в жилах. Человек в доспехах тяжело шагнул и вышел из цилиндра. Губернатор видел, что его глаза закрыты, словно тот спит.

— Стасисная камера. — прошептал он, найдя объяснение логическое и зловещее.

А затем его под дых ударило понимание, и он отшатнулся от проклятого окна. После внезапного просветления Кортез понял, что появилось внизу.

— Вог! — прошептал он, едва способный выговорить имя. Кортез теперь припомнил, где он слышал про него раньше. Это был владыка Вог, Бичеватель Планет, также известный как Отступник Харибды. Вог был печально известным за пределами Глаза Ужаса хаоситом, священником Несущих Слово, извращенной пародией на капеллана космодесанта. Говорили еще, что он мутант, что его голос может убирать грань между реальностью и Искажением.

— Хозяин демонов! — Кортез ужаснулся тому, что такой враг избрал Темень для своей мессы.

От ужаса его чувства притупились, и Кортез с удивлением понял, что теперь ему стало еще любопытнее, так как он точно знал, что присутствие Вога означало только одно: полный разгром Темени. Бичеватель пришел, чтобы отслужить победную мессу Хаоса.

Губернатор невольно содрогнулся, как загипнотизированный наблюдая за Вогом. Скользнув через ворот терминаторского доспеха, появилось поблескивающее скользкое щупальце. Вог запрокинул голову назад и резко вдохнул. Он приоткрыл веки и стали видны его бельма, пока скользкая розовая конечность скручивалась и извивалась неестественным образом.

Щель на толстой шее терминатора расширилась, и оттуда потекла чистая клейкая жидкость. Кончик щупальца проник в отверстие, и оно начало втягиваться в шею Отступника. На его горле появился нарост, влажно блестевший в слабом свете. Вог полностью пробудился, когда орган встал на место у него в глотке.

Владыка Вог ступил в сумрак Темени. Все взоры были устремлены на него, а Кортез чуть не присоединился к пению безумных послушников, когда восхищенная толпа заликовала. Вог надменно и свысока оглядел сборище. Владыка Вог излучал высокомерие и гордость и, как показалось Кортезу, странное благородство, такое же, как и у великих вождей космодесанта, которых он давным-давно встречал во время военной службы.

Когда Вог начал свою речь за победу Хаоса, губернатор удивился тому, как голос Отступника разносится по большой площади. Кортез прекрасно слышал каждое слово, но что-то, таившееся во тьме звуков, было воистину нечеловеческим. С губ Отступника срывалось множество различных звуков, оттеняемых жутким пением. Эти звуки, которые словно доносились со дна адской бездны, смердящей страданием миллионов проклятых душ, произносили уста одного человека. Это был Панегирик Преисподней, извращенная молитва капелланов Несущих Слово.

— Этим доверчивым дуракам, каждый день возносящим хвалы гниющему идолу, Императору, следовало бы послушать слова Лоргара. — насмешливый голос Вога отдавался в сердце Кортеза. — Мы предлагаем поклонение истинным богам, которые правят делами смертных, а не смертному, делами которого правит заблуждение, что он божество!

Ненависть обращения и жуткий смысл слов наполнили душу губернатора мерзкими атональными реверберациями. Кортез, задыхаясь, согнулся и попытался изгнать нечистые звуки, зажав уши бледными дрожащими руками. Стоя на коленях на чистом полу кабинета высоко над руинами своей планеты, Дэйн Кортез содрогался от слез, вызванных отрицанием. Все было кончено, и этот грех было уже не искупить.

* * *

Интонация изменилась. Успокоенный заунывными песнопениями Несущего Слово, Кортез, будто бы находясь в трансе, опять подошел к окну.

Его внимание привлек труп далеко внизу, лежавший в углу дворика, где Вог произносил речь. Еще одно немое свидетельство поражения усталого и испуганного старика. Тело принадлежало имперскому солдату, павшему при защите здания Администрации.

— Ригель Кремер. — имя всплыло в памяти, но среди всей этой разрухи Кортез уже не мог оплакивать одного павшего. Имя казалось… непоследовательным. Пока его сознание плыло по волнам Панегирика, Кортез обнаружил, что может восхищаться игрой света на влажных краях ран Ригеля.

— Красота или ужас? — старик внезапно захохотал, поняв, что теплая красная разодранная плоть прекрасно выглядит с определенной точки зрения.

— Ригель? — задумчиво спросил Кортез, словно ожидая от трупа внизу ответа. — Ригель, сколь скоро твоя розовая красота уступит место бледному гниению, как и милая красная жидкость, текущая из тебя сейчас, сменится черной некротической?

Влажные глаза Кортеза остекленели, лишенные жизни и движения странными чужими мыслями, содравшими верхний слой сознания и запустившими когти глубоко в его душу.

— Что тогда, Ригель? Отвечай! Я твой повелитель, черт возьми! — Кортез тщетно скреб ногтями стекло под непрекращающийся бубнеж Бичевателя. — После того, как разложение охватит мешок мяса, который когда-то был тобой, Ригель, что тогда?

Он погрозил пальцем далекому трупу.

— Давай-ка я тебе расскажу, юный Кремер, все расскажу!

Рыча, он забрызгивал окно капельками слюны.

— Твой трижды проклятый труп породит новую жизнь. О да, Ригель, из яиц, отложенных у твоих глаз и рта, появятся черви, а бактерии и плесень разложат тебя на питательные вещества для растущей травы.

Вдруг Кортез отскочил от окна и закричал от боли и ужаса. Он был потрясен еретическим направлением своих же мыслей, понимая, что каким-то образом монотонный голос лжесвященника внизу вкрался в его сознание и искусил его. И он так легко поддался.

По его морщинистым загрубелым щекам потекли слезы стыда и поражения.

— Все зря? — выкрикнул он, распаленный гневом. — Выхода, кроме Хаоса, нет?!

Он был поглощен болезненными воспоминаниями. Они захлестнули его, словно желая покинуть его рушащийся разум.

Долгое и обременительное путешествие по жизни. Разочарования и новые надежды. Но самым жестоким было открывать глаза на проявления тирании во время военной службы. Он оставил Имперскую Гвардию, чтобы стать планетарным губернатором и использовать обретенное понимание, чтобы улучшить жизнь людей.

— Улучшить жизнь! Все, чего я хотел — улучшить жизнь! — рыдал он, подавленный едва переносимым страданием. — И вот так мне отплатила могучая Империя?

Вот и тупик. Неизбежность.

Кортез взвыл. В припадке ярости старик перевернул свой стол, топча рассыпавшиеся бесценные артефакты и украшения.

— О, Император, где же Ты? На кого Ты меня оставил?

Сожаление, разочарование, ужас и страдание растворились в ослепительной вспышке всепоглощающей бешеной ярости от этого тончайшего искушения и от жуткого предательства безразличной судьбы. Рыча, как бешеный зверь, Кортез заколотил по окну старческими руками, сжатыми в кулаки.

— Где же мой Император? — распаляясь, выл он.

«И какое утешение может дать Император этой бедной измученной душе?» — горько подумал он. Его лицо налилось кровью от гнева. Быстро подойдя к аккуратным полкам, он смахнул с них все одним взмахом руки. Он с невнятным ревом швырял медали за кампании, в которых участвовал, и различные канцелярские принадлежности.

— Предатель был прав насчет тебя! — завизжал он, обвиняюще ткнув пальцем в небо. — Ты… ты… ты лживый гниющий идол!

Последние медали выпали из его пальцев, и у него теперь совершенно не осталось верности кому-либо.

— Только я сам!

В миг глубочайшего предательства, глубочайшего одиночества и глубочайшего отчаяния Дэйн Кортез испытывал настолько чистую и яростную ненависть, что она могла менять планеты.

— Почему ты покинул меня?! — вызывающе крикнул он. — Почему?

В комнате повисла красная дымка. Парализованный Кортез изумленно смотрел, как рвалась ткань пространства и времени. Он почувствовал смрад смерти, когда клубящиеся испарения собрались в расплывчатые силуэты.

— Нет! — выкрикнул он мольбу к безразличным богам Хаоса и людей.

В его голове забился мерзкий и жуткий смех. Единственный ответ.

Открывались врата в Искажение.

Слишком поздно Кортез осознал, что натворил. Пока он сопротивлялся обрушившемуся на него искушению, жестокость его бешеных мыслей открыла дорогу безумным слугам Хорна, повелителя крови и войны. При полном параде явилась единственная сторона Хаоса, до того не штурмовавшая Темень.

Мрачно сиял багровый свет расширяющихся врат, позволивших лоснящимся краснокожим человекоподобным существам войти в это измерение. Мускулистые и ужасные, они неуверенно делали первые шаги в комнату, словно непривычные к звукам и образам этого мира.

Разинув рот и задыхаясь от ужаса, Кортез отступил.

Суровые рты были заполнены рядами острых поблескивающих клыков, ноздри жадно раздувались, словно чуя его смертность, сверкающие глаза демонов хищно смотрели на него. Спасения от этого злого ума и жажды крови, что им двигала, не было. Кровопускатели держали зазубренные черные мечи, зачарованные силой смерти и готовые пожать урожай душ во имя своего повелителя.

Старик потянулся к поясу за лазпистолетом, пока рычащие твари выпутывались из угасающих врат Искажения. Скалясь от жуткой ненависти, они понеслись к тяжелому деревянному столу, облизывая длинными языками подбородки в ожидании убийства.

Кортез без тени сомнения понимал, что он умрет.

— И за что? — всхлипнул он, бормоча в безумном ужасе.

Смерть подобралась еще ближе, и его обдало сернистым смрадом Ада.

Умереть за Империю — неуклюжее и безразличное чудовище, которое точно так же предало бы его смерти, обратись он к нему за помощью?

— Нет! — крикнул он, и кровопускатели одобрительно зашипели. Вкус страха был для них сладок.

Значит, за мерзость, вызванную его собственной слабостью?

— Нет! Никогда! — кричал Кортез, прижавшись к дальней стене кабинета.

Когда появились демоны, неся его погибель на кончиках искаженных мечей, в его голове начало появляться решение. Вопреки всему, губернатор нашел новую опору и решимость.

Он решил, что не дастся никому. Ни Империи, ни Хаосу. Ответ был так очевиден… Так очевиден, что он улыбнулся, когда расстегивал кобуру.

Так очевиден.

Демоны на мгновение замерли, сбитые с толку неожиданной сменой эмоций. Они знали страх. Они наслаждались ужасом. Они презирали уверенность.

Задержки хватило.

— За меня. — прошептал он.

Прежде чем демоны нанесли удар, Дэйн сунул ствол изукрашенного лазпистолета себе в рот и нажал на спусковой крючок.

Вопреки всему, он сбежал. Наконец-то он обрел покой.

Повелители Ночи

Аарон Дембски-Боуден Повелители Ночи

Рыцарь теней

Они говорят: грехи отца.

Может быть. А может быть и нет. Но мы всегда были разными. Мои братья и я, мы ни-когда не были по-настоящему близки с другими — Ангелами, Волками, Воронами…

Возможно, нашим отличием был грех нашего отца, и возможно это был его триумф. Мне никто не давал права критически рассматривать историю восьмого легиона.

Всё-таки эти слова останутся со мной. Грехи отца. Эти слова сформировали мою жизнь.

Грехи моего отца отзываются эхом сквозь вечность как ересь. Тем не менее, грехи отца моего отца почитаются как первые акты божественности. Я не спрашиваю себя справедливо ли это. Ничто не справедливо. Это слово — миф. Меня не беспокоит, что справедливо и что правильно, а что несправедливо и неправильно. Эти концепции не существуют вне черепов тех, кто тратит жизнь в размышлениях.

Я спрашиваю себя ночь за ночью, если я заслуживаю мести.

Я посвящаю каждый удар моего сердца разрушению всего, что я однажды воздвиг. Помни это, помни это всегда: мой болтер и меч помогли выковать Империум. Я и такие как я — у нас есть больше прав, чем у кого-либо, разрушить больную империю человечества, потому что наша кровь, наши кости и наш пот построили её.

Посмотрите сейчас на её блестящих чемпионов. Астартес, которые обыскивают тёмные места вашей галактики. Орды хрупких смертных, взятых в рабство в имперскую гвардию и прикованных к службе Трону Лжи. Нет ни одной души среди них, которая бы была рождена, когда мои братья и я строили эту империю.

Заслужил ли я месть? Позвольте мне рассказать вам кое-что о мести — маленьком отростке Империума. Мои братья и я поклялись нашему умирающему отцу, что мы искупим великие грехи прошлого. Мы пустим кровь недостойной империи, которую мы построили, и очистим звёзды от инфекции ложного Императора.

Это больше не месть — это искупление.

Моё право разрушать — больше чем твоё право жить.

Помни это, когда мы придём за тобой.

Он — мальчик, стоящий над умирающим человеком.

Мальчик более удивлён, чем испуган. Его друг, который ещё не забирал жизни, оттаскивал его прочь. Он не сдвинется. Пока. Он не отводит взгляда от глаз истекающего кровью человека.

Владелец магазина умер.

Мальчик побежал.

Он — ребёнок, вскрытый машинами.

Хотя он спит, его тело дёргается, предавая болезненные сны и агонию не спящих нервов, когда они регистрируют хирургическую боль. Два сердца, мясистых и сверкающих, бьются в его вскрытой груди. Второй новый орган, меньший, чем новое сердце, изменит рост его костей, позволяя его скелету поглощать неестественные вещества на протяжении всей его жизни.

Не дрожащие руки, некоторые человеческие, некоторые аугметические, работают над телом ребёнка, разрезают и зашивают, внедряют и соединяют ткани. Мальчик дёрнулся снова, его глаза открылись на мгновение.

Бог в белой маске поворачивает свою голову к мальчику.

«Спи»

Мальчик пробует сопротивляться, но дремота хватает его успокаивающими когтями. Он по-чувствовал, всего лишь на мгновение, как будто он тонет в чёрных морях его родного мира.

Спи, сказал бог.

Он повинуется, потому что химикалии в его крови заставляет его сделать это.

Третий орган располагается в его груди недалеко от нового сердца. Так же как осмодула преобразует его кости, что бы они росли на новых веществах, бископея создаёт поток гормонов, питающих его мускулы.

Хирурги зашивают медицинские разрезы мальчика.

Сейчас ребёнок больше не человек. Ночная работа позаботилась об этом. Только время по-кажет, насколько другим станет мальчик.

* * *

Он подросток, стоящий над другим мёртвым телом.

Его труп не такой, каким был первый. Этот труп такого же возраста, как и мальчик и в последние мгновения своей жизни боровшийся со всей своей силой и отчаянием чтобы не умереть.

Мальчик бросает своё оружие. Зазубренный нож падает на землю.

Учителя легиона подходят к нему. У них красные глаза, их тёмная броня — огромна. Черепа свисают с их нагрудников и наплечников на цепях из почерневшей бронзы.

Он вдыхает, что бы сказать, объяснить им, что это был всего лишь несчастный случай. Они за-ставили его замолчать.

«Отличная работа», — говорят они.

И они называют его братом.

Он подросток и винтовка тяжела для его рук.

Он наблюдает на протяжении долгого-долгого времени. Он знает, как замедлить своё сердце, как регулировать своё дыхание и биологические процессы своего тела, пока он не превратиться в статую.

Охотник. Добыча. Его разум холоден, его концентрация абсолютна. Молитва, спетая про себя, становится единственным способом смотреть на мир.

Хищник. Добыча. Охотник. Преследуемый. Больше ничего не имеет значения.

Он нажимает на спусковой крючок. На расстоянии в тысячу метров человек умирает.

«Цель устранена», — он говорит.

Он — молодой человек, спящий на хирургическом столе как и прежде.

В дремоте, порождённой химикалиями, текущими по его венам, ему ещё раз сниться его первое убийство. В не спящем мире иглы и медицинские зонды вставленные в плоть его спины, вводят жидкости в его позвоночный столб.

Его дремлющее тело реагирует на вторжение единственным кашлем. Едкая слюна стекает с его губ, шипя в месте приземления, въедается в кафельный пол.

Проснувшись, часы спустя, он чувствует отверстия вдоль спины. Шрамы, металлические уз-лы…

Во вселенной, где не существует богов, он знает, что он близок к божественному настолько, насколько может быть смертный.

Он — молодой человек, глядящий в свои собственные глаза.

Он стоит обнажённый в тёмной палате в ровном строю с дюжиной других душ. Другие посвящённые стоят с ним, так же без одежды, отметки от операций свежи на их бледной коже. Он замечает только их. Сексуальность — забытое понятие, чуждое его разуму, просто одно из десяти тысяч человеческих свойств, которое отвергло его сознание. Он больше не вспоминает лица его матери и отца. Он только помнит своё имя, потому что главы его легиона никогда не меняли его.

Сейчас это его лицо. Этими глазами он будет смотреть на галактику. Этот черепоподобный шлем будет изливать его гнев на тех, кто посмеет бросить вызов Императорскому видению человечества.

«Ты Талос», — сказал мастер Легиона, — «Из Первого Когтя, Десятой Роты».

Он — молодой человек, крайне жестокий и бессмертный.

Он видит этот мир в багряном цвете, с данными бегущими острыми, ясными, белыми руническими символами через сетчатки его глаз. Он видит жизненные силы его братьев в показываемых числах. Он чувствует внешнюю температуру в его герметизированной боевой броне. Он видит метки наведения на цель, когда они следуют за движением его глаз, и чувствует свою руку, сжимающую болтер, напряжённую, так как она пытается отслеживать каждую обнаруженную цель. Индикатор боеприпасов показывает, сколько умерло в этот день.

Вокруг него умирают чужие. Десять, сто, тысяча. Его братья прорубают свой путь через город фиолетовых кристаллов, болтеры ревут и цепные мечи визжат. То там, то здесь в опере шума битвы, брат изливает свой гнев в усилители шлема.

Звуки всегда одинаковы. Болтеры всегда ревут. Цепные мечи всегда визжат. Астартес всегда кричат в ярости. Когда VIII Легион ведёт войну, звук как будто львы и волки убивают друг друга, в то время как над ними кричат стервятники.

Он выкрикивает слова, которые больше никогда не будет произносить снова — слова, которые скоро станут прахом на его языке. Сейчас он кричит слова, не думая о них, не чувствуя их.

За императора.

Он — молодой человек, омытый в крови людей.

Он кричит слова без сердца, которое бы почувствовало бы их, проповедует понятия Имперского правосудия и заслуженной мести. Человек цепляется за его броню, прося и умоляя.

«Мы верны! Мы сдались!»

Молодой человек проламывает лицо человека ударом своего болтера. Столь поздняя капитуляция — бесполезный жест. Их кровь должна течь как пример, и остальные миры системы падут один за другим.

Вокруг него продолжается неустанный бунт. Скоро его болтер замолчит, безмолвный без снарядов. Вскоре после этого умрёт его цепной меч, заклинивший мясом.

Повелители Ночи продолжают убивать людей голыми руками, тёмные латные рукавицы бьют, давят и крушат.

В бесконечной схватке голос союзника приходит из вокса. Это Имперский Кулак. Их Легион наблюдает со скучной безопасности их места высадки.

«Что вы делаете?» — Спросил Имперский Кулак. — «Братья, вы сошли сума?»

Талос не ответил. Они не заслуживают ответа. Если бы Кулаки сами привели к согласию этот мир, Повелителям Ночи никогда не пришлось бы приходить сюда.

Он — молодой человек, наблюдающий, как его родной мир горит.

Он — молодой человек, оплакивающий скорую смерть своего отца.

Он — предатель всего, что он когда-то считал священным.

Острые лучи света пронзили мрак.

Команда спасателей двигалась медленно, терпеливо и неторопливо, но с уверенной осто-рожностью людей, которым необходимо выполнить трудную работу и не ограничены по времени. Команда разошлась по помещению, опрокидывая обломки, исследуя отметки оружейного огня на стенах, их внутренний вокс щёлкал, когда они переговаривались.

В разгерметизированном корабле, команда спасения была одета в атмосферные костюмы, защищающие от безвоздушного холода. Они общались на языке жестов так же часто как и словами.

Это заинтересовало охотника, который наблюдал за ними, потому что он также разбирался в боевых знаках Астартес. Любопытно смотреть, как его враги предавали себя так просто.

Охотник смотрел в тишине, как копья света пронзали тень то здесь, то там, раскрывая разрушения боёв, которые проходили на этой палубе брошенного судна. Члены спасательной команды — были явно гено-модифицированы, но слишком малы и не вооружены, чтобы быть Астартес. Они были стеснены атмосферными костюмами, которые они носили. Такие условия ограничивали их чувства, в то время как древняя боевая броня Марк 4 охотника только улучшала его собственные. Они не слышат, как слышит он, не видят как видит он. Это уменьшило их шансы на выживание с невероятно малых до абсолютно никаких.

Улыбаясь этой мысли, охотник прошептал духу машины своей брони, два слова, которые со-блазняло дух боевых доспехов знанием, что охота начнётся по-настоящему.

«Поиск добычи».

Его зрение смазалось синевой глубочайших океанов, украшенной яркими цветами сверхновой звезды, выдающими движения живых существ. Охотник видел, что команда двигалась дальше, разделившись на две группы, по два человека каждая.

Это становилось интересно.

Талос следовал за первой группой, прячась в тенях коридоров, зная, что звук трения его силовой брони и урчание серво-моторов не слышны недостаточно чувствительными спасателями.

Спасатели — наверное, не правильное определение, непочтительное к противнику.

Хотя они не были полными Астартес, их генное преобразование было очевидно в их телах и смертоносном изяществе их движений. Они также были охотниками, только более слабые представители породы.

Новобранцы.

Их знак, нанесённый на каждый наплечник, показывает рубиновую каплю крови в оправе из гордых ангельских крыльев.

Бледные губы охотника изогнулись в улыбке. Это было неожиданностью. Кровавые ангелы послали группу Скаутов…

У Повелителя Ночи было немного времени отметить совпадение. Если Ангелы были здесь, то они здесь охотились. Возможно, Договор Крови был обнаружен датчиками дальнего действия боевого флота Кровавых Ангелов. Этого открытия было бы достаточно, что бы они оказались здесь.

Без сомнения — это охота за их драгоценным мечом. И не в первый раз.

Возможно — это их церемония инициации? Проверка мастерства? Верни клинок и получи членство в Ордене…

О, какая неудача.

Украденный клинок висел на бедре охотника, как это было на протяжении многих лет. Сегодня не та ночь, когда он вернётся назад в отчаянных притязаниях Ангелов. Но, как всегда, они с радостью продадут свои жизни в попытке это сделать.

Талос проверил данные, выведенные на сетчатку его глаз. Искушение мигнуть — щёлкнуть несколько рун было сильным, но он остановил себя. Эта охота будет достаточно лёгкой и без боевых наркотиков, которые наполнят его кровь. Чистота заключается в воздержании от таких вещей, пока они не будут действительно необходимы.

Руны расположения его братьев по Первому Когтю мерцали на дисплее его визора. Приняв во внимание их расположение в других местах корабля, охотник выдвинулся, чтобы пустить кровь этих рабов Трона Лжи.

* * *

Настоящий охотник не избегает того, что бы его увидела добыча. В противном случае это преследование будет актом трусости, проявляя себя только тогда, когда добыча была уже мертва. Где здесь умение? Где острые ощущения?

Повелитель Ночи был выращен для охоты другими, более честными методами.

Талос крался как призрак в тенях, проверяя силу аудио рецепторов брони Скаутов. Только на пределе того, что они могли услышать…

Он преследовал их вдоль коридора, его руки в латных рукавицах заскребли по металлическим стенам.

Кровавые Ангелы немедленно повернулись, осветив его лицо лучами своих фонарей.

Это почти сработало — охотник дал им это. Эти меньшие охотники знали свою добычу — они знали, что охотятся на Повелителей Ночи. За половину удара сердца, свет должен был сверкнуть через его визор, ослепляя его.

Он уже исчез, когда они открыли огонь, растаяв в тенях стены коридора.

Он поймал их снова девять минут спустя.

На этот раз он залёг в ожидании, заманив их в прекрасную ловушку. Меч, за которым они пришли, лежал прямо на их пути.

Он назывался Аурум. Слова только справедливо описывали умение мастера. Выкованный, когда Великий Крестовый Поход Императора только делал свои первые шаги к звёздам, клинок был выкован для одного из величайших героев Легиона Кровавых Ангелов. Он появился во владении Талоса спустя столетия, когда он убил наследника Аурума.

Это было почти забавно, как часто сыны Сангвиния пытались отобрать у него меч. Бало намного менее забавно как часто он убивал своих собственных братьев, когда они пробовали забрать клинок из его мёртвых рук. Жадность разрушила всё единство, даже среди братьев Легиона.

Скауты увидели реликвию своего Ордена, так долго от них ускользавшую. Золотое лезвие было вложено в ножны, выполненные из тёмного метала, его ангелокрылый эфес окрасился в цвет слоновой кости под ярким светом их фонарей.

Приглашение просто войти в комнату и взять его, но это было такой очевидной ловушкой… Но всё же… как они могли этому сопротивляться?

Они не сопротивлялись.

Новобранцы были на чеку, болтеры выше и обзор быстрее, чувства обострены. Охотник видел как их губы двигались, когда они непрерывно передавали обстановку друг другу.

Талос спустился с потолка.

С глухим стуком он приземлился на палубу позади одного из новобранцев, перчатки молниеносно дёрнулись вперёд, чтобы схватить Скаута.

Другой Ангел повернулся и выстрелил. Талос смеялся над рвением в его глазах, плотностью сжатых зубов, тогда, когда новобранец выпустил три болта в тело своего брата.

Повелитель Ночи держал бьющийся в конвульсиях человеческий щит перед собой, наблюдая за вспышками шкалы температуры на дисплее, выводимом на сетчатку его глаз, когда кровь умирающего новобранца била по секциям его боевого доспеха. В его захвате дрожащий Ангел был немного более, чем мешок взорванного замороженного мяса. Болт-снаряды детонировали, достаточно близко, чтобы убить его и расгерметизировать костюм.

«Хороший выстрел, Ангел», — Талос говорил через треск громкоговорителя своего шлема. Он отбросил свой истекающий кровью щит в сторону и прыгнул на другого новобранца выгнув пальцы подобно когтям.

Борьба была беспощадно кратковременной. Полностью гено-модифицированное тело Повелителя Ночи в связке с усиленными фибросвязками мускулами его брони предопределили только один возможный вариант. Талос выбил болтер из рук посвящённого и вцепился в него.

Когда он скрутил более слабого воина, Талос погладил своими закованными в перчатку кончиками пальцев по чистому лицевому визору атмосферного костюма новобранца.

«Это выглядит хрупким», — сказал он.

Скаут что-то неслышно кричал. Ненависть пылала в его глазах. Талос потратил несколько секунд, чтобы насладиться этим выражением. Этой страстью.

Он пробил кулаком визор, разбив его на осколки.

Когда первый труп замёрз, а другой раздувалсялся и разрывался на пути к удушью, Повелитель Ночи Вернул свой клинок, меч принадлежащий ему на правах завоевателя, и двинулся назад в наиболее тёмные участки корабля.

«Талос», — голос прозвучал через вокс свистящим шипением.

«Говори, Узас».

«Они послали новобранцев охотиться на нас, брат. Я даже должен был прервать режим Поиска Добычи, чтобы удостовериться, что мои глаза видят правду. Новобранцы. Против нас».

«Избавь меня от своего негодования. Что ты хочешь?»

Ответом Узаса был низкий рык и потрескивание мёртвого вокса. Талос пропустил это мимо ушей. Он уже давно скучал от Узаса, который ноет каждый раз, когда они встречаются с недостойной добычей.

«Сайрон», — проговорил он в вокс.

«Да. Талос?»

«Конечно.»

«Прости меня. Я подумал, что это будет Узас с ещё одной напыщенной речью. Я слышу, по твоим палубам ползают Ангелы. Эпические победы будут получены в резне их младенцев, а?»

Талос не сдержал тихого вздоха. «Вы почти готовы?»

«Этот халк пуст как голова Узаса, брат. Никакой ценности. Нет даже сервитора, которого можно украсть. Я возвращаюсь на абордажную капсулу. Или тебе нужна помощь, чтобы перестрелять Ангельских детей?»

Талос прервал вокс-канал, так как он начал преследование. Высадка была бесплодной. Время возвращаться. С пустыми руками и всё ещё отчаянно нуждаясь в снаряжении. Это… Это пиратство оскорбляло его, так же как и всегда, с тех пор как они были отрезаны от Легиона десятилетия назад. Чуму на давно мёртвого Вармастера и его ошибки, которые всё ещё отдаются эхом сегдня. Проклятие ночи — VIII Легион был разрушен и рассеян среди звёзд.

Раздробленные. Выживающие как несоизмеримые боевые банды — разбитое эхо единства Орденов лояльных Астартес.

Грехи отца.

Эта любопытная засада Ангелов, которые выследили их здесь, была не более чем незначительная диверсия. Талос был близок к тому, что бы запросить командование об эвакуации, выследив и убив последнего из новобранцев, когда его вокс ожил снова.

«Брат», — сказал Ксарл. «Я нашёл Ангелов.»

«Так же как Узас и я. Убей их быстро и давайте возвращаться на Договор.»

«Нет, Талос.» — голос Ксарла окрасился гневом. — «Не новобранцы. Настоящие Ангелы.»

Повелители Ночи Первого Когтя, Десятой Роты, собирались вместе как дикие волки. Следуя через тёмные каюты корабля, четыре Астартес встретились в тенях, переговариваясь по своим вокс-каналам, приседая с оружием, готовым к бою.

В руках Талоса, древний клинок Аурум, ловивший небольшие остатки света, вспыхивая во время движения.

«Их пятеро,» — Ксарл говорил низко, его голос содержал подавляемое рвение. — «Мы можем взять пятерых. Они гордо стоят в отсеке управления, недалеко от нашей абордажной капсулы». Он мучил свой болтер. «Мы можем взять пятерых», — повторил он.

Узас фыркнул на это.

«Это твоя вина, ты знаешь», — хихикая, сказал Сайрон, кивая на Талоса. — «Ты и этот проклятый меч».

«Он делает вещи интереснее», — ответил Талос. — «И я лилею каждое проклятие, которое кричит мне их Орден».

Он перестал говорить, на мгновение сузив свои глаза. Череполикий шлем Сайрона расплылся перед ним. Так же как и Ксарла. Звук отдалённой стрельбы болтера отозвался в его ушах, не искажённый слабым потрескиванием отфильтрованного шлемом шума. Не настоящий звук. Не настоящее воспоминание. Но что-то родственное этим двум понятиям.

«У меня… есть…» — Талос мигнул, чтобы очистить его исчезающее видение. Тени обширных событий заслоняли его зрение, — «… есть план…»

«Брат?» — спросил Сайрон.

Талос вздрогнул, его серво-приводы ответили рычанием на это движение. Закреплённый магнитами к его бедру, его болтер не упал на палубу, чего не скажешь о его золотом клинке. Он с лязгом загремел об стальной пол.

«Талос?» — спросил Ксарл.

«Нет», — прорычал Узас, — «Не сейчас».

Голова Талоса дёрнулась единожды, как если бы его броня послала электрический сигнал по через позвоночник, и он рухнул на пол со звуком удара боевых доспехов о метал.

«Бог-машина Крайта…» — пробормотал он. — «Они уничтожили солнце».

Мгновение спустя он начал кричать.

Остальным пришлось отключить Талоса от внутреннего вокса взвода. Его крики заглушали все разговоры.

«Мы сможем взять пятерых из них», — сказал Ксарл. — «Нас осталось трое. Мы можем взять пятерых Ангелов».

«Почти наверняка», — согласился Сайрон. — «А если они вызовут отряды новобранцев?»

«Тогда мы убьём пятерых из них и их новобранцев».

«Мы убивали на своём пути среди звёзд за десять тысяч лет до того, когда они только родились». — отрезал Узас.

«Да, пока это всего лишь красивая сказка, я не собираюсь разводить риторику», — сказал Сай-рон. — «Мне нужен план».

«Мы охотимся», — Узас и Ксарл сказали в один голос.

«Мы убьём их», — добавил Ксарл.

«Мы будем пировать их генным семенем», — закончил Узас.

«Если бы это была церемония награждения за горячность и рвение, вас обоих расплющило бы под весом медалей. Но вы хотите начать атаку на их позицию, в то время когда мы тащим Талоса? Я думаю, бряцанье его доспехов по полу скорее всего уничтожат элемент скрытности, братья».

«Охраняй его, Сайрон», — сказал Ксарл. — «Узас и я возьмём Ангелов».

«Двое против пяти». — Красные линзы глаз Сайрона уставились на своего брата. — «У вас мало шансов, Ксарл».

«Тогда мы наконец избавимся друг от друга», — хрюкнул Ксарл. — «Кроме того, бывало и меньше».

«Ave Dominus Nox», — скзал Сайрон. — «Охотьтесь хорошо и охотьтесь быстро».

«Ave Dominus Nox», — ответили оба других.

Сайрон некоторое время слушал крики своего брата. Было трудно найти какой-либо смысл в потоке выкрикиваемых слов.

Это не было неожиданностью. Сайрон уже слышал Талоса страдавшего во власти своего не-счастья много раз до этого. Поскольку это следствие генного дара — оно было только благослове-нием.

Грехи отца, подумал он, глядя на неподвижную броню Талоса, слушая крики приходящей смерти. Как они отражаются на сыне.

Согласно хронометру, выведенному на сетчатку Сайрона, прошёл один час и шестнадцать минут с тех пор, как он услышал взрыв.

Палуба дрожала под его ботинками.

«Ксарл? Узас?»

Статический шум был единственным ответом.

Отлично.

Когда голос Узаса наконец нарушил тишину вокса спустя два часа, он был слабым и насыщенным его характерной горечью.

«Уууух. Сайрон. Дело сделано. Тащи пророка».

«Твой голос звучит как будто ты получил пулю», — Сайрон сопротивлялся желанию улыбнуться, чтобы они не услышали этого в его словах.

«Он получил», — сказал Ксарл. — «Мы возвращаемся».

«Что это был за взрыв?»

«Плазменная пушка».

«Вы… Вы шутите».

«Ни сколько. У меня нет ни одной идеи по поводу того, зачем они принесли одну из них для битвы внутри корабля, разве только с целью приготовить замороженную пищу».

Сайрон взглядом нажал на идентификационную руну Ксарла. Это открыло закрытый канал между ними.

«Кто подстрелил Узаса?»

«Новобранец. Сзади из снайперской винтовки».

Сайрон немедленно прервал связь, чтобы никто не смог услышать его смех.

Договор Крови был клинком кобальтовой тьмы, обрамлённый бронзой и шрамами веков битв. Он плыл сквозь космос, подплывая ближе к своей добыче, подобно акуле скользящей в тёмных водах.

Обагрённая Душа была фрегатом класса Гладиус с долгой и гордой историей побед во имя Ордена Кровавых Ангелов, а до этого IX Легиона. Она открыла огонь из множества орудий по Договору Крови.

Кратко, красиво, пустотные щиты вокруг ударного крейсера Повелителей Ночи мерцали на дисплее, напоминающем пятно масла на воде.

Договор Крови открыл ответный огонь. В течение минуты подобный лезвию корабль проплывал сквозь космический мусор, его орудия охлаждались от своей мгновенной ярости. Обагрённая Душа, вернее её мелкие осколки звенели и вспыхивали от пустотных щитов большего крейсера, так как он двигался сквозь разрастающееся облако крушения.

На другое судно, потерпевшее поражение и смерть в космосе, вскоре упала тень Договора. Ударный крейсер, заслонив солнце, приближался ближе, готовый снова вернуть свой абордажный модуль.

Первый Коготь возвращался через семь часов исследования халка. Их корабль прибыл на охоту ради него.

Герметичные переборки зашипели, когда укреплённые двери раскрылись с громким звуком трущихся шарниров.

Ксарл и Сайрон внесли Талоса на посадочную площадку. Узас шёл позади них, хромая, что портило его походку. Его спина горела огнём от снайперской пули с твёрдым сердечником, всё ещё сидевшей в нём. Что хуже — его генетически улучшенный организм уже заживил рану. Ему понадобится хирург, или, что более вероятно, — нож и зеркало, чтобы вытащить проклятую штуковину.

Один из Атраменторов, элитной стражи Достойного, стоял в своих неповоротливых терминаторских доспехах. Его череполикий клыкастый шлем спокойно наблюдал. Шесты с трофеями украшали его спину, на каждом из которых были наколоты по несколько шлемов из числа лояльных Орденов Астартес — история кровопролития и предательства, гордо представленная для своих братьев.

Он кивнул на склонённую фигуру Талоса.

«Охотник за Душами ранен?» — спросил Терминатор, его голос был глубоким, грохочущим рычанием.

«Нет», — сказал Сайрон. — «Сообщи Достойному. Его пророк страдает ещё одним видением».

Ловец душ

Часть первая Единство предателей

Сыны мои, Галактика в огне. Мы все свидетели последней истины: наш путь — не путь Империума. Вас никогда не омывал свет Императора. Вы не несли Имперского орла. И никогда его не понесете. Облаченные во тьму, Пусть вечно обагряет ваши когти Кровь падшего Империума моего отца. Во имя закланного божества — сражайтесь! Восстаньте, Сыны мои, и гнев несите к звездам, Как мой штандарт. Как память обо мне. Восстаньте, мои Повелители Ночи! Примарх Конрад Кёрз на последнем собрании Восьмого легиона

Пролог Сын бога

Быть сыном божества — проклятие.

Видеть то, что видел бог, знать то, что он знал.

Эти видения, это знание раз за разом разрывали его душу на части.

Его жилищем была келья, лишенная всяких удобств и годная лишь на то, чтобы оградить от внешнего вмешательства. Запертый в этом ненавистном святилище, сын бога кричал безответным стенам о тайнах грядущего. Решетка динамика древнего боевого шлема придавала его сдавленным воплям металлический, безжизненный оттенок.

Иногда мускулы его сводила судорога. Могучие пласты мышц и сухожилий сжимались вокруг твердых, как железо, костей, заставляя сына бога содрогаться и с хрипом втягивать воздух. Он не способен был контролировать собственное тело. Эти приступы могли продолжаться часами, и тогда каждый удар двух сердец мучительно обжигал нервы, проталкивая кровь сквозь сведенные судорогой мускулы. В те минуты, когда проклятый паралич отпускал и резервное сердце замедлялось и останавливалось, он приглушал боль, колотясь головой о стены темницы. Новая мука отвлекала его от видений, горевших по ту сторону зрачков.

Иногда это помогало, но ненадолго. Вернувшиеся видения оттесняли слабую боль, вновь омывая огнем его разум.

Сын бога, все еще облаченный в боевую броню, бился головой о стену, раз за разом вгоняя череп в сталь. Но, учитывая покрывавший голову керамитовый шлем и модифицированные кости скелета, его усилия причиняли больше вреда стене, чем ему самому.

Подвластный тому же проклятию, что привело его генетического отца к смерти, сын бога не видел окружающих стен. Он не замечал и потока данных, пробегающих по сетчатке, когда дисплей боевого шлема отслеживал и выцеливал углы кельи, петли запертой двери и прочие незначительные детали обстановки. В левой верхней части дисплея проматывались графики жизненных показателей. Там периодически вспыхивали предупреждающие сигналы: то два его сердца начинали биться слишком часто даже для нечеловеческой физиологии хозяина, то дыхание прерывалось на целые минуты, пока тело сковывал припадок.

Такую цену он платил за сходство с отцом. На такое существование обречен живой наследник бога.

Раб стоял у двери и прислушивался, считая минуты.

Крики хозяина, доносившиеся из-за темного закаленного металла, наконец-то утихли — по крайней мере на время. Раб был человеком, и чувства его оставались по-человечески ограниченными, однако, прижав ухо к двери, он смог различить дыхание господина. Отрывистый, резкий, свистящий звук, превращенный вокс-динамиками шлема в металлическое рычание.

Но, даже думая о другом, раб продолжал отсчитывать секунды, складывавшиеся в минуты. Это было легко: его приучили делать это инстинктивно, поскольку в варпе не работал как следует ни один хронометр.

Раба звали Септимусом, потому что он был седьмым. Шесть рабов до него сменились на службе у господина, и ни один из этих шести не числился больше в экипаже корабля «Завет крови».

Сейчас коридоры ударного крейсера Астартес почти пустовали. Безмолвное кружево черной стали и темного металла, сосуды огромного корабля, некогда кипевшие жизнью: по ним семенили сервиторы, спешившие по простым поручениям, и переходили из отсека в отсек Астартес. Здесь же сновали смертные члены команды, исполняя бесчисленные обязанности, без которых корабль не мог оставаться в строю. В дни до великого предательства тысячи душ именовали «Завет» домом — включая почти три сотни бессмертных Астартес.

Время изменило это. Время и войны, которые оно принесло с собой.

Коридоры были не освещены, но не обесточены. В ударном крейсере обосновалась умышленная чернота — тьма настолько глубокая, что она въелась в стальные кости судна. Темнота совершенно естественна для Повелителей Ночи, ибо все они родились в одном лишенном солнца мире. Для немногих членов команды, обитавших в «Завете», тьма поначалу была нежеланным спутником. Большинство раньше или позже привыкло. Они все еще нуждались в факелах и оптических усилителях, поскольку оставались людьми и не могли пронзать взглядом искусственную ночь, как их повелители. Но со временем они научились обретать во мраке спокойствие.

А затем привычка превратилась в крепкую связь. Те, чей разум не смирился с чернотой, впали в безумие. Им пришлось заплатить жизнью за неудачу. Остальные покорились и приспособились к невидимому окружению.

Септимус понимал больше, чем другие. Все механизмы обладали душой. Он знал это еще с тех пор, когда был предан Золотому Трону. Иногда раб заговаривал с пустотой, понимая, что тьма обладает собственной волей, выражением разума самого корабля. Двигаться сквозь чернильную темноту, наводнившую судно, значило обитать внутри души ударного крейсера Астартес, вдыхать ощутимую ауру вероломной злобы «Завета».

Тьма не отвечала рабу, но присутствие корабля вокруг успокаивало. Ребенком Септимус всегда боялся темноты. Этот страх так никогда по-настоящему и не прошел, и сохранять рассудок среди бесконечной ночи позволяла лишь уверенность, что черные, безмолвные коридоры не враждебны.

А еще он страдал от одиночества. Ему было трудно признаться в этом даже себе самому. Куда проще сидеть в темноте и беседовать с кораблем — пусть и не рассчитывая дождаться ответа. Иногда Септимус чувствовал себя бесконечно далеким от других рабов и слуг на борту судна. Большинство из них трудилось на Повелителей Ночи гораздо дольше, чем Септимус. От них его бросало в дрожь. Многие передвигались по кораблю с закрытыми глазами, ориентируясь в ледяных переходах по памяти, на ощупь и с помощью других чувств, о которых Септимус предпочитал не знать.

Однажды, во время недель затишья, предшествовавших очередной битве в очередном безвестном мире, Септимус спросил, что стало с шестью прежними рабами. Хозяин пребывал в уединении, вдали от боевых братьев, и возносил молитвы духам своего оружия и доспехов. Услышав вопрос, он устремил на Септимуса пристальный взгляд черных, как пустота между звездами, глаз.

А еще он улыбнулся. Хозяин редко улыбался. Голубые вены, проступающие под бледной кожей Астартес, выгнулись, подобно чуть заметным трещинкам в чистом мраморе.

— Примус…

Господин говорил мягко — как и всегда, когда на нем не было боевого шлема, — и все же в голосе его звучали глубокие, низкие обертоны.

— …был убит очень, очень давно. В сражении.

— Вы пытались спасти его, господин?

— Нет. Я не знал о его смерти. Когда это произошло, меня не было на борту «Завета».

Раб хотел спросить, попытался бы господин спасти Примуса, будь у него такая возможность, — но, по правде сказать, опасался, что уже знает ответ.

— Понимаю. — Слуга облизнул пересохшие губы. — А остальные?

— Тертиус… изменился. Варп изменил его. Я избавился от Тертиуса, когда он перестал быть собой.

Это удивило Септимуса. Хозяин говорил ему прежде о важности слуг, которые могли противостоять безумию варпа и оставаться незатронутыми скверной Губительных Сил.

— Он пал от вашей руки? — спросил Септимус.

— Да. Я проявил милосердие.

— Понятно. А что произошло с другими?

— Они состарились. И умерли. Все, кроме Секундуса и Квинтуса.

— Что стало с ними?

— Квинтуса зарубил Вознесенный.

У Септимуса кровь похолодела в жилах от этих слов. Он ненавидел Вознесенного.

— Почему? В чем была его вина?

— Квинтус не нарушил никаких законов. Вознесенный убил его во время минутной вспышки ярости. Выместил злобу на ближайшем живом существе. К несчастью для Квинтуса, ближайшим живым существом оказался он.

— А что случилось с Секундусом?

— О судьбе второго мы поговорим в другой раз. Что заставляет тебя расспрашивать о прежних слугах?

Септимус набрал в грудь воздуха, чтобы сказать правду, чтобы исповедаться в своих страхах и признаться в том, как он разговаривает с корабельным мраком, лишь бы отгородиться от одиночества. Однако судьба Тертиуса крепко засела у него в мозгу. Смерть по вине безумия. Смерть из-за скверны.

— Любопытство, — ответил раб хозяину, солгав в первый и последний раз за все время службы.

Звук тяжелых шагов вернул Септимуса к настоящему. Он отошел от хозяйской двери и перевел дыхание, вглядываясь во мрак коридора, откуда раздались шаги. Вглядываясь, но не видя.

Впрочем, Септимус знал, кто приближается. Они-то его видели. Они увидели бы его, даже спрячься он где-нибудь поблизости, так что бежать нет смысла. Они почуяли бы его запах и заметили тепловую ауру его тела. Раб остался на месте, мечтая лишь о том, чтобы сердце перестало колотиться так отчаянно. Они услышат и этот звук. Они посмеются над его страхом.

Септимус нажал на переключатель маломощного фонаря. Тусклое желтое свечение угасло, и коридор вновь погрузился в абсолютную темноту. Слуга сделал это из почтения к приближающимся Астартес, а еще потому, что не хотел видеть их лиц. Порой мрак облегчал общение с полубогами.

Собравшись, Септимус закрыл ставшие бесполезными глаза и сфокусировался на слухе и обонянии. Тяжелая поступь, но на идущем нет доспехов. Шаги слишком широкие для смертного. Шелест ткани: плащ или туника. И, отчетливей всего, аромат крови: терпкий, металлический и густой, настолько сильный, что щекотал язык. Это был запах самого корабля, только сконцентрированный, очищенный и усиленный.

Еще один полубог.

Один из родичей хозяина пришел навестить брата.

— Септимус, — раздалось из темноты.

Раб судорожно сглотнул, не доверяя своему голосу, но зная, что должен ответить.

— Да, господин. Это я.

Шорох одежды. Прикосновение чего-то мягкого к металлу. Неужели полубог гладит дверь, ведущую в покои хозяина?

— Септимус, — повторил второй полубог.

Его голос был не по-человечески низким, слова срывались на рык.

— Как там мой брат?

— Он еще не выходил, господин.

— Я знаю. Я слышу его дыхание. Ровнее, чем раньше… — Голос полубога звучал задумчиво. — Я не спрашивал у тебя, выходил он или нет, Септимус. Я спросил, как он.

— Этот припадок длинней, чем обычно, но хозяин замолчал почти час назад. Я считал минуты. Самый долгий спокойный период с того момента, как болезнь им овладела.

Полубог хмыкнул. С таким звуком сталкиваются две грозовые тучи. На секунду Септимуса пронзила тоска по прошлому: он не видел грозы — и даже не выходил под открытое небо — уже долгие годы.

— Поосторожней с выражениями, вассал, — сказал полубог. — Слово «болезнь» подразумевает проклятие. А мой брат и твой господин благословен. Он видит глазами бога.

— Прости меня, величайший.

Септимус уже стоял на коленях, низко склонив голову. Он знал, что полубог ясно видит в кромешном мраке его смиренную позу.

— Я лишь повторяю те слова, которые использует мой господин.

Последовала длинная пауза.

— Септимус, встань. Ты напуган, и это мешает тебе мыслить здраво. Я не причиню тебя вреда. Разве ты меня не узнаешь?

— Нет, повелитель.

Это было правдой. Раб не умел различать голоса полубогов. В каждом ему слышалось низкое тигриное рычание. И лишь голос его господина звучал по-другому: львиный рык сглаживала мягкость. Септимус понимал, что дело скорее в многолетней привычке, чем в настоящем отличии, и по-прежнему терялся, пытаясь распознать других.

— Но я попробую угадать, если такова ваша воля.

Полубог изменил позу. Раздался шорох ткани.

— Сделай одолжение.

— Думаю, вы лорд Кирион.

Снова минутное молчание.

— Как ты догадался, вассал?

— Потому что вы засмеялись, господин.

Ответа Септимус так и не услышал, но, даже несмотря на темноту, он мог бы поклясться — полубог улыбается.

— Скажи мне, — в конце концов произнес Астартес, — приходили ли сегодня другие?

Раб сглотнул.

— Лорд Узас был здесь три часа назад, лорд Кирион.

— Полагаю, удовольствия это тебе не доставило.

— Да, господин.

— И что же мой возлюбленный брат Узас здесь делал?

В тоне Кириона проскользнула несомненная нотка сарказма.

— Он прислушивался к словам моего господина, но сам не произнес ни звука.

Септимус вспомнил ледяной комок, подкативший к горлу, когда он остался в темном коридоре наедине с Узасом, слушая хриплое дыхание полубога и гудение его активированной боевой брони.

— На нем были боевые доспехи, милорд. Не знаю почему.

— Это не секрет, — ответил Кирион, — твой хозяин тоже все еще облачен в броню. Последний «припадок» случился с ним во время сражения, и мы не рискнули снять с него доспехи, чтобы не спугнуть видения.

— Я не понимаю, господин.

— В самом деле? Подумай, Септимус. Сейчас ты можешь слышать выкрики моего брата, но их заглушают динамики шлема и металлические стены кельи. Однако если кому-нибудь захотелось бы отчетливо услышать, о чем он кричит… Он выкрикивает пророчества прямо в вокс-сеть. Каждый, кто надел доспехи, может слышать его на наших коммуникационных частотах.

От этих слов Септимуса пробрало холодом. Он представил, как все полубоги на борту корабля часами слушают мучительные крики его господина. По коже раба побежали мурашки, словно его погладила сама тьма. Неприятное чувство, но какое именно — ревность, бессилие? Септимус не мог сказать наверняка.

— О чем он говорит, милорд? Что видится моему господину?

Кирион снова прижал ладонь к двери. На сей раз из его голоса исчез всякий намек на веселость.

— Ему видится то же, что виделось нашему примарху, — тихо ответил Астартес. — Сражения и жертвы. Бесконечная война.

Кирион был не совсем прав.

Он говорил так уверенно, потому что слишком часто имел дело с видениями брата. Однако на сей раз в пророчествах заклейменного воина проступила новая грань. Это обнаружилось девять часов спустя, когда дверь наконец отворилась.

Облаченный в доспехи полубог, шатаясь, вывалился в коридор и прислонился к противоположной стене. Его мышцы огненными канатами стянули оплавленные кости, но боль — не самое худшее. Он умел справляться с ней и делал это уже множество раз. Страшнее была слабость. Уязвимость. Эти ощущения пугали его своей непривычностью, заставляя обнажить зубы в зверином оскале.

Движение. Сын бога уловил движение слева от себя. Все еще ослепленный жестокой головной болью, сопровождавшей припадки, он повернул голову к источнику движения. Способность чуять добычу, усиленная, как и все его чувства, зарегистрировала привычные запахи: дымный оттенок приторно-сладких курений, мускусную вонь пота и металлический привкус спрятанного оружия.

— Септимус, — проговорил сын бога.

Звук его собственного голоса показался чужим, сорванным и хриплым, несмотря на динамики шлема.

— Я здесь, хозяин.

Облегчение раба сменилось новой тревогой, когда он увидел, насколько ослаб его господин. Это было в новинку для них обоих.

— Вас не было с нами ровно девяносто один час и семнадцать минут, — сказал раб, информируя своего повелителя, как и всегда после припадков.

— Долго, — констатировал полубог, выпрямляясь в полный рост.

Септимус наблюдал, как его господин расправляет плечи, и не забыл отвести в сторону тусклый луч фонаря. На пол упало бледное пятно света. Достаточно, чтобы видеть, но коридор вокруг вновь погрузился в успокоительный мрак.

— Да, повелитель. Очень долго. Припадки становятся все длиннее.

— Так и есть. Кто приходил ко мне последним?

— Лорд Кирион, семь часов назад. Я подумал, что вы умираете.

— Какое-то время я и сам так думал.

Раздалось змеиное шипение декомпрессированного воздуха — это полубог снял свой шлем. В полумраке Септимус едва мог разглядеть тонкие черты хозяина и глаза, черные, как два смоляных озерца.

— Что явилось вам в видениях? — спросил раб.

— Темные предзнаменования и мертвая планета. Отправляйся в мою оружейную и займись приготовлениями. Я должен поговорить с Вознесенным.

— Приготовления? — Септимус заколебался. — Новая война?

— Всегда есть новая война. Но сначала мы должны кое с кем встретиться. С тем, кто необходим для нашего выживания. Мы отправляемся в путешествие.

— Куда, милорд?

На губах полубога появилась редкая улыбка.

— Домой.

I Нострамо

В беззвучии открытого космоса вращался одинокий астероид. Отделенный десятками миллионов километров от ближайшего астрального тела, он явно не мог быть спутником ни одной из планет сектора.

И это было хорошо. Очень, очень хорошо.

Для Картана Сайна, с его острыми глазами и искушенной ухмылкой, вращавшаяся в безжизненном пространстве сегментума Ултима каменная глыба представлялась ослепительно прекрасной. Или, скорее, ослепительно прекрасным было то, что она воплощала. Деньги. Целая куча денег.

Его судно, хорошо вооруженный сухогруз с иронически вычурным названием «Звездная дева», вращалось по свободной орбите над огромным астероидом. «Дева» была девушкой крупной. Во время точных маневров вес ей мешал, но, хотя среди женщин Сайн предпочитал худышек, объемистые обводы судна его более чем устраивали. Он готов был пожертвовать скоростью во имя прибыли.

Пираты Сайна не беспокоили: «Дева» ощетинилась оружейными батареями, которые ее капитан закупил на средства от горнопромышленных афер. Обычно он ограничивался комиссией за находку, но в таких случаях, как этот, — а подобная удача выпадала нечасто, — Сайн выводил корабль на орбиту и отправлял вниз команды сервиторов, чтобы начать разработки. Вот и сейчас они уже были внизу: лоботомированные владыки собственного шахтерского мирка. С момента посадки прошло всего несколько часов, но его автоматические старатели уже трудились вовсю.

Развалившись на своем командном троне, Сайн разглядывал вращающийся на обзорном экране астероид: серошкурый, с серебряными прожилками вен, неисчерпаемый источник наживы. Сайн в сотый раз за прошедший час покосился на сжатый в руке инфопланшет с данными планетарного скана. Когда взгляд его скользнул по числам напротив слова «адамантий», разработчик расплылся в улыбке.

Святой Трон, он был богат! Адептус Механикус заплатят целое состояние за груз драгоценной руды, но — что еще лучше — они отвалят поистине королевскую сумму за координаты астероида. Фокус заключался в том, чтобы оставить для разведывательных судов Механикус достаточно руды в подтверждение ценности находки, но при этом до отказа набить трюм сырьем перед встречей с ними. Учитывая, сколько редкого металла залегало в недрах астероида, проблемы с этим не будет. Никаких проблем.

Сайн опять покосился на цифры, и его смазливую физиономию вновь озарила улыбка. Прикованный к инфопланшету взгляд превратился в хищный прищур, а улыбка — в жадную ухмылку. Однако не прошло и трех секунд, как сигнал тревоги, раскатившийся по замусоренному мостику «Девы», стер веселье с лица разработчика. Сервиторы и люди заметались по круглому отсеку, занимая свои места.

— Отчет бы сейчас оказался очень кстати, — заметил Картан Сайн, не обращаясь ни к кому конкретно.

В ответ один из сервиторов у навигационной консоли выдал какую-то невнятицу на бинарном коде, едва не уронив при этом на пол нижнюю челюсть.

Сайн вздохнул. Он как раз собирался заменить этого сервитора.

— Не то чтобы я что-то понял, но благодарю за инициативу, — сказал Сайн. — А теперь хотелось бы услышать ответ от кого-то, кто еще способен говорить.

Кровь Императора, дело плохо. Если другой нелегальный торговец наткнулся на месторождение, придется заняться дележом добычи, а добром это обычно не кончается для всех участников процесса. Или, что еще хуже, приближающийся корабль мог принадлежать самим Механикус. Тогда Сайну не светит ни комиссии за находку, ни полного трюма драгоценной руды, ни малейшей возможности заключить сделку.

Штурман Торк наконец-то оторвался от своего монохромного экрана и бегущих по нему ярких рунических строк. Его форма выглядела примерно столь же официально, как мундир Сайна: иначе говоря, оба они вполне уместно смотрелись бы в каком-нибудь притоне подулья.

— Это судно Астартес, — сообщил Торк.

Сайн фыркнул:

— Быть такого не может.

Однако побледневшее лицо Торка и его медленный кивок заставили Сайна подавиться смешком.

— Но так и есть. Он возник из ниоткуда, Кэр. Это ударный крейсер Астартес.

— Вот так диковинка, — усмехнулся капитан. — Что ж, по крайней мере они явились сюда не для горных разработок. Подведи нас поближе, я хочу на него посмотреть. Может, нам больше никогда не выпадет такого шанса.

Мягкие переливы звезд на обзорном экране медленно сменились контурами военного корабля. Огромного, темного и смертоносного. Ребристого, длинного и сулящего гибель. Темно-синего, отделанного бронзой, местами почерневшей от повреждений, полученных в сражениях столетней давности. Зазубренное копье ярости, пронзившее века: гнев Астартес, вознесенный к звездам.

— Какой красавец! — с чувством произнес Сайн. — Хорошо, что они на нашей стороне.

— Э-э-э… Он идет на сближение.

Отвернувшись от величественной картины, Картан Сайн нахмурился и уставился на Торка:

— Что?

— Корабль вышел на встречный курс. Он направляется к нам.

— Нет, — повторил Сайн, на сей раз без улыбки. — Быть этого не может.

Торк по-прежнему не отрывал взгляда от своих экранов.

— Очень даже может.

— Кто-нибудь, дайте мне код его приемоответчика. И откройте канал связи.

— У меня есть идентификационный код, — откликнулся Торк, судорожно стуча по клавишам и всматриваясь в экран. — Тут сказано, что корабль называется «Завет крови». Сведений о принадлежности нет.

— Нет сведений о принадлежности? Разве это нормально?

— Откуда мне знать? — пожал плечами Торк. — Я раньше никогда не встречал их кораблей.

— Может, у Астартес так принято, — предположил Сайн.

Это имело смысл. Независимость космодесантников от традиционной имперской иерархии была широко известна.

— Может.

Особой уверенности в голосе Торка не прозвучало.

— Что там с каналом? — поинтересовался Сайн.

— Канал открыт, — проскрежетал сервитор, чья голова была подсоединена к консоли связи несколькими черными кабелями.

— Тогда давайте разберемся с этим.

Сайн вновь плюхнулся на свой трон и включил вокс-передатчик:

— Говорит капитан Картан Сайн, владелец торгового судна «Звездная дева». Этот астероид и все его природные богатства принадлежат мне. Насколько я знаю, я не нарушил ни одного местного закона о собственности на землю. Желаю вам всего наилучшего, корабль Астартес.

Тишина в ответ. Весьма зловещая тишина, оставившая у Сайна ощущение, что Астартес на другом конце линии слышали его, но отчего-то решили не реагировать.

Он повторил попытку:

— Если я ошибся и предъявил права на собственность, уже принадлежащую вам, благородные Астартес, я готов вступить в переговоры.

— Переговоры?!

— Заткнись, Торк.

Торк и не подумал заткнуться.

— Ты что, спятил? Если астероид принадлежит им, давай просто уберемся отсюда.

— Повторяю, Торк, заткнись. С каких это пор Астартес сами добывают для себя сырье?

Торк снова пожал плечами.

— Мы первыми предъявили права на этот участок, — упорствовал Сайн, чувствуя, как его уверенность тает с каждой секундой. — Я просто хочу оставить нам возможность выбора. Или я должен тебе напомнить, что на поверхности астероида все еще торчит больше сотни наших сервиторов и куча оборудования, стоящая несколько тысяч крон? Должен напомнить, что там, внизу, Эвридика? Без нее мы далеко не улетим, так ведь?

Торк побледнел и некоторое время ничего не отвечал. Само собой, штурман решительно настаивал на том, чтобы Эвридика оставалась на борту и чтобы ее вечное «мне скучно, я прогуляюсь» прекратилось раз и навсегда.

— Крейсер все еще движется на нас, — сказал он в конце концов.

— Боевым курсом? — Сайн наклонился вперед на своем троне.

— Возможно. Понятия не имею, как атакуют эти корабли. Но у них чертова туча носовых орудий.

Капитану Сайну хотелось думать, что он способен оценить хорошую шутку. Он любил посмеяться не меньше любого другого, но происходящее стремительно утрачивало сходство с веселым розыгрышем.

— Трон Бога-Императора, — тихо выругался Торк. — Их лэнс-излучатели активированы. Все… все оружие активировано.

— Это уже просто нелепо, — сказал Сайн.

Торговец снова щелкнул переключателем вокса, но на сей раз голос его предательски дрогнул, выдавая отчаяние:

— Корабль Астартес «Завет крови». Во имя Бога-Императора, какие у вас намерения?

В ответ раздался насмешливый шепот. Он прошелестел по мостику «Девы», и Сайн кожей ощутил его прикосновение — словно первый порыв ледяного ветра, предшествующего шторму.

— Восплачьте, ибо вам суждено разделить судьбу вашего Императора-Мертвеца, — шепнул голос. — Мы пришли по ваши души.

Бой был недолгим.

Сражение в открытом космосе — это всегда балет в темпе адажио, медленный танец технологий, освещенный яркими вспышками орудийных залпов и взрывов. «Звездная дева» была очень неплохим кораблем, когда дело касалось того, для чего она была создана: перевозки грузов на дальние расстояния, длительных разведывательных вылазок и горных разработок, а также отражения атак алчных пиратских баронов. Ее капитан, Картан Сайн, годами вкладывал в корабль немалые суммы. Многослойные пустотные щиты «Девы» поддерживались в идеальном состоянии. Ее грозные батареи могли соперничать с вооружением имперского крейсера таких же габаритов.

Бой длился ровно пятьдесят одну секунду, но несколько из этих секунд были подарком гибнущему судну: «Завет крови» играл с добычей, прежде чем нанести смертельный удар.

Ударный крейсер Астартес приблизился и начал атаку ураганным огнем лэнс-излучателей. Лучи сконцентрированной энергии рассекли пространство между двумя кораблями, и на несколько мгновений пустотные щиты вокруг «Девы» вспыхнули ослепительным светом. Там, где энергетические копья ударяли в щиты, вокруг торгового корабля бежала радужная рябь, как растекающееся по воде масло.

Щиты «Девы» выдержали несколько секунд этой зрелищной пытки, после чего пали под напором военного корабля. Словно лопнувший мыльный пузырь, пустотные щиты замерцали, рассыпались яркими искрами и исчезли. Теперь «Деву» защищала лишь усиленная броня корпуса.

К этому времени Картан Сайн успел организовать свой экипаж, и «Дева» ответила огнем. Канонада обычных орудий торгового судна была несравнимо слабее залпов лэнс-излучателей Астартес. «Завет крови» надвигался. Его собственные щиты теперь бежали радужными сполохами под ударами «Девы», но — что мало удивило, но ничуть не обрадовало Сайна — и не думали подаваться. Приближающийся корабль, будто не замечая вражеского огня, во второй раз разрядил лэнс-излучатели.

На этот раз «Деву» не прикрывала оболочка пустотных щитов, и лучи впились прямо в ее корпус. Клыки хищника вспороли стальную плоть жертвы. Лучи заплясали по обшивке, аккуратно разрезая броню меньшего судна. «Дева» едва отвечала, кренясь набок, теряя стабильность и содрогаясь от дюжины взрывов по всей длине корпуса. «Завет» тщательно выбирал цели. Огонь его излучателей сосредоточился на взрывоопасных секциях корабля: ядре реактора, плазменных батареях и топливных емкостях.

Затем ударный крейсер дал задний ход. Его двигатели взревели, отводя судно подальше от изуродованной жертвы.

В то время как «Дева» конвульсивно содрогалась и трещала по швам от тысяч взрывов, Картан Сайн с ненавистью уставился на обзорный экран, где грациозно ускользал прочь боевой корабль. На одну тошнотворную секунду капитану вспомнилось, как он охотился на гигантских серых рысей на Фалодаре. Перед глазами мелькнул момент, когда огромная кошка прикончила местного зверя, напоминавшего лошадь, — свою излюбленную добычу. Рысь ударила одним молниеносным движением, распоров когтями горло и брюхо коня, а затем отскочила в сторону и принялась наблюдать, как добыча истекает кровью. Сайн никак не мог забыть этого. Тогда он даже заподозрил, что планета подверглась некой скверне, породившей у животных такое странное поведение.

— Ты помнишь Фалодар? — спросил он у Торка.

Ответа не последовало. Мостик затопила сумятица криков и тревожных сигналов: команда и сервиторы отчаянно пытались спасти разваливающийся на части корабль. Шум раздражал Сайна. Как будто их усилия могли к чему-то привести!

Сайн все еще не отрывал взгляда от обзорного экрана, когда лэнс-излучатели «Завета» нанесли последний удар. Капитан увидел, как луч ослепительно-белого, ранящего глаза света потянулся к нему, преодолевая немыслимое расстояние между звездами.

А затем последовала пронзительно-яркая вспышка, милосердно погасившая панику вокруг него раз и навсегда.

Эвридика Мерваллион видела гибель «Девы» на орбите. Она с ужасом наблюдала за тем, как «Дева» взорвалась под ударами лэнс-излучателей другого судна. Однако, даже глядя сквозь магнокуляры, Эвридика не смогла определить, кому принадлежал вражеский корабль, — расстояние оказалось слишком велико. Чьим бы ни было судно, оно почти мгновенно подавило сопротивление «Девы» превосходящим огнем. Это, по всей видимости, означало, что смерть ожидала и Эвридику.

Что касается смерти, Эвридика представляла свою совершенно иначе. Виной тому, видимо, была ее мутация, но она всегда полагала, что конец наступит, когда Картан Сайн прикажет ей отыскать дорогу в особенно зловредном варп-шторме, и что «Дева» станет очередной строкой «затерялась со всей командой в Море Душ» в какой-нибудь незначительной хронике. И уж точно Эвридика не надеялась, что дождется торжественного погребения в одном из подземных склепов Дома Мерваллион, — впрочем, это ее как раз ничуть не огорчало. В сравнении с другими навигаторскими Домами Дом Мерваллион немногого стоил в ее глазах.

И, если говорить по-честному, в глазах остальных.

Мерваллионы были одним из самых незначительных семейств в многочисленном кластере малых домов: небольшим, лишенным богатства и влияния и поставляющим весьма посредственных навигаторов. Все это привело к тому, что Навис Нобилите определила Эвридику на сомнительную (в лучшем случае) лоханку «Звездная дева» под командование такого скользкого типа, как Картан Сайн.

И все же, несмотря на все недостатки ее генов и родословной, Эвридика считала, что заслуживает лучшей смерти.

Лагерь — если это можно было назвать лагерем — еще не успели достроить. Вокруг посадочного модуля в центре базы суетились сервиторы, продолжавшие разгружать буровые установки и машины. В своем неказистом, дешевом и неудобном скафандре, со стеклянной сферой вместо шлема, Эвридика следила за черным небом, не обращая внимания на окружавших ее сервиторов. Те ковыляли мимо в модифицированных защитных костюмах, прилаживали, ввинчивали, вкручивали и откручивали детали и устанавливали технику на положенные ей места, приводя оборудование в рабочее состояние.

Эвридика не могла сдержать раздражения. Какая глупая, бессмысленная смерть! Даже если неведомый враг не высадится на астероид, ей все равно некуда деваться. Челнок не предназначен для перелетов через варп, так что ее способность видеть свет Астрономикона не стоит ни гроша. К тому же, даже отыщи она способ выбраться с этого куска скалы, у нее нет припасов для длительного путешествия.

Все, что у нее есть, — это неограниченный запас кислорода на челноке, продовольствие примерно на три недели и около сотни сервиторов, которые все еще были полны решимости добывать адамантий из недр богатого ископаемыми астероида. Безмозглые рабы не понимали, что их корабль теперь превратился в груду космического мусора.

Уже не в первый раз Эвридика пожалела, что согласилась работать на Сайна. Разумеется, особого выбора у нее не было.

Три года назад Эвридика, одетая в черную тогу, которую члены ее семейства традиционно носили во время пребывания на Терре, преклонила колени перед целестархом Дома Мерваллион в его тронной комнате.

— Отец, — произнесла она, не поднимая головы.

— Эвридика, — ответил он.

Голос целестарха, безжизненный и пресный, металлически брякнул сквозь громоздкую вокс-установку, заменявшую нижнюю часть его лица.

— Дом призывает тебя.

От слов отца ее охватил озноб. С этого момента все будет по-другому. В двадцать пять стандартных лет наконец-то настал ее черед исполнить долг и поступить на службу. И все же девушка не могла взглянуть отцу в лицо. Эвридика знала, что ему только чудом удалось пережить крушение спидера шесть месяцев назад. На лечение было потрачено немало денег и времени, но и сейчас он едва походил на человека, которого Эвридика помнила с детства. Дом Мерваллион, даже будучи частью Навис Нобилите, не мог позволить себе спустить целое состояние на полный курс регенеративной терапии для целестарха. Эвридике больно было видеть отца таким.

Но он сам взвалил на себя это бремя. Целестарх решил вновь разжечь старую вражду с Домом Джезире и подписал контракт, который привел к смерти их наследника. По мнению Эвридики, если Джезире приложили руку к поломке спидера, то отец вполне это заслужил. Она не одобряла междоусобицу и вендетту, которые связывали навигаторские Дома крепче любых кровных уз.

— Кто заплатил за таланты нашего дома, отец?

Сказать, что она мечтала об этом дне, было бы большим преувеличением. И уж точно не думала о нем с замиранием сердца. Учитывая незавидную репутацию Дома Мерваллион и тот факт, что она была восьмой дочерью, которой не светило даже понюхать отцовское наследство, Эвридика всегда осознавала, что ей предстоит служить на какой-нибудь пассажирской развалине. Ни славы, ни чести, ни приключений — лишь грошовое жалованье в семейную казну.

И все равно сейчас, когда день настал, девушка на секунду отдалась воображению. В сердце ее вспыхнула надежда, а на лице появилась улыбка. Быть может, имперский военный корабль выбрал ее в проводники по Морю Душ и она примет участие в одном из нескончаемых крестовых походов. Быть может, даже Астартес…

— Свободный торговец, — ответил отец. — Картан Сайн.

Это имя ничего для нее не значило. Ничего, кроме надежды, угасшей, как свеча на ветру. Ни один сколько-нибудь влиятельный клан свободных торговцев не опустится до того, чтобы нанять дочь Дома Мерваллион.

Однако, как ни странно, прошедшие три года были вовсе не так уж плохи. Конечно, ей приходилось постоянно отбиваться от настойчивых ухаживаний Сайна, зато во время службы навигатором на «Деве» она повидала большую часть сегментума. Эвридика узнала корабль и команду. Во сне и наяву, в скрипе перегородок и гудении двигателя она слышала голос старой прелестницы. «Дева» была добродушной пожилой дамой, и ее жалобы никогда не переходили в громкий протест. Она нравилась Эвридике.

И все же удовлетворения девушка не испытывала — особенно если учесть, что и денег было негусто. Конечно, она получала больше, чем ожидала, и даже ухитрялась откладывать понемногу из того, что оставалось после выплаты десятины Дому Мерваллион, но жизнь ее вряд ли можно было назвать комфортной. Сайн вечно тратил огромные суммы на обустройство своей пухлой милашки, что выглядело комичным до слез в свете последних событий. Отличная работа, капитан Сайн. Все эти пушки, бесспорно, выручили тебя в трудную минуту.

Еще раз окинув взглядом лагерь и его деловитых обитателей, девушка, не повышая голоса, выдала поток таких проклятий, которые заставили бы любого из членов ее семьи в ужасе помолиться за падшее создание. Несколько слов из этой тирады она изобрела только что, но в их физиологическом значении можно было не сомневаться.

А секунду спустя все ее прошлые заботы и вовсе утратили смысл. Безоружная, затерянная на астероиде, не столь богатая, как хотелось бы (и обреченная умереть в течение ближайшего месяца), Эвридика увидела, как звездное небо прочертил огненный шар. Шар стремительно приближался к поверхности астероида.

— Томаш? — позвала она в микрофон вокса, обращаясь к управляющему горными работами.

Девушка была здесь не в полном одиночестве, но вряд ли дюжина техников и горстка солдат могли что-то сделать с врагом, в мгновение ока уничтожившим «Деву».

— Да, госпожа? — раздался ответ с другого конца лагеря.

— Э-э-э. У нас проблемы.

— Я знаю, госпожа. Мы их отсюда тоже видим. Вам следует укрыться в безопасном месте.

— Да? И где же это безопасное место?

Томаш не ответил. Девушка оглянулась через плечо на четверых телохранителей: они не отходили от навигатора ни на шаг, когда та покидала покои для медитации. Эти четверо тоже уставились на горизонт, откуда что-то приближалось.

— Леди Мерваллион, — передал по воксу их командир Ренвар, — мы должны уходить отсюда. Пойдемте с нами.

— Спасибо за предложение, но я предпочитаю умереть здесь.

— Госпожа…

— Бегите, если хотите. Думаю, раз Сайн мертв, вы уже не обязаны охранять меня ценой собственной жизни.

— Госпожа, резервный лагерь…

— Больше чем в двух неделях ходьбы отсюда, — рассмеялась она. — Полагаете, вы сможете обогнать их катер?

— Госпожа, прошу вас. Мы должны идти.

— Я никому ничего не должна. Мы не успеем поднять челнок в воздух, и, даже если успеем, нас, скорее всего, подстрелят. И хотя вы, ребята, очень важно смотритесь со своими дробовиками, сильно сомневаюсь, что они вам помогут против наших гостей.

Солдаты обменялись тревожными взглядами.

— Госпожа, — сказал Ренвар, избегая смотреть ей в глаза, — не могли бы вы использовать… вашу силу?

— Мое что?

— Ваше… око, миледи. Со всем уважением. Не могли бы вы сбить их?

Ее лоб зудел. Скрытый черной банданой, третий глаз Эвридики — дар ее навигаторского наследия — мягко пульсировал под повязкой. Девушке хотелось почесать его, но мешал стеклянный шлем.

Что она могла сказать? Что ее силы иссякли? Что око не предназначено для того, чтобы сбивать корабли? Что она никогда не пробовала использовать его таким образом?

— Просто уходите, — выдохнула Эвридика. — Сайн мертв. Нам отсюда не выбраться, и я не пойду с вами в запасной лагерь.

Мужчины молча зашагали прочь, и она явственно почувствовала их облегчение. Необходимость находиться с ней рядом доставляла солдатам мало радости. Их работу сопровождал вечный страх. Девушка была слишком иной. Она прозревала варп, а ни один человек в здравом уме не желал иметь ничего общего с теми, чей взгляд прикован к эмпиреям.

Это никогда ее не расстраивало. Так повелось с рождения. Робость, которую испытывали в ее присутствии другие люди, стала настолько привычной, что Эвридика ее почти не замечала.

— Томаш?

— Да, госпожа?

— Вы забираете с собой сервиторов?

— Мы собирались оставить их здесь как прикрытие, миледи.

Она хмыкнула. Чертовы трусы. Эвридика молча наблюдала, как техники и солдаты вприпрыжку пустились на юг, легко взлетая над поверхностью в низкой гравитации.

Вскоре она осталась одна, не считая сотни продолжавших разгрузку сервиторов. Огонь в небесах разрастался, постепенно приближаясь. Кто или что бы ни убило Сайна и остальных членов экипажа — Эвридика не назвала бы их друзьями, хотя Торк был не так уж и плох, — оно направлялось сюда, чтобы прикончить и ее.

— Вот ведь, — сказала девушка, прибегая к выражению, часто упоминавшемуся в ее последней тираде, — дерьмо!

В десантную группу входили четыре полубога и один смертный. Септимус в старом скафандре тащился позади лордов Кириона, Узаса, Ксарла и своего хозяина. Трап задрожал под ногами Астартес, когда те начали спускаться к серебристо-серой поверхности астероида.

Смертный раб позволил себе на мгновение задержаться, с улыбкой глядя в небо. Пусть и не настоящее небо — просто усыпанная звездами чернота, без облаков и солнечного света, — но и этой перемены хватило, чтобы раб продолжал улыбаться, следуя за полубогами.

Хозяин Септимуса вел небольшой отряд. Астартес был в полном боевом облачении. Очищенный шлемом воздух отдавал химикатами. Дисплей визора, красноватый из-за рубиновых линз шлема, очерчивал силуэты суетившихся в маленьком лагере сервиторов. Темные латные рукавицы сжимали древний болтер, заряженный и готовый к бою, — однако полубог сомневался, что ему придется стрелять.

— Сервиторы, — передал он тем, кто остался на борту «Завета». — Сервиторы-техники, предназначенные для горных работ. Я насчитал сто семь.

— Великолепно, — протяжно отозвался вокс.

Голос прозвучал как хлюпающее, клокочущее рычание — так мог бы рычать волк с глоткой, сплошь усеянной опухолями. Вокс-передатчик Септимуса позволял ему слышать переговоры полубогов, и при звуках голоса Вознесенного раб содрогнулся.

Отряд с выработанной многолетним опытом сноровкой продвигался по лагерю. Занятые своими делами сервиторы словно не замечали гостей. Бионические рабы были запрограммированы так, что могли сосредоточиться лишь на одной операции.

— Сто семь, согласно последнему подсчету, — повторил хозяин Септимуса. — Большинство из них легко можно приспособить для наших нужд.

— Кому есть до этого дело? — рявкнул другой голос.

Септимус увидел, что шедший впереди Ксарл остановился. Боевая броня Ксарла была украшена черепами, человеческими и нечеловеческими. Еще больше черепов свисало на цепях с его пояса, многоярусным каскадом покрывая бедра.

— Мы пришли сюда не за безмозглыми рабами.

— Да, — пророкотал еще один, судя по тону, Узас. — Мы не должны здесь задерживаться. Воитель призывает нас на Крит.

— Септимус, — сказал хозяин, оборачиваясь к слуге, — проверь, тот ли это астероид, что мы искали.

Септимус кивнул, уже сканируя пригоршню песка и мелких камешков. На экране его портативного ауспика вспыхнула череда зеленых столбцов, полностью соответствующих заранее введенной диаграмме.

— Подтверждаю, господин.

Над ними возвышался грузовой посадочный модуль «Девы». Его вооружение было смехотворным — но тут, в самый неподходящий момент, единственная лазерная пушка челнока развернулась и открыла огонь по стоявшим внизу полубогам. Внутри прикованного к земле судна перед рулевой консолью устроилась Эвридика Мерваллион. Наводя пушку с помощью неисправного целеуказателя, она тихо проклинала размытое изображение и заодно себя, поскольку непрерывно мазала.

Отряд оставался невредимым, укрывшись за шестиколесными погрузчиками руды и буровыми тракторами. Астартес с интересом следили за тем, как одинокая пушка выплескивает свою жалкую ярость, бичуя красными лучами пыльную землю далеко в стороне.

— Мы под обстрелом, — передал Кирион на «Завет».

Голос космодесантника звучал так, словно происходящее немало его развлекало.

— Если это можно так назвать, — заметил хозяин Септимуса.

— Сейчас я его достану, — сказал Ксарл, поднимаясь из укрытия с болтером в руке.

Оружие рявкнуло один раз. Эхо выстрела раскатилось по вокс-сети, но заглохло в безвоздушной атмосфере. Борт челнока украсился огненным цветком: единственная пушка взорвалась, пораженная болтерным снарядом.

— Еще одна блистательная победа, — хохотнул Кирион в тишине, последовавшей за выстрелом.

Септимус тоже не смог сдержать улыбку.

— Вы правда считаете, что у нас есть время на эти глупости? — проворчал Ксарл.

— Там внутри остался кто-то живой, — негромко проговорил хозяин Септимуса.

Отделение уставилось на челнок, оценивая его массивные обводы и распахнутый зев погрузочного отсека, озаренный изнутри тусклым желтым светом.

— Мы должны найти их.

— Это недостойная добыча, — возразил Ксарл.

Узас согласно пробурчал:

— Нас призывает Воитель. Битва на Крите ждет нас.

— Да, — отозвался Ксарл, — эти слабаки сгниют здесь и без нашей помощи.

Кирион вмешался, оборвав боевых братьев:

— Эти слабаки могут управиться с сотней сервиторов. Почти наверняка они разбираются в технике. Они будут нам полезны.

— Нет, — выдохнул хозяин Септимуса. — Они представляют собой нечто гораздо большее.

Увешанный черепами Ксарл и Узас, носивший поверх темной брони плащ из светло-коричневой кожи, которую он в свое время содрал с целого семейства властителей мира-улья, неохотно кивнули.

— Что ж, займемся пленником, — подытожил Ксарл.

— Повелители Ночи, — долетел до них хлюпающий рык Вознесенного, — выдвигайтесь.

Внутри они разделились. Челнок был довольно большим, так что даже поодиночке им пришлось бы потратить не меньше четверти часа на то, чтобы обыскать все отсеки. Узас взял на себя трюм и погрузочную палубу. Ксарл отправился обследовать мостик и кают-компанию. Кирион остался снаружи присматривать за сервиторами. Септимус и его хозяин двинулись к технической палубе.

Держась за широкой спиной господина, Септимус вытащил собственное оружие. В каждой руке он сжимал по лазерному пистолету стандартной гвардейской модели.

— Убери это, — сказал хозяин, не поворачивая головы. — Если ты пристрелишь ее, я тебя убью.

Септимус поспешно сунул пистолеты в кобуру. Они шагали вдоль ряда заглушенных генераторов, каждый высотой в два человеческих роста. Металлический настил палубы звенел под подошвами ботинок.

Септимус не обратил внимания на угрозу — для полубогов это было обычным делом, — но кое-что в словах повелителя его заинтересовало.

— Ее? — спросил он хозяина по прямой вокс-связи.

— Да, — ответил тот, не замедляя шага.

Оружие Астартес оставалось в кобуре, но его покрытые латными рукавицами пальцы напряженно сжались.

— Даже если бы она не явилась мне в видении, я все равно почуял бы запах ее кожи, ее волос, ее крови. Наша добыча — женщина.

Септимус кивнул, прикрывая глаза от жгучего сияния ламп дневного света. Ряд светильников тянулся вдоль всей комнаты, как и в трех предыдущих отсеках.

— Здесь слишком светло, — пожаловался раб.

— Вовсе нет. Корабль в режиме энергосбережения. Просто ты привык к «Завету». Будь наготове, Септимус. Ни при каких обстоятельствах не смотри ей в лицо. Это тебя убьет.

— Господин…

Полубог предостерегающе поднял руку:

— Тихо. Она идет.

Септимус не слышал ничего, кроме тихих щелчков вокса: хозяин переключал каналы, чтобы оповестить остальных.

— Я нашел ее, — сказал полубог и хладнокровно развернулся, чтобы перехватить ринувшуюся на него визжащую фигуру.

Эвридика притаилась в затененной нише между двумя гудящими генераторами. Ее единственным оружием был лом, который она откопала среди инструментов. Хотя девушка упрямо хмурилась и убеждала себя, что умрет в бою, при виде двух приближающихся фигур решимости у нее изрядно поубавилось. Один из них был обычным человеком, вооруженным двумя пистолетами. Зато другой — великаном, ростом выше двух метров, облаченным в древние боевые доспехи. Астартес.

Прежде ей не приходилось встречаться с космодесантниками, и зрелище было не из приятных. Благоговение смешалось со страхом, и этот коктейль жутким комом осел на дне желудка. Во рту стоял кислый привкус, от которого девушка не могла избавиться, как бы судорожно она ни сглатывала. Зачем Астартес напали на них? Почему убили Сайна и уничтожили «Деву»?

Эвридика отступила в тень, пытаясь унять отчаянный стук сердца и сжимая лом в потных ладонях. Может, стоит целиться в сочленение доспеха между шлемом и воротом? Трон, какой бред! Она уже мертва, и ничего тут не поделаешь. С угрюмой усмешкой девушка мысленно извинилась перед всеми, кого когда-либо оскорбила… всеми, кроме Сайна. Он всегда был козлом.

Несмотря на все свои недостатки, не последним из которых являлся слишком острый язык, трусостью Эвридика Мерваллион не отличалась. Она была дочерью навигаторского Дома — пусть сейчас их имя не стоило и плевка. Она смотрела в безумие варпа и всегда приводила свой корабль куда нужно в целости и сохранности. При виде крадущегося к ней полубога внутренности Эвридики сводило от страха и нестерпимо ломило в висках, но девушка твердо намеревалась сдержать данную себе клятву. Она погибнет, сражаясь.

Чужаки медленно приближались по сетчатой палубе. Лоб Эвридики чесался все сильнее. Свободной рукой навигатор стянула черную шелковую повязку. Рециркулированный воздух челнока неприятно защипал ее третий глаз, хотя тот и был закрыт. Так же естественно, как другие делают вдох, она медленно приоткрыла око. Покалывание усиливалось, теперь гранича с болезненным зудом. Когда воздух коснулся молочно-белой поверхности ока, по телу Эвридики пробежала дрожь. Мерзкое чувство уязвимости. Третий глаз ничего не видел, но ощущал щекочущее прикосновение теплого, стерильного воздуха всякий раз, когда девушка двигалась.

Теперь она была готова. Эвридика снова сжала лом обеими руками.

Гигант неторопливо прошел мимо, и в этот момент Эвридика с криком набросилась на него.

Глухо лязгнув, железный прут отскочил от керамитового шлема. Странный звук: наполовину металлический звон, наполовину приглушенный стук. Эвридика вложила в замах всю силу и порожденную отчаянием ярость. Такой удар проломил бы человеческий череп, и, выбери она цель чуть хладнокровней, Септимус валялся бы уже на полу с пробитой головой. Однако девушка выбрала космодесантника. Это было ошибкой.

Лом трижды опустился на шлем, прежде чем Эвридика осознала две вещи. Во-первых, голова великана едва вздрагивала под градом ее неистовых ударов. Череполикий шлем, свирепо уставившийся на нее рубинами линз, лишь чуть ощутимо вибрировал при каждом соприкосновении с ломом.

Во-вторых, она висела в воздухе. Это открытие повергло Эвридику в панику. Астартес перехватил девушку, когда та прыгнула на него, и держал на весу за горло.

Эвридика поняла это, когда гигант сжал пальцы. Приток воздуха оборвался так внезапно, что навигатор не успела даже пискнуть. Железный прут опустился в последний раз и со звоном полетел на пол, скользнув по предплечью воина. Но девушка этого уже не слышала: в ушах ее отдавался только лихорадочный стук собственного сердца. Болтаясь в воздухе, Эвридика попыталась отбиваться ногами, но ее ботинки лишь бессильно молотили по нагруднику и набедренникам космодесантника, причиняя тому еще меньше вреда, чем злополучный лом.

Он не умирал. Ее око… не могло его убить. Всю жизнь Эвридику потчевали байками о том, что любое живое существо, заглянувшее в третий глаз навигатора, обречено умереть некой таинственной и мучительной смертью. Наставники Эвридики утверждали, что таково побочное действие навигаторского гена — ее проклятой и благословенной мутации. Никто не понимал, отчего так происходит. По крайней мере никто из членов Дома Мерваллион, — хотя девушка и осознавала, что учителя ее были не из лучших.

И вот теперь она смотрела на гиганта широко распахнутым третьим глазом, щуря человеческие глаза от боли. Но Астартес и не думал умирать.

Однако девушка не ошибалась. Если бы полубог заглянул в ее незрячее око, затянутое пленкой цвета прокисшего молока, он бы тут же упал бездыханным. Но глаза за рубиновыми линзами шлема были закрыты. Астартес знал, кто перед ним. Он предвидел эту минуту, а истинному охотнику не обязательно использовать все пять чувств, чтобы настигнуть добычу.

Зрение Эвридики затуманилось. Она не была уверена, действительно ли воин притянул ее к себе, но его череполикий шлем — выцветшая кость и кровавые рубины глаз — внезапно заполнил все вокруг. Голос великана был не по-человечески низким: он рокотал, как раскаты далекого грома. Когда свет в глазах девушки окончательно померк, сменившись чернотой небытия, вслед за ней в непроглядный колодец полетели слова полубога:

— Меня зовут Талос. И ты пойдешь со мной.

Хозяин Септимуса последним покинул астероид. Он стоял на каменистой поверхности, где подошвы его ботинок навечно отпечатались в серебристо-серой пыли. Подняв голову, Астартес глядел на звезды. Незнакомые звезды, совсем не те, что он видел, когда в последний раз стоял на этой земле и смотрел в это небо. Астероид когда-то был миром — планетой, очень далекой отсюда.

— Талос, — треснул вокс голосом Кириона, — сервиторы уже погружены. Пленница готова к транспортировке на палубу «Завета», предназначенную для смертных. Время уходить, брат мой. Твои видения не солгали, и мы многое здесь нашли. Но Воитель призывает нас на Крит.

— Что с теми, кто сбежал?

— Узас и Ксарл прикончили их. Идем. Время поджимает.

Талос опустился на колени. Пыль облепила черно-синие доспехи Астартес пепельной пленкой. Как песок сквозь пальцы, горстка пыли просыпалась из его открытой ладони.

— Время изменяет все, — шепнул Талос.

— Не все, провидец.

Это был Ксарл, уже присоединившийся к остальным на борту катера. Голос его звучал непривычно тихо, словно и он чувствовал благоговение при виде мертвой планеты.

— Мы ведем ту же войну, что вели всегда.

Талос отряхнул ладони, встал и направился к ожидавшему его «Громовому ястребу». Готовые к обратному полету на орбиту, к «Завету», двигатели взревели, взметнув в небо фонтаны пыли.

— Долгую же дорогу пришлось проделать этому обломку, — задумчиво проговорил Кирион. — Десять тысячелетий свободного плавания.

Узас фыркнул. Не то чтобы он не понимал эмоциональной значимости момента — просто сам не испытывал никаких чувств. Ему было плевать.

— Неплохо снова побывать дома, а? — сказал он, все еще ухмыляясь.

Дом. Слово оставило в сознании Талоса огненный след. Мир вечной ночи, где шпили из темного металла вонзались в угольно-черное небо. Дом. Нострамо. Родной мир Восьмого легиона.

Талос, конечно, был там, когда все закончилось. Все они были там. Тысячи воинов легиона стояли на палубах ударных крейсеров и боевых барж, наблюдая за тем, как на окутанный сумрачной пеленой мир рушится смерть: пронзая облачные покровы, пробивая дыры в плотной тьме атмосферы и озаряя все гибельным светом — оранжевым пламенем подземного огня, вырвавшегося на свободу и пожирающего материки. Кора планеты лопнула, словно разорванная гневом самих богов.

В каком-то смысле так оно и было.

Десять тысячелетий назад Талос видел, как горел, содрогался и рушился его родной мир. Он видел гибель Нострамо. Это была жертва. Это было возмездие. Это было — как убеждал он себя — правосудие.

Десять тысяч лет. Для Талоса, жизнь которого измерялась от сражения до сражения, от одного крестового похода до другого, прошло всего несколько десятилетий с того дня, как его планета сгорела. Извращенные законы адской бездны, где легионы предателей укрылись от гнева Империума, подчинили время своей непостижимой логике. Вести счет лет было безумием. Большинство братьев давно бросили это занятие.

Ботинки Талоса простучали по трапу «Громового ястреба». Оказавшись в тамбуре, он мельком взглянул на толпу лоботомированных сервиторов, покорно выстроившихся в десантном отсеке, и ударил кулаком по панели запирающего устройства. Трап свернулся, и противовзрывные двери захлопнулись под хриплый рев гидравлики.

— Думаешь, мы когда-нибудь еще набредем на такой большой осколок? — спросил Кирион, когда «Громовой ястреб» взмыл в небо. — Тут, должно быть, не меньше половины континента с корой вплоть до ядра.

Талос молчал. Он все еще видел ревущее пламя, прорвавшееся сквозь тучи за секунду до того, как родной мир рассыпался на части у него на глазах.

— Обратно на «Завет», — в конце концов произнес он. — А затем на Крит.

II Видение

Внезапность — ненадежный клинок, бесполезный в сражении.

Он ломается, когда войска вновь обретают боевой дух. Он разлетается на части, когда офицеры удерживают солдат от бегства. Но страх не исчезает никогда. Страх — это меч, который от использования становится лишь острее. Так дайте же врагу знать, что вы на подходе. Пусть собственные страхи сразят их с наступлением тьмы. Когда солнце планеты рухнет за горизонт… Когда на город опустится его последняя ночь… Пусть вой из десяти тысяч глоток возвестит об ударе десяти тысяч когтей. Повелители Ночи идут. И никто, встав у нас на пути, не увидит следующего рассвета.

Военный теоретик Малкарион Выдержка из книги «Темный путь»

Талос шагал по коридорам «Завета». Воин был облачен в боевую броню, но решил не стеснять себя шлемом. Это лишило Астартес усиливающих зрение сенсоров, зато позволило наслаждаться естественной ясностью, с которой его взгляд пронзал чернильную тьму корабля.

Смертные члены экипажа с трудом видели в темноте. Их глаза были слишком слабы, чтобы уловить остаточное свечение почти обесточенных корабельных ламп. Смертным дозволялось носить с собой фонари, освещая дорогу по сумрачным переходам. Для рожденных на Нострамо Астартес тьмы просто не существовало. Талос шел по широким коридорам, приближаясь к залу военного совета, который Вознесенный давным-давно избрал как покои для медитаций. Благодаря врожденно острому ночному зрению и генетическим операциям, проведенным на его мозге при вступлении в Восьмой легион, космодесантник различал внутреннюю обстановку «Завета» так ясно, словно ее озарял рассвет иного, намного более яркого мира.

Кирион, тоже в боевой броне, шагал рядом. Талос искоса взглянул на брата, отмечая морщинки, проступившие вокруг его черных глаз. Странно было видеть признаки старения на лице одного из воинов легиона, но Талос понимал, что происходит. Кирион боролся с собственным проклятием — и оно тяготило брата куда сильнее, чем видения тяготили Талоса.

— Ты не войдешь со мной, — заметил Талос, — так зачем же ты здесь?

— Может, и войду.

Оба знали, что это вряд ли произойдет. Кирион старался любой ценой избегать Вознесенного.

— Даже если бы ты и вправду хотел войти, Чернецы преградят тебе дорогу.

Привычные к окружавшей их мертвенной тишине, они шли сквозь лабиринт залов огромного корабля.

— Может, преградят, — ответил Кирион. — А может, и нет.

— Так и быть, я позволю тебе тешиться этой иллюзией еще пять минут, Кай. И не говори потом, что я не великодушен.

Талос поскреб наголо обритый затылок. Один из портов имплантатов, хромовый разъем в позвоночнике над лопатками, последние несколько дней побаливал. Талос ощущал это как раздражающую, монотонную пульсацию на грани восприятия. Симбиотическое соединение, подключавшее тело к доспеху, чуть слышно гудело. Надо было поскорее ублаготворить машинный дух брони. Септимусу придется взяться за дело, смешивая масла и притирания, которыми Талос пользовался для обработки воспаленных разъемов. Он слишком много времени проводил в битвах, и нейросоединения тела с доспехами уже не справлялись с нагрузкой. Пределы выносливости были даже у его нечеловеческого организма.

В лучшие времена как минимум несколько слуг и техноадептов легиона занимались бы уходом за его бионическими имплантатами и следили за состоянием генетических модификаций в промежутках между сражениями. Сейчас у него оставался единственный раб. Вдобавок, каким бы искусным техником ни был Септимус, Талос не позволял никому приближаться к себе в те минуты, когда оставался без доспехов: ни собственному вассалу, ни уж тем более боевым братьям.

— Ксарл ищет тебя.

— Я знаю.

— И Узас тоже. Они хотят знать, что ты видел во время приступа.

— Я им сказал. Я всем вам сказал. Я видел Нострамо — осколок нашего родного мира, вращающийся в пустоте. Я видел женщину-навигатора. И я видел тот корабль, что мы уничтожили.

— И все же Вознесенный вызывает тебя, — покачал головой Кирион. — Мы ведь не идиоты, брат. По крайней мере большинство из нас. За состояние рассудка Узаса я не поручусь. Но нам известно о твоей предстоящей встрече с Вознесенным, и нетрудно догадаться, в чем причина.

Талос покосился на него:

— Если ты собрался подслушивать, то должен знать, что это пустой номер. Тебя не пропустят внутрь.

— Тогда я подожду тебя снаружи, — усмехнулся Кирион. — Чернецы такие превосходные собеседники.

Сдаваться он, похоже, не собирался.

— Так Вознесенный из-за этого тебя вызвал? Дело в твоих видениях?

— Дело всегда в них, — просто ответил Талос.

Остаток пути они прошли в молчании.

Зал военного совета располагался в самом сердце корабля — огромное круглое помещение с четырьмя высокими двустворчатыми дверями, открывавшимися на четыре стороны света. Астартес подошли к южной двери, рядом с которой возвышалась пара гигантских фигур.

Двое Чернецов, избранных воителей Вознесенного, несли молчаливую стражу. Каждый боец в этом элитном подразделении был облачен в один из немногих уцелевших комплектов бесценной терминаторской брони. С массивных наплечников из сверкающего серебра и черной стали щерились черепа саблезубых львов Нострамо. Талос узнал воинов по знакам отличия на доспехах и кивнул в знак приветствия.

Один из терминаторов, по броне которого вились надписи из выгравированных золотом нострамских рун, прославляющих его многочисленные победы, встретил Талоса и Кириона низким рыком.

— Братья, — сказал он, раскатывая каждый звук.

— Чемпион Малек.

Отвечая, Талосу пришлось глядеть вверх. Ростом за два метра, он и сам был на голову с лишним выше большинства смертных — но Малек в древней терминаторской броне приближался к трем.

— Пророк.

Голос, гудевший из клыкастого шлема, брякнул металлом.

— Вознесенный вызвал тебя.

Свои слова он подчеркнул угрожающим движением когтистой перчатки, по которой пробегали энергетические всполохи.

— Тебя, — повторил Чернец, — и только тебя.

Кирион привалился к стене, широким жестом пропуская брата вперед. Его театральный поклон заставил Талоса улыбнуться.

— Входи, пророк, — произнес другой Чернец.

Талос узнал его по тяжелому бронзовому молоту, который стражник держал на плече. Вместо полуметровых бивней, любимых Малеком, терминаторский шлем второго воина украшал зловещего вида костяной рог, торчавший посреди лба.

— Благодарю тебя, брат Гарадон.

Талос давно уже бросил попытки отучить остальных называть его «пророком». С тех пор как Чернецы переняли эту привычку у Вознесенного, прозвище распространилось по всему кораблю и пристало намертво.

В последний раз оглянувшись на Кириона, Талос вошел в зал. Двери со скрежетом и шипением сомкнулись у него за спиной.

— Ну что, — обратился Кирион к безмолвным гигантам-терминаторам, — как жизнь?

В комнате были только двое: Талос и Вознесенный. Двое, сидящие друг против друга у овального стола, за которым некогда умещалось две сотни воинов. По периметру комнаты выстроились ряды отключенных когитаторов и вокс-установок. Столетия назад их обслуживали многочисленные рабы легиона и целая армия сервиторов. Теперь все силы поредевшей команды «Завета» сосредоточились на мостике и других жизненно важных секциях корабля.

— Талос, — раздалось драконье рычание с противоположного конца стола.

Темнота была абсолютной, настолько глубокой, что даже Талосу понадобилось несколько секунд, чтобы приспособиться и начать различать очертания фигуры собеседника.

— Мой пророк, — продолжал Вознесенный.

Голос его напоминал утробное ворчание варп-двигателей.

— Мое око в незримом.

По мере того как мрак перед глазами Талоса рассеивался и картина прояснялась, из темноты выступал силуэт, отдаленно напоминающий человеческий. На Вознесенном был тот же древний доспех, который столь почитали Чернецы, но… измененный.

Извращенный. В буквальном смысле. По поверхности брони то и дело пробегали отблески варпа — но от колдовских огней в комнате не становилось светлее.

— Капитан Вандред, — отозвался Талос, — я явился по вашему приказу.

Вознесенный медленно выпустил воздух из легких — звук, выражавший наполовину изумление, наполовину насмешку, дуновением ветра пронесся по комнате. У существа это было ближайшим аналогом смеха.

— Мой пророк. Когда наконец ты перестанешь употреблять мое старое имя? Это уже не смешно. Не оригинально. Наши забытые звания ничего не значат. Ты знаешь это не хуже меня.

— Я вижу в них смысл.

Талос смотрел, как Вознесенный движется к столу. С каждым шагом существа зал ощутимо вздрагивал.

— Поделись со мной своим даром, Талос, а не предвзятыми обвинениями. Я это контролирую. Я не пешка Губительных Сил, не инструмент их воли.

Комната вновь содрогнулась, когда Вознесенный сделал следующий шаг.

— Я. Контролирую. Это.

Талос сузил глаза, услышав давно знакомую песню.

— Как скажете, брат-капитан.

Его слова вызвали еще один протяжный вздох, одновременно нежный и угрожающий, как лезвие, ласкающее обнаженную плоть.

— Говори, Талос, прежде чем я потерял остатки терпения. Я потворствовал твоей прихоти отыскать вращающийся в пустоте кусок камня. Я позволил тебе вновь ступить на землю нашего погибшего мира.

— Моей прихоти? Моей прихоти?

Талос грохнул кулаком по столу. Удар был достаточно сильным, чтобы по крышке побежала сетка трещин.

— В видении мне явился осколок нашего мира, плывущий в беспросветной тьме, и я привел нас туда. Даже если ты не веришь, что это знамение, корабельная команда пополнилась сотней новых сервиторов. И навигатором. Легион немало выиграл от моей «прихоти», Вандред. И ты это знаешь.

Вознесенный перевел дыхание. Воздух втягивался в его мутировавшую гортань с таким звуком, словно неподалеку завывал баньши.

— Ты будешь обращаться ко мне с должным уважением, брат.

Слова ничего не значили, но завуалированная угроза, мягкая, как касание кошачьей лапы, заставила Талоса похолодеть.

— Я перестал уважать тебя, когда ты превратился в… это.

— Устав следует соблюдать. Мы — Восьмой легион. Мы не поддались тому безумию, что поглотило остальных, потерпевших вместе с нами поражение на Терре.

На это нашлась бы сотня ответов, и каждый из них с равной вероятностью гарантировал бы Талосу безвременную кончину. Тяжело сглотнув, воин просто сказал:

— Да, сэр.

Сейчас было неподходящее время для споров. Да и когда оно было подходящим? Слова ничего не могли изменить. Скверна слишком глубоко укоренилась в Вознесенном.

— Отлично, — улыбнулось существо. — А теперь поведай мне, какие еще истины ты узрел. Расскажи о том, что имеет значение. Расскажи мне о войнах и… назови тех, кому суждено погибнуть.

И Талос заговорил, вновь погружаясь в огненную пучину воспоминаний…

…вначале есть лишь ничто. Ночь, мрак. Почти как дома.

Тьма умирает в огне. Раскаленное добела, ослепительное как солнце, пламя охватывает все его чувства. Он спотыкается и падает — падает на колени, на красные камни чужого мира. Он теряет свое священное оружие… болтер и меч… Когда зрение проясняется, их нет у него в руках.

Тело его внезапно наполняется силой. Сенсоры доспехов регистрируют снижение жизненных показателей и наводняют кровь стимуляторами — он должен оставаться в бою даже тогда, когда нечеловечески совершенный организм умоляет о передышке. Энергетики бушуют в его крови, подстегивая работу мышц и отключая нервы.

Когда приток стимуляторов достигает мозга, туманная дымка в глазах рассеивается. Случайность или предопределение, не важно. Везде рассыпаны груды щебенки. И там, изломанный и бессильно распростертый, как марионетка с перерезанными нитками, лежит еще один воин в цветах Восьмого легиона. Талос бросается к нему, зная, что должен добраться до павшего брата первым.

Это ему удается. Датчики прицела гудят и помаргивают, наводясь на цели: другие фигуры движутся сквозь дымные клубы, и все же он первым оказывается рядом с искалеченным телом. Но ни меча, ни болтера…

В перекрестье прицела попадает клинок убитого воина. Целеуказатель воспринимает его как возможную угрозу, и по сетчатке бегут спецификации меча. Моргнув, Талос убирает данные о составе сплава и мощности батарей и хватает рукоять обеими руками. Нажатие большого пальца на активирующую руну — и меч, взревев, оживает.

Соперники приближаются. Ему надо действовать быстро.

Цепное лезвие целует броню мертвого Астартес. Несколько безумных секунд оно вгрызается в доспех, прежде чем пробить керамитовую пластину. Талос режет быстрыми взмахами и отбрасывает меч в сторону, как только работа завершена.

Впереди других мчится Узас. Одним прыжком он подлетает к трупу и, не обращая внимания на Талоса, срывает с воина шлем. К тому моменту, как шлем оказывается у него в руках, Талос уже заканчивает обирать мертвеца и отходит с добычей. Отрезанное предплечье. Если убрать мертвую плоть, боевую перчатку можно переделать…

…Вознесенный снова выдохнул: полусмех-полувздох.

— Кто это был? — спросил он. — Кто падет и чьи останки ограбят?

— Это был… На нем была…

…полуночно-синяя броня, как и на всех в легионе. Но наличник шлема выкрашен в темно-красный: оскалившийся багровый череп. Талос…

— …не смог рассмотреть, — ответил он Вознесенному. — Думаю, это был Фаровен.

Талос сжал правую руку в кулак, прислушиваясь к тихому рычанию сервоприводов в каждом суставе. Перчатка стала жесткой, и Септимус уже несколько раз повторял, что скоро ее придется заменить. Она просто-напросто была очень старой. Латная рукавица износилась с годами, и, хотя многие детали доспеха обновлены, обе перчатки принадлежали оригинальному комплекту брони Марк IV.

Мысль о том, что приходится грабить павших, не тяготила его, как могла бы тяготить обычного смертного. Легион Повелителей Ночи многое утратил с тех пор, как их попытка захватить Трон Терры завершилась провалом. Возможности создавать новые доспехи почти не было, так что мародерство превратилось в осознанную необходимость на этой бесконечной войне.

Талос разжал кулак, медленно пошевелив пальцами.

— Да, — сказал он, глядя на собственную руку и думая о той ночи, когда эту перчатку заменит другая. — Это был Фаровен.

Вознесенный издал звук, который Талосу приходилось слышать уже не раз: пренебрежительный смешок, короткий и черствый.

— Когда он умрет, ты можешь забрать все. Его гибель не станет потерей для легиона. А теперь продолжай. Взрыв. Дым и обломки. Вы обдираете с Фаровена снаряжение. А потом?

Талос закрыл глаза.

— А потом…

…он видит свой меч. Клинок лежит в россыпи щебенки, и пыль уже притушила блеск его лезвия. Талос карабкается к нему. Под подошвами хрустит каменная крошка, еще недавно бывшая частью высокой стены мануфактории.

Меч у него в руках — совершенный сплав формы и функциональности. Рукоять и гарда выполнены из бронзы и отполированной слоновой кости, образуя раскинутые ангельские крылья. Между крыльями в основание клинка вделаны рубины размером с глаз смертного, выточенные в форме алых слез. Клинок выкован из адамантия и позолочен, а вдоль него бежит цепочка рукописных рун высокого готика — список поверженных врагов.

Талос не убивал никого из них, потому что клинок был выкован не для него. Сейчас он сжимает рукоять, ощущая, как тяжесть похищенного оружия наполняет его уверенностью. Меч лежит в руке так же удобно, как и десять лет назад, когда Талос вырвал его из руки умирающего имперского чемпиона.

Аурум. Клинок звался Аурум — силовой меч благородного капитана Дума из легиона Кровавых Ангелов. Поцелуй меча нес смерть: как и в любом энергетическом оружии, разрушительное силовое поле с каждым ударом рассекало материю. Однако Аурум выковали в дни молодости Империума, когда техножрецы Марса были не только хранителями секретов, но и мастерами.

Трижды братья по легиону пытались убить Талоса за этот меч. Трижды Талосу пришлось оборвать жизнь брата, чтобы сохранить добычу.

Он встает, активирует силовую ячейку в рукояти, и пыль на лезвии мгновенно сгорает с легким шипением.

Вдоль клинка пляшет рукотворная молния, достаточно яркая, чтобы ранить его нострамские глаза.

Талос шагает по развалинам. Звуки битвы возвращаются. Пыль оседает. Ему надо отыскать свой болтер прежде, чем враг хлынет в сектор, подвергшийся сокрушительной бомбардировке.

Он… он не может найти оружие. Что это за проклятый шум? Что за грохот? Мир раскалывается на части…

Кровь Хаоса, где же болтер…

Он…

…пошатнулся под весом воспоминаний, столь же реальных для него сейчас, в зале совета, как и во время пророческого припадка. Вознесенный недовольно буркнул:

— В чем дело? Что случилось дальше?

— Солнце, — пробормотал Талос. — Солнце…

…погасло.

Он поднимает голову к небу, забыв о поисках болтера. Секундой раньше над миром царил полдень, но сейчас небеса потемнели, словно внезапно обрушились сумерки. Затмение. Должно быть, это затмение.

Так и есть.

Условно говоря.

Перекрестье прицела заполняет туша колосса, поглотившего солнце. По сетчатке Талоса бегут неровные строчки данных, спроецированные сенсорами шлема, — но Талос этого не замечает.

Тревожные сигналы пищат синхронно со вспышками предупреждающих рун, и, глядя вверх, Талос вспоминает, почему взрыв сровнял с землей эту часть города. Он смотрит на причину взрыва.

Класс «Владыка войны». На экране визора вновь и вновь вспыхивают эти слова, тревожные сигналы сливаются в пронзительный визг, словно Талос и без того не знает, что перед ним. Как будто ему нужно объяснять, что это сама смерть. Сорок с лишним метров воплощенного гнева Механикус явились, чтобы уничтожить их всех. Титан выше любого из уцелевших городских зданий.

Его исполинские орудия поворачиваются, наводясь на крошечные фигурки Астартес внизу. Его руки — пушки длиной с поезд — раздирают небеса воем тысячи приводов. Он пока только целится, он еще не стреляет. Пушки опускаются ниже. Ниже.

Город вновь сотрясается — еще до начала обстрела, просто от поступи железного бога. Вокс оживает и разражается гневными выкриками, а имперская боевая машина все ближе.

— Тяжелый калибр! — ревет он в общий канал вокса. — «Лэндрейдеры» и «Хищники», все орудия на титана!

Он даже не знает, осталась ли в строю хоть одна из боевых установок, но, если они не организуют хоть какой-нибудь ответный огонь, титан прикончит их всех.

Со звуком рушащегося небоскреба титан делает еще один шаг.

И со звуком, с которым рушится мир, он дает залп.

Талос…

…открыл глаза и лишь после этого понял, что все это время они были закрыты.

Пока Талос находился во власти видения, Вознесенный подобрался ближе.

— Титаны нам не в новинку, — сказало существо. — Мир-кузня — главная цель Воителя в скоплении Крит.

Талос покачал головой. Губы его чуть скривились, когда он различил в темноте контуры рогатой башки Вознесенного.

— Нас перережут, как скот. Мы встанем на пути божественных машин Механикус, и их огонь выжжет нам глаза.

— А что насчет сил самого Воителя? — упорствовал Вознесенный.

Настойчивость в его клокочущем голосе уже граничила с нетерпением. Талос подумал о доведенном до кипения котелке.

— Что насчет них, сэр?

— Мой пророк, — прогрохотал Вознесенный с непривычной ноткой приязни.

Талос закинул голову, чтобы посмотреть в лицо командиру, и с трудом подавил гневный рык. Вознесенный пытался скрыть раздражение, — вероятно, для того, чтобы его ручной провидец не вышел из себя до окончания допроса.

— Талос, брат мой, ты видишь так много — и в то же время так мало.

Вознесенный улыбнулся, но избыток клыков и ядовитая слюна изрядно портили впечатление от улыбки. Талос пристально всмотрелся в черные глаза своего повелителя — в обезображенное лицо того, кем он некогда восхищался.

— В этом и состоит мой вопрос, — осклабился Вознесенный. — Где они? Ты их видишь? Ты видишь Черный легион?

— Я не…

…вижу их. Нигде.

Наверху схватились железные боги. Титан против титана в руинах обреченного города. В небе бушует шквал артиллерийского огня и слышится громовой скрежет — это боевые машины вымещают друг на друге свою ярость. Титаны позабыли о битве, развернувшейся у них под ногами, и Повелители Ночи — те, что еще способны сражаться, — перегруппировываются в тени их исполинских фигур.

Талос добирается до своей машины. Покатый, темный корпус «Лэндрейдера» — словно маяк в ревущем неистовстве боя. И в этот момент Астартес замечает Кириона: еще наполовину засыпанного щебенкой, почти в километре отсюда.

Идентификация проходит не сразу. Расстояние велико, так что поначалу Астартес видит лишь кого-то, с трудом выбирающегося из-под обломков. Глаз чисто случайно регистрирует движение.

Моргнув, Талос приближает изображение. На сетчатке вспыхивает имя — Кирион — и оповещение от системы целеуказателя, что выбрана неверная цель.

Он срывается с места.

Еще рунические символы. Другая цель: Узас, «неверная цель». Узас первым добирается до Кириона, скатываясь по щебеночному склону за спиной у раненого Астартес. Талос бежит быстрее, мчится изо всех сил, предчувствуя, что сейчас произойдет.

Узас поднимает топор и…

— …и что?

— И ничего, — ответил Талос. — Как я уже говорил, Воитель отправит нас сражаться с легионом титанов Крита, и мы понесем тяжелые потери.

Вознесенный позволил молчанию затянуться на несколько секунд. Эта тишина выражала его неодобрение лучше, чем любые слова.

— Я могу идти, повелитель? — спросил Талос.

— Я более чем недоволен этим скупым отчетом, брат мой.

Талос криво, но искренне усмехнулся:

— Я постараюсь угодить моему командиру в следующий раз. Насколько я в курсе, ясновидение — не точная наука.

— Талос, — протянул Вознесенный, — ты совсем не так остроумен, как тебе кажется.

— Вот и Кирион говорит то же самое, сэр.

— Ты можешь идти. Мы приближаемся к Криту, так что проследи за последними приготовлениями. Через час твой отряд должен быть облачен во тьму. Сначала мы ударим по миру-тюрьме Критского скопления, а затем по миру-кузне.

— Будет исполнено, сэр.

Талос уже выходил из комнаты, когда Вознесенный прочистил горло. Звучало это так, словно он пытался заглотить нечто еще живое.

— Мой дорогой пророк, — широко улыбнулся Вознесенный, — как поживает пленница?

III Воитель призывает

Нострамо пал, и с ним погибло наше прошлое.

Империум охвачен пламенем, и будущее сулит лишь пепел.

Хорус проиграл, потому что его планы возросли из семян безумия, а не мудрости.

А мы проиграли, потому что последовали за ним.

Нам не преуспеть, пока мы связаны чужой волей, пока подчиняемся приказам командиров, в чьих жилах течет чужая кровь.

В грядущем мы должны с большим тщанием выбирать, в каких войнах сражаться.

Военный теоретик Малкарион Выдержка из книги «Темный путь»

Поначалу Эвридика испугалась, что ослепла. Вокруг царила кромешная тьма. Девушка села и дрожащими руками ощупала сравнительно мягкую койку под собой. В воздухе висел сильный запах меди и машинного масла, и единственным звуком, кроме ее дыхания, был приглушенный, но непрерывный фоновый гул.

Она узнала этот звук. Корабельные двигатели. Где-то на дальней палубе гигантские двигатели корабля работали, обеспечивая варп-переход.

Память возвращалась, а с нею вернулся и образ шлема-черепа с горящими рубинами глаз. Астартес захватил ее в плен.

Талос.

Эвридика прижала ладони к горлу. Горло саднило — больно касаться и трудно дышать. Секундой позже она поднесла руку ко лбу. Пальцы наткнулись на холодный металл. Узкий легкий обруч из железа или стали… закрепленный у нее на лбу и закрывающий третий глаз. Девушка нащупала крошечные заклепки в тех местах, где пластину просверлили и привинтили к ее черепу. Обруч был как раз такой ширины, чтобы надежно пленить ее генетический дар.

Внезапно раздался лязг открывающейся двери и визг ржавых петель. Луч света, желтого и тусклого, рассек скопившийся в комнате мрак. Эвридика отпрянула, щуря ослепленные светом глаза и пытаясь рассмотреть его источник.

Фонарь. Фонарь в чьей-то руке.

— Проснись и пой! — выдал хозяин лампы.

Он вступил в комнату — Эвридика могла пока разглядеть лишь неясный силуэт — и, кажется, что-то подкручивал в своем фонаре. На секунду все вновь погрузилось во мрак.

— Хаос побери эту рухлядь, — проворчал человек.

Эвридика не знала, что делать. Ее так и подмывало накинуться на пришельца, сбить его с ног и смыться. И ей бы это удалось, точно удалось, если бы голова не кружилась так сильно. Когда девушка снова смогла видеть — пусть какое-то мгновение, — она поняла, как ее тошнит. Просто выворачивает. Эвридика сомневалась, что сможет хотя бы встать.

Освещение восстановилось, когда человек переключил фонарь с центрованного луча на общий режим. Все такой же тусклый, конус света упал на потолок и наполнил камеру мягким сиянием, похожим на огоньки свечей.

Вернувшееся зрение вызвало новый приступ тошноты, и Эвридику вырвало остатками последней трапезы, случившейся еще на борту «Звездной девы». Обед готовил Торк. Девушка перевела дыхание и выдавила:

— Трон… его стряпня и без того была гадкой…

Звук собственного голоса неприятно ее поразил — такой же глухой и слабый, как свет фонаря. Этот Астартес, Талос… он чуть ее не задушил. От одного воспоминания кровь стыла в жилах. Глаза, впившиеся в ее лицо, багрово-алые, бездушные и бесчеловечные…

— Не произноси это слово, — мягко сказал пришедший.

Она обернулась к нему, вытирая рот рукавом и смаргивая слезы напряжения. На вид мужчине было лет тридцать — тридцать пять. Взлохмаченные волосы пепельными прядями рассыпались у него по плечам, а соломенного цвета щетина показывала, что он уже несколько дней не брался за бритву. Даже сейчас, когда зрачки пришельца расширились в темноте, его глаза отливали нефритовой зеленью. Он был бы красив, не будь похитителем людей и сукиным сыном.

— Какое слово? — спросила она, ощупывая ноющую шею.

— То самое слово. Не упоминай имперские проклятия и клятвы на этом корабле. Ты рискуешь оскорбить полубогов.

Эвридика не смогла распознать его акцент, но речь незнакомца звучала непривычно. Вдобавок он очень осторожно подбирал слова, тщательно составляя фразы.

— А какое мне до этого дело?

Она сумела вложить в вопрос достаточно дерзости, чтобы гордиться собой. Не позволяй им увидеть твой страх. Покажи зубы, детка.

Человек снова заговорил. Его голос казался особенно мягким по сравнению с ее вызывающим тоном.

— Потому что и в лучшие времена они не отличаются терпением, — ответил незнакомец. — Если ты их разозлишь, они тебя убьют.

— Голова болит, — пожаловалась Эвридика, вцепившись в край койки.

Горло перехватило, рот наполнился слюной. Трон, сейчас ее снова стошнит.

Так и случилось. Незнакомец сделал шаг назад, избегая пятна рвоты.

— У меня голова раскалывается! — мрачно сообщила Эвридика, сплевывая последние остатки Торковой стряпни.

— Последствия операции. Мои хозяева не хотели, чтобы ты убила меня, когда проснешься.

Эвридика снова ощупала металлическую пластину, охватывающую лоб и ослепляющую третий глаз. Паника, которую, по ее мнению, девушка так ловко скрывала, вырвалась из-под контроля и напомнила, что есть гораздо большие неприятности. С трудом разобравшись с кашей, творящейся в голове, Эвридика озвучила первый из тысячи неотложных вопросов:

— Почему я здесь?

Незнакомец ответил теплой и чистосердечной улыбкой, которую Эвридика с удовольствием стерла бы с его смазливой физиономии ударом кулака.

— Что, демоны тебя побери, здесь смешного? — рявкнула она.

— Ничего.

Улыбка пропала, но в глазах его остались веселые искорки.

— Извини. Мне говорили, что это первое, о чем спрашивает любой человек, попавший на борт. Это было первое, о чем спросил я.

— По-твоему, это смешно?

— Нет. Просто я только что сообразил, что с твоим появлением я уже не самый новый на службе у наших хозяев.

— Как долго я была в отключке?

— Восемь стандартных часов.

Септимус посчитал с точностью до минуты, но сомневался, что ее интересуют такие детали.

— И тебя зовут?..

— Септимус. Я слуга лорда Талоса. Его оружейник и вассал.

Он начал ее раздражать.

— Ты странно говоришь. Медленно, как дебил.

Септимус покорно кивнул:

— Да. Прости, я привык к нострамскому. Я не говорил на низком готике уже… — Он помолчал, вспоминая. — …уже одиннадцать лет. И даже тогда он не был моим родным языком.

— Что такое «нострамский»?

— Мертвый язык. На нем говорят полубоги.

— Полубоги… Астартес?

— Да.

— Они притащили меня сюда.

— Я помогал доставить тебя на борт, но да, таково было их решение.

— Зачем?

Септимус прочистил горло и уселся на койку, прислонившись к стене. Похоже, он устраивался тут надолго.

— Тебе следует кое-что уяснить. Уйти с этого корабля можно только одним способом, и способ этот — смерть. Тебе предложат выбор. Очень простой выбор: жить или умереть.

— Какой же это выбор?

— Жить, чтобы служить им, или умереть, чтобы уйти.

Вот правда и всплыла, подумала Эвридика с горькой усмешкой. Девушка чувствовала хрупкость собственной улыбки, словно за сжатыми зубами прятались все ее страхи. От этого леденел язык и перехватывало дыхание.

— Я не идиотка и знаю историю. Эти Астартес — изменники. Они предали Бога-Императора. Думаешь, я стану служить им? Трон, нет. Ни за что.

Септимус передернулся:

— Поосторожней с этим словом.

— Да катись ты в варп! И твои хозяева со своей службой пусть тоже катятся в варп!

— Жизнь у них на службе, — задумчиво проговорил Септимус, — совсем не то, чем кажется тебе сейчас.

— Просто скажи, чего им от меня надо, — потребовала Эвридика.

Голос ее дрогнул, так что девушке пришлось опять стиснуть зубы.

— У тебя есть дар. — Септимус постучал пальцем по лбу. — Ты прозреваешь в Имматериум.

— Этого не может быть, — пробормотала она, на секунду растеряв всю решимость. — Этого просто не может быть.

— Мой господин предвидел, что ты окажешься в том мире, — настаивал раб. — Он знал, что ты будешь там, и знал, что ты пригодишься легиону.

— В каком еще мире? Это был всего лишь астероид.

— Не всегда. Когда-то он был частью планеты. Их родной планеты. Но сейчас важно не это. Ты можешь вести корабль по Морю Душ, вот почему ты здесь. Легион уже не тот, что прежде. Они бежали от Света Императора много веков назад. Их… как же это называется? Инф… инфа… Проклятье! Их ресурсы на исходе. Их оружие и боевые машины ржавеют без должного ухода. Их смертные слуги старятся и умирают.

Эвридика не смогла сдержать усмешку:

— Ну и отлично. Они предали Бога-Императора.

Она почувствовала, что к ней возвращается боевой задор, и рискнула ухмыльнуться еще раз:

— Как будто меня волнует, стреляют их пушки или нет.

— Все не так просто. Их инф… инфра…

— Инфраструктура.

Трон, какой простофиля!

— Да. То самое слово. Инфраструктура легиона разрушена. Много знаний потеряно и много верных душ: сначала во время Великой Ереси, затем в войнах…

Девушка едва не брякнула «сердце кровью обливается», но ограничилась молчаливой улыбкой. Только бы он не догадался, как ей на самом деле страшно.

Несколько секунд Септимус наблюдал за ней, не говоря ни слова.

— Неужели до прихода сюда твоя жизнь была настолько замечательной, — в конце концов сказал он, — что эта возможность совсем тебя не интересует?

Эвридика фыркнула. На такой вопрос даже не стоило отвечать. Стать рабыней еретиков и мутантов — вряд ли это можно было рассматривать как удачный карьерный ход. Удивительно, что ее еще не начали пытать.

— Сейчас ты не можешь рассуждать здраво, — улыбнулся Септимус, поднимаясь с койки.

Эвридика нервно сглотнула, только теперь заметив, что у раба на поясе два пистолета в кобурах, а к его голени примотан мачете длиной с ее предплечье.

— Ты увидишь то, чего никогда не увидеть другим смертным.

Неужели он полагает, что это звучит заманчиво?

— Вечное проклятие не стоит пары-тройки тайн.

Девушка внимательно наблюдала за Септимусом, за улыбкой в его глазах и расслабленной позой. Непринужденная грация, с которой тот опирался о стену, нервировала Эвридику. Он мало походил на бешеного еретика, каким, по ее мнению, полагалось находиться на борту судна Архиврага.

— Зачем ты здесь?! — взорвалась она. — Зачем они послали тебя?

— Ты боишься и поэтому сердишься. Я тебя понимаю, но лучше бы ты была осмотрительней. Я обязан пересказать хозяину каждое слово этого разговора.

Не лучшее известие, однако она не позволит себя запугать!

— Зачем они послали тебя?

— Акклиматизация. — Он снова улыбался. — Тебе легче говорить с другим смертным, чем с одним из Астартес.

— Как ты попал сюда? — спросила Эвридика. — Тебя тоже захватили силой?

Он пожал плечами, и в полумраке раздался шорох мягкой материи.

— Это долгая история.

— Времени у меня достаточно.

Корабль внезапно тряхнуло. Крепления затрещали от перегрузки. Септимус удержался на ногах, вцепившись в запирающее колесо люка. Эвридика выругалась — ее приложило затылком о стену, да так сильно, что наверняка выскочит шишка. Несколько секунд в глазах у девушки плясали цветные пятна.

— Нет, — отозвался Септимус, повышая голос, чтобы перекричать скрежет непрекращающейся болтанки, — как раз времени у нас нет.

Эвридика раздраженно смахнула с глаз слезы боли, прислушиваясь к возмущенному вою металла. Этот звук тоже был ей знаком. Он означал, что судно выныривало из варпа, прорываясь в реальное пространство.

И делало это слишком торопливо.

— Где мы? — выкрикнула она.

В ответ раздалось общее вокс-оповещение. Перемежаемое треском помех, оно эхом прогремело из тысяч динамиков на всех палубах «Завета».

— Вирис колрата дат сетикара тех дасоваллиан. Солрутис ве за джасс.

— И что это должно означать? — прокричала она Септимусу.

— Это… сложно перевести, — бросил он, уже поворачивая запирающее колесо.

— Трон Господень… — пробормотала она, едва слыша собственные слова в треске и грохоте. — Хотя бы попробуй!

«Сыны нашего отца, восстаньте, облаченные во тьму. Мы несем ночь».

— Это означает, — он оглянулся через плечо, — «Братья, облачитесь в доспехи. Мы идем на войну». Но, как я уже говорил, это не точный перевод.

— Войну? Где мы?

Септимус с усилием открыл люк и протиснулся в овальное отверстие.

— На Крите. Воитель, да будет благословенно его имя, призвал нас на Крит.

Септимус остановился в дверях. Он ждал.

— До Крита было много дней пути, — растерянно произнесла девушка. — Даже недель.

— Моим хозяевам ведомы разные тайны. Они знают варп и ведущие сквозь него тропы: в тенях, вдали от света Ложного Императора. Когда-нибудь и ты научишься ходить по ним. — Септимус замолчал, словно ожидая от нее ответа. — Так ты идешь со мной?

Эвридика несколько секунд пялилась на него в немом изумлении. Это что, шутка?

Похоже, он не шутил.

Нетвердо встав на ноги, она с колебанием приняла его протянутую руку. Корабль опять содрогнулся, и Эвридика поняла, что на сей раз дело не в варп-двигателе.

Септимус вывел ее из камеры, освещая дорогу фонарем. От него не укрылось выражение лица девушки, которое становилось все тревожней при каждом рывке корабля.

— Орудийный огонь, — успокаивающе сообщил он. — Мы под обстрелом.

Эвридика кивнула, хотя совершенно не понимала, что в этом утешительного.

— Куда мы идем? — спросила она.

— Мой господин объяснил мне план атаки легиона.

— И?

— И мы должны быть готовы на тот случай, если этот план не сработает. Тебе известно, что такое «Громовой ястреб»?

Окружив мир под названием Солас плотным кольцом, суда военного флота Крита стойко оборонялись, карая захватчиков за попытку напасть на имперскую планету. В летописи это впоследствии вошло как величайшее космическое сражение, когда-либо проходившее в этом секторе, и жертвы исчислялись миллионами.

«Завет крови» ворвался в реальное пространство в самый разгар орбитальной войны.

Скопление Крит.

Пять миров, разбросанных по пяти солнечным системам, но заключивших торговый и оборонительный союз. Они были приведены к Согласию десять тысячелетий назад, во время Великого Крестового Похода, и представляли собой империю внутри империи — бледную копию прекрасного Ультрамара на галактическом востоке.

Геркас и Нашрамар, два мира-улья с трудолюбивым, законопослушным, постоянно растущим населением, составляли ядро кластера. Их, в свою очередь, снабжал Палас — аграрный мир, с таким превосходным климатом и обильными урожаями, что он обеспечивал продовольствием все скопление.

Четвертым миром был сам Крит Прайм, названный в честь имперского командующего, который привел регион к Согласию после многовекового упадка Древней Ночи. Некогда планета была густонаселенным миром-ульем, третьим после Геркаса и Нашрамара. Несколько тысячелетий назад месторождения полезных ископаемых на Крите истощились в результате непрерывных разработок Механикус, и экономика планеты рухнула. В течение десятков лет все больше транспортов с беженцами покидало Крит, и, когда планета окончательно опустела, ее реколонизовали сами Адептус Механикус.

К концу сорок первого тысячелетия Крит Прайм превратился в процветающий мир-кузню, где производилась экипировка для отлично вымуштрованных и многочисленных полков Высокорожденных Крита, входивших в состав имперской гвардии. Планета также была родным миром одного из легионов титанов, Легио Маледиктис.

Пятым, и последним миром была Солас. Здесь, вокруг орбитальной верфи-крепости, сосредоточилось ударное ядро имперских сил.

Планета под звездным фортом была третьим населенным миром скопления, но, в отличие от Крита Прайм, не обладала полезными ресурсами и минеральными ископаемыми. Посреди каменистой безжизненной пустыни возвышались тюремные комплексы-ульи, куда свозили сотни тысяч преступников из Критского скопления и соседних секторов. Мир-тюрьма, охраняемый мощью Империума, служил базой Имперского Флота и подразделений Астартес, боровшихся с пиратскими группировками. Только Крит Прайм в аугментической длани Механикус был более труднодоступной целью.

Лорд-адмирал Валианс Арвентур командовал непобедимыми силами Критского боевого флота. В его распоряжении находились бесчисленные корабли поддержки и дюжины крейсеров, возглавляемые блистательным флагманом, жемчужиной в адмиральской короне. Гигантский гранд-крейсер класса «Мститель», «Меч Бога-Императора», хребет которого щетинился острыми шпилями кафедральных соборов, был обителью тысяч и тысяч душ.

Даже если бы могущество Трона в секторе ограничивалось только этим, и тогда бы флот лорд-адмирала Арвентура представлял собой грозного и неустрашимого противника. Однако командующий мог также рассчитывать на поддержку благородных Астартес из ордена Странствующих Десантников, которые уже много лет вели борьбу с пиратскими бандами сектора. Их фрегат класса «Гладиус» под названием «Раскол» смертоносным клинком угрожал еретикам, осмелившимся разбойничать на имперских торговых путях.

Солас и стала первой целью, на которую Воитель обрушил свой гнев. Сломить оборону планеты, сокрушить мощь священного флота и уничтожить Астартес — и скопление Крит наверняка падет. Таков был план великого Разорителя.

План Вознесенного четко вписывался в эти рамки. Полагаясь на свои стратегические и тактические способности, он рассчитывал отличиться в глазах Воителя.

Талос огляделся. Рубиновые линзы шлема придавали внутреннему отсеку посадочной капсулы красноватый оттенок. Отделение Талоса не занимало и половины из двенадцати тронов, которыми была оснащена капсула. Скоро им понадобится пополнение. В последние годы десятая рота Восьмого легиона понесла такие потери, что Вознесенный в лучшем случае мог повести в бой не больше полусотни Астартес.

Создание новых бойцов было долгим и трудоемким процессом, а на борту «Завета» остро не хватало хирургов и техников, способных с помощью генетических манипуляций в течение десяти лет превратить обычного мальчишку в Астартес.

Ксарл никогда не упускал случая посетовать при виде пустых тронов. Каждый раз, когда отделение собиралось вместе: в посадочной капсуле, «Громовом ястребе», абордажной шлюпке или «Лэндрейдере»… каждый раз, когда они выстраивались наготове в последние минуты перед сражением, Ксарл заводил этот разговор.

— Нас осталось четверо, — проворчал он точно по расписанию. — Плохи дела.

— А меня так просто бесит, что на Венригаре выжил Узас, — отозвался по воксу Кирион. — Мне не хватает Сар Зелла. Слышишь, Узас? Очень жаль, что смерть выпала ему, а не тебе.

— Кирион, мой возлюбленный братишка, — прорычал Узас, — захлопни пасть.

На секунду Талос вновь очутился в своем видении, где Узас скатывался с кучи щебня за спиной Кириона и заносил топор…

— Готовность шестьдесят секунд! — гаркнул механический голос из динамиков капсулы.

С головокружительным рывком восприятия Талоса выдернуло в реальность.

— Я хотел бы заметить, — сообщил Кирион, — что это самое дурацкое использование наших сил на моей памяти.

— Замечание принято, — негромко ответил Талос.

Не он решил использовать для высадки десантную капсулу, но жаловаться сейчас не имело смысла — все равно уже ничего не изменишь.

— Более того, — Кирион проигнорировал упрек в голосе брата, — нам всем крышка. Я это гарантирую.

— Придержи язык.

Талос развернулся к Кириону, и ремни безопасности скрипнули, туго обхватив громоздкую броню.

— Достаточно, Кирион. Вознесенный отдал приказ. А теперь рассчитайтесь.

— Узас, здесь.

— Ксарл, готов.

— Кирион, здесь.

— Принято, — закончил перекличку Талос. — Облаченные во тьму, по моему сигналу. Раз. Два. Три. Старт.

Все четыре заплечных генератора включились, питая энергией доспехи и поднимая уровень физических возможностей космодесантников далеко за пределы их и без того сверхчеловеческой мощи. Дисплей визора Талоса активировался, прогоняя по красному фону белые строчки текста: системные данные, счетчики боеприпасов и десятки стилизованных рунических символов, вспыхивающих на краю поля зрения. Моргнув, он приблизил три из них и нахмурился: одна из рун то и дело пропадала из фокуса.

— Узас, — позвал он, — твоя руна идентификации все еще нестабильна. Ты говорил, что разберешься с этим.

— Мой оружейник… внезапно скончался.

Талос сжал зубы. Узас всегда жестоко обращался с рабами, будь это слуги легиона или аугментированные сервиторы. Астартес считал их бесполезными игрушками, предназначенными для удовлетворения его прихотей. Доспехи Узаса оставались в рабочем состоянии лишь потому, что он грабил павших братьев с куда большим рвением, чем другие Повелители Ночи.

— Брат, у нас и без того мало ресурсов. Ты не можешь тешить свою кровожадность, убивая рабов.

— Может, я позаимствую у тебя Септимуса, чтобы он починил мой доспех.

— Может, — ответил Талос, подумав про себя: «Как бы не так».

— Сорок пять секунд, — проскрежетал голос пускового сервитора.

— Зачехлите оружие на время перелета! — приказал Талос.

Он в последний раз проверил болтер, поворачивая его в руках. Прекрасное оружие, верно служившее ему еще до Великого Предательства. Талос стрелял из этого болтера на Исстваане V, скосив бесчисленных бойцов из легиона Саламандр во время той судьбоносной битвы. Даже просто сжимать оружие в латных рукавицах было приятно — он почувствовал прилив возбуждения, столь же реального и осязаемого, как поток боевых стимуляторов, поступавших в кровь через порты для внутривенных вливаний в его позвоночнике и запястьях.

Болтер носил имя Анафема. Имя, выгравированное в его черном металле летящими нострамскими рунами. Талос опустил оружие к правому бедру, словно вкладывая пистолет в кобуру. Затем, моргнув, выбрал небольшую пиктограмму на краю дисплея. Широкая электромагнитная полоса, проходившая по длине болтера, активировалась. Со звоном металла о металл болтер примагнитился к его ноге, дожидаясь той минуты, когда начнется сражение и высвобождающая руна будет активирована еще одним движением века.

Закончив с болтером, Талос проверил свой вложенный в ножны клинок. Меч был слишком длинным, чтобы носить его на бедре во время перелета, и крепился к наклонной стене капсулы электромагнитными зажимами. Ангельские крылья на гарде белели, как чистейший мрамор. Рубиновые слезы между ними поблескивали в красном полумраке — чуть темнее, чем внутреннее пространство капсулы, они казались каплями крови на крови.

Аурум и Анафема, орудия его ремесла, его боевые реликвии. Сердце Талоса забилось чаще, а губы изогнулись в усмешке.

— Смерть Ложному Императору, — выдохнул он, словно шепча проклятие.

— Что ты сказал? — спросил по воксу Ксарл.

— Ничего, — ответил Талос. — Подтвердить проверку оружия.

— Оружие зачехлено.

— Готово.

— Есть.

— Тридцать секунд, — снова протрещали динамики.

Десантная капсула класса «Клешня страха» затряслась — двигатели набрали полную мощность. Хотя капсула отстреливалась из пускового устройства, работа двигателей была необходима, чтобы выйти на цель.

— Десятая рота, Первый Коготь, — Талос говорил по общему вокс-каналу, — готовы к десантированию.

— Принято, Первый Коготь.

Прозвучавший в ответ голос был низким — слишком низким даже для Астартес. Вознесенный был на мостике и обращался к идущим в бой отрядам. Талос прислушивался к перекличке остальных отрядов, не обращая внимания на усиливающуюся тряску.

— Второй Коготь, готовы.

— Пятый Коготь, готовы.

— Шестой Коготь, есть.

— Седьмой Коготь, на старте.

— Девятый Коготь, готовы.

— Десятый Коготь, готовы.

Талос знал, что ни одно из отделений не могло похвастаться полным составом. Время было безжалостно. Проклятые Кровавые Ангелы вырезали всех бойцов из Третьего Когтя в битве при Деметриане. Воины из Четвертого и Восьмого погибали один за другим, пока последние выжившие бойцы не влились в другие обескровленные Когти. Узас когда-то состоял в Четвертом. Как раз это приобретение не приводило Талоса в особый восторг.

— Это Талос, Первый Коготь. Подсчет наличного состава.

— Второй Коготь, семь душ.

— Пятый Коготь, пять душ.

— Шестой Коготь, пять душ.

— Седьмой Коготь, восемь душ.

— Девятый Коготь, четыре души.

— Десятый Коготь, шесть душ.

Талос снова покачал головой. Включая его отделение, их было тридцать девять. Небольшой контингент остался на борту «Завета» с Вознесенным, но цифры все равно не радовали. Тридцать девять бойцов легиона готовы к высадке. Тридцать девять из сотни с лишним.

— Подсчет наличного состава подтверждаю, — произнес он, зная, что каждый Астартес на борту подключился к этому каналу.

Талос не сомневался, что истинное значение последних цифр от них не ускользнуло.

— Десять секунд, — прогундосил сервитор.

Шесть капсул теперь бок о бок вибрировали в своих гнездах, как ряд клыков, пробивающихся из челюсти великана.

— Пять секунд.

Голоса в воксе словно сорвались с цепи: десятки Астартес вопили, призывая лить кровь, сеять ужас и мстить во имя примарха. В капсуле Первого Когтя Ксарл громко и заливисто взвыл в приступе безудержного ликования. Кирион шептал что-то неразборчивое — скорее всего, просил о благословении машинных духов своего оружия. Узас выкрикивал клятвы, суля кровавые жертвы Губительным Силам. Он называл их по именам, захлебываясь словами, как фанатик в религиозном экстазе. Талос с трудом подавил желание вскочить с противоперегрузочного трона и пристрелить брата.

— Три.

— Два.

— Один.

— Пуск.

IV Война в космосе

В течение веков тактики утверждали, что любой план работает только до реальной встречи с противником. Я не трачу время на то, чтобы предугадать планы врагов, брат. Мне абсолютно безразлично, что враг собирается делать, потому что ему никогда не будет дозволено осуществить свои замыслы. Пробуди в их сердцах истинный ужас, брат, и они позабудут о планах в отчаянных попытках спасти собственную шкуру.

Примарх Конрад Кёрз Предположительно из беседы с его братом Сангвинием, примархом Кровавых Ангелов

Военные действия в открытом космосе представлялись Вознесенному куда более изысканными, чем любая стычка на поверхности.

Сам он достиг непревзойденного мастерства в боевых искусствах, и когти его пожали обильный урожай человеческих жизней, однако зверство планетарных войн не шло ни в какое сравнение с чистотой и отточенностью космических поединков.

Даже в те годы, когда он еще не превратился в Вознесенного, а был всего лишь капитаном Вандредом из десятой роты легиона Повелителей Ночи, величайшее удовольствие ему доставляли именно орбитальные войны и сражения в глубоком космосе, где действие разыгрывалось как по нотам.

И он не ограничивался простым наблюдением. Нет, он гордился тем, что срежиссировал немало таких безупречных баталий, и пронес эту гордость через все изменения. Суть состояла в том, чтобы приспособить восприятие к масштабам и многомерности космических сражений. Разум большинства — как смертных, так и Астартес — не в состоянии был точно определить расстояние между кораблями, представить их габариты и повреждения, которые разные виды оружия наносят корпусам из различных сплавов…

Это был его дар. Вознесенный знал космическую войну. Его разросшийся, искаженный мозг воспринимал всю ее грандиозность так же четко, как обычный человек ощущает оружие в собственных руках. Корабль был его телом, даже без примитивных нейропрошивок Механикус, связывавших человека и машину. Вознесенный сливался с духом «Завета» благодаря измененному восприятию и тому, что знал крейсер как самого себя. Стоя на мостике, он нутром чувствовал пульс корабля. Взявшись за поручень, слышал торжествующий рев «Завета» во время артиллерийской канонады. Остальные ощущали лишь дрожь, но им было не понять таких тонкостей.

«Завет крови» не раз выходил из переделок, где шансы на спасение были минимальными, и успел поучаствовать в самых кровопролитных войнах Восьмого легиона. Его репутацию — а заодно и репутацию того потрепанного отряда, который некогда был десятой ротой, — подтверждал длинный список одержанных в космосе побед. Одержанных во многом благодаря искусству Вознесенного.

Когда его драгоценное, возлюбленное судно вырвалось в реальное пространство, создание, в прошлом звавшееся капитаном Вандредом, обернулось к обзорному экрану. Выполненный в форме глаза, он занимал большую часть передней стены стратегической палубы. Собственные глаза Вознесенного остались незатронутыми мутациями, исказившими его тело. Они по-прежнему были обсидианово-черными, как у всех уроженцев Нострамо, и поблескивали отраженным светом десятков консолей и пробегавших по экрану вспышек разрывов.

В стратегиуме приходилось поддерживать более яркое освещение, чтобы смертные члены команды без усилий справлялись со своими обязанностями. Вознесенный на секунду оторвался от экрана и окинул взглядом многоуровневый отсек, проверяя, все ли готово к бою.

Кажется, да.

Сервиторы трудились на положенных им местах, с гудением и бормотанием стуча по консолям пальцами человеческих и бионических конечностей. Смертные, включая нескольких бывших имперских офицеров, работали на своих командных пультах или руководили группами сервиторов. Лишь несколько консолей стояли заброшенными. Операции, которыми управляли с мостика, были слишком важны, чтобы позволить им пострадать от нехватки персонала. Все было почти так, как и должно быть, как было до Великого Предательства, до того, как началось медленное угасание легиона, — и Вознесенный упивался этими отголосками былого величия.

За время, достаточное для одного удара сердца, Вознесенный успел разглядеть все, что нужно, и вернулся к экрану.

И — вот она. Война в своем величайшем воплощении. Кровавый спектакль, каждую секунду отнимающий сотни, а то и тысячи жизней. Несколько мгновений Вознесенный позволил себе наслаждаться зрелищем, радуясь каждому смертоносному взрыву, — независимо от того, какая из сторон несла потери.

Наслаждение грозило перейти в эйфорию, и тогда Вознесенный с усилием заставил себя сосредоточиться. Титул достался ему не за слабость и потакание собственным желаниям. Долг превыше всего.

Война в космосе всегда напоминала Вознесенному о бешенстве пожирающих добычу акул. На поверхность его искаженной варпом памяти редко всплывали воспоминания о детских годах, но одно из них возвращалось всякий раз, когда разум и чувства Вознесенного охватывала лихорадка космического сражения.

Ребенком он несколько раз ездил с отцом на побережье и там наблюдал, как безглазые шельфовые акулы сбиваются в стаю для охоты на больших океанских китов. Это не было настоящей стаей, потому что хищники редко действовали сообща, — они всего лишь не убивали друг друга, пока преследовали общую жертву. Когда акулы одновременно бросались на незащищенный китовый бок, ими руководило не чувство товарищества, а инстинкт. Инстинкт, повелевавший как можно быстрее прикончить добычу.

Сейчас Вознесенному казалось, что космическая война — это та же охота. Каждый корабль был акулой, плывущей в трехмерном пространстве поля боя, и лишь самые одаренные командиры могли обуздать свои инстинкты и собраться в эффективную охотничью стаю. Измененный варпом Астартес глядел на экран и улыбался, обнажая черные десны и заостренные клыки. Он не был командиром флота, и объединение разрозненных сил никогда не входило в число его талантов.

Как раз наоборот. Он отнюдь не стремился к созданию тактического союза в рядах тех флотов, где ему довелось сражаться. Все, что ему было нужно, — это расстроить порядок вражеской армады.

Самый простой способ выиграть космическую войну заключается в том, чтобы не дать командирам противника действовать согласованно. Если их единство нарушено, вражеские корабли можно изолировать, отсечь от основных сил и уничтожить по одному.

Именно за этот подход Вознесенный не раз удостаивался похвалы Ночного Призрака. Как говорил сам примарх, ни к чему знать планы врага. Враг должен быть повержен прежде, чем вступит в игру.

Флот вторжения Воителя прибыл в систему Крита несколько дней назад. Вознесенный понял это, как только ударный крейсер Повелителей Ночи вынырнул из варпа. Десятки искореженных корабельных туш — жертвы первых фаз кампании — беспомощно болтались в вакууме. Судя по надписям на их корпусах, они принадлежали обеим противоборствующим сторонам.

Вознесенный приказал штурману поскорей провести «Завет» через это молчаливое кладбище и не жалеть двигателей, пока крейсер не достигнет основного театра военных действий. Там флот Воителя наконец-то вынудил силы Трона занять глухую орбитальную оборону.

Взгляд существа впивался в древние имена, мелькавшие на гололитическом дисплее. Легендарные суда, прошедшие через тысячелетия войны, — названия и регалии были врезаны в память Вознесенного, несмотря на неумолимый ход времени.

Вот «Железный магнат», принадлежавший легиону примарха Пертурабо. Вот «Сердце Терры» — на шкуре корабля все еще виднелись шрамы, заработанные во время осады планеты, давшей ему имя. А в самом центре кровавого шторма, окруженный десятками меньших судов, виднелся «Дух мщения».

Вознесенный махнул клешней в его сторону:

— Пока передаете идентификационные коды, двигайтесь к флагману Воителя, а затем выходите из рядов, обгоняйте корабли союзников и вступайте в бой.

«Завет крови» понесся в вихрь орбитальной битвы. Вознесенный представил командные палубы имперских судов в ту секунду, когда их наблюдатели обнаружили еще один могучий корабль, присоединившийся к силам Архиврага. Воют сирены, летят приказы… Как восхитительно вообразить все это, пусть всего на одно мгновение!

Но «Завет» был уязвим. Его двигатели раскалились добела, пока он мчался мимо «Духа мщения» и авангарда Хаоса.

Следовало действовать быстро.

Вознесенному хватило одного взгляда на экран, чтобы понять, что исход сражения уже предрешен. Имперский флот обречен. Существо всмотрелось в пиктограммы, пляшущие по голографическому дисплею проекционного стола перед его командным троном, слишком большим для обычного космодесантника. Наблюдая за их медленным танцем в пространстве, Вознесенный в течение секунд смог предсказать конечный расклад. Достаточно было просчитать все варианты передвижения каждого судна относительно других участников танца. Перед его глазами разворачивалась игра многих — но не бесчисленных — возможностей.

Вознесенный снова взглянул на обзорный экран. Силы Ложного Императора были еще достаточно многочисленны, чтобы нанести серьезный урон флоту Воителя, и это следовало принять в расчет. Победа, доставшаяся слишком дорогой ценой, — не победа.

Улыбка выжала из его глаз маслянистые кровавые слезы. Темные капли потекли по белой, как фарфор, коже, под которой проступали черные кабели вен. От улыбки мускулы лица напряглись, раздражая слезные железы. Вознесенный не привык так широко улыбаться. Столь грандиозной потехи ему не выпадало уже давно, да еще и на глазах у Воителя!

Пришло время сыграть по-крупному.

Имперскую стаю возглавляли два корабля. Две цели, которые надо было уничтожить, чтобы развеять надежды Трона на тактическое единство. Вознесенный мысленно отметил обе цели и изложил свои пожелания команде стратегиума. Теперь офицеры и сервиторы трудились, чтобы воплотить в жизнь его план.

«Завет крови» стрелой мчался сквозь поле боя, принимая на щиты случайные удары тех немногих истребителей и легких крейсеров, которые сумели вовремя среагировать на его появление. Стремительным бронзово-черным соколом он скользнул между двух кораблей сходного размера, игнорируя их бортовые залпы.

К тому времени, когда имперские крейсера развернулись, чтобы начать преследование, их уже атаковали другие суда. Новые противники несли золото и чернь Черного легиона — Астартес самого Воителя.

«Завет крови» даже не замедлил ход. Повелители Ночи преследовали более крупную дичь.

Ударный крейсер Астартес был мощным кораблем, идеально приспособленным для орбитальной бомбардировки и прорыва блокады. Он был грозным врагом и в космических поединках: хотя ему недоставало наступательного потенциала боевых барж или тяжелых крейсеров имперского флота, благодаря отличному вооружению и многослойной защите он мог с легкостью справиться с большинством судов того же габарита. Присоединись Вознесенный к орбитальной битве над Солас и обрушь на противника ярость орудийных батарей и лэнс-излучателей «Завета», Повелители Ночи внесли бы значительный и достойный похвалы вклад в кампанию.

Однако этого было недостаточно.

Величайшим оружием ударного крейсера Астартес служил его груз. Конечно, пушки «Завета» способны сровнять с землей города, а щиты часами могли выдерживать самую жестокую бомбардировку, но самые смертоносные его снаряды были уже заряжены в десантные капсулы и ожидали пуска.

Огромный крейсер Повелителей Ночи весил миллионы тонн, однако, несмотря на свои габариты, отличался редкостным изяществом. Медленно и плавно, подобно гигантской акуле, он скользнул навстречу гораздо большему кораблю класса «Готика» — «Решительному». Имперский крейсер был в равной мере боевым кораблем и памятником. Хребет его ощетинился шпилями кафедральных соборов, а воинственная красота судна служила источником вдохновения для целой флотилии кораблей поддержки, которые вальсировали вокруг него, как спутники вокруг планеты.

Залп лэнс-излучателей «Решительного» ослепил обзорный экран «Завета». Большой корабль все еще целился по атакующим его судам Воителя — у него не было времени направить орудийные батареи на новоприбывшего. Однако корабли поддержки, кружившиеся в его тени, устремились навстречу ворвавшемуся в их стаю крейсеру Повелителей Ночи.

На глазах Вознесенного одна из пиктограмм на гололитическом дисплее, расположенная позади той, что обозначала «Завет», мигнула и погасла. «Недреманное око» — корабль Черного легиона из личной флотилии Воителя — отправился в небытие, разлетевшись на куски от последнего залпа «Решительного».

«Странно, — подумал Вознесенный, — пережить тысячелетия, чтобы так глупо погибнуть здесь». «Недреманное око» участвовал в Осаде Терры десять тысяч лет назад. Теперь от него не осталось ничего, кроме кучи космического мусора и бесславной памяти о поражении.

А затем настал черед «Завета». Стратегиум вновь содрогнулся, и весьма ощутимо.

Но Вознесенный знал, что щиты выдержат. Он собственной шкурой ощущал удары, сыплющиеся на обшивку крейсера. На траверзе три ведущих огонь корабля и… что-то еще.

— Щиты держатся, — выкрикнул смертный офицер, обернувшись к командному трону. — Мы под обстрелом трех легких крейсеров и звена истребителей.

«Истребители, — хмыкнул Вознесенный. — Как забавно».

Он немедленно добавил поступившую информацию к танцу пиктограмм, разворачивающемуся у него перед глазами. Его первоочередной мишенью был «Решительный», потому что пустотные щиты огромного корабля уже отключились. С того момента, как на гололитическом дисплее вспыхнула схема сражения, Вознесенный оценил позицию «Решительного» и понял, что тот вышел из боя, чтобы восстановить пустотные щиты. Эскадра поддержки, кружившая вокруг имперского крейсера, как падальщики вокруг мертвой туши, только подтверждала это предположение. «Решительный» был одним из крупнейших кораблей имперского флота и, судя по количеству защищавших его судов, ключевым звеном обороны.

Вознесенный прорычал приказ к сложному маневру, и переборки «Завета» затрещали от перегрузок. Сейчас крейсер Повелителей Ночи находился ниже «Решительного». С воем турбин он начал набирать высоту. Щиты все еще держались, подергиваясь рябью под шквалом огня. Ударный крейсер помчался вверх, почти под прямым углом относительно правого борта «Решительного». При таком курсе в него почти невозможно было попасть, но бортовые батареи огромного корабля все равно разразились залпом. По канонам космической войны это был необычный маневр. Традиционное движение параллельно борту вражеского корабля позволило бы обменяться залпами бортовых орудий, пока два судна проходят мимо друг друга. Но своим вертикальным маневром Вознесенный, казалось, не достиг ничего. Хотя залп «Решительного» впустую ушел в пространство, батареи «Завета» тоже не смогли бы поразить цель — если бы они вообще выпалили. Однако орудия Повелителей Ночи молчали.

В стратегиуме «Завета» смертных членов экипажа все еще мутило после бешеных перегрузок. Кто-то стонал, несколько человек грохнулись в обморок. Вознесенный смахнул со щек кровавые слезы восторга.

Это было божественно.

— Подтвердить! — приказал он сервитору, обслуживающему консоль запуска капсул.

— Седьмой, Девятый и Десятый Когти десантировались, — пробормотал в ответ получеловек-полумашина.

— Контакт? — требовательно спросил его повелитель.

— Подтвержден, — последовал монотонный ответ. — Абордажные капсулы подтверждают успешный контакт.

Секундой позже сквозь треск статики в вокс-динамиках стратегиума пробился знакомый голос.

— Вознесенный, — произнес с низкими обертонами Астартес, — говорит Адгемар из Седьмого Когтя. Мы внутри.

От всех этих улыбок на глазах измененного варпом существа выступили новые кровавые слезы. Они только что нанесли удар в самое сердце вражеского флота, и, пока офицеры «Решительного» сообразят, что к чему, три отделения Астартес уже начнут прорубать дорогу к командным палубам.

Это было воистину божественно. «Решительный» и находящееся у него на борту флотское командование можно списать со счетов. Как только экипажи других имперских судов услышат о бойне, развернувшейся на борту их ключевых кораблей, страх распространится, подобно злокачественной опухоли.

Первый готов, второй на очереди.

— Рулевой! — проревел Вознесенный, когда стратегиум содрогнулся от очередного залпа. — Курс на «Меч». Всю энергию к двигателям!

Офицер, стоявший рядом с троном, деликатно откашлялся.

— Повелитель… Щиты вражеского флагмана еще держатся.

Но ненадолго.

— Вектор сближения: «крадущийся хищник».

— Есть, милорд.

Вознесенный облизал губы черным языком.

— Когда мы будем проходить мимо его носа, огонь из всех лэнс-излучателей и торпедных установок по секции корпуса шестьдесят три. Выстрел бомбардировочной пушки должен точно совпасть с ударом наших торпед и лэнс-излучателей.

Это было нелегкой задачей. Дюжина сервиторов и смертных офицеров согнулись над своими консолями, лихорадочно вводя команды и делая вычисления.

— Ваш приказ будет выполнен, милорд, — отрапортовал ближайший офицер.

Вознесенный не мог вспомнить имени этого человека. Или, что более вероятно, никогда не удосужился спросить, как того зовут. Существо знало лишь, что смертный выполняет обязанности его адъютанта на командном мостике, и это все, что ему нужно было знать.

— Говори, человек.

— Мой повелитель, Вознесенный Темными Богами… Следуя этому вектору атаки, мы на пятнадцать секунд окажемся в зоне поражения орудий «Меча».

— На тринадцать, — поправил его Вознесенный с улыбкой, уместно смотревшейся бы на черепе. — Именно поэтому, как только мы произведем залп из носовых орудий, корабль выполнит «пике Коронус» на полной тяге с перегрузкой двигателей левого борта на семьдесят процентов. Мы уйдем в «бочку» на десять секунд, держа нос как можно ниже и сохраняя максимально возможный угол рыскания.

Офицер побледнел, насколько это было возможно для человека, чьей кожи десятилетиями не касался солнечный свет.

— Повелитель… «Завет» — слишком большой корабль для…

— Молчать. Ты скоординируешь эту атаку с огнем орудий главного калибра «Железного магната», «Духа мщения» и «Пламенного клинка». Свяжись с их стратегиумами и доложи о наших намерениях.

— Как прикажете, милорд.

Офицер нервно сглотнул. Его глаза, отметил Вознесенный, были густо-карими, почти черными. И взгляд их не метался нервно по сторонам, как происходило с большинством смертных в присутствии Вознесенного. Однако офицер все же остерегался говорить правду в лицо господину, и не без оснований. Споры с Астартес всегда заканчивались болью и кровью.

«Завет» испустил долгий мучительный стон, угодив под залп очередного крупного крейсера. И снова корабль Повелителей Ночи не стал открывать ответный огонь: он рвался к избранной цели, доверив щитам принять на себя всю тяжесть ударов.

— Говори, человек, — повторил Вознесенный. — Развлеки меня своими соображениями в эти секунды, когда мы неуклонно движемся к победе.

— «Пике Коронус», господин. Нас могут прикончить одни перегрузки, а маневровые двигатели выйдут из строя на несколько недель. Риск…

— Приемлем, — кивнул офицеру Вознесенный. — Воитель наблюдает за нами, смертный. А я наблюдаю за тобой. Выполни мой приказ, или тебя заменит тот, кто способен это сделать.

Офицеру следовало понять, что дискуссия окончена. Когда, отвернувшись к своему посту, человек пробормотал: «Проклятый корабль развалится на куски», он должен был знать, что Вознесенный его услышит.

— Офицер мостика! — окликнул Астартес.

Человек не обернулся. Он был слишком погружен в работу с консолью — отсылал сервиторам стратегиума приказы на бинарном коде, готовясь к надвигающемуся безумию.

— Да, милорд?

— Если маневр не будет выполнен безукоризненно, я скормлю тебе твои собственные глаза. Затем освежую, и ты подохнешь этой же ночью, умоляя меня о пощаде.

На мостике воцарилось молчание. По лицу Вознесенного расплылась слюнявая ухмылка.

— Мне плевать на перегрузку маневровых двигателей и на рабов, которые сдохнут во время ремонта. Мне нужно «пике Коронус» — настолько точное, насколько способно выполнить это судно, и скоординированное с огнем трех названных мной кораблей. А теперь за работу!

Это было за гранью дерзости.

«Железный магнат», «Дух мщения» и «Пламенный клинок» заняли огневые позиции, поддерживая маневр «Завета» одновременным залпом крупнокалиберных орудий — хотя расстояние до цели было слишком велико. Вознесенный подозревал, что капитаны союзных судов приняли участие в плане Повелителей Ночи в основном из любопытства, а вовсе не потому, что поверили в его исполнимость. Что ж, если им не хватает решимости, это их проблема.

Почти каждый капитан — независимо от того, на чьей стороне он сражался, — хотя бы на мгновение устремил взгляд на «Завет крови»: единственное судно флота Воителя, прорвавшее вражескую линию и несущееся к огромному гранд-крейсеру класса «Мститель», «Меч Бога-Императора». И многие из этих капитанов, к вящему своему изумлению, осознали, что корабль входит в начальную стадию костоломного, головокружительного, безумного «пике Коронус».

Начав маневр, «Завет» попал под обстрел невероятной мощности. Когда крейсер Повелителей Ночи вошел в зону поражения гигантского корабля, на него обрушилась вся ярость носовых лэнс-излучателей и батарей имперского судна, уже поливавших огнем вражеские порядки. «Завет» принял на себя убийственный залп, предназначавшийся другим судам Хаоса. Не прошло и секунды, как его щиты треснули и погасли.

Для постороннего наблюдателя это выглядело так, словно «Завет крови» решил пожертвовать собой и пошел на таран. И эта жертва не была бы напрасной. Огромная масса и инерция корабля, а также запас взрывчатых веществ у него на борту разнесли бы щиты имперского судна и спалили «Меч» дотла.

Но «Завет» не собирался идти на таран.

Как только его щиты пали, он открыл ответный огонь. Космическую черноту пронзили копья лэнс-излучателей, орудийные снаряды и потоки плазмы, извергавшиеся из носовых батарей, и вдобавок выпущенная с точностью до секунды единственная мелтабомба, предназначенная для планетарных бомбардировок.

Смертоносный шквал ударил по «Мечу» как раз в тот момент, когда его поразил массированный огонь трех остальных судов Хаоса. Это было настолько близко к охотничьему союзу акул в черных морях Нострамо, насколько мог представить себе Вознесенный, — но сейчас командира Повелителей Ночи занимало совсем другое.

Всей этой бичующей космос ярости едва-едва хватило на то, чтобы достичь цели Вознесенного. Колоссальный «Меч Бога-Императора», гордость боевого флота скопления Крит, флагман лорд-адмирала Валианса Арвентура, больше не скрывался под непробиваемой рябью энергетического кокона.

Его щиты пали, сметенные внезапной и неистовой атакой ударного крейсера Астартес.

Вознесенный не был глупцом. Он знал космическую войну, знал силу своих противников и мощь их оружия и кораблей. Он знал и то, что «Меч Бога-Императора» битком набит предохранительными устройствами и силовыми генераторами. Удар Вознесенного не нанес вражескому флагману настоящего урона — за исключением того, что на время перегрузил его щиты, обрушив на них слишком мощный энергетический импульс. Через несколько секунд, самое большее через минуту, щиты должны были восстановиться — многослойные и неприступные, как и прежде.

«Завет крови» вывернул более резко, чем мог позволить себе крейсер его габаритов, и нырнул в потенциально смертельную нисходящую «бочку» вдоль корпуса гигантского судна, столкновения с которым только что избежал. Экипаж оглушило воем тревожных сирен. Вслед кораблю, стрелой летящему вниз, ударил второй залп бортовых батарей «Меча». «Завет» не отвечал. Единственный выстрел могучего имперского флагмана вдребезги разнес батареи левого борта.

За все еще вращавшимся кораблем тянулся шлейф обломков. И тут, посреди головокружительного падения, Вознесенного посетило неповторимое, восхитительное чувство полного слияния с битвой.

Здесь.

Сейчас.

В ту секунду, когда имперские орудия разрывали его корабль на куски, Вознесенный ощутил миг абсолютной ясности и прорычал одно-единственное слово:

— Пуск!

— Три, — прозвучал голос сервитора.

— Два.

— Один.

— Пуск.

Талос почувствовал, как пол дернулся и ушел из-под ног. В его теле напрягся каждый мускул. Это не походило на ощущение падения или обморок. Нет, измененный вестибулярный аппарат космодесантника был устойчив к нестабильной гравитации и обманам восприятия. В то время как человек уже изукрасил бы капсулу рвотой и потерял сознание от жестких перегрузок, находившиеся на борту Астартес испытывали лишь легкий дискомфорт.

— Контакт через пять секунд, — проскрипел механический голос капсулы, звучавший отовсюду и одновременно ниоткуда.

Талос услышал, как Узас сипит в вокс, нетерпеливо отсчитывая секунды.

Сам Талос вел отсчет про себя. На последней секунде он вжался в спинку трона. Маневровые двигатели капсулы включились с рывком, почти таким же резким, как последовавший через секунду удар. Абордажная капсула врезалась в борт корабля с сокрушительной силой, достаточной, чтобы пробить обшивку. Грохот столкновения отозвался внутри капсулы драконьим ревом.

На дисплее сетчатки вспыхнула угловатая нострамская руна. Не обращая внимания на тряску, Талос ударил кулаком по кнопке разблокировки ремней безопасности. Ограничители разомкнулись. Четверка Астартес Первого Когтя без колебаний покинула кресла, сжимая оружие в темных бронированных перчатках.

Люк капсулы откинулся под визг истерзанного металла и шипение декомпрессирующегося воздуха. Глядя в глубь длинного арочного коридора — первого, что они увидели на борту «Меча Бога-Императора», — Талос включил вокс и отрапортовал уверенно и спокойно:

— «Завет», это Первый Коготь. Мы внутри.

V «Меч Бога-Императора»

Яд просочится сквозь любой доспех.

Если перед вами оказался непобедимый противник, просто напитайте его кровь ядом, и его собственное сердце быстро разнесет отраву по телу.

Страх действует так же.

Запомните это. Страх — это яд, способный сокрушить любого врага.

Военный теоретик Малкарион Выдержка из книги «Темный путь»

Лейтенант Керлин Вит слушал переговоры по вокс-сети, не покидая своего поста рядом с мостиком.

От высшего командования поступил приказ: отразить атаку абордажного отряда, сейчас бесчинствующего на технических палубах под мостиком. Керлин знал, что на корабль проникло еще несколько абордажных партий, но с ними разберутся другие. Вит получил приказ и собирался выполнить его в точности. Его люди охраняли мостик, и к ним уже спешило подкрепление.

Лейтенант нисколько не волновался. «Меч Бога-Императора», где Вит прослужил последние двадцать лет, был одним из величайших судов Его Божественного Флота. Более двадцати пяти тысяч членов экипажа называло корабль домом, хотя значительную их часть составляли рабы и жалкие сервиторы, вкалывающие в семь потов на инженерных палубах. Такие корабли не берут на абордаж.

По крайней мере, мысленно поправил себя Вит, если абордажникам дорога жизнь.

Конечно, «Меч» больше не сражался на передовой. Верно и то, что прославленный корабль давно уже не входил в состав основных военно-космических формирований Империума, что не мешало ему оставаться сверкающей жемчужиной в короне боевого флота скопления Крит. Крейсера класса «Мститель» были кулачными бойцами — они сражались на близкой дистанции и предназначались для того, чтобы ворваться в рой вражеских кораблей и разнести все и вся. У «Мстителей» хватало на это огневой мощи, но Империум чем дальше, тем больше переходил от нападения к защите, и крейсера-задиры впали в немилость у флотского командования.

Так говорил себе Керлин. И в это он верил, потому что это не раз обсуждали при нем офицеры.

Его любимый «Меч» никогда не сходил с дистанции. Он просто временно вышел из моды. Керлин не уставал себя в этом уверять — ведь, несмотря на то что он был простым солдатом, сердце его переполняла гордость. Ему выпала честь служить на великом корабле. Больше всего лейтенант Керлин Вит мечтал вновь очутиться на передовой. Ему страстно хотелось взглянуть в иллюминатор и увидеть черную язву искаженного варпом пространства — Великое Око, источник могущества Архиврага.

Так что сейчас он совсем не тревожился. «Меч Бога-Императора» оставался непобедимым и неуязвимым. Дрожь, сотрясавшая корабль, была не чем иным, как непрерывной канонадой его собственных орудий, яростно бичевавших пособников Архиврага. Щиты отключались недавно, но на восстановление им понадобилось не дольше минуты. И даже если щиты падут снова, корпус корабля укроет экипаж броней, крепкой, словно вера праведника.

Ничто в этом мире не способно уничтожить «Меч».

Он мысленно повторил эти слова без тени отчаяния. Тот факт, что кто-то предпринял попытку абордажа… Безумие, не иначе. Кто, находясь в здравом рассудке, решился бы на подобный шаг? Лейтенант не в состоянии был представить, что за странную тактику выбрал враг. Какой неразумный командир впустую пожертвовал жизнями своих солдат, забросив их на корабль, на защиту которого готовы выступить двадцать тысяч душ?

Пришло время преподать первому абордажному отряду хороший урок.

Если верить вокс-переговорам из стратегиума, кораблю абордажников пришлось проделать весьма впечатляющие трюки, чтобы доставить команду на борт «Меча».

Как бы там ни было, они ухитрились пробраться на судно, десятилетия не видевшее захватчиков. Возможно, адмирал — да будет благословенно его имя — прав. Возможно, ситуация действительно серьезная.

Но у Керлина была репутация человека, привыкшего разбираться с серьезными ситуациями. Вот почему именно его обычно избирали для охраны командных палуб.

Вит возглавлял прославленный взвод, известный как «Гелиос-9». Солдаты его отличались безукоризненным послужным списком и стрелковым мастерством, каким незазорно было бы похвастаться и снайперу из имперской гвардии. Он сам подбирал мужчин и женщин для «Гелиос-9» и за последние десять лет дважды отказывался от повышения, чтобы остаться на той должности, которую считал наиболее для себя подходящей. Если бы он командовал дюжиной отрядов, это означало бы, что наряду с отборными бойцами у него под началом оказалось бы немало посредственных. Возглавляя «Гелиос-9», он был уверен, что в подчинении у него лучшие из лучших.

Даже форма солдат из «Гелиос-9» позволяла понять, что те серьезно относятся к делу. Время от времени их отправляли в глубины корабля, чтобы навести порядок среди работающих там преступников и отребья. При виде их темной и гладкой панцирной брони с горящим на нагруднике символом солнца каждому рабу и слуге становилось ясно, что сейчас лучше выглядеть занятым и не отступать от правил. «Гелиос-9» — «Солнечники» или «Девятки», как их прозвали в поселениях невольников в корабельном чреве, — были хорошо известны своей жестокостью. В основе их репутации лежало беспощадное служебное рвение. «Девятки» заработали столь мрачную славу тем, что неоднократно казнили рабов при малейших признаках неповиновения или уклонения от обязанностей.

В состав «Гелиос-9» входило пятьдесят мужчин и женщин, сейчас рассредоточенных по командным палубам. Сорок девять избранных убийц Вита в полной боевой готовности ожидали встречи с врагом. Сам он во главе первого отделения прикрывал трон адмирала.

Каждый боец «Гелиос-9» был вооружен мощным дробовиком, позволявшим наносить максимальный ущерб при стрельбе на близкой дистанции, не повреждая при этом корпуса судна. Виту не требовалось смотреть на своих людей, чтобы знать — они готовы к бою. Они родились для боя, и каждый день тренировок увеличивал их готовность. Ничто не способно сломить их.

Вера лейтенанта Керлина Вирта оставалась нерушимой до тех пор, пока по воксу не поступили первые отчеты.

— …болтеры! — прокричал чей-то искаженный помехами голос.

Слово заставило лейтенанта нервно сглотнуть. Болтеры. Это не предвещало ничего хорошего.

В наушниках трещали другие голоса — рапорты хлынули от всех рассеянных по кораблю отрядов. Передача то и дело прерывалась помехами, ее искажали звуки кипящего на палубах боя и сражения снаружи. Но до Вирта доносилось все больше не нравившихся ему слов, слов, которых он предпочел бы не слышать.

— …нужны тяжелые орудия для…

— …отступаем…

— …Трон Императора! Мы…

Стоя посреди низкого сводчатого помещения главного мостика, Керлин постучал пальцем по бусинке вокса в ухе и придвинул к губам иглу микрофона.

— Говорит Вит. Команды инженариума?

— Так точно, лейтенант, — протрещал в наушнике ответ от подразделений, охранявших плазменные двигатели корабля.

Если память ему не изменяла, инженариум защищали «Младшие боги», «Шуты смерти», «Пятьдесят везунчиков» и «Глаза мертвеца». Вит понятия не имел, кто из офицеров вышел с ним на связь, — вокс-передача не отличалась четкостью, — однако все они были опытными и надежными бойцами. Конечно, не по стандартам «Гелиос-9», но все же лучшие среди худших. Передача то и дело прерывалась пронзительным визгом помех, которые вонзались в гудящую от похмелья голову Керлина, словно ржавые гвозди.

— Я тут слышу по воксу всякую чушь насчет болтеров и смерти, сорвавшейся с цепи…

— Так точно, лейт… — повторил голос. — Вам следует знать, что у нас на борту…

— Кто? Кто у нас на борту?

— …ст…

— Офицер? Командующий отрядами обороны инженариума, это Вит, повторите.

— …Ас…ес…

Великолепно. Просто великолепно.

Легче было отвлечься от битвы и вернуться к происходящему на мостике. Здесь кипела беспорядочная активность: офицеры флота кричали и перебегали от консоли к консоли, занятые развернувшимся в космосе сражением. Сервиторы гудели и бормотали, выполняя приказы. Почти сотня членов экипажа, людей и лоботомированных рабов, трудились для того, чтобы корабль и дальше продолжал обрушивать смертоносный огонь орудийных батарей на врагов Золотого Трона.

Сосредоточившись, Вит выкинул все это из головы. Теперь его мир состоял лишь из обрывков вокс-переговоров и небольшого участка пространства вокруг трона лорд-адмирала Арвентура. Трон возвышался на платформе, откуда можно было наблюдать за всем мостиком. Сухощавая, облаченная в мундир фигура адмирала располагалась на троне с видимым удобством, несмотря на изогнутую спинку сооружения, выточенную из ребер какого-то диковинного ксеноса. Адмирал Валианс Арвентур полулежал в этом костяном кресле. Из висков его густо торчали кабели и провода, соединявшие человека с троном, а уже через трон — с системами корабля.

Вит знал, что сознание адмирала, прикрывшего глаза и на первый взгляд погрузившегося в размышления, слилось с машинным духом «Меча». Он знал, что для адмирала обшивка судна стала его собственной кожей, а команда, напряженно трудившаяся в стальных залах, была кровью, пульсирующей в венах.

Но и это мало касалось Вита. Оберегать жизнь старика — вот и все, что имело значение. У адмирала была своя война, а у Вита, похоже, своя.

Корпус корабля все еще грохотал под ударами вражеской артиллерии, однако тряска на секунду прекратилась.

— Сэр, — обратился к Керлину один из стоявших в первом ряду бойцов, — я узнаю этот звук. Я служил на «Децимусе» и участвовал в нескольких абордажных операциях вместе с Астартес. С орденом Странствующих Десантников, сэр.

Керлин не обернулся. Взгляд его остался прикованным к запертым и загерметизированным дверям, ведущим к отсекам правого борта. Грохот приближался оттуда, и сейчас лейтенант тоже его узнал. Ему потребовалась лишняя секунда, потому что он никак не ожидал услышать этот звук на борту собственного корабля.

Никакой ошибки — это был характерный гул болтерной стрельбы.

Их взяли на абордаж Астартес. Астартес-предатели.

Теперь подтверждения поступали из всех источников. Офицеры связи передавали друг другу, что ушедший в пике корабль был опознан как судно Астартес-отступников и во флотском регистре проходит под именем «Завет крови».

Эта информация принесла бы гораздо больше пользы до того, как Вит оказался отрезанным на командной палубе с полусотней бойцов.

— «Гелиос-девять», — передал он солдатам, рассредоточенным по периметру зала, — враг приближается к дверям правого борта. Не давайте пощады!

Он решился коротко взглянуть на лорд-адмирала. Старик обливался потом и скрипел зубами, словно находился во власти мучительного кошмара.

Взрыв, швырнувший правую дверь внутрь отсека, вернул внимание лейтенанта к его непосредственным обязанностям.

Когда Талос выбрался из-под искореженных обломков обшивки, пробитой капсулой, в одной руке он крепко сжимал Аурум, а в другой — Анафему. Несмотря на то что в течение следующих десяти минут Астартес несколько раз сталкивались с противником, Талос сделал не больше одного выстрела. То же можно было сказать о Кирионе и Ксарле. Отделение берегло боеприпасы до того момента, когда они действительно понадобятся, — до выхода на капитанский мостик.

Капсула врезалась во вражеский корабль в районе одной из многолюдных артиллерийских палуб верхнего уровня, так что продвижение к мостику превратилось в кровавую резню, отнимавшую время и изрядно раздражавшую Астартес.

Всех, кроме Узаса. Расчищая дорогу в толпе насмерть перепуганных людей, оборонявшихся рабочими инструментами и бесполезными сейчас пистолетами, Узас наслаждался каждым мгновением бойни. Рев его болтера отдавался в голове Талоса ударами молота, болезненными и действующими на нервы.

В конце концов Талос схватил брата и приложил о стену сводчатого коридора. Не обращая внимания на отступающую по переходу и отстреливающуюся кучку артиллеристов, он треснул Узаса затылком о металл и прорычал в решетку его шлема:

— Ты транжиришь боеприпасы. Контролируй себя.

Узас вывернулся из захвата и прохрипел:

— Добыча.

— Это недостойная добыча. Используй мечи. Сосредоточься.

— Добыча. Все они — добыча.

Кулак Талоса врезался в забрало Узаса, оставив в керамите солидную вмятину. Голова второго космодесантника снова впечаталась в стену с грохотом, перекрывшим звуки выстрелов. О наплечник Талоса звякнула пуля, выпущенная кем-то из смертных на другом конце коридора. Астартес, не обращая внимания, заморгал, очищая дисплей от вспыхнувших тревожных рун.

— Контролируй себя, или я прикончу тебя прямо здесь и сейчас.

— Да, — наконец пробормотал Узас. — Да. Контроль.

Он потянулся за выпавшим из руки болтером. Талос заметил, с какой неохотой боевой брат прикрепил оружие к набедренному зажиму и обнажил цепной меч.

Надолго его выдержки не хватило. Когда отряд ворвался в другой отсек, где находилось одно из крупнокалиберных орудий гранд-крейсера, Узас открыл огонь по сервиторам. Люди успели сбежать несколькими секундами раньше, но несчастные лоботомированные рабы не получили приказа отступать.

Талос вел отряд вперед, больше не заботясь о том, следует ли за ними Узас. Пусть запугивает рабов сколько душе угодно. Пусть тратит время и силы на безмозглых сервиторов в пустой надежде увидеть в их глазах хоть проблеск страха.

Астартес мчались по коридорам, убивая любого, кто осмеливался заступить им дорогу. У большинства смертных не хватало мужества сражаться или было достаточно здравого смысла, чтобы вовремя унести ноги, — однако бежали не все.

Сержант Ундин из отряда «Последнее предупреждение» остался на боевом посту, как и все семеро его бойцов. Их дробовики обрушивали залп за залпом на приближавшихся по узкому переходу Астартес.

По скошенным к вискам линзам Талоса продолжали пробегать тревожные сигналы. Сенсоры шлема приглушили грохот лупящих по доспехам пуль до стука градин, отскакивающих от мостовой. Мужественное сопротивление Ундина и его бравых солдат закончилось парой секунд позже, когда Талос прошел сквозь них, несколько раз взмахнув Аурумом и сердито выругавшись. Эти задержки уже порядком его достали. Хотя дробовики не могли причинить особого вреда доспеху, случайная пуля, угодившая в гибкое сочленение сустава, еще больше замедлила бы продвижение.

Не все из тех, кто не успел бежать, пытались вступить в бой. Десятки смертных застыли, окаменев от ужаса и тупо глядя на марширующих мимо гигантов из худших кошмаров человечества. Люди стояли, разинув рты, бормоча бессмысленные литании и бесполезные молитвы и провожая взглядами явившихся к ним во плоти Астартес-отступников.

Талос, Кирион и Ксарл не тратили на таких время. Но, судя по реву цепного меча за спиной, Узас не мог оставить в живых даже этих парализованных страхом бедняг.

«Наконец-то», — подумал Талос, когда они свернули за очередной угол.

— Мостик за этими дверями, — сообщил Ксарл, кивнув на запечатанный портал.

Там, в конце просторного коридора, угрюмо возвышалась запертая двустворчатая дверь. Узас забарабанил по ней кулаком, но добился лишь того, что на металле появилась небольшая вмятина, а проход огласился звоном керамита по адамантию — камня о металл.

— Добыча! — проклекотал Узас.

До остальных донеслось мокрое хлюпанье — Узас истекал слюной в свой шлем.

— Добыча…

— Заткнись, выродок! — рыкнул Ксарл.

Остальные не обращали на Узаса внимания. Тот начал скрести переборку когтями, словно зверь, рвущийся из клетки на волю.

— Взрывчаткой эти двери не возьмешь, — заметил Кирион. — Слишком толстые.

— Тогда цепными мечами. — Ксарл уже включал свой.

Талос покачал головой, поднимая Аурум.

— Слишком медленно. Мы и так потеряли уйму времени, — сказал он и шагнул вперед, занося трофейный силовой клинок.

«Гелиос-9» был готов к атаке Повелителей Ночи.

Бойцы заняли позиции согласно приказам Вита. Большое количество смежных коридоров обеспечивало достаточно укрытий и защищенных огневых точек. Личный состав мостика был целиком поглощен орбитальной войной. Все знали свои обязанности, и, хотя люди то и дело нервно поглядывали на правую дверь, каждый присутствующий на мостике офицер должен был уделять все внимание развернувшейся за бортом битве. Космическая война заставляла членов команды сгибаться над консолями и вглядываться в панораму сражения на обзорном экране.

Никто, а в особенности бойцы «Гелиос-9», не ожидал, что укрепленные двери сдадутся так легко. Более метра толщиной, откованные из многослойного металла, двери незыблемо простояли почти две тысячи лет, с тех самых пор, как корабль сошел со стапелей.

Услышав взрыв, Вит изрыгнул проклятие. Астартес-предатели проделали в двери отверстие, достаточно глубокое, чтобы заложить взрывчатку и разнести в куски переборки командной палубы.

Трон Императора, где же подкрепление?!

— «Гелиос-девять»! — прокричал лейтенант в микрофон вокса, даже не зная, слышат ли его солдаты за шумом. — Отразить атаку!

За спиной Вита и его подчиненных старый адмирал открыл глаза — налитые кровью, пронзительно-голубые и сузившиеся от ярости.

Взрыв и последовавшая за ним связка ослепляющих гранат стали поворотным событием, которое навсегда вывело могучий «Меч Бога-Императора» из боя.

Во многих летописях, посвященных описанию Критской войны, гранд-крейсер класса «Мститель» останется мощной составляющей имперской обороны вплоть до последних минут существования. Конечно, захват мостика был чувствительным ударом, искалечившим корабль и лишившим его прежней боеспособности, однако крейсер продолжал доблестно сражаться.

История может оказаться чертовски забавной, если пишут ее побежденные.

Любопытно, что имперские хроники скромно умалчивают о том, как бесславно «Меч» провел заключительные полчаса своей жизни, как угасла его благородная ярость и развеялись надежды на славный последний бой. Вместо этого орудия «Меча» отстреливались слепо и вяло, пока крейсера Воителя последовательно разносили гигантский корабль на куски. Среди нападавших был и «Завет крови», не постеснявшийся открыть огонь по кораблю, на борту которого находились его собственные Астартес. Воителю требовалась быстрая и решительная победа, а Астартес, участвовавшие в абордажных операциях, были обучены отступать немедленно после выполнения боевых задач.

Ослепляющие гранаты, брошенные Первым Когтем, со стуком покатились по мозаичному полу и сдетонировали с интервалом в полсекунды. Из каждой гранаты повалили густые клубы черного дыма. Хотя дымовой завесы не хватило, чтобы затянуть даже половину обширного помещения мостика, цель диверсии заключалась не в этом. Четыре гранаты прокатились по палубе к передней артиллерийской консоли и взорвались там, ослепив дюжину офицеров и сервиторов, управлявших носовыми орудиями.

Люди выбрались из слепящих дымовых клубов, но прикованные к консолям сервиторы остались на местах, монотонно сигнализируя о неполадках — слабое электромагнитное излучение дымового облака лишило их зрения.

В эту секунду носовые орудия «Меча» замолчали.

На другом корабле Вознесенный расплылся в ухмылке — он понял, что Первый Коготь достиг мостика.

На командной палубе «Меча» несколько членов команды воззвали к милости бессмертного Повелителя Человечества. Впрочем, лишь самые благочестивые и самые отчаявшиеся из них верили, что Бог-Император и вправду придет к ним на помощь.

Бойцы «Гелиос-9», которым Император послал благословение в виде угловатых консолей и заграждений, все, как один, навели оружие на разбитую дверь.

Из проема выдвинулась фигура чернее клубящихся за ней теней. Вит увидел чудовищного великана, по всем статьям слишком громадного, чтобы быть человеком, закованного в массивную керамитовую броню — броню, изготовленную в незапамятные времена. За какой-то миг лейтенант отметил мельчайшие детали. В одной руке чудовище сжимало золотой клинок длиной с самого Вита; клинок искрился смертоносной энергией и все еще ронял с острия капли расплавленного металла из рассеченной им двери. В другой руке пришельца был гигантский болтер с широким дулом, зиявшим, словно пасть хищника.

На наличнике шлема был изображен череп — цвета выбеленной временем кости на темно-синей краске доспеха — с красными, подсвеченными изнутри глазными линзами. Вокруг левого наплечника был обмотан древний, потрепанный и обожженный свиток с метками пулевых попаданий. Кремовую поверхность бумаги исчертили руны, чуждые Виту. С другого плеча свисала связка коротких цепей, на которых, словно зловещего вида фрукты, болтались окованные бронзой черепа. Черепа позвякивали при каждом движении чудовищного гостя.

Но одна деталь особенно неприятно поразила слезящиеся глаза Вита. Изуродованный имперский орел на нагруднике гостя, вырезанный из слоновой кости и затем перечеркнутый ударами меча в простом, но наглядном акте богохульства.

Командир «Гелиос-9» не знал и не мог знать, что Повелитель Ночи парой лет раньше снял свой нагрудник с убитого космодесантника из ордена Ультрамаринов. Вит понятия не имел, что десять тысячелетий назад, когда этот воин впервые облачился в боевую броню, только избранному Третьему легиону, Детям Императора, была дарована привилегия иметь символ аквилы на доспехах. Вит не догадывался, что в теперешнем ношении Талосом этого нагрудника — пусть и оскверненного — заключалась немалая доля иронии.

Зато Вит знал наверняка — и только это имело значение, — что Астартес-предатель проник в самое сердце обороны «Меча» и что, если он, Вит, сейчас не сбежит (а возможно, и если сбежит), его ждет неминуемая смерть.

Виту многое можно было поставить в упрек. Возможно, посредственный офицер, вне всяких сомнений, он слишком налегал на выпивку. Но он не был трусом. Он намеревался умереть с теми же словами на устах, с которыми множество солдат Императора отправлялось в вечность в течение тысячелетий:

— За Императора!

Но, каким бы благородным ни был этот призыв, крик лейтенанта полностью утонул в том, что совершил в следующую секунду Повелитель Ночи.

Сетчатку Талоса бомбардировали вспыхивающие на визоре руны. Цель, цель, еще одна цель, белый контур идентифицированного целеуказателем дробовика. Шагнув в комнату, Талос не поднял оружия и не стал искать укрытия. Выдвинувшись из разбитой двери, он запрокинул голову, очищая визор от назойливых рун, и завопил.

Обычному человеку нипочем не издать такой крик: оглушительный и дикий, словно рев царя ящеров — карнозавра. Динамики шлема усилили и без того нечеловечески громкий вопль до невозможности. Крик, подпитываемый воздухом из трех легких Астартес, звучал, не затихая, почти пятнадцать секунд, отражался от стен и гремящим потоком катился по коридорам «Меча». Люди, подключенные к консолям, ощутили его всем телом — это затрепетали стальные кости судна. Техножрецы и сервиторы, связанные с системами корабля, почувствовали, как машинный дух «Меча» содрогнулся в ответ на небывалый вопль.

На мостике лорд-адмирал Валианс Арвентур, слившийся с машинным духом «Меча» куда теснее, чем кто-либо еще, начал плакать кровью.

Все это прошло незамеченным для бойцов «Гелиос-9», окруживших своего командира. Солдаты Вита, как и все остальные смертные в циркулярном помещении мостика, упали на колени, прижав ладони к кровоточащим ушам. Кое-кто из них с радостью покончил бы с собой, лишь бы не слышать душераздирающего вопля. Так бы они и поступили, если бы могли дотянуться до выпавших из рук дробовиков.

Талос опустил голову, и руны целеуказателя вспыхнули снова. Дымные облака стали реже, зато расползлись почти по всей командной палубе. Смертные на мостике валялись без движения. «Меч» завис неподвижно, большая часть его орудий молчала. Талос представил, как флот Воителя стягивается сейчас к поверженному гиганту и как глаза каждого капитана горят жаждой убийства.

Времени было в обрез. У Когтей, высадившихся на борт «Меча Бога-Императора», оставалось лишь несколько минут, чтобы завершить миссию и вернуться к капсулам, — иначе им пришлось бы погибнуть вместе с кораблем.

И в этот момент произошло то, чего Талосу не забыть до последнего часа жизни. Сквозь разделяющее их пространство, облака дыма и толпы спотыкающихся людей взгляд адмирала встретился с его взглядом. Из глаз старика катились густые кровавые слезы. Такие же ручейки стекали из его носа и ушей, но выражение лица было совершенно недвусмысленным. Никогда за все бесчисленные годы сражений со слугами Ложного Императора ни один из имперских доходяг не глядел на Талоса со столь чистой, незамутненной ненавистью.

В течение одной драгоценной, согревающей сердце секунды Талос позволил себе смаковать это чувство, а затем прошептал два слова: «Охотничье зрение».

Машинный дух брони повиновался негромкому приказу, и красноватый оттенок глазных линз уступил место глубоким, насыщенным синим тонам. Сквозь дым и даже сквозь металл консолей и рабочих станций проступили очертания смертных: оранжевые, красные и желтые тепловые мазки на синем прохладном фоне.

Кирион, Ксарл и Узас ступили в комнату следом за Талосом. Пророк услышал, как боевые братья шепнули ту же команду, активируя охотничье зрение.

Включив тепловизоры, они двинулись вперед. Клинки и болтеры поднялись, чтобы пролить кровь лучших из лучших, судорожно бросившихся за собственным оружием.

Адмирал умер последним.

К этому времени командная палуба превратилась в склеп. Когда дым наконец-то рассеялся, втянувшись в решетку аварийных воздухоочистителей, стали видны сотни искалеченных тел офицеров мостика и их павших защитников, «Гелиос-9». Четверо Повелителей Ночи бродили по комнате и крушили цепными мечами консоли, превращая нервный центр «Меча» в груду обломков.

Имена убитых ничего не значили для Талоса, и поэтому он понятия не имел, что последним, кто до конца вел стрельбу и пал у самого адмиральского трона, стал Керлин Вит.

Вит с хрипом испустил последний вздох. Легкие его оказались пробиты, и сил не хватало даже на то, чтобы оторвать подбородок от груди. Талосу он был неинтересен — докучливое термальное пятно, от которого Астартес избавился простым тычком золотого меча. Когда Вит упал, Талос ногой спихнул его с тронного возвышения и мгновенно забыл о нем. Голова Вита с силой ударилась о поручень, и человек медленно соскользнул в объятия смерти.

Лорд-адмирал Валианс Арвентур смотрел вверх, на существо, которому предстояло стать его убийцей. Кровавые линзы Талоса уставились вниз, на старика, прикованного к креслу. Теперь стало понятно, почему адмирал не встал на защиту мостика. Ниже талии его человеческое тело обрывалось. Стянутый мундиром торс был подсоединен к командному трону пучками кабелей, вшитых прямо в кости таза и связывавших старика с кораблем так же прочно, как выходившие из затылка провода соединяли его сознание с машинным духом «Меча».

Талос потратил примерно секунду, раздумывая, когда адмирал подвергся этой жестокой, искалечившей его операции и сколько времени он провел здесь — живой орган подчиненного ему корабля, прикованная к трону мешанина из плоти, кабелей, проводов и трубок системы жизнеобеспечения.

Он потратил секунду, а затем, поддавшись любопытству, потратил еще одну и спросил:

— Зачем ты сотворил это с собой, смертный?

Ответа Астартес так и не получил. Небритый подбородок адмирала задрожал — тот пытался заговорить.

— Бог-Император, — шепнул старик.

Талос снова активировал силовой меч и покачал головой:

— Я видел твоего Императора. Несколько раз до того, как он предал всех нас.

Меч погружался в грудь адмирала с тошнотворной плавностью: медленно, дюйм за дюймом. Запылившаяся белая униформа боевого флота скопления Крит мгновенно обугливалась там, где ее касался силовой клинок. Острие меча вышло из спины смертного и вонзилось в кость командного трона, соединив адмирала с его боевым постом еще одной, последней связью.

Эффект последовал незамедлительно. Лампы на мостике замигали, и весь корабль застонал и забился в судорогах, как раненый кит в черных морях Нострамо. Смерть адмирала сокрушила машинный дух судна. Талос одним рывком выдернул клинок. Кровь зашипела на лезвии, быстро испаряясь от жара.

— И, — сказал Повелитель Ночи умирающему, — он не был богом. Хотя человеком он тоже не был… — Астартес улыбнулся. — …но уж точно не богом.

Адмирал снова попытался заговорить, протягивая трясущиеся руки к Талосу. Повелитель Ночи перехватил хрупкие запястья старика и сложил его руки на груди, поверх нанесенной мечом раны.

— Он никогда не был богом, — мягко повторил Талос, — умирая, унеси с собой эту истину.

С последним вздохом адмирала огни на мостике погасли навсегда.

Экипаж «Меча Бога-Императора» мог бы вернуть контроль над судном, если бы не два прискорбных обстоятельства.

Первое и главное — отряды техников и солдат, ворвавшиеся на мостик, обнаружили, что все консоли и панели управления разбиты вдребезги. На обломках ясно были заметны следы цепных клинков Первого Когтя. А затем, включив приборы ночного видения, чтобы хоть что-то разглядеть в темноте, предполагаемые спасители обнаружили адмирала мертвым на его троне. На лице мертвеца застыло жуткое выражение — смесь боли, ненависти и ужаса.

Пусть командная палуба и оказалась разрушена до такой степени, что поломки нельзя было устранить на месте, но унтер-офицерам «Меча» требовалось всего лишь заставить корабль двигаться, чтобы вывести его из боя. Броня гранд-крейсера с легкостью продержалась бы до тех пор, пока «Меч» не покинул бы поле сражения. С удвоенным рвением техники и офицеры кинулись на инженерные палубы, но тут их ждал второй сюрприз.

Талос и Первый Коготь были не единственными, кто проник на корабль.

Вторым препятствием к тому, чтобы восстановить хоть какое-то подобие контроля над судном, стали враги, захватившие вспомогательный инженерный сектор корабля. Хотя эта секция была далеко не так важна, как главное машинное отделение, сбой в ее работе серьезно сказался на получении энергии и эффективности двигателей. Повелители Ночи не пытались атаковать основные сектора, чтобы не оказаться втянутыми в длительные перестрелки. Нет, они нанесли просчитанные и точные удары, достаточные, чтобы вывести корабль из строя с минимальной растратой сил и времени.

Отряды солдат штурмовали обширные отсеки машинного отделения, стремясь вышвырнуть оттуда захватчиков, — однако Второй и Шестой Когти открыли бешеную стрельбу из болтеров с той секунды, как покинули абордажные капсулы, и удерживали позиции, пока не поступил приказ об отходе. Когда это наконец-то случилось, упрямые имперцы заняли вспомогательные инженерные отделения, но лишь затем, чтобы обнаружить прощальный подарок Повелителей Ночи. Астартес закрепили заряды взрывчатки на секции корпуса, пробитой их капсулами. Когда отсчет на детонаторах дошел до нуля, взрывом смело огромный кусок и без того поврежденной обшивки, оставив большую часть вспомогательной инженерной палубы открытой космосу.

Этот взрыв положил конец всем надеждам экипажа добраться до основных машинных палуб вдоль правого борта судна и навеки заглушил вспомогательные двигатели. Неуправляемый, с гибелью мостика и инженариума лишившийся мозгового центра и бьющегося сердца, «Меч Бога-Императора» беспомощно болтался в пространстве. Щиты больше не прикрывали могучий корпус судна, и оно содрогалось под тысячами ударов батарей вражеского флота.

За какие-то полчаса горстка Астартес отправила на тот свет несколько сот верных Императору душ, захватила и разрушила две ключевые секции корабля и скрылась, убедившись в том, что поломки не удастся устранить вовремя.

На «Завете крови» Вознесенный, уже предвкушавший похвалу Воителя, приказал рулевым приблизиться к погибающему «Мечу» и принять возвращающиеся абордажные капсулы в ангары правого борта.

Его персональные экраны, встроенные в подлокотники командного трона, транслировали непрерывный поток данных: зеленые руны, бегущие по черному полю.

Второй Коготь вышел из боя и ожидал возвращения.

Шестой Коготь, то же самое.

Пятый Коготь… нет связи. Нет связи с момента запуска. Вознесенный подозревал, что капсула была уничтожена вскоре после того, как отошла от «Завета», — ее испепелил сокрушительный огонь бортовых батарей гранд-крейсера. Весьма досадно. Еще пять душ потеряно.

Но Первый Коготь… Их капсула все еще оставалась на «Мече». Ее запустили последней, и капсула протаранила корпус имперского судна значительно дальше от цели, чем транспорты других Когтей.

— Талос… — протянул Вознесенный.

— Быть этого не может.

Кириону пришлось треснуть цепным мечом о стену, чтобы стряхнуть с клинка извивающегося и вопящего солдата.

— Мы не успеваем.

Первый Коготь завяз в бою в одном из тысячи коридоров, отделявших мостик от орудийной палубы, куда угодила их капсула. Вокруг них яростно содрогался рассыпающийся на части корабль. Повелители Ночи понятия не имели, сколько еще продержится «Меч». Они подключились к воксу противника, и, судя по доносящимся оттуда крикам, через несколько минут все будет кончено.

Астартес завязли в потоке мчавшихся им навстречу имперцев. Поначалу это застало Повелителей Ночи врасплох, а затем оказалось причиной досадной задержки. Пока они мечами расчищали путь в толпе смертных, бегущих на них по низкому коридору, Ксарл шутливо заметил, что забавно для разнообразия видеть людей, спешащих им навстречу.

— Намного облегчает охоту, — ухмыльнулся он.

— Чем трепать языком, — огрызнулся Кирион, — ты бы лучше спросил себя, от чего они убегают, если мы кажемся им лучшим выходом.

Ксарл схватил за горло женщину-офицера и ударил головой по лбу. Удар разворотил череп жертвы и сломал позвоночник. Астартес швырнул тело в приближающуюся толпу, сбив с ног несколько человек. Упавших затоптали их боевые братья. Кровь женщины размазалась по шлему Ксарла, темным пятном выделяясь на костяно-белом фоне наличника.

— Понимаю, о чем ты, брат, — откликнулся Ксарл.

Прислушиваясь к обрывкам переговоров по вражескому воксу, Талос поднимал и опускал Аурум с механической точностью, почти не следя за тем, что делает. В голове у него медленно вырисовывалась картина происходящего дальше по коридору. Флот Воителя раздирал корабль на куски, словно стая стервятников, терзающая свежую тушу.

— Похоже, — спокойно заметил Талос, — основной огонь нашего флота пришелся на орудийные палубы, расположенные между нами и капсулой.

Его болтер рявкнул, но дистанция была слишком близкой. Крупнокалиберный снаряд насквозь прошил грудь бегущего имперца, вышел из спины и взорвался в переборке.

Кирион, заметив это, хмыкнул.

— И что нам теперь делать? — спросил Узас, немного пришедший в себя и безостановочно орудующий двумя клинками. — Мы сможем пересечь пораженные сектора?

— Там нет гравитации и все в огне, — ответил Талос. — Нет, нам надо вернуться на мостик. По крайней мере, подобраться ближе к нему. Идти к капсуле слишком долго. Корабль уже разваливается на куски, а смертные кишат повсюду, как муравьи в разворошенном муравейнике.

— Тогда мы перебьем их всех и расчистим дорогу!

— Помолчи, брат, — сказал Талос Узасу, — их слишком много. Если мы начнем убивать всех и каждого, это только нас задержит. Орудийная палуба, должно быть, уже трещит по швам. Смертные бегут оттуда.

— Откуда ты знаешь?

— Посмотри на их форму, Ксарл, — ответил Талос.

Ксарл, которому всегда нужно было во всем убедиться самому, перехватил еще одного пробегающего мимо человека. Мундир смертного выглядел так же, как и у всех остальных, — стандартный белый цвет Критского космофлота. Держа кричащего человека за сальные космы, Астартес оторвал его от пола и поднес к своему заляпанному кровью наличнику. Голос Ксарла, вырвавшийся из динамиков шлема, был громче воя корабельных сирен.

— Скажи мне, где базировалась твоя часть. На артиллерийской па…

Офицер, к этому времени уже совершенно оглохший, торопливо вытащил пистолет, навел его трясущимися руками и выстрелил прямо в лицо Ксарлу. Пуля малого калибра взвизгнула, ударив в керамит и заставив Астартес чуть отдернуть голову, после чего срикошетила и с влажным хрустом угодила в лоб самому стрелку. Ксарлу хватило одного взгляда на глубокую красную борозду в черепе смертного, чтобы отбросить труп и разразиться ругательствами на нострамском. В воксе раздался издевательский смешок Кириона.

— Ладно, — сказал Ксарл, игнорируя смех брата. — Зачем нам на мостик?

— Потому что под ним расположено несколько палуб, которые не взорвутся при прямом попадании из лэнс-излучателя, — ответил Талос. — И еще потому, что я собираюсь предпринять кое-что, о чем мы впоследствии можем пожалеть.

С этими словами он движением глаза активировал спиралевидную руну, которая обозначала «Завет».

Вознесенный больше прислушивался к голосу своего пророка, чем к словам. Талос говорил спокойно, но сквозь это спокойствие пробивалась раздраженная нотка. Первый Коготь был отрезан от капсулы, и им не удастся вовремя пробиться сквозь охваченную паникой толпу.

Кивнув рогатой башкой, существо обратилось к сервитору, обслуживающему одну из батарей лэнс-излучателей:

— Ты. Сервитор.

— Да, господин.

— Выпусти один заряд по трем палубам, находящимся ниже капитанского мостика вражеского флагмана. Режь точно под теми углами, которые я сейчас тебе передам.

Астартес-мутант застучал почерневшими когтями по клавиатуре, вмонтированной в подлокотник командного трона.

— Прекрати огонь ровно через одну целую пять десятых секунды.

Да, этого должно хватить. Пробить обшивку. Сделать глубокий разрез, выкроить солидный кусок железного мяса, но не повредить корабль слишком сильно. Откромсать часть корпуса, открыв командную палубу космическому вакууму. Это даже могло сработать.

Будет очень жаль потерять пророка, если не сработает.

— Господин, — обратился к нему один из смертных офицеров.

Со слабым проблеском интереса Вознесенный отметил, что человек все еще носит свою старую имперскую форму, хотя прошло уже более десяти лет с его появления на «Завете».

— Говори.

— Сервиторы в пятом ангаре докладывают, что один из «Громовых ястребов» готовится к запуску. Пилот катера запрашивает разрешение на взлет.

Вознесенный снова кивнул. Он этого ожидал.

— Разрешаю.

— Сервиторы также докладывают, что экипаж «Ястреба» — не Астартес.

— Я же сказал, дайте им разрешение на взлет, — хрипло проклекотал Вознесенный.

С его клыков потянулись нити слюны.

— К-как скажете, милорд.

Измененный варпом Астартес обернулся к сервитору-артиллеристу, с которым говорил раньше.

— Все готово, господин, — пробормотал сервитор.

— Огонь!

Корабль содрогнулся еще раз, сильнее, чем прежде.

— Еще бы немного — и врезали прямо по нам, — мрачно буркнул Ксарл.

Стабилизаторы брони включились, но ему пришлось практически вцепиться в стену сводчатого перехода, чтобы удержаться на ногах. Первый Коготь отступил к командным палубам. Астартес больше не пытались пробиться сквозь толпу убегающих людей. Здесь, во тьме коридоров, переплетающихся под мертвым мостиком, Повелители Ночи вложили клинки в ножны и прикрепили болтеры к набедренным магнитным зажимам. Освещение в этой части корабля погасло после убийства лорд-адмирала и ранения, нанесенного машинному духу «Меча». Четыре пары багряных глазных линз горели во мраке, различая все с кристальной ясностью.

Когда дрожь корабля унялась до прежнего уровня, аудиодатчики в шлеме Талоса уловили слабый, приглушенный расстоянием звук: несколько раз лязгнул металл.

— Вы это слышите? — спросил Ксарл.

— Переборки герметизируются, — определил Кирион.

— Двигайтесь быстрее, — приказал Талос, и отряд сорвался на бег, грохоча подошвами тяжелых ботинок по стальной палубе. — Как можно быстрее!

В правом ухе чуть слышно прозвучал знакомый голос:

— Господин?

Повелители Ночи мчались сквозь мрак. По пути им пришлось несколько раз свернуть и отбросить с дороги двух-трех смертных, в панике пытавшихся укрыться в сумрачных переходах.

— Мы, — выдохнул Талос в микрофон вокса, — используем частоту «Кобальт шесть-три».

— «Кобальт шесть-три», принято, господин.

— Подтверди наши координаты.

— Показания локатора выведены на экраны. Руна лорда Узаса мерцает и отображается нечетко. И… господин, корабль разваливается на части. Восемьдесят процентов повреждений пришлись на…

— Не сейчас! «Завет» произвел залп?

— Да, господин.

— Я так и думал. Мы пытаемся выйти к палубе, находящейся ближе всего к пробоине.

Пауза затянулась на пять секунд. Шесть. Десять. Талос представил, как его слуга впился взглядом в гололитическую схему гибнущего гранд-крейсера, следя за перемещающимися по коридорам значками идентификационных рун Первого Когтя.

Двадцать секунд.

Тридцать.

И наконец-то…

— Господин!

Корабль тряхнуло так сильно, что Кирион и Узас полетели на пол. Талос пошатнулся, оставив вмятину в переборке там, где его шлем столкнулся с металлом. Корабль доживал последние секунды. Никаких сомнений.

— Господин, стойте. Стена слева от вас. Пробейте ее.

Талос не колебался. Стена — выглядевшая точно так же, как и все остальные стены, вдоль которых они неслись в своем броске по темным командным палубам, — разлетелась на куски под выстрелами четырех болтеров.

За стеной несколько секунд плясал огонь.

За полосой огня не было ничего — лишь бесконечная ночь открытого космоса, жадно втянувшая в себя четырех воинов.

Его захлестнула боль.

Талос взглянул вниз… вверх… на планету под ним… над ним. Угрюмый каменный шар цвета ржавчины, кое-где подернутый тонкими струйками облаков. Интересно, каков на вкус тамошний воздух?

Мимо него проносились звезды, но Астартес смотрел на них, не видя.

Затем в поле зрения вплыл медленно вращающийся собор — дворец с разноцветными витражами, увенчанный тысячей шпилей… корма полыхающего «Меча». Но Талос не видел и этого.

На мгновение его поглотила тьма, милосердно приглушившая боль. Когда забытье прошло, он ощутил вкус крови во рту, а глаза обжег блеск бегущих по экрану визора тревожных рун. Он попытался связаться по воксу с Кирионом, Ксарлом, Септимусом… но не смог вспомнить, как это делается.

Боль вновь вспыхнула у него в голове, словно зарево восходящего солнца. В ушах зазвучали голоса.

«Броня: вакуумная герметизация», — гласила одна из рун. Талос попробовал пошевелиться, но не был уверен, что это удастся. Он не ощущал ни малейшего сопротивления среды, не чувствовал движения — до такой степени, что не мог понять, движется ли вообще.

Мир снова перевернулся. Показались острые иглы звезд и осколки металла, кружащиеся неподалеку. Было трудно сфокусировать зрение, и это встревожило Талоса больше всего. Одна из глазных линз потемнела: тусклые руны едва проступали на размытом черно-красном фоне. Кровь, осознал он. Кровь натекла в шлем и замарала линзу.

Среди шума и сумятицы в воксе выделился и окреп один голос. Это был Ксарл, который сыпал проклятиями, то и дело поминая кровь.

Поле зрения сместилось, и Талос увидел Ксарла. Боевой брат плыл в пустоте, и трофейные черепа кружились вокруг него на цепях, словно дюжина лун. Талос ощутил удар и побежавшую по броне дрожь — это рука Ксарла врезалась в его нагрудник.

— Поймал его, — проворчал Ксарл. — Поспеши, раб. У меня вместо ноги какое-то адское месиво, и кровь заливает доспехи.

Из пульсирующей тьмы донесся голос Септимуса:

— Я подлетаю.

— Ты подобрал остальных?

— Да, господин.

— Подтверди, что Узас на борту.

— Да, господин.

— Эх, — Ксарл понизил голос, — какая досада.

Теперь кровь залила уже обе линзы. Окончательно ослепнув, Талос сжал запястье брата. Воин медленно приходил в себя. Хоть он и не мог видеть, абсолютная тишина и невесомость рассказали ему все, что нужно было знать. Он находился в открытом космосе и, обездвиженный, бесконтрольно вращался во мраке.

— Это, — процедил Талос сквозь стиснутые зубы, — была самая идиотская идея, когда-либо приходившая мне в голову.

— Я рад, что ты еще жив, — хохотнул Ксарл, но смех его прозвучал отрывисто и напряженно. — Надо было видеть, как ты приложился башкой на выходе с корабля.

— Спасибо, я это чувствую.

— И отлично. Поделом тебе. А теперь закрой рот и молись, чтобы этот сволочной недомерок, которому ты так доверяешь, не угробил наш треклятый «Ястреб».

VI После боя

Если в легионе Конрада и осталось благородство, то оно погребено глубоко под слоями недостойных желаний, извращений и неповиновения. Их методы безрассудны, непродуманны и мешают планомерному ходу войны. Близится время, когда Повелителям Ночи придется ответить за свое поведение и вновь принять имперскую военную доктрину — иначе они будут потеряны для нас в бездне порочных страстей.

Примарх Рогал Дорн Запись комментария к битве при Гальвионе, М31

Через десять минут после того, как Первый Коготь разрушил стену, отделявшую их от космического вакуума, четверо Астартес стояли в стратегиуме «Завета крови». Они выстроились полукругом у подножия командного трона Вознесенного. Два Чернеца — снова Малек и Гарадон, отметил Талос, — замерли по обе стороны от бывшего капитана. Телохранители держали оружие на изготовку, хоть оно и было сейчас отключено.

Рутинные детали сражения больше не занимали Вознесенного. Исполнив великолепный космический танец, существо ожидало полагавшихся ему за смелость наград и восхвалений. Пока что Вознесенный готов был отдать офицерам «Завета» приказ вернуть корабль в общий строй и добавить мощь его орудий к развернувшейся за бортом бойне.

Боевому флоту Крита пришел конец. «Решительный» и «Меч Бога-Императора» были на полпути к тому, чтобы превратиться в два горелых остова на орбите Солас, а меньшие корабли один за другим гибли под сокрушительным огнем вражеского флота.

Палуба содрогнулась, когда Вознесенный признательно кивнул четырем воинам Первого Когтя.

— Отличная работа, — проговорило существо.

Талос стоял с непокрытой головой. Его шлем сильно помяло во время бегства с горящего «Меча», когда космический вакуум вытянул четверых Астартес сквозь пролом в стене, по дороге чуть не размозжив череп Талоса о переборку. Ксарл скособочился, перенеся вес тела с правой ноги, — он почти расстался с ней в ту же секунду, когда Талосу едва не оторвало голову. Даже модифицированный организм Астартес не мог мгновенно срастить раздробленные в мелкое крошево кости. Кирион и Узас не получили ранений, но тело Кириона все еще горело лихорадочным жаром после краткого соприкосновения с вакуумом, а внутренние органы работали на пределе. Неудачный выстрел из дробовика пробил его нагрудник, и космодесантнику пришлось на несколько минут задержать дыхание, когда из доспеха вытек весь воздух. Совершенно невредимый Узас, неизменное везение которого давно осточертело остальным, широко ухмылялся.

— Вандред, ты спятил, — сказал Талос, подняв голову к командному трону.

Обритый череп Астартес бугрился шрамами и был покрыт бурыми струпьями — клетки Ларрамана уже выполнили свою миссию, и свернувшаяся кровь закупорила рану на макушке.

После слов Талоса атмосфера немедленно накалилась. Оба Чернеца вскинули оружие. Малек пригнулся в своем чудовищном терминаторском доспехе, и из гигантских перчаток выскользнули мощные, потрескивающие силовыми зарядами когти. Молот Гарадона ожил и загудел, набирая энергию.

Если бы Талос остался человеком, он был бы красив. Сейчас, став Астартес, провидец поднялся над классическим понятием о человеческой красоте, и все же в облике его сохранялось нечто благородное и возвышенное. Взгляд черных, заледеневших от ярости глаз впился в Вознесенного. Талос и не догадывался, насколько он напоминал сейчас мраморную статую языческих времен Старой Земли.

— Что ты сказал, мой пророк? — поинтересовался Вознесенный.

В голосе его слышалось урчание насытившегося льва.

— Ты, — клинок Аурум указал на искаженное варпом создание, — сошел с ума.

Корабль дрогнул под ударом имперской артиллерии. Никто не обратил на это внимания, не считая смертных членов экипажа — те согнулись над консолями, окружавшими разворачивающуюся сцену.

Вознесенный облизнул клыки.

— И какой же полет фантазии привел тебя к этому умозаключению, Талос?

— Такой риск ничем не был оправдан. Я слышал о Пятом Когте.

— Да, весьма досадно.

— Досадно?

Талос едва не схватился за болтер. Его намерение не укрылось от Малека, и телохранитель шагнул вперед. Кирион и Ксарл синхронно вскинули болтеры, направив их на элитных гвардейцев по бокам от трона. Узас остался недвижим, но из динамиков его шлема раздался смешок.

— Да, — ответил Вознесенный, которого ничуть не смутила взрывоопасная ситуация, — досадно.

— Мы потеряли пятерых Астартес в одной операции. Впервые за несколько тысяч лет в десятой роте меньше половины состава. Мы еще никогда не были так слабы!

— Десятая рота… — самодовольно и снисходительно хмыкнул Вознесенный. — Десятая рота прекратила свое существование тысячелетия назад. Мы — боевая ватага Вознесенного. И этой ночью мы сильно выросли в глазах Воителя.

Схватка ничего бы не изменила. Талос опустил клинок, позволяя гневу вытечь из души, как гною из вскрытого нарыва. Он подавил желание напоить меч кровью Вознесенного. Почувствовав произошедшую в нем перемену, Кирион и Ксарл убрали болтеры. Чемпион Малек из Чернецов отступил, снова встав рядом с троном. Его украшенный клыками шлем бесстрастно уставился на боевых братьев.

— Пятого Когтя больше нет, — более ровно произнес Талос. — Нам позарез нужны пополнения. С четырьмя десятками Астартес мы долго не продержимся.

Он позволил непрошеным словам повиснуть в воздухе. Каждый из присутствующих знал, что на поиски новичков уйдут десятилетия напряженных усилий. Чтобы поддержать боеспособность роты, требовалось немало оборудования и генно-инженерного мастерства — иначе из мальчиков-подростков не вырастить полноценных Астартес. На «Завете крови» почти ничего из этого не было, поэтому со времен Великого Предательства набор новых рекрутов не проводился. В десятой роте сражались те же воины, что принимали участие в боях Ереси Хоруса.

— Изменения неизбежны, — прорычал Вознесенный. — Ваятель Судеб с нами, и он знает истину.

При этих словах оба Чернеца почтительно склонили закрытые шлемами головы. Узас пробурчал что-то односложное в знак то ли уважения, то ли удовлетворения. Талос ощутил, как по коже пробежали мурашки. Его темные глаза сузились.

— Кто мы такие, чтобы подчиняться требованиям Губительных Сил? Мы Повелители Ночи, сыны восьмого примарха. Мы сами себе хозяева.

— Ваятель Судеб ничего не требует, — ответил Вознесенный. — Ты не понимаешь.

— У меня нет ни малейшего желания понимать те сущности, рабом которых ты стал.

Вознесенный улыбнулся откровенно фальшивой улыбкой и взмахнул когтистой перчаткой.

— Я уже устал напоминать тебе, Талос: я это контролирую. А теперь убирайтесь, пока Первый Коготь не присоединился к Пятому.

В ответ на угрозу Талос лишь тряхнул головой от отвращения. Прежде чем выйти из стратегиума, он одарил Вознесенного не менее дружелюбной улыбкой.

Когда они выбрались с капитанского мостика, Кирион сказал Талосу по вокс-линку:

— Он стал еще хуже, чем раньше.

— Как будто это возможно.

— Нет, брат. Дело в страхе. Я чувствую, как страх ворочается у него под кожей. Он проигрывает поединок с демоном, разделяющим его тело.

Септимус и Эвридика все еще были в ангаре.

«Громовой ястреб» по имени «Опаленный» стоял на посадочной площадке. Время от времени из дюз вырывались струи сжатого пара — корабль-стервятник охлаждался. Ракетные ускорители на корме боевого катера соответствовали его названию: сопла почернели и обуглились за десятилетия орбитальных и суборбитальных полетов. Септимус изо всех сил старался поддерживать «Опаленного» в наилучшем состоянии, но раб Талоса был в первую очередь механиком, а не техножрецом. Он умело чинил доспехи хозяина и ухаживал за его оружием, но вряд ли мог помочь древнему катеру остаться на лету.

Эвридика искоса следила за рабом, который устроился на палубе ангара в тени «Громового ястреба» и вертел в руках череполикий шлем хозяина.

— Это, — пробормотал он себе под нос, — будет непросто.

То, что шлем не разлетелся на куски, было уже чудом. На левой стороне виднелась здоровенная вмятина — там, где Талос врезался головой в край пробитой обшивки, когда вакуум вытянул бойцов Первого Когтя в космос. Эвридика промолчала. Ее все еще беспокоила бортовая тряска. Девушка снова и снова проигрывала в голове случившееся за последний час. Подготовка «Громового ястреба» к запуску… Вылет в самое пекло орбитальной войны… Трон, это было безумие.

Септимус взглянул на нее снизу вверх, сощурив глаза цвета нефрита. Эвридике показалось, что сейчас их мысли совпали. Как выяснилось секунду спустя, так и было.

— Дела не всегда так плохи, — сказал раб без улыбки.

Девушка проворчала нечто, что можно было принять за согласие.

— Бывает и хуже?

— Часто, — кивнул Септимус. — Если ты считаешь, что Астартес — воплощение зла, подожди, пока мы спустимся на палубы для экипажа.

Она не ответила. Она не хотела знать.

Септимус снова поднял огромный шлем:

— Мне надо приниматься за дело.

Однако он не сдвинулся с места. Эвридика догадывалась, что раб тянет время.

Наконец девушка сделала пробный выпад:

— Тебе запретили оставлять меня одну.

— Ты сможешь избавиться от меня, только если один из нас умрет.

Лоб Эвридики и ее запечатанный третий глаз обожгла внезапная боль, словно око варпа пыталось пронзить взглядом сталь и прикончить глупого и наглого раба, рассевшегося перед ней.

— Я ненавижу это место, — сказала она, прежде чем осознала, что собирается заговорить.

— Мы все его ненавидим, — снова кивнул раб.

Септимус произнес эти слова медленно, и не только из-за слабого владения готиком. Он говорил так, словно пытался втолковать очевидное неразумному ребенку.

— Мы все ненавидим это место, кто-то больше, кто-то меньше. Мы ничего для них не значим. Они — полубоги.

— Нет других богов, кроме Императора, — язвительно выпалила Эвридика.

В ответ Септимус расхохотался, и это небрежное богохульство сильно задело девушку.

— Ты — еретик, — произнесла она тихо, но яростно.

— Так же как и ты теперь. Неужели ты думаешь, что силы Трона примут тебя обратно с распростертыми объятьями, даже если ты провела на корабле Астартес-отступников не больше часа?

Его шутливый тон куда-то подевался.

— Открой глаза, навигатор. Ты обречена, как и все мы, а этот корабль, — он обвел рукой сумрачный ангар вокруг них, — стал отныне твоим домом.

Она набрала в грудь воздуха, чтобы возразить, но Септимус оборвал ее движением руки:

— Достаточно пререканий. Послушай меня.

Он опустил шлем-череп на колени и почесал в затылке.

— Это десятая рота Восьмого легиона. Тысячелетия назад у них было столько рабов, сервиторов и Астартес, что, попытайся я вывести в космос священный «Громовой ястреб», за это покарали бы смертью. Сейчас у них почти не осталось ресурсов, в том числе и смертных, которые могли бы повиноваться им.

— И они вполне заслужили такую судьбу, — холодно улыбнулась Эвридика. — Они — предатели.

— Считаешь, что улыбка скрывает твой страх? — Септимус перехватил ее взгляд и удерживал несколько секунд. — Нет, не скрывает. Ни от меня, ни тем более от них.

Улыбка исчезла с ее лица так же быстро, как появилась.

— Я не стану отрицать, что они еретики, — продолжил Септимус, — но позволь мне объяснить это по-другому. Ты когда-нибудь слышала о Лок-Три?

Девушка неохотно шагнула вперед и присела рядом с Септимусом на опущенный трап «Ястреба». Вокруг них раскинулся окутанный мраком ангар. Поодаль под высоким и гулким сводом выстроились другие «Громовые ястребы» — безмолвные, недвижные, не покидавшие этот отсек уже годами. Возможно, десятилетиями. В стороне сгрудились безжизненные грузовики и загрузчики боеприпасов. В пятидесяти метрах от Септимуса и Эвридики валялся одинокий сервитор — он опрокинулся на спину, и серая кожа стала еще серее под слоем пыли. Похоже, в лоботомированном слуге кончился заряд, и, свалившись, он так и остался лежать и гнить рядом с древними боевыми машинами. Эвридика не могла отвести глаз от трупа. Его кожа ссохлась, туго обтянув кости. Сервитор практически мумифицировался — механические части, должно быть, задерживали разложение органики.

По плечам девушки пробежала дрожь. Не требовалось много ума, чтобы понять: нынешний корабль — лишь тень прежнего.

— Нет, — не сразу ответила она.

Присев рядом с рабом, Эвридика чуть согрелась теплом его тела — слабое, но утешение. На «Завете» было так холодно…

— Я никогда не слышала о Лок-Три.

— Там особо и не о чем слышать, — вздохнул Септимус, после чего погрузился в задумчивое молчание.

— Я видела только небольшую часть галактики, — призналась девушка. — Сайн вел разведывательные работы всего в нескольких секторах, чтобы сэкономить на перелетах. И еще я…

— Что?

— Моя семья, Дом Мерваллион, принадлежит к низшей категории Навис Нобилите. Я думаю, Сайн не решался доверить мне слишком дальние перелеты. Он опасался, что его навигатор… полная бездарь.

Септимус кивнул с понимающим видом, что Эвридике совсем не понравилось. Девушка ожидала, что раб хоть как-то отреагирует на ее признание, но вместо этого он просто вернулся к предыдущей теме:

— Лок-Три находится очень далеко, в окрестностях региона, обозначенного в имперских записях как сектор Скарус.

— Полгалактики отсюда.

— Верно. Я там родился. Это не совсем мир-кузня, но близко к тому. Планета была покрыта мануфакториями, а я работал пилотом грузового транспорта. По контракту перевозил грузы между орбитальными доками и мануфакториями.

— Это… хорошая работа.

— Нет, это была скука смертная. Вот что я пытаюсь тебе сказать. Да, я считаюсь еретиком, потому что сражаюсь не на той стороне. Да, я поклялся в верности предателям, которые развязали войну против Священного Трона Терры. И да, на этом корабле есть тьма, жаждущая нашей крови. Но я вижу вещи в их истинном свете. То, что есть у меня сейчас, лучше смерти. И когда ты понимаешь, как справляться со здешним мраком… это становится почти безопасным. Это почти как настоящая жизнь. Раньше каждый день повторялось одно и то же — я был еще одним крошечным винтиком в бесконечной, унылой машине бытия. Но теперь… Теперь все по-другому. Каждая неделя приносит что-то новое, что-то невероятное, что-то, от чего дух захватывает. Хотя, должен признать, редко что-то хорошее.

Девушка посмотрела в лицо Септимусу. Бог-Император, он говорил серьезно.

— Ты это серьезно, — констатировала она, не зная, что еще тут можно сказать.

— Да. Как механик и пилот, я пользуюсь довольно большой свободой в пределах корабля. Меня ценят.

— Ценный раб.

Сощурившись, Септимус окинул ее взглядом:

— Я пытаюсь сохранить тебе жизнь. Если ты не сумеешь приспособиться, то умрешь. Все очень просто.

После долгого молчания Эвридика спросила:

— Ты счастлив?

— Полагаю, ты считаешь, что очень ловко меня поддела. — Септимус обвел рукой ангар. — Разумеется, я не счастлив. Я раб полубогов-еретиков, и я живу на судне, затронутом невообразимой тьмой. Смертный экипаж существует в постоянном страхе — люди боятся того, что бродит по темным коридорам, и это не всегда Астартес.

Сказав это, Септимус хмыкнул, но смешок прозвучал безрадостно и глухо. Череполикий шлем в руках слуги скалился на них обоих.

— Так как же они забрали тебя? — спросила Эвридика.

Септимус не отрывал глаз от шлема.

— Они напали на Лок-Три. Сначала меня взяли служить пилотом и гип… гипно…

— Загипнотизировали?

— Загипнотизировали. Да.

Септимус несколько раз повторил слово, будто пробуя его на вкус.

— Не уверен, забыл ли я это выражение или вообще не знал. Как я уже говорил, готик никогда не был моим родным языком. Но процесс был мучительным. Они используют ментальные техники и гипнотические программы, внедряющие информацию прямо в сознание. Так я научился пилотировать «Громовой ястреб» — хотя даже теперь, десять лет спустя, не могу равняться мастерством с настоящим пилотом-Астартес.

Девушка снова внимательно оглядела ангар, пытаясь представить, каким он был раньше: центр кипящей активности, с торопливо снующими членам экипажа, с сервиторами и загрузчиками боеприпасов, грохочущими по размеченному рунами полу, с воем турбин готовящихся к старту кораблей.

Наверное, впечатляющее было зрелище. И — как ни боялась Эвридика себе в этом признаться — очень похожее на то, о чем она мечтала: вести корабли Астартес к далеким звездам.

— Теперь он заставляет тебя чинить свою броню, — заметила навигатор, вновь обернувшись к Септимусу. — Это как, понижение в должности?

— Технически повышение. Механики — самые уважаемые слуги легиона.

Девушка расхохоталась, и смех ее, чуждый этому месту, эхом раскатился по ангару.

— Что смешного я сказал?

— Непохоже, чтобы ты купался в почестях.

— Ты говоришь так лишь потому, — улыбнулся он, — что не все пока видела, Октавия.

— Почему ты назвал меня Октавией?

— Потому что я седьмой на службе хозяина. А ты — восьмая.

— Не думаю.

— Но бунтарский дух тебя уже покидает. Я слышу по голосу.

— Тебе только кажется.

— Очень жаль. — Септимус встал, сжимая в руках поврежденный шлем. — Потому что, если так, ты очень скоро умрешь.

В то время как Талос спорил с Вознесенным, а Септимус беседовал с Эвридикой, последний этап орбитальной войны приближался к неминуемой развязке. Боевой флот скопления Крит был уничтожен. Те немногочисленные суда, которые сумели скрыться в варпе, впредь не будут упоминаться в этом повествовании — хотя большинство из них отличилось в других сражениях и в составе других флотилий.

Воителю следовало закрепиться на новых позициях.

Силы Хаоса положили конец присутствию имперского военно-космического флота в регионе, и теперь его корабли расположились у самой границы атмосферы тюремной планеты Солас. На бортах разношерстной флотилии красовались тысячи эмблем. Семь судов Черного легиона — значительная часть их мощного космофлота — несли Око Хоруса с вертикальным зрачком, а клыкастый череп Повелителей Ночи виднелся и на «Завете крови», и на его гораздо более представительной сестрице, боевой барже «Охотничье предчувствие». Основную часть эскадры составляли транспортные корабли, везущие легионы проклятых и обреченных: имперских гвардейцев и солдат из сил планетарной обороны, которые во время последних кампаний предали Императора и поклялись в верности Воителю. В общем и целом Воитель явился в скопление Крит с двумя с лишними тысячами Астартес и более чем миллионом солдат-смертных. Почетное место в армаде занимали огромные корабли легиона Инеистых, некогда принадлежавшего Механикус Марса. Полный легион титанов, готовый по первому зову Воителя вступить в бой, насчитывал почти дюжину богоподобных машин разных классов.

Столь мощный флот Хаоса прежде собирался разве что для священных войн Воителя с имперскими мирами. Весть о нашествии быстро раскатилась по ближайшим планетам вместе с боязливыми пересудами о новом Черном Крестовом Походе Разорителя.

С падением Солас и гибелью имперского космофлота война за скопление Крит только началась. Сканеры дальнего действия сулили плохие новости, которые тревожили даже капитанов этой смертоносной армады. Мир-кузня, Крит Прайм, был по-прежнему окружен плотным кольцом кораблей, подчинявшихся Адептус Механикус. Те упорно отказывались отвечать на запросы боевого флота Крита о помощи. Любопытно, что корабль Странствующих Десантников, «Раскол», отступил к Криту Прайм и присоединился к Механикус, вместо того чтобы сражаться и погибнуть с имперским космофлотом.

Время было важнейшим фактором, и каждый офицер в армаде Воителя понимал это. Империум Человечества ответит на агрессию с неменьшей яростью. Едва успели прозвучать первые астропатические призывы о помощи, как флотские эскадры, имперская гвардия и силы Астартес выступили в путь для поддержки осажденного боевого флота Крита.

«Завет крови» приблизился к родичу — могучей боевой барже «Охотничье предчувствие». Огромный корабль был одним из флагманов легиона, до того как века рассеяли Повелителей Ночи по галактике. У тех, кто долгие годы был лишен возможности взглянуть на образчик прежней силы легиона, вид баржи вызывал благоговейный трепет. Даже Вознесенного, хоть он никогда не признался бы в этом, тронуло грандиозное зрелище: царственный корабль, темно-синее копье, окованное золотом и бронзой.

Астартес-мутант вожделел его. Он жаждал командовать этим судном, и все, находившиеся на мостике, отчетливо видели горящую в обсидиановых глазах Вознесенного жажду.

Необходимость уничтожить боевой флот Крита была не единственной причиной, побудившей Воителя начать вторжение с Солас. Сохранить жизнь тем, кто населял планету внизу, было ничуть не менее важно, чем истребить ее защитников на орбите. Если бы лорд-адмирал Валианс Арвентур получше узнал Архиврага — вместо того чтобы посвятить большую часть карьеры преследованию эльдарских рейдеров, — он, возможно, направил бы орудия своего возлюбленного «Меча» против Солас. Стерев в порошок населенные центры тюремного мира, он лишил бы Воителя главного трофея, что в конечном счете намного больше помогло бы скоплению Крит.

Но конечно, адмирал этого не сделал. Адмирал умер с мечом в сердце и бессвязными проклятиями своему убийце на губах.

Флот Хаоса повис над миром, где обитало около миллиона узников: насильников, убийц, еретиков, воров, мутантов и преступников других мастей. Все они содержались в жутких условиях, отвергнутые ненавидящим их и ненавистным им Империумом.

В течение следующего часа, пока остовы кораблей Критского боевого флота еще догорали на орбите, транспортники Воителя приступили к высадке. На поверхности планеты сотни тысяч будущих солдат Разорителя приникли к окошкам своих камер. Они смотрели ввысь, в горящие небеса, откуда к ним снисходило избавление — и свобода.

VII На поверхности Солас

Талос. Пророк Повелителей Ночи. Приведите его ко мне.

Абаддон Разоритель, командир Черного легиона, Воитель Хаоса

Талос и Ксарл скрестили клинки.

Зал для тренировочных поединков, как и почти все на «Завете», превратился в тень былого. В центре ступенчатого помещения, напоминавшего гладиаторскую арену, бились только двое Астартес — деактивированный силовой клинок Талоса против выключенного цепного меча Ксарла. Из уважения к машинным духам оружия боевые братья использовали в поединке собственные мечи вместо тренировочных, но включать их не стали.

У Ксарла был цепной меч стандартной модели, принятой на вооружение Астартес: невероятно жесткий и прочный, ощерившийся зубьями, заточенными до мономолекулярной остроты. Но Аурум, меч павшего капитана Кровавых Ангелов, обладал неимоверной мощью. Даже обычный силовой клинок легко расправился бы с заслуженным, но ничем не примечательным «Палачом» Ксарла — а Аурум был скорее могучим артефактом, чем оружием. Поэтому дуэлянты сражались без потрескивающего голубого пламени силового меча и визга цепного лезвия.

В каком-то смысле это не шло им на пользу. Их движения отдавали заученностью тренировочного поединка, а не истинной боевой яростью. Относительная тишина учебных дуэлей всегда раздражала Талоса. Не чувствуя удовлетворения от схватки, в такие моменты пророк часто задумывался о том, что генетически запрограммирован и выращен для боя. Он был больше оружием, чем человеком, — и очевидней всего это становилось в те минуты, когда что-то его тревожило.

По меркам смертных, их поединок сочли бы схваткой богов. Клинки рассекали воздух так быстро, что человеческий глаз не смог бы за ними уследить, — удар следовал за ударом в вихре неумолимой силы и скорости. Но если бы за боем наблюдали Астартес, они увидели бы все намного яснее. Оба воина были рассеянны: их мысли блуждали где-то, и это ощущалось в каждой секундной заминке и неуверенном взгляде.

Стены арены вокруг них прорезало множество переходов высотой в человеческий рост. Когда-то здесь размещалась небольшая армия сервиторов, предназначенных для учебных боев и обреченных погибнуть под клинками Астартес, приходивших сюда, чтобы отточить боевые навыки. Эти дни давно канули в прошлое. Коридоры, по которым сервиторы выкатывались из мастерских и хранилищ под ареной, были черны и безмолвны — еще одно напоминание о безвозвратно минувшем.

Откинувшись назад, чтобы отразить режущий удар по горлу, Талос почувствовал нарастающую злость. Меланхолия не входила в число его привычек. Тоска была чужда его образу мыслей, однако в последнее время прочно обосновалась в душе, словно ей там самое место.

Это злило Талоса, как брешь в защите или рана, которая никак не зарастет.

Ксарл почувствовал досаду в движениях брата и, когда мечи вновь сошлись, наклонился ближе. Лица двоих Астартес — и без того похожих благодаря генетическим манипуляциям, переплавившим их тела, — пылали одинаковым гневом. Взгляды черных глаз, переполненных горечью, скрестились так же, как клинки в руках.

— Ты теряешь хладнокровие! — рявкнул Ксарл.

— Меня бесит то, что я должен давать тебе поблажку из-за ноги, — прорычал в ответ Талос, чуть заметно кивнув в сторону заживающей ноги Ксарла.

В ответ Ксарл со смехом отшвырнул брата назад. Он увел свой клинок в сторону с грацией, удивительной для того, кто привык в поединках полагаться на чистую ярость.

— Покажи все, на что ты способен, — предложил Ксарл с улыбкой, неразличимой во тьме.

Как и во всех помещениях «Завета», предназначенных лишь для Астартес, в тренировочных залах царил непроглядный мрак. Для черных глаз уроженцев Нострамо это не было помехой, но в прежние дни боевым сервиторам требовались приборы ночного видения и усилители ауры, чтобы лучше различать движение.

Талос снова атаковал. Держа меч двуручным хватом, воин провел безупречную серию ударов слева, вынуждая Ксарла все больше переносить вес тела на правую ногу. Он слышал, как брат скрипел зубами от боли, отражая выпады.

— Продолжай в том же духе, — выдохнул Ксарл.

Он даже не запыхался, несмотря на то что бойцы сражались в таком нечеловеческом темпе уже почти час.

— Мне еще надо привыкнуть к тому, чтобы снова опираться на эту ногу.

Но вместо того чтобы развивать атаку, Талос остановился.

— Подожди, — сказал он, подняв руку.

— Что? В чем дело? — спросил Ксарл, опуская «Палача».

Он оглядел безмолвную и темную арену — но не увидел ничего, кроме пустых рядов зрительских сидений, не услышал ничего, кроме смутного гула орбитальных двигателей, и не ощутил ничего, кроме запаха их собственного пота и чуть заметной вони машинного масла, застоявшейся здесь за прошедшие века.

— Никого поблизости я не чую.

— Я видел, как Узас убил Кириона, — без всяких предисловий брякнул Талос.

Ксарл расхохотался:

— Ага. Отличная шутка. Так мы будем драться или нет?

Не получив ответа, Ксарл пристально всмотрелся в лицо брату и спросил с нехарактерной для него заботливостью:

— Твоя голова еще не зажила? Я думал, ты уже в порядке.

— Я не шучу.

Ксарл, видевший во мраке с легкостью уроженца бессолнечной планеты, наконец-то заметил, что в черных глазах брата нет и тени улыбки.

— Ты говоришь о своем видении?

— Да. Ты же знаешь.

— Ты ошибся, Талос. — Ксарл сплюнул на палубу. — Кирион вполне заслуживает ненависти. На нем клейма негде ставить. Но даже такой бешеный недоумок, как Узас, никогда не убьет его.

— Кирион верен Ночному Призраку, — ответил Талос.

Ксарл фыркнул.

— Мы это уже обсуждали. Он — Астартес, познавший страх. Хуже и быть не может.

— Он понимает, что такое страх.

— И все еще слышит демона, прикарманившего душу Вознесенного?

Талос красноречиво промолчал.

— Вот именно, — подытожил Ксарл. — Он способен чувствовать страх. Это неестественно. Это извращение.

— Да, он способен чувствовать чужой страх. Но сам он не боится.

Ксарл покосился на свой цепной меч, дезактивированный и безмолвный.

— Это все слова. Кирион осквернен Губительными Силами, точно так же как Узас. Но они все еще наши братья, и я доверяю им — пока что.

— Ты доверяешь Узасу? — удивился Талос.

— Мы — Первый Коготь, — ответил Ксарл так, словно это все объясняло. — По крайней мере, порча Узаса видна с первого взгляда. Кирион намного опасней, брат.

— Я много раз говорил об этом с Кирионом, — предостерегающе заметил Талос. — И повторяю — ты не прав.

— Посмотрим. Расскажи мне об этом видении.

Талос снова представил Узаса — как тот с топором в руке пробирается по обломкам разрушенного здания и бросается к распростертому на земле Кириону. Он пересказал все это Ксарлу так точно, как только возможно, стараясь ничего не упустить. Он говорил о трубящих в небе горнах титанов, о запыленной серой кладке рухнувших домов, о магматически красных пятнах ожогов там, где камни расплавил пушечный огонь богоподобных машин. Он описал, как лезвие топора опустилось, вонзившись в шейное сочленение доспеха Кириона, и как секундой позже хлынула кровь.

— Это похоже на Узаса, — помолчав, согласился Ксарл. — Жестокое убийство беззащитной жертвы. Я уже не уверен, что это только твоя дурацкая шутка.

— Он презирает Кириона, — подчеркнул Талос.

Пророк отошел к той части арены, где к металлической стене были прислонены ножны Аурума.

— Но я ошибался и прежде, — бросил он через плечо.

Ксарл снова покачал головой. Боевой брат выглядел задумчивым, чего Талос никогда не наблюдал за ним прежде, и эта перемена тревожила своей новизной. Впервые Талос осознал, что Ксарл вполне мог входить в число тех, кто искренне верил его пророческому дару — или проклятию. Он казался почти… обеспокоенным.

— Когда? — спросил Ксарл. — Ты ошибался всего пару раз за много лет. Нет, брат, это попахивает неприятной правдой.

Талос ничего не ответил. Ксарл преподнес ему сюрприз, продолжив:

— Мы все верим тебе. Ты мне не нравишься, брат, — ты знаешь это. С тобой непросто. Ты всегда стопроцентно убежден в своей правоте и порой рискуешь так же глупо, как Вознесенный. Ты с чего-то решил, что возглавляешь Первый Коготь, хотя никто тебя командиром не назначал. Ты был всего лишь апотекарием, а теперь ведешь себя так, будто ты наш сержант. Ложный Трон, ты ведешь себя так, будто ты капитан десятой роты. У меня сотня причин не любить тебя, и все они вполне веские. Но я доверяю тебе, Талос.

— Приятно слышать, — сказал Талос, вкладывая меч в ножны и снова выпрямляясь во весь рост.

— Когда ты в последний раз ошибался? — настаивал Ксарл. — Говори, не стесняйся. Когда в последний раз твои пророчества не сбылись?

— Давным-давно, — признал Талос. — Может, семьдесят лет назад. На Гашик — планете, где не прекращался дождь. Мне привиделась битва против Имперских Кулаков, но в результате планету никто не защищал.

Ксарл в раздумье почесал щеку:

— Семьдесят лет. Ты не ошибался почти целый век. Но если Кирион погибнет и если ты прав насчет его незапятнанности, мы сможем использовать его прогеноидные железы и вырастить нового Астартес. Так что легион ничего не теряет.

Талос начал подумывать о том, чтобы снова обнажить меч.

— То же самое можно сказать о смерти любого из нас.

Ксарл заломил бровь.

— Ты бы стал извлекать геносемя Узаса?

— Ладно, очко в твою пользу.

Так и было. Талос скорее сжег бы такой биологический материал дотла, чем имплантировал потенциальному Повелителю Ночи.

Ксарл кивнул, явно размышляя о чем-то другом, в то время как Талос продолжил:

— Если это случится, я прикончу Узаса.

Пророк даже не был уверен, слышал ли его брат.

— Я подумаю об этом, — сказал Ксарл.

Не добавив ни слова, он сошел с арены, направляясь в окутанные тьмой глубины корабля. После неловкой минуты братской искренности это было намного больше похоже на того Ксарла, к которому привык Талос, — молчаливо уходящего прочь, державшего свои мысли при себе.

Талосу одновременно хотелось последовать за Ксарлом и найти Кириона, но секундой позже выбор сделали за него.

Послышались гулкие шаги, и еще одна фигура возникла в первом ряду зрительских сидений. На воине была украшенная зигзагами молний броня, слишком громоздкая даже по меркам Астартес.

— Пророк, — провозгласил чемпион Малек из Чернецов.

— Да, брат?

— Тебя хотят видеть.

— Хорошо. — Талос не сдвинулся с места. — Передай Вознесенному, что я погружен в медитацию и буду у него через три часа.

Из шлема Малека, формой напоминающего песью голову, раздался громоподобный звук — так рычит сходящая с горного склона лавина. Вероятно, это был смешок.

— Нет, пророк, тебя требует к себе не Вознесенный.

— Кто тогда? — спросил Талос, поглаживая рукоять вложенного в ножны Аурума. — Никто не вправе требовать моего присутствия, Малек. Я не раб.

— В самом деле? Никто? А если присутствия ясновидца Повелителей Ночи требует сам Абаддон из Черного легиона?

Талос сглотнул. Он не был ни испуган, ни встревожен, однако немедленно насторожился. Это все меняло.

— Воитель желает говорить со мной, — медленно произнес он, словно проверяя, правильно ли расслышал.

— Желает. Ты должен быть готов через час вместе с Первым Когтем. Двое Чернецов будут сопровождать тебя.

— Мне не нужен почетный эскорт. Я пойду один.

— Талос, — прорычал Малек.

Талос все еще не сводил с него глаз. До сих пор ни один из Чернецов не называл пророка по имени, и это обращение заставило его ощутить всю серьезность момента.

— Я слушаю, Малек.

— Сейчас не время действовать в одиночку, брат. Возьми с собой Первый Коготь. И не спорь, когда мы с Гарадоном присоединимся к вам. Это такая же демонстрация силы, как и тактика Вознесенного во время орбитальной войны.

Молчание затянулось на несколько секунд, но в конце концов Талос кивнул.

— Где состоится встреча?

Малек вскинул громадный кулак. Терминаторская броня лязгнула, сервомоторы суставов взревели в ответ на движение. Из латной рукавицы над костяшками пальцев выскользнули четыре клинка, каждый длиной с предплечье смертного. По беззвучной команде когти-молнии ожили и, оправдывая свое имя, окутались потрескивающим силовым полем. Резкий мерцающий свет разогнал мрак арены.

— На Солас, — ответил Малек. — Воитель шагает по земле последнего из покоренных им миров, и мы должны встретиться с ним там.

— Черный легион, — произнес Талос спустя пару мгновений, и на губах его промелькнула кривая усмешка. — Сыны Хоруса, за которыми числится не меньше предательств, чем за их павшим отцом.

— Да, Черный легион.

Когти Малека втянулись обратно в перчатку и замерли в ножнах до следующей активации.

— Поэтому мы пойдем облаченными во тьму.

На поверхности Солас запыленные красно-бурые струпья старых ран перемежались с участками горелой плоти. Этот мир был безобразен во всех отношениях, вплоть до вкуса воздуха. В течение столетий в южном полушарии планеты не прекращались извержения вулканов. Тысячи огнедышащих гор выдыхали пламя, отравляя атмосферу пеплом.

Шпили тюремных колоний радовали глаз не больше, чем все остальные детали пейзажа: башни из красного камня, ребристые и грубые, сломанными клинками торчавшие из естественных горных образований. Готическая архитектура, излюбленная во многих имперских мирах, присутствовала и здесь, но в самой примитивной и безыскусной форме. Кто бы ни проектировал тюремные башни Солас — если вообще можно говорить о каком-то проекте, — он отлично представлял, что этот мир станет домом для отверженных, которых Империум отказывался считать своими гражданами. Его предубеждение против узников, обреченных явиться на Солас и гнить под ее унылыми небесами, сквозило в уродливых сооружениях.

«Громовой ястреб» Повелителей Ночи, «Опаленный», прочертил безжизненное небо планеты. Пилот перевел двигатели из орбитального в атмосферный режим.

— На подходе, — предупредил Септимус, медленно опуская один из семи рычагов, регулировавших тягу.

Сидя в скрипящем пилотском кресле, явно рассчитанном на более крупную фигуру, он щелкал множеством переключателей и следил за зеленым гололитическим дисплеем. Дисплей показывал ландшафт внизу, и картинка обновлялась каждые несколько секунд по показаниям ауспика. Высота и скорость медленно снижались. Септимус заговорил, не сводя глаз с экранов консоли:

— Тюремный шпиль Дельта-два, это «Громовой ястреб» Восьмого легиона, «Опаленный». Мы заходим с юга. Отвечайте.

Ответом на его запрос была тишина.

— Что теперь? — спросил он через плечо.

Талос, в доспехах и при оружии стоявший позади пилотского трона, покачал головой:

— Можешь не повторять вызов. Черный легион не славится своей способностью восстанавливать инфраструктуру в захваченных мирах.

Кирион, занятый последней проверкой болтера, немедленно вклинился в разговор:

— А мы?

Талос не обернулся к брату. Все бойцы Первого Когтя выстроились в просторной кабине за тронами первого и второго пилота, занятыми сейчас Септимусом и Эвридикой. Талос всматривался в тонкую красноватую дымку, рвущуюся при соприкосновении с лобовым иллюминатором рубки. Они приближались к цели.

— Мы не завоевываем миры, — ответил Талос. — У нас другие способы воздействия и конечные цели.

Септимус ждал, не вмешиваясь в спор. Убедившись, что все сказано, он сообщил:

— Пять минут, господин. Я посажу катер на верхней площадке башни.

— Ты стал летать лучше, раб.

Ксарл выступил вперед, положив руку в бронированной перчатке на спинку пилотского кресла. Ничего ободряющего в этом жесте не было.

Септимус видел их отражения в обзорном экране. Все Астартес стояли без шлемов: Талос, красивый и строгий; Кирион, с усталой полуулыбкой на лице; Ксарл, озлобленный и насмешливый; и Узас, мертвыми глазами уставившийся в пустоту и облизывающий клыки.

И Эвридика. Ее отражение он заметил последним, потому что не успел еще привыкнуть к присутствию девушки. Их взгляды в зазеркалье лобового стекла встретились. Эвридика смотрела бесстрастно — ее выражение могло означать что угодно. Растрепанные каштановые волосы обрамляли лицо девушки непослушными локонами. Железный обруч все еще скрывал око навигатора. Септимус часто ловил себя на том, что ему хотелось бы узнать, как выглядит третий глаз.

На Эвридике была поношенная темно-синяя куртка и брюки, как и на других слугах легиона, хотя запихнуть ее в мешковатую униформу стоило немалого труда. Она снизошла к уговорам Септимуса, лишь когда раб заявил, что от нее чудовищно воняет, ведь пленница не меняла одежду уже несколько недель, с тех пор как попала в плен.

Ее еще не успели заклеймить. Татуировка, скрытая рубашкой и занимавшая обе его лопатки, зачесалась, словно откликаясь на последнюю мысль. Крылатый череп, вытатуированный черными чернилами, смешанными с кровью Астартес.

Если Эвридика поклянется в верности хозяевам — и если выживет, — ее тоже скоро пометят.

Тонкая дымка впереди них раздалась, и за ней показалась зубчатая цепь гор, увенчанная высокой башней — по всей видимости, их пунктом назначения. Талос и остальные надвинули шлемы. Септимус легко различал их, так же как и лица их хозяев. Шлем Кириона был древней других масок смерти — модель Марк II, с узкими глазными щелями, стилизованная под рыцарское забрало. Кирион не увешивал себя трофеями, зато его доспехи украшали детально выполненные зигзаги бело-голубых молний. Двойные молнии бежали от уголков рубиновых глазных линз, как ветвящиеся следы слез.

Шлем Ксарла, напротив, был самым новым — от модели Марк VII, добытой в недавнем бою с Темными Ангелами. Воин приказал одному из немногих оставшихся оружейников переделать шлем, и теперь поверх забрала появился нарисованный вручную череп демона. Ксарл демонстрировал трофеи с гордостью и знанием дела: его доспехи были обмотаны цепями с черепами людей и ксеносов, а свитки с описаниями прошлых деяний обвивали наплечники.

Узас носил зловещий шлем модели Марк III с грубо разрисованным наличником. На темно-синем фоне четко выделялся кровавый отпечаток распластанной пятерни — Узас сделал его сам, обмакнув руку в кровь и прижав к лицевой пластине шлема.

Талосу принадлежал шлем модели Марк V, усеянный заклепками и недавно искусно отреставрированный Септимусом. На нем изображен был череп цвета побелевшей от времени кости, а посреди лба чернела нострамская руна. Когда Септимус чинил шлем в одной из мастерских «Завета», Эвридика спросила, что обозначает символ.

— Это вроде «облаченных во тьму», — ответил он, обновляя рисунок благоговейно и в то же время с привычной легкостью. — Не переводится точно на низкий готик.

— Мне уже надоело это слышать.

— Но это правда. Нострамо был миром большой политики и сложно организованной преступности, проникшей во все слои общества. Тамошний язык произошел от высокого готика, но в устах безверных, бездоверчивых и безмирных людей за много поколений изменился почти до неузнаваемости.

— Нет таких слов — «бездоверчивый» и «безмирный».

Эвридика невольно улыбнулась, продолжая наблюдать за работой оружейника. Она начала привыкать к его неловким ошибкам при попытках говорить на всеобщем.

— Суть в том, — сказал Септимус, обводя желтовато-белой краской левую глазную линзу, — что по меркам готика нострамский очень возвышенный и поэтичный язык.

— Бандитам нравится мнить себя светочами культуры, — бросила девушка с презрительной гримасой.

К ее удивлению, Септимус кивнул:

— Судя по тому, что я знаю о нострамской истории, да. Я тоже пришел к такому заключению. Язык стал очень… не знаю, как сказать.

— Цветистым?

Он пожал плечами:

— Что-то вроде того.

— Так что же означает этот символ?

— Это комбинация трех букв, которые, в свою очередь, соответствуют трем словам. Чем сложнее символ, тем большее число концепций и букв он включает.

— Зря я спросила.

— Ладно, — сказал он, все еще не отрывая глаз от работы. — Если перевести дословно, это означает: «Обрывающий жизни и собирающий сущности».

— И как это будет по-нострамски?

Септимус произнес три слова, и Эвридике понравилось их звучание. Плавное, изысканное и странно леденящее кровь. Нострамский, решила она, похож на шепот убийцы, склонившегося над постелью и приникшего к уху спящей жертвы.

— А можно короче? — попросила девушка, чувствуя, как при звуках голоса, выговаривающего слова мертвого языка, по коже бегут мурашки. — Дословно или нет, не важно, — что это значит?

— Это значит «Ловец Душ», — ответил Септимус, поднимая шлем и изучая свою работу.

— Остальные Повелители Ночи называют твоего хозяина так?

— Нет. Этим именем его нарек их отец-примарх, погибший мученической смертью. У его любимых сынов из Восьмого легиона были… титулы, или прозвища, вроде этого. Для остальных он был апотекарием Талосом из Первого Когтя или «пророком» десятой роты. Для Ночного Призрака, повелителя Восьмого легиона, он был Ловцом Душ.

— Почему? — спросила она.

И Септимус рассказал ей.

«Громовой ястреб» в облаке пара опустился на посадочную площадку. Когти-опоры лязгнули, принимая на себя вес катера. Из-под рубки, взревев гидравликой, высунулся трап. Едва он грянулся о палубу, Повелители Ночи высадились, держа оружие наготове.

Талос с активированным Аурумом и взведенной Анафемой шагал впереди. Первый Коготь шел следом, держа болтеры на изготовку. А за ними, под рев сервосуставов и грохот тяжелых ботинок, двигались облаченные в терминаторскую броню Малек и Гарадон.

За несколько секунд до того, как «Опаленный» совершил посадку, Септимус получил приказ оставаться на корабле. И хотя приказ не касался Эвридики — которую Повелители Ночи до сих пор по большей части игнорировали, — девушка осталась с Септимусом.

— Септимус, — сказал Талос, — если кто-то приблизится к «Громовому ястребу», дай один предупреждающий выстрел, а затем открывай огонь.

Раб кивнул. «Опаленный» мог похвастаться внушительным вооружением: штурмовые болтеры были установлены на крыльях и по бокам катера. Орудия обслуживали сервиторы, лишенные конечностей и подключенные непосредственно к артиллерийским консолям. Болтерами можно было управлять и с главной консоли рубки, что оказалось очень кстати, учитывая сильный недобор сервиторов в десятой роте. Расчеты имелись лишь у половины орудий «Опаленного». Несколько «Ястребов» на борту «Завета» остались вообще без сервиторов.

Астартес продвигались быстро, но осторожно. Палуба посадочной площадки была пуста. Над ней нависло звездное небо, по которому пробегали редкие бесцветные облака. На северной оконечности обожженной корабельными выхлопами платформы виднелась небольшая постройка с двойными дверями, ведущими внутрь башни.

— Похоже на лифт, — кивнул Ксарл на приземистое сооружение.

— Похоже на ловушку, — проворчал Узас.

Как по команде, двойные двери с механическим гудением разъехались в стороны. За ними обнаружилась освещенная кабина лифта и четыре застывшие в ней фигуры.

— Я был прав, — заметил Ксарл.

— Может, и я тоже, — упрямо буркнул Узас.

— Тишина! — рявкнул Талос в вокс, и Малек из Чернецов эхом повторил его приказ.

Талос хотел одернуть чемпиона, но формально у него самого было не больше прав командовать Первым Когтем, чем у Малека. К тому же Малек превосходил его рангом.

Темные фигуры выступили из просторной кабины и шагнули на площадку. Их неуклюжая, тяжелая поступь напоминала походку закованных в терминаторскую броню Чернецов.

Первый Коготь синхронно вскинул болтеры. Каждый боец выбрал одну из четырех целей. Малек и Гарадон подняли оружие ближнего боя, прикрывая отряд с флангов.

— Юстерианцы, — предупредил Малек.

Остальным было знакомо это слово. Элитное отделение терминаторов первой роты Сынов Хоруса.

— Возможно, уже нет, — ответил Талос, не опуская болтера. — Нам неизвестно, сохранили ли они это имя. Времена меняются.

Четверка красноглазых, закованных в черную броню терминаторов приблизилась, держа Повелителей Ночи на прицеле. Двуствольные болтеры с латунными дулами и наручная, искусно изукрашенная автопушка с двумя стволами, каждый с копье длиной, — все это неприветливо уставилось на гостей. Терминаторы Повелителей Ночи носили поверх доспехов темные плащи. Из-за горбатых спин воинов Черного легиона торчали шипастые пики для трофеев. В качестве экспонатов на них были нанизаны целые коллекции шлемов Астартес из разных имперских орденов. Талос узнал цвета Багровых Кулаков, Гвардии Ворона и нескольких орденов, с которыми прежде не встречался. Непостоянные имперские псы. Они плодились и множились, как паразиты.

— Кто из вас Талос?

Голос командира терминаторов, раздавшийся из динамиков шлема, звучал, как расстроенный вокс — сплошной треск и шипение.

Талос кивнул черному легионеру:

— Тот, чей меч нацелен на твое сердце, а болтер — на твою голову.

— Впечатляющий клинок, я скажу тебе, пророк, — прохрипел терминатор, указывая штурмовым болтером на нацеленный ему в грудь Аурум.

Талос взглянул, куда указывало золотое лезвие, и прочел надпись на доспехах воина. Полустершаяся гравировка гласила: «Фалькус».

— Пожалуйста, — передал Кирион по внутреннему каналу отряда, — не говорите мне, что этот стишок был попыткой сострить.

— Фалькус, — медленно произнес Талос. — Я Талос из Восьмого легиона. Со мной Первый Коготь десятой роты, а также чемпион Малек и Гарадон, Молот Вознесенного. Оба они из Чернецов.

— Вы набрали себе немало титулов, — сказал другой терминатор, тот, что держал длинноствольную автопушку.

Голос у него был ниже, чем у первого, а на голове красовался рогатый шлем, как у Гарадона.

— Мы прикончили немало людей, — ответил Ксарл.

Чтобы придать вес своим словам, он навел болтер поочередно на каждого из черных легионеров. Самая настоящая бравада: наглая, нервная, в чем-то даже ребяческая. Талоса раздосадовало то, что подобные театральные жесты были необходимы.

— Мы все здесь союзники, вставшие под знамена Воителя, — сказал обладатель пушки. — Нет нужды проявлять такую враждебность.

— Тогда опустите оружие первыми, — предложил Ксарл.

— Как вежливые и радушные хозяева, которыми вы, без сомнения, являетесь, — добавил Кирион.

Кто-то из отделения — Талос не был уверен, кто именно, — связался по закрытому каналу с Септимусом на «Опаленном». Талос понял это после того, как штурмовые болтеры правого борта и крыла развернулись, взяв на прицел четверых терминаторов Черного легиона.

Изящный штрих, подумал он. Вероятно, идея Ксарла.

Солдаты Воителя опустили оружие секундой позже, не демонстрируя ни воодушевления, ни особой слаженности в движениях.

— Они слишком небрежны, — передал Гарадон по воксу.

В голосе его явственно слышалось отвращение.

— Идем, братья, — сказал первый из терминаторов Черного легиона, склоняя уродливый шлем. — Воитель, одаренный милостью Темных Богов, хочет вас видеть.

Лишь когда черные легионеры развернулись и зашагали к лифту первыми, Повелители Ночи опустили оружие.

— А вы помните те времена, когда мы доверяли друг другу? — спросил Кирион по воксу.

— Нет, — отрезал Ксарл.

— Давайте быстрее покончим с этим, — перебил их Талос.

Возражений ни у кого не нашлось.

В тюрьме, похоже, был бунт.

По мере того как Астартес спускались, за окнами лифта мелькали просторные красные залы — этаж за этажом, переполненные орущими, дерущимися и бегущими заключенными. На одном из этажей в окне возникло лицо кричащего мужчины — он молотил по стеклу кулаками, оставляя кровавые отметины. Увидев, кто находится в кабине, мужчина отшатнулся. Разумное решение, учитывая, что Узас как раз собрался прикончить глупца выстрелом из болтера.

— Их всех загонят на корабли для невольников, уже готовые к войне против мира-кузни, — гортанно прорычал легионер с автопушкой. — А пока пусть потешат свою жажду крови. С тех пор как их сюда засадили, у них не было такой возможности.

— Мы их освободили, — сказал лидер, Фалькус. — Мы разблокировали камеры и выпустили заключенных. И первые минуты свободы они использовали на то, чтобы перебить уцелевших охранников.

Судя по интонации, это льстило ему и одновременно забавляло.

Сквозь крики иногда прорывались приглушенные стенами лифта звуки выстрелов. Видимо, не все охранники готовы были сдаться без боя.

Дернувшись, лифт остановился на одном из этажей, по виду ничем не отличавшемся от остальных. Там бушевала толпа. Заключенные, многие из которых были полураздеты и вооружены кухонной утварью и обломками мебели, с редкостным энтузиазмом избивали друг друга до смерти.

До тех пор пока двери лифта не открылись.

Из всех исходных легионов, отвергнувших свет Ложного Императора, Талос сильней всего презирал Черный легион — Сынов Хоруса. Его мутило при мысли, как низко они пали за годы, прошедшие после смерти их отца-примарха. На взгляд Талоса, в них слились все существующие в мире пороки и извращения; вооруженные и облаченные в доспехи Астартес, они не сохранили и малой толики благородства, некогда им присущего. Многие из них якшались с демонами, сражались на стороне адских тварей и прислушивались к шепоткам из варпа, надеясь обрести тайное знание. Талос презирал воинов Черного легиона, продавшихся Губительным Силам, так же как презирал одержимого демоном и потерявшего власть над собственной душой Вознесенного.

Но когда двери лифта раздвинулись, на какую-то секунду, мимолетной вспышкой, к нему пришло понимание того, почему они избрали такую жизнь.

Перед ними протянулось длинное помещение. По обе стороны от центрального прохода друг против друга располагались ряды камер. Все двери были распахнуты. То тут, то там кровавыми пятнами темнели останки охранников, растерзанных вырвавшимися на свободу заключенными. А сами узники — около трех сотен бандитов, убийц и насильников — внезапно умолкли.

В том же молчании они встали на колени лицом к лифту, низко склонив головы.

Терминаторы Черного легиона выбрались из лифта и, сгорбив шипастые спины, зашагали по центральному коридору, не обращая ни малейшего внимания на преклонявшихся перед ними. Их власть была очевидна. Они ни в чем не ограничивали себя, не страдали от нехватки рабов и не прятались от ярости Империума. И, пусть всего лишь на секунду, Талос ощутил притягательность такой жизни. Он понял их, хотя и не перестал ненавидеть.

Повелители Ночи шли следом за черными легионерами. Талос подозревал, что остальным хочется обнажить оружие не меньше, чем ему. Смертные, приведенные страхом к покорности, — к этому было не привыкать. Но то, что происходило здесь, попахивало чем-то другим. В воздухе витал запах серы, и даже дыхательные фильтры брони не могли с ним справиться. Для того чтобы внушить такое сильное благоговение за столь короткое время, наверняка потребовалась помощь магии или демонов.

В конце коридора еще одни двустворчатые двери вели в квадратное помещение, где свет был почти полностью приглушен. Как только за Астартес захлопнулись створки, до Талоса донеслись звуки возобновившейся потасовки. Как ни странно, этот грохот внушал больше уверенности, чем тишина.

Комната, куда они вошли, еще недавно была тюремной столовой. В самом начале бунта заключенные разнесли ее вдребезги, оставив позади себя кладбище сломанных столов, стульев и трупы двадцати двух охранников и бывших сокамерников, изуродованные в большей или меньшей степени. Еще несколько дверей вели вглубь тюремного блока, но Талосу не суждено было увидеть, что за ними находится.

— Что за создание человек, — произнес тот, кто стоял посреди разгромленной комнаты, — если первые секунды свободы он посвящает тому, чтобы разорить собственное пристанище.

Воины Черного легиона опустились на колени. Сочленения доспехов возмущенно взвыли в ответ на непривычное движение. Терминаторская броня не была предназначена для того, чтобы выражать рабскую покорность. Она была создана для убийства без границ, без жалости и без промедления. Талос сжал зубы, увидев, как пресмыкаются элитные гвардейцы Воителя. Даже Чернецы, лучшие воины десятой роты, никогда не склоняли колени перед Вознесенным.

Фигура в центре комнаты развернулась, и Талос встретил взгляд самого могущественного и самого грозного существа в галактике. Существо приветливо улыбнулось.

— Талос, — сказал Абаддон Разоритель, Воитель Хаоса. — Нам с тобой надо поговорить.

VIII Воитель

Если вас окружили враги, демонстрируйте им лишь свою силу.

Никогда не подставляйте обнаженное горло, никогда не вкладывайте меч в ножны.

Мы — Астартес. Мы не дипломаты. Не послы. Все мы — воины.

Если вы проникли в крепость врага, основная его оборона уже сломлена.

У вас все преимущества.

Используйте их.

Военный теоретик Малкарион Выдержка из книги «Темный путь»

Когда Абаддон говорил, он улыбался.

Улыбка была последним, чего ожидал Талос.

В своей терминаторской броне Воитель равно затмевал и собственных людей, и Чернецов. Черный керамит его доспеха был украшен искусной отделкой, медной и бронзовой окантовкой, а в центре нагрудника свирепо щурилось огненное Око Хоруса с вертикальным зрачком. Широкие плечи Воителя покрывал плащ из серебристо-серого меха — шкуры гигантского волка. Как и у его элитных бойцов, из-за спины Абаддона торчали пики для трофеев, и на каждую было насажено по несколько шлемов Астартес. Некоторые из них безжизненно пялились прямо на Талоса — недвусмысленное напоминание о миллионах жизней, сгинувших за десять тысячелетий Ереси и восстаний, развязанных Воителем.

Его правую руку венчала зловещая энергетическая перчатка архаического и уникального образца. Изогнутые когти-лезвия, длиной с предплечье Астартес, поблескивали в тусклом свете мерцающих настенных ламп. Хорус, возлюбленный сын Императора, носил эту перчатку во времена Великого Крестового Похода и последовавшей за ним Ереси. Ею он убил примарха Кровавых Ангелов, Сангвиния, и смертельно ранил Императора. Теперь устрашающее оружие облекало кулак его генетического сына, вождя его павшего легиона.

Это оружие само по себе вызывало желание преклонить колени в знак уважения к тому, кто владел роковыми лезвиями — величайшим символом Ереси.

Однако лицо Воителя притягивало взор Талоса сильней всего остального. Абаддона нельзя было назвать красивым. То смертоносное величие, что излучал владыка Черного легиона, никогда не могло бы исходить от обычного смертного. Его лицо покрывали морщины и исчертили шрамы многовековой войны — свидетельства тысяч битв на тысячах планет. Череп обрит налысо, не считая пучка волос цвета воронова крыла на макушке.

В глазах Абаддона Талос увидел гибель галактики. Они пылали внутренним огнем — яростным пламенем, порожденным мечтами о завоеваниях, заполнявшими каждый миг жизни Воителя. Но ярость эта была с привкусом отчаяния, а мечты смешивались с жаждой мести.

Как и сам Хаос, Абаддона разрывали противоречия.

И Талос мгновенно возненавидел эту теплую, приветливую улыбку. Он почти ощущал запах скверны, исходящий от Воителя, — вонь горелого металла и гниющей плоти, доносящуюся у того из-под кожи. Запах раздражал и мучил Талоса.

— Вы это чувствуете? — передал он по воксу Первому Когтю.

— Да, — ответил Ксарл. — Я чую тухлятину… и кое-что еще. Они переполнены скверной. Все они. Если заглянуть под доспехи терминаторов, наверняка окажется, что их тела мутировали.

Дальнейшие реплики были не особенно содержательны.

— От Воителя несет так, словно он кипятил человеческое мясо в машинном масле, — выдал Кирион.

От Узаса Талос получил только сигнал подтверждения — одиночный разряд статики, означавший «да».

— Благодарю тебя за то, что пришел ко мне, брат, — произнес Воитель.

Слова его были дружелюбны, в отличие от голоса. Голос Абаддона, гортанный и резкий, рычанием вырывался из глотки. Еще одно противоречие в растущем списке. Талос задался вопросом, какая часть из этого была заранее обдуманным ходом, предназначенным для того, чтобы вызвать растерянность у просителей.

— Я пришел, Воитель, — ответил Талос, в то время как сетка целеуказателя его шлема навелась на командира Черного легиона и замигала белым, выявляя скрытое оружие.

Коготь Хоруса. Штурмовой болтер, закрепленный на легендарной силовой перчатке. И меч на бедре.

«Угроза». Нострамская руна тревоги замерцала на экране визора. Талос не стал ее отключать.

— И ты не преклонил колени, — заметил Абаддон.

Его рык не позволил словам прозвучать вопросительно.

— Я склоняю колени только перед моим примархом, Воитель. Со дня его смерти я не преклоняюсь ни перед кем. Я не желал оскорбить вас.

— Понимаю.

На секунду взгляд Талоса приковал Коготь Хоруса — Воитель повел серповидными лезвиями, указывая на дверь.

— Братья мои, и наши благородные гости, Повелители Ночи… Оставьте нас. Пророку и мне надо о многом поговорить.

Вокс-линк Талоса включился со щелчком.

— Мы будем поблизости, — передал Кирион.

— Мы останемся с юстерианцами, — проворчал Малек.

Судя по его тону, чемпиону Повелителей Ночи не терпелось ввязаться в драку.

Кирион тоже это заметил.

— Ты говоришь так, словно надеешься, что они затеют какую-нибудь пакость.

Ни один из Чернецов не ответил, хотя остальным были слышны приглушенные щелчки их воксов — двое терминаторов обменялись закрытыми сообщениями.

Когда пророк и Воитель остались одни в разрушенной тюремной столовой, Талос внимательно осмотрел комнату. Взгляд его скользнул по грудам мусора.

— Не совсем то место, где я ожидал застать вас, сэр.

— Нет?

Абаддон приблизился. Тяжелая броня затрудняла его шаг, и все же поступь Воителя казалась отчего-то более угрожающей, чем у других терминаторов. Дело в скупости движений, сообразил Талос. Каждый шаг и жест Абаддона были точны и выверены — ничего лишнего. Броня стала его второй кожей.

— Разграбленная столовая в тюремной башне. Едва ли подходящее место для встречи с тем, кто некогда возглавлял всех нас.

— Я все еще возглавляю вас, Талос.

— С определенной точки зрения, — признал Повелитель Ночи.

— Я хотел осмотреть помещения этой тюремной башни, и у меня нет ни времени, ни желания устраивать бесполезные церемонии. Я был здесь, и я призвал тебя. Так что здесь мы и встретились.

Превосходство, прозвучавшее в голосе командующего, вызвало у Талоса оскомину. Да кто он такой, чтобы говорить в подобном тоне с одним из сынов Конрада Кёрза? Капитан павшего легиона, вдобавок затронутый демонической порчей. Его сила заслуживает уважения, но не униженного смирения и не рабской покорности.

— Я здесь, Воитель. Теперь скажи мне, для чего.

— Для того чтобы мы встретились лицом к лицу. В Черном легионе немало своих пророков и чародеев, Талос.

— Я это слышал.

— Я ценю их дар, и они играют ключевую роль в моих планах. Я внимательно прислушиваюсь к их словам.

— И это я тоже слышал.

— Вот как…

И вновь ненавистная улыбка.

— Это заставило меня задуматься, на своем ли ты месте? Ты доволен той жизнью, что может предложить тебе твой легион? В достаточной ли мере они чтят твой дар?

И тут все стало на свои места — Талос понял, зачем его вызвали. Как прямолинейно и грубо…

Повелитель Ночи подавил гневный рык. Взгляд сузившихся глаз замер на руне угрозы, все еще мерцавшей на дисплее визора. Системы брони зарегистрировали участившееся сердцебиение и, предвидя возможность боя, ввели в кровь хозяина мощные стимуляторы. Лишь через несколько секунд Талос судорожно выдохнул и вновь заговорил, стараясь не обращать внимания на охвативший мышцы огонь:

— Я не причисляю себя к той породе существ, которую вы зовете чародеями, сэр.

Абаддон перестал мерить шагами комнату и уставился на собственное отражение в серебристом металле энергетического когтя.

— Ты полагаешь, что я не улавливаю неодобрения в твоем голосе?

— Очевидно, нет, милорд. Это не просто неодобрение, а отвращение.

Теперь Абаддон наконец-то взглянул на него. Лезвия древнего когтя тихо и плавно разрезали воздух. Это казалось почти привычкой — так смертный со скуки хрустит костяшками пальцев. Коготь Разорителя всегда находился в движении, всегда что-то кромсал — пусть сейчас это был только воздух.

— Ты оскорбляешь меня, Повелитель Ночи, — задумчиво протянул Абаддон.

С губ его все еще не сходила улыбка.

— Я не могу изменить суть нашего легиона, Воитель. Я тот, кем ты назвал меня, — я Повелитель Ночи. Не оскверненный варпом колдун и не мерзостный творец заклинаний. Во мне живет геносемя Ночного Призрака. От отца — а не от Губительных Сил — я унаследовал этот… дар.

— Твоя прямота освежает.

— Странно это слышать, Воитель.

— Талос, — сказал Абаддон, вновь оборачиваясь к Повелителю Ночи. — Я планирую новый Черный Крестовый Поход.

Тут он замолчал, подняв коготь. Талос невольно вспомнил виденную однажды картину — портрет Хоруса, сжимавшего горящую планету в этой самой перчатке. В то время Талос решил, что на картине изображена Терра. Ирония заключалась в том, что портрет запечатлел сокрушительное поражение Хоруса — в его пальцах полыхал единственный мир, который ему не удалось покорить.

— На сей раз… — Воитель прикрыл свои нечеловеческие глаза, и серебряные лезвия дрогнули. — …на сей раз планеты-крепости у Врат Кадианских будут гореть до тех пор, пока на поверхности не останется ничего, кроме пепла. На сей раз сама Кадия падет.

Талос наблюдал за Воителем, не говоря ни слова, пока экстатический восторг Абаддона не угас и тот не открыл глаза. Повелитель Ночи нарушил воцарившуюся меж ними тишину, шагнув к трупу заключенного и опустившись на колени рядом с убитым. Кровь человека залила обломки стола, на котором он лежал, однако умер заключенный от сильного удара в висок. Талос обмакнул два пальца в лужу сворачивающейся крови и затем поднес их к решетке шлема, чтобы вдохнуть металлический запах.

Он жаждал ощутить этот железистый вкус, хотел почувствовать, как жизненная субстанция вливается в его генетически измененное тело, впитывается в вены, а вместе с ней и призрачное эхо мечтаний смертного, его страхов и желаний.

Чудо физиологии Астартес — ощутить вкус жизни того, чью кровь ты пролил. Истинный дар охотника.

— Кажется, мои слова тебя не впечатлили, — заметил Воитель.

— Со всем уважением, сэр, но все ваши предыдущие крестовые походы окончились неудачей.

— В самом деле? Не хочешь ли ты сказать, что принадлежишь к внутреннему кругу моих приближенных и способен судить, осуществились ли мои планы, и достиг ли я намеченных целей?

Талос сжал кулак — ту самую перчатку, которую скоро заменит латная рукавица Фаровена.

— Вы наносите Империуму удар за ударом, но это никак не помогает нашему делу. Вы спрашиваете, встанут ли Повелители Ночи рядом с вами, когда вы атакуете Кадию? Я не могу говорить за весь легион. Вознесенный последует за вами, как и всегда. Я уверен, что и многие другие из наших командиров поступят так же.

Абаддон кивнул, как будто услыхав подтверждение своим словам. Вены на его щеках потемнели — Воитель ухмыльнулся.

— Ты говоришь об отсутствии единства. Твоему легиону не хватает вождя.

— Многие претендуют на роль наследников Ночного Призрака. Мастер Когтя исчез, но его претензии были не более обоснованны, чем у других, — даже несмотря на то, что он владел одной из наших священных реликвий. У многих есть схожие предметы, ранее принадлежавшие нашему отцу. Капитан Арцебус возглавляет крупнейшую коалицию, но и от его настойчивости разит властолюбием и отчаянием. Ни один истинный наследник так и не объявился, в отличие от вас и вашего легиона. Трон нашего отца остается пуст.

— И снова я слышу тревогу в твоих словах.

— Я не пытаюсь скрыть ее, Воитель.

— Замечательно. Так скажи мне: неужели в глубине души ты сам не желаешь занять пустующий трон?

Талос замер. Такого он не ожидал. Он предполагал, что Воитель намеревается каким-то образом использовать его проклятие. Возможно, даже попытается переманить Талоса в Черный легион в качестве личного советника. Но это…

Это было что-то новенькое. И, как заподозрил Талос, это также было чистой воды блефом, предназначенным для того, чтобы посеять сумятицу в его мыслях.

— Нет, — ответил он.

— Ты колебался.

— Вы задали трудный вопрос.

Абаддон подошел ближе к Талосу. Обломки хрустели под его бронированными подошвами. Черепа и шлемы на пиках для трофеев стучали друг о друга, рождая странную клацающую мелодию, словно играл какой-то варварский музыкальный инструмент.

«Угроза». Руна тревожно замерцала, и Повелитель Ночи взглянул сквозь красный экран визора на Воителя, стоявшего в каких-нибудь десяти метрах от него. Талос не мог не сравнивать Абаддона с первым обладателем этого титула. С Хорусом, возлюбленным сыном Императора, Повелителем восемнадцати легионов. Талос видел Воителя всего лишь раз, но это стало одним из ярчайших его воспоминаний.

— Однажды я видел Воителя, — произнес он вслух, прежде чем сообразил, что делает.

Абаддон хмыкнул. Воздух огласили хриплые, похожие на рычание звуки.

— Где?

— На Дэрроумаре. Мы сражались рядом с Лунными Волками в столице.

— Лунные Волки.

Абаддон встретил первое имя легиона неприкрытой насмешкой. То самое имя, которое использовалось прежде, чем они стали Сынами Хоруса в честь своего примарха, и задолго до того, как превратились в Черный легион, чтобы стереть память о позорном поражении их отца.

— Дни слепоты и войны, основанной на гнуснейшем обмане.

— Верно. Но также и дни единства, — отозвался Талос.

Он вспомнил великолепие Хоруса, шагавшего во главе легиона в серовато-белых доспехах, отполированных до жемчужного блеска. Он был человеком… и в то же время чем-то большим. Астартес… но и больше чем Астартес. Первый примарх воплотил собой всю славу и величие человеческой расы, доведенные до совершенства генотехниками и хирургами в тайных лабораториях Императорского Дворца.

Находиться в его присутствии означало омываться в потоке света, испытывать восторг куда более живой и глубокий, чем тот, что дарили стимуляторы в крови Астартес. Его слепящее совершенство притягивало — просто ступив на поле боя, Хорус становился центром происходящего. Сердцем битвы, вихрем уничтожения, не запятнанным грязью и кровью даже в те секунды, когда он пожинал вражеские жизни.

А ведь Талос видел его лишь мельком. Образ живого бога сложился из нечетких, увеличенных визором шлема изображений с противоположного конца плацдарма — Талос тогда пробивался через разрушенные городские кварталы к передовым линиям Лунных Волков. Он словно смотрел на ожившую статую героя древности.

Повелитель Ночи взглянул на Абаддона.

Как меняются времена.

— Что ты помнишь о Хорусе? — спросил Абаддон.

— Его свет ранил мои глаза, даже на расстоянии… Я ведь был рожден на Нострамо, — добавил он, зная, что это все объяснит.

— Повелители Ночи. Вы все воспринимаете так буквально.

Это наблюдение, похоже, позабавило Абаддона. Талос вновь поразился его мелочности — и тут Повелителя Ночи осенило. Абаддон был воплощением того, во что превратились павшие легионы. Глядя на него, Талос наконец-то понял, что никто из Астартес-предателей не может сравниться с их прародителями-примархами. Ни один из ныне живущих не смел претендовать на это наследие. Все они были лишь тенями, бледным подобием своих отцов, а их отцы проиграли.

Мысль была унизительной, и меланхолия вновь потянулась к нему цепким когтем. Повелитель Ночи с презрительной гримасой отбросил досадные помыслы и сосредоточился на данных целеуказателя, нащупывавшего слабые места в доспехе Абаддона. Надо признать, их нашлось немного, и все же Талос ощутил, как машинный дух его брони пробуждается. Воина захлестнула волна чужого гнева. Это помогло взять себя в руки.

— Вы до сих пор не сказали, зачем призвали меня, Воитель.

— Что ж, тогда прямо перейду к делу. В конце концов, нам вскоре предстоит крестовый поход. Скажи мне, пророк, в твоих последних видениях было что-то о Критской войне?

— Нет, — немедленно солгал Талос.

— Нет. — Воитель сузил глаза. — Просто нет. Как информативно.

— Я не видел ничего, что помогло бы вам составить план операции, ничего, что дало бы вам новые сведения или принесло хоть какую-то пользу.

— И все же что-то ты видел.

— Ничего такого, о чем у вас есть право спрашивать.

Когти перчатки сошлись с легким звоном. Абаддон сомкнул и разомкнул их всего один раз.

— Я не славлюсь терпением, — протянул Воитель. В голосе его явственно слышалась угроза. — Но мне хватит и того, что мои предположения подтвердились. Ты пророк, и ты видел то, что грядет.

— Похоже, вас сильно интересуют мои видения. Я полагал, у вас есть собственные чародеи.

Талос не смог сдержать нотку насмешливой гордости. Абаддон то ли не заметил его тона, то ли не придал ему значения.

— Им трудно пробить завесу варпа. Ты, очевидно, сумел сделать то, на что они не способны. Ты видел будущее. Тебя не должно удивлять, что твой командир желает получить эту информацию.

Талос ничего не ответил, зная, что последует дальше.

— Талос, брат мой. У меня есть для тебя предложение.

— Я отказываюсь. Благодарю за честь, в чем бы ни состояло это предложение, но мой ответ «нет».

— К чему такой резкий отказ?

Теперь Абаддон нахмурился, впервые за время разговора. Из-под скривившихся мертвенно-синих губ показались гнилые черные зубы.

— Если вы предлагаете мне возглавить Восьмой легион, я отказываюсь, потому что это невыполнимая задача, и не в вашей власти назначать наших командиров. Если вы просите меня оставить мой легион, я отказываюсь, потому что не собираюсь этого делать.

— Ты отклоняешь мое предложение, даже не выслушав его.

— Потому что оно не в моих интересах. От нас и так осталось немного, Воитель. Я больше не верю в то, что мы несем гибель Империуму. Я не верю в то, что мы продолжаем дело своих отцов. Скверна проникла в сердца слишком многих из нас.

— Тогда почему ты все еще сражаешься?

Гневная гримаса не сходила с лица Абаддона. Он по-прежнему сжимал зубы и яростно сверкал глазами.

— Потому что мне не остается ничего другого. Я был рожден для боя и закален в пламени войны. Я — Астартес. Я сражаюсь, потому что сражение — наш долг. Император оставил Великий Крестовый Поход и возжелал, чтобы человечество вымостило ему дорогу к божественному престолу. Я не думаю, что нам удастся сбросить его с Золотого Трона, но зло и гордыня не должны остаться безнаказанными.

— А что насчет Кёрза?

Талос резко шагнул вперед. Могучие мышцы Повелителя Ночи вздулись буграми под темно-синей броней.

— Ты не смеешь произносить его имя с таким неуважением, Абаддон.

— Ты думаешь напугать меня, червь?

— Я думаю, что называю твоего примарха Воителем, несмотря на его поражение. Ты должен говорить с равным почтением о владыке моего легиона, который сохранил достоинство даже в смерти.

— Хорошо, тогда что насчет Ночного Призрака? Или его убийство ничего для тебя не значит?

— Император предал моего генетического отца. Даже если забыть об идеалах Великой Ереси, одно лишь желание отомстить делает гибель Империума всем смыслом моего существования.

Услышав это, Абаддон снова кивнул:

— Я чту Повелителей Ночи как братьев, но ты был прав. Вы — сломленный легион.

— А вы нет?

Воитель развернулся. Голос его упал до угрожающего шепота:

— Что ты сказал?

«Угроза, угроза, угроза», — замигала руна.

— Воитель, разве вы сражаетесь потому, что до сих пор верите в победу? После столетий поражений, после неудавшихся Черных Крестовых Походов, после междоусобицы, которая обескровила ваш легион и принесла ему позорную славу среди других легионов? Разве не правда, что ваши люди продались в рабство демонам, лишь бы восполнить потери, которые вы понесли со смерти примарха? Вы сосете силу из других, потому что ваша почти на исходе.

Ответом на это заявление была тишина. И Талос снова ее нарушил:

— Эта встреча — лишнее тому подтверждение. Вы пытаетесь вызнать, как мой дар может послужить вашим гибнущим армиям.

Абаддон мог бы рассмеяться. Так поступил бы великий вождь — он посмеялся бы вместе с Талосом, чтобы перетянуть его на свою сторону с помощью убеждения и взаимной симпатии, даже будь это сплошным обманом. Но Абаддон не был таким вождем. По крайней мере, ему хватило ума понять, что Талос не поддастся на уловки.

Штурмовой болтер рявкнул всего один раз. Сдвоенное дуло изрыгнуло два снаряда. Два болта, вылетевшие из вопящих демонических пастей цвета грязной меди, ударили в нагрудник Талоса. Нагрудник, украшенный изувеченным имперским орлом, треснул. Но упасть воина заставили не сами снаряды, а хлынувший из них черный газ.

Талос и глазом не успел моргнуть, как рухнул на колени. На дисплее вспыхнули сигналы тревоги и рунические показания датчиков биометрии. Показатели стремительно ухудшались. Машинный дух брони пришел в ярость. Через сенсорные соединения воин ощутил его неистовое желание истребить все живое вокруг. Инстинкт Астартес. Защищай себя, уничтожая любую угрозу.

Машинный дух брони Талоса был полукровкой. За годы войны он поглотил множество других комплектов доспехов, и в сознании его в равной степени смешались гордыня, опаска и злоба. Сейчас эта тварь ревела в крови Талоса, завывала в черепных разъемах, в позвоночнике и конечностях, разжигая собственную ярость Астартес. Один взгляд на рунический дисплей визора объяснил причину его гнева. Машинный дух не способен был примириться с тем, что жизненные показатели хозяина падали, в то время как все боеприпасы оставались неизрасходованными.

Повелитель Ночи был ранен и не ответил на удар. Это было неправильно. Бой велся не так. Прежде подобного не случалось.

«Охотничье зрение», — приказал Талос духу брони. Картина на дисплее сменилась тепловидением, сочетанием льдисто-голубых тонов, но удушливая газовая дымка отчего-то осталась непроницаемой.

А Талос действительно задыхался, что уже само по себе было безумием. С каждым вдохом он втягивал в легкие новую порцию черного газа, сочившегося сквозь трещину в нагруднике. Газ пах расплавленной смолой и на вкус был как спекшаяся в пламени земля через неделю после сражения. Повелитель Ночи почувствовал, как мышцы глотки и груди сжимаются, натягиваясь подобно железным канатам. Тревожные руны затопили дисплей — руны, которых он не видел никогда прежде.

Яд. Его пытались отравить.

— Абаддон! — взревел он и ощутил мгновенный ужас от того, насколько слабым оказался его голос. — За это ты умрешь!

Когда в ответ раздался смех, Талос потянул из ножен Аурум. Спустя бессчетное количество ударов сердца воин осознал, что клинок выпал из окостеневших пальцев и с лязгом грянулся на покрывавшие пол обломки. Весь мир заполнился вкусом крови и горелой земли. Единственным, что чувствовал Талос, был холодный огонь в легких, переходящий в спазматический шок.

— Я хочу сделать тебе предложение, пророк.

Голос Воителя пришел откуда-то издалека, за пределами видимости. Талос едва мог поднять голову. Он даже не способен был взглянуть на разбитого орла на нагруднике и оценить ущерб, причиненный доспеху. Угасающие графики и все уменьшающиеся числа, скользящие по экрану визора, показали ему все, что он должен был знать.

Отравлен. Как это вообще возможно? Черный газ… демонический туман…

Убей его, прежде чем умрешь.

Непрошеная мысль пришла из глубины его сознания, и — на секунду — незнакомое ощущение чужого присутствия обдало его холодом. Слова больше походили на мысль, чем на голос, на желание, чем на приказ, и в самом сомнении заключался ответ. На пороге смерти машинный дух брони легко проник в его разум. Это ощущалось как давящее присутствие, намного более холодное и ясное, чем примитивные эмоции и инстинкты, чье эхо обычно касалось его сознания. Их легко было укротить — требовалась лишь минутная концентрация. А сейчас ледяное копье ярости пронзило мозг с такой силой, что тело судорожно дернулось, пытаясь подчиниться приказу.

— И, — продолжил Воитель, — если ты не захочешь выслушать предложение от меня, тебе придется выслушать его от моих союзников.

— Я слышал болтерный выстрел.

С этими словами Кирион поднял собственный болтер и направил его на массивный шлем Фалькуса.

— Это, — повторил он уже тише, — был болтер. Скажи, что я ошибаюсь.

На дисплее у него перед глазами проматывались показания с аудиодатчиков шлема, так что Кирион был уверен в собственной правоте, — однако выстрел застал его врасплох, и требовалось потянуть время.

Повелители Ночи и воины Черного легиона столпились в центральном проходе, окруженные сотней коленопреклоненных заключенных.

— Абаддон… Абаддон… Абаддон, — повторяли узники со всем благоговением и истовостью молящихся.

Но их песнопение оборвалось в тот момент, когда Повелители Ночи подняли оружие.

— Штурмовой болтер, — поправил Узас, и все явственно услышали оживление в его голосе. — Не болтер. Два ствола. Талос мертв. Руна жизненных показателей нестабильна.

Это было верно. Один выстрел болтерного орудия в столовой, и руна жизненных показателей на их дисплеях неуверенно замерцала.

Противостояние длилось, а терминаторы Черного легиона оставались спокойными.

«Им-то легко, — подумал Кирион, — в случае чего их поддержит больше сотни фанатиков».

— Талос, — позвал он по воксу. Тишина. Моргнув, Кирион переключил каналы. — Септимус.

Снова ничего. Движением глаза он переключился на третью руну.

— «Завет», говорит Первый Коготь.

Молчание.

— Нас отрезали, — передал он отделению.

— Повелители Ночи, — негромко сказал Фалькус из Черного легиона, — с вашим «Громовым ястребом» приключилась досадная неприятность. Идем. Мы предоставим вам другой транспорт для возвращения на корабль.

— Надо драться, — передал Ксарл. — Прикончим их всех.

— Кровь, черепа и души, — судя по хлюпающим звукам, Узас опять истекал слюной. — Мы должны драться!

— Сохраняйте хладнокровие, болваны, — вмешался Гарадон, Молот Вознесенного. — Даже нам не под силу справиться с ними здесь.

— Да, — кивнул Кирион. — Сначала получим ответы, а затем отомстим.

— Мы должны драться, — упрямо настаивал Ксарл.

Перспектива уйти из башни под конвоем была для него слишком унизительной.

— Мы не можем бросить Талоса здесь.

— То, что сейчас происходит, поставило легионы на грань войны. — Грубый голос Гарадона перебил яростные угрозы Ксарла. — Они превосходят нас числом как на орбите, так и на поверхности. Надо выждать и ударить тогда, когда добыча ослабеет.

— Ты трус, Гарадон! — рявкнул Ксарл.

— А ты ответишь за оскорбление, — ответил Молот Вознесенного. — Но сейчас опусти болтер. Мы не сможем выиграть этот бой.

Повелители Ночи убрали оружие и позволили вывести себя из зала. Вслед им полетели свист и насмешки поднявшихся с колен заключенных. Несколько швырнули в Астартес бутылки или выпалили в воздух из захваченных дробовиков, отчего на дисплеях Повелителей Ночи вспыхнули тревожные руны.

— Каждый из этих ублюдков умоется кровью, — посулил Ксарл.

От всех бойцов Когтя пришел подтверждающий сигнал. Бутылка угодила в шлем Узаса, и остальные услышали смех.

— Какого дьявола ты гогочешь? — взорвался Ксарл.

— Они обвели нас вокруг пальца, — ухмыльнулся Узас. — Прикончили Талоса. Перерезали экипаж «Громового ястреба». Захватили наш транспорт. Умно. Почему бы мне не восхищаться тем, как ловко они нас переиграли?

— Захлопни пасть, — приказал Ксарл. — Они не убили Талоса. Его руна все еще светится.

— А какая разница? Он у них в руках. Рад от него избавиться.

Кирион не обращал внимания на перепалку. В то время как их окружали коленопреклоненные смертные, его шестое чувство пробудилось. Каждый из этих людей скрывал страх под маской религиозного экстаза. Их страхи просачивались в сознание Астартес всплесками перебивающих друг друга голосов.

…не хочу умирать…

…свобода, наконец-то, неужели они позволят нам уйти…

…просто уловка, они убьют нас…

Кирион закрыл глаза, чувствуя, что общий ужас смертных может поглотить его собственный разум, затопить бессмысленным потоком эмоций. Ребенком он провалился в заболоченное озеро в глубинах подулья Йории. Тогда Кирион не умел плавать. В бесконечные секунды до того, как отец его вытащил, он медленно погружался в черноту, глядя на отблески факельного света на поверхности. Каждый раз, оказываясь в толпе, Кирион вспоминал это мгновение — чувство, что он исчезает, что его целиком поглощает некая безжалостная внешняя сила. В тот день, глядя на тускнеющий свет наверху, ощущая, как уплывает сознание, он понимал, что умирает.

Он понимал это и сейчас. Чувство было тем же самым и сопровождалось уже знакомым и холодным привкусом неизбежности. Просто на сей раз умирать придется дольше.

Кирион сфокусировал взгляд и, игнорируя шепот в сознании, переключился на разговор в вокс-канале. Он вновь активировал динамики шлема и заговорил, не пытаясь сдержать гнев:

— Эй, ты, Сын Хоруса.

Один из терминаторов Черного легиона обернулся, не замедляя шага:

— Повелитель Ночи?

— Что именно произошло с нашим «Громовым ястребом»?

— Его постигла страшная неудача, — ответил терминатор, и Кирион уловил приглушенные щелчки вокса — это черные легионеры пересмеивались по закрытому каналу.

— Мы, так и быть, окажем вам любезность и вернем на орбиту на одном из наших транспортов, — добавил Фалькус.

В конце коридора вновь со скрежетом разъехались двери лифта. Навстречу Повелителям Ночи и их эскорту шагнул Астартес в черной силовой броне. По его бледному лицу скользила улыбка, а темные глаза поблескивали.

Как только новоприбывший направился к ним, Кирион передал остальным: «Сдается, ты был прав, Узас».

Повелители Ночи наблюдали за приближающейся фигурой. Каждый из воинов узнал его, и каждый с трудом подавил желание выхватить оружие и открыть огонь.

Узас кивнул, все еще забавляясь происходящим:

— Я сказал вам, что это с самого начала было ловушкой.

— Братья, братья, — проговорил новоприбывший.

Смоляные озера его глаз втянули поочередно каждого из них.

— Как я рад, — объявил он на беглом нострамском, — снова видеть всех вас.

Септимус и Эвридика все еще были в рубке.

Септимус одновременно злился и беспокоился, хотя старался этого не показать. Если честно, получалось у него не особо. Эвридика голову бы отдала на отсечение, что те слова, которые он время от времени бормотал на нострамском, были проклятиями. Сама она столь же безуспешно пыталась скрыть страх. Однако Астартес не возвращались так долго, что Септимус находился уже на грани паники, и его тревога передалась девушке.

Вокс отключился почти час назад, как только Астартес спустились в тюремную башню. Раздался внезапный, отрывистый треск, и связь пропала. С тех пор в вокс-канале Астартес Септимус слышал только разряды статики. Само по себе это его не обеспокоило. Вряд ли что-нибудь на поверхности могло причинить реальный ущерб полубогам. А вот насчет себя и Эвридики он такой уверенности не испытывал.

Септимус пытался связаться с Астартес по воксу каждые пять минут после обрыва контакта, но без малейшего успеха. Он не мог установить соединение ни с Первым Когтем в тюремном комплексе внизу, ни с «Заветом крови» на орбите, и все это начинало подозрительно попахивать западней.

Пришло время подумать о том, что делать дальше.

Сначала он склонялся к мысли поднять боевой катер в воздух и зависнуть в нескольких десятках метров над посадочной платформой. К сожалению, это было невозможно по двум причинам. Во-первых, ему приказано оставаться на месте. Во-вторых, даже если бы он нарушил приказ, у «Опаленного» не хватило бы топлива для длительной работы атмосферных двигателей, — по крайней мере, если они собирались вернуться на орбиту к ударному крейсеру. Судя по показаниям датчиков, горючего оставалось самое большее на пятнадцать минут, а затем пришлось бы возвращаться на «Завет». Если господин выберется из здания и ему понадобится немедленная эвакуация, катер может не успеть или не будет способен уйти в космос.

Нет. Не стоило даже думать об этом. Так что «Опаленный», с загерметизированными люками, поднятым трапом и орудиями, наведенными на коробку лифта, оставался на платформе. Септимус ждал, сузив от напряжения глаза, наблюдая за показаниями датчиков и теша себя иллюзией, что выглядит не таким уж взволнованным.

— Может, ты расслабишься? — выпалила Эвридика, безжалостно разрушив его самообман.

Водрузив ноги в ботинках на контрольную панель, девушка откинулась на спинку громадного кресла второго пилота. Кожа сиденья скрипнула. Септимус, в отличие от Эвридики, согнулся над дисплеем ауспика, по которому каждые шесть секунд пробегала зеленая волна. Пульсирующий сигнал концентрическими кругами расходился от иконки «Опаленного» в центре экрана.

Девушка хмыкнула, пытаясь привлечь внимание Септимуса.

— Что? — спросил он, не оборачиваясь.

Еще один импульс.

— Ты беспокоишься.

— Можно сказать и так.

— Когда они вернутся?

Следующий сигнал. Ответа по-прежнему нет.

— Похоже на то, что Астартес посвящают меня в свои планы? — рассмеялся раб, но смех получился вымученный.

— Я просто спросила. Так что тебя тревожит?

— Тюрьма под нами. В особенности заключенные.

Он кивнул на информационный планшет, лежавший на ручке кресла. По экрану бежали ряды маленьких зеленых букв.

— Это тюремный шпиль Дельта-два, — объяснил Септимус. — Здесь содержали смертников, ожидающих исполнения приговора. Их оставили в живых, чтобы использовать как рабочую силу на шахтах. Но они не рецидивисты и не мелкие уголовники. Здесь только убийцы, насильники и еретики.

— Люки ведь запечатаны.

В голосе Эвридики, однако, прозвучала легкая нотка сомнения.

— Нет такой двери, которую нельзя вскрыть. Боковые люки способны выдержать все что угодно, а вот основная дверь посадочного пандуса работает на обычной гидравлике. Она закрыта и запечатана, но… Слушай, я не нервничаю. Просто хочу быть готовым ко всему.

— К чему именно? С какой стати кто-то попытается захватить корабль Астартес? Если не считать самоубийц.

— Я не знаю. Думаю, большинство постараются держаться от нас подальше. Но есть шанс, что кто-то захочет угнать катер, чтобы сбежать с планеты. Или, учитывая срок их заключения, они могут быть не в себе. Или… — Он замолчал.

— Или что? Если начал говорить, заканчивай.

Он пожал плечами:

— Или они могут узнать, что на борту есть женщина…

Девушка коротко кивнула, но Септимус заметил, что держится она с трудом.

— Это боевой катер… на нем же есть пушки?

— Ну… есть.

— Не слышу уверенности в голосе.

— Половина орудий в нерабочем состоянии, включая основную пушку. Снарядов мало, а штурмовые болтеры на крыльях больше не подключены к сервиторам.

— Почему?

Еще один импульс. Снова чернота на экране.

— Потому что сервиторы мертвы. Уже много лет. Именно мне поручили вытащить их тела наружу.

Прошло несколько секунд напряженного молчания, и пискнул соседний экран. Септимус повернулся, изучая показания.

— Так, так, так…

— Снова плохие новости? — спросила девушка, не слишком торопясь услышать ответ.

— Не совсем. Только что стартовал другой корабль, и не один, из большегрузных челноков на равнинах. Судно класса «Громовой ястреб». Идентификационный код Черного легиона.

— И это означает?..

— Ауспик подал сигнал, потому что зарегистрировал присутствие воинов Первого Когтя на борту при выходе корабля на орбиту.

— Что? Они бросили нас здесь?!

Раб продолжал вглядываться в экран.

— Не все. Нет сигнала от Талоса. Он все еще в здании.

Септимус был не из тех, кому нравятся подобные загадки. Отвернувшись от экрана, он нажал несколько кнопок на консоли.

Вспыхнула надпись «Люки запечатаны». За последний час Септимус в третий раз проверял состояние дверей.

Эвридика открыла рот, чтобы задать следующий вопрос, когда ауспик звякнул снова. В сигнале не было ничего зловещего. Он звучал почти музыкально.

— Проклятье, — процедил Септимус, поднимаясь с кресла.

Эвридика села прямо. Теперь ауспик пел, не умолкая, один тихий звонок за другим.

— У нас проблемы? — спросила девушка.

Септимус вперил взгляд в лобовое окно рубки. Он смотрел на двери лифта и на то, что хлынуло из них.

— И еще какие, — ответил раб, вытаскивая оба пистолета.

— Тогда дай один мне, — потребовала Эвридика, вскочив с кресла и уставившись туда же, куда глядел Септимус.

— Держи оба, — сказал он, протянув оружие девушке и склоняясь над панелью управления, — и не вздумай пристрелить меня.

Эвридика наградила его убийственным взглядом, который, впрочем, не достиг адресата. Септимус со страшной скоростью колотил пальцами по клавишам.

— Что ты делаешь?

— Вот что, — ответил он, и исправные орудийные турели катера озарились яростным пламенем.

Джерл Мэддокс не мог поверить собственной удаче. Свобода. Свобода.

Свобода после восьми лет в этой чертовой дыре. Восемь лет на холодной и горькой бурде, которую здесь называли пищей и подавали трижды в день, утром, днем и вечером. Восемь лет четырнадцатичасовых рабочих смен под землей. Узники долбили, долбили и долбили эту проклятую скалу в тщетной надежде наткнуться на пригоршню руды. Восемь лет боли в спине, проблем со зрением, распухших от инфекции десен и крови в моче после того, как тебя изобьют охранники.

Что ж, час расплаты настал. Джерл прижал дробовик к груди и передернул затвор чисто ради того, чтобы насладиться звуком. Клик-кланк. Да, бездна побери! Вот это жизнь! Он отобрал оружие у Лаффиана, но тем приятней, поскольку Лаффиан был одним из самых мерзких охранников в секторе «Р».

Сектор «Р» — «только для нарушителей уровня „омега“» — больше не являлся для Мэддокса домом, и тот факт, что Джерл все еще чувствовал кровь Лаффиана на собственном лице, лишь делал победу слаще.

Это тоже расплата. Расплата за тот раз, когда Лаффиан так сильно избил Джеспера, что глаз бедного придурка выскочил из размозженной башки. Мэддокс ухмыльнулся и смахнул с глаз слезы, выступившие от вони. Воняли его собственные зубы.

Да, Лаффиан не выглядел таким борзым с простреленной грудью и отсеченными по колено ногами.

Он даже вопил о своих детишках. Как будто это могло что-то изменить. Ухмылка Мэддокса переросла в хихиканье.

— Захлопни пасть, Чернозубый, — рявкнул кто-то неподалеку от него.

Мэддокс сглотнул и сжал губы. В тесноте лифта, где столпилось пятьдесят или около того заключенных, многие кривились или тихо материли его.

— Прошу прощения, — пробормотал он, но это вызвало лишь новую волну возмущения.

Он был не виноват. Его десны воспалились, а зубы почернели и шатались — по крайней мере те несколько, что еще не выпали. В секторе «Р» дантистов не водилось. И по-любому, остальные пахли не лучше его. Пятьдесят потеющих мужиков в заляпанных кровью белых униформах…

— Вы тоже воняете, — буркнул он.

Зэки зашевелились и начали разворачиваться к нему. Мэддокс опустил голову, стараясь не смотреть в глаза обернувшемуся человеку.

— Что ты сказал, Чернозубый?

Индрига, два метра татуированной мускулатуры и старых шрамов. Его засадили в сектор «Р» за то, что он зарезал и слопал какую-то несчастную домохозяйку.

— Ничего. Ничего, Индрига.

— Вот и хорошо. А теперь заткни свою помойную яму, пока нас всех тут не вывернуло.

Он продолжал смотреть под ноги, пытаясь сдержать улыбку. Но это не удавалось. Перед ним все вставал визжащий Лаффиан, дергающий обрубком ноги… Улыбка превратилась в хриплый смешок. На приклад дробовика упала капля вязкой слюны. На приклад дробовика, вырванного из рук Лаффиана. Джерл снова фыркнул.

Стоявшие вокруг с проклятиями развернулись. Скорее всего, тут-то Мэддоксу и пришел бы конец, если бы лифт не остановился и двери не открылись. Разреженный воздух с привкусом пепла хлынул внутрь. Бывшие узники уставились на посадочную платформу.

— А вот и он, — сказал Индрига, шагнув на крышу.

«Он» был кораблем — небольшим судном по меркам военного космофлота, которыми ограничивались познания Мэддокса в кораблях. Джерл был имперским гвардейцем до того, как его арестовали за… за то, что значилось в обвинительном заключении. Он ничего плохого не делал и оставался совершенно в этом уверен. Нет. Только не он. Он был честным гвардейцем. Дьявол, он даже не мог вспомнить теперь, в чем его обвиняли…

Кто-то толкнул Мэддокса в спину, заставив вернуться к настоящему.

— Давайте захватим его, — предложил один из зэков.

«Он» смутно напоминал ястреба с обтекаемой формы крыльями, выкрашенный в темно-синий цвет — цвет воды в океанских глубинах. От последней мысли желудок Мэддокса сжался. Джерл ненавидел море. Даже голову не мог опустить под воду, потому что всегда представлял, как нечто пялится на него из глубины.

Мэддокс тащился позади среди немногих отставших, в то время как большинство помчались вперед, размахивая отобранными у охранников дубинками и дробовиками. Их спасители — божественные воины в черном — избрали самых сильных и здоровых среди обитателей сектора «Р», чтобы те поднялись сюда и исполнили священную миссию. На корабле находились люди, и этим людям следовало умереть. Так сказали боги.

И — черт побери, да! — вроде как там была женщина.

Приятно ощущать себя свободным. Приятно стать избранным чемпионом богов, которые принесли тебе столь заслуженную свободу. Даже отвратительный воздух сегодня пах лучше, чем обычно.

Такие мысли крутились в голове Чернозубого Джерла Мэддокса, когда его настигла смерть. В ту секунду, когда дух покинул его бренную оболочку, Мэддокс был все еще слишком поглощен размышлениями о вновь обретенной свободе, чтобы понять, что происходит. Так он и умер, разнесенный на куски, с улыбкой на губах, по-прежнему мерзко воняя и заходясь беззвучным хохотом.

Орудия корабля разразились огнем. Болтерные снаряды вонзались в податливую плоть, чтобы взорваться через секунду после удара. Зэки превращались в мешанину из мяса и костей и разлетались кровавыми ошметками по платформе. Из динамиков, установленных на пилотской рубке «Громового ястреба», раздался спокойный голос, произносивший слова готика с сильным акцентом.

— Всем добро пожаловать, — объявил Септимус. — Надеюсь, вы получите массу удовольствия от последней в вашей жизни ошибки.

Кирион в очередной раз проверил болтер, после чего опять прикрепил его к набедреннику.

— Прекрати это, — передал по воксу Малек. — Ты выглядишь раздраженным.

— Интересно, с чего бы это, — иронически парировал Кирион.

Первый Коготь и сопровождавшие их Чернецы расположились в противоперегрузочных креслах катера Черного легиона. Все вокруг сотрясала дрожь — корабль двигался через атмосферу.

— Думаете, они попытаются захватить «Опаленного»? — спросил Кирион. — Это будет глупой ошибкой.

— Им нужен был только Талос, — ответил Ксарл.

Он активировал мигающую руну, открывая личный коммуникационный канал с Кирионом.

— И Чернецы знали, что это произойдет. Они должны были проследить за тем, чтобы мы вели себя паиньками. Отметь, как проклятые ублюдки дали задний ход при первой же необходимости пролить кровь. Вознесенный спланировал все заранее.

Голос Кириона звучал устало. Астартес слегка отпустило, но бремя человеческого страха все еще давило на сознание.

— Я начинаю уставать от этого, Ксарл.

— От чего?

— От предательства. От утраты доверия. Оттого, что беззвучные жалобы перепуганных смертных раздирают мой разум.

Ксарл ничего на это не сказал. Сочувствие не значилось среди его достоинств.

— Ты запятнан скверной, Кирион, — выдавил он наконец.

— Что-то вроде того, — отозвался Кирион.

Он перевел дыхание и продолжил:

— Вознесенный всегда был против особого положения Талоса в легионе. Капитану не нравилось, что наш отец благоволил к пророку, но это уже слишком. Убить Талоса? Вандред что, спятил?

Ответ Ксарла раздался после горького смешка:

— А с чего ты решил, что Вознесенный хочет убить его? Убрать с дороги, это точно. Может, отправить в Черный легион. Прямая выгода и Абаддону, и Вознесенному.

— Как с Рувеном, — сказал Кирион.

— Да, брат, — подтвердил Ксарл, понизив голос. — Как с Рувеном.

Когда «Громовой ястреб» снова тряхнуло, Эвридика с чувством выругалась:

— Трон, я не хочу умереть здесь.

Септимус не обернулся. Он полностью сосредоточился на показаниях счетчиков боеприпасов. Количество снарядов стремительно уменьшалось. Септимус включил вокс:

— Это «Опаленный», «Громовой ястреб» Восьмого легиона.

— Передатчик не работает, — сказала Эвридика, стараясь подавить панику. — «Завет» не услышит тебя. И Талос не услышит.

— Заткнись, — огрызнулся он. — «Опаленный», «Громовой ястреб» Восьмого легиона, вызывает боевую баржу «Охотничье предчувствие». Вы слышите меня?

— Бое… что?

— Еще один из наших кораблей на орбите, — ответил он. — Один из флагманов Повелителей Ночи.

— Почему ты не стреляешь?

Он даже не взглянул на экраны датчиков.

— Потому что у всех орудий, которые могут поразить цель на такой близкой дистанции, кончились боеприпасы.

Рубка снова содрогнулась, на сей раз так сильно, что Эвридику швырнуло обратно в кресло.

— Трон! — вскрикнула она.

Септимуса передернуло.

— Плохо. Они прорвались внутрь.

— Что?!

Он не ответил.

— «Опаленный», «Громовой ястреб» Восьмого легиона, вызывает боевую баржу «Охотничье предчувствие». Пожалуйста, ответьте.

С нижней палубы раздались крики. Уже не осталось сомнений — заключенные, пережившие обстрел из штурмовых болтеров, проникли на борт катера.

— Проклятье.

Септимус отвернулся от консоли и взялся за рукоять мачете, примотанного к его голени.

— Стоило попытаться.

Эвридика перебросила ему один из пистолетов:

— Похоже, мне все-таки не судьба вести корабль твоих еретиков-хозяев через Море Душ.

На губах ее появилась язвительная ухмылка, в равной степени окрашенная горечью, страхом и торжеством.

Септимус навел пистолет на запертую дверь рубки:

— Поглядим.

IX Четыре Бога

Наши братья бежали к самым границам Империума, чтобы укрыться в тени Богов Хаоса, взявших их под свое покровительство. Только мы, Повелители Ночи, сыны Конрада Кёрза, оказались достаточно сильны, чтобы не искать ничьей помощи. Мы обрушим свой гнев на предавший нас Империум. И хотя время и предстоящая нам бесконечная война могут разъединить и сломить нас, скверна не коснется Повелителей Ночи до тех пор, пока светят звезды!

Военный теоретик Малкарион Эпилог книги «Темный путь»

Талос открыл глаза и обнаружил, что вокруг чернота.

Для того, кто видел в абсолютной тьме с такой же легкостью, как обычный человек при дневном свете, ощущение было непривычным и неприятным. Талос развернулся, по-прежнему ничего не видя и не зная, в чем причина — то ли чернильный мрак совершенно пуст, то ли сам Астартес ослеп. С немалой долей сарказма Талос сообразил, что обрек на подобную участь великое множество смертных, приходивших в себя в черных глубинах «Завета». Ирония происходящего заставила его скривить губы в осторожной улыбке.

Касавшийся кожи воздух был холоден.

Кожи? С чувством холода вернулось и зрение — теперь Талос мог видеть себя. Поднятые к лицу руки, мертвенно-бледные, в синеватом узоре вен, и рукава мундира из темной ткани. Боевой брони на нем не было. Как это возможно? Неужели рана оказалась настолько тяжелой, что Первому Когтю пришлось разрезать броню и…

Постойте. Его рана.

Талос распахнул мундир. На его теле — бледном, похожем на мраморные статуи воинственных богов Древнего Рима, — не было никаких ран. На груди темнели разъемы и порты для связи с системами брони, и под кожей проступали очертания черного экзоскелета, образующего еще один слой защиты и необходимого для взаимодействия с сенсорами доспеха.

Но никаких ран.

— Талос, — донеслось из черноты.

Талос развернулся, чтобы встретить противника, и рефлекторно потянулся за оружием. Но оружия при нем здесь не было — где бы это «здесь» ни находилось.

С ним говорил Повелитель Ночи. Талос мгновенно узнал броню, потому что это была его собственная броня.

Стоя в беспросветном мраке лицом к лицу с самим собой, Талос смотрел на призрака в доспехах со все возрастающей яростью.

— Что это за безумие?

— Это испытание, — откликнулся его двойник, снимая шлем.

Лицо под шлемом было и одновременно не было лицом Талоса. На пророка уставились глаза цвета серебра, а в центре лба пылало клеймо — тошнотворная руна, знак поклонения Темным Богам. Ожог был свежим, и по лицу двойника все еще струилась кровь.

— Ты — не я, — произнес Талос. — Я никогда бы не носил рабское клеймо Губительных Сил.

— Я — тот, кем ты можешь стать, — улыбнулось его отражение, сверкнув серебряными, как и глаза, зубами. — Если тебе хватит смелости развить свои способности.

«И если ты не захочешь выслушать предложение от меня, тебе придется выслушать его от моих союзников». Слова Воителя прозвучали снова, тонкой струйкой сочась в сознание, как кровь, стекавшая в серебряные глаза его двойника.

— Ты — не один из Повелителей Хаоса, — сказал Талос своему отражению. — Ты не бог.

— В самом деле? — ответил тот со снисходительной усмешкой.

— Бог не стал бы сам являться за мной. Это слишком прямолинейно и грубо. Охотиться за одной-единственной душой? Никогда.

— Каждую секунду миллионы душ проходят перед моими глазами. Такова природа божества.

В этот момент Талоса посетила неприятная мысль.

— Я мертв?

— Нет, — снова улыбнулось божество, — хотя в материальном мире ты ранен.

— Тогда это варп? Ты вырвал мою душу из тела?

— Помолчи. Остальные на подходе.

Двойник не ошибся. Во мраке проявились другие фигуры — одна сзади, одна слева и одна справа, — окружив Талоса молчаливым караулом. Пророк не мог толком их разглядеть. Каждый раз, когда Повелитель Ночи поворачивался, он видел лишь смутную тень на границе поля зрения.

— Вот, — сказал первый, — что я тебе предлагаю.

Он протянул закованную в бронированную перчатку руку к Талосу.

— Ты прозорлив и умен. Ты знаешь, что ваши армии, армии потомков богов, потерпят поражение, если их не будут возглавлять истинные боги. Ваши божества из плоти пали. Ваши отцы убиты. У вас не осталось богов, а без богов вы проиграете.

— Коснись меня — и умрешь, — процедил Астартес. — Запомни мои слова. Если ты притронешься ко мне, то умрешь.

— Я — Слаанеш. Тот, Кто Жаждет. Во мне куда больше от бога, чем когда-либо было в твоем прародителе-примархе. И это, — повторило существо, — то, что я тебе предлагаю.

Талос…

…открыл глаза и очутился на поле боя.

Боя, в котором он одержал победу, неоспоримую и окончательную. Противник — имперская армия — превратился в кладбище мертвой техники и человеческих тел, раскинувшееся от горизонта до горизонта.

Талос стоял перед своими коленопреклоненными воинами. Новый боевой стимулятор, разлившийся по венам, приятно щекотал тело. Талос был ранен — на его непомерно раздувшейся боевой броне виднелись трещины, и из них стекала красная жидкость. Эти раны, резаные и рваные, открытые прохладному ветерку, причиняли столь сладкую боль, что Повелитель Ночи криком возносил благодарность далеким звездам.

Так вот что значило быть примархом? Смеяться над ранами, которые убили бы даже Астартес? Относиться к войне как к веселой игре, сокрушая при этом миллионы врагов мощью своих армий?

Быть может, что-то похожее испытывал Ночной Призрак. Такой же восторг. Окровавленные когти оставили свежие раны на щеках — Талос раздирал собственную плоть, смеясь от упоительной боли. Боль ничего не значила для бессмертного.

— Принц Талос! — скандировали его войска. — Принц Талос!

Нет, не скандировали. Это было молитвой. Они падали ниц, рыдали и молили его уделить им хоть толику божественного внимания. Это…

— …неправильно! — прорычал Талос. — Ночной Призрак никогда не пытался возвеличить себя и предстать перед нами бессмертным и совершенным. Он был обречен и проклят, и перенесенные им муки и боль делали его лишь сильнее. Он, — завершил пророк, развернувшись к Слаанеш, — жил не так. И я никогда не буду.

— Кирион, — улыбнулся его двойник.

Талос никогда не улыбался так.

— При чем тут Кирион?

Астартес сузил черные глаза и инстинктивно потянулся за оружием — но оружия не было.

— Я прикоснулся к его душе. Твой брат чувствует страхи всех живущих. Это мой дар ему.

— Он сопротивляется.

— Только на первый взгляд. Какая-то часть его сознания наслаждается стоном терзаемых душ. Он питается страхом. Ему нравится то, что он чувствует.

— Ты лжешь, — сказал Талос, но в его сорвавшемся голосе прозвучало сомнение. — Убирайся!

Первая фигура со смехом растворилась во мраке, но Талос этого не увидел — он уже обернулся ко второму призраку. Талос не удивился, обнаружив еще одного Повелителя Ночи в знакомых доспехах. Воин почувствовал, как губы его кривит улыбка: ничем не приукрашенная броня несла следы всех починок, и разнородные, собранные из других комплектов части стали видны невооруженным глазом. Нагрудник сохранил изначальный, темно-голубой цвет легиона Ультрамаринов. Наголенник ярко-желтый, как у Имперских Кулаков, а набедренник металлически-серых тонов ордена Стальных Исповедников. Это клоунское многоцветье погрузило Талоса в воспоминания о том, когда и где были добыты трофеи. Речь шла даже не о годах — о десятилетиях.

Особенно приятно было вспомнить о наплечнике, сорванном с мертвого тела ветерана ордена Багровых Кулаков. Они боролись врукопашную — безыскусная схватка, ярость против ярости. Удары бронированных кулаков оставляли вмятины на вражеских доспехах. Астартес сражались до тех пор, пока Талос не сумел пережать противнику трахею. После того как лоялист потерял сознание, Талос сломал ему хребет и размозжил череп о корпус «Лэндрейдера» Первого Когтя. Когда Багровый Кулак наконец-то испустил дух, Талос швырнул безжизненное тело на землю.

Странно, как память уходит с годами. Когда-то воспоминание казалось ему очень четким. Теперь Талос осознал, что забыл три минуты самой яростной схватки в своей жизни.

Вторая фигура стянула шлем, и Талос увидел собственное лицо — не считая витого символа, вытатуированного на бледной щеке.

— Ты знаешь меня, — сказал второй, и это было правдой — Талос знал его.

Он узнал покровительственные нотки в голосе человека и тошнотворно сладкий запах, струившийся из-под его брони. Так пах Вознесенный.

— Ты Ваятель Судеб, — сказал Талос. — Вандред — один из твоих рабов.

Человек кивнул. Его черные глаза были неотличимы от глаз Талоса.

— Он один из малых моих. Мой чемпион, обладатель моих даров. Но не раб. Он действует по собственной воле.

— Я думаю иначе.

— Думай как хочешь. Он представляет определенную ценность. Но ты мог бы стать гораздо большим.

— Мне не нужна…

…власть.

Ощущение могущества переполняло два его сердца, словно с каждым двойным ударом по венам растекалась сила. Это была не смехотворная власть, даруемая бессмертием и наслаждением, но нечто гораздо более знакомое. Талос повернул голову и оглядел других, находившихся на командной палубе.

Чернецы, все восемь, стояли перед ним на коленях. Позади них у контрольных панелей работал экипаж мостика: по человеку и сервитору на каждом посту, все поглощены своими задачами.

Талос кивнул терминаторам, преклонившимся перед ним:

— Встаньте.

Они встали и заняли места по сторонам от его трона.

С такой же отчетливостью, с какой Талос слышал усиленный шлемом звук собственного дыхания и видел окрашенный в багровое мир вокруг, он почувствовал, что один из Чернецов сейчас заговорит. Речь пойдет о наказании, которое должен понести Вознесенный.

— Господин, — прорычал Абраксис, стоявший ближе всех к трону. — Вознесенный ждет вашего приговора.

Прежде чем заговорить, Талос уже знал, что Вознесенный не выдержит тридцати восьми ночей физической и психической пытки. Чернецы могли заняться первым. Талос — вторым.

— Уверяю вас, братья, — сказал Талос, — он не продержится и сорока ночей в наших руках.

Восьмерка терминаторов кивнула, зная, что так и будет, что он узрел это в ветрах судьбы.

— До точки выхода остался один час, повелитель, — сказал один из смертных офицеров мостика.

Талос закрыл глаза и улыбнулся образам, всплывшим в сознании.

— Когда мы вернемся в реальное пространство, ищите тепловые выбросы трех грузовых кораблей. Используйте третью луну для того, чтобы экранировать сигналы их ауспиков. Быстро обездвижьте их и подготовьте Первый, Второй и Третий Когти к абордажу.

По палубе пронесся шепоток. Они считали, что Талос не слышит их шепота — о его новых способностях, о растущем могуществе десятой роты. Что ж, пусть восхваляют его втихомолку. Ему ни к чему открытое преклонение.

Талос откинулся в командном кресле, мысленно погрузившись в бесконечную пучину возможностей, чувствуя, как чужие судьбы разматываются у него под пальцами, подобно тысячам нитей. Каждая нить вела к определенному исходу, который разворачивался у него перед глазами, стоило лишь на секунду сконцентрироваться. Будущее…

— …не предопределено.

Талос перевел дыхание, чувствуя себя голым без доспехов и подавляя растущее желание разорвать на куски стоявших перед ним призраков.

— Я провидец и знаю, что грядущее подернуто туманом и зависит от нашего выбора.

Его двойник в разномастной броне качнул головой:

— Я могу одарить тебя магическим зрением. Оно необходимо смертным, чтобы прозревать сквозь туман.

— Мой провидческий дар чист. — Талос сплюнул на нагрудник разноцветного доспеха, где, к недовольству Повелителя Ночи, блистал незапятнанный имперский орел. — А твой отравляет рассудок. Пошел прочь!

Развернувшись к третьей фигуре, Талос услышал жужжание — густое, почти осязаемое и липкое. Доспехи третьего гостя были усеяны жирными кроваво-красными мухами. Они шевелящейся шкурой покрывали броню, и лишь кое-где сквозь них просвечивали синие островки краски.

На человеке не было шлема. Лицо его, схожее с лицом Талоса, уродовали зловонные фурункулы и сочащиеся гноем порезы. Призрак тряхнул головой, открыл рот с потрескавшимися, кровоточащими бледно-оранжевой жижей губами и заговорил хлюпающим, одышливым голосом.

— Меня призвали сюда, — просипело существо, — но ты не станешь одним из моих чемпионов. Ты для меня бесполезен и никогда не решишься воспользоваться той властью, что я предлагаю.

Талос уцепился за первый проблеск смысла в этом безумном спектакле:

— Кто призвал тебя?

— Один из твоих соплеменников обратился к эмпиреям, выпрашивая секунду моего внимания. Маг, чьи молитвы слышит варп.

— Это был Астартес? Повелитель Ночи? Человек?

Фигура растаяла, унося с собой отвратительную вонь.

— Кто призвал тебя? — выкрикнул в темноту Талос.

Единственным ответом была тишина, и пророк развернулся к последней, четвертой фигуре. Под взглядом Повелителя Ночи призрак обрел материальность.

Последний из незваных гостей походил на Талоса меньше всего, и одного этого хватило, чтобы вызвать у Повелителя Ночи презрительную усмешку. Четвертый призрак постоянно двигался, словно ни на секунду не мог оставаться на месте. Он переминался с ноги на ногу, пригнувшись, как готовый к броску зверь. Дыхание его с хрипом вырывалось сквозь динамики шлема.

Доспехи четвертого были красными, цвета свернувшейся венозной крови, и отделаны бронзой, настолько грязной и тусклой, что смотрелась она не лучше дешевой меди. Это все еще была броня Талоса, однако без знакомых трофеев. Покрытый свежими вмятинами, багровой краской и бронзовой отделкой доспех выглядел непривычно и пугающе. Видеть то, что Повелитель Ночи ценил больше всего на свете, настолько искаженным…

— Лучше бы ты явился сюда по делу, — угрожающе процедил Талос.

Фигура подняла дрожащие руки и стянула с головы шлем. Лицо под ним было мешаниной шрамов, ожогов и бионических протезов и расплывалось в зловещей усмешке.

— Я — Кхорн, — прорычало существо, сверкнув остро заточенными зубами.

— Мне знакомо это имя.

— Да. Твой брат Узас выкрикивает его, когда собирает черепа для моего престола.

— Он один из твоих рабов?

Талос не мог оторвать взгляда от собственного изуродованного лица. Половину черепа заменяла лоснящаяся от машинного масла бионическая пластина, окруженная участками воспаленной кожи. Оставшуюся плоть покрывали волдыри, ожоги и темные струпья плохо затянувшихся ран. С какой же силой нанесли удары, если даже могучий организм Астартес не смог залечить их следы?

Больше всего раздражало это непрестанное качание и сгорбленная, обезьяноподобная поза в сочетании со стеклянным взглядом и бессмысленной ухмылкой. Точно такая же появлялась на лице Узаса, когда тот пытался уследить за сложным разговором.

— Кровь, — просипела тварь, — и души. Кровь для Кровавого Бога. Души для Пожирателя Душ.

— Узас — твой раб? Отвечай мне.

— Еще нет. Скоро. Скоро он займет место среди моих чемпионов. Но еще нет. Еще нет.

— Кто бы ни призвал тебя, он понапрасну потратил время. Ты надеешься, что я стану служить тебе? Даже слушать смешно.

— Времени мало, — тварь все еще ухмылялась, — а я должен показать тебе так много.

У Талоса в запасе нашлось бы еще немало оскорблений и издевок, но он обнаружил, что не может произнести ни слова. Легкие сжались и стали тверже камня, немилосердно давя на ребра. Это болезненно напомнило ту секунду, когда яд проник в его тело. Талос почувствовал ту же лихорадочную дрожь, словно плоть отделялась от костей, гася дыхание. Но сейчас, когда Повелитель Ночи рухнул на колени, изо рта его с хрипом вырвались не проклятия, а смех.

Кровавый воин таял.

Талос знал, что в материальном мире его легкие сейчас избавлялись от скверны, из-за которой он оказался здесь.

— Взгляни на мои дары! — яростно и отчаянно взревел Кхорн. — Посмотри на ту силу, что я тебе предлагаю! Не упускай свой единственный шанс.

— Отправляйся в бездну!

Повелитель Ночи усмехнулся окровавленными губами и изверг черный туман в пустоту.

Талос снова открыл глаза.

В ту же секунду он почувствовал собственную уязвимость. Он лежал на спине.

Над ним, окрашенный визором в красноватые тона, виднелся изрешеченный пулями потолок столовой. Сетка целеуказателя немедленно обвела белым контуром три стоявшие над Талосом фигуры.

Повелитель Ночи не знал, кто они и что означает их присутствие. Все трое были смертными, одетыми в темные, расшитые богохульными символами мантии. Люди попятились, едва он пришел в себя.

«Охотничье зрение», — приказал Талос, и смутные очертания людей расплылись еще больше, превратившись в мельтешение тепловых отпечатков.

Первый умер, когда Талос вскочил на ноги и всадил кулак ему в лицо. Повелитель Ночи ощутил, как с треском раскололись кости черепа. Без лишнего звука труп отлетел в сторону.

Прежде чем тело ударилось о засыпанный обломками пол, Талос уже переключился на второго. Его перчатки сдавили хлипкую шею смертного. Несколько влажных щелчков и резкий разворот. Глаза человека вылезли из орбит, а позвоночник хрустнул, как сухой сучок под подошвой. Несколько секунд Талос позволил себе наслаждаться зрелищем, а затем уронил труп на пол.

Третий попытался сбежать. Он кинулся к двойным дверям, ведущим вглубь тюремного комплекса. В три прыжка Повелитель Ночи нагнал его и запустил когти в размытое термальное пятно. Пятно завизжало в его руках.

Он даже и не думал пока причинять ему боль.

Талос поднял желто-красный вопящий клубок в воздух и отключил охотничье зрение. На него уставилось человеческое лицо. Мужчина средних лет рыдал во весь голос.

— Куда-то собрался? — прорычал Астартес сквозь динамики вокса.

— Прошу вас, — простонал человек, — не убивайте меня.

Сквозь обонятельные рецепторы шлема Талос ощутил приторный аромат курений, источаемый мантией смертного, и кислый запах его дыхания. Он был заражен… чем-то. Чем-то, что проникло в его тело. Возможно, рак, пожиравший легкие… Скверна. От человека несло скверной.

Талос позволил человеку еще немного любоваться бесстрастной маской череполикого шлема. Еще несколько ударов перепуганного смертного сердечка. Дай страху окрепнуть. Слова его генетического отца, учение Восьмого легиона: «Покажи добыче, на что способен хищник. Покажи ей, что смерть близка, — и добыча будет в твоей власти».

— Хочешь присоединиться к своим мертвым дружкам? — рявкнул он, зная, что динамики шлема превратят угрозу в его голосе в механический лязг.

— Нет. Прошу вас. Прошу!

Талос невольно содрогнулся. Мольба. Он всегда считал, что умолять унизительно, даже когда был всего лишь мальчишкой в одной из уличных банд улья Атра на Нострамо. Показывать другому свою слабость…

Со звериным рыком он подтащил плачущего, молящего о пощаде человека к визору шлема. Слезы закапали на керамит. Талос почувствовал, как машинный дух его брони заворочался, словно бьющаяся в иле речная змея. Он снова пробудился, чтобы впитать тоску и страх смертного.

— Назови мне, — прорычал Повелитель Ночи, — имя своего господина.

— Р-Рув…

Талос сломал смертному шею и направился прочь из комнаты. Рувен.

Рувен с трудом удержался от того, чтобы не съежиться при виде разгневанного Воителя.

Коготь Абаддона отнюдь не ласково впился в наплечник колдуна, срывая прикрепленный к доспеху свиток с клятвой. Несколько полосок пергамента полетели на землю, чуть кружась под порывами невидимого ветра.

— «Он пробудился раньше времени».

Абаддон выплюнул последние слова Рувена в лицо чародею.

— Да, мой повелитель. И, — маг с большей радостью откусил бы себе язык, чем признал это, — он убил моих служителей.

Из зубастой пасти Абаддона раздался лающий смех.

— Ты принадлежал к легиону Повелителей Ночи до того, как вступил в мой легион, но сейчас их действия тебя шокируют.

Рувен склонил шлем с зигзагами молний на черном фоне. Риторическое заявление Воителя одновременно смутило и заинтриговало его.

— Да, мой повелитель.

— Это делает твою небрежность вдвойне забавной.

Абаддон и Рувен стояли на нижнем этаже тюремного комплекса, наблюдая за колонной оборванных заключенных, которых загоняли в транспорт для перевозки рабов. Бесформенный, пожертвовавший жесткими линиями ради большей вместительности корабль стоял на красной пыльной равнине у подножия тюремной горы. Слуги и сервиторы легиона вместе с громадными, облаченными в черную броню Астартес направляли колонну, время от времени отвешивая тумаки заключенным. Двоих, слишком буквально понявших слово «свобода», они казнили на месте.

Фигуры в мантиях, одетые точь-в-точь как смертные, которых Талос прикончил несколькими минутами раньше, шагали вдоль колонны, восхваляя величие Воителя, обличая лживую власть Золотого Трона, перечисляя все те ужасы, которые творили во имя Императора его армии, и предрекая неминуемую гибель Империума. Некоторые из этих жрецов бессвязно вопили, обращаясь к тысячам узников на языке, понятном лишь избранникам Темных Богов. Они пытались уловить проблеск понимания в глазах заключенных — ведь это означало бы, что человек помечен Хаосом и что счастливого избранника Губительных Сил следует отделить от остальной орды, годной лишь на пушечное мясо.

К следующему рассвету на Солас не останется ничего живого.

Колдун по имени Рувен все еще молчал.

— Твои служители все равно были бесполезны, — сказал Абаддон. — Ты только послушай этих краснобаев, завывающих о злодеяниях Ложного Императора. Какой накал страстей! И для чего? Империум предал каждого из живущих на этой планете. Их вышвырнули, подвергли остракизму и забыли — и все потому, что они сами избрали свой путь. Этим людям ни к чему красивые слова — им достаточно знать, что они смогут отплатить Империуму кровью.

— Если мой господин не одобряет методов обученных мной проповедников…

— Это похоже на одобрение?

— Нет, Воитель.

— Прекрати суетиться, Рувен. Где пророк Повелителей Ночи?

Рувен закрыл глаза и поднес латную рукавицу к боковине шлема, словно прислушивался к отдаленному шуму.

— Он направляется к посадочной платформе, мой повелитель.

— Хорошо.

Шлемы Астартес, нанизанные на трофейные пики за спиной Разорителя, клацнули, когда тот обернулся к колдуну.

— Ты совершил глупость, позволив своим служителям так долго оставаться в комнате.

— Да, мой господин. Их заклинания были нужны, чтобы поддерживать видение, но пророк избавился от токсинов быстрее, чем я ожидал.

— Полагаю, твои попытки обратить его провалились?

Судя по голосу Абаддона, он с самого начала не верил в эту затею.

— Он отверг Темных Богов, мой господин. Он рассмеялся им в лицо. И это было не какое-то пустяшное заклинание — я вызвал тени Четырех Богов, чье могущество коренится в самом варпе. Каждый из них предложил ему свои дары.

Святотатственные символы, выжженные в плоти Абаддона, отозвались мучительной болью.

— Что же он видел? Что он отверг с такой легкостью?

— Я не знаю, мой господин. Но его видения были истинными. Я чувствовал присутствие Четверых. Их мимолетный взгляд, если вам угодно.

Абаддон хмыкнул, но в смешке его не крылось и тени веселья.

— Бездарно и прямолинейно, но весьма зрелищно.

— Верно, мой господин.

— Возвращайся на орбиту, Рувен. Тебе больше нечего здесь делать.

Маг колебался, сжимая в руке посох из костей тиранидов.

— Вы не желаете, чтобы я перехватил Повелителя Ночи и предпринял еще одну попытку?

Абаддон наблюдал за колонной. Там один из черных легионеров вытащил из рядов вопящего узника. Взмах клинка, и голова смертного покатилась по земле.

— Он почувствовал свою уязвимость, и его легион кажется ему сейчас еще слабее, чем раньше. Его решимость треснула и скоро разлетится на куски. Я никогда не думал, что этого твердолобого ублюдка удастся обратить за один раз. Это было лишь первым ходом в длинной партии.

— Следует ли мне доложить Вознесенному о нашей неудаче?

Абаддон усмехнулся:

— Нашей неудаче?

— О моей неудаче, Воитель.

— Уже лучше. Нет, я сам поговорю с Вознесенным и сообщу ему, что его ручной предсказатель остался незапятнанным. Вандред был глупцом, если считал, что все произойдет так быстро.

— Тогда я сделаю так, как вы приказали, Воитель.

Абаддон не ответил. И без того было ясно, что маг выполнит его волю. Вместо этого Воитель обернулся, и по его хищному лицу пробежала мгновенная гримаса раздражения.

— Надеюсь, ты по крайней мере покончил с рабами?

Вознесенный выиграл для него орбитальное сражение намного быстрее, чем изначально планировал Абаддон. Такая пустяшная услуга — меньшее, чем главнокомандующий мог отплатить капитану Повелителей Ночи.

«Прикончите рабов на борту „Громового ястреба“, — попросил Вознесенный, — и сделайте это так, чтобы след не вывел ни на один из легионов».

«Как пожелаешь, брат, — ответил Абаддон. — Но почему ты хочешь, чтобы это выглядело нелепой случайностью?»

Вознесенный, услышав это определение, улыбнулся:

«Причина незначительная, но важная для меня. Необходимо уничтожить потенциальных союзников моего конкурента. Пророк набирает силу. Я не позволю ему занять мое место».

Абаддону это показалось весьма остроумным. Вознесенный не хочет, чтобы его когти были запятнаны кровью. Занятно наблюдать за тем, какую щепетильность Повелители Ночи могут проявлять при желании.

— Я направил туда пятьдесят заключенных, мой господин, — ответил Рувен. — Они захватили «Громовой ястреб», а остальные Повелители Ночи вернулись на орбиту на одном из наших судов.

— Пятьдесят. С численным перевесом ты не поскупился. И сколько же было рабов на борту?

— Два.

Абаддон кивнул, глядя на удаляющуюся колонну. Пятьдесят против двух, и никаких следов.

Хоть что-то было сделано правильно.

Талос не сумел связаться по воксу ни с кем из Первого Когтя. «Опаленный» и «Завет крови» тоже молчали. Повелитель Ночи заподозрил, что сигнал глушили, но не мог понять, с какой целью. Убивать их всех здесь было бессмысленно и не принесло бы ни малейшей пользы Черному легиону. При всех своих недостатках, первым из которых являлась излишняя самоуверенность, Абаддон не глупец. За прошедшие столетия его способность плести интриги лишь выросла.

С другой стороны, о Черном легионе сложно было сказать что-то наверняка. «Когда-то, — подумал Талос, — они превосходили всех нас».

Как низко пали сильнейшие.

Когда двери лифта открылись, Талос увидел тела, усеявшие посадочную платформу. Повелителю Ночи не потребовалось и секунды, чтобы понять, что смертных скосил огонь штурмового болтера.

Талос обернулся к «Громовому ястребу», молчаливо возвышавшемуся на когтистых посадочных опорах. Передний посадочный трап был опущен. На темно-синем корпусе виднелись черные пятна гари. Куски покореженного металла торчали там, где взрывчатка повредила гидравлический механизм трапа. Похоже, заключенные оказались неплохо вооружены.

Талос уже размашисто шагал к кораблю, круша подошвами плоть и кости и держа болтер и меч наготове.

— А-а-ах, — просипел один из ближайших трупов.

Талос не замедлил шага. Оглянувшись на чернозубый, кровоточащий остов того, что некогда было человеком, Астартес разнес его голову единственным болтерным снарядом. Корпус «Громового ястреба» отразил звук выстрела.

— Септимус, — позвал Талос по воксу.

Пришедший ответ его не обрадовал.

X Охота на охотников

Они забрали ее.

Они осквернили «Опаленного» отвратительной вонью человеческого страха, они разорвали Септимуса на куски, и они забрали Эвридику.

Талос вложил меч в ножны, повесил болтер на бедро и опустился на колени перед командным троном, на котором неподвижно лежал Септимус. Темные разводы крови на полу показывали, где прополз раб. Он валялся в пилотском кресле, словно марионетка с обрезанными нитками, — мешанина кровоподтеков, перебитых конечностей и сломанных костей.

Он все еще дышал. Талос не понимал почему.

Повелитель Ночи отпихнул в сторону труп заключенного, снял шлем и встал на колени у тела своего оружейника. Острый запах крови и вонь недавней смерти ударила по ноздрям. Септимус закашлялся. Новые брызги крови полетели с его разбитых губ. Раб повернул голову к Астартес.

— Они забрали ее, — удивительно отчетливо произнес он. — Господин, прости меня, я ничего не вижу. Они забрали ее.

Талос вытащил из прикрепленного к набедреннику нартециума шприц и моток повязок из самоклеящейся синтеплоти. Теперешние его запасы не могли сравниться с полным набором инструментов апотекария, который у него когда-то был, — но набор потерялся давным-давно на безымянной планете в те годы, когда Великая Ересь расколола галактику.

Первым делом Талос вколол в бедро Септимусу коктейль из коагулянтов, обезболивающих и плазмы Астартес. Затем он перебинтовал то, что осталось от лица раба.

— Они забрали ее, — повторил Септимус, когда повязка из синтеплоти закрыла его глаза.

— Я знаю.

Талос встал, предварительно обрызгав дезинфицирующим средством открытые раны на ногах смертного, на руках и туловище. Самые глубокие он перетянул жгутами и положил оставшиеся повязки на приборную консоль, так чтобы Септимус мог до них дотянуться.

— Остальное сделаешь сам. Бинты у рукоятки двигателей обратной тяги.

— Да, господин.

— Они использовали взрывчатку, чтобы открыть люк основного трапа.

Это не было вопросом.

— Да, господин.

— Понятно. Отдыхай, Септимус.

— Я ничего не вижу, — повторил раб.

Голос его оставался ясным, но голова бессильно клонилась к плечу под двойным действием шока и содержимого шприца.

— Они выкололи мне глаза.

— Один глаз. Второй поврежден, но ты его не потеряешь.

Талос обыскал трупы. Некоторых захватчиков сразили лазерные выстрелы, тела других несли следы свирепых ножевых ударов. Два смертных раба дрались как тигры, пока их не одолели числом, — доказательства их мужества были разбросаны повсюду вокруг, изрубленные и безмолвные.

— Я не могу видеть, — Септимус опустил голову на спинку трона, — значит, не смогу доставить нас на «Завет».

— Сейчас это не важно. Ты знаешь, что произошло с Первым Когтем?

Раб громко сглотнул:

— Они вернулись на орбиту. На «Громовом ястребе» Черного легиона.

Талос выдохнул сквозь сжатые зубы. Западня была примитивной, что не помешало им всем туда угодить.

— Помолчи, — велел он Септимусу. — И постарайся не двигаться.

— Вы идете за ней?

— Я сказал, помолчи.

— Доброй охоты, хозяин.

— Как и всегда.

Талос, Астартес Первого Когтя десятой роты Восьмого легиона, шагнул к дверям рубки. В одной руке он сжал трофейный силовой клинок, а другой надел шлем — и все вокруг окрасилось в кроваво-красные тона. Через плечо пророк бросил своему раненому смертному рабу два слова — обещание, превращенное динамиками череполикого шлема в металлический рык:

— Скоро вернусь.

В последний раз охотник двигался вперед с подобной целеустремленностью уже очень давно.

Слишком давно, понял он. Он утратил первозданную чистоту, не уделял должного внимания той силе, что коренится в верности своей природе.

Инстинкты пробудились, стоило лишь его сдвоенному сердцу забиться чаще. Он побежал, громыхая подошвами своей второй, керамитовой кожи по металлическому покрытию. Этот звук был предупреждением, дикарским тамтамом войны, грозным биением сердца разгневанного бога. Охотник не пытался скрыть свое приближение. Пусть враг знает, что смерть идет по его следам.

Он шел сквозь тюремный комплекс, коридор за коридором, не доверяя лифтам и полагаясь лишь на собственный возродившийся боевой азарт. Только сейчас Талос осознал, что за час, прошедший с момента его пробуждения, в костях его поселилась ленивая тяжесть. Сейчас эта слабость прошла, смытая потоком чистого адреналина.

Эвридика. Да будут прокляты те, кто похитил ее, и да будет проклят Черный легион за эту мерзкую ловушку. Смертная должна была стать навигатором «Завета». Она, и никто другой, — Талос был абсолютно уверен в этом после того, как в пророческом видении девушка явилась ему на поверхности мертвой Нострамо.

Глубже и глубже в лабиринты тюремного шпиля. Он бежал, наслаждаясь зудом боевых стимуляторов в крови. Машинный дух его брони жаждал этой охоты. Темное сознание существа воспряло к жизни и разделяло радость хозяина. Погоня нужна была им обоим.

На краю дисплея ярко вспыхнула руна. Нострамская цифра «восемь». Она пульсировала в такт его собственному сердцу, а рядом красными буквами горели жизненные показатели и координаты цели. Операция, которая скрыла навигаторское око Эвридики под железной пластиной, была не единственной. Сервиторы легиона вшили в ее горло маячок, который позволял определить местонахождение рабыни любому Повелителю Ночи, знавшему нужную частоту. Обычный имплантат рабов Восьмого легиона.

Ровно шесть минут и тридцать одна секунда ушли на то, чтобы достичь подвальных помещений генераториума. Почти семь минут бега по затихшим, безжизненным коридорам, мимо пустых камер и переходов, набитых потеющими от страха заключенными, готовыми к погрузке на транспорт для рабов. Некоторые из них протягивали к нему руки, по ошибке принимая за одного из своих спасителей из Черного легиона. Охотник отвечал на поклонение ударами меча. Он не замедлял бега, не позволял себе остановиться ни на мгновение, даже для того, чтобы покончить с возмутительным святотатством. Вслед за свистом меча по туннелям раскатывались злые и испуганные вопли. Этот рев и мычание скотины, согнанной на бойню, сгрудившейся в страхе при виде большего хищника, вызывали у него улыбку. Охотник пытался подавить смех, хотя само их существование было смехотворно. Такие жалкие. Такие напуганные.

Через шесть минут и тридцать одну секунду после того, как он оставил позади «Громовой ястреб», Талос добрался до подвала. Последние три этажа он пролетел, сорвав дверь лифта и прыгнув в темноту шахты. Он был способен пережить это падение. Повелитель Ночи приземлился с грохотом, эхом прокатившимся по ближайшим камерам генераториума.

Не тратя времени даром, Талос вновь перешел на бег и пронесся через пустую диспетчерскую. Одну из стен занимали гигантские окна, открывавшиеся на просторный зал со сводчатым потолком. Внизу рычащие и клацающие генераторы вырабатывали энергию для тюремного комплекса. Каждый из двадцати генераторов был вышиной с пятиэтажное здание. Пыхтящие поршни, визжащие зубчатые колеса и гудящие аккумуляторные батареи покрывали их поверхность, словно чешуя огромного ящера. Переходы и мостики этого миниатюрного города были озарены мигающими красными лампами аварийного освещения.

Изображение на дисплее визора дрогнуло и пошло полосами. Вспыхивали и гасли руны. Электрические помехи. Очень сильные помехи, выводившие из строя датчики шлема.

Зачем понадобилось так много энергии? Талос оглядел диспетчерскую, достаточно просторную, чтобы вместить несколько десятков человек персонала, но сейчас совершенно пустую. Пустотные щиты? Такое количество энергии не может уходить лишь на освещение многобашенного тюремного комплекса наверху. Эти генераторы наверняка питали и пустотные щиты тюрьмы, защищавшие комплекс от метеоритных дождей и орбитальной бомбардировки.

К чему закрывать щитами тюрьму, под завязку набитую смертниками? О эта безумная расточительность Империума!

Анафема изрыгнул очередь болтерных снарядов, ударивших по окружавшим Талоса контрольным панелям.

Поле зрения очистилось. На зал обрушилась темнота. И следом за ней тишина.

Это произошло не мгновенно. Поначалу тьму нарушала агония панелей управления. Пляшущие электрические дуги освещали мрак, подобно разрядам молнии. Но когда последние искры угасли, тьма стала абсолютной — истинной, знакомой лишь тем, кто провел жизнь на планете без солнца.

Затем пришла тишина. Двадцати генераторным башням потребовалась почти минута, чтобы заглохнуть окончательно. Огромные, изголодавшиеся по вниманию и ослепшие без руководящих сигналов от контрольных панелей, они не сдавались. Под рев и мигание красных ламп включились предохранительные системы. Талос выпустил остаток обоймы в предохранительный блок и отвернулся от яркого пламени взрыва.

И вновь наступила темнота. Генераторные башни залязгали, задребезжали и наконец с последним гаснущим стоном утихли. Еще сорок восемь секунд, и благословенная тишина затопила мертвый город машин.

Талос прыгнул прямо в окно диспетчерской и, пролетев под звон разбитого стекла двадцать метров, благополучно приземлился на металлическое покрытие нижнего этажа. Керамит громыхнул о железо. Повелитель Ночи всмотрелся в темноту, прислушался к тишине и выдохнул два слова:

— Охотничье зрение.

Индрига не был напуган, однако быстро терял терпение. Остальных нервировала темнота и остановка генераторов. Девчонка наконец прекратила сопротивляться, но и эту новость вряд ли стоило считать приятной. Девка уже искусала и исцарапала Эдсана и Миррика, и Индрига в глубине души подозревал, что чокнутая сучка просто ждет удобного момента.

Четыре человека замерли в темноте между двумя генераторными башнями. Звон разбитого стекла донесся до них даже сквозь рев умирающих генераторов. Тьму прорезали узкие лучи света — это Индрига и Эдсан включили подствольные фонари на дробовиках, отнятых у охраны.

Девчонка застонала и закашлялась так громко, что Индрига вздрогнул.

— Заткните ей пасть, — прошипел он, — и опустите чертовы фонари.

Эдсан, подчинившись, наклонил дробовик, так что луч больше не вырывался в проход между двумя башнями.

— Кажись, ты только что обмочился, Индри. Я видел — ты подпрыгнул, будто у тебя под ухом выстрелили.

В голосе Эдсана звучала не насмешка, а что-то близкое к панике.

— Я не напуган, — шепотом отозвался Индрига, — просто говори, Трон тебя побери, потише.

Эдсан замешкался с ответом. Индрига, без сомнения, выглядел испуганным, а это не предвещало ничего хорошего. Индрига был гангстером из подулья, как и большинство здешних зэков, но, в отличие от них, его кожа сплошь почернела от татуировок с длинными списками жертв и от еретических символов. К тому же он был огромным — то ли выращен искусственно, то ли не раз оказывался под ножом хирурга, охочего до аугментики.

Наконец страх заставил Эдсана заговорить:

— Индри. Нас ведь четверо, так? Это хорошо, верно?

— Угу.

У Эдсана появилось отчетливое ощущение, что Индрига его совсем не слушает. В этом не было ничего нового — Индрига быстро заделался большой шишкой в секторе «Р» и не обращал внимания на всякую шелупонь вроде Эдсана, — но теперь, похоже, Индрига отмахнулся от него вовсе не из пренебрежения. На сей раз Индри выглядел так, будто почуял запах жареного и собрался рвать когти.

Это было странно. Глядя сейчас на Индригу, Эдсан вспомнил брыластых боевых псов, которых его бывший хозяин стравливал в подпольных собачьих боях. Генетически модифицированные, превращенные в горы мускулов с челюстями-капканами, эти псы перед боем подбирались и нервно дрожали, уставившись на что-то, видимое лишь им. У них зашкаливал адреналин, ежу понятно, и все же странно было видеть животное настолько… сосредоточенным. Дрожащие, но напряженные, они пялились… в этом-то и проблема. Как и те уродские псы, Индрига таращился сейчас Император знает куда.

— Ты что-то видишь? — прошептал Эдсан.

— Нет. Зато слышу.

И в эту секунду Эдсан тоже услышал. Может, услышала и девчонка, потому что она снова застонала. И заработала пощечину от Миррика, который, все еще в крови, сидел позади. Новые ноты вплелись в утихающий вой генераторов. Что-то ритмическое. Металлическое кланк-кланк-кланк-кланк… Эдсан даже не мог понять, на что это похоже. В голове всплыло единственное сравнение, пробившееся сквозь нарастающую панику. Как шаги великана. Когда минуту спустя он узнал правду, то ужаснулся тому, насколько верным было его сравнение.

Индрига поднял дробовик:

— Кто-то идет сюда.

— За ней?

Эдсан сглотнул. Тихая сосредоточенность Индриги действовала ему на нервы. Плохо. Может, стоит бросить девчонку и убраться отсюда?

— Индри… Они пришли за девкой?

Эвридика заговорила в первый раз с тех пор, как ее схватили. Облизнув распухшие губы, пленница прошипела, вложив как можно больше яда в свои слова:

— Нет. Он пришел за вами.

Один из сыновей Императора всегда отличался от своих братьев.

Поворот судьбы, которому суждено было привести к гибели человечества, отнял двадцать потомков Императора у их генетического отца. Выращенные в инкубаторах, созданные мастерами-генетиками в гигантских подземных лабораториях Терры, они должны были воплотить самые лучшие и благородные черты человеческой расы и стать символом человеческого совершенства.

Их взлеты и падения запечатлены в многочисленных мифах и в тысячетомных имперских хрониках. Эти истории были забыты большинством смертных за десять тысячелетий существования Империума, заперты в хранилищах Инквизиции или настолько искажены временем, что правда стала неотличима от лжи.

Хотя однажды всем двадцати сыновьям суждено было воссоединиться со своим отцом, отправившимся покорять звезды в Великом Крестовом Походе, девятнадцать из них выросли под опекой дурных или достойных наставников. Их инкубационные капсулы пронзили небо двадцати миров. Двадцать планет стали им домом и покорились богоподобным существам, которые выросли и начали вершить судьбы приютивших их миров.

На Кемосе, фабричной планете, загрязненной так сильно, что ее небеса окутал ядовитый оранжевый смог, примарх Фулгрим выдвинулся из рядов рабочих и служащих и стал повелителем ее крепостей-фабрик, провозгласив новую эру богатства и процветания.

На Калибане суровый примарх по имени Лев вырос и возглавил рыцарские ордена в достославном крестовом походе против нечисти, терроризировавшей леса его родного мира. На Фенрисе ходят легенды, что примарх Леман Русс был усыновлен свирепыми волками ледяной планеты, а затем стал верховным королем тамошних диких кланов.

На безымянной планете, чье имя давно затерялось в глубинах истории, примарх Ангрон вырос рабом в темной яме. Его заковали в цепи правители этого на первый взгляд цивилизованного мира. Опыт кровавого взросления навеки изменил примарха, превратив в чудовище.

К лучшему или к худшему, но каждый из сыновей Императора рос под чьей-то опекой, воспитанный наставниками, учителями, друзьями или врагами. Лишь один из примархов взрослел в полном одиночестве, скрытый от людских глаз. У него никогда не было ни руководителя, ни старшего товарища.

Со временем он стал известен под именем, которое дал ему отец: Конрад Кёрз. Но для жителей Нострамо, планеты, вечно погруженной в ночную тьму, он не был — по крайней мере поначалу — человеческим существом. И там у него никогда не имелось человеческого имени.

Ребенок, обреченный на жизнь дикого зверя в тени человеческих городов. Он рылся в мусоре на бульварах и улицах столицы этого мира — Нострамо Квинтус, гигантского мегаполиса, занимавшего большую часть северного полушария. Преступление здесь, как и повсюду на Нострамо, встречалось чуть ли не чаще, чем сама жизнь. Не зная ничего о человеческой морали, кроме тех уроков, что преподали ему городские джунгли, юный примарх взялся за работу. Работу, ставшую делом всей его жизни.

Поначалу деятельность его была довольно скромной, по крайней мере по меркам Имперского законодательства. Мелкие преступники: убийцы, насильники и грабители, гангстеры и рэкетиры, расплодившиеся на темных улицах Нострамо Квинтус, — вскоре начали шепотом передавать друг другу имя. Имя, срывавшееся с дрожащих губ. Ночной Призрак.

Он убивал их. Едва вступив в период отрочества, мальчик, заметив совершавшееся преступление или насилие, бросался на злодеев из теней. Он нападал на них, обуреваемый животной яростью, и разрывал на куски тех, кто паразитировал на своих согражданах. Так проявлялась присущая ему от природы гуманность и желание навести порядок в окружающем мире.

Юный бог отлично понимал, что такое страх, глубинный и первобытный. Возможно, понимал даже слишком хорошо. Он научился использовать страх и убедился, что люди, охваченные ужасом, становятся куда податливей и послушней. На этих черных улицах он заучил уроки, сформировавшие впоследствии его легион. Человечество не нуждалось в доброте, в понимании и доверии для того, чтобы двигаться дальше по пути прогресса. Люди не подчинялись закону и порядку из альтруизма или из стремления к общему благу.

Они покорялись навязанным обществом законам из страха. Нарушение закона влекло за собой правосудие. А правосудие означало кару.

И он стал этой карой. Он стал угрозой законного возмездия. В чуть рассеявшемся рассветном сумраке Ночной Призрак выставлял на всеобщее обозрение самых известных преступников. Распятые, с выпущенными кишками, они были прикованы цепями к стенам общественных зданий или украшенным золотом дверям дворцов богатейших криминальных боссов и глав корпораций. Он всегда оставлял их лица нетронутыми, искаженными гримасами боли и мучительной агонии. Ночной Призрак знал, что застывшие взгляды его жертв пробудят больше ужаса и сострадания в сердцах их напуганных сограждан.

Прошли годы, и погибли еще многие. Вскоре бледные и хищные руки Ночного Призрака протянулись в высшие слои общества, выдергивая по одному главарей банд, организаторов и чиновников, стоявших у истоков коррупции. Страх, переполнивший улицы, навис теперь над дворцами богачей и правителей.

И пришла власть закона. Мир и согласие под угрозой наказания. Порядок, выстроенный на страхе.

В хрониках Восьмого легиона говорится, что, когда Император прибыл на Нострамо, он сказал своему потерянному и вновь обретенному сыну такие слова: «Конрад Кёрз, пусть сердце твое успокоится, ибо я пришел за тобой и собираюсь забрать тебя домой».

Ответ примарха также известен: «Это не мое имя, Отец. Я — Ночной Призрак».

Возможно, если бы основатель Восьмого легиона вырос в ином мире и усвоил иные уроки, его сыны стали бы более типичными Астартес, не похожими на тех одержимых, в каких они превратились к началу сорок первого тысячелетия. Но сыны Ночного Призрака помнили все заветы своего генетического отца и пронесли его правду сквозь века.

— Ловец Душ, — сказал однажды примарх Талосу.

— Мой господин? — ответил тот, не решаясь, как и всегда, прямо взглянуть в глаза отцу.

Вместо этого он остановил взгляд на темно-синей броне Ночного Призрака. Броня была украшена зигзагами молний, изображенных самыми искусными техножрецами Марса, и цепями, с которых свисали черепа множества сраженных примархом противников.

— Уже скоро, Ловец Душ.

Тоскливая нотка в голосе его повелителя не была чем-то новым для Талоса. Но вот прозвучавший в нем священный трепет оказался внове, и удивление заставило Талоса поднять голову и взглянуть в лицо отцу. В истощенное, почти безгубое лицо, с бледно-серой кожей — словно рассветное небо умирающего мира.

— Мой господин?

— Скоро. Мы бежим от ищеек моего отца, но погоня следует по пятам, и возмездие будет оплачено кровью.

— Возмездие всегда требует крови, мой повелитель.

— На этот раз кровь будет моей. И я заплачу эту цену охотно, сын мой. Смерть — ничто по сравнению с оправданием всей жизни. Умри с правдой на устах, и ты никогда не будешь забыт.

Отец говорил что-то еще, но Талос уже ничего не слышал. Каждое произнесенное слово вонзалось ему в сердце, как ледяной клинок.

— Ты умрешь, — выдохнул он. — Я знал, что это случится, мой господин.

— Потому что ты видел это, — усмехнулся примарх.

Как и обычно, в его улыбке не было и тени веселости. На памяти Талоса Ночной Призрак никогда не проявлял ничего, хотя бы отдаленно похожего на радость. Его ничто не смешило. Ничто не приносило ему наслаждения. Даже в самые кровавые минуты боя его лицо носило выражение сосредоточенности и порой отвращения. Жажда битвы была ему не присуща, или он давно перерос лихорадочное упоение схваткой.

Вот результат того, что примарх пожертвовал собственной человечностью во имя блага Империума. И за эту великую жертву его ждала достойная награда — императорские ассасины, идущие по следу.

— Да, господин, — повторил Талос.

Горло его пересохло, а низкий голос Астартес казался ребяческим лепетом по сравнению с горловым рыком примарха.

— Я видел. Откуда ты знаешь?

— Я слышу твои сны, — ответил примарх. — У нас с тобой общее проклятие. Проклятие прозрения. Ты такой же, как я, Ловец Душ.

И тут нечем было гордиться. Несмотря на то что Талос никогда не чувствовал себя ближе к примарху, чем в эту минуту, он не испытывал гордости — только ужасное ощущение уязвимости, которое грозило пересилить даже благоговение перед его богоподобным отцом. До смерти примарха им предстоял еще только один разговор. Хотя ни слова не было сказано, Талос знал и это.

Почему воспоминания нахлынули на него именно сейчас? Пробуждение инстинктов, упоение охотой? Словно подстегнутый плетью, Талос перешел на бег. Руна жизненных показателей пульсировала на краю дисплея — так неровно бьется сердце неисправного двигателя. Было очевидно, что девушка ранена. Ее имплантат, грубый и сугубо функциональный, не передавал конкретных деталей. Повелитель Ночи услышал приглушенное дыхание Эвридики и участившийся пульс ее похитителей и застучал подошвами еще громче, чтобы они знали о его приближении.

А затем, решив, что момент настал, когда до него донесся испуганный шепот добычи, охотник скользнул в тень. Походка его стала беззвучной, и он замер в ожидании.

Один из смертных прошел мимо укрытия Повелителя Ночи — двух конденсаторных цилиндров в рост человека. От смертного несло грязью, потом и страхом. Талос с трудом удержался от того, чтобы облизнуть губы.

— День добрый, — тихо и насмешливо шепнул он.

Дробовик рявкнул, взорвав тишину. В панике заключенный выстрелил, даже не успев обернуться. В течение одного бесконечного мгновения он пялился в черноту, где горели два ярко-красных глаза. Затем Талос прыгнул.

Смертный умер слишком быстро. Талос даже пожалел о том, что нельзя растянуть удовольствие. Труп с переломанной шеей грохнулся на пол. Повелитель Ночи уже растворился во тьме.

— Эдсан? — позвал кто-то. — Эдсан?

— Он мертв, — раздалось из-за спины.

Миррик успел изумленно втянуть воздух, прежде чем его голова слетела с плеч. Талос позволил телу упасть, но голову поймал.

Сжав в руке космы нестриженых грязных волос, Повелитель Ночи двинулся сквозь мрак со своим трофеем. Лицо убитого все еще конвульсивно подергивалось в предсмертной гримасе.

Третьим умер Шиверн.

Шиверн оставался с женщиной. Он стоял над ней, поигрывая силовым молотом. Как и прочие заключенные, он отобрал оружие у одного из охранников во время бунта. Но, в отличие от большинства, он был неповинен в тех преступлениях, из-за которых угодил за решетку.

Не будучи еретиком, Шиверн получил срок за связь с культистами-мятежниками в одном из миров, который отказался следовать Имперскому Кодексу и откололся от Империума. Когда Империум Человечества вернул власть над планетой, Шиверна вместе с другими политиками обвинили в ереси. И совершенно необоснованно, потому что он возражал против отделения от Трона. Ирония заключалась в том, что Шиверн получил пожизненный срок за ересь, в то время как двадцать лет на государственной должности тайно предавался преступным страстям без всякой боязни разоблачения. На руках его была кровь пяти женщин и двух юношей. Шиверн считал, что ему не в чем раскаиваться.

— Индрига? — позвал он.

Никто не ответил. Женщина у его ног снова тихонько рассмеялась. Шиверн пнул ее ботинком, чувствуя, как что-то — возможно, пара-тройка ребер — треснуло от удара.

— Заткнись, бездна тебя дери!

У него зачесалось в ушах. Жужжание, похожее на гул пчелиного роя, вызывало неприятный зуд.

— Что это за проклятый шум? — пробормотал бывший чиновник, крепче сжимая молот в тонкопалой руке.

Это было гудение активированной силовой брони Марк IV. Талос вынырнул перед Шиверном из темноты, освещенной лишь тусклым лучом карманного фонарика.

— Лови, — предложил Повелитель Ночи.

Несмотря на рычание динамиков вокса, голос его звучал почти дружелюбно.

Шиверн инстинктивно поймал то, что ему швырнули. Секунду он подержал это в руке, прежде чем уронить с воплем ужаса. Теплая кровь замарала его ладонь и запястье. Голова Миррика со стуком покатилась по полу.

— Подождите! — взмолился Шиверн, глядя на выступающий из мрака силуэт. — Я к ней не прикасался, — солгал он.

Босая ступня Эвридики ударила его под колено. Шиверн пошатнулся. Он выпрямился как раз вовремя, чтобы уткнуться физиономией в болтерный ствол. Широкое дуло просунулось ему в рот, раскрошив зубы. Холодный металл уперся в нёбо. Шиверн едва успел приглушенно пискнуть, прежде чем болтер рявкнул, и голова бывшего политика разлетелась кровавыми брызгами.

Талос отпихнул в сторону обезглавленное тело и посмотрел сверху вниз на Эвридику. Девушка была избита и покрыта синяками. От одежды ее остались лишь клочки, один глаз заплыл. Все же она выглядела куда лучше Септимуса, мимолетно отметил Талос. Никаких необратимых повреждений, по крайней мере физических.

— Мы уходим, — сказал Талос.

— Остался еще один, — невнятно пробормотала Эвридика, едва шевеля распухшими губами. — Верзила.

— Тем не менее мы уходим, — повторил Талос, нагнувшись к девушке.

Перекинув навигатора через плечо и держа болтер в свободной руке, Астартес двинулся к выходу из генераториума.

— Это Индрига, — просипел уголовник в ручной вокс-передатчик.

Индрига скорчился в темноте у подножия мертвой генераторной башни и придушенно шептал в микрофон. Он не был создан для того, чтобы прятаться. Бывшему гангстеру потребовалась вся сила воли, чтобы не выскочить из укрытия и не размозжить башку монстру в доспехах, который сейчас удирал прочь.

— Говори, — ответил шепелявый мужской голос.

— Лорд Рувен, — сказал заключенный, — он явился за ведьмой.

— Это заставляет меня задаться вопросом, почему ты до сих пор жив.

Несколько секунд Индрига боролся с собой, пока не выдавил:

— Я спрятался, господин.

— Он ушел?

— Уходит сейчас. — И после паузы: — Он забрал ведьму с собой.

— Что значит «забрал»? Зачем ему понадобился ее труп?

Индрига сглотнул достаточно громко, чтобы звук был слышен по воксу. Рувен раздраженно вздохнул.

— Мы взяли ее с собой, — признался Индрига. — Мы хотели…

— Довольно. Не желаю слышать о твоей смертной похоти. Ты не сумел выполнить простейший приказ, Индрига. И сейчас ты за это умрешь.

— Господин…

— На твоем месте я бы уже бежал.

Индрига опустил передатчик. Звук шагов убийцы в доспехах вновь начал приближаться. Заключенный презрительно скривился. Очевидно, проклятый ублюдок вернулся, чтобы довершить начатое.

Наверное, услышал мой шепот…

Индриге требовался свет. Он включил подствольный фонарь и выскочил из укрытия. Луч света прорезал темноту перед ним, как копье.

Гигантская фигура в доспехах поспешно развернулась, без сомнения защищая свисавшую с плеча ведьму. Дробовик Индриги рявкнул: раз, другой, третий. С каждым выстрелом из дула вылетал град картечи, стучавший по керамитовой броне.

Талос повернулся к Индриге в ту секунду, когда вместо очередного выстрела раздался сухой щелчок. Эвридика на его левом плече не пострадала — Астартес вовремя прикрыл ее. Огромный болтер выпалил всего один раз. Повелитель Ночи целился низко, и снаряд угодил Индриге в живот. Болт взорвался секундой позже, разбросав ошметки бывшего преступника по проходу. Самый большой кусок, состоявший из груди, рук и вопящей головы Индриги, прожил еще двенадцать мучительных секунд. Талос, не обращая внимания на крики, поднял ручной вокс, который выронил умирающий заключенный.

— Пророк, — сказал голос на другом конце канала связи.

— Рувен, — мягко произнес Талос, — брат мой. Давно мы с тобой не виделись. Я должен был узнать твой корявый почерк, когда четверо так называемых богов пытались заморочить мне голову.

— Сейчас я Рувен из Черного легиона, Око Воителя. Уверяю тебя, Талос, ты и понятия не имеешь, о чем говоришь.

— То же самое утверждает Вознесенный. Я устал от тявканья оскверненных и падших. Воитель предавал другие легионы и раньше, но это слишком нагло и грубо даже для него.

— Как скажешь, брат. У тебя нет никаких доказательств его участия, кроме пробитого нагрудника. И кому до этого есть дело? Вознесенному? Но он — ручной пес Абаддона и всегда был им. Одно отделение Повелителей Ночи, угодившее в западню, не остановит грядущий Крестовый Поход.

У ног Талоса Индрига испустил дух. Последовавшая за этим тишина не понравилась Талосу, потому что вопли смертного глупца доставляли ему странное удовольствие.

— Твой бандит-фанатик подох, — сказал Талос, отступая от трупа.

— Я не собираюсь проливать над ним слезы. Скажи, как ты смог с такой легкостью отказаться от даров Четверых? Неужели они не предложили ничего соблазнительного? Ты не почувствовал искушения даже на секунду?

— Я все еще не понимаю, зачем вы заманили меня сюда, брат, — сказал Талос, глядя на человеческие останки у себя под ногами. — Ты должен был знать, что я никогда не оставлю легион.

— Восьмой легион слаб. Вознесенный хочет избавиться от тебя; ты не слишком-то любишь своих братьев; и, что важнее всего, сам Абаддон заинтересовался тобой. Неужели это ничего для тебя не значит? Как такое возможно?

Талос уже шагал к выходу. Он снял Эвридику с плеча и, не замедляя шага, осторожно взял ее на руки.

— Когда мы встретимся в следующий раз, я убью тебя, Рувен.

Повелитель Ночи нашел навигатора, которой суждено было сыграть ключевую роль в грядущих событиях, — и чуть не потерял ее пару дней спустя. Вдобавок эта идиотская авантюра едва не лишила его Септимуса. И все еще могла стоить Септимусу жизни, если раб не переживет предстоящих операций.

Расточительность. Расточительность за гранью понимания.

— Запомни мои слова, Рувен: не важно, ходишь ты в любимчиках Разорителя или нет, я тебя уничтожу.

— Почему ты отказал Четверым? Ответь мне, Талос.

— Потому что я сын своего отца.

Талос отшвырнул вокс и пошел дальше.

— Приятно было пообщаться с тобой, брат. Мне недоставало твоей незамысловатой искренности и прямодушия. Талос? Талос?

Поднимаясь по лестнице на следующий уровень, Талос почувствовал, как Эвридика зашевелилась у него на руках.

— Благодарю вас, — тихо сказала девушка.

Ответа у Талоса не нашлось. Ее слова оказались слишком непривычными.

Часть вторая Древняя война

Настанет время, когда наш Легион рассеется меж звезд. Когда другие станут искать союза с Силами, что мы отвергли. Пути грядущего сокрыты от меня, И вам придется в одиночестве ступить на эти тропы. Но я знаю вот что. Война, что нашу кровь воспламеняет, За десять тысяч лет не завершится. Пустите кровь Империуму. Сокрушите Трон. Не знайте жалости. Но будьте осторожны — ведь Древняя Война Не принесет предателям единства. И верить можно только вашим братьям по легиону. Больше Не доверяйте никому! Примарх Конрад Кёрз

XI Три недели спустя

Раб прислушивался у двери.

В комнате кто-то двигался. Металлическая переборка глушила звуки. Раб поднял руку, к которой так пока и не успел привыкнуть, и набрал нужную комбинацию. Изнутри донесся звонок. Шаги приблизились, и дверь с шипением отъехала влево. В проеме показался другой раб.

— Септимус, — с улыбкой сказал обитатель комнаты.

— Октавия, — отозвался Септимус. — Время пришло.

— Я готова.

Двое слуг легиона вместе зашагали по затемненным коридорам той части «Завета», что предназначалась для смертных. Полоски люминофора под потолком здесь были вечно настроены на полумрак. Достаточно, чтобы видеть, даже для тех, кто не родился в бессолнечном мире, — и все же даже вечерние сумерки на большинстве планет были светлее.

Октавия все еще не могла удержаться от того, чтобы каждые несколько секунд не коситься украдкой на Септимуса. Операции провели недавно, и его кожа только приспосабливалась к аугментике. Там, где имплантаты и плоть встречались, все еще виднелись красные воспаленные участки. Вместо левого глаза, который Септимус потерял во время атаки на «Громовой ястреб», теперь красовалась фиолетовая линза в бронзовой оправе, закрывавшей висок и скулу.

Дочь навигаторского Дома, Октавия не раз видела аугментические протезы при дворах Терры. В том числе и те, что были у ее отца. По общим стандартам, Септимус еще сравнительно легко отделался. Его имплантаты оказались всяко лучше той дешевой аугментики из серии «отрежь и пришей», которую могли себе позволить многие вполне обеспеченные граждане Империума.

Тем не менее девушка понимала, что все это нисколько не утешает Септимуса. Она искоса смотрела, как раб нажимает на дверной рычаг затянутой в перчатку рукой — рукой, которую он потерял заодно с глазом. Октавия пока не видела аугментической кисти и предплечья, зато слышала глухое гудение сервомоторов и приводов. Кровоподтеки на горле и груди оружейника почти сошли, но походка Септимуса напоминала о недавних ранениях. Хотя раб выздоравливал и за три недели сильно окреп, он все еще держался скованно и явно чувствовал боль. Он двигался, как старик в зимнюю стужу.

Они шагали по нижним палубам «Завета», отведенным для смертных. Октавия сомневалась, что когда-нибудь сумеет привыкнуть к здешнему… обществу. В отличие от верхних палуб, где жили ценные рабы и офицеры, эти темные переходы заселял второсортный сброд. Они ютились в каютах, как и экипаж любого другого военного судна, но многолетняя служба Повелителям Ночи исказила и сам корабль, и его обитателей. Октавии они напоминали паразитов, кишащих в темноте.

Вдалеке, в одном из бесчисленных запутанных коридоров, кто-то закричал. Октавия вздрогнула, услышав это. Септимус нет.

Пока два раба пробирались по широкому стальному переходу, дорогу им пересекла закутанная в плащ фигура, двигавшаяся практически на четвереньках. Существо метнулось поперек коридора и исчезло в соседнем проходе. Октавия предпочитала не знать, кто или что это было. Из щелей в металлическом потолке капала холодная вода. Капли падали нерегулярно, создавая неровный ритм. Где-то наверху был пробит охладитель — еще одна дыра в корабельных венах, медленно истекавшая ледяной влагой сквозь ржавые раны. Такое встречалось здесь часто. Сервиторы-ремонтники никогда не добирались до нижних палуб.

— Зачем мы пошли этой дорогой? — тихо спросила девушка.

— Потому что у меня здесь дела.

— Зачем эти люди вообще здесь? Астартес охотятся на них для развлечения?

— Иногда, — ответил Септимус.

— Ты шутишь?

Октавия знала, что Септимус не шутил, и вообще не понимала, зачем завела этот разговор.

Раб улыбнулся, и девушка чуть не споткнулась. Прошел почти месяц с тех пор, как Октавия в последний раз видела его улыбающимся.

— Они способны принести пользу, знаешь ли. Будущие оружейники. Или сервиторы. А проштрафившихся офицеров однажды можно использовать на посту с меньшей ответственностью.

Девушка кивнула. Тем временем они подошли к чему-то отдаленно напоминавшему рыночный ларек. Конструкция была сделана из обломков металла, вкривь и вкось пристроенных к стене коридора.

— Вам нужны батареи? — прохрипел усеянный фурункулами человек, сидевший в лавке. — Батареи для ручных ламп. Свежезаряженные на огне, проработают по меньшей мере месяц.

Октавия оглядела его морщинистое, костлявое лицо с глазами, затянутыми молочной пленкой катаракт.

— Нет. Нет, спасибо.

Девушка предполагала, что в глубинах «Завета» деньги ни к чему, но и менять тут на товар было нечего. К тому же Октавия не понимала, для чего они остановились здесь. Девушка оглянулась на Септимуса. Тот не заметил этого, поглощенный разговором со стариком в поношенной служебной униформе.

— Иеремия, — позвал он.

— Септимус?

Старик поклонился с явным почтением:

— Я слышал о выпавших тебе испытаниях. Разреши?

Септимуса при этом вопросе передернуло. Тем не менее он ответил:

— Да, пожалуйста.

Раб нагнулся к старику, и тот ощупал его лицо дрожащими руками. Кончики пальцев мягко огладили воспаленную кожу, незажившие кровоподтеки и новые протезы.

— Похоже, дорогие.

Старый раб улыбнулся, показав черные дыры на месте нескольких зубов.

— Приятно видеть, что хозяева все еще ценят тебя.

Он убрал руки.

— Видимо, да. Иеремия, это Октавия. — Септимус указал на нее затянутой в перчатку рукой.

— Моя госпожа, — поклонился старик так же низко, как кланялся Септимусу.

Не зная, что сказать, девушка выдавила улыбку и произнесла:

— Привет.

— Разрешите?

Октавия напряглась, так же как Септимус минутой раньше. Она могла пересчитать по пальцам те случаи, когда другой человек касался ее лица.

— Вы… лучше не стоит, — тихо сказала она.

— Не стоит? Хм. Судя по голосу, ты красотка. Она красотка, Септимус?

Септимус не ответил на вопрос. Вместо этого раб отрезал:

— Она навигатор.

Руки Иеремии отдернулись, а пальцы робко поджались.

— О. Не ожидал. Что привело вас сюда? — спросил старик у Септимуса. — Вам ни к чему рыться в отбросах, как нам здесь, внизу, так что, думаю, вы явились не за моим отборным товаром?

— Не совсем. Пока я отходил от ран, — сказал Септимус, — у рожденной в пустоте был день рождения.

— Верно, — кивнул Иеремия, рассеянно перекладывая по прилавку почерневшие от огня батареи, безделушки на нитках и импровизированные инструменты. — Ей уже десять. Кто бы мог подумать, а?

Септимус осторожно почесал висок. Скрытые перчаткой пальцы погладили воспаленный шрам там, где бронзовая пластина соединялась с кожей.

— У меня для нее подарок, — сказал он. — Ты сможешь передать ей это от меня?

Оружейник сунул руку в висящий на поясе кошель и вытащил серебряную монету. Октавия не смогла разобрать деталей чеканки — большую часть скрывали пальцы Септимуса, — но то, что было видно, смахивало на какую-то башню. Старик некоторое время стоял неподвижно, ощупывая холодный и гладкий кругляш, который Септимус опустил ему в ладонь.

— Септимус… — сказал он, понизив голос почти до шепота. — Ты уверен?

— Уверен. Передай ей вместе с печатью мои наилучшие пожелания.

— Передам.

Старик сжал пальцы, пряча монету. Октавия отметила, что в жесте, кроме благоговения и заботы о сохранности артефакта, было и мучительное отчаяние. Так прижимаются к брюху волосатые лапки подыхающего паука.

— Никогда не держал ни одной из них в руках, — признался слепой. — Помолчав, он добавил: — Не смотри на меня так — я не собираюсь присвоить ее.

— Я знаю, — ответил Септимус.

— Да пребудет с тобой благословение и впредь, Септимус. И с тобой, Октавия.

Они попрощались с торговцем и двинулись дальше.

Когда спутники миновали несколько поворотов и старик уже не мог их услышать, Октавия откашлялась.

— Ну? — спросила она.

Загадочный подарок заставил ее на время забыть о собственной судьбе.

— Что «ну»?

— Ты собираешься рассказать мне, что это было?

— Время в космосе течет с разной скоростью. Ты навигатор, так что знаешь об этом лучше многих других.

Конечно, Октавия знала. Взглядом девушка дала понять Септимусу, что ждет продолжения. Она обратила внимание на то, как искусственный глаз ее спутника с жужжанием ворочается в глазнице, пытаясь повторить выражение неповрежденной части лица.

— На этом корабле есть одно существо, более значимое, чем другие. Мы зовем ее рожденной в пустоте.

— Она человек?

— Да. Вот почему она важна. Великая Ересь гремела десять тысячелетий назад. Но для «Завета» прошло меньше столетия. Меньше ста лет с того дня, когда ударный крейсер ворвался в небеса Терры вместе с величайшим флотом за всю историю — с армадой Воителя, Хоруса Избранного.

Октавия почувствовала, как от слов Септимуса по спине побежали мурашки. Все это еще было внове для нее: и «Завет», и измена Золотому Трону. Девушка не решилась бы даже описать собственное положение на корабле, потому что тогда пришлось бы признать свершившийся факт предательства. И вот теперь приходится слушать о том, что судно, на борту которого она сейчас находится, участвовало в последнем сражении Ереси. «Завет» атаковал Терру вместе с другими кораблями Хоруса — причем всего несколько десятилетий назад по внутреннему времени корабля. Октавия снова вздрогнула. От богохульства бросало в холод и одновременно сладко замирало сердце. Она жила на самой кромке мифа. Другая, великая эпоха укрыла ее своей тенью, и в присутствии Астартес кровь быстрее бежала по жилам. Они были куда более живыми и яркими, чем все, кого ей доводилось знать прежде. Их ярость была горячей, горечь холоднее и ненависть куда глубже…

И то же самое относилось к «Завету». До того как Септимус заговорил, Октавия не могла выразить это ощущение словами. Но она чувствовала корабль. Чувствовала оскорбленную гордость в реве его двигателей, похожем на неумолчный рык раненого зверя. Теперь она поняла почему. Ересь не была для Восьмого легиона мифом, каким-то давним мятежом, больше похожим на легенду, чем на реальную историю. Нет. Она была воспоминанием. Совсем недавним, выжженным в памяти Астартес, как ожоги от орудийного огня, пятнавшие железную шкуру их корабля. «Завет» нес отметины проигранной войны, и его экипаж делил с ним горькую память. Поражение навеки заклеймило их судьбы.

Не прошло и нескольких десятков лет с той поры, когда корабль обрушил яростный огонь на поверхность Терры. Несколько десятилетий назад находящиеся на его борту Астартес шагали по имперской земле, выкрикивая приказы и убивая верных защитников Трона, и их болтеры ревели в тени башен колоссального дворца Бога-Императора.

Для этих Астартес Ересь не была ни легендой, ни древней притчей. Недавнее воспоминание, искаженное причудами времени в варпе.

— Ты выглядишь так, будто у тебя закружилась голова, — заметил Септимус.

Девушка, сама того не замечая, замедлила шаг. На озабоченный взгляд непохожих глаз Септимуса, живого и аугментического, она ответила слабой улыбкой.

Оружейник добавил:

— Это легче понять, если вспомнить, где швартуется «Завет».

— В Оке Ужаса, — медленно кивнула Октавия.

— Именно. Око Ужаса. Рана в ткани нашей реальности. Там правит варп.

Даже будучи навигатором, одной из немногих, кому генетическое отклонение позволило прозревать в Море Душ и узнать варп ближе, чем любому другому смертному, Октавии сложно было представить Око Ужаса. Истории о кораблях, пропавших в варпе на годы и десятилетия и появившихся в реальности за несколько недель до отлета, были неотъемлемой частью навигации сквозь Имматериум. Когда корабли погружались во вторую реальность, они подчинялись извращенным законам варпа.

Но и зная все это, Октавия с трудом могла вообразить столь огромный промежуток времени. Десять тысячелетий здесь — и всего лишь несколько десятков лет там. От такой разницы кружилась голова.

— Я понимаю, — неуверенно произнесла она. — Но при чем здесь твой подарок?

— Рожденная в пустоте уникальна, — ответил Септимус. — За те десятилетия, что прошли для «Завета» со времен Великой Ереси, она единственная родилась на борту корабля.

Заметив вопросительный взгляд девушки, он объяснил:

— Ты должна понять. Даже при полностью укомплектованной команде рабов на судне находилось не так уж и много. Экипаж «Завета» всегда был малочисленным и элитным. Это корабль Астартес. А когда все начало приходить в упадок… Короче, она единственная. Вот и все, что имеет значение.

— Так что же ты ей подарил?

— Печать. Ты получишь такую же этой ночью, после операции. Не потеряй ее. И никому не отдавай. Только с ней ты сможешь чувствовать себя в безопасности на палубах «Завета».

Девушка улыбнулась привычному выражению. Все члены экипажа ударного крейсера говорили «этой ночью» и никогда «сегодня».

— Если печать так важна, зачем ты отдал ее рожденной в пустоте?

— Поэтому и отдал. На каждой печати вырезано имя одного из Астартес. А на самых редких и ценных нет имени, и это значит, что владелец такой печати находится под защитой всего легиона. В древности каждый раб прислуживал одному воину. У этих слуг были печати с именами хозяев, чтобы указать, кому они принадлежат, и помешать другим Астартес нанести вред такому ценному рабу. Печати мало значат сегодня, когда почти никто не чтит обычаи старины. И все же остались такие, кто признает их значение. В том числе и мой господин.

— Ты хочешь, чтобы она была под защитой?

— Большинство Астартес даже не знают о ее существовании, а если бы и знали, им было бы все равно. У полубогов другие заботы. Но она — талисман для простых смертных «Завета». — Септимус вновь улыбнулся. — Она — залог удачи, если можно так выразиться. Моя печать будет означать, что она под защитой Талоса. И тот, кто встретит ее, будет это знать. А тот, кто попытается причинить ей вред, умрет от его руки.

Девушка задумалась о его неожиданной щедрости, и итог размышлений ей не понравился.

— А что насчет тебя? Без печати…

— Приоритеты.

— Что?

— Приоритеты, Октавия. Думай о своем будущем, а не о моем.

Раб кивнул на темную запертую дверь в конце коридора:

— Мы пришли.

— Ты подождешь меня? — спросила она. — Подождешь, пока это кончится?

— Нет. Мне надо забрать Первый Коготь с поверхности через час. — Он заколебался. — Извини. Если бы я мог…

— Ничего страшного.

Девушка прикоснулась к полоске металла, обхватившей лоб. Странно, что к такому можно привыкнуть. С улыбкой она добавила:

— До скорой встречи.

Септимус кивнул, и навигатор вошла в апотекарион. Как только двери открылись, сервиторы-хирурги ожили и засуетились. Септимус наблюдал за ними, пока дверь с лязгом не захлопнулась. Знакомое зрелище, учитывая, что он долгие недели провел под их присмотром.

Когда Октавия скрылась, раб проверил свой наручный хронометр и торопливо направился в обратный путь. Война на поверхности Крита вновь призывала его.

Октавия вышла два часа спустя. Полоска металла на ее лбу уступила место черной шелковой повязке. Повязку ей заранее вручил Септимус. Шелковая ткань аккуратно закрывала третий глаз.

В кармане девушки был серебряный медальон легиона, который она получила от безымянного Астартес, наблюдавшего за операцией. За все два часа Повелитель Ночи не сказал ей ни слова.

Девушка покрутила медальон в руках. На металле была отчеканена все та же башня. Шпиль улья. Скорей всего, где-то на Нострамо. На другой стороне проступало лицо, стертое временем, и едва различимая надпись: «Ave Dominus Nox».

Это она смогла прочесть, потому что надпись была на высоком готике, а не на нострамском. «Да здравствует Повелитель Ночи». Лицо, должно быть, принадлежало их отцу — Ночному Призраку. Долгое мгновение девушка вглядывалась в сглаженные временем черты, а затем положила монету в карман.

Всматриваясь в темноту, Октавия подавила дрожь испуга. В первый раз она очутилась за пределами своей комнаты без сопровождающего. При мысли об обратной дороге по черным кишкам «Завета» по ее телу пробежал озноб. Печать в кармане куртки была слабым утешением. Кто может поручиться, что обитателям нижних палуб не все равно, есть у нее монета или нет?

Ручной вокс Октавии затрещал. Девушка сразу поняла, кто это. Лишь два человека связывались с ней по воксу, и Септимус сейчас был на поверхности планеты.

— Привет, Этригий, — сказала она.

— Ты придешь этой ночью на следующее занятие?

Девушка огладила шелковую бандану, и на губах ее появилась проказливая улыбка.

— Да, навигатор, — ответила она.

— Я сейчас же вышлю сервиторов, — отозвался Этригий.

Октавия ощупала монету в кармане и снова вгляделась в темноту коридора.

— Не нужно, — сказала она и быстро зашагала вперед, в такт беспокойно колотящемуся сердцу.

Глаза, которых Октавия не могла видеть, но чей тяжелый взгляд ощущала затылком, следили за тем, как навигатор идет по черным переходам проклятого корабля.

Задолго до того, как Талос удостоился чести носить боевую броню Восьмого легиона Астартес, он беспризорным мальчишкой скитался по улицам родного города-улья на Нострамо. Эта жизнь проходила во мраке, и суть ее заключалась в том, чтобы избежать более крупных хищников и тщательно выбрать слабую добычу.

Он знал, что позже вступит в ряды легиона, и это знание приносило ему боль. Нострамо уже позабыл те уроки, что преподали ему когти Ночного Призрака. Не успело пройти и несколько лет после того, как великий Конрад Кёрз вознесся в небеса, чтобы сражаться рука об руку с Отцом-Императором, а оставленный им мир вновь начал скатываться в бездну порока.

Уличные группировки делили территории в фабричных и жилых кварталах; местные царьки возвещали о своем правлении рунами, намалеванными на стенах, или — по примеру самого Призрака — останками врагов, выставленными на всеобщее обозрение там, где жили родичи и друзья жертв.

Талос знал Ксарла еще в те дни. Они выросли вместе — сыновья матерей, потерявших мужей в стычках враждующих группировок преступного мира. Эти войны начались тогда, когда тень Ночного Призрака превратилась в страшную сказку из прошлого. Еще до того, как им исполнилось по десять лет, мальчишки стали искусными ворами и членами банды, объявившей их жилой сектор своей территорией.

К тому времени, как им стукнуло тринадцать, оба уже были убийцами. Ксарл прикончил двоих парней из вражеской группировки, нашпиговав их тела свинцом из автоматического пистолета. Ему потребовались обе руки, чтобы удержать пистолет, а звук выстрела… Оглушительный грохот, взорвавший тишину.

Талос был рядом, когда Ксарл открыл счет убитым, но в ту ночь сам он крови не пролил. Первый труп числился за ним уже год. Владелец магазина попытался поколотить мальчишек за то, что они украли еду. Талос отреагировал прежде, чем успел осознать, что делает. Первобытные инстинкты перехватили контроль, и торговец рухнул на пол своей лавчонки, задыхаясь и кашляя, с ножом Талоса в сердце.

Даже теперь, больше столетия спустя по времени Талоса и через десять тысяч лет по галактическому времени после того, как старик испустил последний вздох, Талос помнил сопротивление клинка, вошедшего в плоть.

Оно навсегда осталось с ним, это чувство. Царапающий звук и неловкий поворот ножа, когда первый удар угодил в ребро. Затем клинок быстро погрузился, скользнув между ребрами, и остановился с тошнотворным мясным хлюпаньем.

Кровь хлынула у старика изо рта, брызнула вперед. Талос почувствовал капли смешанной с кровью слюны на своих щеках и губах. Часть попала в глаза.

Мальчишки в панике кинулись прочь. Ксарл полурыдал-полусмеялся, а Талос бежал в потрясенном молчании. Как и всегда, они нашли убежище на улицах города. Эти темные улицы стали для них приютом, куда более близким, чем родные дома. Мальчишки знали все потаенные ходы, все места, пригодные для засады, и тысячу способов превратиться в невидимок.

Вот такие уроки Талос забрал с собой к звездам, когда пришел и его черед вознестись. На эти инстинкты он полагался, бесшумно пробираясь по ночным улицам городов на сотнях и сотнях планет.

В голосе Узаса, раздавшемся из вокс-передатчика, звенело возбуждение:

— Я нашел «Рино» Черного легиона. Это груда обломков. Будем знать, что произошло с отделением Ульфа.

— Есть выжившие? — спросил Талос.

— Даже трупов нет.

Все уловили разочарование в его словах. Трупы означали броню, а броня означала спасение.

— Обширные повреждения от лазерного огня.

— Скитарии, — вмешался Кирион.

Элитная пехота Механикус. Это имело смысл — ни у каких других частей не было лазерного оружия, способного уничтожить БТР Астартес.

— Вы это слышите? — спросил Узас. — Я слышу что-то.

— Поразительно точное описание, — хмыкнул Кирион.

— Я тоже слышу, — перебил его Ксарл. — Расстроенный вокс, обрывки переговоров на других частотах. Между другими отделениями.

— Из Черного легиона? — спросил Талос.

— Нет, — ответил Ксарл. — Думаю, это наши.

Талос двигался по развалинам мануфактории, прислушиваясь к разговорам товарищей. В красное поле визора вплывали заглохшие механизмы, остановившиеся ленты конвейеров, высокая крыша с разбитыми окнами. Еще недавно их украшали витражи из цветного стекла: изображения Императора в образе Бога-Машины, сошедшего на древний Марс. Теперь сквозь дыры смотрело ночное небо.

Звездный свет погрузил здание со всеми его горгульями в серебряное безмолвие. Что бы здесь ни выпускали, производство уже не восстановить. Фабрика превратилась в гробницу.

— Вокс барахлит, — сказал Кирион. — Тоже мне великое открытие. Все оставайтесь на местах. Я свяжусь с Воителем и передам ему новости.

— Заткнись, болван, — рявкнул Ксарл. — Талос?

— Я здесь.

— Частота «Алый шестнадцать-один-пять». Ты это слышишь?

Вокс-передатчику шлема потребовалось несколько секунд, чтобы просканировать ближайшие частоты. Талос продолжал двигаться по зданию фабрики, держа болтер и меч наготове. Вскоре на пределе слышимости зазвучали голоса.

— Я слышу, — передал он остальным.

— Что будем делать? — спросил Кирион, позабыв про шутки.

Он тоже услышал.

— Это Седьмой Коготь.

Последовала недолгая пауза, в течение которой Кирион, вероятно, сверялся с показаниями ауспика.

— Оружейная фабрика к западу от нас.

Талос неспешно проверил свой болтер, шепча молитву машинному духу оружия. Вокс-связь на Крите была прерывистой и ненадежной — ее постоянно глушили Механикус, владевшие более продвинутыми технологиями. С того момента, как войска Воителя произвели высадку, они поневоле успели привыкнуть к помехам и обрывам связи между частями.

Флот на орбите Крита был избавлен от того воя, что стоял в воксе на поверхности мира-кузни, а вот десантировавшимся частям приходилось слушать непрерывный скрежет и треск кода, искажавшего их сигналы. Даже вокс-передачи, ведущиеся через ретрансляторы судов на орбите, постоянно подвергались нашествиям призрачных голосов. Сигналы запаздывали порой на несколько часов. Уж много раз войска попадали впросак, получая ориентировки и приказы, устаревшие на полдня.

— Они пробуют другие частоты, чтобы вызвать подкрепление, — предположил Талос.

— Я тоже так считаю, — согласился Кирион.

— Вознесенному не понравится, если мы не подчинимся приказу об эвакуации, — самодовольно заявил Узас.

Голос его был скрипучим и низким. Талос с усилием выкинул из головы образ своего двойника: изуродованного, окровавленного, говорившего таким же голосом. «Кровь для Кровавого Бога, — хрипел он в видении. — Души для Пожирателя Душ… Черепа для Трона Черепов…»

— Плевать на Вознесенного, — сказал Ксарл.

— Мы идем на помощь Седьмому Когтю, — подытожил Талос, уже активируя движением глаза нужную нострамскую руну и открывая другой канал. — Септимус.

— Да, господин. — Сигнал был отрывистым, голос раба терялся в треске помех. — Эвакуация ориентировочно через четырнадцать минут. Лечу к вам.

— Изменение планов.

— Не спрашиваю, что произошло, хозяин. Просто скажите, что надо сделать. Это не «Опаленный», а транспортник, так что мои возможности ограничены.

— Не беда. Двигайся на максимальной скорости к нашей позиции, затем действуй по протоколу эвакуации в боевых условиях, затем как можно быстрее доставь нас к нужной точке. Кирион уже передает тебе координаты.

— Господин… Эвакуация в боевых условиях? Разве сектор не зачищен?

— Зачищен. Но ты должен перебросить Первый Коготь и наш «Лэндрейдер» в зону боевых действий к западу отсюда.

— Как прикажете, господин.

Талос услышал, как Септимус набирает в грудь воздуха. Смертный знал, что Вознесенный отдал приказ о возвращении на орбиту.

— Знаете, я передумал. Я все же спрошу. Что у вас происходит?

— Седьмой Коготь завяз. Мы их вытащим.

— Простите, господин, я задам еще один вопрос. С чем именно столкнулся Седьмой Коготь, если для поддержки понадобился Первый Коготь и «Лэндрейдер»?

— С титаном, — ответил Талос. — А теперь поспеши.

XII Седьмой Коготь

Улицы содрогались от его поступи.

Десятки окон, выходивших на проспект, разбились вдребезги, и осколки дождем засыпали тротуар. Грохот, с которым когтистые лапы вышагивали по земле, был даже не самой громкой частью спектакля. Его перекрывал скрежет гигантских суставов — пронзительный механический визг, разрывавший воздух по мере приближения монстра. А еще оглушительней был нестройный вой его утыканных пушками рук — стон сжигаемого воздуха, который орудия втягивали перед залпом, и рев огня, кровавым рассветом заливавшего ближайшие улицы во время выстрела.

Адгемар из Седьмого Когтя ползком пробирался через груды щебенки, которые еще несколько секунд назад были жилым блоком. Его визор потрескивал и шел полосами помех. После удара по шлему данные стало невозможно считывать. Даже жизненные показатели превратились в невнятную и бесполезную мешанину знаков. Выругавшись, он сорвал шлем, доверяясь природным чувствам. Воздух загустел от пепла и ритмически вздрагивал в такт шагам титана. Чудовище все еще продвигалось по проспекту и сейчас вновь наводило орудия. Ростом семнадцать метров и примерно такой же ширины, оно склонилось над дорогой, практически закупорив улицу, — огромные плечи пробивали дыры в зданиях по обе стороны проспекта.

Астартес знал, что под этими бронированными плечами скрываются несколько членов команды, суетящихся над реактором и бормочущих бессмысленные молитвы Императору в образе Бога-Машины. Тот факт, что Повелитель Ночи не мог до них добраться или даже причинить им хоть какой-то ущерб, раздражал Адгемара безмерно. Он злобно уставился на песью башку титана, представляя трех рассевшихся внутри пилотов, примотанных к контрольным креслам проводами и ремнями безопасности.

Как они, должно быть, смеются сейчас…

Горло и легкие Адгемара сжались, пытаясь уберечь Астартес от пыли, словно она была ядовита. Не обращая внимания на эту биологическую реакцию, Повелитель Ночи с трудом поднялся на ноги и перебежал за уцелевшую стену ближайшего здания. Улица, еще недавно бывшая главной транспортной артерией этого жилого сектора, превратилась под гневом титана в груду развалин. Одно из его орудий — скрюченный правый кулак — представляло собой чудовищную многоствольную пушку, выпускавшую сотни болтерных снарядов в секунду. Каждый снаряд пробивал метровую дыру в стальных и каменных стенах, окружавших «Пса войны». Учитывая, что за минуту из пушки вылетали тысячи снарядов, разрушения не удивляли Адгемара. Он удивлялся лишь тому, что еще жив.

Большинству воинов его отделения повезло гораздо меньше.

Раздался режущий ухо звон, напоминавший бой надтреснутых колоколов, которые сзывали адептов Бога-Императора к утренней молитве. Адгемар напружинил мускулы и замер в полной неподвижности. Это был эхолокационный пульс ауспика титана. Если воин шевельнется, проклятая машина его засечет. Беда, даже если чудище почует тепло, исходящее от его боевой брони… но Адгемар надеялся на то, что системы титана настроены на поиск более крупной добычи.

В пятидесяти метрах ниже по дороге стоял титан. Чудовищную машину заслоняли от лунного света две башни, избежавшие первого приступа его гнева. «Пес войны» опирался на две лапы с выгнутыми назад коленными суставами и поводил налево и направо волчьей мордой-рубкой. Сервомоторы шеи издавали при этом тоскливый и заунывный вой.

Следующую атаку Адгемар услышал прежде, чем увидел, — утробный кашель запущенной неподалеку ракеты. Султан свистящего дыма вырвался со второго этажа разрушенного здания и пронесся через улицу. Повелитель Ночи слегка сместился, чтобы проследить за ракетой. Прищурив глаза, Астартес инстинктивно просчитал курс реактивного снаряда и угол поражения, а также вероятную точку попадания.

Лишенный вокса, он шепнул себе под нос:

— Меркуций, что ты творишь…

Ракета разлетелась облаком искрящейся пыли, угодив в пустотный щит титана. «Пес войны» уже готовил ответный удар. Огромный левый кулак взметнулся вверх под рев сервоприводов.

«Инферно».

Адгемар в мгновение ока нырнул обратно под прикрытие стены. Не потому, что он был на линии огня, а потому, что увидеть залп «Инферно» невооруженным глазом означало ослепнуть на несколько часов. Даже закрыв глаза и отвернувшись, сын Нострамо ощутил, как пронзительный свет проникает под веки и вонзается в сетчатку тысячей игл. Гигантское орудие выпалило с ревом атакующего хищника, испустив во все стороны облако раскаленных паров из теплообменников.

Адгемар выдохнул обжигающий воздух, чувствуя, как от него дерет горло. Даже не глядя, Астартес знал, что струя жидкого химического огня окатила здание, расплавив все, что находилось внутри. Грохот, как ожидал Повелитель Ночи, послышался несколько секунд спустя — арматура здания не выдержала, и постройка рухнула под силой удара.

Игра воображения или он действительно услышал короткий крик в вокс-передатчике шлема, который держал в руках? Был ли это предсмертный вопль одного из братьев?

Меркуций, несомненно, погиб. Попытка повредить титана одной из последних оставшихся ракет была смелым поступком. Смелым, но обреченным на неудачу. Разнести титана в клочки, когда его многослойные щиты отключены, — это одно. Но вот дезактивировать щиты — совсем другое.

Адгемар подвесил шлем на магнитный зажим на поясе и потянулся за вспомогательным воксом в набедренной сумке. Наушник показался неудобным — Адгемар слишком привык к сенсорным усилителям своего шлема.

Повелитель Ночи сомневался, что, кроме него, есть выжившие, но попробовать стоило.

— Седьмой Коготь, отвечайте.

— Адгемар?

— Меркуций?!

— Да, брат-сержант.

— Как, во имя бездны, ты ухитрился выжить?

Адгемар с трудом заставил себя говорить тише — в голосе звенело недоумение.

— Вы видели, как эта штука в меня выпалила?

— Видел и был уверен, что ты погиб.

— Еще нет, сэр. Я произвел тактическое отступление. На большой скорости.

Адгемар подавил смех:

— Так ты бежал.

— Бежал и бросился с третьего этажа в южном крыле здания. Мои доспехи выглядят так, словно по ним проехался танк, и я потерял пусковую установку. Адгемар, нам надо добраться до «Рино». Плазменная пушка…

— Не справится с титаном класса «Пес войны».

— У вас есть идеи получше?

Завывающий оркестр колоссальных сервомоторов вновь двинулся по проспекту. Адгемар рискнул высунуться из-за стены.

— Плохие новости. Ты в секторе обзора?

— Я на соседней улице, сэр. Я не вижу монстра.

— Он нашел «Рино».

Так и было. Титан, до отвращения похожий сейчас на хищника джунглей, яростно таращился на припаркованный в узкой аллейке БТР Седьмого Когтя. Падение последнего здания обнажило темный бронированный корпус машины. Щебенка рассыпалась по крыше транспортера, оставив царапины металлически-серого цвета там, где содрала синюю краску.

— У меня есть идея, — передал Адгемар.

— Адгемар, сэр, со всем уважением… нам надо выбираться отсюда. В такой смерти нет чести.

— Помолчи. Если мы сможем дезактивировать его щиты…

— «Если» в этом случае не сработает, сэр. Если бы мы могли летать или мочиться плазмой, мы бы тоже с ним покончили. Но этого не произойдет.

— Подожди. Он снова движется.

Вой гигантских механизмов усилился. Адгемар наблюдал за происходящим, шепча молитву машинному духу «Рино» — верного транспорта, который провез воинов Седьмого Когтя по бесчисленным полям сражений. Повелитель Ночи знал его кабину так же хорошо, как собственную броню. Астартес мог угадать настроение машины по ворчанию двигателя и чувствовал ее дерзкий нрав в звоне и грохоте каждого выстрела, отраженного стальной шкурой.

Имя «Рино» на высоком готике было «Carpe Noctum» — «Лови ночь».

БТР, который возил Седьмой Коготь со времен основания легиона на доимперской Терре, погиб позорной смертью, испустив долгий и тяжкий стон терзаемого металла. Титан «Пес войны» постоял с полминуты, размазывая «Рино» когтистой правой лапой по уличному покрытию. Самая большая несправедливость заключалась в том, что БТР погиб так бесславно лишь из-за желания имперских техников сберечь боезапасы титана.

«Вы заплатите за это, — поклялся Адгемар. — За это вы умрете в корчах, захлебнувшись в собственной крови».

Титан наконец-то вытащил лапу из обломков. Куски искореженного металла свисали с его когтей. Рядом с ним, в черной тени колосса, раздавленный корпус «Carpe Noctum» выглядел особенно жалким. Невозможно было совместить образ несчастной развалины с упрямым и гордым «Рино», который тысячу и больше раз нес Адгемара в сражение.

Седьмой Коготь был мертв. Сердцем и душой. Даже если им с Меркуцием каким-то образом удастся пережить следующие несколько минут, то придется влиться в один из оставшихся Когтей поредевшей десятой роты.

Адгемар наблюдал за тем, как громыхающий титан движется по проспекту, поворачиваясь налево и направо и приближаясь с каждым шагом.

— Меркуций…

— Да, брат-сержант.

Никакой я после этого не брат-сержант.

— Мы должны найти Руна и Хазъярна. У них были мелтабомбы.

«Пес войны» прогремел мимо.

Адгемар замер, прижавшись спиной к стене. Туша титана закрыл луну, и на Повелителя Ночи упала гигантская тень. Чудовище стояло всего лишь в тридцати метрах от него. Поршни шипели, из огромного корпуса со свистом вырывался сжатый воздух — дыхание разгорячившегося на долгой охоте зверя. Затем титан повернулся спиной к Повелителю Ночи: он сканировал улицу, выискивая новые цели. Снова раздался глухой звон — эхолокационный ауспик титана пытался засечь движение или тепло. Волк вынюхивал добычу.

— Повторите, сэр.

— Рун и Хазъярн. У них были наши мелтабомбы.

— Они бесполезны, пока щиты титана работают. Вы это знаете.

— Они — наш единственный шанс. Мы можем заминировать улицу впереди титана. У тебя что, есть дела поважней или ты явился сюда облаченным во тьму, только чтобы сдохнуть вместе с остальными?

— Мой локатор засек местоположение Руна, сэр. Но не Хазъярна. Вы его видите?

— Я не вижу ничьих сигналов — мой шлем поврежден. Я заметил, как Хазъярн падал, когда на нас обрушился жилой блок. Я знаю, где копать, но нам надо действовать быстро.

— На моем дисплее жизненные показатели у всех на нуле, кроме меня и вас, — сказал Меркуций.

«Ничего удивительного», — подумал Адгемар, следя за тем, как «Пес войны» поворачивается из стороны в сторону вдоль вертикальной оси. Это сопровождалось звуком, похожим на гром в горной долине.

— Сейчас титан смотрит в другую сторону. У нас шестнадцать секунд промежутка между сигналами его ауспика. В первую секунду или две волна пройдет над нами. Двигайся только в течение трех секунд после того, как проклятая штука залязгает. Замри на месте, когда она начнет гудеть.

— Есть, сэр.

Они выждали пару секунд, пока над улицей вновь не пронесся глухой звон. Задрожал воздух. Вылетело еще несколько стекол.

Раз. Два. Три.

— Вперед!

Транспортник по сравнению с «Опаленным» двигался тяжело и неуклюже. Хотя этот вариант «Громового ястреба» и отличался более крепким каркасом в средней секции, «Лэндрейдер» Первого Когтя пришлось перевозить в когтях под корпусом. Вес имел значение. Септимус ощущал это при каждом повороте и крене.

Септимус снизился и повел грузовой катер над самыми крышами жилых блоков. Маневровые двигатели работали на предельной тяге. Если опуститься слишком низко, они рискуют попасть в зону поражения титана прежде, чем засекут его местоположение. А если остаться на большой высоте, ауспик не сможет точно определить координаты вражеской машины.

— Вижу мощный источник термального излучения в конце главного проспекта к северу отсюда.

Голос хозяина прозвучал по воксу. Первый Коготь оставался в своем боевом вездеходе.

— Снижайся и отпускай зажимы в другом конце проспекта. Если тебя убьют во время диверсии, я буду сильно разочарован, Септимус.

Раб ухмыльнулся:

— Хорошо сказано, господин.

Маневровые двигатели транспортника взревели, приняв на себя всю тяжесть судна. Маршевые отключились, когда катер заскользил к земле, пробираясь между развалинами раскуроченных титаном жилых блоков. Воздух почернел от выхлопов.

В шестистах метрах ниже по проспекту титан заметил их появление. «Пес войны» попятился. Его лапы с выгнутыми назад коленными сочленениями превратили движение в неловкий разворот. Руки титана поднялись в смертельном салюте.

— Имперская машина наводится на цель, — передал Септимус по воксу. — Двадцать… Пятнадцать… Десять метров до земли.

— Ave Dominus Nox! — прокричал Кирион по вокс-каналу.

— Доброй охоты, Септимус, — добавил Талос.

— Убираю зажимы!

Освободившись от груза, «Громовой ястреб» взмыл в небо под возмущенный рев двигателей.

На экране его приборной панели вспыхнули руны боевой тревоги.

«Цель обнаружена».

Раб дернул штурвальные рукоятки, и транспортник вошел в сумасшедшую «бочку». С проспекта вслед ему понеслись очереди крупнокалиберных болтерных снарядов. Септимус ударил по двум рычагам сбоку от командного трона, и ускорители протестующе взвыли. На той тяге, которую раб сейчас выжимал из корабля, обычно выходили на орбиту. Двигаться с такой скоростью в атмосфере, да еще и в городе…

Септимус знал «Опаленного». Знал, что его «Громовой ястреб» способен на это и даже на большее. Насчет транспортника он не был так уверен. Катер трясся, скрипел и скулил вплоть до последней заклепки на корпусе.

Башни размытыми пятнами проносились мимо. Септимус набрал высоту и резко развернул машину. Он направил нос корабля на титана внизу. На экране высветились руны обнаружения цели.

Пусковые установки транспортника ожили, контейнеры с ракетами открылись, подобно венчикам цветов.

— Надеюсь, это сработает.

Гусеницы «Лэндрейдера» Первого Когтя пришли в движение, прежде чем танк коснулся земли. Они вращались и завывали, пережевывая воздух, готовые впиться в уличное покрытие.

— Первый Коготь!

Голос донесся из внутреннего вокса танка. Талос активировал руну настройки.

— Адгемар?

— Талос, во имя Ночного Призрака… Что вы здесь делаете?

Рухнув на землю, «Лэндрейдер» подпрыгнул. Его траки уже вгрызлись в бетон. Кирион, занимающий кресло штурмана, развернул огромную машину направо и повел по широкой аллее на параллельную улицу. В мрачной, освещенной красным утробе танка остальные проверяли оружие.

— Угадай, — ответил Талос, ударив закованным в перчатку кулаком по кнопке разблокировки люка.

Ночь ворвалась внутрь. Показатели температурных датчиков на дисплеях сетчатки упали, когда холодный ветер ударил по доспехам. Талос, Узас и Ксарл выпрыгнули из танка на ходу и рассыпались по руинам городских башен.

— Это не по плану операции, так ведь? — треснул в воксе голос Меркуция. — Нас предупредили, что вы эвакуируетесь.

— Мы ценим вашу помощь, братья, — передал Адгемар, — но даже «Лэндрейдер» против «Пса войны» — просто куча ржавого железа. Мы горды тем, что вы решили умереть вместе с Седьмым Когтем.

— Помолчи! — рявкнул Талос. — Где вы по отношению к титану?

— Я могу достать его плевком, — ответил Меркуций. — Мы в его тени, и у нас есть мелтабомбы, чтобы заминировать дорогу.

— Поберегите их, — приказал пророк. — Первый Коготь, двигайтесь по соседним улицам для соединения с Седьмым Когтем. Кирион, быстро подводи «Око бури», как мы условились.

Не было смысла прятать «Лэндрейдер». Ауспик титана уловил бы его тепловое и электромагнитное излучение за много километров.

— Ты собираешься таранить титана «Лэндрейдером»? — присвистнул Меркуций. — Славная смерть.

— Хватит этих пораженческих разговоров! — взорвался Адгемар. — Брат, скажи мне, что у тебя есть план.

— У меня есть план, — ответил Талос.

Он бежал по засыпанной щебенкой улице, поглядывая на титана, который бичевал небо реками огня.

— Титан станет жертвой диверсии. Когда мы нанесем удар с неба, строго следуйте моим приказам.

— Принято, Ловец Душ, — передал Адгемар.

Транспортный «Громовой ястреб» был вооружен легче, чем боевая модификация, предназначенная для перевозки войск, и все же обладал некоторым наступательным потенциалом. Тяжелые болтеры на крыльях предназначались против вражеской пехоты, а шесть ракет «Адский удар», расположенных под крыльями, дополняли вооружение катера.

Септимус пилотировал «Опаленного» уже много лет и не раз обстреливал на нем вражеские позиции. Однако сегодняшняя атака отличалась от его прежнего боевого опыта, и не в лучшую сторону. Во-первых, у транспортника не было крупнокалиберной пушки, как на «Опаленном». Во-вторых, его корпус не мог выдержать столь же интенсивный огонь, как броня боевой модификации. И в-третьих, пока Септимус просчитывал в мозгу возможные траектории полета, он пришел к печальному заключению: «Этот ублюдок поворачивает так, словно мы под водой».

Танковый транспорт ушел в резкое пике, будто копье, брошенное с неба.

Титан вел по нему огонь. Септимус легко мог вообразить экипаж «Пса войны» в их командных тронах. Лоялисты не могли позволить ускользнуть такому ценному трофею, как транспортный корабль Астартес, и приказали своей богоподобной машине бичевать небо яростным градом из тысяч снарядов.

Транспортник рывком вышел из пике, так сильно закрутившись вдоль горизонтальной оси, что Септимуса больно вдавило в кресло. Он ждал, что инерция этого сумасшедшего полета, если продолжать в том же духе, убьет его или разорвет корабль — или и то и другое одновременно. Однако смертоносный град просвистел мимо.

Датчик высоты тревожно зазвенел. Ему вторил датчик скорости. Казалось, сам корабль возмущенно кричит на пилота.

Септимус потянул на себя штурвальные рукоятки и секундой позже вдавил в пол рычаги тяги. Транспорт подлетел ближе к титану, двигаясь под менее безумным углом. Септимус постарался как можно дольше скрывать свои намерения, но сейчас экипаж титана должен был понять, что к чему. Они наверняка узнали этот маневр.

Не заход на обстрел из крупнокалиберных орудий. Заход на бомбовый удар.

Талос сидел на корточках рядом с Адгемаром в разрушенном нижнем этаже жилого блока. Стены обвалились почти полностью, так что Астартес могли беспрепятственно наблюдать за улицей. Оба воина сжимали в руках мелтабомбы диаметром с тарелку и следили за титаном, стоявшим посреди проспекта и палившим в небо.

Адгемар, по-прежнему без шлема — сейчас было видно, что он явно старше Талоса, — одарил напарника зубастой ухмылкой:

— Если это сработает…

— Сработает.

Талос и сам едва не улыбался, радуясь тому, что Адгемар пережил первую атаку титана.

Наверху транспортник вошел в ревущее пике, приближаясь с каждой секундой. Титан сдвинул ноги для лучшей опоры и разразился новым залпом из сдвоенной болтерной пушки «Вулкан».

Септимус провел корабль между двух жилых башен. Теперь ниже. Еще ниже.

Низко и настолько близко к цели, что тепловой выброс двигателей окатил плечи титана. Транспортник промчался прямо у него над головой. В тот момент, когда между пикирующим катером и палящим титаном осталось меньше двухсот метров и Септимус услышал угрожающий грохот снарядов по корпусу, он потянул на себя штурвал и вновь набрал высоту.

«Пес войны» дернулся вслед за добычей, но древние, источенные временем суставы не позволили богоподобной машине поспеть за транспортником. «Громовой ястреб» зашел на последний вираж.

Септимусу приходилось слишком тщательно контролировать рычаги высоты и тяги. Корабль был подбит. Из нескольких пробоин повалили клубы черного дыма, и пилот не мог ни на секунду отпустить рукоятки. Извернувшись в кресле, Септимус проклял конструкторов транспортника, где все было предназначено для громадных Астартес, а не для обычных смертных. В тот миг, когда руна обнаружения цели вспыхнула ядовитой зеленью, пилот с нострамским ругательством впечатал ногу в рычаг управления зажимами.

Носок его ботинка толкнул рукоять из положения «Закреплено» в положение «Приведено в боеготовность».

Направленные вниз, как шесть клинков, шесть ракет вырвались из пусковых контейнеров и, завывая, ринулись к цели.

На такой дистанции, почти самоубийственной для «Громового ястреба», у титана не осталось ни малейшего шанса перехватить ракеты.

Взрыв был эффектным. Он отпечатался в памяти Талоса так же ярко, как и ударивший по сетчатке огонь.

Ракеты врезались в пустотные щиты титана с силой падающего небоскреба. Они взорвались одновременно, и вспышка мгновенно ослепила единственного из Повелителей Ночи, который не устоял против искушения полюбоваться спектаклем.

Талос замер, не видя абсолютно ничего, пока линзы шлема лихорадочно перебирали фильтры, пытаясь компенсировать его слепоту. Зрение, сопровождаемое белыми пятнами и приступами головной боли, вернулось как раз вовремя, чтобы Астартес мог увидеть, как титан, пошатнувшись, делает шаг назад. Правая нога «Пса войны» нащупывала опору, когтистая ступня взрывала бетон.

Щиты титана стали похожи на мыльный пузырь. Они переливались, словно масло на воде, угасая и вновь вспыхивая, когда внутренние генераторы увеличивали нагрузку. Талос почти видел, как техноадепты суетятся вокруг центрального стержня реактора титана, который, подобно позвоночному столбу, проходил сквозь его корпус и плечи.

Щиты «Пса войны» затрещали и беспорядочно замерцали, испуская потоки энергии. Глубоко внутри бронированного тела монстра раздался нарастающий низкий гул, приглушенный, но достаточно громкий, чтобы спрятавшиеся Астартес его услыхали. Системы титана работали на предельной мощности, накачивая дополнительную энергию, стараясь предотвратить полное отключение защитных систем. Пустотные щиты были на грани отказа.

— Повелители Ночи, — передал Талос, кривя губы в улыбке, — добейте его.

Машинный дух, заключенный в массивной туше «Лэндрейдера» Восьмого легиона «Око бури», был не раз отмечен наградами за свою воинственность. Свитки и вымпелы, свидетельствующие о десятках славных побед, свисали с его корпуса и трепетали на ветру. На гусеницах, в свое время месивших грязь бесчисленных миров, он катился по боковой улице. Собственная кровожадность двигала им не в меньшей мере, чем приказы хозяина-из-плоти, сидевшего у приборных панелей.

Его добыча… Его добыча была колоссальна. «Око бури» почувствовал обжигающий жар плазменного реактора титана, ощутил яростное давление взгляда гиганта, взявшего танк в перекрестье прицела. Но дух «Ока бури» не знал ни страха, ни поражения, и его невозможно было запугать. Он вырвался на проспект, перемалывая гусеницами рокрит, и двинулся в обход возвышающегося над ним противника.

«Око бури» принялся рвать более крупного хищника когтями и поливать его ядом. Ядовитой слюной был град крупнокалиберных болтерных снарядов из башенного орудия, а когтями, кромсавшими вражескую плоть, парные лазпушки Kz9.76 «Молот Божий». Сдвоенные стволы, расположенные на боковых орудийных башнях, испускали ослепительные лучи лазерной энергии.

Танк снова и снова вонзал когти, разрывая тонкую искрящуюся шкуру добычи, вгрызаясь в полупрозрачный пустотный щит.

Светящаяся шкура лопнула. Когти «Ока бури» сорвали последний слой защиты, оставив врага голым и уязвимым. Противник зашатался от сильной отдачи — что-то взорвалось внутри его тела.

«Око бури» услышал, как его хозяева-из-плоти что-то кричат друг другу. Он почувствовал их охотничье возбуждение и знакомую ему жажду крови. Это слияние в боевой ярости еще больше разогрело душу танка. Его когти горели адским огнем. Прохладное прикосновение техников после этой охоты будет очень кстати.

Добыча все еще не растеряла ни силы, ни быстроты. Хозяин-из-плоти направил «Око бури» на убийственной скорости к противоположной стороне проспекта, а затем включил задний ход, не прекращая стрельбы. Требовалось немалое искусство, чтобы защитить корпус танка от жутких когтей колосса. Как акула в поисках жертвы, «Око бури» вилял вправо и влево. Его двигатель полыхал все жарче, когти напряглись в предчувствии броска, из глотки вырывалось гневное шипение.

Наконец противник ухитрился развернуться достаточно быстро. Уже не добыча… не жертва…

Титан зарычал в ответ на рычание «Ока бури» — машинный дух, столкнувшийся с машинным духом, — и со всей яростью бога-убийцы нанес ответный удар.

Талос перебрался через очередную обвалившуюся стену и перебежал улицу, скрываясь в тени стреляющего титана. Титан, посылавший ливень снарядов из болтерной пушки «Вулкан» вслед отступающему «Лэндрейдеру», был озабочен сейчас более серьезной угрозой, чем Астартес у него под ногами. И все же гигант знал об их присутствии. Колокольный звон ауспика титана зажег на дисплее Повелителя Ночи руны тревоги — но в ту секунду, когда огромный враг развернулся, чтобы раздавить ничтожную добычу, ничтожная добыча уже действовала.

Талос успел первым. Аурум в его руке затрещал от прилива энергии и резким ударом вспорол броню и механизмы в лодыжке титана. Даже нанесенный одной рукой, такой удар свалил бы дерево или разрубил надвое смертного. Собственная сила Талоса, помноженная на мышечную силу его доспеха, была вершиной достижений человеческой генетики и секретных практик Машинного Культа, уцелевших со времен Темной Эры Технологий.

Золотой клинок вспорол броню и погрузился внутрь, глубоко вгрызаясь в скрывавшийся под ней механизм. Сама по себе рана была незначительной — просто булавочный укол. Талос закряхтел от напряжения, перемогая боль в мускулах, и вдавил лезвие глубже, распарывая и протыкая кабели, пруты и поршни, заменявшие титану сухожилия.

Из отверстия хлынула машинная кровь, покрыв Талоса слоем бесцветной смазки и масла. Следующий импульс ауспика прозвучал как стон. С ответным гневным криком Талос сунул руку в отверстую рану. Раздался глухой щелчок — это примагнитилась к металлу мелтабомба.

Следующими были Адгемар и Ксарл. Они прикрепили взрывчатку к другим участкам шкуры «Пса». Талос уже добрался до укрытия, когда Меркуций занялся своей мелтабомбой.

И тут Талос увидел Узаса.

Узас не закладывал взрывчатку вместе с остальными. Он стоял в тени беснующегося титана и палил из болтера прямо в подбородок боевой машины. Неужели он полагал, что огонь мелкокалиберного оружия сможет пробить дыру в броне колосса? Или считал, что для экипажа титана, расположившегося в рубке ходячего, храма войны, такая пальба опасней комариного укуса?

Голос Ксарла в воксе прерывался от ярости и удивления:

— Что делает этот проклятый идиот?

Талос не ответил. Он уже мчался обратно.

Действия Кириона все затрудняли. В глазах Талоса плясали разноцветные пятна — «Лэндрейдер» на противоположной стороне проспекта продолжал поливать титана огнем лазерных пушек. Повелитель Ночи закрыл глаза, все равно бесполезные, и вслепую проскочил между ног титана. Пришлось положиться на другие чувства.

За грохотом ступней взбесившегося титана…

За осиным гудением непрерывного лазерного огня…

Вот. Гул силовой брони. Рев болтера, кажущийся детским визгом в сравнении с громом тяжелых орудий. И, явственней всего, ликующий голос Узаса, выкрикивающий имена, которых Талос не желал знать.

Имена, которые на секунду отбросили его в прошлое, в видение с «союзниками» Абаддона.

Талос бросился на звук и врезался в Узаса, отшвырнув того на десять метров. Керамит грохнул о керамит. Обезумевший воин перелетел через дорогу. Все еще ничего не видя, Повелитель Ночи подбежал к встающему брату и всадил кулак ему в наличник.

Один раз, два, три и четыре.

Со слабым рычанием Узас пошатнулся. Талос ударил его по шлему головой. Нострамская руна на лбу пророка расколола одну из красных глазных линз Узаса. Почувствовав, что брат обмяк, Повелитель Ночи ухватился за его бронированный воротник и поволок глупца в сравнительную безопасность укрытия за полуобвалившимся зданием.

Подняв голову, Талос увидел собственную смерть. Рука титана, та, что не обрушивала смертельный град на Кириона и его «Око бури», целилась прямо в него. Одна эта рука была длинней танка. Воздух шипел, втягиваясь в боковые вентиляционные шахты. Титан готовился к выстрелу.

«Инферно». Талос, Узас, камни здания и бетон улицы — все превратится в озеро кипящей лавы под яростью безжалостного огня.

При взгляде на подрагивающее орудие в мозгу Талоса вспыхнула единственная мысль: «Я умру не так».

В этот момент взрывчатка на лодыжке титана сдетонировала, словно беззвучные слова пророка отдали приказ самой судьбе.

Принцепс Арьюран Холлисон слабо застонал. На большее он был сейчас не способен. Что-то сжало его грудь, мешая дышать и вдавливая в спинку трона. Иглы и провода, подключенные к спинным разъемам принцепса, под силой давления проникли куда дальше, чем полагалось по инструкции, фактически пришпилив его к трону. В голове и груди бился пульс — внутреннее кровотечение. Свет померк, все закружилось, и…

Нет. Это титан чувствовал боль. Принцепс все еще был связан с разъяренным и покалеченным «Охотником тумана» и захлебывался в его умопомрачительной боли.

И в умопомрачительном бесчестии.

Он пал. И не в великой битве. Не в бою против сильнейшего противника. Титан класса «Пес войны», собранный на священных фабриках-кузнях Аларис II — гордого и благородного мира Механикус, — упал. Споткнулся. Грохнулся на землю и сейчас был беззащитен против муравьиных укусов ничтожного врага.

Остывающий реактор посрамленного гиганта захлестнул разум Арьюрана беспомощной яростью. Как и упавший титан, он ничего не мог противопоставить этому слепому гневу. Он не мог пошевелить головой, чтобы отключиться от нейросвязи. Ярость переполняла его, ужасная нечеловеческая ярость, еще более мучительная из-за невозможности действия. Искореженный металл, придавивший принцепса к креслу (трон его верного первого модератора Ганелона), сдвинуть не выходило. Кулаки Арьюрана бессильно колотили по смятому железу.

Через некоторое время принцепс понял, что не только прижат к креслу, но и лежит на боку. Его правая рука и нога, так же как и правая сторона головы, онемели и болезненно ныли, прижатые к металлической стене кабины. «Охотник тумана» перевернулся во время падения и повалился набок.

Разрозненные воспоминания вспыхнули в мозгу Арьюрана.

Огонь в левом кулаке — «Инферно» изрыгнул убийственное пламя в небеса, но выстрел ушел в пустоту, поскольку титан пошатнулся.

Потом гром падения.

Потом чернота.

Потом боль.

А теперь — ярость.

Крыша кабины отлетела в сторону. Запертый внутри Арьюран трясся и пускал слюну, наполовину спятив от ярости павшего титана. Принцепс не осознавал, что каждые несколько секунд его тело скручивает жестокая судорога и что его расколотый череп и сломанная нога то и дело бьются о стену. Предсмертный крик титана — смолкающий и вновь усиливающийся вой, исполненный бессильной ненависти, — медленно убивал единственного выжившего члена экипажа. С другой стороны, «Охотник тумана» всегда был непокорной и злобной машиной.

Когда темная фигура стащила Арьюрана с трона, принцепс всхлипнул и со стоном втянул воздух. Он задохнулся от облегчения и благодарно заплакал, избавившись наконец-то от кабелей и разъемов.

Даже сейчас, лишенный неуязвимой оболочки «Охотника», он не боялся смерти. Предсмертная ярость титана выжгла весь страх. Только это имело значение.

Безвольно повиснув в руках врага, принцепс Арьюран Холлисон, урожденный член клана властителей Легио Маледиктис на Крите Прайм, бывший командир одной из божественных машин этого мира, уставился в бесстрастные рубиновые глаза захватчика.

— Меня зовут Талос, — прорычал темный воин, — и ты пойдешь со мной.

XIII Семена восстания

Нельзя проиграть и выиграть одновременно.

Подумайте о войне, пылающей так долго, что после нее остается лишь пепел.

Подумайте о мастере клинка, который побеждает противника ценой собственной жизни.

И наконец, подумайте об осаде Терры. Пусть воспоминание об этих жутких ночах ярко горит в вашей памяти.

Никогда не забывайте о том уроке, что вы получили, когда Хорус вступил в поединок с ложным богом.

Победу, завоеванную слишком дорогой ценой, нельзя считать победой.

Военный теоретик Малкарион Выдержка из книги «Темный путь»

Десять тысячелетий назад, до того как предательство Хоруса Избранного раскололо человечество пополам, десятая рота вернулась домой, на Нострамо.

Десятая, двенадцатая и шестнадцатая — три боевые роты вернулись из Великого Крестового Похода, чтобы выслушать приветствия и славословия своих сограждан.

Повелители Ночи отличались от братских легионов. Они пришли из мира, где не было многовековой воинской традиции. Сила духа, которая позволила им пройти через трудности Великого Крестового Похода, родилась на планете, познавшей страх, кровь и убийство в большей степени, чем любой другой мир Империума. Для людей Нострамо это было естественной частью жизни. Привычка к подобной тьме взрастила легион, более холодный и жестокий, чем остальные; легион, готовый пожертвовать человечностью во имя службы Трону.

Именно это они и сделали.

В то время Повелители Ночи стали самой большой угрозой в растущем Империуме. Мир, сопротивляющийся Имперским Истинам, мог быть покорен механическим упорством Железных Рук или стальной дисциплиной верных Трону Ультрамаринов. Его могли привести к Согласию завывающие орды Лунных Волков — которым суждено было однажды стать Черным легионом — или мстительный гнев Кровавых Ангелов.

Или он мог стонать и корчиться в когтях избранных сынов Ночного Призрака.

Их оружием был страх. К концу Великого Крестового Похода, когда даже братья-примархи начали с ужасом и отвращением смотреть на угрюмого и непокорного родича, Повелители Ночи превратились в самое мощное оружие Императора. Целые миры готовы были сложить оружие, если сканеры показывали, что явившийся к ним флот Астартес несет рунические символы Восьмого легиона. В те последние годы Повелители Ночи встречали все меньше и меньше сопротивления, потому что мятежники забывали о мятеже под угрозой погибнуть в когтях самого устрашающего из имперских легионов.

Они заслужили свою славу в тысячах военных операций, повергая в ужас покоренные народы. Просто завоевать мир во имя Императора было недостаточно. Чтобы укрепить власть Повелителя Человечества, население следовало привести к полной покорности. К покорности, внушаемой через страх. Ударные отряды Повелителей Ночи врывались во дворцы местных властителей и распинали их хозяев перед пикт-камерами общественных каналов. Они сжигали святилища ложных богов планеты и планомерно сдирали с общества шкуру, обнажая самые его уязвимые точки. После ухода Восьмого легиона разоренные государства и их запуганные граждане вели тишайшую, законопослушную жизнь, не смея и пикнуть против имперской власти.

С течением лет сопротивление практически исчезло.

Воины Повелителей Ночи, созданные в генетических лабораториях ордена, начали испытывать недовольство. И не только недовольство, но и скуку. А когда с Терры пришел приказ — безумный приказ, повелевающий Восьмому легиону и его примарху вернуться и понести наказание от рук Императора, — недовольство и скука исчезли, уступив место новому чувству. Обиде.

Их человечность сгорела в пламени имперских войн.

Они превратили себя в надежнейшее оружие Императора, в клинок страха.

А теперь их призывали за это к ответу, словно грешников, обреченных склонить колени перед разгневанным божеством?

Позор. Безумие. Святотатство.

Воины десятой, двенадцатой и шестнадцатой рот стали последними из Повелителей Ночи, кто ступил на поверхность Нострамо. Событие было из ряда вон выходящим, потому что мало кто из Астартес возвращался в родные миры, а жители Нострамо не славились гордостью за сражавшихся на имперских фронтах сынов.

Парад получился скромным, но организованным с душой. Он состоялся по инициативе капитана, возглавлявшего три роты. Пока экспедиционный флот заправлялся и проходил починку в доках над Нострамо, пятьдесят Астартес из каждой роты должны были приземлиться и промаршировать вдоль главного проспекта Нострамо Квинтус, идущего от космопорта.

Талос помнил, что даже в то время счел эту затею излишне сентиментальной. Тем не менее он спустился на поверхность на «Опаленном» вместе с остальными девятью Астартес Первого Когтя, тогда еще полностью укомплектованного.

— Я не понимаю, — сказал он брату-сержанту Вандреду, которому лишь через несколько месяцев предстояло стать капитаном десятой и много десятилетий спустя — Вознесенным.

— Чего ты не понимаешь, брат-апотекарий?

— Смысл этой высадки. Парад на поверхности. Я не понимаю, зачем капитан десятой отдал такой приказ.

— Потому что он прекраснодушный болван, — ответил Вандред.

Остальные согласно заворчали, в том числе Ксарл. Талос больше ничего не сказал, однако остался в уверенности, что тут кроется нечто большее.

Конечно, так и было. Но прошли долгие месяцы, прежде чем он узнал что.

Во время самого парада — который оказался подозрительно многолюдным — Талос маршировал рядом с братьями, сняв шлем и прижав к груди болтер. Ощущения были великолепные, несмотря на стоявшую поначалу на улицах тишину. Затем тишину нарушили приветствия и хлопки, поначалу робкие, но скоро переросшие в овацию. Безразличные к имперским делам жители Нострамо в присутствии Повелителей Ночи отбросили привычную апатию и бурно приветствовали своих защитников, вернувшихся в родной мир.

И в этом не было ничего унизительного. Если говорить о Талосе, то он, скорее, испытывал удивление.

Неужели люди Нострамо настолько прониклись любовью к Империуму, что искренне радовались приходу избранников Императора? Он провел юность в этом мире, прячась, убегая, воруя и убивая в темных городских трущобах. Империум всегда был чем-то далеким и не стоящим внимания.

Все настолько изменилось за два десятилетия? Конечно же нет.

Так почему они здесь? Возможно, любопытство вытащило их на улицы, а торжественность момента заставила разразиться криками и аплодисментами?

Или, подумал он с чувством внезапной неловкости, люди решили, что они возвращаются навсегда. Что они вернулись, дабы вновь установить суровые законы, некогда введенные Ночным Призраком.

Трон… Так вот в чем дело. Вот почему они так рады видеть Астартес. Жители Нострамо надеялись, что в отсутствие повелителя-примарха сыны Ночного Призрака вернутся и возьмут на себя его бремя. Уроки Призрака забылись, и след молчаливой войны примарха затерялся в прошлом. Талос и сам жил здесь и с трудом мог поверить, что его родной мир когда-то был бастионом порядка и закона.

И вот теперь он почувствовал унижение. Толпа возлагала на них огромные надежды. И Талос знал, какое страшное разочарование ждет его сограждан.

Стало еще хуже, когда люди начали выкрикивать имена. Не оскорбления, просто имена. Не все, однако то здесь, то там в выстроившейся вдоль проспекта шеренге людей отдельные голоса выкрикивали имена. Талос не понимал зачем. Были ли это их собственные имена, надеялись ли они получить благословение от воинов со звезд? Или имена их сыновей, вступивших в ряды Астартес и, возможно, сейчас марширующих по широкому проспекту?

Настал один из самых трудных моментов для Талоса. Он так далеко ушел от прежней жизни, что даже не мог угадать, о чем думают другие люди.

Тонкая цепочка полицейских, удерживающих собравшихся, разорвалась в нескольких местах. Раздались пистолетные выстрелы, под ноги толпы упало два или три человека, решившихся подобраться ближе к Астартес. Лишь немногие достигли цели и смешались с марширующими воинами. Они метались туда и сюда, растерянные, одурманенные, похожие на испуганных зверьков, и отчаянно всматривались в лица Повелителей Ночи.

Средних лет мужчина заскреб грязными ногтями по нагруднику Талоса.

— Сорион?

Прежде чем Талос успел ответить, человек уже убежал дальше, чтобы повторить вопрос другому Астартес в двух рядах позади.

Легион не останавливался. Снова защелкали пистолетные выстрелы: полицейские в дорогих деловых костюмах застрелили одного из смертных. Они осмелились стрелять только потому, что бедняга отошел достаточно далеко от марширующих Астартес. Никто из полицейских не собирался умирать, если промажет и случайно оцарапает священные доспехи сынов Ночного Призрака.

Какая-то старуха пристала к Ксарлу. Она едва доставала Астартес до пояса.

— Где он? — визжала старая карга, цепляясь иссохшими руками за броню идущего воина. — Ксарл! Где он? Ответь мне!

Талос видел, до чего неловко его брату, хотя тот не сбился с шага. Старуха, чьи глаза дико блестели из-под копны нечесаных седых волос, заметила взгляд пророка. Талос немедленно отвернулся, но почувствовал, как слабые руки женщины ухватили его за локоть.

— Взгляни на меня! — молила она. — Взгляни на меня!

Талос не оглянулся. Он продолжил маршировать. Сзади раздался протяжный стон — старуха отстала.

— Взгляни на меня! Талос! Это же ты! Посмотри на меня!

Выстрел полицейского оборвал ее крики. И Талос возненавидел себя за то, что почувствовал облегчение.

Пятью часами позже, на борту «Опаленного», Ксарл уселся в соседнее кресло.

Никогда раньше — и никогда впредь — Талос не видел такой нерешительности на лице брата.

— Это было нелегко для всех нас. Но ты хорошо держался, брат.

— Что такого я сделал?

Ксарл сглотнул. По лицу его медленно растеклось понимание.

— Эта женщина. В толпе. Ты… не узнал ее?

Талос склонил голову набок, внимательно глядя на Ксарла.

— Я едва ее видел.

— Она назвала тебя по имени, — настойчиво продолжал Ксарл. — Ты действительно не узнал ее?

— Они читали наши имена со свитков на доспехах. — Талос сузил глаза. — Она назвала и твое имя.

Ксарл встал и шагнул прочь. Талос тоже поднялся и крепко сжал наплечник брата:

— Говори, Ксарл.

— Она не читала имена. Она знала нас, брат. Она нас узнала, даже через двадцать лет и несмотря на все изменения. Трон, Талос… Как же ты не узнал ее?

— Я не узнал ее. Клянусь. Я видел только старую смертную.

Ксарл сбросил руку Талоса с плеча. Он не обернулся. В его словах прозвучала та же роковая окончательность, что и в выстреле, оборвавшем мольбы старухи.

— Эта старая смертная, — медленно проговорил Ксарл, — была твоей матерью.

Такие мысли беспокоили Талоса сейчас, когда он возвращался на орбиту с измочаленной войной поверхности Крита. Воспоминания, все это время надежно запертые в глубинах подсознания, вырвались на свободу.

Настроение на борту транспортника было мрачным, несмотря на победу, которую только что одержали Первый и Седьмой Когти. Они сразили титана — пусть даже только титана класса «Пес войны», младшего брата «Владык войны» и «Императоров», крушивших города… Это деяние будет запечатлено на их доспехах и выгравировано на броне «Ока бури». Нострамские руны будут возносить славу победителям до той ночи, пока их безжизненные тела не падут на землю и братья по легиону не растащат их древние доспехи.

Но атмосфера оставалась безрадостной. Победу, добытую столь дорогой ценой, вряд ли стоило считать победой. Талос вспомнил, что похожие слова написал военный теоретик Малкарион в годы, последовавшие за убийством Ночного Призрака.

И эта мысль, эта ассоциация погрузила Талоса — уже вскрывшего самые темные и мрачные тайники в самых ненавистных участках памяти — в еще большее отчаяние.

Заказное убийство. Смерть. Святотатство.

В последний раз он плакал той ночью — ночью, наполненной мучительной болью, — когда стоял вместе с тысячами братьев и смотрел, как нанятая Императором сучка уходит из монастыря-крепости, держа в обтянутой перчаткой руке голову их отца.

За несколько часов до этого Талос в последний раз говорил со своим сюзереном.

— Моя жизнь, — сказал примарх, опустив голову и не глядя на собравшихся капитанов и избранных воинов легиона, — ничего не значила.

Не поднимая глаз, бог молча переждал возмущенные крики своих возлюбленных сынов. Когда примарх снова заговорил, тишина затопила зал.

— Ровным счетом ничего. Но я искуплю это своей смертью.

— Как, господин? Как твоя жертва послужит нашей славе?

Это выкрикнул Мастер Когтя. Зо Сахаал. Первый капитан.

Тот же вопрос сорвался с десятков губ.

— Мы не сможем вести крестовый поход против Империума без вас, — заявил Вандред — еще не Вознесенный и даже не капитан десятой роты, но уже отмеченный Призраком за искусство ведения космической войны.

Ночной Призрак улыбнулся. Улыбка не оживила его лица, лишь на щеках проступили синеватые вены.

— Наш крестовый поход, начатый во имя мести Империуму, крестовый поход против моего отца, возмечтавшего о божественной власти, основан на одной-единственной истине. Каждая отнятая нами жизнь, каждая душа, ненавистно кричащая нам вслед… справедливость всего нашего дела зависит лишь от одной вещи. Скажите мне, что это. Назовите ее, мои избранные сыны.

— Я скажу, — раздалось из толпы.

Призрак кивнул:

— Говори, капитан десятой.

При этих словах Талос оглянулся на своего капитана. Как и Вандред.

Брат-капитан Малкарион вышел из рядов командиров рот и остановился на шаг ближе к примарху.

— Наш поход справедлив и оправдан, потому что Империум основан на лжи. Деяния Императора неправедны, а Имперские Истины, которые распространяют его проповедники, лишь смущают и ослепляют людей. Он никогда не принесет человечеству закон и порядок. Он, по вине собственного невежества, несет людям лишь проклятие. И, — Малкарион склонил голову, подражая недавней позе примарха, — его лицемерие должно быть наказано. Мы правы, потому что он поступил с нами несправедливо. Мы пустим кровь его развращенному Империуму, потому что видим истину, видим пятна разложения под кожей. Наша месть праведна. Это законное возмездие за его презрение к Восьмому легиону.

Малкарион был выше ростом, чем большинство Астартес. На его налысо обритой голове поблескивало семь заклепок, окружавших правую бровь. Каждая заклепка была знаком отличия, ничего не значившим за пределами легиона. Свирепый боец, образцовый командир и военный теоретик, уже написавший несколько значимых трудов, — нетрудно понять, почему Ночной Призрак повысил его до должности капитана десятой.

— Все верно, — сказал отец своим сынам. — Но какой урок извлечет Император из нашего сопротивления? Какой урок извлекут лорды Совета Терры, глядя, как мы уничтожаем граждан их космической Империи?

— Никакого, — произнес чей-то голос.

Талос нервно сглотнул, осознав, что голос принадлежит ему. Все присутствующие в зале смотрели теперь на него, включая примарха.

— Никакого, — повторил Ночной Призрак, закрыв глаза цвета оникса. — Абсолютно никакого. Правота бесполезна, если только ты знаешь, что прав.

Он уже рассказал им. Рассказал о своем намерении. И все же это холодное и прямое признание подорвало их решимость смириться со смертью примарха. Все вопросы, которые они старательно подавляли, всплыли вновь, и сомнение вырвалось из-под брони угрюмой покорности.

У них появился шанс высказаться. Возразить. Бросить вызов судьбе. Из толпы раздались протестующие голоса.

— Это предрешено, — тихо проговорил Ночной Призрак.

Шепота примарха всегда было достаточно, чтобы заставить его сынов замолчать.

— Я знаю, что вы не готовы смириться, мои Повелители Ночи. Но все решено. И даже более того: даже если бы с судьбой можно было бороться, моя смерть оправданна.

Талос смотрел на повелителя Восьмого легиона, сузив черные, как и у примарха, глаза.

— Ловец Душ, — неожиданно сказал Ночной Призрак, указав в его сторону рукой, похожей на когтистую мраморную клешню, — я вижу, что ты понимаешь меня.

— Нет, мой господин.

Талос ощутил косые взгляды нескольких капитанов и избранных. Взгляды, наполненные уже знакомой враждебностью — пророка ненавидели за то, что именно его примарх нарек таким почетным именем.

— Говори, Ловец Душ. Другие тоже поняли, но твои мысли я могу слышать. Ты сформулировал ответ лучше, чем остальные. Даже лучше, чем наш славный и красноречивый Малкарион.

Малкарион кивнул в знак уважения к Талосу, и это заставило пророка заговорить.

— Речь идет не только о легионе.

— Продолжай.

Снова приглашающий жест мраморных когтей.

— Это урок сына отцу. Так же, как вы внушаете нам принципы, на которых основан крестовый поход Восьмого легиона, вы хотите показать и собственному отцу, что готовы принять смерть за свои убеждения. Ваша жертва навсегда оставит след в его сердце. Вы считаете, что мученическая кончина станет более убедительным примером, чем вся ваша жизнь.

— Потому что?..

Ночной Призрак улыбнулся снова — зубастая усмешка, не имеющая ничего общего с весельем.

Талос набрал в грудь воздуха, чтобы произнести слова, эхом отдававшиеся в его снах. Слова, которые его генетический отец скажет, прежде чем падет под клинком ассасина.

— Потому что смерть — ничто по сравнению с оправданием всей жизни.

— Шестьдесят секунд до входа в шлюз, — негромко отрапортовал Септимус.

Но ничто не могло отвлечь Талоса от его размышлений. Глубже. Глубже. Прочь от вида и запаха поврежденной силовой брони и окровавленной кожи, от покрытой выбоинами и трещинами обшивки транспорта и «Ока бури», закрепленного в когтях-зажимах под ним. Прочь от двух поредевших отделений, от угрюмых Астартес, их запятнанных душ и горькой победы. Глубже.

— Нострамо был пропитан скверной, — сказал примарх.

Этой беседе между отцом и сыном суждено было стать последней. Конрад Кёрз крутил шлем Талоса в руках. Бледные пальцы скользили по очертаниям нострамской руны на лбу.

— Ловец Душ, — шепотом повторил он. — Совсем скоро, в грядущие ночи, ты заслужишь то имя, которым я тебя нарек.

Талос не знал, что ответить, и не сказал ничего. Черный тронный зал Ночного Призрака вокруг них оставался безмолвным, не считая отраженного от стен гудения силовой брони.

— Наш родной мир, — продолжил примарх, — был не просто осквернен. Он был мертв. Ты знаешь, почему я уничтожил наш мир, Талос. Ты чувствуешь, как завеса бесчестия и беспощадной ненависти окутала наш легион.

— Многие это чувствуют, мой господин. — Талос втянул ледяной воздух. — Но мы оружие, заточенное против Империума. И наша месть справедлива.

— Нострамо должен был умереть, — продолжал примарх, словно не слыша Талоса. — Я пытался объяснить это своим братьям-примархам. Я говорил им, что Нострамо скатывается в жестокость и беззаконие. Мы вынуждены были приостановить набор новых рекрутов. Легион отравлял себя изнутри. Планета должна была погибнуть. Она забыла уроки, которые я преподал ей болью, кровью и страхом.

Ночной Призрак смотрел мимо Талоса, на черную каменную стену зала. Из угла его рта на подбородок стекала тонкая нить слюны. От этого зрелища сердце Талоса застучало быстрее. Но не от страха. Талос не знал страха, как и любой Астартес. Это была… неловкость. Ему тяжело было видеть примарха в таком состоянии.

— Убийцы пришли. Одна проникнет во дворец. Ее имя…

— М'Шин, — прошептал Талос.

Он слышал это имя во сне.

— Да.

Язык примарха слизнул нить слюны.

— Да. И она, в свою очередь, вершит правосудие.

Ночной Призрак протянул шлем Талосу и, закрыв глаза, медленно опустился на трон.

— Я ничем не лучше тех миллионов, что сжег на Нострамо. Я — тот самый убийца и гнусный злодей, о котором пишут в имперских прокламациях. И я с радостью приму эту смерть. Я наказывал тех, кто совершал зло. Теперь я буду так же наказан за то зло, что совершил сам. Восхитительное и справедливое равновесие. И этим убийством Император вновь подтвердит мою правоту. Я был прав, делая то, что делал, и он прав, совершая то, что намерен совершить.

Талос шагнул ближе к трону. И задал совсем не тот вопрос, который собирался задать.

— Почему, — спросил он, ощущая странное жжение под веками, — вы нарекли меня Ловцом Душ?

Ониксовые глаза Ночного Призрака блеснули, и божество на троне вновь улыбнулось.

— Мы прибыли, — объявил Септимус. — Вошли в док и пристыковались. Двигатель охлаждается.

Талос встал с кресла:

— Септимус, проверь, как там навигатор. Удостоверься, что ее операция прошла без осложнений.

— Да, господин.

— Первый Коготь, Седьмой Коготь, — приказал Талос, — за мной. У нас есть разговор к Вознесенному.

— Война на поверхности обходится нам слишком дорого.

— Потери приемлемы.

Талос оглядел физиономию Вознесенного — нелепую ухмыляющуюся пародию на бледное лицо уроженца Нострамо.

— Приемлемы? — переспросил пророк. — По каким меркам? С момента высадки на поверхность мы потеряли девятерых Астартес. Воитель мостит нашими трупами дорогу к самым трудным целям на Крите.

— И мы сокрушаем их.

Слюнные железы каждого чистокровного Астартес могли вырабатывать концентрированную кислоту. В имперских орденах, произошедших от нечистого геносемени, эта способность порой не проявлялась или вообще отсутствовала. Но Повелители Ночи были чисты. Талос почувствовал, как в ответ на наглость Вознесенного слюнные железы начинает покалывать. Прошептав проклятие, он проглотил обжигающий яд, чтобы тот безвредно растворился в желудочной кислоте. По пути вниз яд обжег горло.

— Да, сокрушаем. А заодно сокрушаем и себя. Мы сражаемся с Механикус. Воитель медленно убивает нас, бросая на цели, ненужные нашему легиону. Титаны с их сервиторами и технослужителями? Они не способны чувствовать страх, и наши усилия пропадают втуне.

— Воину не пристало стенать и ныть, даже если поля боя далеко от идеала, Талос.

— В таком случае, — вмешался Адгемар, широко разведя руками, — спустись на поверхность, ваше сиятельство. Омочи когти в крови наравне со всеми нами. Прикажи своим драгоценным Чернецам немного пострелять. И ты увидишь все сам!

Чернецы по обеим сторонам трона Вознесенного яростно зарычали, вертя клыкастыми шлемами. Сержант Седьмого Когтя приветствовал их рык волчьей ухмылкой.

— Мы только что расправились с титаном, — темные глаза Адгемара сверкнули опасным весельем, — так что не воображайте, будто, наведя на нас оружие, вы заставите нас замолчать.

Вознесенный издал хлюпающий смешок.

— Приятно видеть такое воодушевление в сержанте, который только что отправил своих людей на смерть.

Однако ему не удалось стереть ухмылку с лица Адгемара. Талос окинул взглядом двух Чернецов, Гарадона и Враала, огромных в терминаторской броне. Они были напряжены. Готовы к действию.

Но действовать они не станут. Пророк был совершенно в этом уверен.

— Достаточно этого безумия, — сказал Талос. — Нас швыряют в бой, как пушечное мясо. Нам приказывают проводить разведку в авангарде смертных армий. Астартес? В разведку? До такого могут додуматься только глупцы. Наше главное оружие — страх, и этот клинок затупился в последней кампании.

— Ты будешь драться, потому что так приказывает Воитель, — насмешливо парировал Вознесенный. — И так приказываю я.

— Седьмой Коготь уничтожен.

Пальцы Талоса чесались от желания взяться за рукоять Аурума. С ледяной уверенностью он осознал, что успеет вскочить на тронное возвышение и вонзить золотое лезвие в грудь Вандреда, прежде чем Чернецы покончат с ним.

Очень, очень соблазнительно.

— Ты собрал их геносемя? — поинтересовался Вознесенный. — Когда-то ты был моим апотекарием. Меня весьма огорчит, если ты совершенно забыл свои прежние обязанности.

— Я сам вырезал прогеноиды из тел павших, — ответил Талос.

И он действительно это сделал. Армейским ножом Талос вырезал прогеноидные железы из груди и шеи каждого убитого воина. Адгемар, со слезами на глазах, погрузил бесцветные органы в охлаждающий гель и поместил в стазис-контейнер на борту «Ока бури».

Шесть потерянных душ. Душ, отправившихся в варп. Адгемар представил, как тени его людей, храбрых и сильных бойцов, со стенаниями уносятся в Море Душ.

— Адгемар и Меркуций отныне войдут в состав Первого Когтя, — твердо сказал Талос. — И это не просьба.

Вознесенный пожал плечами. Увесистые доспехи и костяные наросты заскрежетали. Нынешнего командира десятой не волновала численность отделений и их состав.

— И я хочу, чтобы вы уяснили себе ситуацию, брат-капитан Вандред. Мы все погибнем на этой войне. Воитель полностью обескровит десятую роту, потому что мы для него не более чем расходный материал. А выжившие присоединятся к Черному легиону, поскольку у них не останется другого выбора.

— Воитель, да пребудет с ним тысяча благословений, простил твою… выходку на поверхности тюремного мира. — Гнилые зубы Вознесенного мокро блеснули. — Не злоупотребляй его щедростью, Талос.

Талос оглянулся на Чернецов. Гарадон был там. Неужели он не рассказал своему хозяину обо всем, что произошло?

— Воитель хотел посеять раздор между нами. Он желал заполучить меня, потому что мое второе зрение не замутнено, как у его собственных провидцев. Я не могу поверить, что ты все еще отказываешься признать истину. Гарадон был с нами. Конечно, он…

— Молот Вознесенного рассказал обо всем, что произошло. Единственное, в чем провинился Черный легион, — это в том, что позволил заключенным напасть на наш «Громовой ястреб».

— Ты окончательно спятил?

Талос шагнул вперед. Оба Чернеца взяли оружие на изготовку. Гарадон занес молот, а силовые когти Враала ожили и опасно сверкнули.

— Они использовали взрывчатку, чтобы уничтожить дверь основного трапа.

Вознесенный ничего не ответил, но его улыбка все расставила по местам. Он знал, знал с самого начала, и никак не препятствовал Разорителю. Вознесенный готов был пожертвовать Талосом, несмотря на всю ценность его пророческого дара, ради милостей Воителя.

В следующих словах Талоса прозвучала тихая, но нескрываемая угроза:

— Если ты думаешь, что я позволю тебе загнать десятую роту в могилу ради благосклонности Абаддона, то сильно ошибаешься.

— Ты хочешь занять мое место, Ловец Душ? — улыбнулся Вознесенный.

— Нет. Я хочу командовать наземной операцией. Я хочу выиграть эту войну и сохранить роту.

— Ты решил сам себя повысить? Как мило.

— Не я, Вандред.

Наконец-то Вознесенного проняло. Сузив глаза, он под скрип доспехов поднялся с трона:

— Не вздумай произносить его имя. Его сон слишком глубок. Он не проснется. Я — Вознесенный. Я — капитан десятой роты. Ты подчинишься мне!

— Довольно, Вандред. Ты не хочешь сам возглавить наши силы на Крите, и мы гибнем из-за твоего желания угодить Воителю. Мы сражаемся с врагом, начисто лишенным человеческих эмоций. Они не чувствуют страха и не поддаются панике. Мы теряем время и ресурсы, пытаясь победить их привычным нам способом. Если их дух и можно сломить, то не с помощью болтеров и клинков. Мы должны использовать наши собственные машины. Машины, которые они когда-то изготовили для нас. Я отправляюсь в Зал Памяти, — завершил свою речь Талос. — Первый Коготь, за мной.

Сказав это, он развернулся и пошел прочь с мостика под защитой священных болтеров и мечей вновь сформированного Первого Когтя.

Когда дверь за ними закрылась, Кирион остановился.

Он прислонился к стене, свесив голову, словно приходил в себя после сильного удара. Его правая рука дрожала. Воин удержал болтер лишь потому, что кулак свело судорогой.

Активировав закрытый канал, он надтреснутым голосом обратился к Талосу:

— Брат. Нам… надо поговорить. Страхи Вознесенного наконец-то вырвались из-под контроля. Он захлебывается в них.

— Мне нет до этого дела.

— А должно быть. Когда ты заговорил о Зале Памяти, то, что осталось от Вандреда в этой оскверненной оболочке, взвыло от ужаса.

Вознесенный и его телохранители молча смотрели вслед Первому Когтю. Когда двери захлопнулись, Гарадон вновь опустил украшенный резьбой молот на плечо. Черная львиная морда его наплечника безмолвно щерилась на закрытую дверь.

— Я никогда не понимал, почему примарх так высоко ценил Талоса, — сказал Чернец.

Враал, стоявший по другую сторону от командного трона Вознесенного, озвучил собственные мысли:

— Он везучий. Фортуна благоволит ему. Он предвидел появление навигатора. А теперь взял в плен принцепса титана. Сам Воитель похвалит его за такое приобретение.

— Я слышу отвращение в твоем голосе, брат. — Голос Гарадона звучал, как всегда, холодно и бесстрастно. — Его везение оскорбляет тебя?

Враал все еще не убрал когти-молнии. Они шипели и сыпали искрами во мраке мостика, короткими вспышками освещая его массивную терминаторскую броню.

— Да. Каждый его вдох оскорбляет меня.

— Враал, — протянул Вознесенный.

Слова прозвучали хрипло из-за горькой слюны, комом вставшей у существа в глотке.

— Да, мой повелитель?

— Ступай за ним. Мне все равно, как ты это сделаешь, но ритуал пробуждения должен быть осквернен.

— Да, мой повелитель.

Враал коротко кивнул. Сервомоторы его древней брони взревели.

Вознесенный облизнул заостренные клыки, не обращая внимания на выступившую на языке кровь.

— Талосу нельзя позволить разбудить Малкариона.

XIV Капитан Десятой

Я не желаю этого.

Я служил достойно и верно.

Развейте… мой прах в пустоте. Не… замуровывайте меня… в склеп…

Последние слова военного теоретика Малкариона

Спящий видел сны.

Он видел сны о битвах и кровопролитии, сны, в которых воспоминания мешались с кошмарами.

Планета. Поле боя. То самое поле боя. Миллионные армии схлестнулись в безжалостной схватке. Болтерный огонь, огонь, огонь — настолько громкий, что заглушает все остальные чувства. Настолько громкий, что ты слепнешь и во рту у тебя появляется привкус пепла. Звук болтерных выстрелов стал привычней, чем звук собственного голоса, — так глубоко он въелся в плоть и кровь.

Шпили дворца, раскинувшегося на целый континент. Башни крепости, равной которой не было и не будет, цитадели из золота и камня, способной поразить воображение даже самого алчного из богов.

Он умрет здесь. Он знал это наверняка, потому что помнил.

Он умрет здесь, но ему не дадут упокоиться с миром.

А болтеры все не прекращали огонь.

Узорчатая платиновая крышка саркофага беззвучно всплыла среди тонких, полупрозрачных струй пара в отключающемся стазис-поле.

Она была красива — красива той красотой, которой никогда не узнать «Оку бури». «Лэндрейдер», утыканный убийственными шипами и покрытый чеканной броней, тоже был произведением искусства в своем роде. Он воплощал зловещую славу легиона. На цепях для трофеев корчились тела распятых врагов, в то время как под гусеницами гибли сотни новых противников.

«Око бури» был жестоким убийцей, сулящим врагам неисчислимые беды. И керамитовый корпус машины вполне соответствовал заключенному в ней машинному духу.

Но красота саркофага относилась к иной, более благородной разновидности.

Он был окован бронзой и платиной. Барельеф на металле изображал одно из величайших сражений в истории десятой роты. Воин в древнем доспехе стоял, запрокинув голову к небу. В руках он сжимал два вражеских шлема. Правую ногу воин поставил на третий шлем и глубоко вдавил его в землю.

Никакие чрезмерные преувеличения не оскверняли картину — ни горы черепов, ни рукоплещущие толпы. Лишь воин наедине со своей победой.

Шлем в правой руке был украшен зубчатым зигзагом молнии на лбу и варварской руной на щеке. Шлем Ксорумая Кхана, капитана-мечника девятой роты Белых Шрамов.

Шлем в левой, строгий и гордый, смотрелся внушительно даже после того, как был сорван с головы хозяина. Его украшал лишь сжатый кулак на наличнике и руна высокого готика, обозначавшая «Паладин». Это был шлем Летандруса Храмовника, знаменитого чемпиона легиона Имперских Кулаков.

И наконец, под ступней воина виднелся шлем третьего Астартес: крылатый, с каплей крови в форме слезы, выполненной из рубина. Шлем Рагуила Мученика, капитана седьмой роты Кровавых Ангелов.

Воин зарубил этих трех противников в течение одного дня. Всего лишь один день войны в улье под стенами императорского дворца, и он прикончил троих чемпионов из верных Императору легионов.

Лязгающие краны подняли огромный саркофаг из стазис-контейнера в мраморном полу Зала Памяти. Краном оперировали сервиторы — их механическая точность была необходима для ритуала пробуждения. Талос наблюдал за тем, как массивный гроб из бронзы, платины и керамита, размером с двух Астартес в полной терминаторской броне, поднимается из углубления. За саркофагом потянулись трубки, провода и кабели, каждый из которых выполнял свою священную функцию. Из этих волокнистых змей капал охладитель. Капли влаги собирались в сумрачный туман.

Первый Коготь в благоговейном молчании смотрел, как саркофаг переносят через зал и с запрограммированной точностью опускают на место. Еще несколько сервиторов ждали под опускающимся гробом. Они собрались вокруг громадного панциря высотой в три роста Астартес. Руки сервиторам заменяли инструменты и держатели. Лоботомированные рабы суетились вокруг бронированного корпуса, завершая финальные приготовления. Саркофаг должен был занять место в передней части машины.

Дредноут.

От одного слова лед растекался по жилам, но реальность превосходила воображение. Дредноут — совершенный гибрид человека и машины. Герой Астартес, заключенный в узорчатый саркофаг, погруженный в амниотические жидкости и навечно замерший на самом пороге смерти, контролировал практически неуязвимый керамитовый корпус шагающей боевой машины.

Ритуал длился уже два часа, и Талос знал, что еще несколько часов впереди. Он наблюдал за работающими сервиторами, которые подключали провода, заворачивали клеммы и проверяли интерфейс.

— Мой господин, — обратился к нему техножрец Делтриан, — все готово для третьего этапа ритуала пробуждения.

Облаченный в черную рясу человек искусственно увеличил свой рост до роста Астартес, при этом не добавив и грамма мышечной массы. Талосу он напоминал Мрачного Жнеца — скелетообразного пожинателя жизней из доимперской мифологии Терры. Этот образ был широко распространен во многих колонизованных человечеством мирах, даже в тех, которые ушли очень далеко от прародины-Земли. Пожинатель Душ.

Лицо Делтриана, обрамленное черной тканью капюшона, тоже работало на этот образ. Зачем, Талос не мог представить. На Астартес с усмешкой смотрел серебряный череп. Маска была сделана из хрома и пластали, подогнанных под лицевые кости человеческого черепа. А возможно, и заменивших плоть и кость.

Динамик вокса — угольно-черная бусинка на горле человека — транслировал искусственно синтезированный голос Делтриана.

Глаза техножрецу заменяли две блестящие изумрудные линзы. Их затуманивал тонкий слой влаги: каждые пятнадцать минут слезные железы Делтриана испускали струйки шипящей жидкости. Талос понятия не имел, для чего следовало увлажнять глазные линзы техножреца. Они очень мало походили на человеческие глаза, нуждающиеся в защите от пересыхания.

Несмотря на гложущее любопытство, Талос относился к этой причуде с уважением, как и к другим аугментическим приспособлениям Делтриана. Это было личным делом техножреца.

— Легион благодарит тебя, почтенный техножрец, — сказал Астартес, продолжая ритуальный обмен любезностями.

Талос окинул взглядом зал с мраморным полом, со стенами, покрытыми непонятными устройствами, с углублениями в полу, скрывавшими еще больше чудесных механизмов. Вновь обернувшись к техножрецу, он внезапно добавил:

— Благодарю тебя, Делтриан. Ты всегда был нам верным и усердным союзником.

Делтриан замер, как засбоивший автомат. Сервиторы по-прежнему деловито стучали, сверлили, подсоединяли и подключали. Изумрудные глазные линзы техножреца с жужжанием завращались в глазницах, словно пытаясь придать лицу какое-то выражение. Череп, как и всегда, безжизненно ухмылялся.

— Вы нарушили традиционный лингвистический обмен.

— Я всего лишь хотел выразить благодарность за твою службу. За службу, которая так часто остается неоцененной.

Черные глаза Талоса смотрели прямо и искренне.

— Прошу прощения, если я невольно оскорбил тебя.

— Это не было ошибкой лингвистического обмена?

— Нет. Я сказал это намеренно.

— Анализирую. Анализ завершен. В ответ я скажу следующее: спасибо за вашу высокую оценку, Астартес один-два-десять.

«Астартес один-два-десять»? Талос улыбнулся, когда до него дошло. Первый Коготь, второй Астартес, десятая рота. Его первоначальный номер в отделении.

— Талос, — сказал Повелитель Ночи. — Меня зовут Талос.

— Талос. Принято. Зафиксировано.

Делтриан направил свою улыбку мертвеца на саркофаг.

— Призвав на помощь Бога-Машину и благословенный союз просвещенных Механикум и легионов Хоруса, я осмеливаюсь вернуть к жизни этого воина, в том случае если ваша миссия не противоречит Первой Клятве. Произнеси вслух свою клятву.

Вернувшись к формальной церемонии, Талос ответил:

— Во имя моего примарха, который любил Хоруса как брата и служил его делу, я даю тебе клятву. Восьмой легион ведет войну против Золотого Трона и Культа Марса. Верни нам нашего павшего брата, и прольется имперская кровь. Наполни его своей тайной силой, и ложные Механикум заплатят за свои преступления.

Делтриан вновь замер. Талос уже начал сомневаться, правильно ли он произнес клятву. Повелитель Ночи изучал тексты, но сам проводил ритуал впервые.

— В твоей клятве нет разногласий с Первой Клятвой. Мои знания послужат к нашему обоюдному благу.

— Пробуди его, Делтриан, — проговорил Талос, понизив голос и глядя прямо в глаза техножрецу. — Буря приближается. Время платить по счетам. Он должен встать рядом с нами.

Это тоже было отклонением от предписанного ритуала. Делтриан замешкался, анализируя слова Астартес.

— Ты осведомлен о вероятности неудачи? Эта воинская единица сопротивлялась всем четырем предыдущим попыткам пробудить ее.

— Я знаю, — сказал Талос.

Он смотрел на саркофаг, покрытый позолотой славы, уже установленный на должное место в корпусе боевой машины.

— Малкарион не просыпался ни разу. И он с самого начала не хотел, чтобы его тело положили в склеп.

Делтриан ничего не ответил. Техножрец не представлял, как можно отказаться от возможности стать настолько ближе к Богу-Машине. Не понимая эмоциональной подоплеки происходящего, он просто молча ждал, пока Талос не заговорит снова.

— Могу я задать вопрос?

— Я даю вам разрешение при условии, что вы не потребуете разглашения законов священного Механикум.

— Я чту ваши обычаи. Но я хотел бы… оставить здесь почетный караул. Они будут наблюдать за ритуалом. Это неприемлемое нарушение традиций?

— Когда-то было принято постоянно держать почетный караул в Зале Памяти, — ответил Делтриан.

С выражением настолько близким к человеческому, что становилось жутко, механический человек склонил голову к плечу и произнес:

— Как меняются времена.

Улыбка все это время не покидала его скелетообразного лица.

Талос кивнул, в свою очередь улыбнувшись:

— Благодарю за понимание, Делтриан. Кирион, Меркуций и Ксарл останутся здесь. Уверяю тебя, они не станут вмешиваться в твою работу и богослужение.

— Ваши приказы приняты.

— Желаю тебе всего наилучшего, почтенный техножрец. Пожалуйста, пошли за мной, когда ритуал дойдет до финальной стадии. Я хочу при этом присутствовать.

— Подчиняюсь, — сказал аугментический человек.

После недолгой паузы он добавил с чем-то почти похожим на неловкость:

— Талос?

Астартес развернулся под рев сочленений брони:

— Да?

Рука Делтриана с длинными костяными пальцами указала на прикрепленный к стене реанимационный контейнер. Там, за стеклянными стенами, плавал в амниотической жидкости принцепс Арьюран Холлисон, погруженный в искусственный сон. Многочисленные провода и трубки соединяли его обнаженное тело с системой жизнеобеспечения.

Из горлового вокс-динамика жреца раздался треск машинного кода — звуковой аналог доброжелательной улыбки.

— Он принесет ощутимую пользу. Нам многое предстоит узнать у него. Благодарю за то, что подарили нам столь ценное оружие.

— Сделайте мне ответный подарок, — ответил Талос, — и мы будем в расчете.

— Нам надо обсудить вопрос с командованием.

Адгемар с обнаженной головой и короткой черной бородкой цвета соли с перцем шагал рядом с Талосом по темным залам «Завета». Они спускались глубже в утробу корабля, оставив позади палубы оружейников и механиков и направляясь в сторону отсеков смертного экипажа.

— А что тут обсуждать? — спросил Талос.

Пророк ощущал необычное воодушевление. Надежду. Чувство, которого не испытывал уже очень давно. Талос не солгал техножрецу: буря приближалась. Он чувствовал поступь урагана в своей крови. И эта буря грозила вырваться наружу с каждым ударом сердца. Десятую роту ожидали необратимые изменения.

Шаги двоих Астартес эхом разносились по окованным черной сталью переходам.

— Я выше тебя по званию.

Голос Адгемара звучал так, словно старший воин пытался перемолоть зубами камни.

— Верно, — согласился Талос. — И почему это тебя смущает?

— Потому что в нынешней десятой роте звание ничего не значит. Чернецы ходят под Вознесенным. А над Вознесенным нет никого, кроме его гнусных богов. Все остальное не стоит его внимания. В Девятом Когте нет командира уже три месяца.

Талос вздохнул, покачав головой. Воистину легион разваливается на части.

— Я не знал.

— Я теперь в Первом Когте, — продолжил Адгемар. — Но кто возглавляет Первый Коготь? Бывший брат-сержант Седьмого? Или бывший апотекарий Первого?

— Похоже на то, что это меня волнует?

Талос опустил руку на навершие рукояти спящего в ножнах Аурума.

— Мне хватит и того, что рота продержится до конца этой войны. Командуй. Ты заслужил свое звание.

— А тебе никогда не приходило в голову, что, возможно, и ты заслужил более высокое звание, чем то, что пожаловал тебе Вознесенный?

— Нет, — солгал Талос. — Ни на секунду.

— Я вижу по глазам, что ты лжешь, брат. Ты не особо одаренный обманщик. Ты прекрасно знаешь, что должен возглавить Первый Коготь. Ты предлагаешь мне эту должность просто из уважения.

— Может быть. Но это честная ложь. У тебя есть звание. Командуй, и я пойду за тобой.

— Хватит игр. Я не желаю командовать твоим… нашим отделением. Но слушай меня внимательно. Твои действия во благо нашему легиону могут быть основаны на чистом альтруизме. Возможно, ты не думаешь о личной славе. Но для Вознесенного все выглядит иначе.

Они ждали у закрытых дверей лифта, глядя друг на друга сквозь кромешную тьму и видя все до мельчайшей черты. Талос медленно выдохнул, прежде чем ответить. Даже простое упоминание Вознесенного приводило его в бешенство.

— Это не твои слова, Адгемар. Эти разговоры о подозрениях и интригах… Не похоже на тебя. От кого пришло это предупреждение? От чьего имени ты сейчас говоришь?

Из темного коридора за их спинами раздался ответ:

— От моего.

Талос медленно развернулся, мысленно проклиная себя за то, что был слишком погружен в размышления и не услышал шагов. Несмотря на то что на новоприбывшем не было брони — только форменный мундир их легиона, — пророку следовало уловить шум его приближения.

— От моего. Адгемар говорит от моего имени.

Адгемар склонил голову в знак уважения. Так же поступил и Талос, приветствуя чемпиона Малека из Чернецов.

Ксарл и Кирион никогда не были дружны. Разговоры между ними состояли в основном из пауз. Непринужденная болтовня не числилась среди привычек Астартес, и эта черта лишь усиливалась, когда двое Астартес терпеть друг друга не могли.

Подняв болтеры на уровень груди, они обходили по кругу Зал Памяти. Двигаясь в противоположных направлениях, Кирион и Ксарл встречались дважды на полпути. Меркуций, чьи доспехи до сих пор несли знаки различия Седьмого Когтя, стоял на страже у огромной двустворчатой двери лицом к дредноуту.

Делтриан руководил сервиторами, время от времени разражаясь невнятицей машинного кода. Следуя его приказам, кибернетические слуги тщательно подготовили дредноут к полному пробуждению. В передней части машины красовался саркофаг, горделивый в своей посмертной славе. Малкарион никогда не был таким при жизни.

Когда Кирион проходил мимо Ксарла в шестой раз, он заговорил с братом по закрытому вокс-каналу:

— Ксарл.

— Лучше бы ты сказал что-то стоящее.

— Какова вероятность того, что это сработает?

— Что Малкарион проснется?

— Да.

— Я… настроен скептически.

— Я тоже.

Пауза затянулась, и через несколько минут канал автоматически закрылся. Кирион вновь активировал его движением глаза.

— Вознесенный не позволит пробудить его.

— Это не новость для меня, брат, — вздохнул Ксарл. — Для чего, ты думаешь, мы остались здесь? Конечно, Вознесенный попытается остановить ритуал. Чего я до сих пор не понимаю, так это почему. Я едва могу поверить, что мы пришли к такому окончательному падению.

— Вознесенный боится. Он опасается Талоса, но пробуждения Малкариона он боится еще больше. Ты не чувствовал того, что чувствую я.

— И не хочу чувствовать. Давай лучше не будем говорить о проникшей в тебя скверне.

— Я чувствую чужой страх. Но сам я не испытываю страха. Это… просто особенности восприятия. Как шепот в расстроенном воксе, когда ты улавливаешь только обрывки разговора.

— Ты запятнан Губительными Силами. Довольно.

Однако Кирион не унимался:

— Ксарл. Выслушай меня хотя бы однажды. Какая бы война ни кипела внутри Вознесенного, Вандред ее уже давно проиграл. От того человека, за которым мы следовали после Осады Терры, осталась лишь бледная тень.

Они снова прошли мимо друг друга. Ни один воин не показывал, что замечает другого, несмотря на перепалку по воксу. Меркуций продолжал стоять в предписанном кодексом молчании.

— Довольно! — взорвался Ксарл. — Неужели ты думаешь, что мне приятно выслушивать твои откровения о том, как ты читаешь мысли и чувства этого совращенного Хаосом мерзавца? Конечно, ты знаешь его тайны. Ты так же извращен, как и он. Только поразившая его скверна видна каждому, поскольку изуродовала его тело. А ты разлагаешься изнутри. Незаметно и поэтому еще более опасно.

— Ксарл, — мягко сказал Кирион, — брат мой. Во имя нашего общего отца, выслушай меня один-единственный раз.

Ксарл не ответил. Кирион наблюдал, как его брат молча приближается — они вновь сошлись на полпути вокруг зала. Проходя мимо, Ксарл сжал край наплечника Кириона. Это был странный и неловкий момент. Даже сквозь рубиновые линзы шлемов Кирион ощутил, как брат смотрит ему прямо в глаза, впервые за долгие годы.

— Говори, — проворчал Ксарл. — Попробуй оправдаться, если это возможно.

— Представь, — начал Кирион, — потаенный голос, звучащий у каждого в душе. Голос их страха. Когда я с тобой, с Талосом, с Узасом… я не слышу ничего. Мы Астартес. «Тогда как тела смертных заполнены страхом, мы пусты и холодны».

Ксарл усмехнулся, услышав цитату из трудов Малкариона. Умно, очень умно.

В воксе треснул голос Меркуция:

— Секретничаете втайне от вашего нового товарища по отделению?

— Нет, брат, — ответил Кирион, — прости, мы скоро закончим.

— Конечно.

Меркуций отключился.

— Продолжай, — сказал Ксарл.

— Рядом со смертными по-другому. Я слышу их страхи. Это похоже на стыдливый шепот — много голосов, сливающихся в один хор. Когда ты, Ксарл, убиваешь смертного, ты видишь только то, как свет угасает в его глазах. Я слышу его безмолвный плач, слышу, как он шепчет о родном мире, который никогда больше не увидит, о жене, с которой ему было так тяжело расстаться. Я… собираю эти мысли из разума каждого встречного, как спелые плоды с дерева.

Псайкерская зараза, подумал Ксарл. В годы славы примарха таких несчастных изгоняли из легиона или преображали в соответствии с суровыми правилами обхождения с псайкерами и их использования. Неукрощенный талант псайкера был приманкой и распахнутой дверью для демонов варпа.

— Продолжай, — сказал он.

Произнести это слово во второй раз оказалось куда труднее.

— Ты не можешь представить, что я слышу в присутствии Вознесенного, брат.

Голос Кириона дрогнул и зазвучал неуверенно, словно воин не мог подобрать нужные слова.

— Он кричит… затерявшись во тьме собственного разума. Он выкрикивает имена, имена живых и мертвых братьев, умоляя нас отыскать его, спасти его, убить его. — Кирион перевел дыхание, прежде чем продолжить. — Вот что я слышу, когда оказываюсь рядом с ним. Его муки. Его ужас оттого, что он полностью потерял над собой контроль. Он уже не Астартес. Одержимость дала ему возможность ощущать страх, и страх выел его изнутри. Ужас прогрыз в нем туннели, как тысяча голодных червей.

Ксарл осознал, что все еще сжимает наплечник Кириона. Он поспешно убрал руку, борясь с гневными нотками в голосе.

— Я прекрасно прожил бы без этого знания, брат.

— Так же как и я. Но я открыл правду не для того, чтобы испортить тебе настроение, брат. Внутри Вознесенного обитают две души. Вандред, чей крик медленно угасает в пустоте. И что-то другое… что-то, родившееся из его ненависти и смешавшееся с чужим разумом. Когда Талос пригрозил, что разбудит Малкариона, я впервые услышал, как обе души взвыли в унисон. То, что осталось от Вандреда, и завладевший им демон — они оба боятся этой секунды.

— Мы здесь, — упрямо сказал Ксарл. — Мы несем караул во время ритуала пробуждения. Если Вознесенный действительно напуган и пошлет кого-то, кто попытается… помешать, — нам ничего не грозит. Кто из Чернецов настолько бесчестен, что вступит в бой с собственными братьями? Малек? Никогда. Гарадон? Он любимчик Вознесенного, но не выстоит против нас троих. Любой из Чернецов падет, а Вознесенный слишком ценит своих избранных, чтобы разбрасываться ими.

— Ты исходишь из того, что их жизни для него одинаково ценны. Нет, брат, — возразил Кирион. — Он пошлет Враала.

Оба воина обернулись на грохот распахнувшихся дверей. Кирион без промедления связался с Талосом:

— Брат, начинается.

Ответ был кратким:

— Первый Коготь. При первом признаке агрессии вы должны вступить в бой и уничтожить цель. Ave Dominus Nox.

— Кирион, — Ксарл выдернул болтер из магнитного зажима при виде вошедшего в Зал Памяти Чернеца, — терпеть не могу, когда ты оказываешься прав.

Малек спустился в лифте на нижние уровни вместе с Талосом и Адгемаром.

— Ты не можешь позволить себе такую наивность, — сказал он Талосу.

Лицо терминатора было твердо и холодно, как у статуи из белого гранита.

— Я не наивен, — огрызнулся Талос.

Несмотря на все уважение к Чернецу, его тон разозлил пророка.

— Я действую в интересах десятой роты, — вызывающе продолжил он.

— Ты действуешь как слепой мальчишка, — жестко отрубил Малек.

В его черных глазах вспыхнул яростный огонь.

— Ты говоришь об интересах десятой роты? Именно в этом суть. Десятая рота мертва, Талос. Иногда, пытаясь сохранить прошлое, ты просто скатываешься назад. Я не сторонник перемен ради самих перемен. Мы говорим о положении дел на войне.

— Ночной Призрак никогда…

— Не смей говорить о нашем отце так, будто знал его лучше меня!

Малек сузил глаза, а в голосе его прорезался звериный рык.

— Не смей предполагать, что он советовался только с тобой в последние ночи. Многие из нас были его избранниками. Ты не один.

— Я это знаю. Я говорю о том наследии, которое он хотел передать нам.

— Он хотел, чтобы мы выжили и боролись с Империумом. И все. Неужели ты думаешь, что его заботило, кто станет нашими союзниками и под каким именем мы пойдем в бой? Нас осталось чуть больше тридцати. Отделения распались. Авторитет командования ослаб. Наши ресурсы на пределе. Мы — не десятая рота Восьмого легиона. Мы перестали быть ей почти сто лет назад по нашему времени… и десять тысячелетий назад по галактическому летоисчислению. Неужели ты действительно не видишь, что творишь? — закончил Малек.

Он покачал головой, словно сама идея была немыслимой.

— Я готов признать…

— Это был риторический вопрос, — проворчал Малек. — Все это видят. Ты случайно натыкаешься на сотню сервиторов, когда наши ресурсы почти подошли к концу. Ты ступаешь на поверхность нашей мертвой планеты, и каждый, кто не ослеп, понимает, что это знак. Затем ты берешь в плен не абы кого, а навигатора! Теперь принцепс титана. Ты бунтуешь против Вознесенного и говоришь о том, чтобы разбудить Малкариона.

— Талос, брат, — вмешался Адгемар. — Ты изменяешь роту согласно своим принципам. Поимка навигатора была самым смелым шагом. Если мы потеряем Этригия, вся рота будет зависеть от тебя и от навигатора, которого ты контролируешь. Мы даже не сможем войти в варп без твоего… согласия.

— Этригий абсолютно здоров, — ответил Талос.

Но ему нечем было подтвердить свои слова. Навигаторы благодаря измененным генам жили намного дольше обычных людей. Но Этригий заперся в своей обсерватории на носу корабля, и никто не видел его в течение последних десятилетий, не считая Вознесенного. Октавия имела доступ в ту часть судна, но в ее скудных отчетах, пересказанных Септимусом, не было ни слова о физическом или психическом состоянии нынешнего навигатора. Казалось, годы не меняют его.

— Я — из Чернецов, — многозначительно произнес Малек.

Талос немедленно понял, о чем речь. Малек никогда бы не нарушил клятвы и не выдал секретов своего сюзерена, как бы он ни презирал Вознесенного. Но он мог намекнуть Талосу, что сопровождал Вознесенного во время его визитов к Этригию.

Возможно, захват Октавии на мертвой Нострамо оказался более явной угрозой Вознесенному, чем полагал Талос.

Ее надо охранять. Бдительно охранять. И пробуждение Малкариона…

— Меркуций, Кирион и Ксарл дежурят в Зале Памяти, — сказал он Малеку.

Тот кивнул. Его гранитное лицо оставалось бесстрастным.

— Думаю, это неглупый ход. Сколько уже идет ритуал?

— Четыре часа. Когда я уходил, подключали и освящали ходовую часть дредноута. Они еще не начали пробуждение.

— Шансы против нас, — сказал Адгемар. — Он не просыпался ни разу.

— И его положили в саркофаг против воли, — добавил Малек.

Вокс Талоса ожил, обрывая дальнейшую дискуссию.

— Брат, — сказал Кирион, — начинается.

Враал неторопливо вошел в Зал Памяти.

Ревущий лев на его правом наплечнике — знак различия Чернецов — был покрыт вмятинами и царапинами. Похоже, после многочисленных сражений его нечасто приводили в порядок. Остальная часть терминаторской брони Враала находилась не в лучшем состоянии. Темно-синюю поверхность уродовали шрамы с металлически-серыми краями. Хозяин не озаботился даже тем, чтобы покрыть их слоем краски.

К его перчаткам присохли чешуйки крови. Хотя при активации перчаток вся грязь на них превращалась в пепел, кровавые пятна не сходили неделями после сражений.

Другие ошибочно принимали это за пренебрежение. За неуважение. Это было почти смешно.

Что может быть большей честью для машинного духа брони, чем гордая демонстрация полученных в бою увечий? Что может лучше выразить уважение, чем все эти шрамы — шрамы от ран, которые не сумели его убить?

Шипастые пики для трофеев, торчащие из-за горбатой спины доспеха, были откованы из бронзы и украшены шлемами и громадными черепами Астартес. Шлемы и черепа клацали и стучали друг о друга при каждом шаге Чернеца.

Враал провел языком по зубам. Рубиновые дисплеи линз по очереди очертили контуры каждого живого существа в зале. В одном конце комнаты сервиторы суетились над безмолвным дредноутом, как идолопоклонники во время варварского богослужения. В другом техножрец Делтриан склонился над панелью управления, расцвеченной таинственными огнями. Вон там свежая кровь, влившаяся в Первый Коготь, — зануда Меркуций — стоит слева от Враала в тени огромных дверей. А вон и Кирион с Ксарлом, расхаживающие с болтерами наперевес.

Чернец заметил краткую вспышку предупреждающей руны. Его просканировали ауспиком. Конечно, это был Делтриан. Враал, не останавливаясь, небрежно кивнул техножрецу. Паукообразная тварь уважительно склонилась в ответ. Отвратительное создание. Проклятье Механикум за то, что легиону приходится пользоваться услугами подобной мрази.

Враал не питал никаких иллюзий на тему того, зачем его сюда послали. Вознесенный вел игру осторожно, потому что открытое противостояние с Талосом привело бы к полномасштабному бунту. То, что осталось от десятой роты, раскололось бы окончательно. Часть последовала бы за Вознесенным, а часть — за пророком. Лично для себя Враал тут никакого выбора не видел. Прошлое или будущее. Талос воплощал первое. А что было в прошлом, кроме поражения и позора?

Враал с нетерпением предвкушал смерть пророка. Он помнил свое разочарование при известии, что план Вознесенного сдать Талоса Губительным Силам полностью провалился. Разоритель позволил пророку беспрепятственно уйти. Абаддон не сумел даже прикончить двух рабов, которых Талос столь высоко ценил. И вот десятой роте опять приходится терпеть нелепые выходки этого помешанного на прошлом идиота.

Невыносимо. Как зудящий участок кожи, который нельзя почесать.

Нет, Враал не тешил себя иллюзиями. Об открытом конфликте не могло быть и речи. Это только настроит сторонников Талоса на решительный лад. И уж точно нельзя было использовать никого из тех Чернецов, к которым Вознесенный явно благоволил. Все бы сразу поняли, что Вознесенный действует против пророка. Но вот необузданный и непредсказуемый Враал — другое дело. О да. Все будут с огорчением вспоминать его «дикий нрав» и «непомерную вспыльчивость», а Вознесенный рассыплется в извинениях за то, что ужасная выходка Враала помешала ритуалу воскрешения.

«Обида заставила его действовать необдуманно, — скажет Вознесенный. — Действия Враала опозорили всех нас. Такая разобщенность неизбежно приведет к…»

Да, он почти слышал свою похоронную речь. Вознесенный послал его сюда на смерть, жертвуя жизнью одного из слуг на благо своей боевой ватаги. Что ж, так тому и быть.

Конечно, помешать пробуждению Малкариона следовало с умом.

С тактом.

С определенным изяществом.

Когти Враала выскользнули из ножен перчатки. Они затрещали и заискрились, окутавшись облаком убийственного света.

— Братья! — радостно заорал он в вокс-передатчик. — Сейчас все, находящиеся в этой комнате, умрут!

Секундой позже он уже шагал сквозь болтерный огонь, и из его клыкастого шлема неслись раскаты смеха.

От трофейных пик отлетали куски. Путь Враала был усыпан осколками металла. Один из бивней шлема лопнул. Нагрудник тоже покрылся трещинами, а наколенник раскололся, усеяв пол керамитовым крошевом. Ливень болтерных снарядов грыз и царапал его терминаторскую броню. Это было почти забавно.

Три слабака из Первого Когтя отступали, выставив перед собой болтеры и ведя защитный огонь, который не мог остановить надвигающегося Чернеца. В воксе Враала раздалось скрипучее блеяние Делтриана:

«Как ты смеешь! Святотатство! Этот зал посвящен Богу-Машине!»

Тьфу. Если бы у Враала было огнестрельное оружие… Он мог бы заткнуть завывающего жреца раз и навсегда. А сейчас его когти-молнии только вспыхнули ярче, отражая гнев хозяина.

Трое противостоящих ему Астартес пятились, медленно приближаясь к саркофагу Малкариона и не ослабляя огня. Они действовали до отвращения согласованно. Враал знал, что их убийство не было главной задачей, как бы у него ни чесались когти. Ему следовало раз и навсегда оборвать воскрешение Малкариона. Они преграждали самый простой путь к цели: если бы не эта троица, Враал мог бы просто раскромсать дредноут когтями.

Ну ладно.

Враал перешел на то, что в его громоздкой терминаторской броне можно было условно считать бегом. Он бежал не к продолжающим пальбу Астартес. Нет, это стало бы самоубийством и не помогло бы ему выполнить миссию.

— Техножрец!

Враал споткнулся — вихрь болтерного огня разбил броню левой голени и заглушил сервомоторы.

— Давай! Нам с тобой есть о чем поговорить!

Его спотыкающийся бег был до ужаса быстрым. Скелетообразный техножрец так и не отошел от контрольной панели, даже когда правая клешня Враала пропорола священный механизм. К сожалению, ничего не взорвалось.

Особенно меткий выстрел на мгновение откинул голову Чернеца назад. Стрелял, наверное, Ксарл. Этот ублюдок славился удивительной меткостью.

Но сейчас Астартес прекратили огонь. Враал возвышался среди контрольных панелей, с каждым шагом приближаясь к Делтриану. Воины Первого Когтя не хотели рисковать и повредить болтерными снарядами ценные машины. Враал развел когтистые руки по сторонам, по мере продвижения увеча еще больше благословенной техники Механикум.

Как забавно. Это надругательство заставило техножреца заплакать. Из глаз его полилось что-то вроде масла. Темные дорожки протянулись по щекам серебряного черепа. Враал потратил полсекунды на то, чтобы полюбоваться зрелищем. За оставшуюся половину секунды четыре когтя, расположенных над костяшками его пальцев, — каждый в метр длиной — вонзились в грудь Делтриана.

— Пшшшшшшшшшшшшссс, — просипел священник, и хрип оборвался разрядом статики.

— Хорошо сказано, — хмыкнул Враал, вытаскивая лезвия.

Сопротивление, которое оказывала при этом плоть Адептус Механикус, было неприятным и неестественным. Что за удовольствие оборвать фальшивую жизнь Механикус? Делтриан повалился на спину. Его черная роба так и не распахнулась, словно он пытался сохранить достоинство и в смерти.

Руна тревоги вспыхнула с секундным опозданием. Кто-то из Первого Когтя решился напасть.

Враал развернулся и поднял когти, готовясь к схватке с другим Астартес.

Болтер Ксарла выпалил почти в упор. Один из когтей отлетел прочь в ливне осколков болтерной гильзы. Цепной меч обрушился вниз мгновением позже.

— Просто… сдохни… — выдохнул Ксарл по воксу.

Клинок его цепного меча скрежетнул по тяжелому доспеху Чернеца, сдирая верхний слой металла, но не проникая глубже.

Враал дернул плечами, отбрасывая меч. Терминаторская броня давала ему силу, намного превышавшую возможности обычного Астартес. А шанс, что цепной меч пробьет терминаторский доспех, был, прямо скажем… Ладно, Ксарл по крайней мере не дурак. Это делало поединок куда интересней.

Враал поднял правую перчатку, лишившуюся одного из когтей. Когда клинок цепного меча опустился во второй раз, Чернец поймал его между двумя потрескивающими силовыми лезвиями. Ревущий меч немедленно вгрызся в более податливую броню перчатки и сервоволокно. Закряхтев от усилия, Враал вывернул руку. Когти вспыхнули от притока энергии, встретившись с цепным мечом, и раскололи его под зубодробительный треск металла.

Лишившись оружия, Ксарл отскочил назад. Отшвырнув рукоять заглохшего меча, он снова поднял болтер.

Однако не выстрелил. Мерцание руны тревоги подсказало Враалу почему. Крутанувшись на месте, Чернец очутился лицом к лицу с Кирионом и Меркуцием.

Они бросились на него одновременно, держа гладиусы обратным хватом, как кинжалы ассасинов. Удар Кириона пришелся на твердый участок брони. Клинок безвредно скользнул по доспеху, а Враал отшвырнул нападавшего ударом когтей, распоров броню противника.

Удар Меркуция достиг цели, и гладиус вошел глубоко. На какую-то страшную секунду двое Астартес оказались совсем близко, яростно глядя друг на друга сквозь рубиновые линзы шлемов. Клинок в животе Враала был словно кусок льда. Модифицированный организм Астартес уже работал, затягивая рану и останавливая кровотечение, но Меркуций рванул меч вверх, расширяя отверстие.

Он разрезал мягкое сочленение брони. И… пришла боль…

Враал уже почти не помнил, что значит это слово, — прошло так много времени с тех пор, как он в последний раз испытывал боль.

Что-то ударило его по спине. Ритмичные и мощные толчки. Этот ритм был ему знаком… Болтер на полностью автоматическом режиме. Ксарл… стрелял… и… надо было…

Освободиться… от меча…

Враал поднял когтистую перчатку. Поврежденная броня реагировала медленно. Меркуций продолжал тянуть лезвие вверх, кромсая внутренности Враала, — хотя дальнейший путь клинку преградил прочный нагрудник.

Враал сплюнул кровь в шлем и ударил Меркуция левым кулаком. Противник отлетел прочь, словно марионетка на дергающихся нитях, и врезался в разбитую контрольную панель.

Меркуций был в отключке. Кирион… Ха! Удар Враала оторвал ему руку ниже локтя. Он все еще пытался встать и изрыгал проклятия по воксу, оглядываясь в поисках болтера.

Ксарл. Следовало покончить с Ксарлом. Ксарл всегда был самым опасным.

Сморгнув с глаз кровь и пот, Враал развернулся и кинулся на Ксарла, выставив перед собой все семь когтей — семь коротких копий.

Ксарл с проклятием отскочил в сторону. Его мышцы пронзила боль — он двигался быстрее, чем когда-либо за всю свою жизнь.

И все же не успел. Кончики когтей на правой перчатке Враала вонзились в добычу. Ксарл сжал зубы, когда силовые лезвия пропороли его доспех и левое бедро. Боль затуманила зрение, ноги подкосились, и он рухнул на землю.

Враал обнаружил, что ситуация изменилась. Делтриан, эта паукообразная механическая тварь, полз по полу к другой настенной консоли. Видимо, он был ранен. Правильно? Можно ли сказать о механическом человеке, что он ранен? Скорее, поврежден.

Кирион снова надвигался, сжимая гладиус в уцелевшей руке. Инъекция стимуляторов и нейроблокаторов в его кровь и мозг, похоже, начисто убрала боль. Меркуций был на ногах, но безоружен. Его клинок сломался во время падения, и снаряды в его болтере, похоже, закончились. Ксарл не унимался, как и всегда, — упрямый ублюдок вытащил болтерный пистолет и целился лежа, потому что наполовину отрубленная нога его не держала.

В эту минуту Враал осознал, что вполне может победить.

— Братья, — расхохотался он, — кто умрет первым?

— Покажи, на что способен! — рявкнул Ксарл, вновь открывая огонь.

На дисплее Враала замелькали руны, указывая на попадание в голову и в грудь. Метит в шейное соединение. Враал продолжал надвигаться, все так же хохоча, и тут пистолет Ксарла щелкнул вхолостую. Обойма закончилась.

Но… что это за звук?

…уииииРРРРРРРР…

Враал нахмурился. Что, Хаос их разрази, происходит?

Это был звук активировавшейся двуствольной автопушки класса «Жнец». За ним последовало гулкое «кланк-кланк-кланк» автоматического загрузчика боеприпасов.

Враал обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как пушка открывает огонь. От звука выстрела Зал Памяти содрогнулся. Свирепые бури, разрушавшие на своем пути башни городов-ульев, неслись над планетой с меньшим шумом. У тех сервиторов, которые оказались слишком глупы, чтобы зажать уши, полопались барабанные перепонки.

Шлемы Первого Когтя заглушили звук, но все трое Астартес сжали зубы при этом реве.

Враал слышал все с ужасающей ясностью, поскольку залп предназначался ему.

Шесть массореактивных снарядов — каждый из которых был способен разнести в клочки «Рино» — врезались в Чернеца в течение трех секунд. Первый пробил его нагрудник. Враал умер бы через несколько мгновений от внутреннего кровоизлияния, если бы второй снаряд не убил его мгновенно, ударив прямо в клыкастый шлем и оторвав Чернецу голову и правое плечо.

Остальные четыре снаряда превратили останки в кровавое месиво. Через три секунды от Враала из Чернецов не осталось ничего, кроме осколков доспеха и тех ран, что он нанес Первому Когтю.

Гроза прошла.

Гром утих.

Огромный, окованный бронзой и темно-синей броней дредноут шагнул вперед под рев древних сервоприводов. Комната содрогалась под его весом. Грохот выстрелов не мог сравниться с воем вековых механизмов и громыхающей поступью гиганта.

— Г…господин? — шепнул Меркуций.

— Вы пробудились, — выдохнул Кирион. — Но как?..

Из динамиков дредноута, установленных на шасси, раздалось низкое рычание:

— Я услышал болтерный огонь.

XV Возрожденный

Вознесенный откинулся на спинку трона и сморщил лицо в неискренней улыбке:

— Рад видеть тебя, брат.

Огромное тело Малкариона занимало солидную часть мостика. Отсветы консолей бликовали на его темном керамитовом корпусе.

Корабль сейчас не участвовал в военных действиях, так что все члены экипажа, еще способные испытывать любопытство, могли взглянуть на объявившееся в их рядах чудо. Малкарион стоял в одиночестве перед тронным возвышением. Дредноут был настолько высок, что саркофаг оказался на одном уровне с сидящим на троне.

Вдоль стен выстроились все Астартес, не занятые в операции на поверхности. Они желали стать свидетелями воскрешения и первой встречи бывшего капитана с нынешним. Талос и Адгемар застыли в благоговейном ужасе. Эти же чувства испытывало большинство воинов.

Трон Вознесенного окружали Чернецы. Все, кроме Враала. Семь воинов элитного отделения терминаторов выстроились четким полукругом за троном. Малек и Гарадон, как и всегда, стояли ближе всех к Вознесенному.

Довольно долго боевая машина молчала. Черные раскосые глаза Вознесенного впились в незваного гостя, по-птичьи внимательно изучая все детали. Извращенному Хаосом существу казалось, что оно практически слышит сквозь монотонный гул генератора дредноута всплески амниотической жидкости. Плеск, с которым останки Малкариона корчились в своем саркофаге.

— Ты изменился, — громыхнул дредноут.

Ухмылка Вознесенного не померкла — наоборот, стала как будто более искренней.

— Так же как и ты, брат.

Машина издала звук, заменявший ей согласное ворчание. Казалось, танк переключает передачи.

— Ты выглядишь еще гаже, чем на моей памяти, — продолжил дредноут.

Еще одно ворчание, на сей раз больше похожее на смешок.

— Я бы не поверил, что такое возможно.

— Вижу, что за те десятилетия, пока ты спал, а мы продолжали сражаться во имя нашего отца, твое чувство юмора не затупилось.

— Еще немного твоих плоских шуток, Вандред, и я вновь усну от скуки.

— Теперь я — Вознесенный. Лучше бы тебе запомнить это, Малкарион. Время многое изменило.

— Но не все. Послушай меня, Вандред. Я пробудился. Меня вырвали из векового сна, заполненного кошмарными видениями величайшего из наших поражений. Ловец Душ сообщил мне, что война вновь призывает нас. И ты расскажешь мне об этой новой войне. Сейчас же.

Вознесенный скривил губы. Ловец Душ. Тошнотворно.

— Как пожелаешь.

У нынешнего плацдарма было много названий. И ни одно из них не отражало реальной важности операции. Это был решающий бой, момент истины.

На вершинах горной гряды в северном полушарии планеты располагался основной бастион Механикус.

Захватчики, невольно впечатленные извилистыми скальными формациями и встроенными в них крепостями-фабриками, назвали его Когтем Омниссии. Помпезное, но меткое имя: горы напоминали стальные пальцы, простертые к небесам, словно крепости хотели сдернуть с орбиты флот вторжения.

Для бездушных когитаторов и тактических вычислителей защитников-Механикус это был просто опорный пункт 017–017.

«Семнадцать-семнадцать», главный литейный завод Легио Маледиктис, сердце и душа боевых сил Адептус Титаникус на Крите Прайм.

Он был прикрыт такими многослойными пустотными щитами, что об орбитальной бомбежке и речи не шло. Ирония заключалась в том, что эта защита оказалась бесполезной. Абаддон ясно объяснил своим капитанам и командирам, что «Семнадцать-семнадцать» надо захватить, а не уничтожить. Такая база нужна была для ремонта, переоборудования и производства титанов, которые послужат в его новом крестовом походе. При самом худшем сценарии со здешних фабрик-крепостей следовало вывезти максимальное количество рабочих и материалов.

Времени, однако, почти не оставалось. Астропаты сообщали о доносящемся из варпа шепоте. Прибытие имперских сил ожидалось в течение ближайших недель.

Кровавые Ангелы. Странствующие Десантники. Бесчисленные полки имперской гвардии. Абаддон забрался слишком далеко от своего логова — от Ока Ужаса, куда Империум не мог за ним последовать. И хотя Воитель выбрал многообещающую цель — Крит Прайм — и его поспешно собранный флот нанес мощный удар, победы следовало добиться как можно скорее. Или же забыть о ней навсегда. Затянувшаяся на месяц война была уже слишком долгой, а потери на поверхности — слишком велики. Механикус и их проклятые чемпионы из Легио Маледиктис оказались неутомимыми и несгибаемыми противниками.

Если предсказания астропатов были верны, приближавшиеся имперские флоты намного превосходили армаду Хаоса. Силы Трона почувствовали, что им наконец-то представилась возможность покончить с Разорителем раз и навсегда. Навигаторы и другие псайкеры флота Абаддона говорили о чудовищной волне давления, раскатившейся по варпу, словно фронт приближающейся грозы. Каждый воин в армии Воителя понимал, что это такое. Столкновение потоков варпа — так морские суда гонят перед собой волну. Невидимые течения Моря Душ захлестывали скопление Крит. Это означало, что бесчисленные имперские корабли движутся сквозь варп на максимальной скорости, дабы отстоять мир-кузню и отомстить за разоренные миры.

Все должно было решиться в «Семнадцать-семнадцать», а Крит Прайм — пасть.

Эндшпиль начался.

Остатки десятой роты шли на острие атаки. Рядом сражались их братья с «Охотничьего предчувствия».

При поддержке перекинувшихся на сторону Абаддона полков имперской гвардии и легионов рабов, набранных на Солас, Повелители Ночи с «Завета крови» и «Охотничьего предчувствия» должны были захватить несколько литейных заводов и крепостей-фабрик.

Черному легиону, куда более многочисленному, чем Повелители Ночи, предстояло атаковать большее количество целей. Талос уже не мог обвинить Воителя в том, что он пытается обескровить Восьмой легион и жертвует Повелителями Ночи ради собственных Астартес.

Необходимость свела на нет все привилегии.

Оружейная Первого Когтя превратилась в кипящий активностью улей.

Рабы и сервиторы облачали своих господ в броню, подгоняли и закрепляли части доспехов. Среди рабов был и Септимус. Он проверял герметичность суставных сочленений в броне Талоса. Беседующие Астартес не обращали на слугу ни малейшего внимания.

Кирион вытянул руку, чтобы сервитор мог закрепить наручи и перчатку. Все в комнате заметили его новую аугментическую конечность. Металлическая поверхность серо-стального цвета еще не успела обрасти синтеплотью. Скоро предплечье из стали и титана скрылось под темно-синим боевым доспехом.

Воины возносили молитвы и благословения оружию. Давали клятвы. Иглы входили в спинные разъемы, соединяя Астартес с силовой броней. Опустившиеся на головы шлемы окрашивали все вокруг в багрово-красный цвет визоров.

— Я видел Октавию в последний раз уже очень давно, задолго до ее вчерашней операции, — заговорил Кирион. — Как поживает наш навигатор, оружейник?

Септимус, прикреплявший к наплечнику Талоса свиток с клятвой, не поднял головы. По кремового цвета пергаменту тянулись размашистые строчки нострамских рун — Талос подробно перечислял все задачи операции и клялся на крови добиться их выполнения. Единовременные клятвы, подобные этой, были больше не в чести у легиона. Ксарл тоже носил свиток, а вот Меркуций, Узас и Кирион уклонились от давней традиции.

— С ней все в порядке, лорд Кирион, — сказал Септимус. — Я полагаю, она сейчас с навигатором Этригием. Они подолгу беседуют. Они… часто спорят, как мне кажется.

— Понятно. Благодарю за починку моего болтера.

При этих словах воин поднял оружие и осмотрел его, благоговейно сжимая в латных рукавицах. На боку болтера витыми нострамскими рунами было выгравировано имя — «Баньши».

— Рад услужить вам, лорд Кирион.

— Как поживает рожденная в пустоте? Надеюсь, она здорова?

Септимус, проверявший заклепки на наплечниках Талоса, застыл.

— К… кто, лорд Кирион?

— Рожденная в пустоте. Как она поживает?

— Ты это о чем? — спросил Узас, внезапно заинтересовавшийся разговором.

— Она смертная, брат. Тебе не стоит о ней беспокоиться, — отрезал Кирион.

— Она… с ней все хорошо. Благодарю, лорд Кирион.

— Приятно слышать. Не смотри так удивленно. Мы не слепы и знаем, что творится на корабле. Передай ей привет от меня.

— Передам, лорд Кирион.

— Ей понравился подарок? — поинтересовался Талос.

Септимус приложил все силы, чтобы снова не заледенеть.

— Да, господин.

— Какой еще подарок?

Узас был явно раздражен тем, что его исключили из разговора.

— Медальон легиона, — ответил Талос. — Кое-кто из смертной команды очень ценит эту смертную. Видимо, ценит достаточно, чтобы гарантировать ей мою защиту.

Талос снова обернулся к Септимусу. Кровь раба застыла в жилах.

— Без моего разрешения.

— Простите меня, господин.

— Я слышал, что в монете просверлили дырку и смертная носит ее на шее вместо бус, — продолжил Талос. — Следует ли это считать надругательством, Кирион? Как по-твоему, они осквернили реликвию легиона?

— Думаю, нет, брат. И все же я сообщу об этом Вознесенному. Надо быть уверенным, когда имеешь дело с подобными вещами.

Септимус вымученно улыбнулся и судорожно сглотнул. Он попытался заговорить. Но не преуспел.

— Прости, что мы немного повеселились за твой счет, Септимус, — сказал Талос.

Он сжал кулаки, покрутил запястьями, проверяя легкость хода. Правая перчатка определенно была жестковата. Надо заменить ее как можно скорее.

Фаровен. Фаровен, тот брат, гибель которого Талос видел во сне. Придется снять перчатку с его мертвого тела.

Он умрет уже скоро.

Кирион прикрепил болтер к магнитному зажиму на бедре.

— Да, с тех пор, как мы были смертными, прошло слишком много времени. Странное ощущение — забываешь о том, что такое шутка.

Септимус снова кивнул, до сих пор не до конца уверенный, смеется над ним Кирион или нет. Такой «юмор» явно его не повеселил.

— Между прочим, — добавил Кирион, — бери.

Септимус легко поймал монету, схватив ее на лету.

Это был двойник медальона Талоса, серебряный и с такой же чеканкой, но с руническим именем Кириона.

— Если ты так легко готов отдать мою и заставить меня присматривать за какой-то десятилетней девчонкой, — сказал Талос, — придется мне как-то позаботиться о сохранности твоей шкуры.

Септимус благодарно поклонился обоим Астартес и закончил свою работу в пристыженном и удивленном молчании.

Октавии хватило пяти минут на то, чтобы решить, что Этригий ей совершенно не нравится.

Согласно словам навигатора «Завета», тот невзлюбил девушку с первого взгляда. И немедленно поделился с ней своим впечатлением.

Этригий уже давно не походил на человека. Октавию это мало заботило — намного меньше, чем другие, куда более обыденные вещи на борту «Завета».

Она была навигатором, наследницей Навис Нобилите. И пускай имя и честь ее дома по галактическим меркам ничего не стоили, в ее жилах все же текла кровь высшей пробы.

Девушка знала, что навигаторский ген делает с ее сородичами по прошествии лет. В этом отношении находиться рядом с уже-не-человеческой сущностью по имени Этригий было чуть тревожно, но настоящего страха Октавия не испытывала.

Намного хуже оказалось его непрерывное бахвальство.

Ночные уроки являлись обязанностью девушки — Этригий весьма ясно дал ей это понять несколько недель назад, когда впервые потребовал ее присутствия, — но приятными не стали.

Покои Этригия были полной противоположностью тому мраку, что тек по внутренностям «Завета», как кровь течет по венам. Навигатор занимал небольшую комнату неподалеку от бронированного носа корабля. Помещение омывал пронзительно-яркий свет многочисленных люмошаров, вделанных в стены. Октавии трудно было переносить это сияние после прохладного мрака корабельных залов. Ее навигаторское око оставалось закрытым, но человеческие глаза щипало от слез всякий раз, когда она навещала Этригия в его логове. Искусственный солнечный свет после месяцев ночи изрядно раздражал.

— Вы не могли бы приглушить светильники? — спросила она в первую ночь, когда закутанные в мантии рабы Этригия провели ее внутрь.

— Нет, — ответил он, поразмыслив, — мне не нравится темнота.

— Тогда, похоже, вы выбрали неправильный корабль.

В тот момент они могли бы стать друзьями. Их объединяло многое, и в первую очередь — отличие от других членов команды. Однако, вместо того чтобы сдружиться, они скоро скатились к перепалкам и напряженному нейтралитету.

Служители Этригия — все, как один, покрытые аугментикой и не младше шестидесяти лет — допустили Октавию в «галерею хозяина». Название оказалось подходящим. Вся стена была покрыта пикт-экранами, транслирующими десятки изображений с камер на разных участках корпуса. Сейчас экраны показывали остальные корабли флота Воителя и плывущую под ними планету.

В варпе… камеры начнут показывать сам «Завет». Октавия не могла не восхищаться тем, кто желал видеть каждый сегмент судна, пока ведет его через Море Душ.

Все остальное в комнате вызывало куда меньше восхищения и было куда менее аккуратным. На полу кучами валялась одежда и украшения. Когда Октавия вошла в первый раз, то немедленно наступила на золотую серьгу. К счастью, Этригий ничего не заметил.

Девушка подозревала, что когда-то Этригий был очень красив или по крайней мере тщательно следил за своей внешностью — до того, как началась его служба в Великом Крестовом Походе, больше сотни лет назад по корабельному времени. Она сделала такой вывод из его голоса и манер, которые остались аристократически изысканными, несмотря на все произошедшие с навигатором изменения.

Его кожа была серой. Не землисто-серой, как у жителей бессолнечных миров, и даже не синевато-серого мертвецкого цвета. Она напоминала окраску брюха глубоководной акулы: рыбья, плотная, совершенно нечеловеческая.

Пальцы Этригия были практически закованы в броню из золота и рубинов — он носил неимоверное количество колец. Октавия не особенно разбиралась в драгоценностях, но ее поразило то, что среди колец попадались и очень дорогие, и дешевые поделки. Единственное, что их объединяло, — это красные камни в золотой оправе.

В каждом пальце навигатора было по одному лишнему суставу. Этригий непрерывно плел кистями невидимую паутину, и Октавия всегда запиналась и забывала, о чем говорит, если поддавалась гипнотическому влиянию их безостановочного танца. Ногти Этригия напоминали кошачьи, острые и серповидные. Ими навигатор поглаживал потертую кожу своей кушетки, вечно оставляя новые прорехи в материале.

Все остальное скрывалось под мантией темно-синего цвета, столь любимого воинами легиона. Яйцевидная голова Этригия была достаточно гладкой, чтобы Октавия заподозрила полное отсутствие волос, а «человеческие» глаза всегда прятались под герметическими очками, в толстых линзах которых плескалась какая-то странная фиолетовая жидкость. Октавия поинтересовалась однажды, как он вообще что-то видит сквозь эту муть, но ее не удостоили ответом. Этригий поступал так весьма часто. Очевидно, старый навигатор отвечал лишь на вопросы, казавшиеся ему достойными обсуждения.

— Они сняли пластину с твоего ока варпа, — пробормотал он с чем-то вроде священного ужаса.

Девушка притронулась к бандане, повязанной на лоб.

— Думаю, они решили, что могут доверять мне. После того как я приняла имя… После того как Талос спас меня…

— Меня об этом не проинформировали. Почему мне не сказали, что ты вновь владеешь оком?

— Возможно, потому, что это не ваше дело.

— Я — навигатор «Завета крови». Все, что касается варпа, входит в область моей компетенции.

— Я просидела здесь уже час, слушая вас. Вы только сейчас заметили, что у меня на лбу нет железной пластины?

— Я только сейчас счел необходимым развернуться к тебе, — ответил он, и это было правдой.

Этригий не числился среди любителей зрительного контакта.

— Я устала чувствовать себя беспомощной на корабле, — сказала девушка, больше самой себе, чем собеседнику.

Этригий ответил ей редкой искренней улыбкой:

— Не надейся, что это пройдет, девочка.

Она несколько секунд молча смотрела на старшего навигатора, надеясь на продолжение.

— Мы одновременно и марионетки, и кукловоды, — добавил он. — Мы рабы, но рабы бесценные.

Этригий кивнул в сторону экранов, по которым медленно плыл кружащий над Критом флот Хаоса.

— Без нас эти предатели бессильны. Они не смогут вести свой бесконечный крестовый поход.

Взгляд Октавии был прикован к глазам серокожего человека.

— Вы добровольно выбрали такую жизнь?

— Нет. И у тебя не будет выбора. Но мы все равно обречены прожить ее так.

— С какой стати я захочу заживо похоронить себя в этой клетке? — резко возразила девушка.

— А чего стоит навигатор без корабля?

Этригий произнес это с тошнотворной снисходительностью.

Октавия мотнула головой, не замечая, что делает. Неубедительное возражение — в сущности, лишь инстинктивная потребность сказать «нет».

Этригий улыбнулся с тем же снисходительным выражением.

— Ты жаждешь плыть сквозь звезды, как и все мы. Это в крови. Ты способна скрыть это желание не больше, чем необходимость дышать. Когда время придет, когда Астартес попросят, чтобы ты повела корабль… ты ответишь «да».

Октавия снова почувствовала, что между ними есть связующая нить. Она могла бы использовать возникшую близость, чтобы спросить о том, как провести корабль сквозь варп без путеводного света Императорского Астрономикона. Она могла бы сказать хоть одно из сотен слов, которые перебросили бы мост через пропасть между ней и товарищем-навигатором.

Вместо этого девушка встала и вышла из комнаты. Холодное чувство неизбежности сковало ей язык.

Септимус нашел ее на Черном рынке.

На палубах «Завета», предназначенных для смертного экипажа, многие коридоры и отсеки выходили в общее помещение. По мере того как Великий Крестовый Поход катился по галактике, верные слуги и рабы легиона привыкли использовать этот зал как рыночную площадь и место для собраний. Черный рынок получил свое название от вечно царящей там темноты, лишь кое-где перемежаемой светом ручных ламп и люмошаров. Даже в те давние дни, когда экипаж был полностью укомплектован, палубы для смертных оставались неосвещенными.

В зале столпилось около полусотни человек. Благодаря высокому положению Септимуса многие почтительно кланялись ему или вежливо приветствовали — не исключая и представителей противоборствующих группировок, явившихся сюда, чтобы запастись боеприпасами и аккумуляторами. Здесь, во всей своей мрачной славе, воскресла миниатюрная копия сгинувшего навек Нострамо.

Пожилая женщина приложила немытые ладони к бронзовой поверхности аугментической пластины, закрывавшей его висок и бровь.

— Не так уж и плохо, — улыбнулась она, обнажив гнилые зубы.

Не считая этого, ее морщинистое лицо было усталым и добрым.

— Я привыкаю.

— Из-за этой операции ты не появлялся среди нас слишком долго. Несколько недель! Мы беспокоились.

— Благодарю тебя за участие, Шайя.

— Банду Нейла перерезали недалеко от инженерных палуб. — Старуха понизила голос. — Никто не взял на себя ответственность. Пошли разговоры о еще одном звере, явившемся из черных глубин.

Септимус ощутил, как настроение его мгновенно испортилось, словно на плечи навалили тяжелый груз. Оружейник входил в последнюю охотничью партию, которая покончила с очередным зародившимся в глубинах корабля чудовищем варпа.

— Я поговорю с хозяевами. Обещаю.

— Да хранят тебя боги, Септимус. Да минуют тебя беды.

— Я… слышал, что Октавия здесь?

— Ах да. Новая девушка.

Старая женщина снова улыбнулась и махнула рукой в сторону ларька, вокруг которого собралась небольшая толпа.

— Она с рожденной в пустоте.

С рожде… Но зачем?

— Благодарю, — сказал он и двинулся дальше.

Октавия действительно была с рожденной в пустоте. Малышка, чьи зрачки навеки расширились в родном для нее мраке, показывала гостье коллекцию марионеток. Октавия стояла у прилавка в ларьке, принадлежавшем стареющим отцу и матери рожденной в пустоте. Девушка улыбалась и заинтересованно кивала.

Септимус подошел к навигатору и поклонился родителям девочки. Старики поздоровались с ним и отметили, как хорошо подживают его раны.

— Мне надо было уйти от Этригия, — сказала Октавия на готике. — Теперь у меня есть медальон, — добавила она, словно оправдываясь за что-то, — и я решила прогуляться.

— Корабль все так же опасен, с медальоном или без.

— Я знаю, — ответила девушка, избегая его взгляда.

Септимус кивнул на девочку:

— Ты понимаешь, что она говорит?

— Ни слова. Кое-что перевели ее родители. Я просто хотела увидеть ее. Внимание, которое ей оказывают, поразительно. Люди приходят сюда, просто чтобы поговорить с ней. Один заплатил за крошечный локон ее волос.

— Ее почитают, — ответил Септимус.

Раб сверху вниз посмотрел на рожденную в пустоте, которая таращилась на него сквозь гриву спутанных черных волос.

— Атасавис ге корунай тол шалтен ша'шиан? — спросил он.

— Кош, кош'ет тай, — улыбнулась девочка.

С лучезарной улыбкой на мордочке она выставила перед собой серебряный медальон легиона, просверленный и надетый на кожаный ремешок. Девчушка носила его, словно заслуженную медаль.

— Ама шо'шалнат мирса тота. Итис иша. Итис иша нереосс.

Септимус легонько поклонился ей и улыбнулся, несмотря на отвратительное настроение.

— Что она сказала? — спросила Октавия, стараясь скрыть свое разочарование.

Навигатор не поняла ни слова из разговора на нострамском.

— Она поблагодарила меня за подарок и сказала, что мой новый глаз очень красивого цвета.

— О.

Рожденная в пустоте залепетала, указывая пальцем на Октавию. Септимус снова улыбнулся:

— Она говорит, что ты очень симпатичная, и спрашивает, выучишь ли ты когда-нибудь нострамский, чтобы вы могли пообщаться как следует.

Октавия кивнула.

— Яска, — сказала она и уже тише спросила у Септимуса: — «Яска» — это «да», верно?

— Яска, — ответил он. — Да. Идем, нам надо поговорить. Прости, что я не появлялся с тех пор, как ты ушла на операцию. Вскоре после нашей последней беседы выяснилось, что денек предстоит насыщенный.

Его не должны были будить.

Разве он не служил верно, храбро и доблестно? Разве не сокрушал врагов примарха? Разве не подчинялся приказам Воителя? Чего же еще от него требовать?

И вот он снова шагал по реальному миру. Но зачем? Чтобы увидеть распад всего, чем легион был когда-то. Чтобы схлестнуться с Вандредом, в то время как десятая рота доживает последние дни.

Это не жизнь — не более чем продолжение того существования, которое он по праву оставил позади.

У него было два тела. Его разум разрывался между двумя физическими формами. На более поверхностном уровне восприятия он ощущал себя тем, во что превратили его Делтриан и помощники, и чувствовал неукротимую силу самоходной машины. Могучие руки, управляемые ревущими сервомоторами. Когти, способные пробить адамантий и керамит. Пушка, одним выстрелом из которой можно было убить десятки противников.

Неутомимое и бездушное воплощение союза между машиной и человеческой плотью, благословенное Механикум.

Но все это исчезало при секундной потере концентрации. Требовалось постоянное напряжение, чтобы удерживать иллюзию. В те мгновения, когда древний воитель терял контроль, он снова чувствовал свое смертное тело, заключенное в саркофаг с холодной, нестерпимо холодной амниотической жидкостью.

Эти реальные ощущения были ужасны, но Малкарион время от времени возвращался к ним. Безногий, однорукий труп покачивался в колючем ледяном растворе. Его затылок и спина превратились в сплошную зубчатую гряду боли — это вонзались в тело и мозг щупальца и иглы машинного интерфейса, вновь погружая Малкариона в реальность дредноута.

Порой, пытаясь пошевелить левой рукой — когтистым силовым кулаком, он чувствовал, как его настоящая высохшая культя слабо стучит о стенки амниотического саркофага. Когда он впервые заговорил с Вандредом, вместо импульса, пробегавшего по волокнам в мозгу и транслировавшегося через синтетический голос вокса, открылся его собственный рот. Лишь в тот момент он понял, что дышит ледяной жидкостью. Только это и сохраняло ему жизнь. Густой, как масло, и ошеломляюще холодный амниотический раствор циркулировал по его дыхательной системе. Жижа залепила его легкие, мертвыми комками давившие на ребра в беспомощном и бессильном теле.

Давным-давно он сражался рядом с братьями из легиона Железных Рук. А затем, когда пришло время другой войны, он сражался уже против них. Малкарион был отлично знаком с их верованиями. И не понимал, как такие стойкие и упорные воины могут считать вечное заключение в саркофаге чем-то вроде блистательного посмертия.

— Я возглавлю следующую наземную атаку, — проревел он собравшимся Повелителям Ночи.

Воины его легиона уважительно склонили головы или грохнули кулаками по нагрудникам. С гордостью! Невероятно. Они видели лишь наружную оболочку. Они понятия не имели о высохшем трупе, который прижимал изможденное лицо к передней крышке саркофага.

— Мы — Повелители Ночи. Мы — сыны Восьмого легиона. И мы возьмем «Семнадцать-семнадцать», чтобы и тысячу лет спустя Империум оплакивал тот час, когда мы явились на Крит.

Крики воодушевления были долгими и громкими.

— Приготовить десантную капсулу! — приказал дредноут. — Я снова стою среди вас, облаченный во тьму, и мои когти жаждут имперской крови.

Крики стали еще громче.

Слепой, безъязыкий, однорукий труп покачивался в корпусе богомашины, зная, что вскоре вновь ощутит вкус войны — впервые за десять тысячелетий.

XVI Семнадцать-семнадцать

Я заметил одну странную вещь.

Многие имперские хронисты весьма благожелательно отзываются о наших действиях во время Восстания в Критском скоплении. Однако их похвалы в основном направлены на подкрепления, прибывшие со спасательной миссией под началом Астартес из ордена Кровавых Ангелов, а не на первоначальные усилия по защите планет. Чаще всего подвергается критике «неубедительное сопротивление» Адептус Механикус при обороне их главной крепости в северном полушарии, опорного пункта 017–017.

И в самом деле, сохранение нашего преимущества в этой точке обычно целиком приписывают внутренним разногласиям в армии Архиврага на Крите Прайм и широко известной склонности легионов-предателей обращаться друг против друга при малейшей провокации.

Целые горы были выдолблены изнутри, чтобы разместить в них литейные заводы Легио Маледиктис по производству божественных титанов. Если бы Разоритель преуспел в войне, заводы Механикус стали бы бесценным источником ресурсов. Их бы полностью разграбили еще до того, как прибывший имперский флот обрушил свою священную месть на проклятые полчища Воителя.

Эти скалистые горы кишели элитными частями скитариев, как волосы попрошайки кишат вшами.

Организация высадок десанта по всему горному хребту заняла бы слишком много времени, которого у Разорителя почти не оставалось.

На том этапе войны Разоритель полагал, что лишь недели отделяют его от прибытия первой боевой баржи Кровавых Ангелов и неизбежного имперского правосудия. Абаддон, да будет проклято его имя, получил предупреждение от собственных астропатов. Пленные, захваченные впоследствии, подтвердили эти сведения.

Только такие разведданные могут объяснить, зачем понадобилась массовая высадка на равнинах у подножия 017–017. Если говорить кратко, Абаддон швырнул свои орды на планету и заставил их ломиться в «парадную дверь».

Я неоднократно слышал, что сильнейшее наше оружие против Архиврага — его собственная природа. Возможно, так и есть. Судьба определенно была на нашей стороне в тот день, когда Повелители Ночи и Черный легион, входившие в ударную группу, обратились друг против друга.

Ни в одной имперской хронике я не обнаружил подробного объяснения, почему Абаддон полностью утратил контроль над частью армии. Также нигде не объяснено, чего силы Архиврага надеялись достичь — если вообще на что-то надеялись — своим несвоевременным расколом.

Если за их противостоянием и стоит нечто большее, чем бешеный нрав извращенных Хаосом нелюдей, то, скорее всего, это так и останется загадкой.

Следователь Решлан Дэрроу Аннотация к его основной работе «Личины Разорителя»

Десантную капсулу Первого Когтя затрясло.

— Входим в атмосферу, — сообщил Адгемар, оглянувшись на остальных Астартес. — Одна минута до контакта.

— Зачем такая жесткая посадка? — спросил Кирион.

— Чтобы нас не достали орудия ПВО, — проворчал Меркуций.

— На такой высоте? Вероятность нулевая.

— Просто тяжелый спуск, — ответил Адгемар. — Атмосферные вихри, растущая температура, высокое давление. Не теряйте концентрации, братья.

— Кровь, — бубнил Узас. — Кровь, черепа и души для Красного Короля.

— Заткнись, — рыкнул Адгемар. — Захлопни пасть, или я оторву тебе башку, нашпигую ее осколочными гранатами и использую в качестве самой мерзкой на свете взрывчатки.

— Он не слышит тебя, — вмешался Кирион. — Не обращай внимания. Он всегда такой.

— Кровь Кровавому Богу, — прохлюпал Узас.

Он опять истекал слюной. Ядовитая слизь залепила его подбородок.

— Черепа…

Талос ударил ладонью по шлему Узаса, впечатав голову брата в спинку противоперегрузочного кресла.

— Заткнись! — рявкнул он. — Ты отравляешь нам каждое задание. Каждый бой. Хватит!

Узас как будто не заметил.

— Видишь? — спросил Кирион у Адгемара.

Адгемар лишь молча кивнул в ответ, ничего не сказав.

— Тридцать секунд.

— Это будет нелегко, — заметил Меркуций. — Нас поддерживают Насильники и Каратели Квинтуса?

— Они дальше к востоку, — ответил Талос, — между нами и Черным легионом. Просто запомните наши цели. Мы проникаем внутрь, убиваем командиров частей и прорываемся наружу.

— Двадцать секунд, — известил Адгемар.

— Мы не должны полностью уничтожать противника, — добавил Талос, повторяя слова Малкариона, сказанные им на совещании командиров частей. — И мы погибнем, если попытаемся превратить это в честный бой.

— Десять секунд.

— Убить, прорваться наружу. Пусть смертные выкормыши Абаддона льют за него кровь. — Талос не стал скрывать усмешку. — Это не наша работа.

План наземной атаки казался приемлемым, но и риск был очевиден.

У воинов тех отделений легионов-отступников, что вызвались добровольцами для участия в операции, имелись весьма сомнительные шансы на выживание.

Перед лицом Вознесенного и Малкариона Талос потребовал, чтобы Первый Коготь участвовал в атаке.

Как и остальные армейские части, скитарии Механикус, несмотря на всю свою выучку и искусственные имплантаты, становились уязвимыми без командиров. Воитель собирался сыграть на этой потенциальной слабости и бросил элитные подразделения Астартес на разные участки фронта. Каждому отряду дали задание ликвидировать командиров техноадептов.

Десантная капсула Первого Когтя врезалась в поверхность планеты, выбросив вверх фонтан земли. Раздались взрывы, рухнули посадочные пандусы, и Первый Коготь сорвался с противоперегрузочных кресел.

Открыв на бегу огонь из болтеров, они выскочили на равнину — обширное плато у подножия скальной крепости 017–017.

Их капсула приземлилась прямо в центре поля боя, посреди вражеских линий.

Море противников колыхалось в рассеивающейся пылевой завесе. Вдали виднелись огромные фигуры титанов разных боевых модификаций и типов.

Ближайшая из богоподобных машин находилась по меньшей мере в двух тысячах метров. Гигантский взбешенный титан класса «Разбойник» поливал все вокруг огнем. Он был так громаден, что невольно притягивал взгляд.

Как только Астартес высадились и вступили в бой, в их вокс-переговорах прорезались нотки насмешливого отчаяния.

— Попытайтесь не умереть здесь, братья, — проворчал Меркуций. — Мне не улыбается искать еще одно отделение.

Кирион разнес в клочки трех сильно модифицированных техногвардейцев. Болтерные снаряды сдетонировали в их телах, превратив плоть и металл в кровавое месиво.

— На голографических картах все выглядело куда проще!

Навстречу Астартес ринулся здоровенный детина с двумя дополнительными парами механоконечностей. В манипуляторах противник сжимал разношерстную коллекцию шахтерских инструментов, превращенных в оружие. Кирион увернулся от бура толщиной с его ногу и всадил гладиус в распахнутый рот скитария. Клинок вошел в плоть и кость и достиг измененного мозга техноадепта, пронзив его насквозь.

— По основным целям — нулевая видимость, — выкрикнул Кирион, останавливая еще несколько техногвардейцев на расстоянии болтерными очередями.

Его прицел сбился. Сетка прыгала и дрожала. Очень трудно было удержать болтер на линии огня.

Новая рука. Слишком поспешная операция и примитивный протез. Хирургам придется приложить еще немало усилий, прежде чем его удовлетворит результат. Но на такой дистанции промазать все равно невозможно.

Земля под ногами была предательски неровной, усыпанной телами. Десантная капсула Первого Когтя нанесла ощутимый урон противнику, приземлившись в самом центре вражеского полка. Те, кто очутился по периметру кратера, все еще не могли организовать согласованную оборону.

— Посадку не назовешь точной наукой, да?

Адгемар завершил короткую дуэль со скитарием с гусеницами вместо ног. Он вонзил клинок в глазницу твари и набросился на следующего.

— По основной цели — нулевая видимость.

Внимание Талоса постоянно переключалось на дисплей визора. Он пытался уследить за отрядом, бойцы которого все больше отдалялись друг от друга.

— Ксарл? — позвал он.

Нет ответа. Развернувшись, пророк сделал выпад Аурумом. Удар был неудачным — Талос неправильно рассчитал расстояние, и меч лишь чиркнул по горлу здоровенного техногвардейца, вместо того чтобы начисто снести ему голову.

— Ксарл, отвечай.

Талос пинком отправил скитария с разорванной сонной артерией на землю. Переключая режимы зрения, Астартес пытался вычленить силуэты братьев в окружающей мясорубке.

— Я к северу от тебя, — отозвался Ксарл. — Ближе к передовой. Не вижу целей. Но бой здесь самый жаркий.

— Я слишком далеко для зрительного контакта с целью, — передал Адгемар.

— Как и я, — выругался Талос. — Кирион? Меркуций?

— Я тут… немного занят, — ответил Меркуций.

— Слишком далеко, — выдохнул Кирион. — Не вижу цели. Веду бой.

— Души для Пожирателя Душ! — провыл Узас. — Черепа для Трона Черепов!

— Тебя никто не спрашивал.

Талос мечом и болтером пробивал себе дорогу в море гудящих буров, свистящих клинков, размахивающих кулаков и ослепительного лазерного огня.

Что-то ударило Астартес в боковину шлема. Анафема выпалил в направлении удара, покончив с неприятелем, кем бы он ни был. Аурум крутанулся в руке, отражая выпад двух механоконечностей. Талос впечатал керамитовый ботинок в грудь техногвардейца справа, смяв его доспех и пробив легкие осколками ребер. Аурум снова сверкнул и рухнул вниз по широкой дуге, разрубив еще одного скитария, в то время как ревущий Анафема всадил три снаряда в трех других противников.

Рассеченный надвое техногвардеец попытался ударить Талоса уцелевшей рукой по ногам. Повелитель Ночи наступил на завывающее зубчатое лезвие, раздавив его, а в следующую секунду размозжил и голову солдата.

— Я тут прекрасно провожу время, — раздался задыхающийся и полный сарказма голос Кириона.

— Я тоже не скучаю, — сквозь зубы процедил Талос.

Он потратил полсекунды на то, чтобы взглянуть в сторону чудовищного «Разбойника». Сейчас титан был ближе, но ненамного. Над полем боя завывал рог — вызов или предостережение тем, кто копошился внизу. По сравнению с этой громадиной побежденный «Пес войны» казался карликом.

— Предатели! — выкрикнул один из скитариев. — Смерть десантникам Хаоса!

Талос выстрелил ему в лицо и двинулся дальше.

Узас первым достиг цели.

Техноадепта звали Роллумос. Это имя он выбрал себе сам, а то, что он получил при рождении, забылось уже давно. По данным внутренних хронометров Роллумоса, ему исполнилось сто шестнадцать лет. Или, точнее, тем немногим частям его тела, что по-прежнему стоило считать человеческой плотью. Его восхождение к совершенству было так близко! В нем оставалось лишь семнадцать процентов презренной плоти. Восемьдесят три великолепных, божественных процента состояли из стали, железа, бронзы и титана, освященных и благословляемых трижды в день в ритуале почитания Бога-Машины.

Он не был уверен, имеет ли право называть себя Магистром Скитариев, — но колебался не из скромности, а от потаенного стыда. Ему выпала значительная роль, без сомнения, и не лишенная достоинства. Но в черепных когитаторах Роллумоса засела угрюмая, слишком человеческая боль. Магистр чего? Солдат-рабов?

Он заслуживал большего. Он заслуживал лучшего.

Техноадепт утешался обманом — и боролся со стыдом с помощью того же обмана. Внешне он принял назначенную ему роль и бесконечно изменял собственное тело, чтобы сражаться наравне с аугментированными солдатами. Он лгал начальству и соратникам-техноадептам. Как они верили ему! Как обрабатывали поступающие данные и с готовностью подтверждали его очевидную и чуть ли не академическую увлеченность тактикой ведения боя!

Но великие машины Легио Маледиктис — воплощения Бога-Машины — вышагивали по равнинам, превращая в прах все приземленные и ничтожные достижения Роллумоса. Сколь часто он спускался по железным мосткам туда, где трудился лишь обслуживающий персонал, и оглаживал механоконечностью броню спящего титана! В это время его внутренние процессоры генерировали яркие и желанные образы: вот он работает над божественной машиной, стараясь вызвать ее дух из глубин безмолвного механизма.

Мучаясь ничтожностью своего положения в иерархии легиона, Роллумос по крайней мере ухитрялся скрыть недовольство от немигающих глаз более удачливых братьев. Этого слабого утешения все же хватало, чтобы удержать обиду внутри.

Не важно, что унизительная бюрократическая ошибка привела Роллумоса на передовую. Его тело было достаточно модифицировано, чтобы противостоять опасностям боя наравне с пехотой техногвардейцев, и он не тревожился о возможных повреждениях.

И все же именно об этой ошибке он пожалел в последние минуты жизни.

Астартес десантировались прямо на его полк.

Астартес. Восемь отделений Астартес. Десантная капсула цвета ночи рухнула с неба и врезалась в землю на расстоянии пятисот одиннадцати метров от того места, где он стоял посреди фаланги верных скитариев.

Роллумос принялся вычислять принадлежность Астартес. Крылатый череп. Зигзаги молнии на доспехах. Стремительная и свирепая атака: болтерные снаряды и удары клинков разрывают драгоценную аугментическую плоть скитариев.

Повелители Ночи. Не оптимальный вариант.

Когда Роллумос направил подкрепления туда, где приземлилась ближайшая капсула со своей неприятной начинкой, первые сожаления лишь начали возникать. Они достигли пика — и внезапно оборвались — ровно через семь минут и девять секунд.

— Цель уничтожена, — передал Узас Первому Когтю. — Враг убит.

Он даже не запыхался.

Узас поднял железную голову Роллумоса в одной руке, словно дикарь, похваляющийся черепом поверженного врага. Техногвардейцы шарахнулись прочь от его торжествующего воя.

— Кто следующий? — спросил Кирион.

До остальных донесся грохот оружия, молотящего о его доспехи.

— Меня уже это достало.

— Капитан скитариев Тигриф, — ответил Талос. — Ищите стяги. Дальше к северу.

Первый Коготь вернулся на «Завет крови» девятью часами позже.

Септимус и Октавия ждали их в ангаре. Оба смертных надели униформы слуг легиона. «Громовой ястреб», вернувший Астартес на орбиту, звался «Сумеречный» — единственный транспорт десятой роты, оставшийся на лету. Два других взвода высадились первыми. Первый Коготь спускался по трапу последним, и Октавия при взгляде на них тихонько выругалась.

Почти десять часов непрерывного боя на передовой не прошли для Астартес даром. Рука Кириона висела неподвижно — торопливо сделанный протез не выдержал жестокого напряжения битвы и отказал несколько часов назад. Ксарл практически лишился своей коллекции черепов — от нее осталось лишь несколько осколков кости, уныло покачивающихся на уцелевших цепях. Доспехи Узаса и Меркуция были сильно повреждены: лазерные лучи пропахали черные борозды в керамите и рассыпали уродливые ожоги; на других участках брони огромные топоры и цепные лезвия оставили следы своих зубов.

Адгемар был без шлема, а лицо его расчертили кровавые порезы, уже покрывшиеся коркой и заживающие под влиянием усиленной физиологии Астартес.

Талос вышел из «Громового ястреба» последним. Имперский орел на его нагруднике, и без того оскверненный, подвергся дальнейшим надругательствам. Одно крыло отсек удар клинка, так что оно теперь торчало в стороне от остального, а оперение цвета слоновой кости сменилось угольно-черным, — по предположению Септимуса, здесь не обошлось без огнемета. Правая рука Талоса окостенела и не двигалась. Похоже, перчатка окончательно отказала, и при ремонте потребуется немалая осторожность.

Септимус сразу отметил две вещи. Во-первых, починка доспеха будет делом нелегким. При виде второго слуга покрылся холодным потом.

— Где его болтер? — спросила Октавия.

Она тоже заметила.

— Я потерял его, — ответил Талос, проходя мимо с воинами Первого Когтя.

— Куда вы идете, господин? — окликнул Септимус.

— Мне надо повидать техножреца и капитана десятой роты.

Делтриан лично занимался Малкарионом.

Повреждения, полученные жрецом во время нападения на Зал Памяти, были почти полностью устранены. И все же несколько сервомоторов в суставах верхней части тела техноадепта работали на половинной мощности — их системы еще не успели опробовать на полном ходу.

Хотя Делтриан и мучился потаенным стыдом, проявляя такую чисто человеческую слабость, он проклинал Враала всякий раз, когда непослушное тело причиняло ему неудобство при ходьбе и работе.

Техножрец и несколько его сервиторов работали над корпусом дредноута. Они паяли, подкручивали крепления, ставили заплаты и возвращали форму погнувшейся броне. По Залу Памяти носилось гулкое эхо.

Талос официально поприветствовал Делтриана при входе в зал, но для беседы с древним воителем переключился на вокс.

— Прости мою грубость, техножрец, — сказал Астартес, вновь надевая шлем. — Мне надо слышать во всем этом грохоте.

Делтриан поклонился в ответ. Священный техосмотр должен быть громким согласно традиции. Эти звуки складывались в хвалу Богу-Машине.

— Капитан, — обратился Талос по воксу.

— Я уже не капитан. Говори, Ловец Душ.

— Равнины наши.

— Они станут отличной зоной высадки. Осада начнется на рассвете.

— Времени в обрез. Даже если мы возьмем город за неделю…

Талос замолчал. Малкарион знал обо всем не хуже его. До прибытия Кровавых Ангелов оставалось меньше трех недель.

— Псайкеры Абаддона все еще уверены в своих предсказаниях?

Талос фыркнул:

— Абаддон сам мне сказал, что в последнее время они слишком часто его подводят.

— Тогда почему он им доверяет?

Раздражение — и сомнение, как с чувством неловкости заметил Талос, — прорезалось в голосе Малкариона. Он пришел из той эпохи, когда легионы практически не терпели появления псайкеров в своих рядах. Подобных выродков либо изгоняли со службы, либо сурово натаскивали и держали в узде, не полагаясь на них в планировании боевых операций.

— Он работает с тем, что есть. К тому же астропаты флота подтверждают прогнозы.

— Крастиан тоже?

— Крастиан мертв, сэр. Убит шестьдесят лет назад. С тех пор у нас на борту нет астропата.

— Возможно, к лучшему. Псайкеры. Они мутанты и не заслуживают доверия.

— Астропаты на борту «Охотничьего предчувствия» согласны с псайкерами Абаддона. Имперские подкрепления еще в неделях пути отсюда.

— Хм.

— Как прошла ваша первая битва, сэр?

Малкарион уже несколько раз отвечал на этот вопрос. Сразу после возвращения на «Завет» ему принялись досаждать посетители: воины из разных отделений приходили выразить уважение и расспросить о ходе наземной операции.

— Великолепно, брат. Кровь, оросившая мой доспех… Восторг, порожденный гибелью множества врагов под огнем моей пушки и ударами кулака… Когда мы захватим этот мир во имя нашего отца, это станет величайшим триумфом.

Талос улыбнулся. Что-то слабо верится.

— А теперь скажите мне правду.

Сервиторы, работавшие над огромным корпусом Малкариона, замерли на секунду, когда дредноут издал протяжный скрип.

— Без радости. Без огня. Без жизни.

— Вы сердитесь на меня за то, что я разбудил вас?

— Если бы я сердился, брат, ты был бы уже покойником. Я стер бы тебя с лица земли так же, как стер этого презренного Чернеца Враала. Никогда его не любил.

— Его никто не любил.

— Я просто не понимаю, зачем я вам понадобился. Вот и все.

Талос некоторое время обдумывал ответ.

— Вы понимаете, какое впечатление производит на меня ваш голос, сэр? На всех нас? Как он колеблет воздух, подобно грому, и вырывается из вокса звуком победного горна?

— Я не глуп, мальчик. Я прекрасно вижу, как вдохновляет вас моя нынешняя форма. Но я мертв, Талос. Это правда, и только она имеет значение.

— Ночью мы добились достойной победы. Никто не погиб. Через три часа мы снова высадимся на планету. На рассвете крепость-фабрика падет.

— И я сделаю вид, что мне не все равно. Не беспокойся.

— Я слышал, как вы воодушевляли Девятый и Десятый Когти на поле боя.

— Все, что я делал, — это безостановочно убивал и орал на врагов.

Из глубин дредноута донесся еще один скрипучий звук.

— Что это?

— Мой загрузчик боеприпасов, — солгал Малкарион.

На самом деле так звучал смех его нынешнего колоссального тела.

— А теперь обойдемся без формальностей, Ловец Душ.

— Я вполне бы мог обойтись без того, чтобы вы называли меня этим именем, сэр.

— И ты полагаешь, что я намерен считаться с твоими желаниями? Я Малкарион Возрожденный, а ты всего лишь апотекарий, вообразивший себя командиром.

— Очко в вашу пользу, — улыбнулся Талос.

— Достаточно пустой болтовни. Зачем ты здесь? Что тебя беспокоит?

— Я потерял свой болтер.

— Хм. Возьми мой.

— Возьми мой? — расхохотался Талос. — Так-то вы проявляете уважение к реликвиям легиона?

— Мне он явно больше не понадобится.

Боевая машина подняла и опустила стволы автопушки. Два сервитора, занятые их проверкой, издали тревожные сигналы ошибки.

— Извините, — вслух громыхнул дредноут.

Делтриан, скелетообразный и предупредительный, как всегда, поклонился:

— Все в порядке, господин.

— Отлично.

Малкарион снова перешел на вокс:

— Продолжай, Талос.

— У меня было видение, сэр.

— Вряд ли это способно меня удивить.

— Но оно отличается от других. Оно… ошибочно. По крайней мере отчасти. События происходят не так. С первой секунды, когда я пробудился, все в нем показалось мне сомнительным. Как будто кто-то нашептал мне во сне ложь. Узас из Первого Когтя, убивающий Кириона. И теперь, когда планета готова пасть, я начал сомневаться во всем остальном. Фаровен не погиб, хотя я видел его смерть.

— А ты уверен, что все эти события должны произойти на Крите?

— Был уверен, — признался Талос. — Теперь я даже не знаю, произойдут ли они вообще. Так много наших братьев поддалось порче, даже Кирион и Узас. Я боюсь, не распространилась ли их скверна и на меня. Возможно ли, что Губительные Силы замутили мое второе зрение?

— Сколько у тебя было припадков? Они случаются так же часто, как до моей смерти?

— Чаще. Они становятся все чаще.

— Хм. Может быть, Фаровен погибнет на Крите. Может, позже. Может, он погибнет не так, как ты видел, и ты напрасно тревожишься. Не припоминаю, чтобы ты столько ныл раньше.

— Ныл? Сэр…

— Даже видения примарха иногда были туманными. Смутными, по его выражению. Неясными. Какое у тебя право считать свои пророчества безошибочными, если даже второе зрение нашего генетического отца иногда подводило его?

— Погодите. Погодите.

Талос снизу вверх уставился на громадную машину. Поле визора окрасило крышку саркофага в кроваво-красный. Изображение живого Малкариона, сжимавшего три добытых в поединке шлема, молча смотрело на него.

— Сны нашего отца, — прошептал Талос, — иногда были неверны?

— Иногда их следовало трактовать символически.

— Этого… не может быть.

— Нет? Вот почему ты вечно вызывал враждебность в легионе, брат. Легион — сундук с миллионом тайн. А ты, Ловец Душ, полагал, что знаешь их все. Мне всегда нравилась эта твоя черта. Нравилась твоя уверенность. Но так думал не каждый.

— Наш генетический отец когда-нибудь говорил обо мне?

— Только о том, почему он так тебя назвал. Я рассмеялся тогда. Я думал, что отец решил надо мной пошутить. Казалось совершенно невероятным, что кто-то не подчинится его последнему приказу. — Малкарион снова издал странный механический смешок. — И ты в последнюю очередь.

XVII Ловец душ

Потому что это имя подходит тебе.

Одна душа, сын мой.

Одна охота во имя отмщения.

Ты бросишься в погоню за этой единственной сверкающей душой, когда все остальные откажутся от мести.

Примарх Конрад Кёрз апотекарию Талосу из Первого Когтя десятой роты

Талос звал ее из тьмы. Повелитель Ночи произнес имя убийцы шепотом, рассыпавшимся треском вокс-передатчика.

— М'Шин, — прошипел он.

Ассасин побежала. Талос последовал за ней.

Другие придут позже. Когда первый шок пройдет, когда их ничтожные ребяческие амбиции возобладают над горем. Когда при виде тела убитого отца они начнут рыдать не о его смерти, а о том, что его реликвии ускользнули из их жадных пальцев.

Талосу было плевать. Имперская сука убила его отца, и за это она умрет.

В те времена у него еще не было Аурума. Сжав в перчатке рукоять цепного меча, он включил воющий клинок и продолжил преследование. Хотя на воине не было шлема, бусинка вокса оставалась в ухе. Крики братьев доносились с болезненной четкостью.

— Он преследует ее?

— Брат, не делай этого!

— Ты нарушаешь последнюю волю нашего отца!

Талос не мешал им бесноваться и проклинать его. Охотника сейчас не волновало ничего, кроме его добычи. Болтерные снаряды прорезали воздух, но убийца уклонялась быстро, как зигзаг черной молнии. Каждый выстрел грозовым эхом разносился по темным залам дворца Ночного Призрака на Тсагуальсе.

Убийца осмелилась рассмеяться. И у нее были причины для смеха. Что такое одинокий Астартес для опытного агента имперского Храма Каллидус? Ничто. Меньше, чем ничто. Она уворачивалась, петляла и перепрыгивала через болтерные снаряды.

Оставшись позади, Талос выругался. Он замедлил бег и вновь растворился в тенях.

Охота была еще не закончена.

М'Шин облизнула пересохшие губы. Воздух Тсагуальсы был сух и горек и здесь, в недвижной атмосфере дворца проклятых, становился лишь суше и горше. Пальцы М'Шин зарылись в волосы ее мертвой жертвы. Ассасин крепко сжимала голову примарха-предателя в руке. Кап. Кап. Кап.

Она разрисовывала ониксовый пол струйкам крови, лившейся из перерубленной шеи. Запах крови был липким и слишком густым, словно аромат множества специй. Священная кровь Императора, прогоркшая от порчи и зла. М'Шин подавила желание отшвырнуть жуткий трофей прочь. Доказательство. Ей нужно было доказательство, что дело сделано.

Странно. Нечеловеческое происхождение примарха проявилось еще раз, даже в смерти — отрубленная голова начала кровоточить лишь несколько минут спустя. Вещества свертывания крови наконец-то сдались, выпуская на волю темные капли.

Она могла бы просто снять артефакты примарха с тела: обруч-корону, серебряный меч в ножнах за спиной или плащ из темных перьев. Но эти реликвии, несмотря на их ценность, могли быть похищены и у живого. Ей требовалось убедительное доказательство, чтобы предъявить его магистрам ордена. Голова мертвого бога — вот то, что было необходимо убийце.

Что касается добытых артефактов, то они послужат и ее возвышению, а не только славе Храма. И как же ее восславят за совершенное!

Пикт-связь с записывающими устройствами корабля, и без того ненадежная на расстоянии, сейчас совсем оборвалась. М'Шин почувствовала, как связь исчезает, когда прыгнула на Ночного Призрака, — и от этого тоже попахивало почти сказочной жутью. Обрыв в такой момент… Что-то здесь не так…

Постойте. Что происходит? Память ассасина была почти абсолютной — настолько, насколько это позволял человеческий мозг, — и все же М'Шин не могла определить, где находится. Эти коридоры, выложенные костью и ониксом, переплетались и извивались будто по собственной воле. Звуки странно отражались от стен. Иногда не отражались вовсе.

Стена рядом с ее головой разлетелась фонтаном каменного крошева. Ассасин уже двигалась — отскочила в сторону и с невозможной грацией продолжила бег. Она была Каллидус. Искусство убийства в своей самой отточенной форме, отлитое в человеческой плоти.

М'Шин бежала и бежала. То и дело она проносилась мимо Астартес в устаревшей броне Марк III и более новой Марк IV. При виде ее воины замирали на месте. Некоторые дрожали от желания выхватить оружие и вызвать ее на бой. Их жажда крови, почти ощутимая на ощупь, витала в воздухе. Некоторые — очень немногие — выкрикивали ей вслед проклятия. Таких было мало. Крепость населяли стойкие сыны самого сурового из отцов.

И их прародитель принял смерть по собственной воле. Это до сих пор поражало ее больше всего. Половина воспитанников Храма Каллидус, возлюбленного орудия Бога-Императора, охотилась по всей Восточной Окраине галактики за Конрадом Кёрзем, восьмым примархом, отцом легиона Повелителей Ночи.

И здесь, на пустынной Тсагуальсе, в дворце-крепости из обсидиана, оникса и слоновой кости, со знаменами из человеческой кожи на башнях, она нашла его.

И он принял смерть по собственной воле.

Она, М'Шин, стала смертью примарха. Госпожа даст ей имя Богоубийца…

Огромная тяжесть навалилась сверху и прижала к земле. Голова примарха выкатилась из руки, плитка пола ударила в лицо. Кровь захлестнули боевые стимуляторы, и М'Шин отшвырнула противника прочь. В мгновение ока ассасин вновь вскочила на ноги и оглянулась на Астартес, которого отбросила к стене.

Он. Снова он.

Кровь Талоса тоже кипела. Его доспех непрерывно впрыскивал в тело дозы обжигающих химикатов через разъемы в позвоночнике, шее, груди и запястьях. Цепной меч яростно визжал и взрыкивал, кромсая лишь воздух. Ассасин уклонялась от каждого удара. Казалось, она почти не движется — лишь миллиметр вправо или влево, ровно настолько, чтобы избежать выпада.

Голубые глаза ассасина — глаза цвета давно испарившихся от жара морей Терры — наблюдали за Астартес с ленивой насмешкой. Ей нечего было сказать ему и нечего бояться — смертного, космодесантника или любого другого. Она была имперским ассасином. Вершиной человеческого совершен…

Острие клинка Талоса пропороло ее черный кольчужный доспех, разрезав верхний слой синтеплоти над бицепсом.

Глаза ассасина испуганно расширились. Упав на пол, она перекатилась через плечо, схватила голову примарха за копну черных длинных волос и умчалась прочь с такой скоростью, что Астартес остался далеко позади.

Талос смотрел ей вслед. В ухе гремели возмущенные голоса братьев. Даже соратники из Первого Когтя шумно протестовали, обвиняя его в самой дерзкой непокорности.

— Призрак сам выбрал эту судьбу! — вопил Вандред.

— Талос, это было его последним желанием, — уговаривал Кирион. — Она должна вернуться на Терру!

Талос вновь скользнул в тени. Губы его кривила усмешка.

Вокс вопил на сотню разных голосов — к спору присоединились остальные.

Сыны Ночного Призрака быстро вспомнили о позабытых на время амбициях. Арцебус, Халаскер, Сахаал и другие — другие капитаны, другие Избранные. Их голоса настойчиво жужжали в бусинке вокса, угрожая и требуя. Талос не мог сдержать улыбку при мысли об их бессильном гневе и непонимании.

— Она забрала его перстень с печатью! — кричал один.

— И его корону! — подвывал второй.

— Наш отец не предвидел этого, — сказал кто-то третий.

И вот тут-то их лицемерие проявилось в полную силу. Теперь они требовали, чтобы весь легион совершил во имя их алчности то, что Талос пытался совершить из мести и за что они только что его проклинали.

— Ассасин заслуживает смерти! — надрывались они.

— Она совершила преступление против всех нас!

Названия похищенных у законных наследников реликвий слились в монотонную литанию. У Талоса не было ни малейшего желания ее выслушивать. Пророк отрегулировал громкость, и голоса, так внезапно преисполнившиеся праведного негодования, утихли.

Как быстро братья променяли любовь и веру в отца на пустые сомнения! Им стоило лишь осознать, что ассасин похитила реликвии и оружие. Те самые реликвии и оружие, которые они считали своими по праву.

Какая алчность. Какая жалкая и омерзительная алчность.

Сейчас Талос презирал их всех. Никогда прежде недостойные притязания его братьев не проявлялись так открыто.

Так родилась ненависть, не угасающая с годами.

Ассасин скрылась из дворца, и это, на первый взгляд, удалось ей без труда.

Повелители Ночи кинулись к посадочным площадкам и смешанными отрядами из воинов разных частей погрузились в «Громовые ястребы», чтобы вернуться к судам флота на орбите. Флот Повелителей Ночи кольцом окружил Тсагуальсу, и началась невиданная погоня.

Вперед вырвались четыре корабля. «Охотничье предчувствие» третьей и одиннадцатой рот; «Крадущаяся тьма» первой; «Принц безмолвия» четвертой и седьмой и «Завет крови» с десятой ротой на борту.

У корабля ассасина, несмотря на всю его быстроходность, изящество и уникальную конструкцию, не было ни малейшего шанса. На хвосте улепетывающего от черного шарика Тсагуальсы судна мчались четыре крейсера. Их тяжелые орудия наводились на жизненно важные системы беглеца.

Корабль Каллидус вывалился из варпа помятым, искалеченным, практически мертвым. Все четыре крейсера Астартес выплюнули абордажные капсулы, впившиеся в железную плоть имперского судна и крепко там засевшие.

Охотники запустили зубы в добычу. Каждый отчаянно рвался первым отведать крови, а с ней и победы.

На борту корабля ассасина Талос мчался с остальной сворой. Слуги, смертные, сервиторы — все погибало или обращалось в бегство перед ордой завывающих Повелителей Ночи, хлынувших на палубы сквозь сотни пробоин.

Этой ночи суждено было навеки войти в историю легиона и остаться в сердцах всех присутствовавших там Астартес как ночь, когда им было отказано в отмщении.

Когда охотники выследили добычу — а эта честь досталась отделениям первой роты, — вокс заполнился новыми яростными криками.

Талос стоял в жилом отсеке экипажа, превратившемся в скотобойню. Его окружали братья из первой роты и изувеченные трупы смертных. Кровь запятнала стены, потолок и темную краску их нагрудников. На борту корабля-убийцы не должен был уцелеть никто.

Поначалу отчеты с трудом пробивались сквозь рев Астартес, увлеченных охотой. Их кровь кипела, и сигналы тревоги потерялись среди воя и воинственных криков.

Талос услышал одним из первых. Он отключил цепной меч и склонил голову к плечу, прислушиваясь.

Как это может быть?

— На нас напали, — передал он тем из братьев, кто находился поблизости.

Голос охотника был холоден и спокоен, хоть в нем и сквозило неверие.

— Нас атакуют эльдары.

В последующие века воины Восьмого легиона немало спорили о том, как ксеносам удалось застать их врасплох. Призрачные корабли эльдар, гордящихся своим знанием тайных троп варпа, заскользили среди судов Повелителей Ночи. Орудия чужаков осветили мрак сотней вспышек, безжалостно вспарывая пустотные щиты.

Некоторые утверждали, что целью атаки были реликвии примарха. Другие говорили, что чужакам ни к чему сокровища человеческой расы и что причиной нападения была либо непостижимая логика ксеносов, либо злая судьба, столкнувшая два флота в самый неподходящий момент.

«Крадущаяся тьма» была потеряна, а с ней и предатель Сахаал. «Принцу безмолвия» нанесли серьезные повреждения, но в конце концов с флотом чужаков оказалось покончено.

Однако мало кто из Повелителей Ночи радовался этой победе.

Во время эвакуации эльдары телепортировались прямо в коридоры корабля ассасина. Ксеносы возникали из воздуха перед отрядами разъяренных Повелителей Ночи, которые убивали их прежде, чем успевала исчезнуть мерцающая дымка — одно из побочных явлений телепортационной технологии чужаков.

Первый Коготь, как и другие абордажные команды, пробивал дорогу обратно к капсулам.

— За чем бы они ни пришли, — передал Кирион и взмахом меча снес голову возникшей из пустоты эльдарке, — им это действительно нужно.

— Назад на корабль! — кричал капитан Малкарион сквозь гвалт и грохот беспорядочного отступления. — Назад на «Завет»!

Связь не улучшилась. Торжествующие вопли сливались с приказами отступать и свирепыми проклятиями, предназначенными чужакам. Где-то в этой разноголосице Талос расслышал победные крики капитана Сахаала и гневные возгласы бойцов первой роты.

Что-то пошло не так. Талос понял это по их голосам.

Замедлив шаги, пророк отстал от остальных и полностью сосредоточил внимание на тысячах криков и противоречивых отчетов, разносящихся по вокс-сети. Скоро он уловил, в чем дело.

Капитан Сахаал добыл одну из реликвий Ночного Призрака… и тут же сбежал. Он направил «Крадущуюся тень» прочь, разбив строй и пытаясь скрыться от эльдар.

Сахаал бросил первую роту. Талос сглотнул. Неужели он расслышал все верно? Неужели один из самых уважаемых командиров легиона оставил своих бойцов погибать от рук эльдар?

Талос застыл на месте. Коридор вокруг него был тих и пуст — остальные воины отделения ушли далеко вперед.

Сахаал сбежал с сокровищем и скрылся в варпе. Первая рота пробивала дорогу к абордажным капсулам. Им оставалось либо быстро умереть в бою, либо медленно агонизировать на мертвом корабле и ждать помощи от других судов.

Талоса это мало заботило. Проблемы первой роты должны волновать первую роту. Легион пытался вырваться из нелепой ловушки, и десятой роте предстояло бороться за собственное выживание.

Но подтверждение смерти М'Шин так и не поступило.

Обуреваемый жадностью, Сахаал бежал с проклятой безделушкой, позабыв о мести… а убийца все еще была жива.

Талос развернулся и направился вглубь корабля.

Генераторы отключились, оставив ее в темноте, — но по крайней мере она наконец-то была в безопасности.

Астартес убрались так же быстро, как ворвались на корабль.

Судно все еще вздрагивало, но, кажется, чужаки — грязные ксеносы, называвшие себя эльдарами, — ушли вместе с отступающими Астартес.

Один из них отсек ей кисть руки. М'Шин не могла сражаться с пятью чужаками одновременно, и удар меча перерубил ассасину запястье. Ее подготовка позволяла не обращать внимания на боль, но М'Шин все же наложила жгут и временную повязку из синтеплоти. Потеря крови могла оказаться опасной, даже если шок и боль не причиняли вреда воспитаннице Храма Каллидус.

Она стояла на мостике. Сверху лился кровавый дождь. Из темноты доносилось затрудненное дыхание и стоны тех немногих членов экипажа, что еще оставались в живых.

Никто из них не мог видеть. Вспомогательным генераторам уже следовало заработать, а с ними должен был вернуться и свет. Судя по непроглядному мраку, ее кораблю нанесли очень серьезные повреждения.

М'Шин крутанулась на месте, сжимая меч в уцелевшей руке. Она не могла видеть в сплошной черноте, но в зрении и не нуждалась. Рядом послышалось гудение силовой брони. Низкое рычание сервоприводов и сокращающихся искусственных мышц рассказало ей все, что нужно. Местоположение Астартес, его поза — М'Шин знала все.

Ассасин подалась вправо и улыбнулась. Несмотря на усталость и потерю крови, один Астартес ей не угроза. Она…

Талос сжал пальцы на ее горле.

Повелитель Ночи чувствовал, что убийца стала медлительней. Ее реакции потеряли прежнюю остроту, а сердце билось куда чаще, чем во дворце. Ассасина ослабила погоня и недавний бой.

Но М'Шин прикончит его прежде, чем двойное сердце Астартес отмерит два удара, — если попытаться ее удержать. Все в этом создании было заточено для убийства, и убийства куда более тонкого и искусного, чем грубая эффективность Астартес. Он был воином, а она — профессиональным киллером. Его создали для войны. Ее — только для убийства.

Астартес начал действовать в ту же секунду, когда его пальцы сомкнулись на горле ассасина.

Однако воин не стал душить противницу. Ее доспехи из драгоценной синтеплоти легко защитили бы от такой травмы. Вместо этого он подтащил ее ближе, собираясь ударить шлемом в лицо. Ошибка. Ассасин откинула голову, как змея перед броском. Проклятие, ну и скорость.

Талос почувствовал, как ассасин поднимает кулак, собираясь выпустить на волю скрытую в кольцах смерть. Каждое кольцо было оружием неизвестной конфигурации. Астартес не стал терять времени.

Плюнув в лицо убийце, он отшвырнул ее прочь.

М'Шин не кричала уже много лет.

Дело не в боли и даже не в неожиданности. Но это не было похоже на чистый удар клинка — нет, кислота выжигала глаза. Никогда прежде боль не захлестывала ее разум целиком, гася все прочие чувства. И, даже корчась от боли, она представила, как проклятый Повелитель Ночи топчется там в своем уродском доспехе, смеясь над ее беспомощностью.

И ассасин была совершенно права. Стоя во мраке, Талос наслаждался криками. Но еще слаще оказалось чуть слышное шипение кислоты, разъедавшей ее прекрасные голубые глаза.

Задыхаясь и не видя ничего, кроме белого обжигающего огня, ассасин подавила боль. Вспомнив свои тренировки, она использовала плотские мучения как фокус для концентрации. И тогда сквозь шипение собственных растворяющихся глаз М'Шин уловила гудение брони.

Он должен умереть. Он должен умереть немедленно.

И М'Шин прыгнула на Астартес, чтобы это жгучее желание стало явью.

Талос стрелял в пол. Взрывы болтерных снарядов наполнили помещение мостика грохотом, маскируя шум движений. Оглянувшись на ассасина, он увидел, как та дерется с пустотой. Удары ногами и мечом, направленные на слабые точки брони, были бы смертоносны — не будь совершенно бесполезны. Талос уже перебрался на другой конец мостика, не прекращая стрельбы.

Оглушенная и потерявшая ориентацию, М'Шин остановилась. Замерев в напряженной позе, она пыталась вычленить шум брони из грохота разрывов.

Повелитель Ночи выстрелил еще раз, уже в ее направлении. Как и во дворце, ассасин с легкостью отклонилась, и снаряд прошел мимо.

Талос выдохнул проклятие. Это сработало. Ассасин повернулась к нему лицом и сорвалась с места.

Свободной рукой он ударил по шлему.

Повелитель Ночи был глупцом.

Каждый рикошетивший от пола снаряд выдавал начальную точку траектории. Это требовало максимальной концентрации, а М'Шин все еще боролась с жестокой болью. Вот почему почти четыре секунды у нее ушло на то, чтобы вычислить его местоположение, — вечность по меркам Каллидус.

Снаряд с воем помчался в ее направлении. Это только подтвердило глупость Астартес. Даже вслепую она легко увернулась.

Новый звук прорезал свист летящих мимо цели снарядов. Звук, который она слышала прежде лишь однажды. Его голос, произносящий два слова:

— Охотничье зрение.

Если бы ее удары достигли цели, он был бы мертв. Талос понимал это с холодной определенностью.

Ассасины из священных имперских храмов уже стали легендой в юном Империуме. Ее уцелевшая рука, твердая как сталь, беспощадным клинком вонзилась бы в сочленения доспеха, сминая нервы и, возможно, даже круша мощные кости Астартес. Смерть последовала бы через несколько секунд. Та боль, что он ей причинил, была бы отмщена десятикратно.

Однако ни один из ударов так и не достиг цели, потому что ассасин не ударила. Когда размытое тепловое пятно метнулось к нему, уклоняясь от каждого выпущенного им снаряда, Талос втянул в тройные легкие пропитанный запахом крови воздух.

С грохотом первого громового раската надвигающейся бури он выплеснул свою ненависть в крике.

В ассасинах Храма Каллидус инстинкты и выучка слились в один совершенный сплав. Это согласие разлетелось на куски, когда М'Шин потеряла не только зрение, но и слух. Крик Астартес поразил ее с силой и быстротой кулачного удара. Голову пронзила оглушительная и слепящая боль, а затем обрушилась тишина.

М'Шин не знала, продолжает ли Повелитель Ночи кричать или замолчал, тешась своей победой. Чувства ничего не подсказывали. Она ощущала лишь дрожь воздуха от движений врага и пролетающих мимо снарядов.

Оглушенная, ослепленная, с клинком, забравшим жизнь бога, в руке, она развернулась на бегу и прыгнула туда, где, по ее расчетам, должен был находиться Астартес.

Расчет М'Шин, как и всегда, оказался верным.

Талос сжимал ее со всей нежностью любовника.

— Отец рассказал мне об этой ночи, — шепнул он убийце. — И я ему не поверил. Я не мог поверить, что однажды нарушу его приказ, — до тех пор, пока не пришла ты и не отняла его у нас.

М'Шин не слышала слов Астартес. Ей не суждено было услышать больше ничего в жизни, которой и осталось-то всего несколько секунд. Ассасин выронила меч. Обтянутые перчаткой пальцы разжались почти против воли, и тяжелый клинок стукнулся о ее ногу.

Ослабевшие руки не двигались. Дрожащие пальцы не желали сгибаться и активировать спрятанное в кольцах оружие. Анестетики скручивали спазмами ее тело, но не оказывали никакого эффекта. Живот охватил огонь. Боль была даже сильнее той, что обосновалась в опустевших глазницах. Что-то твердое и холодное ударило ниже ребер и пронзило тело.

М'Шин угадала, что это. Цепной меч Повелителя Ночи. Он насадил ее на свой меч.

Небольшой угасающей частью сознания ассасин попыталась оценить повреждения — однако прямой и грубый человеческий разум возобладал над боевыми наркотиками и беспощадной выучкой. Она умирала. Она будет мертва через пару мгновений.

— Богоубийца, — выдохнула она, не слыша собственных слов. — Так… запомнят… меня.

Талос сморгнул с глаз жгучие слезы. Большим пальцем он нащупал активационную руну меча.

«Угроза, угроза, угроза». Талос мигнул, убирая с экрана мерцающие руны тревоги, — и на багрово-красном поле не осталось ничего, кроме скрытого маской лица ассасина и ее пустых кровоточащих глазниц.

«Ave Dominus Nox», — прошептал он и включил цепной меч.

Следующие шестнадцать часов Талос дрейфовал в пустоте. Он занял одну из абордажных капсул, брошенных первой ротой. В абсолютной тишине собеседниками Повелителя Ночи были лишь горе и чувство удовлетворенной мести. Они отлично помогли скоротать время.

Когда капсулу подняли на борт «Завета крови», вернувшегося за уцелевшими товарищами и добычей, Талос все еще сидел в одном из кресел. На его доспехах запеклась кровь.

Люки распахнулись, и за ними Талос увидел знакомый ангар правого борта.

Там его ждали воины Первого Когтя, держа оружие на изготовку.

— Она мертва, — сказал Талос и устало поднялся с кресла.

В зубьях его цепного меча застряли клочки мяса и обломки кости. Перед тем как покинуть корабль, Астартес изрубил М'Шин в куски, вымещая на трупе горькое разочарование. В темноте мостика смертные члены команды, пережившие бойню, отчетливо слышали все. Воображение дорисовало остальное.

— Талос…

Капитан Малкарион, военный теоретик, медленно приблизился.

— Брат…

Талос так же медленно поднял голову.

— Она убила нашего отца, — проговорил он в потрескивающий вокс.

— Я знаю, брат. Все мы знаем. Пойдем. Нам надо… разобраться с последствиями.

— Призрак сказал, что я это сделаю.

Талос бросил взгляд на покрытый запекшейся кровью клинок.

— Я ему не поверил. Не верил до тех пор, пока не ощутил то зло, что она принесла с собой в наш дворец.

— Все кончено, — вздохнул Малкарион. — Идем, Талос.

— Это никогда не кончится.

Талос с грохотом швырнул меч на палубу.

— Но теперь по крайней мере я знаю, почему он дал мне такое имя. «Одна душа, — сказал он. — Ты бросишься в погоню за этой единственной сверкающей душой, когда все остальные откажутся от мести».

— Брат, идем…

— Если тронешь меня, Малкарион, ты умрешь следующим. Оставь меня. Я иду к себе. Мне надо… подумать.

Талос оставил меч на полу. Примус подберет его.

— Как хочешь, Ловец Душ, — сказал капитан.

Талос хмыкнул в ответ. Смешок отдавал горечью.

— Ловец Душ. Что ж, думаю, я смогу к этому привыкнуть.

XVIII Братство

Пещеры и туннели под горной грядой, звавшейся Коготь Омниссии, скрывали множество тайн и чудес. Именно здесь был основан командный центр Легио Маледиктис, сердце операций Адептус Механикус на планете Крит Прайм.

В этих туннелях работало до миллиона человек — миллиона живых душ различной степени модификации. Задымленный воздух дрожал от нестерпимого жара, оставляя после каждого вдоха металлический привкус.

По всей подземной системе протянулись ленты конвейеров: полотнища транспортной системы, перевозящие сырье, боеприпасы, детали и сервиторов из одной пещеры в другую. Каждая из этих пещер достигала нескольких сотен метров в высоту. В любой из них мог бы спокойно уместиться титан класса «Владыка войны». Своды пещер были практически не видны. Их усеивали консоли, датчики, подвесные мостки, подъемники, лифты, цистерны с прометиумом, а также огромные иконы Марсианского Механикус. Красный камень стен, простиравшийся когда-то насколько мог видеть глаз смертного — а то и дальше, — почти исчез под позднейшими наслоениями.

Город заводов и кузниц, скрытый под бронированной шкурой коры этого мира. Город, основанный для того, чтобы снабжать Империум Человечества божественными машинами, единственное предназначение которых — вести людские армии в крестовые походы умирающей Империи. Город, процветавший на протяжении почти двух тысячелетий.

Равнинная местность у подножия горной гряды была захвачена Воителем еще вчера. Последняя вылазка войск Адептус Механикус не смогла снять осаду врат поселения 017–017, и следы этой неудачи простирались до самого горизонта. Десантные транспортники и «Громовые ястребы» Астартес свозили солдат и космодесантников как с орбиты, так и с других фронтов этого мира, собирая перед грядой армию невиданной силы. Остальную часть равнины покрывали трупы скитариев и смертных. Тут и там можно было увидеть корпуса поверженных титанов. Мертвая плоть разлагалась в лучах утреннего солнца. Органические части скитариев уже начали смердеть и покрываться трупными пятнами. По останкам павших титанов ползали муравьи — это личные техноадепты Воителя собирали части гигантских машин для использования их в битвах на других мирах.

Абаддон тщательно выбирал цель атаки. Он знал, что основные силы легиона Титанов сражались на других планетах сегментума. Взятие 017–017 не только дало бы победителям доступ к сырьевой базе. Если поселение падет, Империум лишится еще одного оплота могущества.

Главные врата долго не продержатся. Поселение 017–017 слишком сильно разрослось. Аллея Триумфа, ведущая к основной части нижнего города, находилась вне зоны действия пустотных щитов. Вход в поселение теперь защищали только адамантий и стойкость бойцов Адептус Механикус. Но это их не спасет. Под концентрированным огнем врата падут за несколько часов. Они достаточно широки, чтобы пропустить трех титанов… равно как и армию Воителя.

Находясь в кольце осады, грозящей полным уничтожением, тайный город воззвал к лучшим своим сыновьям. И те из них, кто остался в строю, ответили на зов. Они шли по пещерам под знаменами былой славы, ощетинившись мощнейшими из орудий. И рядом с ними миллионы адептов, сервиторов и скитариев подняли оружие, чтобы отбить атаку захватчиков.

Последние сыны Легио Маледиктис пробудились, и город дрожал под их тяжелой поступью.

«Опаленный» в полной готовности стоял на палубе. Транспортник походил на стервятника в темном оперении брони. Его двигатели завывали, заставляя дрожать раскаленный воздух ангара. Корабль дышал жаждой битвы, и боевой дух Астартес пробуждался при одном взгляде на него.

Первый Коготь разомкнутым строем промаршировал к опущенному пандусу. Броня бойцов была залатана — в той степени, в какой ее можно было починить за несколько часов, проведенных бойцами на борту «Завета крови». Сеть шрамов покрывала каждый доспех. Меркуций и Узас, оставшиеся без опытных оружейников, вообще выглядели так, словно выжили в последнем бою только чудом. Керамитовые пластины их доспехов были испещрены трещинами, царапинами и вмятинами.

Меркуций жаловался на то, что машинный дух доспеха отзывается на команды с большим запозданием. Оно и неудивительно, учитывая, что пришлось пережить его броне.

Астартес переключал на ходу режимы зрения, тихо ругаясь в канал вокса.

— Охотничье зрение не работает, — сообщил он через какое-то время.

Меркуций говорил неохотно — и на то имелись веские основания.

— Плохое предзнаменование, — немедленно хмыкнул Узас. — Очень плохое.

— Я не верю в предзнаменования, — отрезал Адгемар.

— Интересно тогда, — ответил Узас, — что ты делаешь в отряде, которым командует пророк?

— Узас, — сказал Талос, поворачиваясь к нему.

— Что?

Талос не ответил. Даже не шевельнулся.

— Что? — повторил Узас. — Нравоучений не будет?

Талос по-прежнему стоял молча и без движения.

— Его показатели с ума посходили. — Кирион сверился с данными, выводившимися на визор. — Проклятье… Ксарл!

Полуобернувшись, Талос споткнулся и начал медленно заваливаться на бок. Ксарл подхватил его в падении. Их доспехи столкнулись с громким лязгом.

— Что с ним? — спросил Меркуций.

— Семь глаз откроются без предупреждения, — выдохнул Талос в вокс, — и сыновья Ангела взмоют ввысь, и отмщением будут гореть сердца их.

— Ты еще не понял? — бросил Меркуцию Кирион. — Септимус! Ты нам нужен.

— Сыновья Ангела ищут золотой клинок… и несут возмездие братьям, чьи души выгорели дотла…

— Септимус! Бегом! — Кирион сорвался на крик.

Вознесенный повернул рогатую голову к смертному, чье имя он даже не пытался запомнить.

— Статус запуска, — медленно протянул он.

Офицер оправил поношенную униформу старого образца и бросил взгляд на мониторы консоли.

— Капсула лорда Малкариона уже на поверхности, повелитель. Все отделения в пути или высадились… все, кроме Первого Когтя.

Вознесенный подался вперед, сопровождаемый скрипом костей и железа.

— Что?!

— Сейчас разберусь, повелитель. — Офицер прикрепил микрофон вокса к воротнику. — Первый Коготь, это мостик. Доложите обстановку, прием.

Вознесенный всегда чувствовал человеческий страх. Вот и сейчас он с нездоровым вниманием наблюдал за тем, как бледнеет лицо офицера. Сердце человека начало биться сильнее и чаще. Похоже, плохие новости. И он явно боится их передать.

— Повелитель, Первый Коготь докладывает, что лорд Талос… выведен из строя. У него был очередной… приступ.

— Передай им, чтобы оставили его и спускались на поверхность.

Офицер передал приказ. Выслушав ответ, он смог проглотить комок в горле только с третьей попытки.

— Повелитель…

— Говори.

— Первый Коготь отказывается исполнить приказ.

— Ясно. — Когти Вознесенного впились в подлокотники трона. — И на каком основании они отказываются вступить в бой с противником в этой священной войне?

— Повелитель, лорд Кирион сказал, что, если вам так важен исход битвы на поверхности, вы можете взять их «Громовой ястреб» и слетать туда сами.

Больше всего в случившемся Вознесенного поразило то, что офицер произнес эту тираду без единого намека на дрожь в голосе. Вознесенный ценил профессионализм подчиненных.

— Ты молодец… смертный. Передай Первому Когтю, что их измена принята к сведению.

Офицер отдал честь и исполнил приказ. Ответ — от воина по имени Ксарл — не заставил себя ждать. Но в этот раз офицер не решился передать слова Астартес Вознесенному.

Через мгновение в ухе раздался сигнал вокса. Снова Первый Коготь.

— Повелитель?

Вознесенный обернулся, заинтересовавшись проскользнувшей в голосе офицера тревогой.

— Говори.

— Лорд Кирион просит прямую связь с вами. Говорит, это дело экстренной важности.

— Открой канал.

— Вандред, — разнесся по мостику голос Кириона. — Немедленно отзови с поверхности все Когти.

— И с чего бы мне это делать, брат Кирион?

— С того, что Кровавые Ангелы будут здесь гораздо раньше, чем через три недели.

Вознесенный провел языком по безгубой пасти, чувствуя как пульсируют вены под кожей щек.

— Первый Коготь, ваше противодействие моим приказам становится утомительным. Я вас выслушаю… но только на этот раз. Подключите меня к воксу Талоса.

— …пробивает обшивку. Я убиваю его. Перед смертью он узнает мой меч…

В полной тишине Вознесенный почти минуту слушал пророка. Когда капитан десятой снова заговорил, сделал он это с явной неохотой:

— Свяжитесь с «Духом мщения». Я должен поговорить с Воителем.

Малкарион пробирался по одной из пещер подземного города. Осада длилась уже больше часа. Бойцы десятой роты под командованием Малкариона должны были штурмовать комплекс в составе второй волны, но сопротивление имперских частей в первых пещерах задерживало наступление сил Хаоса.

По бокам от него — и все же держась на почтительной дистанции, чтобы позволить дредноуту вести огонь, — продвигались два Когтя Повелителей Ночи. Они непрерывно стреляли из болтеров по беспорядочно откатывающемуся противнику.

Воскрешенный воин знал каждого из них по имени. Малкарион помнил их доспехи — даже несмотря на шрамы, полученные в сражениях, которые он пропустил.

Но сейчас, когда бессмертная машинная оболочка пригасила в нем жажду битвы, Малкарион ощущал лишь холод. Он больше не чувствовал связи с братьями из десятой роты, чьим командиром когда-то был.

Их гнала в бой дикая, необузданная ненависть… а он ее больше не разделял. Они выкрикивали проклятия с горечью, которой бывший капитан десятой больше не чувствовал.

Темные мысли. Бесплодные мысли, рассеивающие внимание.

Массивные бронированные ноги дредноута давили тела врагов. Двуствольное орудие, заменявшее ему правую руку, выкашивало ряды скитариев. А они все шли и шли, словно их притягивало то надругательство над священными законами Механикум, которое позволяло ему существовать. Шли с одной лишь целью — прервать его не-жизнь.

Забавно, но часть его хотела, чтобы они преуспели в своем начинании. Малая часть. Та, что оставалась безмолвной и мертвой даже в круговерти битвы. Малкарион не испытывал радости — для него, знатока войны, бойня никогда не приносила наслаждения. Но полное погружение в битву позволяло ему сосредоточиться на внешних целях. Помогало не думать о том, кем он был сейчас — холодным полутрупом, замурованным в саркофаг.

Перед дредноутом возник скитарий с четырьмя цепными клинками вместо рук. Малкарион схватил его, оторвал от земли и с хрустом сжал в кулаке. На металлические когти дредноута хлынула кровь стражника. В воздухе заплясали электрические разряды. Малкарион дал залп из закрепленного под кулаком огнемета, окутывая жертву огненным облаком, сжигая органические части смятого в лепешку солдата. Дредноут швырнул останки скитария в ряды солдат впереди и пожалел лишь о том, что их лоботомированные мозги не в силах оценить масштабы бойни. Кровь Хаоса, в этой войне пустили на ветер жизни лучших бойцов легиона!

— Малкарион, — раздалось из вокса.

Ему стоило больших усилий перенаправить звук с внешних динамиков, вмонтированных в броню, на внутренний вокс-канал. Грохот бушующей в пещерах битвы не помогал делу.

— Это Кирион.

Дредноут выпустил очередь из автопушки в скитария, возвышавшегося над остальными, — наверняка чемпиона или капитана. Воин-киборг рухнул к ногам своих бойцов грудой обломков. Крики тысяч солдат невообразимым ревом раскатились по пещере.

— Разве вы не должны быть здесь, внизу? Вы пробудили меня, чтобы я сделал за вас всю работу?

— Сэр, вам нужно отступить из «Семнадцать-семнадцать». Отведите Когти к «Громовым ястребам».

Призрачная боль обдала его, словно всплеск кислоты. Малкарион — то, что от него осталось, — закричал в своем саркофаге. Он ощутил, как жижа мягко обволакивает кожу лица. На теле синяками выступили психостигматы.

От скитария, просверлившего коленный сустав дредноута, через мгновение остались кровавые ошметки. Малкарион развернул корпус и ударил силовым когтем. Еще несколько скитариев, пытавшихся повалить дредноут, отлетели к рядам своих собратьев. Удар переломал им кости.

— Мы в пещерном городе, — прогудел Малкарион.

Даже по вокс-связи в его голосе слышалась боль.

— Мы не можем отступить. Победа будет за нами.

— Талоса посетило новое видение. Он говорит, что имперский флот будет здесь не через несколько недель, а через пару часов. Кровавые Ангелы на подходе.

— А что Вандред?

— Он поставил в известность Воителя. Но отказался отзывать войска. Более того, «Охотничьему предчувствию» был отдан приказ не забирать солдат с поверхности.

Малкарион провел силовым когтем перед собой, сжигая врагов из огнемета. Чуть позади — в его тени — с болтерами и клинками наперевес наступали два отделения десятой роты Повелителей Ночи.

Дредноут остановился. Медленно развернулся. Огляделся.

Внезапно в его сознание прорвался грохот битвы. Грохот, которого он не слышал из-за скрежета собственных суставов и рева орудий. Снаряды щелкали по броне и отлетали со звоном. Странно. Почти как дождь.

— Рядом с нами наступает Черный легион и их смертные рабы. Мы должны бросить их? Прозрения Ловца Душ не всегда точны.

— Малкарион, мой капитан, во что вы верите сами?

Реактор дредноута заработал еще громче — Малкарион снова ринулся в атаку, работая кулаком и автопушками. Динамики на его броне взревели на нострамском:

— Повелители Ночи! Назад! Отходим к кораблям!

На борту «Завета крови» Вознесенный наблюдал за тем, как протекает битва. Он переключал точки обзора: со шлемов всех командиров отделений и камер, установленных на броне танков десятой роты. Картинка с орбиты была бесполезна — сражение переместилось под землю, в пещеры под Когтем Омниссии. Все, что оставалось, — это наблюдать за дергаными, сбивчивыми кадрами. Это оскорбляло Вознесенного как тактика.

Слева от него стоял Малек, справа — Гарадон.

— Вы это видели? — Вознесенный сосредоточился на кадрах, транслировавшихся с красного визора одного из Астартес.

— Да, повелитель, — хором ответили воины.

— Любопытно, не правда ли? С чего бы всем нашим отрядам отступать сквозь ряды бойцов Воителя? Удивительное дело…

— Осмелюсь высказать предположение, повелитель, — сказал Гарадон и покрепче перехватил двуручный молот.

— Да? — Вознесенный позволил себе слегка улыбнуться. — Просвети же меня, о брат мой. Поделись своими подозрениями.

Прежде чем заговорить, Гарадон рявкнул, словно собирая в кулак всю злость.

— Пророк начал исполнять свой план. Он собирается свергнуть вас и захватить власть над боевой ватагой.

Малек лишь тряхнул своим шлемом-маской:

— Талос только что перенес приступ и сейчас без сознания. Ты не там ищешь заговоры, Гарадон.

— Каждый знает, что ты поддерживаешь его, — парировал Гарадон. — С такой пылкостью оправдываешь каждую его неудачу…

— Братья, братья. — Вознесенный больше не улыбался. — Тихо. Смотрите. Слушайте. Думаю, сейчас, в любую секунду…

— Вам сообщение, мой принц, — раздался голос офицера связи.

— Как раз вовремя, — выдохнул Вознесенный. — Включай громкую связь.

— Это капитан Халаскер, — раздалось из динамиков.

Все присутствующие знали это имя. Халаскер, брат-капитан третьей роты, командир «Охотничьего предчувствия».

— Я — Вознесенный, командир десятой роты.

— Приветствую, Вандред.

— Что тебе нужно, Халаскер?

— Почему твои отряды отходят к зоне высадки? Кровь нашего отца, военный теоретик отдал приказ к отступлению всем силам Восьмого легиона! Проклятье, в какие игры ты задумал играть?!

— Я не отдавал им такого приказа. Малкарион спятил и действует по собственной воле. Воитель требует, чтобы мы продолжали штурм.

— Ты не в силах управлять собственными войсками?

Вознесенный выдохнул сквозь стиснутые клыки:

— Не тогда, когда Малкарион находится на поверхности. И действует так, словно все еще командует десятой.

— Так почему же ты не на поверхности, Вандред?

Насмешка, сквозившая в голосе Халаскера, могла бы уязвить Вознесенного сильнее всего, что он слышал за долгое время… если бы не следующие слова капитана.

— Вандред, где пророк? Малкарион и твои Когти передают вести о новом пророчестве. Я должен поговорить с Ловцом Душ.

— Он… без сознания, — процедил Вознесенный, стиснув зубы так сильно, что один из них раскрошился, как фарфоровый. — Болезнь нашего отца снова настигла его.

— Так это правда?

— Я не сказал, что…

— Назад! — прокричал Халаскер своим отрядам через вокс. — Отступаем вслед за Малкарионом!

От рева Вознесенного, раздавшегося с мостика, бросило в дрожь всех смертных членов экипажа.

Талос открыл глаза. Образ сверкающих доспехов растаял, сменившись темно-красным отблеском визора. По дисплею, мигая, струились ручейки рун. Стук сердец замедлился. Он сглотнул скопившуюся во рту кровь.

Сетка прицела навелась на знакомые детали его собственной каюты. Быстрого взгляда на встроенный в дисплей хронометр хватило, чтобы понять, сколько времени он провел без сознания.

Могло быть и хуже.

— Кирион, — проговорил он в вокс.

Дверь в каюту распахнулась в ту же секунду.

— Брат. — Вошедший Кирион был все еще облачен в полный доспех.

— Кай, войска Трона уже близко. Странствующие Десантники, Расчленители. И разумеется, Кровавые Ангелы. Они почти здесь.

— Ты три часа пробыл без сознания.

— Я знаю.

— Вознесенный созвал военный совет. — Кирион отошел от двери, жестом приглашая Талоса следовать за ним. — Кровавые Ангелы уже здесь.

XIX За Легион

Зал военных советов использовался по назначению впервые за долгие десятилетия.

Вдоль стен тянулись ряды экранов и контрольных панелей, где трудились сервиторы. Многих из них перепрограммировал техножрец Делтриан после захвата рабочей силы на осколке Нострамо. На огромном обзорном экране виднелся зал военных советов «Охотничьего предчувствия», куда более просторный и помпезный, — хотя это помещение было самым обширным на «Завете крови». Боевая баржа предназначалась для перевозки целых трех рот, а ударный крейсер нес на борту лишь одну.

Над огромным центральным столом светилась ядовитой зеленью голографическая проекция Крита и десятков зависших над ним кораблей. Рой ярко-красных точек изображал второй флот, расположившийся неподалеку от планеты. Точки мерцали, клубились и перемещались резкими рывками.

На экране появился капитан Халаскер в терминаторском облачении. Сняв шлем, он встал перед гололитическим столом.

— Они пока выжидают.

Вознесенный подтащил свое усыпанное шипами тело ближе к проекции и ткнул в нее раздувшейся когтистой клешней.

— Две боевые баржи, три ударных крейсера. Это огромная сила. Возможно, две трети ордена.

— Мы знаем, сколько их. Чего мы не знаем, так это того, почему они прибыли так быстро.

Малкарион стоял напротив Вознесенного. По сравнению с гигантским дредноутом бывший капитан казался карликом, несмотря на все мутации. Нельзя было не заметить, что находившиеся в комнате разделились на два лагеря.

— Воитель солгал нам, — упрямо гнул свое Халаскер. — Он должен был знать.

— Зачем ему лгать и подвергать опасности собственные силы на поверхности планеты? — возразил Вознесенный.

— Допустим. Но разве столько астропатов могут ошибаться?

— Что насчет твоих астропатов? Разве они не согласились с прогнозами Воителя? — спросил Вознесенный. — Такой большой флот поднимает ощутимые волны в Море Душ. Твои астропаты подтвердили предсказания астропатов Воителя. Прилив не должен был обрушиться на нас раньше чем через месяц.

— Провидцы — смертные, — не соглашался Халаскер. — Я бы им вообще не доверял.

Талос, стоявший рядом с Малкарионом, заговорил:

— Более мощный флот все еще находится в пути. Мы имеем дело с Имматериумом — измерением, непонятным всем нам. Можете ли вы, капитан Халаскер, заглянуть в варп и определить, какие потоки являются закономерными в пространстве, не подчиняющемся никаким природным законам? Можете ли вы сказать, способна ли приливная волна одного флота замаскировать появление другого? Все, что нам доступно, — это предположения, основанные на разрозненных фактах.

Вознесенный скрестил взгляд со взором черных глаз Халаскера.

— Если Кровавые Ангелы останутся на месте, мы можем не обращать на них внимания до тех пор, пока Крит не падет. Можем снова ввести свои силы в сражение и избежать гнева Воителя.

— Вводи десятую роту, куда тебе заблагорассудится, — отрезал второй капитан. — Я лично завязываю с этой бессмысленной затеей. На симуляциях все выглядело превосходно. Так превосходно, что нас всех чуть не перебили, когда дело дошло до болтера и клинка.

— Воитель пустил нашу кровь на ветер, — утробно рыкнул Ксарл. — Мы ничего ему не должны.

— Я согласен, — сказал Талос. — Мы должны отделиться от его флота, как только эвакуируем все наши силы с поверхности.

— Согласен, — сказал Халаскер.

— Согласен, — громыхнул Малкарион.

— Я буквально наслаждаюсь этой демонстрацией детской наивности.

Вознесенный провел языком по клыкам. Потекла темная кровь. Глаза, черные, как мертвые звезды, уставились на Талоса и Малкариона.

— Но Разоритель этого не допустит. Он остановит нас силой и никогда не простит предательства.

— Хватит, Вандред, — покачал головой Халаскер. — Твоя преданность Древней Войне похвальна, но Абаддон — глупец. Он попытался откусить больше, чем может прожевать, и оказался сейчас слишком далеко от ресурсов и резервов. Его легионы постоянно грызутся друг с другом. Это лишь одна из измен, которые Воителю придется простить, потому что в дальнейшем ему снова понадобятся союзники.

— Слушайте, слушайте, — прогудел дредноут. — Последние из моих бойцов будут на борту «Предчувствия» в течение часа.

— И как, по-твоему, мы успокоим Воителя? Уверяю тебя, Халаскер, — если мы попытаемся сбежать, он прикажет открыть по нам огонь.

— Мы выведем из строя его корабли.

Все взгляды обернулись к Талосу.

— Что ты сказал? — произнес Вознесенный так тихо и мягко, как не говорил уже долгие годы.

— Оторвавшись от флота, мы обездвижим «Дух мщения» или любой другой корабль, который попытается атаковать нас.

Талос бестрепетно взглянул в глаза Вознесенному. Тот задумчиво протянул:

— И оставим их на милость Ангелов?

— Похоже на то, что я стану оплакивать их гибель?

— И я не стану, — добавил Халаскер. — У Абаддона достаточно кораблей. Даже без нас его численное превосходство над Ангелами одиннадцать к пяти.

Комната заполнилась шумом голосов — Астартес начали обсуждать предстоящее бегство.

— Нет, — прорычал Вознесенный, — этого не должно быть и не будет!

Халаскер сузил глаза:

— И почему же?

— Почти все силы Воителя заняты в операции на поверхности Крита. Если Кровавые Ангелы нанесут удар — если они возьмут на абордаж крейсера Черного легиона, — Воитель вряд ли сможет сохранить хоть малую часть флота. Там, на кораблях по другую сторону от планеты, может быть до шести сотен Кровавых Ангелов! Они сметут любое сопротивление на судах Черного легиона.

— Тогда ему следовало отдать приказ об отступлении несколько часов назад, когда у пророка было видение. Ему послали предупреждение. Ты сам и послал. Абаддон не прислушался — что ж, это его выбор.

— Малкарион, — теперь Халаскер обращался к дредноуту, — все бойцы десятой на борту «Завета»?

— Да, брат.

— Тогда готовься к отлету. У меня на земле еще пятнадцать отделений и броневая поддержка. Они пробились глубоко в пещеры, так что отступление затянулось. Вандред?

— Да, братишка?

— Даже после всех этих лет ты остался полным ничтожеством, — объявил Халаскер.

На этом экран погас.

Вознесенный оглядел свою потрепанную роту. В ней осталось не больше тридцати Астартес. Воины, выстроившиеся вокруг стола, смотрели на бывшего командира. Их доспехи были покрыты трещинами и вмятинами, но осанка осталась гордой и строгой, несмотря на все превратности бессмысленной войны. Как же до этого дошло? Одно предательство следовало за другим. Доверие было потеряно, братские узы — разорваны.

— Входящее сообщение, — прожужжал сервитор от настенной консоли.

Экраны вновь ожили. На сей раз на них появилось не лицо Халаскера, а темный шлем с глазными линзами, скошенными к вискам. Астартес склонили головы в приветствии. Черно-золотые доспехи блестели в свете капитанского мостика по ту сторону экрана.

— «Завет крови». Воитель желает знать, почему вы до сих пор не вернули свои войска в бой.

— Передай Воителю, что он и без нас сумеет проиграть эту войну, если захочет ее продолжать. Кровавые Ангелы уже здесь, и скоро прибудут другие силы Империума.

— Помолчи, Мертвец. Вознесенный, послушай меня. Ты знаешь, кем я был и кто я сейчас. Я Око Воителя и говорю от его имени. Лорду Абаддону плевать на сынов Сангвиния и их жалкий флот. Он требует, чтобы «Завет» занял оборонительную позицию рядом с «Духом мщения».

— Нет.

— Нет? Нет? Ты позволишь им взять нас на абордаж?

Вознесенный покачал рогатой головой:

— Рувен, ты и сам когда-то принадлежал к десятой роте. Тебе ли не знать, что мы не подчинимся. Мы — не рабы Воителя. Тебе это известно лучше, чем другим. Малкарион говорит верно. Отзовите свои силы с Крита, пока еще не слишком поздно.

— Это не так просто. Мы по уши ввязли в бой за «Семнадцать-семнадцать».

— Оставь смертных внизу. Пусть подыхают. Какая разница, выживут они или нет, чтобы погибнуть позже в другой войне? Возвращайте на борт Астартес и готовьтесь к встрече с Кровавыми Ангелами. Быть может, мы сумеем уничтожить их до прибытия других орденов.

— У нас на поверхности титаны. Тысячи Астартес. Сотни танков. Мы — Черный легион, а не жалкая свора оборванцев, оплакивающих неудачи и мученическую смерть своего примарха.

Вознесенный вновь притронулся кончиком языка к раскрошившемуся зубу. Он почувствовал привкус собственной крови и дикое желание пустить кровь поносящему их ублюдку. Да кем он себя вообразил, этот несчастный предатель, чтобы говорить в таком тоне о Повелителях Ночи…

— Если вы не подчинитесь, — продолжил Рувен, — и попытаетесь бежать, мы откроем огонь.

— Месть Трона уже здесь, — тихо проговорил Вознесенный. — Мой пророк настаивает на том, что в течение ближайших часов к ним придет подкрепление. Мы не собираемся жертвовать своими жизнями ради вашего спасения. И это последнее предупреждение.

— На слова вашего пророка нельзя положиться. Ты сам это говорил.

Вознесенный хрипло вздохнул:

— Может, и так. Но он — мой брат, а ты всего лишь предатель, обрядившийся в черный цвет Абаддона. Я доверяю ему, как верил собственному отцу.

Вознесенный провел по горлу многосуставчатым пальцем, требуя оборвать связь. Сервитор на вокс-консоли подчинился, и экран погас.

— Всем боевым постам, — скомандовал Вознесенный, — приготовьтесь к выходу из общей формации.

Минуты текли с издевательской неторопливостью. Они складывались в часы, и на гололитических экранах появлялись все новые опознавательные руны. Суда, принадлежащие Странствующим Десантникам, а также орденам, родственным Кровавым Ангелам, — Расчленителям и Вермилионовым Ангелам, — занимали места рядом с соратниками.

Опытный взгляд Вознесенного скользил по вражеской формации, а в мозгу его проигрывались сотни вариантов сражения. Строй был неупорядоченным, словно у капитанов не имелось опыта совместных действий и они не горели желанием сотрудничать. Судя по тому, что знал Вознесенный, так оно могло и быть. В любом случае начало положено.

Они скоро нападут.

Вознесенный был в этом уверен, поскольку, командуй он вражеским флотом, поступил бы именно так. Нанести мощный удар и вонзить острие копья прямо в сердце армады Воителя. Подобный ход был сопряжен с немалым риском и неизбежными потерями. Корабли Разорителя обладали сокрушительной огневой мощью и все еще превосходили противника числом.

Странно. Лоялисты не только умело замаскировали свой подход, но и в самом нарастающем напряжении между двумя флотами было что-то от поэтической метафоры. Наше преимущество заключается во внешней силе, которую мы можем обрушить на них. Их преимущество — угроза изнутри. В прямом поединке кораблей у Астартес Трона шансов не было. Но в космической войне никогда нет столь четкой определенности. Если учесть возможность абордажа, Воитель может потерять флот.

Расстояния в космической войне измеряются тысячами километров. Когда руны, символизирующие вражеские суда, начали мерцать и перемещаться по экрану, Вознесенный встал в полный рост. Он обратился к Малкариону — единственному Астартес, оставшемуся в комнате, кроме него:

— Предупреди «Предчувствие». Они будут здесь через сорок минут.

Система визуального наблюдения с орбиты вновь обрела значение с началом отступления. Талос смотрел, как по обзорному экрану бегут размытые фигурки Астартес и катятся танки, отступающие из города. Отдельные лица различить было невозможно. Вдобавок смог, загрязняющий небеса планеты, делал изображение еще более мутным — и все же искаженные и разрозненные кадры складывались в общую картину.

Талос видел, как Черный легион отходит к транспортным судам, рассыпанным по захваченной равнине. За Астартес катилась темная людская волна. Титаны и танки казались островками спокойствия в этом водовороте.

— Как полагаешь, им удастся вытащить оттуда больше пары сотен Астартес, прежде чем Ангелы атакуют? — спросил Талос.

Вознесенный смотрел на тот же экран.

— Нет. Им придется положиться на воинов из орденов-отступников, оставшихся на борту своих судов. Чистильщиков, Карателей Квинтуса и Насильников… Вот, смотри.

Вознесенный указал на другие корабли армады. Их гололитические изображения подрагивали и обменивались потоками меньших судов.

— «Громовые ястребы», — заметил Талос.

— Верно, мой пророк. Черный легион выпрашивает помощь у более слабых союзников. Астартес из орденов-отступников придется защищать корабли Абаддона.

Вознесенный со вздохом покачал головой:

— Наш Воитель в очередной раз бросил слишком много сил в битву. По крайней мере ему хватило ума оставить на орбите достаточно союзников на случай катастрофы.

Талос кивнул сидящему на троне существу. Как ни досадно было признать, сейчас Вознесенный находился в своей стихии. Тысячи ходов и уловок орбитальной войны зажигали огонь в его глазах.

— Если это только передовые части Трона, — сказал Талос, — не хотелось бы мне видеть то, что произойдет, когда подойдет основная часть флота.

— Шансы все еще на нашей стороне.

Вознесенный на секунду отвел глаза от обзорного экрана, чтобы быстро взглянуть на миниатюрную тактическую схему, проецирующуюся из подлокотника трона.

— Две боевые баржи и шесть ударных крейсеров при поддержке фрегатов… Нас основательно потреплют, но мы выживем, если они не проберутся на борт.

Вознесенный подозвал к трону одного из офицеров связи:

— Ты. На каком этапе находится эвакуация «Предчувствия»?

— Согласно последнему сообщению, у них на поверхности еще пятьдесят Астартес и их транспорты.

— Открой канал с капитаном Халаскером.

— Есть, мой господин.

— Халаскер, — недовольно спросил Вознесенный, — почему твои люди так мешкают?

Вокс треснул, включаясь, но изображение так и не появилось.

— У меня сейчас пять отделений дерутся на посадочной площадке. Это безумие, Вандред. Черный легион сбивает наши «Громовые ястребы».

— Мне нужны доказательства.

— Сейчас не время препираться над картинками! Пятьдесят моих людей внизу клянутся, что они ведут бой с Черным легионом и что собственными глазами видели, как силы Абаддона сбивают наши транспортники. Черных возглавляет какой-то боевой маг… Мои люди не могут убить его.

— Не трать понапрасну желчь, братец. Просто знай, что через двадцать минут нам придется либо вступить в бой с Ангелами, либо прорываться в варп.

— Нет. Я не оставлю половину роты подыхать в пыли этого несчастного мира, который Абаддон так и не смог захватить.

— Ты командуешь одной из последних боевых барж нашего легиона. — Голос Вознесенного сорвался на рык. — Если собираешься продать жизнь подороже, сделай это в борьбе с Империумом, а не в попытке удовлетворить собственное тщеславие и пасть смертью храбрых. Я эвакуирую твоих Астартес. Мои «Громовые ястребы» и транспортники стоят наготове. А затем мы уберемся в Великое Око, где имперские псы нас не догонят.

— Смело, Вандред. Очень смело. Полагаешь, твой маленький «Завет» сможет выжить там, где не справится «Предчувствие»?

— Да. Полагаю.

— Потому что он менее заманчивая цель?

— Нет. Не поэтому.

— Похоже, у тебя есть план, брат.

— Халаскер…

Вознесенный опустил свою чудовищную голову и прикрыл черные глаза.

— Довольно. Беги, пока можешь. Ошибка Абаддона не должна стоить жизни всем нам. По крайней мере «Предчувствие» точно должно выжить. Будь готов стартовать по моему сигналу.

— Ave Dominus Nox, Вандред. Да пребудет слава с десятой ротой. Желаю вам погибнуть с честью.

Воздух заклокотал у Вознесенного в легких.

— Поглядим.

После того как канал закрылся, существо вновь заговорило:

— Передайте на флагман Воителя следующее сообщение: «„Завет крови“ снова вступает в бой». А затем подведите нас к «Духу мщения», как приказал Разоритель.

Офицер связи коротко кивнул и выполнил поручение. Штурман последовал его примеру. По корпусу судна пробежала дрожь — включились маршевые двигатели.

— Вандред, — начал Талос.

— Не делай поспешных выводов, мой пророк.

Существо пронзило Талоса сумрачным и жестким взглядом. Улыбка изогнула сетку вен на его щеках.

— Верь мне.

В замедленном танце вакуумного полета «Завет крови» дрейфовал сквозь рассеянный строй флота Хаоса, приближаясь к флагману Воителя. Черно-синий меч — ударный крейсер Повелителей Ночи — был вдвое меньше колоссального «Духа мщения».

— Запускайте «Громовые ястребы», — приказал Вознесенный, вновь расположившись на командном троне.

— «Громовые ястребы» стартовали, — отозвался офицер.

— Дайте мне знать, как только они оторвутся от флота.

Это заняло меньше минуты.

— «Громовые ястребы» оторвались. Все пять входят в верхние слои атмосферы.

— Двигайтесь к следующей позиции.

Вознесенный простучал когтями по клавишам встроенной в подлокотник консоли.

— Не включайте маршевые двигатели. Дрейфуйте. Используйте маневровые двигатели, но не дольше, чем по две секунды на каждый. Случайные ауспик-сканы не должны засечь выбросы дюз.

«Завет» повиновался. Вознесенный наблюдал за изображениями с внешних камер. Железная шкура флагмана приближалась. На какое-то мгновение, как и всегда, в сознании существа всплыл образ двух акул, скользящих мимо друг друга в открытом океане.

— Откройте односторонний канал связи с «Предчувствием». Не дайте им ответить.

— Выполнено, господин.

— Халаскер, это Вознесенный. Беги.

Двигатели сердито взревели, унося «Охотничье предчувствие» прочь от флота вторжения. Вознесенный следил за гололитическим дисплеем и показаниями ауспика, но его внимание сосредоточилось не на удаляющейся боевой барже, а на остальной части флота. Несколько крейсеров начали наводить орудия вслед беглецу.

— Входящее сообщение, повелитель.

— Полагаю, от «Духа мщения», — хмыкнул Вознесенный.

— Так точно, повелитель. Они требуют, чтобы мы немедленно направились к позиции у их правого борта.

— Вот ведь незадача, — ухмыльнулся Вознесенный. — Неужели мы случайно угодили на их линию огня? Как же им теперь удастся открыть огонь по «Предчувствию», прежде чем баржа уйдет в варп?

Несколько офицеров мостика улыбнулись в ответ.

— Они повторяют приказ и требуют немедленного исполнения, — сказал офицер связи.

— Передай флагману, что нам нужно подтверждение. Всего лишь пару минут назад нам было приказано занять эту позицию. А теперь они хотят, чтобы мы сместились? Когда Кровавые Ангелы вот-вот атакуют?

Глумливая и лишенная всякой человечности усмешка Вознесенного была под стать всему остальному в этом создании.

Пока офицер отправлял сообщение, Вознесенный снова взглянул на голограмму. Три других крейсера приводили в боевую готовность лэнс-излучатели, готовясь распылить «Предчувствие» за предательство. Этих можно было не брать в расчет. Они либо не успеют нанести сколько-нибудь ощутимый ущерб, либо вообще не смогут выстрелить и довольствуются видом боевой баржи, исчезающей в варпе.

В груди Вознесенного вспыхнула гордость, неожиданно горячая и желанная. Возможно, легиону удастся пережить эту ночь с честью.

— Приказы подтверждены! — выкрикнул вокс-офицер.

Вознесенный кивнул штурману:

— Следуйте указаниям флагмана. Они уже не успеют развернуться.

В то время как корабль под рев маршевых двигателей начал выполнять маневр, его капитан открыл вокс-канал с каждым динамиком судна.

— Говорит Вознесенный. Мы остаемся с флотом до тех пор, пока не эвакуируем с поверхности наших братьев. «Громовые ястребы» должны достичь цели, так что тянем время. В ближайшие минуты мы подвергнемся атаке со стороны наших бывших братьев, Кровавых Ангелов. Запечатать все люки. Чернецам подняться на мостик. Всем отделениям занять боевые посты. Всему персоналу собраться к рабочим местам. Приготовьтесь отразить нападение абордажных команд.

XX Сыны Ангела

Встреча флотов была краткой.

— Такие битвы выигрываются и проигрываются за счет начальных маневров, — сказал Вознесенный, глядя на несущийся им навстречу флот Астартес. — Если у одной из сторон сильная позиция, второй — при условии, что командуют не идиоты, — лучше отступить, чем погибнуть в безнадежной схватке.

Гарадон смотрел на трехмерную гололитическую схему без малейшего проблеска понимания.

— Они не отступят, мой принц.

— Нет. Не отступят. Еще одна потерянная возможность. Штурман, готовьтесь сойти с орбиты по моему сигналу.

— Сойти с орбиты? — проворчал Малек. — Но, господин…

— Мы не покидаем Крит, Малек. Как раз наоборот.

Вознесенный прикрыл глаза и начал дышать медленно и глубоко. Это продолжалось несколько секунд. Наконец существо заговорило, по-прежнему не открывая глаз:

— Первые лэнс-излучатели произведут залп… сейчас.

Чернецы, вся облаченная в терминаторскую броню семерка, уставилась на гололитический экран, на котором вспыхнули огненные росчерки.

— Боевые баржи, находящиеся в авангарде Кровавых Ангелов, будут поражены огнем лэнс-излучателей с наших кораблей охраны… сейчас.

Вознесенный открыл глаза и убедился, что его прогнозы верны. Офицеры и сервиторы у контрольных панелей лихорадочно засуетились.

— На нас движется ударный крейсер Кровавых Ангелов, так? — спросил Вознесенный.

— Да, лорд! — выкрикнул офицер.

— Как предсказуемо. Иногда можно предвидеть будущее и без Талоса. Представления наших противников о тактических маневрах столь… примитивны.

Гарадон кивнул, но ничего не сказал.

— Открыть огонь из лэнс-излучателей, — приказал Вознесенный как раз в ту секунду, когда артиллерийский офицер собирался объявить о вхождении ударного крейсера Ангелов в зону поражения.

— Лэнс-излучатели активированы, господин.

Вознесенный вновь обернулся к схеме, не обращая внимания на дрожь корабля, пораженного первыми вражескими залпами.

Щиты устойчивы. Расход энергии шесть процентов.

— Щиты устойчивы! — крикнул офицер. — Расход энергии семь процентов.

Приемлемая точность.

— Орудийные батареи, по моему сигналу.

— Есть, сэр, орудийные батареи готовы.

Давай. Ближе. Ближе.

Мостик снова содрогнулся. Руна, обозначавшая ударный крейсер Кровавых Ангелов «Злоба», неслась на них, как копье. Значит, этот. Именно с него абордажники попытаются проникнуть на борт «Духа» и «Завета». Они уже давно находятся в радиусе сканирования и знают, насколько уязвимы основные суда Воителя. Как пусты их коридоры, не защищенные отрядами Астартес.

Огни на мостике потускнели, а затем погасли на несколько секунд. Столкнувшиеся флоты обменялись яростным ураганом огня. У небольших кораблей вроде «Завета» пустотные щиты были куда менее мощными и устойчивыми к перегрузке, чем у древних боевых монстров вроде «Духа мщения».

— Щиты пробиты, — выкрикнул офицер, словно подслушав мысли командира.

Дрожь, сотрясавшая корабль, десятикратно усилилась.

— Мой принц, — рапортовал один из артиллерийских офицеров, — они в радиусе поражения орудийных батарей.

Выждать. Выждать…

— Повелитель, вражеский крейсер «Злоба» запустил абордажные капсулы.

Вознесенный издал клокочущий звук, который заменял ему смешок.

— Все батареи — огонь.

Две из восьми капсул, обозначенных на голограмме, вспыхнули и исчезли. Остальные устремились к намеченным целям. Четыре врезались в «Завет».

Вознесенный спокойно потребовал, чтобы ему открыли канал связи со всем кораблем. Офицер связи у консоли кивнул.

— Всем Когтям, говорит Вознесенный. На корабль проникло от тридцати до сорока Астартес в абордажных капсулах. Координаты точек прорыва переданы командирам отделений. Найдите лоялистов, братья. Убейте их.

Вознесенный поднялся с трона и подтащил свою бронированную тушу к краю тронного возвышения. Существо уставилось на обзорный экран, где вращался серый шар Крита.

— Рапортуйте о повреждениях.

— Небольшие повреждения корпуса, преимущественно по правому борту.

— Передайте приказ двигательному отсеку: сбросить плазму из реакторов в космос.

— Сэр? — неуверенно заикнулся смертный офицер мостика.

— Выполняй приказ, смертный.

— Как пожелаете, господин.

— Офицер связи.

— Да, мой повелитель.

— Передайте на «Дух мщения» сигнал об экстренной аварийной посадке. Сообщите им, что у нас пробоина, повредившая реактор. Скажите, что мы теряем высоту из-за притяжения планеты и что наши двигатели работают на полную мощность.

Когда озадаченный вокс-офицер повиновался, Вознесенный обернулся к штурманскому отделению мостика:

— Мы сбрасываем плазму? Просканируйте «Завет». Убедитесь, что все выглядит так, будто главный реактор истекает топливом.

Рулевые склонились над консолями.

— Да, милорд, — ответил один из них.

— Тогда уходим в пике.

— Что? — Малек шагнул вперед. — Повелитель, вы спятили?

— Пикируем!

Как меч, павший с небес, «Завет крови» накренился вниз и запустил двигатели. Пламя окутало лишившийся щитов ударный крейсер, когда он вонзился в загрязненную атмосферу планеты.

Септимус гнал «Опаленного» на максимальной скорости, держа курс низко над равниной. За ним неслись еще два «Громовых ястреба» и два транспортника, образуя кривоватую букву «V».

— Будьте готовы замедлить ход при первых признаках атаки, — предупредил Септимус по воксу.

— Принято, — ответили три сервитора.

— Понял, — отозвался более низкий голос.

Астартес. Септимус понятия не имел, кто именно.

Струйка пота стекала по спине раба. Противная влага, казалось, скапливалась у каждого позвоночного выступа. Одно дело — знать, что ты когда-нибудь погибнешь на службе Восьмому легиону. Совсем другое — понимать, что смерть ждет тебя в ближайшие минуты. Даже если Черный легион прекратит сбивать катера Повелителей Ночи, какой у них шанс прорваться обратно на орбиту и войти в шлюзовую камеру прямо в разгар космического сражения?

Септимус выругался вполголоса и открыл общий вокс-канал:

— Все части Восьмого легиона, это «Громовой ястреб» десятой роты «Опаленный». Доложите о вашем местоположении.

В голосах, прозвучавших в ответ, слышалось напряжение, гнев и ярость боя. Септимус уменьшил тягу. Двигатели взревели громче, и боевой катер приблизился к месиву беспорядочной схватки, захлестнувшей посадочную площадку войск Воителя.

— Следите за небом, Повелители Ночи, — сказал пилот на беглом нострамском. — Мы на подходе.

— Поспешите, — отозвался кто-то. — Большинство из нас уже вынуждено убивать их голыми руками.

В хоре голосов Септимус разобрал детальный список того, что надо было эвакуировать с поверхности. Там оставались «Лэндрейдер», четыре «Рино», «Поборник» и сорок один Астартес.

Всего через несколько минут «Опаленный» завис над посадочной площадкой. Двигатели высоты поддерживали корабль в воздухе.

Посадочная площадка, построенная одиннадцатой ротой с «Предчувствия», была самой базовой — если вообще заслуживала это название. Уцелевшие танки и люди сгрудились вокруг клочка опаленной земли, обратив оружие на плотные ряды окруживших их смертных рабов Черного легиона. Смертные заметили приближающиеся боевые катера и пытались теперь скрыться, захватив машины Повелителей Ночи.

Как и сказал неизвестный Астартес, несколько воинов Восьмого легиона отбивались от смертных кулаками. Поставка боеприпасов прекратилась несколько часов назад. Даже орудийные башни танков лишь изредка изрыгали смертоносный огонь в бурлящую вокруг них человеческую массу.

— У них там не хватает места, чтобы перезарядить танки. Мне начать стрелять по толпе? — спросил Септимус. — Мой боезапас практически на нуле.

Катер, зависший в пятидесяти метрах слева, немедленно начал поливать смертных огнем из тяжелых болтеров, пробивая в запаниковавшей толпе огромные дыры.

Глупо спрашивать такое у Повелителей Ночи. Открыв огонь, Септимус добавил свою лепту к царившему внизу хаосу.

Брат-сержант Мелькия целеустремленно продвигался по вражескому кораблю.

Его люди разбились на отряды по пять и следовали за ним.

Темнота не смущала брата-сержанта. С ней легко справлялись системы визора. Переплетающиеся коридоры тоже не представляли никаких затруднений. Он выбирал направление по памяти, потому что ударные крейсеры Астартес почти идентичны друг другу. В этом заключалось рациональное зерно постройки кораблей по стандартизированным шаблонам, принятым у Адептус Механикус.

Мелькия крался по коридорам, держа перед собой тихо ворчащий цепной меч и плазменный болтер. Тьма, затопившая судно Предателей, расступалась перед ним. Линзы шлема окрашивали все вокруг в изумрудно-зеленый, выхватывая из мрака детали: участки стен, боковые туннели и тепловые следы недавно прошедшего здесь человека.

— Ауспик, — передал сержант брату Хиралусу.

— Движения нет, — ответил Хиралус. — Слабые тепловые отпечатки повсюду вокруг. Они сходятся в отсеке впереди нас.

— Вперед, во имя Императора, — сказал Мелькия, продолжая движение.

Сержант снял шлем, решив, несмотря на абсолютную темноту, положиться на собственные чувства. Он был Астартес. Такова их природа.

Восприятие Мелькии, больше не скованное шлемом, обострилось в ту же секунду. Шлем, при всех своих достоинствах, не всегда мог заменить природные чувства.

Весь корабль был пропитан скверной. Даже в воздухе ощущался ее отвратительный привкус. Судно слишком много времени провело в варпе, слишком долго его обитатели дышали рециркулированным воздухом. Теплый и затхлый, он покалывал кожу и стальные заклепки над бровью Мелькии. Три штуки — знак долгой и славной службы.

На плече каждого воина виднелась рубиновая капля крови величиной с кулак смертного, с белыми мраморными крыльями по бокам. Этот символ пережил тысячелетия, так что Повелители Ночи узнают его без труда. Собственная эмблема Предателей казалась издевательской и извращенной пародией на символику Кровавых Ангелов: клыкастый череп вместо священной крови примарха, и нетопыриные крылья вместо чистого оперения убиенного Ангела, Сангвиния.

Давняя ненависть вскипела в сердце Мелькии, когда он с плазменным пистолетом на изготовку проник в отсек. Дрожь, сотрясавшая корабль, становилась все яростней. Удивляло то, что это был не рваный ритм боя, когда судно содрогается под вражескими ударами, а куда более регулярная тряска. Трение при вхождении в атмосферу? Возможно. Однако у Мелькии не хватало данных, чтобы объяснить поведение вражеского корабля, и брат-сержант выкинул это из головы. Ему следовало выполнять долг. Он дал клятву.

Помещение было довольно просторным. Почти впечатляющим. На борту «Злобы» такая же комната служила часовней Бога-Императора Человечества. На «Завете», похоже, ее приспособили под загон для рабов. Мусор усыпал пол. Столы, пустые и пыльные, стояли в случайном порядке. У одной из стен валялись спальные мешки.

— Ауспик, у вас есть что-нибудь? — снова спросил Мелькия. — Я ничего не вижу.

— Вот поэтому ты покойник, — прошипел Талос, падая на сержанта с потолка.

Словно пауки, они выжидали в засаде, закрепившись на потолке. Когда Кровавые Ангелы вошли в комнату, Первый Коготь рухнул вниз, пролетев десять метров и уже на лету поливая лоялистов огнем.

Талос нанес удар первым. Аурум отразил болтерный снаряд и в глубоком выпаде вонзился в грудь сержанта, имевшего глупость снять шлем.

— Аурум! — зарычал сержант. — Наш клинок!

В ответ Талос ударил противника головой в лоб. Заклепки, полученные за долгую службу, пробили кость и вонзились в мягкую мозговую ткань.

Два отделения врезались друг в друга. Они были равны во всем, но Первому Когтю удалось застать противника врасплох.

Талос рванул меч влево, разрезав позвоночник Мелькии, легкие, одно из сердец и керамитовый нагрудник с такой легкостью, словно кромсал пустой воздух. Кровавый Ангел, пошатнувшись, отступил назад, и Повелитель Ночи всадил в его шею болт. Всего один снаряд. У Мелькии была ровно секунда на то, чтобы впиться пальцами в открытую рану, — после чего громыхнул взрыв, и голова сержанта разлетелась кровавыми брызгами.

— За Императора! — выкрикнул кто-то из Ангелов.

Темноту прорезали вспышки болтерного огня и сполохи силовых клинков.

Талос прыгнул на крик. Его золотой меч обрушился вниз, расколов надвое болтер Ангела. Противник встретил обратный удар клинка собственным гладиусом.

— За Императора! — снова крикнул Ангел, и на сей раз в голосе его прорезалось рычание.

— Твой Император мертв! — рявкнул Талос.

И тут настал этот миг: миг, когда взгляд Ангела метнулся к клинку, сжатому в темных перчатках Повелителя Ночи. Талос не видел глаз врага, но почувствовал секундную потерю концентрации. В этот решающий момент Талос отшвырнул противника к стене. Три болтерных снаряда мгновенно прошили шлем и череп Кровавого Ангела. Талос благодарно кивнул Кириону.

Узас, Меркуций, Ксарл, Адгемар, Кирион и Талос замерли во мраке, прислушиваясь к шипению остывающих болтерных стволов и глядя на последнего Кровавого Ангела, появившегося в дверях. Тот развернулся и побежал, тяжело грохоча ботинками по палубе.

— Неожиданный ход. — Талос сдержал смех. — Узас, сделай одолжение.

Узас ринулся во тьму под рев своего цепного меча.

Кровавый Ангел не собирался спасаться бегством. Узас это знал.

При всем нежелании допустить подобную мысль Повелитель Ночи вынужден был признать, что Кровавые Ангелы являлись грозной силой — по крайней мере во времена Великого Крестового Похода. Теперешние, с разжиженной кровью, не могли равняться с прежними. Истинное геносемя примарха было в них настолько разбавлено, что они стали почти смертными. И все же Ангел не бежал. Астартес уходили от боя лишь в одном случае — когда понимали, что смогут принести больше пользы в другом бою. Фокус, как усвоил Узас, заключался в том, чтобы убить врага раньше.

Он настиг Ангела меньше чем через минуту, но лоялист не собирался дешево продавать свою жизнь. Теперь, когда элемент неожиданности — столь блестяще, как неохотно признал Узас, привнесенный в схватку Талосом — был потерян, противники стоили друг друга.

Кровавый Ангел выхватил гладиус из узорчатых ножен и сделал выпад. Узас парировал первый удар и уклонился от второго, третьего и четвертого. Кипящая кровь Кхорна, этот ублюдок умел двигаться.

— Я лучше тебя, — насмешливо бросил Ангел и врезал Повелителю Ночи кулаком слева по шлему. — Что, позовешь на помощь своих братьев-Предателей?

Узас отступил, отражая мечом удары гладиуса, направленные в горло и в грудь. Стальные зубья прыснули фонтаном — гладиус Ангела основательно проредил цепное лезвие меча.

— Я вырву прогеноиды у тебя из глотки голыми руками, — прорычал Узас, — и сожру твое геносемя.

— Ты сдохнешь…

Ангел пнул Повелителя Ночи бронированным ботинком, отбросив к стене.

— …и будешь забыт.

Шлем Кровавого Ангела смялся с оглушительным звоном, а затем разлетелся дождем кровавых осколков.

Узас медленно выдохнул. Мертвый Кровавый Ангел рухнул на палубу, отозвавшуюся металлическим гулом. Талос опустил болтер и покачал головой, глядя на брата.

— Ты возился слишком долго, — сказал он и двинулся обратно по коридору.

«Завет крови» был построен на верфях Марса в ту эпоху, когда человечество еще не ведало раздора. С момента своего рождения на кораблестроительном заводе «Завет» никогда не совершал посадки и не входил в атмосферу. Пока объятый пламенем крейсер несся сквозь атмосферу Крита, разрывая слои туч, глаза Вознесенного оставались закрытыми. Он не видел ничего из происходившего на командной палубе.

Его корабль, который он знал лучше, чем свое изуродованное варпом тело, разваливался на части. Мучительная дрожь, сотрясавшая «Завет», отдавалась болью в позвоночнике Вознесенного.

Но он поклялся, что скорее умрет, чем нарушит обещание, данное этому тщеславному псу Халаскеру.

Экипаж мостика вцепился в консоли или пристегнулся к собственным командным тронам. Терминаторы-Чернецы стояли на коленях — даже их искусственно усиленные мышцы не могли противостоять гравитационным силам, играющим сейчас с судном. Они смахивали на богомольцев, распростершихся перед троном Вознесенного. При этой мысли по губам существа скользнула слабая улыбка.

— Рапортуйте о нашем местоположении, — приказал он рулевым.

Получив ответ, Вознесенный обернулся к вокс-офицеру:

— Вызовите «Громовые ястребы». Дайте им знать, что у них две минуты на взлет — иначе им некуда будет возвращаться.

— Мы будем над «Семнадцать-семнадцать» через девяносто секунд, господин!

— Уменьшите скорость корабля, смертные. Мне плевать, как вы это сделаете, но это должно быть сделано. Дайте «Громовым ястребам» время войти в шлюз.

Тряска мешала охоте.

Талос выругался: гравитация усилила хватку в самый неподходящий момент, и болтерный снаряд прошел мимо цели. На другой стороне отсека второй отряд Кровавых Ангелов держал оборону вокруг загерметизированной абордажной капсулы. Лоялисты скорчились за теми ненадежными укрытиями, что нашлись на территории Черного рынка, и вели ответный огонь по Первому Когтю. Талос и его братья использовали как укрытие изгиб коридора.

Ни одна из сторон ни на шаг не приблизилась к своей цели.

— Брат, у меня плохие новости, — передал Адгемар.

Старший Астартес сидел на корточках рядом с пророком, и его болтер ревел в унисон с болтером Талоса.

— Видишь ту капсулу, что они защищают?

Талос выстрелил еще три раза и трижды промазал.

— Вижу.

Корпус обуглился и погнулся там, где раскаленная докрасна капсула пробила шкуру корабля.

— Ее сложно не заметить, Адгемар.

— Это капсула дредноута.

— Что?! Откуда ты знаешь?

— Посмотри на размеры треклятой дыры в нашем корпусе!

Талос выглянул из-за угла. На дисплее визора высветились параметры отверстия. Астартес сдержал вздох.

— Ты прав.

— Я всегда прав.

Корабль снова тряхнуло, причем так сильно, что два Кровавых Ангела кувырком полетели на палубу. Узас и Ксарл тоже не удержались на ногах. За грохотом брони последовали нострамские проклятия.

Словно стальной цветок, открывающий лепестки навстречу солнцу, передняя панель шишкообразной капсулы распахнулась. Изнутри показалось нечто огромное, покрытое раскаленным железом и изрыгающее угрозы.

— Я прикончу вас, Предатели. Я прикончу всех вас!

Воздух между двумя отрядами задрожал от жара. Показания температурных датчиков на дисплее Талоса скакнули вверх с угрожающей скоростью. Гигантская мультимелта дредноута, способная превращать танки в лужи расплавленного металла, только начала разогреваться.

— У него пушка-испаритель! — взвыл Меркуций. — Мы трупы!

— Ну и отлично, — отозвался Кирион. — Хватит с меня твоего нытья и мрачных предсказаний.

Распластавшись по стене, Талос несколько раз выстрелил за угол вслепую и прокричал в вокс:

— Говорит Талос из Первого Когтя. Срочно пришлите подкрепление на кормовую палубу для смертных.

Голос, прозвучавший в ответ, бальзамом пролился на его душу:

— Понял, брат мой.

XXI Последний союз

Многие станут утверждать, что достойны возглавить легион после моего ухода.

Многие станут утверждать, что они — и только они — являются моими наследниками по праву.

Я ненавижу этот легион, Талос.

Я уничтожил его родной мир, чтобы остановить приток яда.

Скоро я предстану перед последним судом и преподам Повелителям Ночи самый важный урок.

Неужели ты и вправду считаешь, что меня заботит то, что случится с вами после моей смерти?

Примарх Конрад Кёрз апотекарию Талосу из Первого Когтя десятой роты

Септимус что было сил рванул на себя штурвал, пытаясь набрать высоту. Вокруг него столпились Астартес из одиннадцатой роты — сплошные незнакомцы, только что открывшие для себя тот неприятный факт, что благословенной реликвией легиона управляет смертный раб. Септимус ожидал, что в любую минуту кто-нибудь потребует передать ему штурвал.

Однако этого не случилось. Раб сомневался, что дело в усталости — судя по его опыту, Астартес не уставали, как смертные, — но вид у них был определенно неважный. Темная, украшенная черепами броня выглядела столь же окровавленной и помятой, как недавно у Первого Когтя.

Турбулентность молотила «Опаленного» тяжелыми кулаками. Желудок Септимуса ухнул вниз, и раб, даже не взглянув на датчики, понял, что они снова теряют высоту. Бросив рычаги, он опять взялся за штурвал. «Опаленный» задрал нос и медленно пошел вверх.

Позади них взорвался транспортник. Куски обшивки и двух «Рино», которых тот перевозил, полетели на землю в клубах дыма и огня. Десятки смертных погибли под обломками.

— Черный легион, — тихо и угрожающе проговорил один из Астартес. — За это они умоются кровью. Каждый из них.

Обещание встретили одобрительным ворчанием. Септимус сглотнул: месть волновала его в эту секунду меньше всего. Единственное, чего он хотел, — это чтобы проклятый «Ястреб» набрал высоту.

Ему надо было выйти на орбиту. Надо было добраться до «Завета».

И тут он увидел…

— Трон Бога-Императора, — прошептал Септимус в первый раз с тех пор, как его захватили в плен.

«Завет крови» пылал. Он разрезал тучи огненным метеоритом, и за ним тянулся длинный дымный хвост. Небеса содрогнулись от грома — это корабль пересек звуковой барьер, но не ускоряясь, а, наоборот, тормозя.

— Говорит Вознесенный, — пробилось сквозь треск вокса. — Братья из седьмой роты, мы за вами пришли.

Вокс-каналы были забиты отчетами других Когтей. Кровавые Ангелы, пусть их и было меньше трех десятков, рассыпались по кораблю и отчаянно сопротивлялись охотничьим партиям.

Талос закашлялся и сплюнул кровь. Болтерные снаряды, угодившие в его нагрудник и шлем, превратили доспехи в груду обломков. Хотя боевые наркотики и заморозили нервные окончания, притупив боль, он знал, что кровохарканье — скверный признак. Усиленная иммунная система не справлялась с внутренними повреждениями.

Он стал свидетелем того, как погиб Адгемар.

Это заняло меньше секунды.

Бывший сержант метнулся к дредноуту с занесенным мечом. Боевая машина развернулась с невероятной скоростью, крутанувшись вокруг поясной оси, и выдохнула из мультимелты невидимое облако испепеляющего жара. Броня Адгемара мгновенно обуглилась и треснула, сочленения расплавились, и пустой доспех грянулся на палубу, чтобы тут же превратиться в лужу расплавленного металла. От тела не осталось и следа.

Все в мгновение ока.

Все ради того, чтобы спасти раненых Меркуция и Узаса на другом конце комнаты. Талос прикрыл их огнем и получил за свою доблесть изрядную порцию болтерных снарядов от Кровавых Ангелов.

Неужели Кровавые Ангелы были готовы пожертвовать жизнями? Иначе зачем они использовали мелту на корабле? Чудо, что корпус еще не расплавился и что всех их не вышвырнуло в безвоздушную пустоту за бортом.

Талос сжал Аурум, чувствуя, что силы возвращаются. Хорошо. Значит, раны не смертельны. Что-то было не так, но с этим придется разобраться позже. Сейчас надо покончить с Кровавыми Ангелами — содрать с них шкуру и распять живьем за то, что они посмели осквернить священные палубы «Завета» своим присутствием.

Сначала он подумал, что палуба дрожит от очередных атмосферных вихрей. Снаряды все еще взрывались вокруг его ненадежного укрытия. Талос сообразил, что происходит, только когда Малкарион прошагал мимо, с трудом протискиваясь в узком коридоре. Дредноут вошел в зал, не обращая внимания на палящих из болтеров Кровавых Ангелов.

Вдохновленные присутствием боевой машины, оставшиеся воины Первого Когтя усилили огонь. Астартес в красной броне погиб. Меркуций и Кирион тоже упали, пораженные болтерами.

Талос почувствовал, что вновь обретенная сила покидает его. Прижавшись спиной к стене, он соскользнул на палубу. Руки зашарили по разбитому нагруднику.

Дредноуты несколько секунд вглядывались друг в друга с почти комическим спокойствием.

— Убей его! — выкрикнул Талос. — Убей его как можно скорее!

— Я уже сделал это однажды, — громыхнул Малкарион.

Дредноут Кровавых Ангелов издал тот же звук переключающихся передач, который Талос слышал от Малкариона. Взгляд Повелителя Ночи уперся в саркофаг, установленный в новом теле военного теоретика. Там, на узорчатой крышке, живой Малкарион сжимал три вражеских шлема. Один из этих шлемов принадлежал…

Чемпиону Кровавых Ангелов… Рагуилу Мученику.

— Даже после смерти, — прорычал Кровавый Ангел, — я отомщу за себя.

— Ты заслужил свой шанс, Рагуил.

Силовые кулаки треснули и заискрились, и две боевые машины начали то, ради чего вернулись в мир живых.

Бой разыгрался в двух измерениях, и до своей последней ночи Талосу так и не суждено было узнать, какую из битв он действительно видел. В повседневном, примитивном, чувственном мире, в мире мучительной тряски и боли, два бронированных колосса терзали друг друга когтями и молотили кулаками. Керамит рвался в их руках как бумага, и осколки брони летели во все стороны, словно град, хлещущий из грозовых туч над мертвой планетой.

Но плавающие в амниотической жидкости трупы не видели и не чувствовали этого.

Там, где они сражались, стены сверкали золотом. Оба воина были облачены в гордые доспехи своих легионов, и оба бились за Терру: первый — чтобы защитить ее и умереть за Империум, второй — чтобы покорить ее и принести Империуму гибель.

Их мечи вращались и сталкивались со звоном до тех пор, пока не сломались. Затем все свелось к закованным в латные рукавицы кулакам и удушающим объятиям.

Талос смотрел, как дредноуты рвут друг друга в клочья, и видел то же, что видели заключенные в саркофаги мертвецы.

«Опаленный» с ревом и визгом двигателей несся рядом с «Заветом».

Остальные «Ястребы» и транспортники уже пришлюзовались и выгрузили на борт ударного крейсера свое драгоценное карго. «Опаленный» был последним.

Руны тревоги вспыхивали на экранах приборных панелей — Септимус заставил двигатели работать за пределами всех возможных ограничений. Штурвал трясся в его руках, дергаясь почти в такт с воем сирен безопасности. Темная стрела «Громового ястреба» круто свернула к несущемуся «Завету». Турбулентность усилилась — «Опаленный» каждую секунду мог угодить в воздушную струю за кормой крейсера.

«Завет» начал набирать высоту.

Септимус и сам это видел, без проклятий и упреков сгрудившихся в рубке незнакомых Астартес.

Он постарался не обращать внимания на их крики и на сердитую кроваво-красную морзянку тревожных рун.

Но «Завет» определенно набирал высоту. Пусть медленно, однако это сделало и без того трудную стыковку практически невыполнимой. Нос крейсера задрался, прорезав грязно-серое небо: корабль готовился к выходу на орбиту.

— Еще немного, — неслышно прошептал Септимус и вдавил три рычага тяги в гнезда, далеко за красную отметку на контрольной панели. «Опаленный» взревел, дернулся и помчался вперед, вдогонку за кораблем-носителем.

Пока «Громовой ястреб» несся вверх рядом с крейсером, сворачивая все ближе к открытому ангару, Септимус успел подумать, что один из двигателей «Опаленного» или все они вполне могут взорваться от перегрузки.

Септимус вновь потянул на себя руль высоты. Двигаясь параллельно большому кораблю, он поднялся выше дверей ангара с тем расчетом, чтобы в любой момент сбросить скорость и нырнуть внутрь. «Громовой ястреб», дрожа и кренясь то на правый, то на левый борт, подлетел на тридцать метров к шлюзовому люку.

«Опаленный» мчался слишком быстро, чтобы использовать стыковочное оборудование. Когти оторвет в ту же секунду, когда Септимус выпустит их из корпуса. Придется высвободить когти позже, когда «Опаленный» уже будет в ангаре, — и молиться, что времени хватит и они сумеют выдержать вес катера.

— Сейчас или никогда, — шепнул пилот и заложил крутой вираж вправо.

«Громовой ястреб» лег на крыло и вошел прямо в ангар.

Следующие десять секунд превратились для Септимуса в вечность — вечность, наполненную немилосердной тряской и жутким грохотом.

Левый двигатель взорвался при входе в ангар, отчего турбулентность усилилась десятикратно. Септимус был готов к этому. «Опаленный» отстал бы от крейсера или, ударившись о борт «Завета», отскочил и рухнул на землю грудой обломков, если бы не мгновенная реакция пилота. Он тут же компенсировал неисправность за счет перегрузки других двигателей. Один последний рывок — и корабль очутился в ангаре.

Септимус рискнул и выкинул посадочные опоры. Отвратительный скрежет рвущегося металла спел прощальную песню передней опоре. Остальные выдержали.

Когда «Опаленный» нырнул внутрь «Завета», на иллюминаторы обрушилась тьма. У Септимуса было меньше секунды на то, чтобы сообразить, что они движутся верным курсом — но не совсем верным. Еще через мгновение «Громовой ястреб» вломился в ангар. Катер снова тряхнуло — это его хвост задел край шлюзового люка. «Опаленный» встал на дыбы, дернулся в сторону, отклоняясь от уже безумного курса, и со страшной силой врезался в пол.

Задние посадочные когти впились в палубу. Нос корабля прочертил в стальном покрытии глубокую борозду. Терзаемый металл завизжал, посыпались искры. Через несколько десятков метров отчаянного скольжения задняя опора оторвалась, и вся хвостовая часть с жутким грохотом обрушилась на палубу.

Двигатели и ускорители корабля заглохли, так что «Опаленный» остановился, только ударившись о боковую стену ангара.

Это последнее позорное столкновение швырнуло Септимуса вперед, но ремни безопасности выдержали и не дали ему вылететь с командного трона.

Наконец-то все замерло, кроме бешено стучащего сердца пилота. Септимус испустил самый долгий вздох в своей жизни.

— Мы… мы сели, — проговорил он, не удивляясь дрожи в собственном голосе.

Воины одиннадцатой роты расстегнули ремни и покинули рубку, не сказав ни слова.

Двигатели других «Ястребов» еще не успели остановиться, а Астартес уже спешили высадиться — Вознесенный призвал их для обороны «Завета». Судя по всему, на борт проникли верные Трону космодесантники.

Септимус настолько устал, что эта новость его почти не взволновала. Он медленно встал с пилотского кресла, пытаясь удержаться на дрожащих ногах.

Болела шея. Болела спина. Болели руки.

Болело все. Септимус с ранней юности водил корабли и никогда бы не поверил, что можно пережить такую посадку. Астартес ушли, не поблагодарив его ни словом. Но и на это ему было наплевать.

Точнее, почти наплевать.

Пошатываясь, Септимус спустился по пандусу и протер слезящиеся от напряжения глаза. «Опаленный» позади него шипел и потрескивал — корпус корабля, переживший бешеные перегрузки, медленно остывал.

Хвостовую часть оторвало во время столкновения с «Заветом». От посадочных опор остались одни воспоминания. Гордое ястребиное тело корабля усеивали черные пятна гари, задравшиеся куски обшивки и полосы погнутого железа.

— Никогда больше такого не сделаю, — пробормотал Септимус.

К «Опаленному» приблизились сервиторы. Их примитивным вычислителям требовалось время на то, чтобы оценить ущерб и решить, что делать дальше с лежавшей перед ними грудой смятого металла. Несколько сервиторов уставились на Септимуса, пытаясь понять, были ли его последние слова командой.

— Возвращайтесь к работе, — приказал он и активировал бусинку вокса. — Октавия?

Ответ прозвучал еле слышно. Голос девушки дрожал от слез.

— Ты должен помочь мне, — тихо сказала она.

— Где ты?

Навигатор ответила, и Септимус, преодолевая боль, сорвался с места.

В стратегиуме Вознесенный наблюдал за тем, как горный хребет исчезает внизу. Его корабль поднимался, копьем пронзая небеса. Команда мостика разразилась хвалебными криками. Эти звуки потрясли Вознесенного — прежде он никогда не слышал ничего похожего.

Через несколько секунд голубые краски на обзорном экране сменились чернотой.

Чернотой космоса. Мучительная тряска наконец-то прекратилась. Вернулась искусственная гравитация, вес тела стал меньше.

— Пройдите между этими двумя кораблями, — приказал Вознесенный.

Он уже опять восседал на троне, изучая вновь появившуюся голографическую схему сражения. Обострившиеся чувства рвались с поводка, спеша разгадать тайны, вычислить траектории полетов и оценить потери, понесенные флотом с того момента, когда он последний раз смотрел на голограмму.

Корабль снова тряхнуло, и на сей раз в стратегиум хлынули отчеты о повреждениях.

— Меня не интересует, сколько у нас пробоин.

Корабль снова содрогнулся под ударом лэнс-излучателей.

— Просто ведите нас в варп.

Смертоносный и быстрый, как стрела, «Завет» сорвался с орбиты Крита Прайм и помчался сквозь сражающиеся флоты.

— Навигатор Этригий, ответьте мне, — потребовал Вознесенный.

— Он… он мертв, — откликнулся женский голос.

Первый Коготь приблизился к павшим дредноутам.

Те, кому повезло больше, хромали. Узасу и Меркуцию пришлось ползти на руках.

Дредноут Кровавых Ангелов, лежавший на спине, все еще подергивался. Его когтистая клешня сжималась и разжималась, кромсая лишь воздух. Талос кивнул на саркофаг — указать рукой мешала боль.

— Вскройте его.

Ксарл и Кирион взялись за мечи. Цепные лезвия впились в крышку гроба, не выказывая ни малейшего уважения к поминальным изречениям и спискам славных деяний, вытравленных на саркофаге ваалианскими иероглифами. Покряхтывая от усилия, двое воинов подняли крышку и отшвырнули прочь, обнажив содержимое саркофага.

Их клинки повредили внутренний контейнер. Прозрачный амниотический раствор, кое-где замутившийся от крови, вязкими струйками стекал из пробитого гроба.

Талос взобрался на корпус павшего дредноута и сверху вниз посмотрел на безрукие, безногие, аугментические останки того, что некогда было человеком.

— Я Талос из легиона Повелителей Ночи. Кивни, если понимаешь меня.

Сраженный герой кивнул. Выцветшая кожа натянулась и подрагивала от болезненных судорог — системы жизнеобеспечения отказывали одна за другой. Талос при виде этого улыбнулся.

— Так знай же, Кровавый Ангел. Твоя последняя миссия провалилась. Твои братья мертвы. Мы облачимся в ваши доспехи, когда выйдем на бой с Ложным Императором. Знай также, чемпион Девятого легиона, что сыны Ночного Призрака дважды убили тебя. Отправляйся в свое посмертие в варпе, помня, что ты оказался слишком слаб и ни разу не смог одолеть нас.

Талос скрестил взгляд с корчащимся в гробу мертвецом. Твердой рукой, несмотря на охватившую его слабость, Талос занес Аурум — клинок другого павшего Ангела.

— Твои кости станут трофеями и украсят наши доспехи. Мы поглотим твое геносемя. А то, что останется от этого ходячего гроба, наши техножрецы превратят в обитель чемпиона из нашего легиона.

Он обрушил меч вниз. Золотой клинок пробил гроб и вошел в распахнутый рот имперского героя.

— Умри, — договорил Талос, — со вкусом вечного поражения вашего ордена на губах.

Октавия стерла кровь с лица Этригия.

Жутковатое лицо навигатора после смерти стало спокойным и почти по-детски невинным. Девушка могла бы поверить сейчас, что эти глаза не видели бесчисленных тайн и кошмаров, выдержать которые удалось бы немногим смертным.

Одно из колец соскользнуло со слишком длинного пальца. Октавия вновь надела его на руку мертвого навигатора, не понимая, зачем она это делает. Просто казалось, что так будет правильно. Трон, он ведь даже не нравился ей. Он был невыносимым и высокомерным ублюдком.

И все же он не заслужил такой смерти. Никто не заслужил.

Октавия прикрыла ладонью кровоточащую рану на месте третьего глаза Этригия. Снайпер… Какой-то легковооруженный мальчишка-Астартес. Он прокрался в покои Этригия и уложил его одним выстрелом. Навигатор умер посреди длинной жалобы на турбулентность. Октавия была слишком потрясена, чтобы двинуться или хотя бы потянуться за пистолетом, слишком растеряна… Она не пошевелилась, даже когда обряженные в мантии сервиторы навигатора обнажили когти и разорвали юного Кровавого Ангела на куски.

— Он мертв, — сказала Октавия демонической твари с мостика, когда его голос продребезжал в воксе. — Они убили его.

Чудовище — Вознесенный — вскрикнуло. Корабль содрогнулся, словно его сдавило в кулаке огромное и гневное божество.

И снова до Октавии донесся голос Септимуса. На сей раз не по воксу. Девушка подняла голову и обнаружила, что раб стоит в дверях.

— Октавия.

— Они убили его, — повторила девушка сквозь сжатые зубы.

Трон, почему она плачет? Почему корабль не перестает трястись… хотя бы на секунду…

— Октавия.

Септимус подошел к ней и помог подняться на ноги.

— «Завет» под обстрелом. Мы все погибнем, если ты не…

— Если я… не выведу нас в варп.

— Да.

Септимус стер брызги крови с ее лица. Его аугментический глаз с жужжанием повернулся в глазнице. Девушка услышала слабый щелчок.

— Ты что, сейчас сфотографировал меня?

— Возможно.

Улыбка, слабая и тоскливая, ответила за него.

Октавия оглянулась на залитое кровью ложе для медитации и сказала, не оборачиваясь:

— Тебе лучше уйти. Это зрелище не из приятных.

Септимус заколебался, не желая отпускать ее даже теперь, когда имперские орудия разносили корабль. Девушка осторожно оттолкнула его.

— Не бойся, — сказала она, шагнув к ложу. — Мы увидимся позже. Может быть.

— Может быть.

Октавия наконец-то обернулась. Септимус уже стоял в дверях.

— Я понятия не имею, что делать. Я могу найти Астрономикон и вести корабль по свету Императора. Но у меня есть нехорошее предчувствие, что это наведет на наш след погоню.

— Да. Просто… сделай все, что можешь.

— Я могла бы убить всех вас, если бы захотела. — Она усмехнулась. — Вы ведь еретики, знаешь ли.

— Знаю.

— Ты должен идти.

Он не знал, что еще сказать, поэтому вышел из комнаты, не произнеся больше ни слова. Дверь покоев Этригия — нет, покоев Октавии — герметически закрылась у него за спиной.

— Навигатор, — рыкнули вокс-динамики, расположенные по периметру комнаты.

— Я здесь, — ответила она.

— Это Вознесенный.

— Я знаю, кто ты.

— Тебе знаком участок космоса неподалеку от центра галактики, где находится рана в реальном пространстве — вход в варп, именуемый Великим Оком?

Бывшая Эвридика Мерваллион, а нынешняя Октавия с «Завета», глубоко вздохнула.

— Свяжите меня с ходовой рубкой, — сказала она.

Голос девушки постепенно набирал силу.

— Мне нужно поговорить с пилотами.

Оказалось, что это не так уж и трудно.

Корабль ненавидел ее. О, как он ее ненавидел и презирал! Навигатор почувствовала, как дух «Завета» метнулся прочь при первом ее прикосновении, словно гадюка, защищающая свой выводок.

— Я ненавижу тебя, — прошипел «Завет».

Машинный дух корабля корчился в ее сознании, визжа и исходя неистовой злобой.

— Я ненавижу тебя, — снова предостерег он, ничуть не похожий на послушную и спокойную «Звездную деву» Картана Сайна.

— Ты не мой навигатор, — сплюнул он.

— Нет, — сказала она комнате, пустой, если не считать трупа ее предшественника, — нет, я твой навигатор.

Октавия закрыла человеческие глаза, открыла око варпа и потянула «Завет крови» в пространство между мирами.

— Ты это чувствуешь? — спросил Ксарл, когда корабль скользнул вперед со странной плавностью, ничуть не похожей на рывки орудийного огня.

Талос кивнул. Он тоже ощутил переход в варп.

— Мы выжили, — буркнул Кирион. — По крайней мере большинство из нас.

Малкарион больше не шевелился. Первый Коготь собрался вокруг павшего героя. Цепной меч Ксарла снова взревел.

— Думаешь, мы должны?.. — спросил он у Талоса. — Делтриан может спасти его, если он еще жив.

— Нет. Пусть он покоится с миром, как и хотел. Его образ уже и так навсегда останется с нами.

Пророк некоторое время не отводил взгляда от триумфальных сцен на передней крышке саркофага.

— Было здорово увидеть, как он сражается, — проворчал Узас, — в последний раз.

Остальные фыркнули или обменялись удивленными взглядами — никто не ожидал от него такого признания.

— Клянусь, я снова видел бой у Дворца Терры, — сказал Кирион. — А не просто… боевые машины, избивающие друг друга.

Талос не ответил. Вместо этого он вызвал Зал Памяти.

— Делтриан.

— Да, один-два-десять. Я здесь, Талос.

— Военный теоретик Малкарион пал в битве.

— Судя по вашему голосу, такое развитие событий вас опечалило. Если выражение сочувствия облегчит вашу боль, я вам сочувствую.

— Благодарю, но это еще не все.

— Теперь ваши голосовые паттерны указывают на насмешку.

— Отправь две команды сервиторов-погрузчиков на кормовую палубу для смертных, в зону, известную как Черный рынок.

— Обрабатываю запрос. Одной команды достаточно, чтобы забрать священные останки Малкариона и его саркофаг. На каком основании вы запрашиваете две команды погрузчиков?

— Потому что, почтенный техножрец, — Талос бросил взгляд на прах Рагуила Мученика, заключенный в бесценную машинную оболочку, — у Первого Когтя есть для тебя подарок.

Закрыв канал, Талос пристально оглядел труп одного из Кровавых Ангелов. Нагрудник воина остался нетронутым, несмотря на сильные повреждения бедренной, ножной и плечевой брони. Имперский орел гордо распростер на нем платиновые крылья. В тусклом свете нагрудник поблескивал золотом.

Пророк слабо кивнул на великолепный доспех убитого Ангела.

— Это мое, — сказал он и соскользнул на палубу, слишком вымотавшийся, чтобы пошевелить хоть пальцем.

Эпилог Предзнаменования

В темном чреве «Завета крови» рыдали отец и мать.

Смертные члены экипажа тоже пострадали в битве. Некоторые пали жертвами абордажных команд Кровавых Ангелов — те в праведном гневе убивали спасавшихся бегством людей. Другие погибли от взрывов во время обстрела корабля вражескими судами. Еще больше сгинуло в междоусобице людских банд — группировки смертных использовали сумятицу орбитальной войны, чтобы выяснить отношения с соперниками.

Мужчина держал на руках труп своей дочери, прижимая легкое тельце девочки к впалой груди. Кровь все еще пятнала губы и щеки убитой. Ее последний затрудненный вздох прозвучал меньше часа назад. Глаза мертвой, темные от вечного мрака, безжизненно уставились на собравшуюся толпу.

У девочки не было ног. Их отрубил цепной меч Кровавого Ангела, когда один из героев Империума пробивался сквозь толпу еретиков. Его ревущий клинок пресек множество жизней, пока Астартес одного из Когтей не покончил с владельцем меча.

Отец сжимал останки дочери и рыдал от неизбывного горя.

Собравшиеся люди начали перешептываться. Они негромко говорили о проклятии, о дурных знаках и черных предзнаменованиях. На груди девочки тускло поблескивал медальон легиона.

Отец поднял тельце десятилетнего ребенка и выкрикнул в безмолвие «Завета»:

— Этот корабль проклят! Он обречен! Ее отобрали у нас!

Все больше людей сходилось из темноты. В широко раскрытых глазах поблескивали слезы. Все смертные «Завета» разделяли страхи и предчувствия убитого горем отца.

Таише было тревожно, несмотря на мирную гармонию сада.

Она пришла сюда, под купол, черневший космической пустотой и искрящийся миллионами далеких звезд, в поисках ответов. Мягкая трава чуть слышно шелестела под босыми ногами. Ступни касались прохладной земли. Мантия из мерцающего темно-зеленого шелка облекала стройное тело, оставляя одно плечо обнаженным. Волосы, темно-красные, как человеческая кровь, и достаточно длинные и густые, чтобы скрыть женщину до пояса, были собраны в тугой узел на макушке.

Миндалевидные, скошенные к вискам глаза Таиши остановились на фигуре, преклонившей колени в траве перед ней. Его роба была черна, как бесконечная тьма между мирами. Он заговорил, не поднимая головы:

— Приветствую тебя, дочь Кхайне и Морай-Хег.

Таиша склонила голову настолько, насколько велел этикет, почтительно признавая высший ранг мужчины и ту честь, что он оказал ей, заговорив первым. Эльдарка не опустилась на колени рядом с ним. Это было бы нарушением приличий. Она остановилась в нескольких метрах поодаль, легонько оглаживая пальцами рукоять меча из призрачной кости. Кончик изогнутого клинка почти касался земли — настолько длинен был меч. Пояс, с которого он свисал, удерживал зеленую мантию запахнутой.

— Приветствую, благородный провидец. Как твое здоровье?

— Благодарю, я здоров, — ответил он, все еще не глядя на гостью.

— Я помешала твоей медитации?

— Нет, Таиша.

Стоявший на коленях мужчина смотрел вниз, на землю, где между росистых стеблей травы были рассыпаны рунные камни размером с монету.

— Ты пришла за ответами, так ведь?

— Да, благородный провидец.

Эльдарку не удивляло то, что хозяин сада знал о ее беспокойстве или о нынешнем визите.

— Мои сны в последнее время тревожны.

— Не только твои, Таиша.

— Я слышала, благородный провидец. Некоторые из моих сестер чувствуют такое же беспокойство в часы отдыха.

— Да, но смута простирается куда дальше.

Теперь он наконец-то взглянул на гостью. Глаза провидца были холодны, как кристаллы голубого льда.

— Война снова грозит миру-кораблю. Война, в которой тебе, дочь Богини Судьбы, придется пролить кровь мон-ки.

— Мы — Ультве. — Она снова почтительно склонила голову. — Война всегда за порогом. Но кто идет сюда, благородный провидец? Кто из народа мон-ки?

Провидец собрал разбросанные по траве руны. Камни жгли ладонь и предвещали недоброе.

— Ловец Душ, Таиша. Тот, кто скрестит клинки с Охотником Пустоты.

Трон лжи

1

«Завет крови» пронзал варп подобно копью — копью грязно — синего цвета с облезшей позолотой. Белое пламя, которое надрывно работавшие двигатели изрыгали в беспокойный океан душ, неравномерно пульсировало: корабль двигался с трудом. Он неуклюже нырял в бурлящие волны, которые хлестали по нему психическими потоками. Поля кинетической энергии из последних сил защищали корабль от первозданной ярости варпа, но шторм был беспощаден. Огромные существа, скрывавшиеся в урагане, тянулись к защитным полям когтями, и каждый удар все дальше отбрасывал корабль с курса.

На носу корабля располагался изолированный от остальных помещений зал; одинокая женщина, находившаяся в нем, стояла на коленях, безмолвно и недвижимо. Ее глаза были закрыты, но она все равно могла видеть. Ее тайный глаз — тот, который обычно был скрыт от внешнего мира под грязной от пота банданой или неудобным шлемом, — сейчас всматривался в варп, и этому зрению не мешал ни корпус корабля, ни потрескивающие энергетические щиты. Сверхъестественный взор проникал через эти препятствия без всяких усилий, и она неотрывно смотрела вглубь бури, что бушевала снаружи.

В волнах океана душ, как в масляном пятне на воде, кружился тошнотворный калейдоскоп цветов. Раньше этот хаос пронзал путеводный луч: спасительная стрела эфемерного сияния прорезала клубящуюся тьму, и навигатору нужно было лишь следовать по ней. Но на этот раз луча — маяка не было, не было сияющего ориентира, и шторм снаружи освещался лишь силовыми щитами, которые, потрескивая, поддавались давлению.

На корабль накатывались волны, слишком нерегулярные, слишком быстрые, чтобы на них мог среагировать человек. Она едва заметила поток мучительно — яркой энергии, несущийся навстречу, а щиты уже отражали его. Искря от перегрузки, они оттолкнули шквальную волну обратно в океан психической скверны, ее породивший. «Завет крови» снова задрожал, и двигатели жалобно взвыли от этой судороги, которая прокатилась по всему стальному скелету корабля. Долго ему не продержаться.

Стоявшая на коленях женщина глубоко вздохнула и вновь сосредоточилась. Ее минутная невнимательность не осталась безнаказанной, и зазвучавший голос вкрадчивым шепотом проник в самое ее сердце — так, что каждое слово слабым эхом отзывалось в крови:

— Века покорения космоса. Века завоеваний звезд. Танец преследователя и преследуемого. Хищник и его жертва. Ты, навигатор, станешь моей смертью. Концом моей славы. Моим черным днем.

Корабль снова вздумал ей угрожать. Плохой знак, а потому она процедила сквозь зубы лишь одно слово:

— Молчать!

Она могла поклясться, что где — то на границе ее сознания послышался смех. Больше всего она ненавидела эту грубую поэтичность, к которой был склонен примитивный интеллект корабля. Дух машины, составлявший его ядро, был жестоким и властным. Уже много недель он отказывался принимать нового навигатора, и женщина уже опасалась, что этого не случится никогда.

— Когти нерожденных разрывают кожу моего корпуса, чтобы выпустить внутренности в пустоту. Ты — мое проклятие. Ты — бедствие. Ты нас погубишь, Октавия.

Она сдержалась и не стала отвечать, сжав зубы так же крепко, как были сжаты веки ее человеческих глаз. Ее третий глаз смотрел не мигая, но видел лишь неистовую бурю снаружи. Нет, теперь там появилось что — то еще. Помимо них, что — то еще плыло в океане душ — какая — то тень, скорее неясный силуэт, а не тело из плоти.

Она немедленно отправила предупредительный импульс:

— Под нами что — то есть, что — то огромное. Уклоняемся, немедленно!

В этот приказ, в эту отчаянную мольбу, обращенную к рулевым корабля, Октавия вложила всю свою силу. Ответ со скоростью мысли пронесся по кабелям сопряжения, связывавшим ее с троном из бронзы и кости. Говорил безжизненный голос, принадлежавший лоботомированному сервитору, который стоял у руля:

— Выполняю.

«Завет крови» содрогнулся и, подчиняясь пылающим двигателям, начал подниматься выше в тягучем психическом веществе непространства. Но хищник, то огромное существо под ними, тоже зашевелился в эфирном тумане. Навигатор чувствовала его резкие движения, а затем увидела, как тень размером с солнце подернулась рябью от шторма. Существо приближалось.

— Оно гонится за нами.

— Принято.

— Быстрее. Еще быстрее, еще!

— Выполняю.

Огромный призрак как ни в чем не бывало вынырнул из хлестких волн психического тумана. Ей подумалось, что существо похоже на гигантскую акулу — вечно голодную акулу с мертвыми глазами, плывущую в открытом океане.

— Нужно выходить из варпа. От этого нам не убежать.

На этот раз ей ответили с чувством и крайне неодобрительно. Голос был низким, глубоким и нечеловечески звучным:

— Сколько еще до системы Ториас?

— Несколько часов? Дней? Я не знаю, милорд, но если мы не выйдем из варпа, то погибнем через несколько минут.

— Неприемлемо.

— Вы чувствуете, как дрожит «Завет»? К нам приближается психическая тень, морок из черного тумана и ненависти, который хочет нас сожрать. Я навигатор, милорд, и неважно, что вы скажете: я вывожу корабль из варпа.

— Очень хорошо. Всем постам: приготовиться к возвращению в космос. И… Октавия.

— Да, милорд?

— Когда Талоса нет на борту, проявляй ко мне побольше уважения — для своего же блага.

Она ощутила, как от угрозы учащенно забилось сердце, и оскалилась в улыбке.

— Как скажете, Возвышенный.

2

Охотница, пересекавшая зал, носила чужое алое платье и чужую же кожу. Последние два часа ее звали Каллиста ла Хейвен, и этому было даже подтверждение — цифровой идентификационный код, вытатуированный на правом запястье. Настоящая Каллиста ла Хейвен, исконная владелица как имени, так и роскошного платья, сейчас лежала, сложенная с полным презрением как к ее статусу, так и анатомии, в одной из тепловых вентиляционных шахт. Лежала в могильном безмолвии — мученица, о которой никто не узнает, пострадавшая за дело, которое было уже проиграно. У нее были свои надежды, мечты, радости и печали, и все они пресеклись одним поверхностным уколом отравленного клинка. Больше времени ушло на то, чтобы спрятать тело куртизанки, чем на то, чтобы оборвать ее жизнь.

Охотница прошла мимо группы клириков — аколитов. Они медленно ступали по устланному ковром полу, вполголоса бормоча еретические псалмы. Возглавлявший процессию клирик нес круглую кадильницу, подвешенную к ржавой цепи; бронзовый шар дымился приторно — сладким фимиамом. Этот клирик поприветствовал куртизанку, назвав ее по имени, и охотница изобразила на губах мертвой шлюхи улыбку.

— Ты собираешься посетить господина?

Охотница ответила ему игривым взглядом и смиренной улыбкой.

— Всего тебе хорошего, Каллиста. Ступай с миром.

Охотница склонилась в грациозном реверансе; она двигалась с едва заметным обещанием покорности — как и положено той, что рождена дарить другим удовольствие.

Именно так двигалась настоящая Каллиста; охотнице понадобилось лишь несколько мгновений, чтобы понаблюдать за ее манерами, оценить их и усвоить.

Она пошла дальше, чувствуя, как шепчущие жрецы провожают ее голодными глазами. Она откровенно вильнула бедрами и одарила их прощальным взглядом, брошенным через обнаженное плечо. В их темных глазах читалось желание и, что еще лучше, глупое доверие тому, что они видели. Пусть и дальше занимаются своими делами, даже не подозревая, что женщина, которую они так хотели, была уже мертва и уложена в одну из труб рядом с регуляторами теплообмена далеко от этого зала. Тепло ускорит процесс разложения, и вскоре настоящая Каллиста станет добычей бактерий, которые всегда заводятся в теле спустя несколько часов после того, как человек перестал дышать.

Насчет тела охотница не волновалась. Она исчезнет до того, как его обнаружат: к тому времени она уже выполнит свою задачу, и ее бегство станет источником невыносимого горя для обитателей этой бесполезной планеты.

До того как стать Каллистой ла Хейвен, охотница почти час носила кожу безымянной служанки, под личиной которой она проникла на нижние уровни дворца и прошла по туннелям для рабов. Еще раньше она была торговцем в огромном внутреннем дворе, по патенту продававшим реликвии пилигримам, а перед этим она сама была пилигримом и носила потрепанную одежду скитальца — нищий странник в поисках духовного просветления.

Охотница провела на планете Ториас Секундус только один день и одну ночь. Хотя ее миссия уже приближалась к завершению, она сожалела о потраченном времени. Она была выше этого задания. Она это знала, это знали ее сестры, знало ее начальство.

Нынешняя миссия была наказанием. Наказанием за прошлые промахи, может быть, и незаслуженным, но долг есть долг, и ей пришлось подчиниться.

Она шла дальше по дворцу, проходя мимо поющих псалмы аколитов, суетливых клерков и охмелевших дворян, сбившихся в шумные компании. Время приближалось к полудню, и в залах собиралось все больше народа: именно в полдень должна была прозвучать долгожданная речь верховного жреца.

Лже — Каллиста смешалась с толпой, улыбаясь и раскланиваясь с женственным изяществом. Ни ярко — алые губы, ни льдисто — синие глаза не выдавали ее раздражения. Однако факт оставался фактом: эта кожа не позволит ей вовремя подобраться к верховному жрецу.

Жестоким условием было именно время. Если бы дело было только в убийстве жреца, снайперский выстрел уже оборвал бы его жизнь — задолго до часа, когда жрец собирался взойти на трибуну и обратиться к жителям города. Но нет, его смерть нужно было четко спланировать и разыграть как спектакль, видимый всем.

Охотница ощутила, что ее нынешняя кожа приближается к концу своего жизненного срока. Залы, по которым она шла сейчас, уже были царством избранных: одеяния присутствующих становились все дороже и помпезнее. Мнимая куртизанка грациозно пробиралась сквозь пеструю толпу, с хищным аппетитом оглядываясь по сторонам. Чужие глаза скользили от одной придворной дамы к другой, от жрицы к жрице, от куртизанки к куртизанке. Ни одна из них не годилась. Никто их них не даст ей возможности завершить начатое.

Ей нужна новая кожа — и побыстрее.

3

Дверь в каюту навигатора открылась со скрежетом гидравлики. Все на этом корабле работало кое — как. Октавия проверила, на месте ли пистолет в кобуре у бедра, и покинула каюту через этот единственный выход. Ее сразу же обступили суетливые слуги, которых она презирала так же сильно, как ненавидела сам корабль; они умоляли ее вернуться в каюту. Ей хотелось пристрелить их — о, как же ей хотелось их пристрелить! Самый нормальный их них не сошел бы за человека даже в этом скудном освещении. Сложив руки, словно в молитве, существо смотрело на нее с неестественно зубастой улыбкой:

— Госпожа! Вернитесь внутрь, госпожа. Для безопасности. Для защиты. Госпожа не должна пострадать. Госпожа не должна истечь кровью!

Она задрожала от этого просительного прикосновения: руки, на которых было слишком много пальцев, поглаживали ее одежду и — что еще хуже — ее голую кожу.

— Не трогайте меня!

— Простите, госпожа. Тысяча самых искренних извинений.

— Уйдите с дороги, пожалуйста!

— Вернитесь назад, госпожа! Не ходите по темным коридорам корабля. Останьтесь — ради безопасности!

— Прочь с дороги!

— Кто — то идет, госпожа. Приближается еще одна живая душа.

Она вгляделась в сумрачный коридор, освещенный слабыми светосферами, бессильными против темноты. Человек, появившийся из мрака, был одет в старую кожаную куртку; по бокам — два пистолета в набедренных кобурах, к голени пристегнут нож — мачете наподобие того, что используют дикари на каком — нибудь мире джунглей. Половина лица поблескивала отраженным светом; аугметические черты, самой заметной из которых была красная глазная линза, были необычно тонкой и дорогой работы. Человеческая сторона его лица криво улыбалась, и Октавия улыбнулась в ответ.

— Септим?

— Октавия. Извини за банальность, но это был самый тяжелый переход по океану душ, который мне только приходилось переживать.

— Корабль все еще меня ненавидит. Зачем ты пришел? Составить мне компанию?

— Вроде того. Давай зайдем в каюту.

Она помедлила, но затем подчинилась и, едва они оказались внутри, проверила, что дверь заперта. Все, что угодно, лишь бы отделаться от надоедливых слуг.

С известной натяжкой Октавию можно было назвать красивой, но для того чтобы расцвести, красоте нужны свет и тепло, а на корабле не было ни того, ни другого. Кожа навигатора была нездорово бледной, оттенка грязного мрамора — такой же, как и остальных членов экипажа «Завета крови», этого погруженного во тьму корабля. Цвет ее глаз стал почти неразличим из — за того, что зрачки были постоянно расширены. Волосы, когда — то падавшие густым каскадом темных локонов, теперь превратились в неряшливую копну, кое — как стянутую в хвост.

Она посмотрела на Септима, который рассеянно обходил кучи грязной одежды и старых контейнеров из — под еды.

— Только посмотрите на этот бардак! А ты неряха.

— Я тоже рада тебя видеть. Чем обязана?

— Ты знаешь, почему я здесь. О твоих манерах уже сплетничают. Команда нервничает, они опасаются, что ты своим неподчинением приказам вызовешь гнев легиона.

— И что? Пусть себе нервничают.

— Хассас джерассус…

— Проклятье, говори на готике! С меня хватит этих нострамских шептаний, и я знаю, что ты ругаешься, я же не дура.

— Если команда начала волноваться, они могут взять дело в собственные руки — и убить тебя без раздумий.

— Я им нужна. Я всем нужна. Иначе корабль лишится навигатора.

— Может быть. Но никто не хочет конфликтов с легионом. Все и так постоянно на взводе, и если кто — то начинает создавать проблемы… Команда уже десятки раз линчевала возмутителей спокойствия.

— На меня они руку не поднимут.

— Неужели? Если они решат, что это понравится легиону, они вздернут тебя на какой — нибудь балке на инженерной палубе или изобьют до смерти, а потом выкинут тело через воздушный шлюз. Тебе нужно быть осмотрительнее. Талос сейчас не на корабле, а когда Первого Когтя нет на борту, тебе лучше следить за тем, как ты общаешься с легионом и командой.

— Хватит нести чушь, ты даже не представляешь, как трудно мне пришлось! Во имя Трона, поле Геллера чуть не отключилось, еще несколько минут — и корабль бы развалился на куски!

— Иногда ты забываешь, где находишься. Из — за твоих способностей с тобой обращаются не так жестоко, как могли бы, но ты все равно рабыня — помни об этом! Не обольщайся насчет своих прав, иначе погибнешь.

— Ты ничем не лучше этих тварей, что не хотят выпускать меня из каюты. Три недели я прожила без покровительства Талоса, проживу и еще пару часов. Есть новости с поверхности?

— Пока нет. Как только они передадут подтверждение по воксу, я подниму их на борт. В столице уже почти полдень — скоро начнет говорить верховный жрец. Уже недолго ждать.

— Ты вообще знаешь, что они делают на этой планете?

— То же, что и всегда. Охотятся.

4

Народ, собравшийся в самом центре Торианы — столицы этой планеты, — ждал своего вождя. Безбрежная толпа наводнила площадь перед дворцом Примус: девяносто тысяч мужчин, женщин и детей, причем каждая семья прошла тщательный отбор в правительственном Департменто Культурум, а затем проследовала на площадь в сопровождении вооруженных патрульных.

Над морем восторженных лиц возвышался богато украшенный балкон, выступавший из стены дворца, на котором в безмолвии замерли десять фигур. Не обращая внимания на крики толпы, они стояли, прижимая к нагрудникам винтовки; безликие черные визоры и панцирная броня цвета засохшей крови указывали, что это Красные стражи — элитная гвардия самого верховного жреца. У каждого из них за спиной был переносной модуль питания, гудевший от заключенной внутри энергии; от модулей к хеллганам Стражей протянулись секционные кабели, подключенные к разъемам боепитания.

Командир Стражей вполголоса говорил по воксу, проверяя позиции снайперских отрядов, расположившихся на соседних крышах. Все были в полной готовности. Если в толпе начнутся беспорядки, у Стражей и патрульных на улицах хватит огневой мощи, чтобы залить мрамор дворца кровью и превратить площадь в кладбище.

Затем загудел сам воздух: над площадью зависла «Валькирия», в полуденном солнце поблескивавшая янтарным отсветом. Ее орудия брали прицел на одно здание за другим, проверяя окна; не обнаружив опасных целей, самолет улетел, взревев двигателями и обдав Красных стражей горячей реактивной струей.

Капитан Стражей отдал по воксу последний приказ, и тяжелые двойные двери позади них открылись. Толпа разразилась восхищенными криками, едва завидев человека в мантии, показавшегося на балконе. Верховный жрец Сайрус был уже немолод и весьма упитан — мантия из тонкой багровой ткани сидела на нем в обтяжку. Он воздел руки к небу:

— Мой народ!

Верховный жрец, раньше бывший имперским губернатором этой планеты, поприветствовал собравшихся людей, наслаждаясь их радостными возгласами. Ему предстояло исполнить священный долг: возвестить свободу от имперских налогов и десятины и провозгласить, что отныне планетой будет управлять верховный жрец при поддержке совета кардиналов, называемого Милосердие.

— Мой народ, к вам взываю я! Мы стоим на пороге новой эры мира и процветания. Впредь мы не будем рабски служить Империуму, отдавая ему нашу верность и наши богатства. Наша планета больше не будет сносить все беды одна, забытая всеми. Мы не будем голодать и вести гражданские войны только потому, что к этому нас толкают посланники далекой Терры, заботящиеся только о собственных интересах. Грядет век Милосердия — новой веры, которая надеждой и искренностью объединит нас всех. Это вера друг в друга, вера в другие планеты, которые тоже сбросили эти оковы. Встав плечо к плечу, мы отринем мучительную власть прошлого.

Толпа взревела — в точности как и ожидал Сайрус. Они уже начали выкрикивать его имя, называя верховного жреца своим спасителем, своим святым.

— Братья и сестры! Сыновья и дочери! Мы свободны, мы объединились там, куда не дотянется власть ненавистного Лже — Императора, и я…

Толстяк пошатнулся и схватился за ограждение балкона. Красные стражи слаженно вскинули оружие, осматриваясь в поисках целей. Ликующая толпа притихла в замешательстве.

Охотница наблюдала за происходящим с улыбкой. Момент был выбран идеально: яд проник в тело жреца именно тогда, когда этот лжепророк осмелился порицать Бога — Императора.

Люди на площади все видели. Сеть гололитической трансляции передаст изображение по всей планете, и ее население узнает, какую цену платит тот, кто святотатствует и призывает к расколу.

Из наперстного оружия, скрытого в ее перчатке, можно было сделать только один выстрел, выпустить только одну иглу, щедро пропитанную нейротоксином. Лазер наведения был не только незаметным, но и достаточно мощным, чтобы пройти сквозь шелковые одеяния еретика. Она выстрелила ему прямо в спину, а Красные стражи ничего не заподозрили.

Верховный жрец перевалился через ограждение и рухнул на площадь, даже не вскрикнув, — он был уже мертв.

5

Все еще улыбаясь под безликой маской визора, охотница вела себя так же, как и остальные Красные стражи: изображала панику, притворялась разгневанной — в точности как и они. Ей не нравились их громоздкие доспехи, но без этого обличья было не обойтись. Страж, которого она убила и чью кожу позаимствовала, оказал достаточно серьезное сопротивление — по крайней мере, серьезное для человека без аугметики.

Охотница с напускным вниманием осмотрела балконы соседних зданий, наслаждаясь испуганной и сбивчивой трескотней вокса. Через несколько минут она сможет выбраться из этой жалкой толпы, потом пересечет город, чтобы покинуть эту планету навсегда.

Она уже направлялась к двойным дверям, когда солнечный свет позади нее померк, и послышался рев тяжелых двигателей. Обернувшись, охотница прищурила глаза; сердце ее забилось быстрее.

Пять фигур, спустившиеся с неба, были облачены в огромные силовые доспехи. Воины, за спинами которых изрыгали огонь и дым маневровые двигатели, с грохотом приземлились на балкон, и череполикие шлемы без колебаний повернулись к ней. Не к другим Красным стражам — они смотрели только на нее.

Эти воины выжидали на крыше, зная, что она вскоре начнет действовать, и теперь каждый из них поднял болтер, который сжимал в темных латных перчатках.

— Ассасин из храма Каллидус, мы пришли за тобой.

О том, чтобы драться с ними, не могло быть и речи. Охотница развернулась и побежала с такой нечеловеческой скоростью, что контуры ее фигуры стали размытыми и изменчивыми, как ртуть. Мчась через дворец, она по частям сбрасывала с себя доспех, позаимствованный у Стража, — сбрасывала так быстро, как только могла. Охотница слышала, что за ней гонятся: керамитовые ботинки грохотали по мозаичному полу, отрывисто выдыхали огонь прыжковые ранцы, позволявшие воинам пересекать залы дворца быстрее, чем бежала их добыча. Кричали люди, подвернувшиеся преследователям под руку: они убивали всех — и еретиков, и невинных, — кто стоял на пути.

Послышались глухие выстрелы болтеров, и охотница запетляла, уклоняясь от снарядов, взрывавших пол. Зная, что преследователи целятся ей в ноги, надеясь удачным выстрелом раздробить колено, она сильнее отталкивалась от земли, подпрыгивая на бегу. Один снаряд все — таки зацепил голень, но срикошетил от защитного слоя синтекожи. Другой попал в стену рядом с ее плечом и осыпал лицо удушливым дождем осколков. Но охотница не останавливалась.

Снаряд, наконец настигший ее, прошел через мышцы бедра, и ни годы тренировок, развивавших невосприимчивость к боли, ни наркотические вещества в крови, подавлявшие нервные рецепторы, не могли справиться с этой мучительнейшей пыткой. С пронзительным воплем охотница рухнула на пол; от бедра остались лишь лоскуты кожи и мышц, свисавшие с залитой кровью, сломанной кости. Изрыгая проклятия, она продолжала ползти вперед, слишком упрямая, чтобы сдаться. Ей даже удалось подняться на ноги и, неуклюже прихрамывая, добежать до угла.

На этот раз ее бегство длилось всего несколько секунд. Завернув за угол, охотница начала проталкиваться сквозь беспокойную толпу слуг, но две огромные темные фигуры сбили ее с ног. Накачанные химическими препаратами мускулы охотницы напряглись, стараясь справиться с двумя воинами, она потянулась к клинку, пристегнутому к бедру, — и закричала в бессильной ярости. Больше не было ни ножен, ни клинка — их сорвало разрывным снарядом.

Еще один воин — предатель наступил на ее вытянутую руку, дробя кости, и охотница разразилась новым потоком проклятий. Корчась под придавившим ее весом, она уже не контролировала себя от злости и даже не замечала, что на лице ее сменяют друг друга образы десятка женщин, которых она убила за последние два дня. Сверху раздался голос командира воинов, обездвиживших охотницу:

— Я Талос из легиона Повелителей Ночи, и ты пойдешь со мной.

6

Охотница открыла глаза, полные жгучих слез. Первым ее ощущением была боль — разрывающая, непривычная по своей силе боль, которая спускалась от спины тошнотворными толчками, пульсируя в такт сердцебиению.

Но сразу же на смену слепому инстинкту пришла выучка: нужно осмотреться, а потом бежать. Ничто больше не имело значения. Зрение охотницы прояснилось, и из размытого сумрака начали проступать отдельные детали. Кто — то специально приглушил светосферы на стенах, погрузив помещение в темноту; из обстановки здесь имелся только стол, на котором лежала охотница, — лаконичная гостеприимность тюремной камеры. Охотница попыталась встать, но не чувствовала конечностей. Она едва могла поднять голову.

Наконец ее сознание зафиксировало и звуки: хриплое дыхание, гул работающего силового доспеха, от которого ныли зубы.

— Не пытайся встать — у тебя ампутированы ноги и руки ниже локтя. Ты в сознании только благодаря обезболивающим препаратам, введенным в кровь.

В поле ее зрения появилась облаченная в доспех фигура, приблизившаяся к краю стола. Лицо воина было скрыто под помятым в боях шлемом, личина которого была выкрашена белым, чтобы напоминать человеческий череп; на лбу выгравирована руна из мерзкого, давно забытого языка. Имперского орла, изображенного на нагруднике, перечеркивали глубокие борозды — без сомнения, специально нанесенные воином — еретиком, носившим доспех, чтобы осквернить священный символ аквилы.

— Отсюда тебе не сбежать. В свой храм ты не вернешься. Твоя участь заключена в стенах этой камеры, и потому я даю тебе выбор, ассасин: или ты скажешь нам то, что мы хотим узнать, и заслужишь право на быструю смерть, или вытерпишь несколько часов мучений и все равно заговоришь.

Голос охотницы, срывавшийся с покрытых кровью губ, сохранил лишь призрачное подобие былой звучности:

— Я скорее умру, чем выдам тайны еретику.

— Так все говорят.

— Боль… Боль для меня ничто.

— Боль для тебя ничто, пока то, что осталось от твоего тела, накачано наркотическими анестетиками. Но интерфейсные узлы, установленные вдоль позвоночника, вскоре изменят твое восприятие боли.

— Я — Чезара, дочь Каллидус, и ты ничего от меня не добьешься, падшее ничтожество, — ничего кроме проклятий.

— В наших когтях раскалывались и более стойкие, чем ты, ассасин. Никто не выдерживает. Не заставляй меня делать это с тобой.

— Как вы узнали, что я буду там?

— Я видел это. Я — пророк Восьмого легиона. Во время приступов я могу видеть очертания событий, которые еще не случились.

— Волшебство! Черная магия!

— Может быть, но ведь сработало.

— Ты устроил ту ловушку и теперь считаешь себя хитроумным? Как ловко: заманить одну из дочерей Каллидус на эту захолустную планету, а в качестве приманки использовать верховного жреца культа.

— Мне хватило хитрости, чтобы захватить тебя. Цепные клинки моих братьев отсекли тебе руки и ноги, и теперь ты в моей власти.

— Моя смерть не имеет значения. Я прожила жизнь, служа Золотому Трону, и поэтому делай, что хочешь, — пытки не заставят меня стать предателем.

— Значит, таков твой выбор. Вскоре вернется боль, и рассудок тебя покинет. Наслаждайся этими последними мгновениями.

— Я — Чезара, дочь Каллидус. Мой разум чист, моя душа не сломлена. Я — Чезара, дочь Каллидус. Мой разум чист, моя душа не сломлена…

Охотница нараспев повторяла эти слова, широко улыбаясь. Воин повернулся к кому — то еще, кто был в камере, к кому — то, кого обездвиженная убийца не могла видеть.

— Да будет так. Приступайте к истязаниям.

7

Охотница Чезара продержалась семнадцать дней — дольше, чем кто — либо из человеческих существ, подвергавшихся допросу воинами Восьмого легиона. Когда она наконец сдалась, в ней с трудом можно было признать женщину, не говоря уж о виртуозном убийце. Хриплым голосом, едва шевеля рассеченными губами, она выдавала одну тайну за другой, и слова облаками пара повисали в ледяном воздухе камеры. Рассказав все, что нужно, она обмякла в оковах, стараясь собраться с силами, чтобы вымолить смерть.

— Система Урия.

— Где именно в системе Урия?

— Урия — это… умирающая звезда. Храм находится на… самой удаленной… от нее планете. Три. Урия — три.

— Что насчет обороны?

— На орбите — ничего. Ничего постоянного. Местные… местные патрульные группы проходят рядом.

— А на поверхности?

— Я… я все сказала. Убей меня.

— Какие оборонительные сооружения есть на поверхности планеты Урия-3?

— Никаких! Там только мои сестры. Пятьдесят… пятьдесят дочерей Каллидус. Одинокая крепость — храм в горах.

— Координаты.

— Пожалуйста!

— Координаты, ассасин. Тогда я положу этому конец.

— Двадцать шесть градусов, восемнадцать минут, сорок четыре целых и пятьдесят шесть сотых секунды. В самом сердце тундры. Семьдесят градусов, двадцать три минуты… и сорок девять целых, шестьдесят восемь сотых секунды.

— Над храмом есть щит для защиты от орбитальной атаки?

— Да.

— И гололитическая запись находится внутри?

— Я сама… сама ее видела.

— Очень хорошо.

Воин обнажил золотой клинок удивительно тонкой работы. Выкованный в век надежд, давно затерявшийся в истории Империума, этот клинок был самой почитаемой реликвией на корабле, и так полном древностей.

Повелитель Ночи приблизился к столу из апотекариона, на котором лежало жалкое подобие человека.

— Чезара… — Он замолчал, потянулся свободной рукой к гермозатворам шлема, которые раскрылись со змеиным шипением, и снял эту личину смерти. У охотницы больше не было глаз — их забрали у нее в ходе допроса, — но она угадала, что сделал воин, по тому, как изменилось звучание его голоса. — Спасибо.

Она плюнула в него — последнее оскорбление перед смертью.

По — своему ассасин заслуживала восхищения, но клинок Талоса все равно опустился, вгрызаясь в поверхность стола, а отсеченная голова покатилась на пол.

Какое — то время воин просто стоял в зловонной камере; когда он вновь надел шлем, перед глазами возникло привычное красное свечение тактического дисплея. Изображение на сетчатке его глаз складывалось в строки рунического текста; он моргнул, выделяя один из угловатых символов на дисплее — нострамский иероглиф, означавший «братство». Раздавшийся приглушенный щелчок означал, что вокс — канал открыт.

— Это Талос.

— Говори, Ловец душ.

— Ассасин раскололась. Берите курс к системе Урия. Храм находится на планете, наиболее удаленной от солнца. У меня есть координаты.

— Талос, мы уже не один десяток лет гоняемся за этим призраком. Легион метался от храма к храму, прочесал сотню систем. Ты уверен, что гололитическая запись там?

Талос опустил взгляд, и перекрестье прицела послушно остановилось сначала на неподвижном, изуродованном теле, потом на отсеченной голове, лежавшей на скользком от крови полу.

— Созывай легион, Возвышенный. Я уверен.

8

Некоторые планеты, намеренно или по прихоти судьбы, оказываются вдали от бесчисленного множества торговых и паломнических путей, которые звездной паутиной соединяют несметное количество систем в Империум Человека. Возможно, об этих мирах забыли, возможно, им не придают значения; но неизведанной территорией в полном смысле этого слова они не становятся никогда. Каждая тайна где — то да раскрывается, пусть даже единственным ключом к правде будет случайное упоминание в заброшенном архиве, расположенном в одном из либрариумов на далекой Терре.

В звезде Урия не было ничего примечательного — за исключением того факта, что ей едва хватало яркости, чтобы вообще считаться звездой. Все планеты, двигавшиеся вокруг нее в размеренном небесном танце, были ледяными сферами, на которых царила вечная зима.

У третьей из этих планет на низкой орбите появился космический корабль. Похожий на зазубренный клинок из потемневшей бронзы и полночной синевы, он с гордостью нес череполикие эмблемы Восьмого легиона.

Корабль прибыл один, но одиночество его было недолгим: из адского пространства варпа сквозь прорехи в реальности начали выныривать другие боевые корабли. На корпусе каждого были те же эмблемы, те же цвета; каждый казался эхом более великих времен. Это были корабли древней конструкции, и можно было подумать, что они странствовали по океану душ не недели, а целые тысячелетия. Многие из них теперь выглядели иначе, чем представляли себе их создатели: облик их стал темнее, уродливее, жестче, неизменным осталось только смертоносное великолепие. Собравшийся флот был отголоском древней истории — воспоминанием о той эпохе десять тысяч лет назад, когда человечество начало возвращать себе власть над звездами.

Корабли не торопились выходить на связь друг с другом, а когда сквозь помехи все — таки зазвучали приветствия, то во многих голосах чувствовалась сдерживаемая неприязнь. Легион редко собирался вместе, и многие из капитанов этих кораблей были соперниками. За сотню веков, где было и кровопролитие, и разбой, и боль, и поражения, в характерах воинов прибавилось вспыльчивости, а в заключаемых союзах поубавилось прочности.

Пока капитаны обменивались приветствиями и скрытыми угрозами, на палубах каждого корабля кипела бурная деятельность. Тысячи и тысячи Астартес приносили особые обеты; шла подготовка десантных капсул и «Громовых ястребов», а также телепортационных платформ — к сожалению, крайне немногочисленных.

Легион Повелителей Ночи собирался на войну.

Системы предупреждения о близости врага сработали лишь один раз: на самой границе зоны обнаружения ауспекс — сенсоров проскользнула флотилия имперских сторожевых кораблей. Сверкая золотом корпуса, одинокий крейсер типа «Стремление» пытался лечь на курс, который позволил бы ему совершить прыжок в варп — единственный реальный способ спастись. Три меньших корабля эскорта остались, собираясь задержать врага. Они не могли рассчитывать на победу, но каждая секунда форы, которую эсминцы могли дать своему отступающему флагману, была бесценна.

Один из кораблей легиона покинул строй — «Свежеватель», маневренный ударный крейсер. Расправа, начавшаяся затем, была слишком подлой, чтобы удостоиться хотя бы упоминания в зале памяти. Имперские корабли выпустили залп торпед, которые для пустотных щитов «Свежевателя» оказались так же опасны, как осколки стекла для стали. Прицельный огонь лэнс — батарей, которым ответил крейсер, мгновенно пробил тонкие щиты трех эскортов, прожег металлическую оболочку и вгрызся в их железную плоть. Второй залп, последовавший всего через несколько секунд, с хирургической бесстрастностью разрезал эсминцы на куски.

Щиты «Свежевателя» еще раз ненадолго вспыхнули, покрывшись световой рябью от столкновения с обломками, а затем линкор легиона безмолвно, как охотящаяся акула, устремился за убегающим крейсером. С мрачной решимостью имперский корабль открыл огонь из всех своих немногих орудий, но ни плазменные выстрелы, ни бронебойные снаряды не смогли пробить щиты «Свежевателя», которые рассеяли энергию взрывов. Ответный же лэнс — залп линкора беспрепятственно прорвал щиты сторожевого корабля.

Хотя его жертва лишилась защиты, хищник не стал жадно набрасываться на добычу, чтобы ее уничтожить; лэнс — батареи «Свежевателя» умолкли, и он поравнялся с убегающим кораблем. Но бортового залпа, который превратил бы меньшее судно в дрейфующую груду металлолома, не последовало; вместо этого линкор выпустил сокрушительную волну абордажных торпед — с десяток их как стрелы пронеслись сквозь пространство и вонзились в беззащитный корпус имперского корабля.

«Свежеватель» не стал ждать. Огромный линкор развернулся по широкой дуге и направился обратно к флоту, оставшемуся на орбите, в то время как на борту его добычи более сотни Астартес из легиона Повелителей Ночи начали избавляться от тех членов старого экипажа, в ком было или слишком много верноподданнических идей, или слишком мало физической силы.

Всего через три часа бывший сторожевой крейсер присоединился к флоту и занял место в строю среди других кораблей легиона. Он сменил не только хозяев, но и имя: теперь корабль назывался «Безбожная песнь».

Лучи холодного солнца начали гаснуть, и скованная льдом горная гряда, над которой на геостационарной орбите стоял флот легиона, погружалась во тьму. На поверхности планеты наступала ночь; наконец, когда все было готово, прозвучало сообщение по общей вокс — сети флота. Голос говорил на мертвом языке, который больше не использовал никто из живущих — за исключением разобщенного братства, собравшегося здесь.

— Акриос тошаллион. Джассис рас’спата форфеллайаш. Каш’шалл’ка.

Октавия посмотрела на Септима; они оба находились в ее изолированной каюте на носу «Завета крови».

— Что он сказал?

— Это… нелегко перевести.

— Сделай одолжение, это же важно. Что он сказал?

— «Месть с приходом ночи. К рассвету позор легиона будет забыт».

— Не понимаю… Зачем собрался флот? Что такого сверхценного в этом периферийном мире?

— Я бы тебе ответил, если б знал! Никогда не видел столько кораблей легиона вместе. Если бы я не видел это собственными глазами, то вообще не поверил бы, что такое возможно!

Септим подошел к ряду смотровых экранов, занимавших целую стену; постукивая пальцами затянутой в перчатку руки по поверхности экрана, он указывал на корабли разных типов и размеров:

— Это суда снабжения, в основном прометиевые танкеры. Вот эти, должно быть, суда для перевозки невольников — войсковые транспорты Имперской Гвардии, захваченные Повелителями Ночи за прошедшие годы. Это военные корабли легиона: вон там — «Предвидение охотника», а вот «Свежеватель», собрат «Завета крови». А этот корабль — «Змей из черного моря», один из древнейших флагманов легиона. Считалось, что он пропал в Покрове Гадеса. На одних только линейных кораблях, наверно, тысяч десять, а то и двенадцать Астартес.

— Я и не предполагала, что у них столько воинов!

— Нет записей, указывающих точную численность легиона; думаю, даже Возвышенный этого не знает. И это только те корабли, которые оказались достаточно близко, чтобы ответить на призыв. Даже так получается, что это собрание исключительной важности, сравнимое с крестовыми походами Воителя!

Септим замолчал, наблюдая, как корабли, словно звери, стряхивающие блох, сбрасывают бессчетное множество десантных судов. К планете помчались десантные капсулы, и каждая при входе в атмосферу пылала, как метеор. За ними последовали десантно — штурмовые корабли и тяжелые транспортные челноки — они скользили сквозь облака, спускаясь к поверхности по исполинской дуге, и от нагрева их корпусы светились оранжевым.

Подошедшая Октавия так же изумленно рассматривала флот, не в силах остановить взгляд на какой — то одной детали. Зрелище было столь грандиозным, что не укладывалось в голове.

— Они не посылают на поверхность транспорты с людьми. Ни рабов, ни культистов.

— Температура на Урии-3 50 градусов ниже нуля, а ночью и того холоднее. В этих условиях и без укрытия могут выжить только Астартес.

— И сколько их высаживается?

— Думаю… Кажется… Кажется, что все.

9

Десантная капсула, врезавшись в землю, подняла столб снега и камней. Края ее темного корпуса раскалились докрасна, и от керамитового покрытия с шипением исходил пар. С механическими щелчками открылись затворы, наружу вырвались струйки пара, и рампы, словно лепестки распускающегося цветка, тяжело опустились в слякоть, в которую превратился снег от жара воющих двигателей.

Талос первым вышел из капсулы и сквозь красные линзы шлема внимательно осмотрел горный проход, лежавший впереди. Авточувства приглушали рев ветра до терпимого уровня фоновой помехи. Земля содрогалась вновь и вновь — сейсмическое эхо от посадки других капсул, приземлявшихся по всей тундре. Небо уже потемнело от спускавшихся десантных и штурмовых кораблей, боровшихся с предательскими воздушными потоками.

На краю ретинального дисплея Талоса замигала идентификационная руна: Меркуциан, хотя из — за потрескивания вокса все их голоса звучали похоже.

— Мы бы и сами впятером справились. Братья, только посмотрите: в небе черно от «Грозовых птиц» и «Громовых ястребов». Сколько воинов легиона присоединится к нам, девять тысяч? Десять? Чтобы вести эту войну, они нам не нужны.

Затем, когда отряд уже двигался по снегу, высветилась руна Ксарла — ярко и настойчиво:

— Он, конечно, жалкий убюдок, но он прав. Эта честь полагалась нам. Это мы проделали всю работу. Мы неделями торчали на той убогой планете, следили за тем ничтожным культом, ждали, пока каллидус проявит себя.

Талос неодобрительно хмыкнул. Меркуциан, угрюмый даже в лучшие дни, всегда и во всем видел только мрачную сторону; что касается Ксарла, то он доверял лишь членам собственной банды — да и то далеко не всем.

— Мы здесь не ради личной славы, это отмщение всего легиона. Остальные тоже заслужили право быть здесь, так пусть их Когти присоединятся к нам.

Ни одна руна не замерцала в ответ. Талос удивился, что остальные не стали спорить, но к удивлению примешивалась и благодарность.

Он зашагал дальше по скрипучему снегу, под которым хрустели камни. Другие отделения выстроились в некое подобие боевого порядка позади Первого Когтя, уступая Талосу и его братьям честь возглавить это наступление.

Обычный смертный погиб бы в первые минуты этого перехода через горы; Талос в своем доспехе Mk-V, который защищал даже от холода космоса, ничего не чувствовал. Но силовой ранец все равно загудел сильнее, направляя энергию к сочленениям доспеха, чтобы предотвратить их замерзание. По вокс — сети постоянно слышались голоса техносервиторов, докладывавших, что на приземлившихся десантно — штурмовых кораблях уже началось обледенение маслопроводов и топливных баков.

Температурный датчик, расположенный на краю визорного дисплея в шлеме Талоса, продолжал показывать немилосердно низкие цифры. Подъем в горы длился всего полчаса, а гудение силового ранца усилилось настолько, что отвлекало внимание. Лицевую пластину шлема приходилось постоянно протирать, чтобы иней не смерзся в сплошную корку.

На этот раз молчание нарушил Сайрион; хотя механическое звучание вокса сглаживало интонации, в его голосе явственно чувствовалось раздражение:

— Меня бы устроило, если бы крепость разбомбили с орбиты. Моя честь вполне бы этим удовлетворилась, и в этом трудном переходе не было бы нужды.

Ему никто не ответил. Все понимали, что без визуального подтверждения эту миссию нельзя было считать законченной, и атака храма Каллидус с орбиты в этом плане не дала бы ничего.

— Что, в кои — то веки все согласны?

Талос сердито нахмурился под личиной шлема, но ничего не сказал, а Сайрион продолжил:

— Что если стерва каллидус соврала? Что если мы ведем легион по горным тропам прямо в расставленную засаду? Более безрассудного наступления мы еще никогда не проводили.

На это Талос ответил, наконец потеряв терпение:

— Хватит, Сайрион. Люди без укрытия здесь не выживут. И как они устроят нам засаду? Облачатся в термозащитные костюмы и закидают нас камнями с утесов? Орбитальная съемка уже выявила бы любую серьезную угрозу. Это тайный храм; если бы его стены защищала артиллерия, потребовался бы мощный источник энергии, который был бы сразу замечен при орбитальном сканировании.

— Мне все равно не нравится этот поход в горы.

— Это знаковое событие, брат. Так решили командиры легиона — значит, так и будет. Пусть каллидус, взирающие вниз с парапетов крепости, увидят, как приближается их погибель.

— Твоя вера в наших командиров сильнее моей, Талос.

Снова воцарилось молчание. Расстояние до высеченной в скале крепости, видневшейся впереди, все сокращалось.

10

Осада Урии-3 заслужила место в анналах легиона Повелителей Ночи благодаря своему значению, а отнюдь не продолжительности. От орбитального удара крепость, возвышавшаяся на склоне горы, была защищена многослойными пустотными полями, которые обеспечивали высокую устойчивость против любой атаки сверху. Но для наземной атаки эти перекрывающие друг друга поля, как и многие другие защитные системы такого плана, были гораздо уязвимее.

За рядами воинов следовали целые батальоны военной техники легиона: тяжелые «Ленд рейдеры» вели за собой более компактные осадные танки «Поборник», а также их собратьев — «Хищников». Танки расположились на горных гребнях, на обнаженных пластах породы, на краях утесов, куда их доставили «Громовые ястребы»; затем все орудия повернулись к крепости, наводя прицел на стены.

Не было ни героических речей, ни вдохновенных призывов. Всего один короткий приказ — и все танки одновременно открыли огонь, осветив ночь яркими вспышками лазпушек и зажигательных снарядов из орудий «Разрушитель».

Мерцание пустотного щита и ураганный огонь орудий рождали игру теней, под прикрытием которых Талос следил за развитием осады. К тому месту, где он стоял на краю утеса, приблизился Сайрион:

— И сколько, по — твоему, они продержатся?

Талос опустил болтер — он наблюдал за осадой через прицел. Очертания самой крепости были нечеткими из — за дымки дрожащего воздуха — марево без жара. Пустотный щит искажал облик предметов, находившихся за ним, и оставлял от крепостных стен только неровный абрис.

— Здесь более пятисот танков; такая огневая мощь за несколько мгновений выведет из строя «Повелителя». Клянусь кровью нашего отца, Сайрион! Мы со времен осады Терры не собирали столько бронетехники для одного боя. Еще до рассвета эти стены падут, и мы будем внутри.

Его предсказание сбылось. Четыре часа спустя, когда небо еще даже не начало светлеть, пустотный щит прерывисто замерцал, как пульс умирающего, и исчез с громовым раскатом вытесняемого воздуха. Воинов, стоявших у границы щита, сбило с ног: десятки отрядов повалились на ледяную землю, не устояв под напором воздушного потока, влившегося в бушующую вьюгу.

Без промедления и без передышки орудия танков взяли новый прицел на нижние секции крепостных стен. Точно через тринадцать секунд в них была пробита первая брешь: после выстрела одного из «Разрушителей» часть каменной стены обвалилась внутрь. Обойдя танки, которые не прекращали огонь, отделения перешли на бег и ворвались в крепость вместе с морозным ветром и рычанием активированных цепных мечей.

Крепость пала, и настало время резни.

11

Двигаясь во главе Первого Когтя, Талос шел по коридорам катакомб; под ногами хрустел лед, который уже начал покрывать каменный пол. Как только в стенах крепости появилась брешь, внутренние помещения оказались во власти метелей, которые свирепствовали на поверхности Урии-3. Многие из имперских слуг, живших в храме, погибли от холода всего через несколько минут — а те, кто уцелел в глубине комплекса, вскоре пали от скрежещущих клинков врага.

Повелители Ночи зачищали крепость, переходя от зала к залу, от одного уровня к другому. Стены вокруг арен для поединков, на которых проходили изматывающую подготовку агенты Каллидус, были уставлены сложными механизмами — болтеры мгновенно расправились с этими бесценными образцами биоманипуляционной технологии, и разрывные снаряды разнесли в щепки машины, которые подготовили целые поколения ассасинов.

Углубившись в катакомбы, Первый Коготь приступил к разрушению подземных операционных, и под их клинками медицинское оборудование превращалось в груду обломков.

— Это их апотекарионы, где агентам имплантируют мускульные усилители и вводят полиморфирующее соединение, которое позволяет им менять облик. — Талос перезарядил болтер, вогнав на место новый магазин, и прицелился в автоматизированный хирургический стол. — Братья, уничтожайте все.

Их болтеры глухо зарявкали, и от незаменимых, уникальных имперских приборов остался только металлолом. Но что — то было не так. Войдя в следующий подземный апотекарион, Сайрион опустил болтер и по воксу обратился к остальным:

— Бесцельный вандализм — это, конечно, весело, но мы забыли про общий вокс — канал. Еще ни одно отделение не столкнулось с ассасинами. Талос, брат, тебя обманули. Здесь нет никаких каллидус, храм брошен. Это просто склеп!

Талос ругнулся и, замахнувшись золотым мечом, рассек стол надвое; половины с лязгом упали на кафельный пол.

— Она не врала! Это было в моих видениях, это было в ее голосе — правда, вымученная семнадцатью днями пыток. Гололитическая запись здесь!

Воины уставились друг на друга, еще немного — и дело дошло бы до перепалки. Сайрион уступил первым, в воинском приветствии ударив кулаком о нагрудник:

— Как скажешь, брат.

Талос витиевато выругался на нострамском, и горькая брань по прерывистому вокс — линку донеслась до остальных шипящим потоком. Только он собирался приказать отделению двигаться дальше, как ожил общий канал:

— Братья! Говорит Возвышенный. Моя почетная гвардия достигла тридцатого уровня. Там находится архивный зал. Первый Коготь, немедленно ко мне! Талос… ты был прав.

12

Первым чувством Талоса, когда он вошел в зал, было замешательство. Из либрариума забрали все подчистую задолго до того, как легион прибыл на орбиту Урии-3, — остались только пустые книжные полки и витрины, ничего не стояло на постаментах. Воины легиона выстроились вдоль стен, многие были из отделений и банд, незнакомых Первому Когтю.

Возвышенный стоял в центре зала, и окружавшие его Астартес казались маленькими по сравнению с громадой его мутировавшего тела. Живший в нем демон постоянно менял плоть Возвышенного, и он утратил черты человека — и даже Астартес — много веков назад. Шипастое чудовище с когтистыми лапами в массивном доспехе; каждый его вдох походил на глухой раскат грома. Существо, склонив уродливую голову, скалило черные клыки: мутации, затронувшие кости черепа, ограничивали любую другую мимику.

— Талос, этот храм бросили. Здешние рабы — это хранители, оставленные на тот случай, если каллидус решат вернуться.

Талос подошел ближе; его керамитовые ботинки потревожили вековую пыль, собравшуюся на темном камне пола. По залу расходились и другие следы, но их оставили его собратья по легиону — ни один из отпечатков не принадлежал человеку. Людей в этих залах не было уже много лет.

— Не понимаю. Ты же сказал, что я был прав?

Возвышенный протянул лапу, в каждом пальце которой было слишком много суставов. На ладони демонического создания лежала сфера размером с кулак, сделанная из обесцвеченной бронзы. Сбоку шара виднелась единственная линза — злобный глаз из зеленого стекла. Гололитическая запись.

— Ты действительно был прав, Талос. Они забрали все, но вот это оставили.

— Они хотели, чтобы мы ее нашли.

— Это не оригинал. Наша задача по уничтожению оригинальной записи по — прежнему не выполнена. Но этого… этого достаточно. На данный момент. Легион будет тебе благодарен.

Скрывая отвращение от нынешнего облика Возвышенного, Талос молча забрал у него сферу. Простой поворот верхнего полушария — и внутри что — то несколько раз щелкнуло, затем линза с тихим жужжанием сфокусировалась. В проекционном луче появилось зернистое, монохромное изображение, зеленоватое, как блеклый нефрит. Оно показывало…

— Повелитель Ночи!

Оно показывало сгорбленную фигуру, в ее сложении и осанке было как человеческое совершенство, так и звериная свирепость. Из — за помех изображение было нечетким, и детали разглядеть было невозможно, но все, кто смотрел запись, сразу же узнали это лицо, эти прищуренные глаза и губы, скрывавшие клыки.

Примарх. Конрад Керз. Ночной Призрак, командующий Восьмого легиона. Их отец — генетический родоначальник и носитель биологической матрицы, по которой были созданы все Повелители Ночи.

Примарх в мерцающем гололите поднялся с трона, из — за искажений оставшегося невидимым.

Он двигался беззвучно — следствие некачественной записи — и отрывисто, так как воспроизведение постоянно прерывалось помехами. Но все это не имело никакого значения: спустя века верные сыны Повелителя Ночи могли видеть его вновь. Здесь, в этом храме — склепе, явился призрак их отца.

Если каллидус оставили гололитическую запись, чтобы подразнить тех, кто однажды найдет ее, то они жестоко просчитались, недооценив смысл, который эта находка несла легиону, и чувство целеустремленности, возродившееся в воинах. Латные перчатки сжимали болтеры с новой силой; у некоторых воинов по лицам, скрытым шлемами — черепами, текли слезы.

— Аве доминус нокс! — с почтением и благодарностью произносили они монотонным речитативом. — Аве доминус нокс! Слава Повелителю Ночи!

Перед их глазами предстали последние мгновения из жизни примарха. Все с той же призрачной бесшумностью полубог рассмеялся, а затем бросился вперед… И изображение навсегда исчезло в разряде помех, запись вернулась к началу, и секунду спустя воспроизведение включилось заново — иллюзия, обреченная на вечное повторение. Примарх Повелителей Ночи еще раз поднялся с трона, произнес неслышные слова, беззвучно засмеялся и ринулся вперед — только чтобы вновь исчезнуть.

— Я помню его во плоти. Помню, что смотрел, как он встает с трона — так много лет назад, помню, как подчинился приказу наблюдать за приближением ассасина. Я не забыл, как он смеялся перед тем, как прыгнуть на нее.

Талос отключил воспроизведение записи и пристально осмотрел металлический шар, который держал в руке. На нем было несколько настроек, каждую из которых можно было активировать поворотом верхнего полушария на несколько градусов, тем самым выбирая следующую частоту. Он опустил руку, сжав сферу в кулаке:

— Мы позаботимся, чтобы каждый корабль легиона получил копию записи. Некоторые вещи нельзя забывать. Идемте, братья, нам пора возвращаться на орбиту. Здесь мы больше ничего не найдем.

13

«Завет крови» уходил с орбиты, и палуба под ногами Талоса задрожала. Раньше, когда флот легиона открыл огонь, он вместе с братьями по Первому Когтю стоял на командной палубе, наблюдая за обстрелом храма. Лучи лэнс — излучателей прорезали поверхность планеты с силой тектонического сдвига и сровняли с землей весь горный хребет. Затем боевые корабли Повелителей Ночи стали уходить один за другим.

Оставшись один в зале для медитаций, Талос еще раз внимательно осмотрел гололитическую сферу. Он активировал первую настройку и увидел, как его отец смеется за мгновения до смерти. Он посмотрел запись семь раз, потом переключил устройство на следующую частоту. Ничего не произошло. Он попробовал другую настройку — и вновь ничего. Только на последней был еще один архив с вокс — записью.

Талос сразу же узнал этот голос — он принадлежал ассасину, убившей его отца в те времена, когда Долгая война еще не началась. Более того, это была та самая женщина, которую он из жажды мести своими руками выпотрошил и разорвал на части. Она была мертва уже десять тысяч лет, но сейчас ее голос воскрес и раз за разом повторял одни и те же слова — так же, как призрак примарха был обречен вечно повторять одни и те же действия.

— Это М’Шен, дочь Каллидус. Я нашла командора Керза из легиона Повелителей Ночи. Я… Это М’Шен, дочь Каллидус. Я нашла командора Керза из легиона Повелителей Ночи. Я…

Кровавый грабитель

Пролог Распятый ангел

Воин повертел в руках шлем. Закованные в латные перчатки пальцы прошлись по выбоинам и царапинам, испортившим керамит цвета полуночи. Лицевой щиток был искусно расписан белым, стилистически подражая человеческому черепу. Одна из алых линз была разбита, ее покрывала паутина трещин. Отключенная вторая бесстрастно взирала, отражая темнеющее небо.

Он говорил себе, что в этом не было символизма. Уничтожение шлема не отражало нанесенного Легиону вреда. Даже подавив эту мысль, он удивлялся, откуда она взялась. Война имела не раз доказанное и банальное свойство раздувать тлеющие угли меланхолии, и тем не менее. Всему есть предел.

Воитель вздохнул, наблюдая, как перед закрытыми глазами танцуют и истекают кровью нечеловеческие создания. Последнее время, за многие месяцы до высадки на эту пустынную планету, его посещали видения об эльдар. Их были тысячи: тщедушных существ с исхудалыми лицами и пустыми глазами на борту пылающего корабля с черными парусами, сделанного из фальшивой кости.

— Ловец Душ, — позвал кто-то. В устах брата имя звучало чем-то средним между шуткой и почетным титулом.

Воин снова надел шлем. Одна линза замерцала, оживая и погружая открывавшийся вид в убийственную красноту прицельного режима. Другая выдавала буйные серые помехи и отвлекающие остаточные изображения из-за отставания поступления визуальных данных. После того, как он отвернулся, несколько мгновений сохранялся отголосок зернистого и лишенного цвета изображения заходящего солнца.

— Что? — спросил воин.

— Ангел раскалывается.

Воин улыбнулся, достав из ножен на голени гладий. Когда сталь соприкоснулась с холодным воздухом, на острие клинка блеснул меркнущий свет солнца.

— Прекрасно.

Распять одного из имперских астартес было восхитительной фантазией и хорошо служило достижению цели. Воин безвольно повис в оковах, купаясь в боли, однако не издавая треснувшими губами ни звука. Императорские "Ангелы Смерти", улыбнулся воитель, Стойкие до конца.

Из-за отсутствия под рукой железных шипов потребовалась некоторая импровизация, чтобы поднять его туда. В конечном итоге предводитель велел своим людям пригвоздить Ангела к корпусу их танка, пронзив конечности узника своими гладиями.

Кровь все еще капала на пол с влажным перестуком, но уже давно перестала струиться с силой дождя. Физиология Адептус Астартес, невзирая на прописанное в генокоде бессмертие, не включала такое количество крови.

Под распятым пленником мирно покоился шлем. Воин подавил еще один нежеланный прилив размышлений, вызванный видом шлема, который был столь похож на его собственный, отличаясь лишь цветами лоялистов и кровных уз. Без особой злобы он раздавил его сапогом. Какими все же едкими и пресными были в последнее время побеги меланхолии.

Воин глядел вверх, открытые черты были изуродованы увечащими ножами. Керамитовый доспех — наполовину насыщенно-синий, наполовину чисто белый — покрывали выбоины и трещины вокруг вонзенных коротких мечей. Лишенное кожи лицо, некогда столь мрачное и гордое, представляло собой демонстрацию оголенных вен и окровавленных слоев мышц. Даже веки были отрезаны.

— Приветствую, брат, — обратился к пленнику воитель. — Знаешь, кто мы такие?

Когда ангел сломался, признание практически не заняло времени. Чтобы говорить, он подошел вплотную, вкрадчивый вопрос проскрежетал из вокабулятора шлема в воздухе между ними. Лицевой щиток воителя был почти что прижат к освежеванным чертам Ангела. Два черепа глядели друг на друга, пока солнце садилось.

— Где Ганг?

Пока братья собирались, воитель наблюдал, как на горизонте пылает далекая крепость, обращая внимание, как она поглощала мир вокруг себя. Скопище башен и посадочных платформ — темная громада пожирала землю, а ее дымное дыхание душило небо. И при этом от нее оказалось так мало толку, когда ее вскрыли руки грабителей. Зачем нападать на мир, если единственная точка добычи ресурсов уже выжата досуха? Пиратство без прибыли было не более, чем нищенством.

Унизительно. О, да. И постыдно.

Воин уставился на далекие зубчатые стены — бедную твердыню на безжизненном мире, принадлежавшую угасавшему ордену, который называл себя Странствующими Десантниками. Налет ради оружия, пополнений, драгоценных боеприпасов… впустую. Крестовые походы самого ордена полностью исчерпали запасы, не оставив жадным рукам Восьмого Легиона ничего, кроме металлолома.

Крепость пала за один день, предоставив столь же мало забавы, как и наживы. Сервиторы и закутанные в одеяния аколиты Механикума продрались через базы данных почти заброшенной твердыни, однако обнаружили лишь то, что и так уже знал каждый из воинов: налет стал пустой тратой сокращающихся резервов боеприпасов. Странствующие Десантники больше не хранили здесь запасной арсенал.

— Положение дел изменилось с тех пор, как мы в последний раз путешествовали по этому краю пустоты, — прорычал Возвышенный комадному составу. Признание доставляло ему боль, как и всем им. — Мы бросили свои последние копья… чтобы покорить пустышку.

Но посреди горечи отчаяния и разочарования все еще пылали угли надежды. В потоках данных раз за разом повторялось одно слово. Ганг. Аванпост в далекой пустоте, воплощавший в этом секторе связь Странствующих Десантников и марсианских механикус, отвечал за поставку существенной доли сырья для арсеналов ордена. Столь горделивые в доспехах цвета синего океана и белого мрамора, Странствующие Десантники поддерживали порядок в субсекторе, бдительно истребляя людей и чужих-пиратов. Защищая интересы механикус, они получили лояльность Марса. Добившись подобного союза, они заработали долю в масштабном производстве военного снаряжения Механикус. Цикл симбиоза, подпитываемый обоюдными интересами.

Это вызывало у воина уважение.

Наибольшее значение имело местонахождение этого завода в дальнем космосе, а оно ускользало от всех, кто пытался его обнаружить. Запечатанный нерушимыми кодами, единственный важный ответ оставался никому не известен.

Немногочисленные захваченные в пустом монастыре пленники мало что дали в плане информации. Человеческий обслуживающий персонал, лоботомированные сервиторы, рабы ордена… Никто не знал, где в небесах находится Ганг. Немногие защищавшие этот бесполезный мир имперские воители умерли от болтеров и клинков своих братьев, приняв смерть как почетную жертву и предпочтя ее риску пленения и осквернения.

Один-единственный защитник еще дышал. Воин выволок его на пепельную равнину, чтобы освежевать в лучах заходящего солнца.

Странствующий дышал даже теперь, хотя делать это ему оставалось и не долго. Он открыл все, что требовалось знать Восьмому Легиону.

Ганг. Рейд туда принесет куда более богатые плоды.

С орбиты солнце системы Вектины было громадным адреналиново-оранжевым шаром цвета глубокого огня и отчаянной мощи. С поверхности третьей планеты оно казалось плачущим глазом, прикрытым смогом, который лишал его большей части яркости. Воин наблюдал, как оно наконец опустилось за опустошенную крепость.

Раздался голос, донесенный трескучими волнами вокс-сети.

— Ловец Душ, — произнес он.

— Перестань называть меня так.

— Прости. Узас поедает геносемя Странствующего.

— Странствующий мертв? Уже?

— Не совсем. Но если хочешь лично казнить его, сейчас самое время. Узас устраивает себе трапезу.

Воин покачал головой, хотя этого никто и не мог увидеть. Он знал, почему брат задает вопрос: это Странствующий разбил его шлем, выстрелив во время штурма из болтера с близкого расстояния и разбив лицевой щиток. Месть, пусть и столь мелкая, была заманчива.

— Мы получили от него все, что нужно, — сказал воин. — Скоро нужно возвращаться на корабль.

— Как скажешь, брат.

Воин смотрел, как звезды открывают глаза, с трудом пронзая плотный покров облаков — немногим более, чем булавочные острия тусклого света. Где-то там был Ганг, а вместе с ним — возможность снова свободно дышать.

Часть I Свободные

I Отголоски

Корабль безмолвствовал, пока она шла по паутине его коридоров

По проходам из черного железа блуждало, словно призрак, не отсутствие звука, а скорее некое самостоятельное присутствие. С того момента, как «Завет крови» последний раз двигался с включенным питанием, прошло три дня. Теперь же он плыл в космосе по инерции, его палубы были холодны, а двигатели еще холоднее. Охота — так они называли это на своем шепчущем языке. Призрачное скольжение в пустоте, приближение к цели в лишенном энергии безмолвии, незримо и неслышимо для всех. Охота.

Октавия называла это ожиданием. Ничто другое не было для навигатора столь томительным. Корпус все еще поскрипывал, пока успокаивалась потревоженная сталь, но издаваемые экипажем звуки были еще более приглушенными, чем раньше. Их оставалось так мало.

Когда она вышла из комнаты, за ней по пятам последовал один из ее слуг. Он представлял собой неряшливое закутанное в мантию существо, более половины его сгорбленного тела заменяла грубая бионика.

— Хозяйка, — снова и снова шептал он. — Хозяйка, хозяйка. Да. Хозяйка. Я иду за хозяйкой. — Не похоже было, что он способен говорить громче, чем шепотом.

Октавия приучалась не обращать внимания на надоедливых созданий. Этот был одним из наиболее уродливых среди группы прислуживавших ей аугментированных мужчин и женщин. Он доставал ей только до плеча, а глаза были зашиты толстыми и грубыми нитками. Каким бы модификациям не подверглось его тело, они жужжали, щелкали и тикали, пока он двигался скачущей походкой горбуна.

— Хозяйка. Служу хозяйке. Защищаю хозяйку. Да. Все это.

Существо разглядывало ее безглазым лицом, глядя вверх и видя ее способом, который ей вряд ли хотелось понимать. Странно, но оно выглядело преисполненным надежды. Казалось, ему хочется похвалы за шарканье возле нее и периодические столкновения со стенами.

— Заткнись, — сказала она ему, что было довольно вежливо, принимая во внимание обстоятельства.

— Да, — согласился сгорбленный человек. — Да, хозяйка. Тишина для хозяйки. Да. Тишина сейчас же.

Ну, попытаться стоило.

— Пожалуйста, иди назад в комнату, — произнесла она и даже мило улыбнулась. — Я скоро вернусь.

— Нет, хозяйка. Должен идти за хозяйкой.

Она ответила неподобающим леди фырканьем, и их башмаки продолжили лязгать по полу коридора. Когда они вошли в секцию корпуса, сделанную из полированной стали, с ними вместе зашагали их изображения. Октавия не удержалась и бросила на себя взгляд, хотя и знала, что увиденное ей не понравится.

Неопрятные черные волосы, путаница которых лишь наполовину укрощена потрепанным хвостиком. Лишенная загара бледная нездоровая кожа. На челюсти был потускневший синяк. Она не могла припомнить, откуда он взялся. Изорванная одежда вымазана маслом и обычной для палубы грязью, грубая ткань выкрашена в синий цвет полуночного неба родной Терры. Будь одеяние более аккуратным, получилась бы униформа: нестиранное и мешковатое облачение корабельной касты рабов, свисающее с ее стройной фигуры.

— Ну просто картинка, — упрекнула она собственное неряшливое отражение.

— Спасибо, хозяйка.

— Да не ты.

Казалось, что горбун на какое-то мгновение задумался над этим.

— Ох.

Никаких дальнейших комментариев не последовало из-за раздавшегося вдалеке приглушенного плача. Человеческая эмоция, беспомощность без малейшей примеси злобы. Девочка. Звук странным образом доносился по коридору, отдаваясь от металлических стен.

Октавия ощутила на коже покалывание. Она уставилась в коридор, вглядываясь во мрак, куда еле-еле могла проникнуть ее переносная лампа. Луч света метнулся влево и вправо, тыкаясь во тьму слабым освещением. Результатом поисков оказывались только голые металлические стены, пока свет не перестал доставать в глубину темного коридора.

— Только не опять, — прошептала она, а затем нерешительно окликнула. Никакого ответа.

— Привет? — снова попыталась она.

Плач девочки прекратился, стихая под отзвуки голоса Октавии.

— Привет, хозяйка.

— Да заткнись ты.

— Да, хозяйка.

Она сглотнула, и в горле что-то тихо щелкнуло. На корабле не было детей. Больше не было. Октавия потянулась к ручному воксу и почти нажала руну вызова. Но какой смысл? Септима не было на корабле. Он отсутствовал уже почти два месяца, оставив ее одну.

Октавия щелкнула пальцами… слуге? Рабу? Вещи.

Он повернул к ней слепые глаза. Было выше ее понимания, как ему удавалось с обожанием глядеть наглухо зашитыми глазами.

— Иди, — произнесла она.

— Да, хозяйка.

— Ты ведь это слышал, да? Девочку?

— Нет, хозяйка.

Она повела его за собой, оставив комнату далеко позади. Пока они шли, он перебирал грязные бинты, которыми были обмотаны его руки, однако более ничего не говорил. Иногда по костям корпуса проносился звук из глубины корабля. Бряцанье инструментов механика или лязг шагов несколькими палубами выше. Периодически она слышала бормочущие голоса, шипевшие на языке убийц. С момента пленения она пыталась выучить хотя бы основы нострамского. На слух он звучал одновременно соблазнительно и медоточиво. Но учить его было совсем другим делом. По своей сути нострамский был настоящим кошмаром из сложных слов и путаных формулировок, которые вообще были едва связаны с готиком. Невзирая на приятные похвалы Септима, она подозревала, что произносит все неправильно, и была вполне уверена, что словарным запасом, которым она овладела, вряд ли стал бы гордиться даже особенно тупой ребенок.

Они шли во мраке, приближаясь к концу прохода. Впереди, во мраке, где коридор разветвлялся на перекрестке, из одного прохода в другой метнулась фигура. Она перебежала дорогу — слишком маленькая и хрупкая, чтобы принадлежать взрослому, крошечная даже для развалин вроде ее слуги. На глаза попалось размытое синее одеяние, а затем фигурка исчезла. Октавия слышала, как по другому коридору удаляются тихие и частые шажки.

Ей снова послышался детский плач — тихое хныканье пытающегося скрыть боль ребенка.

— Эй?

— Ashilla sorsollun, ashilla uthullun, — отозвалась маленькая девочка, и звук убегающих шагов смолк.

— Думаю, я вернусь в свою комнату, — тихо проговорила Октавия.

II Станция "Ганг"

Осколок полуночи скользил на мертвых двигателях, ничто не выдавало его присутствия.

Планета вращалась в пустоте, ее лишенный облаков лик состоял из серого камня и безжизненных континентов. Даже необученным глазам хватило бы одного лишь взгляда на скалу, чтобы разглядеть ее потенциал, но не для взращивания жизни, а для питания промышленности драгоценной рудой.

Единственное свидетельство присутствия людей висело на орбите: громадная платформа цвета бронзы, протягивавшая в пустоту свободные причальные рукава. По всей длине корпуса было выведено по трафарету слово на имперском готике: ГАНГ.

Осколок полуночи подплыл еще ближе, оставаясь столь же невидимым для звездных сканеров, как и для невооруженного глаза. Машина внутри похожего на клинок корпуса начала издавать визг.

Марук рухнул на диван, больше всего желая просто перестать шевелиться. Несколько мгновений этого было более, чем достаточно. Он даже не удосужился сбросить ботинки. Шестнадцатичасовые смены являлись не самой худшей из его трудовых обязанностей, однако были к этому чертовски близки. Он сделал вдох, от которого заболели ребра, наполнив легкие спертым воздухом жилого отсека. Он почувствовал запах картонных упаковок из-под пищи, которые следовало выкинуть много дней назад, и вездесущая примесь вони нестиранных носков.

Дом, милый дом.

К тому моменту, как вздох покинул его губы, он уже массировал большими пальцами закрытые глаза, пытаясь снять жжение от целого дня наблюдения за лязгающими лентами конвейеров. С болью в ушах он ничего не мог поделать. Ей предстояло остаться.

Издав преувеличенный стон, он перекатился и потянулся к пульту дистанционного управления, части которого лежали на полу. Спустя несколько щелчков он поставил на место батарейный отсек и несколько раз нажал кончиком пальца на болтающуюся клавишу ВКЛ, зная, что она в какой-то мере уловит его намерение. Как ни странно, на этот раз потребовалось всего несколько секунд. Установленный на противоположной стене экран замерцал, оживая.

Ну, что-то в этом роде.

На нем были видны неровные помехи, что указывало на нечто гораздо худшее, чем сбой настройки. Возможно, отказ техники. Ни картинки, ни звука, вообще ничего. Не то, чтобы существовавший на Ганге бесконечный цикл проповедей Экклезиархии, некрологов и трансляций по технике безопасности был захватывающим, однако он был лучше, чем одни лишь помехи.

Он постучал по индикатору громкости. Даже на пределе громкости тишина только превратилась в шепчущий свист мертвых голосов помех. Чудесно. Нет, правда. Просто замечательно. Можно подумать, у него были лишние кредиты на повторный вызов технических сервиторов. Прекрасно.

Он позволил пульту выпасть из заляпанных маслом пальцев, и тот тут же развалился на полу на две части, снова оставшись без батарейного отсека. Затем он громко произнес в пустоту жилого помещения: "Да и хрен с ним!", решил, что слишком устал, чтобы разложить диван в кровать, и начал работать над тем, чтобы проспать еще один бесцельный день во все более бесцельной жизни.

Гордился ли он? Нет. Но еще "всего" семь лет этого — и он накопит достаточно, чтобы навсегда выбраться с Ганга, сев на корабль куда-нибудь еще — в место с чуть менее мрачными перспективами. Он бы уже давно записался в Имперскую Гвардию, если бы проклятые глаза хоть что-то видели как следует. Но они и не видели, и он не записался.

Вместо этого он обслуживал здесь строительные конвейеры, со вздохами делая работу, которую сочли слишком неквалифицированной, чтобы утруждаться программированием сервитора для нее.

Занимая этими мыслями основную часть больной головы, Марук уплывал в дрему. Сон не был спокойным, однако это не имело значения. поскольку он все равно не продлился долго.

Экран завизжал.

Марук, издав серию ругательств, рывком вернулся с грани сна, схватил пульт и хлопнул батарейным отсеком, ставя его на место. Он приглушил громкость, ощупывая свободной рукой собственные уши, чтобы убедиться. что они не кровоточат.

Не кровоточили. Это его почти удивило.

Взгляд на настенный цифровой хронометр показал, что он спал, ну или почти спал, меньше пяти минут. Звук отчетливо вернулся на монитор, хотя это не было похоже ни на какие из слышанных им ранее помех. Этот модуль создавал ему немало технических проблем. Раньше экран трещал, жужжал, хлопал и шипел. Но никогда не визжал.

С затуманенным зрением и пусльирующей головной болью, он снова прибавил громкость. Звук стал сильнее, но не отчетливее. Визг измученной машины с болезненно высокой тональностью. Сотня человеческих голосов, лишенных формы и гармоничности, которые превратились в нечеловеческие, утонув в помехах. То и другое, и в то же время ничего из этого.

Над головой моргнуло освещение. Надвигалось очередное отключение энергии. Ганг и в лучшие времена был запущенным захолустьем, застрявшем на орбите мертвого мира в самой заднице пустоты. В последний раз, когда свет отключался, его не было три дневных цикла, пока технические команды снова не вернули генераторы к жизни. Разумеется, работа не прекращалась. Только не с тем планом, который ставился каждому сектору. Весь западный район станции провел семьдесят часов, трудясь при свете факелов. Десятки чернорабочих лишились в механизмах конечностей или пальцев, и некрологи за ту неделю растянулись, будто молитвенный свиток на праздник всех святых.

Марук соскорчил с дивана как раз в тот момент, когда освещение отключилось. Шаря в темноте, он добрался до стены и открыл аварийный шкафчик, где находился его осветитель и кучка стандартных батарейных блоков, используемых во всех скудных и примитивных приборах жилого отсека. Он всегда отличался небрежностью по отношению к их подзарядке, так что теперь было загадкой, какие все еще оставались рабочими. Действуя при дрожащем освещении ручного светильника, он рассовал все восемь дисков размером с ладонь по наружным карманам, а затем рухнул обратно на диван, чтобы дождаться неизбежного обращения к персоналу, где будет сообщаться, чтобы они все "вели себя, как обычно" и что "освещение будет восстановлено в кратчайшие возможные сроки".

Трон. Ну и дыра.

Прошло две минуты, затем пять. Пять сменились десятью. Марук периодически щелкал осветителем и наводил его луч на настенный хронометр, хмурясь по мере течения времени.

Наконец, из установленного над дверью вокс-динамика раздался звонок. Но вместо ожидаемого автоматического сообщения станционная вокс-система издала тот же визжащий вопль. что и экран, только вдвое громче. Руки прижались к ушам, как будто пальцы и грязные ладони могли сдержать больше сотни децибелов вопля, от которого болел череп. Марук ударил локтем по дверному запору и на коленях вывалился в общий коридор. Звук последовал за ним, палубные динамики вопили точно так же. Скользнув, открылись и другие двери, но от этого звук только усилился: вопль рванулся из индивидуальных жилых отсеков вместе с вышедшими из своих комнатах пошатывающимися членами персонала.

Что за чертовщина творится?

Он выкрикнул эти слова, но так и не услышал, как они покинули его глотку, и никто поблизости не ответил.

Когда все покатилось прямиком в ад, Арелла рассказывала историю про свою кошку. Это был не особо веселый или интересный рассказ, однако на наблюдательной палубе считалось желанным развлечением все, что помогало скоротать время. Рабочие смены всегда состояли в проведении двенадцати часов за наблюдением за ничего не показывающими экранами сканеров, чтением рапортов экипажа, которые никогда не отличались от аналогичных за предыдущие дни, и обсуждением того, что все они будут делать, когда их переведут с этой заброшенной станции снабжения и, будем надеяться, вернут обратно на настоящую флотскую службу.

Сегодня что-то происходило, и несущий смену экипаж не был особенно в восторге. Старший офицер, Арелла Кор особенно пылко желала, чтобы все оставалось в покое.

Система вооружения была активна, оборонительные турели глядели в пустоту. Щиты работали, многослойные сферы незримой силы защищали безобразный корпус станции. Арелла перевела взгляд на таймер своей консоли. С момента начала помех прошло семь минут и сорок одна секунда. Она называла это "помехами", поскольку такая формулировка звучала гораздо менее тревожно, чем "проклятый вопль".

На данный момент проклятый во… то есть, помехи транслировались по внутренней вокс-сети, вереща с безумной громкостью на каждой палубе. Отключить их было невозможно, причем никто не знал, почему.

— Только что отключилось освещение в Западном-Два, — воскликнул один из остальных. — Вот дерьмо… еще и Западный-Один. И Западный-Три. И весь Восточный сектор. И…

Как раз в этот момент свет погас и на командной палубе. Заработали резервные генераторы, погрузив их всех в вызывающее головную боль красное аварийное освещение.

— Это внешний сигнал, — офицер у соседней консоли постучал по своему экрану, похоже, одному из тех немногих на борту станции, которые еще функционировали. — Что бы это ни было, оно исходит откуда-то оттуда.

Арелла сдула с лица прядь волос. На командной палубе всегда было слишком жарко, система фильтрации воздуха никогда не работала как следует. От стресса легче не становилось.

— Подробности? — она промокнула рукавом вспотевший лоб.

Офицер снова ткнул в экран кончиком пальца.

— Передача с неизвестным источником, десять минут назад. Вот она, отражена в архиве. Когда когитаторы обрабатывали сигнал, чтобы записать его и сохранить в файл, он… распространился. Практически как болезнь. Он захлестнул определенные системы станции: коммуникационное оборудование и наиболее примитивные части энергосистемы.

Арелла прикусила нижнюю губу, борясь с потребностью выругаться.

— Гравитация?

— Без отклонений.

— Щиты?

— Все еще подняты.

— Атмосфера. Жизнеобеспечение. Оружие.

— Все продолжает работать. Это простой, грубый, рандомизированный пакет мусорного кода. Он не в состоянии отключить что-либо сложное. Только коммуникации, ауспик и… похоже, что не работает сеть освещения. Самые простейшие системы, но все они заполнены вторгшимся кодом, который мешает их работе.

Она снова посмотрела на собственный экран сканера, на тот же самый поток испорченных данных, который она наблюдала последние десять минут.

— Сканеры, свет и вокс. Мы слепы, глухи и немы. И вы знаете, что нам за это надают по зубам. Лязгуны найдут недостатки во всех наших записях. Вот увидите, — словно это могло что-то изменить, она впервые за все бесчисленные смены рассеянно расстегнула верхнюю пуговицу форменного кителя.

— Вас не тревожит, что это может быть нападение? — спросил другой офицер.

Арелла покачала головой.

— Наши щиты и оружие все еще работают. Волноваться не о чем, кроме того, кого сочтут ответственными механикус. А это будем мы. Чертовы лязгуны с их коэффициентами прибыли.

Всего несколько лет назад она бы тревожилась о том, что всем людям придется трудиться в темноте. Теперь же она в первую очередь боялась за себя: Адептус Механикус вряд ли благожелательно отнесутся к значительной задержке производства, а все уже сто раз пошло не так. Такими темпами она могла никогда не убраться с Ганга.

Офицер рядом с ней, Силус, почесал небритый подбородок.

— Итак, нас глушат, и мы теряем критическую продуктивность. Мы-то тут в чем виноваты?

Арелла постаралась сохранить терпение. Силус был на станции новичком, он занимал свою должность всего два месяца и еще не влился как следует. Заменявшая его левую щеку, висок и глаз бионика была неправдоподобно дорогой — он явно был богачом, игравшим в солдата. Возможно, состоятельный отец сослал его сюда в в качестве некоего наказания, или же он был шпионом Адептус Механикус, вынюхивавшим недочеты. Какова бы ни была истина, но при желании он становился упертым ублюдком.

Она фыркнула.

— Кого по-твоему обвинят лязгуны? "Нас глушили пираты" не прокатит. Черт, да зачем кому-то нападать на место вроде этого? Кто бы там ни был, если они даже проберутся мимо наших орудий, тут нечего брать.

Силус уже не слушал. Арелла приподнялась со своего кресла, раскрыв рот и уставившись через окно командной палубы на корабль, который не должен был существовать.

"Завет крови" был рожден в те времена, когда человечество не просто тянулось к звездам — оно пыталось покорить их. Планеты Солнечной системы окружили кольца огромных верфей, когда Император повел свой род в крестовый поход обратно в галактику, чтобы объединить под Своей эгидой все достойные миры.

Сделанные в ту эпоху корабли путешествовали меж звезд десять тысячелетий тому назад, до того, как вновь обнаруженные Стандартные Шаблонные Конструкции привели к единообразию технологию всей человеческой расы. Инновация тогда не считалась грехом. Изменение во имя прогресса было провидением, а не богохульством. Как и у многих боевых кораблей, рожденных в тех первых флотилиях, конструкция "Завета" изначально базировалась на фрагментах технологии СШК, однако не ограничивалась ими. Когда он двигался на полной мощности, то прорывался через космос как изящный охотник, обводы которого настолько же напоминали древние боевые корабли эпохи Крестового похода, сколь и массивность ударного крейсера Адептус Астартес.

Привязанность Возвышенного к своему кораблю выходила далеко за пределы гордости. "Завет" был убежищем, укрытием существа от желавшей его уничтожения галактики и тем оружием. которым он сражался в Долгой Войне.

Восседая на командном троне, создание облизнуло челюсти, глядя, как на оккулусе увеличивается изображение станции Ганг. Они призраками подкрались столь близко, оставшись незамеченными для приборов и орудийных батарей станции, но, подойдя к незримой границе пустотных щитов Ганга, они оказались достаточно близко, чтобы их можно было разглядеть невооруженным глазом.

— Ближе, ближе, — протяжно обратился Возвышенный к экипажу мостика. — Поддерживать "Вопль".

Монитор Ареллы продолжал показывать множество запутанных данных: мерцающие остаточные изображения, обрывки информации и зафиксированные сигналы, которых просто не могло быть. В какой-то момент он зарегистрировал пятьдесят три корабля, располагавшихся практически друг на друге. А в следующую секунду — только пустое пространство.

По ту сторону обзорного окна корабль приближался. Взгляд далеких звезд отражался в пластинах брони — слоях черного, бронзового, кобальтового и полуночного.

— Похоже на ударный крейсер Странствующих, — произнесла она. — Большой. — Она пожевала нижнюю губу, не в силах оторвать глаз от подплывающего корабля. — Странствующие Десантники не должны забирать ресурсы до конца производственного цикла, а до него еще девять с половиной месяцев.

— Это не Странствующие Десантники, — отозвался Силус. — Не их цвета и символика.

— Так кто они, черт побери?

Силус тихо и мягко рассмеялся.

— Откуда мне знать?

Арелла села на место, дыша скввозь зубы.

— Почему мы не стреляем? — она почувствовала, как голос поднимается, опасно приближаясь к визгу. — Мы должны стрелять.

— По имперским космодесантникам? — один из остальных выглядел напуганным. — Ты с ума сошла?

— Они находятся в нашем пространстве без разрешения, не пытаются нас приветствовать и полностью глушат наши сенсоры? Идут на сближение для стыковки с аванпостом механикус, наполненным ресурсами, которые должны быть разделены с орденом Странствующих Десантников? Да, мы должны защищаться, — она вновь выругалась. — Так или иначе, мы должны стрелять.

— Без наведения на цель? — Силус сопротивлялся панике гораздо лучше. Если уж на то пошло, он выглядел практически скучающим, пока трудился над своей консолью и перенастраивал верньеры с терпением взломщика сейфов.

— Пусть силы обороны станции ведут огонь вручную!

На этот раз Силус нахмурился, пытаясь что-то услышать в наушнике.

— Внутренний вокс не работает. Чего ты от меня хочешь, Арелла? Покричать в коридор и надеяться, что это услышит вся станция? Они там все равно ослепли. Освещения нет. Как они доберутся до платформ с турелями?

Она стиснула зубы, глядя, как приближается боевой корабль. На борту Ганга находилось почти три тысячи человек, и у них хватало огневой мощи, чтобы отбросить целый пиратский флот. А теперь один-единственный вражеский корабль целился им в самое сердце, и единственные люди, кто об этом знал, ни черта не могли сказать тем, кто мог с этим что-то поделать.

— Выдвигай пушки, — произнесла она.

— Что?

— Открой орудийные гнезда. Мы настроим восточные батареи на стрельбу по примерным координатам корабля. Запрограммируй их на учебную стрельбу боевыми зарядами. Это сработает.

— Хорошая идея, — Силус потянулся к убранному в кобуру пистолету. Без малейших колебаний он одним плавным движением выхватил оружие и выстрелил. В маленьком помещении выстрел протрещал поразительно громко. Арелла рухнула с кресла лишенной костей грудой с аккуратной дыркой во лбу. Стену позади нее покрыла влажная каша.

— И это бы сработало, — закончил Силус.

Два из трех остальных офицеров смены сидели в ошеломлении, а третий потянулся к собственному пистолету. Он умер первым, со вздохом откинувшись в кресле, когда Силус вогнал ему в грудь три заряда. Двое оставшихся попытались убежать. Их намерения пресекли выстрелы в голову, от которых по комнате управления разлетелось еще больше осколоков черепа и темной массы.

— Грязная работа, — произнес Силус.

Он ботинком спихнул одного из них с кожаного кресла и начал трудиться над консолью, в аккуратной последовательности занимаясь несколькими из основных систем станции. Орудийные гнезда остались заперты — вся сотня турелей лишилась питания, необходимого им для активации. Пусковые шлюзы и блоки спасательных капсул были закрыты, из них высосали всю энергию, заперев в западню всех, кто находился на борту станции. И наконец, лишенные энергии и отрезанные от резервных генераторов, опустились пустотные щиты. В помещении начала выть сирена, которую он почти сразу же отключил. Звук раздражал.

Силус вздохнул. Ему хотелось закинуть ноги в ботинках и положить их на консоль, но — странное дело — это представлялось ему ненужной непочтительностью. Вместо этого он поднялся на ноги, перезарядил пистолет и подошел к консоли вокса, где сидел ранее.

Заморгала одинокая синяя лампочка. Входящее сообщение. Он щелкнул, активируя его.

— Доложить, — голос в воксе звучал как нечто среднее между бульканьем и рычанием.

— Говорит Септим, — отозвался он. — Станция "Ганг" ваша, мой повелитель.

III Наступление ночи

Крысы всегда выживают.

В этой мысли было нечем гордиться, однако она была постыдно точна. В этом тусклом багровом мире аварийного совещения он протянул дольше, чем большинство остальных.

— Пошли, — прошептал Марук через плечо. Посылая вперед тонкие полосы света из своих осветителей, трое людей двинулись по коридору. Всякий раз, когда луч светильника касался стены, нарисованные на корпусе палубные указатели именовали проход E-31:F. Марук постоянно делал все, что было в его силах, чтобы держаться подальше от основных коридоров станции. С тех пор, как пришли убийцы, на Ганге не осталось полностью безопасных мест, однако Марук продержался дольше остальных на целый дневной цикл благодаря тому, что был в первую очередь осторожен. Везде, где это было возможно, он держался третьестепенных проходов и сервисных трубопроводов.

Он знал, что от него смердит после пережитых семидесяти девяти часов, на протяжении которых их немытые тела ползли во мраке. Глаза стали омутами боли от бесконечного озирания по сторонам. Но он был жив. Словно крыса, он выжил, слушая звуки далеких воплей, стрельбу и смех, которые разносились по железным костям станции Ганг.

Хуже всего был холод. Как мог холод быть настолько сильным, чтобы обжигать? Окружавшие их металлические стены были расписаны алмазами ледяных кристаллов. Дыхание срывалось с губ и носов разреженными облачками, забирая с собой драгоценное тепло. Марук не был врачом, однако он знал, что они не переживут еще одну ночь в этой секции станции. Убийцы, кем бы они не были, разрушили теплообменники в Восточном Ганге. Может быть, они хотели выгнать оставшийся экипаж из укрытий. Такое было возможно. Или же им надоела охота, и они хотели просто заморозить выживших насмерть, где бы те не прятались. Ни та, ни другая мысль не успокаивала.

— Слышите? — шепнул Марук.

Впереди что-то металлическое гремело о металл. Он прошипел сигнал остановиться, и три осветителя вперились в проход. Ничего. Пустой коридор. Дребезжание продолжалось.

— Это вентиляционная турбина, — прошептал Джоролл. — Просто вентилятор.

Марук отвернулся от расширенных глаз человека и легкого давления его тухловатого дыхания.

— Ты уверен?

— Это всего лишь вентилятор. Я думаю, — голос Джоролла дрожал так же, как его руки. — Я работал в этих трубах. Я знаю, какие они издают звуки.

Ну да, подумал Марук, только это было до того, как ты сломался. Джоролл сдавал быстрее, чем остальные. Он уже начал непроизвольно мочиться под себя. Марук, по крайней мере, делал это, чтобы сохранить тепло. Еще один прием выживания. Крысы всегда выживают, снова подумал он с отвратительной улыбкой.

— Тогда пошли.

Они двинулись с повышенной осторожностью, не зная точно, что могут почувствовать убийцы. Джоролл разглядел одного из них лучше всего, но не хотел об этом говорить. Дат, замыкавший троицу, утверждал, что видел больше, чем Марук, однако обсуждать там было мало что — огромная фигура с красными глазами, кричавшая механическим голосом. Дат сбежал, не увидев более ничего. Он нырнул в служебный люк и, тяжело дыша, пополз по туннелям, пока позади него с шумом рвали на куски его рабочую бригаду. Одного убийцы хватило на пятнадцать человек.

Марук не мог претендовать на подобные свидетельства. Он подозревал, что именно потому и был все еще жив. Впервые услышав о высаживающихся на борт убийцах, он сразу же забился в самые мелкие проходы, покидая их только по необходимости, например для налетов на склады продовольствия или мародерства в кладовых в поисках наборов батарей.

Теперь стало слишком холодно. Нужно было двигаться и молиться, чтобы в других секциях станции еще было отопление.

Некоторое время он даже подумывал сдаться, просто лечь в тесном замкнутом пространстве сервисного лаза и позволить льду забрать себя. Возможно, после смерти он бы даже не разложился. По крайней мере, пока спасательные команды Адептус Механикус не прибыли бы, чтобы восстановить теплообменники… тогда он несомненно распался бы и растекся по стали пузырящейся лужей гнили.

На следующем перекрестке Марук долго ждал, изо всех сил стараясь расслышать что-то за шумом собственного сердцебиения. Он двинулся по левому проходу.

— Думаю, все в порядке. — прошептал он.

Джоролл потряс головой. Он не сдвинулся с места.

— Это не тот путь.

Марук услышал, как Дат вздохнул, однако ничего не сказал.

— Это дорога в столовую, — произнес Марук настолько мягко и спокойно, насколько это было в его силах, — а нам нужны припасы. Не время спорить, Джор.

— Это не дорога в столовую. Направо, — указал Джоролл в противоположный коридор.

— Там восточная техническая палуба, — ответил Марук.

— Нет, не она, — Джоролл повысил голос, к которому добавилась жалобная грань. — Нам надо идти туда.

Ближайший вентилятор продолжал неторопливо пощелкивать.

— Просто пошли, — сказал Маруку Дат. — Оставь его.

Прежде, чем Маруку пришлось делать выбор, Джоролл заговорил, за что пожилой рабочий мануфакторума был ему безмерно благодарен.

— Нет, нет, я пойду. Не бросайте меня.

— Говори тихо, — спокойно произнес Марук, понятия не имевший, изменит ли это что-либо. — И держите светильники пониже.

Марук повел их. Налево. Снова. По длинному коридору, потом направо. На повороте он замер, неохотно направив осветитель вдоль прохода в сторону двойной переборки на входе в столовую.

— О нет… — его голос был слабым, настолько лишенным силы, каким не бывает даже шепот.

— В чем дело? — прошипел Джоролл.

Марук прищурил больные глаза, позволив лучу света плясать вокруг разбитой двери. Переборка была сорвана с шарниров, ее вырвали из стены перекрученной мешаниной истерзанного металла.

— Это нехорошо, — пробормотал Марук. — Убийцы побывали тут.

— Они везде побывали, — произнес Дат, практически выдохнув слова.

Марук стоял, дрожа на кусачем холоде, луч светильника страдал от трясущихся рук.

— Пошли, — шепнул он. — Тихо.

Когда они приблизились к сломанным дверям. Джоролл шмыгнул носом.

— Я что-то чую.

Марук медленно вдохнул. Воздух казался достаточно холодным, чтобы обморозить легкие, однако он ни черта не чувствовал, кроме влажного металла и собственной вони.

— А я нет. Что там такое?

— Пряности. Плохие пряности.

Марук отвернулся от трепета в глазах Джоролла. Тот явно давал трещину, никаких сомнений.

Марук первым повернул за угол. Он подкрался к краю разорванного дверного проема и оглядел большое помещение, залитое красным аварийным освещением, не в силах что-либо разглядеть из темноты. Десятки столов были перевернуты и разбросаны, оставшись на месте своего приземления. Стены были темными и испещренными следами стрельбы, а по полу были раскидано множество стульев — несомненно, остатки бесполезной баррикады. Тела, много тел, лежали поверх столов и распростершись на обледеневшем полу. На открытых глазах блестели кристаллы инея, а лужи крови превратились в прекрасные озерца рубинового стекла.

По крайней мере, движения не было. Марук поднял светильник и позволил свету попасть внутрь. Темнота расступилась, и лампа открыла то, чего не показало аварийное освещение.

— Трон Бога-Императора. — прошептал он.

— Что такое?

Он тут же опустил луч осветителя.

— Оставайтесь здесь. — Марук не собирался рисковать и без того собранным из лоскутков рассудком Джоролла. — Просто оставайтесь здесь, я возьму то, что нам нужно.

Он вошел в столовую, хрустя подошвами по красным стеклянистым лужицам замерзшей крови. Дыхание образовывало перед лицом белый туман, который при движении клубился в тусклом свете. Обходить тела было нелегко — Марук делал все возможное, чтобы не касаться их, однако не мог не глядеть. То, что продемонстрировал свет лампы, вблизи стало еще более очевидно: на один из трупов в этом помешении не избежал осквернения. Сжавшись, он аккуратно переступил через освежеванную женщину и обошел груду полос кожи на том месте, где ставшая трофеем плоть примерзла к полу. Пока он двигался, зловеще ухмыляющееся бескожее лицо с оголенными венами и чернеющими мускулами одаряло его зубастой улыбкой.

Некоторые из тел были не более, чем покрасневшими скелетами, лишенными конечностей или вообще едва скрепленными, они лежали поверх столов, жесткие и высушенные льдом. Мороз во многом скрадывал запах, однако теперь Марук понимал, о чем говорил Джоролл. Плохие пряности, ну конечно.

Он подкрался поближе к запертому люку склада, молясь, чтобы колесо запора не завизжало при повороте. Марук приготовился к ощущению замерзшего металла в руках и крутанул. В этот раз удача оказалась на его стороне — дверь подалась со внезапным рывком и хорошо смазанным милосердием. Сделав глубокий вдох, он распахнул люк, открыв проход в складское помещение за ним.

Оно выглядело нетронутым. Полки с коробками сухого пайка, ящики восстановленных мясопродуктов — на каждом контейнере гордо выбита аквила или шестерня Марса. Марук продвинулся внутрь на три шага, когда услышал позади вопль.

Он знал. что может спрятаться. Закрыть дверь склада и замерзнуть в одиночестве, или же найти, куда заползти, и переждать, пока все не закончится, чтобы ни происходило. В конце концов, его единственным оружием был зажатый в оцепеневшей руке осветитель.

Джоролл снова закричал отвратительно влажным голосом. Еще не сознавая этого, Марук побежал, шлепая башмаками по холодному полу.

Таща в руках Джоролла и Дата, в столовую вошел убийца. Трон, существо было огромно. В красном полумраке его черный доспех выглядел чернильным пятном посреди крови, а от исходящего из внешней силовой установки злобного жужжания у Марука заныли зубы.

Джоролл свисал в его руке безжизненным грузом, темный кулак охватывал шею, которая не должна была запрокидываться так далеко назад. Дат все еще брыкался и вопил, пока убийца волок его, схватив за волосы.

Марук швырнул свой осветитель вспотевшей рукой. Тот лязгнул об наплечник убийцы и, не оставив следа. отскочил от изображения крылатого черепа.

От этого убийца повернулся и прорычал через внешние динамики шлема два слова.

— Я вижу.

Убийца с будничным безразличием отшвырнул тело Джоролла в сторону, и оно упало на стол рядом с бескожим трупом. Дат бился в захвате чудовища, колотя пятками по ледяной поверхности в поисках опоры и безрезультатно царапая омертвевшими руками сжавший его длинные сальные волосы кулак.

Марук не побежал. Он был до мозга костей измучен холодными и тесными пространствами, полумертв от голода и изможден тремя бессонными ночами. Его тошнило от жизни крысы, когда через медленное подступание обморожения и боль голода пробивается один лишь отчаянный ужас. Слишком сломленный, чтобы заставить себя совершить бессмысленное бегство, он стоял в наполненной освежеванными телами комнате и смотрел на убийцу. Неужто умереть будет хуже, чем жить вот так? В самом деле?

— Почему вы это делаете? — произнес он мысль, которая все эти дни стучала у него в голове.

Убийца не остановился. Закованная в броню рука, уже покрывшаяся инеем, сомкнулась на горле Марука. Давление было еще хуже, чем холод. Он почувствовал, как хребет трещит и трескается, как мышцы гортани сжимаются и полностью глушат дыхание, будто виноградная кисть внутри шеи. Убийца с неторопливой аккуратностью приподнял его, нарисованный на лицевом щитке череп источал злобу.

— Это вопрос? — голова убийцы наклонилась, разглядывая жертву немигающими красными линзами. — Это то, на что ты хочешь получить ответ, или же твой разум просто отказывает в панике?

Хватка на горле достаточно ослабла. чтобы позволить говорить и сделать несколько судорожных глотков драгоценного воздуха. Каждое вздувание легких Марука втягивало внутрь его тела смрадный воздух, который был настолько холоден, что причинял боль.

— Почему? — выдавил он сквозь влажные от слюны зубы.

Из череполикого шлема убийцы с рычанием раздались слова.

— Я создал этот Империум. Я строил его своими потом и гордостью, ночь за ночью, с клинком в руках. Я купил его кровью, текущей в жилах моих братьев, сражаясь возле Императора, ослепленный его светом во времена, когда вы еще не погребли его, словно мессию. Смертный, ты живешь лишь благодаря моему труду. Твое существование принадлежит мне. Посмотри на меня. Ты знаешь. кто я. Забудь о том, что это не может быть правдой, и узри, что держит в руках твою жизнь.

Марук почуствовал, как по ноге, обжигая кожу, стекает струйка мочи. Падшие ангелы Великого Предателя. Миф. Легенда.

— Просто легенда, — прохрипел он, болтаясь. — Просто легенда.

Его дыхание при протесте превратилось в пар на броне воина.

— Мы не легенды, — кулак убийцы снова сжался. — Мы архитекторы вашей империи, стертые со страниц истории, преданные пустышкой, которой вы поклоняетесь, пока она гниет на золотом троне.

Мучимые жжением глаза Марука уперлись в украшавшую нагрудник убийцы серебряную аквилу. Расколотый и изломанный имперский орел, носимый еретиком.

— Ты задолжал нам жизнь, смертный, так что я дам тебе выбор, — посулил убийца. — Ты будешь служить Восьмому Легиону, или же умрешь с воплями.

IV Порознь

Захват станции прошел так легко, как все они и ожидали. Можно было гордиться, хоть и не много. Если бы какой-то воин счел славным захват захолустного сооружения мануфакторума вроде этого, Талос не стал бы его осуждать. Но после побед это отдавало фальшью. Налет по необходимости, а не из мести. Набег ради пополнения, слова уязвляли его, хотя и вызывали на губах усмешку. Это не то сражение, которое будет украшать знамена Легиона на протяжении грядущих столетий.

Но при этом он был доволен Септимом. И рад, что тот вернулся на борт корабля — два месяца без оружейника были, мягко говоря, неприятны.

Три ночи назад Талос сделал первые шаги по палубе станции. Этим воспоминанием он не дорожил. Двери абордажной капсулы раскрываются, раздирая сталь корпуса станции с характерным визгом протестующего металла. Затем, как всегда, выход в гостеприимную тьму. Визоры пронзали черноту с запрограммированной легкостью. Термальные кляксы смутно напоминали эмбрионы, свернувшиеся в клубок: люди на четвереньках, которые слепо тыкались, сжимаясь и плача. Добыча, рыдавшая возле его лодыжек, делая лишь самые жалкие и тщетные попытки сопротивляться смерти.

Человечество выглядело уродливее всего в моменты отчаянного стремления выжить. Все эти унижения, которое люди творили над собой. Просьбы. Слезы. Стрельба, которая никогда бы не пробила керамит. Восьмой Легион рыскал по станции, практически не встречая сопротивления и испытывая возбуждение, сколь бы мало поводов к нему не было. Талос провел несколько часов, слушая, как в воксе кричат другие Когти. Несколько из них впало в бешенство, устраивая бойню и наслаждаясь своей способностью вселять в людей ужас. Они радостно перекрикивались на протяжении долгих часов безумной охоты.

— Эти звуки, — произнес Талос. — Голоса наших братьев. Мы слышим предсмертный хрип Легиона. Забавно, насколько звуки вырождения напоминают смех.

Ксарл заворчал в ответ. Это мог быть смешок. Прочие воздержались от комментариев, двигаясь по лишенным света коридорам.

С тех пор прошло три ночи.

На их протяжении Первый Коготь выполнял приказ Возвышенного, надзирая за пополнением запасов "Завета". Прометиевое топливо забирали бочками и баками. Из генераторов станции выкачивалась сырая бурлящая плазма. Уносилиcь огромные порции руды всех видов, чтобы переработать ее в технику в оружейных мастерских "Завета". Полезных членов экипажа станции — из числа нескольких сотен, переживших первоначальную резню — волокли на борт в цепях. Корабль все еще был пристыкован, продолжая высасывать все необходимое через топливные магистрали и грузовые автопогрузчики.

Шесть часов назад Талос был одним из последних, кто притащил на борт рабов, которых обнаружил прячущимися в столовой, где Когти явно учинили очередное побоище. Согласно распоряжению Возвышенного, кораблю предстояло оставаться пришвартованным еще две недели, чтобы вытянуть все стоящее из перерабатывающих фабрик и литейных цехов.

Все шло наилучшим образом, какого только можно было ожидать, пока кое-кто не сорвался с привязи. С резней на борту Ганга было покончено, однако некоторые души никогда не бывают удовлетворены.

По палубам "Завета" бродил одинокий воин с клинками в руках и кровью на лицевом щитке. Его мысли отравляли суеверия, касающиеся проклятий.

Проклятье быть сыном божьим.

Разве не об этом стенал пророк? Разве это не его собственные слова? Проклятье быть сыном божьим. Что ж, возможно и так. Охотнику хотелось согласиться с утверждением. Быть может, это и было проклятием. Но в то же время и благословлением.

В часы спокойствия, когда он хотя бы на миг получал облегчение, охотник верил, что это истина, о которой другие слишком часто забывают. Они вечно искали то, чего у них не было, чем они более не обладали, славу, которой им никогда более не достичь. Они видели лишь нехватку, а не изобилие, и глядели в будущее, не черпая сил в прошлом. Так жить было нельзя.

За его глазами нарастало знакомое присутствие, которое, словно червь, прокладывало себе путь внутри черепа. Он слишком долго задержался в неподвижном раздумье, и за это предстоит заплатить болью. Голод надлежало утолять, в противном случае следовало наказание.

Охотник двинулся, шаги бронированных сапог разносились по каменному полу. Враги бежали перед ним, услышав тикающее гудение работающего силового доспеха и хриплый стрекот работающего на холостом ходу цепного клинка. Топор в его руках представлял собой прекрасное зубастое и функциональное изделие, его цепи покрывались священными мазями столь же часто, как и кровью.

Кровь. Слово было будто пятно кислоты на его путающихся мыслях. Нежеланный запах, ненужный вкус, истекающий из разорванной плоти пахучий багрянец. Охотник содрогнулся и посмотрел на покрывающую кромку оружия кровь. Он немедленно пожалел об этом — жидкость на зубьях топора высохла, став алой коркой. Словно зазубренные ножи по ту сторону глазниц, снова вспыхнула боль, и на этот раз она не утихала. Кровь высохла. Он слишком долго ждал между убийствами.

От крика давление спало, однако теперь начали колотиться сердца. Рванувшись, охотник побежал.

Следующим умер солдат. Он умер, оставив своими руками размазанные полосы пота поверх глаз охотника. Липкое содержимое желудка стекло по ногам влажным месивом.

Охотник отшвырнул выпотрошенного человека к стене, переломав тому кости одной лишь силой броска. При помощи гладия — благородного клинка, который уже столетие терпел использование в качестве всего лишь ножа для свежевания — он отсек умирающему голову. Кровь окрасила перчатки, пока он держал трофей и вертел его в руках, разглядывая сквозь бледную кожу очертания черепа.

Он представил, как обдерет его, сперва удалив бледный покров кожи, а затем срезав с самой кости рваные полосы покрытого жилами мяса. Глаза будут удалены из глазниц, а содержимое промыто едкими очищающими маслами. Он мог представить все столь отчетливо, словно это был ритуал, который он проводил раньше множество раз.

Боль начала отступать.

Возвращался покой, и охотник услышал братьев. Вот голос пророка. Как всегда, в ярости. А вот смешок мерзкого, который придирается к приказам пророка. Под этим приглушенно постукивали вопросы тихого. Все это подчеркивалось ворчанием опасного.

Охотник замедлился, пытаясь разобрать слова. Они охотились так же, как и он — вот и все, что он мог уловить из далекого жужжания. Его имя — они повторяли его снова и снова. Замешательство. Злость.

А еще они говорили о диком хищнике. Здесь? В заброшенных коридорах жилой башни? Единственную дикость здесь несли они сами.

— Братья? — произнес он в вокс.

— Где ты? — требовательно спросил пророк. — Узас. Где. Ты.

— Я… — он остановился. Череп в расслабившейся руке опустился, а вместе с ним и топор. Стены косились на него с угрожающей двойственностью, одновременно камень и сталь, резные и кованые. Невозможно. До безумия невозможно.

— Узас, — голос принадлежал ворчливому. Ксарл. — Клянусь своей душой, я убью тебя за это.

Угрозы. Постоянные угрозы. Губы охотника растянулись, обнажив в ухмылке влажные зубы.

Стены вновь стали каменными, и угрожающие голоса братьев растворились в жужжании, которым можно было пренебречь. Пусть охотятся, как хотят, и догоняют, как смогут.

Узас снова сорвался на бег, бормоча свои требования богу с тысячью имен. С его губ не слетало молитв, ни один из сынов Керза никогда бы не произнес слов поклонения. Он приказывал божествам благословить устраиваемое им кровопролитие, не допуская мысли, что они могут отказать. Они никогда раньше такого не делали, не сделают и теперь.

Механические зубья вгрызались в броню и плоть. Из вопящих ртов вылетали последние крики. Слезы оставляли серебристые следы на бледных щеках.

Для охотника все эти вещи лишь отмечали течение времени.

Вскоре после этого охотник стоял в часовне, облизывая зубы и слушая, как от камня отражается рычание мотора его цепного топора. Слева и справа лежали изломанные тела, которые наполняли прохладный воздух смрадом крови. Уцелевшие крысы были загнаны в угол, они поднимали оружие, неспособное причинить ему вред, и издавали мольбы, которые он собирался оставить без внимания.

Тепловое зрение охотника отключилось, он наблюдал за добычей сквозь красные глазные линзы и захваты целеуказателей. Люди, съежившись, пятились от него. Никто из них не сделал ни единого выстрела.

— Повелитель… — заикаясь, пробормотал один из них.

Охотник замешкался. Повелитель? Он привык к мольбам, но не к почетным обращениям.

На этот раз боль началась от висков и с нажимом, словно нож, вонзилась в середину черепа. Охотник взревел и вскинул топор. Он приблизился, и люди сжались, обняв друг друга и рыдая.

— Хорошая демонстрация имперской военной подготовки, — протяжно произнес охотник.

Он нанес по ним удар, и скрежещущие зубья лезвия топора со звоном столкнулись со сверкающим металлом.

Перед ним стояла другая фигура — сам стенающий пророк. Их оружие было скрещено, золотой клинок поднялся на защиту съежившихся имперцев. Его убийствам мешал собственный брат.

— Талос, — произнес охотник имя влажными от крови губами. — Кровь. Кровь Кровавому Богу. Видишь?

— С меня довольно.

От каждого удара по лицевому щитку голова дергалась, а чувства приглушались. Зрение быстро затуманивалось раз за разом, а шея запрокидывалась назад достаточно резко, чтобы он зашатался. Коридор огласился звоном металла о доспех. Утратив ориентацию, охотник ощерился, когда осознал, что брат трижды ударил его в лицо затыльником болтера. Разум работал так медленно. Было трудно думать сквозь боль. Он в больше степени осознал, чем почувствовал, что руки выпускают оружие. Топор и гладий упали на землю.

Восстановив равновесие, он оглядел часовню и… Нет. Стоп. Это была не часовня. Это был коридор. Коридор на борту…

— Талос, я…

Снова раздался глухой лязг стали о керамит, и голова охотника мотнулась набок так, что от силы удара захрустел хребет. Талос крутанул золотой клинок, а охотник рухнул на четвереньки на решетчатое покрытие пола.

— Брат? — выдавил Узас сквозь кровоточащие губы. Поднять голову было настоящей пыткой для спины, но там — за перевернутым столом, на полу, усыпанном кустарными безделушками и поделками из добытого металла — от него отшатывались двое грязных людей в изорванной одежде. Пожилые мужчина и женщина с полосами сажи на лице. Один из них носил повязку на глазах посреди постоянной темноты. Обычай «Завета».

Шаги брата приблизились, и охотник повернул голову.

— Талос. Я не знал, что я на корабле. Мне нужно было… — он сглотнул, увидев в лишенных эмоций глазных линзах брата холодную угрозу кары.

Пророк нацелил острие золотого клинка в горло охотнику.

— Узас, слушай меня как следует, хоть раз за свою никчемную жизнь. Я тебя убью, как только с твоих змеиных губ слетит еще хотя бы одно слово.

Воздух вокруг них был загрязнен запахом старой крови и немытого металла. На уборку этой комнаты уже многие месяцы не направляли сервиторов.

— Он зашел слишком далеко, — Меркуциан не пытался скрыть нравоучение в голосе. — Когда я был с Седьмым Когтем, мы не избегали собираться вместе, поскольку не опасались вцепиться друг другу в глотку.

— Седьмой Коготь мертв, — ухмыльнулся Ксарл. — Так что, как бы хорошо они собой не владели, в конечном итоге это себя не оправдало, не так ли?

— При всем уважении, брат, следи за языком, — акцент Меркуциана был четким и благородным, словно житель верхних уровней улья, в то время как произношение Ксарла как будто купалось в сточной канаве.

Ксарл показал зубы. У человека это была бы улыбка. На покрытом шрамами лице легионера это был вызов хищника.

— Дети, дети, — усмехнулся Сайрион, — ну разве не прелестно, когда мы вот так вот собираемся?

Талос позволял им спорить. Он наблюдал от края комнаты, зрительные линзы отслеживали каждое движение, а мысли оставались при нем. Братья сходились с шутками и подколками, типичными для воинов, которые пытались держаться вместе вне поля боя. На каждом из них были разнородные доспехи: отремонтированные, перекрашенные, переделанные и перегерметизированные тысячу раз с тех пор, как они впервые завладели ими так много лет тому назад. Его собственная броня представляла собой работающую смесь противоречащих друг другу типов, сделанную из забранных у убитых за сотню лет врагов трофеев.

Прикованный к пыточной плите в центре комнаты Узас снова задергался в рефлексивном мышечном спазме. С каждым содроганием сочленения его доспеха трещали.

Иногда, в редкие моменты тишины и самоанализа, пророк задавался вопросом, что бы подумал их генетический предок о них теперешних: сломленных, совращенных, одетых в украденные доспехи и проливающих кровь в каждой битве, от которой не смогли ускользнуть. Он поочередно глядел на каждого из своих братьев, и перекрестье целеуказателя с безмолвной угрозой касалось их изображений. С доспехов свисали выбеленные черепа и треснувшие шлемы Кровавых Ангелов. На всех лицах было выражение смеси горечи, неудовлетворенности и безадресной злости. Они лаяли друг на друга, словно готовые сорваться с привязи псы войны, а их кулаки постоянно блуждали возле убранного в кобуры оружия.

Эхо его единственного шага гулко раскатилось внутри пыточной камеры.

— Хватит.

Они, наконец, умолкли — все, кроме Узаса, который снова бормотал и пускал слюни.

— Хватит, — повторил Талос, на этот раз более мягко. — Что будем с ним делать?

— Убьем, — Ксарл провел кончиком пальца вдоль подбородка, где не до конца зажил неровный шрам от гладия Кровавого Ангела. — Сломаем ему спину, перережем горло и выкинем из ближайшего воздушного шлюза, — он изобразил рукой медленный и печальный взмах. — Прощай, Узас.

Сайрион вздохнул, но ничего не сказал. Меркуциан покачал головой, однако это был жест скорби, а не несогласия.

— Ксарл прав, — Меркуциан указал на распростертое тело привязанного к столу брата. — Узас зашел слишком далеко. У него было три ночи, чтобы дать волю своей жажде крови на станции. Нет оправдания тому, что он потерял над собой контроль на борту «Завета». Мы вообще знаем, скольких он убил?

— Четырнадцать человек из экипажа, трех сервиторов и Тор Ксала из Третьего Когтя, — говоря, Сайрион смотрел на прикованное к столу лежащее тело. — Он забрал головы пятерых из них.

— Тор Ксал, — проворчал Ксарл. — Он был почти настолько же плох, как и Узас. Его смерть не потеря. Третий Коготь стал немного лучше. Они слабы. Мы все видели их в тренировочных кругах. Я бы в одиночку перебил половину из них.

— Любая смерть — это потеря, — произнес Талос. — С каждой смертью мы становимся слабее. И Заклейменные захотят возмездия.

— Только не начинай, — Ксарл прислонился спиной к стене, гремя свисавшими на проржавевших цепях мясницкими крюками. — Благодарю, не надо новых лекций. Посмотри на этого глупца. Он пускает слюни и дергается, убив двадцать из экипажа по ошибочному капризу. И рабы уже шепчут о мятеже. Какой толк сохранять ему жизнь?

Меркуциан перевел черные глаза на Талоса.

— Кровавые Ангелы стоили нам больших потерь в экипаже. Даже учитывая работников с Ганга, нам следует осторожнее скармливать людские жизни цепному клинку безумца. Ксарл прав, брат. Нужно выбросить змею.

Талос ничего не говорил, поочередно выслушивая каждого.

Сайрион не смотрел никому в глаза.

— Возвышенный приказал уничтожить его, независимо от того, что мы тут решим. Если мы собираемся воспротивиться этому распоряжению, у нас должны быть чертовски веские основания.

Какое-то время братья стояли молча, глядя, как Узас бьется в удерживающих его цепях. Первым повернулся Сайрион, сервоприводы его шеи мягко заурчали, когда он поглядел на дверь позади.

— Я что-то слышу, — произнес он, потянувшись к болтеру. Талос уже защелкивал на вороте замки шлема.

А затем из коридора с той стороны раздался искаженный воксом голос.

— Первый Коготь… Мы пришли за вами.

Со смертью Тор Ксала Дал Карус обнаружил, что ему на плечи свалилось неожиданное бремя.

В лучшие дни возможное повышение вроде этого сопровождалось бы церемониалом и добавлением к доспеху знаков почета. А еще в эти лучшие дни он бы на самом деле желал подобного повышения, а не сражался за него из отчаяния. Если вожаком станет не он, то это будет кто-то из прочих. Этой катастрофы следовало избежать любой ценой.

— Теперь я встану во главе, — сказал Гарисат. Он сделал движение цепным мечом, направив отключенный клинок в горло Дал Карусу. — Я главный.

— Нет. Ты недостоин, — слова принадлежали не Дал Карусу, хотя и повторяли его мысли.

Обнажив оружие, Веджейн шагнул вперед и начал кружить вокруг Гарисата. Не успев осознать своего поступка, Дал Карус обнаружил, что делает то же самое. Остальные Заклейменные отступили к краю комнаты, воздержавшись от притязаний на лидерство в силу осторожности, благоразумия, а также понимания того простого факта, что они не смогут превзойти троих сходившихся воинов.

— Дал Карус? — протрещал в воксе смешок Гарисата. Они все надели шлемы, как только узнали о гибели Тор Ксала. Этот поступок требовал возмездия, и они собирались заняться им сразу после утверждения нового лидера. — Ты же не всерьез?

Дал Карус не ответил. Он извлек цепной меч одной рукой, оставив пистолет в кобуре, поскольку подобные ритуальные вопросы решались только клинками. Гарисат низко пригнулся, готовясь к атаке любого из них. Веджейн, впрочем, отходил назад, внезапно начав колебаться.

Как и Гарисат, Веджейн не ожидал, что Дал Карус выйдет в центр комнаты. Он был более осторожен, отойдя в сторону и переводя с одного оппонента на другого взгляд красных линз.

— Дал Карус, — у Веджейна имя прозвучало рявканьем вокса. — Зачем ты вышел вперед?

Вместо ответа Дал Карус наклонил голову в направлении Гарисата.

— Ты позволишь ему возглавить нас? Ему нужно бросить вызов.

Из ротовой решетки Гарисата вырвался еще один резкий смешок. Пятнавшие его доспех ожоги — извивающиеся нострамские руны, что глубокими клеймами прожгли керамит доспеха — казалось, корчились во тьме

— Я им займусь, — проворчал Веджейн. На его броне были такие же отметины, описывавшие его свершения нострамскими символами. — После этого ты бросишь вызов мне?

Дал Карус медленно выдохнул, позволив звуку со скрежетом раздаться из решетки динамика шлема.

— Тебе не победить. Он тебя убьет, Веджейн. Но я за тебя отомщу. Я сражу его, когда он ослабнет.

Гарисат слушал разговор, улыбаясь под череповидным лицевым щитком. Он не удержался и вдавил активатор своего цепного меча. Большего повода Веджейну не требовалось.

— Я им займусь, — повторил воин и рванулся вперед. Двое Повелителей Ночи сошлись посреди круга братьев, их цепные мечи вертелись и рычали, скрежеща клинками по многослойному керамиту цвета терранской полуночи.

Дал Карус издали наблюдал за окончанием, которое неминуемо приближалось с яростной скоростью. Клинки были практически бесполезны против боевой брони Легиона, так что оба воина перешли к отработанной коварной и жестокой тактике разрубания сочленений доспехов друг друга. Веджейн зарычал, когда удар с треском откинул его голову назад, и Гарисату хватило одной-единственной секунды, на которую открылась составная шейная броня, чтобы прикончить его. Цепной клинок обрушился на окружавшие шею Веджейна мягкие псевдомускульные фиброволокна и вгрызся настолько глубоко, что заскрежетал по кости. Посыпался дождь осколков брони. Разлетевшиеся по полу комнаты машинные нервы были залиты кровью.

Веджейн рухнул на четвереньки с лязгом керамита о сталь, жизнь вытекала из него через растерзанное горло. Взмахнув мечом второй раз, Гарисат окончательно обезглавил противника. Голова покатилась по полу. Гарисат остановил ее сапогом и раздавил подошвой.

— Следующий? — поманил он окровавленным клинком.

Дал Карус шагнул вперед, чувствуя, как в крови поют химические стимуляторы — болезненная песнь расходилась от пульсирующих точек инъекционных портов доспеха. Он не стал поднимать клинок. Вместо этого он вытащил плазменный пистолет, что вызвало тревожное бормотание. Окружавшие ствольную коробку оружия магнитные катушки пылали злобным синим свечением, которое отбрасывало призрачные отсветы на всех наблюдавших Повелителей Ночи. Втягиваемый через впускные клапаны дула воздух шипел, словно демонстративно предостерегающая гремучая змея.

— Вы все видите это? — в голосе Гарисата появилась презрительная насмешка. — Будьте свидетелями, все вы. Наш брат оскверняет законы.

Пистолет в руке Дал Каруса вибрировал, фузионное оружие гудело от потребности разрядить накопленную энергию.

— Я не стану служить тому закону, который не служит нам, — Дал Карус рискнул бросить взгляд на остальных. Несколько из них кивнуло. Несмотря на смертоносное владение клинком, Гарисат был для Третьего Когтя ожидаемым, но не желаемым единодушно лидером. Именно на этом и строился гамбит Дал Каруса.

— Ты нарушаешь традицию, — заговорил в тишине один из остальных, Харуган. — Опусти оружие, Дал Карус.

— Он ее нарушает лишь потому, что имеет достаточно смелости, — отозвался Ян Сар, вызвав несколько потрескивающих перешептываний в воксе.

— Гарисат не должен быть главой, — произнес еще один, и это тоже заработало одобрительное ворчание.

— Я буду вожаком! — ощерился Гарисат. — Это мое право!

Дал Карус держал оружие настолько твердо, насколько это позволяли вибрирующие элементы питания. Требовалось идеально выбрать время: оружие должно было быть полностью заряжено, и он не мог выстрелить без повода. Нужно было хотя бы создать видимость справедливой казни, а не убийства.

На ретинальном дисплее со звоном появлялись подтверждающие руны — члены Третьего Когтя сигнализировали о своем решении. Должно быть, Гарисат видел то же самое, или же поддался досаде, поскольку он издал из ротовой решетки трескучий вопль вокса и прыгнул вперед. Дал Карус вдавил спуск, и выпустил из раструба пистолета сдерживаемую мощь новорожденного солнца.

Когда зрение вернулось ко всем, они молча застыли в общей комнате. Броню каждого из воинов покрывал тонкий слой пепла — все, что осталось от Гарисата после ослепительной вспышки плазменного заряда.

— Ты добился своего, — неодобрительно рыкнул Харуган, и даже от самого малого движения — жеста в сторону оружия Дал Каруса — с пластин его доспеха посыпался прах. — Теперь нечего брать.

В ответ Дал Карус кивнул на Вейджина.

— Кое-что есть. И нас не возглавляет безумец. Радуйся этому.

Остальные двинулись вперед, оказывая телу Вейджина немногим более уважения, чем трупу врага. Тело утащат в апотекарион, где извлекут геносемя. Доспех разберут на составные части и разделят среди братьев Вейджина.

— Теперь ты главный, — произнес Ян Сар.

Дал Карус кивнул, не слишком радуясь этому обстоятельству.

— Это так. Ты бросишь мне вызов? Кто-нибудь из вас? — он повернулся к братьям. Никто не дал моментального ответа, и вновь отозвался Ян Сар.

— Мы не станем вызывать тебя. Однако возмездие зовет, и ты должен повести нас к нему. Первый Коготь убил Тор Ксала.

— Сегодня мы уже лишились трех душ. Одной из-за предательства, одной из-за неудачи и одной по необходимости, — обладающий клювом шлем Дал Каруса относился к птицеподобному типу Мк-VI, он был выкрашен в тускло-красный цвет, чтобы соответствовать остальным из Третьего Когтя. В композитном металле были выжжены глубокие змеящиеся отметины. — Если мы выступим против Первого Когтя, то потеряем еще больше. И у меня нет желания сражаться с пророком.

Он не стал добавлять, что одной из причин, по которым он убил Гарисата, была надежда избежать схватки, которая им сейчас угрожала.

— Мы больше не из рот Халаскера. Мы — Заклейменные, Третий Коготь банды Возвышенного. Мы — Повелители Ночи, рожденные заново. Новое начало. Давайте не станем омывать его кровью братьев.

На какое-то мгновение ему показалось, что он их убедил. Они обменялись взглядами и перешептываниями. Но спустя всего лишь несколько секунд реальность подтвердилась с сокрушительной окончательностью.

— Месть, — произнес Ян Сар.

— Месть, — откликнулись остальные.

— Тогда да свершится возмездие, — кивнул Дал Карус и повел братьев на тот самый бой, ради предотвращения которого он убил Гарисата.

Вскоре после прихода к согласию оставшиеся члены Третьего Когтя крались по центральному осевому коридору тюремной палубы, сжимая закованными в перчатки руками клинки и болтеры. На их доспехах играл тот немногий свет, что существовал на «Завете крови», а в выжженных на броне рунических клеймах собирались тени.

Впереди, из-за запертой двери, которая вела в боковое помещение, донеслись голоса.

— Устроим засаду? — спросил Ян Сар?

— Нет, — усмехнулся Харуган. — Им известно, что мы не оставим смерть Тор Ксала неотомщенной. Они уже ждут нас, я уверен.

Заклейменные приблизились к запертой двери.

— Первый Коготь, — позвал Дал Карус, мучительно стараясь не дать своему нежеланию просочиться в голос. — Мы пришли за вами.

Сайрион смотрел на монохромный экран своего ауспика. Ручной сканер пощелкивал каждые несколько секунд, выдавая поток звуковых помех.

— Я насчитал семерых, — сказал он. — Восемь или девять, если они стоят вплотную.

Талос подошел к двери, отцепив болтер от магнитного захвата на бедре доспеха. Громоздкое украшенное бронзой оружие обладало двумя широкими раструбами стволов. Он все еще ощущал некоторое сопротивление, столь открыто извлекая его. Мешали не габариты, а наследие.

Он позвал через запертую дверь.

— Мы уладим кровный долг поединком. За Первый Коготь будет сражаться Ксарл.

Ксарл издал гнусный смешок под лицевым щитком. Ответа не последовало.

— Я это улажу, — обратился Талос к Первому Когтю. Движениями век он защелкал по рунам на ретинальном дисплее, выводя в настройках вокса символы других отделений. Показывая активность, замерцали Заклейменные, Третий Коготь.

— Дал Карус? — спросил он.

— Талос, — глухо прозвучал в закрытом вокс-канале голос Дал Каруса. — Мне жаль.

— Сколько вас там?

— Интересный вопрос, брат. А это имеет значение?

Попытаться стоило. Талос вздохнул.

— Мы насчитали семерых.

— Ну, тогда на этом и остановимся. Семеро — в любом случае больше, чем четверо, пророк.

— Пятеро, если я освобожу Узаса.

— Семь все равно больше пяти.

— Но один из моей пятерки — Ксарл.

Дал Карус заворчал, неохотно соглашаясь с этим.

— Да, это так.

— Как так вышло, что ты возглавляешь Третий Коготь?

— Я схитрил, — произнес Дал Карус. Произнося слова с искренней простотой, он не искал оправданий и извинений. Талос с раздражением почувствовал симпатию к воину.

— Это будет стоить крови всем нам, — сказал Талос.

— Я это понимаю, пророк. И я наплевал на верность Халаскеру не для того, чтобы спустя жалкие несколько месяцев умереть на этом убогом корабле, — в голосе Дал Каруса не было ни следа злобы. — Я не осуждаю тебя за… нестабильность Узаса. Я сам достаточно долго имел дело с Тор Ксалом, и слишком хорошо знаком с воздействием порчи. Однако долг крови надлежит заплатить, и поединок чемпионов не устроит Заклейменных. Быть может, мои действия и уничтожили последние стоящие остатки этой традиции, однако они выли, требуя мести, еще до того, как я что-либо сделал.

— Тогда вы получите свою кровавую плату, — произнес пророк с горькой улыбкой и разорвал связь.

Талос повернулся к братьям. Сайрион стоял в расслабленной позе, держа в руках оружие, его нежелание покидать комнату выдавали только чуть сдвинутые наплечники. Меркуциан был словно вырезан из гранита, настолько мрачно и неподвижно он возвышался, не сгибаясь под грузом тяжелой пушки, которую он сжимал в руках. Объемный ствол тяжелого болтера высовывался из разинутой пасти черепа. Ксарл непринужденно держал двуручный цепной клинок, оставив болтеры пристегнутыми к броне в зоне быстрой досягаемости.

— Давайте с этим покончим, — произнес он, и даже искажение вокса не могло скрыть усмешку в голосе.

Меркуциан присел, возясь с тяжелым болтером. Орудие было настолько далеко от изысканности, насколько это было вообще возможно для вооружения Легиона. Оно было обмотано промышленными цепями и могло изрыгать из своей широкой глотки жестокий ливень огня.

— Третий Коготь предпочтет болтеры клинкам. Если Тор Ксал мертв, нам окажут мало сопротивления, когда мы окажемся в зоне досягаемости мечей. Впрочем, пытаясь туда попасть, мы погибнем. Они разорвут нас на куски болтерным огнем, — как обычно, он изъяснялся сентиментально.

Ксарл издал лающий смешок и заговорил на гортанном нострамском.

— Дымовые гранаты, как только дверь откроется. Это даст нам пару секунд, пока их режим охотника не перенастроится заново. А потом мы добавим в перестрелку клинков.

На мгновение воцарилась тишина.

— Освободите меня, — прорычал последний из членов Первого Когтя.

Четыре шлема повернулись к брату, раскосые красные глаза принимали решение без признаков человеческих эмоций.

— Талос, — выплюнул Узас имя, дрожа и проталкивая речь через стиснутые зубы. — Талос. Брат. Освободи меня. Позволь встать облаченным в полночь.

Из его уха влажной струйкой начало сочиться что-то черное. От кожи Узаса исходило отвратительное зловоние.

Вынув из заплечных ножен древний меч, Талос заговорил.

— Освободите его.

V Месть

Она обнаружила Септима на Черном Рынке и заметила его первой. Она наблюдала сквозь редкую толпу, как он разговаривает с собравшимися рабами и членами экипажа. Неряшливо спадавшие волосы практически скрывали бионику на левой стороне головы, где висок и щека были заменены на изящную аугметику из композитных металлов, которым была придана форма его лица. Подобную степень хирургического мастерства она редко встречала за пределами богатейших теократических кланов и знатных семейств, обитавших в самых высоких из шпилей Терры. Даже сейчас прочие люди взирали на него с пестрой смесью неприязни, доверия и почтения. Мало кто из рабов на борту "Завета" столь явно носил признаки собственной ценности для Повелителей Ночи.

В общем рыночном помещении было менее людно, чем до осады Крита, и не так душно и тесно. К несчастью, в отсутствие напирающих тел стало еще и холоднее — так же, как и в остальной части корабля. Пока она смотрела на толпу, ее дыхание клубилось в воздухе. Скрючившийся возле нее слуга, казалось, был занят бормотанием под нос.

— Я думала, что мы захватили больше… людей, — сказала она ему. Он перевел на нее слепые глаза и не ответил, так что она упростила фразу. — Новые рабы с Ганга. Где они?

— В цепях, хозяйка. Скованы в трюме. Они будут там, пока мы не покинем док.

Октавия содрогнулась. Теперь это был ее дом, и она стала неотъемлемой частью происходящего.

На том конце зала Септим все еще продолжал разговаривать. Она понятия не имела, о чем он говорил. Его нострамский лился шепчущим потоком, и Октавия могла разобрать в лучшем случае одно слово из десяти. Вместо того, чтобы пытаться следить за его речью, она стала смотреть на лица тех, к кому он обращался. Несколько из них хмурилось или толкало в бок товарищей, однако большинство выглядело успокоенными сказанным, что бы там ни было. Она подавила усмешку при виде его бесстрастной искренности, манеры поворачиваться к людям и при помощи изящной жестикуляции настаивать на своем и спорить в равной мере словами и глазами.

Она увидела в толпе потемневшее от усталости лицо, и улыбка умерла на ее губах. Лицо скрывало скорбь за маской мрачной злобы. Не став прерывать Септима, Октавия двинулась через толпу, тихо извиняясь на готике и приближаясь к убитому горем мужчине. Когда она оказалась рядом, он заметил ее и явно сглотнул.

— Asa fothala su’surushan, — произнес он, отгоняя ее слабым взмахом руки.

— Vaya vey… эээ… я… — слова застряли во рту, и она ощутила, как щеки заливает румянец. — Vaya vey ne’sha.

Люди вокруг уже пятились назад. Она не обращала на них внимания. С учетом того, что скрывалось под ее повязкой, остракизм был для нее привычным.

— Я не видела тебя с момента… битвы… — выдавила она. — Я просто хотела сказать…

— Kishith val’veyalass, olmisay.

— Но… Vaya vey ne’sha, — повторила она. — Я не понимаю.

Она сказала это на готике, опасаясь, что ее сбивчивый нострамский непонятен.

— Конечно, не понимаешь, — снова отмахнулся мужчина. Его налитые кровью глаза окружали темные круги от накопившегося недосыпа, а голос был надтреснутым. — Я знаю, что ты хочешь сказать, и не желаю слушать. Никакие слова не вернут мне дочь. — Его готик как будто заржавел от долгого неиспользования, однако эмоции добавляли словам смысла.

— Shrilla la lerril, — прошептал он с усмешкой.

— Vellith sar’darithas, volvallasha sor sul.

Это произнес из центра толпы Септим. Он протолкался между людей и оказался перед мужчиной. Хотя раб явно был не старше сорока лет, он состарился раньше срока от лишений и горя — по сравнению с ним Септим выглядел юным, невзирая на всю свою потрепанность. Взгляды Септима и Октавии встретились, и в них мелькнул проблеск приветствия, впрочем, тут же исчезнувший. Оружейник взглянул сверху вниз на сгорбившегося раба, и в его человеческом глазу появился гнев.

— Следи за языком, когда я в состоянии услышать твою ложь, — предостерег он.

Октавия ощетинилась — ее защищали, а она все еще понятия не имела, что же такого ей сказали. Она была не из числа застенчивых девушек, нуждавшихся в защите, чтобы не упасть в обморок.

— Септим… я в состоянии разобраться сама. Что ты мне сказал? — спросила она более старого человека.

— Я назвал тебя шлюхой, которая совокупляется с собаками.

Октавия пожала плечами, надеясь, что не покраснела.

— Меня называли и хуже.

Септим выпрямился.

— Ты средоточие всех этих волнений, Аркия. Я не слепой. За твою дочь отомстили. Как бы скверна ни была ее судьба, большего сделать нельзя.

— За нее отомстили, — также на готике откликнулся Аркия, — но ее не защитили. — В руке он сжимал медальон Легиона. Тот отбрасывал тусклый свет через неравные промежутки времени.

Септим положил руки на пистолеты, которые висели на бедрах в потертых кожаных кобурах.

— Мы все рабы на боевом корабле. Я скорблю вместе с тобой об утрате Талиши, однако мы живем мрачной жизнью в самом мрачном из мест, — его акцент был неуклюж, и он пытался подобрать слова. — Часто мы даже не можем надеяться на отмщение, не говоря уже о безопасности. Мой хозяин выследил убийцу. Кровавый Ангел умер собачьей смертью. Я видел, как лорд Талос задушил убийцу, и собственными глазами наблюдал, как свершилось правосудие.

Собственными глазами. Октавия непроизвольно бросила взгляд на его темный и дружелюбный человеческий глаз, соседствовавший с установленной в хромированной глазнице бледно-голубой линзой.

— Tosha aurthilla vau veshi laliss, — безрадостно усмехнулся мужчина. — Этот корабль проклят.

Раздалось согласное перешептывание. Ничего нового. С момента гибели девочки среди смертного экипажа быстро распространялись разговоры о знамениях и неудачах.

— Когда к нам присоединятся новые рабы, мы расскажем им о проклятии, в котором им предстоит теперь жить.

Октавия не поняла ответа Септима, который перешел обратно на нострамский. Она выбралась из толпы и присела за пустой столик на краю большого зала, ожидая окончания собрания. За ней притащился слуга, невыносимо верный, словно бродячая собака, которую имели несчастье покормить.

— Эй, — пихнула она его ботинком.

— Хозяйка?

— Ты знал рожденную в пустоте?

— Да, хозяйка. Маленькая девочка. Единственная, кто когда-либо родился на "Завете". Теперь мертва по вине Ангелов Крови.

Она опять на некоторое время умолкла, наблюдая за тем, как Септим спорит, пытаясь утихомирить разговоры о мятеже. Странно, на любом имперском мире он вероятно был бы богат, а его умения высоко востребованы. Он мог пилотировать атмосферные и суборбитальные аппараты, говорить на нескольких языках, использовать и обслуживать оружие, а также проводил восстановительные работы с аккуратностью оружейника и эффективностью механика. А здесь он был всего лишь рабом. Никакого будущего. Никаких богатств. Никаких детей. Ничего.

Никаких детей.

Мысль ужалила ее, и она снова толкнула своего маленького слугу.

— Пожалуйста, не надо этого делать, — пробурчал тот.

— Извини. У меня вопрос.

— Спрашивай, хозяйка.

— Как так получилось, что за все эти годы на борту родился только один ребенок?

Слуга опять повернул к ней незрячее лицо. Оно напомнило ей тянущийся к солнцу умирающий цветок.

— Корабль, — произнес он. — Сам "Завет". Он делает нас бесплодными. Утробы сохнут, а семя истончается.

Маленькое существо по-детски пожало плечами.

— Корабль, варп, вся эта жизнь. Мои глаза, — он прикоснулся забинтованной рукой к зашитым глазницам. — Эта жизнь меняет все. Отравляет.

Слушая, Октавия кусала нижнюю губу. Строго говоря, она не была человеком в буквальном смысле слова — генокод рода навигаторов поместил ее в неудобную эволюционную нишу, близкую к подвиду Homo sapiens. Ее детство было заполнено уроками и преподавателями, которые вдалбливали этот факт ей в голову при помощи строгих лекций и сложных биологических таблиц. Мало кто из навигаторов с легкостью производил потомство, и дети были для Домов невероятной ценностью — теми монетами, на которые покупалось будущее. Она знала, что если бы ее жизнь шла запланированным чередом, то спустя одно-два столетия службы ее бы отозвали в фамильное имение на Терру, чтобы свести с отпрыском невысокого ранга из другого малого дома с целью произведения потомства на благо финансовой империи ее отца. Пленение пресекло эту идею, и этот аспект грязного и тусклого рабства она в какой-то мере рассматривала как приятное дополнение.

Однако ее рука все равно метнулась к животу.

— Как тебя зовут? — спросила она.

Фигура пожала плечами, и грязные лохмотья зашуршали. Она не поняла, не было ли у него имени никогда, или же он просто забыл его, но в любом случае ответа ждать не приходилось.

— Ну что ж, — выдавила она улыбку, — хочешь получить его?

Он снова пожал плечами, но на этот раз жест завершился рычанием.

Октавия увидела его причину. Приближался Септим. Позади него толпа рассеивалась, возвращаясь к ветхим рыночным лоткам или же небольшими группами покидая общий зал.

— Тихо, песик, — улыбнулся высокий пилот. Аугметический глаз зажужжал, подстраивая резкость, и синяя линза расширилась, словно увеличивающийся зрачок.

— Все хорошо, — Октавия похлопала сгорбленного человека по плечу. Рука под драным плащом была холодной и бугристой. Не человеческой. Не вполне.

— Да, хозяйка, — тихо произнес слуга. Рычание стихло, и послышалось приглушенное пощелкивание оружия, досылающего заряд.

Септим протянул руку, чтобы пригладить выбившуюся за ухом прядь волос Октавии. Она почти что наклонила щеку навстречу его ладони, тронутая интимностью жеста.

— Отвратительно выглядишь, — сообщил он ей жизнерадостно и с туповатой прямолинейностью, словно принесший хорошие вести маленький мальчик. Октавия отстранилась от его прикосновения, хотя он уже убирал руку.

— Да, — сказала она. — Хорошо. Спасибо за это наблюдение.

Идиот.

— Что?

— Ничего, — на этом слове слуга снова начал рычать на Септима, явно уловив в ее голосе раздражение. Наблюдательный малыш. Она подумала, не похлопать ли его по плечу снова. — Разговоры о бунте продолжаются?

Септим обернулся к уменьшающейся толпе, скрывая вздох.

— Нелегко убедить их, что корабль не проклят, когда нас убивают наши же хозяева, — он помедлил и снова повернулся к ней. — Я по тебе скучал.

Неплохая попытка, но она не собиралась смягчаться.

— Тебя долго не было, — произнесла она, сохраняя бесстрастность.

— Кажется, ты мной недовольна. Это из-за того, что я сказал, что ты отвратительно выглядишь?

— Нет, — она едва удержалась от раздраженной улыбки. Идиот. — Все прошло хорошо?

Септим смахнул костяшками пальцев волосы с лица.

— Да. Почему ты на меня злишься? Я не понимаю.

— Без причины, — улыбнулась она. Потому, что мы в доке уже три дня, а ты не зашел повидать меня. Друг, называется. — Я не злюсь.

— У тебя злой голос, хозяйка.

— Ты же должен быть за меня, — обратилась она к слуге.

— Да, хозяйка. Прости, хозяйка.

Октавия попыталась сменить курс.

— Убийства. Это был Узас?

— На этот раз да, — Септим снова встретился с ней глазами. — Первый Коготь увел его на тюремную палубу.

— Он схвачен. Есть приток новых членов экипажа. Возможно, теперь наступит некоторая стабильность. Дела могут придти в норму.

Септим криво улыбнулся.

— Я все пытаюсь до тебя донести — это и есть норма.

— Это ты так говоришь, — фыркнула она. — На что был похож "Вопль"? Я имею в виду, внутри станции.

При этом воспоминании он ухмыльнулся.

— Он заглушил детекторы ауры. Все ауспики захлебнулись в помехах. Затем прикончил внутренний и внешний вокс станции, но было и еще кое-что: по всему Гангу погас свет. Понятия не имею, планировали ли так Делтриан с Возвышенным и как это было реализовано, но для меня оно стало неожиданностью.

— Рада, что ты развлекся, — она перевязала хвостик волос и проверила плотность прилегания повязки. — Нам было не так весело. Ты просто не поверишь, как Вопль высасывает энергию. Двигатели практически заглохли, а пустотные щиты были все время опущены. Мы дрейфовали целыми днями, а мне оставалось только ждать. Надеюсь, мы больше не будем им пользоваться.

— Ты же знаешь, что будем. Он же сработал, не так ли? — она не ответила на ухмылку, и та исчезла. — В чем дело? Что стряслось?

— Ashilla sorsollun, ashilla uthullun, — тихо проговорила она. — Что это значит?

Он вскинул бровь. Искусственный глаз щелкнул, словно пытаясь подстроиться под выражение лица.

— Это рифма.

— Я знаю, — она подавила вздох. Иногда он бывал таким медленным. — Что она значит?

— Это не перевести досло…

Она подняла палец.

— Если ты еще хоть раз скажешь мне: "Это не перевести дословно", вот этот мой маленький друг прострелит тебе ногу. Ясно?

— Ясно, хозяйка, — руки слуги скрылись под плащом.

— Ну… — начал Септим, хмуро глядя на сгорбленного раба, — это не будет рифмой на готике. Вот, что я хотел сказать. Sorsollun иuthullun оба означают "лишенная солнца", но с разными… эээ… оттенками. Это примерно означает "Я слепа, я холодна". А почему ты спрашиваешь? В чем дело?

— Дочь Аркии. Рожденная в пустоте.

Руки Септима в потертых кожаных перчатках без пальцев легли на нижнюю портупею. Он присутствовал на похоронах девочки пять месяцев назад, когда ее родители позволили выбросить закутанное в саван тело через воздушный шлюз вместе со многими прочими убитыми членами смертного экипажа.

— А что с ней?

Октавия посмотрела ему в глаза.

— Я ее видела. Видела, пока ты был на станции. А неделю назад и слышала. Она обратилась ко мне с этими словами.

Дверь не открылась. Она разлетелась наружу шквалом обломков, заполнив коридор дымом.

Разом взвыли тревожные сирены, а ближайшие переборки закрылись — автоматические системы корабля зарегистрировали вражескую атаку и риск нарушения герметичности корпуса.

В дымке призраками скользнули вперед пять высоких силуэтов, за раскосыми красными глазами светились потоки данных целеуказателей.

По стенам вокруг них с треском ударили заряды болтеров, которые, словно разрывные гранаты, взрывались с хлопками, осыпая легионеров железными осколками и пылающими обломками снарядов. Третий Коготь открыл огонь в тот же миг, как только их охотничье зрение подстроилось под дым.

Первым из дымки вырвался Талос. Болты терзали броню его боевого доспеха, выдирая куски керамита, прикрывавшего кабели мускулатуры. За один удар сердца он сократил дистанцию и рубанул мечом по дуге. На ретинальном дисплее агрессивно ярко горели руны, отображавшие тяжелые повреждения его доспеха. К ним тут же присоединился монотонный звук, что издавал доспех убитого воина, более не передававший жизненные показатели… «Гарий, Третий Коготь, жизненные показатели потеряны», — предупредили глазные линзы. Какая досада.

— Вы слишком долго сражались со смертными, — произнес Талос, пересиливая жгучие укусы нервных компенсаторов. Доспех впрыснул быстродействующие наркотики прямо в сердце, позвоночник и кровеносную систему, однако и их возможности были ограничены перед лицом столь ужасающего обстрела. Болтерные заряды плохо справлялись с броней Легиона — это оружие гораздо лучше рвало плоть, чем керамит — однако, невзирая на его насмешку, массированный натиск брал свое.

Даже не потребовалось выдергивать клинок. Удар напрочь снес голову Гария с плеч. Талос ухватился за окровавленный горжет, не обращая внимания на то, что из рассеченной шеи на латную перчатку хлещет красными струями жизненная влага брата. После смерти Гарий послужил щитом из мяса и брони. Разрывные заряды обрушивались на обезглавленный труп, пока Талос не швырнул его в ближайшего из членов Третьего Когтя.

Мгновением позже среди них оказался Ксарл, и его цепной клинок ударил по шлему брата достаточно сильно, чтобы воин распростерся у стены. Талос рискнул на мгновение бросить взгляд, и увидел, что броня Ксарла так же исковеркана и изломана, как его собственная. Ксарл уже прыгал на другого Заклейменного, не обращая внимания на полученный урон.

Узас, как обычно безо всякого изящества, бросился на ближайшего врага и изо всех сил пытался пробить гладием более мягкую броню на горле воина. Все это время он вопил тому в лицо бессмысленный поток звуков. Из тысячи трещин в его доспехе, словно слезы, сочилась жидкость, но все же он с воем всадил короткий клинок куда нужно. Воин Заклейменных задергался, заполнив вокс горловым бульканьем. Узас рассмеялся, клинок заскрежетал по позвонкам умирающего Повелителя Ночи в тщетной попытке перепилить хребет. В рецепторах всех шлемов вновь раздался монотонный звук.

— Сарлат, Третий Коготь, жизненные показатели потеряны.

— Клинки! — закричал уцелевшим братьям Дал Карус.

Талос побежал к нему, замахиваясь Клинком Ангелов, за которым оставался струящийся след трескучей энергии. Мечи столкнулись и быстро сцепились, никто не уступал. Речь обоих воинов перемежалась рычанием с придыханием от мучительных усилий.

— Глупо было… использовать… болтеры, — ухмыльнулся под лицевым щитком Талос.

— Это было… рискованно… согласен, — проворчал в ответ Дал Карус. Скрежещущие зубья цепного меча щелкали и стучали, пытаясь продвинуться по парируемому золотому оружию. На энергетическом клинке Талоса шипела и трещала испаряющаяся кровь Гария.

— Вель Шан, Третий Коготь, жизненные показатели потеряны.

Талос не смог увидеть, как произошло убийство, однако он расслышал за монотонным писком сигнала рев Ксарла. Он удвоил усилия, подавшись вперед, но его подводил поврежденный доспех. Мышцы пылали, а ретинальный дисплей дважды моргнул. Энергия подавалась на системы брони с перебоями, и он мог лишь удерживать клинок сцепленным с мечом Дал Каруса. Он ощутил неприятную тяжесть в наливающихся тяжестью руках. Из трещины в наспинной силовой установке вырвался сноп искр.

— Ты слабеешь, — прорычал враг.

— А ты… в меньшинстве, — оскалился в ответ Талос.

Дал Карус разорвал захват, рванувшись достаточно сильно, чтобы пророк отшатнулся назад. Цепной меч скользнул по расколотому нагруднику Талоса, поцарапав украшавшую его оскверненную аквилу. Лишившись равновесия из-за замаха, Дал Карус издал проклятие и попытался игнорировать монотонный писк — звон в ушах, возвещавший о гибели его братьев.

Он шагнул назад, вскинув меч в оборонительную позицию против… против…

Против всех них. Всего Первого Когтя.

Они стояли, словно стая, окруженные телами убитых. В рассеивающейся дымке стояли Талос, Ксарл, Узас, Сайрион и Меркуциан, сжимавшие в кулаках окровавленные клинки. Доспехи были повреждены, и Дал Карус на кратчайший миг испытал сочувствие, представив объем работ по починке последствий такого обстрела. Больше всего от огня пострадали Талос и Ксарл, броневые пластины сорваны напрочь, почерневшая подкладка местами пробита и прожженна. Шлемы смялись до полной непригодности. У Ксарла не было глазной линзы, а у Сайриона обе потрескались так, что не подлежали быстрому ремонту. Через расколотый лицевой щиток была видна половина лица Узаса. Вожак Заклейменных, последний носитель этого звания, встретился взглядом с ухмыляющимся и пускающим слюни глупцом.

— Это твоя вина, — произнес Дал Карус. — Твое безумие стоило нам каждой забранной этой ночью жизни.

Узас облизнул потемневшие из-за кровоточащих десен зубы. Дал Карус усомнился, что этот зверь вообще понял его слова.

— Давайте покончим с этим, — зубья цепного меча снова застрекотали, вгрызаясь в воздух. — Не нужно позорить Третий Коготь, заставляя меня ждать смерти.

Раздался смех Сайриона, ставший грубым из-за динамиков вокса.

— Позорить, — выдохнул он сквозь фырканье. — Секунду, прошу вас, — он расстегнул замки на вороте, снял покрытый рубцами шлем и вытер глаза сорванным с брони куском пергамента с описанием его деяний. — Он так говорит «позор», как будто это имеет какое-то значение. Мы это слышим от воина, который стал убийцей в тринадцать, а спустя два года — еще и насильником. А теперь он тревожится о чести. Это прекрасно.

Талос поднял болтер. На двуствольном оружии были выгравированы деяния павшего воина, который достиг куда большего, чем кто-либо из окружавших его нового обладателя.

— Прошу тебя, — вздохнул Дал Карус. — не убивай меня оружием Малхариона.

— Сними шлем, — не двигаясь, произнес пророк. Из ран в его доспехе все еще летели искры и лились смазочные масла. — Ты утратил всякое право выбирать себе смерть в тот миг, когда устроил это идиотское противостояние.

Дал Карус медленно повиновался. Он стоял перед Первым Когтем с непокрытой головой. От палубы исходил пряный запах крови, пронизанный химической вонью от взрывов болтерных зарядов. Он печально улыбнулся, практически извиняясь.

— Почему вы просто не прикончили Узаса? — спросил он. — Все бы закончилось, не успев начаться.

— Ты не настолько глуп, чтобы и вправду так думать, — мягко произнес Талос, — равно как и я. Это, как и все происходящее в Легионе, — рана, которую месть только раскрывает.

— Я хочу присоединиться к Первому Когтю.

— Тогда тебе не следовало выходить против нас облаченным в полночь, — он продолжал целиться Дал Карусу в лицо. — Если ты неспособен отговорить собственное отделение от мелкой мести, которая забирает верные жизни, какой от тебя прок остаткам Легиона?

— А вы не можете контролировать Узаса. Есть разница? Неужто ваши жизни ценнее наших?

— Ну разумеется, — отозвался Талос. — потому, что это мы держим свои пушки у твоего лица, Дал Карус.

— Талос, я…

Оба ствола рявкнули. По стенам и броне простучали крохотные кусочки мяса и влажные обломки черепа. Обезглавленное тело рухнуло, ударилось о стену коридора и сползло вниз, осев в скорченной, лишенной изящества позе.

Какое-то время они стояли молча, не обменявшись ни единым словом. Растерзанная броня искрила и издавала неприятный звук трущихся сочленений, пока они продолжали оставаться посреди устроенной ими бойни.

Наконец Талос нарушил молчание. Он указал на тела.

— Тащите их. Септим снимет с них доспехи.

— Два месяца.

— Прошу тебя, Септим, не шути так, — рассмеялся Талос. — Я не в том настроении.

Человек-раб почесал щеку в том месте, где полированный металл соединялся с бледной кожей, и уставился на разбросанный по мастерской результат побоища. Семь трупов в доспехах, которые получили минимальные повреждения — их можно было раздеть, а плоть выбросить в пустоту. Но все пятеро членов Первого Когтя едва могли стоять — таков был урон, нанесенный их боевой броне. Из растрескавшихся пробоин текли масло и смазка, которые быстро засыхали, оставляя пятна. Нужно было выправить вмятины, вырезать покалеченные куски керамита и полностью их заменить, заварить разорванные слои композитного металла, перекрасить их, придать форму…

А субдермальные повреждения были и того хуже. Искусственная мускулатура из псевдомышечных волоконных связок нуждалась в переделке, переплетении и перестройке. Нужно было менять или чинить сервоприводы и шестерни сочленений. Стерилизовать и перестраивать стимуляторные инъекторы. Полностью перенастраивать порты интерфейса. И все это перед наиболее сложным ремонтом: восстановлением сенсорной системы ретинального дисплея в каждом шлеме.

— Я не шучу, господин. Даже при использовании этих запчастей, на каждый комплект брони уйдет больше недели. Перекодировка систем, подгонка под ваши тела, перенастройка интерфейсов под каждого из вас… Быстрее я не управлюсь. И не уверен, что это кому-либо под силу.

Сайрион шагнул вперед. Он хромал из-за сбоев в стабилизаторе левой ноги, а лицо потрескалось и кровоточило.

— А если ты будешь трудиться только над моими доспехами и твоего хозяина?

Септим сглотнул, тщательно избегая взгляда Узаса.

— Две недели, лорд Сайрион. Возможно, три.

— Смертный. Почини мой.

Все глаза повернулись к Узасу. Он фыркнул в ответ.

— Что? Мне, как и всем вам, нужно, чтобы о моей броне позаботились.

Талос расстегнул фиксаторы шлема с шипением выходящего воздуха. Чтобы снять искореженный керамит, потребовалось три попытки. Лицо пророка было разбитым и окровавленным полотном, изображавшим разнообразные раны. Один глаз покрывала корка отвратительно выглядящего рубца, другой же светился — чистый, черный и лишенный радужки, как и у всех рожденных на Нострамо.

— Во-первых, не обращайся к моему оружейнику и нашему пилоту так, будто он раб-уборщик. Прояви некоторое уважение, — он сделал паузу и вытер окровавленные губы тыльной стороной латной перчатки. — Во-вторых, это ты нас в это втянул. Из-за твоего желания с воем носиться по жилым палубам и пить кровь смертных мы лишились боеспособности на два месяца. Может, это ты скажешь Возвышенному, что он за одну ночь лишился двух Когтей?

Узас облизнул зубы.

— Заклейменные решили выступить против нас. Им следовало уйти. Тогда они были бы живы.

— У тебя вечно все так просто, — Талос прищурил единственный действующий глаз. Он контролировал интонацию на последних остатках терпения, пытаясь не дать проявиться в голосе напряжению от полученных ран. — Что за безумие поселилось в твоем разуме? Почему ты неспособен понять, во что нам из-за тебя обошлась эта ночь?

Узас пожал плечами. Вместо выражения его лица они видели лишь изображенный на лицевом щитке кровавый отпечаток ладони.

— Мы выиграли, разве не так? Остальное неважно.

— Достаточно, — покачал головой Сайрион, положив на наплечник Талоса треснувшую перчатку. — Это как пытаться научить труп дышать. Хватит, брат.

Талос уклонился от успокаивающей руки Сайриона.

— Однажды наступит ночь, когда одного лишь слова «брат» окажется недостаточно, чтобы спасти тебя, Узас.

— Это пророчество, провидец? — ухмыльнулся воин.

— Улыбайся как хочешь. Но запомни эти слова. Когда эта ночь придет, я сам тебя убью.

Они все напряглись, когда раздался дверной звонок.

— Кто там? — окликнул Талос. Ему приходилось моргать, чтобы затуманенное зрение прояснилось. Полученные раны исцелялись не так быстро, как он ожидал, и он начинал понимать, что повреждения под броней хуже, чем ему показалось в начале.

В дверь трижды ударил кулак.

— Ловец Душ, — приветственно протрещал с той стороны голос. Интонация была удивительно уважительной, будучи при этом сухой и резкой, словно карканье грифа. — Нужно поговорить, Ловец Душ. Так много о чем поговорить.

— Люкориф, — Талос опустил клинок, — из Кровоточащих Глаз.

VI Чти отца своего

Люкориф вошел в комнату звериной походкой, крадучись на четвереньках. Его закованные в керамит ноги превратились в бронированные лапы: скрюченные, многосуставчатые и снабженные страшными клинками, в точности похожими на когти ястреба. Ходьба уже многие века была для Люкорифа настоящим бедствием — даже подобное неуклюжее ползанье давалось ему с трудом. Установленные на спине воина скошенные двигатели указывали на то, что теснота коридоров лишала легионера возможности летать.

Его глаза кровоточили, и именно этому проклятию он был обязан своим именем. Из раскосых глазных линз по белому лицевому щитку бежали два багровых ручейка. Люкориф из Кровоточащих Глаз, чей птицеподобный шлем превратился в издающее безмолвный вопль лицо демона, осмотрелся взглядом хищника. Кабели шейных сочленений издавали механическое рычание, когда мышцы воина напрягались в непреднамеренных судорогах. Он поочередно оглядел каждого из собравшихся Повелителей Ночи, птичий шлем дергался влево-вправо, высматривая добычу.

Когда-то он был таким же, как они. О, да. Точно таким же.

На его доспехе было мало следов верности Легиону или роду. Все его воины демонстрировали свою связь одинаково: на лицевых щитках изображались красные слезы предводителя. Кровоточащие Глаза были в первую очередь самостоятельным культом, а уж только потом сынами Восьмого Легиона. Талоса интересовало, где в этот момент находились остальные. Они составляли половину той мощи, которую банда Возвышенного забрала на Крите из восстанавливающихся рот Халаскера.

— Возвышенный посылает меня к тебе, — Люкориф строил слова из звуков скребущих по наждаку ногтей. — Возвышенный в гневе.

— Возвышенный редко бывает в ином состоянии, — заметил Талос.

— Возвышенный, — Люкориф прервался, чтобы с шипением втянуть воздух через зубчатую ротовую решетку, — гневается на Первый Коготь.

Сайрион фыркнул.

— Да и это тоже не уникальное происшествие.

Люкориф издал раздраженный лающий звук, напоминавший вопль сокола, искаженный воксом.

— Ловец Душ. Возвышенный просит о твоем присутствии. В апотекарионе.

Талос поставил шлем на рабочий стол перед Септимом. Смертный начал вертеть его в руках и, не скрывая, вздохнул.

— Ловец Душ, — снова проскрежетал Люкориф. — Возвышенный просит о твоем присутствии. Сейчас.

Талос неподвижно стоял, его лицо было обезображено полученными всего лишь час назад ранами. Он возвышался над скрюченным раптором, облаченный в броню, которая была изуродована недавней местью братьев. Висевший за спиной украденный у Кровавых Ангелов клинок отражал скудное освещение каморки оружейника. На бедре в магнитных зажимах покоился массивный двуствольный болтер героя Восьмого Легиона.

Люкориф же, напротив, пришел безоружным. Забавный жест со стороны Возвышенного.

— Возвышенный попросил, — улыбнулся Талос, — или потребовал?

Люкориф дернулся в непроизвольном мускульном спазме. Птичья голова мотнулась вбок, и из-за демонического лицевого щитка раздалось шипящее дыхание. Левая рука-лапа сжалась, когтистый кулак дрожал. Когда пальцы разжались, то раздвинулись с визгом металлических суставов.

— Попросил.

— Впервые за все время, — произнес Сайрион.

Возвышенный облизнул зубы.

Он все еще был облачен в большую часть доспеха, однако керамитовое покрытие уже давно стало частью преображенной плоти. Апотекарион был обширен, но природа Возвышенного вынуждала его неудобно сутулиться, чтобы не царапать рогатым шлемом потолок. Вокруг царила тишина — безмолвие запустения. Помещение не использовалось уже много лет. Водя когтистым пальцем по хирургическому столу, Возвышенный размышлял над тем, как после десятилетий пренебрежения вскоре все изменится.

Существо подошло к криогенному хранилищу. Целая стена герметичных стеклянных цилиндров, установленных в идеальном порядке, на каждом по-нострамски выгравированы имена павших. Возвышенный низко зарычал, издав мучительный вздох, и его подобные ножам пальцы с визгом процарапали полосы на металлических стойках хранилища. Так много имен. Так много.

Существо прикрыло глаза и какое-то время вслушивалось в биение сердца «Завета». Возвышенный дышал в унисон с далеким ритмичным гудением термоядерных реакторов, которые грохотали, пока двигатели стояли в доке без дела. Он слышал шепот, крики, вопли и пульсацию крови каждого на борту. Все это отдавалось через корпус прямо в сознание существа — постоянный прилив ощущений, которые становилось все труднее игнорировать с течением лет.

Изредка был слышен смех, его почти всегда издавали смертные, влачившие тусклое и мрачное существование в черном брюхе корабля. Возвышенный уже не был уверен, как надлежит реагировать на этот звук и что он может означать. «Завет» был крепостью существа, памятником его собственной боли и тому страданию, которое оно причиняло галактике своего деда. Смех манил Возвышенного, он не мог вызвать подлинных воспоминаний, однако нашептывал, что когда-то существо бы его поняло. Оно и само издало подобный звук в те времена, когда его можно было назвать «он».

Губы растянулись в неощутимой ухмылке, обнажив акульи зубы. Как же поменялись времена. А скоро изменятся вновь.

Талос, Люкориф. Знание об их присутствии пришло не просто в виде узнавания имен. Приближались их мысли, туго сжатые, словно плотный почерк, и загрязненные фрагментами личностей. Их приход накатил на Возвышенного незримой шепчущей волной. Существо развернулось за мгновение до того, как двери апотекариона распахнулись на непослушных петлях.

Люкориф склонил голову. Раптор двигался на четвереньках, скошенные сопла за спиной болтались из стороны в сторону в такт неуклюжей походке воина. Талос не удосужился отсалютовать. Он даже не приветствовал Возвышенного кивком. Пророк вошел медленно, его доспех представлял собой измолоченную палитру абсолютного разрушения, и лицо выглядело немногим лучше.

— Чего ты хочешь? — спросил он. Один из глаз был погребен под полосами оторванной бледной кожи и сочащимися рубцами. На голове обнажилась кость, а плоть обгорела и покраснела. Повреждения от попадания болтерного заряда, причем практически смертельного. Интересно.

Несмотря на типичное для пророка унизительное упрямство, Возвышенный на мгновение ощутил благодарность Талосу за то, что тот пришел в таком состоянии.

— Ты ранен, — заметил он голосом ворчащего дракона. — Я слышу, как твои сердца бьются с трудом. Запах крови… мягкое влажное сотрясение перегруженных органов. Но ты все равно явился ко мне. Я ценю твое проявление доверия.

— Третий Коготь мертв, — как обычно, напрямик сообщил пророк. — Первый Коготь лишен боеспособности. Нам требуется два месяца на восстановление.

Возвышенный согласно наклонил клыкастую голову. Разумеется, существо уже знало все это, но пророк сообщил новость, как подобает послушному солдату, и этого было достаточно. Пока что.

— Кто разбил тебе лицо?

— Дал Карус.

— И как он умер?

Талос отнял руку от обширной проникающей раны в боку. Латная перчатка блестела от покрывавшей ее крови.

— Он умер, моля о милосердии.

Сгорбившийся на одном из хирургических столов Люкориф издал из вокалайзера визгливое хихиканье. Возвышенный же фыркнул перед тем, как заговорить.

— В таком случае без него мы стали сильнее. Вы собрали геносемя Третьего Когтя?

Пророк вытер с губ слюну.

— Я велел сервиторам закрыть тела в криохранилищах. Я соберу его позже, когда мы пополним запасы консервационного раствора.

Возвышенный перевел взгляд на могильные склепы: встроенный в дальнюю стену ряд шкафов.

— Очень хорошо.

Талос вздохнул, не скрывая содрогания. Боль от ран, как подозревал Возвышенный, должна была быть на грани муки. И это тоже было интересно. Талос пришел не из покорности. Даже получив тяжелые ранения, он пришел из-за выбранного Возвышенным места. Любопытство способно мотивировать даже самых упрямых. Другого ответа быть не могло.

— Я устал от этого существования, мой пророк, — существо позволило словам повиснуть в холодном воздухе между ним. — А ты?

Казалось, что неожиданная реплика привела Талоса в нетерпение.

— Говори конкретнее, — произнес он, стиснув кровоточащие десны.

Возвышенный провел когтями по запечатанным капсулам с геносеменем, театрально оставляя на бесценных контейнерах царапины.

— Ты и я, Талос. Каждый из нас является угрозой существованию другого. Ах, ах, даже не думай спорить. Меня не волнует, правда ли ты настолько лишен амбиций, как заявляешь, или же грезишь о моей смерти всякий раз, как позволяешь себе поспать. Ты символ, икона бесправных и недовольных. Твоя жизнь — это клинок у моего горла.

Пророк подошел к другому операционному столу, праздно осматривая подвесные стальные руки, вяло свисавшие с установленного на потолке хирургического аппарата. Поверхность стола стала серой от заиндевевшей пыли. Он смахнул прах латной перчаткой, и под ним оказалась коричневая от пятен старой крови поверхность.

— Здесь умер Долорон, — тихо проговорил он. — Тридцать шесть лет назад. Я сам извлек его геносемя.

Возвышенный наблюдал, как Талос предается воспоминаниям. Существо умело быть терпеливым, когда этого требовал момент. Сейчас спешка ничего бы не дала. Когда пророк снова взглянул на Возвышенного, здоровый глаз был прищурен.

— Я знаю, зачем ты меня вызвал, — сказал он.

Возвышенный наклонил голову, ухмыляясь между клыков.

— Подозреваю, что да.

— Ты хочешь, чтобы я восполнил наши ряды, — Талос вскинул левую руку, демонстрируя ее Возвышенному. В локтевом сочленении что-то заискрило. — Я больше не апотекарий. Я не ношу ритуальных инструментов уже почти четыре десятилетия. И никто из пополнения из отделений Халаскера также не проходил обучения. — Испытывая извращенное удовольствие от обсуждения трудностей, Талос обвел комнату рукой. — Посмотри на это место. Призраки мертвых воинов заперты в холоде, а на трех дюжинах хирургических столов скапливается пыль. Оборудование — немногим более, чем мусор, из-за возраста, пренебрежения им и повреждений в боях. Даже Делтриан не смог починить большую часть из этого.

Возвышенный облизнул пасть черным языком.

— А если я верну все, что было утрачено? Тогда ты восполнишь наши ряды? — существо прервалось, и его глубокий голос утонул в выдохе, который был чем-то средним между ревом и рычанием. — У нас нет будущего, если мы останемся порознь. Ты должен это видеть так же отчетливо, как и я. Кровь богов, Талос… разве тебе не хочется вновь обрести силу? Вернуться в те времена, когда мы могли выступить против своих врагов и гнать их, словно дичь, а не бесконечно отступать?

— У нас осталось больше половины сил, но больше едва-едва, — Талос облокотился на хирургический стол. — Я сам проводил подсчеты. Кровавые Ангелы вырезали больше ста членов экипажа и почти тридцать наших воинов. Наши дела не лучше, чем до унаследования людей Халаскера, но, по крайней мере, и не хуже.

— Не хуже? — Возвышенный смахнул языком повисшие между зубами сталактиты слюны. — Не хуже? Не закрывай глаза на собственные прегрешения, Талос. Вы уже убили семерых из них за эту ночь.

Вместе с резкими словами раздался звук рвущегося металла. Чудовищный коготь Возвышенного смял стену в том месте, где существо схватилось слишком сильно. Издав ворчание, оно освободило лапу.

— Воины Халаскера пробыли с нами считанные месяцы, а междоусобица уже настолько сильна, что кровь льется почти каждую ночь. Мы умираем, пророк. Смотрящий на пути будущего, ты не имеешь права быть столь слепым. Взгляни прямо сейчас и скажи мне, проживем ли мы еще столетие.

Талос не ответил. Ответа и не требовалось.

— Ты зовешь меня сюда и предлагаешь непонятное перемирие в конфликте, в котором я не желаю участвовать. Я не желаю наследовать мантию Малхариона. Не хочу вести то, что от нас осталось. Я тебе не соперник.

Люкориф издал еще один всплеск полного помех шума — то ли шипящий смешок, то ли насмешливое фырканье. Талос не знал воина достаточно хорошо, чтобы сказать наверняка.

— Ловец Душ носит оружие воителя-мудреца, однако заявляет, что не наследник Малхариона. Забавно.

Пророк проигнорировал раптора, сосредоточившись на существе, которое когда-то было его командиром. Перед тем, как заговорить, ему пришлось сглотнуть наполнившую рот кровь, которая полилась по задней части языка.

— Я не понимаю, Вандред. Что изменилось, почему ты так заговорил?

— Рувен, — выплюнув имя, словно проклятие, Возвышенный развернул свое громадное тело и положил деформированные когти на стену хранилища. Сгорбившись и рыча, он смотрел на содержавшееся внутри генетическое сокровище. — На Крите, когда мы бежали от гнева Кровавых Ангелов. Та ночь отравляет мои мысли даже сейчас. Рувен, этот трижды проклятый подлец, который беспечно раздавал нам приказы, будто он что-то большее, чем поденщик Воителя. Я не подчинюсь тем, кто бросил Легион. Не преклоню колен перед предателем и не стану внимать словам слабака. Я — мы — выше этого.

Возвышенный снова повернулся, черные глаза смотрели с бесстрастной и бездушной проницательностью существа, рожденного в безмолвных безднах океана.

— Я хочу вновь обрести гордость. Гордость за нашу войну. Гордость за моих воинов. Гордость стоять облаченным в полночь. Мы должны снова подняться, стать более великими, чем раньше, или же навечно сгинуть в забвении. Я буду сражаться с этой судьбой, брат. И хочу, чтобы ты сражался вместе со мной.

Талос оглядел обветшалую аппаратуру и брошенные столы. Возвышенный не мог не восхищаться тем, как воин терпит боль, которую должен был чувствовать. В здоровом глазу пророка блеснула какая-то сдерживаемая эмоция.

— Чтобы починить корабль и восстановить нашу мощь, нам снова придется пришвартоваться в Зенице Ада.

— Так и будет, — проворчал Возвышенный.

Талос не стал отвечать, предоставив тишине говорить за него.

Возвышенный облизнул почерневшую пасть.

— Возможно, на этот раз кровопролития будет меньше.

На это Талос отозвался мучительным вдохом.

— Я помогу тебе, — наконец произнес он.

Пророк вышел из комнаты, и потрескавшиеся губы Возвышенного растянулись в чем-то, близком к улыбке, обнажив ряды грязных зубов. Дверь закрылась за Талосом со скрежещущим лязгом.

— Разумеется, поможешь, — прозвучал в холодном воздухе влажный шепот существа.

Дверь закрылась, и он остался один в подхребтовом коридоре, размышляя над словами Возвышенного. Талос не питал иллюзий — предложенное существом перемирие основывалось на его выгоде, и никакие заверения Возвышенного не могли заставить пророка перестать оглядываться при каждом удобном случае. «Завет» не был безопасным местом. Не теперь, когда между Когтями бурлила напряженность.

Решив, что отошел достаточно далеко, Талос замедлил шаг. Необходимость постоянно вытирать кровь со здорового глаза раздражала. Ободранную половину лица щипал мороз, и воздух, будто пальцы, неприятно поглаживал череп. Пульс лишь проталкивал боль по всему телу.

Оставаться здесь в одиночестве было неразумно. Первым местом, куда ему нужно было зайти после выхода из апотекариона, были рабские трюмы. Если Возвышенный хотел сделать банду сильнее, чем ранее, требовались обученные рабы, стрелки, оружейники, ремесленники, а также легионеры. Удовлетворить нужду в последних было сложнее всего, но и это было возможно. Станция «Ганг», помимо добычи, щедро снабдила их плотью.

Пророк свернул в боковой коридор, ощущая, как сердца сжимаются в груди при движении. Они не бились, а гудели, жужжали от перенапряжения. Неожиданно и непривычно накатила новая волна тошноты. Совершенное над ним в детстве генетическое перестроение практически полностью лишила его способности испытывать головокружение в общечеловеческом смысле, однако интенсивные стимулы все же могли дезориентировать. Похоже, что и боль тоже.

Четыре шага. Четыре шага по ведущему на север коридору, и он врезался в стену. Боль обожгла язык медным привкусом, смешавшись с едкими соками слюнных желез. Выдох принес прочищение, его вырвало кровью на палубу. Лужа на стали шипела и пузырилась: к крови примешалось достаточное количество коррозийной слюны, чтобы она стала едкой.

В коленном суставе что-то заклинило, почти наверняка это корд волоконной проводки больше не мог гнуться из-за повреждений. Пророк оттолкнулся от стены и захромал прочь от пузырящейся кровавой рвоты, в одиночестве продвигаясь по темным туннелям корабля. От каждого шага под кожей расцветала свежая боль. Мир накренился и перевернулся. Металл зазвенел о металл.

— Септим, — произнес он во мрак. Какое-то время он вдыхал и выдыхал, прогоняя через свое тело затхлый воздух корабля и чувствуя, как из треснувшего черепа сочится что-то горячее и влажное. Звать раба толку не было. Будь прокляты кости Дал Каруса. На мгновение поддавшись мстительности, он представил, что подарит шлем Дал Каруса рабам, чтобы те использовали его в качестве ночного горшка. Заманчиво. Заманчиво. Перспектива столь детской мести вызвала на кровоточащих губах виноватую улыбку, пусть в реальности подобное действие и была слишком мелким, чтобы заслуживать рассмотрения.

Чтобы снова подняться на ноги, ушла вечность. Он умирал? Он не был уверен. Они с Ксарлом приняли на себя тяжесть удара болтерного огня Третьего Когтя — доспехи были разбиты, и Талос очень хорошо представлял серьезность полученных ран, если кровь не запекалась и не затягивала огромный разрыв в боку. Остатки лица тревожили его в меньшей степени, однако если в ближайшее время с ними ничего не сделать, для восстановления потребуется обширная имплантация бионики.

Еще дюжина шагов, и в глазах поплыло. От моргания зрение не прояснялось, а заметное жжение в импульсных точках явно указывало, что доспех уже заполнил его кровеносную систему синтетическим адреналином и химическими ингибиторами боли в количествах, превышающих разумные.

Возвышенный был прав. Раны были серьезнее, чем он хотел показать. От потери крови руки начинали утрачивать чувствительность, и ниже колен тоже как будто был свинец. Рабские трюмы могли подождать часок. Бессильные пальцы нащупали на вороте запасной вокс.

— Сайрион, — произнес он по каналу. — Септим.

Как короток список тех, кого можно позвать, полностью им доверяя.

— Меркуциан, — выдохнул он. А затем, удивив самого себя, — Ксарл.

— Пророк, — ответ донесся сзади. Талос повернулся, тяжело дыша от старания удержаться на ногах.

— Нужно поговорить, — произнес новоприбывший. Пророку понадобилась секунда, чтобы узнать голос. Зрение так и не прояснялось.

— Не сейчас, — он не стал тянуться к оружию. Это была бы слишком очевидная угроза, к тому же он не был уверен, сможет ли уверенно взяться за него.

— Что-то не так, брат? — Узас посмаковал последнее слово. — Ты плохо выглядишь.

Что на это ответить? Сдавленность под ребрами указывала на то, что как минимум одно легкое лопнуло. Лихорадка имела потную и грязную примесь сепсиса, подарок от мириада застрявших в теле фрагментов болтерных зарядов. Добавим к этому потерю крови, серьезные биологические травмы и то, что в ослабленном состоянии он подвергается воздействию сверхдозы автоматически впрыснутых боевых наркотиков… Список тянулся и дальше. Что же касалось левой руки… она вообще больше не двигалась. Возможно, ее придется заменить. Мысль была далека от приятности.

— Мне нужно к Сайриону, — произнес он.

— Сайриона тут нет, — Узас сделал вид, что осматривает туннель. — Только ты и я. — Он подошел ближе. — Куда ты шел?

— В рабские трюмы. Но они могут и подождать.

— И теперь ты хромаешь обратно к Сайриону.

Талос сплюнул заполнившую рот едкую розоватую слюну. Она радостно вгрызлась в пол.

— Нет, сейчас я стою и препираюсь с тобой. Если у тебя есть, что сказать, давай быстрее. У меня дела.

— Я чую твою кровь, Талос. Она изливается из ран, словно молитва.

— Я ни разу в жизни не молился. И не собираюсь начинать теперь.

— Ты такой педантичный. Такой прямой. Слепой ко всему, что за пределами твоей собственной боли, — воин обнажил клинок: не массивный цепной топор, а серебристый гладий длиной с предплечье. Как и остальные из Первого Когтя, Узас носил оружие последнего шанса в ножнах на голени. Узас погладил острие меча. — Такой самоуверенный, что тебе всегда будут подчиняться.

— Этой ночью я спас тебе жизнь. Дважды, — улыбнулся Талос через покрывавшую лицо кровь. — А ты в качестве благодарности ноешь?

Узас продолжал поигрывать гладием, вертя его в латных перчатках и с обманчивой беспечностью осматривая сталь. На лицевом щитке был изображен окровавленный отпечаток ладони. Когда-то, одной далекой ночью, это была настоящая кровь. Талос вспомнил, как молодая женщина сопротивлялась хватке брата, с абсолютной тщетностью вдавливая окровавленные пальцы в шлем Узаса. Вокруг них пылал город. Она корчилась, пытаясь сделать так, чтобы ее не выпотрошил тот самый клинок, который сейчас находился в руках брата.

После той ночи Узас сделал так, что изображение осталось запечатленным на его лицевом щитке. Напоминание. Личная эмблема.

— Мне не нравится, как ты на меня смотришь, — произнес Узас. — Так, как будто я сломан. Дал трещину от изъянов.

Талос наклонился, позволив темной крови сочиться между зубов и капать на палубу.

— В таком случае изменись, брат, — пророк распрямился с болезненным шипением, облизывая имевшие насыщенный медный привкус губы. — Я не стану извиняться за то, что вижу перед собой, Узас.

— Ты никогда не видел отчетливо, — голос воина в воксе был насыщен помехами, которые лишали его каких бы то ни было эмоций. — Всегда по-своему, Талос. Всегда как пророк, — он взглянул на свое отражение в гладии. — Все остальное испорчено, разрушено или неправильно.

Химический привкус стимуляторов пощипывал заднюю часть языка. Талос боролся с желанием потянуться к пристегнутому за спиной Клинку Ангелов.

— Это лекция? Я впечатлен, что ты смог связать в предложение больше четырех слов, но, может быть, обсудим особенности моего восприятия, когда я не буду умирать от потери крови?

— Я мог бы убить тебя сейчас, — Узас подошел еще ближе. Он нацелил острие клинка на оскверненную аквилу на груди пророка, а затем поднял его и приложил к горлу Талоса. — Один разрез, и ты умрешь.

Кровь тонкой струйкой стекала на клинок, капая с подбородка Талоса. Кап-кап-кап. Она текла с уголков губ, словно слезы.

— Переходи к сути, — произнес он.

— Ты на меня смотришь так, будто я болен. Словно я проклят, — Узас наклонился вперед, раскрашенный лицевой щиток яростно уставился брату в глаза. — И так же ты смотришь на Легион. Если ты так ненавидишь собственный род, то зачем остаешься его частью?

Талос ничего не сказал. В уголке его рта играла тень улыбки.

— Ты неправ, — прошипел Узас. Клинок кольнул, слегка разрезав кожу металлическим лезвием. От мягкого поглаживания сталью по коже на серебро хлынула кровь. — Легион всегда был таким. Тебе понадобились тысячелетия, чтобы открыть глаза, и ты боишься правды. Я чту примарха. Я ступаю в его тени. Я убиваю так, как убивал он — убиваю потому, что могу, как мог и он. Я слышу крики далеких божеств, и беру от них силу, не предлагая поклонения. Они были оружием для Великого Предательства, и остаются оружием в Долгой Войне. Я чту своего отца так, как ты никогда не делал. Я его сын в большей степени, чем ты когда-либо им был.

Талос глядел в глазные линзы брата, представляя пускающее слюни лицо по ту сторону череполикого щитка. Он медленно потянулся к приставленному к горлу клинку и отвел его от кожи.

— Ты закончил, Узас?

— Я попытался, Талос, — Узас отдернул клинок, плавным движением убрав его в ножны. — Попытался уберечь твою гордость, поговорив с тобой открыто и честно. Взгляни на Ксарла. На Люкорифа. На Возвышенного. На Халаскера, Дал Каруса, или любого из сынов Восьмого Легиона. На наших руках кровь, поскольку людской страх столь приятен на вкус. Не ради мести или праведности. Не для того, чтобы имя нашего отца разносилось в веках. Мы — Восьмой Легион. Мы убиваем потому, что были рождены для убийства. Потому, что это питает наши души. Нам больше ничего не остается. Прими это и… и встань… рядом с нами, — Узас закончил влажно булькающим рычанием и шагнул назад, чтобы сохранить равновесие.

— Что с тобой?

— Слишком много слов. Много разговоров. Боль возвращается. Ты прислушаешься ко мне?

Талос покачал головой.

— Нет. Ни на секунду. Ты говоришь, что наш отец принял все, что мне ненавистно. Будь это правдой, зачем бы ему тогда предавать огню наш родной мир? Он испепелил целую цивилизацию лишь для того, чтобы остановить распространяющуюся в Легионе раковую опухоль. Ты мой брат, Узас. Я никогда тебя не предам. Но ты заблуждаешься, и если это будет в моих силах, я избавлю тебя от страданий.

— Мне не нужно спасение, — воин повернулся спиной, его голос был наполнен отвращением. — Постоянно слепой. Меня не нужно спасать. Я пытался показать тебе, Талос. Запомни. Запомни эту ночь. Я пытался.

Узас скрылся в тени. Талос наблюдал, как брат уходит.

— Я запомню.

VII Полет

Свобода.

Относительное понятие, подумалось Маруку, я ведь понятия не имею, где нахожусь. Но это было начало.

Время текло, и ничего не происходило. По его оценкам, его держали в цепях, словно собаку, шесть или семь дней. Не имея возможности узнать наверняка, он строил догадки на основе того, сколько люди спали и были вынуждены испражняться под себя.

Мир ограничивался покровом темноты и запахом человеческих отходов. Время от времени по сгрудившимся людям скользили лучи тусклого света ламп, и появлялся бледный экипаж корабля с пайками из полосок просоленного мяса и жестяными кружками с солоноватой водой. Они общались на языке, которого Марук никогда раньше не слыхал, шипя и издавая звуки «ash-ash-ash». Никто из них ни разу не обратился к пленникам. Они приходили, кормили узников и уходили. Цепи позволяли вновь погруженным во мрак пленникам расходиться едва ли более, чем на метр.

С повышенной скрытностью, к которой он привык на Ганге, он стянул железное кольцо с натертой лодыжки. Он стоял в носках посреди лужи холодной мочи, и ему не хватало его ботинок. Однако, снова подумал он, это определенно начало.

— Что ты делаешь? — спросил сосед.

— Сваливаю. Ну и вопрос. Убираюсь отсюда.

— Помоги нам. Ты не можешь просто уйти, ты должен нам помочь, — он слышал, как головы поворачиваются в его сторону, хотя никто и не мог видеть в абсолютном мраке. К просьбе присоединились новые голоса.

— Помоги мне.

— Не бросай нас тут…

— Кто на свободе? Помоги нам!

Он зашипел, призывая к тишине. Со всех сторон напирали холодные мясистые вонючие тела. Скованные за лодыжки рабы стояли в кромешной тьме. На всех была та одежда, в которой их выволокли с палуб станции «Ганг». Марук понятия не имел, сколько людей находится вместе с ним в помещении, но на слух их было несколько дюжин. Голоса эхом отдавались от стен. В какой бы складской трюм их не бросили, он был велик. С напавшим на Ганг кораблем явно не стоило шутить вне зависимости от того, были ли это мифические убийцы.

Я решил не умирать. Это прозвучало глупо даже для него самого.

— Я иду за помощью, — произнес он, не повышая голоса. Это было несложно — горло огрубело от обезвоживания, практически полностью лишив его речи.

— Помощью? — тела толкнули его, кто-то впереди сменил положение. — Я из сил обороны станции, — раздался грубый шепот. — На Ганге все мертвы. Как ты выбрался?

— Расшатал оковы, — он шагнул в сторону, вслепую пробираясь через напирающие тела в сторону, где, как он надеялся, располагалась дверь. Люди проклинали его и толкали назад, словно свобода уязвляла их.

Вытянутые руки коснулись холодного металла стены, и на него нахлынуло облегчение. Марук начал нащупывать дорогу влево, выискивая дверь грязными кончиками пальцев. Если он сумеет ее открыть, есть шанс, что…

Ага. Ищущие руки соприкоснулись с ребристой кромкой двери. Она открывается нажимом панели на стене или кодовым замком?

Вот. Вот оно. Марук погладил выступающие клавиши кончиками пальцев, ощутив стандартный девятикнопочный замок. Кнопки были больше, чем ожидал, и слегка вдавлены от использования.

Марук задержал дыхание, надеясь утихомирить колотящееся сердце. Он в случайном порядке нажал шесть кнопок.

Дверь скользнула по несмазанным направляющим, издав достаточно громкий скрип, чтобы разбудить покойника. В глаза Маруку брызнул свет с той стороны.

— Эээ… привет, — произнес женский голос.

— Назад, — предостерег Септим. Он держал в руках оба пистолета, нацелив их в голову выбравшемуся рабу. — Еще шаг. Вот так.

Октавия закатила глаза.

— Он безоружен.

Септим не опускал громоздкие пистолеты.

— Посвети внутрь. Сколько на свободе?

Октавия повиновалась и провела лучом света по мрачной панораме.

— Только он.

— Forfallian dal sur shissis lalil na sha dareel, — смысл слов Септима остался для нее непонятен, однако по лицу было видно, что он ругается. — Нужно быть осторожными. Будь начеку.

Она бросила на него взгляд. Быть начеку? Можно подумать, ей надо напоминать об осторожности. Идиот.

— Ну, разумеется, — фыркнула она. — Тут целая толпа опасностей.

— Я защищаю хозяйку, — постоянно присутствовавший возле Октавии слуга держал в забинтованных руках грязный обрез дробовика. Зашитые глаза таращились на освободившегося раба. Она подавила чрезвычайно насущное желание врезать обоим за покровительственное бахвальство.

— Он безоружен, — повторила она, указав на Марука. — Он… Sil vasha…эээ… Sil vasha nuray.

Слуга хихикнул. Октавия глянула на него.

— Это означает «у него нет рук». — отозвался Септим. Он так и не опустил оружие. — Ты. Раб. Как ты освободился?

Когда слепота прошла, Марук обнаружил, что смотрит на троих людей. Один из них был горбатым мелким уродцем с зашитыми глазами, одетым в плащ из мешковины. Возле него находилась высокая девушка с темными глазами и самой бледной кожей, какую ему доводилось видеть у женщин. А рядом с ней целился Маруку в лицо из двух пистолетов неопрятный парень с бионикой вместо виска и скулы.

— Я ослабил оковы, — сознался он. — Слушайте… где мы? Что вы с нами делаете?

— Меня зовут Септим, — тот так и не опускал пушки. — Я служу Легионес Астартес на борту этого корабля. — голос разносился по помещению. Все молчали. — Я пришел узнать ваши профессии и области специализации, чтобы выяснить, какую ценность вы представляете для Восьмого Легиона.

Марук сглотнул.

— Я знаю мифологию. Нет никакого Восьмого Легиона.

Септим не смог полностью подавить улыбку.

— За подобные разговоры на борту этого корабля тебя убьют. Чем ты занимался на Ганге? — пистолеты опустились, как и руки Марука. Он испытал внезапно неуютное ощущение, что ему, как никогда, нужно принять душ.

— Главным образом ручной работой.

— Работал на переработке?

— На производстве. У конвейеров. Обслуживающий персонал сборочной линии.

— А в машинном отделении?

— Иногда. Когда там что-то ломалось, и нужно было отвесить пинка.

Септим задумался.

— Трудная работа.

— Ты мне будешь рассказывать? — в этот момент он ощутил прилив странной гордости. — Я знаю, что это настоящая мука. Я этим занимался.

Септим убрал оружие в кобуру.

— Когда мы здесь закончим, пойдешь со мной.

— Я?

— Ты, — Септим тактично кашлянул. — А еще тебе надо будет принять ванну.

Он вошел в помещение, и остальные последовали за ним. Слуга Октавии продолжал крепко сжимать дробовик. Навигатор неловко улыбнулась Маруку.

— Не пытайся бежать, — сказала она. — Иначе он тебя пристрелит. Это ненадолго.

Септим поочередно выяснял прошлый род деятельности каждого, записывая все на инфопланшет. Это был уже третий рабский трюм, куда они наведались. Никто из заключенных не нападал на них.

— Они что, под кальмой? — шепнула она один раз.

— Что?

— Успокаивающий наркотик. Мы иногда его используем на Терре, — он бросил на нее взгляд, и она вздохнула. — Забудь. Вы что-то им подмешиваете в воду? Почему они ничего не делают? Не пытаются с нами драться?

— Потому, что я им предлагаю то же самое, чем они занимались раньше, — он сделал паузу, и повернулся. — Насколько я помню, ты тоже со мной не дралась.

Она изобразила то, что было бы кокетливой улыбкой в исполнении дочери благородного семейства из шпилей Терры, одетой со всей пышностью. Здесь же это выглядело слегка дешево и злобно.

— Ну, — поиграла она хвостиком волос, — ты был со мной гораздо более мил, чем с этими людьми.

— Разумеется. — Септим двинулся наружу. За ними потащились Марук и слуга. Остальным было велено ждать прихода других членов экипажа, которые разведут их по прочим частям корабля, где они смогут помыться и приступить к новым обязанностям.

— Так почему ты был со мной милее? — спросила она.

— Потому, что ты застала меня врасплох. Я знал, что ты навигатор, но мне не доводилось их видеть до того момента, — его человеческий глаз блеснул в свете лампы. — Не ожидал, что ты окажешься такой красивой.

Она порадовалась, что темнота скрывает ее улыбку. Когда он старался, то мог говорить именно то, что нуж…

— И потому, что ты была так важна для Легиона, — добавил он. — Я должен был обращаться с тобой осторожно. Так приказал хозяин.

На этот раз мрак скрыл яростный взгляд. Идиот.

— Как тебя зовут? — обратилась она к Маруку.

— Марук.

Прежде, чем ответить, она улыбнулась. От этого зрелища он заподозрил, что ее отец, должно быть, просто рассыпался под такими взглядами.

— Не привыкай к нему, — произнесла она. — Наш хозяин и господин может иметь на этот счет иное мнение.

— А как твое имя? — спросил Марук.

— Октавия. Я восьмая.

Марук кивнул и указал грязным пальцем на спину Септима.

— А он Септим потому, что седьмой?

Высокий мужчина глянул через плечо.

— Точно.

— У меня нет имени, — услужливо сообщил сгорбленный слуга. Зашитые глазницы какое-то мгновение смотрели прямо на него. — Однако Септим зовет меня Псом.

Марук уже ненавидел жутковатую мелкую тварь. Он мучительно заставлял себя улыбаться, пока скрюченный не отвернулся, а затем снова посмотрел на девушку.

— Септим и Октавия, — произнес он. В ответ она просто кивнула, и он прочистил больное горло, чтобы задать вопрос. — Седьмой и восьмая кто?

Возвышенный восседал на троне посреди стратегиума, размышляя в окружении своих Атраментаров. Ближе всего к сюзерену стояли Гарадон и Малек, клыкастые и рогатые доспехи обоих терминаторов отбрасывали огромные тени. Их оружие было деактивировано и убрано в ножны.

Вокруг возвышения трудился экипаж мостика. На каждую консоль сверху падал резкий свет прожекторов. Командные палубы большинства боевых кораблей были залиты светом, однако «Завет Крови» пребывал в гостеприимном мраке, нарушаемом лишь островками освещения вокруг смертных членов экипажа.

Возвышенный вдохнул и стал ждать голос, который более не мог слышать.

— Что вас беспокоит, господин?

Фраза принадлежала Гарадону. Воин сменил позу, и сочленения его боевой брони исполнили лязгающую оперу трущихся друг о друга шестеренок. Не ответив, Возвышенный оставил тревогу телохранителя без внимания, а его мысли продолжали кружить внутри. Его смертная оболочка — этот раздувшийся символ демонической мощи — целиком и полностью принадлежала ему. Существо прогрызло себе дорогу в теле легионера, сделав его пустым внутри, и растворилось в генетическом коде, совершив коварнейшую и прекрасную узурпацию. Тела, некогда принадлежавшего капитану Вандреду Анрати из Восьмого Легиона, больше не существовало. Теперь в этой оболочке царствовал Возвышенный, гордый совершенным похищением и деформацией, осуществленной для удобства нового хозяина.

Однако разум и память были навечно запятнаны привкусом другой души. Рыскать в мыслях оболочки значило издалека наблюдать за воспоминаниями иного существа и ворошить их в поисках смысла и знания. При каждом таком вторжении усики разума Возвышенного сталкивались с яростной и беспомощной личностью, которая, словно эмбрион, свернулась внутри мыслей. Тень Вандреда туго сжималась в его собственном мозгу, навеки лишившись связи с кровью, костями и плотью, которыми он когда-то повелевал.

А теперь… тишина. Тишина уже многие дни, недели.

Исчез граничивший с безумием смех. Не было мучительных воплей, которые сулили возмездие всякий раз, когда Возвышенный просеивал собранные душой знания и инстинкты.

Раздвинув челюсти, существо вздохнуло и снова запустило усики мыслей в свое сознание. Вытягиваясь в поисках, они беспорядочно, словно при обыске, разбрасывали воспоминания и эмоции.

Жизнь на планете вечной ночи.

Звезды на небе, настолько яркие, что в безоблачные вечера глазам больно смотреть на них.

Гордость при виде того, как на орбите пылает вражеский корабль, как он трясется и падает вниз, чтобы разбиться о поверхность мира внизу.

Благоговение, любовь, опустошающий натиск эмоций при виде отца-примарха, который не испытывал гордости ни от каких достижений сыновей.

Тот же бледный труп отца, сломленного ложью, которой он кормил себя. Он придумывает предательства, чтобы удовлетворить пожирающее его безумие.

Все это были фрагменты того, что оставил после себя бывший хозяин оболочки: осколки памяти, рассыпанные по всей душе в беспорядке и забытые.

Возвышенный просеивал их, выискивая что-либо еще живое. Но… ничего. В недрах этого мозга больше ничего не существовало. Вандреда, точнее, его остатков, более не было. Возвещало ли это новую фазу эволюции Возвышенного? Неужели он, наконец, освободился от прилипчивой и тошнотворной души смертного, которая так много десятилетий сопротивлялась уничтожению?

Быть может, быть может.

Существо снова вздохнуло, слизнув из пасти кислотную слюну. Издав ворчание, оно подозвало Малека и…

Вандред.

Это было не столько имя, сколько нажим со стороны личности, внезапная агрессивная вспышка воспоминаний и эмоций, которые забурлили в мозгу Возвышенного. Существо рассмеялось слабости нападения, испытывая веселье от того обстоятельства, что спустя столько времени тень души Вандреда все еще оказалась способна атаковать доминирующее сознание подобным образом. В конечном итоге, тишина была не признаком уничтожения духа. Вандред затаился, зарывшись глубже в недра их общей извращенной души, и накапливал силы для этой тщетной попытки переворота.

Спи, кусочек плоти, усмехнулся Возвышенный. Возвращайся назад.

Крики медленно стихали, пока не исчезли полностью, став слабым фоновым жужжанием на самом краю нечеловеческого восприятия Возвышенного.

Что ж. Это было забавное развлечение. Существо вновь открыло глаза и набрало воздуха, чтобы произнести приказ Малеку.

Во внешнем мире его ожидала буря света и звука: вой сирен, спешащие члены экипажа, крики людей. Чувств Возвышенного коснулся смех изнутри — тень Вандреда ликовала по поводу своей жалкой победы, сумев отвлечь демона на несколько мгновений.

Возвышенный поднялся с трона. Его нечеловеческий разум уже получил ответы из бомбардировки входящих сенсорных данных. Сирены означали близость малой угрозы. Корабль все еще был пришвартован. Консоль ауспика издавала звон срочного уведомления. Тройной импульс означал приближение либо трех кораблей, либо же нескольких меньшего размера, двигающихся тесным строем. Принимая во внимание их местоположение, это могли быть никчемные перевозчики на службе у Адептус Механикус, патруль Имперского Флота, сильно сбившийся с курса из-за ветров варпа, или же, в худшем случае, авангард флота, состоящего в регулярной армии ордена Астартес, который поклялся защищать эту область космоса.

— Отсоединить от станции все стыковочные звенья.

— Выполняем, повелитель, — человек из обслуги мостика — Дэллоу? Дэтоу? Подобные несущественные мелочи с трудом держались у Возвышенного в голове — склонился над консолью. С его некогда относившейся к Имперскому Флоту формы были убраны все знаки различия. Человек уже несколько дней не брился, и его подбородок украшала седеющая щетина.

Дэллон, раздался в сознании существа призрачный голос Вандреда.

— Все системы на полную мощность. Немедленно разверни нас.

— Есть, повелитель.

Существо раскинуло свои чувства, позволив слуху и зрению соединиться со сканерами ауспиков дальнего действия «Завета». Вон они, пылают в пустоте, теплые угли реакторов вражеских двигателей. Возвышенный углубился в ощущение, обволакивая приближающиеся объекты своим незрячим зрением — так слепой считает зажатые в руке камни.

Три. Три корабля меньшего размера. Патрульные фрегаты.

Возвышенный открыл глаза.

— Доложить состояние.

— Все системы готовы, — Дэллон продолжал трудиться над консолью, а от пульта сканеров раздался голос ауспик-мастера.

— Обнаружено три корабля, повелитель. Фрегаты типа «Нова».

На экране оккулуса появилось изображение трех кораблей Адептус Астартес, которые стремительно приближались, рассекая ночь. Несмотря на их скорость, им понадобилось бы более двадцати минут, чтобы войти в зону досягаемости орудий. Более, чем достаточно, чтобы отстыковаться и сбежать.

Тип «Нова». Убийцы кораблей. Вместо абордажной команды имперских космодесантников на борту было установлено вооружение для поединков в пустоте.

Все лица повернулись к Возвышенному — все, кроме прикованных к системам корабля сервиторов, которые бормотали, пускали слюни и рассчитывали, не видя ничего помимо своих программ. Во взглядах смертного экипажа было видно ожидание дальнейших распоряжений.

Существо знало, чего они ждали. С внезапной отчетливостью оно осознало, что каждый из находившихся в овальном помещении людей ожидал, что Возвышенный снова прикажет отступать. Бегство было наиболее разумным — «Завет» все еще был лишь тенью былой мощи и двигался медленно из-за ран, полученных во время бойни на Крите.

Возвышенный облизнул пасть черным языком. Три фрегата. На оптимальной мощности «Завет» пройдет сквозь них, словно копье, и разнесет на куски с пренебрежительной легкостью. Возможно, если на то будет воля судьбы, «Завет» еще сможет…

Нет.

«Завет» все еще был почти полностью разрушен. В системах подачи боеприпасов было пусто, плазменные двигатели страдали от нехватки питания. Они воспользовались «Воплем» не из капризного желания повеселиться — Возвышенный отдал Делтриану приказ доработать его, исходя из необходимости, равно как и отправил человека-раба пророка служить на станцию, чтобы совершить предательство изнутри. Нападение на Ганг общепринятыми методами никогда не рассматривалось в качестве разумного варианта. Как и попытка пережить этот бой, пусть добыча и столь незначительна.

Но на какое-то мгновение искушение было мучительно сильно. Смогут ли они победить? Возвышенный позволил своему сознанию рассеяться по железным костям корабля. Собранная на Ганге добыча по большей части все еще находилась в трюмах, ее еще не переработали в пригодные для использования компоненты. А от сырья, пусть хоть от всего сырья в галактике, им не было никакого толку.

Значит, время обнажить клинки и показать клыки скоро наступит. Но сейчас нужно было руководствоваться здравым смыслом, а не яростью. Возвышенный стиснул зубы, заставляя себя говорить спокойно.

— Встать на траверзе Ганга. Всем батареям правого борта вести огонь по готовности. Если мы не можем завершить разграбление добычи, значит, она не достанется никому.

Корабль задрожал, начав выполнять приказ. Возвышенный повернул рогатую голову к слуге мостика.

— Дэллон. Приготовиться к переходу в варп. Как только Ганг разлетится на куски, мы стартуем.

Опять.

— Как прикажете, повелитель.

— Соедините с навигатором, — прорычал Возвышенный. — Давайте покончим с этим.

Она неслась в темноте, руководствуясь памятью и тусклым освещением светильника. Шаги со звоном разносились по металлическим коридорам, создавая такое эхо, что казалось, будто бежит целая толпа людей. Она слышала, как позади пытается не отставать ее слуга.

— Хозяйка, — снова позвал он. Хныканье становилось все тише по мере того, как она отрывалась от него.

Она не сбавляла скорости. Палуба гудела от ударов ног. Энергия. Жизнь. После многих дней мертвого стояния в доке «Завет» снова двигался.

— Возвращайся в свою комнату, — в протяжном голосе Возвышенного слышалось неприкрытое раздражение. Но даже если бы существо могло ее запугать, этого бы не потребовалось делать. Она сама хотела. Мучительно стремилась снова отправиться в плавание, и это желание заставляло ее двигаться гораздо в большей степени, чем верность долгу.

Однако, даже повиновавшись, она возразила.

— Я думала, что Странствующие Десантники не должны тут появляться еще несколько месяцев.

Перед тем, как разорвать связь, Возвышенный неодобрительно заворчал.

— У судьбы явно есть чувство юмора.

Октавия продолжала бежать.

Ее покои располагались далеко от Черного Рынка. Спустя почти десять минут бега вниз по лестницам, по палубам и перепрыгивания небольших пролетов она, наконец, добралась до комнаты и разогнала слуг.

— Хозяйка, хозяйка, хозяйка, — приветствовали они ее надоедливым хором. Пошатываясь и задыхаясь, она прошла мимо них и рухнула на контактное кресло. Среагировав на присутствие, перед ней ожила целая стена мониторов. Установленные на корпусе корабля пиктеры и видеокамеры одновременно раскрыли диафрагмы, уставившись в пустоту под сотней разных углов. Восстановив дыхание, она увидела космос, космос и ничего, кроме космоса — точно такого же, как и в минувшие дни, пока они сидели в доке посреди пустоты, наполовину лишившись подвижности из-за повреждений. Но теперь звезды двигались. Она улыбнулась, увидев, как они начинают свой медленный танец.

На дюжине экранов звезды двигались влево. На дюжине других они уплывали вправо, скатывались вниз или поднимались кверху. Она откинулась на своем троне из черного железа и сделала вдох. «Завет» менял курс. В поле зрения вплыл Ганг, уродливый черно-серый дворец. Она ощутила, как корабль содрогнулся, а его орудия издали вопль. Неожиданно для самой себя, она снова улыбнулась. Трон, при желании этот корабль мог быть величественным.

Со всех сторон приблизились слуги, сжимавшие забинтованными ладонями и грязными пальцами соединительные кабели и ограничительные ремни.

— Проваливайте, — велела она им и сдернула повязку. От этого они бросились врассыпную.

Я здесь, безмолвно произнесла она. Я вернулась.

Внутри ее разума начала разворачиваться сущность, бывшая до того крохотным плотным ядром тревоги. Она разрасталась, заволакивая мысли пеленой противоречащих друг другу эмоций. Приходилось бороться, чтобы отделять себя от порывов захватчика.

Ты, прошептала сущность. К узнаванию примешивалось отвращение, но оно было слабым и далеким.

Сердце гудело, словно барабан. Это не страх, сказала она сама себе. Предвкушение. Предвкушение, волнение и… ладно, страх. Однако из интерфейса ей требовался лишь трон. Октавия отказалась от грубой имплантации кабелей пси-подпитки, не говоря уж об ограничителях. Все это было подспорьем для наиболее ленивых навигаторов. Пусть ее род и немногого стоил, однако она чувствовала этот корабль достаточно хорошо, чтобы отвергнуть помощь интерфейса.

Не я. Мы. Ее внутренний голос дрожал от свирепого веселья.

Холодный. Усталый. Медленный. Голос низко грохотал, словно тектоническое сотрясение. Я пробудился. Но я замерз в пустоте. Я хочу пить и есть.

Она не знала, что сказать. Странно было слышать, как корабль обращается к ней столь терпимо, пусть даже его спокойствие и было вызвано истощением.

Он ощутил ее удивление через резонанс трона.

Скоро мое сердце запылает. Скоро мы нырнем в пространство и не-пространство. Скоро ты будешь кричать и проливать соленую воду. Я помню, навигатор. Помню твой страх перед бескрайней тьмой вдали от Светоча Боли.

Она не купилась на примитивное подначивание. Заключенный в сердце корабля дух машины был злобной и измученной тварью и в лучшем — наименее приятном — случае все еще ненавидел ее. Гораздо чаще приходилось буквально устраивать штурм, чтобы хотя бы просто мысленно слиться с кораблем.

Без меня ты слеп, произнесла она. Когда тебе надоест эта война между нами?

А без меня ты неспособна двигаться, парировал тот. Когда тебе надоест думать, что ты главенствуешь в нашем союзе?

Она… она никогда не думала об этом под таким углом. Видимо, ее нерешительность передалась по каналу, поскольку черное сердце корабля забилось чаще, и по костям «Завета» прошло еще одно сотрясение. На нескольких экранах замерцали руны, все из нострамского языка. Ее знаний хватало, чтобы распознать обновленные данные об увеличении мощности плазменного генератора. Септим научил ее нострамскому алфавиту и пиктографическим сигналам, касавшимся функций корабля. Он назвал это «основами», словно она была на редкость глупым ребенком.

Возможно, совпадение? Это просто двигатели накапливают энергию, а не ее мысли вызывают дрожь по всему кораблю.

Я согреваюсь, сказал «Завет». Скоро мы будем охотиться.

Нет. Мы бежим.

В ее разуме раздался вздох. По крайней мере, именно так человеческое сознание восприняло скользнувший перед глазами мертвый импульс нечеловеческого раздражения.

Все еще чувствуя себя неуютно от обвинений корабля, она сдерживала мысли внутри своего черепа, храня их вне досягаемости духа машины. Она наблюдала в тишине, как пылает Ганг, и ожидала приказа направить корабль внутрь раны в реальности.

Варп-двигатели ожили с ревом дракона, который раскатился одновременно в обеих реальностях.

— Куда? — вслух спросила Октавия слабым шепотом.

— Курс на Мальстрем, — раздался из вокса гортанный ответ Возвышенного. — Мы более не можем оставаться в имперском пространстве.

— Я не знаю, как туда добраться.

О нет, она знала. Как она могла не ощутить этого — вздымающейся мигрени, от которой при каждом ударе сердца болела голова? Разве она не чувствовала его, словно слепая женщина, которая ощущает на лице солнечные лучи?

Ей и вправду был неизвестен путь через варп. Она никогда не двигалась через бурю к самому сердцу урагана. Однако она могла почувствовать его и знала, что этого достаточно.

Мальстрем. «Завет» уловил ее страдания и откликнулся. На навигатора хлынули волны тошнотворных знаний — она ощутила примитивные воспоминания корабля через связь между ними. Кожу закололо, и Октавия почувствовала потребность сплюнуть. Теперь ей принадлежала мутная память корабля, образы бурлящих в пустоте злобных духов и бьющихся о корпус гнилостных волн порчи. Целые миры, целые солнца тонут в Море Душ.

— Я никогда не была в варп-разломе, — выдавила она. Но если Возвышенный и ответил, то она так и не услышала этого.

Зато я был, прошипел «Завет»

Как и всякому навигатору, ей были известны истории. Углубляться в варп-разлом — все равно, что плыть в кислоте. С каждым проведенным в его волнах мгновением душа странника обдирается все сильнее.

Легенды и полуправда, насмехался над ней корабль. Это варп и пустота. Тише, чем буря, громче, чем космос. А затем: соберись, навигатор.

Октавия закрыла человеческие глаза и раскрыла истинный. Словно прилив, к ней хлынуло безумие, принявшее вид миллиона оттенков черного. Посреди хаоса сиял вечно горящий во тьме луч резкого света, который выжигал вопящие души и бесформенное зло, трепещущее на его границах. Маяк в черноте, Золотой Путь, Свет Императора.

Астрономикон, выдохнула она с инстинктивным благоговением и направила корабль в ту сторону. Успокоение, руководство, благословенный свет. Безопасность.

«Завет» взбунтовался, его корпус напрягся, мешая ей, треща и трескаясь от усилий.

Нет. Прочь от Светоча Боли. В волны ночи.

Навигатор откинулась на троне, слизнув пот с верхней губы. Ей овладевало ощущение, которое напомнило ей, как она стояла в обсерватории на вершине дома-шпиля ее отца и чувствовала невероятное желание прыгнуть с балкона высочайшей башни. В детстве она часто переживала подобное, это покалывающее чувство от смелости и сомнения, которые боролись внутри, пока она не наклонялась чуть дальше, чем нужно. Живот сводило, и она приходила в себя. Она не могла спрыгнуть. Ей этого не хотелось — не на самом деле.

Корабль закачался и взревел в ее сознании. Об его корпус бились адские волны. До ее ушей донесся нежеланный звук, который можно было игнорировать — несколькими палубами выше вопили члены людского экипажа.

Ты уничтожишь всех нас, прошипел в ее мозгу корабль. Слишком слаба, слишком слаба.

У Октавии было слабое подозрение, что ее стошнило. Пахло именно так. По корпусу со звуком визжащих шин скребли когти, а удары волн варпа стали глухим биением сердца матери, всепоглощающе громким для все еще дремлющего в утробе ребенка.

Она повернула голову, наблюдая, как Астрономикон темнеет и уменьшается. Он поднимался за пределы зрения? Или это корабль падал в…

Она резко напряглась, кровь заледенела, а мышцы сжались, став плотнее стали. Они свободно падали в варпе. По всем палубам раздавался несшийся из вокса отчаянный и злобный вопль Возвышенного.

Трон, выдохнула она, искренне богохульствуя и едва сознавая, что губы тем временем ведут переговоры по воксу с рулевыми на расположенной выше командной палубе. Она говорила автоматически, словно дышала. Значение имела лишь происходившая в ее сознании битва.

Трон, дерьмо и…

Корабль выровнялся. Неизящно — она практически полностью сбилась с курса, и стабилизация корабля была далека от аккуратности — однако корабль с облегчением и в то же время с остервенением ворвался в более спокойный поток. По корпусу «Завета» прошло последнее ужасающее содрогание, сотрясшее его до основания, и Октавия уставилась на тот путь, по которому хотела двигаться.

Она чувствовала, как успокаивается первобытный дух машины. Корабль слушался ее курса, двигаясь точно и прямо, словно меч. Хоть он и ненавидел ее, но летел гораздо лучше, чем та толстая баржа, на которой она страдала под командованием Картана Сина. «Звездная дева» еле барахталась, а «Завет крови» мчался. Непогрешимое изящество и воплощенный гнев. Никто в ее роду за все тридцать шесть его поколений не управлял подобным кораблем.

Ты прекрасен, невольно обратилась она к нему.

А ты слаба.

Октавия взглянула на окружавшие корабль волны. Наверху удалялся Свет Императора, а внизу, в бесконечной взбухающей черноте, сшибались неясные очертания огромных бесформенных тварей. Руководствуясь инстинктом, будучи более слепой, чем когда бы то ни было, она повела их к далекому оку бури.

Часть II Зеница ада

VIII Ночь в городе

Он знал, что был одним из тех детей — «малоспособных».

Так его учителя называли учеников, сидевших отдельно от других, и он понимал, что там ему и место. Четверо в его классе были «малоспособными» — интересно, что даже про себя он произнес это слово с той особой интонацией, которую использовали в речи взрослые, когда говорили о таких детях; эти четверо сидели у окна и зачастую вообще не слушали учительницу, однако никакого наказания за это им не полагалось.

Став четвертым — и последним — в этой группе, мальчик сидел глядя в окно, как и остальные трое. По темной улице проезжали машины, щадяще приглушив свет фар. Облачное небо заслонили башни, на каждом шпиле светились огромные надписи, рекламировавшие всякие штуки, без которых не могут жить взрослые.

Мальчик повернулся к учительнице. Некоторое время он слушал, как она рассказывает о языке, о новых словах, которые другие ученики — способные — теперь будут знать. Мальчик не понимал. Как могут какие-то слова быть новыми? Они все уже не раз попадались ему в книгах, что были у его матери.

Учительница заметила его взгляд и запнулась. Обычно она не обращала на мальчика внимания, с давно выработавшейся привычкой забывая о том, что он находится в классе. Отводить взгляд он не стал. Может, она попробует и его научить новым словам?

Да, она попробовала. Она указала на мерцающий экран и спросила, знает ли он, что значит написанное там слово.

Мальчик не ответил. Мальчик вообще редко отвечал на вопросы учителей. Он подозревал, что именно поэтому взрослые считали его «малоспособным».

Прозвенел короткий звонок, уроки на сегодня закончились, и все ученики встали со своих мест. Большинство складывали тетради, «малоспособные» же складывали обрывки бумаги с незатейливыми каракулями. Мальчику собирать было нечего, так как почти весь вечер он просто смотрел в окно.

Путь домой занимал больше часа, а в тот день из-за дождя получилось еще дольше. На дорогах скопились пробки, машины застряли намертво, и мальчик слушал, как переругиваются водители. Где-то совсем рядом, в паре домов от улицы, по которой он шел, раздался треск стрельбы — две банды устроили разборки. Интересно, что за банды и какими потерями все обернулось?

Чуть позже мальчика нагнал его друг; обычное дело, но мальчик надеялся, что этим вечером ему удастся побыть одному. Он улыбнулся, скрывая досаду. Друг улыбнулся в ответ.

На самом деле друг другом не был. Они дружили только потому, что дружили — по-настоящему — их матери, да и жили они в соседних квартирах.

— Учительница тебя сегодня вызывала, — сказал его друг, как будто мальчик и сам этого не заметил.

— Вызывала.

— А почему ты не ответил? Не знал что сказать?

В этом-то и была проблема. Мальчик никогда не знал, что нужно сказать, даже когда знал правильный ответ.

— Не понимаю, зачем нам вообще учиться, — признался он наконец.

Город вокруг жил обычной жизнью. С соседней улицы донесся визг шин. Множество голосов, кто-то кричал — обвиняя, требуя, умоляя, — другие кричали в ответ. В ближайших зданиях слышался ритмичный гул музыки.

— Чтобы набраться знаний, — ответил друг. Мать мальчика однажды сказала, что тот станет «настоящим сердцеедом», когда вырастет. С чего бы? По мнению мальчика, его друг умел только смущаться, или злиться, или злиться из-за того, что смутился.

— Я и так знаю все, о чем рассказывает учительница, — мальчик пожал плечами. — И зачем нам нужны знания? Вот этого я не понимаю.

— Нужны, потому что… нужны. — Его друг смутился, что вызвало у мальчика улыбку. — А ты если и решишь открыть рот, то только чтобы задать какой-нибудь кретинский вопрос.

Ну и ладно. В таких вещах его друг ничего не понимал.

Когда они были на полпути домой, мальчик внезапно остановился. Они шли через переплетение переулков, которые взрослые окрестили Лабиринтом, и сейчас мальчик вглядывался в одну из узких боковых улиц. Он не прятался и не высовывался; он просто смотрел.

— Что там? — спросил его друг.

Мальчик не ответил.

— О, — добавил товарищ секундой позже. — Пойдем, а то они нас заметят.

Мальчик не двинулся с места. Узкая улица была завалена мусором, и на одной из куч обнималась пара. Точнее, мужчина обнимал женщину, а та безвольно лежала на грязной земле, одежда где разрезана, где просто разорвана. Голова женщины была повернута в сторону детей, и пока мужчина ерзал на ней, она не отводила от мальчиков черных глаз.

— Пойдем же… — прошептал его друг, оттаскивая его прочь.

Какое-то время мальчик ничего не говорил, но его товарищ старался за двоих:

— Ты так пялился, что нас запросто могли пристрелить. Мать хорошим манерам не учила? Нельзя вот так открыто смотреть.

— Она плакала, — сказал мальчик.

— Откуда ты знаешь? Просто показалось.

Мальчик посмотрел на товарища.

— Она плакала, Ксарл.

После этого его друг заткнулся. Они молча прошли сквозь Лабиринт и даже не попрощались, когда добрались до шпиля, в котором жили.

В тот вечер мать мальчика рано вернулась домой. По запаху он понял, что она варит лапшу; из-за пластековой раздвижной двери, отделявшей кухню от единственной комнаты, доносилось негромкое пение.

Когда она вернулась в комнату, то опустила рукава до запястий, так что ткань прикрыла татуировки на предплечьях. Она всегда старалась их вот так спрятать, и мальчик никогда ни слова не говорил по этому поводу. Специальные символы, нанесенные на ее кожу, указывали, кто владел этой женщиной. Это мальчик знал, но подозревал, что у татуировок есть и другое значение.

— Сегодня со мной связались из твоей школы, — мать кивнула в сторону настенного экрана. Сейчас на нем были только зернистые помехи, но мальчик без труда представил, как на нем появилось лицо учительницы.

— Это из-за того, что я малоспособный?

— С чего ты взял?

— Потому что ничего плохого я не сделал. Я никогда не делаю ничего плохого. Значит, потому что малоспособный.

Мать присела на краешек кровати и сложила руки на коленях. Она недавно вымыла голову, и мокрые волосы казались темными. Вообще-то она была блондинкой — редкий случай среди обитателей этого города.

— Скажешь, в чем дело?

Мальчик сел рядом, и она с радостью обвила его руками.

— Я не понимаю, для чего мне школа, — ответил он. — Мы должны учиться, но я не понимаю зачем.

— Чтобы стать лучше, — сказала она. — Тогда ты сможешь жить на Окраине и работать где-то… где будет не так плохо, как здесь.

К концу фразы голос матери стал совсем тихим; она почесывала татуировку на предплечье, не отдавая себе отчета в том, что делает.

— Этому не бывать, — возразил мальчик и улыбнулся, чтобы ее подбодрить. В ответ она обняла его, прижала к себе, как делала всякий вечер, когда хозяин избивал ее. В такие вечера кровь с ее лица капала ему на волосы; в этот вечер капали лишь слезы.

— Почему нет?

— Я пойду в банду, как мой отец. И Ксарл пойдет — тоже как его отец. И нас обоих убьют на улице, как убивают всех. — Мальчик казался скорее задумчивым, чем печальным. Такие слова разбивали сердце его матери, но в нем самом не вызывали особых эмоций. — На Окраине же не лучше? Ну, не сильно лучше?

Теперь она и вправду плакала — так же, как плакала та женщина в переулке. В глазах та же пустота, та же мертвая безнадежность.

— Нет, — призналась она шепотом. — Что там, что здесь — одинаково.

— Тогда зачем мне ходить в школу? Зачем ты тратишь деньги и покупаешь мне все эти книги?

Она задумалась, прежде чем ответить. Мальчик слышал, как она с трудом сглотнула, чувствовал, как она дрожит.

— Мама?

— Ты можешь сделать еще кое-то. — Теперь она укачивала его так, как делала, когда сын был маленьким. — Если ты покажешь, что не такой, как другие дети, что ты лучше, умнее и понятливее их, то сможешь навсегда выбраться с этой планеты.

Мальчик посмотрел на нее, думая, что ослышался. А если и нет, он не был уверен, что ему нравится такое предложение.

— Выбраться с планеты? Совсем? Но кто будет… — Он чуть не сказал «…заботиться о тебе», но от этого мать бы только снова расплакалась. — Кто будет с тобой рядом?

— Не надо обо мне волноваться, все со мной будет хорошо. Но прошу тебя, пожалуйста, отвечай, когда учитель тебя спрашивает. Ты должен показать, насколько ты умный. Это важно.

— Но куда я потом отправлюсь? И чем буду заниматься?

— Куда захочешь, и делать сможешь все, что захочешь. — Теперь она улыбнулась. — Герои могут делать все что хотят.

— Герои? — Сама идея заставила его рассмеяться. Для матери его смех был лучшим лекарством от грусти — он уже достаточно вырос, чтобы заметить это, но пока еще не понимал, почему столь простые вещи, как смех детей, так действуют на родителей.

— Да. Если ты пройдешь испытания, тебя возьмут в легион. Ты станешь героем, рыцарем, что странствует среди звезд.

Мальчик долго и пристально смотрел на нее.

— Мама, а сколько тебе лет?

— Двадцать шесть.

— Ты слишком стара для испытаний?

Она поцеловала его в лоб, прежде чем ответить. Потом внезапно снова улыбнулась, и напряжение, повисшее в маленькой комнате, рассеялось.

— Мне нельзя проходить испытания, потому что я женщина. И если ты станешь таким же, как твой отец, то тоже не сможешь их пройти.

— Но легион все время набирает мальчиков из разных банд.

— Так было не всегда. — Она отодвинула его от себя, встала и вернулась на кухню, где принялась помешивать лапшу в кастрюле. — Помни вот что: из банд берут только некоторых мальчиков. Но легион всегда ищет самых лучших, самых способных. И ты будешь таким, обещаешь?

— Обещаю, мам.

— Больше не будешь отмалчиваться в школе?

— Да, мам.

— Хорошо. Как дела у твоего друга?

— Он не настоящий друг, ты же знаешь. Он всегда злится. И хочет в банду, когда вырастет.

На это мать опять улыбнулась, но на этот раз улыбка вышла грустной, словно скрывала невысказанную ложь.

— Все попадают в банду, мой маленький ученый. Такова жизнь. У каждого есть дом, банда, работа. Но помни: есть разница, когда делаешь что-то, потому что должен, и когда тебе это дело по-настоящему нравится.

Надев на руки тонкие рукавицы, чтобы не обжечься, она поставила на небольшой стол горячие жестяные миски с их обедом; потом отбросила рукавицы на кровать и улыбнулась, глядя, как он ест.

Он посмотрел на нее: лицо матери замерцало, словно сбилась картинка. Улыбка превратилась в кривой оскал, глаза стали уже, уголки их приподнялись вверх, и в их новом разрезе появилась нечеловеческая утонченность. Мокрые волосы встали дыбом, словно наэлектризованные, и свились в высокий султан, изменив цвет на багряно-красный.

А потом она закричала на него — пронзительный вопль, от которого лопнули стекла в окнах, и осколки дождем посыпались на улицу далеко внизу. Кричащая дева протянула руку к изогнутому клинку, что лежал на кровати, и…

Он открыл глаза и увидел лишь уютную темноту собственной комнаты для медитаций.

Но успокаивающая тишина не продлилась и секунды. Ведьма-ксенос последовала за ним из сна и проникла в реальность. Она позвала его по имени, и черная тишина раскололась от звука женского голоса, а затхлый корабельный воздух пропитался ее запахом.

Рука воина метнулась к ее шее, огромный кулак сдавил бледное горло. Встав, он потянул ее за собой, отрывая от пола. Она болтала ногами, силясь пнуть противника, а губы беззвучно шевелились, но без притока воздуха с них не могло сорваться ни звука.

Талос отпустил ее. Женщина рухнула на палубу с метровой высоты и, не устояв на ватных ногах, упала на четвереньки.

— Октавия.

Она кашляла, сплевывала и старалась отдышаться.

— А ты думал кто?

У открытой двери стоял один из свиты навигатора — горбатое, трясущееся существо с видавшим виды обрезом в дрожащих забинтованных руках.

— Нужно ли напоминать, — проговорил Повелитель Ночи, — что правилами «Завета» запрещено наводить оружие на одного из воинов легиона?

— Ты навредил хозяйке. — Глаза слуги были зашиты, но он все равно изобразил пристальный взгляд и не опустил обрез, несмотря на страх. — Ты сделал ей больно.

Талос опустился на колени и протянул Октавии руку, предлагая помощь. Она ухватилась за него, хотя и после секундного колебания.

— Вижу, ты завоевала преданность своих слуг. У Этригия так и не получилось.

Октавия ощупала горло: все еще больно.

— Все нормально, Пес. Все хорошо, не волнуйся.

Слуга опустил обрез, пряча его в складках рваного, грязного плаща. Навигатор дунула на выбившуюся прядь волос, упавшую на лицо.

— И чем я заслужила такое гостеприимство? Ты сказал, что если дверь не заперта, то можно войти.

— Ничем не заслужила. — Талос вернулся к металлической платформе, своему месту отдыха. — Прости. Я кое-что увидел во сне, и это сбило меня с толку.

— А я ведь стучала, — не сдавалась Октавия.

— Не сомневаюсь. — На краткое мгновение он прижал ладони к глазам, чтобы избавиться от образа ксеноведьмы. Боль осталась и была явно хуже, чем за все прошлые годы. Биение сердца глухими ударами отдавалось в виске, а оттуда боль оплетала своей паутиной всю голову. Раны, полученные какой-то месяц назад, только усугубляли дело: теперь ему было больно даже видеть сны.

Медленно подняв голову, он посмотрел на навигатора:

— Ты вышла из своих покоев, да и корабль — к счастью — перестал так страшно содрогаться. Но мы никак не могли так быстро достигнуть цели.

Было ясно, что эту тему Октавии обсуждать точно не хочется.

— Нет, — коротко ответила она.

— Понятно. — Значит, ей опять нужен отдых. Возвышенный будет совсем не в восторге.

Какое-то время все трое молчали; Октавия подняла переносную лампу, направляя свет на стены личной комнаты воина. Всю поверхность их покрывали нострамские письмена: кое-как нарисованные руны складывались в беспорядочную вязь, в некоторых местах новые записи наслаивались на старые. Вот они, мысли пророка — выплеснуты на металл стен, высказаны потоком слов на мертвом языке. Кое-где и на его доспехе были выцарапаны такие же рунические надписи-предсказания.

Казалось, что Талоса этот осмотр нисколько не беспокоит.

— Ты плохо выглядишь, — сообщил он навигатору.

— Большое спасибо. — Она и сама прекрасно знала, какой у нее болезненный вид. Кожа бледная и вялая, спина ноет, в воспаленных глазах такая резь, что больно моргать. — Знаешь ли, вести корабль сквозь психический ад — нелегкое дело.

— Я не хотел тебя обидеть. — Он скорее проявлял внимание, чем извинялся. — Думаю, вежливость теряется в первую очередь. Умение вести светские беседы. Выходя за пределы человеческого, мы утрачиваем эти навыки прежде всего.

На это Октавия хмыкнула, но отвлекаться на посторонние темы не собиралась:

— Про что был твой кошмар?

Талос улыбнулся ей обычной кривой улыбкой, которая, правда, чаще всего скрывалась под шлемом.

— Эльдар. В последнее время я вижу только эльдар.

— Это было пророчество? — Она снова стянула волосы в хвост и проверила, не съехала ли бандана на лбу.

— Я уже не знаю. Не всегда можно явно различить, где заканчивается кошмар и начинается пророчество. В этот раз все началось с одного воспоминания, но к концу оно исказилось, стало неправильным. И не сон, и не видение.

— Пора бы тебе уже разбираться в таких вещах, — заметила Октавия, избегая при этом смотреть ему в глаза.

Он не ответил, так как понимал, откуда в ней эта язвительность. Навигатор была напугана, до сих пор не оправилась от встречи, которую он ей устроил после резкого пробуждения, и при этом изо всех сил старалась не показывать страх, пряча его за надменным раздражением. Он не понимал, почему люди столь мелочны в своих эмоциях, но он мог распознать их внешние проявления и, соответственно, нейтрализовать их влияние.

Его благожелательное молчание добавило Октавии мужества:

— Извини.

Теперь она посмотрела на него. У нее, как и у многих терран, были карие глаза, у него — черные, без радужки, как и у всех сынов Нострамо. Долго выдержать этот взгляд Октавия не могла; у нее мурашки шли по коже, если она слишком пристально всматривалась в лица Повелителей Ночи, наделенные крупными, полубожественными чертами. За прошедший месяц раны на лице Талоса почти полностью зажили, но все равно было видно, что он в первую очередь воплощенное оружие, а лишь затем — человек. Черты тонкие, но сам череп, укрепленный искусственно, отталкивал своей монолитной, непробиваемой тяжеловесностью. От висков спускались хирургические шрамы — белые на белом, почти невидимые на бледной коже. По меркам обычного человека его лицо считалось бы красивым, но такие черты у огромного воина казались оскорбительной аномалией. Сложись все иначе, в его взгляде были бы любознательность и доброта, но теперь вместо них было лишь мучительное выражение какой-то едкой горечи, которую невозможно скрыть.

Должно быть, это ненависть, решила Октавия. Хозяева со свирепой непримиримостью ненавидели всех и вся, включая друг друга.

Видя, как пристально она его изучает, Талос улыбнулся. Хоть какой-то признак человечности. Такой усмешкой когда-то улыбался мальчик, знавший гораздо больше, чем хотел показать. На мгновение гневное божество, покрытое шрамами, превратилось во что-то большее.

— Полагаю, у тебя был повод нанести мне визит, — сказал он, и это прозвучало скорее как утверждение, чем вопрос.

— Возможно. А что тебе снилось до того… до того как появились эльдар?

— Моя родная планета. Во времена, когда мы ее еще не уничтожили.

Он спал в доспехе, сняв только шлем. Септим с помощью Марука отремонтировал все повреждения; Октавия присутствовала на последней стадии работы и видела, как Талос одним ритуальным ударом молота еще раз разбил аквилу.

— Какой была твоя семья?

Воин вложил золотой меч в ножны и закрепил их за спиной. Рукоять с крылатой крестовиной выглядывала из-за левого плеча, готовая к бою.

Отвечая, он смотрел в сторону:

— Отец был убийцей, как и дед, и прадед. Мать была лицензированной проституткой и состарилась раньше срока. В пятьдесят она выглядела на семьдесят. Думаю, она была чем-то больна.

— Зря я спросила, — искренне призналась навигатор.

Талос проверил магазин массивного болтера и ловко вогнал его на место с аккуратным щелчком.

— Почему ты пришла, Октавия?

— Потому что Септим однажды мне кое-то рассказал.

Он замер, а затем повернулся к ней. Навигатор едва доставала ему до груди.

— Продолжай.

— Он сказал, что когда-то давно ты убил одного из своих слуг.

— Терций. Им завладел варп. — Талос нахмурился почти обиженно. — Я все сделал быстро, и он не мучился. Это не была пустая прихоть, Октавия. Я ничего не делаю без причины.

Она покачала головой:

— Знаю, но вопрос не в этом. Что именно случилось? Говорят, что у варпа есть миллион способов отравить человеческую душу. — Напыщенность старой навигаторской пословицы вызвала у нее еле заметную улыбку. — Как это с ним произошло?

Талос закрепил двуствольный болтер на пластине набедренника.

— Терций изменился и внутренне, и внешне. Он всегда был любопытным и во время полета в варпе любил стоять на смотровой палубе, глядя в самую глубину безумия. Он так долго вглядывался в бездну, что она проникла в него самого. Вначале симптомов было мало — спазмы, носовые кровотечения. Я был тогда моложе и плохо представлял, на какие признаки нужно обращать внимание, когда речь идет о заражении. Я понял, что для него все кончено, когда он превратился в хищную тварь и отправился ползать по нижним палубам. Он охотился на людей из команды, чтобы сожрать их.

Она содрогнулась. И самые юные навигаторы знали, что тысячи и тысячи видов порчи подстерегают людей в варпе; даже в тоскливые времена на «Звездной деве» Октавия успела повидать достаточно случаев, когда экипаж, оставшись без защиты, становился жертвой этих миазмов. До таких крайностей не доходило, но все же…

— А Секонд, что случилось с ним? — спросила она.

— Не хочу говорить о втором слуге. Та история оставила очень неприятные воспоминания, и даже когда все закончилось, легче не стало. — Подняв шлем, он повертел его в руках, осматривая. — Скажи уже, что тебя беспокоит.

— Откуда ты знаешь, что меня что-то беспокоит? — прищурилась она.

— Может, потому что я все-таки не законченный дурак?

Октавия с трудом изобразила улыбку. Он может ее убить — и убьет, если захочет, без секундного раздумья. «Сейчас или никогда», — подумала она.

— Я все еще вижу Рожденную-в-пустоте.

Талос прикрыл глаза и медленно выдохнул.

— И?

— Когда я иду по коридору, то слышу ее плач за углом. Мельком вижу, как она убегает по пустым галереям. Это она, я точно знаю. А вот Пес ее не видит.

Явно чувствуя себя неуютно под пристальным взглядом Повелителя Ночи, слуга робко пожал плечами. Талос повернулся к Октавии.

— Итак? — Она склонила голову. — Я заражена?

Ответ сопровождался вздохом стоического терпения:

— От тебя одни неприятности.

Чувство собственного достоинства, почти забытое, всколыхнулось от этих слов, и Октавия выпрямилась, расправив плечи.

— Могу то же сказать о тебе. С тех пор как ты взял меня в плен, жизнь была скупа на милости. Да, и ты на меня охотился, помнишь? Поймал и затащил на корабль, схватив лапой за горло, словно я какая-то лакомая дичь.

Талос рассмеялся. Как обычно, это был едва слышный смешок, мягкий выдох, дополнивший кривое подобие улыбки.

— Мне никогда не надоест слушать твои терранские колкости. — Воин помедлил, а затем добавил: — Октавия, будь осторожнее. Ты думаешь, что слабость в тебе, но это не так. Корабль провел в варпе целую вечность. Заражена не ты, заражен сам «Завет». Скверна проникла в его корпус, мы все вдыхаем ее вместе с корабельным воздухом. Мы еретики, и такова наша участь.

— Это… слабое утешение.

На мгновение его взгляд стал до боли человеческим. Бровь приподнята, губы скептически изогнулись: «А чего ты хотела?»

— «Завет» меня ненавидит, — сказала Октавия. — Я уверена. Каждый раз, когда мы соприкасаемся, он содрогается в отвращении. Но он бы не стал намеренно терзать меня призраками — его дух слишком примитивен для этого.

— Безусловно, — Талос кивнул. — Но, помимо команды из плоти и крови, на «Завете» есть и другой экипаж, из воспоминаний — множества воспоминаний. На его палубах погибло больше людей, чем сейчас работает. Корабль помнит каждую смерть. Представь, сколько крови пролилось на его сталь, сколько раз его вентиляционная система впитывала последний вдох умирающего. И этот же воздух, пройдя очистку, вновь и вновь попадает в легкие живых. Мы живем внутри памяти «Завета» и поэтому все время от времени видим вещи, которые не вполне реальны.

— Ненавижу этот корабль. — Она снова начала дрожать.

— Нет, — возразил он, опять беря в руки шлем. — На самом деле не ненавидишь.

— Я и представить не могла, что все будет так. Управлять боевым кораблем Легионес Астартес — да любой навигатор молить будет о таком шансе. А как «Завет» движется, как поворачивается и скользит — словно змей в маслянистой воде, словно какое-то мифическое создание. С этим ничто не сравнится, но внутри него все такое… отравленное. — Октавия умолкла и пристально смотрела на него, чувствуя кислотный запах его дыхания.

— Нехорошо глазеть, — заметил воин.

— А тебе повезло, что не лишился глаза.

— Какая занятная игра слов. Половину моего черепа заменили сварной пластиной, и Сайрион уверяет, что вся левая часть лица у меня теперь выглядит так, словно я побывал в когтях горной пумы.

Он провел пальцами, защищенными броней, по вискам, где еще виднелись послеоперационные шрамы. Повреждения были столь серьезными, что даже его сверхчеловеческий организм с трудом с ними справлялся. На левой стороне лица шрамы, начинаясь у виска, тянулись до самого рта.

— Нет, Октавия, везение не оставляет таких следов.

— Ну, не так уж все плохо, — сказала она. Было в его поведении что-то, что ее успокоило, — возможно, дружеская непринужденность в тоне и в открытом, искреннем взгляде. — А что такое горная пума?

— Хищное животное с моей родной планеты. Когда увидишь одного из Атраментаров, обрати внимание на его наплечники. Рычащие львы, изображенные там, — это звери, которых на Нострамо называли горными пумами. Выезжать из города, чтобы поохотиться на них, считалось среди главарей банд символом престижа.

— Хозяйка, — вмешался Пес, и Октавия повернулась к нему. Урок истории прервался.

— Что?

У Пса был смущенный вид.

— Я как-то убил такую пуму.

Октавия удивленно наклонила голову, но Талос опередил ее:

— Ты из нагорников? — Его низкий голос гулко раскатился по комнате.

Пес склонил уродливую плешивую голову, на которой оставались только клочки седых волос:

— Да, господин. И я однажды убил горную пуму. Это был котенок, и я его съел.

— Вполне вероятно, — признал Талос. — Нагорники жили — точнее, выживали — в скалистых краях, вдали от городов.

— Собственно, сколько тебе лет? — Октавия все еще разглядывала Пса.

— Больше, чем вам, — заверил ее Пес и кивнул, словно такой ответ объяснял все. «Невероятное создание», — подумала она и повернулась к Талосу: — Как рука?

Воин посмотрел на скрытую под броней конечность, сжал ладонь в кулак. Благодаря доспеху разница между левой рукой и правой была совсем не заметна. Но без слоя керамита все выглядело иначе: вместо органики — крепкие кости из металла и гидравлические суставы. При каждом движении псевдомускулы и сервоприводы издавали скрип — хоть и едва слышный, но все равно непривычный. Маленькие шестеренки в запястье вибрировали, пласталевый локтевой сустав потрескивал, если его слишком быстро сгибать или разгибать, и все это до сих пор казалось Талосу немного странным и даже удивительным. Он поднял руку перед Октавией и по очереди нажал большим пальцем на подушечки остальных. Даже на мельчайшее движение доспех отзывался ворчливым гулом.

— Сайрион лишился руки на Крите, — сказал Талос. — Так у нас с ним появилось нечто общее — к сожалению.

— А как по ощущениям?

— Как моя собственная рука, — он пожал плечами, — с поправкой на «почти».

— Понятно, — она невольно улыбнулась.

— Думаю, насчет ремонта надо проконсультироваться с Делтрианом. Хочешь пойти со мной?

— Нет уж, спасибо.

— Нет, — ввернул Пес, до сих пор таившийся у порога. — Нет, сэр.

С треском включились вокс-динамики, установленные по всему кораблю, и по коридорам загремел низкий, тягучий голос Возвышенного:

— Переход в эмпиреи — через тридцать вахт. Экипажу занять свои места.

Октавия воззрилась на репродуктор, закрепленный на стене.

— Так мне вежливо намекают, что пора возвращаться к себе.

Талос кивнул.

— Иди в свои покои, навигатор. Остерегайся призраков, что бродят по кораблю, но не позволяй им запугать тебя. Сколько нам еще до цели?

— Считая от границы Мальстрима — еще день. Может, два. Но есть еще кое-что.

— Да?

— Отец Рожденной-в-пустоте. Септим просил не беспокоить тебя по этому поводу, но мне кажется, ты должен быть в курсе.

На это Талос кивнул, но ничего не сказал.

— Ее отец… Он распускает слухи — то на Черном рынке, то на жилых палубах — о том, что корабль проклят и в одну из грядущих ночей мы все по его воле погибнем. Кое-кто из старой команды прислушивается к этим словам и даже соглашается… Ты же знаешь, как они относились к девочке. Но теперь прислушиваются и новички, которых вывезли с «Ганга». Аркия винит во всем тебя. У девочки был твой медальон, но все равно она… ну, ты понимаешь.

— Умерла.

Октавия кивнула.

— Я приказал Септиму разобраться, — ответил воин. — Но все равно спасибо, что сообщила мне. Я сам решу эту проблему.

— Ты убьешь его? — В ее голосе явно слышалась неуверенность.

— Мертвые рабы бесполезны, но так же бесполезны и рабы непослушные. Если не останется иного выхода, я его убью, но у меня нет желания так поступать. Он прожил на корабле десятки лет и все-таки смог завести ребенка — вот пример того, как человек может сопротивляться порче. Я не дурак, Октавия. Экипаж идеализирует Аркию так же, как идеализировал его дочь. Мы мало что выгадаем, убив его, и только настроим против себя людей в команде. Они должны подчиняться из страха перед последствиями, а не потому, что их сломили, загнав в угол. В первом случае мы получим старательных и целеустремленных рабочих, которые хотят выжить; второй вариант даст нам призраков, которых не пугает гнев хозяев, потому что они уже готовы умереть.

Между ними повисла напряженная тишина; наконец Талос хмыкнул, показывая, что пора заканчивать разговор:

— У тебя все?

— Что ждет нас в Мальстриме? Что такое эта Зеница Ада?

Талос покачал головой.

— Сама все увидишь — если корабль не развалится в пути и все-таки долетит до тамошних доков.

— Так это действительно док.

— Это… Октавия, я воин, а не поэт и не ритор. Я не подберу нужных слов, чтобы достойно описать это место. Да, Зеница Ада — это док.

— Ты сказал «я воин» так, словно это приговор. — Октавия облизнула пересохшие губы и наконец решилась: — Кем вообще ты хотел стать? О себе я сказала правду: я всегда хотела быть навигатором на военном корабле, и судьба так или иначе исполнила это желание. Но можно спросить, что насчет тебя?

Талос ответил на это тем же едва слышным смешком и постучал по оскверненной аквиле на нагруднике.

— Я хотел стать героем. — Через мгновение его израненное лицо скрылось под шлемом-черепом. На Октавию теперь взирали красные линзы, в которых не отражались никакие чувства. — И посмотри, что из этого вышло.

IX Путешествие

Посетители Черного рынка отреагировали по-разному, когда той же ночью там появился один из хозяев — воин легиона. Большинство замерли как вкопанные, гадая, где, кто и какое преступление совершил, и опасаясь, что грядет кара за их собственные прегрешения. Некоторые склонили головы в приветствии, некоторые подобострастно опустились на колени. Кое-то обратился в бегство, едва завидев во тьме алое свечение глазных линз на шлеме воина. В основном это были рабочие с машинных палуб, перемазанные в масле; они кинулись врассыпную по коридорам, выходившим из кубрика.

На их бегство никто не обратил внимания. Толпа расступилась перед воином, и он подошел к своей цели — мужчине, на лотке которого были разложены куски белой ткани и амулеты, сплетенные из женских волос. Люди, стоявшие рядом, в знак уважения приглушили свет переносных ламп.

— Аркия, — произнес воин. Вокс превратил его голос в утробный рык, вокабулятор шлема добавил скрежета. Мужчина испуганно отшатнулся и остался стоять на месте только из упрямой гордости.

— Господин?

Воин подчеркнуто медленным движением потянулся к гладию в ножнах на голени. Достал его и, не отводя взгляда от взмокшего мужчины, прорычал еще три слова:

— Возьми этот меч.

Талос бросил гладий на стол. Меч лязгнул, с краев лотка посыпались мелкие безделушки; стальной клинок, длиной в руку человека, в тусклом свете ламп поблескивал золотом.

— Возьми его. Я должен увидеться с техноадептом, а вместо этого трачу время здесь. Поэтому бери меч, смертный. Мое терпение имеет предел.

Мужчина подчинился и нерешительно взял гладий.

— Господин? — снова спросил он, и теперь его голос дрожал.

— Оружие в твоих руках было изготовлено на Марсе во времена, которые почти все нынешние обитатели Империума считают достоянием легенд. Этот клинок обезглавил множество мужчин, женщин, детей, ксеносов и диких тварей. Я сам, своими руками, вогнал его в сердце человека, который правил целым миром.

На короткой цепи с толстыми звеньями, прикрепленной к поясу воина, висел шлем. Одним рывком легионер сдернул его с цепи и также с грохотом бросил на стол. Красный керамит исцарапан и измят, зеленые линзы треснули; шлем воззрился на Аркию мертвыми окулярами.

— Этот шлем — все, что осталось от воина, который убил твою дочь, — сказал Талос. — Я сам прикончил его в одной из стычек, что разгорелись на палубах, когда мы бежали с Крита. Когда все было кончено, я отрубил ему голову тем самым мечом, который ты сейчас едва можешь поднять.

С трудом удерживая гладий, торговец положил его на стол.

— Господин, чего вы хотите от меня?

— Говорят, что ты сеешь недовольство среди смертных в команде. Утверждаешь, что корабль проклят, и всех на его борту ждет та же судьба, что настигла твою дочь. Это так?

— Знамения…

— Нет, — Талос усмехнулся. — Не смей заикаться о «знамениях», если хочешь дожить до конца нашей беседы. Или ты скажешь правду, или замолчишь навсегда. Ты действительно пытаешься убедить других в том, что «Завет» проклят?

Дыхание Аркии облачком тумана повисло в холодном воздухе.

— Да, господин.

— Хорошо, — воин кивнул. — На это я не сержусь. Рабы имеют право на собственные чувства и мнения, пусть даже ошибочные, если при этом они не забывают о своих обязанностях. Какие твои обязанности, Аркия?

— Я… — Уже не молодой мужчина сделал шаг назад. — Я просто чернорабочий. Делаю все, что мне прикажут.

Талос сделал шаг вперед. Работающий доспех издавал гул, от которого ныли зубы.

— А тебе приказывали читать команде проповеди о вечном проклятии?

— Не убивайте меня, господин, пожалуйста.

Талос пристально посмотрел на мужчину с высоты своего роста:

— Я не убивать тебя пришел, идиот. Я пришел, чтобы кое-что тебе показать и преподать урок, который все мы должны усвоить, если хотим выжить в таких условиях и при этом сохранить рассудок. — Он указал на шлем. — Тот воин убил твою дочь. Разрубил ее надвое. Но и в этом случае она бы прожила еще несколько мгновений — мгновений столь мучительных, что ты даже не можешь себе представить. А твоя жена, ведь она тоже погибла во время того нападения? Погибла от меча Кровавого Ангела? Если они с твоей дочерью были вместе, скорее всего, их зарубил один и тот же воин.

Талос обнажил собственный меч — огромный, в рост человека. Когда-то он вырвал это оружие из рук павшего героя, тоже из Кровавых Ангелов. Серебро и золото, отполированные до блеска, крылья, украшавшие рукоять: настоящая мастерская работа, настоящий бесценный шедевр. Талос медленно и аккуратно опустил клинок на плечо мужчины, так что лезвие почти касалось шеи.

— Вероятно, это последнее, что они обе видели в этой жизни. Над ними возвышается воин без лица, меч занесен и вот-вот разрежет их, разрубит пополам.

Глаза мужчины наполнились слезами. Он моргнул, и по щекам пробежали блестящие полоски влаги.

— Господин, — только и сказал он. Всего одно слово.

Во взгляде несчастного Талос прочитал немой вопрос.

— Я пришел, чтобы успокоить твои сомнения, Аркия. Я сделал все, что мог. Разорвал ее убийцу на куски. Съел его сердце, и с его кровью присвоил себе и его память. Ты потерял дочь и имеешь право чувствовать горе. Останки этого убийцы — вот они, прямо перед тобой. Возьми меч. Разбей шлем. Отомсти, если так этого жаждешь.

— Я хочу не мести, господин, — мужчина наконец вновь обрел дар речи.

— Нет. — На лице Повелителя Ночи, скрытом под шлемом, растянулись в улыбке едва зажившие мышцы. Он соврал Октавии: на самом деле лицо превратилось в маску постоянной гнетущей боли. Он подумывал даже о том, чтобы удалить кожу с левой стороны черепа, лишить нервы чувствительности и заменить рубцовую ткань элементарной аугметикой. Непонятно, почему он никак не может на это решиться.

— Если месть для тебя не имеет смысла, — продолжил Талос, — значит, ты просто недостаточно страдал. Каждый раз, когда мы зализываем новые раны и ждем, что они излечатся, нас поддерживает единственная надежда — на отмщение. Эту истину принимают все на корабле — как смертные, так и сверхлюди. Все, кроме тебя. Только ты думаешь, что судьба обошлась с тобой суровее, чем с остальными. Только ты, прячась в тени, призываешь к раздору, забывая при этом, что в этой же тьме живут твои хозяева. Тени говорят с нами, Аркия. Помни, человечек: на этом корабле с предателей заживо сдирают кожу.

Теперь Талос говорил не только ради Аркии: он развернулся к толпе, что собралась вокруг, хотя и обращался по-прежнему к отцу, лишившемуся дочь.

— Так что признайся, почему ты бормочешь свои изменнические речи — потому что в своем эгоистичном горе думаешь, что никто, кроме тебя, не терял столь многое, или потому что и вправду веришь, что другие пойдут за тобой на восстание против легиона?

— Моя дочь…

Вихрь движения, урчание сервоприводов: секунду назад Повелитель Ночи стоял перед толпой, повернувшись спиной к Аркии, а в следующий миг плачущего мужчину уже вздернули в воздух за седеющие волосы, так что ноги болтались над палубой.

— Твоя дочь — одна из многих сотен, кто погиб в ту ночь, — прорычал легионер. — Погиб на корабле, который теперь разваливается на ходу из-за повреждений, полученных как раз тогда. Хочешь, чтобы я извинился за то, что не смог ее защитить? Или и этого будет мало? Что если мои слова, пусть даже искренние, все равно покажутся тебе такими же бесполезными, как и месть? Если я извинюсь, это вернет ей жизнь?

Талос отшвырнул мужчину от себя, и тот рухнул на стол, который опрокинулся под его весом.

— В ту ночь, когда ты лишился дочери, мы потеряли несколько десятков воинов. Воинов, которые когда-то ходили по самой Терре и смотрели, как рушатся стены Императорского дворца. Эти воины целую вечность сражались на войне, которую невозможно выиграть, и держались только во имя мести. В ту ночь потери среди смертных в команде исчислялись сотнями. В ту ночь каждый человек на этом корабле лишился кого-то или чего-то дорогого, но все они справились со своим горем ради шанса на отмщение. Но не ты. Ты просто не можешь не твердить всем и каждому, что по сравнению с твоим их горе — ничто. И именно ты нашептываешь остальным, что нужно жить в паническом страхе перед тем, что может вообще не случиться.

Талос вернул оба клинка в ножны и покачал головой:

— Я скорблю о твоей дочери, человечек, скорблю о том, что ее жизнь оборвалась, а вместе с ней — и все, что она значила для нас в этом злосчастном прибежище, которое мы не можем покинуть. Мне жаль, что в качестве утешения я мог дать ей лишь возмездие. Но давай окончательно проясним одну вещь, смертный. Ты живешь только потому, что мы позволяем тебе жить. Ты родился в империи, которую построили мы, и ты служишь, чтобы мы смогли ее разрушить. Можешь нас ненавидеть. Можешь презирать. Нам нет и не будет до этого дела, даже если мы проливаем кровь, защищая тебя. Учти вот что, человек: ты не смеешь ставить свое горе выше страданий других. Дураки всегда становятся жертвами варпа, а ядовитые мысли притягивают нерожденных.

Люди завороженно слушали; повернувшись к ним, Талос по очереди посмотрел на каждого из собравшихся здесь рабов.

— Течения варпа, по которым мы движемся, суровы, и не буду обманывать вас насчет того, что ждет в конце пути. «Завет» истекает кровью, ему срочно нужен ремонт. Мы приближаемся к докам в Зенице Ада — месте, которое у некоторых из вас точно не вызовет радостных чувств. Как только мы причалим, запритесь в каютах и не выходите, если только этого не потребуют ваши обязанности. Если у вас есть оружие, носите его с собой постоянно.

Вперед выступил один из рабов — новичок с «Ганга»:

— Что происходит?

Талос повернулся к нему, вгляделся в небритое лицо — и только тогда понял, что все это время говорил на нострамском. Новички теперь составляли половину команды, а этого мертвого языка они не знали.

— Неприятности, — сказал Талос на низком готике, презренном языке Имперума, в употреблении которого он постоянно практиковался с тех пор, как на корабле появилась Октавия. — Мы направляемся в гавань, которую ренегаты выстроили в самом сердце имперского пространства. До прибытия осталось всего несколько часов. Есть вероятность, что во время стоянки в доке корабль попробуют взять на абордаж. Если это произойдет, защищайте «Завет» изо всех сил. Восьмой легион — не самые великодушные из хозяев, но по сравнению со сбродом, который нам придется считать союзниками, мы — настоящие святые. Подумайте об этом, если у вас вдруг появится желание сбежать.

Напоследок Талос еще раз обратился к Аркии:

— А если ты, человечек, решишь перейти от трусливых наговоров к чему-то большему и в своем эгоизме еще раз бросишь вызов легиону, то я сам срежу с твоих костей сначала кожу, а потом и мясо. Твой скелет повесят прямо посереди этого зала — в назидание остальным. Если ты понял меня, то кивни.

Мужчина кивнул.

— Мудрое решение, — одобрил Талос и вышел из зала. Оказавшись во тьме коридора, он проговорил по открытому вокс-каналу всего четыре слова:

— Первый Коготь, ко мне.

Сидя в центре пустой комнаты, он медленно раскачивался взад и вперед, сжав голову дрожащими руками и шепча имена богов, которых ненавидел.

Искаженный помехами вокс-сигнал донес до него призыв одного из братьев.

— Я иду, — ответил Узас, вставая.

Он опустил огромный клинок и переключил спусковой рычаг, останавливая движение цепного полотна. Мотор в рукоятке меча продолжал работать на холостом ходу, а воин слушал сообщение, которое брат передал по воксу. Кожа чесалась от пота, который постепенно впитывался в абсорбирующую ткань комбинезона под доспехом.

— Скоро буду, — передал ответное сообщение Ксарл.

Перо, царапающее пергамент, заскользило медленнее, а потом и вовсе остановилось. Воин посмотрел на шлем с лицевым щитком в виде черепа, лежавший на столе перед ним; шлем уставился на него немигающим взглядом. Воин неохотно вернул перо в чернильницу, посыпал пергамент мелким песком, чтобы подсушить чернила, и лишь затем включил вокс-связь в горжете:

— Как прикажешь, — сказал Меркуциан.

Он бродил по коридорам корабля и вглядывался во тьму сквозь красное стекло глазных линз и мерцающее перекрестье белых линий целеуказателя. На ретинальном дисплее высветилась руна: глиф с именем его брата мигал, настойчиво привлекая к себе внимание. Движением век он активировал руну, чтобы ответить:

— Что стряслось?

— Собираемся в Зале памяти, — ответил Талос.

— Скукота какая. А зачем?

— До того как мы причалим, хочу услышать полный перечень необходимых ремонтных работ.

— Вот я и говорю, — подтвердил Сайрион, — скукота же.

— Просто шагай сюда. — После этого Талос отключился.

Божественные механизмы наполняли Зал памяти гулким эхом: сервиторы что-то поднимали или тянули, сверлили или забивали. Все они носили черные туники с капюшонами, на спине у каждого — крылатый череп, символ легиона. Нострамские глифы, вытатуированные у некоторых на лбу, указывали, что это бывшие рабы, в наказание за мелкие проступки подвергнутые лоботомии и аугментации.

Десятки рабочих и сервиторов трудились у столов и конвейеров: они собирали разрывные снаряды для болтеров, которыми были вооружены воины легиона. Другие работали у настенных консолей — они проводили глубокое сканирование корпуса корабля и руководили ремонтными бригадами. Гомон голосов, стук инструментов, лязг металла сливались в одну сплошную волну шума.

У одной из стен, подвешенные к потолочным креплениям и опутанные цепями, покоились четыре огромных саркофага. Только один был все еще защищен стазис-экраном, и хотя синеватая дымка экрана скрадывала детали, видно было, что его треснувшая поверхность наполовину восстановлена.

Корабль в очередной раз накренился, и гробы дредноутов задрожали, гремя цепями. Каждый саркофаг был настоящим произведением искусства, созданным из благородных металлов и заботливо украшенным резным орнаментом. Такая кропотливая работа была по плечу только опытному ремесленнику и не имела ничего общего с простыми техническими операциями, которые обычно выполняли рабочие и невольники.

Собравшись вокруг центрального гололитического стола, воины Первого Когтя переглянулись. Трехмерное изображение, вращавшееся перед ними вокруг своей оси, представляло «Завет крови», но там и тут эфемерные контуры голограммы разрывали красные пятна аварийных сигналов. Каждый раз, когда по кораблю проходила очередная волна дрожи, проекция начинала мерцать.

— Выглядит не очень хорошо, — заметил Сайрион.

— Точно, — проскрипел Люкориф. — Совсем не хорошо.

Его присутствие в зале стало для Первого Когтя неприятным сюрпризом. Талос сразу же догадался, что раптор здесь по поручению Возвышенного — капитанский соглядатай.

— Техноадепт, — Талос повернулся к Делтриану, — мне нужен полный список ремонтных работ, которые нужно провести, и необходимых для этого материалов. Еще мне нужно знать, сколько ориентировочно времени займет капремонт и, соответственно, сколько «Завет» пробудет в доке.

Талос стоял рядом с Делтианом, напротив них — Ксарл и Люкориф. Между этими тремя воинами было мало общего. Талос был в полном доспехе легионера и только снял шлем, который положил на край стола; клинки в ножнах, взгляд спокойный. Люкориф прятал лицо за плачущей маской (Талос подозревал, что раптор ее вообще не может снять) и неуклюже клонился вперед, балансируя на керамитовых когтях и стараясь удержаться в вертикальном положении. Ксарл тоже снял шлем, прикрепил его у бедра и теперь стоял неподвижно. Лицо воина покрывала сетка шрамов, каждый из них — символ неприятных воспоминаний; взгляд черных глаз метался от Талоса к Люкорифу. Ксарл даже и не думал скрывать, что следит за обоими: он чувствовал, что между ними начинается соперничество, и внимательно наблюдал за развитием событий.

Делтриан же улыбался, потому что Делтриан улыбался всегда. Его хромированному черепу, скрытому под черным капюшоном, иная мимика была недоступна. Когда техножрец говорил, было видно, как движутся вены/провода и кабели/мускулы на его лице и шее, а голос напоминал монотонное бормотание робота.

— За последние восемь месяцев маршевые двигатели для полета в имматериуме подверглись нежелательно высокому уровню вредоносного воздействия, — сделав паузу, Делтриан перевел взгляд изумрудно-зеленых окуляров на Люкорифа, — но их рабочие показатели еще остаются в допустимых пределах.

От лица техноадепта донеслось тихое шипение: специальные форсунки, встроенные в слезные протоки, распылили на его «глаза» охлаждающий аэрозоль. Талос не удержался и украдкой бросил взгляд в его сторону. Вежливость и уважение заставляли его скрывать любопытство, но принципы, которыми Делтриан руководствовался в самореконструкции, оставались для него загадкой. Зачем техножрецу из марсианских Механикум создавать себе тело, которое будет точным аугметическим подобием освежеванного человека? Причина, как подозревал Талос, была в том, что Делтриан подпал под влияние Восьмого легиона: с этой точки зрения образ, внушающий ужас смертным, явно был уместен.

А может быть, это вопрос веры. Может быть, искусственный человеческий скелет, в который Делтриан превратил свое тело, должен был напоминать, с одной стороны, о тех многочисленных изменениях, на которые он пошел в погоне за механическим совершенством, а с другой — о бренном вместилище, с которого все началось.

Поняв, что глазеет уже в открытую, Талос виновато улыбнулся и сосредоточился на голопроекции.

Хромированным когтем Делтриан указал на красные пятна, расцветившие корпус:

— Поврежденные системы расположены в этих точках. В этих местах, — он указал на пять областей на изображении, — корпус требует капитального ремонта. Что касается основных систем, Девятый легион нанес серьезные повреждения генераторам реальности. До сих пор ремонт, проводимый личным составом, обеспечивал возможность маршевого полета в эмпиреях, но без докового ремонта генераторы реальности очень скоро перейдут в защищенный режим, и варп-двигатели нельзя будет запустить.

— Почему? — спросил Ксарл.

— Потому что повреждено поле Геллера, — ответил Талос. — Если не починить генераторы щитов, варп-двигатели долго не продержатся.

— Да, — подтвердил Делтриан. Ему понравилась прямолинейная точность слов воина, и он кивнул тому, кто значился в его памяти как «легионес астартес один-два-десять; предпочтительное обращение: Талос». — Все верно.

— Девятый… Кровавые Ангелы, — прохрипел Люкориф. — Теперь не легион.

— Принято. — Делтриан на мгновение склонил голову. — Записано.

— Неисправности в поле Геллера? — Сайрион указал на голопроекцию.

Вокспондер, встроенный в гортань Делтриана, выдал короткую серию машинного кода:

— Критические неисправности. Дефекты, устраненные временным ремонтом, будут вновь возникать все чаще. Чем дольше мы остаемся в имматериуме, тем выше риск, что поле не выдержит.

— На это уйдут недели, — Талос покачал головой, не отводя взгляда от вращающейся гололитической модели. — Если не месяцы.

Всплеск беспорядочного цифрового кода, который вырвался из голосового модуля Делтриана, больше чем когда-либо походил на ругательство.

— Неисправность имматериумного двигателя — не главная проблема «Завета». Смотрите.

Скелетообразные пальцы адепта набрали на клавиатуре стола новую команду. Голопроекция задрожала, и еще несколько секций корпуса окрасились алым. Не дождавшись от воинов никакой реакции, Делтриан издал металлический рык.

— Я повторяю: смотрите.

— Да, вижу, — соврал Сайрион. — Теперь все понятно. Но объясни отдельно для Узаса.

Талос раздраженно посмотрел на брата, призывая его замолчать.

— Сделай одолжение, техноадепт. На что мы, собственно говоря, смотрим?

В течение нескольких секунд Делтриан лишь глядел на воинов, словно надеясь, что один из них просто пошутил. Но никто и не думал смеяться, так что техноадепт плотнее запахнулся в черную мантию, и серебряная маска смерти скрылась под капюшоном. Талос не представлял, как стальной череп может одновременно изобразить негодование и при этом продолжать ухмыляться, но Делтриану это удалось.

— Это проекция данных, отражающая вероятностный ущерб, который мы понесем за оставшееся время полета при текущей турбулентности варпа.

По привычке, в которой он пока не отдавал себе отчета, Талос провел пальцами вдоль шрамов, начинавшихся у виска.

— Кажется, этого достаточно, чтобы вывести корабль из строя.

— Почти, — согласился Делтриан. — Наш навигатор неопытна и слаба. Она ведет корабль по бурным потокам, заставляя его идти против волн варпа, потому что не чувствует, как их можно обойти. Вот наглядная картина ущерба, который наносит «Завету» взятый ею курс.

— Значит, она не выбирает легких путей, — хмыкнул Ксарл. — Переходи к сути, техноадепт.

— Говоря простым нострамским языком, навигатор делает все, чтобы корабль развалился на части. — Делтриан выключил гололит. — Я изложу ситуацию предельно доходчиво. До сих пор мы рассчитывали на нашу изобретательность и мнимый фактор, называемый «везение». Эти ресурсы исчерпаны. Раб 3101, предпочтительное обращение «Октавия», разрушит корабль своей некомпетентностью, если только не найдет общий язык с духом машины и не изменит свои навигационные привычки.

Раптор зарычал, с шумом втягивая воздух сквозь решетку вокалайзера, но Делтриан поднял костлявую металлическую руку, предупреждая комментарии:

— Нет. Не прерывайте это изъяснение. Это еще не все. Доков мы достигнем, но я говорю о непредвиденных обстоятельствах и будущих проблемах. Или она научится оперативно прокладывать курс, или с каждым новым переходом в имматериум она будет причинять «Завету» все больший вред.

Талос промолчал.

— Более того, — не сдавался Делтриан, — наше путешествие ускоряет износ нескольких жизненно важных систем. Вентиляция. Переработка жидких отходов. Модули питания, снабжающие орудия левого борта. Это только начало критического списка. За прошедший стандартный солнечный год наш корабль получил такие повреждения, что число систем, работающих бесперебойно, составляет менее тридцати процентов. Чем дальше продвигаются мои ремонтные сервиторы, тем больше дефектов они обнаруживают.

Талос кивнул, но опять промолчал.

— У меня мало опыта в интерпретации неаугментированной мимики, — Делтриан задумчиво склонил голову. — Кажется, ты переживаешь некую эмоциональную реакцию. Какую?

— Ты его раздражаешь. — Узас облизнул зубы. — Оскорбляешь его зверушку.

— Не понимаю, — признался Делтриан. — Я лишь излагаю факты.

— Не обращай на него, — Талос показал на Узаса, — внимания. Техноадепт, я понимаю твое беспокойство, но мы работаем с тем, что у нас есть.

Люкориф, молчавший уже несколько минут, издал шелестящий смешок.

— Неужели, Ловец Душ?

Талос повернулся к раптору:

— Хочешь что-то сказать?

— Разве у вас раньше не было воина, который мог вести корабль сквозь варп? — Люкориф содрогнулся от смеха и снова зашипел. — Да-да, точно был.

— Рувен ушел, теперь он прислуживает Воителю, а других колдунов среди нас нет. И колдун никогда не сравнится с навигатором, брат. У первого есть знания о том, как это делать, второй был для этого рожден.

Раптор фыркнул:

— У чемпиона Халаскера были колдуны. Их очень ценят во многих бандах Восьмого легиона. — То ли Люкориф кивнул, то ли в нужный момент его шею скрутил спазм. — О тебе говорят, Ловец Душ. Талос из Десятой, который никогда не всматривался в варп ради его секретов, но все же наделен даром примарха. Скольким нашим братьям сначала пришлось выведать тайны варпа, чтобы наконец получить способность к предвидению, которая была у нашего отца? А вот тебе не пришлось. Нет-нет, только не Талосу из Десятой.

— Хватит, — Талос прищурился. — В этом нет никакого смысла.

— Смысл есть. Это правда. Пророк, ты слишком много времени провел вдали от Великого Ока. Тобой интересуются. Твои таланты стоит развивать. В этой войне колдовство — такое же оружие, как и меч, который ты украл, или болтер, который унаследовал.

Талос не ответил и почувствовал холодок, когда остальные воины Первого Когтя посмотрели на него.

— Это точно? — спросил Ксарл. — Ведуны из Черного Легиона хотят заполучить Талоса?

— Точнее некуда, — прохрипел Люкориф, не отводя кровоточащих окуляров. — Скрытая сила окружает пророка, словно черная аура. Разве Рувен не предлагал обучить тебя, Ловец Душ?

— Я отказался, — пожал плечами Талос. — А теперь давайте вернемся к вопросу…

— Я был там, когда он отказался, — улыбнулся Сайрион. — И правильно сделал: Рувен даже в лучшие дни был подлым и грязным сукиным сыном. Я бы ему и простое оружие не доверил, не говоря уж о том, чтобы обучать кого-нибудь на эту роль.

Опираясь на металлические когти, Люкориф прополз вокруг стола, при этом прыжковый ранец на его спине раскачивался в такт неуклюжей походке. Несколько шагов он проделал в вертикальном положении (ростом он не уступал братьям по легиону), но такой способ передвижения явно показался ему неудобным. Снова встав на четвереньки, он проковылял к опутанным цепями саркофагам, продолжая рассуждать шипящим змеиным голосом:

— А что насчет вас, Первый Коготь? Ксарл? Меркуциан? Узас? Что вы думаете? Как вы теперь относитесь к пророку, зная, что он отказался?

Вместо ответа Ксарл коротко рассмеялся. Меркуциан стоически молчал, сохраняя бесстрастное выражение.

— Я думаю, — прорычал Узас, — что тебе надо следить за словами. Пророк выбрал свой путь — так же, как и мы, так же, как выбирают все.

Воин хмыкнул, показывая, что больше здесь нечего обсуждать. Остальные воззрились на него в откровенном изумлении — даже Люкориф.

— Хватит, — огрызнулся Талос. — Достаточно. Почтенный техноадепт, продолжай, пожалуйста.

Словно ничего не случилось, Делтриан продолжил с того же места, где остановился:

— …а также нарушения в работе дополнительных источников питания для носовой лэнс-батареи, которые были обнаружены и запротоколированы сорок-шесть минут и двенадцать секунд назад по стандартному терранскому времяисчислению. Пятнадцать секунд. Шестнадцать. Семнадцать.

Талос повернулся к техноадепту:

— Нам до сих пор везло, что корабль просто не рассыпался на части? Думаю, ты это хочешь сказать.

Делтриан ответил неодобрительным обрывком шипящего машинного кода:

— Я бы никогда не стал использовать подобные выражения.

— Сколько времени займет ремонт? — спросил Ксарл. — Полный ремонт?

Голова адепта повернулась в его сторону; зеленые окуляры и серебряный оскал поблескивали из-под капюшона. Делтриан уже сделал точные расчеты, но подозревал, что Повелители Ночи не станут их слушать.

— Если задействовать всю команду и принять уровень производительности в восемьдесят процентов — пять целых пять десятых месяца. — Подобная неопределенность вызывала в нем почти физические муки, но нужно было делать скидку на человеческий интеллект слушателей. — Такой уровень производительности рассчитан с поправкой на болезни, травмы, смертные случаи и отсутствие необходимых навыков.

— Пять с половиной месяцев в Зенице Ада — это много, — нахмурился Ксарл. — А мы не можем сторговаться с докерами Кровавого Грабителя, чтобы они нам помогли? Проведем обмен товаром и услугами, чтобы самим не выполнять всю работу.

— Кровавый Грабитель… — Талос смотрел на гололит; из-за головной боли голос его звучал рассеянно. — Что за нелепое прозвище.

Сайрион хихикнул.

— Прямо-таки убийственный вердикт из уст воина, прозванного «Ловец Душ».

Скрывая улыбку, Талос почесал исчерченную шрамами щеку.

— Продолжай, техноадепт.

— При участии рабочих бригад Зеницы Ада капитальный ремонт можно завершить в течение одного месяца.

— Простите, что говорю о неприятном, но нас там не очень-то жалуют, — заметил Меркуциан. — Вполне вероятно, что Тиран вообще не разрешит нам причалить, не говоря уж о помощи его бригад. А для обмена у нас не столь обширные запасы. Все, что мы реквизировали с «Ганга», нужно нам самим.

— Скажи прямо: украли, — ухмыльнулся Ксарл. — «Реквизировали», что это вообще за слово такое? Проклятые окраинники, вы просто не можете обойтись без красивого трепа.

Меркуциан смерил его гневным взглядом:

— Крадет только отребье из Внутреннего города. Мы ведем войну, а не грабим лавку мелкого торговца ради пары медяков.

— Отповедь сынка богатея, — Ксарл все так же ядовито улыбался. — Легко вести умные речи, когда ты сидишь на вершине башни, заправляешь целым преступным синдикатом, а другие делают за тебя всю грязную работу. Помнится, я отстреливал тех сосунков с Окраин, что заявлялись на экскурсию в наш сектор. Было весело.

Меркуциан втянул воздух сквозь зубы, но промолчал.

Возникшая пауза длилась ровно 6, 2113 секунды. Делтриан это знал, потому что для него точный счет времени был проявлением числового совершенства. Он сам нарушил тишину редкой для себя попыткой пошутить, надеясь тем самым разрушить возникший антагонизм — неожиданный и (по его мнению) не имеющий к делу никакого отношения.

— Если нам не разрешат причалить, будет, по-нострамски говоря… облом.

Слово оказалось грязным и неуместным. Едва произнеся его, он сразу же об этом пожалел, и сожаление это проявилось двояко. Во-первых, он плотнее запахнулся в свои одеяния, словно замерз, — на удивление человечный жест, нечто вроде тех бессмысленных движений, которые простые смертные совершают, когда волнуются. Само собой, холода Делтриан не чувствовал. Он давно отключил функцию восприятия температуры на эпидермальных поверхностях тела и отслеживал температурные колебания только с помощью отдельных датчиков, расположенных в кончиках пальцев.

Вторая реакция проявилась одновременно с первой: в ту же секунду он стер это слово, проведя адресную очистку оперативной памяти.

Но желаемого эффекта он достиг. Талос улыбнулся неуклюжей шутке техноадепта и, пресекая дальнейшие споры, тихо сказал своим воинам:

— Хватит уже, братья, прошу вас. Такие семейные ссоры смущают даже жрецов Бога-Машины.

— Как скажешь, — Меркуциан отсалютовал, прижав кулак к груди. Ксарл, изображая внимание, рассматривал гололит, но все так же ехидно улыбался.

— Люкориф?

— Ловец Душ?

— Пожалуйста, не называй меня так.

Раптор гоготнул.

— Чего ты хочешь?

— Сообщи Возвышенному о сроках, которые рассчитал техноадепт.

— Хорошо, — выдохнул раптор, уже разворачиваясь к выходу.

— Мне он не нравится, — высказался Сайрион.

Проигнорировав это замечание, Талос обратился к адепту:

— Можешь перенести информацию по ремонтным работам на инфопланшет с криптографической защитой? Когда достигнем доков, я прослежу, чтобы все шло быстро и по плану.

— Будет выполнено. — Делтриан помедлил. — Значит ли это, что во время стоянки в Зенице Ада мне придется оставаться на борту?

— А ты хочешь посетить станцию? — Талос нахмурился. — Прости, я об этом не подумал. Если ты решишь покинуть корабль, Первый Коготь будет твоей почетной стражей.

— Прими мою вербализованную благодарность, — ответил техноадепт. — У меня есть еще один вопрос в дополнение к этому злободневному дискурсу. Функциональность твоей руки находится в приемлемых пределах?

— Вполне, — Талос кивнул. — Еще раз спасибо, техноадепт.

— Я горжусь выполненной работой, — улыбнулся ему Делтриан. С другой стороны, Делтриан улыбался всегда.

Марук посмотрел в сторону Септима, занятого работой. Усталые глаза плохо видели в приглушенном освещении, но за прошедшие недели Марук начал хоть и медленно, но привыкать к полутьме.

— Что это? — Он поднял металлический предмет размером со свой большой палец.

Септим искоса глянул в его сторону. Они оба работали в одной мастерской; на столе Марука был настоящий бардак: сверла, напильники, промасленные тряпки разбросаны как попало вперемешку с деталями наполовину собранного болт-пистолета. Септим отложил мятый лист с чертежами, который изучал.

— Суспензор. Это для тяжелого болтера лорда Меркуциана.

Корабль опять содрогнулся.

— Это не…?

— Нет. — Септим отвернулся от встревоженного напарника, надеясь про себя, что Октавия наконец уведет корабль в более спокойные течения. — Не знаю, что ты имел в виду, но дело не в этом. Работай и не задавай вопросов.

— Септим, послушай…

— Я слушаю.

— Тряский выдался полет. Хуже, чем даже на балкерах, где мне доводилось раньше работать. А если что-то пойдет не так?

Септим не сводил с него пристального взгляда.

— И что же ты собираешься делать? Вылезешь наружу и будешь приклеивать отвалившиеся части обратно? Давай, вперед. Целая армия чудовищ только и ждет, чтобы сожрать твою душу, а мне достанется сомнительное удовольствие обучать нового помощника.

— Как ты можешь быть таким спокойным? — Марук почесал щеку, оставив на коже масляное пятно.

— Спокоен, потому что ничего не могу сделать.

— Я слышал разные истории о кораблях, которые пропадали в варпе…

Септим вернулся к чертежам, хотя и положил затянутую в перчатку ладонь на рукоятку пистолета, убранного в кобуру.

— Поверь, никакие истории не сравнятся с правдой. Реальность гораздо страшнее, чем рассказывают ваши имперские сказки, но сейчас уж точно не время об этом говорить.

Корабль опять встряхнуло, на этот раз так сильно, что Септим и Марук повалились на пол. Крики с других палуб жутким призрачным эхом разнеслись по коридорам.

— Варп-двигатели снова отключились, — буркнул Марук, ощупывая рану на виске — падая, он ударился головой о край стола.

— Sinthallia shar vor vall'velias, — прошипел Септим и поднялся на ноги.

— Что это значит?

Его напарник провел пятерней по волосам, убирая упавшие на лицо пряди.

— «Эта женщина нас погубит», вот что это значит.

Октавия склонилась вперед на своем троне и костяшками пальцев потерла закрытые глаза. Пот градом катился со лба и с тихим шелестом капель падал на палубу. Она почувствовала кровь во рту и не глядя сплюнула. Глаз во лбу болел от напряжения и чесался от пота.

Со вздохом она откинулась на спинку трона. По крайней мере, корабль больше не дрожал. Если судить по предыдущим остановкам, на отдых у нее было от одного до трех часов, а затем Возвышенный прикажет опять уводить «Завет» в варп. Последний выход из Моря Душ оказался наиболее неприятным. Октавия еще чувствовала связь с кораблем — а заодно и мучения команды, их боль, которая пропитывала стальные кости судна. В этот раз не обошлось без пострадавших. Она слишком резко вышла из варпа, хотя и старалась продержаться как можно дольше — пока не почувствовала, что кровь в венах вот-вот закипит.

— Хозяйка? — позвал кто-то.

Она узнала голос и ощутила, что говоривший очень близко. Она знала, что если откроет глаза, то увидит мертвую девочку, и та будет смотреть на нее.

— Тебя здесь нет, — прошептала Октавия.

Мертвая девочка погладила ее по колену. Кожу начало покалывать, и навигатор отшатнулась, насколько позволяло кресло.

Открыть обычные глаза было на удивление тяжело. Напротив, третий глаз закрылся с неохотой, показавшейся до странного приятной. Безумный калейдоскоп не-цвета поблекнул, уступив место привычной пустоте. Веки человеческих глаз, липкие от слез, поднялись с трудом.

У подножия трона, положив перевязанную руку на ее колено, сидел Пес.

— Хозяйка? — Он чуть ли не скулил.

«Пес. Это всего лишь Пес».

— Воды, — выдавила она.

— Уже принес. — Он пошарил под изорванным плащом и извлек наружу грязную фляжку. — Только она теплая. Простите меня, хозяйка.

Она заставила себя улыбнуться этому безглазому страшиле.

— Ничего, Пес. Спасибо.

Первый глоток показался ей медовым нектаром. Она почти что видела, как воспаленные мышцы впитывают эту сладкую теплую жидкость. Раньше, на Терре, она пила экзотические вина из хрустальных бокалов — а теперь несказанно благодарна за глоток тепловатой воды, полученной после переработки неведомо чего, из фляги, которую ей дал еретик.

Она слишком устала, чтобы плакать.

— Хозяйка?

Октавия вернула ему фляжку. Теплая вода плескалась в желудке, но ей было все равно.

— В чем дело?

Пес заломил перебинтованные руки и уставился на нее слепыми глазницами.

— Вам трудно лететь. Я волнуюсь за вас. Вы обливаетесь потом и стонете гораздо громче, чем Этригий, когда он вел корабль по тайным течениям.

Октавия отерла лицо банданой и улыбнулась уже по-настоящему:

— Наверняка у него получалось куда лучше, чем у меня. И опыта у него было больше. Я привыкла вести корабль на свет, а не во тьму.

Пес, судя по его виду, раздумывал над ее словами. Казалось, его высохшие зашитые глаза устремлены прямо на навигатора.

— С вами все будет хорошо? — спросил он.

Октавия помедлила с ответом и обнаружила, что силы на слезы еще остались. Его забота тронула ее, и в глазах защипало. Из всех заблудших душ, что обитали на корабле, только этот человечек, изуродованный и забитый, спросил у нее то, что давно нужно было спросить. Вопрос, который даже Септим не рискнул задать, руководствуясь своей неизменной идиотской вежливостью.

— Да, — ответила она, глотая так и не пролившиеся слезы. — Со мной все…

Ее прервал приказ Возвышенного:

— Всем членам команды оставаться на местах. Перенастроить имматериумные двигатели для возвращения в варп.

Она вздохнула про себя и снова закрыла глаза.

X Живодер

Его прозвали Живодером, и он прекрасно понимал, почему. Это прозвище не казалось ему ни лестным, ни оскорбительным: просто один из многих внешних жизненных факторов, которые он никак не мог контролировать.

У него были блеклые глаза, в которых обычно не выражалось никаких эмоций, кроме отрешенного равнодушия, и лицо настолько худое, что казалось изможденным. За работой он не снимал доспеха и поэтому обязательно по несколько раз в день чистил и заново освящал броню. Тряпка, которой он протирал керамит, неизменно становилась красной от крови, которой была заляпана броня, ибо он делал грязную работу. Шлем у него был белый, но он редко надевал его, когда был на станции.

— Живодер, — вкрался в его сознание чей-то слабый голос. — Не дай мне умереть.

Вариэль устремил холодный взгляд на воина, лежавшего на операционном столе. От раненого исходил резкий, тяжелый запах обожженной кожи и спекшейся крови; красный керамит и бронзовая отделка его брони превратились в сплошное переплетение трещин. Несколько мгновений Свежеватель смотрел, как через эти бессчетные трещины уходит жизнь его брата.

— Ты уже мертв, — сказал Вариэль. — Просто твое тело этого еще не понимает.

Вместо протестующего крика из горла воина вырвался сдавленный хрип, но ему хватило сил вцепиться в перчатку с нартециумом на руке Вариэля. Окровавленные пальцы оставили пятна на кнопках и экране сканера.

— Пожалуйста, не прикасайся ко мне. — Вариэль мягко высвободился из хватки умирающего. — Не люблю, когда ко мне прикасаются.

— Живодер…

— И не надо меня ни о чем умолять. Это бесполезно. — Вариэль провел рукой над разбитым нагрудником. Измазанный кровью нартециум какое-то время пощелкивал, обрабатывая данные, а затем сканер издал двойной звуковой сигнал. — У тебя пробито одно легкое и серьезно повреждены оба сердца. Из-за сепсиса твоя кровь насыщена токсинами, что вызывает дисфункцию и отказ органов.

— Живодер… Прошу тебя… Я лишь хочу и дальше служить нашему господину…

Кулак Вариэля опустился рядом с виском воина, мокрым от пота.

— Я знаю тебя, Каллас Юрлон. Твоя смерть не будет потерей. — Он сделал паузу, но не ради того чтобы улыбнуться. Вариэль уже и не помнил, когда в последний раз улыбался. За последние десять лет — уж точно ни разу. — Одарить тебя милостью Императора?

— Ты смеешь издеваться надо мной? — Каллас попробовал встать, и из трещин в доспехе хлынула кровь. — Я… хочу поговорить… с Владыкой трупов…

— Нет, — Вариэль плотнее сжал кулак. — Спи.

— Я…

Внутри перчатки-нартециума громко щелкнул один из приводов, запустивший дрель, адамантиевое сверло которой с треском пробило височную кость воина и погрузилось в его мозг. В тот же миг тело Калласа Юрлона обмякло, и руки Живодера бережно опустили его на хирургический стол.

— Ты не сможешь поговорить с лордом Гарреоном, потому что, как я и сказал, ты уже мертв.

Вариэль разжал кулак, убирая пальцы с нажимного диска, встроенного в ладонь перчатки. Окровавленное сверло втянулось в свое гнездо на предплечье Живодера, погружаясь при этом в стерилизующий раствор.

Он набрал короткую команду на панели управления нартециумом, и в действие пришли еще несколько традиционных инструментов: лазерный скальпель, пила с электроприводом и серебристые зубья реберного ретрактора.

А затем началась работа: он выжигал, резал, отделял кости и снимал с них мышцы. Как обычно, он трудился в абсолютной тишине, с неприязнью вдыхая запахи, которые исходили от горелой плоти и вскрытых органов. Вот из влажной липкой оболочки показалась первая прогеноидная железа, облепленная защитной слизью — вязкие нити этого изолирующего вещества протянулись от нее к теперь пустой полости.

Вариэль опустил кровоточащий орган в жидкий консервант, после чего направил свои инструменты к гортани воина, повторяя процедуру извлечения. В этот раз он работал быстрее, почти как мясник. Сделав на шее сбоку вертикальный надрез, он ввел внутрь армированные щипцы из наручного медкомплекта. Плотные края разреза неохотно разошлись, сочась кровью, и обнажили внутренние слои. Эта железа отделилась легче, и Вариэль отправил второй орган, с которого свисали порванные вены, в тот же раствор, что и первый, после чего запечатал трофеи в стеклянный цилиндр.

Подчиняясь внезапной прихоти, он вновь активировал лазерный скальпель. Анатомирование много времени не заняло, и вскоре Вариэль уже снял с трупа кусок кожи, оставив его сверлить потолок мертвыми глазами на освежеванном лице. Закончив, Вариэль медленно отвел от тела равнодушный взгляд. С окончанием работы ушла и сосредоточенность внимания: теперь Живодер вновь замечал окружающие его предметы — и какофонию шума, где крики, вопли и проклятия пронзали пропахший кровью воздух.

Вариэль жестом подозвал двух рабов-санитаров. На лицах обоих была грубо выжжена Звезда Пантеона; оба были в фартуках, измазанных различными выделениями человеческого тела. Благодаря аугментическим конечностям они были достаточно сильны, чтобы работать грузчиками, и могли перетаскивать трупы воинов в полном боевом доспехе.

— Отнесите эти останки инсинераторам, — приказал Живодер. Когда рабы сняли тело со стола, он опустил стеклянный цилиндр в отсек для хранения, расположенный в набедреннике.

В завершение он очистил нартециум дезинфицирующим спреем, после чего произнес одно лишь слово:

— Следующий.

Как он и предполагал, через несколько часов за ним пришли. Неожиданностью было то, что пришли лишь двое. Похоже, братья любили Калласа Юрлона не так сильно, как думал Вариэль.

— Здравствуйте, — поприветствовал он. Коридор отозвался на его голос эхом, но оно было слабым и недолгим. Эти двое выбрали удобное место: одна из второстепенных галерей, проходивших через всю станцию, где никто не услышит ни криков, ни стрельбы.

— Живодер, — прорычал первый, — мы пришли за Калласом.

Вариэль так и не надел шлем. С непокрытыми головами были и оба воина, что преградили ему путь; их багряно-черные доспехи были точной копией его собственной брони. Посмотрев на их лица, он обратил внимание на ритуальные шрамы — оба изуродовали свою плоть, вырезав на ней Звезду Пантеона.

«Как симптоматично».

Вариэль распростер руки — воплощенное дружелюбие, если бы не ледяной холод во взгляде.

— Чем могу служить, братья?

Второй воин вышел вперед и нацелил дезактивированный цепной меч апотекарию в горло.

— Ты мог спасти Калласа, — рявкнул он, уставившись на противника налитыми кровью глазами.

— Нет, — соврал Вариэль, — Он был обречен. Я дал ему милосердие Императора.

— Обманщик, — воин засмеялся. — Предатель. Еще и глумишься над тенью нашего умершего брата, говоря такие слова.

— Мы пришли за Калласом, — опять прорычал первый легионер.

— Да, ты уже говорил. Я не глухой.

— Его дух взывает к нам, требуя отмщения.

— Ну конечно. — Медленно, чтобы не спровоцировать братьев, Вариэль поднял руку и прикоснулся к сувениру из сухой кожи, который прикрепил к наплечнику. Плоское лицо Калласа Юрлона, лишившееся тела, воззрилось на воинов пустыми разрезами глаз. — Вот он. Он очень рад с вами встретиться. Видите, как он улыбается?

— Ты…

Что Вариэль никогда не понимал в своих братьях, так это их склонность — нет, скорее, потребность — принимать эффектные позы. Создавалось впечатление, что каждый из них считает себя главным героем своей собственной легенды. Каждый думал, что нет ничего важнее его ненависти, каждый хотел при любой возможности рассказать о своих подвигах и преступлениях.

Непостижимо.

Пока брат собирался произнести очередную угрозу, Вариэль достал болт-пистолет. Три выстрела ударили воину в грудь, разнесли броню на куски и отбросили легионера к стене. Разлетевшиеся осколки разбили лампы на потолке, и узкий коридор погрузился во тьму. Когда послышался рев цепного меча, Вариэль уже бежал прочь. За те несколько секунд, что потребовались его улучшенным глазам на адаптацию к темноте, он несколько раз пальнул по нападавшим вслепую. Вторая очередь попала в цель, и тьму прорезали проблески детонаций. Не сбавляя хода, Вариэль перезарядил пистолет и быстро три раза подряд свернул на поворотах. За третьим углом он остановился и стал ждать с разделочным ножом наготове.

— Живодер! — орал ему вслед второй воин. С каждым мгновением топот преследователей раздавался все ближе.

Вариэль вгляделся в темноту; оружие в руках казалось тяжелым.

Его брат показался из-за угла — и напоролся на нож, который пробил более тонкую броню у ворота доспеха. Неестественно громко забулькав, воин по инерции шатнулся вперед и рухнул на палубу под скрежет керамита и гудение суставных сочленений.

Вариэль подкрался ближе, нацелив пистолет брату в голову, и с удивлением воззрился на то, что случилось дальше. Воин с трудом, но все же поднялся на колени и попытался вытащить кинжал из горла, дыша при этом с трудом, но совершенно беззвучно. Редкостное упрямство.

— У тебя перерезаны голосовые связки, — пояснил Вариэль. — Пожалуйста, оставь эти попытки обругать меня. Выглядишь жалко.

Воин еще раз попробовал встать, но ему помешал сильный удар пистолетом, от которого его череп треснул с влажным хрустом. Вариэль приставил ствол болтера к затылку поверженного брата.

— К счастью, выслушивать твою предсмертную ахинею мне не грозит.

Вариэль плюнул кислотой на доспех брата, попав на символ Красных Корсаров — изображение сжатого кулака.

— Поверь, символичность вышла ненамеренно, — сказал он обреченному воину и нажал на спусковой крючок.

Лорд Гарреон был из тех воинов, кто, по-бадабски говоря, несет свои раны с улыбкой. В его случае это выражение не следовало понимать буквально: улыбался он не чаще своего любимого помощника, но и не пользовался бионикой, чтобы скрыть следы, оставшиеся на лице после многих сражений. Шрамы пересекали бледное лицо Гарреона, словно тектонические разломы, и лишь добавляли уродства тому, кто и до этого не был красавцем. Правая щека до самого виска застыла в окаменелой напряженности мертвых мышц, отчего рот навсегда искривился в презрительной усмешке.

— Вариэль, мальчик мой. — Если не лицо, то голос у этого стареющего воина с тонкими губами был добрым: он говорил, словно дедушка с внуком, словно никогда и не отдавал приказов о массовых казнях.

Вариэль не обернулся. Он все так же стоял у смотрового купола и глядел на планету, что вращалась внизу, в маревой пустоте. Призраки бесформенными обрывками тумана проплывали за стеклом; эфемерными видениями возникали лица, пальцы, но тут же исчезали, не в силах зацепиться за гладкую поверхность. Игнорировать их не стоило Вариэлю особого труда: страдания потерянных душ его нисколько не интересовали.

— Приветствую вас, сэр, — ответил он.

— Какая официальность. — Гарреон подошел ближе, позвякивая разнообразными склянками, талисманами и амулетами, прикрепленными к доспеху. Вариэль уже привык к этому звуку. Без сомнений, глава апотекариев в полной мере разделял преданность ордена Пантеону.

— Я задумался, — признал молодой воин.

— О чем же? О планете под нами? — Гарреон облизнул губы подрагивающим языком. — Или о двух трупах, которые нашли во вспомогательной магистрали номер одиннадцать?

Вариэль прищурился, но не отвел взгляда от черной планеты за стеклом.

— Они были юнцами, — сказал он. — Слабыми. Бесполезными.

— Ты не взял их геносемя, — отметил его наставник. — Лорду Гурону это наверняка не понравится.

— Невелика потеря, — ответил Вариэль. Отодвинувшись от края смотровой платформы, он перешел на другую ее сторону. Отсюда были видны клубящиеся облака, заполнявшие космическое пространство, и металлическая громада самой станции, уходившая на многие километры за края экрана. Несколько минут Вариэль наблюдал за движением кораблей: десятки крейсеров подходили или отчаливали, а вокруг каждого кружили, словно паразиты, более мелкие суда. Линейные корабли дрейфовали на орбите вокруг станции или стояли в доках по ее краям. Огни транспортного потока россыпью звезд мерцали в облаках отравленного тумана.

— Вдохновляющая картина, да? — наконец проговорил Гарреон. — Подумать только, когда-то мы правили лишь одним миром — а теперь неосязаемо держим в руках множество систем. Миллиарды жизней. Триллионы. Вот в чем измеряется сила, мой мальчик: сколько душ в твоей власти, сколько жизней ты можешь оборвать, сказав только слово.

Вариэль хмыкнул с подчеркнутой уклончивостью.

— Кажется, у вас есть новости, господин.

— Действительно. И они имеют прямое отношение к тому, как ты переводишь чужое добро. — Вариэль услышал в его голосе менторские нотки. — Нашему владыке нужно геносемя — обильный урожай геносемени, который пополнит наши ряды свежей кровью. Он скоро начнет осаду, на подготовку которой ушло два года, и потому повелевает всем изменителям плоти приготовиться.

Вариэль покачал головой:

— Не могу поверить, что лорд Гурон и правда решится на эту авантюру. Он бы не стал так безрассудно разбрасываться своими воинами. — Он указал на крейсерский флот, дрейфующий вокруг станции. Броня многих кораблей была черно-красной — цвета Тирана; цвета других указывали на их принадлежность иным опальным орденам Адептус Астартес. Пока что большинство составляли бывшие суда Имперского Военного Флота: теперь каждый из них нес Звезду Пантеона на оскверненном корпусе.

— Силы лорда Гурона могут справиться с любой армадой в Священном Флоте, — добавил Вариэль, — но их не хватит для осады крепости-монастыря. Как только мы покажемся на их орбите, нас тут же уничтожат. Только представьте, господин: от всех этих прекрасных кораблей останутся лишь горящие обломки, которые рухнут в атмосферу. — В смешке, который издал Вариэль, не было ни грамма веселья. — Отличное получится кладбище.

— Мальчик мой, ты не генерал, твое дело — пилить кости и сшивать плоть. Если лорду вдруг будет интересно, что ты думаешь о его крестовых походах, он тебя спросит. — Губы Гарреона еще больше растянулись в усмешке. — Только не стоит надеяться, что это когда-нибудь произойдет.

Вариэль склонил голову и наконец посмотрел в глаза наставнику:

— Простите, я сегодня сам не свой. Господин, какая помощь вам нужна?

Не собираясь дальше обсуждать эту тему, Гарреон отмахнулся от извинений.

— Лорд Гурон пока еще нас не призывал, но мы все равно идем к нему.

Даже не спрашивая, Вариэль уже знал причину.

— Он страдает?

— Он всегда страдает. — Гарреон снова облизал губы. — Ты же знаешь это не хуже меня. Пойдем же и, если получится, хотя бы на время облегчим его муки.

Люфт Гурон сидел на богато украшенном троне, вцепившись в подлокотники руками в латных перчатках. В огромной готической зале не было никого, кроме самого Тирана: пока апотекарии делали свое дело, всех прислужников и придворных, всех страждущих и стражников попросили удалиться. Хотя из всех крепостей Тирана эта периферийная станция не была ни самой большой, ни самой богатой, Вариэль не раз был свидетелем тому, как в зале собирались сотни и сотни воинов. Сейчас же здесь слышалось только эхо от неровного дыхания Гурона, да гул от доспехов, в которые были облачены трое ренегатов.

— Гаррллмнн, — промычал Тиран. — Гаррллмнн.

— Тише, Великий, — отозвался глава апотекариев, погрузив пальцы глубоко в мозг Гурона. — Я смогу откорректировать синаптические связи, — он вздохнул. — Снова.

Вариэль пристроился сбоку от железного трона, скальпелем и микрощипцами работая над гортанью Тирана. Каждый скрипучий вдох сопровождался щелканьем и лязгом армированной гидравлики, которая заменяла Гурону мышцы шеи. То немногое, что еще оставалось от его собственной плоти — атрофичные ткани с практически полностью омертвевшими нервами, — было слишком изуродовано рубцами, чтобы срастись с синтетической кожей. Давным-давно Тиран перенес травмы, чуть не убившие его, и пусть механические приспособления, теперь поддерживавшие в нем жизнь, были грубыми, жуткими и громкими, главное, что они были функциональными.

Но и очень капризными.

Как и у большинства людей, возведенных в ранг Адептус Астартес, память Вариэля приближалась к эйдетической — насколько могло позволить смертное тело. По его подсчетам, сеньор призвал его, чтобы отремонтировать аугметику, уже в семьдесят восьмой раз — и это не учитывая самые первые операции, которые Гарреон и два технодесантника провели, чтобы спасти жизнь Тирану.

Те операции больше походили на инженерные работы, чем на хирургическое вмешательство. Обуглившиеся мышцы и кости стоили Гурону почти трети его тела; подготовка к установке бионики потребовала обширного иссечения не только поврежденных, но и уцелевших тканей. В результате вся правая сторона его тела превратилась в лязгающий, грохочущий механизм: жгуты псевдомышц, поршневые соединения и металлические кости, неразрывно соединенные с доспехом, — работающий пример изобретательности Культа Машины.

И тогда, и позже, при каждом новом осмотре, Вариэль видел показатели биосканеров. Болевые сигналы, которые поступали в мозг Гурона, намного превышали порог человеческой переносимости. Лорд Гарреон или сам Живодер периодически выжигали синаптические связи, что притупляло ощущение мучительной боли, но всего через несколько месяцев усовершенствованное тело Гурона восстанавливало поврежденные нервы, и агония начиналась снова. Альтернативной было только глубокое разрушение частей мозга, и так сильно поврежденного; иного лечения, которое дало бы постоянный результат, апотекарии предложить не могли.

И поэтому он терпел. Страдал, терпел и делал свои муки источником силы для все новых пиратских притязаний.

Сейчас шея и грудь Тирана были обнажены: пластины доспеха сняли, чтобы открыть доступ к внутренним органам, больше похожим на испачканную маслом начинку двигателя, чем на внутренности живого человека. Серая омертвелая плоть, еще остававшаяся на лице Гурона там, где обошлись без бионики, непроизвольно подергивалась в ответ на манипуляции, которые Гарреон проводил в мозгу своего господина.

Наконец Тиран со свистом втянул воздух, а заодно и слюну, капавшую с губ.

— Лучше, — прорычал он. — Гарреон, мне лучше.

Стальным скальпелем Вариэль поддел слой лишенной нервов кожи, который застрял между железных деталей протеза, заменявшего Тирану гортань. Вооружившись терпением и медицинским клеем, он вернул оторвавшийся лоскут на место и закрепил его в правильном положении, после чего поднял взгляд — и застыл, увидев, что глаза Гурона обращены на него. Яростное честолюбие горело в этих глазах: хотя каждая секунда его жизни была наполнена болью, он все же правил — день за днем — целой империей, которую выстроил в самом сердце безумия.

— Вариэль, — механически пророкотал Тиран. — Я слышал, что сегодня на т-твоем столе умер К-каллас Юрлон. — Запинки в его речи возникали каждый раз, когда Гарреон погружал скальпель в ткани мозга.

— Это так, милорд.

Гурон оскалился в жестокой улыбке. Вариэль не отводил взгляда: перед собой он видел воина, который должен был умереть уже очень давно, воина, которого удерживала в этой жизни не столько аугметика, сколько ненависть. В любом другом случае Живодер посчитал бы такое сравнение преувеличением, попыткой (и притом глупой) создать вокруг себя легенду. Но Люфт Гурон, Тиран Бадаба, также известный как Черное Сердце и Кровавый Грабитель, вершил такие дела, что становились легендарными без всяких преувеличений. Империя, которой он правил, принесла ему скандальную славу; завоевания и победы обеспечили место в истории; чего Вариэль не понимал с медицинской точки зрения, так это каким образом Тирану удавалось оставаться в живых, не говоря уж о проявлении воинской доблести.

Правда была в равной степени невероятной и горькой: Астральные Когти получили шанс превратиться в Красных Корсаров лишь потому, что Гурон продал их души тайным властителям варпа. Когда для ордена настал самый темный час, Тиран вверил их жизни Неведомому Пантеону и принес клятву, согласно которой его воины должны были вести вечный крестовый поход против Империума, которому некогда служили.

С тех пор как орден обосновался в этом районе Мальстрима, их генокод утратил стабильность и стал подвергаться мутациям с губительной скоростью. Изменения в геносемени изучали и Вариэль, и сам лорд Гарреон, а также все остальные апотекарии, которые еще оставались в ордене. За пару веков Красные Корсары обзавелись такими генетическими нарушениями, которые среди легионов-предателей, живших в Оке Ужаса, накапливались тысячелетиями.

«Таков договор, — подумал Вариэль. — Выживание в обмен на вырождение».

— Каллас должен был вот-вот получить титул чемпиона. Ты мог бы его спасти, Вариэль.

Живодер не стал тратить время и спрашивать, откуда Гурон это знает.

— Возможно, милорд. Он мне не нравился, не стану врать, но я выполнял свой долг. Я сопоставил ценность его жизни и жизней остальных пациентов, которым требовалась моя помощь. Калласу нужна была трудная операция, которая продлилась бы несколько часов, и за это время другие воины без неотложного лечения умерли бы.

Тиран содрогнулся: Гарреон поставил на место пластину, закрывавшую его череп.

— Благодарю вас обоих. Вы хорошо поработали — как и всегда.

Гурон поднялся на ноги, и оба апотекария спустились с возвышения, на котором стоял трон. Богатый доспех Тирана рокотом отозвался на его движения, и воин удовлетворенно вздохнул. Гигантская силовая клешня, заменявшая ему правую руку, сжалась и разжалась, шевеля когтями в холодном воздухе. Вариэль разглядел, что на алом керамите ладони вырезана все та же Звезда Пантеона. Этот символ неизменно притягивал его взгляд.

— Три часа назад мне сообщили, что на северной границе появились незваные гости.

Гурон повернулся, и далекий свет здешнего солнца бликами заиграл на всех хромированных частях его черепа.

— Корабль Астартес. Очень соблазнительно было бы послать один из наших флотов уничтожить нарушителей, но я предполагаю, что эти гости могут еще нам пригодиться.

Лорд Гарреон ухмылялся как ни в чем не бывало; Вариэль помалкивал, гадая, зачем Тиран рассказывает им все это.

— Кажется, — Гурон блеснул железными зубами, — они просят убежища и помощи. Вместе с запросом на вход в наше пространство они прислали длинный перечень необходимых им припасов и ремонтных работ. Через две недели они доберутся до станции, и вот тогда мы обсудим, во что им обойдется наша помощь.

— Вас явно что-то развеселило, милорд, — наконец заговорил Вариэль, — но я не понимаю, что именно.

Гурон отрывисто хохотнул; между стальными челюстями протянулись вязкие нити слюны.

— Все дело в том, что этот корабль называется «Завет крови». И если Возвышенный и его пророк хотят уйти из Зеницы Ада живыми, не говоря уж о починке их драгоценного корабля, то им предстоит прогнуться очень глубоко.

XI Мальстрим

«Завет крови» плыл в мутной пустоте; его больше не терзали вихри истинного варпа, но корпус все еще содрогался под напором более слабых течений в этом…

Ну, чем бы ни было это место. Октавия точно не знала. Она потянулась к бандане, словно не верила, что та никуда не делась и все так же блокирует ее скрытый глаз. Как одна из рода навигаторов Октавия не могла не знать, что Море душ иногда выплескивается в материальную вселенную. В космосе редко, но все же встречались разломы — мерзостные язвы, вечный источник опасности для космической навигации. Их обходили стороной все навигаторы, кто хотел сохранить в целости и корабль, и собственный разум. В этих разломах варп и реальность, отрицая законы физики, сливались воедино: варп под влиянием реальности истончался, реальность же под влиянием варпа превращалась в призрачное, искаженное подобие самой себя.

Они уже пересекли три солнечные системы и миновали в них несколько планет. Океаны на одной из них кипели — это было видно даже с орбиты. Над поверхностью буйствовали неестественные шторма, орошая землю экскрементами, кислотой и кровью.

Порча обезобразила даже сам космос. На экранах Октавия видела тысячу оттенков фиолетового и красного, силившихся проникнуть в линзы внешнего наблюдения. Это беспорядочное многоцветье плескалось и бурлило вокруг корпуса; словно вода и масло, цвета не смешивались, но сталкивались и накладывались друг на друга, чтобы тут же вновь разделиться. Глаза Октавии воспринимали этот пестрый танец как текучий туман, достаточно плотный, чтобы вызывать дрожь в корпусе корабля, и в то же время прозрачный — сквозь него просвечивали звезды.

Стоило ей задержать взгляд, как в тумане начинали возникать контуры лиц и рук. Призраки кричали, тянулись к ней — и исчезали. Некоторые казались до боли знакомыми: она могла поклясться, что где-то там промелькнул и Картан Сайн, последний капитан, которому она служила. Одно лицо появлялось чаще других: ее старший брат Ланник, погибший шесть лет назад, когда его торговое судно пропало в варпе на Восточной окраине.

— Зачем вы смотрите, хозяйка? — спросил кто-то из ее свиты. Октавия взглянула на это существо: неестественно высокого роста, под объемной накидкой не поймешь, то ли мужчина, то ли женщина, а лицо скрыто под грязными повязками. Еще несколько слуг притаились у двери, шепотом переговариваясь между собой, но запах их невозможно было не чувствовать: пот, вонь пропитанных кровью бинтов, едкий запах маслянистых жидкостей в бионических протезах.

— Потому что, — заговорила Октавия, — это как варп, но… но здесь я могу смотреть обычными, человеческими глазами.

Как объяснить разницу тому, в ком не было крови навигаторов? Никак.

Один из слуг медленно прошаркал поближе.

— Хозяйка, — проговорило это сгорбленное создание.

— Привет, Пес. Можешь выпроводить остальных? — Она просила не из-за запаха, потому что Пес тоже не благоухал розами, да и сама она уже не помнила, когда в последний раз мылась.

Пока Пес разгонял других слуг, взгляд Октавии вернулся к экранам. Корабль пролетал мимо безоблачной планеты, своей окраской напоминавшей ржавое железо. Можно было только гадать, какой планета была раньше, но Мальстрим превратил ее континенты в огромные плиты из металлолома, которые постоянно терлись друг о друга. Октавия рассматривала огромные каньоны, прорезавшие поверхность, и гадала, каково это — побывать в подобном мире.

— Corshia sey, — произнес за ее спиной женский голос.

В тот же миг Октавия вскочила с трона с пистолетом в руках, резко развернулась, целясь в…

— Какое оригинальное приветствие, — сказал Септим. Он положил руки на пояс с пистолетами, засунув большие пальцы под кожаный ремень. — Неужели я тебя разозлил, правда, неведомо как?

— Сколько ты уже здесь стоишь? — Октавия прищурилась. — Когда ты вошел?

— Пес только что впустил меня. Он снаружи с Маруком и остальными из твоей nishallitha клики.

А вот это слово она знала. Nishallitha. «Ядовитый».

Септим подошел, и она позволила ему забрать пистолет. Он стоял достаточно близко, чтобы Октавия уловила его запах: свежий пот и медный привкус масла, которым он смазывал оружие Первого Когтя. Он положил пистолет на сиденье трона и взял ее за руки, обхватив ладонями в полуперчатках ее загрубевшие бледные пальцы.

— Что случилось? У тебя руки ледяные.

Ростом Октавия была ему по плечо, а потому ей пришлось запрокинуть голову, чтобы посмотреть ему в глаза. Длинные волосы прикрывали большую часть хромированной аугметики у него на щеке и виске.

— Здесь везде холодно, — ответила Октавия. Трудно было игнорировать тот факт, что сейчас он стоял совсем рядом. Уже несколько месяцев — с того дня, когда Талос вынес ее из тюрьмы — она не была так близко к другому человеку. Да и в тот раз это была простая операция по спасению, которая принесла облегчение, но не поддержку и покой. Сейчас же рядом с ней был настоящий человек из плоти и крови, а не гигант-фанатик в гудящем доспехе или скрюченный мутант с зашитыми глазами.

— В чем дело? — спросил Септим. Он не брился уже два дня, и на подбородке появилась светлая щетина. По лицу видно, что он беспокоится. Октавии в голову вновь пришла непрошеная мысль: он мог бы показаться красивым, если бы не был еретиком — если бы тьма этого корабля не впиталась в самую его кровь.

— Я не привыкла к прикосновениям. — Она наклонила голову, даже не подозревая, как величественно выглядит в этот миг. От аристократического терранского воспитания было не так-то просто избавиться.

Он отпустил ее, правда, не сразу. Его пальцы медленно разжались, и вместе с ними ушло и тепло.

— Прости. Иногда я забываю, в каких исключительных условиях ты росла.

— Это одна из причин, почему я тебя терплю, — улыбнулась Октавия. — Что ты сказал, когда вошел?

Особое настроение, возникшее было между ними, исчезло. Септим прищурил здоровый глаз, и аугметический окуляр защелкал, пытаясь воспроизвести это движение.

— Я ничего не говорил. Вошел и просто смотрел. В кои-то веки ты казалась спокойной, и я не решался тебя потревожить.

— «Corshia sey», — тихо повторила она. — Что это значит?

— Это значит «берегись», — ответил Септим. — Жаргонное выражение, в родном мире легиона означавшее угрозу. Предупреждение тем, кто должен вскоре умереть: «Дыши пока», если дословно. Имеется в виду, пока можешь.

— Я так и поняла, — она изобразила улыбку. — Какие милые культурные традиции.

Септим пожал плечами; куртка его при этом зашуршала.

— Блатной язык нострамских низов. Хозяева часто им пользуются. Кто-то из команды сказал тебе эту фразу?

— Перестань уже волноваться, — она тряхнула головой и смерила его самым сердитым из всех сердитых взглядов. — И убери руки от своих пушек. Здесь не схолумная площадка, а я не ребенок, которого надо опекать и бросаться защищать, когда другие дети начинают обзываться.

Внезапно смутившись, Септим отвернулся:

— Я не хотел сказать ничего такого.

— Да ладно, — ответила Октавия тоном, который говорил, что ничего не ладно. — Забудем.

— Как скажешь, — Септим вежливо поклонился. — Кажется, ты хочешь побыть одна, так что я удаляюсь.

— Подожди.

Он остановился; Октавия кашлянула:

— Подожди минутку. Ты ведь за чем-то пришел? В последнее время ты у меня редко бываешь. — Она постаралась произнести последнюю фразу обычным голосом, так, чтобы не осталось даже намека на личную заинтересованность, но особого успеха в этом не достигла: взгляд, который Септим бросил на нее, был тому доказательством.

— Возвышенный приказал оставить тебя в покое, да и много работы навалилось. Нужно было обучить Марука, отремонтировать пять комплектов боевой брони, плюс еще оружие Первого Когтя.

От этих оправданий Октавия просто отмахнулась:

— Так чего же ты хотел?

Он нахмурился.

— Прости, но я не понимаю, почему сегодня ты такая резкая. Я хотел увидеть тебя, только и всего. — Он спрятал руку в карман куртки и после секундной заминки спросил: — Как ты себя чувствуешь?

Значит, вот в чем дело. Все как всегда. Только этого еще не хватало.

— Пожалуйста, расслабься уже. Ну хоть разок. Септим, не думаю, что сегодня у меня хватит сил на твой официоз. Мне нужен друг, а не еще один сторож. Решай, кем ты будешь, и веди себя соответственно.

Увидев, как сжались его челюсти, она ощутила торжество, к которому примешивалось чувство вины. Она все-таки задела его за живое.

— Это не официоз, — ответил Септим, — а уважение.

— Да что бы это ни было, когда входишь, оставляй это за дверью. — Она вымученно улыбнулась, распустила волосы и снова стянула их в хвост. — Ты в последнее время смотрел, что делается, образно говоря, за окном?

— Я стараюсь не смотреть — и тебе советую. — Пояснять свою мысль он не стал, а пошел по комнате, перешагивая через разбросанную одежду и бумажные комки — результат неудачных попыток Октавии вести дневник. — Когда ты в последний раз убиралась? Такое впечатление, что здесь прошел ураган.

— Не так уж все плохо.

— По сравнению с трюмами для рабов — да, прямо дворец принцессы. — Он наконец вынул руку из кармана и бросил что-то Октавии: — Это тебе.

Она поймала предмет обеими руками. Нечто маленькое, размером с ее большой палец, завернутое в кусок синей ткани. Ткань, судя по всему, оторвали от робы, принадлежавшей кому-то из слуг легиона. Октавия посмотрела на Септима, но он был занят тем, что один за другим выключал мониторы — все два десятка. Она медленно развернула сверток.

Внутри оказалось кольцо. Светло-бежевый костяной ободок, на поверхности выгравированы несколько крохотных и изящных нострамских рун.

— О, — только и могла сказать Октавия. Она не знала, какие чувства тут уместны: радость, удивление или недоумение, — знала лишь, что чувствует все это одновременно.

— Это в знак благодарности. — Септим отключил последний экран. — За Крит. За то, что помогла сбежать, а не убила нас всех.

— О, — сказала она снова.

— Я его выменял, — пояснил он. — На Черном рынке, само собой. — Подошел ближе, остановился у трона. — Они очень редкие. Материал плохо поддается обработке, и такие вещи изготавливают только те, кто работает на станках.

Октавия повертела кольцо в руках; вязь нострамских рун она прочитать не могла.

— А из чего оно сделано?

— Из кости. Вот это кольцо сделано из кости Кровавого Ангела — одного из тех, кто был убит при абордаже.

Октавия вновь взглянула на него:

— Ты принес мне подарок, сделанный из останков имперского героя. — Она не спрашивала, а утверждала, и на ее губах не было улыбки.

Септим, напротив, улыбнулся:

— Ну, если так сказать…

— Мне оно не нужно, — Октавия протянула ему кольцо и покачала головой, встретившись с ним глазами. — Ты просто невозможен. А еще ты идиот и… и еретик.

Обратно подарок он не принял. Он просто пошел к выходу, по пути отпихнув с дороги кучу мусора.

— Все, в чем ты меня обвиняешь, — правда.

Гнев Октавии нарастал, и она не стала его сдерживать и говорила теперь, забыв о всякой осторожности:

— Так ты хотел произвести на меня впечатление?

Септим остановился.

— Впечатление? Зачем?

Октавия окинула его сердитым взглядом:

— Ты знаешь зачем.

Его смех только усилил ее раздражение.

— Ты это всерьез, — констатировал Септим и вновь расхохотался.

— Убирайся, — она выдавила скупую улыбку, — а не то я тебя пристрелю.

Но он не убрался. Он опять подошел к ней, взял за руку и медленно, осторожно поднес грязные пальцы к губам. Поцелуй был мягким, как воспоминание о легком ветре.

— Все не так, Октавия. Ты — самый важный человек на этом корабле, и смертный приговор грозит любому, кто посмеет тебя обидеть, ибо ты самый ценный трофей легиона. Ты прекрасна — и в этом темном мире нет иной красоты. Но у меня и в мыслях не было ничего такого, я просто любуюсь тобой издали. Как я мог даже задуматься о чем-то подобном?

Он все еще держал ее за руку и, кажется, искренне веселился:

— Я не трачу время на погоню за недостижимой целью — хватило бы сил и на обычные обязанности.

Она все еще хмурилась и сдерживалась, чтобы не облизать пересохшие губы. В том, как он на нее смотрел, не было ничего неприятного, хотя Октавия и твердила себе, что это не так.

— Тебе пора идти. — Ее голос дрогнул. Трон, какие же у него темные глаза. Ну, точнее, глаз. Косматые волосы прикрывали линзу протеза.

— К тому же, я слышал, — он заговорил тише, — что от поцелуя навигатора умирают.

— Думаю, это миф, — ответила она, поглядев на него. — Но ручаться нельзя. — Склонила голову, чуть приоткрыв рот. — Навигаторы — опасные создания. Не доверяй им.

Он провел большим пальцем по ее подбородку, но ничего не сказал. Октавия вдохнула и…

…замерла, когда дверь со скрежетом открылась. В ту же секунду она неловко отшатнулась от Септима и врезалась задом в собственный письменный стол. Ковыляющей походкой вошел Пес, за ним Марук; одеяния последнего были в таком потрепанном состоянии, что он выглядел как бродяга. Чувствуя, что они не вовремя, Марук робко помахал Октавии.

— Хозяйка, — заговорил ее слуга. — Простите, хозяйка.

— Все в порядке. — Она упорно не смотрела в сторону Септима. — В полном порядке. А в чем дело? Что-то случилось?

— У вас гость, хозяйка. Я не мог его не впустить.

В комнату вступил один из воинов легиона. Броня цвета полуночи заблестела в тусклом свете; разряды молнии, нарисованные на полированной поверхности, разбегались по керамиту, как вены. Легионер был без шлема, и глаза на худом, без единого шрама лице казались на удивление выразительными несмотря на их глубокую черноту.

— Лорд Сайрион, — поклонился Септим.

— Септим, — ответил воин. — Сегодня мы причаливаем, и ты нужен в подготовительном отсеке. — Зарычав сочленениями доспеха, Сайрион указал на Марука: — И ты тоже, Нонус. Мои дорогие мастера, нас ждет трудовой подвиг.

Когда смертные вышли в коридор, легионер взглянул на раскрасневшуюся навигатора. Казалось, она пристально изучает какие-то обрывки записей на столе и целенаправленно игнорирует все остальное.

— Итак, — обратился он к Октавии. — Как поживаешь?

Два часа спустя Зеница Ада предстала перед ними во всем своем хвастливом великолепии. Еле двигавшийся «Завет» окружили фрегаты — якобы передовой отряд флота Кровавого Грабителя, — и в сопровождении этого эскорта крейсер подошел ближе к станции.

Возвышенный занял командный трон на мостике, по бокам которого расположились Гарадон и Малек, оба в громоздких терминаторских доспехах. Вокруг суетились смертные члены экипажа: стыковка такого огромного корабля со станцией требовала тщательных математических выкладок.

— Мы добрались, — медленно проговорило существо на троне.

Малек склонил голову, на что его доспех отозвался урчанием. Украшенный длинными бивнями шлем повернулся в сторону командира:

— Теперь предстоит самое сложное: уйти отсюда живыми.

Возвышенный рыкнул в знак согласия. Зеница Ада приближалась, заполняя собой оккулус, и хотя существу претило выказывать хоть какое-то восхищение этим зрелищем, факт был в том, что владения Тирана по размерам и потенциалу уступали только владениям Разорителя. Вид Зеницы вызывал в сердце демона зависть совершенно особого рода: он завидовал как прошлому этого места, так и тому, что станция олицетворяла собой теперь. Порт кишел сепаратистами, хотя и уступал в размерах другим транспортным узлам в империи Тирана.

Сама станция — звездный форт типа «Рамилис» — некогда носила название «Глаз Ханаана» и размещалась в регионе глубокого космоса, который контролировал орден Астральных Когтей. Несколько веков назад в ходе Бадабской войны, когда в регионе воцарились бесчестье и предательство, форт стал одним из многих объектов, которые захватили повстанцы, стремившиеся отделиться от Империума. В имперских архивах форт значился как уничтоженный в сражении с флотом, флагманом которого был «Аквилин», крейсер типа «Владыка». Но в терранских записях не говорилось ни слова о том, что позже пираты, расплодившиеся после разгрома Астральных Когтей, отбили поврежденный форт и отбуксировали его сквозь варп-разлом Мальстрима.

За прошедшие с тех пор века станция не только была восстановлена, но и разрослась, став гаванью для пиратов. Зеница Ада окружила собой целую планету — измененный варпом, мертвый мир Ирукхал, и теперь в ее металлических секциях обитали десятки тысяч человек, а у причалов стояли сотни кораблей.

— Меня в холод бросает оттого, что нам пришлось сюда вернуться, — признался Малек.

— Слишком много кораблей, — заметил Гарадон. — Даже для Зеницы.

Возвышенный кивнул, все так же глядя в оккулус. Топливопроводы станции утоляли голод огромных крейсеров, а по периметру курсировали эсминцы и фрегаты.

«Целый стальной континент, на котором поселились падальщики».

— Сам Гурон на станции. Иначе никак не объяснить, почему здесь столько боевых кораблей под его флагом.

— От этого наша задача легче не становится, — хмыкнул Малек.

Возвышенный заскрипел зубами.

— Начальник системы слежения, просканировать этот флот.

— Есть, милорд, — отозвался офицер из смертных.

Двери с грохотом открылись, и на командный мостик поднялись еще двое легионеров. Талос и Люкориф: первый держал оружие в ножнах и шел быстрым шагом, второй полз на четвереньках с чудовищным проворством горгульи.

— Кровь легиона, — ругнулся Талос, глянув на оккулус. — Куда мы угодили?

— В море, полное акул, — прошипел Люкориф. — Плохо. Очень, очень плохо.

Талос запоздало отсалютовал Атраментарам, стоявшим на платформе рядом с троном Возвышенного. Люкориф формальностями себя утруждать не стал и начал расхаживать по мостику, пугая смертную команду пристальным взглядом. Плачущие окуляры на разрисованном лицевом щитке следили за происходящим с неотрывным вниманием.

— Привет, — он плотоядно посмотрел на одного из офицеров. Даже на четвереньках Люкориф был ростом с обычного человека, а благодаря доспеху и прыжковому ранцу — еще и в четыре раза массивнее.

— Здравствуйте, милорд, — ответил уже немолодой офицер, в седеющих волосах которого намечалась лысина. Он был артиллерийским старшиной и носил форму Имперского военного флота, лишенную всех знаков отличия и выцветшую со временем. Полжизни он прослужил легиону, полжизни провел рядом с Возвышенным, но личное внимание одного из хозяев заставляло нервничать даже самых стойких.

— Я Люкориф, — проклекотал раптор, — из Кровоточащих Глаз.

— Я… знаю, кто вы, милорд.

Раптор подполз ближе; казалось, что в линзах плачущих окуляров светится жестокая радость. Офицер инстинктивно отшатнулся.

— Не надо бежать. Это было бы неблагоразумно. С людьми, которые поворачиваются ко мне спиной, происходят всякие неприятные вещи.

Офицер сглотнул:

— Чем могу служить, милорд?

— Ты чужеземец. У тебя глаза неправильные.

— Меня забрали, — офицер прокашлялся, — забрали во время налета много лет назад. Я верно служу легиону, милорд.

— Ты чужеземец, — прошипел Люкориф, — а значит, никогда не слышал, как кричит нострамский кондор, преследуя добычу. — Голова раптора дернулась, на что доспех отреагировал механическим рычанием.

Над офицером нависла вторая, более высокая тень. Старшине хватило самообладания отсалютовать:

— Лорд Талос, — пробормотал он.

Люкориф развернулся к воину, чей доспех украшали черепа и шлемы Кровавых Ангелов:

— Ловец Душ?

— Пожалуйста, не называй меня так. — Талос указал на офицера: — Этого человека зовут Антион. Он служит нам уже двадцать три стандартных года и за это время принял участие в уничтожении восьмидесяти семи имперских судов, а также в таком количестве рейдов, что я и не упомню. Я прав, артиллерийский старшина Антион Касель?

— Все верно, милорд, — вновь отдал честь офицер.

Талос кивнул и посмотрел на Люкорифа:

— Мы не играем жизнями тех, кто нам служит, раптор. — Его рука опустилась к магнитному зажиму на бедре, где был закреплен болтер Малхариона. — Из соображений целесообразности.

— Смертный и я просто разговаривали. — По голосу Люкорифа чувствовалось, что под своей демонической маской он улыбается.

— У этого смертного есть обязанности. Если нам придется открыть огонь, я бы предпочел, чтобы все артиллерийские старшины занимались делом, а не болтали с тобой.

Люкориф фыркнул и уполз прочь, скрипя доспехом.

— Спасибо, милорд, — тихо сказал офицер и снова салютнул.

Спасибо. Опять это слово, уже второй раз за год. Талос чуть не улыбнулся такой арифметике.

— Возвращайся к своим обязанностям, Касель.

Отвернувшись от офицера, он двинулся к платформе, на которой стоял трон Возвышенного. На ретинальном дисплее мигнула руна: входящее сообщение, идентификационный глиф указывал, что это Малек из Атраментаров. Талос моргнул, активируя руну.

— Хорошая работа, — передал Малек по воксу.

— Рапторы, — отозвался Талос. — Этих зверей надо держать на цепи.

— И в намордниках, — поддакнул Малек. — Брат, хочу предупредить: Возвышенный нервничает. Гурон здесь, в Зенице.

— Понятно. — Талос прервал связь и остановился на ступенях, которые вели к трону. Только Атраментарам и самому Возвышенному позволялось стоять на самой платформе.

— Ауспекс-сканирование завершено, — доложил начальник вокса.

Глаза Возвышенного были закрыты. Его сознание вышло за пределы холодной громады корпуса и чувствовало, как «Завет» корректирует курс маневровыми двигателями и как соответственно меняется направление варп-ветра. Фрегаты эскорта разорвали строй и отошли к остальным патрульным кораблям.

«Что-то…» Возвышенный чувствовал, что там, в пустоте, есть нечто. «Нечто знакомое…»

— Говори, — приказало существо. Его черные глаза открылись. — Названия и типы отдельных кораблей неважны. Скажи мне только самое главное.

— Милорд, вражеский флот…

— Они нам не враги, — отрезал Возвышенный. — Пока еще нет. Продолжай.

— Флот Корсаров представляет внушительную силу, но у него необычный корабельный состав. У многих крейсеров нет кораблей поддержки, а некоторые фрегаты и эсминцы, судя по всему, действуют автономно. Здесь собрались несколько флотилий: судя по эмблемам, тут присутствуют корабли по крайней мере девяти фракций. В основном это ордена-отступники Адептус Астартес и ренегаты из Имперского военного флота.

— Нет, — зарычал Возвышенный. — Здесь скрывается нечто большее.

Демон пристально вгляделся в оккулус, когтями нажимая кнопки в подлокотниках трона. На обзорном экране сменились несколько картинок с разных ракурсов.

— Вот оно, — оскалившись, рявкнуло существо. — Несмотря на эмблемы, этот корабль — не из флота Красных Корсаров.

— Он значится как «Пагубное наследие».

Возвышенный вновь покачал головой, отягощенной рогами и бивнями:

— Нет. Смотри глубже. Убери слои ауспекс-обманок.

— Провожу направленное сканирование, милорд.

Не в силах оторваться от оккулуса, Возвышенный сузил блестящие глаза. Корабль во всем своем готическом великолепии был того же типа, что и «Завет крови»: их конструкция была одинаковой, одинаковым было и мастерство их строителей. Корпус «Завета» был заложен в самом начале Великого крестового похода, еще до того, как началась унификация с помощью марсианских СШК; флот же Корсаров был построен по системным принципам, которые Марс установил за последние десять тысячелетий.

«Пагубное наследие» строили без оглядки на подобные ограничения. Его создали или в те несколько столетий самоуверенного процветания, которые пришлись на сам Крестовый поход, или в кровавое, полное ненависти десятилетие Ереси Хоруса. Как бы то ни было, корабль явно был родом из других, более древних времен, чем остальной флот.

— Милорд? — В голосе офицера слышалась тревога.

— Говори.

— Транспондерный код корабля был изменен. В его идентификационных сообщениях видны следы криптографических преобразований.

— Взломай их шифры. Сейчас же.

— Так точно, милорд.

Возвышенный снова закрыл глаза, полагаясь на шестое чувство. Это скрытое восприятие бесплотными, обманчиво мягкими прикосновениями обследовало корпус корабля, охватило психической силой все его контуры. Да, это старый — даже древний — корабль, гораздо старше других, собравшихся здесь, и благородного происхождения. Он странствовал среди звезд со времен Великого предательства десять тысяч лет назад.

— Здравствуй, охотящийся в пустоте, — прошептал Возвышенный кораблю. — Ты не должен служить этим слабакам Корсарам. Ты древнее, ты сильнее, и некогда ты был чем-то несоизмеримо большим, чем сейчас.

Нечто в сердце корабля, какое-то холодное пламя разума, хищно огрызнулось в ответ. Это сознание принадлежало огромному левиафану, и его чувства были слишком чужеродны для человеческого и даже демонического разума. Психическое вторжение извне привлекло его внимание лишь на секунду.

— Изыди, смертный червь, — приказало его громадное сердце.

Этой секундной связи оказалось достаточно. Возвышенный рывком вернулся в тело, в котором обитал, и открыл глаза, чтобы снова посмотреть на мостик.

— Милорд, шифр был примитивным, мне удалось его взломать. Этот корабль…

— Я знаю, что это за корабль, — рыкнул Возвышенный. — Точнее, чем он был раньше. Ты установил его прошлое название?

— Да, милорд.

— Произнеси его так, чтобы слышали все.

— Согласно первоначальному опознавательному коду, корабль назывался «Эхо проклятия».

Атраментары, стоявшие у трона, замерли в напряжении; Люкориф прошипел целый поток нострамской брани. Возвышенный почувствовал, как внутри него душа Вандреда зашевелилась в ответ на это имя, и глухо, влажно хохотнул.

— Да, — фыркнуло существо. — Братья, вот она, жизнь падальщиков, с которыми нам предстоит иметь дело. В своей бесконечной жадности Корсары захватили один из боевых кораблей Восьмого легиона. Посмотрите на него и скажите, что думаете.

Талос ответил первым:

— Некоторые грехи нельзя прощать. — Он повернулся к Возвышенному, и даже потрескивающий вокс не мог скрыть горячность в его голосе. Пророк стиснул зубы. — Это наш корабль. Мы не уйдем, пока не заберем его обратно.

Даже в доке «Завет» содрогался под мягким напором волн варпа, рождавшихся из эфирных энергий в ледяной пустоте глубокого космоса. Команда не могла не замечать звука, с которым нечистый солнечный ветер касался корпуса; хотя Септим многое повидал и услышал за последние десять лет, сейчас он тоже нервничал. Он проверил пистолеты и, нажав на руны боезапаса, убедился, что батареи заряжены.

— Нонус, — позвал он.

Марук прищелкнул языком, что было близко к выражению досады:

— Не думаю, что смогу когда-нибудь к этому привыкнуть.

— Это не так уж трудно, поверь. — Септим вручил ему один из пистолетов. — Ты когда-нибудь стрелял из такого?

Старший коллега Септима почесал небритый подбородок, который в недолгом времени должен был полностью скрыться под серой щетиной.

— Нет, конечно же.

— Это делается так. — Септим поднял пистолет, жестами показал, как привести его в боевую готовность, и сымитировал очередь из трех выстрелов. — Ничего сложного. Их делали для Имперской гвардии, так что принципы работы элементарны.

— Эй.

— Да? — вскинул бровь Септим.

— Не смей насмехаться над гвардией, сынок. Они все до последнего герои.

Септим улыбнулся.

— Начинаешь в этом сомневаться, если после каждой стычки с гвардейцами у твоих хозяев появляется такой запас черепов, что несколько месяцев есть чем украшать доспехи.

— Я ведь и сам хотел пойти в Гвардию.

Септим не стал развивать эту тему.

— Как я говорил, всегда держи оружие при себе. Зеница Ада — на редкость негостеприимная гавань.

Марук (все еще не привыкший считать себя Нонусом) дважды моргнул:

— Мы сойдем на берег?

— Само собой. — Септим закрепил мачете на голени. — Нам предстоит кое-что сделать. Это опасное место, но ничего с нами не случится, если будем вести себя осторожно.

— Октавия тоже пойдет?

Септим выразительно посмотрел на товарища:

— Она навигатор. Легион не может рисковать ее жизнью в такой кошмарной дыре.

— А нашими может?

— Может. И рискнет, — слуга ухмыльнулся. — Нечего откладывать, пошли.

Первый Коготь прошел по переходному коридору на станцию. У последней переборки стоял отряд воинов Тирана, охранявший вход. Цвета их доспехов — красный, черный и бронзовый — резко контрастировали с оттенками полночи и кости, в которые была выкрашена броня Повелителей Ночи.

— Глупостей не говорить, — предупредил братьев по воксу Талос.

— Мы? Да никогда, — заверил Сайрион.

Все они держали оружие наготове — в точности как и Красные Корсары у входа.

— Стойте, — приказал командир отряда. Личина рогатого шлема по очереди повернулась к каждому из Повелителей Ночи. — Что вам нужно в Зенице Ада?

Ксарл положил длинный цепной клинок на плечо и фыркнул:

— У меня встречный вопрос. А почему бы вам, худородным дворнягам, не склониться перед воинами из Первых легионов?

Талос вздохнул:

— У тебя просто талант дипломата.

В ответ Ксарл лишь хмыкнул.

— Это у вас юмор такой? — уточнил командир Корсаров.

— Нашему кораблю нужен ремонт. — Талос проигнорировал вопрос. — Мой командир поручил мне переговорить с лордом Гуроном.

Корсары переглянулись. Большинство из них были без шлемов, и покрытые шрамами лица представали во всей их страшной неприглядности. Талос разглядел в шрамах и рубцах контуры знаков, связанных с Губительными силами. Какая преданность. Какая пылкая, фанатичная преданность.

— Я узнал ваш корабль, — сказал командир отряда. — Я помню и «Завет крови», и тебя, «пророк». То, что ты сделал здесь в свой последний визит, друзей тебе не прибавило.

— Если ты нас знаешь, то незачем рассказывать, кто мы, — ответил Талос. — Пропустите нас.

— Я смотритель этого дока, — из динамиков шлема донеслось рычание Корсара. — Будь благоразумным и прояви немного уважения.

— А мы, — вмешался Меркуциан, — участвовали в Долгой войне за несколько тысяч лет до того, как ты появился на свет. Учти, ренегат, уважение — вещь обоюдная.

Корсары ощетинились и крепче стиснули рукоятки болтеров.

— И где было ваше хваленое уважение, когда вы в прошлый раз прибыли на станцию? После той встречи у некоторых моих воинов до сих пор остались шрамы. А что если я прикажу вам возвращаться на то корыто, на котором вы прилетели?

— Это было бы неразумно. Нас ждет лорд Гурон. — Талос расстегнул гермозамки и с шипением стравливаемого воздуха снял шлем. В коридоре стоял запах старого пота и машинного масла, за которым чувствовался какой-то сернистый привкус. Черные глаза Повелителя Ночи изучающе осмотрели каждого из Корсаров.

— Я признаю, что ваша гордость задета, — сказал Талос. — В прошлый раз мы повели себя не слишком уж вежливо. Но ваш хозяин уже ясно выразил свое желание, обеспечив нам эскорт. Он хочет нас видеть. Поэтому давайте заканчивать с взаимными угрозами и на этот раз обойдемся без смертей. Мы все равно пройдем на станцию — с вашего разрешения или по вашим трупам.

Все Корсары как один подняли оружие, стукнув прикладами болтеров по наплечникам. Воины Первого Когтя, не медля с ответом, активировали цепные мечи и наставили на противника пистолеты. Талос нацелил спаренный болтер, наследие Малхариона, в лицо командиру Корсаров.

— Очередной радушный прием, — хихикнул Сайрион по воксу.

— Опустите оружие, — приказал Корсар.

— Смотритель… — предупреждаще начал Талос. — Не обязательно доводить ситуацию до такого.

— Опустите оружие, — повторил тот.

— Талос, — окликнул новый голос. Из-за спин Корсаров появился еще один воин, также облаченный в доспех падшего ордена. Он протолкнулся вперед, и остальные воины приветственно кивали ему, хотя сам он до таких знаков внимания не снисходил.

Воин встал между отрядами, блокируя линию огня. Талос немедленно опустил болтер; Ксарл, Меркуциан и Узас поступили так же, но с гораздо большей неохотой.

— Брат, — сказал Корсар и протянул руку. Лязгнув доспехом, пророк обхватил его запястье в традиционном приветствии, с незапамятных времен принятом среди воинов.

— Рад тебя видеть, — ответил пророк. — Я надеялся, что ты придешь.

Корсар покачал головой.

— А я надеялся, что ты — нет. У тебя просто катастрофический талант появляться не вовремя. — Он повернулся к караульному отряду: — Отставить.

Отсалютовав, стражники подчинились.

— Как прикажете, Живодер, — выдавил их командир.

— Пошли, — Вариэль смерил воинов Первого Когтя холодным взглядом. — Я отведу вас к лорду Гурону.

XII Пророк и узник

— Вы отправитесь с нами к Виламусу.

— Я так и знал, что все идет чересчур хорошо, — произнес Сайрион по закрытому каналу вокса. Талос проигнорировал его слова

— Такова цена моей помощи, — добавила сидящая фигура. — Когда мы начнем осаду Виламуса, ваши силы пойдут в авангарде.

Тронный зал лорда Гурона в Зенице Ада едва ли отличался каким-либо намеком на изысканность. Оперативный центр станции переделали в покои монарха с троном на возвышении и множеством знамен крестовых походов, которые в изобилии ниспадали с потолка. Вдоль стен стояли ряды телохранителей, просителей и молящихся: людей, отступников-астартес и существ, заблудившихся в переменчивых обличиях рабского служения Хаосу. Грязный пол гордо демонстрировал свои пятна — кровь, подпалины и сероватую слизь вперемешку, а в воздухе висела вонь чего-то серного, поднимавшаяся от дыхания собравшихся воинов.

Все это накладывалось на пульсирующую боль, гудящую в черепе пророка.

— Нигде так не смердит, как в пристанище Красного Корсара, — тихо сказал по воксу Меркуциан.

Войдя на станцию, Талос вновь надел шлем.

— Мы должны согласиться с его желаниями. Если мы откажемся, Гурон нас живыми не выпустит.

— Его предложение — самоубийство, — заметил Сайрион. — Мы все об этом знаем.

— Нужно посовещаться с Возвышенным, — отозвался Меркуциан.

— Да, — улыбнулся за лицевым щитком Ксарл. — Уверен, что так и будет. Просто соглашайся, Талос. Запах этого места просачивается сквозь броню.

— Ну? — спросила фигура на троне.

Изуродованное лицо лорда Гурона смотрело с радостным интересом. Гурон был не из тех, кто скрывает эмоции, и остатки человеческого лица скривились в хитром выражении, лучившемся превосходством. Он знал, что одержал верх еще до того, как это отребье из Восьмого Легиона прибыло к нему с просьбой, и не испытывал сомнений, демонстрируя на растерзанном лице торжество. Однако даже в чудовищном ликовании не было заметно особой мелочности. Казалось, что он практически перешучивается с Первым Когтем.

Талос поднялся с колен. Позади него Первый Коготь сделал то же самое. Вариэль стоял в стороне, тщательно сохраняя на лице бесстрастную, скучающую маску.

— Будет исполнено, лорд Гурон, — произнес Талос. — Мы согласны с вашими условиями. Когда отправляемся?

Гурон откинулся на костяном троне — настоящий король-варвар из древних времен.

— Как только мои рабочие бригады вернут к жизни ваш разбитый «Завет крови». Через месяц, может быть раньше. Вы предоставите материалы?

Талос кивнул.

— Рейд на Ганг был чрезвычайно результативен, милорд.

— Однако вы сбежали от Странствующих Десантников. Был бы результативнее, если бы вы рискнули поступить иначе, а?

— Да, повелитель, — пророк наблюдал за полководцем, жалея, что к обезоруживающей непосредственности Гурона сложно испытывать неприязнь. От израненного тела Владыки Корсаров исходила аура странного, настойчивого обаяния.

— Знаешь, я наблюдал, как «Завет» приближается, — сказал Тиран. — Подозреваю, что это интересная история: как вы позволили столь величественному кораблю превратиться в такие вот обломки.

— Так и есть, сир, — согласился Талос. — Я с радостью поведаю ее в более подходящее время.

Сухие глаза Гурона моргнули. Их оживило веселье, и наплечники загремели от тихого смеха.

— Кажется, сейчас идеальное время, Повелитель Ночи. — По всей комнате раздались грохочущие смешки легионеров. — Давай послушаем историю.

Талос сглотнул, его разум бешено работал, несмотря на боль. В словах Гурона таилась ловушка, столь же явная и грубая, сколь и неизбежная. На мгновение поддавшись дурацкому инстинкту, он чуть было не бросил взгляд на Вариэля.

— Милорд, — склонил голову пророк. — Думаю, вы уже знаете об основных обстоятельствах наших бед на Крите. Право же, для рассказа нужен кто-то с большим поэтическим даром.

Гурон облизнул мертвенные губы.

— Потешь меня. Поведай, как вы предали Черный Легион и сбежали от Кровавых Ангелов.

Вооруженная аудитория снова засмеялась.

— Будь проклят Возвышенный, что отправил нас на это, — вздохнул Сайрион.

— Он нас дразнит, — голос Ксарла теперь был низким и холодным.

Пророк не был в этом столь убежден. Он театрально поклонился, принимая свою роль в потехе над Первым Когтем.

— Простите меня, лорд Гурон. Я и забыл, как вам, должно быть, трудно получать точную информацию о войне, которую ведут Первые Легионы. Те из нас, кто шел рядом с примархами, имеют свойство забывать, насколько далекими и изолированными могут чувствовать себя младшие астартес-отступники. Я расскажу вам о приготовлениях Абаддона к грядущему крестовому походу и, разумеется, о роли Повелителей Ночи в нем. Надеюсь лишь, что и вы просветите нас насчет того, в какие игры вы и ваши пираты играли так далеко от фронтов войны.

Зал встретил слова Талоса молчанием, и Узас захихикал по воксу, будто ребенок.

— И ты еще укоряешь Ксарла за его дипломатию? — казалось, Меркуциан в ужасе. — Ты всех нас убил, пророк.

Талос ничего не ответил. Он просто смотрел на сидящего на троне военачальника. Шеренги Красных Корсаров стояли наготове, ожидая приказа открыть огонь. Вокруг их бронированных сапог носилось, квохча себе под нос, чахлое нечеловеческое создание.

Наконец Гурон, повелитель Мальстрима и крупнейшего пиратского боевого флота в восточных пределах галактики, позволил своему лицу расплыться в улыбке. Подергивающиеся мускулы и дрожащие, лишенные нервов губы искривились в ухмылке, что явно потребовало усилий.

— Жаль, что мне не довелось пройтись по Нострамо, — наконец произнес Тиран. — У меня сложилось впечатление, что у его сынов забавное чувство юмора. — Гурон постучал бронированными когтями по подлокотникам трона, издав близкий к бульканью смех.

— Как всегда, рад вас развлечь, повелитель, — Талос тоже улыбался.

— Знаешь, ты все еще ослеплен чрезмерной самоуверенностью.

— Это проклятие, — согласился пророк. Военачальник издал еще один задыхающийся гортанный смешок — звук невыплюнутой слизи, запертой в дыхательном тракте. Тонкие поршни в горле полководца, видимые за кожей, сшитой из лоскутов, щелкнув, сжались.

— А если бы я смог обойтись без вас в этом маленьком задании, легионер? Что тогда?

— Тогда вы бы помогли нам по доброте душевной, повелитель.

— Понимаю, почему Возвышенный тебя ненавидит, — вновь ухмыльнулся Владыка Корсаров.

Все разом выдохнули, напряжение в зале спало. Гурон поднялся, указывая на Повелителей Ночи огромной металлической лапой. При этом движении скачущее по залу четвероногое создание, омерзительное и безволосое, с тощими деформированными конечностями, подбежало к военачальнику и вскарабкалось по доспеху Гурона при помощи шишковатых когтей. Повелитель Корсаров не обратил на него внимания, и оно вцепилось в наспинную силовую установку, держась за нее когтистыми лапками. Выпученные глаза пристально глядели на Повелителей Ночи, неровные зубы щелкали друг о друга, издавая сбивчивый треск.

— Что. Это. За хрень? — выдохнул Сайрион.

— Не уверен, что хочу знать, — прошептал в ответ Талос.

— Выглядит так, будто кто-то освежевал помесь обезьяны с собакой. Я считаю, кто-то из вас должен сказать Кровавому Грабителю, что у него по спине ползает какая-то мерзость.

— Думаю, он знает, Сай.

Гурон вновь поманил их; при движении сочленений когти издали визг.

— Пойдемте, воины Первых Легионов. У меня есть кое-что ваше. Возможно, вы захотите на это взглянуть.

Мириады палуб Зеницы Ада кишели жизнью, но почетная стража Тирана выделила на нужды Корсаров целый уровень звездной крепости. Здесь командование Красных Корсаров разрабатывало планы нападений на Империум, пребывая под охраной самых умелых воинов Гурона. И здесь же, под бдительным оком элиты Ордена, Тиран любил держать под замком нежеланных гостей для собственного развлечения.

Они шли по тихим коридорам, лязгая подошвами по полу, взгляд Талоса блуждал по оскверненным металлическим стенам. На каждой было нанесено столько кощунственных надписей, выписанных по трафарету или выжженных на голой стали, что хватило бы на целую книгу.

Взгляд пророка не раз привлекали движения Гурона. Повелитель Красных Корсаров был изуродован и при ходьбе хромал, приволакивая ногу, однако даже в этих дерганых движениях присутствовала сдерживаемая сила. При взгляде с близкого расстояния — достаточно близкого, чтобы на тусклой броне вспыхивали отблески тошнотворного мерцающего свечения — не составляло труда понять, почему бывший Тиран Бадаба остался в живых. Некоторые воины слишком упорны, чтобы умереть.

Талос подозревал, что, будь он обычным смертным, хватило бы одного лишь присутствия Гурона, чтобы принудить его к покорности. Мало кто из военачальников излучал столь неприятную ауру угрозы, порождаемую уничтоженным лицом, вымученной улыбкой и рычанием пучков волокон в сочленениях доспеха. Но ведь мало кто из военачальников правил империей отступников, не говоря уже о звездном королевстве столь огромного размера и могущества.

— Тебя интересует что-то в моем лице, пророк?

— Ваши раны, милорд. Очень больно?

Гурон оскалился от странного вопроса. Оба воина были результатом обширной и древней скрупулезной генетической манипуляции и биохирургии, которые делали боль относительным понятием для воителей-постлюдей с двумя сердцами, тремя легкими и обыкновением плеваться кислотой.

— Чрезвычайно, — произнес повелитель Корсаров, ограничившись этим.

Терминаторы Красных Корсаров, шагавшие позади Первого Когтя с упорством танков, полностью заполняли коридор. У них под ногами суетился маленький безволосый мутант. Сайрион не переставал оглядываться на него.

— Прежде чем я вручу тебе этот подарок, — Гурон снова облизнул потрескавшиеся губы, — скажи мне, Повелитель Ночи — почему ты отважился на эту нелепую шутку в тронном зале?

Вокс-динамики шлема передали последовавший без запинки ответ.

— Твоя империя — раковая опухоль, разрастающаяся в сердце Империума, и говорят, что под твоим командованием так же много воинов, как у любого из владык Легионов, исключая только самого Воителя. — Талос повернулся, чтобы взглянуть на Гурона, и целеуказатель обвел изуродованные черты лица полководца. — Не знаю, правда ли это, лорд Гурон, однако сомневаюсь, что подобный человек будет столь мелочен и груб, что даст выход злобе за несколько произнесенных слов.

Ответом стал лишь блеск веселья в налитых кровью глазах Гурона.

— Нам вообще нужен этот подарок? — спросил Ксарл по воксу у остальных.

— Нет, если это то, что я думаю, — донесся в ответ слегка рассеянный голос Сайриона. — Мелкая тварь все еще следует за нами. Могу ее пристрелить.

— Ezhek jai grugull shivriek vagh skr, — произнес Гурон, останавливая их.

— Я не владею ни одним из бадабских наречий, — признался Талос.

В ответ Гурон указал на закрытый люк своим огромным силовым когтем. Давным-давно искривленные когти покрасили в такой же красный цвет, что и керамит, но в битвах покрытие стерлось до металла, почерневшего от пламени. Тиран наклонил голову в сторону Повелителей Ночи, и свет верхних иллюминационных полос отразился от хромированных частей неприкрытого черепа.

— Здесь находится то, что я хотел вам показать, — сказал он. — Мучить его было полезно и забавно, однако подозреваю, что вам также будет приятно его увидеть. Считайте это зрелище знаком признательности за то, что приняли мое предложение.

Переборка начала подниматься, и Талос подавил желание обнажить оружие.

— Не снимайте шлемы, — предостерег Тиран.

Он не мог сказать, сколько ждал: ослепший, одинокий и испытывающий жжение от струящихся по лицу неуместных слез. Оковы не тяготили его, хоть и сжимали запястья, приковывая к стене. Боль от приступов голода тоже можно было перебороть, не обращать на нее внимания, как и на ужасную жажду, которая скребла по венам, словно песок.

Охвативший шею ошейник — вот это уже было наказание, но порожденное слабейшими. Он не видел рунических надписей на холодном металле, однако невозможно было не ощущать их эманации. В шее неотступно, словно зубная боль, стучало тук, тук, тук. Лишиться голоса и силы, которая подчинялась ему, стоило прошептать хоть слово… это было унизительно, но не более, чем еще одно унижение помимо столь многих других.

Нет. Он мог выдержать — и выдержит подобное. Мог бы даже вытерпеть вторжение чужих разумов, которые рылись в его собственном, грубые незримые щупы, отшвыривающие ментальную защиту с такой же легкостью, как ребенок-идиот рвет бумагу. Больно думать, больно вспоминать, больно делать что-либо, кроме как сосредотачивать разум на медитативной пустоте.

И все же. Он бы мог пережить это и сохранить душу нетронутой посредством хрупкой концентрации.

Но свет — это было совсем другое дело. Он знал, что кричал какое-то время, хотя и не мог оценить, сколько именно. После воплей он раскачивался назад и вперед, опустив голову на обнаженную грудь и капая кислотой сквозь стиснутые зубы. Слюна разъедала пол, и хлорная вонь растворяющегося металла лишь усиливала тошноту.

Наконец силы покинули его. Прошли недели — месяцы? — и вот он стоит на коленях, раскинув руки, запястья которых были прикованы к стене позади него, голова болтается на больной шее, из глаз капают не способные смягчить боль слезы. Свет бился о закрытые веки, словно хотел прожечь их насквозь, давления туманного белого сияния хватало, чтобы вызвать слезы из глаз существа, которое в других обстоятельствах было лишено жалости.

Сквозь дымку боли и мутную путаницу мыслей узник услышал, как дверь камеры снова открывается. Он сделал три медленных вдоха, словно те могли изгнать боль из его тела, и выдохнул слова, возможность произнести которые ждал всю вечность бескровного распятия

— Когда я освобожусь, — выплюнул он вместе с нитками слюны, — то убью всех вас до единого.

Один из мучителей приблизился. Он расслышал это по урчанию сочленений доспеха, тихому скрежету механических мышц.

— Athrillay, vylas, — прошептал палач на мертвом языке мертвого мира. Но его пленители не знали этого наречия.

Узник вскинул голову, слепо глядя перед собой, и повторил сказанные ему слова.

— Здравствуй, брат, — произнес он.

Талосу не хотелось представлять себе страдания узника. Его собственный ретинальный дисплей силился приглушить безжалостно-яркий свет камеры, и даже находясь под защитой лицевого щитка, он ощущал жжение от слез, вызванных тягостной яркостью.

Повелитель Ночи сжал закованные в броню пальцы на отросших сальных волосах пленника и запрокинул его голову назад, обнажив покрытое потом горло. Он зашипел по-нострамски, понизив голос, чтобы избежать нежелательных ушей.

— Я поклялся убить тебя при следующей встрече.

— Я помню, — улыбнулся через боль Рувен. — Теперь у тебя есть шанс, Талос.

Пророк вытащил гладий и прижал лезвие к щеке узника.

— Назови хоть одну причину не сдирать кожу с твоих предательских костей.

Рувен выдавил смешок. Когда он затряс головой, меч скользнул по плоти, нанеся неглубокий порез.

— У меня нет для тебя никаких причин. Не будем притворяться, что я стану умолять сохранить мне жизнь, и поступай, как хочешь.

Талос отвел клинок. Какое-то мгновение он ничего не делал, лишь наблюдал, как капля крови ползет по стали.

— Как они тебя схватили?

Рувен сглотнул.

— Воитель вышвырнул меня. За неудачи на Крите.

Талос не удержался от кривой ухмылки, которая так и осталась на его лице.

— И ты побежал сюда?

— Ну конечно. Куда же еще? Какие еще убежища для нам подобных обладают такими размерами и масштабами? Таким потенциалом? Мальстрим был единственным разумным ответом, — лицо узника исказилось в оскале. — Я не знал, что кто-то из моих бывших братьев так испортил репутацию Восьмого Легиона среди Корсаров.

Талос продолжал наблюдать, как кровь течет вниз.

— Последний визит сюда не прибавил нам друзей, — сказал он. — Но Гурон взял тебя в плен не поэтому, так? Эти слова могут стать твоими последними словами, брат. Лжи не место при прощании.

Какое-то время Рувен молчал. Затем раздался свистящий шепот.

— Взгляни на меня.

Талос послушался. На его визоре замерцали потоки биоданных.

— Ты обезвожен до степени повреждения тканей, — заметил он.

Пленник фыркнул.

— В самом деле? Тебе следовало стать апотекарием.

— Правду, Рувен.

— «Правду». Если бы это было так просто. Гурон позволил мне остаться в Зенице Ада, если я поделюсь тайнами, которые десятилетиями извлекал из варпа. Сначала я согласился. А потом вышла… размолвка, — сухие губы андрогинного лица Рувена растянулись в улыбке. — Трое Корсаров умерли, призывая обитателей варпа, которые были во много раз могущественнее, чем они могли контролировать. Трагедия, Талос. Такая трагедия. Эти глупцы-дилетанты явно считались многообещающим кандидатами в библиариум Гурона.

Некоторое время пророк пристально глядел на колдуна.

— Ты еще здесь, брат, — произнес Рувен. — Я тебя слышу.

— Я еще здесь, — согласился Талос. — Пытаюсь отличить правду от твоей лжи.

— Я сказал тебе правду. Чего ради мне лгать? Они заковали меня здесь, кажется на месяцы, и давят светом на глаза. Я не вижу. Не могу двигаться. Абаддон отверг меня, лишив поста в Черном Легионе. С чего мне тебе лгать?

— Вот это я и намереваюсь выяснить, — отозвался Талос и поднялся на ноги. — Потому что я тебя знаю, Рувен. Правда — проклятие для твоего языка.

— Предатель-находка, не правда ли? — поинтересовался лорд Гурон. — Я с ним почти что закончил, он больше не забавляет меня. Думаю, теперь он мало что скрывает от моих колдунов. Они выдрали из его разума все знание, какое им было нужно.

— В чем состояли его преступления? — Талос обернулся на коленопреклоненную фигуру бывшего брата, купавшуюся в ослепительном сиянии.

— Из-за него погибли три инициата, и он отказался делиться своим знанием. Пришлось… поощрить… его к этому иными методами, — мертвенные черты Кровавого Грабителя растянулись в улыбке. — Сделать его беспомощным само по себе было непросто. Пребывая в ошейнике, как сейчас, он не представляет угрозы. Он не в силах шептать в варп, чтобы призвать свои силы. Ограничение варп-колдовства было первой мерой предосторожности, которую я предпринял непосредственно перед тем, как ослепить его.

— Будь осмотрительнее, — предупредил Сайрион. — Это предупреждение: такая судьба ждет нас, если мы предадим Корсаров.

— Если? — отозвался по воксу Талос. — У них «Эхо проклятия». Я без него не уйду.

— Ну, хорошо. Когда мы их предадим.

В ответ Талос отправил по воксу щелчок подтверждающего импульса.

— Пусть гниет тут, — обратился пророк к повелителю Корсаров. — А что с его доспехами и оружием?

Растянутые губы Гурона скривились.

— Его боевое снаряжение у меня. Считайте еще одним жестом доброй воли, что я предлагаю его вам.

Рувен издал стон, который стих, едва сорвавшись с ослабевших уст. Он загремел цепями, впервые за многие недели решив попробовать оковы на прочность.

— Не оставляйте меня здесь…

— Гори в варпе, предатель, — усмехнулся в ответ Ксарл.

— Благодарю за подарок, — сказал Талос Гурону. — Всегда приятно видеть, как предатели пожинают то, что посеяли. Убей его, если хочешь. Нам безразлично.

— Талос, — прошептал Рувен имя. Со второй попытки оно стало воплем. — Талос.

Пророк повернулся к узнику, ретинальный дисплей вновь начал компенсировать безумное сияние. Теперь Рувен глядел на него. Кровь бежала по щекам двумя ручейками, свет выжигал чувствительную ткань внутри глаз.

— Мне казалось, ты говорил, что не станешь умолять сохранить тебе жизнь, — произнес Талос.

Прежде чем Рувен смог ответить, люк захлопнулся, закрыв его в камере наедине с собственными криками.

XIII Восхождение

Септим пригубил питье, заставляя себя совершить внезапно оказавшееся сложным привычное действие собственно глотания. Вполне вероятно, что пойло гнали из машинного масла.

Так или иначе, бар был одним из множества на борту Зеницы Ада и не отличался от сотен таких же грязных притонов. В полутьме перемешались мужчины и женщины, которые пили всякую мерзость, смеясь, споря и вопя на дюжине различных наречий.

— О, Трон, — прошептал Марук.

Септим нахмурился.

— Не произноси это здесь, если хочешь остаться в живых.

Старший из двоих указал на грациозную девушку на другом конце комнаты, переходившую от стола к столу. Волосы ниспадали на обнаженную спину безупречным шелковистым белым водопадом, а бедра с подчеркнутой женственностью покачивались при каждом шаге.

— Не разговаривай с этим, — покачал головой Септим. На мгновение Маруку показалось, что он видит на лице слуги улыбку.

Этим? Не говорить с этим?

Однако девушка заметила интерес Марука.

— Friksh sarkarr? — промурлыкала она, приблизившись, платье из потрепанных кожаных полос шелестело об ее собственную кожу молочного цвета. Белые, словно чистый фарфор, пальцы коснулись его небритой щеки. Она кивнула своим мыслям, будто соглашаясь с чем-то.

— Vrikaj ghu sneghrah? — у нее был юный голос девочки, которая скоро станет девушкой.

— Я… я не…

Она заставила его умолкнуть, плотно прижав бледный кончик пальца к его сухим губам.

— Vrikaj ghu sneghrah… sijakh…

— Септим… — сглотнул Марук. Ее широко раскрытые глаза были насыщенного зеленого цвета, как леса, которые ему доводилось видеть только на гололитах. Кончик пальца имел вкус неизвестного пряного мускуса.

Септим прокашлялся. Девушка повернулась с изяществом призрака, облизнув губы раздвоенным языком.

— Trijakh mu sekh?

Раб отвел в сторону край куртки, продемонстрировав висящий в набедренной кобуре пистолет. Он нарочито медленно покачал головой и указал на другой стол.

Девушка сплюнула на пол возле его ботинка и удалилась крадущейся походкой, виляя бедрами.

— Она не такая, как все… — Марук наблюдал за ее уходом, с вожделением созерцая все выставленные напоказ прелести.

— Меняющая кожу, — Септим поморщился от вкуса выпивки. Он больше не глотал, но вкус при соприкосновении с губами был достаточно странным даже для того, чтобы притворяться. — Видишь, как сшита кожа, в которую она одета?

— Ага.

— Это не звериная кожа.

Марук следил за тем, как девушка проводит ногтями по загривку мужчины с грубой внешностью.

— Не думаю, что смогу тут долго находиться, — заметил он. — Вон у той жирной твари на том конце комнаты слишком много глаз. Вокруг бродит красивая девочка со змеиным языком, которая одета в человеческую кожу. Здесь все вооружены до зубов, а унылый ублюдок под соседним столиком выглядит так, будто умер пару дней назад.

— Успокойся, — теперь Септим смотрел на него в упор. — Расслабься. Мы в безопасности, пока не привлекаем к себе внимания. Если поддашься панике, мы покойники еще до того, как с твоих губ успеет сорваться первый крик.

— Все будет хорошо, — Марук успокоил себя, сделав глоток. От этого по пищеводу разлилось приятное тепло. — Хорошее пойло.

Лицо Септима приобрело красноречивое выражение.

— Что? — спросил Марук.

— Вполне вероятно, что это перегнанная крысиная моча. Постарайся пить не слишком много.

— Хорошо. Ну конечно, — он снова незаметно оглядел помещение. Еще один из завсегдатаев, казалось, был слишком мал для собственного скелета: кости выпирали из плоти на каждом суставе и даже по длине хребта и на натянутой коже щек. — Знаешь, твой господин был прав.

— В чем?

— Насчет побега, пока мы пришвартованы. Застрять тут было бы хуже, чем остаться на «Завете». Трон…

Септим поморщился.

— Перестань так говорить.

— Извини. Слушай, тебе вообще говорили, на что согласился Легион?

В ответ Септим пожал плечами.

— Первый Коготь пообещал, что Легион примет участие в какой-то осаде. Они называют это Виламусом.

— Планета? Вражеский флот? Город-улей?

— У меня не было возможности спросить.

Взгляд Марука вернулся обратно к красивой девушке.

— А таких… людей много?

Септим кивнул.

— Освежевывание плоти — одна из обычных традиций многих культов. Вспомни, так делает даже Легион. Церемониальный плащ лорда Узаса когда-то был королевским семейством какого-то незначительного захолустного мирка, который был разграблен «Заветом».

— Ты имеешь в виду, что плащ когда-то им принадлежал?

— Нет. Он ими был. Впрочем, меняющие кожу довольно заурядный культ. Главным образом мутанты. Избегай их любой ценой.

— Я думал, она хотела…

— Хотела, — живой глаз Септима бросил взгляд на дверь, и слуга поправил серебряное кольцо на пальце. — Но после этого она бы тебя освежевала. Пошли.

Марук последовал за Септимом к дверям. Молодой раб потянулся назад, чтобы распустить хвостик, позволив нечесаным волосам упасть на подбородок и частично скрыть изящную бионику.

— Держи оружие наготове, — произнес он. — Нельзя знать заранее, когда кто-нибудь на нас обидится.

— Ты до сих пор так и не сказал, зачем мы здесь, — прошептал Марук.

— Вот-вот узнаешь.

Октавия вздохнула — после этого ей показалось, будто она стала легче.

Закрыв глаза и откинув голову назад, она выдохнула и словно выпустила наружу месяцы напряжения.

Теплая вода лилась на лицо, щекоча веки, стекая по губам и подбородку приятными ручейками. У нее не было ничего на замену мылу, однако даже это не уменьшало ее энтузиазм. Она терла тело грубой губкой и буквально ощущала, как с кожи слезает грязь от месяцев неряшливости.

Когда «Завет» встал в док и получил свежие запасы воды, заполненные резервуары сняли нагрузку с выработанных очистных систем.

Хотя для этого неожиданно потребовалась смелость, Октавия рискнула глянуть на свое тело. Вопреки ожиданиям, она не походила на чахлое привидение, однако кожа была бледной, а под ней виднелись синие дорожки вен. И все же ей пришлось признать, что чувствует она себя хуже, чем выглядит. Питательная каша, служившая основной пищей на борту корабля, явно была полезнее, чем можно было бы предположить по ее вкусу, напоминавшему наждачную бумагу.

Наморщив нос, она вытащила из пупка небольшую пушинку того же полуночно-синего цвета, как одежда рабов Легиона. "Прелестно".

Тихо рассмеявшись, она смахнула ее прочь.

— Хозяйка? Вы звали?

Октавия, вздрогнув, подняла глаза, инстинктивно прикрывшись руками и пытаясь скрыть наготу от глаз постороннего. Одна рука закрыла обнаженную плоть, а другая взлетела ко лбу, накрыв ладонью все, что было ниже линии волос.

Но неверное зрение, данное генетическим даром, мельком зацепило нечто — проблеск, тень человека или чего-то похожего на него. Она увидела отпечаток его разноцветной души в в мучительно бурлящем повсюду вокруг варпе.

Она поглядела на этого кого-то, прямо на него, пусть даже на мгновение ока, своим истинным глазом.

Слуга, который стоял на краю общего помещения для мытья, издал гортанный, захлебывающийся звук. Он потянулся к горлу трясущимися руками, давясь воздухом, который более не мог вдохнуть. По забинтованному лицу начала двигаться темнота: влажная расползающаяся темнота, исходящая из черных глаз и раскрытого рта слуги. Кровь запятнала грязную ткань за считанные мгновения, залив повязки зловонной краснотой.

Охваченный спазмами, он ударился о стену позади себя, колотясь затылком о сталь. Замотанные руки вцепились в голову, сдирая бинты и открывая поразительно человеческое лицо, ставшее фиолетовым от удушья. С губ старика смрадным потоком хлынула кровавая рвота, забрызгивая влажный пол помещения.

Человек лежал, мыча, подергиваясь и истекая кровью, а на нее все еще лилась теплая вода.

Она сглотнула, не отводя от него человеческих глаз, а в комнату, сгорбившись, вошел другой слуга. Тот не удостоил ее ни единого взгляда и прохромал к умирающему старику, держа в руках потертый дробовик. Он вставил обрезанный ствол в зияющий и извергающий кровь рот старого слуги и нажал на спусковой крючок. Комната на несколько секунд загудела от эха выстрела. Останки старика — а выше шеи очень мало что осталось— осели без движения.

— Это не моя вина, — выдохнула Октавия, испытывая ошеломление, злость и стыд одновременно.

— Я знаю, — сказал Пес. Он повернулся к хозяйке, остановив на ней слепые глаза. Она продолжала испытывать странное нежелание опускать руки. Обе.

— Я велела вам всем ждать снаружи.

— Я это тоже знаю, — Пес дослал патрон с резким «клик-чак». Стреляная гильза зазвенела по грязному полу, дымясь и перекатываясь, пока не остановилась у стены. — Телемаху было очень больно. Я вошел только для того, чтобы это прекратить. Я сейчас уйду, хозяйка.

— Думаю, я закончила… — Она отвернулась от обезглавленного тела и пятна, которое осталось на металлической стене.

Однако она не ушла вместе с Псом. Она осталась в комнате с мертвецом, приложив руки к стене душевой и опустив голову под струю воды. Волосы, которые уже почти достигали локтей, свисали покровом черного бархата.

Раньше ей не доводилось убивать свои глазом. Единственная попытка окончилась неудачей — во время ее пленения много месяцев тому назад, когда Талос уволок ее в новую жизнь, держа рукой за горло. На нее горько-сладкой волной нахлынули все истории, которые она слышала годами. Матросские байки, которые члены экипажа Картана Сина рассказывали друг другу, думая, что она не слышит. Предостерегающие рассказы, передаваемые всем отпрыскам Навис Нобилите во время разностороннего обучения. То, чему ее не обучали учителя, но во что, как оказалось, она поверила после чтения старых семейных записей.

Навигатор не может убить без последствий. Так говорилось в историях.

Кровь моей крови, не дай своей душе запятнать себя подобным деянием. Слова ее отца.

И запись в старинном журнале Мерваллион, более убийственная, чем все остальное: «Каждый смертельный взгляд — маяк для Нерожденных, свет в их тьме».

Она не глядела на тело. В этом не было необходимости. Его спокойная сидячая поза была вытравлена у нее в памяти, выцарапана в сознании с причудливой бесповоротностью.

Пощипывание в горле стало единственным настойчивым предупреждением, в котором она нуждалась — спустя несколько секунд Октавия стояла на коленях, ее рвало в ржавый сливной желоб дневной порцией каши. Слезы смешивались с падающей водой и терялись в потоке, оставаясь тайной для всех, кроме нее самой.

В апотекарионе Корсаров кипела бурная деятельность. На многочисленных хирургических столах находились жертвы бесконечных дуэлей и жестоких разногласий на борту Зеницы Ада. Большинство из них было людьми, хотя хватало и прочих, которые занимали в системе органического мира отдельные места мутантов.

Делтриан продвигался сквозь хаос, прикрыв капюшоном лицо и ухмыляясь всему, что видел. Позади него шли Талос и Вариэль, оба воина демонстративно выполняли роль сопровождающих. Техноадепт сделал краткую паузу, чтобы указать на очередной установленный на потолке автохирургический модуль, механодендриты которого свисали вниз неприятным клубком паучьих лап.

— Нам нужен такой для стереотаксических процедур, вместе с шарнирными конечностями A, D и F.

За троицей следовал сервитор с мутными глазами, облаченный в такое же одеяние, как у Делтриана. Он согласно пускал слюни, записывая пожелания хозяина во внутреннюю базу данных.

Делтриан снова остановился, подобрав серебристый инструмент.

— Тиндаллер. Семи штук должно хватить. Потребуется такое же количество окклюдеров.

Сервитор пробормотал очередное подтверждение.

Вариэль напрягся, когда за его медицинский наруч схватилась рука Корсара. Тонкие черты лица скривились в хмурой гримасе.

— Не прикасайся ко мне. Твоими ранами скоро займутся, — Вариэль плавно высвободился, борясь с желанием отсечь воину пальцы в наказание. Через секунду он вернулся к Талосу. — Должно быть, ваша аппаратура на «Завете» практически бесполезна, раз вам от нас столько всего нужно.

— Ты прав. Сражения и бездействие разрушили почти все, что у нас было. В последнем бою мы потеряли отделение, выбивая абордажную команду Кровавых Ангелов из убежища в помещениях апотекариона. Ты представить себе не можешь, сколько вреда нанесли глупцы в красном, даже без учета погибшего Когтя, у которого не получилось убить их.

— Криотом, — прервал его Делтриан. — Интересно.

Вариэль не обратил на него внимания.

— Талос, «Завет» — это развалина, которую удерживает в целостности только чудо. И ты начинаешь выглядеть так же.

Талос прошел мимо очередного стола, остановившись, чтобы перерезать горло привязанному рабу и не дать тому умереть, захлебнувшись собственной кровью. Повелитель Ночи слизнул кровь с гладия и ненадолго озарил свои чувства мерцающими остаточными образами из воспоминаний чужого разума.

Захламленная комната, тепло безопасности. Траншея, сверху сыплются грязь и шрапнель, холодные руки сжимают саблю. Тошнотворно человеческие ощущения сомнения, страха и слабости, рукой не пошевелить… Как эти люди жили и функционировали со столь спутанным сознанием?

Он сделал один глоток, не больше, и прозрения были тонкими, как туман. Они слегка обволокли его чувства и быстро угасли.

— Шрамы? — поинтересовался он у Вариэля, вновь убрав в ножны гладий и проведя кончиком пальца в перчатке по бледной рубцовой ткани сбоку лица.

— Не шрамы. Как бы она ни была повреждена кожа, она срослась и отметины станут еще менее различимы. Я говорю об отпечатке боли на твоем лице, которые труднее заметить необученному взгляду.

Вариэль поднес перчатку к лицу Талоса, он был слишком умен, чтобы осмелиться притрагиваться к другому воину. Пальцы разошлись полумесяцем, словно удерживая над виском Повелителя Ночи сферу.

— Тут, — произнес он. — Боль исходит отсюда, вспыхивая у тебя под кожей в ритме биения пульса и двигаясь по венам, словно по туннелям, к остальной части черепа.

Талос покачал головой, однако не возразил.

— Как апотекарий ты лучше, чем я когда-либо был.

— В чем-то почти наверняка, — Вариэль отвел руку. — Насколько я помню, тебе не хватало терпения.

Талос не стал спорить. Несколько мгновений он наблюдал за Делтрианом. Техноадепт смотрел на мечущегося человека, явно заинтригованный аналитическим столом, на котором лежал раненый.

— Головная боль усиливается, не так ли? — спросил Талоса Вариэль.

— Как ты узнал?

— Твой левый глаз раздражен, слезные протоки на несколько миллиметров шире, чем на другом. Водянистая влага передней камеры начинает мутнеть, что указывает на присутствие частиц крови. Cмертные пока что не видят эти изъяны, однако признаки налицо.

— Сервиторы восстановили мой череп после стычки с Дал Карусом и Третьим Когтем.

— Заряд из болтера?

Талос кивнул.

— Попал в шлем. Снес мне часть головы, — он сделал рубящее движение вдоль виска. — Первый час я держался на болеутоляющих и адреналиновых инъекторах. После этого пробыл без сознания три ночи, пока медицинские сервиторы проводили реконструкцию.

Ухмылка Вариэля была настолько близка к улыбке, насколько у него это получилось.

— Их работа несовершенна, брат. Впрочем, полагаю, что обстоятельства едва ли складывались в твою пользу.

Повелитель Ночи испытал назойливую потребность пожать плечами.

— Я все еще жив, — сказал он.

— Разумеется. Пока что.

Талос пристально поглядел на апотекария.

— Продолжай…

— Боль, которую ты испытываешь — это давление на мозг, вызванное дегенерацией кровеносных сосудов, часть из которых раздута, а другие, скорее всего, на грани разрушения. Изменение формы черепной коробки также вносит свой вклад, и если давление продолжит возрастать, тебя, вероятнее всего, ждет кровоизлияние из глазной полости, которое произойдет после того, как глаз будет выдавлен из глазницы возрастающим напряжением. Также, скорее всего, деградирующих кровеносных сосудов мозга и прилегающие ткани начнут в какой-то степени отмирать, и ты станешь страдать церебральными вазоспазмами. Впрочем, я могу исправить несовершенную… поправку сервиторов… если пожелаешь.

Талос вскинул черную бровь, его лицо было еще бледнее обычного.

— Я не доверю помогать мне облачаться в доспех никому из своего отделения, а все они носят крылатый череп Нострамо. С чего мне доверять воину с рукой Гурона на плече копаться у меня в мозгу?

Из глаз Вариэля исчезло веселье.

— Из-за Фриги, Талос. Потому что я тебе все еще должен.

— Благодарю за предложение. Я его обдумаю.

Вариэль ввел команду в перчатку нартециума.

— Я за этим прослежу. Если мой прогноз верен, отказ будет означать, что к концу солнечного года ты умрешь.

Ответу Талоса помешал Делтриан, который медленно возвращался к ним, издавая урчание непрерывно работающей аугметики и шелестя одеяниями.

— Я подобрал необходимые данные, — сообщил он с горделивым дребезжанием.

Вариэль отсалютовал, прижав кулак к нагруднику.

— Я отнесу данные моему господину. Лорд Гарреон надзирает за пополнением припасов вашего корабля.

Талос поймал себя на том, что массирует висок большим пальцем. Издав раздраженное рычание, он надел шлем, защелкнул его и погрузил свое восприятие в согревающее гудение авточувств доспеха.

— Я сопровожу тебя обратно на «Завет», техноадепт. Мне нужно лично доложить Возвышенному.

— Подумай над моими словами, брат, — сказал Вариэль.

Талос кивнул, но ничего не сказал.

Марук догнал Септима, обнаружив, что пробираться по переполненному коридору труднее. Также он еле сдерживал отвращение, не давая ему проявиться на лице. Некоторые из проходивших мимо созданий не стеснялись собственных мутаций. Он чуть было не столкнулся с тщедушной чернокожей женщиной, которая обругала его. У нее было дряблое, колышущееся лицо, похожее на плавящийся жир. Он пробормотал что-то неопределенно-извиняющееся и поспешил дальше. Куда бы он ни повернул голову, пряная вонь пота смешивалась с привкусом пролитой крови. Люди — и «люди» тоже — вопили, рычали, толкались и смеялись со всех сторон.

Септим протянул руку и схватил за плечо очередного прохожего, остановив молодую женщину. Та обернулась, прижав к толстому животу пустое ведро из пластека.

— Jigrash kul kukh? — спросил слуга.

Она покачала головой.

— Низкий готик? — предпринял еще одну попытку Септим.

Она снова покачала головой, глаза расширились при виде едва различимой за его ниспадающими волосами обширной бионики. Она потянулась потрогать, отбросить волосы в сторону, но он мягко шлепнул ее по руке.

— Operor vos agnosco? — спросил он.

Она прищурилась и кивнула, коротко дернув головой.

Чудесно, подумалось Септиму. Какой-то захолустный вариант высокого готика — языка, который он в любом случае едва знал.

Слуга осторожно подвел женщину, которая, похоже, была одета в мешанину из различных награбленных имперских одеяний, к краю широкого прохода. Потребовалось несколько минут, чтобы объяснить, что ему нужно. В конце сбивчивого изложения она снова кивнула.

— Mihi inzizta, — сказала она и сделала знак следовать за ней.

— Ну, наконец-то, — тихо произнес Септим. Марук вновь двинулся следом. Вглядевшись в ведро женщины, он понял, что оно не совсем пустое. На дне постукивали три плода, похожие на маленькие коричневые яблоки.

— Тебе была нужна торговка фруктами? — спросил он Септима, и по выражению лица было видно, о чем он думает: что второй слуга спятил.

— Помимо прочего, да, — тот не повышал голоса в толпе.

— Не скажешь, зачем?

Септим бросил через плечо пренебрежительный взгляд.

— Ты слепой, что ли? Она беременна.

Рот Марука приоткрылся.

— Нет. Ты же не серьезно.

— Как, по-твоему, Легион делает новых воинов? — прошипел Септим. — Дети. Нетронутые порчей дети.

— Прошу тебя, скажи, что ты не…

— Марук, я тебя здесь оставлю, — тон Септима стал ледяным. — Клянусь, если ты все еще больше усложнишь, я тебя здесь оставлю.

Трое свернули в прилегающий коридор, женщина вела их, продолжая сжимать ведро. Тут было менее людно, но все равно слишком много свидетелей. Септим выжидал момента.

— Что ты ей сказал? — наконец, спросил Марук.

— Что хочу купить еще фруктов. Она ведет нас к другому торговцу, — он снова глянул на пожилого мужчину, и его голос оттаял. — Этим занимаемся не только мы. По всей станции верные Когтям слуги играют в такую же игру. Это… это просто то, что нужно сделать.

— Ты так уже делал?

— Нет. И планирую сделать все правильно, чтобы вскоре не пришлось делать снова.

Марук не ответил. Они шли еще несколько минут, пока не поравнялись с маленьким и темным боковым туннелем.

Человеческий и аугметический глаза Септима медленно оглядели вход в коридор. Если он не сильно сбился с пути в ужасном лабиринте, то проход должен был вывести их обратно к кораблю быстрее, чем возвращение по этой магистрали.

— Готовься, — шепнул он Маруку и снова похлопал женщину по плечу, коснувшись края шеи серебряным кольцом на пальце. Она остановилась и обернулась.

— Quis? — казалось, она в замешательстве. Толпа продолжала проплывать мимо, и она прижимала ведро к животу.

Септим молчал, наблюдая, как ее веки опускаются. Как только глаза начали закатываться, он плавным движением подхватил ее, удержав в вертикальном положении. Всем наблюдателям — тем немногим, кто вообще обращал внимание, направляясь по своим делам — показалось, что он внезапно обнял ее.

— Помоги, — скомандовал он Маруку. — Надо доставить ее на корабль, пока она не пришла в чувство.

Марук подхватил выскользнувшее из безвольных пальцев ведро. Они оставили его у стены коридора и понесли женщину между собой, положив ее руки себе на плечи. Ноги двигались механически, глаза перекатывались, как у пьяной. Она шла с похитителями навстречу новой жизни в рабских трюмах «Завета крови».

Октавия плотно запахнула куртку, выходя из общего помещения для мытья. В коридоре ждало своей очереди к перезаполненным очистным стойкам несколько смертных членов экипажа, которых не пускали внутрь вооруженные слуги. По очевидным причинам она должна была мыться в одиночестве. Эти причины были известны экипажу, но, казалось, только усиливало их неприязнь к ней.

Когда Октавия вышла в коридор, большинство из них отвели глаза. Несколько сделали суеверные жесты, отгоняя зло, что показалось ей странным, учитывая то, где жили эти люди. Она тихо попросила двоих слуг забрать из комнаты тело Телемаха и избавиться от него так, как они посчитают нужным.

Она уходила, а у нее за спиной шептались на нострамском. За всю свою уединенную жизнь она еще никогда не ощущала себя настолько одинокой. По крайней мере на «Звездной деве» никто не испытывал к ней ненависти. Боялись, разумеется, поскольку страх перед присутствием навигатора был столь же неоспоримым наследием ее рода, как и третий глаз. Но здесь все было иначе. Они испытывали к ней отвращение. Даже корабль презирал ее.

За ней по пятам скакал Пес. Какое-то время они шли молча. Ее не заботило, куда она направляется.

— Теперь вы пахнете очень по-женски, — безучастно произнес Пес. Она не стала спрашивать, что это означает. Вероятно, это вообще ничего не значило. Всего лишь еще одно его ослепительно-банальное суждение.

— Не думаю, что хочу продолжать так жить. — сказала не сбавляя шага и глядя на стены поверх его головы.

— Нет выбора, хозяйка. Нет другой жизни.

Трон, ее глаз болел. Под повязкой неуклонно усиливался раздражающий зуд. Требовалось предельное напряжение, чтобы не вцепиться в кожу вокруг закрытого глаза, успокаивая больное место ногтями.

Октавия продолжала идти, без разбора сворачивая то налево, то направо. Она была готова признать, что предается жалости к самой себе, но чувствовала, что за последнее время заслужила такую поблажку.

Вдалеке она услышала слабый визг, судя по звуку, кричала женщина, но он слишком быстро оборвался, чтобы можно было сказать наверняка. Где-то поблизости, приглушаемые толстыми металлическими стенами, начали выбивать глухой промышленный ритм молотки, или что-то вроде них.

Глаз вновь затрепетал так, что закружилась голова. Теперь ее тошнило от боли.

— Пес? — она остановилась.

— Да, хозяйка.

— Закрой гла… Забудь.

— Да, хозяйка, — он перестал хромать и осмотрелся, пока Октавия снимала повязку. Кожа на лбу была липкой от пота, плоть практически горела от прикосновений. Она дунула вверх, но это ничего не дало, только всколыхнуло несколько влажных прядей и заставило ее почувствовать себя по-дурацки. И уж точно не охладило.

На нос закапал пот. Она стерла его и заметила на пальцах темное пятно.

— Трон Бога-Императора, — выругалась она, глядя на руки. Пес задрожал от проклятия.

— Хозяйка?

— Мой глаз, — произнесла она, вытирая руки о куртку. — Он кровоточит.

Слова повисли в воздухе между ними, а лязг ударов стал громче.

От прикосновения ко лбу она поморщилась, но все же провела повязкой по раздраженной плоти. Строго говоря, глаз не кровоточил. Он плакал. Кровавые капли были его слезами.

— Где мы? — спросила она дрожащим голосом, ее дыхание туманом заклубилось перед лицом.

Пес принюхался.

— Апотекарион.

— Почему так холодно?

Сгорбленный раб вытащил из-под лохмотьев свой потрепанный дробовик.

— Не знаю, хозяйка. Мне тоже холодно.

Она заново надела повязку, а Пес прицелился в бесконечные тени.

Перед ними со скрежетом распахнулась на тяжелых шестернях массивная переборка, ведущая в апотекарион. Исходящий изнутри звенящий стук стал более громким и реальным.

— Пес? — теперь она шептала.

— Да, хозяйка?

— Тише…

— Простите, хозяйка, — прошептал он. Тупорылый дробовик следил за раскрытой дверью и тем, что открылось за ней. Во мраке стояли голые и безмолвные хирургические столы.

— Если увидишь там рожденную в пустоте, я хочу, чтобы ты ее застрелил.

— Рожденная в пустоте мертва, хозяйка, — он глянул через плечо, беспокойно наморщив обезображенное лицо.

Октавия чувствовала, что теперь кровь бежит у нее по носу, пощипывает губы и капает с подбородка. Бандана не создавала ей препятствий, это была всего лишь жалкая повязка. Она уже насквозь пропиталась и никак не мешала медленному просачиванию.

Приблизившись к открытой двери, она достала собственный пистолет.

— Хозяйка.

Она бросила взгляд на Пса.

— Я пойду первым, — заявил тот. Не дожидаясь ответа, он направился внутрь, не испытывая нужды пригибаться из-за горба, держа дробовик на уровне незрячих глаз.

Она вошла за ним, целясь из пистолета.

Комната была пуста. Все хирургические столы были пустыми. Брошенная аппаратура не шумела и не двигалась. Октавия моргнула человеческими глазами, чтобы прогнать жгучее прикосновение крови. Помогло не очень сильно.

В морозильной камере металл ударил о металл с почти оглушительной громкостью. Она резко развернулась к дальней стене, целясь в десять герметичных дверей хранилища, каждая из которых была высотой и шириной с человека. Одна периодически содрогалась от ударов изнутри. Что бы ни находилось внутри, оно хотело выйти.

— Давай-ка убираться отсюда, — пробормотала она.

Пес был менее склонен к бегству.

— Оно может нам навредить, хозяйка?

— Это просто эхо, — она проверила счетчик боезапаса пистолета. — Просто эхо. Как девочка. Просто эхо. Эхо никому не может навредить.

У Пса не оказалось возможности согласиться. Дверь хранилища с визгом петель рванулась наружу. В темноте внутри двигалось что-то бледное.

— … не из болтера Малхариона… — рассек холодный воздух лишенный интонации, но при этом резкий замогильный голос — …хочу присоединиться к Первому Когтю…

Октавия попятилась с широко раскрытыми глазами, бормоча Псу следовать за ней.

Дверной проем загородила еще одна фигура. Она была высокой, во мраке был виден лишь силуэт, красные линзы безмолвно отслеживали движения.

— Талос! — выдохнула она имя, на нее нахлынуло облегчение.

— Нет, навигатор, — Повелитель Ночи шагнул в помещение, обнажая оружие. — Не Талос.

Он вернулся, в точности как и было известно Вариэлю. Живодер поприветствовал его кивком и деактивировал гололитический текст, который изучал.

Талос пришел не один. Позади него, облаченные в броню и шлемы. стояли Сайрион, Ксарл и Меркуциан, которые не издавали ни звука, кроме сливающегося рычания доспехов.

— Когда я сплю, — пророк выглядел почти пристыженным, — я вижу сны. Мышцы реагируют, но я не просыпаюсь. Если я разорву ремни, привязывающие меня к столу, братья подержат меня, пока ты проводишь операцию.

— Одного не хватает, — заметил Вариэль.

— Узас часто предпочитает не обращать внимания на наш зов, — отозвался Сайрион, — если только нет угрозы войны.

— Хорошо, — апотекарий Корсаров направился к одинокому столу в его личных покоях. — Начнем.

XIV Привязанности

Голоса братьев приглушены и легко исчезают из памяти, они принадлежат миру кислых запахов, мучительных мыслей и боли в мышцах. Попытка сконцентрироваться на словах грозит вырвать его из сна, утянуть назад в мерзлую камеру, где его тело бьется на столе, став рабом своего изъяна.

Пророк избавляется от уз, связывающих его с тем миром, и ищет убежища в ином месте.

Братьев больше нет, когда он…

…открыл глаза. Рядом упал еще один снаряд, и серые крепостные стены содрогнулись под ногами.

— Талос, — раздался голос капитана. — Мы выдвигаемся.

— Я занят сбором, — произнес он сквозь сжатые зубы. Руки трудились с механическим мастерством, ломая, рассекая, пиля и извлекая. Над головой с визгом пронеслось что-то с отказывающими двигателями. Он рискнул бросить взгляд и увидел, как наверху входит в гибельный штопор десантно-штурмовой корабль Железных Воинов с горящими ускорителями. Цилиндр с геносеменем со щелчком втянулся в перчатку в тот самый миг, когда серый «Громовой ястреб» пробороздил поверхность одного из сотни окрестных шпилей. По стене вновь пробежала ужасающая дрожь.

— Талос, — настойчиво протрещал в воксе голос капитана. — Где ты?

— Готово, — он поднялся на ноги, подобрал болтер и побежал, оставив позади распростертое на камне тело брата по Легиону.

— Я вернусь за ним, — сказал на канале воин из его отделения.

— Поторопись, — по понятным причинам капитан был в мрачном расположении духа.

Зрение апотекария помутилось, шлем пытался отфильтровать сенсорный натиск очередного пушечного обстрела. Башенные орудийные батареи, грохоча огромными пастями, извергали в небеса боезапас. Впереди широко раскинулся очередной бастион, там его братья с легкостью расправлялись с расчетами орудий. Разорванные на куски люди взлетали над зубцами и падали на сотни метров вниз гротескной пародией на град.

Сзади на него обрушился вес, которого оказалось достаточно, чтобы бросить его на четвереньки. Какое-то мгновение на ретинальном дисплее мерцали бессмысленные помехи. Талос моргнул и ударил лбом о землю. Тут же вернулась ясность. Он перевернулся и открыл огонь из болтера, как только оружие нашло цель.

— Кулаки, — передал он по воксу. — Сзади нас.

Они бежали, нарушив строй и сжимая в золотых руках болтеры. Несмотря на расстояние, от наплечника с треском отскочил еще один болтерный заряд, и по стене разлетелись осколки.

Попытавшись встать, он получил в грудь болт, который разорвался о нагрудник и расколол эмблему Легиона. Издав придушенное ворчание, он рухнул назад.

— Лежи, — скомандовал один из братьев. На визоре вспыхнула именная руна — имя сержанта.

Темная перчатка ударила по бронированному вороту, схватившись за керамит.

— Продолжай стрелять, — скомандовал сержант. — Прикрывай нас, иначе мы оба покойники.

Талос перезарядил оружие, с хрустом загнав магазин на место, и снова открыл огонь. Брат пригнулся позади, паля из пистолета и оттаскивая апотекария назад.

Когда они укрылись за грудой щебня, сержант отпустил его.

— Благодарю, брат, — произнес Талос.

Сержант Вандред перезарядил пистолет.

— Ерунда.

— Держите его неподвижно.

Вот. Опять голоса братьев, более отчетливые, чем в прошлый раз.

— Держу. — Ксарл. Раздражен. Тот же беспокойный скрежет, которым всегда, даже в молодости, был окрашен его голос.

Пророк чувствует, как костяшки подергивающихся пальцев щелкают о стол. Возвращается осязание, а вместе с ним — боль. В легкие врывается ужасно холодный воздух.

— Проклятье, — голос Вариэля. Брата по клятве, не по крови. — Он в сознании или полностью погружен в сон? Показания свидетельствуют и о том, и о другом.

Пророк — более не апотекарий на стенах Терры — бормочет напитанные слюной слова.

— Это видение. — Сайрион. Это был Сайрион. — Такое бывает. Просто работай.

— Оно влияет на его сон и генерирует аномальные показания. Кровь Пантеона, после такого его каталептический узел может никогда больше не заработать — тело пытается отторгнуть имплантат.

— Его что?

— Я не шучу. Его физиология бунтует, отторгая имплантаты, связанные с мозгом. Такое должно происходить при каждом видении — раны это усугубляют. Что бы это ни были за сны, это не естественный побочный продукт геносемени.

— Ты имеешь в виду, что на нем порча? Прикосновение варпа?

— Нет. Это не мутация, а генетическая эволюция. У многих инициатов геносемя не приживается. Разумеется, вы все это видели.

— Но у него-то прижилось. Оно осталось.

— Осталось прочно, но не гармонично. Взгляните. Взгляните на пульс и на символы тут и тут. Посмотрите, что его имплантаты делают с человеческими органами. Собственное геносемя ненавидит его. Химикаты и составы, которые были выделены в молодости, чтобы сделать его одним из нас, до сих пор не успокоились у него в крови. Они пытаются изменить его даже сейчас, развить дальше. Как и нам, ему некуда развиваться за пределы генноусовершенствованного состояния. Но его тело продолжает пытаться. Результатом является это… пророческое состояние. Тело Талоса слишком активно обрабатывает кровь вашего примарха. Гены постоянно меняются.

Пророк гадает, не это ли обрекло его отца на проклятие. Его генетического предка, истинного отца, примарха Конрада Керза. Неужто манипуляции Императора по генетическому конструированию так и не прижились в теле отца? Неужели источник силы Керза крылся в реакции более слабого тела на кровь Императора?

Он силится улыбнуться, но с губ летит слюна.

— Держите его, — Вариэль не зол, он никогда не злится, однако явно недоволен. — Конвульсии и так создают достаточно проблем, а теперь мы рискуем серьезно повредить мозг.

— Прошу тебя, Корсар, просто делай все, что в твоих силах.

Меркуциан. Сын богача, наследник синдиката Окраины. Такой вежливый. Улыбка пророка появляется на лице растянутой ухмылкой — не веселье, а усилие напрягающихся мышц.

— У него сердечная аритмия. Обоих сердец. Талос. Талос?

— Он тебя не слышит. Когда его накрывает, он никогда никого не слышит.

— Чудо, что он остается в живых, — Вариэль умолкает, и голову пророка пронзают красные вспышки боли, полыхающие алым перед незрячими глазами. — Мне… нужно… активировать анабиозную мембрану, чтобы стабилизировать перегруженные основные органы… Эт…

…он был дома.

Он был дома, и даже понимание того, что это сон, не уменьшало нахлынувшей прохлады покоя. Воспоминание. Все это уже происходило.

Не Нострамо, нет. И не «Завет». Это была Тсагуальса, убежище, оплот на краю космоса.

Двери Вопящей Галереи были открыты, охранявшие их Атраментары преграждали проход всем, кроме избранников примарха. Не имея разрешения войти, но оберегая двери от вторжения, они стояли с демонстративной гордостью. В эти ночи элитные терминаторы Легиона вышагивали с высоко поднятыми головами. Их отказ служить новому Первому капитану стал для них растравленной раной, которой сопутствовало небольшое повышение их престижа. Когда Севатар умер, а на его место был назначен терранец, элитные воители прежнего Первого капитана предпочли не остаться единым целым под властью уроженца мира, не являвшегося их родиной, а разделиться на охотничьи стаи, примкнув к ротным командирам, которые вызывали у них уважение.

Одним из терминаторов был Малек, на его шлеме не было клыков, а красные глазные линзы ярко светились, захватывая цели. Талос поприветствовал двух Атраментаров и вошел в вестибюль.

Стены, как и внутри большей части крепости Легиона, были выложены из черного камня, которому придали очертания страдающих фигур. Люди с искривленными спинами замерли, изгибаясь и корчась, застыв в мгновения предельной муки. Расширенным глазам и кричащим ртам придали форму с садистской любовью.

Сотворенные. Не вырезанные. Талос замешкался у дверей, кончики пальцев прошлись по открытым глазам девочки, тянущейся под защиту — тщетную — объятий старика, вероятно, ее отца. Кем она была до того, как Легион напал на ее мир? Что она успела совершить за свою короткую жизнь, прежде чем ее усыпили парализаторами и покрыли рокритом? Какие мечты погасило погребение заживо в твердеющих стенах внутреннего святилища примарха?

Или же она знала — знала на каком-то паникующем животном уровне умирающего сознания — что в смерти станет частью чего-то более важного, чем все, чего она достигла в жизни?

Внутри камня она давно мертва. Взирающая на мир маска увековечила ее в безыскусном совершенстве юности. На лице нет следов времени, шрамов от битв против империи, более не заслуживающей права существовать.

Он отвел руку от замершего лица. Внутренние двери распахнулись, и он погрузился в тепло центрального зала.

Сегодня Вопящая Галерея была в голосе — настоящая опера басовитых стонов, пронзительных криков и завывающих всхлипываний на фоне иных звуков скорби.

Талос шел по центральному проходу, стуча подошвами по черному камню, а пол по обе стороны от него податливо колыхался и напрягался, будто человеческое лицо. Глаза, носы, зубы и высовывающиеся из ртов языки… Сам пол представлял собой ковер из лиц, соединенных воедино искусством работы с плотью и сохраняющих жизнь благодаря скрытым под полом фантастичным и причудливым фильтрам крови и машинам, которые имитировали органы. Будучи апотекарием, Талос хорошо знал всю аппаратуру — он был одним из тех немногих, кому поручили поддерживать омерзительное убранство Вопящей Галереи. Облаченные в рясы однозадачные сервиторы распыляли мягкие струи водяного пара в устилающие пол моргающие глаза, сохраняя их влажными.

Уже собралось несколько избранников примарха. Верный, как никто другой, и сверхъестественно одаренный в обращении с клинком Геллат, на лицевом щитке которого алыми полосами был нарисован череп. Сахаал, терранец, недавно получивший пост Первого капитана — один из немногих иномирцев, кому было разрешено здесь присутствовать — из-за текущей в его венах ледяной гордыни братья столь же часто презирали его, сколь и прислушивались. Яш Кур, пальцы которого судорожно скрючивались. Он со скрежетом дышал открытым ртом, звук исходил из вокабулятора шлема. Тиридал, который водил по гладию точильным камнем, и о боевую броню гремели черепа. Его перчатки были окрашены в красный цвет греха — метка приговоренных Легионом: воинов, чьи преступления против братьев означали, что они будут ожидать казни от рук самого примарха. Над головой Тиридала висел смертный приговор, которому предстояло быть приведенным в исполнение, когда лорд Керз сочтет, что его полезность подошла к концу.

Малхарион стоял в стороне, скрестив руки на груди. В Вопящей Галерее не было чинов. Талос тихо, неслышимо за поднимающимися от пола стенаниями, поприветствовал своего капитана.

Примарх вошел без каких бы то ни было церемоний. Керз распахнул двойные двери за Костяным Троном, его непокрытые руки казались бледными на фоне кованого железа. Безо всяких вступлений и ритуальных приветствий повелитель Легиона занял свое место.

— Нас так мало? — спросил он. Тонкие губы растянулись в акульей улыбке — все зубы полководца были заточены, словно наконечники стрел. — Где Якр? А Фал Ката? Ацербус? Надиграт?

Малхарион прокашлялся.

— Направляются в сектор Анселадон, повелитель.

Керз обратил свое мертвенное лицо к Десятому. Темные глаза оживлялись леденящим блеском, который указывал на скрытую внутри мрачную болезнь.

— Анселадон, — примарх облизнул губы. — Зачем?

— Вы отправили их туда, мой повелитель.

Казалось, Керз задумался. Его взгляд стал отсутствующим, он как будто глядел сквозь стены дворца. Все это время стенание пола не прекращалось.

— Да, — произнес он. — Анселадон. Авангардный флот Ультрамаринов.

— Да, повелитель.

Когда-то его волосы были черными, по-нострамски черными — темными волосами тех, кто рос без подлинного солнечного света. Теперь же их блеск исчез, а виски покрылись инеем седины. Тянущиеся под белой кожей вены были достаточно отчетливо видны, чтобы образовать ясную карту скрытой под поверхностью лица биологической активности. Перед ними был падший принц, сошедший в могилу и опустошенный столь сильной ненавистью, что не мог просто лечь и умереть.

— У меня тридцать одна эскадра различной силы, действующая в империи моего отца. Думаю, мы наконец достаточно прогневали Империум, чтобы у Терры не осталось иного выбора, кроме как выступить против нас. Однако они не осадят Тсагуальсу, этого я не допущу. Я позабочусь о том, чтобы вместо этого возмездие отца приняло более изящную форму.

Говоря, Керз ощупывал старые шрамы на горле — жестокие дары брата Льва.

— А что будете делать вы, когда меня не станет, дети мои? Разбежитесь, как преступники на рассвете? Легион был рожден преподать урок, и этот урок будет преподан. Посмотрите на себя. В вашей жизни уже столь мало целей. Когда клинок наконец опустится, у вас совсем ничего не останется.

Избранники переглянулись с нарастающей тревогой. Талос шагнул вперед.

— Отец?

Примарх усмехнулся, смех прозвучал, словно накатывающиеся на глину волны.

— Ловец Одной Души. Говори.

— Легион хочет знать, когда вы снова поведете нас на войну.

Керз задумчиво вздохнул, откинувшись на уродливом бесформенном троне из сплавленных человеческих костей. Покрытый царапинами, вмятинами и порезами боевой доспех зарычал от нерастраченной мощи.

— Это спрашивает Легион, да?

— Да, отец.

— Легиону больше не нужно, чтобы я вел его за руку, ибо он уже созрел. Вскоре он лопнет, разбрызгавшись среди звезд, — примарх слегка склонил голову, царапая ногтями костяные подлокотники. — Годами вы вволю творили резню, все вы. Нострамо рухнул назад в анархию, и то же случилось с Легионом. Масштабы будут увеличиваться. Таков порядок вещей. Человеческая жизнь портит все, к чему прикасается, если распространяется бесконтрольно. Сыны Нострамо — не исключение. По правде говоря, в этом отношении они одни из самых худших. Беспорядок у них в крови.

Он улыбнулся.

— Но ты ведь уже это знаешь, не правда ли, Ловец Душ? А ты, воитель-мудрец? Все вы, рожденные на лишенном солнца мире? Вы видели, как ваша планета пылает из-за того, что изъяны ее народа поразили Повелителей Ночи. Как прекрасно было принести в жертву этот шар греха. Сколь правильной казалась вера в то, что это что-то изменит для отравленного Легиона.

Он фыркнул.

— Как наивно с моей стороны.

Несколько долгих секунд примарх держался руками за голову. На глазах его сыновей плечи поднимались и опадали от неторопливого дыхания.

— Повелитель? — одновременно спросили несколько из них. Возможно, их беспокойство заставило его поднять голову. Трясущимися руками примарх завязал длинные волосы в хвост, убрав темные пряди с лица.

— Нынешним вечером мои мысли мечутся, — признался он. Он снова откинулся назад, напряженность ослабла, и вместе с ней потускнел болезненный блеск в глазах. — Как идут дела у армады, которую мы послали к Анселадону?

— Прибудут на место в течение недели, повелитель, — ответил Яш Кур.

— Превосходно. Неприятный сюрприз, с которым придется разбираться Жиллиману.

Керз сделал жест в сторону двух сервиторов, стоявших за троном. Под одеяниями тела обоих были подвергнуты обширному модифицированию, к предплечьям крепились промышленные подъемные ковши. В захвате каждого из них находилось оружие: громадная латная перчатка из исцарапанного и потертого керамита с обвисшими металлическими когтями вместо ногтей. Оба аугментированных раба приблизились одновременно и с почтительной неторопливостью подняли механические руки. Они предлагали господину свои услуги, словно древние оружейники, оруженосцы, преклоняющие колена перед рыцарем.

Керз поднялся, возвышаясь над всеми живыми существами в зале. Вездесущие стенания перешли в настоящие вопли.

— Севатар, — произнес примарх. — Выйди вперед.

— Севатар мертв, мой принц, — заговорил Геллат.

Полководец замешкался, поднеся к ожидающим керамитовым раструбам перчаток свои бледные руки.

— Что?

— Мой принц, — низко поклонился Геллат. — Первый капитан Севатар давно мертв.

Керз вставил руки в перчатки, соединив их с доспехом. Гудение работающей боевой брони стало громче, изогнутые когти дернулись, включаясь. Сервиторы попятились прочь, слепо наступая на рыдающие лица, ломая массивными пятками носы с зубами.

— Севатар мертв? — прорычал примарх с нарастающей злобой. — Когда? Как?

Прежде чем Геллат смог ответить, генераторы в перчатках Керза с визгом ожили, и по лезвиям клинков побежала электрическая рябь.

— Мой принц, — предпринял очередную попытку Геллат. — Он погиб на войне.

Керз повернул голову, словно прислушиваясь к звуку, которого не слышал никто из его сыновей.

— Да. Теперь вспомнил, — когти отключились, лишившись покрывающих их искусственных молний. Примарх оглядел Вопящую Галерею, явное проявление его собственного внутреннего конфликта.

— Хватит разговоров о прошлом. Собирайте роты, которые остались в местных системах. Нам нужно готовиться к…

— …конвульсии.

— Мне нужно только сшить кожу. Он перерабатывает даже специально синтезированный анестетик с раздражающей меня скоростью. Держите его.

Пророк чувствует, что говорит, чувствует, как слова ползут сквозь не до конца онемевшие губы. Но в них нет смысла. Он пытается рассказать братьям о доме, о Тсагуальсе, о том, каково было пребывать в меркнущем свете последних дней угасающего отца.

— …

…воитель-мудрец выдернул клинок из горла умирающего Кровавого Ангела и отшвырнул того обратно в зал ударом ноги в нагрудник.

— В пролом! — взревел сквозь вокс-решетку шлема капитан Малхарион. — Сыны мира без солнца! В пролом!

Раздробленные отделения хлынули вперед, погружаясь еще на один уровень вглубь дворца размером с континент. На Повелителей Ночи падал дождь из лепнины зала — галереи с картинами и изваяниями. Пыль с песком стучали по наплечникам апотекария.

Рядом с Талосом шагал Ксарл, окровавленные сапоги хрустели по мрамору и мозаике.

— Проклятые Ангелы, а? Они возмещают нам сполна, — он запыхался после боя, и голос звучал еще резче, чем обычно. В работающих на холостом ходу зубьях удлиненного цепного клинка застряло мясо.

Талос чувствовал вес склянок с геносеменем в прикрепленных к доспеху контейнерах.

— Мы бьемся, чтобы победить. Они бьются, чтобы выжить. И платят куда обильнее, чем получают от нас, брат. Поверь моим словам.

— Как скажешь, — Повелитель Ночи остановился и опустил подошву на мозаичное изображение имперской аквилы. Талос наблюдал, как символ раскололся, и ощутил, как слюнные железы защипало от потребности сплюнуть.

— Закрепиться здесь! — выкрикнул капитан. — Подготовить баррикады, укрепить зал. Занять позиции для обороны!

— Кровавые Ангелы! — закричал один из воинов у арки выхода из зала. Повелители Ночи начали опрокидывать колонны и статуи, используя бесценные скульптуры в качестве экстренного укрытия для грядущей перестрелки.

— Апотекарий, — позвал один из сержантов. — Талос, сюда.

— Долг зовет, — ухмыльнулся под лицевым щитком Ксарл. Талос кивнул, покинул укрытие и перебежал к другому отделению Малхариона, которое укрылось в тени упавшей колонны.

— Сэр, — обратился он к сержанту Узасу из Четвертого Когтя.

На Узасе не было шлема, он продолжал напряженно высматривать приближающихся Кровавых Ангелов. Прижатый к груди болтер отличался изысканным исполнением — это был дар капитана Малхариона из арсенала Легиона, призванный увековечить победы Четвертого Когтя в Трамасском крестовом походе.

— Я потерял троих воинов, — признался сержант.

— Их род не прервется, — произнес он, сжимая левую руку в кулак и выдвигая из перчатки нартециума хирургический шип. — Я собрал семя у всех.

— Я знаю, брат, но будь осторожен. Наши враги не слепы и видят груз ответственности на твоей руке. Они выслеживают тебя почти с тем же рвением, с каким пытаются сразить воителя-мудреца.

— За Императора! — донесся неизбежный клич от входа в зал.

Талос поднялся вместе с Четвертым Когтем, прицелился поверх колонны и открыл огонь по Ангелам. Два его заряда взорвались о край арки. Кровавые Ангелы были слишком осторожны, чтобы отважиться на лобовую атаку.

Узас плавным движением перезарядил оружие.

— Я-то надеялся, что жажда крови выведет их под наш обстрел.

Талос нырнул обратно за колонну.

— Их укрытие лучше нашего. У нас статуи, а у них стены.

За громадную колонну пробралась еще одна группа Повелителей Ночи. Среди них были Вандред и Ксарл.

— Вот вам и сплоченность отделения, — проворчал Талос.

— А, ты заметил? — усмехнулся Вандред и постучал по треснутому шлему. Посередине одной из глазных линз была тонкая трещина. — Мой вокс не работает. Узас?

Второй сержант покачал головой.

— Даже каналы Легиона поражены порчей. Канал Тридцать Первой роты передает одни только вопли. Что бы с ними ни происходило, им это не приносит удовольствия.

— Я думал, это просто неисправность вокса, — сказал Вандред. — Приятно знать, что все мы одинаково страдаем.

Один из Повелителей Ночи неподалеку поднялся из-за укрытия, чтобы дать по Ангелам еще одну очередь. Одинокий болтерный заряд с треском попал ему в шлем, сорвав его с головы и выбив шквал осколков. Издав проклятие, воин присел обратно, стирая с лица кровь и едкую слюну.

— Эти ублюдки хоть когда-нибудь промахиваются?

Талос оглядел рассыпавшуюся по залу поредевшую Десятую роту.

— Недостаточно часто.

Воин, Ханн Вел, открыл огонь вслепую поверх упавшей колонны. Перед третьим выстрелом болтер взорвался у него в руках, оторвав Повелителю Ночи кисть. Снова став жертвой меткости Кровавого Ангела, Ханн Вел завопил с безадресной яростью пьяницы, прикрыв обожженную культю уцелевшей рукой.

— Чума на этих шлюхиных сыновей! — закричал Ханн Вел, обретя необычное красноречие.

"На вид больно", — подумал Талос и криво ухмыльнулся под шлемом. Варп побери Ханн Вела, воин был как минимум глупцом.

— Капитан, — произнес по воксу Узас, — капитан, это Узас.

— Да? — проскрипел ответ воителя-мудреца среди скрежещущих волн помех.

— Три отделения атакуют, остальные оказывают огневую поддержку?

— Именно так я и думал, иначе нам не выбраться из этой крысиной норы. Первый, Четвертый и Девятый — приготовиться к атаке.

— Нам везет, — улыбнулся остальным Узас. Он обнажил гладий и запрокинул голову для крика. — За Воителя! Смерть Ложному Императору!

Клич подхватили другие — воин за воином, отделение за отделением кричали Кровавым Ангелам о своей ненависти.

Выругавшись сквозь стиснутые зубы, Талос…

… увидел, как образ угасает. Осада осад, столь далекие бессчетные часы продвижения от одного окровавленного зала Имперского Дворца к другому отступали в тайники памяти.

— Сколько длятся такие эпизоды? — спрашивал Вариэль.

— Столько, сколько нужно, — произнес Сайрион.

Он…

…смотрел, как существо движется с волнообразной, бесхребетной текучестью. Оно было человеком лишь в самом общем смысле — таким можно было бы представить человеческий вид, если бы доступные сведения описывали его лишь чрезвычайно общими терминами. Из тела росли две руки. Две ноги несли его вперед с отвратительно плавным пошатыванием. Каждая уродливая конечность состояла из неуклюжих суставов и костей, перекрученных под жилистой кожей.

Топор Узаса обрушился на существо, вырывая неровные сгустки дымящейся плоти и испаряющейся жидкости. Белую плоть окутала броня из тумана — пристающая к телу лепная дымка, неясные контуры которой образовывали бледный намек на доспех Легиона.

Клубящаяся на месте головы тусклая мгла выкинула такой же фокус, сгустившись в очертания шлема Повелителя Ночи.

Вокруг и позади Талос увидел темный металл стен заброшенного апотекариона «Завета». Октавия держала пистолет двумя руками, с треском выпуская лазерные заряды, и тварь, крадучись, отходила от нее. Сбоку раздался повторяющийся грохот, когда ее любимый маленький слуга открыл огонь из дробовика.

Узас снова запустил мотор своего цепного топора.

Талос открыл глаза и увидел, что в маленьком помещении остался только Вариэль. Апотекарий трудился в одиночестве, сняв доспех и смазывая составные части разобранных пистолетов.

— Узас, — прерывисто произнес пророк скрипучим голосом. Он сглотнул и снова попытался выговорить имя.

Глаза Вариэля были тяжелыми и налитыми кровью от измождения.

— Они знают. Твои братья знают. Они слышали твое бормотание, пока ты… спал.

— Как давно? — пророк приподнялся с болезненным усилием мускулов. — Когда они ушли?

Апотекарий-корсар почесал щеку.

— Я потратил четыре часа, воссоздавая твои череп и мозг при помощи не менее чем тринадцати отдельных инструментов, спасая твой рассудок и жизнь. Однако сделай одолжение, не обращай внимания на этот факт из-за бессмысленного перевозбуждения.

— Вариэль, — он больше ничего не произнес. То, чего не сказали слова, сказало выражение глаз.

Живодер вздохнул.

— Нострамо рождал неблагодарных сыновей, да? Ну, хорошо. Что ты хочешь знать?

— Просто расскажи мне, что произошло.

— Это варп-эхо, — донесся из динамиков шлема голос Узаса. Он насмехался над существом, продолжая глядеть на него. — Фантом. Пустое место.

— Я знаю, что это такое, лучше тебя, — она стояла у двери, подняв лазпистолет. — Вот почему я бежала.

Казалось, Повелитель Ночи ее не услышал.

— И это ты виновна в том, что оно здесь, — он отвернулся от хранилища, внутри которого существо из белой кожи и зловонного тумана, дрожа, выходило из ячейки морга в мучительном подобии мертворождения. Красные глазные линзы Узаса остановились на Октавии. — Ты это сделала.

Она не опускала пистолет.

— Я не хотела.

Повелитель Ночи вновь повернулся к созданию. Оно выпрямилось в полный рост на трясущихся конечностях. Тело было мертво уже несколько недель, но благодаря заморозке осталось нетронуто темными пятнами разложения. Оно было обнажено, лишено головы, а в скрюченных руках не было оружия. Однако относительно его личности ошибиться было невозможно.

— Ты мертв, Дал Карус, — ухмыльнулся Узас твари варпа.

— … хочу присоединиться к Первому Когтю, — голос звенел, словно лед на ветру.

В ответ Узас вдавил активатор на рукояти цепного оружия. Завертевшись, зубья топора издали гортанный визг, разочарованные вкусом разреженного воздуха.

— …не из болтера Малхариона…

Октавия не стыдилась того, что ощутила в себе неизмеримо больше смелости, когда между ней и злобным призраком оказался легионер — пусть даже именно этот легионер. Она трижды выстрелила из-за высокого тела Узаса. Взяв с нее пример, открыл огонь и Пес. По полу загремели стреляные гильзы.

Из ран в теле Дал Каруса, нанесенных выстрелами, потекла дымящаяся млечная жидкость, однако он продолжал приближаться неуклюжей перекошенной походкой. Туман, из которого сформировался его шлем, уставился на три фигуры, стоящие перед ним. Босые ступни шлепали по холодному полу на каждом пошатывающемся шаге.

— Нет крови в жертву. Нет черепа, который можно забрать, — голос Повелителя Ночи стал неразборчивым, слова звучали неполными и булькающими. — Нет крови. Нет черепа. Бесполезно. Так бесполезно, — цепной топор взвыл громче. — Умри дважды, Дал Карус. Умри дважды.

Узас атаковал неизящно, без ухищрений. Он широко взмахивал топором, описывая дуги тяжеловесными рубящими ударами, и в то же время колол и резал гладием, который держал в другой руки. Эта молотьба была бы смешной, не устраивай ее воитель почти трехметрового роста, оружие которого рвало призрака на части. На ближайшие столы брызгала испаряющаяся жидкость. Куски дымящейся плоти растворялись сернистыми лужами, пожирая пол с нетерпеливым шипением.

Вся эта схватка завершилась за считанные мгновения.

— Мммм, — произнес Узас, закончив. Он с отвращением бросил оружие, позволив ему со стуком упасть на пол. — Нет крови. Нет черепа. Нет геносемени, которое можно вкусить. Просто пустышка из тающей на воздухе слизи.

— Узас? — окликнула его Октавия.

Повелитель Ночи обернулся к ней.

— Ты это делаешь. Ты призываешь к себе Нерожденных. Я знаю истории. Ты убила своим глазом мутанта. Я знаю. И Нерожденные пришли. Слабые. Легкая добыча. Убиваю их, пока они не набрали силу. На сей раз, на сей раз. Навигатору повезло. На сей раз, на сей раз.

— Благодарю тебя, — она понятия не имела, слышит ли он ее, а если слышит, то обращает ли внимание. — Благодарю, что убил это, пока оно было… слабым.

Воин оставил оружие лежать на месте.

— «Завет» не поплывет без тебя.

Узас запнулся, оглянувшись на хранилища. Одна из ячеек была открыта, за широкой дверью было темно, словно среди множества зубов один отсутствовал.

— Боль возвращается. Убил слабого мелкого демона, и боль возвращается. Нет крови. Нет черепа. Нечего предложить, нечем доказать содеянное. А это создание было слишком слабым, чтобы иметь значение. Даже не настоящий демон. Потерянная душа. Фантом. Я это говорил вначале, да? Я убил твое глупое маленькое привидение. Остальные продолжают тебя преследовать, а? Убей своим глазом, и они станут сильнее. Истории о навигаторах. Я их много слышал.

Она кивнула, от путаной речи у нее по коже бегали мурашки. "Он не лучше варп-эха", хотя после этой мысли она и ощутила нахлынувшее чувство вины.

— Октавия. Восьмая.

— Да… повелитель.

— Септим. Седьмой. Он отказывается чинить мой доспех без приказа Талоса. Седьмой похож на моего брата. Он смотрит на меня и видит испорченную вещь.

Она была не уверена, что следует сказать.

— Теперь я сильнее, — произнес он и издал слабый пустой смешок. — Но сейчас больнее. Увидеть истину. Похитить силу. Оружие. Не вера. Но сложно оставаться вместе, когда мысли разлетаются на части.

Все трое обернулись, когда двери снова со скрежетом открылись. Окруженные тусклым светом, там стояли с поднятым оружием трое Повелителей Ночи.

— Узас, — Ксарл буквально выплюнул имя. — Что здесь произошло?

Повелитель Ночи подобрал покрытое каплями вооружение.

— Ничего.

— Отвечай, — предупредил Меркуциан. Тяжелый болтер в его руках — массивная пушка из черного железа — следил за сгорбленной фигурой в центре помещения.

— Прочь с дороги, — проворчал Узас. — Я пройду мимо вас или через вас.

Из шлема Ксарла протрещал искренний смешок.

— А ты фантазер, брат.

— Пусть идет, — Сайрион сдвинулся вбок. — Октавия, ты в порядке?

Навигатор кивнула, глядя на Узаса, выходящего из комнаты.

— Я… Да, я в порядке.

«Повелитель» она добавила с запозданием на несколько секунд, но по крайней мере все же добавила.

XV Тревога

Люкориф из Кровоточащих Глаз провел промасленной тряпицей между зубьев своего цепного меча. Скука одолевала его нечасто, чему он был рад. В те редкие моменты, когда она брала верх, он старался перебороть вялость сознания, которая сопровождала длительные периоды бездеятельности.

«Завет» вел себя так же, как всякий другой корабль Легиона в нейтральном доке. Это означало, что он втягивал в себя экипаж и припасы, крал то, что не мог купить, и в то же время изрыгал блага. И все это под мертвенную мелодию лязгающей песни звенящих о корпус молотков ремонтников.

В грузовой трюм, который Кровоточащие Глаза присвоили себе, вошел Вораша — один из его лучших воинов. Раптор передвигался на четвереньках, так же быстро ползая, как и большинство ему подобных. Металлические когти оставляли в полу палубы вмятины и сквозные пробоины.

— Много недель в доке, да-да.

В ответ Люкориф выдохнул через вокабулятор. Речь Вораши всегда действовала ему на нервы. Раптор практически не строил слова целиком, передавая смысл на выродившемся наречии из щелчков и шипения. Его утверждения часто подчеркивались почти детскими заверениями. «Да-да», — выдыхал он снова и снова. Да-да. Не будь Вораша настолько одаренным, Люкориф бы давно его прирезал.

— Надо летать, — настойчиво произнес Вораша. — Да-да.

Кожухи двигателей на его спине закашлялись от невозможности взлететь и выпустили наружу струйку дыма. Воздух заполнился угольной вонью задушенной тяги.

Люкориф предварил ответ резким карканьем, демонстрируя скрытый за бесстрастной маской гнев.

— Не на что охотиться. Спокойно, брат по стае.

— Много на что охотиться, — хихикнул Вораша. — Мог охотиться на Корсаров. Расколоть броню. Выпить жидкую кровь из разорванных вен.

— Позже, — покачал головой Люкориф редким для себя человеческом жестом. — Пророк согласился служить Кровавому Грабителю. Союз… пока что. Предательство будет позже, — он продолжил чистить направляющие зубьев клинка-потрошителя, хотя даже это портило ему настроение. Не покрытый кровью меч не нуждался в чистке, и в этом-то и состояла проблема.

Предводитель рапторов оглядел грузовой трюм, нашейные кабели изгибались с механическим урчанием. Брошенного оружия было столько же, сколько и мебели, а дальнем углу тихо переговаривалась группа закутанных в одеяния слуг Легиона.

— Где Кровоточащие Глаза?

— Часть на станции. Часть на корабле. Да-да. Все ждут Виламус.

Люкориф издал треск, напоминающий смех. Ах да. Виламус.

Талос и Малек стояли у противоположных краев стола, ненамеренно отражая свои позиции в споре.

— Мы должны отправиться с Корсарами, — повторил пророк. — Я не спорю относительно соблюдения нашего долга перед Гуроном. Однако «Завет» равен двум любым крейсерам их флотилии. Когда флот Гурона рассеют у Виламуса, «Завет» сможет выстоять перед натиском столько, сколько нам нужно. Тогда-то мы против них и выступим. Мы быстро отступим от Виламуса, пока силы Гурона все еще будут развернуты. А затем захватим «Эхо проклятия».

— Это идиотизм, — Малек повернул грубое лицо к сидящему на троне Возвышенному. — Мой повелитель, вы же не можете всерьез обдумывать план пророка.

Существо великодушно махнуло лапой в сторону обоих.

— А мне его план нравится. Я разделяю его тягу к крови, которую мы должны пролить, а также отказываюсь видеть «Эхо проклятия» под командованием кого-то, кто рожден не на Нострамо.

— Повелитель, слишком многое будет зависеть от удачи. Скорее всего, «Завет» получит обширные повреждения, даже если мы преуспеем. А если нас возьмут на абордаж, когда ради плана пророка наши палубы опустеют?

— Тогда экипаж и остатки Легиона на борту умрут, — со скрипом сочленений доспеха демон поднял громаду своего экзоскелета с трона. — Пророк.

— Сэр?

— Ты забегаешь вперед только в одном. Прежде чем отбить «Эхо проклятия», мы должны помочь Гурону захватить Виламус. Сколько людей мы там потеряем? Ни одного, если удача будет плясать под нашу дудку. А если судьба, как всегда, предпочтет иную мелодию? Каждый погибший на Виламусе воин — это тот, кто не сможет штурмовать «Эхо» вместе с тобой.

Талос ввел на гололитической консоли стола короткий код. Основные проекторные генераторы, моргнув, ожили, излучая иллюзию. Дрожащее вращающееся изображение ударного крейсера Красных Корсаров «Пагубное наследие».

— Просто дай мне Кровоточащих Глаз, — произнес он. — Я поведу их вместе с Первым Когтем. Мы захватим «Эхо проклятия», когда будем удаляться от Виламуса.

Демон облизнул пасть черным языком.

— Ты многого просишь. Мое лучшее отделение и недавно приобретенный культ рапторов. Для меня эти ресурсы драгоценны.

— Я не подведу Легион, — Талос кивнул в сторону гололита. — Это ты ко мне пришел, Вандред. Ты хотел перековать нас заново. Дай то, что мне нужно, и я вернусь с еще одним боевым кораблем.

Возвышенный долго смотрел на пророка. Свет убежденности и пыла в глазах воина был редким зрелищем.

— Я тебе верю, — произнес демон. — Брат. Я дам тебе необходимые силы и сдержу флот Кровавого Грабителя, пока ты осуществляешь свой план. Я вижу в твоем замысле лишь один настоящий изъян.

— Назовите его, сэр.

— Если ты нападешь на корабль и захватишь его, их навигатор может отказаться служить тебе. Хуже того, он перебросит корабль обратно в Зеницу Ада.

— Я убью навигатора «Наследия», — согласился Талос. — Мне уже доводилось совершать похожее предательство.

Демон наклонил голову.

— И как же тогда ты планируешь увести свой новый корабль в варп?

Пророк замешкался. А, подумалось Возвышенному, это мне не понравится.

— Октавия, — сказал демон. — Ты намереваешься взять ее с собой.

— Да. Я возьму ее на штурм. Как только мы захватим корабль, она его перебросит.

Возвышенный зарычал, омерзительно имитируя смех.

— А «Завет»? Кто поведет нас через варп, когда ты помчишься прочь, бросив нас лицом к лицу с пушками Гурона?

Талос снова замешкался.

— У меня… есть идея. Ее еще нужно уточнить, но думаю, что смогу добиться того, что она сработает. Я продолжу выполнение плана лишь когда все детали головоломки встанут на место. Даю слово.

— Хорошо. В таком случае даю тебе свое разрешение. Но мне нужно, чтобы ты сконцентрировался на первой из наших проблем. Прежде чем мы сможем предать Гурона, нам нужно пережить соглашение с ним.

Малек вздохнул, седеющая щетина растянулась в намеке на оскал.

— Виламус.

— Именно, — проворчало существо. — Сперва мы должны пережить Виламус.

Шли недели, и ее раздражение нарастало. Легион тренировался и проводил учебные поединки, воины оттачивали навыки для боя, о котором никто не удосужился ее проинформировать. Никто из Первого Когтя не навещал ее покои. Не то, чтобы она их ждала, однако скука доводила ее до отчаяния.

Единственными, кого она знала в смертном экипаже, были Септим, Марук и Пес. Первый из списка… Ну, сейчас она не желала его видеть. Последняя встреча была чрезвычайно неуютной. Она почти что обрадовалась, что их прервал Сайрион, хотя и не была уверена, что именно он прервал.

Второй по списку обычно пребывал с Септимом вне корабля, занимаясь какими-то гнусными делами, которых ни один из них не хотел объяснять. У нее оставался только Пес, который, говоря по справедливости, едва ли был образованным собеседником. Возможно, ее царственная кровь и разбавлялась относительностью родства, но все же Октавия была терранской аристократкой и несколько раз принимала представителей правящего класса Тронного мира.

Основной темой разговоров слуги была хозяйка. Казалось, его больше почти ничего не интересует, хотя он помог ей подучить нострамский. Змеиное наречие отклонилось от всех возможных готических корней сильнее, чем какой-либо из встречавшихся ей языков, но когда она перестала выискивать сходства, стало проще начать заново с более ясным взглядом.

И все же скука продолжала заглядывать ей через плечо. Навигаторы были рождены не для того, чтобы сидеть без дела.

Помимо Пса из развлечений у нее были только бесконечные ремонтные рапорты, но теперь и они практически иссякли — «Завет» был готов покинуть док.

Дверной датчик движения снова зазвонил. Октавия потянулась проверить на месте ли повязка и одернула себя на полпути. Некоторые привычки не следовало усугублять, а эта начинала стала навязчивой. Она чересчур часто ловила себя на том, как дергается ее рука, когда Пес обращается к ней, и постоянно прикасалась к прикрытому глазу при каждом громком звуке, доносящиемся с верхних палуб.

Пес проковылял по захламленной комнате и задрал лицо к обзорному экрану у переборки.

— Это Септим, — произнес он. — Он один.

Навигатор упорно изучала собственный дисплей, установленный на подлокотнике кресла. Она кружила по базе данных «Завета», и по экрану скользили схемы, описания и журнальные записи. Загруженные материалы Зеницы Ада пополнили бортовое хранилище информации большим объемом свежих знаний о местных субсекторах.

— Хозяйка?

— Я тебя слышала, — Октавия хмуро поглядела на экран и в третий раз набрала «ВИЛАМУС», уточняя поиск.

— Мне впустить его, хозяйка?

Она покачала головой.

— Нет, спасибо. Ты знаешь, что такое Виламус?

— Нет, хозяйка, — Пес отошел от двери и вернулся на свое место, сев спиной к стене.

На черном экране агрессивно-зеленым шрифтом заморгало «СОВПАДЕНИЕ ДАННЫХ». Она активировала запись, разблокировав поток прокручивающегося текста и чисел.

— Это было бы полезно, умей я читать по-бадабски, — вздохнула она.

Архивные данные сопровождались размытыми изображениями с орбиты. Навигатор выдохнула удивленное «ух», когда картинки продемонстрировали мир, не отличающийся от тысяч других ничем, кроме одного невероятного исключения.

— Не понимаю, почему мы… Ох. О, Трон Бога-Императора… они же не могут собираться нападать на это.

Октавия подняла взгляд на Пса, который был занят тем, что поигрывал болтающимся концом повязки на запястье.

— Пес, — произнесла она. — Кажется, я знаю, что такое Виламус.

Септим направился на Черный Рынок, решив не дать настроению улучшиться. Октавия была чудной даже в спокойные моменты. Пытаться понять ее было все равно, что считать звезды.

Несколько торговцев поприветствовали его кивками, кое-кто — ухмылками, а гораздо больше — улыбками. В огромном зале кипела деятельность, новые товары расхватывали в миг, как только их проносили на борт из Зеницы Ада. У нескольких лотков даже стояли бандитского вида охранники, защищавшие предположительно ценный товар. Слуга вскинул бровь, поравнявшись со столом, заваленным чем-то, похожим на награбленное вооружение Имперской Гвардии — там был даже цепной меч, подогнанный под руку смертного. Но его взгляд привлекло не это.

Септим указал на длинную и толстую лазерную винтовку. Корпус и приклад казались сделанными из простого тусклого металла. Царапины и подпалины по всей длине оружия указывали на следы прежнего использования и недавнего осквернения, скорее всего — удаления всех имперских аквил.

— Vulusha? — спросил он у пожилого торговца в рваной одежде Легиона. — Vulusha sethrishan?

В ответ человек явно фальшиво рассмеялся и назвал царскую цену в меновых единицах.

Улыбка Септима была столь же неискренней.

— Неплохая цена. Это винтовка, дружище. Не жена.

Торговец взял цепной меч, пальцы с крупными суставами сжали рукоять чересчур сильной хваткой, из-за которой в настоящем бою его бы обезоружили в мгновение ока. Он несколько раз рассек воздух неуклюжими ударами.

— У меня есть на продажу, больше, чем у большинства других. Как насчет этого клинка? Лучше, чем тесак у тебя на бедре, а? Погляди, у него идеальный баланс. Видишь? Когда-то этот клинок принадлежал герою.

— Мелаш, это цепной меч. Не бывает цепных мечей с идеальным балансом. У них вообще нет баланса.

— Чего ты привязался, а?

— Я хочу винтовку.

Мелаш потрогал языком нарыв на губе.

— Ну хорошо. Но пушка тоже была оружием героя. Ты же знаешь, я тебе врать не стану.

— И снова неправда, — Септим протянул руку и постучал по поблекшему трафаретному изображению кода Муниторума на прикладе. — Мне она кажется обычным оружием Гвардии. Что там дальше, старик? Расскажешь, что тебе нужно кормить семью?

Торговец вздохнул.

— Ты делаешь мне больно.

— Не сомневаюсь, — Септим отодвинулся в сторону, когда мимо прошла небольшая группа рабов. На Черном Рынке еще никогда не было такой суеты. Пребывание посреди такого обилия жизни, словно на ночном рынке настоящего города, почти что приводило в замешательство.

— Мелаш, просто продай мне проклятую пушку. Что ты хочешь взамен?

Человек прикусил нижнюю губу.

— Можешь достать мне батарей? Мне нужны энергоячейки, Септим. Все тащат на борт светильники, но через несколько недель после отправки начнется дефицит энергоячеек. И кофеин. Можешь достать мне немного кофеинового порошка со станции?

Септим пристально поглядел на него.

— А теперь скажи, чего ты на самом деле хочешь, и перестань юлить, если я откажусь.

На лице старика появилась более искренняя, но и более неловкая улыбка.

— Отработаешь?

Септим вскинул бровь. Бионический глаз щелкнул и заурчал, словно пытаясь повторить выражение.

— Продолжай.

Мелаш почесал лысую макушку.

— Есть проблема с бандой на нижних палубах. Ребята Хокроя, новички с Ганга. Много свежей крови, еще не усвоили законы. Они меня обокрали. Ненамного, но я начинал с малого. Монеты, мой пистолет и кое-какую бижутерию моей жены… Она мертва, погибла при нападении Ангелов, но… я бы хотел получить их назад, если ты сможешь это устроить.

Септим протянул руку. Мелаш плюнул на ладонь и пожал руку слуги.

— Я имел в виду — дай мне винтовку, Мелаш.

— О, ясно, — человек вытер руку о форменные штаны. Септим, поморщившись, сделал то же самое.

— Прелестно, — пробормотал он. — Когда ты крал винтовку, забрал ремень?

— Ремень?

— Ремень, чтобы носить ее на плече.

— Ремень ему. Я не имперский склад снабжения, парень, — торговец протянул ему лазган. — Кстати, ее нужно смазать. И я еще не менял батарею. Удачной охоты.

Септим двинулся обратно в толпу, минуя лоток Аркии. Прилавок вдовца, когда-то бывший центром Черного Рынка, находился в сердце урагана — зоне спокойствия, вокруг которой царит хаос.

Он остановился у пустой стойки.

— Где Аркия? — поинтересовался он у женщины по соседству.

— Септим, — поприветствовала она его смущенной улыбкой. По возрасту она вполне годилась ему в бабушки, но все равно потянулась разгладить спутанные седые волосы. — Разве ты не слышал? Аркия нас покинул.

— Покинул? — какую-то секунду он изучал толпу. — Перебрался на станцию? Или ушел жить вглубь корабля?

— Он… — она запнулась, увидев в его обтянутой перчаткой руке винтовку. — Его убили через несколько ночей после того, как господин из Легиона пришел сюда наказать его.

— С тех пор прошли недели. Мне никто не говорил.

Она практически скромно пожала плечами.

— Ты был занят, Септим. Гонялся за навигатором и занимался сборами для Легиона, как я слышала. Дети и матери… Скольких ты привел на борт? Когда их выпустят из рабских трюмов?

Он отмахнулся от расспросов.

— Расскажи мне про Аркию.

Старуха скривилась, когда холодный воздух коснулся одного из ее гнилых зубов.

— В ночь после прихода господина из Легиона Аркия стал изгоем. Люди думали, что быть рядом с ним — несчастье, что они рискуют навлечь на себя неудовольствие Легиона, как это случилось с ним. Потом стало хуже — он начал утверждать, что снова видел свою дочь, которая бегает в коридорах за Черным Рынком. После этого он всегда был один. Через неделю мы нашли тело.

Она не старалась скрыть свои чувства и боль в глазах. Убийства среди смертного экипажа были суровой реальностью на борту «Завета», они случались так часто, что посрамили бы преступников из имперского улья. Избитые и заколотые трупы обнаруживались достаточно регулярно, чтобы мало кто из смертных хотя бы ухом повел, если только это не был кто-то из знакомых. Но Аркию знали все, пусть даже только и благодаря его дочери.

— Как он умер? Какие следы вы на нем обнаружили?

— Его выпотрошили. Мы нашли его сидящим у стены в одном из зернохранилищ. Глаза открыты, рот закрыт, в руке побрякушка для волос, принадлежавшая его дочери. Внутренности были выпущены наружу и разбросаны по его коленям и полу вокруг.

Узас. Мысль всплыла незваной, и Септим не дал ей сорваться с губ. Как бы то ни было, старухе не нужно было этого слышать. Но она увидела все в его глазах.

— Ты знаешь, кто это сделал, — уставилась она на него. — Так ведь? Возможно, кто-то из Легиона. Может быть, даже твой хозяин.

Он изобразил безразличие, не наигранно пожав плечами.

— Талос бы его освежевал и подвесил на Черном Рынке, как и обещал. Тебе следовало бы об этом знать, он так уже делал. Если это и было делом рук Легиона, то кого-то другого.

Узас.

Это мог быть любой из них, однако, появившись в сознании, имя прилипло, словно паразит. Узас.

— Мне нужно идти, — выдавил он улыбку. — Благодарю, Шала.

Он не считал себя убийцей, хотя богам с обеих сторон этой войны было ведомо, что убивать ему доводилось множество раз. Долг звал, и его зов часто включал в себя фицелиновую вонь и грохот перестрелок в тесном пространстве или же хруст врубающегося в тело мачете. Всякий раз, когда он вспоминал омерзительный скрежет погружающегося в плоть и наткнувшегося на кость клинка, пальцы правой руки начинало неприятно покалывать. Он был всего лишь человеком — часто требовалась вторая, а то и третья попытка, чтобы разобраться с чужой рукой, особенно если ей размахивали, пытаясь вцепиться ему в лицо.

Но при этом он не считал себя убийцей. Не вполне.

Цепляясь за это отрицание, будто оно давало какую-то защиту, он также испытывал мрачную гордость от того факта, что никогда не получал удовольствия от убийства. Во всяком случае, до сих пор. Большинство людей, погибших от его руки за последнее десятилетие, так или иначе были законной добычей просто потому, что сражались на стороне врага.

Он мог успокоить свою совесть, даже когда доходило до похищений, повторяя себе — и жертвам — что жизнь на борту «Завета» неизмеримо лучше, чем в притоне Корсаров, откуда он их забирал.

Но тут другое дело. Предумышленность — самое малое. Из-за всего предприятия, от соглашения до исполнения, у него по коже ползли мурашки.

Октавия. Он слишком много времени был рядом с ней. Провел слишком много часов, сидя с ней и обсуждая жизнь на борту «Завета», вынужденно исследуя и анализируя свое существование вместо того, чтобы пробиваться вперед под защитой привычного отрицания, опережая чувство вины.

Как-то раз, не так давно, она спросила, как его зовут. «Не Септим», — рассмеялась она, когда он назвал его. — «Как тебя звали раньше?».

Он не сказал ей, поскольку это более не имело значения. Он был Септимом, Седьмым, а она — Октавией, Восьмой. Ее прошлое имя также вряд ли что-то значило. Эвридика Мерваллион была мертва. Значили ли что-либо семейные узы? Меняло ли сейчас что-то богатство ее рода? А как насчет хороших манер, которым ее учили как ребенка терранских аристократов?

Теперь их формировал «Завет». Септим был созданием этих черных коридоров, бледным мужчиной, работавшим на изменников, который сжимал два пистолета и шагал по темным недрам нечестивого корабля, намереваясь совершить убийство. Он был пиратом, пилотом, оружейником… и таким же еретиком, как и те, кому он служил.

Неприятны были не мысли сами по себе, неприятно было то, что они вообще пришли ему в голову. Черт бы побрал эту женщину. Почему она с ним это делает? Она вообще знает, что делает с ним? Уже несколько недель она отказывалась вообще его видеть. Какого черта он сделал не так? Это ее вопросы подняли со дна грязь, которую не стоило трогать.

Двери в оружейную Первого Когтя разошлись на смазанной гидравлике. Он посмотрел на лазерную винтовку у себя в руках, проверяя ее напоследок перед тем, как вручить новому владельцу.

— Марук, у меня для тебя кое-что… Господин?

Талос стоял у своей оружейной стойки, а Марук работал ручным буравом, водя зубастым инструментом по краю наплечника Повелителя Ночи. Не слишком высокому Маруку пришлось забраться на табурет, чтобы дотянуться.

— Небольшое повреждение, — сказал Талос. На нем не было шлема, и черные глаза уставились на Септима. — Я бился с Ксарлом. Где ты нашел лазерную винтовку Имперской Гвардии типа «Кантраэль»?

— На Черном Рынке. Это… подарок Маруку.

Талос наклонил голову, в его взгляде проскользнуло что-то от грифа.

— Как идет сбор?

— Рабские трюмы вновь наполняются. Однако найти незатронутых порчей детей было непросто. В Зенице Ада много мутантов.

Повелитель Ночи согласно фыркнул.

— Это правда. Но что не так? Тебе неуютно. Не трать время на ложь мне, я вижу след на твоем лице и слышу отметки в голосе.

Септим давно привык к грубой и непосредственной прямоте своего хозяина. Единственным способом иметь дело с Талосом было отвечать в той же манере.

— Аркия мертв. Его выпотрошили и бросили в зернохранилище.

Повелитель Ночи не шевельнулся. Марук продолжал трудиться.

— Отец рожденной в пустоте? — спросил Талос.

— Да.

— Кто его убил?

Септим молча покачал головой.

— Ясно, — тихо произнес Талос. Возобновилось молчание, нарушаемое только металлическим скрежетом бурава Марука, вгрызавшегося в дефекты брони. Вероятно, он понятия не имел, о чем они говорят, поскольку не знал ни слова по-нострамски. — Что еще?

Септим положил лазган на верстак Марука. Когда он снова встретился взглядом с Талосом, его единственный глаз прищурился, а бионический расширился в симпатической гармонии.

— Откуда вы узнали, что есть что-то еще, господин?

— Догадка. Говори.

— Мне нужно убить кое-каких людей. Из экипажа. Никого ценного.

Талос кивнул, однако выражение его лица говорило, что он не согласен.

— Почему они должны умереть?

— Торговое соглашение, которое я заключил на Черном Рынке. Они из экипажа Ганга, и некоторые новички чересчур наслаждаются беззаконием нижних палуб.

— Назови их имена.

— Вожак банды — Хокрой. Это все, что мне известно.

Талос не отводил глаз.

— И ты думал, что я просто позволю тебе это сделать? Бродить в одиночестве по нижним палубам, убивая других членов экипажа?

— Мне…не приходило в голову, что вы сочтете это неправильным, господин.

— При обычных обстоятельствах и не счел бы, — проворчал Повелитель Ночи, осматривая ремонт наплечника. — Достаточно, благодарю. — Марук слез с табурета. — Вершить правосудие — это не дело экипажа, Септим. Убийство Аркии было не их делом, и не твое дело выслеживать шайку воров. Времена меняются, и нам нужно меняться вместе с ними. Новые члены экипажа — те, что с Ганга — должны встретиться лицом к лицу с последствиями беззакония. Решение Возвышенного не обращать внимания на действия смертных на борту более не приемлемо. По коридорам бродит слишком много новых душ, а из старых слишком многие привыкли жить без последствий.

Талос на мгновение прервался, подойдя к лежащему на рабочем столе Септима шлему.

— Думаю, Легиону пришло время усилить контроль над своими подданными, восстановив железный закон. Рабам нельзя давать ключи от царства. Это приводит к анархии, — его улыбка вышла кривой и чуть более, горькой, чем обычно. — Поверь мне, я такое уже видел.

— Нострамо?

— Да. Нострамо, — воин пристегнул шлем на место. Септим услышал змеиное шипение тесно прижимающихся к вороту запоров. — Я с этим разберусь, как следовало разобраться несколько недель назад.

— Господин, я…

— Нет. Ты не должен ничего делать. Это дело Легиона, Септим, а не твое. А теперь позаботься о подготовке к грядущей осаде. Через считанные дни мы отправляемся к Виламусу.

Слуга посмотрел на хозяина.

— Правда ли то, о чем говорят на станции?

Талос тихо фыркнул.

— Зависит от того, что именно там говорят.

— Что Виламус — это крепость-монастырь Адептус Астартес. Что весь флот Кровавого Грабителя будет осаждать один из самых укрепленных миров Империума.

Талос проверил оружие и присоединил его к броне магнитными замками — болтер на бедро, клинок за спину.

— Да, — произнес он. — Все это правда.

— Вас не тревожат возможные потери, господин?

Легионер приподнял плечо, едва заметно пожав им. Лишенные челюстей черепа загремели о броню, переговариваясь друг с другом щелчками.

— Нет. Все, что нам нужно сделать — остаться в живых, поскольку настоящий бой произойдет позже. Вот тогда прольется наша кровь, Септим. Когда мы будем отбивать «Эхо проклятия».

XVI Гамбиты

На Черном Рынке было спокойнее, чем обычно, и вскоре она увидела почему. Причина — семь лишенных кожи причин — находилась у всех над головой, свисая с потолка на ржавых цепях.

Когда Пес вошел, то наступил в кровь, что привело к потоку приглушенного ворчания.

— Легион преподает экипажу урок, — произнес он, не удосужившись почистить рваные ботинки.

Урок был сырым. Судя по пятнам на полу, с каждого из семи тел изрядно накапало. Люди продолжали разносить на подошвах кровь по всему Черному Рынку, а запах был примечателен даже для корабля еретиков. Пока Октавия наблюдала, по «Завету» пробежала дрожь — очередные тестовые запуски, проводимые двигательными командами. Скованные тела закачались на крестовых подвесах, и из распоротого живота одного из них выпало что-то длинное и зловонное. Оно шлепнулось на пол, словно склизкий канат жира, поблескивающая мясная веревка.

Пес заметил пристальный взгляд Октавии и ошибочно истолковал выражение омерзения на лице как замешательство.

— Внутренности, — сказал он.

— Спасибо, я догадалась.

— Вам не следует их есть, — сообщил он с глубокомысленной мудростью опытного человека.

— Я и не собиралась.

— Хорошо.

Октавия вновь перевела взгляд на толпу. Никто не смотрел в ее сторону дольше секунды. Раньше для одних она была диковинкой, а другие ее игнорировали. Теперь же все они, от мала до велика, сторонились ее и отворачивались, стоило ей хотя бы посмотреть в их направлении.

Разумеется, она знала причину. За недели, которые прошли с тех пор, как она убила своего слугу, история об этом широко разошлась. Покидать комнату казалось ошибкой, однако сидеть и прятаться наедине с собственной скукой больше не было сил. Пребывая в изоляции, она бы сошла с ума с тем же успехом, как если бы отважилась снова пройтись по коридорам корабля в одиночестве.

По Черному Рынку шагал один из воинов Легиона, с оружием и в шлеме. Расслабленная походка указывала на обычное патрулирование, хотя до сих пор она ни разу не видела, чтобы легионеры появлялись здесь иначе, чем по особым делам.

— Навигатор, — поприветствовал ее Повелитель Ночи, удостоив кивка на ходу. Над шлемом возвышался стилизованный гребень в виде расправленных крыльев вроде тех, которые есть у летучих мышей или же у демонов со страниц священных текстов.

Она не узнала воина — он принадлежал к одному из других Когтей — и потому ограничилась приглушенным «повелитель».

Воин покинул Черный Рынок и направился вглубь корабля. «Это также объясняет, почему все ведут себя, как положено», — подумала она.

Освежеванные тела раскачивались наверху, жутко подражая висевшим на мостике боевым знаменам Легиона, и шевелясь от ветерка из системы очистки воздуха. Ободранная рука свисала недалеко от лица Октавии, пока она разглядывала жестяные безделушки, выложенные на столе. Безжизненно улыбнувшись, торговец быстро отвел взгляд.

Октавия двинулась дальше. Добравшись до лотка Аркии, она провела кончиками пальцев по голой деревянной поверхности, озираясь в поисках объяснения его отсутствия. Никто не встречался с ней взглядом на достаточно долгое время, чтобы задать вопрос. Она проверила повязку, хотя и знала, что та на месте, и приняла решение. Пора отсюда убираться. Для прогулки можно найти и другие места. Возможно, наблюдательную палубу.

Она развернулась и налетела прямо на кого-то. Ее лицо отскочило от его груди, голова откинулась назад, и она грохнулась на скользкую от крови палубу. У нее слезились глаза и болел зад.

— Какого рожна… — проговорила она, прикрыв рукой рот и нос. Между пальцев сочилась кровь.

— Прости, — Септим протянул руку. — Не ожидал, что меня боднут.

Она приняла его помощь и поднялась на ноги. Пес предложил ей клочок ткани, который выглядел так, будто он стирал им сажу с тех частей тела, которые не стоило показывать. Она покачала головой и воспользовалась собственным рукавом. Ох, видел бы ее сейчас отец.

— Сломан? — она помяла нос.

— Нет.

— Болит так, как будто «да».

— Как я уже сказал, прости меня. Я тебя искал. Первый Коготь собирается, и они приказали, чтобы мы оба присутствовали.

Это не сулило ничего хорошего.

— Хорошо. После тебя.

— Что вам от меня нужно? — переспросила Октавия. Она не смеялась. Ей хотелось, но не удавалось.

Первый Коготь собрался в своей оружейной, однако здесь были не только они. Октавия пришла вместе с Септимом и Псом, обнаружив, что Марук уже тут, что было не удивительно. Но техножрец — это совсем другое дело. Казалось, железный упырь в шелестящих одеяниях практически не обращает внимания на Повелителей Ночи, прохаживаясь по их святилищу и изучая редкости и запчасти для доспехов.

— Я никогда раньше не получал доступа в оружейную комнату Легионес Астартес, — его дребезжащий голос звучал заинтересовано. — Интригующий беспорядок.

Техноадепт был одного роста с воинами, хотя по сравнению с ними выглядел худым как жердь. Он склонился над столом Марука, внешне полностью поглощенный подталкиванием по деревянной поверхности ручного термосчетчика — так ребенок пихает мертвого домашнего питомца, чтобы выяснить, дышит ли тот.

— Сломано, — провозгласил Делтриан в пространство. Никто не ответил, и он выдвинул из кончиков пальцев микроинструменты, приступив к починке.

— Что вам от меня нужно? — снова спросила Октавия. В ее голосе все еще слышалось недоверие, напрочь лишавшее его уважительности. — Я не понимаю.

Как и всегда, когда на нем не было шлема, Талос изъяснялся мягко и спокойно.

— Когда осада Виламуса закончится, мы намереваемся атаковать корабль Красных Корсаров, один из их флагманов под названием «Пагубное наследие». Ты отправишься вместе с нами на штурмовой абордажной капсуле. Как только мы захватим корабль, ты направишь его в варп вместе с «Заветом крови», и мы двинемся к Великому Оку в Сегментум Обскурус.

Пес издал гортанное рычание, будто животное, в честь которого он получил свое имя. Октавия с трудом смогла моргнуть.

— Как «Завет» совершит прыжок без меня?

— С этим я разберусь, — сказал Талос.

— А как мы займем целый боевой корабль врага?

— И с этим я тоже разберусь.

Она покачала головой.

— Не хочу проявить неуважение, но… если это будет честный бой…

Талос искренне расхохотался.

— Это не будет честным боем. Потому-то мы и победим. Восьмой Легион не питает любви к честным сражениям.

— Мы их обычно проигрываем, — философски заметил Сайрион.

— Кровавую работу мы возьмем на себя, — голос Ксарла доносился из вокса рычанием, но каким-то образом продолжал передавать его вечное нетерпение. — Не утруждай этим свою маленькую хрупкую голову.

— Но… как вы это сделаете? — поинтересовалась Октавия.

— Предательство, — Талос наклонил голову. — Как же еще? Детали несущественны. Тебе нужно знать только вот что: позаботься о том, чтобы быть готовой и вооруженной к моменту нашего возвращения с Виламуса. Ты присоединишься к нам в абордажной капсуле, и мы защитим тебя во время продвижения по вражеским палубам. Навигатор «Наследия» должен погибнуть быстро, иначе он перебросит корабль, пока мы еще будем на борту. Мы убьем его, поместим тебя на его место и захватим контроль над вражеским мостиком.

Взгляд Октавии переместился на Делтриана.

— А… почтенный техноадепт?

— Он идет с нами, — кивнул Сайрион.

Техножрец изящно развернулся, жужжа механическими суставами.

— Как вы и просили, мои сервиторы переоснащены и сделаны многозадачными для запланированных вероятностей.

Она бросила взгляд на Септима, тот ответил неловкой улыбкой.

— Я тоже иду. Как и Марук.

— Кара за многие мои грехи, — проворчал Марук. Он сглотнул и замолчал, когда Узас повернулся к нему.

— И я тоже иду, — сообщил Пес. Его заявление было встречено молчанием. — Иду, — упрямо повторил он и обратил к Октавии незрячие глаза. — Хозяйка?

— Хорошо, — усмехнулся Сайрион. — Бери эту маленькую крысу.

— Пса, — почти угрюмо отозвался Пес. Теперь у него было имя, и он упорно за него цеплялся.

— Я знаю, что такое Виламус, — обратилась она к ним. — Поэтому-то я и не могу поверить, что вы так убеждены, будто выживете там. Крепость-монастырь? Мир Адептус Астартес?

Сайрион повернулся к Талосу.

— Почему она никогда не говорит «повелитель», когда обращается к нам? Обычно ты суровее воспитывал этих смертных, брат.

Талос проигнорировал его.

— Никто из нас не погибнет на Виламусе, — произнес он.

— Кажется, вы очень в этом уверены… повелитель.

Пророк кивнул.

— Уверен. Мы не примем участия в основной части осады. Гурон поручит нечто иное. Если я прав, то впервые с момента твоего появления на борту нам предстоит вести войну своими методами.

— А так мы обычно не проигрываем, — добавил Сайрион. На сей раз в его голосе не было и тени веселья.

Вариэль открыл глаза.

— Войдите.

Дверь с горестным шумом поднялась по направляющим. Апотекарий ненавидел те времена, когда его Орден обосновался в Зенице Ада. Быть может, станция и являлась чудом военной мысли, однако она была грязной и запущенной, что проявлялось в виде тысячи неприятных вещей.

— Вариэль, — поприветствовал его Талос, входя в комнату.

Вариэль не стал вставать со своего места посреди пола. Медитативный контроль над телом ослаб, и к нему вернулось осознание реального мира. Замедленное до состояния практически полного покоя основное сердце возобновило нормальное биение, и он снова ощутил тепло погруженных в тело игл подключения доспеха.

— Я подозревал, что ты можешь быть погружен в самосозерцание, — произнес Талос сквозь ротовую решетку шлема. — Но это более не может ждать.

Вариэль подвинулся к стоящему у стены хирургическому столу.

— Оба послеоперационных осмотра не выявили изъянов в моей работе или же в процессе твоей регенерации.

Талос покачал головой.

— Я пришел не за этим.

— Тогда что тебя привело?

— Вариэль, я пришел поговорить с тобой, как брат с братом. Вдали от ушей моего Легиона и твоего Ордена.

Корсар прищурил бесстрастные глаза.

— И при этом ты стоишь… как вы там говорите? Облаченный в полночь? С твоего доспеха на меня взирает крылатый череп Нострамо, а на моей броне сжатая рука Гурона.

— Это наблюдение? — Талос улыбнулся под маской-черепом. — Или предостережение?

Вариэль не ответил.

— Ты даже не показываешь лица.

— Здесь слишком ярко.

— Ну, тогда говори.

— Ты — брат Первому Когтю. Эта связь была выкована на Фриге и оставалась нерушимой два десятилетия. Прежде чем продолжить, я должен знать, намереваешься ли ты соблюсти клятву, которую давал той ночью.

Вариэль редко моргал. Талос это уже замечал и подозревал, что такая привычка особенно деморализовывала смертных. Он гадал, выработал ли Вариэль эту особенность со временем, или же она была природной тенденцией, ставшей более заметной после имплантации геносемени.

— Для меня Фрига была почти тридцать лет назад. Говоришь, для тебя всего лишь двадцать? Интересно. У варпа чудесное чувство юмора.

— Клятва. Вариэль, — произнес Талос.

— Я не клялся на Фриге. Я дал обещание. Есть разница.

Талос обнажил меч, оружие отбросило на пустые стены блики яркого света.

— Все так же один из самых изысканных клинков, что я видел, — почти что вздохнул Вариэль.

— Он спас твою жизнь, — сказал пророк.

— А я спас твою всего несколько недель тому назад. Можно было бы сказать, что мы квиты, а мое обещание исполнено. Скажи, ты все еще видишь сны об эльдар?

Талос кивнул, но ничего не добавил.

— Вне зависимости от того, спас ты мою жизнь или нет, мне нужна твоя помощь.

Наконец Вариэль поднялся на ноги и направился к крайней секции рабочего места — стерильной раковине, окруженной стойками с инструментами и жидкостями. С большой аккуратностью он отсоединил перчатки, снял их и стал медленно-медленно мыть и без того идеально чистые руки.

— Ты хочешь, чтобы я предал свой Орден, не так ли?

— Нет. Я хочу, чтобы ты предал их, обокрал их и бросил их.

Вариэль медленно моргнул, словно млеющая на солнце ящерица.

— Бросить. Интересно.

— Более того, я хочу, чтобы ты присоединился к Первому Когтю. Ты должен быть с нами и вести эту войну в составе Восьмого Легиона.

Вариэль вытер руки чистым полотенцем.

— Переходи к сути, брат. Что ты затеваешь?

Талос извлек из поясного подсумка ауспик. Переносной сканер, на котором остались следы десятилетий использования, знавал и лучшие времена, однако, будучи активированным, работал достаточно неплохо. На маленьком экране появилось двухмерное изображение, первоисточник которого Вариэль немедленно узнал.

— «Пагубное наследие», — произнес апотекарий. Он поднял взгляд, впервые попытавшись встретиться глазами с пророком. Это удалось, пусть и через глазные линзы собеседника. — Я гадал, узнаешь ли ты его происхождение, а если узнаешь — будет ли это тебя волновать.

— Меня оно волнует, — Талос деактивировал ауспик. — Это наш корабль, и после Виламуса он вновь окажется в руках Восьмого Легиона. Но для того, чтобы отбить его, мне нужна твоя помощь.

С наплечника Вариэля на Повелителя Ночи косилось растянутое безглазое лицо Калласса Юрлона. На жесткой коже все еще красовалась звезда Пантеона, чернота которой выделялась на тусклом персиково-розовом цвете содранной плоти.

— Допустим, я согласился… Что бы от меня потребовалось? — спросил Вариэль.

— Мы не можем штурмовать крейсер, заполненный Красными Корсарами. Мне нужно, чтобы шансы сместились в нашу пользу еще до того, как абордажные капсулы попадут в цель.

— Знаешь, большая часть его экипажа — все еще нострамцы, — говоря, Вариэль не смотрел на Талоса. — Выжившие. Омоложенные офицеры, которых ценят за опыт. Дети первого поколения изгнанников вашего сгинувшего мира. Повелители Ночи едва ли являются братством благостно-добрых хозяев, однако подозреваю, что многие предпочтут холодные объятия дисциплины Восьмого Легиона хлыстам погонщиков рабов Красных Корсаров.

Он фыркнул.

— Возможно, они даже помогут тебе захватить корабль. Но не навигатор. Эзмарельда точно человек Гурона.

Талос не попался на приманку.

— Мне нужна твоя помощь, брат.

На какое-то время апотекарий прикрыл глаза, наклонившись над рабочим местом и опустив голову. Из-под брони доносилось глубокое дыхание, от которого плечи вздымались и опадали с гудением работающего доспеха.

Изо рта Корсара раздался какой-то шум, и он содрогнулся. Талос уже чуть было не спросил, что не так, но Вариэль снова издал этот звук, и его плечи затряслись. Когда апотекарий отошел от стола, его глаза сияли, а мертвые мускулы губ растянулись в пародии на улыбку. Он продолжал издавать звук — нечто среднее между повторяющимся ворчанием с придыханием и тихим криком.

Впервые за десятилетия Вариэль Живодер смеялся.

Дверь снова открылась, и он поднял голову, хотя ему и потребовалось несколько попыток, чтобы заговорить.

— Еженедельный глоток воды? — с ухмылкой спросил он на готике.

Отозвавшийся голос говорил на нострамском.

— Как я погляжу, они все так же держат тебя тут, будто пойманную шлюху.

Рувен издал сдержанно-удивленное рычание.

— Пришел второй раз поиздеваться надо мной, брат?

Талос присел возле пленника с урчанием работающего доспеха.

— Не совсем. Я поговорил с Корсарами насчет твоей судьбы. Они собираются скоро тебя казнить, поскольку больше не могут ничего вырвать из твоего разума.

Рувен медленно выдохнул.

— Не уверен, что смогу снова открыть глаза. Мои веки не препятствуют свету, такое ощущение, что они приросли, — он дернул оковы, но это был слабый раздраженный жест. — Не позволяй им убить меня, Талос. Я лучше умру от клинка Легиона.

— Я тебе ничем не обязан.

Рувен улыбнулся, потрескавшиеся губы раздвинулись, обнажив больные зубы.

— Ага, это так. Так зачем ты пришел?

— Мне хотелось кое-что узнать от тебя, Рувен, пока ты еще жив. Что ты выиграл от того, первого предательства? Почему ты отвернулся от Восьмого Легиона и облачился в цвета Сынов Хоруса?

— Мы все сыны Хоруса. С нами его наследие, — Рувен не сдержал пыла в голосе. — Абаддон — это Погибель Империума, брат. Его имя шепчет триллион перепуганных душ. Ты слышал легенды? В Империуме даже верят, что он клонированный сын Хоруса. И на то есть причины. Империум падет. Возможно, не в этом столетии, и может быть, даже не в следующем. Но он падет, и Абаддон будет там, попирая сапогом горло обескровленного трупа Императора. Абаддон будет там в ночь, когда Астрономикон сгинет и Империум, наконец, погрузится во тьму.

— Ты до сих пор веришь, что мы можем выиграть эту войну? — Талос замешкался, поскольку просто не ожидал подобного. — Если Гор потерпел неудачу, какие шансы у его сына?

— Все. Неважно, что скажешь ты или я — это судьба, начертанная среди самих звезд. Насколько те силы, что находятся сейчас в Оке, превосходят числом первых беглецов после провала Осады Терры? Сколько миллиардов людей, сколько бессчетных тысяч кораблей собралось под знаменем Воителя за десять тысячелетий? Мощь Абаддона затмевает все, чем когда-либо повелевал Гор. Тебе это известно так же хорошо, как и мне. Будь мы в состоянии достаточно долго удержаться от междуусобной резни, мы бы уже мочились на кости Империума.

— Даже примархи проиграли, — не сдавался Талос. — Терра запылала, но вновь поднялась. Они проиграли, брат.

Рувен повернул лицо к пророку, сглатывая, чтобы облегчить муки, которые испытывал при разговоре.

— Вот потому-то ты и остаешься слеп к нашей судьбе, Талос. Ты все еще преклоняешься перед ними. Почему?

— Они были лучшими из нас, — по голосу пророка Рувену было ясно, что тот никогда раньше не обдумывал этот вопрос.

— Нет. В тебе говорит преклонение, брат, а ты не можешь позволять себе быть столь наивным. Примархи были возвеличиванием человечности — величайшими атрибутами человечества, уравновешенными его величайшими изъянами. За каждым триумфом или озарением сверхъестественной гениальности следовало сокрушительное поражение или еще один шаг вглубь безумия. И чем они стали теперь? Те, кто все еще существует — это далекие воплощения, принесшие клятву верности богам, которых они представляют, и возвысившиеся, чтобы посвятить свои жизни Великой Игре. Подумай о Циклопе, который всматривается во всемерную вечность своим губительным глазом, пока Легион ходячих мертвецов выполняет распоряжения его немногочисленных уцелевших детей. Подумай о Фулгриме, которого столь восхитило величие Хаоса, что он остается слеп к тому, как его собственный Легион раскололся тысячи лет назад. Подумай о нашем отце, который закончил свою жизнь противоречащим самому себе безумцем — в одно мгновение он посвящал себя тому, чтобы преподать Императору некий грандиозный идеалистический урок, а в следующее был занят лишь тем, что пожирал сердца всех оказавшихся рядом рабов, сидя в Вопящей Галерее, смеясь и слушая стенания проклятых.

— Ты не отвечаешь на мой вопрос, Рувен.

Он снова сглотнул.

— Отвечаю, Талос. Отвечаю. Восьмой Легион слаб и неуравновешен — разрушенный союз, который посвящен собственному садистскому наслаждению. Никаких великих целей, только резня. Никаких высших амбиций, кроме борьбы за выживание и жажды убивать. В этом нет тайны. Я больше не Повелитель Ночи, однако я все еще нострамец. Думаешь, мне нравилось становиться на колени перед Абаддоном? Думаешь, я получал удовольствие от того, что Воитель возвысился не из моего Легиона, а из другого? Я ненавидел Абаддона, но в то же время уважал его, потому что он совершит то, чего не сможет более никто. Боги отметили его, избрав остаться в материальном царстве и исполнить то, чего не смогли совершить примархи.

Рувен судорожно вдохнул, заметно ослабев к концу речи.

— Ты спрашивал, почему я примкнул к Осквернителю, и ответ заключается в судьбе примархов. Они никогда не намеревались стать наследниками империи. Их участь, не говоря уж об их возвышении, была предопределена с рождения. Они — лишь отголоски, которые почти исчезли из галактики, вовлеченные в Великую Игру Хаоса вдали от глаз смертных. Империя принадлежит нам, ибо мы еще здесь. Мы — воины, оставшиеся позади.

Талосу потребовалось несколько секунд, чтобы ответить.

— Ты действительно веришь в то, о чем говоришь. Я уверен.

Рувен издал сдавленный смешок.

— Все в это верят, Талос, потому что это правда. Я покинул Легион, поскольку отверг бесцельную резню вместе с наивной и бесполезной надеждой просто выжить в войне. Для меня было мало просто выжить. Я хотел победить.

Узник опал в оковах. Вместо того, чтобы безвольно повиснуть, он рухнул вперед, врезавшись в холодный пол. Сперва он не смог пошевелиться. Ошеломление было слишком сильным, как и боль в потревоженных падением пробуждающихся мышцах.

— Я… я свободен, — выдохнул он.

— Да, брат. Ты свободен, — Талос помог дрожащему колдуну сесть. — Пройдет несколько минут, прежде чем ты вновь сможешь пользоваться ногами, однако нам нужно торопиться. На, выпей пока что.

Рувен протянул руку, и его пальцы обхватили предложенную чашку. Жестянка в онемевших пальцах была теплой. К конечностям уже возвращалась чувствительность.

— Я ничего не понимаю. Что происходит?

— Я предложил Кровавому Грабителю запасы из наших резервов геносемени в обмен на твою жизнь, — Талос дал собеседнику осознать неимоверную ценность подобного предложения. — А потом я пришел освободить тебя или же перерезать тебе глотку, — признался пророк. — Твоя участь зависела от твоих слов. И я согласен с тобой в одном, брат. Я тоже устал просто выживать в войне. Мне хочется начать побеждать.

— Мне нужна моя броня. И оружие.

— Они уже в арсенале Первого Когтя.

Рувен сжал охватывающий шею железный ошейник.

— И еще это. Это нужно снять. Я не могу призвать свои силы.

— Септим его снимет.

Колдун усмехнулся. Звук определенно был болезненным.

— У тебя уже дошло до Септима? Когда я последний раз ходил по коридорам «Завета», тебе служил Квинт.

— Квинт умер. Ты уже можешь встать? Я тебе помогу, однако времени мало, и свет начинает причинять мне боль даже через шлем.

— Постараюсь. Но мне нужно знать, зачем ты меня освободил. Ты не милосерден, Талос. Не к врагам. Скажи мне правду.

Пророк вздернул бывшего брата вверх, приняв на себя большую часть веса Рувена.

— Мне нужно, чтобы ты кое-что сделал за спасение твоей жизни.

— Сделаю. Скажи, что.

— Очень скоро «Завету» придется лететь без навигатора, — голос пророка стал тише и мягче. — Мы снимем ошейник и восстановим твои силы, потому что больше никто не сможет этого сделать, Рувен. Мне нужно, чтобы ты перебросил корабль.

Часть III Эхо Проклятия

XVII Виламус

Тарина помассировала глаза пальцами, нажав так сильно, что увидела цветные пятна. С облегчением почувствовав, что зуд пропал, она подрегулировала прикрепленную к уху вокс-гарнитуру, дважды постучала по ней и убедилась, что та все еще так же бесполезна, как и последние несколько недель.

Последнее время ее ауспик не столько звенел, сколько булькал, ритмичная запись сканирования превратилась в неровное бормотание помех. Изображение на экране было таким же отчетливым, как и звук сканера — оно демонстрировало поток искажений, в которых не было никакого смысла.

Она знала причину помех. Все знали. Впрочем, это не помогало с ними справиться. Тарина повернулась на кресле.

— Смотритель Примарис? — позвала она через всю комнату.

Смотритель Примарис Матаска Шул подошла, храня строгое молчание. Тарина почувствовала, что за повышение голоса ее вскоре ожидает выговор.

— Да, сестра, — с преувеличенной заботой произнесла старая женщина.

Тарина ввела код перенастройки, после которого на дисплее ее сканера ровным счетом ничего не изменилось.

— Смотритель Примарис, простите, что вмешиваюсь. Я лишь хотела узнать, уточнили ли авгуры свои прогнозы относительно продолжительности этих помех.

Смотритель Примарис одарила ее улыбкой своих тонких губ.

— Солнечная буря создает проблемы для всех нас, сестра. Консилиум Примарис встретится с Десятым капитаном для третьего рассмотрения, когда прозвонит колокол. До тех пор доверяй себе и своим приборам, хотя сейчас они и могут быть слепы.

Тарина поблагодарила начальницу и вернулась к своей консоли. Находившееся в центре системы Виламуса солнце Вила, несомненно, было темпераментным благодетелем. Только-только начинался седьмой год службы Тарины в Смотрителях Виламуса, и это была уже пятая вспышка Вилы. Однако ни одна еще не длилась так долго. Прошлые периоды солнечной нестабильности завершались спустя несколько дней. Этот же продолжался уже третью неделю, и не было видно признаков спада.

Она пролистала архивные изображения яркого и горделивого пламенного сердца, находящегося в центре системы. На нескольких картинках из тех, которые были записаны спутниками крепости-монастыря перед потерей связи с поверхностью, солнце выбрасывало с поверхности огромные дуги туманной плазмы — гораздо выше уровня активности, типичного для солнечной вспышки.

Обучение Тарины было сконцентрировано на межзвездных операциях, поскольку она работала в командном стратегиуме крепости-монастыря. Она знала, на что смотрит, и хотя термин «солнечная буря» был вполне точен, это было не настоящее название феномена.

Коронный массовый выброс. Естественное явление, не совсем необычное для таких агрессивных звезд, как Вила. Как бы то ни было, оно разрушило наиболее чувствительную электронику крепости монастыря, а на поверхности планеты лучше было не появляться без усиленного антирадиационного костюма.

Впрочем, там ничего и не было. Собственно Виламус, крепость-монастырь Странствующих Десантников, являлся единственным жизненным центром на целом мире. Она родилась здесь и умрет здесь. Так было с ее родителями, и так будет с ее детьми.

— Сестра Тарина, — раздался голос с другого края основной консоли. Она обернулась и увидела, что в ее сторону смотрит Джекрис. Его капюшон был откинут, и было видно лицо, помятое многолетними тревогами и обилием улыбок. Ему было около пятидесяти, и он до сих пор не был женат. Он ей нравился, нравилось его отеческое лицо.

— Брат Джекрис, — говорила тихо, памятуя о том, что рядом Смотритель Примарис.

— Сестра, прошу тебя направить целевой провидческий импульс на восток по следующим координатам.

Она бросила взгляд на координаты, которые он переслал на ее монитор, и покачала головой.

— Мои приборы меня подводят, брат. С твоими не так?

— Пожалуйста, — сказал он. — Пойди мне навстречу.

Она ввела цифры, направив сфокусированный импульс ауспика в указанную область. На это ушла почти минута, поскольку тарелкам радаров на стенах крепости требовалось время на разворот и позиционирование. Когда замерцал символ «ГОТОВО», она ввела личный код.

Изображение поступило размазанным пятном бессмысленного вздора. В схемах ясности было еще меньше.

— Ничего не вижу сквозь бурю, — сказала она. — Прости, брат.

— Прошу тебя, — снова произнес он, и в его вежливом голосе послышалось нечто странное. — Попытайся еще раз.

Она послушалась — все равно ей больше нечем было заняться — и потратила несколько секунд, всматриваясь в итоговый объем таких же искаженных данных.

— Ничего не вижу, брат.

— Ты не взглянешь на мои результаты?

Она моргнула.

— Разумеется.

Джекрис передал на ее вспомогательный монитор несколько изображений, которые она прокрутила одно за другим.

— Видишь? — спросил он.

Она не была уверена. Казалось, на нескольких картинках в пустошах виднелось какое-то сооружение, однако помехи напрочь лишали возможности оценить его размеры, не говоря уж о том, чтобы сказать, было ли оно там вообще. В центре некоторых пиктов можно было разглядеть пятно чуть больше отпечатка большого пальца, практически теряющееся в неразберихе искажений.

— Не думаю, — призналась она. Тарина передала их на основной экран, вводя запрос на распознавание образов. Совпадений не нашлось. — Это призрак сканера, брат. Я уверена.

Однако она бросила взгляд на Смотрителя Примарис. В случае сбоев ауспика о подобных случаях необходимо было сообщать.

Джекрис кивнул и, подняв руку, подозвал старшую.

Тарина сфокусировала на этом месте еще один запрос, максимально сузив импульс ауспика. Конечное изображение было не лучше, чем все остальное, что она делала за эти недели, и на нем вообще не было следов призрачного образа. Будучи старшей из присутствующих мастеров по провидению, она запустила удаление предыдущих данных из памяти сканера и установила все элементы полного провидения на самостоятельную работу. Движение, температура, признаки жизни — все. Один за другим они выдавали: отрицательно, отрицательно, отрицательно.

Все, кроме самого последнего.

— Я… у меня есть показание, — сообщила она. — Замечены следы железа, двести шестьдесят километров к востоку от стен крепости.

— Массовые показания? — Смотритель Примарис вдруг заметно встревожилась.

— Массы нет, — покачала головой Тарина. — Искажение не позволяет уточнить.

— Это десантная капсула, — произнес Джекрис. — Взгляните на форму.

Посмотрев на изображения Джекриса, Тарина издала тихое «ух». Нет. Не может быть.

— У Странствующих Десантников нет сил на орбите, — возразила она. — Откуда им взяться?

— Сестра, мы понятия не имеем, что есть у Странствующих Десантников на орбите, а чего нет, — Джекрис смущенно улыбнулся, сомневаясь, стоит ли ему с ней спорить. — Мы не видим, что там.

— Скорее всего, это один из наших спутников. Наблюдатель или ракетная платформа. При коронном массовом выбросе такой интенсивности практически гарантировано, что несколько наших спутников дадут сбой и упадут по снижающейся орбите.

— Так быстро?

— Многое зависит от самих спутников и причины сбоя. Но да — так быстро.

Джекрис взглянул на Смотрителя Примарис, больше не пытаясь убедить никого, кроме нее.

— Это десантная капсула, госпожа. Я в этом уверен.

Тарина снова уставилась на изображения, облизывая зубы. Но в конце концов она кивнула.

— Не могу сказать. Это может быть спутник. Может быть десантная капсула.

Смотритель Примарис кивнула.

— Я немедленно извещу Странствующих Десантников. Несомненно, они решат провести расследование.

Из-за жестокой радиации послали Тараса и Мортода. Невзирая на обширное модифицирование, скауты Адептус Астартес все равно пострадали бы в пустошах во время бушующей в системе солнечной бури. Из-за этого задание выпадало на долю опытных космодесантников. Тарас и Мортод вызвались сразу же.

Оба гордо носили символику Восьмой роты, на доспехах были нанесены обозначения отделений. На обоих были шлемы, которые делила надвое бело-синяя раскраска. И, как обычно, эти двое спорили.

— Это окажется ложная тревога, — сказал Мортод. — Помяни мое слово, мы гоняемся за упавшим куском камня или, хуже того, за призраком ауспика.

Он говорил с места стрелка в "Лендспидере", сжимая рукоятки тяжелого болтера.

Тарас спокойно работал рычагами управления, на максимальной скорости направляя машину над неровным ландшафтом. За ними тянулся облачный шлейф каменной пыли, взметаемой пылающими и воющими двигателями и складывающейся в туманные фигуры.

Они переговаривались по междоспешному воксу, не затронутому происходящим в небесах звездным волнением. Для большей части Империума их доспехи, безусловно, были чудом механики, однако относительная грубая простота и ограниченность сенсорных комплектов делала боевую броню невосприимчивой к помехам, которые приканчивали более чувствительные и тонкие системы.

— Вот увидишь, — закончил свою настойчивую маленькую диатрибу Мортод. Спидер накренился, огибая гладкий верхний срез выветренного камня, и оба воина покачнулись на сиденьях. Тарас не смотрел на брата, полностью сконцентрировавшись на проносящихся мимо пустошах.

— Разве это не предпочтительнее иного варианта?

Мортод усмехнулся, глядя через прицельную сетку пушки.

— Едва ли это будет первый раз, когда наши спутники снижаются и падают на поверхность.

— Нет, — сказал Тарас. — Другого варианта.

— С чего бы одному из наших кораблей…

— Я говорю не об одном из наших кораблей. Ты это знаешь, хватит упорствовать. Быть может, инициатам это и кажется забавным, но мне нет.

Как и его брат, Мортод с непоколебимой целеустремленностью оставался сосредоточенным на долге. Куда бы он ни смотрел, туда же поворачивалось широкое дуло тяжелого болтера.

— А теперь ты говоришь о невероятном.

Несколько мгновений Тарас молчал.

— Родные миры Орденов не застрахованы от нападения, — пробормотал он.

— Возможно. Однако мы далеко от безмозглых племен ксеносов, которые пытались совершить подобное в прошлом. Ну же, брат, будь серьезен. Что за странная меланхолия?

Тарас резко обогнул возвышающийся выступ скалы, наблюдая за тем, как по мере их углубления в пустоши местность становится более пересеченной и покрывается трещинами ущелий.

— Мы слишком долго пробыли в гарнизоне. Только и всего. Я жажду вновь отправиться в крестовый поход.

Казалось, десантник вот-вот скажет что-то еще, но вместо этого он произнес приглушенное «стоп».

Протяжный рев двигателей спидера ослаб, стихнув до приглушенного визга. Пустоши стали быстро проноситься мимо, а не мелькать бесконечной и лишенной цвета размазанной панорамой, которую было почти невозможно воспринимать.

— Мы уже близко, — сказал Тарас. — Прямо за следующим хребтом.

Мортод провел перчаткой по покрытой рубцами противотепловой защите, смахивая закопченный пепел, оставшийся после входа в атмосферу. Несомненно, это была десантная капсула. И, несомненно, она принадлежала не им.

Перед тем, как встретиться у капсулы, они попытались связаться с Виламусом по воксу, но это тщетное действие имело ожидаемый результат. Прежде чем они спешились и направились в каньон, Тарас провел их по окрестностям широким кругом. Даже вне их отделения в каждом движении проявлялись отголоски общей верности — один спускался к устойчивой секции стены, а брат прикрывал его, целясь из болтера вниз в каньон…

На дне они разделились, ведя поиск по отдельности, но постоянно поддерживая связь по воксу. Странствующие Десантники снова встретились возле упавшей капсулы, убедившись, что местность безопасна.

— Одна-единственная капсула посреди бури, — Тарас оглядел пустые сдерживающие кресла внутри открытой капсулы. — Да еще в этом ущелье… Чудо, что провидцам вообще удалось ее отследить.

Мортод задержал ручной ауспик над обожженным корпусом капсулы.

— Уголь свежий. Прошло не более недели.

— Ищи знаки принадлежности, — пока брат вел сканирование, Тарас держал болтер наготове, осматриваясь в поисках каких-либо признаков врага. — Быстрее. Мы должны вернуться в крепость.

Мортод отключил сканер и смахнул с бронированной обшивки капсулы еще больше пепельной пыли. В результате его стараний обнажился потускневший символ — рогатый череп на фоне распростертых демонических крыльев.

— Видишь что-нибудь? — спросил по воксу Тарас.

— Да, — Мортод глядел на символ, ощущая, как по коже ползут мурашки. — Предатели.

Как ему сказали, в неудаче не было ничего позорного. Он все еще мог приносить пользу. Все еще мог сыграть свою роль в торжественных обязанностях Ордена. В сущности, в неудаче была некоторая доля горького триумфа, поскольку даже пережить неудачу в испытании было доблестью, которой достигли относительно немногие из тысяч попытавшихся. Списки позорно погибших были длинными, их имена записывали задним числом скорее не для того, чтобы помнить, а ради завершения работы.

И все же он оставался человеком и продолжал пребывать во власти чувств. Всякий раз, склоняясь перед одним из властителей, он сглатывал мучительное сожаление и зависть. Из глубины всегда всплывали одни и те же вопросы: что, если бы он приложил больше усилий? Что, если бы он смог продержаться еще несколько мгновений? Стоял ли бы он сейчас, облаченный в благословенный керамит? Склонялись и расшаркивались ли бы перед ним смиренные смертные?

«Служить — значит познать чистоту» — эти слова были написаны над каждой из арок, ведущих в спальни слуг. Разумеется, он очень гордился своей работой. Как и все Смотрители. Их роль была жизненно важной, а усердие не ставилось под сомнение. Смотрители — от самого неприметного программиста сервиторов до наипочтеннейших оружейников — дорожили своим бессменным положением в сердце Ордена.

Двойственность приживалась в одних сердцах лучше, чем в других. Однако он проявил неосторожность, обсуждая свои сожаления. Казалось, будто многие из облаченных в мантии братьев и сестер получают от своих обязанностей лишь радость и рвутся служить Ордену, не заботясь о том, что могло бы произойти раньше.

Ешик накинул капюшон, защищаясь от вездесущего холода, пронизывающего огромные залы. Ему предстояла ночная служба — длинная смена в Мериториам, запись свершений Ордена на свитках и печатях чистоты для комплектов святой брони. Трудная работа, поскольку надписи должны быть точны, а почерк идеален. В некоторых случаях свершения оказывались столь обширны, что надписи на пергаменте печати чистоты было невозможно прочесть невооруженным глазом. Ешик хорошо трудился, и ему было об этом известно. Однажды сам Третий капитан письменно выразил ему благодарность за изящные стихи, описывающие деяния офицера. После передачи благодарности Смотрителю Примарис его удостоили клейма в виде святой эмблемы Ордена — падающей звезды, которую выжгли на его предплечье.

Войдя в Мериториам Секундус, меньший из двух используемых для этой работы залов, он миновал десятки занятых столов, приветственно кивнув нескольким другим писцам. В деревянной коробке. Которую он держал под мышкой, находились его личные чернила. Он поместил ее на край стола, вжав в подготовленную нишу. С педантичной аккуратностью Ешик приготовил чернила, перья и баночки с песком, который использовался для подсушивания записей.

Он потянулся за первым пергаментом, когда услышал донесшийся из вестибюля шум.

— Ты слышала? — спросил он у Лиссел, молодой женщины за соседним столом. Она нахмурилась в ответ на вмешательство, но перо не прекратило скрипеть. Тишину здесь редко нарушали. Не поднимая глаз от работы, Лиссел покачала головой.

А затем опять. Приглушенный краткий лязг, звук удара металла о металл.

Он оглянулся через плечо на ведущую в вестибюль дверь.

— Ерунда, — пробормотала Лиссел. — Это просто Кадри убирает склад. Он вышел за несколько минут до твоего прихода.

И все же Ешик встал с кресла, подошел к закрытому входу и ввел отпирающий код. Дверь открылась на смазанных петлях, и его ищущий взгляд не обнаружил ничего неуместного. У Мериториам Секундус было огромное складское помещение, настоящий лес полок со стойками для пергамента, тубусов свитков, чернильных склянок и приспособлений для смешивания красок.

Он вошел внутрь, закрыл дверь, чтобы не тревожить остальных, и тихо позвал Кадри.

У него ныли десны от раздражающего гудения, хотя он не мог определить его источник. Несомненно, механический звук. Возможно, барахлил измельчающий пестик — как ни крути, подобное случалось. Ешик направился вглубь, двигаясь мимо рядов стеллажей. Ощущение статического электричества во рту усилилось. Вместе с ним стало громче и резонирующее гудение. Оно звучало почти как рычание пробужденного керамита, освященного именем Императора. Но Странствующие Десантники никогда не заходили в это крыло крепости. Сама мысль об этом вызвала у Ешика улыбку. Странствующему было бы трудно даже пройти через здешнюю дверь.

— Кадри? Кад… Ах.

Старик, сгорбившись, сидел над автоматическим измельчителем, а машина без дела стояла на верстаке. Теперь резкое гудение было повсюду. Оно было скорее агрессивным, чем по-настоящему громким, и от мощности у него едва заметно затрепетали глаза. Он огляделся, нет ли поблизости следов Странствующих, но ничего не увидел. Все пребывало в идеальном порядке, если не считать расслабленной позы Кадри.

— Кадри? Ты в порядке? — он тронул старика за плечо. Осев, словно у него не было костей, Кадри упал лицом на верстак.

Стало быть, сердечный приступ. Несчастный старый дурак. Ешик проверил пульс на шее старика и не нащупал его. Но кожа была еще теплой. Младший писец прошептал молитву, с запинками подбирая слова. Кадри с честью служил семь десятилетий. Обряд его погребения посетят многие Смотрители, быть может, даже один-два из немногих оставшихся на Виламусе Странствующих Десантников.

Ешик перевернул тело, чтобы взглянуть на лицо старика. Он намеревался закрыть тому глаза до прибытия погребальных слуг.

Грудь старого мужчины была покрыта кровью. Глаз не было. На их месте таращились и сочились жидкостью пустые глазницы — черные влажные раны.

Ешик повернулся, но успел сделать лишь один шаг перед тем, как врезался в метнувшуюся к горлу руку. Ошеломляюще холодная железная хватка плотно сжалась, и он мог лишь без слов брызгать слюной, шлепая губами.

Он взглянул вверх, проследив за поймавшей его рукой. Нападающий свешивался с потолка. Он был закован в изукрашенный древний керамит, которого слуге никогда не доводилось видеть. Одной рукой Странствующий держался за край служебной шахты, а другой без труда оторвал извивающегося слугу от пола, несмотря на все сопротивление смертного.

За три удара сердца Ешика Странствующий втянул себя в служебный туннель, утащив с собой слугу.

Не Странствующий не Странствующий не Странствующий.

— Не молись своему Императору, — прошептал воин с дребезжащим потрескиванием вокса, злобно глядя красными глазными линзами. — А не то тебя ждет еще более медленная смерть.

Не Странствующий… Как… Кто…

— Кто…

Воин снова надавил, лишив его воздуха.

— И не задавай дурацких вопросов, иначе скормлю тебе твои же собственные глаза.

Среди стремительно несущихся мыслей снова вспыхнул образ Кадри. Толстый старик, обезображенный и ослепленный, с вырванными глазами во рту. Может быть, он даже подавился ими, прежде чем проглотил.

— Благодарю, — прошептал воин. — Покорность избавила тебя от той же последней трапезы, которой насладился твой друг.

Присев, не-Странствующий обнажил серебристый клинок, приставив острие Ешику под подбородок.

— Подожди, — зарыдал слуга. — Прошу.

Воин издал что-то похожее на вздох и произнес хнычущему смертному три слова.

— Я ненавижу просьбы.

Он ударил клинком вверх, всадив его на половину длины и пробив язык, небо, череп и мозг. Ешик забился в конвульсиях, руки колотились о стены трубы, издавая тихий лязг.

Наконец писец Мериториам затих. Воин быстро принялся за работу, расколов грудину навершием боевого клинка, и несколькими ударами прорубился сквозь грудную клетку. Сломав ребра и раздвинув их, будто распростертые крылья, чтобы обнажились скрытые внутри органы, воин пинком вытолкнул труп из служебного туннеля, позволив ему с влажным хрустом упасть на пол внизу. Содержимое тела начало вытекать наружу. Запах тоже.

Он оглядел поспешное творение своих рук — лишенный глаз старик и вскрытый молодой мужчина. Девятое и десятое убийство с момента прибытия менее часа назад. Какого-нибудь рассеянного рабочего ждет отличная находка.

Воин сделал паузу лишь для того, чтоб очистить клинок и убрать его в ножны на голени. Сирены выбрали этот момент, чтобы начать выть.

Заинтересовавшись, Талос оглянулся на оставленный им подарок, однако тела оставались непотревоженными. Сирены продолжали неистовствовать. Звук был такой, словно весь монастырь вопил об опасности, что, в сущности, абсолютно соответствовало действительности. Где-то в громадной крепости обнаружили либо его раннюю работу, либо творение его братьев.

XVIII Проникновение

Нельзя было не восхищаться планом Гурона, равно как и тем пылом, с которым он его преподносил. Продемонстрировав удивительную скромность и внимание к сотне воинов, которым он, возможно, приказывал пойти на самоубийство, Тиран прибыл на борт «Завета крови» с минимальным почетным караулом, чтобы лично обратиться к Повелителям Ночи. Повелитель Корсаров в сопровождении двух хускарлов-терминаторов находился на мостике «Завета» и детально расписывал, освещая возможные направления атаки Повелителей Ночи. Он даже признал, что в конечном итоге прибытие Восьмого Легиона было удачей. Их воины куда лучше подходили для первой фазы вторжения, и хотя ему и приходилось полагаться на них, он знал, что самыми лучшими шансами на победу они будут обладать, сражаясь собственными методами.

Талос наблюдал за всем этим, стоя вместе с Первым Когтем, который разрозненной группой собрался вокруг гололитического стола. То же самое сделали прочие Когти. В одиночестве находился лишь один из Повелителей Ночи, доспех которого недавно был заново перекрашен. Изолированность унижала воина, однако тот стоял горделиво. У Рувена не было Когтя, поскольку все его отвергли. Резче всех отреагировали Возвышенный и его Атраментары, которые вслух пообещали убить предателя, если тому хватит глупости еще хоть раз оскорбить их.

В ходе своей речи Кровавый Грабитель вызвал гололитическую проекцию крепости-монастыря Виламуса. Даже нечеткое мерцающее изображение разожгло в недрогнувшем взгляде Талоса нечто вроде зависти. Ни одна крепость-монастырь не была похожа на другую. Виламус высился, словно собор Экклезиархии, превращенный в готический бастион со ступенчатыми бойницами, многоярусными парапетами, посадочными платформами и — на самых верхних уровнях — доками для боевых кораблей, которые спускались с нижней орбиты для ремонта в святилище Ордена.

— Мы могли бы разбить об него «Завет, — задумчиво произнес Ксарл, — а там бы даже вмятины не осталось.

Под мышкой он держал шлем. По непонятным для Талоса причинам с того момента, как они прибыли прибытия в Зеницу Ада, Ксарл стал носить церемониальный шлем. В украшении присутствовали отголоски эмблемы Легиона — сверху элегантным гребнем возвышались два гладких крыла летучей мыши.

— Почему ты его носишь? — тихо поинтересовался Талос, пока шел инструктаж по миссии.

Ксарл глянул на шлем, покоившийся под согнутой рукой, а затем хмуро посмотрел на пророка.

— Немного гордости не повредит, брат.

Талос оставил все как есть. Возможно, Ксарл был прав.

Гурон прервался, чтобы прочистить горло от желчи. Он сглотнул, и внутри его груди и шеи залязгали механизмы.

— Крепость-монастырь представляет собой твердыню, подобных которой нет. Вам всем об этом известно, однако даже подобные цитадели разнятся по мощности. Виламус — это не захолустная крепость на границе Империума. Гололитические симуляции нападения с орбиты даже всей армады Корсаров являют собой мрачное зрелище. Уверяю вас, даже с таким флотом, как у нас, битва не принесет особой славы.

Несколько из собравшихся воинов усмехнулись.

— Вы вправе задать вопрос, почему я столь грубо вас использую, — признал Гурон. — И все дело в том, что если ваш Легион не сможет самостоятельно завершить первые этапы вторжения, то у всей осады нет шансов на успех. Я использую вас, однако не как хозяин раба. Я использую вас, как генерал — оружие.

— Что найдется для нас внутри? — крикнул один из Кровоточащих Глаз. Вопрос вызвал у остальных хор шипящих смешков. Рапторов было тридцать, большая часть присела на корточки, приспосабливаясь к своим когтистым лапам, хотя несколько наименее изменившихся стояли в полный рост.

Гурон не улыбнулся. Он наклонил голову, будто признавая мудрость вопроса.

— Кое-кто мог бы сказать, что разрешение вашему кораблю войти в мой док уже было бы достаточной наградой. Однако я не жаден в отношении трофеев. Вы знаете, что я хочу получить благодаря этому штурму. Восьмой Легион может свободно грабить все, что вздумается, пока запас геносемени Странствующих Десантников остается неприкосновенным. Берите доспехи, реликвии, пленников — они меня не волнуют. Однако если я обнаружу, что генные хранилища разграблены, я отменю свою амнистию. «Завет» не просто обстреляют и будут гнать прочь из пространства Корсаров, как в прошлый раз, когда вы… испытывали… мое терпение. Его уничтожат.

Бронированная громада Возвышенного двинулась вперед, слегка сотрясая палубу. Массивные когти легли на поверхность стола, раздутые черные глаза полуприкрылись, защищаясь от бледного света гололитических проекторов.

— В наземной атаке примут участие все Когти. На борту корабля из воинов останутся лишь Атраментары, — существо сделало паузу, чтобы втянуть воздух и сплюнуть сквозь зубы. — Когти займут десантные капсулы.

— А как мы преодолеем орбитальную оборону? — Карша, предводитель Второго Когтя, в большей степени адресовал вопрос Гурону, а не Возвышенному. — Полагаю, что вы не положите всех нас на алтарь судьбы в надежде, что горстка оставшихся в живых выполнит ваш приказ.

Гурон снова кивнул.

— Я понимаю твой скептицизм, однако это нападение готовилось годами. Флотилии рейдеров координировались по всему субсектору на протяжении нескольких лет, вынуждая Странствующих Десантников патрулировать все более значительные территории. На протяжении почти десятилетия Орден забирался все дальше и дальше от своей крепости, флоты крестового похода полностью посвятили себя присмотру за уязвимыми путями Империума. Чтобы устроить эту возможность, я пожертвовал изрядным числом кораблей и раньше срока отправил в могилу больше воинов, чем хотел бы. Крепость-монастырь защищает самое большее одна рота имперских космодесантников. У них нет флота, он рассеян по всему субсектору. Остаются только орбитальные платформы. Хотя и они опасны, но никогда еще за всю историю у Красных Корсаров не было возможности взять такую добычу.

Улыбка Гурона была столь же хищной, как у любого Повелителя Ночи.

— Ты думаешь, что я столь беззаботен, что просто брошу воинов на планету, уничтожив наш единственный шанс на четкий штурм? Нет. Как твое имя, легионер?

— Карша, — Повелитель Ночи не удосужился отсалютовать. — Карша Отринувший Клятву.

— Карша, — Гурон указал огромной рукой в сторону гололита. Громадные когти прошли сквозь скопление радарных тарелок на одной из восточных стен крепости. — Солнце, Вилу, понуждают истекать кровью, изливать в пустоту огромные вспышки. В системе Виламуса уже текут волны солнечного ветра и искажения магнитного поля. Когда они нахлынут на планеты, те пострадают от геомагнитных бурь, которые зальют небо на полюсах полярным сиянием, а также…

Карша рыкнул, неохотно выражая восхищение.

— Прикончат все воксы и ауспики на поверхности.

— И на орбите, — поправил Гурон. — Магнитные помехи блокируют сканирование и передачи по всей системе. Из-за бури наше собственное наступление будет практически проводиться вслепую, поскольку мы не сможем полагаться на приборы при переходе к осаде. Для вас не составит трудности проникнуть на Виламус. Первая фаза никоим образом не станет для вас испытанием. Впрочем, на второй появятся трудности. Мы сможем обсудить их позже.

Талос шагнул вперед.

— Как вы заставите солнце начать коронный массовый выброс? — он адресовал вопрос Гурону, но его взгляд переместился на Рувена, который стоял с краю толпы. — Подобное нельзя вызвать искусственным образом.

Рувен не стал встречаться с ним глазами. Это сделал Гурон.

— Не существует ничего невозможного, пророк. Мои ткачи варпа способны на большее, чем ты можешь вообразить, — он произнес это без хвастовства, просто констатируя факт. — В сущности, это мелочь — добраться до сердца звезды и запустить механизм термоядерной реакции. Мои люди знают свою задачу и скорее умрут, чем подведут меня.

— Если вы можете ослепить крепость-монастырь Странствующих Десантников, то неудачи не будет, — заверил Карша. По рядам поползло согласное ворчание и перешептывание. Ксарл ухмылялся. Меркуциан что-то бормотал себе под нос. Узас уставился вдаль вялым и расфокусированным взглядом. Сайрион встретился взглядом с Талосом.

— Как ты и говорил, — согласился он. — Здесь мы будем сражаться по-своему.

Пророк кивнул, но не ответил.

В ту же ночь «Завет крови» вырвался из дока и вошел в варп, направляясь к системе Вилы.

Спустя девять дней вниз упали десантные капсулы.

Он пробирался по лабиринту служебных туннелей и вентиляционных шахт, а в его разуме крутилась мысль: как у хищников у них был бы шанс, будучи добычей, они не протянут и одной ночи.

Десантная капсула Первого Когтя упала к востоку от крепости, угодив в одно из многочисленных ущелий. Эрозия и тектоника тысячелетиями изменяли ландшафт, придавая пустошам планеты рубцеватый и враждебный облик. Взобравшись по стене каньона, они непрерывным бегом направились на запад, обменявшись лишь несколькими раздраженными прощаниями и рассыпавшись по пустым плато.

Преодолев почти двести километров безжизненного, безводного и бесплодного ландшафта, Талос добрался до стен крепости-монастыря спустя три ночи после выхода из каньона. Он использовал перчатки и сапоги, чтобы выбить себе опоры в стенах крепости, после чего пробрался через широкий зев теплообменного вентиляционного туннеля. Это было промышленное пламя — настоящий огонь, а не едкий и прилипчивый кошмар выдоха огнемета — и пророк без вреда шагал сквозь пульсирующий оранжевый жар, позволяя тому опалять броню и свисающие с нее черепа.

Он понятия не имел, что сталось с братьями.

По-настоящему скрытное проникновение никогда не являлось подходящим вариантом для первой фазы штурма. Боевой доспех воина Легионес Астартес едва ли позволял стать виртуозным и неуловимым убийцей, поскольку рычал, будто двигатель на холостом ходу, придавал роста до высоты почти в три метра и излучал энергетический сигнал, который могли засечь даже самые примитивные датчики ауспика. Когда Восьмой Легион отправлялся на войну, не было покрова секретности и порочной надежды пройти незамеченными. Пусть столь трусливая охота остается бездушным сучкам, выращенным в инкубаторах храма Каллидус.

Он бросил взгляд на ретинальный хронометр. С того момента как тревожно завыли сирены, прошло две минуты. Пригнувшись и побежав по служебному туннелю, пророк сверился с архивированной гололитической схемой на левой глазной линзе. Впереди находилось большое помещение, почти наверняка — рабочий центр слуг Ордена на этом уровне. Убийство всех присутствующих за вычетом нескольких вопящих и разбегающихся выживших наверняка привлечет внимание.

Уже недалеко.

Люкориф никогда не мог претендовать на статус любимого питомца генного предка. Также его не заботило, что другие воины хвалились принадлежностью к внутреннему кругу примарха. Как и у большинства его братьев, его взгляды изменились за поколения, прошедшие после гибели Керза. В первую очередь и превыше всего он был раптором, а во вторую Кровоточащим Глазом. В-третьих, он более-менее принадлежал к Повелителям Ночи. Он не отбросил связь с Легионом, однако не украшал себя изображениями крылатого черепа Нострамо.

В конечном итоге это была всего лишь планета. Изрядная часть Легиона даже не была набрана оттуда. Они были рожденными на Тронном Мире терранцами и происходили из тех родов, которые дали жизнь всей человеческой расе.

За доспехом с демонической мордой, сочащимися кровью глазами и раздражающим клекотом Вораша был Землерожденным. И это также ничего не значило. Люкориф знал, что Вораша думает так же, как и он: сначала рапторы, затем Кровоточащие Глаза и в последнюю очередь принадлежность к Легиону. Что такое родной мир? Подобные мелочи не имели значения. Его бесило, что другие вкладывали в это столько смысла. Они всегда смотрели в прошлое, отказываясь встретить лицом к лицу славу настоящего и завоевания будущего.

Хуже всех был пророк. От его причудливо искаженного восприятия примарха у Люкорифа сводило живот. Керз убивал, потому что хотел убивать. Его душа сгнила. Приняв кару смертью, он преподал свой идиотский урок, что присущее виду зло заслуживает уничтожения.

Всякий раз при мысли об этом раптор издавал скрежещущий смешок. Если этот урок был столь важен, чист и необходим, то почему Керз оставил Легион убийц странствовать в его честь среди звезд. Он умер сломленным, от него осталась лишь оболочка, и единственной эмоцией, которой хватало силы пробить его замешательство, была ненависть. Он умер, чтобы преподать урок уже убитому отцу. Умер, чтобы открыть истину, которую и так уже знали все в империи. Это была не кара, а глупость. Гордый, слепой и обманувшийся.

Примархи. При мысли о них ему хотелось сплюнуть. Бесполезные, несовершенные существа. Пусть мертвые гниют в поэтических текстах на страницах истории. Пусть выжившие обитают в высших замках имматериума, вознося неземные хвалы безумным богам. У него была война, в которой нужно победить. Его не сковывали неудачи легендарных времен.

Возвышенный попросил о многом, и Люкориф охотно принес кровавую клятву, обещая успех. Принадлежность к Кровоточащим Глазам означала священные узы. Они были многочисленным братством, рассеянным по нескольким секторам и заключившим союзы с бессчетными группировками. Люкориф гордился репутацией, которая была у его воинов среди лучших и умнейших представителей раздробленного культа. Под его началом состояло тридцать воинов, и многие из них были отъявленными подонками, которые вырвали бы ему глотку, если бы решили, что могут занять его место. Однако они отвечали на зов крови как единая стая.

Лабиринт служебных туннелей внутри Виламуса строился, чтобы бригады сервиторов ходили по нему и выполняли мириады обязанностей по ремонту. Он легко двигался скачущей походкой леопарда, вгоняя когти в металл. Его не заботил производимый шум. Пусть враги приходят. В отличие от Когтей, прикованных к земле и вынужденных медленно подниматься, все Кровоточащие Глаза попали на средние уровни Виламуса, оседлав ветры при помощи прыжковых ранцев и войдя внутрь.

Из-за ускорителей на спине Люкориф не мог попасть в небольшие вентиляционные проходы, что ограничивало его передвижения. Все определялось осторожностью и назначенной целью. Поверх правого глаза накладывалась мерцающая схема крепости, которая перефокусировалась и поворачивалась по мере подъема по уровням монастыря. Часто изображение растворялось в потоке бесполезных помех, и раптор издавал раздраженное рычание из динамиков вокса. По крайней мере они работали, но коронный шторм сеял смуту, не разбирая принадлежности жертв.

Уже несколько минут гремели сирены. Вероятно, один из Когтей на нижних уровнях начал получать удовольствие. Люкориф поскакал дальше, покатый лицевой щиток щерился на декоративную готическую архитектуру слева и справа. Даже вспомогательные туннели были построены с омерзительным искусством и самоотдачей.

Он застыл. Сохраняя абсолютную неподвижность, он ждал, напрягая мышцы. На протяжении нескольких секунд единственным звуком было биение его основного сердца и вентилирующий ритм дыхания. Но вот на пределе слуха…

Он сорвался на яростный бег, сокрушаясь из-за недостойного ползания и болезненно желая взлететь. В конце туннеля ждали свет, голоса и потный смрад человеческой плоти…

Добыча.

Люкориф вырвался из зева туннеля, с воплем кондора пробив тонкую железную решетку. Они слышали, как он приближался — он позаботился об этом — и стояли наготове, уверенно сжимая в руках бесполезное оружие. В отважных защитниках не было страха, совсем не было, да и откуда ему взяться? Что пугало их на протяжении лишенной угроз жизни в сердце неприступной крепости? Их требовалось научить бояться.

Огонь лазеров опалял броню бессмысленными прикосновениями, но раптор извернулся в падении, прикрывая уязвимые сочленения доспеха. От его приземления пол содрогнулся, четыре лапы оставили трещины в камне. За следующие две секунд он получил еще три попадания в наплечники и отследил всех четверых закутанных в мантии защитников. Ретинальные целеуказатели зафиксировали типы их оружия и выдали приглушенное отображение сердцебиения смертных.

В тот же миг, когда все эти детали замерцали поверх его глаз, Люкориф оценил расстояние. Люди находились слишком далеко для эффективного прыжка и легкого убийства.

Раздражает.

Он повернулся к стене и подпрыгнул, запустив двигатели. В его позе не было ничего человеческого, она скорее напоминала скачок геккона с растопыренными конечностями. Раптор ударил в стену руками и ногами, на мгновение повиснув там неизящной пародией на ящера. А затем он уже двигался, мышцы горели, а суставы издавали рычание. Воин лез вверх, вгоняя когти в камень, дерганые движения рептилии уводили его от вражеского огня. Забравшись достаточно высоко, он оттолкнулся от декоративной кладки, позволив гравитации и массе доспеха увлечь его вниз.

Лучше.

Раптор стремительно падал, вереща через вокалайзеры шлема, на вытянутых когтях все еще оставались пятна от каменной пыли.

Несмотря на неопытность, у слуг была выучка. Слабые духом или плохо обученные могли бы побежать, но благодаря гордости и преданности эти остались на месте, продолжая стрелять из лазерных винтовок. Люкориф чрезвычайно уважал отвагу и то, чего удавалось ею достичь в те редкие моменты, когда единение веры и человеческого духа порождало нечто уникальное. В большинстве случаев смелость всего лишь обрывала жизни на несколько секунд раньше, чем трусость. Если бы слуги в белых одеяниях побежали, ему бы пришлось преследовать их. Но они остались на месте и за это умерли. Умерли быстро, но ни одна смерть не была безболезненной.

Сделав дело, Люкориф присел, снова встав на четвереньки. Оружие так и оставалось в ножнах, но когти покраснели. Издав нетерпеливое ворчание, он тряхнул лодыжкой, избавляясь от застрявшего между когтистыми пальцами куска мяса. Коридор превратился в бойню, его украшали обрывки ткани. Прислушавшись как следует, он уловил звуки приближающихся смертных. Шаги были слишком легкими для кого-то большого. Его охватила жажда охоты, и он присел в крови, ощущая озноб предвкушения. Конечности подрагивали от неудовлетворенной жажды.

Он произнес: «Охотничье зрение», — но из вокалайзера шлема вырвалось то же самое, что и изо рта — рычащее горловое пощелкивание. Когда раптор был в ярости, его нострамский страдал так же, как у Вораши. Он чувствовал густую и липкую слюну между языком и небом.

В охотничьем зрении широкий коридор размазался, превратившись в мир подрагивающих оттенков серого. Даже окружавшие его тела выцвели, утратив детализацию и став лишь смутными, бесцветными очертаниями. Лишь когда из-за поворота появился враг, в глазных линзах замерцала жизнь и движение — неровные белые вспышки во мгле. Многие в Восьмом Легионе настраивали шлемы на отслеживание тепла или на наведение по движению. Люкориф из Кровоточащих Глаз предпочитал делать все по-своему. Он отслеживал визуализацию звука. Человекоподобные вспышки на его глазах складывались из перестука шагов и сердцебиений, усиливаясь голосами и треском стрельбы.

Ускорители оторвали его от пола, и, обнажая оружие, он встретил врагов собственной визгливой атакой.

Талос поднял отсеченную голову за волосы, не обращая внимания на льющийся из рассеченной шеи ручеек. Его удар вышел недостаточно аккуратным, и обрубок не прижгло силовым мечом — когда голова женщины слетела со своего места, она все еще кровоточила. Тело раскинулось на полу несуразным ковром из бежевой плоти и перепутанных одеяний.

Он не разбирался в подобном — и лицо мертвой женщины с отвисшей челюстью и закатившимися глазами едва ли могло упростить задачу — однако казалось, что раньше она была привлекательной. Воспользовавшись волосами сувенира, он привязал его к одной из цепей на поясе. По бедру и наколеннику Повелителя Ночи потекло еще больше крови. Он не обратил на это внимания.

Пророк перевернул очередное тело носком сапога. Лицо юноши смотрело в потолок, уставившись сквозь убийцу. Талос уже отворачивался, когда ретинальный дисплей выдал слабый сигнал. Наклонив голову, воин посмотрел на мертвеца. Сердцебиение?

В уголке сомкнутых губ слуги лопнул кровавый пузырек. А, стало быть, он еще дышал. Так и не умер.

— Ты заработал почетное место, — сообщил ему Талос. Он поволок умирающего через комнату, держа его за лодыжку. Их путь отмечал блестящий след цвета артериальной крови на каменном полу. Убийство рабочих приносило мало радости, по крайней мере пророку, если не считать краткого возбуждения от успешной охоты, когда он очищал от их жизней очередное помещение или коридор. Воин снова гадал, как идут дела у братьев, когда его внимание привлекли шаги снаружи.

Талос крутанулся, подняв болтер и нацелив его на дверной проем. Узас опустил свое оружие — гладий и цепной топор блестели лоснящейся краснотой.

— Брат, — поприветствовал Узас. — Такая охота. Такая добыча. Запаха крови почти достаточно, чтобы заглушить чувства.

Талос опустил оружие, хотя и не сразу.

— Что ты планируешь с этим делать? — Узас указал цепным топором на умирающего человека.

— Он вот-вот должен был помочь мне сделать кровавого кондора.

— На этом участке осталось мало живых… — Узас слегка покачивался, хотя Талос сомневался, что брат осознает это. — Нет смысла делать кровавого кондора. Я убил многих. Сайрион убил многих. Не осталось живых, которые его бы увидели.

Талос отпустил лодыжку и с пренебрежительной элегантностью раздавил пяткой горло мужчины. Все это время он наблюдал за стоящим в дверях Узасом.

— Где Сайрион?

— Ушел. Не здесь. Я видел его раньше.

— Как давно?

— Какое-то время мы убивали вместе. Потом он ушел один. Он меня ненавидит. Я видел, как он душил, резал и поедал мертвечину. А потом ушел один.

Талос фыркнул, издав приглушенное ворчание раздразненного хищника.

— Я хочу кое-что у тебя спросить, — сказал он. — Кое-что важное. Мне нужно, чтобы ты сконцентрировался на моих словах, брат.

Узас перестал раскачиваться. Палец Повелителя Ночи подергивался на активаторе, и цепной топор запинался через неравномерные промежутки времени.

— Спрашивай.

— Отец Рожденной-в-пустоте. Экипаж обнаружил его мертвым. В последние недели я думал, что это было делом рук неизвестных членов старого экипажа. Но это не так, да?

Узас издал нечто, напоминающее кашель. Так или иначе, но это был не ответ.

— Зачем ты это сделал, Узас?

— Что сделал?

В голосе Талоса не было слышно злости или смирения. Интонация была нейтральной и ровной, словно мертвые скалистые останки их родного мира.

— Я знаю, что ты меня слышишь. Знаю, что ты здесь.

Узас позволил цепному топору жужжать несколько секунд. Наконец он покачал головой.

— Смертные порой умирают. Я не всегда виноват, — он обернулся и посмотрел в коридор. — Я иду охотиться, — и не произнеся более ни слова, вышел.

Сирены продолжали греметь. К этому моменту по всей крепости-монастырю Когти начинали превращать нижние уровни в склепы, вопя, ревя и делая все возможное, чтобы привлечь к себе внимание.

Талос несколько секунд глядел в пустой дверной проем, пытаясь решить, закончен ли разговор с Узасом.

Ухмыльнувшись, словно убийца, он решил, что не закончен.

Ксарл не разделял идиотского удовольствия, которое его братья получали от столь бесславных заданий. Одно дело бродить по нижним уровням крепости и вырезать связанных договором слуг — эту досадную обязанность необходимо было кому-то поручить. Но приказывать заниматься этим Первому Когтю — это совсем другое.

Он размышлял об этом, вычищая из механизмов цепного меча застрявшее мясо. Его хватило, чтобы застопорить проклятое оружие, однако этого стоило ожидать, учитывая ту жатву жизней, которую он учинил вокруг себя. По всему коридору валялись куски семнадцати слуг Ордена. Ксарл не мог понять образ мышления, который позволил неусовершенствованным смертным напасть на него всего лишь с пулевыми пистолетами и ножами, однако он запросто мог жить и без этого знания. Очевидно, что те, кто понимал подобные вещи, только что умерли. Стало быть, это действительно не слишком-то полезная информация.

Отвлечение. Само слово звучало почти как ругательство. "Когти рассредоточатся по крепости-монастырю", — протяжно сказал Возвышенный громким и грозным голосом, — "И послужат отвлечением, которое позволит Кровоточащим Глазам проникнуть в генераторум".

И Талос просто согласился. Он стоял там и кивал головой, когда Кровоточащим Глазам поручали захватить добычу.

Вспомнив это, Ксарл покачал головой.

— Мне это не нравится, — произнес он вслух.

Меркуциан отказался от тяжелого болтера в пользу простого цепного меча.

— Ты это говоришь уже в сороковой раз.

Двое встретились перед тем, как зазвенела тревога. Они оба гнали людей по катакомбам громадной отвратительной крепости. Меркуциан признался, что следовал по коридорам за устроенной Ксарлом бойней, надеясь объединиться с Талосом.

Клинок Ксарла снова заработал, разбрызгивая кровь с влажных зубьев.

— Обычно ты уныл. Эта оптимистичность тебе несвойственна.

— Я далеко не оптимист, однако все лучше, чем сидеть на корабле. По крайней мере здесь мы слышим крики, — казалось, признание его отчасти смущает. — Мы слишком долго не были в бою. Мне это было необходимо. Необходимо узнать, продолжаем ли мы войну.

Двуручный меч Ксарла замер, работая вхолостую, но оставаясь наготове.

— Продолжаем войну. Сейчас ты даже говоришь, как Талос.

Меркуциан отреагировал на интонацию Ксарла едва заметно, но показательно. Клинок слегка приподнялся, а шлем пригнулся, сверкнув глазами.

— И что с того?

Второй воин усмехнулся.

— Хватает того, что он ноет про угасшую славу и гибель Легиона. Если ты поддашься его заблуждениям насчет благородного прошлого, которого никогда не было, я тебя лично убью из милосердия.

Ксарл направился вглубь коридора, под скелетоподобные арки из темного базальта, которые поднимались до самого потолка. Меркуциан последовал за ним, чувствуя себя не в своей тарелке. Он подумал, хоть и всего на мгновение, не всадить ли меч сзади в шею Ксарлу. Он был выше подобного предательства, но не соблазна. Несмотря на все то доверие, оказываемое ему Талосом, Ксарл был порочен. Пророк считал его самым надежным из братьев, однако Меркуциан всегда полагал, что от Ксарла просто смердит грядущим предательством.

Вслед за мыслью об убийстве брата пришла другая, более мрачная. А сколько раз Ксарл думал о том, чтобы так же обойтись с ним? Он знал, что ответ ему не понравится. Некоторые вопросы лучше не задавать.

Они шли, а сирены продолжали заунывно выть вокруг, своей песней сообщая о переполохе на верхних уровнях.

Настроение Ксарла ухудшилось, когда он прошел мимо пустых молитвенных залов, где почти не было мебели и еще меньше добычи.

— Ответь-ка мне на один вопрос, — неожиданно потребовал он.

Меркуциан продолжал оборачиваться, высматривая, не приближается ли кто-то сзади. Усеянный изуродованными обитателями коридор оставался безмолвным, словно склеп, в который они его и превратили.

— Как пожелаешь, — тихо отозвался он.

— А когда была та величественная и благородная эпоха, которую расписывает Талос? Я был там, как и ты. Сражался в Трамасском крестовом походе, проливая кровь в битвах с Ангелами-в-Черном. Присутствовал, когда мы умиротворяли 66:12. При мне Малхарион казнил короля этой захолустной дыры, Рилы, и мы три дня и три ночи транслировали крики его дочери, пока армия не побросала оружие. Я не помню никакой славы. Она пришла спустя десятилетия после Терры, когда мы окончательно сорвались с имперской привязи. Тогда наш отец был честен — мы вели поход, поскольку были сильны, а враг — слаб. Их страх был приятен на вкус, а галактика истекала кровью после наших ударов. Так когда, брат? Когда был этот золотой век?

Меркуциан посмотрел на Повелителя Ночи.

— Это твое мнение, Ксарл. Что с тобой? Яд в твоем голосе граничит с гневом.

— Талос, — Ксарл добавил в имя язвительности. — Последнее время я гадаю, насколько глубоко он может погрузиться в собственное невежество. Он меня утомляет. Если хочет лгать себе, пусть так и делает, но я не в силах слушать очередное поучение о благородном Легионе, которого никогда не было.

— Не понимаю, почему эта злость прорывается сейчас, — Меркуциан остановился. Ксарл медленно развернулся, его голос звучал приглушенным из-за неприятной эмоции.

— Потому что после этой идиотской осады нас ждет важный бой за «Эхо проклятия». И что случится потом? Талос приступит к своим новым обязанностям. Возвышенный хочет воссоздать наши силы. Кто будет контролировать это постепенное возрождение? Талос. Кто заполнит их разумы гнилой ложью о том, как Император требовал, чтобы мы, великий и славный Восьмой Легион, стали имперским орудием страха, которым не осмеливался быть ни один другой Легион. Талос.

Ксарл издал несвойственный ему вздох.

— Он породит поколение глупцов, разделяющих его заблуждение. Они возвысятся в наших рядах, защищая дело, которого никогда не существовало. Наследники того, что никогда не было реальным.

Меркуциан молчал. Ксарл бросил на него взгляд.

— Ты чувствуешь то же, что и он, да?

— Я тоже там был, Ксарл. Мы были оружием, в котором нуждалось человечество. Я лелею воспоминания о том, как целые миры сдавались, узнав, что на орбите Восьмой Легион. Быть может, мы никогда не узнаем, требовал ли того Император или примарх. Но мы были тем оружием, брат. Я горжусь этим.

Ксарл покачал головой и двинулся дальше.

— Меня окружают глупцы.

XIX Наёмники

Возвышенный откинулся на троне, вслушиваясь в звуки стратегиума, пробивающиеся сквозь пелену отвлеченных размышлений. Вокруг него играл целый тошнотворный оркестр человеческого бытия: причудливый сырой звук влажного дыхания, шелестящее шипение одежды о плоть, сухой свист слов, которые произносились шепотом в вечном заблуждении, будто хозяева из Легиона не слышат.

Вандред вновь впал в благостное молчание и забрал с собой навязчивые эмоции. Возвышенный мог лишь молиться о том, чтобы на сей раз это было вечное забвение, однако мало надеялся на подобное счастье. Скорее всего, душа прежнего владельца тела снова свернулась в клубок и затаилась в самых потаенных уголках общего разума, тщетно рассчитывая предпринять очередную атаку.

Как безрассудно.

Взгляд Возвышенного переместился к оккулусу, который показывал вращающуюся в пустоте неспокойную луну с метановыми океанами. Она служила прикрытием, эгидой, чтобы поврежденные сканеры крепости-монастыря случайно не обнаружили их на орбите. Вместо того, чтобы оставаться в верхних слоях атмосферы и подвергнуться риску быть раскрытым, Возвышенный проявил осторожность и отвел «Завет» на безопасное расстояние после запуска десантных капсул Легиона.

Пока длилось затишье перед бурей, демон погрузился в глубины собственного сознания, размышляя и выискивая запахи воспоминаний, которые могли бы привести к Вандреду. Не обнаружив даже призрачных следов, он вновь направил удовлетворенные чувства на мир внизу.

Эта передача была гораздо сложнее, она требовала продолжительной и болезненной концентрации. Возвышенный оскалил клыкастую пасть, и с десен закапала едкая слюна.

«Люкориф», — пропульсировал он.

Марук чистил винтовку с наработанной легкостью, едва вслушиваясь в то, как Септим отвечает на бесконечные вопросы Октавии.

Как и бывает с подарками, лазган был выбран не случайно. Оружие гвардейца для того, кто всегда желал попасть в Гвардию. Однако он не был до конца уверен в том, чего именно ждет от него Септим. У него было плохое зрение, все с этого начиналось и этим же и заканчивалось. Он сомневался, что сможет попасть в цель, находящуюся на расстоянии дальше двадцати метров или около того, и в обозримом будущем ему не светили награды за меткую стрельбу.

Возле Марука сидел Пес, который сжимал грязный дробовик руками, замотанными в еще более грязные бинты. Бывший рабочий станции не мог сказать, куда именно «смотрит» Пес, однако, если судить по положению лица, маленький слепец наблюдал за Септимом и Октавией, беззастенчиво занимаясь тем, отсутствие интереса к чему старательно изображал Марук.

В это время Септим и Октавия были заняты тем, что у них всегда получалось лучше всего.

Седьмой раб Талоса не отрывал глаз от работы, ухаживая за гравировкой на тяжелом болтере лорда Меркуциана. Напильник в его руке издавал тихий скрежет, счищая следы ржавчины с искривленных рун, выгравированных на металле.

— Наши Когти — всего лишь приманка, которая движется вверх с нижних уровней, — напильник продолжал скрести. — У Виламуса тысячи смертных защитников, однако Когти пройдут сквозь них, будто рассекающие моря акулы. Единственная проблема в том, что в крепости все еще остается гарнизон из Странствующих Десантников. Хотя они и не будут готовы к нападению на свой родной мир, однако это все же имперские космодесантники, которые будут защищать монастырь до конца. Чтобы все сработало, их нужно отвлечь от основных целей. Вот тут-то на сцену и выходят наши Когти. Они устроят резню среди населения монастыря, вызывая на себя гнев Странствующих Десантников.

Октавия, которой было нечем заняться с момента их прибытия в систему Вилы, слонялась по мастерской Марука и Септима. Она щелчком бросила через комнату бесполезную нострамскую монетку. Пес зашаркал следом, чтобы подобрать и принести назад.

Она часто забавлялась этой игрой. Казалось, Пес не возражает.

— А что с этими, которые шипят и плюются? — спросила она. — С… — она согнула пальцы, изображая когти.

Септим сделал паузу, чтобы глотнуть тепловатой воды.

— Ты имеешь в виду Кровоточащих Глаз. Единственное, что важно — заглушить запасной генераторум. Именно это поручено сделать Кровоточащим Глазам. Как только они выведут его из строя, орбитальные защитные батареи отключатся. И тогда мы атакуем. «Завет» и остальная часть флота Гурона войдут в атмосферу. Осаду можно будет начинать.

— А если Странствующие Десантники нападут на Кровоточащих Глаз, а не на Когти?

— Не нападут, — он бросил взгляд на ее лицо, пытаясь понять, не старается ли Октавия просто задавать трудные и противоречащие друг другу вопросы. Она казалась довольно заинтересованной, однако полной уверенности у него не было. — Не нападут, — продолжил он, — поскольку Когти будут привлекать к себе внимание, а Кровоточащие Глаза прокрадутся незамеченными. Ты видела размеры гололитической проекции? Мне доводилось видеть города-ульи, которые были меньше. Вряд ли кто-то из наших воинов увидит имперского космодесантника раньше второй фазы осады. Скорее всего, даже нет необходимости в отвлекающих маневрах, но Талос старается быть осторожным. Им нужно, чтобы все остались в живых для того, что будет дальше.

Октавия задумалась на несколько мгновений.

— Я чувствую себя почти виноватой, — призналась она. — Если бы кораблем было легче управлять, я бы не разбила его в волнах варпа, и нам бы не пришлось участвовать в этом безумии.

Септим взял другой скребок, отскабливая очередной набор рун.

— Когтям это безразлично. Осада не имеет значения, и, находясь внизу, они будут утруждаться как можно меньше. Посмотри, как ведет себя «Завет» даже в ходе осады. Возвышенный сбережет почти весь боезапас корабля на будущее. Талоса заботит только захват «Эха проклятия».

— Но нам едва удалось набрать экипаж, чтобы управлять одним кораблем. Зачем им два?

— А зачем им все? — Септим пожал плечами, глядя на нее. — Ради черепов. Потому что они находят забавным проливать кровь врагов. Просто ради мести, не заботясь о цене и последствиях. Я служу им, Октавия. Не пытаюсь их понять.

Октавия оставила эту тему. Уловки внутри уловок, отвлечение внутри отвлечения… Восьмой Легион никогда и ничего не делал просто так. Ну, разве что убегал.

Она вновь бросила монетку, и Пес послушно поковылял, чтобы подобрать ее. Когда он присел возле двери, пытаясь подцепить монету с пола замотанными руками, переборка с дребезжанием открылась. Пес отшатнулся назад, отпрянув к хозяйке. Люди смотрели на загородившую проем громадную фигуру, шлем которой поворачивался влево-вправо, поочередно их изучая.

Легионер вошел в комнату. Его доспех был почти лишен украшений, к керамиту не было прикреплено ни единого черепа или свитка с клятвами. Все Повелители Ночи, кроме Атраментаров, были на поверхности, и Септим знал, кто это.

Он не отсалютовал. Он не собирался салютовать.

Воин оглядел всех четверых, его молчание нарушалось лишь шумом доспеха, гудевшего при каждом движении. В одной руке легионер сжимал черный посох, увенчанный черепом существа с чрезмерным количеством зубов.

— От этой комнаты несет совокуплением, — прорычал он на готике.

Марук наморщил лоб в замешательстве. Он не был уверен, что правильно расслышал. Пес бросил незрячий взгляд в направлении Октавии и Септима, и это была единственная подсказка, необходимая Повелителю Ночи.

— Аа. Не совокупление. Желание. Так пахнет ваше биологическое влечение друг к другу. Ваши запахи гистологически совместимы. — Повелитель Ночи фыркнул, словно зверь, который отгоняет неприятный запах. — Очередной омерзительный изъян человечности. Когда от вас не воняет страхом, то воняет похотью.

Октавия прищурилась еще в начале тирады. Она понятия не имела, кто это, однако собственная ценность придала ей смелости.

— Я не человек, — произнесла она с большей язвительностью, чем намеревалась.

Воин усмехнулся в ответ.

— Об этом обстоятельстве хорошо бы помнить рабу, который пялится на тебя с вожделением в единственном уцелевшем глазу. Никогда не предполагалось, что гены Homo sapiens и Homo navigo изящно сольются при смешивании. Баланс ваших феромонов любопытен. Я удивлен, что вы не отталкиваете друг друга.

— Чего ты хочешь, Рувен? — Септим не скрывал льда в своем голосе.

— А, так ты меня знаешь, — раскосые глазные линзы легионера остановились на оружейнике. — Должно быть, ты седьмой.

— Так и есть.

— В таком случае тебе следует проявлять ко мне больше уважения, чтобы не разделить участь второго, — Рувен снова усмехнулся низким певучим баритоном. — Тебе когда-нибудь доводилось видеть душу, вырванную из своего плотского вместилища? Происходит миг, единственный и прекрасный миг, когда тело продолжает стоять, и по его нервам протекают волны электрического огня, которые испускает умирающий мозг. А сама душа бьется, она все еще достаточно плотно связана с трупом, чтобы чувствовать агонию взрывающейся нервной системы, но не в силах что-либо сделать, кроме как корчиться в потоках эфира.

Рувен удовлетворенно вздохнул.

— По правде говоря, мне редко случалось видеть более совершенное воплощение ужаса. Я поблагодарил второго за дар его смерти, ибо в ту ночь чрезвычайно много узнал о варпе и о собственных силах.

— Ты убил Секунда, — Септим моргнул. — Ты его убил.

Безликий воин отвесил учтивый поклон.

— Виновен.

— Нет, — Септим сглотнул, пытаясь заставить себя думать. — Талос бы тебя убил.

— Он пытался, — Рувен зашагал по оружейной, изучая инструменты Септима. Он остановился, дойдя до Пса.

— А ты что такое, мелкая тварь? — Рувен пихнул слугу сапогом, столкнув Пса с его места. — Навигатор Этригий практически не заботился о своих рабах, не так ли? — он посмотрел на Октавию. — Тебе достались в наследство отбросы, девочка.

Пес ощерился на него с пола, но Рувен уже отошел.

— Септим, ты сильно переоцениваешь способности твоего хозяина — и его благоразумие — если думаешь, что Талос когда-либо мог меня убить. После Секунда он действительно пытался, и я каждый раз одобрял его энтузиазм. В конце концов, он прекратил скучные попытки отомстить, хотя так меня и не простил. Думаю, он устал от неудач.

Октавия приподняла бровь. Отказаться от мести? Звучало непохоже на Талоса.

Септим был менее склонен сдерживаться.

— Это из-за тебя у меня такое лицо, — произнес он. — Мир-тюрьма в системе Крита.

Рувен уставился на смертного сверху вниз, осматривая дорогую и изящную аугметику на виске и глазнице.

— А, так это ты был пилотом того «Громового ястреба». Мальчик, а ты хорошо обученный грызун.

Септим стиснул зубы, сжав кулаки, чтобы побороть переполняющее его желание потянуться к пистолетам.

— Ты послал заключенных убить нас на Утешении.

Самоуверенность Октавии улетучивалась. На Утешении Септима оставили изуродованным в кабине «Громового ястреба», сочтя мертвым, ее же выжившие избили почти до потери сознания и уволокли за волосы в глубины тюремного комплекса.

— Это был ты? Ты их послал? Четыре часа, — прошептала она. — Я была в темноте с этими… животными… Четыре. Часа.

Рувен покачал головой, отмахиваясь от мелодраматичной человеческой ерунды.

— Хватит скулить. Мой доспех требует обслуживания.

— Я не твой оружейник, — практически рассмеялся Септим.

— Ты занимаешься оружием и доспехами Первого Когтя, разве нет?

— Да. И ты не из Первого Когтя.

— Был когда-то. И буду снова.

— В таком случае, сможешь приказывать мне заниматься твоим доспехом, если Первый Коготь примет тебя назад. И я снова откажусь. А пока что убирайся.

Рувен поочередно посмотрел на каждого.

— Что ты только что сказал?

— Убирайся, — Септим поднялся на ноги. Он не пытался достать оружие, зная о бесполезности подобного жеста. Легионер мог бы расправиться с ними за один удар сердца, если бы захотел. — Убирайся из оружейной моего господина. Это территория Первого Когтя и тех, кто им служит.

Рувен хранил бесстрастное молчание. Такого он попросту не ожидал. Замешательство и изумление заметно перевешивали всю злость.

— Убирайся, — в отличие от Септима, Октавия вытащила пистолет. Она направила его на рогатый шлем колдуна.

Пес последовал ее примеру, и из прорехи в лохмотьях появился его грязный дробовик.

— Хозяйка велит уходить.

Марук последним прицелился из своей лазерной винтовки, сделанной из полированного железа.

— Леди попросила вас удалиться.

Рувен так и не пошевелился.

— Обычно Талос гораздо лучше обучал своих рабов, — сказал он.

Теперь и Септим вытащил пистолеты, нацелив их в лицевой щиток Повелителя Ночи. Рабы стояли вместе, неважно, был ли этом смысл.

— Я велел тебе убираться, — повторил он.

— Ты же не веришь на самом деле, что меня это испугает, да? — Рувен сделал шаг вперед. Две красные точки на левой глазной линзе колыхнулись, когда Септим отщелкнул предохранители. Легионер покачал головой. — Вы живы лишь из-за вашей ценности для Легиона.

— Нет, — в глазах Септима, темном человеческом и стеклянном искусственном, бурлила ярость. — Мы живы, потому что ты один на корабле и все тебя ненавидят. Мой господин многим со мной делится. Я знаю, что Возвышенный ищет хотя бы малейший, крохотный повод казнить тебя. Знаю, что Первый Коготь скорее убьет тебя, чем доверится. У тебя нет прав на наши жизни. Мы живы не благодаря своей ценности, а из-за твоей никчемности.

Прежде, чем Рувен ответил, Октавия потянулась свободной рукой к повязке, запустив пальцы под край ткани.

— Убирайся, — пистолет в другой руке подрагивал. — Убирайся.

Рувен наклонил голову, уступая.

— Это было чрезвычайно поучительно, рабы. Благодарю вас.

После этого он повернулся и вышел из комнаты. Переборка закрылась за ним.

— Какого черта это было? — поинтересовался Марук.

— Плохая душа, — Пес хмурился. Казалось, зашитые глаза морщатся, сжимаясь сильнее, чем обычно. — Очень плохая душа.

Септим убрал оружие в кобуры. Он в три шага пересек комнату и заключил Октавию в объятия. Марук отвернулся, внезапно испытав укол смущения. Они еще не соприкасались настолько тесно при нем, и он знал Септима достаточно хорошо, чтобы понять, что для подобной дерзости оружейнику потребовалось все его мужество. Он достаточно легко мог наставить пушку на полубога, однако ему приходилось приложить огромное усилие, чтобы предложить поддержку той, о ком он заботился.

Она почти сразу же вырвалась из его объятий.

— Не… трогай меня. Не сейчас, — Октавия дрожала, выскальзывая из его объятий, но ее руки не перестали трястись, даже когда она освободилась. — Пес, пойдем, — на этой простой команде ее голос дрогнул.

— Да, хозяйка.

Дверь снова закрылась, и двое мужчин остались одни. Марук положил винтовку обратно на верстак.

— Да, это было волнительно.

Септим продолжал смотреть на закрытую дверь.

— Я иду за ней, — произнес он.

Марук улыбнулся другу, несмотря на то, что его сердце все еще колотилось после противостояния с легионером.

— Ты выбрал не то время, чтобы отрастить себе хребет. Пусть побудет одна. То, что она говорила про заключенных на Утешении, — правда?

Септим кивнул.

— Тогда мужские руки — это последнее, что ей сейчас нужно, — заметил Марук.

Септим рухнул на кресло, подался вперед, положил руки на колени и опустил голову. Пепельно-светлые волосы упали вперед, прикрыв бледное лицо. Темный глаз моргал, голубая линза пощелкивала и жужжала.

— Ненавижу этот корабль.

— Именно так она и говорит.

Септим покачал головой.

— До того как она присоединилась к экипажу, все было намного проще. Иди, когда зовут. Выполняй обязанности. Знай свою цену. Я не задавал вопросов, поскольку некому было отвечать, — он вздохнул, пытаясь обуздать мысли, но ничего не вышло.

— Когда ты последний раз оценивал себя по людским стандартам? — голос Марука оставался мягким. — Не как раба, лишенного выбора, а как человека, который наполовину прожил единственную отведенную ему жизнь?

Септим поднял голову, встретившись с Маруком взглядом.

— Что ты имеешь в виду?

— Трон, на этом корабле холодно. У меня ноют кости, — он потер загривок почерневшими от масла руками. — Ты знаешь, что я имею в виду. До Октавии ты все это делал, даже не ощущая необходимости взглянуть на себя. Делал, потому что у тебя не было выбора, и не судил о своих поступках, поскольку их никто не видел. Но теперь есть она и я. И ты вдруг чувствуешь себя еретическим сукиным сыном, так?

Септим не ответил.

— Ну ладно, — Марук улыбнулся, но в этом было больше жалости, чем насмешки. — Ты и должен себя так чувствовать, потому что ты именно такой. Все эти годы ты отрицал это, но теперь на тебя смотрят чужие глаза.

Септим уже пристегивал свое мачете к голени в подражании гладиям Первого Когтя.

— Идешь куда-то? — спросил Марук.

— Мне нужно время подумать. Я собираюсь проверить свой десантно-штурмовой корабль.

— Твой корабль? Твой корабль?

Септим поправил потрепанную куртку и направился к двери.

— Ты меня слышал.

Как это с ним иногда бывало, Сайрион размышлял о мироощущении своих братьев. Поднявшись по очередному спиральному лестничному пролету, он прорвался через несколько смежных помещений собора Экклезиархии, прохладных и скудно обставленных, и теперь начинал гадать, где же спрятались слуги на этом уровне.

Если этим уровнем вообще пользовались.

Иногда он натыкался на отставших, но это были безымянные перепуганные существа, и воин сомневался, что их убийство вообще привлечет особое внимание. И все же Сайрион прирезал большинство из них, позаботившись о том, чтобы горстка с воплями разбежалась по монастырю.

Хотелось надеяться, что они приведут сюда Странствующих Десантников, чтобы Кровоточащие Глаза завершили свои до ужаса простые задания и Когти смогли бы полностью покончить с осадой.

Сайрион был в меньшей степени очарован планом, чем остальные братья. Его не волновало, что Кровоточащие Глаза присвоили себе право уничтожить запасной генераторум — пусть играют, во что захотят, и добывают себе славу, если таков их выбор. Нет, у Сайриона внутри засела куда более простая и куда менее приятная мысль.

Как и братьев, его не заботил Виламус.

Несомненно, Империум сочтет это великой трагедией, и писцы наверняка изведут океаны чернил, подробно описывая его потерю. Лорд Гурон также многое выиграет от осады, и она будет занесена в историю, как один из наиболее смелых и дерзких его рейдов.

День, когда Странствующие Десантники оказались обречены на медленную и бесславную кончину. Ночь, когда умер Орден Адептус Астартес.

Это-то и тревожило Сайриона. Они должны были стать орудием, нанесшим Империуму ужасную рану, но ни его, ни кого-либо из братьев это не волновало.

Все взгляды были обращены к настоящей добыче: «Эху проклятия». Талос, Ксарл, Возвышенный — все они жаждали боя, который предстояло вести с товарищами-предателями. Они больше хотели пустить кровь собственным союзникам, чем сконцентрироваться на нанесении вреда Империуму.

Такое отношение не было чем-то новым. Сайрион бессчетное число раз путешествовал в Око Ужаса и становился свидетелем жестоких крестовых походов, которые остатки Легионов вели друг против друга. Брат против брата, отряд против отряда — миллионы душ лили кровь во имя избранных ими полководцев.

Он и сам сражался в тех войнах. Сражался против орд легионеров, бьющихся за власть, за веру, за то, чтобы просто дать выход ярости, позволяя ей изливаться, словно гной из вскрытого нарыва. Не раз он открывал огонь по другим Повелителям Ночи, отстреливая братьев, прегрешение которых состояло лишь в том, что они предпочли следовать за другим знаменем.

Их главным врагом была неспособность объединиться, не оспаривая главенства. Мало кто из воинов обладал достаточной мощью и хитростью, чтобы по-настоящему удерживать вместе разрозненные армии Ока. Вместо этого в верности клялись на самом низу, а отряды образовывались из тех, кто объединялся в надежде совместно бороться за выживание и грабить. Предательство было образом жизни, поскольку каждый в тех армиях уже однажды стал изменником. Какое значение имеет еще одна подлость, если они уже отринули свои клятвы империи людей?

При всех своих недостатках Сайрион не был глупцом. Ему были известны эти основополагающие истины, и он принимал их.

Однако никогда раньше он не видел, чтобы это происходило вот так. В прошлом, даже на Крите, нанесение ущерба Империуму стояло превыше всего остального. Это была единственная цель, которая гарантировала, что отряды объединятся, пусть хотя бы и на время.

И при этом никого из них не заботил Виламус. Никому не было важно вырвать этот никчемный и незначительный Орден со страниц истории. Вместо этого они сдирали его с лица галактики, проявляя столько же энтузиазма, как при очистке подошв от крови.

Так это началось? Тот ли это путь, что кончался Узасом, который издавал рычание вместо речи, ослепленный собственной ненавистью ко всему живущему и дышащему? Возможно, именно так и начиналась порча… в спокойные периоды при осознании факта, что месть за прошлые грехи важнее, чем надежда на какое-то будущее?

Пришла мысль. А чтобы они делали, победив в войне? Сайрион ухмыльнулся на ходу, наслаждаясь перспективой, которую открывал не имеющий ответа вопрос.

Приходилось признать, что Виламус представлял собой крепость, обладающую величественной и суровой красотой, а подобное привлекало его. В некотором отношении она напоминала ему о Тсагуальсе, вороша тусклые угли запасов меланхолии. Тсагуальса была навязчиво-прекрасна — неописуемая словам твердыня, созданная тысячами рабов-рабочих, тративших свои жизни на труд в пыли бесплодного мира.

Сайрион снова надел шлем, все еще ощущая вкус крови трех последних убитых им слуг. У него перед глазами плясали мерцающие остаточные образы, не сообщавшие ничего стоящего. Мгновения значительных переживаний в их жизни… Радость, ужас, боль… Все лишено смысла.

Шаги отозвались эхом, когда он вышел из помещения, направившись обратно в лабиринт проходов и коридоров, соединявших участки громадного запутанного монастыря. Было бы славно называть убежищем и домом такую крепость, а не сырые палубы «Завета» или, того хуже, присвоенные Легионом миры Ока — однако размеры крепости служили оружием против захватчиков. Ретинальная карта давно отказала, а он еще не изучил достаточное количество секций, чтобы охватить весь объем, даже обладая эйдетической памятью.

Блуждать и расправляться с беспомощными рабами, конечно, было забавно, однако не…

В дальнем конце коридора появилось отделение одетых в форму и вооруженных слуг Ордена, которые отщелкивали предохранители лазерных винтовок и занимали позиции для стрельбы. Сайрион слышал, как офицер выкрикивает приказы. Несомненно, это была наиболее организованная оборона из тех, что он успел встретить. Виламус, наконец, начал реагировать, и его защитники устраивали охоту на незваных гостей. Он чуть не бросился на них, следуя зову инстинкта, невзирая на то, что все больше и больше солдат заполняло дальний конец коридора. Двигаясь, они нестройно топали по камню.

На самом деле, пока что бойня вышла бы для него легкой, однако обстоятельства вот-вот должны были несколько усложниться.

Сайрион развернулся и сорвался на бег, вовлекая преследователей в оживленную погоню. Он уже слышал, как они связываются по воксу со своими сородичами, вызывая другие отделения, чтобы те отрезали его впереди.

Пусть идут. Чем больше их будет, тем меньше останется защищать верхние уровни.

Брекаш проявил свою злость, издав сквозь ротовую решетку чирикающее шипение. Все услышали бы в этом звуке признаки языка, но лишь у его братьев из Кровоточащих Глаз были какие-то шансы понять смысл.

Люкориф понял все очень хорошо. Он обошел другого раптора, его когти потрескивали, отзываясь на раздражение.

— Не вынуждай меня убивать тебя, — предостерег он.

Брекаш указал на завывающий генератор размером с боевой танк «Лендрейдер». Из вокалайзера вырвался очередной всплеск не-языка.

— Это бессмысленно, — настаивал он. — Сколько таких мы уничтожили? Сколько?

Перед тем, как ответить, Люкориф в свою очередь отозвался визгом кондора, криком высшего хищника.

— Ты идиот, и у меня кончается терпение. Уничтожь его, и отправимся дальше.

Брекаш был одним из немногих воинов, предпочитавших стоять на измененных ногах-лапах. Вот и сейчас он стоял, глядя на присевшего предводителя сверху вниз.

— Ты заставляешь нас заниматься ерундой. Где Странствующие Десантники? Они не пришли на защиту этих мест, поскольку эти места не имеют значения.

Шлем Люкорифа судорожно дернулся от резкого рывка шеи. Несколько силовых кабелей и гибких трубок, свисавших с затылка, заметались от конвульсий раптора, болтаясь, будто механические косички.

— Мы не видели Странствующих Десантников, потому что этот монастырь размером с город-улей, глупец. На планете их осталась едва ли сотня. Если имперцы и успели выступить на защиту своей крепости, то они обороняют нижние уровни от Когтей, — Люкориф подчеркнул слова агрессивным рычанием.

Брекаша было не запугать.

— После их уничтожения ничего не меняется. Мы уже прикончили девять машин. Ничего не изменилось.

Люкориф приказал двум другим прекратить играть с телами мертвых слуг.

— Уриф, Крайл, уничтожить генератор.

Рапторы повиновались и с кашлем реактивных ускорителей перепрыгнули из одного конца помещения в другое. Они безо всякого изящества обрушили на вибрирующую машину когти и кулаки, оставляя на ней вмятины и выдирая прочь куски стали. Пробив несколько отверстий, ведущих к внутренностям генератора, двое рапторов с лязгом отправили в сердце машины несколько гранат.

— Сорок секунд, повелитель, — прошипел Крайл.

Люкориф кивнул, однако не двинулся с места. Он снова обернулся к Брекашу.

— Эта крепость — город, а мы находимся в его кишках, ползем на север и на юг, вверх и вниз, пробираясь к органам. Подумай о сердце легионера, брат, — раптор вытянул лапу, как будто держал в руке человеческое сердце. — Это многослойный плод с отделами и проходами, которые ведут внутрь и наружу. Рассеки одно соединение, и, быть может, тело умрет, а, может, останется в живых. Рассеки множество соединений, и сомнений не останется.

Люкориф наклонил покрытый отростками шлем в направлении лязгающего генератора.

— Это один из отделов сердца Виламуса. Мы рассекли часть его соединений. Если так надо, мы рассечем и больше. Сердце откажет, а тело умрет.

Брекаш отсалютовал, приложив к сердцу когтистый кулак.

— Повинуюсь.

Кровоточащие линзы предводителя рапторов вновь сфокусировались на брате.

— Тогда идем.

Раздутые черные глаза Возвышенного снова повернулись к оккулусу.

Чувства существа вернулись в его разум, словно хлесткий удар чрезмерно натянутого каната. Потребовалось несколько тошнотворных мгновений, чтобы угасло восприятие Люкорифа — омерзительное ощущение человеческой плоти, невыносимое зрение глаз, созданных в материальном царстве и слепых к тонкостям эфира.

— Кровоточащие Глаза на грани успеха, — прорычало создание.

— Приказы, мой повелитель? — спросил палубный офицер.

Демон подался вперед на троне. Доспех зарычал, но его громкости не хватило, чтобы скрыть ужасающий скрип и треск нечеловеческих мышц.

— Вперед на две трети.

— Есть, повелитель.

Возвышенный внимательно посмотрел на оккулус, прежде чем ввести несколько поправок в гололитическое отображение системы.

— Встать на траверзе первой орбитальной защитной платформы. Запустить «Громовые ястребы», чтобы забрать десантные капсулы до прибытия Корсаров.

— Как пожелаете, повелитель.

— И приготовить варп-маяк. Как только наши «Громовые ястребы» окажутся на подлете к доку, вызвать флот Гурона.

XX Падение Виламуса

Сайрион присоединился к ним последним. Он с грохотом вбежал в комнату, держа в руке болтер, и чуть не поскользнулся, тормозя на каменном полу с вытравленными литаниями.

— Я заблудился, — признался он.

Ксарл и Талос с натренированной плавностью совершили одинаковые движения, заняв позиции по обе стороны широкого дверного проема, через который только что вошел Сайрион.

— Похоже, ты привел с собой друзей, — заметил пророк. — Сколько?

Сайрион стоял рядом с Меркуцианом, они оба подготавливали болтеры. Узас не обращал внимания на братьев, но его рогатая голова задергалась с нетерпением охотничьего пса, когда он услышал приближающиеся шаги.

— Достаточно, — сказал Сайрион. — Десятки. Но это всего лишь смертные. Я не видел ни одного Странствующего Десантника.

Воин, наконец, осмотрел помещение, отметив, что огромный круглый зал полностью очищен от мебели. Все мертвые тела, скамьи и изукрашенные столы оттащили к стенам, оставив центр пустым.

— А вы были заняты, — отметил Сайрион. Остальные оставили его комментарий без внимания, что его не удивило и не расстроило.

Талос ударил потрескивающим клинком меча по каменной кладке, чтобы привлечь внимание Узаса. На ней осталась подпалина.

— Болтер, — произнес он.

— Что?

— Пользуйся болтером, брат. Мы держим оборону в этом помещении. Нападает слишком много врагов.

Узас заколебался, возможно, не понимая. Он посмотрел на топор и гладий, которые держал в руках.

— Пользуйся болтером, — бросил Ксарл. — Посмотри, мы прижались к стене, урод. Похоже, будто мы нападаем?

Наконец Узас убрал оружие в ножны и отстегнул болтер. Пророк заметил это, и его кольнуло воспоминание. Это была та же реликвия, которой Малхарион почтил деяния Узаса в более светлые, лучшие времена.

— Узас, — сказал он.

— Ммм?

Талос слышал, как приближаются шаги и богатые ругательствами ободряющие крики взводных офицеров.

— Брат, я помню, когда тебе вручили это оружие. А ты?

Узас крепче сжал болтер.

— Я… Да.

Пророк кивнул.

— Используй его, как следует. Они идут.

— Я их слышу, — раздался голос смертного, слабый и тонкий в сравнении с грохочущим рычанием речи легионеров.

Талос кивнул Ксарлу, и они как один высунулись из-за угла. Сжатые темными руками болтеры ударили и затряслись, выплевывая заряды в коридор. Прежде чем по дверям хлестнули первые ответные полосы лазеров, оба воина уже вернулись за укрытие.

— Ты попал одному в лицо, — усмехнулся Ксарл. — Обоими болтами. Его голова превратилась в красную дымку. Я слышу, как его люди давятся ей.

Талос перезарядился, подхватив израсходованный магазин и спрятав его.

— Соберись.

Цепи на его доспехе загремели о керамит, хотя он не двигался. Ксарл бросил взгляд на собственный наплечник, где прикованные черепа стучали друг о друга, словно на ветру.

— Давно пора, — пробормотал Меркуциан.

Первый Коготь отвел глаза от центра комнаты, когда начало появляться свечение. На их броню обрушился лишенный источника ветер: вихрь наоборот, который выдыхал холодный воздух на несокрушимый керамит. Доспехи покрылись тончайшим налетом инея, а измазанная кровью одежда разбросанных по залу мертвых тел смялась и захлопала в нарастающей буре.

— Как драматично, — оскалился под лицевым щитком Сайрион.

Звуковой удар потревоженного воздуха раздробил несколько перевернутых столов, швырнув обломки на стены.

Сияние отступало, распадаясь в ничто, из которого оно появилось.

В центре зала стояли пять фигур в оскверненной броне, увешанной талисманами и покрытой бронзовыми рунами. Четыре из них заслоняли пятую. Огромная боевая броня терминаторов издавала гортанное рычание, пока они осматривались по сторонам, крутя туда-сюда клыкастыми шлемами.

Голова пятого была непокрыта. На фоне остальных он казался карликом, однако излучал радостное и отвратительное обаяние всем своим видом — от блеска в глазах до самоуверенной улыбки.

— Вы хорошо поработали, — ухмыльнулся лорд Гурон из Красных Корсаров.

Спокойно и бесстрастно размышляя, Вариэль шел по бессчетным коридорам к наблюдательной палубе. Настало время подводить итоги, и близился момент, когда нужно будет принимать решение. Именно для этого апотекарий и направлялся в одно из немногих мест, где он мог быть уверен в том, что его не потревожат. Он всегда ощущал наибольшую ясность мыслей, когда глядел в подавляющее пространство космоса.

Первая фаза завершилась, и Повелители Ночи явно преуспели в отключении одного из запасных источников энергии за стенами Виламуса. Гурон хорошо выбрал цель — при нерабочем генераторуме этого участка крепость-монастырь оказывалась уязвимой для куда более коварного нападения, чем относительно варварский удар с орбиты.

Вместо того, чтобы требовать от связанных клятвой наемников жертвовать собой ради его дела, Гурон попросил их просто деактивировать внешние щиты, препятствующие телепортации, и расчистить в нескольких залах достаточно места, чтобы его собственные отделения смогли появиться прямо внутри крепости. На этом началась вторая фаза, и если силы Гурона выдержат ожидаемый темп, то так и будут встречать незначительное сопротивление.

План был не лишен изящества, и его выбрали, поскольку мало какие иные варианты имели шансы на успех. Штурм крепости-монастыря иначе как при помощи эзотерического коварства был обречен на провал. По мнению Живодера, в том, что ожидался столь решительный и безопасный штурм, было мало сверхъестественного. Вариэль практически мог представить себе, как имперские архивы упоминают об этом поражении на протяжении грядущих столетий, говоря, как опасно оставлять святилище Ордена столь ужасающе беззащитным.

Теперь, когда первичные укрепления Виламуса стали бесполезны, он оказался под угрозой настоящего вторжения.

Гурон спустит своих терминаторов на поверхность, используя тайные премудрости телепортации и появившись в заданных координатах, расчищенных лазутчиками из Восьмого Легиона. Оттуда каждое отделение попытается объединиться с остальными, продвигаясь к основной станции энергопередачи, расположенной глубже, в сердце монастыря. При всей громоздкости, наступление терминаторов сокрушит все на своем пути. Вариэль сомневался, что Гурону придется о чем-то волноваться, имея в своем распоряжении пятьдесят элитных воинов в бесценных комплектах боевой брони при поддержке восьми Когтей с «Завета».

Разрушение внутреннего святилища, предположительно, ознаменует конец игры. На текущий момент, несмотря на ослепшие и обесточенные орбитальные платформы, а также выключенные оборонительные щиты, Виламус оставался неприступной твердыней, которая могла уничтожить любые наземные силы, осмелившиеся осадить ступенчатые стены. Любая попытка совершить высадку была бы встречена опустошительным огнем легиона турелей и ракетных шахт, выстроенных вдоль зубцов.

Вариэль добрался до наблюдательной палубы, подошел к одной из стеклянных стен и уставился на бесплодную скалу планеты. С орбиты ситуация казалась почти патовой. Приближающийся к миру флот рейдеров не мог сбросить воинов для поддержки. Десантно-штурмовые корабли и капсулы оставались в захватах причальных секций. Они были переполнены нетерпеливыми воинами, которые не могли увидеть битву.

С этой высоты Виламус был виден невооруженным глазом, однако в мыслях Живодера он вызывал лишь пренебрежение. Громадный шпиль из скучного красного камня, который вскоре очистят от всего, что хотя бы отдаленно представляет ценность.

Элита терминаторов Тирана работала внизу, прорубая себе дорогу к сектору основной энергостанции, готовясь лишить последние укрепления Виламуса энергии, в которой они нуждались, чтобы вести огонь.

Вариэль молча смотрел на планету, отключившись от вокс-каналов, чтобы избежать предбоевой скуки, когда братья приносят клятвы силам, сущность которых едва понимают. Ему требовалось время, чтобы подумать, несмотря на то, что на протяжении последних недель он только и делал, что размышлял.

В момент завершения второй фазы Вариэлю так или иначе нужно будет действовать. По его наиболее оптимистичным оценкам, у него оставалось менее часа, чтобы сделать выбор.

Держась за наплечник Тирана, существо пристально глядело на Талоса. Его подмывало ударить уродливую мелкую тварь клинком плашмя и начисто стереть с морды это чужеродное внимательное выражение. Тщедушная ксеномерзость, проклятая избытком костей, которые выпирали на ребрах и нескладных суставах, сидела на броне военачальника, периодически гримасничая.

Гурон следил за всем. Поприветствовав воинов Восьмого Легиона, он немедленно двинулся по коридорам, каждым шагом круша мраморные и ониксовые плиты пола, и стал проверять истерзанную вокс-сеть, пытаясь связаться с остальными отделениями. Терминаторы окружили своего господина, образовав керамитовый панцирь. Шагая, они заполняли собой даже самые широкие коридоры.

Позади них в относительной тишине с опущенным оружием двигался Первый Коготь. Мысли каждого из его членов были скрыты шлемами.

Несколько отделений облаченных в форму слуг Ордена, которые не сбежали сразу, погибли под лязгающий грохот штурмовых болтеров терминаторов. Не раз группа проходила по местам, которые были густо покрыты органической кашей из разорванных зарядами тел. Корсары не изменились, но Первый Коготь по щиколотку окрасился красным.

Талос узнал запах, которым был насыщен воздух — пряный, медно-сернистый смрад разорванного человеческого мяса, присутствовавший на всех полях сражений, какие он мог припомнить. За последнее время наиболее сильно он ощущался на пораженных порчей палубах Зеницы Ада. Запах пропитал даже металлический корпус аванпоста Гурона, несомненно, просачиваясь из ядовитых ветров Мальстрема. Неудивительно, что мутации процветали.

— Что это за тварь? — спросил по воксу Ксарл. На близком расстоянии связь работала, хоть и раздражающе слабо.

— Я как-то спрашивал у Вариэля, — Талос не мог оторвать глаз от маленького звероподобного существа. — Кажется, Гурон зовет ее гамадрией. Это психическое создание, ментально связанное с Тираном.

Ксарл скривил губы.

— Мне хочется сбить это с его спины и наступить на хитрую морду.

— Мне тоже, брат.

Гурон остановил процессию, подняв руку.

— Стоп.

Глаза Корсара, уже налитые кровью и прищуренные от боли, которую ему приносило само существование в воссозданном виде, задергались от напряжения. Существо у него на спине пустило из чирикающей пасти густую серебристую слюну. В тех местах, куда она попадала, на броне Гурона выцветала краска.

— Мы рядом. И поблизости несколько родственных нам отделений. Идемте, братья. Добыча уже почти наша. А затем можно будет начать настоящую осаду.

— Подождите, — произнес Узас. — Я что-то слышу.

Было бы несправедливо просто сказать, что они появились ровным строем — по сплоченности воины далеко опережали штурмовой отряд Кровавого Грабителя. Отделение воинов, закованных в незапятнанный сине-белый, под стать разделенным пополам гербам древних терранских рыцарей, керамит, метнулось за укрытие в дальнем конце коридора. Их движения были предельно экономны и по-солдатски точны до бесчеловечности. Они занимали позиции в полной тишине, если не считать рычания брони и треска прикладов болтеров о наплечники при наведении на цель.

На командире не было шлема, на суровом лице застыла маска абсолютной решимости. Даже с такого расстояния Талос узнал это выражение и смог вспомнить, что когда-то оно было и у него. От упорства во взгляде воителя по коже пророка поползли мурашки. Перед ним был человек, верящий в свое дело. У него не было сомнений, колебаний и соблазна ломать голову, тщетно сомневаясь в своем долге. Его жизнь не омрачалась нарушенными клятвами и наследием недоверия и сумятицы, которые следовали за каждым предательством.

Талос увидел все это за время, которое потребовалось воину, чтобы поднять цепной меч, за секунду узнав взгляд того, кто прожил жизнь согласно убеждениям, которые давно отбросил он сам.

Он услышал, как Меркуциан произнес на нетипичном для него нострамском трущобном наречии: «Вот дерьмо».

Не обмениваясь сигналами, пророк и его братья тем не менее тоже двигались единообразно. Плотно прижав оружие к груди, Первый Коготь скрылся в огромной тени терминаторов.

— Убейте их, — усмехнулся Гурон, уже двигаясь веред сбивчивой, ковыляющей походкой. Терминаторы последовали за ним, наклонившись вперед и перейдя на тяжелый бег. Они окружили своего господина, прикрывая его бронированными телами. От их поступи по полу расходилась аритмичная вибрация.

Впереди брат-сержант рубанул по воздуху завывающим цепным клинком, и Странствующие Десантники заполнили коридор разрушительным шквалом болтов.

Разрывные заряды детонировали о многослойный керамит, осколки стучали по стенам, словно град гальки. Даже защищенные броней, Корсары рычали и ругались.

Первый Коготь держался за терминаторами, шагая след в след и предоставляя элите Корсаров продвигаться сквозь вражеский обстрел. В воксе раздалось хихиканье Ксарла, и Талос почувствовал, что и сам ухмыляется.

— Вы отлично справляетесь, братья, — поддел Сайрион Корсаров по закрытому вокс-каналу отделения. Смрад крови больше не ощущался, его скрывали резкий химический запах стрельбы из болтеров и пороховая вонь фицелиновой пыли.

— Сражайтесь! — взревел один из терминаторов с бесцветным гудением вокса. — Сражайтесь, бесхребетные нострамские ублюдки!

Первый Коготь не ответил, но из их шлемов раздалось слабое пощелкивание, выдававшее смешки, которыми они обменялись по личному каналу. Пока воин Корсаров перезаряжал штурмовой болтер, в его шлем с треском ударил заряд, расколовший оба клыка и вызвавший страдальческое ворчание.

Множество попадавших в цель болтов издавало такой же звук, как ливень, стучащий по крыше из гофрированного железа. Сквозь грохот Талос услышал, как сержант Странствующих Десантников выкрикнул старинный клич: «За Императора!».

Ах, шелест ростков ностальгии. Пророк вновь улыбнулся, хотя воин перед ним согнулся и рухнул на колени, наконец сраженный массированным огнем болтеров. В то же мгновение Талос сместился, скользнув в тень другого терминатора, разделив это живое и ругающееся укрытие с Меркуцианом.

— В атаку! — Гурон выкрикнул приказ двумя голосами, когда встроенный в горло вокалайзер принял эстафету от поврежденных голосовых связок. Его воины рванулись вперед, опуская болтеры и занося энергетические палицы.

— Надо бы всюду брать этих дураков с собой, — предложил Сайрион.

— Кровь… — прошептал по воксу Узас. — Кровь Кровавому Богу…

Ксарл наугад выстрелил из-за громады терминатора, которого использовал в качестве щита. Талос и Меркуциан присоединились к нему, и пророк рискнул выглянуть из-за наплечника своего невольного защитника. Он увидел, что Странствующие Десантники отходят, сохраняя идеальный порядок, бросая погибших, но все еще отстреливаясь огневой мощью половины отделения.

Упорные псы эти Странствующие Десантники.

Их сержант был повержен, его ноги безвольно вытянулись, но он прикрывал своим телом двоих присевших за ним воинов. Воины волокли его назад, паля через плечо и добавляя свой огонь к педантично размеренному треску его пистолета.

Один из них попал в Гурона. Все услышали глухой удар нашедшего цель болта и взрыв реактивного заряда о броню. Военачальник отшатнулся назад между членами Первого Когтя. В это мгновение он успел проклясть Повелителей Ночи за очевидную трусость, и в презрительной усмешке на его лице читалось то, что он понял истину. Ему было отлично известно, что под череполикими шлемами все они улыбались.

Мгновение прошло. Гурон снова бросился в беспощадное наступление, поднимая механическую правую руку, словно пытаясь предостеречь Странствующих Десантников, пока те не совершили какую-нибудь ужасную ошибку. Лучи восьмиконечной звезды на ладони сходились на зияющем почерневшем дуле огнемета, с которого капало бесцветное прометиевое топливо в самой грязной и зловонной сырой форме.

Странствующие Десантники, наконец, нарушили строй, но их отступающие фигуры превратились в застывшие силуэты в хлестнувшей струе белого пламени. Один из них выпустил химический поток из собственного огнемета, окатив двух Корсаров едкими брызгами жидкого огня.

Окруженные технологическими чудесами, заключенными в каждом из комплектов тактической брони дредноута, терминаторы спокойно двигались сквозь пламя.

Но Странствующие Десантники горели. Они ревели, умирая, и сражались, растворяясь, размахивая оружием, которое слилось с плавящимися кулаками. Сочленения доспехов разжижались и стекали под керамитовую броню расплавленной грязью. Последние Странствующие Десантники рухнули наземь.

Корсары пинками отпихнули горящие останки в сторону и двинулись дальше.

— Мы близко, — прорычал Гурон сквозь сжатые стальные зубы. — Так близко.

Он обернулся к воинам Восьмого Легиона, чтобы упрекнуть тех за жалкое проявление страха, подбодрить их для дальнейшего наступления и упорного боя, чтобы они смогли вместе добиться великой победы. Но когда он повернулся, в коридоре были лишь убитые им Странствующие Десантники. Пламя продолжало лизать открытые участки кожи. От болтеров остались лужи серого шлака, наполовину зарывшегося в камень.

Повелители Ночи исчезли.

В небесах над Виламусом собралось звездное скопление. Какое-то время Вариэль следил за встречей с наблюдательной палубы боевого корабля Корсаров «Венец несчастья», сравнивая скользящие крейсеры с акулами, которые собираются на первый запах крови в черной воде.

Это были его братья, а грозная армада представляла собой величайшее воплощение всего того, чего они совместно достигли. Под ними находилась их самая крупная добыча, лишенная энергии и защиты.

Мимо проплыла «Гордость Макрагга», еще один похищенный корабль, перекрашенный корпус которого горделиво украшали кощунственные медные символы. Вариэль несколько минут наблюдал за его движением, созерцая вырезанные на броне боевого корабля звезды Пантеона.

Палуба у него под ногами вибрировала — «Венец» трясся в верхних слоях атмосферы планеты, выходя на низкую орбиту. Он мог разглядеть на краю флотилии «Пагубное наследие», вокруг которого, почти как паразиты, кружился флот поддержки. Малые крейсеры напрягали двигатели, чтобы поспеть за кораблем, который огибал крейсеры Красных Корсаров, опустошая грозные батареи орудий на деактивированные орбитальные укрепления. Он был не одинок в этом озлобленном акте агрессии. Несколько кораблей следовало по собственным маршрутам, превращая ракетные платформы и оборонительные спутники в руины и обломки.

Фрагменты ненадолго вспыхивали в пустоте, безрезультатно разбиваясь о щиты «Наследия» и посылая по мерцающему энергетическому полю слабые калейдоскопические волны. Несколько крупных сооружений, отброшенных импульсом при разрушении, медленно и почти изящно падали в атмосферу. Вариэль наблюдал, как они горят и кружатся, падая на планету внизу и растворяясь в атмосферном пламени.

Он повернулся и почти сразу же обнаружил то, что искал. В центре армады располагалось копье с длинным наконечником — «Завет крови», полночь в пустоте. С увенчанной зубчатыми стенами кормовой замковой надстройки взирал крылатый череп Нострамо, безглазый злобный взгляд которого был направлен сквозь флотилию навстречу взгляду апотекария.

Вариэль все еще наблюдал за боевым кораблем Восьмого Легиона, когда начался технический кошачий концерт десантных сирен. Он отвернулся от окна, прикрепил шлем на место и настроился на свалку сталкивающихся и грохочущих голосов.

— Говорит Вариэль.

— Живодер, это Касталлиан.

— Приветствую, чемпион.

— Я пытался с тобой связаться, брат. Лорд Гурон преуспел, — шаги, удары и лязг на заднем плане. — Где ты?

— Я… В хранилищах геносемени все еще проявляются признаки периодической утечки при криогенном процессе. В таком состоянии мы не можем получать и хранить трофеи с поверхности.

— Что значит «все еще»? Я не понимаю.

"Нет", подумал Вариэль. "Конечно, не понимаешь".

— За последний месяц я зафиксировал не менее тринадцати записей о неприемлемой нестабильности хранилища нашего корабля.

— Апотекарий, мне нужно немедленное решение. Пока мы говорим, происходит развертывание сил Ордена. Защита Виламуса разрушена, и мы нужны на поверхности.

Вариэль позволил молчанию длиться десять долгих, очень долгих секунд. Он буквально слышал, как его капитан ерзает.

— Живодер?

— Я уничтожил сервиторов, ответственных за несоответствующие обряды обслуживания, чемпион. Тебе нечего бояться, Тиран тебя не осудит.

Последовала пауза.

— Я… благодарен, Вариэль.

— Касталлиан, мне нужно время. Мы — один из немногих кораблей, которые способны транспортировать похищенное, и у меня нет желания предстать перед лордом Гуроном и признаться, что из-за небрежности мы дали погибнуть четверти генетического сокровища, добытого с планеты под нами.

Очередная пауза.

— Я вручаю тебе свое доверие и свою жизнь.

— Не первый раз, брат. Я присоединюсь к вам во второй волне. Удачной охоты.

Вариэль ждал ровно минуту, считая секунды в уме. Он переключил несколько частот, шифруя каналы.

— Говорит Живодер, — наконец произнес он. — Вам известно это имя?

— Мой… мой господин, — отозвался голос. — Это имя известно всем.

— Очень хорошо. Побеспокойтесь о запуске челнока «Арвус», как только причальный ангар правого борта освободится. Мне нужен транспорт до «Пагубного наследия».

— Как прикажете, Живодер, — Вариэль услышал, как офицер говорит мимо вокса, занимаясь приготовлениями. Переправление личного состава с корабля на корабль в ходе подобной операции едва ли можно было назвать чем-то необычным, однако это требовало определенного творческого планирования из-за запуска десантно-штурмового флота и обилия членов экипажа в ангарах.

— Командир палубы? — прервал Вариэль организационную деятельность человека.

— Да, сэр?

— Я выполняю личное поручение лорда Гурона. Если ты подведешь меня, то подведешь нашего господина.

— Я не подведу, сэр.

Вариэль оборвал связь и зашагал.

— Флот Корсаров перестраивается для высадки, мой повелитель.

Возвышенный не ответил. Он просто наблюдал.

Атраментар Малек проследил за взглядом господина.

— Талос был прав. Первая фаза оказалась смехотворно легкой.

Ему ответил Гарадон. Второй терминатор сжал массивный боевой молот обеими руками, словно готовясь к непосредственной угрозе.

— Легкой для нас. Уверен, если бы он поручил проникнуть в крепость Красным Корсарам, те бы потеряли многие часы на нескоординированные серии убийств. Ты недооцениваешь искусство наших Когтей, брат?

В ответ Малек только заворчал.

Возвышенный прорычал свой первый приказ за последнее время, и смертные офицеры мостика приступили к его исполнению.

— Запустить «Громовые ястребы», чтобы забрать Когти.

Улыбнувшись, насколько это вообще позволяли его искривленные челюсти, Возвышенный посмотрел на телохранителей.

— Взгляните, что мы совершили здесь, — прошептал он. Существо медленно выдохнуло, подражая последнему затрудненному вздоху умирающего. — Взгляните, как мы принесли бурю на лишенный погоды мир. Подбрюшья темных боевых кораблей образуют тучи. А дождь — пылающий град сотни десантных капсул.

— Начинается, — произнесло создание.

XXI Неповиновение

Они подошли к очередному перекрестку.

— Ненавижу это место, — проворчал Меркуциан.

— Ты все ненавидишь, — отозвался Сайрион. Он постучал кулаком по голове, пытаясь перезапустить отказывающий ретинальный дисплей. — Мой гололит все еще работает с перебоями.

Талос указал клинком Кровавого Ангела в направлении восточного коридора.

— Сюда.

Стены сотрясались. Гурон явно преуспел, лишив Виламус энергии, необходимой для активации последних внешних укреплений. Дрожь воздуха могла означать только то, что спускается первая волна штурмовых транспортов, а десантные капсулы пробивают ломкую кладку.

— Гурон направится к генным хранилищам, — передал по воксу Меркуциан. — Бой не будет быстрым, однако времени у нас все еще в обрез.

Талос перескочил через стену из тел, несомненно, оставленную отрядом терминаторов Корсаров на пути к основному генераторуму.

— Ему придется пробиваться через сотню Странствующих Десантников, — сказал пророк. — Им известно, зачем этот покрытый шрамами ублюдок здесь, и они соберутся вместе, чтобы остановить его.

Первый Коготь занимался именно тем, что им удавалось лучше всего каждый раз, когда грозил честный бой — бежали в противоположную сторону. Талос возглавлял стремительный бег стаи.

— Он разделит силы, чтобы раздробить остатки защитников. Если на этом участке есть Странствующие Десантники, то Красные Корсары будут платить кровью за каждый шаг. Некоторых врагов необходимо разделять, прежде чем завоевывать.

Ксарл рассмеялся.

— С каких пор ты начал проявлять внимание к боевым инструктажам?

— Когда появилась вероятность, что я встряну во что-то настолько дурацкое.

В зал, который находился перед ними, из бокового помещения высыпало отделение слуг. На их табардах была видна падающая звезда Странствующих Десантников. По мнению Талоса, не нужно было быть пророком, чтобы усмотреть в этом дурное предзнаменование.

Огонь лазеров хлестнул мимо них и по ним, оставляя на броне уродливые угольно-черные отметины. Первый Коготь даже не замедлился — они прорвались сквозь порядки солдат, словно зимний ветер, оставляя за собой падающие тела и отсеченные конечности.

Клинок Ангела шипел и трещал, его силовое поле выжигало пятна крови. Они испарялись, исчезая с мерцанием дымного пламени, и оружие стало чистым спустя считанные секунды после того, как в последний раз забрало жизнь.

Узас споткнулся, замедлился и нарушил строй.

Талос выругался и оглянулся через плечо.

— Брось черепа, — произнес он по воксу.

— Черепа. Черепа для Трона Черепов. Кровь для…

— Брось проклятые черепа.

Узас повиновался, с усилием отойдя от тел, и ускорился, чтобы догнать братьев. Вероятно, сквозь его искаженное восприятие пробилось ощущение спешки. Талос сомневался, что брат послушался из-за внезапно обретенной способности выполнять приказы.

Септим не мог удержаться. Ему никогда это не удавалось. Садясь в кресло, он всегда обнаруживал, что ухмыляется, как в детстве, когда был мальчиком, который хотел стать пилотом.

Марук проверил застежки на кресле второго пилота. Ему было куда менее весело.

— Ты можешь на этом летать, так ведь?

Продолжая по-ребячески улыбаться, Септим плавно заговорил по-нострамски.

— Это «да» или «нет»? — Марук пристегнул последний ремень.

Септим не ответил. Он потянулся рукой к гарнитуре.

— «Черненый» готов к запуску. Запрашиваю окно.

Вокс малого радиуса затрещал в ответ.

Одновременно с этим корабль начал дрожать в такт собственным воющим двигателям. Ангар за бронированным окном был целиком занят слаженной суетой, полускрытой волнами ряби от жара дюз. Маруку были видны ковыляющие сервиторы, которые освобождали пусковую палубу, погрузчики с пустыми захватами, отъезжающие от посаженных летающих машин, несколько содрогающихся под нарастающий визг кормовых ускорителей «Громовых ястребов». Своими скошенными крыльями и зловещими носами все десантно-штурмовые корабли чрезмерно напоминали агрессивных птиц. На броне корпуса каждого из них были изображены крылья животного, повторяющие очертания металлических крыльев. На покатом металле машины Септима, «Черненого», был нарисован распростертый костяк вороньих крыльев, тянувшихся к турелям.

Хотя он и работал возле отрубающих пальцы, дробящих конечности и рвущих барабанные перепонки промышленных ловушек, за всю жизнь ему не доводилось видеть машины с более злобным видом, чем штурмовой транспорт «Громовой ястреб».

— Не люблю летать, — признался он.

Септим держал одну одетую в перчатку руку на рычаге управления полетом, а другую — на одном из многочисленных рычагов, разбросанных по всей консоли.

— Странно, что ты это только сейчас заметил.

Первый десантно-штурмовой корабль поднялся на столбе загазованного и мерцающего жара. Маруку он представлялся неуклюжим, трепещущим в воздухе металлическим зверем, двигатели которого выли чересчур громко.

Затем последовал звуковой удар. Марук заморгал после вспышки белого пламени и дернулся от грохота, который раскатился, словно гром в пещере. Корабль рванулся к открытому просвету космоса на дальнем конце ангара.

«Не совсем уж неуклюжий», — подумалось ему. Трон, при желании эти штуки могли шевелиться.

— «Черненый», — протрещал вокс. — Удачной охоты.

Септим снова ухмыльнулся.

Люк открылся, за ним оказались трое слуг в широких облачениях. На груди у них были вытканные дорогой золотой нитью изображения сжатой руки Красных Корсаров. Их капюшоны были надвинуты, но они все равно склоняли головы, кивая с подобострастным почтением.

— Приветствую, Живодер, — произнес первый. — Добро пожаловать на борт «Пагубного наследия».

Вариэль не стал надевать шлем, несмотря на присущий тому устрашающий облик. За прошедшие годы он заметил, что его открытое лицо вызывает у людей более неуютное чувство. Он полагал, что причина заключалась в его глазах — в мифологической литературе светлые, как полярный лед, глаза часто указывали на некие нечеловеческие качества — однако это была всего лишь догадка. По правде говоря, он никогда не утруждался спросить об этом.

— Вам известно для чего я здесь? — поинтересовался он.

Снова раболепное кивание покрытых голов.

— Думаю, что да, повелитель. Вокс-сообщение было испорчено штормом, однако оно касалось генных хранилищ, не так ли?

— Именно, — кивнул Живодер. — И я не могу позволить себе впустую тратить время, — добавил он.

— Мы сопроводим вас к генным хранилищам.

— Благодарю, — улыбнулся Вариэль. В этом жесте было не больше теплоты, чем в его глазах, однако рабы зашевелились. Пока они шли по сводчатым коридорам, он отметил, сколько дополнительного осветительного оборудования установили техноадепты Тирана с момента захвата «Эха проклятия». Одним из наиболее заметных аспектов его преображения в «Пагубное наследие» было изобилие временно пристегнутых к стенам ламп, которые создавали куда более резкое освещение, чем мог вынести экипаж любого из боевых кораблей Восьмого Легиона.

Он был уверен, что это будет первым, что изменит Талос. Вариэль как-то из праздного любопытства посетил Черный Рынок. Не составляло труда представить, как те самые слуги Повелителей Ночи крадут светильники для личных нужд, торгуют ими, воруют энергетические ячейки или бьют лампы просто из злобы.

Коридоры были ужасно грязными, что и неудивительно. Вариэль давно привык к мириадам разновидностей порчи, которая охватывала малообслуживаемый корабль. К настоящему моменту Красные Корсары владели «Эхом проклятия» уже шесть лет, предоставив ему уйму времени, чтобы сгнить и покрыться грязью.

Через несколько минут Вариэль спокойно извлек свой болт-пистолет и пристрелил сзади всех троих проводников. Благодаря одеяниям вышло гораздо меньше беспорядка, разлетевшееся мясо осталось внутри, будто сырая каша в шелковом мешке. Останки троих рабов дергались, кровь из разорванных внутренностей медленно пропитывала одежду.

Боковая дверь скользнула, открываясь, и наружу выглянула офицер в форме.

— Мой господин? — ее глаза тревожно расширились.

— Твое звание? — спокойно поинтересовался он.

— Что случилось, повелитель? Вы целы?

— Твое звание? — снова спросил он.

Она подняла взгляд от разорванных тел, полностью появившись в дверном проеме. Пока она начинала отвечать, он разглядел эмблему.

— Лейтенант терциус, госпо…

Выпущенный Вариэлем болт врезался женщине в лицо, выбив содержимое черепа внутрь комнаты. Обезглавленное тело со странной аккуратностью согнулось и осело неподвижной грудой, не давая автоматической двери закрыться. Та несколько раз ударилась о лодыжку, пока Вариэль шел мимо.

До мостика было довольно далеко — несколько палуб — однако если он попадет туда, это решит все проблемы. Ему был нужен кто-то из старших офицеров. От этих отбросов просто не будет толку.

Не прошло и тридцати секунд, как, поднявшись на следующий уровень по лестнице для экипажа, он оказался лицом к лицу с пожилым мужчиной в одеянии с откинутым капюшоном. Кожа старика была желтой, и от него пахло раком, пожиравшим его изнутри.

Однако у него были черные глаза — сплошные зрачки без радужки.

— Мой повелитель? — спросил человек, отодвигаясь от пристально глядящего на него воина.

— Ajisha? — произнес апотекарий. — Ajisha Nostramo?

Рувен отрывистым жестом отогнал слуг. За годы служения Воителю он повидал множество дегенератов и в гораздо худшем состоянии, однако всегда считал прислугу Этригия особенно омерзительной. Их служба новому навигатору никоим образом не повлияла на его мнение.

Его чувства раздражала исходящая от них хлорная вонь, миазмы которой поднимались от пропитанных антисептиком бинтов. Как будто столь банальные предосторожности могли защитить от вызванных варпом перемен.

— Комната хозяйки, — шипели и шептали они причудливым свистящим хором. — Не для незваных гостей. Не для тебя.

— Прочь с дороги, иначе я убью вас всех. — Вот так. Яснее выразиться невозможно, правда? Для усиления эффекта он поднял посох. Искривленный череп ксеноса искоса уставился на них сверху вниз.

Но они не пошевелились.

— Впустите его, — раздался из настенного вокса голос навигатора. Слова подчеркнула дверь, которая с содроганием открылась на древних механизмах, отчаянно нуждавшихся в смазке.

Рувен вошел, отпихнув в сторону наименее расторопных.

— Здравствуй, навигатор, — произнес он. Дружелюбие было настолько фальшивым, что от него болели зубы. — Мне необходимо воспользоваться твоими покоями.

Октавия собирала темные волосы в обычный хвостик. Она не встречалась с колдуном глазами.

— Они полностью в твоем распоряжении.

В углу комнаты что-то зарычало. Рувен обернулся, осознав, что все-таки это была не куча брошенной одежды. Из оборванной груды высовывались обезображенное лицо и ствол дробовика.

— Пожалуйста, забери своего мутанта с собой, — усмехнулся Рувен.

— Так и сделаю.

Не произнеся больше ни слова, Октавия удалилась. Пес послушно последовал за ней, все это время не отводя от Рувена безглазого лица.

Когда они ушли, Повелитель Ночи обошел трон, обратив внимание на одеяло, которым была накрыта психочувствительная металлическая рама. Заинтересовавшись, он пригнулся и приложил щеку к металлическому подлокотнику. Холодно, болезненно холодно для смертного, но едва ли смертельно. Он вновь выпрямился с усиливающимся отвращением.

Эта женщина была ленивым созданием со слабым разумом. Им будет лучше без нее. Убить ее прямо сейчас — только разозлить пророка, однако от нее можно избавиться иными способами. Рувен никогда не испытывал трудностей с ведением кораблей через варп. При помощи силы воли колдовством можно было добиться того, чего навигатор достигал благодаря удачному витку генетики. Рувену не было нужды вглядываться в варп. Он мог просто пробить путь напрямик.

Трон был для него слишком мал, его проектировали для существ меньшего размера. Неважно. Он пришел из-за стен. Больше нигде на корабле не было настолько толстых перегородок между помещениями. Боевой крейсер нельзя было назвать тихим местом, однако в покоях навигатора было ближе всего к подлинной тишине.

Рувен уселся на пол, смахнув в сторону устроенный навигатором беспорядок. По полу покатились скомканные пергаментные страницы с незавершенными записями из журнала.

Наконец он закрыл глаза и забормотал слова безымянного наречия. Уже через несколько слогов он ощутил во рту вкус крови. Через несколько предложений у него заболели сердца. Вокруг подергивающихся пальцев обвилась колдовская молния. На керамите корчилась паутина коронных разрядов, напоминающих червей.

Текучая боль в крови вызвала на его безмятежном лице улыбку. Слишком много месяцев прошло с того момента, когда он в последний раз творил чудеса.

Дух машины корабля ощутил вторжение и отреагировал с подозрительностью змеи, свернувшись клубком. Рувен оставил искусственную душу без внимания. Он не нуждался в ее согласии или капитуляции. Он был в состоянии протащить этот корабль через Море Душ, что бы ни гнездилось в бьющемся сердце «Завета». По черепу прошлись цепкие пальцы сомнения, но он оттолкнул их с тем же презрением, какое выказывал навигатору. Усомниться значило умереть. Власть над незримым миром прежде всего требовала концентрации.

Корабль содрогнулся. И он мгновенно вновь стал самим собой, видя лишь то, что показывали его собственные глаза.

Он запыхался, дыхание было неровным, сердца колотились. Возможно, столь долго пробыв в цепях, он стал слабее, чем думал. Неприятное признание, пусть даже лишь самому себе.

Рувен собрался с силами для второй попытки и посмотрел на пылающий зал глазами другого воина.

Странствующий Десантник дергался, приподнятый над полом массивной лапой. Под давлением когтя керамит заскрипел, а затем хрустнул, и его рассекли зигзагообразные трещины. Грубо рассмеявшись, Гурон отшвырнул воина в сторону, не обратив внимания на то, как Странствующий сполз вниз по каменной стене. За мертвым воином осталась кровавая полоса. На его наплечнике была вычеканена декоративная надпись на высоком готике: «Тарас».

Впрочем, приходилось отдать им должное. Предсказуемость сделала их уязвимыми, но также продемонстрировала упорную стойкость. Одна половина штурмовых сил терминаторов направилась к генным хранилищам, а другая осадила реклюзиам Ордена, и поредевший гарнизон Виламуса разделился на две еще более малочисленные и слабые группы. Реклюзиам олицетворял собой сердце и душу Ордена. В часовне, где веками вершили суд наставники Странствующих, под защитой стазисных полей хранились реликвии Ордена. В герметичных криогенных хранилищах содержались тысячелетние запасы геносемени.

Первая цель воплощала прошлое Ордена, а вторая — его будущее.

Какое бы святилище они ни предпочли защищать, сержанты противника вели свои отделения на смерть. Каждый миг крепость-монастырь содрогалась, и все новые Красные Корсары совершали высадку. В пустошах за пределами монастыря воины Тирана атаковали стены при помощи целой армии артиллерии и пробивали в древнем камне проломы, позволяя хлынуть внутрь еще большему количеству Корсаров.

Залы Виламуса окрасились красным, но самый свирепый бой шел вокруг элиты Корсаров. Истребительные команды терминаторов закрепились в указанных им помещениях и не отступали. У них под ногами рвались шрапнельные гранаты, на которые не обращалось совершенно никакого внимания. Любое живое существо, носящее вражеские цвета и пересекавшее черту, оканчивало свое существование мясистым пятном на священном полу, разорванное на куски огневой мощью, которая была способна расколоть на части танк.

Гурон плашмя ударил топором стоящего на коленях слугу, раздробив ребра юноши и отбросив его умирать в углу. Странно-размеренное биение воссозданных сердец добавляло приятное постукивание к лязгу обстрела массореактивными снарядами.

Реклюзиам Виламуса представлял собой опрятное и аскетическое святилище. Реликвии были выложены на мраморных постаментах. Тиран остановился, чтобы изучить пожелтевший от времени свиток, подвешенный в антигравитационном поле. Там были перечислены имена воинов Первой роты, погибших в Бадабской войне много веков назад.

В зубах Гурона отразились пылающие знамена на стенах. С аккуратностью, которая граничила с почтением, он повернул ладонь к сохраненному манускрипту и выпустил сгусток жидкого пламени. Папирус растворился, и его края унеслись прочь в дымном воздухе.

Вскоре ему будут принадлежать вековые запасы геносемени. Пусть Повелители Ночи бегут, если хотят. Они выполнили свое рутинное задание достаточно безупречно, чтобы простить Возвышенного за былые проступки.

Кто-то закричал. Гурон обернулся, держа в руке топор.

Геральдическая броня Странствующего Десантника уже пылала. Атакуя, он занес над головой похищенную реликвию. Гурон с неправдоподобной легкостью перехватил рукоять молота, прервав его смертоносное падение.

— Красть реликвии собственных героев, — ухмыльнулся он в лицо горящему воину. — Ты позоришь свой Орден, — механизмы в коленях Гурона загудели, когда он ударил десантника ногой в живот, и тот рухнул на закопченные плиты лязгающей грудой. — Ваше братство вот-вот погибнет, а ты оскверняешь его?

Странствующий десантник попытался подняться. Сопротивляясь до конца, он потянулся к наголеннику Гурона зажатым в руках кинжалом. Тиран на мгновение разглядел нагрудник воина и написанное там поверх вырезанного имперского орла имя «Мортод».

— Хватит, — Гурон стиснул громовой молот силовыми когтями так, как человек взялся бы за тонкую палку. Не активируя ни то, ни другое оружие, он обрушил молот на затылок шлема Странствующего Десантника, полагаясь лишь на собственную силу. По залу раскатился колокольный звон.

Гурон усмехнулся, отбросив бесценное оружие прочь.

И Рувен открыл глаза.

Вариэль позволил охране поприветствовать его.

— Живодер, — произнес первый.

— Добро пожаловать, господин, — добавил второй. У него также были черные глаза. — Нам не сообщали о вашем прибытии.

Вариэль ответил так, как всегда отвечал на приветствия смертных: едва заметно кивнул в их направлении. Без дальнейших церемоний он прошел в стратегиум, оказавшись на задней платформе.

Апотекарию потребовалось мгновение, чтобы оценить ситуацию. Как и на любом из боевых кораблей лорда Гурона, на разнообразных постах трудилось более пятидесяти людей-офицеров. Капитана «Пагубного наследия», известного почти под двадцатью раздражающе хвастливыми титулами, самым коротким из которых было «Военачальник Калеб Избранный», нигде не было видно. Его отсутствие совершенно не тревожило Вариэля. В сущности, совсем наоборот — Калеб наверняка должен был возглавлять свою роту в атаке на Виламус, поскольку боевые роты Корсаров присоединялись к штурмовым силам Тирана.

Он сошел по изогнутым ступенькам, спускаясь на основной мостик. Когда он проходил, смертные салютовали ему, на что он отвечал тем же традиционным кивком, что и раньше. Он не поленился взглянуть на каждое из смотревших в его сторону лиц, выискивая в людском стаде пары черных глаз.

Они были по меньшей мере у трети командного состава. Должно было сработать. Вариэль подошел к самому трону.

Поскольку «Пагубное насле…» — «Эхо проклятия» — происходило из той эпохи, когда Легионы повелевали всей мощью Империума, трон был спроектирован для легионера. Смертный командующий стоял рядом с ним и вытянулся, когда Вариэль приблизился. У него были синие глаза.

— Лорд Живодер, ваше пребывание на борту — честь для нас. Наш вокс до сих пор поврежден. Мы понятия не имели, что вы были в челноке…

— Меня это не волнует. Где твой капитан?

— Военачальник Калеб, Бич…

Вариэль поднял руку.

— Я хочу себе новый плащ. Если ты будешь каждый раз тянуть с ответом, чтобы перечислить множество титулов, заработанных твоим господином, я сделаю его из твоей кожи. Это предупреждение. Прошу тебя внять ему.

Офицер сглотнул.

— Капитан Калеб надзирает за запуском, мой повелитель.

— А его рота?

Офицер почесал стриженые седеющие волосы на виске.

— Мародеры в процессе полного развертывания, мой господин.

— Почему они еще не развернуты?

— Не знаю, повелитель.

Но на самом деле он знал, и Вариэль увидел в его глазах ложь. Калеб был педантичным ублюдком и требовал не снижать помпезность и длительность церемоний перед каждой атакой. Апотекарий легко мог представить, как боевая рота стоит на коленях, воздавая почести Истинному Пантеону, пока вокруг готовят десантно-штурмовые корабли, и не обращая внимания на то, как их присутствие замедляет этот процесс.

Когда Мародеров спускали с привязи, это была одна из самых грозных рот Гурона. Потому-то они и получили «Эхо проклятия» в качестве трофея — именно они захватили его.

Их присутствие создавало проблему.

Вариэль кивнул.

— Понимаю, командующий. Я прибыл с флагмана, поскольку мое сообщение слишком ценно, чтобы доверять его слуге или прихотям ненадежного вокса. Ситуация серьезна, командующий. Покажи мне пусковые ангары.

— Серьезно, господин?

— Покажи мне пусковые ангары.

Командующий приказал специалисту вывести на оккулус изображение пусковых ангаров, разделенное на четыре части. Два из них были пусты, а два вовсю использовались. Вариэль увидел пришвартованные «Громовые ястребы», помещенные в рамы «Лендрейдеры» и целые отделения готовых к погрузке Красных Корсаров.

— Никуда не годится, — пробормотал он. На борту оставалось слишком много его братьев. Слишком, слишком много. Рота Мародеров и близко не была к полному развертыванию. На это мог уйти час, а то и больше. Повелители Ночи ждали боя, однако так против них оказался бы ужасающий численный перевес.

— Повелитель?

Вариэль повернулся к человеку. Медленно.

— Тебе известно, кто я, — поинтересовался Вариэль, — не так ли?

— Я… да, мой повелитель.

— Слушай как следует, командующий. Я не просто «Живодер», не просто наследник Владыки Трупов и не просто почетный член внутреннего круга лорда Гурона. Я говорю с тобой как высокопоставленный член Ордена, присланный Тираном и уполномоченный исполнить его волю.

Офицер нервничал. Он коротко кивнул.

— В таком случае повинуйся этому приказу, не задавая вопросов, — Вариэль встретился с человеком взглядом. — Одновременно закрыть входы пусковых ангаров, запустив внутри протоколы биологического оружия.

Замешательство командующего было очевидным. Оно продлилось чуть менее трех секунд и закончилось, когда раздался грохочущий хлопок взрыва, и лицо человека перестало существовать.

Вариэль опустил пистолет и посмотрел на ближайшего живого смертного офицера. Та смотрела прямо на него. Она не могла смотреть ни на что другое.

— Тебе известно, кто я, не так ли?

Женщина отсалютовала, похвально владея собой.

— Да, господин.

— В таком случае повинуйся этому приказу, не задавая вопросов: одновременно закрыть входы пусковых ангаров, запустив внутри протоколы биологического оружия

Она кинулась выполнять, отпихнув плечом одного из офицеров-операторов. Пальцы застучали по клавишам, вводя на маленьком мониторе перекрывающий код.

— Повелитель, запрос кода на разрешение аварийного командования.

Вариэль наизусть продиктовал длинный перечень из ста одного цифро-буквенного символа, заканчивавшийся словами «личность: Вариэль, апотекарий секундус, Орден Астральных Когтей".

Офицер запнулась на очередном препятствии.

— Запрос дополнительного уникода, господин.

— Фрига.

Она ввела пять букв, и по всему кораблю взвыли сирены.

Он бежал, вбивая подошвы ботинок в бесплодную почву пустоши. Ему не мешал густой слой пыли, доходивший до щиколоток. На доспехи обрушилась песчаная буря, поднятая зависшим десантно-штурмовым кораблем, двигатели которого издавали воющий визг, удерживая машину над землей. Ветер с песком обдирали окраску доспеха, оставляя видимые сквозь синеву серо-стальные сколы и царапины.

Первый Коготь вырвался из разлома, оставленного взрывом во внешней стене крепости-монастыря, и оказался перед собирающимся в пустыне батальоном танков и грузоподъемников Корсаров. Посадочные модули и штурмовые транспорты продолжали спускать воинов с орбиты, а десантные капсулы падали с громовым стаккато, взметая сухую пыль над остающимися от ударов воронками.

— Они планируют здесь остаться? — поинтересовался по воксу Сайрион.

— Они обдерут крепость дочиста. Их так много, что на это не потребуется много времени, — Талос отвернулся от пыльной бури, поднятой садящимся десантно-штурмовым кораблем. Камни продолжали греметь по броне, но по крайней мере прочистились глазные линзы. — Некоторые транспорты уже поднимают осадные танки назад на орбиту.

Внутренние механизмы издали вздох, и посадочные опоры десантного корабля с хрустом вошли в поверхность пустоши.

Меркуциан и Ксарл уже вбегали на борт.

— Господин, — протрещал из кабины голос Септима. — Ваше отделение последнее. Возвышенный сообщает, что все готово к возвращению.

Талос обернулся к Виламусу. Башни крепости были слишком высокими, чтобы определить, где они кончались и начинались облака. Нижние уровни, напротив, буквально пылали. Из трещин, оставленных снарядами в громадных стенах, валил густой дым.

Победа, но не их победа. Это была игра другой банды предателей, и от начала до конца она была безвкусной.

Возле него оставался Узас.

— Тебе стыдно? — спросил тот по воксу.

Талос развернулся.

— Что?

Узас указал топором на крепость.

— Тебе стыдно бежать от очередного боя, брат? Это неправильно. В этом нет смысла. Наш бой вот-вот начнется.

— Узас, — переспросил Талос. — Брат?

— Ммм?

— Ты говорил столь ясно. Было… было приятно слышать.

Узас кивнул.

— Идем. В небесах ждет добыча. Кровь, черепа и души.

— И наш корабль.

— Ммм. И наш корабль.

Октавия направилась в единственное место, где, как ей было известно, она сможет побыть одна, пока Пес ждет снаружи.

Ей необходимо было поспать. Быть может, всего несколько часов, пока Талос не вернется и не потребует от нее принять участие в самой опасной и безумной ночи в ее жизни.

Она никогда раньше не бывала в комнате Септима. Там было не настолько чисто, как она ожидала, учитывая то, как он поддразнивал ее за беспорядок. Половину площади пола занимали механические внутренности и промасленное тряпье, как будто его вызвали в момент вскрытия какой-то неизвестной машины. У одной стены стоял широкий верстак, у другой — низкая койка. Под столом было раскидано несколько пар ботинок. Отсутствующие шнурки одной из них были заменены липкой лентой.

Впрочем, комната пахла им — насыщенный дубовый дух чистящих масел, запах честного трудового пота, пряный, практически как у старинных вещей, аромат часто используемой потрепанной кожи.

Октавия перевернула один из пергаментов под свет лампы верстака.

На нее глянуло ее лицо.

Ее собственные черты, выведенные углем на бумаге. На голове повязка, лицо слегка наклонено в сторону, смотрит со страницы на что-то невидимое. Над уголком губ небольшая родинка, которую ее служанки всегда упорно называли признаком красоты.

Она перевернула другой листок, и появился набросок ее трона, на одном из боков которого были свалены одеяла и подушка. На третьем пергаменте автопортрет, выполненный в более грубой манере, чем прочие рисунки, и без аугметики левого глаза и виска. На четвертом и пятом снова Октавия, в обоих случаях хмурая, с прищуренными глазами и не то надутыми, не то сморщенными губами. Она удивилась, неужто и впрямь выглядит так, будучи раздраженной — это был уничтожающий взгляд прямиком из богатых, порочных залов аристократической Терры.

На следующем листке набросанная от руки схема перчатки легионера, а дальше — нумерованный список слов, все по-нострамски. Ее способностей в чтении хватило, чтобы понять, что это относится к чертежу перчатки.

Она переворачивала другие листки один за другим, еще несколько раз встречая себя. К концу она залилась краской и уже не ощущала усталости, когда Пес забарабанил в дверь.

— Хозяйка, хозяйка… Проснитесь. Корабль движется. Уже скоро.

Когда завыли сирены, капитан Калеб Валадан посмотрел вверх. В настенных гнездах вспыхнули желтым предупредительные огни. Двери — проклятые двери — захлопнулись с жестокой бесповоротностью, заперев внутри ангара больше пятидесяти его людей вместе с боевой техникой.

Корсары поднимались с колен, в замешательстве резко прерывая ритуалы принесения обетов.

— Командующий, — произнес Калеб в вокс. Он не ждал ничего иного, кроме помех, и его ожидания подтвердились. Будь проклят вокс. Будь проклята солнечная буря. Будь проклят…

— НАЧАЛО ОЧИСТКИ ЧЕРЕЗ ТРИДЦАТЬ СЕКУНД, — возвестили автоматические настенные динамики.

Все его воины были уже на ногах, об их броню гремели талисманы и боевые трофеи. Предупредительные огни замерцали ярче. Его внимание привлекло тошнотворное ощущение тяги, он повернулся и обнаружил, что закрытая щитами ангарная палуба открывается.

Сам щит был толстой завесой разреженной дымки, которая мешала обзору ровно настолько, чтобы быть заметной. По ту сторону открывалась пустота — множество далеких солнц размером с острия булавок и ломоть-полумесяц страдающего от жажды безжизненного мира внизу.

Если это настоящая очистка…

— Сэр?

— Заткнись, — огрызнулся Калеб. — Я думаю.

— НАЧАЛО ОЧИСТКИ ЧЕРЕЗ ДВАДЦАТЬ СЕКУНД.

— В десантные корабли! — скомандовал он.

— НАЧАЛО ОЧИСТКИ ЧЕРЕЗ ДЕСЯТЬ СЕКУНД.

Вариэль смотрел на оккулус. Его взгляд метался между двумя занятыми ангарами.

— Видишь? Они в безопасности внутри посаженных десантно-штурмовых кораблей. Все в порядке.

Но про себя он сыпал проклятиями. Было слишком самонадеянно полагать, что это сработает настолько легко, однако по крайней мере, блокировать их таким образом — уже что-то. Он смотрел, как закованная в броню фигура Калеба взбегает по поднимающейся аппарели и тихо пожелал тому особенно мучительной смерти.

В обоих ангарах картина была одинаковой. Спасаясь, Корсары реагировали с вызывающей уважение скоростью. Это будет проблемой, но с ней можно справиться в ближайшем будущем.

— НАЧАЛО ОЧИСТКИ… НАЧАЛО ОЧИСТКИ…

Пустотные щиты, прикрывавшие зев ангарных палуб, нестройно затрепетали, и их свечение стало меркнуть. Первым был основной ангар. Его щит рассеялся, словно выхлоп на ветру, и улетел в безвоздушную пустоту. Спустя мгновение отключился и второй, точно так же растворившись, как развеянный дым.

Вариэль наблюдал, как воздух с ревом вырывается наружу мощными колеблющимися пластами, которые безмолвно завывали на экране. Неспособные ничего втянуть обратно легкие выдыхали в космос. По палубе катились ящики, которые вертелись и подскакивали, спеша вылететь в зияющую пасть пустоты. За ними последовали сервиторы, у которых было слишком мало мозгов, чтобы осознать угрозу своему лоботомированному существованию. Десятки из них, вытянутые в космос, промелькнули в воздухе, сохраняя идеальную неподвижность. Другие еще пытались извернуться и сменить направление на лету, не в силах понять, почему конечности не отзываются. Не сумев выполнить свои обязанности, они издавали кодовые сообщения об ошибках.

Стойки с ракетами, боеприпасами для тяжелых болтеров и не подвешенными ракетными блоками кружились и летели почти непрерывным потоком. Вариэль вздрогнул, когда ракета типа «Адский удар» врезалась в стену по пути наружу.

Следом пришла очередь техники. Незакрепленные автопогрузчики и тяжелые подъемные тележки бились друг о друга и переворачивались. Наполовину загруженный «Лендрейдер» с убийственной неторопливостью скользнул обратно. Его гусеницы оставляли на палубе рубцы от трения, рассыпая искры. Наконец он резким рывком выпал из ангара, будто некая незримая рука забрала его в качестве трофея.

В общей сложности на опустошение обеих пусковых палуб вакууму потребовалось меньше минуты.

В стойках остались закреплены три «Громовых ястреба», заполненных воинами, гибель которых надеялся увидеть Вариэль. В другом ангаре картина оказалась такой же, если не считать содрогающегося и скрипящего десантно-штурмового корабля, который волокло через посадочную площадку. Он был не закреплен, и вакуум почти успел забрать его, пока пилот не смог запустить двигатели. Теперь покрытая рубцами раненая машина лежала в центре ангара, лишившись из-за нагрузки всех трех посадочных опор.

Вариэль повернулся к командиру мостика.

— Зажечь предупреждающие о заражении маяки. Нужно позаботиться, чтобы никто из кораблей-побратимов не пытался оказать нам помощь, пока ситуация не окажется под контролем.

— Предупреждающие о заражении сигналы зажжены, повелитель, — оккулус переключился на панораму хребта корабля. На зубчатых стенах его позвонков запульсировали бедственные красные огни. Они напомнили Вариэлю созревшие нарывы, из которых срочно необходимо выпустить гной.

— Отвести корабль от флота. Высокая орбита.

Он ждал возле командного трона, наблюдая за степенным движением звезд.

— Следует ли закупорить пусковые палубы?

— Нет. Наши воины в безопасности.

— Повелитель, за нами следует боевой корабль Восьмого Легиона «Завет крови».

Прежде чем Вариэль успел вплести новую ложь в близкий к раскрытию план, открылись двери вестибюля. Внутрь вошел один-единственный Красный Корсар, держащий в руках болтер. Его шлем венчали два кривых рога из потрескавшейся кости. Размеренной походкой воин спустился к месту, где стоял Вариэль.

— Живодер? Сэр, какого хрена происходит?

Апотекарию снова не дали возможности ответить. Один из пультовых офицеров панически закричал.

— Повелитель! «Завет» запускает абордажные торпеды.

«Сейчас или никогда. Сейчас или никогда. Сейчас, или я здесь погибну».

— Valmisai, shul’celadaan, — разнесся по всему мостику его голос. — Flishatha sey shol voroshica.

Экипаж переглянулся. Некоторые положили руки на убранные в кобуры пистолеты, однако большая часть выглядела сбитой с толку.

Собрат из Красных Корсаров даже не шелохнулся.

— И что это значит?

Одним движением Вариэль выхватил оружие и выстрелил. Заряд врезался в горло Корсара и разорвался внутри шеи. Не последовало даже сдавленного крика. Только что два Корсара стояли и беседовали, а в следующий миг один рухнул, лишившись головы.

Спустя несколько секунд вертящийся шлем упал вниз и лязгнул о палубу с глухим «кланнннг» удара керамита о металл.

— Это значит, что Восьмой Легион забирает корабль назад. Скоро у нас будут гости, и к этому времени корабль нужно подготовить к короткому варп-прыжку. Если кто-то против, пусть скажет об этом сейчас. Я не шутил, когда говорил, что мне нужен новый плащ.

XXII «Эхо Проклятия»

Зубы Октавии стучали от тряски. То, что она была пристегнута к слишком большому для нее трону, не помогало. Она сжимала сдерживающие ремни куда крепче, чем они ее, ударяясь бедрами о края кресла.

Рядом с ней сидел Марук, который тоже сжимал кулаки так, что у него побелели костяшки пальцев. Возможно, он кричал, но все следы этого тонули в шуме.

— Так всегда? — крикнула она.

— Да, — отозвался по воксу один из легионеров. — Всегда. Ну, только Узас обычно вопит про кровь, а Ксарлу нравится выть.

— Кровь Кровавому Богу! Души, черепа, души, черепа…

— Видишь?

Октавия повернула трясущуюся голову, чтобы взглянуть на Талоса. Тот сидел относительно спокойно, позади него к стене капсулы было пристегнуто его оружие. Она даже не была уверена, что это он кричал через вокс-динамики.

Ксарл откинулся назад и взвыл в полный голос. Динамики шлема исказили звук, добавив дребезжания, однако громкость от этого никоим образом не уменьшилась. Четверо смертных прикрыли уши, даже Пес, который из-за того, что капсулу трясло, не мог сказать ни слова. На фоне грохота его слабый голосок было бы невозможно услышать.

— Пятнадцать секунд, — крикнул ей Талос.

— Хорошо.

— Всегда хотел собственный корабль, — наклонившись вперед, заорал Сайрион. — Талос, можешь забрать себе следующий, который мы украдем.

Октавия вздрогнула от шума, но все же улыбнулась. Она поймала взгляд Септима, сидящего в другом конце капсулы. И впервые за все время обнаружила, что не в силах выдержать его.

— Пять. Четыре. Три. Два. О…

Ей никогда прежде не приходилось ощущать ничего похожего на этот удар. Несколько секунд, от которых замерло сердце, ей действительно казалось, будто она умерла. Невозможно пережить сотрясающее кости столкновение с корпусом боевого корабля на такой скорости. По сравнению с грохотом удара предшествующий звук полета капсулы казался тихим, как полуночный башенный сад ее отца. На его фоне были незначительны гром и раскатистый шум бившихся о корпус волн варпа. Она прикрыла уши, но все равно была уверена, что будет слышать этот опустошительный океанический гул всю свою оставшуюся краткую и лишенную слуха жизнь.

Она попыталась сказать: «Кажется, я умерла», но не услышала собственного голоса.

В дальнем конце капсулы заструился свет. Искусственное бледное и нездоровое свечение ворвалось внутрь и принесло с собой непрошеный смрад. Октавия закашлялась от острой вони немытых тел, ржавого металла и людей, которые испражнялись под себя ради мгновения тошнотворного тепла в мерзлых коридорах.

— Уф, — фыркнул один из Повелителей Ночи. — Тут разит, как в Зенице Ада.

Талос молча сорвал со стены оружие и вышел из капсулы. Братья последовали за ним. Рабам пришлось бежать, чтобы не отстать. Октавия выбралась последней, уже явно в сотый раз проверяя свой пистолет.

— Vishi tha? — раздался голос изнутри капсулы.

Впереди в коридоре она видела Септима, Марука и гигантские фигуры Первого Когтя. Какое-то мгновение Октавия не могла ни двинуться следом, ни обернуться.

— Vishi tha? — снова спросила маленькая девочка. Судя по звуку, она сидела в капсуле на одном из огромных тронов.

— Ты мертва, — выдавила Октавия сквозь сжатые зубы. — Давно мертва.

— Я все еще могу тебя убить, — сладким голосом произнесла девочка на готике. Октавия обернулась, вскинув пистолет и целясь в пустую капсулу.

— Не отставай, — окликнул ее Септим. — Идем.

До сих пор это была весьма бескровная операция — за исключением нескольких прискорбных инцидентов — и Вариэль смотрел на оккулус с чувством, близким к гордости. Экипаж нервничал, сомневался и волновался, загрязняя воздух запахом пота и страха. Вариэль ненавидел дышать всем этим. Он надел шлем просто для того, чтобы не дать человеческой вони попасть в легкие, удовлетворившись затхлым воздухом системы жизнеобеспечения доспеха.

Он был не в силах понять, почему подобное кажется Повелителям Ночи опьяняющими.

Флот Красных Корсаров оставался на низкой орбите, демонстративно сконцентрировавшись на планете, которая находилась внизу. Вокс и ауспик были бесполезны, и невозможно было знать наверняка, заметил ли вообще какой-либо из кораблей микроскопические абордажные снаряды, пронесшиеся в пространстве к корпусу «Эха».

Громадные размеры флота сами по себе служили маскировкой. Ни одна столь крупная армада не могла позволить своим кораблям дрейфовать рядом на орбитальной стоянке. При построении флотилии требовалось рассчитать, чтобы между наиболее крупными крейсерами были сотни километров. Между громоздкими боевыми кораблями перемещались эскорты, готовые среагировать на угрозы, которые бы возникли из варпа вне системы.

Вариэль наблюдал, как мимо проплыл отряд эсминцев. Их обтекаемые кинжальные носы рассекали пространство между «Заветом» и «Эхом». Скорость отряда все время оставалась неизменной. Двигаясь по постоянно изменяющимся дуговым траекториям, они полетели сквозь пустоту к другому скоплению крейсеров.

Обычный патруль. Все в порядке.

— Повелитель? — позвала женщина-офицер, которую он невольно и неофициально повысил, только из-за того, что она была рядом в момент убийства.

— Да?

— Капитан Калеб… активен, сэр.

Он ждал недолго.

Очистка не была несчастным случаем или простым сбоем. Системы тревоги биоатаки внутри ангара не включились, что исключало наличие реальной угрозы. На пусковой палубе сохранялся вакуум, входы были лишены щитов и открыты пустоте. На немногом оставшемся в ангаре оборудовании мерцал тонкий налет ледяных кристаллов, окрашивавших металлические десантно-штурмовые корабли морозной патиной.

Корабли еще не были заправлены. Это исключало наиболее очевидный выход, даже если бы двигатели удалось запустить в холодном вакууме.

У Калеба Валадана было множество достоинств, которые делали его эффективным лидером, однако терпение определенно не входило в их число. Кто-то, находящийся где-то, попытался убить его на собственном корабле. И этот кто-то должен был очень скоро за это заплатить.

Он медленно пересек пусковую палубу, цепляясь магнитными захватами подошв. Добравшись до огромных дверей, он провел рукой по заиндевевшей стали, смахнув быстро образующуюся ледяную пыль.

Эти двери невозможно было прорезать или разрубить. Не стоило даже беспокоиться о риске разгерметизации оставшейся части корабля. Двери ангара были колоссально толстыми, с сердцевиной из плотных металлов. Их проектировали для сопротивления всему, что могло бы угрожать кораблю.

Под шлемом снова зачесались шрамы от клейм. Самый свежий — нанесенный в шестой раз за такое же количество дней, чтобы сдержать регенерацию — все еще причинял боль. Яйца Богов, он бы все отдал за возможность почесать его.

Калеб убрал руку, и кристаллы мерцающего инея поплыли в безвоздушном пространстве.

— Мародеры, — произнес он по воксу ближнего радиуса. — Если мы не можем пробить себе путь внутрь, значит, пробьем его наружу.

Вариэль наклонил голову. Этого он тоже не ожидал.

Напоминающие жуков далекие фигуры братьев, спотыкаясь, начали переход по лишенному гравитации ангару, крепко сцепляясь подошвами с палубой. Калеб двигался первым, от выхода на внешнюю обшивку его отделяли считанные метры.

Вариэль заставил себя разжать зубы. Эта роль была ему не свойственна, и он начинал терять терпение. Желай он командовать, давно бы уже бросил свой путь ради этого.

— Активировать защитные поля ангара, — сказал он.

Невыносимо. Совершенно невыносимо.

Калеб владел несколькими языками: от старобадабского до торгового наречия Зеницы Ада, которое обитатели станции использовали в качестве общего. И теперь он ругался на всех известных ему языках. Это заняло некоторое время. Затем он повернулся к своим людям. Керамит кроваво-красного и черного цвета уже посветлел от серого инея. Когда он пошевелился, наледь посыпалась с сочленений, словно пудра.

— Отделения Ксалиса и Дхарвана, отправляйтесь на дальний конец палубы и заряжайте «Поборник». Мы пробьем внешнюю обшивку.

— Сир…

— Ксалис, оглядись по сторонам. Оглядись, насладись этим прекрасным видом и задай себе вопрос, подходящее ли сейчас время для споров со мной.

Изображение на оккулусе затряслось, однако мостик располагался слишком далеко, чтобы до него дошла дрожь.

Основное орудие осадного танка «Поборник» было известно среди Адептус Астартес под названием «Разрушитель». Самое известное применение этого оружия было десять тысяч лет назад. Легионы-предатели пускали целые полчища этих машин под ногами божественных титанов, чтобы пробить стены Дворца Императора.

Когда картинка оккулуса заполнилась летящими металлическими осколками, которые вырывались из дыма, Вариэль облизнул зубы в рассеянной задумчивости. Он гадал, сколько Корсаров погибло в ходе реализации этого неосмотрительного плана по спасению, и подозревал, что чрезвычайно много.

— Закройте глаза, — предупредил Талос.

Их капсула попала в подбрюшье корабля недалеко от носа, и они оказались относительно близко к своей цели. Октавии никогда не доводилось по-настоящему наблюдать, как охотятся Повелители Ночи и как на них реагируют остальные. Члены экипажа, мимо которых они проходили, не выдерживали и бросались прочь при первом виде незваных гостей. Не имело значения, для чего они убегали: чтобы скрыться или поднять тревогу. Первый Коготь не давал им времени сделать ни то, ни другое. Болтеры гремели и дергались в твердой хватке, всаживая массореактивные заряды в спины и ноги бегущих людей. Тех, кто корчился на полу, приканчивали гладиями и ножами — быстрый удар, аккуратный разрез.

Некоторые из людей, которых они миновали, были нострамцами. Они все до единого падали на колени перед воинами Восьмого Легиона, вознося хвалу и благодарность за возможность узреть столь могущественное напоминание об уничтоженном родном мире.

Повелители Ночи двигались быстро и эффективно. Один из них постоянно целился из болтера, прикрывая остальных. Глядя на это, было сложно поверить правде о том, что они ненавидят друг друга.

Она не слышала их переговоров, только щелкающие сигналы болтовни по каналу вокса. Повелителей Ночи никак нельзя было назвать бесшумными — доспехи рычали достаточно громко, чтоб разбудить мертвого — однако они не были лишены и изящества.

Рядом двигался Септим с пистолетами в руках. Марук сопел и пыхтел, крепко прижимая лазган к вздымающейся груди. Пес, самый низкорослый из всех, старался просто не отстать. Его изуродованное лицо было напряжено от усилий. Он использовал дробовик как трость, и она снова поймала себя на том, что гадает, сколько же ему лет.

Трон, корабль смердел. Она молилась о том, чтобы кто-нибудь планировал его почистить, если предполагается, что впоследствии они будут здесь жить. Они не раз проходили мимо прилипших к полу полусгнивших мертвых тел.

На всем, что было сделано из металла, присутствовал сырой налет из сажи и ржавчины.

«Завет» был холодным, темным и зачастую промозглым. Но этот полностью соответствовал матросским легендам о кораблях Архиврага. «Пагубное наследие» до самой своей болезненной сердцевины было кораблем Хаоса. Она уже тревожилась относительно связи с духом машины и того, насколько будет оскорблена душа корабля к моменту их встречи в конце этого путешествия.

— Закройте глаза, — предупредил Талос.

Ее звали Эзмарельда.

Она была погружена в аммиачную смесь из насыщенной питательными веществами слизи, которая уже давно стала зловонной, и скопившейся за половину десятилетия собственной мочи. На ней не было одежды, только чешуя, сделавшая кожу более жесткой, и навигатор была слепа, если не считать способности всматриваться в Море Душ.

Ее обиталищем была темная комната, пол которой переходил в чашеобразное углубление, где она плавала, дрейфовала и гуляла в зависимости от настроения. Края смрадного бассейна были слишком высокими, чтобы она могла до них дотянуться, и удерживали ее в яме с собственными отходами. Она услышала вошедших, и уродливое лицо задергалось туда-сюда. То, что было ртом, склеилось и издавало лишенные слов звуки, в которых для всех, кроме нее самой, не было смысла.

Увидев ее, Октавия ясно увидела собственное будущее. По мере течения веков все навигаторы страдали от деградации. Она знала об этом. Но это…

Первый Коготь направился вокруг бассейна, и Эзмарельда попыталась отследить их движения по шагам бронированных сапог. Она не могла знать, что прямо на нее были направлены пять болтеров.

Септим прикрыл рот, хотя его глаза были закрыты. Марук развернулся, чтобы проблеваться, хотя, что бы ни попало в бассейн, тот бы уже не стал хуже. Пес ничего не сделал. Либо он никогда ничего не видел, либо привык к подобному. Как обычно, он глядел на Октавию.

У Октавии не было необходимости закрывать глаза. Она была единственным свидетелем и в какой-то мере радовалась этому. Это дело касалось только навигаторов. Касалось настолько, насколько это вообще возможно.

— Мы можем ее использовать? — спросил Ксарл с треском вокса. Он не видел существа, однако его болтер отслеживал каждое движение.

Октавия не ответила.

Навигатор повернулась на звук голоса Ксарла. Эзмарельда пробралась через жижу при помощи утолщенных конечностей, пуская слюни и улыбаясь. Она оставила за собой в отвратительной мокрой слизи полосу воды и протянула вверх руки, которые уже начинали болезненно срастаться в когтистые ласты.

— Привет, — у навигатора был скрипучий детский голос впавшей в слабоумие бабушки, которая говорит так же, как в свою бытность маленькой девочкой. После единственного произнесенного слова по ее подбородку потек ручеек розовой от крови слюны. Казалось, ей не терпится поговорить, сказать больше, и ее явно не волнует, насколько трудно складывать слова.

Октавия прикоснулась к протянутой конечности, прижав мягкие кончики пальцев к кожистой плоти.

— Привет, — ответила она. — Это… Гурон тебя сюда поместил? Чтобы жить здесь?

Эзмарельда повернулась в воде, из-за искривленного позвоночника ей было трудно долго находиться в одном положении. Когда она шевельнулась, из-под воды всплыл выбеленный череп, который запрыгал на покрытой пеной поверхности.

— Это мой корабль, — навигатор облизнула расплывшиеся губы трепещущим черным языком. — Это мой корабль.

Октавия попятилась.

— Нет, — произнесла она. — Не можем.

Пять болтеров открыли огонь в идеальном унисоне.

Она бы ни за что не спустилась в воду.

Октавия села возле дверного проема, прислонившись спиной к стене, заплесневевшей от постоянной конденсации.

— Я могу вести нас отсюда.

Приняв во внимание окружающие обстоятельства, Талос легко согласился.

— Я оставлю Узаса и Ксарла присматривать за тобой.

Она кивнула, но не поблагодарила.

Марук продолжал с ужасом глядеть на то, что плавало лицом вниз в покрасневшей жиже под ним.

— Трон Бога-Императора, — уже в четвертый раз произнес он.

— Он не был богом, — сказал Сайрион с некоторым раздражением. — Я знаю. Я его как-то раз встречал.

Когда она закрыла глаза, комната стала выглядеть еще хуже. Как и Эзмарельда, она видела слои вздутой зловредной порчи, которые незримо прилипли ко всему вокруг. Море Душ плескалось о корпус корабля, однако зараза еще не успела по-настоящему укорениться. Болезнь не гнездилась в железных костях, ее принес экипаж.

Несмотря на свою силу, машинный дух поначалу отпрянул от нее. Она со стоном потянулась к запястью, покрутив вживленный клапан подключения и плотнее зафиксировав кабель интерфейса.

"Ты не мой навигатор", — сказал он ей так же, как и «Завет» когда-то. Голос был более глубоким, но и более настороженным.

"Твой", — повторила она те же слова, которые говорила другому кораблю много месяцев назад. — "Мое имя Октавия. И я буду обращаться с тобой более уважительно, чем любой другой навигатор, с которым ты странствовал".

Подозрительность. Недоверие. Намек на скрытые в психических ножнах когти.

"Почему?"

"Потому что так меня воспитал отец".

— ПРЫГАЙ, — колыхнулся у нее в мыслях незваный голос. Колдун Рувен с «Завета». — ОКТАВИЯ. ПРЫГАЙ.

"Нам нужно отправляться", — сказала она «Эху»

"Укажи мне путь".

— ПОРА.

"Пора"..

"Пора"

На границе армады Красных Корсаров два боевых корабля с рассчитанной синхронностью запустили свои двигатели. Оба поплыли вперед, набирая скорость. Одинаковые корпуса двигались параллельно.

Эскадры эсминцев были уже в пути. Приближались несколько других крейсеров, их капитаны намеревались заблокировать ускоряющиеся крупные корабли.

Перед обоими древними ударными крейсерами разорвалась пустота, и бронированные носы пробились из одной реальности в другую. Закружились цвета, которые вызывали воспоминания о мигрени и безумии. Двойная рана в реальности разверзлась и поглотила оба корабля.

Реальность восстановилась, и приближающиеся корабли содрогнулись. На их мостиках сыпали проклятиями капитаны, обнаружившие, что их оружие теперь наведено на пустое пространство.

Вскоре после этого «Завет крови» вырвался из варпа, возникнув через несколько звездных систем, как и намеревался капитан.

Благодаря глубинным течениям, которые вихрились вокруг Виламуса из-за прибывшего считанные часы назад крупного флота, на отслеживание их пути в варпе ушла бы целая вечность. Возвышенный не видел причин для беспокойства.

Оказавшись вдали от коронных вспышек, системы боевого корабля оживали, наливаясь энергией под приглушенные и облегченные вздохи экипажа.

— Ауспик, есть.

— Вокс, есть.

Но Возвышенный практически не слушал. Существо поднялось с трона и вперило взгляд в черноту.

— Где «Эхо проклятия»?

XXIII Передышка

«Эхо проклятия» сбавило ход и легло в дрейф, инверсионные следы превратились в туманные точки, теряющиеся в пустоте.

Талос еще не садился на трон и не был уверен, что хочет этого. Вариэль был рад видеть его на командной палубе, насколько Вариэль вообще бывал чему-либо рад.

— Рассказывай, — произнес Талос. — Мы захватили корабль, не встретив вообще никакого сопротивления. Как тебе это удалось?

— Я пытался выбросить Корсаров в космос, — признался апотекарий. — Когда это не сработало, то принял решение запереть их.

— Где?

— На ангарных палубах. Они пытались выбраться, зарядив основное орудие осадного танка «Поборник» и сделав выстрел.

Талос прокрутил пикт-трансляции с ангарных палуб. Две из них были пусты и обесточены. Две другие… Талос медленно перевел взгляд на бывшего Красного Корсара.

— Это объясняет дыры в корпусе, — сказал Сайрион, заглянув через плечо Талоса.

— Думаю, их вокс ближнего радиуса работал, поскольку они одновременно предприняли попытки в обоих ангарах. Результаты весьма похожи на то, чего можно ожидать после выстрела из «Разрушителя» с ужасающе близкого расстояния.

— Однако это сработало, — заметил Меркуциан.

— Если ты имеешь в виду две пробоины в корпусе, то да — их затея имела потрясающий успех. Если же подразумеваешь обстоятельство, что взрывы и вызванные ими ударные волны прикончили почти четверть Корсаров, то итоги несколько менее блистательны.

Сайрион втянул воздух сквозь зубы. Из-за работы вокалайзера шлема это прозвучало как механическое шипение гремучей змеи.

— Ты хочешь сказать, что, пробив дыру в посадочной палубе, они двинулись по корпусу?

— Да. Калеб вывел их наружу. Несомненно, он искал подходящую точку входа, чтобы, используя силовое оружие, прорубить себе дорогу обратно внутрь корабля.

Талос тихо и мягко усмехнулся.

— Значит, они были на внешней обшивке, когда мы совершили прыжок.

— Практически наверняка. Я наблюдал, что произошло с несколькими, бывшими в радиусе досягаемости наружных пиктеров. Познавательное зрелище наблюдать за тем, как в Море Душ растворяются доспехи, следом плоть, а затем и сами кости. Большинство сорвалось с корпуса, как только по ним ударили первые волны. Однако мне все же удалось поизучать нескольких, глядя, как их рвут в клочья потоки жидкой психической энергии.

Даже Сайрион вздрогнул.

— Кровь Отца, Вариэль, — Талос покачал головой в шлеме. — Хладнокровное убийство.

Апотекарий выглядел задумчивым.

— Я надеялся, что тебя впечатлит.

— Так и есть, — признался Талос. — Жаль только, что я сам об этом не подумал.

Пророк обратился к трем офицерам вокс-консоли.

— Вызвать «Завет крови».

Старший офицер откинул капюшон, словно решив, что традиционное багряное одеяние раба Корсаров больше не годится, учитывая личность новых владельцев корабля.

— Повелитель, «Завета крови» нет в радиусе вызова.

— Ауспик, — распорядился Талос. — Мы не могли прибыть раньше них, прыжок был слишком коротким.

— Повелитель, на ауспике нет ни союзников, ни врагов. Мы в глубокой пустоте.

— Просканировать еще раз. Предполагалось, что мы выйдем из варпа в системе Регаса.

Ауспик-мастер сверился с инфопланшетом. Спустя мгновение он передал результаты изысканий прямо на гололитический проекционный стол. Одинокая золотистая руна, обозначавшая «Эхо», мигала в удалении от всех сколько-либо важных объектов. Даже до ближайшей звезды были миллионы километров.

— Повелитель, мы приблизительно в двух часах полного хода от Регаса.

Все члены Первого Когтя одновременно выдохнули имя.

— Октавия.

Содрогнувшись, она отключилась и обнаружила, что находится в месте, где ей хотелось бы быть в последнюю очередь. Влажный воздух двигался в легких, словно холодная маслянистая слизь. Он был насыщен пряным смрадом застарелой болезни, который исходил от тела Эзмарельды и ее бассейна.

Октавия вытерла глаза рукавами, все еще слегка дрожа от нетерпеливости «Эха». Когда она открылась духу машины, тот ответил тем же и рванулся вперед с яростной энергией. Он напомнил ей лошадь, с которой дурно обходился прежний хозяин и которой кажется, будто само бегство от него очистит кожу от оставленных кнутом рубцов. «Эхо» понеслось вперед от легчайшего прикосновения ее разума, движимое таким же отчаянием, словно удалившись от Мальстрема, оно могло спастись от своего недавнего унизительного прошлого.

Управлять им, словно горячим жеребцом, поначалу было сущим кошмаром. Оно хотело бежать, не заботясь о направлении. Ей удалось повернуть легковозбудимую кинетику более-менее в нужную сторону, но она подозревала, что они все же сильно сбились с курса.

Талоса это скорее всего, скорее всего, разочаровало, однако в этот момент она еще не могла заставить себя волноваться по этому поводу.

Октавия повязала бандану. Так же как и она сама, как и все в комнате, повязка пахла то ли плохо, то ли ужасно.

— Хозяйка.

Пес подковылял к ней и тяжело уселся рядом. Она слышала в дрожащем дыхании маленького человечка неровный ритм биения его сердца. В вязком полумраке комнаты он выглядел еще более бледным, старым и больным.

— Я устал, — признался он, хотя она и не спрашивала об этом. — Бежал по кораблю, чтобы не отстать от всех вас. Устал.

— Спасибо, что остался со мной.

— Не нужно благодарить. Я всегда буду рядом с вами.

Она положила руку ему на бугристые плечи, наклонилась ближе и тихо заплакала в его рваный плащ.

Он неловко обнял ее забинтованными руками.

— Когда-то у меня была дочь, — тихо признался он. — По звуку, она была такой же, как вы. Мягкая. Печальная. Сильная. Возможно, она и выглядела, как вы. Я не знаю. Никогда вас по-настоящему не видел.

Она шмыгнула носом.

— Я выглядела и получше, — после паузы она слабо улыбнулась. — У меня черные волосы. А у нее?

Тонкие потрескавшиеся губы Пса растянулись в улыбке.

— Она была с Нострамо. У всех нострамцев черные волосы.

Она набрала воздуха, чтобы ответить, но он заставил ее умолкнуть быстрым: «Шшш».

— Хозяйка, — произнес он. — Кто-то идет.

Дверь открылась, и появился Септим. Позади него в глубине коридора стояли на страже Ксарл и Узас. Она услышала пощелкивание шлемов. Несомненно, они спорили между собой. Похоже, Ксарл пытался на чем-то настоять, а Узас не обращал на это внимания.

— Судя по всему, мы промахнулись мимо цели, — казалось, слуга говорит неохотно. — Талос хочет, чтобы ты приготовилась снова вести корабль.

Она молча потянулась за кабелем подключения. Пока она полностью не соединится с кораблем, и ей не поставят личное кресло, придется делать так.

Брекаш из Кровоточащих Глаз двигался по коридору, перемещаясь на двух ногах, но останавливаясь каждые несколько шагов, чтобы втянуть носом грязный воздух. Как и Первый Коготь, Кровоточащие Глаза совершили абордаж, почти не найдя для себя развлечений и не встретив никакого сопротивления.

Брекаш опять остановился, нюхая воздух слева.

В стене что-то скреблось. Что-то с когтями.

Брекаш издал через ротовую решетку вопросительный шум — не вполне речь и не вполне визг.

В ответ раздался рев, приглушенный металлом. Что-то заперто в железной коже корабля? Грызун, быть может.

Брекаш не знал, что ему следует делать. Он нерешительно и раздраженно потянулся за цепным мечом, но не нажал активационную руну. За очередным ворчанием последовали три глухих удара, словно с другой стороны по стене постучали костяшками пальцев.

В ответ он поскреб по стене коридора когтистой перчаткой, как будто предупреждая обитавшего там мутировавшего паразита, кем бы тот ни был.

— Люкориф, — произнес он по воксу. — Тут… в стене существо.

Патрулировавший грязные палубы «Эха» предводитель Кровоточащих Глаз остановился.

— Повтори, — передал он.

Повтор от Брекаша пришел с искажением, и Люкориф позволил себе издать в вокс насмешливое карканье.

— Ты скачешь в тенях, брат.

Брекаш издал серию коротких отрывистых воплей. Это был самый жалкий звук, какой Люкорифу доводилось слышать от собрата-раптора за всю его жизнь — подражание призыву о помощи нострамского кондора.

А затем с окончательным фарфоровым треском связь оборвалась.

— Ловец Душ, — сказал в вокс предводитель рапторов, — на этом корабле что-то на нас охотится.

Воин, называвший себя Калеб Валадан — помимо множества прочих титулов, заработанных на службе Тирану Бадаба — умер не славной смертью, которую всегда предвидел для себя. Не было кучи мертвых врагов, стоя на которой можно было бы истечь кровью. Не было одобрительных голосов почтенных братьев, которые салютуют и чествуют победоносного павшего.

Когда он лишился последних остатков человечности, у него даже не было оружия в руке, как будто он был беззубым стариком, умирающим на смертном одре, а не чемпионом, за плечами которого были два века сражений.

Умирая, Калеб познал две вещи. Первой была боль. Второй — огонь.

Он был не в силах определить, где кончалось одно и начиналось другое, если эти два понятия вообще можно было отделить друг от друга, принимая во внимание, что произошло. Однако именно они запомнились ему в первую очередь.

Корабль вошел в варп.

Он видел, как это произошло. Все они видели, как звезды завертелись на своих местах, а корабль застонал до самой своей металлической сердцевины. Несколько его воинов, словно моряки, которые бросают тонущее судно, соскочили с киля, предпочтя смерть от холода в бескрайней пустоте попаданию в Море Душ.

В одно мгновение он был прикреплен подошвами к обшивке корабля, держал в руке топор и врубался в покатое железо, чтобы проложить себе путь обратно внутрь. А в следующее уже тонул и захлебывался жидким пламенем, задыхаясь, пока оно разрушало его снаружи и испепеляло изнутри.

За один удар сердца он умер дюжиной смертей и почувствовал каждую из них.

Как и его братья. Когда расплавленная муть нахлынула на корабль и окутала всех, он видел, как большинство сорвалось с корпуса. Воины, вместе с которыми он служил на протяжении десятилетий, а то и веков, кружились, уносясь прочь в бурлящее безумие варпа, растворяясь и крича. На пылающих костях некоторых задержались вопящие призрачные фигуры, пока бушующие потоки не пожрали сами души, уничтожив их, а затем унесли останки, чтобы растворить их в обрушивающихся волнах.

Он отказался сдаваться. Расплавленный океан вырвал у него из руки топор, затем содрал с тела доспех, но он не ослаблял хватку. Плоть сорвало с костей, а кости отделило от души. Но он продолжал крепко держаться.

Затем пришла тень, которая была столь огромной и темной, что заслонила воющее колдовское свечение не-пространства.

Калеб снова взглянул на звезды. Подлинные звезды, мигающие сферы далеких солнц, которые блестели в ночи, и корпус корабля под ногами.

Не мертв. Совсем не мертв. Облачен в керамит Корсаров, в руке топор.

Но один. Абсолютно один на обшивке корабля, с оружием, но без братьев.

Калеб рубил, рубил и рубил, погружаясь все глубже в корабль с каждым ударом энергетического клинка секиры.

В течение считанных минут он обнаружил первую добычу. Когда визгливый когтистый воин умер, Красный Корсар порубил тело раптора на прикрытые керамитом куски и трясущимися пальцами загреб мясо себе в пасть.

Мало. Слишком мало. Он все еще был голоден.

Он что-то чуял. Что-то сладкое, но неопределенное. Им был окрашен воздух в коридорах корабля. Калеб задышал медленнее, смакуя аромат и практически ощущая его вкус. Что-то, затронутое варпом, тошнотворно-приторное в своем сопротивлении порче и обладающее самой редкой и сладкой кровью во всем человеческом роде. Каждая капля красной жизненной влаги, выжатая из раздавленного сердца, будет божественным нектаром.

Красный Корсар помчался вперед, словно дикий зверь.

XXIV Вандред

Возвышенный бродил по мостику, сжимая и разжимая многосуставчатые лапы. Они то складывались в узловатые кулаки, то раскрывались, будто медленно распускающиеся уродливые цветы.

Атраментары — семеро оставшихся после гибели Враала на Крите — собрались в стратегиуме, чтобы служить своему хозяину и господину, поскольку их хозяин и господин пребывал в ярости.

Один из терминаторов поднял двуручный молот, положив массивное навершие на плечо. Лепная поверхность наплечника изображала рычащую морду нострамского льва. Из-за света, который отражался от молота, глаза зверя казались яркими и золотистыми.

— Пророк вас не предавал, повелитель.

— Ты не можешь этого знать наверняка, Гарадон.

Возвышенный продолжал прохаживаться, хотя и сгорбленной, звероподобной походкой. От каждого шага по палубе расходилась вибрация. Экипажу становилось все неуютнее. Военачальник редко покидал трон, если ему не требовалось отчитать или уничтожить что-то, находившееся вне его досягаемости.

— Мы не можем болтаться тут в неопределенности. Они нас выследят… Затравят… У Гурона есть сведущие в варпе маги, которые способны рассекать Море Душ.

Малек, чемпион Атраментаров, все это время занимался тем, что каждые несколько минут активировал свои молниевые когти, раз за разом изучая их. Они выскакивали из гнезд на тыльной стороне силовых кулаков лишь для того, чтобы после краткого осмотра вновь со щелчком скользнуть назад.

— У вас тоже есть сведущий в варпе маг, повелитель.

Возвышенный плюнул на пол кислотой, отметая саму эту идею.

— Рувен преуспел в трех ролях: чародея, предателя и никчемного куска кожи. Если я отдал настоящего провидца, навигатора и три дюжины Кровоточащих Глаз, а взамен получил Рувена…

Возвышенный снова сплюнул, и один из членов экипажа отскочил с траектории смертоносного сгустка.

— … тогда я лишусь спокойствия, — завершил демон. — А те, кто меня окружают, лишатся крови.

— Сигнал ауспика, мой повелитель.

По мостику раскатилось булькающее рычание Возвышенного.

— Наконец-то возвращаются.

— Второй сигнал ауспика, повелитель. И третий.

Лишенные конечностей сервиторы, прикованные к сканерному столу, забормотали на бинарном канте, отслеживая приближающиеся корабли при помощи встроенных в черепа когитаторов. Возвышенный прислушался к гулу стратегиума, уже возвращаясь к своему трону.

— Эсминцы типа «Кобра», — воскликнул ауспик-мастер.

Демон облизнул пасть, словно выискивая застрявшие между зубов кусочки пищи. Длины языка существа хватало, чтобы слизывать с собственных глаз стекловидные тела, что оно периодически и проделывало, чтобы прочистить их. Вознесение в демоничество лишило глаза Возвышенного век. Он по ним не скучал.

— Сопровождение? — спросил Малек. — Или авангард чего-то более крупного?

— Узнаем, когда уничтожим их, — голос Возвышенного вновь наполнился уверенностью. Война в пустоте. Война в пустоте, которую можно выиграть. Одной только добычи от победы над группой из трех «Кобр» хватит на солнечный год, если корабли удастся сохранить относительно целыми. — Полный вперед. Поднять щиты, открыть орудийные порты, активировать все лэнсы и батареи.

Ответом на приказы существа стало хоровое «есть». Сам «Завет» послушно рванулся вперед, ярко и мощно вспыхнули двигатели, извергая в безмолвие пространства струи прометиевого пламени. Корабль шел, как это бывало прежде, до того, как десятилетия безжалостных походов и торопливых ремонтов превратили его в развалину со славным прошлым. Благодаря бригадам Зеницы Ада и сырью с Ганга Возвышенный получил именно то, что хотел: годы небытия и позора были наконец-то забыты, на их месте вновь вспыхнуло пламя прежней злобы. Они вновь стали охотниками. Пустотными охотниками.

Плотское сердце демона забилось быстрее в неудобной клетке ребер. На оккулусе три корабля увеличились до мельчайших деталей. Их борта, орудия и башни были окрашены в багряный цвет Тирана.

— Не цельтесь в системы вооружения — без них добыча будет неполной. Когда они запустят торпеды, перевести все на фронтальные щиты. Свернуть вправо, если останется менее трети мощности. Когда мы рванемся к ведущему кораблю, произвести прицельные выстрелы из лэнсов, чтобы пробить щиты, а затем четвертной бортовой залп, когда мы будем рассекать их строй.

В черных глазах демона блестело множество желаний, которые объединяла лишь ярость.

— Повелитель, новый сигнал ауспика. Крейсер укрупненного класса. И еще один, перед ним сильный варп-след. Нет, еще три. Очередная группа эсминцев — сопровождение крейсера.

— Это авангард, — Малек тихо выругался, но клыкастый шлем передал это жужжащим вздохом. — Нужно бежать, господин. «Завет» только-только переродился. Выиграть бой, получив тяжелые повреждения — это совсем не победа.

— Ты начинаешь говорить, как пророк, — Возвышенный злобно глядел на оккулус, не обращая на Малека внимания. — Шесть эсминцев и толстопузый крейсер? Да мы могли бы разобраться с ними вслепую и остаться невредимыми. Однако я вижу риск. Когда мы уничтожим три первых корабля, то будем сохранять безопасную дистанцию, пока обстановка полностью не прояснится. Я не хочу сталкиваться с армадой лоб в лоб.

По командной палубе разнеслось еще несколько звонков ауспика.

— Повелитель…

— Говори, глупец.

— Из варпа вышло еще девять кораблей. Три из них — крупные крейсеры. Группа из шести эсминцев типа «Иконоборец» движется полным ходом, чтобы обойти нас с фланга.

Омерзительная звериная ухмылка Возвышенного исчезла.

— Все по боевым постам. Всем Когтям занять оборонительные позиции, готовиться отбивать абордаж. Сообщите «навигатору», что очень, очень скоро нам потребуются его услуги.

— Приближаются торпеды, повелитель.

Возвышенный слизнул с клыков едкую слюну и произнес слова, которые больше всего ненавидел.

— Приготовиться к удару.

На этот раз ее вырвало. Извергающиеся наружу влажные куски шлепались на поверхность запятнанной кровью воды и расплывались по ней.

— Хватит, — выдохнула Октавия, не в силах говорить в полный голос. — Хватит. Пожалуйста, хватит, пока корабль не очистят.

Пес вытер ей губы самым чистым краем своего плаща. По грязной комнате разнесся исходящий из динамиков вокса голос Талоса.

— Ты справилась, навигатор. Отдохни пока.

— Глазам своим не верю.

Сайрион произнес это благоговейным шепотом. Он медленно снял шлем, чтобы напрямую взглянуть на экран.

— Глазам своим не верю.

Талос не ответил. Оккулус сфокусировался на далеком сражении, следуя за пылающей громадой, которая вертелась и дергалась в самом центре.

«Завет крови» прорвался сквозь середину вражеского флота. Его щиты радужно мерцали, будто масло на воде. Раны на корпусе цвета полуночи свидетельствовали о предшествующих пробоях щитов. В трещинах и разломах в броне корабля горели следы от попаданий.

Пока они наблюдали, «Завет» ускорился еще сильнее и в последнее мгновение нырнул вниз, чтобы проскользнуть под вражеским кораблем, который был почти равен ему по размеру. Раздутый корабль тщетно попытался сменить курс, а более обтекаемый ударный крейсер пролетел внизу, разворачиваясь и обращая к подбрюшью противника батареи правого борта. Все пушки на боку «Завета» устроили настоящую бурю на короткой дистанции, разделявшей два крейсера. Массированные потоки плазмы и сосредоточенный лазерный огонь прошлись по килю корабля Корсаров.

— Уничтожил, — тихо произнес Меркуциан. — Смотрите, братья. Уничтожил.

«Завет» не остановился понаблюдать. Он рванулся прочь, его двигатели пылали с неудержимой яростью. Оставшийся позади крейсер Корсаров качнулся, треснул и разошелся вдоль подбрюшья. По всей длине корабля заполыхали взрывы, словно это была расходящаяся по швам детская игрушка. Спустя несколько секунд крейсер превратился в огненный шар, корабль сложился внутрь, и его башни обрушились в пылающую сердцевину. Ударная волна от взрыва плазменного ядра сотрясла ближайшие малые корабли, сбив их с курса.

— Ауспик-мастер, сколько вражеских кораблей мы видим?

— Двенадцать, повелитель. Судя по обломкам, четыре уже уничтожено.

Талос уставился на «Завет», глядя, как тот горит.

— Набрать скорость для атаки и открыть канал вокс-связи с «Заветом».

Возвышенный вел опасную игру. Сам по себе демон не был мастером корабельных сражений. Он инстинктивно был несравненным охотником, хищником и убийцей, но не бойцом в пустоте.

Командовать кораблем в пустотной войне означало до предела окунаться в поток поступающей информации. Выкрикиваемые числа и двоичные коды были расстояниями до других кораблей, они касались прогнозируемых маневров каждого корабля, а также тонкостей и особенностей оцениваемых перемещений всех объектов в трехмерном пространстве. Возвышенный настроился на состояние нечеловеческой концентрации, сделав то, что всегда делал в прошлом: потянулся вглубь разума, который теперь принадлежал ему, и откинул в сторону притворяющуюся мертвой человеческую сущность, чтобы открыть лежащие под ней соответствующие знания.

Воспоминания. Воспоминания Вандреда. Не понимая эти сводящие с ума звездные пляски, Возвышенный мог усилием мысли содрать покров с мозга носителя и ввинтиться в душу Повелителя Ночи. Когда он оказывался внутри, требовалось всего лишь секундное сосредоточение, чтобы облечься воспоминаниями и пониманием, как будто эти мысли всегда принадлежали демону.

Вандред обладал множеством подобных знаний. При жизни он был несравненным бойцом в пустоте. Именно благодаря этому он стал Десятым капитаном в месяцы, последовавшие за гибелью Малхариона.

Возвышенный обирал разум носителя так же настойчиво, как похищал материальные блага Империума. Между этими двумя действиями не существовало разницы. Сильный брал у слабого — таков был порядок вещей.

Однако по мере того, как Вандред отдалялся все сильнее, слабеющая душа человека забирала свои угасающие воспоминания к черте небытия.

Поначалу это не тревожило Возвышенного. Вандред был помехой, однако его сознание все еще можно было грабить, когда вздумается. Сложности появились, когда остаточная искра человека выработала в себе досадную способность хитрить. Вандред начал умолкать, перестав издавать бесполезные и беззвучные призывы о помощи к былым братьям. Он прятался от ищущих мыслей-побегов, которые Возвышенный запускал в общий мозг. Зарывал вглубь наиболее ценные и полезные воспоминания, храня и оберегая их с досадным упорством.

Возвышенный терпел даже это. Он подозревал, что в материальном мозге осталось достаточно следов Вандреда для снятия неглубоких воспоминаний, даже если душа Повелителя Ночи сгинет навеки.

Их полный ненависти и основанный на эксплуатации симбиоз, хоть и постоянно слабея, работал уже больше века…

… пока шестнадцать боевых кораблей Красных Корсаров не вырвались в реальное пространство и не навели орудия на «Завет крови».

Возвышенный смотрел на меняющиеся и обновляющиеся данные гололитического дисплея. Он был в состоянии понять, что видит, однако мерцающие рунические изображения мало о чем ему говорили, и он не мог почти ничего предсказать. Без покрова сознания Вандреда для Возвышенного почти не было смысла в бормотании низшего вида, играх существ из плоти.

Напасть. Уничтожить. Разграбить. Такие термины Возвышенный понимал. Он ухватил основы войны в пустоте. Ему недоставало понимания логистики, стратегии и тех уверенных изменений, которые вносились в любое сражение тактикой, знанием и прогнозированием.

Боевые корабли приблизились.

Возвышенный потянулся в сознание носителя и ничего не обнаружил.

Смертный экипаж мостика начал запрашивать распоряжения. Возвышенный отгонял их раздраженным рычанием и обшаривал общий мозг. Ничего. Вообще никаких воспоминаний. Вандред продолжал прятаться, или полностью сгинул.

В материальной вселенной прошло несколько секунд, а в неподвластной времени душе демона гораздо больше, и, наконец, Возвышенный сжал лапой иссохшую душу Вандреда. Повелитель Ночи почти не сопротивлялся, он был ослаблен и разрушен, практически полностью исчезнув.

Неважно. Возвышенный очистил личность от знаний и наложил на собственную сущность похищенное понимание. Двое поступали так — словно труп и падальщик — множество раз, даже на Крите, когда атака «Завета» произвела впечатление на самого Воителя.

И, как всегда, Вандред малыми дозами выдавал накопленные за свою жизнь знания, которые поглощал Возвышенный.

Но этого было мало. Мигающие руны обрели смысл. Существо могло угадать наиболее вероятные действия вражеских кораблей, основываясь на их размерах, вооружении и поддержке. Но этого было мало. Возвышенный начинал понимать. Все анализы ситуации вели к одному и тому же результату.

Он проиграет.

Возвышенного уничтожат здесь, вышвырнут обратно в сумятицу варпа, где ему придется пребывать в состоянии хаотичного ничто, пока о себе не заявит очередная идеальная оболочка-носитель.

Демон вцепился в угасающую душу, высасывая ее жизнь в панических поисках ответов.

Последние угли Вандреда откликнулись весельем. «Завет» не может выстоять против шестнадцати кораблей. Сойтись в бою только с четырьмя крейсерами означало бы гарантированное обоюдное уничтожение. Их сопровождение смещает равновесие в пользу врага.

Ложь.

Возвышенный не умрет, не может умереть здесь.

Чего ты от меня хочешь, демон? «Завет» — принц среди кораблей, рожденный в великую эпоху. Однако он тоже уязвим. Ты десятилетиями разрушал его, и полностью утратишь спустя считанные дни после возрождения.

Запаниковав, Возвышенный игнорировал запросы экипажа мостика, шаря по случайно выбранным воспоминаниям в надежде найти что-нибудь, что можно было бы использовать в качестве оружия для спасения собственного существования. Впервые за столетие демон проявил слабость. На короткую ужасающую секунду он ощутил улыбку Повелителя Ночи.

Вандред ударил в полную силу всем, что скрывал. Память о братстве, о войнах под пылающими небесами, о поединках в пустоте, выигранных во имя Легиона, за который он бы охотно умер. Полный спектр человеческих эмоций и переживаний — от едва сохранившихся детских страхов до гордости убийцы от того, как кровь струится по бледной плоти.

Воспоминание за воспоминанием, впечатление за впечатлением вливались в общий разум. И все они не принадлежали Возвышенному.

Вандред закричал. Вопль начался у него в сознании…

… и сорвался ревом с чудовищных челюстей.

Первым на него обрушилось ощущение дыхания. Было больно. Легкие горели. На него нахлынуло чувство, будто его вытолкнули из утробы в яркий и холодный мир. Он снова взревел, и на этот раз звук завершился смехом.

Корабль трясся, уже получая повреждения. Корсары были хитрыми ублюдками. Они знали, как бить, и уже скоро вражеский огонь должен был вывести из строя варп-двигатели «Завета». Если бы Вандред попытался бежать, он бы лишь ускорил свою гибель, подставив готовую цель.

Оставался другой, единственный вариант. Остаться. Сражаться.

— Офицер артиллерии Джован, — прорычал он с улыбкой льва.

Человек, к которому он обращался, вздрогнул.

— Мой повелитель?

Вандред указал на гололит, заставляя себя не отвлекаться на когтистый кошмар, в который превратилась правая рука.

— Начнем с вот того крейсера типа «Убийство», Джован. Готовь лэнсы.

«Завет» пылал, но продолжал сражаться.

Бортовые орудийные порты по всей длине корпуса превратились в грязный черный рубец. Две основные вентиляционные шахты ускорителей стали расплавленным шлаком, что привело к возгораниям на палубе инженариума и бесчисленным жертвам среди рабов-чернорабочих. Большей части зубчатых стен и скульптур уже просто не существовало, их сорвало с корабельного хребта вражеским огнем. Такая же участь постигла фрагменты кормового замка. На броне едва ли остался хотя бы квадратный метр поверхности, которая не почернела, не получила отметин или не была полностью уничтожена. Большая часть корабля была охвачена призрачным пламенем, тянущимся в пустоту. Из пробитых в корпусе разломов в космос лилась вода и вырывался воздух. Первая замерзала, превращаясь в потоки ледяных кристаллов, а второй рассеивался, умирая в удушливой пустоте.

Эсминец «Лахезис» лишился половины надстройки после взрыва реактора, рассеченного на части фронтальными лэнсами «Завета». Спустя полминуты ударный крейсер пробился сквозь вертящиеся обломки фрегата, ударив потрескавшимся тараном в уцелевшую секцию корпуса и отшвырнув ее в сторону, как будто прихлопнул насекомое.

Даже ковыляя на переломанных ногах и с горящей кожей, боевой корабль Повелителя Ночи вцеплялся в доступную добычу.

Крейсер «Лабиринт», потерявший свой последний корабль поддержки, тяжело нырнул на замедляющийся «Завет». Он объединил залповый обстрел из плазменных пушек с кинжальным огнем лэнсов, чтобы обрушить на корабль внизу ливень разрушения. Слишком искалеченный, чтобы спастись, «Завет» развернулся, используя скудную остаточную инерцию, и приготовился в последний раз злобно ответить зарядом из лэнсов.

«Лабиринт» снова выстрелил.

И не попал.

Весь залп, не нанеся вреда, плеснул по колышущимся щитам другого корабля, копии гибнущего «Завета» по размерам и смертоносной изящности. Незваный гость промчался между двумя кораблями, растолкав их в стороны. На обоих мостиках завыли тревожные сигналы сближения.

Приняв на себя смертельный выстрел и дав тому растечься по щитам, новоприбывший хлестнул из бортовых лазерных батарей ответным опустошительным градом. Щиты «Лабиринта» разорвало, и корабль резко накренился на правый борт, отчаянно пытаясь избежать еще одного обстрела.

На мостике «Завета» зазвенел голос, который исходил из свистящих и шипящих динамиков.

— Говорит Талос из Восьмого Легиона, боевой корабль «Эхо проклятия».

Испорченный вокс с треском донес ответ.

— Весьма забавно. Однако тебе не следовало вступать в эту битву, пророк. Легиону нет смысла терять два корабля в эту ночь.

Ксарл и Узас вслушивались в свежую дозу безумия, доносящегося из вокса. Кровоточащие Глаза — по крайней мере несколько из них — забивали эфир крайне неприятными и пронзительными воплями.

— Где вы? — уже не в первый раз спросил Ксарл. — Говорит Ксарл из Первого Когтя. Где вы?

Визг снова смолк. Это повторялось уже несколько раз. Каждому приступу яростных орлиных криков предшествовал разговор об «охоте на тех, кто сам станет охотниками» и «преследовании добычи со сломанной душой».

Ксарл ненавидел рапторов.

— Ненавижу этих тварей, — произнес он тоже не в первый раз. — Ненавижу то, как они говорят, как думают и как рассказывают, будто были первыми на стенах Дворца Императора.

Узас не ответил. Он тоже пытался слушать рапторов.

— У них не ладится охота, — задумчиво сказал он.

— Благодарю за перевод, брат, — Ксарл потянулся за переносным ауспиком и вдавил активационную руну. — Жди здесь. Скоро вернусь.

Узас наклонил голову.

— Талос приказал нам обоим оставаться тут.

— Ты читаешь мне лекции о правильном реагировании на приказы? — Ксарл демонстративно огляделся. — В тебя кто-то вселился, брат?

Узас не ответил.

— Скоро вернусь, — сказал Ксарл. — Хочу поучаствовать в охоте Кровоточащих Глаз на… на что бы они там ни охотились. Судя по звукам, оно рвет их на куски, и мне нравится такой расклад.

— Я тоже хочу охотиться, — проворчал Узас с особенным недовольством. — Оставайся сам. Я поохочусь вместе с визгливыми идиотами.

Ксарл покачал головой.

— Не думаю.

— Почему? — спросил Узас. — Почему я должен остаться, когда ты идешь?

— Потому что даже в худшие дни я лучше всех владею клинком. А ты, напротив, носишься с топором и вопишь о богах, расправляясь с собственными слугами.

Вандред был одним из немногих оставшихся в живых на мостике «Завета». Пламя покрывало стены, словно вторая обшивка, и уже начинало пожирать тела погибших при исполнении долга. Он частично ослеп от света, который испускало обилие огня, и чуял в едком дыму последний выдох корабля.

Несмотря на грубую мощь тела, ему было трудно вернуться на трон из-за кровопотери из нескольких страшных и глубоких ран. Сама кровь мерзко пахла, она капала из ран жирными и липкими сгустками, практически лишенными текучести.

Оставшийся на командной палубе экипаж целиком состоял из сервиторов. Их ограниченные протоколы поведения удерживали их на посту независимо от влияния внешних стимулов. Двое пылали, в буквальном смысле горели на своих постах: металлические детали были опалены, а плоть почернела и кровоточила. Они вводили команды стрельбы для орудий, которых уже не существовало.

Вандред рухнул на трон, жидкость из ран начала сочиться на черное железо. Корабль снова содрогнулся. В стене с оккулусом что-то взорвалось, и наружу ударил пар под давлением.

— Талос.

Голос пророка доносился обрывками, но даже это было почти чудом.

— Я тебя слышу, — произнес он.

Вандред сплюнул кровью. Было нелегко говорить из-за всех этих зубов.

— «Завета» больше нет, брат. Они нас даже не берут на абордаж. Им нужна наша смерть, и очень скоро это желание исполнится.

Талос зарычал.

— Беги. Мы прикроем твой отход. На этот раз двойной прыжок сработает, обещаю тебе.

— Откуда это безумное стремление потерять оба корабля? «Завет» едва в состоянии ползти, не то что бежать. Побереги бесполезный героизм до того момента, когда для него найдется благодарная аудитория, пророк. Быть может, такая ночь еще наступит, но не сегодня. Беги ты. Я прикрою твой отход.

— Как прикажешь.

— Двигайся к этим координатам. Не вступай в бой, сдерживай врага выстрелами лэнсов и готовься принимать выживших. Не атакуй. Понял?

Пауза.

— Тебя запомнят, Вандред.

— Лучше бы не помнили, — он оборвал связь кровоточащей лапой и переключился на внутрикорабельный вокс, гадая, сколько людей осталось в живых и услышат его.

— Говорит капитан. Немедленно ищите помощи на борту «Эха проклятия». Всем, всем…, — он судорожно вдохнул.

— Покинуть корабль.

XXV Потери

Первыми из пылающего «Завета» хлынули хищные силуэты десантно-штурмовых кораблей Легиона. Они выскакивали в пустоту, оставляя за двигателями полосы кометных хвостов, мчась подальше от обреченного носителя.

Талос наблюдал за их виражами и разворотами. Они корректировали курсы, направляюсь к прибежищу на «Эхе», и в этом эгоистичном полете не было ни малейшего намека на порядок.

— Ты только что унаследовал несколько Когтей, — заметил Меркуциан.

Талос опознавал корабли по нарисованным на крыльях перьям. Он гадал, сумел ли Рувен выпросить себе место на одном из них.

Далее последовали нагруженные припасами и беглецами машины гражданских слуг. Их медленное перемещение не могло сравниться со стремительными бросками транспортов Легиона. Единственным исключением был «Эпсилон К-41 Сигма Сигма А:2», бронированный прямоугольный корабль Делтриана, ставший толще из-за расширенного грузового трюма и ощетинившийся нелепой системой турелей, будто мелкое млекопитающее, защищающееся при помощи шипов. «Эпсилон» устремился впереди своих спутников, полыхая широкими соплами двигателей. Автоматические орудия, которые покрывали корпус, будто наросты, сбивали все ракеты, оказавшиеся в пределах досягаемости. Техноадепт спас больше жизней членов экипажа, чем кто-либо из беглецов, сугубо в результате побочного следствия механической эффективности.

Все это время «Завет» продолжал медленно двигаться, производя последние залпы по перегруппировывающемуся вражескому флоту. Корабли Красных Корсаров отвечали огнем дальнобойных орудий, воспламеняя все новые палубы. Несколько спасательных челноков слуг только-только успели покинуть «Завет», когда погибли в огненной буре, продолжавшей рвать корабль-базу на части.

Последними стали спасательные капсулы — самые мелкие, многочисленные и, несомненно, разобщенные. Они сыпались в космос, летя по случайным траекториям. Слишком маленькие, чтобы привлечь внимание, однако слишком медленные, чтобы устремиться в спокойное место.

Как и приказал Вандред, «Эхо проклятия» отступало, выходя из боя и принимая пропащие души в два рабочих пусковых ангара.

Пророк встречал многочисленных беглецов на основной посадочной палубе. Сперва его озадачило полное отсутствие Атраментаров. Этот первый вопрос был отметен вторым, из-за которого тревога Талоcа сменилась открытым гневом.

Делтриан сошел по аппарели своего корабля, возглавляя парад сервиторов. Сотня лоботомированных рабов волокла на себе его оборудование. На грузопогрузчиках с антигравитационными полозьями лежали составные части наиболее крупных реликвий. Пророк был уверен, что видел на одной из транспортных платформ руку дредноута, а на другой — медицинский амниотический цилиндр, в котором плавало спящее тело принцепса титана, подаренное Делтриану Первым Когтем.

Несколько аугментированных слуг были приспособлены для подъемных задач. Они трудились небольшими командами, таща огромные массы среднемасштабной аппаратуры. Две группы с жутковатым почтением в мертвых глазах несли окованные железом гробы.

Талос, прищурившись, наблюдал за второй группой и их ношей.

Прежде, чем он смог перехватить техноадепта, дорогу ему преградил один из братьев.

— Я выжил, Талос! — Рувен ликовал. — Какие еще требуются доказательства вмешательства руки судьбы? Мы оба должны жить и снова сражаться вместе.

— Секунду, прошу тебя, — Талос прошел мимо и еще раз, более пристально, посмотрел на груз, который несли шестеро сервиторов Делтриана.

— Ах ты вероломный ублюдок, — прошептал он. Находившийся на дальнем конце помещения Делтриан ничего не услышал. Техноадепт продолжал инвентаризацию спасенного имущества.

Вокс пророка с треском ожил, привлекая к себе внимание, но совершенно не смирив его гнева. Вспыхнула именная руна Ксарла.

— Ксарл, ты не поверишь, что сделал Делтриан.

— Сомневаюсь, что буду волноваться по этому поводу. Это более важно. Брат, Кровоточащие Глаза что-то здесь нашли. Оно уже убило восьмерых из них.

— Что это?

— Я почти не видел его, но думаю, что это один из Нерожденных. И при этом чертовски уродливый.

Когда Люкориф охотился, его не заботила сила тяжести. Хотя в ходе преследования на борту корабля раптор и не мог летать в большей части тесных коридоров, ему было все равно, по чему ползти — по потолку, стенам или полу. Суставчатые когти делали передвижение по любой поверхности одинаково простым.

Вцепившись в потолок пустого помещения трапезной для слуг, он резко и агрессивно наклонял голову, выискивая внизу признаки движения.

Он ничего не видел и не чуял крови. И то, и другое было непонятно. Раненое существо убежало в эту комнату, и Люкориф собрал стаи рапторов для наблюдения за всеми тремя выходами. Он вошел внутрь в одиночестве, немедленно взлетел к потолку и повис там.

— Ничего не вижу, — передал он по воксу. — Ничего не слышу. Ничего не чую.

— Невозможно, — отрезал в ответ Вораша.

— Оно прячется, — проскрежетал Крайл.

Люкориф пополз по потолку, задумчиво пощелкивая под нос. Плачущий лицевой щиток пристально следил за полом внизу.

Калеб медленно привыкал к возможностям своего нового тела. Пантеон благословил воскрешенную плоть физической живучестью, как и всех своих слуг, однако при помощи секундной концентрации, усилия мысли, Корсар мог изменять саму реальность.

Ему было известно, что праведная жизнь будет сполна вознаграждена после смерти, однако это не было простой одержимостью. Теперь он пребывал на грани демоничества и обладал дарами, о которых не следовало знать смертным.

Первое, чему он научился — усмирять мух. Те ворчали и гудели вездесущим облаком, гнездясь в трещинах его керамита. Повелители Ночи выслеживали его по звуку, пока он не научился сосредотачиваться на нем и, сконцентрировавшись, делать сонм насекомых неслышимым.

Потом его выслеживали по запаху. В броне вздувались вены, как будто сам керамит стал вторым слоем кожи. Они извивались в такт неравномерным ударам сердца. Тело не могло сдержать сернистую вонь собственной крови, и от подкожных органических кабелей исходил запах. Одному из рапторов удалось нанести ему удар, располосовать шею взмахом когтя. Соприкоснувшись с воздухом, кровь начала пузыриться, шипя и бурля, будто испаряющаяся кислота.

Покинув тело, кровь просто бесследно сгорала, не в силах существовать без связи с материальной вселенной.

Он благословил и поблагодарил раптора, прежде чем с улыбкой задушил его. Урок был усвоен. Калеб более не был существом из этого мира. Его силы были противоестественны для смертного, но совершенно естественны для порожденного варпом воплощения Пантеона. Теперь он повиновался законам иной реальности.

Затем Калеб обучился самому полезному. Пытаясь скрыться от собирающихся охотников, он сделал их слепыми к своему присутствию. В отличие от прочих инстинктивных способностей, эта потребовала полного сосредоточения, распевания имен Пантеона и деяний, которые он совершит в их славу, если они благословят его возможностью добраться до настоящей добычи.

И похоже, что так они и сделали. Калеб скользил сквозь стены корабля, не издавая шума при соприкосновении подошв с полом, пока, наконец, не ощутил, что его глаза, кончики пальцев и бьющееся сердце тянет за тайные нити в одном направлении.

Он позволил концентрации ослабнуть и возник посреди коридора глубоко внутри корабля. Коридор был темнее прочих, поскольку кто-то недавно расстрелял светящиеся полосы над головой.

Он обернулся, когда сзади раздался звук. Чрезвычайно хорошо известный ему звук.

Цепной топор взревел, его зубья пожирали воздух. Узас сменил хват, взявшись за оружие обеими руками и готовясь разрубить тварь надвое, как только ее мерзко выглядящее тело приблизится.

— Отойди, — она рассмеялась над ним. У нее во рту гнездились мухи.

— Защищайте навигатора, — произнес он. Септим и Марук отбежали за переборку и задраили ее.

— Отойди, — снова сказало существо, двигаясь к нему. Он не послушался. Вместо этого Повелитель Ночи рубанул по воздуху, как будто разогревая мышцы.

Узас ждал великолепного поединка. Его сознание было истерзано, однако он все равно предчувствовал битву, которую будет с гневной гордостью вспоминать всю оставшуюся жизнь. Он не ожидал, что тварь настолько не волнует бессмысленное насилие, что она отшвырнет его в сторону одним ударом и исчезнет. Однако именно это и произошло.

Лапа существа угодила ему в грудь и бросила в стену с такой силой, что осталась вмятина длиной два метра. Узас пробыл в сознании несколько секунд, за которые он попытался подняться на ноги. Разбитый череп и вызванная этим тошнота не дали ему даже такой возможности. Удар, способный вырубить воина Легионес Астартес, убил бы смертного и проделал бы дыру в обшивке бронетранспортера. Все еще разъяренный Узас отключился, даже не подумав вызвать по воксу подмогу.

Смертные услышали, как что-то тяжелое с глухим лязгом ударилось о стену. Затем появился запах, и сквозь закрытую переборку начал просачиваться желтый дым.

Октавия обошла бассейн по краю, сжимая в руке пистолет. Все остальные были вооружены и готовы, но не знали, к чему именно.

— Куда ему стрелять? — спросил Марук.

Сперва Септим не ответил, а затем просто пожал плечами.

— В голову. Впрочем, это всего лишь предположение.

— Узас его остановит, — произнесла Октавия. Но ее голос прозвучал неискренне даже для нее самой. Казалось, она отчаянно пытается себя убедить. Ей хотелось поверить в это, так как она уже видела, как Узас убивал ее варп-призраков прежде, и что он сможет убить и этого, пока тот еще слаб.

Однако это означало бы признаться в том, что во всем виновата она. Это она притягивала неупокоенных мертвецов и наделяла их силой всякий раз, когда открывала третий глаз.

— «Завет» меня проклял, — сказала она. Фраза прозвучала сдавленным шепотом. Никто не услышал. Все смотрели, как дым складывается во что-то приблизительно похожее на человека.

— Думаю, этот лязг означал, что Узас попытался и потерпел неудачу, — произнес Марук, пятясь назад. Он поднял лазерную винтовку.

«Завет» превосходил любой корабль вражеского флота по размерам, скорости и мощи, однако он был один, окружен и смертельно ранен.

Один из эсминцев попытался прорваться мимо, выйдя из боя с пылающей громадой, чтобы погнаться за «Эхом проклятия». «Завет» отбил у них всех охоту к подобным поступкам и защитил корабль-побратим, выбросив наружу собственное варп-ядро. Эсминец вильнул прочь со всей доступной кораблю таких размеров прытью, уходя по дуге от летящей машины.

Ему почти удалось.

«Завет» выстрелил из последних оборонительных кормовых орудий, подбив летучее ядро двигателя и воспламенив его. От взрыва пустота озарилась бело-лиловым огнем сферической ударной волны, которая накрыла своим гневом два корабля. Первым был «Магнат» типа «Кобра», который оказался окутан ядерным пламенем, сошел с курса и лишился трети экипажа, погибшего за следующие несколько минут в борьбе с огнем, грозившем уничтожить весь корабль.

Вторым кораблем стал сам «Завет». Сражаясь с вражеским флотом, он еще больше отдалился от «Эха», однако из-за медленного хода не мог сравниться с крейсерами Красных Корсаров. Те обстреливали его из дальнобойных орудий, опережая слабые попытки атаковать.

Не имея скорости для проведения самоубийственного тарана традиционными способами, Вандред мог только схитрить.

Взрыв выброшенного и уничтоженного варп-ядра «Завета» полностью окутал его собственную корму. Ударная волна обрушилась на «Завет», разнеся на куски его заднюю половину и запустив уцелевшие останки корпуса вперед, будто умирающую акулу на гребне волны.

Флот Красных Корсаров развернулся, окружил, открыл огонь — все безрезультатно. «Завет крови» врезался прямо в «Небеса Бадаба», протаранив борт пытавшегося отвернуть крейсера и уничтожив оба корабля взрывом, который до основания сотряс флот Корсаров и полностью сломал их строй. Все остальные корабли пытались спастись, пока не произошел еще одного критический пробой ядра.

Единственными душами, которые услышали последние слова Вандреда, стали еще остававшиеся в живых сервиторы командной палубы «Завета», хотя не факт, что у этих несчастных вообще были души.

На оккулусе увеличивалось изображение «Небес Бадаба», и Вандред, наконец, поддался желанию, которое целый век терзало его каждую минуту каждого часа, каждую ночь каждого года. Все это время он бился лишь за то, чтобы просто существовать. И вот теперь он расслабился.

— Надеюсь, это больно, — произнес он и закрыл глаза.

Тело дернулось. Глаза вновь открылись.

Последними словами Возвышенного стал бессвязный крик, в котором не было ничего, кроме боли.

Существо обрело форму. Грубо говоря, это был один из Красных Корсаров.

Все четверо открыли огонь, наполнив комнату трескучим «крак-крак-крак» лазерного оружия. Все лучи хлестали по броне Корсара, опаляя ее, однако от этого было мало толку, только ливень горящих мух из каждой раны.

Оружие Пса издавало при каждом выстреле более гортанное и злобное «бум, клик-чак». Каждый заряд дробовика на мгновение рассеивал мух и вгонял картечь в мясистый керамит. От крови исходила вонь. Даже после целой жизни, проведенной на «Завете», даже после нескольких часов в одном помещении с трупом Эзмарельды — со смрадом крови существа ничего не могло сравниться. Марука стошнило, он продолжал палить вслепую.

Не испытывая проблем с движением по скользкой поверхности сырой палубы, Красный Корсар перешел на бег и дотянулся до бывшего станционного рабочего. Существо схватило Марука за лодыжку, оторвало от пола, и он завопил, вдыхая мух. Вися вниз головой, Марук продолжал стрелять сквозь насекомых. Все выстрелы безрезультатно уходили в броню.

— Не ты, — сказал Корсар. Он ударил Марука о стену, расколов ему голову, и отшвырнул обмякшее тело в бассейн с мерзкой жидкостью. — Не он.

Псу пришлось перезаряжать оружие. Забинтованные руки трудились удивительно эффективно, заряжая патрон за патроном, пока он пятился, стараясь не поскользнуться. Как только слуга с треском дослал патрон и поднял дробовик, Корсар прыгнул на него.

Пес не закричал, не забился и не наложил в штаны, как Марук. Он позволил существу поднять его и, оказавшись возле лица чудовища, скормил тому ствол дробовика.

Никаких вызывающих последних слов. Никаких издевок или отважного смеха. Пес стиснул зубы, пристально уставился незрячими глазами и вдавил спуск. Первый выстрел разнес клыки твари в пыль и превратил ее язык в фарш. Второй вынес содержимое пасти через заднюю стенку горла.

Третьего выстрела не последовало. Корсар с резким влажным хрустом вогнал свой кулак в грудь Пса и отшвырнул тело в сторону с гораздо большей злобой, чем Марука. Пес вообще не попал в воду, он перелетел через бассейн и врезался в дальнюю стену с хрустом, от которого заболели уши, а затем рухнул на палубу неподвижной бескостной грудой.

Септим стоял рядом с Октавией. Они стреляли вместе, почти безрезультатно.

— Твой глаз…

— Не сработает, — выдохнула она.

— Тогда беги.

Она остановилась, едва не дрожа, с застывшим в глазах вопросом.

— Беги, — снова прошептал он.

Красный Корсар рванулся к Септиму. Тот попятился, продолжая стрелять, а Октавия потянулась к запертой переборке. Та открылась, как только ее коснулись пальцы.

— С дороги! — Узас оттолкнул ее, опрокинув на спину, и метнул свой топор.

Он все еще чувствовал боль.

Стрельба причиняла ему немногим больше боли, чем царапины на коже, однако после выстрелов дробовика маленького ублюдка он зашатался, утратив возможность говорить и дрожа в непроходящей муке. Как и надлежало, это подпитало его злобу, но, Кровь Пантеона, это было еще и больно.

Топор с треском ударил ему в голову, причинив такую же резкую пульсирующую боль. Секунду он рычал, а потом осознал, что клинок все еще активирован. Застрявшие в черепе после удара зубья щелкнули раз, другой… и начали перемалывать.

Оказалось, что боль от разорванных в клочья горла и челюстей — ничто в сравнении с ощущение металлических зубьев, которые пожирают череп изнутри и измельчают мозг в пасту.

Существо взревело, хотя из остатков его лица не донеслось ни звука. Голова напоминала расколотую яичную скорлупу, а горло представляло собой кровоточащую мешанину истерзанного мяса и потеков крови. Озверевшая и разъяренная тварь отвернулась от Септима, преследуя наибольшую угрозу — того, кто причинил самую сильную боль. Чтобы добраться до Узаса, она помчалась вперед и свалилась в бассейн с водой. Атака превратилась в судорожную переправу.

Узас уже стрелял из болтера. Оружие грохотало и дергалось у него в руке, выплевывая в тело демона массореактивные заряды. Все они разрывались внутри торса без особого эффекта. Тихий и глухой стук безрезультатно взрывающихся болтов почти что обескураживал.

Ксарл стоял рядом с братом, держа наготове двуручный цепной клинок.

— Заканчивай, — сказал он.

— Оно хочет навигатора, — Узас перезарядил оружие и прицелился, чтобы снова открыть огонь. Ксарл ударил его бронированным локтем в лицевой щиток, и голова дернулась назад.

— Заканчивай, — снова прошипел второй Повелитель Ночи.

Узас потряс головой, чтобы придти в себя, переводя взгляд с Ксарла на приближающегося демона. Он схватил Октавию за горло и поволок ее безо всякого изящества и любезности, последовав за Ксарлом обратно в коридор.

У Калеба не осталось ничего, кроме ярости. Он выбрался из бассейна и метнулся в дверь…

Его ждали. Твари, на которых он охотился, и которые теперь собрались в большую стаю. Они присели на палубе, цеплялись за стены, висели на потолке — двадцать скошенных железных демонических масок. Из красных глаз каждой из них текли нарисованные багряные и серебристые слезы.

Существа трещали, рычали, шипели и плевались. Среди них стояли двое Повелителей Ночи с болтерами в поднятых руках. Один из них держал за горло его добычу, не обращая внимания, что та брыкается и извивается.

У ее крови был божественный запах, однако он не мог на ней сконцентрироваться. Стая напряглась, двигаясь в зверином единстве. Его злоба вытекала, словно гной из вскрытого нарыва. Как будто Пантеон бросил его, ощутив бесполезность.

Калеб попытался призвать все назад, снова обуздать злость, пресечь боль и дать пищу мускулам.

Позади опустилась переборка, закрыв его с рапторами. Красный Корсар оглянулся через плечо и увидел закованного в броню вожака, который вцепился в полоток и протянул одну лапу вниз, чтобы запереть дверь.

— Я съем твои глаза, — посулил Люкориф.

Рапторы прыгнули все как один.

Говорить было трудно, однако она старалась как могла.

— Пес? — со скрипом произнесла она больным горлом. — Пес, это я.

Она перевернула слугу. Он никогда не отличался особой красотой, однако теперь той осталось еще меньше. Октавия схватила дрожащую руку и крепко сжала ее.

— Устал, хозяйка, — его голос был таким же слабым, как и у нее. — Спасибо, что дали мне имя.

— Пожалуйста, — у нее на глазах были слезы. Она плакала по мутанту-еретику. Ох, видел бы ее сейчас отец. — Спасибо, что заботился обо мне.

— Тут темно. Темно, как на Нострамо, — Пес облизнул разбитые губы. — Дождь, хозяйка, — тихо усмехнулся он.

Октавия стерла свои слезы с покрытого шрамами сморщенного лица, но он был уже мертв.

XXVI Последствия

Узас повернулся к открывающейся двери. Он стоял в центре камеры, уставившись в стену и думая о запахе крови, о том, как она ощущается на лице и пальцах тонкой масляной пленкой, и о жгучем, вызывающем привыкание, тепле ее горькой сладости на деснах и языке. В этом вкусе, в этом ощущении и в этом запахе крылось имя бога. Бога, которого он ненавидел, но славил за обещание силы.

— Я знал, что ты придешь, — сказал он стоящей в дверях фигуре. — После Виламуса. После того, что ты сказал в крепости. Я знал, что ты придешь.

Его брат вошел в маленькую комнату — аскетичное эхо принадлежавшей Узасу пустой каюты на «Завете». В самом деле, чтобы воссоздать такое отсутствие комфорта, особых усилий не потребовалось. Не хватало только горы черепов, костей и старых свитков в углу.

— Я его не убивал, — пробормотал Узас. — Это имеет значение?

— Имело бы, будь это правдой.

Узас ссутулился. Обвинение вызвало в нем злость, однако в эту ночь в его жилах не было подлинной ярости, не говоря уж о гневе. На этот раз он не трясся и не проповедовал. В нем этого не было — какой смысл бунтовать против неизбежного?

— Я не убивал Аркию, — сказал Узас, очень тщательно подбирая каждое слово. — Говорю тебе в последний раз, Талос. Делай, что хочешь.

— Аркия был последним в длинном, очень длинном списке. До него были Кзен, Гриллат и Фарик. А до них Ровейя. А до нее Джена, Керрин и Уливан. Ты прорубал себе дорогу сквозь экипаж «Завета» больше века, и на тебе лежит вина за гибель Третьего Когтя. Я не позволю тебе так поступать на «Эхе проклятия».

Узас усмехнулся.

— Я виноват в каждом убийстве, которое когда-либо случалось на освященных палубах «Завета», да?

— В каждом? Нет. Однако на твоих руках кровь многих из них. Не отрицай.

Он не отрицал. Отрицание в любом случае не поможет ему и не спасет.

— Стало быть, суд надо мной закончен. Исполняй приговор.

Узас опустил голову, чувствуя, как оба сердца забились сильнее. Вот… вот оно. Его череп покатится. Больше не будет боли. Никогда больше.

Однако пророк не потянулся к оружию. Тишина заставила Узаса поднять глаза в вялом и притупленном удивлении.

— Тебя судили, — Талос говорил так же аккуратно, как Узас оправдывался, — и ты связан законом Легиона.

Узас бесстрастно стоял, храня молчание.

— Суд приговорил тебя. Ты окрасишь перчатки в красный цвет последнего обета грешника. Когда твой повелитель потребует твоей жизни, ты подставишь горло под лезвие его клинка.

Узас фыркнул, почти рассмеявшись. Эта традиция была редкостью даже в дни славы Восьмого Легиона, и он сомневался, что спустя столько осталось много банд, где она практикуется. На Нострамо членов банд и семей, которые нарушили данные клятвы, порой приговаривали к отсроченной казни, чтобы те смогли отработать свои прегрешения очищающими поступками перед свершением последнего правосудия. Традиция родного мира татуировать руки приговоренных просочилась в Легион в виде более наглядного окрашивания перчаток. Руки, запятнанные красным цветом греха, говорили миру, что ты живешь с чужого попущения и тебе больше никогда нельзя верить.

— Почему бы просто меня не казнить?

— Потому что у тебя есть долг перед Легионом, который ты должен исполнить перед тем, как тебе будет позволено умереть.

Узас задумался настолько, насколько он вообще над чем-либо еще задумывался.

— Остальные хотели моей смерти, не так ли?

— Да. Но остальные не командуют. А я — да. Решение принимал я.

Узас посмотрел на брата. Спустя какое-то время он кивнул.

— Слышу и повинуюсь. Я окрашу руки.

Талос повернулся, чтобы уйти.

— Встречаемся на мостике через час. Нужно решить последний вопрос.

— Атраментары?

— Нет. Думаю, они погибли вместе с «Заветом».

— Звучит непохоже на Атраментаров, — заметил Узас.

Талос пожал плечами и удалился.

Дверь закрылась, и Узас снова остался в одиночестве. Он посмотрел на свои руки, последний раз видя их облаченными в полночь. Чувство утраты было достаточно реальным, чтобы вызвать у него дрожь.

А затем он огляделся в секундном замешательстве, ломая голову, где найти красную краску.

Она ударилась затылком о стену так сильно, что вздрогнула.

— Извини, — прошептал Септим.

Октавия заморгала, но глаза продолжали слезиться.

— Идиот, — усмехнулась она. — А теперь отпусти меня.

— Нет.

Их одежда зашелестела, соприкоснувшись. Он ее поцеловал, очень слабо, его губы едва прикоснулись к ее губам. У него был привкус масла, пота и греха. Она опять улыбнулась.

— Ты на вкус как еретик.

— Я и есть еретик, — Септим придвинулся ближе. — Так же как и ты.

— Но ты не умер, — она постучала по уголку рта. — В конце концов, вся эта ерунда про Поцелуй Навигатора оказалась мифом.

Он улыбнулся в ответ.

— Просто не снимай повязку сегодня ночью. Не хочу умереть.

В этот момент дверь открылась.

В проеме стоял Талос, который качал головой. Громадный воин издал раздраженное ворчание.

— Прекратите, — сказал он. — Немедленно идите на мостик.

Она увидела, что за ним следуют несколько ее слуг. Не Пес. Безымянные. Те, которые ей не нравились. Она поникла в объятиях Септима, приложив голову к его груди и слушая, как колотится сердце.

Закрыть глаза было ошибкой. Она вновь увидела Эзмарельду. Это целиком и полностью убило в ней желание.

Рувен вошел последним. Он поднял руку, приветствуя Первый Коготь, который в ожидании стоял вокруг гололитического стола широким полукругом.

Трон, который являлся точной копией кресла из черной бронзы, принадлежавшего Возвышенному, пустовал, как и возвышение, некогда занимаемое Атраментарами. «Это скоро изменится, — подумалось Рувену. — Быть может, Талос и откажется от трона, но не я».

Над этой мыслью стоило подумать. Пророк никогда не проявлял желания быть предводителем, и для Первого Когтя станет большей честью быть произведенными в Атраментары. Они какое-то время будут эффективными телохранителями, по крайней мере пока из свежего притока детей-рабов не вырастет следующее поколение легионеров.

Рувен оглядел работу экипажа стратегиума, отметив различия в форме. Большинство смертных было либо в лишенной знаков различия флотской форме экипажа «Завета», либо в темных одеяниях слуг Восьмого Легиона, однако несколько дюжин людей на различных постах явно принадлежали к бывшим рабам Красных Корсаров. Большая их часть носила красные одежды слуг падшего Ордена.

Последний раз, когда Рувен появлялся на палубах корабля Повелителей Ночи, от экипажа «Завета» разило несчастьем — опьяняющей смесью изнеможения, страха и сомнений, которые постоянно витали в воздухе, когда смертные находились поблизости от Возвышенного. Своего рода нектар. Здесь же он смешивался еще и с едким запахом напряжения. Колдуну было жаль их, порабощенных собственными страхами. Несомненно, подобное существование было бы невыносимо.

Он встал рядом с Первым Когтем у гололитического стола. Там был и Люкориф, который присел на соседней консоли, сгорбившись, словно горгулья. Присутствовали также двое рабов: седьмой и восьмая. Он проигнорировал их, не удостоив приветствия. Им вообще не следовало находиться здесь.

— Братья. Нам многое нужно обсудить. У нас собственный корабль, мы свободны от утомительной паранойи Возвышенного, и галактика в наших руках. Куда отправимся?

Казалось, Талос занят этим самым вопросом, изучая прозрачное изображение нескольких близлежащих солнечных систем. Рувен воспользовался моментом, чтобы бросить взгляд на остальных.

Весь Первый Коготь смотрел на него. Прямой и горделивый Меркуциан. Ксарл, опирающийся на громадный клинок. Сайрион, скрестивший руки на нагруднике. Узас, окрасивший руки в красный по приказу Легиона, наклонившийся вперед и опирающийся костяшками на проекторный стол. И недавно примкнувший к ним Вариэль, стоящий облаченным в полночь. Его доспех был перекрашен, а стиснутый кулак Красных Корсаров на наплечнике раздроблен ударами молота. Апотекарий продолжал носить наруч нартециума и рассеянно сжимал и разжимал кулак, заставляя пронзающий шип выскакивать каждые несколько секунд. Тот со щелчком покидал гнездо и спустя мгновение втягивался обратно до тех пор, пока сжатие кулака Вариэля вновь не приводило его в действие.

На него смотрели даже рабы. Седьмой с механическим глазом и оружием, пристегнутым к хрупкому, смертному телу. Восьмая, бледная и напряженная, со скрытым за черной тканью проводником варпа.

Рувен попятился от стола, но пророк уже пришел в движение, и в его руках сверкнул трескучий золотистый полумесяц.

Талос стоял над разрубленным телом, наблюдая, как руки полутрупа все еще шевелятся, цепляясь за палубу.

— Ты… — слова Рувена тонули в пузырящейся во рту крови. — Ты…

Пророк шагнул ближе. Вместе с ним приблизился Первый Коготь, глаза которых блестели, как у шакалов в ожидании падали.

— Ты… — снова пробулькал Рувен.

Талос поставил сапог на нагрудник Рувена. На этом месте тело кончалось — все, что было ниже груди, завалилось в другую сторону, остальное могло лишь упасть, ползти и почти минуту ждать смерти. Талос игнорировал отсеченные ноги, уделяя внимание лишь меньшей части, которая все еще могла говорить.

Кровь бежала мощным потоком, собираясь лужами вокруг упавших половинок, но яростнее всего она хлестала из разрубленного торса с напрягшимися и бьющимися руками. От судорог колдуна наружу выпали бесцветные внутренности, скользкие от крови, которую продолжало без толку регенерировать умирающее тело. Блеск кости указывал на расколотые остатки грудной клетки, скрывавшей темные пульсирующие органы. Единственный удар рассек два легких из трех.

Талос удерживал ногу на груди Рувена, более не давая тому возможности тщетно ползти. Ксарл и Меркуциан придавили подошвами запястья Рувена, полностью пригвоздив того к полу, пока жизненная сила вытекала на палубу.

На губах пророка появилась кривая улыбка — жестоко-искреннее и злобно-веселое выражение едва заметного удовольствия.

— Помнишь, когда ты убил Секунда? — спросил он.

Рувен заморгал, раздробленная грудь затряслась от поднимающегося по израненным легким вздоха. Помимо вкуса собственной крови он ощутил едкий железный привкус похищенного Талосом меча, когда пророк приложил к его губам острие клинка.

— Ты издаешь такие же звуки, как и он, — произнес Талос. — Судорожно ловишь воздух умирающими легкими, задыхаясь, будто побитая шавка. И выглядишь ты так же — глаза широко распахнуты и дрожат, сквозь боль и панику пробивается проступающее осознание надвигающейся смерти.

Он втолкнул острие клинка в рот колдуна. На серебристый металл брызнула кровь.

— Это исполнение обещания, «брат». Ты убил Секунда, причинил вред давшим клятву верности слугам Восьмого Легиона и предал нас однажды, что, наверняка, сделал бы и снова.

Он не вынимал меча изо рта чародея, ощущая каждое содрогание, когда Рувен резал себе о лезвия губы и язык.

— Будут последние слова? — ухмыльнулся поверженному колдуну Ксарл.

Невероятно, но тот попытался. Рувен забился в захвате, борясь с неизбежностью собственной смерти, однако силы покидали его вместе с вытекающей кровью. Частично призванный иней варпа скрепил руки в перчатках с полом.

Первый Коготь оставался рядом со своей добычей, пока та не умерла, с хрипом испустив последний вздох и, наконец, снова распластавшись на палубе.

— Вариэль, — тихо произнес Талос.

Апотекарий выступил вперед.

— Да, мой повелитель.

— Освежуй тело. Я хочу, чтобы его ободранные кости висели на цепях над оккулусом.

— Как пожелаешь, брат.

— Октавия.

Та перестала кусать нижнюю губу.

— Да?

— Возвращайся в свои покои и готовься плыть по Морю Душ. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы не перенапрягать тебя, однако путешествие будет нелегким.

Она вытерла вспотевшие ладони о штаны, продолжая морщить нос от вида рассеченного тела Рувена. Стоящий на коленях Вариэль, который срезал броню и работал пилой по плоти, не спасал положения.

— Куда мы направляемся? — спросила она.

Талос вывел изображение на центральный гололит. Сверкающие звезды отбросили зловещий свет на обращенные вверх лица и лицевые щитки.

— Я хочу вернуться в Око и связаться с некоторыми из других банд Восьмого Легиона. Но пока что меня не волнует направление. Куда угодно, Октавия. Просто доставь нас туда живыми.

Она впервые в жизни отсалютовала, приложив кулак к сердцу, как воины Легиона когда-то приветствовали Возвышенного.

— Необычно, — черные глаза Талоса мерцали, отражая искусственный свет звезд. — На пост, навигатор.

На сей раз она исполнила терранский поклон, как будто снова вернулась в бальные залы далекого Тронного Мира.

— Есть, мой повелитель.

Когда она покинула мостик, Талос обернулся к братьям.

— Скоро вернусь. Если я вам понадоблюсь, то буду у техноадепта.

— Подожди, Талос, — окликнул Вариэль, который по запястье запустил руку в грудь предателя. — Что мне делать с его геносеменем?

— Уничтожь.

Вариэль нажал, раздавив орган в кулаке.

По Залу Размышления «Эха», как раньше по Залу Памяти «Завета», разносились отголоски работы чудесных машин. На полу была свалена добыча Красных Корсаров, которую ждала расчистка, когда у Делтриана нашлось бы время заняться такими несущественными мелочами. Пока же он наблюдал за тем, как армия сервиторов устанавливает драгоценные реликвии Легиона на почетные места.

Потеря каждого артефакта вызывала у него категоризованное множество оцифрованных подобий негативных эмоций — то, что человек назвал бы «сожалением» — однако его радовала небольшая гора оборудования, которое ему удалось спасти.

Чрезвычайно положительным было и то, что «Эхо проклятия» могло похвастаться замечательно оснащенным помещением для хранения его сокровищ. Хотя за те годы, что корабль находился в руках Корсаров, по нему распространилось гниение, не было ничего такого, что нельзя было бы аккуратно восстановить и подвергнуть стандартному обслуживанию.

Делтриан прошел мимо капсулы жизнеобеспечения, проведя стальным пальцем по стеклу. Техноадепт залюбовался подлинным сокровищем своей коллекции и постучал по стеклу кончиком пальца, словно человек, привлекающий внимание домашней рыбки. В амниотической слизи плавал обнаженный и связанный принцепс титана, который, почти как эмбрион, свернулся вокруг кабелей ввода и вывода, имплантированных в его живот и кишечник.

От второй серии постукиваний спящий дернулся, как будто и впрямь услышал приветствие. Разумеется, это было невозможно. Учитывая количество наркотиков, затопивших кровеносную систему принцепса, тот пребывал в самом низу спирали химической комы. Будь он хотя бы частично в сознании, боль была бы неописуемой и почти наверняка причинила бы вред рассудку.

Делтриан смотрел, как человек дернулся еще раз. Он сделал пометку более тщательно понаблюдать за бесчувственным подопечным в ближайшие ночи, когда все акклиматизируются к новому убежищу. Техноадепт двинулся дальше.

Подъемные сервиторы устанавливали в стазисные стойки один из двух спасенных саркофагов. Этот… Этот вызывал у Делтриана некоторую степень беспокойства. Теперь командовал Легионес Астартес Один-Два-Десять, предпочтительное обращение: Талос, и существование конкретно этого саркофага прямо противоречило его эмоциональным желаниям, выраженным в прошлом ключевом моменте.

И все же, со временем с данным неучтенным обстоятельством пришлось бы разбираться. Делтриан считал саркофаг своей лучшей работой, идеальным воплощением находящегося внутри воина. На полированной платине было выгравировано изображение Повелителя Ночи, стоявшего в позе, которая соответствовала героическим и мифическим образам из как минимум шестнадцати человеческих культур. Его конечности и доспех были изваяны в соответствии со строгими стандартами. Голова в шлеме была запрокинута назад, что предполагало некий мифический триумфальный рев в небеса, а в каждой руке фигура сжимала шлемы павших воинов. Третьего он попирал сапогом, знаменуя свою безоговорочную победу.

Да, конечно. Делтриан решительно гордился своей работой с этой конкретной единицей, особенно в области сверхсложных хирургических операций, которые потребовались, чтобы спасти жизнь тому, что уцелело после того, одного-единственного раза, когда воин согласился на активацию.

Огромные двойные двери открылись, заскрежетав гидравликой, и техноадепт замер. Он странно человеческим жестом протянул руку и надвинул капюшон на лицо.

— Приветствую, Талос, — произнес он, не оборачиваясь.

— Объяснись.

Это вынудило техноадепта повернуться. Не злость в голосе пророка — ее не было слышно — а вежливость требования, которая была наиболее интригующим обстоятельством.

— Я делаю вывод, что ты подразумеваешь продолжение существования саркофага Десять-Три. Верно?

Первыми вздрогнули черные глаза пророка, а затем то же самое произошло и с его бледным лицом. Он пристально смотрел на изукрашенный саркофаг ровно шесть с половиной секунд

— Объяснись, — снова сказал он, на сей раз более холодно, в его голосе происходило существенное снижение выражаемой сдержанности. Делтриан решил воспользоваться максимально простыми терминами.

— Твои приказы после сражения на Крите были отменены высшей инстанцией.

Пророк прищурился.

— Возвышенный никогда бы подобного не приказал. Его облегчение после уничтожения Малхариона было физически ощутимым. От него исходили волны удовлетворения, техноадепт. Поверь мне, я сам это видел, когда докладывал ему.

Делтриан выжидал приемлемого момента, чтобы вставить собственные слова.

— Неверное предположение. Высшая инстанция, о которой ты говоришь, не является высшей инстанцией, которую имел в виду я. Приказ восстановить и поддерживать жизнь воина в саркофаге Десять-Три исходил не от Возвышенного. Это было распоряжение Легионес Астартес Дистинктус-Один-Десять/Ранее-Один.

Талос покачал головой.

— Чье?

Делтриан замешкался. Он не знал предпочтительного обращения к воину, поскольку ему никогда о нем не сообщали.

— Воин… из Атраментаров, первый телохранитель Возвышенного. Десятая рота, ранее — Первая рота.

— Малек? Это приказал Малек?

Делтриан отпрянул назад.

— Модуляция твоего голоса указывает на злость.

— Нет. Я удивлен, только и всего, — взгляд Талоса вновь вернулся к закрепленному саркофагу, к которому уже подключали стазис-кабели. — Он жив?

Делтриан опустил голову и поднял ее традиционным человеческим обозначением положительного согласия.

— Ты только что кивнул? — спросил Талос.

— Ответ утвердительный.

— Выглядело, как будто поклон.

— Ответ отрицательный.

— Так он жив?

Порой Делтриан впадал в отчаяние. С Повелителями Ночи, которых замедляли собственные органические изъяны, бывало ужасно трудно иметь дело.

— Да. Эта единица готова к активации, а воин внутри, как ты говоришь, жив.

— Почему мне об этом не говорили? Я множество раз заходил в Зал Памяти «Завета». Почему саркофаг прятали?

— Было приказано хранить молчание. Считалось, что эта информация вызвала бы у тебя насильственную реакцию.

Талос снова покачал головой, хотя техноадепт предполагал, что это скорее была не демонстрация несогласия, а сопровождение мысли.

— Ты проявишь насильственную реакцию? — спросил техноадепт. — Это святая земля, уже посвященная Богу-Машине в честь клятвы, данной Механикумом и Восьмым Легионом.

Взгляд пророка задержался на саркофаге дредноута.

— Я выгляжу жестоким? — поинтересовался он.

Делтриан не смог определить точное соотношение сардонического юмора и настоящего любопытства в вопросе Повелителя Ночи. Не понимая природы вопроса, он не мог сформулировать индивидуализированный ответ. Не имея возможности обратиться к иным источникам, он ответил честно.

— Да.

Талос фыркнул, не проявляя ни согласия, ни отрицания.

— Пробуди Малхариона, если можешь, — произнес он. — А затем мы обсудим, что необходимо сделать.

Эпилог Судьба

Пророк видит, как они умирают. Пророк открыл глаза.

Видит, как они падают один за другим, пока в конце концов он не остается в одиночестве, с одним лишь сломанным клинком в окровавленных руках.

Воин без братьев.

Хозяин без рабов.

Солдат без меча.

Сайрион умирает не первым, однако наблюдать за его смертью хуже всего. Нечеловеческое пламя, светящееся темным и чуждым колдовским светом, вгрызается в неподвижное тело.

Пальцы вытянутой руки скрючились и почернели почти так же, как выпавший из нее болтер.

Ксарл, сильнейший из всех, должен был погибнуть последним, а не первым. Его расчленили, превратили в куски прикрытого броней мяса. Это не быстрая и не безболезненная смерть, в ней лишь тень той славы, к которой он так стремился.

Он не был бы рад такой смерти, однако враги — те немногие, кто еще будет дышать к восходу солнца после самой долгой ночи в их жизни — будут помнить его до конца собственного существования. По крайней мере это может утешать его на том свете.

Последним не стал и Меркуциан. Несчастный верный Меркуциан стоит над телами братьев, защищая их от визжащих сучек-ксеносов, которые рубят его на части изогнутыми клинками.

Он продолжает сражаться и после смерти, питая тело упорной злобой, когда уже недостаточно органов, крови и воздуха.

И падает, прося о прощении.

Вариэль умирает вместе с Сайрионом.

При виде этого зрелища наблюдатель испытывает странную грусть. Сайрион и Вариэль не близки, они едва выносят голоса друг друга. То же самое пламя, которое охватило первого, перескакивает на второго, неся смерть одному и боль другому.

Вариэль — единственный, кто умирает без оружия.

Последним остается Узас. Узас, душа которого отмечена божественными рунами, пусть их и нет на его доспехе.

Он падает последним, топор и гладий омыты красной зловонной кровью чужих. Вокруг него смыкается кольцо пляшущих теней, издающих из нечеловеческих глоток безумный вой. Он встречает их собственными воплями. Сперва это ярость, затем боль и, в конце концов, смех.

Навигатор прячет в черноте обе свои тайны, но лишь одну из них можно скрыть так легко. Она бежит по улицам ночного города. В сиянии звезд, которое более ласково к ее бледной коже, чем когда-либо мог быть не-свет «Завета», она оглядывается через плечо, выискивая признаки погони.

Пока их нет.

Наблюдатель ощущает ее облегчение, хотя это лишь сон, и она не видит его.

Задыхаясь и таясь, она проверяет обе свои тайны, убеждаясь, что они в безопасности. Повязка все еще на месте, закрывая бесценный дар от тех, кто никогда его не поймет. Он смотрит, как дрожащие руки спускаются вниз по телу и останавливаются на второй тайне.

Бледные пальцы поглаживают раздувшийся живот, едва прикрытый черной курткой. Наблюдателю известна эта куртка — она принадлежит Септиму.

Ей кричат, одновременно окликая и проклиная. У входа на аллею возникает высокая фигура. Человек облачен в легкую броню для преследования и перестрелок на бегу в уличной схватке.

— Именем Святой Инквизиции, стой, еретичка.

Октавия снова бежит, баюкая округлившийся живот, а за ней по пятам трещат выстрелы.

Пророк открыл глаза.

Вокруг него была просто комната — холодный уют его личной каюты. На стенах уже появилась нострамская клинопись — кое-где выписанная текучим почерком, кое-где вырезанная. Такие же царапины и гравировки виднелись на собственной броне воина, бессознательно набросанные пророческим узором.

Кинжал с лязгом выпал из пальцев на пол, и последняя руна осталась незавершенной. Ему был известен этот символ, и он происходил не из родного наречия.

Со стены пристально смотрел раскосый глаз. Из него вытекала одинокая неоконченная слеза.

Эльдарская руна, означающая горе богини и непокорность рода, изгнанного странствовать среди звезд.

Месяцы лихорадочных видений внезапно обрели смысл. Он повернулся к вырезанной на металлической стене спирали, обрамленной грубым кругом, который портили более подходящие эллипсу края.

Но это были не круг и спираль. Это был вихрь, глядевший злобным оком, и нечто, обращающееся вокруг него?.

Он провел пальцами по овалу на орбите. Что кружит вокруг Великого Ока, будучи не в силах вырваться из его хватки? — «Песнь Ультанаша», — нарушил Талос безмолвие холодной комнаты, снова глядя на плачущую богиню.

— Мир-корабль Ультве.

Ядро

Посмотрите на Империум отца моего.

Не разворачивайте пергаментную карту, не рассматривайте гололитические схемы.

Просто поднимите головы к ночному небу и откройте глаза.

Всмотритесь в пустоту меж миров — этот темный океан, безмолвное море.

Всмотритесь в миллионы очей, пылающих светом; каждое из них — солнце, что должно покориться власти Императора.

Эпоха чужих, эра нелюдей окончена.

Началось господство человечества, и десятью тысячами когтей мы заявим притязания на сами звезды.

Примарх Конрад Керз, обращение к VIII Легиону, Великий крестовый поход

I

Оно знало себя лишь как Старейшее.

Это было больше, чем имя, — его место в творении. Оно было самым старым, самым сильным и свирепым, и оно отведало больше всего крови. Прежде чем стать Старейшим, оно принадлежало к низшей породе. Эти слабые существа были сородичами Старейшего, однако сейчас оно держалось вдали от них, пытаясь утихомирить голод, который никогда не исчезнет.

Старейшее дернулось во сне, который не был до конца ни сном, ни оцепенением, но неким неподвижным состоянием, переходящим из одного в другое. Мысли его текли вяло, инстинкты и неясные ощущения медленно ползали позади закрытых глаз. В глубине разума Старейшего перешептывались сознания его сородичей.

Они говорили о слабости, об отсутствии добычи, и поэтому этими шепотками можно было пренебречь.

Старейшее не способно было видеть сны. Вместо того, чтоб спать и грезить подобно человеку, оно лежало без движения в глубокой темноте, не обращая внимания на мысленные импульсы своих слабых собратьев и позволяя собственным сонным мыслям вращаться вокруг ненавистного голода, что пробирал его болью до самого нутра.

Добыча, ныло в его медлительном, жаждущем разуме.

Кровь. Плоть. Голод.

II

Полубоги шли через тьму, и Септим следовал за ними.

Он все еще не понимал, почему хозяин приказал присоединиться к ним, но его долгом было подчиняться, а не задавать вопросы.

Он был одет в потрепанный скафандр, жалкий в сравнении с боевыми доспехами Астартес, полностью скрывающими тела полубогов, и следовал за ними по наклонной палубе десантно-штурмового корабля вниз, в темноту.

— Почему ты идешь с ними? — затрещал в воксе женский голос. Чтобы ответить, Септим должен был переключать каналы вручную при помощи частотной шкалы, встроенной в маленький прибор управления скафандром на левом рукаве. К тому времени, как он нашел нужный канал, женский голос повторил вопрос более обеспокоенно и вместе с тем раздраженно.

— Я спрашиваю, почему ты идешь с ними?

— Не знаю, — ответил слуга. Он уже был позади Астартес и практически бежал трусцой, чтобы не отставать от них. При всей своей пользе фонарь, закрепленный сбоку шлема, испускал лишь слабый поток света в направлении его взгляда. Луч цвета тусклого янтаря вырывался вперед и пронзал тьму, давая столь слабое освещение, что от него практически не было толку.

Световое пятно скользило по изогнутым арками стенам из неотполированного металла, по покрытию палубы; всего через несколько минут оно озарило первое тело.

Хозяин и его братья уже прошли мимо, но Септим замедлил шаг и опустился возле трупа на колени.

— Поторопись, раб, — сказал по воксу один из них. Они спускались все глубже по темным туннелям. — Не обращай внимания на тела.

Септим позволил себе последний раз взглянуть на тело — человеческое, мужское, замороженное в камень в лишенной тепла темноте. Он мог лежать мертвым неделю, мог и сотню лет. Все процессы разложения остановились, когда корабль лишился энергии и оказался открыт космосу.

Словно вторая кожа из хрусталя, все кругом покрывала изморозь, от стен до палубы и измученного лица мертвого мужчины.

— Поторопись, раб, — снова позвал его рыкающий, низкий голос.

Септим поднял глаза, и слабый луч света протянулся во тьме. Он не видел ни хозяина, ни его братьев. Они ушли слишком далеко вперед. Ища их взглядом, он наткнулся на нечто куда более неприятное, однако не сказать, чтоб неожиданное.

Еще три трупа, также окутанные изморозью и окоченевшие, как и первый, накрепко примерзшие к металлическому полу коридора, ставшего их могилой. Кончиками пальцев в перчатке Септим прикоснулся к ближайшей обледенелой ране, и на его лице появилась гримаса, когда он ощутил изломанные кости и красную плоть, неподатливую, как камень.

Он почувствовал, как палуба дрожит под грохотом шагов. Корабль пребывал в вакууме, поэтому шаги приближающегося полубога беззвучно сотрясали пол. Септим снова поднял голову, и луч фонаря осветил доспехи мутного, мертвенного синего цвета, как у порченого сапфира.

— Септим, — произнес в вокс возвышающийся над ним доспех. В темных кулаках он сжимал тяжелый болтер, массивный и древний на вид, слишком большой, чтобы его мог нести человек, и украшенный побелевшими черепами, свисающими на цепях из полированной бронзы. Дуло оружия было выполнено в виде черепа, широко распахнувшего челюсти, будто ствол высовывался из визжащей пасти скелета.

Септим хорошо знал это оружие, ибо это он ухаживал за ним, чинил его и оказывал почести обитающему внутри духу машины. Раб поднялся на ноги.

— Простите меня, лорд Меркуциан.

Раскосые глазные линзы воина осмотрели его спокойным, внимательным взором.

— Что-то не так?

У голоса Меркуциана, была особенность, которая отсутствовала у большинства остальных, и ее можно было услышать даже через вокс. В нечеловеческой глубине и резонансе этого голоса можно было уловить измененные акцентом гласные. Благородное произношение Меркуциана указывало на то, что в юности он получил широкое образование, а также украшало его нострамский.

— Нет, господин. Ничего особенного. Мне стало любопытно, вот и все.

Воин повернулся обратно в коридор.

— Подойди, Септим. Держись рядом. Дополнительный груз тебе не мешает?

— Нет, господин.

Септим солгал, но не слишком. Он тащил на плече тяжелый контейнер с боеприпасами вдобавок к кислородным баллонам за спиной. Она была плотно набита лентами со снарядами к огромной болтерной пушке, которую сжимал в латных перчатках Меркуциан. Воин и сам нес два таких же контейнера, пристегнутых к поясу.

В воксе затрещал еще один голос, также говоривший на нострамском, но каждый слог у него будто оканчивался острым лезвием.

Септим довольно хорошо знал акцент бандитов улья. Он и сам ему выучился, естественным образом переняв интонацию, когда хозяин научил его этому языку. Большинство полубогов разговаривали подобным образом.

— Поторопитесь, вы оба, — пролаял голос.

— Мы идем, Ксарл, — ответил Меркуциан.

Воин пошел впереди, опустив громадное оружие, беззвучно стуча сапогами по палубе. Он перешагнул через трупы, не удостоив их вниманием.

Септим обошел их, отметив, что каждый был начисто выпотрошен страшными ударами. Он видел подобные раны и прежде, но только на голоэкранах, во время биологических демонстраций.

Следуя за Меркуцианом, раб повернул реле на запястье.

— Генокрады, — прошептал он в личный канал.

Женщину на другом конце звали Октавия, так как она была восьмым рабом, так же, как Септим был седьмым.

— Будь осторожен, — сказала она со всей серьезностью.

Септим поначалу не ответил. Тон Октавии указывал, что она знала, насколько безумны эти слова, учитывая, что оба они существовали лишь как пешки Повелителей Ночи.

— Они сказали тебе, зачем мы здесь? Я не верю в байку про мародерство.

— Ни слова, — ответила она. — Они ничего мне не говорили с тех пор, как мы покинули Море Душ.

— Раньше, на «Завете Крови», мы все время грабили космические скитальцы. По крайней мере, когда нас не рвали на куски имперские орудия. Но здесь как-то все иначе.

— Как это — иначе?

— Хуже. Для начала, этот больше, — Септим снова посмотрел на наручный хронометр. Он пребывал на скитальце уже три часа.

Тремя часами ранее корабль, больше похожий на зловещий клинок, переместился в систему, покинув объятия варпа в выплеске плазменной дымки и пламени двигателей.

Корабль был темен, как зимнее небо в полночь, его бока украшала блестящая чеканная бронза, подобная той, что защищала тела древних героев Терры во времена невежества и безбожия, когда люди еще не потянулись к звездам.

Это было творение воинственной красоты — бронированные ребра, готическая архитектура хребта — воплощенной в гладкой и хищной форме. Зазубренное копье цвета черненой синевы и золоченой бронзы, пронзающее пустоту. Поблизости не было действующих судов, принадлежащих Империуму, ксеносам или кому-либо еще, но если бы они были — и обладали при этом возможностью пробиться сквозь защищающий от ауспиков криптографический туман, создаваемый темным кораблем — то они бы узнали этот корабль по имени, которое он носил во время Ереси Хоруса, десять тысяч лет назад.

В то темнейшее из времен этот звездолет парил в небесах Святой Терры, над пылающей атмосферой. Пламя миллиона кораблей расцветило космос, когда они яростно сражались друг с другом, в то время как планета под ними, колыбель человечества, горела.

Он был там и поражал корабли, верные Золотому Трону, и они рушились с орбиты, разрывая окутывающие Терру облака и подобно молотам врезаясь в города Императора.

«Ашаллиус С'Вейвал» — так он назывался на мертвом языке мертвого мира. На имперский готик это можно было примерно перевести как «Эхо Проклятия».

III

«Эхо Проклятия» призраком плыл вперед на слабо горящих двигателях, с молчаливой уверенностью рассекая космос. На его мостике люди работали вместе с существами, что уже на протяжении многих поколений не были людьми.

На троне из черного железа и полированной бронзы в центре обильно украшенного помещения восседала некая фигура. Астартес был облачен в древний доспех, чьи части за долгие годы были собраны более чем с дюжины погибших воинов и восстановлены с большим почтением. Лишенные челюстей черепа свисали с наплечников на цепях и гремели с каждым движением воина и с каждым содроганием корабля, которым тот командовал. Лицом, что он являл миру, было глухое забрало в виде черепа с выжженной на лбу одинокой руной, взятой из мертвого языка.

Вокруг фигуры на троне кипела деятельность. Офицеры в старой униформе Имперского Флота, с которой были сняты знаки отличия, работали за различными консолями, столами и экранами когитаторов. Пожилой человек за широкой рулевой консолью передвинул тяжелый стальной рычаг в фиксированную позицию и посмотрел на экраны перед собой, читая рунический текст, что набегал на экран бесконечными волнами. Для несведущего человека столь бурный поток сведений не имел бы смысла.

— Переход завершен, мой повелитель, — крикнул он через плечо. — Все палубы, все системы стабильны. Восседающий на троне силуэт в маске склонил голову в медленном кивке. Он все еще чего-то дожидался.

На мостике зазвучал голос — женский, молодой, однако пронизанный усталостью — доносящийся из динамиков в пастях демоноликих горгулий, украшающих металлические стены.

— Мы это сделали, — выдохнул голос. — Мы на месте. Так близко, как я только смогла.

Наконец силуэт, восседающий на троне, поднялся на ноги и заговорил впервые за несколько часов.

— Прекрасно, — голос его был глубоким и нечеловечески низким, однако в нем чувствовалась на удивление мягкая нота. — Октавия?

— Да? — снова спросил женский голос, слабым ветром проносящийся над мостиком. — Мне… мне нужно отдохнуть, господин.

— Тогда отдыхай, навигатор. Ты хорошо поработала.

Некоторые из людей, обслуживающих мостик, обменялись нервными взглядами. Этот новый командир не походил на прежнего. Приспосабливались к нему медленно, так как большая их часть служила Возвышенному — или даже худшим хозяевам — на протяжении многих лет. Всем им было непривычно слышать похвалу, произнесенную в их присутствии, и прежде всего она вызывала подозрение.

Из ниши в западной стене зала донесся голос мастера-наблюдателя. Хотя он был человеком, голос был механическим, ибо половину его лица, горло и туловище заменяла недорогая и грубая бионика. Аугметику, служившую ему вместо человеческой плоти, он заработал при падении Виламуса, пять месяцев тому назад.

— Ауспик ожил, господин! — крикнул он.

— Просветите же меня, — сказал облаченный в доспехи командир. Он пристально смотрел на оккулус, однако огромный экран в передней части мостика оставался полумертвым, ослепленным чудовищными помехами. Его это не беспокоило — он привык к статическому шуму после путешествия в варпе. Оккулусу всегда требовалось какое-то время, чтобы перенастроиться и восстановиться.

Порой он видел лица в сером шторме беспорядочных сигналов, проносящихся по сверкающему экрану — лица павших, потерянных, забытых и проклятых.

Они всегда вызывали у него улыбку, даже когда кричали надрывным голосом белого шума.

Мастер-наблюдатель заговорил, глядя на показания ауспиков, занимающие четыре мерцающих экрана, каждый из которых показывал цифровые данные обо всем, что окружало корабль.

— Если лететь на трех четвертях полной скорости, через пятнадцать минут и тридцать восемь секунд мы приблизимся на расстояние, достаточное для запуска десантных капсул в указанную цель.

Командир улыбнулся за забралом. Кровь отца, Октавия. За это надо хвалить только твои умения, подумал он. Вырваться из Моря Душ так близко к движущейся цели. Для столь юного навигатора она была необычайно талантлива — или удачлива; она научилась мчаться по тайным тропам Эмпирея с помощью упорства и природного чутья.

— Есть ли сигналы от кораблей поблизости?

— Нет, господин.

Пока все шло хорошо. Командир кивнул влево, где управляли защитными системами офицеры в потрепанной униформе и сервиторы, способные концентрироваться лишь на назначенных задачах.

— Включить «Вопль», — приказал он.

— Да, хозяин, — отозвался один из офицеров. Этот человек, аколит из числа Механикус-отступников, обладал дополнительной парой многосуставчатых рук, тянущихся из силового ранца за спиной. Они управляли другой консолью рядом с той, на которой он работал своими биологическими пальцами.

— Значительный выход плазмы, — нараспев произнес аколит. — «Вопль» может работать еще два и пятнадцать сотых часа, прежде чем придется отключить подавители распознавания ауры.

Этого времени будет достаточно. Командир отключит «Вопль», как только убедится, что эта область пространства будет полностью безопасна. До тех пор он намеревался наполнять пространство вокруг «Эха Проклятия» ужасным шумом на тысячах частот и бессловесными машинными криками. Любой корабль на расстоянии, достаточном, чтобы выследить «Эхо» при помощи сканеров, обнаружит, что его ауспики неспособны найти какую-либо цель среди заглушающего поля, а вокс-каналы забиты бесконечным статическим ревом.

«Вопль» был самым последним изобретением техножреца Делтриана. Невидимость от имперских сканеров имела свою пользу, однако она жадно высасывала энергию, необходимую для питания других систем корабля. Когда «Вопль» работал, пустотные щиты истончались, а носовые пушки отключались полностью.

— Всю оставшуюся энергию на двигатели, — командир все еще смотрел на забитый помехами оккулус. — Подведи нас ближе к цели.

— Повелитель, — сглотнул мастер-наблюдатель. — Цель… она огромна.

— Это корабль Механикус. Тот факт, что он велик, меня не удивляет, и не должен удивлять тебя.

— Нет, господин. По расчетам она значительно больше, чем корабли соответствующего типа и назначения.

— Уточни, что значит «огромна», — сказал командир.

— По показаниям ауспиков, это образование размером примерно с Ятис Секундус, господин.

Возникла пауза, во время которой на мостике воцарилась практически полная тишина. Самым громким звуком были хриплые вдохи и выдохи командира, доносящиеся из вокс-динамика его шлема. Команда еще не очень хорошо знала нового повелителя, однако все они могли легко понять по отрывистому дыханию, что Астартес вот-вот выйдет из себя.

— Мы вышли из варпа, — прошипел командир сквозь стиснутые зубы, — чтобы найти корабль, слившийся с космическим скитальцем. А теперь ты говоришь мне, что приборы ясновидения показывают, что этот скиталец размером с небольшую луну?

— Да, повелитель, — съежился мастер-наблюдатель.

— Не увиливай, когда говоришь со мной. Я не убью тебя за неприятные известия.

— Да, господин. Спасибо, господин.

Следующую фразу командира прервал оккулус, который, наконец, сфокусировался заново. Он очистился от помех, и искажения исчезли.

В отдалении, с переменчивой ясностью, экран демонстрировал массу слипшихся, раздавленных космических кораблей, как будто бы сросшихся вместе по воле некоего своенравного и безумного бога.

И она была — как и сказал в сердцах командир — размером с небольшую луну.

Один из Астартес, стоявших у трона, шагнул вперед, поднимая скрытое темным шлемом лицо к оккулусу.

— Кровь Хоруса… В нем должно быть не меньше двух сотен судов.

Командир кивнул, не в силах отвести взгляд. Это был крупнейший дрейфующий скиталец, который он когда-либо видел. Возможно — он был в этом почти уверен — даже крупнейший из тех, что когда-либо видел любой человек или Астартес.

— Просканировать это месиво, найти остатки исследовательского судна Механикус, — прорычал он. — Надеюсь, оно находится во внешнем слое кораблей. Аколит, отключить «Вопль». Рулевые, подвести корабль ближе.

Приглушенное «Есть, господин» донеслось от главного рулевого.

— Подготовить Первый Коготь к высадке, — приказал командир остальным Астартес. Сев обратно на металлический трон, он вперил взгляд в огромное образование, постепенно заполняющее оккулус. По мере приближения становились видны детали — смятые очертания, искореженные шпили.

— И передайте Люкорифу из Кровавых Глаз, что я хочу немедленно с ним поговорить.

Когда существо, более не приспособленное для ходьбы по земле, не использовало когти, они, подводя его, сжимались и стесняли движения. Оно вошло в зал, пьяно покачиваясь, движения прерывались спазмами конечностей и порожденным порчей тиком усиленных мышц. Эта дерганая походка не имела ничего общего с трусостью — она полностью объяснялась тем фактом, что зверя пленили, заставили вести себя, как одного из бывших собратьев — заставили ходить и говорить.

Подобные движения уже давно были чужды этому созданию, если не совершенно ненавистны. Оно ходило на четырех конечностях, сгорбившись и осторожно крадучись, стуча по полу когтями на руках и ногах. Цилиндрические турбины двигателей на спине существа качались в такт его неуклюжей походке.

По закрытому шлемом лицу существа сложно было сказать, что оно сохранило связь со своей кровной родней; война и варп изменили его, создав нечто, исполненное куда большей ненависти. Не было ни рунических знаков, ни черепа, нарисованного на благословенном керамите. Вместо традиционных знаков Легиона узкое забрало демонстрировало миру лик воющего демона, чья зарешеченная пасть была раскрыта в скорбном крике, длящемся с тех пор, как умер его бог-отец.

Искаженное лицо быстро повернулось, чтобы осмотреть каждого Астартес, резко дергаясь вправо и влево, как голова ястреба, выбирающего добычу. Сервоприводы и волоконные жгуты — шейные суставы его доспеха — уже не двигались плавно, с тихим урчанием, но издавали резкий лай при каждом злобном рывке его головы.

— Почему позвал? — требовательно спросило существо голосом, который мог бы исходить из скрипучего кривого клюва пустынного стервятника. — Почему позвал? Почему?

Талос поднялся с командного трона. Первый Коготь зашагал вперед вместе с ним. Пятеро других Астартес приблизились к сгорбленному существу, держа оружие так, чтоб можно было сразу за него схватиться.

— Люкориф, — произнес Талос и склонил голову в знак уважения, прежде чем отдать честь, приложив кулак к обоим сердцам. При этом перчатка и предплечье накрыли ритуально изуродованного имперского орла, распростертого на его груди.

— Ловец Душ, — из легких существа вырвался смешок, звучавший излишне сухо. — Говори, пророк. Я слушаю.

Вскоре «Эхо Проклятия» подплыл ближе; чудовищный скиталец затмевал корабль размером и полностью накрывал тенью, отбрасываемой им от света далекого солнца.

Две капсулы, вращаясь, будто сверлили пустоту, вырвались из ниш в брюхе корабля и врезались в более рыхлый металл оболочки скитальца. Два сигнала запульсировали на панели коммуникации на мостике «Эха». Первый звучал мягко, его оттенял треск вокса. Второй говорил коротким, резким шипением.

— Говорит Талос из Первого Когтя. Мы внутри.

— Люкориф. Девятый Коготь. Внутри.

IV

Уже десять часов внутри, семь часов с тех пор, как он последний раз говорил с Октавией. В корабле, через который они двигались, действовала искусственная гравитация и рециркуляторы воздуха, что немного скрашивало положение.

Септим знал, что лучше ему не говорить Астартес, что он голоден. Они были выше таких вещей и не намеревались обременять себя проблемами смертных. Среди его экипировки имелись таблетки обезвоженного рациона, но они лишь немного притупляли голод. Первый Коготь двигался по темным коридорам с неумолимым упорством, в пугающем безмолвии. Часом ранее Септим рискнул остановиться, чтобы помочиться на переборку, и ему пришлось совершить краткий забег, чтобы догнать их.

По возвращении его приветствовал лишь рык одного из членов отряда. Облаченный в древние доспехи, с кровавым отпечатком руки на забрале, Узас огрызнулся на приблизившегося человека.

По меркам Узаса это было почти что радушное приветствие.

Они пробились сквозь четырнадцать кораблей, хотя и было невероятно сложно понять, где заканчивается один и начинается другой, или что они на самом деле двигаются через оторванный отсек деформированного судна, которое уже миновали.

Большую часть времени они проводили, ожидая, когда сервиторы закончат резать — резать задраенные переборки, резать смятые стены корабельных корпусов, прорезать искореженный металл, чтобы достичь пространства, по которому можно было двигаться дальше.

Два сервитора трудились с бездумным прилежанием, их действия были полностью подчинены испещренному знаками контрольному планшету в подобных рукам скелета руках Делтриана. Дрели, пилы, лазерные резаки и плазменные горелки раскаляли воздух вокруг пары бионических рабов, прорезающих себе путь сквозь очередное препятствие в виде искореженной стены.

Техножрец наблюдал за ними изумрудными глазами — самоцветами, превращенными в многослойные линзы и вставленными в глазницы перестроенного лица.

Делтриан сконструировал собственное тело согласно высочайшим стандартам. Эскизы, придуманные им в процессе конструирования своего облика, по меркам человеческого ума были ближе к искусству, нежели к инженерному делу. Таковы были усилия, необходимые, чтобы жить вместе с Астартес на протяжении веков, когда ты не наделен бессмертием, каким одаряла их обусловленная генетикой физиология.

Техножрец понимал, что вызывает у человека тревогу. Он хорошо знал, какое впечатление его внешний вид производил на неаугментированных смертных. Уравнения его разума, имитирующие биологический ход мысли, не находили ответа на то, как устранить этот неприятный эффект, и он не был уверен, что это — технически говоря — было ошибкой, нуждающейся в исправлении. Страх можно было использовать, собирая его урожай с других. Этот урок Делтриан выучил благодаря сотрудничеству с Повелителями Ночи.

Техножрец удостоил человека кивка. Этот слуга был из избранных и заслуживал толики уважения, будучи мастером, ухаживающим за доспехами и оружием Первого Когтя.

— Септим, — сказал он. Человек вздрогнул, в то время как сервиторы продолжали работу.

— Досточтимый адепт, — в свою очередь склонил голову раб. Коридор, в котором они находились, был низок и чрезвычайно тесен. Воины Первого Когтя занимались своим делом, патрулируя близлежащие помещения.

— Ты знаешь, почему ты здесь, Септим?

У Септима не было ответа.

Делтриан был уродливым созданием из потемневшего металла, наполненных жидкостью трубок и полированного хрома — металлический скелет, снабженный кровеносной системой, облаченный в старую, грубо вытканную мантию цвета крови в лунном свете.

Должно быть, требовалось извращенное чувство юмора, чтобы в течение десятилетий перековать свое тело в нечто, напоминающее бионическую копию какого-то бога смерти с Терры доимперских времен. Септим не понимал шутку — если это и впрямь была шутка.

Сейчас глаза-линзы Делтриана были темно-зеленого цвета, вероятно, вырезанные из изумрудов. Это никоим образом не было его постоянной чертой. Нередко они бывали красными, синими или прозрачными, демонстрирующими находящиеся за ними переплетения проводов, ведущие к мозгу, который по крайней мере частично оставался человеческим.

— Я не знаю, досточтимый адепт. Хозяева не рассказали мне.

— Полагаю, я в состоянии сделать приблизительный анализ, — Делтриан рассмеялся, гудя подобно воксу, сбившемуся с нужной частоты.

В этих словах скрывалась угроза. Гнев придал Септиму смелости, однако он удержался от того, чтоб положить руки на лазпистолеты, покоящиеся в кобурах на его бедрах. Хотя Делтриан и пользовался привилегиями как союзник от Механикус, но он был точно также связан службой VIII Легиону, как Септим.

— Просветите же меня, досточтимый адепт.

— Ты — человек, — бескожее существо повернуло ухмыляющийся череп в сторону, чтобы в очередной раз проследить за работой сервиторов. — Человек, который не облачен в ограждающий керамит. Твоя кровь, твое сердцебиение, твои пот и дыхание — все эти биологические тонкости — их заметят ксеносы определенного хищного вида, находящиеся на этом скитальце.

— При всем моем уважении, Делтриан… — Септим повернулся, оглядываясь на длинный коридор, по которому они шли, — вы заблуждаетесь.

— Я вижу и слышу тебя даже слишком хорошо, и мой сконструированный спектр восприятия сравним с чувствами генокрадского рода. Для моих акустических рецепторов твое дыхание — словно ветра планеты, а твое бьющееся сердце подобно примитивным барабанам первобытных культур. Если я это чувствую, Септим — и, уверяю тебя, это действительно так — тогда ты должен понимать, что множество живых существ, нашедших убежище на этих заброшенных кораблях, чувствуют это так же хорошо.

Септим фыркнул. Сама идея того, что Повелители Ночи используют его — одного из наиболее ценных рабов — как наживку, была…

— Контакт, — сообщил по воксу Талос.

В отдалении залаяли болтеры.

V

Старейшее стряхнуло с себя хладную темноту небытия — наиболее близкого ко сну состояния из всех, что знал его род.

В основании его изогнутого черепа зародилось отдаленное эхо боли — тусклое, но тревожное. Эта слабая боль постепенно распространилась с мягкой настойчивостью, пульсируя в кровеносных сосудах и эхом повторяя сердцебиение существа. Боль паутиной распространилась вниз по хребту Старейшего, проникла в лицевые кости, испускаемая его медлительным разумом.

Это не была боль раны, поражения, охотника, которому не досталась добыча. Это чувство не затмевало голод, однако было даже более неприятным. Его вкус и резонанс были совершенно иными, и Старейшее не чувствовало ничего подобного уже… уже какое-то время.

Его сородичи умирали. Каждое отверстие в плоти, каждая оторванная конечность, каждая кровоточащая глазница отзывалась в Старейшем эхом призрачной боли.

Во тьме оно расправило конечности. Суставы щелкали и потрескивали, напрягаясь и вновь расслабляясь.

Убийственные когти содрогнулись, раскрываясь и сжимаясь в прохладном воздухе. Язык ощутил жжение пищеварительной кислоты, когда слюнные железы снова загорелись жизнью. Старейшее прерывисто вдохнуло сквозь ряды акульих зубов, и холодный воздух катализировал его чувства. Лишенные выражения глаза открылись, по подбородку поползли толстые нити слюны, свисая с пасти и падая шипящими каплями на палубный настил.

Старейшее выползло за пределы своего убежища и двинулось по кораблю в поисках существ, убивающих его детей.

Оно почувствовало в воздухе кровь, услышало биение сердца добычи, учуяло соленый пот на мягкой коже. Сильнее всего этого оно ощущало гудящий шум живого сознания, биологическое электричество мозга — эмоции и мысли.

Жизнь.

Человек. Близко.

Старейшее защелкало похожими на лезвия ротовыми придатками и, пригнувшись, пустилось в голодный бег. Оно неслось по темным проходам, стуча когтями по металлу.

Сородичи, отправило оно немое послание, я иду.

VI

Люкорифа и его команду не обременяли человек и техножрец. Кроме того, им не нужны были лоботомированные сервиторы, чтобы преодолевать препятствия. Несколько рапторов Люкорифа были вооружены мельтаганами, извергающими раскаленные потоки газа, достаточно горячие, чтобы уничтожать металл.

Будто стая зверей, Кровавые Глаза, все еще привыкавшие к своему новому названию «Девятый Коготь», куда быстрее продвигались через конгломерат смятых кораблей. В отличие от Талоса и Первого Когтя, Люкориф и его братья не имели четко обозначенной цели. Они вели разведку, крались вперед, охотились за любыми ценными вещами, какие могли найти.

И пока что они не обнаружили ровным счетом ничего.

Скука становилась еще горше из-за того, что, если бы это их отправили вглубь, на поиски корабля Механикус, зажатого в ядре скитальца, то, Люкориф был уверен, Кровавые Глаза уже побывали бы там и двинулись обратно.

Вокс-связь становилась все менее стабильной по мере того, как Девятый Коготь отдалялся от своих братьев, и Люкориф быстро терял терпение из-за медленного продвижения Первого Когтя. Сперва они задерживались из-за раба-человека, который отставал. Потом им приходилось замедляться из-за техноадепта, пока он — пока оно — сливало информацию из различных инфохранилищ и запоминающих устройств на кораблях, через которые пробивал себе путь Первый Коготь.

— Испаряющее оружие, — доносился из вокса шипящий голос Люкорифа. — Оружие мельта-типа. Не надо резать. Не надо сервиторов с резаками. Куда быстрее.

Ответ Талоса сопровождала приглушенная вибрация от выстрелов болтера.

— Принято. Будьте внимательны, мы встретились с незначительной угрозой генокрадов. Число очень невелико, по крайней мере, в этой секции. Где вы находитесь?

Люкориф вел свою стаю вперед, по просторным коридорам; все рапторы сгорбились и скакали на четырех конечностях, словно животные. Строение этих проходов было ему хорошо знакомо.

— Корабль Астартес, стандартная шаблонная конструкция. Не наш. Рабов Трона.

— Ясно. Наличие ксеносов?

— Есть. Несколько. Все уже мертвы.

Цилиндрические двигатели на его спине работали вхолостую, периодически кашляя черным дымом через вентиляционные отверстия.

— Проникли в инженариум. В корабле частично сохранилась энергия. Некоторые светильники горят. Некоторые двери открываются. Корабль не древний, как другие. Близко к краю скитальца.

— Понял, — ответ Талоса вновь приглушил болтерный огонь, послышалась отдаленная ругань других Астартес. — Эти твари медлительны и слабы. Они выглядят почти что дряхлыми.

— Ксеносы-генокрады здесь уже много десятилетий. Нет добычи, нет силы. Звери стали старыми, стали хрупкими. Все еще опасны.

— Настоящей драки пока не было, — шум болтеров начал стихать. — Докладывай обстановку каждые десять минут.

— Да, пророк. Я повинуюсь.

Бывший человек крался вперед на четырех лапах, следя через раскосые глазные линзы за очертаниями стен. Коридор, наконец, завершился большим залом, наполненным блаженной тихой тьмой; в нем возвышались генераторы, а в стене была размещена плазменная камера, которая все еще, вопреки всем ожиданиям, испускала слабое оранжевое сияние, исходящее от взрывоопасного коктейля жидкостей и газов, клубящегося в ее стеклянных глубинах.

Не нуждаясь в приказах, рапторы разошлись по машинному отделению, приблизились к консолям и опорам, заняли стрелковые позиции, прикрывая выходы из помещения. Несколько членов стаи включили жалобно взвизгнувшие двигатели, чтобы взлететь на высокие платформы.

Люкориф с трудом подавил желание взмыть вверх вместе с ними. Даже в замкнутом пространстве корабля он жаждал избавиться от неудобной, замедляющей его опоры под ногами.

Все же не отказав себе в кратком удовольствии, он включил турбины усилием столь же простым и естественным, как вдох. Толчок реактивной струи понес его через инженариум, и он удобно приземлился на четвереньки возле главного терминала, управляющего подачей энергии. Среди устройств управления лежало восемь мертвых сервиторов, превратившихся в силуэты, выложенные костями и бионикой.

Один из лучших воинов Люкорифа, Вораша, уже расположился за консолью, и его изогнутые пальцы-когти клацали по клавишам.

— Плазменная камера истощилась, — просочился голос Вораши сквозь оскаленное голосовое устройство шлема. — Энергия иссякала десятилетиями, да-да.

— Восстанови ее, — вожак рапторов подчеркнул приказ коротким резким звуком — чем-то средним между визгом и шепотом. — Сейчас же.

Когти Вораши застучали по клавишам, задергали рычаги.

— Я не могу это сделать. Большая часть корабля мертва. Могу направить энергию из отсека в отсек, да-да. Легко. Открыть переборки, слишком толстые, чтобы быстро прожечь их. Восстановить энергию во всех отсеках — не могу.

Люкориф ответил пронзительным, резким тоном:

— Много лишних отсеков. Отрежь им питание. Затем двинемся дальше.

— Будет сделано, — сказал Вораша и начал перенаправлять скудные запасы энергии, оставшейся в кровеносной системе корабля, в отсеки, через которые собирались двигаться рапторы Кровавых Глаз. По его расчетам, Вораша должен был сэкономить почти час, который ушел бы на прожигание задраенных дверей на их пути.

— Что это за корабль? — спросил Люкориф, подняв лицо к потолку и ища какие-либо знаки принадлежности или отличия.

Ответ пришел от другого раптора. Не прошло и десяти секунд после того, как вожак задал вопрос, как Зон Ла обнаружил тело. Облаченное в зеленые доспехи, оно лежало на платформе высоко над полом инженариума; хотя когти свирепых чужаков искромсали его на куски, эмблема в виде бронзового дракона на нагруднике явственно демонстрировала его принадлежность.

— XVIII Легион, — прошипел раптор, отскакивая в отвращении. Язык Зон Ла обожгло от внезапного желания плюнуть едкой слюной на разложившийся до костей труп.

Вораша подключился к угасающему энергетическому ядру корабля и повернулся к Люкорифу.

— Ненужные отсеки отключены. Корабль называется «Протей», да-да, XVIII Легион.

Люкориф усмехнулся за лицевым щитком, с которого взирали красные глазные линзы; ниже, по щекам двойными ручейками сбегали серебряные и алые слезы. Таков был облик всех его братьев из Кровавых Глаз. Каждый из них взирал на мир сквозь шлем с раскосыми глазами и плакал слезами из ртути и крови.

— Саламандры. В Старой Войне мы убили многих. Удивительно, кто-то из них еще жив.

— Подожди-подожди.

Вораша никогда не говорил по-настоящему — речь ему заменяло шипение и щелканье, хотя другие рапторы могли легко понять смысл его изломанной речи.

— Я чую других. Я слышу других поблизости.

Люкориф напрягся, как и его братья, и наклонил голову.

Он тоже это услышал. Звуки стрельбы.

— Саламандры, — прохрипел Зон Ла. — Еще живые на корабле.

Люкориф уже неуклюже двигался к двойным дверям, которые вели дальше в глубины корабля.

— Ненадолго. Девять из вас останутся с Ворашей. Другие девять — за мной.

Ксарл и Узас, оба — воины Первого Когтя, поливали проход огнем на подавление, и болтеры дергались в крепко стиснутых кулаках. Выстрелы Узаса распределялись случайно, поражая ту тварь, что привлекла его внимание в этот конкретный миг. Ксарл же был полон контролируемой агрессии, он то пробивал черепа ксеносам, подобравшимся ближе других, то повергал тех, которые пытались снова подняться.

Они оба уловили потрескивающее сообщение Талоса, и оба были одинаково разъярены. Кровавые Глаза, на несколько часов опережавшие их на пути в глубины скитальца, повстречали верноподданных Астартес.

Саламандры.

Слишком далеко — гораздо дальше — чтобы Первый Коготь до них добрался. Талос приказал своим братьям охранять Делтриана и зачищать коридоры от угрозы чужаков.

Ксарл сконцентрировал гнев, превратив его в жажду убийства, вытащил цепной меч и принялся рубить направо и налево по генокрадам, подбиравшимся достаточно близко к воинам. Узас, никогда не отличавшийся деликатностью или самоконтролем, выл о своей досаде равнодушным стенам и разрывал чужаков выстрелами болтера, ударами цепного клинка и даже голыми руками.

— Люкориф, это Талос.

— Не до слов. Идет охота.

— Сначала оцените степень угрозы. Не вступайте в бой, если не уверены в победе.

— Трус!

— У нас здесь «Эхо Проклятия», глупец. Мы можем обезвредить их корабль из космоса и применить абордажные капсулы, когда захотим. Не вступайте в бой, если не уверены в победе. У нас недостаточно сил, чтобы сражаться с терминаторами.

Ответа не было — только яростный лязг когтей по металлическому настилу.

Талос медленно выдохнул. Дыхание вышло через вокс-динамики шлема скрежещущим хрипом демона. Этого не было в плане.

Он отдал приказ, чтоб ударный крейсер уменьшил расход энергии и активировал «Вопль», если какой-либо имперский звездолет появится в системе. Шанс на то, что корабль Саламандр засечет и уничтожит «Эхо», невелик, но Талос был далек от оптимизма. Делтриан слишком задерживался, а Люкориф, как всегда, оказался неконтролируемым звеном.

— Первый Коготь «Эху Проклятия».

— …кр… с… оть…

Вокс все еще был бесполезен. Надо выбраться во внешние слои скитальца, чтобы восстановить связь.

— Делтриан, — сказал в вокс Талос, — доложить о ходе работ.

VII

Старейшее завернуло за угол, цепляясь за стены когтями, ищущими опору в древней выгнутой стали. Оно не замедлилось даже на долю мгновения. Едкая слюна обжигала челюсти, сползая вниз по подбородку.

Добыча.

Двое. Впереди.

Старейшее перепрыгнуло через тела павших сородичей, стремглав бросилось на потолок и побежало по нему вперед, не замедляя движения. Когти с чудовищной скоростью хватались за металл, пробивая дыры. Оно расшвыривало своим телом меньших сородичей, продиралось сквозь тех, кто был достаточно высок, чтобы загораживать ему проход. В лучшие времена связь с разумом Старейшего заставляла их почтительно и поспешно убираться с пути, когда они чувствовали приближение своего владыки.

— Перезаряжаю, — Меркуциан упал на колено и выбросил опустошенную обойму из тяжелого болтера.

Сайрион, стоявший рядом, прицелился из своего оружия, и в коридоре эхом отдался знакомый грохот болтера, стреляющего в полном автоматическом режиме.

— Заряжай быстрее.

— Продолжай стрелять, — огрызнулся Меркуциан.

— Проклятье, оно на потолке…

— Продолжай стрелять.

Под ним и вокруг него лопались и трескались бронированные тела его сородичей, сраженных огнем обороняющейся добычи. Их было двое, и они извергали отвратительный поток горящего гнева, который разносил собратьев Старейшего на куски.

Раскаленные снаряды начали разбиваться о шкуру Старейшего. Внезапно оно вспомнило чувство боли.

Меркуциан вогнал новую обойму в приемник и снова поднял тяжелый болтер. Прошло три томительные секунды, прежде чем он вновь ожил, и его внутренние механизмы снова залязгали.

Мельком взглянув, он увидел, что болтер Сайриона опустошает ряды более слабых существ, однако огромная тварь все еще визжала, мчась по потолку сквозь шквал болтерного огня, метр за метром пожирая оставшееся до них расстояние.

Он не стал подниматься с колена. Оставаясь в том же положении, он дернул рычаг спуска и ощутил толчок стабилизаторов доспеха, компенсирующих отдачу орудия.

Тяжелый болтер затрясся, изрыгая поток высокоскоростных взрывчатых болтов, и каждый из них вырвал кусок покрытого хитином мяса из экзоскелета твари.

Когда двенадцатый болт достиг цели, существо рухнуло с потолка прямо в массу меньших созданий, бурлящую внизу. Меркуциан опустил ствол и позволил своему орудию снова обрушить на них огонь.

Старейшее почувствовало запах собственной крови, и каким-то образом это поразило его больше, чем боль открытых, кровоточащих ран. Он пересиливал запах ранений его сородичей, затмевал его силой и насыщенностью.

Существо-властитель согнуло поврежденные конечности, поджимая их ближе к телу. Оно недооценило добычу. Та оказалась свирепой. С добычей нельзя было сражаться на равных, но следовало тайно выслеживать ее, как мясо, на которое охотятся. Это был Путь. Голод Старейшего затмил пред ним Путь, но боль, принесенная ошибкой, послужила надежнейшим напоминанием.

Сгорбившееся, побежденное, но совершенно лишенное стыда, Старейшее прорывалось обратно по коридору, убивая собственных сородичей, дабы сбежать от добычи.

Некоторое время спустя, снова оказавшись в безмолвной темноте, оно расправило израненные конечности, ожидая, когда прекратится кровотечение.

Беззвучный крик — одинокий импульс мысли — огласил палубы наверху и внизу. Множество сородичей, расползшихся по улью и также ослабленных голодом, развернулось и пробудилось из состояния почти-спячки.

Старейшее двинулось прочь, намереваясь самостоятельно напасть на добычу, но позже и запасшись терпением.

Меркуциан опустил тяжелый болтер и сполз вниз по стене. Сайрион пристегнул болтер к бедру и вытащил пистолет и цепной клинок.

Наконец-то в коридоре наступила благословенная тишина. Разве что иногда конвульсивно содрогался мертвый ксенос.

— Талос, это Сайрион.

— Говори, — затрещал в воксе голос пророка.

— Этот участок пока безопасен. Предупреждаю, один из этих генокрадов огромен. Меркуциан всадил в него достаточно болтов, чтобы в клочья порвать демона, а тот только завыл и сбежал. Клянусь именем нашего отца, эта ублюдочная тварь как будто смеялась, убегая. Теперь отходим к техножрецу, чтоб его.

— Ясно. Делтриан настаивает, что это именно тот корабль. Он взломал хранилище данных у правого борта. Наконец-то.

— Так это титаноносец?

— Был. Теперь больше похож на улей ксеносов. Гнездо генокрадов, близких к смерти от голода.

— Хорошо бы знать, что мы не даром потратили уйму времени, забравшись сюда.

— Это, — усмехнулся Талос, — значило бы, что наконец-то что-то пошло так, как надо.

Вокс-линк затих.

Примерно в семи метрах от Сайриона зашевелился мертвый генокрад. Тот разнес ему голову одним выстрелом болтпистолета.

Меркуциан, кряхтя, поднялся на ноги.

— Теперь понятно, почему Трон посылает в такие места терминаторов.

Старейшее скачками мчалось по темным туннелям, припадая к полу и без усилий перепрыгивая то на стены, то на потолки. Оно углублялось все дальше и дальше в улей, обходя стороной добычу, пахнущую незнакомым металлом и пороховым огнем. Они были сильны, а Старейшее ослабло как никогда. Ему нужно было насытиться более легкой добычей, чтобы восстановить силы.

И здесь была другая добыча. Старейшее все еще чуяло ее запах даже поверх зловония собственных ран.

Этот запах был сильным и соленым, как кровь, и это была та еда, которой так терпеливо дожидалось Старейшее.

Однако ее охраняла бронированная добыча. Они окружили ее, блокируя проходы и затаившись в засаде, готовые причинить новую боль. Старейшему надо было избегать их, карабкаться и красться по самым тесным лазам и продирать новые тоннели в стальных стенах улья.

Оно бежало, рвало, прыгало и раздирало, ощущая, как все больше сородичей пробуждаются ото сна.

Наконец, оно добралось до обширного участка принадлежащей его роду территории, где обитали некоторые из его собратьев. Человеческая добыча была здесь, пряталась в этих огромных покоях.

Старейшее снова расправило израненные конечности. Кровь больше не текла. Со временем придет настоящее исцеление. Пока что хватит и того, что прекратились кровотечение и боль.

В темноте Старейшее пустило слюну и с новой силой двинулось вперед. В его разуме ожило что-то первобытное, инстинктивное, и корабль сотряс беззвучный вопль.

Нужно призвать сородичей.

Септим наблюдал за сервиторами, работающими в помещении. Иногда визор его скафандра затмевал пар дыхания, но, когда тот прояснялся, зрелище оставалось неизменным: бионические рабы снимали с мест тяжелые запоминающие устройства когитаторов и закрепляли у себя на спинах. Облаченный в мантию техноадепт Делтриан руководил их деятельностью из-за главной консоли в комнате, полной неработающих мониторов и процессоров.

Тысячи лет назад это было сердце военного корабля Механикус, перевозившее титанов и улучшенных солдат между звездами. В этой самой комнате техножрецы вершили свои дела, понятные лишь посвященным, хранили информацию о бесконечных крестовых походах, фотопулеметные записи сотен сражений, бесчисленные вокс-передачи целых поколений командиров титанов и офицеров пехоты и — наиболее важное — ключи к кодам, голосовые отпечатки и защитные шифры Легиона Титанов, которому когда-то принадлежал этот корабль.

Все это в сумме и было тем, за чем явился похожий на скелет техноадепт: шансом заявить притязания на миллион секретов Культа Механикус. Такие знания стоили любого риска. Они даровали бесконечные возможности для Старой Войны против ложного Императора и отребья Истинного Механикума, которое доживало свой век в невежестве, агонизируя на поверхности Великого Марса.

Все же было сложно убедить Повелителей Ночи в необходимости этого, в том, какие возможности стоят на кону. Их удалось заманить соблазнительной перспективой мародерства. По мнению техножреца, это был грубый компромисс. Насколько Делтриан еще мог воспроизводить человеческие эмоции, он питал некоторое уважение к воинам VIII Легиона, однако его удручала их недальновидность относительно того знания, что он здесь добыл.

И все же, всегда можно было положиться на их искреннюю тягу к пиратству. На этом пристрастии он и сыграл.

— Вы слышали это? — спросил Септим. В воксе слышалось его дыхание. — Первый Коготь вступил в бой с каким-то огромным существом.

Делтриан перенаправил незначительную долю внимания на ответ.

— Корпораптор примус.

— Что?

Особенности голоса человека показывали, что он скорее смутился от непонимания, а не?из-за того, что? неверно расслышал. Делтриан издал вокабулятором раздраженный импульс статического шума — самый близкий к вздоху звук, какой он мог произнести.

— Корпораптор примус. Патриарх выводка генокрадов. Альфа-особь, высший хищник.

— Как можно убить такую тварь?

— Нам — никак. Если оно найдет нас, мы умрем. Теперь прекрати вокализировать. Я занят делом, требующим концентрации.

Делтриан наслаждался относительной тишиной еще три минуты, а затем в консоли, за которой он работал, эхом отдалась дрожь далеких шагов, слишком быстрых для человека, слишком легких для Астартес. От далекой поступи панели вибрировали — смертный бы не ощутил их дрожи, однако ее регистрировали чувствительные подушечки на металлических пальцах техноадепта.

На мгновение он прервал концентрацию, чтобы отправить короткую очередь цифрового кода, отразившуюся готическим текстом на экранах визоров Первого Когтя: «Угроза генокрадов пересекла периметр. Моя работа на уязвимой стадии».

Завершив эту задачу меньше, чем за один удар сердца, Делтриан продолжил работать, вводя цифровые ключи, которые должны были проникнуть сквозь замки, кодирующие информацию внутри когитатора. Он был близок, очень близок к тому, чтобы опустошить хранилища данных этого терминала, и с неудовольствием осознавал, что вскоре появится отвлекающий фактор.

VIII

Кровавые Глаза крались, похожие на керамитовых горгулий с искаженными, безмолвно воющими лицами. Туннели здесь были шире и просторнее, под потолками крепилась вторичная палуба и свисали спутанные кабели. Там, на этой палубе, среди толстых проводов, которые служили кровеносными сосудами маломощному кораблю, Кровавые Глаза ждали добычи.

И она уже заглотила наживку. Воин в массивной зеленой терминаторской броне топал без всякой грации, грохоча по коридорам и стреляя в тени из закрепленной на подвеске ротаторной пушки. С ним что-то было не так. С высоты Повелители Ночи слышали, как верный Трону Астартес бранит несуществующих врагов, очевидно, сражаясь в бою, который не имел ничего общего с реальностью. Выжженные дыры усеивали стены там, где в них врезался поток огня, извергаемый пушкой в долгих яростных вспышках.

Кровавые Глаза обменялись по воксу приглушенными смешками и уставились вниз, на бредящего воина. Было ясно, что его одолевало крайне забавное безумие.

И все же… он заглотил наживку. Шар Гэн по-прежнему уводил терминатора вперед, показываясь из разных проходов и из-за углов, мелькая перед ним темными доспехами и пронзительно крича в вокс-динамики шлема. Что бы себе не представлял Саламандра, он по-прежнему неотступно гнался за Шар Гэном, не обращая внимания на рапторов, крадущихся в нескольких метрах над ним и ползущих на четвереньках между настилом и силовыми кабелями.

Только когда Люкориф счел, что они зашли достаточно далеко, они захлопнули ловушку.

— Закройте двери, — прошипел предводитель. Обе переборки с грохотом закрылись, отрезая коридор от остального корабля. Вдали, у панели управления в глубине корабля, Вораша и вторая группа Кровавых Глаз рассмеялись.

Терминатор остановился посреди коридора — у него еще оставалось достаточно здравого смысла, чтобы понять, что он в ловушке. Воин, наконец, посмотрел вверх, и десять цепных мечей зажужжали, оживая.

Кровавые Глаза цеплялись за вторичную палубу, за протянутые поверху провода, даже за стены и потолок. За мгновение до того, как рапторы устремились вниз, Люкориф прошептал в вокс:

— Убейте его.

Талос вошел в хранилище данных. В этой части корабля Механикус восстановили гравитацию, и вместе с ней вновь появилась искусственная атмосфера. Корабль автоматически отрезал пустые отсеки переборками.

Появление воздуха также добавило новый аспект этой странной охоте. Вернулся звук. И он не был приятным — внутренние устройства модулей памяти гремели и дребезжали, словно двигатель какого-то еле ползущего транспорта. Во внутренностях когитаторов грохотали поршни. Талос не желал знать, зачем древним машинам-хранилищам требовались эти подвижные части, и за те шесть минут, что прошли после восстановления атмосферы сервиторами Делтриана, звук неуклонно раздражал его все больше и больше.

Вариэль добрался до зала несколькими минутами ранее пророка. Когда вошел Талос, самый новый член Первого Когтя кивнул в знак приветствия, но ничего не сказал.

Его доспехи демонстрировали принадлежность к новым братьям, однако были лишены множества украшений, свойственных им. Наплечники Вариэля, вместо увенчанного демоническими крыльями клыкастого черепа VIII Легиона, демонстрировали знак в виде когтистого кулака, изображенного на разбитом ритуальными ударами черном керамите.

Наруч на левой руке Вариэля представлял собой модифицированный нартециум, содержащий капсулы с жидким азотом, сверла для плоти, пилы для костей и хирургические лазеры. Хотя его забрало больше не было окрашено в белый цвет апотекария, он все еще носил инструменты своего ремесла. Вместо свисающих на цепях человеческих черепов боевой доспех Вариэля украшали расколотые шлемы Астартес из Красных Корсаров. Эти отличия, не очень заметные, но значительные, выделяли его среди остальных членов Первого Когтя.

Талос и Вариэль крепко сжимали болтеры, едва уделяя внимание работе Делтриана и вместо этого внимательно разглядывая пространство зала и ряды пустых экранов когитаторов.

Септим не снял шлем, хотя уже можно было дышать воздухом. Он подошел поближе к Талосу, бросив косой взгляд на занятого своим делом техножреца.

— Хозяин, — обратился он по воксу к гиганту-Астартес.

Талос уделил Септиму мгновение, глянув на него. Длинные волосы раба, гладкие от пота, были стянуты в неряшливый конский хвост. Бионические части лица, ухоженные и начищенные, поблескивали, отражая свет ламп над головой.

— Септим, приготовься. Ксеносы близко.

Раб Легиона не спрашивал, почему все, кроме него, знают, что приближается. Он давно привык, что человеческие чувства делают его неполноценным в сравнении с воинами, которых он все еще инстинктивно называл про себя полубогами.

— Хозяин, почему вы привели меня сюда?

Талос, похоже, смотрел на далекую и скрытую тенью стену. Он не ответил.

— Хозяин?

— Почему ты спрашиваешь? — ответил воин, все еще едва уделяя ему внимание. — Ты никогда раньше не сомневался в своих обязанностях.

— Я хочу лишь понять свои место и роль.

Талос отошел в сторону, держа болтер наготове. Из дыхательной решетки Повелителя Ночи донеслось искаженное воксом рычание. Септим напрягся и не пошел следом.

— Я чувствую твой страх. Ты здесь не в качестве приманки. Сохраняй оптимизм. Мы не дадим тебе погибнуть.

— Делтриан предположил иное.

— Септим, мы можем задержаться здесь на несколько дней. Я хотел, чтобы ты был поблизости и выполнил свой долг, если нашим доспехам потребуется ремонт.

Дней… Дней?

— Так долго, хозяин?

Раздалась серия щелчков — Талос переключился на вокс-канал, доступный лишь ему и его рабу.

— Из уважения к досточтимому техноадепту я не скажу, что Делтриан работает медленно. Я изменю формулировку и скажу, что он работает педантично. Но ты понятливый, Септим. Ты знаешь, каков он.

— Да, но все же… Хозяин, это правда может занять несколько дней?

— Искренне надеюсь, что нет. Это уже отняло много времени. Если…

— Ловец Душ!

Талос тихо выругался, и на нострамском его проклятье звучало, как изысканные стихи. Голос, доносившийся из вокса, был хриплым, почти скрипящим. Люкориф был взбешен, и это явственно слышалось в его словах.

— Да, Люкориф.

— Их слишком много.

— Подтверди наличие ксеносов в…

— Не чужие! Ублюдки Вулкана! Целых две бригады. Они убивают и убивают. Девять Кровавых Глаз мертвы. Девять никогда не поднимутся. Девять из двадцати!

— Успокойся, брат, — Талос с трудом подавил желание осыпать вожака рапторов бранью за его проклятое тщеславие. Его глупость стоила девяти жизней в битве, которую невозможно было выиграть без терпения и осторожности.

Было ошибкой спустить их с поводка.

— Я иду к Вораше, — прошипел Люкориф. — На этот раз мы их всех перебьем.

— Хватит. Ты отступишь, наконец? Подождешь, пока мы перегруппируемся на корабле и ударим из космоса?

— Но…

— Хватит. Отступай ко второй команде и покинь «Протей». Вернись к Первому Когтю, и мы будем готовы покинуть скиталец. Пусть рабы Трона суетятся над собственной добычей.

— Понял.

— Люкориф. Подтверди дальнейшие действия.

— Отступать. Найти Ворашу. Вернуться к Первому Когтю.

— Хорошо, — Талос прервал вокс-связь и сглотнул полный рот горькой, едкой слюны. Не в первый и не в последний раз он подумал о том, как ненавидит обязанности командира.

Люкориф отшвырнул мельтаган, и тот с лязгом упал на пол. Он ему больше не понадобится. Из вентиляционных отверстий наспинных двигателей все еще струился жидкий дымок — они постепенно угасали после резкого рывка, когда он взлетел к потолку, спасаясь от сокрушительного огня штурмболтеров, принадлежащих элитным воинам Саламандр.

При помощи мельтагана — орудия, снятого с судорожно подергивающегося трупа Шар Гэна — он выжег дыру в потолке и сбежал на верхний уровень.

Его самого ранили. Нагрудник треснул, и Люкориф чувствовал, что сила его доспеха истощилась — болтерный огонь разорвал какие-то важные каналы подачи энергии.

Ходьба на двух ногах была трудным испытанием даже для здорового Люкорифа, поэтому он полз, как ему было привычно, всеми четырьмя лапами нащупывая твердую опору.

— Вораша… — губы были мокры от крови. Боль от ран раздражала его, но не более того.

— Да-да?

Вокс невыносимо искажал звук. Доспех Люкорифа был в худшем состоянии, чем он думал поначалу. Помехи затмевали его визор в самые неподходящие моменты.

— Приказ — возвращаться к Первому Когтю.

— Я слышал, — ответил Вораша. — Я повинуюсь.

— Подожди.

— Подожди?

— Больше Саламандр, чем мы видели в первый раз. Гораздо больше. Найди гнезда ксеносов. Пробуди чужих. Приведи чужих к Саламандрам. Оба врага дерутся, оба врага умирают. Возмездие за Кровавые Глаза.

Вораша ответил змеиным смешком: «Сс-сс-сс».

— Иди же! — хрипло выкрикнул Люкориф. — Отведи ксеносов к Саламандрам!

IX

Мембраны, защищающие чувствительные глаза Старейшего, раскрылись с влажным щелчком. Оно осмотрело длинное помещение, видя слабые, но явные признаки движения. Человеческий запах теперь был сильнее. Гораздо сильнее.

Старейшее начало красться вперед, скребя когтями по металлическому полу. В помещение вошли еще двое из более опасной разновидности добычи, той, что владела грохочущим оружием с пробивающим огнем. Хотя звериный ум Старейшего не считал их за существ, способных его убить, оно хорошо выучило урок. Такую охоту не провести в одиночку.

Старейшее уже какое-то время безмолвно ревело из своего укрытия в тенях. Его сородичи приближались, десятки за десятками, шли из туннелей и камер, находящихся поблизости.

Их будет достаточно, чтобы одолеть даже самую опасную добычу.

— Я вижу его, — сказал в вокс Талос. Он всмотрелся вдаль, в шестьсот метров мрака, тянущихся на север. — Оно секунду назад появилось из стены.

— Я тоже его вижу, — донеслось от Вариэля. Он приблизился к Талосу и приподнял болтер; его тепловое зрение с легкостью пронзало мрак. — Кровь Императора, Меркуциан не солгал.

— Владыка выводка, — пробормотал пророк, глядя на отвратительного чужого — сплошь покрытые хитином конечности, когтистые придатки, луковицеобразный череп — который подкрадывался все ближе. — И преогромный. Стреляй, когда оно подберется на достаточное расстояние. Старайся не повредить настенные когитаторы.

— Будет выполнено, — сказал Вариэль, и Талос уловил в голосе новичка оттенок нежелания. Он относительно недавно вступил в ряды VIII Легиона и не привык получать приказы.

Талос поднял болтер, вглядываясь в целеуказатель, и набрал воздуха, чтобы позвать остальных. В этот момент вокс взорвался грохотом оружия и нострамскими проклятьями. Весь Первый Коготь сражался, захлестываемый волнами ослабленных тварей.

У остальных, очевидно, были свои проблемы.

Руна дистанции на подернутом алым визоре Талоса побелела. В этот самый миг Талос и Вариэль открыли огонь.

Неуловимо быстрыми движениями пальцы Делтриана нажимали кнопки, перемещали рычаги и настраивали реле. Код, скрывающий от него желанную информацию, был удивительно сложен, и для его взлома требовался определенный уровень работы с инструментами, даже притом, что лично изготовленные им ключи делали свою работу, перепрограммируя когитатор. Это не было неожиданностью, однако для такой работы требовалось разделение внимания, что техноадепт находил неприятным. Ко всему прочему добавлялась перестрелка в пятидесяти метрах слева, раздражавшая его шумом — поскольку болтеры едва ли можно было назвать тихим оружием, а корпораптор примус — разновидность ксеносов, которую Делтриан никогда не наблюдал самолично — непрерывно выл, претерпевая процесс разрывания на части взрывчатыми снарядами.

К хриплой трескотне болтерного огня добавилось «крак-крак, крак-крак» лазпистолетов Септима, что занятным образом походило на партию ударных.

Почти что… Почти…

Вокабулятор Делтриана издал блеяние на машинном коде — звук, который показался бы металлически резким и плоским любому, кто не был обучен пониманию этого уникального языка. Для него это был первый за много лет звук, столь близкий к выражению радости.

Шестнадцать отдельных плат памяти выскользнули из ячеек данных главного когитатора. Каждая была размером и формой примерно как человеческая ладонь. Каждая хранила в себе столетие записанных сведений, восходящих к годам создания этого корабля.

И каждая была бесценным артефактом, дающим непревзойденные возможности.

— Все сделано, — сказал техноадепт и начал собирать платы, явно не осознавая, что никто не обращает на него никакого внимания.

Он повернулся к сражающимся как раз вовремя, чтобы увидеть, как чужеродная тварь, чье тело представляло собой массу рваных ран, с неровными, сочащимися жидкостью кратерами на месте яйцевидных глаз, вонзила одну из немногих оставшихся конечностей в колено Вариэля. Серп из почерневшей кости с растрескавшимся и кровоточащим лезвием подрубил его смертоносной дугой.

Керамитовая броня разлетелась вдребезги. Астартес повалился с отсеченной ногой, продолжая стрелять в чудовище, приближающееся к нему, чтобы убить.

Однако смертельный удар нанес Талос. Его доспехи уже превратились в месиво изрубленных когтями металлических пластин. Пытаясь подобраться достаточно близко, чтобы использовать силовой меч, пророк получил удар очередной молотящей вокруг конечности, которая попала ему сбоку в голову. Молния задрожала на оживающем золотом клинке, когда полуотсеченная лапа-лезвие патриарха генокрадов с лязгом столкнулась со шлемом Повелителя Ночи. Белые осколки забрала градом посыпались на металлическую палубу.

Теперь Талос был достаточно близко. С лицом, наполовину обнаженным и кровоточащим от последнего удара твари, он вогнал свой священный меч в ее хребет, двумя руками погрузил его в тело сквозь экзоскелетную броню и отвердевшие подкожные мускулы и, наконец, достал до уязвимой плоти и податливых костей.

Он повернул, дернул, выругался и потянул меч, двигая им, будто пилой, налево и направо, и из расширяющейся раны начала изливаться зловонная кровь.

Чужой снова завизжал, кислотная кровь брызнула из-за разбитых зубов, осыпая доспех Вариэля ливнем шипящих капель. Талос еще раз повернул и рванул на себя золотой клинок, и голова зверя отвалилась от туловища.

Существо рухнуло. Оно дернулось раз или два, жуткие раны, покрывавшие его тело, источали гнилостные жидкости вперемешку с темной кровью. Запахло, как позже рассказывал Септим другим рабам на корабле, чем-то средним между мертвецкой и мясной лавкой, которую в жару оставили открытой на месяц. Вонь пробивалась через любые воздушные фильтры и застаивалась в ноздрях. Броню Вариэля испещрили латунно-серые отметины там, где коррозивные соки из пасти зверя разъели краску его доспеха. Отрубленная нога не кровоточила — коагулянты в крови Астартес уже работали, сращивая края раны и покрывая ее коркой. Боль заглушали наркотические инжекторы доспеха, вводившие в кровоток стимуляторы и болеутоляющие.

И все же он изрыгнул проклятие, отползая от затихшей твари, и выругался на языке, который понимал только он. Делтриан проанализировал его лингвистические особенности. Вероятнее всего, это был диалект Бадаба — язык родного мира Вариэля. Детали были несущественны.

Доспехи Талоса практически полностью лишились цвета — кислоты и жгучая кровь изъели керамит и выжгли темную краску. Он осмотрел дымящееся тело твари. Из-за повреждений, нанесенных шлему, можно было разглядеть половину его лица.

Техноадепт увидел, как пророк оскалился и всадил еще один снаряд болтера в отсеченную голову мертвого чужака. То, что оставалось от черепа генокрада, исчезло, разлетевшись мокрыми фрагментами, застучавшими по стенам, полу и доспехам самого Талоса.

Септим посмотрел на него, переводя дыхание. Восстановление и перекрашивание обоих древних боевых доспехов займет у него немало времени. Он чувствовал, что будет лучше не говорить об этом сейчас, и вместо этого сунул в кобуры гвардейские лазпистолеты, после чего привалился к стене.

— К черту все это, — выдохнул он.

Делтриан наблюдал за этой сценой ровно четыре и две десятых секунды.

— Я сказал, все сделано, — он не мог скрыть растущее нетерпение в голосе. — Может, мы уже пойдем?

X

Когда «Эхо Проклятия» двинулся прочь от скитальца, «Вопль» затих, и плазменные инверсионные следы протянулись в вакууму позади корабля. Сверкая двигателями, выдыхая пар в космос, «Эхо» оторвался от огромного конгломерата заброшенных кораблей.

На командном троне, все еще облаченный в серый и покрытый трещинами испорченный доспех, Талос смотрел в оккулус. Тот показывал участок открытого космоса — и только.

— Как давно они покинули систему? — спросил он.

Это были его первые слова с тех пор, как он вернулся и сел на трон. Ответил на них один из пожилых людей-офицеров, все еще носящий униформу Имперского Флота, хотя и лишенную знаков Императора.

— Чуть больше двух часов назад, господин. Корабль Саламандр опасно перегревался. Мы думаем, что «Вопль» лишил их мужества — они сорвались с орбиты и бежали, вместо того, чтобы искать источник сигнала.

— Они не обнаружили корабль?

— Они даже не пытались его найти, господин. Они забрали абордажную команду и пустились в бегство.

Талос покачал головой.

— Сыны Вулкана незлобивы и медлительны, однако они — Астартес и не ведают страха. Что бы не заставило их уползти из системы, это было делом огромной важности.

— Как скажете, господин. Какие будут приказы?

Талос фыркнул.

— Два часа — преимущество не из тех, что нельзя преодолеть. Следуем за ними. Пусть все Когти будут наготове. Когда мы их догоним, то вырвем из варпа и разберем их корабль по косточкам.

— Будет сделано, повелитель.

Пророк позволил своим глазам закрыться, в то время как корабль вокруг наполнился суетой.

В Зале Раздумий располагались немногочисленные реликвии, оставшиеся от павших воинов Талоса. В более славные эпохи подобный зал был бы прибежищем молящихся, местом очистительных медитаций, хранилищем истории Легиона в виде оружия и доспехов, которыми когда-то владели его герои.

Ныне же он был и не совсем мастерской, и не до конца кладбищем. Повелителем Зала был Делтриан, и здесь его воля и слово были законом. Сервиторы работали за различными установками, ремонтируя части доспехов, заменяя зубчатые цепи застопоривших мечей, производя новые боеприпасы для болтеров и создавая их взрывчатую начинку.

Здесь, в оберегаемых ритуалами стазисных полях, на мраморных пьедесталах возвышались богато украшенные саркофаги павших воинов, дожидающихся того времени, когда их поместят в тела дредноутов и снова пошлют в бой. Неподалеку бурлили наполненные жидкостью баки, в большинстве своем пустые, ждущие чистки и промывания; несколько были заняты обнаженными фигурами, которые нельзя было толком разглядеть в молочно-белых, насыщенных кислородом околоплодных водах.

Делтриан вернулся в свою святая святых несколько минут назад и уже помещал платы данных в ячейки собственных когитаторов, чтобы извлечь их знания в свои банки памяти. Двери в Зал Раздумий оставались открыты. Делтриан позволил данным копироваться без его надзора и вместо этого дожидался гостей.

Наконец, они прибыли. Двенадцать воинов шли неровной вереницей. На каждом Астартес виднелись следы недавней и жестокой схватки. Все они пережили еще шесть мучительных часов на скитальце, отражая атаки генокрадов и преследуя проклятых тварей до самых их гнезд.

Саламандры проделали превосходную работу, истребляя их, но все же потеряли шестерых воинов на борту «Протея» благодаря усилиям Вораши и Кровавых Глаз, которые направляли все новые волны ксенотварей в их часть корабля.

Шесть потерянных душ, шесть павших воинов. На первый взгляд казалось, что это немного. Повелители Ночи потеряли девятерых — все они были из Кровавых Глаз. Люкорифа это, похоже, не беспокоило.

— Слабые падают, сильные поднимаются, — сказал он, когда они вернулись на борт «Эха Проклятия». Делтриан заметил, что это было наиболее философской мыслью из всех, которые когда-либо высказывал деградировавший воин. Предводитель Кровавых Глаз не ответил на это.

Теперь Делтриан смотрел, как двенадцать Астартес входят в Зал Раздумий. Каждая пара несла немалый груз — изломанное тело одетого в доспехи воина-Саламандры. Один из убитых был изрезан с хирургической точностью и, вместе с тем, радостной жестокостью, сраженный Кровавыми Глазами и заслуживший сомнительную честь погибнуть первым. Другие несли на себе следы свирепых атак генокрадов — пробитые нагрудники, расколотые наручи и поножи, разбитые шлемы.

Но ничего такого, раздумывал Делтриан, что нельзя было бы починить.

Повелители Ночи разложили тела на мозаичном полу. Шесть мертвых Саламандр. Шесть мертвых Саламандр в терминаторских боевых доспехах, со штурмболтерами, силовым оружием и редкой ротаторной пушкой — орудием, практически неизвестным среди Легионов-Предателей, которые были вынуждены воевать подобранным на полях битв снаряжением и древним оружием.

Эти трофеи, эта священная добыча во имя благословенного Бога-Машины, стоила бесконечно больше, чем жизни четырнадцати Повелителей Ночи. Делтриан погладил эмблему ордена Саламандр — дракона, вырезанного на черном камне на наплечнике одного из павших воинов. Подобные символы можно убрать, а сам доспех модифицировать и переделать… машинные духи внутри озлобятся и станут более пригодны для нужд VIII Легиона.

Пусть Повелители Ночи пока что плюются и сыплют проклятиями. Техножрец видел это в их черных глазах: каждый понимал ценность этих трофеев и надеялся стать одним из немногих избранных, кому будет дозволено носить эти святые доспехи, когда они будут осквернены и подготовлены.

Девять жизней в обмен на секреты Легиона Титанов и шесть самых лучших доспехов, которые когда-либо создавало человечество.

Делтриан всегда улыбался, ибо таким был создан его подобный черепу лик. Впрочем, теперь, когда он взирал на свои новоприобретенные богатства, это выражение было искренним.

Блуждающая в Пустоте

Пролог Дождь

"Я время видел, когда Империум дышать не сможет больше.

Когда от порчи собственной задохнется империя людей,

Отравленная грязью и грехами пяти сотен, введенных в заблуждение, поколений.

В ту ночь, когда безумие станет правдой,

Раскроются, подобно ране зараженной, Кадианские Врата,

Ворвутся в царство, которое они создавали, проклятые легионы

В эпоху, когда грядет конец всего сущего.

Рожденный, вопреки запретам и злому року,

Пророк Восьмого Легиона возвысится".

«Предвестник суровых испытаний», записанный неизвестным колдуном VIII Легиона, М32

Пророк и убийца стояли с оружием в руках на зубчатой стене мертвой цитадели. Дождь хлестал скорбным потоком, достаточно плотным, чтобы заслонять обзор. Он шипел при ударе о камень, падая из пастей злобно косящихся горгулий и стекая по стенам замка. Помимо шума дождя, единственные различимые звуки доносились от двух фигур. Одна из них была человеческой, она стояла в изломанном доспехе, издававшем гудение с потрескиванием помех. Другая принадлежала женщине чужих, облаченной в древнюю отформованную броню, которая пережила целую вечность оставляющих рубцы ударов.

— Это здесь погиб ваш Легион, не так ли? — её голос был изменен надетым шлемом, он вырывался из раскрытого рта маски смерти со странным шипением, так что практически растворялся в дожде. — Мы называем этот мир Шитр Вейрук. А как на вашем змеином наречии? Тсагуальса, да? Ответь мне, пророк. Зачем ты вернулся сюда?

Пророк не ответил. Он сплюнул на пол из темного камня едкую кровь и сделал еще один неровный вдох. Меч в его руках превратился в изрубленные остатки, расколотый клинок переломился пополам. Он не знал, куда делся болтер, и на треснувших губах проступила улыбка от инстинктивного ощущения вины. Несомненно, утратить подобную реликвию Легиона было грехом.

— Талос, — говоря, дева улыбалась, он слышал это в её голосе. В этом веселье было примечательным разве что отсутствие издевки и злобы. — Не стыдись, человек. Все умирают.

Пророк припал на одно колено, из трещин в броне сочилась кровь. При попытке заговорить с его губ сорвалось рычание боли. Обоняние улавливало лишь химический запах его собственных ран.

Дева приблизилась и даже посмела положить на наплечник раненого воина косовидный клинок, которым оканчивалось её копье.

— Я говорю одну лишь правду, пророк. В этом миге нет ничего постыдного. Ты добился успеха, зайдя столь далеко.

Талос вновь сплюнул кровь и прошипел два слова.

— Валас Моровай.

Убийца склонила голову, взглянув на него сверху вниз. Черно-красные волосы плюмажа шлема от дождя превратились в косички, прилипшие к маске смерти. Она выглядела, словно тонущая в воде женщина, которая безмолвно кричит, идя на дно.

— Многие из ваших злобных нашептываний остаются закрыты для меня, — произнесла она. — Ты сказал… "Первый Коготь", да? — Словам мешал её неестественный акцент. — Это были твои братья? Ты взываешь к мертвым, продолжая надеяться, что они тебя спасут. Как странно.

Клинок выпал из руки, он стал слишком тяжелым, чтобы продолжать его удерживать. Пророк уставился оружие лежащее на черном камне, омываемое ливнем. Оно сияло золотом и серебром столь же ярко, как в тот день, когда он похитил его.

Он медленно поднял голову, встретившись взглядом со своим палачом. Дождь смывал кровь с лица, она оставляла на губах соленый привкус и обжигала глаза. Ему было интересно, продолжает ли дева улыбаться под маской.

Ему предстояло погибнуть здесь. Именно в этом самом месте. Стоя на коленях, на зубчатой стене покинутой крепости своего Легиона, Повелитель Ночи начал смеяться.

Но ни смех, ни бушующая наверху буря, не могли поглотить гортанный звук, издаваемый пылающими двигателями. В поле зрения с ревом появился зловещий десантно-штурмовой корабль, окрашенный в синий цвет. Когда он поднялся над бойницами, с птицеподобного корпуса серебристыми потоками полился дождь. Турели тяжелых болтеров издали общий хор механического скрежета, и это было сладчайшей музыкой, когда-либо ласкавшей уши пророка. Талос все еще смеялся, когда "Громовой ястреб" завис на месте, поверх созданной им же горячей дымки. В тусклом освещении кабины внутри были видны две фигуры.

Женщина чужих уже двигалась. Она превратилась в черное пятно, танцуя среди ливня в плавном рывке. За ней по пятам следовали взрывы — десантно-штурмовой корабль открыл огонь, раздирая камень у нее под ногами ураганом разрывных зарядов.

Какое-то мгновение она бежала по парапету, а в следующий миг просто перестала существовать, растворившись в тени.

Талос не поднимался на ноги, не будучи уверен, что попытка сделать это окажется успешной. Он закрыл единственный уцелевший глаз. Другой ослеп, став кровоточащей сферой раздражающей боли, посылавшей тупые импульсы в череп при каждом ударе двух сердец. Бионическая рука, дрожащая от сбоев в сочленениях и повреждений системы получения нервных сигналов, потянулась к активатору вокса на вороте.

— В следующий раз я вас послушаю.

Заглушая давящий визг направленных вниз двигателей, через внешние вокс-динамики десантно-штурмового корабля зажужжал голос. Помехи лишали его интонации и модуляций.

— У меня было ощущение, что я тебе задолжал.

— Я сказал тебе уходить. Приказал.

— Господин, — затрещали в ответ внешние динамики. — Я…

— Проклятье, уходите, — снова посмотрев на корабль, он разглядел две фигуры более отчетливо. Они сидели бок о бок в креслах пилотов. — Вы официально освобождены от службы мне. — Он небрежно произнес эти слова по воксу и вновь начал смеяться.

Десантно-штурмовой корабль продолжал висеть наверху, двигатели издавали ужасающий визг, обрушивая на зубчатую стену потоки горячего воздуха. Дождь испарялся на доспехе пророка.

Заскрежетавший по воксу голос на этот раз принадлежал женщине.

— Талос.

— Беги. Бегите подальше отсюда, от смерти, которую несет этот мир. В последний город, и садитесь на ближайший покидающий планету корабль. Империум приближается. Они станут вашим спасением. Но помните, что я сказал. Если Вариель выскользнет живым, то однажды ночью он придет за ребенком, куда бы вы не сбежали.

— Он нас никогда не найдет.

Смех Талоса, наконец, стих, хотя он и продолжал улыбаться.

— Молись, чтобы так и было.

Он сделал вдох, который словно резал его ножом, и привалился спиной к стене, заворчав от острой боли в разорванных легких и сломанных ребрах. Зрение сбоку заволакивалось серым, и он уже не чувствовал пальцев. Одна рука легла на треснувший нагрудник, поверх ритуально разбитой аквилы, отполированной дождем. Другая — на упавший болтер, оружие Малхариона, лежавшее сбоку, где он выронил его в предшествовавшей битве. Пророк перезарядил двуствольный болтер онемевшими руками и снова медленно втянул холодный воздух в не желавшие более дышать легкие. Кровоточащие десны окрасили его зубы в розовый цвет.

— Я иду за ней.

— Не будь дураком.

Талос позволил дождю смачивать обращенное кверху лицо, более не удостаивая десантно-штурмовой корабль ни малейшей крупицей внимания. Странно, как мимолетно проявленное милосердие позволило им думать, что они могут разговаривать с ним подобным образом. Он поднялся на ноги и зашагал по чернокаменной стене, сжимая в одной рукой сломанный клинок, а в другой старинный болтер.

— Она убила моих братьев, — произнес он. — Я иду за ней.

I Самый долгий сон

Потому что мы — братья.

Мы видели, как примархи гибнут от меча и пламени, мы видели, как наши поступки разожгли галактическую войну.

Мы предавали, как предавали и нас самих.

Мы проливаем кровь ради неизвестного будущего, сражаемся во имя лжи, которую говорят наши повелители.

Что нам остается, кроме преданности соплеменникам? Я здесь, потому что вы здесь. Потому что мы братья"..’

Яго «Севатар» Севатарион, Принц Воронья. Цитата из «Темного Пути», глава VI: Единство.

Пророк распахнул глаза, и монохромный красный свет тактического дисплея ослепил его. После безумия сна он казался родным и приятным. Так он видел окружающий мир большую часть своей жизни, и танцующие перекрестья прицела, что неотступно следовали за его взглядом, были неотъемлемой частью действительности. Кошмар проносился перед ним неуловимыми тонкими нитями, которые он пытался распутать. Дождь над зубчатыми стенами. Мечница чужой расы. Бомбардировщик, расстреливающий черные камни.

Все. Он исчез. Остались лишь тени, образы, ощущения, и ничего более.

В последнее время это происходило все чаще. Когда-то видения крепко оседали в памяти, а теперь сразу ускользали… Казалось, это был побочный эффект частоты их появления. Хотя, не понимая природы и назначения своего генетического дара было невозможно знать это наверняка.

Талос поднялся с пола своей скромной оружейной комнаты и молча стоял, напрягая мускулы, вращая шеей, восстанавливая кровообращение и проверяя работу системы питания брони. Доспех из многослойного керамита — одни части которого были реликтами древности, а другие были украдены гораздо позже, — ритмично жужжал и рычал вслед за движениями хозяина.

Он двигался медленно и осторожно, чувствуя дрожь в мышцах после чересчур долгого бездействия. Конечности сводило судорогой, за исключением аугметической руки — она отзывалась вяло, так как только сейчас её внутренние процессоры перенастроились на импульсы, посылаемые пробудившимся мозгом. Бионическая конечность повиновалась первой, но, несмотря на это, движения все равно давались с трудом. Держась железной рукой за стену, он с усилием поднялся на ноги. Подвижные сочленения брони отозвались рычанием даже на такое незначительное движение.

Реальность была полна боли. Боль обрушилась на него той же пыткой, что въедалась в кровь подобно токсину. Губы беззвучно шевелились за лицевой пластиной, и он не обращал внимания на то, как это звучало через вокс-ретранслятор в пустой комнате.

Видение. Суждено ли им быть обманутыми, или обманывать самим? Судьба не оставляла им выбора. Возвышенный так часто говорил: предай, пока не предали тебя.

Как бы он не пытался дотянутся до видения, оно удалялось всё дальше. Боль не помогала. Она схлынула, будто втягиваясь в провал в его памяти. Несколько раз в прошлом боль была настолько сильной, что ослепляла его на целые ночи. В этот раз она была лишь отголоском тех мучений.

Помедлив, он потянулся за мечом и болтером. Оба оружия были там, где полагалось: в предназначенных для него стойках, прикрепленные к стене прочными кожаными ремнями. Однако, редкость. Талосу было присуще многое, но педантичная чистоплотность в этом списке отсутствовала. Он не смог вспомнить, когда последний раз возвращался в свою комнату и помещал оружие на место в идеальном порядке, чтобы тут же с комфортом отключиться в уединении. Более того, он не мог вспомнить, чтобы такое было раньше. Хоть однажды.

Кто-то побывал здесь. Возможно, Септим или его братья, когда они притащили его оттуда, где он пал жертвой видения. Их никогда не заботило что-либо мирское вроде установки оружия в стойки. Тогда остается Септим — это похоже на правду. Необычный поступок, но похоже на правду. Даже достойный похвалы.

Талос высвободил оба оружия и закрепил их на доспехе: двуствольный болтер на магнитые захваты к бедру, а богато украшенный золотой меч убрал в ножны за спиной, готовый в любой момент выхватить его из-за плеча.

: Приходи на мостик:

Слова на дисплее визора были написаны отчетливыми нострамскими рунами, белые на красном фоне, как и любая другая тактическая информация или био-данные. Он проследил за мерцанием курсора до последнего слова и выжидающе моргнул.

Квинт, его пятый слуга, был немым из-за ранения, полученного на поле боя. На протяжении всех следующих лет службы они общались посредством жестов или передачи текстовых сообщений с наручного ауспика Талоса, или используя оба способа одновременно. Квинт был почти таким же хорошим оружейником как и Септим, и некоторые трудности при общении были небольшой платой за его услуги.

:пророк:

:приходи на мостик:

Однако Квинт не позволял себе так свободно обращаться к хозяину. А еще он был несколько десятилетий как мертв, убитый Возвышенным во время одной из многих отчаянных попыток Вандреда вырваться.

На ретинальном дисплее Талоса по его желанию открылся канал связи с Первым Когтем.

— Братья.

В их ответе не было ни единого намека на сплоченность. Смех Ксарла прозвучал на волнах вокс-связи, за ним последовали проклятья и выкрики клятв. Он услышал учтивый голос Меркуциана, произносящего ругательства сквозь стиснутые зубы и гортанный рокот болтерной стрельбы.

Канал связи закрылся. Он попробовал вызвать других: стратегиум, Зал Памяти Дельтриана, оружейную Септима, покои Октавии и даже Люкорифа из Кровоточащих глаз. Ни звука. Всюду тишина. Корабль дребезжал, по-видимому, двигаясь на высокой скорости.

Он извращенно смаковал первые уколы беспокойства. Было весьма непросто заставить кого-либо из принадлежащих к Восьмому легиону беспокоиться, но внезапная пустота корабля была прекрасной загадкой. Его посетило странное ощущение, будто бы на него охотились, и его бледные губы растянулись в улыбке. Должно быть, то же чувствует жертва, хотя он вряд ли бы потерял контроль над собой и принялся мямлить бессмысленные молитвы ложным богам, как это обычно бывало с людьми.

— я жду

Талос обнажил меч и вышел из кельи.

Покинутый мостик его ничуть не шокировал. Он был не более чем в минуте ходьбы от его кельи, что была палубой ниже. Центральная галерея «Эха Проклятья» встретила его все той же пустотой, когда он шел по ней.

Стратегиум был просторным помещением овальной формы, оформленным в готическом стиле, населенный горгульями и другими гротескными скульптурами, облепившими стены и потолок. Здесь изуродованный ангел с опутанными колючей проволокой глазами беззвучно кричал на командный трон; там демон распростер крылья летучей мыши на потолке над вспомогательными артиллерийскими платформами. изначальное оформление "Эха проклятия" никогда не было захватывающим — при том, что Восьмому легиону всегда не доставало дисциплины, Повелителям Ночи удалось обзавестись несколькими учеными и мастерами с навыками, которыми обладали рыцари-ремесленники Детей Императора и Кровавых Ангелов. Независимо от профессионального мастерства каждого из них, большинство кораблей Восьмого Легиона украшались кощунственными произведениями архитектурного искусства, изображающими истязания богов и плененных демонов.

Над всем остальным возвышался внушительных размеров командный трон, обращенный к обзорному экрану оккулуса. Над ним висел скованный цепями разбитый скелет легионера. Вокруг командного трона кругами расходились навигационные консоли, станции управления артиллерией и связью. И ни одного еретического жреца, снующего между столами. Не было и членов экипажа в форме, отдающих приказы и регулирующих настройки. Ни трескучего гомона заклейменных сервиторов, соединенных с их тронами, машинными голосами докладывающих отчеты о состоянии систем.

Это, несомненно, был сон, хотя он и не походил ни на один из виденных Талосом прежде. Других объяснений не было.

— Я здесь, — громко произнес он.

:ты видел много снов. Ты близок к очередному пробуждению. Сядь, брат.:

Он не улыбнулся. Он редко улыбался, даже когда ему было весело, хотя было довольно забавно принять предложение сесть на свой собственный командный трон. Талос согласился лишь для того, чтобы увидеть, что произойдет дальше.

:достаточно близко, чтобы прикоснуться:

По коже пророка побежали мурашки. Он взглянул вверх на распятые останки Рувена.

:ты не тот воин, каким должен быть. Но мы с тобой должны поговорить. Здесь и сейчас. Другого шанса не будет.:Талос сидел, воплощая собой стоическое терпение. Он не позволил своему гневу и сомнениям всплыть на поверхность. Сетка прицела скользнула в сторону, не сфокусировавшись на изломанном скелете Рувена.

: вы сделали из моего трупа замечательное украшение. Это почти забавно.:

Талос откинулся на троне, как это бывало на настоящем мостике.

— Даже смерть не может заставить тебя умолкнуть?

:тебе осталось жить считанные месяцы, пророк.:

Подвешенный на цепях череп косился на него пустыми глазницами.

— Это правда? — Талос спросил его. — И как же ты разжился этим драгоценным знанием?

:ты делаешь вид, что текущий момент не имеет значения. Думаешь, я не слышу, как твое сердце бьется чаще.:

Талос погладил рукой старинный меч, покоившийся на боку. Усилия для самоконтроля к которому ему пришлось прибегнуть, чтобы не начать требовать объяснений, вызывали у него сильнейшую мигрень

— Заканчивай с этим, — сказал он, продолжая лицемерить с видом утомленного одолжения. Ему нужно собраться с мыслями. В лучшем случае, это ловушка. В худшем — колдовство, а вероятней всего — и то, и другое.

Нехорошо.

:ты ничего не помнишь, не так ли? Ты искал чистую войну. Достойную войну. Но тебе никогда не следовало возвращаться на восточную окраину. Другие ждут твоего возвращения, нося месть в своих сердцах.:

Пророк оставался на месте, продолжая поглаживать крылатую рукоять меча. Восточная Окраина. Он не мог придумать, что бы могло заставить его вернуться туда.

— Я думаю, ты лжешь, падаль.

:зачем бы я стал лгать. Ты бежишь от Ока. Ты бежишь от эльдар. Ты бежишь от неминуемой судьбы, от рук ксеноведьм. А куда лучше бежать, как не на другой край галактики

Возможно, в этом было зерно истины, но пророк не испытывал желания признавать это. Он хранил молчание.

:как долго ты ведешь эту войну, Талос?:

Он тряхнул головой, чувствуя потребность сглотнуть

— Давно. Ересь была самым кровавым десятилетием. Затем Годы Набегов, когда мы называли домом Тсагуалсу. Два века горькой славы, пока Империум не пришел за нами.

:сколько прошло с тех пор, как мы оставили гниющий мир?:

— Для Империума? — он сощурил глаза, — почти десять тысяч ле..

:нет. Сколько прошло времени для легионов предателей. Сколько прошло времени для тебя, Талос.:

Он снова сглотнул, начиная осознавать, к чему клонился разговор. Варп лишал реальность всякого смысла, не оставив даже намёка о законах физики и течении времени. Великая Ересь была всего лишь несколько дней назад для одних предателей в Оке, а для некоторых прочих со времен этих событий минуло пятьдесят тысяч лет. Все, каждая душа, предавшая Императора в тот Золотой Век, по— разному вели счет времени за прошедшие годы.

— Прошло столетие, как мы покинули Тсагуалсу. — Меньше чем для многих, но больше чем для некоторых.

:столетие для тебя. Столетие для первого когтя. Получается, что тебе больше трехсот лет, пророк.:

Талос кивнул, встретив взгляд пустых глазниц черепа.

— Около того.

:ты еще так молод для предателя. Так наивен. Но этого достаточно, чтобы ты успел выучить кое-какие уроки к настоящему времени. А ты все еще этого не сделал.:

Пророк смотрел на изломанные кости, поверх которых накладывались буквы. Они нетерпеливо мерцали на ретинальном дисплее, будто ожидая ответа.

— Если ты считаешь, что мне не хватает знаний, призрак, так просвети меня, как сумеешь.

:почему ты сражаешься в этой войне?:

— Ради мести, — фыркнул пророк.

:мести за что?:

— За оскорбления, нанесенные нам

:о каких оскорблениях ты говоришь:

Легионер поднялся на ноги, чувствуя как кожа шеи покрывается мурашками.

— Ты знаешь за какие. Тебе известно, почему Восьмой легион сражается.

:Восьмой легион не знает, почему он сражается. Ты ищешь оправдания напрасно растраченной ненависти длинною в жизнь. Легион сражается лишь потому, что ему доставляет удовольствие властвовать над слабыми душами.:

— Чистейшей воды выдумка, — Талос рассмеялся, хотя смеяться ему хотелось менее всего. Он подумывал над тем, что бы расстрелять нелепо распятый скелет, однако сомнительно, что подобным актом злобы мог бы чего-то достичь. — Мы восстали, потому что должны были восстать. Пацифизм Империума был обречен на провал. Порядок можно установить, лишь держа души в страхе перед возмездием. Повиновение через страх. Мир через страх. Мы были оружием, в котором нуждалось человечество. И мы остаемся им и по сей день.

:легион никогда не сражался за подобные идеалы. Твое заблуждение никогда не было популярно в наших рядах. И оно исчезло, когда пришла истина. Ты цепляешься за свои иллюзии, потому что ненависть это все что у тебя осталось.:

— Ненависть это все, что мне нужно, — он поднял болтер, целясь обоими стволами в сломанную грудную клетку. — Моя ненависть чиста. Мы заслуживаем отмщения империи, которая нас покинула. Мы были правы, наказывая те миры за их грехи, и грозили другим, если они нарушат наши законы. Повиновение. Через. Страх. Системы, приведенные нами к согласию..

:системы, приведенные нами к согласию, едва ли обитаемы. Мы превратили население в трепещущих зверьков, напрочь лишенных свободной воли. Живущих в страхе нарушить закон. Подобных хнычущим стадам людей, что обитают в трюмах наших кораблей сейчас.

— Я уверен в том, что делал, — пророк отдавал себе отчет в своем сводящем с ума положении: он не мог прицеливаться дольше, не сделав выстрела, но он не хотел стрелять, поддавшись бесполезному гневу. — Я уверен в том, что делал.

:многие из наших братьев никогда и не думали о подобном. Ни для кого не секрет. Поэтому Кёрз и уничтожил Нострамо. Чтобы остановить приток яда в Восьмой легион. И поэтому мы были наказаны Империумом.:

— Урок для Легиона, — Талос опустил оружие. — Примарх говорил эти слова много раз.

:мы стали тем, от чего предостерегали целые миры. Мы были убийцами и душегубами, какими они никогда не должны были быть. Вольные убивать по желанию и свободные от расплаты.:

Последовала долгая пауза. Талос почувствовал как корабль вздрогнул в ответ на какую-то внешнюю пытку.

: кровь стыла в жилах во времена еще до того, как галактика воспылала огнем войны.:

: реками крови истекали как грешники, так и невинные. Потому что мы были сильны, а они слабы.:

— Он ненавидел нас, это я знаю точно. Кёрз любил нас и ненавидел в равной степени.

Талос вернулся к своему трону, его голос смягчился размышлением. Мысли плясали и исчезали перед черными глазами, скрытыми за монохромными красными линзами его шлема.

Большая часть из этого была правдой, и это не было тайной для пророка. Кёрз уничтожил их родной мир меланхоличным приказом, стремясь положить конец притоку убийц и насильников, но было уже слишком поздно. Большую часть легиона уже составляли криминальные отбросы, от которых он хотел очистить человечество. Это не было ни секретом, ни откровением. Всего лишь позорной истиной.

Но у них все еще было право бороться. Усмирение превосходящей силой и вечное правление через страх. Это работало некоторое время. Мир в десятках систем был прекрасным зрелищем. Население едва осмеливалось поднимать восстание, когда с их глоток убирали ногу. В этих случаях это была ошибка угнетателей в проявлении слабости, а не угнетаемых в том, что они восставали. Человеческая природа предполагала сопротивление — за это нельзя ненавидеть сам вид.

— Наш путь не был путем Империума, — Талос процитировал древнее изречение, — но мы были правы. Если бы легион остался чист..

:но он не остался. Легион был запятнан грехом еще когда первый рожденный на Нострамо офицер приносил свою клятву верности. И мы заслужили ненависть примарха. За то, что мы не были теми воинами, какими он хотел, чтобы мы были.:

Снова пауза. И снова дрожь сотрясла корабль до самого остова.

— Что происходит?

:Реальность ускользает. «Эхо проклятия» прибывает в пункт назначения. Но тебе не следует возвращаться на Восточную Окраину.:

Талос снова взглянул вверх. Труп не двигался.

— Ты это уже говорил. Не помню, чтобы я отдавал такой приказ.

:ты отдал его, желая найти чистую войну и возродить банду. И отыскать ответы, чтобы развеять терзающие тебя сомнения. Ступить на Тсагуалсу еще раз. Все, что я сказал, не является каким-то откровением. Я лишь озвучил то, что твоя гордыня мешала произнести вслух. Ты слишком долго притворялся, брат.:

— Почему я вижу все это? — он обвел помещение рукой, указав на себя и на тело. — Что…что это? Видение? Сон? Заклинание? Шутки моего собственного разума или что — то извне закралось в мои мысли?

:все сразу и ничего из этого. Возможно это лишь проявление твоих страхов и сомнений. В реальном мире ты пробыл без сознания пятьдесят пять ночей. Ты близок к пробуждению.:

Он снова вскочил на ноги, когда корабль начал содрогаться. Он слышал как застонал корпус с искренностью раненого солдата. Кружева трещин прокладывали себе путь по оккулусу, посыпая палубу стеклянной крошкой.

— Пятьдесят пять ночей? Не может быть! Как это вышло?

:ты знаешь как. Ты всегда знал. Некоторые дети не предназначены носить в себе геносемя. Оно разрушает их на генетическом уровне. Кто-то умирает быстрей. Кто-то медленней. Но после трехсот лет биологического развития генетическая несовместимость наконец добралась и до тебя.

— Ложь, — Талос наблюдал, как корабль разваливается вокруг него. — Ложь и безумие все, что ты когда либо произносил при жизни, Рувен. То же касается и смерти.

:Вариель знает правду. Века разрушения. Века преодоления боли. Века видений, порожденных ядовитой кровью примарха. Твое тело больше не в состоянии выносить это наказание. Насладись временем, которое тебе осталось. Долг ждет тебя в реальном мире, и ты запомнишь немногое из нашей беседы. Просыпайся, Талос. Просыпайся и убедишься сам.

II Пробуждение

Свет, приглушенный и разбавленный краснотой ретинального дисплея его визора, заливал в глаза.

Первое, что предстало перед его глазами, он ожидал увидеть меньше всего. Его братья. Его команда. Стратегиум, где двести душ исполняли свои обязанности.

— Я… — он попытался заговорить, но его голос прозвучал сухим скрежетом вокса. Сидевший на троне Талос обмяк. Обвитая вокруг шеи цепь не давала телу совсем свалиться вперед.

Всюду вокруг него лепетали голоса и слышалось приближающееся ворчание подвижных сочленений брони.

— Я не в моей келье для медитаций, — произнес он. Талос никогда не пробуждался от видения где либо еще, не говоря уже о том, чтобы проснувшись, обнаружить себя на мостике боевого корабля. Пророк был поражен окружающей обстановкой, удивляясь, что все это время он сидел здесь, облаченный в доспех, выкрикивая одни и те же бессвязные слова в общую вокс-сеть.

Вокруг шеи, лодыжек и запястий загремели цепи, едва он вознамерился встать. Братья приковали его к трону.

Они должны за многое ответить.

Шепотки «Он возвращается!» и «Он просыпается!» витали среди смертных членов экипажа. Со своего почетного места на возвышении в самом сердце капитанского мостика Талос видел, как они замерли, оторвавшись от исполнения возложенных на них обязанностей, и один за другим повернули свои лица к нему. Их глаза сияли удивлением смешанным с благоговением в равной мере. «Пророк пробуждается!» — слетало с их губ. Должно быть, подобное испытывают те, кому поклоняются, решил он, ощущая, как по спине бегут мурашки.

Его братья столпились вокруг трона, спрятав свои лица под шлемами: Узас с изображенным отпечатком ладони на лицевом щитке, шлем Ксарла украшали размашистые крылья летучей мыши, Сайрион с нарисованными молниями, бьющими из глаз, Меркуциан в шлеме с изогнутыми рогами, покрытыми бронзой. Вариель склонился над Талосом. Бионическая нога апотекария скрежетала и заедала, делая его движения неуклюжими. Он единственный был без шлема, и его холодные глаза пристально смотрели в глаза пророка.

— Своевременное возвращение, — произнес он. В его необычно мягком голосе не было ни намека на веселье.

— Мы прибыли, Талос, — сказал Меркуциан. — Нам никогда не приходилось быть свидетелями ничего подобного. Что тебе снилось?

— Я почти ничего не помню, — Талос по очереди посмотрел на каждого из них и на медленно вращавшийся мир в эллиптическом обрамлении экрана оккулуса. — Я совсем мало что помню. Где мы?

Вариель повернул свой бесцветный взгляд на остальных. Этого было достаточно, чтобы они немного отступили назад и не стояли толпой возле пробудившегося пророка. Пока тот говорил, апотекарий сверялся с данными на громоздкой перчатке нарцетиума. Ауспик-сканер потрескивал статикой и монотонно выдавал результаты.

— Я ввел дополнительную дозу наркотиков и лекарств, чтобы поддерживать тебя в приемлемом состоянии, не прибегая к активации анабиозной мембраны за прошедшие два месяца. Однако, в течение нескольких дней ты будешь чрезвычайно слаб. Износ мышц минимальный, но достаточен для того, чтобы ты это заметил.

Талос снова дернулся в цепях, будто в напоминание.

— Ах, да, — произнес Вариель. — Конечно.

Он набрал код на наруче доспеха, и из нарцетиума выдвинулась дисковая пила. Пила поцеловала звенья цепей с раздражающим визгом. Одна за другой, металлические оковы спадали.

— Я был прикован?

— Чтобы не покалечил себя и остальных, — ответил Вариель.

— Нет, — Талос сфокусировался на ретинальном дисплее и активировал закрытый вокс — канал со своими братьями. — Я был прикован здесь, на мостике?

Члены Первого Когтя обменялись взглядами. Их шлемы, поворачиваясь друг к другу, выражали какую-то неясную эмоцию.

— Мы отнесли тебя в твои покои, когда тебя накрыло первый раз, — сказал Сайрион, — Но…

— Но?

— Ты вырвался. Ты убил двоих братьев, дежуривших у дверей, и мы потеряли тебя на нижних палубах почти на неделю.

Талос попытался встать. Вариель посмотрел на него тем же взглядом, каким одарил его братьев из Первого Когтя, но на пророк проигнорировал его. Хотя апотекарий был прав: мышцы жгли судороги, когда по ним расходилась кровь.

— Я не понимаю, — произнес он наконец.

— Мы, честно говоря, тоже, — ответил Сайрион. — Ты никогда прежде не творил такого во время припадков.

Ксарл принялся за обьяснения.

— Угадай, кто тебя нашел!

Пророк тряхнул головой, не зная что и предположить.

— Скажи мне.

Узас склонил голову.

— Это был я.

По мнению Талоса, это само по себе было отдельной историей. Он посмотрел на Сайриона

— А потом?

— Прошло несколько дней, и команда и прочие Когти заволновались. С боевым духом у нас, больных на голову и преданных ублюдков, всегда было не очень, а стало еще хуже. Поговаривали, что ты то ли умер, то ли заболел. Поэтому мы принесли тебя сюда, чтобы показать команде, что ты в каком-то смысле все еще с нами.

Талос фыркнул.

— Это сработало?

— Сам убедись, — Сайрион жестом указал на смотревших на Талоса восхищенных людей со всей командной палубы. Все взгляды были прикованы к нему.

Талос проглотил что-то едкое.

— Ты сделал из меня икону. Это ступень на пути к варварству.

Воины Первого Когтя хохотнули. Только Талосу было невесело.

— Пятьдесят пять дней безмолвия, — произнес Сайрион, — и все, о чем ты можешь нам поведать, это недовольство?

— Безмолвия? — пророк развернулся и по очереди взглянул на каждого из них. — И я ни разу не кричал? Не произносил свои пророчества вслух?

— Не в этот раз, — покачал головой Меркуциан. — ты молчал с самого начала, как потерял контроль.

— Не помню, чтобы я терял сознание. — Талос ходил мимо них, опираясь на перила, окружавшие центральный помост. Он смотрел на висящую в пустоте серую планету, окруженную плотным полем астероидов. — Где мы?

Первый коготь собрался рядом с ним, образуя ряд рычащих суставов брони и бесстрастных череполиких масок.

— Не припоминаешь, что ты нам приказывал? — спросил Ксарл.

Талос старался не показывать своего раздражения.

— Просто скажите мне, где мы. Выглядит знакомым настолько, что я изо всех сил пытаюсь поверить, что в самом деле нахожусь здесь.

— Полностью разделяем твои чувства. Мы на Восточной Окраине, — сказал Ксарл. — Вне досягаемости лучей Астрономикона, на орбите мира, к которому ты неоднократно требовал, чтобы мы отправились

Талос смотрел на планету, вращавшуюся с неописуемой медлительностью. Он знал, что это за мир, хотя не мог вспомнить ничего из того, о чем ему рассказывали братья. Потребовалось гораздо больше усилий, чем он полагал, чтобы удержаться и не сказать: «Этого не может быть!». Самым невероятным были серые пятна городов, подобно струпьям, покрывавшим пыльные континенты.

— Она изменилась, — произнес он. — Не понимаю, как это может быть правдой. Империум никогда не стал бы обустраиваться здесь, а теперь я вижу города. Я вижу очаги цивилизации, ранами покрывающие поверхность никчемного мира.

— Мы удивлены также как и ты, брат, — кивнул Сайрион.

Взгляд Талоса метался по мостику.

— Всем занять свои места.

Люди салютовали и бормотали: «— Да, господин».

Молчание нарушил Меркуциан.

— Мы здесь, Талос. Что мы должны делать?

Пророк в изумлении смотрел на мир, который должен был быть мертвым, очищенный от жизни десять тысяч лет назад и покинутый теми, кто называл его домом. Империум Человечества никогда бы не стал повторно колонизировать проклятый мир, в особенности тот, что находился за пределами досягаемости благословенного Света Императора. На то, чтобы добраться сюда, используя стандартные двигатели, уйдут месяцы даже от ближайшего пограничного мира.

— Всем когтям приготовиться к десантированию.

Сайрион прочистил горло. Это типично человеческое поведение заставило Талоса обернуться.

— Ты многое пропустил, брат. Тут есть кое-что, заслуживающее твоего внимания, прежде чем мы ступим на поверхность. Кое-что, касающееся Септима и Октавии. Мы не знали, как быть с этим пока ты отсутствовал.

— Я слушаю, — сказал пророк. Ему не хотелось признаваться, что его кровь застыла в жилах

при упоминании этих имен.

— Отправляйся к ней и сам все увидишь.

Сам все увидишь. Эти слова эхом звучали в голове, вцепляясь с нервирующим упорством где-то между воспоминаниями и пророчеством.

— Вы идете? — Талос обратился к братьям.

Меркуциан смотрел в сторону. Ксарл издал смешок.

— Нет, — сказал Сайрион, — ты должен пойти один.

Талос добрался до покоев навигатора, корчась от боли в конечностях. Пятьдесят пять ночей, почти два месяца без ежедневных тренировок не пошли ему на пользу. Слуги Октавии топтались в тенях у дверей, горбатые аристократы в лишенных солнца альковах.

— Повелитель, — шипение срывалось с губ, которые теперь больше походили на неровные прорези на лицах. Пропитанные кровью бинты зашуршали, когда они опустили оружие.

— Отойдите прочь, — приказал им Талос. Слуги разбежались как тараканы от внезапной вспышки света. Один из них остался стоять. На мгновение он подумал, что это Пес, любимый слуга Октавии. Но этот был слишком тощий. К тому же, Пес умер несколько месяцев назад. Его убили при захвате корабля примерно в двадцати метрах от того места, где сейчас стоял воин.

— Хозяйка устала, — произнесла фигура напряженным голосом, как если бы говорила сквозь стиснутые зубы. Голос был мягким и высоким и явно не мог принадлежать мужчине. Женщина подняла забинтованную руку, будто одно её требование могло преградить воину путь, не говоря о её физическом присутствии. Лицо женщины скрывала ткань, не позволяя разглядеть её внешний облик, но её телосложение свидетельствовало о том, что она была менее остальных подвержена деградации, как минимум физически. Огромные очки, закрывавшие глаза, придавали ей сходство с насекомым и намекали на мутацию, которую не сразу можно было обнаружить. Она прицепила красный лазерный целеуказатель к очкам, но зачем — Талос даже не пытался угадать.

— В таком случае у нас с ней много общего, — подметил пророк. — Отойди.

— Она не желает, чтобы её беспокоили, — настаивал все тот же напряженный голос, становясь все менее дружелюбным. Другие слуги начали собираться позади нее.

— Преданность хозяйке делает тебе честь, но полагаю, мы закончили с этим занудством — Талос опустил голову, чтобы быть на одном уровне с женщиной. У него не было никакого желания банально убивать ее. — Ты знаешь кто я?

— Ты тот, кто действует вопреки желаниям моей госпожи.

— Это правда. Равно как и то, что я являюсь хозяином этого корабля, и твоя хозяйка служит мне.

Слуги отступили обратно в тени, нашептывая имя пророка. Талос, Талос, Талос. Как шипение горных гадюк.

— Ей нездоровится. — Сказала забинтованная женщина. Теперь её голос сочился страхом.

— Как твое имя? — спросил Талос

— Вулараи, — ответила она. Воин слабо улыбнулся за лицевой пластиной. На нострамском Вулараи означало «лжец».

— Забавно. Ты мне нравишься. А теперь уйди, пока не разонравилась.

Слуга отступила, и Талос уловил блеск металла под её рваными одеждами

— У тебя гладий?

Фигура замерла.

— Милорд?

— Ты носишь гладий легиона?

Она схватилась за лезвие. Для Повелителя Ночи гладий был коротким колющим оружием длиной с предплечье легионера. В руках простого смертного он превращался в элегантный полуторный меч. Витиеватые нострамские руны, вытравленные на темном металле, узнавались безошибочно.

— Это оружие легиона, — произнес Талос.

— Это подарок, милорд.

— От кого?

— От лорда Сайриона из Первого когтя. Он сказал, что мне нужно оружие.

— У тебя есть необходимые навыки, чтобы пользоваться им?

Женщина в бинтах вздрогнула, ничего не ответив.

— А что если бы я отпихнул тебя в сторону и вошел, Вулараи? Что бы ты сделала?

Он услышал нотки торжества в её напряженном голосе.

— Мне пришлось бы вырезать ваше сердце, милорд.

В покоях навигатора было чуть больше света, чем в других помещениях и галереях корабля. Бледное зернистое свечение тридцати мониторов, подключенных к внешним пикт-каналам, бросало блики на весь простор комнаты, освещая круглый бассейн посередине. Воздух был пропитан густой мясной вонью амниотической жидкости.

Она не погружалась в воду. За месяцы, прошедшие с тех пор, как «Эхо проклятия» было захвачено, и даже после того, как половина корабля была отмыта и очищена огнеметами, Октавия пользовалась амниотическим бассейном для варп-перелетов лишь тогда, когда ей было необходимо полное слияние с машинным духом корабля. Талос, видевший прежнюю пленницу навигаторских покоев Эзмарельду, мог понять её нежелание проводить слишком много времени в питательной жидкости.

Смесь химической вони и тонкого запаха застоявшейся воды были привычными для личного пространства Октавии: запах человеческого пота, затхлый запах книг и свитков пергамента, и слабый — приятный — пряный запах натуральных масел на её только что вымытых волосах. И что-то еще. Что-то, близкое к запаху женского менструального цикла, такое же острое и насыщенное. Близкое, но не совсем.

Талос обошел вокруг бассейна, приближаясь к трону и скопищу мониторов. Каждый экран показывал часть корпуса корабля и пустоту снаружи. Несколько демонстрировали серый лик мира, резко контрастировавший с его белой луной.

— Октавия.

Она открыла глаза, взглянув на воина затуманенным после сна взглядом. Черные волосы были собраны в хвост, свисавший позади шелковой банданы.

— Вы проснулись, — сказала она.

— Как и ты.

— Да, — подметила навигатор, — но я бы предпочла не просыпаться… Что вам снилось?

— Я мало что помню. — Талос жестом указал на планету на экранах перед ней. — Ты знаешь, как называется этот мир?

Октавия кивнула.

— Септим говорил мне. Я не знаю, почему вы хотели вернуться сюда.

— Как не знаю и я, — покачал головой Талос. — Я помню лишь обрывки до того момента, как меня поразило видение.

Он медленно выдохнул.

— Дом. Наш второй дом, по меньшей мере. После Нострамо нашим домом стала Тсагуалса, мертвый мир.

— Его колонизировали. Население невелико, и можно уверенно говорить о том, что это произошло недавно.

— Я знаю.

— Что вы будете делать?

— Не знаю.

Октавия подалась вперед на своем троне, укрытая тонким матерчатым покрывалом

— В этой комнате всегда холодно. — Она взглянула на Талоса, ожидая, что он что-нибудь скажет. Он не говорил ничего, и тогда девушка сама решила разбавить тишину.

— Было трудно плыть сюда. Свет Астрономикона не достает досюда с Терры, а волны были чернее черного

— Позволь мне спросить, каково это было?

Навигатор поигрывала прядью волос, пока говорила.

— Варп здесь темный. Невыразимо темный. Все цвета черные. Вы можете представить себе тысячи оттенков черного, один черней другого?

Он тряхнул головой.

— Ты просишь меня вообразить нечто совершенно чуждое материальной вселенной.

— Там холодно, — сказала она, прервав зрительный контакт. — Как цвет может быть холодным? Во тьме я ощущаю привычное отвратительное присутствие: крики душ у корпуса, и далекие язвы, одиноко плывущие в глубине.

— Язвы?

— Если бы я только могла описать их. Огромные безымянные скопления сущностей из яда и боли. Злобные сознания

Талос кивнул.

— Может быть, это души ложных богов.

— Как они могут быть ложными, если они реальны?

— Я не знаю, — признался Талос

Октавия вздрогнула.

— Там где мы плавали прежде, даже вдали от Астрономикона… даже до тех мест дотягивался тусклый свет маяка Императора, и неважно, как далеко от него мы заплывали. Можно было увидеть тени и формы, скользящие по волнам. Безликие демоны, плывущие в текучих мучениях. Здесь же я не вижу ничего. Ничего общего с тем, как меня учили находить путь через шторм. Это как идти вперед вслепую в поисках спокойных путей там, где завывания ветров стихают на мгновение, если стихают.

На мгновение его поразило сходство её впечатлений и ощущения падения в его собственные видения

— Мы добрались, — сказал он. — Ты отлично справилась.

— Я ощутила что-то еще. Едва уловимое. Их присутствие теплее варпа вокруг. Будто чьи-то глаза смотрели за мной, когда я подвела корабль ближе.

— Надо полагать, за нами следили?

Октавия пожала плечами

— Я не знаю. Это был лишь один из вариантов безумия среди тысяч прочих.

— Мы прибыли. Это имеет значение, — очередная пауза повисла между собеседниками. На этот раз её прервал Талос.

— Давным-давно у нас здесь была крепость. Замок из черного камня и витых шпилей. Однажды ночью он привиделся примарху, и сотни тысяч рабов были отправлены строить его. На это ушло почти двадцать лет.

Он прервался, и Октавия смотрела на бесстрастный череп на лицевой пластине. Талос выдохнул в вокс-репродуктор.

— Внутреннее святилище называлось Вопящей Галереей. Кто-нибудь тебе о ней рассказывал?

Она покачала головой.

— Нет, никогда.

— Вопящая Галерея — это метафора своего рода. Мучения бога, выраженные в крови и боли. Примарх хотел переделать внешний мир в соответствии с пороком в собственном сознании. Стены были из плоти: людские тела составляли часть архитектуры, сформированные больше колдовством, нежели мастерством. Полы были устланы коврами из живых лиц, поддерживаемых севриторами-кормильцами.

Он покачал головой. Воспоминания были слишком живыми, чтобы когда-нибудь исчезнуть.

— Вопли, Октавия. Ты никогда не слышала ничего подобного. Они никогда не смолкали. Люди в стенах, стенавшие и пытавшиеся вырваться. Лица на полу рыдали и кричали.

Она заставила себя улыбнуться, хоть ей и не хотелось.

— Это звучит как варп.

Он взглянул на нее и проворчал в знак согласия.

— Прости меня. Ты знаешь, на что похож этот звук.

— Самое скверное в том, что со временем привыкаешь к этому стенающему хору. Те из нас, кто посещал примарха в последние десятилетия его безумия, провели достаточно много времени в Вопящей Галерее. Звук всей той боли становился терпимым. Вскоре, ты начинал замечать, что он доставляет тебе удовольствие. Было легче размышлять, будучи окруженным грехом. Страдания по началу теряли свое значение, но после становились музыкой.

С минуту пророк молчал.

— Разумеется, это было то, чего он хотел. Он хотел, чтобы мы усвоили Урок Легиону, каким, как он верил, он должен был быть.

Октавия вздрогнула снова, когда Талос опустился на колени рядом с её троном.

— Я не вижу ничего поучительного в бессмысленной жестокости, — произнесла она.

Он открыл замки на вороте доспеха и с шипением вырывающегося воздуха снял шлем. Навигатора вновь поразила мысль о том, что он мог бы быть красивым, если бы не холодный взгляд и бледная как у трупа кожа. Он был статуей грозного полубога, высеченной из чистейшего мрамора, с мертвыми глазами, прекрасный в своей нетронутости, однако смотреть на него было неприятно.

— Это была не бессмысленная жестокость, — сказал он, — это был Урок. Примарх знал, что закон и порядок — два столпа цивилизации — можно установить лишь через страх перед наказанием. Человек отнюдь не мирное животное. Это создание войны и сопротивления. Привести зверей к цивилизации можно лишь напоминая им о возмездии, что ждет каждого, кто причинит вред стаду. Было время, когда мы верили, что этого хотел от нас Император. Он хотел, чтобы мы стали Ангелами Смерти. Было время, когда мы были ими.

Она моргнула впервые за минуту. За время их долгих дискуссий и воспоминаний Талос ни разу не заговаривал о таких подробностях.

— Продолжай, — сказала навигатор.

— Одни говорят, он предал нас. Когда наша работа была выполнена, он повернулся против нас. Другие утверждают, что мы зашли слишком далеко в нашей самопровозглашенной роли, и нам нужно положить конец как животным, за то, что сорвались с привязи. — Воин видел живой вопрос в глазах своей собеседницы и развеял его. — Ничто из этого не имеет значения. Имеет значение лишь то, как все началось и как закончилось.

— И как все началось?

— Легион нес огромные потери в Великом крестовом Походе на службе Императору. Большинство из них были терранцами. Они прибыли с Терры, с войн Императора на планете, являвшейся родиной человечества. Пополнение прибыло с нашего родного мира, с Нострамо… Десятилетия прошли с того момента, когда примарх последний раз ступал на поверхность планеты, и его уроки закона были давно забыты. Население снова скатилось в анархию и беззаконие, потеряв страх перед наказанием от далекого Империума. Мы отравляли сами себя, понимаешь? Мы пополняли ряды легиона убийцами и насильниками, детьми, которые были чернейшими грешниками еще до того, как ощутили вкус взросления. Уроки примарха для них ничего не значили, как не значили и для большей части Восьмого легиона в итоге. Они были убийцами, взращенными для того, чтобы стать полубогами, которые разорят галактику. В гневном отчаянии примарх сжег наш родной мир. Он разрушил его, разорвав на части с орбиты огневой мощью всего флота Легиона.

Талос глубоко и медленно вздохнул.

— Это заняло несколько часов, Октавия. Все это время мы были на своих кораблях, слушая вокс-сообщения с поверхности. Они взывали к нам, посылая в небеса мольбы и крики о помощи. Мы не ответили разу. Ни единого разу. Мы оставались в космосе и смотрели, как полыхают наши города. В самом конце мы наблюдали, как планета разваливается на куски под яростью флота. Только тогда мы отвернулись. Нострамо разлетелась в пустоте. С тех пор я не видел ничего подобного. И в своем сердце я знаю, что не увижу никогда больше.

На мгновение её посетило нелепое желание прикоснуться рукой к его щеке. Она знала, что лучше не поддаваться этому инстинкту. И все же, то, как он говорил, выражение его черных глаз — он во всем был ребенком, выросшим в теле бога без человеческого осознания человечности. Не удивительно, почему эти создания были столь опасны. Их неразвитые души действовали на уровнях, которые ни один человек не смог бы понять: примитивные и необузданные с одной стороны, сложные и лишенные всего человеческого с другой.

— Это не сработало, — продолжил он. — К тому моменту Легион уже был отравлен. Как ты знаешь, Ксарл и я росли вместе, и мы были убийцами с самого детства. Мы поздно присоединились к Легиону, тогда, когда его вены уже были насквозь пропитаны ядом Нострамо. И поверь мне, когда я говорю, что мы росли вместе, среди уличных войн, где человеческая жизнь стоила дешево, я говорю об одном из цивилизованных районов нострамских внутренних городов. Мучительное вырождение планеты продолжалось, среди городских пустошей рыскали племена падальщиков. Как самые сильные и выносливые именно они зачастую становились кандидатами для имплантации и принятия в Восьмой Легион. Именно они становились легионерами.

Талос завершил свою речь с улыбкой, не затронувшей его взгляд.

— Тогда было уже слишком поздно. Примарх Кёрз был охвачен муками вырождения. Он презирал себя и ненавидел свою жизнь. И ненавидел свой легион. Все, чего он добивался, был последний шанс доказать свою правоту, показать что его существование было не напрасным. Восстание против Императора — война за миф, который ты называешь Ересью Хоруса, — была окончена. Мы повернулись против Империума, который пытался наказать нас, и мы проиграли. Поэтому мы бежали. Мы бежали на Тсагуалсу, мир, находившийся за внешними границами Империума, вдали от Маяка Света на Терре, который все еще жег его глаза

Воин указал на серый мир.

— Мы бежали сюда, и здесь все закончилось.

Вздох сорвался с губ Октавии как туман.

— Вы бежали от войны, которую проиграли, и построили замок из пыточных комнат. Как благородно с вашей стороны, Талос. Но я все еще не вижу в этом урока.

Он кивнул, уступая ей.

— Ты должна понять наконец, что примарха одолевало его собственное безумие. Его не волновала Долгая Война, он не желал ничего больше, кроме как проливать кровь Империума и мстить за свой жизненный путь. Он знал, что собирается умирать, Октавия. Он хотел оказаться правым, когда умирал.

— Септим говорил мне об этом, — ответила она. — Но совершать грабительские рейды на окраины Империума в течении нескольких веков по прихоти безумца и вырезать целые миры едва ли можно назвать уроком достойных идеалов.

Талос смотрел на нее своими бездушными глазами, оставаясь непоколебимым.

— В таком свете, возможно, нет. Но человечество должно познать страх, навигатор. Ничто другое не дает гарантии согласия. В самом конце, когда Вопящая Галерея стала командным пунктом и одновременно залом военного совета Легиона, деградация пожирала примарха изнутри. Она опустошала его. Я до сих пор помню, как царственно он взирал на нас, каким величественным он выглядел в наших полных обожания глазах. Но смотреть на него было подобно привыканию к отвратительному запаху. Можно привыкнуть к грязи, просто игнорировать запах, но когда что-то напоминает о ней, начинаешь ощущать её с новой силой. Его душа прогнила насквозь, и иными ночами её можно было увидеть в блеске умирающих глаз или в мрачном оскале зубов. Кое-кто из моих братьев задавался вопросом, не был ли он заражен какой-либо внешней силой, но большинству из нас было уже все равно. Какая разница? В любом случае результат был неизменным.

Освещение, словно подгадав момент, замерцало и отключилось. Воин и мутант остались на несколько ударов сердца во тьме, освещаемой только глазными линзами его доспеха и серыми бликами экранов.

— Это происходит все чаще и чаще в последнее время, — сказала девушка. — «Завет» ненавидел меня. «Эхо», похоже, ненавидит нас всех.

— Занятное суеверие, — ответил воин. Освещение восстановилось, такое же тусклое, как и прежде. Талос все еще не торопился продолжать.

— А как же убийство? — напомнила она.

— Убийство произошло вскоре после того, как очевидность его безумия достигла своего апогея. Я никогда не видел существа, которое с такой безмятежностью и восхищением воспринимало собственную гибель. В смерти он бы обрел оправдание. Те, кто нарушает закон, должны быть наказаны самым беспощадным образом, в назидание всем тем, кто замышляет неповиновение. Таким образом, он отправил нас разделывать галактику, нарушать все законы вопреки всякому смыслу, прекрасно зная, что Император поступит согласно закону. Ассасин пришла, чтобы убить Кёрза, великого Нарушителя Имперского Закона, и она исполнила свой долг. Я видел, как он умирает, оправданный и довольный возможно впервые за долгие века.

— Какой гротеск, — подметила Октавия. Её пульс ускорился при мысли, что это замечание может обидеть воина, но страх был безосновательным.

— Может, так оно и есть, — он снова кивнул. — Вселенная не знала другого существа, ненавидевшего жизнь так, как мой отец. Его жизнь была сломана в стремлении доказать, как можно контролировать человечество, а его смерть была доказательством того, что этот вид абсолютно никуда не годится.

Талос извлек голопроектор из поясной сумки и нажал руну активации. Перед ними возникло мерцающее голубым светом изображение в натуральную величину. С невидимого трона поднялась сгорбленная фигура. Его диковатая поза не лишала мускулистое тело красоты, а движения — первобытного благородства. Искажение скрадывало ясность образа, но лицо фигуры — лицо призрака с черными глазами, изможденными скулами и заостренными клыками — украшала порочная ухмылка искреннего веселья.

Талос деактивировал проектор и изображение погасло. Повисло долгое молчание, которое ни он, ни Октавия не решались нарушить.

— И никто не возглавил вас после его смерти?

— Легион распался на роты и банды, последовавшие за отдельными повелителями. Присутствие примарха было единственным, что поддерживало в нас единство. Без него команды разбойников уплывали все дальше и дальше от Тсагуалсы и отсутствовали все дольше и дольше. Шли годы и некоторые из них перестали возвращаться совсем. Многие капитаны и лорды утверждали, что были наследниками Ночного Охотника, но каждая из подобных претензий оспаривалась другими претендентами на эту роль. Ни одной душе не удалось собрать легион предателей воедино. Это в порядке вещей. Насколько бы я его ни ненавидел, успех Абаддона это то, что выделяет его — прежде всего — из всех нас. Его имя шепчут по всему Империуму. Абаддон. Разоритель. Избранный. Абаддон. Не Хорус.

Октавия вздрогнула. Это имя было ей знакомо. Она слышала, как шепотом его произносили в залах терранской власти. Абаддон. Великий враг. Смерть Империума. Пророчества о его триумфе в последний век человечества были широко распространены среди психически одаренных пленников трона Императора

— Был один, — сказал Талос, — кто мог держать марку, и кого не предавали братья. По крайней мере, он был единственным, кто пережил предательство братьев, но даже он сражался за единство легиона. Так много идеологий. Так много противоречивых желаний и стремлений.

— Как его звали?

— Севатар, — тихо произнес пророк. — Мы звали его Принц Воронья. Его убили во времена Ереси, задолго до смерти отца.

Она поколебалась, прежде чем сказать.

— Меркуциан упоминал о нем.

— Меркуциан приходит поговорить с тобой?

Навигатор ухмыльнулась. Её зубы были белее, чем у любого из членов экипажа. Недолгое время, проведенное в грязи рабства, еще не оставило на ней свой отпечаток.

— Ты не единственный, кому есть что рассказать.

— О чем он говорит?

— Он же твой брат. И один из тех, на которого ты не тратишь свое время, пытаясь убить. Ты должен догадываться, о чем он говорит.

В черных глазах пророка промелькнула тень еле сдерживаемой эмоции. Он не мог сказать, было ли это удивление или раздражение.

— Я все еще недостаточно хорошо знаю Меркуциана.

— Он говорит о Ереси в основном. Он рассказывает мне истории о братьях, погибших при осаде Дворца Императора, о Трамасском Крестовом походе против Ангелов и веках, прошедших с тех пор. Он любит писать об этом, отмечая их подвиги и смерть. Ты знал об этом? Талос покачал головой. Он не знал.

— И что же он говорит о Принце Воронья? — поинтересовался он.

— Что Севатар не был убит.

Эти слова вызвали тень улыбки на лице пророка.

— Это увлекательное произведение. У каждого легиона есть свои мифы и тайны. Пожиратели Миров утверждают, что один из их капитанов избранный Кровожадного Бога.

Октавия не улыбалась.

— Когда вы планируете высадиться на планету?

— Мои братья хотели, чтобы я сначала увидел тебя.

Она вскинула бровь, улыбаясь и крепче вцепляясь в свое одеяло.

— Чтобы преподать мне урок истории?

— Нет. Я не знаю, чего хотели братья. Они упомянули о какой-то проблеме, изъяне.

— Не знаю, что они могли иметь ввиду. Я устала, а полет сюда был сущим адом. Думаю, я заслужила немного сна.

— Они сказали, что это также касается и Септима.

Она снова вздрогнула.

— По-прежнему, не имею понятия. Он никогда не позволял себе небрежного отношения к своим обязанностям, как и я.

С минуту подумав, Талос спросил.

— Ты часто с ним виделась в последнее время?

Она посмотрела в сторону. Октавия могла разбираться во многом, но обманщик из нее был плохой.

— Мы редко видимся в последние ночи. Когда вы собираетесь десантироваться на поверхность?

— Скоро.

— Я думала о том, что будет после этого.

Он посмотрел на нее со странным выражением, которого она прежде никогда не видела. Оно не было ни легким недоумением, ни каким-то определенным интересом или подозрением — казалось, это было все вместе.

— Что ты имеешь ввиду? — спросил Талос.

— Я думала, что мы направимся в Око Ужаса.

Он хохотнул.

— Не называй его так. Только смертные навигаторы, которые боятся собственных теней, называют его так. Мы просто зовем его Око, или Рана, или… дом. Тебе так нравится дрейфовать в тех зараженных течениях? Многие навигаторы теряют рассудок, и это одна из причин, по которым на многих из наших кораблей предпочитают колдунов в качестве проводников в Море Душ.

— Это последнее место во вселенной, куда бы я хотела отправиться. — Октавия сузила глаза, улыбаясь, — ты увиливаешь от вопроса. Как и всякий раз, когда я его задаю.

— Мы не можем вернуться в Око, — ответил Талос. — Я не увиливаю от вопроса. Тебе известно почему я отказываюсь плыть туда.

Она знала. По крайней мере, догадывалась.

— Сны про эльдар, — произнесла навигатор, скорее утверждая, нежели спрашивая.

— Да. Сны про эльдар. Еще хуже, чем прежде. Я не вернусь туда лишь для того, чтобы умереть.

— Я рада, что ты проснулся, — сказала Октавия после недолгой паузы.

Талос не ответил. Он так и не понял, зачем его отправили сюда. Несколько секунд его взгляд блуждал по комнате, слух уловил звук текущей воды, монотонное гудение корпуса, и ….

И биение двух сердец.

Одно принадлежало Октавии: ровные удары влажного грома. Другое было приглушенным и сбивчивым, настолько торопливым, что сливалось в жужжание. И они оба исходили из её тела.

— Я глупец, — произнес он, поднимаясь с колен под рычание сочленений брони.

— Талос?

Он набрал воздуха, стремясь подавить волну гнева. Пальцы дрожали, микроскопические сервоприводы в костяшках пальцев зажужжали, когда руки сжались в кулаки. Если бы он не был так измотан, а его чувства не были притуплены, он бы сразу услышал биение двух сердец.

— Талос? — она снова обратилась к нему. — Талос?

Не сказав ни слова, он вышел из её покоев.

III Возвращение домой

Как только дверь распахнулась, Септим осознал, что сейчас он, возможно, умрет.

У него было полсекунды, чтобы сделать вдох перед тем, как рука вцепилась в его глотку, и еще полсекунды, чтобы прохрипеть возражение. На его шее сомкнулась бронированная перчатка, лишив возможности дышать, не говоря уж о том, чтобы говорить. Поднятый над полом человек забился.

— Я предупреждал тебя, — произнес незваный гость. Септим попытался сделать вдох, но поперхнулся вместо этого. В ответ Повелитель Ночи швырнул его через всю комнату. Он сильно ударился, врезавшись в стену, и беспомощно сполз на пол грудой трясущихся конечностей. Кровь окрасила темное железо там, куда пришелся удар головой.

— Я предупреждал тебя, — повторил воин, наполняя комнату звуками сочленений брони и своих шагов. — Быть может, я неясно выразился? Быть может, мое предупреждение можно проигнорировать, потому что я пятьдесят пять ночей пробыл без сознания?

Он вздернул Септима за волосы и кинул его в противоположную стену. Раб снова рухнул вниз, на этот раз не издав ни звука. Воин приближался к нему, продолжая говорить бесстрастным машинным голосом, искаженным вокс-репродуктором своего шлема.

— Быть может, я забыл выразиться доступным для понимания языком? Так? В этом кроется причина столь вопиющего нарушения коммуникации?

Септим изо всех сил пытался подняться. Впервые за свою жизнь он навел оружие на своего господина. По крайней мере, попытался. Фыркнув, высоченный воин пнул своего раба в бок. Не ударил по-настоящему, а так, лишь шаркнул ботинком, как будто оттирал с подошвы дерьмо.

И тем не менее эту маленькую захламленную комнатку огласило эхо ломающихся как тростинки ребер. Септим ругался сквозь стиснутые зубы, пытаясь дотянуться до упавшего пистолета.

— Ты, с… — начал он, но его господин оборвал его.

— Давай не будем отягощать неповиновение неуважением.

Повелитель Ночи сделал два шага вперед. Первый шаг раздавил лазерный пистолет, и он рассыпался по полу веером осколков и искореженных металлических деталей. Второй шаг остановился на спине Септима и придавил его лицом к полу, выбив воздух из легких.

— Назови мне хоть одну причину, по которой мне не стоит тебя убивать, — прорычал Талос. — И сделай это безукоризненно.

Каждых вдох и выдох пропарывал легкие человека из-за упиравшихся в них раздробленных ребер. Он ощущал привкус крови, стекавшей по задней стенке глотки. За все годы своего пленения, за все время, которое он был вынужден служить и помогать им вести их еретическую войну, Септим никогда не молил о пощаде.

Не собирался начинать и сейчас.

— Tshiva keln, — проворчал он, преодолевая боль. Розоватая слюна окрасила его губы, когда он попытался дышать.

Этой ночью многое происходило впервые. Септим никогда прежде не направлял оружие на своего хозяина, а Талосу прежде ни один из его слуг не говорил: «Ешь дерьмо».

Пророк колебался. Он чувствовал, как его злобную сосредоточенность вдруг взорвала короткая вспышка ошеломленного смеха. Он гулким эхом прозвучал в стенах маленькой комнаты.

— Задай себе вопрос, Септим — тебе кажется разумным раздражать меня еще больше? — он потянул истекающего кровью человека за загривок и в третий раз швырнул его в наклонную поверхность железной стены. После этого падения Септим не сыпал проклятиями, не сопротивлялся, и не совершал никаких других действий.

— Вот так-то лучше.

Талос приблизился и опустился на колени возле едва дышащего раба. Лицевая аугметика была повреждена, глазную линзу пересекала уродливая трещина. Его сотрясали спазмы, и было очевидно, что левая рука вырвана из плеча. Кровь пузырилась на распухших губах человека, и с них больше не сорвалось ни единого слова. Последнее, по-видимому, было даже к лучшему.

— Я тебя предупреждал.

Септим медленно повернул голову в сторону, откуда звучал голос. Или он не мог ничего сказать, или счел разумным воздержаться от этого. Сапог хозяина, давивший на спину, являлся весомой угрозой. Ему ничего не стоило наступить на человека так, что его торс превратился бы в бесформенную массу плоти и костей.

— Она — самая большая ценность на этом корабле. Мы не можем бороздить Безумное Море, если её здоровье под угрозой. Я предупреждал тебя. Тебе повезло, что я не содрал с тебя кожу и не подвесил к потолку нового Черного Рынка.

Талос убрал ногу со спины раба. Септим зашипел, медленно вздохнув, и перекатился на бок.

— Хозяин…

— Избавь меня от глупых извинений, — Талос покачал головой. Изображенный на лицевом щитке шлема череп бесстрастно смотрел на него красными глазными линзами. — Я сломал от четырнадцати до семнадцати твоих костей. Бионика твоего черепа также нуждается в восстановлении. На фокусирующейся ретинальной линзе продольная трещина. Полагаю, этого достаточно в качестве наказания.

Он мешкал, глядя на лежавшего ничком на палубе человека.

— Тебе еще повезло, что я не приказал своим хирургам кастрировать тебя. Клянусь своей душой, я говорю правду: если ты прикоснешься к ней снова, или хоть едва дотронешься до её кожи, я скажу Вариелю освежевать тебя. А затем, пока ты лишенный кожи будешь еще жив, хнычущий червь, я голыми руками разорву тебя на части, и ты будешь смотреть, как я скормлю твои конечности Кровоточащим Глазам.

Талос не потрудился достать оружие, чтобы подкрепить свою угрозу. Он просто смотрел вниз.

— Ты — моя собственность, Септим. Я позволял тебе много вольностей в прошлом, благодаря тому, насколько ты полезен, но я всегда могу обучить других рабов. Ты всего лишь человек. Ослушайся меня еще хоть раз, и ты проживешь ровно столько, чтобы взмолиться о смерти.

С этими словами он ушел под аккомпанемент жужжания суставов брони. Во внезапно наступившей тишине Септим сделал судорожный вдох и пополз по полу своей комнаты. Лишь одно могло так рассердить хозяина. То, чего он и Октавия так боялись, по всей видимости произошло, и Повелители Ночи ощутили изменения в её биологии. Это открытие не потонуло в море боли от полученных побоев. Септим выплюнул два своих задних зуба, и человек, которому предстояло скоро стать отцом, тут же потерял сознание.

Талос собрал Когти в зале военного совета вокруг длинного гололитического стола переговоров. Всего восемьдесят один воин, и каждый пришел облаченным в полночь. Многие были измазаны кровью, и на доспехах появились новые шрамы после исполнения своих обязанностей по очистке, которая все еще велась в недрах «Эха проклятия». Украсть корабль у Красных Корсаров было лишь первым шагом. На очищение корабля таких размеров командам огнеметчиков могли потребоваться годы, чтобы сжечь самые отвратительные прикосновения Хаоса там, где корпус разъедала грязь или, что еще хуже, где металл мутировал в живую материю.

«Эхо проклятия», также как и «Завет крови» до него, был настоящим городом в космосе и нес на борту пятьдесят тысяч душ. Это был во всех отношениях великий зверь, гораздо красивей построенных в соответствии со Стандартными Шаблонными Конструкциями крейсеров и барж, что патрулировали небеса современного Империума. «Эхо» первым ощутило вкус пустоты в Великом Крестовом походе десять тысяч лет назад, когда воины легионов Астартес требовали для себя лучшие корабли и вели их в авангарде завоевательного флота. Ударный крейсер былых времен не был ровней своему имперскому коллеге, и «Эхо» было демонстрацией того, как часто они превосходили своих более молодых родственников размерами и огневой мощью.

Пятьдесят тысяч душ. Талос никак не мог привыкнуть к числу, даже если бы они десятилетиями трудились у него под ногами. Его собственная жизнь протекала среди постоянно исчезающей элиты и их привилегированных рабов.

В редких случаях он спускался в сырые трюмы корабля сам. Поводом к этому было устранение каких-либо коварных опасностей, угрожавших его оптимальному функционированию, или же куда более плебейское желание убивать. Большая часть рабов из рабочей касты влачили жалкое существование в самых дальних уголках и на самых нижних трюмных палубах огромного корабля, занимаясь обслуживанием двигателя и выполняя другие примитивные задачи, подходящие для стада людей. Охота за черепами и воплями среди смертного экипажа была лишь одним из традиционных видов тренировки. И, несомненно, самым приятным.

Талос разглядывал своих братьев, воинов, собранных волей судьбы в хрупкий союз, который составляли остатки десятой и одиннадцатой рот Повелителей Ночи. Однако, как бы Талос ни намеревался начать, военный совет был отложен, как только он увидел всех пришедших.

Их потрепанные ряды и отряды, состоявшие из двух или трех выживших воинов, абсолютно ясно говорили об одном.

— Мы должны реорганизовать когти, — обратился к ним Талос.

Воины обменялись взглядами. Шейные сочленения гудели, когда они поворачивали головы друг к другу.

— Противостояние закончится здесь, братья. В первом когте останется шесть воинов. Другие когти будут укомплектованы до полного состава, насколько это будет возможно.

Ксеверин, воин, никогда не расстававшийся со своей богато украшенной цепной глефой, повысил голос и заговорил.

— А кто встанет во главе этих новых когтей, Ловец Душ?

— Это решат поединки до первой крови, — ответил Фаровен, носивший такой же парадный шлем, как и Ксарл. Крылатый гребень наклонился, когда воин кивнул. — Нам нужно устроить дуэли чести. Победители поведут семь новых когтей.

— Честные поединки для трусов и слабаков, — сказал один из стоявших рядом покрытых шрамами ветеранов. — Пусть смертельная схватка решит, кто главный.

— Нас не так много, чтобы проливать кровь в смертельных схватках, — ответил Карад, лидер когтя, в котором состоял Фаровен.

Собравшиеся отряды тут же принялись спорить, пытаясь перекричать друг друга.

— Пока еще никто не взялся за оружие, — тихо произнес Ксарл, — но дайте время, и мы увязнем в кровопролитии.

Талос кивнул. Это зашло уже слишком далеко.

— Братья, — начал он. Его голос по по-прежнему излучал терпение и звучал достаточно твердо, чтобы они один за другим затихли. Восемьдесят шлемов смотрели в его сторону. Каждый из них украшали по-своему выполненные изображения черепов, нострамские руны, высокие гребни из крыльев, или темные отметины полученных в боях повреждений. Пятеро Кровоточащих глаз оживленно переговаривались по воксу и шипели, а Люкориф поддерживал пророка своим полным вниманием. Обратив к Талосу свою скошенную демоническую маску, предводитель рапторов еле стоял, так как когти на ногах не годились для этого положения.

— Братья, — повторил Талос, — у нас есть одиннадцать предводителей отделений и достаточно воинов, чтобы сформировать семь полных когтей. Все, желающие поучаствовать в дуэлях и доказать свое право на лидерство, вольны сделать это.

— А как же смертельные поединки?

— В смертельных поединках вам предстоит сразиться с Ксарлом. Если кто-то желает убить брата ради чести возглавить коготь, пусть бросит вызов ему. Я предоставлю полный коготь тому, кто сразит его.

Некоторые из когтей недовольно зароптали.

— Да, — произнес Талос, — я так и думал, что вы это скажете. С этим достаточно, мы собрались не напрасно.

— Почему ты привел нас обратно на Тсагуальсу? — выкрикнул один из воинов.

— Потому что я — сентиментальная душа. — В ответ в зале прозвучал горький, невеселый смех. — Для тех из вас, кто не слышал, планетарное сканирование обнаружило города, способные разместить население более чем в двадцать пять миллионов человек. Оно главным образом распределено по шести крупным мегаполисам.

Талос дал знак техноадепту, и тот сделал шаг вперед к столу. Дельтриан, как обычно, закутавший свое скелетоподобное тело в робу, развернул многочисленные вмонтированные в кончики пальцев микроинструменты. Одним из них была трёхштырьковая вилка нейроинтерфейса, которая со щелчком зафиксировалась в розетке ручного управления настольной консоли.

Внушительного размера изображение серого мира возникло в воздухе над столом, постоянно моргавшее так, что начинали слезиться глаза.

— Руководствуясь первичной гипотезой, прошлое этого мира не нуждается в пояснении для Восьмого легиона.

— Заканчивай с этим, — пробормотал один из Повелителей Ночи.

Какое неуважение. Оно нагнетало мысли о древних обетах преданности Механикум Марса легионам Астартес, до такой степени обесценившихся к настоящему моменту. Все принесенные клятвы и ритуалы почтения — все обратилось в прах.

— Уважаемый адепт, прошу вас, продолжайте, — произнес Талос

Дельтриан колебался, фокусируя на нем свои увеличительные глазные линзы. Не отдавая себе отчета в том, что он все еще одержим столь любопытной человеческой привычкой, Дельтриан сильнее натянул капюшон, и его металлические черты еще глубже погрузились в тень. — Я озвучу основные факторы, касающиеся расположения оборонных объектов. Первое …

Повелители Ночи уже перебивали друг друга и выкрикивали свои возражения.

— Мы не можем атаковать Тсагуальсу, — произнес Карад — Мы не можем ступить на поверхность этого мира. Он проклят.

Хор приглушенных голосов прозвучал в знак согласия. Талос отрывисто усмехнулся.

— Неужели настало время для идиотских суеверий?

— Планета проклята, Ловец Душ, — запротестовал Карад. — Все это знают.

В этот раз согласное бормотание было тише.

Талос оперся костяшками пальцев о стол, оглядев собравшихся воинов.

— Я хочу, чтобы этот мир гнил, преданный забвению на краю вселенной. Но я не желаю уходить прочь, когда мир, который на протяжении десятилетий был нашим домом, заражен имперской грязью. Ты можешь бежать от этого, Карад. Ты можешь рыдать над проклятьем, которому больше десяти тысяч лет, и которое давно уже остыло. Я забираю первый коготь на поверхность. Я покажу этим непрошенным гостям беспощадную природу Восьмого Легиона. Двадцать пять миллионов душ, Карад. Двадцать пять миллионов вопящих глоток, и двадцать пять миллионов сердец, что лопнут в наших руках. Ты в самом деле хочешь остаться на орбите, когда мы поставим эту планету на колени?

Карад улыбнулся, и пророк увидел алчный блеск в глазах воина.

— Двадцать пять миллионов душ.

— Мир проклят лишь потому, что мы покинули его в момент поражения? Или проклятье всего лишь красивый и удобный маскарад, чтобы скрыть наше позорное бегство от второго домашнего мира?

Карад не ответил, но ответ ясно читался в его бесцветных глазах.

— Я рад, что мы понимаем друг друга, — подытожил Талос. — Дельтриан, теперь, пожалуйста, продолжай.

Дельтриан снова активировал гололитическое изображение. Оно отбрасывало призрачный блеск на пластины брони собравшихся воинов.

— Тсагуальса имеет такую же слабую обороноспособность, как и большинство Имперских пограничных миров. Мы не располагаем данными о частоте и размере патрулирующих этот субсектор флотилий, но, учитывая местоположение, наиболее вероятные прогнозы показывают минимальное присутствие имперской военной техники. Известно, что ближайшие области находятся под протекторатом трех орденов Адептус Астартес. Каждый из них берет свое начало от геносемени Тринадцатого легиона, и каждый из них присутствовал в ежегодной…

— Жизненно важные детали, пожалуйста, уважаемый адепт, — прочистив горло, произнес Талос.

Дельтриан подавил всплеск раздражения в бинарном коде.

— Мир не имеет орбитальной обороны, как и большинство пограничных миров, разве что какой-нибудь имперский патруль рискнет отправиться так далеко от Астрономикона. Без маяка Императора, который указывает путь навигаторам, разрушение в Море Душ представляют серьезную угрозу. Я прилагаю все усилия, чтобы вычислить причину, по которой Империум пожелал бы основать колонию в этой области Восточной Окраины. Города на поверхности представляют собой самостоятельные общества-государства, почти наверняка приспособившиеся полагаться на ресурсы своего мира, нежели на редкий импорт из необъятного Империума.

— Что с военными образованиями на поверхности? — спросил один из воинов.

— Анализирую, — произнес Дельтриан. Он повернул руку, как если бы открывал ключом замок. На консоли щелкнул канал нейросоединения, гололит задрожал, и несколько секций изображения планеты загорелись красным. — Последние 16 часов с момента прибытия мы прослушивали спутниковые каналы вокс-связи. Сразу же была отмечена крайне низкая коммуникативная активность. Мир практически молчит, предполагается наличие технологий примитивного уровня и — или — их упадок.

— Легкая добыча, — оскалился другой легионер на противоположном конце комнаты

«Прекратите перебивать», — подумал Дельтриан.

— Три целых и одна десятая процента планетарной вокс-коммуникации носит военный характер или может быть расценена таким образом: по сути передачи касались правоохранительной деятельности и безопасности мегаполисов. Это в свою очередь предполагает две вещи: первая, — и возможно самая незначительная, — то, что этот мир поддерживает гарнизон новобранцев для планетарной обороны, возможно весьма незначительный. Вторая: предположительно, несмотря приемлемую статистику по населению согласно стандартам максимума пограничных миров, планета не отправляет новобранцев для полков Имперской Гвардии.

— Это необычно? — спросил Ксарл.

— Имперский рекрут, как он выглядит? — хохотнул Сайрион.

Дельтриан проигнорировал неудачную попытку сострить.

— Двадцать пять миллионов душ в состоянии обеспечить создание полка Имперской Гвардии, но похоже, что с пограничных миров взимается иная десятина. Удаленное расположение Тсагуальсы делает набор рекрутов в Гвардию в высшей степени неблагоприятным. Следует отметить, что негостеприимство планеты делает её вредной — почти враждебной — для человеческой жизни. Показания ауспекса указывают на поселения, которые могут соответствовать названным цифрам, но фактический уровень населения скорее всего ниже.

— Насколько ниже? — спросил другой воин

— Предположения бесполезны. Довольно скоро мы сами все увидим. Мир беззащитен.

— Короче говоря, — сказал Талос, — этот мир наш, братья. Нам осталось только протянуть когти и взять его. Мы разделимся перед десантированием. Каждый коготь возьмет часть города и поступит с ней как заблагорассудиться.

— Почему?

Все взгляды обратились к Дельтриану.

— Ты желаешь что-то сказать? — спросил его Талос.

Техноадепту потребовалась доля секунды, чтобы придать своим мыслям вербальную форму и рассчитать наименее оскорбительный тон.

— Я лишь хотел спросить, господин, зачем вы вообще намереваетесь высадиться здесь. Что может предложить нам этот беззащитный мир?

Талос не отвернулся. Его черные глаза вперились в капюшон техноадепта, вцепляясь взглядом в мерцающие линзы под ним.

— Это ничем не отличается от любого другого рейда, уважаемый адепт. Мы — мародеры. Мы мародерствуем. Ведь так называется то, что мы делаем, не так ли?

— Тогда я бы сформулировал следующий вопрос: зачем мы проделали путь через четверть галактики, чтобы добраться до этого места? Я подозреваю, что мне не нужно анализировать число миров в Империуме и высчитывать процент потенциальных целей рейда. Поэтому я бы озвучил свой вопрос так: почему мы пришли на Тсагуальсу?

Повелители Ночи снова замолкли. На этот раз они молчали, терпеливо наблюдая за пророком.

— Я хочу получить ответы на вопросы, — сказал Талос. — И я верю, что отыщу их здесь.

— Ответы на что, Ловец Душ? — спросил его один из воинов. Он видел, как вопрос отразился в глазах многих из них.

— Почему мы все еще ведем эту войну.

Как и ожидалось, его ответ был встречен смехом, и комментариями: «Чтобы выиграть ее» и «Чтобы выжить», смешанными с удивлением. Это устраивало Талоса: позволить им поверить, что это была шутка ветерана, которой он поделился со своими родственниками.

Потребовалось три часа, чтобы Ксарл произнес слова, которых так ждал Талос.

— Тебе не стоило этого говорить.

Оружейная комната была центром активности, когда Септим и несколько сервиторов обслуживали доспехи первого когтя на телах легионеров.

Сайрион взглянул на смертного раба, помогавшего просверлить его наголенник и зафиксировать его положение.

— Ты выглядишь как смерть, — отметил он. Септим выдавил из себя улыбку, но ничего не ответил. Его лицо представляло собой палитру синяков и опухолей.

— Талос, — обратился к нему Ксарл. — Тебе не стоило говорить этого на военном совете.

Талос сжал и разжал кулак, проверяя, как функционирует его перчатка. Она приглушенно замурлыкала оркестром сервоприводов.

— Чего конкретно мне не следовало говорить? — спросил он, хотя ответ ему уже был известен.

Ксарл пожал левым плечом, когда сервитор приладил наплечник на место.

— Никто не будет уважать сентиментального лидера. Ты слишком погружен в себя, слишком замкнут. Они восприняли твои слова как шутку, и это было спасительным благословением. Но поверь мне, никто из когтей не пожелает спуститься на этот проклятый мир исключительно для того, чтобы удовлетворить твое желание переоценки ценностей.

Талос согласно кивнул, проверяя свой болтер.

— В самом деле, для них единственная причина спуститься на поверхность — это распространить террор среди населения, разве не так? Здесь нет места для нюансов или более глубоких эмоций в их мелких, ничтожных душах.

Несколько минут воины первого когтя молча смотрели на своего лидера.

— Что с тобой? — спросил Ксарл. — Что за горечь овладевает тобой в последние ночи? Ты говорил нечто подобное перед тем, как провалился в долгий сон, и стал вдвое хуже с момента пробуждения. Ты не можешь продолжать выступать против легиона. Мы такие, какие есть.

Пророк закрепил болтер на магнитной поверхности бедра.

— Я устал просто выживать в этой войне. Я хочу её выиграть. Я хочу, чтобы был смысл сражаться.

— Мы те, кто мы есть, Талос.

— Тогда мы должны стать лучше. Мы должны изменяться и развиваться, потому что этот застой никуда не годится.

— Ты говоришь, как говорил Рувен перед тем, как покинул нас.

Губы пророка искривились в ехидной усмешке.

— Я нес эту горечь слишком долго, Ксарл. Единственный способ противостоять ей, это мое желание говорить об этом. И я нисколько не сожалею. Говорить об этой порче, это как выплеснуть накипевшее. Я уже ощущаю, как яд вытекает из меня. Нет греха в том, чтобы прожить жизнь, которая имела бы смысл. Мы должны сражаться и нести страх во имя нашего отца. Мы поклялись нести месть во имя него.

Ксарл не скрывал замешательства, отразившегося в его бледных чертах.

— Ты в своем уме? Сколько из легиона на самом деле прислушивались к проповедям безумного примарха, которые он читал так давно?

— Я не говорю, что легион прислушивался к тем словам, — Талос сощурил глаза. — Я говорю о том, что легиону стоило бы прислушаться к ним. Если бы мы это делали, наши жизни стоили бы больше.

— Урок легиону усвоен. Он был усвоен, когда он умер. Все что нам остается, так это выживать как можем и ждать, когда Империум падет.

— А что будет, когда он падет? Что тогда?

Ксарл посмотрел на Талоса.

— Кому какое дело?

— Нет. Этого не достаточно. Не для меня. — Его мышцы напряглись, когда он стиснул зубы.

— Успокойся, брат.

Талос шагнул вперед и тут же встретил сопротивление Меркуциана и Сайриона, которые изо всех сил пытались удержать его на месте.

— Этого не достаточно, Ксарл.

— Талос… — проворчал Сайрион, пытаясь обеими руками оттащить его назад.

Ксарл смотрел на происходящее круглыми глазами, не зная, стоит ли браться за оружие. Талос все еще пытался вырваться из рук братьев. В его темных глазах плясал огонь.

— Этого не достаточно. Мы стоим в прахе в конце веков бессмысленных и бесконечных провалов. Легион был отравлен, и мы принесли в жертву целый мир, чтобы очистить его. Мы потерпели поражение. Мы — сыны единственного примарха, ненавидевшего собственный легион. И тут мы снова проиграли. Мы поклялись мстить Империуму, а теперь мы бежим от каждого сражения, в котором мы не обладаем силой, превосходящей калеку-врага. Мы проигрываем, снова, и снова, и снова. Вы когда-нибудь сражались в войне, из которой хотели бы выйти победителями, не надеясь на бегство? Хоть кто-нибудь из вас. Вы когда-нибудь, со времен самой Осады Терры поднимали оружие, понимая, что можете умереть?

— Брат… — начал Ксарл, пятясь назад, когда Талос приблизился еще на шаг, несмотря на все усилия Сайриона и Меркуциана.

— Я не промотаю свою жизнь. Слышишь меня? Тебе понятно, принц трусов? Я желаю мести галактике, которая ненавидит нас. Я хочу, чтобы имперские миры сжимались от страха при нашем приближении. Я хочу, чтобы рыдания душ этой империи по всем каналам донеслись до Святой Терры, и чтобы звук их мучений поверг в ужас бога-трупа на его золотом троне.

Вариель присоединился к сдерживанию Талоса, чтобы тот не подобрался ближе к Ксарлу. Только Узас стоял в стороне, глядя на происходящее мертвыми глазами безо всякого интереса. Пророк бился в их хватке, пытаясь отбиться от Сайриона.

— Я брошу тень на этот мир. Я сожгу каждого мужчину, женщину и ребенка, и дым от погребальных костров затмит солнце. С оставшимся пеплом, я возьму «Эхо проклятья» в святые небеса Терры, и дождь из праха двадцати миллионов смертных обрушится на дворец Императора. Тогда они запомнят нас. Тогда они будут помнить легион, которого боялись когда-то.

Талос ударил Меркуциана локтем в лицевую пластину, и брат осел с треском керамита. От удара кулаком в глотку Вариель растянулся на полу, и теперь никто не стоял между Ксарлом и пророком. Талос нацелил золотое лезвие Аурума в левый глаз своего боевого товарища.

— Больше никакого бегства. Никакого мародерства ради выживания. Увидев имперский мир, мы больше не будем задаваться вопросом о целесообразности атаковать его — нас будет интересовать только то, как сильно его разрушение навредит Империуму. И когда Воитель призовет нас в Тринадцатый крестовый поход, мы ответим на его призыв. Ночь за ночью мы поставим эту империю на колени. Я отрину то, каким стал легион и переделаю его в тот, каким он должен быть. Я ясно выражаюсь?

Ксарл кивнул, встретившись взглядом с пророком.

— Я слышу тебя, брат.

Талос не опускал меч. Он втянул застоявшийся, переработанный корабельной вентиляцией воздух, отдававший мускусом оружейной смазки и запахом пота и страха Септима.

— Что? — спросил он раба.

Септим стоял в своей потертой куртке, со всклоченными волосами, обрамлявшими его лицо, нисколько не скрывавшими испорченную оптическую линзу. Он держал в руках шлем хозяина.

— У вас идет кровь из уха, господин.

Талос дотронулся до него. Пальцы перчатки окрасились кровью.

— Моя голова в огне, — признался он. — Никогда не ощущал ход своих мыслей более ясно, но сопровождающая боль до крайности неприятна.

— Талос? — заговорил один из братьев. Он уже не был уверен, который из них. Из-за размытости изображения они все выглядели одинаково.

— Ничего, — сказал он безликой толпе.

— Талос? — позвал другой голос. Он боролся с осознанием того, что братья не понимали, что он говорит. Его язык распух. Он говорил, глотая слова?

Пророк глубоко вдохнул, тем самым успокаивая себя.

— Я в порядке, — сказал он.

Они смотрели на него с сомнением в глазах. Самым проницательным из них был холодный взгляд Вариеля.

— Нам вскоре нужно будет поговорить в апотекарионе, Талос. Нужно пройти пару тестов, которые, как я надеюсь, опровергнут мои подозрения.

— Как пожелаешь, — согласился он. — Как только вернемся с Тсагуальсы.

IV Угроза зимы

Город Убежище едва ли заслуживал этот титул, а имя заслуживал еще меньше. До сих пор самым крупным поселением на дальней границе миров была Дархарна — переходная городская форма, состоявшая из приземлившихся кораблей эксплораторов, наполовину погребенных колонистских крейсеров и простых сборных конструкций, поднявшихся против завывающих пыльных бурь, очернивших лицо планеты вместо настоящих погодных явлений.

Окаймлявшие город стены из дешевого рокрита и гофрированного железа пестрели заплатками из оргалита и кусков брони, оторванной от брошенных гнить космических кораблей.

Властитель этого державшегося на честном слове поселения обозревал свои владения из своего относительно тихого офиса. Когда-то комната была наблюдательным шпилем на борту паломнического эвакуатора Экклезиархии «Валюта Милосердия». Теперь же скамьи и смотровые площадки пустовали, и здесь не было ничего, кроме личного имущества архрегента. Он называл это место своим офисом, но это был его дом, также как когда-то был домом каждого архрегента на протяжении пяти поколений с самого Дня Крушения.

Окно-купол был достаточно толстым, чтобы заглушать песчаные ветры, как бы они не бушевали и не трепали нижнее поселение. Он смотрел на тень шторма, и хотя не мог видеть завывающий снаружи ветер, вполне мог разглядеть, как колышутся рваные флаги, и услышать грохот бронированных окон.

"Нам придется замуроваться, — размышлял он. — Неужели снова придется? Может, это надвигается первый шторм очередной Серой Зимы?"

Архрегент прижал руку к плотному стеклу, как будто мог почувствовать, как буря проносится сквозь кости его города-свалки. Его взгляд скользнул вверх…

Он позволил своему взгляду сместиться вверх, к тонким облакам, скрывавшим звезды.

Дархарна — настоящая Дархарна — была все еще где-то далеко. Возможно, Империум отправил другой флот на замену тому, что пропал в глубочайших пучинах варпа со всеми людьми и оказался извергнут в реальное пространство Восточной Окраины. Редкие контакты, которые эта Дархарна, — Дархарна, которую они называли домом, — поддерживала с огромным Империумом, были по меньшей мере, ограниченными. Для населения это не имело вообще никакого значения. Некоторые вещи вообще должны были оставаться тайной. Последний контакт состоялся несколько лет назад — очередное искаженное сообщение с далекого мира, сигнал, ретранслированный далеко за его пределы.

Лишь Трону известно, как он достиг их. Автоматический ответ на несколько веков импульсных запросов продовольствия и сырья был до безобразия краток:

«Вы защищены даже во тьме. Всегда помните, Император все знает и все видит. Наберитесь терпения. Добивайтесь успеха».

Архрегент медленно выдохнул, когда воспоминание застыло в его мыслях. Смысл сообщения был предельно ясен: «Оставайтесь на вашей мертвой планете. Живите там, как жили ваши отцы. Умрите, как умерли ваши отцы. Вы преданы забвению.»

За время его правления ему пришлось разговаривать лично только с двумя выходцами с другого мира. Один был магосом — капитаном судна эксплораторов дальнего космоса, и общение, не касавшееся подсчетов коэффициента полезности планеты и движения дальше, его не интересовало. Обнаружив мало интересного, корабль покинул орбиту несколько часов спустя. Вторым был магистр святых воинов Адептус Астартес, который информировал его о том, что данная область пространства перешла под протекторат его воинов Ордена Генезиса. Они пытались спастись бегством от флота ксеносов за пределами Света Императора, и, в то время как имперский магистр ордена Космодесанта всячески сочувствовал невольным колонистам Дархарны, его корабль — не был местом, которое могут топтать башмаки десяти миллионов простых смертных.

Архрегент сказал, что он, конечно же, все понимает. Он не стал спорить с воином из героических мифов. Разумеется, нет — только не тогда, когда они демонстрировали столь утонченную видимость терпения.

— У вас нет астропатов? — настаивал магистр космических десантников. — Нет психически одаренных душ, способных взывать в пустоту?

О, они у них были. Случаи проявления пси-способностей были, пожалуй, слишком частым явлением на Дархарне. Этот факт архрегент мудро решил скрыть

от магистра Астартес. Половина психически одаренных людей, рожденных в городах колонии, были жертвами выходивших за рамки допустимых пределов мутаций. Что касалось другой половины, они упокоились с миром, провалив свое обучение. Гильдия Астропатов в Убежище являла собой сборище шаманов и толкователей снов, вечно шептавшихся с духами предков, которых могли видеть только они одни, и настаивавших на поклонении солнцу как далекому воплощению Императора.

Лидеры, надевшие мантии Экклезиархов — среди них и архрегент со своим помощником, — могли понять, почему на этом темнейшем из миров поклоняются солнцу. Несмотря на то, что у большей части городского населения был доступ к древним архивам, многие из них причисляли себя к верующим. Однако, всему были пределы. В лучшем случае Культ Астропатов был рассадником мутаций замедленного действия, практически не способный связаться с внешним миром. В худшем это были состоявшиеся еретики, подлежавшие немедленному уничтожению, как и предшествовавшие им поколения, выбракованные прежними архрегентами. Сколько раз они отправляли свои призывы в пустоту, никогда не получая ответа, не зная даже, достаточно ли громкими и настойчивыми были их крики, чтобы достигнуть других разумов.

Архрегент простоял у окна какое-то время, глядя на украшавшие небо звезды. Пребывая в задумчивости, он даже не услышал заунывного скрежета медленно открывающейся двери.

— Архрегент? — прозвучал дрожащий голос.

Он обернулся и встретил глубокомысленный взгляд вечно хмурого помощника Муво. Молодой человек балансировал на грани болезни. Его налитые кровью глаза и пожелтевшая кожа свидетельствовали о плохой работе внутренних органов. В этом отношении он ничем не отличался от любого другого жителя Убежища, как и от жителей других поселений, разбросанных по Дархарне. Примитивные гидропонные плантации в лишенных солнца трюмах спущенных на поверхность космических крейсеров поддерживали выживших потомков первых колонистов, но их едва хватало, чтобы насытиться. Разница между жизнью и выживанием существовала — к этому выводу архрегент пришел давно.

— Здравствуй, Муво, — стареющий человек улыбнулся, отчего черты его лица сделались резче. — Чему я обязан удовольствием находится в твоем обществе?

— Предвестники Бури прислали весточку с западных холмов. Я подумал, вы захотите узнать.

— Благодарю тебя за усердие. Полагаю, снова приближается Серая Зима? В этом году она ощущается раньше.

Впрочем, она чувствовалась раньше положенного каждый год — это одно из проклятий старения, подумал он.

В редкий миг хмурое выражение лица помощника смягчилось.

— Вы не поверите, но у нас входящий сигнал.

Архрегент не потрудился скрыть свое изумление. Обмен вокс— и пикт-сообщениями за пределами стен Убежища, да и частенько внутри них был весьма ненадежен, технология балансировала на грани упадка.

Он мог по пальцам перечесть, сколько раз он говорил по воксу за последние два года, и все три раза переговоры велись внутри границ Убежища.

— Это было бы замечательно, — сказал он. — Визуальный?

Помощник хмыкнул, не найдя что ответить.

— Ах, я так и думал, — архрегент кивнул.

Мужчины переместились к обшарпанному столу архрегента и уставились в мертвый экран на его деревянной поверхности. Для перенастройки потребовалось нажать несколько кнопок, прежде чем услышать что-то похожее на голос.

Ривал Мейд, сын Даннисена Мейда, был техником той же специальности, что и его отец. Он имел звание официального предсказателя шторма, что было маленьким поводом для гордости, но путешествия в горы и прогнозирование погодных явлений составляли лишь малую часть его обязанностей. Большинство людей, заключенных в стенах Убежища и других поселений мало что знали о его работе.

Их невежество его устраивало. Само использование фамильных метеорологических ауспик-сканеров больше производило на несведущий люд впечатление, чем приносило пользу. Его истинное занятие заключалось в том, что большую часть времени он, закутавшись и прищурив глаза от песка и пыли с равнин, искал то, чего не существовало, и пытался починить то, что нельзя было починить.

Они нуждались в металле. Люди Убежища нуждались в металле почти также, как нуждались в пище, но искать было практически нечего. Все рудные жилы, которые попадались ему во время путешествий, были пусты и бесполезны. Все обломки металла от разрушенных в День Падения кораблей были похищены его предшественниками десятилетия назад.

Вышки вокс-связи и складские бункеры — другое дело, но и они пребывали в таком же запустении. Первое поколение колонистов со Дня Падения, были в душе оптимистичными и предприимчивыми. Они построили цепочку из коммуникационных вышек, обеспечив города сомнительной безопасностью наличия вокс-связи. Были вырыты подземные бункеры, чтобы путники могли в них заправиться и пополнить запасы по пути следования между городами и поселениями-спутниками. С самого момента первого приземления добывать и обогащать прометиевое топливо для колесного транспорта не составляло проблем, но все транспортники и корабли, способные совершать межпространственные перелеты были спущены на поверхность из-за своего колоссального потребления топлива и неспособности летать при постоянных ветрах.

Ривал стоял на краю утеса, стирая пыль с линз макробинокуляра и глядя на Убежище. Большая часть города пустовала. Пришедший к Дархарне флот насчитывал тридцать миллионов душ, толкущихся в тесноте паломнических транспортных судов и переоборудованных военных кораблей, служивших теперь для перевозки колонистов.

По данным оценки планеты, в четыреста семнадцатом году со Дня Падения насчитывалось менее трети от первоначального числа

— Мейд, уходи оттуда.

— Что это? — он опустил макробинокуляры и зашагал по скалам к своему товарищу. Эруко был закутан также, как и он сам, не оставив ни кусочка кожи режущему ветру. Его друг сгибался под тяжестью вокс-передатчика и нажимал кнопки.

— Это всего лишь проклятый архрегент, — сказал Эруко. — Если ты конечно не очень занят созерцанием горизонта.

Мейд согнулся возле него, вслушиваясь в голос.

— …. отличная работа, Предсказатели Бури, — прозвучало между треском помех — Зима?

Мейд был единственным, кто ответил.

— Сканеры засекли падение температуры, а также усиление ветра, и все это — за последнюю неделю. Приближаются первые шторма, но до Серой Зимы все еще остается несколько недель, сэр.

— Повторите, пожалуйста, — прозвучало в ответ.

Мейд вздохнул и, сдвинув матерчатые повязки, которыми было замотано его лицо, подставил губы царапающему кожу ветру. Он слово в слово повторил свой ответ.

— Хорошие новости, джентльмены, — отозвался архрегент

— Так мы теперь джентльмены? — спросил Эруко. Мейд ответил ему улыбкой.

— Сэр? — произнес Мейд в свой наручный микрофон. — Какие новости от Такиса и Коруды?

— Кто? Боюсь, мне не знакомы эти имена.

— Ко… — Мейд прервался, чтобы откашляться и выплюнуть стеклянную крошку. — Команда, контролирующая следующие восточные объединения. Они отправились исследовать упавший прошлой ночью астероид на предмет содержания в нем железа.

— Ах, конечно. Все еще тишина, — ответил архрегент. — Приношу извинения джентльмены.

Ривалу Мейду нравился голос пожилого человека. В нем звучали доброта, терпение и искренняя забота.

— Я полагаю, этот контакт возможен лишь благодаря тому, что вы смогли устранить ущерб, нанесенный эрозией Восточному Пилону Двенадцать.

Мейд улыбнулся, не обращая внимания на щипавшие губы песчинки.

— Да, сэр.

Он не стал добавлять, что для этого им пришлось разобрать на запчасти старый дюноход.

— Редкая удача. Моя искренняя благодарность вам обоим. Заходите ко мне в офис, и я угощу вас стаканчиком чего-нибудь похожего на алкогольную продукцию из скромных запасов моего подвала.

Ни Мейд, ни Эруко не отвечали.

— Джентльмены? — раздался голос архрегента. — Эй, у нас пропала связь?

Эруко упал на землю первым, разбив щеку о камень. Он ничего не сказал. Ничего не сделал — он молча истекал кровью. Лезвие пронзило сердце, мгновенно убив его.

Мейд не был мертв, когда упал. Окровавленной рукой он дотянулся до аварийной кнопки вокс-передатчика, но ему не хватило сил нажать на нее. Измазанные кровью пальцы бессмысленно пачкали пластиковую поверхность устройства.

Последний в своей жизни вздох Мейд использовал, чтобы закричать.

— Джентльмены? — архрегент повторил вопрос.

Архрегент посмотрел на своего помощника: молодой человек поигрывал с каймой своей коричневой робы.

— Я хочу, чтобы ты сказал мне, что это были помехи, — произнес архрегент.

— А что это могло быть еще? — фыркнул помощник.

— Мне послышалось, что кто-то кричал, Муво.

Помощник попытался выдавить из себя улыбку, но она не увенчалась успехом. При всем уважении к пожилому человеку, его слух был уже не такой как раньше. Они оба знали, как часто Муво приходилось повторять сказанное для архрегента.

— Я уверен, что это были помехи, — повторил помощник.

— Возможно, так и есть, — архрегент провел рукой по редеющим седым волосам и вздохнул. — Мне было бы спокойней, что бы мы отправили поисковую команду, если эти джентльмены не выйдут на связь в течении часа. Ты же слышал ветер, Муво. Что, если они сорвались с тех скал…

— В таком случае они уже мертвы, сэр.

— Или нуждаются в помощи. Мы вытащим их, мертвы они или нет.

В этот момент он почувствовал странное напряжение. Пыльные равнины забрали столько жизней за последние годы, а Эруко и Мейд были достаточно близко, чтобы их можно было найти за несколько дней, если пыльные шторма в самом деле задержатся чуть дольше.

Вокс-канал снова ожил, как если бы он был настроен. Помощник без особой радости торжествующе ухмыльнулся. Архрегент улыбнулся в ответ.

— В самом деле, помехи. На этот раз твоя взяла, — произнес старик, но его пальцы застыли, прежде чем коснуться кнопок. Прозвучавший из динамиков голос не мог принадлежать человеку. Он был слишком низким, слишком гортанным и слишком холодным.

— Вам не следовало заселять этот мир. Наш позор — это тайна для всех. Жизнь вновь будет дочиста выскоблена с Тсагуальсы. Прячьтесь в своих городах, смертные. Запирайте двери, беритесь за оружие и ждите, пока не услышите наш вой. Этой ночью мы идем за вами.

V Чистая война

Даннисен Мейд отметил свой пятьдесят восьмой день рождения месяц назад, что делало его практически старцем среди жителей Дархарны. Накопившиеся в костях за проведенную на пыльных равнинах жизнь отложения доставляли дискомфорт, когда он двигался и когда пребывал в покое, а в последнее время он двигался меньше, чем раньше.

Годы жизни на равнинах сурово потрепали мужчину. У него облезала кожа, что предвещало возникновение инфекции. Затем чернели легкие от попадания в них песчаной крошки через нос и рот.

В конце концов, лёгочная ткань прогнивала из-за инфекций, и остаток жизни он был обречен отхаркивать кровавую слизь.

Слезящиеся глаза были вечной проблемой: постоянно текли, и при этом их резало от сухости. Он видел все сквозь пелену из-за песчинок, годами попадавших в глаза, отчего ухудшалось зрение.

Не отличался он и хорошим слухом. Лишь одному Императору было известно, что накопившиеся за десятилетия песчинки сделали со слуховыми каналами, и когда кровь разгонялась бешено колотящимся сердцем, внешние звуки казались слабыми и приглушенными, будто бы он слышал все из-под воды. Но самую ужасную боль причиняло сердце. Теперь оно гремело и бушевало всякий раз, когда ходил более нескольких минут. В общем, он был человеком, имевшим полное право на жалобы, но их у него было очень мало. Даннисен Мейд не был из тех, кто предавался размышлениям над страданиями. Он пытался отговорить Ривала от жизни на равнинах, но это не возымело никакого результата.

Все было точно так же, как и когда отец Даннисена пытался сказать ему те же слова целую жизнь назад, до того, как начались эти боли и страдания.

Он прокручивал в памяти эту часто возникающую картинку в тот момент, когда городские сирены начали свои нестройные завывания.

— Ты же это не всерьез, — громко возразил он. Бури начинались раньше в этом году. Последнее, что он слышал от Ривала, что до них остается еще несколько недель, может быть даже месяц.

Даннисен поднялся с дивана, на котором обычно и спал, и зашипел, когда его колени хором затрещали. Движения обоих суставов сопровождали уколы боли. Скверно, скверно. Стареть просто скверно, в этом нет сомнения.

За окном прошмыгнула тень. Он увидел, как кулаки забарабанили по оргалитовой доске, служившей дверью.

— Трон проклятого Императора, — проворчал он, когда колени вновь протестующе заскрипели, но он уже встал и двигался, и ему не было дела до того, что они хотели этим сказать.

Рому Чайзек стоял по ту сторону двери. И он был вооружен. Лазерная винтовка образца Имперской Гвардии была старой уже добрую половину тысячелетия, но как Соглядатай Южного сектора от 43-й улицы до её пересечения с Северным у Перекрестка-55, он имел право носить оружие во время своих патрулей.

— Собрался на охоту на пыльных кроликов? — старик смеясь указал на винтовку. — Немного рановато для отстрела падальщиков, малыш.

— Сирены, — задыхаясь, произнес Рому. Очевидно, он несся сюда на всех парусах, вниз по грязной аллее. Это была улица из быстровозводимых, похожих на бункеры зданий.

— Рано для бурь. — Даннисен высунулся из-за двери, но вид на горизонт скрадывали изломанные очертания Убежища. Семьи высыпали из своих домов и разбегались по улице во всех направлениях. Рому покачал головой.

— Давай, глухой старый ублюдок, вали в убежище.

— Ни в коем случае.

Каждый раз дом Мейдов стоял до самой Серой Зимы, как и большинство в этой части города. Южный сектор с двадцатой по пятидесятую был построен из самых прочных десантных шлюпок, оставшихся с самого Дня Крушения. Вся эта броня могла защитить даже от самой суровой бури.

— Послушай меня, это не бури. На архрегента напали.

С минуту Даннисен раздумывал, смеяться ему или отправляться обратно в постель.

— На архрегента — что?

— Я не шучу. Возможно, он уже мертв или… я не знаю что. Ну же! Взгляни на небо, сукин сын!

Даннисен видел панику в глазах Рому и раньше. Он видел её на лицах тех, с кем раньше нес службу за стенами города. Животный страх потеряться среди равнин, забыть направление, в то время как на тебя обрушивается пылевая буря. Беспомощность — настоящая, абсолютная беспомощность — окрасила его лицо, делая его слабым и уродливым.

Он посмотрел на запад, в сторону башни архрегента, где слабый оранжевый отсвет озарял вечернее небо позади неровных городских сталагмитов, составлявших линию горизонта.

— Кто? — спросил старик. — Кто бы стал нападать на нас? Кому может быть известно, что мы здесь? Кому какое дело?

Рому уже уносил ноги, смешавшись с толпой. Даннисен видел, как он протянул обмотанную тканью руку мальчику, чтобы помочь ему подняться и втолкнул его в гущу тел.

Даннисен Мейд подождал еще мгновение, прежде чем направить свои больные ноги и пораженные артритом руки обратно в дом. Когда он вернулся, у него в руках была зажата его собственная винтовка, и работала она отлично, слава богу. Он пользовался ей в те дни, когда был волонтером-Смотрителем и отстреливал грабителей во время Серых Зим после того, как оставил работу Предсказателя Бурь.

Он держался у края толпы, двигаясь на запад, хотя люди ломились на восток. Если на архрегента напали, то к черту бежать и скрываться. И пусть никто и никогда не посмеет сказать, что Даннисен Мейд не знал, как исполнить свой чертов долг.

Он посмотрел вниз лишь мельком, чтобы проверить лазган. Именно в этот момент он услышал дракона.

Толпа завопила и пригнулась, закрывая головы от ревущего над ними зверя. Они смотрели вверх испуганными глазами, а рев больно резал слух. Лишь Даннисен остался на месте, смотря вверх круглыми от страха, налитыми кровью глазами.

Черный дракон резко контрастировал с серым небом над ними, завывая… двигателями. Это был совсем не дракон. Десантный корабль. Но над Дархарной на протяжении веков ничто не летало. Толпа продолжала кричать. Родители крепче прижимали к себе детей, закрывая им глаза.

Он заложил над ними вираж, выпуская огонь из двигателей, пока ветер бился об его бронированную обшивку. Дрейфуя в воздухе, корабль сражался с бушевавшим ветром, трепавшим его темный корпус. Его скошенный нос, казалось, наблюдал за паниковавшими людьми, а затем корабль грациозно развернулся. Здания задрожали и начали трескаться, когда двигатели с громоподобным гулом подкинули транспорт в небо. Даннисен и глазом не успел моргнуть, когда он удалился на значительное расстояние.

Позабыв напрочь про боль в суставах, он бросился бежать. «Пропустите меня!» — требовал он, когда это было необходимо. Толпа, двигавшаяся в противоположном направлении, охотно расступалась. Десантного корабля было более чем достаточно.

Он пробежал три улицы, пока его колени не сдались. Припав к стене хижины, он проклинал острую боль в суставах. Его сердце билось так быстро, словно было готово вырваться из груди. Даннисен ударил кулаком по груди, как если бы его гнев мог унять разгоравшийся внутри огонь.

Еще больше оранжевых всполохов подсвечивали облака. Пожар распространялся по городу.

Он задержал дыхание и заставил колени повиноваться ему. С дрожью они подчинились, и Даннисен, шатаясь, двинулся вперед. Пройдя на трясущихся ногах еще две улицы, он был вынужден остановиться и отдышаться.

— Я слишком стар для подобного безрассудства, — прокашлял он и прислонился к стене спущенного на землю лихтера, служившего теперь фамильным особняком.

Силовая броня Легионес Астартес издает характерный звук: громкое пронзительное жужжание концентрированной, ожидающей высвобождения, энергии. Сочленения доспеха, не покрытые многослойным керамитом, наполнены сервомоторами и жгутами псевдомышц, подобных настоящим. Они урчат и воют при малейшем движении, от кивка головы до сжатия кулака.

Даннисен Мейд не слышал ничего, несмотря на то, что источник звука был в нескольких метрах от него. Пожилой человек пытался отдышаться. Его давление зашкаливало, а уши не слышали ничего, кроме сбивчивого ритма собственного сердца.

Он видел, как улица опустевает на глазах, как разбегаются люди. Многие, оборачиваясь, смотрели на него и разевали рты, что-то крича ему. Но он не слышал. Его зубы ныли, а десны болели. В глазах чувствовалась дрожь, словно где-то рядом пульсировал источник мощного, низкого звука. Что-то, чего он не слышал, но ощущал, как легкое касание.

Моргнув, он смахнул жгучую боль со слезящихся глаз и, наконец, поднял голову. То, что он увидел, сидело, сгорбившись на крыше шаттла, и одного его вида было достаточно, чтобы тонкие стенки его сердца лопнули. Фигура носила древний боевой доспех цвета полуночи, украшенный хищно изогнутыми вспышками молний. Раскосые красные глаза-линзы смотрели на него с череполикого шлема. Шипы и зубья на громоздкой броне фигуры блестели от влаги в лунном свете. Он весь с ног до головы был залит кровью. С наплечника свисали три примотанные за волосы головы, с шей которых еще сочилась кровь.

Даннисен уже стоял на коленях, а его сердце разрывалось, сбиваясь с ритма, перегоняя вместо крови боль. Странно, но к нему вновь вернулся слух.

— У тебя сердечная недостаточность, — пророкотала фигура низким лишенным эмоций голосом. — Она сдавливает твое горло и грудь. Вдох, которого не будет. Было бы веселее, если бы ты боялся меня, но тебе не страшно, не так ли? Какая редкость.

Превозмогая боль, Даннисен поднял свою лазерную винтовку. Фигура потянулась вниз, чтобы забрать её у него из рук, будто игрушку у ребенка. Не глядя, воин сломал ее, сжав в кулаке, и выбросил.

— Считай, что тебе повезло, — фигура приблизилась, чтобы схватить старика за его седые волосы. — Твоя жизнь закончится в считанные мгновения. Ты никогда не почувствуешь, каково быть брошенным в свежевальные ямы.

Даннисен сдавленно выдохнул, беззвучно шевеля губами. Он не почувствовал, как обгадился, утратив контроль над своим телом на грани смерти.

— Это наш мир, — сказал Меркуциан умирающему человеку. — Вам не стоило приходить сюда.

Торе Сич было семь лет. Её мать трудилась на базе гидропоники, а отец учил детей сектора читать, писать и молиться. Никого из них не было видно уже несколько минут с момента, как они выбежали на улицу и сказали ей ждать в единственной комнатке, служившей семье домом.

Снаружи было слышно, как люди бежали и кричали. Громко завывали городские сирены, но признаков надвигающейся бури не было. Обычно родители давали ей несколько дней на сборы и приготовления перед тем, как отправиться в укрытие до того, как оживали сирены.

Им не стоило оставлять её здесь. Им не стоило убегать вместе со всеми и оставлять её здесь совсем одну.

Рычание приближалось издалека и становилось все ближе с каждым ударом сердца. Так рычала собака, злая собака, которой надоели постоянные пинки. За рычанием прозвучали шаги. Что-то заслонило бледный свет из окна, и она выше натянула одеяло. Девочка ненавидела эту тряпицу, потому что в ней водились блохи, и от этого она чесалась, но без нее было слишком холодно. Теперь же ей нужно было спрятаться.

— Я тебя вижу под одеяльцем, — произнес голос в комнате. Он был низким, трескучим, как пробудившийся дух машины. — Я вижу тепло твоих маленьких ножек и ручек. Я слышу, как бьется твое маленькое сердечко. Я чувствую вкус твоего страха, и он восхитительно сладок.

Гулкие шаги медленно приближались, и от них дрожала кровать. Тора зажмурила глаза. Одеяло прошелестело по коже, когда его стащили, оставив её мерзнуть.

Она закричала, зовя родителей, когда холодная железная рука схватила её за лодыжку. Тень вытянула её из кровати и подняла вверх ногами. Перед ней сверкнул длинный серебряный нож.

— Будет больно, — сказал ей Сайрион. Его красные глаза смотрели на нее, лишенные эмоций, лишенные жизни. — Но это будет быстро.

Геррик Колвен видел одного из них, когда возвращался за пистолетом. Сначала он подумал, что улица пуста. Но он ошибался.

Сначала его взгляд различил фигуру почти на метр выше ростом, чем обычный человек, одетую в шипастую броню, словно из древнего мифа. С каждого плеча свисало по освежеванному телу, заливавшему темной жидкостью пластины его доспеха. Еще три изуродованных трупа волочились за ним по пыльной земле, прикованные за позвоночники к воину бронзовыми цепями. Каждый из них был освежеван одним и тем же образом: кожа была счищена и оторвана от тела грубыми надрезами. Пыль покрывала их подобно коже, и оголенные мышцы были темными от пепельного налета.

Геррик поднял оружие в самый отважный момент своей жизни.

Вариель повернулся к нему с окровавленной пилой в одной руке и богато украшенным болт-пистолетом в другой. Гром из ниоткуда прогремел между ними. Что-то ударило Геррика в живот с силой врезавшегося грузовика. Он даже не смог закричать — так быстро воздух покинул его легкие. Он не успел упасть до того, как болт детонировал в его животе, разорвав его на части во вспышке света. Боли не было. Он видел, как вращаются звезды и кувыркаются здания, а затем провалился в черноту, когда его безногий торс рухнул на грязную дорогу. Жизнь погасла в его глазах до того, как череп раскололся от удара о землю, разбросав содержимое по грязи. Он был уже мертв, когда Вариель начал свежевать его.

Амар Мериден барабанил кулаками по запертой двери.

— Впустите нас!

Вход в убежище для трех улиц данного субсектора располагался в подвале «Шлифовальщика» — дешевом баре, расположенном на третьем перекрестке.

Он никогда не пил тут, и единственный раз, когда он находился здесь дольше пяти минут, был четыре года назад. Тогда он пережидал здесь Серую Зиму, когда почти весь округ был вынужден жить под землей на протяжении трех недель, в то время как пыльные бури разоряли их жилища.

Он стоял снаружи у запечатанной переборки вместе с толпой других, отрезанных от предназначенных для них аварийных убежищ.

— Они заперлись слишком рано, — то тут, то там звучали возгласы.

— Это не буря.

— Вы видели пожары?

— Почему они заперли двери?

— Взломайте их!

— Архрегент мертв.

Амар провел пальцами вдоль сварных швов двери, зная, что не найдет ни единого признака слабости конструкции, но ему ничего не оставалось делать под давлением напиравших сзади тел. Если они продолжат так напирать на подвал — а судя по все прибывавшему потоку людей, так и будет, — его размажут по железным переборкам.

— Они не собираются открывать…

— Оно уже полное.

Он тряхнул головой, услышав последнее замечание. Как убежище может быть полным? Бункер рассчитан более чем на четыре сотни человек. С ним было около шестидесяти. В него уперся чей-то кулак.

— Прекратите напирать! — крикнул кто-то еще. — Мы не можем открыть двери!

Амар крякнул, когда кто-то пихнул его сзади. Он вжался лицом в холодное железо, и ему не оставили места, чтобы отвести локоть и освободить себе пространство.

Скрип открывающихся дверей прозвучал как райская песня. Люди вокруг него ликовали и плакали, наконец отступая назад. Потные руки цеплялись за швы двери, проворачивая её на не смазанных петлях.

— Милостивый Бог-Император… — прошептал Амар, увидев открывшуюся перед ним картину. Бункер был забит изуродованными до неузнаваемости телами. Кровь неторопливой, зловонной рекой хлынула к ногам Амара и тех, кто был позади него. Те, кто не видел того, что видел он, отпихивали впереди стоявших, желая быстрее оказаться в ложной безопасности.

Амар увидел оторванные конечности со скрюченными пальцами, лежащие повсюду в лужах крови. Тела лежали поверх других тел, многие валялись там, где упали, другие были свалены в кучу. Темный камень стен был забрызган алыми пятнами.

— Стойте, — произнес Амар так тихо, что едва услышал сам себя. Толкотня сзади не прекращалась. — Стойте!..

Шагнув в помещение, он замешкался. Едва он переступил порог, до его ушей донесся рев ускоряющегося цепного лезвия.

Залитый кровью, со свежим отпечатком ладони на лицевой пластине шлема, Узас поднялся из своего укрытия под грудой тел.

— Кровь Кровавому Богу! — произнес он, капая слюной с губ. — Черепа для Восьмого Легиона!

Архрегент смотрел на пожары и удивлялся, как металлические корабли могли гореть. Хоть он знал, что пламя пожирало не сам корпус, а горючие вещества, находившиеся внутри него, все еще было странно видеть, как дым и пламя вырываются из прорех в стенах его приземленного корабля. Ветер не мог развеять весь дым. Огромные столбы дыма загрязняли воздух вокруг наблюдательного шпиля, мешая видеть дальше ближайших зданий.

— Нам известно, какая площадь города охвачена огнем? — обратился он к гвардейцу у стола.

— Из немногих полученных нами докладов мы предположили, что большая часть населения перебирается в убежища, к которым они приписаны.

— Хорошо. — Кивнул архрегент. — Очень хорошо.

Чего бы это ни стоило, подумал он. Если напавшие пришли, чтобы убить их, подземные убежища не смогут ничем помочь людям, согнанным в стадо как животные перед скотобойней. Но благодаря им хаоса на улицах было меньше, и это уже прогресс своего рода.

— Отчеты по закрывшимся убежищам, сир, — произнес другой гвардеец. Одетый в ту же невыразительную униформу, что и первый, он держал в руке дата-слейт. Архрегент взглянул на него, отметив число убежищ, докладывавших о заполнении и закрытии зелеными огоньками.

— Очень хорошо, — повторил он. — Если налетчики объявят о своих требованиях, я хочу чтобы меня оповестили, как только слова сорвутся с их губ. Где помощник Муво?

Волей судьбы Муво вошел прежде, чем кто-либо из двенадцати гвардейцев успел ответить.

— Сир, западные амбары горят.

Архрегент закрыл глаза и ничего не ответил.

— Десантные корабли спускаются в западных районах и выгружают сервиторов, мутантов, технику и…Трон знает что еще. Они роют ямы и бросают туда тела наших жителей.

— Нам удалось оповестить другие населенные пункты?

Помощник кивнул.

— Санктум и Передышка подтвердили получение наших предупреждений. — Его налитые кровью глаза остановились на картине, разворачивавшейся за стеклянными стенами купола. — У них не больше шансов защититься, чем у нас.

Архрегент перевел дыхание.

— Как дела у нашего ополчения?

— Некоторые из них собираются, другие направляются со своими семьями к убежищам. Смотрители организуют отступление к убежищам. Нам стоит отозвать их от исполнения штормового протокола?

— Пока не стоит. Сообщите ополченцам и всем Смотрителям на улицах, что они должны занять оборонительные позиции, как только все убежища будут закрыты. Мы должны обороняться, Муво.

Взглянув на обоих гвардейцев, он прочистил горло.

— Ввиду сложившейся ситуации, могу я получить оружие, молодой человек?

Гвардеец моргнул.

— Я…сир?

— Этого пистолета достаточно, спасибо.

— Вы знаете, как из него стрелять, сир?

Архрегент выдавил улыбку.

— Разумеется, знаю. А теперь, Муво, я хочу чтобы ты… Муво?

Помощник поднял трясущуюся руку и указал на что-то над плечом архрегента. Все, кто был в помещении, обернулись и увидели сквозь пелену дыма огромный хищный силуэт. Купол был достаточно прочным, чтобы поглотить все звуки, но янтарные вспышки десантно-штурмового корабля отбрасывали множественные блики на бронированное стекло. Люди видели, как окутанный туманом птицеподобный призрак поднялся над куполом. Пламя омывало купол, растекаясь подобно жидкости по его поверхности и создавая красивое зрелище для наблюдающих снизу.

Архрегент видел, как открылась пасть транспорта, опустилась рампа, и две фигуры упали в воздух. Вспышка золота в руках одной из них нацелилась вниз и купол, и от точки соприкосновения по поверхности купола разбежались уродливые трещины.

Когда сапоги обоих фигур ударились о поверхность купола, его поверхность пошла трещинами, и он рассыпался ураганом битого стекла. Бритвенно-острые бриллианты дождем посыпались в центр комнаты под хриплый рев двигателей десантного корабля, более не заглушаемый прозрачным барьером.

Преодолев двадцать метров в свободном падении, обе фигуры приземлились на палубу, и от их удара по комнате пробежала дрожь. С минуту они стояли на коленях, согнувшись и опустив головы, в образовавшемся от их приземления кратере. Осколки стекла стучали по их броне, создавая странную музыку.

Они встали. Один держал в руках несоразмерный цепной меч, другой — золотой клинок. Они двигались непринужденно, с хищной грацией вышагивая по палубе. От каждого соприкосновения керамитовых сапог железное покрытие пола резонировало. Оба гвардейца архрегента открыли огонь. Мгновенно воины вскинули свое оружие. Первый умер, когда золотое лезвие вонзилось в его грудь, и он свалился на пол грудой подергивающейся плоти. Второй — когда цепной меч раскроил его лицо и торс, кромсая плоть ожившими зубьями. Ошметки еще теплого мяса и горячей крови покрыли архрегента и его помощника с ног до головы. Ни один из них не шелохнулся.

Архрегент сглотнул, глядя на приближающиеся закованные в броню фигуры.

— Зачем? Зачем вы пришли сюда?

— Неверный вопрос, — улыбнулся Ксарл.

— И мы не дадим вам ответов, — добавил Талос.

Архрегент поднял одолженный пистолет и навел дуло на цель. Воины приближались. Позади него помощник Муво сплел пальцы, надеясь таким образом унять дрожь.

— Император защитит, — произнес архрегент.

— Если бы он защищал, — ответил Талос, — он бы никогда не отправил вас на эту планету.

Ксарл замялся.

— Брат, — обратился он по воксу, не обращая внимания на старика с пистолетом. — У меня сигнал с орбиты. Что-то не так.

Талос повернулся к другому Повелителю Ночи.

— Я тоже это слышал. Септим, приведи «Очерненного» к восточному краю шпиля. Мы должны вернуться в космос сейчас же.

— Принято, повелитель. — Прозвучал искаженный помехами ответ. Мгновение спустя десантно-штурмовой корабль уже висел над краем купола с опущенной рампой, похожий на изогнутый орлиный клюв.

— Император защитит, — снова прошептал архрегент, дрожа как осиновый лист.

Талос повернулся спиной к смертному.

— Кажется, в редких случаях он действительно защищает.

Оба Повелителя ночи очистили свои мечи от остатков плоти и, выхватив на бегу болтеры, открыли огонь по бронированному стеклу. Закованные в броню фигуры бросились на разрушенный барьер и скрылись из виду. Архрегент немигающим взглядом наблюдал, как их силуэты исчезают в темной утробе десантно-штурмового корабля.

— Император защищает, — произнес он в третий раз, пораженный тем, что это была самая настоящая правда.

Талос обхватил голову руками. Перекатывающаяся пульсирующая боль давила на глаза изнутри черепа. Вокруг него Первый Коготь приводил оружие в боеготовность, держась за поручни, пока «Очерненный» продолжал свой полет в небеса.

— Это судно Имперского флота? — спросил Сайрион.

— Сообщают, что это корабль Адептус Астартес. — Ксарл держал руку со стороны своего шлема, будто это могло помочь ему лучше слышать. — Вокс-отчеты просто захватывающие, если не сказать больше. «Эхо» несет потери.

— Мы превосходим многие из их крейсеров, — Меркуциан стоял на коленях, занятый переборкой своего тяжелого болтера, не глядя на остальных.

— Мы превосходим их, когда они не врываются в систему и не втыкают нам в спину нож из идеально устроенной засады, — подметил Сайрион.

Талос набрал в грудь воздуха, чтобы заговорить, но не произнес ни слова. Он закрыл глаза, ощущая слезы и надеясь, что на этот раз это будет не кровь. Он понимал, что это кровь, но вера в обратное не давала гневу вырваться наружу.

— Сыны Тринадцатого легиона, — проговорил он, — в броне из алого и бронзы.

— Что он говорит?

— Я…. — начал было Талос, но так и не договорил предложение до конца. Меч первым упал на палубу. Пророк упал на колени мгновением позже. Жаждущая его сознания тьма из-за глаз возвращалась ревущей приливной волной.

— Опять? — рассердился Ксарл. — Что, во имя преисподней, с ним происходит?

— У меня свои подозрения, — ответил Вариель, склоняясь рядом поверженным воином. — Нам нужно доставить его в апотекарион.

— Нам нужно защищать этот проклятый корабль, если мы доберемся до него первыми, — возразил Сайрион.

— Я слышу сирены, — сказал Талос и провалился в зияющую пасть небытия.

VI Атака

Он проснулся, смеясь, вспомнив Малхариона. Глубокий грохочущий бас мудреца войны болью отдавался в его голове, когда более года назад дредноут пробудился со словами: «Я слышал болтерную стрельбу».

Он тоже услышал болтерную стрельбу. Эту барабанную дробь было нельзя не узнать: тяжелый, прерывистый треск обращенных друг против друга болтеров. Характерный глухой стук падающих на пол пустых гильз и гулкое эхо взрывов, когда заряды попадали по стенам и броне, сливались в знакомую какофонию.

Пророк заставил себя встать на ноги и хлопнул рукой по шлему, приказав ретинальному дисплею сменить настройки. Он окинул взглядом окружавшую его обстановку — тесный пассажирский отсек своего собственного «Громового ястреба».

— Пятьдесят три минуты, господин, — сообщил Септим, кратко докладывая, как долго его хозяин пробыл без сознания. Талос обернулся, чтобы взглянуть на своего слугу, одетого "как обычно": в поношенную летную куртку и с висящими на бедрах пистолетами.

— Расскажи мне все, — приказал воин. Септим уже развешивал его оружие, одно за другим. Человек поднимал каждое из них обеими руками.

— Мне известно немногое. Все когти были отозваны, прежде чем началась короткая битва в пустоте. Враги взяли нас на абордаж. Я не знаю, опущены ли все еще наши щиты, но вражеский крейсер не ведет по нам огонь, пока у нас на борту находятся его люди. По приказу лорда Сайриона мы прибыли в главный ангар. Он хотел быть ближе к мостику, чтобы защищать его.

— Кто взял нас на абордаж?

— Имперские космодесантники. Больше я ничего не знаю. Вы видели их во сне?

— Не помню, что мне снилось. Только боль. Оставайся здесь, — приказал Талос. — Благодарю тебя, что присмотрел за мной.

— К вашим услугам, господин.

Пророк сошел по рампе в ангар. Молчаливые сервиторы и дроны-черепа смотрели на него в ожидании приказа.

— Талос? — обратился по воксу один из его братьев.

— Это Талос смеялся? — прозвучал другой голос.

— Отступить! — это был Люкориф. Определенно, это был Люкориф, Талос узнал его по низкому скрипучему голосу. — Отступаем ко второму атриуму.

— Держать позиции! — Сайрион? Да… Сайрион. По воксу было сложно определить наверняка. — Держать позиции, вы, жрущие падаль ублюдки! Вы оставите нас без поддержки!!

В ответ вокс-сеть отозвалась хором переругивающихся голосов.

— Это Талос смеялся?

— Это Ксан Курус из Второго Когтя…

— Где этот проклятый апотекарий?

— Четвертый Коготь — Первому, нам немедленно нужен Вариель.

— Отступаем из третьего коридора. Повторяю, мы потеряли коридор терциус.

— Кто там смеялся?

— Талос? Это ты?

Пророк сделал тяжелый вдох; его гортань, казалось, не использовалась так долго, что атрофировалась.

— Я проснулся. Первый коготь, доложить обстановку. Всем когтям — доложить.

Ответа он не получил. Вокс разразился новым залпом болтерного огня.

Шатаясь, Талос покинул небольшой ангар, некрепко держа оружие в руках, все еще подергивавшихся от болевых спазмов. Он пошел на звук стрельбы, и ему пришлось проделать путь в пятьсот метров по извилистым коридорам, прежде чем он оказался у ближайшего к нему источника звука. Шатаясь, он забрел в эпицентр пальбы и в его голову тут же угодил снаряд, на мгновение ослепив его. Попавший в шлем разрывной болт срикошетил об угол, но его силы удара было достаточно, чтобы хрупкая электроника сбоила в течении нескольких раздражающих секунд. Изображение вернулось, но перед глазами стояла подернутая помехами красная пелена и мигающие руны.

— Пригнись, — приказал голос. Над ним стоял Меркуциан. Его руки тряслись от отдачи тяжелого болтера. Оружие болтерного типа давало не очень мощные дульные вспышки, и все же зажигание каждого реактивного снаряда озаряло полночно-синие доспехи Меркуциана янтарными бликами.

— Говорит Меркуциан из Первого Когтя, — доложил он, — Кровоточащие Глаза нарушили строй. Мы отрезаны от главного атриума. Запрашиваем незамедлительное подкрепление.

— Вы сами по себе, Первый коготь. Удачной охоты, — протрещал голос в ответ.

Талос повернулся, и в его поле зрения попал Сайрион. В одной руке был зажат заляпанный запекшейся кровью гладий, другая держала болтер со штыком. Одной рукой Сайрион сделал три выстрела, едва целясь.

— Как мило, что ты соизволил проснуться, — прокомментировал он с невозмутимым спокойствием в голосе, не удостоив Талоса и взглядом.

Сайрион подкинул гладий, и пока оружие кувыркалось в воздухе, он успел перезарядить свой болтер, а затем подхватил начавший падать меч. В нескольких десятках метров от них маячили неясные очертания противников, засевших за баррикадами. Причиной их тактического укрытия был Меркуциан. Или, скорее, рокотавший в его руках тяжелый болтер.

— Мы все тут умрем, — проворчал Меркуциан сквозь какофонию стрельбы своего оружия. Он ни на минуту не прекращал стрелять. Его болтер, рявкая, выплевывал по три снаряда, купаясь в ярких янтарных вспышках.

— О, без сомнения, — любезно согласился Сайрион

— Эти kalshiel Кровоточащие Глаза, — выругался Меркуциан, упав на одно колено и перезарядив свое оружие максимально быстро. Шквал детонирующих по всему коридору снарядов взял на себя Сайрион.

— Они могут выстрелить в любой момент, Талос, — предупредил он, — ты мог бы воспользоваться своим великолепным болтером. Лучшего момента и не придумать.

Талос наполовину укрылся за подпружной аркой. Его меч и болтер остались лежать на палубе у его ног. Он нагнулся, чтобы подобрать их, ругаясь на нечеткое видение и на боль, протянувшуюся вдоль позвоночника. Он поднял массивный болтер только со второй попытки и добавил его голос к общему хору стрельбы. Потоки разрывных снарядов оглашали пространство коридора. Тридцать секунд непрекращающейся барабанящей стрельбы.

— Что произошло? — спросил он. — Кто взял нас на абордаж? Какой Орден?

Сайрион усмехнулся.

— А ты не в курсе? Ты же видел это в своих снах, разве нет? Ты сказал: «в броне из алого и бронзы», перед тем, как потерял сознание.

— Я ничего не помню, — признался Талос.

— Перезарядка, — выкрикнул Меркуциан. Он снова припал на одно колено, не сводя глаз с тоннеля, пока его руки летали как темные молнии. Щелк, щелк, — и тяжелый болтер вновь запел свою гортанную песню.

— Что происходит? — повторил Талос. — Кровь ложного Императора, да мне кто-нибудь скажет, что происходит?

Вломившийся в коридор Узас прервал объяснение Сайриона. Он рухнул с потолка и вцепился в горло имперскому космодесантнику в красной броне. Два воина катались по полу на линии огня, из-за чего противоборствующие стороны были вынуждены прекратить атаки, хоть и ненадолго.

— Идиот, — выдохнул Меркуциан, держа палец на спусковом крючке.

Имперский воин ударил кулаком в лицевой щиток Узаса, и его голова запрокинулась с хрустом ломающихся костей. Когда их брат пошатнулся, Первый Коготь окатил космодесантника шквальным болтерным огнем.

Космодесантник с воплем упал. Теперь, когда им больше ничто не мешало, вражеский отряд на другом конце коридора перешел в наступление. Их болтеры отзывались тем же глухим стуком, что и у стрелявшего в ответ Первого когтя. Снаряды взрывались вокруг укрытия Талоса, осыпая его градом осколков.

Узас бросился бежать, на этот раз более разумно выбрав направление движения — обратно к братьям. Талос видел, как он осекся, когда болт попал ему в спину, а другой по касательной задел ногу. Узас врезался в стену рядом с Меркуцианом, оттолкнувшись от её стальной поверхности с отвратительным визжащим скрежетом истерзанного керамита. Когда он упал на палубу, то его шлем гулко ударился об пол, напоминая звон колокола, завершающий похоронную церемонию.

— Идиот, — повторил Меркуциан. Его тяжелый болтер продолжал громыхать. Вражеский отряд преодолел половину коридора, оставляя позади убитых и раненых боевых братьев. И по-прежнему, они продолжали скрываться за готическими сводчатыми стенами.

Ретинальный дисплей талоса показывал жизненные показатели первого когтя в пределах нормы. Более обеспокоенный чем он сам мог признать, он бросился к Узасу и отволок дергавшегося недоумка в укрытие. Доспех боевого брата был черен от копоти, клочья содранной кожи, служившие ему плащом, сгорели дотла. Почерневшая броня источала резкую химическую вонь, свидетельствуя о том, что Узас неоднократно попадал под пламя огнемета, и было это не так давно.

— Сукин с… — бормотал Узас, давясь приступами мокрого кашля.

— Где Вариель? — спросил Талос. — Где Ксарл? Я поубиваю вас собственными руками, если вы не начнете мне отвечать!

— Ксарл и Вариель удерживают кормовые тоннели, — Сайрион снова перезаряжал оружие, — эти черви высадились на «Эхо» на орбите, пока мы даже не пристыковались. Так или иначе, Империум нас поджидал.

Меркуциан отступил на пару шагов назад, и как раз в этот момент ему в наплечник врезался шальной снаряд, и всех троих окатило фонтаном керамитовой крошки.

— Орден Генезиса, — произнес он, — абордажные команды высадились около часа назад. Грязнокровые родственнички Ультрамаринов.

— Быть может, мы вышли из варпа слишком близко к Новым Землям, когда двигались к системе Тсагуалсы, — предположил Сайрион. — Хотя я сомневаюсь в этом. Гораздо более вероятно, что они засекли нас по варп-маякам, оставленным их библиариями. Хитрые парни они, эти грязнокровые.

— Очень хитрые, — отозвался Меркуциан.

— Ты, конечно, можешь обвинить своего навигатора, — подметил Сайрион. Стена позади него взорвалась облаком осколков. — Она должна была учуять маяки, которые оставили в варпе эти настырные собаки.

Талос вернулся в укрытие, перезаряжая болтер.

— Она говорила, что чувствовала что-то, но не знает, что именно, — сказал он. — Нам нужно отступать. Мы потеряли этот коридор.

— Мы не можем отступить, на этой дуге мы единственные защитники. Если они проберутся на мостик, мы потеряем корабль. Пустотные щиты по-прежнему опущены, хотя Дельтриан клялся кровью и маслом восстановить главный генератор.

— Бежать мы тоже не можем, — пробормотал Меркуциан. — Кровоточащие Глаза удерживали южные проходы. Имперцы подступают и с тыла.

Меркуциан выругался и отступил еще на несколько шагов.

— Проклятье, он выглядит угрожающе.

Пророк оставил сгорбленного и раненого Узаса у стены, а сам присоединился к братьям, целившимся в коридор и от души потчевавшим его шквальным огнем. Его зрение теперь полностью восстановилось, и целеуказатели замирали на отдельных фигурах врагов. Он мог различить изукрашенные цепи и табарды, наброшенные поверх брони противников. Нанесенные на её пластины знаки отличия они носили с гордостью. Один воин был впереди остальных, приближаясь с неизбежным намерением.

— Ох, — вздохнул Талос. Последовавшие за этим многосложные нострамские ругательства не поддавались литературному переводу на готик. В приличном обществе произносить такое было бы недопустимым, равно как и в наименее испорченных кругах общества неприличного.

Сайрион выстрелил, прижав болтер к щеке, и, улыбаясь, подметил.

— По крайней мере мы будем убиты настоящим героем!

Пустотные щиты не были опущены. Но не это было проблемой.

— Анализирую, — громко возвестил техноадепт. — Анализирую. Анализирую.

Он смотрел сквозь потоки рунических символов, проносившихся в его сознании. Связь с когитаторами генератора была крепкой и текучей, но объем информации требовал неприемлемого количества времени для обработки.

Проблема заключалась не в падении пустотных щитов. Проблема заключалась в том, что они упали на три минуты и девять секунд, в связи с чем корабль подвергся неизвестному до сего момента нападению, что произошло ровно сорок восемь минут и двенадцать секунд назад. В сражении с вражеским кораблем тех драгоценных секунд уязвимости было достаточно, чтобы вражеские абордажные команды успели высадиться на их палубы в большом количестве.

От мысли о тех имперских космодесантниках, что сейчас рвут «Эхо» на части изнутри, его кожа покрылась бы мурашками, если бы она у него еще осталась.

Щиты активировались вновь, но напряжение в генераторе держалось у критической отметки. Это вело к дальнейшим проблемам: в случае, если он не сможет вернуть генератор к стабильному функционированию, щиты могут не выдержать очередного залпа вражеских орудий. Быть может, они бы не стали этого делать, пока на борту находились их собственные отряды, но Дельтриан не приблизился к бессмертию посредством одних лишь предположений и допущений. Он был из тех, кто не полагался на шансы — он склонял их в свою пользу.

Если пускаться в предположения и дальше, то следующий залп мог стоить им корабля, если пустотные щиты не смогут быстро восстановиться. Что еще хуже, их может ожидать полный провал, который будет стоить им не только корабля, но и жизней.

Дельтриан совершенно не собирался умирать, только не после таких временных затрат и кропотливой работы по переделке его биологической оболочки в это произведение механического совершенства. Не хотел он, чтоб и его бессмертная душа выплеснулась в изменчивый эфир, где её разорвут на части увеселения ради демоны и их безумные боги. Это, как он любил говорить, не было оптимальным вариантом.

— Анализирую, — повторил он.

Вот он. След поврежденного кода, затерявшийся в путанных когитациях генератора — найден среди тысяч пролетающих за секунду мыслей. Ущерб был минимальным и в большей степени приходился на внешние проекционные комплексы правого борта. Их можно починить, но дистанционно сделать это не удастся. Придется отправить сервиторов или пойти самому.

Дельтриан не стал сокрушаться. Он выразил свое раздражение неязыковой тирадой машинного кода, как оцифрованную отрыжку. С несвойственным ему терпением технопровидец активировал надгортанный вокс, имитируя глотание.

— Это Дельтриан.

Вокс-сеть взорвалась криками и звуками болтерной стрельбы. Ах, да, попытка держать оборону. Дельтриан почти забыл о ней. Он отсоединился от терминала и перенастроился на свое окружение. С минуту он оглядывался. Пустотный Генераториум занимал одно из самых больших помещений на корабле. Его стены покрывали слои лязгающих силовых распределителей, выкованных из бронзы и священной стали. Все эти второстепенные узлы питали главную колонну, представлявшую собой башню из черного железа и пульсирующей плазмы. Производимую ей жидкую энергию можно было увидеть через открытые глаза и пасти горгулий, украшавших подножие колонны. Только сейчас, когда его внимание вернулось во внешний мир, он увидел, что безумию пришел конец. Комнату, где он находился, еще недавно оглашали крики и болтерная стрельба, а теперь здесь царила благословенная тишина.

Вражеские захватчики — или скорее, изуродованные фрагменты, которые недавно были вражескими захватчиками — устилали половину помещения подобно изодранному пропитанному кровью ковру. Обонятельные сенсоры Дельтриана зарегистрировали высокую концентрацию запаха крови и телесных выделений, от которой пищеварительный тракт смертных извергнул бы съеденное накануне в знак протеста. Запах мертвечины никак не действовал на Дельтриана, но он зафиксировал вонь склепа для завершения отчета, который он собирался составить позднее этим вечером.

Нигде поблизости от него нападавших не было, так как Дельтриан, как и многие адепты культа Машины, прежде всего просчитывал все непредвиденные обстоятельства, привыкнув иметь дело с превосходящими силами. Как только пустотные щиты упали на долю секунды, он уже знал, что Повелители Ночи рассеются по всему кораблю, защищая каждую из его палуб от непредвиденной атаки. Так что его безопасность была исключительно в его собственных руках.

По правде говоря, три четверти его сервиторов не выжили. Он мерил шагами помещение, обобщая расхождения в информации о резне. В строю еще оставались автоматоны с бесстрастными лицами. Их индивидуальность была стерта, левые руки им заменяли громоздкие тяжелые орудия. Бионика заменяла половину кожного покрова и большую часть внутренних систем. Каждый из них требовал внимания к деталям и являл собой плод если не любви, то кропотливого труда.

Он не стал благодарить их и поздравлять с будущей победой. Они в любом случае бы это не отметили. И все же, сразить десять Имперских космодесантников было нелегко даже ценой — он подсчитал за один удар сердца — тридцати девяти усиленных сервиторов и двенадцати стрелковых дронов. Потеря подобного масштаба будет доставлять ему неудобства некоторое время.

Дельтриан остановился, чтобы опознать эмблему на оторванном наплечнике. Белый треугольник, перечеркнутый перевернутым символом. Их доспехи были гордого, кричащего красного цвета.

— Записано: Орден Генезиса. Берут начало от тринадцатого легиона.

Как восхитительно. Воссоединение своего рода. Последний раз он встречал этих воинов — или их прародителей по крайней мере, — во время Резни на Тсагуальсе.

— Фаза один: завершена. — произнес он, отправив импульсный код подтверждения в ожидавшие мозговые центры выживших сервиторов. — Начать фазу два.

Киборги шагали в ногу, продолжая выполнение ранее отложенных протоколов. Пять из оставшихся десяти отправятся исследовать корабль с целью найти и уничтожить подпрограммы.

Другая половина пойдет с Дельтрианом обратно в Зал Памяти.

Корабль задрожал достаточно сильно, чтобы один из сервиторов лишился точки опоры и из его кибернетической челюсти прозвучало сообщение об ошибке. Дельтриан проигнорировал его и снова активировал вокс.

— Дельтриан — Талосу из Первого Когтя.

Ответом ему был звук далекой и искаженной вокс-помехами болтерной стрельбы.

— Он мертв.

Дельтриан засомневался.

— Подтвердите.

— Он не мертв, — ответил другой голос, — я слышал, как он смеялся. Чего ты хочешь, техноадепт?

— С кем я разговариваю? — спросил Дельтриан, не заботясь о том, чтобы придать своему голосу оттенок вежливости.

— С Карадом из Шестого Когтя, — воин отключился, когда в динамике зазвучал грохот болтерной стрельбы. — Мы удерживаем посадочные платформы левого борта.

Внутренним процессорам Дельтриана потребовалась доля секунды, чтобы восстановить в памяти внешний облик Карада, относящиеся к нему хроники Легиона и все модификации, которые претерпела его броня за последние три столетия.

— Да, — отозвался он, — ваши последние доклады по обстановке звучат увлекательно. Где Талос из Первого Когтя?

— Первый Коготь защищает главный атриум. Что случилось?

— Я обнаружил и проанализировал ошибку в функционировании пустотных щитов. Я требую распоряжений господина и мне необходим эскорт в….

Канал связи с Карадом забарахлил, взорвавшись яростными криками.

— Карад? Карад из Шестого Когтя?

Его перебили:

— Это Фаровен из Шестого Когтя, мы отступаем с посадочных палуб. Все, кто еще дышит и пребывает в здравом уме, свяжитесь с нами на Новом Черном Рынке.

— Это Дельтриан, мне требуется эскорт Легиона в….

— Ради любви ко всему святому, техножрец, заткнись! Шестой коготь отступает. Карад и Иатус мертвы.

Сквозь треск помех прорвался другой голос.

— Фаровен, это Ксан Курус. Подтверди гибель Карада.

— У меня есть визуальное подтверждение. Один из этих носящих аквилу снес ему голову.

Дельтриан слушал, как легионеры защищали корабль. Возможно, их непочтение было простительным, учитывая обстоятельства.

Проходя мимо органических останков, которые когда-то были верными Золотому Трону солдатами, и кладбища модифицированных тел, которые были его собственными вооруженными слугами, Дельтриан снова решил взять дело в свои руки.

Люкориф из Кровоточащих Глаз не был ограничен палубами, как его младшие товарищи. Хотя он не мог передвигаться так, как мог когда-то, его бегство было на удивление легким, и в то же время это была дикая гонка во весь опор. Когти на руках и ногах лязгали по железным решеткам со звериной скоростью. Он бежал как обезьяна, или как волк, или как воин, который не был полностью человеком благодаря изначально имперским генным изменениям, а уж впоследствии — непостоянству приливов варпа.

Люкориф хотел жить, пожалуй, больше, чем остальные его братья. Он не желал умирать, сражаясь в безнадежном бою, не говоря уж о том, что он был плохо приспособлен для сражений, если уж на то пошло. Пусть безумство удерживать последние оплоты было так свойственно его братьям — он жил своей жизнью, извращенной, с точки зрения рациональности. И, убегая, он не испытывал ничего похожего на стыд.

В ответ на его лихорадочную потребность самосохранения — никто не посмел бы назвать её страхом, это чувство было ближе, скорее, к гневу, — сопла двигателей его прыжкового ранца испускали тонкие струйки черного дыма. Они жаждали извергнуть пламя и громкий вой, унося его ввысь. Он сам жаждал поддаться этому соблазну. Все, чего он желал, это куда-нибудь взлететь. Заключенный на борту умирающего «Эха проклятия», он едва ли мог рассчитывать на подобные перспективы.

Первый коготь все еще ругал Кровоточащие Глаза за их отступление.

— Пусть поскулят, — хохотнул Вораша шипящим «сс-сс-сс». Оба раптора бежали, цепляясь за потолок. Другие Кровоточащие Глаза, проявившие себя за последние несколько месяцев как самых жестокие и упрямые из оставшихся в живых, прокладывали себе путь по стенам и полу.

Корабль снова содрогнулся. Люкориф был вынужден вцепиться в металл когтями на руках и ногах, чтобы его не стряхнуло вниз.

— Нет, — зашипел он, — подождите.

Кровоточащие Глаза замерли в нечеловеческом единстве: каждый оставался неподвижным, зацепившись за стены вокруг лидера. Встреча стаи в трех измерениях. Вораша склонил свой скошенный шлем на птичий манер. Каждый из них обратил свою демоническую железную маску с нарисованными дорожками слез в сторону их чемпиона.

— Идите, — Люкориф подчеркнул свой приказ раздраженным пронзительным криком, — отступайте ко второму атриуму и окажите поддержку Четвертому Когтю.

Мышцы напряглись, когда инстинкт повиновения пробежал сквозь них.

— А ты? — прошипел в ответ Вораша.

Люкориф издал вороний крик, развернулся и двинулся тем же путем, каким они пришли.

Кровоточащие Глаза смотрели друг на друга, пока их лидер оторвался от стаи и пронесся обратно по потолку коридора. Инстинкт подсказывал им: стая охотилась вместе, или не охотилась вовсе.

— Что? Что это?

— Идите, — по воксу скомандовал им Люкориф.

Не проронив ни слова, они незамедлительно повиновались.

С самого рождения на законопослушном уважаемом феодальном мире на окраине Сегментума Ультима, этот воин прославился в рядах своего Ордена дисциплиной, вниманием, навыками и непревзойденным тактическим чутьем. Никто из его братьев не превзошел его и в поединках за почти четыре сотни лет. Ему трижды предлагали титул ротного капитана — мантию повелителя больше чем сотни избранных воинов Императора — и он всякий раз смиренно и благородно отвергал предложение. Один наплечник украшал выполненный из белого камня величественный Крукс Терминатус. На втором красовался вырезанный из черного железа и мрамора с синими прожилками геральдический символ Ордена.

Для своих братьев он был просто Толемион. В архивах Ордена он значился как Толемион Сарален, Чемпион Третьей боевой роты. Для врагов Трона Терры он являл собой воплощение возмездия, закованное в алый керамит.

Его доспех был сделан из композитных металлов с абляционным покрытием, многослойных и усиленных сотнями часов работы непревзойденных мастеров. Увенчанный гребнем шлем с богато украшенной лицевой пластиной и бронзовой решеткой был величественным пережитком ушедшей эпохи, выкованным во времена расцвета космических путешествий. В одной красной перчатке был зажат дрожащий громовой молот, чье силовое поле гудело так, что начинали ныть зубы. В другой был внушительный ростовой щит, выполненный в форме профиля аквилы, чье распростертое крыло защищало владельца.

Приказ, который он отдал своим боевым братьям, содержал всего два слова.

— Абордажные клинки.

Три воина поравнялись с ним, повесив болтеры и взяв в руки пистолеты и клинки.

Первый коготь наблюдал это безжалостное наступление, поливая коридор огнем. Разрывные снаряды разбивались о башенный щит чемпиона, не причиняя ему никакого вреда.

Меркуциан с презрением швырнул свой тяжелый болтер об пол.

— У меня пусто.

Как зеркальное отражение приближающихся космодесантников, он поднял болт-пистолет и достал из ножен на голени гладий.

— Никогда не думал, что захочу увидеть Ксарла, — добавил он.

Талос и Сайрион вскинули свои мечи мгновением позже. Пророк помог Узасу подняться на ноги, не ожидая слов благодарности в ответ, и одобрительное ворчание в ответ поразило его до глубины души.

И, перед тем как отряды сблизились, имперский щитоносец пророкотал через вокс-динамик своего шлема.

— Я — погибель Еретиков. Я — Бич Предателей. Я — Толемион из ордена Генезиса, Страж Западного протектората, убийца…

Первый Коготь не стал ждать, пока их расстреляют. Они бросились в атаку

— Смерть приспешникам ложного Императора!!! — орал Узас. — Кровь для Восьмого Легиона!!!

VII Тупик

У Первого Когтя был единственный шанс выжить в следующие несколько минут, и они вцепились в него изо всех сил. Все четверо, как один, всем весом навалились вперед сплошной массой брони цвета полуночи. Талос и Меркуциан отвечали за авангард, и оба врезались покатыми шипастыми наплечниками в щит-полуаквилу, сопровождая действие единым криком невыразимого гнева.

Толемион сопротивлялся их давлению, и подошвы его сапог высекали искры из палубного настила, медленно скользя назад. За долю секунды он взмахнул молотом и обрушил кувалду на прикрепленный к спине силовой генератор Меркуциана, превратив сконцентрированный вихрь силы во вспышку света и энергии.

Ранец Меркуциана взорвался, разбросав обломки во все стороны.

Сокрушительная сила молота с грохотом опрокинула его на пол под ноги противоборствующих сторон. Талос заметил, как жизненные показатели исчезли с ретинального дисплея, отключившись еще до того, как показали ровную линию.

Как только Меркуциан упал, на его место встал Узас, заставив чемпиона отшатнуться назад.

Это был переломный момент. Первый Коготь и их благородная жертва сошлись в рукопашной и повалились на пол, изрыгая проклятия. Первым поднялся и встретил лезвия Ордена Генезиса Сайрион. Его гладий вонзился в живот ближайшего имперского космодесантника, вызвав болезненный раздражающий булькающий звук. Космодесантники наносили рубящие удары по его броне, оставляя серебристые следы там, где лезвия их мечей касались керамита и выбивали из гладкой поверхности целые куски. Узас даже не потрудился встать: он кромсал цепным топором одного из стоявших на коленях врагов. За свои труды он был вознагражден другим врагом, всадившим клинок ему в спину.

Талос не мог дотянуться до Толемиона, прижатый его щитом-полуаквилой. Аугметической рукой он перехватил меч и резко дернул за него, лишив хозяина щита равновесия. Воин Генезиса упал, и его гордый доспех из кованой бронзы встретился с поднятым золотым клинком Кровавого Ангела, который теперь принадлежал Талосу. Хруст. Звон металла о металл. Шипение вскипающей крови на закаленном железе.

Пророк откатился в сторону, отпихнув отрубленные ноги бьющегося в конвульсиях имперца из-под себя.

Двое повержены.

Его чувства бушевали в ответ на возбужденные синапсы и ускоренные рефлексы. Талос вцепился и набросился на последнего космодесантника Ордена Генезиса одновременно с Сайрионом. Два Повелителя Ночи увлекли его на палубу, утоляя жажду своих клинков с каждым колющим ударом.

«Мы не солдаты. Прежде всего, мы — убийцы, как и всегда».

Чьему перу принадлежали эти слова? Кто мог произнести их? Малхарион? Или быть может, Севатар? Они оба любили подобные драматические фигуры речи.

У него закружилась голова. В глазах все поплыло, когда он вытащил свой меч из ключицы космодесантника, словно из живых ножен. Никогда прежде ему не приходилось вступать в бой так скоро после пробуждения от пророческого сна. Толемион поднялся с жужжанием суставов брони, отбросив Узаса в сторону ребром щита. Легионер отшатнулся к братьям. Его шлем был исковеркан до неузнаваемости. Меркуциан, не шевелясь, лежал под ногами чемпиона. Три воина Генезиса тоже лежали на полу как мертвые. Талос, Узас и Сайрион стояли лицом к лицу с Толемионом, и от их бравады, которая и в начале схватки и так была неважной, теперь не осталось и следа. Узас и Талос едва держались на ногах. За всю бесславную и не совсем выдающуюся историю Первый Коготь еще никогда не оказывался в столь неравном положении.

— Ну же, — протянул космодесантник. В его голосе, искаженном воксом и похожим на пчелиное жужжание, они все уловили холодный азарт. Вопреки вызову, Толемион не стал ждать, когда противники выстрелят, и в то же время не хотел рисковать, позволив им сбежать. Увенчанный гребнем шлем наклонился при приближении, а его занесённый молот пронзительно визжал, готовый обрушить свою сокрушительную мощь на головы врагов.

Аурум, Клинок Ангелов, отразил первый удар. Золото заскрежетало по оружейной латуни, когда пророк защищался от ударов атак чемпиона. Толемион вырвался из клинча с первой попытки и нанес удар по эфесу меча. Удар молота, отклонившись, пошел по касательной, но угодил по сведенным вместе запястьям Повелителя Ночи. Талос выронил клинок из рук, и Толемион ударом ноги впечатал пророка в сводчатую стену, добив его ударом наотмашь в солнечное сплетение. Разбитая аквила на нагруднике Талоса обуглилась, когда глубокие трещины разбежались по ней символичной звездой.

— Смерть тебе, еретик!

Когда Талос упал, присоединившись к лежавшему на палубе Меркуциану, Сайрион и Узас разом пригнулись. Первый набросился на увесистый щит, вцепившись латными перчатками в его края. Если бы он сумел вырвать его их рук Толемиона или хотя бы оттащить вниз, Узас мог бы нанести ему смертельный удар.

Он осознал свою ошибку, как только схватился за украшенный щит. Узас был невообразимо небрежен в своих лучших проявлениях, когда дело касалось стайной тактики. Его не охватывало отчаяние, как это бывало с его братьями. Да и Толемион не был настолько глуп: вовремя распознав приближавшуюся угрозу, он приложил Сайриона головой об стену, когда Повелитель Ночи схватился за щит.

Давление было такое, как если бы он попал под гусеницы «Лендрейдера». Сайрион не мог произнести ничего, кроме сдавленных вздохов, когда его методично вжимали в стену. Дотянувшись до края щита, он выстрелил в колено чемпиона из своего пистолета. Выстрел не причинил ему особого вреда, а лишь поцарапал керамит. Толемион использовал свой замах, чтобы завершить ранее начатый бой с Узасом. Когда владелец топора приготовился нанести очередной удар, ему в лицо угодил громовой молот. Он пробил слабую броню и секундой позже ударил по нагрудной пластине. Молнии зловеще заиграли по всему доспеху, когда воин упал на палубу вслед за братьями.

Закончив с остальными, Толемион отпустил Сайриона. Пошатываясь, легионер сделал шаг вперед, выронив оружие из онемевших рук. От третьего и последнего удара щитом он зашатался на пятках и безвольно осел на палубу.

— Твоя нечестивость претит мне.

Злобное гудение брони Толемиона вторило его громоподобному голосу. Приблизившись, он встал над Сайрионом и наступил на нагрудник Повелителя Ночи.

— Стоило ли отворачиваться от величия Императора? Неужели все твои злобные достижения оправдывают гнилое существование теперь, когда твоя жизнь подходит к концу?

Смех Сайриона прервал кашель, но и он звучал как смех.

— Тринадцатый Легион…всегда славился…лучшими ораторами…

Толемион поднял свой молот. Выражение его лица было скрыто за прочной лицевой пластиной шлема.

— Сзади, — Сайрион продолжал хохотать.

Толемион не был глупцом. Даже новобранца не провести таким грубым розыгрышем. Этот факт на фоне беспрестанной болтовни абордажных команд, обменивающихся сообщениями по воксу, объяснял, почему он был застигнут врасплох подкравшимся сзади Ксарлом.

Сайрион был единственным из Первого Когтя, кто видел последовавшую дуэль. То, что он видел, осталось с ним до той самой ночи, когда он погиб.

Они не набросились друг на друга сразу же. Несколько мгновений они смотрели друг на друга, каждый разглядывал трофеи и знаки отличия, которыми была увешана броня соперника.

Толемион был в образцовом имперском снаряжении, с восковыми печатями чистоты, почетными свитками и аквилами, украшавшими его великолепный доспех. Ксарл был его порочным отражением: его броня была увешана клочками содранной кожи вместо пергаментных свитков, а также черепами и шлемами имперских космодесантников, болтавшимися на ржавых цепях.

— Я — Толемион из Ордена Генезиса, Страж Западного Протектората. Я — Конец Еретиков, Бич Предателей и верный сын лорда Жиллимана.

— Ну надо же, — хохотнул Ксарл в вокс-репродуктор, — должно быть, ты очень гордый.

Он подпихнул ногой что-то круглое и тяжелое, валявшееся на полу у них под ногами. Предмет покатился к сапогу Толемиона. Шлем космодесантника Генезиса: глазные линзы выбиты, а лицевая пластина забрызгана кровью.

— Ты будешь кричать так же, как и он, — улыбнулся Ксарл.

Чемпион никак не отреагировал. Он даже не шелохнулся.

— Я знал этого воина, — в его голосе звучала трагическая забота. — Это был Калеус, рожденный на Новых Землях, и я знаю, что он умер, как и жил: с отвагой, честью и не ведая страха.

Ксарл обвел мечом сцену, указав на распростертые на полу фигуры воинов Первого Когтя.

— Я знаю каждого из этих воинов. Они — Первый Коготь, и я знаю, что они умрут, как и жили: пытаясь убежать.

А затем он рассмеялся. Насмехательств над поведением чемпиона Генезиса было недостаточно, чтобы ввергнуть имперского полукровку в ярость, но смех Ксарла стал последней каплей.

Толемион приблизился, держа наготове молот и высоко подняв щит.

— Якшайся дальше со своими черными богами, еретик. Сегодня ты познаешь…

Ксарл фыркнул от раздражения.

— Я совсем забыл, как вы, герои, любите собственные голоса.

Когда Толемион подошел ближе, Повелитель Ночи взял двуручный цепной клинок в одну руку. Другой он поймал рукоять цепного топора Узаса, подцепив его с палубы. Оба лезвия взревели, перемалывая зубьями воздух. По пути сюда он сразил семерых имперских космодесантников, и теперь их кровь фонтаном брызг разлеталась с завывавших зубьев цепного меча. Его тело обливалось потом под броней, в то время как в глазах плясало окрашенное болью и гневом веселье. В местах, где доспех был пробит, его колола жгучая боль от полученных ран.

— Давай приступим, — произнес он, улыбаясь. — Жду не дождусь, когда позволю нашим рабам использовать твой шлем в качестве ночного горшка.

Дельтриану не требовалось дышать в привычном понимании этого слова, но оставшейся органике требовался кислород для нормального функционирования, и протекавшие в с его учаситем процессы можно было лишь замедлить при необходимости. Аугметический эквивалент задержки дыхания предназначался для манипуляций с внутренним хронометражем, заставляя его работать на минимально допустимой скорости. От этого он двигался медленно и вяло, но зато мог работать в безвоздушном пространстве до трех часов по его самым смелым расчетам.

Его роба колыхалась вокруг при ходьбе. Ребристый корпус «Эха проклятия» простирался на километры вперед и назад под его когтистыми опорами. Куда не посмотри, повсюду были лишь пустота космоса и далекие звезды, мерцавшие в бесконечности.

Вражеский корабль кружил вокруг «Эха проклятья», хищнически выжидая и отбрасывая тени на корпус большего крейсера, когда загораживал далекое солнце. Это был тяжеловооруженный ударный крейсер, на носу которого красовалось имя «Мантия Диадемы». Адепт вопреки своей воле заключил, что это было крайне красивое имя для боевого корабля.

Дельтриан сделал еще шаг, осторожно двигаясь по внешнему корпусу в сопровождении слуг. Большинство были в защитных костюмах и респираторах. Некоторые, как и сам Дельтриан, были закутаны в просторные балахоны. Путь группы лежал по поврежденным секциям корабля, через похожие на кратеры углубления и участки изуродованной стали. Корабль мог прожить целую вечность, не уделяя внимания внешним повреждениям, но несколько секунд неудачного обстрела определенных секций могли обернуться настоящей катастрофой.

— Ваше преподобие, прошу вас, — обратился по воксу один из младших адептов Дельтриана. Не найдя подходящих слов из человеческого лексикона для выражения недовольства, адепт выпалил тираду оскорбительного кода по каналу связи. Дельтриан повернулся к нему. Мигая линзами из-под капюшона, на него уставился череп. Внешность Дельтриана была просчитанной хитростью, целью которой было вызывать дискомфорт у простых смертных. Его собрат-механикум мог уловить недовольство в едва заметных движениях мимики, вплоть до прикрытых диафрагм оптических линз.

Адепт уже готовился принести извинения, когда Дельтриан заговорил.

— Лакуна Абсолют, если вы намерены и дальше отвлекать меня своими возражениями, я разберу вас на запчасти. Пошлите мне импульс подтверждения понимания вами мной сказанного.

Лакуна Абсолют передал всплеск кодов подтверждения.

— Отлично, — Дельтриан вновь сконцентрировался на своих обязанностях. — Сейчас не время для того, чтобы излагать оптимальные функциональные специфики.

Ремонтной бригаде Механикум потребовалось ровно двенадцать минут и две секунды, чтобы добраться до первого шпиля-генератора пустотных щитов. Повреждения были налицо: пилон, чья высота в шесть раз превышала рост неаугментированного человека, был нагромождением искореженных железных обломков посреди кратера, въедавшегося в плоть корабля.

— Анализирую, — произнес он, всецело уделив свое внимание обозреваемому ущербу. Какие повреждения следовало устранить незамедлительно, а какие из них являлись поверхностными и могли подождать до захода в ремонтный док?

— Шестнадцать лонжеронов из композитных металлов следует заменить, чтобы устранить повреждения фокусировки шпиля.

Четыре сервитора послушно побрели выполнять распоряжение. От магнитных захватов на их ногах по корпусу пробегала дрожь. Линзы Дельтриана жужжали, когда его зрительное восприятие проникало сквозь внешние слои корпуса. Он приложил руку к покореженному металлу и пустил ультразвуковой импульс в поврежденное перекрытие.

— Повреждение не распространилось глубоко внутрь. Внутренняя команда, двигаемся дальше.

— Принято, — прозвучал в ответ безжизненный голос, источник которого находился в десятках метров под ними.

— Ваше преподобие? — обратился один из адептов. Делтриан не стал поворачиваться. Он уже направлялся в кратер, начиная изучение следующего шпиля.

— Говорите, Лакуна Абсолют.

— Вы просчитали вероятность обнаружения наших попыток произвести ремонт узкочастотными ауспексами противника?

— Обнаружение нас не имеет значения. Пустотные щиты активны, и сейчас наша задача удостовериться, что они останутся активны. Я и не рассчитывал, что эта ситуация находится в пределах твоего познания.

— Ваше преподобие, пустотные щиты в данный момент подняты. Если они отключатся, прежде чем мы закончим ремонт, враги безусловно будут стремиться помешать нам, разве не так?

Дельтриан сдержался, чтобы не выругаться.

— Замолчите, Лакуна Абсолют.

— Принято, Ваше преподобие.

Ксарл поймал очередной взмах молота скрещенными лезвиями. Его собственный меч, носивший непримечательное имя «Палач», превратился в обломки. В моменты между блокирующими ударами и смертоносными выпадами он искренне сомневался, что Септим сможет привести его в боеспособное состояние. Разумеется, если Септим был все еще жив. Экипаж, как и корабль, нес ужасные потери.

Бесспорно, ему будет не хватать этого меча. Если предположить, что он выживет. Боевыми навыками он превосходил любого из Первого Когтя, — да и любого из Повелителей Ночи, за исключением Малека из Атраментар, если говорить начистоту. Однако, биться с ротным чемпионом Адептус Астартес было делом нешуточным, особенное если учесть, что один из дуэлянтов был неважно вооружен и экипирован.

Ксарл ударом поврежденного топора Узаса отвел громовой молот в сторону, обрушив очередной бесполезный удар своего меча на крепкую броню Толемиона. Практически беззубый цепной меч скользнул по многослойному керамиту, оставив лишь царапины. Помимо отсутствующих зубьев меч почти не имел рукояти. Ни одно цепное оружие не смогло бы противостоять громовому молоту в длительном поединке. Ксарл, выругавшись, выбросил его. Тремя сокрушительными ударами по щиту Ксарл оттеснил Толемиона назад настолько, насколько ему было нужно. Он повторил движение ногой, подхватив с палубы силовой меч Кровавого Ангела и взяв его в свободную руку. Сжатия рукояти было достаточно, чтобы активировать его. Меч зашипел, испуская смертоносные потрескивающие молнии вдоль золотого лезвия.

Все изменилось, когда он взял в руки клинок, получив оружие, способное парировать сокрушительные удары молота. Ксарл нанёс удар обоими клинками по рукояти молота, отводя его в сторону. Соприкасавшиеся силовые поля злобно рычали и сыпали искрами. Когда Толемион поднял щит, готовясь нанести сокрушительный удар, топор Ксарла вонзился в его верхний обод. Повелитель Ночи потянул топор на себя, вырвав щит из цепких рук космодесантника.

Они снова расступились. Оба оружия в руках Ксарла были активированы, под ногой лежал абордажный щит-полуаквила.

Толемион двумя руками сжимал свой молот.

— Ты хорошо сражался, предатель, но сейчас все закончится.

— Думаю, я выиграю, — Повелитель Ночи оскалился за лицевой пластиной шлема, — а ты как думаешь?

Дельтриан добрался до поврежденной колонны генератора. Расположенная в полукилометре от первой, она представляла собой столб расплавленного металла. Её обрубленное основание торчало из опаленной бронированной обшивки корабля. Корпус под ногами походил на изъеденную коррозией, оплавленную пустыню искореженной стали от тяжелых повреждений, полученных от последнего обстрела. Впервые за несколько десятилетий Дельтриан ощутил нечто похожее на безысходность. Эмоция была слишком сильной и внезапной, чтобы её могло поглотить стандартное для Механикум подавление недостатков смертной органической плоти.

— Лакуна Абсолют.

— Ваше преподобие?

— Направляйтесь с оставшейся командой к последнему поврежденному шпилю. С этим я разберусь сам.

Лакуна Абсолют стоял позади своего хозяина. Красная роба дрейфовала в безвоздушном пространстве. Его лицо было хромированным подобием древней терранской посмертной маски, равнодушной и лишенной какого-либо выражения. Голос воспроизводился вшитым в горло вокализатором размером не больше таблетки.

— Принято. Но как вы справитесь с этим, Ваше преподобие?

Дельтриан оскалился, хотя скалился он всегда. Черты лица не оставляли ему иного выбора.

— Вы получили свои приказы. Выполняйте.

По спине пробежала волна дрожи, когда он получил информацию по каналу, соединявшему его непосредственно с кораблем.

— Нет, — громко произнес он.

— Ваше преподобие?

— Нет, нет, нет! Генератор был стабилизирован!

— Пустотные щиты, — прозвучал голос по вокс-каналу. — Отключение.

VIII Переломный момент

Ксарл поднял клинок. С каждым хрипящим вздохом он отхаркивал кровавые комки внутрь шлема. Противостояние длилось лишь несколько минут. Воины двигались столь стремительно, что казалось, их очертания расплывались. Они наносили друг другу сокрушительные удары, отчаянно защищаясь от выпадов противника. Все изящество дуэли исчезло, сведясь к двум воинам, не желавшим ничего иного, кроме как убить друг друга.

Как его это ни печалило, но Ксарл осознавал, что выдохся. Выносить удары громового молота, способного пробить танковую броню, немногим отличалось от отражения атак самого танка. Левая рука безвольно болталась, наплечник и плечо под ним были разбиты. Каждый вздох отдавался колющей болью из-за поврежденного нагрудника, проткнувшего грудь в нескольких местах.

— Просто умри, — выдохнул он и поднял клинок снова. На этот раз он вспорол живот Толемиона, вырвав из брони фонтан мокрых от крови осколков.

Чемпион осел. Его броня теперь превратилась в обломки, чугунный молот валялся на полу.

— Еретик, — прорычал космодесантник, — за твою скверну…

Ксарл ударил наотмашь по шлему лоялиста и прервал его угрозу возмездия.

— Я знаю, знаю! Ты это все уже говорил…

Повелитель Ночи отступил назад, бросив меч, чтобы здоровой рукой достать до замков на горжете. Ему нужно было снять шлем, чтобы он смог видеть и дышать. С шипением сжатого воздуха шлем поддался. Как только зрение очистилось от залитых кровью линз, Ксарл снова поднял клинок Талоса. Корабль вокруг него содрогался.

— Ваши щиты опущены, — Толемион издал рявкающий смешок. — Еще больше моих братьев высадится на ваши палубы.

Ксарл не удостоил его ответом. Он бросился вперед со всей силой, которую мог собрать. Мышцы горели от гнева и адреналина боевых наркотиков. Меч и молот встречались с грохотом и вспышками энергии, когда их разнополярные силовые поля встречались при ударах.

Удары были подобны размытым пятнам, раненые воины плевались и сыпали проклятиями на исходе своих сил в последние мгновения дуэли. Толемион не сдавался — не в его природе было сдаваться. Клинок Ксарла оставил еще одну трещину на его броне, холодная сталь врезалась глубже, и с каждым порезом его покидали драгоценные капли силы, которой и так оставалось немного. Размеренные и неуклюжие удары молота обрушивались на противника в ответ. Достигая цели, они отдавались зловещим гулом, отбрасывая Повелителя Ночи к стене.

Ксарл вскочил на ноги, чувствуя, как от его брони отваливаются целые куски. Он вздрогнул от мысли, сколько времени уйдет у оружейника Первого Когтя на починку, и едва не упал, споткнувшись о тело Сайриона. Тот пытался встать, но безуспешно.

— Ксарл, — прорычал Сайрион сквозь шлем, — помоги мне встать.

— Лучше лежи, — задыхаясь, ответил Ксарл. Единственного взгляда на поверженного брата было достаточно, чтобы понять, что Сайрион был слишком ослаблен, чтобы что-либо предпринять.

— Я скоро закончу, — сказал Ксарл.

Клинок и молот одновременно нанесли удар, встретившись промеж двух изрыгающих проклятья воинов. Вспышка была столь яркой, что обожгла Ксарлу сетчатку, и теперь в поле его зрения мерцали призрачные изображения. Пока этот бой оставался честным — ему не победить, в то время как шансы смухлевать таяли с каждой каплей крови, вытекавшей из тела. Броня ублюдка была слишком прочной, и еще одного удара молота хватит, чтобы уложить его надолго; достаточно для того, чтобы Толемион прикончил его раз и навсегда. Космодесантник Генезиса набрал в легкие воздуха, чтобы изрыгнуть очередное проклятие. Ксарл уловил момент и ударил его головой. Жизнь в кровопролитии и битвах сделала Ксарла привычным к боли, но удар голым лбом о крепкий клепанный шлем ротного чемпиона Адептус Астартес тут же был отмечен как один из самых болезненных моментов за все его существование.

Голова Толемиона откинулась назад, но Ксарл не позволил ему уйти. Он склонился ближе, окруженный язвительным жужжанием оружия, и приложился головой о лицевую пластину шлема космодесантника во второй раз. И в третий. Удары эхом разносились по коридору, будто в кузнице. В четвертый раз его нос отвратительно захрустел. В пятый что-то хрустнуло в лобовой части черепа. Затем последовали еще два удара. Он разбивал свое собственное лицо, и испытываемые при этом чувства не поддавались никаким описаниям, равно как и боль. Кровь заливала глаза. Он больше не мог видеть, зато чувствовал, как слабеют мышцы Толемиона, и слышал булькающие звуки из поврежденной гортани. Он сплюнул. Тягучий комок смешанной с кровью кислотной слюны попал на левую линзу шлема Толемиона, с шипением проедая себе путь к скрытой под ним плоти. От восьмого удара зашатались оба: Толемион, спотыкаясь, оперся о стену, а Ксарл потерял равновесие и рухнул на колени на несколько секунд. Меч Талоса выпал из рук. Ослепленный, он упал на пол рядом с оружием. Он почувствовал, как над ним поднялась тень и услышал напряженное гудение поврежденного силового доспеха. Он знал, что это космодесантник Генезиса поднимал повыше свой молот, — его характерное жужжание нельзя было не узнать. Пальцы Ксарла сжали рукоять энергетического меча Талоса, и, собрав все силы, он с криком толкнул его вверх.

Меч попал в цель и вонзился в нее глубоко. Не колеблясь, Ксарл начал рубить, как только лезвие погрузилось в плоть. Его неуклюжие, жестокие удары разрывали броню, плоть и кости с одинаковым наслаждением. На него лилась кровь и сыпались извивающиеся петлями кишки. Он чувствовал, как они плюхнулись на плечи и кольцами обвились вокруг шеи, как скользкие змеи. При других обстоятельствах его бы порадовало это грязное зрелище.

Ксарл выдернул меч и заставил себя встать на ноги в порыве обновленных жизненных сил. Следующий удар разрубил сжимавшую молот руку чемпиона в районе запястья, позволив, наконец, выпасть оружию.

— Я забираю твой шлем, — задыхаясь, произнес Ксарл, — в качестве трофея. Думаю, я его заслужил.

Толемион раскачивался на ногах, будучи слишком выносливым и упрямым, чтобы упасть.

— За… за… Имп..

Ксарл отступил назад, развернулся со всей силой, которую смог собрать, и разрубил золотым клинком шею врага. Он прошел сквозь нее не замедляясь, будто разрезая воздух. Голова упала в одну сторону, тело — в другую.

— Да в бездну твоего Императора, — выдохнул Ксарл.

Дельтриан никогда не работал так быстро, даже будучи относительно ограниченным замедленной работой органов. Он развернул четыре вспомогательные руки, активировал их, и они развернулись из пазух на его переделанной спине. Каждое подобие его настоящих рук заканчивалось сигнумом, выполненным в виде увитого проводами стержня. Адепт не мог доверить сервиторам работать с той скоростью и точностью, какой требовал момент, поэтому он воспользовался ими для большей эффективности. Четыре сервитора исполняли приказы по малейшему движению сигнума, каждый их вздох и мышечное сокращение были подчинены его воле. Кружась в отвратительном балете лоботомированного единства, бионические рабы поднимали балки на место, скрепляли их сварными швами, трудясь над восстановлением разрушенного внешнего фокусировочного шпиля силового пилона.

Соединить основание шпиля с выгоревшей электроникой в корпусе корабля было куда более сложной задачей. Для этого Дельтриан разделил свое зрительное восприятие, и смотрел глазами четырех сервиторов, находившихся вместе с ним на поверхности корпуса корабля: с позиции надзирателя своими собственными глазами он видел край кратера, а глазами двух сервиторов на борту корабля — его же, но на глубине нескольких метров. Они забились в служебные тоннели и чинили нанесенный ущерб встроенными в пальцы микроинструментами, обливаясь маслянистым потом.

Дельтриан был из тех людей (в широком смысле этого слова), которым работа обычно доставляла удовольствие. Сложности мотивировали его, и результатом было нечто сродни положительным эмоциям, а также рост продуктивности. Существа из плоти и крови могли бы назвать это вдохновением. Однако это упражнение в скорости и умении находилось за пределами предпочтительных параметров работы. Он выигрывал войны, прилагая гораздо меньше усилий, чем в этот раз.

Пустотные щиты, замерцав, снова отключились, канув в небытие на две минуты и сорок одну секунду.

В это время Дельтриан делил свое внимание между шестью сервиторами, одновременно глядя в пустоту и наблюдая за красным пятном вражеского корабля на дальней орбите раненого «Эха проклятия». Постоянная смена фокусировки линз еще больше рассеивала его драгоценное внимание, но он должен был знать, когда вражеский крейсер предпримет попытку десантировать еще больше воинов, пока щиты «Эха» не функционируют. Экипажу ударного крейсера Генезиса определенно хотелось открыть огонь, но они ни в коем случае не будут стрелять по кораблю, на борту которого находилось столько верных им воинов. Вместо этого они запустили еще две абордажные капсулы, определенно с последними космодесантниками из экипажа корабля. Дельтриан видел, как капсулы приближались, прожигая пустоту. У основных орудийных батарей «Эха» не было шанса сбить их, так как цель была для них слишком мелкой, но управляемые сервиторами оборонительные турели начали плеваться трассирующим огнем, как только капсулы оказались в диапазоне досягаемости. Одна из них взорвалась, разлетевшись на части под артиллерийским огнем и выбросив свой органический груз в космическое пространство. Дельтриан не видел, как тела имперских космодесантников и обломки их капсулы врезались в корпус со смертоносной инерцией, но позволил себе на краткий миг представить, какое месиво могло быть после взрыва такой силы.

Вторая капсула достигла цели и вгрызлась в брюхо корабля за пределами поля зрения техноадепта. Он послал импульсный вокс-отчет, снабдив его указанием предположительного приземления капсулы, и надеялся, что по крайней мере один из защищавших корабль Когтей обратит на него внимание.

Семь минут и тридцать семь секунд спустя, когда пустотные щиты были восстановлены, и его работы по ремонту приблизились к завершению на сорок процентов, позади него пронеслась тень. Дельтриан неохотно отвел часть своего внимания и наполовину обернулся, когда что-то с титанической силой ударило его, взорвавшись слишком быстро, чтобы мог заметить человеческий глаз. Технически глазные имплантаты Дельтриана были способны зафиксировать сферический взрыв, разбухший неуловимо для человеческого глаза и рассеявшийся в пустоте. Но ему так и не удалось ничего отследить. Взрыв, произошедший в районе груди, оторвал его крепления от обшивки, отправив техноадепта скользить вдоль корпуса корабля. Пока длилось падение, несколько его конечностей протянулись, чтобы зацепиться за корпус и остановить его, а когитационный процессор сделал несколько вещей. В первую очередь, он немедленно произвел оценку ущерба, нанесенного его физической форме. Затем он отметил, как шесть его сервиторов отключились, вернувшись к своему обычному замедленному режиму функционирования. В-третьих, он отправил предупреждения другим ремонтным бригадам, работавшим снаружи корабля. И, наконец, Дельтриан позволил себе на мгновение удивиться, каким образом, во имя бесконечного ада, кому-то из имперских космодесантников удалось пережить взрыв абордажной капсулы и пройти вдоль корпуса корабля для того, чтобы выстрелить ему в спину. Такая выносливость раздражала его, когда дело касалось врагов.

Все произошло менее чем за секунду. Скользящее падение Дельтриана закончилось три секунды спустя, после произведенных им расчетов, и теперь он дрейфовал, не имея возможности дотянуться до корпуса, крутясь и переворачиваясь в пустоте. Звезды вращались, расплываясь перед его двигающимся по спирали взглядом. Не имея способа создать силу инерции или тяги, он был почти уверен, что ему придется болтаться в пространстве до самой смерти. Это…это было неприемлемо.

Что-то ухватило его за робу и, дернув, возвратило на место. Техноадепт повернулся в невесомости, увидев руку, схватившую его за самый край балахона, и воина, которому принадлежала рука.

Повелитель Ночи взирал на него раскосыми глазными линзами. По демонической маске красными и серебряными дорожками сбегали нарисованные слезы.

— Я услышал тебя по воксу, — сказал Люкориф из Кровоточащих Глаз.

— Хвала милости Бога-Машины, — ответил Дельтриан.

Раптор, не особо церемонясь, вернул адепта обратно на поверхность корпуса.

— Как скажешь, — прохрипел Люкориф, — оставайся здесь. Пойду, перережу глотку тем, кто в засаде. Потом вернешься к своим ремонтным работам.

Двигатели, расположенные на спине, зажили своей тихой жизнью. Безвоздушное пространство скрадывало их рев. Вспыхнув маневровыми двигателями, Повелитель Ночи оторвался от корабельной обшивки и устремился к разрушенному пилону.

Дельтриан смотрел, как он удалялся, и с облегчением решил не фиксировать для последующего архивирования проявленное раптором неуважение.

На сей раз.

Ксарл бросил меч. С терпением, на грани безумия, он добрел до арочной стены и прислонился к ней. Какое-то время он провел в таком положении, определяя очаги боли и переводя дух. Запах крови, сочившейся через его нагрудник, был слишком насыщенным и чистым. Он знал, что это была кровь из сердца. Плохи дела. Если одно из сердец повреждено, он пробудет недееспособным несколько недель, пока не адаптируется к аугметической замене. Одна рука не двигалась, вторая онемела ниже локтя, пальцы шевелились с трудом. Отказывалось сгибаться одно колено, а боль в груди сковывала тело холодом, распространяясь все дальше.

Он снова хмыкнул, но пока не смог отойти от стены. Подождать еще минуту. Дать возможность регенерирующим тканям устранить ущерб. Только и всего. Это все, что ему было нужно.

Сайрион был первым, кто поднялся, и прислонился к стене напротив. Его доспех выглядел таким же потрепанным, как и доспех Ксарла. Вместо того чтобы помочь подняться остальным, он взял в руки деактивированный молот.

— Элементы питания молота разряжены на восемьдесят процентов. Похоже, нас он молотил сильнее, чем тебя.

Ксарл не ответил. Он все еще стоял, подпирая стену.

— Никогда не видел подобной дуэли, — добавил Сайрион, двигаясь туда, где стоял брат.

— Отстань от меня. Дай отдышаться.

— Как пожелаешь.

Сайрион подошел к Талосу, который, все еще не шевелясь, лежал на палубе. Флакон химических стимуляторов, впрыснутых в шею пророка, вызвал мышечный спазм, и он, закашлявшись, поднялся на ноги.

— Меня никогда прежде не избивали громовым молотом. Вариель изведет нас расспросами о подробностях его воздействия на нервную систему, но у меня нет ни малейшего желания ощутить это снова.

— Радуйся, что удар прошел по касательной.

— Но он не ощущался, как касательный, — отозвался Талос.

— Если ты еще жив, значит, все-таки по касательной.

Один за другим, воины Первого Когтя вставали на ноги.

— Ксарл, — произнес Талос. — Не могу поверить, что ты убил его.

Воин посмотрел на братьев с веселой усмешкой.

— Ерунда все.

Он поймал свой шлем, брошенный ему Талосом. Ксарл провел пальцами по крылатому гребню — церемониальному украшению легиона, глядя вниз на мрачный образ, которым он являл себя галактике. Глаза больше не заливала кровь, но его череп был разбитой массой плоти и костей. Даже вращение глаз в глазницах вызывало такую боль, от которой хотелось упасть на колени, но он не позволял себе таких проявлений слабости. Когда он моргал, боль была настолько острой, что он был не в силах описать её даже самому себе. Он не хотел знать, что осталось от его лица.

Остальные смотрели на него с тревогой в глазах, что злило его еще больше.

— Ты еще в состоянии драться? — спросил Талос.

— Бывало и лучше, — ответил Ксарл. — Но драться я могу.

— Нам нужно уходить, — прервал их Меркуциан. Он был самым слабым из всех. Без питания его доспех был практически бесполезен, не улучшая ни реакцию, ни силу. Подвижные сочленения не жужжали, ранец не гудел. — Нам нужно связаться с другими Когтями, прежде чем нас снова возьмут на абордаж.

— Ксарл, — обратился Талос.

Воин поднял взгляд.

— Что?

— Возьми молот. Ты заслужил его.

Ксарл надел шлем. Он щелкнул замками на латном воротнике, и из динамика зазвучало привычное искаженное воксом ворчание.

— Талос, — произнес он, — брат мой.

— Что такое?

— Я сожалею, что прежде спорил с тобой. Нет ничего плохого в том, чтобы иметь цель в жизни или искать способ выиграть эту войну.

— Мы поговорим об этом позже, брат, — ответил Талос.

— Да. Позже.

Ксарл сделал шаг вперед. Его голова медленно опустилась, словно он кивнул. Тело рухнуло вслед за ней бескостной массой. Он безвольно упал на руки пророка, а его доспех передал в эфир немелодичный писк сигнала остановившегося сердца.

IX Отражение

— Я нарушил много клятв: какие преднамеренно, какие по воле случая, какие по несчастью. Одна из немногих, которой я пытаюсь гордиться, это наш обет, данный Механикум. Ни один Легион не сможет выжить без тех основ, которые нам предоставляют изгнанники Марса.

Конрад Кёрз, Ночной Призрак, примарх Восьмого Легиона.

Талос притащил тело на мостик. Доспех Ксарла грохотал по палубе, гремя керамитом при каждом шаге.

— Оставь его, — сказал Меркуциан. Он был без шлема, так как его лишенный питания доспех больше не поддерживал вокс-связь. — Талос, оставь его. Нам нужно сражаться.

Пророк оттащил тело Ксарла к краю помещения, уложив брата возле западных дверей. Поднявшись, он окинул пространство безучастным взглядом. Мостик был погружен в привычную суету, шум и организованный хаос: офицеры и сервиторы сновали туда-сюда, перемещаясь между своих рабочих станций. Те, кто остался от Первого Когтя, направились к восточным дверям, на ходу проверяя свое оружие. Люди разбегались перед ними, их жесты, демонстрирующие уважение, всячески игнорировались.

Только Талос задержался у командного трона.

— Почему мы не атакуем вражеский корабль?

— Ты не желаешь обчистить его, как только мы загоним этих щенков в могилы? — отозвался по воксу Сайрион.

Талос отвернулся к оккулусу, глядя на дрейфующий в утомительном ожидании алый ударный крейсер.

— Нет, — ответил он, — нет, тебе стоило догадаться, что я не захочу.

— Но мы не можем взять их на абордаж, в то время как все наши отряды атакованы.

— Ты ненормальный? Я не хочу брать их на абордаж, — сказал пророк. — Я хочу, чтобы они сгорели.

— Они находятся на расстоянии в полсистемы от нас, вне диапазонов досягаемости орудий. Они отступили, как только запустили абордажные капсулы.

Талос поочередно посмотрел на братьев, затем на членов экипажа, так, как будто они все разом обезумели.

— Тогда уничтожить их.

Атмосфера на корабле накалялась, и Сайрион прочистил горло.

— Ты хочешь уничтожить этот корабль? В самом деле?

Пророк схватился за голову.

— Неужели это так сложно понять?

— Потому что это едва ли тянет на пиратство — уничтожать свою добычу.

Сайрион смотрел на корабль вдалеке.

— Подумай о запасах боеприпасов и амуниции на том корабле. Подумай о тысячах душ экипажа, о ресурсах, об оружии, которое мы могли бы награбить.

— Все что нам нужно, есть на борту «Эха». Я не желаю заниматься грабежом. Я желаю мести.

— Но… — Сайрион затих, поймав мимолетный взгляд Талоса. Его лицо в этот момент ничего не выражало.

— Нет, — сказал пророк, — Вражеское судно будет предано огню. Они умрут.

Восточные двери открылись, скрипя гидравликой, и в них, хромая, вошел Вариель. Из заевшего колена его аугметической ноги сыпались снопы искр. Полотна из клочков содранной кожи, наброшенные поверх доспеха, были залиты кровью. Кулак Корсаров на наплечнике был разбит ударом молота, другой с окровавленной гордостью щеголял крылатым черепом Легиона.

— Пятый Коготь очистил основные жилые палубы, — сообщил он. — Воины Генезиса пролили много нашей крови, но положение дел меняется.

Талос ничего не ответил.

— Ксарл? — спросил Вариель.

— Мертв. — Талос не смотрел на тело. Он восседал на командном троне, временами хрипя из-за боли от полученных ран. Боевые стимуляторы сдерживали самые тяжелые ощущения, но ему вскоре потребуется снять броню. — Заберешь его генное семя позже.

— Я должен собрать его сейчас же. — ответил Вариель.

— Позже. Это приказ, — он свысока взглянул на стоявших группой братьев. — Вариель нужен другим Когтям. Отправляйся в Зал Отражения и защити Дельтриана любой ценой. Я прикажу всем отделениям отступить на ваши позиции, когда они закончат бой.

Сайрион вышел вперед, будто желая что-то возразить.

— А как же ты?

Талос кивком головы указал на оккулус.

— Я присоединюсь к вам, как только закончу.

Раптор ожидал на краю кратера. Дельтриан не обращал внимания на воина, вернувшись обратно к трудностям разделения зрения.

На вершине возводимого пилона устанавливали проводящую сферу, пока ремонтные команды на палубе подключали электронику башни к сети корабля.

Несмотря на отсутствие нервов и невосприимчивость к боли вследствие этого, раны Дельтриана вызывали беспокойство. Он истекал драгоценными кровезаменяющими маслами, а его немногочисленные органические компоненты посылали внутренние сигналы на его ретинальный дисплей. Что было еще хуже, его органы работали на пределе возможностей, оказывая нагрузку и на без того перегруженную аугметику. Сейчас как никогда время было решающим фактором. К счастью, его работа была почти завершена.

Кристаллы замерзшей крови легонько бились об его серворуки, когда он работал. Судьба устроившего Дельтриану засаду была незавидной. Тела не было, но остались кристаллические свидетельства, застывшие в пустоте.

Он слышал, как Люкориф снова вступил в схватку, слышал по воксу его ворчание и заглушенные стуки, но адепт не обращал на это особого внимания. В этот момент корабль у него под ногами сотрясла сильнейшая дрожь. Звезды завертелись в ночном небе, и Дельтриан потерял несколько бесценных секунд, наблюдая за их танцем в пустоте. Корабль двигался. Было ясно, что он совершал заход для атаки. Он не мог представить себе расклад событий, при котором Повелители Ночи уходили бы от меньшего по габаритам судна. Особенно если учесть, что оно прибыло защищать мир, который они желали присвоить себе.

— Дельтриан — стратегиуму. Щиты будут стабилизированы в течение четырех стандартных минут.

— Это Талос, — пробился ответ сквозь треск помех. — Щиты уже активированы.

— Мне известно об этом. Но они не стабилизированы из-за повреждений внешнего пилона. Они снова могут подвести, и шанс этого возрастет до почти стопроцентной вероятности, если основным фактором выступит кинетическая сила. Не вступайте в бой, пока генераторы пустотных щитов не восстановят оптимальную мощность. Подтвердите осознание этой важной оговорки немедленным ответом.

— Понял тебя, адепт. Работай быстрее.

Корабль вокруг нее содрогался. Октавия оставалась на своем троне, видя, как на стене пикт-экранов проплывают мимо звезды.

— Они бегут, — произнесла она. — Боевой корабль Генезиса старается держать дистанцию.

Септим стоял позади её трона. Его раны были еще перевязаны, расцветившие лицо синяки были в самом соку.

— Разве тебе стоит здесь находиться? — спросила Октавия. Её вопрос невольно прозвучал в манере терранского аристократа как никогда прежде.

Он проигнорировал вопрос.

— Не вижу, как ты определяешь, что они бегут, — произнес мужчина скрипучим голосом, напрягая горло. — Это всего лишь красное пятно в черноте.

Она не отвела глаз от экранов.

— Я просто могу сказать.

Несколько её слуг суетились по другую сторону бассейна с питательной жидкостью, охраняя двери в переборке. Одна из них приблизилась, и её шаги эхом раздались в сырой комнате.

— Хозяйка.

Октавия повернулась чтобы взглянуть на забинтованную фигуру в плаще.

— Что такое?

— Дверь заперта. Четвертый Коготь дал слово, что эта палуба защищена от вторжения.

— Благодарю тебя, Вулараи.

Фигура склонилась и вернулась обратно к своим товарищам.

— Ты хорошо с ними обращаешься, — подметил Септим. Он знал, что она все еще тосковала по Псу.

Она улыбнулась явно через силу и снова обратилась к экранам.

— Мы догоняем их, но слишком медленно. Двигатели разогреваются слишком долго. Я почти могу представить капитана вражеского судна, который смотрит на нас также как и мы на него, надеясь, что его абордажные отряды захватят наш мостик раньше, чем мы догоним его корабль. Такая погоня растянулась бы на несколько часов. Или даже на несколько дней.

— Октавия, — прозвучал рокочущий бас из вырезанных в стенах комнаты горгулий. Вокс-динамики были встроены в широко раскрытые пасти. Она дотянулась до подлокотника трона и повернула рычаг. Он, щелкнув, поддался.

— Я здесь. Как идет сражение?

— Победа достанется нам дорогой ценой. Мне нужно, чтобы ты подготовилась к немедленному варп-прыжку.

Она дважды моргнула

— Я… что?

— Пустотные щиты будут стабилизированы через две минуты. Ты совершишь прыжок сразу после этого. Понятно?

— Но мы же на орбите.

— Мы покидаем орбиту. Можешь сама увидеть.

— Но мы же находимся так близко к планете. Да и враг не бежит к варп-маякам системы. Они не собираются в Море Душ

— Не время обсуждать это, Октавия. Я приказываю тебе запустить варп-двигатели как только пустотные щиты стабилизируются.

— Я сделаю это. Но куда мы направляемся?

— Никуда, — в его голосе звучало нетерпение, что показалось Октавии редкой переменой. — Соверши прыжок ближе к противнику. Я хочу… провести корабль сквозь эмпиреи и устроить засаду вражескому ударному крейсеру. Я не буду тратить время, гоняясь за этими глупцами через весь космос.

Она снова захлопала глазами.

— Вы говорите, что нам нужно прорвать дыру в пространстве и проскочить сквозь тончайшую грань эмпирея. Двигатели будут на последнем издыхании до того, как нам потребуется заглушить их. Прыжок будет длиться не более секунды, и даже в этом случае мы можем промахнуться мимо цели.

— Я не говорил, что меня беспокоит, как это будет сделано.

— Талос, я не уверена, что это вообще возможно!

— Я об этом и не спрашивал. Я просто хочу, чтобы ты это сделала.

— Как пожелаете, — ответила она. Вернув рычаг в исходное положение и отключив вокс-канал с мостиком, Октавия сделала глубокий вдох. — Это будет интересно.

— Строительство завершено.

Дельтриан начал сворачивать свои аугметические конечности, пока сервиторы отступали к позиции «слушаю и повинуюсь» вокруг него.

— Приказы? — произнес по воксу один из них.

— Следуйте за мной, — скомандовал Дельтриан, двинувшись с места. Стук магнитных сапог по обшивке отдавался тихой дрожью. — Люкориф?

Раптор замер в ожидании на краю кратера, сжимая в когтях три красных шлема.

— Ты наконец закончил? Нам нужно немедленно попасть на корабль.

Люкориф поднялся с поверхности корпуса с мягким импульсом реактивной тяги. От неуклюжего, передвигающегося ползком существа не осталось и следа — здесь, снаружи, свобода превратила его в нечто гораздо более смертоносное. Ведущие двигатели беззвучно выдыхали маленькие струйки сжатого воздуха, позволяя раптору зависать в пустоте.

— Почему?

— Потому что Талос собирается заставить корабль прыгнуть.

— Это неверная терминология

Люкориф только фыркнул.

— И, тем не менее, он это сделает.

— Когда?

Дельтриан не прекращал движения. Он прошагал мимо зависшего в пустоте раптора, опустив голову и сфокусировав оптические линзы на ближайшей к нему переборке, вросшей в обшивку корабля. Она все еще была на расстоянии более трехсот метров.

— Мне стоит ответить на этот вопрос, приведя подробную цепочку последующих событий? Он намерен задействовать варп-двигатели как только стабилизируются пустотные щиты. Я починил последний пилон. Таким образом, они стабилизированы. Таким образом, уточняя далее, приходим к тому, что Талос намерен осуществить прыжок сейчас. Вам когда-либо приходилось наблюдать живой организм, оказавшийся в варпе без защиты?

Дельтриан расслышал влажные звуки по воксу. Он подозревал, что раптор улыбался таким образом.

— О, да, техножрец. Безусловно, приходилось.

Корабль рокотал под ногами адепта, наращивая силу и импульс подобно зверю, набирающему воздуха, чтобы зарычать.

Дельтриан активировал вокс, сымитировав глотание.

— Лакуна Абсолют?

— Ваше преподобие?

— Сейчас же сообщите мне свое местонахождение.

В ответ канал заполнил поток выражавшего удивление кода.

— Я засек признаки беспокойства в вашем запросе, почтенный адепт?

— Будьте добры, ответьте.

— Моя бригада находится в шестнадцати или двадцати секундах ходу до ближайшего комплекса технического обслуживания, примерно в шестистах метрах в сторону левого борта от вашей позиции. Я уверен, что… — его слова потонули в потоке статических помех.

— Лакуна Абсолют. Заканчивайте разговоры.

Ответом ему был все тот же шум статики.

— Стоп, — приказал Дельтриан. Сервиторы повиновались. Люкориф не остановился. Он был уже у следующей переборки и, вцепившись когтями в стальную плоть корабля, набирал код доступа.

— Лакуна Абсолют? — адепт попытался связаться с ним снова. Белый шум не прекращался, пока Дельтриан не включил аудиофильтры на вокс — частоте, продираясь сквозь хаос помех. Один звук вышел на передний план, заглушив остальные.

— Люкориф, — произнес Дельтриан.

Раптор замешкался у открытой двери в центре переборки.

— Что еще?

— Мой подчиненный Лакуна Абсолют подвергся атаке. Я расшифровал звук, свидетельствующий о гибели сервитора, по вокс-каналу.

— И? — Повелитель Ночи распахнул настежь дверь, оторвав стальной люк, ведущий в технические туннели. Корабль предостерегающе вздрогнул у них под ногами, двигатели набирали мощность. — Сконструируй себе другого ассистента, или как вы там делаете своих слуг.

— Он… — Дельтриан замолчал, ощущая пронизывающую кости судна вибрацию. У них оставалось меньше минуты до входа в варп.

— Он уже мертв, — рассудил Люкориф. — Забирайся внутрь.

— Ваше преподобие, — протрещал голос Лакуны Абсолюта, когда связь восстановилась. — Астартес…

Логика и эмоции боролись в душе древнего адепта. У него было несколько помощников и подчиненных, но мало кто был таким же одаренным как Лакуна Абсолют. Немногие сохранили то же чувство личности и побуждений, которыми стоило бы гордиться. По крайней мере, в сочетании с эффективностью и амбициями в той редкой идеальной пропорции. Больше, чем неудобства, присущего процессу подготовки замены, больше, чем значительного увеличения объема работы, которую ему пришлось бы взвалить на свои плечи, — на крохотном личностном уровне Дельтриана огорчала потеря любимого помощника.

Истина была неловкой. Привязанность взращивала холодный дискомфорт в его ядре. Имей он больше живой плоти, это ощущение можно было бы назвать "мороз по коже".

— Я не оставлю его.

Дельтриан развернулся и сделал семь шагов, пока не услышал полный отвращения вздох Люкорифа.

— Забирайся внутрь, — раптор парил позади него. За двигателями прыжкового ранца тянулись следы призрачного огня, поднимая его над корпусом корабля. — Я разберусь с твоим пропавшим другом.

Люкориф из Кровоточащих Глаз покрыл расстояние за два удара сердца. Корпус промелькнул внизу полосой цвета его брони. Его цель выделялась, освещенная внешними аварийными огнями. Одинокий воин в красной броне охранял технический люк, явно намереваясь воспользоваться им и попасть на корабль, когда увидел приближавшуюся к нему группу сервиторов адепта. Грязные тронопоклонники. Хватало и того, что они расползлись по костям корабля, но позволить им ползать по коже «Эха» выходило за всякие рамки приемлемого.

Корабль под ним с невозмутимой настойчивостью закладывал вираж. Довольно. Он не окажется в ловушке снаружи, когда «Эхо» войдет в варп. Не подобает предводителю культа Кровоточащих Глаз так встретить свою кончину. Люкориф сделал кувырок, чтобы приземлиться на космодесантника сверху. Воин попятился как раз вовремя, чтобы принять удар обоих когтистых лап раптора на свою грудь. Люкориф схватил его руками, сжав шлем космодесантника, пока когти на сапогах крошили керамитовый нагрудник, пучки подкожных мышечных волокон и мягкую плоть под ними. Неистовый рывок переломил космодесантнику шею — Люкориф почувствовал приглушенный хлопающий треск разрывающихся позвонков даже сквозь броню, что отделяла его от жертвы. Воин Генезиса обмяк, но сохранил стоячее положение, удерживаемый на поверхности корпуса магнитными подошвами сапог. Кровь каскадом кристаллов покидала его тело через рваную рану в груди.

Люкориф устремился вверх, кувыркнувшись в пустоте, и приземлился на семь метров дальше, вскинув пистолет. Единственный болт врезался в нагрудник космодесантника, сбив тело с магнитных захватов и отправив его в свободное падение в небытие.

Только после этого Люкориф вернулся к поискам Лакуны Абсолюта. Адепт укрылся за гофрированным выступом бронированной обшивки, сжимая в руках лазерный пистолет.

Судя по показаниям индикатора, оружие не было даже снято с предохранителя, хотя от подобной безделушки и в лучшие времена не было бы никакого толку против имперского космодесантника.

— Ты когда-нибудь модифицировал себя для битвы? — спросил Люкориф, дотянувшись до глотки адепта и вытащив его из укрытия.

— Никогда, — адепт болтался в руке воина. — Но после событий этой ночи я планирую исправить это досадное упущение.

— Просто полезай внутрь, — прорычал раптор.

Талос обратился к своему экипажу.

— Скажите мне, что это сработало.

Пока Октавию рвало и её желудок избавлялся от своего жидкого содержимого после варп-прыжка, и пока Когти наконец собирались вместе чтобы изолировать и уничтожить остатки вражеских абордажных команд, «Эхо проклятия» вздрагивало от сопротивления, возвращаясь в реальное пространство. Боевой корабль ворвался обратно в реальность, и с его зубчатого хребта стекали потоки тошнотворного не-дыма из самых глубин эфира после поистине самого короткого варп-прыжка за всю историю Легиона. Двигатели ожили менее чем на секунду, разорвав пространство перед носом корабля. Не успел затянуться входной разрыв на ткани пространства, как «Эхо» было извергнуто обратно за десятки тысяч километров. Но ни одно путешествие сквозь варп не проходит бесследно, ведь ни один из законов логики не применим при путешествии сквозь ад за вуалью. Короткий перелет не был гарантией безопасности, и от появления спустя несколько ударов сердца после исчезновения корабль вибрировал, а его поле Геллера стало видимым из-за липкого грязного тумана.

К тряске на мостике добавлялась дребезжащая мелодия звякавших друг об друга цепей, свисавших с потолка.

Время от времени Повелители Ночи использовали их, чтобы подвешивать тела — Рувен был не единственным украшением.

— Ответьте мне, — приказал Талос.

— Корректировка систем, — отозвался один из офицеров мостика. — Ауспекс активен. Он…он работает, господин. Мы в тринадцати тысячах километ…

— Поворачивай нас, — прервал пророк, — я хочу, чтобы тот крейсер был уничтожен.

— Произвожу разворот, сир, — ответила рулевая. Гравитационные генераторы взвыли от напряжения, когда корабль круто накренился. Оккулус отключился и включился вновь с взрывом статических помех, сфокусировавшись на далеком красном военном корабле.

Талос бросил взгляд на гололитический дисплей, по-прежнему скрытый помехами и не показывавший ничего стоящего. Враг улетел слишком далеко вперед, его не могли достать ни одним из орудий — но это все же лучше, чем плестись на таком же расстоянии позади цели. Теперь у него появилась другая идея, которая могла бы сработать.

— Всю мощность — на двигатели.

— Есть, всю мощность на двигатели.

Мастер движения добрался до вокс-передатчика и набрал код для своих подчиненных на главной палубе машинариума.

— Всю мощность на двигатели, — повторил офицер-ветеран в громкоговоритель, — пусть реакторы горят подобно ядрам звезд. Не жалеть рабов.

Семь перекрикивавших друг друга голосов слились в единое согласие. Не все из них были человеческими.

«Эхо проклятия» устремилось вперед, рассекая пространство в погоне за своей жертвой.

Талос не был предназначен для ведения космических войн. Ему недоставало терпения Возвышенного, и, к тому же, он был, откровенно говоря, рабом чувств: он вел войну с клинком в руке и с кровью на лице, возбуждаясь от соленого запаха страха и пота врагов. Поединки в космосе требовали определенной доли терпения, которым он никогда не владел. Он знал об этом и не ругал себя за его нехватку. Нельзя быть знатоком во всех областях. По этой причине после захвата «Эха проклятия» Талос не пожалел времени и немедленно принялся налаживать доверительные отношения со смертным экипажем.

Некоторые из них были выжившими с «Завета крови», другие были ветеранами флота Красных Корсаров. Когда они говорили, он слушал их. Когда они давали советы, он внимал их словам. Когда он действовал, это происходило с их рекомендаций.

Но терпение имело свой предел. Сегодня уже умер один из его братьев.

Бросив еще один взгляд на голопроектор, он заметил, что расстояние между обозначавшими корабли рунами сокращается.

— Мы поймаем их, — сказал Талос.

— Они бегут к точке выхода из системы, — отозвался мастер ауспекса.

Талос повернулся к сгорбленному бывшему рабу Корсаров. На его лице была выжжена нечестивая восьмиконечная звезда.

— Я так не считаю. Они бегут, чтобы укрыться, а не для того, чтобы покинуть поле боя.

Он приказал вывести на экран оккулуса панорамное изображение космического простора, наконец остановив взгляд на далекой луне.

— Здесь, — произнес Талос, — они стремятся выиграть время, удаляясь от нас, чтобы скрыться за этой скалой. Им нужно ждать, пока их абордажные команды не возьмут корабль под свой контроль, или пока они не получат подтверждение, что штурм провалился. Вернутся они или же сбегут, все зависит них.

Мастер ауспекса работал многосуставчатыми пальцами, нажимая клавиши на консоли. Каждая латунная кнопка щелкала как древняя печатная машинка.

— Возможно, вы правы, милорд. Но до совершения варп-прыжка подобным маневром они бы выиграли около семи часов времени.

Талос почувствовал, как его взгляд снова возвращался к Ксарлу. Он сопротивлялся ему, зная, что увидит тело брата, все так же прислоненное к стене. Созерцание его трупа ничего бы ему не дало.

— А теперь? — спросил он.

Закутанный в мантию офицер потер гноящиеся язвы, которыми были отмечены края его губ.

— Мы настигнем их скорей всего через два часа.

Лучше. Не хорошо, но это было как минимум лучше. Но неприятная мысль все еще изъедала его.

Талос принялся рассуждать вслух.

— А что если они поймут, что их штурм провалился, когда достигнут укрытия?

Человек в мантии тяжело вздохнул.

— Тогда мы не сможем их поймать. Варп-прыжок дал нам шанс навязать им честный бой. Не больше, не меньше, милорд.

Талос наблюдал за ускользающим для передышки кораблем. Его двигатели работали вовсю, унося его во временное убежище, которым стал безжизненный планетоид. Неважно. Его идея должна сработать.

— Нострамо, — прошептал он. Воспоминания и воображение зажгли огонь в его темных глазах, скрытых за череполиким шлемом и скошенными красными оптическими линзами.

— Сир?

Пророку понадобилось несколько минут, чтобы ответить.

— Пусть бегут. Мы достаточно близко, чтобы запустить Вопль. Продолжайте преследование, но позвольте им выйти на орбиту с другой стороны той скалы. Дайте им подойти к ней близко, пусть верят, что смогут выиграть еще несколько часов.

— Милорд?

Талос махнул главному вокс-оператору.

— Будь так любезна, разыщите Дельтриана.

Трудившаяся за своей консолью офицер — сильно аугментированная дама с испещрённым кислотными шрамами лицом — кивнула мгновением позже.

— Готово, сир.

— Талос — Дельтриану. У тебя есть десять минут, чтобы активировать Вопль. Пришло время выиграть эту битву.

Ответ техноадепта опередил хриплый манерно растянутый тон Люкорифа.

— Мы находимся в самом конце дуги правого борта. Нам потребуется десять минут только на обратный путь до покоев адепта.

— Тогда пошевеливайтесь, — Талос жестом приказал мастеру вокса закрыть канал и тяжело вздохнул. — Мастер оружия.

Одетый в элегантную, но выцветшую от времени униформу офицер оторвал взгляд от своей консоли.

— Мой господин?

— Приготовьте циклонные торпеды, — приказал Повелитель Ночи.

— Господин? — отозвался он ошеломленным тоном.

— Приготовьте циклонные торпеды, — повторил он тем же тоном.

— Господин, у нас всего пять боеголовок.

Талос сглотнул, стиснув зубы и закрыв глаза, будто мог сдержать гнев, полностью отгородившись от мира.

— Приготовьте циклонные торпеды.

— Сир, я считаю, что нам нужно сохранить их для..

Человек больше ничего не сказал. Лицевая часть черепа отделилась, плоть и кости захрустели в кулаке Повелителя Ночи. Талос не обратил внимания на то, как упало тело, и содержимое вскрытой черепной коробки разметало по палубе. Никто не заметил, как пророк с молниеносной скоростью преодолел десять метров и перескочил консольный стол за один удар человеческого сердца.

— Я стараюсь быть разумным, — сказал он, обращаясь к сотням наблюдавших членов экипажа. Искаженный воксом голос раздавался в помещении гортанным злобным шепотом. — Я стараюсь закончить это сражение, чтобы мы могли вернуться к нашим никчемным жизням, все еще скрывая свои души во плоти наших тел. Я не импульсивен по своей природе. Я позволяю вам говорить, давать советы… но не вздумайте принимать мое снисхождение за слабость. Когда я отдаю приказ, вы будете повиноваться. Прошу, не испытывайте мое терпение этой ночью. Вы пожалеете об этом, как нам наглядно продемонстрировал мастер артиллерии Суев.

Лежавшее у ног Талоса тело еще дергалось, истекая кровью. Пророк протянул зажатые в кулаке останки того, что когда то было человеческим лицом, ближайшему сервитору.

— Избавься от этого.

Сервитор смотрел на него с преданностью в мертвых глазах

— Каким образом, мой господин? — монотонно пробормотал он.

— Да хоть сожри, мне все равно!

Пророк прошествовал обратно к трону, вступив в лужу органической грязи, вытекшей из трупа Суева. Все это время он сопротивлялся желанию обхватить голову руками. Что-то внутри его сознания грозилось вырваться на волю, и его череп раскалывался от напряжения.

Геносемя убивает тебя. Некоторым людям не дано пережить имплантацию.

Он взглянул вверх, на висевшие на ржавеющих цепях останки Рувена.

— Я убил тебя — сказал он, обращаясь к костям.

— Сир? — обратился к нему ближайший офицер. Талос взглянул на человека: его тело извратила мутация, оставившая одну сторону парализованной и придав лицу выражение жертвы инсульта. Тыльной стороной ладони, застывшей, как клешня, он утер тянувшиеся с губ слюни.

«Неужели мы пали так низко?» — поразился пророк.

— Ничего, — ответил Талос. — Всем станциям, приготовиться к запуску циклонных торпед. Когда будет активирован Вопль, и наши торпеды нельзя будет сбить или засечь, уничтожьте луну.

Х Месть

— Ксарл мертв — произнес Меркуциан, обращаясь в темноту, — не могу в это поверить. Он же был неубиваемый!

Сайрион хохотнул.

— По всей видимости, нет.

Освещение отключилось с треском перегрузки в сети, и корабль застонал у них под ногами. Казалось, в этот момент задрожал сам воздух, обволакивая их тела.

— Это еще что за новости? — спросил Вариель. В ответ на погасший свет на его плече зажглась встроенная лампа, пронзая лучом черноту. Пятно света плясало перед ними в пустынном железном тоннеле.

Несмотря на то, что ретинальные дисплеи смягчали яркость света, другие Повелители Ночи инстинктивно сощурились от резких бликов.

— Выключи ее, — тихо сказал Сайрион.

Вариель подчинился, лишенный возможности выдать свое веселье даже улыбкой.

— Прошу, ответьте на мой вопрос, — начал он. — Тот звук и дрожь, встряхнувшая корабль. Что их вызвало?

Сайрион вел остатки Первого Когтя по тоннелям, двигаясь вглубь корабля.

— Это была инерционная коррекция от запуска циклонных боеголовок. Талос творит либо что-то очень мудрое, либо что-то очень, очень бестолковое.

— Он зол, — добавил Меркуциан. Его братья все еще были в шлемах, и никто из них не остановился, чтобы обернуться назад. Они шли дальше, держа оружие наготове. — Талос не выкажет ни толики почтения к смерти Ксарла. Это просматривается в его движениях. Он страдает от этого. Попомните мои слова.

— Ксарл мертв? — выдохнул Узас сквозь решетку вокс-динамика.

Его проигнорировали все кроме Меркуциана.

— Он умер час назад, Узас.

— О. Как?

— Ты тоже при этом присутствовал, — тихо ответил Меркуциан.

— О…

Остальные буквально чувствовали, как его внимание скользит по поверхности беседы, не способное удержаться ни на миг.

Сайрион вел обескровленный Коготь, огибая углы, спускаясь по спирали на следующую палубу. Члены экипажа расступались перед ними, как тараканы от внезапной вспышки света. Лишь немногие, кутавшиеся в широкие одеяния слуги и просители, рыдая, падали в ноги своим господам, умоляя их сказать, что происходит. Сайрион отпихнул одного из них в сторону. Первый Коготь продолжал свой путь мимо остальных.

— Этот корабль размером с маленький город, — сказал он, обратившись к братьям. — Если черви Генезиса доберутся до нижних палуб, мы рискуем никогда не выкурить их оттуда. Мы едва сумели вычистить самую скверную дрянь, оставшуюся от ублюдков Корсаров.

— Ты слышал, что нашли на тридцатой палубе? — спросил Меркуциан.

Сайрион покачал головой.

— Ну-ка, просвети меня.

— За несколько ночей до прибытия к Тсагуальсе Кровоточащие Глаза сообщили, что там, внизу, стены — живые. У металла есть вены, пульс, и он истекает кровью, когда его режут.

Сайрион повернулся к Вариелю, скрывая свою недобрую насмешку за злобно оскалившимся шлемом.

— Что вы, нечестивые придурки, проделывали с кораблем, пока мы не угнали его?

Апотекарий продолжал идти. Раздавались грохот и шипение сервомоторов его аугметической ноги, подражавших устройству живых суставов.

— Я видел корабли Повелителей Ночи, подвергшиеся разложению куда больше, чем вы можете себе представить. Едва ли я из числа преданных, Сайрион. Я никогда не выражал почтения Силам Власть Предержащим. Варп извращает все, чего касается, не стану отрицать этого. Но неужели вы полагаете, что на вашем драгоценном «Завете крови» ни одна палуба не подверглась заражению?

— Не было ничего подобного.

— Да ты что?! Или ты попросту держался малообитаемых палуб, где прикосновения Тайных Богов были наименее заметны? Ты ходил среди тысяч рабов, трудящихся в недрах инженерных палуб? И они были также чисты, как ты утверждаешь, после десятилетий, проведенных в Великом Оке?

Сайрион отвернулся, покачав головой, но Вариель не позволил ему солгать.

— А больше всего я не выношу лицемерия, Сайрион с Нострамо!

— Помолчи минутку и избавь меня от своего нытья. Я никогда не пойму, почему Талос спас тебя на Фриге, как не пойму и того, почему он позволил тебе пойти с нами, когда мы удирали из Зеницы Ада.

Вариель не нашелся что ответить. Он не был любителем длительных полемик и не горел желанием оставлять в них последнее слово за собой. Подобные вещи мало что значили для него.

Когда они спустились на другую палубу, первым подал голос Меркуциан. Его речь сопровождала их громыхающую поступь. Рабы — жалкие оборванцы — продолжали разбегаться в стороны при их приближении.

— Он с нами, потому что он — один из нас, — сказал Меркуциан.

— Как скажешь, — ответил Сайрион.

— Ты считаешь, что он не один из нас только потому, что солнечный свет не режет ему глаза?

Сайрион покачал головой.

— Я не желаю спорить, брат.

— Я абсолютно искренен в своих словах, — настаивал Меркуциан. — Талос тоже так считает. Принадлежать к Восьмому Легиону означает быть бесстрастным, сконцентрированным, хладнокровным — то, чего не понять нашим собратьям. Не нужно происходить из мира без солнца, чтобы быть одним из нас. Нужно всего лишь понимать страх. Причинять его и наслаждаться этим. Получать удовольствие от его соленого запаха, срывающегося с кожи смертных. Нужно думать как мы: у Вариеля это получается.

Он склонил голову в сторону апотекария. Сайрион бросил взгляд через плечо, пока они шли дальше. Нарисованные на шлеме косые слезы-молнии придавали ему торжествующее выражение.

— Он не нострамец.

Меркуциан, никогда не позволявший себе смеяться, все-таки улыбнулся.

— Почти половина избранных примарха были терранцами, Сайрион. Помнишь, когда пал Первый Капитан Севатар? Помнишь, Атраментары распались на разрозненные отряды, потому что отказались подчиняться Сахаалу. Вот тебе пример. Подумай над этим.

— Мне нравился Сахаал, — прозвучал из ниоткуда голос Узаса.

— Как и мне, — добавил Меркуциан. — Я не испытывал к нему особой привязанности, но я уважал его. И даже когда Атраментары распались после смерти Севатара, мы знали, что их сопротивление Сахаалу берет начало от чего-то большего, нежели простое предубеждение. Многие из Первой Роты были терранцами, самыми древними воинами в легионе. Даже Малек был терранцем. Значение имело здесь нечто большее, нежели мир, из которого происходил Сахаал. Терранец ли, нострамец, или выходец с какого-либо другого мира — для большинства из нас это никогда не имело значения. Генное семя одинаково чернит наши глаза, независимо от того, где мы родились. Мы разделяемся, потому что примархи мертвы, и такая судьба ждет каждый легион с течением времени. Мы — боевые банды с общим наследием и идеологией, следующие к одной цели.

— Все не так просто, — упирался Сайрион. — Глаза Вариеля не черные. Он носит в себе генное семя Корсаров.

Меркуциан тряхнул головой.

— Я удивлен, что ты цепляешься за древние предрассудки, брат. Как пожелаешь, но с меня довольно этой дискуссии.

Но Сайрион считал иначе. Оттолкнувшись от перил, он пролетел десять метров и приземлился на нижнюю платформу. Братья стаей последовали за ним.

— Ответь мне на один вопрос, — произнес он. Теперь в его голосе звучало меньше колкости. — Почему Первая Рота отказалась следовать за Сахаалом?

Меркуциан выдохнул сквозь зубы.

— Мне редко удавалось поговорить с кем-либо из них. Похоже, дело не в том, что Сахаал был хуже Севатара, а в том, что никто бы не смог достичь высот истинного капитана Первой. Никто бы не смог жить по его принципам. Атраментары не стали бы служить другому предводителю после того, как умер Севатар. Он сделал их теми, кем они были — братством, которое ничто не могло бы разрушить. Также как и легион не стал бы служить ни одному капитану после смерти примарха. Это не наш путь. И я сомневаюсь, что сейчас мы бы последовали за примархом. Минуло десять тысяч лет перемен, войн, хаоса, боли и выживания.

Узас чиркнул деактивированным лезвием цепного топора по железной стене, со скрежещущим визгом металла о металл.

— Севатар? — произнес он. — И Севатар умер?

Братья обменялись усмешками, и потрепанные остатки Первого Когтя пошли дальше, углубляясь в наполнявшую их дом темноту.

Талос смотрел, как луна разваливалась на куски. В былые времена он мог бы подивиться подвластной ему мощи. Сейчас он наблюдал в тишине, пытаясь не накладывать вид разрушающейся луны на воспоминание о Нострамо, погибшей похожим образом.

Циклонных торпед класса «Рубикон» не хватило бы, чтобы уничтожить целый мир, но они пожирали небольшую луну проворно и жадно.

— Я хочу услышать Вопль, — произнес он, не отрываясь от созерцания.

— Да, господин, — мастер вокса настроила динамики мостика для трансляции звукового аспекта подавляющего поля Дельтриана. Воспроизводимый звук, безусловно, соответствовал названию. Воздух наполнился завывающими криками ультразвукового резонанса, полного ненависти и каким-то образом живого. За криками, за стенаниями ярости и боли, разносящимися по воксу, стоял голос одного-единственного человека. Техноадепт испытывал утонченную гордость за создание проектора помех, и Талос был ему за это признателен. Вопль в разы упрощал охоту, когда ослепленные и лишенные сканеров вражеские суда шли наугад сквозь холодную пустоту. Однако расход мощности был колоссальный. Вопль скрывал их, ослепляя жертву, но высасывал мощность из каждого корабельного генератора. Они не могли стрелять из энергетического оружия. Они не могли ползти быстрее, чем с половинной скоростью. И в дополнение ко всему они не могли поднять пустотные щиты — отражающие экраны функционировали на той же частоте, что и Вопль и выкачивали энергию из тех же источников.

Талос гадал, что происходило тем временем на вражеском мостике, после того, как их системы обласкал Вопль. Скрывшись в тени луны, поддались ли слуги ордена панике, когда связь с их хозяевами в абордажных командах вдруг оборвалась? Может быть, может быть, но едва ли на судне Адептус Астартес несли службу слабые духом. Эти офицеры и служащие были апофеозом возможностей неаугментированного человека. Они проходили обучение в военных академиях вроде тех, которыми славятся миры Ультрамара.

Вся операция была безупречно выстроена в соответствии с положениями их жалкого Кодекса Астартес: от точности нанесения первого удара и последовавшей за ним педантичной жестокой борьбы за каждую палубу, до отступления боевого крейсера, чтобы выиграть время для своих воинов.

Победить было возможно, лишь изменив характер игры — Талос знал это и, не колеблясь, прибегнул к обману. Некоторые циклонные снаряды воспламеняли атмосферу планеты, если применялись параллельно с другими средствами орбитальной бомбардировки. У этой луны не было атмосферы и в помине, не было населения, которое можно было бы испепелить, и поэтому такое оружие было бесполезно, даже если бы имелось на бору «Эха проклятия».

Другие циклонные снаряды несли мелта— или плазмы-заряды к ядру мира, провоцируя термоядерную реакцию и катастрофическую тектоническую активность, или же взрывались с силой небольшого солнца в самом сердце планеты. В любом случае, ни один мир не переживет такого. Большинство погибали в течение нескольких минут, забирая население с собой в небытие.

Торпеды класса «Рубикон» являлись уменьшенной версией последних. Они были тем, что требовалось Талосу. Одной почти наверняка было бы достаточно, но две точно сделают свое дело.

Сначала он ослепил врагов Воплем. У них не было возможности засечь мчавшиеся в их сторону торпеды, также как и не могли они почувствовать, как те взорвались, врезавшись в луну, пока не стало слишком поздно. В течение нескольких минут буровые ракеты сделали свою работу. Он не видел необходимости разрушать всю луну целиком посредством четко выверенного сферического взрыва в ядре. Для этого циклонные торпеды упали высоко в северном полушарии, пробурив солончаки бесплодных полярных шапок. Вместо того чтобы взорваться в ядре планетоида, они прошли насквозь через верхушку луны, спровоцировав тектоническую нестабильность, когда взорвались серией цепных реакций на дальней стороне мира, обращенной к вражескому кораблю.

Луна распалась на части. Совершенно неизящно, во всех отношениях. Четверть поверхности разлетелась на осколки по пустоте с такой силой, что гололитический дисплей «Эха» начал сбоить, показывая, что происходит. Прошло не больше трех минут с момента попадания торпед, как от нее начали отваливаться большие куски.

Паутина глубоких трещин расползлась по поверхности спутника, изрыгая в пространство вокруг него облако пыли.

— Отключить Вопль, — приказал Талос. — Поднять щиты и зарядить орудия. Полный вперед.

«Эхо» вздрогнуло, возвращаясь к жизни. Корабль ринулся сквозь пространство как голодная акула. Палуба стратегиума погрузилась в привычный организованный беспорядок, когда офицеры и сервиторы исполняли свои боевые обязанности. Грохот и лязг рычагов смешивался с гомоном голосов и стуком пальцев по клавишам.

— Есть ли признаки крейсера Генезиса? — спросил Талос, сидя на главном троне. Оскальпированная луна на экране оккулуса являла собой жалкие руины, наполовину окруженные новым полем астероидов.

— Я засекла их, сир, — мастер ауспекса с влажным звуком втянула в легкие воздух. — Вывести изображение на гололит.

Сначала Талосу не удалось различить судно среди обломков. Гололит мерцал с привычной ненадежностью, одновременно отображая сотни целей. Зазубренный край луны резко изгибался с краю изображения. Пространство было заполнено каменными глыбами всех форм и размеров, а полупрозрачный туман обозначал осколки, слишком малые для сканирования.

Они были там. Стали заметны характерный раздвоенный нос корабля Астартес и отображающие стрельбу из орудия руны. Талос видел, как корабль на гололите маневрировал, внезапно оказавшись в самом сердце астероидного поля, разряжая орудия в окружавшие их глыбы, стремясь пробить себе путь к свободе. Он почти разочаровался, что их не уничтожило первым взрывом, но, по крайней мере, он был тому свидетелем.

— Не могу сдержать чувства гордости, — обратился он к экипажу. — Вы хорошо поработали, каждый из вас.

Дрейфовавшие в пространстве куски породы врезались друг в друга, разбиваясь в каменную крошку. Талос смотрел на гололитический дисплей, на котором несколько крупных обломков столкнулись с мигавшим кораблем. Примитивная программа визуализации не могла показать весь ущерб, причиненный ими.

— Дайте мне визуальное подтверждение.

Талос знал, что на сближение потребуется несколько часов, и ему пришла в голову идея скоротать время и увеличить свои шансы на победу над воинами Генезиса, оставшимися на борту.

— Выходите на связь с вражеским кораблем и сделайте так, чтобы из каждого вокс-репродуктора был слышен наш разговор.

Мастер вокса исполнила приказ. На мостике было тихо после отключения Вопля. Теперь он звенел от голосов, доносившихся с вражеского крейсера. На фоне монотонных голосов сервиторов звучал грохот бьющихся о корпус корабля обломков, и звучный, но запыхавшийся голос.

— Я — Эней, капитан «Мантии Диадемы». Я не собираюсь выслушивать ваши еретические насмешки и не поддамся на ваши искушения.

Слова космодесантника потонули в шуме взрыва и далеких криках.

— Я — Талос с боевого корабля «Эхо проклятия», и я не произнесу ни единой насмешки, а только истину. Ваша абордажная операция потерпела неудачу, как и ваше бегство от нашего возмездия. Наши гололиты транслируют, как вы умираете, в то время, пока мы ведем этот разговор. Если у вас есть, что сказать напоследок для потомков, говорите сейчас. Мы запомним ваши слова. Мы Восьмой Легион, и мы долго храним наши воспоминания.

— Грязные проклятые предатели! — протрещало в ответ.

— Похоже, он зол, — пошутил стоявший рядом офицер. Талос, не говоря ни слова, бросил взгляд на офицера и тот замолчал

— Талос? — снова прозвучал голос капитана.

— Да, Эней?

— Гори в аду, что ждет проклятых обманщиков.

Талос кивнул, хотя его оппоненту и не суждено было увидеть этот жест.

— Уверен, что так и будет. Но вы попадете туда раньше меня. А теперь умрите, капитан. Горите и пускай вас оплакивают за потраченную впустую жизнь.

— Я не боюсь жертвовать. Кровь мучеников питает Империум. Во имя Жиллимана! Честь и отва…

Связь оборвалась. На гололитическом дисплее руна, обозначавшая вражеский корабль в эпицентре суровой астероидной бури, погасла.

— «Мантия Диадемы», — возвестила мастер вокса, — потеряна со всеми душами на борту.

— Подведите нас ближе к полю обломков и уничтожьте то, что осталось, залпом носовых орудий.

— Да, господин.

Уставший и больной, Талос поднялся с трона.

— Вся наша беседа транслировалась по сети корабля? — спросил он.

— Да, господин.

— Хорошо. Пусть она вгоняет оставшихся в живых ублюдков Генезиса в уныние. Пусть слышат, как умирает их капитан и как полыхает их корабль.

— Господин, — начала мастер ауспекса. — Использовать торпеды…это был отличный план. Он прекрасно сработал!

Талос едва удостоил его вниманием.

— Как скажешь, Наллен, — он махнул ближайшему офицеру. — Котис. Мостик на тебе.

Названный офицер не отдал честь. Хозяева уделяли мало внимания подобным формальностям. Тем не менее, он не мог и помыслить о том, чтобы сесть на трон господина. Вместо этого он встал возле него, отдавая приказы тем, кто склонялся внизу.

Талос дошел до края стратегиума и взвалил труп Ксарла на плечи.

— Я ухожу хоронить моего брата. Вызывайте меня только в случае крайней необходимости.

Первому Когтю потребовался почти час, чтобы связаться с другими отделениями. Их путь по лабиринтам палуб «Эха» вел их из комнаты в комнату, тоннель за тоннелем. Иногда они проходили мимо толп рабов, слонявшихся без дела и скрывавшихся во тьме, в то время как в других помещениях кипела суетная активность слуг Легиона, занятых выполнением своих обязанностей. Младшие ремонтные бригады и группы чернорабочих составляли большинство. Некоторые из тех, мимо кого проходили воины, выглядели потрепанными после встречи с Орденом Генезиса, и у Сайриона было неприятное чувство, что в окончательных отчетах число жертв будет исчисляться тысячами.

Меркуциана посетила та же мысль.

— Они потрепали нас сильнее, чем Кровавые Ангелы на «Завете»

Сайрион кивнул. Вспоминая понесенные потери в ту ночь на Крите, он не имел желания стать свидетелем еще одной абордажной атаки. И все же, у «Эха» было достаточно человеческих ресурсов, чтобы компенсировать понесенные потери — на «Завете» же их не было.

Пока они шли, до каждого из них донесся по вокс-сети влажный мягкий клацающий звук: Узас снова облизывал зубы.

— Перестань, — пригрозил Сайрион.

Узас или не слышал, или ему было все равно. Шлем, украшенный отпечатком пятерни, даже не повернулся в сторону братьев.

— Узас, — Сайрион сопротивлялся желанию вздохнуть. — Брат, ты снова за свое!

— Хм??

Несмотря на разговор с Меркуцианом о предрассудках, Сайрион не считал себя мелочным. Однако Узас, беспрестанно проводивший языком по зубам, заставлял его скрежетать своими собственными.

— Ты опять облизываешь зубы.

Вариель вежливо откашлялся.

— Почему это вас так раздражает?

— Так делал примарх. После того как он заточил свои зубы до остроты, он постоянно облизывал их и губы как какое-то животное. Он часто ранил язык, делая это, и по губам растекалась кровь, от запаха которой мы сходили с ума.

— Как любопытно, — подметил апотекарий, — что кровь примарха производила эффект подобного рода. Никогда не питал зависти к вашему существованию в их тени, но звучит поистине увлекательно.

Остальные ничего не сказали, демонстрируя таким образом, как им хотелось обсудить это снова.

— Я чую запах кишок, — проворчал Узас, когда они вошли в другую комнату.

— Я чую Кровоточащих Глаз, — произнес Сайрион.

— Привет Первому Когтю — раздался голос сверху.

Они разом вскинули болтеры, целясь в потолок куполообразной комнаты. Сама по себе она пребывала в запустении и беспорядке, и признаки заброшенности попадались на каждом шагу. Склад снабжения или казарма для экипажа, догадался Сайрион. Четыре сгорбленные фигуры сидели на корточках на стропилах, еле различимые в лесу из цепей, свисавших с потолка, подобно лианам. Шесть воинов Генезиса болтались как поломанные марионетки на крюках грязных цепей. Броня каждого из них была вспорота в области живота — силовые кабели рассечены, многослойный керамит разбит и вскрыт когтистыми руками. Тела под броней были не менее изуродованы; потроха скользкими лентами стекали на палубу. С трех тел все еще капала кровь.

Вопреки инстинктам Сайрион опустил болтер. Эти выродки едва ли могли называться его братьями, но они были смертоносными убийцами, и боевой банде очень повезло заполучить их в свои ряды. Проблема состояла в том, чтобы удержать их в бою, в который они вступали. Как они утверждали, они всегда вступали в бой первыми — это было правдой. Тот факт, что они и выходили из него первыми, также был правдой.

— Вы были заняты, — произнес он. Несмотря на расстояние, он мельком увидел, что один из них был без шлема. Кровь покрывала его руки и ту часть лица, которую ему удалось рассмотреть, пока существо поедало органы подвешенных воинов. Пронизанная черными прожилками кровеносных сосудов кожа головы и неровные кости немедленно скрылись за традиционным скошенным шлемом, выполненном в виде кричащего демона.

— Трон Лжи! — выругался воин.

— Что? — спросил Меркуциан, понизив голос.

— Варп бьется в их крови сильней, чем я себе представлял.

Рапторы обменялись серией пощелкиваний и рыков, которые могли бы сойти за разговор в кругу стаи. Один из них зашипел на стоявших внизу Повелителей Ночи. Звук превратился в скрипучий хохот, искаженный воксом.

— Эта палуба чиста, Первый Коготь. Мы очистили её от стука сердец врагов, — раптор дважды мотнул головой на подергивавшейся шее. — Вы ищете Люкорифа?

Сайрион покачал головой.

— Нет. Мы направляемся к Залу Размышлений. Мы ищем Дельтриана.

— Тогда вам нужно искать Люкорифа. Он охраняет говорящего с машинами.

— Очень хорошо. Премного благодарны вам, — Сайрион указал братьям идти вперед. Первый Коготь обходил развешенные тела, стараясь держаться от них подальше. Кровоточащие Глаза никогда не любили, когда другие отрывали их от убийств и следовавшей за ними трапезы. Когда Первый Коготь прошел, один из рапторов включил двигатели своего прыжкового ранца и нырнул с потолка вниз, оставляя позади дымный след выхлопов, и погрузил когти в обнаженную плоть мертвого воина. Первый Коготь не обратил на него внимания и молча двинулся дальше.

Человек был человеком лишь в самом широком, в основном — в физическом смысле слова. Он не имел представления о том, что у него когда-то было имя, его разума хватало лишь на то, чтобы снова и снова переживать одно и тоже чувство мучения. Он существовал в двух состояниях, которые угнетенное сознание определяло как Оцепенение и Бичевание.

В моменты Оцепенения, которые могли растягиваться на целую вечность между Бичеваниями, он дрейфовал в молочно-белом тумане немощности, ничего не делая и ничего не зная, кроме бесконечной невесомости и вкуса солоноватых химикатов в легких и во рту. Единственное, что можно было расценивать как мысль — это слабое отдаленное эхо гнева. Оно не ощущалось как ярость, скорее это было неосознанное воспоминание о когда — то испытанном чувстве.

Когда начинались Бичевания, его захлестывал ураган боли. Гнев поднимался вновь, воспламеняя вены в голове как замыкающие силовые кабели. Он чувствовал, как размыкаются его челюсти, как рот без языка беззвучно кричит в обволакивающее его ледяное небытие. Пройдет время, и боль исчезнет, а с ней рассеется и ложный гнев.

Это происходило и сейчас. Человек, когда-то известный как принцепс Арьюран, управлявший титаном «Охотник в сером», дышал ледяной жидкостью из химической утробы, вдыхая раствор и выделяя нечистоты, когда его растерзанному телу наконец было позволено отдохнуть.

Люкориф из Кровоточащих Глаз стоял перед стеклянной колбой с измученным человеком. Он не любил стоять прямо, но некоторые вещи требовали более пристального изучения. Раптор постучал когтем по стеклу.

— Здравствуй, маленькая душа, — прошипел он, улыбаясь.

Тело внутри жизнеобеспечивающей емкости было сковано, его ноги были отрезаны ниже колен, а руки ампутированы выше запястья. Люкориф смотрел, как искалеченное тело извивается в жидкости, потерянное в одних ему ведомых внутренних муках, дрейфовавших в его затуманенном наркотиками разуме.

— Не прикасайся к стеклу, — неподвижный голос Дельтриана, тем не менее, передавал его осуждение.

Люкориф дважды содрогнулся, дергая скрытой шлемом головой.

— Я ничего не разобью.

— Я не просил тебя ничего не разбивать, я попросил тебя воздержаться от прикосновений к стеклу.

Раптор издал каркающий жалобный вой и опустился на четвереньки. Он посмотрел, как пыточные иглы вынимаются из висков пленника, и обратил свое внимание на техноадепта.

— Значит, вот как вы сделали Вопль.

— Да.

Хромированное лицо Дельтриана было скрыто под капюшоном, когда он отключал генераторы подаваемых в жизнеобеспечивающую емкость болевых импульсов.

— Пленник был подарком от Первого Когтя. Они вырвали его из трона в кабине титана.

Люкориф не слушал. Он мог сам легко восстановить детали. По правде говоря, Вопль очаровывал его: сделать сканнеры вражеского судна бесполезными, наводнив их передаваемым по воксу потоком искаженного мусорного кода. Подобная технология была достаточно редкой, но все же исполнимой одним из сотни способов, при использовании нужных материалов настоящим гением. Но взращивать электронные помехи из страданий единственной души, пропускать органическую агонию через системы корабля и использовать её для выведения врага из строя — лидеру Кровоточащих Глаз это казалось поэтичным, и он оценил это поистине высоко.

Снова постучав по стеклу и издав низкий, совершенно не похожий на смех рык, он спросил.

— Сколько в твоем мозгу осталось живой плоти?

Дельтриан замер, приподняв над клавишами консоли свои многосуставчатые пальцы.

— Я не вижу поводов и не желаю обсуждать это. Почему ты спрашиваешь?

Люкориф склонил демонический шлем — маску к амниотической колбе.

— Вот поэтому. Это сотворила не холодная логика. Нет, это творение сознания, которое понимает боль и страх.

Дельтриан колебался, не уверенный, стоит ли ему записать слова раптора как комплимент. Это всегда было сложно, когда дело касалось Кровоточащих Глаз.

Лязг гидравлики открывшихся дверей избавил его от необходимости отвечать на вопрос. В проеме показались силуэты четырех фигур, выделявшиеся в красном свете аварийного освещения.

— Привет, — произнес Сайрион.

Зал Размышлений больше походил на музей, нежели на мастерскую, и в его стенах Дельтриан был повелителем всего того, что исследовал.

Некоторое время Сайрион смотрел, как он отдавал распоряжения в бинарном коде своим слугам, направляя их усилия на неведомые проекты. Повелитель Ночи мерил шагами комнату, игнорируя суету закутанных в длинные одежды адептов и галдящих сервиторов. Его взгляд упал на ремонтировавшееся оружие и на прикованные цепями к стенам саркофаги великих дредноутов, в которых содержались призраки Легиона, ожидающие пробуждения целую вечность.

На последнем из этих бронированных гробов красовалось выполненное в полированном золоте изображение триумфатора Малхариона, показывавшее его таким, каким он был при жизни. Он стоял, держа в руках шлемы двух имперских чемпионов, перекрещенный лучами восходящей луны над самыми бастионами Терры.

— Ты, — Сайрион повернулся к стоявшему рядом адепту.

Слуга Механикум склонил скрытую капюшоном голову.

— Мое имя Лакуна Абсолют, сир.

— Как идет процесс пробуждения военного мудреца?

— Битва прервала наши ритуалы, сир.

— Конечно, — произнес Сайрион, — извини.

Он пересек комнату и подошел к Дельтриану.

— Талос приказал нам обеспечить твою защиту.

Дельтриан не отрывался от консоли. Его хромированные пальцы щелкали по клавишам.

— Я не нуждаюсь в защите. Более того, согласно докладам от Когтей, противостояние захватчикам закончилось.

Сайрион слышал эти вокс-отчеты. В них говорилось не совсем то.

— Похоже, ваше утверждение не совсем точно, уважаемый адепт.

— Но ведь военные действия практически завершены.

Сайрион заулыбался.

— Ты раздражен и пытаешься этого не показывать. Скажи почему.

Дельтриан разразился полной раздражения тирадой машинного кода.

— Изыди, воин. Многие запросы тяготеют к моему времени, а мое внимание ограничено.

Сайрион рассмеялся.

— Это потому что на твои просьбы о помощи никто не отозвался? Мы вели бой, уважаемый адепт. Если бы у нас было время побродить по корпусу корабля с вами, уверяю, мы бы исполнили то, о чем вы просили.

— Моя работа была жизненно важной. Было необходимо произвести ремонт. Если бы мы вступили в космическое сражение с вражеским крейсером…

— Но мы не вступили, — возразил Сайрион. — Не так ли? Вместо этого Талос разнес вдребезги луну. Шикарная демонстрация превосходящей мощи! Примарх заливался бы хохотом, наслаждаясь каждым моментом.

Дельтриан деактивировал вокабулятор, пресекая возможность ответа, основанного на всплесках эмоций. Он еле заметно кивнул в знак подтверждения, что слышит слова воина, и продолжил работать.

Люкориф, дежуривший у пыточной емкости, подал голос.

— Неважно. Я ответил на его зов.

Сайрион и остальные воины Первого Когтя повернулись к раптору.

— Разумеется, после того, как вы сбежали, как оголтелые, оставив нас сражаться в одиночку.

— Хватит ныть, — голова раптора дернулась на шейных сервоприводах. — Вы выжили, разве не так?

— Нет, — ответил Сайрион. — Не все из нас.

Он работал в одиночку, перемазанный кровью брата.

— Талос, — прозвучал голос по воксу, но он проигнорировал его, не поинтересовавшись даже, кому он принадлежал.

Извлекать геносемя было несложно, но требовало определенной степени деликатности и эффективности, к тому же процесс протекал гораздо легче при использовании надлежащих инструментов. Не единожды за последние годы Талос повреждал органы генного семени в разгаре битвы, вырезая их из трупа своим гладием и выдирая голыми руками. Отчаянные времена вынуждают прибегать к отчаянным мерам.

В этот раз все было иначе. Он резал не одного из своих дальних братьев под вражеским огнем.

— Ты всегда был болваном, — сказал он, обращаясь к мертвому телу. — Я предупреждал тебя, что настанет ночь, когда я увижу тебя мертвым.

Он работал в тишине своей кельи для медитаций, молча, под аккомпанемент гудения сочленений его брони и влажных хлюпающих звуков вонзающегося в плоть лезвия. Свой собственный нартециум он потерял в битве десятилетия назад, сейчас же у него не было никакого желания позволить сделать это Вариелю.

Самым трудным было разделить кости грудной клетки под черным панцирем. Биологические аугментации, делавшие кости легионера крепче человеческих, мешали даже элементарным хирургическим вмешательствам. Сначала он рассчитывал вынуть прогеноид, расширив рану возле основного сердца Ксарла, но для этого пришлось бы вырезать и выдрать еще больше плоти.

Талос поднял гладий, взвесив его в руке несколько раз. Он резко опустил навершие рукояти на солнечное сплетение Ксарла, и еще раз, и еще; каждый удар отдавался глухим стуком. В четвертый раз он надавил на эфес со всей силой, раскалывая кости грудины неровной трещиной. Еще несколько ударов расширили трещину, чтобы Талос мог взяться пальцами за края грудной клетки и раскрыть тело брата как хрустящую книгу.

Воздух в маленькой келье вскоре наполнился запахами обгорелой плоти и оголенных органов.

Он потянулся закованной в перчатку рукой к полости в груди Ксарла и вытащил первый шарообразный узел. Сначала он сопротивлялся, крепко связанный с нервной системой, мускулами и оплетенный сеткой кровеносных сосудов. В медицинский контейнер упали несколько капель крови. За ними последовал тянущийся комок плоти. В лучшие времена при этом полагалось произносить клятвы и слова. Сейчас они были бы не к месту.

Талос взял безвольную голову Ксарла и повернул в сторону. Клокочущий вздох вырвался из открытого рта трупа, когда он шевельнул тело. Вопреки тренировкам и всем тем вещам, которые ему случилось повидать за века своей жизни, от этого звука у него похолодели руки. Некоторые инстинктивные реакции были слишком человеческими, слишком тесно связанными с самой сутью воина, чтобы остаться незамеченными. Дышащее тело могло так подействовать, и он на мгновение ощутил, как в его жилах застыла кровь.

Извлекать прогеноид из глотки Ксарла было гораздо легче. Талос взрезал кожу и жилистые мышцы кончиком гладия, делая широкую рану на мертвой плоти. Он вытащил еще один комок окровавленной плоти, оплетенный венами и артериями, и поместил его в контейнер к первому.

Поворот, щелчок замка — и медицинский контейнер плотно закрылся. Сбоку загорелась зеленая руна активации.

Медленно дыша, Талос склонялся над телом брата, не говоря ни слова и ни о чем не думая. Изуродованные останки Ксарла едва ли могли напомнить, каким был этот воин при жизни. Сейчас он был поверженным, разбитым созданием из рваной плоти и осколков керамита. В сознание вкралась предательская мысль обчистить броню брата, то Талос подавил это достойное лишь стервятника желание. Только не Ксарла. Да и по правде говоря, забрать можно было немногое.

— Талос, — не унимался вокс; и, хотя он по-прежнему не обращал на него внимания, голос вывел его из состояния угнетенной задумчивости.

— Брат, — обратился он к Ксарлу. — Похороны ждут героя.

Он поднялся на ноги и направился к оружейной стойке. Древний огнемет покоился на ней уже долгие годы, очищенный от ржавчины и коррозии. Его мертвое сопло выступало из широкой латунной демонической пасти. Талос никогда не любил это оружие с того самого момента, как вырвал его из рук мертвого воина Детей Императора пять десятилетий назад.

Нажатием большого пальца он активировал зажигание. Ожив, оно огласило комнату шипением, яркий резкий свет заплясал на её стенах. Он медленно нацелил оружие на тело Ксарла, вдыхая запах его растерзанной плоти и химическую вонь застарелого прометиевого масла.

Ксарл был там, где Талос впервые забрал жизнь. Мальчик убил лавочника в одну из беспросветных нострамских ночей. Он был с ним, когда города охватили войны банд, и вечно ругался последними словами. Он всегда стрелял первым и задавал вопросы последним. Всегда уверенный и не жалевший ни о чем.

Он был оружием, думал Талос. Ксарл был самым верным клинком Первого Когтя, он управлял силой, которая формировала их характер в битве. Он был той причиной, по которой другие Когти не желали вставать у них на пути. Пока Ксарл был жив, Талос не боялся, что Первый Коготь проиграет сражение. Они никогда не нравились друг другу. Братству требовалась не дружба, а преданность. Они стояли, прикрывая друг друга, когда галактика полыхала — всегда как братья и никогда — как друзья. Предатели до самого конца.

Он не мог подобрать нужных слов. Огнемет шипел в воцарившейся тишине.

— Если ад существует, — произнес Талос, — сейчас ты отправляешься туда. Надеюсь, мы скоро там увидимся, брат.

Он нажал спусковой крючок.

Вырвавшийся с ревом поток химического пламени захлестнул тело короткими вспышками. Керамит потемнел. Сочленения оплавились. Плоть растворилась. Талос в последний раз взглянул на почерневший череп Ксарла. Кости замерли в безмолвной и безглазой усмешке. А затем он исчез в удушливом дыму.

Огонь распространился на спальное место в келье и на висящие на стенах свитки пергамента. Отвратительный запах горящей человеческой плоти делал приторный воздух еще хуже. Талос окатил тело последним залпом жидкого пламени, а затем перекинул огнемет через плечо, запечатал медицинский контейнер и, наконец, добрался до своего оружия. Он взял шлем Ксарла в одну руку, свой болтер — в другую, и, не оборачиваясь назад, прошагал сквозь пелену дыма и открыл двери. Плотные клубы дыма повалили в коридор, принося с собой и запах. Воин вышел из комнаты, заперев за собой дверь. Пламя скоро потухнет, лишенное притока кислорода и топлива.

Он не ожидал, что кто-то будет ждать его. Двое смертных стояли молча, закрывая руками носы и рты от просачивавшегося дыма.

Септим и Октавия. Седьмой и Восьмая. Оба высокие, оба одеты в темную униформу, оба носили оружие, что было разрешено очень немногим рабам.

Первый стоял, пощелкивая испорченной лицевой аугметикой всякий раз, когда переводил взгляд или моргал. Длинные волосы обрамляли его лицо, и Талос, плохо понимавший человеческие эмоции кроме гнева и ужаса, не мог знать, какую именно выражало лицо Септима. Октавия собрала волосы в обычный хвост, на лбу была повязана бандана. Она похудела, и её кожа приобрела нездоровый бледный оттенок. Жизнь не жалела ее, как не жалел и собственный организм, лишавший её сил, чтобы питать ими растущее внутри нее дитя.

Талос вспомнил свой приказ, чтобы эти двое не приближались друг к другу, и свое последнее распоряжение, чтобы Септим оставался в ангаре. В этот момент, казалось, ничто не имело значения.

— Чего вы хотите? — спросил он. — Оружие и броню Ксарла нельзя починить, Септим. Не спрашивай даже.

— Вариель приказал мне найти вас, господин. Он требует вашего присутствия в апотекарионе, причем безотлагательно.

— И непременно понадобились вы двое, чтобы доставить это сообщение?

— Нет, — Октавия прочистила горло, опустив руки. — Я слышала про Ксарла. Мне очень жаль. Я думаю…по вашим стандартам, в соответствии с идеалами Легиона, я имела в виду…он был хорошим человеком.

Вздох Талоса прервался хриплым смешком.

— Да, — сказал он. — Ксарл был хорошим человеком.

Октавия покачала головой в ответ на сарказм воина.

— Вы же знаете, что я имела ввиду. Он и Узас однажды спасли мне жизнь, как и вы.

Смешок пророка перерос в неудержимый хохот.

— Конечно! Хороший человек. Еретик. Предатель. Убийца. Глупец. Мой брат, хороший человек, да…

Оба смертных стояли молча, пока впервые за долгие годы Талос смеялся до слез.

ХI Судьба

В главном апотекарионе царил хаос. Медицинское святилище легиона на борту «Завета крови» больше походило на морг, нежели на операционную, будучи местом безмолвия и спокойствия — залом холодильных камер с застарелыми пятнами крови на железных столах и повисшими в стерильном воздухе воспоминаниями.

В апотекарионе «Эха проклятья» все было ровно наоборот. Вариель ходил от стола к столу среди моря израненных человеческих тел. На нем не было шлема, а его лицо не выдавало никаких эмоций. Люди и легионеры кричали и тянулись к нему. В воздухе пахло потом, жаром уходящей жизни и вонью насыщенной химикатами крови.

Сотни столов выстроились рядами во всю длину помещения, и почти все они были заняты. Многоцелевые сервиторы стаскивали трупы со столов и клали на их место еще живых.

Решетки в полу засасывали кровь, которая рекой лилась по грязной плитке.

Медицинские сервиторы и обученные хирургическим манипуляциям члены экипажа кропотливо работали. И среди всего этого шагал Вариель — забрызганный кровью дирижёр оркестра стенаний. Он задержался у одной каталки и окинул взглядом лежащее на ней изломанное тело одного из членов экипажа.

— Ты, — обратился он к стоявшему рядом медицинскому сервитору. — Этот уже мертв. Удали его глаза и зубы для последующего использования, потом сожги останки.

— Принято, — промямлил измазанный кровью раб.

Рука ухватила его за наруч доспеха.

— Вариель, — произнес Повелитель Ночи на другом столе, давясь кровью. Его хватка усилилась. — Вариель, пришей мне новые ноги и покончим с этим. Не держи меня здесь, когда нам нужно завоевывать мир!

— Тебе нужны не только новые ноги, — ответил Вариель. — А теперь убери руку.

Воин сжал руку сильнее.

— Я должен быть на Тсагуальсе. Не оставляй меня здесь!

Апотекарий взглянул сверху вниз на раненого легионера. От половины лица воина остался лишь тонкий слой крови и обгорелых тканей, обнажая череп. Одна рука была отрублена у плеча, а обе ноги ниже колен были месивом из крови, плоти и осколков керамита. Несомненно, воин ордена Генезиса почти убил его.

— Убери руку, — повторил Вариель, — мы это уже обсуждали, Мурилаш. Я не люблю, когда ко мне прикасаются.

Хватка только усилилась

— Выслушай меня…

Вариель схватил воина за руку и отвел державшие его пальцы. Не говоря ни слова, он извлек из перчатки с нартециумом лазерные резаки и медицинскую пилу. Пила опустилась. Воин закричал.

— Ты что-нибудь понял? — спросил Вариель.

— Ты, жалкий ублюдок!

Вариель отшвырнул отрезанную руку другому сервитору.

— Сожгите это. Подготовьте бионический протез левой руки и прочую предназначенную для него аугметику.

— Принято.

Расположившись у стены в углу апотекариона, Сайрион и Меркуциан наблюдали за упорядоченным хаосом вокруг.

— Ты был прав, — Сайрион усмехнулся, обращаясь по воксу к Меркуциану. — Вариель действительно один из нас.

— Я бы вырезал Мурилашу сердце, — отозвался Меркуциан. — Я всегда его ненавидел.

На некоторое время оба воина погрузились в молчание.

— Дельтриан доложил, что они вернулись к пробуждению Малхариона.

В ответ Меркуциан вздохнул. Вокс превратил звук в хриплый треск.

— Что? — спросил Сайрион.

— Он не скажет нам спасибо за свое второе пробуждение. Я бы многое отдал, чтобы узнать, почему Малек из Атраментар сохранил ему жизнь.

— Я бы многое отдал, чтобы узнать, куда, во имя бесконечного ада, пропали Атраментары. Ты действительно веришь, что они могли сгинуть вместе с «Заветом»?

Меркуциан покачал головой.

— Нисколько.

— Я тоже в это не верю, — поддержал Сайрион. — Они не эвакуировались вместе со смертными, ни на одном из десантно-штурмовых транспортов. Они так и не добрались до «Эха проклятия». Остается лишь один вывод: они переместились на вражеское судно. Они телепортировались на корабль Корсаров.

— Возможно, — допустил Меркуциан. Его тон блуждал между задумчивостью и сомнением. — Им бы вряд ли удалось в одиночку захватить корабль Корсаров.

— Ты правда настолько наивен? — Сайрион усмехнулся за лицевой пластиной шлема, из глазниц которой, подобно слезам, текли нарисованные молнии. — Посмотри, как Кровавый Корсар относится к своей терминаторской элите. Они его избранные. Я не думаю, что Атраментары устроили нападение на Корсаров, болван. Они предали нас и переметнулись к ним.

Меркуциан фыркнул.

— Никогда.

— Никогда? Сколько наших воинов отринули узы легионов? Сколько из них сочли эти узы бессмысленными, когда годы сливались в десятилетия, а десятилетия — в века? Сколько из них — легионеры лишь на словах, нашедшие более достойный и осмысленный путь, чем вечное нытье о возмездии, которому никогда не быть? Каждый из нас выбирает свой путь. Власть — куда больший соблазн, нежели возвышенные идеалы древности. Некоторые вещи значат больше, чем старые связи.

— Только не для меня, — наконец сказал Меркуциан.

— И не для большинства из нас. Я всего лишь хочу сказать…

— Я знаю, что ты хочешь сказать. У меня же нет никакого желания говорить об этом.

— Превосходно. Но эта история с исчезновением Атраментаров, брат…наверное, мы никогда не узнаем, что было на самом деле.

— Есть те, кто знает.

— Верно. И мне доставит удовольствие вырвать это знание у них.

Меркуциан не ответил, и Сайрион позволил концу беседы повиснуть в неловком молчании.

На расстоянии нескольких метров от них стоял Узас и смотрел на свои выкрашенные в красный цвет перчатки.

— Что с тобой? — спросил Сайрион.

— У меня красные руки, — произнес Узас. — Красные руки бывают у грешников. Закон примарха.

Узас поднял голову, обратив свое покрытое синяками и залитое кровью лицо к Сайриону.

— В чем я провинился? Почему мои руки выкрашены в красный цвет грешников?

Меркуциан и Сайрион обменялись взглядами. Очередной момент просветления их сумасшедшего брата застал их врасплох.

— Ты убил многих членов экипажа «Завета крови», брат, — сообщил ему Меркуциан. — Несколько месяцев назад. Одним из них был отец девочки, рожденной в пустоте.

— Это был не я, — Узас прокусил язык, и кровь потекла по губам, медленно капая с бледного подбородка. — Я не убивал его.

— Как скажешь, брат, — ответил Меркуциан.

— Где Талос? Талос знает, что я не делал этого?

— Успокойся, Узас, — Сайрион положил руку на наплечник воина. — Успокойся. Не заводись.

— Где Талос? — снова невнятно спросил Узас.

— Он скоро будет здесь, — ответил Меркуциан. — Его вызвал Живодер.

Узас наполовину прикрыл глаза, пуская слюни вперемешку с кровью.

— Кого?

— Талоса. Ты же только что… Ты только что спрашивал, где он…

Узас продолжил стоять с открытым ртом, из которого текла кровь. Даже если бы легион не забрал его еще ребенком, даже если бы не сотни битв, превративших его в разбитое, уродливое чудовище, Узас все равно был бы тем же омерзительным, отвратительным созданием. А все произошедшее с ним за много лет сделало его лишь отвратительнее.

— Узас? — не отставал Меркуциан.

— Мм?

— Нет, брат, ничего, — он снова обменялся взглядом с Сайрионом. — Ничего, брат.

Три воина несколько минут провели в тишине. Снова и снова северные двери открывались, скользя по направляющим. Все больше членов экипажа прибывало каждую минуту, принося раненых.

— Как удивительно видеть стекающихся сюда смертных, — предался размышлениям Меркуциан.

Медицинские станции были на каждой палубе, а экипаж знал, что главный апотекарион был прибежищем Живодера. Немногие добровольно согласились бы ощутить на себе его холодный взгляд и касание его лезвий.

— Они знают, что они — расходный материал, — кивнул Сайрион. — И лишь отчаяние ведет их сюда.

Талос вошел с последней группой. Пророк не обращал внимания на суетившихся под ногами людей, направляясь к Вариелю. Септим и Октавия следовали за ним по пятам. Первый немедленно кинулся к столам, чтобы помочь одному из хирургов.

— Септим, — поприветствовал его хирург, — начинай зашивать рану на животе.

Октавия наблюдала, как он работал, зная, что это намного лучше, чем предлагать свою помощь. Смертный экипаж с дрожью пятился от нее, как и всегда, независимо от её намерений. Во всем повинно проклятье третьего глаза, даже скрытого запачканной повязкой. Им всем было известно, кто она такая и что делает для их повелителей и хозяев. Никто не хотел смотреть в её сторону, не говоря уже о том, чтобы прикоснуться к ней. Поэтому она последовала за Талосом, держась на почтительной дистанции.

Талос приблизился к Вариелю. Повреждения его брони были еще более заметны под резким светом апотекариона.

— Где тело Ксарла? — спросил апотекарий.

Талос передал ему запечатанный криоконтейнер.

— Вот все, что тебе нужно, — сказал он.

Вариель взял контейнер слегка дрожащими пальцами. Он не любил, когда его работу делали непрофессионально, в то время как он мог выполнить её великолепно.

— Очень хорошо.

— Это все? — Талос взглянул на Сайриона, Узаса и Меркуциана, готовый к ним присоединиться.

— Нет. У нас давно назрел разговор, пророк.

— Нам нужно поставить мир на колени, — напомнил Талос.

Глаза Вариеля — льдисто-голубые в отличие от нострамских черных как смоль — порхали по комнате, подмечая детали. Это была одна из деталей, все еще отличавших Вариеля от рожденных на Нострамо Повелителей Ночи, подумал Талос. То ли в силу генетического наследия, то ли в силу простой привычки большинство воинов Восьмого Легиона молча смотрели бы в пространство, с отсутствующим видом глядя сквозь собеседника. Вариель не был настолько сосредоточен на чем-то одном.

— А еще у нас половина воинов мертвы или одной ногой в могиле, — подметил апотекарий, — вместе с сотнями смертных. Нужно собрать генное семя и поставить аугметику нуждающимся.

Талос потер пальцами виски.

— Тогда делай то, что нужно. Остальных я беру с собой на поверхность.

Вариель промолчал, обдумывая услышанное.

— Зачем? — наконец сказал он. Вокруг него мужчины и женщины стонали, плакали и кричали. Это вернуло Талоса в Вопящую Галерею примарха, где сами стены, вопя в бесконечных мучениях, тянули к нему дрожащие руки. Он ощутил, что улыбается, сам не зная почему.

— Что зачем?

— Зачем нападать на Тсагуальсу? Зачем вообще на нее нападать? Зачем ты так торопишься покончить со всем за один раз? Ты всегда стараешься уйти от ответов.

Голубые вены на лице Талоса изгибались как молнии, повторяя очертания его угрюмого оскала.

— Спустить псов с привязи и дать им волю рвать и терзать, как им заблагорассудится. Позволить Восьмому Легиону быть самим собой. И прежде всего, ради символизма. Это был наш мир, и мы оставили его безжизненным. Таким он и должен остаться навеки.

Вариель медленно выдохнул, и его взгляд задержался на Талосе дольше обычного, что было редким явлением.

— Все выжившее население Тсагуальсы прячется в штормовых убежищах, боясь гнева неизвестных, напавших на их столицу. Они знают, что захватчики вернутся, и да, я полагаю, ты прав — стоит лишь спустить легион с цепи и позволить ему играться с душами жителей этого мира и каждый воин будет упиваться страхом и резней. Но это не лучший ответ. Ты видишь сны и не помнишь, что ты видел. Ты действуешь, исходя из видений, которые едва можешь вспомнить и вряд ли понимаешь.

Талос снова вспомнил первые мгновения после своего пробуждения, обнаружив себя прикованным к командному трону. Экран оккулуса показывал серый лик Тсагуальсы с тихой безопасности орбиты.

— Где мы? — спросил он.

Первый Коготь отошел в сторону с ревом сочленений доспехов, сформировав шеренгу из бесстрастных масок-черепов.

— Ты не помнишь, какие приказы отдавал нам? — спросил Ксарл.

— Просто скажите, где мы, — потребовал он.

— Восточная Окраина, — ответил Ксарл, — за пределами света Астрономикона и на орбите мира, к которому ты неоднократно требовал отправиться.

Недовольное ворчание Вариеля вырвало пророка из задумчивости.

— Ты изменился с тех пор, как мы захватили «Эхо проклятия». Ты понимаешь это?

Они могли обсуждать подобные вещи наедине, в тишине кельи для медитаций, нежели посреди кровавой бойни в главном апотекарионе.

— Я не знаю, — признался Талос. — Моя память как сумрачный хребет: в один момент все светло и ясно, в другой — все словно в тумане. Я не уверен теперь, что могу видеть будущее. То немногое, что я помню, запутано, как нити судьбы. Это больше не пророчество, по крайней мере не то, каким я его себе представляю.

Если что-либо из услышанного и удивило Вариеля, то он не подал виду.

— Несколько месяцев назад ты сказал мне, почему захотел отправиться сюда. Ты сказал, что видел жизнь на поверхности Тсагуальсы и захотел взглянуть на нее собственными глазами.

Талос отошел в сторону, когда два воина из Третьего Когтя положили на стол своего убитого брата.

— Ловец Душ, — поприветствовал Талоса один из пришедших. Талос одарил его испепеляющим взглядом и отошел с Вариелем подальше.

— Не помню такого видения, — сказал он апотекарию.

— Это было несколько месяцев назад. Ты давно уже теряешь над собой контроль, но в последнее время это происходит все чаще и чаще. Прими во внимание простой факт: ты хотел вернуться в эти небеса. И вот ты здесь. Вот те самые люди, которых ты видел в своем видении, слабые и безоружные, кишат на земле и кричат, что мы вернулись. Твое желание исполнилось, но в твоей памяти все еще провал. Ты распадаешься на части, Талос. Зачем мы здесь, брат? Сконцентрируйся. Думай. Скажи мне: зачем?

— Я не помню.

В ответ Вариель отвесил ему оплеуху. Удар пришелся из ниоткуда, тыльной стороной перчатки.

— Я не просил тебя вспомнить. Я просил тебя подумать своей проклятой богами головой, Талос. Думай. Если ты не в силах вспомнить, тогда придумай ответ сам. Ты привел нас сюда. Зачем? Какая от этого польза? Как это может сослужить нам?

Пророк сплюнул на пол кислотную слюну. Когда он повернулся к Вариелю, на его бледных окровавленных губах играла злобная улыбка. Он не ударил в ответ. Он не делал ничего, лишь улыбался, демонстрируя кровоточащие десны.

— Спасибо, — произнес он мгновением позже. — Я понял, что ты имел в виду.

Вариель кивнул.

— Я надеялся, что так и будет, — он встретился взглядом с черными глазами пророка. — Извиняюсь, что ударил тебя.

— Я это заслужил.

— Да, заслужил. Однако я все же извиняюсь.

— Я сказал, все в порядке, брат. Извинения излишни.

Вариель кивнул снова.

— Если так и есть, то можешь попросить всех остальных опустить оружие?

Талос оглянулся. Оба воина из Третьего Когтя вскинули болтеры. Первый Коготь, подобно зеркальному отражению, так же стоял, наведя оружие на цель. Даже несколько ожидающих операции Повелителей Ночи, которые лежали на операционных столах, держали пистолеты и были готовы выстрелить в любой момент.

— Ivalastisha, — сказал Талос. — Спокойно.

Воины медленно, но синхронно опустили оружие.

Вариель жестом указал в сторону.

— Пойдем. Я должен провести ряд анализов твоей крови…

— Тесты могут подождать, Вариель.

В холодных глазах Вариеля мелькнула какая-то непознаваемая эмоция, никогда прежде в полной мере не озарявшая его черты.

— Я уверен, что ты умираешь, — он понизил голос. — Я спас тебя в прошлом. Позволь мне осмотреть тебя, и увидим, смогу ли я спасти тебя еще раз.

— Лирическая чепуха, — бросил в ответ Талос. Но его кровь похолодела, как будто в нее хлынули притупляющие нервы боевые наркотики.

«Твое тело отвергает модификации, вызванные геносеменем. С возрастом с каждой полученной раной твои регенеративные процессы нарушаются. Ты больше не в состоянии исцелиться от порчи, которую причиняет твоему телу кровь Керза. Некоторые люди просто не подходят для имплантации генного семени. Ты один из таких».

Талос ничего не ответил. В голове прокручивались слова, сказанные Рувеном во сне, и им подобно дикому хору вторили слова Вариеля. Мраморный лик пророка обратился в сторону помещения.

— Это лишь гипотеза, — произнес он.

— Да, — признался Вариель. — У меня было мало возможности изучить физиологию Легионес Астартес первого поколения на практике. Но я поддерживал жизнь моего лорда Черное Сердце на протяжении веков, сочетая изобретательность и древнюю науку, при этом работая с глупцами, практиковавшими могущественную магию крови. Я знаю свое ремесло, Талос. Ты умираешь. Твое тело больше не функционирует как должно.

Талос шел следом, пока он говорил. В боковой комнате апотекарий указал на операционный стол, увитый цепями. С потолка комнаты свисала многосуставчатая паукообразная машина с разнообразными сканерами, резаками и зондами на конце каждой из лап.

— Не обязательно ложиться сразу. Более подробные тесты последуют после этих подготовительных процедур, но для начала я хотел взять на анализ кровь из вены и из горла. Затем мы просканируем твой череп. И только потом продвинемся глубже.

Талос молча согласился.

Еще один человек умер на руках Септима. Он выругался на нострамском.

Хирург, с которым он работал, вытер лицо кровавыми руками, будто бы это сделало его чище, а не добавило новых пятен.

— Следующий, — сказал человек ближайшим сервиторам.

Они притащили корчащуюся женщину в грязной корабельной униформе. Ей оторвало ногу болтерным выстрелом. Жгут, перетягивавший бедро, спас её от холодной, судорожной смерти от кровопотери. Септим поморщился, взглянув на то, что осталось от её левой ноги ниже колена. Её глаза были расширены, а зрачки — сужены. Она шипела, дыша сквозь стиснутые зубы.

— Кто ты? — спросил он мягко, в то время как медик запросил её имя и должность.

— Марлона, — ответила она Септиму, — третья оружейная палуба, правый борт. Заряжающая.

Она зажмурила глаза на мгновение.

— Не превращайте меня в сервитора. Прошу вас…

— Он не будет, — заверил её Септим.

— Спасибо. Ты Септим?

Он кивнул.

— Наслышана о тебе, — сказала она и снова упала на стол, прикрывая глаза от яркого света ламп над ней.

Медик снова вытер лицо, явно прикидывая, сколько придется работать, и стоит ли оно его крайне ограниченных запасов аугметики. Только офицеры могли рассчитывать на бионические органы или конечности, и едва ли подобные шансы были у отребья с нижних палуб.

— Она не сможет выполнять свои обязанности с одной ногой, — сказал Септим, понимая, что дело проиграно.

— Работу заряжающего может выполнять кто угодно, — ответил медик. — Чернорабочих легко заменить.

— Примарис, — прошипела Марлона, преодолевая боль. Пот лился с нее градом. — Квалификация примарис. Не просто…не просто заряжающая… еще оператор погрузчика. И заряжающая.

Хирург затянул жгут, вызвав новый всхлип.

— Если я узнаю, что вы лжете мне, — обратился к ней хирург, — я сообщу Легиону.

— Не лгу. Квалификация примарис, клянусь, — голос женщины слабел, и взгляд перестал фокусироваться.

— Назначить ей аугментацию степени омега, когда ситуация нормализуется, — приказал медик сервитору-ассистенту. — Стабилизируйте её состояние и прижгите рану.

Марлона потеряла сознание. Хотя, полагал Септим, она очнется, если он прижжет культю, чтобы остановить кровотечение. Он испустил еле сдерживаемый вздох, проклиная Орден Генезиса за их фанатичную атаку. Трон Пламенеющий, да они задали кораблю хорошую трепку.

Медик ушел осматривать следующего пациента на другом операционном столе, и их поток все не иссякал. Септим следовал за ним, и его взгляд остановился на Октавии, когда он осматривал помещение. Она стояла посреди бойни, и на её бледной коже не было ни следа крови мертвых и умирающих вокруг. Он смотрел, как она перевязывает волосы в хвост, видел нерешительность в движениях её рук, когда она переходила от стола к столу, стараясь никого не касаться. Она задерживалась лишь возле тех, кто был без сознания, и дотрагивалась пальцами до их лиц, произнося несколько слов утешения или проверяя пульс. Стоя посреди этого смердящего пристанища умирающих еретиков, Септим улыбнулся.

Вариель постучал по экрану, показывая на столбцы данных на гололите.

— Видишь взаимосвязь?

Талос смотрел на дрожащие гололитические таблицы противоречивых данных и сотни рядов рунических символов.

Он покачал головой и сказал.

— Нет, не вижу.

— С трудом верится, что когда-то ты был апотекарием, — ответил Вариель, испытывая редкий приступ тихого негодования.

Талос указал на накладывавшиеся друг на друга показания.

— Я вижу изъяны и нарушения в кинетике тела. Еще вижу ухудшения и непроизвольные всплески мозговой активности.

Как просто, однако, было рассказывать о своей болезни отстраненно. Сама мысль вызвала у него улыбку, которой мог бы гордиться Узас.

— Я не имел в виду, что не понимаю того что вижу, Вариель. Я говорю о том, что не могу понять, что ты в этом нашел особенного.

Колеблясь, Вариель решил пойти другим путем.

— Ты хотя бы видишь всплески мышечной активности и прочие потенциально фатальные симптомы?

— Вероятность этого есть, — допустил Талос, — но не критичная. Скорее, всю жизнь меня будут преследовать боли, чем вдруг моя жизнь оборвется.

Звук, изданный Вариелем, был подозрительно похож на вздох сожаления.

— Так и будет. Но взгляни вот сюда.

Талос смотрел, как цепочки результатов мерцали, обновляясь снова и снова. Цифровые руны вращались по кругу, таблицы плавали в гололитическом танце, лишенном какого-либо ритма.

— Я вижу, — наконец сказал он, — мои прогеноидные железы, они… не знаю, как это описать. Они слишком активны. Кажется, что они все еще поглощают и обрабатывают генетические маркеры.

Он дотронулся до шеи, вспоминая, как несколько часов назад удалял генное семя Ксарла.

Вариель кивнул, позволив себе слегка улыбнуться.

— Зрелые прогеноиды всегда активны: они впитывают генетическую информацию и опыт воина, в организме которого функционируют.

— Я знаю, как работают прогеноиды, брат.

Вариель поднял руку, чтобы успокоить пророка.

— Теперь смотри. Твои прогеноиды всегда были гиперактивны, как мы уже знаем. Чересчур даже. Они сделали состояние твоего организма нестабильным, и, возможно, явились причиной твоих пророческих способностей. Однако сейчас они взбунтовались. Прежде они все еще пытались усовершенствовать тебя, превратить из человека в одного из Легионес Астартес. Но развитие завершилось. Тебе дальше некуда совершенствоваться. Ты уже стал одним из нас. Сверхпродуктивность достигла своей критической точки. В большинстве случаев имплантированные органы стали бы увядать и умирать в теле. Твои же слишком сильны. Они отравляют носителя вместо того, чтобы угасать самим.

— Как я уже сказал, боль не оставит меня, пока я дышу, но это не конец.

Вариель признал его точку зрения с проблеском мысли в бледных глазах.

— Возможно. Однако удаление прогеноидов уже не вариант. Разницы особой не будет, твои органы уже…

Талос прервал его, раздраженно взмахнув рукой, будто отдавая приказ открыть огонь.

— Хватит. Я в состоянии прочесть проклятый гололит. Давай, Вариель. Заканчивай с ранеными и позволь нам захватить Тсагуалсу.

Живодер испустил медленный вздох. Тусклое освещение на этой стороне комнаты окрашивало содранные лица на его наплечниках в грязные, мертвенно-бледные тона.

— В чем дело? — спросил Талос.

— Если бы ты умер и удалось бы найти нового носителя для твоего геносемени, был бы шанс, что он разделил бы твое проклятие — но имея возможность контролировать его. Твое генное семя не затронуто скверной, но оно не подходит тебе. В более подходящем носителе оно могло бы стать…

— Стать чем? — его темные глаза озарились мыслью, в их глубине, казалось, было видно, как он просчитывает возможности.

Вариель изучал взглядом таблицы данных.

— Могущественным. Представь свой пророческий дар без ложных видений, которые случаются все чаще с течением времени, без головных болей, ставящих тебя на колени, без потерь сознания, которые растягиваются на недели и месяцы. Вообрази его без провалов памяти, без прочих изводящих симптомов, досаждающих тебе. Когда ты умрешь, ты оставишь великое наследие для будущего.

— Будущее, — произнес Талос, не глядя никуда конкретно. Он почти улыбался. — Конечно.

Вариель отвернулся от гололита.

— В чем дело?

— Это то, из-за чего мы здесь, — Талос облизал рассеченную губу, ощутив вкус собственной крови — смутное напоминание об Узасе и мертвом примархе. — Я знаю, что мне нужно на этом мире.

— Рад это слышать. Я надеялся, что эта беседа повлияет на тебя. Я так полагаю, что ты изменил свои взгляды, или ты все еще намерен позволить легиону сорваться с привязи и вырезать всех до одного обитателей мира под нами?

— Нет. Чистой войны не достаточно. Это Тсагуальса, Вариель. Гниющий мир, за который по-прежнему из последних сил цепляется жизнь. Мы можем получить от него гораздо больше дешевой радости от кровопролития.

Апотекарий отсоединил наручный сканнер и выключил питание.

— Что же тогда, Талос?

Пророк смотрел куда-то за Вариеля, за стены комнаты, глядя на что-то одному ему видимое.

— Мы можем перекроить легион. Мы можем послужить примером, за которым последуют наши братья. Мы можем отмести в сторону ненависть между боевыми бандами, сделав эти болезненные первые шаги. Видишь, Вариель?

Он наконец развернулся, и его черные глаза засияли.

— Мы можем вернуть былую славу, можем начать все заново.

Апотекарий повернул несколько томографов на место. Нажав пару кнопок на циферблате перчатки нартециума, он активировал суставчатые конечности, свисавшие с потолка. Химические препараты плескались в стеклянных флаконах.

— Ложись, — сказал он.

Талос повиновался, но его взгляд все еще блуждал где-то.

— Я буду без сознания?

— Можешь не сомневаться, — ответил Вариель. — Скажи мне, Тсагуальса — верное место для начала такого предприятия?

— Я уверен в этом. Как пример, как…символ. Разве никто из братьев не рассказывал тебе о том, что произошло, когда мы покинули этот мир?

— Да, я слышал о Возмездии на Тсагуальсе.

Талос снова смотрел мимо него, вглядываясь теперь в глубины воспоминаний, нежели в пути возможностей.

— Как ты спокойно говоришь об этом. Нет, Вариель, все было гораздо хуже. После смерти примарха мы долгие годы катились к упадку: рассеянные среди звезд, охраняющие свои запасы от когтей собственных братьев и от алчущих рук врагов. Но в конце концов, когда серые небеса расчертили десятки тысяч инверсионных следов от десантных капсул, в тот день наш легион умер.

Вариель ощутил, как по коже бегут мурашки.

Ему претило находиться поблизости с любым проявлением эмоций, даже если это была горечь от старых воспоминаний… Но любопытство дернуло его за язык.

— Кто пришел за вами? — спросил он. — Что за силы осмелились атаковать целый легион?

— Это были Ультрамарины, — Талос поник головой и погрузился в воспоминания.

— Тысяча воинов? — глаза апотекария округлились. — И это все?

— Как ограниченно ты думаешь, — хохотнул Талос. — Ультрамарины. Их сыновья, их братья, их кузены. Весь легион, возрожденный после Ереси, носящий сотни эмблем, прославляющих их новые клятвы верности и чести. Они называли себя Орденами — Прародителями. Полагаю, их последователи зовут себя так же.

— Ты говоришь о родственных Ультрамаринам орденах, — Вариель почти представил себе это. — Сколько их было?

— Все, Вариель, — тихо ответил Талос, снова глядя в небо того далекого дня. — Все до единого.

XII Гнев Прародителей

Он знал, что грезит.

Но это знание не особо помогало. Оно не делало происходящее менее реальным. Запахи не ослабевали, и боль не отступала.

— По кораблям! — громко произнес он. Он чувствовал, как Вариель передвигается по комнате, хоть и не видел ничего за пределами картин, которые рисовало его сознание. У него брали анализы крови, сканировали мозг и сердце, но все это было неважно.

— По кораблям!

— Спокойно, Талос, — голос Вариеля звучал откуда-то издалека. — Спокойно.

Но он не мог вспомнить время, когда было спокойно. Очищение Тсагуальсы не было мирным.

Первым его воспоминанием о последнем дне был рассвет.

Они пришли за возмездием с первыми лучами слабого солнца.

Звезда Тсагуальсы была холодным сердцем системы — источником безжизненного тусклого света, едва освещавшего одинокий мир под своей опекой. Её бледное сияние рассеялось по поверхности планеты, наконец озарив зубчатые очертания чернокаменной крепости мрачной иллюминацией. С равнины надвигались пыльные бури. Через час они обрушатся на саму крепость.

До Меркуциана, до Вариеля, до Узаса были Сар Зел, Рувен, Ксарл и Сайрион.

Сар Зел первым бросился бежать. Его сапоги загромыхали по крепостной стене, когда небеса вспыхнули огнем.

— Они здесь, — сообщил он по воксу Талосу. — Они наконец пришли.

В этот момент, подобно божественному знамению, под янтарными небесами начался дождь.

По прошествии нескольких лет после смерти примарха все больше и больше боевых банд отдалялись от небес Тсагуальсы, направляя свои рейды глубже в Империум. Многие уже разрывали небеса в Великом Оке вместе с другими легионами, проводя больше времени в войнах против бывших союзников, а не против прислужников Ложного Императора.

Флот ошеломляющих размеров замер над бесплодным ликом серой планеты. Каждый корабль был отмечен крылатым черепом Восьмого легиона. Ему было под силу уничтожить целые солнечные системы, как бывало множество раз.

В безмолвии космического пространства по всей системе Тсагуальсы на ткани реальности открылись раны. Они истекали скверной и демонической материей в тихой чистоте материального мира, пока содрогавшиеся боевые корабли протискивались обратно в реальную вселенную. Как и при всех варп-перелетах, при путешествии сквозь яростный эмпирей было мало сплоченности, никакого согласования векторов прибытия и никакого поддержания боевого построения. Вместо этого корабли захватчиков один за другим вырвались из варпа и устремлялись к серому миру.

Сначала они сравнялись по численности с флотом Повелителей Ночи. Вскоре они превзошли их. К тому времени, когда началась битва и небеса Тсагуальсы вспыхнули огнем, они полностью затмили Восьмой Легион своей мощью и численностью. С каждой минутой прибывали все новые и новые корабли, вырываясь из варпа, волоча за собой следы ядовитой дымки.

Они не нуждались в боевом построении, как не нуждались и ни в какой стратегии нападения. Такому количеству кораблей не требовалось ничего, чтобы выиграть войну. Ордены-Прародители, фактически весь Тринадцатый легион, пришли положить конец заразе ереси раз и навсегда.

Капитаны и командиры забили вокс-сеть обвинениями и приказами, которым никто не следовал, и планами действий, которые никто не слушал. Талос оставался на стене с бойницами, слушая сотни кричащих голосов. В прошлом всегда звучали лишь крики их жертв. Теперь крики вырывались из глоток его братьев, — братьев, которые пережили Ересь и два столетия сражений после нее. Один приказ постоянно повторялся, чем дьявольски раздражал. Он снова и снова слышал, как его выкрикивают, вопят и визжат.

«Отправляйтесь к кораблям». «Отправляйтесь к кораблям». «Отправляйтесь к кораблям».

— Мы должны защитить крепость, — произнес в вокс Талос, обращаясь к своему командиру.

Возвышенный говорил грубым клокочущим басом, растягивая слова. Он произнес в забитый помехами вокс-эфир.

— Пророк, ты что не видишь, что за безумие здесь творится? Тринадцатый Легион разнесет нас, если мы останемся.

— Вандред, мы не можем оставить ресурсы крепости.

— Нет времени, Талос. Десятки наших кораблей уже отступают. На их стороне подавляющее превосходство, задержимся — и нас раздавят. Возвращайся на корабль.

Пророк активировал перчатку нартециума, отслеживая руны Первого Когтя. Ксарл и Сайрион были поблизости, возможно в одном из оружейных складов. Сар Зел стоял всего в паре метров и вслушивался в эфир. Рувен был где-то в глубине крепости и занимался одним богам ведомо чем.

— Вандред, — произнес Талос. — Мы уже видим, как спускаются десантные капсулы. Их так много, что, кажется, будто горит само небо.

— Ну разумеется. У них в пять раз больше кораблей. Мы едва удерживаем их от орбитальной бомбардировки — неужели ты полагаешь, что у нас есть хоть какой-то шанс помешать их высадке на планету?

Талос смотрел, как десантные капсулы дождем обрушиваются с небес, оставляя за собой огненные следы.

— Говорит Талос, всем когтям Десятой роты, — его голос был лишь одним из многих потонувших в какофонии помех перегруженной вокс-линии. — Всем когтям, пробираться к десантным кораблям. Нам нужно попасть на «Завет».

— Как прикажешь, Ловец Душ, — отозвались несколько командиров отделений.

"Ловец Душ", — подумал он с презрительной ухмылкой. Этим именем отец-примарх нарек Талоса за убийство единственной души в отмщение за его гибель. Он искренне надеялся, что нелепый театральный титул со временем забудется и выйдет из употребления.

Крепость была далеко не беззащитна. Несмотря на вражеских штурмовиков, визжащих над зубчатыми стенами, несмотря на приземляющиеся тут и там десантные капсулы, она была готова дать отпор.

Противовоздушные турели яростно плевались снарядами в небеса, увлекая на землю охваченные огнем «Громовые Ястребы». Управляемые сервиторами орудийные платформы вели огонь по приземлившимся в пепельных пустошах посадочным платформам, поливая ползущую к стенам бронетехнику ракетами и ослепительным лазерным огнем.

Талос бежал вдоль парапета, позади него — Сар Зел. Пробегая мимо турелей, они услышали сокрушительный грохот автопушки и подозрительно монотонные команды орудийных сервиторов, вслух бормотавших прицельные векторы. Поверхность из черного камня дрожала под ногами легионеров от ярости, которую крепость обрушивала на нападающих.

— Десантный корабль в западном секторе, во втором ангаре, — сообщил по воксу Сар Зел, — если только его еще не успел угнать кто-то еще.

— Я….

Взрывная волна из ниоткуда сбила их с ног. Талос качнулся вперед и врезался головой в парапет. Сар Зел споткнулся о камень и соскользнул за край зубчатой стены.

Остатки сервитора и орудийной батареи посыпались вниз, стуча по доспеху пытавшегося снова встать на ноги Талоса. Десантный корабль над ними в благородной бело-голубой расцветке разворачивался, перезаряжая пусковые ракетные установки. Со звуком, похожим на удар грома, он улетел в поисках других турелей, которые следовало уничтожить.

— Сар Зел, — окликнул Талос по воксу, пытаясь проморгаться. Его ретинальный дисплей перенастроился, чтобы видеть через дымовую завесу, но его глаза до сих пор затмевала пелена. Единственное, что он услышал по воксу в ответ, это натужное ворчание. Талос увидел руки, цеплявшиеся за край парапета. Он протянул болтавшемуся в двухстах метрах над простиравшейся внизу пустыней брату руку. Вес огромной лазпушки за спиной Сар Зела в разы усложнял задачу по его спасению.

— Премного благодарен, — отозвался по воксу Сар Зел, когда его сапоги снова гулко ударились о холодный камень, — это была бы особенно постыдная смерть.

— Может быть, тебе бы стоило выбросить лазпушку? — предположилТалос.

— Может быть, тебе бы стоило перестать нести чушь?

Пророк кивнул. С этим не поспоришь.

Они встретили Ксарла и Сайриона на уровне оружейных складов в ближайшем шпиле. Стены сотрясала дрожь от грохота батарей автопушек, наполнявшая воздух шумом. Над головой с визгом проносились десантные корабли. Некоторые из них оканчивали свой полет с жалобным воем отказавших двигателей.

Ксарл в церемониальном шлеме с крылатым гребнем был в самом разгаре разграбления арсенала. На его бедре был закреплен увесистый ящик со сменными зубьями для цепного меча.

— Не могу найти ни одного мелта-заряда, — сказал он Сайриону, не отрываясь от расхищения запасов.

Сайрион кивнул Талосу и Сар Зелу.

— Скажите, что у вас есть план.

Помещение сотрясла неистовая дрожь и раздался тектонический грохот обрушившейся секции стены неподалеку.

— И скажите мне, что он не в том, чтобы прорубить себе путь к отступлению через половину крепости и добраться до «Погребальной песни». Эти имперские шавки уже внутри стен, и долго нам не продержаться.

Талос поднял цепной меч.

— В таком случае я промолчу. Где Рувен?

Ксарл наконец закончил свое мародерство.

— Кого это волнует?

Пробирайтесь к десантным кораблям. В потоке вокс-переговоров повторялись все те же слова: «Отправляйтесь к кораблям», «Отправляйтесь к кораблям», «Отправляйтесь к кораблям».

— Силы легиона рассеяны, а крепость падет, — заключил Сар Зел. — Какие же мы глупцы, что не сохранили единство.

Талос покачал головой.

— Рано или поздно, эта крепость должна была пасть. С тех пор, как ушел примарх — единства нам не видать. Мы глупцы лишь потому, что все еще находимся здесь, а не среди звезд, как многие наши братья.

Сопротивление встретилось им тремя уровнями ниже, когда их сапоги загрохотали по чернокаменному полу главной галереи. Вдоль стен валялись трупы рабов, кто-то в синей униформе Легиона, кто-то в лохмотьях — единственном, что у них было. Тела лежали, распластавшись, разорванные на части болтерными снарядами. Стены были вымазаны кровью, будто жирной, дурно пахнущей краской.

Талос поднял кулак и разжал пальцы, подав сигнал рассредоточиться. Как только кинетические системы его доспеха распознали жест, на ретинальных дисплеях Первого Когтя вспыхнули соответствующие отданному приказу руны.

— Захватчики явно питают любовь к нашей манере украшать интерьеры, — подметил Сайрион, разглядывая мертвые тела, пока отделение рассредоточивалось.

— Сосредоточьтесь, — ворчливо ответил Ксарл. Сайрион опустил болтер и достал ауспекс. Тот затрещал, проверяя пространство вокруг.

— Контакт, — доложил он. — Прямо по курсу и движутся к нам. Или у них сканеры, или они нас услышали.

Талос проверил болтер, сгорбившись у измазанной кровью стены.

— Сар Зел, — обратился он.

Без единого слова воин перехватил лазпушку и прицелился в сторону коридора.

— Перестрелка? — спросил Ксарл.

— Нет, — пророк вслушался в приближающиеся шаги, — один залп и врукопашную.

Талос почувствовал, как заныли зубы, язык и десны от накапливаемого лазпушкой заряда. От нарастающего гула волосы у него на загривке встали дыбом, несмотря на непроницаемость его доспеха.

Их противники были дисциплинированными ветеранами и слишком хитрыми, чтобы попасть в простую ловушку. Они разделились на перекрестке коридоров и заняли позиции у входа в зал. Началась грохочущая болтерная перестрелка. Обломки камня летели сквозь облака пыли, поднятой взрывами.

— Они стреляют из тяжелого болтера, — сказал в вокс Сайрион, когда его авточувства преодолели пылевую завесу, — он за стеной слева.

— Сар Зел, — снова произнес Талос.

Лазпушка втянула последнюю порцию энергии, прежде чем с ревом выпустить в коридор безудержную мощь сине-белого импульса. Лазпушка сделала последний вдох и выплюнула в коридор неудержимый поток бело-голубой энергии с неблагозвучным «фрррм». Острый кинжальный луч, яркий подобно солнцу, прожег насквозь каменную стену и проделал дыру в теле укрывшегося за ней воина.

— Они больше не стреляют из тяжелого болтера, — отметил Сайрион.

— Пока его не подберет кто-нибудь еще, — ответил Талос, — еще залп, и идем врукопашную.

Лазпушка дергалась в руках Сар Зела, грохоча и испуская пар с каждым выбросом энергии. Очередной противник вдалеке рухнул оземь, гремя закованными в керамит конечностями.

Первый Коготь обнажил клинки и бросился бежать.

Тремя минутами позже они уже неслись сломя голову навстречу другому вражескому отделению. Другой Коготь был зажат в дальнем конце тренировочной комнаты и ожесточенно перестреливался с имперскими космодесантниками.

Талос пригнулся и прислонился к стене, поднимая болтер. Там, где сыновья Жиллимана действовали с идеальной слаженностью и эффективностью, Первый Коготь демонстрировал жалкое подобие дисциплины. В этот раз Талос не отдавал приказа открыть огонь — этого не потребовалось. Их болтеры хрипло рявкали безо всякого единства, каждый вел огонь по своей цели. Тем не менее, из семи оставшихся врагов трое полегли, поверженные шквальным огнем.

Четверо имперских космодесантников встретили новую атаку лицом к лицу, половина отделения ответили нечеловеческой точности огнем. Их броня была смесью серого и зеленого, на наплечниках красовались серебряные орлы.

Сар Зел высунулся из-за угла и единственным выстрелом, способным взорвать танк, испарил тело сержанта ниже пояса.

Осталось трое.

— Я помню этих ублюдков, — Сар Зел опустил пушку, стряхивая каменную крошку с силового кабеля. Обжигающий сжатый воздух, способный испарить кожу при прикосновении, шипящим облаком вырвался из громоздкого генератора оружия.

Талос тоже их помнил. Серебряные Орлы и Орден Авроры нанесли удар Восьмому Легиону серией точечных атак всего несколько лет назад.

— Нам нужно разобраться с ними по-быстрому, — сказал по воксу Ксарл, убирая разряженный пистолет в кобуру и включая цепной меч, — кто со мной?

Сар Зел тряхнул головой.

— Погоди секунду.

Он снова приготовился, поднимая орудие и прячась за углом, пока Первый Коготь прикрывал его огнем. Лазпушка с резкой отдачей испустила пучок неистового света. Он пронзил одного из имперских воинов, уничтожив его голову, плечи и грудь.

Осталось двое.

— Готово, — произнес он, опуская перегревшуюся лазпушку. Ствол скоро нужно будет поменять — силовые элементы на нем не выдерживали напряжения.

Воины Первого Когтя бросились вперед как один, пронзая цепными мечами керамит и стреляя в упор. Победителями вышли Ксарл и Талос: первый обезглавил врага, второй сорвал шлем со своего противника и угостил его выстрелом из болтера.

Рассеченный надвое выстрелом из лазпушки сержант все еще был жив. Он пытался ползти по земле, волоча свое безногое тело. Сайрион и Ксарл окружили его и смотрели вниз с ухмылками.

— Не время для игр, — пригрозил им Талос.

— Но…

Громыхнул пистолет Талоса. Голова сержанта взорвалась, осколки шлема забарабанили по наколенникам и сапогам.

— Я сказал — не время для игр!

Первый Коготь пробирался по помещению через обломки тренировочного оборудования к спасенному ими отряду. В живых остался только один воин. Он сидел, сгорбившись, среди тел своих братьев и собирал с них оружие, боеприпасы и всевозможные безделушки.

— Сержант, — поприветствовал его Талос.

Легионер втянул воздух сквозь зубы, забирая цепной топор из безжизненных пальцев воина. Он выбросил сломанный болтер и украл другой у следующего трупа.

— Сержант, — повторил Талос, — время не ждет.

— Больше не сержант, — Повелитель Ночи поставил ногу на спину сраженного воина. С помощью топора он отделил голову от тела и снял с нее шлем. — Проиграл дуэль Зал Харану.

Он водрузил шлем себе на голову и загерметизировал замки на горжете.

— Теперь у меня шлем Зал Харана, а он сдох. Все на круги своя.

Воин долго смотрел на них, пока крепость не вздрогнула до самого основания.

— Первый Коготь, — произнес он, — Ловец Душ.

— Узас, — обратился к нему Талос. — Нам надо уходить.

— Хмм, — прохрипел он, не обращая внимания на капающую с уголка рта слюну. — Очень хорошо.

XIII Наследие Тринадцатого Легиона

Он все еще спал.

Он не думал ни об иглах, бравших анализы крови, ни о том, что его череп вскрыт, а лезвия терзают обнаженный мозг. Его мысли блуждали во временах давно минувших, когда десять тысяч лет назад враги пришли на Тсагуалсу, неся наказание за столь многие грехи.

Спустя час после того, как небо затронули первые всполохи огня, Талос был вынужден признать, что уже устал.

Вокс не переставал сыпать жуткими отчетами: об обрушивающихся под натиском артиллерии стенах; о рвущихся внутрь крепости танках; о десантных капсулах, падавших в крепостной двор и изрыгавших сотни вражеских отделений.

Он потерял связь с флотом на орбите; пробивались лишь бессмысленные обрывки ругательств и вопли. Он даже не был уверен в том, что «Завет» остался на орбите.

Первый Коготь быстро отказался от идеи нестись через всю крепость напрямик. Они передвигались по второстепенным коридорам, вентиляционным шахтам, тоннелям для рабов и обслуживающего персонала, чтобы миновать врагов, наводнивших небеса их мира. Те немногие вокс-сообщения, что несли в себе какой-то смысл, доносили о весьма мрачных картинах. Потери были более чем серьезными. Находившиеся на поверхности планеты силы легиона подверглись истреблению. Отделения вражеских космодесантников сражались с эффективностью невиданного доселе масштаба.

Когти легиона наперебой кричали о вражеских солдатах, которые ужасающе часто объединялись со своими сородичами и штурмовали главные залы превосходящими силами, вынуждая защитников в смятении отступать.

Каждую контратаку Повелителей Ночи встречали волны подкреплений — имперцы организованно отступали к запасным оборонительным позициям, где их поджидали только что приземлившиеся братья.

Отделение задержалось в воздуховоде, где им пришлось пригнуться и ползти на четвереньках. Картинка на ауспике Сайриона то сбивалась, то вновь обретала четкость.

— Мы заблудились! — пробормотал Ксарл. — Проклятые тоннели для сервиторов! Нам стоило идти по главному вестибюлю.

— Ага. И сдохнуть, как остальные? — спросил находившийся позади него Сар Зел. Он тащил за спиной лазпушку и старался быть максимально аккуратным с древним оружием. — Спасибо, я предпочту безумию здравый смысл. Я хочу выжить и сражаться там, где у нас есть шанс на победу.

— Это как бороться с инфекцией, — Талос выдохнул в вокс, — или смертельной болезнью. Они повсюду. Едва мы что-то предпринимаем, как они уже знают, что нам лучше всего противопоставить. Они изучили нас, прежде чем атаковать. Вся операция была спланирована вплоть до мельчайшей детали.

— Кого мы убили первыми? — спросил Сар Зел.

— До Серебряных Орлов? Те, что в зеленой, как родарское небо, броне — Орден Зари. Мы сражались с ними у Спансрича. Остальных я просто не знаю, — признался Талос. — По воксу звучат имена, которых я никогда не слышал: Новадесантники, Черные Консулы, Орден Генезиса. Названия Орденов, чьи владения мы десятилетиями карали и грабили. Вот что предчувствовал наш отец перед своей смертью. К нам пришла расплата за все грехи, как и к нему.

— Неважно, — перебил его Ксарл, — они все — Ультрамарины. Они умирали в Великой Войне. Они умрут и сейчас.

— В этом он прав, — поддержал Сар Зел. — Уж лучше Тринадцатый, чем проклятые всеми богами Кровавые Ангелы со всеми их вопящими родственничками.

— Не нашли лучшего времени поспорить? — тихо вмешался Талос, и остальные братья замолчали.

— Сюда! — сказал Сайрион. — Ангар недалеко.

В ангаре было относительно тихо. Какофония рева двигателей и грохота болтеров не исчезла полностью, но в этих стенах, по крайней мере, не было слышно криков рабов и грохота сапог ввязавшихся в перестрелку отделений.

— Здесь был бой, и мы его пропустили, — передал Талос по воксу. Весь пол был завален телами павших: одни были в броне цветов Восьмого Легиона, на других были доспехи Орденов-Прародителей.

— Преторы Орфея. Узнаю их цвета.

Восстановить детали того, что здесь случилось, не составило труда: чтобы не рисковать и не нестись прямо под удар огромных защитных батарей ангара, захватчики вломились в крепость, прорвав оборону во многих местах. Из этих брешей противники направили основные силы внутрь крепости и разделились на две части — одна стала прорываться ещё глубже в крепость, а другая вырезала всех, кто пытался бежать к ангару.

Пророк сощурил глаза, представляя, что подобные сцены разыгрывались на каждом уровне и во всех ангарах по всей крепости, оставляя бреши в каждой стене.

— Они оставят арьергард, — предостерег он. — Они слишком педантичны, чтобы забывать о подобных вещах.

— Ни единого признака жизни, — возвестил Сайрион.

— Все равно.

Талос был единственным, кого раздражала воцарившаяся тишина. Он толкнул ногой решетку вентилятора и прыгнул вниз на палубу. Вопреки отрицательным показаниям сканнеров он все равно повел болтером из стороны в сторону. Талос нервно теребил болтер.

— Ничего, — произнес он, — никого. Здесь могила.

Голос Сайриона был окрашен улыбкой, когда он говорил в вокс.

— Никогда еще трусость не оказывалась так полезна.

— Мы еще не в безопасности, — сказал пророк.

Перед ними простирался ангар. Несмотря на то, что это была одна из самых скромных пусковых платформ крепости, в средних отсеках ангара западного сектора все еще размещались более двух десятков десантно-штурмовых кораблей и грузовых челноков. Его обслуживали две сотни душ — смертные рабы и сервиторы чинили, перезаряжали и заправляли боевые машины.

Талос выругался, медленно выдохнув. Пол покрывали останки павших. Половина десантно-штурмовых кораблей была превращена в обломки массированным огнем. От нескольких из них остались лишь дымящиеся остовы, в то время как у других были уничтожены посадочные опоры и теперь они, искореженные, лежали на полу.

— Теперь понятно, почему они не оставили арьергард, — произнес Сар Зел. — Пошли.

Десантно-штурмовой корабль «Погребальная песнь» расположился в самом конце ангара, все еще удерживаемый в десяти метрах над землей швартовочными захватами. На броне были видны следы от пуль, но особого вреда они не нанесли.

— О, нет, — пробормотал Сар Зел. — Нет, нет, нет.

Остальные молча смотрели.

— Сосредоточьтесь, — приказал Талос. — Будьте бдительны.

Воины Первого Когтя, все еще сопровождаемые Узасом, рассредоточившись и подняв болтеры, шли через ангар. Талос остался с Сар Зелом и указал на десантно-штурмовой корабль.

— Нам нужно убираться с этой планеты, брат.

— В этом мы не полетим, — ответил Сар Зел. «Громовой ястреб» избежал большей части разрушений, доставшихся ангару, но, тем не менее, был полностью выведен из строя. Швартовочные захваты, удерживавшие его, были разрушены, и то, что летательный аппарат еще как-то висел, само по себе было чудом.

— Мы можем отстрелить швартовочные захваты, — сказал Талос. — «Погребальная песнь» переживет падение с десятиметровой высоты.

Сар Зел неопределенно кивнул, не выражая согласия как такового.

— Вращающиеся платформы вдоль палубы не функционируют. Контрольная рубка разрушена.

Он указал на возвышенную платформу, с которой хорошо просматривался весь ангар. Среди пультов и консолей были разбросаны тела и ошметки горелой плоти, а каждая машина была пронзена клинками или сожжена дотла.

— Мы можем попробовать взлететь с позиционной карусели, — медленно проговорил Талос.

Сар Зел указал на кучи обломков и мусора, некоторые из которых доходили чуть ли не до потолка.

— И что ты предлагаешь делать со всеми этими завалами? Разнести их ракетами и убиться самим? Я не смогу их протаранить. Необходимо, чтобы системы ангара работали, чтобы расчистить нам путь. Без них на это уйдет несколько дней.

Талос хранил молчание, осматривая корпуса поврежденных кораблей.

— Сюда. Вот этот. Он полетит.

Взгляд Сар Зела задержался на несколько секунд на обгоревшем корпусе, зоркие глаза изучали состояние обшивки. «Громовой ястреб» стоял близко к дверям ангара, безжалостно прошитый очередью крупнокалиберных снарядов, которые четко и аккуратно пробили многослойную бронированную обшивку. Его полуночный цвет под пламенем огнеметов стал угольно-серым. Оплавились даже усиленные иллюминаторы, оставив кокпит незащищенным. Из разрушенных окон валил дым, что свидетельствовало о взорвавшейся внутри гранате.

— Этот мог бы, — выдал наконец Сар Зел. — Правда, нам предстоит взлетать сквозь пыльную бурю и дым, и подниматься из горящей крепости. Двигатели могут забиться пеплом.

— Уж лучше это, чем умереть тут, — ответил пророк. — За работу.

Сгибаясь под весом своей лазпушки, Сар Зел пошел к десантно-штурмовому чтобы выяснить, сможет ли тот так или иначе взлететь. Кладбищенское спокойствие ангара длилось всего несколько минут, прежде чем его нарушили имперские солдаты в белых ливреях.

Сар Зел уже сидел в троне пилота, успокаиваемый звуками разогревающихся двигателей. Корабль был потрепан, но был в состоянии летать. Вообще говоря, он знал, что в атмосфере у них не будет термозащиты — зато можно покинуть кокпит, закрыться и доверить полет духу машины. Далее, покинув атмосферу, они окажутся в вакууме — но если загерметизировать броню, это не будет угрозой. Самое главное — то, что у них хотя бы есть «Громовой ястреб», на котором можно взлететь.

— Еще Преторы, — сообщил по воксу Сар Зел.

Остальные воины Первого Когтя перешли на бег. Врагов было пятеро, что примерно уравнивало их шансы, поэтому оба отделения воспользовались бесчисленными возможностями укрыться среди обломков. Талос и Сайрион согнулись, проверяя запасы боеприпасов.

— Мы прокляты, — произнес он. — Никому из живых не должно везти так, как нам.

— Никому? — Сайрион выстрелил вслепую из-за обломков, за которыми они прятались. — Если кто и заслуживает смерти за свои преступления, то это мы, брат.

Талос поднял свой болтер, чтобы добавить огневой мощи к стрельбе Сайриона. В тот же момент вражеский огонь прекратился.

Талос и Сайрион переглянулись. Оба выглянули поверх скрывавшей их баррикады, целясь из болтеров. Все пять Преторов покинули укрытия и стояли на открытом пространстве. Их конечности были напряжены, в то время как тела скручивали спазмы. Первый Коготь смотрел, как двое из них выронили свое оружие, и теперь их ничем не занятые пальцы тряслись и скрючивались. Они потеряли контроль над собой.

В поле зрения попал силуэт позади них. Его череполикий шлем венчали изящно изогнутые рога, а Т-образный визор взирал на развернувшуюся перед ним сцену в ничего не выражающем безмолвии. В одном закованном в броню кулаке силуэт держал древний болтер, в другой — посох из черного железа с ртутными прожилками, увенчанный связкой из человеческих черепов. Из трясущихся шлемов Преторов раздавались приглушенные вокс-щелчки, когда воины пытались озвучить свои мучения. Из плавящихся сочленений доспехов с шипением вырвался пар, и их эпилептическая дрожь продолжилась с удвоенной силой. Когда в пластинах брони появились прорехи, из плавящегося месива наконец вырвались крики. Один за другим, воины свалились на палубу ангара, и из доспехов неторопливо потекла органическая жижа.

Силуэт опустил посох и размеренно зашагал навстречу Первому Когтю.

— Надеюсь, вы не думали улететь без меня? — спросил Рувен. В его голосе не было ни тени эмоций.

— Нет, — солгал Талос, — ни на минуту.

Ветер с ревом врывался в открытый кокпит. Сшитый из содранной кожи плащ Узаса трепетал от порывов шторма, и ему вторил костяной хор бряцающих черепов, свисавших на цепях с брони Ксарла. Сар Зел сидел, вольготно откинувшись в троне, как будто родился в нем.

С воздуха крепость смотрелась пятном на ландшафте. Замок был охвачен первыми предсмертными судорогами полного разрушения. Из разбитых бастионов валил дым, ряды защитных батарей были охвачены пламенем, а внешние уровни разорены. Шрамы на каменной облицовке показывали кратеры от приземления десантных капсул, в то время как в горящих небесах, как тучи насекомых, роились десантно-штурмовые корабли и «Лендспидеры».

Украденный Первым Когтем корабль вибрировал, его впускные клапаны вдыхали дым, а двигатели выдыхали чистое пламя. Чтобы прорваться сквозь нависшую над крепостью дымовую завесу потребовалось больше чем несколько мгновений. Откуда-то снизу раздался треск трассирующего огня, и снаряды забарабанили по корпусу.

— У нас все хорошо, — произнес Сар Зел в вокс по общему каналу.

— Звучало совсем не хорошо, — дерзко ответил Талос, сидя в трясущемся удерживающем троне.

— Мы в дыму, и у нас все хорошо ровно до того момента, как пепел погубит двигатели.

— А это еще что? — спросил пророк, указывая вперед по направлению их взлета.

Пятно, яркое как второе солнце, расцвело над ними в клубах черного дыма. Прожилки огненного света распростерлись во всех направлениях от раскаленного ядра.

— Это же… — Сар Зел так и не договорил. Он рванул на себя штурвал и накренил челнок так резко, что каждая заклепка в его корпусе мучительно застонала. Второе солнце вспыхнуло позади них и взревело как карнодон, охваченное огнем от своего бешеного падения.

Талос выдохнул, не осознавая, что до этого задерживал дыхание. Десантная капсула скрылась из виду.

— Близко прошла, — признал Сар Зел.

— Брат, — Талос указал куда-то, и в тот же момент ожили и беззвучно запульсировали аварийные сигналы. — Кое-что еще.

Что бы это ни было, оно атаковало их с бреющего полета, идя рядом с ними параллельным курсом, а его двигатели оставляли точно такой же инверсионный сред. На секунду клубы дыма развеялись и на похожем на птицу силуэте проступили знаки принадлежности, видные даже сквозь копоть.

— Вижу, вижу.

— «Громовой ястреб» Ультрамаринов, — предостерег Талос.

— Вижу, вижу.

— Так сбей его!

— Ну и чем я тебе его собью? Мольбами и руганью? Или ты успел до отлета зарядить пусковые установки и забыл мне сообщить?

Череполикий шлем Талоса резко развернулся к пилоту.

— Может быть ты заткнешься и просто выведешь нас в космос?

— Двигатели задыхаются от пепла. Я говорил, что так и будет. Мы не долетим до орбиты.

— Попытайся.

В это мгновение еще один залп трассирующего огня прошил нос их машины. Половина консоли управления погасла.

— Держитесь, — пробормотал Сар Зел странно спокойным голосом.

«Громовой ястреб» резко накренился и сделал бочку, отчего всех пассажиров вдавило в удерживающие троны. И без того суровая тряска усилилась в десять раз. Снаружи что-то взорвалось с металлическим лязгом.

— Основные двигатели сдохли, — сообщил Сар Зел

— Худший…пилот…всей…Десятой … — пробился возглас превозмогавшего ускорение Сайриона.

Талос смотрел, как дым расходится перед ними, и чувствуя, как корабль снова накренился. Второй взрыв прозвучал приглушенным хрустом, едва уловимым на слух.

— Маневровые тоже сдохли, — произнес Сар Зел.

Момента, когда «Громовой ястреб» завис в самой высокой точке своего полета перед началом плавного падения, не последовало. Они крутились и тряслись в бессильном свободном падении под жалобные завывания забитых пеплом двигателей машины. Воинам приходилось кричать в вокс, чтобы быть услышанными, потому что даже их звуковые рецепторы были не в состоянии отфильтровать речь от шума бури.

— Потерял управление, — сказал Сар Зел, все еще дергая штурвал и надеясь выйти из крутого пике.

— Прыжковые ранцы, — прокричал Талос сквозь хаос.

Воины Первого Когтя примагнитили сапоги к палубе и встали с тронов. Нестройным шагом они пошли в десантный отсек, стуча магнитными подошвами сапог. Незакрепленные предметы бились об их доспехи. Припасенный Ксарлом ящик со сменными зубьями для цепного меча врезался в шлем Рувена, вызвав поток бормочущих ругательств в вокс.

Талос первым добрался до прыжковых ранцев. Он пропустил крепления над наплечниками, зафиксировал их на броне и приготовился ударить закованным в броню кулаком по кнопке открытия дверей.

— Мы сегодня умрем, — произнес в вокс Сайрион, и судя по тону, эта мысль его забавляла.

Талос опустил трап и уставился в дымные потоки завывавшего ветра и терявшийся за гранью разумного горизонт.

— У меня есть идея, — прокричал пророк, — но нам нужно быть осторожными. За мной.

— Пепел набьется и в двигатели прыжковых ранцев, — откликнулся Сар Зел, — у нас в распоряжении минута, от силы две. Начинай отсчет.

Талос не ответил. Он оторвал магнитные подошвы сапог от палубы и прыгнул, падая в горящее небо.

XIV Завет Крови

Первый Коготь собрался.

— Когда он проснется? — спросил один из них. — Нам нужно выступать, пока людишки все еще прячутся по убежищам.

— Проснется где-то через час. Он уже близок к пробуждению.

— Его глаза открыты.

— Они открыты уже несколько часов, но он нас не видит. Его сознание не воспринимает большинство внешних раздражителей. Может, он слышит нас — Мне не хватает данных, чтобы сделать точный вывод.

— Ты сказал, что он умрет. Он сказал, что будет жить, мучаясь от боли. Кто из вас прав?

— Начинаю думать, что прав он. Его физиология постоянно изменяется, а это не обязательно смертельно. Но со временем боль разрушит его, так или иначе. На его пророческий дар более не стоит полагаться. Сейчас нет существенных различий в работе мозга во время видений и обычных кошмаров. Каким бы биологическим чудом это ни было, и какое бы сочетание генов не одарило его пророческим даром, оно начинает исчезать из его крови.

Талос улыбался без улыбки. Он не проронил бы ни слезинки, лишившись своего дара предвидения. Ради этого можно было даже смириться с постоянной болью.

— Мы так и думали, Живодер. Он ошибся насчет Фаровена на Крите. С тех пор он ошибался все чаще и чаще. Он ошибся насчет того, что Узас убьет меня в тени титана. Он ошибся и с тем, что мы погибнем от рук эльдар. Ксарл уже мертв.

Какое-то время спящий не слышал голоса. В глубокой тишине воздух звенел от напряжения

— Его генное семя все еще управляет телом куда более агрессивно, нежели должно. Оно также поглощает его генетическую память и биологические отличительные признаки.

— …поглощает?

— Впитывает. Вбирает в себя, если хотите. Его прогеноидные железы являются рецепторами для уникального изъяна в его генетическом коде. В другом носителе эти изъяны и не были бы таковыми вовсе. Они могли бы создать превосходнейшего, отличнейшего легионера.

— Мне не по душе твой взгляд, Вариель.

— Тебе не по душе все, что касается меня, Сайрион. Твои мысли меня совершенно не волнуют.

И вновь воцарилось напряженное молчание.

— В Легионе всегда говорили, что Тсагуальса проклята. Я чувствую это в своей крови. Мы умрем здесь.

— Теперь ты говоришь как Меркуциан. Никаких шуток, нострамец? Никакого оскала, за которым можно спрятать собственные грешки и изъяны от братьев?

— Следи за языком.

— Тебе не запугать меня, Сайрион. Быть может, этот мирок и в самом деле проклят, но проклятье может внести ясность. Прежде чем впасть в дрему, Талос говорил о том, что знает, как поступить с этим миром. Мы задержимся тут ровно столько времени, сколько потребуется для достижения наших целей.

— Надеюсь, ты прав. Он больше не бормочет и не кричит во сне.

— То было пророчество. Сейчас же он блуждает в воспоминаниях. В том, что уже было, а не в том, чему только предстоит произойти. Он видит сны о прошлом и о своей роли, которую он в нем сыграл.

«Громовой ястреб» Ультрамаринов вздрогнул на реактивной струе, со смертоносным спокойствием дрейфуя над бастионами крепости. Его ракетные установки были пусты, отделения высажены, и теперь он парил на позиции, облегчая носовые орудия и поливая оборонительные платформы крепости безжалостным огнем из тяжелых болтеров. Каждые тридцать секунд хребтовой турболазер десантно-штурмового корабля испускал пучок энергии, и очередная орудийная платформа исчезала во вспышке синего света. Брат Тир из Коллегиата Демеса наблюдал за пикт-экранами, пока десантный корабль выполнял очередной неуклюжий маневр. Держа латные перчатки на рычагах управления, он заставил тяжелые болтеры уничтожить последние уцелевшие расчеты управляемых сервиторами орудий на парапетах замка.

— Цель уничтожена, — он передал по воксу пилоту, — оборонительная платформа типа «Сабля», экипаж — два сервитора.

Брат Гедеан из Коллегиата Артея задал вопрос, не отворачиваясь от того, что происходило за лобовым стеклом.

— Боезапас?

— Хватит еще на шесть обстрелов, — ответил Тир. — После этого потребуется перевооружение.

— Вас понял, — отозвался пилот.

Сверху раздался характерный грохот удара металла о металл, который ни с чем нельзя было спутать. Пилот, второй пилот, штурман и стрелок — все Ультрамарины, прошедшие обучение в разных коллегиатах на разных мирах далекого Ультрамара — одновременно посмотрели вверх. Сверху раздался еще один удар. И еще один, и еще.

Брат Константин, восседавший в кресле штурмана, поднял болт-пистолет.

— Что-то… — начал он, но его речь прервали еще два удара по потолку. Похожие на неистовый торопливый барабанный бой удары начали раздаваться вдоль борта. Константин и второй пилот по имени Ремар одновременно отстегнули ремни безопасности и направились из кабины экипажа по лестнице в погрузочный отсек. Как только они вошли, им открылся вид срываемого с петель люка и стон гнущегося металла. Грохот и треск ворвались внутрь вместе с воздухом, а с ними пришли и враги.

— Аварийный протокол, абордаж, — передал брат Ремар по воксу Гедеану, находившемуся в кокпите наверху. «Громовой ястреб» тут же начал набирать высоту, устремляясь вверх на яростно ревущих двигателях. Ремар и Константин остались стоять, прикрывая спинами трап для экипажа с оружием наизготовку.

Первым появился сломанный цепной топор. Зубья из адамантина были истерты и сломаны от выпиливания люка. Кусок железа небрежно бросили внутрь, и он с грохотом упал на палубу. Следом возник воин Восьмого Легиона. Череполикий злобно косился сквозь дым, когда он проскользнул на палубу почти со змеиным изяществом. Внушительных размеров турбины прыжкового ранца, правда, сделали его появление чуть менее грациозным.

Константин и Ремар открыли огонь из пистолетов, и воин упал на пол, не успев извернуться и выставить бронированный наплечник, чтобы защитить голову. До того, как первый захватчик коснулся пола, другие уже протиснулись в проделанную дыру. Оружие уже было в их руках — болтеры, ответившие своей бурей огня.

Оба Ультрамарина упали — Ремар был мертв. Его внутренности вперемешку с осколками брони размазало по трапу. Константин истекал кровью из тяжелых ран на груди, животе и шее.

— Пошел, пошел, — скомандовал по воксу Ксарл. Он повел Узаса и Рувена вверх по лестнице. Сайрион замешкался, обернувшись туда, где сидел Талос, согнувшись над телом их последнего брата. Пол в том месте, где упал Сар Зел, был измазан кровью и усыпан осколками брони.

— Он мертв, — произнес пророк. Он не стал доставать свой редуктор, чтобы приступить к извлечению генного семени Сар Зела, и не поднялся в кабину вслед за остальными. Он остался там, где был, вертя в руках шлем Сар Зела. То, что осталось от лица воина, было залито кровью. Сайрион слышал доносившиеся сверху крики и звон клинков и почти разозлился на Талоса за то, что из-за него пропустил все веселье.

— Оставь его, — произнес он. — Ксарл может вести корабль.

— Я знаю, — Талос оттащил тело в сторону и привязал его ремнями безопасности. Сайрион помог ему, хоть и с некоторым опозданием. Десантно-штурмовой корабль дрожал, поднимаясь выше.

— Он зря полез первым, — продолжил Сайрион. — Нам следовало послать Узаса, после того как он расковырял дверь. Тогда бы…

Три болтерных снаряда взорвались в боку Сайриона, и вырванные осколки брони звонко застучали по стенам. Воин отшатнулся, вскрикнув от боли, ударился о переборку и выпал из десантного корабля.

Умирающий брат Константин все еще держал в дрожащей руке разряженный болт-пистолет. Он еще три раза надавил на спусковой крючок со звонкими щелчками, целясь в Повелителя Ночи. В ответ Талос всадил свой цепной меч в позвоночник Ультрамарина, позволив зубьям вгрызаться во все, что им попадалось. Хоть это и не имело уже значения, но Константин умер в яростном горьком безмолвии, ни разу не взвыв от боли.

— Сайрион, — позвал он по воксу, вынимая меч. — Сайрион?

— Я не могу… он подбил мой прыжковый ранец, — прошипел тот в ответ.

Талос бросился к вырванному люку и, ухватившись за края, снова выпрыгнул в небо. В динамиках шлема затрещал голос Ксарла:

— Ты только что…?

— Да.

Ретинальный дисплей Талоса замерцал, когда он падал. Руны вертелись, отмечая падение высоты.

Обнаружив, к чему было приковано внимание Талоса, его целеуказатель выделил крошечную фигурку Сайриона, а рядом с ней нострамскими рунами вывел информацию о его жизненных показателях. Талос не обратил на них внимания и активировал турбины за своей спиной. Теперь он не просто падал на землю — он устремился к ней.

С очередным рывком двигателей еле заметная за завесой дыма крепость стала чуть ближе. Он летел, не обращая внимания на мечущиеся над бастионами «Лендспидеры» и десантные корабли.

Приблизившись, он мог разглядеть прыжковый ранец Сайриона, сыпавший искрами и дымом. Мимо пронесся «Громовой ястреб» в зеленых цветах Ордена Зари, обстреливавший крепостные стены, даже не удостоив вниманием такие мелкие цели. А Сайрион продолжал падать.

Земля летела им навстречу. Слишком, даже чересчур быстро.

— Спасибо… — прохрипел Сайрион, — что попытался…

— Хватайся — предупредил Талос, и его работающие на износ двигатели еще раз кашлянули, направляя его вниз. Тремя секундами позже они врезались друг в друга с визгом керамита. Их контакт был напрочь лишен какого-либо изящества. Талос врезался в брата, ища закованными в броню пальцами точку опоры и, наконец, вцепился в наплечник Сайриона. Другой Повелитель Ночи потянулся вверх и схватил протянутую ему руку за наруч. Талос начал менять направление движения, включив антигравитационный двигатель своего прыжкового ранца и маневрируя поворотом турбин. Это мало что изменило. Оба воина продолжали падать, хоть и медленнее, благодаря прыжковому ранцу Талоса. Летный ранец, хоть и был древнего типа — лучше приспособленного для длительных полетов, — был уже перегружен после падения сквозь бурю из пепла и клубов дыма. На краткий миг Талос поддался эгоистичной панике: он мог отпустить руку брата и спастись, а не размазаться по пыльным равнинам Тсагуальсы. И никто бы об этом не узнал.

— Брось меня, — проговорил в вокс Сайрион, обратив свой шлем с прожилками молний к брату.

— Заткнись, — отозвался по воксу Талос.

— Это убьет нас обоих.

— Заткнись, Сай.

— Талос…

Они нырнули в очередное облако дыма, и рунические символы на ретинальном дисплее Талоса тут же вспыхнули красным. В эту секунду Сайрион отпустил руку. Талос сжал его крепче, беззвучно выругавшись.

— Брось же меня! — повторил Сайрион.

— Сбрось…прыжковый… ранец…

Сайрион схватился крепче и выругался, как и его брат мгновением раньше. Свободной рукой он расстегнул замки, крепившие двигатели к ранцу. Как только турбины отвалились, его вес уменьшился, и им удалось прекратить свое свободное падение.

Медленно, очень медленно они стали подниматься.

— Нас порвут к чертям собачьим!!! — произнес в вокс Сайрион, — даже если твои двигатели не наглотаются пепла.

Пророк пытался удержать равновесие при подъеме, а его взгляд метался между горящим небом и датчиком тяги на краю зрительного восприятия. Десантно-штурмовые корабли и «Лендспидеры» проносились мимо, одни со свистом пролетали на расстоянии сотен метров, а другие рычали гораздо ближе. Братьев закрутило и затрясло, когда мимо них на расстоянии вытянутой руки проскользнул бронированный «Лендспидер».

— Он возвращается, — сообщил Сайрион.

Талос обернулся. Сайрион был прав: боевая машина заложила крутой вираж и развернулась для атаки.

— Никто не заслуживает нашего везения, — уже второй раз менее чем за час произнес Талос. Он выстрелил в атаковавший их летательный аппарат, несмотря на расстояние между ними, но болтерные снаряды разнесло потоками ветра. Спидер летел на них, завывая турбинами. Подвесные многоствольные штурмовые пушки завертелись, готовые открыть огонь.

Трассирующий огонь обрушился на него пылающим градом. Спидер попытался уклониться, но залп прошил его насквозь. Внутри что-то взорвалось. Изрыгая дым и огонь, остатки спидера с воем пронеслись мимо беззащитных Повелителей Ночи вниз, к пепельным пустошам.

«Громовой ястреб» Ультрамаринов затмил небо перед ними, и от работы его громадных двигателей дрожал сам воздух. Медленно начал опускаться передний пандус, подобно открытому клюву кричащего грифа.

— Ты закончил? — произнес в вокс Ксарл. — Мы можем уже, наконец, убраться отсюда?

Когда они вырвались из облака пепла, стали очевидны масштабы вторжения. Расположившийся на троне второго пилота Талос подался вперед, глядя, как пламенеющие облака сменяются небесами, полными звезд и стали. За его спиной тихо выругался Ксарл.

Пространство над Тсагуальсой кишело вражескими судами — крейсерами и баржами стандартных типов, запертыми со всех сторон остатками флота Легиона.

Флот имперских космодесантников превосходил Повелителей Ночи численностью и размерами, но флагманы легиона затмевали даже крупнейшие суда имперцев. Их окружали крейсеры, обмениваясь залпами огня под переливы пустотных щитов.

— Вот он, хваленый Кодекс Астартес, — ухмыльнулся Рувен. — Сдать величайшие корабли новорожденному Имперскому Флоту… Молюсь, чтобы сегодня Тринадцатый понял, каково это — отдавать на откуп жалким людишкам свое самое мощное оружие.

Талос не мог оторвать взгляд от заполнившего небеса флота.

— Кодекс Астартес в ответе за уничтожение нашей крепости в самой жестокой атаке, каких я не видел со времен Осады Терры, — тихо произнес он. — И я бы последил за языком, пока мы не переживем все это, брат. Флот будет стремиться заблокировать все выходы из системы в открытое пространство, так или иначе.

— Как скажешь, — согласился Рувен с неприятной усмешкой в голосе. — Отыщи «Завет», Ксарл.

Ксарл уже смотрел на примитивный гололитический ауспекс десантно-штурмового корабля. Сотни рунических символов бежали по нему, перекрывая друг друга.

— Похоже, он исчез. Возвышенный, видимо, бежал.

— И никто не удивлен, — подметил Сайрион, устроившись в штурманском троне. Тела пилота и стрелка Ультрамаринов валялись у него под ногами там, где Ксарл, Узас и Рувен бросили их. Узас смотрел на братьев, не говоря ни слова, временами вдавливая пальцем триггер цепного топора, заставляя его зубья перемалывать воздух.

— Это топор Сар Зела, — сказал Талос.

— Сар Зел мертв, — ответил Узас. — И теперь это мой топор.

Талос повернулся к сцене, развернувшейся по ту сторону лобового стекла. Ксарл оставил жалкие надежды держаться подальше от поля боя и вел корабль среди дрейфующих остовов, делая все возможное, чтобы увернуться от града батарейного огня.

— Говорит Первый Коготь, десятая рота, всем кораблям, надо принять выживших.

Десятки голосов немедленно затрещали в ответ, и все спрашивали о Талосе. Некоторых беспокоила его безопасность, другие искренне надеялись, что он погиб в крепости на планете.

— Ах, — невесело усмехнулся Рувен, — вот каково быть одним из избранных Ночного Призрака.

— Ты сам мог бы догнать убийцу нашего отца, — Талос развернулся к нему. — Меня утомило твое нытье, колдун. Не стоит меня ненавидеть за то, что я был единственным, кто отомстил за смерть примарха.

— Отомстил, пойдя против воли примарха, — огрызнулся Рувен.

— Но все же месть. Мне этого достаточно. К чему продолжать шипеть и огрызаться?

— Потому что ты покрыл себя позором и славой в равной мере, всего-навсего ослушавшись приказа нашего отца. Как чудесно. Никогда еще недостаток дисциплины не приносил такую славу.

— Ты… — Талос замолчал, устав от старого спора. — Ты ноешь, как дитя, которого оторвали от материнской груди. Хватит, Рувен.

Колдун не ответил. Его растущее веселье чувствовалось в тесноте кокпита, как влажность в воздухе.

Талос не стал отвечать на вопросы в воксе. Ему было известно, что вне Десятой роты он едва ли вызывал всеобщее восхищение. Он догадывался, что столько же братьев жаждут его смерти, сколько гордятся им. Однако месть за убийство примарха принесла ему дурную славу. Он подозревал, что всеобщее пренебрежение идет скорее от стыда за отказ от погони за убийцей Ночного Призрака. В случае с Рувеном, дело, определенно, обстояло именно так.

Ксарл ответил вместо него.

— Да, да, талисман Легиона еще дышит. Мне нужен список кораблей, которые в состоянии принять на борт выживших.

В течение следующих шестидесяти секунд на релейном мониторе вспыхнули почти тридцать транспортных кодов.

— Это код «Завета», — Талос постучал по монитору. — Они все еще там…

Они вгляделись в панораму орбиты, и перед их взором скользили мимо друг друга громады боевых кораблей. Впереди, сверху и повсюду два флота сошлись в пугающем безмолвии и степенной ярости орбитальной войны.

— …ну…где-то, — не очень уверенно закончил Талос.

Ксарл переключился с атмосферной тяги на орбитальные ракетные двигатели, и челнок дернулся вперед. Глубоко в недрах «Громового ястреба» что-то издало неприятный гул.

— Вот почему летал обычно Сар Зел, — подметил Сайрион.

— Я не буду пилотом для Первого Когтя, — ответил Ксарл. — Думаешь, я буду смирно стоять в сторонке, пока тебе достается все веселье во время рейдов? Мы обучим этому раба. Может быть, Квинта.

— Может быть, — допустил Талос.

Будучи достаточно небольшим, чтобы не быть замеченным, десантный корабль летел на полной тяге. Перед ними разворачивался звездный балет орбитального сражения. Вот массивный темный корпус «Предвидения Охотника» вращался в медленной агонии, его пустотные щиты переливались всеми цветами видимого спектра. А там два ударных крейсера орденов — прародителей, содрогаясь, удирали от истерзанной «Оплаканной верности». Залпы их орудий взрывали обломки у них на пути, когда они удалялись от большего корабля, пока тот не взорвался. Эскадрильи истребителей Восьмого Легиона, управляемые сервиторами и флотскими рабами, роились вокруг крейсеров орденов — прародителей, их орудия лишь высекали искры, попадая по пустотным щитам боевых кораблей. Авианосцы и линкоры, облаченные в полночь во всем своем великолепии, выносили основную тяжесть вражеского огня. Корабли, состоявшие на службе столетиями, прекращали свое существование за считанные мгновения, обрушиваясь внутрь себя и разлетаясь концентрическими кольцами от взрывов ядерных реакторов. Другие погружались в безмолвие и холод, разрушенные до состояния дрейфующих остовов; поглощавшие их пожары давно потухли, не вынеся безвоздушного пространства.

Ксарл накренился к корпусу «Предвидения», проносясь над его массивными надпалубными надстройками, виляя между хребтовых зубцов. Какофония света бушевала со всех сторон, когда боевой корабль стрелял из своих основных орудий в меньшие корабли сверху. Ксарл проклинал яркие вспышки и летел, стиснув зубы.

— Мне этого не сделать, — сказал он.

— Если ты не сделаешь — мы умрем, — ответил Талос.

В знак согласия Ксарл уклончиво хмыкнул.

— Возьми левее, — крикнул Сайрион, глядя на гололитический дисплей. — Ты несешься прямо на…

— Да вижу я, вижу!

— Левее, Ксарл, — твердил Талос, — теперь еще левее…

— Может быть, вы болваны, сами поведете?! Закройте рты!

Даже Узас вскочил на ноги и уставился в лобовое стекло.

— Думаю, нам стоит…

— Думаю, тебе стоит заткнуться.

Десантный корабль ускорился, оторвавшись от бастионов на хребте «Предвидения», и протиснулся между двух внушительных размеров шедших на сближение крейсеров. К левому борту боевого корабля Повелителей ночи «Третье Затмение», к правому борту боевой баржи Ордена Зари «В бледном почтении». Суда обменивались вялыми залпами огня, готовясь пройти мимо. «Громовой ястреб» пронесся между ними, его двигатели завывали, а кокпит трясся.

— Вот там, — выдохнул Ксарл, снова глядя вперед.

И он был там. Колоссальный корабль горел, крутясь в пространстве, окруженный меньшими крейсерами, поливавшими огнем его незащищенный корпус. Хребтовые надстройки и бортовые батареи плевались ответным огнем, вынуждая захватчиков отойти и перегруппироваться для нового захода для атаки.

Вдоль корпуса цвета полуночи огромные буквы из древней бронзы складывались в два слова на нострамском: «Завет крови».

— Говорит Талос — «Завету».

— Ты все еще жив, — пророкотал Возвышенный. — Какой сегодня удивительный день.

— Мы в «Громовом ястребе» Тринадцатого легиона. Приближаемся к носу корабля. Не стреляйте.

Воин на другом конце вокса издал булькающий смешок.

— Посмотрим, что я смогу сделать.

— С Вандредом дела плохи, я заметил, что он больше не моргает, — Узас принялся размышлять вслух безжизненным голосом. А затем добавил совершенно не к месту:

— Талос. Когда ты прыгнул, чтобы спасти Сайриона, Рувен сказал нам не возвращаться за тобой.

— Я уверен, что именно так все и было, — пророк еле заметно улыбнулся.

Талос открыл глаза. Лампы апотекариона светили вниз, заставив его отвернуться и прикрыть глаза.

— Ну что, я умру? — спросил он.

Вариель покачал головой.

— Не сегодня.

— Как долго я был в отключке?

— Ровно два часа и девять минут. Совсем недолго.

Пророк поднялся, сморщившись от боли в суставах.

— Тогда у меня есть мир, и я покажу на нем пример. Мы закончили?

— На сегодня да, брат.

— Пойдем. Мы возвращаемся на Тсагуальсу, ты и я. Я должен тебе кое-что показать.

XV Маяк в ночи

Люди оставались там, где и были, отсиживаясь в подземных убежищах. Немногие, оставшиеся на поверхности, прятались или строили уличные баррикады, готовые защищать свою территорию с железными балками, инструментами, шпилями пилонов и весьма ограниченным количеством легкого стрелкового оружия. Они умерли первыми, когда Повелители Ночи возвратились. Их тела были первыми брошены в свежевальные ямы.

Бригады землеройных сервиторов выкапывали целые участки улиц, разрывая постоянно расширяющиеся канавы, куда сваливали в кучу бескожих мертвецов. Летающие сервочерепа и камеры в шлемах Повелителей Ночи записывали творившуюся бойню для дальнейшего использования.

Архрегент не вставал из-за стола. До рассвета, бледного, каким он всегда был на этой планете, оставался всего час. Как только налетчики вернулись, он так или иначе вознамерился получить ответы на некоторые вопросы. Если сегодня ему суждено умереть, то он не хотел бы пребывать в неведении.

Помощник Муво вбежал в комнату, сжимая дрожащими пальцами распечатанные отчеты и подметая своими одеждами закопченный пол. Слуг, которые могли бы подмести грязь, не осталось.

— Ополчение практически уничтожено, — сообщил он. — Вокс… нет больше смысла слушать его. Там сплошные крики, сир.

Архрегент кивнул.

— Оставайся со мной, Муво. Все будет хорошо.

— Как вы можете так говорить?

— Дурная привычка, — признался пожилой человек. — Все хорошо не будет, но, тем не менее, мы можем встретить уготованное нам с достоинством. Мне кажется, я слышу стрельбу на нижних палубах.

Муво подошел к столу.

— Я… я тоже её слышу. Где ваши гвардейцы?

Архрегент сел, сплетя пальцы

— Я отправил их к ближайшему убежищу около часа назад, хотя они собирались остаться из-за просто-таки идиотского стремления исполнить свой долг.

Возможно, именно они в глубине корабля отдают свои жизни, чтобы отсрочить встречу на несколько секунд. Однако я все же надеюсь, что это не они. Это были бы напрасные жертвы.

Послушник искоса взглянул на него.

— Как вам угодно, господин.

— Стой смирно, Муво. Похоже, у нас гости.

Первый Коготь вошел в комнату. Их броня все еще была изукрашена кровью защитников башни.

Талос шел первым и, войдя, тут же бросил красный шлем на стол архрегента. От удара деревянная поверхность покрылась трещинами.

— Этот стол — реликвия, — заявил старик с завидным спокойствием. У архрегента даже не тряслись руки, когда он откинулся на спинку стула. Талосу он сразу понравился, но это обстоятельство ни на йоту не повлияло бы на действия Легиона.

— Как я понимаю, — продолжил он, — это шлем имперского космодесантника, принадлежащего к Ордену Генезиса.

— Ты верно предполагаешь, — раздался голос воина, превращенный воксом в рычание, — ваши защитники вмешались в наши планы относительно этого мира. Эта была последняя ошибка в их жизни.

Воин отвернулся. Он обошел обзорный купол, глядя на простиравшийся во всех направлениях город. Наконец, он снова взглянул на архрегента. Шлем-череп смотрел без сожаления, но с любопытством, без жгучей тени злобы. Это был холодный пустой лик, не выдававший ни единой мысли существа, которое его носило.

Архрегент выпрямился и прочистил горло.

— Я — Джирус Урумал, архрегент Дархарны.

Талос склонил голову.

— Дархарна, — произнес он без какой-либо интонации.

— У планеты нет имперского обозначения. «Дархарна» — это имя первого корабля из нашей флотилии, который приземлился зд…

— Имя этой планеты — Тсагуальса. Ты, старик — архрегент лжи. Когда-то у Тсагуальсы был король. Его трон пустует в самом сердце всеми забытой крепости, и ему не нужен регент.

Пророк окинул взглядом город, слушая музыку сердцебиений обоих смертных. Оба ритма ускорились, и его чувства начали улавливать соленый запах выступившего от страха пота.

Человечество всегда скверно пахло, когда испытывало страх.

— Я расскажу вам, почему Империум так и не пришел за вами, — сказал Талос и начал свой рассказ. — Причина та же, по которой этот мир не упоминается в имперских записях. Когда-то Тсагуальса дала приют Легиону архиеретиков в годы после войны, ныне потерянной в легендах. Империум желает забыть об этом мире и о тех, чья нога ступала на его поверхность, — он повернулся обратно к архрегенту, — включая и тебя, Джирус. Ты тоже к нему причастен.

Архрегент по очереди посмотрел на каждого из них: трофейные черепа и богато украшенное оружие. Красные визоры и гудящие боевые доспехи, питаемые от громоздких ранцев-генераторов за их спинами.

— Как вас зовут? — он спросил, удивленный тем, что слова не застряли у него в горле.

— Талос, — прорычал в вокс возвышавшийся над ним воин. — Мое имя Талос из Восьмого Легиона, капитан боевого корабля «Эхо проклятия».

— И что же вы собираетесь здесь делать, Талос?

— Я приведу сюда Империум. Я приволоку их обратно к миру, который они так старательно желали позабыть.

— Мы веками ждали, что Империум спасет нас. Они нас не слышат.

Повелитель Ночи покачал головой с жужжанием сервоприводов поврежденной брони.

— Они вас слышат. Просто предпочитают не отвечать.

— Мы слишком далеко от Астрономикона, чтобы они рискнули отправиться сюда.

— Хватит оправданий. Я сказал тебе, что они бросили вас здесь, — Талос медленно выдохнул, осторожно взвешивая слова, которые собирался сказать. — На этот раз они ответят. Я тебя в этом уверяю. У вас есть Астропатический Консорциум?

— А…гильдия? Да, разумеется.

— А прочие психически одаренные души?

— Только те, что входят в состав гильдии.

— Тебе не солгать мне. Когда ты лжешь, твое тело выдает тебя тысячей едва уловимых сигналов. Каждый из этих знаков взывает ко мне. Что ты пытаешься скрыть?

— Временами среди псайкеров попадаются мутации. С ними разбирается гильдия.

— Очень хорошо. Приведи эту гильдию ко мне. Сейчас же.

Архрегент не шевельнулся.

— Вы оставите нас в живых? — спросил старик.

— Возможно. Сколько душ населяют этот мир?

— Последняя перепись насчитала десять миллионов в семи поселениях. Жизнь здесь немилосердна к нам.

— Жизнь немилосердна везде. Галактика не питает любви ни к кому из нас. Я позволю некоторым из вас жить, влача жалкое существование среди руин, пока вы ждете прихода Империума. Если не выживет никто, значит, некому будет рассказать о том, что они видели. Возможно, что до великого пришествия Империума доживет каждый тысячный. Это не обязательно, но будет весьма забавно и драматично.

— Как….как вы можете говорить о таких…

Талос прочистил горло. Через решетку вокализатора это прозвучало, как будто танк переключал передачи.

— Меня утомил этот разговор, архрегент. Соглашайся с моими пожеланиями и, быть может, ты станешь одним из тех, кто переживет эту ночь.

Пожилой человек встал на ноги.

— Нет.

— Как прекрасно встретить человека со стержнем. Я восхищаюсь этим. Я ценю это. Но сейчас не лучший момент для натужной отваги, и я намерен показать тебе, почему.

Сайрион шагнул вперед, сомкнув руку и хватая помощника за жидкие волосенки. Человек закричал, когда его ноги оторвались от пола.

— Пожалуйста… — заикаясь, пробормотал человек. Сайрион достал гладий и аккуратно рассек живот помощника. Кровь хлынула сплошным потоком, а скрученные петлями внутренности грозили вывалиться наружу, удерживаемые в теле только пальцами человека. Его мольбы немедленно превратились в бесполезный крик.

— Это, — пророк сказал, обращаясь к архрегенту, — происходит прямо сейчас повсюду, среди гор обломков, которые ты зовешь городом. Вот что мы делаем с твоими людьми.

Сайрион, все еще державший человека в воздухе за его сальные волосы, встряхнул его, вызвав еще больше воплей, перемежавшихся с влажным хлюпаньем вонючих кишок, падавших на палубу.

— Видишь? — произнес Талос, не отводя взгляда от архрегента. — Вы бросились к своим убежищам и лишили себя путей к отступлению. Теперь мы найдем вас всех, а затем я и мои братья поступим с вами так, как всегда поступают с теми, кто удирает как раненый зверь.

Он дотянулся до человека в руках Сайриона, взял за горло еще живое, бьющееся в конвульсиях тело и бесцеремонно швырнул его, истекающее кровью, на стол архрегента.

— Повинуйся мне, и один из тысячи твоих людей избежит подобной участи. Ты будешь среди них. Воспротивься мне, и я не только не пощажу остальных, более того, ты умрешь первым. Мои братья и я освежуем тебя заживо. Мы мастера продлевать ощущения, и наши жертвы умирают спустя многие часы после операции. Одна женщина продержалась шесть ночей, завывая часы напролет в мучительной агонии, и умерла лишь от инфекции в своей грязной клетке.

— Твоя лучшая работа, — произнес Сайрион.

Старик сглотнул, его била дрожь.

— Ваши угрозы ничего не значат для меня.

Повелитель Ночи прижал латную перчатку к лицу архрегента. Холодные керамитовые пальцы очертили контуры хрупких костей под обветренной кожей.

— Ничего не значат? Человеческий организм творит удивительные вещи, когда его разум испытывает страх. Он становится воплощением парадокса: сопротивляться или бежать прочь. Твое дыхание становится кислым от химических процессов, происходящих в организме. Внутренняя мускулатура сокращается и влияет на пищеварение, рефлексы и способность концентрироваться на чем-либо, кроме угрозы. Тем временем влажный стук сердца перерастает в барабанный бой, нагнетая кровь в мышцы, чтобы сбежать от опасности. Пот пахнет иначе, приобретает мускусный оттенок, как у дрожащего от ужаса зверя, который безнадежно метит свою территорию напоследок. Уголки твоих глаз подрагивают, отвечая скрытым импульсам мозга, разрываясь между желанием посмотреть на источник своего страха и зажмуриться, спрятать свой разум и не видеть то, что нагоняет на тебя ужас.

Талос вцепился в затылок архрегента, и изображенный на лицевой пластине шлема череп замер в нескольких сантиметрах от лица старика.

— Я чувствую все это. Я вижу это в каждом подергивании твоей мягкой, нежной кожи. Я ощущаю, как это изливается из твоего тела густой вонью. Не лги мне, человек. Мои угрозы имеют для тебя еще какое значение.

— Чего… вы…хотите? — архрегент сглотнул еще раз.

— Я уже сказал тебе, чего я хочу. Приведи ко мне своих астропатов.

Пока они ждали, архрегент смотрел, как умирает его город. Вражеский лорд, назвавшийся Талосом, стоял у края обзорного купола, беспрестанно обмениваясь сообщениями со своими братьями, рассеявшимися по всему Убежищу. Он бормотал низким хищным голосом, получая обновленные данные о местоположении отделений и отмечая их продвижение. Каждые несколько минут он умолкал и просто смотрел за распространением пожаров. Один из воинов, с громоздким тяжелым болтером за спиной, активировал наручный гололитический эмиттер. Он изменял демонстрируемую сцену всякий раз, когда Талос приказывал ему переключиться на пикт-канал другого отделения.

Помощник Муво замолчал. Архрегент закрыл веки друга, задыхаясь от запаха, который источал растерзанный труп.

— Еще привыкнешь к этому, — сказал один из воинов, мрачно усмехнувшись.

Архрегент смотрел на гололитический канал и ясно видел смерть Убежища, несмотря на помехи. Силуэты закованных в броню воинов беззвучно прорывались за двери укрытий и устраивали бойню в толпе людей, теснившихся внутри. Он видел, как они вытаскивали мужчин, женщин и детей за волосы на улицу, чтобы освежевать. Потом их тела уносили сервиторы или их распинали на стенах зданий в знак того, что ближайшее укрытие опустошено и очищено от жизни. Он видел, как стаскивали в свежевальные ямы тела: огромные курганы бескожих трупов росли все выше и выше, подобно огромным мясным монументам, возведенным в честь боли и страдания. Он видел, как один из легионеров поймал ребенка за ногу и со всего размаху шмякнул его об стену здания. Сгорбленные когтистые воины с турбинами на спинах дрались за изувеченные останки, и когда победитель принялся пожирать свой приз, изображение переключилось к другому отделению.

— За что? — прошептал он, не сознавая, что говорил вслух.

Талос не оторвал взгляда от горящего города.

— Некоторые делают это, потому что им нравится. Некоторые — потому, что просто могут. Некоторые — потому, что это наша империя, и вы не заслуживаете того, чтобы жить в ней, порабощенные ложью.

Бойня не прекратилась и к рассвету. Что-то простое и глупое глубоко внутри разума архрегента надеялось, что эти создания исчезнут, когда рассветет.

— У тебя есть связь с другими городами? — спросил Талос.

Архрегент еле заметно кивнул в ответ.

— Изредка. Астропатам иногда удается связаться с другими членами гильдии из других городов. Но очень редко.

— Редко, потому что им не хватает концентрации. Я разберусь с этим. У нас есть адепты Механикум в числе членов экипажа. Они высадятся на планету и осмотрят ваше жалкое оборудование. Мы передадим эти изображения в другие города в знак того, что их ждет.

У архрегента пересохло во рту.

— Вы дадите им время организовать сопротивление? — в его голосе прозвучала неприкрытая надежда.

— Ничто на этой планете не в силах противостоять нам, — ответил Талос. — Пусть готовятся, как пожелают.

— Что за Механикум?

— Ты должен знать их по рабскому имени — Адептус Механикус. — Талос буквально выплюнул имперское название культа. — Сай?

Сайрион сделал шаг вперед, по-прежнему не отводя глаз от полыхающих развалин. Он жаждал быть там внизу и демонстрировал это каждым своим движением.

— Тебе это нравится, — произнес он, не спрашивая.

Талос практически незаметно кивнул.

— Это напоминает мне о днях задолго до Великого Предательства.

И это было правдой. В те времена, в самых отдаленных скрытых тенями закоулках за пределами досягаемости Света Императора Восьмой Легион вырезал целые города, чтобы «вдохновить» жителей тех миров повиноваться Имперскому закону.

— Порядок порождает мир, — произнес Талос, — а страх перед наказанием порождает порядок.

— Да. Я тоже об это вспомнил. Но большая часть наших братьев там внизу охотятся ради острых ощущений и вырезают перепуганных смертных ради удовольствия. Вспомни это, прежде чем прививать ложные тени высоких идеалов тому, что мы тут делаем.

— Я больше не настолько заблуждаюсь, — признался Талос, — я знаю, кто мы. Но им не обязательно разделять мои убеждения, чтобы мой план сработал.

— Сработает ли он? — спросил Сайрион. — Мы за границами Империума. Они могут никогда не узнать, что мы здесь делаем.

— Они узнают, — сказал Талос. — Поверь мне, они услышат это и побегут со всех ног.

— Тогда вот тебе мой совет: когда имперцы придут, нас тут быть не должно. Нас извели до четырех Когтей, брат. Когда закончим, мы должны вернуться в Око и связаться с силами Легиона, с которыми сможем объединиться.

Талос снова кивнул, ничего не ответив.

— Ты хотя бы слушаешь, что я говорю? — спросил Сайрион.

— Просто приведи мне астропатов.

В общей сложности их было тридцать восемь человек. Астропаты шли неорганизованной группой, одетые в то же рванье, в которое обычно рядились жители Убежища и прочие отбросы рода человеческого, населявшие пограничные миры Империума.

Юрис из вновь организованного Второго Когтя возглавлял процессию. Пятна высохшей крови расцвечивали его доспех.

— Была борьба, — признался он. — Пока мы прорубали себе путь к укрытию, семеро из них погибли. Остальные сдались без боя.

— Ну и оборванцы, — прокомментировал Талос, шагая вдоль выстроившихся в шеренгу пленников. Равное количество мужчин и женщин; большая часть перепачканы. Некоторые были еще совсем детьми. А самым примечательным был тот факт, что никто их них не был ослеплен.

— У них все еще есть глаза, — произнес Юрис, заметив пристальный взгляд Талоса. — Будут ли они полезны нам, если они не связаны духом с Троном Ложного Императора?

— Думаю, что будут. Они не могут создать подлинный хор — они не были в рабстве у Золотого Трона, поэтому их мощь была слаба и не очищена. По правде говоря, их едва можно назвать астропатами. Они ближе к телепатам, ведьмам, и ведунам. Но я все равно смогу заставить их силы работать, как нам требуется.

— Мы вернемся обратно в город, — сказал Юрис.

— Как пожелаешь. Премного благодарю тебя, брат.

— Удачи тебе, Талос. Аве Доминус Нокс.

Воины Второго Когтя покинули комнату нестройным шагом, практически как толпа пленников, которую они привели.

Талос посмотрел на этих несчастных, прицельная сетка, мерцая, скакала от лица к лицу.

— Кто ваш предводитель? — спросил он. Вперед вышла женщина в рваных одеждах, ничем не отличавших её от остальных.

— Я.

— Мое имя Талос из Восьмого Легиона.

В её пустых, ничего не выражающих глазах проскользнуло непонимание.

— Что такое Восьмой Легион?

Черные глаза Талоса вспыхнули. Он кивнул, как будто она что-то подтвердила своими словами.

— Я не в том настроении, чтобы давать уроки истории и мифологии, — сказал он, — так что давай просто сойдемся на том, что я один из первых архитекторов Империума. Я придерживаюсь идеалов, на которых он основан: приводить население к миру через повиновение. Я стремлюсь вернуть Империум в эти небеса. Когда-то на этой планете нам был преподан урок. И я нахожу забавно поэтичным, использовать ее, чтобы преподать урок в ответ.

— Какой урок? — спросила женщина. В отличие от многих других, она не показывала свой страх открыто. Будучи на пороге среднего возраста, она пребывала в самом расцвете своих сил, которые пока еще не иссушили ее. Возможно, поэтому она и была их предводителем. Так или иначе, Талоса это не интересовало.

— Заприте двери, — приказал он по воксу Первому Когтю. Узас, Сайрион, Меркуциан и Вариель направились к двум выходам из помещения, свободно держа в руках оружие.

— Что ты знаешь о варпе? — он обратился к предводителю.

— У нас есть истории и городские архивы.

— Позволь, догадаюсь. Для вас варп — это жизнь после смерти. Лишенный солнца подземный мир, где отвернувшиеся от Императора души несут наказания за свои неправедные деяния.

— Это то, во что мы верим. Все архивы свидетельствуют…

— Мне нет дела до того, как вы истолковывали ваши записи. Ты самая сильная в гильдии, не так ли?

— Да.

— Хорошо.

Ее голова взорвалась фонтаном крови и осколков костей. Талос опустил болтер.

— Закройте глаза, — приказал он. Вы все, закройте глаза.

Они не повиновались. Дети крепче прижались к родителям, зазвучал панический шепот, а с ним и прерывистые всхлипывания. Тело предводительницы гильдии стукнулось об пол с костяным бряцаньем.

— Закройте глаза, — повторил Талос.

— Обратитесь к своим силам и используйте их как умеете. Выйдите на контакт и почувствуйте душу вашей предводительницы. Все, кто слышит, как вопит её душа в окружающем нас пространстве, шаг вперед.

Трое из них шагнули вперед с неуверенностью во взгляде и дрожащими конечностями.

— Всего трое? — спросил Талос. — Какая ужасная досада. Мне бы не хотелось снова начать стрельбу.

Вперед вышли еще десять. И еще несколько последовали за ними.

— Вот так-то лучше. Скажите мне, когда она затихнет.

Он молча дожидался, заглядывая в лица людей, утверждавших, что могут слышать их мертвую хозяйку. Одна женщина то и дело дергалась и ежилась, будто от нервного тика. В то время как другие утверждали, что больше не слышат её криков, она смогла расслабиться лишь минуту спустя.

— Вот теперь она ушла, — произнесла она, цепляясь за свои тонкие жидкие волосы. — Хвала Трону.

Талос достал свой гладий и трижды подкинул и поймал его. Когда он в последний раз упал в его ладонь, Талос крутанулся и швырнул его через всю комнату. Один из вышедших вперед мужчин стек на палубу, задыхаясь и беззвучно хватая ртом воздух, бешено вращая глазами, как вынутая из воды рыба. Проткнувший его грудную клетку меч тихо щелкал по палубе с каждой судорогой.

Наконец, он затих.

— Он солгал, — сказал Талос, обращаясь к остальным. — Я видел это в его глазах. Он её не слышал, а я не люблю, когда мне лгут.

Атмосфера вокруг сгрудившихся людей, казалось, наэлектризовалась и ощущалась практически живой и переполненной готовым лопнуть напряжением.

— Варп не имеет ничего общего с мирским. Под той вселенной, которую видим мы, есть и другой слой. В этом невидимом Море Душ плавают сонмы демонов. Даже сейчас, в эту минуту, они переваривают души ваших убитых сородичей. Варп не наделен ни чувствами, ни злобой. Он просто есть и реагирует на человеческие эмоции, и больше всего — на страдания, на страх, на ненависть, потому что в эти моменты они наиболее сильные и искренние. Страдания окрашивают варп, а страдания психически восприимчивых душ подобны маяку. Ваш Император использует это страдание как топливо для Золотого Трона, питая Астрономикон.

Талос мог видеть, что мало кто понимал, о чем он говорит. Невежество затупило их интеллект, а страх ослепил их к подробностям его объяснения. И это тоже казалось ему ужасающе забавным. Его красные линзы поворачивались от лица к лицу.

— Я использую ваши мучения, чтобы сотворить свой маяк. Резня и пытки людей этого города — всего лишь начало. Вы уже чувствуете, как боль и смерть давят на ваше сознание. Я знаю. Вы можете. Не сопротивляйтесь этому. Пусть они насытят вас. Слушайте, как кричат души, растворяясь в одной реальности и появляясь в другой. Пусть страдание зреет внутри вас. Вынашивайте его с честью, ведь вместе вы превратитесь в инструмент, не отличающийся от вашего любимого далекого Императора. Подобно ему вы станете путеводными маяками в бесконечной ночи, взращенные из агонии. Чтобы это сделать, я сломлю каждого из вас. Медленно, очень медленно, чтобы боль породила безумие. Я возьму вас на наш боевой корабль, и на протяжении грядущих недель буду сдирать с вас кожу, калечить и терзать. Я передам ваши исковерканные, наполненные болью тела в тюрьмы-лаборатории к освежеванным останкам ваших детей, родителей и трупам других жителей вашего мертвого мира. Той болью, которую я причиню вам, вашей агонией я всколыхну варп на окраине Империума. Они вышлют целые флоты, в страхе перед демоническим вторжением на соседних мирах. Империя человечества больше не будет игнорировать Тсагуальсу и усвоит давний урок. Недостаточно просто отправить грешников и преступников в изгнание. Надо показать пример, сокрушив их окончательно. Снисходительность, милосердие, доверие — вот слабости, за которые Империум должен заплатить. Им стоило уничтожить нас здесь, когда у них был такой шанс. Напомним им об этом еще раз. Ваши жизни окончены, но в смерти вы достигнете почти божественного. Вы так долго молили о том, чтобы покинуть этот мир. Так радуйтесь, что я наконец исполню ваше желание.

Когда он замолчал, на лицах людей перед ним расцветало полное ужаса неверие. Они едва ли могли вообразить, о чем он говорил, но неважно. Вскоре они все поймут сами.

— Не делайте этого, — раздался голос позади него.

Талос повернулся к архрегенту лицом.

— Не делать? Почему же?

— Это…я… — старик замолк.

— Странно, — покачал головой Талос, — никто никогда не может ответить на этот вопрос.

XVI Крики

Септим без видимых усилий шел по темным коридорам. Пистолеты были убраны в кобуры на бедрах, а отремонтированная бионика больше не щелкала всякий раз, когда он моргал, улыбался или говорил. С помощью аугметики на одном глазу и фотоконтактной линзы на другом он мог вполне четко видеть в темноте. Это было еще одно свидетельство его исключительных привилегий как одного из наиболее ценных рабов на борту корабля.

Хотя руки его болели до самых костяшек пальцев. Девять часов, проведенных за починкой брони, были тому причиной. В течении трех недель с того дня как Талос возвратился с Тсагуальсы, ему удалось устранить большую часть повреждений брони Первого Когтя. Множество запчастей от доспехов как воинов Генезиса, так и павших Повелителей Ночи давали оружейнику богатый выбор. Торговаться с ремесленниками, служившими другим Когтям, никогда не было легче и продуктивнее.

Час назад, Ирук, один из рабов Второго Когтя, сплюнул чем-то коричневым сквозь почерневшие зубы, когда они торговались за брюшные кабели,

— Банда загибается, Септим. Ты чувствуешь это? Это ветер перемен, парень.

Септим старался избегать разговора, но Ирук был непоколебим. Оружейная Второго Когтя находилась на той же палубе, что и оружейная Первого, и тут царил такой же беспорядок: повсюду валялись детали оружия и непригодные фрагменты брони.

— Они все же следуют за Талосом, — сказал наконец Септим, судорожно ища повод закончить дискуссию.

Ирук снова сплюнул.

— Твой хозяин сводит их с ума. Тебе бы стоило послушать, что говорит о нем лорд Юрис и другие. Лорд Талос… они знают, что он не лидер, но они идут за ним. Они знают, что он сходит с ума, но при этом ловят каждое его слово. О нем говорят то же, что и о примархе: сломлен, испорчен, но…вдохновляет. Заставляет их думать о лучших временах.

— Благодарю за обмен, — отрезал Септим. — Мне нужно идти работать.

— О, я ни минуты не сомневаюсь.

Ему не понравился веселый блеск в глазах Ирука.

— Хочешь что то сказать?

— Ничего из того, что нужно говорить вслух.

— Тогда я оставлю тебя с твоей работой, — подвел черту Септим. — Уверен, тебе предстоит сделать не меньше чем мне.

— Безусловно, — ответил Ирук. — Правда, в мою работу не входит лапать бледную задницу трехглазой ведьмы.

Септим впервые за несколько минут посмотрел ему в глаза. Мешок с запчастями на плече вдруг показался ему невероятно тяжелым — практически как оружие.

— Она не ведьма.

— Будь поосторожнее, — Ирук улыбнулся, демонстрируя несколько отсутствующих зубов посреди оставшихся почерневших. — Говорят, что слюна навигатора ядовита. Похоже, враки все это, не так ли? Ты ведь все еще дышишь.

Он отвернулся от прочих слуг Второго Когтя, направился к двери и стукнул ко кнопке замка.

— Не воспринимай это так близко, парень. Она неплохо выглядит для мутанта. Твой хозяин вновь позволил тебе вертеться у её ног?

Он искренне желал размозжить голову Ирука мешком, а затем выхватить пистолеты и пристрелить старика на полу. Хуже того, это казалось Септиму самым простым и удобным ответом на его идиотские колкости.

Стиснув зубы, он вышел из комнаты, задаваясь вопросом, с каких пор убить кого-то стало для него самым простым способом решения мелких проблем.

— Я слишком много времени провел с Легионом, — произнес он, обращаясь в темноту.

Через час, оставив сервиторам доводить до конца работу с нагрудником лорда Меркуциана, Септим подходил к тому, что Октавия без тени улыбки называла своими хоромами. До его ушей непонятно откуда доносились крики. «Эхо проклятия» оправдывало свое название: в его залах и на палубах звучали слабые отголоски криков, срывавшихся с губ смертных где-то в недрах корабля, и уносившихся, куда пожелают стальные кости «Эха» и его холодный воздух.

Он вздрогнул от звука, все еще не привыкший к их внезапному возникновению. Он не имел никакого желания узнавать, что выделывал легион с теми астропатами, и тем, что стало привезенными из городов людьми.

Крысы, или создания похожие на них, в близком знакомстве с которыми он не ощущал никакой нужды, удирали от него во тьму, рассыпаясь по проходам для обслуживающего персонала.

— Снова ты, — прозвучал голос от главной шлюзовой двери, ведущей в покои Октавии

— Вулараи, — поприветствовал её Септим. — Герак, Люларас, — он кивнул двум другим. Все трое носили грязные повязки, а в руках сжимали оружие. Вулараи держала гладий Легиона на укрытом плащом плече.

— Не должен быть здесь, — прошипела самая низкая фигура.

— И все же, Герак, я тут. Отойди.

Октавия спала, свернувшись калачиком на огромном сиденье своего трона, до подбородка натянув покрывало. Она проснулась от звука приближающихся шагов и инстинктивно потянулась, чтобы проверить, не сползла ли её повязка, пока она спала. Сползла. И она быстро вернула её на место.

— Тебя не должно здесь быть, — обратилась она к пришедшему.

Септим ответил не сразу. Он смотрел на нее и видел повязку на её третьем глазе; видел как она лежит на своем троне, предназначенном для похода в море душ. Её одежда была несвежей, бледная кожа немытой, и она старела на год с каждым месяцем, проведенным на борту «Завета крови», а затем «Эха проклятия». Под глазами залегли темные круги, а её волосы — некогда каскад черного шелка — были стянуты на затылке в поредевший и потрепанный крысиный хвост.

Но она улыбалась, и была прекрасна.

— Нам нужно убираться с этого корабля, — сказал ей Септим.

Октавия долго не могла рассмеяться. В её смехе было больше удивления, нежели веселья.

— Нам… что?

Он не хотел произносить этого вслух. Он едва осознал, что думал об этом.

— У меня болят руки, — произнес он. — Они болят каждую ночь. Все что я слышу, это стрельба, крики и приказы, которые отдают мне нечеловеческие голоса.

Она оперлась о подлокотник трона.

— Ты ведь жил с этим до того, как я присоединилась к экипажу.

— Теперь у меня есть ради чего жить, — он встретился с ней взглядом. — И мне есть что терять.

— Как удивительно! — казалось, слова Септима не слишком впечатлили ее, но её глаза вспыхнули. — Даже с твоим ужасающим акцентом, это прозвучало почти что романтично. Твой хозяин снова огрел тебя по голове, поэтому ты так странно говоришь?

Септим не отвернулся, как обычно.

— Выслушай меня. Талос движим чем-то, чего я не могу понять. Он задумывает…что-то. Какое-то грандиозное действо. Пытается что-то доказать.

— Как его отец, — подметила Октавия.

— Именно. И посмотри, что случилось с примархом. Его история закончилась смертью, он принес себя в жертву.

Октавия поднялась на ноги, отбросив в сторону покрывало. Её положение ничем себя не выдавало, а у Септима практически не было опыта в подобных вопросах, чтобы знать, должен ли её живот уже начинать округляться или нет. В любом случае, держалась она непринужденно. Он ощутил мимолетный прилив виноватой благодарности за то, что временами она была сильной за них обоих.

— Ты считаешь, что он ведет нас в последний бой? — спросила Октавия. — Это кажется маловероятным.

— Не намеренно. Но он не хочет командовать этими воинами и не хочет возвращаться в Око Ужаса.

— Это всего лишь твои догадки.

— Возможно и так. В любом случае, это не имеет значения. Скажи мне, ты хочешь, чтобы наш ребенок родился на этом корабле, чтобы ему была уготована такая же жизнь? Ты хочешь, чтобы его забрали в Легион и превратили в одного из них, или чтобы он рос во тьме этих палуб, лишенный солнечного света на всю жизнь? Нет, Октавия, нам нужно убираться с «Эха проклятия».

— Я навигатор, — ответила она, хотя в её взгляде уже не было веселья. — Я была рождена, чтобы плавать среди звезд. Солнечный свет не так уж и нужен.

— Почему это звучит для тебя как шутка?

Не те слова. Он понял это, как только они сорвались с его губ. Взгляд Октавии вспыхнул, а улыбка стала натянутой.

— Это не шутка для меня. Я всего лишь возмущена твоим предположением. — за все время, проведенное здесь, она никогда прежде не говорила как аристократка, которой когда то была. — Я не настолько слаба, что меня нужно спасать, Септим.

— Я не это имел ввиду, — вот тут-то и заключалась проблема: он и сам не знал наверняка, что именно он имел ввиду. Он даже не хотел озвучивать свои мысли.

— Если бы я захотела покинуть корабль, — начала она, понизив голос, — как бы мы это сделали?

— Есть способы, — нашелся Септим. — Мы бы что-нибудь придумали.

— Звучит туманно.

Октавия смотрела, как он ходил по комнате, рассеяно убирая старые контейнеры из-под пищи и инфопланшеты, которые приносили слуги, чтобы развлечь ее. Она наблюдала за странным домашним ритуалом, скрестив руки на груди.

— Ты по-прежнему неряха, — сказал Септим, отвлекаясь.

— Как скажешь. Так что ты там думаешь?

Септим остановился на мгновение.

— Что если Талос знает больше, чем рассказывает своим братьям? Что если он видел, как все закончится, и теперь действует по своему собственному плану? Быть может, ему известно, что мы все умрем здесь.

— Даже легионер не стал бы поступать столь подло.

Он тряхнул головой, глядя на нее своими разномастными глазами.

— Клянусь, порой ты определенно забываешь, где находишься.

Она не могла не заметить произошедшую в нем перемену. Исчезла его осторожность, располагающая к себе мягкость, как будто он боялся, что она или разобьется от легкого касания или убьет его случайным взглядом. Исчезла уязвимость. Разочарование изгнало всю его спокойную добродетель и оставило его открытым перед ней.

— Он говорил с тобой в последнее время? — спросил Септим. — Было ли что-то необычное в его словах?

Она подошла к ряду мониторов и взяла несколько инструментов из соседнего ящика.

— Он всегда говорил так, будто ожидает смерти рано или поздно. все из его уст звучит как какая-то мучительная исповедь. Я всегда замечала это в нем: он никогда не мог стать тем, кем хотел, и теперь его переполняет ненависть к тому, каким он стал. Другие… справляются с этим лучше. Первый Коготь и другие наслаждаются такой жизнью. А у него нет ничего кроме ненависти, и даже от нее уже ничего не остается.

Септим сел за её троном и погрузился в раздумья, закрыв свой человеческий глаз. Аугметический глаз закрылся в ответ, зажужжав как линза пиктера. Тишина наполнилась далекими отголосками криков, не принадлежавшими кому-то конкретно, но такими человеческими. Звуки корабля Восьмого Легиона не были для него в новинку, но слишком многое изменилось. он не мог перестать обращать на них внимание, как ему удавалось многие года прежде. Теперь, независимо от того, что и где он делал, Септим слышал боль в этих стонущих голосах.

— Те несчастные ублюдки, которых свежуют заживо — заслуживают ли они этого?

— Конечно, нет, — ответила Октавия. — С чего бы вдруг ты стал задавать такой глупый вопрос?

— Потому что подобные вопросы я перестал задавать много лет назад, — он повернулся, чтобы посмотреть на нее и не отводил взгляд несколько секунд. — Это все твоя вина. Марук понял, но я старался пропустить все мимо ушей. Ты сделала это. Ты пришла сюда и снова сделала меня человеком. Грех, страх, желание жить и чувствовать, и… ты вернула все. Я должен за это тебя возненавидеть.

— Ты волен это сделать, — сказала она, занимаясь перенастройкой одного из внешних мониторов видоискателя. Октавия едва ли испытывала любовь к работе, но выполнение простеньких задач обслуживания помогало скоротать время. — Но, получается, ты будешь ненавидеть меня за то, что я вернула что-то очень важное.

Септим уклончиво хмыкнул.

— Да не вздыхай уж ты так обиженно перед лицом терранской аристократии, — сказала она. — Как-то по детски выходит.

— Тогда постой… я не знаю, как сказать это на готике. Yrosia se naur tay helshival, — сказал он по-нострамски. — Улыбаешься, издеваясь надо мной?

— Ты имеешь ввиду «дразнишь». Так вот, я не дразню тебя. Просто скажи то, что хочешь сказать.

— Нам нужно покинуть этот корабль, — повторил он, наблюдая, как она работала, держа во рту стриппер. Октавия выплюнула его и взяла испачканной рукой.

— Может быть, и нужно. Однако, это не означает, что у нас есть такая возможность. Корабль не сможет никуда двигаться без меня, а мы едва ли удерем далеко, пока они не поймут, что мы сбежали.

— Я что-нибудь придумаю, — Септим подошел к ней, обнял и произнес, уткнувшись в её волосы. — Я люблю тебя.

— Vel jaesha lai, — ответила она.

Спустя час она шла по коридорам «Эха» в сопровождении слуг, тянущихся за ней разрозненной толпой. теперь крики звучали отовсюду, эхом раздаваясь в воздухе и проникали сквозь стены с настойчивостью настоящего ветра. Пыточные камеры располагались на несколько палуб ниже, и путь предстоял неблизкий. По меркам территории на борту корабля, как ей было известно, они были глубоко, в самых опасных отсеках, где экипаж не имел ценности, и цена жизни была, соответственно, ниже.

— Мы пойдем с хозяйкой, — сказал один из слуг Октавии.

— Мы все пойдем, — поправила Вулараи, положив руку на подаренный ей меч Легиона, который она носила на бедре.

— Как пожелаете, — ответила им Октавия, хотя сама тайно радовалась их преданности.

Толпа таких же оборванных скитальцев по палубам разбежалась перед её группой — уже третья, решившая убежать а не вступать в бой. Некоторые смотрели ей вслед, шипя на готике, нострамском и других языках, происхождение которых она не могла даже предположить, не то чтобы понять их. Одна группа бросила им вызов, требуя награды за проход в их владения.

— Меня зовут Октавия, — сказала она чумазому предводителю с лазпистолетом.

— Для меня это ровным счетом ничего не значит, девочка.

— Это значит, что я — навигатор этого корабля, — она выдавила из себя улыбку.

— И это для меня тоже ничего не значит, как и твое имя.

Октавия набрала в легкие воздуха и взглянула на Вулараи. Большая часть человечества, сбившиеся в кучу непросвещенные массы, предпочитали закрывать глаза на факт существования навигаторов, а у нее не было желания объяснять им природу своего наследия, или — что еще хуже, — демонстрировать его здесь.

Вот когда он совершил ошибку. Пистолет, свободно лежавший в его руке, вызывал беспокойство, и едва ли был серьезной угрозой. Когда он махнул им в её сторону, свита напряглась и их перебивающие друг друга шепотки сплелись в змееподобное шипение: «Хозяйка, хозяйка, хозяйка…»

Лидер банды не смог скрыть своего беспокойства. Его толпа была в меньшинстве, и, как он понял по виду дробовиков, вынутых из-под грязных роб — огневое преимущество так же было не на их стороне. Цепи и железные прутья его товарищей казались куда менее впечатляющими.

— Ты не палубная крыса, — произнес человек, — теперь я вижу, порядок? Я не знал.

— Теперь знаешь, — Вулараи небрежно водрузила огромный гладий на плечо, и его кончик отразил тусклый свет.

— Просто уйдите, — сказала она. Её рука непроизвольно дотронулась до живота. — На этом корабле и без того достаточно смертей.

Хотя её свита вела себя мирно, кровь их кипела. Они не потрудились убрать оружие, углубляясь в недра корабля. Больше никто не встал у них на пути.

Она нашла Талоса в одной из пыточных камер, как и ожидала. Прежде чем войти, она коснулась рукой запертых дверей, готовясь ступить внутрь.

— Перестань на меня так смотреть, — упрекнула она Вулараи. — У навигаторов сотни секретов. Что бы ни ожидало меня за этими дверьми, оно не сравнится с тайнами, которые хранятся в подвалах шпилей Навис Нобилите.

— Как прикажете, хозяйка.

Дверь открылась с лязгом гидравлики. Она видела Талоса меньше секунды, а потом перестала видеть что-либо вообще. Ударивший в нос запах был настолько сильным, что ощущался почти физически — он сбил её с ног, едва переборка открылась. Глаза защипало, будто в них насыпали соль. Вонь въедалась в нежные ткани глаз, сдавливала горло и легкие, оседая на коже отвратительным влажным теплом. Даже произнесенное ругательство было с её стороны ошибкой: в мгновение ока отравленный вонью воздух коснулся её языка и превратился во вкус. Октавия упала на колени и и повалилась на палубу. Ей было необходимо выйти из помещения, но глаза отказывались открываться, и она не могла отдышаться между спазмами легких и протестующего желудка.

Талос наблюдал это действо, находясь у хирургического стола. Он внимательно наблюдал за тем, как её вырвало во второй раз.

— Я понял, — произнес он, — это естественно для всех особей женского пола в твоем… положении. Позывы к рвоте являются частью естественного процесса.

— Да нет, тут другая причина, — выдохнула она, прежде чем её внутренности сдавил очередной спазм, заставив её изрыгнуть еще одну порцию кислой массы.

— У меня почти нет опыта в подобных вопросах, — признался воин. — Мы мало изучали состояния человека в период вынашивания детей.

— Не в этом дело, — прохрипела навигатор. Бесчеловечный глупец, у него мало опыта! Некоторые из её слуг также как и она сама упали на пол, задыхаясь и кашляя от того, что они успели увидеть и почуять. Она выползла из комнаты не без помощи Вулараи и остальных. Едва оказавшись за её пределами, Октавия смогла подняться на ноги и перевести дыхание, как из её глаз потекли слезы.

— Заприте дверь, — произнесла она, задыхаясь.

— Хозяйка? — вопрошал один из её слуг в замешательстве. — Я подумал, вы хотели войти сюда.

— Закройте дверь! — теперь она уже шипела, чувствуя, как внутренности снова скручивает рвотный спазм. Трое слуг пока еще не пришли в себя, но додумались выйти из пыточной камеры.

Вулараи повиновалась. Шлюзовая дверь в пыточную камеру с грохотом закрылась. Несмотря на маску из бинтов, она задыхалась и едва могла говорить.

— Те люди на столах, — произнесла она. — Каким образом они еще живы?

Октавия отерла остатки желчи с губ и потянулась, чтобы перевязать волосы в конский хвост.

— Кто-нибудь, дайте мне дыхательную маску. Я войду обратно.

— Нам нужно поговорить, — сказала она, обращаясь к воину.

Лежавшее на операционном столе полумертвое тело застонало, не в силах больше вопить. От него осталось столь мало, что Октавия даже не смогла определить его пол.

Талос взглянул на нее. клинки в его руках были влажными и красными от крови. Четыре освежеванных тела были подвешены на грязных цепях вокруг центрального стола и истекали кровью. Он видел, как её взгляд перескакивал от тела к телу, и начал объяснять нечеловечески спокойным голосом.

— Они все еще живы. Их боль изливается в сознание вот этого, — Повелитель Ночи провел окровавленным ножом вдоль лишенного кожи лица пленника. — Оно зреет, наливаясь агонией. Ни их глотки, ни языки, ни легкие больше не просят смерти… но я слышу как их шепот ласкает мой череп изнутри. Осталось недолго. Мы уже близко к завершению. Так о чем ты хотела поговорить со мной, навигатор?

Октавия набрала сквозь фильтр дыхательной маски в легкие воздуха.

— Я хочу, чтобы ты сказал мне правду.

Талос снова взглянул на нее, а с тел продолжала капать кровь: кап, кап, кап.

— Я никогда не лгал тебе, Октавия.

— Я никогда не пойму, как ты умудряешься говорить как святоша, стоя посреди бойни, Талос, — она вытерла глаза. Слабые струйки тепла вытекали из растерзанных тел, заставляя их слезиться.

— Я такой, какой есть, — ответил он. Ты отвлекаешь меня, поэтому попрошу тебя поторопиться.

— И эти благородные манеры, — мягко произнесла она. Стараясь не смотреть на выставленную на показ бойню. Кровь стекала по желобам в решетку под столом. Ей не хотелось знать, куда она вела. Она предположила, что там, на палубе под ними что-то питалось стекавшей кровью.

— Октавия… — произнес он предостерегающим тоном.

— Мне нужно узнать кое-что, — сказала она. — Мне нужно знать правду обо всем этом.

— Я сказал тебе правду, как сказал и то, чего жду от тебя.

— Нет. Тебе пришло в голову, что нам нужно попасть сюда. А теперь здесь эта…резня. Ты знаешь больше, чем говоришь нам. Ты знаешь, что если Империум решит ответить на твои деяния — он ответит силой.

Он кивнул.

— Похоже на то.

— И мы не сможем сбежать.

— Вроде того.

Кислородная маска Октавии щелкала при каждом вдохе.

— Ты делаешь то же, что делал он, так ведь? Ваш примарх умер, доказывая свою правоту.

— Умирать здесь в мои планы не входит, терранка.

— Не входит? В твои планы не входит умирать здесь? Да твои планы и яйца выеденного не стоят, Талос! Никогда не стоили!

— Рейд на станцию Ганг был весьма успешным, — отметил он. — И мы обратили в бегство Саламандр на Виконе.

Его веселость только разжигала её гнев:

— Ты считаешь себя лидером. Ты распоряжаешься тысячами душ, а не просто горсткой воинов.

Воин издал рычащий смешок.

— Трон Пламенеющий, ты действительно думаешь, что мне есть дело до каждой твари, что живет на этом корабле? Да ты с ума сошла, девочка. Я — воин Восьмого Легиона, не больше, не меньше.

— Ты бы мог убить Септима.

— Я непременно сделаю это, если он еще раз бросит мне вызов. Если в какой-то момент его неповиновение перевесит его ценность, он умрет освежеванным и безглазым вот на этом вот столе.

— Ты лжешь. У тебя злое сердце и душа, но ты не тот монстр, каким притворяешься.

— А ты, терранка, испытываешь мое терпение. Убирайся с глаз моих долой, пока твои раздражающие театральные выпады не уничтожили его последние крохи.

Но она не ушла. Октавия сделала глубокий вдох, выравнивая дыхание и стараясь взять под контроль свой упрямый гнев.

— Талос, ты всех нас погубишь, если не будешь осторожен. Что если ответом Империума будет не одинокий спасательный корабль, который заберет выживших, чтобы они рассказали пару страшилок, а огромная флотилия? Вероятно и то, и другое. Если они обнаружат нас поблизости — мы трупы. — Она указала на корчащееся тело на столе — ты хочешь отравить варп их страданиями и уничтожить всякую надежду на безопасный полет по Морю Душ, но и для меня это будет не легче. Я не смогу провести нас по бушующим волнам.

Несколько секунд Талос молчал, после чего ответил:

— Я знаю.

— И ты все еще намереваешься пойти на это?

— Это один из благословенных моментов со времен Великого Предательства, когда я и мои браться снова почувствовали себя сыновьями своего отца. Никакого мародерства, никакого стремления просто выжить — мы снова делаем то, для чего были рождены. Ради этого стоит рискнуть.

— Половина из них убивают лишь ради того, чтобы убивать.

— Так и есть. И это тоже путь Восьмого Легиона. Наша родина Нострамо не отличалась высокими нравами.

— Ты не слушаешь меня.

— Я слушаю тебя, но ты говоришь, сама не ведая о чем. Ты не понимаешь нас, Октавия. Мы не те, кем ты себе нас представляешь, потому что вы никогда не понимали нас. Ты судишь нас с позиции человеческой морали, будто нас когда-либо сковывали те идеалы. Жизнь имеет несколько иное значение для Восьмого Легиона.

Она надолго закрыла глаза.

— Я ненавижу этот корабль. Я ненавижу эту жизнь. Я ненавижу тебя!

— Самые разумные слова, которые я когда-либо от тебя слышал.

— И мы все умрем здесь, — произнесла она наконец, беспомощно сжимая руки в кулаки.

— Все умирают, Октавия. Смерть ничто в сравнении с отмщением.

XVII Первые шаги

Последняя жертва умерла, и Сайрион остался один.

Он сидел, прислонившись к стене, дыша сквозь влажные от слюны зубы. Зажатый в руке гладий стучал по испачканному палубному настилу. Его все еще била дрожь. Приятные отголоски смерти человека играли в его сознании. Настоящий страх. Настоящий ужас. Не то глухое марево боли, что осталось от астропатов и прочих жертв — на этот раз ему попался полный сил, стойкий мужчина, не желавший умирать. Сайрион лелеял взгляд его глаз, когда гладий резал и рубил плоть. Он испытывал страх и молил о пощаде до самого конца: до самой грязной, бессмысленной смерти на нижних уровнях корабля.

Он был нужен Повелителю Ночи как глоток воды умирающему от жажды после хладнокровного извлечения боли из пленных. О, эти последние минуты жизни члена экипажа, когда его слабеющие пальцы беспомощно скребли по лицевому щитку Сайриона! О, прекрасные последние штрихи — какая изысканная тщетность! Он ощущал почти осязаемую сладость того отчаянного страха как нектар на языке.

С его губ сорвался стон, вызванный волной возбуждающих химикатов, затопляющих мозг и кровь. Все-таки хорошо быть сыном бога. Даже несмотря на проклятие. Даже не смотря на то, что сами боги иногда наблюдали за ним слишком внимательно.

Кто-то где-то произнес его имя. Сайрион не обратил внимания. Он не собирался подниматься на верхние палубы и возвращаться к хирургической резне, которой нужно было заняться. Это могло и подождать. Прилив начал отступать, заставляя дрожать его пальцы.

Странное название — прилив. Он не мог вспомнить, когда впервые узнал название своего дара, но оно достаточно хорошо подходило. Скрытая психическая сила не была удивительно редким явлением в Восьмом Легионе — как впрочем, в любом из легионов, — но она оставалась источником тайной гордости. Сайрион не был рожден психически одаренным, или же прикосновение шестого чувства было настолько слабым, что так и осталось незамеченным на многочисленных испытаниях при принятии в Легион. Просто в течение многих лет, что они провели в Оке Ужаса, это стало происходить все чаще и чаще. Его чувство стало расцветать подобно цветку, раскрывающемуся в свете солнца.

Сначала бессловесный шепот на краю восприятия, ночь за ночью. Вскоре он стал улавливать смысл шипящих фраз, урывая слово здесь, предложение там. Каждая из них была ему странно знакома: это были полные страха невысказанные обрывки фраз — все от тех, кого он убивал.

Сначала он находил это не более чем забавным — слышать полные страха последние слова убитых им.

— Не вижу, что ты находишь тут забавного, — обвинял его Талос. — На тебя влияет Око.

— Некоторым достались проклятия и похуже, чем мое, — возражал Сайрион. Талос оставил его в покое и никогда более не возвращался к этому разговору. Ксарл же не отличался подобной сдержанностью. Чем сильнее становился его дар, тем меньше Сайрион пытался скрывать его, и тем больше презрения выказывал Ксарл в его присутствии. Ксарл называл это скверной. Он никогда не доверял псайкерам, независимо от того, какие силы благоволили к ним.

— Cайрион.

Звук собственного имени вернул его в настоящее, обратно к маслянистой вони металлических стен и свежим трупам.

— Что? — отозвался он по воксу.

— Малхарион, — прозвучал ответ. — Он… он пробудился.

— Ты шутишь? — проворчал Сайрион, поднимаясь на ноги. — Дельтриан же клялся, что ничего не выходит.

— Просто поднимайся сюда. Талос предупреждал тебя по поводу охоты в корабельных трюмах, когда нам нужно сделать дело.

— Временами ты такой же зануда, как и он. Мудрец войны заговорил?

— Не совсем. — Меркуциан прервал связь.

Сайрион пошел, оставив тела позади. Никто не будет скорбеть по отребью с нижних палуб, которое осталось лежать позади него в виде кровавых обрубков. Охотиться на нижних уровнях «Эха» было простительным прегрешением в отличие от эпизодических безумных убийств, которые совершал Узас на офицерских палубах, вырезая наиболее ценных членов экипажа.

— Привет, — произнес тихий голос где-то поблизости. Слишком низкий, чтобы принадлежать человеку, и до неузнаваемости искаженный воксом.

Воин посмотрел наверх: там, среди палубных стропил подобно горгулье сгорбился один из Кровоточащих Глаз. Сайрион почувствовал, как по его коже побежали мурашки — поистине редкое ощущение.

— Люкориф.

— Сайрион, — прозвучало в ответ. — Я размышлял.

— И по всей видимости, преследовал меня.

Раптор склонил свой покатый шлем.

— Да. И это тоже. Скажи мне, маленький Повелитель Улыбок, зачем ты так часто приходишь сюда за вонью страха?

— Это наши охотничьи угодья, — ответил Сайрион. — Сам Талос проводит здесь достаточно много времени.

— Может и так, — раптор резко дернул головой, то ли вследствие изъянов в системах его брони, то ли вследствие искаженной варпом генетики. — Но он убивает, чтобы выпустить пар, удовольствия ради и чтобы почувствовать бушующий в нем адреналин. Он был рожден убийцей, и поэтому убивает. Ты же охотишься, чтобы удовлетворить аппетит другого рода. Аппетит, который расцвел в тебе, а не тот, вместе с которым ты родился. Я нахожу это занятным. О, да.

— Думай как хочешь.

Маленькие изображения Сайриона отражались в раскосых миндалевидных линзах шлема.

— Мы следили за тобой, Сайрион. Кровоточащие Глаза видят все. Мы знаем все твои секреты. Да, знаем.

— У меня нет тайн, брат.

— Да ну? — наполовину каркнул, наполовину усмехнулся Люкориф. — Ложь не станет истиной только потому, что ты так сказал.

Сайрион не нашелся что ответить. Он внезапно осознал, что потянулся к болтеру. Должно быть, его пальцы дернулись, так как Люкориф засмеялся снова.

— Попробуй, Сайрион. Только попробуй.

— Чего ты хочешь?

Люкориф зловеще ухмыльнулся и искоса посмотрел на него.

— Почему ты думаешь, что в разговоре между братьями всем что-то от тебя надо? Неужели ты меряешь по себе и всех считаешь подлецами? Кровоточащие Глаза следуют за Талосом из-за одной древней аксиомы: он порождает проблемы всюду, где появляется. Примарх обратил на него внимание, и его интерес даже спустя века никого не оставляет равнодушным. У него своя судьба, так или иначе, и я хочу быть свидетелем этому. Ты, однако же, имеешь все шансы стать помехой. Как долго ты пожирал человеческий страх?

Прежде чем ответить, Сайрион медленно выдохнул, подавляя соблазн пустить волну химических стимуляторов в кровь из каналов на позвоночнике и запястьях.

— Долго. Несколько десятков лет. Точно не считал.

— Какая-то разновидность слабого психического вампиризма, — раптор выдохнул тонкую струйку пара через решетку вокализатора. — Хотя не мне судить о дарах варпа.

— Тогда зачем ты вообще меня расспрашиваешь?

Он осознал свою ошибку, едва его вопрос сорвался с губ. Промедление стоило ему преимущества. Из коридора, откуда он пришел, возник, передвигаясь на четвереньках, еще один из Кровоточащих Глаз и заблокировал путь к отступлению.

— Сайрион, — казалось, собеседник изо всех сил складывал звуки в слова. — Да-да.

— Вораша, — ответил он. Его нисколько не удивили еще три раптора, выползших из тоннеля впереди. Их скошенные демонические маски внимательно изучали его немигающими взглядами.

— Мы расспрашиваем тебя, — прохрипел Люкориф, — потому что несмотря на то, что я никогда бы не высказался против вызванных варпом изменений, я гораздо менее терпимо отношусь к предательству, что так близко к пророку. Стабильность сейчас жизненно необходима. Он планирует что-то тайное, что-то, чем он не хочет делиться даже с избранными. Мы все чувствуем это…как статические разряды в воздухе. Мы под гнетом бури, которая вот-вот разразится.

— Мы доверяем ему, — сказал один из рапторов.

— Мы не доверяем тебе, — закончил третий.

Голос Люкорифа был искажен улыбкой.

— Стабильность, Сайрион. Запомни это слово. А теперь поспеши и узри, как пробуждение Мудреца войны пошло не по плану. И запомни этот разговор. Кровоточащие Глаза видят все.

Рапторы разбрелись по тоннелям, пробираясь глубже внутрь корабля.

— Плохо, — сказал Сайрион сам себе в безмолвной темноте. — ВСЕ ОЧЕНЬ ПЛОХО

Он вошел в Зал Размышлений последним и почти полчаса спустя после того, как его позвали. Привычная кипучая деятельность замерла в сюрреалистичной неподвижности. Сервиторы не сновали, выполняя поручения, а десятки младших адептов Механикум пребывали в относительной тишине. Если они и переговаривались между собой, то делали это незаметно для легионеров.

Сайрион подошел к Первому Когтю, стоявшему полукругом возле шлюзовой входной двери в одном из вестибюлей. Сама дверь в стазисную камеру была открыта. Сайрион чувствовал что-то на краю восприятия, как маячившую на горизонте угрозу. Он прокрутил звуковые рецепторы шлема, перебирая даже едва уловимые инфразвуковые колебания независимо от частоты.

— Ты слышишь это? — спросил он Талоса.

Пророк стоял рядом с Меркуцианом и Узасом, не говоря ни слова. Вариель и Дельтриан переговаривались вполголоса у столов главной консоли адепта.

— Что-то не так? — спросил Сайрион.

Талос обратил к нему череполикий шлем.

— Мы пока еще не знаем наверняка.

— Но Малхарион же пробудился?

Талос повел его в стазисную камеру. Звук их шагов отдавался эхом от железных стен. Саркофаг Малхариона покоился на мраморном постаменте, прикованный цепями и поддерживаемый сотнями проводов, кабелей и трубок жизнеобеспечения, подобно медным нитям. Поверхность саркофага украшала сцена триумфальной гибели Малхариона: выполненное из золота, бронзы и адамантия изображение Повелителя Ночи, запрокинувшего голову и кричащего в звездное небо. В одной руке он держал украшенный хвостом шлем хана Белых Шрамов, в другой — шлем чемпиона Имперских Кулаков. И в довершение ко всему, его нога втаптывала в грязь гордый шлем лорда-капитана Кровавых Ангелов.

— Стазис-поле отключено, — отметил Сайрион.

— Да. — Талос кивнул, подойдя к второстепенным консолям, окружавшим постамент. Он нажал несколько пластековых клавиш, и с последней комната наполнилась мучительным воплем. Крики были живыми, человеческими, но с легким металлическим жужжанием. От громкости звука Сайрион вздрогнул. Системам его шлема понадобилась пара секунд, чтобы понизить громкость до приемлемого уровня. Ему не нужно было спрашивать, откуда исходили крики.

— Что мы с ним сделали? — спросил он. Талос отключил саркофаг от внешних динамиков и крики прекратились.

— Вот как раз над этим и работают Вариель и Дельтриан. Похоже, что полученные на Крите раны повредили его разум без надежды на восстановление. Неизвестно, что бы было, подключи мы его к шасси дредноута. Все что мы знаем, это то, что он бы обратился против нас.

Свои следующие слова Сайрион обдумывал с особой тщательностью:

— Брат…

— Говори, — Талос повернулся к нему.

— Я всегда поддерживал тебя, разве нет? Ты носишь титул нашего командира, но он не очень-то тебе подходит.

Пророк кивнул.

— У меня нет желания руководить. С трудом держу это в тайне. Разве ты не видишь, что я делаю все возможное, чтобы вернуть нашего настоящего капитана?

— Я знаю, брат. Ты — живое воплощение того, кто попал не в то место и не в то время. Но ты справляешься. Рейд на Тсагуальсу неплохо доказывает это, как и обращение в бегство Саламандр на Виконе. Мне все равно, что ты замышляешь; остальные либо доверяют тебе, либо просто убивают время. Но это…

— Я знаю, — ответил Талос. — Поверь мне, я знаю.

— Он герой Легиона. Твои жизнь и смерть зависят от того, как ты с ним поступишь, Талос.

— Я не слепой, — пророк провел рукой по выгравированному изображению на поверхности саркофага. — Я говорил им, что надо позволить ему умереть на Крите. Он заслужил отдых в забвении. Но Малек — будь он проклят, где бы он ни был, — отменил мой приказ. И когда Дельтриан обманным путем протащил саркофаг на борт, это все изменило. В конце концов, он не умер. Возможно, я ошибался, полагая, что он слишком угнетен жизнью в новом облике. Он ведь продолжает бороться за нее, хотя мог бы сдаться и просто умереть… Мы могли бы воспользоваться его наставлениями, Сайрион. Он должен снова встать с нами.

Сайрион положил руку на наплечник брата.

— Будь осторожней, Талос. От наших действий зависит будущее, — на несколько мгновений его взгляд задержался на саркофаге. — Что предложили Живодер и техноадепт?

— Оба полагают, что он не подлежит восстановлению. Но они оба также согласны и с тем, что он еще может быть грозным, хоть и нестабильным подспорьем в битве. Вариель предложил управлять им при помощи инъекций и контролируемого причинения боли.

Талос покачал головой.

— Подобно зверю, которого жестокие хозяева посадили на цепь и воспитывают палками.

Сайрион сам ожидал не меньшего от этих двух.

— И что ты предпримешь?

Талос колебался.

— А что бы сделал ты на моем месте?

— Честно? Я бы вышвырнул его останки в пустоту так, чтобы не узнал никто из Легиона и на их место поместил бы одного из тяжело раненых воинов. Пустил бы слух, что Малхарион погиб во время ритуалов воскрешения. И винить было бы некого.

Пророк повернулся к нему лицом.

— Как благородно с твоей стороны.

— Взгляни на доспехи, которые мы носим. Взгляни на мантию из содранной кожи, которую носит Узас. На черепа, свисающие с наших поясов, на содранные лица, растянутые на наплечниках Вариеля. В нас нет благородства. Нужда — все, что мы знаем.

Казалось, Талос смотрел на него целую вечность.

— Интересно, почему ты вдруг стал говорить как проповедник?

Сайрион подумал о Люкорифе и о словах Кровоточащих Глаз.

— Всего лишь проявление моей заботы, — улыбнулся он. — Так что ты будешь делать?

— Я приказал Вариелю и Дельтриану посмотреть, смогут ли они успокоить его при помощи химикатов и синаптического подавления. Возможно, так они еще смогут добраться до него.

— А если не выйдет?

— Когда не выйдет, тогда и буду разбираться сам. А сейчас настало время разыграть наш козырь. Настало время Октавии.

— Навигатор? Готова ли она к этому? — что бы под «этим» ни подразумевалось, добавил воин про себя.

— её готовность не имеет значения — сказал Талос. — У нее нет выбора.

«Эхо проклятия» неслось по волнам варпа на плазменной тяге, движимое живым сердцем в ядре корабля, следуя взору третьего глаза женщины, рожденной на родном мире прародителей человечества.

Талос стоял позади её трона, закрыв свои глаза и слушая звуки вопящего моря. Корабль содрогался под обрушивающимся на корпус бесконечным потоком воющих душ, переплетенных с живой плотью самих демонов. Впервые за долгие десятилетия он действительно слушал этот вой и слышал в нем музыку, подобную той, что звучала в тронном зале его отца.

С его приоткрытых губ сорвался хриплый вздох. Исчезли сомнения. Исчезло беспокойство о том, как лучше всего вести горстку оставшихся с ним воинов, и как распорядиться жизнями рабов. Почему он не сделал этого раньше? Почему он никогда не замечал сходство звуков, пока Октавия не подметила это? Он знал все истории, что предостерегали не прислушиваться к песни варпа, но вскоре перестал обращать на них внимание.

Навигатор обливалась потом, безотрывно вглядываясь в тысячи оттенков черного. Тьма то вопила, выражая свою боль тысячей разрывающихся о корпус корабля душ. То она взывала к ней: безымянные сущности манили её теми же когтями, которыми скребли по металлической обшивке.

Волны клубились и хаотично извивались как гнездо змей. Вспышки далекого неясного света то и дело сверкали между захлестывавшими друг друга варп-волнами. Был ли это далекий Астрономикон, или уловки демонов — Октавию это не волновало. Она направляла корабль на каждый пучок мерцавшего впереди света, прорываясь сквозь пустоту мощью и весом одного из древнейших боевых кораблей. Нос корабля рассекал волны нереальности, дрожащие вслед за ним и образующие формы, которые человеческий глаз не в состоянии был воспринять.

Само «Эхо» маячило на краю её сознания. В отличие от угрюмого и своевольного «Завета», сердце «Эха проклятия» было большим и горячим. На Терре не было акул, но она знала о них из архивных хроник Тронного мира. Это были хищники древних морей, которым все время нужно было двигаться, чтобы не умереть. Такой образ жизни как нельзя кстати хорошо входил в концепцию «Эха». Оно ничего так не желало, как нестись во весь опор, сметая преграды варпа и оставляя материальный мир позади.

«Ты слишком долго и слишком усердно внимал зову варпа», — упрекнула Октавия корабль, обливаясь потом.

«Жги, жги, жги!!!» — отозвался он импульсом. — Больше мощности на двигатели. Больше огня в ядро».

Она ощутила, как корабль ускорился в ответ. Её собственные инстинктивные импульсы пронеслись по нейрокабелям, подключенным к вискам и запястьям, сдерживая резкий скачок тяги. Первобытный азарт «Эха» огрызнулся, входя в тело через те же порты и посылая волну приятной дрожи.

«Спокойно, — Навигатор послала импульс, — спокойно».

Корабль ответил еще одной попыткой увеличить тягу.

Октавия представила команды рабов в гулких залах двигательных палуб, которые обливались потом, кричали и умирали, поддерживая работу генераторов так, как требовалось; на мгновение ей показалось, что она чувствует всех их так же, как и «Эхо»: подобно улью насекомых, зудящих в костях.

Навигатор отпрянула от мешанины чувств, отвергая примитивные эмоции корабля, и настраивая себя более жестко. Холодный поцелуй подаваемого в её каюту воздуха коснулся её мокрой от пота кожи, вызвав непроизвольную дрожь. Ей казалось, будто она задержала дыхание, погружаясь в бурлящую воду.

— Правый борт, — прошептала она в плавающую перед ней вокс-сферу. Половину черепа, переделанного в портативный вокабулятор, удерживали в воздухе крошечные суспензоры. Её слова были переданы экипажу и сервиторам выше, на командную палубу. — Правый борт, три градуса, импульс маневровыми для компенсации плотности варпа. Осевые стабилизаторы…

Она бормотала это снова и снова, вглядываясь в тьму и разделяя управление судном с его экипажем и злобным сердцем самого корабля. Снаружи целый пантеон эфирных нечеловеческих сущностей свирепствовал, бросаясь на поле Геллера. Волна отскакивала, сгорая и стекая, всякий раз разбиваясь об идущее судно. Октавия едва ли думала о холодных разумах, скрывающихся в бесконечной пустоте. Ей требовалось все её умение концентрироваться на узкой тропе, по которой она неслась сквозь Море Душ. Она могла стерпеть крики, ведь она родилась чтобы видеть то, что видеть невозможно, поэтому варп мало чем мог удивить ее. Но рьяная радость «Эха» угрожала её вниманию как ничто другое прежде. Даже упрямое сопротивление «Завета» было проще преодолеть. Там требовались усилия. Здесь же нужна была сдержанность. Здесь нужно было врать самой себе, что она не разделяет той неистовой радости и не чувствует того желания распалить двигатели до опасного предела и нестись быстрее, ныряя глубже, чем когда-либо удавалось какой-либо душе — живой или искусственной.

Мрачный восторг «Эха» передавался по нейроканалам, приправляя её кровь зарядом возбуждения. Октавия отстранилась от оков, силясь выровнять дыхание после того, как её тело среагировало на симбиотическое удовольствие самым примитивным образом.

«Медленней, — выдохнула она, обращая к ядру корабля произнесенное вслух слово. — Поле Геллера колеблется».

«Это ты колеблешься, — отозвался безрадостный дух «Эха. — Рабыня разума»

Корабль вздрогнул в ответ на её дрожь. На этот раз дрожь от напряженных мышц и сжатых зубов была короче, что говорило о самообладании и сосредоточенности, об обуздавшей дух корабля воле Октавии.

«Я твой навигатор, — тихо прошипела она. — И я веду тебя».

«Эхо проклятия» никогда не общалось при помощи языка: оно отзывалось импульсами, всплесками эмоций и призывами, в которых искать смысл силился только человеческий разум Октавии. Но даже сдаваясь, оно никогда не лгало ей, лишь отступало от её силы воли, забирая с собой вызванные эмоции.

«Так то лучше, — она улыбнулась, залитая потом, как слезами. — Лучше».

«Уже близко, Навигатор» — отозвался корабль.

«Я знаю».

— Маяки, — пробормотала она вслух. — Маяки в ночи. Клинки света. Воля Императора, обретшая форму. Триллион вопящих душ. Каждый мужчина, женщина и дитя, когда либо отданные машинам душ Золотого Трона с самого расцвета единой Империи. Я вижу их. Я вижу звук. Я слышу свет.

Шепчущие голоса скользнули ей в уши. С палубы на палубу шел слух, передаваемый устами смертных, и поэтому так трогательно замедленный. Октавии не нужны были гололитические карты. Её не волновали лязг и дребезжание ауспексов, сканирующих глубокий войд.

— Стоп, — прошептала она, шевеля яркими от слюны губами, — стоп, стоп, стоп.

Спустя минуту или час, или год, — она не знала точно, — на её плечо опустилась рука.

— Октавия, — произнес низкий, очень низкий голос.

Она закрыла тайный глаз и открыла глаза человеческие. Они слиплись от гноя, и их защипало при попытке открыть.

Она ощутила мягкое ласковое прикосновение повязки, наброшенной на лоб.

— Воды, — попросила она скрипучим голосом. Её слуги переговаривались поблизости, но руки, поднесшие к её губам грязную флягу, были закованы в полночно-синий керамит. Даже малейшие движения пальцев сопровождались мягким гудением.

Она сделала глоток, отдышалась и сделала еще один.

Дрожащими руками она вытерла с лица холодеющий пот, а затем вынула из рук шланги капельниц. Кабели в висках и в горле пока что можно было оставить.

— Сколько? — спросила она наконец.

— Шестнадцать ночей, — ответил Талос. — Мы там, где нам нужно быть.

Октавия закрыла глаза и упала обратно в свой трон. Она уснула еще до того, как Вулараи укрыла её дрожащее тело покрывалом.

— Она должна поесть, — отметила слуга. — Более двух недель… ребенок…

— Делай что хочешь, — сказал Талос забинтованному смертному. — Меня это не беспокоит. Разбуди её через шесть часов и приведи в пыточные камеры. К тому времени все будет готово.

Она снова одела респиратор. Звук собственного дыхания теперь слышался ей низким и хриплым. Закрывавшая нос и рот маска скрадывала возможность ощущать вкус и запах, оставляя лишь пресный запах её собственного дыхания с примесью хлорина, от которого защипало язык.

Талос стоял позади нее, отстраненно наблюдая за происходящим. Она спросила себя, не потому ли он там находился, чтобы не позволить ей сбежать.

Шести часов сна было катастрофически недостаточно. Октавия чувствовала себя вялой и ослабленной от усталости и физического истощения, будто кровь пульсировала в её теле с замедленной скоростью.

— Сделай это, — приказал Талос.

Она не сделала. По крайней мере, не сразу. Сначала она ходила между скованных тел, между хирургических столов, на которых они лежали, протискиваясь мимо медицинских сервиторов, которым надлежало еще ненадолго продлить их жизнь.

Лежавшие на каждом столе останки едва ли были похожи на людей. Один был массой мышц и оголенных вен, и извивался в судорогах, лежа на хирургическом столе, проживая последние минуты своей жизни. Освежеванные выглядели немногим лучше, как и те, кому отрезали языки, носы, губы и руки. Разрушение было совершено над каждым из них — осквернение никогда не знало такого разнообразия. Она шла по живому монументу страха и боли: таково было видение Легиона, принявшее форму.

Октавия повернулась к Талосу, радуясь, что он все еще был в шлеме. Если бы она увидела хоть какую-то тень гордости в его глазах в тот момент, она бы никогда больше не смогла вынести его присутствия снова.

— Вопящая Галерея, — произнесла она, заглушая тихие стоны и писк кардиографов, — там было как здесь?

Повелитель Ночи кивнул.

— Очень близко к тому. А теперь за дело, — повторил он.

Октавия сделала глоток пресного воздуха и направилась к ближайшему столу, снимая свою повязку.

— Для тебя скоро все закончится, — прошептала она, обращаясь к останкам того, что когда-то было человеком.

Собрав последние силы, он обратил глаза к ней, поднял взгляд на третий глаз Навигатора и увидел там абсолютное забвение.

XVIII Песнь в ночи

Мир Артарион — 3.

В Башне Императора Вечного, Годвин Трисмейон увидел, как астропат начал содрогаться в удерживавших его ремнях. В этом не было ничего необычного. В этом и заключалась его работа — смотреть за своими подопечными, пока они спали, следить за ними, когда они передавали свои сонные сообщения восприимчивым сознаниям в других мирах. Ему казалось по-своему глуповато забавным, что в огромной империи, состоявшей из миллионов миров, самым надежным способом передачи сообщений было передать его лично.

Но что бы то ни было, у его подопечных была своя работа: астропатическая связь широко использовалась на Артарионе — 3, что вполне ожидаемо в мире, на котором сходится так много торговых интересов разных гильдий.

У астропата пошла кровь из носа. И это тоже было приемлемо. Годвин нажал на металлический переключатель и проговорил в вокс-микрофон своей консоли:

— Жизненные показатели Юнона колеблются в пределах допустимого, — он отключился, вперив взгляд в гололитическую распечатку. С каждой секундой жизненные показатели скакали все сильнее и сильнее.

— Внезапная… остановка сердца и… — Годвин перевел взгляд на астропата, видя как у того начинаются настоящие конвульсии. — Остановка сердца и… Трон Бога— Императора!

Что-то влажное и красное размазалось по смотровому окошку. Он ничего не видел сквозь эту массу, чтобы узнать наверняка, но когда шесть минут спустя прибыли команды очистки, они установили, что сердце и мозг астропата Юнона взорвались от неведомого внешнего психического давления.

К тому времени Годвин был на грани срыва, склоняясь над консолью. У него на руках была кипа нечетких отпечатанных изображений, полученных из сознаний его астропатов, а голова раскалывалась от воя сирен, когда умирало все больше и больше его подопечных.

— Что они слышат? — кричал он, глядя на беспорядочный поток непонятной информации. — Что они видят?

Башня Императора Вечного, великолепный и ценный психический узел, укрепленная и защищенная от демонического вторжения, впитывала смерть и боль, царившие внутри своих стен. Она не очищала и не отфильтровывала их. Она только сплавляла воедино внезапные страхи и предсмертные агонии с ужасающей входящей передачей и передавала оскверненный сигнал обратно в пустоту.

Ноты песни плыли в ночи, и теперь им подпевал новый хор. И каждый новый мир, услышавший песню, добавлял очередной хор.

Мир Вол-Хейн.

В самом северном архипелаге сельскохозяйственного мира, смотритель администратума удивленно посмотрел на капающую на его манускрипт кровь. Моргнув, он поднял взгляд и увидел как его советник Сор Мерем, местный провост Адептус Астра Телепатика, начал дрожать и пытаться от чего-то закрыться. Смотритель активировал наручный вокс.

— Проинформируйте дивизион Медикаэ, что провост Телепатика пал жертвой какого-то приступа. — Он чуть не рассмеялся, глядя, как человек упал и ударился головой о край стола. С его губ заструилась кровавая слюна.

— Что это еще за безумие? — произнес смотритель с усмешкой, сдерживая беспокойство.

Его ушей достигли крики еще откуда-то из здания. Другие астропаты? Их телохранители и стражи? Несчастные глупцы, «одаренные» священной речью, никогда не были стабильны, не были здоровы: связывание души с Золотым Троном делало их немощными и слепыми.

Крики в залах были обычным делом, когда они каждую ночь отправляли и принимали многочисленные сообщения. Каждый из них сгорал как свечка за десяток лет. Смотритель не находил этот факт приятным — просто таков был порядок вещей.

Провост, закусив язык, с глухим стуком бился затылком о каменный пол, разбивая голову в кровь. Смотритель ничего не понимал: провост был назначен только в прошлом сезоне, и у него еще было в запасе много лет, прежде чем он сгорит.

— Мерем? — обратился смотритель к дергавшемуся телу. В ответ тот лишь пускал пену изо рта. Его глаза расширились от ужаса перед тем, что мог видеть только он один.

— Смотритель Калькус, — протрещал наручный вокс.

— Говорите, — ответил смотритель. — Я требую, чтобы мне разъяснили, что происходит.

— Смотритель…

— Что? Кто это?

Вокс-соединение было прервано криком. Смотрителю он показался нечеловеческим. Он понял, насколько был прав, через несколько минут, когда оно добралось до двери.

На Новом Плато это событие стало известным как Ночь Безумной Песни, когда десятки тысяч жителей улья увидели одинаковые кошмарные сны.

На Джире центральная крепость Адептус Астра Телепатика была разрушена мятежом изнутри, который выплеснулся на улицы и длился три недели, пока силы планетарной обороны не подавили восстание.

На Гаранеле — 4 почти весь внешний бизнес столицы был поставлен на колени вспышкой безымянной заразы в секторе астропатической гильдии.

Песнь в ночи делала свое дело.

Мир Орлавас.

Сам по себе мир был в большей степени бесполезным. Рудные месторождения были давно выработаны дочиста, остались лишь огромные высохшие шрамы каньонов по всему тектоническому облику планеты. Немногие оставшиеся люди поддерживали работу астропатической станции на высокой орбите. Их обязанности были просты, но жизненно необходимы: разгадывать сны, образы, кошмары и голоса варпа, долетавшие до них из других миров, и ретранслировать их дальше по астропатическому каналу под номером 001.2.57718.

Шестнадцать минут спустя после того, как психически одаренные обитатели станции приняли сообщение с предсмертным криком от нескольких миров, располагавшихся на частоте канала, астропатическая станция на Орлавасе прекратила свою работу. Никаких признаков её дальнейшего существования не значилось в имперских записях. Все пятьсот сорок душ на борту были внесены в Хронику Потерянных у Адептус Астра Телепатика в их главном бастионе на планете Герас, субсектор Корозия, Сегментум Ультима.

Последние астропатические передачи с Орлаваса достигли тридцати четырех других миров, и глас мрачной песни стал еще громче.

Все заняло четыре часа.

Она убивала их одного за другим своим тайным взглядом. Каждый из них смотрел в её третий глаз, и, хотя она никогда не знала, что они видели, ей было известно, что должно произойти. Первый, умирая, выл и бил её по лицу забинтованными обрубками рук. Одного взгляда в её третий глаз было достаточно. Не существовало более смертоносного оружия за всю кровавую историю человечества. Любому, кто бороздил звездные просторы, было известно, что взгляд в третий глаз навигатора несет погибель. Никто не знал, что видели обреченные в его глубинах. Никто не пережил этого, чтобы рассказать.

Хотя у Октавии были свои догадки на этот счет. Её учителя намекали на свои собственные исследования и архивные свидетельства, записанные со слов прежних учителей. Бесценная унаследованная мутация сделала её невосприимчивой к скверне варпа, но для тех, в чьих жилах не текла кровь навигатора, третий глаз означал смертный приговор. Каждый из этих истерзанных несчастных смотрел через окно в хаос во плоти. Их разум открывался ужасу по ту сторону реальности, и их смертные оболочки разрушались, будучи не в силах выдержать его. Некоторые просто испускали дух, и их души наконец покидали свои измученные тела. Другие бились в сдерживавших их оковах с живостью, которой им не доставало прежде, и извивались, умирая от агонии и отказа органов. Несколько взорвались перед ней, окатив с ног до головы вонючими внутренностями. Острые осколки костей царапали и бились об нее при каждом взрыве, и вскоре воздух наполнился густым смрадом. Кровь была у нее даже на языке, а лицо было забрызгано нечистотами, когда она убила седьмого.

К двенадцатому она сама обливалась слюной и дрожала, а третий глаз кровоточил. К пятнадцатому она едва держалась на ногах. К восемнадцатому она не могла вспомнить, кто она такая. Убив девятнадцатого, Октавия потеряла сознание.

Талос не дал ей упасть. Он схватил её за затылок латной перчаткой, впечатывая её бессознательный лик в разумы обреченных на смерть. Кончиком пальца он держал её тайный глаз открытым, направляя её обмякшее тело и убивая.

К концу она едва дышала. Слуги устремились к ней, но Повелитель Ночи заставил их отступить, одарив предупреждающим взглядом.

— Я отнесу её обратно в её келью, — мгновенно сконцентрировавшись, воин открыл канал вокс-связи. На ретинальном дисплее вспыхнула руна. — Вариель, осмотри навигатора в её покоях. Она перетрудилась и ранена.

— Как пожелаешь, — протрещал ответ Живодера. — Первый Коготь ждет тебя на мостике, Талос. И может быть, ты соизволишь рассказать нам, что ты делал в течение последних четырех часов?

— Да, — ответил Талос. — Я расскажу.

Первый Коготь собрался у командного трона. Безжизненный голубой свет гололита бросал отсветы на их броню. Они наблюдали за все растущей картой галактики во всех подробностях. Сначала она показала отдельную систему, потом несколько других поблизости, и вскоре гололит отобразил широкую полосу Сегментума Ультима. Из-за искажений ауспекса картинка в некоторых местах была неясной.

— Здесь, — Талос указал кончиком своего золотого меча. Клинок Ангелов мягко пронзил дымку гололита, проведя дугу, охватывавшую сотни звезд и обращавшихся вокруг них миров.

— И что же это? — спросил Сайрион.

Талос снял шлем и положил его на край стола. Черные глаза безотрывно следили за мерцающим трехмерным дисплеем.

— Галактический балет, — объяснил он, криво ухмыльнувшись. — В частности, вы смотрите на канал Астра Телепатика под номером ноль-ноль-один точка два-точка-пять-семь-один-восемь.

— Ах, ну конечно же, — Сайрион закивал, так ничего и не поняв. — Конечно. Как глупо с моей стороны.

Талос по очереди указал на каждую из планет.

— Каждый канал связи Астра Телепатика уникален как отпечаток пальца. Один может быть создан по необходимости: несколько миров специально колонизируются вдоль стабильного варп-маршрута, что позволяет психическим провидцам общаться на немыслимых расстояниях. Другой мог появиться по воле случая, вызван непосредственно варпом или простым поворотом судьбы, который позволяет некоторому числу разрозненных миров посылать друг другу сообщения по солнечным ветрам. У Империума сотни таких каналов. — Теперь Талос улыбался. — Они растут, они исчезают, они растут и увядают, они всегда в движении. Есть способы сделать астропатические передачи более надежными, но выбор невелик. В конце концов, это по-прежнему искусство раскидывать руны и искать смысл в шепоте из ниоткуда. В использовании канала нет ничего гениального, но этот… то, что мы сделали здесь, братья…

Меркуциан подался вперед, качая головой.

— Кровь Лживого Императора! Талос, и это был твой план?

Пророк по-садистски улыбнулся.

Перед тем, как посмотреть на братьев, Сайрион на несколько мгновений задержал взгляд на дуге из звезд и планет.

— Подожди, — осознание сделанного заставило его кровь похолодеть. — Подожди. Ты только что пропустил более сотни предсмертных воплей астропатов по установленному каналу психической связи?

— Да.

Голос Меркуциана звучал на грани паники.

— Ты убил их… с помощью навигатора. Так вот чем ты занимался там, ведь так?

— Именно.

— Это нам не по силам, Талос, — сказал Меркуциан. — Совсем не по силам. Я горжусь тобой за то, что ты попытался поразить скальную кошку сразу в сердце, Но если это сработает, возмездие сотрет нас со страниц истории.

Выражение лица Талоса не изменилось.

— Может хватит уже лыбиться? — обратился к нему Сайрион. — Я к этому не привык. У меня от тебя мороз по коже.

— И что по твоим ожиданиям произойдет? — спросил Меркуциан. — По самым скромным предположениям, это изолирует некоторые миры на десятилетия. В худшем случае опустошит их.

Талос снова согласно кивнул.

— Я знаю.

— Тогда говори, — не отступал Меркуциан. — Хватит улыбаться и давай рассказывай. Нам, быть может, осталось жить считанные часы.

Пророк снова убрал меч в ножны.

— Идея возникла, когда Дельтриан впервые сконструировал Вопль. Концепция заключалась в обращении страха и боли в источник питания. Он снова сделал страх оружием. Террор стал средством достижения цели, а не самоцелью, — Талос встретил взгляды братьев, опуская всякие претензии на величие. — Мне было нужно это. Мне нужно было сосредоточиться на жизни, достойной того, чтобы её прожить.

Сайрион кивнул. Меркуциан молча наблюдал. Узас пялился в мерцающий гололит. Слышал он слова пророка или нет, оставалось только догадываться. Сайрион слегка повернулся, понимая, что вся командная палуба погрузилась в тишину. Талос больше не обращался к Первому Когтю. Он говорил, обращаясь к сотням смертных и сервиторов на мостике, которые теперь смотрели на пророка, не обращая внимания более ни на что. Он никогда прежде не видел брата с этой стороны. Это был проблеск того, кем он мог бы быть: воином, готовым принять мантию лидера. Боевым командиром, готовым жить со своим видением Восьмого Легиона, каким он когда-то был, и каким мог бы стать снова.

И это сработало. Сайрион мог видеть это в их глазах. Смесь неуверенности, доверия и фанатизма Талоса приводила их в восторг.

— Тсагуальса, — произнес Талос, его голос звучал мягче. — Наше убежище и второй дом. Обнаружить его кишащим паразитами горько далось мне. Но к чему наказывать их? Зачем уничтожать этих слабых потерянных колонистов? Их грех лишь в том, что их прибило волнами варпа к миру, оказавшему им столь прохладный прием. Это не преступление — всего лишь беда. И все же вот они. Миллионы. Они потеряны. Они одиноки. Жертвы, копошащиеся в грязи. Как поэтично обнаружить их здесь, а не где-то еще. Вместо того чтобы карать ради одного лишь наказания, мы смогли использовать их. Какое оружие против Империума может быть лучше, чем души его собственных детей? — Талос указал на развернувшиеся дугой на гололите миры и солнца. — Люди умирают каждую ночь. Они умирают миллионами, миллиардами, питая варп предсмертными эмоциями. Астропаты ничем не отличаются, кроме уровня. Астропат погибает, и его психические крики звучат намного громче. Сам варп вскипает вокруг этих душ, когда они покидают свои тела.

Гололитическое изображение повернулось, фокусируясь на нескольких мирах неподалеку от нынешнего местоположения боевого корабля. Данные о населении и обороне — почти наверняка устаревшие — прокручивались, размытые статикой.

— Истязая одних лишь астропатов, мы могли бы создать достаточно громкую песнь, чтобы её услышали и ощутили псайкеры с нескольких соседних миров. Но этого было бы не достаточно. Убийство астропатов едва ли редкость. Сколько банд Легиона занимались подобным на протяжении тысячелетий? Не могу даже предположить. Это была излюбленная забава мародеров с незапамятных времен, а также способ замести следы. Что может быть лучше, чем скрыть свое бегство, взболтав котел варпа, сгустив первородную жижу и тем самым замедлив преследователей? Даже с учетом демонической угрозы, это всегда стоило риска и неплохо срабатывало.

Талос ходил по помещению, обращаясь к смертным членам экипажа, по очереди встречаясь с ними взглядом.

— Вся эта мощь и боль в наших руках. Орудия, способные сровнять с землей целые города. Боевой корабль, способный прорывать блокады целых флотилий. Но в Долгой Войне это не имеет значения. Мы можем оставить свой след на стали, но это в силах сделать любое жалкое пиратское суденышко с батареей макро-пушек. Мы — Восьмой Легион. Мы наносим раны плоти, стали и душам. Мы оставляем шрамы на разумах. Наши действия должны хоть что-то значить, иначе мы заслуживаем забвения и должны гнить среди мифов древности, — Талос перевел дыхание, и его голос снова стал мягким. — И я дал песне голос. Песнь — оружие много вернее, нежели лазерная батарея или бомбардировочное орудие. Но как лучше превратить этот безмолвный мир в клинок, который может пустить кровь Империуму?

Сайрион смотрел на лица членов экипажа. Некоторые из них, казалось, хотели ответить, в то время как другие ждали, и их глаза горели неподдельным интересом. Трон Пламенеющий, это действительно сработало! Он никогда бы не поверил, что такое возможно.

Ответил Узас. Он поднял взгляд, как будто он внимательно следил за беседой.

— Спеть её громче, — сказал он.

Талос снова криво улыбнулся. Он взглянул на некоторых членов экипажа, будто рассказывая им какую-то шутку.

— Спеть её громче, — улыбнулся он. — Мы сделали из наших певцов вопящий хор. Недели, долгие недели боли и страха сконцентрированные в чистейшей агонии. После к их мучениям добавились страдания других. Убийство тысяч людей — по сути ничто, капля в океане варпа. Но астропаты жадно поглотили ее. У них не было выбора, только слушать, видеть и чувствовать, что происходит. Когда псайкеры наконец умерли, они были пресыщены страданиями и ослеплены призраками мертвецов вокруг. Мы питали их агонией и страхом, ночь за ночью. Они кричали от психической боли. Они вопили в момент смерти, прямо здесь, в канал астропатической связи. Мир за миром слышал их вопль, как слышат и сейчас. Астропаты на других планетах притягивают его своими страданиями, добавляя куплеты и припевы к песне, делясь ею с другими мирами.

Талос прервался, и улыбка наконец исчезла с его лица. Его взгляд с толпы смертных переметнулся опять к голубоватым отсветам гололита.

— И все это стало возможно лишь благодаря последнему козырю. Последнему способу сделать песнь громче, чем мы могли бы себе вообразить.

— Навигатор, — выдохнул Меркуциан. Он едва мог оставаться спокойным при мысли об этом.

Талос кивнул.

— Октавия.

Проснувшись, она поняла, что не одна.

Один из Повелителей Ночи стоял рядом, сверяясь с ауспекс-сканнером, вмонтированным в громоздкий наруч доспеха.

— Живодер, — сказала она. Звук собственного голоса испугал ее. Он звучал слабо и неловко. Её руки инстинктивно легли на живот.

— Твой потомок все еще жив, — рассеянно произнес Вариель. — Хотя по всем законам не должен бы.

Октавия сглотнула комок в горле.

— Он? Это мальчик?

— Да, — Вариель не отрывал взгляд от сканнера, внося изменения и поворачивая переключатели. — Я неясно выразился? Ребенок обладает всеми биологическими признаками, соответствующими понятию ОН. Таким образом, как у вас принято говорить, это мужчина.

Наконец он взглянул на нее.

— У тебя длинный список биологических аномалий и физиологических недостатков, которые необходимо устранить в ближайшие недели, если ты желаешь полностью восстановить здоровье. Твои слуги в полной мере проинформированы, какое питание тебе требуется и какие препараты ты должна принимать, — на мгновение он остановился и посмотрел на нее своими бледно-голубыми немигающими глазами. — Я говорю слишком быстро?

— Нет, — девушка снова вздохнула. По правде говоря, у нее в голове все плыло, и она не была уверена, что в следующие пару минут её не вывернет наизнанку.

— Похоже, ты не следишь за тем, что я говорю, — сказал Вариель.

— Продолжай уже, сукин ты сын, — резко ответила она.

Вариель не обратил внимания на оскорбление.

— Также имеется риск обезвоживания, подагры, рахита и острой цинги. Твои слуги в курсе, как лечить симптомы и предотвратить развитие болезней. Я оставил им соответствующие медицинские препараты.

— А дитя?

Вариель моргнул.

— Что с ним?

— Он… он здоров? Как на него повлияют все эти лекарства?

— Какое это имеет значение? — Вариель моргнул во второй раз. — Мне было приказано обеспечить твою дальнейшую способность быть навигатором этого корабля. Мне нет дела до внебрачного плода внутри тебя.

— Тогда почему вы… не покончили с ним?

— Потому что если он переживет период вынашивания и младенчество, в конечном итоге он сможет пройти имплантацию и служить в Восьмом Легионе. Я думал, что это очевидно, Октавия.

Апотекарий сверился с показаниями нартециума еще раз и направился к дверям комнаты, громыхая сапогами.

— Он не будет одним из Легиона, — сказала она ему вслед, чувствуя, как язык покалывает от собравшейся слюны. — Вы никогда не получите его.

— Да? — Вариель обернулся через плечо. — Кажется, ты чересчур уверена в этом.

Воин вышел из комнаты, заставив слуг разбежаться. Она смотрела, как за ним со скрипом захлопнулась дверь. Когда он ушел, её стошнило тонкой струйкой липкой желчи, и она снова упала в обморок, обрушившись на трон.

В таком состоянии часом позже её нашел Септим.

Когда он вошел, Вулараи и другие слуги подключали шланги капельниц к разъемам на руках Октавии.

— Уйди с дороги, — сказал он, когда они преградили ему путь.

— Хозяйка отдыхает

— Я сказал, уйди с дороги.

Некоторые из слуг потянулись за своими пистолетами и дробовиками, спрятанными в складках заношенных одежд. Плавным движением Септим вынул два своих пистолета, целясь в двух сгорбленных слуг.

— Давайте не будем этого делать, — сказал он, обращаясь к ним.

Вулараи оказалась за ним еще раньше, чем он это понял. Кончик её клинка уперся ему в шею.

— Ей нужен отдых, — прошипела слуга. Септим никогда не обращал внимания на то, как сильно её голос походил на змеиное шипение. Он бы нисколько не удивился, узнай, что под всеми своими бинтами и перевязками она скрывает раздвоенный язык. — А тебя не должно здесь быть.

— Тем не менее, я здесь и уходить не собираюсь.

— Септим, — прозвучал слабый голос Октавии.

Все обернулись на звук произнесенного шепотом слова.

— Ты разбудил ее, — обвинила его Вулараи.

Он не стал отвечать. Отмахнувшись от слуги, Септим прошел в помещение и сел возле трона Октавии.

Она была бледной-бледной, как будто такой и родилась. Её болезненная худоба подчеркивала округлившийся живот. Кровь струпьями покрывала лоб и нос там, где она оставила высохшие дорожки из-под повязки. Она точно не знала почему, но один глаз не открывался. Она облизала потрескавшиеся, высохшие губы, прежде чем заговорить.

Должно быть, лицо выдало его.

— Я отвратительно выгляжу, не так ли? — спросила она.

— Ты… выглядела и лучше.

Она провела ослабевшими пальцами по его небритой щеке и снова сгорбилась на своем троне.

— Уверена, были времена.

— Я слышал, что они с тобой сделали. Что они заставили тебя делать.

Она закрыла глаза и кивнула. У нее шевелилась только одна половина рта.

— Это было достаточно умно, правда.

— Умно? — спросил он сквозь стиснутые зубы. — Умно?

— Использовать тайный взгляд навигатора, — вздохнула она, — чтобы вырвать души из их тел… чистейшей и сильнейшей… связью с варпом. — Она засмеялась, не дыша, а всего лишь подрагивая. — Мой драгоценный глаз. Я видела, как они умирают. Видела, как их разрывает на части. Души, брошенные в варп. Как туман. Уносимый ветром.

Септим убрал волосы с её потного лица и пригладил их назад. Её кожа была холодной как лед.

— Хватит, — произнес он. — Все уже прошло.

— Отец рассказывал мне, что нет худшего способа расстаться с жизнью, чем этот. Нет смерти более болезненной. Более страшной. Сотни душ, сведенных с ума ужасом и пытками, убиты взглядом в варп, — она издала еще один дрожащий смешок. — Не могу даже вообразить, сколько людей сейчас слышат те предсмертные крики. Не могу вообразить, сколькие сейчас умирают.

— Октавия, — сказал он, опустив руку на её живот. — Отдохни. Восстанови свои силы. Мы покидаем корабль.

— Они найдут нас.

Септим поцеловал её влажный лоб.

— Пусть попытаются.

XIX Лживое пророчество

Талос предавался размышлениям в одиночестве и тишине оружейной Первого Когтя. После активности последних недель он нуждался в покое.

«Эхо проклятия» лежало в дрейфе, ожидая, когда навигатор восстановит свои силы, прежде чем отважиться лететь обратно в Великое Око. Даже короткий перелет скорей всего убил бы Октавию в её нынешнем состоянии, не говоря уж о путешествии через большую часть галактики длиною в месяцы или годы. Талосу было доподлинно известно, что Октавия никогда прежде не водила корабли в настоящий варп-шторм. Око было весьма недружелюбным убежищем, даже для умудренных опытом колдунов. А у них лишь неопытный навигатор, да еще и истощенный. Он не хотел идти на такой риск — разве что у него не останется иного выхода.

У него все еще стояли перед глазами образы эльдар: стоило ему закрыть глаза — и он видел их танцующие силуэты, подобные теням в тенях — то мрачные и безмолвные, то серебристые и кричащие. Эльдары. Теперь он видел их не только во сне. Еще одна проблема. Была ли Тсагуальса тому виной? Если причина в этом, то глоток воздуха гниющего мира произвел на него эффект обратный тому, на который он надеялся. Вместо того чтобы дать ему вдохновение, которого он так желал, эта встреча лишь усугубила его состояние, как лекарство от рака, которое не остановило болезнь, а лишь поспособствовало распространению опухоли. Он спорил с Вариелем в апотекарионе недели назад, но факты были налицо — и без ауспекса было видно, что он разваливается на части. Сны были достаточным доказательством. Со времен Крита они все больше калечили его и все реже оказывались верны. Но даже с этим он мог справляться — хотя бы первое время.

Нет. Сны про эльдар были совсем другими. Это было больше, чем просто сны. Теперь он чувствовал их не только во сне. Вопли безумных чужаков звучали громче голосов его братьев, а их клинки казались реальнее окружавших его стен.

Больше всего его мучил вопрос — почему он продолжает их видеть. После Зеницы Ада, после первых снов — он не стыдился своего нежелания возвращаться в Око. Однако теперь пророчество оказалось бессмысленным. Ксарл не мог умереть дважды. Он никогда не испытывал такого облегчения от ошибки.

Было нелегко решить, сколько можно рассказать остальным. Расскажи он слишком много, и они никогда больше не пойдут за ним. Расскажи слишком мало, и они сорвутся с цепи, противясь его руководству.

— Талос, — произнесла тень на краю поля его зрения. Инстинкт заставил его посмотреть налево. Ничего. Ни силуэта, ни звука. Он выдохнул, и тут слух уловил лязг клинков о керамит, слабый и туманный как воспоминание. Возможно, так оно и было. Где-то поблизости на борту корабля, а возможно, оно было лишь в его воображении.

В его голове возражения братьев переплетались с мыслями про эльдар. Другие легионеры хотели бежать прямо сейчас, не думая о том, что это может убить их навигатора. Люкориф выступал за то чтобы выжать из Октавии все что возможно, а потом просто довериться течениям варпа, которые приведут их домой, когда навигатор будет мертва. Голоса из других Когтей высказывали сходные идеи. Куда бы ни привел их варп, рискнуть было куда лучше, чем оставаться здесь, дожидаясь имперского возмездия.

Он успокоил их, стараясь не показывать своего отвращения. Его братья вели себя малодушно, либо сами того не сознавая, либо просто не стыдясь. В лучшем случае имперское возмездие сможет настигнуть их лишь через много месяцев. Варп-полеты вблизи пострадавших миров в течение длительного времени будут нарушены. Руководство субсектора увидит в заражении планет систематичность лишь спустя месяцы, возможно, даже годы, а пока Повелители Ночи остаются здесь безнаказанными. Даже когда они, наконец, увидят общую структуру, никто не знает, сколько времени потребуется, чтобы среди множества разрозненных миров найти источник песни — телепатический канал. Нет, им пока что совершенно нечего бояться. Во всяком случае, не Империума.

— Талос, — прошептал другой голос. В поле зрения скользнуло что-то черное и гибкое. Едва он посмотрел ему вслед, как видение исчезло.

— Талос, — раздался шепот в воздухе.

Он опустил голову, медленно дыша и испытывая странное удовольствие от пульсации вен в черепе. Боль напомнила ему, что он не спит. Слабое утешение, но он был благодарен и ему.

— Талос, — раздался щелчок и тихий металлический гул. Звук взведенного лазпистолета.

Все еще подпирая голову руками, он ощутил, как тень улыбки тронула уголки его губ. Наконец-то это произошло. Он долго ждал этого момента. Седьмой раб изменился с того момента, как Восьмая взошла на борт. Этот конфликт он ожидал давно и без удовольствия.

— Септим, — вздохнул воин. — Не лучший момент для твоего хода.

— Посмотри на меня, еретик, — голос был не его раба. Он медленно поднял голову.

— Твою мать, — произнес Талос. — Приветствую тебя, архрегент. Однако, как ты здесь очутился?

Он безразлично разглядывал старика. Покрытые старческими пятнами руки тряслись, сжимая украденный пистолет. Щеки раскраснелись от прилившей к ним крови, которая у настоящего воина прилила бы к мышцам, готовя их к битве. Перед ним же стоял старый болван, думающий головой, а не сражающийся по воле сердца. Талос сомневался, что он сможет выстрелить.

— Стоит заметить, — сказал пророк, — что, судя по направлению ствола — ты целишься слишком низко.

Архрегент Дархарны, по-прежнему одетый в замызганные форменные одежды, поднял пистолет выше.

— Уже лучше, — похвалил Талос. — Тем не менее, даже если ты выстрелишь с такого расстояния, вряд ли это меня убьет. Знаешь ли, человечество творит своих богов из крепкого теста.

Пожилой человек хранил молчание. Он, казалось, разрывался между тем, чтобы спустить курок, закричать или убежать.

— Мне было бы любопытно узнать, как ты сюда попал, — добавил Талос. — Ты должен был быть на Тсагуальсе с теми, кого мы пощадили. Кто-то из других Когтей взял тебя сюда в качестве раба?

По-прежнему никакого ответа.

— Твое молчание раздражает меня, старик, а этот разговор становится слишком похож на монолог. Я бы также был не прочь узнать, как тебе удалось прожить на борту «Эха» несколько недель, не встретив в его коридорах весьма неприятную кончину.

— Один из… из других…

— Да. Кто-то из других Когтей притащил тебя на борт в качестве игрушки. Я угадал. Что же тогда довело тебя до этого отчаянного покушения, заведомо обреченного на провал?

На миг — на один краткий миг — лицо старика вытянулось, превращаясь во что-то нечеловечески изящное и уставилось на него бездушными раскосыми глазами. Талос сглотнул. Лик эльдара исчез, оставив лишь старика.

Архрегент не отвечал.

— Ты собираешься говорить, или пришел лишь затем, чтобы помахать передо мной своим бесполезным пистолетом?

Талос поднялся на ноги. Нацеленный в него пистолет последовал за ним, дрожь в державших его руках усилилась. Без тени спешки и нетерпения Талос забрал пистолет из рук старика. Оружие хрустнуло в его кулаке, и он бросил его на палубу.

— Я слишком устал, чтобы убивать тебя, старикашка. Прошу тебя, просто уйди.

— Тысячи людей… — прошептал архрегент мокрыми от слюны губами. — Тысячи и тысячи… ты…

— Да, — кивнул Талос. — Я жуткая тварь, и гореть мне в вечном пламени правосудия твоего любимого Императора. Ты даже себе представить не можешь, сколько раз я выслушивал одни и те же угрозы — все время из уст сирых, убогих и отчаявшихся. Ни слова, ни мямлящие их люди ничего не меняют. Еще что-нибудь?

— Все те люди…

— Да. Все те люди. Они мертвы, а то, что ты увидел, сломило тебя окончательно. И это совершенно не повод, чтобы плакаться мне, человечек.

Талос схватил старика за горло и вышвырнул в коридор. Послышался треск ломающихся костей, но Талосу было все равно. Надоедливый старый болван.

— Талос, — снова позвал голос в комнате. Взгляд метнулся вправо, затем влево, ничего не уловив. Это его не удивило.

Усаживаясь снова и опустив больную голову, он услышал, как вернулись призрачные звуки дождя и женский смех.

«— Нет, — пришла в голову непрошенная мысль, холодная и до тошноты истинная. — Не Империум придет, чтобы отплатить им за совершенное злодеяние — придет кто-то другой.»

— Это Талос, — проговорил он в вокс. — Как долго навигатор отдыхала?

— Тридцать два часа, пят… — сервитор ответил на его вопрос после семисекундной задержки.

— Этого хватит. Подготовить корабль к отправлению из системы.

Затем прозвучал голос Сайриона, который все еще находился на мостике, где Талос оставил его за главного.

— Брат, даже Вариель сказал, что нам не следует рисковать и беспокоить её еще минимум неделю.

Талос услышал вопль за голосом Сайриона — необычно дикий и женственный одновременно. Он звучал слишком отчетливо, чтоб списать его на помехи в воксе, но в то же время он никоим образом не мог быть реальным.

Тем не менее, вопль разбудил другое воспоминание, вручая его как нежеланный дар. Дождь. Талос закрыл глаза, чтобы сосредоточиться. Убийца в дожде. Где-то… За бурей…

Нет, нет, нет. Все сходится. Он не хотел вести их в Око, не желая встречи с эльдарами из Ультве, отказываясь покоряться судьбе и тому, что его братья погибнут от их рук. Когда Ксарл пал на Тсагуальсе, он осмелился поверить в то, что пророчество не свершится. Конечно, оно не свершится, это лишь очередной лживый сон, и на него можно не обращать внимания.

«— Конечно, — подумал он с издевкой. — Конечно, мы уже в безопасности.»

— Готовьте корабль к варп-перелету, — приказал Талос. — Нам нужно отчаливать, и немедленно.

— Несколько часов уйдут лишь на то чтобы…

Талос уже не слушал, что говорил Сайрион. Он уже покинул оружейную Первого Когтя, перескочил через валявшееся на полу тело архрегента и понесся по извилистым коридорам к носу корабля.

Нет, нет, нет…

— Мне плевать на подготовку, — произнес он в вокс. — Если потребуется — будем плыть вслепую.

— Ты спятил, болван?! — выплюнул в ответ Сайрион. — О чем и КАКИМ МЕСТОМ ты вообще думаешь?

Лишь немного времени, молил его мятущийся разум. Нам нужно убраться отсюда.

Он был на полпути к покоям Октавии, когда раздался оглушительный вой сирен.

— Всему экипажу, — раздался голос Сайриона по корабельной системе оповещения, — всему экипажу, занять свои посты. Эльдарские корабли на подходе.

Имперский крейсер не просто проскальзывает обратно в реальное пространство, проходя через варп, — он врывается в материальную вселенную через рану в пустоте, волоча за собой дымные следы цепляющегося за корпус безумия. Его путь через Море Душ — ураган цвета, звука и вопящей чертовщины.

Сайрион был вынужден признать, что, несмотря на весь ужас и безумие подобного рода путешествий — они, по крайней мере, ему знакомы.

Корабли эльдар вели свои игры с варпом. Они не оставляли ни инверсионных следов эфирной энергии, ни ужасных разрывов на самой ткани пространства и времени. В одни миг он видел звезды, в следующий миг, мерцая, возникли эльдарские корабли, подобно теням в темноте, и заскользили к «Эху проклятия». Сайрион почти ничего не знал о метафизике эльдарских варп-путешествий, да его они и не волновали. В какой-то момент он слышал упоминание о «паутине» по отношению к их жутковатым межзвездным странствиям, но это слово ничего для него не значило. Встречи с эльдарами в прошлом редко заканчивались хорошо, и он ненавидел их еще сильнее, чем большинство своих братьев, а то была весьма сильная ненависть. Они вызывали в нём отвращение, в котором не было ничего даже извращённо приятного.

Он увидел появление кораблей на оккулусе, будто само пространство вызвало их к жизни, и действовал не думая. Во-первых, будучи Сайрионом, он выругался, громко и с чувством. Во-вторых, приказал экипажу занять посты. В-третьих, он снова выругался длинным потоком брани, которой устыдился бы и сам примарх.

Они постоянно кружили и никогда не заходили в лоб. Каждый из их кораблей постоянно лавировал и выписывал в пустоте дуги и виражи, насколько поразительные, и настолько же недоступные имперскому судну. Он смотрел, как эльдарские корабли с отвратительной грацией исполняют свой танец, и ощущал сырой пресный привкус на языке. Даже вырабатывающие кислотную слюну железы инстинктивно реагировали на испытываемое им отвращение, так как человеческие технологии, даже приправленные скверной Хаоса, никогда не смогли бы подражать этим ксеноманеврам. Ему было тяжело сопоставить то, что он видел, с тем, что было физически возможно в глубинах космоса.

— Эй ты там, — сказал он, обращаясь к одному из членов экипажа. — Да, ты. Приготовить корабль к варп-перелету.

— Выполняем, господин. Мы слышали приказ лорда Талоса.

— Хорошо, — сказал Сайрион, уже не обращая внимания на человека. — Активировать пустотные щиты, выдвинуть орудия, ну и вся остальная чехарда, как обычно, будьте добры.

Он сидел на командном троне — троне Талоса, если быть совсем уж честным, — и насторожено смотрел в оккулус.

— Лорд, нам вступать в бой? — спросил член экипажа в униформе.

— Заманчиво. Мы превосходим их обоих. Но это, похоже, эскорт. Держать позицию и быть готовыми прорываться в варп, как только навигатор решит почтить нас своим вниманием.

На экране оккулуса позади первых двух возник еще один корабль. Этот был гораздо больше и щеголял угловатыми крыльями из кости и сверкающей чешуи. Блестящие паруса, похожие на змеиную кожу, вспыхнули, отражая солнце, и боевой корабль начал набирать скорость.

— Еще один корабль эльдар вошел в зону досягаемости сканеров дальнего радиуса, — выкрикнул мастер-провидец. — Линкор.

— Вижу. Вот его задавить нам будет уже не так просто, — подметил Сайрион. — Как скоро они доберутся до нас?

Горбатый мастер ауспекса покачал своей головой, покрытой шрамами от ожогов.

— Трудно сказать, господин. Если рассчитывать по стандартной тяге двигателей — то почти полчаса. Если они продолжат так же танцевать, то может занять и пять минут, и двадцать.

Сайрион расслабился, закинув ноги на подлокотник трона.

— Ну что ж, мой дражайший и преданный экипаж. У нас осталось не так много времени, чтобы насладиться обществом друг друга перед смертью. Ну разве это не восхитительно?

Талос влетел в дверной проем размытым пятном темно-синего керамита с ревом от доспехов. Слуги Октавии бросились перед ним врассыпную, опрометью удирая со скоростью крыс, бегущих от охотящегося на них кота. Отшатнулась назад даже Вулараи, не удивившись, что её обращение «Милорд?» не удостоилось внимания.

Октавия уже приходила в себя, разбуженная внезапно ожившими сиренами. Она подскочила на своем троне, когда Талос резко остановился с грохотом, заставившим пошатнуться её трон.

Она выглядела почти одурманенной от истощения. Несмотря на многочасовой сон, несмотря на питательные вещества, составленные специально для нее — убийства, которые её вынудили совершить несколько дней назад и долгий полет до этого места, все еще были видны на её лице огромными синяками. Под глазами от усталости залегли темные круги, а влажная кожа выглядела жирной в тусклом освещении комнаты.

Она подняла взгляд на Талоса и мышцы её шеи задрожали, выдав головную боль.

— Эльдары? — озадаченно спросила она. — Я не ослышалась?

— Готовь корабль к варп-прыжку, — приказал он. — Прямо сейчас.

— Я… что?

— Выслушай меня, — прорычал он. — Эльдары здесь. Они ощутили психический крик, который мы сотворили, или что еще хуже, их ведьмы предвидели это заранее и оставили в засаде флот. Дальше будет хуже, Октавия. Просто уводи корабль немедленно, иначе мы все умрем.

Сглотнув, она потянулась за первым соединительным кабелем своего трона. Её руки тряслись от слабости, но голос оставался ясным и твердым.

— Куда? Куда мы должны отправиться? В Око?

— Куда угодно, лишь не сюда и не туда, Октавия. В твоем распоряжении вся галактика. Просто найди, где нам спрятаться.

XX Полет

Корабль бежал снова, и снова, и снова.

Через два дня после своего первого бегства он нырнул обратно в пустоту реальности и тут же наткнулся на блокаду эльдарских крейсеров, безмолвно ожидавших их в засаде. «Эхо проклятия» заложило резкий вираж, развернулось вокруг своей оси и нырнуло обратно в относительную безопасность варпа.

Три дня спустя корабль прекратил свое межзвездное странствие в дрейфе рядом с планетой Ванаим, на орбите которого его уже поджидали пять эльдарских крейсеров. Судно Повелителей Ночи приблизилось, корабли чужаков подняли отражающие паруса и сорвались с орбиты на перехват судна Восьмого Легиона.

И снова «Эхо» спаслось бегством.

В третий раз корабль покинул варп и даже не замедлился перед эльдарской блокадой. «Эхо проклятия» мчалось сквозь ледяные волны реального пространства, бортовые залпы его орудий пели во тьме и пронзали суда чужих, пока оно скользило мимо них. Корабли эльдар уклонялись и разворачивались с немыслимым изяществом, даже те, чьи солнечные паруса уже были растерзаны орудийными батареями Восьмого Легиона. «Эхо» убегало от боя, который ему было не по силам выиграть, сосредоточив ответный огонь на кораблях ксеносов и не подпуская их к себе достаточно долго, чтобы суметь вернуться в варп.

Четвертый, пятый, шестой — чем дольше они убегали, тем большее сопротивление они встречали и тем дальше они уходили от исходной позиции.

— Они загоняют нас в ловушку, — сказал Сайрион после восьмого выхода из варпа и последующего бегства.

В ответ Талос просто кивнул.

— Я знаю.

— Мы не попадем в Великое Око, брат. Они нам не позволят этого сделать. Ты ведь знаешь об этом, не так ли?

— Я знаю.

Прошла неделя. Две недели. Три…

Выйдя из варпа в четырнадцатый раз, «Эхо проклятия» нарушило покой безмолвных небес. Оно вторглось в материальную вселенную, оставляя за собой ураган фиолетовых молний и сердоликового дыма. Покинув варп на этот раз, они не стали сбавлять ход, чтобы выверить курс и осмотреться в поисках врагов.

В этот раз «Эхо» ворвалось в реальность и продолжило бежать, распаляя двигатели. Корабль двигался сквозь безумные оттенки туманности Праксис, погружаясь все глубже в огромное облако газа. Талос позволил двигателям выплеснуть всю свою мощь, и корабль несся во весь опор.

— Нет эльдар, — поделился наблюдениями Сайрион.

— ПОКА нет эльдар, — ответил Талос. — Полный вперед. Зарыться в туманность как можно глубже.

Мастер-провидец подал голос, когда защебетали его сервиторы.

— Лорд Талос…

— Помехи для сканеров, — спокойно перебил его Талос, — вот зачем мы здесь. Я осведомлен о них, мастер-провидец.

Первый Коготь собрался вокруг главного трона, как почетный караул своего лидера. Один за другим остальные выжившие Повелители Ночи сходились на командную палубу, поднимая взгляды к оккулусу и наблюдая в молчаливом единстве.

Шли часы.

Временами Талос отрывался от созерцания звезд и переводил взгляд на тактический гололит. Как и наблюдательный экран, гололитическая проекция показывала звезды, крутящийся в пустоте мир и ничего более.

— Сколько прошло? — спросил он.

— Четыре часа, — ответил Сайрион. Он подошел к консоли управления носовыми орудиями, глядя поверх плеч семи находившихся возле нее одетых в униформу офицеров. — Четыре часа тридцать семь минут.

— Пока дольше всего, — подытожил Талос.

— Пока да.

Пророк наклонился вперед, восседая на богато украшенном командном троне. Золотой клинок Кровавых Ангелов покоился на одном подлокотнике трона, болтер пророка — на другом. Высокий, выполненный из черненой бронзы, трон сам по себе возвышался над остальным пространством командной палубы, установленный на центральной платформе.

Талос всегда знал, что Возвышенный наслаждался таким положением, находясь выше своих братьев на «Завете крови». Пророк не разделял его настроения. Во всяком случае, ощущение обособленности от братьев ему не доставляло никакого комфорта.

— Думаю, мы оторвались, — осмелился заявить Сайрион.

— Не говори этого, — сказал Талос, — и даже не думай об этом.

Сайрион вслушивался в звуки командной палубы, складывавшие свою собственную мелодию: скрип рычагов, бормотание сервиторов, глухой стук сапог. Это успокаивало.

— Тебе нужно отдохнуть, — обратился он к Талосу. — Когда ты спал последний раз?

— Я все еще не спал.

— Да ты шутишь.

Талос повернулся к Сайриону. Его бледное лицо вытянулось, а темные глаза потускнели от бессонницы.

— Похоже, чтобы я шутил?

— Да нет, ты и выглядишь так, как будто сдох и забыл перестать шевелиться. Три недели прошло. Ты дурью маешься, Талос. Пойди приляг.

Пророк отвернулся обратно к оккулусу.

— Не сейчас. Не пойду, пока мы не сбежим.

— А если я призову Живодера, чтобы тот прочел тебе лекцию?

— Вариель уже отчитал меня по этому поводу, — Талос печально вздохнул. — Он показал мне таблицы и прочую ерунду. Он в деталях расписал мне, какой нагрузке я подвергаю свой разум, ссылаясь на то, что каталептический узел позволяет легионеру обходиться без сна в течение не более чем двух недель.

— Лекция по физиологии. Я порой думаю, что он забывает о том, что ты когда-то был апотекарием.

Талос не ответил. Он по-прежнему смотрел на звезды в оккулусе.

Три недели, подумал пророк. Он не спал с самого начала этой бесконечной погони, когда из пустоты явились эльдары спустя считанные часы с момента, как он расправился с астропатами. Сколько раз с тех пор они входили и выходили из варпа? Сколько раз они вновь появлялись в реальном пространстве, только чтобы обнаружить еще одну эскадру поджидающих их эльдар?

Три недели.

— Мы не можем продолжать бегство, Сайрион. Октавия умрет. И мы сядем на мель.

Сайрион поднял взгляд вверх на торжественно вздернутые распятые кости Рувена.

— Я почти жалею, что ты убил колдуна. Его силы сейчас были бы весьма кстати.

Талос взглянул на брата усталыми глазами. В их черной глубине сверкнуло нечто похожее на веселье.

— Возможно, — допустил он. — Но тогда бы мы были обречены выслушивать его бесконечный треп.

— Тоже верно, — ответил Сайрион. Едва он договорил, как снова по всей палубе завыли сирены.

— Они нашли нас, — Талос откинулся на спинку трона, а его голос превратился в обессиленный шепот. — Они нашли нас. Октавия, это мостик.

Ее голос звучал также утомленно, как выглядел и сам Талос.

— Я здесь, — произнесла она в вокс. — Микрофон в моих покоях.

— Эльдар тоже, — сказал Талос. — Готовь корабль к очередному прыжку.

— Я не могу продолжать, — ответила навигатор. — Я не могу. Мне жаль, но я не могу.

— Через двадцать минут максимум они подойдут к нам вплотную. Уведи нас отсюда.

— Я не могу.

— Ты твердишь это уже больше недели.

— Талос, пожалуйста, послушай что я говорю. Еще один варп-прыжок убьет меня. Или два, неважно. Ты убиваешь меня.

Он поднялся с командного трона, подошел к ограждению и облокотился о него, глядя на организованный хаос на мостике внизу. На гололите мигали шесть приближающихся угроз: шесть эльдарских кораблей, чьи паруса скрадывала мгла помех.

— Октавия, — произнес он, смягчив тон, — они не могут преследовать нас вечно. Мне нужно от тебя совсем немного. Пожалуйста.

Прошло несколько мгновений, и ответ пришел от самого корабля: палуба вздрогнула, когда варп двигатель начал нагнетать энергию, чтобы вырваться из одной реальности в другую.

— Помнишь, — голос Октавии эхом прокатился по командной палубе. — Когда я первый раз вела «Завет»?

В её голосе звучала странная двойственность, когда она сливалась с машинным духом корабля; от этого единства у Талоса бежали мурашки по коже.

— Помню, — отозвался он по воксу. — Ты сказала, что можешь убить нас всех, ведь мы — еретики.

— Тогда я была рассержена. И напугана, — воин слышал, как она вздохнула. — Всем постам, приготовиться к входу в Море Душ.

— Спасибо тебе, Октавия.

— Ты не должен благодарить рабов, — сказала она в ответ, и её задвоенный голос отдавался по всему мостику. — Они возомнят себя равными. К тому же, это пока еще не сработало. Прибереги свои благодарности до того момента, когда мы будем уверены в том, что останемся живы. На этот раз мы скрываемся или бежим?

— Ни то и ни другое, — сказал Талос.

Все взгляды на мостике обратились к нему, и внимательней всего на него смотрели все еще находившиеся на командной палубе легионеры.

— Мы не бежим, — произнес в вокс Талос, обращаясь к Октавии, зная, что на него смотрели все. — И мы не прячемся. Мы идем в последний бой.

Талос передал координаты, набрав их на клавиатуре подлокотника своего трона.

— Доставь нас обратно туда.

— Трон… — выругалась Октавия, заставив половину экипажа мостика вздрогнуть при упоминании имперского ругательства. — Ты уверен?

— У нас не хватает топлива, чтобы продолжить плясать под их дудку, и прорвать их блокаду мы не можем. Если нас загоняют как добычу, то я хотя бы выберу, где с ними сразиться.

К трону снова подошел Сайрион

— А что если они и там нас поджидают?

Талос долго смотрел на брата.

— Что ты хочешь мне этим сказать, Сайрион? Мы сделаем то, что делаем всегда: будем их убивать, пока они не убьют нас.

Когда корабль оказался в варпе, Талос направился на встречу с еще одной душой, которую он имел все основания и никакого желания снова видеть. С мечом в руке он шел по извилистым коридорам. Его мысли были мрачными, а перспективы и того мрачнее.

Он собирался сделать то, что надлежало сделать еще давным-давно.

Внушительных размеров двери Зала Размышлений с грохотом открылись, как только он встал перед ними. Младшие адепты повернулись, чтобы поприветствовать его, пока сервиторы семенили по своим делам.

— Ловец Душ, — почтительно поприветствовал его один из закутанных в робу жрецов Механикум.

— Мое имя Талос, — ответил пророк, проходя мимо него. — Пожалуйста, используйте это имя.

Он ощутил, как чья-то рука взялась за его наплечник, и повернулся лицом к осмелившемуся притронуться к нему. Подобное нарушение приличий было более чем не свойственно кому-либо из адептов.

— Талос, — произнес Дельтриан, склонив пристально смотревший череп, служивший механикуму лицом. — Твое присутствие, хоть и не нарушает никаких поведенческих кодов, является неожиданным. Наше последнее взаимодействие закончилось соглашением, что ты будешь вызван в случае каких-либо изменений в состоянии субъекта.

«Субъект, — подумал Талос. — Очень странно».

— Я помню наше соглашение, Дельтриан.

Одетый в балахон хромированный кадавр убрал руку с наплечника воина.

— Тем не менее ты входишь в это святое место в броне и с клинком в руках. По результатам анализа твоего поведения лишь один вывод имеет право на существование.

— И что же это за вывод?

— Ты пришел, чтобы разрушить саркофаг и сразить Малхариона внутри него.

— Неплохая догадка, — Талос отвернулся, направившись в прилегавшее помещение, где хранился украшенный гроб мудреца войны.

— Подожди.

Талос остановился не потому, что Дельтриан приказал ему. Пораженный, он замер на месте, по-прежнему свободно держа клинок одной рукой. Он увидел богато украшенный саркофаг, прикованный цепями и соединенный с керамитовым корпусом дредноута. Голубоватая аура слабых направленных силовых полей все еще играла вокруг конечностей боевой машины, сковывая их.

— Зачем ты сделал это? — произнес Талос, не отводя взгляда, — я не давал приказов подготовить его как дредноута.

Дельтриан замешкался с ответом.

— Дальнейшие ритуалы воскрешения требуют помещения субъекта в священную оболочку.

Талос не знал что сказать. Он хотел возразить, но знал, что Дельтриана переубедить невозможно практически ничем. Его удивление удвоилось, когда он увидел другую фигуру, находившуюся в зале. Он сидел, прислонившись спиной к стене, бесцельно нажимая на триггер цепного топора и слушая завывание лезвий.

— Брат, — поприветствовал его другой Повелитель Ночи.

— Узас. Что привело тебя сюда?

Узас пожал плечами.

— Я часто прихожу сюда посмотреть на него. Ему стоит вернуться к нам. Он нужен нам, но не хочет быть нужным.

Талос низко и медленно вздохнул, прежде чем обратиться к Дельтриану:

— Активируй вокс-динамики.

— Лорд, я…

— Активируй вокс-динамики, иначе я убью тебя.

— Как прикажете, — Дельтриан заковылял на своих тонких как палки ногах, щелкающих при каждом шаге, к главной консоли управления. Несколько рычагов повернулись с неприятным скрежетом.

Зал наполнился криками. Надрывными, животными, измученными криками. Казалось, что кричит дряхлый старик — такая слышалась усталость и мука.

Талос закрыл глаза на мгновение, хотя его шлем продолжал смотреть все тем же безжалостным взглядом.

— Хватит, — прошептал он, — я покончу с этим.

— Состояние субъекта биологически стабильно, — голос Дельтриана звучал громче чем обычно, стараясь перекричать вопль. — Субъект также был приведен в состояние ментальной стабильности.

— По-твоему, это похоже на ментальную стабильность? — пророк стоял, не оборачиваясь. — Ты слышишь эти крики?

— Я их слышу, — перебил Узас. — Горькая, горькая музыка.

— Имеет место быть звуковая реакция на боль, — ответил Дельтриан. — Я считаю, это указывает на…

— Нет, — Талос покачал головой. — Нет. Даже не пытайся провернуть это со мной, Дельтриан. Я знаю, в тебе еще осталось хоть что-то человеческое. Это никакая, варп возьми, не «звуковая реакция на боль», это крики, и ты об этом знаешь. Прав был Люкориф, говоря о тебе: сознание, напрочь лишенное чувств, не смогло бы придумать Вопль. Ты понимаешь боль и страх. Это так, я знаю. Может ты и не в керамите, но ты один из нас.

— В таком случае «крики», — уступил Дельтриан. Впервые в тоне его голоса прозвучала тень недовольства. — Мы привели его в состояние ментальной стабильности. Относительной.

— А если отключить стазисные замки на его машинном теле?

Дельтриану пришлось остановиться снова.

— Вполне вероятно, что субъект попытается убить всех нас.

— Прекрати называть его субъектом. Это — Малхарион, герой нашего Легиона.

— Герой, которого ты собираешься убить.

Талос повернулся к техножрецу. Клинок в его руке вспыхнул электрической энергией.

— Он умер уже дважды. Из-за дурацкой надежды я позволил тебе забавляться с его трупом, но он не вернется к нам. Теперь я это вижу. Нельзя даже пытаться, потому что это противоречит его последнему желанию. Я не позволю тебе играться с его останками, в которых навеки заперт его разум как в темнице. Он заслуживает куда лучшего, нежели это.

Дельтриан снова замешкался, обрабатывая возможные ответы и подыскивая тот, что мог бы унять этот неловкий выплеск человеческих эмоций у хозяина корабля. В течение этих коротких пауз крики не смолкали ни на мгновение.

— Субъект, — то есть, Малхарион — все еще может послужить Легиону. С применением точечных пыток и контроля уровня боли, он являл бы собой на поле боя разрушительную силу.

— Я уже отказался идти поэтому пути, — Талос все еще не отключил свой меч, — и я не допущу издевательств над его телом. А в безумии он может открыть огонь и по своим.

— Но я могу…

— Хватит. Трон Пламенеющий, вот почему Вандред сошел с ума. Распри. Грызня. Когти убивают друг друга ножами во тьме. Я не желал восходить на этот идиотский пьедестал, куда поместили меня мои братья, но сейчас я на нем, Дельтриан. «Эхо проклятия» — мой корабль. Мы можем бежать, может, мы обречены, но я не собираюсь умирать без боя, и я не закончу свои дни, попустительствуя этому отвратительному унижению. Ты меня понял?

Конечно же, Дельтриан его не понял. Все это звучало слишком по-человечески для его аудиорецепторов. Всякое действие, основанное на эмоциях или химических процессах смертных, зачищались и игнорировались.

— Да, — произнес он.

Талос рассмеялся, но его хохот прозвучал лишь как горький удивленный смешок на фоне воплей дредноута.

— Ты ужасный лжец. Сомневаюсь, что ты помнишь каково это — кому-то доверять и кого-то понимать.

Повернувшись к жрецу спиной, он взобрался на саркофаг, цепляясь одной рукой. Силовой меч потрескивал и гудел, задевая стазис-поля.

Талос посмотрел на платиновый лик Малхариона — его господина, его истинного господина задолго до времени правления Вандреда, — чье величие в тот древний миг славы было запечатлено навеки.

— Если бы только ты выжил, — произнес Талос, — все могло бы быть иначе.

— Не делай этого, — Дельтриан вокализировал свое возражение. — Подобные действия нарушают положения моей присяги Восьмому Легиону.

Талос не обратил на него внимания.

— Простите меня, капитан, — сказал он высеченному изображению и поднял клинок.

— Подожди.

Талос обернулся в удивлении от того, чей голос он только что услышал. Он остановился на полпути к бронированной оболочке дредноута, приготовившись перерубить силовые кабели, соединяющие саркофаг с системами жизнеобеспечения.

— Подожди, — повторил Узас. Повелитель Ночи не спешил вставать на ноги. От стучал лезвием своего топора по палубе: тук-тук… тук-тук… тук-тук… — Я кое-что слышу. Пульс. Пульс среди хаоса.

Талос повернулся к Дельтриану.

— О чем он говорит?

Техноадепт был настолько озадачен этим диалогом, что чуть было не пожал плечами. Вместо этого, решив, что это слишком по-человечески, он разразился тирадой бранного кода.

— Необходимо разъяснение. Ты спрашиваешь меня о значении сказанного твоим братом, как если бы я имел какое-то представление.

— Я тебя понял, — сказал Талос. Он спрыгнул с саркофага, с глухим стуком приземлившись на палубу. — Узас. Поговори со мной.

Узас все еще стучал топором, отбивая звенящий ритм.

— За криками. Слушай, Талос. Слушай пульс

Талос посмотрел на Дельтриана.

— Адепт, ты не мог бы просканировать, о чем он говорит? Я слышу только крики.

— У меня запущено шестнадцать вспомогательных процессов постоянной диагностики.

Узас наконец поднял взгляд. Кровавый отпечаток ладони на лицевом щитке отразил тусклый свет помещения.

— Пульс все еще бьется, Талос.

— Какой пульс?

— Пульс, — произнес Узас. — Малхарион жив.

Талос повернулся к саркофагу.

— Уважаемый адепт, не угодно ли вам будет объяснить мне, что в сущности представляет из себя этот ваш ритуал воскрешения?

— Эти знания запретны.

— Конечно. Тогда объясните хотя бы в общих чертах.

— Эти знания запретны.

Пророк чуть было не рассмеялся.

— Это как выжимать кровь из камня. Работай со мной, Дельтриан. Мне нужно знать, что ты проделываешь с моим капитаном.

— Комбинация синаптически усиленных импульсов, электрокардиостимуляции, введение химических стимуляторов и психических стабилизаторов.

— Как много времени минуло с тех пор, как ты был апотекарием, — по тону Узаса можно было понять, что тот ухмыляется. — Мне пойти найти Живодера?

Вопреки своему желанию Талос улыбнулся шутке своего потерянного брата.

— Очень похоже на некоторые из методов, которые мы применяем при пытках, Дельтриан.

— Это так. Субь… Малхарион всегда вызывал много беспокойства, и его пробуждение требует нестандартного уровня концентрации и подхода.

— Но он же уже пробужден, — сказал Талос. — Он проснулся. Зачем продолжать ритуал?

Дельтриан издал рассерженный звук.

— Что во имя бесконечной бездны варпа это было? — спросил Талос.

— Демонстрация нетерпения, — ответил адепт.

— Как это по-человечески с твоей стороны.

Дельтриан снова издал звук, на этот раз громче.

— При всем моем уважении, ты говоришь по неведению. Ритуалы воскрешения не прекращены потому, что субъект пробудился лишь физически. Его разум не осознает окружения. Мы пробудили к жизни его физическую оболочку, позволив ему соединиться со священной боевой машиной. Но его разум все еще блуждает. Ритуал производится для того, чтобы наполнить энергией и возродить его сущность.

— Его… что?

— Его чувство самосознания и способность реагировать на раздражители. Его сознание как воплощение его живого духа.

— Ты имеешь ввиду, его душу. Его разум.

— Как скажешь. Мы вернули к жизни его мозг и тело, а не душу и разум. Вот в чем разница.

Талос сквозь зубы втянул спертый переработанный воздух.

— Когда-то у меня была собака. Ксарл частенько тыкал её палками.

Дельтриан замер. Хоть его глазные линзы оставались неподвижными, процессоры работали на полную, пытаясь найти хоть какой-то смысл в этом разговоре.

— Собака, — произнес он вслух. — Четвероногое млекопитающее. Семейство Псовые, род Волки, отряд Хищные.

Талос снова взглянул на саркофаг, слушая крики.

— Да, Дельтриан. Собака. Еще до того, как Нострамо сгорел, до того, как Ксарл и я присоединились к Легиону. Мы были детьми, и большую часть ночей проводили на улицах, мало зная о том, что существует беззаконное безумие, овладевавшее миром за пределами нашего города. Мы думали, что жили в самом сердце бандитских войн. Со временем это заблуждение кажется забавным.

Талос продолжил тем же голосом:

— Это была бродячая собака. Я её покормил и после этого она везде ходила за мной. Это была злобная псина, всегда готовая показать зубы. Ксарл любил тыкать её палкой, когда она спала. Ему нравилось смотреть, как собака просыпалась, лая и щелкая челюстями. Однажды он продолжил тыкать ее, даже когда она уже проснулась. Он дразнил её несколько минут и она попыталась вцепиться ему в глотку. Он вовремя подставил руку, но она все равно разодрала ему ладонь и предплечье.

— Что случилось с собакой? — спросил Узас и в его голосе, удивив Талоса, прозвучало любопытство.

— Ксарл убил ее. Размозжил ей голову монтировкой, пока она спала.

— После этого она уже точно не могла проснуться с лаем, — подметил Узас всем тем же странным тихим голосом.

Дельтриан замешкался.

— Актуальность этой беседы ускользает от меня.

Талос наклонил голову к саркофагу.

— Я говорю о том, что он уже проснулся, Дельтриан. А что ты делал с того момента, как это произошло? Ты говорил, что его состояние необходимо стабилизировать, но факт остается фактом: он проснулся. И что ты делал?

— Проводил ритуалы воскрешения. Как заявлено: комбинация синаптически усиленных импульсов, электрокардиостимуляции, введение химических стимуляторов и психических стабилизаторов.

— Итак, ты накачиваешь смертельно раненого воина дурманящими химикатами и мучаешь его электричеством. При этом он уже продемонстрировал, что его единение с саркофагом проходит нестандартно.

— Но…

— Он проснулся, и, обезумев, пытается броситься тебе в лицо. Ты тыкаешь его палкой, Дельтриан.

Дельтриан задумался над этим.

— Обработка… Обработка…

Талос все еще вслушивался в крики.

— Обрабатывай быстрее. Вопли моего капитана не услаждают мой слух, Дельтриан.

— Ни на одном из этапов у субъекта не были зарегистрированы когнитивные функции на приемлемом уровне. В противном случае ритуалы были бы немедленно прекращены.

— Но ты сказал, что пробуждение Малхариона никогда не происходило по стандартным схемам.

— Я, — Дельтриан впервые за многие века усомнился в своих выводах. — Я… Обработка…

— Вот и обработай это, — сказал Талос, удаляясь. — Порой, Дельтриан, стоит делиться своими секретами с теми, кому можешь доверять. И это не всегда проклятье — мыслить как смертный.

— Существует вероятность ошибки, — вокализировал Дельтриан, все еще наблюдая за столбцами вычислений, бегущими в его глазах. — Твое предположение, основанное в первую очередь на эмоциях, нарушает установленный наисвятейший ритуал. Если твои предположения окажутся неверными, физической оболочке субъекта может быть нанесен непоправимый вред.

— Думаешь, меня это волнует? ВОЛНУЕТ ЛИ МЕНЯ ЭТО?

По всей длине золотого клинка затанцевали молнии, когда Талос приблизился к главной консоли управления. Он взглянул на нее, на целую армаду клавиш, экранов сканнеров, датчиков температуры, рычагов и переключателей. Вот что накачивало тело его капитана болью и ядом.

— Выруби это, — произнес воин.

— Отказ. Я не могу позволить произойти подобному на основании предположения смертного и метафоры, сконцентрированной вокруг прерванного сна четвероногого млекопитающего. Талос. Талос, ты слышишь меня? Милорд, пожалуйста, отключите свой меч.

Талос занес клинок, и Узас засмеялся.

— НЕТ! — Дельтриан издал пронзительный звуковой импульс, который оглушил бы любого смертного и вывел бы его из боя. Шлем Талоса делал его неуязвимым к подобной показухе. Он и сам несчетное количество раз использовал оглушающий крик как оружие, чтобы поддаться ему сейчас.

— ТАЛОС, НЕТ!

Клинок опустился, и соприкосновение силового поля и тонкой аппаратуры консоли породило взрыв, расшвырявший обломки по всему помещению.

Талос поднялся на ноги в последовавшей за взрывом тишине и ужаснулся первой посетившей его мысли: Узас больше не теребил триггер цепного топора. Сквозь дым он увидел брата, стоявшего у стены, и Дельтриана в центре зала.

Стазис-поля, сковывавшие конечности дредноута, были все еще активны, и от издаваемого ими гудения у пророка заныли зубы. Но крики прекратились. В стерильном помещении теперь остро ощущалось их отсутствие, как после грозы в воздухе ощущается запах озона.

Талос смотрел на возвышающуюся перед ним боевую машину, прислушиваясь и ожидая, напрягая все свои чувства, чтобы уловить хоть малейшие изменения.

— Талос, — позвал Узас.

— Брат?

— Как звали твою собаку?

"Кеза", — подумал он.

— Помолчи, Узас, — слетело с его языка.

— Хмммм, — ответил другой Повелитель Ночи.

Дредноут не сдвинулся с места, не произнес ни слова — он безмолвно стоял, наконец-то, мертвый окончательно и бесповоротно.

— Ты убил Малхариона… — произнес Узас, приблизившись. — Ты всегда намеревался это сделать. Все твои слова… Ты просто хотел помочь ему наконец-то умереть, чтобы ты ни говорил.

Победа была пустой и безвкусной. Талос сглотнул, прежде чем открыть рот.

— Если бы он выжил, то так тому и быть. Если бы он умер, то его мучения закончились и мы наконец исполнили бы его последнее желание. В любом случае, я хотел покончить с этим.

Дельтриан кружил вокруг испорченной консоли, развернув вспомогательные конечности и подбирая ими с пола дымящиеся обломки.

— Нет, — повторял он, — Недопустимо. Просто недопустимо. Нет, нет, нет.

Талос не смог сдержать неловкую, горькую улыбку.

— Дело сделано.

Облегчение было почти осязаемым.

— Талос, — произнес гортанный голос, столь громкий, что сама палуба задрожала.

В этот момент двери зала с лязгом открылись, и в них вошел Сайрион. Он подбрасывал в воздух череп и ловил его. Очевидно, это был один из черепов с его брони: цепь, на которой он висел, была порвана и теперь звенела при ходьбе.

Он остановился, осматривая представшую перед его глазами сцену: стоящие вместе, смотрящие на дредноут Талос и Узас и развернувший все свои вспомогательные конечности Дельтриан, смотрящий туда же.

— Талос, — повторил раскатистый измененный воксом голос. — Я не могу пошевелиться.

Сайрион рассмеялся, услышав голос.

— Капитан Малхарион снова пробудился? Разве эта весть не достойна того, чтобы огласить её на весь корабль?

— Сайрион… — попытался прошептать Талос. — Сайрион, постой.

— Сайрион, — прозвучал модулированный голос дредноута. — Ты все еще жив. Мир полон чудес.

— Рад снова видеть вас, капитан, — Сайрион подошел к шасси дредноута, глядя снизу вверх на прикованный к бронированной нише саркофаг. Он снова подкинул и поймал череп.

— Итак, — сказал он, обращаясь к колоссальной боевой машине, — с чего мне начать? Тут столько всего произошло, пока вы спали…

XXI Бремя

Последние воины десятой и одиннадцатой рот собрались в зале военного совета «Эха проклятия». За семь часов никто из них не шевельнулся — все они стояли рядом с пророком и мудрецом войны. Время от времени кто-то из воинов начинал говорить, добавляя свои воспоминания к тем, о которых рассказывал Талос.

Наконец Талос испустил долгий протяжный вздох.

— И после этого вы проснулись, — произнес он.

Дредноут издал скрежещущий звук, похожий на тот, что издает переключающий передачи танк. Талосу было интересно, был ли этот звук ругательством, ворчанием или же просто Малхарион прочищал горло перед тем, как заговорить, при том, что прочищать ему было уже нечего.

— Ты хорошо справился.

Талос едва не вздрогнул от внезапного заявления.

— Ну да, — сказал он лишь потому, что нужно было сказать хоть что-то.

— Кажется, ты удивлен. Ты думал, я разгневаюсь?

Талос остро осознавал, что все взгляды в помещении были обращены на него.

— В лучшем случае я рассчитывал вас убить, в худшем — пробудить. Ни в том, ни в другом случае, я и подумать не мог о вашем гневе.

Малхарион был единственным в зале, кто был действительно неподвижен: хоть все остальные и стояли на месте, время от времени они шевелились, наклоняли головы или обменивались тихими репликами со своими товарищами по Когтю. Малхарион был монументален в своей неподвижности, не дыша и не шевелясь.

— Мне стоит убить этого проклятого техножреца, — проворчал он.

Сайрион усмехнулся на другом конце зала. Убедить Малхариона не уничтожать Дельтриана за болезненное и мучительное пробуждение стоило двум братьям немало времени. Дельтриан в свою очередь был смертельно огорчен неудачей в проводимых им ритуалах воскрешения, хоть и по-своему — незаметно и безэмоционально.

— Но эльдары… — Талос не знал, как закончить мысль.

— Ты достаточно долго смог сохранить наши жизни, при том, что у тебя нет офицеров, Талос. Захват «Эха проклятия» тоже прекрасен. Эльдарская ловушка не имеет значения. Единственный способ избежать её — продолжить выживать, ничего не достигая и не имея никакого значения для галактики. Сколько миров погрузились во тьму от твоего психического вопля?

Воин покачал головой, не зная конкретных данных.

— Десятки. Может быть, сотни. Невозможно узнать наверняка, не имея доступа к имперским архивам. Даже когда на каждом из этих миров осядет пыль — мы все равно никогда не узнаем.

— Это больше чем все, чего достиг Вандред, пусть даже и не на поле брани. Не стыдись сражаться разумом, а не когтями. Империум знает, что здесь что-то произошло. Ты посеял семена легенды для всего субсектора: ночь, когда сотни миров погрузились во тьму. Одни будут безмолвствовать месяцы, другие затеряются в варп-штормах на годы, а об иных не замолвят и слова. Несомненно, Империум прибудет и обнаружит их лишенными жизни благодаря стаям вырвавшихся демонов. Должен признать, Талос, ты куда более хладнокровен, нежели я мог себе представить. Уготовить такую судьбу…

Талос попытался сменить тему разговора.

— Вы говорите — Империум узнает о том, что здесь что-то произошло. Но эльдары уже знают. Их ведьмы, должно быть, заглянули в будущее и узрели что-то в волнах своих ксенопророчеств, — вот почему они отреагировали так быстро.

Впервые за все время дредноут пошевелился, повернувшись на оси и оглядев собравшихся Повелителей Ночи.

— И это вас беспокоит?

Одни воины кивнули, другие ответили:

— Да, капитан

— Я знаю, о чем вы все сейчас думаете.

Повелители Ночи посмотрели на заключенного в громадный корпус капитана — на монумент жизни, прожитой в преданном служении.

— Вы не желаете умирать. Эльдары согнали вас для решающей битвы, а вы страшитесь зова могилы. Вы думаете лишь о бегстве, о том, чтобы прожить еще день и сохранить свои жизни ценой чего бы то ни было.

Люкориф зашипел, прежде чем заговорить.

— Звучит так, будто ты считаешь нас трусами.

Малхарион повернулся к раптору, скрипя бронированными суставами.

— Ты изменился, Люк.

— Время все меняет, Мал, — голова раптора дернулась в сторону с жужжанием сервомоторов. — Мы были первыми на стенах при Осаде Терры. Мы были клинками одиннадцатой, потом стали Кровоточащими Глазами. И мы не трусы, капитан десятой роты.

— Вы позабыли Урок Легиону. Смерть ничто в сравнении с отмщением.

Раптор отрывисто каркнул. Для него это было смехом.

— Смерть — по-прежнему тот конец, которого я предпочел бы избежать. Лучше преподать урок и прожить еще один день, чтобы преподать его снова.

Дредноут выдал громоподобный рык в ответ.

— Значит, ты плохой ученик, если тебе нужно преподавать его дважды. Хватит ныть. Мы встретимся с этими чужаками лицом к лицу, а потом уже будем думать о смерти.

— Хорошо, что вы снова с нами, капитан, — сказал Сайрион.

— Тогда перестань хихикать, как дитя грудное! — ответил дредноут. — Талос. Каков твой план? Пусть он будет грандиозным, брат. Я хочу, чтобы моя третья смерть стала особенно славной.

Некоторые из собравшихся легионеров обменялись мрачными смешками.

— Это была не шутка, — прорычал Малхарион.

— Мы так и поняли, капитан, — ответил Меркуциан.

Пророк включил тактический гололит. Над поверхностью проекционного стола распростерлось плотное поле астероидов, и плотнее всего оно было над разбитой сферой. В самом сердце скопления пульсировала руна «Эха проклятия»

— В астероидном поле Тсагуальсы мы в безопасности.

Малхарион снова заскрежетал механизмами.

— Откуда в этой области такое плотное астероидное поле? Даже принимая во внимание дрейф, это сильно разнится с тем, что помню я.

Люкориф указал на гололит.

— Талос разнес в клочья пол-луны.

— Ну, — Сайрион прочистил горло, — быть может, пятую часть.

— Да ты неплохо поработал, Ловец Душ.

— Сколько раз еще я буду вытаскивать вас из могилы и повторять, что хватит называть меня так? — Талос ввел другие координаты. Гололит уменьшился, показывая изображение самой Тсагуальсы и множество других мерцающих рун, окружавших планету и её раненую луну.

— Вражеский флот собрался по периметру поля. Они не торопятся идти сквозь него за нами, а также не стремятся напасть и разделаться с несколькими тысячами душ на самой планете, которых мы оставили в живых. На данный момент, похоже, что они намереваются ждать, но это на данный момент. Петля затянулась. Мы попытались убежать, но они вынудили нас отступить. Они знают, что у нас нет иного выбора, кроме как сразиться. Мы стоим спиной к стене.

Он оглядел зал военного совета, посмотрев в глаза каждому их последних выживших братьев. Воины десятой и одиннадцатой рот были сгруппированы в четыре последних когтя.

— У тебя есть план, — прогудел Малхарион, и на этот раз это был не вопрос.

Талос кивнул.

— Они затянули петлю, чтобы навязать нам бой, это так. У них, несомненно, достаточно огневой мощи, чтобы уничтожить «Эхо проклятия». С каждым часом прибывает все больше и больше их кораблей, но мы все еще можем преподнести им сюрприз. Они ждут, что мы выскочим из нашего укрытия и дадим последний бой в пустоте, но у меня есть идея получше.

— Тсагуальса, — произнес один из Повелителей Ночи. — Ты, наверное, шутишь, брат. В пустоте наши шансы выжить больше.

— Нет, — Талос перефокусировал гололит, — не больше. И вот почему.

Мерцающее изображение показало полюс Тсагуальсы и острые выступы развалин крепости, чьи башни когда-то пронзали своими шпилями небеса. Несколько легионеров тихо заговорили или недоверчиво покачали головами.

— Наша крепость едва стоит, — произнес Талос, — десять тысяч лет не пощадили ни стен, ни шпилей. Но под ней все еще остались…

— Катакомбы, — прорычал Малхарион.

— Так точно, капитан. Данные ауспекса показывают, что по большей части катакомбы не изменились. Они по-прежнему простираются на многие километры во всех направлениях, и целые их секции в состоянии выдержать орбитальную бомбардировку. Бой на наших условиях. Если эльдары так хотят нас — пусть спускаются во тьму. И мы поохотимся на них, как они охотились на нас.

— Сколько мы там протянем? — спросил Люкориф трещащим вокс-голосом.

— Часы или дни, все зависит от того, сколько их десантируется, чтобы преследовать нас. Даже если они пошлют целую армию и наводнят тоннели, мы потреплем их куда сильнее, чем в честном бою. Часы и дни это куда больше нежели пара минут. Пожалуй, я знаю, что выбрать.

Воины приблизились, держа руки на оружии. Атмосфера изменилась, и осторожность как ветром сдуло. Талос продолжил, обращаясь к когтям:

— «Эхо проклятья» вряд ли выдержит даже короткий полет к атмосфере планеты. Как только мы покинем самую плотную область астероидного поля, эльдары накроют нас как вторая кожа. Все, кто намерен выжить, должны приготовиться к эвакуации с корабля.

— А экипаж? Сколько душ на борту?

— Мы не знаем наверняка. Как минимум тридцать тысяч.

— Мы не можем эвакуировать так много, не можем и позволить важным членам экипажа покинуть свои посты. Что ты им скажешь?

— Ничего, — ответил Талос. — Пусть горят вместе с «Эхом». Я останусь на мостике до последнего, так что командующему составу и в голову не придет, что Легион бросает их умирать.

— Хладнокровно.

— Необходимо. Это наш последний бой и будь мы прокляты, если будем сдерживать себя. Первый Коготь останется со мной, чтобы подготовить эльдарам прощальный сюрприз. Остальные высадятся на поверхность в десантных капсулах и на «Громовых ястребах» как можно скорее. Как окажетесь на Тсагуальсе, рассредоточьтесь под землей и будьте готовы к тому, что произойдет после. Запомните, если мы это переживем, за нами придет Империум. Они найдут оставшихся выживших в Убежище и услышат историю о наших деяниях. Эльдарам же нет дела до смертного населения — они жаждут нашей крови.

Фал Торм из вновь собранного Второго когтя злобно усмехнулся.

— И тут внезапно ты заговорил о выживании. Каковы наши реальные шансы на выживание, брат?

Талос ответил особенно неприятной улыбкой.

Часом позже пророк и Живодер прогуливались по его личному апотекариону. Это было весьма специфичное место, и там было намного меньше путающихся под ногами рабов и сервиторов.

— Ты осознаешь, — спросил Вариель, — сколько работы мне придется просто выкинуть?

«Просто выкинуть, подумал Талос. А Малхарион еще называет меня хладнокровным.»

— Поэтому я и пришел к тебе, — сказал воин. Он провел рукой по манипулятору хирургической машины, воображая, как она двигается, выполняя свою священную работу. — Покажи мне свою работу.

Вариель повел Талоса к камерам в задней части апотекариона. Два воина заглянули внутрь и увидели пациентов Вариеля, прикованных к стенам пустых клеток ошейниками и дрожащих от холода.

— Похоже, им холодно, — подметил Талос.

— Вполне вероятно. Я держу их в асептических камерах, — Вариель указал на первого ребенка. Мальчик был не старше девяти лет, и на его коже еще розовели шрамы от недавних хирургических вмешательств вдоль спины, груди и горла.

— Сколько их у тебя?

Вариелю не нужно было сверяться с нартециумом, чтобы назвать точные цифры.

— Шестьдесят один от восьми до пятнадцати лет. Они хорошо переносят разные стадии имплантации. Еще сто девять подходящего возраста, но еще не созрели для имплантации. К настоящему моменту умерло более двухсот.

Талос знал, что значат подобные цифры.

— Это очень хорошие показатели выживаемости.

— Я знаю, — голос Вариеля звучал почти раздосадовано. — Я мастер своего дела.

— И поэтому мне нужно, чтобы ты продолжал.

Вариель зашел в камеру, где один из детей лежал ничком и не двигался. Живодер перевернул его носком бронированного сапога, и на него уставились мертвые глаза.

— Двести тринадцать, — произнес он и жестом указал сервитору унести тело мальчика. — Сжечь.

— Повинуюсь.

Талос не обратил внимания на сервитора, выполнявшего свой погребальный труд.

— Брат, выслушай меня.

— Я слушаю, — Вариель не перестал нажимать клавиши на запястье, внося новые данные.

— Тебе нельзя быть с нами на Тсагуальсе.

Услышав это, он остановился. Вариель медленно поднял свой стерильный льдисто-голубой взгляд и посмотрел в черные глаза Талоса.

— Хорошо пошутил, — сказал Живодер без всякого веселья.

— Я не шучу, Вариель. В твоих руках ключ к значительной части будущего Легиона. Я отправлю тебя отсюда перед битвой. Корабль Дельтриана способен на варп-перелеты, и ты отправишься с ним вместе со своим оборудованием и работой.

— Нет.

— Это не обсуждается, брат.

— Нет, — Вариель сорвал кусок содранной кожи с наплечника, скрывавший крылатый череп. Символ Восьмого Легиона уставился на Талоса пустыми глазницами.

— Я ношу крылатый череп Нострамо также, как и ты. И я буду сражаться и умру вместе с тобой на этой бесполезной маленькой планетке.

— Ты ничего мне не должен, Вариель. Больше ничего.

Впервые за все время Вариель выглядел ошеломленным.

— Должен? Должен тебе? Так вот каким тебе видится наше братство? Череда услуг и одолжений. Я ничего тебе не должен. И я встану рядом с тобой, потому что мы оба из Восьмого Легиона. Мы братья, Талос. Братья до самой смерти.

— Не в этот раз.

— Ты не можешь…

— Я могу все чего пожелаю. Капитан Малхарион согласен со мной. На корабле Дельтриана нет места для более чем десяти воинов, и даже оно отведено для реликвий, которые надлежит вернуть Легиону. Ты и плоды твоей работы должны быть сохранены прежде всего.

Вариель вздохнул.

— Ты когда-нибудь задумывался о том, как часто ты перебиваешь тех, с кем разговариваешь? Эта твоя привычка раздражает почти так же как и Узас, постоянно облизывающий зубы.

— Я это запомню, — ответил Талос, — и посвящу те многие отведенные мне годы борьбе с этим страшным изъяном моего характера. Итак, ты будешь готов? Если я дам тебе двенадцать часов времени и столько сервиторов сколько пожелаешь, ты можешь заверить меня в том, что твое оборудование будет погружено на корабль Дельтриана?

Вариель обнажил зубы в несвойственной ему злобной улыбке.

— Будет сделано.

— Я не видел, чтобы ты выходил из себя со времен Фриги.

— На Фриге были особые обстоятельства. Как и сейчас, — Вариель помассировал пальцами закрытые глаза. — Ты многого просишь от меня.

— Как и всегда. И к тому же, мне нужно чтобы ты еще кое-что сделал.

Апотекарий снова встретил взгляд пророка, чувствуя тревогу в голосе Повелителя Ночи.

— Проси.

— Когда ты уйдешь, я хочу чтобы, ты нашел Малека из Атраментар.

Вариель вскинул бровь.

— Я никогда не вернусь в Мальстрим, Талос. Гурон снимет мою голову.

— Я не верю, что Малек остался там, как и в то, что Атраментар могли бы по своей воле присоединиться к Кровавому Корсару. Если они высадились на судно Корсаров, у них были на то иные причины. Не знаю, какие именно, но я доверяю ему, несмотря на то, что произошло. Отыщи его, если сможешь, и скажи, что его план сработал. Малхарион выжил. Мудрец войны взял на себя командование и снова вел Десятую роту в её последние ночи.

— Это все?

— Нет. Передай ему мои благодарности.

— Я сделаю все, если ты того желаешь. Но корабль Дельтриана не улетит далеко без дозаправки. Он слишком мал для долгих перелетов, и мы оба это знаем.

— Ему не обязательно улетать далеко, просто нужно выбраться отсюда.

Вариель недовольно заворчал.

— Эльдары могут пуститься в погоню за нами.

— Да, могут. Еще на что-нибудь пожалуешься? Ты тратишь то немногое время, что я могу тебе дать.

— Что насчет Октавии? Как мы поплывем по морю душ без навигатора?

— Тебе не придется, — ответил Талос. — И поэтому она отправится с тобой.

Он мог бы догадаться, что она среагирует менее тактично, нежели Вариель. Если бы он потрудился предсказать её реакцию, то оказался бы прав.

— Я думаю, — сказала она, — меня достало делать то, что ты мне говоришь.

Талос не смотрел на навигатора — он ходил вокруг её трона, глядя на бассейн, вспоминая его прежнюю обитательницу. Она умерла в грязи, разорванная на части болтерами Первого Когтя. И, хотя его память была близка к абсолютной, Талос поймал себя на том, что не может припомнить имени создания. Как удивительно.

— Ты вообще слушаешь меня? — спросила Октавия. Её изысканно вежливый тон голоса заставил воина обратить на нее внимание.

— Да.

— Хорошо.

Октавия сидела на троне, одной рукой прикрывая увеличившийся живот. Её истощение делало беременность все более заметной.

— Каковы шансы, что корабль Дельтриана окажется в безопасности?

Талос не видел смысла лгать ей. Он смотрел на нее тяжелым долгим взглядом, позволяя секундам бежать вместе с ритмом её сердца.

— Твой шанс выжить удивительно мал. Но все же шанс есть.

— А Септим?

— Он наш пилот и мой раб.

— Он отец.

Талос предупреждающе поднял руку.

— Осторожней, Октавия. Не стоит ошибочно полагать, что меня могут пробрать преисполненные эмоций просьбы. Знаешь ли, я свежевал детей на глазах у их родителей.

Октавия стиснула зубы.

— Значит, он остается. — Она не знала, зачем произнесла это, тем не менее, слова вырвались сами. — Как бы то ни было, он отправится за мной. Ты не сможешь удержать его здесь. Я знаю его лучше тебя.

— Я пока еще не решил его судьбу, — ответил Талос.

— А что насчет твоей «судьбы»? Как насчет тебя?

— Не говори со мной таким тоном. Здесь не имперский двор Терры, ваше маленькое высочество. Меня нисколько не впечатляет и не внушает благоговейного страха твой заносчивый тон, так что остынь.

— Прости, — сказала она. — Я… просто злюсь.

— Понятно.

— Так что ты будешь делать? Ты собираешься позволить им просто убить вас?

— Нет конечно. Ты видела, что произошла, когда мы попытались бежать, как мы разбивались о блокаду за блокадой. Они не позволят нам сбежать в Великое Око. Петля стала затягиваться, когда я запустил психический вопль. Мы займем оборону здесь, Октавия. Если мы будем медлить дальше — мы упустим наш последний шанс выбрать, где разразится эта война.

— Ты не ответил на мой вопрос.

— Мы все умрем. — Талос указал на стену мониторов, каждый из которых под разными углами показывал пространство снаружи корабля: каждый был подобен глазу, смотрящему на миллионы дрейфующих в пустоте обломков скалы. — Как мне еще яснее выразиться? Разве это не очевидно? За этим астероидным полем корабли чужаков только и ждут, когда мы сдвинемся с места. Мы — трупы, Октавия. Вот и все. Поэтому убедись, что готова покинуть корабль. Бери все что пожелаешь, мне до этого нет дела. У тебя одиннадцать часов, и больше я не желаю тебя видеть.

Он развернулся и ушел, отпихнув в сторону двух её слуг, которые не успели быстро убраться с дороги. Октавия проводила его взглядом, ощутив вкус свободы впервые с момента её пленения и уже не уверенная, был ли он таким приятным, каким она его помнила.

Дверь плавно открылась, явив его господина стоящим в дверном проеме.

Септим взглянул вверх, не выпуская из рук шлем Узаса. Он выполнял последние ремонтные работы с линзой левой глазницы.

— Господин?

Талос вошел, наполнив скромную комнату жужжанием сочленений доспеха и вездесущим гудением работающей брони.

— Октавия покинет корабль через одиннадцать часов, — произнес Повелитель Ночи. — Вместе с твоим нерожденным ребенком.

Септим кивнул, не сводя взгляда с лицевой пластины своего господина.

— При всем уважении, повелитель, я уже догадался.

Талос ходил кругами по комнате, бросая взгляд то туда, то сюда и не задерживая его долго на какой-либо вещи. Он заметил полусобранные пистолеты на верстаке, наброски схем, угольные рисунки его возлюбленной Октавии и кучей сваленную на пол одежду. Прежде всего, пространство было наполнено чувством жизни, оно было убежищем одной конкретной живой души.

Комната человека, подумал Талос, вспоминая свои собственные покои, которые во всем походили на покои любого другого легионера, за исключением нацарапанных на железных стенах пророчеств.

«Как они непохожи на нас. Они оставляют свой след везде, где живут.»

Он повернулся обратно к Септиму, человеку, прослужившему ему почти десять лет.

— Нам с тобой нужно поговорить.

— Как вам угодно, господин, — Септим отложил шлем.

— Нет. На ближайшие несколько минут мы забудем, кто из нас служит, и кому из нас прислуживали. Сейчас я ни хозяин, ни повелитель. Я — Талос.

Воин снял шлем. Его бледное лицо было спокойно.

Обеспокоенный такой странной фамильярностью, Септим ощутил безумное желание взяться за оружие.

— Почему мне кажется, что это — какая-то ужасающая прелюдия, перед тем, как мне перережут глотку? — спросил оружейник.

Улыбка пророка не отразилась в его черных глазах.

Дельтриан и Октавия не поладили с самого начала, что ни для кого из них не было сюрпризом. Она думала, что он невыносимо нетерпелив для такого аугментированного создания, а он думал, что от нее неприятно пахло биологическими химикатами и органическими жидкостями, участвующими в репродуктивном процессе млекопитающих. Их взаимоотношения начались с этих первых впечатлений и с того момента двигались по наклонной. Для них обоих было облегчением, когда навигатор отправилась в свою каюту, чтобы произвести последние приготовления перед полетом.

Она зафиксировала ремни на неудобном троне в брюхе похожего на припавшее к земле насекомое корабля Дельтриана. Её «каюта», как таковая, была оснащена единственным пикт-экраном, и в ней едва хватало места, чтобы вытянуть ноги.

— Здесь когда-нибудь хоть кто-нибудь сидел и проверял это оборудование? — спросила она, когда сервитор всунул тонкий нейрошунт в незаметный, искусно сделанный разъем на виске. — Ай! Поаккуратней с ним!

— Повинуюсь, — промямлил киборг, уставившись на нее мертвыми глазами. Это все, что она услышала в ответ, что в свою очередь, ничем её не удивило.

— Втыкай до щелчка, — объяснила она лоботомированному слуге, — а не пока он выйдет из моего другого чертова уха.

Сервитор пустил слюну.

— Повинуюсь.

— О Трон, просто уйди отсюда!

— Повинуюсь, — произнес он в третий раз и именно так и поступил. Она услышала, как он врезался во что-то в коридоре снаружи, когда корабль вздрогнул на палубе во время последней загрузки боеприпасов. В отсеке Октавии не было иллюминаторов, поэтому она переключалась между сигналами с внешних пиктеров. На экране мерцали виды с палубы основного ангара «Эха». «Громовые ястребы» загружались под завязку, а десантные капсулы взводились на позиции.

Октавия бесстрастно наблюдала, не зная, что чувствует. Был ли это дом? Станет ли она скучать по всему этому? И куда они направятся, даже если выберутся?

— Оу, — прошептала она, глядя на экран. — Вот дерьмо.

Она остановила смену изображений и ввела код, чтобы повернуть один из видоискателей на корпусе корабля. Погрузочные платформы и транспорты для экипажа сновали туда — сюда. Часовой-погрузчик, украденный давным-давно во время одного из рейдов, шагал следом за ними, грохоча по палубе стальными ступнями.

Септим, с потрепанной кожаной сумкой через плечо, говорил с Дельтрианом у главного пандуса. Длинные волосы скрывали лицевую аугметику. Под его тяжелой курткой был легкий бронекостюм. В ножнах на правой голени было закреплено мачете, оба пистолета висели на бедрах.

Она понятия не имела, что он говорил. Внешние видоискатели не передавали звук. Она видела, как он похлопал Дельтриана по плечу. Судя по тому, как тощий кадавр отшатнулся — этот жест он не оценил.

Септим прошел дальше по пандусу и исчез из виду. На экране снова возник Дельтриан, вернувшийся к управлению погрузочными сервиторами и нескончаемым потоком заносимой на борт машинерии.

И почти сразу же раздался стук в дверь.

— Скажи, что ты в повязке, — услышала она голос из-за металлической перегородки. Улыбнувшись, она коснулась рукой лба, чтобы удостовериться.

— Тебе нечего бояться.

Дверь открылась, и войдя, Септим побросал на пол свои вещи, как только она закрылась позади него.

— Меня освободили от службы, — сказал он. — Как и тебя.

— А кто поведет «Опаленного» к поверхности?

— Никто. Отрядов едва хватает на три десантно-штурмовых корабля. «Опаленный» уже загружен в транспортировочные когти этого корабля. Талос завещал его Вариелю, и он уже под завязку набит оборудованием из апотекариона и реликвиями из Зала Размышлений. Их нужно вернуть Легиону в Оке, если мы вообще до него доберемся.

Улыбка Октавии исчезла, как солнце в закат.

— Мы не сможем уйти так далеко. Ты же понимаешь, не так ли?

Он спокойно пожал плечами.

— Посмотрим.

Весть о предстоящем сражении разлетелась по кораблю, но «Эхо» было нестоящим летающим городом со всем из этого вытекающим. На самых верхних палубах битва была делом концентрации: офицеры и матросы знали свои роли и исполняли свои обязанности с профессионализмом, каким славились корабли Имперского Флота.

Но стоило осмелиться углубиться в нутро корабля, к нижним палубам, и вести о грядущем сражении встречались невежественными мольбами и беспомощным бормотанием. Тысячи тех, кто питал корабль своим потом и кровью, трудившиеся в реакторных отсеках и на орудийных платформах, понимали ситуацию лишь поверхностно и знали лишь то, что вскоре им предстоит вступить в бой.

Талос шагал в одиночестве по палубе главного ангара. Уцелевшие воины десятой роты уже погрузились в десантные капсулы, а их «Громовые ястребы» были загружены боеприпасами, которые будут доставлены на поверхность планеты. Там и тут стояли безмолвные бездействующие сервиторы, ожидая очередного приказа, который их безмозглые головы смогут понять.

Пророк пересек посадочную зону, направляясь туда, где Дельтриан спускался по пандусу своего корабля.

— Все готово, — вокализировал Дельтриан.

Талос взглянул на адепта немигающим взглядом красных линз.

— Поклянись мне, что сделаешь то, что я скажу. Те три саркофага бесценны. Малхарион будет с нами, но три другие усыпальницы должны добраться до Легиона. Эти реликвии бесценны, и они не могут погибнуть здесь с нами.

— Все готово, — снова произнес Дельтриан.

— Генное семя важнее всего, — настаивал Талос. — Запасы генного семени в хранилище должны добраться до Ока любой ценой. Поклянись мне.

— Все готово, — повторил Дельтриан. Клятвы вызывали у него мало уважения. На его взгляд, обещания были чем-то, что использовали биологические объекты, пытаясь выдать надежду за просчитанную вероятность. Проще говоря, соглашение заключалось на основе неверных параметров.

— Поклянись мне, Дельтриан.

Техноадепт издал звук ошибки, вокализировав его низким жужжанием.

— Очень хорошо. Чтобы закончить этот обмен вокализациями, я даю клятву, что план будет выполнен в соответствии с заданными параметрами и с учетом моих лучших способностей и возможностей управлять действиями других.

— Достаточно.

Дельтриан еще не закончил.

— С учетом оценочных данных мы останемся в астероидном поле еще несколько часов после вашего отбытия, пока не будем уверены, что все суда ксеносов пустились в погоню. Необходимо учесть ненадежность показаний ауспекса, помехи при дрейфе и вмешательство чужаков. Логистика…

— Есть много факторов, — перебил Талос, — я понимаю. Прячься, сколько нужно, и беги, как только сможешь.

— Как вы пожелаете, да будет так.

Техножрец отвернулся, но замешкался. Талос не уходил.

— Ты стоишь здесь, ожидая, что я пожелаю тебе удачи? — Дельтриан наклонил свое ухмыляющееся лицо. — Ты должно быть осведомлен, что сама идея удачи является для меня анафемой. Бытие предопределено, Талос.

Повелитель Ночи протянул руку. Оптические линзы Дельтриана на мгновение сфокусировались на бронированной перчатке. Тихое жужжание из-за его лица выдавало то, что его глаза меняли фокус.

— Любопытно, — произнес он. — Обработка…

Мгновением позже он сжал запястье легионера. Талос сжал запястье адепта в ответ, возвращая традиционное воинское рукопожатие Восьмого Легиона.

— Это большая честь, достопочтенный адепт.

Дельтриан подыскивал подходящий ответ. Он всегда был в стороне, но древние формальные слова, по традиции произносимые воинами Восьмого Легиона накануне безнадежных битв, тут же пришли на ум, что показалось ему удивительным…

— Умри как жил, сын Восьмого Легиона. Облаченный в полночь.

Двое разошлись. Дельтриан, у которого было столько же терпения, сколько и такта, немедленно развернулся и, взойдя по пандусу, устремился внутрь корабля.

Талос помедлил, увидев Септима наверху пандуса. Раб поднял руку в перчатке на прощание.

Талос пренебрежительно фыркнул. Люди. Поступки, которые они совершают, ведомы эмоциями.

Он кивнул своему бывшему рабу на прощание и молча покинул ангар.

XXII Прорыв

«Эхо» прокладывало путь сквозь астероидное поле, не обращая внимания ни на запасы снарядов, ни на мощность пустотных щитов. Астероиды поменьше крейсер таранил, и их осколки разлетались в стороны со всполохами от щитов. Те, что крупнее — разносились в пыль залпами орудий корабля.

Корабль не уходил от взрывов, не сбавлял хода и не маневрировал. Он не выпускал дронов, чтобы разогнать попадавшиеся на пути осколки породы. «Эхо проклятия» прекратило скрываться и теперь вырвалось из своего временного убежища. Дорсальные батареи и бортовые орудия целились вперед, готовые испустить свой последний гневный вопль.

На мостике Талос со своего трона наблюдал за происходящим. Экипаж командной палубы, состоящий полностью из смертных, был практически безмолвен, будучи поглощен работой. Сервиторы передавали пергаментные распечатки отчетов, некоторые из которых они медленно изрыгали из аугметических ртов. Пророк не сводил глаз с оккулуса. За вращающимися глыбами — теми, которые еще не разнесли в пыль пушки «Эха» — ждал в засаде флот чужаков. Он видел, как они движутся в пустоте, подобно волнам — омерзительно гармонично; их блестящие солнечные паруса постоянно двигались, пытаясь поймать слабый свет далекого солнца.

— Доложить, — приказал Талос.

Каждая секция командной палубы откликнулась. Реплики «есть» и «готов» зазвучали в ответ. Выражаясь языком Дельтриана, все было в полной готовности. Ему ничего не оставалось делать, кроме как ждать.

— Флот чужаков движется на перехват. Они заняли позицию на самых чистых путях через астероидное поле.

Это он видел достаточно отчетливо. Меньшие корабли, выполненные из точеной кости, держались возле главных кораблей, как мелкие рыбешки, кормящиеся возле акул. Большие крейсеры шли с не менее поразительной скоростью. Они выписывали плавные дуги, шевеля парусами, стремясь перехватить «Эхо проклятия», как только оно покинет самую плотную область астероидного поля.

Ему не нравилось, как они двигались — до отвращения ловко, превосходя все возможные пределы человеческих кораблей. Превзойти их в скорости или вооружении уже было невозможно, а теперь казалось, что и победить их маневрированием — такая же фантастика.

— Сорок пять секунд, повелитель.

Талос откинулся на троне. Он прекрасно осознавал, что у него была перспектива не выбраться с этой палубы живым.

Прорваться к планете будет самым сложным. Но перспектива убивать тощих ксеночервей в катакомбах Тсагуальсы после этого казалась ему столь аппетитной, что у него непроизвольно начала выделяться слюна.

— Тридцать секунд.

— Все цели захвачены, — сообщил смотритель орудий, — нам нужно сохранять стабильный курс в течение минуты, чтобы сделать первый залп полностью.

— У тебя она есть, мастер оружия, — ответил Талос. — Сколько целей он поразит?

— Если чужаки поведут себя, как обычно поступает флот эльдар, вместо того, чтобы пройти мимо нас для обмена бортовыми залпами…пятнадцать целей, мой лорд.

Губы Талоса растянулись за лицевым щитком, но это была не совсем улыбка. Пятнадцать целей на один залп. Кровь Хоруса, он будет скучать по этому кораблю. Он был прекрасным близнецом «Завета», а улучшения, которым подвергли его Корсары за несколько веков не оценил бы лишь идиот.

— Двадцать секунд.

— Мне нужен вокс-канал со всем кораблем.

— Есть, господин

Талос набрал в легкие воздух, зная, что его слова услышат тысячи рабов, мутантов, еретиков и слуг на многочисленных палубах корабля.

— Говорит капитан, — произнес он. — Я — Талос, кровь от крови Восьмого примарха, сын мира, что не знал солнца. Надвигается буря, подобных которой не было; она готова разорвать корабль на части. Лишь ваш пот и ваша кровь могут нас всех спасти, и не важно, на какой палубе вы трудитесь. В грядущие минуты на счету каждая жизнь. Всем до единого, каждой душе, приготовиться к битве.

— Пять секунд, господин.

— Запустить Вопль.

— Есть, господин.

— Первый залп, как запланировано, затем стреляйте по своему усмотрению

— Есть, господин.

— Господин, мы вырвались из Скопления Талоса — вражеский флот направляется, чтобы…

— Открыть огонь.

«Эхо проклятия» неслось во весь опор, изрыгаемые им бурлящие потоки кипящей плазмы были столь же прекрасны, сколь и опустошительны. Широкое поле астероидов было одним из многих неблагоприятных факторов, сделавших Тсагуальсу столь безопасным укрытием на столь многие годы после Ереси. Навигация в этих местах была значительно менее опасна, чем в плотном поле осколков вокруг разрушенной луны, но корабли эльдаров все еще предпочитали петлять и огибать любой обломок на своем пути, нежели рискнуть его протаранить.

«Эхо проклятия» это не заботило. Оно неслось как таран, полагаясь на свои пустотные щиты и комплексы носовых орудий, сокрушающие любые надвигающиеся угрозы. Их изначальные пике были менее грациозны, нежели их прежний танец в пустоте, так как их жертвы вели совсем другую игру. «Эхо» не подчинялось общепринятой логике, ни разу не поворачивало, чтобы предоставить своим орудийным батареям лучший угол, не вносило коррективы в свои полетные векторы. Корабль был не там, где его поджидали ксеносы. Не стал он идти и в подготовленную ловушку. Он просто рассекал себе путь сквозь астероидное поле, жертвуя безумным количеством боеприпасов и мощностью щитов, пробиваясь к планете впереди.

Приготовившиеся к атаке корабли эльдар ждали в засаде на всех более-менее расчищенных путях из поля осколков, но теперь они оказались далеко от своей убегавшей жертвы.

— Работает? — спросил Талос. Он и так видел, что работает: это было очевидно по тому, как несколько кораблей ксеносов набрали скорость, чтобы скорректировать свои атакующие векторы. Но все же он хотел услышать подтверждение.

Офицеры впились взглядами в свои консоли; сильнее всех — те, кто следил за гололитическими проекциями ауспексов.

— Флот эльдар пытается выйти на нашу траекторию. Несколько крейсеров уже потерпели в этом неудачу.

— Работает, — Талос остался сидеть на троне, противясь желанию расхаживать по палубе. Корабль трясся от орудийных залпов и кусков породы, барабанивших по пустотным щитам. — Мы опережаем почти половину из них.

Корабли чужаков были удлиненными, с очерченными контурами, все из гладкой кости и с блестящими крыльями-парусами. Он предполагал, что именно из-за удаленности от солнца эльдарские корабли двигаются вяло, лишенные необходимого для их солнечных парусов тепла, но он едва ли обладал обширными знаниями об их функционировании. Все всегда казалось догадками в случае с эльдарами.

— Авангард кораблей ксеносов входит в пределы досягаемости орудий.

Талос подумал о братьях в десантных капсулах и о разогревающих двигателях десантно-штурмовых кораблей, ожидавших в ангарах. В оккулусе серая сфера Тсагуальсы размером с монету с каждой секундой увеличивалась в размерах. Сирены опасного приближения завывали на каждый астероид, который, вращаясь, улетал в сторону при их неумолимом приближении, а прикованные к своим станциям сервиторы бормотали об угрозе от выпущенных в их сторону боеголовок. По причине, которую он не мог внятно объяснить, Талос чувствовал, как его лицо расплывается в улыбке. В кривой, искренней улыбке неуместного веселья

— Лорд, — обратился к нему один из офицеров ауспекса. — Торпеды чужаков устойчивы к нашим помехам.

— Даже к Воплю?

Воин знал, что Вопль был откалиброван под имперские технологии, но даже несмотря на это, он надеялся, что он поможет.

— Несколько сбилось с курса, другие улетели в поле обломков, но более трех четвертей все еще на прицеле.

— Время до столкновения?

— Первая достигнет нас меньше чем через двадцать секунд.

— Довольно неплохо. Всем постам, приготовиться к столкновению.

Вскоре дребезжание корпуса переросло в тряску, а тряска в свою очередь, стала неистовыми конвульсиями. Талос почувствовал, как какое-то новое и неприятное беспокойство прокралось вдоль позвоночника. Сколько раз он был на борту корабля во время космических сражений? Сложный вопрос. Все равно что спрашивать, сколько вдохов и выдохов он совершил за прожитые столетия. Но это было другое. В этот раз вел корабль он один. Он не мог просто оставить его в руках Вандреда и сосредоточиться на своих мелких терзаниях.

«Здесь нужен Малхарион», — Талос отмел предательскую мысль, сколь истинной она бы ни была.

— Щиты держатся, — доложил ближайший к нему сервитор. — Две трети силы.

Талос наблюдал, как планета становится все ближе, в то время как весь корабль вопил вокруг него.

— Давай, — шептал он, — давай же!

«Эхо проклятия» пробивалось вперед, тараня попадавшиеся на пути астероиды. Едва ли эльдарские капитаны были новичками в космических сражениях, и ни один из их домашних искусственных миров на краю Великого Ока не был бы удивлен тактикой корабля Архиврага. По всему флоту поднялись солнечные паруса и крейсера чужаков пошли хищным, изящным атакующим курсом, наполняя усеянную обломками пустоту потоками мерцающего пульсарного огня.

Поодиночке луч каждого пульсара был тонкой нитью на фоне бесконечной черноты, но вместе они рассекали пустоту подобно сияющей паутине, опутывающей и вгрызающейся в еле державшиеся пустотные щиты "Эха".

«Эхо проклятия» сделало бочку, несясь вперед и обращая свои бортовые и спинальные батареи к врагу. Орудия корабля изрыгали ответный огонь подобно истекающему гноем нарыву. Некоторые корабли эльдар были столь изящны, что, казалось, они просто исчезли с пути залпа. Другие приняли огонь на себя и позволили ему стечь по своим мерцающим щитам, зная, что курс «Эха» вынуждал его стрелять в основном по астероидам.

Первым подбитым судном ксеносов был небольшой корабль сопровождения, носивший имя, которое невозможно выговорить человеческим языком. Разумеется, никому из находившихся на борту «Эха проклятия» не пришло в голову попытаться это сделать; вместо этого люди смеялись и ликовали, когда он разваливался на части у них на глазах, пораженный шквальным огнем спинальных плазмо— и макро-батарей.

Это был всего лишь удачный выстрел, и Талос знал это. Тем не менее, от этого зрелища по его коже пробежали мурашки.

Второй корабль ксеносов погиб больше по воле случая, нежели от гнева Повелителей Ночи. Не имея времени даже на поворот, «Эхо проклятия» выплеснуло огневую мощь всех фронтальных орудий на огромный астероид впереди. Лазерные залпы вгрызлись в замерзший камень, и расщепили его вдоль слабых мест как раз тогда, когда закрытый щитом нос корабля на полной скорости протаранил его. Когда астероид распался на части, треснув под натиском полыхающих, но слабеющих щитов, вращающиеся осколки разлетелись во всех направлениях. Эльдарский флот, несмотря на всю свою ловкость, не мог уклониться от всех обломков. Даже когда они бросились врассыпную, чтобы отлететь в сторону, некоторые все же получили несущественные повреждения от разлетавшихся осколков породы.

Талос криво улыбнулся, когда одна из громадных глыб врезалась в изящный силуэт вражеского корабля. Обломок разбил солнечный парус на осколки прекрасного бриллиантового стекла и раздавил костяной корпус. Корабль вертелся, деформируясь и агонизируя, пока не угодил прямиком в другой астероид перед ним.

— Даже если мы погибнем здесь, — усмехнулся Повелитель Ночи, — это стоило увидеть.

— Три минуты до Тсагуальсы, господин.

— Хорошо, — его улыбка тут же растаяла, когда он вспомнил о предстоящем предательстве. Зная траекторию корабля и насколько противник их превосходит, многие из несчастных душ на корабле уже поняли, чем все это кончится.

— Подготовить корабль к варп-перелету? — спросил один из офицеров. Талос понял по голосу, что человек потерял надежду и теперь пытался скрыть свое беспокойство. Пророк ценил его за это. Малодушию не место на мостике.

— Нет, — ответил Талос. — И ты в самом деле веришь, что мы окажемся в безопасности? — корабль задрожал, от чего некоторые смертные члены экипажа вынуждены были схватиться за перила и консоли. — Даже если это бегство увенчается успехом, неужели ты считаешь, что нам и дальше удастся ускользать от них?

— Нет, господин. Конечно нет.

— Разумный ответ, — сказал Талос. — Сосредоточься на своих обязанностях, лейтенант Роулен. Не думай о том, что произойдет потом.

Септим и Дельтриан стояли в скромной тесной каюте, которую техноадепт без тени гордости или стыда обозначил как мостик Эпсилон К-41 Сигма Сигма А:2.

Он также потребовал, чтобы Септим покинул палубу, на что человек ответил по-нострамски нечто неясно биологическое про мать Дельтриана.

— Я пилот, — добавил он. — Я собираюсь помочь этой посудине взлететь.

— Твоя аугметика хоть и впечатляет, но весьма ограничена, чтобы взаимодействовать с духом машины моего корабля.

Септим указал на вращающиеся глыбы на мерцающем гололите.

— Ты доверишь сервиторам и духу машины лететь через это?

Дельтриан издал звук подтверждения.

— Куда больше, нежели кому-либо из людей. Что за…что за странный вопрос?

Септим сдался, но остался на мостике возле трона сервитора-пилота.

Раб и адепт вместе с двумя десятками сервиторов и закутанных в мантии членов экипажа смотрели на гололитическую проекцию, служившую одновременно тактической картой и оккулусом. В отличие от гололитических изображений «Эха», она была размытой и мерцала так часто, что человеческий глаз Септима заболел. Когда он смотрел на него бионическим глазом, боль проходила, как исчезала и часть помех. Только тогда он понял, что проекция была предназначена для аугметических глаз.

Сам корабль был похож на жирного жука, ощетинившегося защитными турелями, и три четверти длины которого было отведено под варп-генераторы и маршевые двигатели. Эти отсеки корабля отделялись переборками от жилых отсеков, и Септим видел, что некоторые адепты носили дыхательные маски всякий раз, когда входили и выходили из двигательного отсека.

Внутри корабля было до безумия тесно. Чтобы освободить место для брони, систем вооружения и двигателей, каждый тоннель был узким проходом, а в помещениях хватало места лишь для одного оператора и самых основных систем. Командная палуба была самым просторным местом на всем корабле, и даже там было яблоку негде упасть, стоило собраться восьмерым.

Септим посмотрел на мигающую на гололите идентификационную руну корабля. Она была прицеплена к астероиду, пока они скрывались от сканеров чужаков. Далеко за пределами поля обломков и астероидов руна, обозначавшая «Эхо», была песчинкой в буре враждебных сигналов.

— «Эхо» почти на месте, — произнес он, — они прорвутся.

Услышав знакомый звук, Септим повернул голову. В помещение вошел Вариель, гудя сочленениями своего доспеха при каждом движении.

— Скажи мне, что происходит, — как всегда спокойно потребовал он.

— Не похоже, что они знают, что мы здесь, — Септим перевел глаза на гололит.

— Cкажи мне, что с «Эхом», смертный болван.

Пристыженный очевидностью своей ошибки, Септим заставил себя улыбнуться.

— Они прорвутся, лорд Вариель.

Апотекарий не выказывал никаких эмоций, услышав уважительное обращение, как не выказывал их множество раз в прошлом, когда Септим произносил или не произносил его. Подобные вещи совершенно не имели для него значения.

— Я полагаю, мы скоро отправляемся?

Дельтриан кивнул, изо всех сил имитируя движения человека шеей, не предназначенной для того, чтобы сгибаться таким изящным образом. Что-то заклинило в верхней части позвоночника, и ему потребовалась пара секунд, чтобы ослабить позвоночные связки.

— Ответ положительный, — вокализировал он.

Вариель подошел туда, где стоял септим и сам взглянул на гололит.

— Что это? — он указал на рунический символ.

— Это… — Септим дотянулся до консоли пилота-сервитора и подрегулировал гололитический дисплей, нажав пару кнопок. — …это ударный крейсер Ордена Генезиса, который мы уничтожили несколько месяцев назад.

Вариель не улыбнулся, что не удивило Септима. Его бледно-голубые глаза моргнули, когда он изучал гололитическое изображение разрушенного крейсера, чей корпус был открыт пустоте. Воин наклонился и увеличил картинку, чтобы рассмотреть тотальное разрушение, где в самом сердце Скопления Талоса среди самого плотного скопления астероидов от разрушенной луны дрейфовал погибший крейсер.

— Это было в высшей степени великолепное убийство, — отметил Повелитель Ночи.

— Да, господин.

Вариель посмотрел на него с беспокойством во взгляде. После почти десяти лет в услужении у Восьмого Легиона Септим был готов поспорить, что его больше ничто не может заставить нервничать. Глаза Вариеля, похоже, были редким исключением.

— Что с тобой? — спросил апотекарий. — У тебя участилось сердцебиение. От тебя воняет каким-то идиотским эмоциональным возбуждением.

Септим склонил голову к гололиту.

— Это трудно… смотреть как они сражаются без нас. Все, чем я занимался почти всю свою сознательную жизнь, это служение Легиону. Без него…я даже не уверен, что знаю, кто я.

— Да, да. Очень интересно, — он повернулся к Дельтриану. — Техноадепт, дабы развеять скуку, я желаю послушать переговоры эльдар. Ты сможешь перехватить их сигнал?

— Конечно, — Дельтриан развернул две из своих вспомогательных конечностей, и они аркой изогнулись над его плечами, чтобы работать с отдельной консолью. — Но я не обладаю способностью переводить лингвистические вокализации эльдар.

Это привлекло внимание Вариеля.

— Правда? Любопытно. Я полагал, ты более просвещен в этом.

— У адепта Механикум есть более насущные вопросы, нежели разбирать жалкое бормотание ксеносов.

— Ни к чему раздражаться, — Вариель мгновенно выдал улыбку, столь же фальшивую, сколь и беглую. — Я говорю на нескольких эльдарских диалектах. Просто перехвати сигнал, если можешь.

Дельтриан замер перед тем, как потянуть за последний рычаг.

— Объясни, как ты обучился языку чужаков.

— Тут нечего объяснять, уважаемый адепт. Я не выношу невежества. Когда предоставляется шанс научиться чему-нибудь, я его использую. — Он взглянул на закутанную в мантию фигуру. — Ты считаешь, Красные корсары сражались только против прогнившего Империума? Мы бесчисленное количество раз сражались с эльдарами. Были и пленники. Догадайся с первого раза, кто под пытками извлекал из пленников информацию.

— Я понял, — ответил Дельтриан, в очередной раз предприняв попытку сымитировать кивок. Его позвоночник, сделанный из различных драгоценных металлов и укрепленный тонкими пластинами керамита, щелкал и жужжал от движения. Когда он включил последний рычаг, мостик заполнили шипящие шепчущие голоса ксеносов, искаженные треском вокса.

Вариель поблагодарил его и вернулся к гололиту. Септим стоял рядом с ним, и его внимание металось между разворачивающейся битвой и бледным лицом апотекария.

— Хватит смотреть на меня, — произнес Вариель спустя минуту. — Это начинает раздражать.

— Что говорят эльдары? — спросил Септим.

Вариель слушал еще полминуты, и казалось, не уделял этому особого внимания.

— Они говорят о маневрах в трех измерениях, сравнивая движения корабля с призраками и морскими тварями. Очень поэтично, очень бессмысленно и очень по-ксеносски. Пока ни одного сообщения о жертвах. И я не слышу ни одного капитана эльдар, чья душа вопила бы, улетая в небытие.

Внезапно Септиму стало ясно, что именно слушал Вариель. Первый Коготь был прав: Вариель поистине принадлежал к Восьмому Легиону, независимо от происхождения его генного семени.

— Я… — начал апотекарий, но затем вдруг замолчал. Голоса эльдар перешептывались на заднем плане.

Септим набрал в грудь воздуха, чтобы спросить.

— Что они…

Вариель взглядом заставил его замолчать. Белесые глаза сузились в недоверчивой сосредоточенности. Раб в ожидании скрестил руки на груди, надеясь получить объяснения, но едва ли его ожидая.

— Постой, — выдохнул наконец Вариель, закрыв глаза, чтобы лучше сконцентрироваться на языке чужаков. — Что-то не так.

XXIII Отринутая судьба

Октавия занималась тем, чем долго не осмеливалась заняться. Она использовала свой дар ради удовольствия, а не по долгу или необходимости.

Море Душ не было источником удовольствий — её детство было наполнено историями о навигаторах, смотревших в его глубины слишком долго и вглядывавшихся в волны варпа слишком глубоко. После этого им больше ничего не казалось прежним. Один из отпрысков дома Мерваллион — её кузен Трален Премар Мерваллион — был заперт под фамильным шпилем в изолирующей колбе, где он более не мог причинить себе вред. Последний раз, когда она его видела, он плавал в мутной жидкости в амниотическом бассейне, скованный ремнями — хохочущий и гордый обладатель рваной дыры посередине лба, где когда-то был его третий глаз. Октавия вздрогнула от воспоминаний о кузене, и пузырях слюны, текущих из его смеющегося рта. Он всегда смеялся. Она надеялась, что чтобы ни зажгло его маниакальное веселье, оно даровало ему некое подобие утешения. Но она не была настолько наивной, чтобы верить в это. Она не любила думать о Тралене. Рассказывали, что навигаторы умирают, если им удаляют варп-глаза. Но оказалось, бывали из этого ужасного правила и исключения, хоть и редкие и немногочисленные.

Ей потребовалось много времени, чтобы успокоить нервы, прежде чем рискнуть посмотреть без нужды. Но, стоило ей только закрыть человеческие глаза и снять повязку — остальное не составило труда. На самом деле это было пугающе просто — все равно, что упасть на полпути к особенно трудной вершине, но девушка знала, что у нее хватит сил взобраться обратно.

Октавия, когда-то Эвридика из дома Мерваллион, может и не происходила из благословенного рода сильных навигаторов, но опыт, полученный на борту норовистых кораблей Восьмого Легиона, отточил навыки, которыми она владела.

Она не могла не задумываться, как бы она показала себя сейчас на измерительных приборах дома на святой Терре? Стала ли она сильнее, или же это была всего лишь самоуверенность и знание дела?

Ей никогда этого не узнать. Шансы на то, что она когда-либо ступит на Тронный Мир, были пугающе малы. Но эта мысль не казалась такой безрадостной как когда-то. Она не знала почему.

Однако, она была движима любопытством. Менее эгоистичным и более упрямым, нежели размышления о собственной судьбе. Всматриваться в Море Душ было также просто, как и открыть третий глаз. Ей не нужно было находиться в варпе, как требовалось некоторым навигаторам. У немногих из них было хоть что-то общее в использовании своего дара. Её отец мог смотреть в варп, лишь раскрыв все три своих глаза. Она не знала, как он это делал — у всех были свои личные привычки.

Когда она видела, то глядела своим тайным зрением на темные потоки полусформировавшегося ничто — на его безликие волны, бесформенные, но скользящие, подобно змеям. Ведьмы и шаманы из примитивных эпох Старой Земли полагали, что это не отличается от ритуала, позволявшего им заглянуть в слои их мистического ада.

Но ища, она не могла не задерживать дыхание, пока колотящееся сердце и боль в легких не заставляли её вздохнуть снова. На каком-то осмысленном уровне она знала, что проецирует свое видение сквозь волны скверны, возможно, даже оставляя в эфире частицу своего сознания, но Октавию мало волновала метафизика. Её интересовало лишь то, что она могла отыскать, используя свое второе зрение.

Они бежали и бежали, оказавшись в безумии блокады эльдаров, уплывая по волнам по пути наименьшего сопротивления. Психический вопль Талоса разорвал варп, растянул его сосуды и взбудоражил его течения… Она направляла корабль как могла, седлая ветра, а не сражаясь с ними и рискуя разбить «Эхо» вдребезги. Все это время она пребывала между двумя состояниями, видя разделенный варп и ощущая руку на набухшем животе.

И теперь, освободившись от гнета бега через варп, она могла свободно смотреть в него. Октавия всматривалась пристальней, и её взор проникал все глубже за сотни оттенков черноты за светом Астрономикона, ища хоть какой-нибудь источник света среди бушующих облаков.

Впервые она смотрела, чтобы увидеть, что сделал Талос. У нее на глазах истекали кровью клубящиеся волны демонической материи, разорванные тяжелыми ранами и затекающие друг в друга. Она смотрела, как они расщепляются и изменяют формы, смешиваются и разделяются, порождая кричащие лица и также быстро растворяя их. Из бушующих волн тянулись руки, тая и сгорая, как только хватались за вытянутые когти других находившихся рядом душ.

Октавия успокоилась и заглянула глубже. Раненный варп — нет, не раненый, осознала навигатор, — не раненный, — возбужденный — растягивался снова и снова. Кровоточащие реки встречаясь, сливались в кровоточащий океан. Сколько миров поразила эта невидимая буря? Сколько ужаса он принес?

Она слышала свое имя в бьющихся волнах: шепот, крик, жалобный вопль…

Октавия откинулась назад. Око закрылось, и открылись её человеческие глаза.

На мгновение, увлеченность тем, что Талос распространил на десятки систем, захватила её даже больше, чем страх лететь сквозь это. Варп всегда являл собой вечный поток, а в первые часы после того, как вопль только прозвучал, он оживленно кипел. А теперь, однако, она готовилась вести незнакомый корабль по непроходимым морям.

Навигатор поправила свою повязку, перевязала конский хвост из волос и вытянулась, сидя на неудобном троне и пытаясь снять напряжение со спины. На секунду она подумала о своих прислужниках, столпившихся за дверью в узком коридоре. Она безумно скучала по Псу, и даже осознавать это было больно. Больше этого — как она ни желала в этом признаваться даже самой себе, — она хотела, чтобы Септим был с ней. Он был не способен подобрать нужные слова, но все же… его самоуверенная улыбка; проблески веселья в его случайных взглядах; то, как он разваливался на троне, независимо от того, насколько страшной казалась угроза…

«— Лучше места чтобы влюбиться и не найти, — подумала она. — Если это вообще можно так назвать».

Когда Октавия заерзала в своем кресле, её глаза расширились от внезапного шока. Будто боясь коснуться собственной плоти, она положила дрожащую руку на живот и ощутила, как внутри нее впервые зашевелилась новая жизнь.

Когда щиты отключились, сидевший на троне Талос даже не шелохнулся. Членов экипажа — как минимум тех, кто остались, — сбило с ног внезапно усилившейся тряской, охватившей корабль. Два безногих сервитора выпали из своих ячеек, раскрывая и закрывая рты, пока их бесполезные руки стучали по полу, пытаясь продолжать работать на консолях, до которых они более не могли добраться

— Щиты отключены, господин, — прокричал один из офицеров.

«— Что, правда?» — подумал Талос.

— Ясно, — ответил он сквозь стиснутые зубы

— Приказы, сир?

Пророк смотрел, как серая планета увеличивается в размерах, пока не превратилась в опухший шар, чей унылый рябой лик растянулся на весь экран.

Уже близко. Очень близко.

— Доложить о повреждениях, — приказал он.

Хотя ему хватило и тряски корабля. Уже по ней было понятно, что корабль невероятно быстро потрошат ксеносы огнем пульсаров. Столько эльдарских кораблей, и такая огневая мощь… «Завету Крови» никогда не приходилось получать такие повреждения за всю его выдающуюся карьеру. «Эхо проклятия» терпело их в первый и последний раз.

Офицер Роулен не мог оторвать округлившихся глаз от экрана консоли.

— Господин… у нас слишком серьезные…

— Мы в радиусе выпуска десантных капсул?

— Я..

Талос перемахнул через перила и глухо приземлился на палубу позади офицера. Он сам посмотрел на экран, быстро поняв, что значат бегущие руны. Зарычав, он повернулся к хозяйке вокса.

— Высаживай Легион, — проревел он сквозь творившийся вокруг них хаос.

Женщина, носившая униформу и клеймо слуг Красных Корсаров, набрала несколько команд на своей консоли.

— Легион высаживается, господин.

— Вокс-каналы, — приказал он. — Вокс-каналы, немедленно!

— Есть вокс, господин.

Голоса братьев скрипели в неразберихе шума и огня, охвативших сотрясавшийся мостик.

— Талос — всем силам Легиона, — закричал он. — Подсчет душ. Подтвердить высадку.

Один за другим они отозвались. Он слышал ликующие крики братьев в десантных капсулах, когда они докладывали: «— Второй Коготь ушел», «— Четвертый Коготь высадился», и «— Третий Коготь запущен». Оккулус перенастроился, чтобы показать, как несколько «Громовых ястребов» вылетают из ангаров в последний раз, мчась к звездам с добела раскаленными двигателями.

Гулкий бас Малхариона возвестил о высадке мудреца войны:

— Увидимся на прогнившем мире, Ловец Душ.

Прозвучало еще три подтверждения, произносимых теми же оцифрованными рычащими голосами. Оккулус снова переключился на демонстрацию сцены какого-то мифического ада. Огненные волны омывали обзорный экран подобно жидкому пламени.

— Мы в атмосфере, — выкрикнул один из офицеров. — Приказы?

— Не все ли равно? — закричал в ответ другой.

— Перейти к набору высоты! — крикнул остальным один из рулевых.

Даже Талосу пришлось схватиться за перила, когда «Эхо» резко бросило в неконтролируемое пике. Он не желал представлять, сколь малая часть корабля все еще была единым целым — не после такого безумного испытания.

Западные двери мостика открылись с ревом гидравлики, и в охваченном огнем дверном проеме показался Сайрион.

— Ты ненормальный? — произнес он в вокс. — Поторапливайся!

«— Сейчас или никогда», — подумал Талос.

Он взбежал вверх по ступеням к командному трону и ухватился за подлокотник, чтобы удержаться на ногах. Тающий вид на оккулусе показывал то тонкие облака, то звезды, то землю — и так по бесконечному кругу.

Свободной рукой он вытащил свой меч из захватов на троне и убрал его в ножны за спиной.

— Ты должен был быть в десантной капсуле, — ответил он по воксу Сайриону.

— Если бы, — отозвался брат. — Задняя часть корабля просто отвалилась.

— Ты шутишь.

— Нет двигателей. Это не шутка. Мы в свободном падении, — Сайрион схватился за проем, когда вокруг него сгрудились смертные члены экипажа, спасавшиеся бегством с мостика. — Ну же!

Талос бросился к нему, удерживая равновесие, в то время как под ноги ему падали люди, а сама палуба, казалось, потеряла всякое представление о законах физики.

Мечи воинов недолго пробыли в ножнах. Когда они прорывались через забитые паникующими человеческими телами коридоры, оба клинка стали рубить и резать, прорубая путь через живой лес. К запаху страха и вони пота добавился еще и запах крови, раздражая чувства Талоса. Сквозь крики он смутно осознавал, что вырезал свой собственный экипаж, хотя какое это имело сейчас значение? Они все равно умрут через считанные минуты так или иначе.

Сайрион тяжело дышал, то взмахивая гладием, то ломая спины и ноги пинками и ударами.

— Мы все умрем, — выдохнул он в вокс. — И это ты виноват, что так долго ждал.

Талос рассек мечом тело человека, располовинив его от шеи до таза и оттолкнул плечами останки.

— Ты вернулся на мостик лишь для того, чтобы поплакаться?

— Да нет вообще-то, — допустил Сайрион. — Но никто не должен умирать, не вспомнив о своих ошибках.

— Во имя бесконечного ада, где вас носит? — раздался в воксе голос Меркуциана.

Талос выпотрошил еще одного из бегущих членов экипажа и швырнул его останки в сторону. Он обливался потом под броней, чувствуя напряжение от нескончаемой рубки блокирующих тоннели паникующих людей. Полчища их, сотни — а скоро будут тысячи — неслись к спасательным капсулам. Усталость не составляла проблемы: он мог рубить день и ночь напролет. Проблема была лишь во времени.

— Запускайте десантную капсулу, — произнес в вокс Талос. — Меркуциан, Узас, спускайтесь на Тсагуальсу.

— Ты с ума сошел?! — прозвучал надрывный ответ Меркуциана.

— Нам ближе к спасательным капсулам командной палубы. Просто отправляйтесь.

Сайрион извлек гладий из спины офицера в униформе. Его дыхание начало сбиваться.

— Если остались еще хоть какие-то спасательные капсулы после бегства этих паразитов, то порядок.

— Аве Доминус Нокс, Талос. Увидимся в катакомбах.

Талос услышал лязг раскрывшихся захватов, грохот освободившейся капсулы и радостные завывания Узаса. Полет через атмосферу унес их из диапазона вокса за несколько ударов сердца, заглушив ругательства Меркуциана и смех Узаса.

Талос и Сайрион прорубали себе путь дальше.

Шепот продолжался. Хор нежных голосов обменивался словами и пересмешками, и каждый из них на слух был как шелковый туман, даже сквозь шипение вокс-помех. Вариель слушал его почти полчаса. Внезапное любопытство апотекария переросло в пристальное внимание, которое превратилось в целенаправленную сосредоточенность. Теперь Септим гораздо чаще смотрел на апотекария, чем на гололит. Бледные губы Вариеля не останавливались ни на минуту, нежно произнося слова чужаков, пока он переводил их в уме.

— Что за..? — начал Септим снова, лишь для того, чтобы поднятый вверх кулак заставил его замолчать. Вариель приготовился ударить его наотмашь, если человек заговорит снова.

— Дельтриан, — произнес апотекарий спустя несколько ударов сердца.

— Живодер, — выразил почтение адепт.

— Игра изменилась. Доставь меня в диапазон действия вокса на поверхности Тсагуальсы.

Оптические линзы Дельтриана повернулись в глазницах и перефокусировались.

— Я запрашиваю причину для действия, резко противоречащего данным нам приказам и запланированным процессам.

Вариель все еще пребывал в растерянности, слушая хриплое урчание эльдарской речи. Септим подумал, что она звучала наподобие песни, которую пел тот, кто надеялся, что его не слышат. Она была прекрасна, но от нее по коже бежали мурашки.

— Игра изменилась, — повторил Вариель. — Откуда мы могли знать? Не могли. Мы никогда в жизни не смогли бы додуматься до такого.

Он окинул взглядом скромную командную палубу, его льдисто-голубые глаза смотрели мимо, не задерживаясь ни на чем.

Дельтриана не волновало отрешенное бормотание Вариеля.

— Я переформулирую свой запрос, изменив условия, чтобы сделать его требованием. Приведи адекватное обоснование или прекрати вокализировать приказы, отдавать которые не имеешь полномочий.

Вариель наконец нашел, на чем остановить взгляд, а именно на Дельтриане, его красном рабочем одеянии и хромированном лице-черепе, наполовину скрытом в складках капюшона.

— Эльдары, — произнес Вариель. — Шепчутся о своих пророчествах, о Восьмом Легионе, который беспощадно обескровит их в грядущие десятилетия. Понимаешь? Он здесь не из-за психического крика, устроенного Талосом. Они ни разу о нем не говорили. Они не говорят ни о чем, кроме как о нашей глупости и о том, что им нужно отделить нити нежелательного будущего и вырезать их из пряжи судьбы.

Дельтриан издал звук ошибки, что соответствовало пренебрежительному ворчанию.

— Довольно, — сказал адепт. — Колдовство чужаков несущественно. Ксеносуеверия несущественны. Наши приказы — единственное, что остается существенным.

Взгляд Вариеля снова устремился куда-то вдаль. Он слушал шипящие голоса чужих, поющие на своем шелестящем языке.

— Нет, — он моргнул, взглянув на адепта еще раз. — Ты не понимаешь. Они пытаются предотвратить что-то грядущее… какое-то событие, которому только предстоит случиться, где Талос ведет Восьмой Легион в крестовый поход против их вымирающего вида. Они бормочут об этом как дети, молящие бога в надежде, что он будет милосерден к ним. Ты слышишь меня? Ты вообще слушаешь, что я говорю?

Септим отступил назад, когда Вариель подошел, чтобы посмотреть на сидящего адепта. Он никогда прежде не видел Вариеля столь взбешенным.

— Они сражаются, чтобы предотвратить то, чего они боятся, — произнес он сквозь стиснутые зубы. — То, чему они не могут позволить случиться. Эти корабли. Для них это огромный риск. Колоссальный риск. Они прижали нас к стенке, используя корабли, управляемые призраками, и тем самым сберегли драгоценные жизни ксеносов перед финальным ударом — так сильно они хотят смерти Талоса.

Дельтриан повторил звук отрицания

— Чистейшее суеверие, основанное на шепоте ксеносов.

— А что если они правы? Пророк Восьмого Легиона возвысится на закате Темного Тысячелетия и прольет столько крови эльдар с Ультве… их осталось слишком мало, они не могут этого допустить. Ты настолько глух и слеп ко всему, что не касается твоей работы, что не слышишь, что я говорю? Послушай меня, ты, поганый чернокнижник: в будущем, которое они увидели, он обратит Легион против них. Эти ксеношавки верят, что он объединит Восьмой Легион.

Заряжающий примарис Марлона зафиксировала себя в удерживающем троне, трясущимися руками застегивая пряжки. Защелкнулась первая. Защелкнулась вторая. Не осознавая, она бормотала и ругалась про себя в процессе.

Слепая удача застала её на главных палубах для экипажа, а не за её станцией, когда битва приняла дурной оборот. Она направлялась обратно к оружейной палубе терциус правого борта, после внеочередного визита в апотекарион из-за очередной неисправности в её аугметической ноге.

Сама нога была весьма дрянной. Она сомневалась, что когда-нибудь к ней привыкнет, что бы там не говорили ей костоправы.

До того, как она успела прохромать полпути к своему рабочему посту, завыли сирены. Это были не частые импульсы призыва занять свои места или протяжные завывания, возвещавшие готовность к переходу в варп. Этих сирен она прежде никогда не слышала, хотя узнала, что они означают, в тот момент когда они начали завывать.

Эвакуация.

Палубы затопила паника и толпы бегущих во всех направлениях членов экипажа.

Она была так близко, что, даже прихрамывая, она бежала впереди толпы, но ведущие к спасательным капсулам коридоры были заполнены многими десятками других душ, оказавшихся быстрее, или ближе, или просто удачливее. Ей повезло — её дрожащее, обливающееся потом тело грохнулось на последний свободный трон в капсуле. За закрывающимися дверьми люди кричали и колотили по стенкам. Некоторые топтали друг друга, другие кололи ножами и стреляли, отчаянно желая добраться до капсул, прежде чем обломки корабля оставят внушительных размеров кратер на сером лике планеты.

Даже сквозь облегчение, после того как защелкнулась последняя пряжка, она чувствовала боль сострадания к тем, кто все еще был в ловушке снаружи в поисках капсул. Она не могла отвести взгляд от их лиц и кулаков, прижатых к прочному стеклу.

Глядя на них, она одними губами говорила слово «простите» каждой паре глаз, с которой встречалась взглядом. Вспышка холодного синего и влажно-красного смела в сторону орущие лица. На смотровой иллюминатор брызнула кровь, пока вдали за пределами поля зрения танцевали тени.

— Что за… — запинаясь, произнес один из членов экипажа, сидевший на троне напротив.

Дверь задрожала; человеческие кулаки и вопли не смогли бы такого сделать. Во второй раз было хуже: она затряслась до самых усиленных петель. С третьего раза она поддалась, впустив поток тошнотворно горячего воздуха и открывая сцену братской могилы.

Снаружи стояли двое господ, по щиколотку в трупах, а с их клинков капала кровь. Один из них согнулся, чтобы войти внутрь капсулы. Все троны были заняты, и даже если бы они были свободны, никому из Легиона не удалось бы втиснуть свои громоздкие, закованные в броню тела в предназначенный для человека противоперегрузочный трон.

Не было ни раздумий, ни колебаний. Повелитель Ночи вогнал свой золотой меч в грудь ближайшего человека, разом прикончив всякое сопротивление, и стащил бьющееся в агонии тело с сидения. Ремни порвались, когда легионер дернул за один из них резким рывком, перед тем как вышвырнуть его в коридор к прочим мертвецам.

Второй легионер вошел под жужжание сочленений брони, с точностью повторив первое убийство. Второй мужчина умер с позором, рыдая и умоляя, прежде чем был разрублен на части. Следом за ним в коридор отправились два противоперегрузочных трона, вырванные из своих креплений. Возвышающиеся фигуры намеревались очистить капсулу, чтобы внутри нее им хватило места стоять.

Марлона завозилась, размыкая удерживающие ремни, когда третий человек был убит и выброшен вон.

— Я уйду! — вопила она, — я уйду! Клянусь, я уйду!

Сгорбленная тень упала на нее, загородив тусклое красное свечение центрального аварийного освещения. Она подняла голову.

— Я знаю тебя, — прорычал господин искаженным воксом голосом. — Септим препирался с одним из смертных хирургов, чтобы дать тебе эту ногу.

— Да… да… — она думала, что соглашается. На самом деле, она не знала, говорила ли она вообще вслух.

Повелитель Ночи потянулся, чтобы захлопнуть бронированную дверь, оставив кровавую бойню по ту сторону.

— Пошел, — прорычал он брату.

Другой воин, вынужденный стоять в том же полусогнутом положении, дотянулся до центральной колонны и дернул за пусковые рычаги: первый — клац, второй — клац, третий — клац.

Капсула качнулась в своей раме, и завывание двигательных систем превратилось в отчаянный рев. Затем она тронулась, и Марлона почувствовала, как в тот же момент пол ушел из под ног, а желудок предпринял попытку переместиться в область глотки. Она не знала, вопила она или смеялась, пока они с грохотом неслись вниз к спасению, но похоже, она делала и то и другое.

Дельтриан был вынужден признать, что принятие решения далось ему с трудом. Талос дал ему конкретный план действий, а апотекарий (хоть и чересчур эмоционально) привел убедительные доводы. И тем не менее, они по-прежнему сводились к практичности и вероятности. Дельтриану это было известно лучше, чем кому-либо еще.

— Чтобы рассчитать шансы на выживание этого корабля в столкновении с флотом противника требуются вычисления, которые ни один биологический разум не в состоянии представить. Достаточно сказать, выражаясь понятным вам языком, шансы не в нашу пользу.

Если бы он мог улыбаться по настоящему, а не довольствоваться одним лишь выражением своего металлического черепа — на лице Дельтриана сейчас играла бы ухмылка. Он чрезвычайно гордился своим мастерством недоговаривать.

Вариель же не был ни взволнован, ни удивлен.

— Пошевели шестеренками, которые у тебя вместо мозгов, — сказал он. — Если эльдары так напуганы пророчеством, которое может осуществиться, это значит, что у Талоса есть шанс выжить в войне там внизу. И этот шанс — мы. Моего брата ждет нечто большее, чем бесславная смерть в пыли этого никчемного мирка — и я готов помочь ему всем, чем смогу.

Бесчувственный лик Дельтриана не изменился.

— Последние приказы Талоса все что остается существенным, — продекламировал он. — Это судно отныне — хранилище генного материала ста погибших легионеров Восьмого. Генетический материал должен достичь Великого Ока. В этом я поклялся Талосу. Я принес обет.

От последних слов ему стало на самом деле не по себе.

— Тогда уноси ноги. Я не стану этого делать. — Вариель развернулся к Септиму. — Ты. Седьмой.

— Господин?

— Подготовь свой транспорт. Доставь меня вниз, на Тсагуальсу.

XXIV Катакомбы

Десять тысяч лет назад крепость гордо стояла как один из последних великих бастионов несокрушимости Легионес Астартес в материальной вселенной. Пришествие Орденов Прародителей доказало неверность этого утверждения. Минувшие с тех пор века не были милосердны. Неровные изъеденные эрозией стены с бойницами вырастали из безжизненной земли, поврежденные древними взрывами и миллионами пыльных бурь.

Мало что осталось от огромных стен за холмами обломков, наполовину занесенных серой почвой. Там, где еще остались стены с бойницами, они были обветшалыми и без зубцов, лишенные былого великолепия и практически сровнялись с землей с течением лет.

Талос стоял посреди серых руин и смотрел, как гибнет «Эхо проклятия».

Он стоял посреди полуразрушенных, щербатых стен, а поднятый ветром песок колотил по его доспеху. Боевой корабль, медленно агонизируя, падал за горизонт, разбрасывая горящие обломки и оставляя за собой шлейф густого черного дыма.

— Сколько осталось на борту? — спросил женский голос. Талос не удостоил женщину взглядом. Он совсем забыл, что Марлона все еще была здесь. Тот факт, что она вообще задала вопрос, разительно отличал их друг от друга в этот момент.

— Я не знаю, — ответил воин. На самом деле ему было все равно. Его хозяева сделали его оружием. Он не чувствовал вины из-за утраты своей человечности, даже когда она заставала его врасплох в моменты, подобные нынешнему.

«Эхо проклятия» упало за южными горами. Талос увидел яркую вспышку взрыва реактора, озарившую небо подобно второму закату на один болезненно долгий удар сердца.

— Раз, — начал считать он, — два. Три. Четыре. Пять.

Над ними раздался раскат грома. Он был слабее голоса настоящей бури, но от того еще прекрасней.

— Прощальный крик «Эха», — сказал стоявший позади него Сайрион.

Талос кивнул.

— Пойдем. Скоро придут эльдары.

Два воина зашагали от спасательной капсулы по неровным остаткам ландшафта, оставленным эрозией. Марлона старалась держать темп как могла, глядя, как они рыскают среди разрушенных зданий и разваленных стен в поисках уцелевшего тоннеля, который бы привел их в лабиринт.

Через несколько минут они наткнулись на пустую десантную капсулу Легиона. Краска на ней выгорела во время спуска, двери были открыты нараспашку. Она проломила хлипкую крышу того, что раньше было просторным помещением с куполом.

Немногое осталось кроме пары стен и уцелевшего потолочного пролета. Некогда неприступная крепость была ныне подобна замшелым руинам, которые находят ксеноархеологи на мертвых мирах. То, что осталось от их крепости, выглядело как останки древней цивилизации, раскопанной спустя тысячелетия после глобального вымирания.

Марлона слышала щелчки — два воина переговаривались по воксу внутри шлемов.

— Можно я пойду с вами? — она собрала всю свою отвагу чтобы задать вопрос.

— Это неразумно, — сказал ей Сайрион. — Если ты хочешь выжить, то лучший шанс для этого — предпринять трехнедельное путешествие к югу, прямиком к городу, которому мы позволили жить. Если крик был достаточно громким, наступит ночь, когда Империум придет, чтобы спасти те души.

Она не знала, что все это значило. Все что ей было известно, это то, что в одиночку без еды и воды она не переживет трехнедельную пешую прогулку сквозь пыльные бури.

— Сай, — сказал другой Повелитель Ночи. — Что с того, что она пойдет с нами?

— Ну ладно.

— Спускайся в катакомбы, если хочешь, смертная, — сказал Талос. — Просто запомни, что нам самим отмерены считанные часы. Смерть придет быстрее, чем в пустыне из пепла, и мы не можем позволить себе засиживаться с тобой. Нам нужно сражаться.

Марлона попробовала ноющее колено. Бионика пульсировала в месте крепления к ноге.

— Я не могу оставаться здесь наверху. Там будет где спрятаться?

— Разумеется, — ответил Талос. — Но ты будешь слепа. Там, куда мы направляемся, света нет.

Септим слушал, как двигатели возвращаются к жизни. Нигде больше ему не было так комфортно, как в кресле, которое он занимал в данный момент — трон пилота «Громового ястреба» «Опаленного».

Вариель устроился на троне второго пилота. Он был по-прежнему без шлема и смотрел в никуда. Время от времени он рассеянно водил большим пальцем по бледным губам, погруженный в свои мысли.

— Септим, — произнес он, когда двигатели заработали в полную силу.

— Господин?

— Каковы наши шансы добраться до Тсагуальсы незамеченными?

Раб не знал что и думать.

— Я… ничего не знаю ни об эльдарах, господин, ни об их поисковых технологиях.

Вариель все еще пребывал в растерянности.

— «Опаленный» мал, а пустота практически безмерна в своей величине… Сыграй на этих преимуществах. Держись ближе к астероидам.

Септим проверил двери ангара впереди. Помимо десантно-штурмового корабля и нескольких штабелей того, что по утверждению Дельтриана являлось необходимым оборудованием, драгоценного свободного пространства на единственной посадочной палубе эпсилон к-41 сигма сигма А:2 было крайне мало. Даже «Громовой ястреб» был нагружен жизненно-важными припасами и древней машинерией из Зала Размышлений, и в нем не предполагалось места для дополнительных пассажиров. Дельтриан был не сильно рад его отбытию.

Времени поговорить с Октавией не было. Все, что он мог сделать, это отправить короткое вокс-сообщение в её личные покои. К тому же, он даже не знал что сказать. Как лучше всего сказать ей, что он, возможно, отправляется на верную смерть там внизу? Как уверить её в том, что Дельтриан защитит ее, когда они доберутся до Великого Ока?

В итоге он промямлил что-то в своей обычной неловкой манере на смеси готика и нострамского. Он пытался сказать, что любит ее, но даже в этом вдохновение покинуло его. Это было едва ли красивое выражение эмоций.

Она не ответила. Он даже не знал, получила ли она вообще его сообщение. Быть может, это даже к лучшему.

Септим нажал запуск, закрывая переднюю аппарель. С механическим грохотом она закрылась под кокпитом.

— Мы загерметизированы и готовы, — доложил он.

Вариель, казалось, по-прежнему не обращал никакого внимания на происходящее.

— Летим.

Септим схватился за рычаги управления и почувствовал, как по коже бегут мурашки, когда двигатели в ответ громче взревели. Сделав глубокий вдох, он вывел челнок из тесного посадочного ангара обратно в пустоту.

— Вы не рассматривали возможность, что вы могли ошибаться? — спросил он Живодера. — Я имею ввиду, ошибаться насчет того, что Талос выживет.

Апотекарий кивнул.

— Эта мысль приходила мне в голову, раб. И вероятность этого меня тоже весьма интересует.

Время шло во тьме, но не в тишине.

Талос рассматривал подземный мир через красную вуаль. Оптические линзы без труда позволяли взгляду пронзать беспросветную темноту коридоров. Тактические данные прокручивались бесконечным потоком крошечных белых рун на границах зрительного восприятия. Он не обращал внимания ни на одну из них, кроме жизненных показателей его братьев. Тсагуальса никогда не была его домом. Никогда, по — настоящему. Возвращение в забытые залы порождало неловкую меланхолию, но ничего похожего на гнев или печаль.

Смертная рабыня недолго пробыла с ними. Воины за несколько минут опередили её хромающий шаг, растворившись в коридорах, как только засекли вокс-сигналы братьев. Временами Талос слышал её плач и крики в темноте далеко позади. Он видел, как вздрагивает Сайрион, физически реагируя на её страх, и ощущал острый привкус едкой слюны на языке. Ему не нравилось, когда ему напоминали о скверне брата — даже столь незаметной и незначительной.

— Лучше было бы оставить её в пустошах, — сказал по воксу Сайрион.

Талос не ответил. Он пробирался по тоннелям, слушая оживленные переговоры многочисленных голосов по вокс-сети. Его братья из других Когтей смеялись, готовясь, и клялись биться с эльдарами до последней капли крови. Он улыбнулся за лицевой пластиной шлема. Его забавляло то, что он слышал. Остатки десятой и одиннадцатой рот пребывали на грани смерти, загнанные в угол как животные, но он никогда прежде не слышал их столь живыми.

Малхарион доложил, что в одиночку движется по ближайшим к поверхности тоннелям. Когда Когти стали протестовать и возражать, что они должны сражаться рядом с ним, он осыпал их проклятиями, обозвал глупцами и разорвал вокс-соединение.

В конце первого часа они отыскали Меркуциана и Узаса. Первый заключил Талоса в объятия, обхватив его запястье в знак приветствия. Второй молча стоял с отсутствующим видом и тяжело дышал в вокс. Все слышали, как Узас облизывал зубы.

— Другие Когти готовятся занять позиции в помещениях, подобных этому, — Меркуциан указал на северные и южные двери, которые были открыты, так как сами двери сгнили еще в незапамятные времена. Талос понял мысль брата: два входа позволяли легко держать оборону в этом помещении, как и во множестве ему подобных, и в них еще оставалось пространство для маневров. Он проследил за следующим жестом Меркуциана: тот указал на тоннель высоко в западной стене, где раньше был доступ в служебные ходы. — Когда они будут отступать, они пойдут по служебным тоннелям.

— А мы то влезем? — Сайрион проверял свой болтер с особой тщательностью. — Они сделаны для сервиторов. Когда мы покидали это место, половина ходов оказались слишком узкими для нас.

— Я разведал ближайшие, — сообщил Меркуциан. — Некоторые из них заканчиваются тупиками, через которые нам не пробраться, но всегда есть и другие пути. Другой вариант — раскопать бесчисленные разрушенные тоннели.

Талос вошел в помещение. Когда-то оно принадлежало другой роте и использовалось в качестве тренировочного зала. От прежнего убранства не осталось ничего, и, глядя сквозь красное марево линз своего шлема, Талос видел только унылый голый камень и ничего больше. Остальные катакомбы выглядели также. Весь лабиринт представлял собой одинаковые голые опустевшие руины.

— Что с нашими боеприпасами?

— Уже доставлены, — Меркуциан снова кивнул. — Сервиторы из других капсул приземлились поблизости от Когтей. Что до десантно-штурмовых кораблей — не так понятно, какие приземлились. Наши слуги здесь и в безопасности. Я отведу тебя к ним. Они остановились в зале в полукилометре к западу. Быстрее будет воспользоваться служебными ходами, учитывая, сколько тоннелей разрушено.

— Они сделали это! — произнес Сайрион. — Кусочек драгоценной удачи, наконец-то!

— Многим не удалось, — поправил его Талос. — Если конечно стоит доверять вокс-докладам. Но все же, мы протащили сюда достаточно боеприпасов, чтобы дать эльдарам тысячу новых заупокойных песен.

— Наш главный груз невредим? — спросил Сайрион.

Впервые за все время ответил Узас.

— Ах, да. Жду — не дождусь, когда дойдет до него.

Первый Коготь кое-как, практически без всякого порядка громыхал по служебным туннелям; Талос услышал по воксу первый отчет о битве.

— Это Третий Коготь, — прозвучал голос, все еще смеясь. — Братья, чужаки нашли нас.

Септим искал правильный подход. Смысл был в скорости, но он был должен лететь близко к каждому астероиду, огибая их и оставаясь в их тени, где только это возможно, прежде чем устремляться к следующему. Это было вполне очевидно, но кроме того, он должен был быть осторожен и не распалять двигатели слишком сильно на случай, если эльдарские корабли на высокой орбите могли обнаружить их присутствие при помощи тепловых локаторов.

Они летели всего десять минут, когда Вариель закрыл глаза и покачал головой словно в неверии.

— Нас взяли на абордаж, — тихо произнес Живодер, не обращаясь ни к кому конкретно. Шаги за спиной заставили Септима вытянуть шею, чтобы обернуться через плечо. Десантно-штурмовой корабль снизил скорость в ответ на его отвлекающееся внимание.

В дверном проеме, ведущем в тесный кокпит, стояли трое слуг Октавии. Вулараи он узнал сразу. Двое других, должно быть — Герак и Фолли, хотя, с учетом их рваных накидок и перевязанных рук, они могли быть кем угодно

Септим снова повернулся к ветровому стеклу, медленно огибая еще одни небольшой обломок. Мелкие частички не переставая бились о корпус.

— Вы пробрались на борт до того, как мы отбыли? — спросил он.

— Да, — ответил один из мужчин.

— Тебя послала она? — спросил Септим.

— Мы слушаемся хозяйку, — ответил один из них, возможно Герак. Справедливости ради стоит заметить, что они все звучали одинаково, и определить по голосу его обладателя было не так-то просто.

Болезненно голубые глаза Вариеля остановились на Вулараи. Слуга была завернута в плотный плащ, и хотя она носила светозащитные очки, повязки вокруг лица и рук болтались свободно и обнажали бледную кожу под ними.

— Эта маскировка, может быть, и обманула бы какого-нибудь служку Механикума, но пытаться провернуть такое со мной — просто трагикомично.

Вулараи принялась разматывать повязки, высвобождая руки. Септим рискнул еще раз украдкой взглянуть через плечо.

— Лети, — взгляд Вариеля источал угрозу. — Занимайся своим делом.

Вулараи сбросила наконец свои путы и швырнула в сторону тяжелый плащ. Она потянулась к лицу, сняла светозащитные очки и удостоверилась, что её повязка на месте.

— Ты не оставишь меня на этом дерьмовом корабле наедине с этим механическим уродом! — заявила Октавия. — Я отправляюсь с тобой.

Дельтриан направлялся к каюте Октавии в раздутом брюхе судна, пытаясь сдержать любые проявления раздражения в своих движениях или вокализациях.

Когда он отдал приказ аугментированным слугам-пилотам вести корабль через астероидное поле, все шло хорошо. Когда он рассчитал наилучшую предполагаемую локацию, где можно было отважиться войти в варп, не привлекая внимания эльдарских рейдеров и не рискуя повредить корпус случайным столкновением при ускорении и рассеивании реальности, все шло хорошо.

Когда он приказал запустить варп-двигатели и начать прорывать брешь на теле реального пространства, все по-прежнему шло хорошо.

Когда он приказал Октавии приготовиться и не получил в ответ никакого подтверждения… он счел это первым изъяном некогда безукоризненного процесса.

Неоднократные попытки связаться с ней удостаивались тем же ответом.

Неприемлемо.

В самом деле, совершенно неприемлемо.

Он приказал отвести судно обратно в укрытие и сам направился вниз к её комнате.

Группка её слуг отбежала в сторону, увидев, как он торопливо идет по коридору. Это само по себе было бы любопытно любому, кто хорошо знал навигатора, но Дельтриан был не из таких.

Его тонкие пальцы взломали замок шлюзовой двери, и он вступил в тесную каморку, встав перед увитым кабелями троном.

— Ты, — сказал он, готовясь начать длинную обвинительную тираду, посвященную главным образом вопросам повиновения и исполнения обязанностей, а также аспектам самосохранения, чтобы воззвать к её биологическому страху перед гибелью телесной оболочки.

Вулараи откинулась на спинку трона Октавии, положив ноги на подлокотник. Без бинтов она представляла собой жалкое зрелище: сквозь анемическую плоть просвечивались сосуды, опухшие и черные, как паутина под тончайшей кожей. У нее были водянистые наполовину ослепленные катарактами глаза с темными кругами под ними.

За несколько секунд Дельтриан каталогизировал внешние мутации женщины у него перед глазами. Её варп-изменения казались приемлемыми по некоторым стандартам, но общий эффект на удивление был один: под её тонкой плотью можно было увидеть тени костей, сосудов, мышечных узлов и даже силуэт бьющегося сердца, движущегося в дисгармонии с отекшими дрожащими легкими.

— Ты не Октавия, — вокализировал он.

Вулараи оскалилась, демонстрируя больные десны с дешевыми железными зубами.

— И что же именно меня выдало?

Талос вошел последним. Пророк снова оглядел пустой зал, приглядываясь к последним из оставшихся в живых. Пятнадцать сервиторов терпеливо ждали, пуская слюну — хотя столь безмозглые создания сложно было считать терпеливыми. Почти у всех руки заменяли подъемные клешни или механические инструменты.

Первый Коготь подошел к контейнерам, которые безмозглые рабы притащили в эти глубины.

Талос первым что-то достал. В его латных перчатках была массивная пушка — длинное многоствольное орудие, редко использовавшееся Восьмым Легионом.

Он бросил взгляд на ближайших сервиторов и бросил орудие обратно в контейнер. Оно упало на керамитовый нагрудник — тяжелобронированный, с гордой аквилой на груди, ритуально разбитой ударами молота.

— Нам осталось недолго, — сказал он. — Давайте начнем.

XXV Тени

Они крались по коридору подобно призракам, будучи чернее скрывавших их теней. Его глаза, не такие, как были прежде, видели не только силуэты, но и движение — он видел, как они приближаются, призрачно, гибко, в единстве. Он мог назвать это не иначе как чуждым. Чужаки. Хоть термин и был точным, но когда на него набросились эти твари, он подумал, что этому слову не хватало определенной поэтичности.

Ему было мало что известно об этой породе ксеносов. Под градом выстрелов автопушки их разрывало на части, как и людей. Это было обнадеживающе, но нисколько не удивительно. То, как они крошатся и разлетаются дождем влажных ошметков, мало о чем говорило ему помимо того, что он итак знал. Если бы он мог, он бы сгорбился над одним из их трупов, сорвал бы с него разбитую броню и узнал бы все, что ему требовалось, отведав их плоти. Ощутив вкус крови на губах, его усовершенствованная физиология наполнила бы его инстинктивными знаниями о павших жертвах. В его до сих пор неясном существовании удовольствие от вкуса жизни поверженных врагов было тем, по чему он тосковал более всего.

Эльдары. Он восхищался ими и их вышколенным безмолвием, хоть и находил их гибкую грацию омерзительной. Один их них, по-видимому не защищенный хрупкими доспехами, был размазан по левой стене влажным пятном крови, внутренностей и обломков брони.

Он не мог убить их всех огромной пушкой, которая служила ему рукой. Некоторые из чужаков подныривали и уклонялись от его обстрела, выхватывая цепные клинки своими изящными руками.

Повелитель Ночи рассмеялся. По меньшей мере, он попытался: вмонтированные в горло и в глотку трубки и кабели превратили звук в механизированный рык.

Он не мог от них убежать, но так или иначе — ему надо было сделать шаг назад, чтобы встать устойчивее. Это было необычно — чувствовать, как чужаки рубят и разрывают уязвимые связки. Без боли, без кожи это ощущение казалось лишь слегка забавной легкой щекоткой. Он не мог различить отдельные силуэты, когда они были так близко, но коридор освещали вспышки молний и искры от вгрызавшихся в соединительные связки клинков.

— Хватит, — проворчал он, и обрушил на них кулак. Сервоприводы и кабели искусственных мышц его нового тела придавали силу и быстроту, какой он не знал при жизни. Кулак ударил по каменному полу, сотрясая весь коридор и вызвав дождь пыли с потолка. Оказавшийся под ним ксеноублюдок был размазан по земле. Малхарион развернулся, нанося еще один удар кулаком и одновременно поливая их жидким огнём из своего огнемёта. Чужаки метнулись назад, но недостаточно быстро. Двое умерли под ударами кулака. Один завыл, растворяясь в потоке едкого пламени.

Дредноут глубоко вдохнул, вдыхая запах опустевшего коридора. Вместо холодного воздуха, вместо запаха смерти он почувствовал лишь бульканье питательной жидкости в его гробу. Она не пахла ничем, кроме химической вони его теплого саркофага.

Он вздрогнул. Его металлическое тело отреагировало на это, перезарядив автопушку с глухим металлическим звуком. Он вздохнул и его саркофаг издал механический рык.

Он чуть было не поддался искушению снова открыть вокс-сеть, но заискивание тех, кем он раньше командовал, раздражало его настолько, что он не хотел иметь с ними дела. Вместо этого, он охотился в одиночестве, пытаясь получить как можно больше удовольствия — раз уж все так изменилось.

Малхарион обошел тощие трупы эльдаров. От каждого шага его переваливающейся поступи тоннель содрогался. На скрытность рассчитывать не приходилось, поэтому ему нужно сыграть иначе.

— Эльдары… — прорычал он. — Я иду за вами.

Люкориф сгорбился, взгромоздившись на разрушенной стене, и смотрел в небеса. Он слышал, как позади него его братья поедают эльдаров, но он не разделил с ними трапезу. Он ел их плоть и раньше, и сейчас не испытывал никакого желания повторять этот опыт. Их кровь была кислой и водянистой, а их коже не хватало солоноватой насыщенности, которая была свойственна куску человечины.

Предводитель Кровоточащих Глаз не знал, откуда появлялись эльдары. Несмотря на то, что они отказались спускаться в катакомбы и наблюдали за небом, он не видел ни единого признака приземлившегося транспорта чужаков. Сейчас они продолжали появляться то там то тут, выходя из-за разрушенных стен или возникая на вершинах упавших шпилей.

Руины крепости простирались на многие километры во всех направлениях. Он знал, что его рапторам не охватить все это пространство в одиночку, хотя он старался и гонял их до изнеможения. Что смутило его больше всего, так это то, что чужаки похоже не собирались появляться в том количестве, в котором он ожидал. У них было достаточно кораблей в космосе, чтобы высадить армию. Вместо этого он видел спускавшиеся в лабиринт небольшие штурмовые группки и отряды разведчиков, и разделывался с теми, кто остался на поверхности. Двигатели его прыжкового ранца отозвались завыванием в ответ на его размышления.

— Корабли-призраки, — произнес он.

Лишь один из Кровоточащих Глаз потрудился взглянуть на небо, оторвавшись от трапезы.

— Что говоришь? — прошипел Вораша.

Люкориф указал вверх деактивированным молниевым когтем.

— Корабли-призраки. Суда из кости и духа в пустоте. Нет экипажа, лишь призраки умерших эльдаров.

— Ультве, — произнес Вораша, как будто соглашаясь.

— Безмолвные корабли, управляемые костями, ведомые воспоминаниями. Несокрушимая армада в небесах, но что насчет земли? — его голова дернулась от нервного спазма. — Они не столь сильны. Не столь многочисленны. Теперь нам известно, почему они захватили небеса, но боятся земли.

Раптор медленно дышал, вдыхая отравленный воздух планеты через ротовую решетку. Каждый выдох оставлял облачко тумана.

— Я что-то вижу, — сказал он.

— Еще эльдары? — спросил один из стаи.

— Тень внутри тени. Там, — он указал на навес прогнившего каменного здания. — И там. И там. Много чего-то. Кажется.

Вызов прозвучал на языке, которого Люкориф не понимал, вырвавшись из глотки, которую он жаждал перерезать. Эльдарский воин стоял на коленях наверху стены в двухстах метрах: в одно руке его был клинок в форме полумесяца, а из-за его спины росли огромные орлиные крылья. Как только крик растаял в воздухе, другие четыре фигуры явили себя, и каждая восседала на верхушке разрушенной башни или стены.

— Кровоточащие Глаза, — прошептал Люкориф своим собратьям. — Наконец-то, достойная жертва.

Первыми были Узас и Меркуциан. Без благословений и молитв Механикум им потребовалось не так много времени, чтобы быть готовыми. Пока они ждали, Талос и Сайрион караулили северный и южный тоннели, слушая раздававшиеся в воксе звуки битвы.

— Броня готова, — доложил по воксу Меркуциан. — Узас тоже готов.

— Это заняло почти полчаса, — подытожил Сайрион. — Все же небыстрый процесс, даже без бредней Культа Машин.

— Достаточно быстро, — ответил Талос. — Меркуциан, Узас, прикройте нас.

Талос дождался, пока в коридоре стихнет эхо низкого механического грохота. Каждый шаг был подобен раскату грома.

— Твоя очередь, — прозвучал рычащий и искаженный воксом ответ Узаса. Его новый шлем был мордастым и клыкастым, с рубиновыми линзами и нарисованным на нем черепом демона. Броня сама по себе издавала низкий гул и была достаточно громоздкой, чтобы занять половину коридора.

— Каково это? — спросил Талос своего брата.

Узас стоял выпрямившись, несмотря на естественную сгорбленность боевого доспеха, и его силовые генераторы гудели все громче. В одной руке он держал штурмболтер последней модели. Украшавшие его знаки аквилы были осквернены царапинами или полностью оплавлены. Другая рука оканчивалась силовым кулаком; его толстые пальцы были сжаты, подобно нераспустившемуся цветку.

На одном плече разбитый драконий символ Ордена Саламандр был погребен под бронзовым знаком Восьмого Легиона, прибитым толстыми стальными заклепками.

— Мощно, — сказал Узас. — Поторопись. Я хочу охотиться.

Они ответили ему криком на крик, и клинком на клинок. Кровоточащие Глаза поднялись в воздух, взвыв двигателями и наполнив небеса грязным выхлопным дымом, преследуя свою добычу. Эльдары, одетые в облегающие доспехи чистого голубого цвета, отвечали полными ненависти криками и боевыми кличами на своем языке; каждый клич был пронзительным воплем презрения.

Бой был ужасным. Люкориф знал, как он пойдет с того самого момента, когда они только схлестнулись. Эльдары бежали, а рапторы преследовали их. У большинства небесных ксенодев были тонкие лазерные ружья, плевавшиеся искрящимися вспышками энергии. Использовать их они могли только на расстоянии, в то время как рапторы наполнили небо пальбой из болт-пистолетов ближнего боя и отчаянными завываниями рубивших воздух и изголодавшихся цепных клинков.

Первым упал с небес его брат по имени Тзек. Люкориф слышал в воксе его предсмертный хрип — давящийся кашлем булькающий звук из легких и разорванной глотки, за которым последовало умирающее завывание не запустившихся двигателей. Раптор крутанулся в воздухе, удерживая своего противника когтями на ногах, как раз в тот момент, когда тело Тзека ударилось о неровную землю.

Глядя на это, он почувствовал, как его язык заныл, а рот наполнился шипящей слизью. Тзек провел с ним многие годы неровно шедшего времени с самой первой ночи Последней Осады. То, как столь благородная душа была повержена грязным ксеносом, разозлило его настолько, что он сплюнул.

Эльдарка отклонилась, ястребиные крылья завибрировали с мелодичным звоном, когда она перевернулась в воздухе, паря с элегантностью хищной птицы. Ядовитый плевок пролетел мимо цели.

Люкориф последовал за ней, взревев извергавшими дым двигателями, в ответ на её мелодичное планирование. Каждый взмах его когтей рассекал лишь воздух, когда ксенотварь, танцуя, уклонялась и выгибалась, будто парила на воздушных потоках.

Раптор испустил полный отчаяния крик, не в силах более его сдерживать. Или ветер унес большую часть его мощи, или её покатый увенчанный плюмажем шлем защитил её от разрыва барабанных перепонок, но она не обратила на него внимания.

Она взлетела выше, вертясь в небе. За её клинком тянулся след электрического пламени. Люкориф из Кровоточащих Глаз преследовал ее. Из его клыкастой пасти вырвался вопль, столь же громкий, как и вой протестующих двигателей прыжковых ранцев.

Ее грация имела значение, лишь пока она танцевала в воздухе, в честном и открытом бою он бы убил ее. Они оба это поняли одновременно. Люкориф схватил её сзади, разрезая крылья молниеносным поцелуем когтей. Они с легкостью прошли сквозь ксеноматериал, прервав её полет.

Издав очередной боевой клич, она развернулась в воздухе, занеся меч, даже начав падать. Раптор парировал удар, позволив лезвию со скрежетом коснуться силовых когтей. Свободной рукой он схватил ксено-деву за глотку, подержав её в своих объятьях еще одно бесценное мгновение.

— Спокойной ночи, моя дорогая, — выдохнул он ей в лицевой щиток. Люкориф выпустил ее, позволив кувыркаться в небе, подобно Тзеку и его позорной кончине.

Его смех смолк, едва прозвучав. Её падение длилось не больше трех секунд, — её сородич подхватил её в пике и повернулся к земле.

— Я так не думаю, — прошипел раптор, наклонившись вперед в своем пике. Сквозь вой ветра он слышал, как эльдары кричат друг другу на своем лепечущем языке. Ему пришлось заложить резкий вираж, чтобы уклониться от пистолета, плевавшегося в его сторону копьями света, но у эльдара, спасшего свою соплеменницу, были заняты руки, и у них не было шансов отразить вторую атаку раптора. Люкориф упал на них как молния, вогнав когти в оба тела и разорвав их на части.

Он закричал от приложенных усилий, и его восторженный вопль эхом разнесся по небу. Бескрылая дева искалеченной массой полетела, кружась, в одну сторону, и размазалась по земле. Мужчина упал подобным образом, из ран на нагруднике лилась кровь. Его крылья дрожали, пытаясь подняться в последний полет, но высыхающая кровь на когтях Люкорифа поставила точку в его истории. Раптор усмехнулся, когда эльдар упал с такой высоты, что от удара об землю его разорвало на куски.

Он все еще улыбался, обернувшись и увидев гибель Вораши.

Его брат летел к земле из воздушного клинча, осыпая землю кусками мяса и обломками брони. Эльдар, выстреливший в Ворашу в упор, повернулся в воздухе и направил свое ружье на Люкорифа. Предводитель рапторов наклонился вперед и устремился к нему. С его иссеченных шрамами губ сорвался очередной вопль.

Талос вел Первый Коготь на новую охоту. Не нуждаясь в осторожности, четыре терминатора шагали свободным строем, держа наготове незнакомое оружие.

— К ним придется привыкать, — сказал в вокс Сайрион. Он все еще удивлялся значку аквилы на краю ретинального дисплея. Даже после проведенных Дельтрианом многочисленных модификаций и перенастроек ему не удалось вычистить эту деталь из внутренних систем доспеха.

Талос отвлекся на вокс-сеть: доклады Второго и Третьего Когтя, столкнувшихся с врагом на верхних уровнях катакомб, и яростные проклятия Кровоточащих Глаз, сражавшихся на поверхности. Он пытался не думать о Малхарионе — капитан решил встретить свою смерть в одиночестве, и в этом желании не было ничего предосудительного. Вскоре Первому Когтю предстояло разделиться. Как только враг превзойдет их числом и станет невозможно стоять вместе — все закончится убийствами в темноте и каждый будет сам за себя.

Он никогда прежде не носил тактический дредноутский доспех, и ощущение было удивительным. Талос знал свои боевые доспехи как собственную кожу, в них было удобно как в одежде, к которой со временем привыкаешь. Терминаторская броня была иного рода, начиная от украшенного бивнями шлем, заканчивая шипастыми сапогами. Каждый мускул в его теле покалывало от прилива новых сил. Он ожидал, что будет чувствовать себя неповоротливым, но набор движений мало чем отличался от того, что он совершал, тренируясь без доспехов. Единственным неудобством было то, что воин был постоянно наклонен вперед, как будто готовился сорваться на бег.

Талос попробовал бегать. Вышла более быстрая, сильная поступь, нечто среднее между бегом трусцой и пошатыванием. Компенсационные сервоприводы и стабилизаторы не дали бы ему наклониться вперед так, чтобы упасть, хотя смещенный центр тяжести после стольких веков ношения модифицированной брони Тип V все еще казался необычным.

На одной руке была латная перчатка размером с торс легионера — силовой кулак, активизированный и покрытый дрожащим силовым полем. Другая рука сжимала массивную роторную пушку, его пальцы покоились на изогнутом триггере. У них было мало боеприпасов для штурмовой пушки: когда Первый Коготь счистил доспехи с Саламандр, очень скоро они узнали, что имперцы израсходовали большую часть своих запасов. Он нес на бедре свой двуствольный болтер, готовый воспользоваться им, когда придет время бросить пустую пушку.

Меркуциан дотянулся своим огромным силовым кулаком до богато украшенного бивня, который Дельтриан приделал к бычьей морде его шлема, и постучал по нему.

— Однажды я видел, как Малек из Атраментаров ударил кого-то головой и насадил его на свои бивни, — сказал он. — Я тоже хочу попробовать.

Талос вскинул вверх кулак, призывая к тишине — или хотя бы к её подобию, насколько позволяли их грохочущие как двигатели танка на холостом ходу доспехи.

Град бритвенно-острых дисков вылетел из коридора впереди, за ним последовали приближающиеся силуэты эльдарских воинов. Они замешкались, увидев, что на них надвигалось. Одни бросились врассыпную, в то время как другие, отступая, продолжали стрелять. Талос слышал, как сюрикеновые снаряды бились об его броню и со звоном разбитого стекла падали на пол.

В ответ он нажал на триггер, наполнив тоннель характерным ревом имперской штурмовой пушки. Подвески в локтевом суставе, запястье и креплении пушки компенсировали любую отдачу, позволяя ему целиться, не отвлекаясь, но ретинальный дисплей затемнился, чтобы его не ослепило вспышками.

Следующие десять секунд Первый Коготь стоял в недоумении. Талос наклонил пушку, чтобы получше осмотреть дышавшие паром раскаленные стволы.

— Вот так пушка! — восхитился Сайрион, когда все четверо пробирались через органическую массу, оставшуюся в коридоре. — Можно, я одолжу её у тебя ненадолго?

Марлона уже не была уверена, что именно она слышала. Иногда между каменными стенами раздавалось эхо далеких перестрелок, а порой лишь завывание сквозняков во тьме.

У нее был фонарь — никто из членов экипажа корабля Восьмого Легиона не ходил без них, — и она знала, что заряда батарей должно было хватить еще на несколько часов как минимум. Что делать и куда идти — вот этого она не знала.

«— Какая вообще разница? Какая разница, умру я здесь, внизу или на равнинах?»

У нее все еще был пулевой пистолет, пусть и примитивный в сравнении с болтером Легионес Астартес. Он прекрасно подходил, чтобы застрелиться, пока она не умерла от жажды, но в бою польза от него была бы невелика. Рабам на борту «Эха проклятия» было запрещено носить оружие, но процветавший повсюду черный рынок позаботился и об этом. Легион никогда не настаивал на соблюдении этого закона, потому что не боялся восстания. Марлона подозревала, что им нравилась некоторая острота ощущений, когда они охотились на членов экипажа удовольствия ради.

Она не знала, как долго уже была одна, когда услышала стук. Она пробиралась по пустынным катакомбам, направляя луч света перед собой и позволяя ему рассекать темноту, насколько хватало мощности ламп. Направление она уже давно потеряла. Звук странным эхом раздавался здесь внизу, вплоть до того, что она уже была не уверена — идет ли она в сторону грохота или наоборот, от него. Казалось, он не исчезал, но и не становился сильнее.

Она не увидела, что выбило лампу у нее из рук. Поток воздуха пронесся за её спиной, грубый удар выбил из её рук фонарь, и он с грохотом упал на пол. На долю секунды вращающийся пучок света оставил на стене безумные тени: стройные силуэты ведьм в нечеловеческих вытянутых шлемах. Марлона потянулась за пистолетом еще до того, как фонарь остановился. Он тоже выпал из её рук, будто от удара по кулаку.

Во второй раз она ощутила дыхание уже у своего лица. Голос из мрака был неприятно мягким — подобно бархату, скользящему по ране.

— Где пророк Восьмого Легиона?

Она ударила кулаком в сторону, откуда прозвучал голос из темноты, но удар прошел мимо. Как и второй, и третий, и четвертый — все они были направлены в никуда. Она слышала еле уловимые движения и дыхание чего-то, уклонявшегося от нее во тьме и мягкое поскрипывание пластин брони, шелестящих с каждым движением. Рука сомкнулась вокруг её горла. Закованные в холодное железо пальцы схватили её за грудки. Марлоне удалось один раз ударить по неподвижной руке, прежде чем её припечатали к стене. Сапоги скребли по камню, не доставая до земли. Её грубая аугметика щелкала и жужжала, пытаясь вновь обрести опору.

— Где пророк Восьмого Легиона?

— Я всю свою жизнь провела во тьме, — сказала она, обращаясь к невидимому голосу. — Думаешь, меня это испугает?

Пальцы на горле сжались крепче, лишив её возможности дышать. Она не знала наверняка, становился ли стук громче, или же её обманывало собственное участившееся сердцебиение.

— Грязное, слепое, гадкое животное, мон-кеи, где пророк Восьмого Легиона? Тысячи душ стоят на кону, пока он еще дышит.

Марлона сопротивлялась сильной хватке, колотя кулаками по закованной в броню руке.

— Упрямое создание! Знай же, человек: безмолвный шторм близится. Идет Блуждающая в Пустоте.

Хватка на горле исчезла также быстро как и появилась, и она упала на землю. Первое, о чем она подумала, когда тяжело втянула в себя спертый воздух, это то, что её сердце не обманывало ее. Колотилось все вокруг нее, и слышались глухие удары стали о камень. От них по полу под ногами и стене за её спиной пробегала дрожь.

Марлона доползла на четвереньках за фонарем, вспарывая темноту его тонким лезвием света. Она видела камень, камень, камень… и что-то огромное и темное, искоса смотревшее на нее сверху вниз, рыча суставами.

— Что ты делаешь здесь внизу?

Он зашел слишком резко, под плохим углом и рухнул на пыльную землю. Через мгновение он встал на четвереньки, и затем, после двух попыток, выпрямился в полный рост. Металлические когти на ступнях растопырились, зарываясь в мягкую почву и компенсируя нагрузку.

Боль была… чем-то. Он ощущал привкус крови с каждым вздохом, а боль в мышцах вернула его расслабленное сознание в те три ночи, когда его терзал лорд Ирувиус из Детей Императора.

Эта война была не из приятных. Проиграть её было бы еще хуже.

Люкориф приземлился неподалеку от последнего эльдара. Он обошел распростертое на земле тело, отметив следы кровавой жидкости, изливавшейся из нескольких сочленений его брони. Его доспех представлял собой занимательную демонстрацию боевой картографии, отмеченный лазерными подпалинами и прошитый попаданиями коротких костяных кинжалов чужаков. Раптор перевернул тело небесной девы когтем на ноге. Её глаза, такие же синие и такие же безжизненные, как сапфиры, смотрели в серое небо. На её груди был гладкий драгоценный камень, который среди её сородичей был известен как камень души. Люкориф вырвал его из брони и проглотил целиком, надеясь, что её бессмертный дух насладится своей судьбой, уготовившей ему вечные скитания в его кишках.

— Ловец Душ, — наконец произнес он в вокс.

Голос пророка звучал искаженно из-за помех на расстоянии и треска стрельбы.

— Я слышу тебя, Люкориф.

— Кровоточащие Глаза мертвы. Я — последний.

Он слышал, как Талос хрипел от напряжения.

— Прискорбно слышать это, брат. Присоединишься к нам внизу?

Раптор посмотрел на упавшие стены — остатки некогда величественных укреплений. Над ними собирались грозовые облака — аномальное явление на этой лишенной погоды планете.

— Не сейчас. Что-то грядет, Талос. Будьте внимательны.

XXVI Буря

В тот миг, когда её ноги коснулись тверди Тсагуальсы, начался дождь.

Люкориф наблюдал за ней, сгорбившись на тонкой жердочке, оставшейся от длинного пролета крепостной стены. Пять эльдарских камней душ стыли в его потрохах. Когда он закрывал глаза — даже лишь чтобы моргнуть — он был уверен, что слышит, как пять голосов кричат, затягивая погребальную песнь.

«Как любопытно», — подумал он, когда она появилась.

Воздух на высоте десяти метров от земли задрожал от тепла, и из него появилась она, приземлившись на носки с разведенными в стороны руками. Её броня состояла из серебряных пластин, лежавших поверх черного нательного костюма подобно мышцам; она сверкала как рыбья чешуя. В одной руке у нее был посох с кривыми лезвиями на обоих концах, которые казались влажными от текущих по ним жидких молний. В другой руке она держала метательную звезду размером со щит, оканчивавшуюся тремя искривленными клинками. Пламя, плясавшее по оружейной стали, было черным. Люкориф не хотел бы знать, как именно оно было сотворено.

Ее лицо скрывалось за серебряной маской смерти, изображавшей кричащую богиню с холодными глазами. Высокий длинный плюмаж из черных волос ниспадал на плечи и спину, каким-то образом не шевелясь от ветра, который вздымал облака пыли и гнал их по развалинам.

Все в ней источало скверну, даже для существа, настолько затронутого варпом, как он. Несколько секунд фигуру окружало марево, как будто сама реальность была готова её отвергнуть.

«Это не эльдарская дева», — почувствовал раптор. — «Возможно, когда-то она и была ей, но сейчас…сейчас она нечто большее».

Люкориф сжал когтями камень, когда эльдарская богиня войны пронеслась размытым пятном, едва касаясь ногами земли. На мгновение она стала серебряным пятном среди руин, и тут же исчезла, то ли растаяв в воздухе, то ли спустившись под землю — Люкориф не был уверен.

— Талос, — он снова открыл вокс-канал. — Я видел то, что охотится на нас.

Второй Коготь пережил больше трех часов беглых перестрелок, волну за волной отражая атаки ксеносов. Единственным светом, освещавшим тоннели и залы, были ритмичные вспышки выстрелов или редкие всполохи энергетических полей при ударах силовых мечей.

Юрис хромал, истекая кровью из раны от клинка на бедре. Он знал, что братья вскоре оставят его.

Не то чтобы он стал их уговаривать оставить его; благородное самопожертвование его не интересовало. Они сами оставят его — он стал медленнее и слабее. Его жизнь стала обузой для них.

Повелитель Ночи перевел дыхание, прислонившись к стене. Он закрепил болтер на бедре и с хрустом вогнал в него новый магазин оставшейся рукой.

— Последний, — обратился он по воксу к двум другим выжившим, — у меня кончились патроны.

— Отступаем к запасным ящикам, — ответил Фал Торм.

Правда сквозила в словах другого воина: они сами отступят к запасам, а его оставят по дороге. Если смерть Юриса даст им фору в несколько секунд — еще лучше.

— Ты ранен серьезнее, чем готов признать, — сказал Ксан Курус. Отведенные назад крылья на шлеме Ксана Куруса несколько часов назад отрубил клинок ксеноса. — Я чую твою кровь и слышу, как с трудом бьются твои сердца.

Юрис не мог перевести дух. Вдыхать было тяжело, воздух втягивался в глотку с большим трудом.

«Так вот оно каково — умирать?»

— Я еще держусь на ногах, — отозвался он по воксу. — Пошли. Выдвигаемся.

Трое выживших из Второго Когтя отступили дальше во тьму, сорвавшись на нестройный бег. Не далее как несколько часов назад, Юрис вел девять других душ. Теперь он был единоличным повелителем двух воинов, оба из которых были готовы бросить его, как только представится возможность.

Как и люди, не все эльдары были одинаковы — это знание дорого обошлось Юрису. Одни были со слабыми осколочными винтовками и в легкой кольчужной броне с черными пластинами — они умирали как беззащитные дети и стреляли хуже бандитов из нижнего улья. Но другие … вопящие ведьмы и убийцы-мечники.

Шестеро убитых за три часа. Ксенодевы появлялись из тьмы, проносились сквозь залпы ответного огня и скрещивали клинки с Повелителями Ночи в вихре ударов. Не важно, потеряют ли они при этом кого-то из своих. Как только первые удары были нанесены, они убегали, отступая обратно в тоннели.

Самой ужасной составляющей каждой атаки был вой: они запевали погребальную песнь, протяжную и громкую настолько, что она могла бы пробудить забытых мертвецов этого проклятого мира. Каждый крик словно вонзал в его затылок осколок льда и оказывал странное воздействие на его мозг, замедляя реакции настолько, что он с трудом парировал удары врагов.

Но Второй Коготь так просто не сдавался. В конце концов, они сами были охотниками. Юрис собственноручно перерезал три бледные глотки эльдарских дев, схватив их сзади и приласкав молниеносным взмахом гладия.

Это происходило повсюду: натиск, оборона, охота, удар, отступление…

Юрис споткнулся на бегу, схватившись за стену, чтобы не упасть. Сначала он обогнал своих братьев, но вскоре уже хромал рядом с ними, и, в конце концов, отстал и волочился позади.

— Пока, Юрис, — произнес в вокс Ксан Курус впереди. Фал Торм даже не остановился: он продолжал бежать без оглядки.

— Подожди, — сказал Юрис Ксан Курусу, — подожди, брат.

— Зачем? — Ксан Курус уже снова бежал. — Счастливо умереть.

Юрис слушал, как стихают шаги его сородичей. Его спотыкающийся бег перешел в простое шатание, он обрушился на стену и медленно сполз на колени.

«Я не хочу умирать на Тсагуальсе», — возникла из ниоткуда непрошенная мысль. Была ли Тсагуальса и в самом деле худшим местом, где можно было расстаться с жизнью?

«Да», — подумал он. — «Гниющий мир проклят. Нам не стоило возвращаться сюда».

Древнее суеверие вызвало болезненную улыбку на его окровавленных губах. Какая разница? Он служил, разве нет? Он преданно служил на протяжении многих веков и вырезал удовольствие из галактики, которая никогда ему в нем не отказывала.

«До сего момента…», — Юрис снова попробовал ухмыльнуться, но с его искореженных губ черным потоком хлынула кровь. — «Не важно. Не важно. Быть живым и сильным было замечательно».

Когда силы покинули воина, его шлем наклонился вперед, и из него потекла кровь.

— Юрис, — протрещал вокс.

«Пошел вон, Фал Торм. Беги, если так этого хочешь. Дайте мне спокойно умереть, ублюдки».

— Юрис, — повторил голос.

Он открыл глаза, не осознавая, что они были закрыты. Залитое красным зрение вернулось, и он снова увидел свой треснутый нагрудник и обрубок, который меньше часа назад был его рукой.

«Что?» — спросил он, и ему пришлось предпринять еще одну попытку заговорить, чтобы произнести это вслух.

— Что? — спросил он в вокс.

Ретинальный дисплей показывал лишь белые разводы и помехи. Легионеру пришлось дважды моргнуть, чтобы его стало можно прочитать.

Жизненные показатели Ксана Куруса показывали ровную линию. Равно как и Фала Торма.

«Не может быть».

Юрис заставил себя подняться на ноги, сдержав стон боли от сломанного колена и отсутствующей руки. Его доспех был поврежден настолько, что не мог больше впрыснуть в его кровь обезболивающие и облегчить мучения.

Он нашел двух последних братьев в переходах чуть дальше и затрясся от сдерживаемого смеха. Оба тела были распростерты на каменном полу — убиты окончательно и бесповоротно. Ксан Курус и Фал Торм были разрублены пополам в районе пояса, туловища были отделены от ног. Кровь хаотичными пятнами покрывала пол.

Ни у одного из них не было головы. Их шлемы укатились и лежали у стены.

Юрис не мог сдержать смех. Несмотря на то, что они оставили его, они все равно умерли раньше него. Даже несмотря на боль, произошедшее показалось ему справедливым.

Убивший Юриса клинок ударил в спину под ребрами, пронзил позвоночник и вышел из живота, пробив многослойную броню. Грязные блестящие веревки кишок кучей вывалились следом на его сапоги.

Юрис попробовал удержаться на ногах еще пару ударов сердца, но клинок снова нанес удар. На этот раз он увидел его: размытое черно-серебристое пятно, сразившее его в одно мгновение. Оно вонзилось в его разорванный живот и вышло из поясницы, и на этот раз Юрис упал на землю с криком и грохотом.

Внезапно он понял, что лежит на спине и протягивает единственную руку, пытаясь подтащить себя обратно к своим ногам.

А затем она оказалась сверху. Тварь, о которой их предупреждал Люкориф. Его агонизирующий, умирающий и бушующий разум кричал о действии. Он должен был сообщить по воксу остальным. Должен был предупредить, что она уже внизу, в катакомбах.

Но этого не случилось. Он ничего не сказал, никого не предупредил. Юрис открыл рот лишь для того, чтобы подавиться кровью и желчью.

Хранившая молчание ведьма-королева подняла покоившееся в другой руке копье и занесла его над головой. Она произнесла единственное слово на грубом готике, изменив его своим акцентом почти до неузнаваемости.

— Спи.

Благословенная тьма обрушилась на Юриса вместе с клинком чужака.

Первые завывания застали его врасплох, но больше он не совершит этой ошибки.

Первый Коготь соединился с Третьим Когтем Фаровена, и оба отряда приготовились удерживать разветвленную сеть комнат с великим множеством прилегающих помещений, тоннелей для отступления и удобных для обороны переходов столько, сколько смогут.

— Вы видели Малхариона? — таков был первый вопрос Фаровена.

— Он все еще охотится один, — ответил Талос.

Вопящие девы появились, едва он договорил. После сражения против слабаков на протяжении последних нескольких часов, вопящая атака была неприятной переменой. Но хотя бы Сайрион перестал просить у него штурмовую пушку.

Первые завывания застали их врасплох. Перед атакой ведьмы-мечницы запевали свою скорбную песнь, используя её как оружие. Невосприимчивость к страху не значила ничего под сенью этой песни: Талос чувствовал, как стынет его кровь, мышцы слабеют, а на висках выступает пот — как его тело реагирует, подобно обычному смертному.

Ощущения были…непередаваемыми, почти пьянящими своей неестественной силой. Он не испытывал ничего подобного за долгие десятилетия своей жизни. Ни одна душа, претерпевшая вызванные генным семенем изменения, не могла чувствовать ужас, но хоть и сомнения ни разу не посещали его разум, чувство страха все еще вызывало у него смех. Только подумать, вот ЭТО — лишь бледная тень того, что он вызывал у своих жертв? Вот каково — ощутить ЭТО на своей шкуре?

«Как поучительно», — подумал он, криво улыбнувшись. Веселье, стоит отметить, было омрачено омертвелостью в конечностях, да и само по себе было достаточно кратковременным, мгновение спустя сгорев в пламени его гнева.

Но к тому моменту ксеносы уже были среди них. Они резали и рубили своими зеркальными клинками, яростно атакуя ряды последних двух оставшихся в строю Когтей Повелителей Ночи. Они убивали, словно танцуя какой-то нечеловеческий танец под музыку, слышную только им одним. Шлем каждой из них был выполнен в виде кричащей маски смерти, а из их открытых ртов проецировался психически усиленный вопль.

«Какая прелестная шутка», — подумал он и возненавидел себя за восхищение чем-то, созданным чужаками.

Пророк отразил обрушивавшийся на него меч тыльной стороной латной перчатки. В припадке безумия ему показалось, что он сам может слышать грани этой песни. Грохот клинков об керамит был быстрым барабанным стуком; рыки и вопли его умирающих братьев — мелодией.

— Замолкни, — рявкнул он, нанеся ксенотвари удар наотмашь своим силовым кулаком. Её вопль оборвался вместе с её жизнью — с влажным треском, об стену за её спиной.

Эльдары исчезли так же быстро, как и появились, уносясь обратно в тоннели.

— Больше они не воют, — рассмеялся Сайрион.

Талосу было не до смеха. Трое из Третьего Когтя были мертвы — разрублены на части клинками баньши. Из эльдар был убит только один — та, которую он отшвырнул в сторону кулаком.

Талос осторожно прошел по комнате. Когда он подошел ближе, то увидел, как пальцы ксенодевы дернулись.

— Она еще жива, — предупредил Фаровен.

— Да я уж вижу.

Талос наступил на её руку. Механизмы в коленях заскрежетали. Ему не потребовалось никаких усилий — в терминаторской броне это было не сложнее чем сделать вдох — чтобы раздавить её руку в кровавое пятно.

Это вернуло её в сознание, и, пробудившись, эльдарка закричала. Воин стащил шлем с её головы, и психический крик прекратился, вместо него остался почти человеческий стон.

Талос опустил штурмовую пушку на её грудь.

— Я знаю тебя, — произнесла она на ломаном готике так, будто сами слова отдавали скверной. Её раскосые глаза сощурились — зеленые, как давно забытые леса. — Я Таиша, дочь Мораи-Хег, и я знаю тебя, Ловец Душ.

— Что бы там ни сказало тебе ваше ксеноколдовство, — голос воина, искаженный воксом, звучал как рычание. — Это не имеет никакого значения. Ибо ты на краю смерти, а я стану тем, кто столкнет тебя с него.

Хоть её рука была раздавлена и зажата его сапогом, она все же улыбнулась, несмотря на то, что задыхалась в агонии.

— Ты скрестишь клинки с Блуждающей в Пустоте, — она ухмыльнулась, демонстрируя окровавленные десны. — И ты умрешь на этой планете.

— Кто такая Блуждающая в Пустоте?

Ее ответом был плевок. Он пытал эльдар бесчисленное множество раз прежде, — пытки не могли сломить их, и они никогда даже не шептали о том, чего не желали говорить.

Талос убрал ногу и зашагал прочь.

— Прикончить ее, — бросил он в вокс, не интересуясь, кто исполнил приказ.

Люкориф не стыдился своей трапезы. Восьмой Легион обчищал погибших на предмет брони и боеприпасов, а Кровоточащие Глаза счищали плоть.

Он знал, если Талос или другие застанут его за разрыванием на части тел братьев и пожиранием их мяса, они вряд ли отнесутся к этому с великодушием, но, учитывая, как развиваются события, это едва ли уже имеет значение.

И не то чтобы Вораше и прочим еще была нужна их плоть. Люкориф ел осторожно, стараясь сберечь их генное семя. Рапторов не ждал апотекарий, поэтому безумствовать их брат не собирался. Люкориф вырвал мясистые узлы вместе с плотью вокруг них и поместил в крио-контейнер на бедре.

Затем он вновь вернулся к пожиранию мертвечины под проливным дождем.

Он снова посмотрел вверх. Лицо покалывало от незнакомого ощущения ветра, когда он пытался учуять признаки прибытия эльдар. Те обрывки разговоров, которые он уловил по воксу, звучали так, что охота под землей уже не вызывала интереса. Все они заведомо были мертвы.

Он не знал, зачем собирает генное семя Кровоточащих Глаз. Некоторые традиции сохраняли свою силу даже перед лицом смерти.

Когда он услышал рев двигателей десантно-штурмового корабля и повернулся к источнику нарастающего звука, инстинктивная реакция заставила его напрячься и активировать когти. Без шлема его зрение на расстоянии было намного хуже. Ему нужно было следить за движением, засекать перемещения — в противном случае он был слеп, и не видел дальше, чем на сто шагов.

Люкориф потянулся за шлемом, когда над ним завис челнок. Его выхлоп бил вниз, разгоняя пыль по руинам. Он равнодушно смотрел, как открылась рампа, и не испытал ни тени удивления, увидев спустившуюся с небес фигуру.

Повелитель Ночи приземлился с мягким стуком и отдал по воксу приказы на десантно-штурмовой корабль:

— Я внизу. Садись на стены вон там. Держись подальше от любых наземных сил эльдар. Если вас атакуют с воздуха, бегите. Это все, что от вас требуется. Понятно?

Десантный корабль накренился, не дожидаясь ответа пилота. Вспыхнув двигателями, он повиновался.

— Люкориф из Кровоточащих Глаз, — сказал Вариель.

— Вариель Свежеватель.

— Никогда не видел тебя без шлема.

Люкориф надел шлем обратно, закрыв лицо демонической маской.

— Ты похож на утопленника, — заметил Вариель.

— Я знаю. Зачем ты здесь?

Вариель обвел взглядом руины.

— Дурацкая надежда. Где Талос?

Люкориф указал когтем вниз.

— Под землей.

— Я не могу связаться с ним по воксу.

— Связь обрывается. Они глубоко под землей и сражаются.

— Где ближайший вход в катакомбы?

Люкориф снова указал жестом. Апотекарий зашагал в том направлении. Его тяжелая бионическая нога грохотала по пыльной земле. В кибернетическом колене шипели поршни.

Люкориф опустился на четвереньки и покрался за ним походкой, которая всегда удивляла Вариеля своим неожиданным изяществом.

— Как ты преодолел блокаду? — спросил раптор.

— Не было никакой блокады. Два десятка кораблей выжидают на высокой орбите, посадочных не видел. Мы не обнаружили даже разведывательных сканнеров. Путь сюда занял несколько часов, но двадцать кораблей не могут держать в поле зрения целую планету. Это все равно, что просить слепого сосчитать камни, из которых состоит гора.

Люкориф промолчал, проходя мимо изуродованного, полусъеденного трупа Вораши. Вариель не стал хранить молчание.

— Во времена далекой древности считалось, что каннибализм приносит пользу телу и духу, — он бросил взгляд на раптора. — Если мы выберемся отсюда живыми, я бы хотел взять образец твоей крови.

— Не дождешься.

Вариель кивнул, ожидая подобного ответа.

— Люкориф, ты в курсе, что подобные трупные пятна и бактериальное разложение не могут возникнуть на живом человеке? Биология твоего тела в состоянии автолиза. Твои клетки пожирают друг друга. Неужели поедание братской плоти ускоряет процесс регенерации?

Люкориф не ответил, но Вариель, тем не менее, продолжил.

— Как тогда ты умудряешься жить? Неужели ты мертв, но все еще жив? Или варп сыграл с тобой злую шутку?

— Я больше не знаю, кто я такой. Не знаю уже несколько веков. А теперь расскажи мне, зачем ты здесь?

Буря над забытой крепостью наконец показала свою силу. Серое небо озарила молния, проливной дождь захлестал по их броне. Содранное лицо убитого давным-давно брата на наплечнике Вариеля, казалось, плачет.

— Талос.

Он ничего не ответил. Стиснув зубы, он продолжал держать гашетку пушки плотно зажатой, извергая трассирующий огонь и освещая им темный тоннель. Руны счетчика патронов на ретинальном дисплее уменьшались с каждой секундой, даже когда вращающиеся стволы пушки начали краснеть от перегрева.

— Талос, — снова протрещал голос, — не забегай далеко вперед.

Штурмовая пушка смолкла с угасающим скулением. Воин подавил грубый ответ, зная, что это ничего не изменит. Сайрион был прав, но все же разочарование осталось. Правила охоты снова поменялись: когда эльдары прекратили приходить к ним, они обратили эльдаров в бегство.

Талос остановился, позволив стабилизаторам и сервоприводам ноги отдохнуть. Пушка шипела в холодном воздухе, а у его ног лежали мертвые ксеносы.

Сайрион и Меркуциан подошли ближе, наполняя тоннель грохотом своих шагов и гудением сочленений брони. На обоих штурмболтерах были оскверненные символы аквилы. Стволы обоих орудий дымились.

— У меня почти кончились патроны, — сообщил по воксу Меркуциан. — Пора вернуться к нашим доспехам и разделиться. Мясорубка была замечательной, но они избегают нас группой.

Талос кивнул.

— Я буду скучать по этому орудию.

— Как и я, — ответил Меркуциан. — И я совершенно потерял счет убитым нами тварям. Я сбился со счета где-то около семидесяти на последнем перекрестке. Эта группа тянет на… — Меркуциан обвел болтером изувеченные окровавленные тела, — девяносто четыре.

— Да это же отбросы! — Сайрион повернул шлем с бивнями к Меркуциану. — А как насчет воющих дев? Я пока ни по одной даже не попал.

— Я тоже, — сказал Талос. — Ни одной после первой. Те, что слабее, дохнут как крысы. Но воющие ведьмы…существа совсем другого рода.

Узас пришел последним. Его доспех был залит кровью. Вместо бивней его шлем венчал грозный изогнутый рог.

— Эти воительницы — жрицы дочери их бога войны.

Первый Коготь молча обратил взоры на него.

— Что? — пробурчал Узас. — Я пытал пленных эльдаров. Как и вы все.

— Чем бы они ни были, мы должны вернуться к Третьему Когтю.

— Талос.

Пророк замешкался. На ретинальном дисплее не высветилась руна с именем.

— Вариель?

— Брат, я в руинах наверху с Люкорифом. Нам надо поговорить.

— Нет, пожалуйста, пусть это будет дурной шуткой. Я приказал тебе уходить не просто так, идиот.

Талос выслушал объяснения брата, столь же торопливые, сколь и сбивчивые. Ему потребовались несколько долгих секунд, чтобы ответить.

— Возвращаемся к Третьему Когтю, — приказал он остальным. — Вариель, не спускайся в руины. В тоннелях полно эльдаров.

— Ты возвращаешься на поверхность?

Талос даже сам не был уверен в этом.

— Просто оставайся в укрытии.

Завывающие девы возвратились, как только Первый Коготь вернулся к Фаровену и Третьему. Фаровен остался с четырьмя воинами. Их павшие братья были оставлены в коридорах, а остатки Когтя двигались как единая стая.

В этот раз Повелители Ночи были готовы. Преследование жертв по коридорам в течение последних пары часов радовали их сердца намного больше, чем оборона.

Ксеносы просачивались сквозь ряды Восьмого легиона, их клинки мелькали размытыми пятнами, а венчавшие шлемы плюмажи развевались в движении. Талос уловил, как один из братьев прорычал: «Мы в меньшинстве», но задумываться об этом под натиском было некогда.

Две девы перед ним разом завопили и вскинули клинки. Он почувствовал все тот же пронизывающий мышцы холод, тянущий его назад и сковывающий движения.

«Я тоже…умею играть…в эту игру…».

Повелитель Ночи завопил, издав рев из трех легких и усовершенствованной респираторной системы, десятикратно усиленный вокс-динамиками его рычащего шлема. Оставшиеся в живых Повелители Ночи услышали крик и мгновением позже подхватили его.

Он использовал крик, чтобы разбивать окна и оглушать толпы людей перед тем, как убить их — сейчас же он прибегнул к нему, чтобы сразить тех, кто намеревался использовать это оружие против него самого.

Мечи трех эльдарских дев разлетелись на куски у него на глазах. У некоторых ксеновоинов оптические линзы потрескались и вылетели из шлемов, когда гармоничный, неистовый крик достиг своего апогея. В тот же миг, когда крик Повелителей Ночи достиг своего крещендо, эльдарские завывания внезапно прекратились.

Талос убил первую воительницу перед ним ударом кулака по голове, вбив её череп в плечи, а затем отшвырнул тело прочь. Вторая умерла все еще контуженной криком — её разорвала на части прощальная очередь штурмовой пушки Талоса. Он отбросил пустое орудие и потянулся за своим древним болтером, набирая в грудь воздуха, чтобы завопить снова.

Стороны поменялись местами: теперь уже девы отступали, а легионеры вырезали их так же, как ранее вырезали их. Воины услышали новый звук.

Узас ударил кулаком в живот одной из ксеносов, сломав одним ударом и грудину и позвоночник. Когда она упала на него на подкосившихся ногах, он опустил голову и пронзил её тело рогом на шлеме.

— Ты слышишь? — услышал он по воксу.

— Шаги.

— Это не шаги. Слишком быстрые.

Он не мог расслышать ничего за стуком своих сердец и дождем из крови, стекавшей по шлему и плечам. Ему потребовалось дважды встряхнуться, чтобы сбросить подергивающееся тело с рога. Его шея издала резкий хруст, когда воин снова выпрямился.

И тогда он их услышал. Талос был прав: это в самом деле были шаги.

— Я знаю, что это, — произнес он. Шаги были ритмичными, подобно бьющемуся сердцу; они мягко касались камня, но раздавались по переходам эхом, громким, как ветер варпа.

Талос возвышался над двумя сраженными девами, с его согнутых пальцев капала кровь. Когда все визги стихли, единственным звуком были шаги.

— Что это? — спросил он.

— Буря во плоти с дождем клинков. Та-Что-Блуждает-в-Пустоте, — Узас облизнул зубы, чувствуя вкус кислоты. — Буря Безмолвия.

XXVII Блуждающая в Пустоте

Она явилась из тьмы, как и её сестры. Первым её увидел Вартон, и выкрикнул предупреждение. Но крик замер в глотке, едва начавшись: его оборвало лезвие копья, пронзившее нагрудник и разорвавшее оба его сердца одним ударом. Черное копье метровой длины в одно мгновение выскочило из спины Вартона, прежде чем скользнуть обратно со зловещей медлительностью.

Она оглядела каждого из них, пока тело падало, а писк остановившейся жизнедеятельности гудел в шлеме каждого Повелителя Ночи.

Все двинулись разом. Легионеры вскинули болтеры и открыли огонь. Каждый из них извергал поток разрывных снарядов, но ни один из них её даже не задел.

Завывания сигналов остановки жизнедеятельности звенели в ушах Талоса, пока он стрелял в танцующую мерцающую фигуру. Века тренировок и битв вкупе с процессорами наведения терминаторского доспеха и ретинального дисплея наводили его прицел. Штурмболтер грохотал и дергался в его руках, выплевывая снаряды сплошным потоком, прерывавшимся, лишь когда воину приходилось перезаряжать его.

Он сделал шаг назад, и другой магазин, щелкнув, встал на место. Легионеры перезаряжали свои болтеры без всякого единства, согласованность и прикрытие исчезли в один миг. Талос быстро оглядел комнату и увидел, что их болтерный огонь изуродовал все стены до одной, ни разу не задев жертву.

Следующим умер Джекриш Белоглазый, чья отрубленная голова слетела с плеч. Когда его тело начало падать, Талос поднял кулак, отбив летящий шлем своего брата. Тот улетел в сторону и загрохотал по полу. В это время Талос уже стрелял в темное пятно, где, как подсказывали ему инстинкты и прицельная сетка, могла быть жертва. Еще больше осколков каменных стен полетело в стороны.

Она не останавливалась даже для того, чтобы убивать. Копье прошло сквозь пояс Гол Таты, разлучив его тело с ногами. В ту же секунду расстался с жизнью Фаровен, преодолев полпути через комнату. Выкованная из чужеродного железа и черного пламени трехконечная метательная звезда расколола его голову пополам. Оба тела упали, одновременно грохнувшись о каменный пол.

Меркуциан закричал, выгибая спину в своем громоздком доспехе и ругаясь. Талос уловил движение на дисплее визора — из спины брата вышло копье. Меркуциан отшатнулся назад и не упал лишь благодаря искусственным стальным мышцам в сочленениях брони. Его штурмболтер прогремел еще раз и выпал из ослабшей руки.

Когда метательная звезда ударила Узаса, она попала в его рогатый шлем и осколки керамита застучали по стенам. Он не отшатнулся как Меркуциан. Узас сделал шаг и упал на четвереньки. Звук падения был столь громким, что задрожал пол. Талос видел, как на темный камень закапала кровь, собираясь в лужицу между трясущимися руками брата.

— Талос, — затрещал вокс.

— Не сейчас.

— Брат, — произнес Вариель, — когда ты вернешься на поверх…

— НЕ СЕЙЧАС!

Он следил штурмболтером вслед за размытым пятном, а оно плясало позади Коросы — последней живой души из Третьего когтя. Короса обернулся быстро настолько, насколько позволяло ему генетически модифицированное тело, вскидывая завывающий цепной меч. В то мгновение, пока Талос целился, Короса отшатнулся назад, а из его отрубленной руки ударил фонтан крови. Он сделал два шага, прежде чем очередной взмах копья выпотрошил его, а из разрубленного доспеха с влажным хлюпаньем вывалились кишки.

Талос выстрелил над плечом Коросы. Один-единственный треск и глухой взрыв, последовавший за ним, были самыми прекрасными звуками, которые он когда-либо слышал. Талос увидел, как размытое пятно приобрело очертания женской фигуры ростом с каждого из них в терминаторском доспехе, и как она делает шаг назад, а её голова повернута вбок.

Меркуциан пытался дотянуться до упавшего болтера, Узас все еще лежал на полу, но Сайрион окончательно прицелился в тот же момент, когда Талос снова выстрелил. Перед ней из ниоткуда возник серебристый полумесяц. Снаряды взрывались один за другим, не долетая до нее. Глазам пророка потребовалась пара драгоценных секунд, чтобы приспособиться к скорости и понять, что она блокирует их огонь клинком своего копья.

Но она не могла отбить их все. Несколько снарядов взорвались об её черно-костяную броню, заставив отшатнуться снова.

Талос прервался для перезарядки. То же сделал и Сайрион секундой позже, и оба застыли с пустыми болтерами, уставившись на поврежденную стену, где мгновением ранее была ксенотварь.

Короса упал на пол, прервав внезапную тишину.

Сайрион долго вертелся на месте, не желая верить, что она исчезла. Вернулись другие, менее навязчивые звуки: вздохи задыхающегося Меркуциана, полное боли ворчание Узаса и шипение остывающих болтерных стволов.

— Я не вижу ее, — передал Сайрион по внутреннему вокс-каналу. — И у меня кончились боеприпасы.

— И у меня, — Талос сопротивлялся необходимости проверить Узаса и Меркуциана, и не сводил глаз со стен, повернувшись спиной к Сайриону.

— Она все еще здесь, — сказал Сайрион. — Должна быть.

— Нет, — Талос указал своим силовым кулаком: след кровавых брызг вел из комнаты обратно в тоннели. — Она убегает.

Сайрион бросил пустой штурмболтер, расставшись с ним без сожаления.

— Нам следует заняться тем же.

Сервиторы ожидали их, столь же безмолвные, словно в каком-то безмозглом почтении. Талос вошел первым, и жестом указал аугментированным рабам заняться им.

— Выньте меня из этой брони.

— Повинуюсь, — разом произнесли двенадцать голосов.

— И меня, — сказал Меркуциан.

Он был без шлема и сплюнул кровь на пол. Она сразу же начала разъедать камень.

— Повинуюсь, — произнесли остальные сервиторы.

— И давайте пошевеливайтесь, — произнес в вокс Сайрион, карауливший вместе с Узасом вход в комнату. Меркуциан бросил ему свой болтер, когда вокруг него собрались сервиторы. Сайрион проверил запас патронов на ретинальном дисплее и подготовил оружие. Несмотря на раны, Узас стоял выпрямившись и молчал. Единственным звуком, который он издавал, было размеренное, медленное дыхание. Его шлем был разбит, покрыт трещинами и обнажал большую часть его окровавленного лица. Несфокусированные глаза смотрели в тоннель, как и спаренные стволы его штурмболтера.

— Я буду скучать по этой броне, — произнес Сайрион. — Узас и Меркуциан живы лишь благодаря ей. Копье прошло бы сквозь обычный доспех как нож сквозь масло.

Меркуциан неохотно пробормотал что-то, соглашаясь. Ему требовались все его силы, чтобы хотя бы стоять, а каждое движение вызывало новый мышечный спазм и новую вспышку боли, ползущую вдоль позвоночника.

— Я еще недолго протяну, — произнес он, снова сплюнув кровью.

Механические инструменты сервиторов приступили к работе: сверлили, откручивали и снимали фрагменты брони. Освобождаясь от очередной пластины брони, Талос чувствовал, как дышать становится легче.

— Как и все мы, — сказал он. — Мы спустились сюда не для победы.

Узас усмехнулся, но ничего не сказал.

— Брат? — произнес в вокс Талос. — Узас?

Повелитель Ночи повернул свой разбитый шлем и окровавленное лицо к Талосу.

— Что?

Сервиторы отсоединили терминаторские наплечники с хрустом и щелчками, и унесли их. Талос посмотрел в глаза Узаса, такие же черные как и его собственные, и ощутил, что в лице брата произошли какие-то перемены, но никак не мог понять, какие именно.

— С тобой все в порядке?

— Да, брат, — Узас вернулся к своим обязанностям караульного. — Лучше не бывает.

— Ты хорошо говоришь. Ты говоришь очень…ясно.

— Видимо, да, — броня Узаса протяжно зарычала, когда он взглянул на Сайриона. — Я и чувствую себя яснее.

Когда сервиторы сняли силовой кулак Меркуциана, у него подкосились ноги. Он споткнулся и прислонился к стене, чтобы не упасть. Из уголка его рта текла струйка крови.

— Когда пойдете, оставьте меня позади, — сказал он. — Мой позвоночник горит от боли, и боль сползает к ногам. Я не смогу бежать как вы.

Единственным, кто нашелся что ответить, был Сайрион.

— А он все-таки прав. Настало время разделиться, Талос. Она пронесется сквозь нас как порыв ветра, если мы будем охотиться за ней стаей.

Узас снова издал гортанный смешок.

— Ты просто хочешь спрятаться.

— Довольно умозаключений, слюнявый.

Меркуциан подавил рык.

— Хватит разговоров о разделении. Оставьте меня и доставьте пророка обратно на поверхность. У Вариеля была причина, чтобы прийти, идиоты. Талос не может умереть здесь.

— Да заткитесь вы все! — выдохнул Талос когда с него сняли шлем. — Узас, Сайрион, следите за тоннелями.

Охота Малхариона была более неспешной, но не менее плодотворной. Он шел по тоннелям, возвращаясь назад, когда внезапно натыкался на разрушенный проход или на зал, слишком узкий для его габаритов.

— Когда-то это была мастерская. Здесь трудились технодесантники Легиона. Не все, разумеется, но многие из них.

Марлона хромала рядом с громадной боевой машиной. Свет её фонаря мигнул и снова погас, и в этот раз удар по ноге не помог его оживить. Несколько секунд она стояла в темноте, слушая покрытых пылью призраков забытой крепости.

— Наши технодесантники и обученные слуги создавали сервиторов нескончаемым потоком. Пленные, неофиты, не прошедшие испытания, собранные с сотен миров люди, привезенные сюда, чтобы служить. Ты можешь это себе представить? Можешь вообразить производственные линии, заполнявшие этот пустой зал?

— Я…я ничего не вижу, господин.

— А.

С щелчком вернулся свет. Прожектор вспыхнул на плече дредноута.

— Так лучше?

— Да, господин.

— Прекрати использовать это слово. Никому я не господин.

Марлона сглотнула, оглядывая место, куда светил прожектор.

— Как вам угодно, господин.

Малхарион медленно, с лязгом и скрежетом, шел по просторной зале.

— Сейчас все совсем по-другому. Это больше не мой дом, и это больше не моя война. Но хотя бы я на охоте. Несмотря на боль, она стоит того, чтобы поохотиться в последний раз.

— Да, господин. Как скажете, господин.

Дредноут загудел, повернувшись на поясной оси, и шагнул в новом направлении, когда его ноги повернулись вслед за корпусом. Блики осветили потускневшую броню. На железном теле боевой машины остались следы последних схваток с ксеносами в масках. Тем не менее, он убил их всех до того, как они смогли подобраться ближе к его спутнице.

— Вы живы, господин? Я имею в виду… вы говорите о смерти и воскрешении. Что вы такое?

Дредноут издал неловкий скрежещущий звук.

— Я был капитаном Малхарионом из Десятой роты, нареченный примархом военным мудрецом. Он счел мои длинные трактаты по военному делу бессмысленными, но забавными. Он не раз читал мне нотации и советовал пойти служить в Тринадцатый, где мое острословие больше пришлось бы ко двору.

Она медленно кивнула, глядя на пар от своего дыхания.

— Что такое — примарх?

Малхарион снова издал все тот же скрежещущий звук.

— Просто легенда, — прогрохотали вокс-динамики. — Забудь, что я сказал.

Какое то время они стояли молча. Малхарион снова настроил вокс и, погрузившись в тихое созерцательное бездействие, прислушивался к словам Вариеля, Талоса, Люкорифа и последних оставшихся в живых членов его роты. Прибытие Живодера удивило его, как и десантно-штурмового корабля, что его доставил. Не считая этого, они, как казалось, гибли так, как сами того желали: умирая лишь после того, как отнимут жизни бесчисленных врагов, в последний раз увлажнив камни древнего замка их кровью.

Быть может, это не было столь славно, но это было правильно. Они были не такими как Имперские Кулаки, чтобы сиять золотом побед под палящим солнцем и выкрикивать имена своих героев в равнодушные небеса. Так сражался Восьмой легион, и так умрут, в конце концов, все сыны мира без солнца: одни, в темных подземельях, крича от гнева.

На мгновение он задумался о лжи, которую он сказал смертной рядом с ним: он солгал, что последняя охота доставляет ему удовольствие. Он испытывал странное чувство благодарности за шанс быть свидетелем того, как его бывшие братья по оружию встретят свою кончину как истинные сыны Восьмого легиона, но ему не было никакого дела до бестолковых ксенодикарей. За что ему на них злиться? Не за что. Вообще. Он убивал их лишь для того, чтобы преподать им урок Восьмого и показать изъяны их нечеловеческой самоуверенности.

Он не думал, что его могут сразить их разрозненные отряды слабаков. Возможно, двадцать или тридцать ксеновоинов с лучшими клинками могли бы его одолеть, но даже тогда…

Нет.

Он встретит свой конец в этой холодной могиле, уже в гробу и, наконец, погрузится в безмолвие, когда мощность реактора дредноута иссякнет. До этого момента могли пройти десятки лет. Могли пройти и тысячи — этого ему не узнать.

Малхарион отключил вокс и снова обратился к человеку рядом с ним. Как её там звали? Он разве спрашивал? Да какая разница?

— Ты хочешь умереть здесь внизу, человек?

Она сжалась от холода.

— Я не хочу умирать вообще.

— Я не бог, чтобы творить чудеса из небытия. Все умирает.

— Да, господин.

И вновь — молчание.

— Я слышу голоса, — призналась она. — Чужаки снова идут.

Внушительных размеров автопушка на правой руке дредноута поднялась и издала клацающий звук перезарядки, который стал для Марлоны уже знакомым. Перешептывания становились все громче. Она практически чувствовала, как кто-то сзади дышит ей в шею.

— Моя легенда уже завершилась славой. Капитан Малхарион, возродившийся в несокрушимой стали, дабы повторно сразить Рагуила Страждущего из Девятого легиона, прежде чем наконец впасть в вечное забвение. Хорошая легенда, не так ли?

Даже не понимая значения слов, она чувствовала их важность.

— Да, господин.

— Кто же станет портить эту легенду последней нерассказанной главой? Кто отринет убийство имперского героя, дабы спасти одного-единственного человека от смерти в бесконечной тьме?

Малхарион так и не дал ей времени ответить. Его орудия поднялись, он развернулся вокруг оси и наполнил комнату оглушительным грохотом выстрелов.

Первый коготь стоял в полной боеготовности в окружении отключившихся сервиторов и бесценных комплектов терминаторской брони, которая больше никогда не увидит солнечного света.

Талос убрал в ножны гладий, закрепил на бедре пустой болтер и поднял Клинок Ангелов. Лицевой щиток с нарисованным на нем черепом, лоб которого был отмечен руной, обозначавшей столь часто ненавидимый им титул, оглядел каждого из братьев.

Дыхание Меркуциана было неровным и хриплым, по воксу оно звучало влажно, но он стоял прямо и держал свой тяжелый болтер. Его бесстрастный шлем, увенчанный двумя изогнутыми рогами, глядел на остальных.

На Узасе был шлем древнего образца с отпечатком ладони. В одной руке был цепной топор, в другой — гладий. Плащ из содранной кожи был наброшен на плечо, своей мрачной царственностью контрастируя со свисавшими с его брони черепами.

Сайрион приготовил цепной меч и болтер. Отметины в виде вспышек молнии на лицевом щитке смотрелись как неровные дорожки слез.

— Давайте закончим с этим, — сказал он. — Мне и так уже наскучило жить.

Талос улыбнулся, хотя никогда прежде ему не было настолько невесело. Узас не сказал ничего, а Меркуциан кивнул и заговорил

— Мы выведем тебя на поверхность. После того как с тобой поболтает Вариель, мы вернемся и спустим шкуру с этой ксеногарпии.

— Простые планы всегда самые лучшие, — подметил Сайрион.

Талос повел их прочь из комнаты, оставив брошенные реликвии и безмозглых рабов тлеть во тьме.

XXVIII Несказанная истина

Через час это стало затруднением, через два — проблемой. На третий час они и вовсе едва передвигались.

— Просто оставьте меня, — сказал Меркуциан, опираясь на плечо Талоса. Он замедлял их. Талос знал это, как знали Узас и Сайрион, но лучше всего это осознавал сам Меркуциан.

— Оставьте меня, — повторил он.

— Оставь пушку, — ответил Талос. — Вот от нее точно никакого толку.

Меркуциан еще крепче сжал свой тяжелый болтер.

— Просто оставьте меня. Я вырежу всякую ксенотварь, что придет меня искать. Если они позади нас, я смогу выиграть для вас немного времени.

Сайрион шел рядом с Талосом и хромающим воином. Глубоко вздохнув, он сказал по личному каналу:

— Мы должны оставить его, брат.

Талос даже не посмотрел в сторону Сайриона.

— Ты должен заткнуться.

— Мы умрем, Талос. Вот почему мы здесь. Меркуциан уже умирает, Узасу тоже недолго осталось, судя по его голове. Его череп ободран до кости, а один глаз остался в той же комнате, где погиб Третий коготь.

Талос не стал спорить.

— Узас беспокоит меня также как и Меркуциан. Он кажется… холодным, отрешенным.

— Если не сказать больше. Пошли, и какая разница, что там Вариель расслышал в шепоте ксеноколдовства? Мы — мертвецы. Если мы не умрем здесь, мы умрем на орбите.

Талос ответил не сразу.

— Десантно-штурмовой корабль проскочил. Он может проскочить и обратно. Ты же слышал, что Вариель говорил о кораблях духов. Игра изменилась.

— И ты ему веришь? Ты считаешь, что тебе суждено выжить и объединить Легион?

— Я не знаю, во что верить.

— Очень хорошо. И если ты не рассчитываешь умирать здесь, какое же видение будущего открылось тебе к сегодняшнему моменту?

— Никакое.

— Вот и ответ. Ты умрешь здесь, как и все мы. И не вздумай испортить нашу последнюю охоту тем, что мы хромаем и убегаем, поджав хвост, как побитые собаки. Мы должны найти ее, пока она ранена, и не дать ей устроить нам еще одну засаду. Это не по-нашему.

Талос покачал головой, поправляя Меркуциана на плече.

— Хватит, Сай. Я не оставлю его. И мне нужно добраться до Вариеля.

— Твое доверие Живодеру — твой собственный изъян, и тебе с ним бороться. Не втягивай в это и наши жизни. Если даже тебе и в самом деле плевать на последнюю охоту, то Меркуциан по-прежнему прав: ты хочешь выбраться на поверхность, а он задерживает нас.

Талос сощурил глаза, продолжая идти.

— Порой, Сай, я начинаю понимать, за что тебя так ненавидел Ксарл.

— Да ты что! — фыркнул Сайрион. — Не прикрывайся его призраком так, будто бы его растрогали твои сантименты. Первое что бы сделал Ксарл — оставил его позади. Ты знаешь, что это так, как и я. Наверное, это одно из немногих, в чем мы с ним были бы полностью согласны.

Талос не нашел ответа.

— Братья, — произнес Узас с безмятежным спокойствием. — Я слышу ее. Она идет, мчась сквозь тьму.

Первый коготь удвоил усилия. Сайрион подхватил Меркуциана с другой стороны, помогая раненому воину хромать дальше.

— Талос, — проворчал Меркуциан.

— Заткнись. Просто двигайся.

— Талос, — огрызнулся он, — пришло время. Трон пламенеющий, Ловец Душ, пришло время. Оставь меня. БЕГИ!

Она пришла из темноты, сжимая в закованных в костяную броню руках колдовские клинки. Метательная звезда горела черным, закаленным в варпе пламенем; копье шипело как слиток железа в кузнечных клещах, только что вынутый из печи.

Лишь один стоял на её пути. Она чуяла химическую вонь оружейной смазки и грязной крови, сочившейся из ран. Она его пометила. Она знала запах его жизни.

Одинокий мон-кей из нечестивой воинской касты, брошенный своими сородичами истекать кровью в одиночестве. Как мало эти создания знали о преданности и благородстве!

Когда она приблизилась, то увидела, как он выпрямился, чтобы поднять свое оружие, и услышала единственное слово на одном из грязных языков человеческого рода.

— Juthai’lah, — произнесла умирающая душа из касты воинов.

Меркуциан втянул холодный воздух через решетку шлема. Целеуказатели на ретинальном дисплее не могли захватить приближающуюся ведьму-королеву, будто сама реальность противилась её присутствию.

Он моргнул, чтобы очистить визор, перехватил тяжелый болтер и поднял его пасть, направляя ствол в коридор.

Она подошла ближе, но легионер все еще не мог в нее прицелиться. Будь прокляты эти аугметические прицелы. Вернемся к простой чистоте.

Меркуциан выдохнул вслух одно слово, и ему было без разницы, знала ли эльдарская дева его значение или нет.

"Режим охоты".

Секундой позже в его руках задрожал болтер, сотрясаясь от гнева и наполняя узкий тоннель разрывными снарядами.

Выжившие бежали.

Их сапоги стучали по камням, когда они неслись без оглядки. Генетически усиленные мускулы ходили ходуном под псевдомышечными жгутами, что придавали им еще большую мощь. По три легких и два сердца работали на пределе возможностей в каждой груди.

Талос перемахнул через кучу камней, приземлившись на той стороне и не сбившись с шагу. Руны на дисплее его визора показывали скорость от восьмидесяти четырех до восьмидесяти семи километров в час. Эти показания падали каждый раз, когда ему приходилось разворачиваться юзом или отпрыгивать от стены на повороте, чтобы сохранить хоть какую-нибудь скорость.

На седьмой минуте их бега Талос тихо выругался. На краю ретинального дисплея вместо трех оставшихся показателей жизнедеятельности остались два, а в воксе запищал сигнал остановки жизнедеятельности.

Меркуциан дрожал, умирая в её хватке. Даже сквозь угасающее зрение он видел ущерб, нанесенный её шлему и нагруднику — броня была пробита и он чуял запах вонючей ксенокрови. Он смог задеть её лишь несколько раз, хотя выпустил более сорока снарядов из тяжелого болтера. Разрывные снаряды смогли её ранить, но не остановить, как он надеялся.

Голос эльдарской ведьмы, насмешливый, несмотря на свою нежность, ласкал его слух.

— Спи.

Меркуциан схватился за пронзившее его грудь копье и потянул. Он проскользил на полметра ближе к ней, ощущая ужасный пронзительный скрежет металлического древка о свои сломанные ребра и обгорелую плоть.

— Спи, — повторила она, на этот раз смеясь. Она рассмеялась в полный голос мелодичным смехом, от которого Меркуциан лишь крепче стиснул зубы. Он снова схватился за копье и потянул. На этот раз он едва продвинулся: сила утекала из него вместе с кровью.

Она резко дернула копье, и его извлечение оказалось куда более болезненным, чем момент, когда оно с треском вошло в тело. Лишившись точки опоры, воин согнулся и упал на пол на обессилевших ногах. Грохот брони гулким эхом разнесся по тоннелю.

Какой то момент он лежал в позе эмбриона, пытаясь втянуть воздух, который отказывался входить в легкие. Он тонул, не будучи под водой, а зрение уже начало терять краски.

Она прошла мимо него. Вид её сапог моментально привел его обратно в чувство. В режиме охоты она виделась ему лишь размытым тепловым пятном, но опыт позволял увидеть нужные детали.

Вопль боли и рев усилий слились в одну пронзительную песнь. Меркуциан никогда в жизни не двигался так быстро, и никогда больше не будет. Его гладий пронзил тыльную часть бедра ксенодевы и вышел спереди, застряв в ране. Она закричала в ответ и, развернувшись, всадила копье ему в грудь второй раз.

Меркуциан ухмыльнулся ей, испустив последний вздох. Встретившись взглядом с королевой ведьм, он потратил его, чтобы произнести последние слова.

— Попробуй побегать теперь…

Люкориф приземлился в облаке пыли. Стоявший под дождем Вариель не обратил на это внимания, вдыхая профильтрованный воздух через загерметизированную броню.

— Я их вижу, — произнес раптор. — Они выбрались на поверхность на западе, на зубчатых стенах.

Вариель немедленно бросился бежать. Он услышал смех Люкорифа и гул включающихся двигателей. Через пару секунд Люкориф налетел на него сзади, и, ухватив за наплечники, поднял с земли.

Вариель, не любивший летать и еще меньше любивший кого-либо из Кровоточащих Глаз, сохранял постыдное молчание, пока внизу проносились руины.

Первый раз он увидел Вариеля не тогда, когда того весьма грубо сбросили с высоты на зубчатую стену, а тогда, когда ретинальный дисплей определил близость его бадабского брата и присоединил третий сигнал жизнедеятельности к двум другим, обозначавшим Узаса и Сайриона. Руна Ксарла и руна Меркуциана, в отличие от них, были серыми и неподвижными.

Люкориф приземлился куда более грациозно, уцепившись когтями за наклонившуюся кривую стену с бойницами.

Талос приблизился к апотекарию, когда тот поднялся на ноги

— Мне нужны ответы, Вариель, и прямо сейчас.

— Мои объяснения займут какое-то время. Я могу вызвать челнок.

— Септим и Октавия в самом деле здесь? На этой планете?

— На объяснение этого тоже потребуется время.

— Мы во многом ограничены, брат: боеприпасы, надежда, воины. К этому списку можешь добавить еще и время. Где «Опаленный»?

— На зубчатой стене, к северу. Возможно в четырех минутах лету.

Талос перенастроил вокс на знакомый канал, не думая, что когда-либо придется им воспользоваться.

— Септим.

— Господин? Рад слышать ваш го…

— Поднимай корабль и лети над центральными руинами. Мы направляемся к ним. Не приземляйся, пока мы не выйдем на связь: слишком опасно для вас оставаться на земле дольше, чем нужно. Ты меня понял?

— Да, господин.

— И если тебе выпадет шанс поймать в прицел эльдарскую деву в броне из кости, я буду признателен, если ты расстреляешь её в кровавую пыль.

— Эээ… как скажете, господин.

Талос отключил вокс-канал и посмотрел на остальных.

— Рассейтесь в руинах, пока не прибудет челнок. Не дайте ей вас обнаружить. Вперед. Вариель, ты со мной. И начинай объяснять.

Сайрион бежал сквозь пелену дождя. Эта истертая временем секция крепостных стен была лишь семь метров в высоту, и он с легкостью с нее спрыгнул. Его подошвы захрустели по каменистой почве, и он снова перешел на бег.

Найти укрытие в руинах гигантской крепости едва ли было трудным делом: даже на поверхности воздействие атмосферных условий оставило на серых равнинах брошенный город щебня и покосившихся стен. Он бежал несколько минут и остановился, достигнув кучи камней, которая когда-то была стеной казарм.

Повелитель Ночи принялся взбираться на нее. Латные перчатки выбивали уступы и цеплялись за них там, где камень был слишком мягкий, чтобы держаться за него под дождем.

— Сайрион, — произнес голос. Не по воксу, а сквозь дождь. Он был где-то поблизости.

Сайрион оглянулся. Наверху широкой стены сгорбился Узас и смотрел на него сверху вниз. Кровавая пятерня на его шлеме была не тронута дождем.

— Брат, — ответил Сайрион. Повисла напряженная пауза. Сайрион взобрался на стену, и Узас выпрямился в полный рост и отступил. Цепной топор и гладий все еще были у него в руках.

— Нам надо поговорить, — произнес Узас. Буря усилилась, молнии расчертили небо над их головами.

— Талос сказал нам разделиться.

Узас не отводил от него своих красных оптических линз.

— Талос. Да, давай поговорим о Талосе, — его голос никогда прежде не звучал так ясно, как минимум на протяжении минувших со времен Великой Ереси веков. Сайрион не мог перестать удивляться тому, что сделало ранение в голову с его братом.

— И что Талос? — спросил он.

На мгновение Узас нажал на гашетку цепного топора. Капли дождя брызнули с вращающихся зубьев.

— Талос много раз терял терпение по отношению ко мне в течении десятилетий с тех пор как мы покинули Тсагуальсу. И до сих пор он относился ко мне должным образом. Всегда защищал меня. Всегда помнил, что я его брат, а он — мой.

Сайрион опустил руку на цепной меч в ножнах.

— Да. Было такое…

Узас наклонил голову.

— А вот ты — нет.

Сайрион выдавил смешок. Он прозвучал лицемерно, и был таким же.

— Сайрион, Сайрион, Сайрион. Я всегда думал, глядя на свои руки в красном. Я ношу красные руки грешника за мои многочисленные, многочисленные бесчинства, творимые на борту «Завета» среди смертных членов экипажа. Последним был отец Рожденной в Пустоте, не так ли? Тот бестолковый запуганный старик, который обливался потом, хныкал и сжимался в комок всякий раз, когда мы проходили мимо.

Узас шагнул навстречу к Сайриону.

— Каков был на вкус его страх, а, Сайрион? Каков был его вкус, когда ты убил его? Он все еще обжигал твой язык, когда ты стоял рядом с остальными и позволял обвинять меня?

Сайрион достал оба клинка, когда Узас подошел еще на шаг ближе.

— Люкориф тебе все рассказал, да?

— Ничего Люкориф мне не рассказывал. Я прокручивал прошлое в своем сознании последние несколько часов, и все оказалось весьма просто. Никто другой не счел бы старого дурака привлекательной целью. Никто другой не смог бы вкусить его трусость так, как мог ты. И любой бы просто сознался Талосу в содеянном. Но не ты, конечно нет. Только не распрекрасный Сайрион!

Сайрион бросил взгляд назад. Он был уже слишком близко к краю стены и к долгому падению вниз, которое ждало его, если он оступится.

— Узас…

— Я же был так близорук, разве нет? Отвечай мне, Сайрион! Сколько раз ты убивал, чтобы вкусить страха членов экипажа, и стоял рядом, когда обвиняли меня? Пробираясь через спутанные воспоминания, я припоминаю те разы, когда я охотился на самом деле, и те многочисленные случаи, когда я терял контроль над собой. Но их в разы меньше, чем все то, в чем меня обвиняют.

— Не пытайся обвинить меня в…

— ОТВЕЧАЙ! — Узас сорвал свой шлем и бросил его в сторону, чтобы взглянуть Сайриону в лицо. Его иссеченное шрамами, сшитое лицо разбитого ангела искажала ненависть. Одна сторона головы все еще была окрашена кровью, одна глазница была пустой. — За сколько твоих прегрешений прокляли меня?

Сайрион улыбнулся терявшему самообладание брату.

— За минувшие века? Десятки. Сотни. Выбор за тобой, безумец. Какое значение имеют еще несколько душ среди тех, что ты забрал сам?

— Это имеет значение, потому что я наказан за твои грехи! — с губ Узаса летели слюни, когда он кричал. — Все остальные презирают меня. Сколько из этих обвинений можно взвалить на твою голову?

— Все остальные мертвы, Узас, — голос Сайриона оставался спокойным и холодным. — Чему они верили, больше ничего не значит. Ты проклял себя в их глазах за вечные выкрики о твоем Кровавом Боге всякий раз, когда ты поднимал клинок в битве.

— Я. Никогда. Ничему. Не поклонялся, — Узас направил цепной топор на голову брата. — Ты никогда не понимал этого. Легион поднимает иконы Богов лишь тогда, когда нужно. Какова бы ни была цена, войны должны быть выиграны. И я не исключение! Не исключение!

— Как скажешь, Узас.

— Знаешь, сколько раз мои мысли прояснялись лишь для того, чтобы столкнуться с братом, взбешенным моим очередным убийством кого-то из ценных членов экипажа? — Узас сплюнул в сторону. Его лицо было еще более ужасающим теперь, когда дождь смыл кровь. С левой стороны головы кожа была содрана, там остался лишь череп. — Я убил десятки, а обвиняют меня в убийстве сотен!

Он поднял зажатое в кулаках оружие, демонстрируя красные перчатки.

— Эти знаки позора — твои, Сайрион! Я ношу их потому, что у тебя кишка тонка носить их самому!

Ярость схлынула так же внезапно, как и возникла.

— Я… я скажу Талосу. И ты сознаешься в том, что сделал. Он должен знать глубину твоих…аппетитов. И о том, что он заставил тебя натворить.

— Как скажешь, — повторил Сайрион, — брат.

— Прости мне мой гнев. Бывают ночи, когда его трудно сдерживать. Я знаю ласки варпа также, как и ты. Я сочувствую тебе, брат мой. Правда. У нас с тобой куда больше общего, чем кто-либо из нас предполагал.

Узас вздохнул и закрыл глаза. Улыбка — первая искренняя улыбка за многие века — озарила его искалеченное лицо.

Сайрион пришел в движение в тот самый миг, когда глаза Узаса закрылись. Он кинулся на него с обоими клинками, целясь в бледную кожу глотки. Другой Повелитель Ночи дернулся, едва защищаясь собственными клинками, и нанес ответный удар — пинок, прозвеневший по нагруднику брата как удар храмового колокола. Сайрион отшатнулся, подошвы сорвались с края стены, и он упал, не издав ни звука.

Узас взвыл в полный голос в бушующие небеса, ясность исчезла, а его зрение утонуло в кровавом мареве. Гром с небес растворился в его грохочущем сердцебиении, а дождь обжигал глаза как собственная кислотная слюна. Он разбежался, и с ревущим цепным топором наперевес бросился вдогонку за братом-предателем.

Он услышал вой, но не смог определить его источник.

Небо снова рассекла молния, на секунду озарив руины вспышкой дневного света. На мгновение покосившиеся стены и шпили сделались похожими на мертвый город и ноги титанов.

Талос остановился. Он замедлил бег и встал, сощурив глаза и оглядываясь вокруг, не обращая внимания на бессмысленный поток данный, прокручивавшийся на оптических линзах.

— Нет, — произнес он, не обращаясь ни к кому конкретно, кроме себя. — Я видел это прежде.

Молния вспыхнула снова, на короткий миг пропитав руины светом. И снова, краем глаза, он увидел титанов, собранных из накренившихся стен, и танки, оказавшиеся безжизненными камнями, когда ослепительная яркость исчезла.

Он прислонился к

— Вспышка!

— корпусу «Лендрейдера» —

— каменной стене упавшей постройки и оглядывается в поисках братьев. Он видит Сайриона, наполовину погребенного под грудой щебня, почти в ста метрах от него согласно тактическим данным на ретинальном дисплее.

Он видит другую напряженную фигуру, появившуюся из-за обломков, и целеуказатель визора замирает на Узасе, приближающемся к распростертому Сайриону сзади.

Наконец, он узнает, где он видел это.

«Это был не Крит. Я неправильно истолковал свое видение. Узас… он убьет его здесь. Он убьет Сайриона здесь».

Он бросился бежать. Силовое поле золотого меча вспыхнуло, пробудившись к жизни.

Сайрион сморщился от боли в бедре, чувствуя почти полную уверенность в том, что его нога сломана после падения с двадцатиметровой высоты. Дисплей шлема отображал статические помехи, лишая его шансов проверить свои биоданные, но как-то раз он потерял руку в битве и нынешнее чувство было весьма похоже на то.

Он попытался выбраться из-под щебня. Ему нужно убраться от…

— САЙРИОНННН!!!

Низкий рев задержался на последнем слоге и утонул в слюне безумия. Он услышал, как Узас карабкается по камням позади него, и заметался в плену щебня, наполовину выбравшись. Он слышал шаги, тяжелые и стремительные, но не мог извернуться, чтобы увидеть.

Тень над ним растянулась по глыбам, и Узас занес топор. Сайрион все еще пытался дотянуться до упавшего меча, когда клинок обрушился.

Узас застыл на месте, цепной топор выпал из его раскрытых пальцев и загремел, упав на щебень. Он смотрел вниз, не видя пойманного в ловушку Сайриона под ним. Его взгляд был обращен лишь к торчащему из его груди золотому мечу.

«Я знаю этот меч», — подумал он и засмеялся. Но не имея возможности дышать, он не мог и смеяться, и с его окровавленных губ слетел лишь тяжелый хрип. Золотое лезвие уже очистилось от крови, омытое дождем. Его холодные капли возбуждали дрожащее силовое поле, порождая гудящий ореол вокруг стали, приправленный искрами.

Он вздохнул с облегчением, когда меч скользнул обратно. К удивлению, он не чувствовал ничего похожего на боль, хотя возраставшее в груди давление грозило разрывом сердец.

Он повернулся лицом к своему убийце. Талос стоял под дождем, в красных оптических линзах не было ни тени милосердия.

«Талос», — попытался произнести он. — «Брат мой».

— Ты… — пророк снова взял клинок наизготовку, сжав его обеими руками. — Я доверял тебе. Я вступался за твою жизнь снова и снова. Я клялся остальным, что ты все еще где-то там, внутри… Осколок доблести, ожидающий пробуждения. Частица достоинства, заслуживающая надежды.

«Талос», — снова попытался сказать он. — «Спасибо».

— Ты — самое нечестивое, самое низкое и самое предательское существо, которое когда-либо носило крылатый череп Нострамо. Рувен в сравнении с тобой — просто принц. По крайней мере, он мог контролировать себя.

«Талос», — в глазах Узаса все поплыло. Он моргнул и, открыв глаза, понял, что смотрит вверх на возвышающегося над ним брата. Он упал на колени?

«Я……я….»

— Подожди, — смог выдавить из себя Узас. Он в равной степени был потрясен и удивлен шепотом слабака, в который превратился его голос. — Талос…

Пророк пнул его в грудь, и он опрокинулся навзничь. Череп треснул об острые глыбы, но Узас уже не чувствовал боли — лишь давление холодного камня.

Больше не будет слов. С каждым вздохом черная кровь, соленая и теплая, лилась с его подбородка.

Он увидел стоявшего над ним Талоса. Его золотой меч сыпал искрами под напором бури.

— Мне следовало убить тебя несколько лет назад.

Узас оскалил зубы, как и Меркуциан в момент смерти.

«Быть может, и следовало, брат».

Он видел, как Талос повернулся и ушел из поля зрения. Его сменил Вариель. Ледяные глаза апотекария смотрели вниз с учтивым безразличием. Из перчатки с нартециумом выскочили пила и сверла.

— Его генное семя? — спросил Вариель.

— Если ты возьмешь его, я убью и тебя тоже, — раздался поблизости голос Талоса.

С бесстрастным видом Вариель встал на ноги и зашагал прочь. Последние слова, которые услышал Узас, были произнесены Сайрионом, с ворчанием выбиравшимся из-под горы щебня.

— Он напал на меня сзади, вопя свои бесконечные клятвы Кровавому Богу. Спасибо, Талос.

XXIX Завершения

Десантно-штурмовой корабль пролетел низко над стенами и завис, ревя двигателями. От теплового марева под полыхающими соплами воздух казался мутным, как вода. От его бронированной обшивки исходил пар — испарялись попадавшие на нее капли дождя.

Сайрион хромал, но мог держаться на ногах без чьей либо помощи. Вариель и Люкориф остались невредимы, но Талос не произнес ни слова с того момента, как зарезал брата. Он молча шел в центре группы, стараясь не встречаться ни с кем взглядом, когда они взбирались на крепостной вал, и избегал смотреть в глаза после этого.

Сайрион сделал шаг назад и посмотрел в небо за рассекающими прожекторами транспортника, позволяя дождю омывать его разрисованный лицевой щиток.

— Ты заметил, что всякий раз, когда мы проигрываем войну, идет дождь? У богов забавное чувство юмора.

Никто в ответ не проронил ни слова. Талос произнес, обращаясь только к Септиму:

— Сажай машину. Будь готов к немедленному взлету.

— Да, господин.

Десантно-штурмовой корабль поцеловал безжизненную почву. Медленно, мучительно медленно начал опускаться трап.

— Этот мир — гробница, — тихо произнес Талос, — для легиона и сотен эльдар, что погибли в подземельях этой ночью.

— Так давайте улетим, — судя по голосу, Сайрион был ничуть не впечатлен. — И погибнем на орбите вопреки идиотским суевериям Вариеля.

— Всем Когтям, всем душам Восьмого Легиона, говорит Талос. Ответьте, если вы все еще дышите.

В ответ — густая и холодная тишина на всех вокс-частотах. Произнося эти слова, он чувствовал себя так, как будто кричит на кладбище.

«Мертв даже Малхарион». От этой мысли он вздрогнул.

— Вариель, — произнес он, когда рампа опустилась полностью. — Это не я.

Апотекарий замялся.

— Не понимаю.

На мгновение Талос взглянул на свой ретинальный дисплей. Ксарл. Меркуциан. Узас. Все погасли. Все молчат. Все мертвы.

— Это не я. Я сомневаюсь, что какой-то пророк возвысится, чтобы объединить Восьмой Легион, но если и найдется такой, то это точно не я. Я и единственный Коготь не смог объединить.

— Ну, — прервал Сайрион, — мы и в лучшие времена были компанией не из легких.

— Я об этом, Вариель. Это не я. Это никогда не был я. Взгляни на меня, брат. Скажи мне, ты веришь, что я мог бы объединить десятки тысяч убийц, насильников, предателей, воров и ассасинов? Я думаю не так, как они. Я даже не желаю больше быть одним из них. Они сами себя прокляли. Это всегда было изъяном легиона: мы сами себя прокляли.

— Твоя преданность братьям делает тебе честь, но ты говоришь так, будто у тебя траур.

— Нет, — Талос потряс головой, делая шаг назад. — Я говорю правду. Одно из многих, многих писаний, которое остается с нами с эпохи Великой Ереси, говорит об этом «пророке». Мы зовем его «Предвестник суровых испытаний», и о нем мало кто знает кроме некоторых капитанов. И будь то предназначением судьбы или нет, я не тот пророк, о ком идет речь.

Вариель кивнул. Талос прочел мысль в белесых глазах брата и улыбнулся.

— Ты думал о другом варианте, — сказал он, и это был не вопрос. — Это заметно.

— Я вынашивал идею с того момента, как провел тесты с твоей физиологией, — Вариель склонил голову в сторону челнока. — Дитя, которое вырастет с имплантированным в тело твоим генным семенем, будет иметь все качества могущественного провидца.

— Это твои догадки.

— Да, но довольно неплохие.

Стоявший на трапе Сайрион выругался на них.

— Может, мы уже полетим, если вы не передумали?

На трап вскарабкался Люкориф, но Талос и Вариель оставались на том же месте.

— Мой отец сказал мне кое-что, за несколько часов до своей смерти. Слова предназначались лишь для моих ушей, слова, которыми я никогда не делился ни с кем до сего момента. Он сказал: «Многие претендуют на то, чтобы руководить легионом во времена, когда меня уже не будет. Многие утверждают что они — и только они — являются назначенными мною преемниками. Я ненавижу этот легион, Талос. Я уничтожил его родной мир, чтобы остановить поток яда. Скоро я понесу наказание, и легиону будет преподан самый главный урок. Ты в самом деле считаешь, что меня волнует, что будет со всеми вами после моей смерти?»

Апотекарий стоял, не шелохнувшись, а Талос вздохнул.

— Порой я почти понимаю, каково ему было, Вариель. Война затягивается до бесконечности, а победа достается дорогой ценой. А тем временем мы переживаем предательства, скрываемся, бежим и убегаем. Мы мародерствуем и грабим, свежуем и убиваем. Мы обираем наших мертвецов, мы пьем кровь врагов и страдаем от бесконечного братоубийства. Я убил собственную мать, не узнав её лица. Я один убил девятнадцать своих собственных братьев за прошедшее столетие, и почти всех из них — в идиотских дуэлях за обладание этим мечом или в разборках из-за уязвленной гордости. У меня нет желания объединять легион — не потому, что он такой, какой есть, а потому, каким он заставил меня стать.

Вариель по-прежнему хранил молчание. Не то, чтобы он не мог подобрать слова — казалось, у него не было желания говорить вовсе.

— Я желаю одного, — сказал Талос. — Я хочу заполучить голову этой ведьмы. Хочу насадить её на её же копье в самом сердце этих руин.

Отвернувшись от корабля, он зашагал прочь.

— И я намерен её заполучить. Оставайся в воздухе, Вариель. Приземляйтесь, когда все будет кончено. Выживу я этой ночью или нет, с рассветом ты можешь забрать мое генное семя.

Сайрион сошел с трапа, последовав за Талосом.

— Я иду с тобой.

Голова Люкорифа конвульсивно дернулась от шейного спазма. Он резко встал на когтистых ногах и побрел за остальными.

— Я с вами. Еще один мертвый эльдар, и на счету Кровоточащих Глаз будут сорок. Это число хорошо звучит.

Вариель стоял возле десантно-штурмового корабля, борясь с желанием пойти с ними.

— Талос, — произнес он.

Пророк обернулся через плечо и увидел ударивший из тела Вариеля фонтан крови. Апотекарий закричал — Талос впервые слышал, как с губ Живодера сорвался звук подобной громкости — и потянулся руками к окровавленному рту, будто мог остановить поток крови, хлеставший изо рта.

Черное копье скользнуло обратно, выйдя из его спины и заставив пошатнуться. Затем оно рассекло обе его ноги обратным замахом. Бионическая нога с треском извергала фонтаны искр, её системы пытались восстановить баланс, а его родная нога истекала, истекала и истекала кровью.

Три Повелителя Ночи уже бежали, орудия ожили в их руках.

— Взлетай! — проорал Талос в вокс. — Считай это твоим последним приказом.

Десантно-штурмовой корабль тут же взлетел, покачиваясь на воющих двигателях.

— Ты освободил меня от службы еще на борту «Эха», Талос, и я не должен выполнять твои приказы, разве нет? Пойдем с нами.

— Не погибай с нами, Септим. Беги. Где угодно, только не тут.

Талос первым добрался до ведьмы, когда она начала выводить первые ноты своего парализующего крика. Он выступил с поднятым мечом, сообщая о намерении нанести рубящий удар обоими руками. В последнюю секунду, когда её копье было готово идеально парировать его удар, он подпрыгнул и со всех сил пнул в маску. Её голова запрокинулась назад, и завывание прекратилось, когда по шлему побежали трещины. Ей пришлось сделать изящное сальто, чтобы не упасть на землю.

Талос приземлился и перекатился на ноги, снова занося золотой клинок. При виде её расколотой пополам маски смерти он оскалился.

— Ты себе не представляешь, какое удовольствие мне это доставило, — произнес он.

— Ты, — произнесла ведьма на исковерканном готике. Вокалайзер её шлема был испорчен и теперь искажал речь. — Душ Ловец.

Они сошлись снова, клинок к клинку; их орудия сопротивлялись друг другу, как магнитные поля с противоположными зарядами.

— Я так устал слышать это имя… — выдохнул Талос. Он нанес ей удар головой, разбив маску во второй раз. Через трещину он увидел её глаз — её раскосый и отвратительный глаз.

Сайрион и Люкориф напали на нее с противоположных сторон. Цепной меч первого парировала тройная метательная звезда в её левой руке, а второй промахнулся обоими молниевыми когтями, когда дева, танцуя, вырвалась от трех воинов, сделав сальто и отскочив в сторону.

Приземлившись, она споткнулась — её первое неловкое движение — и они все услышали, как она шипит от боли. Левая нога от бедра была залита кровью. Что бы ни нанесло ей эту рану, оно прекрасно сковало её движения. Раненой она двигалась едва ли быстрее них.

Люкориф не был частью Первого Когтя, и ему не доставало единства, которое так явственно демонстрировали двое других. Он прыгнул вперед, поджав когтистые пальцы и целясь в сердце ксеноведьмы, с ревом, который не посрамил бы и нострамского льва.

В его грудь вонзилось копье, разбив нагрудник и сбросив Люкорифа на землю. Пока дева одной рукой пронзала раптора копьем, другой она швырнула свою метательную звезду.

Усовершенствованные реакции Сайриона были отточены веками сражений и годами тренировок до них. За свою жизнь ему не раз приходилось блокировать пули наручем и уворачиваться от лазерного огня, не ощущая его жара. Его рефлексы, как и у любого воина Восьмого Легиона были далеко за пределами человеческих возможностей и граничили со сверхъестественными. Звезда еще не покинула её руки, а он уже начал уклоняться.

Но этого было недостаточно. Вращающиеся лезвия вонзились в грудь, вгрызаясь в нее и черное пламя растеклось по его доспеху.

Королева ведьм протянула руку, чтобы вернуть свою метательную звезду. Когда та промелькнула в воздухе, Талос рассек её надвое взмахом силового клинка. Дева попыталась выдернуть копье из живота Люкорифа, но раптор схватился за древко металлическими когтями, удерживая его в своем теле и каменной насыпи под ним.

Пророк добрался до нее мгновением позже. Она уклонилась от первого замаха, потом от второго и от третьего, отпрыгивая и уворачиваясь. Несмотря на то, что он двигался быстрее, чем мог видеть человеческий глаз, его тяжелые взмахи не находили цели.

Раненая нога подвела её в очередном сальто. Талос выбил ногу из под нее, когда она отшатнулась, чтобы восстановить баланс, и, наконец, Аурум поразил цель. Золотой клинок вонзился в её правую руку, отрубив конечность ближе к локтю.

Она вскрикнула — без усилителей крик боли и разочарования звучал почти как крик смертного. Нечистая ксенокровь шипела и потрескивала, сгорая на лезвии.

Ее ответом был удар ладонью по мягкой броне на его шее, который продавил кабели под ней и вонзился в горло с силой, достаточной для того, чтобы убить обычного человека на месте. Удар заставил Талоса отшатнуться и поднять меч, защищаясь, пока он пытался отдышаться.

Голова Талоса дернулась в сторону от удара, который он даже не увидел. Краем глаза он заметил Люкорифа, лежащего на спине, подобно ящерице-тестудину с железной шкурой, перевернутой на панцирь и беспомощной.

Меч вылетел из рук от пинка окровавленным сапогом. Следующий удар пришелся по разбитой аквиле на нагруднике, и отшвырнул его назад с такой силой, что Талосу еле удалось удержать равновесие. Хлынувший в мускулы поток боевых стимуляторов никак не подействовал: он не мог блокировать атаки ведьмы, не мог увернуться от нее, ведь он едва мог её видеть.

— Режим охо…

Талоса перебил его же меч, ударивший по шлему. Ярко-белая и полыхающая боль разлилась по черепу в тот самый миг, когда поле его зрения ополовинилось. Он еще не успел понять, что ослеп на один глаз, а клинок уже снова нанес удар. Он медленно, почти нежно, пронзил его грудь, забрав с собой все дыхание, всю силу, все мысли — кроме одной.

«Она убила меня моим же мечом»…

Он беззвучно засмеялся, забрызгивая кровью собственный шлем. Когда она вытащила клинок, он сначала подумал, что ведьма бросила его в сторону, но вместо этого она сломала его об колено.

Боль, пробирающаяся через его грудь, наконец жадно обхватила позвоночник. Тогда он и упал — но всего лишь на колени. Так или иначе это было хуже.

— Так падет Душ Ловец, — произнесла она, снимая шлем и обращая на легионера взгляд молочно-серых раскосых глаз. Она могла бы быть красивой, не будь она столь отвратительно не похожей на человека. Её ухо дернулось под дождем, будто уловив звук, слышимый только ею одной.

Он поднялся на ноги, снял шлем и увидел, как еще одно видение воплощается в жизнь.

Детали были похожими. Не идеально, но очень похожими: лихорадочное сознание приукрашивало места древними воспоминаниями; крепость, казалось, все еще стоит в опустелой славе, а не превратилась в руины, которые он видел сейчас.

Но остальное было настолько ясным, что он улыбнулся. Талос сделал шаг навстречу ей и наклонился, чтобы поднять сломанный клинок, несмотря на вспышку боли в груди.

— В моих снах, — выдохнул он, — шлем всегда был на тебе.

Она медленно кивнула, соглашаясь.

— Во снах провидцев Ультве было то же самое. Судьба изменчива, Душ Ловец. Некоторым событиям будущего не дозволено случиться. Не будет никакого Пророка Восьмого Легиона. Не будет и Ночи Крови, когда Слезы Иши будут испиты твоими жаждущими сородичами. Ты умрешь здесь. Все хорошо.

Он протянул руку к ране на груди, ощущая пульсирующую боль как минимум в одном из сердец. Дышать было тяжело, но дублирующие органы ожили и поддерживали жизнь в его теле тогда, когда простой смертный уже умер бы.

Дева отошла, чтобы выдернуть копье из груди Люкорифа. Раптор лишь слабо дернулся.

Когда она вернулась обратно к Талосу, держа единственной рукой черное копье, сон и реальность слились воедино, став в конце концов единым целым.

XXX Уроки

Пророк и убийца стояли с оружием в руках на зубчатой стене мертвой цитадели. Дождь хлестал скорбным потоком, достаточно плотным, чтобы заслонять обзор. Он стекал по стенам замка. Помимо шума дождя, единственные различимые звуки доносились от двух фигур. Одна из них была человеческой, она стояла в изломанном доспехе, издававшем гудение с потрескиванием помех. Другая принадлежала женщине чужих, облаченной в древнюю отформованную броню, которая пережила целую вечность оставляющих рубцы ударов.

— Это здесь погиб ваш легион, не так ли? Мы называем этот мир Шитр Вейрук. А как на вашем змеином наречии? Тсагуальса, да? Ответь мне, пророк. Зачем ты вернулся сюда?

Пророк не ответил. Он сплюнул на пол из темного камня едкую кровь и сделал еще один неровный вдох. Меч в его руках превратился в изрубленные остатки, расколотый клинок переломился пополам. Он не знал, куда делся болтер, и на треснувших губах проступила улыбка от инстинктивного ощущения вины. Несомненно, утратить подобную реликвию легиона было грехом.

«Малхарион будет недоволен», — подумал он.

— Талос, — улыбнулась дева, говоря. В этом веселье было примечательным разве что отсутствие издевки и злобы. — Не стыдись, человек. Все умирают.

Он больше не мог стоять. Даже гордость способна гнать тело лишь до определенного предела. Пророк припал на одно колено, из трещин в броне сочилась кровь. При попытке заговорить с его губ сорвалось рычание боли. Обоняние улавливало лишь химический запах его собственных ран. Боевые стимуляторы наполняли его кровь.

Дева приблизилась и даже посмела положить на наплечник раненого воина косовидный клинок, которым оканчивалось её копье.

— Я говорю одну лишь правду, пророк. В этом миге нет ничего постыдного. Ты добился успеха, зайдя столь далеко.

Талос вновь сплюнул кровь и прошипел два слова.

— Валас Моровай.

Убийца склонила голову, взглянув на него сверху вниз. Её длинные, черно-красные волосы от дождя превратились в косички, прилипшие к бледному лицу. Она выглядела, словно тонущая в воде женщина, тонущая спокойно, как святая.

— Многие из ваших злобных нашептываний остаются закрыты для меня, — произнесла она. — Ты сказал… "Первый Коготь", да? — Словам мешал её неестественный акцент. — Это были твои братья? Ты взываешь к мертвым, продолжая надеяться, что они тебя спасут. Как странно.

Клинок выпал из руки, он стал слишком тяжелым, чтобы продолжать его удерживать. Пророк уставился на оружие, лежащее на черном камне и омываемое ливнем. Оно сияло золотом и серебром столь же ярко, как в тот день, когда он похитил его.

Он медленно поднял голову, встретившись взглядом со своим палачом. Дождь смывал кровь с лица, она оставляла на губах лишь соленый привкус и обжигала ему глаза. Талосу не нужно было думать, улыбается ли она. Он видел это на её лице, и ненавидел тепло, сквозившее в этой улыбке. Это сочувствие? Что, правда?

Стоя на коленях, на зубчатой стене покинутой крепости своего легиона, Повелитель Ночи начал смеяться.

Но ни смех, ни бушующая наверху буря, не могли поглотить гортанный звук, издаваемый пылающими двигателями. В поле зрения с ревом появился зловещий десантно-штурмовой корабль, окрашенный в синий цвет. Когда он поднялся над бойницами, с птицеподобного корпуса серебристыми потоками полился дождь. Турели тяжелых болтеров издали общий хор механического скрежета, и это было сладчайшей музыкой, когда-либо ласкавшей уши пророка. Талос все еще смеялся, когда "Громовой ястреб" завис на месте, поверх созданной им же горячей дымки. В тусклом освещении кабины внутри были видны две фигуры.

— Я это предвидел, — сказал он ей. — А ты что, нет?

Женщина чужих уже двигалась. Она превратилась в черное пятно, танцуя среди ливня в плавном рывке. За ней по пятам следовали взрывы — десантно-штурмовой корабль открыл огонь, раздирая камень у нее под ногами ураганом разрывных зарядов.

Какое-то мгновение она бежала по парапету, а в следующий миг просто перестала существовать, растворившись в тени.

Талос не поднимался на ноги, не будучи уверен, что попытка сделать это окажется успешной. Он закрыл единственный уцелевший глаз. Другой ослеп, став кровоточащей сферой раздражающей боли, посылавшей тупые импульсы в череп при каждом ударе двух сердец. Бионическая рука, дрожащая от сбоев в сочленениях и повреждений системы получения нервных сигналов, потянулась к активатору вокса на вороте.

— В следующий раз я вас послушаю.

Заглушая давящий визг направленных вниз двигателей, через внешние вокс-динамики десантно-штурмового корабля зажужжал голос. Помехи лишали его интонации и модуляций.

— Если мы не уйдем сейчас, второго шанса у нас не будет.

— Я сказал тебе уходить. Приказал.

— Господин, — затрещали в ответ внешние динамики. — Я…

— Проклятье, уходите, — снова посмотрев на корабль, он разглядел две фигуры более отчетливо. Они сидели бок о бок в креслах пилотов. — Вы официально освобождены от службы мне. — Он небрежно произнес эти слова по воксу и вновь начал смеяться. — Повторно.

Десантно-штурмовой корабль продолжал висеть наверху, двигатели издавали ужасающий визг, обрушивая на зубчатую стену потоки горячего воздуха.

Заскрежетавший по воксу голос на этот раз принадлежал женщине.

— Талос.

— Беги. Бегите подальше отсюда, от смерти, которую несет этот мир. В последний город, и садитесь на ближайший покидающий планету корабль. Империум приближается. Они станут вашим спасением. Но помните, что я сказал. Если Вариель выскользнет живым, то однажды ночью он придет за ребенком, куда бы вы не сбежали.

— Может, он нас никогда не найдет.

Смех Талоса, наконец, стих, хотя он и продолжал улыбаться.

— Молись, чтобы так и было.

Он сделал вдох, который словно резал его ножом, и привалился спиной к стене, заворчав от острой боли в разорванных легких и сломанных ребрах. Боковое зрение заволакивало серым, и он уже не чувствовал пальцев. Одна рука легла на треснувший нагрудник, поверх ритуально разбитой аквилы, отполированной дождем. Другая — на упавший болтер, оружие Малхариона, лежавшее сбоку, где он выронил его в предшествовавшей битве. Пророк перезарядил двуствольный болтер онемевшими руками и снова медленно втянул холодный воздух в не желавшие более дышать легкие. Кровоточащие десны окрасили его зубы в розовый цвет.

— Я иду за ней.

— Не будь дураком.

Талос позволил дождю смачивать обращенное кверху лицо. Странно, как мимолетно проявленное милосердие позволило им думать, что они могут разговаривать с ним подобным образом. Он поднялся на ноги и зашагал по вытертой, полуразрушенной стене, сжимая в руке сломанный клинок.

— Она убила моих братьев, — произнес он. — Я иду за ней.

Сначала он подошел к телу Сайриона. Метательная звезда почти ничего не оставила от его груди, черное пламя пожрало и ребра, и органы под ними. Он осторожно снял шлем с Сайриона — как из-за почтения, так и из-за собственных ран.

Талос моргнул, когда Сайрион внезапно схватил его за руку. Черные глаза его брата закатились и ничего не видели. По лицу стекали слезы дождя, подобно молниям на его шлеме.

— Узас, — произнес Сайрион. Одно его легкое дрожало в развороченной груди. Единственное сердце все еще слабо билось.

— Это Талос. Узас мертв.

— Узас, — повторил Сайрион. — Я тебя ненавижу. Всегда ненавидел. Прости меня.

— Брат.

Талос провел ладонью над лицом Сайриона. Ноль реакции. Он полностью ослеп.

— Талос?

Он взял Сайриона за руку, обхватив его запястье.

— Я здесь, Сай.

— Хорошо. Хорошо. Не хочу умирать один.

Он снова откинулся на камень.

— Не бери мое геносемя.

Он дотронулся до глаз.

— Кажется…я ослеп. Слишком темно.

Сайрион вытер струйку слюны, текущую с губ.

— Ты не будешь брать мое геносемя, да?

— Нет.

— Вариелю тоже не давай. Не дай ему дотронуться до меня.

— Не дам.

— Хорошо. Твои слова. Про войну. Мне понравились. Не бери мое геносемя. С меня…тоже хватит…войны.

— Я понял тебя.

Сайриону пришлось трижды сглотнуть, прежде чем он смог снова заговорить.

— Кажется, я захлебнусь слюной.

Но это была не слюна. Это была кровь. Талос не стал говорить ему об этом.

— Септим и Октавия ушли.

— Хорошо. Это хорошо.

Сквозь натянутую улыбку Сайриона потекла кровь. Его тело начало содрогаться в конвульсиях.

Талос крепко держал его, дрожащего, и молчал. Сайрион, как обычно, заполнил тишину.

— Я умираю, — сказал он. — Все мертвы. Рабы сбежали. Ну что… — медленно выдохнул он, — …как поживаешь?

Талос дождался, пока с губ его брата не слетит последний вздох. После этого он осторожно закрыл глаза Сайриона.

С его тела он взял лишь три предмета. Не больше и не меньше.

Люкориф лежал неподвижно. Талос обошел его по широкой дуге, пробираясь к Вариелю.

Апотекарий был очень даже жив. Когда пророк догнал его, тот полз по земле. Отсутствие обеих ног его характер явно не улучшило.

— Не тронь меня, — сказал он Талосу. Тот не обратил на это внимания. Пророк затащил его под крышу, где было чуть меньше дождя.

Несколько отсеков в нартециуме Вариеля были открыты, а их содержимое циркулировало в его крови.

— Я не умру, — сказал он Талосу. — Я остановил кровотечение, провел обеззараживание, наложил синтекожу и запечатал доспех, при этом…

— Заткнись, Вариель.

— Прости меня. Принятые мной стимуляторы предназначены для экстренных ситуаций и очень сильнодействующие. Я не привык к…

— Заткнись, Вариель.

Талос взял брата за руку, обхватив его запястье.

— Я иду за ней.

— Пожалуйста, не подвергай риску свое геносемя.

— Откровенно говоря…тебе сильно повезет, если оно останется цело.

— Это печально.

— И если ты покинешь этот проклятый мир, оставь Сайриона и его геносемя нетронутыми. Пусть покоится с миром.

Вариель задрал голову, подставив лицо дождю.

— Как скажешь. Что со штурмовиком? Он вернется?

— Прощай, Вариель. Ты — гордость Восьмого Легиона. Не нужно быть пророком, чтобы это понять.

Он указал на пояс Вариеля — на его подсумки, патронташ и запасные магазины.

— Если ты не против, я возьму их с собой.

Вариель разрешил.

— Как мне покинуть Тсагуальсу, если штурмовик не вернется, чтобы доставить меня на корабль Дельтриана?

— Знаешь…мне кажется, одной ночью сюда придет легион, чтобы понять, что тут все-таки произошло.

— Это твоя догадка?

Вариель начал набирать команды на своем наруче.

— Это хорошая догадка, — ответил Талос. — Прощай, брат.

— Хорошей смерти, Талос. Спасибо за Фригу.

Пророк кивнул и покинул последнего из живых братьев, оставив его под дождем.

Она вернулась за ним, когда холодный железный самолет-охотник стало не слышно, и когда расстояние наконец поглотило рев его двигателей. Она выскользнула из теней и помчалась по крепостной стене, отставив в сторону копье, зажатое в единственной оставшейся руке.

Ее шелковые волосы были стянуты в хвост, как у мечника-танцора и не мешали ей бежать. Святилище баньши на Ультвэ нуждалось в ней, и в святилище банши Ультвэ она прибыла. Печальным было разделение мнений среди видящих, как и последовавшее разделение сил.

Как бы святилища других Путей не уважали ее, её доспех и её клинки — немногие пошли вместе с ней. Они не могли оставить Ультвэ незащищенным, поэтому вся их армада была пустой, населенной духами, ибо мало кто был готов рискнуть ступить на проклятый мир.

Потери были чудовищные. Ультвэ с трудом мог позволить себе потерять столь многих погибшими от клинков нечестивцев. Но Ловец Душ обречен. Он падет сейчас и не станет Погибелью Иши на рассвете Рана Дандра.

Так написано. Так будет.

За все годы, прошедшие с её последнего Воплощения, она никогда не видела, чтобы знамения складывались воедино так, как сейчас. Она осознавала важность своей миссии. Праведность наделяла её ноющее тело силой и скоростью.

На этот раз уже он охотился за ней — по-своему, медленно, да еще и хромая. Клинок в его руках гудел от древней энергии. Грубый металл, из которого он выкован, был создан еще во времена Людской Гордыни, когда их самоуверенность распахнула Врата Ша'Эйля подобно великому оку в небесах. Она не боялась его. Она ничего не боялась. Даже её оружие снова воплотится и вернется к ней, когда судьбы встанут в нужный порядок.

Она побежала быстрее, дождь холодил кожу, клинок высоко занесен.

Талос не сопротивлялся.

Черное копье пронзило его насквозь, закончив то, что уже начал его же меч в её руках. Он не улыбнулся, он не выругался, он не стал шептать последние слова. Она держала его на расстоянии вытянутой руки, отталкивая назад копьем.

Меч выпал из его хватки и Талос разжал второй кулак. Граната в нем взорвалась, как только его пальцы соскользнули со спусковой скобы. Она заставила взорваться силовой генератор за его спиной и еще три гранаты, одну из которых он забрал у Сайриона, а две — у Вариеля.

Если не считать огня, вмиг испепелившего половину тела бессмертной ксенодевы, Талос Валкоран с Нострамо умер так же, как и родился: молча, глядя на мир широко распахнутыми черными глазами.

Марлона выползла наверх в самый разгар дождя. Она закрыла глаза и позволила прохладной воде смыть с тела многочасовой пот. Ей казалось, что она плачет. Просто запустить пальцы во влажные волосы уже было неописуемым удовольствием.

Дредноут шел перед ней, и он не находил это столь же радостным. Боевая машина подволакивала одну ногу, высекая искры с каждым шагом и оставляя за собой борозду на земле. Где-то его броня почернела, где-то расплавилась и снова застыла, где-то её усеивали сюрикены; их было так много, что они напоминали рыбью чешую. Его суставы больше не издавали уверенный гул и рокот — они скрежетали, скрипели и грохотали; шестерни проскальзывали по сорванным зубьям и только изредка могли зацепиться друг за друга.

Боевая машина продолжала шагать вперед, поднимаясь на крепостную стену. Обе его руки были опущены вниз. Десятки проводов и шлангов, соединяющих саркофаг с корпусом, были перебиты. Теперь одни из них испускали пар, из других текла жидкость, а третьи уже высохли.

Она не знала, скольких Малхарион убил за время их подъема на поверхность. Они нападали на него с цепными мечами, с ножами, с пистолетами, с винтовками, с лазерным оружием, с пулеметами, с когтями и копьями, даже с камнями и проклятьями — и от каждого осталась отметина на его полуразрушенном адамантиновом корпусе.

— Я слышу транспортник… — пророкотал дредноут. — Я…я свяжусь с ним. Люди, рабы Талоса. Они вернутся за тобой. А затем…сон…

На крепостной стене прямо перед ними она увидела изуродованное тело легионера, отброшенное к стене. Его доспех был обуглен до черноты, а все сочленения сплавились. От тела поднимался вверх дым, переплетаясь с дождем.

Ближе к ним одна из ксенодев все еще была жива. Она стонала и пыталась ползти по парапету. У нее осталась лишь одна рука — другая была сожжена дотла — и одна нога, оторванная у колена. Другой ноги нигде не было видно. У нее сгорели все волосы и большая часть кожи. Она содрогалась, стонала и истекала кровью, которую тут же смывал дождь.

— Джайн Зар, — прохрипела она, пытаясь шевелить сожженным языком. — Джайн Зар.

Единственным живым местом на её теле был левый глаз. Он смотрел на Марлону с горькой ненавистью.

— Джайн Зар, — снова прохрипела умирающая чужая.

Малхарион раздавил еще живые останки своей бронированной ногой, размазав их по парапету. Он поднял едва шевелящуюся руку и со скрипом суставов указал на тело легионера.

— Все приходится… доделывать… за этим мальчишкой…

Эпилог Примус Имена

Два раба сидели в темноте, тесно прижавшись друг к другу; мужчина обнимал женщину. Им осталось недолго. Переборки задрожали, когда челнок начал медленный, тяжелый подъем обратно в небеса.

Эвакуация началась пять дней назад, когда прибыли первые корабли Имперского Флота. Еще сотня беженцев сидела почти в кромешной тьме: некоторые тихо переговаривались, некоторые рыдали от облегчения, некоторые — от страха. Народ Дархарны так и не смог забыть свой мир. Даже те, кто боготворил далекий Империум и видел его спасителем, скоро поймут, каково это — оказаться в его далеко не нежных объятьях.

Рабы провели два долгих месяца в Последнем Городе. Два месяца они лгали, чтобы влиться в толпу других выживших; два месяца она прятала свой третий глаз; два месяца они надеялись, что Вариель не появится в дверях их халупы. Последнее ей снилось слишком часто: красные линзы его шлема, рокот сочленений его доспеха. Когда холодные керамитовые рукавицы прикасались к её животу — она просыпалась.

Но он так и не пришел.

В редкие моменты покоя к ней возвращались слова Талоса: «Если Вариель выскользнет живым, то однажды ночью он придет за ребенком, куда бы вы не сбежали».

Так где же он? Смог ли он сбежать с Тсагуальсы вместе с Дельтрианом? Она не думала, что они когда-либо будут в безопасности от ножей Вариеля, но в ней начала зарождаться надежда.

Руки Октавии легли на живот. Ребенок будет скоро, максимум — через месяц-два. Она задумалась, родится ли он в пустоте — как та бедная девочка с «Завета» — или его первый вдох все же будет на каком-нибудь мире, который они назовут домом. После того, как пройдут имперский контроль, конечно.

Он представлялся рабочим из небольшого городка на юге. Она — наследницей самых первых навигаторов на планете, тех, которые прибыли вместе с колониальным флотом больше четырех сотен лет назад. В моменты покоя её веселило то, что, с учетом навигаторской биологии, её история была даже более правдоподобна. Она не думала, что возникнут какие-то сложности с прохождением контроля. Да, она — навигатор, бесценная редкость, и скорее всего её отправят в ближайшую крепость Навис Нобилите. Но беженцев и паломников в Империуме — тьма, и затеряться среди миллиардных толп не составит никакого труда.

Она знала, что все будет в порядке. Если только не вмешается Инквизиция.

Октавия кивнула Марлоне, сидевшей у противоположной стены грузового трюма. Та кивнула в ответ и нервно улыбнулась. Хорошо, что она была с ними в эти последние месяцы. Они обе находили забавным то, что были живы лишь потому, что легион спас их жизни когда-то в прошлом. Для прирожденных убийц — очень странное поведение. Даже проведя с ними больше года, она так и не научилась их понимать.

Ну…разве что Талоса.

Она уже и забыла, когда последний раз позволила себе задуматься о будущем.

— Знаешь, у меня тут возникла мысль… — сказала она странным голосом.

Септим поцеловал её влажный лоб.

— Что такое?

— Как тебя зовут? — спросила она

— Ты о чем?

— Ты знаешь, о чем я. Твое настоящее имя. До того, как ты стал седьмым.

— А.

Септим улыбнулся. Хоть она не видела дальше собственного носа в темноте, но поняла это по его голосу.

— Корет. Меня звали Корет.

Эвридика — некогда Октавия, — попробовала на вкус его имя. Затем она повернулась, чтобы попробовать на вкус его губы.

— Корет, — прошептала она, прижавшись к нему губами. — Приятно познакомиться.

Эпилог Секундус Долгие месяцы безумия

[ЦИТАТА]

…с корабля вольного торговца «Покой» о том, что эльдар Сегментума Обскура называют этот день «Ночь Святой Печали», но непонятно, что…

[КОНЕЦ ЦИТАТЫ]

[ЦИТАТА]

…лично доложили о потере связи с филиалами гильдии субсектора на тридцати семи мирах, девять из них все еще во тьме. Пока ждем отчетов с разведывательных кораблей и от Имперского флота, но…

[КОНЕЦ ЦИТАТЫ]

[ЦИТАТА]

…больше здесь не торгуем, решено. Волны бушуют, да еще ходят слухи о зарождающемся варп-шторме. Больше на ремонт потратим. Говорят, навигатор «Яго» ослеп от…

[КОНЕЦ ЦИТАТЫ]

[ЦИТАТА]

…пока не получим точного подтверждения того, что на галактическом востоке действительно прячется этот «огромный флот Заклятого Врага», не стоит даже и пытаться просить…

[КОНЕЦ ЦИТАТЫ]

[ЦИТАТА]

…Голар — вторая планета одноименной системы — больше не обитаема. По последней переписи население столицы оценивалось в четыре миллиона. Обширная тектоническая активность…

[КОНЕЦ ЦИТАТЫ]

[ЦИТАТА]

…поэтому, если поднять данные архивов, вы увидите сильные перепады качества астропатической связи, а еще острые…

[КОНЕЦ ЦИТАТЫ]

[ЦИТАТА]

…просто бессмысленно. Скажите представителю от Механикус, что я прочесал регион уже дважды, сжег столько топлива и потерял столько матросов, что без когитатора мне это не посчитать…

[КОНЕЦ ЦИТАТЫ]

[ЦИТАТА]

…в районе одного из мертвых миров, но язык не соотносится ни с одним из известных в Империуме…

[КОНЕЦ ЦИТАТЫ]

[ЦИТАТА]

…Viris colratha dath sethicara tesh dasovallian. Solruthis veh za jass…

[КОНЕЦ ЦИТАТЫ]

Эпилог Терциус Пророк Восьмого Легиона

1

Дверь заскрипела на несмазанных петлях, открываясь, и пророк поднял взгляд. Он не удивился, увидев своего гостя.

— Апотекарий, — произнес он без улыбки. — Приветствую.

Апотекарий старался не смотреть ему в глаза.

— Время пришло, — сказал он.

Пророк встал на ноги, прислушиваясь к гудению сочленений своего доспеха.

— Я так понимаю, остальные уже ждут?

Апотекарий кивнул.

— Они присоединятся к нам по пути. Ты готов?

— Конечно.

— Тогда пошли. Совет уже идет.

Они шли по узким, извилистым коридорам в самом сердце «Погибели Солнца», а вдалеке раздавались крики и стоны с множества палуб. Пророк провел закованной в броню рукой по испещренным узорами стальным стенам.

— Когда-нибудь и у меня будет такой корабль, — сказал он.

— Это пророчество, — спросил апотекарий, — или надежда?

— Скорее надежда, — признался пророк. — Но весьма вероятная, если сегодня все пройдет хорошо.

Двое шли дальше, грохоча бронированными сапогами по палубе. Скоро к ним присоединился третий. Он был в таком же полночно-синем керамите, но его шлем был вытянут и похож на маску рычащего демона. На ней были нарисованы две красно-серебряные дорожки слез. Силуэт пристроился позади них и пошел, сгорбившись и переваливаясь с боку на бок, на четвереньках, как верный пес.

— Вариель, — прохрипел новоприбывший через вокс. — И тебя приветствую, пророк.

Вариель промолчал, хотя пророк склонил голову в приветствии.

— Люкориф, — сказал он. — Ты поговорил с другими Кровоточащими Глазами?

— Да. Больше трех сотен из культа на собрании. Я говорил и с другими лидерами Кровоточащих Глаз. Еще видел дюжину других культов. Все хорошо. Кажется, намечается что-то очень важное.

— Так и есть.

Они шли дальше. Вариель время от времени сверялся с нартециумом и подкручивал какие-то ручки, казалось, совершенно случайным образом. Пророк не стал интересоваться, что у апотекария на уме. Мысли Вариеля всегда были лишь его прерогативой — он не любил делиться ими с кем-нибудь еще.

Скоро к троице присоединились еще двое, оба — в гигантских терминаторских доспехах. Их клыкастые и рогатые шлемы были склонены в почтительном приветствии. Крылатый череп легиона гордо красовался на их круглых наплечниках.

— Малек, — сказал пророк. — Гарадон. Рад снова видеть вас.

— Ничего особенного, — ответил Гарадон. Он стоял, закинув на плечо тяжелую булаву.

— Где же нам еще быть? — добавил Малек. Его огромные рукавицы скрывали в себе кривые когти, ныне спрятанные под броней.

— Может, повидать других Атраментаров? — спросил раптор, свисая с потолка.

— Успеется, — ответил Малек. — Бывшей Первой роте нечего сказать друг другу в эти ночи. Все встречи так или иначе заканчиваются дуэлями, чтобы выяснить, чей командир сильнее.

— В культах то же самое. Да и в легионе.

Казалось, Люкорифа это забавляло.

— Видать, вы зря просидели столько лет в Мальстрёме, если надеялись, что что-то поменяется.

— Мальстрём… — хохотнул Гарадон. — Любопытная догадка. Маловато ты о нас знаешь, крикун.

Малек лишь хмыкнул и ничего не сказал.

Малек и Гарадон встали по обе стороны от пророка, и они пошли колонной по коридору. Вариель решил отойти назад. Пророка в первую очередь должны видеть в сопровождении двух самых уважаемых Атраментаров легиона. Он даже не собирался с этим спорить.

Наконец, они пришли к залу совета в самом сердце корабля. Даже сквозь закрытую дверь были слышны вопли и проклятья.

— Они кричат или смеются? — прохрипел Люкориф.

— И то, и то, — ответил Малек, открывая дверь.

Их процессия вошла в зал, присоединившись к самому большому совещанию командиров Восьмого легиона за последние десять тысяч лет.

2

Почти три часа пророк молча слушал. Он переводил взгляд с одного силуэта у центрального стола на другой, подмечая детали их доспехов, их цвета, их истории, написанные шрамами, выбоинами и трещинами.

Как всегда, собравшиеся лорды и колдуны Восьмого не могли прийти к согласию. Многие призывали хотя бы на время присоединиться к Походу Абаддона. Это будет уже Тринадцатый — и первый, чья цель будет окончательно завоевать Кадию. Некоторые взывали к осторожности и терпению, предлагая оставить Черный Легион сражаться на передовой, а Повелителям Ночи — предаться рейдам по тылам.

Были и те, кто не хотел этого слышать, кто отказывался участвовать в Черном Крестовом Походе, невзирая на возможные кары. Эти души давно забыли Долгую Войну и жили лишь ради себя и той славы, которую они могли снискать, будучи налетчиками.

Пророк никого не судил, каким бы ни были их решения — отважными или трусливыми, мудрыми или необдуманными. Все они, так или иначе, были его братьями.

Спор перешел к обсуждению отдельных битв. Какие флоты куда направить. Что из намерений Разорителя кому известно. Как, основываясь на этих намерениях, лучше будет нанести удар по ненавистному Империуму, или же как предать Черный Легион и разграбить то, что от них останется.

Когда пророк наконец открыл рот, он произнес одно-единственное слово.

— Нет.

3

Повелители Ночи не сразу замолчали. Некоторые споры были слишком бурными и жаркими, чтобы сразу заглохнуть. В это время те, кто был ближе всего к пророку, стали внимательно его рассматривать. Лорды и их почетные гвардии — у кого воины, у кого терминаторы, у кого рапторы — глядели на него с внезапным, холодным интересом. Хоть он даже еще не представился, но воинов, стоявших с ним плечом к плечу, знали все.

— Что ты сказал? — спросил ближайший лорд, чью тираду пророк так бесцеремонно прервал.

Пророк сделал шаг вперед, заняв место у стола.

— Я сказал — нет. Ты утверждаешь, что завоюешь победу в предстоящей битве на барьере Арсил. Это не так. Ты умрешь на борту своего флагмана, искалеченный, вопя от ярости. Последнее, о чем ты подумаешь — куда же делись твои ноги и твоя правая рука.

Лорд глухо и злобно что-то прошипел через решетку вокализатора.

— Ты мне угрожаешь?

— Нет, Зар Тавик. Я тебе не угрожаю. Но я видел твою смерть. Мне нет причин лгать тебе.

Названный по имени издал лающий смешок.

— Нет причин? А может, ты хочешь отстранить меня от битвы и забрать всю славу и победу себе?

Пророк склонил свой шлем, допуская такой вариант.

— Не хочу спорить. Где ты умрешь — для меня абсолютно не важно.

Молчание расползалось вокруг стола, подобно зловонному запаху. Другой командир, раптор в посеребренном доспехе, повернул к пророку свой демонический шлем.

— А как же умру я, видящий?

Пророк даже не посмотрел в его сторону.

— Ты умрешь здесь, капитан Калекс. Этой же ночью. Твоей последней мыслью будет неверие.

Настало секундное молчание. Когти Калекса обхватили рукояти висящих на его поясе цепных мечей.

— И откуда же ты можешь это зна…

Раптора отбросило назад, его кровь залила стоящих рядом. Малек из Атраментаров опустил свой двуствольный болтер. Из его бронзовых стволов шел дым.

Пророк улыбнулся.

— Как я и говорил.

Стоящие рядом с ним лорды отшатнулись: кто-то пытался осторожно отойти, кто-то готовил оружие. Калекс был одним из немногих, у кого не было почетной гвардии, и никто не стал тянуть жребий, чтобы отомстить за него. Тяжелое молчание распространилось по комнате, расходясь вокруг пророка и его братьев.

— Многие падут в предстоящем Крестовом Походе. Без разницы — поклянемся ли мы в верности Абаддону или откажемся в нем участвовать.

— Лови момент… — раздался голос Люкорифа по воксу.

Пророк указывал на одного лорда за другим.

— Даржир. Тебя предадут Несущие Слово на пункте Корш, оставив тебя в одиночку прорывать имперскую блокаду. Йем Керил. Ты падешь в последнем штурме пролома Гресон против ордена Покорителей. Твой пост займет лейтенант Скаллика. Его убьют через три ночи, когда на его «Лендрейдер» наступит титан под прикрытием отделения Имперской Гвардии. Ториель Белая Длань. Легион будет считать тебя пропавшим в варпе, когда ты уйдешь, поклявшись никогда не сражаться под тем, что ты называешь «рабское клеймо» Абаддона. Истина близка — на тебя нападет один из сержантов твоих же Когтей, пока судно будет в варпе; ты собьешься с курса и Море Душ затопит твой корабль.

Пророк говорил и говорил, пока не назвал поименно целую треть собравшихся: одни умрут в предстоящем Черном Крестовом Походе, другие — отказавшись от него.

— Война дорого нам обойдется. Цена её — кровь и души, ночь за ночью. Но победа того стоит. Оборона Империума будет сломлена. Нам больше не придется прятаться в ночи, выползая из Ока Ужаса. Горло империи отныне будет обнажено для наших клинков. Вот что нам предлагает Абаддон.

— Раньше он говорил то же самое! — крикнул один из лордов.

— Нет, — прошипел Люкориф. — Не то же самое. Другие Походы были просто походами. Раньше Разоритель покидал Око лишь ради очередного безумства Черного Легиона. Сейчас не так. Грядет война. Мы сломим Кадию и сможем вечно грабить и разорять Империум, когда захотим.

Пророк кивнул, соглашаясь со словами раптора.

— Кто-то из нас многие века оставался братьями по легиону. Кто-то имеет с легионом общего лишь имя. Есть те, кто забыли даже наши цвета. Я вижу здесь несколько банд со своими цветами и знаменами — значит, они достаточно сильны, чтобы отбросить прошлое и встать на свой, новый путь. Но одно нас объединяет — то, что этот Поход, Тринадцатое Восстание, будет той самой войной, которую мы так долго ждали. Чем больше своей крови мы добавим к волнам — тем больше будет наша победа.

— Но столько смертей… — практически выплюнул еще один лорд. — Цена слишком высока, даже если ты говоришь правду.

— Я вижу эти смерти во всех подробностях каждый раз, когда закрываю глаза, — сказал пророк. — Больше мне ничего не снится. Я вижу смерть каждого, в чьих жилах кровь Восьмого Легиона. Так и наш примарх знал, что его судьба — погибель. Так и наши колдуны видят свои смерти и смерти тех, кто их окружает. Но моя душа видит…дальше. Не важно, откуда ты. Если в твоих жилах кровь Восьмого — значит, я видел, как ты умрешь. Большая часть смертей смутны и неразличимы. Легкая прихоть судьбы способна их изменить. Некоторые — неизменны и одинаковы в сотне разных видений. Все что вам остается в таком случае — продать свою жизнь подороже. Но большая часть — не такие. Запомните, братья — судьба не высечена в граните.

Тишина стала величественной, всеобъемлющей и подавляющей. Вариель и Люкориф подошли ближе и встали рядом с Малеком и Гарадоном. Пророк набрал воздуха, чтобы снова заговорить.

— Знаете ли вы, какова величайшая угроза нашей победе в Последней Войне Абаддона? — спросил он собравшихся воителей.

— Мы сами, — пошутили несколько из них в унисон. Пророк подождал, пока смех утихнет.

— В кои-то веки — нет. Империум получит могучего союзника. Того, кого мы не можем оставить за своей спиной. Тот кусок древнего мусора, что вечно кружит вокруг Ока. То прибежище ксенотварей, которое до сих пор противостоит Просвещенным Легионам.

— Ультвэ, — произнес один лорд.

— Черные эльдар, — сказал другой.

Раздалось недовольное бормотание, как и ожидал пророк. Восьмой Легион, как и все войска Ока Ужаса, потерял множество воинов и кораблей за прошедшие тысячелетия из-за махинаций треклятых эльдар с Ультвэ.

Пророк снова кивнул.

— Искусственный мир Ультвэ. Десятки лет назад они пришли за Десятой ротой. Они гнались за ними меж звездами, лихорадочно пытаясь оборвать одну-единственную жизнь, прежде чем свершится пророчество. Они уже проиграли, хотя до сих пор этого не знают. Их ведьмы и колдуны увидели недопустимое будущее — будущее, в котором Пророк Восьмого Легиона объединит своих братьев и принесет страх и пламя в их бесценный мир. Эти твари практически вымерли. Они боятся вечного проклятья больше, чем чего-либо еще. Вот где Восьмой Легион нанесет первый удар. Вот где будет наш первый бой. Мы принесем эльдарам резню и ужас, и затопим их умирающий мир слезами убитых.

— А зачем? — спросил лорд Хемек из Крыла Ночи. — Зачем проливать кровь эльдар, когда у нас под рукой орды Имперской Гвардии? Мы и ими сможем утолить свою жажду.

— Месть! — ответил ему кто-то. — Ради возмездия.

— Мне не за что мстить эльдарам, — сказал Хемек. Его шлем был увенчан легионскими крыльями из кобальта с черными прожилками. — У всех нас есть свои обиды, и мои к Ультвэ не относятся.

Пророк позволил им поспорить несколько минут.

— Ситуация выходит из-под контроля, — сказал Вариель по закрытому вокс-каналу.

— Я разберусь, — ответил пророк. Он поднял руку, призывая к тишине. Потребовалось некоторое время, но вскоре все замолкли.

— Я видел, как вы умираете, — сказал он. — Все вы. Все ваши воины. Эти смерти определяет судьба. Но судьбу всегда можно отринуть. Мы не можем позволить эльдарам вступить в эту войну нетронутыми. Никто из вас не представляет, сколько нас умрет в таком случае. Услышьте мои слова, и я спасу легион от этих потерь.

— Мои колдуны говорят о тех же дурных знамениях, — провозгласил один из лордов. — Их варп-зрение далеко не столь надежно, как некогда видения Талоса, но в свое время оно послужило мне неплохо.

Несколько голосов выразили согласие. Судя по всему, многие разделяли аналогичную позицию.

— А как тебя зовут? — вежливо спросил пророк.

— Кар Зоруул, когда-то из Сороковой роты. Руководствуясь указаниями моих колдунов, я и так планировал напасть на эльдаров, как и несколько братских нам банд.

Хемека это не убедило.

— То есть ты пришел, чтобы предупредить нас об эльдарах?

«Все или ничего», — подумал пророк.

— Эльдар представляют серьезную угрозу, — сказал он, — но я не ради них сюда пришел. Я пришел ради того, что будет после них. Кто-то из вас уже встречался с Абаддоном. Кто-то встретится в ближайшие месяцы, когда его Крестовый Поход наберет обороты. Чтобы выжить, чтобы переломить хребет Империуму и увидеть последние ночи Императора мы должны вступить в эту войну, как бы ни хотелось обратного. Нас ждут великие дела, братья. Наступают последние дни Императора. Темное Тысячелетие подходит к концу. Вот оно — наше время, господа. Легионы больше не зажаты в Оке. Мы — на пороге окончательной победы.

На несколько мгновений — снова тишина. Пророк улыбнулся под шлемом — они хотя бы задумаются. Он и не ожидал победить за одну ночь. Медленно, но верно он переманит их всех к себе, предлагая помощь, поддержку и советы, как избежать печальной судьбы.

— Говорят, — тихо сказал Ториель Белая Длань, — что Талос выжил на мертвом мире. Говорят, что Малек и Гарадон вернулись, чтобы встать с ним плечом к плечу, и как мы видим — оба этих почтенных Атраментара сегодня с нами. Насколько все это правда, Вариель?

Апотекарий промолчал, взглянув на пророка.

— Да какая разница? — хмыкнул лорд Даржир. — Зачем мы вообще должны верить этому уроду и слабокровке? Я чую изменения в тебе, малыш. Твое геносемя старо, но в тебе оно едва созрело. Ты лишь младенец в тени богов.

— Я никого не прошу мне верить, — улыбнулся пророк. — Мне и моим братьям без разницы.

— Так значит, ты не Талос? Это какая-то шутка?

— Нет, — ответил пророк. — Я не Талос и это не шутка.

— Назови свое имя, — потребовал один из тех, кого не назвали среди смертников.

Пророк облокотился на центральный стол. Красные линзы его шлема оглядели всех присутствующих. Его доспех был мешаниной из разных типов, каждая бронепластина была изрезана нострамскими рунами. На его кирасе расправила крылья аквила, ритуально разбитая ударами молота. На одном плече висел плащ из бледной старой кожи, прошитый грубыми черными стежками. Черепа и шлемы имперских космодесантников свисали на цепях с пояса и наплечников. На бедрах было два орудия. Первое — двуствольный болтер, покрытый древними письменами; на нем было имя «Малхарион». Вторым был меч-реликвия, украденный у Кровавых Ангелов бесчисленное число веков назад. Его некогда золотой клинок ныне был обесцвечен до серебра — знак того, что его недавно перековывали.

Шлем пророка был груб и проклепан, лицевая пластина была выкрашена под череп, а над ним вздымались церемониальные крылья легиона. Глазницы черепа рыдали черными молниями, как будто его кости треснули. По центру лба одна-единственная черная нострамская руна выделялась на белой кости.

Он медленно, не делая резких движений, снял шлем и открыл собравшимся молодое, гладкое лицо без единого шрама. Черные глаза блестели в слабом освещении зала, глядя то на одного воина, то на другого.

— Мое имя — Децимус, — ответил Повелитель Ночи. — Пророк Восьмого Легиона.

Роб Сандерс Да будет ночь

Регион не просто так назывался Скрытой Областью. Задыхающиеся в пыли и затерянные в Туманности Гарона, Адские Звезды выглядели кровавым маревом, их глубины светились красным, словно раскаленные пыточные инструменты. Чего бы только Демрид Шереметьев не отдал теперь, чтобы их увидеть. Аркс-Финеус IV представлял собой жалкий гарнизонный мир в забытом уголке сегментума Темпестус. Это была невыразительная планета, по большей части покрытая слюдяными пустынями и разваливающимися укреплениями, которые представляли бы больше интереса для имперского археографа, нежели для врага. Для 1002-й Волскианской Теневой Бригады она была домом.

Будучи лордом-маршалом и планетарным губернатором, Шереметьев отвечал не только за своих гвардейцев, но и за обслуживающие гарнизон сообщества, рассыпанные по небольшой планете. Когда бриг снабжения прошел сквозь близлежащий метеорный шторм, корабль предупредил гарнизон, что те также, скорее всего, столкнутся с этим феноменом. Шереметьеву хотелось отвлечь людей от скуки бесконечной гарнизонной службы, где было мало таких возможностей, помимо выпивки, азартных игр и драк — с местными и между собой. Ища одобрения полкового комиссара, почтенного Артуруса Ганнибала, лорд-маршал назначил костяк наблюдения и разрешил период отдыха на время шторма.

Поступив так, Демрид Шереметьев дал измученным волскианцам и обитателям мерзкой планетки то, чего они не могли и мечтать найти в мутных небесах: ночь прекрасного. Когда короткий день Аркс-Финеус IV сменился ночью, лорд-маршал распорядился выдать свободным от службы гвардейцам лишнюю порцию грога. Пустынный ветер разносил над слюдяными пустошами музыку из кабаков поселения. Волскианцы выбирались на песок, толпясь вокруг бастионов Гвардии и брошенных укреплений. Они сипло распевали песни родного мира-улья, набив утробу выпивкой и обнимая местных девушек. На крыше центрального командного шпиля, среди вокс-мачт и огневых точек, лорд-маршал и Артурус Ганнибал распивали прибереженную Шереметьевым бутыль амасека, наблюдая за представлением.

Взгляды обратились к небесам. Входя в атмосферу, метеоритный ливень озарял небо слепящим сиянием. Туманная мгла заплясала светом, вспышками, потоками. Метеориты неслись сквозь атмосферу, оставляя за собой ослепительные сверкающие дуги. Зрелище было невероятно. Небеса сияли. Это была последняя прекрасная картина, которую они когда-либо увидели.

Где-то из вокса раздавались помехи. Уже несколько дней это было единственным, что слышал Шереметьев: вызывающее боль в мозгу шипение пустоты, перемежаемое мольбами, страданиями и воплями, а иногда свистом выстрелов лазеров волскианцев. Вокс-блок на открытой частоте принимал нерегулярные передачи из фортов, бастионов и аванпостов по всему гарнизонному миру.

Помимо затхлого смрада смерти и пугающей неизвестности ставшего незнакомым мира, только рвущий уши напор вокса помогал Шереметьеву представить кошмарность положения планеты. Его гарнизонный мир. Его ответственность. Все остальное забрала ночь метеорного ливня. Мир изменился. Пламя входов в атмосферу угасло вместе с торжествами. Ночь сменилась днем, и Шереметьев приказал Волскианской Теневой Бригаде вернуться в боевую готовность и полный состав для смотра ранним утром. И лишь затем упал на койку. Спустя всего два часа его разбудил начальник караула, лейтенант Крусак. Он сообщил начальнику, что среди гвардейцев гарнизона и населения планеты началась эпидемия слепоты. Многие уже лишились зрения. Прочим быстро становилось хуже.

— Послать за старшим медиком и полковым астропатом, — распорядился Шереметьев. Если ситуация была настолько плоха, как казалась, мог потребоваться запрос о помощи.

— Эксли перегружен работой в лазарете. Мы послали за астропатом, — сказал Крусак. — Однако не можем ее найти.

Шереметьев уселся на краю койки. Ганнибал и волскианцы казались мутными силуэтами.

— Продолжайте поиски. И включите освещение, — произнес лорд-маршал.

— …оно включено, сэр, — сказал Крусак. Шереметьев кивнул своим мыслям в сгущающемся мраке. Он постучал по виску.

— Не здесь, — мрачно сообщил он.

Это было две недели назад. Возможно, больше.

— Артурус? — хрипло позвал в командный пункт Шереметьев.

— Лорд-маршал, — наконец, откликнулся пожилой комиссар. — Я еще здесь.

Сложно было сказать, где он находится. Вероятно, на полу. Шереметьев наощупь добрался до стула перед трещащим рунным блоком. В одном ухе резко шипел вокс, и бессмысленно тараторил сервитор-техномат, который повторял то, что по мнению Шереметьева могло быть только бесконечным и растущим списком аварийных задач на лингва-технис.

— Лейтенант?

Ничего.

— Крусак?

— Думаю, лейтенант мертв, сэр.

— Вандерс?

— Да, лорд-маршал.

— Сержант, проверка, — приказал Шереметьев.

— Да, сэр, — донесся в ответ грубый голос сержанта с мира-улья. — Орделл… Зандт… Нардина… Возняк…

Лорд-маршал услышал, как со своих мест на слепом периметре отозвались все, кроме Возняка. Жажда и голод сильно по ним ударили. Как и лейтенант, Возняк покинул их.

А затем, когда перекличка завершилась…

— Вы слышали? — произнес Шереметьев. Далекий гул приближающихся двигателей. Он усилился до прошедшего мимо грома, ревущие ускорители несли машину к пыльной равнине на востоке от базы — к посадочной площадке, которую гарнизон великодушно называл космопортом.

— Челнок? — слабым голосом спросил Ганнибал.

— Адептус Астартес? — предположил сержант.

Шереметьеву захотелось обнадежить волскианцев.

— Легион Гадюк с Аврелия, — сказал лорд-маршал.

— Хвала Императору, — задыхаясь, выговорил гвардеец Нардина.

Легион Гадюк периодически удостаивал Аркс-Финеус IV своими визитами в ходе патрулирования и пограничной стражи в Туманности Гарона.

— Сержант, — произнес Шереметьев, и в его сухом хриплом голосе появился намек на обычную уверенность и решительность. — Соблюсти протоколы. Встретить Адептус Астартес во внутреннем дворе. Сообщите им, что мы стали жертвой редкого звездного феномена. Известите о нашем бедственном положении. Возьми с собой Зандта. Ступай, сынок. Да пребудет с тобой Император.

— Да, лорд-маршал, — как и в случае с Шереметьевым, отчасти вернулся прежний волскианский сержант. Шереметьев слушал, как Орделл оттаскивает в сторону вещи, которыми они забаррикадировали дверь командного пункта, и как двое гвардейцев шлепают и спотыкаются на пути по входному коридору.

Долгое время Шереметьев, комиссар и оставшиеся волскианцы слушали. Они ждали спасения.

Оно так и не пришло.

Слабое трепетание надежды в животе лорда-маршала превратилось в кусок свинца, когда он услышал с посадочной зоны тошнотворный грохот болтера. Кувыркаясь в абсолютной тьме внутри собственной головы, пока сердце сжималось в отвратительном понимании, Шереметьев узнал звук выстрела при казни. Вскоре последовал еще один.

— Бог-Император, нет… — только и смог выдавить лорд-маршал.

— Защитить периметр, — скомандовал комиссар Ганнибал.

— Что происходит? — испуганно проблеял гвардеец Нардина.

— Это не Легион Гадюк, — сказал Ганнибал. — Нардина, Орделл, к двери.

Пока они ждали, прошла целая вечность, заполненная криками. Не просто муки. Не жестокость ради выживания. Не те боль и страдание, которые последовали за погружением гарнизонного мира во тьму. Это был не страх перед грядущим. Это был кошмар здесь и сейчас, от которого обрывалось сердце. Опасность. Полностью осознанный ужас. Пытки. Террор. Смерть.

На открытом вокс-канале были находившиеся снаружи и внутри командного пункта гвардейцы и имперские граждане, которых они должны были защищать, оказавшиеся в распоряжении сил захватчиков. У Шереметьева не было иного выбора, кроме как ждать и быть безмолвным свидетелем жуткой кары, пока на его людей в персональном мраке их рока охотились с болтерами и клинками закованные в броню чудовища. Когда те прибыли в командный пункт, гидравлическая неотвратимость поступи силовых доспехов, приближающая Ангелов Смерти прямо к дверям, и гром болтеров стали практически облегчением.

Нардина умер, даже не успев положить палец на спусковой крючок. Лазган Орделла бешено зашипел в направлении нападающих, однако безрезультатно. Спустя считанные мгновения помещение заполнилось едким медным запахом постигшей их грязной смерти.

Тишина. Шаг. Тишина. Шаг. Шереметьев наклонил голову, прислушиваясь к звукам своей гибели. Всеобъемлюще загремел голос. Он звучал задушевно, но находился повсюду и был неразделим с тьмой, в которой утопал лорд-маршал.

— Я принес тебе ночь, смертный…

Шереметьев незряче моргнул и проглотил свой страх.

— Мое имя Демрид Шереметьев, лорд-маршал 1002-й Волскианской Теневой Бригады…

— Нет— нет-нет, — укоряюще произнес голос. Слова были холодны, как пустынная ночь. — Мы не имеем дела с именами. Ни с вашими, ни со своими собственными. Мы — ночь.

— Вы предатели…

— Мы имеем дело с ужасом и тем концом, который за ним следует, — произнес ангел-отступник. — Таково наше призвание.

— Шторм? — спросил Шереметьев. — Это ваших рук дело?

Он должен был узнать.

— Орудие устрашения, — сказал космодесантник Хаоса. — Одно из многих, что есть в нашем распоряжении, имперская свинья. А теперь слушай внимательно.

Тьма отдала приказ одному из себе подобных. Последовала потасовка. Шереметьев слышал слабое кряхтенье Ганнибала, который боролся с державшими его космодесантниками Хаоса. Он протянул было руку, но дернулся, когда выстрелил болт-пистолет комиссара. Лорд-маршал услышал вскрик друга, когда бронированная перчатка сломала руку на пистолете, и резкий стук, с которым оружие ударилось об пол, где обладатель шелковистого голоса отбросил его прочь ударом ноги.

— Так-то лучше, — произнесла тьма. — Теперь мы можем поговорить. В наших руках ваше ничтожество со связанной душой, полковой астротелепат. Знай, что для нас она всего лишь собственность. Без предназначения — просто кусок мяса. Прошу тебя, не лишай ее этого предназначения, поскольку только оно сохраняет ей жизнь.

— Чего ты хочешь?

— Я хочу ответить на ваши молитвы, — посулила тьма. — Хочу послать запрос о помощи Легиону Гадюк на Аврелий.

— Ты хочешь заманить ангелов Императора сюда, чтобы убить их, — закричал Ганнибал. Престарелый комиссар все еще продолжал бороться со своими пленителями.

— Ведьма поможет нам, чтобы спасти свою псайкерскую шкуру, — сказала тьма Шереметьеву, однако чтобы Аврелий принял нас всерьез, нужны ваши полковые коды авторизации. Те, которые дашь мне ты.

— Ничего не давай этому чудовищу, — взревел Ганнибал.

Тьма отдала еще один приказ: указание, которое завершилось последовавшим затем жутким воплем комиссара.

— Слышишь? — обратилась тьма к Шереметьеву, приближаясь. — Ему не хватило прозорливости, и я забираю его глаза. Они бы ему не пригодились. Я вот думаю, что еще ему может не пригодиться — и он будет всего лишь первым. Я буду поочередно приводить твоих людей и рвать их на части перед тобой. Ты будешь слушать их крики. Будешь чувствовать, как их кровь брызжет тебе на лицо.

Шереметьев затряс головой.

— Прошу вас. Не делайте этого…

— Нет, это я тебя прошу. Не выбирай путь эгоизма.

— Я не могу дать вам…

— Можешь, — настойчиво произнесла тьма. — Можешь и дашь. И вот почему. Никто не придет, чтобы помочь вам, чтобы спасти, чтобы отомстить. Мой корабль стоит так, что уничтожит любой звездолет, который попытается войти в систему или покинуть ее. После создания атмосферных помех, которые вы приняли за прелестный шторм, мы целыми днями сидели на глубокой орбите, слушая, как ваш крошечный гарнизонный мир рвет себя на куски. Вопли. Беспощадное вырождение порядка до хаоса, грабежей и убийств. Еще перед тем, как ступить на эту планету, мы насладились всем. Не сомневайся в нашем вкладе в ваши страдания. Сделай это, и я обещаю тебе свою милость.

— Демрид, нет, — простонал Ганнибал.

— Ты должен, — произнесла тьма. Она была так близко, что казалось, будто слова исходят из сломленного разума самого лорда-маршала.

— Я должен… — наконец, согласился Шереметьев.

— Астротелепатический код авторизации?

— Четыре-два-семь, — несчастным голосом произнес лорд-маршал. — Пси-сигма-эпсилон-дельта.

Голос внезапно снова удалился. Космодесантник Хаоса совещался со своими темными братьями.

— Позаботься, чтобы она им сказала, что этот жалкий мир принадлежит Повелителям Ночи, — шипела тьма. — И преувеличь данные о нашей численности. Мне нужно, чтобы Легион Гадюк послал все, что у них есть, — а затем другому ангелу-отступнику. — Пусть «Мрачный» займет низкую орбиту и ждет, чтобы забрать наши «Громовые ястребы». Затем курс на Аврелий.

— Да, мой повелитель.

Для Шереметьева слов не нашлось.

— Мы несем ночь, — обратилась к нему тьма. — Мы принесли ночь вашей жалкой планете, и пока Легион Гадюк мобилизует свои роты, спеша на помощь вашим трупам, мы принесем ночной ужас на родной мир ангелов.

Шереметьев услышал стон Ганнибала.

— Милосердия…

Повелитель Ночи мрачно усмехнулся.

— Твои люди умрут от жажды, — произнесла тьма. — От голода. Перебьют друг друга. Но ты, принесший нашему делу так много пользы… Как же я могу не одарить тебя милостью ангелов?

Шереметьев услышал лязг взводимого болт-пистолета Повелителя Ночи.

— Что же ты думаешь, я — чудовище?

Питер Фехервари Приход ночи

Великий ужас ожидает нас среди звезд, и только еще более великий может от него защитить. Так научили нас Повелители, и так они создали и хранили нас в голодной ночи. Но сила требует жертв, а Сарастус должен отплатить за нее сполна. Теперь каждый тринадцатый год, после восхождения Черной Звезды, наши Повелители спускаются с небес, и страшен будет их гнев, если подношение окажется недостойным.

Слепые и Связанные. Откровения Истинной Ночи

Сарастус — еще один забытый мир, брошенный загнивать на задворках Империума. Жизнь мира-улья измерялась его продуктивностью, и, когда промышленные потоки иссякли, планета тихо исчезла с имперских карт. Вскоре после этого пришла тьма. Истинная Ночь коснулась Сарастуса трижды, и после каждого ее посещения планета все глубже проваливалась в трясину отчуждения. Четыре великих города-улья теперь пусты, их воля к жизни задушена десятилетиями страха.

Город Карцери, когда-то величайший, стал последним. Подобно огромному струпу на равнине, город превратился в черный зиккурат из ярусов, взгроможденных друг на друга. Его шпили безнадежно цеплялись за небо. Мануфакторумы стояли, жилые блоки превратились в приюты теней. Из миллионов населения осталось около ста тысяч, прячущихся в самых нижних ярусах, подальше от звезд. Правила ими железная рука пророков Истинной Ночи, но и они были так же полны страха, как их рабы, ведь для сохранения Сарастуса имели значение лишь те, кого приносят в жертву.

Для пророков, выбравших их, они были благословенными; для рабов, которые их отдавали и оплакивали, — просто вурдалаками. Ободранными, похожими на скелеты тенями с костлявыми лицами и голодными глазами. Большинство убивало по собственной прихоти, а многие к тому же лакомились мертвечиной. Заброшенные в самый высокий ярус улья, они охотились и убивали под открытым небом, пытаясь показать себя достойными тьмы. Когда на планету пала Истинная Ночь, самым старшим из них было всего тринадцать.

Судный день начался песней, глубоким жужжанием, которое расшевелило весь улей. Целый день жужжание становилось все интенсивнее и достигло пика, когда померкло солнце. Жужжание зарядило собой воздух, и, пока приближалась ночь, сама планета, казалось, задержала дыхание, будто притворяясь мертвой перед звездами. Но пока рабы дрожали, а священники бормотали молитвы, вурдалаки замерли в предвкушении. Это была их ночь!

Зов был то мучительным, то угрожающим и привел их к обнесенной стеной площади на самой вершине улья. Когда-то давно здесь жила элита Карцери, но сейчас лишь этим беспощадным юнцам доводилось проходить через осыпающееся великолепие ворот. Они шли — сначала ручейком, затем потоком. Ни один из них не смотрел на величественные лица, взирающие на них с притолок; они ничего не знали о прошлом, а волновало оно их еще меньше. Они пришли за Иглой, потому что сегодня Игла пела.

Взглянув на слегка дрожащий монолит, стоявший в центре площади, Зет снова почувствовал, как внутри его поднимается былое восхищение. Сколько раз он ни смотрел бы, Игла его шокировала и казалась творением иного мира. Это был огромный стержень почти шесть метров в диаметре, свитый из согнутых железных перекладин, густо усыпанных черными колючками. Один ее конец был зарыт глубоко в бетон площади, а второй вздымался угловыми витками в небо, исчезая среди облаков. Это клеймо звездных богов, поставленное на Сарастусе, и единственный друг Зета.

Большинство вурдалаков боялись Иглы, но его всегда влекло к ней. В первые ужасающие дни испытания Зет прятался в ее тени, находя силу в неистовых контурах. Вскоре после этого начались видения. Всего лишь недолгие вспышки, дразнившие воображение: густая тьма, отливающая темно-синим, — король в черных перьях, умирающий изнутри и снаружи, — вой охотника где-то высоко… До полной картинки всегда не хватало частей, но Зет знал, что Игла дала ему преимущество. Он достаточно увидел будущего, чтобы вырваться вперед в своей игре.

Растворяясь в песне Иглы, Зет вспомнил слова покрытого шрамами пророка: «Слушайте Иглу. Это их отметина и ваша мера. Придет время, когда вы услышите, как она поет, — и тогда будьте наготове, потому что Повелители уже близко. Заслужите их милость — и почувствуете на вкус звёзды, разочаруете — и позавидуете мертвым…»

Слабых пустят в расход, сильных заберут. Это простое обещание стало порочным стержнем души Зета. Он был готов к испытанию. Он желал его и с нетерпением ожидал, когда солнце скроется за горизонтом.

Как обычно, хозяева Сарастуса вернулись перед Сумерками. Их судно — рокочущий хищник с неровными острыми краями — разрезало звездное пространство, как зубчатый нож. На его оболочке темно-синего, практически черного цвета не было украшений или опознавательных знаков. Корабль был созданием теней, как и его экипаж.

Из укрытой ниши, где стоял командный трон, Вассааго наблюдал за миром, который он поработил. Мерцающие голографические отчеты окутывали его холодное и красивое лицо переплетениями света и теней, но не меняли выражения черных глаз. Он невозмутимо оценивал перспективы этого урожая. Умер еще один улей, а последний в скором времени ожидала такая же участь.

— Повелитель, я должен подготовиться к боронованию, — эти слова прозвучали на фоне нестройного электрического шипения, и Вассааго нахмурился, повернувшись к тому, кто парил возле него.

Колдун пришел к нему на службу всего столетие назад, и Вассааго продолжал считать его чужаком. Подданный заявлял, что когда-то был Астартес, но его движения больше напоминали Механикум. Рваные накидки полностью скрывали его внешность, и Вассааго ни разу не видел даже руки, которая появилась бы из этой бесформенной массы. Еще более странным было отсутствие чего-либо похожего на лицо. Возможно, тот грубый железный лист, который он носил, — всего лишь маска, но даже если это так — в ней не оставалось ничего хотя бы отдаленно напоминающего человеческое. Например, глаз… Жуткое создание, но за тысячелетия Вассааго насмотрелся и на союзников еще более странного вида.

— Не притворяйся, Езод. Я знаю, что тебя влечет твое драгоценное Черное Солнце, — поддразнил его Вассааго.

— Наши интересы совпадают. Аномалия поможет собрать самый лучший урожай.

— Да ну? Думаю, этот мир уже прогнил. Мы взяли всего шестерых новичков…

— И эти шесть оказались выше всяких похвал, — настаивал Езод.

Но внимание Вассааго снова вернулось к голографическим экранам, и через мгновение чернокнижник удалился. Наблюдая за этим созданием краем глаза, Вассааго знал, что его собеседник прав. Эти шесть и правда были выше всяких похвал. Может, на мертвых костях еще осталось мясо…

Корабль тайно преследовал улей, дрейфуя над ним на ночной стороне планеты. Когда солнце зашло, оболочка судна покрылась рябью от мерцающих вспышек энергии, а его главный дух забеспокоился. Древний хищник — уже не машина, но еще не демон — узнал эту планету и встрепенулся.

Согнувшись в атакующем отсеке среди вооруженных собратьев, Жара'шан чувствовал беспокойство корабля, угадывая его настроение в каждом моменте полета: неровном дрожании реактивных двигателей, гробовом молчании стабилизаторов, даже мигании лампочек… Старый дьявол чего-то боялся — впрочем, как всегда, когда они здесь охотились. Зверь был начеку, и Жара'шан иногда уставал от его скрытности, но продолжал верить в него. Во всяком случае, доверял он ему больше, чем своим осторожным, но кровожадным собратьям.

Спрятав глаза под шлемом, он взглянул на Хаз'тура. Массивный воин ухитрился расположиться по правую руку от Жара'шана — еще не оспаривая его авторитет, но уже заявляя на него право. Вожак с отвращением смотрел на тень наглеца. Броня Хаз'тура представляла собой волокнистую массу из наростов и шипов, которые пульсировали, живя собственной жизнью. Зловещий вид дополняли огромные костяные секачи, выпирающие из запястий. Обычно Хаз'тур не носил шлема, наслаждаясь ужасом, который его змеиные черты вселяли в жертв. Хотя по сравнению с Жара'шаном гигант был еще юнцом, он с усердием познавал варп. Кое-кто в когте поговаривал и о том, что Хаз'тур одержим демоном…

Жара'шан скривился. Как и все ему подобные, он тоже был знаком с варпом, но изменения, которые тот в нем вызвал, — чистые, точные… контролируемые. Те же необузданные извращения, которыми наслаждался Хаз'тур, приведут лишь к безумию и распаду. Если такая дрянь ожидает всех в будущем, то Долгая Война уже заранее проиграна.

Внезапно их поймали горячие струи течений Сарастуса, ударяясь о судно и подбрасывая его. Они входили в атмосферу, и традиция требовала обряда бодрствования. Жара'шан воскликнул, чтобы обратить на себя внимание Когтя:

— Братья, мы оседлали шторм, и шторм поселился в наших сердцах! — Он пропустил мимо ушей тихий смешок Хаз'тура. — Мы — хозяева бури и никогда не будем порабощены. Ищите глаз и покоряйте тайфун!

Заревев, Жара'шан изогнул тело в стилизованную позу и окаменел. Коготь быстро последовал его примеру — каждый воин застывал в собственном уникальном положении. Повиновался даже Хаз'тур, припав к земле, подобно животному.

Стремясь к полной неподвижности, они боролись с турбулентностью едва заметными движениями. Каждый знал: если он поскользнется или пошевелится, издаст даже малейший звук — это вызовет презрение всех остальных братьев. Их дисциплина наполнила Жара'шана огромной гордостью. Основой их ремесла было балансирование, позволявшее им скользить по краю варпа и не быть им поглощенными.

Подобно собранию жутких статуй из ночных кошмаров, молчаливые хищники ожидали прихода Ночи.

Ночь. Зет вздрогнул от одной только мысли. Не просто ночь, а Истинная Ночь. Скоро вся боль и ужас окупятся сторицей…

— Сейчас начнется резня. Валить отсюда надо, — прервал гнусавый голос Виво размышления Зета, и тот нахмурился.

— Собираешься нас бросить, Виво? — ядовито отозвался Зет.

Долговязый юнец побледнел. Он был самым слабым звеном в банде Зета, но все они на нервах. Тот театрально вздохнул:

— Послушай, Ночь наступает! И мы должны быть у Иглы. Так что давай дальше по плану, и я вас всех отправлю к звездам.

Покачав головой, Зет осмотрел площадь. Тут действительно становилось жарко. У Иглы сошлись сотни из разных банд: Бритвенники, Пожиратели Плоти, Темные Шрамы — все стояли плечом к плечу, прекратив свои разборки к приходу Истинной Ночи. Но Зет уже чувствовал в воздухе насилие. Высоко над ними грохотало небо.

Корабль сильно тряхнуло, и Хаз'тур почувствовал, как ускользает в пустоту. Только дьявольская концентрация спасла его в этот миг, и он зарычал про себя. Украдкой взглянул на Жара'шана, уверенный в том, что магистр Когтя заметил его ошибку. Хаз'тур не сомневался, что тот будет стыдить его после сбора, — только у глупца не появится такого шанса. Настроения банды менялись, и осколки прошлого вроде Жара'шана теряли свой авторитет. Банда уже тянулась к Хаз'туру, и когда придет время — никто не сможет его побороть. Свирепея от презрения Жара'шана, Хаз'тур давно хотел на него наброситься, но колдун требовал терпения.

Думая о мистическом знании, Хаз'тур вспомнил об открытых ему истинах. Он видел будущее! Грядущая резня без каких-либо оправданий, только ради собственной первозданной красоты, где его тело будет менять форму, когда только захочет, а Долгая Война станет Войной Вечной! Закипая от напряжения, Хаз'тур терпел бодрствование.

Притаившись за мутными облаками, корабль ощутил приближение зла. Его сенсоры ничего не чувствовали, не могла ничего вычислить и его испорченная логическая система — но оставалась абсолютная уверенность в какой-то неправильности. Камера, выложенная камнем, ныла, подобно пустоте во внутренностях, требуя внимания.

Укрываясь в своем святилище и паря, окруженный колдовскими защитами Езод тихо решил судьбу магистра Когтя и отбросил ненависть корабля. Подобно Жара'шану, судно было еще одним досадным элементом боевой банды, с которым следовало разобраться, но теперь его внимание поглощала текущая аномалия. На Сарастус возвращалось Черное Солнце, и сейчас необходимо было фиксировать каждую деталь и оценивать каждый нюанс. Несмотря на десятилетия, которые он посвятил этой тайне, он мало понимал ее природу, но захватывало его само обещание. Довольный тем, что его защита осталась в сохранности, колдун потянулся в пустоту, чтобы стать свидетелем невозможного.

Он прибыл с беззвучным криком — безумный, еще не выпущенный звук космоса, омраченный тенью другого. Сама реальность отпрянула, причинно-следственные линии хаотично смешались от присутствия незваного гостя. Защищаясь на каком-то базовом уровне, материя застыла у пролома, пытаясь заключить зараженное пространство в карантин. Реальность удержалась, и завоеватель был пленен.

Пленен, но не полностью изолирован. Заключенный в пузырь порядка, он выглядел как огромная черная звезда, источающая ядовитый свет.

Истинная Ночь пришла на Сарастус.

Стемнело сразу, но Зет все равно продолжал видеть площадь. Бледные лица, сверкающие клинки, серые амулеты просматривались неестественно четко. В высоком контрасте, до мельчайшей черточки — но обесцвеченные и лишенные тепла. Призрачный свет…

Кто-то начал хныкать, отозвался другой голос. Суеверный страх охватил толпу, подобно лесному пожару. Они хотели убежать, но их удерживала песня Иглы. Монолит стал ярко-белым, похожим на собственный негатив. Он сверкал от переполнявшей его энергии, между шипами пробегали разряды черных молний. Внезапно его песня превратилась в ужасный, пробирающий до глубины души вой.

Что-то начало ломаться внутри вурдалаков. Кто-то с растерянным криком ринулся вперед, раскинув руки, чтобы обнять металлическую сирену. Парнишку тут же затянуло в вихри возле монолита. Они поднимали его по спирали через лес колючек, которые рвали и обжигали тело. Уже недвижимый, он застрял где-то высоко, проткнутый одним из шипов.

Теперь в вихрь прыгнул второй парень, за ним — третий, четвертый. Скоро к смертельному танцу присоединились десятки жертв, бегающих вокруг Иглы и кричащих от радости, когда она начинала калечить их тела и души.

На Зета и его банду крик подействовал мягко, почти играючи. Он чувствовал: Игла хотела, чтобы он победил, хотела, чтобы он прорвался к звездам. Он не знал почему, и инстинкты подсказывали ему, что за это придется заплатить, но Зет решил разобраться с этим позже. Он и так в аду, терять ему нечего.

Вырвавшись из клетки собственной плоти, колдун направил свой дух на площадь и незримо парил над хаосом. Езод смотрел на кричащий монолит и переполнялся гордостью, вспоминая маленькое демоническое семя, которое он посеял здесь так давно. Освещаемое ядовитым светом Черной Звезды, питаясь от гниющего улья, оно превратилось в настоящего титана! К сожалению, став полезным инструментом для сбора, Игла толком не раскрыла секретов Солнца. Колдун пришел к выводу, что аномалия нарушала пространство на метафизическом уровне, буквально разъедая душу планеты, но сам механизм был ему совсем непонятен.

Он обратил внимание на подопытных и оценил масштабы резни. Бедные существа снова проявляли замечательную твердость духа. Пока один поддавался соблазну, еще трое пытались противостоять. Многие упали на колени, закрыв уши руками, чтобы заглушить песню. Другие стояли неподвижно, крепко зажмурившись и бормоча молитвы или проклятия, пытаясь сосредоточиться на чем угодно, кроме зова. Они подтверждали его гипотезу, что жестокость улучшала сопротивление к аномалии. Но даже при этом многие погибали, а лорд Вассааго ждал после этого сбора живую добычу. Сейчас разочаровывать его было бы неосмотрительно…

Езод с неохотой скомандовал монолиту отступить. Как всегда, тот сопротивлялся, и он укрощал его собственной волей, безжалостно заставляя его подчиниться. Сила Иглы со времени последнего сбора выросла в геометрической прогрессии. Она стала более враждебной, более загадочной, более похожей на творение Черного Солнца…

Постепенно какофония утихла, и Игла снова стала скучного, безжизненного серого цвета. Вурдалаки таращились на спящего монстра. Их лица освещал призрачный свет. В какой-то момент резни начался дождь, и теперь на площади слышались первые раскаты грома. Монолит продолжал безмолвствовать. Медленно, но уверенно толпа зашумела, сначала от облегчения, а потом пытаясь перейти к ликованию.

Зету было почти жаль их. Они подумали, что испытание пройдено, но оно только началось. Игнорируя радостные возгласы, он наблюдал за волнующимся небом.

В атакующем отсеке раздался резкий звонок, и люк открылся настежь. В камеру ворвался вихрь из дождя и ветра. Он напугал бы обычных людей, но для хищников стал наслаждением. Встрепенувшись от оцепенения, они поспешили к люку. Согнувшись под причудливыми парашютными рюкзаками, царапая когтями по палубе, они двигались в рваном ритме, бросками, изголодавшись по свободе.

Отпихнув в сторону дерзкого собрата, Жара'шан занял лидерскую позицию. Как магистр Когтя он имел право прыгнуть первым! Инстинктивно он осадил Хаз'тура, который тут же выпустил наружу острые когти, но остался позади, в тенях отсека. Жара'шан тихо зарычал от удивления. Его инстинкты были отточены безжалостными тысячелетиями, и он понимал, что что-то идет не так…

Внезапно он заметил, как выжидающе смотрят на него собратья. Они что, думают, он боится прыгнуть? От этой мысли его сначала прошиб ужас, а затем — всепоглощающее желание убийства. Он уже видел, как отсек превращается в пропитанную кровью бойню. Беспощадно усмиряя гнев, он повернулся и нырнул в бурю.

Хаз'тур устремился вперед, с удовлетворением отмечая, что остальные его пропустили. Они уже понимали, что банда принимает новую форму. Он с презрением оценил их незначительные, почти одинаковые мутации. Да, новая форма непременно нужна. Точнее, несколько! Гоготнув, он прыгнул вслед за вожаком.

Проносясь в свободном падении сквозь водоворот, Жара'шан умолял ветер избавить его от сомнений. Он широко раскинул руки. Ветер ответил ему, разворошив шишковатую плоть его брони и заставив выть от освобождения. Чувствуя себя единым со штормом, он ощутил на вкус то самое успокоение, которое признавал.

Падая, Хаз'тур разыскал взглядом черную точку вожака далеко внизу и свирепо усмехнулся. Во время бодрствования он получил команду, которую ему вкрадчиво нашептал колдун: магистр Когтя не должен вернуться со сбора.

Отметив верхушку монолита, пронзавшую облака, Жара'шан неохотно активировал реактивный ранец, чтобы уклониться. Это существо — порождение Черного Солнца, и доверять ему не стоит. Как и этому безликому подонку, который привел их к этой дороге… Чувствуя в голове ясность, которую принес ему шторм, Жара'шан внезапно понял, что убьет колдуна. Да будут прокляты все планы повелителя Вассааго, — как только они закончат с этим сбором, он вырежет раковую опухоль, поглощающую его банду. Удовлетворенно крякнув, магистр Когтя нырнул, стремясь к далеким шпилям.

Зет осторожно подошел к молчащему монолиту. Стая держалась в стороне, но Зет убедил себя, что ему бояться нечего. Он неуверенно потянулся к длинному шипу, похожему на кинжал, поколебавшись при мысли об останках его товарищей, сгоревших заживо наверху.

— Я тебе для чего-то нужен… Не для порции горелого мяса, а для чего-то другого. И я хочу… победить их, развоплотить и сбросить в бездну, кричащих и тонущих в собственной лжи. — Эти слова явились незваными гостями из темных и голодных глубин Зетовой души. Они были чуждыми, но до боли знакомыми. Истинные слова.

Ошеломленный, Зет попятился. Шип остался в руке. Вурдалак озадаченно на него уставился. Когда он его коснулся? Сначала потянулся, но потом замер в сомнении…

Додумать мысль ему не дал пронзительный вой. Доносясь из-под облаков, этот звериный клич обездвижил вурдалаков так же, как и зов Иглы. Зет тут же узнал его.

Высокий Темный Шрам с лицом, изборожденным следами от ритуальных ранений, улучил момент и воскликнул:

— Услышьте Полуночных Отцов и откройте сердца Истинной Ночи! — Голос был низким, глубоким и не выдавал его юных лет. — Мы выдержали Таинство Божественного Полосования, и теперь Повелители пришли к нам!

Зет увидел, что они ему поверили. Каким-то безумным образом он даже оказался прав. Тот крик из поднебесья послужил подтверждением. Все его видения были правдивыми. Повелители здесь!

— Все то, что вы видели тут на шпилях, — ничто! Там… — Темный Шрам указал на небо, — там лишь боль и смерть! Единственное, что вы должны у себя спросить: я охотник… или просто мясо?

А затем что-то материализовалось в небе, и проповедника не стало.

Поднимаясь обратно в облака с жертвой, аккуратно подвешенной между лопатками, Хаз'тур ликовал. Он жил ради этих моментов элегантного убийства и идеальных подношений Хаосу. Но в этот раз больше всего он радовался тому, что не дал магистру Когтя убить первым!

Крутясь в потоках ветра, он увидел, что за ним наблюдает Жара'шан. Они смотрели друг на друга, зависнув в воздухе, а тем временем вокруг них летали остальные. После этого оскорбления черта между наглостью и открытым вызовом была перейдена. Расплата неминуема. Оставался один вопрос: когда? Хаз'тур ждал, истекая слюной в предвкушении схватки. Выпустив когти, Жара'шан завел реактивные двигатели… и нырнул к площади.

Хаз'тур засмеялся, зная, что не страх руководит его соперником. Несмотря на тысячелетия во тьме, магистр Когтя все равно исполнял свой долг. В глубине души древний монстр оставался космодесантником.

Зет успел заметить промелькнувшие тени, когда из приведенной в замешательство толпы вырвали второго вурдалака. Он и глазом не успел моргнуть — сразу видна работа мастера. Третий нападающий немного замешкался, и Зет заметил что-то человекоподобное огромных размеров.

Повелитель Ночи. Это имя возникло у него в сознании, благоухая сладкими обещаниями. Он не знал, подарок ли это снова от Иглы или откровение кого-то более тайного, но его сердце пело. Узнав их игру, узнав их, Зет припал к земле возле монолита и продолжал наблюдать. Нападения не были случайными. Они забирали настоящих сумасшедших: исступленных Бритвенников, фанатичных Темных Шрамов, беспокойных Пожирателей Плоти… и всех, кто бежал к воротам. Выбраковывали слабых.

Взглянув на свою стаю, Зет поморщился. Они сбились в кучу и глазели на облака! Им требовалось прикрытие, но он не хотел рисковать, окрикивая замечтавшихся идиотов. Сейчас не время быть замеченным и не время отвлекаться. Его взгляд снова невольно вернулся к игре Повелителей Ночи. Она была прекрасна…

Взгромоздив еще одного убитого на наплечники, Жара'шан обдумал вызов Хаз'тура. Он был неизбежен, но все равно его удивил. Неужели его банда забыла, что миссия — прежде всего? Неужели они так низко пали? Повелители Ночи начали Долгую Войну, связанные клятвой низвести ту ложь, из которой слеплен Империум, — но теперь, наблюдая за своими алчными, кричащими собратьями, он не знал, что же объединяет их.

Волнуясь, Жара'шан снова обратил взгляд к юнцу, которого заметил прячущимся за монолитом. Худой, с лицом белее кости и прилизанными черными волосами, — но внимание привлекала его неподвижность. Он уже дважды помиловал его, убежденный, что тот прячется не из трусости. Нет, страха в нем не было — но не было и ярости или веры, которая часто ослепляла бесстрашных…

Осуждающе шипя, мимо пролетел собрат. Коготь устал от игры в тени, и их наглость разгневала его. Если теперь главным станет Хаз'тур, пойдут ли они за ним? Ведь не может быть, чтобы их верность — нет, боязнь магистра Когтя — так сильно пошла на убыль? Он горько добавил имя Хаз'тура в список жертв своей собственной жатвы, которую он проведет после этого задания. Прокричав команду, он ринулся из-под прикрытия облаков.

Толпа замолкла, увидев хищные черные силуэты, появившиеся из-за туч. Они стремительно кружили над площадью, пересечения их маршрутов были четко рассчитаны — летуны что-то писали на небе. Зет видел, как эти надписи возникают и исчезают, снова и снова. Призрачные изображения всего лишь следы реактивных двигателей — но восьмиконечная звезда продолжала держаться в небе. Зет отшатнулся, разрываемый ненавистью и страстным желанием, пытаясь пригвоздить себя к земле. Времени оставалось очень мало, а его стая неподвижно ждала на месте резни…

Внезапно Зет выскочил на открытое пространство с криком:

— На старт!

Это привлекло их внимание — плюс внимание всех сумасшедших, да и Повелителей Ночи тоже…

— Хотите жить — идите к Игле!

Не задавая лишних вопросов, Брокс и Керт рванулись к нему, но Виво презрительно ухмыльнулся:

— Да ты спятил, шеф. Игла — это ловушка! Мы попадем на звезды вместе с ангелами!

Он хитер, и у него наготове простые ответы. А издерганная толпа вполне может к нему прислушаться. У Зета волосы встали дыбом в ожидании безжалостных когтей. У него нет на это времени…

Повинуясь порыву, Зет уставился в глаза Виво, открыв в собственных ужасную темную страну, которую так недавно показала ему Игла. Виво увидел лишь отблеск правды, но она тут же разрушила его сознание. К тому времени, как его тело ударилось о землю, он успел умереть тысячу раз.

Паря над площадью, Езод уклонился от рикошета энергии черного света. Это был всего лишь отзвук, но концентрированное в нем зло почти рассеяло его астральную проекцию. Флегматично приписав растерянность любопытству, чернокнижник внимательно осмотрел площадь. Он заметил силу интеллекта в основе атаки, но внизу плескалась непроходимая трясина душевных мук. Анализируя поведение орущих, мечущихся животных, Езод почувствовал первые признаки беспокойства. Может ли действительно среди этих несчастных быть кто-то с такой силой интеллекта? Душа, концентрирующая силу Черной Звезды?

Зет не отрываясь смотрел на тело Виво. Внутри его боролись растерянность, ужас и… радость? Как он это сделал? И почему его это мучает, ведь было так хорошо? И почему он чувствует вкус крови?

Услышав внезапный говор толпы, Зет понял: они все почуяли кровь. Кровавый дождь. Подняв голову, он увидел, как откуда-то сверху льются черные ручейки. Зет тут же толкнул Брокса и Керта в тень Иглы, уже зная, что спасать остальных слишком поздно.

Без предупреждения ливень сменился адской бурей. На перепуганную толпу обрушились поблескивающие внутренности, изуродованные конечности и другие нераспознаваемые части тела, пока охотники забивали свою добычу. Они носились туда-сюда с воем и грубым стрекотом, поливая толпу кровавым дождем и спускаясь кругами все ниже. Вурдалаки в суматохе уклонялись и прижимались к земле, чтобы спастись от летунов, многие поскальзывались в кровавых лужах и сбивали с ног соседей.

Зет увидел, как над толпой рассекает воздух Повелитель Ночи, едва не задевая головы когтями. На его шлеме в форме оскалившегося волка уши были похожи на крылья летучей мыши, а глаза горели холодным огнем. Сквозь всеобщий хаос прорывался грубый шепот летуна: «Мы — тьма между звезд… Умрите за нас… Мы — обещание убийства в ваших сердцах… Убивайте за нас… Мы — истина за спиной лжи… Убивайте или умрите…»

Эти слова будто нашли какой-то рычаг, спрятанный в самых глубинах их душ. Сначала обезумели Бритвенники, размахивая грубыми пиками и колунами, после на неверных обрушились Темные Шрамы с костяными ножами. Те, у кого еще остался разум, защищались. Тени, Гвозди, Статики — все ополчились друг против друга во имя Истинной Ночи. И все это время Повелители Ночи летали над ними, насмехаясь, мучая их — но убивая тех, кто пытался убежать.

Наблюдая, как умирает его стая, Зет не чувствовал ничего.

Раскинув руки, Хаз'тур пронесся между парой улепетывающих вурдалаков, почти разрезав обоих пополам, превратив двоих в четверых. Он закрутился в воздухе — интересно, сколько их ноги будут бежать самостоятельно? Но они безжизненно упали. Эта сцена его мало повеселила, а кровь продолжала петь в унисон с неистовой толпой. Услышав, как магистр Когтя заканчивает свою тщеславную речь, Хаз'тур понял, что время настало. Сгорая от нетерпения, он рванул обратно в облака.

Наблюдая, как его противник летит в небо, Жара'шан поежился, однако новички требовали его внимания. Они дрались с поразительной жестокостью, но в очень немногих поселилась истинная тьма. Его мысли снова вернулись к тому странному тихому вурдалаку. В его неподвижности было что-то от их собственного ритуала бодрствования. Жара'шану стало интересно, выжил ли необычный вурдалак. Заинтригованный, хищник полетел к монолиту.

Зет увидел, как зловещая восьмиконечная звезда снова появилась в небе, горя удовлетворенным огнем, насыщенная кровью жертв. Узнав момент, который он уже предвидел, Зет прикусил губу, внезапно заколебавшись.

— С нами все будет в порядке, босс? — спросил его Брокс, вытаращив глаза. Этот детина никогда не отличался особым умом среди других членов стаи, зато был верным.

— Действуйте по плану, — сказал Зет. — Идите. Оба.

Нервничая, Брокс и Керт нырнули под укрытие Иглы… и исчезли. Зет знал: это поворотный момент. Сейчас он может ускользнуть, и Повелители Ночи об этом никогда не узнают. Придет рассвет, и он станет Королем Шпилей.

Но этот момент был упущен. Впрочем, времени все равно бы не хватило. Зет взглянул вверх и увидел там Повелителя Ночи в волчьем шлеме.

Вурдалак смотрел прямо на него. Когда Жара'шан подлетал к Игле, глаза парня безошибочно нашли его. Будто он ждал. Такое странное поведение остановило Жара'шана, и теперь они изучали друг друга, забыв про хаос, творившийся вокруг. Жара'шан пытался понять, как вурдалак связан с монолитом. Еще один отпрыск Черного Солнца?

Взгляд вурдалака вдруг устремился вверх — это предупреждение пришло лишь на миг раньше, чем Жара'шан услышал реактивные двигатели. Он с ревом обернулся — и когти Хаз'тура ударили его прямо в грудь. Головокружительный нырок мерзавца сбросил магистра Когтя с неба, жестоко пригвоздив его к площади. Три вурдалака, оказавшиеся под ним, превратились в кровавое месиво, а каменная поверхность треснула. Инстинктивно Жара'шан откатился вбок, прежде чем Хаз'тур, пытаясь достать его когтями, тоже свалился на площадь.

Ухитрившись удержать равновесие, Хаз'тур приземлился на ноги и помчался за противником, размахивая огромными костяными секачами. Не в силах восстановиться, Жара'шан лишь мог катиться дальше. Раздробленные кости его реберного панциря разрывали грудь, как битое стекло. Мгновенное промедление стоило ему скользящего удара по одному из наплечников. Броня уцелела, но этого хватило, чтобы затормозить его бегство. Хаз'тур тут же взобрался на него, ступив ногой на грудь и придавив его к земле.

— Твоя Долгая Война — ложь… — Голос мерзавца был хриплым от удовольствия. Слюна из пасти забрызгивала броню магистра Когтя. — И ты всегда был слеп, когда дело доходило до Истинной Ночи!

Когда противник начал опускать на него костяные секачи, Жара'шан активировал реактивный ранец. Взрывной рывок оторвал его от Хаз'тура, протащив между ног орущей толпы. Пытаясь справиться с агонией, он сцепил зубы и летел по камню, высекая град искр. Побитый реактивный двигатель скакал и ревел под ним, будто живой. Внезапно выхлопные дюзы выплюнули поток огня, обжегший его закованные в броню ноги и оставивший за собой дымный след. Он в отчаянии старался отключить питание, но измученный дух машины было не остановить. Пытаясь найти блокировочные клеммы, он уже знал, что спохватился слишком поздно.

Дерзкий маневр Жара'шана обрушил Хаз'тура на землю, сбив его с ног. Тот вскочил и услышал грохот взрыва, раздающийся по всей площади, а через миг заметил яркое сияние огня на фоне ночного неба. Его глаза заблестели от восторга. Хаз'тур запрокинул голову и громогласно проревел о своей победе звездам.

Радость прервалась колющей болью в бедре. Он обернулся, но нападавший уже мчался прочь. Его черный кинжал блестел от крови Хаз'тура. Трудно поверить, но это был всего лишь очередной вурдалак — еще худее, чем остальные, и болезненно-бледный. Взглянув назад, он холодно улыбнулся хищнику, прежде чем потеряться в бушующей толпе.

Издав звериный рык, Хаз'тур устремился за нападавшим, разрывая скопище, подобно волне разрушения, пробивая себе путь секачами, кулаками и зубами. Кто-то из вурдалаков пытался убежать, кто-то ополчался против него со своим жалким оружием, но все превращались в куски мяса и костей после столкновения с ним. А затем Хаз'тур вырвался из толпы, и соперник уже ждал его.

Он стоял менее чем в двадцати шагах, скрываясь у монолита, высматривая врага холодными и изучающими глазами. На краткий миг сквозь волну ярости в сознании Хаз'тура пробилась его уходящая в небытие рациональная часть, пытающаяся анализировать и задавать вопросы. Что это за существо? Да разве мог его жалкий клинок поцарапать броню хищника, не говоря уже о том, чтобы ее проткнуть? Он был богом по сравнению с этим червем, как же тот пустил ему кровь?

Будто почувствовав сомнения Хаз'тура, вурдалак указал на него, а затем медленно провел пальцем по собственному горлу. И исчез в тени монолита. Хаз'тур и глазом не успел моргнуть.

Не вурдалак, а призрак какой-то…

Шипя от раздражения, Хаз'тур прыгнул к тому месту, где существо находилось всего несколько секунд назад, пытаясь уловить его запах, высматривая темные закоулки Иглы, чтобы разглядеть скрючившуюся фигурку. Что за фокусы?

А затем он увидел их — холодные серые глаза, взирающие на него сквозь железную паутину. Внутри Иглы! Быстрее молнии Хаз'тур ударил в сплетение нитей — но призрака уже не было, он растворился в темноте. Пока Хаз'тур высматривал вурдалака в извилинах монолита, в его ярость на миг вплелась нотка восхищения. Да, тут полно прорванных дыр, в которые может пролезть этот червь, но какой дурак будет прятаться внутри машины-убийцы? Ответ пришел к нему, несмотря на ярость: тот, кто насмехается над хищником!

Момент — и он начал разрывать Иглу. Железо было твердым, но хрупким и быстро поддавалось его костяным секачам.

Сердцем Иглы оказалась пустая вертикальная шахта. Зет прикинул, что она тянулась через весь улей, а может, и дальше, но он забирался всего на несколько уровней вглубь. Продираясь сквозь ее искривленные внутренности, он услышал, как охотник пробивает себе дорогу вслед за ним. Мимо пролетали осколки металла, тут же теряясь в бездне внизу, и Зет вздрогнул от мысли, есть ли конец падению в эту тьму. Но он-то падать не собирался.

За последние годы он поднимался по этому маршруту бесчисленное множество раз, находя прорехи в сетке, ведущей к другим ярусам улья, конечно заброшенным. Однако в них еще многим можно было поживиться, а к этой ночи он подготовился хорошо.

Металл наконец поддался, Повелитель Ночи проник внутрь, и Зет ринулся по шахте, забыв обо всякой осторожности. Он успел заметить остальных, которые ждали его там, внизу, сгрудившись в камере с другой стороны паутины. Почти добежал…

Внезапно мимо него пронеслось что-то большое и темное. От неожиданности он чуть не упал. Предмет ударился о стену шахты где-то внизу с оглушающим лязгом и отскочил в темноту. Посмотрев туда, Зет увидел в глубине вспышку света. Мгновение спустя шахта задрожала от рева двигателя, а наверх пробился луч.

Безрассудно прыгнув во внутренности Иглы, Хаз'тур камнем свалился в бездну. Этот проклятый варпом призрак обманул его! Изо всех сил спеша наверх на реактивном двигателе, он пронесся мимо своего соперника, едва разминувшись с ним, когда тот проскользнул еще в одну дыру. Охваченный яростью, Хаз'тур вернулся к ней и превратился в ком из шипов. Включив двигатели на полную мощность, хищник бросился на железный барьер.

Грохот проникновения раздался в роккритовом коридоре, но бегущие вурдалаки не оглядывались. Мерцающие светосферы — не единственное, что они оставили в туннелях. Многие и многие годы они превращали это место в смертельную ловушку, и один неверный шаг мог убить их точно так же, как и когти охотника.

Прыгая по почти невидимой проволоке, Зет почувствовал, как его охватывает паника. Он планировал сильнее оторваться от своего соперника, но на такую физическую силу не рассчитывал. Внезапно все годы планирования и поисков показались ненужными, но он продолжал держаться за обещание Иглы. Он доберется до звезд…

Хаз'тур камнем устремился вниз, прорвав паутину и врезавшись в стену всего в тридцати шагах от начала маршрута. От удара раскрошился камень и затряслось все помещение. Хищник с ревом вылетел из образовавшегося кратера, осыпаемый градом осколков, и ухитрился приземлиться на лапы. Быстро, по-птичьему двигая головой, он оценивал территорию. Низкий потолок, серые стены, испещренные трубами, проходы со всех сторон… Значит, не ярус, а служебный уровень для обеспечения жизнедеятельности улья. Этот лабиринт узких туннелей и захламленных комнат даст преимущество его добыче и совсем не годится для его собственных размеров. Смышленый малыш.

Но он их уже почуял. Их трое, и они близко. Не в силах прыгнуть, не то что летать в замкнутом пространстве, он понесся к выходу… и земля уходила у него из-под ног. Заработали сверхчеловеческие рефлексы, он зацепился за самый край пропасти и выскочил, подброшенный реактивной струей. Взглянув вниз, он зарычал, увидев гнездо шипов, торчащих из мрака. Ловушка? Его керамитовая броня раскрошила бы несчастные шипы, как спички, но сама идея возмутила Хаз'тура. Они что, собирались охотиться на него?

После этого ловушки попадались часто. Неистовый бег Хаз'тура порождал новое нападение на каждом повороте туннелей. В основном это были вариации на одни и те же темы, грубо замаскированные ямы, падающие потолки или пружинные капканы, выпускавшие шипы или вращающиеся перекладины. Иногда попадалось и что-то уникальное вроде ливня из кислоты или потрепанного лазпистолета — но все это были неуклюжие игрушки ребенка, изображающего войну. Сначала инстинкты заставляли Хаз'тура избегать ловушек, но скоро он с упоением топтал их, смеясь, когда шипы разбивались о его броню, и браво пиная отлетавшие куски.

К тому времени, когда добыча появилась в поле зрения, настроение у него значительно улучшилось, и ему хотелось продлить охоту. На расстоянии тридцати шагов он начал дразнить их душераздирающим стоном, заставив обернуться одного из трех. Через несколько мгновений этот дурак напоролся на ловушку из гвоздей. Пробегая мимо, Хаз'тур обезглавил орущего беднягу, едва взмахнув рукой. Как и следовало ожидать, это был не тот призрак. Нет, тот призрак хитер, но его жизнь висит на волоске длиной всего двадцать шагов…

Весь в поту, с бешено бьющимся сердцем, Зет знал, что надолго их не хватит. Даже поскользнувшийся Керт не задержал охотника. Когда этот дурак проткнул сам себя, нечто темное внутри Зета порадовалось, отчаянно цепляясь за что угодно, чтобы отвратить от себя эти когти, только это нисколько не помогло. Теперь тень смотрела голодными глазами на Брокса, пытаясь подобрать угол и сбросить его со счетов…

Зет уже задыхался, а вурдалак, бегущий рядом с ним, дышал спокойно. Брокс — недалекий, но сильный. И очень верный. Этот идиот мог бы убежать вперед давным-давно, но все равно оставался с Зетом плечом к плечу, несмотря на того дьявола, что уже дышал им в затылок.

Пожертвуй дураком! Парализуй его! Эта мысль промчалась в мозгу Зета и шокировала его своей жестокой логикой. Что еще хуже: он знал, что может это сделать. Просто потянуться своим сознанием и сжать. Это так легко и разумно! Но Брокс — последний из его стаи…

Они завернули за угол, и Зет увидел, что их цель перед ними. Игра окончена! Уже так близко, но и охотник настигает…

Сделай это!

И они ворвались в старый склад генераториума, продираясь через наваленные железные бочки, стремясь к открытому люку на дальней стороне. Но тут сердце Зета упало. Они не смогут запереть взрывную дверь вовремя! Когда они окажутся снаружи склада, им придется повернуться и потянуть ее, чтобы закрыть. А это займет драгоценные секунды, которых у них уже нет… а если бы кто-то толкнул ее изнутри…

Зет взглянул на Брокса, и холодное существо внутри его зашевелилось.

Сейчас!

Примчавшись к складу, Хаз'тур увидел, как более крупное животное внезапно повернулось к призраку и бросило его в туннель. Порадовавшись их стычке, он рванул вперед. Его острый нюх почуял прометий. Прометий? Он ощутил, как под ним порвалась натянутая проволока.

Уходя на неверных ногах подальше от склада, Зет обернулся и увидел Брокса. Выражение лица у большого вурдалака было спокойным и пустым. Затем крышка люка захлопнулась, а взрыв прозвучал на миг позже. Он выгнул цельнометаллический люк и сбил Зета с ног. Сжавшись в комок, он еще долго лежал во тьме, пока земля не перестала дрожать. В голове кружились две мысли, борясь за его душу: «Я не делал этого… Я это сделал…»

Хаз'тур очнулся от невероятной боли. Каждый вдох отзывался у него в груди россыпью разбитого стекла, а ноздри вздрагивали от смрада горелой плоти. Оставшийся глаз сфокусировался на лабиринте трещин на потолке. Эти переплетения бетонных фрагментов что-то значили… Кроме того, у него не двигалась шея, да и все остальное. Едва дергались лишь когти на левой ноге. Этот призрак… Призрак убил его. Тот самый призрак, что сейчас глядел на него сверху вниз холодными серыми глазами. Он наклонился над ним — и за серым проскользнула тьма, теперь хищник смотрел в два маленьких черных солнца. На кратчайший миг Хаз'тура охватил страх — а затем опустилась тьма.

Когда Зет выбрался из Иглы, на небе появились полосы красного света, в котором купалась вся площадь. Куда ни глянь, везде лежали тела: Бритвенники, Пожиратели Плоти, Темные Шрамы — все похожие друг на друга, уравненные смертью. Выжившие испуганно сгрудились в кучу, почти такие же побитые и окровавленные, как мертвые. Их лица были неподвижны — они пребывали в шоке от того, что остались живы.

Хищники тоже находились здесь, замершие и молчаливые — будто окаменели от лучей солнца прямо там, где стояли, и превратились в темные статуи. Их вожак в волчьем шлеме лежал среди них. Его броня превратилась в оплавленное месиво, а сгорбленная поза говорила о мучительной боли — но он был жив. Это хорошо, подумал Зет. Ему среди них понадобятся союзники.

Его взгляд нашел другого — того, который решит его судьбу. Над мертвыми молча парило существо без лица, оборванные края его мантии почти не касались земли. Будто призрачная птица-падальщик, видящая смысл в кровавой бойне. Возле нее так же молча шел гигант в броне. Подол его соболиного плаща промок от крови растоптанных тел.

Колдун и Повелитель. Снова слова просто появились в мозгу Зета — вместе с пониманием, что к этим древним порождениям кошмаров лучше не приближаться. Они подойдут к нему сами, когда настанет время. Зет ждал, вперив взгляд в землю, запятнанную кровью. И наконец они пришли.

— Неужто мы выдавили из этого мира все до капли? — раздался сухой шепот Повелителя. — Забрали все… и это мелкое создание пережило жатву?

Колдун не ответил, но Зет внезапно почувствовал, как тот потянулся к нему щупальцами собственной воли…

Проникал к нему в душу… Пробивал все стены, словно бумагу… Подталкивал его к самому краю…

В отчаянии Зет взмахнул своим жертвенным подношением:

— Убийство… убийство за Истинную Ночь!

С его руки свисали кровавые ошметки разорванного лица Хаз'тура.

Повелитель остановил психическую атаку едва заметным жестом и наклонился вперед. Обескровленные, но красивые черты его лица походили на высеченные из мрамора, но испещренного тенями. Глаза же были безжизненного черного цвета.

— Говоришь, ты убил хищника? — В голосе не слышалось злости. Только невозможно древняя горечь, от которой почему-то становилось еще хуже. Если ответ будет хоть на волос дальше от идеального — его ничто не спасет.

— Он был… слаб, повелитель, — выдохнул Зет, ожидая смерти.

Под губительным взглядом мгновения превращались в мрачную вечность. А потом древний кивнул:

— Да. Слабость — единственный грех, который презирает эта Галактика. — Повелитель повернулся к колдуну. — Берем его.

— Это опасно. — Слова прорывались через электрическое шипение.

— Надеюсь, колдун. — В бесцветном голосе слегка угадывалась ирония.

— Лорд Вассааго, его сущность запятнана… элементом, влияние которого я не могу оценить.

Зет приглушил волну ненависти к этому мерзавцу без лица. Тот явно тоже почувствовал на себе касание Иглы и боялся — боялся той силы, которой он станет…

— Мы все запятнаны, Езод. — Зет чуть не поморщился от желчи в голосе Вассааго. — Именно поэтому мы должны идти дальше.

— Лорд, он непредсказуем, — настаивал Езод.

— Увидим, — ответил Вассааго, отвернувшись от обоих.

«Увидите», — пообещала Игла.

Бен Каунтер Конец ночи

— Те, кто говорит, что в галактике не осталось красоты, — сказал Мемногон, — пусть посмотрят на это.

Протянувшееся за обрывом пространство ошеломляло своим безумием. Поверхность представляла собой покрытое лабиринтом кривых трещин чёрное стекло. В эти трещины изливались едкие водопады отходов, питающие токсичные подземные океаны. От пробившихся сквозь поверхность огромных машин вздымался пар. Островки черного стекла поднимались поршнями и шестеренками в такт биению сердца-машины, что оживляло этот мир. Небо бурлило цветом ржавчины.

У подножия гигантских машин, среди вращающихся маховиков и спиралей медных пружин толпились слабоумные маньяки. Их привели сюда видения и кошмары, и они бросались в работающие механизмы, смазывая их своей кровью в безумном поклонении господину, что послал им зов. Их перемолотые тела окрасили струйки машинного пара в розовый цвет.

Мемногон из Повелителей Ночи повернулся к своему отряду, что следовал за ним по склону стеклянных гор. Он вёл их сквозь варп-шторм, через миры такие же безумные, как этот, если не более. Он всегда был в поисках великих побед, чтобы доказать ценность своей банды в глазах сил варпа.

— Братья, — сказал он, — это Латунная Колыбель. Здесь царствует князь Ктул, и здесь он будет уничтожен.

— Что ж, давайте тогда в должной мере насладимся видом, — сказал Хэлкаст, чей юмор был мрачным даже накануне победы. — Ведь убить нужно повелителя демонов.

Хэлкаст был старейшим из дюжины Повелителей Ночи в банде Мемногона. Его тёмно-синий доспех почти полностью был покрыт ракушечными наростами — разраставшимися в варпе миниатюрными созданиями, что питались его злобой и ненавистью.

— Я видел это во сне, — сухим, дребезжащим голосом сказал Фалкром. Его броня была покрыта обрывками пергамента, которые постоянно тлели от силы молитвы, что была написана на нём. — Ктул погибнет, как континент, тонущий в океане. В огне и крови. Я видел это.

— Я привёл вас сюда, потому что искал великий трофей, — сказал Мемногон. — Я пролил собственную кровь чтобы оракулы просветили меня, и они рассказали о повелителе демонов в теле из меди и стали. Братья мои, мы всегда стремились принять самые достойные вызовы, что может бросить нам варп. Мы победим, как и прежде!

— Однажды, — сказал Дратикс, — мы склонились перед Золотым Троном. Мы подчинялись ему. Мы отрицали своё естество. — Дратикс был гладиатором, исследователем кровавой резни. Он был вооружен парой древних молниевых когтей, носить которые мог только тот, кто изучал их столетиями.

— Но мы порвали свои цепи, мы выбрали свободу. И величайшая свобода — это выступить против варпа и победить его. Это и есть триумф Хаоса! Свобода и слава!

— Свобода и слава! — прокричали Повелители Ночи, подняв над головой цепные мечи и болтеры. Они салютовали Хаосу и Мемногону.

— Вместе, наши клинки победят Ктула, — заявил Мемногон, — и весь варп должен узнать это!

Ненависть почти сожгла Мемногона изнутри. Она воспылала, когда легион был отлучён, изгнан Императором, которому Повелители Ночи посвятили себя. Или же сами Повелители Ночи отвернулись от Императора? Ненависть так повредила его память, что подробности были утеряны.

Но ненависть не завладела им. Он нашел группу Повелителей Ночи, что пытались потушить тот же пожар внутри. Вместе они узнали своё предназначение. Победа охлаждала их огонь и делала его терпимее. Победа над величайшими противниками, что они могли найти. Только тогда он может быть достойным славы варпа. Только в момент победы, и никогда больше, человек может быть по-настоящему свободным.

Тело Мемногона горело в предвкушении этого момента, и вот он уже бежит по стеклянному склону прямо к трону князя Ктула. Необъятное машинное сердце планеты взорвалось потоком медных внутренностей. Ревущие поршни ударили в землю, выбрасывая шторм зазубренных обломков, застучавших по броне Мемногона. На вершине холма возвышался огромный трон из бронзы и стали, на котором восседало массивное драконоподобное существо. Как и мир под его ногами, этот кошмар состоял из механизмов и демонических огней, бурлящих между сияющими от жара пластинами брони. Его длинная и клыкастая голова с рядами золотистых глаз-линз, встроенных в железный череп, была окутана клубами пара.

— Ты не ищешь аудиенции, — прорычал металлический голос, — ибо те, кто ищет предстают предо мной бредящими оборванцами, приведенными сюда сновидениями. И ты не предлагаешь свою верность, ибо не склоняешься предо мной в ужасе и почтении. Это наводит на мысли, что ты пришел свергнуть меня и занять мой трон.

Ненависть Мемногона была слишком сильна, чтобы её можно было выразить. Раньше он пытался выпустить её, изрыгая молитвы варпу или выкрикивая изобличения в лицо врагам, но теперь он знал, что только победа принесет облегчение. Он поднял свою булаву, и на её силовом поле начала тлеть кровь. Кровь никогда не высыхала, как вечное напоминание о каждой победе.

— Я Мемногон из Повелителей Ночи, — борясь со своим голосом, проговорил он, — а это братья из моего отряда, скитающиеся по варпу. Мы забираем головы только самых достойных врагов, и этим мы почтим тебя, князь Ктул.

Ктул соскользнул со своего трона, его передние конечности обратились клинками горящей стали. По поверхности забил шарнирный хвост, когда его туша с грохотом коснулась стеклянного склона. Он встал на дыбы перед Мемногоном и сузил свои глазные линзы.

— Что ж, бросим в погребальный костёр ещё один череп, — прорычал Ктул, и бросился в атаку.

Огромная клешня раздробила поверхность там, где долю секунды назад стоял Мемногон. Ктул взревел в гневе, и из сочленений его тела вырвался пар.

— Я пришёл свергать тебя не в одиночку, — закричал Повелитель Ночи, прострелив демону глаз из которого повалил желтый дым. — Ты встретишься с клинками моих братьев, и вместе мы повергнем тебя!

Мемногон странствовал со своей бандой по галактике в течение веков, как сквозь варп, так и по реальным мирам. Ранние дни стерлись из его памяти, но последние года проносились парадом побед. Все его братья работали как одно целое, чтобы победить врагов, которых никто из них не смог бы побить в одиночку. Он знал все их силы и слабости, знал, как они будут действовать в следующую секунду. Они создадут цепочки причин и следствий, которые приведут к победе, неизбежной, как сам варп.

Первый поток болтерного огня должен ослепить демона, тогда на него набросятся Повелители Ночи, своими цепными мечами и силовыми палицами ломая сочленения его ног, чтобы он упал на землю. Затем они расчленят его кусок за куском, пока на битом стекле не будет лежать лишь куча обломков.

Мемногон обрушил огонь на морду демона, ожидая залп своих братьев, что разрушит оставшиеся глаза. Но стрельбы не последовало. Ни один Повелитель Ночи не бросился в атаку вместе с ним. Мемногон оглянулся назад, рискнув на миг отвести глаза от противника. У основания склона выстроилась его банда и наблюдала за происходящим. Никто из них не поднял оружия, никто не двинулся на помощь своему лидеру.

Шок от увиденного вызвал почти такой же холод и боль, как клинок, что вошел ему в спину и вышел сбоку из живота. Мемногон схватил конец клинка и обломил его, давая себе возможность соскользнуть с него, несмотря на терзающую его боль. Он закрыл боль, приказав умолкнуть своей слабой человеческой части мозга. Мемногон повернулся, но одна нога не слушалась его. Он упал на одно колено, когда Ктул атаковал снова. На этот раз лезвия его клешни разрубили его до пояса, пройдя сквозь легкие и внутренности. Мемногон опрокинулся назад и своим угасающим взором смог увидеть, что его банда всё еще неподвижно стоит. Они не дрогнули и не обнажили оружия, глядя как Князь Ктул разрывает Мемногона и разбрасывает окровавленные куски его тела по треснувшему стеклу.

В этом мире им больше нечего делать. Их ржавый и деформированный космический корабль, в котором обитал угрюмый порабощенный демон, словно чёрная жаба припал к поверхности обсидиановой долины, где они приземлились. Свет костра мерцал на его корпусе — костра, на котором догорали немногочисленные останки Мемногона.

— Он должен был умереть, — сказал Фалкром, стоя перед огнём. — Хаос — это свобода. Ни один человек не должен господствовать над другим. Провозгласив себя выше нас, Мемногон отнял у нас свободу, что дал нам Хаос. Мы не пойдем по такому пути снова. У варпа свой путь.

— Ты что, не помнишь? — прорычал Хэлкаст. — Мы уже говорили это раньше, когда бросили Владыку Корста. И Виксола Кхрэна до него. Они сражались и побеждали лучше других, и поэтому они становились во главе нас. А мы бросали их умирать, потому что Хаос не позволяет одному из нас править другими!

Он огляделся, посмотрев на других Повелителей Ночи, что стояли молча, слушая его.

— Никто из вас не помнит? Действительно, варп повредил наши разумы. Я не помню, кем был до того, как облачился в эти цвета. Но вы же должны помнить тех, кто был до Мемногона.

— Заткнись, Хэлкаст, лопни твои кишки! — заворчал Дратикс. — Это наш путь. Мы побеждаем слабость в своих рядах так же, как врагов вокруг нас. Мемногон подох, мы все понимаем почему. Так мы отринули слабость его власти, чтобы стать ближе к Хаосу.

— Но мы не стали ближе! — ответил Хэлкаст, — это случится снова. Может, это буду я, или ты, Дратикс. Может даже, это будет этот бледный юнец, — Хэлкаст показал пальцем на Фалкрома, являвшегося самым молодым членом банды.

— Один из нас снова возглавит оставшихся. Он поверит, что он другой, что остальные простят ему понукание нами. Но это будет ошибкой, и мы бросим его, он умрёт. Сколько раз это повторится? Десять, сто, тысячу?

— Тогда разорви этот порочный круг! — сказал Фалкром. Его глаза были широко открыты, как будто он вновь был захвачен своими пророческими видениями, когда пред его мысленным взором простор варпа не таил ничего и он мог прочитать будущее в его очертаниях. — Кинься в огонь или возьми болт-пистолет и вышиби себе мозги, если думаешь, что это тебя спасёт!

Хэлкаст посмотрел на догорающий костер, в котором оставалось только несколько обугленных костей.

— Решили ли мы когда-то, что сможем возвыситься над Хаосом? — сказал он мрачно. — Решили ли впечатлить богов своими триумфами? Неужели мы были наказаны за своё высокомерие? Поэтому мы здесь?

Другие Повелители Ночи уже грузились на корабль и, возможно, уже не слышали его. Бросив последний взгляд на остатки костра, Хэлкаст последовал за ними.

Корабль поднялся над обсидиановой долиной и пробил облака, чтобы продолжить свой путь в ночь, которой не будет конца.

Саймон Спуриэр Повелитель Ночи

Часть первая Добыча

Говоря по-человечески, охотнику необходим исключительный талант к сопереживанию. Этот вывод я сделал после долгих наблюдений за величайшими охотниками, каждый из которых понимал, что ощущает жертва…

Лорд Девайсес Белох (высказывание, приписываемое ему в «Свежевателе» Пилотра Плануса, на трибунале инквизиции, непосредственно перед экзекуцией)

Зо Сахаал

Пробуждение не было спокойным. Во тьме, в глубинах разрушенного космического судна, предоставленному ему, охотник вышел из сна с шипящим звуком. Он выпустил воздух из пересохших легких через опаленные губы, запрокинул назад голову и закричал.

Некогда он был человеком. Даже теперь, сквозь туман времени и боль травмы, он вспоминал, как это было — проснуться обычным человеком: мерцающие сны и мечты, растворяющиеся эхом в реальности дня. И все это без паники и ужаса, без мрачной галереи образов темных и уродливых созданий…

Теперь все не так. Здесь, в темноте и дыму, в грязи и тусклом снегу, такие удобства казались неуместной снисходительностью.

Пробуждение завершилось диким воплем, и первая мысль, пришедшая ему в голову, была: «Началось. Кто-то решился…»

Корпус корабля был взломан. Заряд распорол металл по сварным швам, на рваных краях уже намерз лес сосулек. А над ними клубились снежные вихри, как поверхность перевернутого океана, Где-то недалеко сверкнула молния, на миг осветив разрушенные коридоры судна.

Охотник выскочил из развалин мгновенно, всеми чувствами стараясь обнаружить постороннее присутствие. Его видящие во тьме глаза осматривали огромный корабль как заброшенный город — разрушенные башни и занесенные снегом плато, заключенные в ледяной кокон.

Обнаружить воров не составило большого труда. Их осторожный путь по умирающему кораблю, каждый грубый шаг эхом отдавался у охотника в ушах. Фигуры в косматых шубах неуклюже переваливались, глаза из-под защитных очков поблескивали черными бусинками, делая своих обладателей похожими на древних волосатых приматов, изучающих непонятную громаду, упавшую с небес. А сам охотник сейчас был полубогом, охотящимся на обезьян.

Глупцы. Воры…

Они решились…

Воры спешили, он видел. Может, услышали крик при его пробуждении, возможно, подозревали, что они не одни находятся в корпусе разграбленного судна. Ужас преследуемых был приятным; охотник взвыл еще раз, гнев и возбуждение переполняли его. Он взобрался по шатающимся фермам разрушенных палуб с презрительной непринужденностью, разминая затекшие ноги, и припал в тени сломанной опоры. Отсюда он мог наблюдать за добычей, скользящей и спотыкающейся, со смешной паникой реагирующей на принесенный ветром вой.

Двенадцать фигур. Десять несут веретенообразные винтовки, качающиеся факелы бросают неровные пятка света по сторонам.

Охотнику не было необходимости в дополнительном свете.

Оставшиеся двое, он видел, тащили трофеи на сделанных из погнутого листа носилках. В основном всякий хлам: мотки кабеля и вырванные из разбитых панелей микросхемы, оружие, несколько древних артефактов. Он был слишком далеко, чтобы рассмотреть, есть ли там искомое, священный символ, предотвратить похищение которого охотник должен был ценой жизни. Но оно, несомненно, там, среди награбленного… Он мог чувствовать его…

Охотник взбирался по стене вставшей вертикально командной рубки, словно большой паук, иссиня-черные конечности осторожно передвигались между слабых потоков теплого воздуха, поднимающегося из трещин. Подтянув ноги к груди, охотник скользнул поверх разломанного контейнера, навалившегося на погнутое орудие, и, запрокинув голову, взвыл еще раз — горгулья, вылепленная из снега и ночи.

Неуклюжим ворам с их оружием и светом, наверное, показалось, что крик раздался со всех сторон, словно голос метели обрел вдруг плоть.

Маленькая колонна замерла.

Несколько пришельцев бросили оружие и кинулись бежать, их отчаянные крики заглушала метель. Задевая за обледеневший металл, воры быстро затерялись среди мрачных обломков крушения. Охотник улыбнулся, наслаждаясь произведенным беспорядком. Глубоко под украшенными латами и гибкими сочленениями брони мышцы сжались и распрямились, ноги мощно вытолкнули тело в ревущий буран.

Он настиг двоих, когда те замешкались у бьющих струй пара. Когти сомкнулись на шее первого, и вор успел лишь выпучить глаза и застонать, перед тем как голова с легким щелчком слетела с плеч. Яркий фонтан артериальной крови залил белоснежный мех шубы.

Второй человек бросил взгляд через плечо и опрокинулся навзничь с распахнутым ртом, хорошо видимый в свете факела. Сгорбившийся над телом первой жертвы охотник по-орлиному дернул головой, блеснув сверкающими глазами, и сложил когти, словно щелкнув огромными ножницами.

— И-император, — пробулькал вор, извиваясь на холодном металле; его пистолет при падении отлетел в сторону. — Император спаси…

Неуловимым движением охотник оказался рядом, удар длинных лезвий, вновь выскочивших из руки, пригвоздил вора к палубе, как бабочку. Медленно, упиваясь отчаянием жертвы, он приблизил лицо и прошептал сквозь метель голосом, искаженным и прерывающимся статическими помехами вокс-передатчика:

— Покричи для меня… Остальных взять было просто.

После долго не умолкавших диких воплей товарища воры и думать забыли об организованном сопротивлении. Пытаясь убежать от неожиданного кошмара, они только сбились с дороги. Охотник безнаказанно собрал их одного за другим. Запаниковавшие глупцы, недостойные называться мужчинами, познали силу его гнева.

Они хотели украсть ее. Украсть у него.

Охотник резал и наслаждался криками. Он стремился устроить казнь с музыкальным сопровождением: хор ужаса, к которому прибавляются новые голоса. С некоторыми он играл, разрезая сухожилия и суставы, других терзал, отрывая головы и потроша когтями, швыряя останки в убегающих живых, будто изобретя некий новый вид спорта. Он стал вихрем мести, безумным кружащимся дервишем, карающим ублюдков за совершенное воровство.

Невидимый и неслышимый, охотник сеял страх, захлестывающий сознание жертв. Не понимая, кто оказался среди них, воры сходили с ума от ужаса большего, чем даже он мог вызвать.

Потом осталось лишь трое самых стойких. Охотник вскарабкался на вершину разрушенной переборки, наблюдая за ними и решая, какой смертью покарать.

Двое все еще тащили награбленное, всеми силами стараясь спасти добычу. Третий был здоровенным детиной с большой выпуклостью за плечами — явно предводитель. Его оружие, направленное прямо в спины носильщикам, недвусмысленно говорило тем об угрозе немедленного уничтожения. Большая электрическая татуировка, изображавшая стилизованную спираль и молнию на лбу здоровяка, символизировала властные полномочия.

Значит, лидер…

Еще один жалкий глупец, больше озабоченный сохранением награбленного, чем спасением жизни. Охотник даже зашипел от удовольствия. Пронзающий ночь взгляд следил за добычей, петляющей среди метели, намечая удобные места для засады… Как вдруг он забеспокоился.

Сверху была видна вся картина разрушений огромного судна и его длинный клювообразный нос, теперь смятый и закопченный от быстрого спуска, расколовший скалы и уходящий в землю, словно слившись в объятиях с планетой. А рядом с кратером, образовавшимся от удара, полускрытый грязным паром и метелью, ожидал готовый к отлету транспорт. Старый и побитый временем, наверняка с ржавыми потеками внутри, со странной надписью на борту «ТЕQO», начертанной разнокалиберными светящимися буквами. Если воры достигнут своего судна, они смогут оказаться вне пределов его власти.

Борясь с нарастающим беспокойством, охотник скрежетнул когтями по палубе и, взвыв, вновь прыгнул. Его тело перелетало по изящным дугам с одной площадки на другую за миг до того, как платформы и колонны начинали рушиться и обваливаться. Шторм на миг усилился, пряча за мощными снежными зарядами ускользающую добычу, и охотник сбился с курса, лязгнув изящной броней и замерев среди обломков. Когда белая мгла рассеялась, он засек добычу, бегущую по развалинам локаторной станции прямо к сверкающему надписью транспорту.

Они почти успели. Выбираясь через разрушенный нос корабля, воры находились в считаных метрах от спасения, таща награбленное с удвоенной энергией. Горбатый лидер опередил всех, одним махом запрыгнув в кабину транспортника и торопясь запустить двигатель. Даже сквозь шторм охотник мог услышать рокот машины и ощутить запах химического топлива.

Он бросился в погоню; мускулы зазвенели от перенапряжения, а хитрые устройства внутри брони впрыснули в кровь боевые стимуляторы. Охотник задрожал от волны адреналина, и лес искореженных палуб слился в его глазах в сплошную мутно-серую пелену.

Похитители достигли края кратера и спешно взваливали добычу на спины. Первый, не глядя, схватился за ближайшую скалу, хотел что-то сказать, затем нахмурился и повернулся посмотреть, что ударило его по руке…

…которой уже не было.

Кровь шипящим гейзером залила девственный снег и украденные сокровища, лежащие на носилках. Позади воров, полускрытый паром, охотник помахал оторванной рукой, смакуя растущий страх, исказивший лица этих глупцов. Легкое движение руки — и сердце первого оказалось разрезанным вместе с ребрами. Второй попытался бежать, но провалился в глубокий снег за кратером и завяз. Охотник, как стервятник, прыгнул на спину беглеца и поставил когтистую ногу ему на голову.

Было что-то приятное в треске, последовавшем за этим.

За пределами кратера взлетел транспорт. Охотник рванулся за ним; стимулятор кипел в крови, вызывая жажду крови и смерти, желание продолжить расправу над презренными грабителями, но он сдержался, замерев на месте и заставив себя осмотреться.

Украденное возвращено — теперь оно рассыпалось по снегу между телами грабителей, и охотник не мог оставить его без охраны, отвлекшись на еще одно убийство. Тяжело дыша и преодолевая зов стимулятора, он повернулся и начал искать. Клинки, выступавшие с костяшек кулаков охотника, оставляющие красные струйки на снегу, со свистящим звуком убрались в специальные пазы. Опустившись на колени, он затянутыми в перчатки руками перебирал предметы, отбрасывая в сторону бесполезные микросхемы, привлекшие грабителей, болтеры, патронные магазины и гранатные раздатчики, вскрывая новые и новые упаковки. Поиски становились все напряженнее, и теперь охотник уже просто опрокидывал контейнеры с образцами древних технологий; дыхание вновь начало непроизвольно ускоряться.

Подозрение нарастаю постепенно, подкатывали волны ужаса и позора, но охотник усилием воли подавлял их. Однако долго обманывать самого себя невозможно.

— Нет! — проревел он яростно, кромсая косами выскочивших лезвий контейнеры и упаковки. — Ее тут нет! Ее тут нет!

Ускоряющий эффект стимулятора длился еще полчаса — и только тогда стихли гневные крики, а тела убитых им мужчин теперь можно было собрать в пакеты. От когтей охотника валил кровавый пар, когда сознание наконец полностью очистилось от наркотика и он смог подумать о лидере воров.

О том, кто сумел сбежать. О горбуне. Возможно, он не был горбуном, а просто надел набитый рюкзак под просторную шубу.

Обманутый охотник упал на снег и втянул ледяной воздух. Воспоминания просачивались в его сознание сквозь тлеющие угольки гнева кусочек за кусочком, складываясь в картины прошлого. Это второе пробуждение несло в себе большие запасы индивидуальности: намного более человеческое пробуждение, чем первое.

Его звали Зо Сахаал, Мастер Когтя, наследник Короны Нокс, отказавшийся от всего человеческого много лет назад.

Воспоминания атаковали его, фрагментарные и бессмысленные. Он всматривался в мелькающие образы, изо всех сил стараясь их запомнить.

Была смерть.

Именно так все началось — убийство и отсутствие власти. Он помнил обещание, данное ему, оставленное наследство, помнил принесенные им священные клятвы. Он принял святую обязанность без колебаний и в момент вознесения протянул жаждущую руку.

Он был владельцем Короны Нокс. Если кратко.

Были осложнения. Попытки вмешательства. Инопланетного вмешательства. Он помнил среди яростной стрельбы болтеров и криков ярость псионического шторма ксеносов. Помнил боль и замешательство. Помнил горящего врага, болезненного демона в сверкающем рогатом шлеме, посох, от которого бежала любая тень. Помнил бегство. Помнил западню. Помнил трещину в ткани мироздания, засасывающую его вниз, поглощающую целиком. Он был заключен в бессрочную тюрьму без надежды на спасение, где сам разум уснул. Он прорывался сквозь бесконечные сны и воевал с кошмарами, после чего… пробудился, чтобы обнаружить пропажу Короны.

Лидер, да… Так называемый горбун. Это он похитил ее.

Час спустя Зо Сахаал стоял на краю кратера, вызванного крушением, и задумчиво разглядывал свое судно, «Крадущуюся тьму». В последний раз он любовался кораблем из тесной кабины шаттла, направляющегося с поверхности Тсагуалсы накануне последней миссии. Даже тогда, сгорая от нетерпения, охотник не мог не восхититься хищными формами «Крадущейся».

Искусно окрашенные черно-синие борта, с бронзовыми пиками башен и минаретов, казались игрушечными и хрупкими.

Но это, конечно, было лишь иллюзией.

Могучее, со стремительными обводами стервятника, судно бугрилось орудийными башнями, похожими на моллюсков, присосавшихся к киту. Здесь и там виднелись боевые шрамы и следы мастерства Адептус Механикус, стремившихся придать кораблю максимальную мощь и силу. Бросалась в глаза новая текстура корпуса, заказанная последними владельцами: изображения лезвий и символов тянулись вдоль бортов, переплетения странных орнаментов украшали изогнутый нос, стилизованные дуги молний ярко выделялись среди темных впадин надстроек.

Некогда корабль был ударным крейсером. Быстрый и зловещий, идеальная колесница для его миссии. Судно, достойное своего капитана.

А теперь?

Теперь «Крадущаяся» стала разлагающейся ведьмой. Изогнутые ребра провалились внутрь проломленного корпуса. Щели зияли, как шрамы от удара кнутом. Мощный корпус был разбит и разбросан на расстояние в полкилометра, острый нос-клюв вбит в землю страшным ударом, реакторы смяты — разорванные корпуса свидетельствуют, что остатки топлива в них пережили проход атмосферы.

Сахаал мог только вообразить ужасающее столкновение. Глаза отказывались поверить, что такое судно, как «Крадущаяся тьма», теперь большей частью выглядело металлической пастой, размазанной по толще панцирного льда.

О, как могучие падут…

Где он слышал это раньше?

Какое это теперь имеет значение? Сейчас есть более важные вещи и приоритеты. Погоня.

Вокруг не было выживших, в этом охотник был уверен. Он осмотрел главные коридоры корабля, но нашел лишь старые кости и древние ткани. Останки его вассалов, управлявших судном и теперь таких же мертвых. Бродя по заброшенным складам и пиная желтые черепа, Сахаал задавался вопросом, сколько же длилось его заключение. Слуги старели и умирали, пока он спал, неподвластный времени? Они погибли у его саркофага, как мухи-однодневки, или предпочли скуке ожидания быструю смерть?

И вновь охотник заставил себя не отвлекаться по пустякам. Время подумать будет позже, когда он вернет похищенный приз. В конце концов, его положение сейчас не намного лучше, чем у воров. Зо Сахаал открыл неприметный контейнер, в котором обнаружились богато изукрашенный болтер и множество магазинов к нему. Грабители пропустили тайник, обыскивая развалины, им не хватило ума откинуть пару искореженных железяк и взломать несгораемый шкаф за ними.

Болтер носил имя Мордакс Тенебрэ — Укус Тьмы. Изготовленный вручную на Ностромо Квинтус, он был бесценен с любой точки зрения. Сахаалу на миг стало жаль, что воры не нашли и не украли это драгоценное оружие, а по иронии судьбы утащили единственный предмет, который он не мог потерять.

Внушительное оружие, содержащееся в безупречном порядке, было подарком его хозяина, но преданность охотника была так велика, что, будь вместо болтера нож, кусок скалы или книга, он бы так же благоговейно к ним относился. Но все же…

Как любой примитивный, рвущий воздух патронами аппарат, болтер казался ему неуклюжим инструментом: шум, дым, пламя. Ничто не могло бы конкурировать с мастерски нанесенным ударом его лезвий. И никогда не было ничего столь жизненно важного для него, как Корона Нокс.

Внутри контейнера кроме патронов и гранат находилась стойка энергетических ячеек для его брони, но Сахаал взял лишь тяжелый прямоугольный пакет, пылающий ядовито-зеленым цветом. Охотник обернул его несколькими слоями транспортировочной пены, справедливо рассудив, что иногда точности лезвий может оказаться недостаточно. Упаковка контейнера зашипела, лишь только Сахаал нажал на декомпрессирующую руну, отметив, насколько безумной показалась бы подобная ситуация в прошлом, когда толпы безымянных рабов готовы были исполнить любую его прихоть.

О, как могучие падут…

Простая фраза эхом прошелестела в его сознании уже во второй раз. Теперь Сахаал разобрал: то был голос повелителя, а вместе с ним пришли воспоминания о месте и времени. Дело происходило на Тсагуалсе, до прилета убийцы. Вглядываясь в ночь древними, затуманенными глазами, хмурый повелитель повернулся к Сахаалу и, улыбнувшись, горько произнес те слова.

Преданный всеми. Преследуемый.

«Мы снова станем могучими», — обещал в ответ Сахаал, прижимая кулак к груди, и звуки потерялись в снежном вихре.

Подняв контейнер за ручку, охотник в последний раз оглянулся на «Крадущуюся тьму» и прыгнул в ночь.

Мита Эшин

Меньше всего это походило на пробуждение, скорее на возрождение.

После транса всегда так. Она обязательно позволяла тонким нитям восприятия и понимания вырваться на свободу, помещая разум вне мирских источников раздражения и мыслей.

Она возвратилась в материальный мир, как орлица к своему гнезду, вдыхая сладкий фимиам физических ощущений. Чувствовала себя кровью, несущейся по истосковавшимся венам. В Схоластиа Псайкана ее учили, что это состояние называется «патер донум» — краткий поток тепла и удовлетворения, следующий за провидческим трансом, как собственноручная награда от Императора, Она позволила ощущению разнестись по всему телу, поджав пальцы ног и выгнув спину.

«Насладитесь им, — всегда говорили наставники, — просмакуйте до самого завершения». В конце концов, это единственный аспект телепатии, могущий называться «даром», все остальные больше тянули на «проклятие».

Патер донум скоротечен. После него наступит мерзкий момент, когда все жестокие воспоминания транса ворвутся внутрь, затопляя память. Она открыла глаза, сосредоточиваясь на мерцающей свече в центре скриин-кольца, и освободила дорогу мути воспоминаний.

Первая мысль была такой: «Что-то упало с небес».

Келья для медитации была более чем скромной. Четыре рокритовые стены изгибались, образуя примитивный купол с бронзовой иглой в центре — точкой проводимости астрального тела. Отсутствовали строчки священного писания, исполненные золотом на каждой стене, мантры, украшающие купол псайкера наряду с картами звездного неба, полки, загроможденные дронами с различными благовониями…

Все удобства она оставила в мире-крепости Сафа-ур-Иикис, новое помещение удивляло ее своей спартанской обстановкой. Она предположила, что должна быть вообще благодарной за крышу над головой, учитывая то безразличие, которое выказал ее новый господин, но…

Но всему есть пределы.

Иссохший сервитор — некогда человек, а теперь лоботомированный, напичканный логическими системами и гремящими двигателями слуга, положил чахлую конечность ей на плечо. Единственный слезящийся глаз сервитора спазматически подергивался. Он попробовал говорить, но руны, протравленные через губы и челюсти, позволили ему лишь глухо закудахтать. Струйки слюны потекли с подбородка.

На Сафауре ее встречали из транса изысканные слуги с гладкой кожей и аккуратно удаленными языками, торопящиеся нежными мочалками смыть с нее пот и помассировать плечи. Другие сервиторы в этот момент заносили в душистые пергаменты результаты ее медитаций. Сам транс контролировала масса автоматики, изумруды на глазах и рубины на подбородке выделяли шлейфы воздействующих на психику феромонов. На Сафауре дюжина когитаторов-толкователей существовала исключительно для расшифровки ее видений. Там она жила в огромных апартаментах, а между трансами проводила часы отдыха, возлежа на берегу кислотных зеленовато-желтых морей. В мире Инквизиции Сафаур-Инкис ее господа были властны и богаты.

Текущее бытие в связи с этими фактами было «несколько раздражающим».

Здесь однорукий человек-машина с техностилусом и сопливым носом был единственным, чем мог обеспечить ее управляющий губернатора. Сервитор ткнул ее снова, испачкав обнаженную кожу слюной и продолжая вращать глазом. Над их головами испорченный дрон упорно и бестолково распылял благовоние. Он колотился о стену с удручающей регулярностью, и подсознательно она сравнивала эти равномерные «тап-тап-тап» со стуком пластикового сердца.

Отвлечься от воспоминаний, на что угодно. Но поздно. Теплое удовольствие патер донума закончилось, унылые стены кельи перестали казаться даже минимально удобными, а давление на мозг не могло продолжаться бесконечно.

Вздохнув, она натянула на плечи простой халат и, сжав зубы, затушила свечу, сосредоточиваясь на деталях транса, все еще ярко горящих в сознании.

— Запись, — скомандовала она, махнув рукой.

Сервитор выпрямился, балансируя стилусом над дрожащей поверхностью дата-пластины, и прокудахтал готовность.

— Продолжая доклад, — начала она формально, игнорируя гудение суставов сервитора, — предпринятый сего числа, во имя Императора… Вставь дату… Мной, дознавателем прима свиты инквизитора Каустуса из имперского мира-улья Эквиксус, на службе благословенной Инквизиции и его Святейшества Императора Человечества. Свидетельствую бессмертной душой правдивость данного доклада, или пусть мой господин поразит меня смертью.

Она перевела дыхание, вздрогнув от холода.

— Благословен будь Его трон и доминионы, аве Император!

Псайкер понаблюдала, как сервитор, механически подергиваясь, заносит сказанное в дата-пластину, периодически переходя на чистые строчки. Сделав минутную паузу, она собралась с мыслями, покусывая губу, затем продолжила:

— В третий раз, смотри подробней предыдущие рапорты, после погружения в фурор арканум, транс начался с чувства… высоты. — Она прикрыла глаза, вспоминая холод и бездонную пропасть, открывшуюся со всех сторон, лед, начавший покрывать тело. Сейчас память разворачивалась перед ней, подчиняясь особому тренингу, преподаваемому псайкеру с ранних лет. — Я… чувствовала себя идущей высоко-высоко, а подо мной виднелась гора… гора из металла. Слишком многого я не разглядела, мешала сильная метель, но я знала: если подойду ближе, то непременно упаду… Сорвусь в такую пропасть, куда суждено лететь бесконечно… Во тьму, где никогда не бывает света. Я не могла видеть, но… знала, она там. Я ее чувствовала. Был момент тошноты… — Она совсем по-детски улыбнулась, гордая собой, затем, пожевав губу, нахмурилась. — Но, в отличие от первых разов, меня не вырвало. Что-то двигалось рядом, расталкивая снег, я боялась, но не сдвинулась с места… Возможно, я боялась падения больше, чем приближающегося существа… Не знаю. В предыдущие сеансы транса я пробуждалась именно на этом моменте, не в силах предсказать дальнейшее. Сегодня… я проявила больше упорства. Уверена, мне удалось мельком заметить… нечто в ревущем буране. Мне показалось — там я сама!

Она моргнула, сознавая, как смешно прозвучало сказанное. Если сервитор и был способен к оценке, то ничем себя не выдал, по-прежнему бесстрастно ожидая новых слов. Псайкер попробовала расслабиться, напоминая себе о зыбкости видений после погружения в фурор арканум. Библиотеки Схоластиа Псайкана были забиты самыми безумными предсказаниями, полученными после трансов, вызванных им.

Тем не менее видение было необычайно ярким и реальным.

— Это была я, но… одетая по-другому. Волосы на голове спутанные и грязные, я кутаюсь в какие-то тряпки, на лице кровь… Одна из… О Трон, у меня не было руки! Из плеча бил фонтан крови… Криков не слышно, все заглушал рев ветра… Я… Меня несли., по воздуху. Мне не было никого видно, все засыпано снегом… На лицо несущего меня существа пала тень…

По щеке скользнула непрошеная слеза, и псайкер задумалась, что с ней происходит. Слова перепутались в голове, отказываясь складываться в предложения, накатила волна ледяного, переворачивающего душу ужаса, похожего на пережитый в трансе кошмар.

— Я посмотрела на него… на тень, я имею в виду… словно я падала сквозь снег, на землю… что-то преследовало меня, сжигая изнутри глазниц… Император сохрани, это была беременная ведьма… размером с город, и она падала со звезд! Она… ох… упала в снег, ее кости треснули, а чрево лопнуло… И тьма выползла наружу из проклятой матки!

Псайкер заставила себя проверить правильность записанного сервитором. Он равнодушно наблюдал за ее действиями, готовый к новым приказаниям. Вздохнув, дознаватель Ордо Ксенос Мита Эшин позволила себе расслабиться и соскользнуть в забытье обморока.

— А, дознаватель!

— Милорд. — Мита официально поклонилась, не поднимая глаз.

Она еще не до конца изучила привычки нового господина, но уже знала: испытать его гнев гораздо проще тем, кто не выказывает должного почтения. Учитывая, что инквизитор постоянно носил зеркальный шлем с узкими прорезями, малейший заинтересованный взгляд на его необычный головной убор мог быть принят за непочтительность и вызвать новую вспышку ярости.

Инквизитор Каустус не был приятным в общении человеком. Мита считала себя в относительной безопасности до тех пор, пока следила за полами его черно-белой мантии и покрытыми броней ступнями, не поднимая глаз на зеркальную маску.

— Прекращай, — бросил Каустус неожиданно мягким для столь угрожающей фигуры голосом. — Я не люблю, когда мои помощники кланяются, будто неотесанные деревенщины. Я твой господин, девочка, но не твой Император.

— Прошу прощения, милорд, — Псайкер выпрямилась, найдя новую цель для взгляда и демонстрируя раскаяние. Возможно, стоит смотреть на его грудь.

Позади нее, в безликой свите Каустуса, из-под надвинутых капюшонов, послышались смешки. Эшин подавила нестерпимое желание разбить кому-нибудь из них голову. Как новый член команды, она быстро убедилась: ее ранг для свиты ничего не значит. Хоть номинально Мита и была второй после инквизитора, но среди этой разноцветной толпы ее никто не уважал. И пока Каустус будет прилюдно унижать псайкера, ее положение не изменится.

— Я прочитал отчет, — презрительно сказал инквизитор, лениво махнув веретенообразным датападом. — Ты упала в обморок!

— Видение было… слишком ярким, милорд.

— Меня не интересует, насколько оно яркое, девочка. Но я не позволяю своим служащим падать в обморок от любого пустяка!

— Такого больше не повторится, милорд.

— Этого не должно повториться. — Рука с датападом поднялась, инквизитор пробежал взглядом по строчкам. — Твой доклад содержит много любопытного… Что сама думаешь?

— Не уверена, милорд… Здесь нет никаких когитаторов для расши…

— Я не спрашивал, что может посоветовать какая-то машина, прокляни ее Император! Я спросил, что ты думаешь!

Мита Эшин судорожно сглотнула, сопротивляясь желанию посмотреть прямо в глаза инквизитору. Здесь, в самом сердце губернаторского дворца, в роскошных гостевых апартаментах, Каустус выглядел устрашающе и величественно, именно таким описывали его легенды.

— Не медли!

— Я… думаю, нечто приближается, милорд. Приближается сюда.

— «Нечто». Больше тебе нечего сказать? Псайкер ощетинилась, сжав кулаки и стараясь скрыть дрожь в голосе.

— Нечто со звезд. Огромное… и темное.

В зале наступила тишина. Сквозь пылинки, мельтешащие в лучах парящей лампы, Мита краем глаза заметила трепет свиты. Что, заткнула она им рты?

Каустус разрушил создавшуюся атмосферу одним восклицанием.

— Кровь Императора! — проревел он саркастично. — Какие подробности! Как я раньше справлялся без помощи ведьмы?

Зал громыхнул смехом, аколиты и ученики подхалимски радовались шутке. Надеясь, что она не покраснела, Мита силилась не злиться. Что поделать, псайкер никак не желала выучить урок нынешних жестоких нравов. Правда, на миг она возненавидела всех. Даже его. Осмеяна собственным господином, как неразумный ребенок!

Мита Эшин быстро изгнала из сознания еретические мысли. Она приказала себе расслабиться и принять оскорбление как подобает — с изяществом, но ногти так глубоко вонзились в ладони, что кровь потекла между пальцами.

— Достаточно.

Каустус оборвал веселье, отбросив датапад в сторону, как надоевшую игрушку. Сузив глаза, инквизитор резко повернулся, нависнув над присутствующими массивной фигурой.

— Миссия.

Мите показалось, что порыв ледяного ветра пронесся по теплой комнате. Псионическая аура свиты немедленно изменилась, шутки оказались забыты, умы сосредоточились. Надо отдать им должное: может, и глупцы, но подчиняются беспрекословно.

— Расследование и поиск материальных доказательств. — Каустус лающим голосом бросал команды. — Три команды, три транспорта. Действия дивизиона по плану «дельта». Исполнять!

Вокруг инквизитора уже бурлило движение, люди, как машины, повиновались быстро и четко. Мита не могла не заметить грамотность распределения ресурсов: в каждой команде виднелся массивный корпус боевого сервитора, мелькал медик с лечебным аппаратом, священники в капюшонах быстро творили молитвы и раздавали благословения.

Каустус подбирал учеников всю жизнь, получив свиту, нередко срамившую даже лучших из братьев-инквизиторов. В каждой команде были соединены все специализации, никто не сомневался и не задавал вопросов. Даже Мита, все еще страдавшая от презрения учеников, была впечатлена внушительной демонстрацией.

Псайкер постаралась принять наиболее эффектную позу, неловко сознавая собственную ненужность. Если Каустус и ожидал от нее неких действий, то не подал виду, полностью поглощенный отдачей приказаний.

— Точка встречи у врат Эпсилон-Шесть через три часа, — рокотал инквизитор — холодный и точный механизм, всевидящий и вооруженный. — Разойтись!

Мита продолжала удивляться общей слаженности: слуги инквизитора, несмотря на разность судеб и характеров, действовали как на параде, не уступая выправкой штурмовикам Имперской Гвардии. Через несколько минут псайкер обнаружила себя оставшейся наедине с инквизитором. Каустус разглядывал ее, поигрывая медальоном в виде буквы «I» на шее.

— Дознаватель, — проговорил он, — вы все еще здесь?

— Милорд. — Мита поискала дипломатичный ответ, но смогла изобрести лишь неуклюжее: — А что мы должны расследовать?

Она ожидала окрика за дерзость, но его не последовало. Мита представила выражение лица инквизитора под шлемом — кот, наслаждающийся игрой с мышью,

— Дорогой дознаватель, — проворковал он, — вы все уже знаете.

— Милорд? — Мита Эшин нахмурилась.

— Ну, как ты там его описала? Нечто с небес, массивное. Нечто темное.

— Я… сожалею, милорд, но я не пони…

— Ты была права. Хотя известия несколько запоздали.

— Опоздали?

— Судно. Большое судно разбилось при посадке во льдах два часа назад. Учитывая, что мы уже здесь, будет невежливым не принять участия в расследовании.

— Но…

— Нечто не прибудет, дознаватель. Нечто уже прибыло. Ты можешь идти собираться.

Псайкер двинулась обратно в свои покои, полностью обескураженная, но когда она добралась до темной кельи, мерзкое предчувствие зашевелилось в животе. Воспоминания транса вновь пронеслись в памяти, и Мита вздрогнула, как от боли.

Нечто упало с небес…

Через линзы ночного видения бинокса, чьи провода и корпус присосались к глазам псайкера, как жадный поцелуй, улей выглядел полыхающей пирамидальной башней.

Дрожа от холода, несмотря на толстые меха, Мита сравнивала город-мир, недавно оставленный позади, с растаявшим сталагмитом, проглоченным горизонтом. То, что существовали еще более огромные ульи на ближних мирах, не могло умалить величие этого необъятного города, приковавшего к себе ее внимание. Двести миллионов душ, живущих рядом, как термиты, пробуждали в Мите неосознанную дрожь в позвоночнике.

Большинство жителей этого города никогда не видели неба.

Улей пронизал пространство шишковатым суставом. Окутанный облаками и блестящим намерзшим льдом, он напоминал перевернутую сосульку, источенную временем и погодой, с выступающими башенками и шпилями. Яростные бури Эквиксуса оставляли глубокие следы на поверхности улья, украшая город с прихотью сумасшедшего архитектора.

Огромная кроваво-красная молния протянула шипящие зигзаги в вышине, заставив небо загореться сиянием, озарившим пустоши на многие километры вокруг. Неосвещенное лицо планеты, синхронно с орбитальным годом, оставалось всегда темным и холодным. На его фоне фабрики извергали огонь из высоких труб, а погрузочные площадки кутались в туманы ионного свечения. А выше плебейских рабочих уровней огромные окна соревновались множеством огней со звездами в небесах. Через бинокс Миты улей казался картиной противостояния бога-монолита и тьмы, исполненной мазками огня.

Более яркие картины пси-прикосновений жизни города проплывали в сознании псайкера, словно щупальца анемонов. Двести миллионов душ, двести миллионов свечей псионического света. Такие же яркие и хрупкие.

Мита отвернулась, не в силах вынести столь яркого зрелища, и сосредоточилась на их маленьком конвое. Четыре транспорта, преобразованные «Саламандры» с широкими гусеницами и вышками прожекторов, неслись по льду с опасно высокой скоростью. В трех ехала свита инквизитора, поблескивая разнообразными плащами, трепещущими на ветру, а в первом — команда местных слуг закона, Префектус Виндиктайр, вперивших прорези своих шлемов в попутчиков и не испытывающих большого восторга по поводу их вмешательства. Официально Префектус являлась независимой организацией под крылом Адептус Арбитрес, но между имперскими офицерами существовал определенный дипломатический компромисс. Мита Эшин догадывалась, что присутствие инквизитора не было инициативой людей из Префектуса, но не представляла того храбреца, который отказался бы от помощи Каустуса.

Сам инквизитор расположился вместе с ней на замыкающем транспорте, с лицом и сознанием одинаково непроницаемыми. Он давно обучил свиту прикрывать собственный ум от псайкеров — там, где умы оперативников сверкали для Мины яркими маяками, его сияние виделось приглушенным и защищенным.

Инквизитор стоял со скрещенными на груди руками, не обращая внимания на холод, только шевелящиеся пальцы разрушали иллюзию грозной статуи, задрапированной роскошными тканями. Мина с удивлением осознала: она по-прежнему ничего не знает о хозяине. За то короткое время, что она служила у Каустуса, псайкер смогла разузнать лишь одно: все, что рассказывают о нем легенды, — ошибочно. Инквизитор обладал репутацией, пылающей не тусклее, чем город-улей за их спинами, кроме того, он грамотно ею пользовался. То, что Каустус смог раскрыть великие заговоры и сокрушил пришельческую ересь всюду по всему сегментуму Ультима, она не сомневалась. Но что все деяния, как утверждают мифы, инквизитор совершил с благородством и честью, а то и с героизмом, Мита Эшин сильно сомневалась. Жестокость и героизм редко уживаются вместе.

Псайкер начала службу экспликатором Инквизиции непосредственно после окончания Схоластиа Псайкана на Эскастел Санктусе. Была отобрана мастерами, считающимися опытными в сопротивлении ереси без применения ритуала Укрепления Души. Церемония требовала младших псайкеров. Мита со смутным отвращением помнила саму процедуру вербовки. Голые и лишенные волос, юные избранники дрожали в глубоких пещерах, слуга скользили между ними, подгоняя и подталкивая. Она помнила позор, смешанный со скрытым облегчением, когда стоящих рядом с ней претендентов одного за другим уводили плоские механизмы, посланные новыми хозяевами. Мита знала, что их распределили среди офисов Муниторума или Администратума, правда, многие шептались, будто других направили непосредственно в Адептус Астартес.

Никто не рассказал о четвертой возможности.

Мита Эшин была отобрана Ордо Ксенос, ордосом Священной Императорской Инквизиции, наиболее секретной организацией. Она обнаружила себя частью системы с безграничными полномочиями, преследующей тени по всему Империуму, всегда оставаясь чистой, сильной и святой. Мита оказалась приобщенной к миру паранойи и тайн в двенадцать лет.

В двадцать пять она оставила мир-крепость Сафа-ур-Инкис, присоединившись к свите инквизитора Петры Лево, будь благословенно ее имя. После чего в течение шести лет получала… удовольствие.

Она была свидетелем зачистки некронтирских мегалитов на Луне Пастора. Приложила руку к уничтожению Ваагх-Шалказа, когда победила марионеточных шаманов вождя. Взяла верх над магалами-примациями во время восстания генокрадов в Маркандских Проливах. Сожгла разум Демагога Хруддов в Плеанарской кампании. Заслужила ранг дознавателя в тридцать, после суровых испытаний мятежа на Йилире. Удостоилась упоминания в Конгресиум Ксенос за захват поющего меча у эльдарского колдуна.

Мита занималась различными делами. Она искала — и получала славу, которой так жаждала, а история ее свершений украшала ленты, которые псайкер вплетала в волосы.

Она жила полной жизнью.

И за неделю до тридцать первого дня рождения ее хозяйка погибла — глупо, бессмысленно, в подлой перестрелке на Эрасуле Девять.

Все изменилось. В одну секунду Мита Эшин стала никем. И когда все запросы и приказы были отданы, она обнаружила себя подчиненной новому хозяину и переброшенной в другую часть Вселенной.

Смотря вперед, в мельтешащий снег, где расположилась огромная фигура нового хозяина, Мита задавалась вопросом: как долго — если такой срок вообще есть — ей придется забираться на высоту прежнего положения? Попробовав на вкус мысли окружающих, в чьих умах роились желания выделиться и вознестись на самый верх, она с мрачной уверенностью поняла, что путь не будет легким.

Место крушения было таким же пустынным и хаотическим, как и в трансе псайкера. Ужасно увидеть машину всесокрушающей мощи, космический корабль, в таком разрушенном и жалком виде. Снег уже засыпал высокие башни и командные мостики, виднеющиеся искореженные палубы напоминали кости мертвеца, выступавшие из реки.

И все же это была могущественная вещь, в каждой древней колонне и пластине чувствовалась великая печаль и горечь. Мита провела пальцем по матовой переборке, оглянувшись на остальных членов свиты, однако если те и разделили ее почтительную дрожь, то ничем себя не выдали. Хотя поиск велся со странной осторожностью, слуги инквизитора напоминали грабителей, вторгшихся в мавзолей.

Виндикторы обменялись лишь несколькими словами со своими незваными помощниками, неуклюже прокладывая путь по снегу к дыре в борту корабля, обшаривая пространство мощными лучами света. Инквизиторская свита, наоборот, споро втягивалась через зияющие трещины с трех направлений, будто личинки, вгрызающиеся в гнилую плоть. Время от времени на коротких волнах вокс-передатчиков раздавались сухие доклады-комментарии. Каустус неторопливо расхаживал неподалеку от судна, слушая доклады и позволяя миньонам разнюхивать от его имени.

Мита в нерешительности переминалась позади, не зная, стоит ли взять на себя ответственность и присоединиться к поиску. Что делать: ожидать команды или зарабатывать авторитет? Произведет ли на него большее впечатление инициатива или лояльность и полное повиновение? Без знания особенностей характера Каустуса любое действие может привести к провалу… или полному успеху. Не способная проникнуть в мысли инквизитора и прочитать выражение его лица, Мита никак не могла найти нужное решение.

— Есть ли выжившие? — внезапно спросил он, сведя пальцы вместе.

— Милорд?

Инквизитор выдохнул, и пар окутал дыхательные отверстия маски.

— Дознаватель, я не люблю, когда на мой вопрос отвечают вопросом.

— Но, милорд, я…

— В Ордо меня уверяли, что твои навыки окажутся неоценимыми. Ты полагаешь, они ошибались? — Каустус говорил медленно и снисходительно, а Мита изо всех сил пыталась сдержать волну ярости.

— Нет, милорд, но…

— Прекрасно. Тогда пришло время показать мне твои способности, не так ли?

Она попробовала достойно ответить, но, как всегда, все придуманные варианты имели недостатки. Вздохнув, Мита кивнула, признавая поражение:

— Да…

— Итак, есть ли выжившие в катастрофе?

Вынуждая себя успокоиться, Мита закрыла глаза, не позволяя себе смотреть через окуляры бинокса. Распахнув сознание, приказала ему просачиваться сквозь броню космического корабля, как кислота сквозь камень. Псайкеру немедленно стали известны тайны судна, она узнала его древнее название, полетела все дальше, через пустые помещения, наполненные загадочным пьянящим ароматом, и…

Она прекратила кричать, лишь когда подскочивший инквизитор отвесил ей сильную оплеуху.

Зо Сахаал

Зо Сахаал высунулся из надежного укрытия и голодными глазами осмотрел металлический хаос вокруг себя. Он освоился в новой среде быстро — хищник везде найдет богатые охотничьи угодья — и не мог не улыбнуться, наслаждаясь темнотой. Эта чересполосица теней в железных джунглях, эта огромная гора, наполненная рукотворными пещерами, — здесь ему не будет равных.

Не способный бездействовать, пока его сжигает тревога и жажда обрести потерянное, он выскользнул наружу и рванулся по ограждениям, не задевая цепей и провисших, перепутанных кабелей. Поднимаясь вверх по фермам, Сахаал аккуратно отодвигал плотно поставленные контейнеры, молниеносно прыгая между шахтами замерших лифтов. Внезапно издалека донеслись голоса, и охотник замер, изменив рисунок тела под ржавый узор стены. В мире перекрученной и бессистемной архитектуры еще один странный выступ не привлечет внимания. Сахаал не стал убирать когти, каждый мускул охотника дрожал от напряжения, лишь сознание, вынужденное бездействовать, нашло себе развлечение в виде новых порций воспоминаний. Они просачивались в память, как масло в губку, принося картины прошлого, того, как он оказался здесь, бродящий по древнему лабиринту пантерой в ночи.

Накануне, оставив «Крадущуюся тьму» в бесчисленных километрах позади, охотник наблюдал появление города-улья из-за горизонта. Его нечеловеческий разум не сделал паузы, восхищаясь увиденным зрелищем, не отдал приказ организму остановиться для передышки; ныне главное — не потерять вора.

Однажды мимо пронеслась фаланга транспортов. Рокот двигателей предупредил его раньше, чем поднятые клубы снега, и Сахаал из осторожности зарылся в сугроб, наблюдая за транспортами через полуприкрытые защитные веки алого цвета. Он задавался вопросом, кого и с какими вопросами пошлют местные власти к месту крушения. В конце концов Сахаал решил не волноваться зря: сейчас главное — не отвлекаться от поисков Короны, а ответы на вопросы он получит и позже.

Перед самым городом малейшие следы вора исчезли. Сахаал успокоил себя: никуда, кроме этого улья, ублюдку не было смысла направляться.

А город был просто безбрежный.

В изменчивых подножиях скал, где камень и лед встречались с массивами стали и феррокрита, Сахаал обнаружил глубокую трещину. Там во тьму уходили огромные ржавые корни колоссального древа, заселенного на каждом уровне людьми или механизмами. Из щели поднимались пары, похожие на дыхание демона, раззявившего беззубый рот — врата в ужасную утробу.

Выше, где покрытые инеем скалы отращивали первые башни и ярусы, множество погрузочных врат доков и посадочных площадок порадовали эбонитовые глаза охотника. Сто и один способ мигом сменить холод ледяной пустыни на уютную темноту внутри. Но каждый проход закрыт, запечатан, чтобы не пустить внутрь мороз.

Сахаал рассмотрел собственные возможности. То, что он должен проникнуть в улей, вопросов не вызывало, но откуда начать? Где охотиться на вора? Найти единственный нужный запах среди этой бесконечной массы механизмов и живых существ, казалось почти невозможным… Легче найти песчинку в пустыне или звезду в Галактике!

Но нет. Охотник не может позволить себе роскошь сомнения. Надо сосредоточиться — его ведет преследование. Он должен быть безжалостным.

Сахаал скользнул в трещину, как нож между ребрами, и темнота поглотила его. Теперь, когда минул день, потраченный на исследования лабиринта под городом — бесконечной череды коридоров, туннелей и ям, — стал ли он ближе к вожделенному призу?

Нет.

В этом подземном царстве не было логики. Ярус громоздился за ярусом, перемежаясь убранными тканями лестничными клетками и шахтами лифтов. Иногда встречались религиозные статуи и кафедры для проповедников. Древние лестницы не вели никуда. Туннели, искривленные и забранные решетками, заполнялись ядовитыми отходами и плавающим пластиковым мусором. Настенные кабели иногда искрили, тянулись многие мили и уходили на верхние уровни города. Рухнувшие проемы иногда восстанавливались, иногда новый ход просто пробивался рядом, водоводы часто оказывались проеденными кислотой, а стволы шахт — заполненными талой водой, в которой копошились слизнеобразные создания. Огромные сваи-колонны каждую минуту напоминали о чудовищном весе улья, словно часы, отсчитывающие время до падения небес.

А люди… Сбившиеся в гетто вокруг последних ресурсов, бездомные, бесполезные и потерянные, поделенные между маленькими империями бандитов, они бродили во тьме, питаясь грибами и жуками. Их давно уже никто не называл людьми, они стали грязными животными. Крысами.

Весь первый день, скользя под городом, как призрак, Сахаал чувствовал глубокое отвращение. Если такова награда за преданность Императору, он правильно выбрал свою сторону.

Охотник вернулся к настоящему, сосредоточившись на «шлеп-шлеп-шлеп» приближающейся добычи, и разжал правую руку. В ножнах руки зашевелился кроваво-красный набор его вторых пальцев, острых когтей, подчиняющихся малейшему импульсу мышц «первого набора». Еще один подарок от хозяина, великодушие которого являлось столь же непредсказуемо ярким, как и капризы. Сахаал принял этот дар с той же благодарностью, что и болтер, но пользовался с гораздо большей охотой, обнаружив в когтях оружие достойной точности и чистоты.

Сахаал называл их Унгуис Раптус — Когти Хищника, решив так же назвать и свою роту. Еще до Великой Войны его Хищники по праву заслужили устрашающую репутацию, неся скорую смерть с небес, сначала — во имя Императора, а потом — лишь Сахаала.

Если хозяин и знал, как были сконструированы когти, то никогда не раскрывал тайны. Теперь лезвия стали неотъемлемой частью Сахаала, вроде языка или глаз.

Или ненависти.

Двое мужчин вышли из туннеля неподалеку от охотника. Их куртки поблескивали нашитыми защитными пластинами, они тихо переговаривались и шагали осторожной походкой проведших всю жизнь в подулье. В этих древних пещерах чувство опасности впитывалось с молоком матери.

Но сейчас ничем не смогло помочь.

Первый человек оказался мертв, прежде чем его мозг зафиксировал угрозу, — два лезвия вылетели из тьмы, пройдя сквозь глаза прямиком в череп. Сахаал стряхнул с руки труп, как стряхивают снег с лопаты, и поманил к себе второго.

Медленно. Тихо.

В голове охотника зазвучал шелестящий, как песок, ледяной голос хозяина, читающий лекцию-молитву своему Легиону: «Покажите им, на что вы способны… Украдите их надежду, как тень крадет свет… Тогда покажитесь сами… Инструмент никогда не меняется, дети мои… Оружие всегда одно и то же… Страх. Самое сильное оружие — страх…»

В коридоре, залитом кровью упавшего товарища, второй человек рассмотрел лицо кошмара и запоздало, задыхаясь, закричал.

— У меня есть вопросы, — сказал Сахаал, оказываясь рядом.

Конечно, человек ничего не знал. Ни первый, ни второй. К концу второго дня их стало двенадцать — семеро мужчин, четыре женщины, один ребенок. Что не прекращало поражать Сахаала, так это их различные реакции.

Некоторые — большинство — с самого начала кричали. Когда он оказывался рядом и клацал челюстями, громко шипя, то работал как художник над полотном трепета. Он создавал рисунок страха легкими гуашевыми тенями липкого ужаса, и оба сердца охотника разрывались от восторга справедливости его работы. А они запрокидывали свои небольшие головы и главным образом только кричали.

Но тем не менее некоторые молчали. Смотрели на него с немым страхом животного, таращили глаза, вылезающие из орбит, дергали губами, меняли цвет лица. Таких он хватал когтями и уносил вниз, в секретное убежище, где к ним мог вернуться голос. И тогда уж точно начинались крики.

А затем охотник мог задавать вопросы.

Одна из женщин, введенная в заблуждение, упала на колени и начала молиться. Другие бормотали унылые литании Императору. Возмущенный ее благочестием, Сахаал отрезал пальцы женщины один за другим, наслаждаясь изменением ее поведения. Святые глупцы, как оказалось, могли кричать не менее громко, чем петь.

Один из мужчин пробовал бороться с ним. Недолго.

Ребенок… тот лишь звал мать. Он вопил, когда Сахаал наклонялся, пытаясь установить зрительный контакт, а затем слезы высохли и маленькая рука потянулась поиграть с яркими лезвиями. Сахаалу показалось, что невинность имела мало шансов выжить в подулье. (Лезвия лязгнули, терпение охотника закончилось.)

Теперь стало можно поразмышлять над полученными ответами. Он мог прятаться здесь, в глубинных развалинах, очень долго, наблюдать и смешивать все новые и изысканные цвета ужаса.

Но всегда, всегда такое отвлечение внимания смирялось ненавистью, сосредоточенной яростью и пронизывающим чувством провала задания. Что, спрашивал он себя, прояснилось после его убийственных набегов? Помогли ли описания и наводящие вопросы? Нет. Никто не знает о Короне Нокс.

Сахаал с огромным трудом вырезал спираль электу на коже каждой жертвы, но никто не опознал ее. Охотник описывал косматые шубы воров, вытаращенные глаза, даже неизвестное слово «ТЕQO», намалеванное на борту транспорта. Опять мимо. Он не сомневался в искренности жертв — даже когда их разум улетучивался, никто не изменил показаний.

Сахаал ничего не смог разузнать о Короне, зато сделал менее приятное открытие. С самого пробуждения в этом ночном мире что-то грызло его, не давая покоя. Когда охотник взял двенадцатую жертву, бородатого человека с медным обручем на голове, закутанного в обноски, любопытство пересилило. Сахаал стиснул зубы и, осторожно проткнув руку жертвы когтем, задал вопрос, так часто его мучивший:

— Какой сейчас год?

Несмотря на боль и ужас, лицо человека впервые с момента нападения выразило комическую гримасу.

— Ч-что?!

— Год! — проревел охотник так, что заколыхались воды подземного озера, к которому он принес человека. Сахаал приблизил когти к паху жертвы, не собираясь пока выполнять угрозу, но он должен был узнать истину. — Назови год, червь!

— Девять-восемь-шесть! — завопил бородатый, не сводя взгляда с лезвий. — Девять-восемь-шесть!

Сахаал взвыл, осознавая неприятную информацию. Шесть пропущенных столетий! Это больше, чем он рассчитывал. Внутри «Крадущейся тьмы» охотник был решительно не способен оценить время, идущее в варпе по-другому. Шестьсот лет… От захлестнувшего его приступа ярости Сахаал начал сжимать когти, намереваясь отыграться на пленнике. Но тут мерзкая запоздалая мысль возникла в голове, заставив охотника перейти на плебейский низкий готик — язык, так любимый обитателями подулья.

— Сейчас тридцать второе тысячелетие? Отвечай мне!

Губы человека на миг дрогнули, глаза расширились.

— Что?

Когти шевельнулись.

— Нет! Нет! С-сорок первое! — Слова рванулись как лавина, шумная и неостановимая. — Сорок первое тысячелетие, год девять-восемь-шесть! Сорок первое! Клянусь кровью Императора, сорок первое!

Все перевернулось в разуме Сахаала. Он убил человека быстро, слишком растерянный, чтобы смаковать момент, и вернулся на старый завод, который превратил в убежище.

Охотник бродил во тьме и размышлял, потом, подчиняясь вспышке ярости, разнес вдребезги древнюю кладку полуразрушенного здания. Когда пелена бешенства отступила, Сахаал сорвал с плеча защитную пластину и начал медленно, точно резать собственную незащищенную плоть.

Успокоиться не получалось.

Прошло сто столетий.

Тела двенадцати жертв послужили делу. Сахаал собрал их, порезанных и ужасно выглядящих, развесил высоко под потолком в наиболее часто используемых проходах и выпустил остатки крови на развалины внизу. С его стороны это было не дикостью и не примитивным объявлением границ территории хищника — скорее данью повелителю, его доктрине и воспитанию.

— Убейте тысячу человек, — эхом отзывался в классе, расположенном на военном корабле «Великая победительница», голос учителя, — не оставляя свидетелей. Чего вы достигли? Кто узнает об этом? Кто будет бояться вас? Кто станет уважать и повиноваться вам?

Но убейте одного и дайте миру увидеть! Повесьте его повыше, изрезанного как можно страшнее. Пусть истекает кровью. А затем… исчезните.

И теперь — кто об этом узнает? Каждый. Кто будет бояться? Каждый. Кто станет подчиняться? Любой!

Люди… У них сильное воображение. Убейте их тысячу — и вас возненавидят. Убейте миллион — и они встанут в очередь, чтобы сразиться с вами. Но стоит лишить жизни единственную жертву, как люди начнут видеть монстров и демонов в каждой тени! Прикончите дюжину, и остальные будут просыпаться с криком по ночам. И они не будут ненавидеть — они будут бояться.

Это — путь повиновения, дети мои. Люди — лишь примитивные, болтливые животные, эти люди… И нам выгодно, чтобы они такими и оставались…

На третий день Сахаал полз пыльными ходами ниже уровней используемых коридоров, слушая испуганные разговоры местных жителей, когда мимо него на поиски убийцы проследовало два отряда из Спиткрика, вооруженные примитивным оружием.

Вернувшись в логово, он издалека обнаружил вторжение. Человек был в странном, даже на вкус Сахаала, одеянии из красных и белых сеток. Не в примитивных обносках, а в дорогой, прекрасно скроенной и продуманной одежде, украшенной золотыми и кристаллическими кулонами. Маленькие кабели, закрепленные на рукавах и воротнике петлями, уходили в бледную и опухшую плоть гостя, подобно капиллярам. Удивительным было и лицо — то немногое, что от него осталось, — почти полностью охваченное аугметическими устройствами и ощетинившееся иглами сенсоров. Настоящие глаза отсутствовали, лишь грязные впадины с толстым слоем гноя отмечали их границы. Канал связи змеился по плечам, как непокорные волосы, мягкие линии губ уродовали шрамы, словно рот был некогда запечатан и вновь открыт. Дыхательные трубки, изгибаясь, уходили в гнезда на подбородке и шее, деля лицо пополам. Под кожей рук бугрились части неких биомеханизмов, полуприкрытые широкими рукавами одежд.

Двигался посетитель рывками, по-птичьи, Сахаал немедленно оценил его как более машину, нежели человека. Охотник бы не показался, позволив легкомысленному дрону пройти дальше, ничего не заметив, если бы не одна деталь. Существо махало листом пергамента, на котором виднелось выведенное чернилами изображение, заставившее Сахаала забыть обо всем, — спираль, рассеченная зигзагом.

Вор с электу.

Охотник двинулся вниз к человеку, борясь с волнением и прикидывая план действий. Несмотря на яркую одежду и походку, гость логова выглядел сложнее безмозглого механизма, выполняющего примитивные команды хозяина. Потому Сахаал замер в тени, решив понаблюдать еще некоторое время, дабы исключить любую возможную опасность.

— Я знаю, ты там. — Голос дрона поразил охотника безжизненностью, как и линзы наблюдающих устройств, глядящих на него, несмотря на темноту. — Я уловил движение до того, как вошел в данное помещение. — Дрон дернул головой. — Твоя скрытность достойна, хет-хет-хет…

Сахаалу потребовалась секунда, чтоб понять, что механические щелчки являлись аналогом человеческого смеха. Он сжался в тени, понимая: такое поведение едва ли присуще обычному слуге.

Существо вновь покосилось на него, брови дернулись под металлическими штифтами.

— Не могу тебя разглядеть четко. — Его губы расплылись в омерзительной улыбке. — Кто ты?

— Я твоя смерть! — рыкнул атакующий Сахаал, которому надоело ждать.

Существо оказалось тяжелее, чем он ожидал, — количество механических частей превосходило расчеты охотника, но он полетел наземь с восхитительной легкостью. Выскочившие когти с усилием прошли сквозь плоть и кабели, пришпиливая нарушителя покоя к полу. Тело билось под тяжестью охотника, рука почти отсоединилась от плеча, но существо не кричало.

— Ты скажешь мне все о воре, — сказал Сахаал; вокс-передатчик смешивал его безупречное произношение с шипением рассерженной рептилии. — Смерд со спиралью на коже, кто он? Где он?

Человек улыбнулся. Пришпиленный полуметровыми когтями к полу, с перерезанными костями и мускулами, покрытый кровью и маслом из разрушенных сервомоторов, он улыбнулся!

Сахаал потянул лезвия выше.

— Хет-хет-хет…

На миг охотник едва не отсек язык странного слуги.

— Меня зовут Пахвулти, — дернувшись, сказал тот, вращая линзами. — Я думаю, мы станем друзьями.

Сахаал почти убил его, разъяренный смелостью ублюдка. Он взмахнул второй рукой и рубанул лезвием по лицу человека, рассекая кабеля и кожу, линзу левого глаза и бессильно зашипевшую дыхательную трубку. Еще одно движение и… Но охотник остановился — необходимо погасить вспыхнувший гнев.

— Где вор?! — проревел он. — Или умрешь от страшной боли!

— Сильно сомневаюсь, — ответил человек, спокойный до безумия. — По двум причинам. Первая: не думаю, что ты убьешь человека, который знает символ, вырезанный тобой на всех предыдущих жертвах. И вторая… Хет-хет-хет, я не чувствую боли. Я ее рассматриваю лишь как незначительное неудобство, не более того.

Сахаал едва не закричал. Разве этот глупец не знает, как легко может быть убит? Не знает, к какому воину так дерзко обращается?

Словно прочитав мысли охотника, оставшийся глаз смерда дернулся, рассматривая броню Сахаала, отмечая каждую деталь огромного тела.

— Я осмелюсь сказать, нечувствительность к боли тебе знакома, — вновь усмехнулся он. — Космодесантники известны своей выносливостью.

Позже, в месте настолько тихом, что каждое слово возвращалось к уху говорящего тихим эхом, Сахаал спрятал оружие и постарался успокоиться.

Человек-машина Пахвулти был подвергнут пытке. Со стальными штырями, загнанными в руки между костей, привязанный за шею к разрушенной колонне, он должен был предстать самому себе жалким зрелищем. Вдобавок охотник сорвал с него одежду, порвал и перепутал сверкающие кабели в дюжине мест.

Увы, это не смогло испортить дрону хорошее настроение или заставить прекратить смеяться.

— …когда-то… хет-хет-хет… я молился Омниссии, — кудахтал Пахвулти, — но давно прекратил этим заниматься. Только не я. Они пробовали обратить меня, видишь? Сказали, чистота отвергла мою плоть… хет-хет-хет. Отвергла! Но нет, наоборот, я стал сильным и мудрым!

— Тише, проклятие на твою голову! — Сахаал к настоящему моменту уже издергался.

— Тебе разве не интересно, космодесантник? Не любопытно, как твой новый друг нашел тебя? Не хочется узнать мою информацию?

— Еще раз назовешь меня космодесантником, червь, я вырежу тебе язык и задушу им.

— Хет-хет-хет… ну уж нет… Мой язык ты не тронешь, пока не узнаешь то, что хочешь!

— Спираль электу! Кто носит ее, назови имя!

— Хет-хет-хет…

Через забрало шлема Сахаала послышалось гневное шипение. Он погрузил когти в то немногое, что осталось от живота пленника. Жест отчаяния — человек перед ним демонстрировал полное безразличие к пытке, но шелест рассекаемой плоти хотя бы немного улучшил настроение охотника.

Никогда прежде простой человек не мог заполучить такой власти над ним. Пахвулти отказывался выдать информацию, пока Сахаал не поклянется пощадить его, предлагая такую клятву, которая нарушит все кодексы охотника, разорвет в клочки его достоинство, запятнает каждый дюйм авторитета. При других обстоятельствах он бы посмеялся над самим предложением… Кроме того, он не может дать клятву, а потом ее нарушить: Пахвулти уточнил, что расскажет все лишь в безопасном месте, где Сахаал не сможет до него добраться.

В двадцатый раз, с тех пор как он притащил пленника в подземный колодец, Сахаал проклял имя Пахвулти, проклял неудачу, одарившую его такими мощными рычагами власти, проклял отродье, укравшее Корону Нокс и заставившее его оказаться в подобной ситуации.

Зо Сахаал не был обучен бояться или сомневаться. Его реакцией на каждый ответ была лишь ярость. Потому, кромсая кишки Пахвулти, охотник чувствовал небольшое успокоение.

Пока…

— Хет-хет-хет… нет, меня это не беспокоит, космодесантник, но ты должен знать. — Пахвулти по-прежнему улыбался. — Хоть я не чувствую боли, но вовсе не бессмертен. Продолжишь резать меня, и я с вероятностью восемьдесят семь и шесть десятых процента умру.

Уцелевшая глазная линза мигнула.

— Хет — хет-хет… Просто подумал, что ты должен знать.

Сервитор, безусловно, являлся калькулус-логи, или, по крайней мере, раньше был им. За предыдущие часы Сахаал прослушал историю жизни Пахвулти уже трижды, что совсем не улучшило его настроения. Тот начинал слугой-компьютером Адептус Механикус, помогая различным администрациям и дипломатам, тактикам и эксплораторам по всему сектору. В день пятидесятилетия Пахвулти удостоился высочайшей почести для своего вида: пуританского обряда лоботомии. Ритуальная операция подразумевала ампутацию части травмированного человечностью мозга и уничтожение подсознания вместе с присущими ему волнениями и тревогами. Операция должна была сделать его чистым, механическим и прекрасным. Приблизить к богу, защитив слабую биологию от позорных искушений.

Сказать о полном провале операции стало бы удивительно наглым преуменьшением. Тело Пахвулти отторгло имплантанты. Он проснулся, освобожденный от боли мечтаний, но заодно полностью лишился навязчивой веры, которая была у него прежде. Пахвулти проснулся жадным, низким ублюдком с разумом машины. И когда его хозяева-жрецы приказали ему явиться на демонтирование, он лишь рассмеялся по трижды благословенной комм-линии и сбежал. А теперь?

Самопровозглашенный «когнис-меркатор» улья Эквиксус — вот кем являлся Пахвулти. Его сеть информаторов и шпионов опутала уровни города, нужная информация продавалась и главарям банд, и аналитикам верхних уровней. Армейские офицеры консультировались с ним, стремясь заработать на вербовке. Пахвулти откормился и разбогател, будучи уверен, что стал слишком ценной фигурой, жизненно важной, чтобы какой-нибудь дурак мог его убить.

Он один сопоставил информацию о двенадцати убийствах Сахаала. Он один отмстил спиральные шрамы, вырезанные на каждом теле. Распознал силу и смертоносность убийцы. Собрал и проанализировал карты, найдя центральную точку в круге мертвецов. И позже обнаружил логово охотника, смело явившись к нему, разыскивая его, стремясь использовать новую разрушительную силу, появившуюся в улье.

И оказался достаточно удачливым в достижении цели.

Сахаал вновь проклял его имя, бессильно сжимая когти, после чего приготовился освободить сервитора.

Мита Эшин

Ожидаемый стук в дверь ее кельи прозвучал через три дня, вечером. Закутанный в капюшон аколит хихикал, пока она читала доставленное им извещение.

Новый хозяин требовал предстать перед ним.

Потеря сознания возле потерпевшей крушение «Крадущейся тьмы» крайне плохо характеризовала ее. Псайкер смогла вспомнить после транса только название корабля — и теперь ждала приказа об отставке. Инквизиция безжалостна к неудачникам, увольняя, а что страшнее — и выбраковывая не оправдавших доверия.

Она провела последние дни в простых медитациях, без кристалла видений, просто греясь в свете Императора. Когда явился посланник, Мита приготовилась к смерти или в лучшем случае к лоботомизации.

Каустус принял ее в одиночестве — первая неожиданность для псайкера, ожидавшей присутствия на позорном зрелище всей свиты.

— Дознаватель, — кивнул инквизитор, не поднимая взгляда. Он сидел за простым столом, полностью поглощенный связкой пергаментов и мигающими экранами датападов.

Мита скромно смотрела на кончик пера инквизитора, не поднимая глаз.

— Милорд?

Второй неожиданностью стала снятая маска Каустуса. Его лицо оказалось совершенно непримечательным — худощавое, увенчанное высокой прической, словно хохолком; в нем было что-то орлиное. Прическу тоже едва ли можно было назвать оригинальной, особенно среди экстравагантных модников улья. Что сразу бросалось в глаза, так это зубы — особенно два из них.

Инквизитор Каустус обладал внушительными клыками.

— Орочьи, конечно, — быстро сказал инквизитор. Мита поняла, что пялится на него во все глаза, и нахмурилась в неуверенности. Инквизитор же и ухом не повел.

— Я преследовал ублюдка три дня среди смоляных ям Фирры. Мы освободили его рабов, перебили всю его шайку, нанесли урон флоту и почти держали его за зеленую глотку, но этот гад и не думал сдаваться. Военачальники — они всегда такие… Гордые. Упрямые!

Мита занервничала, задаваясь вопросом, не есть ли это последняя милость, приготовленная инквизитором для осужденного: личная история, кусочек секретных сведений, а затем пуля между глаз? Если Каустус и заметил ее страх, то вновь не подал виду.

— Мы настигли его на краю вулкана, — продолжил он, перевернув страницу лежащего на столе пергамента. — После того как он завалил всех моих людей, мы сошлись лицом к лицу и рубились с этим куском ксенодерьма два часа. И по его глазам я видел — в случае победы он возьмет мою голову как трофей. — Каустус прищелкнул паяцем, затянутым в перчатку, по клыку и ухмыльнулся: — Это казалось верным решением…

Мита подумала, стоит ли комментировать подобные слова, но инквизитор полностью отнял у нее веру в собственные силы. Он был абсолютно нечитаем и таил внутри себя смертельную угрозу. С другой стороны, если ей и так суждено умереть…

— Мне кажется, милорд, — осторожно сказала она, — они им кажутся полезными…

Каустус кивнул, улыбаясь ее смелости:

— Действительно, они так и делают. Для орка символы его статуса очень важны. Я видел, как негодяи отступают перед человеком, у которого клыки больше, чем их собственные. Видел, как они предают своих лордов, когда клыки врага страшней или острей, чем у них. Простая вещь, но очень эффективная.

Отчаяние придало Мите опасную храбрость. «Он идет, побеждая всех, — подумала она, — хотя представляю, как клыки мешают ему есть».

Повисла холодная, неловкая тишина Глаза Каустуса буквально прожгли ее насквозь, а затем он рассмеялся.

— Все зависит от того, — проговорил инквизитор сквозь смех, — что именно надо прожевать!

— Я уволена? — спросила Мита, утомившись от намеков.

Если она должна умереть, пусть это будет без лишних разговоров. Впервые она ощутила, как завладела полным вниманием Каустуса, и открыто встретила его взгляд.

Инквизитор сложил ладони вместе.

— Нет, — наконец проговорил он, — хотя я рассматривал такую идею.

Искра надежды, смешанная с некоторой долей разочарования, проникла в сознание Миты.

— Вы дали мне название корабля, дознаватель, — сказал Каустус, — что само по себе немаловажно. Плюс ваше видение…

— Но… я не смогла ответить ни на один ваш вопрос, милорд. Не поняла, есть ли выжившие…

Инквизитор вяло махнул рукой, потом поиграл с кулоном, висящим на шее.

— Знаю, свита занималась этим вопросом. Никто не выжил. Они обнаружили лишь древние вещи, которые долгое время были за пределом света Императора.

— Тогда… Как могло судно здесь оказаться?

Каустус пожевал губами — клыки затанцевали на уровне глаз.

— Мои логи выдвинули гипотезу, что корабль долгое время был затерян в варпе и лишь недавно из него выбрался. В любом случае это не наше поле деятельности. Мы посланы сюда искать ксенокульты, как вы помните, а не раздумывать над парадоксами варпа. Свита не обнаружила ничего загадочного в причинах аварии. Потому поставим на этом деле точку.

Мита вспомнила ужас псионического удара. Что-то темное скрывалось за яркой вспышкой страха, внутри корабля еще жило некое эхо, словно угасающая аура. Но несмотря на неприятное чувство, она промолчала. Кто знает, как долго продлится неожиданное расположение Каустуса?

— Я сообщил Адептус Механикус о появлении корабля, — пробормотал инквизитор, вновь углубляясь в документы. — Они вышлют спасательную команду, впрочем, это уже не важно…

— Да, милорд.

Но внутри у Миты все кричало: «Нет! Что-то ужасное прибыло на том корабле!»

— А теперь вернемся к делам. — Каустус поднял пергамент, сузив глаза. — Кажется, этот тоскливый мир решил загрузить меня проблемами настолько, насколько возможно.

Он кивнул, темные волосы колыхнулись.

— Я решил дать в ваше распоряжение комиссию, дознаватель.

Сердце Миты замерло.

— Милорд?

— Мое расследование принесло плоды. Губернатор предоставил базу данных, и я подозреваю, что на средних уровнях улья существует анклав ксеносов. Мне нужно сосредоточить все силы на их поиске и уничтожении.

— К-конечно…

— Конечно! И тут я получаю еще один скулящий запрос о помощи, но на этот раз от виндикторов, вместе с которыми мы отправлялись на экскурсию к месту катастрофы. Потому я сразу подумал о вас.

Мита не была точно уверена, комплимент это или оскорбление, поэтому просто коротко кивнула.

— Кажется, их командование столкнулось с проблемами в подулье. Не знаю, чего именно они ожидают от меня, но я и секунды не потрачу на выдуманные проблемы этого мира.

Миту посетило очень нехорошее предчувствие.

— Вы бы хотели, чтобы я вместо вас… — Девушка уже видела свою отставку, пораженная позорностью миссии. В подулье отправиться, варп его раздери!

Каустус наградил Миту усмешкой, подобные иглам, клыки поделили его лицо пополам.

— Мои поздравления, дознаватель.

В скором времени ненависть комиссии пошла на убыль, особенно когда хозяин предоставил Мите документы, подтверждающие ее права. После всех формальностей она была отпущена со словами «ступай с миром» — и решилась.

Откашлявшись, Мита подошла к стоящему у выхода Каустусу.

— Слушаю, дознаватель, — вздохнул он.

— Милорд, вы сказали, что название корабля было… разоблачающим?

— И?..

— Мне стало интересно, что именно оно разоблачало?

Инквизитор сузил глаза:

— Любопытство — опасная вещь, дознаватель.

Мита смешалась и, коротко поклонившись, поспешила двинуться к выходу.

— Дознаватель… — Голос инквизитора остановил девушку уже в дверном проеме.

— Милорд?

— Упоминания о «Крадущейся тьме» пропали из имперских отчетов около десяти тысяч лет назад. В конце Ереси Хоруса.

Мита чуть не задохнулась, услышав упоминание этого — самого губительного — времени, когда почти половина имперского Космического Десанта отвратилась от света, уже не говоря об ощущениях, порожденных близостью к одной из реликвий тех древних событий. Теперь понятно, почему в обломках ощущалась такая концентрация боли и насилия.

— До свидания, дознаватель.

Район Каспсил был столь же тесен в пределах улья, как был просторен в «цивилизованных» секторах. Он тянулся шестью ярусами на пять километров во все стороны и был населен примерно шестью или десятью миллионами граждан, в зависимости от того, где каждый хотел видеть воображаемые границы района. Как и все индустриальные сектора, Каспсил не входил в общую структуру улья, а вместе с другими городками, фабриками и поселениями словно «прирастал» к его телу.

Только одна граница существовала в Каспсиле — подножие.

Под его адамантиевым основанием находилось подулье, место, в котором любая «цивилизованность» игнорировалась с величайшим эффектом.

Если подулье было сумасшедшим домом, то Каспсил — его ничего не пропускающими стенами. Немного удивляло, что владение виндикторов больше походило на средневековую крепость, чем на здания индустриальной анархии, царившей вокруг. Совершенный куб, ощетинившийся тяжелой артиллерией, контролировал пещерные выходы, которые некогда служили своеобразной границей между мирами. Вагонеточные линии и подвесные проходы, тянувшиеся во все стороны на мощных мачтах, переполняли закутанные в тяжелые плащи рабочие.

Мите потребовалось больше трех часов, чтобы спуститься с одной из островерхих башен, томясь во все более и более ветхих лифтах, которыми пользовался лишь обслуживающий персонал. Такова жизнь улья — этажи означали не только положение в пространстве, но и статус в обществе — от королевской роскоши наверху и далее вниз, к среднему классу. А первые этажи были в полном смысле ямами нищеты.

Ее пребывание в Каспсиле ознаменовалось постоянными и раздражающими проверками документов. Даже терпение Миты подходило к концу.

— Это просто невыносимо! — рявкнула она, когда наконец командующий Ородай вошел в приемную, в которой девушка ждала начальство, в компании двух виндикторов-сержантов.

Ородай имел вид человека, который уже свыкся с постоянными головомойками.

— Конечно, — устало сказал он, — я уверен, все выяснится.

Если верить чертам лица, командующий был стар. В его чине многие уже потратились бы на омолаживающие процедуры или поставили аугметику, но он смело демонстрировал морщины, что весьма редко встречалось среди старших начальников. Как командующий Адептус Арбитрес, Ородай был вторым человеком после губернатора, если не равным ему. При этом командующий был маленьким человечком в мягкой одежде, чье псионическое излучение не передавало и тени самолюбия.

Однако этикет должно соблюдать.

— Я жду вас уже два часа, — рубанула воздух рукой Мита. — Инквизитор будет поставлен в известность!

Ородай удивленно поднял брови:

— Смею сказать, он услышит еще о многом!

С этими словами командующий протянул ей связку пергаментов, которые девушка неуклюже взяла.

— В любом случае я ничего не мог сделать. Ваши документы требовали подтверждения, и ваш спутник… не оказывал помощи.

«Ах да, — подумала она, — мой спутник».

— Ваши люди звали его «огрин».

— И что?

— Это не самая удачная идея.

— Неужели?

— Нет. Последнее время он предпочитает зваться Тини.

Ородай выглядел человеком, хватающимся за соломинку.

— В этом и состоит проблема?

— Не совсем. У него отобрали оружие. Я требую, чтобы его вернули.

Командующий изобразил сложную гримасу, намекающую, что Мита не в том положении, чтобы требовать, но сделал знак помощнику. Человек бросился исполнять приказ с гримасой отвращения на лице. Мите было вполне понятно почему.

— При обычных условиях мы не позволили бы… существу такого вида находиться в городе. — Ородай пригладил седую бороду. — Но сейчас обстоятельства далеки от нормальных.

— Но это вы попросили помощи у Инквизиции, — парировала Мита.

— Мы надеялись на визит самого инквизитора, а не одной из его служанок со своими животными, впрочем, не будем вдаваться в тонкости.

Вспышка ярости Миты была прервана эффектным появлением.

Дверь слетела с петель, и ее спутник вошел в помещение.

С сильным грохотом.

Официально его звали Винт, и он был человекообразным, если сказать одним словом.

Независимо от того, что его мир, некогда засеянный жизнью, был на тысячелетия изолирован, отрицал очищающий свет Императора, а малочисленные жители вырождались от смешанных браков и развращения.

Винт все еще был человеком.

Массивный, как и все представители его планеты, защищенный толстой кожей, с бочкообразной грудью и низкими надбровными дугами. За долгие столетия лазанья по лесам руки удлинились, сформировав вторые локти, ноги укоротились и обросли внушительными мускулами.

Каустус нашел Винта в забойных ямах Турелли Планиса, где тот готовился, в окружении толпы стражников, потрясавших энергокопьями и электроцепами, сразиться с дикими тварями и боевыми механизмами на потеху толпе. Руки гиганта были удалены, а на их место поставлены грубые бионические протезы.

Когда Каустус увидел, как на арену выходит Винт, славя Императора древней пляской-молитвой, инквизитор так поразился мощи и благочестию гиганта, что немедленно выкупил его за огромные деньги.

Учитывая собственную мутацию, начиная с момента присоединения к Каустусу, Мита не видела в Винте возможного союзника. Он старался ей услужить, простодушно раздевал ее взглядом, а она тактично принимала его неуклюжие заигрывания, хотя никогда не заходила слишком далеко. Держать его на таком поводке было удобно. Это гарантировало его личную преданность, а за такое, как полагала Мита, никакая цена не может быть слишком высокой.

Винт стал естественным выбором в предстоящем Мите путешествии на самое дно деградировавших люмпен-болот улья, кроме того, он обрадовался миссии, словно щенок, только что хвостом не завилял. Винт старался поменьше обращать на себя внимание, и все было хорошо, пока виндикторы Каспсила не решили, что его внешний вид нарушает законы, и не усыпили его, после заковав в цепи, несмотря на все протесты Миты. С тех пор ее решимость освободить ни в чем не повинное существо росла с каждой минутой.

Винт редко терял самообладание, но когда это случалось…

Дверь, сделанная из цельного листа феррокрита, смялась, как бумага. Затем появился сутулящийся Винт, обиженно ревя, как вагонетка на полном ходу. Виндикторы-сержанты, вздрогнув, отступили назад, торопливо нашаривая оружие на поясе.

К испуганным воплям прибавился третий голос — теперь Мита смогла разглядеть несчастного помощника Ородая, зажатого в механической руке Винта, словно мясной кубик.

Глубоко посаженные глаза Винта осмотрели пространство, выискивая новую цель, а брови шевельнулись, выдавая задумчивость. Один из сержантов решил дело — он щелкнул активатором своей дубинки и с криком «Завалю, зверюга!» прыгнул вперед.

Попытка проявить себя героем закончилась, когда Винт высокомерно запустил в него телом помощника, и оба человека с грохотом улетели к дальней стене, которая издала такой звук, будто в нее попали из мортиры.

Второй сержант истерически захныкал.

Командующий Ородай между тем, ни на мгновение не теряя самообладания, мрачно смотрел на Миту. Его псионический фон излучал лишь небольшое опасение — вместе с ощущением скуки и бесполезно потраченного времени.

Посреди комнаты Винт сорвал шлем с головы второго виндиктора, словно крышку с тюбика краски, и теперь мял его между большим и указательным пальцами. Сержант предпринял глупую, на взгляд Миты, попытку ударить Винта по лицу, но тот лишь ухватил его медвежьей хваткой и небрежно бросил назад через свое огромное плечо.

Затем Винт двинулся к Ородаю, его металлические пальцы подергивались, струя слюны тянулась вниз с подбородка.

— Думаю, дознаватель, — спокойно сказал командующий Мите, — вы достаточно насладились.

Она с улыбкой кивнула и повернулась к приближающемуся монстру.

— Винт, — сказала Мита, — со мной все в порядке.

Она дотянулась до его сознания и начала осторожно успокаивать разум гиганта.

— Вреда н-нет? — Винт заморгал. — Мита цела?

— Да, я цела, — ласково сказала она, — видишь? Вся в целости. А теперь успокойся!

Винт истово закивал, полностью доверяя ее словам. Он сунул огромные руки в широкие карманы своего одеяния и замер, словно обесточенная машина.

Мита, ухмыляясь, повернулась к Ородаю.

— Теперь, — произнесла она, — может, объясните причину, по которой вы просили нашей помощи?

Глаза Ородая, заблестев, сузились — теперь настала очередь командующего удивляться.

— Возможно, было бы лучше вам убедиться лично.

Сержант Варитенс не любил мутантов. Сержант Варитенс не любил псайкеров. Сержант Варитенс не любил неповиновения, а также не любил бедность и аристократию. Он ненавидел подулье, ненавидел башни и, естественно, средние этажи.

Насколько могла понять Мита, скользя по поверхности его сознания, сержант Варитенс вообще мало что любил.

(Сержант Варитенс не любил Инквизицию.)

(Сержант Варитенс не любил женщин.)

Он и Мита просто идеально подходили друг другу.

— И как именуется эта зона?

— Леди, это, клянусь задницей варпа, подулье. Мы его вообще никак не называем.

— Но… эти поселения… Они должны иметь название. Что говорят люди, когда…

— Значит, так. — Варитенс отвернулся от кабины «Саламандры» и пробурчал что-то в микрофон вокс-передат-чика. — Вы хотите остановить несколько здешних ублюдков и спросить, как они называют это место или где находятся местные достопримечательности, а то и узнать, что гаденыши жрали на обед? Только не прибегайте потом к нам, когда глянете ненароком вниз и увидите парочку этих мутантишек, вгрызающихся в ваши ноги.

После этого монолога они ехали в тишине. Подулье оказалось совсем не таким, каким его ожидала увидеть Мита. Прочесывая развалины и тротуары из «Саламандры» виндикторов, она восхищалась разнообразием странной красоты распада — словно над всем витал некий тайный порядок.

Груды отходов здесь были раскрашены в золото. Ей показалось, что жизнь словно спасалась от нищеты окружающего за буйством оттенков и художественных оформлений. Безвкусные тотемы выступали из теней, яркие надписи на стенах успевали смениться дюжину раз, пока они проходили мимо. Название каждой главенствующей банды было перечеркнуто именами новых завоевателей.

Обитатели подулья по-разному реагировали на едущих виндикторов: многие спешили уйти в тень, другие, наоборот, подходили поближе, чтобы поглазеть. Подозрительные типы махали им руками, правда, в них не было и следа оружия — оно наверняка было надежно скрыто в складках тяжелых плащей.

Смутные ассоциации вибрировали во тьме, как прекрасные алые черви из глубин моря — Мита изо всех сил заставляла себя презирать их, так же как это делал сержант Варитенс.

Командующий Ородай назначил сержанта ее гидом явно в отместку.

— Скажите мне, сержант, — сказала она, утомленная тишиной, стараясь выдерживать ровный тон, — какой тип преступлений может потребовать внимания Священной Императорской Инквизиции? Особенно в таком презренном месте?

Варитенс на миг глянул на нее, скрытый за невыразительным шаром визора.

— Убийство.

Мита поперхнулась:

— Мы расследуем убийство?

— Не одно. Пять подтвержденных, возможно больше. Мы следуем к новому телу.

Мита тряхнула головой, ее назначение становилось с каждой минутой все забавнее.

— Сержант, я так понимаю, — начала она, — в улье происходит несколько сотен нераскрытых убийств каждый день. Представляю, насколько эта цифра выше в подулье.

— Вы правильно представляете, леди.

— Тогда, боюсь, я ничего не понимаю. Чем это убийство отличается от других?

«Саламандра» свернула за угол и заскользила вниз. Девушка поняла, что они прибыли, поскольку виндикторы вокруг начали сосредоточенно проверять автопушки и булавы.

Варитенс указал на расположенный неподалеку искореженный туннель:

— Нам туда, сейчас все поймете.

Она была миссионером, судя по остаткам одежды — белому балахону и простой веревке с маленькой ракой, украшенной золотыми священными письменами. Она прибыла в это глухое темное место для распространения света Императора, наверняка была очень храброй и самоотверженной. Награда, которую она получила, вряд ли справедлива.

Одежда была исполосована в клочья.

Веревка, обычно переброшенная через плечо, оказалась закручена на шее. Рака валялась расколотой — виднелись кости какого-то древнего святого или его прах.

— Император спаси… — прошептала Мита, вступая в туннель.

Женщина умерла не здесь — это очевидно. Независимо от того, из-за чего свершилось насилие, ее жизнь взята с умыслом — кровь забрызгивала потолок и стены, скапливалась густыми лужами под ногами. Это было не просто место преступления, это была своеобразная визитная карточка — четкая, ясная, продуманная.

Глаза вырезаны. Руки вырваны из плеч. Хрящи рассечены более чем на фут ударом, нанесенным с неимоверной силой и точностью, — практически произведена ампутация. Внутренние органы выведены наружу свисающими причудливыми петлями через поперечные разрезы на животе.

И все удары только поперек бледного тела, ленивые разрезы, в которых медленно колышутся крошечные алые водовороты, словно мантровые колеса, по которым льется святая вода.

Сначала Мита подумала, что линии нарисованы красными чернилами, которыми небрежно черкали на коже жертвы. Но она ошибалась. Каждая линия оказалась разрезом, нанесенным так совершенно, что кровь из них не сочилась, тем самым не портя внешнего эффекта. Это были не удары маньяка. Это было искусство.

И художник не бросил дело, не поставив подписи.

Над телом, на каменистой поверхности стены, была прибита аккуратно удаленная рука, на которой при свете лампы Миты виднелись слова, притягивающие к себе взгляд.

«Адео мори сервус Император фиктус, аве Доминус Нокс».

Мита ощутила, как завтрак подкатил к горлу, и отвернулась, борясь с дурнотой. Сержант Варитенс стоял позади нее, уперев руки в бока. Он принял отвращение девушки за малограмотность и откашлялся:

— Здесь написано…

— Спасибо, сержант, — прошипела Мита, судорожно втягивая воздух и стараясь сохранить достоинство, — я весьма бегло читаю на высоком готике.

Она вновь посмотрела на слова, — казалось, те корчились перед ее глазами по собственному желанию. Мита на миг вновь ощутила тот шокирующий удар, и теперь уже не оставалось сомнений в идентификации убийцы.

«Великая тьма, спускающаяся с небес».

Нечто пережило крушение «Крадущейся тьмы»…

— Адео мори сервус Император фиктус, — произнесла Мита вслух, перекатывая каждое слово на языке. — Так умрите, рабы ложного Императора.

Виндикторы, стоящие рядом, взволнованно воззрились на нее. Даже Винт напрягся, силясь понять произнесенные слова.

— Аве Доминус Нокс — славься, Повелитель Ночи.

Зо Сахаал

Их называли Ледниковыми Крысами.

Их имена небрежно писались на пергаменте четкой рукой сервописца, пряча удивительную информацию внутри опрятных строк, словно это один из миллионов ничего не значащих отчетов, запечатанных простой печатью из воска.

Их называли Ледниковыми Крысами. Сахаал снова и снова заставлял это слово проноситься в мозгу, словно испытывая его характер.

Пробуя его.

Торговец информацией Пахвулти ушел из его когтей. Свободно шагая, игнорируя раны, испещрившие некротическую кожу, он невольно если не заработал уважение Сахаала, то, по крайней мере, заставил того ощутить себя в долгу.

Пахвулти проинструктировал Сахаала о том, где и когда найти обещанную информацию, даже склонил голову в саркастическом почтении. Потом улыбнулся и пошевелил бровями:

— Этот бизнес строится на доверии. — Он сопроводил слова своим кудахчущим смехом «хет-хет-хет». — Вопросы не стоят ничего, ответы — бесценны.

Сахаал едва сдерживался, чтоб не разорвать существо на кусочки. Решение отпустить его целым восвояси потребовало каждой унции его концентрированного прагматизма. Молчаливая клятва разобраться с ним позже стала плохим утешением.

— И все же я ничего не заплатил, — прошипел он, утекая в тень и стремясь сохранить лицо.

Но ему отказали даже в этом.

— Да… у вас ничего нет. — Оставшийся глаз Пахвулти затрепетал за линзами как некое бесконечное подмигивание. — Но тогда… первая из сторон не берет на себя никаких обязательств.

А затем он ушел.

Их называли Ледниковыми Крысами.

И да, ответы Пахвулти прибыли тогда, когда он обещал, спустившись в лифте по неприметной шахте, которая должна была быть давно отключена, поэтому быстрая попытка Сахаала засечь их источник потерпела неудачу. Торговец информацией слишком хитер, чтобы так легко раскрыть местоположение своей базы, потому считал себя избавленным — временно — от возмездия.

И да, Сахаал ревел от голода, узнав имя врага, сгибая когти, выпевал имена снова и снова, но даже в этом случае… даже в этом… Он не был приучен быть в долгу.

Ледниковые Крысы. Воров звали Ледниковые Крысы.

Они были бандой грабителей, гласил документ. Клан пиратов, не замешанный в связях с бандами улья, довольствовавшихся лишь теми ценностями, которые они присваивали в набегах. Родиной основателя был ледяной мир Валгалла, первым присоединившийся к Имперской Гвардии, и здесь он оказался, нутром почуяв огромную выгоду богатств улья Эквиксус. Его звали Тохли Тего, и губы Сахаала растягивались в улыбке, когда он вспоминал уродливый знак, напыленный на борту транспорта воров, именно тот признак, который врезался в память.

Если данные шпионов Пахвулти не устарели (иерархия кланов менялась очень быстро), нынешний главарь звался Никхэ, а его люди отмечали себя люминесцентной спиралью-тату на лбу.

— Никхэ…

Сахаал произнес имя вслух, словно гарантируя его реальность, и махнул когтем в воздухе, анализируя звуки.

— Никхэ… Никхэ…

Да. Да это он. Ложный горбун. Вор. Ублюдок. Червь. Он взял ее.

На последней странице пачки документов Пахвулти привел карту. В центре страницы небрежной рукой Пахвулти был намалеван жирный крест с пятнами от разлетевшихся чернил.

Сахаал проверил груз, прикрепленный к поясу, — слабый зеленый жар заиграл на кончиках пальцев-лезвий.

Ледниковые Крысы. Их называли Ледниковыми Крысами.

Каждый из них должен умереть.

Гернитаун был падшим городом. На некоторых местах город не выдержал собственного веса и обрушился внутрь — целые улицы обвалились в пропасть. Обитатели подулья держались подальше от наклонных галерей Гернитауна, называя их колодцами. Увядшие улицы тянулись как варикозные вены, зажатые каменными мускулами, полностью погруженные во тьму.

Некогда Гернитаун был частью Каспсила. Теперь, угнездившись в анархическом сердце подулья, он стал образцом былого порядка, исковерканного окружающим упадком. Именно здесь устроили дом Ледниковые Крысы.

Сахаал исследовал эту область с невероятным усердием: наблюдал, анализировал, ни во что не вмешиваясь. На большом перекрестке, где встречались три широких коридора и постоянно находились представители множества банд, ему пришлось оставить оружие, поскольку часовые Крыс не дремали.

«Время еще не наступило» — сказал он себе.

Они носили длинные серо-белые пальто, на которых красовался особый знак — стилизованная снежинка-кинжал с рукоятью в форме черепа. Они держали в руках лазганы с преувеличенной заботой, выдававшей тех, кто просто купил свое оружие. Потому Сахаал удерживался от прямых контактов. Они ничего не могли противопоставить ему. Скользя за бандитами в тенях, он лишь предвкушал смерть негодяев с хищной непринужденностью.

Их банда придумала себе прекрасное название, в конце концов решил Сахаал. Они просто мерзки — необученные и нетренированные, совсем как их тезки — крысы.

А ему придется послужить совой.

Когда расчеты были закончены, Сахаал нанес удар.

Молодой часовой — его взгляд успел метнуться, чтобы заметить приближающуюся неправильную тень, — умер первым. Расхаживая у северного входа в город, юноша не мог полагать, что вид вентиляционного люка станет последней картиной в сто жизни — Сахаал с изяществом змеи возник у него за спиной и бесшумно перерезал горло. Словно сама тьма отрастила когти.

Тело упало, а Сахаал скрылся в тенях, прежде чем голова часового стукнулась о пол с влажным звуком.

Теперь Гернитаун лежал перед ним, будто жертва, имеющая горячее сердце и жаждущая получить нож между ребрами.

Сахаал с радостью отдался роли палача.

Он убил еще троих на параллельных улицах, стараясь не давать воли жестокости, а действовать бесшумно, как призрак. Но тела были им показаны достойно — слабые огни фонарей подсвечивали каждый влажный разрез, кровавые потоки тускло поблескивали, Сахаал делал паузы, лишь чтобы проклясть души, выполняя обет мести.

— Варп забирает тебя… — шипел он, а шлем поглощал каждый звук. — Варп пожрет тебя целиком…

Когда же наконец возник шум, которого он ждал так долго, Сахаал уже находился в разрушенном куполе здания, что некогда было часовней. Он зацепился за потолок когтями ног и висел на манер летучей мыши, наслаждаясь криками паники среди Ледниковых Крыс.

Сначала один испуганный голос, разнесшийся по городу как наваждение, потом уже горстка голосов, а затем… затем каждый голос зазвучал отдельно, гневно и беззащитно одновременно.

Обнаружилось первое тело.

Сахаал спрыгнул на мозаичный пол часовни и, скользя между треснувшими плитами, поспешил к противоположному краю Гернитауна. Чтобы пробраться незамеченным, он нырнул в затопленные туннели, через которые двинулся как пуля в стволе, распугивая гигантских крыс и хищных рыб.

Достигнув южного входа в город, охотник оказался прямо под ногами у часового. Один пронзающий выпад когтей — и одеяние бандита окрасилось красным. Человек упал, как подрубленное дерево, — больше удивленный, чем понимающий происходящее.

На этот раз Сахаал даровал жертве привилегию закричать. Он посмотрел на брызжущую на стены туннеля кровь, потом склонился над телом и сунул в скрюченные пальцы часового маленький предмет.

— Не вздумай отпускать, — прошептал он в микрофон человеческого вокс-передатчика.

Затем Сахаал ушел.

Вопли человека, отраженные стенами, скоро встретились с криками паники на севере. Люди сталкивались на переходах, показывали пальцами в разных направлениях, никто не понимал, куда следует бросаться в первую очередь. Сахаал наблюдал с развалин чердака за паникой, словно за мельтешением муравьев, смакуя происходящее. Наверняка им кажется, что противник многочислен и наступает одновременно со всех направлений.

«Страх и паника, — говорил некогда его повелитель, — являются всего лишь двумя сторонами одной мюнеты».

Крики часового стали затихать и вскоре совсем умерли, не успели еще пятна факелов достичь южных ворот. Сахаал представил себе стражника, одного во тьме, отчаянно сжимающего холодеющими пальцами чеку гранаты. Рано или поздно механизм сработает…

Передовая группа стражников успела ворваться в туннель за секунду до взрыва. Сахаал, подобно горгулье, взгромоздился на крыше, пристально глядя поверх разрушенных башен Гермитауна, — взрыв разросся ярким люминесцентным пузырем на юге, мерцающее сияние залило окрестности. На несколько мгновений тени исчезли, а когда свечение угасло, стали видны клубы жирного черного дыма, поднимающегося над южными вратами.

— Режим охоты! — прошептал Сахаал, и, подчиняясь его приказу, доспехи сработали, раскрыв линзы шлема и дав максимальное приближение изображения. Он сразу «оказался» среди клубов дыма, где умирающие спотыкались о мертвых, а раненые с закопченными лицами спешили убраться подальше.

Вышло Крыс гораздо меньше, чем вошло.

Сахаал наблюдал, как отлетают жалкие людские жизни, с нескрываемым удовольствием, а потом прыгнул с чердака вниз, по направлению к центру города. Теперь он не скрывался, позволяя себе быть увиденным. Вид безмолвного призрака, мелькающего в клубах дыма, вызывал крики ужаса у бандитов.

Он сделал так сначала на окраине, потом на востоке, затем отправился в центр — там и тут он проносился у всех на виду огромными прыжками через улицы и перекрестки.

На западе, в руинах либриума, он запрыгнул в окно дома и, едва раздался ужасный крик, выпрыгнул наружу, не забыв на прощание полоснуть человека когтями.

На северном перекрестке Сахаал спрыгнул с разрушенной стены на багажник скользящего транспорта одновременно щелкая когтями. Двое бандитов были мертвы раньше, чем поняли, что не одни в кабине, их головы запрыгали по направлению движения машины, а тела неуклюже рухнули вниз. Еще двое успели открыть огонь.

Сахаал активировал внешние динамики, установив мощность на критический уровень.

И рассмеялся.

В каждом углу Гермитауна, в каждом закоулке и узком полуобвалившемся проходе мужчины и женщины замерли, слушая ужасный смех и дрожа в темноте.

Когда же Сахаал отправился непосредственно к центру, даже попытка слаженной обороны у Ледниковых Крыс была давно уничтожена. Ужас проносился по закоулкам — молва о кошмарной внешности охотника парализовала всех: полночная тьма, движущаяся как молния, многорукая и горбатая, с пылающими рубинами глазами и длинными когтями-саблями.

Сахаал наслаждался этим ощущением и смеялся, смеялся, смеялся…

В былые времена центр являлся колереумом. Огромный гидропонический купол с многочисленными фермерскими пристройками и зеркальной внутренней поверхностью напоминал глаз насекомого — переливающийся и многогранный. Некогда он мог производить в год тысячу тонн крахмальной пасты, доставляемой по толстым ржавым трубам к миллионам потребителей. В былые времена.

Купол не перенес падения в бездну. Зерновые культуры вымерли во время катастрофы, ирригационные каналы пересохли навсегда. Немногочисленная вода, сочившаяся в подулье, была пригодна лишь для некоторых сорняков, которые мутировали, став грубыми и неприхотливыми. Выжили только лампы — древние шаровидные дроны с гудящими гравимоторами и примитивной логикой.

Они бродили по куполу с работающими на полную мощность ультрафиолетовыми факелами, совершенно не обращая внимания на отсутствие растительности, обеспокоенные только снижением запаса собственного топлива.

Сахаал пробежал по куполу, как жук, его конечности легко работали в режиме насекомого. На краю одного из провалов он замер, внимательно разглядывая пространство внутри, затем потянулся к ремням нагрудного патронташа и отстегнул гранаты, прицепленные к нему.

Основное пиратское логово представляло собой скопище домиков и палаток, расположенных вокруг полуразрушенной каменной башни — прекрасного места для главаря, кстати. Именно там Сахаал намеревался обнаружить свою добычу.

Сейчас внизу суетились охранники, они сновали между складами и домами, размахивали оружием, выкрикивали приказы. В ультрафиолете лица Крыс казались молочно-белыми. Двигатели транспорта внезапно ожили; издав хриплый рев, лязгнув гусеницами, механизм направился к выходу из колереума.

— На нас напали, клянусь Тего! — отфильтровал Сахаал среди криков голос одного из Крыс. — Их множество, наступают со всех направлений!

Рев и стрельба на востоке подсказали охотнику, что убитые им охранники найдены — это стало финальной нотой в его фантазии разрушения, последним штрихом к портрету.

Ледниковые Крысы теперь палили по любой тени.

Удовлетворенно кивнув, Сахаал погрузил когти глубже в мягкое покрытие купола, напряг каждый мускул тела и прикрыл глаза.

— Твоим именем, повелитель, — произнес он, — неизменно им.

Набрал воздуха.

Запрокинул голову.

И начал кричать.

На максимальной громкости вокс-передатчик его древнего шлема мог взорвать мозг человека или стереть зубы в порошок. Сахаал видел, как при «Вопле Хищника» людей парализует, а птицы, оглушенные, падают с неба.

В Гернитауне взорвался зеркальный купол колереума.

Множество людей застыли, подняв головы, увидев ужасающий силуэт, окруженный ультрафиолетовым нимбом, а затем рухнули замертво — их глаза и рты оказались заполнены битым стеклом. Если бы они выжили, один кошмар был бы им обеспечен до смерти — купавшаяся в ливне радужных осколков фигура баньши, повелевающая смертельным дождем.

А затем начали падать гранаты, вспухая огненными шарами, из которых выстреливали волны шрапнели, превращая плоть в кровоточащий фарш.

Сахаал расправил когти, экзальтированно наслаждаясь резней. На мгновение ему показалось, что он может попробовать на вкус страх гибнущих жертв, он зашатался, упиваясь собственной исключительностью, становясь равным богу, поднимаясь ввысь на крыльях террора.

Но…

Но нет.

Нет!

Даже на пике порочного оргазма он помнил о цели. Сахаал скрежетнул зубами. В основу взлета заложена коварная опасность. Ключ — это сосредоточенность. Всегда. Сосредоточенность и преданность.

Во имя мести фальшивому Императору, во имя моего повелителя.

Все остальное порочно и бессмысленно. Он должен настраивать себя, чтобы ощущать удовольствие от работы, удовольствие при каждом шаге, ведущем к цели… Но никогда не испытывать удовольствие непосредственно при работе.

Страх, разрушение, смерть — это всего лишь инструменты. Оружие. Палитра художника. Средство довести все до конца.

Но никогда не познать его самому.

Сахаал шел среди умирающих со сдержанностью, хотя лежащие у него под ногами вряд ли понимали это. Большинство были настолько изранены, что могли только дергаться, когда над ними клацали окровавленные когти.

Теперь Сахаал не боялся раскрыть себя — видела ли его добыча или нет, никто не выживет, чтобы рассказать о нем. Спокойный уголок сознания задавался вопросом: кем он кажется этим полуслепым червям? Что люди думают, когда он проходит мимо и презрительно режет им глотки?

Он должен казаться им гигантом. Теперь он намного выше, чем их самые сильные чемпионы, а ведь его броня сейчас находится в сложенном, «горбатом» положении. Клацали тяжелые сапоги, на носках которых рефлекторно подрагивали и впивались в почву когти, могучие колени с роговыми выступами работали, словно поршни, — со стороны Сахаал должен был выглядеть как стервятник. Впечатление дополняли два продолговатых прыжковых ранца за спиной, похожие на свернутые крылья, и напоминающий клюв шлем, выпирающий вперед, как выпяченная челюсть.

Там, где он ступал на пыльную землю, окруженный клубами дыма, безбоязненно проходил сквозь огонь, перепрыгивал кратеры, вокруг него шевелились тени, сплетаясь, как живая мантия. И глаза — сквозь пепел и чад горели красные линзы, как угли затухающего очага.

Каменная башня была почти покинута, вокруг валялись трупы охранников — Сахаал вошел внутрь, высадив дверь нетерпеливым движением плеч. Вздохнув, он взмолился холодному духу повелителя, чтобы именно здесь нашлись вор и его добыча.

На первую просьбу он получил положительный ответ.

Нападение началось сверху — вспышка гудящего пламени потревожила руны на глазных щитках. Сахаал рванулся в сторону, когда по броне ударил огненный шквал — металл протестующе заскулил и задымился.

Клубы пыли заполонили воздух, а яростное стаккато хеллгана потрясло башню до самого основания. Первая подлая атака, несмотря на молниеносную реакцию Сахаала, выбила уродливые кратеры на филигранной поверхности брони. Но удар не достиг цели — оказалось, что насквозь броня нигде не пробита. Однако на иссиня-черных доспехах Сахаала теперь навсегда останутся уродливые шрамы. Этого было достаточно, чтобы привести его в ярость.

Он взмыл в воздух, использовав всю мощь прыжковых ранцев, и обрушился на деревянные ряды перекрытий, ломая их одно за другим как щепки — кум-кум-кум — быстрее стука испуганного сердца.

Стрелок, застигнутый неожиданным ливнем из щепок и бревен, вскрикнул, когда пол под ним провалился. Он рухнул вниз, по пути отчаянно стараясь зацепиться за куски балок и торчащие перекрытия. Тело ударилось о пол с неприятным хрустом, одна нога была согнута под неестественным углом.

Бандит застонал, приходя в себя после шока.

А затем рядом с ним опустилось нечто. Нечто иссиня-черного цвета. Нечто с глазами демона, скрежещущее когтями и шипящее, как змея. Оно подступило ближе, рассматривая человека взглядом кота, поймавшего мышь. Нечто длинным лезвием почти ласково обвело сияющую татуировку на лбу бандита.

— Никхэ… — произнесло оно.

Услышав собственное имя, сорвавшееся с губ этого кошмара, человек смог поднять взгляд. Он быстро приходил в себя — к тому моменту, когда когти дотронулись до него, он уже мог кричать, выплевывая кровавые куски легких.

— Где, — прошипел голос, — она?

Мрачный Зо Сахаал покинул Гернитаун через час. Пакет, который он нес с собой, Сахаал через некоторое время оставил, аккуратно положив среди отбросов и мусора. Там находились останки Никхэ, изведавшего силу его ярости. Он мог бы забрать жизнь каждого оставшегося в черте города, но вместо удовлетворения от такой мысли сейчас ощущал лишь пустоту.

Корона пропала.

Она продана.

Продана.

Обменяна, как простой плебейский товар.

Сахаал шел по туннелю от северных ворот города без маскировки, без цели. Поэтому, когда закутанная фигура возникла перед ним и согнулась в поклоне, он, не останавливаясь, махнул рукой. Коготь рассек шею, голова отлетела, а тело осталось перебирать ногами в агонии.

Удушливый хор теней захлестнул Зо. Он остановился, потом медленно посмотрел по сторонам. Вокруг него стояло пятьдесят или более фигур, затянутых в черное, взиравших на него с благоговением и ужасом. Что ж, еще больше поживы его лезвиям…

Сахаал вздохнул и, нетерпеливым движением стряхнув кровь с когтей, приготовился к большой резне.

— С-слава, — сказала одна из фигур, старательно избегавшая его взгляда. — Слава ангелу Императора! Слава святому воину!

Сахаал недоуменно остановился. Он ожидал сопротивления, ужаса, жалких попыток спасти жизни, но не поклонения.

— Что вы хотите? — прошипел он, и фигуры задрожали от его голоса еще сильней.

— Т-только служить вам, милорд… — Побледневшая женщина вскинула правую руку в приветствии. — Аве Император!

А затем реакторная ячейка с «Крадущейся тьмы», тот самый груз, который тащил Зо, достигла критической массы — в самом сердце территории Ледниковых Крыс — и взорвалась с силой миллионов гранат.

Подулье встряхнуло, пол заходил под ногами как живой, стены вокруг заскрипели и начали сжиматься в конвульсиях.

Сахаал наслаждался фосфорным сиянием руин Гернитауна.

Мита Эшин

Зажатая среди адамантиевых стен, энергия опустошения Гернитауна вырвалась за его пределы, но в основном ушла вверх.

А над Гернитауном раскинулся Каспсил.

Мита вернулась на нижние этажи города, переполненная мрачными предчувствиями и страхом. Псионический резонанс убитой женщины, призрачная тень, которую она ощутила, тронула ее до глубины души. Вместе с сержантом Варитенсом они поспешили доложить — каждый своему начальству — об обстоятельствах убийства.

Расталкивая сервиторов и аколитов-техников, Мита направилась к коммуникационной консоли. Ее всю трясло от недавно пережитого, и девушка была готова немедленно высказать все, что думает, инквизитору Каустусу.

Именно в этот момент раздался первый удар землетрясения. Оно некоторым образом и спасло Миту.

Учитывая, что система связи улья состояла из миллионов кабелей, склонных к электромагнитным наводкам, а также шум и толкотню, царящие в помещении, Мита опасалась, что тихий голос Каустуса будет практически не разобрать.

Так и случилось, однако понять реакцию инквизитора на сообщение можно было и без звука — несмотря на подробное описание места убийства, Каустус проявил минимум интереса. Его больше заинтересовало, почему Ородай настоял на личном визите Миты. Простыми словами ей было трудно это описать.

— Осквернение… нечто дикарское, милорд, и…

— Дикарское, вы говорите? — Резкий тон инквизитора граничил с презрением. — В подулье? Не могу вообразить себе такое.

Мита буквально увидела, как он гневно вращает глазами.

— Милорд, я… Возможно, вам это покажется не важным… а мое отношение к этому вопросу смешным, но…

— Мне это не кажется, девочка. Это уже смешно. Более того — вы тратите мое время. Надо же, убийство в подулье! Вы — служитель Инквизиции, а не занюханный юрист, которого посылают расследовать любое правонарушение.

Инквизитор расходился не на шутку — Мита ясно воображала, как он постукивает пальцами по кончику своего отполированного клыка.

— В будущем предписываю вам не обременять меня каждой мелочью и…

— Но, милорд, я вновь ощутила тьму! Это… словно висящее облако! Тень варпа!

Медная трубка связи, выполненная в форме разинувшей рот рыбы, затихла. Мита неуверенно посмотрела на нее — неужели Каустус оборвал связь?

— М-милорд?

Когда инквизитор вновь заговорил, его голос был холоден:

— Вы больше никогда не перебьете меня — вам это ясно, дорогая?

Живот девушки мгновенно занемел.

— К-конечно, милорд. Извините меня.

— Дитя, мое терпение имеет границы, не стоит их испытывать.

— Мне действительно жаль, милорд… но только… — Она постаралась подобрать нужные слова, однако вид мертвого тела, плавающего в собственной крови, вновь возник в сознании. Пустые глаза трупа — это просто туннели, ведущие в царство теней, Мита была уверена в своем предчувствии. Но что она может рассказать? Во имя Трона, еще недавно она была необычайно уверенна, но теперь, когда надо было это объяснить, она боялась показаться смешной. Мелодраматичной. Излишне нервной.

Но те слова!

«Адео мори сервус Император фиктус, аве Доминус Нокс».

Слова, наполнившие ее такой неуверенностью, сочившиеся страхом, заставившие ее онеметь там, в Каспсиле, повелевавшие немедленно поставить в известность хозяина. Она должна все рассказать. Должна любой ценой.

В центре контроля, глядя на переговорную трубку, Мита задержала дыхание, постаралась сосредоточиться и произнесла официальным тоном:

— Инквизитор, я уверена, что в пределах улья существует заражение.

На этот раз пауза была долгой. Когда Каустус заговорил вновь, он почти шептал. Эшин напрягла слух, чтобы разобрать хоть слово.

— Хаос? — прошептал инквизитор. — Вы думаете, этот город дал приют Хаосу?

Мита подавила подступившую на миг дурноту и покрепче вцепилась в трубку.

— Да, милорд, — уверенным тоном ответила она. — Или… что-то подобное, спаси Император.

— Дознаватель Эшин, — наконец вздохнул Каустус, и Мите показалось, что в ледяной тон вплелись новые нотки, которые она никогда не слышала от него прежде. — Мы — слуги Ордо Ксенос. Мы прибыли в этот мир для обнаружения раковой опухоли, которой является ксенофилия. Это курс, которым мы неизменно следуем.

— Но…

— Вы молоды, дознаватель. Уже служили двум хозяевам. Вам не хватает последовательности. Вам не хватает опыта. У вас мало навыков в обнаружении путей Хаоса.

— Но, милорд… — Мита ощутила, как в горле запершило от обиды. Ну почему он ей не доверяет? Почему он постоянно так агрессивен? — Я его чувствую! Ошущаю! Оно крадется, как тень…

— Это… — голос инквизитора давал понять, что теперь он не потерпит никаких возражений, — это все, что у вас есть, дознаватель? Или вы выдвинете еще несколько бездоказательных утверждений?

Замерев с раскрытым ртом, Мита закрыла глаза, внезапно увидев перед собой разветвленную тропу и постаравшись внимательно ее рассмотреть. Даже не применяя основных техник пси-транса и не раскидывая младших арканов Имперских Таро, она знала, что такое Эхо Будущего. Оно приходит нежданно и неотвратимо, но должно быть рассмотрено с максимальным вниманием. Это видения того, что могло бы быть, — они извиваются, как спутанная пряжа, и даже искусные наставники Схоластиа Псайкана предупреждали учеников остерегаться обмана.

Тем не менее видения будущего были яркими, словно полученные в келье медитации, потому Мита рассматривала их со спокойствием опытного псайкера. С одной стороны, она могла вернуться к хозяину. Могла льстить ему, угождать его желаниям и держать язык за зубами. Могла бы доверять его власти и справедливости, служа с преданностью, за которую со временем расплатятся уважением.

Или могла верить сердцу, которое говорило: другой путь тяжел, полон неясности, насилия и крови.

И полон славы.

— Я просила бы, — смиренно начала она, — просила бы милорда дать благословение на охоту.

— Охота…

— Да, милорд, охота на убийцу.

Динамик трубки потрескивал дальними разрядами, словно сам удивлялся произнесенным словам псайкера.

— Дознаватель, — послышался голос, — или ваш мозг не выдержал условий подулья, или ваша дерзость даже выше, чем я опасался. Ваш запрос…

Внезапно связь оборвалась, огни тревожно замигали, а мир перевернулся с ног на голову.

Потом Мита видела — в последующие часы безумия, накрывшего улей после землетрясения, — прерванный разговор с инквизитором не мог уже ничего изменить. Не мог ничего изменить и его отказ.

В таком густонаселенном метрополисе, как улей, каждый подземный толчок может стать началом огромной катастрофы. Но Каспсил не был городом с упорядоченной архитектурой, для него землетрясение не стало смертельным, опоры и веретенообразные башни выстояли, заледеневшие фабрики лишь сделали небольшую паузу в своей непрерывной работе, а подземные кабели только растянулись или закачались. Взгляд старожила мог приметить некоторые изменения вроде покосившейся башни, раньше гордо устремлявшейся ввысь, или куч мусора на улицах, но в основном стоило пожать плечами и поблагодарить Императора, что землетрясение было не слишком разрушительным.

Древность этих мест каждый житель улья в душе ощущал так же остро, как их недолговечность. Это был карточный домик, стеклянная башня, которой нужен всего один камень, чтобы обрушиться.

Уровни Каспсила вспучились опухолями. Участки, которые уже столетиями скрывались в тени, теперь выгнулись новыми причудливыми башнями и новоявленными горными хребтами. Они сбрасывали с себя вагонеточные линии и пути, вознося их над Каспсилом, словно неведомые сорняки.

Только в самом эпицентре погибло множество людей — те жители улья, которые провалились во внезапно раскрывшиеся трещины взломанных плит и дорог. Столбы пыли взметнулись живыми существами, облепляя прохожих слоем грязи, превращая их в серых зомби. В некоторых местах выпирающие плиты лопались, разрываясь стальными перьями, а из глубины уровней вырывались языки огня, жадно облизывающие металлические конструкции. Смрад сгорающей плоти смешался с криками ужаса, и несколько часов Каспсил напоминал не фабричную зону, а место недавнего боя.

Зримым отражением мощи существующего улья стал именно тот факт, что город лишь сделал паузу в работе во время землетрясения. На уровень выше Каспсила или километром дальше в любую сторону никто ни о чем не подозревал, подобно губернатору Загрифу, который расположился в апартаментах на самой вершине улья. Некий аристократ Стиплтаупа мог. конечно, обнаружить, что его резиденция на несколько мгновений осталась без энергии, потому как древним маршрутизаторам понадобилось несколько секунд, чтобы перенаправить поток. Или некая фабрика могла зафиксировать внезапное прерывание потока крахмальной пасты, но такие вещи обычно приписывались призракам улья, воле Императора, ну или в крайнем случае — ужасной неэффективности жизненного уклада в улье.

Каспсил вернулся к нормальному ритму через два часа. Главным достойным упоминания изменением, происшедшем в нем, стало желание одной женщины точно понять: что именно происходит в подулье.

— Вы хотите… Я не ослышался?

— Вы все слышали правильно. Отряд из двадцати человек. Полная амуниция, оружие и броня.

— Понятно. — Командующий Ородай откинулся на стуле и, сплетя пальцы рук, иронически поднял бровь. — Может, еще обеспечить поддержку с воздуха?

Мита махнула свободной рукой — она общалась с гораздо менее приятными людьми, чтобы беспокоиться о сарказме Ородая.

— Думаю, отряда мне хватит. Да, и еще транспорт, конечно.

Ородай преувеличенно серьезно кивнул:

— Ну разумеется.

Кабинет командующего был унылым помещением без окон. Лишь неясный шелест сервиторов доносился из теней за его рабочим столом. Очевидно, Ородай большую часть времени проводил в поездках и здесь постоянно обитали лишь безмозглые писцы.

— Умерьте сарказм, командующий. Нравится вам или нет, но мое требование имеет все атрибуты Инквизиции, потому…

— Да, конечно! И потом — это никакое не требование. Это просьба, девочка, и лучше бы вы ее называли именно так. У меня нет времени на изысканные разговоры.

— Зовите ее как хотите, в конце концов, смысл от этого не изменится.

Ородай исподлобья оглядел Миту, словно взвешивая ее на внутренних весах. Судя по ауре его мыслей, ни один аспект дознавателя Эшин ему не нравился.

— Давайте на миг представим, — произнес он, — что я дам вам желаемое. И в какой из безумных планов вы хотите втянуть моих людей?

— Мы отправимся на охоту за убийцей, командующий. — На этот раз настал черед Миты поднять бровь. — Вы помните еще, что именно вы просили помощи в расследовании?

— Я помню. Мне хотелось уберечь своих людей от неприятностей, чтобы не отвлекать персонал от более важных…

— Эге… Значит, вы считаете, что Инквизиция существует лишь для разгребания мусора?

— Не совсем так…

— Вы только что ясно выразились. — Мита скрестила руки на груди. — Если бы я была менее снисходительной, то решила бы, что это граничит с ересью…

Эшин оставила угрозу повисшей в воздухе, наблюдая за реакцией Ородая.

Командующий понял, что попался. В своих мыслях он яростно проклинал ее стервозность. Где-то в глубине души Мита с ним соглашалась, чувствуя неловкость оттого, что ей приходится давить на честного и прямого человека. Но она успокаивала себя, вспоминая о важности миссии, — на пути к цели нельзя было заключать соглашения и допускать компромиссы.

— Великолепно, — резко сказал Ородай, сжимаясь в кресле. — Берите людей, сколько вам нужно. Но как вы хотите обнаружить этого убийцу — это для меня загадка.

Мита улыбнулась, поклонившись с искренней благодарностью:

— У меня есть свои способы.

— Они вам пригодятся, девочка, — сухо сказал командующий. — Эпицентр землетрясения находился где-то внизу, потому на том уровне будет грязно… Грязно и безумно.

Предсказанное Ородаем в точности сбылось.

Все говорило о том, что подземный взрыв принес не только пепел и огонь, но и невидимый смог безумия. В каждом поселении вокруг Гернитауна, в каждом грязеотстойнике и глуши железных дюн сумасшествие потекло из теней, захватывая всех и каждого.

Его главными адептами стали пургатисты — зловещие проповедники закутанные в тряпье, увешанное костями и клыками, награждающие стенающие толпы удавами плеток с крючьями на концах. Они пророчили близкое возвращение Императора в крови и дыму, свидетельствуя визгливыми голосами о его неотвратимом гневе.

В городе Мита заметила сторонников этого движения на перекрестках и верхних этажах — с искаженными лицами они упоенно бичевали себя, не привлекая особого внимания. В подулье все было не так — там благочестие порождало лишь фанатизм.

Пургатисты здесь визжали и выли, смело нападая на взирающую на них толпу, они поджигали костры, на которых горели «мутанты» и «ведьмы», и простирали дрожащие пальцы к месту, где некогда находился Гернитаун. Они взывали к силе императорского возмездия, ведь именно она, по их мнению, очистила от скверны обиталище Ледниковых Крыс.

Проходя мимо беснующихся фанатиков, Эшин вновь и вновь задавала себе вопрос, который просачивался через все ее защиты: неужели безумие — это цена веры?

«Душевнобольные, но набожные» не были единственными детьми недавнего взрыва. Для многих банд землетрясение означало лишь одно — место Ледниковых Крыс освободилось. Вакуум власти должен быть обязательно заполнен, потому война в подулье вспыхнула в один миг.

Издалека доносился грохот перестрелки, который часто перекрывал шум рушащихся зданий и крики воюющих сторон. Иногда яркие цветы разрывов вырастали рядом с пешеходами, чьи плащи начинали переливаться множеством оттенков, оттеняя виндикторов, проносящихся мимо на трех «Саламандрах». Затем вспышка гасла, и люди вокруг снова становились серыми незаметными призраками. Мита подумала, что вид из окна открывается самый экзотический — город словно странный лес, украшенный драгоценными камнями.

Виндикторы, конечно, относились к окружающим картинам с меньшей сентиментальностью, лишь сменяясь у открытых дверей машины, потому что иногда приходилось подбирать местных бедолаг, не нашедших никакого укрытия. Мита плохо переносила шум, который мешал ее концентрации, и изо всех сил старалась остаться сосредоточенной.

В менее просвещенные времена сыщик мог выйти на след преступника по отпечаткам пальцев или тратить дни, просеивая горы слухов и наблюдений. Для Миты подобная примитивность была просто невероятна: псионический водоворот эмоций, который представлял собой окружающий мир, был для нее так же ясен, как покрытая шрамами земля, но которой они ехали, или четко видимые колонны, что поддерживали стены. Она искала тень — темную пленку злого влияния, или… Да нет, она была уверена: след инфекции. Эта тень вела Эшин, как невидимый шнур. Нельзя было понять, точный след убийцы или нет, но его присутствие обозначало места, где он проходил, эти щупальца были путями тех людей, что он искал. Не имея ключа к личности преступника, Мита отслеживала его запах, она шла по веренице оставленных эмоций, ощущая его настроение. Он был сердит.

Сердит, холоден и преисполнен горечи.

— На повороте направо, — приказала дознаватель пилоту «Саламандры», не открывая глаз, — она видела мир в том спектре, где не нужны ни свет, ни цвет.

След петлял, словно в веселом танце, и Мита смутно подозревала, что префект уверен: она каждый раз придумывает направление сама. Однако это ее заботило меньше всего.

Несмотря на яростные возражения сержанта Варитенса, сначала они осмотрели периметр Гернитауна, вернее, то место, где он находился ранее. Темная область, состоящая из металлического шлака и опаленной земли — стены и потолки здесь теперь не могли похвастаться прямыми линиями, — в сознании псайкера сливалась с тьмой, которую она искала, поэтому сначала Мита решила, что убийца погиб в огненном аду.

Когда Гернитаун пожирал сам себя, преступник был в самом центре катастрофы. Мита ощутила острое разочарование, подумав о его смерти. Но нет… След вновь появился, черный, как антрацит, уводя из уничтоженной зоны во тьму западных пещер.

Потому она повела отряд прочь от столкновений мелких группировок, подальше от главных поселений с остатками цивилизации и вопящими пургатистами. Охота начала доставлять ей странное удовольствие.

В скором времени префект понял, что их командир наделен псионическим даром. Мита предположила, что именно этот факт, а не молчаливое присутствие Винта, который сжимал и разжимал свои огромные механические руки на триггере автопушки «Саламандры», повысил ее авторитет в команде. В любом случае теперь бойцы исполняли все, что она приказывала. Правда, виндикторы нервно поглядывали на гиганта и не отдавали салют, как это делали при обращении к префекту, но такие мелочи дознавателя совершенно не волновали.

Единственным раздражителем оставалось бормотание сержанта Варитенса, который, сложив руки на груди, настаивал на том, чтобы постоянно находиться рядом. Как будто его взгляд мог сдержать ее (ясное дело, еретические) мутации под контролем. Его губы беззвучно шевелились, видимо, подумала Мита, читая молитвы, а сама дознаватель отчаянно боролась с истощением, которое возникает при такой интенсивной медитации.

След убийцы вел через сплетение узких переулков — ажурное сине-черное кружево в псайкерском видении Миты. Она давала указания пилоту спокойным голосом, даже не слыша стука редких камней и обломков по броне. Когда машина начала вылезать из завалов, гусеницы нашли себе достаточно точек опоры, после чего в кабине вновь стал слышен только ровный гул мотора «Саламандры».

Во тьме вырисовывались странные фигуры. Сначала Мита принимала их за гигантские дубы, раскачивающие огромными ветвями, на которых горели призрачные огни. Только когда мозг приспособился к перспективе, ее глаза расшифровали увиденное.

Огромный трубопровод, до сотни метров в диаметре, подпираемый бесчисленными мелкими трубами, образовывал необъятный лабиринт между полом и ячеистым потолком. В некоторых точках переплетений труб сверкали красные огни, в других — в воздух били яростные паровые гейзеры. Мита с изумлением поняла: она видит теплообменники, которые доставляли тепло от раскаленной мантии планеты, с глубины, которая неподвластна наружным холодам. Обменники качали тепло для всего необъятного улья Эквиксус — девушка потрясенно разглядывала их некоторое время, даже забыв про преступника, которого жаждала найти.

Бормотание Варитенса приобрело отчетливую форму.

— Сержант, — сказал она, — ради любви к Императору, вы не можете вести себя тише?

Он сверкнул забралом шлема, зажатым в напряженных пальцах, и проворчал:

— Настали плохие времена, когда воины не хотят думать о спасении души.

— Вы хотите помолиться? — нахмурилась Эшин. — У нас двадцать мужчин с огромными пушками, они все вокруг вас, сержант. Чего вы испугались?

Грубое лицо сержанта, покрытое седой щетиной, скривилось в подобии улыбки. Даже под гнетом страха он не мог отказаться от сладкой перспективы указать на ее невежество.

— Здесь Стальной Лес, девочка, — кивнул он на джунгли перепутанных труб и сигнальных огней.

— Вы говорили, у этих мест нет названий.

— А если они вдруг есть, таких мест лучше избегать. — Варитенс повернулся к смотровой щели, вглядываясь во тьму. — Здесь обитает Семья Теней. А они очень не любят незваных гостей.

Часть вторая Королевство страха

Возможно, вы считаете себя безупречным. Возможно, вы действовали в интересах ваших людей. Возможно, в этом отношении ваша вина незначительна.

Но я скажу вот что: в этой Галактике достаточно амбиций тех, кто желал бы выстроить собственную империю. Так или иначе, в Империуме есть место только для одного Императора.

Приговор госпожи инквизитора Трейс Спиррус на суде над Григорием Процветающим, некоторое время являвшимся правителем системы Дактилис

Зо Сахаал

Его разум медленно плыл, отделенный от тела. Он не спал четыре дня, и пока мозг и тело поддерживали полную боеготовность, но на задворках уже проклюнулись первые семена-предупреждения будущего истощения, угрожая грядущей эффективности охотника. В этом странном месте он не снижал внимания ни на секунду, постоянно контролируя окружающий мир.

И только в логове своих новоприобретенных слуг Сахаал позволил себе отойти от правил. Окруженный волнами почитания среди тех, кто с большим удовольствием убьет себя ради его персоны, он принял милостивое решение отдохнуть.

Они звались Семья Теней. И они поклонялись Сахаалу. Глупцы.

Он соскользнул в сон со скоростью, которой сам от себя не ожидал, и погрузился в медитацию…

Сначала Сахаал сомневался.

Окруженный ордой закутанных в черное людишек, среди пляшущих теней очищенного Гернитауна, Сахаал уже собрался устроить резню, пребывая в ярости от того, что ему сказал Никхэ.

Корона пропала!

Его награда была утеряна. Он бесцельно бродил по смертельно опасным полям Гернитауна, когда встретил Семью Теней. Они приняли его за воина Императора. Возможно, они видели пиктслейты или читали описания в древних свитках. Император создал космодесантников — вот что они знали совершенно точно. Он породил их примархов, сформировал их легионы и послал в Крестовый Поход своим именем. Семья Теней мало знала об истории Империума, но не могла подвергнуть сомнениям доброжелательность ангельских воинов. Космодесантник был вне подозрения. Они никогда не слышали о Ереси Хоруса, что Сахаала не удивляло. Мощная пропагандистская машина Империума вряд ли освещала в неверном свете собственное прошлое.

В тумане транса охотник взвесил возможность рассказать новым слугам истину, но вскоре отбросил эту идею. Зачем им знать, что половина ангелов Императора прельстилась темными огнями Хаоса, — ублюдкам, обитающим в подулье, вероятность этого показалась бы смехотворной.

Жестокой.

Сахаал был такой же частью конгрегации Императора, как и ксеносы, которыми заражена Галактика. Мысль о том, что наивные мужчины и женщины Семьи Теней с такой легкостью позволили ввести себя в заблуждение, вызывала отвращение. Верно, что соблазн Хаоса оказал на него не слишком большое влияние, — Сахаал считал такое метафизическое изменение слабостью, отсутствием концентрации. Хотя он так же презирал Императора, как и любого противника Хаоса, ошибка Семьи Теней была для него болезненна.

Они видели его силовую броню, шлем с узкой прорезью для глаз, клиновидные наплечники, украшенный драгоценными камнями болтер, видели сложный геральдический рисунок его Легиона, но, не умея расшифровывать эти знаки, не могли понять, что подобные гербы никогда не рождались в недрах Адептус Астартес. Семья лишь видела, как он собственноручно уничтожил гнездо их злейших врагов, после чего любые сомнения в его справедливости были вычеркнуты.

Они смотрели на Сахаала и видели космодесантника — видели отражение своего бога.

Сахаал едва не уничтожил их за это.

И все же их преданность была приятна — такая же бессмысленная, как недавний визит той машины. Мысли Сахаала медленно вернулись к другому, пронизанному шипами пути.

Гернитаун горел позади него. Слова Никхэ «она пропала… она продана» сводили с ума. И тут Семья Теней упала перед ним на колени и восхвалила. Их слепая вера наполнила Сахаала удовольствием. Пусть удовольствием ложным, но тем не менее невероятно приятным. Медленно, ненавидя себя и сопротивляясь комку желчи в горле, Сахаал сказал единственные слова, которые подтверждали его лояльность:

— Аве Император!

Они привели его в свое логово и поклонялись ему. Дали ему еду и место, где он смог уснуть.

В волнах сонного транса Зо помнил кричащее лицо Никхэ, когда, кусочек за кусочком, заживо сдирал с него кожу.

— Где груз?

— Я уже говорил тебе, во имя крови Загрифа! Его больше нет!

— Почему нет?

— Продан! Кровь и смерть! Ты… ты дерьмо… Она продана!

— Продана кому? Говори, или я заберу твои глаза.

— Нет! Не-ет!!!

— Продана кому?

— Гашеному! Сборщику! Клянусь, пусть Трон будет свидетелем! Клянусь!

— Что это за «гашеный»?

— Я ничего не…

— Глаза, Никхэ. Хочешь их потерять по одному или сразу оба?

— Святая Терра, это посредник! Между нами и торговцами с верхних уровней! Кличка — Гашеный!

— Где его найти? Где ты его нашел, Никхэ?

— Я ничего…

— Где он?!

— Не знаю! Он нас сам нашел! Он знал, что корабль потерпит аварию! Он приказал нам быть начеку! Проклятый варп, он нас и нанял!

— Он знал?

— Да!

— Он сказал, как зовется груз?

— Да!

— Это невозможно.

— Не знаю откуда, но он знал…

— Ты мне лжешь.

Главарь кричал и после того, как остался совсем без кожи. Прежде чем активировать энергетическую ячейку, которая уничтожит нору Ледниковых Крыс, Сахаал дал волю гневу, набросившись на кусок мяса, что некогда звался Никхэ, разрывая мускулы, сухожилия и кости.

Получилось очень неопрятно.

Корона пропала. У него есть новая цель.

Когда Сахаал покидал разоренный Гернитаун, он уже планировал новую охоту. Эта неожиданная встреча стала для него подарком от Четырех Богов.

Семья Теней. Армия рабов, служащая ему из-за слепой веры в то, что он ненавидел больше всего. Они помогут ему найти Гашеного, кем бы или чем бы он ни был…

Транс Сахаала длился, как он сам оценил, около четырех часов, после чего его пробудило чувство опасности.

Кто-то приближался.

Логовище Семьи Теней лепилось к стволу одной из гигантских труб-колонн, из которых и состоял Стальной Лес, выступая сбоку, как древесный гриб. Зо счел его достаточно надежно укрепленным. Когда напуганная толпа вывела его к железным блокам лифта, Сахаал на-блюдал четкие движения, прекрасно вычищенное оружие и безмолвное повиновение. Дисциплина Семьи Теней, их внушительный арсенал, особенно на фоне окружающей нищеты, действительно вызывали уважение.

Они были племенем фанатиков, что стало ему ясно очень быстро, пуританами, отказавшимися от проклятия ульев, ушедшими вниз, в подулье, где никто не мог преследовать их ритуалы и верования. Император был для них божественным судьей, чье имя было очищено огнем от грязи и вновь засияло чистотой. За долгие десятилетия эта вера переплелась с ужасающими допущениями: персонифицирование своего повелителя как одного из аспектов Смерти — всемирного уравнивателя и наслаждение грустными символами смертного бытия.

Поклонение костям. Охота за скальпами.

Святость трупов.

Впоследствии, чувствуя себя окруженными пороком и гедонизмом, ложными верующими и разрешениями Инквизиции, они выбрали себе божественную миссию, рассудив, что именно им надлежит выполнять законы Императора.

Они были набожными линчевателями, безмолвными воинами, в них Сахаал видел эхо юности своего хозяина, бродящего по улицам Ностромо Квинтуса, вынося правосудие и беспощадно разя из теней.

Семья Теней напомнила ему и самого себя — если бы не столь неуместное почтение, он, возможно, искренне принял бы их гостеприимство, сказал бы им правду, обучил повиноваться по правильному поводу…

Но нет… Нет, они сыновья и дочери Императора, создания вечерней секунды. Сахаал мог найти у них прибежище, но ни в коем случае не должен был терять бдительности. Его темные верования были анафемой для этих набожных глупцов — какая ирония судьбы! Похожие дисциплины, похожие методы, общие ценности… но такие разные причины.

Вот именно поэтому, когда жрица Семьи Теней взобралась на платформу, где находился в медитации Сахаал, оба его сердца уже бились в ушах, как барабан, и он проснулся раньше, чем жрица открыла рот.

— Почему ты потревожила меня? — сказал он, улыбнувшись внутри шлема волне дрожи, которая пробежала по телу женщины.

— П-простите, милорд, я не хотела доставить вам беспокойство…

Он отмахнулся небрежным движением руки, склонив голову, чтобы рассмотреть ее ближе.

— Под каким именем ты известна, дитя?

Этот вопрос смутил ее. Зачем бы она ни явилась, сообщать ему свое имя жрица собиралась меньше всего.

— Чианни, милорд…

— Ты командир этой банды?

— Я… Я была второй, милорд. Подчинялась только обвинителю Калриану.

— И где он?

Глаза девушки, казалось, сейчас выскочат из орбит.

— Его… Вы его убили, милорд.

Сахаал вспомнил закутанную в рванье фигуру, которая приблизилась к нему из тени недалеко от Гернитауна. Фигуру, которую он разрубил в миг ликования. Поэтому сейчас ему пришлось прибегнуть к новой двуличности:

— Он не выказал истинной преданности. Убить его было милосердием.

Если девушка и сомневалась в его словах, она ничем себя не выдала.

— К-как пожелает милорд.

Сахаал указал длинным когтем на ее сердце. Девушка поежилась.

— Ты будешь новым обвинителем.

Чианни склонила голову в знак согласия, в полумраке на ее лбу блеснули капельки пота.

— Это честь, милорд, но я…

— Оставь меня. Я продолжу свои размышления.

Девушка задрожала, ее тело протестовало неподчинению приказу, но, нахмурившись, Чианни явно собиралась сказать что-то еще. Сахаал с интересом наблюдал за ее внутренней борьбой.

— Прошу вас, милорд… Разведчики заметили огни. К нам приближаются нарушители. Судьи-мужчины из города. — Чианни подняла взгляд к далеким сводам основания улья. — Виндикторы сверху. Мы… мы хотим просить у вас совета…

— Что им нужно? — Сахаал дал понять голосом, что подобные мелочи недостойны его внимания.

— Не знаю, милорд. Они разделяют наши убеждения, хотя их законы более слабые в глазах Императора. Это не говорит о…

— Избавь меня от лекции. Они ваши враги? Чианни сглотнула и тряхнула головой, ее глаза в полумраке ярко замерцали.

— Они никогда не искали с нами ссоры, милорд. Они не вторгались на нашу территорию без причины.

— Понятно

— Это… еще не все…

— Да?

— Они путешествуют с мутантом… Невероятно огромным. Разведчики его видели… Он не в цепях! — Последние слова Чианни выплюнула, словно они ранили ее, а Сахаал поразился глубинам ненависти, сквозившей в голосе девушки. Даже в грязи подулья имперское отношение ко всему «нечистому» нашло себе место.

— Мутант?

— Да, милорд. Мерзость в глазах Императора. Я… молилась, в надежде обрести прозрение, но…

— В том не было необходимости. Здесь я — голос Императора.

Жрица посмотрела на него с таким выражением, словно хотела немедленно разорвать себе горло. Сахаалу понравился ее дискомфорт.

— Простите, милорд, я не хотела совершить преступление…

— Эти виндикторы, они служат Империуму?

— Да, милорд.

— У них нет причин являться сюда?

— Нет, милорд.

В это мгновение Сахаалу открылась истина.

Они охотятся на меня. Они идут по моему следу.

Чувство, похожее на нервозность, пронизало его, смешанное с долей волнения. Через столько времени, после маскировки и секретности, встретить врагов в открытую стало бы почти наслаждением. Через несколько секунд откровения, озарившего его разум подобно небесному клинку, пришло верное решение.

— Они изменены, — сказал он, в упор глядя на Чианни.

— Что?

— Слушай внимательно. И попытайся поверить мне.

— Я… я поверю всему, что скажет мне мой повели…

— Сюда меня прислали личным приказанием Императора, обвинитель. Вы верите в это?

Жрица рухнула к его коленям, пораженная, с открытым ртом, и завопила:

— Аве Император!

— Встань, дитя. У нас мало времени.

Чианни смотрела на него безумным взглядом.

— Меня послали сюда, поскольку этот мир ушел от света Терры. Он погряз в изменениях. От чистой истины осталась лишь мутная примесь.

— Но… — Жрица хватала воздух ртом, как выкинутая на берег рыба, и на краткий миг Сахаал даже пожалел ее: должно быть, сейчас вся ее вселенная рушится.

— Эквиксус впал в Хаос, дитя, лишь немногие, верящие в Императора, еще сопротивляются.

Чианни громко застонала и скорчилась в ужасе.

— Нет… — прошептала она; из уголка рта показалась нитка слюны. — Это неправда… это неправда… не может быть…

— Встань! — Сахаал схватил ее за воротник и вздернул вверх, как кучу тряпья, дрожащую от ужаса и боли.

— Я не понимаю, милорд! Ведь… ведь не было никакой войны! Не было вторжения!

— Ты недооцениваешь губительную силу Хаоса. Вторжения не было, только инфекция… Она распространяется, как болезнь. Губернатор развращен. Его дом и бароны потеряны во тьме. И так часть за частью этого улья разделяются навсегда.

— Но… но…

— Меня послали оценить степень разложения. — Ложь легко лилась изо рта Сахаала. — Послали узнать, есть ли хоть кто-нибудь, верящий в Императора.

— Мы остались, милорд! Мы есть! — Жрица вскинула руки над головой и почти запела безумным голосом.

— Вы есть… — кивнул Сахаал, — и я вас нашел. Поэтому эти ложные слуги Императора, эти виндикторы, они высмеивают все, что свято для вас, они спустились сюда, чтобы сокрушить вас! Мы должны остановить их!

Транспорты вторгшихся злоумышленников были ему хорошо знакомы. Продираясь по Стальному Лесу, машины, сделанные на основе шасси «Химеры», хотя и испытывающие недостаток в артиллерийском вооружении и бульдозерных отвалах ранних моделей, легко находили дорогу через путаницу металлических труб вокруг базы. Некогда Сахаалу приходилось формировать передовые легионы из таких машин: пока орудия «Химер» расстреливали вражеские фланги, на противника устремлялись стаи «Хищников».

В любом случае было смехотворно нападать на эти машины вместе с толпами фанатиков, вдобавок верящих в его главного врага. Эхо голоса повелителя, немедленно возникшее в голове, несло явное неодобрение, поэтому Зо несколько мгновений чувствовал себя оскорбленным.

О, как могучие падут, — слова повторялись вновь и вновь, как мантра, в его душе.

Нарушители преодолели последний поворот к логовищу Семьи Теней, и Сахаал вернулся в настоящее — впереди их ждала засада.

Нападение Семьи Теней должно было стать крайне разрушительным. Разодетые для войны, закутанные в изодранные черно-красные тряпки, украшенные костями на воротниках и суставами, что свисали со шнурков на рукавах, они походили на мрачных призраков, крадущихся во тьме.

Сахаал ждал, пока первые две машины не пройдут ниже, перед тем как отдать приказ о нападении — единственный удар когтистого кулака, отражавшего мерцающие огоньки в полумраке.

Виндикторы слишком поздно заметили первый признак опасности — нарастающий звук электрического поля и высверк выстрела. Этот первый залп, тщательно подготовленный и выверенный, произвела единственная лазерная пушка Семьи Теней, размещенная на краю высокого балкона. Луч ударил по тракам машины, как огненное лезвие, от пробоины во все стороны брызнули капли расплавленного металла. Попытка пилота затормозить была обречена, так же как была уже обречена и сама машина. Гусеница слетела прочь, бешено вращаясь, и разорвала одного из виндикторов, вскидывающего свой дробовик, на две неравные части.

Первая кровь.

Время, казалось, остановилось.

Семья Теней взвыла, как охотящиеся волки, — «Саламандра» завиляла среди развалин, взорвала бак с отходами и перевернулась кабиной вниз, оставляя след из масла и грязи. Из-за покореженных бортов раздались крики.

Затем открыли огонь лазганы, на атакуемый конвой посыпались гранаты, с балконов на канатах начали спускаться воины Семьи Теней.

Сражение в Стальном Лесу началось.

К чести нарушителей, они оправились довольно быстро. Оставшиеся транспорты начали разворачиваться, неуклюже создавая цепь вокруг своего подбитого товарища Люди выпрыгивали наружу и, укрываясь за «Саламандрами», открывали стрельбу из дробовиков во тьму, выкрикивая короткие команды. С точки зрения Сахаала расположившегося наверху, они походили на миниатюрные пародии на космодесантников — все эти их блестящие щитки, сделанные в явном подражании силовой броне Астартес, шлемы, открывающиеся у носа, единые боевые перчатки с закрепленными прикладами или булавами. Презрительно скривившись, Сахаал, услыхав вой Семьи Теней, спрыгнул вниз с края платформы и запустил прыжковые ранцы, замедлившие скорость спуска.

Между оставшимися «Саламандрами» и крадущимися отовсюду фигурами теперь простиралось поле боя, сверкали выстрелы, падали пронзенные виндикторы. У машин уже лежало множество бронированных тел, раздавались стоны, хлестала кровь. Слуги закона лихорадочно старались найти цели для своего оружия. Семья Теней были мастерами маскировки, они скользили вокруг кольца виндикторов, как акулы, стреляли и снова растворялись во тьме. Даже автопушки на «Саламандрах» казались бесполезными — они лишь палили во тьму, понапрасну расходуя боеприпасы, а осветительные ракеты только слепили виндикторов, делая окружающую тьму еще более непроницаемой.

Осколочная граната брошенная почти небрежно из скопления бочек наверху, разнесла неосторожно высунувшегося префекта, забросав его товарищей шрапнелью и залив кровью. Его вопль длился лишь секунду, прерванный хлынувшей изо рта кровавой пеной.

Виндикторы начинали все быстрее отступать, перегруппировываясь, прижимаясь к бортам «Саламандр». И все больше ужасно раскрашенных воинов Семьи Теней приближалось к ним, скользя по черным тросам, полностью окружая их. Выстрелы лазганов отбрасывали разноцветные тени на дальние стены.

Сахаал быстро оказался среди воинов сжимающегося кольца и вытащил свой болтер. Броситься прямо на залп дробовиков было бы безумием, но были и… другие возможности. Издав крик, подобный ястребиному, охотник яростно оттолкнулся и одним прыжком пересек зону поражения, приземлившись позади отчаявшихся виндикторов. Минуя дым залпов и крутящийся пепел, заряды болтера безошибочно находили свои жертвы, оставляя липкие кратеры в мускулах и сухожилиях, детонируя внутри и заставляя бронированные тела дергаться Первые укрытые шлемами лица начали поворачиваться, стараясь рассмотреть эту новую угрозу, пришедшую из тьмы наверху.

Где-то там, потерянный в гудящем токе крови, Сахаал слышал расцветающее приветствие во мраке. Это Семья Теней восхваляла своего хозяина. Он наслаждался их трепетом, каждый разряд его болтера был даром его повелителю, каждый кроваво-алый хрип становился зачином молитвенного песнопения Богам Хаоса, которым он не поклонялся, но которых и не отрицал. Вид расширенных глаз его жертв, которые в последний миг обреченно понимали, с чем они столкнулись, согревали его внутреннюю сущность, тела с пронзительным звуком распадались в огне, дыму и крови.

Аве Доминус Нокс!

Он уже завершил свой маршрут, жаждая пройти его еще раз. Ноги Сахаала почти оторвались от земли, когда лазерное орудие выпустило второй импульс, погрузив окружающий мир в пронзительно-белое сияние.

Кинжал света выпустил внутренности из опрокинутой «Саламандры», пробив броню и добравшись до топливного бака. Машина сильно завибрировала, на ней начала вспухать багровая опухоль, которая затем прорвалась штормом всепожирающего жара. Корпус взлетел вверх на струе пламени, разламываясь на куски и плюясь во все стороны свистящими осколками. В верхней точке полета «Саламандра» перевернулась на брюхо, как умирающий кит, и рухнула вниз, истекая огнем.

Семья Теней одобрительно взревела, размахивая оружием, виндикторы ползали в крови и дергались в агонии.

Теперь только стук оставшихся автопушек разрывал тишину — на каждый снаряд, нашедший в темноте фанатика и превративший его в фонтан крови, сотня бесполезно ударяла по искореженным развалинам и падала во тьму.

Посреди этой безумной сцены Сахаал незамеченным взобрался по ржавой трубе, словно чудовищная ящерица по стене. Тщательно размерив прыжок, он выпустил когти и приземлился на кабину ближайшей боевой машины элегантно, как кот. Стрелок издал беззвучный вопль, который поглотила броня, когда Сахаал протянул руку вдоль ствола пушки, отводя ее в сторону, и сорвал с плеч человека голову. Только теперь донесся тающий звук — смесь крика и умоляющих просьб. Сахаал с шипением пролез внутрь и вырвал трясущиеся руки пилота из плеч, забрызгав нутро машины артериально-красным…

Вопли усиливались и множились.

Зо четко спрыгнул на землю, наблюдая, как потерявшая управление машина несется прямо на толпу виндикторов. Разметав и размазав их многотонной массой, «Саламандра» помчалась дальше и исчезла во тьме, покинув место сражения. Скоро она свалится в первую попавшуюся пропасть, но крики умирающего пилота еще долго доносились издалека.

Теперь, оставшись почти без прикрытия, виндикторы стали легкой добычей. Последняя «Саламандра» маниакально охотилась за расчетом лазерной пушки, которая расправилась с первой машиной, отчаянно поливая орудийным огнем балконы. Трассеры все более уходили в сторону, оставив префектов без защиты.

Сахаал увидел ловушку слишком поздно.

— Назад! — заревел он. — Оставайтесь в тени! Добейте всех! Не оставляйте в живых никого!

Но предупреждение запоздало. Омытые волнами победы, закутанные воины во главе с обвинителем Чианни кинулись сквозь кольцо мертвых тел, столкнувшись с последними оставшимися в живых виндикторами.

Увидев врагов рядом, префекты дали последний залп из дробовиков, вскинув вместо этого энергетические булавы. В их синхронных движениях сквозило нечто парадное — активация рун, нанесение слитного удара по всему периметру, всплеск глянцевой брони и шипящих булав.

Семья Теней разбилась о неприступный утес виндикторов кровавой волной. Каждый неуклюжий удар иззубренного лезвия или выпад черного кинжала наказывался точным и смертельным взмахом гудящей энергией вражеского оружия.

Искры разлетались стаями, плоть обугливалась, а черепа лопались. Вот закутанный в черное юноша зашатался с криком, у него только что лопнули глазные яблоки, там женщина пытается уползти во тьму, ее нога неестественно изогнута. Воинов Семьи Теней лишили главного козыря — пространства для маневра и невидимости.

Сахаал присоединился к безумию, когда лазерная пушка сделала третий, последний выстрел. Ее расчет, видимо понимая, что оставшаяся «Саламандра» уже нащупала их местоположение и скоро накроет огнем, решил не целиться в боевую машину, а наклонил свое исчерченное священными письменами оружие на ряды виндикторов. Они явно решили перед смертью нанести как можно больший урон.

Если бы это безрассудство выполнялось не ради его имени, Сахаал бы только рассмеялся подобной жертвенности. Истинный воин, как ему было известно, оценивает свою жизнь только увеличивающейся ненавистью врага. В его душе было лишь крохотное место для мученичества, исключая, конечно, его мертвого повелителя.

Его преданного повелителя, погибшего ради своих принципов и зажегшего пламя мести в крови Сахаала.

Его повелителя, чьей памяти он служил.

Его повелителя, чью мантию он унаследовал… и потерял.

В самом центре боя огненная стрела устремилась с небес на землю, пронзив виндикторов, стоявших слишком близко; ее сжигающие грани проходили через кости и сухожилия, как нож сквозь масло. Все, кто оказался в зоне поражения, упали на землю, многие префекты лишь частями — разлетающиеся острые шипы обломков и кровоточащая плоть смешались. Выстрел не произвел никакого внешнего эффекта — не было клубов дыма и огненных шаров, просто чистая хризантема безудержной энергии, ослепляюще яркая, разметавшая врагов, как осенний ветер — сухие листья.

И будто в ответ, автопушка нашла долгожданную цель. Расчет лазерной пушки погиб мгновенно, объятый огнем и прошитый свинцом. Тела упали, как безвольные марионетки, мертвые еще до того, как коснулись земли.

Над полем боя повисла оглушительная тишина.

Через клубы дыма и мигающие огни, мимо мертвых и обугленных тел, мимо покореженных бронелистов теперь двигался последний оставшийся целым транспорт конвоя. Семья Теней размахивала оружием, потрясая костями трофеев, распаляя себя для последнего броска.

А затем их воин-ангел, их черно-синий лорд, их темный мессия опустился, как глыба, на защитные плиты «Саламандры», запустив в них когти, — словно ястреб, схвативший голубя.

Теперь, вблизи, когда ему не мешал дым и пепел, Сахаал смог рассмотреть, какая тварь находилась внутри боевой машины. Это был действительно гигант.

Он поднял свое оружие и сжал огромные железные кулаки, заставляя окрестности содрогнуться от вызывающего рева. Сахаал выпустил когти на полную длину и рассмеялся, найдя наконец достойного противника. Убийство этого мутанта, решил он, этого обезьянолицего урода, добудет ему преданность маленьких рабов навсегда. Он представил себя шагающим вперед под скрежет когтей и кровь, льющуюся вокруг дождем.

Из люка показалась женская голова — незащищенная женщина, самый непритязательный противник, которого он мог вообразить. Она не только недостойна его внимания, она не имеет никакой ценности. Сахаал вновь сконцентрировал внимание на гиганте, поигрывая когтями.

— Я знаю, кто ты, — произнесла вдруг женщина, поразив его. Ее глаза были широко открыты, а кожа побелела от страха, но голос оставался сильным. Он глубоко резонировал в ушах Зо. — Вернись во тьму, — прошипела женщина, — возвращайся в варп, Повелитель Ночи!

А затем острый кинжал пронзил его разум — грубый удар нематериальной силы, заставший врасплох. Словно громадная бомба взорвалась внутри черепа, и Сахаал, опрокинувшись на спину, свалился с машины на землю. Тьма поглотила его, как старый друг, как мать, лицо которой он давно не мог вспомнить, лишь край сознания фиксировал грохот тяжелых траков и рокот удаляющегося двигателя.

Ведьма и ее любимый гигант ускользнули… Его бессознательное состояние продолжалось неизвестное время, а потом пришли слова.

— Возвращайся в варп, Повелитель Ночи!

Она знала, кто он.

Она прочла его геральдические знаки.

Она произнесла имя его Легиона.

Сахаал понял, и это открытие придало ему сил, — скрывать тайну больше нет необходимости. Он сможет вызвать своих братьев. Независимо от того, что с ними случилось, какая слава и торжественные ритуалы выпали на их долю за десять тысяч лет, он призовет их на свою сторону, приветствуя принадлежащей ему Короной. Чтобы ни у кого не оставалось подозрения, Зо Сахаал — капитан Легиона Повелителей Ночи, избранный наследник примарха Конрада Керза, вернулся из сумерек, чтобы потребовать свой трон.

Аве Доминус Нокс!

Мита Эшин

Он — великий и самодовольный, Бич Намиито Офидиус, Освободитель Клавикулус Ультиматума, могущественный лорд и инквизитор, Айпокр Каустус — ожидал.

Мита почти готова была увидеть красный ковер и торжественную встречу.

То, что он соизволил покинуть кристаллические башни Стиплтауна и роскошь дворцовых покоев губернатора, то, что он (вместе со свитой, разумеется) спустился в тесноту Каспсила, было ясным свидетельством понимания, в какую ситуацию она попала.

Он принял ее в покоях командующего Ородая, оказавшись там раньше ее, окруженный роскошной свитой, не спускавшей с нее глаз.

Это несколько походило на повышение.

Без особого изумления Мита заметила сержанта Варитенса, стоящего по левую руку Ородая. Из девятнадцати виндикторов и двух пилотов-водителей, которые не вернулись из Стального Леса, ее больше всего раздражало видеть его среди выживших. Несомненно, он все уши прожужжал Ородаю о своем героизме и ее, Миты, ошибках, погубивших столько жизней. Мите уже мерещился бюрократический водоворот, который последует за этим. Он захлестнет и ее, и инквизитора.

Толика уверенности, живущая в ней, начала стремительно таять.

Мита вернулась в Каспсил десять часов назад, большая часть из которых была посвящена попытке выспаться и борьбе с мучительным истощением. Поэтому она совершенно не была готова к очередной головоломке.

— Давайте закончим побыстрее, — произнесла Эшин, ни к кому не обращаясь.

Некоторые из членов свиты обменялись взглядами. И меньше всего в этих взглядах было жалости или извинения.

— Что такое? — спросил Каустус, переплетая пальцы.

Его характерное лицо сегодня было вновь скрыто зеркальной маской, подчеркиваемой роскошной красной мантией с изящными лентами. Мита встретила свое собственное отражение и гордо вздернула подбородок.

— С наказанием, инквизитор, — решительно произнесла она. — Я дважды вас подвела. Пошла против приказов. Ответственна за смерть двадцати одного префекта, лояльного к Императору. Поэтому у меня нет желания ожидать назначения надлежащего мне нака…

— Сержант Варитенс сказал мне, что вы опознали убийцу.

Приготовленная дерзость умерла у Миты во рту.

— Что?!

Каустус наклонился вперед:

— Он рассказал о закованном в броню воине, дознаватель. Ему показалось, что это существо… Как же он там точно выразился?.. Живое богохульство, вот как!

Что-то похожее на чувство триумфа зашевелилось в животе Миты.

— И… что с того, милорд?

— А что вы скажете об этом, дознаватель?

Мита глянула на Вариитенса, ища признаки подвоха. Но тот, с выражением детской невинности на лице, упорно смотрел на носки ботинок. Из его рта на пол тянулась длинная ниточка слюны, словно дамоклов меч, разрубающий ее крохотный кусочек победы. Сердце Миты замерло.

— Как вы можете заметить, — добавил Каустус, прежде чем она смогла ответить, — этот добрый сержант потребовал некоторою успокоения. Он был слишком многоречив, бедное животное…

— Он под действием наркотика?

Глаза Каустуса замерцали в узких щелях маски.

— Не совсем. Мы подумали, что лучше всего очистить его разум, его и выжившего пилота-водителя, используя… — инквизитор задумчиво помахал рукой, — используя постоянный метод.

Лоботомия. С какой безнаказанностью инквизитор мог стирать любые мысли и воспоминания человека!

— Это станет и моей судьбой, милорд? — нахмурилась Мита, стараясь подавить растущую злость. — И Винта? Наши умы разложат на кусочки лишь потому, что вы боитесь поверить правде?

На миг воцарилась тишина.

Каустус рванулся с места быстрее, чем мог заметить глаз Миты, она услышала лишь свист воздуха и увидела, как пол рванулся прямо на нее. Щеку обжигала боль. Когда разноцветные круги перестали плавать у нее перед глазами, Мита поняла, что инквизитор стоит над ней и что он только что ее ударил.

Слишком много для собранного и хладнокровного инквизитора Каустуса.

— Ваша дерзость закончится здесь, дознаватель, — произнес Каустас, переводя дух. — И если я пожелаю, я могу применить и более страшные методы, чем простая лоботомия. Это — ваше последнее предупреждение.

— Но… почему?..

— Почему я стер память у сержанта и водителя? Включите же мозг, дитя! Если то, что они говорят и что подтверждаете вы, — правда, то заражение уже произошло!

— Значит, вы мне верите…

— Я не допущу паники или распространения слухов, ясно? Это ограниченные повреждения, дознаватель. Будьте счастливы, что я считаю вас способной сохранить тайну. — Каустус вернулся на свое место и уже спокойно добавил: — И да, я вам верю.

Мита, шатаясь, встала, у нее кружилась голова. Такие нетипичные для инквизитора поступки вызвали хор удивленных мыслей свиты, потому девушка постаралась приглушить псионический шум.

— Значит, так. — Каустус вновь задумчиво переплел пальцы. — Скажите мне, какой из видов разложения так упорно отвлекает меня от Святой Работы? — Скука в его голосе была явно наигранной. — Культ Темных Сил? Может быть, мутанты и животные? Или развращенные аристократы, которые ради острых ощущений убивают в подулье? Инквизитор скрестил руки на груди — Говорите, дитя. Я должен узнать имя организатора этого… беспорядка.

Мита Эшин распрямила плечи:

— Это предатель-космодесантник, милорд. Зал загудел.

Свита разразилась фонтаном молитвенных возгласов и комментариев. Преобладали гнев и недоверие.

Каустус оставался недвижим, только Мита, внимательно наблюдавшая за его реакцией, заметила, как побелели суставы пальцев и как напряглась спина.

Глаза инквизитора пожирали ее.

— Это невозможно! — Командующий Ородай стал первым, кто облек общую ярость в слова.

Он поднялся и гневно выставил палец. Яд его голоса поразил даже Миту.

— Я не собираюсь это слушать! — начал бушевать он, размахивая руками. — Никакой дерьмовый демон варпа никогда не появлялся в моем городе, поэтому я не верю бредням ненормальной ведьмы, которая…

— Это был не демон! — прервала его Мита, повышая голос. — Это космодесантник, глупец вы этакий! Один из наших собственных, только отринувший свет! И он в сотни раз хитрей, чем любой демон!

— Это невыносимо! — прорычал Ородай, повернувшись к Каустусу и горя лихорадочным румянцем. — Мы что, должны слушать эту ересь весь день?! А ты, невоспитанная девчонка, заткнись, пока я сам не заткнул тебя!

Ородай схватился за кобуру. Сердце Миты подпрыгнуло.

В тумане ее сверхчувств разум Ородая с стал черно-красным, помеченным отвратительным знаком смертельного намерения. Мита отшатнулась, вскинув руки. Ее глаза следили за каждым миллиметром движения кисти командующего, видели каждый сантиметр медленного подъема оружия, словно ведя финальный отсчет перед вечной тьмой ночи.

— Осторожнее, Ородай.

Голос, казалось, пришел издалека. Мита ощутила, как смерть прошла мимо, но, видимо, миновала вечность, прежде чем она смогла отвести взгляд от оружия Ородая и сфокусироваться на острие меча, плотно прижатом к шее командующего.

— Неблагоразумно оспаривать приказы инквизитора, — устало сказал Каустус, — или угрожать его свите.

Мита понятия не имела, когда он успел выхватить клинок.

— Я… Я… — Ородая разрывало между яростью и самосохранением, гневом и страхом — все это ясно плаваю на поверхности его мыслей.

Мита позволила себе крошечную усмешку, наслаждаясь его противоречиями.

— Нельзя принимать на веру доказательства мутанта, — произнес командующий максимально спокойным тоном. Меч не дрогнул. — Наверняка она в союзе с любой заразой, которую сама же и «раскрыла», клянусь Троном!

— Голословное обвинение, — возразил Каустус. Лезвие осталось недвижимым.

Ородай, следивший за инквизитором поверх клинка, нервно облизнул губы и вдруг осел, словно из него выпустили воздух.

— Она принесла гнев Инквизиции в мой мир… — прошептал он почти жалобно.

— А-а… — Каустус со смешком вложил меч в ножны. — Вот теперь все стало ясно. — В его голосе сквозило удовольствие. — Ваши возражения, Ородай, выдают в вас больший страх передо мной, чем перед призраком, который обнаружил мой дознаватель.

Командующий сжался, намереваясь сохранить столько достоинства, сколько у него оставалось, хотя там было мало драгоценного для спасения.

— Репутация вашей организации не нуждается в подтверждении, — выдохнул Ородай, ощупывая шею, словно в поисках следов, оставленных лезвием. — Я слышал истории… Миры, которые были подвергнуты бомбардировке вирусными бомбами на основании одного-единственного слуха. Целые города, уничтоженные из страха перед одним еретиком. — Ородай поджал губы. — Я не могу доверить судьбу города слову… — Он посмотрел в сторону Миты, подбирая наиболее оскорбительное ругательство, но, так ничего и не найдя, выпалил: — Слову этого существа!

— Такого, — произнес Каустус, наслаждаясь каждым моментом, — и не будет.

В то же мгновение свита захихикала, радуясь представлению. Ородай спрятал свое оружие, успокоенный, что все насмехаются над мутантом-псайкером, несчастным дознавателем.

Мита склонила голову и подумала: в общем бездушии лежит понимание — ее собственный урок, который она повторяла снова и снова. — Император любит меня. Император любит меня. Император любит меня.

Горькое понимание.

Она призналась себе, что презирает их всех, от первого до последнего.

— Значит, мне все же не поверили, — сказала Мита, прилагая все усилия, чтоб не рассмеяться.

Каустус вновь уселся и безмятежно взмахнул рукой.

— Избавьте меня от демонстрации уязвленной гордости, — сказал он. — Я уже сказал, что верю вам. Нечто обрело свободу в подулье — и его надо поставить на колени. В этом нет никакой сложности. — Инквизитор ожег ее резким взглядом. — Чем бы это нечто не являлось!

— Милорд! Но я узнала герб предателя! — Мита теперь была уже готова расплакаться. — Клыкастый череп, взметнувший кожистые крылья, на поле, украшенном молнией!

Каустус даже не пошевелился.

— Знак Повелителей Ночи! — заорала она, разъяренная его спокойствием. — Я не могла спутать! Я изучала Инсингниум Траторис! И изучала прилежно, могу заверить…

— Ваше обучение не принесло плодов, дознаватель. Если чтение древних записей является единственным доказательством вашей мудрости, подозреваю, вы недолго будете состоять в моей свите.

Толпа разразилась хохотом, обжигая Миту позором и ненавистью.

— Милорд… — почти умоляла девушка. — Вы должны мне поверить…

— Дитя, — скептически сказал Каустус и расправил складку на одежде, — если там скрывается еретик-космодесантник, как вы и утверждаете, как вышло, что вы — простой дознаватель — смогли остаться живой?

Мита раскрыла рот.

И немедленно его захлопнула.

По правде сказать, она сама плохо понимала, как такое случилось. Она ударила монстра импульсом пси-онической энергии, не подготовившись, панически, без шансов на успех. Было похоже, что Повелитель Ночи сам оказался неподготовленным к такому удару, не поддерживал псионическую защиту или не осознавал, что такая вещь вообще существует. Его разум походил на разум ребенка, меньше всего на свете ожидающего встречи с псайкером.

Такого типа уязвимости не было зарегистрировано ни в одном из Легионов-Предателей.

— Не знаю, милорд, — пробормотала она, — но я точно уверена в правильно…

Каустус вздохнул, сделав ей знак замолчать.

— Это вне полномочий дознавателя! — прорычал он, отводя взгляд. — Однако мы благодарим вас за ваше сообщение. Им займутся.

Мита снова раскрыла рот, чтобы запротестовать, заставить его увидеть истинный смысл, кричать о своей правоте, пока кровь не пойдет горлом, но Каустус вновь прервал ее, подняв руку.

— Сообщением займутся, — повторил он, — но только не вы.

Он повернулся к свите, подзывая знаком одного из слуг.

— Дисимулус!

Человек, имени которого Мита ни разу не слышала, торопливо приблизился и склонил голову. Дознаватель по привычке скользнула по глади его разума. На вид он казался непримечательным: обычная одежда стандартная стрижка, средний возраст, такой же средний рост. Взгляд буквально соскальзывал с него, кроме того, среди целого зверинца лиц свиты, как отметила Мита, его лицо было самым спокойным.

Однако кипящий океан его сознания был уникален.

Еще никогда Мите не удавалось увидеть столь расплывчатую аниму. У обычной личности ветви и щупальца мыслей, направленных наружу, группировались вокруг твердого ядра эго. В ужасном разуме этого человека никакого центра «эго-я» не существовало. Лишь однородное вещество, которое могло стать желанием, жаждой, стремлением… Но для чего стать? Мита не могла дать ответа.

Она отступила с меньшим количеством информации, чем раньше, теперь она видела этого человека в новом свете, она чувствовала его опасность. Какой образ действий присущ созданию, не осознающему собственную индивидуальность, пол или имя?

— Приблизься, дитя… — приказал Каустус, и человек двинулся вперед, пока почти не уперся в хозяина.

Инквизитор наклонился к нему, и Мите на один миг показалось, что он его поцелует, несмотря на маску. В последний момент Каустус скользнул к уху слуги и начал нашептывать приказы, как древний злой великан.

Если остальные помощники ощущали ревность, глядя на столь личные распоряжения, не будучи в силах расслышать ни словечка, то Мита лишь боролась с раздражением, которое имело другие корни.

Она была дознавателем. Она была заместителем инквизитора. Она нашла врага — а что стало наградой? Издевательство и отстранение? И это слава, на которую она рассчитывала?

Вскоре неприметный человек получил все инструкции и быстро вышел из офиса Ородая, даже не оглянувшись. Каустус неприязненно оглядел свиту и, пролаяв: «Все свободны!» — на секунду, как показалось Мите, задержал на ней взгляд. В глубине радужных оболочек инквизитора явно полыхнуло нечто зловещее…

Покинув Каспсил вместе со свитой, она возвращалась в Стиплтаун с чувством обиды, омрачающей мысли. С каждым вздохом и ударом сердца она проклинала своего хозяина, который не поверил ей, не отнесся серьезно, как будто появление космодесантника Хаоса заботило Каустуса не более чем муха, плавающая в чаше с питьем.

Мита Эшин наблюдала, размышляла, кипела от негодования, но ничего не могла поделать.

На следующее утро, находясь в своей серой келье для медитации, Мита пробудилась от стука сервитора-герольда, разодетого в горностаевые меха и атлас.

Она прослушала его монотонное сообщение еще полусонная, не стесняясь наготы перед лишенным эмоций созданием, и хлопнула дверью лишь немного громче, когда оно ушло.

Каустус вновь вызывал ее к себе.

Мита приготовилась предстать перед инквизитором с обычным чувством мрачного опасения и расстройства, а после провела несколько неприятных минут, выбирая, что именно надеть.

Словно никаких событий прошлых дней и не происходило. Мита едва снова не впала в панику, прикидывая, как лучше всего вызвать его уважение. Она ненавидела себя в такие минуты бессмысленного перебирания одежды, но ничего не могла с собой поделать.

Винт спал, просто растянувшись на полу у ее шкафа, и дознаватель переступила через него, даже не стараясь вести себя тихо. Этой ночью, ощутив ее мучения, Винт пришел к ее келье, бормоча простые слова утешения. Оценив его искренность, Мита разрешила ему спать рядом на полу — хоть кто-то в Галактике действительно любил ее.

По прошлому опыту она знала: ничего, кроме крепкого удара по голове, не разбудит Винта, поэтому свободно ходила мимо и выбирала украшения. В итоге девушка остановилась на алой мантии, украшенной белым и золотым на швах, — ничего показного, но достаточно нарядно для верхних уровней улья. В этих благопристойных районах самое яркое и изукрашенное останется незамеченным, но однотонное и серое мгновенно привлечет всеобщее внимание.

Сегодня она могла обойтись и без этого.

К радости Миты, когда она достигла палат Каустуса, свита отсутствовала. Он возвышался среди стаи сервиторов-дежурных и дронов-черепов, придирчиво осматривая закрепляемую ими энергетическую броню и расправляя великолепную мантию. До того момента, пока парящий аркохерувим — тело ребенка, напичканное предохраняющей машинерией и расчетным оборудованием, не закрепил его зеркальную маску-шлем, инквизитор казался весьма недовольным происходящей процедурой.

Стоящую в дверном проеме Миту никто не замечал, и она принялась размышлять, насколько надежной окажется броня Каустуса против черно-синего существа из подулья, что теперь так часто являлось ей в кошмарах.

Как выпускник Инквизиториал Схоластиа, она знала болыше, чем простой смертный, о тех изменениях, которым подвергались воины Адептус Астартес — космодесатники Императора. Эти сведения были окутаны тайной, в основном было известно, что каждый космо-десантник начинал жизнь простым человеком, становясь впоследствии носителем особых секретов. Подробности не были известны даже Мите, но она представляла, что такие воины, как Каустус, носили броню так же непринужденно, как сама девушка — плащ. Может быть, больше застежек, особый материал, но все равно — лишь одежда.

А Повелитель Ночи двигался так, словно броня была его кожей, свободные движения напоминали перетекающую каплю жидкости. По сравнению с его пластикой движения Каустуса казались неуклюжими, и Мита с удивлением поняла, что совершенно не впечатлена, хотя ожидала увидеть устрашающую картину.

— Милорд, — окликнула Мита, напоминая о себе.

Скопление сервиторов бесшумно рассеялось, выполнив свою задачу, а девушка с огорчением заметила, что ее хозяин тоже выбрал алые и белые цвета, хотя и более роскошные, чем ее собственные.

— А, дознаватель!

— Вы посылали за мной, милорд?

— Именно так. Я решил, что будет более безопасным держать вас при себе, где я смогу за вами приглядывать. Думаю, сегодняшний день мы проведем вместе.

Каустус казался почти веселым, а Мита еле выдавила улыбку.

Губернатор Загриф удивил Миту — он не был ни старым, ни тучным, ни зловещим или напыщенным.

Она встречала не так много имперских командующих в разных мирах, но они были весьма примечательными личностями, чьи должности быстро приводили либо к меланхолии, либо к мании величия. Для псайкера подобные определения были столь же обыкновенны и ощутимы, как понятия высоты или объема для человека, поэтому Мита была изумлена, не обнаружив ничего из вышеперечисленного в имперском командующем Цинаваре Загрифе.

Губернатор был тощим и низкорослым, полностью одетым в белое. Пока они с Каустусом приближались к его высокому трону, рядом с которым застыли, как игрушечные солдатики, ряды боевых сервиторов, Загриф с удовольствием разглядывал Миту водянистыми глазами. Над невысоким командующим висел огромный семейный гобелен, украшенный гербом дома — скрещенные меч и скипетр на пестром ледяном поле, увенчанном полумесяцем и кольцом из звезд, поэтому на его фоне Загриф казался совершенно не облеченным властью.

Мита была сбита с толку, она не ожидала встретить в тронном зале человека ее возраста, чей астральный фон был бы столь унылым. Когда его подсознание выбросило краткий усик похоти в отношении ее, это стало почти праздником.

Почти.

— Каустус! — вскричал Загриф, поднимаясь с протянутой рукой. — Какие новости из самых глубоких и мрачных глубин? — Командующий хихикнул, как ребенок, радуясь шутке.

К удивлению Миты, Каустус пожал протянутую руку.

— Ничего интересного, Цинавар.

У Миты едва не отвисла челюсть, но губернатор ничего не заметил.

— Прекрасно, прекрасно… — Загриф посмотрел в упор на дознавателя. — А это кто такая? Ваша супруга? — Он ехидно пихнул Каустуса в бок. — Я был лучшего мнения о вас!

Мита задержала дыхание, ожидая, как инквизитор разорвет этого человека за подобную дерзость. Когда в ответ Каустус захихикал и игриво развеял подозрения губернатора, Мита начала подозревать, что кто-то из них сошел с ума.

— Увы, нет, Цинавар, это мой дознаватель!

Мита официально поклонилась, стараясь игнорировать сексуальный туман, крутящийся в сознании Загрифа. Одно дело подозревать, что тебя раздевают глазами, а другое — чувствовать и наблюдать за этим.

— И чему мы обязаны этим удовольствием? — Загриф потер руки, посмотрев в глаза инквизитору. — Она здесь, чтобы помочь нам с замком?

На мгновение — ужасающий миг — Мита ощутила эмоцию Каустуса. Там, где прежде был монолитный кокон, исследовать или проникнуть в который было невозможно, теперь возникло кипящее море гнева.

Но через секунду, так же внезапно, как и исчез, кокон вновь появился — инквизитор сумел взять под контроль бушующие эмоции.

— Нет, — сказал Каустус.

Но что за краска вины появилась в сознании губернатора? Он произнес нечто, что не следовало говорить? Мита стиснула зубы, окруженная тайнами и секретами. Здесь шла некая игра, о которой ей ничего не было известно. Что это за замок?

— Прекрасно, — чуть натужно улыбнулся губернатор, — очень хорошо.

— Думаю, дознаватель мог бы оценить вашу коллекцию, — сказал Каустус напряженным голосом, — и не более.

Губернатор кивнул с видом человека, едва избежавшего несчастья, и указал на ряд изукрашенных дверей сбоку от себя.

— Прошу. Прошу, пожалуйста, все, что хотите. Мита обнаружила, что и Загриф, и Каустус внимательно смотрят на нее.

— Милорд? — произнесла она.

— Через них, — буркнул инквизитор, указывая на двери.

Девушка открывала створки со странным чувством, будто она — некое подопытное животное в начале лабиринта.

Мита оказалась на узком мосту, защищенном со всех сторон толстым пласплексом. Даже сквозь лед и летящий снег, налипший на внешние стенки прозрачного туннеля, она могла увидеть, что коридор ведет от центрального пика улья, в котором находился тронный зал, к меньшей башне, стоящей в отдалении и теряющейся во тьме. Стараясь не смотреть в бездну под ногами, Мита боролась с подступающей тошнотой, и только тихие шаги следующего за ней Каустуса мешали ей закричать или уцепиться за перила.

Коридор закончился вторыми дверями, она оглянулась на инквизитора и, награжденная нетерпеливым кивком, продолжила путь.

И замерла.

Сложно было предположить, что во дворце, представлявшем собой лабиринт украшенных драгоценностями лестниц, часовен, расписанных великолепными фресками, километрами сводчатых проходов с тканными золотом гобеленами, уникальными скульптурами из алебастра и оникса, есть нечто, способное превзойти эту атмосферу роскоши и богатства.

И тем не менее, сделав шаг внутрь, Мита замерла и ощутила, как у нее слабеют колени.

— Губернатор имеет страсть к редким вещам, — поясняюще пробормотал Каустус.

Это походило на выставку. Базар. Пещеру сокровищ. И оно было огромно.

Маленькие окна на периферии лишь подчеркивали атмосферу богатства, огромную круглую палату с лазурным куполом и жемчужными колоннами, устремившимися ввысь. А внутри?

Она никогда не видела столько сокровищ сразу. На множестве постаментов, освещенных яркими светильниками, лежали редкости губернатора, внимательное изучение которых могло занять недели. Книги, археотехника, пикопластины, скульптуры, чучела животных, драгоценности, древние вещицы… На каждом углу располагался некий предмет невообразимой ценности. Мита возбужденно переводила взгляд с одного экспоната на другой, стараясь рассмотреть все. Она сделала шаг вперед, пошатнувшись как пьяная, и протянула руку к огромному изумруду, внутри которого была заключена крошечная ящерица.

— Прикасаться нельзя, — сказал Каустус отеческим тоном, словно предостерегая от шалости ребенка. Закованный в броню палец показал на потолок.

Мита подняла глаза — там чуть подрагивали узкими стволами лазганы; отблески механизмов сервов, следящих за каждым ее движением, переливались солнечными зайчиками. А в самом центре, как паук в паутине, находилась человеческая голова, мрачно смотревшая на протянутую руку дознавателя линзами встроенной оптики. Голова сама походила на некий гротескный трофей.

— Сервиторы безопасности, — пожал плечами инквизитор.

Мита без удивления, лишь с легкой дрожью отвращения, подумала о том, что эти создания — гниющая плоть на разлагающихся костях — день за днем наблюдают за великолепной коллекцией Загрифа.

Она медленно убрала руку, не переставая размышлять о следящих за ней машинах. Прошло несколько секунд, и лазганы с мягким шипением заняли нейтральную позицию.

— Весьма эффективно, — произнесла девушка чуть дрогнувшим голосом.

— Несомненно.

Дознаватель повернулась, и ее внимание привлек постамент в стороне, немного выше, чем все другие. Мита шагнула к нему и остановилась.

Что-то зашевелилось в ее сознании, как большое насекомое, торопливо удирающее в тень, и она поняла.

— Он здесь… — прошептала Мита, прижав ладони к вискам и вздрагивая, словно ожидая вновь увидеть тот призрак с красными глазами…

— Что ты сказала? — Каустус так низко склонился к ее уху, что девушка подпрыгнула.

— Он… он здесь! Повелитель Ночи! Я его чувствую! Он вот там…

А затем нечто острое пронзило ее руку, и прежде чем Мита смогла посмотреть, что это, огни галереи начали кружиться у нее перед глазами, лазурный купол посерел, и она потеряла сознание.

Зо Сахаал

Зо Сахаал сидел на троне из костей и меха, сложив перед собой бронированные пальцы, и размышлял о прошлом и будущем.

Завтра он ударит. Возможно, по ратуше или, может быть, по другой цитадели Администратума. Не исключено, что по какому-нибудь из центров связи, где имперские глупцы держат своих рабов-мутантов.

Да, ведьма подсказала ему идею. Мутанты и рабы…

Да…

Завтра. В будущем. Первый шаг по дороге выплачиваемого долга.

Что касается прошлого, того водоворота насилия и хаоса, который он принес сюда, в это пропитанное смогом место, что касается безумия, которое поместило его во тьму на трон из костей, что касается вчерашнего дня…

Они вынесли его.

После боя в Стальном Лесу племя вытащило его из развалин, где он лежал, сраженный ударом ведьмы, очистили его броню от грязи и перенесли тело на одну из своих секретных платформ среди защитных кожухов тепловых вентилей.

Оглядываясь назад, Сахаал одновременно радовался и раздражался. С одной стороны, он оказался среди созданий, готовых на все, чтобы защитить его, а с другой — они управляются как марионетки и продолжают верить в этого старого сушеного Императора! Сахаал пришел в себя, подавляя дрожь отвращения.

Но и в полном сознании его мысли были отравлены. Ведьма… ведьма… Она сбила его с ног единственным импульсом своей энергии, ударила прямо между глаз! Он вновь вздрогнул, представив, как такое маленькое существо может обладать такой неимоверной силой! Ведьма. Тварь. Сахаал не ожидал встретить тут псайкера.

Раздраженный необходимостью пасть столь низко, он прошептал молитву, взывая к Темным Богам. Губительные силы были его союзниками, прежде всего как враги его врагов, но даже теперь он приходил в ярость, понимая необходимость их присутствия. Если боги варпа и прочли его мысли, то не подали виду, однако темное присутствие немедленно заклубилось на границах его разума.

Теперь ведьма не сможет захватить его врасплох.

Неужели Империум действительно так далеко ушел от света за время его отсутствия? Неужели Дохлый бог взял к себе на службу неуправляемые ходячие аномалии? Сахаал едва ли имел право презирать подобные мутации, ведь боги, к которым он обратился, процветали именно на таких вещах, но игла лицемерия все равно зудела и вызывала ненависть. Мутанты приносили в Империум основную мерзость: аморальность, продажность, незащищенность, подверженность изменениям… И все равно они здесь находились, демоны, которых обрекли на «полезную» работу. Еще один знак слабости Императора. Еще одно знамение его порочного обожествления.

Как давно из псайкеров сделали козлов отпущения, поощрив на санкционированные действия, как поступили некогда с его собственным повелителем?

О мой повелитель…

Конрад Керз. Ночной Охотник. Мученик Теней. Первый носитель Короны Нокс.

Сахаал бормотал под нос титулы повелителя и, как всегда, успокаивался и возмущался одновременно.

— Мы отплатим им за оскорбления, — прошептал он, и его голос затерялся в темноте шлема.

Ведьма вернулась в его мысли, и он рефлекторно сжал кулаки. Она познала вкус его мыслей. Она могла найти его снова — в этом он не сомневался. Она знала его истинную суть. Но и он познал ее.

Ведьма носила украшение на воротнике, настолько неприметное, что он заметил его, только просматривая прошлое в тумане транса. Вышитая буква «I», перечеркнутая тремя поперечными черно-серебряными планками, с крошечным черепом в центре.

Инквизиция. Идет охота. Значит, у него мало времени.

Прошел уже день с тех пор, как логово Семьи Теней в Стальном Лесу было покинуто по его приказанию. Столетия традиции, долгие десятилетия борьбы за территорию — все погибло в тот момент, когда Сахаал объявил: «Мы уходим».

Ведьма улизнула, значит, Инквизиция непременно вернется. Им надо бежать немедленно, решил Сахаал, а после найти место, более подходящее для отражения нападения.

Семья Теней — его мрачные маленькие союзники — ни разу не выказали недовольства. В открытую.

Ведь его намерения были чисты, необходимо было уходить подальше, иначе банда не сможет очиститься. Но тем не менее он слышал возмущенный шепот в тени, он ощущал неприязнь, исходящую от них, стоило им собраться вместе. Вера в него таяла. Обвинитель Чианни не пережила сражения, а с ее смертью власть Сахаала над миниатюрной империей сильно пошатнулась.

Он увел их на глубинные уровни, оставив позади лишь стаю разведчиков, следивших за покинутыми землями. Сахаал намеревался обосноваться в тех областях, которые сам исследовал в первые дни своего пребывания в улье, — зловонные канализации, где тепло ядра планеты нагревало воздух и сера пузырилась в грязных расщелинах. По этим затянутым смогом пещерам он шел впереди каравана, прислушиваясь к религиозным гимнам, которые пели люди Семьи Теней, поднимая себе настроение… И бормотали, бормотали, когда думали, что Сахаал ничего не слышит. Мест глубже, чем это, просто не существовало. Они пришли к огромному остову металлического чудища, возвышавшемуся в полумраке, как ржавый остров посреди масляного океана. Сахаал предполагал, что некогда именно такой механизм и вырыл все эти мерзкие пещеры и грязные коридоры, повинуясь приказам людей. А потом был забыт тут — может, изношенный от работы, а может, просто брошенный на глубине, откуда его бесполезно доставать. В любом случае теперь гигант гнил в луже собственного топлива, и лишь его средняя часть вздымалась, как могильная плита.

Здесь Сахаал некогда устроил тайник с оружием и боеприпасами, а теперь привел сюда своих детей, свое закутанное в черное племя, бежавшее из Стального Леса.

Семья Теней осторожно пересекла глубокие воды, опасливо поглядывая на покачивающиеся в глубине серебристые ветви, и обосновалась на острове без лишних комментариев. Их повелитель одержал победу, выгнал проклятых еретиков, почему же именно им надо оставлять обжитые места?

Но самое страшное они произносили еле слышно, пугаясь того, о чем думали, — как их повелитель мог быть так легко повержен ведьмой? Он не столь уж могуществен? Почему же он не уничтожил эту женщину?

Сахаал сделал два распоряжения, прежде чем люди Семьи Теней могли заняться охотой и накормить своих детей. Первое — послать разведчиков в тени — собирать слухи, слушать сплетни, но любой ценой привести к нему человека по кличке Гашеный. Никаких объяснений не последовало, потому воины безмолвно растаяли в ночи.

Вторым приказанием он велел построить себе трон. Это было не простым высокомерием. Сахаал знал: пока племя занимается костями и тряпками, создавая подобающее место для своего хозяина, они забывают про недовольство и меньше размышляют над недавно происшедшими событиями. Сахаал был в курсе всех слухов, но они его пока не беспокоили.

Повелителя Ночи волновало повиновение, а не почитание. Какая разница, что в глубине души думают про него всякие отбросы? Они выполняют приказы — и этого довольно.

Они выстроили трон из лонжеронов землеройной машины, скрепляя их на развернутой тут же походной кузнице, а потом покрыли трон черными и коричневыми мехами. Подлокотники и высокую спинку они украсили костями и клыками, старыми черепами и недавно приобретенными трофеями — они заботливо обезглавили всех виндикторов и захватили головы с собой. Сахаал оценил их мрачную иконографию — они, как и его древний Легион, понимали власть смерти и страха и то воздействие, которое они оказывают на окружающих. Лишь обычная уже мысль, что все ужасные трофеи на самом деле посвящены Императору, как всегда, зудела в голове.

Сахаал горделиво взошел на трон, милостиво отпустив Семью Теней заниматься своими насущными делами, и теперь восседал на нем, вспоминая дни минувшей славы, даже не пытаясь вникать в нужды нынешних «подданных».

На Тсагуалсе, ужасающем мире, Легион возвел дворец для своего лорда.

Лорд собрал своих капитанов, и они явились с флотом острых клинков и жестоких воинов, чьи плечи и пояса были украшены черепами, со священными томами, написанными кровавыми чернилами.

Хорус был мертв. Ересь, которая почти разорвала вздувшуюся массу Империума, — остановлена. Легионы, отвернувшиеся от Императора и примкнувшие к Хаосу, вечному источнику кипящего безумия и беспорядка, — рассеяны: зализывали раны, оплакивали потери, спасали собственные жизни.

Но только не Повелители Ночи!

Один среди всех, Ночной Охотник презирал своего отца, престарелого и чересчур зажившегося на свете. Любимый сын Императора Хорус развратил многие Легионы, изливая коварным шепотом сладкий яд обещаний на примархов… но не на Ночного Охотника. Не таков был Конрад Керз. Он видел своего отца тем, кем он был прежде. Он выбрал сторону Хаоса, но лишь как инструмент, не будучи совращенным им. И потому, когда Хорус был повержен, Легионы-Предатели уничтожены или рассеяны, Терра освобождена, а Император «взошел» на Золотой Трон — разве бежали Повелители Ночи? Разве они с визгом бросились во тьму, погрязнув, как остальные, в мелких склоках? Нет.

Нет, только не они.

Их примарх созвал всех воинов на Тсагуалсе, показав им свой новый дворец.

Здание было выстроено целиком из тел, все еще живых, соединенных в единое целое переплетенными сухожилиями, костями и сросшейся кожей.

На вопящей галерее, где ковер из стонущих лиц стелился по широким ступеням, а скрюченные пальцы и позвоночники извивались под бронированными сапогами, Темный Лорд принял своих капитанов и поклонился им.

Он был гол, лишь плащ из черных перьев накинут на плечи, но никогда он не был более величествен. Сахаал и его братья пали на колени и приветствовали его — своего отца, своего повелителя, своего лорда. Великого Доминус Нокс.

В ответ лорд оценил каждого и каждому кивнул, признавая за своего, словно волк, осматривающий стаю. Здесь собрались все: Квиссакс Кергай, Магистр Арсенала, чья зачистка мира Лаунеус нанесла урон роялистам Тригонима, Виридиум Силвади, Повелитель Флота, разбивший эскадру адмирала Ко'уча и бомбардировавший Гвардию Ворона в течение пяти дней. Даже Коор Масс, заключенный теперь в гладкую броню дредноута, каждая поверхность которой была украшена содранной заживо кожей, соизволил прибыть на аудиенцию к повелителю.

Был и еще один воин, которого Сахаал заметил среди остальных, стараясь не встречаться с ним взглядом, находя его выражение лица неподобающим. Криг Ацербус, самый молодой из капитанов Охотника, невероятно огромный, украшенный ожерельями и окровавленными сувенирами собственного изготовления, небрежно опирался на рукоять своей силовой секиры и удовлетворенно улыбался, довольный вниманием со стороны повелителя.

Сахаал демонстративно не обращал внимания на ухмыляющегося гиганта и сконцентрировался на повелителе, воссевшем на трон из серебра и обсидиана. Ночной Охотник сделал паузу, собираясь с мыслями, его плащ из перьев обернулся вокруг него, и теперь лорд напоминал гигантского ворона. Затем он заговорил.

Лорд рассказал о Горьком Крестовом Походе. Рассказал о ненависти к Императору-предателю, отвернувшемуся от него без чести и предупреждения. О ненависти, которая горит так же ярко, как и тогда, о терпении, которое может сравниться только с ходом времен. Он изрек: они все его дети, его темные воины, его префекты страха и ужаса. Каждый стоит дюжины верных Императору космодесантников, с их «благословенными» и лицемерными душами.

Лорд сказал: у всех будет цель — месть за уничтоженного бога. Они прокричали ему приветствие в тенях корчащегося мавзолея и радостно отсалютовали.

А потом лорд вздохнул и объявил, что собирается умереть, после чего их радость превратилась в пепел.

Сахаал вернулся в реальность посреди болотных испарений в отвратительном настроении, с голосом повелителя, все еще звучащим в голове. Сейчас, более чем обычно, ему хотелось действий, хотелось принести пользу. Горечь от гибели Ночного Охотника была страшной, но она питала его ярость. Однако превыше всего стояла дисциплина.

Как сделать все лучшим способом? Что для этого необходимо? Как ему поступить?

Сидя среди изодранных тряпок, Зо Сахаал ощутил, как из глубин его головокружения рождается желание насилия — желание убивать. В такой момент не самым умным поступком было приблизиться к Сахаалу с протестом.

Их было двое — юные члены Семьи Теней, стоявшие настолько близко друг к другу, чтобы нельзя было не заметить их нервозность. Каждый их них не рискнул действовать в одиночку, потому они решили объединиться.

Первому было около двадцати лет, его голова была выбрита, тело покрывали татуировки, а шею украшало множество ожерелий из фаланг человеческих пальцев — признак хорошего воина. В ситуации, где более пожилой человек оперся бы на посох или покрепче сжал тяжелый том священного писания, молодой воин лишь теребил гремящие костяшки.

Спутницей татуированного была молодая женщина с фиолетово-синими волосами, схваченными тесьмой в огромную каплю. С ее черного плаща свисали два скальпа, в руках покоилась длинная винтовка. Снайпер — еще один воин племени.

Два глупца, дрожащие рядом с хозяином, пришедшие заявить о своем инакомыслии, и каждый тихо надеется, что начнет разговор другой. Сахаал молча смотрел на них. Ему было известно, как поступать с непокорными.

— Милорд, — наконец решилась женщина после долгой паузы, — можно к вам обратиться?

Сахаал молчал и наслаждался их дрожью.

— Хозяин, мы просим аудиенции! — Воин распростерся ниц рядом с подругой.

— Говорите. — От голоса Сахаала лица просителей исказились от ужаса.

И снова первой не выдержала женщина:

— Ми… милорд, мы… нам не нравится это место. Охотники почти не нашли еды, племя голодно. Мы… — Она обернулась за поддержкой к спутнику.

— Мы не понимаем, зачем вы привели нас сюда, — выпалил он обвиняющим тоном. — Мы не понимаем, чего вы ждете от нас. Мы продолжим святое очищение или…

— Вы поставите перед нами новую задачу? — Голос женщины начал крепнуть. — Мы исполним все ваши желания.

Повисла неловкая тишина. Сахаал решил исследовать глубины недовольства женщины, впечатленный ее смелостью.

— Разве я не приказал привести ко мне человека по имени Гашеный?

— Д-да… милорд, но…

— Разве племени не надо заняться обороной?

— Безусловно, но…

— Разве я не вел вас, когда это требовалось, и не шел первым в бой в момент опасности?

— Именно так, милорд.

Сахаал встал и повысил громкость своего вокс-передатчика:

— Почему же вы, трижды проклятые, набрались наглости подвергнуть сомнению мои приказы?

— Мы не хотели вас оскорбить, милорд! — Оба почти сорвались на визг. — Мы лишь стараемся понять! Племя недовольно!

В этот момент Сахаал осознал: они вовсе не были одиночками-бунтовщиками. Нет, они были выбранными представителями большинства — самые смелые воины должны донести недовольство клана до верховного повелителя.

— Твоим именем… — прошептал Сахаал, и линзы его шлема загудели, увеличивая мощность, проникая сквозь тени.

Да… Они все там собрались — молодые и старые, женщины и дети, опытные воины и новички. Все племя стояло вокруг трона, за пределом светового круга, и все жаждали ответа.

Его власть оказалась совсем не так крепка, как он думал.

Но племя ему необходимо.

— Что это за ересь? — проревел Сахаал, взмахивая когтями. — Что за грязь здесь творится?

Два воина задрожали на полу, когда он шагнул к ним убийственным движением.

— Какой жалкий случай привел меня к вам? Целый улей погряз во мраке, население развращено и заражено, а моя единственная армия — это вы?! Это вы — мои верные крестоносцы?!

Сахаал в театрально-гневном жесте воздел руки к потолку:

— Племя неверных глупцов и самодовольных предателей! Толпа неучей, отвергнувших слово Императора, потому что они не понимают Его!

Он вновь выкрикнул то же самое, повысив голос так, что задрожала пещера. Было отвратительно взывать к столь мерзкому богу, но… Как же восхитительно видеть ужас в их глазах!

— На колени! — проревел охотник, и молодые воины беспрекословно повиновались.

Их должно убить, решил Сахаал. Необходимо казнить их, и вся банда посмотрит на последствия необдуманной дерзости. Семья Теней будет повиноваться — или испытает его гнев.

Это был грубый ультиматум — Сахаал знал об этом. Ему нужна Семья Теней. Такие союзники помогут вернуть Корону; даже если для этого нужно убить большую часть племени, то игра стоит свеч. Придется отрубить для начата две головы, а если потребуется — и следующие…

Да, это необходимо.

Но в глубине души Сахаала мерзкий голос захихикал: «Давай-давай, ищи оправдания… Отрицай, что лелеешь резню… Торгуй смелей своей честью, как ты любишь… Это сделает тебя ужасным, Повелитель Ночи. Ты — монстр, и прекрасно знаешь об этом…»

Сахаал поднял когти и ощутил вокруг тишину ожидания — сотни глаз уставились на него из тьмы, сотни источников дыхания, отдающихся в его ушах. Осужденные воины издали низкий стон и…

Неподвижные воды озера взволновались, а на дальнем берегу показались слабые огни — это возвращались разведчики, посланные в Стальной Лес. Сахаал приблизил картинку, чтобы разглядеть их тяжелую ношу.

Это была обвинитель Чианни, лежащая на плоту из кусков металла. Вскоре ее лихорадочные стоны стали слышны всем, разносясь эхом под сводами пещеры.

— Приветствую! — выдохнула она безумным голосом. — Приветствую ангела Императора!

Словно луч света осенил Сахаала, обуянного гневом. Его тонкие губы растянулись в улыбке, и не успело гуляющее эхо криков Чианни умолкнуть, как он медленно втянул когти в ножны. Повиновение могло быть обеспечено любовью, точно так же, как и террором. Повелитель Сахаала всегда знал об этом.

Обвинитель Чианни обожала Сахаала. А племя обожало ее. Не такая сложная схема.

— Узрите милость Императора! — сымпровизировал Сахаал. — Он спасает тех, кто мудр, и забирает тех, кто неверен!

Он прошел мимо приговоренных и вновь уселся на трон.

— Аве Император! — вновь и вновь раздавался крик Чианни.

— Слушайте вашего вождя, — проговорил Зо, едва справляясь со смехом и не веря в такую удачу. — Она гораздо более мудрая, чем вы.

Нога Чианни была посечена шрапнелью и сломана грубым ударом булавы виндиктора. Но когда ее принесли к подножию трона, женщина все равно постаралась встать, однако смогла лишь рухнуть к ногам Сахаала.

— Милорд, — прокаркала Чианни неузнаваемым голосом, поперек шеи у нее тянулся огромный кровоподтек. — Я рада вас видеть. Я опасалась худшего, когда пришла в себя и не увидела никого из племени. — Женщина смахнула набежавшие слезы. — Хвала Императору, что они… и вы… что все целы и невредимы.

Сахаал оказался в тупике, не зная, что ответить на столь неожиданную доброту. Возвращение обвинителя произвело на Семью Теней поистине магическое воздействие — вся их мрачность и подозрительность исчезли, они вновь стали верящими и преданными. Словно до этого их энергия была лишена нужного интерфейса, уходила впустую и не была понята. Теперь никто не вспоминал о недавнем столкновении со своим полубогом…

Простым преклонением перед ним обвинитель Чианни превратила себя в самый важный жизненный ресурс Сахаала. Он вознес молитву духу повелителя, благодаря за своевременное вмешательство.

— Теперь отдыхай. Выздоравливай и восстанавливай силы, — приказал он Чианни, медленно отстраняя ее руки, цепляющиеся за него, а затем повернулся к племени. — Всем необходим отдых! — Сахаал сорвал покровы с трона и закутался в них на манер мантии. — Завтра… завтра мы будем сражаться во славу Императора!

И на этот раз в ответ не раздалось никакого бормотания, не повисло никакого напряженного молчания. Семья Теней радостно взревела.

Мита Эшин

Она спала — это единственное удовольствие, которое Мита могла себе позволить. Какие бы ужасы ей ни представлялись, какие бы отвратительные вещи ни видела во сне Мита — это были всего лишь плоды ее воображения, и больше ничего.

Сначала она увидела процессию, караван бредущих фигур, закутанных в плащи. Сперва они были расплывчатыми, как пятна нефти, потом обрели форму и резкость. Они опирались на кривые посохи скрючившись, бормотали ритмичные мантры. Шли они медленно, словно в замедленной съемке.

Потом перспектива изменилась, расширился взгляд, стал виден космопорт улья — ангары и башни, теснившиеся среди причудливых опор и широких стартовых площадок. Раздутые шаттлы нахохлились, окруженные пением техножрецов, благословлявших и обслуживающих механизмы одновременно. Здесь уже было холодно, чувствовалось дыхание ледяных штормов планеты. Здесь находилось одно из немногих мест в городе, где житель улья мог ощутить на коже снег или увидеть краешек настоящего неба.

В конце широкого зала, там, где скапливались кричащие и волнующиеся пассажиры, с балок потолка свешивались сервиторы и дроны, словно мухи в стальных сетях. Проверялись документы, невидимые глаза обшаривали уезжающих в поисках спрятанного оружия, признаков болезни или других многочисленных критериев.

Успешно прошедшие проверки торопливо спешили через феррокритовые арки, ведущие к шаттлам, не прошедшие брели обратно в тихом ужасе, ошеломленные отмененной встречей с близкими людьми и потерей целого состояния, отданного за ненужный уже билет. Им теперь была уготована одна дорога — в подулье. Вопрос был лишь в сроках.

Нельзя было даже заявить протест — безразличные виндикторы у ворот и орудийных башен подозрительно оглядывали толпу в поисках малейшего нарушения порядка. Высохшая кровь на полу была лучшим предупреждением для жалобщиков.

Идущая процессия слабой тенью промелькнула в сознании Миты, и она немного удивилась. Привыкшая к псионическому хаосу медитации, к буйству цветов и звуков, такое тусклое видение дознаватель не могла не счесть примечательным. Мита задумалась о значении видения и немедленно выругала себя — вне транса сон обычно ничего не означал. Не более чем обрывочная связь событий, соединенная в подобие рассказа.

Но все же… В этом видении было нечто неправильное.

Некая дисгармония…

Мита прибыла в Эквиксус в составе инквизиторского каравана, который высадился в главном из трех космопортов улья. Разница между уютными коридорами, окуренными фимиамом, и этим жестоким конвейером была невероятной. Девушка поражалась каждому отвратительному отличию. Такой была реальность жизни улья: на каждом уровне — свой мир. Но она никогда не видела столь ужасного места. Почему же ее спящий мозг желает показать ей этот космопорт?

Процессия закутанных фигур присоединилась к очереди пассажиров.

На миг Мита задумалась, не соскользнула ли она в фурор арканум, изучая берега реки будущих вероятностей, но нет — такие видения обычно насыщены фантазиями, абстракциями, которые требуют разгадки, а вовсе не таким занудством.

Был только один вариант.

Может быть, ее астральное тело покинуло плоть? А эти видения не фантазия или сон, а реально происходящие в данный момент события?

Из четырех главных дисциплин Схоластиа Псайкана Мита всегда считала себя искусной в прекогнитации — наблюдении за прихотями варпа и предсказании будущих событий. Также у нее был неплохо развит талант эмпатитора — чтения эмоций и мыслей окружающих Миту умов. Даже в области анимус мотус — телекинеза, наиболее сильно иссушающего силы, у нее были успехи… Но вот в прокулитации — отдаленном видении — Мита всегда терпела фиаско.

Это была дисциплина, в которой имелся особый риск, лучше всего она подходила псайкерам, обделенным другими талантами. Позволив астральному телу свободно бродить, надо было опасаться враждебного внимания любой из форм варпа. Мита попробовала прокулитацию только один раз, на первом году обучения. В итоге она сообщила суровым наставникам, что ее сознание слишком упорядоченно, слишком нервно, слишком настороженно, чтобы добиться успеха. Необходимо было уметь одновременно расслабиться и постоянно помнить о безопасности.

Может быть, в ее нынешнем состоянии сна разум, скользящий по краю грез и фантазий, достиг нужной, прежде недостижимой кондиции?

Значит, сейчас она уязвима для атаки?

Мита заволновалась и попробовала пробудиться.

И не смогла.

Ее охватила паника, словно издалека вернулись воспоминания о коллекции сокровищ губернатора Загрифа. Вспомнилась вспышка боли в руке, и Мита начала понимать, что происходит.

Ей ввели наркопрепарат.

Девушка была заторможенна, как некое провинившееся животное, именно поэтому и пробудились доселе дремавшие способности. И теперь она поймана в ловушку неведомой дисциплины, которую никогда не изучала.

Она посмотрела через варп и увидела нечто, от чего была бессильна защититься. Именно тогда ее астральное тело, плывущее рядом с сутулой толпой, начало вопить. Видение Миты залило кроваво-красным цветом, а ковыляющие фигуры откинули плащи, под которыми оказалось оружие, и открыли огонь.

Теперь она видела абсолютно все.

Это была бойня.

Нападавшие сначала занялись виндикторами-часовыми, атаковав их превосходящими силами. Мита видела, как беспомощно падали один за другим бронированные префекты, как валились из ослабевших рук дробовики и лазганы.

Толпа пассажиров превратилась в воющий живой организм, бегущий и кричащий на один голос. Многие падали и были затоптаны, проглоченные волнами всеобщего ужаса

Но некоторые виндикторы, сохранившие присутствие духа, оказались более твердыми орешками, чем думали нападающие. Они ответили огнем, стараясь попасть в противника, но сброшенные черные плащи растворили агрессоров среди мечущейся толпы.

Тогда виндикторы, не размышляя, открыли беглую стрельбу без разбору. Таков был закон Императора: лучше пожертвовать невиновными, чем позволить еретику скрыться. Когда полы почти полностью покрылись кровью, когда крики умирающих женщин и детей затопили сознание Миты, ее псайкерских чувств коснулось что-то темное. Некая инфекция — как начало опухоли, грызущей края ее восприятия.

Он здесь…

Мита отстранилась от кровавого зрелища, еще заметив колонну виндикторов, бегущих на помощь осажденным товарищам, и расширила чувства далеко за пределы космопорта.

Это был опасный момент.

Там, где она сопротивлялась сну, теперь было необходимо погрузиться как можно глубже, прячась в его изгибы, улавливая тени ее цели. Как только Мита сделала это, цвета вокруг нее задрожали и стали яркими, видение приобрело необычайную резкость.

И в варпе тонкий волос реальности превратился в яркий пучок света, высветивший астральное тело Миты, как вспышка.

У ворот космопорта толпа разбилась на ручейки и прорывалась через контрольно-пропускные пункты. Вопящие и стреляющие агрессоры успешно превращали космопорт в сгусток анархии. Число жертв уже измерялось сотнями.

Мига переместилась ближе к темному пятну, которое недавно обнаружила, оставив вне фокуса треск выстрелов и крики раненых. Она ощутила — трупов будет намного больше.

И ясно понимала — все жертвы напрасны.

Нападение было совершено лишь для отвлечения внимания.

Мита нашла его совсем рядом, привлеченная его спектральной тенью, как акула — свежей кровью. Он полз в шахтах под городом, где ядовитый дым заполнял коридоры, облицованные металлическими плитами, по которым скрежетали его когти.

Где-то под взлетными полями космопорта… Там, где обычно шагали отряды виндикторов, закутанных в тепловые плащи, где всегда несла дозор неусыпная стража. Теперь маршрут твари становился ясен: когда патрули бросились на подмогу и важнейшие коридоры опустели, тень легла на оставленные без присмотру шаттлы.

Проникновение Повелителя Ночи в космопорт осталось никем не замеченным, кроме Миты.

Она носилась вокруг него на крыльях сна, наступая на пятки, отдавая всю энергию. Там, где дознаватель сначала ощутила легкую инфекцию, теперь была открытая рана, засасывающая внутрь его сознания. Он открыл себя Хаосу, Мита видела это. Но его форма таила некую странную особенность в этой реальности сна и видений варпа — проявления Хаоса горели вокруг него как корона

Мита ощутила себя плывущей в вязком океане, каждое движение теперь требовало максимальных усилий. Существо теперь обитало внутри сердца тьмы — аномалии варпа но Мита отчаянно пыталась разглядеть его сквозь туман души. Там была некая уловка — некое Движение к свету. Некое движение.

Оно роилось…

И голоса… Чирикающие, шепчущие, хихикающие, на самой грани восприятия. Неужели они реальны?

Хищная тварь вытянула за собой на тросе команду людей — укрытых плащами воинов. Они изо всех сил старались ускорить подъем. Воины присоединялись к нему на краю платформы, отбрасывая канаты и отстегивая крепления. Они снимали со спин длинные тонкие трубки, пустотелые и ничем не украшенные, похожие на трости.

Голоса продолжали причитать в сознании Миты, и тут сама ткань эфира этого фантастического места вскипела вокруг космодесантника Хаоса, как если бы само его присутствие было отвратительно для реальности.

Тварь замерла. Она оглянулась вокруг, прислушиваясь к чему-то, слышимому только ей.

— Она здесь, — сказал космодесантник.

— М-милорд?

— Ведьма. Она рядом. Наблюдает.

Паника Миты усилилась. Откуда он знает?

Дознаватель вновь попыталась проснуться и вырваться из теней сновидения, но было уже поздно: она погрузила себя слишком глубоко, а наркотик продолжал вливаться в ее кровь. Мита не могла сбежать в реальный мир.

Компаньоны Повелителя Ночи приняли боевые стойки, вскинули ножи и топоры.

— Где она, милорд? — прошипел один едва слышно. — Что нам делать?

— Не бойтесь, — сказал монстр игривым голосом. — У каждого из нас есть свой ангел-хранитель. Не очень мудро пытаться подсматривать за мной. Эту гадину сейчас обнаружат.

Затем кипящие искажения вокруг космодесантника запульсировали с новой силой, ткань фантазии разорвалась, и оттуда — оттуда — как осколки небесных теней, вылетели на свободу вопящие безымянные существа варпа.

Причитая, они закружились вокруг Миты, стараясь присосаться к ее душе ртами, напоминающими пиявочные. Существа теснили ее, царапая длинными копями ее разум… Когда смех Повелителя Ночи стал оглушающим, а щупальца тварей варпа уже полностью опутали Миту, наркотик, погрузивший ее в транс, прекратил свое действие.

Дознаватель пробудилась с диким криком.

Мита немедленно поняла, что вновь лежит в своей келье. Что бы с ней ни случилось, кто бы ни ввел ей наркотик, она была цела и невредима. Учитывая, что, когда она потеряла сознание, рядом с ней был один Каустус, никто другой этого сделать не мог. Но зачем ему это понадобилось?

Почему он привел ее в сокровищницу губернатора? Почему намекал про двери? И, во имя верности Императору, почему оглушил ее, как только она ощутила присутствие врага?

Мита тряхнула головой. Эта загадка может подождать.

Она оделась и опрометью бросилась к хозяину — с каждым шагом пережитый недавно ужас все сильнее холодил ей кровь. Наставники Миты возмутились бы ее глупости — так близко и неосторожно приблизиться к существу Хаоса! Неудивительно, что она стала жертвой хищных тварей варпа. Мита должна была лишь найти пролитую кровь, действуя как акула, сужать круги, используя дар взгляда сквозь варп, выслеживать посланца разрушительных сил, а она что устроила?

На ум девушки пришли недавние слова Каустуса: «Вам не хватает опыта. У вас мало навыков в обнаружении путей Хаоса».

Вот ублюдок. Он ведь полностью прав.

Однако она все еще жива. Бежала, едва сохранив жизнь. И теперь у нее новости для инквизитора, которые не могут ждать.

— Милорд! — простонала девушка, отталкивая часовых в дверном проеме. — Я знаю, где он! Где этот проклятый пре…

Мита замерла.

Каустуса не было в его палатах. Помещение встретило ее удивленной тишиной — свита мирно развлекалась в отсутствие господина. Священники прекратили бормотать молитвы, ученые удивленно вскинули брови, вынырнув из древних рукописей, воины прекратили играть в кости — но на каждом лице застыла оскорбительная улыбка.

— Похоже, кое-кто наконец решил проснуться, — послышался голос.

Мита побледнела:

— Что? Я… Что вы имеете в виду?

— Инквизитор сказал, что вы отдыхаете. По палатам прокатилось хихиканье. Презрение накрыло дознавателя с головой, и она вскипела:

— Я была заторможена наркотиком, клянусь варпом и его мочой! Вы ожидали другой реакции?!

— Да… он также сообщил, что у вас приступ паранойи.

Хихиканье переросло в смех. Мита решила быть выше этого.

— Где инквизитор? — требовательно спросила она. — У меня мало времени, я должна сообщить нечто важное.

— Инквизитора тревожить нельзя.

— Где он? Я приказываю отвечать мне!

Она поняла, что сказала глупость, едва произнесла это — атмосфера в палате сразу накалилась.

— И что? — сказал один из них.

Несколько громадных фигур порывистыми движениями воинов встали на ноги, на их лицах застыло мрачное выражение.

— Не думаю, что мы желаем вас слушать, — прорычал другой.

— Вы знаете, что у меня более высокий ранг, чем у вас, — произнесла Мита, почти сдерживая дрожь в голосе. Самые огромные из головорезов ее не волновали, это было всего лишь частью псионического развлечения остальных, жаждавших ее унижения. Мита не собиралась служить мишенью для оскорблений.

— А ты знаешь, — щелкнул хам пальцами у ее груди, — что я могу тебя сломать как прутик? — В его мыслях ясно читалось желание толкнуть Миту.

— Ну хватит с меня непочтительности, — прошептала она и резко вскинула колено, точно и сильно ударив гиганта в пах.

Раздался звук, больше всего похожий на влажный хруст.

Здоровяк медленно, с бульканьем осел на пол. Этого было вполне достаточно, чтобы разрешить все вопросы, возможно, даже обрести капельку уважения среди друзей хрипящего глупца. Но Мита не закончила.

Дознаватель опустилась коленями на грудь упавшего воина и положила руку ему на лоб, игнорируя вопли. Без всякой жалости она запустила ментальный кинжал псайкера в его слабоумный мозг и начата листать в поисках необходимой информации. Мита пролетала сквозь простые мысли, увидела искомую цель и немедленно прервала контакт с мстительным пинком. Воин захрипел и умер.

— Значит, он у губернатора, — констатировала девушка, изучая полученную информацию.

Свита смотрела на нее, раскрыв рты.

— Спасибо тебе, — кивнула Мита мертвому телу. — Можешь не провожать, не надо.

Каустус ждал ее снаружи штаб-квартиры губернатора, его вид мгновенно заставил обвиснуть победные паруса Миты. Он уже был извещен о ее выходке, наверняка ему позвонил не один член свиты, в нужных подробностях представив происшедшее.

— Диота Васкуллиус, — прошипел инквизитор, полыхая глазами за прорезями маски, — служил мне девять лет. Однажды я видел, как он убил карнифекса на Салиус-Диктае. В одиночку. Из лазерной пушки. Видел, как он душил орков голыми руками. Видел, как убивает генокра…

— Милорд, — прервала Мита, игнорируя его грозный вид, — подозреваю, он просто никогда не оказывался перед ведьмой в плохом настроении!

Каустус замолчал и несколько долгих секунд сверлил ее взглядом.

— Верно, — наконец сказал инквизитор, и Мита вновь ощутила странное чувство уважения, словно некие весы, на одной чаше которых лежало возмущение, а на другой — произведенное ею впечатление, уравновесились.

— У меня есть новости, — продолжила дознаватель, расширяя свое преимущество. — Я… я спала. И видела, где находится космодесантник!

— Дознаватель, мы уже решили этот вопрос. Я сказал, им займутся другие специалисты.

— Милорд, произошло нападение! На космодром! Там все еще может идти бой!

Каустус подозрительно за ней следил, но внимательно слушал.

— Нападение? — В его голосе впервые проклюнулась озабоченность.

— Да! Я видела его, там уже погибли сотни!

Инквизитор отвернулся, нервно сведя пальцы перед собой. Он говорил еле слышно, но Мита все равно попыталась услышать:

— Космодром… Почему космодром?

— Неизвестно, милорд!

Каустус вновь повернулся к ней, как будто удивленный ее присутствием, а Мита уловила картинку огромной шахматной доски, по которой движутся могущественные фигуры. Странные фигуры, ходящие по странным правилам, в которых дознаватель могла понять лишь крохотную часть. В ней крепла убежденность, что она не может доверять никому, кроме себя.

— Что нам делать, милорд? — прошептала девушка Удивленная такой по-человечески близкой нерешительностью инквизитора. Мита никогда не видела его столь озадаченным, не говоря уж о том, что это произошло после ее донесения.

— Делать… — пробормотал инквизитор. — Я… Мы должны… Мы…

Он полностью ушел в себя.

Мита не спускала с него глаз — удивленная и напуганная новым Каустусом.

— Милорд?

Инквизитор пришел в себя резко и мгновенно, словно ничего и не было.

— Мы ничего не делаем, — прорычал он, жестом отдавая приказание кричаще разодетому сервитору-швейцару у палат губернатора.

— Но…

— Без «но»! Сколько мне еще вам повторять, дознаватель?! Этим делом уже занимаются. У меня свои методы.

Швейцар торопливо распахнул створки тяжелых дверей, и Каустус решительно направился внутрь.

— Но, милорд! — Ее крик остановил инквизитора, и он нехотя сделал шаг назад.

— Что же делать с видением? — спросила Мита. — Что это было за нападение? Я ведь ничего не могу сделать…

Инквизитор вздохнул и кивнул:

— Вы проследите, чтобы ваш лучший друг Ородай не находил себе места. Ответных действий не будет, понимаете? Нападение останется без ответа! — Каустус наставил на нее указательный палец, словно оружие.

Мита вздохнула, хотя все ее существо кричало «почему?!». Ей хотелось схватить инквизитора за роскошные отвороты мантии и трясти до тех пор, пока он не даст все ответы, которые она желает услышать. Нуждается в них.

Ей хотелось понять, во имя задницы Терры, в какие секретные игры играет Каустус. Но больше всего Мите хотелось заслужить одобрение и уважение, потому она молча поклонилась, заглушив в себе возражения, и произнесла:

— Как пожелает милорд. Во имя торжества Императора.

— Вот именно, дознаватель. Займитесь своими обязанностями.

Дверь начала закрываться, но Мита бросилась на последний шанс, как голодный тигр — на жертву.

— Еще одно…

На этот раз Каустус не возвращался.

— Что такое, дознаватель? — послышалось из коридора.

— Я… когда я осматривала коллекцию сокровищ и… ощутила присутствие предателя…

— И что?

— Я была… была заторможена наркотиком, милорд?

Молчание инквизитора длилось слишком долго.

— Не будьте смешной, дознаватель, — сказал он. — Вы просто снова упали в обморок. Вам надо избавляться от этой привычки.

Дверь захлопнулась.

Мита Эшин на полном серьезе начала обдумывать вероятность того, что ее хозяин совершенно безумен.

Она вернулась в Каспсил с ощущением беспокойства, на которое доминирующе наслаивалось смятение.

Вновь взяв в спутники Винта, она отправилась в очередное путешествие в лифтах вниз, чтобы исполнить в офисе Ородая приказ хозяина. То, что она ничего не понимала в происходящих событиях, к делу отношения не имело. На этот раз, поклялась Мита, проходя мимо ошарашенного виндиктора-клерка, она не потерпит неудачу.

Но она опоздала.

После нападения на космопорт, не желая допустить новых потерь среди своих Префектус Виндиктайр, а особенно желая держать подальше Инквизицию, командующий Ородай собрал столько слуг закона, сколько смог.

Мобилизовал все боевые машины и лично новел специальный отряд из тысячи лучших во тьму под Каспсилом.

Мита потерпела неудачу. Снова.

В подулье пришла война.

Зо Сахаал

Если все обдумать, это было легче, чем отнять конфету у младенца.

Все прошло как запланировано, при нападении на космопорт пало не более дюжины воинов Семьи Теней. Учитывая, сколько погибло гражданских и презренных префектов, как он беспокоился об успехе и как планировал каждый шаг, — вполне достойная цена. Сахаал был бы рад заплатить и больше.

Принести в жертву…

Ведь теперь у него есть поддержка Темных Богов, желал он этого или нет. Стоя на краю взлетного поля, он чувствовал шарящие глаза ведьмы, как легкий шепот голосов за спиной. И, словно в ответ на ее появление, варп, клубящийся вокруг него, изрыгнул голодных чудовищ, схвативших ведьму. Они роились теперь в самом центре души Сахаала — извивались и питались ею.

Ведьме больше не подглядеть за ним. Повелитель Ночи под покровительством Хаоса. Перед его бесконечным сном отношение Сахаала к Губительным Силам было таким же, как и у Легиона: Хаос был слишком могущественной и капризной силой. Конрад Керз провел слишком много времени, преодолевая безумие и ужас, чтобы так легко лечь в постель с Темными Богами.

Но тем не менее… Хаос был слишком пьянящей силой. Как сладко было иметь таких могучих покровителей!

Значит, жертвы будут принесены. Пусть все мертвые воители Семьи Теней вместе с простыми жителями и презренными виндикторами лягут на алтарь Единого Хаоса. Пусть голодные боги трапезничают свежими душами и позволят ему вернуться к своим делам. Это достойная сделка.

Сидя на своем троне, Сахаал горбился, укрытый покровом теней, и поигрывал когтями. Он повернул голову, не защищенную сейчас шлемом, и постарался не обращать внимания на траурные песни, раздававшиеся из лагеря. Ему надо сохранять спокойствие. Состав, которым Семья Теней смазывала свои дротики, был очень сильным… Его трофеи будут спать очень долго.

Терпение.

Концентрация.

Нападение было успешным. Оборона космопорта сломлена, его ободранная армия дала ему столько времени, сколько надо. Сахаал смог украсть то, за чем пришел. Трофеям — пленникам — нельзя было его видеть, поэтому его сопровождала команда отборных воинов, вооруженных духовыми трубками. Они усыпили глупцов прежде, чем те хоть что-то поняли.

Утаскивая добычу вниз, в темноту, с двумя исхудалыми телами на плечах, Сахаал ощущал себя королем воинов, завоевавшим новые земли и возвращающимся к своему племени.

Да, люди Семьи Теней радовались его победе. Они пировали, используя все скудные продукты, которые могли достать на этих мрачных землях, и восхваляли имя Сахаала за удачный набег. Но поскольку они уже отпели мертвецов милостью Императора, в их глазах стояла печаль.

Слишком многие не возвратились.

Сахаал с яростью обнаружил, что обеспокоен их горем. Да, они оставались червями, даже более ничтожными, чем черви! Но как росла уверенность Сахаала в них, так росло и чувство некой гордости за них.

Это была его империя. Его племя. И он не мог избежать тени сопереживания.

Сахаал задавался вопросом: испытывал ли его повелитель такие чувства в прошлом. Могущественный примарх Легиона Повелителей Ночи рос диким существом: одинокий охотник в тенях Ностромо Квинтуса, каратель без друзей и сверстников. Только когда его царство ужаса расширилось, заразив весь город, когда закон стал его законом, улицы стали его улицами, только тогда он начал управлять простым людом.

Испытывал ли он такую же обиду за ответственность? Хотел ли не зависеть ни от кого, обходиться без солдат, советников и помощников? Что мучило его душу, раз даже он не смог управлять миром в одиночку?

Что он познал, шаг за шагом создавая свою команду?

Переживал ли он, когда они гибли?

Закутанный в тени, Зо Сахаал размышлял на троне, сидя в самом сердце разрушений и безумия. Повелитель Ночи ждал, когда очнутся от вынужденного сна двое мужчин, которых он похитил.

Можно сказать, его внимание переключилось, пламя факела желания владеть Короной Нокс, сжигающее внутренности Сахаала, немного пригасло.

Можно сказать, все случилось как нельзя вовремя — его медитация была прервана радостными криками и песнями.

Разведчики нашли Гашеного.

— Я нашел его в Отстойниках, — сказал человек дрожащим от гордости голосом. Он был еще молод по нормам племени, но уже крепко сложен и уверен в себе. Эта находка обеспечила ему почет и уважение всей Семьи Теней, тут даже Сахаалу было ясно — юноша желал насладиться моментом.

— Там была обычная гильдия, — продолжил он нарочито нейтральным тоном, глядя на Сахаала. — Он просто посредничал при торговле панцирными катрочами.

Парень рискнул обратиться не к обвинителю Чианни, сидевшей около Сахаала в окровавленных бинтах, но со строгим лицом. Повелитель Ночи нашел прекрасный способ общения, он, не вмешиваясь больше в их межплеменные отношения, использовал жрицу как интерфейс. Такая комбинация породила в Семье Теней нужное сочетание страха и преданности, которое очень пришлось Сахаалу по вкусу.

— Панцирными катрочами? — прошипел он под пораженными взглядами толпы.

Охотник немедленно вспомнил, что племени гораздо легче воспринимать его неким прекрасным и неподвижным идолом. Каждый раз, когда Повелитель Ночи двигался или говорил, бандиты Семьи Теней приходили в ужас, вспоминая, что их страшный и прекрасный лорд не менее реален, чем они.

Люди, как уже понял Сахаал, предпочитали держать богов на расстоянии. К счастью, реакция Чианни оказалась, как и всегда, на должном уровне — она так глянула на наглого разведчика, что тот попятился. «Гашеный — враг Императора», — говорил вид Чианни, она каждой черточкой выражала готовность преследовать подобных существ до смерти.

— Это такие твари в подулье, — объяснила обвинитель Сахаалу. — Представьте себе жука с кожистыми крыльями и острым хвостом. Очень опасные. Их панцири очень красивые, подходят для украшений и шаров, поэтому гильдии продают их в верхний улей. А другие собирают панцири, бродя по самым отвратительным местам.

— Вы этим не занимаетесь? Чианни выглядела оскорбленной.

— Деньги — это питательная среда разврата, милорд…

— Безусловно, — грохнул Сахаал, удерживаясь от ухмылки. — Продолжай.

Чианни махнула рукой, подтверждая приказ.

— Ну… Я знал, что гильдии используют посредников, поэтому решил проверить…

— Мудрая идея, — кивнула жрица.

— Я нашел его, когда он болтал с мужчиной и женщиной, — просиял юноша. — Участник гильдии протянул горсть кредитов и назвал его по имени. Это было имя Гашеный, я уверен.

Пальцы Сахаала сжались на черепе, украшавшем подлокотник трона.

— Ты преуспел, — кивнула Чианни разведчику. — А теперь принеси его, наш хозяин желает рассмотреть его поближе.

Человечек, вытолкнутый в круг света, был связан по рукам и ногам и при этом вопил не переставая. Сахаал представлял его совсем не таким. Человечек был почти карликом — если не генетически измененным, то точно с задержкой роста, к тому же полностью лысым, с несколькими жалкими волосинками на черепе. Его простая одежда была засаленной и грязной, лицо покрыто свежими синяками — свидетельствами любезности принимающей стороны.

Самой примечательной чертой были два разъема-гнезда на его яйцевидном лбу, по одному над каждым глазом. Из них торчали разноцветные провода, свисавшие до плеч, как прическа из многочисленных коротких косичек.

Человечек упал на ржавый пол и, увидев сидящего на троне гиганта, громко разрыдался:

— Милые призраки улья, я ничего не сделал! Не убивайте меня, прошу вас, во имя Бога-Императора…

— Тихо! — прикрикнула Чианни, вновь вставая. Молодой разведчик развернулся и ударил карлика по лицу, забрызгав пол свежей кровью. Крик немедленно затих.

— Ты Гашеный? — сурово спросила Чианни.

— Н-нет… Не лично я!

Разведчик ударил его снова, на этот раз сильнее.

— Это ложь! Я сам слышал, как его окликнули!

— Бреган, — промолвила Чианни, — держи себя в руках.

Молодой разведчик, тяжело дыша, отступил назад.

— Ты Гашеный. — На этот раз Чианни утверждала. — Ты посредник между гильдиями, верно? Отвечай мне!

— Не-ет! — завопил он, размазывая сопли и слезы по лицу. — Не лично я! О сладкая Терра, вы не понимаете! Не лично я!

Сахаал услышал достаточно. Он встал и шагнул к карлику, склоняясь над ним. Семья Теней со вздохом отшатнулась, удивленная его скорым решением. Человечек взглянул вверх — и слезы на его щеках превратились в лед.

— Четыре дня назад, — едва слышно прошипел Сахаал, — ты встречался с одним из Ледниковых Крыс, ублюдком по имени Никхэ. Ты купил у него одну вещь. Ты знал, что она у него. Ты забрал ее и заплатил ему. Верно?

Перед лицом воплощенного ужаса человечек мог издать лишь протяжный писк.

— Да, я думаю… Не знаю. У меня совсем мало памяти, но…

Коготь Сахаала приблизился к его горлу.

— Поясни.

— Гашеный… Это не человек… Не один из нас. — Глаза карлика выпучились, губы дрожали. — Это коллектив. Группа, понимаете? Видите эти импланты?.. Если их отключить, мы только люди, но вместе мы становимся… — трясущимися руками он вцепился в кабели, болтающиеся в гнездах, демонстрируя их, — вместе мы Гашеный. Три человека, один разум. Мы поделили разум, поэтому в одиночку ничего собой не представляем.

Сахаал оскалил зубы:

— Вы сервиторы?

— Нет! Сервиторы — рабы машины! А мы — втроем — управляем ею!

Сервиторы существовали даже во времена Сахаала. Пустые оболочки, тела с машинами в голове, управляемые командами и логическими блоками. У этих вещей отсутствовали сознание и индивидуальность, они не многим отличались от обычной техно-консоли. Их жизнь — если можно было так назвать ее — была ровной последовательностью стимулов и параметров.

Могло ли быть, чтобы три ничтожества, три человеческих недоноска, нашли путь к сохранению ума, желаний, страсти — вещам, недоступным разуму сервитора?

— Как такое возможно? — выдохнул Сахаал, придвигая коготь еще ближе.

— Мы заплатили! Мы сами выбрали! Мы нашли… человека, который оказался на это способен!

— Кто это? — проскрежетал Сахаал, уже зная ответ.

— Пахвулти! Его звали Пахвулти!

Торговец информацией… Техножрец-предатель…

Ублюдок.

Это имя он опасался услышать.

Сахаал проткнул вопящего человечка когтем и унес в тени, подальше от племени, чтобы задать ему особые вопросы…

Когда он закончил с этим существом — одной третьей Гашеного, Сахаал принес его голову Семье Теней, высоко подняв трофей и наслаждаясь струями крови, текущими по руке.

Человечек знал мало. Мерцающие крохи воспоминаний, кусочки деталей, но ничего конкретного. В одиночку он был жалким недорослем, слабоумным ребенком, полным ничтожеством. Он не помнил встречи. В агонии человечек никак не мог вспомнить и груз, который Сахаал так отчаянно искал.

— Его открывали? Открывали? — бушевал Сахаал.

Но все детали были для карлика несущественными. Поэтому скоро Повелитель Ночи уступил напору ярости и жажды крови, которая росла в нем с каждым днем. Эти голодные голоса в сознании не давали покоя.

Сахаал забрал голову, а тело бросил в болото, где светящиеся щупальца быстро уволокли его в глубину.

Разведчикам было приказано вновь отправляться на поиски оставшихся частей Гашеного. Юношу, нашедшего первого человека, лишили почестей и отчитали за недогадливость.

Сахаал едва удержал себя, чтобы не разорвать и его на куски. Кровь кипела в его венах, а имя Пахвулти грохотало в мозгу, отравляя самым страшным ядом. Через некоторое время два заискивающих члена Семьи Теней подползли к нему на коленях и сообщили, что захваченные на космодроме пленники пришли в себя.

Дикая усмешка на лице их господина заставила людей побелеть от ужаса.

В лачуге на краю лагеря, настолько крепкой и звуконепроницаемой, насколько это позволяли материалы, из которых ее сделали, Сахаал принял первого пленника. Стонущее тело бросили на пол. Воины Семьи Теней кривили лица от отвращения. Сахаал велел им убираться, и они поспешно протиснулись в дверь, задержавшись лишь для того, чтобы еще разок плюнуть в лицо слепого червя на полу.

Сахаал задумался, что бы сказали эти воины, если бы узнали правду: без этих проклятых астропатов могущественный Империум оказался бы обреченным гигантом без ушей, глаз и рта.

Он подступил к голому и дрожащему телу, тихо рыча от гнева, который не мог сдерживать. Который ничто не могло сдержать.

— К-кто там?! — Испуганный человек попытался отползти назад. Его запястья и лодыжки были связаны тонким кабелем, а глаза… глаза были забраны давным-давно. Истерзанная плоть на краях глазниц опухла, бугрясь воспаленными шрамами.

— Ты меня совсем не видишь? — издевательски рассмеялся Сахаал, который знал ответ.

— Я… нет… Мой визем деус… О сладчайший Император, его нет!

— Ах да, — вспомнил Сахаал, — второй взгляд. — Такие люди, как этот, не нуждались в глазах.

Обычно.

— Что вы со мной сделали? — Голос пленника возвысился, негодование, связанное с похищением, пересилило даже страх за собственную жизнь.

Сахаал снисходительно улыбнулся.

— Это всего лишь упреждение, — проворковал он, сгибаясь и проводя пальцами по толстой полосе металла, охватывающей лоб пленника. Затем Повелитель Ночи игриво по ней щелкнул. — Вот эта штука блокирует твой дар, верно? Теперь ты не можешь ничего сделать, словно сокол, на которого надет клобук.

— Кто вы? — Голос астропата понизился до шепота, преисполненного благоговейного страха, — в нем боролись ужас и любопытство. — Откуда знаете о даре? Я… я не боюсь вас1

Улыбка Сахаала стала еще шире.

— Я знаю слабые стороны астропатов, маленький человек, потому что некогда целая армия твоих собратьев находилась у меня под командованием, веришь ты или нет. А что касается твоей смелости… — Сахаал облизал губы. — Думаю, мы оба знаем, что ты лжешь.

— Вера в Императора сильна в моей душе! На мне нет греха! Что бы вы ни задумали, я не…

— Ты знаешь о Хаосе?

Рот астропата открылся и закрылся, весь его гнев улетучился в один миг, по лицу пробежали волны отвращения.

— Я… вы смеете произносить это гнусное имя? Император спаси ме..

— Ты должен знать о Хаосе. Ты должен купаться в его огнях, мой друг. Тебе должен быть знаком его голос.

— Богохульство! Богохульство! — Псайкер попробовал плюнуть, собирая слюну во рту непослушным языком, но Сахаал оказался быстрее. Коготь выпрыгнул из ножен и тихо свистнул, рассекая воздух.

Человек выплюнул отрубленный язык вместе с криком.

— Теперь ты будешь вести себя потише, — буркнул Сахаал, ожидая, пока вопли не затихнут и не сменятся влажным бульканьем сочащейся крови. — Вот теперь ты будешь слушать внимательно. Можешь сопротивляться, корчиться, пробовать убежать… Твой мозг может быть охвачен невероятной болью, которую ты никогда не испытывал, но уши отключить ты не сможешь, мой друг. Тебе придется меня выслушать. И ощутить… все ощутить…

Зо Сахаал начал резать.

Отделять полоски мяса от рук и ног. Пронзать ударами художника податливую плоть, освобождая кровь. Рассекать сухожилия коленей и плеч, паха и лодыжек. Вырезать остроугольные узоры на жирном мясе живота и груди. Медленно сдирать кожу. Проводить глубокие борозды на ягодицах и пояснице.

Резать, и резать, и резать, и резать.

И на протяжении всех действий Сахаал говорил. Не обращая внимания на крики и хрипы, невнятные просьбы и судорожные подергивания.

Повелитель Ночи говорил о тьме, которая часто пугает детей. О тех кошмарах, которые изобретает разум ребенка. О страшилищах и паучьих богах, о ведьмах с руками-ножницами и извивающихся змеях. О лицах в небе, лицах с влажными губами, похожими на огромные животы, плывущие, чтобы высосать весь свет мира.

Он говорил об ужасах, мучащих подростков. О жажде нанести вред себе из религиозных побуждений. Когда догмы Империума разрушают душу или это делают извращения в родной семье.

О юной боли.

О боли, для которой всегда найдется причина.

И продолжал резать, резать, резать.

Сахаал говорил о кошмарах взрослой жизни. Ножи во тьме и насилие на свету. Говорил о мясниках и мародерах, чужих и мутантах. Говорил об огне, надвигающемся со всех сторон, о зыбучих песках, забивающих глотку, о затянувшейся петле виселицы.

И резал. Резал. Резал.

Сахаал говорил о варпе, когда горло жертвы готово было разорваться от крика, говорил о Губительных Силах, наблюдателях в пустоте, о небесных роях. Говорил о бродящем безумии, обрушившемся на миллионы миров, о ранах Императора и радости Предателя. Говорил о дворце Охотника. О крови ангелов. О смертельных щупальцах варпа. О стальных зубах, обнаженных в эхе вечности.

Об ужасе и кошмаре, страхе и яде.

Сахаал выложился полностью, разрушая плоть астропата. Он рубил, и терзал, и рассекал кости. Повелитель Ночи совсем потерял себя в красном тумане, продолжая говорить о примитивном крике, том завывании баньши, которое отдавалось сейчас эхом в древних пещерах людей.

О диком и простом крике Страха.

И дамба рухнула, стены сопротивления астропата не устояли, многоголосица варпа проникла сквозь уши и запустила цепкие когти в сознание человека. Крик достиг своего невыносимого кульминационного момента, и тогда Сахаал, сквозь липкую муть крови и испражнений, сорвал стальной обруч с головы астропата.

На мгновение второе зрение астропата вернулось к нему.

Жертва увидела кровавого демона с черными глазами и сверкающими стальными когтями, склонившегося над ним и прошептавшего:

— Я — Зо Сахаал, Мастер Когтя Повелителей Ночи, вернувшийся из-за завесы времени, чтобы получить то, что является моим по праву. Ищите меня, мои братья.

А затем астропат был казнен мгновенным ударом когтей чудовища.

Роящийся варп, привлеченный псионическим излучением такого ужаса, которого его твари никогда прежде не пробовали, — пульсирующего маяком в этериуме, — ворвался на безумное пиршество в отлетевшую Душу.

Варп немного колыхнулся, как запруда у старой мельницы, и в этом столкновении оттенков и ароматов смерти было лицо Сахаала, голос Сахаала, разум Сахаала — уносимые вдаль смертельным воплем астропата.

Уносимые прочь, за грани вечности.

Мита Эшин

Когда все произошло, она стояла в пустом офисе Ородая, борясь с нерешительностью.

Он сломал ее защиты, как цунами сносит береговые строения, переливаясь сквозь и поверх них. Водоворот смертельного буйства захлестнул Миту, заставляя ее жадно хватать воздух в попытках не утонуть.

Это был кроваво-красный кинжал, вонзившийся ей под ребра и продолжавший подниматься все выше и выше. Это было раскаленное клеймо, опалившее ее не словом или символом, но видением, изображением, событием…

Псионический водоворот, кипящий в воздухе, распространялся во все стороны, становясь все мощнее и сильнее. Он несся через пустоту, как ударная волна, телепатическая боеголовка экстерминатус, раздувающаяся, словно переполненное чрево. Невидимая и неосязаемая, но от этого не менее ужасная.

Мита почти затерялась в самом центре вопящего от боли и страха урагана (О Бог-Император, еще от какого страха!), взывающего к варпу — и неожиданно исчезнувшему. Словно голодные твари сцепились в смертельной схватке, царапаясь и хрипя, а затем пропали так внезапно, что эхо их битвы продолжало звучать.

Мита дрожала с головы до ног, продолжая ощущать последствия псионического удара, — кровь медленно текла в жилах, ноги подгибались, со лба лил пот. А ведь ее затронуло только краем волны смертельного крика, который был направлен в невообразимую даль и имел гораздо большую силу и безумие видений.

Псайкер с хрипом рухнула на пол. Винт, понятия не имевший о недавнем псионическом ударе, не говоря уж об ужасающих видениях, попытался в меру сил придержать дергающиеся конечности Миты, что-то бормоча себе под нос.

Она уже искусала губы, кровавая пена капала с уголков рта, а проколотые оболочки сознания продолжали изнывать под лавиной картин и звуков.

Я — Зо Сахаал, Мастер Когтя Повелителей Ночи, вернувшийся из-за завесы времени, чтобы получить то, что является моим по праву. Ищите меня, мои братья.

Голос звучал как туманная сирена, заставляя уши болеть (хотя настоящего звука не было), полыхая перед глазами яркими вспышками и темным хором тревоги. За пределами мысленного взора, в телепатических лабиринтах, чувства стали осязаемыми и тяжелыми, звуки — видимыми, тоскливые картины приобрели вкус и запах, прикосновения холодной плоти звучали музыкальным диссонансом. Ментальный лабиринт. Психофизический вихрь. Мита слепо брела по коридорам и отчаянно цеплялась за каждый клочок молний, проносящийся мимо.

Зо Сахаал. Имя.

И его изображение — сияющая пиктограмма, более яркая и ужасающая, чем сделанная любым ауспексом, более пронизывающая, чем самая великая сенсорна, — навсегда оставляющая след на беззащитной плоти мозга Миты, с которого сорвали покровы. Как электу, нанесенная изнутри век, от которой нет спасения даже во сне.

Это был он. Повелитель Ночи.

Ее враг.

Она узнала его, даже несмотря на гудящие голоса в голове и спутанные ощущения. Лицо Сахаала предстало в музыке и мягких ароматах пепла и ладана, черно-синее тело складывалось из смеси горьких запахов, а его когти… они, словно прикосновения кисти художника к полотну, — нежные пальцы любовника. Но за пределами видения Мита смогла увидеть и другие подробности. Черные глаза с расширившимися зрачками, сдвинутые брови, впалые щеки, бледная и лысая голова. И остальное тело, заключенное в броню из керамита и стали, гибкие пластины доспехов с зубцами и цепями, испещренными на всем протяжении символами Легиона и темным писанием.

— Ищите меня, мои братья, — мурлыкал голос, и Мита ощутила себя частью послания, клубящегося вокруг ее чувств, уходящего в неизвестность через нее, расширяющегося, как огромная сфера. Оно неслось через улей Эквиксус, как стена пара, а затем улетало в пустоту, пересекая глубины космоса. В поисках тех, кто хотел услышать. В самом улье ментальное сообщение осталось почти не замеченным. Как и Винт рядом с Митой, большинство жителей улья просто ничего не ощутили, как будто они были слепцами. Некоторые вздрогнули или почувствовали странный дискомфорт, пришедший из откуда, причин которого они не понимали. Некоторые даже делали паузу, задумываясь и пытаясь разобраться в себе, но вскоре недоуменно пожимали плечами и ругали себя за подобную глупость. Через несколько минут их пустые и мелкие жизни вновь входили в обыденное русло.

В своих креслах в космопортах, в офисах Администратума, в центрах связи Гильдий и техномонастырях астропаты закричали и забились в трансе. Получившие в юности ранг псайкеров среднего таланта, эти иссохшие человеческие оболочки сформировали систему коммуникаций, подчиняясь и обслуживая Империум, который их ненавидел. Передачи по лучу занимали время, пересекая звездную бездну, астропат же мог отправить голос через варп, мгновенно передавая приказы и сообщения своих хозяев.

Все астропаты в обязательном порядке подвергались ритуалу Укрепления Души — усиливающему их защиту, плавящему их глаза, объединявшему духом непосредственно с Императором, потому они мало опасались нападения хищных тварей варпа. Астропаты почти не ощутили тех мучений, от которых пострадала Мита, их реакция была ослаблена, в своих уединенных ячейках псайкеры видели лишь слабые отображения кошмаров и безумных мыслей. Их мудрые наставники, привыкшие к подобным проявлениям и нарушенной медитации, спокойно направили необходимые порции успокоительных наркотиков тем, кто беспокоился сильнее обычного.

Во всем городе только Мита Эшин кричала и билась в конвульсиях, полностью незащищенная.

Но даже сквозь боль и страх в ней проступала ярость от осознания причин этого псионического шторма. Хитрость и жестокость врага Миты была просто запредельной, она столь же поражалась ей, как и мучилась от самого шторма.

Повелитель Ночи знал, что не может управлять астропатом. Он не мог вынудить псайкера послать сообщение от своего имени, а также не мог узнать, если бы только не нашел второго диспетчера, послано ли известие вообще. Сахаал был один среди неизвестного города, поэтому не имел права проявить ни капли доверия.

Вот поэтому он нашел единственный способ, который позволил бы ему выполнить задуманное. Единственную гарантию. Один шанс, что его послание будет послано во всех направлениях, независимо от желания и усилий астропата.

Ублюдок. Жестокий, проклятый варпом ублюдок!

Сахаал вставил свое сообщение в момент гибели псайкера, в миг псионического коллапса, когда формировался смертельный крик отлетавшей души.

Ублюдок Сахаал скормил псайкера варпу, удостоверившись, что его лицо и слова окажутся последними вещами, понятыми беднягой в этой жизни. Именно они и станут наконечником смертельной волны…

Как далеко могло распространиться сообщение? Как глубоко в варп смог улететь крик ужасной смерти псайкера?

Я — Зо Сахаал, Мастер Когтя…

Снова и снова.

Мита продолжала биться в конвульсиях на полу офиса Ородая, собирая всю силу воли для восстановления умственной защиты. Оборона формировалась в ее разуме как штормовые щиты. Потом Мита сосредоточилась и начала медленно перемещать пульсирующий сигнал вне пределов своего разума.

Ей стало чуть легче, и она смогла перевести дух.

Боль и страх отступали, исчезал и благоговейный трепет перед первым страшным ударом. Сортируя перепутанные чувства, дознаватель смогла добиться в своем разуме некоторого порядка.

Теперь окружающий варп стал спокойным бассейном с нефтью, по крайней мере, Мите так казалось. Смерть астропата виделась легкой рябью в центре, от которой расходились небольшие концентрические волны. Девушка смогла приблизиться и ясно увидела весь процесс, которым насладился Повелитель Ночи; она оказалась болезненно впечатлена его силой: сложная фрактальная симметрия — каждый маленький компонент являлся точной копией единого целого, каждый круг нес в себе тень, нес в себе эхо, нес информацию о недавно содеянном.

Заглянув внутрь, Мита проникла сквозь уменьшающиеся кольца и нашла в себе силу исследовать и ощутить на вкус призрак Повелителя Ночи. А ведь еще недавно она не была способна даже приблизиться к нему. Все было так, словно ей подарили досье на врага: первоначальный снимок ослепил ее, но, когда яркость стала пропадать, когда она привыкла к слепящему сиянию, дознаватель смогла увидеть каждый аспект противника.

И невероятно, какой гнев держал Сахаал в душе!

Под всеми слоями лежала потеря. Яркий сгусток, часто становящийся полночно-темным, плавал, словно кракен, в океане гнева.

Он что-то потерял. Нечто любимое. То, чем он гордится и дорожит, как святыней.

Он потерял — и это его расстраивает. И он совсем один.

С точностью, которую Мита изо всех сил старалась поддержать, она начала отгибать эхо-слои врага, прекрасной, но быстро исчезающей копии Повелителя Ночи. Дознаватель немедленно обнаружила целый лес эмоций, похороненный глубоко под слоем времени и барьерами самоотречения.

Мита потрясенно перебирала их:

Амбиции.

Неуверенность.

Расстройство.

Одиночество.

Подозрение.

Паранойя.

Власть.

Она отстранилась от этих чувств, внутренне задыхаясь. Вышла из транса и обнаружила себя в отчаянных объятиях Винта, защищающего могучими руками свою повелительницу от непонятной угрозы. Все еще не вполне придя в себя, Мита рассеянно поблагодарила помощника и отерла рот. Разум продолжат содрогаться и пульсировать от последствий недавнего удара.

Наблюдать сознание Повелителя Ночи — даже сквозь туман теней и эхо — это как внезапно увидеть ментальную карту самого себя.

Снаружи офиса Ородая было столпотворение. Повинуясь инструкциям Миты и своей преданностью, Винт вынес ее через узкую дверь вестибюля, где безжизненно сидели сервиторы командующего, лишенные приказов. Их человеческие копии — помощники и писцы, чьи начальники отправились на войну, — столпились в углу комнаты, где старый вьюспекс передавал Гражданский Канат Веры — плохонькую картинку и сообщения с мест событий. Иногда виндикторы радостно вскидывали кулаки в воздух, и Мита с холодеющим сердцем приказала поднести себя поближе. Она уже могла представить, что они видят.

…и далее в дренажный колодец, известный как Кривой Вертел, где сопротивление было преодолено с трудом и…

Пропаганда. Проклятый Ородай, с его раненой гордостью! Отправился с префектами в Крестовый Поход, прихватив с собой журналистов.

Проклятие, проклятие, проклятие.

Помощники заметили Миту и постарались соблюсти этикет, сдерживая волнение. Она игнорировала их и приказала Винту приблизиться к экрану. Гигант в мгновение ока раздвинул виндикторов, как ледокол — льды.

…только что получено сообщение от второго крыла — они находятся к востоку отсюда, на территории Меловой Топи, — что мятежная цитадель в Разрушенном Городе пала перед воинами Императора. Живых не обнаружено…

Невысокий репортер, стоявший на безопасном расстоянии от растущего водоворота огня и трассирующих снарядов, был чисто и продуманно одет. Ни единого намека на технические улучшения. Мита не удивилась — она видела передачи Гражданского Канала Веры на других густонаселенных мирах: радостные сообщения о победах Императора, лекции о религиозных догмах, проповеди, дискредитация еретиков и преступников. И всегда ведущий воплощал собой непорочное и мирное человечество.

Мита не сомневалась, что под оболочкой человека, на котором сейчас сосредоточены камеры сервитора-черепа, имеется множество устройств контроля артикуляции, приборов для концентрации диафрагмы, а также приспособлений для передачи изображений прямо на сетчатку. Все эти механизмы едва ли можно назвать фотогеничными.

..мятежники разбиты, и это принесет нам новую славу. Никаких жертв не зафиксировано. Вот истинный пример того, как…

Репортер махнул рукой, обводя грандиозную сцену — безымянный городок обитателей подулья, который уничтожают огнем танки виндикторов. Сквозь дым и вспышки были видны мечущиеся фигурки — дети и женщины, сгорающие заживо.

Мита подумала, сколько миллионов глаз сейчас наблюдают за происходящим, подключенные к сети повсюду на уровнях Эквиксуса. На большинстве миров существовало правило, исходя из которого каждый гражданин должен проводить не меньше часа у экрана, смотря передачи Гражданского Канала Веры. Судя по действиям виндикторов на таможне космопорта, здесь этот закон не менее строг.

Она взмолилась Императору, желая оставаться в уверенности, что инквизитор Каустус сейчас не был среди жадно наблюдающей аудитории.

Хотя он, конечно, узнает о происходящем в любом случае.

…волна мятежников, но хвала Ему-на-Троне-Земли! Аве Император! Герои Префектус Виндиктайр прорвались сквозь баррикады, чтобы послать грязных еретиков в…

Мита сжала зубы. Не еретики. Просто люди. Ничего не стоящие и опустившиеся на самое дно. Которых сейчас вырезают из мести.

Ей слишком легко удалось представить происходящее. Длинная колонна «Саламандр», перемалывающая гусеницами мусор и обломки. Возможно, вначале намерения виндикторов были чисты. Возможно, они на самом деле решили найти виновных в нападении на космопорт. Наказать злодеев. Но подулье наполнено недоверием и паранойей, поэтому ответные выстрелы раздались очень скоро. У множества преступников сдали нервы, и они решили атаковать.

Префекты понятия не имели, кто устроил резню в космопорте. У них не было ни единой зацепки или подозреваемого. Их вела простая логика: сопротивление есть признание вины.

Ородай приказал отправиться в тени и искать чудовищ. А вместо этого они устроили геноцид — великолепный и развратный, кровавый погром всех, кто некогда ускользнул от света.

Кровь струилась по улицам подулья. Жители умоляли о милости Императора, выкрикивали его имя — и умирали. Умирали, продолжая шептать молитвы, глядя на свои сгорающие семьи. Это происходило от имени того же самого бога, к которому взывали жертвы.

Мита приказала опустить себя на пол и пошатываясь пошла к выходу, ощущая себя полностью разбитой.

Сервитор рванулся к ней и внимательно осмотрел мертвыми глазами ее лицо. Потом из кости его плеча выдвинулась телескопическая штанга с миниатюрным аппаратом внутригородской связи и наушниками.

— Вызов, — объявил сервитор, печально открывая вялый рот с динамиком, встроенным в мертвый язык. — Инквизитор ожидает…

— Меня здесь нет, — сказала Мита, протискиваясь мимо.

«Он уже успел без меня соскучиться», — мрачно подумала она.

Девушка покинула помещение с горечью в горле, стараясь не обращать внимания на радостные крики, доносящиеся повсюду из вьюспексов, мимо которых она проходила.

Часть третья Исход

Дайте мне дитя, которое я буду учить с помощью абаки и мела, — я дам вам ученого.

Не более умного, чем учитель.

Дайте мне дитя, которое я обучу с помощью святого писания и ладана, — я дам вам священника.

Поглощенного лишь богословием.

Дайте мне дитя, которое я обучу с помощью меча и щита, — я дам вам воина.

Верного, как его трусость.

Но дайте мне дитя, которое я обучу как желаю, с помощью кинжала и клинка, с кровью незнакомцев на устах, — я дам вам раба, который не попросит пищи, богатства или славы, но останется на вашей стороне до смерти.

Ничто так не прививает верность, как вина и кровопролитие.

Выдержка из Иикиус Тирос

Зо Сахаал

Подулье обнажило свою мертвую грудь для клинков и пролило кровь на холод каменных улиц. Разведчики вернулись от границ — они наблюдали все ужасы террора, заползали в самые темные углы, как огромные насекомые, крались, тихо переставляя ноги по ржавым трубам, проходили по таким местам… Ни один из префектов не смог бы даже предположить, что там может находиться хоть что-нибудь живое.

Они вернулись в родные теперь подземелья, спеша принести весть темному лорду.

Погром еще не достиг убежища Семьи Теней. Сидя внутри своих жалких домишек, они поднимали взгляды к сводчатому потолку или смотрели на маслянистые воды озера, слушая пульс отдаленных взрывов. Где-то уничтожались территории преступного мира. Взрывы грохотали, как лавины, отзываясь многоголосым эхом, со стен и лестниц летела, клубами повисая в воздухе, Древняя пыль.

Семья Теней дрожала и молилась, поглядывая на своего ужасного хозяина, уединившегося на троне.

Сахаал не беспокоился о чистке своей брони. Ранее его бы раздели и выкупали рабы, а теперь на теле начали появляться нагноения. Конечно, он мог потребовать от племени подобных услуг, но, честно говоря, не желал заботиться о чистоте в этом месте. В этой анархии, в глубинах депрессии, захватившей его, соблюдать концентрацию казалось наиболее правильным решением. Страшные щупальца неудачи вновь замаячили в его сознании, из тьмы проступили острые зубы безнадежности.

Как ему точно узнать, удалась ли задумка с астропатом? Как теперь найти Корону? С помощью Гашеного? Пахвулти? Или, может быть, вести поиски в одиночку?

Сможет ли он продолжить свой Крестовый Поход мести?

Такие мысли отнимали у Сахаала все силы, наполняя тело задумчивой ленью. Намного легче было сгорать в пламени ненависти к себе, заполняя разум виной и упреками, чем размышлять о будущих действиях.

Что он еще может сделать?

Он был, он знал, он все видел.

Его изукрашенный шлем теперь был забрызган кровью. Жидкости тела астропата покрывали его с головы до ног, причудливо засохнув на извивах и бороздах его брони, — сейчас Сахаал напоминал ржавеющего стального гиганта.

Разведчики вернулись один за другим, переправившись через болото на самодельных плотах, отбрасывая щупальца, если те подбирались слишком близко. Остальная часть племени подтянулась поближе, надеясь услышать подробности о происходящем в мире наверху. С каждым новым известием росло беспокойство, то тут, то там раздавались возмущенные возгласы. Люди Семьи Теней не скрывали недовольства, которое ясно читалось в их глазах, в их нарочито громком разговоре, и Сахаал мрачно смотрел на них из глубин своего шлема.

Насколько далеко отважатся спуститься префекты?

Как далеко зайдет резня?

Разве они и так мало вынесли под руководством их жестокого господина?

Чувство вины и позора накладывается на страх поражения. Сахаалу не хотелось бы оказаться в их положении.

Разведчики рассказывали о смерти, крови и ужасе. О целых поселках, сожженных заживо, забитых насмерть и брошенных под гусеницы боевых машин людях. О префектах с электрическими щитами, которые безжалостно окружают и не дают пощады никому, разбивая головы и круша кости.

Один рассказал о публичном доме, который виндикторы подожгли, а потом с наслаждением расстреливали вопящих женщин, спасающихся от огня.

Каждый из разведчиков наблюдал, как заключались союзы между недавними противниками, — дружба, рождающаяся в момент общей опасности, как дрались и падали под ударами виндикторов мужчины и женщины, стоящие плечом к плечу, а раньше ненавидевшие друг друга.

Каждый видел, как ребенок бросил камень в колонну префектов, а в ответ сгорела деревня.

Каждый видел, как применялись боевые газы, когда невинные люди возмущались против поджога их домов.

Каждый видел, как кровь залила мостовые широкой рекой…

А один из разведчиков смог подсмотреть, как виндикторы перегруппировались и, посовещавшись, решили наконец вернуться на верхние уровни улья — уставшие проливать кровь и полностью опустошенные.

При последнем известии Семья Теней вздрогнула от облегчения, не веря в такое счастье, и возблагодарила Бога-Императора. Когда разведчик закончил доклад и отступил из круга света перед троном, Сахаал поднялся и, сойдя с платформы, обратился к толпе. Возможность была слишком хорошей, чтоб ее игнорировать.

— Видите? — возвестил он, щелкая когтями. — Теперь вы видите? Смотрите, как развращен улей! Как сами префекты жаждут убийств и крови! Это инфекция, я говорил вам!

По стоящим людям пробежала дрожь, словно бриз зашумел в кронах осенних деревьев.

— Они будут уничтожать невинных, поэтому только нам, нам одним, истинно верующим, будет даровано спасение! Мы остались одни! Видите ли вы это?!

И да, они столь мощно и яростно начали восхвалять его, забыв все страхи и потери, что Зо Сахаал еще раз убедился — его обожают без всяких задних мыслей.

Но когда он спросил разведчиков, есть ли следы остальных частей Гашеного, древний ужас немедленно вновь вернулся в глаза людей, а обожание исчезло, уступив место страху.

Никто из разведчиков не смог ничего обнаружить.

Толпа несколько долгих минут стояла в тишине, а когда убедилась, что вспышки ярости лорда не будет и все останутся на этот раз целыми, вздохнула с облегчением, и каждый занялся своим делом — кто отправился охотиться, кто занялся готовкой.

Покой и тишина опустились на болотистое озеро. Сахаал уселся на трон и погрузился в размышления, а рядом в кресле волновалась Чианни, дрожа и бросая тревожные взгляды на повелителя. Он не смог долго выносить ее затаенное волнение.

— Что тревожит тебя, сестра? — неохотно спросил Сахаал. — Мы спасены, все в порядке. Поясни.

Чианни принялась быстро подыскивать слова, которые не вызовут ярости у повелителя и не нанесут никому вреда.

— Префекты, милорд… Их гнев столь яростен… Они должны вас очень сильно ненавидеть…

Сахаал вздохнул, ощущая ее потаенное любопытство, но ожидая услышать более коварную ложь или фальшивые уверения в преданности имени Императора. Ложь, которая обеспечила ему верность Семьи Теней, становилась хомутом на шее, стягиваясь все туже при каждом новом слове.

— Так всегда было, — как можно более успокаивающим тоном сказал Сахаал. — Несправедливые всегда ненавидели справедливых. Их ненависть ко мне не сильнее моего отвращения к ним.

По крайней мере, это было правдой. Он был справедливым. Это вам не «великолепный» Император, который так безжалостно предал его повелителя. Если бы не они, кто бы поклонялся слабаку, трусу и предателю?

Но мало было просто ответить на все вопросы Чианни.

— Милорд, — испуганно сказала она, сцепляя пальцы для храбрости, — как мы можем победить перед лицом… такой мощи?

— Концентрируясь, — ответил Сахаал и вдруг осознал, что отвечает больше себе, чем ей. — И твердо веря.

Повелитель Ночи повернулся, чтобы посмотреть на Чианни сверху вниз, одновременно слыша слова своего повелителя, эхом отражающиеся в бездне времен: «Сомнения порождают страх, дитя. А страх — это наше оружие, а не наш порок».

— Но…

— Мы сражаемся за наши идеалы. Отдаем делу каждую унцию плоти, каждую бусинку пота, каждую кровавую слезу. И хотя мы можем погибнуть в борьбе, мы сделаем это на благочестивой стороне.

Прекрасные слова. Побуждающие слова. Он ощутил, как пламя зажглось в груди.

— И… наши задачи, милорд? С чем нам предстоит столкнуться?.. — Чианни смотрела на него голодными глазами. — Каковы они?

— Я уже говорил. Найти части Гашеного.

— Но, милорд… — Во взгляде жрицы вновь зажглось опасное желание, граничащее с безрассудством, узнать все любой ценой. Опасения Сахаала усилились. — Я хочу спросить зачем…

Какой-то миг Повелитель Ночи рассматривал вопрос: не стоит ли ее немедленно уничтожить. Я должен рассердиться? — размышлял он. — Неужели мне придется переносить столько любопытства в столь жалком теле, как у этой женщины? Может, разорвать ее на части?

Его когти уже скользили из ножен. Сознательно он не вызывал их.

Но тогда… тогда…

Жрица была очень важна, с ее потерей немедленно пошатнется и вся власть над племенем, да еще в такой критический момент. Сахаал был очень силен и могуществен, но дипломат из него плохой, он не умеет прислушиваться к желаниям и воле своего народа. Его дипломатия носит знак ужаса и резни, а не слов и убеждений.

Чианни по-прежнему ему необходима.

Тогда, может быть, провести маленькую демонстрацию?

Небольшой, но болезненный выговор научит ее сдерживать любопытство, а заодно и покажет всему племени, что планы лорда никого из них не касаются. И Сахаал не допустит, чтоб какие-то дикари в них вмешивались.

Чианни заметила когти и, задохнувшись, замерла, слишком поздно осознав ошибку.

Да, да, преподай ей урок. Пусть прольет кровь. Один маленький надрез…

Этот голос выпрыгнул из недр подсознания Сахаала, и, сосредоточившись на нем, Повелитель Ночи понял, что это именно этот голос отдал команду выдвинуть когти, тот же голос, который завладел им, когда он убивал астропата, тот же голос, который обволакивал его застилающим глаза кровавым туманом с самого прибытия в этот разрушенный мир.

Режь ее! Режь ее, идиот!

Неужели он и впрямь ненормален? Он поддается тому же безумию — странной смеси великолепия и горечи, — которое поглотило его повелителя? Сахаал уже давно никому не доверял. Значит ли это, что он теперь не может доверять и самому себе?

Он зарычал в тишине шлема и утопил странный голос в волнах разума, отдавая приказ убрать когти, ощущая себя при этом совершеннейшим глупцом. Жрица плавала перед глазами Сахаала. В Чианни было столько чистоты и преданного желания помочь, что эта страсть, как родниковая вода, омыла грязь с его души, и Повелитель Ночи нарушил тишину, неожиданно для себя заговорив:

— Почему, спрашиваешь ты… С их помощью я могу найти нечто, украденное у меня. Мое наследство.

— Наследство… Нечто, что поможет вам? Нечто, что поможет нам?

Сахаал улыбнулся, хотя, конечно, она не могла этого увидеть.

— Да. Нечто, что поможет мне.

— Извините меня, милорд, это… оружие?

Он с облегчением откинулся на спинку трона и облизнул губы — ее вопросы больше не раздражали. Сахаал пришел в прекрасное расположение духа и мог наконец поговорить о таких вещах. Он мог оставить вакуум одиночества и на несколько мгновений, пусть даже кратких, вспомнить красоту прошлого. Какой от этого вред? Чем могло помешать ему это жалкое и нетерпеливое существо? Пусть Чианни узнает правду — или хотя бы некоторую часть правды, — которая во много раз усилит ее верность. Не будет никакого вреда, если он на время покинет тени.

— Кого ты знаешь из примархов, — начал Сахаал, — кого знаешь из сыновей Императора?

Круглые глаза Чианни были ответом, которого он ожидал. Он демонстративно не обратил на это внимания и продолжал:

— Их было двадцать. Двадцать младенцев-воинов, двадцать детей-богов. Возможно, они появились на свет точно так же, как человеческие дети. Возможно, он вылепил их, как гениальный скульптор. Или просто пожелал, чтобы они ожили, — кто знает? Известно лишь, что они были рассеяны меж звезд, как семена при посеве разбрасывают на пашне. Они росли и мужали без отца, и каждый становился отражением своего мира, сформированный людьми, принявшими его. Доброта и жестокость незнакомцев.

Сахаал сделал паузу, на миг представив белоснежное дитя, мчащееся через грозовые небеса, черными глазами осматривающее облака и ветер, прежде чем быть проглоченным — полностью и мгновенно — подступившей тьмой.

Был тот, кто улетел дальше и пал глубже, чем остальные. Он очутился в мире без дневного света, где жестокости было больше, чем сострадания, а честь дешево ценилась среди воров и убийц. Это дитя — дикарь — никогда не было воспитано человеком. Никто никогда не преподавал ему уроков милосердия, приемная мать не прогоняла от него ночные кошмары. Единственный из всех рассеянных примархов, всех потерянных малышей, он так и не познал неправильности своего права. Правосудия несправедливости.

Конечно, со временем верования других примархов изменились. Ведь если задуматься — что есть «правильно», а что «неправильно»? Это всего лишь вопрос точки зрения. Каждый из детей рос и понимал смысл справедливости, осознавал, кого надо наказать, а кого — поощрить. На них влияла этика их учителей или братьев по оружию.

И в конечном счете все познали важное обстоятельство: «правильно» — это то, что они сказали, а «неправильно» — то, что они решили покарать.

— Это были только дети, жрица, но одновременно и боги, которых будут любить и которым будут поклоняться.

Чианни вздрогнула, а потом решилась, отбросив мучивший ее страх, задать еще один прямой вопрос:

— А дикое дитя? Что стало с ним?

Сахаал улыбнулся, чувствуя, как тепло разливается внутри. Ах, мой повелитель…

— У него не было наставников. Никто не приютил его, он остался диким и независимым. Никто не кормил его — так он первым делом научился охотиться и содержать себя сам. Никто не успокаивал его, когда он мучился от кошмаров во сне и странных видений, — ему пришлось самому продираться сквозь них и познавать науку расшифровки видений.

Никто не обучал его азам правосудия, и он сделал то, чего ни один ребенок не делал никогда ни до, ни после него, — выучился всему самостоятельно. Видел грубость и жестокость — и познал их. Видел, как все злоупотребляют силой, а мир и плодородие уступают место ужасу и насилию. И ты знаешь, что он понял?

— Н-нет, милорд…

— Он понял, что правосудие и есть сила. Понял, что, если хочешь победить хищников, крадущихся во тьме, надо стать самым сильным хищником из всех. Он понял, что, если желаешь наказать убийцу, у тебя есть только один путь — стать самым искусным убийцей. Понял, что, если желаешь принести в мир равенство и порядок, необходимо выследить всю грязь, которая стоит на пути, и использовать против нее ее же оружие. И есть только одно оружие. Более сильное, чем любое другое. Более острое, чем любой клинок. — Сахаал склонился к Чианни, ее пепельное лицо отражалось в темно-красных окнах его глаз. — Это оружие — страх, дитя.

Чианни сглотнула, не смея отвести взор от Повелителя Ночи.

Сахаал продолжал, теперь его голос снизился до шепота:

— Воры и головорезы, насильники и убийцы держали в руках мир, они подчинили его себе, поскольку каждый мужчина и каждая женщина боится их. Вот поэтому дикий воин стал единственной силой, которая могла их остановить. Злу предстояло начать бояться самому. Вот так он стал Ночным Охотником.

Он преподавал правосудие через ужас. Он привел тот мир к спокойствию и процветанию, уничтожив насилие и анархию. Сделал это в одиночку, скрываясь в тенях, но для пользы всех. Ею звали Конрад Керз — и он был моим повелителем.

Сахаал выпрямился и продолжат наблюдать за жрицей. Чианни боролась с собой, но разве можно победить любопытство? Скоро она задаст новый вопрос — это как наркотик, притупляющий чувство страха ради новой порции.

— Ваш повелитель… — выдохнула она. — Что с ним случилось?

— Его нашел отец. Император прибыл к нему и обнял. Они отправились на звезды, чтобы возглавит ьсамый могущественный Крестовый Поход из всех бывших ранее.

— 3-значит… он еще жив? Он не погиб? Ледяная картина предстала перед внутренним взором Сахаала — сцена, которую он видел во сне миллион раз, сцена, которая ранила его каждый раз еще глубже прежнего.

Бледное лицо — в ожидании убийцы. Бездонные черные глаза, смотрящие с тоской на тени корчащейся комнаты. Стены зала из плоти и ковры из частей тел колеблются под ногами… Гадина совсем рядом…

Сахаал был там. Он видел ее, прячущуюся в тенях, как играющий ребенок, заставляющую его клятву истекать слезами но щекам. Он не вмешался. Он не остановил ее. Он мог только наблюдать — и ничего более. Это-то и мучило Сахаала больше всего, сжигая внутренности холодным огнем, который нельзя было загасить.

Она подходит ближе, испуганная окружающим интерьером и очарованная обнаженной формой цели. Он ждет ее. Он предвидел этот момент. Она бросается к нему и удивляется. Она ожидала увидеть стражу. Она ожидала сопротивления. Вместо этого Охотник улыбается и подзывает ее ближе, начиная говорить…

О, клянусь тьмой, его голос…

Какие слова мести произнес он, какие чувства разбитого сердца излил?

Он непрерывно улыбается, даже когда чувства берут верх и слезы текут по его бледным, щекам. Он приветствует ее. Он нежен. Он спокоен.

«Смерть ничто по сравнению с оправданием, — заканчивает он, выпрямившись на своем могущественном троне. — Теперь делай свою работу — и покончим с этим».

И ее руки поднимаются, вещь в пальцах яростно сверкает желто-зеленой вспышкой и…

И…

Сахаал взглянул на жрицу сквозь воду, выступившую на глазах, собрался с силами.

— Нет, — произнес он. — Он мертв. Предан тем, кто должен был любить его.

Слова произвели на Чианни едва ли не смертельный эффект. Она пошатнулась на кресле и с хрипом вцепилась ногтями в лицо. Слезы градом катились между пальцами, изо рта полились слюна и пена.

Сахаала не удивила подобная реакция. Для него, ветерана Ереси Хоруса, мысль, что боги и ангелы Империума могут изменять и способны на предательство, была ненова. Но он находился среди простых людей, таких как эта женщина, — для них Сахаал не просто живое существо. Для них он — легенда. Ничего удивительного, что у них мозги съехали набекрень. Чианни, низко склонившись, извергала содержимое желудка — не каждый день тебе сообщают, что твои боги так же страдают и имеют недостатки, как и любое другое существо во Вселенной.

— Приведи себя в порядок! — рыкнул Сахаал, утомленный конвульсиями жрицы. — Тебя ведь интересовало наследство моего повелителя, а не причины его гибели.

Чианни не сразу смогла прийти в себя; она медленно выровняла дыхание, потом пригладила спутанные волосы.

— Из… ви… ните, милорд, — прохрипела женщина, Утирая лицо, — я… и понятия не имела…

— Он мертв, — нетерпеливо повторил Сахаал, спеша возвратиться к истории. Он сам не заметил, насколько сильно разволновался. Словно тысячелетия сна накапливались гноем в душе, клубились миазмами отравленного газа, распирая грудь, и больше он не мог их сдерживать. Простой разговор о прошлом, быстрый пересказ воспоминаний сорвал этот невидимый клапан разума и выплеснул скопившийся яд огромным невидимым облаком. — Мертв — и больше не будем к этому возвращаться. Повелитель смог предвидеть свою смерть и был рад этому, ибо он сумел подготовиться. Он назвал имя наследника и завещал свое величайшее сокровище. Этим наследником являлся и являюсь я.

— В таком с-случае… это сокровище…

— Это вещь, которую я ищу в вашем мире. — Сахаал сжал челюсти. — Ее украли прежде, чем я смог заявить на нее право.

Голова Охотника, со спокойным выражением лица покатилась по полу. На ней нет крови.

Убийца видит полный успех своей ужасной миссии и, возможно, делает паузу, чтобы насладиться моментом. Несомненно, она размышляет над непринужденностью своей победы, удивляясь ее легкости.

Хотя, вероятно, она хочет сделать еще кое-что… Она наклоняется к телу и дергает мертвые конечности. Крадет кольцо и серебряный клинок, хранившийся в ножнах из плоти у его плеча. А затем горбится, внимательно осматривая корчащийся пол, выискивая нечто..

Выпрямляется, держа найденное в руке. Она нашла ее, сорвавшуюся с примарха в момент гибели, и забирает.

Приз.

Корона Нокс.

В тенях Сахаал замер с открытым ртом. Его повелитель не предвидел этого.

А затем она ушла — быстрая, как кобра. И только тогда — лишь тогда! — гнев смог преодолеть внезапное горе, и, сжав зубы, заливаясь горячими слезами, замерзающими на щеках, Сахаал рванулся из своего тайника, начав преследование.

— У-украли?

— Да. Это сделал убийца моего повелителя. Я должен был предвидеть, что враги постараются завладеть ею…

— Он тут? Тот, кого вы преследуете? Этот Гашеный и есть… тот, кто убил вашего повелителя?

— Нет. Нет, это все произошло… много лет назад. Теперь она мертва.

— Она?

Убийца. Ассасин.

У Чианни был вид пловца, затерянного в океане и потерявшего из виду берег.

— Тогда… милорд, почему наследие здесь?

Сахаал колебался. Правду сказать, детали последующих событий были не совсем ясны и для него самого, подробности сливались в ярких вспышках света и никакое количество умственных усилий не помогало пролить ясность. Он знал, как все началось, — в огне и крови на борту корабля убийцы, когда его кулаки и когти противостояли проклятой гадине. Он вырвал корону из ее цепких пальцев и бросился на «Крадущуюся тьму».

Сахаал помнил и то, как все закончилось, — как он упал в туманы Эквиксуса, пришел в себя во внутренностях разбитого корабля. Помнил, что его приз украли.

А между этими событиями? Сто столетий. Свет. Цвет. Танцующие стройные фигуры с удлиненными глазами, рифленые шлемы и яркие драгоценности… Все скользит на грани реальности и варпа, тянущегося к нему.

Атака.

Полет.

Ловушка.

Тюрьма.

Эльдары.

— Оно попало сюда… окольными тропами, — сказал Сахаал, встряхиваясь, чтобы избавиться от воспоминаний. — Сначала к Ледниковым Крысам, потом к Гашеному. А оттуда… — Повелитель Ночи вздохнул, ощущая новый прилив депрессии, которая подавляла в нем все, даже радость от такого искреннего разговора — Я не знаю, куда оно отправилось потом.

Чианни не отрываясь смотрела на него, тишина, повисшая в подулье, могла поспорить с вакуумом.

Сахаал погрузился в глубокий сон, высвобождающий циркадные ритмы психосознания и расслабляющий каталептический узел позвоночника способный свободно пульсировать между обоими полушариями мозга.

Вещий сон, наполненный видениями.

Сахаал видел ледяной свет пустоты прыжка и ослепительную вспышку, когда «Крадущаяся тьма» догнала транспорт убийцы. Видел вспышки разрывов мелты во мраке, когда атакующий «Смертельный Коготь» вонзился в мягкое и податливое железо.

Видел атаку и видел резню. Помнил, что его хищники сделали с кораблем этой гадины. Видел ее глаза, огромные и испуганные, когда отрезал ее запястье, — филигранная работа, в ореоле крови и масла, своеобразная арендная плата за сокровище. Он вновь обрел Корону Нокс. Помнил, как занес коготь для смертельного удара: сладостно-горькая расплата за смерть повелителя. А потом…

Крики в передатчике. Голос его сержанта, низкий и гневный: — Боевой корабль! Эльдары, Мастер Когтя! Ксеногенные ублюдки!

Они пришли, как кровавый меч, падающий с неба, ломая мрачные световые стены варпа, словно камни, беспечно прыгающие над водой. Как пауки, скользящие по сети вечности.

Чужие.

Сахаал видел лорда-чародея. Танцующий дьявол в рогатом шлеме и с серебряным посохом, в сине-золотой броне и роскошной одежде. Воин-колдун, застывший у него на пути, с мечом, по которому пробегало пламя.

Он видел себя вырвавшимся из водоворота, оставившим убийцу съежившимся — каждая клетка его тела стремилась к Короне.

Они тоже хотели ее. Они прибыли ее забрать в момент его триумфа.

Они не должны были ее получить.

Сахаал помнил, как шел один на «Крадущуюся тьму». Он не обращал внимания на крики своих братьев. Вот он уже на борту, закрепляет свой приз в шкатулке, запечатывает ее, чтобы уберечь от чужих рук.

На мгновение он позволил себе наслаждаться триумфом.

А затем варп распахнул свою пасть — широко, насколько ему смогли приказать руки чужих, и пузырь, созданный из ничего, сомкнулся вокруг его корабля. «Крадущаяся тьма» задрожала, как огромный зверь, оступившийся в озеро липкой смолы, медленно погружаясь вглубь, сантиметр за сантиметром, и издала дикий вопль, когда поняла, что ей уже не выбраться.

Корабль оказался в пузыре безвременья, заключенный туда силой ксено-чаропевцев, вырванный из варпа. Как игрушечная модель, засунутая в пустую бутылку, чье горлышко запечатано воском, брошенную дрейфовать в океане.

Эльдары не могли попасть к нему. Он не мог сбежать.

Сахаал помнил себя в гневе и ярости, которые длились месяцами. Видел, как его вассалы прячутся кто где может, спасаясь от него. Он уступил безумию.

А затем, очень медленно — буквально час за часом, — он смирялся. Смирялся со своей участью. Смирялся с невозможностью побега. Осознав все происшедшее, Зо Сахаал погрузил себя в транс…

Повелитель Ночи пробудился в лагере Семьи Теней, ощущая горечь потери и тяжесть утраты.

Вокруг кипело странное оживление.

Он нашел Чианни на берегу, смотрящей на беспокойные воды болота и выкрикивающей приказы и проклятия флотилии лодок, приближающихся к лагерю.

Когда Сахаал бесшумно возник за ее спиной, Чианни едва не подавилась своими выкриками, а несколько лодочников, бросивших взгляд на берег, перевернули свои утлые суденышки.

— Что все это означает? — прошипел Сахаал, игнорируя панику.

Вокруг находились тысячи людей. В убогих убежищах, укрытых брезентом, стоящие на берегу с промасленными факелами, бормочущие на ржавых балках, кутающиеся в одежды цветов своих банд. Куда ни кинь взгляд — болото просто кишело людьми.

Сахаал подошел как раз к тому моменту, когда с севера приближалась еще одна толпа. Он спрятал лагерь своих послушников среди путаницы вентилей и труб, среди бесконечных обломков и вод болотистого, вечно пустынного озера.

Теперь же вся округа оказалась заполненной людьми, которых было так много, что они забивали собой коридоры, как сточные воды — переполненные дренажные трубы. Все брели к остову гигантского механизма, как паломники к святыне.

Сахаал посмотрел на юг — там, как он знал, среди массивных грибов и светящихся зарослей существовал второй путь наверх. Туннель, столь крутой и изломанный, что по нему можно было пробираться лишь поодиночке. Это был его путь спасения, аварийный выход на случай неожиданной атаки или угрозы поражения. Теперь он был рад увидеть, что его тайна пока в безопасности: о туннеле вроде бы никому не было известно.

Удовлетворенный, Повелитель Ночи вернулся к беженцам.

Они брели согнувшись, со склоненными головами и страшными ранами. Сзади напирали бесконечные ряды таких же, как они, с мрачными лицами и печальными глазами, наполненными слезами. Раньше они плевали в лицо друг друга и бились до последнего в кровавой вражде, теперь плелись рядом, даже не думая затевать потасовку. Непримиримые прежде тотемы ныне виднелись вместе. Всех объединило общее горе, страх смерти и неожиданное и вынужденное бегство.

Они искали новое прибежище, нового повелителя, и, чуя нечто в глубинах сердец, беженцы клубились вокруг Сахаала, как грозовые облака.

— Кто они? — Сахаал еще тешил себя надеждой, что ошибся в умозаключениях.

— П-просто люди, милорд. Со всего подулья. Префекты разрушили половину поселков… Им просто некуда идти…

— Чего они хотят?

Чианни прикусила губу — она знала, что ее ответ не понравится лорду.

— Они услышали о вас… — прошептала жрица. — Они думают… что вы легенда, но… им известно, что Семья Теней ускользнула нетронутой. Мы имеем репутацию… слепых фанатиков, милорд. Они боялись нас многие десятилетия, пока мы жили бок о бок с ними. Теперь мы имеем силу, а они разбиты. Это приводит их в неистовство. Они не знают, из-за чего на них обрушилась ярость вендикторов. Они гибнут. Смотрите, какие они жалкие. И вот тут они поняли, что их путь был ошибочным.

— Я не спрашивал, кто они, жрица. Я спросил, чего они хотят.

Сахаал уже знал ответ.

Когда Чианни начала говорить, губы ее задрожали:

— Убежища, милорд. Они пришли просить убежища.

Мита Эшин

Долго скрываться от инквизитора Мите не удалось. Едва она проходила мимо новых зданий, как слышала щебет очередного торопящегося к ней сервитора, угодливо протягивающего наушники передатчика. Через некоторое время девушке это надоело, а список возможных оправданий подходил к концу.

Ей было известно, что такое поведение, кроме как детским, назвать трудно, но рой мрачных сомнений вместе с ужасной усталостью и истощением застилали разум дознавателя и препятствовали четкому мышлению. Кроме того, она никого не просила погружать ее в наркотический сон, поэтому бродила среди шумных улиц Каспсила, как ищущий освобождения призрак.

Проповедники бесновались на своих помостах, потрясая священными писаниями, сверкая глазами, наполненными огнем и благочестием. Вокруг них собирались группы людей, и Мита чувствовала коктейли их мыслей: тлеющие угли фанатика и прохладная суетность толпы («Я верую!» — кричали их умы, но кандалы сомнений, позора и греха держали крепко). Вот мелькнула строгая сосредоточенность внедренного агента виндикторов, стремительные идеи карманников и прочих преступников, перепутанные от страха и отвращения мысли проституток.

Мита торопливо проходила мимо, стремясь найти хоть маленькую чистую мысль, хоть маленький островок благочестия среди этого океана мрака.

На одном из перекрестков стайка мальчишек собралась вокруг поста народного ополчения, где сержант соловьем разливался перед рекрутами, обещая славу и приключения. Когда Мита проходила мимо, парни засвистели и заулюлюкали ей вслед, но даже это не могло вывести девушку из мрачной сосредоточенности.

Вопрос, который терзал Миту, был столь же безбрежен и непознаваем, как сама Вселенная, но, сконцентрировавшись и сжав его до маленькой точки, дознаватель смогла выразить его одним словом.

Почему?

Шагая через подвесной мост, Мита остановилась, молча разглядывая головы казненных преступников, насаженные на каждую балясину пролета. Глаза и языки мертвецов жадно пожирали разноцветные жуки и летучие мыши-альбиносы.

За ее спиной шушукались. Мысли толпы были невыносимы, они ранили разум, как сверхзвуковые иглы. Мита неосознанно стремилась уйти от них подальше, все ближе подходя к центру Каспсила — огромным зданиям-кубам, доминирующим над окрестностями, разительно контрастирующими с тьмой провала подулья.

Почему инквизитор ничего не предпринимает?

Почему он держит меня одной рукой и одновременно отдает команду к действию другим?

Почему сначала он требует моего присутствия, а затем накачивает наркотиками? Почему потом лжет что этого не делал?

Почему у него происходят такие странные перепады настроения?

Почему он проводит день за днем, не покидая покоев губернатора?

Разве можно — и это при такой героической репутации — назвать его действия отважными? Доверяет ли Каустус ей или нет, но, кажется, даже простая возможность нахождения здесь космодесантника Хаоса должна подстегнуть инквизитора к действиям. А он смеется и издевается, делая вид, что проблемы вовсе не существует. Ею займутся, видите ли! Кто займется?!

Один помощник. Закутанный плащом притворщик, кем бы он ни являлся.

А если он потерпит неудачу? А что, если его планам… прости Император мои сомнения… Что, если планам инквизитора вообще нельзя доверять? Что, если ему самому нельзя доверять?

Мита задохнулась от этой мысли, замерев в тени дубильной фабрики, наблюдая, как сервиторы-машины — обезьяноподобные чудища с руками как у погрузчиков, с торсами, увитыми толстыми змеями сервомускулов, загружали огромные кипы сырья с транспортера. Мерзкий смоляной дым и запах горелого мяса вызвали приступ тошноты, и Мита вновь поспешила прочь.

Да можно ли где-нибудь спокойно подумать в этом проклятом улье?

Что ей нужно делать? Мите стоило воздержаться от процесса исчерпывающего рассмотрения, какое рекомендует туториа? Она была слаба, лишена поддержки и доверия, ее саму подозревали, а она доверилась инстинктам, которые при ее ранге нельзя реализовать?

Откуда у нее эта паранойя?

Мита обошла вокруг гигантского здания, обеспокоенная еще больше, чем прежде. Когда грабитель выскользнул из темного переулка, покрытого сосульками и инеем, размахивая блестящим лезвием ножа, она оказалась ему почти рада: можно было отвлечься от забот и расслабиться, защищаясь от примитивного насилия.

Человек приближался с усмешкой, выводя клинком гипнотические узоры, отвлекая ее внимание. Это было просто насмешкой — у парня нет и задатков псайкера, поэтому, когда второй сообщник, прятавшийся позади Миты, решил напасть, явно считая ее полностью поглощенной видом сверкающего ножа, его ждал приготовленный ответ. Четкий удар ногой в голову — и через секунду раздался хруст костей лица и влажный треск разрываемой плоти.

Псионический импульс удивления и боли оказался очень приятным.

Первый грабитель, видя неудачу сообщника, кинулся с ножом уже всерьез, но Мита легко увернулась, посылая кулак в солнечное сплетение человека и тем самым выбивая из него остатки дыхания.

Перекатившись в сторону, чтобы избежать любого случайного удара, Мита была на ногах, когда грабитель еще не успел полностью прийти в себя. Вообразив клыкастое лицо Каустуса, Мита изогнулась и нанесла двойной удар локтем, наблюдая, как широкая струя крови плеснула из глазницы.

Дознаватель вернулась к первому нападавшему, стоящему на коленях и утиравшему кровь с лица. Он, видимо, хотел показаться более беспомощным, чем был на самом деле, потому что нож бросил четко и сильно.

Мита действовала так, как ее учили, не рассуждая, — ее мозг выпустил ненаправленный импульс псионической энергии, отбивший крутящийся клинок со снопом синих искр.

Грабители все же оказались не так глупы. Увидев, какого типа им попалась жертва, они испуганно завизжали: «Ведьма!» — и, хромая, бросились бежать, причитая на ходу.

Мита пришла в ярость из-за краткости разминки. Она даже не вспотела.

Инстинкт.

Ее спас инстинкт. Теперь, как и тогда…

Но теперь Мите было видно небольшое отличие. Понимание накрыло ее как некое пророческое крещение и ослабило смятение и страхи.

Прислушивалась ли она к чувствам разума или действовала по зову сердца, применяла ли скучные построения логики или доверялась страстям инстинктов, но результат оказался один и тот же.

Мита больше совершенно не доверяла своему лорду.

Когда наконец сообщение было прочитано ею, это оказалось короткое, заранее записанное послание. Инквизитор смотрел на нее, искаженный линзой вьюспекса, и указывал закованным в броню пальцем.

— Оставайтесь там, где находитесь, дознаватель, — произнес Каустус. — Не позвольте начаться новым атакам на подулье. Вам понятно? Больше никаких неудач. Оставайтесь в Каспсиле, я послал лучшего друга помочь вам.

Изображение свернулось в спираль и исчезло. Мита лениво зевнула. Ей страшно надоело беспокоиться о чем-либо.

Она плохо спала той ночью.

Ородай и префекты возвратились из подземной экспедиции грязные, но с дикими улыбками. Они пока были довольны, что железная пята Префектус Виндиктайр сокрушила пламя восстания в самом сердце подулья. Мита рискнула спросить командующего, видел ли он лично Повелителя Ночи. Убили ли они предателя?

Но людей лишь раздражало ее присутствие, они были уверены в своих действиях, что нетрудно было выяснить, коснувшись поверхности их мыслей.

Никто не видел чудовище, прячущееся в тени. О, Ородай внушил себе, будто его и не существовало, а цель нападения виндикторов была лишь в отмщении за резню в космопорте да в предотвращении дальнейшего вторжения на его территорию. Командующий начал искренне верить сам себе, но когда он приказывал Мите убираться из его офиса, в его сознании были мысли о том, что он одурачил себя, что экспедиция не привела ни к чему, если не ухудшила ситуацию, а излишек насилия на нижних уровнях оказался абсолютно бесполезен.

Мита ушла от него только после того, как Ородай поклялся не совершать новых вылазок и отвел одну из спальных комнат виндикторов лишь для дознавателя и Винта. Девушка более ядовито, чем обычно, ответила на слабоумное бормотание гиганта и провалилась в легкий сон под сдерживаемое сопение Винта.

Во сне ей виделись уголья — или глаза, — горящие по краям ее видения. Мита видела большую акулу с лезвиями вместо плавников, скользящую в черной воде и уплывающую прочь, не заметив ее. Потому воды были пустыми, лишь легкие призрачные потоки кружились в водоворотах варпа, проплывал косяк рыб, была школа, посадочный модуль, рой, проявившийся из ниоткуда, рыбы, кальмары, черно-серебряные орлы, то нападающие, то азартно играющие в восходящих потоках небытия.

Голос сказал: «Ищите меня, мои братья…»

И во тьме, куда никогда не забирался луч света, нечто слышало зов. Кое-что обратило внимание и прислушалось чутким ухом, затем повернулось и издало крик, ушедший еще более глубоко. Там ожидал еще один слушатель.

Снова и снова повторялся крик, переходя из уха в ухо, пересекая пустоту варпа, пока не достиг непосредственно орлов. Один за другим они сложили крылья, втянули стальные когти и помчались к свету.

К жемчужно-белому острову. Планете. Ледяному миру, чье лицо не обласкано солнечными лучами.

К Эквиксусу.

Мита пробудилась рано утром со старой неуверенностью — сколько из увиденного ночью можно отнести к ее фантазиям? Какова доля сна, а какова — предсказания?

Потом ей уже не удалось заснуть.

На следующий день Мита неслась вперед, крепко держа за руль импеллера, а за ее спиной растянулся огромный плюмаж пепла, как хвост гигантского пыльного петуха. Она решила не поддаваться неуверенности и, отбросив сомнения, начать действовать.

Как она себе представляла, различие между наблюдением и действием в данном вопросе лежало очень глубоко. Ей явно запретили баловаться со вторым. Но в приказах Каустуса ничего не было сказано о первом.

В каждом городе, а особенно в каждом улье, как знала Мита, есть определенная ниша. Иногда заполненная естественным путем. Иногда за нее боролись и торговались те, кто ощущал склонность занять ее. Но и тогда ее занимал более ловкий и умный победитель. Такие личности были очень редкими. Безжалостными. Скрупулезными. И главное — они были очень умными.

Сначала она задавала осторожные вопросы. Мита рассмотрела Каспсил как социальную мозаику и изо всех сил постаралась приблизиться к личностям крупного калибра — интендантам гильдий, торговым королям портовых районов, владелицам Шлюхограда и сержантам-рекрутам маленького Флота Ультима, чьи заведения были повсюду. Мита рассчитывала получить у них важную информацию с большей вероятностью, чем у простых людей.

Ей не пришлось слишком глубоко копаться в умах. В разуме каждого, будь то рабочий или богач, Мита столкнулась с существованием торговца информацией, шпиона-наблюдателя. Но эти данные были крепкими, как ледяная скала. Никто не смел произнести его имя, что лишний раз убедило Миту в монополии этого человека.

Не важно, как его зовут. Не важно, где он находится. Мите удалось зацепиться за информацию в разуме одного пьяного наемника, сидевшего в салуне, что находился в предместьях Каспсила. Он показался дознавателю хорошей копилкой ответов — в его грязной работе не обойтись без сделок с информационным торговцем, если не постоянных, то хотя бы временных.

Мита погрузила в податливый мозг наемника астральные щупальца, ни капельки не беспокоясь о его безопасности. Наоборот, ей нравились тревожные крики его собутыльников. Особенностями ее мутации были отвращение и отторжение, способностью ужасать Мита не обладала.

До сих пор.

Одно дело было считывать поверхностную информацию разума, другое — охотиться за конкретными деталями, что суть гораздо более разрушительный режим для сознания.

Наемник остался лежать с уничтоженным мозгом, из его ушей и глаз сочилась кровь. Теперь собственные цели Миты перевешивали все.

(Как это ощущает Каустус? — подумала она. — Безнаказанность? Бесконечную власть?)

Вот поэтому Мита сейчас мчалась, перемалывая колесами пепел дюн и грязь дорог, направляясь к дому загадочного торговца, расположенному глубоко в рабочей зоне восточных бельэтажей.

Винт ехал первым, его инстинкты и защитные реакции были гораздо выше, чем у нее. Когда он сворачивал в сторону, избегая скрытой щели, или бросал импеллер на другую полосу движения, не обращая внимания на кавалькаду мотоциклов и трамвайных вагонеток, Мита без раздумий следовала за гигантом. Мимо так и мелькали разноцветными жуками транспортные сервиторы, чьи туловища были вживлены в рулевое управление. Позволив Винту быть первым, Мита проявила завидный прагматизм — если появится глупец, осмелившийся устроить засаду, основной удар придется в гиганта.

Практичность даже в близости — основа основ команд Инквизиции.

Они въехали в Уоррен по изогнутым рукам подвесных мостов и контрольно-пропускных пунктов, у которых виднелись очереди нетерпеливых гражданских. В таких местах Мита вела себя одинаково, показывая крестообразный значок Инквизиции в виде буквы «I» на своем ожерелье, а потом сносила неторопливые действия ополченцев с ледяным спокойствием. Не стоит гнать волну и оповещать всех о своем появлении — если этот торговец так искусен, как о нем говорят, он все равно узнает об их прибытии по своим каналам.

Уоррен был сотовым городом древней архитектуры: шестиугольные блоки громоздились на шестиугольные блоки, сливаясь в серой многоугольной гармонии, оставляя ощущения сцепленных шестеренок древней машины. Здесь жили рабочие — миллиарды безымянных обитателей гигантского муравейника.

Фабричное мясо, осужденное на пожизненную работу, но все равно благодарное за это Императору. Безропотные массы просыпались, работали и снова засыпали — каждый день, каждый год, каждое столетие. Термиты безбрежного термитника, где каждый уникален, как песчинка на пляже.

Винт и Мита проскочили мимо дренажной штольни у основания огромного здания, исписанного религиозными изречениями, столь же яркими, как и сохранившиеся воспоминания о них в мозгу наемника. Только на близком расстоянии становились заметны небольшие отличия, вызванные ходом времени, и мелкие детали, не сохранившиеся в памяти человека.

Не сушилось вывешенное из крошечных окон белье. Никаких теней не падало от соседних зданий. Не было проповедников, изливающих пламенные речи на глазеющую толпу. Не было слуг с длинными шестами и бесчисленными глазами, зорко следящих за каждым посетителем.

Конечно, это было просто предупреждением.

За вами наблюдают.

Они оставили импеллеры у центрального входа. Мита сразу смогла ощутить, не расширяя псионического сознания, как холодный интеллект заинтересовался ими. Через несметное множество глаз сервиторов, через сотни камер, секретных и явных, — отовсюду полились ровные волны интереса разума, пробудившегося от скуки.

Это действительно продавец информации. Если верить чувствам и эмоциям, как сетчатка глаза реагирует на свет, так астральное поле набухало тяжелыми и жадными амбициями.

Мита вошла, чуть задержавшись, следом за Винтом.

Это спасло ей жизнь.

Конечно, он использовал боевых сервиторов.

Умно.

Лишенные эмоций, испытывающие недостаток самых обычных чувств, сервиторы были невидимыми для астрального поля псайкера, как любой бездушный механизм.

Они выскочили из проемов между дверьми и специальных ниш в приемной с тонким свистом гидравлики. Четыре высокие лоснящиеся модели, испещренные хирургическими шрамами, четыре ветхих гомункула, двигающиеся со смертельной грацией.

Двое обрывками человеческой плоти, скрепленной мотками проводов, выхватили из пластмассовых кобур громоздкое оружие. Автопушки многоствольные и ничем не украшенные, сверкнули в их киберметаллических лапах.

Вторая пара поспешила вперед, обратные сочленения птичьих лап сделали походку сервиторов шатающейся, словно конечности рептилии скрестили с телами зомби. У каждого на месте левого запястья мерцало силовое лезвие с утопленными в плоть поглотительными катушками и трехразрядный энергетический кулак — на месте правой руки.

Первые для расстрела любого нарушителя. И еще парочка для ближнего боя и окончательной расправы. Мило.

Автопушки с ревом открыли огонь. Мита дернулась в сторону, повинуясь инстинкту, но вместе с тем осознавая, что движение бесполезно, — даже край огненной бури не мог к ней прикоснуться. Заряды застучали по груди Винта, как камни по стальному баку, разрывая одежду и вырывая из тела фонтанчики крови. Подобная встреча привела великана в ярость.

Он расправил свои гигантские, с тройными сочленениями, руки и яростно заревел как дикий зверь. Огромные кулаки сжались, пули с визгом рикошетили от стальных суставов.

Ошметки плоти мутанта полетели на Миту, и сначала она замерла на месте, сжавшись, а потом припала к полу, потянувшись к кобуре на поясе. Проклятый варп, она ведь была дознавателем Ордо Ксенос! Сейчас она покажет этому торговцу и его механическим друзьям. Мита прибыла сюда в полной готовности. Ее болтер был выхвачен и взведен раньше, чем глаза нашли цель. Как белка, девушка скользнула между ног Винта, вытянув руки с оружием вперед. Сквозь полы его одежды, теперь разорванной и окровавленной, она мельком увидела ближайшего к ней вооруженного дрона, его широко распахнутые глаза в металлических углублениях черепа которые лишали его последних признаков принадлежности к человеческому роду. Один миг был потрачен на прицеливание, окружающий мир размазался и замер, Мита сфокусировалась на цели, затем потянула спуск и открыла огонь.

Сервитор дернулся назад, схватившись за плечо, потом закрутился волчком, а когда его настиг третий заряд, точно в центр лба, — рухнул навзничь.

Теперь второй. Боеголовки болтера взорвались одна за другой, заставив тело сервитора исполнить танец марионетки, а потом главный взрыв превратил боевую машину в облако разлетающихся деталей и кусков плоти.

Возвышавшийся живым щитом над Митой Винт быстро терял силы. Его рев становился все слабее, прерываясь мучительными стонами, с него обильными струйками текла кровь, пропитывая одежду. Мита прилагала все силы, чтобы оставаться под прикрытием гиганта и отомстить за его добровольную жертву.

Внезапно нечто метнулось слева — один из боевых сервиторов ближнего боя шел в атаку. Услышав треск электричества, Мита увидела, что на нее направлен единственный рыбий глаз линзы, укрепленной на невыразительном, иссеченном швами лице. Нападение сервитора было столь же грубым, сколь и эффективным, — горизонтальный удар потрескивающим широким лезвием, перед тем как сверху должен обрушился энергетический кулак.

Комбинация, от которой невозможно уклониться.

Мита отпрянула назад, издав мысленный крик, — она поняла, что уже мертва.

Винт спас ее снова С глухим рычанием гигант схватил сервитора за голову и, пока клинок бесполезно вгрызался в металлическую руку, впечатал дрона в стену. Мита добила механизм, послав очередь из болтера в упор, с удовольствием наблюдая, как заряды пробивают в сер-виторе дыры, из которых вырывается сноп искр и валит дым.

Это усилие оказалось непосильным для полуразрушенного тела Винта: он был уже весь в крови, из глаз текли слезы, массивные руки несколько раз сжались, потом гигант покачнулся и с резким шипением рухнул на пол.

— Н-не смог… не смог спасти Миту, — с искренним сожалением пробормотал Винт, — так жаль…

— О бедный Винт, — прошептала дознаватель. А затем Мита осталась одна.

Словно в замедленном движении сна, второй боевой сервитор тенью выпрыгнул из клубов дыма, вырывая ее болтер и сминая оружие в лепешку энергетическим кулаком.

Потом сервитор прижал клинок к шее Миты и защебетал.

— Вот дерьмо! — вырвалось у девушки.

— Я бы не хотел доводить вас до такого состояния, дорогая, — произнес поразивший ее голос. — Впрочем, мне кажется, вы, наоборот, в весьма хорошем состоянии. Хет-хет-хет.

Любопытный голос, казалось, исходил непосредственно от сервитора, вернее из динамика, вмонтированного над рваным ухом. Но, елейный и ехидный, он не мог принадлежать бездушному боевому механизму. Кто-то говорил издалека, используя сервитора как удаленный рот.

— Вы, наверное, торговец информацией, — произнесла Мита, чувствуя себя смешной.

— Хет-хет-хет… — Голос казался безумным, скрежещущий звук смеха терзал уши. — Очень хорошо, да, просто очень хорошо! А вы наверняка ведьма инквизитора, да? Да? Наслышан о вас, премного наслышан. Хет-хет-хет… Вы повредили зрение одного из моих бедных агентов, невинного ягненка…

— Грабители? Они работали на вас?

— Хет-хет-хет… Приходится платить, чтобы узнать максимум возможного о незнакомцах в моем городе.

— Узнать? Да они хотели меня прикончить!

— Да… Хет-хет-хет… Таким образом я узнал, что с помощью кретинов вас не убить. Вот поэтому мои металлические друзья присутствуют здесь.

Сервитор ударил себя в грудь с громким лязгом на манер гориллы. Как марионетка, чьи нити дернула раздраженная рука хозяина.

За его спиной Винт тяжело пошевелился и застонал, наблюдая за происходящим слезящимися глазами. Он все же не умер. Все же.

— Кто вы? — обвиняющим тоном спросила Мита. Лезвие глубже надавило на кожу шеи.

— Это, моя дорогая, та информация, которая в вашем положении недоступна. — Сервитор перевел глаз вниз, на истекающего кровью гиганта. — Не сейчас, когда ваш домашний огрин никак не может подняться на ноги. Хет-хет-хет.

Винт напрягся.

Тревожный звонок прозвучал в сознании Миты.

— Как… как вы его назвали? — произнесла она, группируясь.

— Разве вы не слышали? Он огри…

Что-то промелькнуло между глаз дознавателя.

Скрежет металла и звуки раздираемой плоти продолжались некоторое время, даже когда Винт наступил на передатчик сервитора и несущиеся оттуда проклятия умолкли.

— Он не любит, когда его так называют, — пробормотала в тишине Мита.

Она пришла, чтобы найти торговца.

Зо Сахаал

Они пришли обрести убежище. Подулье оправится от ран, уковыляв, как хромая лиса, в темноту. Если раньше люди презирали Семью Теней и их религиозные обряды, высмеивали за фанатизм, то теперь все изменилось. Теперь все увидели их силу, крепость и защиту.

Не осталось ни одной семьи, не затронутой погромом префектов, поэтому без разговоров и без официальных соглашений люди собрали нехитрые пожитки, самое ценное и необходимое, после чего отправились в глубину, туда, где извивающаяся дорога петляла среди развалин, закончив путь на берегах ржавого заболоченного озера.

В самом сердце владений Сахаала. Они пришли, ища убежища, — бывшие правители и воины, преступники и воры. Герои и злодеи.

На второй день после нападения виндикторов, когда поток беженцев сначала стал струйкой, а потом и вовсе закончился, Сахаал сидел на своем троне и обозревал море голов, кипящее вокруг него. Он вдыхал их аромат, наслаждался страхом, опустошенностью и унынием, улыбаясь про себя.

Он может их использовать.

— Что за обман творится здесь?

— Будьте прокляты, Семья Теней! Я не собираюсь сражаться за… Назад! Прочь! Еще один! Вот, и тебе!

А агрессия расползалась по всей территории Семьи Теней, в кругу факелов — блеск оружия и около дюжины странных — и разъяренных — фигур. Они прибыли по доброй воле. Расстроенные потерей былого прибежища, стыдясь повсеместного массового бегства, они все равно оставались гордой знатью. И как только они сошли на берег с построенных на скорую руку барж, ступили на ржаво-коричневую землю былых врагов, они сразу оказались окруженными стрелками Семьи Теней. Поэтому ответную реакцию сложно было назвать дружеской или покорной.

— Заткните свои уродливые рты, клянусь духом Лягушки!

— Опустите оружие, Семья Ублюдков! И так далее.

Обвинитель Чианни приказала отвести новоприбывших под конвоем в секретное место, а сама наблюдала за происходящим, стоя на возвышении среди обломков. Сахаал видел, какие разительные перемены произошли в ней за столь короткий срок, и одобрял их. Первый раз он увидел Чианни еще помощником обвинителя, свидетелем случайного убийства своего начальника чудовищем из ночных кошмаров. А теперь? Теперь она была представителем божественного сословия, не меньше. Повелитель Ночи приказал, чтобы она привела к нему новых гостей именем Императора, и жрица отправилась исполнять повеление без единой жалобы. В незнакомых Сахаалу водах политики и дипломатии Чианни была его самым ценным инструментом.

— Эй, жрица! Тебе лучше не смотреть на мою пушку, или я…

— Проклятие! Кровавая Семья! Дерьмо Теней! Воины игнорировали оскорбления, как и положено сторонникам истинной веры, и продолжали неторопливо подталкивать беженцев к огромной темной трубе, где теперь стоял трон из костей и ужасных трофеев, пополняемых с каждым днем. Трон был пуст, его владелец наблюдал за посетителями из укрытия, смакуя их будущий страх.

Начиная с самых первых беженцев, все люди старались держаться на расстоянии от центра острова, где постоянно находились закутанные в черное воины Семьи Теней. Как мыши перед логовом тигра — благодарные за его присутствие, но слишком напуганные, чтоб приближаться к хищнику, беженцы не подходили к своим защитникам близко, начав выстраивать привычное феодальное общество в миниатюре на дальних берегах острова. Шпионы Семьи Теней неотрывно наблюдали за ними, донося все подробности Сахаалу, который внимательно следил за новыми доминионами и делал предварительные вычисления.

Повелитель Ночи находил весь этот процесс естественным. В мире, что расположен над этими мрачными пустошами, до того как пришли префекты и изменили его, все аспекты жизни регулировались организованными преступными группировками. А среди аристократии бандитов существовала иерархия не менее сложная, чем среди расово чистой знати Стиплтауна. Число преступников не поддавалось учету, не знали окончания бесконечные войны и стычки, ересь и предательство, которые невозможно описать в хрониках. Но одно можно было сказать точно: над всем конченым сбродом выделялось семь домов — большие племена воинов и преступников.

Ныне им пришлось проглотить гордость и бросить свои земли перед яростью виндикторов, сбежав в тихие переходы логовища Семьи Теней. И вот теперь все семь возникли в миниатюре, рассеянные на мертвых берегах озера Сахаала.

Первые — Кетцай, выводок ловких воинов, чьи безвкусные яркие одежды, украшенные перьями, мелькали среди беженцев на северном берегу. Их тотемы возвышались над потрепанными палатками, на них был изображен катроч с отрубленными конечностями и вырванными клыками.

Вторые поселились на востоке, высокие дикари-воины Клана Атла, покрытые ритуальными шрамами с головы до ног, любившие наживлять на ногти отравленные шипы, имитируя лапы огромных медведей. Их гортанные команды, когда они требовали еды или питья у забитых беженцев, над которыми Атла решили «властвовать», далеко разносились по острову с раздражающих многих частотой.

За ними, не подпуская к себе никого, брезгуя натыканными палатками беженцев, встали тихие альбиносы Бледных Степей. От их вигвамов немедленно донеслись запахи странных трав, сжигаемых в жаровнях, навевающие сон ароматы смешались с запахами болота. Их сутулые тела — столь хилые внешне — противоречили жестким боевым традициям альбиносов. Сахаал, глядя на них, вспомнил белокожих людей с Ностромо Квинтуса, древнего дома его повелителя.

Расположившиеся на юге беженцы оказались кураторами Дома Магритха — бесполыми воинами с длинными конечностями и крупными чертами лица. Их изящные руки крепко сжимали длинные винтовки, а татуированные тела были преднамеренно голыми, чтобы каждый мог увидеть их гермафродитизм.

На южных мелководьях, где осели самые слабые из беженцев, выкинутые с сухой земли броуновским движением на общей стоянке, властвовали дикари-шаманы Принцессы-Лягушки, жившие в промасленных жилищах. Они верили, что раздутые амфибии на их прежних землях были новым перевоплощением имперских святых, через которых можно связаться с самим Императором. Шаманы Принцессы-Лягушки одевались в недубленую кожу, тщательно пучили глаза и требовали от остальных особых неприятных податей. В их число входили волосы с головы ребенка, плевки старика и тому подобные вещи, необходимые для проведения ритуалов.

И наконец, на западе оказались надменные стражи Штак Чай. Их повелитель важно шел среди толпы, требуя уважения и налогов в равной пропорции. Простые одежды Штак Чай маскировали мускулистые тела, доведенные до крепости дуба десятилетиями тренировок в боевых искусствах. Их упражнения на рассвете привлекли внимание и заслужили высокую оценку Сахаала.

Седьмым «благородным домом», которого не было в этих ржавых пещерах, были ублюдки Ледниковые Крысы — пираты, стертые с лица улья в мгновение ока.

Перед тем как обратиться в бегство, все эти волчьи стаи управляли подульем железом и кровью, и горе тем, кто не успевал вовремя заплатить налоги или оказался в зоне территориальных притязаний одной из банд.

И вот теперь все оказались правителями узких кусков берега, пытаясь установить власть над лишним метром. Они напоминали поток лавы — очень грозный и сильный, но который непременно остановится и остынет. Банды больше не уважали в подулье. Они существовали веками, «крышуя» торговлю и улаживая возникающие разногласия, но теперь, когда бронированный кулак виндикторов нанес смертельный удар прямо в незащищенный живот, банды терпели неудачу.

Они сбились с истинного пути. Пришли к племени Сахаала с мольбами о помощи и убежище, но теперь — о, дерзость и злоба! — взялись за старое. Начали формировать боевые структуры, возвышаясь над простыми, лишенными собственности беженцами. Требовали принесения клятвы верности и богатств от тех, кому нечего было отдать.

Сахаал не мог этого выносить. В этих ржавеющих развалинах была только одна власть и один авторитет. Повелителю Ночи никто не бросил вызова и не победил его, не важно, знали о нем или нет.

Поэтому он через разведчиков отправил приглашение в каждый лагерь, требуя от всех вступить в контакт с обвинителем Чианни. О, как пыжились главы Домов, стараясь сохранить лицо или неуместную гордость, — но никто не отказался от встречи. Глава каждого дома вместе со своим лучшим воином призывался к тем, чьим гостеприимством они воспользовались.

Это было договором.

Это было приманкой.

Их привели к центру острова под конвоем, конечно, как недавних принцев, и теперь… теперь они рычали, как животные в клетке, огрызаясь на каждый тычок лазгана, затыкающего рот или толкающего в спину.

О, как могучие падут…

Слова Ночного Охотника прошелестели в сознании Сахаала.

— …требуем, чтобы нам все объяснили, клянусь мочой варпа!

— …будут неприятные последствия! Штак Чай не допустят…

— …убьем! Покрошим на полоски всех и каждого!

А затем раздался новый голос, ровный и спокойный, пресекший все возражения, как бритва, заставив рты изумленно захлопнуться.

— Тише, — пророкотал он поверх голов. — Умолкните и склонитесь перед вашим новым господином.

Сахаал бесшумно спрыгнул из темноты, которая укрывала потолок искусственной пещеры, — черно-синяя броня и красные, горящие дьявольским светом глаза. Он смахнул с трона черную накидку и, встряхнув ее, очистив от хлопьев ржавчины, облачился в нее, как в похоронный саван.

Разум людей оказался переполнен ужасом, едва они осознали, что стоящий перед ними демон — живой. Он не мог быть реальным. Словно тварь из кошмаров, ужасный и мерзкий паук, нашедший способ вырваться из сна и стать явью. Возвышаясь над лидерами группировок полуразличимым вурдалаком, скрытым тьмой и тканью, Сахаал дунул в дыхательный аппарат — получилась точная копия демонского вздоха. Для полного эффекта Повелитель Ночи склонил голову и выдвинул когти, заставив некоторых из людей вздрогнуть.

Они пришли в себя внезапно. Многие закричали.

Некоторые пробовали убежать. Другие упали на колени.

Все наверняка слышали слухи. Им говорили, мол, безумцы из Семьи Теней, что вечно пеклись о собственной святости, сторонились других жителей подулья, проповедуя нездоровый культ смерти, посвященный чистоте Императора, завели себе нового хозяина. Почти все усмехались и пожимали плечами, обеспокоенные насущными проблемами.

Многие слышали и последние слухи о том, что происходит в подулье. О некоем темном существе, бродящем в ночи и убивающем всех без сожаления. Слышали о немыслимых кровавых злодеяниях, об обезображенных телах без глаз и пальцев. Все ужасы и мерзости люди отметали как праздные байки, придуманные, чтобы пугать детей.

Теперь они пожалели о своем легкомыслии.

— Пусть лидеры приблизятся, — прошипел Сахаал.

Ни один не был готов повиноваться, «благородные» еще не до конца переварили новую информацию, недоуменно переглядываясь с собственными телохранителями.

Сахаал зашипел вновь и, махнув Чианни, щелкнул когтями: он знал — жрица все поймет правильно. По знаку обвинителя воины Семьи Теней резво кинулись к толпе, разделяя лидеров и сопровождавших их воинов, не скупясь на пинки, удары дубинками и зуботычины. Пара минут — и главари оказались одни перед Сахаалом. Шесть жалких свиней, опасающихся, что сейчас с них срежут сало.

— Вы пришли сюда, — начал Повелитель Ночи, пристально глядя на людей и указывая в сторону болот, — в страхе. Вы бежали от своих врагов, как паразиты, и пришли сюда. В мои руки. Ко мне.

Сахаал шагнул вперед, и свет упал на сегмент его доспехов.

— Вы пришли ко мне в поисках убежища — незваные, нежеланные, — но разве я вам отказал? Нет. Я разрешил вам остаться. Я позволил вам ползать по моей земле, подобно змеям в траве… И как вы мне отплатили за доброту?

Еще один шаг — и свет факелов заиграл на когтях, глаза засверкали ярче. «Благородные» съежились.

— Вы пришли и поклонились мне? Принесли клятву верности новому повелителю, непосредственному воину Императора? Принесли мне дань? Нет. Вы не сделали ничего. Вы ждали, пока вас призовут.

Еще один шаг — и сплоченная группка лидеров раскололась. Белая голова лидера Бледного Дома склонилась, и он рухнул на колени. Закутанная в перья жрица Кетцай лихорадочно хваталась за оружие, которое давно отобрали. Священник Лягушки развернулся и попробовал юркнуть в сторону, дико вращая глазами, но только уткнулся в грудь воина Семьи Теней.

Сахаал не обратил на это никакого внимания.

— Улей ушел от света Императора и направляется в ад, как ребенок, бегущий следом за матерью. Вы ожидали найти у Семьи Теней комфорт и защиту… Но по какой цене? Никакой! Вы ничего не предложили взамен!

Голос Повелителя Ночи резонировал под сводами и давил мощью звука.

— Более я не допущу непочтительности. Если вы остаетесь и населяете мои земли своими волчьими стаями, то делаете это только по моему желанию.

Сахаал наклонился, рубиновые глаза оказались совсем рядом с лидерами банд, сверкая рубиновым пламенем.

— Вы гости Святых Воинов. — Из его дыхательного аппарата вновь вылетели клубы пара. — Потому вы должны разделить с ними их бремя.

Повелитель Ночи резко распрямился, свистнув накидкой, и простер руки к воинам Семьи Теней, со свистом втягивая когти в бронированные кулаки.

— Кто из вас принимает мой закон? — спросил он. — Кто вкусит божественного вдохновения и присоединится к моему Крестовому Походу? Кто из вас передаст свой дом на милость Императора?

Один за другим лидеры приходили в себя, облизывали пересохшие губы и, подавляя дрожь в коленках, подходили по очереди целовать руку твари.

— Хорошо, — сказал Сахаал, когда они закончили, и посмотрел на ожидающих воинов Семьи Теней и шестерых лучших из бандитских домов, стоящих между ними с выпученными глазами. Они свидетельствовали присягу своих лордов, а по их виду Сахаал определил еще одну важную вещь: они поступили бы так же.

Повелитель Ночи пристально разглядывал своих новых рабов, потом украдкой глянул на Чианни и без удивления заметил презрение на лице жрицы. Она провела всю жизнь, воюя с этими бандами, побеждая, когда на то была милость Императора, и обороняясь от хищнических нападений, когда не везло. Чианни полностью повиновалась Сахаалу, она была готова беспрекословно отдать жизнь по первой команде.

И все же он был приятно удивлен поведением Чианни.

— Знаете ли вы, — грозно спросил Сахаал, — о львах?

Все молча и изумленно посмотрели на него.

— Это большие хищники с древней Терры, — объяснил Сахаал, — прайд особей, мирно живущих друг с другом и верных самому сильному.

Теперь он сделал паузу, наслаждаясь драматическим эффектом.

— А знаете, что делал новый вождь прайда, когда приходил на смену старому? Он не мог допустить разлад внутри, не мог положиться на тех, кто может в будущем составить ему конкуренцию.

Все продолжали молчать.

— Знаете, что он делал, уважаемые благородные вожди?

Некоторые чуть дрогнули, вероятно, они знали.

— Он убивал всех детенышей!

Сахаал убил всех шестерых двумя взмахами когтей.

Лучшие воины, ставшие свидетелями передачи власти, теперь были отпущены на все четыре стороны, с единственным обязательством рассказать подробно обо всем происшедшем. Пусть знают все жители подулья.

Теперь вы — часть Семьи Теней. Приготовьтесь к войне.

— Обвинитель?

— Как ты посмел нарушить священный сон нашего хозяина?

Голоса проступали сквозь дремоту Сахаала, словно жужжание насекомых, они мешали его полуактивному сознанию сконцентрироваться.

— С-случилось непредвиденное, обвинитель, — запинаясь, заторопился человек, испуганно пригнувшись, когда Сахаал возник за плечами Чианни. — Мы… мы думали, хозяин захочет узнать…

Они даже имя мое боятся произнести…

— Поясни, — безразлично буркнула Чианни.

— Заключенный… из космопорта…

— Варп-провидец?

— Д-да… Император сладчайший…

— Говори же!

— Мы… мы думаем, он умирает, милорд!

Закованный в цепи, второй астропат содержался в одной из хижин Семьи Теней. С самого момента пленения он непрерывно пускал слюни и извергал потоки желчи, смешанной с кровью. Иногда человек начинал дергаться, будто наэлектризованный, его мышцы судорожно сокращались, морщинистое лицо кривилось в судороге.

Все помещение было перепачкано выделениями астропата, хижина пахла, как карцер сумасшедшего дома, а ужасные крики, которые пленник издавал время от времени, лишь усиливали сходство.

Как и у его товарища, голова второго астропата была закована в полосу металла, именно ее и приподнял немедленно появившийся Сахаал. Из-под полосы поднялись струйки пара, плоть человека была сожжена, словно к ней приложили гигантское клеймо.

— Милорд! — отчаянно закричала Чианни, испуганная увиденным. Для нее все это было формой ужасного колдовства.

Если бы она знала…

— Все прочь! — приказал Сахаал, отталкивая жрицу и дрожащего посыльного, игнорируя гримасу разочарования на лице Чианни. — Немедленно!

Он запер за ними дверь, активировав усиленный слух, чтобы удостовериться, что никто не подслушивает.

Затем Сахаал возвратился к корчащемуся и стонущему астропату, скрежетавшему зубами так, что они раскрошились.

И да, оно там было… на краю восприятия… грани присутствия… шепчущее… обещающее… дразнящее… проклинающее…

Рои варпа, клубящиеся вокруг, царапались несуществующими когтями, стараясь пробиться через щит.

— Кто-то, — произнес Сахаал, проводя пальцем по влажной брови человека, — хочет сказать «привет».

Внезапно он просунул коготь под стальной обруч и разрезал его, освобождая покрытый ожогами лоб псайкера. Человек от неожиданности дернулся и захрипел.

Пути открыты.

Сахаалу не нужны были особые псионические данные, чтобы понять, что случилось затем. Это походило на неописуемый звук — сверхзвуковой щелчок, более ощутимый физически, чем слышимый ушами. Как напор жидкости, рванувшийся из открытого крана, — псионическая волна освобождения, смывшая застоявшееся дерьмо. А пустой резервуар, прочистившийся от грязи, засиял яркой звездой — мозгом псайкера.

Человек вскочил на ноги, как бездушная марионетка, пытаясь идти вперед, не обращая внимания на цепи. Изо рта хлынула кровь. Хищники варпа ворвались в его душу, пируя за завесой реальности.

Сахаал отшатнулся, оба его сердца громко стучали. У него получилось? Кто-то услышал его зов? Твари пустоты не прикоснулись своими бесформенными языками к астральному маяку? Сообщение смогло проскочить?

Голова псайкера начала крутиться в разные стороны, пока не уставилась на Сахаала пустыми глазницами, словно буравящими Повелителя Ночи невидящим взглядом.

А затем человек заговорил — первые слова он произносил неуверенно, словно невидимый кукловод только приноравливался, а потом голос налился силой, и речь полились рекой:

— М-мы… м-мы… мы… мы идем… забава… для тебя…

Ошеломленный, Сахаал рухнул на колени:

— Б-братья?!

— Встречай нас, Мастер Когтя! Приготовь путь. Аве Доминус Нокс!

— А-аве!

Голова псайкера разлетелась на куски, как перезревший фрукт, осколки черепа и клочья мозга забрызгали и без того загаженное помещение. Душа человека отчаянно застонала, поглощаемая роем варпа, ожесточенно пирующим и дерущимся за каждый кусок.

Сахаал снял шлем и облегченно зарыдал.

На следующий день разведчики Семьи Теней шли по лагерю беженцев, размахивая сообщением, собирая толпы на каждом перекрестке, наводняя воздух криками и протестами.

«Идите в улей, — гласило послание на листах пергамента, которое передавали из одних дрожащих рук в другие. — Восстаньте против развращенного мира над нами и соберите для своего повелителя достойную дань.

Ангел Императора среди нас, и плата, взимаемая им, не богатство, не пища и не кровь. Его плата — правосудие. Каждый, кто способен нести оружие, будь то мужчина или женщина, каждый должен принести Ангелу Императора голову грешника или — если будет отобран отдельно — выполнить другое свершение.

Дети моложе пятнадцати лет освобождаются от повинности. В отсутствие родителей за ними будут наблюдать воины Семьи Теней.

У вас есть два дня».

Сначала все были шокированы. Нахлынули ярость, ужас и недоверие. Но молва о недавней казни благородных главарей домов и присутствии на острове некой Святыни, чья сила и мощь передавалась из уст в уста, заставили все чувства утихнуть. Все — кроме одного.

Страха.

Семья Теней была сильна, а все остальные банды понесли тяжелые потери. Угроза наказания в случае отказа была не пустым звуком. Беженцам деваться некуда. Людям больше негде скрыться. И, кроме того, как они оставят детей?

Много времени на сборы не понадобилось. Лица мрачнели, зубы сжимались, пальцы покрепче охватывали рукояти широких мачете и длинных ножей. Пришла пора отправиться в поход на улей.

Эквиксус ждала кровавая ночь.

Мита Эшин

Закончив с когнис меркатором — торговцем информацией, ради которого пошла на такой отчаянный риск, Мита возвратилась в Каспсил, ощущая неловкую радость.

Она не нарушила указания инквизитора не преследовать лично это ужасное чудовище, скрывающееся в подулье, не спровоцировала более никаких нападений виндикторов и, естественно, не сделала ничего, что пошло бы вразрез с собственными планами инквизитора. Какими бы они там ни были.

Все, что сделала дознаватель, было элементом… страховки. Каустусу вообще лучше об этом не знать.

На втором ярусе, рядом со зданием Арбитрес, Мита задержалась подождать, пока Винта доставят в хоспис Ордена Панацеар. Гигант неплохо себя чувствовал, несмотря на тяжелые раны, — благодаря своей удивительной физиологии он обладал невероятной способностью к восстановлению и блокированию болевых импульсов.

Хотя, иногда безжалостно думала Мита, возможно, Винт просто слишком глуп, чтобы понять, когда следует умирать. Но как она ни напускала на себя безразличный вид, ее беспокоило тяжелое положение мутанта. Винт самоотверженно ее защищал, оставаясь верным до самого конца; край сознания Миты до сих пор помнил боль, которую излучал раненый помощник

Любой наблюдатель мог заметить, что преданность Винта Мите была намного больше, чем преданность самому инквизитору. Хоть раз Винт оспорил ее приказ? Сомневался в ее компетентности, подозревал в чем-либо или не повиновался?

Конечно, нет.

И что с ним случилось…

Гигант пострадал очень серьезно. Большие рваные раны кровоточили по всему телу Винта, огромные мускулы виднелись под сорванной кожей. Одна из щек гиганта оказалась распоротой, обнажая полость рта и крепкие зубы. Кусок надорванного мяса причинял нестерпимую боль, нависая над подбородком. Глаза Винта налились кровью, по всему телу багровели синяки, а поверхность металлических рук была покрыта таким количеством отверстий, что им позавидовал бы небольшой астероид.

Даже сестры Ордена, скользившие от кровати к кровати, похрустывая накрахмаленными одеяниями и вводя наркотические препараты нуждающимся, не казались особо уверенными в быстром восстановлении гиганта.

Перед уходом Мита не преминула озвучить несколько серьезных угроз в отношении невнимательного ухода за пациентом. Авторитет Инквизиции должен быть непререкаем.

Приняв такие меры, дознаватель оставила понурого гиганта выздоравливать и вернулась к себе — переодеться и насладиться несколькими минутами покоя, пока вновь не придется вернуться в храм Панацеар.

Мита шла между крепостью префектов и хосписом пружинящим шагом, стараясь не думать о той твари, что бродит где-то далеко внизу под ногами. Какие бы тайные расследования ни проводились в отношении чудовища, Мита скоро будет знать о них все. Когда она входила в восстановительную палату Винта, то внезапно вспомнила слова Каустуса: «Я послал лучшего друга помочь вам».

Кто-то ждал ее внутри.

Он был человеком. Уже через несколько минут Мита прочувствовала, что его мелочность и любовь к власти проявляются таким способом, что любая неизвестная информация рассказывается с максимальными церемониями. Я знаю нечто, чего вы не знаете, говорили его глаза-буравчики, поэтому вам придется меня выслушать от начала и до конца.

— Мы нашли их именно на седьмом ярусе, — пояснял он, взмахивая рукой для пущей важности. Когда он говорил, в уголке его рта скапливалась слюна — неприятная деталь, которую Мита не смогла игнорировать. — Несчастные создания. Они полностью дезорганизованы, впрочем, как и всегда. Никакой серьезной угрозы.

Человек сплюнул, потом сунул в рот мундштук кальяна, закрепленного ремнями у него на груди, и глубоко затянулся.

…бугльбугльбугльбугль…

— Мм…

Он выдохнул клубы вишневого табака, расплывшись в кошачьей улыбке, — ониксовые протезы во рту словно распахнули врата космической тьмы. Мита подавила желание погасить кулаком эту мрачную улыбку.

— Мы убили всех, естественно, — прогудел он, — включая лидера. Мы думаем, вы сможете оценить наше расследование. Хех. Ну, когда будете готовы.

Он был священником, — по крайней мере, это был тот образ, который он сейчас создал для себя. Человек любовался собой и обожал себя — одновременно будучи безгранично преданным. Если бы не распростерший крылья орел, выжженный над его правым глазом, он не отличался бы от любого другого члена свиты инквизитора. Мита удивилась, почему Каустус выбрал именно его на роль мальчика на побегушках.

— Тауисты, — продолжал он, выпуская красные струи дыма из ноздрей, как сказочный дракон. — Пропаганда проклятых тау — мы изучаем их методы. Еретические помои. «Большая польза» и «обоюдная выгода», как говорится. И идиоты верят в это, можете себе представить? Даже свет Императора не поможет таким глупцам.

От каждого посещения храма у Миты начиналась головная боль. Каустус послал этого человека помогать ей — а он вместо этого непрерывно изводит ее анекдотами и странными историями. Ей нужно поговорить лично с инквизитором.

Терпение Миты в отношении планов хозяина начинало подходить к концу.

…бугльбугльбугль…

С каждой минутой ей с все большим трудом удавалось различать слова за непрерывным бульканьем кальяна.

— Почему, — собрав остатки дипломатичности, спросила дознаватель, — вы мне все это говорите?

Человек нахмурился, глядя на Миту через равномерно вздымающуюся и опадающую огромную грудь Винта, словно оскорбленный ее невежеством. В сознании собеседника Мита распознала смесь самодовольного превосходства и ложного благочестия. Он наслаждался, снисходительно разговаривая с потенциальным начальником, как родитель с неразумным ребенком.

— Потому, — фыркнул он, — что, насколько мне известно, вы все еще являетесь дознавателем в Ордо Ксенос и — ха! — участником той команды, что недавно была в рейде. Мне казалось, вы должны оценить успехи ваших товарищей.

— Ой, не надо! — не выдержала Мита, теряя остатки терпения. — Мы находимся на Восточном Краю, глупец вы этакий. Тут, прокляни их варп, на каждом ярусе можно найти ячейку пропаганды тауистов. Вам не пришлось даже покидать Стиплтаун, чтобы застрелить десяток скучающих идеалистов.

Мита резко сложила руки на груди и замолчала, ощущая раздражение от того, как легко она перешла к грубости.

Мысли священника изменились с пугающей быстротой — теперь их целиком заполняло холодное и безграничное отвращение. На миг девушке стало жаль, что Винт все еще находится без сознания.

— Мне кажется, — злобно прошипел человек, — я слышу в вашей речи симпатию к мятежникам! Вам следует об этом подумать, дознаватель!

А мне кажется, я прекрасно справляюсь со своими обязанностями.

— Это спорный вопрос… его следует рассмотреть непосредственно среди свиты инквизитора.

«Могу поспорить, как весело это будет, — внутренне прорычала Мита, — в последний раз я убила одного из этих тупых ублюдков».

Но на этот раз она сдержалась. В палате повисла неловкая тишина, прерываемая лишь продолжительным «бугльбугльбугльбугль» да стуком пальцев Миты, которыми она барабанила по краю койки спящего Винта

Ей пришла в голову одна мысль — девушка знала, что должна немедленно подавить ее и вести себя примерно в присутствии этого ужасного маленького человека. Он, вне всяких сомнений, передаст слово в слово весь разговор инквизитору, но на этот раз любопытство победило и разбило наголову все попытки робких внутренних возражений.

— Скажите мне, отец, — иронично сказала дознаватель, приподнимая одну бровь. — В течение этого, вне всяких сомнений героического, нападения…

Священник бесстрастно смотрел ей в глаза, пропустив сарказм мимо ушей.

— Что дальше?

— Что делал сам инквизитор?

Человек сузил глаза:

— Почему вы спрашиваете?

— Просто так, для расширения кругозора. Священник пожевал губами мундштук и вынул его изо рта.

— Он руководил издалека.

— То есть его не было на месте схватки?

— Он был занят с губернатором, поэтому отсутствовал. Инквизитор спланировал набег заранее и решил, что в его личном присутствии нет необходимости. Я ответил на ваш вопрос?

— А его отсутствие не обеспокоило вас?

Человек гневно и с отвращением взглянул на нее:

— А почему такое должно было произойти?

Но в его сознании, под слоями повиновения и религиозных догм, через толстые стены ограниченности и предвзятости Мита ощутила нечто — как некий дымный призрак, пронесшийся через сознание.

Неуверенность.

Псайкеру удалось задеть нужную струну.

Каустус привел нас в этот мир для борьбы с ксенофильскими ячейками, привел произвести зачистку еретиков, которые верили словам ксеносов больше, чем свету Императора. Именно поэтому, прокляни их варп, мы находимся тут!

И вот он может выполнить свою священную обязанность, еще выше вознести свой героизм, которым инквизитор так гордится… и он посылает лишь этих тупых головорезов.

Полная бессмыслица.

Чем ты занимаешься, Каустус? Подлизываешься к закоренелому вору Загрифу, бродя с ним по галереям с сокровищами и посиживая в древних архивах?

Что же ты задумал, проклятый ублюдок, а?

— Нет никаких причин, — сказала Мита. — Я спросила просто так.

Священник подозрительно фыркнул, а дознаватель ухмыльнулась: эта частица неуверенности в его разуме не пропала, наоборот, человек сомневался, что все идет хорошо.

— Вы ведь меня не переносите, правда? — продолжаю она с улыбкой задавать провокационные вопросы.

Священник удивленно приподнял брови:

— Ну, вряд ли я одинок в этом отношении.

— Думаете, это непреложный факт?

— Ах да… — (Еще одна ониксовая улыбка и новые клубы темно-красного дыма заставили Миту поежиться.) — Инквизитор… Он очень долго искал желающего помочь вам.

— Но вы смогли преодолеть личную неприязнь ради Императора? Какой бедный мученик!

— Такая враждебность, дознаватель… Это не похоже на вас.

Мита стиснула зубы, ее кулаки сжались.

— Хотите, я покажу вам, на что я похожа? — прорычала она, напрягаясь.

Священник казался совершенно безмятежным, облака дыма из кальяна продолжали подниматься, а «бугльбугльбугльбугль» не прервался ни на миг. Когда человек заговорил вновь, его глаза грозно полыхали из-под полуприкрытых тяжелых век, а в голосе слышалось презрение:

— Инквизитор рассержен. — Пальцы священника ласкали мундштук. — Я бы даже сказал, что он в ярости.

— Ах, какой неожиданный сюрприз! — Мита ответила прежде, чем смогла проконтролировать себя.

Человек покачал головой, окутанный клубами дыма;

— Он надеялся, что ваш сарказм и негодование поубавятся, когда вас удалят от свиты. — В углу его рта вновь собралась слюна, словно накипь у ядовитого источника. — Но, кажется, он ошибался.

Мита бросила быстрый взгляд на дверь.

— Это оно? — нетерпеливо спросила она. — Это и есть сообщение? Я не хочу вас излишне задерживать.

— О нет, есть и продолжение… Большое продолжение.

…бугльбугльбугльбугль…

— Не могли бы вы прекратить?

— Что именно?

— Курить. Это раздражает.

Священник взглянул на нее искоса:

— Инквизитор просил меня задать вам вопрос. Очень простой вопрос.

— И какой же?

— Он испрашивает вашего совета, его интересует, что бы сделали вы?

— Что? — Мита вздрогнула. Этот вопрос выбил почву у нее из-под ног.

— Вы слышали меня. Ситуация сложная. Распространяются слухи о ксенофилии в ульях, о призраке, уничтожающем преступный мир. Что бы вы сделали на месте нашего повелителя — инквизитора Каустуса?

— Это что — некое испытание?

— Вы прекрасно знаете, дознаватель, что это.

Мита разрывалась на части.

Пассивность или агрессия. Подчинение или вызов.

Каждый раз, когда Мита пыталась следовать методам инквизитора, каждый раз, когда склоняла голову и беспрекословно повиновалась, она оказывалась осуждена и опозорена, все презирали ее за воображаемые слабости. И наоборот, идя наперекор, осмеливаясь бросить вызов руководству Каустуса, противостоять ему, она заслуживала одобрительных и уважительных взглядов. Неужели это правильный путь?

Подавиться мне своей гордостью и смолчать, продолжив делать, как он сказал? Или остаться верной зову сердца? Верной своим особым инстинктам?

Разве может быть выбор?

— Я бы сконцентрировала все внимание на угрозе, исходящей из подулья, — категорично сказала Мита. — Я расположила бы все по приоритетам — возможность вторжения Хаоса гораздо выше угрозы от ксенофильских ячеек. Объединила бы свои силы — префектов, свиту, проклятое варпом народное ополчение. Все вместе они смогут прихлопнуть это затаившееся в тенях чудовище. — Дознаватель убежденно кивнула. — Именно это я бы сделала, священник, на месте инквизитора.

Человек медленно выпустил из губ мундштук, забыв о кальяне.

— Теперь я вижу… — пробормотал он. — Это настоящий позор.

— Позор? Я не делаю ниче…

Сильный гнев расцвел в разуме человека, заполыхав молниями, как грозовое небо.

— Сколько раз повторять?! — заорал священник, сверкая гранями ониксовых зубов. — От вас не требуется понимания! Инквизитор требует повиновения — абсолютного и бесповоротного! Без вопросов! Без, разрази их моча варпа, личных домыслов! И никакой инициативы!

— Но вы спросили, что я должна делать! Как я могу ответить, не проявив инициативы?

— Ха! — Он уселся на стул, жестко усмехаясь. — И действительно, как? Возможно, вы не полная идиотка.

— Что?! Как вы посмели?!.

— Я задал вам вопрос, дознаватель. На него есть только один правильный ответ.

— И какой же, будьте вы неладны?

Священник сплел пальцы:

— Ответ в том, что вы не находитесь на месте инквизитора и не посвящены во все подробности расследования, поэтому не способны ответить. Единственный правильный ответ, дознаватель, — не отвечать на вопрос.

— Это смешно! Примитивные уловки, потони они в дерьме варпа!

— Это кажется смешным, — прошипел священник, пристально глядя на Миту, — только глупым девчонкам-ведьмам, которые думают, будто знают обо всем на свете. Есть множество сил, вам не подчиняющихся! Есть детали, о которых знает только инквизитор. Лично! Вся свита прекрасно понимает этот факт. Разве можем мы противоречить инквизитору, не зная всех деталей? Разве мы так колоссально высокомерны? Нет! Такое положение среди нас занимаете только вы одна!

Мита в ярости пыталась подобрать подходящий ответ, но понимала, что слова священника попали в цель.

Он прав! Клянусь кровью Императора, он прав!

Человек внезапно резко наклонился вперед, почти уткнувшись лицом в зияющие раны Винта.

— Инквизитор надеется, что вы осознаете эти вещи, пока находитесь одна. Всегда существует нечто большее, чем может увидеть обычный глаз.

Словно для демонстрации, он сорвал мундштук кальяна с трубки и прикоснулся морщинистым пальцем к неприметной бусинке у его основания. Скрытое лезвие молнией рванулось вперед, потом дернулось и остановилось, мелко завибрировав.

— Что вы де… — Мита запнулась. Размышляя о произнесенных словах священника, она среагировала слишком медленно — невыносимо медленно! Но как только угроза была опознана, излишек адреналина хлынул в мышцы. Он ведь только старик, вооруженный дурацким клинком!

Разорви его на куски! — взревел внутренний голос.

А потом неторопливо, как показалось девушке, словно на повторном показе вьюспекса, священник направил мундштук для нового удара — но не по Мите, а по Винту.

О Бог-Император, нет!..

Клинок вонзился в горло гиганта с влажным звуком. Оскалив черные зубы, священник нажал на нож, перерезая уязвимую трахею и вены на шее Винта. К ужасу Миты, несчастный на мгновение пришел в себя — в его больших глазах застыло невинное удивление, мольба и недоумение. Этот взгляд будет часто вспоминаться Мите — до самой смерти.

Время вернуло себе нормальный ход, горячие брызги попали девушке на лицо, красный фонтан залил стены и потолок. Дознаватель вскрикнула, отчаянно отпрыгивая в сторону, чтобы избежать потоков бьющей крови.

— Ты должен был сохранять верность одному инквизитору, — хрипло прошипел священник в ухо умирающему воину, потом перевел возбужденные, торжествующие глаза на Миту. — Только ему, а не этому существу.

Винт захрипел и, дернувшись, умер.

Что-то застило глаза Миты.

— Нет! — заорала она, выбрасывая когти псайкера наружу.

Мита собиралась разорвать мозг священника, как тонкую бумажку. Красный яд потек по разуму дознавателя, гнев изливался поверх всех защит, словно песок между пальцев. Она потянулась к мозгу человека, как голодный волк, смакуя предстоящий ужас на его лице.

А затем вокруг загрохотало, и ее мускулы парализовало, когда тяжелая рука, закованная в броневую перчатку, ударила Мигу по затылку. В пролом, образовавшийся в стене палаты, из соседнего помещения вступили слуги инквизитора Айпокра Каустуса, покрытые пылью и строительным мусором. Вокруг взвыли голоса, требующие крови дознавателя.

Ей стоило лучше соображать.

Конечно, инквизитор подумал о страховочном варианте.

Конечно, он не послал бы одного древнего священника.

Она провалила испытание. Она должна была догадаться, что тест продолжается.

В бетонной пыли сверкали лезвия энергетических мечей, потрескивали голоса в переговорных устройствах. Мита поняла: это последнее, что ей суждено увидеть.

Светящееся синим лезвие приблизилось вплотную к Мите, в любой миг ожидавшей удара. Где-то неподалеку испуганно кричали сестры Ордена Панацеар — ближе их не подпускали члены свиты, не обращая внимания на стенания относительно взорванных стен и всеобщего беспорядка.

Все внимание Миты сейчас занимал меч — она рванулась вниз и перекатилась в сторону. Аколит взмахнул клинком, целя ей в живот, затем успел ухватить девушку за пятку и потянуть к себе. Но понять, как умер, он уже не успел — ледяной псионический удар просто разорвал разум на части.

В этот миг Мита ощутила некое интуитивное предупреждение, заставившее ее подхватить оседающий труп аколита под мышки и поставить вертикально. Болтерная очередь залила комнату огнем. Мита верно восприняла астральное предупреждение — труп задергался в ее руках, из тела рванулись струи кипящего жира и крови; щит дознавателя становился все более легким с каждой секундой.

Сила каждого заряда болтера заставляла псайкера отступать на шаг назад.

Она в ловушке. Выхода нет. Смерть близка. Пока боевой сервитор держал ее под огнем, другие верные Инквизиции воины — Мита могла бы поклясться в этом — уже рассыпались по смежным коридорам, окружая ее со всех сторон, как стая волков — беззащитного ягненка.

Действуй, — снова зашептал в уши опасный голос. — Давай же, дура! Хуже уже не будет!

У сервитора закончились патроны, и он встал на перезарядку — заклацал металл, где-то в дыму новые ряды боеприпасов занимали пустующие магазины. Мита воспользовалась паузой и огляделась по сторонам, осторожно высунувшись из-за изуродованного тела.

Не умирай тут, Мита! Только не в этой ловушке!

Хуже не будет!

Повсюду плавали клубы дыма, густые облака сладко-горького смрада, от которого зудели глаза и чесался нос. Сервитор стоял в дверном проеме — сгорбившееся тело на мощных ногах, встроенная батарея оптики и свисающие, как клюв стервятника, датчики сенсорна, достигавшие плеч. В соседних комнатах прятались члены свиты, каждое действие протоколировалось унылым голосом логи-наблюдателя, громко оценивающего тактику нападения и высчитывающего шансы.

В ближайшем к дознавателю углу, около окровавленной койки, лежат священник в задравшейся мантии и едва слышно бормотал спасительные молитвы. Беглого взгляда на него Мите хватило, чтобы понять: он совсем не планировал остаться вместе с ней в ловушке.

За тонкими стенами загрохотали приближающиеся шаги — остальные воины занимали позиции, приготовившись сомкнуть железное кольцо западни.

Хуже не будет!

Голос прав.

Вновь зарычал болтер — теперь уже труп, укрывавший Миту, буквально разлетался на куски, дрыгая ногами. Скоро заряды начнут попадать по ней.

Сконцентрируйся.

Священник. Вспомни о священнике!

Мита закрыла глаза. Окружающий мир исчез из ее чувств. Ее ментальный щуп вылетел из тела и, как гарпун, вонзился в мозг священника Он попытался сопротивляться, но силы были неравны.

Вниз, вниз, вниз… Через слои характера и мыльные пузыри памяти, мимо прошлых инстинктов и мечтаний скользить вдоль тайных желаний и острых лезвий подавленного гнева, нацеленных в сердце. Мита схватила астральными пальцами ту дремлющую жемчужину, которую давно ощущала, как огонь маяка во тьме непостоянства и предательства. Маленький зародыш, возможно, самый слабый среди бунтующих чувств, но уже полностью сформированный. Псайкер чуть усилила его нервозность, мастерски раздула паранойю, и внезапно — словно треснула скорлупа — кокон лопнул, и оно выбралось наружу.

Разум священника накрыла паника, вокруг появились десятки врагов, вся уверенность и самообладание, накопленные за годы жизни, вдруг куда-то улетучились. Исчезли вера и доверие — теперь они вспыхнули и сгорели, объяв душу негасимым пламенем.

Он больше не мог никому доверять.

Он больше не мог никого выносить.

Весь мир восстал против него.

Инстинкты подсказывали: беги, спасайся!

Священник подпрыгнул и вскочил на ноги с диким воплем, кальян вывернулся из креплений и разбился о пол. Ужас заставил человека выбежать из угла, шелестя мантией, и заступить дорогу сервитору. Он врезался в громоздкую машину одновременно с тем, как пересек линию огня, — тело задергалось от множества попаданий, брызнула кровь. Маленькая человеческая фигурка за несколько секунд превратилась в мешанину из мяса и костей, но этого времени было достаточно.

Мита, как молния, возникла позади воющего священника с энергетическим мечом в руке и ударила что было сил.

В тот момент, когда линию огня более никто не заслонял, нечто быстрое промелькнуло перед сервитором, его вычислительные алгоритмы еще успели передать тревожный сигнал в машинный мозг, но тело выполнить новый приказ уже не успело.

Мита рассекла туловище сервитора надвое первым же ударом, потом проскочила мимо мнущейся в коридоре группки людей из свиты и сбежала.

Когда дознаватель вдоволь напетляла среди пустынных переулков Каспсила, у нее хрипело в груди, мускулы отчаянно болели. Вся ее одежда была залита кровью Винта, в висках стучало, а в голове билась единственная мысль, которая с каждой секундой росла и скоро достигла размеров левиафана.

Преступница.

Мита сделала шаг в тень.

Зо Сахаал

Два дня тянулись бесконечно, словно густая смола. Сахаал не находил себе места, ощущая каждую секунду как бесконечное мучение. Иногда ему казалось, что время вообще остановилось, залипло мухой в янтаре и больше не движется.

Сахаал нетерпеливо барабанил пальцами по подлокотникам трона, перебирая в уме возможные препятствия, могущие помешать его планам.

По-прежнему никаких известий о Короне.

Два дня в тенях подземелья, два дня в дымном свете факелов среди ржавых стен. Два дня вялого ничегонеделания, когда лишь языки пламени указывают на то, что жизнь продолжается. Лишь призраки улья мечутся в тишине вокруг своего нового короля — кошмары, мечтающие обрести плоть и кровь.

Сахаал осматривал водную гладь и все свое королевство, удовлетворенно кивая в тишине. На севере, у самой кромки воды, теперь вырастала пирамида, устремляясь вверх огромным сталагмитом, старающимся достигнуть потолка пещеры. Повелителя Ночи ранее не интересовало это место, но теперь он все чаще посматривал туда, видя бредущих среди растяжек и балок болот воинов Семьи Теней и прочих беженцев. Они считали, что их никто не видит.

Он был везде и одновременно нигде. Обреченный терзаться, проклятый ждать.

Сахаалу не нужны были режим охоты или система ночного видения, с которыми он свыкся, для определения строительного материала растущего сталагмита. Он дал им два дня. После чего они все были бы его. Его повелитель мог бы им гордиться. В редкие минуты расслабления, когда Сахаал погружался в воды воспоминаний, ему казалось, что он может вспомнить лицо Конрада Керза. В облаках белого тумана ему грезилось, что он может снова встретиться с Ночным Охотником, может поговорить с ним как ранее, может испросить совета и обрести покой.

Но это были лишь иллюзии. Примарх ушел навсегда, его наследство — единственное, что осталось.

При жизни Конрад Керз страдал от душевных мук. Преследуемый картинами ужасного детства, видениями собственного падения, он изо всех сил пытался каждой частичкой своего существования заработать уважение и восхищение среди братьев. И более всего ему хотелось быть достойным любви и привязанности отца. Став взрослым, он, как в молодости, сражался с тенями, страхом и сталью, ведя войны во имя Императора. Керз воспитал собственных сыновей — Повелителей Ночи, великих воинов, непревзойденных в Галактике.

Конечно, если быть абсолютно честным, Конрад любил славу.

Там, где другой примарх сражался и совершал героические деяния за Бога-Императора, повелитель Сахаала преследовал лишь результат. Он никогда не был таким харизматичным, как Лев Эль'Джонсон, таким пунктуальным, как Робаут Жиллиман, таким демагогичным, как Хорус Благосклонный… Но Конрад Керз был сильным. Он мог убить любого врага. Он мог быть прагматичным. Он мог быть ужасающим.

Во вселенной ужаса он срывал с врагов Императора их мерзкие мантии. Он боролся с погружением в дикость, совершая это. Он смог обуздать в себе зверя и сумел вырастить из него чудовище, ужасающее самых грозных врагов. Керз пожертвовал мнимой славой и популярностью, сумев снискать корону изгоя — самого грязного из примархов, самого подлого бойца. Его называли собственным дьяволом Императора, никто — вообще никто — не смел становиться у него на пути.

Мятежники сдавались при простом упоминании о его приближении. Мародеры дрожали от одного имени Ночного Охотника, убегая и бросая награбленное. Те, кого всегда боялись, теперь боялись его. Те, кого всегда ненавидели, теперь ненавидели его.

Повиновение через ужас.

Керз никогда не был человеком, но, как и все примархи, скрывал в самом дальнем углу своего светящегося сердца горький аромат человечности. Конрад принес чувства в жертву. Он вытер слезы безумия с белоснежных щек и бросил нежность и теплоту волкам. Во славу имени Императора. Он потерял все. Керз стал тем, для чего был предназначен, тем, кого требовала Галактика. Так хотел Император, в этом была необходимость. Он стал верным монстром.

А когда Конрад попросил отца о помощи, попросил немного любви, самую капельку — намек — благодарности, в ответ получил лишь презрение.

Сахаал пришел в себя, оторвавшись от размышлений, и увидел, что его рука так сильно сжала подлокотник, что расколола украшавшие его кости и черепа. Он не заметил, как прикусил язык, и теперь ощущал во рту металлический привкус собственной крови. Презрение.

Вот наследие Ночного Охотника. Презрение преданного отцом сына. И жажда мести.

О, как могучие падут…

— Клянусь в этом… — неслышно прошептал Сахаал. — Клянусь, повелитель. Мы непременно станем могущественными. Мы заставим его заплатить за все содеянное.

Пирамида все прибавляла в размерах. Сначала она была небольшой, но теперь стремительно увеличивалась — слои уплотнялись, громоздясь один на другой, превращаясь в самую настоящую модель улья.

К концу второго дня, когда Сахаал лично отправился осмотреть огромный сталагмит, зловоние приобрело почти физическую силу. Мужчины и женщины — старики и молодые — распахнутые глаза, раскрытые рты, вывалившиеся языки. Гудящие мухи и ползающие по коже личинки. И везде — от основания до верхушки — кровь, кровь, кровь.

Множество мертвых голов мрачно смотрели на Сахаала в немом укоре, а он заглядывал им в глаза и улыбался. Большинство добыто грубо. Повелитель Ночи представил себе узкие и темные переулки, похожие на лабиринты, где убивают, а потом торопливо и неаккуратно перепиливают шею. Сначала в ход идут кастеты и ножи, потом мачете с широкими лезвиями. Повреждения тканей говорили о грубой работе и неточных ударах, нанесенных через хрящи и позвонки. Жертвы сопротивлялись, их били и связывали.

— Сколько не вернулось? — пробормотал Сахаал, подзывая обвинителя.

Его сопровождала лишь Чианни, мерцающие факелы заставляли их тени плясать на груде голов.

— Не так уж много, — тихо ответила жрица. — Те, кто отказался, скоро были убраны… теми, кто уже совершил работу.

Сначала Сахаал принял ее интонацию за отвращение, но нет… Семья Теней следовала культу смерти много лет. Чианни просто благоговела перед памятником, возвышающимся над ней.

— Думаю, мы недосчитаемся около шестидесяти человек. Неизвестно, сбежали они или их схватили.

— У нас есть их дети?

— Конечно.

Сахаал развернулся и навис над Чианни, на нем не было шлема, поэтому глаза сверкали ярко и грозно. — Ты знаешь, что следует сделать.

Она кивнула.

Сахаал был впечатлен — даже мысли о детоубийстве не вызвали беспокойства у жрицы. Она начинала по-настоящему нравиться космодесантнику.

Было мудро довериться ей.

Сахаал вновь отвернулся и принялся неспешно разглядывать пирамиду, оценивая ее размеры и приходя в хорошее расположение духа от созерцания этого алтаря ужаса. Это была жатва, достойная самого Кровавого Бога: гора плоти и крови, ужасные гримасы мертвых голов и белеющие позвонки — приличествующие украшения медного трона Кхарна.

Если говорить откровенно, Сахаал не рассматривал пирамиду голов как жертвоприношение. Они не предназначались некоему божеству или метафизическому духу.

В конце концов, не существовало никакого Бога Страха.

— В память о Ночном Охотнике, — прошептал Сахаал.

Это был достаточно рискованный план — послать беженцев выполнять столь ужасное поручение. Было очень важно добиться всеобщего повиновения, приобщить людей к его Крестовому Походу, запачкать в крови, нравится им это или нет. Перспектива убийства прельщала немногих, еще меньше могли это исполнить с легкостью и без сожалений. Но теперь… теперь все уплатили ужасную дань, а лица жертв будут часто навещать своих убийц в кошмарах. Теперь они с ним.

Он указал им на грешников — нечистых наемников и прочих проклятых, а беженцы проложили торжественный путь в улей, распространившись, как рой мух, между шахтами лифтов и секретными коридорами.

Жители улья были полными глупцами, если думали, что из подулья в жилые районы Каспсила можно попасть лишь по нескольким дорогам. А все беженцы рассеялись по помойкам, устрашенные политикой «сдерживания». От самого высшего до самого низшего уровня теперь зазвучали отчаянные крики и неповторимые звуки: шорох ножей, шум фонтанов крови, топот убегающих ног.

Кто из убитых был грешником? Были ли среди отрубленных голов головы преступников, заслуживших подобную участь?

Не было.

Ведь любое существо можно признать виновным в мелких грехах, совершаемых изо дня в день на протяжении всей жизни. Пирамиду составляли головы невинных, смешанные с черепами бродяг и прочего отребья, но Сахаал мог биться об заклад, что каждый убийца убедил себя в виновности и полной аморальности своей жертвы. Ведь они действуют во имя Императора. Что бы они ни совершили, какое бы насилие ни сотворили, какие бы ужасы ни увидели — им все прощалось во имя Святой Войны, которую ведет их новый хозяин.

Теперь они все принадлежат Сахаалу. Человеческий разум все же прекрасная вещь. Но самое главное, что, исполняя повеление своего господина, орда палачей разворошила улей гораздо сильнее, чем Повелитель Ночи даже мог надеяться.

Количество убитых роли не играло. По сравнению с миллионами жителей эта гора превращалась в жалкую кучку, но все же… теперь страх поселился на каждом уровне и в каждом районе улья. Знание Сахаала об этом было таким же естественным, как умение когнитора делать вычисления, а поэта — складывать слова в рифмы.

Пусть Гражданский Канал Веры все отрицает. Пусть виндикторы грозно хмурят брови и утверждают на каждом углу, что вес в порядке. Слухи распространяются еще быстрее, когда их постоянно опровергают. Улей накрыла волна убийств — бессмысленных, случайных, кровавых и загадочных.

Теперь миллионы будут шушукаться и передавать небылицы — ведь это интереснее, чем любое развлекательное шоу, и гораздо страшнее, чем обычная глобальная катастрофа. Сахаалу уже мерещились шепоты и испуганные взгляды, поселившиеся в каждом доме.

Кто все устроил? Чего они хотят?

Почему для жестокой казни были выбраны именно эти жертвы?

Улей станет небезопасным местом. На каждую дверь опустится запор. Соседи начнут подозрительно коситься друг на друга, избегая разговоров и стараясь не смотреть в глаза. Семьи будут дрожать с приходом ночи, пугаясь каждого шороха.

Убейте тысячу мужчин — и другие будут вас ненавидеть.

Голос повелителя Сахаала вновь зазвучал в его памяти.

Убейте миллион людей — и остальные выстроятся в очередь, чтобы добраться до вас. А если убить всего одного человека, то все прочие увидят монстров и дьяволов в каждой тени. Убейте дюжину — и оставшиеся в живых будут кричать от страха по ночам. Они должны чувствовать не ненависть, а страх.

Сахаал удовлетворенно кивнул.

Первый шаг сделан. Его братья спешат к нему, и он не будет выглядеть слабаком или глупцом в их глазах.

— Созови капитанов, — приказал Сахаал Чианни, на миг представив себя на Тсагуалсе командующим своими Хищниками, инструктируя перед боем Повелителей Ночи.

— Да, милорд, — пискнула Чианни, разрушая иллюзию. — По какому вопросу?

Сахаал усмехнулся, разглядывая головы:

— Конечно, по вопросу войны, обвинитель, по какому же еще?

Воспоминания нахлынули вновь. Сахаал, стоя перед собравшимися воинами, сделал паузу, вернувшись мыслями в прошлое: в великие залы «Ваститас виктрис», к флоту Повелителей Ночи. Еще живой повелитель, закутанный в перья и, как всегда, сумрачный, оперся о Кафедру Стервятника, чтобы обратиться к братьям.

Подобные воспоминания все чаще накатывали на Сахаала, но это даже немного испугало его своей реалистичностью. Отчетливо можно было различить все цвета и мелкие детали. Иногда Сахаал боялся, что сходит с ума.

Но слишком тяжело было отказаться от возможности посмаковать прошлое, увидеть живого повелителя и погрузиться в слова Конрада Керза, рассматривая их как личное послание. Наследие повелителя теперь лежит рядом с ним. Сахаал должен готовиться стать примархом.

Чтобы убить врага, нанесите удар в трех направлениях.

Именно так начинались лекции. Новички и ветераны стояли плечом к плечу: десантник и хищник, разведчик и терминатор — все равны перед глазами лорда, на каждом может остановиться лихорадочный взгляд.

Ударьте по рукам, чтобы враг не мог вас ранить.

Ударьте в сердце, чтобы забрать жизнь врага.

Ударьте в разум — храбрость и вера врага исчезнут, вот тогда поражение неминуемо.

Врагом Сахаала был улей. Он возблагодарил призрак своего повелителя за нужный совет и, когда капитаны собрались у него, выслал шесть команд, которым предстояло отрубить щупальца города — одно за другим.

Противовоздушные батареи на поверхности планеты. Орбитальная защита. Их необходимо ошеломить продуманной и внезапной атакой, повреждения должны быть серьезными, такими чтобы нельзя было все исправить поверхностным ремонтом.

Ударьте по рукам, чтобы враг не мог вас ранить.

Четыре группы отправятся на границу улья, в самый центр его грохочущего сердца. Электростанции. Геотермальные шахты. Большие мелта-заряды и сделанные на скорую руку бомбы разрушат насосы, лишив улей энергии.

Ударьте в сердце, чтобы забрать жизнь врага.

Что касается удара по разуму… Он сам возглавит его.

Он ожидал охрану из народного ополчения или тому подобной дряни, прячась в тенях желтых огней, горевших у входа. Пропаганда пропагандой, а вход в комплекс охранялся гораздо сильнее, чем рассчитывал Сахаал. Он недооценил командующего виндикторами.

Жители города потеряли покой — волна убийств сделала свое дело. Теперь на улицах появлялось мало прохожих, большинство предпочитали сидеть за надежными дверьми, молясь, чтобы монстры не заглянули к ним на огонек.

Сегодня это обстоятельство сыграло на руку Сахаалу и его отряду — им было легче просочиться через потайные проходы и забытые шахты, проскочить незамеченными по пустующим трамвайным путям.

На средних ярусах, там, где указали разведчики, они сломали ржавую решетку и выбрались на промышленную галерею, которая и была их целью. Но внезапно обнаружили не меньше шести виндикторов, охранявших тяжелые ворота.

Сахаал, которого расслабили предыдущие успехи, проклял себя за неспособность предвидеть, что стража будет усилена. Семья Теней растаяла в ближайших переулках, ожидая его команды. Повелитель Ночи опытным глазом внимательно оценивал противников.

Два дервиша в тяжелой броне, маркированной красными полосами, стояли за рукоятками приводов лазерных пушек — по одному с каждого края. Пятеро виндикторов, вооруженных дробовиками, бродили между ними — они были особенно опасны для его плохо защищенных воинов. После нападения на космопорт виндикторы решили больше не рисковать.

Сахаал усмехнулся про себя. Он слишком много дней просидел на троне в темноте, ничего не делая и думая о разных возможностях. Как хорошо было вновь ощутить себя активным и готовым к бою.

Повелитель ночи, жутко завывая, спрыгнул на виндикторов сверху, прямо в центр их расположения. Первый дервиш, которого он убил, даже не понял, кто к нему приближается, и попытался выстрелить. Сахаал прошел через кровавые брызги, уже найдя себе вторую жертву. Ударом когтей он рассек шлем и череп, превращая голову префекта в кашу из мозга и костей.

Сбоку от него запульсировал дробовик — панический выстрел лишь оцарапал Сахаала, когда он вырывал когтями еще одно искаженное лицо из шлема. Свободной рукой Повелитель Ночи выдернул болтер из рук противника и выпустил очередь точно тому в грудь, действуя быстро, как призрак, проносясь перед глазами сине-бронзовой смазанной полосой.

Когда заряды болтера сдетонировали внутри доспехов, Сахаал был уже далеко, расправляясь с оставшимися людьми.

Шипящий звук разряда лазерной пушки заставил его среагировать мгновенно — не дойдя до стрелков, он врубил прыжковые ранцы и, уже взлетая, напоследок свернул головы виндикторам, которые с предсмертным воплем рухнули на землю. Теперь Повелитель Ночи мог прицелиться и точно выстрелить в сторону последнего дервиша. Заряды накрыли лазерную пушку, немедленно изорвавшуюся огненным шаром, испепеляя и превращая в пар все живое рядом с ней.

Сахаал опустился рядом с пылающими развалинами и счистил с доспехов несколько кусков прилипшей плоти, разочарованный, что все так быстро закончилось и больше некого убивать.

Вся атака заняла не более пяти секунд.

— Двигаемся дальше, — сказал Зо благоговейно наблюдающим за ним из укрытий людям Семьи Теней,

Тлеющая вывеска над дверью, покореженная взрывом лазерной пушки, гласила: «СТАНЦИЯ ВЕЩАНИЯ ГРАЖДАНСКОГО КАНАЛА ВЕРЫ».

Сахаал улыбался, глядя, как цепочка закутанных воинов быстро скользит к нему из тьмы.

Ударьте в разум — храбрость и вера врага исчезнут, вот тогда поражение неминуемо.

Поначалу Сахаал спрашивал себя, хватит ли у них времени на выполнение этой задачи.

Они ворвались внутрь без лишних слов, не обращая внимания на мечущихся техножрецов.

Временно.

Жрецы могли хорошо послужить нуждам Сахаала, но, наученный горьким опытом, Повелитель Ночи уже знал, что преданных и жестоких приверженцев будет сложно убедить.

Будь у него достаточно времени, Сахаал смог бы подчинить их разумы, заставив принять предложенную цену, но вот именно времени в его распоряжении сегодня не было.

Вместо этого он жестоко убил их всех, усыпав телами помещения, откуда жрецы каждый день вели свои передачи. А мелкие сошки вроде аколитов, новообращенных и слуг, подталкиваемые залитыми чужой кровью воинами Семьи Теней, были вынуждены наблюдать за резней. Лишенные хозяев, которые с помощью хирургическим путем встроенной техники держали братство Омниссии под полным контролем, молодые люди быстро согласились со всеми требованиями. И после десятилетий действий под командованием техножрецов, навязчивой проверки каждого движения, аколитам, возможно, даже понравились их новые приказания.

От начала до конца все заняло не более двадцати минут. Пульты благословили пленные — пусть неуклюже и с замешательством, обслуживающие сервиторы понеслись со щебетанием и пакетами данных, протягивая новенькие кабели взамен поврежденных от студии до часовни, достигая точек освящения, откуда сигналы уходили во все уголки улья.

Потом Сахаал без всяких эмоций убил всех, кто помог ему, казнил быстро и без фантазии, — и немедленно помчался заниматься безопасностью. Двадцать минут — весьма значительный срок, чтобы виндикторы успели среагировать.

Возможно, охранники у ворот не подали нужного регулярного сигнала. Возможно, проходящий патруль наткнулся на мертвые тела у станции вещания. Истина сейчас никого не интересовала — только сложившаяся ситуация. Из узких окон студии Сахаал увидел множество бронированных фигур, бегущих к зданию. Чтобы замаскировать их продвижение, были применены дымовые шашки, извергавшие густую красную завесу.

С другой стороны затрещали выстрелы. Вспышки ярких лучей лазеров, выжигающих шрамы на стенах и окнах, от которых поднимался слабый дымок, и хеллганы, пугающие без всяких дополнительных эффектов, усмиряли желающих оказать сопротивление,

— Режим охоты! — отдал команду Сахаал, более заинтересованный, чем увлеченный.

Его улучшенный взгляд немедленно очистился от клубов рубинового дыма, и теперь Повелитель Ночи четко видел все происходящее вокруг.

Как он и подозревал, залпы дробовиков и хеллганов были отвлекающими. С флангов показались новые дервиши в тяжелой броне, прячущиеся за развалинами ворот, — прибыла штурмовая команда, подготавливающая атаку. Стало ясно, что министорум потерял терпение и требовал пресечь любое сопротивление в зародыше. Они хотели вернуть станцию вещания под свой контроль.

И вернуть быстро.

Сахаал пожал плечами, возвращаясь к нормальному видению мира. Когда он выбрался на узкий карниз, идущий по внешней стене здания, его посетила мысль: интересно, подозревали ли воины Семьи Теней, которые сейчас отчаянно сопротивляются по всей станции, не жалея магазинов и гранат, что никто их не планировал вывести отсюда живыми? Неужели они все глупцы, не понимающие, что сбежать из бутылочного горлышка ворот, занятого противником, будет невозможно? Или знали? Понимали все и следовали за лидером — веря ему или боясь до смерти, но все равно шли? Сахаал пришел к выводу, что ему в любом случае ответ неинтересен. Такие черви самой судьбой предназначены для принесения в жертву. Он почти смог убедить себя, но где-то в глубине души Сахаала кололо чувство вины, с которым он ничего не мог поделать.

Из здания студии сбежать невозможно — он всегда это знал.

Если только ты не умеешь летать.

Повелитель Ночи включил прыжковые ранцы и скрылся в клубах дыма от взглядов и друзей и врагов. Он мог лишь надеяться, что его воины продадут свои жизни подороже и смерть их будет быстрой и легкой.

Грохот перестрелки еще долго отдавался эхом за спиной Сахаала.

Все произошло, когда Повелитель Ночи возвращался в безопасную тьму подулья, продираясь через километры паутины и прыгая по толстым трубам хладагента, покрытым ржавчиной и текущим во многих местах.

Он двигался как призрак между переборками, стараясь не ступать в пепел давно заброшенных дымовых труб, когда знакомый скрежещущий звук, донесшийся из мрака, заставил Сахаала дернуться и задрожать от ярости.

— Хет-хет-хет… — раздалось в сухом воздухе, напугав стаю белых летучих мышей, которые немедленно сорвались в воздух. — Хет-хет-хет…

Это был Пахвулти, когнис меркатор — торговец информацией. Он сидел, прислонившись к текущему клапану вентиляции, всем своим видом говоря о полном расслаблении, и радостно махал Сахаалу, показавшемуся из мрака туннеля. Та плоть, что повредил Повелитель Ночи, теперь была заменена грубыми механизмами, причем теперь уже было сложно понять, есть ли у Пахвулти человеческие признаки.

— А вот и вы… хет-хет-хет… Давно вас жду. Прослышал о нападении на станцию вещания… И у стен есть уши, да… Поэтому я подумал, что вы, вероятно, будете возвращаться этим путем… Что-то вы задержались!

Сахаал отступил в тень, скрежеща зубами.

Что сейчас делать? Что делать?

Ведь он в конечном счете просто воин. Он умел сражаться. Наслаждаться партизанской войной и террором. В таких вещах надо проявлять решительность — это ключ к успеху. Все просто: он должен быть самым сильным — и победить, должен превзойти всех в хитрости — и победить, должен стать самым ужасным — и победить.

Еще Сахаал был лордом. Заставлял подчиняться себе. Он плыл по океану ужаса, принимая почести от всех боящихся и благоговеющих. Все происходило так, как было заведено.

Но это дружеское отношение Пахвулти и его смех приводили Сахаала в бешенство, эта неспособность торговца ощущать боль и страх ставила Повелителя Ночи в тупик, он не мог ее понять и не мог придумать ей противодействие.

Как и всегда в такие моменты, он отдался во власть инстинктов.

— Ублюдок! — заревел Сахаал, рванувшись вперед, как черная стрела, заставляя когти наполовину выскочить из ножен.

Он налетел на торговца как метеор, разрезая кабели и сухожилия, кромсая механические приводы.

Пахвулти встал и, иронично наклонив голову, уставился на Сахаала, вокруг которого поднялись смерчи пыльного воздуха, — обе руки торговца были отрезаны и заброшены подальше.

— Дорогой мой… — усмехнулся Пахвулти, — это же просто дежа-вю. Хет-хет-хет…

Сахаал на миг ощутил желание продолжить нападение. Он чувствовал себя опустошенным: как можно пугать глупца, отвечавшего одними насмешками? Он присел в темноте рядом с улыбающимся существом, сдерживая себя из последних сил, и скрестил руки.

Получалось плохо. Терпение не относилось к достоинствам Сахаала, оно плохо сочеталось с гневом. Повелитель Ночи вновь вскочил на ноги и, схватив Пахвулти за голову, бросил на пол. Потом наступил бронированным коленом на грудь торговца и вонзил когти в то место шеи, где еще были остатки плоти.

— Смотри на меня, червь, — прошипел Сахаал. — Смотри на меня, пока я убиваю тебя.

— Хет-хет-хет!.. И почему, во имя сосков Терры, вы решили это сделать?

— Ты оскорбил мою честь. Ты решил сыграть в игру за гранью твоего понимания! — Сахаал склонился так низко, что пар из его дыхательного аппарата закружился вокруг механического лица торговца. Он больше не мог выносить подобной непочтительности. У глупца больше нет ничего стоящего, чтобы ему предложить. — Я сожру твое сердце, Пахвулти, если оно у тебя все еще есть. А твой череп украсит мой трон…

— Нет, нет… не Пахвулти. Только не тогда, когда его послали с заданием…

Сахаал остановился:

— Какое задание?

В первый раз он увидел, что торговец перестал усмехаться и принял озабоченный вид. Пахвулти был предельно серьезен.

— Меня послали как шпиона, — сказал он, вздрагивая оптическими сенсорами. — Послала ведьма Инквизиции.

Тревожный звонок загремел в разуме Сахаала.

Убей его! Убей его!

— Инквизиция? И ты так легко в этом признаешься? Ты точно безумен!

— Хет-хет-хет… Она думает, что смогла обмануть меня, друг. Она угрожала и льстила мне, чтобы я поверил. Но я решил ее перехитрить.

— Ого!

— Я уже решил помогать вам.

— Помогать? — горько рассмеялся Сахаал. — Как ты можешь мне помочь?

Торговец не выглядел обескураженным.

— Знания, — просто сказал он. — Пахвулти знает все. Ничто не проходит мимо Пахвулти. Он видит весь…

Загадки и отговорки. Убей червя. Следуй своему плану.

Но…

Но если он видит все…

Сахаал облизнул губы, отгоняя неприятные мысли:

— Что конкретно?

— Места, люди… Имена. Я понимаю вас, космодесантник. Я знаю имя, которое вы жаждете услышать.

Он лжет. Он скажет все, что угодно, для спасения жизни. Убей его!

Но…

Но что, если…

— Какое имя?

— Гашеный. Маленький коллектив Гашеных. Спрятавшихся от тебя. Затаившихся в темноте. Хет-хет-хет!..

Кровь Сахаала быстрее побежала в жилах.

— Ты… знаешь, где он? Говори! — Он рубанул когтем по груди торговца, пронзая слои резины и стали, выражая этим жестом свое раздражение. Но эффект был нулевым.

— Не он. Они. Конечно, я знаю. Ведь я и создал их. Хет-хет-хет…

— Говори! Где они прячутся? Говори, или я разорву тебя на клочки!

— Нет, нет… только не Пахвулти. Не тогда, когда он знает…

— Что ты знаешь, жалкий глупец?

— Я знаю, что вы тут делаете, да. Я знаю, с кем вы ведете дела. Знаю, где скрывается ваша жалкая империя. Я все видел. Мои глаза везде. Хет-хет-хет! — Пахвулти медленно мигнул, словно крокодил. — Я даже знаю, кто вы такой!

Сахаал медленно поднялся:

— И кто я такой, маленький червь?

— Хет-хет-хет… Космодесантник-предатель. Дитя восстания. Союзник Великого Предателя. Повелитель Ночи! — усмехнулся Пахвулти. — Я опознал ваши знаки, еще когда в первый раз видел.

Сахаал боролся с удивлением. Такого он не ожидал.

— И что?

— Я слышал сплетни. Слухи в темноте…

— Какие еще сплетни? Выражайся понятным языком!

— Святой воин, так вы себя сами называете, да? Своему маленькому племени вы сказали… хет-хет-хет… что имеете особое послание. Сказали, что вы — прекрасная свеча непорочности во тьме разврата. Скоро ваши братья придут вам помочь, да? Я слышал об этом, слышал ложь… Но ведь вы действительно так говорили. Да? Племенам следует подготовиться к приходу братьев? Не так ли?

— И что из того?

Он знает слишком много!

— Мы знаем, что вы солгали, Повелитель Ночи. Мы знаем, что они не придут спасти улей. Хет-хет-хет… Скорее наоборот…

— Ты угрожаешь мне разоблачением? И все? Это твоя самая страшная угроза?

— Я не угрожаю, Повелитель Ночи. Лишь подтверждаю собственные подозрения.

— Тогда чего ты хочешь? Почему мне стоит сохранить тебе жизнь? Говори!

— Гашеный. Вы не убьете меня из-за него.

— Скажи мне, где он. — Сахаал с трудом подбирал слова. — И я отпущу тебя. Клянусь!

Я убью его! Срежу проклятое лицо с черепа!

— Хет-хет-хет… Нет, нет… В последний раз… Когда я помог вам в последний раз, что стало ценой за мои усилия?

— Не было никакой цены! Я спас тебе жизнь — и все!

— Да. О цене не было разговора. И сначала каждый свободен, как я уже говорил. Но на этот раз… расходы Пахвулти сильно увеличились.

В первый раз за свою жизнь Сахаал не нашелся с ответом.

— Ты… Ты… — Он запнулся, поглощенный океанами гнева, бушующими внутри. — Ты что, собираешься потребовать нечто… потребовать от меня, червь?! Ты ничтожество, а я Мастер Когтя! Я был избран Охотником! Да я нарежу из тебя тысячу рем…

— Вы ничего не сделаете. Если хотите заполучить Гашеного.

И это было проблемой.

Корона была для Сахаала всем.

Более могущественная, чем его уважение, более могущественная, чем его гнев, более могущественная, чем его гордость.

Найдя Гашеного, он мог ее обрести вновь.

Убей его! Разорви на куски! Вырежи каждый орган!

Сахаал был все еще сердит, но внутренние голоса начали терять силу, поглощенные холодным пламенем его прагматизма. Часть души Повелителя Ночи, зараженная Темными Богами Хаоса, бушевала и ярилась напрасно, он медленно поборол ее кровавые желания и взял себя под полный контроль.

— Какова… какова будет твоя цена, торговец?

— Власть, Повелитель Ночи. Ведьма Инквизиции не получит от меня сообщений, которых так ожидает. Я отдам вам Гашеного. А когда придут ваши братья, город падет. И кто затем будет править?

Торговец широко улыбнулся стальными зубами:

— Я, Пахвулти, и буду править всеми.

Мита Эшин

Мита проснулась от громкого крика. Она вскочила на ноги и приготовилась к бою раньше, чем остатки сновидений улетучились из головы. Несколько мгновений девушка недоуменно мигала от света, прежде чем смогла четко различить явь и фантазии.

О Бог-Император, как морозно…

Враждебный холод Эквиксуса вторгался в улей уже несколько дней и на все ярусы. Тепловые кондиционеры внезапно затарахтели и остановились, во многих районах и секторах замерцаю и выключилось освещение. Аварии были временными, но отряды техножрецов и армии их аколитов бродили от одного распределительного щита к другому, а от них — к главным генераторам, вознося молитвы и благословения, но замершие вентиляторы и остывшие трубы больше не могли сопротивляться наступлению мороза.

Мита спросила себя, что это могло означать и кто стоит за происходящим. Она ощущала, что у нее есть довольно хорошее предположение в отношении виновника.

Девушка вздрогнула, и холод был в этом виновен не полностью.

Переулок, в котором она спала, не изменился за ночь: грязные стены, заляпанные машинным маслом и ржавчиной. Вокруг не было видно рычащих виндикторов с грозно поднятыми энергетическими булавами, из тьмы не вылетали бутылки, пушенные рукой одного из местных хулиганов, рядом не вихлялись проповедники, предрекая конец света и осыпая всех проклятиями.

Мита обитала здесь уже два дня, ведя жизнь бродяги, — спала на улице, дрожа от холода, а утром старалась раздобыть немного еды. Она обменяла свое безвкусное платье с эмблемой Инквизиции на толстое тряпье, в которое и куталась. Причесывалась, видя собственное отражение в сточных канавах с нечистотами. Пока ей удавалось успешно скрываться и не попадаться в руки агентов Каустуса. Учитывая свирепость уличных банд и полную апатию местного населения, Миту не удивляло, что ей больше не встречались люди с таким же статусом. Им всем была одна дорога — вниз, в подулье.

Правда, был еще выбор — умереть.

Но Мита считала такой вариант явным перебором.

Наоборот, она будет сопротивляться до последнего. Может, у нее и нет дома, может, за ней и охотится Императорская Инквизиция, но у нее есть четкая цель. Есть последняя соломинка, за которую можно ухватиться. У нее есть торговец информацией…

Никого в окрестностях не потревожил раздавшийся дикий крик. В этом не было ничего удивительного: хоть Каспсил и не жил по законам подулья, но его нельзя было назвать и сладкой утопией. Грабежи, насилие, убийства — этим мрачным туманом всегда была окутана жизнь множества секторов улья. А если вспомнить события последних дней, череду загадочных казней, заставивших улицы вздрогнуть от ужаса, ночной крик покажется незначимым и второстепенным.

Но вопль, разбудивший Миту, был не один. Теперь к нему присоединился целый хор отчаянных голосов, от которых по спине бежали мурашки. Дознаватель выбралась из своего укрытия, потуже запахивая импровизированный плащ — холод давал о себе знать все сильнее, — и прислушалась, стараясь определить точное расположение источника звука, а потом зашагала прямо к нему.

В этом, возможно, и было главное различие между Митой Эшин и любым другим жителем улья — когда все бежали от ужасных звуков, она упрямо шла к их источнику.

Это был зал собраний. Такие обшарпанные здания часто имели даже купола или украшения в виде священных таблиц на фасаде (ужасного качества, где святой «икс» был неотличим от «игрек» экклезиарха). Иногда стены покрывали и религиозные надписи, но их можно было и так встретить на каждом углу улья. Эти залы вечно зажимали стенами близлежащие здания, делая их похожими на раздувшиеся вигвамы. Внутри стояли бесконечные ряды неудобных пластиковых сидений, также в комплект, как и в большинстве жилых кварталов города, входил дрожащий сервитор, наблюдающий за порядком.

Сюда стекались со всей округи граждане, выполняя ежедневную повинность просмотра Гражданского Канала Веры. Поэтому залы редко пустовали и всегда были шумными, подчиняясь ритму заводских смен, по очереди заполняющих внутреннее пространство. От этих коммунальных индостриа доносились звуки гимнов, пламенные речи и приветствия, исходящие из потрескавшихся динамиков вьюспексов.

А вот теперь неслись сплошные крики.

Мита поспешила внутрь, изготовившись сражаться, и остановилась на пороге как вкопанная. Вопли издавала вовсе не публика, как она первоначально подумала, наоборот, зрители сидели, прижавшись к спинкам сидений, — многие с закрытыми глазами, другие — взявшись за руки, как испуганные дети.

Над людьми нависал огромный экран вьюспекса, к которому тянулись грозди оптических кабелей и информационных шлейфов, придавая сооружению вид светящегося паука, свившего гигантскую паутину среди Портретов святых.

На экране был кардинал — как предположила Мита, именно он должен был вести передачи в этот ранний час, — и кардинал был распят. На темном фоне студии камеры брали крупным планом обнаженное тело жертвы, во всех деталях передавая исхлестанное лицо и грудь, покрытую множеством тонких и длинных разрезов.

Кардинал был вздернут на сложное высокое устройство, усеянное множеством линз и странных разъемов, многогранные кристаллы у основания которого ярко светились, придавая механизму вид пластикового дерева, покрытого наростами. Мита без труда распознала в нем фотопровидца — сервитора, вмещающего в себя всю сложную снимающую аппаратуру. Более того, можно было не сомневаться, что нынешнюю ужасную картинку передает точно такой же фотопровидец.

Руки кардинала были вывернуты из плеч, ноги крепко связаны. Через каждую руку, через берцовые кости, через плечи и шею, через жир на бедрах проходили, пронзая их насквозь, ржавые болты, не меньше дюжины.

У подножия фотопровидца, теперь залитого кровью, лежали кучи других тел, закутанных в мантии и сверкающих аугметикой. Их руки с длинными ногтями продолжали сжимать сервоманинуляторы и были вывернуты под неестественными углами. Техножрецы, преданные Императору, решила Мита, служащие его ипостаси, Богу-Машине. Каждый из них был обезглавлен.

Кардинал, однако, все еще был жив. Он медленно умирал, из груди доносились резкие хрипы, распростерший крылья орел стал матово-бледным. Даже если бы во рту у человека не было жесткого кляпа, Мита сомневалась, что кардинал нашел бы в себе силы для крика. Но его глаза следили за линзами фотопровидца, кадык судорожно дергатся — он старался выговорить какие-то слова.

Самым страшным, что сразу бросаюсь в глаза, было вырезанное на груди кардинала единственное слово, змеившееся кровавыми буквами, подчиняясь некой адской каллиграфии. Его писали наспех, неаккуратными и грубыми линиями.

Отлучен.

Мита ощутила, как ее колени стали ватными, — нет ничего удивительного в такой реакции толпы.

Изображение дрогнуло, кровавое слово начало приближаться, заполняя весь экран, теперь можно было разглядеть каждый волосок и каждую пору на теле кардинала. Едва аудитория немного привыкла и начала надеяться, что ужасы закончились, из динамиков раздался шипящий голос.

Слова ворвались в душу Миты голодными духами. Она узнала его. Она поняла, кто говорит.

Повелитель Ночи.

— Наслаждайтесь, — шептал голос, распространяясь по воздуху как дыхание пронизывающего ледяного ветра, — вот цена ложного рвения…

Зрители в зале разом заговорили, кто-то начал громко читать молитвы.

— Охваченный скверной маленький кардинал, именно таким я его нахожу… жир тела и богатство одеяния, неуемное обжорство и декаданс… Пролить его кровь есть проявление истинного милосердия.

Кого-то из людей в зале начало рвать. Обращенные к вьюспексу глаза были наполнены слезами ужаса. Волна паники и страха наполняла умы, начиная со всех сторон теснить Миту.

— Проявление милосердия — услышать его крики…

Картинка вьюспекса резко дернулась. Все еще поставленный на максимально крупный план, фотопровидец дернулся в сторону, промелькнули мутные расплывчатые пятна, которые невозможно было разглядеть. Затем темнота и неясный свет рассеялись, сменившись фоном синего и бронзового цветов, разделенного на части резкими тенями.

Последовала секундная вспышка, и в центре экрана — крупно — именно на такое время, чтобы умы зрителей могли осознать увиденное и зайтись в спазмах кошмара, появились… дьявольски красные щели, горящие во тьме, окруженные паром дыхания.

Глаза.

— Так же погибнут все, кто ушел от света, — прошипел обладатель ужасных глаз — Пристальный взгляд Императора упал на этот мир (в зале вновь раздались истошные вопли, и многие упали в обморок). — И что же он увидел? Скверна — вот все, что он видит. Город беззакония и несправедливости, которым управляют бессильные эгоисты.

Картинка начала удаляться от жутких глаз, полыхающих злобой. Все остальное оставалось неясным, теряясь в тенях, заставляя стоить догадки по намекам синего и бронзового цветов. Они мелькали, обманывая глаза и путая чувства

— Вы видели смерти, которые недавно пришли к вам. Грешники были обезглавлены. Я забрал их головы, чтобы очистить от скверны. Они будут первыми из многих. Они не будут последними. Кайтесь, грешники. Бойтесь гнева своего Императора. Бойтесь его ангела мести.

Максимально возможно расширив угол изображения, вьюспекс уже не справлялся с задачей и не мог передать истинный поток ужаса. Это невидимое существо, загадочный посланец, продолжало смотреть из тьмы огненными щелями, изредка из мрака поднимался туман дыхания. В мерцающем свете проявлялись только контуры шипов и цепей, давая намек на размеры и форму фигуры.

Но точно ничего нельзя было понять, глаз различал лишь присутствие тела, словно фотопровидец снимал не чье-то материальное присутствие, а изящный силуэт эфирного демона.

Зрители могли сами выдумать любую кошмарную плоть, их перепуганные умы прекрасно справлялись с этим заданием. А раз придумав, могли начинать постоянно его бояться, все дальше уходя от действительности, что было намного хуже.

С экрана зашипело, и во тьме, как вспышки молний, мелькнули ужасные когти, явившись и исчезнув из ниоткуда.

В тесном зале раздался дружный вопль.

— Судный день близок, — произнесла тварь. — Даже не пытайтесь сопротивляться.

В этот момент трансляция прервалась, экран вью-спекса заволокла белая метель помех, слегка осветившая зал собрания.

Настал миг тишины.

— Он лжет! — выкрикнула Мита, ее сердце бешено колотилось. — Он лжет! Он желает, чтобы мы начали его бояться! Он не дитя Императора!

С тем же успехом можно было кричать в лицо подступавшему урагану. Никто не слушал ее.

Люди были очень заняты — они вопили.

То же самое творилось во всем городе. Куда бы ни направилась Мита, никем не замечаемая, как и положено настоящей бродяге, отовсюду доносились рыдания и панические крики. Среди ужасных цветов клубного района или на дымных пустошах, куда фабрики сливали ядовитые отходы, на каждой лестнице и каждом перекрестке царил необузданный ужас.

Шепот. Слухи.

Вещание Гражданского Канала Веры быстро возобновилось, контроль над мятежной станцией был восстановлен. Оттуда лились запинающиеся голоса, обещавшие гарантии, опровергавшие. Это бесконечное «все хорошо, все хорошо» не могло остановить приближающуюся бурю.

И действительно, любой авторитет, делавший попытку выступить с опровержением скверны в улье, просто раздувал инакомыслие, клеймя самого себя как приверженца несправедливости, напрасно стараясь сделать безмятежный вид. Сейчас такие выступления смотрели лишь ничтожное количество людей, хотя это и не имело значения.

Машина слухов работала на полную катушку, ее шестерни крутились с максимальной скоростью, история приобретала все более чудовищные формы, видоизменяясь и разрастаясь с каждым часом.

Часовни не вмещали людей, требующих отпущения грехов и милосердия от ничего не понимающих, потрясенных священников. На улицах пургатисты оказались в центре всеобщего внимания, вопли и свист шипастых палок доносились теперь с каждого угла, рельсы и проезжая часть были в брызгах крови рьяных флагеллантов.

Но большинство… большинство жителей улья не были столь радикальными. Огромное количество людей дрожали по домам с бледными лицами, перемещаясь между домом и фабрикой лишь большими группами, запирая покрепче двери и ставни. Они успокаивающе баюкали плачущих младенцев, а супруги по тысяче раз в день говорили друг другу: «Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя…»

Или просто вожделели друг друга.

Ангел Императора был уже рядом, на его пути сгорит весь грех, нечестивость будет выкорчевана с лица планеты, а в милосердии будет отказано.

Что бы ни говорила Мита, никто не верил ей. Город единым существом думал по-другому. Повелитель Ночи смог переиграть ее.

Ну и где теперь ваше «этим делом займутся», Каустус?

Скользя во мраке по охваченному ужасом городу, девушка поняла: пришло время разыграть туза, которого она придерживала в рукаве до последнего. Мита нашла уединенное место в темном углу под лестницей, ведущей на средние уровни, и уселась скрестив ноги, концентрируя сознание.

Процедура могла быть болезненной.

Когда она несколько дней назад посетила торговца информацией, а его слуги едва не отправили на тот свет Винта, дознаватель, наблюдая за его забавной медлительностью, поняла, что даже объединенный гнев всего мира не смог бы повредить ему. Но Мита сумела прочесть тайны в глубинах разума Пахвулти.

Девушка нашла его опутанного проводами в большой комнате-машине, продолжая проклинать кибернетических воинов торговца.

Он расположился жирным пауком в центре паутины, к торговцу из каждого угла ползли кабели, по которым передавалась информация — основа его империи. Комната ломилась от множества пультов сенсорна, считывающих агнариа, клацающих вычислительных блоков, мониторов ауспексов, круглых циферблатов и громоздящихся один на другой экранов выоспексов. Везде змеились пучки проводов, экранированных резиной или металлом кабелей.

Отсюда Пахвулти управлял фотооптикой, камерами, сервиторами и коммуникаторами по всему улью. Отсюда перехватывал послания, подслушивал и подсматривал, как цифровой бог. Торговец наблюдал за тысячами сделок одновременно, накапливая их в сотах, как пчела, запасая навечно мед данных.

Он считал себя независимым и безжалостным. Он укротил космодесантника, призрака улья, простым и надежным способом — найдя на него управу. В его понятном и одновременно сложном мире вычислений и безжалостных цифр, поделенном на ясные величины, был только один уголок, на который Пахвулти не мог распространить свое влияние, — царство псайкеров.

И да, возможно, он провел жизнь, планомерно удаляя все человеческое из своего тела, делая его заменяемым и крепким, работая над ним, как скульптор лепит шедевр из мягкой глины, но он ничего не мог поделать с древней биологией человеческого мозга. Разум продолжал излучать эмоции, даже если его каркас был из крепчайшего металла и действовал по законам математики. Мита же имела дело только с мыслями.

Псайкер заскользила по его сознанию раньше, чем самодовольность Пахвулти начала паническое бегство, но он был бессилен остановить ее. Торговец вынужден был ответить на все вопросы: кто он такой, как был создан, рассказать обо всех уровнях своей империи.

Он поведал Мите о встрече с космодесантником, о поисках существ, зовущихся Ледниковыми Крысами, о продолжающейся охоте на Гашеного и о слухах, которые облетели на невидимых крыльях все подулье. Рассказал и о поисках непонятного груза. Пахвулти покорно распахнул свою стальную душу перед астральным скальпелем Миты, пока она не нашла то, чего желала.

Дознаватель пригрозила торговцу единственный раз, и эта угроза гарантированно должна была испугать такое существо, как он, — Инквизиция могла информировать его прежних хозяев в Адептус Механикус о его нынешнем занятии и местонахождении. Никогда не поздно подвергнуться святой процедуре пуритенс-лоботомии во второй раз.

Тогда Пахвулти окончательно сдался, заговорил елейным голосом, залебезил, извиваясь, как червь, которым он и в самом деле был.

Мита приказала ему найти Повелителя Ночи. Торговец должен был докладывать о каждом его движении и каждом произнесенном слове, а затем вернуться к ней. Девушка сообщила точное время и место, а затем отпустила Пахвулти и ушла.

Конечно, он ее предал. Такой поступок неизбежно следовал из логики жизни Пахвулти, которую ощутила Мита. Ей ясно представилась картина, как торговец долго извивается перед тварью, за которой он был послан шпионить. Предательство влекло за собой последствия. Мита предприняла… особые меры предосторожности.

На страницах туториа Схоластиа Псайкана эта процедура называлась инкулькати. Она заключалась во внесении фрагмента, именующегося парсусом, собственного астрального «я» в подсознание другого человека. После этой процедуры псайкер мог образовать кратковременную связь с помеченной целью, вне зависимости от ее местонахождения и дальности, принимая все сигналы чувств выбранного человека. Инкулькати не шло ни в какое сравнение с удаленным видением, но, учитывая трудности, вызванные хищными тварями варпа, кружившими вокруг Повелителя Ночи, другого выбора не оставалось.

Инкулькати было тяжелым испытанием. Оно было болезненным. И, кроме того, не давало второго шанса.

Мита смогла проложить путь в разум Пахвулти, с отвращением считывая его холодные амбиции и с самого начала задуманное предательство. Затем, собрав всю храбрость, срезала часть собственной души и вложила ее в холодное сознание торговца. Если ей больше не по силам следить за Повелителем Ночи, она пошлет этого глупца к нему от своего имени. Теперь она будет смотреть через глаза Пахвулти и слышать его ушами.

Теперь, сидя под лестницей в темноте, Мита тщательно сконцентрировалась, ее пробил ледяной пот. Девушка издала мучительный стон, словно рожала невидимое дитя, и мир перевернулся в ее глазах.

…И его внешняя температура составляет тридцать и четыре десятых градуса по Цельсию — без сомнения, результат воздействия хладагентов на броню. Его трон построен из ржавого железа и костей, украшен перьями и достигает трех метров десяти сантиметров от основания до верхушки спинки.

Подслушанные мысли Пахвулти струились вокруг Миты, как полноводная река. Она зафиксировала прорыв и сконцентрировалась вновь, пораженная странными видениями и картинами. Видеть глазами торговца значило быть погруженной в сенсорный океан, обрушивающий волны точных мелочей и потоки анализа всего окружающего.

На глубине полутора километров от уровня льда скалы теплые. Он — бесспорный повелитель подулья, и я нахожусь слева от него. Справа от него сидит обвинитель. С моего ракурса опознаю объект как Ависетт Чианни. Она входит в группировку Семья Теней.

У меня нет оружия.

Я зафиксировал двадцать шесть членов Семьи Теней с тех пор, как попал в это место. Я зафиксировал множество беженцев.

У каждого беженца имеется оружие. Создается армия.

Отделенная массой уровней от Пахвулти, полностью ушедшая в транс Мита была поражена. Связь инкулькати не удавалось усилить, поначалу она едва не была выброшена наружу противоречивым устройством тела торговца информацией, но отчаянным усилием смогла удержаться и теперь присоединилась к тайному восхищению Пахвулти секретной областью, которую смог обустроить Повелитель Ночи.

Цель один в одном метре выше и правее меня. Он говорит:

— Принесите его сюда.

Я отдал ему Гашеного. Все идет хорошо.

Разведчики — трое, все мужчины, все альбиносы из Бледного Дома. Они подтаскивают добычу ближе. Без сомнения, Повелитель Ночи смешивает подконтрольные ему силы, налаживая взаимодействие среди добровольных и принужденных слуг. Это хорошая тактика — так не возникнут очаги сопротивления.

Разведчики нашли членов Гашеного в явочной квартире, адрес которой я назвал. Члены разума Гашеного кажутся изумленными, оказавшись в лагере Семьи Теней, — третья их часть, в данный момент отсутствующая, как раз отвечала за компромиссы. Теперь они испуганы. Они выглядят детьми, которых вызвал пожурить директор школы. Когда один спотыкается, вторая часть тоже едва не падает — они связаны медным кабелем в височных разъемах.

Женщина некогда звалась Сикха Юиссен, честолюбивая наследница Гильдии Юиссен. Мужчина был известен под именем Аполус Лэки, внебрачный сын жулика-торговца Корлеони. Недостающую часть звали Кулошом Свен-Доу, именно он так эффектно провалил попытку переворота в торговом консорциуме Западного Хабитата.

Я знаю их имена, ведь это я создал Гашеного. Они прибыли ко мне — кто опозоренный, а кто жаждавший начать жизнь заново. Они хотели победить конкурентов, и мне удалось создать гесталим. Я сплавил их воспоминания вместе, я дал им разум когнитора, но сохранил личности. Они существовали в течение трех лет, четырех месяцев и шестнадцати дней. За это время успели пристраститься к наркотикам.

Информационным наркотикам. Они были моими посредниками во всем улье, но зависели целиком и полностью от меня. Сегодня меня посетили чувства, похожие на отцовские. Я создал их независимыми (взяв лишь цену вечной верности) и даже прятал их, когда они оказались в опасности. Действительно, я их настоящий отец.

Теперь их потребовал Повелитель Ночи, и я их ему предоставил.

Бедный, бедный маленький Гашеный.

Нечто приземляется в грязь перед их ногами, прилетевшее из-за моей спины и чуть сверху. Это отполированный череп, на котором над каждой глазницей блестят гнезда разъемов. В одном до сих пор болтается бесполезный для него информационный шлейф.

Кулош Свен-Доу. Покойся с миром, дурачок.

Члены Гашеного наперебой хватают череп, царапают его ногтями и издают жалобные стоны. Они суют свои шлейфы в его мертвые разъемы, как голодные рабы, которым кинули кусок мяса, они готовятся насладиться потоками данных.

Цепь восстановлена, коллектив членов воссоединен. Теперь ребяческое беспокойство Гашеного исчезает, они способны разумно оценить свое положение. Когда проходит первый радостный порыв, Гашеный говорит Повелителю Ночи:

— Ты хочешь нас убить, верно?

Они говорят синхронно, слившись в гармонии. Забавный эффект.

Если их прямота и пугает моего нового хозяина, он не показывает виду.

— Да, хочу, — говорит он. — Но в моем арсенале есть тысяча ужасных способов умерщвления. Некоторые гораздо медленнее, чем другие, как вы сами понимаете…

Члены разума Гашеного переглядываются. Я знаю: они обмениваются информацией и торопливо обсуждают свои возможности, неслышимые голоса с бешеной скоростью носятся взад и вперед по проводам.

— Мы согласны, — говорят они. — Это будет безболезненно?

Повелитель Ночи пожимает плечами:

— Это будет быстро.

Он был прекрасным творением, этот гесталим. Мне немного жаль с ними расставаться, но теперь мы все рабы Повелителя Ночи, и подчиняться его приказам есть самый простой и мудрый путь.

— Был груз, — шипит Повелитель, и я предполагаю, что слышал тихий вздох, длившийся одну целую три десятых секунды. Кроме меня, вздох никто не мог услышать. Я удивлен ходом мыслей Повелителя. — Вы приказали Ледниковым Крысам его украсть.

— Да, это так.

— Откуда вы узнали о прибытии груза?

— Наш покупатель ожидал его прибытия. Он нанял нас в качестве посредников. Мы должны были найти точное место приземления и нанять агентов для доставки. Им щедро заплатили, впрочем, как и нам.

Он шипит за моей спиной. Он жаждет.

— Где теперь этот груз? Его вскрывали? Печать была сломана?

— Мы его не открывали. Мы передали груз клиенту…

Чудовище наклоняется на своем троне. Он выкладывает самый главный вопрос, как игрок в пикт раскрывает свой заветный туз чаш.

— Кто? — Голос Повелителя Ночи дрогнул. — Кто ваш клиент?

Вдали, глотая пот и пересиливая боль, Мита Эшин продолжает отчаянно концентрироваться, она не имеет права сейчас разорвать инкулькати. Приближается критический момент, подсказывают все ее чувства.

Груз…

Нечто похищенное с «Крадущейся тьмы».

Нечто стоящее тысяч жизней, принесенных ради его возвращения.

Груз — это и есть главная загадка.

Мита углубилась в сознание Пахвулти, напрягая их общий слух.

— Мы не знаем, — отвечают члены разума Гашеного.

Повелитель Ночи не издал шипения. Никакого взрыва ярости или кровавой резни. Интересно, мне кажется или он ожидал подобного разочарования?

— У нас есть только его местоположение, — синхронно продолжают члены разума Гашеного твердыми голосами. — Место встречи и условный сигнал для вызова агентов клиента. Они появляются, чтобы забрать товар и произвести оплату.

— И где же, — шепчет хозяин, — находится это место?

Врата Махариуса! Врата Махариуса!

Сферический писец ткнулся в ноги Миты и получил яростный удар пяткой. Она бежала по комнатам, расталкивая ошеломленных помощников и рассеянных сервиторов.

— Ородай! Ородай, разрази тебя варп! Врата Махариуса!

Префект Каспсила был занят даже среди безумия, которое в последние дни стало считаться нормой.

Мита проскользнула мимо группы дервишей, слишком медленных, чтобы остановить ее, и понеслась по крутой белоснежной лестнице на следующий этаж.

— Ородай! Ородай!

Новая преграда выросла на пути се быстрого продвижения. Мита пробежала мимо жирного дежурного сержанта, чуть успокоив того псионическим импульсом, не желая убить, а просто заставив осесть и расслабиться в кресле.

Наверняка по всему зданию уже трещали звонки тревоги, поднимая закованные в черную броню спецподразделения — черную, как когти из ее самого ужасного кошмара. Возможно, угодливый помощник даже сообщит Ородаю о странной сумасшедшей, которая предприняла смехотворную попытку передать личное неофициальное сообщение. Мита лишь надеялась, что подобная новость возбудит в командующем хоть капельку любопытства.

И более ничего.

— Ородай! Врата Махариуса! Проклятие на твои глаза, человек! Ты что, меня не слышишь? Врата Махариуса!

Молодой префект возник за спиной Миты и сразу получил удар локтем в лицо. Его напарник — седой виндиктор с решительным взглядом — решил воздержаться от ближнего боя и вскинул дробовик. Дознаватель взорвала его мозг жестоким псионическим ударом и воспротивилась острому желанию выхватить из ослабевших рук человека оружие. Быть вооруженным значило немедленно получить выстрел в спину.

На предпоследнем этаже Мита продолжила оставлять след из изумленных помощников и оглушенных префектов. От нее разлетались сервиторы безопасности, перед отключением успев пробормотать об «аварийной ситуации», но в конце концов дознаватель встретила серьезную преграду — баррикаду, за которой укрывались десять полностью бронированных префектов с нацеленными дробовиками.

Мита завернула за угол и лишь чувство смертельной опасности, пронзившее мозг, заставило ее сначала замереть, а потом отпрыгнуть назад с еще большей скоростью, чем она двигалась вперед.

Слитный залп задел ее за плечо, развернув волчком и швырнув на пол. Мита закричала от боли, рукав стремительно начал набухать от крови.

Из-за угла загрохотали шаги, и девушка собрала остатки энергии для нового псионического удара. По громогласным командам и тяжелому звенящему топоту бронированных ног, раздавшемуся за спиной одновременно с появлением префектов с лестницы, Мита поняла, что бойцы сильно превзошли ее численностью, и грязно выругалась.

— Врата Махариуса… — пробормотала она, не способная думать ни о чем другом. В этот миг первый из нескольких дюжин дробовиков ткнулся в лицо девушки. — Врата Махариуса, ублюдки вы этакие…

— Что там насчет Врат Махариуса? — раздался голос сверху.

Мита ощутила в нем оттенок уважения, и надежда немного ожила в ней. Префекты расступились, позволив хорошо знакомой фигуре подойти ближе.

— Ородай! — вскрикнула Мита.

— Командующий Ородай, — поправил он ее сухо. На его лице не было заметно особой радости от встречи. — Что вы здесь делаете, дитя?

— Доставила жизненно важную информацию для расследования Инквизиции.

Ородай вздохнул:

— Мисс Эшин, по последним данным, которые я слышал, вы были отторгнуты от тела Инквизиции за грубое нарушение субординации. Ваши бывшие коллеги уже посетили меня. Они очень ярко расписали мне все, что с вами надлежит сделать в случае поимки.

Бьюсь об заклад, они тебе еще и не то рассказали.

Один из виндикторов вновь грубо ткнул ее дробовиком.

— Командующий, — зашипела от боли Мита, ее сердце так колотилось, что она едва могла слышать собственный голос, — вы так же, как и я, знаете, что инквизитор Каустус совершил ошибку.

— Имейте совесть, дитя. Преступница в вашем положении не должна усиливать собственную вину, оскорбляя инквизитора.

— Ради блага Императора, Ородай! Инквизитор глупец! Проклятый варпом щеголь, который больше увлечен сокровищами губернатора, чем безопасностью улья!

Ородай мрачно смотрел на Миту, играя желваками.

Каким путем ты пойдешь, практичный маленький ублюдок?

Глаза командующего сузились. Он медленно потянулся к поясу и, вытащив пистолет, направил Мите в голову.

Сердце девушки замерло.

— Разойдись! — скомандовал он префектам. — С этой девчонкой я смогу и сам справиться.

Виндикторы исчезли в мгновение ока. Ородай подождал, пока эхо шагов не стихнет в коридоре, и медленно спрятал оружие.

— Что?.. Я ничего не понимаю, — нахмурилась Мита.

— Не стоит вести разговоры о политике публично, дитя. И у стен есть уши.

— Но я… я…

— Я полагаю, у вас была причина прийти ко мне. Я тоже не слишком горячий поклонник инквизиторского ублюдка, как и вы, но враг моего врага не всегда бывает моим другом. Особенно если он — дерьмовая ведьма Инквизиции, умудрившаяся погубить моих лучших людей.

Мита молча снесла упреки, не вставая с пола.

— Я знаю, где вы можете его найти.

— Кого?

— Вы знаете кого. Повелителя Ночи. Космодесантника Хаоса. Существо, которое поставило на уши ваш милый маленький городок.

Ородай дернулся:

— Вы все еще продолжаете настаивать на…

Мита изумленно распахнула глаза, оскорбленная в лучших чувствах.

— А вы все еще продолжаете сомневаться? Вы ведь точно видели прерванную передачу?

— Я видел. И все, что видел, — это пара красных глаз.

— Да почему вы так упорно прикидываетесь глупцом? Почему все отрицаете? Есть проклятый варпом космодесантник Хаоса, обитающий на свободе в вашем городе, Ородай. А я могу вам сказать, где он находится! Неужели вы так недальновидны, что откажетесь меня выслушать?!

Когда Ородай заговорил вновь, его голос был тих и спокоен, лишь глубокое расстройство сквозило в нем.

— Дитя, это существо может быть реальным, а может и не быть. Все, что мы знаем, что кто-то… нечто сформировало армию в подулье. — Командующий поднял бровь и чуть улыбнулся: — Не только у Инквизиции есть шпионы, дитя. Поэтому, как видите, у вас ничего нет для нас. Мы уже знаем, где прячется эта ваша… тварь. Но атаковать ее в собственном логове было бы с нашей стороны совершенно не…

— Она не там.

— Что?

Мита позволила слабой улыбке осветить ее лицо, а потом скривилась от боли в раненом плече.

— Он ушел из логова, — произнесла она. — Теперь у него есть цель. Врата Махариуса, Ородай. Именно там мы убьем дракона.

Часть четвёртая Общность

Я хотел бы знать, кем было первоначально сказано: «Познайте вашего врага». Это выражение всегда оскорбляло меня сентиментальностью нераскаявшегося еретика.

Последние записанные слова комиссара Джа'им Базлстуса, за несколько часов до его смерти от руки солдата-повстанца (позже рассматриваемого как шпиона в собственном подразделении Базлстуса).

Зо Сахаал

Врата Махариуса были местом нереальных соединений — атрибуты богатства соседствовали тут с царством бедноты, словно украшенный драгоценностями клинок, воткнутый в гнилую плоть.

Зажатые во внешней скорлупе улья, самой южной его точке, возвышаясь громадой в пространстве первого яруса, Врата являлись отдушиной для городской аристократии.

Конечно, были и другие выходы на ледяную поверхность планеты, как были и другие космопорты, но остальные предназначались для рабочих и бедняков, представляя собой грязные проемы разводных мостов и двери-диафрагмы, ведущие к погрузочным площадкам и ангарам примитивных транспортных средств.

Их использовали редко — кому вообще хотелось отправиться на замороженное плато?

А Врата Махариуса были гораздо более цивилизованными. Извилистый потолок утопал в тени, из которой на всеобщее обозрение выступали огромные защитные двери в окружении путаницы лестничных колодцев, мощных запоров, древних лифтов и механических подъемников. Единственный огромный светильник, прикрепленный к потолку стальным тросом, еле мерцал, питаемый крохами энергии.

Здесь аристократы могли спуститься из своих высоких башен и смешаться с простыми людьми; подобное развлечение было очень популярным. Каждый благородный дом владел собственной шахтой — это позволяло знати сохранять инкогнито и путешествовать когда вздумается между социальными слоями. Богатство Стиплтауна сталкивалось с грязью низшего яруса — гобелены, украшавшие кабины, гнили, изящные медные украшения постоянно скручивали и крали, продавая затем на нижних рынках. Все это создавало неопрятную мозаику разных стилей из откровенной нищеты и шедевров мастерства.

Охрану у Врат нес отряд народного ополчения — жирные горожане, рекрутированные из ближайших районов, трудящиеся в охране неполный рабочий день. Их обрюзгшие лица были видны тут и там, ополченцы в поношенной яркой форме всем видом демонстрировали крайне низкую обороноспособность Врат Махариуса. Возможно, избалованная и изнеженная знать из башен что так часто посещала это место, пренебрежительно относилась к собственной безопасности. Или рассматривала ополченцев как веселый, забавный аттракцион.

Скорее всего они знали, что никакой злоумышленник не попробует проникнуть на высшие уровни, не обладая знаниями о кодах и паролях, которые непременно запрашивал каждый лифт. В мирные времена, считала знать, достаточно иметь пачку нужных документов, а у кого ее нет, с тем справится элита народного ополчения, патрулировавшая непосредственно Стиплтаун. А если ситуация осложнится — на то есть и армия.

Аристократы Эквиксуса мало о чем беспокоились.

Вниз, к Вратам, знать спускалась поохотиться. Посмеяться и похихикать, испытывая острые ощущения, недоступные в обычной жизни. Они уносились через массивные Врата к ангарам с транспортными механизмами, красуясь друг перед другом и наслаждаясь своей крутизной. Затянутые в обогревающие комбинезоны, защищавшие от любой непогоды, управляя громадными джаггеркрафтами, загруженными драгоценными винами и сладостями, аристократы грозно поводили стволами крупнокалиберного оружия, собираясь раздобыть редких йокротхи (этих почти истребленных тварей выслеживали, конечно, слуги, а от прямого попадания из таких пушек животные практически испарялись). А в конце охоты богачи хлопали друг друга по плечам, объявляли себя самыми смелыми и мужественными гражданами.

От одного взгляда на таких охотников Сахаала замутило. Эта раздутая притворная храбрость, прожигание жизни — все эти вещи он больше всего презирал в Империуме.

Многочисленные. Безвкусные. Самонадеянные.

Духовно опустошенные.

О, как могучие падут…

Сахаал бы все здесь изменил.

Члены разума Гашеного не соврали. Они начертили на обрывке пергамента карту с описанием этого места: каким способом быстро добраться, что находится внутри, как все устроено, как расположена нужная шахта лифта, какой рунный код необходимо ввести на пульте.

Они гарантировали, что после этого появятся представители их щедрого клиента, а у них уже можно разузнать о судьбе пропавшего груза.

Пока Сахаал оставил Гашеного в живых, лишь приковал к одной из зазубренных стен в глубинах ржавого лабиринта. Они получат обещанную быструю смерть когда — если — все подтвердится.

Народное ополчение у Врат практически не оказало сопротивления. Сахаал убил шестерых без единого выстрела, и его разномастные воины быстро проскочили мимо посеченных когтями трупов. И как и всегда, Сахаала после убийства накрыло опасно хорошее настроение.

Вместе с ним пришел просто бродячий цирк — люди из каждого присягнувшего Повелителю Ночи бандитского дома, отобранные лично Чианни. Она не до конца оправилась от ран и не смогла к ним присоединиться, но, гордясь доверием Сахаала, жрица постаралась отобрать лучших воинов.

Избегай соперничества. Избегай любимчиков. Возьми воинов из каждого племени. Оказывай всем равное уважение и не проявляй презрения. Сделай так, чтобы они больше доверяли тебе, равно как и друг другу. Пусть чувство обиды заглушат обещания будущей славы.

И рецепт сработал. Настолько был силен страх перед Сахаалом, этим неукротимым дьяволом, живущим в тени, что люди забыли о старых распрях. Прежние враги стали союзниками, братьями по страху и верности — в них мало что осталось от прежних гангстеров. Теперь все они были Дети Ночи.

Она была прирожденным дипломатом, эта обвинитель Чианни.

Сахаал также захватил с собой когнис меркатора Пахвулти — мелкого пронырливого ублюдка. Он и не собирался доверять торговцу, даже после того, как тот сдал ему Гашеного. Оставить Пахвулти в покое, среди Семьи Теней, было бы неосмотрительно. Это существо слишком многое знало.

Его неуклюжая безрукая фигура вечно путалась под ногами, кудахча свое бесконечное «хет-хет-хет» и болтая без умолку о совершенно посторонних вещах. Сахаал тихо зверел, слушая Пахвулти, отказывавшегося проявлять уважение и смирение, в тысячный раз обещая придумать червю такую смерть, чтобы выместить всю скопившуюся злость.

Но пока…

Пока его информация была крайне полезной и, более того, бесценной. Именно Пахвулти помог придумать план дальнейших атак на улей: поразить щупальца города и его сердце — точно в соответствии с уроками Ночного Охотника. Торговец, как никто другой, знал город, поэтому при нападении на электростанции, батареи орбитальной защиты, склады оружия и геотермальную сеть Сахаал с удовольствием использовал его исчерпывающие сведения. Пахвулти был ресурсом, который нельзя потратить слишком быстро.

А безумная жажда власти — грубой и всеобъемлющей, помогла Повелителю Ночи найти хотя бы подобие контроля над торговцем. Он желает быть владыкой после того, как на планете появятся братья Сахаала. Значит, Пахвулти больше не главный в их отношениях. Теперь, когда у Сахаала есть для него огромный пряник, они наконец-то поменялись местами.

И да, он должен согласиться с одной вещью…

Сохранение жизни ублюдку дало Сахаалу чувство предвкушения.

Когда они захватили зону у Врат, заняв ключевые точки и выставив посты наблюдения, Сахаал немного разочаровался. Дверь лифта, про которую упоминали члены разума Гашеного, оказалась совсем простенькой и лишенной всяческих украшений. По сравнению с соседними — богато расписанными фресками, — она выглядела просто оскорбительно примитивно. Все, что связано хоть в небольшой степени с Короной Нокс, по мнению Сахаала, должно было быть… ну на самом высоком уровне, что ли. Он ощутил себя грязным нищим, случайно зашедшим на прием к принцам. Сахаал возмущался, хотя и не вполне отдавал себе отчет почему.

В последние дни гнев Повелителя Ночи вообще вспыхивал спонтанно. В голове шелестели и шипели голоса существ Хаоса и варпа, покусывая и теребя его особенно настойчиво. В сотый раз он со свистом выдыхал и успокаивал себя, напрасно стараясь обрести концентрацию, о которой всегда напоминал его повелитель.

Сахаал недрогнувшей рукой набрал код Гашеного — в очередной раз скривившись от простоты примитивного пульта — и приготовился ждать.

Позади него приготовились к бою шеренги воинов. Дикари Клана Атла, медленно царапали кожу на голове со слабоумным ворчанием, двое гермафродитов Дома Магритха обменялись мрачными взглядами, покачивая в руках тяжелые хлысты.

Отряд Сахаала был на взводе. Он задумался: это из-за невероятной близости к нему или просто они такие в ожидании схватки?

Хорошо бы, оказалась верна последняя причина.

— Милорд, — обратилась к нему внушительная женщина из Штак Чай, чье цепное копье достигало головы Сахаала, — код верен?

Повелитель Ночи ничего не ответил, продолжая с негодованием смотреть на пульт. Лифт не торопился. Маленький медный наборный диск не спеша поворачивался, минуя размеченные деления.

Код был 153. На наборном диске было просто выгравировано: «Ярус».

Прошло уже больше минуты, а указатель на диске едва достиг надписи «152».

Врата Махариуса, естественно, находились на первом ярусе.

— Как же медленно работает механизм, — вздохнул Сахаал. — Это займет время.

Воины тихо зашептались, то ли удивленные голосом хозяина, то ли обрадованные, что не стоят на его пути. Пахвулти уселся в углу, поджав ноги, и бормотал, разговаривая сам с собой.

Сахаал ждал лифта, начиная тихо сходить с ума от нетерпения, словно от его прибытия зависела вся его жизнь. Он сам понимал, что такие вспышки ярости не несут в себе ничего полезного, но в душу словно подливали горящего топлива, которое нельзя погасить ни одним способом.

Решив укротить пламя, позволив ему лишь чуточку тлеть, без мешающих вспышек и взрывов, Сахаал опустился на колени перед простенькими дверьми лифта и погрузил себя в глубокий транс.

Он ведь близок… Он может уже ощутить ее…

Значит, Сахаал должен потерпеть еще немного.

Прошлое вновь заполнило память, и он с тихим вздохом соскользнул в грезы.

На Тсагуалсе, среди шевелящейся плоти Вопящей Галереи, Ночной Охотник созвал своих капитанов и обратился к ним…

Ересь окончена. Остальные Предатели бежали. Теперь они принадлежат Хаосу.

Но не Повелители Ночи. Их ненависть не угасла. Они по-прежнему сконцентрированы и неподкупны. В их сердцах Хаос найдет мало пригодного для себя.

Их сердца пылали ненавистью и болью, требуя отмщения.

Конрад Керз, Ночной Охотник, собрал капитанов, как отец призывает сыновей, чтобы наполнить их души гордостью и радостью грядущего Горького Крестового Похода, который они предпримут во имя него. Капитаны восхвалили мудрость Керза, а он принимал почести с печальной улыбкой.

А затем сообщил, что должен умереть и все вокруг обратится в прах.

Сахаал был там. Он все видел.

Капитаны пришли в ярость и недоумение, они требовали от примарха отказаться от своих слов, но Сахаал, грустно смотревший на повелителя, осознавал его правоту.

Ночной Охотник должен умереть — не потому, что бессилен отразить нападение, не потому, что падет, как обычный воин, — но потому, что в смерти он обрел бы оправдание. И возможно, мир.

Ночной Охотник заставил капитанов замолчать и объявил о своем наследнике. Он сказал, что выбрал сына и завещает ему свое наследие.

В тот момент Сахаал впервые ощутил, как в нем пробуждаются неукротимые амбиции. Он обвел взглядом остальных капитанов, стараясь понять, почувствовали ли те похожий голод. Если, конечно, они хотели того же, чего и он.

Не власти.

Не крови.

Мести.

Большинство капитанов потупились, стараясь не встречаться ни с кем взглядом. Остальные продолжали печалиться и гневаться известию о скорой смерти их повелителя. Они не могли перенести грядущего кровопролития.

Лишь один взгляд встретился со взглядом Сахаала. Лишь один капитан злорадствовал, покраснев и скаля зубы, а на его лице кривились племенные шрамы. Его глаза ярко горели, излучая жажду власти и желания занять верховный пост, хотя он ничего не сделал для этого.

Криг Ацербус. Гигант. Головорез. Мастер Секиры.

Дикарь.

Конрад Керз закрыл черные глаза и произнес имя. То имя было — Зо Сахаал.

Что-то зашумело на краю разума Сахаала, выдергивая его из паутины бесконечных воспоминаний обратно в реальность. Он вышел из транса, словно отбрасывая плащ, голос Ночного Охотника, эхом звучащий в голове, ни капли не успокоил Повелителя Ночи. Наоборот, вид Ацербуса лишь заставил пламя гореть сильнее.

Между братьями по оружию Кригом и Зо были совсем не дружеские отношения.

Лифт почти прибыл.

Диск проходил отметку «Ярус 3». Повелитель Ночи быстро подсчитал, что прошло около двух с половиной часов, которые он провел в трансе, а лифт продолжал движение вниз.

Капсула завершала свою поездку — стены шахты улья, протянувшиеся на километры вверх, начали грохотать и звенеть, извещая о спуске.

Воины один за другим бросились к своим местам, которые они покинули, ожидая прибытия цели. Теперь все собрались рядом с тяжелыми дверьми, в бесконечный раз проверяя боеспособность оружия по старой профессиональной привычке. Глаза с любопытством пожирали гладкие створки

— Отойдите в сторону, — скомандовал Сахаал, его когти с глухим звуком выскочили из ножен. — Никого не убивать. Мне нужны пленные.

Воины быстро подались, расчищая площадку перед лифтом. Что бы ни ожидали увидеть едущие сейчас вниз, но точно не кучу мрачных бандитов, увешанных оружием. Сахаал не сомневался, что первым же движением таинственных незнакомцев будет нажатие кнопки экстренного закрытия дверей.

Повелитель Ночи повернулся к Пахвулти, продолжавшему безмятежно сидеть в углу и наблюдать за происходящим с помощью многочисленной оптики, и поманил его к себе пальцем. Неуверенное выражение лица торговца наполнило все существо Сахаала детской радостью.

«Он знает, что я в кем больше не нуждаюсь, — подумал он, — он знает, что стал расходным материалом».

— Ты станешь перед дверьми, — велел Сахаал торговцу. — Поприветствуешь гостей. Заставишь их выйти наружу. Так, чтобы мы смогли их поймать. Понятно?

Пахвулти кивнул. Что еще он мог сделать?

Сахаал скользнул в темноту около лифта, где уже успели укрыться его воины, и замедлил дыхание, борясь с беспокойством.

Так близко… так близко…

Лязгнул металл, прибыла кабина, зашипели открывающиеся двери. Сахаал внимательно наблюдал за лицом Пахвулти, стараясь по его выражению и ответам торговца понять, кто приехал. Пустая затея! Лицо Пахвулти давно превратилось в массу механически дергающихся частей, которые никак не были связаны с его эмоциями.

Из глубин лифта раздался осторожный голос:

— Ты не Гашеный… Но кто ты? И откуда получил пароль?

Что-то холодное и металлическое едва слышно звякнуло. Сахаал слышал, как отчаянно стучат сердца его воинов, а у человека в лифте точно имелось оружие.

— Я друг Гашеного, — сказал Пахвулти, кивая, — хет-хет-хет… Да, друг.

— У тебя нет оружия.

— Да… хет-хет-хет… нет рук, нет оружия. Нет никакой причины для беспокойства.

— Так что ты хотел, изношенный человек? Отвечай мне!

— Гашеный, он… послал меня обсудить условия… нового приобретения.

— Не смеши меня, мы получили что хотели. Трехголовому наркоману больше нечего нам предложить. Ты меня понял?

По полу загремели шаги. Кто-то — Сахаал его еще не видел — подошел к Пахвулти вплотную.

Произошло сразу несколько вещей.

Краем глаза Сахаал смог разглядеть вышедшего человека, которого прибыл поймать. Это был какой-то чиновник: ярко разодетый и держащий маленький пистолет наманикюренными пальцами. Мажордом или личный слуга одного из благородных домов, могущих позволить себе персональный лифт. Раб неизвестного ублюдка, купившего Корону Нокс.

Сахаал выпрыгнул из своего укрытия с шипящим воплем, который мог погасить адский огонь, — воем баньши, ошеломившим и парализовавшим гостя. Ударившись в панику, глупец попытался нажать на спуск, и вслед за громовым выстрелом Пахвулти разлетелся, как пузырь, на куски покореженного металла и липких мозгов.

Повелитель Ночи не обратил на его смерть внимания и протянул когти к щегольской фигуре, чтобы схватить мажордома и, срезав с него все лишнее, утащить очень далеко от его любимой высокой башни.

Из запасного прохода позади войска Сахаала показался свет — воины забыли следить за другими коридорами, поглощенные происходящим у лифта. Теперь дверь слетела в сторону, взорванная, а пространство вокруг заполнил гул шагов.

Это префекты. Очень много префектов.

Их привела ведьма.

Первые же залпы дробовиков уничтожили воинов Сахаала, скрывающихся слева от лифта. Плоть сползала с костей, как желе, неузнаваемо изменяясь. Струи крови заляпали ржавые стены неведомыми письменами, осколки человеческих костей и крики заполнили воздух. Взлетели огрубленные руки и сорванные с плеч головы, взрывающиеся, как переспелые плоды.

Эхо разрывов заметалось под сводами безумной летучей мышью.

За несколько секунд Повелитель Ночи потерял половину отряда. О его плечо ударился и, влажно чавкнув, повис сорванный скальп воина Кетцай вместе с головным убором из перьев. Запоздалое сообщение о нападении.

Сахаалу было все равно, он лишь постарался не потерять из виду мажордома. Все остальное не имело значения.

Виндикторы заполняли зал Врат Махариуса равномерным потоком черных крабов, шагающих в ногу, стройными рядами. В толпе поблескивали красные полоски тяжеловооруженных дервишей или виднелись не защищенные шлемами головы сержантов, выкрикивающих грозные приказания.

И шум… шум встряхнул зал до основания, смахнув пыль с потолка, которая теперь медленно оседала. Клацающие доспехи, бронированные ноги, слитно делающие шаги, голоса, скандирующие в унисон:

…Леке Император… Леке Император… Леке Император…

Префекты походили на армию. Даже из воспоминаний Сахаала о днях Большого Крестового Похода, когда бесчисленные воины сражались на равнинах планет ксеносов, нельзя было вычленить ничего похожего. Совершенно точные движения. Одинаковая броня. Черные. Блестящие. Сотни и сотни виндикторов входили в зал, как поток нефти, бьющий из скважины.

Извращенная часть души Сахаала была довольна.

Все это лишь ради одного меня…

А где-то рядом, в тесноте соседних коридоров, уже изготовились ударить ему в спину или заблокировать отступление три-четыре «Саламандры». А командующие этими воинами отдают приказы из безопасного тыла.

Трусы.

Сахаал поискал глазами ведьму. Он видел, как она, закутанная в тряпье, входила в зал, но потерял за бесчисленными шеренгами префектов. Хоть бы она не побоялась выйти к нему. С каким удовольствием он разорвал бы ведьму на клочки.

Повелитель Ночи слышал стрельбу издалека, его сознание воспринимало ее как отдаленный треск тысяч ломающихся деревьев. Дергалось оружие, закованные в броню пальцы посылали все новые снаряды.

Второй залп — прозвучавший с машинной слитностью. Виндикторы не приготовили никакой хитрой западни, они не стремились зайти во фланг воинам Сахаала, их было просто двадцать на одного. Монолитная черная стена, неотвратимо надвигающаяся, как текущая лава.

Никакой надежды на спасение. Никакой надежды на достойное сражение. Никакой надежды на победу.

По крайней мере, на поверхности.

Сахаал прыжком очутился рядом с вопящим мажордомом, его рука протянулась к нему, а когти сомкнулись вокруг туловища человека, как створки капкана. Он мигом развернулся, прикрывая спиной драгоценный груз от выстрелов префектов и, включив прыжковые ранцы, рванулся в воздух.

Мгновение он раздумывал, не прыгнуть ли в открытый лифт и не отправиться ли на столь медленном экипаже прямо в царство аристократии, укравшей его драгоценность. Но прежде чем Сахаал прикинул все «за» и «против», слева от него…

БУ-УМ!

Еще один залп. Как не вовремя!

Пламя объяло Повелителя Ночи, как сверкающая приливная волна. Траектория его полета изменилась, в ногах вспыхнула боль, и Сахаал начал кружиться в воздухе.

Только древняя броня еще могла поддерживать его дух, стенающий среди статических разрядов вокса, — но там, где наголенники встретили острие залпа виндикторов, доспехи не выдержали и пропустили удар. Сахаал изгнал боль из разума и приказал впрыснуть в кровь быстродействующие коагулянты. Обработав раны, он смог вновь сконцентрироваться на траектории полета — иначе через несколько секунд он врежется в стену или, что еще хуже, в пол. Получилась бы размазня из плоти и брони.

Прыжковые ранцы громко и яростно свистели дюзами, словно передавая звуки души Сахаала. Полет немного выровнялся, Повелитель Ночи теперь поднимался под небольшим углом к поверхности, оставляя за собой тающий след. Впереди по курсу вырастали громадные створки Врат Махариуса.

Вес пленника ограничивал маневренность, Сахаал собрал все силы, стараясь закладывать виражи и не представлять собой легкой цели для оставшихся внизу префектов. Вопли мажордома раздражали его, и он заставил того замолчать, ловко ударив по голове.

Скоро Сахаал обрел полный контроль над полетом и, сделав круг, намерился вновь вернуться к лифту. Слишком поздно — черная стена уже закрыла вход блестящим щитом тел. Спикировав вниз, Повелитель Ночи активироват когти и яростно принялся пластать проносящиеся головы виндикторов, рассекая шлемы и раскалывая черепа. Вокруг вновь загремели выстрелы — теперь уже не слитные залпы, а паническая разноголосица; заряды проносились мимо, не поспевая за его полетом. Сахаал несся вперед как ракета, вспышки выстрелов виндикторов, стоящих плечом к плечу друг к другу, лишь мешали целиться их товарищам.

В один миг монолитный строй был разрушен. Теперь в его середине было нечто, двигавшееся быстрее, чем видели люди, вопившее, как ребенок, и рубящее направо и налево длинными когтями. Нечто, легко могущее протанцевать между каплями дождя.

Вдали, как показалось Сахаалу, к акустическому аду выстрелов и взрывов присоединились редкие «выдохи» лазганов. Значит, подумал он, остатки его воинства еще продолжают отчаянное сопротивление, загнанные в угол.

Пусть погибнут. Пусть заберут с собой побольше этих безликих глупцов. Пусть подороже продадут жизни. Ради меня.

Такая перспектива странно бодрила.

Сахаал сорвал голову дервиша с тела скучающим ударом, делая шаг к следующему человеку, чтобы нанести смертельный удар. Бронированный кулак стукнулся о край его шлема, и Повелитель Ночи лишь расхохотался тщетности подобного сопротивления. Он присел и нагнулся, короткой командой вновь активируя прыжковые ранцы, расхохотавшись во все горло, когда столбы синего пламени сожгли целую группу виндикторов, а других смертельно опалили.

Вот! Это — жизнь! Убивать и радоваться!

Бессмертный! Сверхчеловек! Наследник Охотника!

Ощути их страх! Испробуй их ужас!

Это походило… на опьянение.

А затем нечто огромное и темное, как чудовищный кулак, потянулось, чтобы схватить Сахаала, разворачиваясь и нависая в воздухе. Он усилил инстинкты, изящно перекувырнувшись, используя дар хищника, и сумел разойтись с разворачивающейся вуалью на несколько сантиметров.

Сетевые пушки.

Сахаал не ожидал, что они есть у префектов. В воздухе он был бессмертным или хотя бы ощущал себя бессмертным. Теперь его могли сбить, подтащить к земле, запутать когти и лишить жизни.

Опьяняющий порыв власти сменился волной смирения и беспокойства. От былого внутреннего наслаждения не осталось и следа — как он мог быть таким глупым?

Как его разум отважился высокомерно полагать, что один Повелитель Ночи сможет победить это… безбрежное море врагов? Конечно, во всем виноват гнев. Опять этот мерзкий голос в голове. Безумие дикости, сделавшее Сахаала опрометчивым и неуравновешенным.

Что говорил в таких случаях Ночной Охотник?

Это нагноения в нашей крови… Они делают нас глупцами, мой наследник… Ты знаешь, кто они?

Концентрируйся, Сахаал, концентрируйся!

Где-то в тенях раздался одиночный выстрел лазгана — последние из его разномастных воинов были обращены в пепел карающим лучом.

Проклиная себя за глупость, зорко осматриваясь в поисках новой взлетевшей сети, Сахаал взвыл и по спирали поднялся в воздух, чувствуя, как его надежды обращаются в прах. Он перевернулся на спину и понесся под потолком вдоль хаотического нагромождения несущих балок, все еще крепко прижимая мажордома к груди.

В спину били заряды дробовиков, но на таком расстоянии они были не опасны, все равно что камни, подброшенные вверх. Но Сахаал понимал опасность своего положения — в любой момент какой-нибудь дервиш мог поймать его в перекрестье прицела лазерной пушки и нажать на спуск.

Борясь с паникой, Повелитель Ночи несся под самым потолком, как перепуганный паук, стараясь использовать для укрытия каждую щель, каждый укромный и темный уголок. Снизу включились мощные прожекторы, слепившие Сахаала так, словно он очутился в центре сверхновой звезды.

Ужас сдавливал горло — петля позора и поражения. Сахаала обнаружили — он был побежден. Для такого существа тьмы, как Повелитель Ночи, свет был не просто ядом, сжигавшим глаза, нет, он подавлял и его веру, мечтания, забирал храбрость.

Лишенный теней, с сорванной броней тьмы, Сахаал ощущал себя самым жалким из людей, червем, летучей мышью, беспомощно порхающей под потолком в ожидании смертельного выстрела. Полная неудача.

Мы не будем отдыхать. Мы не будет убегать. Мы не будет уступать.

Голос повелителя. Снова звучит из глубин памяти. От него кружится голова, как и всегда.

Никакой помощи, пока обида не будет искуплена. Никакого удовлетворения, пока Император-Предатель жив. Никакого отдыха, пока Галактика не закричит единым воплем, единым завыванием ужаса: аве Доминус Нокс!

Сахаал вскинул голову и отбросил прочь сомнения, которые посмели закрасться к нему в душу. Повелитель Ночи издал дикий вой злобы, которая копилась в течение ста столетий.

Дайте ему умереть! Пусть его разорвут на клочки! Но пусть он умрет с огнем в душе и со свежей кровью на когтях.

Сахаал развернулся в сторону массивного светильника, висевшего под потолком зала как якорь, и перерубил стальной трос быстрым ударом. Огромная конструкция тяжело рухнула вниз. Он еще научит человеческих ублюдков понятию «страх».

— Смерть ложному Императору! — проревел Сахаал, выхватывая болтер. — Аве Доминус Нокс!

Повелитель Ночи начат спускаться туда, куда рухнул светильник, из последних сил прижимая к себе мажордома и дико улыбаясь.

Мита Эшин

Раньше, чем Мита узнала об опасности, раньше, чем кто-либо из виндикторов осознал приближение беды, раздался глухой звук, точно раскололась планета, — рокочущий грохот удара потряс людей.

Светильник приземлился среди префектов упавшим астероидом, раскалывая покрытие пола и подминая под собой целую шеренгу черных воинов, разлетаясь шрапнелью осколков во все стороны. Двадцать человек погибли сразу, а те, кому не повезло оказаться рядом с местом падения, были жестоко ранены кусками металла, смертельным веером пронзавшими все на своем пути. В ядре светильника сверкал и плевался пламенем огненный шар, от которого поднимался столб жирного черного дыма.

Вокруг метались и кричали черные фигуры.

А над префектами, еще не успевшими перегруппироваться и оправиться от потрясения, раздались дикие завывания и послышался треск болтерной очереди. Мита сразу опознала этот звук — слитный рев огня — и мерцание вспышек в высоте.

Мелькающий в лучах прожекторов виндикторов, сверкая фосфорическим светом, на них падал Повелитель Ночи, словно влекомый крыльями внезапного шторма. Тварь полночного неба и искрящихся молний. Он не мог не производить впечатления даже среди всеобщей волны ненависти, даже будучи ярко освещенным.

Его вопль разрывал воздух, кромсая невидимым клинком.

Заряды болтера начали поражать прожекторы — сначала вспыхнул и погас центральный, потом стремительно потухли еще два. Меткость твари, стрелявшей на лету, была просто поразительной. Навстречу ему загремели залпы виндикторов, но вот тени заметались, раздалось еще несколько глухих разрывов, и затем…

Наступила тьма.

Абсолютная. Полная.

Бесконечная ночь.

Но отнюдь не тихая. Вопли Повелителя Ночи превратились в целый мир: акустическую вереницу леденящих криков и замораживающих кровь визгов. К ним присоединились стоны испуганных виндикторов, отчаянный ропот запаниковавших людей, толпящихся вместе и не спускавших пальцев со спусковых крючков, приглушенные причитания тех, кто уже посчитал себя раненным или пронзенным, разорванным на куски невидимым чудовищем.

Это был настоящий хаос.

Вот в одном месте закричал префект: он успел ощутить боль в плече или в бедре, а потом горячая волна собственной крови брызнула на него, разлилась медленная слепящая мука — человек понял, что у него уже ампутирована часть тела.

Многие не успевали ничего почувствовать.

Здесь голова сержанта прилетела из ниоткуда и шлепнулась на пол черным ядром, а где-то рядом уже скользил в поисках новой жертвы невидимый демон.

Вот кого-то дернули за руку и вырвали оружие, другого схватили за сегмент брони и вырвали тот вместе с мясом, еще один префект вопил, лишившись скальпа — его глаза заливала кровь со лба, рядом молодой виндиктор, рухнув на колени, старался собрать с пола собственные кишки.

А вот человек решил закричать, но понял — он только что лишился челюсти и языка, вырванных и отброшенных в сторону.

Мита ощущала все это — кружащий голову калейдоскоп вертелся вокруг с бешеной скоростью.

Повелитель Ночи внезапно оказался повсюду — вертелся сверху, убивая, опускался на землю, рассекая на куски, разя с удивительной безнаказанностью. Он был то тут, то там, не переставая нести смерть и вопить.

Кровь лилась отовсюду, как дождь, теплый дождь без направления и цвета.

Во тьме каждый силуэт становился угрожающим, каждый голос — криком.

Рациональная часть мозга Миты уже поняла, что произошло. Тварь вовсе не устраивала геноцид и резню. Человеческие чувства протестовали против этого заключения, но действительность была такова.

Дисциплинированный ум дознавателя смог погасить первые вспышки паники, но остальные оказались во власти страха, который, словно бурный поток, прорвал защитные дамбы и затопил все вокруг. Паника стала физически ощутимой, воины передавали ее друг другу, как заразу, превращаясь в стадо испуганных животных. Они стали молекулами бушующего шторма, перемешавшимися, сталкивающимися и отталкивающимися, но несущимися в общем потоке.

Дробовики не умолкали во тьме. Беспорядочная стрельба, беспорядочные схватки.

Виндикторы сами убивали друг друга. Воинов было слишком много, внезапно поняла Мита. Их собрали со всего Каспсила и ближайших городков, но префектам отдали невероятно примитивные приказы: выдвинуться и захватить зал у Врат Махариуса. Убить всех, кто встанет на пути. Не дать никому сбежать.

Виндикторы исполнили их с похвальной эффективностью, но поспешили и вспугнули чудовище, терроризирующее город. Ородай не учел важного фактора: он просто заполнил воинами узкое помещение, словно песком, насыпанным в чашу. И, протискиваясь сквозь узкие двери, префекты теряли мобильность и удобную позицию для ведения огня. Верно, что преследуемый зверь не мог сопротивляться такому количеству сил, но он изменил правила, и оказавшиеся во тьме люди, зажатые со всех сторон, внезапно поняли: они так же не могут выйти, как и оказавшийся с ними в западне Повелитель Ночи.

Виндикторы застряли в ловушке вместе с рассерженным дьяволом. Это было не самое приятное открытие. Их единая паника едва не разорвала Миту. Ее эмпатическое сознание заполнили шипы боли и визжащие ночные кошмары, монолитный ужас толпы заставил дознавателя задрожать и начать впадать в ступор.

Мита упала на колени, задеваемая со всех сторон мечущимися фигурами, почти ничего не соображая, ощущая во рту горький вкус желчи. А над океаном людской паники легким смерчем ужаса и страха скользил разум Повелителя Ночи. Она даже не рискнула приблизиться к нему. Только не сейчас, когда она слаба, а твари варпа, защищающие чудовище, не дремлют. Стоит им ощутить астральное присутствие Миты — и они рванутся к ней, вцепятся в душу и…

Но, даже не приближаясь к монстру в астрале, девушка была настолько близка к нему физически, что могла четко ощущать его форму и исследовать поверхностные эмоции. Эта древняя и ужасная душа и… о Бог-Император, еще немного… опять все как и прежде:

Словно она уткнулась в зеркало.

Сомнения… Власть… Подозрения…

Мита очнулась от громкого рева над ухом — щупальца псайкера опознали, что рядом присутствует уверенный в себе человек, наверняка сержант, отдающий приказы.

— Биноксы! — рявкал он. — Ночное видение! Приказываю всем! Наденьте ваши проклятые варпом биноксы, разрази вас моча Вандира!

Голос стал маяком. Крошечным лучиком света в абсолютной тьме. Щепкой порядка, проколовшей шар черной магии, сплетенный Повелителем Ночи. Виндикторы начали останавливаться, прекращая давку, и, тяжело дыша, завозились, разыскивая спецприспособление.

Мита сделала ментальное усилие и прочла имя сержанта. Если ему удастся выбраться живым из этой передряги, она лично рекомендует такого человека командующему Ородаю.

Дознаватель пошарила руками вокруг себя, пока не нашла залитое липкой кровью бронированное тело. Кто бы его ни убил, Повелитель Ночи или стоящий рядом друг, он был уже мертв. Мита пошарила на поясе виндиктора, пока не наткнулась на подсумок с биноксом, и торопливо надела устройство.

Мир вспыхнул оттенками зеленого и серого.

— Всем перегруппироваться, разрази вас проклятие! — ревел сержант.

Мита развернулась, бросаясь к нему как к единственному источнику спасения — теплому укрытию посреди ледяной метели. Простой человек — но дознаватель уже ощущала, как от него расходится невидимый круг спокойствия. Виндикторы включали режим ночного видения, осматривали причиненные им повреждения.

— Перезарядить оружие! — неистовствовал сержант, воодушевленный собственным лидерством. — Пристрелите проклятое Троном дерьмо! Задайте…

Его голова слетела с плеч.

Мита внутренне застонала — новый удар страха и отчаяния, чудовищное понимание ужасной потери.

Кровавая капель упала с небес, размазанное пятно пронеслось мимо, щелкая клинками когтей. Нечто черно-синее, которое слишком хорошо знало, какие цели надлежит уничтожать первыми.

Оно кричало. Кричало, как дитя.

Тяжелые шоры паники вновь упали на людей. Где-нибудь недалеко, видя вспышки в зале у Врат, Ородай отдавал команды с заднего сиденья «Саламандры». Они не могли повлиять на ситуацию. Только не сейчас. Пока чернильный ужас кипит в сердце этого места. Единственный голос разума был уничтожен — срезан — с высокомерной непринужденностью кружащего во тьме нечто.

Как легко увидеть кошмары во тьме!..

Как легко забыть, что против тебя всего один противник! Один смертный противник…

В этом и заключался смысл работы Повелителя Ночи. Он заставлял врагов бояться друг друга. Он заставлял врагов забыть, что он мог истечь кровью и умереть. Он позволял людям заполнить тьму полчищем демонов, а когда он вопил, его голос напоминал зов смерти, спустившейся за своими жертвами.

У них был дьявол, пойманный в бутылку. Они заманили его в западню и считали себя самыми умными, но дьявол сумел быстро объяснить, как они ошибались. И теперь он властвовал в этой «бутылке», затягивая остальных в свой мир, мир вечной тьмы, где правит лишь он один. Теперь он возьмет все жизни, одну за другой.

Мита не могла в одиночку успокоить совершенно деморализованных префектов — скорее можно было выпить море. Они уже приготовились умереть.

Псайкер понимала это совершенно четко.

Повелитель Ночи убьет тут всех.

И единственный способ спасти всех и спасти себя…

…это дать ему то, что он хочет.

Взгляд Миты упал на огромные Врата Махариуса — сдвоенные гигантские створки из стали и железа в десять метров высотой, возносящиеся почти до самого потолка.

Что ему требуется?

Побег.

Скопление тел было слишком большим. Мита проталкивалась изо всех сил, стараясь проскользнуть между высокими префектами, как собака между слоновьих ног.

От каждого ее толчка вокруг раздавались панические вопли: «Тварь здесь! О Император сладчайший, она уже здесь!» После чего вокруг начинали свистеть булавы и клинки, раздавались выстрелы из дробовиков наугад. Теперь уже пришел черед Миты благодарить полную тьму — большинство нападений перепуганных виндикторов не имели цели, а чувства псайкера предупреждали девушку, когда опасность была действительно реальна.

Но так продолжалось недолго. Внезапно давка усилилась, стадо перепуганных мужчин отчаянно пихалось и возилось, слишком занятое, чтобы прислушаться к крикам затертой в самой середине толпы женщины.

— Биноксы, идиоты! — вопила Мита до хрипоты. — Включите ваши проклятые биноксы!

Она уже перепробовала все возможности, включая молитвы Императору.

Бесполезно!

Но надо что-то немедленно предпринять!

Мита вновь удивилась способности Повелителя Ночи сеять раздоры. Смерть тут, смерть там — и вот сгущается тьма и ужас, а он управляет ими, как дирижер. Простые на первый взгляд вещи превращают испытанных ветеранов в испуганных щенков, которые уже не слышат зова истинных богов…

Дознаватель с завистью признала: способ был необычайно эффективным.

Вокруг не было никого, кто бы мог помочь ей в достижении цели. Залп дробовика грянул прямо перед носом Миты, заполнив экран бинокса плавающими зелеными пятнами. Она с проклятием увернулась от выстрела, больше всего пораженная тем, что этот стреляющий на любой шорох глупец надеялся таким способом убить Повелителя Ночи.

Другой удар сзади, толчок в бок. Нет, так она никогда не дойдет! А ведь Мита уже почти рядом!

Теплые брызги прилетели на щеки девушки, кровь била фонтаном в обрамлении криков, раздавшихся совсем рядом, — тварь, спикировавшая, как орел, на жертву, ударила вновь, просто запустив когти в шевелящееся человеческое море и выхватив с протяжным криком некий сверкающий предмет. Даже сквозь оптику бинокса Мита не могла четко разглядеть тварь, лишь неясное пятно, уносящееся вдаль, блистая когтями.

Псионическая активность толпы достигла агонизирующего максимума — накал ужаса приближался к критической для мозга Миты отметке. Еще секунда, девушка была уверена, — и она потеряет сознание. А упав, долго не проживет под бронированными сапогами мечущихся в панике виндикторов.

А затем план спасения зажегся в голове Миты. Ей не добраться до пульта управления внешними Вратами — зажали так, что даже руку нельзя поднять. Но — во имя Трона! — есть спасительная нить, и ее нельзя упустить.

Анимус могус. Телекинез.

Хотя он точно не является ее сильной стороной.

Как у всех лицензированных псайкеров, прошедших обучение в Схоластиа Псайкана, псионические способности Миты могли улучшаться и усиливаться — точно так же, как физические силы. Хотя, в отличие от навыков боевых искусств, псионические способности улучшались крайне медленно.

Способности могли обостряться в критический момент, нанести мощный удар или защитить хозяина от неожиданной атаки. Использовать их обдуманно, как точный инструмент, способный влиять на мир, Мита никогда особенно не умела.

Неуклюжие попытки изнуряли псайкера, как кровоточащая рана.

«Хороший псайкер знает свои пределы, — самодовольно сообщали ее учителя. — Вот твой предел».

Ладно, раздери вас всех варп! Все равно другой возможности нет.

Потрясенная собственной непочтительностью к уважаемым преподавателям, Мита задышала глубоко, сжав кулаки и стремясь успокоиться. Надо сконцентрироваться, достичь беспристрастного центра души, увидеть внутренним взглядом рычаг управления Вратами… нет, все не так.

Мите нельзя успокаиваться, наоборот, надо прийти в ярость — гневную и импульсивную, чтобы приказать подчиниться непокорному предмету.

На лбу девушки выступили бисеринки пота.

Она словно осталась одна в пустом зале — удары и толчки виндикторов, сыпавшиеся со всех сторон, больше не проникали внутрь псионической сферы. Неуправляемое тело осело на пол, но Мита не обращала на него внимания — она яростно била нематериальными кулаками по рычагу контроля Врат.

Снова и снова.

Ничего не происходило.

А затем что-то завизжало во тьме — Мита непроизвольно повернула голову на странный звук. В чернильной тьме он увидела его — Повелитель Ночи сжался в комок и, выставив когти, начал пикировать на нее.

Он увидел ее.

Он шел за ней.

Только за ней.

Полыхание красных глаз заполнило мир Миты. Крик умирающего ребенка бился в ушах. Она приготовилась умереть.

Энергия, в которой так нуждалась псайкер, пришла. Смесь адреналина, страха и гнева заполнила Миту до краев. Псионические щупальца сомкнулись вокруг рычага мертвой хваткой, дернув рукоять с невероятной силой. От перегрузки глаза девушки налились кровью, череп затрещал, а сердце начало сбоить, отчаянно протестуя. Она тянула за рычаг и понимала, что через миг треснут все кости. Лопнут вздувшиеся вены. Рычаг повернулся.

Огромные двери пробудились, как дремлющие боги, стряхивая с себя слои льда и снега. Створки начали медленно размыкаться, открывая путь к неведомому холодному раю. Арктический ветер прорвался внутрь метельной круговертью — и принес капельку света.

Тусклого естественного света планеты. Бледного и слабого. Но сразу стало возможно разглядеть силуэты. Стало можно отличить друга от врага.

Виндикторы замерли посреди бойни. Занесенные булавы опустились. Пальцы больше не терзали спусковые крючки. Люди немного отходили от шока, расслаблялись, переглядываясь среди окружавшего их хаоса.

Над безжизненным телом Миты сверкнули глаза — Повелитель Ночи извернулся, спасаясь от света, сменив вертикальный полет на горизонтальный; мантия схваченного им человека трепетала, как яркий хвост. Тварь издала крик, будто прощаясь со всеми, и ее поглотил снежный буран за Вратами. Непогода сомкнулась непроницаемой стеной.

Повсюду лежали тела. Большинство ран причинили дробовики.

И Мита Эшин, спасшая всех, полубезумная после сильнейшего выброса анимус мотус, находилась на грани смерти. Девушка едва смогла прошептать благодарственную молитву Императору. Она сама не ожидала от себя такого поступка.

Ведь не Император спас ее. Мита спасла себя сама, отчаянно пожелав и обретя силу.

Вспышка дружеских чувств пронеслась через мозг дознавателя, она вдруг вспомнила истинную душу Повелителя Ночи, заключенную в его глубинах. Такую сомневающуюся и такую одинокую. У него были только принципы, помогавшие во всем. Так же, как и у нее.

К Мите приблизился молодой префект, осматривавший тела и разыскивающий раненых. За ним спешили санитары. Виндиктор присел на корточки у сжавшегося тела девушки и тронул рукой грязные тряпки.

— Вы в порядке? Ранены? — Его голос еще по-юношески ломался.

— М-мне… нужна помощь, чтобы подняться. — Мита едва смогла закончить фразу.

Юноша резко отшатнулся, словно увидел змею. Ородай не собирался информировать своих воинов о том, кто поведет их в бой. Виндиктор быстро пошел прочь, словно девушки вообще не существовало. Она слышала глухие проклятия и защитные молитвы, которые он бормотал на ходу.

«Ведьма».

Это была последняя капля.

Я только что спасла ваши дерьмовые жизни, мелкий ублюдок.

Усевшись на железном полу рядом с Вратами Махариуса, утирая кровь, сочащуюся из ушей и носа, Мита Эшин мрачно смотрела на суетящихся санитаров и испытывала нечто вроде кризиса веры.

Мита сидела так долго, мысленно возвращаясь к недавним событиям. В основном все ее мысли крутились вокруг одного вопроса. Истощенный мозг просто не мог думать сразу обо всем.

Почему?

Зачем она сделала это? Из-за чего Мита отчаянно сражается всю жизнь, с тех самых пор как Черный Корабль унес ее прочь от семьи? Для чего служит раздувшемуся Империуму? Почему работает ради этих примитивных ублюдков, фанатичных глупцов, которые ненавидят и презирают ее имя? Почему тратит кровь и энергию, защищая их ради славы империи… в которой для нее самой нет места?

Ее просто используют? Она лишь маленькая ручная ведьмочка, секретное оружие, нужное лишь до определенного момента? А потом ее уничтожат? Почему она никогда не задумывалась о подобных вещах?

Вот на этот вопрос Мита могла ответить: потому что никогда не находила столь похожее существо. Никогда не испытывала такой горечи в другой душе. Невероятно сильной, требующей подвергнуть сомнению все прежде пережитое. Повелитель Ночи ощущает жизнь так же.

Мита постаралась прервать жаркий шепот, говоривший с ней ее голосом. Она попыталась не поддаваться паранойе, но та не желала сдаваться. Поток ужаса захлестывал мозг, в отчаянии девушка нашла прибежище в уголке души, куда страх не мог проникнуть, — в вере.

Его жаром вытравлены будут сомнения. Его светом — испепелены все шепчущие голоса.

Она была использована? Ею безжалостно управляли?

Нет! Конечно нет! Мита сражалась не за этих людишек, а за Императора!

Он любил ее.

Разве не Его силой были дарованы ей особые возможности?

Не Его именем можно было управлять будущим, используя гадание и фурор арканум?

Он любил ее. Он не смог бы так ее использовать.

Хотя большинство Его слуг представляют собой презренную и тупую массу. Пусть они ненавидят, если так надо. Пусть живут жалкими жизнями, позволяя поглощать себя ереси и расколу. Пусть Инквизиция отреклась от нее, пусть черный червяк Ородай презирает ее. Даже вся Вселенная может восстать против Миты, если так надо.

Император любит ее. Она в этом уверена.

Успокоенная, Мита поднялась на ноги. За это время виндикторы уже подтащили несколько переносных светильников, и теперь санитары могли работать прямо на месте побоища. Девушка осмотрела зал, озаренный бледным светом, залитый кровью и усыпанный трупами. Что ей теперь здесь делать?

Боец из нее сейчас никакой, Мита едва держалась на ногах, да и Повелитель Ночи ускользнул. И теперь нет надежды его поймать.

Пойти доложить Ородаю? Он наверняка объявит ее виновной в случившемся, а префекты дружным хором проклянут. Нет, пожалуй, Мита обойдется без этих сцен. У командующего найдется чем заняться в ближайшие часы.

Оставался лишь один пункт в расследовании, о котором ничего не было известно. Один ненайденный ключ.

Груз.

Именно за ним сюда первоначально пришел Повелитель Ночи. За ним он отправился в улей. Из-за него расправился с Ледниковыми Крысами, а потом искал Гашеного. Рисковал жизнью в этом самом зале. Ради странного груза, который у него украли.

Что это такое? Каким сокровищем можно приманить тварь, уничтожающую все на своем пути? И кто мог отважиться похитить груз?

Мита могла ответить на эти вопросы лишь одним способом. Она зашла в открытые двери лифта, в котором приехал похищенный мажордом, и повернула диск на внутренней панели, наблюдая, как двери медленно закрываются перед ней.

Когда кабина ожила и двинулась, Мита подумала, зачем Повелителю Ночи понадобился пленник. Наверняка черно-синий демон потащил его в свое логово, где будет, шипя и плюясь, требовать ответов.

Что-то выходит слишком просто. Он так просто найдет своего вора?

Конечно нет.

Командующий Ородай не был полным глупцом и не ударил всеми силами в одно место.

Повелитель Ночи не найдет убежища в своем логове.

Зо Сахаал

И затем финал красивой мечты развалился.

Сахаал возвращался в свои владения по темным и тайным путям, скользя по глубоким заброшенным шахтам давно разведанным маршрутом. Надо было как можно быстрее проскочить снежное поле перед Вратами Махариуса, чтобы находящийся без сознания пленник не превратился в ледышку. Ему предстоит ответить на пару вопросов. Хотя под яркой одеждой мажордома виднелся такой слой жира, который мог защитить хозяина в любой мороз.

Еще один декадентский слизень декадентского мира. Сахаалу понравится задавать ему вопросы.

Повелитель Ночи призраком проносился по опустевшему подулью, минуя поселения, совсем недавно сожженные и разоренные виндикторами. Крался через почерневшие деревни и опустевшие становища кочевников, думая, куда подевались все жители. Наверняка поголовно погибли или присоединились к его армии.

Его империи.

Эта мысль немного согрела Сахаала, вытесняя обиду и досаду от западни в зале у Врат Махариуса. Его армия. Его дети, готовые по приказу нанести удар любому противнику.

Хотя на задворках сознания Сахаала оставалась мысль, что всем им уготована смерть. Он бросит армию в челюсти врагов, неся анархию и безумие в перепуганный город. А потом по следу его жертвы прибудут братья из Легиона Повелителей Ночи. Они найдут подготовленную для них почву и расчищенные пути.

А с другой стороны, мысль о жертвоприношении душила Сахаала, наслаждавшегося своим государством. Их будущая смерть беспокоила его, принося оттенок грусти, который он не мог разумно объяснить.

Может… могло ли случиться, что он стал испытывать к ним нежность? Могла ли мантия господина стать удобной? Мог ли Повелитель Ночи быть соблазнен преданностью и почитанием наивного племени?

Или просто наслаждался властью, страхом и боялся их лишиться?

Похожее ли чувство испытывал Ночной Охотник к народам Ностромо Квинтуса — Темный Лорд, принесший мир и правосудие через страх и ужас? Любил ли он своих подданных — бесполезных червей? Что происходило в его сердце, когда прибыл Император и объявил его своим сыном?

Сахаал анализировал мысли.

Да, пожалуй, он гордился своими детьми. Их деяниями, которые омыли его славой и позором в равной мере. Они достигли большего, чем он мог мечтать.

Ударьте по рукам, чтобы враг не мог вас ранить.

Ударьте в сердце, чтобы забрать жизнь врага.

Руки были вывернуты из плеч — стартовые позиции батарей «земля — воздух» были атакованы самыми опытными воинами Семьи Теней. Их было установлено множество на поверхности улья, потребовалось много дней для их планомерного уничтожения, но капитаны преуспели. Оставшиеся батареи теперь живут в страхе, каждую минуту ожидая нападения неведомых преступников. Уже есть случаи дезертирства.

Сердце… с этим было легко. Незащищенные и неохраняемые, огромные вентили, по которым поднимался жар из сердца Эквиксуса, насыщающий улей энергией и теплом, стали легкой добычей. За несколько дней до того под руководством Пахвулти были изготовлены бомбы, сработавшие даже лучше, чем ожидалось. Трубы полопались, из них рванулись столбы пара и остывающей магмы. Целые ярусы остались в темноте и холоде.

Теперь настал черед гибнуть зерновым культурам в замерзающих гидропонных колериа.

Ополчение подавляло бунты, распределяло теплые одеяла, умиротворяло толпы. Когда с небес карающим мечом опустятся корабли Повелителей Ночи, людишки станут легкой добычей.

Город еще не упал бездыханным — Сахаал был реалистом и прекрасно все понимал, — но был ранен и терял силы от серьезных повреждений. А инфекция и разложение никогда не преминут вступить во владение им.

Когда настанет день удара, улей окажется перед самым страшным моментом в своей истории. Сколько толстопузых защитников встанут на пути Повелителей Ночи, когда нечего есть, а боевой дух отсутствует напрочь?

Сахаал предполагал, что очень немногие отважатся на подобный поступок.

И все благодаря его армии. Все благодаря Семье Теней и многочисленным беженцам, слепым мышкам, беспрекословно подчинявшимся командам. Он был их чемпионом. Лордом угнетенных. Повелителем обездоленных, сковавшим из кипящего негодования улья пылающий меч, омытый свежей кровью.

Сахаал проник в ржавые пещеры через секретный южный проход. Он решил вернуться без лишнего шума, уединиться и спокойно пытать глупца, что продолжал висеть на его согнутой руке. Скоро он узнает имя владельца Короны Нокс.

Повелитель Ночи вернулся в свои земли с радостью и гордостью в груди, сделав паузу перед последним поворотом, чтобы неспешно все осмотреть.

Челюсть Сахаала отвисла.

Болота горели.

Танки.

Он ведь должен был удивиться, почему виндикторы у Врат Махариуса, задумавшие сложную западню, пустили в бой одну пехоту. Прагматичный командующий ворвался бы внутрь на боевых машинах и открыл по Сахаалу огонь из пушек и мортир, пока не представилась бы возможность раздавить космодесантника гусеницами.

Сахаалу следовало догадаться об истинных причинах. Командующий виндикторов оказался умнее. Пока улей нагнивал и леденел, крича от ночных кошмаров, в которых людям являлся темно-синий демон с горящими огнем Хаоса глазами, главный префект ощутил, что реальная угроза исходит совсем не от одиночки Повелителя Ночи, а от армии, которую тот создает.

Сахаал почти восхитился умом человека. Он не обращал внимания на флер ужаса, а заглядывал в глубь, рассуждая с холодной эффективностью, которая так мила самому Сахаалу. Танки подобрались к ржавым пещерам, пока Повелителя Ночи не было. Вооруженные пушками и гаубицами, они понеслись на поселение, что некогда было его владением. Сахаал опоздал и мог лишь наблюдать.

Хотя все уже кончено.

Голос из вокс-передатчика, установленного на каждой машине, беспрерывно вещал:

— Повелитель Ночи мертв… вы не наши враги… расходитесь по домам… сопротивление бесполезно… Повелитель Ночи мертв…

Империя Сахаала рухнула.

Они надвигались клином, поджигая на своем пути все, что может гореть. Огромная фаланга «Саламандр» и «Химер» дробила в пыль препятствия на пути. Члены экипажей нагло сидели в открытых люках, сверкающая броня отражала пламя горящих построек. Несмотря на сильные разрушения, виндикторы еще предпринимали попытки различать врагов, вычленяя из общей толпы Семью Теней и сопротивляясь желанию открыть по ним беглый огонь.

Повелитель Ночи мертв… Мы пришли освободить вас от рабства… Повелитель Ночи мертв…

Это была великолепная выдумка. Решив выступить против объединенных сил Семьи Теней и беженцев, префекты понимали: у них мало надежды на быструю победу. А этим заявлением они могли сразу раздробить врагов, обращаясь к чувству самосохранения беженцев, разрушая путы ужаса, так долго пестуемые Сахаалом.

Беженцы опрометью бросились мимо наступающих танков, устремляясь по длинной северной дороге к своим опустелым жилищам верхнего подулья. Как насекомые, отбросившие ставшие тесными панцири, так и люди в один момент расторгли договор с Сахаалом. Они смогли забыть про страх и замаранные кровью руки, сбежали во тьму с благодарственной молитвой на устах, не оглядываясь назад.

Только Семья Теней не получила прощения. Они служили демону верой и правдой, по собственному выбору. Никто из них не мог заявить, что содержался в рабстве.

Танки собрались на берегах горящего острова, медленно разворачивая стволы орудий, как рыцари перед боем склоняют древки копий. Племя знало, зачем пришли боевые машины, многие из них побежали к префектам, пугая их боевым кличем и священными обвинениями, призывая на их головы гнев Императора.

Нелепо подумать, размышлял Сахаал, что столь набожное племя смогло так быстро развратиться. Ведь не префекты предали их Императора…

Как теперь действовать? Попытаться вмешаться? Будет ли прок?

Орудия открыли огонь. Грохот выстрелов породил под сводами пещеры дикое эхо, напоминавшее смех гигантов. Взметнулись гейзеры взрывов, вздулись облака дыма, из которых растеклось кроваво-красное пламя. Удушливая пелена мигом накрыла центр острова.

Семью Теней уничтожили, как мелких паразитов в щелях дома. Последний оплот его империи рухнул, и Сахаал опустился на колени, не в силах справиться с мощью нахлынувших эмоций. Он не понимал, где ужас превращается в горе, скорбь от потери — в безумие, а безумие перерастает в гнев.

Выпрямившись единым движением, Сахаал швырнул тело мажордома на пол, забыв о нем.

Гнев.

Да… следовало сосредоточиться на гневе.

Когти вылетели из ножен с максимальной скоростью, Повелитель Ночи запрокинул голову и закричал — это был невероятный вой, стирающий из разума мысли, очищающий тело и просветляющий разум. Он весь становился единым сгустком безграничной и неудержимой ярости.

Убить всех. Отомстить за его армию. Рвать танки голыми руками, биться до последнего, погибнуть в лучах славы, показав жалким людишкам, какова плата за жизнь Мастера Когтя. Он должен…

Должен?

Их слишком много. Его разум сейчас разорвется на куски. Сахаал спал на протяжении ста столетий, он уже не понимая, как можно сопротивляться горечи потерь и разочарования. Как можно сострадать к низшему существу.

Убей! — вопили голоса. — Сожги этот мир! Убей всех!

Сахаал был создан для войны. Он был оружием ужаса, умелым и беспощадным. Он никогда не предполагал, что окажется один, вдали от братьев, без мудрой поддержки Ночного Охотника. Не думал, что настолько пропитается человеческими эмоциями.

Он был слаб.

Он сходил с ума — и понимал это.

Спрятанный в пасти секретного туннеля, вокруг которого шевелились тени дальних пожаров, Сахаал бился в конвульсиях, сражаясь с атакой чужеродных чувств — отчаянием, утратой, неуверенностью, одиночеством. Он не знал, что может им противопоставить. У него больше не было империи, а вместе с ее гибелью рухнули и стены здравомыслия.

Повелитель Ночи падал в бесконечную тьму. Он катался по полу, как презренный человек, и не видел спасения. Бессознательность пожирала его целиком.

На Тсагуалсе Ночной Охотник произнес его имя и объявил первым из наследников. Что он чувствовал в тот леденящий момент? Как выбор примарха изменил душу Сахаала?

Он не особенно удивился… Словно всегда ожидал этого.

Он ведь Мастер Когтя. Он истинный сын повелителя. Это было для него естественным.

Дикарь Ацербус ушел, не сказав ни слова.

На Тсагуалсе Ночной Охотник распустил капитанов и подозвал к трону Зо Сахаала.

— Придет день — и он будет твоим. Этот день близок.

И рассказал Сахаалу, как все произойдет: сжигающие мечты слова, после преследовавшие Мастера Когтя каждую ночь. Убийца-ассасин из храма Каллидиус придет за примархом, скользя в темноте, идя на стук его сердца по корчащимся галереям дворца. Никто не станет сопротивляться, никто не помешает ей. Пусть свершит свое ужасное дело.

Ночной Охотник мрачно смотрел на Сахаала, пока тот дрожащими губами не принес клятву послушания. Оружие заблокировать, всем скрыться в тенях. Не мешать. Убийца должна выполнить задание.

Пусть сыграет свою роль в бесконечной комедии.

Сахаал клялся — и ненавидел себя за это.

А потом Ночной Охотник, Конрад Керз, его повелитель, заставил Сахаала поклясться лично пронаблюдать за его смертью. Смотреть, оставаясь незамеченным, как все произойдет.

Заставил поклясться священной ненавистью Легиона отомстить за ужасное оскорбление. Сахаал хотел прервать повелителя, но с тем же успехом он мог хотеть убить Ночного Охотника.

Он должен смотреть, как умрет повелитель. И когда гадина уйдет, выполнив кровавое дело, он вступит в должность примарха, сняв с трупа Корону Нокс. Сахаал возглавит Повелителей Ночи и поведет Легион вперед.

Он поклялся и в этом.

Сахаал поведет их туда, куда приказал повелитель, с безграничной ненавистью и безграничным терпением. Поднимет флаг Крестового Похода на Императора-Предателя, и все будет хорошо.

Его повелитель повернулся к нему и спросил, знает ли Сахаал недостаток, который сделал Повелителей Ночи слабыми. Что ослабило их сердца?

Сахаал не знал. Тогда Конрад Керз улыбнулся и рассказал.

Это имеет отношение к власти. Это имеет отношение к гневу. Это имеет отношение к тому ужасу, который Легион использует как оружие против всех врагов.

— Страх — это финальное оружие, — сказал Керз. — Он должен использоваться как инструмент достижения цели, не важно, стоит ли задача повелевать миром или устроить массовую резню. Как Ночной Охотник использовал грозные инструменты отца, так Легион должен использовать страх.

Но если сеять страх без причины, ужасать ради удовольствия — это путь в скверну. Тогда страх прекратит быть оружием и станет самостоятельной вещью — он будет требовать господства над другими, будет применяться для простого факта усмирения кого-либо. Будет заставлять устраивать бойню для удовольствия и злого умысла.

Этот путь ведет к мании величия.

Этот путь соблазняет властью — и он и есть недостаток каждого Повелителя Ночи. Вся жизнь Ночного Охотника прошла в попытках воспротивиться этому яду, занесенному в тело изначальным безумием. Керз страдал от него днем и мучился в кошмарах ночью.

Этот путь ведет в Хаос.

— Это гной в нашей крови… Это делает нас глупцами, мой наследник…

Ночной Охотник не позволил Легиону так легко уступить Темным Богам. Хаос — хороший союзник, он смертельный огонь, пожирающий врагов, но нельзя позволить ему переварить сам Легион.

— Лидер должен быть сильным. Не просто храбрым и умелым бойцом, иначе я бы выбрал Крига Ацербуса. Он прекрасный воин, но слишком любит получать удовольствие от работы, чтобы стать лидером. Слишком жаждет превосходства. Слишком легко поддается темному влиянию.

Потом Керз спросил Сахаала: понял ли тот, почему выбрали именно его?

Сахаал поклонился и солгал, что понял.

Ночной Охотник выбрал его наследником из-за его силы, которая лежит в самой могущественной из областей, в самом святом направлении.

В концентрации.

Сахаал не дрогнул от видений Ночного Охотника. Видений объединенного Легиона. Видений сфокусированной ненависти. Видений черно-синих судов, нападающих на саму Терру. Видений острых когтей, перерезающих горло Императору-Предателю.

Месть за предательство. Месть за сына, преданного отцом.

А затем мир.

Эффективность и мир через повиновение. Империум под ночным небом. Все — во имя Ночного Охотника. Вот концентрация. Вот цель.

Все это передал ему Конрад Керз, а Сахаал подтвердил клятвами, туманящими рассудок.

Убийца уже приближался.

Сахаал пробудился от близких выстрелов, в воздухе резко пахло озоном, а ледяной ветер неожиданно пахнул в лицо.

Кто-то снял с него шлем.

Во тьме звякал металл и происходило шевеление

— …где же этот клинок? — прошипела тень и тут же свалилась со стоном на колени.

Говоривший о ноже был убит.

В темноте раздался второй невнятный голос:

— Он… хотел… о Бог-Император… хотел перерезать ваше горло, милорд.

Сахаал открыл глаза и резко сел, готовясь к смертельному бою, поэтому озабоченное лицо в сантиметре от его носа привело Повелителя Ночи в ступор.

Перед ним стояла обвинитель Чианни.

За ее спиной полыхали и дымились болота. Танки занимались теперь финальной зачисткой, с них спрыгнули пешие команды, осматривающие все уголки и трупы. Выглядящие подозрительно тела виндикторы тыкали энергетическими булавами для проверки. На дальнем конце берега виднелись последние улепетывающие беженцы, направляющиеся к безопасной северной дороге. Здесь их более ничего не удерживало.

Сахаал потряс головой и медленно осознал случившееся.

Память о повелителе освободила его разум от безумия. Он проснулся освеженным, щупальца скверны отступили, закованные в цепи, о которых Сахаал даже не подозревал. Он был на краю соблазнения, о котором повелитель предупреждал столетия назад. Его соблазняли властью. Сахаал обнаружил в себе любовь к строительству империи и неконструктивному отношению к плебеям.

Он потерял концентрацию. Начал преследовать личные желания.

Хаос уже жарко шептал ему в ухо.

Теперь он все вспомнил — до мельчайших деталей. Как проснулся в «Крадущейся тьме» — помнил голоса, шепчущие о ярости и власти.

Теперь он свободен от них. Слова повелителя очистили его даже сквозь завесу времени и смерти. Над ним больше нет патроната Хаоса, никакие роящиеся твари не крутятся на границах сознания — зато он ощущает себя более живым, чем с самого момента прибытия на Эквиксус.

Аве Доминус Нокс!

Сахаал благодарно выдохнул, вдохновленный мудрой силой Ночного Охотника. Теперь он свободен от жажды правления. Свободен от жажды преклонения. Повелитель Ночи не желает властвовать и не ждет обожествления.

Он вновь сконцентрирован. Корона Нокс принадлежит ему, и вся проклятая Империя пожалеет о случившемся обмане.

Сахаал вернулся к действительности, осматриваясь по сторонам. Бредущие и проверяющие трупы префекты были уже недалеко.

Он посмотрел на Чианни и смущенно моргнул.

— Ты должна быть мертвой, — указал он на болота дрогнувшим пальцем.

— Я… я услышала вас, милорд, — прикусила губу Чианни, оглядываясь на копошащихся среди трупов виндикторов.

— Услышала меня?

— Д-да… Я была на дальнем берегу, наблюдала, как возвращаются ударные группы. Когда появились танки, я… — Голова жрицы опустилась, уши покраснели. — Признаю, я решила, что вы погибли. Они сказали нам, что убили вас. Милорд, я была… Простите меня, я сбежала!

Чианни рухнула на землю, с рыданием обхватив когтистые ноги Сахаала.

— Я опозорила вас! Простите! Сахаал нетерпеливо поморщился:

— Не бери в голову, лучше расскажи, что произошло?

— Я… О кровь Терры! Я услышала ваш крик. Вопль ненависти с юга.

Он помнил. Гнев и ярость, когда последняя коварная волна Хаоса пыталась испепелить его разум, а мозг не выдержал, отключившись.

— Остальные подумали, что я безумна, — пробормотала Чианни. — Они думали, я слышу то, что хочу услышать… Но я не могла уйти просто так. Уйти без проверки.

— И ты пришла сюда?

— Д-да. И как раз вовремя, милорд. — Лицо жрицы исказил гнев. — Это дерьмо варпа сумело сорвать с вас шлем. И у него был нож, милорд. Я не знала, живы вы или мертвы, но…

Голос Чианни прервался, женщина лишь показала пальцем в сторону убитого человека. Сахаал видел, как она беззвучно открывает рот.

И тут ужасное подозрение закралось в его голову

Он проследил за взглядом и увидел скорчившуюся в грязи фигуру, раскинувшую руки по сторонам. Посреди роскошной одежды дымилось отверстие, лицо было заляпано кровью. Толстая рука так и не рассталась с кинжалом, который негодяй не успел вонзить в Сахаала.

Мажордом. Он пришел в себя, пока Сахаал был без сознания. Он сумел снять шлем с Повелителя Ночи, а потом собирался перерезать горло чудовища.

И тут Чианни пристрелила его.

— Не-ет! — взревел Сахаал, вскочив на ноги и закрутившись волчком.

Потом Повелитель Ночи рванулся к Чианни и вцепился в нее громадными пальцами, готовясь немедленно убить. Глаза Сахаала светились, как два закатных солнца.

— Ты убила его! — крикнул он. — Ты, проклятое варпом дерьмо, убила его!

— М-милорд, он же хотел вас убить!!!

— Он был мне нужен! Он должен был сказать имя своего хозяина! А ты убила его!

Когти из его свободной руки выдвинулись вперед. Он поднес их к лицу Чианни, готовясь нанести финальный удар, вскрыть этот жалкий череп и вылить презренную кровь в болото. Плевать, что она действовала в его интересах. Плевать, что спасла жизнь. Корона Нокс. Только она имеет значение. А она опять лишила его ее!

— Но я знаю хозяина! — завопила вдруг Чианни, вращая глазами. — Я знаю хозяина этого человека!

Сахаал замер, сузив глаза. Он подумал, каким должен казаться жрице без шлема, его болезненный вид должен был ужаснуть ее. И действительно, Чианни старалась не задерживать взгляд на лице своего повелителя, чтобы ненароком не выказать отвращение.

Рассмотри получше своего «ангела», маленький человек…

— Ты лжешь, — прошипел он презрительно. — Думаешь так спасти свою жизнь.

— Нет! Вам только стоит посмотреть на его одежду! Посмотрите на нее!

— И что в ней примечательного?

— Полумесяц! Кольцо из звезд!

— Объясни.

— Милорд, это… геральдический знак, принадлежащий одному из домов улья! Благородный Дом Загрифа! Этот человек работает на губернатора!

Мита Эшин

Лифт, казалось, поднимался целую вечность. Мита уселась в угол, поджав ноги и прислонившись спиной к бронзовому барельефу, украшавшему стену. Место, не идущее в сравнение с ее старой кельей для медитации на Сафаур-Инкисе. Да что говорить, даже аскетичная келья, предоставленная губернатором здесь, на Эквиксусе, лучше подходила для отдыха.

Но Мита была слишком вымотана, чтобы мечтать об удобствах. Главное, можно просто сидеть, не оглядываясь в страхе через плечо, — этого было достаточно.

Время тянулось медленно, и не много энергии успело восстановиться. Мита обнаружила свои мысли бодрыми, но странно тугими, словно девушка находилась на дне океана и на нее давили мощные массы воды.

Псайкер сразу распознала симптомы.

Приближался фурор арканум. Организм предупреждал о скором начале пророческого транса, которому Мита должна потворствовать.

Сначала она сопротивлялась — необходимо было время, чтобы расслабить сознание, восстановить силы, подготовиться к любым испытаниям. Кроме того, неизвестно, что ждало ее в конце путешествия в лифте.

Но вскоре давление усилилось, не желая успокаиваться, и Мита решилась. Что ей терять? Она постоянно уставшая, да и будущее ее теперь настолько неопределенно, что… А как можно подготовиться к неизвестному? Оставалось лишь надеяться, что транс поможет ей, указав правильный путь. А может, и предупредит об опасности.

С тихим вздохом Мита подчинилась давлению, закрыла глаза и расслабилась, позволяя безумным видениям будущего заполнить ее разум.

Первым ощущением была высота. Так же, как и раньше. Как и прежде. Всегда одно и то же.

Вокруг ужасно холодно, и хотя Мита не уверена, участвует ли в событиях видения от первого лица или просто наблюдает, на коже у нее оседает иней, а изо рта вырывается теплый пар.

С каждой стороны ее ожидает пропасть. Она стоит на огромном куске металла, длинном игольчатом шпиле, с которого может в любой момент сорваться, стоит ветру подуть чуть сильнее. Мита вскрикивает от страха, хотя ранее ей уже приходилось здесь стоять.

Это видение преследует ее в четвертый раз.

Затем ей кажется, будто в окружающих облаках скрывается нечто, от чьего присутствия тает лед, а его жемчужная тень подползает ближе.

И опять Мите известно продолжение.

Возникает она сама. Принесенная сюда тварью из дыма и теней. Закутанная в тряпки и с грязными, спутанными волосами. Теперь Мита узнает изменения, случившиеся с ней за последнее время, и понимает, что вся эта сцена касается только ее.

Но происходит еще кое-что.

У нее нет руки. Из плеча отражения течет бесконечная река крови. Мита оглядывается в поисках чудовища, держащего ее, и видит лишь неясность… Но она и так знает, каково оно на вид.

Повелитель Ночи несет ее сквозь воющий снег на крыльях тьмы и дыма. На мгновение девушке кажется, что она различает внизу еще тварей, кроваво-красных, тянущих к ним щупальца и когти, старающихся заманить космодесантника в ловушку, — но тот слишком быстр. И слишком проворен.

Повелитель Ночи исчезает вместе с ее двойником, а Мита остается одна, начинает кувыркаться вниз, во тьму, где кипят ненависть и гнев. Она уже испытывала это. Она все уже видела.

Кроме…

Видение изменяется. Но сейчас нет ведьмы. Никакой толстобрюхой ведьмы, упавшей и рожающей тьму.

«Это индикатор события, которое уже произошло, — догадывается Мита, — прибытие Повелителя Ночи. Ведьма — это его судно. Из разбитого корабля он и вылез».

Таков путь фурор арканума. Лишь половина правды — и та искажена до неузнаваемости. И вновь изменения.

Мита больше не падает. Она висит в воздухе, поддерживаемая стальным орлом, внутри которого работает странный механизм.

На этот раз псайкеру предстоит увидеть конец игры.

Орел медленно поднимает ее на пик металлической горы. Потом кружит, затем устремляется вниз и усаживается на край башенки, венчающей город. Оттуда он внимательно следит за происходящим. Словно силится попасть внутрь. Потом складывает крылья и пикирует, ударяя клювом по монолиту.

Горизонт больше не темен. Теперь он объят огнем.

В небесах неожиданно кричат ястребы, а сверху капает кровь.

Мита с хрипом вышла из транса с полным ртом желчи. Ей пришлось долго кашлять и плеваться, держась за живот. На девушку сладким призом уже снисходил патер донум, растекаясь негой в каждом мускуле и расслабляя нервную систему. Наставники всегда учили наслаждаться им — ведь это единственная роскошь, доступная псайкеру от рождения. Но патер донум в кабине лифта не приносил должного облегчения.

В разуме Миты вновь закричали ястребы. Она была еще невыразимо слаба, продолжала видеть небо, погружаясь в новую порцию грез, хищные птицы начали терзать ее плоть и сухожилия, все сильнее с каждым ударом.

Птицы кружили над ней. Они скапливались на границе мира.

Прежде чем провалиться в сон, Мита еще успела подумать:

Они приближаются… Они придут за всеми…

Мита проснулась, совершенно не осознавая, сколько времени проспала. На секунду девушку парализовал приступ клаустрофобии: а что, если кабина застряла и двери заклинило? Или остановилась в некой пещере, где вообще нет дверей? Она тут останется навечно!

Но нет, ровный гул подъемного механизма не прерывался. Судя по направлению движения — учитывая кривизну стенок улья, — оно стало почти вертикальным, значит, девушка приближается к вершине города.

Теперь пришло время задуматься. Если Мита преступница, то путешествие на верхушку улья — не самая удачная затея, ведь там негде спрятаться даже самым изворотливым злоумышленникам. Значит, ее с воодушевлением поджидают информаторы виндикторов.

Но что ей делать? Оставаться в Каспсиле навсегда, голодной и замерзшей, смущенной противоречивыми мыслями, которые бродят в ее голове? Провести годы, скрываясь от Инквизиции, забраться в подулье и забыть, как многие, о прежней жизни?

Так глупо потратить всю жизнь?!

Конечно нет. Пассивность никогда не была в характере Миты.

Ее продолжали занимать две тайны, которые не давали ни секунды покоя. Псайкер поудобнее устроилась в углу, ощущая спиной рокот тяжелых подъемных машин, возносящих девушку все выше и выше. Мита поискала глазами хоть какой-нибудь индикатор продвижения и ощутила собственную взволнованность. Эти загадки-близнецы шли бок о бок, иногда смешиваясь, как срастается лед из соседних луж, становясь одной большой проблемой. И видимо, ответы лежат в тех уровнях, которые станут доступными после открытия дверей лифта…

Первая касалась таинственного груза — украденной Короны Нокс. Что стало с ней? Почему она так важна для Повелителя Ночи? Неужели Корона находится на верхних уровнях улья?

Вторая загадка была старше. Мите казалось, что на ней уже начал скапливаться толстый слой пыли, который погребет ее навечно. Девушка словно всю жизнь прогрызалась сквозь него, терпя презрение и паранойю, но ничего не менялось.

Кто вы такой, инквизитор Каустус?

Два вопроса. Две мысли, не дававшие покоя сознанию девушки.

И внезапно ответ пришел.

Взгляд Миты упал на бронзовую доску, укрепленную над створками лифта. Все встало на свои места. Там висел щит, на котором красовался небрежно выгравированный герб, притягивавший взгляд, как бездонная пропасть.

Она уже видела его прежде.

Скрещенные меч и скипетр на пестром ледяном поле, увенчанные полумесяцем и кольцом из звезд. Геральдический знак Благородного Дома Загрифа.

Мита Эшин в личном лифте губернатора.

Значит…

Думай, Мита! Ухвати суть!

Ледниковые Крысы стащили нечто с «Крадущейся тьмы». Они так сделали по приказу коллективного разума Гашеного. Который имел дело с…

О Император сладчайший!

Гашеный мог общаться лишь с личными слугами губернатора. Смелость интриги заставила Миту покачнуться. В сознании пронеслись обрывки звуков и картинок, заставив девушку вздрогнуть. Как она могла быть настолько глупой? Почему она не догадалась прежде?

«И чему мы обязаны этим удовольствием? — сказал тогда губернатор. — Она здесь, чтобы помочь нам с замком?»

Мита все это время думала, о каком замке идет речь! Она должна была сразу вспомнить! Должна была понять!

Псайкер вспомнила записи памяти Пахвулти. Повелитель Ночи допрашивает раболепного Гашеного.

«Где теперь этот груз? Его вскрывали? Печать была сломана?»

«Мы его не открывали. Мы передали груз клиенту».

Как глупа она была!

Обе загадки имеют одно решение!

Вот чем занимался инквизитор Каустус! Вот почему он послал свиту на подавление ячейки ксенофилов, сам не принимая в рейде участия. Именно поэтому он просиживал у губернатора день за днем.

Корона Нокс находится у Каустуса!

Двери открылись спустя примерно два с половиной часа после начала путешествия, Мита к этому моменту была уже готова ко всему. У нее хватило времени подумать и осознать происшедшее с ней. Даже слишком много времени для осознания некоторых причин. Недоверие и отрицание в конечном счете сменились глубокой и сильной ненавистью.

Она была права. Ее хозяин лгал ей — и каждому — все время. Он знал, что Повелитель Ночи существует. Каким-то образом он знал, что «Крадущаяся тьма» упадет на Эквиксус. Он нетерпеливо ждал, когда сможет прибрать к рукам сокровище космодесантника-предателя.

Почему он сопротивлялся убийству твари? Почему позволил Повелителю Ночи безнаказанно делать все, что тот захочет? Почему сделал все, что в его власти, чтобы защитить чудовище?

Мита поняла: в ней уже зреет новая порция вопросов, хотя в центре ее кипящего гнева проблема оставалась нерушимой и неизменной.

Что ты есть, инквизитор Каустус? Что же ты творишь, ублюдок?

Мита вышла из лифта с лазерным пистолетом в руке, полная самых мрачных предчувствий. Она ожидала нападения или боя. Но в реальности — как физической, так и псионической — все было по-другому.

Ее никто не ждал.

Лифт прибыл в самое сердце галереи губернатора. Во все стороны уходили бессчетные полки с сокровищами, на залитых светом постаментах лежали драгоценные безделушки и бесценные предметы археотехни-ки. И едва настороженность Миты начала проходить, как ужас вновь охватил ее, сковав ледяным холодом.

Повелитель Ночи здесь! Рядом. Он совсем близко!

Мита повертела в руках пистолет, чувствуя себя смешной и голой. Уверенность в присутствии чудовища была абсолютной — он выделился грозовой тучей в ее астральном фоне, само его существование казалось грязной пленкой на псионическом излучении. Кроме того, его разум отличался уникальными параметрами, которые псайкер могла теперь опознать где угодно.

Он здесь! Император спаси, он тут!

Но почему… За каждым постаментом видна лишь пустота. В тенях по периметру галереи никто не прячется. Впервые Мита усомнилась в собственных способностях. Она закружилась на месте, сделала несколько шагов, напрягая глаза и уши, но все напрасно.

Но ведь она абсолютно уверена! Девушка была практически готова увидеть Повелителя Ночи в метре за спиной — и никого. Она медленно двинулась по астральному следу, как гончая, проскальзывая около ценных экспонатов с особой осторожностью, помня о несущих вахту бессонных сервиторах. И о длинных стволах оружия, которые готовы открыть огонь в случае малейшей тревоги.

Впереди было нечто.

Оно занимало самый высокий постамент в полукруглой комнате, окруженное стеной сверкающих ламп. Даже если бы Мита закрыла глаза, эта вещь продолжала бы светить, как самая яркая звезда в небе. Самый необычный из всех экспонатов коллекции губернатора — и, удивительно, вокруг не было ни одного охранного сервитора.

Коробка. Простой и непримечательный контейнер, отливающий масляным блеском адамантия. По верху крышки были выгравированы уродливые руны и намалеваны белые и красные еретические надписи. А сбоку, прямо на изображении рычащего черепа на фоне красных крыльев, виднелась криптопечать.

Она будет заперта до тех пор, пока из бусинок взаимосвязанных пластин, переплетенных между собой, не составится секретное слово или фраза, совмещенное со звуковым паролем. Как только это произойдет, крошечный логический вычислитель отдаст команду — и контейнер раскроется.

Именно этот контейнер излучал псионический фон. Источал злую ауру. Именно от него веяло присутствием… да, теперь она была уверена… контейнер мимикрировал под разум Повелителя Ночи.

Это и есть груз, поняла Мита. Именно его украли у космодесантника-предателя, а океан ощущений, горящий под крышкой, был настолько идентичен Повелителю Ночи, что смог одурачить даже псайкера. Теперь она могла заметить крохотные различия, уродливые несовпадения, которые говорили ей о том, что это нечто совсем другое.

Перед ней самая большая драгоценность ее врага, таинственное нечто, обжигающее астральные чувства Миты.

Корона Нокс.

— А, теперь вы начали понимать, почему я ввел вам наркотик?

Голос Каустуса. Позади нее.

Он все видел. Конечно.

Проклятие! Пусть сожрут его челюсти варпа!

— Что вы…

— Я должен был убедиться, что это не подделка. Воры, укравшие ее, особого доверия не заслуживали, я мог положиться лишь на… интерес губернатора к обладанию всеми редкими и ценными вещами. Но даже он не имел средств для определения подлинности этого артефакта. Я знал, вы сразу ощутите тварь, если мне доставили оригинал.

Мита в смятении посмотрела на инквизитора. Неужели его двуличность зашла так далеко? И Каустус так безжалостно ее использовал?

— Это… о Бог-Император, я не понима…

— Конечно, я не мог дать вам подобраться слишком близко к предмету. Я уже решил, что вы пойдете другим путем. Простой выстрел микродротиком в руку. Элементарно.

Тяни время, Мита. Не дай позвать стражу. Задури ему голову.

А потом стреляй ублюдку прямо в лицо.

— Я почти погибла! В видении… Я не смогла вернуться к своему телу…

— Да, очень интересно, — презрительно бросил Каустус. — А теперь бросьте оружие на пол, дознаватель. А потом отшвырните его ногой в сторону.

Как же протянуть время? Мита изо всех сил стара лась найти нужный возмущенный тон, но отчаяние близкого поражения давило все сильнее.

— Я больше не ваш дознаватель!

— Ха! Очень точно сказано. Оружие. Немедленно!

Мита начала наклоняться, исполняя приказание, и медленно положила пистолет на пол. Потом мысленно потянулась к инквизитору, исследуя его слабости. Но нет, мозг Каустуса был, как всегда, неприступен, защищенный всеми ментальными техниками, которые разработаны в Ордо. Она ничего не могла сделать, только подчиняться.

Мита пнула оружие, и девушка медленно повернулась к хозяину-предателю.

Каустус выступил из украшенного фресками проема, связывающего комнату губернатора с галереей. За ним стояли шесть стрелковых сервиторов: преторианские чудовища, закованные в полированную бронзу, стилизованную под человеческую мускулатуру, поводящие безликими головами с шевелящимися щупальцами сенсоров. В поднятых руках виднелись мощные оружейные спарки. На Миту сразу смотрели болтеры, мелтаганы и огнеметы. Это была внушительная демонстрация силы — на ментальном фоне абсолютно чистая и неподконтрольная.

— Это все ради меня? — пробормотала ошеломленная Мита.

— Ха! Нет, конечно. — Каустус постучал по своему клыку и нахмурился. — Мы ожидали кое-кого повыше ростом. Но, видимо, его задержали дела. Думаю, именно вас надо поблагодарить за эту отсрочку.

— Вы имеете в виду, о…

Мита застонала.

Части мозаики полностью встали на свои места — все загадочные фрагменты головоломки слились воедино. Повелитель Ночи должен был подняться в лифте, если бы его не атаковали у Врат Махариуса. Он стоял бы сейчас на месте Миты, разглядывая свою драгоценность, которую так долго разыскивал.

Каустус и стрелковые сервиторы ждали не Миту. Они ждали Повелителя Ночи.

Они давно ждали его.

Каустус сохранял Повелителя Ночи живым, несмотря на все усилия псайкера. Он оставил след из слухов и информации, словно плеснул кровью в воду. От Ледниковых Крыс к Гашеному и далее к губернатору — шаг за шагом. Тонкая паутина из намеков и подсказок для преследуемого чудовища.

Инквизитор вел его сюда. В эту галерею. К этому постаменту.

К украденной драгоценности.

— Вы ждали его, чтобы он открыл контейнер, правильно? — прошептала девушка, потрясенная масштабами хитрой схемы и паутиной лжи, в которой она запуталась. — Вы смогли украсть контейнер, но не смогли открыть… И тогда вы стали его ждать… Для этого необходимо было поддерживать чудовище. Заставить думать, что оно делает успехи, тогда оно пришло бы к вам совершенно одно. Прямо в западню.

— Неплохо, — ухмыльнулся Каустус— И все заключения вы сделали сами, не пользуясь моим мозгом.

Инквизитор поднял руки, залитые кровью, и помахал ими, словно пытаясь отряхнуться.

— Вот по этой причине губернатор не смог к нам присоединиться, между прочим. Я ведь не имел права допустить, чтобы вы причинили… вред его маленькому мозгу, не так ли?

Мита потянулась мысленно к мосту, соединяющему галерею с покоями губернатора, и увидела там скорченную фигурку в богатых одеждах, истекающую кровью.

Каустус пожал плечами:

— Он слишком многое успел понять за последнее время.

Миту затошнило, по горлу пробежали спазмы, она с трудом сглотнула, на глазах выступили горькие слезы. Такая двуличность! Такое изощренное коварство!

— Почему? — прорычала она, чувствуя, как краска бросилась в лицо. — Ради чего все это? У вас была сила остановить чудовище! Вы легко могли его убить! Что может быть настолько важным, чтобы позволить… нарушить все права улья?

Несколько секунд инквизитор казался неуверенным. Он нахмурился и помрачнел, закрыв глаза и задумавшись. На миг эмоции Каустуса прорвались сквозь барьер, и Мита, успевшая к ним прикоснуться, испытала его прямо-таки детское замешательство.

— Я, — прошептал он, — запутался…

А затем ментальная защита вновь окрепла, глаза инквизитора угрожающе вспыхнули, а челюсти с играющими желваками сжались. Он махнул сервиторам. Те, подчиняясь без голосовых команд, мигом схватили Миту и, несмотря на протесты и крики, потащили девушку из галереи к прозрачному мосту.

Каустус пропустил их вперед и двинулся следом, закрывая двери.

— Вы все же хотели знать почему? — внезапно крикнул он, засовывая руку под мантию.

Мита медленно кивнула, без всяких мыслей в голове.

Рука инквизитора появилась вновь, в ней был собственный пистолет девушки, теперь нацеленный ей в голову. Мита сжалась, мир вокруг стремительно завертелся.

— Это вопрос, которым вы сможете насладиться в могиле, — прошипел Каустус, прицеливаясь.

А затем…

Миту накрыла внезапная вспышка недавно закончившегося фурор арканума.

Стальной орел, поднимается от подножия металлической горы, взмахивая крыльями, он летит к самому высокому пику, грозно раскрывая клюв и выпуская когти. Он пришел забрать то, что ему принадлежит.

— О нет… — прошептала девушка, забыв об инквизиторе.

Прибыл Повелитель Ночи.

Зо Сахаал

Шаттл врезался в башню с такой силой, что небеса содрогнулись.

Кокпит смялся, как бумага. Бронзовые циферблаты лопнули, бортовые панели выгнулись, из них высыпались кишки информационных кабелей. Не имеющие конечностей сервиторы и примитивные когитаторы завопили от ужаса, проявляя последние крохи человечности, когда их вырвало из креплений и размазало по механизмам, которыми они были призваны управлять. Трещали и вспыхивали маленькими созвездиями искры электрических разрядов, срываясь с оголенных медных проводов, змеящихся среди битого стекла.

При всех своих малых размерах и внешней непрочности, судно повторяло форму множества других кораблей, построенных в Империуме: конический корпус, расширяющийся в форме молота на корме и имеющий клювовидный нос. Именно его орлиный нос пробил обшивку башни. Судно, изрыгая пламя, на полном ходу глубоко вонзилось в нее, как дротик в тело жертвы.

Вселенная взревела. Окружающий мир задрожал.

В середине корабля, прямо за сложившимся в гармошку мостиком, Сахаал отстегнул себя от креплений и осмотрелся. В каюту врывался дым, где-то, не переставая, завывал сигнал тревоги, но Повелитель Ночи не получил никаких повреждений. Как и предполагалось, острый нос шаттла позволил ему, как снаряду, пробить стены улья. Основные повреждения ожидались спереди корабля и почти никак не должны были отразиться на кормовых помещениях. Даже Чианни, лежащая связанной рядом с ним, получила только царапины и ушибы. Сейчас жрица была без сознания, еще не придя в себя после столкновения.

Пилот был точно мертв, в этом нет сомнений. От его тела осталась лишь пара кусков, которые торчали между схлопнувшимися искореженными переборками кокпита. Бедняга был расплющен, как муха. Остальные части пилота сейчас тонким слоем покрывали стены и потолок, напомнив Сахаалу сок, выдавленный из перезрелого фрукта.

Повелитель Ночи лишь пожал плечами. Смерть человека его не беспокоила. Он достиг своей цели.

Это была идея Чианни.

Поскольку большинство префектов сейчас были задействованы на территории Семьи Теней, проникнуть в космопорт, в котором Сахаал уже был, снова оказалось до смешного просто. Теперь там было мало паломников — действовал закон ограниченного передвижения в улье, поэтому Сахаал прошел через номинальную охрану входа, как одержимое животное. Он думал о плане Чианни, поэтому после резни лишь недоуменно посмотрел на тела виндикторов и сервиторов, лежащие на терракрите взлетного поля.

Сосредоточиться на гневе. Вот что послужит ключом.

Наслаждаясь резней, он потерял след цели.

Только один шаттл был готов к старту. Сахаал и Чианни незаметно проникли в него, пробираясь внутри на голос пилота, крывшего на чем свет стоит непонятно почему включившуюся сирену безопасности и невозможность выйти на связь с орбитальным торговцем, с которым он был уполномочен встретиться.

— Почему нет этой проклятой варпом… — шипел он сервитору, как раз когда когти Сахаала укололи его в шею.

Сейчас он находил мало слов для убеждения, поэтому разговор повела Чианни. Повелитель Ночи настолько рвался действовать, что не мог даже четко сформулировать мысль, — он лишь прижимал клинки к горлу пилота, когда того требовали реплики жрицы. Голос и нож — вот прекрасные контрапункты его искусства.

Нож более чистая среда, чем язык.

Пусть кромка лезвия станет пером.

Дайте ей резать, и резать, и резать. Вечно.

«Терпение, — успокаивал он себя. — Ты знаешь, где она. Ты знаешь, у кого она».

Ждать осталось недолго…

Они взлетели сквозь дым и мрак, встретив удары метели, вечно кружившей над планетой. Двигатели завывали, свистел рассекаемый воздух — корабль казался хрупкой игрушкой в лапах бури.

Сахаал стоял посредине мостика, наблюдая за скорчившимся пилотом незащищенными шлемом глазами, которые подозрительно суживались от каждого движения человека.

Даже когда Чианни вырвала у него рулевое управление, чтобы направить судно на самый высокий пик улья, пилот не понял, какой самоубийственный трюк они задумали.

— Там, — объявила с поклоном жрица, указывая на вторую башню, возвышавшуюся рядом с центральным шпилем, между которыми был перекинут узкий прозрачный мостик. — Именно там находится главная сокровищница.

— Откуда ты знаешь? — нетерпеливо прошипел Сахаал, шевеля пальцами. На этот раз ошибки не будет. Больше никаких промахов.

Чианни обиделась, как будто раздраженная, что Повелитель Ночи все еще ей не доверяет.

— Коллекция губернатора известна всем. Спросите любого в улье.

Сахаал глянул на съежившегося пилота. Если этот человек вообще сейчас имел склонность не соглашаться, он хорошо скрыл свои чувства, подтверждая правоту жрицы.

Сахаал одобряюще кивнул обвинителю:

— Действуй.

Чианни заклинила рулевое управление, посадив пилота обратно в кресло. Осознание происходящего отняло у человека последние крохи храбрости. Даже когда стены улья начали закрывать все небо, огромный город навис со всех сторон, а до столкновения остались считаные секунды, пилот так и не смог закричать.

Сахаал расстроился. Ничто так не успокаивало его, как крики ужаса.

Повелитель Ночи прекрасно перенес удар и теперь, когда дым от поврежденных механизмов становился все гуще, а в огромные бреши проникал уличный свет, он мог размяться и выпустить когти.

Он ее чувствовал.

Он видел Корону Нокс, как кормчий видит путеводный свет маяка.

О повелитель! Я ее ощущаю! Она совсем рядом!

Сахаал помнил, как очнулся на «Крадущейся тьме», наполовину не соображая, как покромсал на куски воров среди обломков корабля, сгорая от единственной мысли — она похищена! Целую вечность пробыл он, заключенный в сердце варпа, в темнице, которую выстроили вокруг него ненавистные эльдары. Только близость Короны дала ему силы пережить все это.

Он пришел забрать не вещь, но часть самого себя. Странная связь, мучившая его душу, протянувшая невидимый шнур между ним и артефактом. Недели назад, когда Корону похитили, Сахаал уже пробудился с пониманием потери, словно некий звук, слышанный им всю жизнь — с которым он свыкся и не обращал внимания, — вдруг неожиданно прервался.

И что сейчас?

Посреди другого разрушенного корабля он карабкался через искореженные палубы, испытывая голод, который могли утолить лишь кровопролитие и правосудие. Сейчас он близок к цели.

Сахаал оставил Чианни лежать без сознания. Теперь жрица не стоила внимания, когда так давно искомое находится на расстоянии вытянутой руки.

С внешней обшивки шаттла открывалась удивительная картина — рана, причиненная кораблем, оказалась смертельно опасной для здания улья. Во всех направлениях разбегались трещины, скалившиеся погнутыми стальными листами. Расплавленный металл расплескался и застыл невообразимыми потеками. Множество перебитых кабелей болталось вокруг шаттла, как щупальца анемонов. В рану жадно залетал снег, внутри уже намело первые сугробы. Лампы мерцали, иногда выключаясь, иногда вспыхивая невообразимо ярко от перепадов напряжения.

Незаметно выбираясь из задымленных помещений корабля, Сахаал отметил, как трудно определить, где заканчивается погибший шаттл и начинается здание улья. Он сделал шаг с разорванной переборки, пробившей внешнюю обшивку, и уже оказался рядом с обугленными гобеленами и золотыми колоннами.

Словно испытывая отвращение к пятну грязи и заражения, дворец спрятал собственное великолепие и недружелюбно встречал агрессора.

Сахаал поспешил мимо разрушенных плит и разбитых мозаик, его сердца напряженно стучали, настроенные на магнетизм Короны. Шаттл разрушил три этажа башни, вскрыв их гигантским консервным ножом. Теперь Повелитель Ночи мог заглянуть во множество комнат, словно в поперечном разрезе, поражаясь ужасной ране и одновременно нетронутому содержимому.

Он не сомневался, где хранится его драгоценность. Верхний из трех разрушенных этажей занимали складские помещения, серьезно пострадавшие и почти лишенные света. Обугленные тела бездействующих сервиторов валялись радом с кабинами подзарядки. Языки вывалились изо ртов, мертвые глаза запали в глазницах. На втором этаже располагались личные покои губернатора, вычурно украшенные и забитые предметами роскоши. В центре этажа разместилась королевская кровать, несколько крылатых дронов-херувимов висело, зацепившись, на ее балдахине, как летучие мыши. Сюда хлестало горящее топливо из шаттла, поэтому гобелены потрескались от жара, позолота стекла застывшими струйками, а роскошные ковры превратились в тлеющие кучи мусора. Но третий этаж…

Бесконечная галерея богатства и чванливого самодовольства лишь слегка пострадала при падении корабля. Ее стены были немного повреждены, словно приглашая Повелителя Ночи войти. И там, среди груд бесполезных сокровищ, Сахаала звала Корона Ночи — ласкала его слух, обещая ему все блага Вселенной.

Сахаал, как ящерица, заполз в рукотворные пещеры, карабкаясь по стене с точностью рептилии, останавливаясь и прислушиваясь после каждого шага. Его несколько расстраивало, что нигде не было заметно признаков вора. Что может быть лучше, чем застать преступника в его тайном убежище и принести ему пламень правосудия! С каким удовольствием он искупается в крови ублюдка.

Нет… нет, теперь он полностью управляет свой душой. Шепот Хаоса исчез и более над ним не властен. Ущерб, нанесенный гордости, в конечном счете ничего не значит. Корона скоро будет его.

Сахаал нашел ее в центре комнаты выставленную напоказ, как обыкновенный экспонат в либриуме, и его два сердца едва не выскочили из груди от радости.

Контейнер никто не открывал.

Эмблема его Легиона — крылатый череп — осталась запечатанной, никто не проник внутрь защитного кокона. Сахаал протянул трясущиеся руки, словно опасаясь, что его драгоценность может задрожать и растаять в воздухе, как призрак. Ощупав контейнер и убедившись в его целости, Повелитель Ночи вздохнул с облегчением.

Нажав на нужные части криптопечати — тут и тут, — он поместил пальцы на глаза черепа и дважды повернул.

— Ультио, — сказал Сахаал, закрыв глаза.

«Ультио эт тимор». Месть и страх.

В коробке что-то хрустнуло. Она задребезжала, и бусинки, правильно сцепившись, получили звуковое подтверждение кода. Древний механизм, спавший сто столетий, медленно просыпался, в глазах черепа открылись крошечные диафрагмы, вспыхнув красным светом.

Печать треснула.

Контейнер открылся.

Зо Сахаал, Мастер Когтя, наследник трона Легиона Повелителей Ночи, избранник Конрада Керза, вынул из пыльных внутренностей кокона Корону Нокс.

Она действительно была похожа на корону царей. Простой и ровный круг льдистого металла, сверкающий с неимоверной силой. С одной стороны обруча устремлялись вверх тонкие зазубренные зубцы, чернеющие по краям, словно сабельные клинки, опущенные в нефть.

Но самым ошеломляющим в короне был огромный драгоценный камень, который должен был сверкать на лбу владельца. Прекрасная рубиновая слеза, сверкающая чистейшими гранями. Не добытая из недр земли, а словно выращенная и выпестованная в кристаллическом саду богов. И несмотря на мрачное освещение галереи и огромную тень Сахаала, падающую на нее, она сверкала. Сияла внутренним светом. Горела пламенем по всему видимому спектру, ослепляя Повелителя Ночи, даже если он отводил взгляд.

Было в ней нечто нематериальное, такое, чего никогда не найдешь в обычной драгоценности; оно погружало Сахаала в ощущение веры и несокрушимости. Он расправил плечи, и по его мрачному лицу из полночных глаз скатилась одинокая слеза.

— Аве Доминус Нокс, — прошептал Сахаал, осторожно лаская корону, потом поднял ее над собой и поднес к голове.

Его разум раздзоился. В его несуществующем мире спокойствия корона опускалась на чело законного владельца.

Он вел братьев вперед во имя Ночного Охотника. Он парил в небесах Терры, потрясая их орлиным криком. Он кромсал старческое горло Императора, заливая его кровью стены дворца.

Он мстил Отцу Предательства. Он был Повелителем Ночи.

Во тьме прозвучал выстрел, и мечты разлетелись под давлением мрачной реальности. Сахаал искоса глянул на нарушителей спокойствия из-под своей сияющей Короны.

Шесть стрелковых сервиторов. Голодные и пустые зрачки стволов, нацеленных на него. Болтеры. Мелтаганы. Фламеры. В центре — человек со смеющимися глазами и с орочьими клыками в углах тонкого рта. Он был закован в массивную силовую броню, но перемещался неуклюже, как будто из-за отсутствия аугметики. Не космодесантник, всего лишь копия. Подделка.

Буква «I» на его воротнике говорила Сахаалу обо всем.

— Инквизитор, — сплюнул Повелитель Ночи.

— По имени Каустус, — усмехнулся тот. — К вашим услугам.

Человек держал маленький пистолет у головы худенькой девушки — грязное тряпье, спутанные волосы и испуганные глаза. В них читалось желание любым способом избавиться от клыкастого глупца. Сахаал узнал ее. Они уже встречались дважды, и каждый раз она пыталась его уничтожить.

Ведьма.

На миг Повелитель Ночи забеспокоился. Гадина-псайкер была его врагом, он не сомневался в этом. Почему же она пленница инквизитора? Неужели в этой игре есть еще одна сторона?

Враг моего врага не мой друг?

Повелитель Ночи успокоился. Греясь в тихом счастье Короны, сложно было ощущать что-либо, кроме незыблемого равновесия и полного превосходства.

— Сними артефакт, — велел инквизитор, захватывая ведьму за шею и направляя пистолет на Сахаала. — Сними и отойди подальше.

Это, конечно, было смехотворное предложение. Сахаал растянул губы в улыбке и приготовился ко всему.

— Никогда! — прорычал он.

Инквизитор пожал плечами, демонстрируя полное спокойствие:

— Как пожелаешь.

Сервиторы рванулись вперед с пугающей скоростью.

Четверо разошлись по разным сторонам, заходя с флангов, — бронзовые пятна с мельтешащими ногами и устрашающе неподвижно нацеленным оружием. Оптические щупальца сканировали Сахаала — сервиторы явно хотели зайти ему за спину. Сами их движения говорили о необычайной эффективности — слитные и скользящие, не похожие на рывки и дерганья более примитивных моделей.

Не просто кадавр-машины, а приведенные в полную боевую готовность человеческие тела, укрепленные металлом и оттого обладающие невообразимой силой.

Сахаал сразу понял, что его берут в кольцо. Он не мог этого допустить. А в то время двое оставшихся сервиторов приняли стойку для стрельбы, присев и активировав оружие. Загремели выстрелы, и мир наполнился светом и грохотом.

Они были быстры, эти игрушечные солдатики. Быстро думали и быстро целились.

Но Сахаал был быстрее.

Охотник не мог допустить, чтобы на него охотились.

Сахаал подпрыгнул в воздух, пропустив очереди снарядов и языки пламени под собой. Он должен был быть сосредоточенным.

Сервиторы были сильны, быстры и точны, но они все равно оставались оружием, не идущим с ним ни в какое сравнение. Сахаал не мог заставить себя бояться машин.

Он мог использовать когти.

Зо Сахаал, Мастер Когтя, раздери их варп! Он — первый из Хищников!

Эти недоумки не читали летописей!

Поток мелты плеснул на плечо Сахаала, но слишком медленно — Повелитель Ночи изящно уклонился.

За его спиной покои губернатора превращались в поле боя — струи мелты превращали роскошные стены в кипящий шлак.

В зияющий проем рванулись разряды снега и льда, детектор движения Сахаала доложил о появлении дроидов безопасности, а через миг все помещение заполнили лучи лазеров и рокот автоматического оружия.

Сахаал крутился и вертелся, птичьими пируэтами проносясь в дыму и снежной круговерти. Он приземлился за спинами пары сервиторов и ударом когтей разрубил первую не защищенную броней голову, наслаждаясь фонтанами тугой крови. Второй сервитор резко развернулся передней частью туловища, но когда его фламер изрыгнул реактивную струю, Сахаал уже подныривал механизму под руку, вскрывая его грудину мощным ударом.

Повелитель Ночи осознавал, что оказался в западне — многоходовая комбинация инквизитора, ведущая к тому, чтобы он открыл контейнер у него на глазах. Если это так — ужасная мысль, — мог ли клыкастый негодяй рискнуть и разместить как наживку настоящую драгоценность? Это очень нелогичный шаг!

Но, видимо, инквизитор не был знаком с логикой как с наукой.

Однако среди команд, отданных сервиторам, точно не было указаний беречь Корону Нокс от повреждений. Заряды болтеров обрушились на броню Сахаала, откалывая куски керамита от наплечников и раскидывая их по сторонам. Искры рикошетов заплясали по грудным пластинам и ногам, сверкая во тьме. Обломки уникальных украшений губернатора и священных предметов полетели во всех направлениях.

Минуя Сахаала, разливалась липкая река фламерного пламени, обдавая дымом и покрывая копотью броню. Даже тут надо было соблюдать осторожность — все передвижения рядом с драгоценностями отслеживал безучастный дрон с потолка. Пару раз Повелитель Ночи приблизился к ценностям на опасное расстояние, и безжалостные лазерные лучи немедленно пробили броню и задели его лицо в нескольких местах.

Четверо сервиторов прекратили обходные маневры и собрались плечом к плечу.

Сахаал продолжал беспрерывно перемещаться, прыгая в воздух и припадая к земле при малейшей опасности оказаться под перекрестным огнем.

Скоро, подсказывал опыт Сахаала, схема действий сервиторов послужит причиной их гибели. При всей своей огневой мощи и силе, они не более чем механические игрушки, повинующиеся простым командам (или обновленным приказам). Их простота делала их прогнозируемыми. Как только Повелитель Ночи рассчитает нужный алгоритм и подберется ближе, он победит.

Но он не может рисковать Короной, а «тупые и примитивные», собравшись в кучу, образуют огненную и смертоносную зону поражения, которую невозможно будет преодолеть.

Сахаал все-таки стал преследуемой жертвой. Он задумался о бегстве, понимая, кто находится в центре строя сервиторов.

Струя мелты, от которой успешно увернулся Повелитель Ночи, спалила замешкавшийся череп-дрон. Но вторая прожгла броню плеча и пробила сквозное отверстие, испаряя плоть и мускулы. Сахаал взревел и, сосредоточившись, отключил центры боли от нервной системы, вытягивая раненую руку, чтобы предотвратить уплотнения, пока его нечеловеческая кровь затянет рану.

Как ни велики были его силы, настала пора отступать.

Но как?

И тут, призраком, прорвавшимся в реальность, прибыло решение вопроса. Маленьким, уязвимым призраком, покрытым татуировками и в изодранной одежде.

Она бежала к нему. Чианни.

Она выбралась из разрушенного шаттла и нашла Сахаала.

Примитивные умы сервиторов не расценивали ее как угрозу. Она не была упомянута в списке целей или агрессивных сил, поэтому механизмы полностью игнорировали жрицу.

Инстинкты Сахаала восстали против придуманного плана — целая жизнь была прожита под знаком подозрений и паранойи, поэтому само понятие доверия почти отсутствовало у Повелителя Ночи. Но он упрямо отогнал опасения, приняв окончательное решение.

Другого пути все равно нет.

Чианни была рабой, которой можно доверять. Она никогда не покидала его. Жрица оказалась настолько слепо преданной, что смогла пробраться через огонь боевых действий, лишь бы быть рядом с хозяином.

Он с болью доверял ей свои тайны. Теперь пора ей вступить в игру.

С ней Корона Нокс будет в безопасности, по крайней мере, пока он не прикончит эти новенькие механизмы и не обретет свободу.

— М-милорд? — проверещала Чианни, так как воздух ревел от осколков, пронизавших дым и пламень.

Болтерная очередь выбила крошку из плит у ног Сахаала, и он отскочил, одновременно срывая Корону с головы и пихая в руки обвинителя.

— Беги! — заревел он. — Не задавай вопросов, проклятие! Не позволяй к ней никому прикоснуться! Беги же!

Жрица мышью юркнула в сторону, а Сахаал, оказавшись необремененным, издал такой вопль ужасной радости, что волосы на его затылке встали дыбом. Взмахнув когтями, он сделал скачок.

Теперь Сахаал шагнул бы сквозь болтерные очереди всей Галактики. Он нырнул бы в океан огня. Он вознесся бы в залитые потоками мелты небеса — и все ради того, чтобы добраться до ублюдков, которые посмели встать у него на пути. Он вырежет глаза инквизитора, один за другим и будет носить, как трофеи, на поясе.

Когда ему не надо было беречь священное наследие, Сахаал мог сделать ВСЕ.

Он мог…

Пушки сервиторов смолкли.

Мир, казалось, начал дышать снова. Сахаал припал к плитам и зашипел, вдыхая едкий дым, мешающий его чувствам. Рана на плече полностью затянулась, но ниже блокады Повелитель Ночи еще ощущал сильную боль, которая могла вызвать шок. Сахаал тряхнул головой, отстраняясь пока от заботы о физическом теле, и огляделся.

Сервиторы отступали, наверняка унося своего хозяина — инквизитора, словно уже успешно выполнили задачу. Щупальца оптики развевались за ними хвостами.

Ледяное подозрение охватило Сахаала, он быстро оглядел помещение галереи, борясь со змеей страха, заползшей в живот.

Чианни.

Она должна была успеть убежать. Она должна сохранить Корону в безопасности.

Где она?

Паника охватила Повелителя Ночи, бисеринки пота выступили на бледном лбу. Обвинитель стояла там, где он оставил ее, Корона была зажата в ее кулаке, невидящие глаза смотрели в клубы дыма.

— Беги! — проревел Сахаал так, что оба сердца запульсировали в ушах. — Беги!

Время остановилось.

Инквизитор вышел из дымного тумана и ласково положил руку на плечо Чианни. Разум Сахаала перевернулся.

— Спасибо, Дисимулус, — проговорил инквизитор, забирая Корону Нокс из податливой руки. — Ну вот и все.

Чианни моргнула:

— Благодарю, милорд.

В один миг ее голос изменился, становясь низким басом, а лицо задергалось, стремительно меняясь. Даже Сахаал вздрогнул.

Кожа бывшей жрицы бугрилась, мускулы растягивались. Весь ее облик тек, как резина на огне. Даже глаза становились другими. Когда «она» заговорила вновь, голос бывшего обвинителя стал голосом мужчины.

Она… теперь он.

— А моя доза, милорд? — спросил этот новый человек. Инквизитор Каустус кивнул, потом встретился взглядом с Сахаалом и подмигнул. Затем он сунул руку в карман и вытащил небольшой кожаный мешочек, который протянул «Чианни».

— Полиморф, — ухмыльнулся инквизитор. — Как же ты мог доверять наркоману, а, Повелитель Ночи?

Мир Сахаала рушился. Сражение в Стальном Лесу. Чианни была ранена, но не погибла… Нет, погибла! Она должна была умереть, чтобы этот… эта изменяющаяся пакость смогла занять ее место и отправиться в ржавые пещеры.

Еще одно предательство. Еще одна причина никогда не доверять ни единой живой душе.

У Сахаала нет ничего. Он не может ни на кого положиться. Все; что у него осталось, — это гнев. Генетический подарок повелителя — сосредоточенность боли и безумия.

Дисимулус торопился уйти, сжимая свою проклятую плату. Сахаал указал когтем на сердце Каустуса, глаза Повелителя Ночи затлели столетней ненавистью.

— Ты умрешь, — бросил он и прыгнул. Прыжковые ранцы могуче взревели за его плечами. И тут все изменилось.

Когда Сахаал в одном мгновении от цели, когда он уже почти вонзил когти в самодовольное лицо инквизитора, когда его Корона готова была вновь оказаться в его власти…

Сверкнул свет. Рванулся поток воздуха. На Повелителя Ночи обрушились странные измерения, никогда не виденные человеческим глазом, корчащиеся одно в другом. В ноздри ударило озоном. Космодесантник захрипел — свет разрушал его мир.

Но Сахаал упрямо тянулся когтями к желанной цели, которая размывалась перед его полуослепшими глазами в бесформенное пятно.

Странные фигуры затанцевали из внезапно открывшегося портала. Гибкие тела и яркие цвета, высокие прически и колышущиеся плюмажи пронеслись пред взором Повелителя Ночи со скоростью мысли. И среди них явился закутанный в мантию принц, рунный полубог, чьи ветвистые рога сияли электрическим огнем, а посох сочился безудержной властью…

Сахаал узнал его.

Колдун…

Его посох вспыхивал всеми цветами радуги, потрескивающее гаусс-пламя окутывало его, распространяя псионический ужас.

Сахаал еще успел подумать:

«Они прибыли закончить то, что начали много столетий назад.

Пришли забрать то, что не могли украсть тогда. Ублюдки ксеносы.

Эльдары пришли забрать Корону Нокс!»

Каустус с учтивым поклоном повернулся к мерцающему лидеру, держа Корону на вытянутых руках. Иглы сомнения и страха поразили разум Сахаала, скручивая спазмом мышцы и сбивая дыхание.

Он рухнул на пол и больше ничего не чувствовал.

Мита Эшин

Все происходило слишком быстро.

Признание инквизитора, визит Повелителя Ночи, явление Короны… Оружие, которым тыкал ее в бок прежний хозяин, словно она бездушный кусок мяса.

Мита видела все.

Что-то изменилось в кошмарном космодесантнике. Его вид больше не нагонял отвратительный страх, его появление не заставляло Миту задыхаться от скверны и грязи. Вокруг больше не роились, защищая его, чирикающие твари, невидимые и злорадные, — проклятые варпом создания Темных Богов, создававшие вокруг него непроницаемый щит, живую броню, через которую псайкер и не надеялась проникнуть.

Мита удивилась: как Повелитель Ночи сумел избежать хищников Разлома? Как смог очистить душу от инфекции, которая медленно пожирала его?

Неужели теперь он равен ей — такой же заложник в грязной игре обмана и манипуляций?

В любом случае, как ему ни удалось очиститься, один эффект был достигнут — раньше Мита при приближении к его разуму испытывала чувство, будто проглотила пригоршню угольев, а теперь могла свободно исследовать. Только сейчас псайкер видела истинного Повелителя Ночи.

И эти ощущения были слишком сильными для нее.

Необычайная печаль, бездна одиночества, пропасти подозрения, вины и паранойи. Душа Повелителя Ночи была истерзана и опустошена.

Боль. Гнев. Амбиции. Страдание. Изоляция. Горечь.

Словно собственная душа Миты, только увеличенная в миллиард раз.

Девушка ощутила его кратковременную радость в момент обретения Короны. Она испытала его горечь, когда победа ускользнула меж пальцев. Разрывалась на части от сомнений и возносилась на гребень триумфа, когда Сахаал вручал Корону помощнице…

Помощницу Мита сразу признала — странная душа без центра, без четкого эго. Она уже ее встречала однажды.

Появление Дисимулоса удивило Миту, хотя она разделила ужас Повелителя Ночи. А потом вкусила вместе с ним отвращение и страх последующих событий…

При своем появлении эльдары создали варп-шторм, столь мощный и сконцентрированный, что Мита рухнула на колени, зажимая кровоточащие уши. Каустус оставил ее на попечение сервиторов — без всякого сомнения, игрушек убитого губернатора. И пока астральный водоворот сотрясал тело девушки, пушки механизмов невозмутимо отслеживали ее судорожные подергивания.

Ей было плевать. Сервиторы были жалкими декорациями по сравнению с тем, что явилось из дыма и пламени центра галереи.

Каустус, какой же ты ублюдок. Ты заключил сделку с дьяволом…

Будучи членом Ордо Ксенос, Мита знала больше простых людей о ксенонапасти по имени эльдары. Они были древней расой и превосходили людей в технологии, а их тела якобы были идентичными человеческим и потому близкими для понимания. Был, правда, один нюанс — они думали по-другому. Их жизни подчинялись тщательно выбранным призваниям: и этот путь нельзя было изменить до самой смерти.

Человечество путешествовало в варпе, как семена деревьев, разносимые ветром, применяя лишь самую элементарную навигацию. Для людей варп был опасным океаном, в который отваживались выходить лишь самые безрассудные.

Эльдары управляли варпом. Они жили и старели наравне со звездами. Они сражались как призраки. Там, где огромные неуклюжие массы Империума ощущали примитивные чувства и говорили жалкими языками, эльдары обменивались яркими мыслями. Уровень их астральных и псионических сил был таков, что Мита казалась рядом с ними грудным ребенком. Примитивным животным, едва способным исполнить пару команд и при этом не забыть, что нужно дышать.

Мита была ребенком рядом с полубогами, а на задворках мозга, там, куда не проник страх от присутствия ксеносов, там, где она не мучилась от боли и гнева, исходивших от Повелителя Ночи, псайкер задалась вопросом:

Неужели и обо мне так думают простые люди? Из-за этого они так меня ненавидят?

Но даже если Мита знала об эльдарах чуть больше, чем простые смертные, они все равно оставались для нее тайной за семью печатями, как и для любого человека. Когда девушка обучалась в Либриум Ксенос на Сафаур-Инкисе, она прочла много трудов, посвященных этой расе: эльдары всегда действовали без видимого повода, случайные и абстрактные, заканчивающие некую древнюю игру по только им известным правилам, которых людям не постигнуть. Вот все, что ей было известно: эльдары управляли будущим, водоворотом шансов и случаев, которые рождались в варпе, как пена в бушующем океане.

Каустус каким-то образом знал, что Корона Нокс прибудет на Эквиксус.

Ему предсказали…

Он был в союзе с ксеносами с самого начала…

Эльдаров было восемь, хотя трудно было быть в этом уверенной — они передвигались, как жидкий свет, никогда не оставаясь в покое. Мите показалось, что она может разглядеть их оружие — зажатые в длинных руках плоские метатели, похожие на плоды экзотического растения. Эльдары заскользили из портала, созданного, как догадалась Мита, с помощью их знаменитой технологии, именуемой «Паутиной», — путей, проложенных в варпе, плавающих там, как невообразимо сложная и хрупкая сеть, несомая ветром.

Доспехи лидера сверкали миллионами синих и желтых гравировок, несметным количеством рун и пылающих символов. А над их головами псионический взгляд Миты различил нечто похожее на сияющие люминесцентные лампы.

Лидер эльдаров ударил Повелителя Ночи один раз, ослепительная вспышка проскочила между рогами его шлема и космодесантником. Находясь параллельно в разуме Сахаала, Мита тут же испытала такой же шок и едва не отключилась.

Словно в другом мире, эльдары собрались вокруг инквизитора Каустуса. Где-то в невыразимой дали клыкастый человек протягивал колдуну руки, которые крепко сжимали Корону Нокс, а рогатый ксенос потянулся, собираясь принять ее.

Мите казалось, что она видит сон, который немедленно растает при пробуждении, и вокруг окажется лишь чернильная темнота. Она с трудом понимала происходящее.

Псайкер была в разуме Повелителя Ночи, когда эльдар ударил, Космодесантник был сбит с ног, его разум отключился, чувства расплылись. Сила колдуна бросила его на пол, а поскольку Мита была рядом, ее затянуло внутрь души Сахаала.

Мита оказалась в мире, отличавшемся от всего, что она видела прежде. Мрачные фиолетовые небеса, в которых тучи клубились в водоворотах, сходясь и расходясь наперекор слабому ветру. Лица, состоящие из газообразных субстанций, превращающиеся в такие формы, которых Мита совершенно не желала видеть.

Сама земля казалось твердой — песок и пористые скалы, которые, вопреки логике, были мягкими на ощупь. Воздух насыщался электричеством, которое начало пощелкивать в волосах Миты, наполняя голову звуками приближающейся бури.

Здесь ничто не казалось реальным.

Отдаленные горы задрожали, как миражи, хребты извивались, как ожившие корни, исчезая и появляясь по собственной прихоти.

Где она?

Несколько ужасных моментов Мита думала, что очутилась в родном мире демона. Она слышала об этих местах: странные планеты, где законы физики почти не действовали, где каждая молекула жила по собственным законам и управлялась Хаосом. В Инквизиции ходили страшные слухи о таких мирах, а поскольку Мита видела изломанные пейзажи, эфирные ущелья и внезапно появляющиеся реки, текущие из ниоткуда в никуда… она начала подозревать самое худшее.

Но нет… Это не царство Хаоса. Чем больше девушка приглядывалась к воющим небесам и сверхъестественным потокам света и тьмы, чем больше изучала сцены на глади луж и пробовала на вкус кипящий воздух, тем ясней ей представлялась правда. Она начинала понимать, куда ее занесло. Она узнала аромат этого места.

Мита вздохнула и внимательно посмотрела на свою руку, концентрируясь на изменениях, фокусируя силу псайкера.

— Меч, — произнесла она.

Сверкающая сабля появилась в ладони девушки. Мита понимающе кивнула и выкинула оружие. Оно растворилось в воздухе раньше, чем коснулось песка.

Псайкер нашла Повелителя Ночи там, где, она была уверена, он и будет. На плато, окруженном круговой цепью острых пиков, Сахаал сидел на верхушке камня. Его руки были прикованы цепями к скале, оковы змеились между лодыжками и запястьями, опутывая Повелителя Ночи с головы до ног. На нем не было шлема и брони. Когти были вырваны.

Мита впервые смогла ясно увидеть Сахаала, без всяких помех. Кожа космодесантника была столь бледной, что казалась прозрачной, под ней ясно просматривались синие вены, четко виднелась различная аугметика, выделялся каждый шрам, каждый след былых ран. На плечах и груди мерцали слои черного металла, который уходил глубоко в тело, сливаясь с тугими мускулами и костями.

Мита никогда в жизни не видела столько шрамов, Самым удивительным было лицо Повелителя Ночи. Девушка ожидала самодовольной недоброжелательности. Необузданного и нераскаявшегося зла. Горящих красным огнем глаз — демонического облика, который излучал скверну открыто, как гноящаяся рана. Вместо этого ее встретил пристальный взгляд взволнованого ребенка. Лицо Сахаала было человеческим — болезненным и изможденным, возможно покрытым слишком многими морщинами от бесконечных лет гнева и хмурых взглядов.

Но его глаза были глазами младенца. Древние и одновременно полные замешательства. Это были глаза юноши, которому никогда не позволяли состариться, которого выхватили из жизни людей в юном возрасте и никогда не позволяли вернуться.

— Где она? — спросил измученный человек.

Если его разум и был поврежден после удара колдуна эльдаров, никаких признаков этого не наблюдалось.

Мите казалось, Сахаал просто в шоке — монотонный голос, немигающие глаза.

Он вызывал жалость.

— Это ваш разум, — ответила девушка, не в силах найти в себе ненависть. — Сон, если хотите. Вас поймали и заключили сюда как в ловушку.

— А ты?

Она пожала плечами:

— Я не знаю. Возможно, я тоже в ловушке.

Сахаал рассматривал ее. При всем сюрреализме ситуации, обнаружив себя скованный и лишенным брони, Повелитель Ночи хранил замечательное хладнокровие.

— Это сделали эльдары?

— В некотором смысле — да… Они заставили вас самого все проделать.

Сахаал кивнул, совсем не удивленный.

— Да. Они так уже делали некогда… Только не с моим разумом.

— Неужели? — Мита нахмурилась. Повелитель Ночи посмотрел сквозь нее.

— Вначале, — сказал он, — ассасин убила моего повелителя. Она похитила драгоценность, поэтому мне пришлось последовать за ней. Понимаешь? Я забрал ее назад, но тут явились эльдары.

— Драгоценность? Вы имеете в виду Корону Нокс?

— Корона, да… Они постарались ее украсть, но я их опередил. Я не дал им наложить на нее лапы, понимаешь, ведьма? Тогда они заманили в ловушку меня. Мой корабль. Мы оказались в глубоком варпе.

— А что такое Корона Нокс? — Мита выпалила вопрос, который мучил ее ужасно давно.

Впервые с того момента, как Мита очутилась в этом нереальном мире, лицо Сахаала посуровело, глаза сузились, пронзая ее. Он смотрел на девушку так, словно ее невежество глубоко оскорбило его.

— Ты не знаешь?

Мита вновь пожала плечами:

— Ну… она похожа на настоящую корону.

— Ха! Похожа на корону — и только? — Сахаал тряхнул головой, сверкнув черными глазами. — Нет, маленькая ведьма, это не просто корона. Она была создана Ночным Охотником из адамантия, добытого из ядра Ностромо, его родного мира. Он носил Корону всю жизнь, она защищала его в минуты, когда он кричал от безумия и ужаса. Она приглушала шепот варпа… Корона Нокс — это все, что осталось от моего повелителя, ведьма. Она наполнена его божественной сущностью, запечатанной в том драгоценном камне. Это совсем не простая корона… Это наследие Ночного Охотника, которое он передал мне в день смерти.

Мита начала понимать, но не могла поверить.

— Но… Конрад Керз был убит тысячелетия назад…

Сахаал нахмурился:

— Десять тысячелетий. Сто столетий. Я был слишком долго заключен в тюрьму.

Псайкер увидела правду его слов. Она уселась на песок перед древним разбитым существом.

Он ненавидел уже целую вечность.

Как дознаватель, Мита понимала, что должна любой ценой уничтожить этот пережиток Великой Ереси. Сахаал сейчас был полностью в ее власти — голый и беззащитный, здесь, в царстве псионической материи, пойманный в ловушку собственного разума, будто вывернутый наизнанку. Она могла его раздавить, как слизняка. Мита представила, как формирует оружие в руке, и немедленно ощутила холодное прикосновение, набирающее тяжесть.

Но его глаза…

Такие одинокие. Такие ранимые.

— Кто ты? — спросил он, путая ее мысли. — Кому ты служишь?

Мита сглотнула и спрятала оружие за спиной:

— Я Мита Эшин, дознаватель Священной Императорской Инквизиции.

— Ты служишь этому… Каустусу? Который украл мое наследие?

— Да, но… так было раньше. Больше не служу.

— Он уволил тебя, да? Выкинул!

— Все не так просто…

— Все всегда просто. — Сахаал отвел взгляд. — По крайней мере, для нас.

— О чем вы говорите?

— Ты знаешь, маленькая ведьма. Маленький мутант. Маленькая мерзость.

Мита дернулась, очищая разум.

— Ты не заставишь меня впасть в ярость, предатель, — бросила она.

Повелитель Ночи попробовал пожать плечами, но цепи не позволили ему этого. Тогда он вновь посмотрел ей в глаза.

— Я не ищу твоего гнева, — спокойно сказал он. — Только твоего понимания. Потому спрошу снова: кому ты служишь?

— Я уже отвечала. Я служу Империуму.

— Но они ненавидят тебя.

— Только не Император! Аве Император! Император любит всех, кто восхваляет Его!

— Ха! И ты действительно в это веришь? Слова уже сформировались в голове Миты, словно она автомат: конечно, она верит этому! Конечно, Император любит ее! Но в глубине души эти догмы звенели пустотой, простые цепочки слов, за которыми ничего не стояло. Разбитая внезапной внутренней сумятицей, псайкер подняла оружие и направила его в грудь Повелителя Ночи.

— Мне нельзя было слушать предателя, — пробормотала она.

Но дрожь в голосе выдала ее с головой.

О моча и дерьмо варпа, ей действительно надо было все услышать. Все, что скажет ей эта тварь.

Но почему? Почему она чувствует такую обязанностъ?

Может, таким способам Мита испытывает свою веру?

Или наслаждается тем, что есть еще создания, мучащиеся теми же вопросами…

Измученная тварь не выказала страха при виде оружия.

— Значит, — изогнул бровь Сахаал, — тебя любит единственное существо из бесчисленных миллиардов? И этого достаточно?

— Более чем достаточно! Если бы вы понимали это, никогда не отвернулись бы от Его света!

Сахаал улыбнулся удивительно теплой улыбкой, которая почти никогда не посещала его ледяного лица.

— А может быть Император без Империи?

— Нет, но…

— Именно. Они взаимосвязаны. Один миллиард миллиардов душ презирает тебя. А единственная душа, как ты заявляешь, любит. Тебе не кажется, что это грустная пропорция?

— Без любви Императора нет ничего. «Вакуус Император дилиго илик нускуам».

Мита опустилась до того, что начала как попугай повторять школьные уроки. Улыбка Повелителя Ночи говорила о том, что он все понял.

— Некогда я зубрил то же самое, — произнес Сахаал, выделяя голосом слово «некогда».

Мита повертела оружие в руках, придумывая осуждающие слова.

— Избавьте меня от ваших попыток осквернить меня. Моя вера сильнее стали.

Сахаал наклонился к ней, его глаза были полны искреннего любопытства.

— Почему ты сражаешься со мной, если мы одно и то же?

— Я отличаюсь от вас!

Гнев окутал Миту, разодрав в клочки последнюю гордость. Одна мысль, что она может иметь нечто общее с этим… этим дьяволом… Прежде чем она успела подумать, ее пальцы нажали на спусковой крючок.

Выстрел ударил скованную фигуру в бок, разрывая странную плоть, испаряя ее в небо, но в этом искаженном царстве из раны хлестнул свет, а не кровь.

Повелитель Ночи не подал признаков боли,

— Конечно, отличаешься, — прошипел он, выдавая муку голосом. Его глаза мгновенно утратили всю ребяческую трогательность. Они хитро и жестоко мерцали. — Ты, — нечистое порождение, служащее его имени. Тебя ненавидят. Они боятся и ненавидят тебя, но не забывают использовать…

— Нет, нет!

— Да, используют, но лишь пока ты нужна, понимаешь ли ты это? А что будет потом, маленькая ведьма? Думаешь, тебя поблагодарят?

— Это… вы ошибаетесь… не совсем так…

— Единственное различие между нами, девочка, заключается в том, что ты все еще носишь рабский хомут, а мой повелитель научил меня быть свободным!

Мита почти взревела — невидимый яд, который пролил Сахаал, начал душить ее, разъедая пленку уверенности.

— Свободным?! — выпалила девушка. — Вы получили свободу, повернувшись к Хаосу! Вы нашли спасение в Ереси, раздери вас варп! Это не свобода — это безумие!

Какое спокойствие на его лице! Какая древняя печаль!

— Ты не права, дитя. Мы никогда не были рабами Темных Сил. Мы сражались под знаменем ненависти, а не скверны,

— Ненависти? А что вы ненавидели? Вы сбились с пути по собственному выбору, предатель. Вас никто не заставлял!

В глазах Сахаала впервые зажглись живые эмоции. Это истинное чувство, внезапно поняла Мита. Оно поднималось из глубины души и вылетало из ноздрей при каждом выдохе, как стая саранчи, — такая же ненависть, как и недавнее презрение.

— Мы ненавидим вашего проклятого Императора. Вашего сморщенного бога.

— Я убью вас! Еще одно грязное слово — и я с удовольствием…

— Ты же спросила, что я ненавижу? Я ненавижу единственное существо, которое говорит о гордости и чести, заставляет сыновей любить отца, которое улыбается и выцарапывает каждый акт поклонения, а затем изворачивается, как больная собака, и вцепляется зубами в спину собственному сыну!

— Заткнитесь! Заткнитесь, разрази вас проклятие!

— Я ненавижу существо столь больное, настолько уверенное в собственном величии, столь извращенное собственной славой, что оно отвечает на величайшие жертвоприношения предательством!

Мита билась в сетях голоса Повелителя Ночи, изо всех сил пытаясь избавиться от замешательства, все больше захватывающего ее.

— Жертва? Ваш повелитель пожертвовал только собственной душой!

Глаза Сахаала скучающе ее осмотрели.

— Он пожертвовал своей человечностью, дитя.

Его голос вдруг стал настолько меланхоличен и печален, что Мита обнаружила, как весь ее гнев улетучивается словно дым. Оружие заплясало в пальцах, на глаза навернулись слезы.

— Ч-что?

— Он стал чудовищем. Он создал нас, его Повелителей Ночи, какими мы ему представлялись. Мы должны нести ужас и ненависть, добиваясь повиновения через страх. Он отказался от всей чистоты, забыл о человечестве, которое никогда не приняло бы его… ради которого он рисковал безумием и проклятием. Все ради того, чтобы принести порядок и закон в Империум отца.

— Он отдал душу тьме и…

— Ты меня не слушаешь. Тебя там не было. Я же говорю тебе, маленькая ведьма: он пожертвовал душой по воле Императора. Он стал ручным чудовищем, служащим необходимости Империума. И как ему отплатили? Его посадили на цепь. Оскорбили перед братьями. А потом? Даровали поцелуй ассасина.

— Он зашел слишком далеко! История не лжет! Произвол Ночного Охотника, знаменитое…

— Произвол? Мы исполняли приказ! Мы делали лишь то, что нам говорили! Слушай меня, дитя, — этот так называемый произвол Ночного Охотника был санкционирован!

— Не может быть… — Перед глазами Миты плыли огни. — Нет, нет… Император никогда не одобрил бы…

— Ему нужен был порядок там, куда его могла принести лишь необузданность. Император вызвал Ночного Охотника и отдал приказ, который ему очень хотелось отдать. А затем сделал из нас козлов отпущения. Он закричал о произволе, а Империум вторил ему.

— Вы не правы, вы не правы, вы не правы…

— Мой повелитель жаждал лишь уважения и гордости отца. А все, что он получил, было презрением. Ничего удивительного, что он присоединился к толпам еретиков. Ничего удивительного, что Конрад Керз воевал вместе с ними, ощущая, что лишь они могли ослабить власть отца. Но он ошибся.

— Нет, нет, нет, нет, нет…

— Посмотри на меня, дитя. Смотри на меня!

Голова Миты выполнила команду сама собой, несмотря на бормотание, льющееся изо рта. Слишком много нового. Слишком много надо осмыслить. Слишком много для одного разума, чтобы понять

— Мой повелитель был убит ассасином, ты это знаешь?

Девушка напрягла память, где хранились те давние уроки истории, которые казались ей нереальными мифами.

— Д-да… ее послали, чтобы убить злодея… Когда Ересь была пресечена… Другие Легионы бежали в замешательстве… Но не Повелители Ночи. Верховный Лорд Терры решил, что, если они убьют Керза, Легион распадется сам собой…

— Половина правды. Половина лжи.

— Я не понимаю…

— Ты знаешь, какие были последние слова Ночного Охотника, обращенные ко мне? Знаешь, что он сказал, сидя на троне и ожидая ассасина?

— Н-нет…

— Он сказал: «О, как могучие падут».

— Почему?

— Он наконец понял то, чего никто еще не осознавал. Его отец, его великий Император, его Божественный Создатель оказался так же порочен и беспощаден, как и сам Ночной Охотник. О, как могучие падут… Увидь, как божественность низринет себя, избавляясь от чудовища, которого сама создала.

Один вопрос стучался и пытался быть услышанным в сердце Миты, тонущей в море сомнений.

— Низринет себя? Послал убийцу? Это после всего содеянного Конрадом Керзом? После ужасов Ереси? А что еще оставалось делать Императору?

На мгновение, казалось, сомнения отступили. Мита ощутила, как отыграла одно очко, нанесла первый ответный удар.

Повелитель Ночи оставался непоколебим:

— Что ему было делать? Ничего, если, как ты говоришь, ассасина послали в отместку за Ересь Хоруса. — Он снова наклонился вперед, насколько позволяли цепи, и его черные глаза, обведенные болезненными кругами, казалось, выпили душу из псайкера. — Но дело в том, дитя, что ассасин, убившая Ночного Охотника, не была первой, кто пришел за его жизнью…

— Что-о?!

— Да, она была последней в длинной цепочке. В долгой очереди убийц, от которых избавлялся Керз. Настолько длинной, что бесконечные попытки его убийства исчерпали желание Ночного Охотника принимать ответные меры. Он слишком много перенес, понимаешь? Он был Охотником! Он был первым и самым могущественным! Он управлял тенями! Он царил в ночи! А потом Император отменил свое официальное разрешение, в самом конце Большого Крестового Похода, еще до начала Ереси. Керза призвали к его повелителю и оскорбили перед всеми братьями, заставив оправдываться. И что, он предал честь Императора? Сказал правду, пытаясь обелить себя? Показал всей семье двуличность отца? Нет, он был верен — он выслушал все обвинения с безграничным терпением.

— Я помню историю… — Древние тексты всплыли в памяти Миты вместе с залами пыльных библиотек. — Он напал на собрата-примарха, Рогала Дорна. Так он проявил свою верность, Повелитель Ночи?

— Напыщенность Дорна всегда выводила его из себя. Мало ему было несправедливых упреков отца, так еще терпеть насмешки неосведомленного глупца? Конечно, он проявил характер… Кто бы не поступил на его месте так же?

Мита открыла рот, готовя насмешку, но остановилась. Это печальное существо перед ней не заслуживало издевательств.

— И что было дальше? — выдохнула, сдержавшись, она.

— Моего повелителя посадили под домашний арест. Он проводил время в медитации, беседовал со своей гвардией.

— И?..

— Одно такое совещание было прервано черным дьяволом. Убийцей. Ребенком. Понимаешь меня? Его послали убить Ночного Охотника. Послали заставить его успокоиться навсегда. Кто еще мог послать его? Кто, как не ваш святой и справедливый Император? А главное, помни, ведьма, — это случилось до того, как Хорус отвернулся от света и начал Ересь!

— Это… это просто невозможно.

— Нападению помешали, и мой повелитель рассердился. Только тогда он познал, истинное «правосудие» отца. Он прервал совещание, чтобы собрать силы и составить план ответных действий. Керз был в ярости из-за покушения на свою жизнь. Оно стало первым среди многих до и после Ереси. Достигнув Тсагуалсы, Ночной Охотник прекратил бегство. Он выстроил дворец, который, как он знал, послужит ему мавзолеем, и стал ждать гадину, которая придет за его головой и украдет Корону. — Сахаал чуть пошевелился. — Вот так, дитя. Как видишь, Конрад Керз был убит вовсе не за участие в Ереси. Он был убит не за произвол или неподчинение. Нет… его убил отец, который больше не смог придумать, как его можно использовать. Превративший его в ненавистное всем чудовище. Использовавший его как пугало для многочисченных врагов. Император забрал у него все человеческое, а затем отплатил за жертву предательством. — Повелитель Ночи вздохнул. — Теперь ответь мне, маленькая ведьма, ты все еще думаешь, что тебя не используют? Все еще мечтаешь о некой… награде за верную службу? Все еще считаешь, что тебе лишь кажется, что все ненавидят мутанта-псайкера? Все еще уверена, что Император тебя любит?

Если бы в этом нереальном мире у Миты было тело из плоти, ее бы сейчас вырвало кровью, настолько велика была сила отвращения, охватившего ее. Недоверие боролось с уверенностью, сомнения клубились в душе огромной грозовой тучей.

Словно судно, которое всегда считалось непотопляемым, вдруг треснуло по всему корпусу и начало стремительно тонуть. Каждый клочок веры, который Мита Эшин черпала в Императоре, сейчас таял и разрушался.

Она посмотрела на Повелителя Ночи заплаканными глазами и выстрелила.

Цепи, сковывающие Зо Сахаала, лопнули и загремели по камням.

Он улыбнулся дикой улыбкой и начал вырываться из тюрьмы разума, торопясь заявить права на то, что принадлежало лишь ему.

Часть пятая Корона Нокс

Мы пришли за тобой!

Боевой клич Повелителей Ночи

Зо Сахаал

Пробуждение нельзя было назвать нежным. Сахаал вырвался из трясины сна, этой псионической ловушки, которую колдун воздвиг вокруг него. Теперь Повелитель Ночи был до краев заполнен гневом, и каждый мускул его тела стонал от ненависти.

Он ощущал руки, управляющие скольжением клинков, которые сверкнули перед ним россыпью мечей. Он чувствовал, как вены вздуваются на шее. Он почуял когти на ногах, механические крючья, встроенные в носок каждого ботинка и царапающие плиты пола, на котором он валялся без сознания… Повелитель Ночи резко вскочил. Без сознательных мыслей, лишь по прихоти ярости. Сахаал ощутил струю горячего воздуха, когда его прыжковые ранцы пробудились к жизни, и головокружение, когда он с максимальным ускорением устремился в воздух. В крови бушевал гормональный шторм, делающую плоть гибкой, как сталь, но сейчас он не противился этому. Впервые Сахаал приветствовал его, текущий огненной струей по венам, словно создающий второй слой брони.

Он открыл рот и издал вопль-плач баньши.

Кровь ксеносов брызнула на когти Сахаала еще до того, как разум сорвал всю пелену дремотного плена. Эльдары не ожидали его возрождения — это было совершенно ясно. Он напал на них, как лев, прежде чем даже они, наделенные молниеносной реакцией и невозможным изяществом, сумели среагировать.

Первого эльдара Повелитель Ночи распотрошил с высокомерной непринужденностью, развернувшись и перекатившись через раненое плечо, а затем прыгнул вновь.

Второй ксенос еще только схватился за оружие, когда когти на руках Сахаала выпустили ему кишки, распоров тщедушную грудь. Когти на ногах между тем вцепились в эльдарскую плоть и вырвали глаза из орбит — изнутри черепа словно выросли кровавые кусты. Он отбросил безжизненное тело и прыгнул вперед, покрытый липкой, слегка флюоресцирующей жидкостью.

Где-то на периферии чувств Повелитель Ночи засек клыкастого инквизитора, все еще сжимающего Корону Нокс. Сахаал немедленно изменил траекторию прыжка, направляясь к оторопевшей фигуре, едва сдержав жаркое желание продолжить резню.

Вдалеке, в окружении бдительных стрелковых сервиторов, он разглядел беспомощную ведьму, тоже поднимающуюся с пола. Мелькнула мысль: как долго продолжался их разговор и сколько прошло времени в реальном мире? Ему казалось, беседа с юной ведьмой длилась целую жизнь, а прошло всего не более двух-трех секунд.

Колдун еще не успел дотронуться изящными пальцами до рогатой короны.

Не бывать этому!

Едва пронеслась эта мысль, как сам имеющий рога злодей пируэтом отскочил в сторону, вздымая посох. Сахаал напрягся, готовясь засечь вспышку и уйти в сторону от астрального огня неимоверной силы, когда стена чудовищной боли, подобной которой он никогда прежде не испытывал, обрушилась на него.

Удар был точен — пользуясь тем, что Повелитель Ночи бросился в сторону лорда-колдуна, один из ксеносов вскинул метатель и выпустил вращающийся сюрикен прямо в дыру на плече, не защищенную броней.

Рука мгновенно полностью онемела.

Взвыв, изо всех сил стараясь сдержать боль, ощущая, как расползается омертвение по конечности, Сахаал закрутился в воздухе и рухнул на пол, придерживая раненую руку здоровой. В таком положении, испытывая невыносимую боль, Повелитель Ночи был плохо подготовлен к новой искусной атаке колдуна.

Молния вновь ударила. Мощный поток гаусс-силы из увенчанного лезвием посоха прошил плоть и кровь, погрузив острые зубы в ткани мозга. И вновь всколыхнулись сомнения. Рванулись печаль и неуверенность, зовущая заключить себя в темницу разума.

Голос звал Сахаала из спиральной черноты.

Он успокаивал и ласкал, уговаривая сдаться.

Не на этот раз, дерьмо варпа.

Сахаал уже ученый. Сейчас его разум нельзя так просто обмануть, он отбрасывал прочь все незваные сомнения, и мускулы не прекращали ему подчиняться. Сейчас он был во власти гнева такой силы и чистоты, что все махинации колдуна разбивались от одного прикосновения к ним. Даже все псионическое влияние мира не остановит его. Сахаал превратился в сгусток фосфоресцирующей ненависти, жаждущей лишь резни.

Он ударил, как атакующий ястреб, пройдя через беспомощную теперь псионическую стену, гудящую и потрескивающую вокруг брони космодесантника. Когти здоровой руки Сахаала пробили рогатый шлем ксеноса сверху вниз с чавкающим, утробным звуком. Мозги и кости черепа разлетелись в стороны мелкой шрапнелью, а тонкое тело жертвы забилось на когтях Повелителя Ночи, фонтанируя кровью.

Оставшихся в живых эльдаров словно ударили электрической плетью. Не говоря ни слова, не обменявшись даже взглядами, не сделав ни единого выстрела, они размазались в пространстве, превратившись в единое слившееся пятно, рванулись к порталу, откуда недавно вышли. Крутящийся варп проглотил их, схлопнувшись в булавочную точку, которая бешено вращалась.

Потом растворилась и она.

Сахаал упал на колени и стряхнул труп колдуна с когтей — его начала накрывать волна истощения. Он чувствовал себя сражающимся с вечностью, он уже не помнил времени, которое провел без боли и насилия. Рана на плече продолжала кровоточить, коагуляции мешал осколок металла ксеносов, засевший глубоко в теле. От каждого движения в плоть будто впивались кинжалы.

Повелитель Ночи уже понимал, что эту руку ему больше не использовать никогда.

Медленно двигая глазами, стоически перенося муки, Зо Сахаал нашел взглядом вора.

Ублюдка.

Инквизитора Айпокра Каустуса.

— Сервиторы! — завизжал клыкастый человек, медленно отступая, прижимая Корону к животу, как ребенок, у которого хотят отобрать любимую игрушку. — Защитите меня! Защитите!

В углу комнаты бронзовые сервиторы завертели головами, воспринимая новые команды, и дружно повернули увешанные оружием руки в сторону Повелителя Ночи.

Ведьма осталась стоять одна, совершенно огорошенная, когда боевые механизмы потеряли к ней всякий интерес.

— Убейте его! — вновь завопил Каустус, тыча пальцем в Сахаала. — И держите его подальше от меня!

Инквизитор бросился бежать к выходу, по-прежнему прижимая Корону Нокс к себе.

Сахаал вздохнул. Как он мог подумать, что все будет легко? Он грустно проводил взглядом свою священную драгоценность, словно в жестокой шутке вновь ускользающую от него.

Сервиторы приближались. Кажется, день насилия далек от окончания.

И тут улей встряхнуло до основания.

Задрожал весь огромный адамантиевый массив — все заскрипело и застонало, когда в древнем металле расцвели первые огненные кратеры. Будто вулканы пробудились на улицах города. Небо расцвело падающим огнем, каждая голова в улье удивленно задралась, рассматривая потолок.

И лишь в разрушенной галерее на самой верхушке центрального дворца космодесантник Легиона Повелителей Ночи — однорукий калека — улыбнулся окровавленным ртом.

Зо Сахаал медленно встал перед идущими в атаку машинами, которые все ускоряли шаг.

— Они здесь, — прошипел он, ни к кому конкретно не обращаясь. — Они пришли!

Мита Эшин

Мита бросилась на инквизитора Каустуса мстительным метеором.

Она не отдавала себе отчета в том, о чем думает. За последние дни ее мозг был непрерывным полем боя: взорванным, перепаханным артиллерией и изрытым траншеями. Разоренная земля, на которой сражались суверенитеты.

Если следовать дальше этой аналогии, то откровения Повелителя Ночи были циклонными боеголовками, ракетами экстерминатус, уничтожившими все отстроенные логические здания Миты.

Теперь на месте поля боя была пустошь.

Император предал собственного сына, проявив невероятную двуличность. Как ей теперь подставлять вторую щеку при каждом презрительном замечании, каждой мерзкой шутке? Когда на улице ей в лицо крикнут: «Эй, мутант!» — как быть, не находя больше спасения в любви Императора?

Как жить с подозрением, что она всего лишь ручное чудовище, которого натравливают на неугодных, а когда пропадет нужда — выкинут на свалку?

Ответ был один — очевидно, не могла. Но каков тогда ее удел?

Пустота. Ничего конкретного. Пустошь после поя боя.

Как только сервиторы губернатора перестали обращать внимание на Миту, а улей сотрясся от чудовищных ударов, у девушки осталась лишь одна зацепка.

Каустус.

Ублюдок Каустус!

Все это по твоей вине!

Инквизитор попробовал проскочить мимо нее, нежно прижимая Корону к себе дрожащими пальцами. Но факт того, что ее игнорировали, привел Миту в дикое бешенство. Она для него никто! Существо настолько низкоэффективное, что инквизитор лишь мельком глянул на нее, когда девушка заступила ему дорогу.

Издав яростный вопль, она кинулась на Каустуса.

Отлетая от его энергетической брони с острым хрустом сломанного ребра в груди, моргая от внезапной боли, Мита мельком увидела в клубах дыма и порывах метели Повелителя Ночи, уворачивающего от сервиторов. В этом виде Сахаал показался ей пляшущим дервишем — богом клинков и полета, танцующим между трассами выстрелов и пластающий податливый металл противников.

Мите стало немного интересно: придет ли он на помощь, если она закричит?

Примет ли помощь, если она предложит?

Улей стонал снова и снова, облака пыли и смога вздымались из развороченных потолков, когда колоссальные силы сотрясали город. Вздрагивающий пол заставил Каустуса споткнуться на бегу. Мита использовала выпавший шанс без раздумий. Собрав все остатки внутренней силы, опустошив все запасы, про которые она знала, псайкер выбросила псионический импульс.

Она не могла проникнуть в разум Каустуса. Но никто не мешал ей сокрушить его тело.

Сила атаки удивила саму Миту. Инквизитора подбросило до потолка, словно под ноги ему прилетела граната, а в воздух полетели клочки разорванных одеяний. Корона Нокс выпала из ослабевшей руки человека и покатилась по полу, пачкаясь в эльдарской крови. Под обрывками плаща девушка увидела, что расколоты и пластины брони инквизитора, — длинные трещины змеились по груди и бедрам, словно Каустус попал под удар гигантского молота.

«Это мой удар? — не верила Мита. — Это результат моего отрицания веры?»

Освобожденная от ритуалов и молитв, избавленная от бесполезной преданности; правда была столь же сияющая, как сам варп.

Не Император дает мне силу! Наставники лгали!

Она принадлежит только мне!

Мита в один момент подскочила к лежащему Каустусу и врезала ему кулаком по носу. Раздался хруст. Мита била снова и снова, вымещая тот водоворот расстройства и негодования, который бушевал в ее душе все последние недели.

— Ублюдок! — шипела псайкер между ударами, еле переводя дыхание. — Проклятый варпом пустоголовый ублюдок!

Каустус пришел в себя быстрее, чем она ожидала.

Ошеломленный или нет, залитый кровью из дюжины трещин в броне, он все еще оставался инквизитором Ордо Ксенос. Его броня создавалась для ангелов Адептус Астартес. Мите следовало знать, что он не может быть так легко повержен.

— Глупая девчонка! — взревел Каустус, отшвыривая ее. — Где она?! Где она?!

Инквизитор уселся и закрутил головой в поисках Короны Нокс. Увидев обруч, уже покрывшийся инеем, он рванулся за ним, издав победный вопль и забыв о псайкере.

Девушка была готова. Она точно знала, что нужно делать.

Одно заключительное усилие. Один короткий вздох и попытка собрать крохи силы. Одно финальное воздействие анимус мортис.

Корона Нокс дернулась и отползла в сторону от цепких пальцев инквизитора.

— Варп тебя раздери! — заорал Каустус, пытаясь схватить артефакт. — Отдай ее мне!

Еще несколько сантиметров… Еще чуточку…

Клац!

Корона перелетела на постамент для сокровищ, упав на древний информационный атавизм — книгу в кожаном переплете. Вокруг него яростно горело кольцо прометиезого огня.

— Ах так! — заревел Каустус, одним прыжком достигая постамента и хватая корону. — Моя!

— Не твоя, глупый ублюдок! — улыбнулась Мита через силу.

Сервитор безопасности под сводчатым куполом мигнул фасетчатыми глазами. Крупнокалиберные стволы хищно дернулись и открыли беглый огонь.

От Каустуса полетели куски, словно от гнилого арбуза.

Взвился дымок. Мита смотрела на ошметки, оставшиеся от бывшего хозяина, со смешанными чувствами — триумф победы сочетался в них с позором. Рядом в дыму и пламени взревел Повелитель Ночи, и один из сервиторов рухнул как подкошенный. Мита не видела, но услышала.

Каустус доживал последние секунды.

— У-умная… — ухмыльнулся он сквозь кровь, пенящуюся в уголках губ и заливающую клыки. Он вздрогнул, когда судорога боли скрутила то, что осталось от его тела. — Умная уловка…

Мита кивнула, нахмурившись. Нечто странное случилось с разумом инквизитора — словно облако перестало закрывать солнце. Псайкер внезапно обнаружила возможность проникнуть в сознание Каустуса, свободно скользить по поверхности его эмоций и боли… Но раз могла она, мог ведь и кто-то еще!

Внезапно ее осенило.

— Эльдары, — прошептала она. — Они управляли вами с самого начала…

— Д-да… Они пришли… до того, как я нанял вас… Хакх-х… Проникли в мой мозг… Голоса… О Бог-Император…

— Но почему? Разрази их варп, Каустус, почему?

— Х-х… кто знает… И-иногда их контроль слабел… я мог ясно думать… слышать их шепот… Но я ничего не смог узнать…

Мита помнила странные моменты неуверенности, когда разум инквизитора словно рвался на свободу и бился в странных конвульсиях. Она полагала, что он безумен. Если бы с самого начала знать правду…

Каустус был марионеткой, всеми силами пытавшейся разорвать нити.

— Именно поэтому вы сохранили мне жизнь, — понимающе сказала Мита. Новый взрыв сотряс улей, качнув огромную массу льда и металла. Псайкера сейчас это не касалось — не более чем фоновый шум. — И поэтому все прощали мне…

Инквизитор изо всех сил пытался заговорить, но кровь текла все сильнее.

— Я… д-думал… думал, смогу их о-одолеть… голоса, о Император, спаси меня… я думал смогу выстоять… я… ошибался… но иногда я мог… одурачить их… чтобы ты могла помочь… я и принял тебя в с-свиту… Они хотели… т-твоей смерти… но я знал… только ты сможешь… о-освободить меня…

Глаза Каустуса остекленели.

Корона выпала из мертвой руки и закатилась в лужу крови. Мита подошла и подняла драгоценный артефакт, разглядывая его вблизи. Такая простая вещь. Такая маленькая.

А затем мир стал жемчужно-белым.

Невероятный свет залил комнаты галерей, стена рядом с псайкером лопнула мокрой бумагой, превращенная в ошметки стальными лезвиями. Порывы вьюги ворвались внутрь — и с ними пришла волна такой муки, что Мита кричала до тех пор, пока не отказало пересохшее горло.

Боль залила всю Вселенную. Вопли миллионов баньши парализовывали все чувства, а облака, нет, целые миры тьмы концентрировались вокруг. Варп ворвался в реальность топором палача, и каждый существующий огонек был проглочен, каждая радостная мысль — уничтожена, каждый момент экстаза — проглочен и испепелен.

В проеме на месте бывшей стены стоял гигант. Он свернул изодранные кожистые крылья, которые скользили между реальностью и эфиром, распространяя пламя, дым и пепел, и медленно зашагал по лужам крови. От его шагов возникало гулкое эхо.

Это была не просто реальность.

Это была более чем реальность.

Это был Хаос, принявший форму.

Сквозь псионическую пытку, которая слепила Миту, сквозь вопли тварей Хаоса, врывающиеся ей в уши, через клубки тьмы, заманивающие душу в ловушку, она увидела, как из снежной круговерти появляется Повелитель Ночи Зо Сахаал, хромая и утирая кровь с дюжины ран на лице.

Он смерил взглядом ужасное видение, пятнающее реальность одним своим присутствием.

— Ты опоздал, Ацербус, — прорычал Сахаал. — И я едва узнал тебя.

Зо Сахаал

Он опоздал.

Сахаал понял это в тот момент, когда его древний брат проник в галерею, словно жадный корень сорняка. Здесь не было места для концентрации. Никакой надежды обрести наследие повелителя. Никакой надежды обрести контроль над существом, которое полностью предалось Хаосу.

Принц-демон, который некогда был Критом Ацербусом, застыл в тени, перемещаясь, несмотря на неподвижность, а бывшие в прошлом человеческими глаза ослепительно сверкали, глядя на Сахаала.

— А ты меньше, чем я помню, — произнес демон удивленно. Его голос состоял из криков и эха замученных душ, согласованных и слитных. От этих звуков голова Сахаала немедленно разболелась, и его едва не вырвало.

Существо излучало фон отчаяния, как огонь распространяет высокую температуру. Сахаал ощущал, как его чувство триумфа блекнет и он все больше погружается в минор поражения.

Это был, вне всяких сомнений, Криг Ацербус. Но изменившийся почти до неузнаваемости. Остались лишь некие намеки — вроде выражения глаз, которые можно было вспомнить. Сахаалу он всегда казался грубым и жестоким, но теперь его внешность просто перестроилась, отображая внутреннее естество.

Ацербус стал массивным. Там, где некогда была броня, теперь бугрилась железная плоть, материя варпа, корчащаяся и извивающаяся, обросшая злыми рунами. Он больше не принадлежал реальности. Он пребывал в каждом измерении, призрачно мерцая, проявлялся, а затем исчезал в легкой дымке. Ацербус горел имматериальными энергиями, вспыхивающими то светом, то тьмой. От него распространялись гнилостные выделения, словно пар от кузнечных мехов, а щупальца теней высовывались из позвоночника. Когда Криг поворачивался, тени взмахивали за его спиной крыльями стервятника. Их, казалось, совершенно не пугает льющийся свет. Было полное ощущение, что настала вечная ночь и утро не придет никогда.

Когти Ацербуса высекли искры из пола: они были сделаны не из плоти или металла, а из грубой бездонной тьмы.

От них воздух начинал кровоточить.

— Где, — выдохнул Сахаал, отталкивая душащие отчаянием силы варпа, решительно приказывая себе быть храбрым, — мой Легион?

Тварь искривила бледное лицо, ухмыльнувшись безгубыми челюстями, и ткнула дымящимся когтем в проем в стене.

Сахаал прихромал к разорванному металлу, как старик, — ран оказалось больше, чем он рассчитывал, и Повелитель Ночи вздрагивал при каждом движении, а омертвевшая рука бесполезно колотилась по боку.

Небеса Эквиксуса были в огне.

Орбитальная бомбардировка была лишь первым шагом. Огромные раскаленные слезы падали из облаков на полной скорости, чтобы вызвать слезы горя на лицах горожан. Немногие защитные сооружения, до которых не добралась Семья Теней, уничтожались одно за другим. Огромные опухоли взрывов вздымались то тут, то там, улей, казалось, вздрагивал до самого ядра планеты. Уже погибли тысячи и тысячи людей.

За бомбардировкой придут Хищники, и, видя их головокружительный спуск, Сахаал потерял всякую надежду. Это не те проворные воины, которых он создал. Они больше не являлись штурмовыми командами, что он обучил и сформировал целую вечность назад и о которых среди других Легионов ходили легенды. Это не те Хищники, которых знал Сахаал.

На город падали демоны-стервятники, ревущие вместе с цепными мечами и палящие из пистолетов, не успев приземлиться. Они кричали, кудахтали и вопили, а их искривленная броня мерцала безобразным светом, словно жар тлеющих углей. Вместо древних шлемов — ужасные маски смерти, оснащенные длинными орлиными клювами. Хищники парили над ульем, как стервятники в ожидании падали, а когда все дружно спикировали, небеса наполнились завыванием и непередаваемым шипением тех неестественных сил, что поддерживали их.

«Они стали чумой», — понял Сахаал, наблюдая, как Хищники один за другим исчезают в ранах на поверхности улья. Он рухнул на колени, не веря собственным глазам.

За ними последовали простые воины — дождь из посадочных модулей и штурмовых кораблей вырвался из низких туч, ударяясь о поверхность улья с грохотом молотов, бьющих по наковальне. При вспышках молний и разрывах боеприпасов Сахаал смог бросить взгляд на шеренгу своих так называемых братьев.

Синие и бронзовые вихри. Без изящества и грации. Взбешенные. Неконтролируемые. Полностью отдавшиеся Хаосу.

Повелители Ночи спускались на Эквиксус как кровавый дождь. Вой истребляемого населения заглушал даже бесконечный рев метели.

О мой повелитель… Что они наделали?

Кем стали?

Поражение тлеющей головешкой разъедало глаза. Оно нахлынуло приливной волной, взрывом сверхновой, захлестывая и сжигая заживо, давило на плечи Сахаала массой всей Галактики. Он ощущал в теле вес каждой кости, медленно превращался в прах, мечтая, чтобы кровеносные сосуды лопнули все разом и плоть разлетелась на атомы. Он опоздал.

Сахаал спросил себя, знал ли он об этом раньше. Возможно, знал всегда — с самого момента пробуждения на «Крадущейся тьме». Слишком долгое время он провел в плену. Слишком много прошло столетий без его лидерства и влияния. Повелитель выбрал его наследником, чтобы принести попавшему в опасность Легиону концентрацию силы, не дать шепчущим голосам, обещающим силу и власть, победить.

Сахаал был выбран как избавитель, могущий предложить умеренность и выстоять в противостоянии Легиона и скверны. А он не смог исполнить клятву.

Сто столетий без власти и управления — срок достаточный, чтобы сдаться.

Лорд-демон Ацербус зашипел за его спиной, восхищенный устроенной внизу резней. Вой поднимался к небесам, как жертвенный дым, — крики умирающих мужчин, стоны замученных женщин, слезы детей…

— Все без цели… — прошептал Сахаал, глядя на огонь. — Где смысл всего происходящего? У вас нет более достойных противников, чем женщины и дети?

— Каждая цель достойна, — выдохнул лорд-демон. От его голоса исходили волны отчаяния. — А смысл… Маленький Мастер Когтя, разве ты не помнишь уроки нашего повелителя? Цель — страх. Бесконечный страх.

Сахаал повернулся к громадной мерзости со слезами на глазах. Демон протянул когти к бестелесной груди и, закрыв глаза, поднял лицо, словно наслаждаясь прекрасным ароматом.

— Ты чувствуешь? — прошептал он. — Ощущаешь страх этого мира? Как он… мм… пьянит…

Сахаал ощутил лишь глубокое отвращение.

— Ты смеешь читать мне нотации об уроках Ночного Охотника?! — зарычал он, охваченный гневом, сумевшим вылупиться из скорлупы позора и поражения. — Ты смеешь это делать, когда вы отвернулись от его мудрости? Страх, глупец, — это оружие, но не цель!

Демон замурлыкал от восхищения:

— Ах, справедливый маленький Сахаал. Как я без тебя тосковал!..

— Посмотри на себя! Посмотри, во что ты превратился! Вы плюнули на ваше наследие и при этом не испытываете ни капли стыда?

— Наследие повелителя живет, маленький Сахаал. — Тварь клацнула сведенными когтями. — Оно живет во мне и процветает!

Болтер Сахаала оказался в руке раньше, чем он о нем подумал.

— Ты не имеешь права звать себя Повелителем Ночи! — крикнул он, нажимая на спуск.

Укус Тьмы выплюнул заряды, как яростный дракон. С каждым взрывом Сахаал видел повелителя, слышал его успокаивающие слова. С каждым снарядом он шептал имя Ночного Охотника.

А потом дым растаял, и он увидел, что лишь поцарапал кожу чудовища. Сквозь буран и сгустившиеся тени грозно горели его глаза. Прежде чем Сахаал даже заметил удар, огромный кулак вылетел из дыма и ударил его с неимоверной силой. Броня не выдержала и треснула.

Сахаал пролетел всю комнату на спине.

— Ты… — Ацербус в мгновение ока оказался рядом, со скоростью, невообразимой для такого огромного существа. Он прижал Сахаала невидимыми путами варп-материи, с искренним интересом тыча в рану на его плече. — Ты должен проявлять уважение к своему повелителю.

Все тело Сахаала горело. Каждая рана и каждое напоминание о когтях демона становилось вселенской мукой, сжигающей разум. Ацербус пожирал его страх и тихо напевал себе под нос.

— Ты никогда не будешь моим повелителем, — прохрипел Сахаал яростно, и Ацербус поднял голову. Из его глазниц сочился дым.

— Ты столь глуп… Ты никогда не был наследником. Ты был просто хранителем.

— Не надо лжи, ублюдок! Дай мне подняться! Сражайся со мной!

— Ха… Ты никогда не размышлял, маленький Сахаал, над тем, для чего все это затеял Конрад Керз?

— Как ты смеешь произносить его имя?!.

— Он видел собственную смерть. Проникал в будущее. Ты же знаешь, как это мучило его всю жизнь.

— И что из этого следует?

— Ты действительно полагаешь, глупый маленький Сахаал, что он не предвидел твоего исчезновения? Думаешь, Керз не знал, что ты пропадешь из Галактики на десять тысяч лет? И неужели ты не задавал себе вопрос: почему он пошел на это?

— Я… Я…

Сахаал закрыл глаза. Мир вокруг дрожал. Такого не могло быть. Охотник не мог предвидеть всего!

Голос Ацербуса отравленной иглой впрыскивал токсины в его разум.

— Он все знал, — шипел лорд-демон. — Он понимал собственную душу лучше, чем кто-либо другой. Он понял, какой выбор стоит перед ним!

— Но он выбрал меня… Выбрал меня!

— Он выбрал меня, Сахаал. В нем всегда жило два человека. Один был справедливым… — демон с отвращением сплюнул, — зато другой… мм… другой ощутил поцелуй Хаоса! Один старался держаться центра и фокусировать энергию, а другой пожирал страх…

— И он выбрал первого, раздери тебя проклятие! Он отверг Хаос и выбрал меня!

— Нет! — Когти впились в плечо Сахаала, пронзая нервы жидким пламенем. Голос Ацербуса давил, уничтожая все очаги сопротивления. — Он одурачил тебя. В Ночном Охотнике победила темная сторона. Он предвидел судьбу Короны и завещал ее тебе. Он заставил тебя броситься в погоню, как легавого пса, обреченного на века сна. Таким образом Керз отослал тебя… мешавшего его планам. Его видение Легиона заключалось в одном — сеять страх его именем. Легион пожрет страх гибнущего Империума. Охотник понимал, что ты никогда с ним не согласишься, и решил тебя усыпить…

Тварь наклонилась так близко, что ее смрадные зубы почти коснулись щеки Сахаала. Горячее дыхание раздирало органы обоняния.

— Он осудил тебя, маленький Сахаал. Посадил в клетку.

— Нет! Ты лжешь! Он мог просто убить меня!

— И оставить Корону без охраны? Оставить ее убийце? Подумай, Сахаал!

— Но он рассказал мне все… Санкционированный геноцид! Предательство Императора! Убийца перед Ересью Хоруса!

— Ложь! Шепот Хаоса, который он вливал тебе в уши. Возможно… Ха, он и сам мог верить в то, что говорит!

Мозг Сахаала поглощал сам себя. Невозможно поверить. Он не может позволить себе сомневаться. Допустить даже тень подозрения, что Ацербус говорит правду. Иначе все, во что он верил всю жизнь и чего пытался достигнуть, превратится в ложь.

Лорд-демон не прав. Это было самым главным.

— Ты лжешь, дерьмо варпа! — прорычал Сахаал, плюя в тварь. — Корона моя! Он отдал ее мне!

— Ах да… корона. Я был ее лишен достаточно долго. Думаю, она мне пригодится! — Когти чудовища еще глубже зарылись в рану Сахаала. — Где она?

Рядом с ухом Сахаала раздался другой голос:

— Она прямо тут, ублюдок. Ведьма.

Мита Эшин — человек, освободивший Сахаала.

Она стояла, залитая кровью, сочащейся из глазниц, шатаясь от мерзкого псионического фона, исходящего от демона. В руке у нее кругом тьмы сверкала Корона. Псайкер уже шагнула за грань безумия и смерти — именно эти ясные признаки помешали Сахаалу немедленно и навечно проклясть девушку, желающую отдать драгоценность лорду-демону.

Во второй руке Мита держала мелтаган — выломанный, без сомнений, из конечностей убитого сервитора.

Она улыбалась.

Струя мелты ударила Ацербуса в грудь, и он, взвыв, покатился по полу, словно пораженный упавшим метеором. Невидимые щупальца, державшие Сахаала, исчезли, теперь они мельтешили вокруг бьющейся твари. Демон-лорд ревел так, что улей готов был рухнуть, стены отражали многоголосое ужасное эхо. Чистая материя варпа мерцала и распадалась, смешиваясь с воздухом, становясь зыбким эфиром, не успев коснуться пола.

Сахаал вскочил на ноги и подбежал к агонизирующему Ацербусу. У него не было сил говорить, разум его был сокрушен утратой всех надежд на спасение, и даже истины, которым Повелитель Ночи верил всю жизнь, были омрачены.

— Корона! — проревел он ведьме. — Дай мне Корону!

Но Ацербус не умирал. Он метнулся, как ворон, с пола, отбросив Сахаала в сторону ударом угольно-черных когтей. Длинные шлейфы дымных теней обвивали его руки и лодыжки. Крылья распахнулись плащом вечной ночи. Мелтаган Миты хрустнул в его ладони.

Она кричала, кричала — и никак не могла остановиться.

Лорд-демон лизнул широким языком щеку девушки.

— Мм… — замяукал он в опьянении. — Ее страх такой… изысканный…

Сахаал прыгнул на брата с бессловесным воем, нанося удар когтями, рубя сквозь псевдореальные щупальца дыма и тьмы. Ацербус вывернулся, возвышаясь над Зо, сверкая созвездиями звезд на фоне тьмы, удивленный атакой воина-калеки.

Коготь встретился с когтем с тонким звоном. Несколько долгих секунд оба рубили и кромсали, отражая удары, рассекшие бы человека пополам. Сахаал обнаружил себя уворачивающимся от страшных ударов и длинных выпадов, прыгающим в бритвенно-острой сети, сплетенной когтями демона.

Ацербус играл с ним.

Пусть играет.

Сахаал с рычанием изменил тактику. Извернувшись всем телом, так что вскрылись все старые раны, а ребра затрещали, он бросился прочь, направляясь к Мите. На спину обрушился шквал ударов, обжегших новой болью, но это уже не имело значения.

Только Корона.

Сахаал отсек от ведьмы кипящие щупальца, держащие ее на месте и пьющие кровь из ее тела. Взвалив Миту на плечо здоровой рукой, он бросился к пролому в стене, за которым бушевали и выли бураны Эквиксуса.

Лед и снег омыли Сахаала, охладив пылающий мозг.

Где-то позади лорд-демон осознал случившееся и взвыл, поняв, что добыча ускользает. Сахаал согнул ноги и, активировав аварийный запас энергии, сделал гигантский скачок в пустоту.

Пусть его поглотит шторм. Пусть окутает лед.

Пусть его признает и примет тьма.

У него была ведьма. Ведьма держала Корону Нокс. Больше ничто не имеет значения.

Лорд-демон с ревом соткался за его плечами из дымного пламени, полыхая глазами, полными ненависти, и схватил ведьму за руку.

Тонкая рука Миты не выдержала и оторвалась от плеча.

Корона Нокс закувыркалась, выпав из слабеющих пальцев, сверкнула отраженным светом умирающего мира и пропала. Тьма, огонь и лед улья поглотили ее.

Ведьма кричала, фонтан крови бил из страшной раны. Лорд-демон Криг Ацербус ревел так громко, что все окна галереи лопнули сверкающими брызгами.

А Зо Сахаал, Мастер Когтя, наследник трона Легиона Повелителей Тьмы, швырнувший себя в пустоту, включил прыжковые ранцы, чьи реактивные струи прорезали снежную тьму, и с ведьмой на плече, кричащей от боли, ринулся в пропасть за своим наследием.

Он не сдастся.

Корона Нокс принадлежит только ему. Он принесет месть Ночного Охотника на голову тех, кто встанет у него на пути.

Придет день — и он убьет Крига Ацербуса. И снова возглавит Легион.

Однажды он спустится с небес Святой Терры и вонзит свои копи в бастионы Дворца.

Однажды он свершит именем своего повелителя месть над Императором-Предателем.

Аве Доминус Нокс!

Эпилог

Протокол: Конгресиум Ксенос

Автор: инквизитор Палинус

Для: Тарит-

Манеус-

Пиррас-

Дж'хо-

Ссылка: INQ5*23-33

Тема: Исчезновение Каустуса

Инцидент на Эквиксусе

Милорды,

Я побывал на Эквиксусе, и, полагаю, память об этом событии будет преследовать меня до самой смерти. Как вы помните, несколько недель назад я был послан расследовать исчезновение инквизитора Айпокра Каустуса.

Он не обременял себя посылкой отчетов в Ордо в течения почти полных трех лет. Пока эта пауза не стала вызывать подозрение, особенно учитывая тайный характер его расследований. До того Каустус со всем прилежанием относился к отчетам, что усилило опасения внутри нашей организации. Потому я твердо вознамерился разыскать инквизитора.

Милорды, я не буду утомлять вас перечислением подробностей своего путешествия. Уместно лишь вспомнить о последнем этапе.

Я отправился на борту «Первигилиум окулус» по местам последних зафиксированных следов Каустуса. Но в мире-крепости Сафаур-Инкисе я ничего не обнаружил. И тут, по счастливому совпадению, мне встретилась комиссия чиновников Муниторума. у которой мне удалось разузнать, что инквизитор Каустус посещал искусственный мир эльдаров — Лианден. Кроме того, после он все же был и на Сафаур-Инкисе, где принял в свиту дознавателя — женщину по фамилии Эшин.

Оттуда след тянулся в мир-улей Эквиксус. Здесь расследование принесло свои плоды. Невозможно заявить с долей уверенности, зачем Каустус и его свита отправились сюда (хотя, учитывая повышенную активность тауистов в этой зоне, легко догадаться). Но можно заявить с точностью лишь одно: инквизитор Каустус погиб на Эквиксусе.

За месяц до моего прибытия на эту планету Легион Хаоса Повелители Ночи спускался на поверхность — по собственный причинам — и за один день устроил немыслимую резню. Я провел две недели среди пустоши, которая осталась там как свидетельство их ярости. Мне не удалось обнаружить цели атаки Предателей.

Ни одной.

Милорды, явная чудовищность резни на Эквиксусе, кажется мне, не приоткрывает завесу над расследованием Каустуса. Конечно, этот инквизитор погиб — мой магос биологис идентифицировал его труп по сохранившимся генам незадолго до нашего отбытия.

Но есть одна логическая нестыковка.

Телеметрия на борту «Первигилиум окулус» зафиксировала следы флотилии больших кораблей, и особенно «Ваститас виктрис» (давно разыскиваемого как предполагаемый флагман командующего Повелителей Ночи). Эта флотилия собралась около искусственного мира Лианден именно тогда, когда его посещал инквизитор Каустус (когитатор матрицес выдает 93,2 % вероятности, что флотилия хотела напасть на искусственный мир).

Но нападения не произошло. По странной причине Повелители Ночи обратили внимание на Экеиксус, тем самым избавив эльдаров от набега.

Было бы недобросовестно не упомянуть, что Каустус в некотором роде смог предотвратить геноцид на Эквиксусе. Повелители Ночи имеют репутацию импульсивных, неуправляемых воинов, но маловероятно, чтобы присутствие одного инквизитора заставило их изменить планы. Тем не менее любопытное совпадение — Каустус присутствовал в каждом месте действия, которое отступники осматривали для возможного нападения. Совпадение, несущие выгоды только эльдарам.

Приложили ли они руку? Они, безусловно, ожидали нападения на свой хрупкий искусственный мир, возможно увидев это в прошлом. Может быть, потом они решили перенаправить его? Милорды, боюсь, мы этого никогда не узнаем.

Каустус мертв. Эквиксус превращен в кладбище. Более нечего сказать.

На Службе Святого Императора Человечества — инквизитор Палинус, Ордо Ксенос.

ПРИЛОЖЕНИЕ

Милорды, простите мне этот маленький постскриптум. Я уже хотел отправить вышеизложенный текст, когда вскрылись новые обстоятельства. В двух днях полета от системы Эквиксус есть мир-колония Байх'Рус.

Мы пролетали мимо, готовясь к варп-прыжку, и моя команда обменялась кодами опознания с древним клипером, отвечающим за орбитальную безопасность этой планеты. При получении кода Инквизиции капитан клипера усомнился в его подлинности, громко выразив недоумение столь мощным присутствием Инквизиции в этой области. Озадаченный, я попросил его пояснить, что он подразумевает.

Выяснилось, что неделю назад другое судно сбросило рядом с Байх'Русом маленький шаттл, прежде зарегистрированный в торговом космопорте Эквиксуса. Тогда его пилот-женщина тоже продиктовала код опознания Инквизиции, только ниже рангом, чем мой собственный. Капитан клипера приказал своим астропатам произвести «подсчет голов» на борту, выяснив псионическим путем число членов команды. Они выполнили приказание.

Незадолго до своей смерти (как изящно выразился капитан, «орали и вопили так, словно им мочи в мозг налили») астропаты доложили — на борту шаттла мужчина и женщина.

Явилось ли это событие частью загадки смерти инквизитора Каустуса, я определить не могу, но чувствую необходимость донести этот любопытный инцидент до вашего внимания. Мне кажется, тайна Эквиксуса еще долго не раскроет нам свои секреты.

Палинус

Альфа Легион

Джастин Хилл Истина — моё оружие

I

Я включил вокс и прильнул к глазку. Узник находился спиной ко мне. Я знал, что он чувствует меня, несмотря на разделявшую нас тонну рокрита и усиленных противовзрывных панелей. А затем он заговорил, и его голос эхом разнесся в пустой камере.

— Ты вернулся, — сказал он. Голос был спокоен и почти весел, что меня озадачило. Он произносил слова со странным гортанным акцентом. Единственное, на что я мог это списать — что его высокий готик был на десять тысяч лет старше моего. Его было непросто понять сходу, однако я изучил интонацию и к тому же всегда мог проникнуть внутрь его головы.

Я приблизил рот к вокс-каналу. Моя служба Инквизиции в роли дознавателя длилась дольше, чем живет большинство людей. Когда я задал вопрос, в моем голосе был приказ.

— Как тебя зовут?

В сорок девятый раз предатель ответил то же самое.

— Альфарий.

II

Без синего доспеха Альфарий производил впечатление своей мускулатурой.

Его привязали к устройству, которое разработал мой господин. Оно называлось Креслом Ответов. Я прозвал его «Колесом». Оно развязывало язык даже самому упорному еретику.

Когда я оказался перед ним, его габариты устрашали. Сила, жестокость, неудержимое зло. Его лицо было ненормально крупным, кожа имела цвет белого воска, если не считать мест, где бычью шею обвивали спирали синих еретических татуировок. На теле не было ни единого волоска.

Колесо уже пустило кровь там, где он сопротивлялся.

+Тебе не вырваться+

Его не удивило, что я внутри его головы.

+Почему нет?+

— Говори как положено, дознаватель, — произнес он и открыл глаза. Они были красными и пылали тягучей ненавистью.

— Это ты, — сказал он и вздохнул практически так, будто я пришел распить с ним бутыль амасека.

— Что ты имеешь в виду?

Он засмеялся.

— Тебя послали допрашивать меня. Тебя зовут… — он со злорадным видом поднял лицо и облизнул губы, словно смакуя имя. — … Водин Грайм.

III

Я был на Эфесе Прим, когда Секта Святилища подняла мятеж. Я был там, у Врат Милостыни Собора Святой Терры, когда напирающая толпа стала вопить и тыкать пальцами в, казалось бы, случайно выбранных мужчин и женщин, которые поднялись ввысь силой своей веры.

Я помню их лица, озаренные страхом и надеждой, когда они поднимались прямо в воздух, вне досягаемости хватки рук товарищей-паломников, матерей, отцов и друзей. Там была пятнадцатилетняя девочка со светлыми волосами и кривой ногой; мать, потерявшая первенца и явившаяся молить о другом; ветеран Четвертого Кринанского, который принес нерушимую в своей святости клятву, что он совершит это паломничество, если переживет десантирование на Грамму Сигнус.

Они поднимались ввысь над толпой, эти сто восемь святых, пока не оказались на одном уровне со стенами собора. Там они невесомо повисли, и по толпе прокатилась редкая радость, которая сменилась ужасом, когда фигуры вспыхнули зеленым пламенем. Крики были ужасны. Толпа отреагировала бездумно, как раненый зверь — она в панике устремилась к выходу с площади, толкаясь и пихаясь.

На нас сыпался дождь сгустков плавящегося человеческого жира, а затем началась пальба.

Я сверился с часами. Мятеж запоздал на пять минут.

+Началось+ — передал я на базу.

IV

+Откуда ты знаешь мое имя?+ — спросил я.

Узник рассмеялся.

+Ты действительно Альфарий?+

Он снова засмеялся.

— Я думал, Инквизиция знает всё.

Моих психических сил не хватало, чтобы застать его врасплох или ошеломить его разум и открыть необходимые мне ответы.

— Чего ты рассчитывал добиться, подняв Секту Святилища на мятеж?

Он прикрыл глаза.

— Не задавай мне вопросов, человек.

Я повернул рукоятку, острые шипы натянули кожу у него на спине, и полилась кровь.

Он издал слабое ворчание, а потом протяжно выдохнул.

— Некоторым такое нравится, — заметил он.

— Ты порождение зла, — сказал я.

— Я раб Темных Владык, — ответил Альфарий.

— Как твое имя? — спросил я.

— Мое имя Альфарий.

— К какому Легиону ты принадлежал?

— Принадлежал?

— К какому Легиону ты принадлежал?

— Ты имеешь в виду — к какому Легиону я принадлежу?

Я снова начал поворачивать рукоятку. Я крутил ее, пока не вызвал у него стон.

— Ты не можешь быть Альфарием, — сказал я. — Он и его Легион стерты с лица галактики.

— Три раза, — рассмеялся он. Его руки, бедра и грудь напряглись от злобы, обильно полилась кровь.

— Сколько осталось твоих братьев?

— Семеро, — произнес он. Я записал этот ответ.

— Я — Альфарий, а ты — Водин Грайм, санкционированный псайкер на службе у инквизитора Нейта. Ты родился на планете Божьей в районе Поуд и провел три года с бандой, известной как Южные Храмовники, пока тебя не подобрал инквизитор Бруннет. Ты пробыл с ним пять лет, пока он не повысил тебя до должности экспликатора. Когда он сгинул в Схизме Дария, ты примкнул к инквизитору Нейту. Он повысил тебя до дознавателя. А теперь ты хочешь знать, откуда мне все это известно. В сущности, ты хочешь знать, почему я позволил взять себя в плен. Почему я вообще с тобой говорю.

Мое сердце забилось быстрее, но я не хотел показывать свой страх. Лишь немногие избранные в Инквизиции знали мою биографию.

Я крутил рукоятку, пока он не выгнулся дугой, а кровь не потекла на пол потоком, но узник поднял на меня взгляд с лукавой улыбкой, словно это я, а не он был заперт в Ублиете.

— Я знаю, кто ты, — прошептал он. — Я знаю о тебе всё.

V

Мой господин знал, когда восстанет Секта Святилища. Он знал, что они восстанут и что именно у Врат Милостыни они попытаются взять штурмом святейший из памятников Экклезиархии по эту сторону от Туманности Фрица. Ему было известно даже время, так что мне было несложно, скажем так, иметь в своем распоряжении ресурсы.

Я носил инквизиторскую розетту от имени своего господина, который посвятил столетия подбору правильных инструментов для любой работы. Возможно, выпустить группы аркофлагеллянтов и было идеальным способом вылечить эту заразу. Я бы предпочел более тонкий клинок.

Они сокрушили восстание за три дня, закончив штурмом командного бастиона, когда двойная луна поднялась над трезубцем трубы далекого улья Денекил.

Аркогруппам потребовалось три часа, чтобы пробиться к главе Секты Святилища — тучному пекарю, специализировавшемуся на поставках дешевой снеди к именинам, которого год назад начали посещать видения.

Предводитель считал себя в безопасности. Моя ментальная сущность находилась в комнате вместе с ним. Он был небрит, потел, невзирая на холод, и постоянно поглаживал свой лазпистолет, как будто это могло его спасти.

— Те нечестивые твари, которых они на нас выпустили, — говорил он, и меня поразило, насколько враг может быть похож на нас самих, — никогда не пробьются через эту дверь.

Его уверенность была смехотворной. Я управлял аркогруппами, и часть из них была подключена к такому количеству мелта-бомб, которое бы пробило любую дверь. Я пустил две такие вперед.

Взрыва хватило, чтобы прикончить большинство находившихся в комнате. Однако это не волновало группу флагеллянтов. Они пришли, словно буря кружащейся стали, и окрасили дымящуюся комнату красным изнутри.

Но меня поразила его последняя мысль. Последняя отчаянная мысль.

«Альфарий обещал помочь мне».

Я увидел в его разуме образ гигантского воина в пыльном силовом доспехе с зеленым символом на наплечнике. А затем началась настоящая охота.

Этого отступника выследил Скиннер. Тот прятался на верхнем этаже брошенной жилой зоны, где обитали только маслочерпальщики и сумасшедшие. Скиннер зашел туда с двадцатью своими людьми. Обратно он вышел с четырьмя, один из которых умер раньше, чем я смог помочь им.

VI

— Альфарий, — я встал перед ним и поднял икону Святого Императора Вознесшегося. — Узри Императора во всей его славе. Лишь он может спасти твою душу от Темных Богов. Тебе уже ничего не остается. Ты в руках Инквизиции. Ты выдашь мне все свои тайны. Я сломаю тебя. Духовно и физически.

Я увидел, что его взгляд переместился на болт-пистолет, висевший у меня на поясе. Это была модель «Грифонна» в кобуре из черной кожи, которая была мягкой и помятой еще тридцать лет назад, когда мне ее вручили. Превосходный антикварный образец слегка уводило влево при стрельбе на дальнюю дистанцию, но он множество раз спасал мне жизнь. Ствол украшала филигранная серебряная аквила, а рукоять со вставками из бивня черного нарвала оплетала потускневшая серебряная проволока. Оружие обладало надлежащей красотой и солидностью для казни.

— Да, — мягко произнес я, придвинул табурет и сел рядом с ним. — Даже сейчас ты еще можешь раскаяться. Тогда я дам тебе Милость Императора.

— Мне не в чем каяться.

Я протяжно вздохнул.

— Только вдумайся, — сказал я. — На человечество обрушилось десять тысяч лет горя из-за гордыни, высокомерия, слабости существ вроде тебя.

Он пытался это скрыть, однако я видел, что слово «слабость» рассердило его.

— Это была не слабость, — произнес он.

Мои психические способности не обладали силой, но я вложил их все в яростный нажим, заставивший его закрыть глаза и выгнуть спину, от чего во множестве мест потекла кровь.

— Ты действительно Альфарий?

Как и прежде, он засмеялся.

— Я думал, Инквизиция знает всё.

— Откуда тебе известно мое имя?

— Не задавай мне вопросов, человек.

VII

Прежде я ломал космических десантников всего два раза. Первый умер, беснуясь и исходя слюной, словно раненый грокс. Не думаю, что в нем оставалось достаточно рассудка, чтобы дать мне пригодные к использованию ответы. Потом мне снились кошмары, но не настолько скверные, как из-за второго, которого — больно вспоминать — разорвало изнутри некое порождение варпа.

Тогда я чуть было не расстался с жизнью. Я выпустил в него полный магазин освященных болтов, однако только выстрел в голову от Скиннера и заклятия инквизитора Нейта отправили его назад, откуда бы оно ни явилось. И все же то были существа низшего порядка — отступники, избравшие путь тьмы относительно недавно.

Первый когда-то был братом из Сынов Орфея. О другом ничего не могу сказать, хотя по ответам я предположил, что его орден участвовал в Крестовом походе Бездны. Да благословит Трон их нечестивые души.

Но Альфарий, если его действительно так звали, оказался трудной задачей. Уверен, он был одним из тех, о ком нельзя говорить. Изначальные изменники. Наипервейшие еретики, предавшие Бога-Императора. Я трудился над его плотью возрастом в десять тысяч лет при помощи неспешной, выверенной и точной боли.

Три дня он молчал. Три дня я ломал Альфария на колесе. Каждую ночь его раны исцелялись, а пол потемнел от подсыхающей крови. Его тело излечивалось, однако разум — нет, и я был уверен, что сегодня он выдаст последние свои секреты. Когда уже ломал других, приобретаешь такое чутье. Слабые по-дурацки тараторят, сильные пытаются сопротивляться, но у каждого человека есть определенный запас прочности. Когда он кончается, они становятся словно младенцы.

Я провел ночь в медитации. Я был готов к нему и в то утро, когда силовики усыпили последнего из аркофлагеллянтов, я прошел по Ублиету к камере, где его держали.

Там в тени стоял на страже Скиннер.

Скиннер был родом с болотного мира, столь смертоносного, что он шутил, будто они ездили на Катачан на каникулы. Я был ему рад. Он не раз спасал меня.

— Готово? — спросил он. Он изъяснялся предложениями из одного слова.

— Думаю, сегодня, — ответил я.

— Хорошо, — сказал он.

VIII

У меня ушло еще два дня. Но он заговорил.

— Ты порождение зла, — сказал я истекающим кровью останкам, лежавшим передо мной.

— Я раб Темных Владык, — произнес он кровоточащими губами.

Последовала долгая пауза. Я все еще хотел знать, откуда ему было так много известно обо мне. Мой ум перебрал множество вариантов, и из всех их следовало, что мой господин, инквизитор Нейт, был неким нечестивым образом связан с этими предателями.

Правда потрясла меня. Мне хотелось доказать, что это не так, и я поддерживал в нем жизнь ради одной этой цели. Он уже превратился в развалину. Даже его тело не могло исцеляться с той скоростью, с которой я его уничтожал. Его единственный оставшийся глаз моргнул, смахивая кровь, и взглянул на меня все с той же смесью ненависти и презрения.

— У тебя есть ко мне еще один вопрос, — сказал он.

— Откуда ты знаешь?

— Я знаю всё, — произнес он. — Я Альфарий.

Я вынул свой болт-пистолет и поднял его, чтоб избавиться от мерзостной твари до того, как она снова солжет мне.

— Ты еретик и предатель Империума!

— Я создал Империум, — раздался голос. — Я Альфарий!

Я вдавил ствол в рот твари.

— Откуда тебе все это известно?

Он изо всех сил старался заговорить.

— Потому что такова истина.

+Что ты знаешь об истине?+ я нажал на спусковой крючок, и освященный болт вышиб его еретические мозги через затылок.

Это моя визитная карточка — говорить внутри черепа предателя, нажимая на спуск. Я хочу, чтобы последней вещью в их жизни была Инквизиция у них в головах.

Когда я вышел наружу, Скиннер ждал с ножом наготове.

— Кончено? — спросил он.

Я кивнул. Он дернулся, как будто я уязвил его, не позволив нанести смертельный удар.

— Прости, — сказал я.

IX

Я усвоил, что порой враги говорят правдивее, чем друзья.

После того я наблюдал за своим господином, и многое из сказанного Альфарием, если его действительно так звали, оказалось правдой.

Не знаю, почему он мне это рассказал, но спустя десять лет я сам стал инквизитором, и третье, что я сделал — выследил своего бывшего господина. Со мной был Скиннер. Я поймал моего господина и привез его в Ублиет.

В сущности, думаю, что это была та же самая камера.

— Как давно ты предал Бога-Императора? — спросил я его.

Он стал осыпать меня тирадами и бесноваться, как будто я обезумел. Боль вернула ему рассудок. Он понял, что я серьезен.

— Я не предатель, — повторял он.

— Не лги мне, — велел я ему и наклонился повернуть Колесо немного сильнее. Человеческое тело, особенно столь старое, не обладало стойкостью космодесантника.

— Помнишь Эфес? — наконец, произнес я.

Его глаза на миг затуманились, пока он рылся в своей памяти.

— Эфес?

— Секта Святилища, — подсказал я. — Я возглавлял атаку против предателей. Ты сказал мне, как все произойдет, и все твои предсказания сбылись. Скажи, как ты узнал обо всем этом?

— Не помню, — ответил он.

Он лгал. Я понял это, но сквозь людской обман можно разглядеть истину, как через вуали танцовщицы видно тело под ними. Он отрицал всё. До тех пор, пока не исчерпал свой запас прочности. А затем он сломался, и история вышла наружу. В финале я благословил его и заботливым жестом приставил ему ко лбу ствол болтера. В конце концов, он раньше был моим господином, и я помнил об этом, пусть даже он поддался Темным Путям.

А потом я одарил его Покоем Императора.

Джон Френч Мы — едины!

«Победа и поражение — лишь вопрос формулировки»

Аксиомы войны, «Тактика Империалис».

Я устал от этой войны. Она сожрала меня, поглотила все то, что я сделал и чем я был. Я преследовал врага меж звезд на протяжении десятилетий моей уходящей жизни. Мы едины: я и мой враг, охотник и добыча. Близится конец. Мой враг умрет, и в этот миг я чего-то лишусь, превратившись в тень, меркнущую на фоне сияния прошлого. Такова цена победы.

Мой кулак с громом бьет в железную дверь. От удара разлетаются изумрудные чешуйки распластавшейся по всей ее ширине гидры. Внутри терминаторского доспеха, окруженный адамантием и керамитом, я ощущаю, как удар отдается по всей хрупкой плоти. Вокруг кулака трещат молнии, я отвожу его назад, доспех придает мне сил. Я бью, и дверь толщиной в метр распадается дождем расколотого металла. Я прохожу через ее остатки, подошвы крошат в пыль лежащие на каменном полу разбитые рубиновые глаза гидры.

На моей броне сияет свет, жемчужную белизну пятнают пламя и отблески орлиных перьев и лавровых венков. В помещении по ту сторону двери тихо, по нему скользят тени. В скобах на нефритовых колоннах мерцают пылающие факелы, под куполом потолка вьются кольца дыма. Перед моими глазами проносятся руны целеуказателя и прогнозирования угрозы, они вынюхивают опасности, но обнаруживают лишь одну. Заключенная в моем кулаке сила подергивается, словно сжатая рукой бога шаровая молния.

Он сидит в центре зала на троне из кованой меди. Синий, как пустота, доспех покрыт призрачным чешуйчатым узором и задрапирован в ниспадающий плащ из блестящего шелка. Лицо скрыто за безликим щитком и светящимися зелеными глазами рогатого шлема. Он сидит неподвижно, одна рука покоится на эфесе меча с серебристым клинком, голова медленно поворачивается мне навстречу.

— Фокрон из Альфа-Легиона, — выкрикиваю я, и голос отдается эхом в тенистой тишине. — Я призываю тебя к ответу перед Империумом, который ты предал.

Формальная обвинительная фраза стихает, и Фокрон встает с мечом в руке. Это будет не обычный поединок. Сражаться с Альфа-Легионом означает биться в окружении постоянно меняющегося обмана, где за каждой слабостью может таиться сила, а очевидное преимущество может оказаться западней. Ложь — их оружие, и они овладели им в совершенстве. Я стар, однако время наделило меня защитой от него.

Он приходит в движение и делает выпад, столь стремительный и внезапный, что у меня нет шансов уклониться. Я вскидываю кулак, ощущая, как доспех подстраивается под движения моих дряхлых мышц, и во вспышке света принимаю первый удар этой последней схватки.

Девяносто восемь лет назад — Год Эфизианской бойни

Некоторые говорят, что знание может ослепить, однако невежество просто-таки приглашает обмануть тебя. Я все еще помню те времена, когда мало что знал об Альфа-Легионе помимо сухих фактов и полуосмыслеyных страхов. Сейчас я оглядываюсь на те дни и содрогаюсь от того, чему предстояло произойти.

Мое невежество начало умирать на строевом плаце Эфизии.

На пыльной равнине в тени закопченных ульев стояли миллионы солдат — ряд за рядом, мужчины и женщины, одетые в форму дюжин различных миров. Боевые танки и наземные транспорты, чихая, выбрасывали в холодный воздух выхлопные газы. Через толпу двигались офицеры Муниторума, которые раздавали приказы, перекрикивая шум, и от их дыхания ненадолго образовывались белые облачка. Над всем этим в чистом небе висели транспортные баржи, чьи покрытые выбоинами от полетов в пустоте корпуса блестели в свете солнца. Они были готовы поглотить скапливающуюся массу человеческой плоти и боевых машин. Армия готовилась сокрушить скопление миров-отступников, провозгласивших о своем выходе из состава Империума. Собранные силы должны были разнести этот акт глупости на куски и вернуть дюжину миров под власть Бога-Императора. Так было задумано, хотя глупцами, возможно, были именно мы.

— Расступитесь! — закричал я, проталкиваясь через толпу и отшвыривая в сторону мужчин и женщин в недавно выданной боевой форме. Хелена шла рядом со мной, отталкивая людей силой своей воли. За нами раздавались ворчание и ругань, которые умолкали при виде выгравированного на моем нагруднике перечеркнутого тремя полосами знака ”I” и шипящего дула сжатого в руке инферно-пистолета. Я бежал, и позади меня хлопал на ветру утепленный плащ, а полированные сегментированные доспехи сверкали на солнце. Всякий, кто смотрел на меня, понимал, что видит перед собой инквизитора, левую руку Бога-Императора, обладающую правом судить и казнить любого, находящегося под властью Золотого Трона. Толпа раздавалась передо мной, словно стадо скота при приближении волка.

— Вон он! — выкрикнула Хелена в двух футах левее меня. Я повернул голову и увидел, как серо-коричневая форма нашей цели растворяется в гуще солдат. Прежде, чем я успел сменить направление, Хелена уже пришла в движение. Она бросилась через расступающуюся толпу, солдаты в замешательстве отшатывались с ее пути. Я ощущал завихрения от телепатической волны, которую она направляла перед собой на бегу. Под подвижными пластинами брони играли крепкие мускулы, а позади нее развевались темные волосы.

На секунду позже Хелены нашу цель увидел и я. Это был худой человек в не подходившей ему по размеру мышастой форме эфизианских солдат. Его кожа была бледной от плохого питания и нехватки дневного света. Он выглядел так же, как большинство собравшихся здесь в этот день, очередная разменная монета Империума, сделанная из плоти. Однако этот человек был вовсе не неотесанным рекрутом Имперской Гвардии, а агентом мятежников, которого послали на этот сбор, чтобы посеять разрушение. Мы выслеживали его на протяжении нескольких дней, зная, что помимо него есть и другие, и что единственный шанс остановить их — дать ему бежать до тех пор, пока он не приведет нас к остальным. Таков был план, мой план. Но времени уже не оставалось. Какое бы зверство они не замышляли, оно было уже столь близко, что я ощущал внутри холод страха.

— Уложи его! — прокричал я. Хелена уже поднимала иглометный пистолет, когда человек с ловкостью хищника дернулся вбок. Он перекатился и присел, прижав к плечу лазган. Хелена метнулась наземь, и выпущенная по дуге очередь энергетических зарядов прошла мимо нее. В толпе падали люди, их крики боли распространялись, словно волна. Вокруг нас на земле лежали мертвые и умирающие солдаты, а их товарищи превратились в слепое неорганизованное стадо, лишенное какого-либо порядка.

Наш объект уже был на ногах и двигался, виляя среди перепуганных солдат и используя в качестве прикрытия созданную им же неразбериху. Я испытал уважение к его сообразительности. Надо было признать, что он был хорош: целеустремленный, безжалостный и хорошо обученный.

Я поравнялся с поднимающейся с земли Хеленой.

— Подождите, — произнесла она. — Нам его не догнать. Я справлюсь, владыка.

Последнее слово она как будто прикусила. Я взглянул на ее лицо, слишком худое и бледное, чтоб его можно было назвать привлекательным, с клеймом Схоластия Псайкана в виде обрамленной крыльями тупоносой ”I” вокруг левого глаза. Она ответила невеселой улыбкой. Хелена была моим дознавателем, помощником в делах Империума. Мы друг друга недолюбливали. В сущности, я был уверен, что в какой-то мере она меня ненавидит. Однако она была хорошим дознавателем и преданным слугой Империума. А еще псайкером, обладающим смертоносной силой.

Я кивнул в ответ. Она отвернулась, закрывая глаза, и я ощутил, как воздух вокруг нас стал похож на жженый сахар от хлынувшей к ней силы. Наша цель уже практически растворилась в колышущемся вокруг лесу человеческих тел. Сотни солдат толкались, словно напуганное стадо, было слышно, как вдалеке кричат офицеры, призывающие к порядку и докладывающие о ситуации. На мгновение время застыло, и наступили тишина и покой. Я видел всего лишь в шаге от себя молодого пехотинца, на лице которого замерло выражение озадаченности, а на песочной униформе еще были видны складки после хранения на складе. В этот миг я прошептал молитву о прощении.

От Хелены рванулась незримая ударная волна, которая отрывала тела от земли и швыряла их в воздух, словно оказавшиеся на пути вихря обломки. Они с криками падали и ломались, а телекинетический шторм следовал за нашей добычей. В пятидесяти шагах от нас он настиг цель и сбил ее с ног. Человек упал на землю, хрустнули кости. Когда я до него добрался, он с бульканьем глотал воздух, раздробленные пальцы тянулись к недосягаемому лазгану. Я вскинул инферно-пистолет и превратил вытянутую руку в почерневшую и покрытую волдырями культю.

Я не стал тратить время на вопросы о том, сколько еще диверсантов скрываются среди собравшихся и какова их цель, зная, что он не ответит. Это не имело значения. В любом случае я бы добился от него ответов.

— Извлеки из него информацию, — я махнул пистолетом в сторону лежащего на земле изломанного тела. — Нам надо знать, сколько их тут и что они собираются подорвать.

Хелена глубоко вздохнула и на секунду прикрыла глаза, прежде чем взглянуть на подергивающегося и булькающего у наших ног человека. Тот замер, и я кожей ощутил колдовской холод. Глаза Хелены были закрыты, но, когда я взглянул на нее, она заговорила.

— Я его взяла, но… — ее голос дрогнул, и я заметил, что ее колотит. — Что-то не так.

— Получи информацию, — рыкнул я. — У нас заканчивается время. Сколько их проникло на сборы? Где бомбы?

— Они… — начала она, но ее прервал булькающий смех лежащего человека. Я глянул вниз. Он смотрел в ответ белыми, как у трупа, глазами. И в этот момент я осознал, что совершил ошибку. Нас предостерегают, что самонадеянность хуже невежества, и при взгляде на человека я понял, что самонадеянность приведет меня к смерти. Не было никакой сети диверсантов, ставивших своей целью банальное убийство. Было нечто большее, гораздо большее. Я похолодел от страха.

— Нас много, инквизитор, — произнес он, голос дребезжал и клокотал из-за переломанных ребер и крови. Рядом со мной Хелена начала биться в конвульсиях, из ее рта и глаз потекла кровь. Губы открылись, пытаясь сложить слова.

— Ведьмы. Это ведьмы… — задыхалась она, хватая меня за руку, а вокруг нас началась психическая буря. — Я чувствую их разумы. Их больше, гораздо больше.

Я ощутил, как в воздухе запахло жженой кровью, а кожу лизнули скользкие заряды. Поверженный человек снова расхохотался, и по его коже поползло мертвенное свечение варпа.

— Нас много! — выкрикнул он и продолжил кричать, даже когда я испарил его голову. Звук не прекращался, он заполнил мою голову, становясь все громче и громче. Я отвел взгляд от мертвеца и увидел, насколько ошибся.

По всей равнине в небо на столпах призрачного света поднялись фигуры, раскинувшие в воздухе конечности. Разряды молний перескакивали с одной на другую, соединяя их в растущую сеть. Небо залили темные облака цвета желчи и спекшейся крови. По всему строевому плацу тысячи людей падали на колени, стонали и вцеплялись в свою кожу, из их глаз сочилась кровь. Некоторые, обладавшие более сильной волей, смогли зарядить оружие и открыть огонь по хору ведьм. Кое-кто даже попал в цель, прикончив псайкеров. Но тех было слишком много, и с каждым ударом сердца колдовская буря усиливалась. Я чувствовал, как по мне, словно множество насекомых, ползет нечистая сила, а голоса ведьм не дают мыслям сосредоточиться. Я мог сконцентрироваться лишь на своей злости из-за того, что потерпел неудачу, а враг обманул меня. Голоса становились все громче, они переплетались, и из телепатической какофонии вырвалось одно единственное слово. Фокрон.

Десятки разумов выкрикнули это имя, и шторм взорвался пламенем, которое прокатилось по строевому плацу. Оно обратило плоть в пепел, и развеяло его на раскаленном ветру. В мгновение ока погибли сотни тысяч, созданная для покорения миров армия превратилась в прах и искореженный металл. Я видел, как огонь приближается ко мне, и почувствовал, как меня окружило нечто вроде ледяного плаща. Я осознал, что Хелена продолжает держать меня за руку, и провалился во мрак.

Очнулся я на земле, покрытой пеплом. Рядом со мной лежала Хелена, открытые участки ее кожи покрывали ожоги и волдыри. Дыхание было настолько слабым, что я сначала посчитал ее мертвой, пока ее глаза не дрогнули, открываясь. Необходимая для защиты энергия все еще окутывала мою кожу холодным саваном. Я знал, что она спасла нас обоих, но какой ценой! Использованная для создания щита мощь практически выжгла ее психический дар. Она выжила, но превратилась в тень себя прежней и так никогда и не стала инквизитором. Посреди этой всепоглощающей трагедии в моей памяти все еще жива ее жертва, словно призрачное прикосновение пропавшей жизни.

Вокруг нас ничего не было, лишь гулкое запустение под разбитым небом. Было тихо, но в моем сознании продолжало отдаваться имя того, кто устроил эту бойню.

Восемьдесят четыре года назад

Мы спустились с серо-стального неба, оставляя за собой полосы кроваво-красного пламени. Над павшим городом поднимались стаккато зениток и яркие вспышки оборонительных лазеров, как будто умирающее божество скребло по небу когтями, сбивая посадочные челноки и штурмовые носители. Пылающие обломки падали среди сверкающих куполов и шпилей города в сопровождении каскада маслянистого дыма. Воздух звенел от выпущенных с орбиты снарядов и воя двигателей штурмовых кораблей. На город обрушились гнев и мощь Империума, и теперь он с воплем горел.

Сидя во мраке пассажирского отделения «Валькирии», мы ощущали ярость вторжения как вибрирующие удары, от которых сотрясался окружавший нас корпус. Воздух внутри штурмового носителя был окрашен в красный цвет боевым освещением отсека и насыщен запахом пота. Даже в столь замкнутом пространстве команда штурмовиков старалась держаться на расстоянии, пусть даже оно составляло лишь несколько дюймов. Я знал всех по именам, сражался с ними бок о бок и лично выбрал их в качестве своей охраны на время вторжения. Ощущать в руке мощь Императора — значит быть знакомым с одиночеством. С этим фактом я уже давно смирился.

— Господин, — раздался заглушивший грохочущую снаружи битву голос. Я оторвался от голографической карты и увидел, что на меня смотрит сержант Дрег, чье лицо окружала маслянисто-черная броня. — Командование района операции запрашивает, где вы намереваетесь совершить посадку.

Я улыбнулся, позволив проявиться на лице беззаботному веселью.

— В самом деле? — поинтересовался я. Дрег ухмыльнулся в ответ.

— Да, господин. Они говорят, что таким образом смогут все согласовать, чтобы оказать вашим действиям соответствующую поддержку.

Я кивнул, поджав губы в насмешливом раздумье. Я не склонен к юмору, но, чтобы вести людей на смерть, нужно носить множество масок. Неподалеку что-то взорвалось, «Валькирия» дернулась. Пилот заложил крутой вираж, и я почувствовал, как спина вжимается в жесткую металлическую летную скамью.

— Сегодня уже немного поздновато для совместного удара, не находишь, Дрег? — я слегка покачал головой. — Скажи им, что я скоро сообщу свежие данные.

— Да, господин, — кивнул Дрег. — А наша истинная цель?

Я снова взглянул на голоэкран, поверх горизонтальной проекции города моргали скопления рун, двигавшихся соответственно целям и данным тактической разведки.

Город назывался Геспасия, этот сверкающий самоцвет погряз в алчности и лжи и утянул за собой всю остальную планету. Правящие гильдии ниспровергли имперский закон и отдали Темным Богам собственные души и души своих подданных. Однако я не поэтому прибыл посмотреть, как город падет под молотом имперского возмездия. Не из-за ереси Геспасии, а из-за ее причины.

— Ониксовый Дворец, — я передал сержанту свой голопланшет. — Точка штурма отмечена.

Я наблюдал, как по грубому лицу сержанта скользнула легчайшая тень страха. Мы направлялись в самое сердце порчи, будучи в полном одиночестве и без поддержки.

— Очень хорошо, господин, — ответил Дрег и начал с рявканьем инструктировать остальных штурмовиков. Я проверил свое оружие: убранный в кобуру на бедре полированного боевого доспеха тупоносый плазменный пистолет и лежавший на коленях молот с навершием в виде головы орла.

«Валькирия» снова задергалась от незримых ударов. Мы были близки к цели. Чтобы знать об этом, мне не нужно было видеть тактические данные. Я чувствовал это в содрогании металла вокруг. За прошедшие с момента сожжения сборов на Эфизии десять лет я сильно изменился и многому научился. Подозрительность — броня Инквизиции, и за предшествующие годы я узнал о ее ценности. Восстание ширилось, втянув в ересь и порчу дюжину миров, и появилось имя, уже известное мне: Фокрон. Архиеретик и кукловод предательства, чьи агенты и изменники распространялись среди наших сил, словно инфекция. Даже имея за спиной всю мощь крестового похода, мы платили за каждую победу кровью. Проливая ее, мы продвигались шаг за шагом, а засады, диверсии и убийства подтачивали наши силы. Поэтому я прибыл в этот проклятый город, чтобы отсечь голову мятежа, убить врага, которого никогда не видел. Убить Фокрона.

Боковые двери «Валькирии» разъехались, и нас захлестнули вой битвы и запах гари. Под нами мелькали горящие здания, они были настолько близко, что я мог различить узор на сине-зеленых плитках, покрывавших большую часть куполообразных крыш. На улицах передвигались от укрытия к укрытию фигурки. Звуки их небольших стычек терялись среди рева огня, падавшего с неба непрекращающимся ливнем.

Над пылающим городом располагалась многоярусная гора из светлого камня цвета грязного льда. Ряды возвышавшихся куполов и балконов сверкали под блестящей дымкой пустотных щитов, мерцавших и искрившихся от попаданий снарядов и энергозарядов. Это был Ониксовый Дворец, резиденция губернатора этого мира и средоточие предательства. Фокрон был здесь, и Ониксовый Дворец стал его оплотом. Многослойные щиты уберегли его от бомбардировки, но не могли остановить нас.

«Валькирия» ударила в край пустотного щита, фюзеляж заискрился, и в воздухе появился запах электричества. Перед нами взметнулись многоярусные балконы дворца, утыканные темными орудийными турелями, которые изрыгали сверкающие огненные линии. Мы закладывали виражи и маневрировали, в бронированный корпус били заряды. Двигатели с воем несли нас к вершине дворца. За нами на треугольных крыльях двигались десантно-штурмовые "Грифы" и другие машины. Воздух содрогался от визга стартующих ракет и рева взрывов. Купола и обрамленные статуями мостики оставались позади. Я видел фигурки, часть из которых распласталась за мешками с песком, а часть уже бежала от взрывов, прошедшихся по краю дворца на нашем пути.

Мы добрались до вершины самого высокого из куполов, и я впервые увидел Фокрона, он стоял в темном доспехе в сопровождении одного облаченного в черное соратника и скопища съежившихся фигур в развевающихся шелковых рясах. Он стоял на краю балкона, как будто наблюдая за разорением, которое он вынудил Империум устроить на этом мире.

«Валькирия» наклонилась и с визгом двигателей скользнула по каменным плитам площадки.

Штурмовики уже выскакивали через дверь, один за другим падая на землю. Дрег ухмыльнулся мне, метнулся наружу, а затем несколько метров до покрытой плитками площадки пролетел уже я. На мгновение мир вокруг завертелся, и я оказался на ногах, выучка и инстинкты опережали мысль. Доспех реагировал на мои движения, неся меня вперед быстрее, чем мышцы. За моей спиной на платформу выскакивали все новые штурмовики.

Собравшиеся вокруг Фокрона фигуры в рясах погибли, шелковые облачения были прожжены зарядами хеллганов. Несколько побежали, позади них вились полосы раскрашенной ткани, босые ступни шлепали по мрамору. Фокрон невозмутимо стоял, его руки были пусты, меч висел в ножнах на поясе. Позади него столь же неподвижно стояла фигура в черном плаще с меховым воротником и серебристой полумаске. Я выстрелил, пистолет с шипением выплюнул плазму. Другие тоже стреляли. Заряды энергии сходились на двух фигурах, но разбивались о сверкающий силовой купол.

Дрег и его отделение передо мной неслись к Фокрону и его помощнику.

— Постарайтесь не отставать в этой броне, господин, — услышал я по воксу смешок сержанта и ответил чрезвычайно неподобающим господину ругательством.

Когда в энергетический щит Фокрона ударили первые заряды, Дрег обнажил меч. Клинок с треском окутали молнии.

— Группа ближнего боя, войти под защитный купол, — прошипел сержант по воксу. В моей руке дернулся, оживая, молот, генератор которого заставлял его вибрировать от напряжения.

Дрег прошел сквозь купол первым, вскидывая меч для обратного режущего взмаха, его мускулы были готовы превратить инерцию атакующего движения в пробивающий броню удар. Фокрон начал двигаться за мгновение до того, как этот удар достиг цели. Я сражался всю жизнь и сходился со многими врагами клинок к клинку. Изучал ремесло убийства, профессиональное умение резать, дуэльное парирование, ответные выпады и прелесть идеально выверенного удара. Видел, как люди убивают друг друга бесчисленными способами. Для меня в искусстве смерти нет ничего тайного. Но, клянусь, я никогда не видел, чтобы смерть приносили с такой зловещей гениальностью как в тот миг.

В руке Фокрона оказался его меч. Длинный обоюдоострый клинок был украшен чешуйчатым узором, с гарды скалилась голова ящера. Он столкнулся с мечом Дрега с громовым треском сшибшихся силовых полей. Дрег был быстр и подготовлен к подобной контратаке годами войн, но в тот момент инстинкты погубили его. Он перенес центр тяжести, чтобы удар космодесантника прошел мимо, и враг открылся. Сержант не ожидал, что Фокрон бросит меч.

Не встретив сопротивления, меч Дрега опустился вниз и рассек воздух. Фокрон крутанулся мимо клинка сержанта столь близко, что их доспехи соприкоснулись. Рука в перчатке врезалась в броню Дрега в области горла. Я увидел, как голова сержанта откинулась назад, и его тело, обмякнув, рухнуло наземь.

Остальные из отделения Дрега не сильно от него отстали и, пройдя через защитный купол, открыли огонь. Фокрон уже несся к ним. Первый погиб, нажав на спуск. Рука Фокрона сомкнулась на хеллгане, раздавив предохранительной скобой пальцы штурмовика. Человек закричал. Фокрон развернулся, и оружие изрыгнуло прерывистую черту энергии. Огонь хеллгана попал в упор в двух ближайших штурмовиков, прожигая плоть и броню. Космодесантник быстро и изящно обвил вопящего человека рукой и ухватился за опоясывавший грудь того ремень с гранатами.

Меня отделял от края защитного купола всего шаг, когда я сообразил, что сейчас произойдет. Фокрон повернулся и швырнул кричащего человека в остальных штурмовиков. От силы броска позвоночник того сломался с резким хрустом. Я увидел в руке Фокрона блестящие чеки гранат. Мертвец упал на площадку перед своими товарищами и взорвался.

Разрастающаяся от взрыва сфера шрапнели разорвала остаток отделения. По моей броне застучали куски металла, мяса и костей. Сквозь завесу дыма и пыли я видел Фокрона и его одетого в теплый плащ спутника. Они бежали.

— Цель двигается, — выкрикнул я в вокс. — Догнать и уничтожить.

Я открыл огонь — плазма прочертила в пыльном облаке ионизированные следы — и побежал за двумя фигурами. За мной двигалась оставшаяся часть ударной группы. Двое беглецов были на краю площадки. Позади них пылал город. Они обернулись и посмотрели на пробегавший мимо останков Дрега и его отделения отряд. Те мчались, не обращая внимания на забытый на полу меч Фокрона.

Скрытый в клинке плазменный заряд сдетонировал, вспухнув сияющим шаром обжигающей, словно солнце, энергии. Я ощутил жар через броню, взрыв подбросил меня в воздух и швырнул на пол. В ушах зазвенели тревожные сигналы, системы доспеха зафиксировали повреждения. Обнаружив, что еще жив, я вдохнул, и в груди шевельнулось что-то влажное. На несколько мгновений я ослеп. Попытавшись приподнять голову, я понял, что мне мешает смотреть кровь. Я моргал, пока зрение не вернулось. Позади меня ярко сияла все еще пылавшая сфера плазмы. Фокрон стоял, в плазменном свете его синий доспех казался черным.

Я поднялся на ноги, вспыхнула боль, а внутри доспеха раздался скрежет сервоприводов. Молот исчез, от взрыва он разлетелся на куски по площадке. Двое находившихся рядом со мной штурмовиков начали подниматься. Фокрон застрелил их прежде, чем они смогли встать, гортанное рявканье болт-пистолета практически потерялось среди звуков бушевавшей в городе битвы. Я стоял на ногах, в руке визжал, накапливая энергию, плазменный пистолет. Прямо на меня смотрело дуло пистолета Фокрона, готовый изрыгнуть пламя темный кружок.

Над краем площадки, направляя вниз потоки воздуха, взлетела «Валькирия». Ее корпус был окрашен в грозово-серый цвет линейного флота «Гекуба». Я видел под кабиной полустертые отметки об убийствах и порядковые номера. Какое-то мгновение я ждал, что она откроет огонь из носового орудия, срезав Фокрона и его спутника. Затем машина стала разворачиваться, опускаясь вниз, пока открытые боковые двери не оказались на уровне площадки. Член экипажа в форме Имперского Флота протянул руку, помогая человеку в утепленном плаще забраться в дверь. Следом за ним вошел Фокрон, и «Валькирия» унеслась вниз. Мне казалось, что Альфа-легионер смотрит на меня изумрудными глазами, пока корабль не затерялся среди сотен других, роившихся над гибнущим городом.

Я вздохнул, давая выход боли и разочарованной злобе. Что-то не сходилось. Казалось, что Фокрон предчувствовал нападение и ожидал его, чтобы расправиться с нами. Нет, не просто расправиться. Это была демонстрация превосходства. Она означала — я могу победить тебя тысячью способов, могу убить, как захочу. А затем это внезапное бегство, оно не вписывалось в картину. Его войска были задавлены, город заполняли тысячи имперских солдат, но почему тогда он отступил сразу же, как только это стало очевидно? Разве что…

Я ощутил внезапный холод, словно под броней образовался лед. Я давил на вокс-коммуникатор, пробиваясь через разрешительные коды, пока в моем ухе не раздался голос командовавшего вторжением офицера. У генерала Беррикейда был неразборчивый голос, выдававший обширный живот и массивные щеки. Однако глупцом он не был.

— Лорд-инквизитор, — произнес он, голос прерывали помехи.

— Генерал, немедленно выводите из города все войска, — последовала пауза, и я мог представить, как Беррикейд таращится на вокс-приемник в стратегиуме висящего на орбите линкора.

— Господин, — осторожно начал он. — Если мне будет позволено осведомиться… — он так и не закончил, поскольку в этот миг Фокрон ответил на невысказанный вопрос. Плазменные реакторы города, хранилища прометия и химические заводы одновременно взорвались.

По всему городу в небо взметнулись пылающие облака, их вершины расширялись и сплющивались, встречаясь наверху с воздушными потоками. Ударные волны разнесли здания на бритвенно-острые обломки и облака пыли. Мгновением позже по улицам прокатились концентрические волны огня и горящего топлива. До меня звук и ударная волна докатились секундой позже и с ревом опрокинули наземь. Наверное, я ударился о пол, но так этого и не почувствовал. Взрывная волна уже отправила меня во мрак.

Позже, находясь на лечении, я узнал, что погибли десятки тысяч имперских солдат, еще сотни тысяч отступников и миллионы гражданских сгорели дотла или были раздавлены обломками. Мятеж пал, но Империум получил тяжкую рану, и уцелели лишь почерневшие руины. Однако Ониксовый Дворец устоял. Его плазменные реакторы не были перегружены, и это спасло мою жизнь. Когда мне об этом рассказали, первой мыслью было, что Фокрон хотел оставить в живых свидетеля того, как он вырвал из плоти Империума еще один окровавленный кусок. А затем я снова вспомнил о темной пасти болт-пистолета Фокрона и смерти, которую он придержал. Нет — подумалось мне — ему не нужен был хоть какой-то очевидец его победы, он выбрал для этого именно меня. И по сей день я не знаю почему.

Год назад

Корабль приблизился. Через полированный хрусталь иллюминатора мне было видно, как из его поврежденных двигателей в вакуум сочится светящийся пар. Это был небольшой корабль, чьего размера едва хватало для переходов в варпе, типичный катер из тех, которыми пользовались обитавшие на окраинах Империума торговцы и контрабандисты. По сравнению с ним тот, на котором находился я, был более массивным, будучи покрыт броней и орудийными бастионами. Хищный левиафан приближался к мелкой рыбешке. «Несокрушимая мощь» была линейным крейсером типа «Армагеддон», обладавшим достаточной огневой мощью, чтобы разносить другие боевые корабли на пылающие обломки. Против безымянного клипера потребовалась всего крупица этой силы. Единственный точный лэнс-выстрел сжег плазменные двигатели суденышка, оставив его дрейфовать лишенным энергии.

С пощелкивающим урчанием аугметики я отвернулся от окна. Мой взгляд из-под капюшона алой рясы сфокусировался на адмирале Велькаррине. Он был худым, словно щепка, на спину украшенной золотыми галунами формы ниспадали свисавшие с обтянутого серой кожей черепа перепутанные жгуты командирской аугметики.

— Запускайте абордажную команду, адмирал, — сказал я. Велькаррин поджал бесцветные губы, однако кивнул.

— Как пожелаете, господин, — он развернулся, чтобы отдать приказ ожидавшему офицеру.

— И, адмирал… — он повернулся обратно. — Пусть будут максимально осторожны.

— Да, господин, — Велькаррин коротко поклонился. Я был уверен, что его возмущает то, что я командую его флотом и экипажем. Его, должно быть, раздражала охота за пиратами и контрабандистами в то время, как среди звездных систем бушевала война. Какую-то часть меня немного веселило зрелище того, как гордость борется в нем со страхом перед Инквизицией. Другую — совершенно не волновало, что он чувствует.

— По возвращении я лично встречу абордажную команду, — Велькаррин отвесил еще один отрывистый поклон и пошел прочь, шипя подчиненным распоряжения.

Я повернулся и стал смотреть, как наша добыча приближается, глаза стрекотали, подстраивая фокусировку. После Геспасии меня воссоздали. Лица и глаз больше не было, на их место пришла аугметика с синими линзами и маска из искореженной шрамовой ткани, натянутая на собранный из керамики череп. Левая нога и часть торса были столь изуродованы, что их пришлось заменить. Керамитовая броня, пересаженные органы и латунная механическая нога означали, что я еще живу и хожу, пусть сгорбившись и спотыкаясь из-за шестеренок и поршней. После катастрофы при нападении на Геспасию я воспринимал свои раны как наказание за недостаток прозорливости, навеки написанную на моем теле цену невежества.

Получив этот урок, я многое сделал, чтобы разобраться всвоей неудаче. Война против мятежных миров многократно разрослась, втягивая в себя армии и ресурсы множества звездных систем. Империум вел уже не сдерживающую войну, а крестовый поход возмездия. По моей воле и властью Адептус Терра он получил название Эфизианской Травли. Я десятилетиями наблюдал, как наши силы сражаются, а все больше миров охватывает мятеж, и они поддаются влиянию Темных Богов. Мы проигрывали эту войну, поскольку бились с противником, для которого ложь была одновременно и оружием, и защитой. Десятки лет с момента сожжения Геспасии я работал над тем, чтобы понять врага.

Я развернул бурную деятельность, собирая информацию об Альфа-Легионе. Я просмотрел все: от закрытых докладов инквизитора Гирро до понятных лишь наполовину записей времен рассвета Империума. Я узнал своего врага. Узнал их природу, излюбленные способы ведения войны и уязвимые места. Порой мне приходило в голову, что я знаю их лучше, чем себя самого.

Их символом была гидра, многоголовая тварь из легенд, рожденных в первые дни человечества. Она была одновременно знаком их воинского братства и декларацией методов. Сражаться с Альфа-Легионом значит противостоять извивающемуся в твоих руках многоглавому чудовищу. Как только ты решишь, что прижал какую-то его часть, удар нанесет другая, незамеченная. Отсечешь голову, и на ее месте вырастут две.

Они распространяют ложь и секреты о себе, надеясь запутать и сбить с толку врагов. Их специализация — уловки, шпионаж, засады и неконтролируемая путаница партизанской войны. Они пользовались всем этим с помощью сети совращенных последователей, лазутчиков, шпионов и, иногда, собственного боевого искусства. Они были окутаны порчей Хаоса, погрузившись в злобу и предательство с тех пор, как их примарх и Легион изменили человечеству десять тысячелетий тому назад.

Враг, с которым я столкнулся сейчас, был одиночным отпрыском этого племени еретиков, но от этого не менее опасным. Имя Фокрона выползало, словно змея, на протяжении всей Эфизианской Травли. Мне было известно, что еще до того, как мы узнали его имя, он посеял семена мятежной идеологии на дюжине миров и взял под контроль культы ведьм и секты еретиков. И теперь он двигался от одной зоны боевых действий к другой, втягивая планеты в мятеж, совращая наши силы и карая Империум за каждую победу.

Эфизианская Бойня и сожжение Геспасии были лишь двумя из скрытных и опустошительных нападений, которые он проводил на Империум. Кружась в танце разрушения, он оставался вне досягаемости — скрытый в тени противник, сошедшийся со мной в поединке на десятках миров.

По ту сторону отражающего свет бронестекла к поврежденному кораблю, оставляя за собой след оранжевого пламени, устремился челнок. Вместо того, чтобы идти по следу Фокрона, я решил бить туда, где он был наиболее уязвим — по мобильности. У него не было боевого флота, он не захватывал планеты с помощью вторжения с орбиты или под угрозой бомбардировки. Он покорял их изнутри, незримо передвигаясь от одного к другому. Насколько я мог судить, под его командованием не было вообще ни одного боевого корабля. Из этого следовало, что для перемещения он пользовался катерами торговцев и контрабандистов, которые могли незамеченными пересечь неспокойную пограничную зону субсектора. Раздробленный экспедиционный корпус имперских кораблей без какого-либо результата выследил и взял на абордаж уже девятнадцать судов. Тот, на который смотрел я, должен был стать двадцатым.

Спустя два часа я стоял среди вони прометия и малоорганизованного хаоса одного из основных посадочных ангаров «Несокрушимой мощи». Похожее на собор помещение заливал яркий свет, отражавшийся от корпусов лихтеров, челноков и посадочных кораблей. По ним перемещались фигуры, трудившиеся над извлеченными из-под сервисных панелей механическими внутренностями.

Я стоял в сопровождении Велькаррина и караула из двадцати бойцов внутренней безопасности. Их бронескафандры цвета бронзы отражали яркое освещение. Адмирал стоял на расстоянии нескольких шагов, совещаясь с двумя офицерами-помощниками. Посланная команда сообщила, что корабль оказался всего лишь судном контрабандистов с экипажем из дезертиров и чужеземцев. Они обнаружили груз запрещенной руды, направлявшийся в какое-то пиратское прибежище на Окраинах Ореола. Сопровождавший команду лексмеханик опустошил банки данных корабля для дальнейшего анализа. Как и в девятнадцати предыдущих случаях, не было никакой связи с Фокроном и его тайной организацией. И все же мне хотелось встретиться с абордажной командой после их возвращения, чтобы проверить их записи на предмет деталей, о которых они могли не упомянуть. А после этого корабль контрабандистов должны были превратить в оплавленный шлак.

В док скользнул бронированный челнок, от его пассивного антигравитационного поля воздух наполнился ионизированным запахом. Челнок опустился на палубу с шипением гидравлики и потрескиванием холодного как лед металла. Он представлял собой грубый серый бронированный блок размером с тяжелый наземный тягач, его поверхность была шероховатой и покрытой вмятинами от полетов в атмосфере. Бронестекло кабины прикрывали противовзрывные щиты. Когда палубная команда двинулась присоединять линии питания и кабели передачи данных, я услышал отголоски их переговоров с пилотами. Аппарель в нижней передней части фюзеляжа откинулась, открыв темное внутреннее пространство. Велькаррин и бойцы повернулись в ту сторону, ожидая появления из мрака абордажной команды.

Что-то было не так. Я потянулся к поясу за плазменным пистолетом, моя рука сомкнулась на потертом металле рукоятки, и в этот же миг посадочный ангар погрузился во тьму. Нас окружила абсолютная чернота. Какое-то мгновение было тихо, а затем раздались взволнованные голоса. Пистолет был у меня в руке, зарядные катушки светились, пока он с пронзительным визгом накапливал энергию. В стороне челнока внезапно вспыхнули два зеленых глаза. Раздалось механическое рычание ожившего цепного оружия, а затем началась стрельба. Охранявшие нас бойцы внутренней безопасности открыли огонь, дула дробовиков вспыхивали, паля в темноту. Звук напоминал неровный и раскатистый рев. В рваном свете выстрела я увидел моего врага, стоявшего на аппарели. Его темный доспех испещрял чешуйчатый узор. В одной руке у него был зубчатый топор, а в другой — болт-пистолет. Мгновение он стоял неподвижно, глядя на нас светящимися зелеными глазами, от брони с грохотом срикошетил выстрел. Позади него виднелась фигура в серебряной маске и плаще с меховым воротником. На краткий миг мне показалось, что пустые глаза на серебряном лице смотрят точно в мои.

Безопасники сомкнули ряды вокруг Велькаррина и меня, образовав плотный круг бронзовой брони. Я прицелился и выстрелил, но Фокрон уже исчез, он двигался во вспышках выстрелов вихрем резни, видимым лишь на мгновения ока.

Он нанес первому из солдат удар сверху вниз. Я услышал визжание, с которым механизированные зубья встретились с металлом и плотью.

Он был на два шага ближе, у его ног лежал полукруг расчлененных тел. Я услышал неподалеку испуганное взвизгивание, узнав по звуку голос адмирала.

Болт-пистолет сверкнул и взревел, в маслянистой вспышке погибли трое безопасников. Он был в трех шагах. Я чувствовал запах внутренностей и мяса. Я услышал, как Велькаррин развернулся, побежал и рухнул на палубу, наступив на что-то мягкое и скользкое. В моей руке визжал плазменный пистолет.

Я вскинул оружие, на зарядных катушках плясали молнии. Фокрон стоял надо мной, занеся цепной топор, чешуйчатая броня блестела от крови. Он ударил топором наискось. Я нажал на спуск, и из ствола пистолета полыхнула плазма.

Я не попал, однако выстрел спас мне жизнь. Дернувшись вбок, чтобы уклониться, Фокрон промахнулся. Зубья цепного топора прошлись по руке, которой я держал оружие, ниже локтя, а обратный удар рассек пытавшегося подняться Велькаррина.

Зажегся свет, и я испытал шок. С изжеванного обрубка моей руки хлестала кровь. Я, шатаясь, сделал шаг, ноги подкосились, и я упал на пол под пощелкивающий стрекот шестеренок. Люди, крича, двигались. Я знал, что вокруг меня быстро собирается большое количество оружия.

Я огляделся, пытаясь сконцентрироваться в бледном тумане, который, казалось, застилал мой взор. В ярком свете блестела кровь. Аппарель челнока все еще была открыта. Позже мне сообщат, что с корабля контрабандистов не вернулся никто из экипажа и абордажной команды. Голоса в переговорах по воксу и сообщениях были превосходной подделкой. Не осталось ни следа Фокрона и человека в серебряной маске.

Месяц назад

На борту «Несокрушимой мощи» собрался военный совет командования Эфизианской Травли. По моему зову явились все: генералы, военные ученые, вице-адмиралы, магосы, палатины, епископы-милитанты, лорд-комиссары и капитаны Адептус Астартес. Стратегиум линейного крейсера представлял собой круглое помещение диаметром в двести шагов с рядами вырезанных из гранита сидений. Я ждал в центре под взглядами собирающихся важных персон, и наблюдал.

Они приходили небольшими группами, высматривая знакомые лица, решая, где они вправе сесть, кого надо избегать, а кого приветствовать. Зрелище напоминало миниатюрную модель работы шестеренок имперской политики и демонстрации силы. Вот спарсинский военачальник в блестящем боевом доспехе и белом меховом плаще, его сопровождает группа советников по тактике. А вот лорд псайканы, чье сморщенное белое лицо окружает капюшон из кабелей, он сидит возле облаченной в карминовое одеяние женщины с тонкими конечностями, на медной полумаске которой вычеканен череп-шестерня Адептус Механикус.

Над собирающейся толпой двигались сервочерепа, сканируя, записывая, вынюхивая угрозы и с хриплыми вздохами распространяя запах благовоний.

В толпе я увидел нескольких подобных мне: инквизиторов или же их представителей, которые перемещались среди остальных, словно надменные повелители, или же неподвижно и тихо оставались стоять в стороне. Я не приглашал никого из них, но они все равно пришли, им хватило одной лишь моей репутации. Некоторые даже обращались ко мне «лорд-инквизитор». Звания в Инквизиции — сложная вещь. В незримой руке Империума, повинующейся лишь воле Императора, нет формальной структуры. «Лорд» — это знак уважения и признания, этот титул равные дают тому, кто заслуживает его величием своих свершений. Моя война против Фокрона принесла мне известность и уважение, как пламя манит насекомых. По моему зову собирались величайшие мастера войны в этой области пространства, и я мог понять, почему некоторые из них называют меня лордом.

Я сел в кресло с высокой спинкой в центре зала. Под моей левой рукой покоился церемониальный молот, правая лежала на черном железе подлокотника, пальцы из полированного хрома мягко постукивали по темному металлу. Прошел год с тех пор, как я потерял правую руку, угодив в западню, в которой погиб адмирал Велькаррин, и чуть не расстался с жизнью я сам. Бионическая замена до сих пор мучила меня фантомными болями.

Этот год я не сидел без дела. После покушения на мою жизнь Фокрон буквально исчез. На корабле и клипере контрабандистов не обнаружилось никаких его следов. Это, вкупе со внезапно погасшим в момент нападения светом, могло означать только то, что его сеть предателей проникла гораздо глубже и выше в структуру наших войск, чем мне представлялось возможным. За работу принялись мои собственные доверенные аколиты и агенты, и теперь я собрал вместе лидеров Погони, чтобы поделиться тем, что обнаружил.

Некоторые знали, что должно было произойти, но большинство — нет. Я посмотрел, как солдаты в шлемах с черными забралами запирают двери помещения, и подождал, пока стихнет бормотание. После этого я встал.

— Необходимо многое обсудить, — произнес я, голос разнесся над рядами сидячих мест. Я заметил небольшое шевеление из-за отсутствия формального приветствия или же признания славы и должностей собравшихся здесь. От этой мысли я позволил себе улыбнуться. — Но прежде всего нужно решить один вопрос, — я слегка кивнул, как будто для усиления эффекта, и ожидавшие этого сигнала начали действовать все, как один.

Я готовился к этому, однако психическая ударная волна все равно заставила меня пошатнуться. Дюжина сидящих задергалась, когда телепатическая и телекинетическая силы сжали их, словно тиски. Я ощутил на коже маслянистое прикосновение статического разряда. Раздался звук, словно ветер прошуршал в высокой траве. В бившихся в конвульсиях мужчин и женщин вонзились иглы, и они один за другим затихли, когда седативные препараты подавили нервные импульсы. Последовало мгновение ошеломленного молчания.

— Не двигаться! — прокричал я, когда через толпу начали пробираться солдаты. Они окружили каждую из пораженных фигур. На шеях затянулись ошейники нулификаторов и путы из мононитей, и связанных поволокли по каменному полу, словно мешки с зерном. Шок оставшейся части толпы ощущался физически — они только что увидели, как дюжину их высокопоставленных товарищей, обладавших властью и наградами, свергли и утащили прочь. Можно было буквально почувствовать формировавшуюся в их разумах мысль: среди нас предатели. Бледный лорд псайканы кивнул мне, и я низко поклонился ему в знак благодарности. В помещении началось сердитое и испуганное перешептывание.

— Враг среди нас, — я поднял молот и обрушил адамантиевое навершие на гранитный пол. После того, как стихли отголоски удара, воцарилась тишина. — Он бродит меж нами, надев маску верности, — мой голос был мягок, однако разносился в неподвижном воздухе. — Противник использовал против нас нашу же силу, направлял нас в ловушки, топил в крови и сковывал нашу мощь ложью. Год назад на борту этого корабля враг был близок к тому, чтобы собственноручно оборвать мою жизнь. То, что это стало возможно, свидетельствует о его таланте и дерзости, — я сделал паузу, озирая смотрящие на меня лица, которые ожидали, что произойдет дальше. — Однако я выжил, и своей попыткой он открыл масштабы измены в наших рядах. — Я указал на дюжину пустых мест в ярусах. — Сегодня я отсек находившиеся среди нас головы гидры, — по аудитории пробежал шепоток, и я сделал паузу.

Трудно было выявить предателей, не вызвав у тех подозрений. Их поиск был тонкой работой, но еще более тонкой работой была подготовка к тому, чтобы убрать их всех в один миг. Двенадцать схваченных в зале были старшими, наиболее высокопоставленными агентами и марионетками Фокрона. Некоторые из них, несомненно, не знали, чему служат. Другие же, я уверен, стали предателями по собственной воле. В их числе были генералы, старший персонал Муниторума, астропат, исповедник и даже один дознаватель. В момент их захвата в войсках Травли начались параллельные операции по искоренению порчи в наших рядах. Большую часть агентов должны были убить, однако многих схватят и будут ломать, пока секреты не польются из них, словно кровь из вены.

— Враг ослепил нас и вел под руку, как детей. Но в то же время он вручил нам оружие, с помощью которого его можно уничтожить. Это оружие — знание, и мы получим его от гулявших среди нас предателей, — я встал и подобрал молот, поставив навершие к ногам и положив руки на рукоять. — И с помощью этого знания Травля выбьет почву из-под ног врага. Мы раним его и будем гнать, пока он не уползет в свое последнее убежище. И когда он, истекая кровью, станет обездвиженным, я отсеку гидре последнюю голову.

Двенадцать часов назад

Стать свидетелями нашей победы прибыла сотня боевых кораблей. Они окружили неровную звездную крепость, орудия полыхали, обрушивая на нее огонь. «Око Гидры» вращалось по орбите мертвого мира, словно оглушенный боксер, неспособный уклониться от ударов, которые расплющивают его лицо в кровавое месиво и осколки костей.

В конце концов, убежище Фокрона выдали слова изменника. Один из схваченных в стратегиуме «Несокрушимой мощи» знал другого агента в командовании флота. Тот, в свою очередь, тоже был арестован, и псайкер вырвал тайны из его разума. Эта информация добавилась к полученным от остальных фрагментам, и вместе они сложились в нить, которая вела к системе мертвых планет, где скрывалось «Око Гидры». То, что оно было текущим прибежищем Фокрона, было выявлено и подтверждено на основании многих источников. Узнав расположение базы Фокрона, я отдал приказ о немедленной атаке.

"Око Гидры" было действительно огромным, это была несимметричная звезда из сплавленных космических обломков, достигавшая в ширину пятнадцати километров. Ее корпус покрывали металлические лоскуты, с которых стекала светящаяся жидкость по мере того, как крупнокалиберные заряды и лэнс-выстрелы превращали защиту в раскаленный шлак. Вокруг несимметричной громады звездной крепости, словно мелкие рыбы возле глубоководного левиафана, собрались вражеские корабли. Большинство были пиратами, волчьими стаями маленьких машин с легким вооружением. Все они погибли за считанные минуты, осветив зубчатую громадину «Ока Гидры». Наши орудия умолкли, и к поврежденной звездной крепости устремилось облако десантных ботов и штурмовиков. Я не стал наблюдать за тем, как последний шанс Фокрона гибнет в огне. Это был конец моей войны, и я был готов лично нанести завершающий удар. Когда к звездной крепости устремилась первая волна штурмовых кораблей, я был там, облачив свое дряхлое тело в доспех, выкованный лучшими оружейниками Марса.

Зверь наиболее опасен, когда ранен и загнан в угол. Последователи Фокрона успешно напомнили нам это правило. Собранные на «Оке Гидры» силы были сборищем пиратского отребья и допущенных в ближний круг Фокрона отступников. Они без раздумий отдавали свои жизни, заботясь лишь о том, чтобы заставить нас многократно заплатить за каждого убитого. В каждом их действии я видел отвратительную гениальность Фокрона. Некоторые прятались среди труб под потолком или в боковых проходах, дожидались, пока наши бойцы не пройдут мимо, а затем нападали сзади. Другие тихо утаскивали гвардейцев во мрак, душили их и забирали форму с экипировкой. Одевшись как свои, отступники присоединялись к нашим силам, выжидая наиболее благоприятного момента, чтобы обратить оружие на окружающих. Само устройство крепости говорило об извращенном предвидении. Его запутывали тупики и потайные ходы. Коридоры и перекрестки, казалось, разделяют нас и направляют в нужную сторону, дробя и разобщая наши силы. У нас было достаточно людей, чтобы подавить любой проход. Мы, несомненно, должны были победить, однако за каждый дюйм платили кровью. Эти шаги по крови и привели меня сюда, в этот зал, к этой последней схватке.

Да, каждый шаг стоил крови. Каждый шаг на протяжении ста лет от строевого плаца Эфизии, через сожжение Геспасии и до этого места, где я в последний раз встречусь со своим врагом. Я в одиночестве, остальные имперские силы потерялись позади в кровавом клубке «Ока Гидры». Так что я встречусь с врагом один, но, возможно, так оно и должно быть.

Фокрон приходит в движение и делает выпад, столь стремительный и внезапный, что у меня нет шансов уклониться. Я вскидываю кулак, ощущая как доспех подстраивается под движения дряхлых мышц. Мой кулак встречает его удар со вспышкой света. Какую-то секунду его сила борется с моей, поля нашего оружия скрежещут друг о друга. Я вглядываюсь в его лицо, оно столь близко, что я могу различить узор из мелких и совсем крошечных чешуек на лицевом щитке. Патовая ситуация длится всего мгновение. За долю секунды до того, как он двигается, я стреляю из штурмболтера. Выстрел в упор попадает ему в грудь и опрокидывает на пол со звуком трескающегося керамита. Пока он пытается подняться, я поливаю его поверженное тело разрывными зарядами.

Делаю шаг ближе, и это ошибка. Раньше, чем я успеваю моргнуть, он оказывается на ногах и, вертясь, проносится мимо меня. Кончик меча скользит по моему левому локтю. Окутывающее кулак силовое поле исчезает, линии подачи питания рассечены с хирургической точностью. Я поворачиваюсь вслед за ним. Меч снова мелькает, с быстротой змеи нанося удар понизу. Острие вонзается мне под левое колено. На мгновение ногу пронзает боль, а затем она подкашивается. От удара разлетаются плитки. Враг исчез, сдвинувшись в слепое пятно позади меня. Я пытаюсь развернуться, системы наведения ищут цель. Он собирается убить меня, нанося за раз по одному удару. Несмотря на боль, я улыбаюсь. Альфа-Легион не просто убивает, они пускают кровь одиночными укусами, пока у тебя не останется никаких сомнений в их превосходстве. Но в этой гордыне их слабость.

Режущий удар рассекает локоть правой руки. Я даже не вижу, откуда он был нанесен. По алебастрово-белой броне бежит кровь, растекающаяся по разбитым плиткам. Правая рука бесполезно повисла, но, невзирая на боль, я продолжаю удерживать штурмболтер.

Он входит в поле зрения. В движениях легкомысленная медлительность. Он лишил меня силы, обездвижил и теперь, убивая, хочет заглянуть мне в глаза. Он останавливается на расстоянии двух шагов и смотрит зелеными глазами сверху вниз. Острие клинка поднимается на уровень глаза. Он переносит центр тяжести, готовясь вогнать меч мне в глазницу. Это смертельный удар и тот шанс, которого я ждал.

Я вскидываю левую руку ударом, который приходится ему под правое колено. У кулака больше нет силового поля, но это все равно бронированная перчатка, движимая искусственными мышцами. Удар попадает в цель, раздается сухой хруст расколотой брони и кости.

Фокрон падает, сжимающая оружие рука отклоняется в сторону. Я поднимаюсь на ноги, из последних сил сжимая штурмболтер. Нужно совсем немного. Мне надо всего лишь нажать на спуск. Выпущенные в упор разрывные заряды рвут его руку в клочья. Прежде, чем он успевает среагировать, я двигаюсь и высаживаю остаток магазина штурмболтера ему в левую руку.

Он барахтается в луже крови и кусков доспеха. Ставлю колено ему на грудь и хватаюсь левой рукой за рога на шлеме. Замки визжат и трещат, пока я сдираю шлем с головы. На какую-то секунду я ожидаю увидеть лицо чудовища, монстра, который меня породил и вынудил стать тем, кто я есть. Но под шлемом лишенное шрамов лицо космического десантника с резкими чертами, с него на меня смотрят темные глаза. Под левым глазом у него небольшая татуировка в виде орла, чернила выцвели до тускло-зеленого цвета.

Я поднимаю руку и снимаю шлем. В воздухе пахнет стрельбой и кровью.

— Фокрон, — говорю я. — За твою ересь и преступления против Империума человечества я приговариваю тебя к смерти. Он улыбается.

— Да, ты победил. Сегодня Фокрон умрет. На краю зрения происходит движение.

Я поднимаю глаза. Из углов комнаты за мной наблюдают фигуры. Они одеты в синие доспехи, часть из которых чиста и ничем не украшена, на некоторых вычеканены знаки змеи, а другие увешаны символами ложных богов. Они следят за мной светящимися зелеными глазами. Среди них человек обычного роста, завернувшийся в плащ с меховым воротником, его лицо скрыто за серебристой маской. В моей памяти мелькают образы человека в маске, стоявшего на фоне горящей Геспасии и появившегося во вспышках выстрелов на борту «Несокрушимой Мощи».

Человек делает шаг вперед. Его аугметическая правая рука сжимает иглометный пистолет с тонким стволом. Пока он идет ко мне, раздается пощелкивающее урчание шестеренок и пневматики. Фигура поднимает левую руку и снимает серебряную маску. Я смотрю на него. У него мое лицо.

Игольчатый дротик попадает инквизитору в левый глаз. Яд убивает его прежде, чем он успевает вздохнуть. Он медленно оседает, громада доспеха с грохотом бьется о плитки пола.

Мы двигаемся быстро. У нас всего несколько секунд, чтобы выполнить задачу, и мы не можем допустить ошибки. С тела инквизитора по частям снимают броню, фиксируя обнаруженные ранения. Пока мертвеца освобождают от доспеха, я снимаю собственную одежду и снаряжение. Раздеваюсь, пока здесь не оказываются двое почти одинаковых людей — один мертв и истекает кровью на полу, а другой стоит, пока его единокровные братья завершают свой труд. Моя аугметика и каждая деталь заново перелепленной плоти соответствуют человеку, который лежит на полу мертвым. Годы искусного изменения и подгонки плоти означают, что мой голос — это его голос, каждая моя привычка, каждое движение — все это его. Остались только раны, которые были аккуратно нанесены так, чтобы причинить боль, но не убить. Я не кричу, пока братья по Легиону режут меня, хотя это не менее больно, чем было для него — мертвеца, чье лицо я ношу. Раны — последний штрих. Моя кожа скрывается под скользкой от крови терминаторской броней, и между мной и мертвым инквизитором исчезают все различия. Мы едины, он и я.

Они забирают тело инквизитора. Оно сгорит в плазменной топке, чтобы стереть последние следы победы. Ибо это победа. Они уносят искалеченного брата, последним игравшего роль Фокрона. На его место приносят труп, его синяя броня изжевана зарядами болтера и смята ударами силового кулака. Лицо скрыто за рогатым шлемом, с плеч ниспадает мерцающий плащ. Это тело — окончательное доказательство, необходимое Империуму, чтобы поверить, что сегодня они одержали победу: мертвый Фокрон, сраженный своей немезидой. Сраженный мной. Империум будет считать этот день своим триумфом, но это ложь.

Фокрона никогда не было, его имя и история существовали лишь в представлении Империума и мании человека, чье место я занимаю. Фокрон существовал лишь для того, чтобы устроить эту финальную встречу. Его изображали многие из Легиона, играя эту роль, чтобы создать легенду, являвшуюся обманом. Я выйду из этой комнаты с победой, и моя слава умножится, а влияние и власть распространятся еще дальше. Десятилетия провокаций и подготовки вели к этому мигу перевоплощения, когда мы вручим Империуму победу и превратим ее в ложь. Это наша истина, средоточие нашей души, суть нашего ремесла. Мы — воины, не связанные узами правды, допущений и догм. Мы — отражение в вечном зеркале войны, непрерывно меняющееся, непостоянное и непобедимое. Мы служим лжи и властвуем над нею. Мы ее рабы, а она — наше оружие, способное победить любого врага, сокрушить любую крепость и принести одному воину победу над десятью тысячами. Я — тот, кто противостоит многим. Я — Альфа-Легион, и мы едины.

Гвардия Смерти

Ник Кайм Несущие чуму

Было тихо. Плотный туман собирался и обволакивал дымящиеся руины городской площади, которые сливались с оседающей пылью и чадом недавнего сражения.

Теперь они удерживали их. По крайней мере, пока. Слуги Великого врага начали атаку, но наткнулись на сталь гвардейской техники и были опалены огнем их смелости.

Сержант О’Хеллар из 5-го Тундрийского находился поодаль от своей дивизии легкой пехоты, солдаты которой были выходцами с захолустного индустриального мира. Сев на броню прикомандированной к его подразделению «Химеры», он почувствовал неожиданный прилив гордости и сделал длинную затяжку своей сигарой.

«Хорошо сработано, дамочки» — сказал он, выпуская идеально ровное колечко дыма. «Мы отправили этих фраговых предателей обратно в ад, который их породил».

Его окружила поднявшаяся от солдат волна хриплого смеха и всеобщего одобрения.

Они заработали эту передышку, заработали ее кровью, потом и отвагой настоящих Имперских Гвардейцев.

— Сэр? — спросил рядовой.

— Что такое, рядовой Хескон? — спросил сержант с лукавой улыбкой, немного надвигая на глаза свои темные очки, старый подарок от друга с Имперского Флота, чтобы лучше разглядеть солдата.

— Вы чувствуете этот запах?

Озадаченный, О’Хеллар глубоко втянул воздух через нос.

Хескон был прав. В воздухе чувствовалась вонь, назойливая и тошнотворная.

Что-то, звякнув, столкнулось со шлемом рядового Голмара. Это привлекло внимание сержанта и он посмотрел в ту сторону.

Огромная, жирная муха жужжала над головой мужчины. Как только она подлетела ближе, Голмар смахнул ее мясистой рукой и раздавил, когда она упала на землю.

Внезапно стало слышно нарушающее тишину назойливое гудение. Непрерывное и раздражающее поначалу, вскоре оно стало угрожающим.

«Какого фрага?» — проронил О’Хеллар, убирая с глаз очки, чтобы ничто не мешало ему всмотреться в даль.

Сквозь дым и пыль что-то приближалось к ним. Как черный проявляющийся миазм, который парил, переваливаясь через обломки и развалины.

Сначала это выглядело как огромная неразличимая масса, но потом все стало ясно.

Это были мухи, тысячи и тысячи жирных мух, сродни той, которую раздавил своей ногой Голмар.

Слишком быстро рой охватил линию фронта, не давая О’Хеллару даже пошевелить ногой. Он смотрел и ужасался, его гвардейцы падали, были смяты, они задыхались от мух, попавших в их глотки, глаза, уши и рты.

Внезапно стали слышны беглые звуки, похожие на щелчки хлыста, паникующие гвардейцы стали стрелять в массу из своих лазерных ружей, но это не принесло спасения. Полу-приглушенные крики умирающих, задыхающихся до смерти людей врезались в бурлящий хаос.

«Всем встать!» — прокричал О’Хеллар: «Отступаем, огнеметы чтобы прикрыть отход,» — приказал он.

* * *

Командир танка Шерврон вслушивался в раздающееся звяканье тысячи маленьких телец, усеивавших "Яростный Молот", боевой танк «Леман Расс», не позволявший им попасть внутрь благодаря герметично задраенным люкам.

Внезапно шторм из тел затих. Шерврон и его экипаж ждали. Луч желтого предупреждающего сигнала омывал их лица, гул и жужжание систем внутренней вентиляции танка заполнили тихую бездну, наступившую после наплыва насекомых.

«Вид», — приказал Шерврон, вглядываясь через прибор наблюдения, подготовленный старшим стрелком. Через зернистое нефритово-зеленое изображение прибора не было видно и следа мушиного роя. Маленькие черные трупы мерцали на выжженной огнеметами земле словно жуткие гирлянды.

Внезапно, на горизонте появилась вспышка. Шерврон чуть не отпрыгнул от визора, когда в двадцати метра слева от него в сверкающем пламени взорвалась «Химера».

Темные фигуры, громадные и угрожающие, продвигались сквозь мрак. Они были огромными — чудовищные призраки, рожденные из какого-то ужасного ночного кошмара ребенка. Их броня была изъедена пораженной болезнями грязью и непонятными наростами. Из их респираторов вытекал гной, а покрытые слизью треснутые керамитовые плиты испускали невыносимое зловоние. Каждый из этих ужасных воинов был усеян мухами, которые копошились в каждой трещинке их брони, ползая даже в глазницах.

Это были чумные десантники. Шерврон слышал о них, слугах разрушительных сил, несущих чуму и разрушение. Но это была особая их порода, охотники на танки, вооруженные устрашающими мельтами и плазменным оружием, которые смогут уничтожить броню его танка со скоростью болезни, проникшей в его организм и уничтожившей его кожу.

«Башня, пятнадцать градусов вправо», — приказал командир, всматриваясь в приборы слежения. Гниение отравляло воздух вокруг них, словно пробираясь сквозь ауспекс и системы автонаведения.

Экипаж, обливаясь потом, выполнил приказ быстро и без нареканий, ведь они чувствовали как порча, словно незримая когтистая лапа, все плотнее охватывала их.

Другой танк, «Адская гончая» взорвалась неподалеку, осыпав бронированный корпус Молота дождем обломков окружающих руин и камнебетонным крошевом.

«Огонь!» — проревел Шерврон, мучимый спешностью, так как он увидел как воины Гвардии Смерти наводят на него свои орудия.

Красная предупреждающая руна вспыхнула на боевой консоли танка, вслед за ней послышался вялый, но привлекающий внимание звук, сообщающий о неисправности автоматического огневого механизма, застопоренного тысячами раздавленными тел насекомых.

«Переключиться на спонсонные орудия,» — в отчаянии приказал Шерврон.

Как только тяжелые болтеры, закрепленные на бортах, танка были готовы к стрельбе, прицел озарился ярким, обжигающим глаза светом.

Нескончаемый поток выстрелов забарабанил по машине, зажигая топливные баки, разрывая корпус и отрывая траки.

Шерврон, его команда и сам "Яростный Молот" были поглощены последующим пожаром, оставившим от них лишь пепелище.

* * *

О’ Хеллар и его отряд вели ответный огонь, повсюду, словно миниатюрные звезды, мигали лазерные выстрелы, которые отражались от оскверненных болезнями Чумных Десантников. Внезапно, сержант отклонился назад, увидев, как Химера была уничтожена совместным огнем из плазменного оружия и мельт. Машина была подкинута в воздух, перевернулась, взорвалась в воздухе и упала, погребая под собой остатки 10-го взвода.

Всё вокруг, все погибали. Густой зеленый дым обволакивал воздух и приносил с собой всепроникающее разложение, оставляющее на своем пути только зараженные и гниющие тела.

«Серж!» — провопил неподалеку солдат.

Это был Голмар; Он бросил свой лазган и стоял, обхватив ладонями лицо с которого стекала кровь. Вязкая как патока, она вытекала из его ушей, глаз, носа и рта. Другой гвардеец, О’Хеллар не мог точно сказать какой, был весь испещрен волдырями из которых вытекал грязный гной. Воздух был горячим и душным, пропитанный гнилым зловонием разлагающихся тел.

Рядовой Хескон выскочил из укрытия и побежал прямо под прицел наводящих оружие Чумных десантников.

«Рядовой, нет!» — О’Хеллар попытался дотянуться до него выступая из-за кучи обломков за которыми они прятались.

Вдруг все чувства О’Хеллара были заполнены потоком света и запахом сожжённой плоти.

Хескона больше не было. Превращен в пар выстрелом из мельты.

Неожиданно О’Хеллар осознал, что находится на земле. Он попытался встать, но обнаружил, что у него осталась всего одна рука, другая была выжжена и представляла собой культю, оканчивавшуюся на локте.

Он хотел прокричать, но смутная тень, упавшая на него, приковала к себе внимание.

О’Хеллар поднял голову и теперь видел лик своей смерти, разлагающийся и безжалостный лик.

«Храни меня Император», прошептал, задыхаясь сержант, прежде чем безмолвный призрак поглотил его.

Гай Хейли Дар Нургла

Над деревней висел тяжелый запах склепа, тянувшийся с кладбища. Он исходил из каждой грубой деревянной двери, из каждого окна, из каждого хлева. Его источали мертвецы, лежавшие непогребенными на улицах, и живые.

Над деревней возвышалась нарядная деревянная церковь. Изнутри доносились скрипучие гимны, исполняемые ободранными глотками и похожие на крики птиц-падальщиков. Однако в деревне не было ни единого падальщика. Они не собирались пировать здешними покойниками.

Снаружи стояли двое встревоженных местных руководителей. Оба носили на себе следы чумы. Одним из них был майор Сарна Торел — высокий мужчина, красивое лицо которого уродовали скопления лиловых нарывов. Рядом с ним находилась Галвиг, наставница деревни. Она была старой и согбенной еще до начала болезни, и теперь ее лицо постоянно глядело в грязь, а державшие посох руки дрожали. Она часто и сильно кашляла.

— Болезнь усиливается, — произнесла она.

— Мы должны молиться Императору, — сказал Сарна Торел. — Лишь так мы спасемся.

Наставница рассмеялась. Почти сразу смех перешел в ужасный сухой кашель. Она сплюнула кровью.

— А Он пришел, когда налетчики сжигали наши дома? Пришел, когда ударила засуха? Пришел ли Он, когда наши дети умирали от кровавого поноса? Нет, — сказала она. — Император отвернулся от нас, вот какова истина.

Это не шокировало Сарну Торела. В юности Галвиг была благочестива, но пережитое убило в ней веру, стерев ту, словно эмаль с зуба, и оставив лишь оголенный нерв обиды.

Она глядела на него из-под копны загрубевших седых волос, ожидая порицания.

— Я не стану бранить тебя за кощунство, Галвиг. Не сейчас. Я отупел от всего этого. Но я буду молиться, поскольку больше ничего не сделать.

— Так ты согласен со мной? — спросила она.

Сарна Торел не ответил.

Приободрившись, Галвиг продолжила.

— Есть и другие, к кому мы можем воззвать. Тот, кто в силах излечить нашу болезнь, — наставница посмотрела на горы, окружавшие деревню. К отвесным склонам лепились серые деревья, а вершины вечно скрывались за пеленой. — В лесу есть порченая прогалина. Пещера, откуда исходит гнилостный смрад, и кривое дерево с висящим на нем тройным гонгом. Если мы вознесем там мольбу Древнему — не нашему безразличному Императору, а Тому, кто истинно могуч — тогда, быть может, мы выживем.

Сарна Торел ужаснулся.

— Опомнись, наставница! Ты обрекаешь себя на проклятие! Что, если бы тебя услышал Император? Тебя бы изгнали прочь от Его света.

Галвиг уставилась на церковь и какое-то время прислушивалась к неприятному пению.

— Сарна, он давно перестал слушать. Нет никакого света, — она поковыляла прочь. Торел наблюдал, как она уходит в поднимающийся вечерний туман, запятнанный дымом погребальных костров.

Торел не последовал совету Галвиг. Вскоре он умер. Но кто-то отправился к кривому дереву сквозь ядовитую мглу долин. Там они нашли тройной гонг. Сколько бы раз его ни срывали с подвеса и не уничтожали, он всегда возвращался на место. Деревенские священники, епископ из города, однажды даже исповедник-иномирец — все они думали, что преуспели в экзорцизме, но к приходу следующего визитера гонг снова был там же.

Одним дождливым днем гонг громко прозвучал над деревней. В совершенно немузыкальном лязге слышался ржавый металл и удары по запертым дверям склепа. Он омрачил думы тех, кто его слышал, но вместе с тем и принес им успокоение, столь сильны были их страдания.

Они так и не узнали, кто же звонил. Люди постоянно умирали.

Спустя неделю с гор наполз нешуточный туман, и пришли они. Шесть древних воинов появились из мглы без предупреждения, как будто просто перешли из одной комнаты в другую. Возможно, для этих гигантов дело обстояло именно так, ибо мир для них не таков, как для нас. Великий Отец наделил их могуществом.

Первым их увидел мальчик Марвен, который слабо рубил твердую глину. В поле мало кто работал, ведь множество заболело. У Марвена было шесть братьев и сестер, и все они были больны. Родители умерли от чумы. Он же, младший из всех, был до сих пор здоров. Но он голодал. Некому было снабжать деревню провизией, а его руки слабели с каждым днем. Он был слишком мал, чтобы даже на пределе собственных сил успешно обрабатывать поле, и его старания были безнадежны. Он копал и плакал, зная, что никогда не сможет накормить братьев с сестрами.

Скрежещущее хлюпанье мотыги о глину убивало время, словно песня. Марвен остановился, решив, что сходит с ума. Тишина, он ничего не слышал. Он посмотрел на сырые поля, быстро растворявшиеся в тумане, прерывистым горизонтом которого была черная граница гати. Марвен снова начал копать, но почти тотчас же перестал. На сей раз он точно услышал песню, панихиду, перемежающуюся жизнерадостными выкриками. Он прервал свой труд и отложил мотыгу. Через поля по гати шагали шестеро гигантов. Мальчик глядел на них, разинув рот. Они были уродливы и волочили ноги, хоть и двигались быстро. Туман поглотил фигуры и песню. Марвен уставился им вслед, не зная, что делать.

Внезапно его голень пронзила неожиданная боль. Он вскрикнул и посмотрел, что же его ранило. Из грязи на него искоса глядела жирная злобная тварь, зубы которой порозовели от крови Марвена. Она ткнула в мальчика скрюченным пальцем и захихикала. Только тогда Марвен бросился бежать

Шестеро воинов Великого Отца вышли на площадь. Жители деревни, бывшие там, прекратили всю свою вялую деятельность. Раздались крики, и стало прибывать все больше селян, пока не собралась неплотная толпа.

Воины были высокими, словно горы, и столь же истерзанными, чудесно благословленными Великим Отцом. Их обволакивали мощные миазмы. Они были закованы в древнее боевое облачение, ржавые края которого вгрызались в одутловатую кожу. На оружии были вставки из склизкого дерева. На каждом из воинов виднелись следы ужасной болезни. Плоть была изрыта язвами. У многих не хватало частей тела — носов, пальцев, челюстей или ушей. Доспехи были раскрыты посередине из-за раздувшихся животов. Некоторые избавились от частей снаряжения, которые уже не вмещали разросшуюся ногу или распухшую руку. Вокруг гудели немногочисленные жирные мухи. Когда насекомые приблизились к селянам, те в ужасе отпрянули, потому что с заросших черной шерстью тел взирали человеческие лица.

Несмотря на свою кошмарную внешность, воители были высоки и горделивы. Они надменно оглядели толпу. Сочтя, что присутствует достаточно много людей, предводитель заговорил.

— Дети Великого Отца! Вы воззвали к нам, и мы ответили!

Его голос перешел в бульканье. Он уставился на площадь слезящимися глазами. Желтые белки покрывал узор красных прожилок. Эти глаза были опасны. За ними скрывался острый ум, но его грани были столь же изъедены, как грани брони, их подгрызло безумие. Кожу покрывали струпья, а к уголкам рта липла короста. Зубы были серого цвета.

— Как вы и просили, мы благословим вас. Среди нас есть тот, к кому прислушивается Великий Отец!

Он указал на стоявшего посередине слюнявого монстра. Плоть того напоминала нагретый и растекшийся воск, которому затем дали снова застыть. Глаза представляли собой растянутые дырки, а рот — вытянутое, истекающее слюной отверстие, куда была воткнута грязная металлическая трубка. На руках не было пальцев, как на рукавицах. Одну ногу заменяло скопление извивающихся щупалец, тыкавшихся в землю. Он был настолько омерзителен, что те, кто посмотрел прямо на него, почувствовали, что лишаются рассудка. Только доспех придавал ему человеческие очертания.

— Через нашего брата Великий Отец одарит вас, ибо наш бог внемлет. Он не бесчувственен к страданиям своих детей.

Молчание, кашель. В глазах оставшихся селян был ужас, смешанный с надеждой.

На краю толпы произошло движение. Вперед, ковыляя, вышла Галвиг. Ей стало хуже, лицо представляло собой желто-лиловое скопление кровоподтеков. Она заходилась кашлем через слово.

— Они пришли, пришли! Видите? Видите теперь? Я была права! Здесь в силе старые пути, в которых больше могущества и истины, чем у владыки-трупа.

Раньше за подобное ее ожидала бы мучительная смерть, однако остальные не пошевелились. Она слегка подтянулась на посохе, чтобы посмотреть предводителю в глаза.

— Какова цена нашего спасения? — спросила наставница.

— Ты мудра, — произнес тот.

Галвиг закашлялась и сплюнула на грязь площади кровавой мокротой. При виде этого истерзанные губы предводителя сложились в улыбку.

— Ничто ценное не бывает даром, — сказала она.

Он кивнул.

— Мы попросим у вас лишь одного. Среди вас есть мальчик, не тронутый чумой. Приведите его нам, он исчезнет, а вы станете свободны.

— Один мальчик? — переспросила она. — Один мальчик за всех нас?

— Да, — кивнул воин. — Его зоб отвратительно сморщился, облегая ворот доспеха.

Из толпы послышалось перешептывание.

— Марвен, он говорит о Марвене!

Кое-кто в толпе был против жертвы. Таких было немного. То, что они вообще стояли и слушали подобных существ, красноречиво говорило о гибкости их моральных принципов.

Галвиг выпрямилась, насколько это позволяла согбенная спина.

— Это единственное, что от нас нужно! Вот и все, лишь один, чтобы спасти всех остальных!

Селяне начали приглушенно спорить. Воины терпеливо ждали, и это не заняло много времени. Поспешно отрядили группу наименее больных. Привели Марвена. Его кожа стала похожа на воск, и он обильно потел, но отчаянно сопротивлялся.

— Вот он! Вот тот единственный, кто свободен от чумы! — сказала Галвиг. Надежда придала ей сил, и голос зазвучал отчетливее.

Марвен не мог убежать. Державшие его руки были слабы от болезни, однако он все же был только один, а его конечности уже горели от заразы.

Он прекратил бороться, и его бросили на колени перед воинами.

— Вы меня убьете? — спросил он.

— А ты хочешь умереть? — поинтересовался предводитель.

— Нет, — сказал Марвен. — Не хочу.

— Кто же хочет? — рассмеялся предводитель. Его люди присоединились к нему. Это был омерзительный звук. — Мы не убьем тебя, но заберем отсюда. Видите! Укус.

Предводитель указал пальцем. Гиганты сгрудились посмотреть.

— Это сделало одно из созданий Великого Отца. Подобная рана должна привести к смерти за считанные минуты, но ты все еще жив, пусть и ненадолго. Разве ты не видишь, мальчик? Ты благословлен. Тебя уже избрали.

— Для чего? — спросил Марвен. Его лицо побледнело, и причиной этого был далеко не только яд нечисти.

— Чтобы стать одним из нас. Мы тысячелетиями вели Долгую Войну. В конечном итоге всех нас забирает смерть. Нас должно быть семеро, ибо это число священно. Однако, как видишь, нас лишь шесть.

Марвен попытался подняться на ноги. Гиганты не пошевелились, однако соседи и родственники не дали ему скрыться.

— Нам жаль, парень, — сказали они и толкнули его в руки новых хозяев.

— Не горюй. Наш владыка весел, и впереди долгая жизнь, — обратился к нему предводитель. Двое из его воинов взяли Марвена за плечи своими огромными, пораженными болезнью руками.

Гиганты ушли, туман сгущался, окутывая их одного за другим.

— Господа! Господа! Как же наше благословение? — в отчаянии спросила Галвиг.

Предводитель отвернулся от тумана, который поглощал его людей.

— Что ж, все уже сделано! — произнес он. — Ликуйте! Вы благословлены. На вас Дар Нургла.

— Вы исцелили нас?

Это искренне озадачило предводителя. Его изуродованное лицо пошло складками.

— С чего бы нам делать такое? Эта чума — щедрый подарок Отца! Не нам его забирать.

Он повернулся и зашагал во мглу. Его силуэт стал неразборчивым.

— Тогда убейте нас! Прекратите наши страдания! — закричала Галвиг.

— Не бойся. Вы не умрете. Вы никогда не умрете.

Он пропал.

И они не умерли. Никогда. Деревни больше нет, как нет и храма на горном склоне. Но говорят, что туманными ночами можно услышать гонг. В такое время будет неразумно задерживаться, ибо туманы могут заманить странника на дороги, которыми он никогда не собирался ступать. Он может обнаружить, что забрел на площадь той деревни, где до сих пор терзаются пропащие души ее обитателей. Они мучаются от болезни и никогда не найдут избавления.

Таков Дар Нургла.

Тысяча Сынов

Уильям Кинг Тёмное таинство

— Больше десяти тысяч лет я жил, — нараспев начал воин Хаоса. — Больше ста веков бился в долгой войне я. Восьмидесяти восьми миллионам часов не вместить моей ненависти.

Космический скиталец ”Жнец Душ” уже целый день висел на орбите обречённого мира. Брат-капитан Карлсен наблюдал за планетой сквозь огромное грязное окно. В космической тьме она сверкала, словно изумруд. И эта зелень казалась насмешкой. Внизу люди занимались повседневными делами. Они доживали свои дни в уверенности, что Император и его могучие легионы защитят их.

Карлсен безрадостно засмеялся, ужасно булькая изувеченной глоткой. Сегодня этому придёт конец. Глупым упорядоченным жизням придёт конец. Ничтожные людишки — черви, копошащиеся в грязи. Они живут как черви и не понимают истинной природы вселенной — логова хищников, охочих до тел и душ.

Людишки внизу — стадо овец. Пусть же овцы посмотрят в небо. Пусть узнают, что скоро на них набросятся волки. Пусть овцы будут молиться своему дряхлому богу и поймут, что ему не спасти их.

Клянусь, что этот мир сгорит. Что они будут молить о пощаде. Что оружие не спасёт людишек. Что армии не защитят их. Что жалкая вера не поможет. Что они все умрут, а их жалкие души с воплями улетят в варп. Клянусь в этом честью своего легиона и всеми силами Хаоса. Но пусть они подождут, ведь сначала нужно провести Тёмное Таинство.

Он посмотрел на трон, на котором сидел. Древней меди придали форму мифического зверя Старой Земли. Трубки жизнеобеспечения подсоединены к дыхательным аппаратам его древнего доспеха. Старые как Долгая Война руны мерцают и переливаются в стылой тьме, посылая сообщения, которые лишь немногие из ныне живущих смогут прочесть и полностью понять.

Карлсен окинул зловещим красным взором стены древнего зала, словно впервые видя охраняющих каждую дверь горгулий и окружающий грязное стекло символ Ока Хоруса. Он заметил на керамитовом полу потрескавшиеся и шелушащиеся плитки и вспомнил, что когда-то там была мозаика, запечатлевшая штурм Дворца Императора во время так далёкой битвы за Землю. Но картина давно исчезла, её стёрли за долгие века миллионы шагов.

Карлсен взмахнул заменявшими левую руку металлическими щупальцами и невольно повторил это действие болтером, приросшим к культе на месте правой кисти. Иногда он чувствовал себя космическим скитальцем, такой же странной смесью случайных частей, наспех грубо подсоединённых к металлическому ядру.

Капитан знал, что космические скитальцы были отбросами межзвёздного пространства, которые засосало через варп к демоническим мирам, где они веками дрейфовали, пока не сливались в огромное судно. Скиталец давным-давно утратил изначальный облик. И он тоже — тысячелетия мутаций или даров покровительствующих сил Хаоса привели к этому. Карлсен больше не был высоким, могучим космодесантником в керамитовом доспехе. Теперь он был собранным из странных лоскутков нечеловеческим существом. У брата-капитана остались лишь его изначальная форма тела и разум, да и в этом Карлсен не всегда был уверен.

Как может разум остаться невредимым после десяти тысячелетий? Не развалится ли он под грузом всех воспоминаний? Не принесут ли эти годы безумия? В глубине души Карлсен осознавал, что много раз сходил с ума. Были века, когда он безумно бормотал, годы, когда капитан вновь и вновь повторял один и тот же бессмысленный напев. Карлсен знал, сколь многое он утратил. Все его воспоминания не смог бы вместить ни один разум. Они утекали, словно вино из переполненной чаши. Это было частью дара и проклятья бессмертия.

Именно поэтому Карлсен и его воины совершали Тёмное Таинство, когда могли. Они сохраняли то, что важно. Сдерживали себя и не опускались до воющих отродий. После всего сказанного и сделанного они оставались гордыми космодесантниками.

Карлсен очистил свой разум, он давно научился это делать. Обратил свой взор внутрь. Он не нуждался ни в наркотиках, ни в песнопениях — ни в чём, чем помогали себе младшие колдуны. У Карлсена было десять тысяч лет практики и достаточно сил. Он представил огромную пещеру с рядами углублений в стенах. В каждом углублении была драгоценность — воспоминание. Одно из тех, что Карлсен решил сохранить. Оно останется в защищённой части его разума, пока брат-капитан будет жить. Карлсен завершил первый уровень ритуала.

Теперь он вспоминал последний год, просеивая память в поисках дел, которые намеревался сохранить. Было ли нечто достойное сохранения, достойное защиты от медленной порчи временем? Возможно, битва на Кадаве, где они помогли жалким мятежникам в борьбе против имперских хозяев, и где он убил Кровавого Ангела в осквернённых развалинах храма Вознесения Императора? Да, подумал Карлсен, с удовлетворением вспоминая тот миг, это стоит сохранить.

Он ясно представил это. Из развалин выползает Кровавый Ангел, чей доспех весь покрыт трещинами и вмятинами. Рядом лежит огромный череп убитой «Гончей Войны». Вдали возвышаются похожие на скелеты остатки башен-небоскрёбов Кадавы. Карлсен идеально помнил этот миг. Он мог почувствовать воздухе сухой запах горелой порчи, ощутить отдачу болтера, услышать стоны раненых, почуять вонь раскалённого металла и вновь заметить, как душа Кровавого Ангела покидает тело. Он закрепил это воспоминание, превратил в нечто твёрдое, яркое и чистое, а затем убрал на положенное место. Больше нечего было сохранять.

И теперь следующий шаг. Он осматривал воспоминания. Радовался тому, кем он был, и как стал таким. Карлсен потянулся к камням воспоминаний, и они пришли один за другим.

Он был на Просперо, родном мире легиона. С балкона башни капитана был виден километровый шпиль, где обитал Магнус, примарх легиона. Сотни могущественных заклинаний наполняли энергией воздух. А перед Карлсеном парила колдовская книга. Он знал, что Магнус не зря нарушил запрет Императора на изучение магии. Это так завораживало, а они узнали так много. Скоро они используют чары, чтобы сокрушить врагов Императора, и правитель человечества обязательно поймёт, как ошибался.

Каким же я был глупцом, — подумал Карлсен. — Все мы были глупцами.

Он потянулся к следующему воспоминанию.

И гнев наполнил его разум. Предательство. Император объявил их еретиками, изгоями. Их знания сочли запретными. А самих намеревались истребить. Космических Волков отправили зачистить Просперо. Их легиону пришлось бежать. В этот миг Карлсен осознал, что Император был глупцом, а все его последователи идиотами. Он завидовал любой силе, которую не понимал. Возможно, он опасался появления соперников. Не важно. Тысяче Сынов пришлось сесть на корабли и принять предложение убежища Воителя. Это был единственный шанс на выживание в суровые времена гражданской войны, единственный способ защитить то, что они получили.

Новый образ наполнил его разум.

Карлсен нацелил болтер на лоялиста и спустил курок. Человек завопил и упал. Лазерный огонь опалил мостовую вокруг, но дымка защитных заклинаний защитила тело. Вдали были видны высокие как горы серебряные стены дворца Императора. А над головой синее небо Земли наполняли корабли. Это была последняя битва. Сегодня решалась судьба галактики.

Сцена плавно сменилась другим воспоминанием о той великой битве.

Он стоял перед сверкающими чёрными створками Последних Врат, огромного входа во Внутренний Дворец. Вокруг была давка, настоящая волна тел. Над головой Ангел в кроваво-красном доспехе боролся с огромным демоном с крыльями летучей мыши. Могучим последним ударом порождение варпа повергло человека на землю. Карлсен услышал, как трещит гранит, и его ликующий рёв слился с десятью тысячами других голосов.

Сквозь бронестекло звездолёта он наблюдал, как удаляется Земля. Во рту застыл горький привкус неудачи. Император победил Хоруса. К Земле приближались подкрепления, проклятые Космические Волки и Тёмные Ангелы. Они проиграли. Восстание закончилось. Теперь им придётся бежать на окраину галактики, в единственное место, где их не осмелятся преследовать враги… в Око Ужаса.

Карлсен стоял среди развали Просперо и наблюдал, как небо меняет цвет. Его голос сливался с пением братьев. Цепные молнии рассекали небо от горизонта до горизонта. Боль наполняла капитана, когда он фокусировал свой разум на цели. Там был Магнус, его присутствие успокаивало, уверяло, что это действительно возможно, что они смогут переместить целый мир в Око через варп, чтобы древний мир вновь принадлежал им.

Он бежал по длинной улице между приземистыми зданиями. Позади Карлсен услышал свист воздуха и резко обернулся, стреляя из болтера. Длинный и гладкий гравицикл эльдаров скользнул в сторону, и болт срикошетил от стен.

Карлсен с ужасом смотрел на свою руку. Она начинала меняться. Пальцы удлинялись. Они уже слились с латной перчаткой, он не мог её снять. Было ли это следствием долгого соприкосновения с искажающей силой Хаоса или чем-то иным? Его доспех уже менялся, плавно обретая новый вид. Крошечные металлические черепа покрывали пояс, а с наплечника скалилась морда демона. Капитана переполнял страх перемен.

Он стоял в длинном зале обвалившегося здания. Крыша давным-давно обрушилась, а в небе сверкали холодные звёзды. Перед ним съёжился демон, заключённый пентаграммой и силой его воли. Существо рычало и плевалось колдовским пламенем. Оно не желало делиться мудростью, но Карлсен знал, что скоро демон передумает.

Его щупальца обвились вокруг шеи голубого Ультрамарина. Тот извивался в его хватке, отчаянно пытаясь вырваться и нацелить болтер. Безнадёжно. Медленно, но неотвратимо Карлсен поднимал его, а затем одним резким движением сбросил с крыши башни. Он с удовлетворением наблюдал, как десантник камнем падает на землю в миле внизу. Битва закончилась. Последний Ультрамарин на планете пал. Они взяли дворец губернатора.

Это всё продолжалось и продолжалось. В разуме мелькали воспоминания, напоминая о древних триумфах и забытых поражениях, обо всём, что Карлсен хотел помнить, и о том, что он желал бы забыть, но не мог.

Прикосновение сержанта оторвало его от сосуда мыслей. Карлсен посмотрел на искажённую козлиную морду Каина.

— Ну что?

— Брат-капитан, с поверхности поднимаются корабли. Защитники идут нам навстречу.

Славно, — подумал Карлсен, — Возможно на этой планете нам всё-таки найдётся развлечение.

Бен Каунтер Дар Богов

Не переведено.

Робби Макнивен Песнь для заблудших

666. M41

Уликс споткнулся на Сорок третьем катехизисе Благословенного Всепрощения. До этого мальчик справился с псалмами Имперской Истины, зачинами святого Озбадье, Первым и Вторым гимнами безгрешности, но слова катехизиса выскользнули у него из памяти. Осекшись, паренек умолк и запаниковал, из-за чего постные фразы на высоком готике уплыли ещё дальше. Епископ Изайя только и ждал этого секундного замешательства.

— Если ты не можешь даже выговорить хвалу Богу-Императору, как ты собираешься петь её? — прогремел сгорбленный старик, и послушнику на щеку попали капельки слюны. Тот отпрянул, и наставник помрачнел ещё сильнее.

— Мальчишка, сильнее, чем нехватку веры, Он презирает только нехватку храбрости. Вытяни руку.

Уликс бездумно застыл на месте. Схватив его за руку, Изайя прижал её к холодному камню кафедры между ними. Лицо епископа застыло в гримасе фанатичного безумия.

— «Мы должны верить лишь в Бога-Императора, Его-на-Земле, Отца Человечества…» — будто решив жестоко подшутить над пареньком, слова всплыли у него в памяти одновременно с тем, как наставник занес указку. Впрочем, старик уже не слушал: розга с жутким треском хлестнула по обнаженному предплечью Уликса, и его крик эхом отразился от сводчатого потолка скриптория.

— Твоя гниль уже коснулась Матиаса! — злобно произнес Изайя перед вторым ударом. — Он просто онемел. Я не дам тебе погубить остальных моих новичков. Боль принесет тебе искупление.

Мальчик не ответил, только плотно зажмурился, изо всех сил стараясь не заплакать. Видя подобную непокорность, епископ взбесился пуще прежнего. Когда наказание закончилось, бледная рука Уликса покрылась сеткой алых рубцов.

— Никакой еды до конца недели, — прошипел наставник, тяжело дыша от усталости. — Вернешься завтра, к трем ударам колокола, и попробуешь снова. Если я не услышу восхваления, достойного этой священной базилики, то сломаю или тебя, или эту указку. Что-то да треснет. Теперь пошел вон.

Паренек бросился бежать. Глаза ему застилали слезы ярости, и по высоким коридорам базилики Гимея Юстикара разносились отголоски приглушенных всхлипываний. Когда он добрался до общей спальни, там было темно: остальные певчие уже свернулись в спальных нишах. Только люмен-свечка самого Уликса ещё горела, в её мерцающем сиянии едва виднелись неровные стены из голого камня и широкие плиты пола.

Стараясь не плакать, мальчик залез на свое место. Напротив, через проход, располагалась ниша Матиаса; люмен рядом с ней был погашен, сам сосед повернулся спиной, но по его напряженной позе было понятно, что он не спит. Уликс знал, о чем думает другой певчий, почти слышал, как тот молит его задуть свечу. Матиас ненавидел сестру и её посещения.

Но Уликсу было наплевать. Паренек знал, что она придет к нему, что она поможет ему.

Ночь тянулась дальше. Избитый мальчик сжал предплечье, пытаясь унять боль. Матиас, хоть и не поворачивался, явно начал трястись. Закрыв глаза, Уликс начал безмолвно произносить молитву — ту, которой сестра научила его в глубоком мраке.

— Госпожа Страданий, Господин Наслаждений, услышь, как плачет твое дитя…

Тогда-то певчий и услышал его — тихий стук сандалий по камню, приближающийся через галереи. Шаги остановились у арочного прохода в спальню, и на нишу Уликса пала тень. Паренек поднял глаза.

— Добрый вечер, младший братик, — произнесла сестра д’Фей.

— Я знал, что ты придешь… — начал было мальчик, но темноглазая девушка остановила его мягкой улыбкой. Высокая и худощавая в свой двадцать один стандартный терранский год, она носила длинную черную рясу, оттенявшую черты бледного лица. Уликс, пусть слабо разбиравшийся в девчонках, считал её прекрасной. Уж точно прекраснее сморщенной пожилой матроны, сестры Ребокки, или толстой, покрытой шрамами старухи, которая дважды в день кормила послушников.

Обязанностью д’Фей было обходить спальные помещения базилики во время ночного цикла и проверять, что все люмены потушены до первого удара колокола. Уликс давно сообразил, что свечка, оставленная зажженной, обеспечит появление сестры.

— Молился ли ты, младший братик? — низким и ласковым голосом спросила она. Мальчик истово кивнул, но тут же посмотрел себе на руку. Заметив алеющие рубцы, д’Фей с озабоченным лицом присела на край ниши.

— Это епископ с тобой сделал?

— Я забыл Сорок третий катехизис Благословленного Всепрощения, — ответил Уликс. — «Мы должны верить лишь в Бога-Императора, Его-на-…»

— Да, да, — оборвала его сестра и вновь улыбнулась. — Иногда, младший братик, случаются вещи, которые причиняют нам боль. Очень важно не позволить ей взять верх над нами, даже если мука кажется нескончаемой, как от этих ран. Нужно научиться использовать её себе во благо.

Кончики тонких пальцев коснулись руки мальчика, и жжение сменилось чудесной бесчувственностью. Уликс облегченно улыбнулся.

— Нужны молитвы, — вновь произнесла д’Фей. — Я научила тебя таким, что помогают защитить разум от подобных вещей.

— Если я повторю их наизусть, ты споешь для меня? — с надеждой спросил паренек.

— Конечно, младший братик, — ответила сестра, и Уликс без запинки прошептал ей все шесть. Когда он закончил, д’Фей тихо поаплодировала от удовольствия.

— Положи голову мне на колени, — сказала девушка. — Позволь сну овладеть тобой.

Мальчик лег, закрыл глаза, и сестра начала петь. Слова были теплыми и мягкими, и, хотя их значение ускользало от засыпающего Уликса, ощущение безопасности и уюта не покидало его. Не прошло и минуты, как он уже дремал, забыв о невзгодах. Д’Фей продолжала тихонько напевать, улыбаясь самой себе. Её черные глаза блестели в одиноком сиянии последней люмен-свечи.

Напротив, через проход, послушник Матиас лежал с широко раскрытыми глазами и трясся от ужаса.

996. M41

На Сарнаксе шел сезон Огня, и Ангелы Экстаза пребывали в отличном настроении. Взбираясь по извилистой тропе на склонах горы Туккуа, они пели, выставив на максимум громкость вокс-решеток и какофонических бластеров. Джунгли вокруг них — раскидистые ветви и лианы, окрасившиеся в ржаво-золотой и мясницки-алый цвета после ежегодного выпадения пыли из южных пустынь — содрогались от шумной поступи военной банды. Порой кто-нибудь из падших Ангелов, забывшись в непознаваемо сложных ритмах восхвалений, расстреливал деревья из звукового оружия. Дисгармоничный визг разрывал листья в клочки и разносил стволы в щепки, а его эхо уносилось куда-то вдоль дороги.

Один из воинов не пел. Уликс Очарованный, некогда магистр ордена Сынов Ультуны, а ныне лорд Хаоса Ангелов Экстаза и чемпион Слаанеш, не пел никогда. Это стало бы, в лучшем случае, недостойным отвлечением, в худшем — предательством. Уж точно чем-то более омерзительным, чем все деяния, совершенные им против Империума труполюбов на протяжении веков, с тех пор, как Уликс вступил в ряды Адептус Астартес и его орден сошел с гибельного пути Ложного Императора.

Он слышал сестру. Слышал всегда, даже сквозь непрерывные, терзающие разум аудиохвалы военной банды. Слова д’Фей были тихими и неразборчивыми, но всегда приносили ему утешение. Изящной нитью они тянулись через холодные, острые скалы мыслей лорда Хаоса. Её напевы были единственным, что Уликс помнил из своей жизни до того, как за ним пришли космические десантники. Обережные молитвы, которым она — а не Экклезиархия — научила мальчика, помогли ему пронести голос сестры через промывание мозгов и гипнообучение, через кровь и страдания. Песня д’Фей эхом отдавалась у него в голове во время боевых высадок и абордажей, осад и лобовых атак, тяжелых отступлений и боев насмерть. И громче всего она прозвучала на Ганиметиане, где Уликс наконец отверг ложь так называемого Империума и вырезал десять миллиардов душ во имя единственного, кто способен был понять его боль: Князя Наслаждений. В тот день Сыны Ультуны стали Ангелами Экстаза, Ангелами Слаанеш.

А после они снизошли на базилику Гимея Юстикара. Хотя епископ Изайя и все, кого знал бывший послушник, давно были мертвы, это не помешало Уликсу и его братьям распять приспешников Экклезиархии на их кафедрах и спалить их ложные реликвии. Найдя позолоченный склеп Изайи, лорд Хаоса осквернил его, и всё это время сестра д’Фей пела для Уликса в его мыслях.

Но, как и всегда, воин не мог точно вспомнить её слова.

Ему нужно было услышать их вновь. Как много времени прошло? Сколько лет? Или часов? Неважно; в любом случае, слишком много.

Лорд Хаоса задержался на обочине узкой тропы через джунгли, чтобы понаблюдать за идущими мимо слугами. Они настолько углубились в горделивое диссонансное шествие, что не заметили взгляда повелителя. Всё, кроме одного — Эквиса Провозглашенного. Силовая броня космодесантника Хаоса изменилась и растянулась, чтобы вместить его новое тело с длинными изящными конечностями, результат изменений, рожденных в славном союзе демона и генетически улучшенного человека. Хотя клыкастое лицо воина скрывалось за бледно-розовым керамитовым шлемом, Уликс ощущал вызов, пылающий во взгляде фиолетовых глаз гибрида двух миров.

Воззрившись на него в ответ, лорд Хаоса продемонстрировал возможному сопернику множество собственных благословений. В облачении Уликса уже нельзя было узнать мастерски сработанную броню, некогда сиявшую гордой синевой Сынов Ультуны. Доспех приобрел оттенок бледной кожи и отбитого мяса, покрылся кружащимися и богохульно сплетающимися рунами, а на его усеянных шипами краях висели сотни многоцветных фетишей и полосок шелка. Над ранцем космодесантника возвышались изукрашенные звукоусилители — медные трубы, каждая из которых оканчивалась раззявленной черной вокс-пастью. Все они беспрестанно выли и стонали славословия Темному Князю. Но, даже в сравнении с этими кошмарами, самыми жуткими были черты повелителя банды. На месте рта Уликса торчал вокс-рожок, и навечно распахнутые челюсти сжимали полированную решетку динамика. После жуткой операции кожа воина стянулась, и теперь его бледное лицо в сочетании с немигающими угольно-черными глазами напоминало вопящий череп.

Эквис лишь несколько секунд выдерживал взгляд повелителя. Глядя, как Провозглашенный взбирается дальше по вязкой извилистой тропе, лорд Хаоса коснулся обернутой в кожу рукояти своего демонического меча, Бар’нета. Даже если бы сладострастная варп-сущность, запертая в клинке, не нашептала ему скрытую истину, Уликс и сам бы ощутил, как недоволен брат его бесконечной погоней за ускользающей песней. Да, Эквис хотел бросить ему вызов за право командовать военной бандой. Эта опасность не волновала Уликса; лишь песня имела значение.

Как только лорд Хаоса ступил обратно на дорогу, голова Зсита Высокопарного взорвалась. Шумовой десантник-чревоугодник в розовой броне, трескавшейся под напором разжиревшего тела, повалился грузно, как срубленное дерево. Гибель брата заметил только Уликс — остальные воины слишком упивались весельем, чтобы обратить внимание на раздутый безголовый труп, распластавшийся поперек тропы. В первую секунду повелитель решил, что Зсит всё-таки доигрался и перегрузил мозговые имплантаты, сотрясавшие его череп инфразвуком на протяжении почти двух столетий. Но затем разлетелось в клочья бескожее лицо Плинея Ободранного, и Ангелы Экстаза наконец сообразили, что их атакуют.

Появились охотники, и как раз ко времени.

— Деревья! — взревел Уликс, перекрывая рыком динамиков какофонию, устроенную подчиненными. Дополнительных объяснений не потребовалось. Проклятые варпом адептус астартес, лихорадочно бегая пальцами по визжащим настроечным ползункам и гудящим энергией струнам, развернули звуковые бластеры во все стороны. Через несколько секунд заросли вокруг них исчезли, превратившись в измельченное кроваво-красное месиво. Последовательные волны надрывных звуков вздымали грязь, раскалывали стволы и рвали листья в клочки.

— Братья с бластмастерами, очистить путь, — скомандовал лорд Хаоса, оглядывая черными глазами верхушки деревьев в поисках нападавших. — Выполнять!

Специалисты военной банды по тяжелому вооружению — троица, которую называли только Трикордом — в унисон подняли установки и синхронной волной басов уничтожили джунгли перед собой. Поднялся буран из перегноя, а на месте извилистой тропки возникла широкая дорога.

Уликс понимал, что им нужно двигаться. Повелитель сомневался, что кто-то из странников эльдар, устроивших засаду, угодил под беспорядочные залпы его прислужников, но это было неважно. Судя по косым лучам света между красноватых листьев, до опушки, а значит, и до портала чужацкой Паутины, оставалось недалеко. Ксеносам придется вступить в ближний бой, чтобы защитить его, и тогда лорд Хаоса получит свой трофей.

Не отрывая глаз от прицела, Хадриль ждал, пока перезарядится кристаллическая батарея длинной винтовки. Порченые варпом мон-кей всё ещё наступали по тропе под ним. Вопя и завывая от неестественного наслаждения, они искореняли окружающие джунгли, паля наугад из звуковых орудий. Странник, сидевший в укрытии среди толстых верхних ветвей ржаводрева, уже завалил двоих. Его брат Аррит, который скрывался за красными листьями сверху-слева от Хадриля, записал на свой счет ещё троих.

Нельзя было позволить демонопоклонникам осквернить портал. Подкрепления уже направлялись сюда, но до их появления страннику и его сородичу было поручено истребить как можно больше врагов. Вновь сфокусировав прицел на особенно извращенном мон-кее в центре военной банды, эльдар пронаблюдал за тем, как существо визжит неразборчивые приказы через множество аудиомодулей, уродующих его тело. Хадриль снова вернулся в охотничий ритм. Полагаясь на винтовку и столетия опыта, он навел оружие, слегка вдохнул, выстрелил…

И промахнулся. Чемпион Слаанеш, словно ощутив на себе взор странника, в последний миг сменил позу. Луч синей энергии, который должен был разнести ему череп, врезался в левый наплечник. От удара враг пошатнулся, но не более того. Почувствовав, как космодесантник Хаоса находит взглядом его позицию, Хадриль заледенел.

— Там! — гаркнул Уликс, указывая на дерево, с которого раздался выстрел. Через мгновение с десяток звуковых орудий разнесли ствол и разорвали ветви. К лесной подстилке устремилось тело в развевающемся камуфляжном плаще цвета ржавчины.

Снайпер-чужак добавил бы лорда Хаоса к списку побед, если бы не предупреждение Бар’нета. Благодарный Уликс вытащил клинок и зашагал по тропе к упавшему эльдар, пока скованный демон верещал, требуя душу ксеноса. К удивлению Ангела Экстаза, стрелок зашевелился у его ног, видимо, просто ошеломленный падением.

Вибрируя в хватке чемпиона, Бар’нет молил о сладкой крови эльдар. С легкостью жестокого ребенка, мучающего щенка, лорд Хаоса одной рукой поднял странника и прижал к дереву. Растянутые, бескровные черты Уликса оказалось в сантиметрах от лица ксеноса.

— Спой для меня, эльдар, — прохрипел он из вокс-рожка, скрепленного с вытянутой челюстью. Стрелок дергался в захвате павшего космодесантника, безуспешно пытаясь отвернуться от черных глаз чемпиона Слаанеш.

— Я сказал, пой! — закричал Уликс. Звукоусилители, торчавшие у него над головой, извергли в лицо страннику вопль, от которого у чужака лопнули глаза и разорвался мозг. Лорд Хаоса с отвращением выпустил содрогающееся окровавленное тело, и оно сползло по стволу. Ему нужен был живой эльдар. Она предпочитала их живыми.

Впереди лежал портал Паутины; звуковые залпы военной банды смели заросли между слаанешитами и опушкой. Уликс пробивался через расколотые деревья к скале, которая пронзала полог джунглей, словно копье. Чемпион знал, что в ней и расположен проход. Его гладкая, бело-костяная поверхность почти целиком скрывалась под наростами мха цвета ржавчины. Люди-дикари, населявшие Сарнакс, верили, что это древние врата в царство богов, и в каком-то смысле были правы. Когда лорд Хаоса, по бокам от которого рассредоточивались Ангелы Экстаза, шагнул на поляну, из его вокс-челюстей раздались звуки одобрения.

В этот момент главные защитники портала нанесли удар. Раздался резкий хлопок вытесненного воздуха, сверкнула вспышка, и у основания скалы материализовались два десятка стройных созданий. Уликс увидел, что перед ним стоят, пригнувшись, воительницы с длинными изогнутыми клинками, в облегающих белых доспехах и высоких шлемах с красными плюмажами. Если бы не изуродованное лицо, лорд Хаоса улыбнулся бы. Аспектные воины, слуги Кроваворукого бога эльдар — Воющие Баньши.

Мечницы-чужачки атаковали без промедления, в треске энергоразрядов, окруживших жуткие клинки. Ангелы Экстаза завыли от восторга, встречая защитниц портала взрывными импровизациями на звуковых орудиях. Несколько воительниц рухнули с раздавленными мозгами и лопнувшими внутренними органами, но остальные проскочили шумовую волну, рассекая силовыми мечами влажный воздух джунглей.

Первая из Воющих Баньши нанесла Уликсу удар сверху, который тот парировал Бар’нетом. Демон Слаанеш вопил, требуя душу эльдар — он пришел в ярость, когда лорд Хаоса не дал ему убить странника. Два клинка столкнулись, задрожав от соударения, и чужачка в маске продолжила замах прямым выпадом в торс. Она двигалась так быстро, что ни один человек не уследил бы за ней.

Уликс, впрочем, уже очень давно не был человеком. Отведя силовой меч в сторону, Ангел Экстаза с проворством, невероятным при его размерах, обратным взмахом полоснул Баньши по животу. Белый психочувствительный биопластик не защитил её от острого, как бритва, поцелуя Бар’нета, и похотливый визг демона сменился довольным вздохом: он наконец-то испробовал крови. Женщина-эльдар повалилась наземь с высосанной душой, и её путеводный камень потускнел.

Ангелам вокруг Уликса, не столь искусным бойцам, как их господин, приходилось тяжелее. Воительницы стремительно проносились мимо них, рубя и коля мечами, окруженные энергополями клинки с легкостью рассекали доспехи шумовых десантников. Кавиксс стоял на коленях и кричал от наслаждения, пытаясь запихнуть обратно вывалившиеся кишки. Сарт Улыбающийся лишился кисти и теперь пытался орудовать ползунками звукового бластера одной рукой, не переставая хохотать. Кто-то из Трикорда зацепил Баньши на полулете глухим басовым залпом и превратил её в бесформенную массу, но вторая чужачка скользнула Ангелу Экстаза за спину и развалила ему череп ударом сверху, не дав перенастроить оружие. Эквис, из раны на бедре которого вытекал фиолетовый ихор, вскрыл глотку третьей женщины-ксеноса взмахом зазубренной крабовой клешни.

Чувствуя близость триумфа, странники эльдар спрыгнули с деревьев и ринулись в ближний бой, отбросив снайперские винтовки ради длинных ножей и сюрикеновых пистолетов. Один из них, с лицом, застывшим в мрачной решимости под капюшоном красного маскировочного плаща, бросился на Уликса. Лорд Хаоса принял первый выпад эльдар на доспех, и руны, подобно змеям ползавшие по искаженному нагруднику, отразили удар, засияв тошнотворным светом.

Ещё несколько минут, и чужаки взяли бы верх. Приспешники Уликса были бы перебиты, их вокс-усилители растоптаны, их какофонические восхваления задушены. Но Баньши оказались слишком нетерпеливыми в своем стремлении закрепить победу. Пожелав вычистить мерзкую грязь — вторгшихся космодесантников Хаоса — воительницы разразились гибельным воем. И удача повернулась лицом к их врагам.

Динамики, встроенные в шлемы аспектных воинов, прибавили мощности их воплям и боевым кличам. Когда Баньши нападали в унисон, большинство врагов зажимали кровоточащие уши, не понимая, что происходит вокруг. Но Ангелам Экстаза крик чужачек принес спасение. Неуязвимые для звуковой бомбардировки слаанешиты восприняли уникальную атаку воительниц как раздражение чувств, подобного которому не испытывали прежде. Реакция задрожавших от удовольствия хаоситов ускорилась вдвое, и новое, полное страсти ощущение придало им сил. Внезапно оказалось, что уже Ангелы теснят ксеносов, и проворство больше не спасает их от шумовых десантников.

Странник эльдар помедлил, осознав, что ход сражения изменился. Презрительным взмахом клинка повелитель слаанешитов отвел его нож в сторону и подступил вплотную, хрипло смеясь через вокс-модули. Уликс отыскал свою жертву.

Аррит, брат Хадриля, погиб. Сам странник каким-то чудом уцепился за ветви, когда орудия военной банды разнесли снайперский насест на ржаводреве, но его родичу не так повезло. Эльдар свалился на лесную подстилку и Хадриль, уши которого звенели и кровоточили после звуковой бури, видел, как Аррит, прижатый к стволу внизу, сминается под усиленным динамиками воплем лорда Хаоса.

Когда первопроходец скомандовал перейти в ближний бой и помочь сестрам, странник бросился прямо к убийце брата. Понимание того, насколько опрометчивым было это решение, сейчас обрушилось на Хадриля с той же силой, что и удар навершием меча в живот. Не в силах вздохнуть, он рухнул на одно колено перед космодесантником Хаоса. Сверху донесся надрывный вой челнока мон-кеев, который заходил с креном в сторону поляны; его тень пересекала бурлящую там схватку. Подняв взгляд, эльдар посмотрел в бездонные глаза владыки слаанешитов.

Хадриль подумал, что существо улыбалось бы, имей оно подходящее для этого лицо.

«Хвала вечная» когда-то разрушала линейные корабли и ровняла с землей города во имя Империума Людей. Три тысячи лет она служила Императору, обрушивая неумолимую ярость на его врагов от края до края Галактики. Теперь космолет был маяком проклятия, дрейфующим в океане грехов.

Почтенный дух машины, обитающий в адамантиевых стенах и армированных переборках корабля, с почти непристойной поспешностью перешел на сторону Князя Удовольствий, словно заскучав от монотонных лоялистских трудов. За такое рвение он получил от Слаанеш дар речи: облегченный вой наслаждения, вечно отдававшийся не только в головах извращенных членов экипажа, но и в самом Имматериуме. Эта сладкозвучная песнь манила созданий Темного Принца за завесой реальности, и они покрывали корпус звездолета неспокойным морем искаженной, тяжко вздымающейся плоти.

Уликс давно загнал приглушенные вопли их проклятых душ на задворки восприятия. Громадные, пахнущие мускусом трюмы «Хвалы вечной», батареи с медными жерлами орудий, которыми щетинились её борта — всё это уже не имело никакого значения в сравнении с покоями в порченом сердце корабля. Именно туда, через лабиринт мраморных коридоров и безвкусно ярко украшенных комнат, лорд Хаоса провел выживших в налете на портал Паутины. Переходы внутри космолета всегда были несколько рискованными: меньшие демоны могли просочиться на вопящие палубы и напасть на членов экипажа, а внутри самой «Хвалы вечной» курились галлюциногенные туманы и звучали игривые мелодии, способные завести неосторожных путников в тошнотворно-сладкие недра корабля, где они исчезали навсегда. Но повелитель Ангелов Экстаза лучше, чем кто-либо ещё, знал, куда лежит его путь. И он был очень близок к цели.

В середине фаланги шумовых десантников шагал Эквис, державший пленника-эльдар. Чужаку завязали глаза лентой из черного шелка, но другим его органам чувств уже угрожала перегрузка из-за одного лишь пребывания в безумии «Хвалы вечной».

— Мы могли бы захватить портал Паутины, — прошипел Эквис в спину Уликсу. — Мы сломили врагов. Можно было перенести битву в глубину их владений.

Провозглашенный знал, что лорд Хаоса не слушает. Одержимость песнью его потусторонней госпожи и её отвратительной коллекцией совершенно поглотила Уликса. Ангелы Экстаза остановились перед взрывозащитными дверями, покрытыми рунной резьбой; за ними скрывалось логово демоницы.

— Узника сюда, — потребовал владыка слаанешитов.

Эквис помедлил: его переполняло стремление сломать пленнику цыплячью шею, не позволив тем самым лорду Хаоса осуществить свое главнейшее желание. Какое-то мгновение демонический шумовой десантник радовал себя этим ощущением, наслаждаясь властью, скрытой в кончиках его клешней. Даже при том, что корабль находится в варпе, госпожа Уликса не сможет материализоваться, если не ввести эльдар в её покои. Провозглашенный мог одним движением нарушить приказ своего повелителя.

А затем владыка потянулся за демоническим клинком, и, представив, как Бар’нет утаскивает его душу в забвение, Эквис наконец-то выпустил чужака.

Ничего не сказав, Уликс схватил странника за плащ и вбил код на пульте у двери.

— Мы подождем, пока она снова тебя куда-нибудь не пошлет, — бросил Провозглашенный, когда лорд Хаоса исчез в вязкой темноте внутри.

На секунду даже чувства Уликса, хотя и привычные ко всему после столетий излишеств, подвели его. Он ничего не увидел в тенях. Касания бархатных портьер в проходе заставили его вздрогнуть. От тошнотворно-сладкого запаха прогорклых духов у воина защипало кожу. На мгновение показалось, что его сверхчувствительный слух уловил тишайшее пение, но оно исчезло, как только Уликс попытался сосредоточиться на нем. Чужак с завязанными глазами хранил молчание, но содрогался в хватке космодесантника.

Прорвавшись через последние занавеси, лорд Хаоса несколько раз моргнул от мерцающего сияния люмен-свечек. Оказалось, что он стоит в узком помещении с чисто подметенными плитами пола и нишами, вырезанными в каменных стенах по обеим сторонам. В тот же миг Уликс почувствовал, как исчезают боль и жестокая тоска, мучившие его больше трех столетий.

Сестра д’Фей ждала воина. Она сидела на краю одной из ниш — его ниши — но встала, когда космодесантник вошел.

— Я ждала тебя, младший братик, — сказала д’Фей, обнимая его. — Добро пожаловать домой.

— Я принес тебе подарок, — ответил Уликс, слегка вздрогнув, когда от касания сестры по его истерзанному телу разлилась спасительная бесчувственность.

— И большое тебе за это спасибо. Другие сестры заберут его, а ты иди ко мне, младший братик.

Воин словно в полусне увидел, что две девушки, облаченные в черное, как и д’Фей, уводят трясущегося странника. Впрочем, Уликс немедленно забыл о чужаке, стоило сестре взять его за руку и повести через общую спальню к знакомой нише. Присев там, она жестом пригласила космодесантника сделать то же самое.

— Хочешь, я снова спою тебе, Уликс? — ласково спросила д’Фей.

Обнаружив, что не в силах говорить, воин кивнул со слезами на глазах. Вновь улыбнувшись, сестра взяла его руку в свои и начала петь ему песнь для заблудших.

Прежде всего демоницы отрезали Хадрилю язык. Одна из них проглотила окровавленную мышцу, вторая сняла с глаз эльдар полоску черного шелка. Они не хотели, чтобы его крики мешали выступлению их госпожи.

И странник действительно закричал бы. На первый взгляд ему показалось, что зала вокруг вырезана из цельного блока многоцветных гемм: могучие колонны, мерцающие розовым и красным, поддерживали сводчатый потолок, который искрил фиолетовым и синим. Отсветы пламени из десятка жаровен завораживающе танцевали на неровных поверхностях.

Но Хадриль мгновенно понял, что перед ним не просто какая-то безвкусно роскошная отделка. Это помещение построили не из красивых стекляшек. Его возвели из путеводных камней. Десятки тысяч драгоценных вместилищ эльдарских душ были разбиты и расколоты, раскрошены, истолчены и сплавлены вместе, чтобы создать кощунственный храм создания, бывшего проклятием всей расы странника.

Демоницы ухмыльнулись немому отчаянию Хадриля, сверкнув заостренными зубами в сиянии раздробленных камней. Одна из них откинула его изодранный плащ, открыв собственное вместилище души эльдар, вставленное в нагрудник над солнечным сплетением. Язык чудища, пурпурный, жилистый и омерзительно длинный, метнулся вперед и облизнул янтарную поверхность драгоценности. Странника охватила неукротимая дрожь: он знал, что порождение варпа пробует на вкус его душу.

Пока демоница играла с пленником, её сестра схватила Хадриля изящными когтями за подбородок и нежно подняла ему голову, приглашая посмотреть точно в центр зала. Там находилось возвышение, тоже из разбитых камней, сложенных в форме нечистой руны Князя Наслаждений. На нем дремал проклятый воин мон-кей; несмотря на свои размеры, этот растленный зверь свернулся в позе эмбриона, опустив измученную, бесформенную голову на грудь твари, обнимавшей его. Странник вновь содрогнулся, разглядев это существо — огромное, змееподобное, бледное, как плоть разложившегося трупа. Его толстое, мясистое тело кольцами обвивалось вокруг пышно украшенной брони. Голову оно склонило к уху космодесантника, и эльдар видел, как между тонких губ создания мечется раздвоенный язык. То, что оно шипело, терялось в раздирающем душу ужасе этих покоев. Словно почувствовав взгляд Хальдира, демон слегка наклонил голову и посмотрел на него черным глазом с мигательной перепонкой, в котором поблескивало тошнотворное веселье.

С окровавленных губ пленника сорвался стон, вызванный нежданной вспышкой наслаждения в правом боку. Странник понял, что одна из демониц вонзила тонкий клинок между сочленений доспеха. Даже видя, как по ноге у него струится кровь, эльдар задыхался от неестественного удовольствия.

Вторая тварь прекратила пробовать жизненную суть Хадриля на вкус и, осторожно, но уверенно постучав клешней по гладкому путеводному камню, надавила на него. Тогда и началась боль.

Последним, что увидел странник, глядя над плечом демоницы, был лорд Хаоса. Белые кольца демона-змеи по-прежнему обвивали его, и, хотя глаза шумового десантника были закрыты, его лицо с неподвижными челюстями выражало то, что можно было назвать лишь чистым, спокойным удовлетворением.

666. M41

Матиас чувствовал присутствие гостьи в спальне. Послушник точно знал, что она не приходит незваной, но Уликс продолжал приглашать её. Он умолял соседа прекратить, но, когда тот не послушал, Матиас не отважился рассказать об этом кому-нибудь ещё. Паренек был уверен, что она придет и за ним, скажи он хоть слово.

Мальчик не оборачивался: однажды он уже сделал эту ошибку. Хищный голод был таким же неизменным её спутником, как и свистящее шипение, от которого Уликс засыпал каждую ночь, а Матиас оставался на взводе и дрожал до первого удара колокола. Однажды он увидел гостью. И знал, что она делает сейчас.

Обвив кольцами тело Уликса, шипит ему в ухо песню, которую Матиас молился никогда не услышать.

Брайан Крейг Пешки Хаоса

Пролог

Лишь увидев, как рассыпалась стена, Заркон осознал, каким же глупцом он был, воображая, что люди, подобные ему, способны противостоять захватчикам. Человека слева от него разорвало на куски выстрелом, с легкостью пробившим и каменную стену, и его тело за ней. Поднявшиеся клубы серой пыли, казалось, поглотили брызги крови и разорванную плоть.

Человек справа от него погиб лишь секунду спустя, подняв голову над бруствером, чтобы рассчитать бросок. Обжигающая вспышка света выжгла его правый глаз, мгновением позже его мозг брызнул из удивительно маленького выходного отверстия в затылке. Треск, раздавшийся через долю секунды, был, вероятно, звуком выстрела оружия, убившего его. К тому времени мертвое тело уже рухнуло на землю, разбросав безжизненные конечности.

Зажигательный снаряд, который защитник собирался швырнуть в грузовик врага, полетел не прицельно, но рука, державшая его, потеряла силу настолько внезапно, что примитивная бомба с глухим стуком упала на песчаную землю. Глиняный кувшин раскололся. От горящего фитиля вспыхнуло вытекшее масло. Больше похоже на разбитый масляный фонарь, чем на оружие.

«Таковы мы все!», мелькнула скорбная мысль в охваченном ужасом разуме Заркона. «Не бойцы — всего лишь жалкие разбитые фонари, пытающиеся сравниться с сиянием полуденного солнца…»

Туча пыли, поднявшаяся от выстрела, убившего первого защитника, поднялась не меньше чем на десять футов, прежде чем начала оседать. Заркон разглядел две оторванных ноги и жуткий кусок, который когда-то был головой, но руки отбросило куда-то далеко, а торс был разорван на смехотворно крошечные клочки.

Остальным защитникам стены справа и слева приходилось не легче. Тех, кто не был разорван болтерными снарядами или пронзен лучами лазганов, давили и калечили падающие камни. Некоторые из умирающих еще кричали, но их оставалось немного. Никто не успел убежать. Все произошло слишком быстро.

Заркон понял — слишком поздно — что единственная причина, по которой он все еще стоит на ногах и все еще может видеть происходящее — уцелевший кусок стены перед ним, не больше четырех или пяти футов, по чистой случайности не задетый первой очередью тяжелого болтера.

Он понимал, что жить ему осталось всего ничего, и вторая очередь разорвет его с той же легкостью, с какой первая убила его товарищей.

Никогда, даже в самых жутких кошмарах, не мог он вообразить такой разрушительной силы. Ему рассказывали, что есть такие вещи, как болтеры и лазганы — и рассказывали, на что способно такое оружие — но его воображение не могло превратить слова в точные образы.

Теперь он понимал, как же глуп он был, думая, что стена защитит его. Она казалась хорошо защищенным укреплением, с которого он и его товарищи смогут обрушить град зажигательных бомб на машины захватчиков. Но она не смогла их защитить. Во всей Гульзакандре не было такой стены, которая смогла бы противостоять огневой мощи имперцев.

Это был не бой, нет; это была резня. Если и дальше так будет, оборона Гульзакандры окажется не войной, а сплошным безумием: бесконечной чередой страшных жертвоприношений кровожадным боевым машинам Калазендры.

Конечно, Заркон с самого начала знал, что оружие, которым обладали защитники — стрелы, копья, камни, самодельные зажигательные снаряды — было просто жалким в сравнении с пушками и машинами врага. Хотя врагов было не так много — тысячи, самое большее — десятки тысяч — а защитники Гульзакандры исчислялись сотнями тысяч, Заркон наивно верил, что не важно, сколько боев могут проиграть защитники, враги все равно не смогут выиграть войну.

Теперь он знал, что ошибался.

Ему говорили, что у захватчиков лишь несколько болтеров и немного лазганов, а большая часть их войск вооружена более простым оружием, произведенным на заводах Калазендры. Но теперь он знал, что даже нескольких болтеров и лазганов будет более чем достаточно, чтобы захватчики ворвались в самое сердце Гульзакандры.

Когда они взяли город Ринтру и порт Кемош, их стало невозможно остановить. Даже если они потратили при этом последний болтерный снаряд и последний аккумулятор лазгана, теперь, когда у них есть здесь тыл, их нельзя будет выбить отсюда. Что может остановить их? Уж точно не люди, подобные Заркону. Их не остановит даже магия, по крайней мере, та, которую он видел.

Решившись попытаться сделать хоть что-нибудь перед смертью, Заркон со всей силой метнул копье — но, хотя он знал, что погибнет через несколько секунд, он не смог заставить себя высунуть голову из-за укрытия на достаточное время, чтобы прицелиться. Он услышал, как наконечник копья ударил по твердому металлу, и понял, что копье отскочило от брони машины, не причинив никакого вреда.

Даже если бы он рискнул и поднял голову, было крайне маловероятно, что он смог бы сделать что-то большее, но когда он увидел, как обрушился последний кусок стены, и понял, что сейчас его разорвет на куски, он проклял себя за свою неудачу.

Конечно, когда он умер, уже не имело ни малейшего значения, какая последняя мысль мелькнула в его разуме, или какое чувство волновало его сердце. И Гульзакандре и ее богу не послужило бы лучше, если бы он умер с молитвой на устах или с тщетной надеждой в сердце, что намерения захватчиков не настолько жестоки, как предсказывала Мудрость Сновидцев.

Когда оторванная голова Заркона упала на землю, в пропитанную кровью пыль, уже не имело значения, была его судьба лишь его судьбой, или она являла собой нечто большее — символ судьбы всего континента. Не осталось никого, кто мог бы это видеть, лишь неумолимо наступающие вражеские стрелки, а они слишком часто видели подобное, чтобы обращать хоть какое-то внимание на еще одну смерть.

Если бы захватчики имели лучшее представление о том, кто они и за что они сражаются, они, вероятно, сочли бы смерть Заркона еще менее достойной внимания.

Ибо что может значить смерть лишь одного человека на лишь одной планете в сравнении с театром военных действий, охватившим четыреста миллиардов звезд, и войной, которая может длиться еще миллиард лет, и так и не будет выиграна?

Глава 1

Дафан сидел под деревом домбени на холме Металион, когда заметил огромные клубы пыли далеко в Янтарной Пустоши. И как только он увидел их, то сразу понял, что в них есть что-то странное. Он часто видел всадников, ехавших к деревне с того направления, обычно это были конники, скачущие рысью или галопом, или медленно двигавшиеся караваны вьючных камулов. Дважды он видел, камулов, скачущих намного быстрее, когда караван преследовали разбойники, но даже тогда они не поднимали столько пыли, как то, приближалось к деревне сейчас.

Он с тревогой сказал себе, что, может быть, это какой-то необычный ветер. Возможно, начало сильной бури или даже землетрясения.

Дафану было только пятнадцать лет, и он еще никогда не видел землетрясений, хотя слышал о них. Он успел пережить сотню песчаных бурь, но такого он тоже не видел. Правда, он по-настоящему не видел и того, как буря начинается, поэтому не мог быть уверен, что она не начинается именно так.

Так или иначе, это было что-то новое, и оно заслуживало внимания. Дафан встал и вышел из тени кроны дерева домбени, заслонив рукой глаза от полуденного солнца и всматриваясь вдаль.

Янтарная Пустошь была не лучшим местом для путешественников. Кристаллические песчинки, сделавшие землю пустоши непригодной для растений, были твердыми и острыми, и если особенно крупная песчинка застревала между подковой и копытом лошади, она могла проколоть роговую часть копыта и вонзиться в мягкую плоть за ним. Камулы, копыта которых, казалось, были мягче, и которые всегда охотнее жили в пустынях, чем делили территорию с людьми, были лучше приспособлены природой к таким условиям, но даже они предпочитали местность, расположенную выше и с более твердой почвой, регулярно, хотя чаще всего недостаточно, продуваемой ветром. По этой причине Янтарную Пустошь пересекали тропы, по которым следовали все опытные путешественники. Тучи пыли, которые видел Дафан, поднимались широко и беспорядочно, должно быть, их поднимает ветер.

Или…?

Дафан ощутил странное, вызывающее тошноту чувство где-то в животе, и подумал, не может ли это быть предчувствие. Раньше он никогда не ощущал предчувствий — хотя пытался — и не знал, на что они похожи. Он часто спрашивал Гициллу, которая испытывала предчувствия все время, но она не могла дать ему ясный ответ. Гицилла испытывала так много предчувствий, что патер Салтана, местный священник, объявил ее восприимчивой и готовил ее к раннему посвящению в Таинства — но это ни для кого не стало неожиданностью, принимая во внимание, что ее семья находилась в дальнем родстве с семьей Гавалона, самого могущественного Повелителя Шабаша во всей Гульзакандре.

Дафан и Гицилла были близкими друзьями с самого детства, но это было так лишь потому, что они родились почти одновременно. Теперь они были почти взрослые, и их жизненные пути неминуемо должны были разойтись и направить их к разным целям. Так было бы, даже если бы Гицилла не проявила способностей Сновидца.

Охряного цвета тучи пыли поднимались все выше и выше, клубясь и вздымаясь столь необычно, словно они были живыми. Иногда Дафану казалось, что тучи сливаются в почти бесформенные очертания зловеще ухмыляющегося лица, но такие подобия лишь обманывали, приводя в замешательство, когда Дафан пытался найти в них какой-то смысл.

В одной легенде говорилось, что давным-давно Янтарная Пустошь была совсем другим местом — не пустыней, но поистине волшебной землей, настолько полной жизни, что даже камни там были живые. «Янтарь», из-за осколков которого пустошь была так названа, был, как говорилось в легенде, останками некоей экзотической формы жизни — наполовину растительной и наполовину животной, которая обитала здесь до того, как появились люди. Она питалась многочисленными существами, слишком мелкими для того, чтобы их можно было увидеть человеческим глазом, и, в свою очередь, служила пищей для всех видов экзотических животных, из которых лишь немногим, оказавшимся полезным для человека — в том числе камулам — было позволено выжить. Возможно, это была правда, а возможно и нет; узнать это было невозможно, хотя Сновидцы иногда утверждали, что возвращались в то волшебное время в своих снах, и видели мир таким, каким его видели первые люди — исключая, конечно, тот факт, что, по словам тех же Сновидцев, первые люди в мире были не самыми первыми, но лишь первыми прибывшими с какого-то другого мира, который, в свою очередь, был населен людьми, прибывшими откуда-то еще.

Согласно Мудрости Сновидцев, звезды в Великом Скоплении были солнцами, и вокруг них вращались другие миры. Дафан сомневался в этом. Звезды, похожие на светлячков в ночном небе — как они могут быть солнцами? Если они действительно были далекими солнцами, подобными великому светилу в небе над его головой, почему же столько странных и необычных оттенков в ночном сумраке? Мудрость Сновидцев, несомненно, мудра, но в последнее время Дафан начал задумываться, умели ли его предки отличать ее от просто снов, которые могли быть у каждого человека.

Конечно, он держал такие мысли при себе. Было бы крайне не мудро сомневаться в Мудрости, к которой с уважением относились даже Повелители Шабашей.

Когда он, наконец, осознал, что он видит, рука, которой он защищал глаза от солнца, начала дрожать. Предчувствие или нет, тошнота в животе действительно была предупреждением.

Клубы пыли не были подняты какой-то странной бурей, не были они порождены и землетрясением. Они, как и все прочие клубы пыли, были подняты путешественниками — но эти пришельцы ехали не на лошадях или камулах. У них были машины.

Рассказы путешественников о чудесных машинах Калазендры были совсем не то же самое, что легенды о времени до появления людей в мире или в дальних пределах Великого Скопления. Рассказы о могучих машинах, способных пересекать пустыни, появились самое большее лишь несколько поколений назад, и были те люди, из-за которых возникли эти рассказы, первой волной пришельцев или же второй, мало кто сомневался, что они были пришельцами. Раньше эти люди никогда не появлялись в Янтарной Пустоши, но теперь они пересекали ее, и все слухи и рассказы о них совпадали в одном — что если эти пришельцы явятся сюда, они прибудут не как торговцы, и уж точно не как друзья.

Дафан был страшно испуган, но он знал, что должен преодолеть этот ужас. Ему было пятнадцать лет, и одна вещь пугала его больше, чем все остальное — что другие не будут принимать его всерьез, считая еще ребенком. Он был уже взрослым, и должен действовать как взрослый. Да, он мог проявить страх, но лишь если это страх, порожденный тревогой за других, а не парализующий ужас от мысли о том, что может случиться с ним. Да, он мог убежать, но не просто убежать, крича и плача от страха. Он должен бежать к деревне, размахивая руками, чтобы никто не заметил, что они дрожат, и закричать, предупреждая об опасности, ясным и громким голосом.

Он повернулся и побежал в западном направлении, обратно к деревне, размахивая руками и крича об опасности, голосом, который был громким даже без впадения в истерику. То, что он двигался, помогло ему преобразовать энергию страха в адекватное действие, а не выражать страх по-детски.

Хотя путешественники, которые иногда проезжали через деревню, называли ее Одиенн, для Дафана и всех остальных ее жителей это была просто «деревня», так же как мир был просто «миром». Это было место, где жил он, и все остальные, кого он знал. Дафан думал, что он всю свою жизнь будет жить тут, станет ремесленником: плотником, может быть, кровельщиком или даже пекарем. Его отец давно умер, не успев научить его никакому ремеслу, и Дафан помогал всем и при этом не был ничьим учеником. Но деревня заботилась о своих, и вскоре для него нашлось бы постоянное место. Сейчас же, совершенно внезапно, ему пришлось столкнуться с возможностью того, что все его планы на жизнь окажутся перечеркнуты, и деревня будет обращена в руины еще до заката.

У него были все основания испытывать страх. Разве это не самое ужасное, что может произойти?

— Империум! — закричал он, сбегая по склону холма к проулку между фермой Неграма и кузницей. — Империум идет!

Дафан не очень представлял себе, что такое Империум, но с детства его учили, что Империум — главный враг, и худшее, что может случиться с его деревней и всей Гульзакандрой — нашествие Империума. Его также учили, что он сразу узнает нашествие Империума, потому что имперские войска придут на машинах. В его воображение это стало таким страшным, что он всегда представлял себе, как эти машины нахлынут тысячами, а управлять ими будут гиганты в два человеческих роста. Тот факт, что на самом деле машин оказалось гораздо меньше, уже не имел значения.

Просто произнесение вслух зловещего слова «Империум», казалось, делало страшную угрозу реальной, и от одного его звучания на глазах Дафана выступили слезы.

— Империум! — взвыл он, изо всех сил пытаясь обратить пожирающий его страх в яростный гнев. — Имперские машины едут по пустоши! Они будут здесь меньше чем за час!

Его крики мгновенно привлекли внимание, когда он бежал мимо кузницы и хижины кузнеца к домам с соломенными крышами вдоль дороги к деревенской площади. Кузнец, должно быть, был в конюшнях за кузницей, потому что его топка не горела, как не было огня и в печах для обжига, на которых обжигали горшки. Большинство людей, выскочивших на крик из маленьких домов, были женщины и дети, потому что мужчины в основном работали в полях, но когда Дафан подбежал ближе к площади, где дома были не из глины, а из дерева, с плотными бревенчатыми крышами, ремесленники побросали свои инструменты и побежали за женщинами. Плотник Каборн и пекарь Релф пробежали мимо Дафана, очевидно, намереваясь убедиться, правда ли то, что он видел — имперские войска, но не выразили сомнений в словах Дафана, позволив ему бежать дальше, выкрикивая страшное предостережение.

Дафан знал, что если кто-то из услышавших его крик, и усомнится, правда ли это, сомнение не должно помешать действию. Одной лишь вероятности того, что это может быть правда, должно оказаться достаточно, чтобы отбросить все повседневные дела. Каждый мужчина, у которого было оружие, должен вооружиться, а тот, у кого не было денег, чтобы купить мачете или лук, сделанный мастером, должен взять дубинку или вилы. В деревне было довольно мало денег — местные ремесленники должны были сами изготовлять почти все, что могло понадобиться жителям — но урожаи за пять из последних восьми лет были достаточно хороши, чтобы более богатые крестьяне могли продать излишки в Мансипе и Эльвеноре, и запас оружия в деревне отнюдь не ограничивался лопатами и кухонными ножами.

В разговорах деревенских мужчин, которые иногда подслушивал Дафан, упоминались слухи о том, что у Империума есть оружие, которое может стрелять молниями и жидким огнем. Говорили также, что имперские мастера в Калазендре разрабатывают рудники и строят заводы, чтобы производить более простое оружие, которое стреляет металлическими пулями и механические луки, которые стреляют снарядами, похожими на укороченные стрелы.

Каждый ребенок в Гульзакандре знал, что колесные металлические машины Империума могут двигаться быстрее лошади на скаку, но говорили также, что Империум обучает всадников, вооруженных копьями, и набирает на службу сукаров с дальнего юга, чтобы превратить их массивных вьючных локсодонтов в живые боевые машины. Из этого можно сделать вывод, насколько мог понять Дафан, что у Империума не так много оружия, которое стреляет молниями и жидким огнем, не слишком много и колесных машин, и возможностей их производить.

В этом случае, предполагал Дафан, с Империумом все же можно сражаться, даже тем примитивным оружием, которое было у охотников и крестьян. Может быть, Империум даже можно победить, если, конечно, в Гульзакандре наберется достаточно охотников и крестьян, чтобы заставить захватчиков израсходовать свои лучшие боеприпасы и вынудить их к отступлению.

— Империум! — кричал Дафан снова и снова, пробегая через площадь и по улице между двумя рядами довольно бедных домов, направляясь к хижинам, о жителях которых говорили, что их животные спят на более чистой соломе, чем они сами. Даже эти недостойные заслуживают того, чтобы быть предупрежденными об опасности. Даже те крестьяне, о которых говорят, что они слишком любят пиво, которое варят их жены, чтобы быть хорошими работниками, даже они будут сражаться со всей яростью, защищая свой дом.

К этому времени Дафан с радостью почувствовал, что его страх действительно обратился в гнев, и что волнение, наполняющее его кровь, было на три четверти яростным стремлением сражаться и лишь на одну — побуждением бежать.

— Вооружайтесь против Империума! — кричал он, и другие подхватили его крик: теперь Каборн и Релф увидели то же, что видел он.

Увы, инстинкты Дафана недолго могли поддерживать в нем храбрость, когда он увидел свою маленькую хижину и мать, спешившую встретить его. Другие люди звали его мать Орой, но для него она была просто мамой, и в ее присутствии одних слов было недостаточно, чтобы поддерживать ярость. В ее присутствии он всегда был ребенком, даже если бы он был сорокалетним стариком, а она сама каким-то чудом дожила бы до почтенного возраста в пятьдесят пять лет.

— Дафан! — воскликнула она. Она не пыталась сдержать слезы и превратить свой ужас в гнев. Она не спрашивала его правда ли это, потому что верила ему. Она слышала его, когда он был еще у кузницы, и уже думала, что делать дальше — но она была настроена бежать, а не сражаться.

— Мне нужен клинок! — закричал Дафан, но он уже знал, бесполезно было надеяться, что мать сможет найти клинок для него.

— Беги! — сказала она. — Беги к патеру Салтане. Ты должен помочь ему с детьми. Он знает, где их спрятать.

По крайней мере, у нее хватило ума — или вежливости — направить его на помощь детям, а не причислять к ним, но все же это не дело для настоящего мужчины.

— Я должен найти оружие, — выдохнул он, останавливаясь и переводя дыхание. — Надо защитить деревню.

— Мужчины будут защищать ее… как могут, — сказала она. — Но прежде всего надо защитить детей. Это самое важное. Иди к патеру Салтане — ему тоже нужна помощь мужчин. Иди!

Дафан не успел ответить, потому что за его плечом уже стоял Канак, староста деревни, спрашивая, что именно Дафан видел. Канак уже держал в руке клинок — пожалуй, единственный клинок в деревне, который можно было действительно назвать мечом. Хотя в деревне еще десяток мужчин претендовали на звание владельцев мечей, но они явно были слишком высокого мнения о своих мачете. Многие крестьяне носили ножи гораздо большего размера, чем было необходимо, чтобы резать хлеб и мясо, но столовый нож Дафана был слишком маленьким, с клинком не больше пальца, подходящим только для ребенка.

— Ясно видел шесть машин, — сказал Дафан, хотя «ясно» было преувеличением, — но там было еще много, их скрыло облако пыли. Пыли было столько, что там, наверное, не меньше двадцати машин, а может и больше тридцати. Они мчались быстрее, чем самая быстрая лошадь. В часе пути отсюда, а может быть и меньше. Эти холмы могут замедлить усталую лошадь, но для машин они не преграда.

Канаку больше не нужно было ничего знать, и не было времени благодарить Дафана за информацию. Он уже отвернулся, выкрикивая приказы, но дав несколько указаний своим товарищам-старейшинам, он снова обернулся, чтобы отдать приказ Дафану.

— Помоги Салтане! — сказал он. — Отведите детей в пещеру.

— Мне нужно оружие, — сказал Дафан.

— Лишнего не осталось, — бросил староста, уходя.

— Ты слышал, — сказала Ора. — Иди!

— А ты? — спросил Дафан, его голос снова стал тихим.

— У меня еще много работы.

Эту фразу она говорила тысячу раз или даже больше, но раньше она всегда имела в виду повседневную работу, которую обычно делали все деревенские женщины день за днем; работу, которая была необходима, чтобы поддерживать жизнь в деревне. Сегодня же Ора имела в виду, что она должна сделать все возможное, чтобы сохранить то, что можно сохранить, чтобы обеспечить жизнь после бедствия — если, конечно, после этого бедствия еще будет возможна жизнь.

Как и все остальные, она должна надеяться, что жизнь будет возможна — на что же иначе рассчитывать? — но должна понимать, что, может быть и нет…

Дафан бросился к дому патера Салтаны. Дети со всей деревни уже сбегались к дому священника, и впереди и позади него. Как и все жители, Дафан точно знал, сколько детей в деревне: двадцать семь. В это число не входили грудные младенцы, но входили малыши, которые лишь недавно научились ходить, и едва ли смогли бы бежать, не отставая от старших. Их придется нести; некоторых понесут 11-12-летние, некоторых мужчины — такие, как Дафан и патер Салтана, а некоторых незамужние женщины.

Когда Дафан подбежал к дому священника, Гицилла была уже там, распоряжаясь и организуя эвакуацию. Не тратя время на приветствия, она сунула в руки Дафану двухлетнего мальчика. Это был Хойюм, сын старосты Канака: двойная ответственность.

Какой смысл в даре предчувствия Гициллы, думал Дафан, если он не смог предупредить о такой страшной угрозе, как атака Империума? В чем ценность Мудрости Сновидцев, если она не может предсказать конец света? Где вечно восхваляемая щедрость всемогущего бога Гульзакандры, если все жертвы, принесенные ему в прошлом, служили лишь тому, чтобы продолжать тяжелую, полную трудов и лишений жизнь, которую вели все деревенские жители, тогда как их злейшие враги жили в огромных городах, таких, как легендарный Состенуто, владея разнообразными чудесными машинами?

Конечно, такие мысли были ужасными и изменническими, но Дафан абсолютно не мог поверить, что они были чем-то странным.

Это были вопросы, которые каждый человек должен задавать себе.

Конечно, это были вопросы, которые если кто-то и осмеливался когда-то задать вслух, то лишь самым близким людям. Патер Салтана, который, вероятно, для каждого в деревне был близким человеком, слышал такие вопросы, наверное, сотни раз, хотя и не от Дафана, который признавался лишь в менее важных сомнениях, и то лишь Гицилле, обещавшей хранить это в тайне, и она держала свое обещание.

Когда Салтана повел группу на запад от деревни, маленький Хойюм начал плакать. Он плакал не один, и все остальные плакавшие дети были старше него, но Хойюм уже достаточно вырос, чтобы понимать, что он сын старосты, и что плакать стыдно. Малыш так храбро пытался сдерживать слезы, что Дафан не решился солгать ему, чтобы утешить. Дафан чувствовал, что должен сказать ребенку, что все будет хорошо, но еще сильнее он чувствовал, что эти слова будут ложью, а он не хотел быть лжецом, даже ради того, чтобы утешить маленького сына Канака.

Пока они шли через деревенские сады к опушке леса, Гицилла спросила Дафана, сколько имперских войск он видел. Дафан повторил то же, что сказал Канаку.

— Так много! — воскликнула она. — Это целая армия!

Она имела в виду, что двадцать машин могут везти сто пятьдесят бойцов. А в деревне было не больше ста тридцати мужчин, и то если крестьяне с отдаленных ферм успеют подойти вовремя — но Дафан знал, что из-за разницы в вооружении это приблизительное равенство сил не значит ничего. Если у захватчиков есть оружие, стреляющее огнем и молниями, о котором Дафан слышал столько историй, им не нужно быть гигантами, чтобы перебить жителей деревни, вооруженных только дубинками и вилами.

— Двадцать машин — это не армия, — сказал патер Салтана, оглянувшись через плечо. — Это просто налетчики. Я слышал, гораздо большее войско вторглось в Гульзакандру на севере, но даже оно — лишь часть всех сил захватчиков. Боюсь, что это то самое вторжение, о котором Сновидцы Мудрости предупреждали уже давно. Если так, главные силы имперской армии будут следовать за передовыми частями даже не на лошадях и камулах, а своим ходом — со скоростью марширующей пехоты. Захватчики начнут с того, что создадут ряд береговых плацдармов и баз снабжения, но главная их цель — уничтожить всех нас. Мы должны не позволить им создать базу здесь. Если Канак сможет опустошить амбары и поджечь поля…

Дафан мог закончить фразу патера Салтаны так же легко, как мысль Гициллы. Если Канак сможет уничтожить запасы еды в деревне, это лишит захватчиков продовольствия, которое понадобится им в предстоящие недели и месяцы — потому что едва ли они могли везти с собой много еды после пути по бесплодным и безводным пространствам Янтарной Пустоши. Но если Канак это сделает, захватчики, несомненно, заставят деревню заплатить за это кровью.

Если жители деревни сожгут поля, Империум сожжет их. Впрочем, если то, что говорят о захватчиках — правда, жителей деревни истребят в любом случае.

Патер Салтана ссылался на Мудрость Сновидцев, когда сказал, что главная цель захватчиков — перебить всех людей Гульзакандры до последнего. Похоже, что Империум ненавидел верующих в бога Гульзакандры, который, вероятно, был смертельным врагом главного бога имперцев и «всего, что воплощал собой Империум».

Дафан не имел ни малейшего представления, что воплощал собой Империум, или почему боги были врагами, но он понимал, что грабители и убийцы всегда любили оправдывать свои действия. Он никогда не слышал о человеке, который хотел бы, чтобы его считали злом, не важно насколько жестокими и разрушительными могли быть его действия. Чтобы оправдать эту резню, Империум, конечно, должен заявить, что бог Гульзакандры был злым богом, совершенно не заслуживающим поклонения.

— Если здесь для них не останется ничего ценного, — мрачно сказал Дафан, — по крайней мере, они уйдут. А мы будем молиться, чтобы они не возвращались всю оставшуюся жизнь или даже больше.

— Если бы это было так просто, — сказал патер Салтана. — Если они пересекли Янтарную Пустошь большими силами и послали машины с солдатами на север и на юг, им понадобится база где-то поблизости. И если они решат, что Одиенн хорошо расположена, чтобы служить базой, они останутся здесь на всю жизнь… или даже больше.

— И что же тогда делать нам? — спросила Гицилла. — Если кто-нибудь из нас еще останется в живых?

Глава 2

Хотя армия Гавалона, столь поспешно созванная, едва начала собираться, не говоря уж о том, что ни разу не участвовала в бою, шум и зловоние лагеря уже становились непереносимыми. В лагере было слишком много зверолюдей, да и обычных людей, которые были почти столь же нечистоплотны.

Если бы профессия колдуна была менее сурова к своим приверженцам, человек вроде Гавалона был бы защищен от всех этих мерзких запахов, а еще лучше, если бы зловоние зверолюдей, превращалось в тонкий аромат, но мир был суровым местом, даже для вернейшего слуги истинного бога. В конце концов, Гавалону пришлось выйти из своей палатки в поисках свежего воздуха, но такового он не нашел.

Чтобы отвлечься от шума и вони, Гавалон поднял глаза, посмотрев — с немалой долей гордости и некоторой тревогой — на знамя, реявшее над его разноцветной палаткой, заметно выделявшееся даже на фоне безоблачного ярко-фиолетового неба. На знамени был изображен огромный глаз, окаймленный красным, с пурпурной оболочкой, окружавшей огромный черный зрачок. Из центра зрачка изливался поток белого огня, расширявшийся в луч, почти столь же широкий, как кайма знамени.

Сейчас знамя не было магически активным, но даже так оно выглядело угрожающе.

Глаз на знамени был Всевидящим Оком, Губительным Оком, чей взор разрывал разум людей и выжигал в нем все мысли без остатка, когда знамя приводилось в действие.

Знамя было больше чем оружием — оно было грозным символом силы и власти Гавалона. Это был символ самого могущественного колдуна Гульзакандры, а это значило и самого могущественного во всем мире.

Каждому, кто слышал его имя, он был известен как Гавалон Великий, хотя его враги добавляли к имени Гавалона куда менее лестные эпитеты — пока не были уничтожены.

Если верить легендам, пять веков назад сильнейший колдун Гульзакандры был самым маленьким из пяти пальцев на руке, каждый палец которой символизировал одну из пяти цивилизаций, населявших три континента этого мира. Но четыре века назад звезды замедлили свое бесконечное движение в ночном небе, и Империум спустился с небес потоком огненных метеоров.

За десять лет, как слышал Гавалон, Империум полностью завоевал Калазендру, а спустя еще двадцать пять лет, другие три цивилизации — Зендамора, Булзавара и Йевелкана — стали лишь марионетками, рабами имперского закона. Только Зендамора имела сухопутную границу с Калазендрой, но моря, разделявшие континенты, не смогли стать защитой для Булзавары и Йевелканы, или острова Мелмайака, расположенного на полпути между самым западным мысом Калазендры и восточной оконечностью Гульзакандры. Только размеры мира и высокие горы с пустынями, разделявшие пространство между Йевелканой и Гульзакандрой, защищали родину Гавалона от вторжения… до сих пор.

Наконец, время пришло. Йевелканские наемники высаживались в береговых районах Гульзакандры на дальнем западе, флоты Зендаморы, базируясь на острове Мелмайака, блокировали восточные порты, а силы, оставшиеся от некогда всемогущих имперских войск, нанесли удар на запад, через пустыни, чтобы проникнуть в самое сердце Гульзакандры.

Вполне разумная стратегия. За столетия — если не тысячелетия — до вторжения Империума, люди Гульзакандры создавали оборонительные сооружения, чтобы противостоять нападениям мелмайакских пиратов и йевелканских разбойников. Центр страны, окруженный пустынями, никогда не нуждался в серьезных укреплениях. Лишь караваны камулов могли пересекать пустыни, люди на выносливых лошадях могли взять с собой достаточно воды, чтобы хватило на путь через пустыню, но лишь при минимуме остального груза. Обычная же армия, отягощенная оружием и снаряжением, не могла преодолеть пустыню и после этого быть в состоянии сражаться. На такое была способна только имперская армия, а у Империума еще больше двухсот лет были более важные дела.

Теперь же, за исключением нескольких островов, населенных дикарями, Гульзакандра была последней страной в мире, сопротивлявшейся имперскому закону; последней страной, где открыто проповедовалась истинная вера, и публично исполнялись ее обряды. Еще остались колдуны в Йевелкане, Зендаморе и Булзаваре — и несколько даже в Калазендре — но они были вынуждены вести свою деятельность в строжайшей секретности. Никто из них не мог добиться такого преимущества над своими коллегами, которое позволило Гавалону называться Великим.

Знамена и штандарты развевались еще над дюжиной других палаток, расположенных на возвышении, но на этих знаменах были не глаза, а открытые руки. Некоторые из этих рук несли пылающие черепа, другие были украшены змееподобными узорами, но знак Губительного Ока Гавалон сохранил за собой. Его рабы-колдуны и его зверолюди носили разные версии этой эмблемы, обозначавшей их принадлежность к личной свите Гавалона, хотя менее ценные слуги обходились тем же клеймом в виде кольца, что и все остальное пушечное мясо.

Гавалон уже начал думать о большей части своей армии как о пушечном мясе, хотя до этого они никогда не видели пушек. Невероятно мощное оружие, которое привезли с собой имперцы во время своей эпохальной высадки, сейчас, по слухам, осталось уже почти без боеприпасов, но его владельцы использовали свое преимущество по максимуму. Пушки, производимые на заводах Калазендры, были далеко не таким грозным оружием, как их предшественники, привезенные со звездных миров, но все же это были пушки. В Гульзакандре не было ничего, что можно было бы им противопоставить — за исключением, конечно же, магии.

Если Империум можно остановить, на это способна только магия.

Гавалон искренне уважал магию и верил в нее — как могло быть иначе, ведь он был величайшим колдуном в Гульзакандре? — но он уважал и историю, а из истории он знал, что магия не спасла колдунов Калазендры от имперской огневой мощи, как не смогла предотвратить ряд измен и предательств, приведших Зендамору, Булзавару и Йевелкану под имперское иго.

По каким-то причинам бог, который был богом всех пяти великих цивилизаций, решил в своей непостижимо таинственной манере позволить своим детям терпеть поражение за поражением, хотя едва имперские корабли успели приземлиться, звезды снова начали свое бесконечное кружение в ночном небе, словно множество разноцветных рыбок. Больше не прилетали корабли, чтобы доставить подкрепление первой волне захватчиков — и, если бог Гульзакандры будет милостив, они больше никогда не прилетят — но те захватчики, что прилетели, уже успели причинить множество бед.

Теперь ход событий должен измениться, если он вообще должен измениться — но если перемены наступят, они наступят со всей беспощадной яростью, на которую способен разгневанный бог Гульзакандры.

Возможно, думал Гавалон, именно так его божественный повелитель и предпочитал разыгрывать свою игру — ибо что для богов жизнь, да и все остальное во вселенной, как не игра? Несчастья этого мира, если посмотреть в правильном свете, были ступенями к славе самого Гавалона. Гульзакандра была наименьшей из пяти великих цивилизаций, самым маленьким пальцем на могучей руке, теперь же она стала бьющимся сердцем поклонения истинному богу во всем этом мире, и ее верховным колдуном был Гавалон Великий, Гавалон Заклинатель, Гавалон Хранитель Сосуда; короче, Гавалон Проводник Будущего.

И, словно услышав эти мысли, Сосуд — чье имя было Нимиан — вышел из палатки за своим хранителем, пугливо оглядываясь на зверолюдей, охранявших вход в палатку. Они были невероятно уродливы даже для зверолюдей — с огромными лохматыми и рогатыми головами как у яков, и ногами как у страусов — но не было никакой причины, почему Сосуд должен был бояться их.

Возможно, это была еще одна из маленьких шуток бога — заставить Нимиана бояться столь многого, а возможно, была в этом какая-то цель, которой Гавалон еще не понимал.

Даже Гавалон Великий был лишь смертным — по крайней мере, пока — но кто знает, кем однажды может стать слуга истинного бога при благоприятных обстоятельствах?

— Началось, — сказал Нимиан. Мальчик явно опять долго спал, как обычно все Сновидцы Мудрости, но теперь, когда он проснулся, было в нем что-то, что приводило в замешательство обычного человека. Даже самые безобидные из Сновидцев внушали страх остальным людям, а Нимиан, несмотря на свою кажущуюся слабость и пугливость, отнюдь не был самым безобидным.

— Конечно, началось, — сказал Гавалон. — Зачем бы я взял на себя труд собирать армию, если бы не началась последняя стадия? Это не то, чем занимаются ради развлечения. Ты не представляешь себе, сколько работы требуется, чтобы организовать армию, даже если ее солдаты лишь сидят и ждут и приказов, как им поступать, когда они пойдут навстречу врагу.

На самом деле, думал он, труднее поддерживать организацию армии на отдыхе, чем на марше, из-за неизбежных проблем со снабжением и санитарией, но не было смысла объяснять все это Нимиану. Сосуду было тринадцать лет, и ему не было суждено стать ни на день старше — впрочем, ему не было суждено и умереть, во всяком случае, в обычном смысле слова.

Что же касается того, кто придет, чтобы занять Сосуд… он, вероятно — хотелось бы надеяться — не будет нуждаться в объяснении мирских вещей.

Вероятно…

Хотелось бы надеяться…

Гавалон нахмурил брови, сознавая, насколько затруднительно это неведение. Он не представлял, какие объяснения могут понадобиться существу, которое он собирался призвать. Но эта тень сомнения быстро рассеялась. Верный слуга Изменяющего Пути во многом должен рассчитывать на вероятности и предположения — и примириться с неизбежным неведением.

Что есть вера как не цемент, скрепляющий кирпичи уверенности, и что есть надежда как не проект, по которому строится все здание?

— Мы не должны быть здесь, — дерзко сказал Нимиан. — Это не то место, а время скоро придет.

— Когда придет время, — ответил Гавалон, — мы будем именно там, где должны быть. Сегодня же я собираюсь быть здесь. Я командующий этого воинства, и меня должны видеть. Должны видеть мое знамя и меня под ним. Я — живой символ Губительного Ока, и ритуал — не единственный мой долг, хотя и главный.

Нимиан осмотрелся вокруг, глядя на суетившихся по лагерю людей и зверолюдей. Гавалон предположил, что мальчишка думает о том, что едва ли у одного из десяти найдется время оглянуться на его знамя или на его лицо — и даже те, у кого есть время, предпочтут не оглядываться. В идеале знамя Губительного Ока должно быть сделано из магически оживленной кожи, содранной с убитого врага, но возможности сделать такое еще не представилось. В любом случае, выдубленная кожа камула была куда прочнее шкуры любого из животных, которых, если верить легендам, привезли сюда люди, когда впервые прибыли на этот мир, за тысячи лет до того, как имперские корабли доказали скептикам, что действительно есть другие миры, вращающиеся вокруг других солнц, и что действительно может существовать миллион миров, населенных людьми.

Из кожи камула или нет, знамя Губительного Ока было грозным оружием и имело устрашающий вид, даже в состоянии покоя. Неудивительно, что лишь немногие люди или зверолюди осмеливались смотреть на него. Когда придет время свернуть яркие палатки и облачиться в броню, все, призванные в это войско, хорошо запомнят страшное знамя. Они пойдут в бой так, словно ужасное Око — и сам Гавалон — еще взирают на них.

Гавалон прекрасно знал, что годы превратили его в нечто почти столь же устрашающее, как его знамя. Быть проводником темной магии его бога означало тяжкие испытания для плоти, но Гавалон не жаловался ни в малейшей степени. В те дни, когда он еще не был Гавалоном Великим, он мог считаться всего лишь уродливым, но теперь никто не посмел бы применить к нему слова «всего лишь» даже в мыслях. Теперь его уродство было грозным и потрясающим, даже возвышенным. Те, кто не знал его, могли принять его за одного из зверолюдей, хотя его ноги по-прежнему нуждались в обуви, и никто не знал, как называется тот жуткий зверь, чью голову он сейчас носил.

— Не обязательно долго смотреть, чтобы увидеть, — сказал Гавалон. — Человек, с которым следует считаться, останется в памяти, даже если его видели долю секунды и краем глаза. Человек, который есть нечто большее, чем просто человек, остается в памяти даже у тех, кто не осознавал, что видел его, кому он казался лишь частью ночного кошмара: силуэт во мраке или в туче пыли, но ничего более отчетливого. Не сомневайся, мое присутствие здесь общеизвестно и ощутимо — и оно останется таковым, когда я должен буду удалиться, дабы завершить ритуал, который решит судьбу этого мира.

— Дабы, дабы, — пробормотал Нимиан, словно это было некое ругательство. Мальчик подпрыгивал, словно ему хотелось справить нужду — но сила, управлявшая им, была гораздо древнее человеческих побуждений. По правде говоря, Сосуд являл собой неожиданно жалкое зрелище — низкого роста, тощий и уродливый. Однако Гавалон знал, что из самых уродливых личинок получались самые сильные огро-мухи и самые красивые дневные мотыльки. Даже мегаскарабеи начинали жизнь жалкими червями-личинками — и чем было преображение столь ничтожных существ, как не живым свидетельством священной изменчивости всемогущего бога, Изменяющего Пути?

Гавалон сделал знак группе зверолюдей, усевшихся в круг и старательно, хоть и не слишком умело, точивших копья. Первый из откликнувшихся был лишь немного менее глуп, чем остальные, но, по крайней мере, ему можно было доверить передать приказ.

— Приготовьтесь, — сказал Гавалон. — Сосуд уходит через час.

Зверочеловек лишь зарычал, его бычья глотка была плохо приспособлена для какого-либо иного способа ответа, но Гавалон был уверен, что его воля будет исполнена. Большим достоинством глупости было то, что ее так легко превратить в верность. Возможно, зверочеловек куда менее способен вести беседу, чем даже глупец вроде Нимиана, но любой из его свиты готов закрыть собой повелителя от смертоносного снаряда, или атаковать танк, вооружившись лишь копьем, если когда-либо возникнет ситуация, требующая такой бесполезной жертвы. Если бы Нимиан не был Сосудом, Гавалон не доверил бы глупому мальчишке даже принести кружку воды из колодца.

Подошел человек-капитан с пергаментной картой в руках, и доложил, что два сигнальных огня замечены на северо-востоке — знак, что обнаружен противник. Гавалон выругался. Ударные части Иерия Фульбры двигались куда быстрее, чем кто-либо мог предполагать; Гавалону и так уже было не по себе. Его Сновидцы сообщили, что вторая группировка противника обходит южную границу Янтарной Пустоши, и — что вызывало еще большую тревогу — похоже, что третья группировка пересекает напрямик саму Янтарную Пустошь. Если часть этой третьей группировки каким-то образом сможет достигнуть места, где должен быть проведен ритуал, до того, как преображение Нимиана завершится…

Возможно ли, думал Гавалон, что у Империума есть псайкеры достаточно сильные, чтобы узнать о его планах, и так называемые инквизиторы, достаточно умные, чтобы должным образом использовать полученную информацию? Гораздо более вероятно, что имперские солдаты, пересекающие Янтарную Пустошь, лишь намереваюсь создать базу. Но даже в этом случае они могут доставить много проблем.

Капитан разложил карту, чтобы Гавалон взглянул на нее, и указал на ней позиции авангарда Фульбры и главных сил, двигавшихся за ним — но Гавалону было более интересно направление третьей группировки.

— Что это за деревня? — спросил он. На карте, кроме Ринтры и Кемоша, лишь немногие пункты имели названия.

— Это Одиенн, мой лорд, — ответил капитан. — Я был там как-то. Она маленькая, ее поля бедны, но там хороший колодец.

— Староста знает, что надо делать в случае нападения?

— Конечно. Но требовать от жителей деревни отравить собственный колодец все равно, что приказывать солдату зарезаться собственным мечом. Неважно, насколько он дисциплинирован…

— Хорошо, — резко сказал Гавалон. — Ты должен вести армию на север и приготовиться встретить Фульбру — минимум в пятнадцати милях, возможно, в двадцати.

Глаза капитана помрачнели, но он не возражал. Несомненно, он думал, что было безумием идти навстречу Фульбре, и разумнее всего было бы вообще избегать решительного сражения — но капитан не знал ничего о Сосуде и ритуале.

— Лучше оставить здесь резерв, — добавил Гавалон. — Пару сотен воинов. Скорее всего придется использовать их как подкрепления против Фульбры, но, возможно, до этого нам понадобится как-то реагировать на присутствие третьей группировки.

Хотел бы он знать, сколько машин было в это группировке, и какой огневой мощью они располагали, но его Сновидцы не смогли предоставить ему такие подробности.

— Да, повелитель, — сказал капитан. — Будет исполнено.

Он явно был несколько возмущен, что, как знал Гавалон, было частым явлением для солдат, которыми командовали колдуны. Но когда начнется бой, он будет благодарен за помощь магии — он тоже хорошо понимает, что весь этот грязный оборванный сброд, называемый войском, без помощи магии не продержится и десяти минут против одного имперского взвода.

— Не волнуйся, капитан, — сказал Гавалон, не слишком пытаясь, чтобы его голос звучал уверенно или хотя бы искренне. — Никто не прикажет тебе зарезаться своим же мечом, даже если первые бои пройдут неудачно. Сейчас нельзя зря тратить жизни, даже во имя чести — а окончательный результат будет зависеть от сил, от тебя не зависящих.

— Я знаю, — мрачно сказал капитан, покосившись на Сосуд. Взгляд едва не задержался на нем, но было что-то в с виду невинной внешности Нимиана, что не позволяло долго смотреть на него. Когда капитан опустил взгляд, он смотрел в землю, даже не пытаясь поднять глаза на Гавалона или на знамя.

— Нам суждено победить! — холодно сказал Гавалон. — Гульзакандра спасет мир. Мы — возлюбленные дети Изменяющего Пути, и мы станем орудием возмездия захватчикам.

— Мой лорд, — сказал капитан, поворачиваясь и уходя. Если он и сомневался в словах Гавалона, то никак не проявил этого — но Гавалон хорошо знал, что этот человек, как и многие другие собравшиеся в лагере, должно быть, слышал, что существуют миллионы миров, подобных этому. Капитан, должно быть, думал, что если это действительно так, и если Изменяющий Пути проявляет внимание к каждому из них, какое право имеет жалкое племя каких-то туземцев считать себя его возлюбленными детьми или избранным орудием его возмездия.

«Но Божественный Комбинатор — воистину могущественный бог», сказал себе Гавалон. «Если он позволяет личинкам и червям становиться мегаскарабеями, огро-мухами и прекрасными мотыльками, почему он не позволит людям становиться его избранными чемпионами, или демонами, более сильными, чем взрывающиеся звезды? И если у него действительно есть любимцы среди людей, неужели я не один из них? Неужели я не заслуживаю его милости куда больше, чем это презренное ничтожество Нимиан, хоть он и Сосуд? Ибо я все же Хранитель и Заклинатель, Проводник Будущего. Я — Избранный Божественного Комбинатора, его Дитя, его Чемпион».

Он верил в это, во-первых, потому, что должен был верить, во-вторых — так он должен был сказать себе — потому что это истина. В богов следует верить, потому что они должны быть достойны веры, потому что они боги. Это было просто как дважды два.

Глава 3

Лес был колючим, но почва была слишком сухой и каменистой, чтобы позволить деревьям расти густо, поэтому было достаточно легко проходить между деревьями. Большинство растений были просто кустами, а листья на них были тонкими и сморщенными, больше похожие на шипы, чем на листья. Это было не самое лучшее место, чтобы беглецы могли здесь остаться незамеченными, пока мимо проходят отряды яростных преследователей, но это было место, которое враги не стали бы обыскивать слишком тщательно, если только у них не было важной причины.

Патер Салтана вел группу своих подопечных к пещере в одной из крупнейших каменных скал в лесу. Должно быть, изначально это была естественная пещера, но ее явно углубляли металлическими инструментами когда-то в далеком прошлом — в очень далеком прошлом, задолго до того, как корабли Империума упали с неба. Вход в нее был плохо замаскирован, но в ней было сумрачно и прохладно, и в нише в задней стенке стояла бочка с водой. Как только дети оказались в безопасности, укрывшись в пещере, Дафан решил взобраться на скалу и вести наблюдение за местностью.

— Ты не увидишь оттуда деревню, — заметила Гицилла.

— Не увижу, — согласился Дафан, — но смогу заметить дым от горящих домов или полей, и замечу людей, идущих через лес.

— Никто из них не войдет в лес, — заверил его Салтана, хотя старик и сам был не слишком уверен. — Им придется идти пешком, а они не оставят свои машины. Возможно, они направятся сразу на равнину, надеясь застать врасплох войска Гавалона, прежде чем они соберутся и приготовятся к бою.

— А если нет? — хотел знать Дафан.

Салтана не ответил.

Гицилла сказала:

— Канак пошлет связного с новым…

И в этот момент они впервые услышали выстрелы. Этого звука им не доводилось слышать никогда раньше, но Дафан сразу понял что это. Первой его мыслью было сожаление, что он не задержался дома немного дольше, чтобы найти хоть что-нибудь, что могло служить как оружие. Но сразу же он осознал, что если хотя бы четверть того, что он слышал об оружии Империума, было правдой, никакое оружие из того, что было в деревне, не помогло бы ее людям защититься. Ничто не могло противостоять огневой мощи Империума, кроме магии, а с магией в деревне было не очень.

Собственно, вдруг понял Дафан, вся та магия, которой владела деревня, была сейчас здесь, в лице Салтаны и, возможно, Гициллы. И это совсем не добавило ему уверенности. Патер Салтана, несомненно, был очень слабым колдуном, и даже если его мнение о даре Гициллы было верным, этот дар лишь едва начинал проявляться.

Когда Гицилла сказала ему, что однажды может стать Сновидцем Мудрости, сначала Дафан подумал, что это чушь. Но в последние недели он иногда замечал, что там, где она находится, словно веет холодом, и те подростки, которые не были с ней такими друзьями, как он, стали испытывать страх в ее присутствии.

— Я все равно полезу, — сказал Дафан. — Хочу посмотреть, что бы там ни было.

Он не стал ждать дальнейшего продолжения спора, и начал взбираться на скалу. Подъем на вершину занял лишь десять минут, но от усилий он запыхался и вынужден был лечь отдохнуть на минуту-две, прежде чем встать рядом с искривленным стволом столетнего дерева, вытягивая шею, хотя знал, что даже самые высокие трубы в деревне не будут отсюда видны.

Он был прав насчет дыма. Высокие столбы дыма уже поднимались из полудюжины разных мест, и с каждой минутой появлялись новые. Дым к западу от деревни был сигналом, чтобы предупредить часовых на сторожевых башнях Мансипа и Эльвенора о нападении врага. Все остальные дымы поднимались от горящей деревни, свидетельствуя о жестокости этого нападения.

Салтана, однако, ошибался, думая, что захватчики будут держаться рядом со своими машинами и не пойдут в лес. Уже были видны два зловещих силуэта, двигавшихся сквозь заросли.

Если бы имперские солдаты не оглядывались так внимательно по сторонам, словно ожидая увидеть за каждым деревом свирепых туземцев в засаде, они могли заметить Дафана на скале, прежде чем он спрятался за ствол дерева — но Дафан не думал, что они его заметили. Спустя несколько ударов сердца он выглянул из-за дерева, намереваясь видеть то, что можно было видеть, и не быть при этом замеченным самому.

Форма, которую носили эти двое солдат, показалась Дафану лишь немного более незнакомой, чем одежда торговцев, а сами люди — хотя явно были иностранцами — оказались куда более обычными, чем он ожидал. Но у них было огнестрельное оружие: тяжелые ружья с широкими стволами, которые надо было нести в обеих руках. Дафан не знал, стреляют они снарядами или потоком огня, и совсем не хотел это узнать. Не знал он и зачем эти солдаты вошли в лес, если воины Канака и деревенские женщины бежали в каком-то другом направлении, только не в этом. Но даже если противник знал это, он, вероятно, решил не оставлять территорию неразведанной.

Враги были уже слишком близко, чтобы Дафан успел выкрикнуть предупреждение, не привлекая к себе их внимание, и он знал, что не сможет слезть со скалы незамеченным. В один отчаянный момент он решил намеренно привлечь их внимание, в надежде, что он сможет отвлечь солдат и увести их от пещеры, как птица отвлекает волколису от гнезда, но сразу же он отбросил эту мысль. Он не знал мощности и дальности стрельбы их оружия, и если им понадобится лишь один выстрел, чтобы убить его, нет смысла делать себя мишенью.

Лучшее, что можно сделать, решил он, если это, конечно, возможно — зайти им в тыл. Если они разделятся и разойдутся достаточно далеко, и если только он сумеет подкрасться к одному из них, застать врасплох, и если ударит своим маленьким ножом так, чтобы перерезать артерию…

Он отбросил и эту мысль. Это было глупо, потому что это было невозможно.

Он огляделся вокруг в поисках оружия, хоть какого-нибудь, но ничего не было. Упавшие ветви никогда не залеживались на земле слишком долго — деревне все время были нужны дрова. Рядом лежало несколько камней подходящего размера, чтобы метнуть их, но они были слишком мелкие, и понадобилось бы нечто большее, чем праща, чтобы они стали настоящими метательными снарядами. Все же он подобрал пару камней, просто потому, что они оказались под рукой, лежа среди искривленных корней столетнего дерева.

Дафан никогда не чувствовал себя настолько беспомощным. Оставалось только надеяться, что враги пройдут мимо пещеры и не заподозрят, что в ней кто-то есть. Он очень надеялся, что Салтане и Гицилле хватит их скромных познаний в магии, чтобы успокоить детей и создать хоть какую-то маскировку.

Возможно, так бы и произошло, а возможно и нет, но события приняли другой оборот. Враги не увидели, чтобы кто-то из защитников деревни бежал в лес, но защитники деревни видели их, и поняли, чем это грозит. План, который Дафан отверг как невозможный, явно не казался таковым другим защитникам деревни, ибо за двумя вражескими солдатами уже незаметно двигались двое преследователей, хорошо видные Дафану с его возвышения, но невидимые для врагов. Один из них был пекарь Релф, а другой — рабочий по имени Павот с фермы Тахири.

Увы, хотя они были еще не видны захватчикам, не слышны они быть не могли.

Дафан увидел, как один из солдат вздрогнул и обернулся, и понял, что сейчас он закричит. Инстинктивно Дафан швырнул один из подобранных им камней, не в солдата, ибо это было бы бесполезно, но в крону дерева слева от него. Когда солдат закричал об опасности, камень произвел шум в колючих листьях и отвлек внимание врага от направления, в котором находилась настоящая опасность.

Не раздумывая, Дафан бросил второй камень в дерево справа от другого солдата и сразу же упал на колени, чтобы найти еще камней.

Схватив новый камень, Дафан бросал его подальше изо всех сил, никуда особо не целясь. Он надеялся, что производимый им шум убедит врагов, что они окружены, и даже может быть, даст возможность их преследователям атаковать.

Солдаты не имели ни малейшего представления, сколько противников их может окружать, и как они вооружены. Скорее всего, до этого они даже не видели таких деревьев, и не представляли, какие существа могут прятаться в таком лесу. Они не стали рисковать. Они подняли свое оружие, и оно извергло потоки огня.

Живые деревья были способны сопротивляться жару солнца и тому огню, который был у жителей деревни, но этот огонь был чем-то совсем другим. Кроны деревьев, в которые Дафан бросал камни, и еще два-три дерева рядом мгновенно превратились в огромные шары огня. Их стволы взрывались один за другим, рассыпая обломки горящего дерева во все стороны. Шум был ужасным, всепожирающим, ничего подобного Дафан раньше не слышал. Понадобилось только два выстрела, чтобы разгорелось пожарище, угрожающее поглотить весь лес, и два солдата поняли это почти мгновенно.

Они сделали то, что казалось им самым разумным. Они повернули назад.

Двое деревенских жителей, пытавшихся подкрасться к солдатам сзади, едва ли смогли бы подойти достаточно близко, чтобы использовать свои ножи, но теперь их бы не услышали, и солдаты сами застали их врасплох, повернувшись к ним. Хотя их оружие и обладало большой огневой мощью, оно было довольно тяжелым и громоздким, и на секунду солдаты сами оказались уязвимы для атаки.

Релф и Павот бросились вперед, их клинки сверкнули красным в пламени пожара.

Имперские солдаты среагировали, но их первой реакцией было использовать свое тяжелое оружие как дубинки. Если бы у деревенских жителей были копья или хотя бы настоящие мечи, одного удара могло быть достаточно, но их ножи были короткими и приспособленными резать, а не колоть. Дафану показалось, что по крайней мере Релф нанес своему противнику достаточно серьезную рану, но ни один из крестьян не получил возможности ранить врага второй раз. Солдаты были хорошо обучены; их явно учили рукопашному бою.

Один солдат ударил стволом своего оружия в лицо Павота. Крестьянин был крупным и сильным человеком, привычным к тяжелой работе, но не мог, получив такой удар, устоять на ногах. Он упал на спину, раскинув руки. Его кулак продолжал сжимать рукоять ножа, но клинок был бесполезен, пока Павот не смог бы встать на ноги. А он не смог: имперский солдат был слишком опытен в своем жестоком ремесле, чтобы упустить такую возможность — изо всей силы он ударил тяжелым стволом оружия в пах Павота.

Тем временем Релф получил такой удар в правую руку, что кости треснули. Он выронил нож, но все равно не смог бы им воспользоваться, даже если бы его онемевшие пальцы удержали рукоять. Второй удар стволом тяжелого огнемета сбил его с ног. Его падение было еще более тяжелым и болезненным, чем у его более крупного товарища.

Теперь, когда двое неудачливых охотников лежали на земле, имперские солдаты рассчитывали каждый следующий удар. Хотя они продолжали использовать свое странное оружие как примитивные дубинки, они наносили удары с беспощадной эффективностью.

Дафан, глядя на конвульсивно дергающиеся тела и кровь, льющуюся на сухую землю, понимал, что его земляки больше не встанут. Не нужно было слишком много воображения, чтобы представить подобные сцены, повторяющиеся двадцать или тридцать раз. Он слышал выстрелы другого оружия, взрывающиеся и грохочущие; он слышал вдалеке крики, но в его разуме убийство его друзей и соседей было чередой бесконечных повторений того, что он только что видел: сильные солдаты, хорошо обученные и хорошо вооруженные, забивали до смерти беспомощных, ни в чем не повинных крестьян — и, убив, добавляли еще несколько ударов, для большего унижения.

Тем временем дети уже бежали.

Салтана и Гицилла, должно быть, сразу поняли, что нельзя оставаться посреди лесного пожара, и, вероятно, решили, что лучший шанс на спасение — бежать как можно быстрее в направлении, противоположном деревне — на запад. Дафан не знал, они решили рассеяться обдуманно, или это была просто паника, но они рассеялись.

Дафан осознал, что было бы лучше, если бы на имперских солдат не напали. Тогда они, вероятно, просто вернулись бы назад, не оглядываясь. А сейчас они все еще продолжали оглядываться в поисках других возможных угроз, когда дети попытались сбежать из пещеры.

Шум от горящих деревьев и звуки бойни в деревне были достаточно громкими, чтобы заглушить звук шагов, а едкий дым уже заволакивал все непроницаемой завесой, но один из солдат все же что-то заметил, и бросился в том же направлении, что и беглецы. Его спутник, поколебавшись, последовал за ним.

Густой дым, поднимавшийся над скалой, заставил Дафана слезть с ее края. Его глаза уже жгло, и понимая, что нужно найти более чистый воздух для дыхания, он тоже решил направиться на запад. Спускаясь по склону утеса, он знал, что, когда окажется в лесу, придется быть очень осторожным.

Следующие десять минут прошли в сплошном смятении. Дети бежали изо всех сил, но Дафан не решился поступить так же. Он был уже слишком далеко от них, но недостаточно далеко от солдат, которые гнались за ними. Нужно было двигаться тише, соблюдая все предосторожности, и Дафан, когда было возможно, прятался за стволы деревьев, несмотря на шипы, раздиравшие его лицо и руки.

К несчастью, огонь двигался почти с той же скоростью, что и Дафан. Он уже слышал страшный шум пожара позади, а едкое зловоние дыма становилось все более удушливым.

Он услышал солдат еще до того, как увидел их, и первым, что он услышал, было слово:

— Нет!

Голос прозвучал слишком близко, и Дафан укрылся за необычно приземистым кустом, прежде чем осторожно выдвинуться в положение, из которого он мог разглядеть говорящего и того, с кем он говорит.

Один из солдат, истекавший кровью из ножевой раны в плече, доходящей до ключицы, стоял над патером Салтаной, лежавшим на земле и пытавшимся защитить маленького Хойюма. Казалось, что солдат собирался размозжить голову священнику своим оружием, пока его спутник приказал не делать этого.

Дафан был рад заметить, что второй вражеский солдат тоже ранен, хотя и легко — его щека была разрезана ударом ножа, который пришелся меньше чем на ширину пальца от глаза.

— Взять его живым! — сказал имперец с порезанной щекой, хотя, казалось, он сам был не уверен в правильности своего приказа. — Разве не видишь, это кто-то вроде жреца. Посмотри на его лицо, если одежда ни о чем тебе не говорит. Нам может пригодиться информация, полученная от него.

— Зачем? — спросил второй. Если он колдун, тем лучше убить поганого еретика сейчас!

Дафан понял, что голос второго солдата напряжен от тревоги, а причина, по которой первый солдат не уверен в правильности своего решения, была в том, что он боялся: боялся патера Салтаны! Дафан и сам боялся патера Салтаны, но лишь так, как ученик может бояться учителя. А это были сильные воины и безжалостные убийцы. Почему же они смотрели на старика с таким ужасом и трепетом?

Дафан снова подумал о том впечатлении, которое производила Гицилла на тех, кто не знал ее так же хорошо, как он. Может быть, долгое знакомство уменьшило его страх перед патером Салтаной, и старый священник казался менее зловещим, чем был на самом деле?

— Не будь дураком, — сказал первый солдат, хотя в его голосе явно звучала тревога. — Нам нужна информация о местности, если мы хотим создать здесь базу снабжения, а остальные эти глупые крестьяне наверняка ничего не знают. Нам нужно все, что есть в его голове, и вытянуть все это надо очень аккуратно. Мы должны передать его инквизиторам.

Дафан воспринял замечание о «глупых крестьянах» как личное оскорбление. Он достаточно слышал о жизни в городах, чтобы понять, что его земляки бедны, и слышал, как проезжавшие через деревню торговцы снисходительно говорили о невежестве тех, кто никогда не видел, что находится за горизонтом, но он совсем не был глуп. В деревне были свои ремесленники, заслуженно гордившиеся качеством своей работы, и даже ее пахари и пастухи знали больше, чем требовала их работа и религия.

— Что насчет ребенка? — спросил солдат с раной в плече, хотя он наверняка уже знал ответ.

— Он нам не нужен.

Солдат с раненым плечом уже потянулся, чтобы выхватить Хойюма из рук Салтаны. Салтана не отдавал ребенка, но когда за него взялся и второй имперец, старый священник не мог сопротивляться.

Солдат с порезанной щекой, отобрав Хойюма, схватил его за ноги и, размахнувшись, разбил голову ребенка о ствол дерева с такой силой, что шея хрустнула. Дафан отчетливо слышал ужасный треск, несмотря на шум лесного пожара.

— Дерьмо и скверна! — сказал солдат с раненым плечом, вцепившись в обмякшее тело Салтаны. — Отсюда нелегко будет выбраться даже без этого груза.

— Дай его мне, — приказал второй. — Ты пойдешь впереди. Только смотри, не заведи нас в другую засаду — и если снова придется стрелять, постарайся не сжечь все вокруг. Пойдем туда, если обойдем пожар, сможем легко выйти к деревне.

Солдат с раненым плечом не стал медлить, но, выходя вперед, спросил:

— А остальные?

— Они просто сопляки. Мы можем убрать их позже, если надо. Скорее всего, пожар покончит с большей их частью, а голод и жажда доделают остальное. Пока нам нужен вот этот. Если повезет, поймаем еще нескольких, так что парочка для допроса найдется. И женщины, конечно…

К тому времени, как он договорил, оба солдата уже вышли из поля зрения Дафана.

Если бы у него было оружие, хоть какое-нибудь, Дафан последовал бы за ними. Но так у него хватило здравого смысла позволить им уйти. Он стоял над изувеченным телом Хойюма, чувствуя бессильную ярость — более ужасную, чем любое другое чувство, которое он когда-либо испытывал.

Он не заметил, как сзади подошла Гицилла, пока она не коснулась его плеча. Дафан обернулся, отчасти желая, чтобы это был враг — враг, с которым он мог бы сражаться.

Когда Дафан увидел, что она не враг, он опустил руки, но его кулаки были сжаты, ногти вонзились в ладони. Он вздрогнул, но не потому, что присутствие Гициллы пугало его — по крайней мере, так он себе сказал.

— Мы должны идти, — сказала Гицилла, — как можно дальше и как можно быстрее — в Эльвенор, если сможем найти дорогу. Мы должны сказать кому-то, кто сможет передать Гавалону, что Империум создает здесь базу снабжения. Это может быть важно.

— У нас не было ни шанса, — прошептал Дафан. — Ни у кого из нас. Релф, Павот, патер Салтана — мы все так же беспомощны, как Хойюм, всего лишь твари, которых можно убивать, или мучить, или…

Гицилла схватила его за руки и потянула.

— Если мы не уйдем, — сказала она, — мы станем мясом. Жареным мясом. Пошли!

Дафан знал, что она права. Но даже так ей пришлось вести его, и он не побежал, пока она его не заставила.

Глава 4

Орлок Мелькарт стоял на балконе губернаторской резиденции в Имперской Башне, глядя сверху на город Состенуто, столицу Калазендры. Новости от Иерия Фульбры, переданные по сети вокс-станций, протянувшейся через полмира, были хорошими.

Главные силы Фульбры обошли Янтарную Пустошь с севера и юга, и части под его личным командованием быстро продвигались вглубь Гульзакандры. Захватчики не встретили серьезного сопротивления, и бронетехника Фульбры с легкостью пробивалась через импровизированные заграждения, построенные, чтобы замедлить ее продвижение. Фульбра оставил далеко позади свою кавалерию и локсодонтов, двигавшихся медленнее, но им предстояло еще много важной работы по зачистке местности за авангардом и охране маршрутов снабжения в Йевелкане.

Одновременно Фульбра направил небольшую группу грузовиков прямо через Пустошь с приказом организовать пункт снабжения в маленькой деревне, обозначенной на картах как Одиенн. Мелькарт знал, что это решение поддерживал Раган Баалберит, чьи псайкеры якобы обнаружили признаки чего-то зловещего, назревающего в пустошах к западу от деревни, но это все были мелочи. Если Баалберит хотел, чтобы Фульбра провел разведывательную операцию, обозначенную как операция «Зонд», пусть так — это отвлекло бы его мысли от более опасных вопросов.

Силы культистов, которые, казалось, не получили заблаговременного предупреждения с помощью магии, по данным разведки собирались вместе, хотя Фульбра еще не выяснил где именно и каким вероятно мог быть их план кампании. Мелькарт, впрочем, не считал, что это имеет какое-то значение. Фульбра скоро обрушится на них и сокрушит, даже если они смогут собрать десять тысяч бойцов. Многие из них неразумные и кое-как вооруженные зверолюди; даже вооружение их рекрутов-людей выглядит просто жалким.

Все шло по плану — не по плану Фульбры, но по его плану.

Через несколько недель он, Орлок Мелькарт, станет правителем этого мира: императором мира во всем, кроме титула. Состенуто станет столицей его Империума, который охватывает целый мир, над которым никогда не заходит солнце, и он сможет проехать по городу в триумфальном шествии вместе с Фульброй, торжествуя свое вознесение к абсолютной власти. У него уже был наготове самолет, чтобы сначала лететь на поле боя после того, как будет одержана решающая победа — а потом вернуться в Состенуто вместе с генералом, чтобы запомниться всем жителям Калазендры как признанный герой и великий вождь.

Мелькарт считал, что когда Гульзакандра будет очищена, уцелевшие шабаши колдунов Булзавары, Йевелканы и Зендаморы, изолированные и лишившиеся поддержки, станут легкой добычей для агентов и наемников Баалберита — или, скорее, другого, более благоразумного человека, который к тому времени заменит Баалберита на посту Верховного Инквизитора.

Мелькарт на секунду задумался, не стоит ли полностью ликвидировать звание Верховного Инквизитора — вместе с человеком, который его носит. Возможно, понятие «Верховного Инквизитора» заключает в себе слишком много от Истинного Империума. Возможно, оно требует — и, увы, получает — слишком много уважения. Конечно, культистов надо разыскивать и уничтожать. Они слишком гнусны и нечисты, чтобы позволить им жить, и их магия представляет угрозу для Мирового Империума — Империума Мелькарта — но Инквизиция Баалберита слишком старательно хранит память об Истинном Империуме и его методы. Возможно, пора заменить всю организацию на нечто, более подходящее к местным условиям. Тогда для Орлока Мелькарта будет открыт путь к тому, чтобы не только быть императором фактически, но и называться им.

От претензии на этот титул Мелькарта до сих пор останавливал не тот факт, что Гульзакандра еще не завоевана, но скорее то, что это было бы страшным оскорблением для внутреннего круга инквизиторов Баалберита, их агентов и союзников. Учитывая то, как обычно работали инквизиторы, Мелькарт не был уверен, насколько широк этот круг — хотя был вполне уверен, что его члены, несомненно, сочтут использование им этого титула узурпацией и богохульством, если он не уладит этот вопрос исключительно тонко. Даже Баалберит был готов стерпеть тот факт, что аборигенам рекомендовалось называть политические учреждения и вооруженные силы, находившиеся в распоряжении Мелькарта, «Империумом», но это лишь потому, что инквизитор все еще рассматривал мировой Империум как всего лишь скромный инструмент, представляющий несравненно больший Империум: Империум, владеющий звездами. Однако тот Империум был — по мнению Орлока Мелькарта — всего лишь отдаленным воспоминанием, имеющим весьма слабое отношение к миру, который он знал.

Баалберит всегда настаивал на том, чтобы этот мир называли Сигматус, но Мелькарт предпочитал думать о нем как о просто мире — или, что было еще более приятно, о его мире. 4/5 поверхности планеты уже были в его власти, и завоевание Гульзакандры добавит большую часть остального. После этого останутся лишь острова, покрытые непроходимыми джунглями, льдом или вулканическим пеплом, не стоящие того, чтобы их завоевывать, хотя некоторые острова в южных морях и были обитаемы. Аборигены где угодно были рады хоть как-то заработать на жизнь.

Посмотрев на запад, Мелькарт разглядел вдалеке силуэт одного из космических кораблей, которые доставили его предков на Сигматус. Четыре корабля остались на поверхности планеты, когда звезды снова начали кружиться — или, как говорил Баалберит, когда варп-штормы Ока Ужаса достигли внешних границ системы, чтобы снова поглотить ее. Четыре корабля были оставлены у четырех ворот города, чтобы напоминать каждому, кто проходил в ворота, о гордом наследии их правителей. Они были грозными символами той страшной силы, что существовала за пределами этого мира, в необъятных просторах вселенной — но Орлок Мелькарт был убежденным реалистом, знающим, что символы — это всего лишь символы, а миром должна управлять реальная власть, с непосредственностью, очевидной каждому, кто хотя бы помыслит о сопротивлении ей. Когда Инквизиция будет реформирована, преобразована в более управляемое учреждение, придет время разобрать корпуса кораблей, использовав в дело их ценный металл. Будет достаточно легко превратить символы в металлолом, а после этого память об Истинном Империуме продолжит исчезать, пока окончательно не превратится в миф.

— Инквизитор здесь, ваше превосходительство, — раздался голос из комнаты позади. — Он желает…

— Я знаю, чего он желает, — сказал Мелькарт, прервав охранника. — Пригласи его войти.

Мелькарт хотел немного развлечься, приняв Баалберита на балконе, потому что инквизитор страдал акрофобией. Высота заставляла его нервничать, и страх перед ней будет давить на него, не позволяя ему слишком докучать губернатору. К сожалению, верность воображаемому долгу тоже давит на него, заставляя докучать губернатору до предела.

И, несомненно, именно поэтому Раган Баалберит вошел на балкон весьма смело, глядя на город внизу, несмотря на дрожь, должно быть, сотрясавшую его с головы до ног при этом взгляде. Его телохранители благоразумно остались в комнате.

Под злобным взглядом Баалберита, Мелькарт должен был напомнить себе, что титул Верховного Инквизитора — лишь эхо чего-то, в лучшем случае едва оставшегося в памяти, лишь жалкая имитация очень-очень далекого оригинала. Несомненно, когда-то существовали настоящие инквизиторы — люди, обладавшие истинной властью и истинной святостью. Но здесь, в этом мире, были лишь люди, притворяющиеся инквизиторами; лишь играющие роль инквизиторов, неважно, насколько рьяно они стремились искоренять скверну, неважно, насколько успешно они уничтожали тех, кто предположительно был ею затронут.

— Прекрасные новости! — сказал Мелькарт, прежде чем инквизитор успел что-то сказать. — Кампания идет в полном соответствии с планами — слава Императору Великолепному.

— Слава Императору Великолепному, — почтительно повторил Баалберит, хотя, судя по горящим глазам, он понимал, что Мелькарт лишь соблюдает формальность. — Мне сказали, что генерал Фульбра просил предоставить в его распоряжение самолет. Он нужен ему для разведки, чтобы точно узнать положение противника — но самолет все еще в Калазендре.

Баалберит выпрямился во весь рост, пытаясь максимально использовать то преимущество, что он был на один дюйм выше губернатора. Мелькарт заметил, что инквизитор даже сделал такую прическу, чтобы казаться еще выше, хоть на четверть дюйма, но губернатор был не из тех, на кого можно произвести впечатление одним лишь ростом. В любом случае, из-за аскетических привычек инквизитора, его тренировки приносили меньше пользы, чем возможно, и мускулы Мелькарта были развиты заметно больше.

— Генерал Фульбра всегда имел склонность преувеличивать свои нужды, — спокойно сказал Мелькарт. — Солдаты редко видят что-то дальше следующего боя, и уж тем более дальше конца войны.

— Но вы приняли особые меры для охраны сети заправочных станций, и у саперов Фульбры приказ расчищать взлетно-посадочные полосы во всех пунктах, где они располагаются лагерем, чтобы самолет всегда был готов прибыть к ним в течение двенадцати часов, — недовольно заявил Баалберит. — Зачем все это, если самолет не будет передан в распоряжение генерала?

Мелькарт подумал, не мог ли догадаться Баалберит о действительной причине этих тщательных приготовлений — которая, конечно же, заключалась в том, что позволить Орлоку Мелькарту в полной мере разделить триумф Фульбры. Впрочем, это не имеет значения: Мелькарт единственный, кто может отдать приказ на взлет. Самолет был самым убедительным образцом Древней Технологии, доставшимся Империуму Калазендры, и Мелькарт всегда считал необходимым использовать его исключительно для своих нужд.

— Самолет слишком ценен, чтобы рисковать им, используя всего лишь для разведки, — сказал Мелькарт инквизитору. — Если бы это было вопросом жизни и смерти, тогда конечно… Но это не так. Нашим техножрецам приходится творить чудеса, чтобы поддерживать самолет в исправности, учитывая скудость местных ресурсов. Мы обязаны их преданности и благочестию, и не можем просто так расточать плоды их стараний.

Вот так приходилось Мелькарту говорить с Баалберитом: этот язык инквизитор понимал. Мелькарт знал, что так называемые техножрецы Калазендры были всего лишь самоучками, чьи предшественники помнили молитвы и ритуалы, связанные с использованием оружия, куда лучше, чем знания, необходимые для ремонта и производства этого оружия, но у Баалберита была иная точка зрения.

— Не думаю, что вы полностью понимаете, ваше превосходительство, с каким противником может там столкнуться генерал Фульбра, — сказал Баалберит. — Это последний рубеж культистов, и главы их шабашей, должно быть, приберегли напоследок свои лучшие фокусы. Наши силы слишком далеко от баз, и будет невозможно быстро послать им подкрепления, если они столкнутся с серьезными трудностями. Хуже того — если они попадут в трудное положение, это, несомненно, плохо скажется на боевом духе наших солдат на других завоеванных территориях. В подчиненных нам государствах культисты хоть и загнаны в подполье, но еще не уничтожены. Скверна Хаоса распространена куда более широко, чем вы, вероятно, полагаете, а угроза, которую она представляет, куда более коварна. Если бы наши линии связи были ослаблены…

— Но они не ослаблены, Раган, — возразил Мелькарт, специально назвав его по имени, потому что знал, как Баалберит ненавидит, когда к нему обращаются в такой фамильярной манере, а не по званию, особенно те, кто теоретически имеет право это делать. — Радиосвязь никогда не действовала лучше, чем сейчас — каждое сообщение доходит вполне отчетливо, неважно через сколько ретрансляторов. Представьте, на что бы это было похоже десять лет назад!

— Это потому что варп-шторм, кажется, ослабевает, — сказал Баалберит. — Но это стихия, над которой мы не имеем ни малейшей власти. Враги…

— Имеют над ней не большую власть, чем мы, несмотря на то, что они сами осквернены варпом. В любом случае, с тех пор, как я вас знаю, вам не терпелось увидеть, когда звезды снова встанут в небе неподвижно. Несомненно, вы обрадованы тем, что варп-шторм ослабевает.

— Если это позволит нам снова установить контакт с Империумом, это будет самое счастливое событие, случившееся на Сигматусе за последние двести лет, но…

— Местных лет? — лукаво спросил Мелькарт. — Или имперских?

Год, определяемый орбитой вращения Сигматуса вокруг солнца, и день, определяемый вращением планеты вокруг своей оси — настоящий год и настоящий день, как думал о них Мелькарт — были немного длиннее, чем год и день во временных расчетах предков, на использовании которых настаивал Баалберит в своих утверждениях о древности того, что он считал Истинным Империумом.

— Это не важно, — сказал Баалберит. — Если мы восстановим контакт с Империумом — чего каждый должен искренне желать — подвиги генерала Фульбры могут оказаться ненужными. Адептус Терра пошлют сюда новые корабли и решат, что делать со скверной варпа, поразившей Сигматус. Если они решат, что планета может быть благополучно очищена от скверны, и что ее ресурсы могут быть полезны для Империума, несомненно, у них будут силы и средства для этой задачи. С другой стороны, если варп-шторм снова начнет бушевать в полную силу, мы должны будем одни противостоять силам Хаоса. Следует рассмотреть возможность того, что ситуация может измениться не в нашу пользу — и быть готовыми к такой возможности.

— Останутся ли звезды неподвижными, или нет, — устало сказал Мелькарт, — мы должны быть готовы к вероятности того, что и наши дети, и дети наших детей будут править этим миром столетиями, если не тысячелетиями. Оружие и оборудование, привезенное на планету нашими предками — очень ценный ресурс, который следует беречь. Мы научились сами производить грузовики и пушки, но всякий, кому доводилось их использовать, знает, насколько они примитивны по сравнению с техникой наших предков. Очевидно, наши техножрецы — хоть они усердны и благочестивы — смогли сохранить лишь немногие из ритуалов и молитв, которые были известны техножрецам Истинного Империума. Конечно, генерал Фульбра хочет получить от нас новые пушки, новые боеприпасы, новые машины — и в том числе наш единственный самолет. Он генерал, и помыслить не может, что хоть что-то из того, чего он требует, должно быть сохранено на случай непредвиденных обстоятельств. Но мы с вами должны это понимать, не так ли?

Баалберит нахмурился, поняв, что над ним издеваются. Мелькарт прекрасно знал, что Верховный Инквизитор воспринимал молитвы и ритуалы так называемых техножрецов со всей серьезностью — как и подавляющее большинство самих техножрецов, чье положение зависело от мистификации их деятельности.

— Полагаю, вы недооцениваете противника, ваше превосходительство, — упрямо сказал Баалберит. — Мои псайкеры…

— У вас нет никаких доказательств для таких утверждений, — прервал его Мелькарт, небрежно перегнувшись через ограждение балкона и явно наслаждаясь отсутствием страха высоты. — Ваши инквизиторы проделали великолепную работу по уничтожению агентов сил Хаоса в Калазендре и подчиненных государствах. Во всех случаях магия этих так называемых колдунов потерпела поражение. Конечно, мы несли потери, но потери всегда были приемлемыми. Если западнее Янтарной Пустоши действительно что-то происходит — кроме того, что там собирается эта их армия оборванцев — операция «Зонд» прояснит обстановку, и Фульбра разберется с этим.

— Это может оказаться не так просто. Мои псайкеры…

— Так же безумны, как им подобные с другой стороны, особенно после того, как вы стали пичкать их теми же наркотиками. Вы слишком тревожитесь, Раган. Мы всегда вызывали недовольство тем, как сурово расправлялись с культами — хотя я не могу понять, почему туземцы так негодовали из-за усыпленных нами детей, и при этом, кажется, забывали обо всех убитых их же колдунами или изуродованных их мерзкими богами. Но мы всегда пресекали их попытки отомстить, и материальные и магические. История на нашей стороне, как и должно быть, ибо это сторона истины и справедливости, сторона Империума. Мы победим в этой войне, и победим со славой.

— Если бы мы лучше знали историю, она могла бы послужить нам еще лучше, — возмущенно возразил Баалберит. Его глаза беспокойно забегали, от одного вида Мелькарта, стоявшего у края балкона, у него началось головокружение. — Проблема не только в том, что оригинальные артефакты лишь изнашивались, расходуя ресурс последние двести лет. Знания и мудрость наших предков, принесенные в этот мир, были лишь частицей знаний и мудрости Империума. Наши предки не ожидали, что окажутся здесь в ловушке, и не были готовы стать колонистами. Несомненно, их усилия были героическими, и они сделали все, что могли, чтобы рассказать своим детям, что нужно знать, чтобы сражаться с Вечным Врагом даже на его территории… но сколько знаний до нас так и не дошло — мы не знаем даже этого. Мы не знаем, какие фокусы мог оставить напоследок так называемый Гавалон Великий.

Мелькарт вздохнул. Конечно, все это было правдой, но сейчас это не имело значения. Никто не может быть готов к непредвиденному: ни генерал; ни инквизитор; ни губернатор; ни император, даже если он — Император всей вселенной.

— Мы можем действовать лишь на основании того, что знаем, — сказал он. — Да, может быть, все эти поражения, которые до сих пор терпели наши враги — лишь уловка, с целью усыпить нашу бдительность и внушить фальшивое чувство безопасности. Да, может быть, что последний колдун, которого мы должны уничтожить, сильнее всех остальных вместе взятых. Да, может быть даже, что он обладает силой двигать звезды, или заставить их обрушиться огненным дождем на этот несчастный мир, или превратить каждого зародыша в утробе матери в свирепое чудовище, которое пожрет свою мать изнутри. Но весь наш опыт говорит о том, что сильные здесь — мы: у нас достаточно силы, чтобы править этим миром. У нас достаточно силы воли и решимости уничтожить последние остатки зла, которые сейчас собираются в своем последнем убежище в пустошах. Фульбре не нужен мой самолет.

— Ваш самолет? — Баалберит не замедлил ухватиться за эту обмолвку, но из-за акрофобии нервы Верховного Инквизитора теперь были напряжены до предела. На его лбу выступил холодный пот. Он попятился обратно к двери, хотя оттуда он не смог бы спорить с губернатором, а Мелькарт продолжал стоять на краю балкона, над головокружительной пустотой.

Мелькарт решил, что пришло время закрепить победу, продолжить трудный процесс завоевания психологического превосходства над единственным возможным соперником в борьбе за власть над миром.

— Да, — сказал он. — Мой самолет. В конце концов, я губернатор, единственный наследник власти Первого Губернатора, Звезднорожденного. Вы Верховный Инквизитор, и средства Инквизиции ваши. Я не претендую на них и не помышляю о том, чтобы давать вам инструкции относительно тонкого искусства пыток или таинств священнической магии. Но я губернатор, и аппарат управления принадлежит мне. Самолет — мой.

— Возможно, — произнес Баалберит сквозь сжатые зубы, — вы считаете, что весь мир принадлежит вам, за исключением чудовищных проявлений Хаоса, которых я должен уничтожать для вас.

«Возможно!», мысленно повторил Мелькарт. «Он знает меня всю жизнь, он работал со мной больше двадцати лет, и все еще думает, что я — возможно! — считаю весь мир моим. Столь велико его благоговение перед Звездным Империумом — Империумом, о котором мы не слышали ничего с тех пор, как родился мой прапрадед — что он едва может вообразить дерзость разума, решившегося оставить мысли об Империуме ради собственных амбиций».

Вслух же он сказал:

— Мы люди, Раган, и мы — часть Империума Человечества. Даже аборигены, которые жили здесь еще до Империума, даже они — люди… в некотором роде, как бы ни были они ничтожны. И они тоже часть Империума Человечества, хоть они не знают этого и явно не хотят знать. Наш долг — спасти их от их невежества и заблуждений, и поднять их на тот же уровень понятий о добродетели, нравственности, моральной необходимости и любви к Императору, на котором находимся мы. Что бы ни было необходимо сделать для достижения этой цели, я это сделаю, и от вас ожидаю не меньшего.

Баалберит должен был знать, что Мелькарт неискренен, но губернатор понимал, что у Верховного Инквизитора не хватит силы воли придираться к подобным тонкостям в такой ситуации. Баалберит продолжал пятиться в комнату, издавая придушенные звуки, которые, вероятно, должны были означать согласие со всем, что говорил губернатор.

«Если мне придется жить на этом проклятом балконе до конца кампании», подумал Мелькарт, «я так и сделаю. Я слишком близок к победе, чтобы позволить Баалбериту встать у меня на пути. И когда этот знаменитый колдун будет, наконец, мертв, как и все прочие колдуны, Инквизиция потеряет свое самое важное преимущество. Когда этого пугала больше не будет, простонародье потеряет всякое уважение к тем, кто считался нашей лучшей защитой против сил зла».

Это была приятная мысль.

Когда Баалберит и его телохранители были уже далеко, Орлок Мелькарт соизволил вернуться за свой рабочий стол, и сел, приготовившись к приему более послушных визитеров — или, если никто не придет, заняться ежедневными государственными делами.

Дела находились всегда: прочитать документы, утвердить бюджеты, подписать приказы. Передавать подчиненным слишком много полномочий было куда более опасно, чем передавать слишком мало. Должно быть видно, что правитель правит, особенно это должно быть видно его непосредственным подчиненным. Если у кого-то из этих подчиненных возникнет мысль, что он может справляться с делами так же хорошо, как его начальник, он из подчиненного станет угрозой. Хороший правитель должен быть всегда занят, всегда бдителен, всегда быть в курсе дел, всегда на высоте.

И пока на этой планете есть только один самолет, этот самолет должен принадлежать ему.

Однако через тридцать минут работы — местных минут, не имперских — Мелькарта прервал Керфоро, один из его лучших шпионов, доставивший срочное сообщение. Сообщение действительно было срочным, в отличие от многих других сообщений, передаваемых его шпионами, боявшимися того, что губернатор сочтет, будто они плохо справляются с работой.

— Один из псайкеров Баалберита утверждает, что установил контакт с имперским военным флотом, — доложил Керфоро. — Баалберит получит эти сведения к концу дня.

— Что за контакт? — спросил Мелькарт.

— Пока только видения, — ответил шпион.

Это «пока», возможно, было лишь попыткой преувеличить важность сведений, но Мелькарт не был таким дураком, чтобы игнорировать его скрытый смысл. Псайкеры Баалберита были такими же оптимистами, как и сам Верховный Инквизитор, и этот их оптимизм всегда влиял на их видения. Уже не в первый раз псайкер думал, что почувствовал поблизости имперские силы, тогда как это были всего лишь оптимистичные видения… но радиосигналы принимались сейчас отчетливо как никогда, а звезды с каждой ночью казались все более спокойными. Если варп-шторм действительно утихал, и псайкеры Баалберита могли действительно уловить настоящую телепатическую передачу из Империума Человечества, было только вопросом времени, когда они пошлют свое сообщение… и тогда все может по-настоящему измениться.

— Ну… — задумчиво сказал Мелькарт. — Полагаю, все имеют право иногда пофантазировать о чем-то приятном. Пока просто будь в курсе событий — но если псайкер действительно добьется успеха в своих попытках, лучше тебе убедиться, чтобы эти попытки прекратились.

— Это будет нелегко, — быстро возразил Керфоро. — Организация Баалберита слишком закрытая. У нас нет доступа в их ячейки — а если агент будет раскрыт, он уж точно не выберется от них живым.

Подтекст слов шпиона был такой: Керфоро был единственным, кто имел возможность избавиться от неудобного псайкера, но после этого он едва ли сможет уйти, а его поимка лишит Мелькарта самого полезного агента в лагере Баалберита. Мелькарт также помнил, что Керфоро боялся псайкеров, и ненавидел находиться поблизости от них, даже когда ему было приказано наблюдать за ними. Все ненавидели псайкеров — даже союзники Баалберита, священники, которые были обязаны сопровождать их, когда те применяли свои силы.

— Устрой несчастный случай, — холодно сказал Мелькарт. — Ты же изобретательный человек.

— Вероятно, представится возможность отравить его, — неуверенно предложил шпион.

— Это недостаточно надежно, — сказал Мелькарт. — Что еще хуже, говорят, будто частичное отравление стимулирует силу псайкера. Сломанная шея надежнее. Даже псайкеры ходят по ступенькам. Впрочем, если он не будет слишком старательным, можешь оставить его в живых. Нам могут понадобиться псайкеры Баалберита, если у Фульбры возникнут проблемы с этим так называемым Гавалоном Великим. Если проблем и не возникнет, думаю, мы найдем применение псайкерам, когда после окончательной победы Инквизиция будет реформирована.

Керфоро улыбнулся, но в его улыбке не было ни радости, ни веселья.

— Думаю, да, — сказал он без особого энтузиазма.

Уже собираясь уходить, он добавил:

— Слава Императору Великолепному.

Он не настолько обнаглел, чтобы при этом подмигивать, но Мелькарт заметил иронию.

— Слава Императору Великолепному, — благочестиво повторил губернатор. — И смерть всем врагам Его.

Он подумал, что эти слова хорошо звучат в устах реалиста. И если все пройдет по плану, в будущем они станут звучать еще лучше.

Глава 5

Гицилла вела Дафана прямо в направлении заходящего солнца, которое становилось все более красным, приближаясь к горизонту. Казалось, оно становилось все больше, коснувшись края горизонта, и его лик уже не был таким ослепительно ярким, что на него нельзя было смотреть больше доли секунды.

Теперь было заметно, что поверхность солнца не была ровной и неподвижной, на поверхности его сферы бушевали вихри, солнце кипело как котел. Когда небо стало темнеть от светло-фиолетового до темно-пурпурного, в нем тоже стало видно движение, обычно незаметное из-за сияния солнца. Хотя звезды сейчас едва успели засветиться, небо начало переливаться как поверхность масляной лужи.

«Вся вселенная пребывает в движении», подумал Дафан. В этом была ее суть. Она не могла быть живой — не более чем был живым воздух, потревоженный ветром или песок пустыни, но она не была и в покое. Она могла сохранять тишину и неподвижность не более, чем ребенок, мучимый голодом и страхом. Возможно, сами звезды испытывали какой-то свой голод, а пустота между ними — свой страх.

— Мы должны остановиться и отдохнуть, — сказал он Гицилле, заметив, как она измучена — но она его не слышала. Чуждость, так пугавшая людей в Сновидцах, овладела ею, и даже Дафан почувствовал тревогу в глубине души.

— Если мы остановимся, то больше не встанем, — вдруг резко сказала Гицилла. — Мы должны идти, пока солнце не зайдет. Если мы сможем, то должны добраться до Эльвенора, найти убежище, а если нет, то найти хотя бы воду.

Это было гораздо легче сказать, чем сделать. Равнина не была пустыней, подобной Янтарной Пустоши: здесь в изобилии росла трава и кусты многих видов, но дожди выпадали редко, и сейчас был сухой сезон. На равнине водились стада диких лошадей и свиней — хотя патер Салтана говорил, что этих животных не было на планете до прихода первых людей — а также газели и локсодонты, но их было мало, и они были редки. Деревенские жители осенью часто отправлялись в охотничьи экспедиции, и дичи обычно хватало, чтобы они редко возвращались с пустыми руками, но Дафан, оглядывая равнину вокруг, не видел никаких животных. Где-то здесь должны быть источники воды, и здравый смысл подсказывал, что их можно обнаружить по более густой и пышной окружающей растительности, но цвета и оттенки равнины были какими угодно, только не ровными. Они были слишком разнообразны, чтобы можно было что-то легко разглядеть.

Чем дальше Дафан и Гицилла уходили от горящего леса, тем более странной выглядела окружающая растительность. Растения, которые выращивали деревенские жители, были зелеными, как и большинство диких растений, которые росли поблизости от деревни. Лесные колючие деревья — которые росли на этой планете задолго до появления первых людей, тысячи поколений назад — не слишком отличались от деревьев, которые росли в деревенских садах. Но теперь Дафан понял, что деревню построили там, где она сейчас, именно потому, что та местность казалась людям необычно благоприятной, а окружающая равнина, по которой сейчас шли они с Гициллой, не была населена как раз потому, что особо гостеприимной не выглядела. Здесь было не меньше красной и фиолетовой листвы, чем зеленой, много было и буровато-желтой.

Плоды на кустах — которые, хоть и перезрели и уже начали сохнуть, но казались такими аппетитными Дафану, потому что он был голоден и испытывал сильную жажду — были и белыми, и красными, и черными, и очень красивыми небесно-фиолетовыми. Он знал, что лучше не есть их, не только потому, что почти все они были горькими, а некоторые и по-настоящему ядовитыми, но и потому что никакие из этих плодов не были достаточно питательны для человека. Некоторые предостерегающие сказки его народа рассказывали о детях, потерявшихся на равнине, которые снова и снова набивали животы красивыми плодами, но умирали от истощения, хоть и с полными желудками. Газели и локсодонты — не говоря уже о многочисленных более мелких животных — вырастали упитанными и здоровыми, питаясь этими плодами, но одичавшим лошадям и свиньям приходилось быть более разборчивыми.

Дафан подумал, что сам факт выживания этих животных на равнине доказывает, что здесь может выжить и человек, если только научится так же отличать съедобные плоды от несъедобных.

Но самым удивительным в растительности на равнине казались даже не ее цвета, а ее огромное разнообразие. Часто было увидеть кусты, листья на которых были десятка различных форм, а цветы — дюжины разных видов.

Растения, которые выращивали в деревне, в этом отношении были устойчивы: каждое растение было одного определенного вида. Здесь же, за несколькими исключениями, растения были гораздо более разнообразны, даже в пределах одного вида. Они казались куда более уязвимыми к болезням, уродствам и смерти, но компенсировали это быстрым ростом и плодовитостью.

— Мы можем собрать плоды и выжать их, мякоть отбросить, а сок выпить, — предложил Дафан, когда последний край солнечного диска скрылся за горизонтом, оставив их в сумерках.

Западный горизонт был плоским за исключением неровного полукруглого силуэта, к югу от точки, в которой зашло солнце. Судя по силуэту, это могло быть некое рукотворное строение, но на его верху были заметны какие-то растения, так что, возможно, это был просто холм необычной формы.

— Нам нужна вода гораздо чище, чем эта, — сказала Гицилла после некоторого раздумья. — Даже если она не будет ядовита, в ней могут оказаться другие вещества, которые должны быть выведены из организма. Это будет все равно что пить морскую воду.

Дафан удивился, подумав, откуда она может это знать. Сейчас она говорила не как деревенский ребенок; она говорила как некто, кому неким мистическим образом были открыты многие тайны. Как и Дафан, Гицилла никогда не видела моря, и вероятно, никогда не увидит, так откуда же она знает, как это — пить морскую воду, и откуда она взяла такие слова — «выведены из организма»? Конечно, все любили слушать истории о пиратах и приключениях в дальних странах, о жертвах кораблекрушений, выброшенных на необитаемые острова, но Гицилла говорила с такой уверенностью, словно знала это из каких-то совсем других источников.

Дафан начал понимать, почему люди иногда боялись, когда Гицилла была такой — а он еще не видел, чтобы она была такой так долго. Станет она когда-нибудь снова прежней Гициллой, или после нашествия Империума она изменилась навсегда?

— Мы не найдем чистой воды, — мрачно сказал Дафан. Он сильно надышался дымом в горящем лесу, и не испытывал бы такой жажды, если бы его горло не было обожжено.

— Найдем, — сказала Гицилла, неустанно шагая к тому месту, где зашло солнце.

— Все равно, какой смысл? — спросил Дафан. — Все, кого мы знали, мертвы, наш дом разрушен. Куда мы идем? Куда нам деваться?

— Где-то здесь собирается армия, — ответила Гицилла. — Армия, которая готовится сражаться с захватчиками.

— Жаль, что их не было в деревне, — хрипло произнес Дафан. — Они могли бы сразиться с захватчиками сегодня.

— Сомневаюсь, что это единственное место, где имперские солдаты пересекли пустыню. Большинство путешественников избегают Янтарной Пустоши. Даже если у них есть камулы, они обычно обходят Пустошь далеко к северу, или еще дальше, к югу. У солдат есть грузовики, которые могут двигаться гораздо быстрее камулов, но все равно нам не повезло.

— Не повезло! Предполагалось, что на нашей стороне магия! У нас есть колдуны и Сновидцы Мудрости, а у них нет. Почему нас не предупредили?

Дафан не собирался обвинять лично ее, но Гицилла все же восприняла это как нечто личное. Она была самым одаренным ребенком в деревне, патер Салтана говорил, что ее коснулся истинный бог.

— Я видела так много в моих видениях, — сказала она, — но ни одно из них не было ясным. Даже величайший колдун в мире может растеряться или быть обманутым иллюзией.

Дафан знал, что она цитирует патера Салтану.

— Вот вам и дар видения будущего, — проворчал Дафан, — и честность истинного бога.

— Несправедливо с твоей стороны издеваться, — сказала Гицилла. — И глупо богохульствовать.

Ее голос был странно напряжен. Она больше не повторяла слова патера Салтаны, но у Дафана все равно было впечатление, что эти слова не ее собственные — по крайней мере, не полностью.

— Видения даже самых мудрых Сновидцев столь неясны потому, — продолжала Гицилла, — что будущего еще не существует. Здесь и сейчас будущее может существовать лишь как почти бесконечное число возможностей, вероятность осуществления которых меняется с каждой прошедшей секундой. Сам факт того, что мы смотрим в это море возможностей, влияет на вероятность их осуществления, поэтому все, что мы там видим, начинает меняться, когда мы пытаемся на нем сосредоточиться — именно потому, что мы смотрим и потому, что пытаемся сосредоточиться. Если бы мы видели это как-то по-другому, бог, даровавший этот талант, лгал бы нам.

Дафан подумал, что Гицилла больше нравилась ему, когда была обычной девочкой, не затронутой какими-то потусторонними силами. Следовало ожидать, что Сновидцы Мудрости с возрастом будут становиться все мудрее, но это было довольно пугающе.

— Ты можешь подумать, что мой талант слишком ненадежен, чтобы быть полезным, — продолжала Гицилла так, словно сама пыталась осмыслить, что она говорит, — но представь альтернативу. Представь, что, глядя в будущее, мы видим его полностью распланированным заранее, точным и постоянным, полностью упорядоченным и неизменным. Какая польза от такого провидения будущего? Оно лишь скажет нам, что мы абсолютно беспомощны, не в состоянии ничего изменить, бессильны сделать что-то сами, кроме того, что неминуемо должно случиться.

«А разве сейчас не так?», подумал Дафан, но Гицилла была слишком погружена в дебри собственных мыслей, и не услышала бы его, если бы он сказал это вслух.

— Оно скажет нам, что мы всего лишь машины, — говорила Гицилла, ее голос звучал со странным надрывом, словно она начинала бояться сама себя, — или марионетки, действующие по предписанному ритуалу, который мы не можем ни изменить, ни понять. Разум какой провидицы выдержал бы это? Какие мысли и чувства она бы при этом испытывала? Она испытала бы абсолютный ужас, чувство всеохватывающей и неизбежной ловушки. Наши враги хотят сделать будущее именно таким, Дафан — и такой они хотят сделать всю жизнь. Они желают принести в мир порядок. Что ж, я рада, что в своих видениях я вижу лишь путаницу и неопределенность. Если бы я ее не видела, я не была бы свободной, не была бы человеком, и бог, наделивший меня этим даром, был бы самым чудовищным тираном.

Но ее голос звучал совсем не радостно. Казалось, она чувствует, что должна радоваться, но не могла найти для этого достаточно смелости. Дафан подумал, что по-своему Гицилла напугана не меньше его — но это «по-своему» слишком отличалось от того, что испытывал он.

«Вот вам и свобода», подумал Дафан. «Вот вам и право быть человеком».

Они все же смогли найти ориентир в сумерках. Пока светило солнце, они видели птиц разных видов, порхавших над кустами, или перепрыгивавших с одного куста на другой, но когда начало темнеть, птицы стали собираться в неожиданно большие стаи, во множестве взлетали в воздух, кружились туда-сюда, издавая разные крики, а потом направились к своим гнездам.

— Туда! — сказала Гицилла, указывая в направлении, в котором летела одна из стай, немного к северу от их пути. — Там мы найдем воду. Придется отклониться от пути, но я все равно не думаю, что мы сможем дойти до Эльвенора ночью — уж лучше сделать крюк.

— Надеюсь, вода недалеко, — сказал Дафан — но быстро понял, что если бы вода была слишком далеко, они бы не увидели, как птицы садятся. Несмотря на страшную усталость, они с Гициллой даже смогли ускорить шаг — жажда подстегивала их.

Когда полностью наступила ночь, двое беглецов оказались на краю впадины, имевшей форму блюдца. В ее середине был пруд, окруженный камышами и какими-то фантастическими цветущими растениями. Они выглядели гораздо более странными, чем все растения, которые Дафан видел раньше.

В деревне была поговорка, призывавшая детей остерегаться садов бога. Раньше Дафан не понимал ее значения, но когда увидел эти невероятно причудливые цветы, он понял, какие сады мог выращивать бог Гульзакандры. Увы, сейчас Дафану было не до того, чтобы проявлять осторожность. Отчаянная жажда отбросила все остальные соображения. Пробравшись сквозь заросли камышей, он бросился на край пруда, зачерпывая воду руками и наполняя свой иссохший рот.

Вокруг чирикали птицы — но, пока он пил, их голоса постепенно затихали.

Когда он напился, то даже не стал пытаться встать на ноги, а просто перевернулся на спину и лежал, глядя в небо.

Звезды были видны на небе в изобилии, и они были подвижны, как всегда. Они постоянно меняли свое положение, как будто случайно, и при этом изменялись их цвет и яркость.

Дафан подумал, так ли подвижны звезды сейчас, как были они тогда, когда он был еще маленьким. Все говорили, что сейчас звезды стали спокойнее, что со временем они становятся все менее подвижными — но сам Дафан не мог с уверенностью это утверждать. Он не помнил времени, когда движение звезд было заметно более активным. «Возможно ли», думал он, «что лишь страх заставил наших старейшин думать, будто звезды успокаиваются?».

Говорили, что когда звезды последний раз были неподвижны, мир постигла страшная кара: с небес пришел Империум. Было предсказано, что когда звезды снова остановятся, Империум придет снова. Да, Империум пришел — но когда патер Салтана хотел особенно напугать паству, он говорил об Империуме за пределами мирового Империума — об Истинном Империуме, невообразимо огромном. Патер Салтана всегда говорил, что с мировым Империумом можно бороться — хотя Дафан больше не верил в это — но Истинный Империум неодолим. И если бог Гульзакандры не будет доволен молитвами и жертвоприношениями своего народа — так проповедовал патер Салтана, и его глаза при этом становились злыми и страшными — тогда бог лишь остановит свою руку, звезды снова встанут неподвижно, и смерть изольется с небес огненным дождем.

Согласно словам патера Салтаны — когда он был настроен менее сурово — на самом деле звезды не двигались, так же, как солнце, которое, казалось, двигалось вокруг мира. Но лишь казалось, что солнце движется в небе, потому что вращалась сама планета, так и звезды лишь казались подвижными, потому что мир находился посреди необычного шторма, ветра которого возмущали саму структуру космоса, создавая волны в пустоте. Тем не менее, смерть грозила обрушиться с неба пылающим ураганом, если люди Гульзакандры будут скупы в своих жертвоприношениях и нерадивы в молитвах.

Взошли все три луны, и все они были полные. Раньше Дафан видел все три полных луны одновременно лишь два раза, но тогда они были гораздо дальше расположены одна от другой. Он не думал, что когда-нибудь увидит их так близко вместе, даже в неполной фазе. Дафан подумал, что, когда они достигнут зенита, они должны будут оказаться еще ближе, образовав как бы вершины равностороннего треугольника.

— Дафан! — закричала Гицилла, так громко, что он мгновенно вскочил.

Очень вовремя. Он услышал звук захлопнувшихся челюстей, так близко, что волна зловонного дыхания окатила его, взметнув волосы на затылке.

Дафан не тратил время на то, чтобы оглядываться. Он бросился прочь от пруда, скрывшись в камышах.

К тому времени, когда он, наконец, обернулся, на поверхности пруда ничего не было видно, кроме расходившихся кругов на воде.

Над ним возник силуэт Гициллы, закрыв собой часть звезд. Дафан не видел, как она протянула ему руку, но как-то понял это. Он взял ее руку, и Гицилла помогла ему встать. В ее прикосновении было что-то, заставившее его содрогнуться, но он все равно был ей благодарен.

— Что это было? — спросил он.

— Я не знаю, как оно называется, — сказала Гицилла. — У него была длинная шея и голова как у змеи, но, кажется, его тело гораздо крупнее, и скрыто под поверхности воды. Не думаю, что это существо выйдет из воды, а если выйдет, то будет двигаться медленно, но лучше нам отойти подальше, на всякий случай.

Дафан был рад видеть, что Гицилла сейчас больше похожа на себя прежнюю.

— Там, в сорока или пятидесяти шагах есть место, где мы сможем отдохнуть, — добавила она. — Земля там не голая, и в то же время трава не слишком высокая и колючая, и мы можем сделать подстилки из нарезанных камышей. У тебя есть нож?

— Только маленький, — ответил Дафан, вспомнив, каким ужасно бесполезным казался его нож, когда нужно было оружие. Однако нож вполне сгодился на то, чтобы резать камыши, когда Дафан ломал твердые стебли.

— Мы должны что-то поесть, — сказал Дафан Гицилле, когда они сделали импровизированные подстилки. — Даже если это не настоящая еда, она, по крайней мере, заглушит голод.

— Нет, — сказала Гицилла. — Слишком рискованно. Мы найдем что-нибудь завтра, когда пойдем дальше. Она тоже знала о том, что нужно остерегаться садов бога, и, должно быть, пришла к тому же заключению о природе этого места, что и Дафан. Возможно, она была одной из избранных истинного бога, но даже она не смела есть плоды из его сада.

Дафану казалось, что голод не даст ему заснуть, и он был вовсе не уверен, что хочет спать, учитывая, что пруд может привлекать хищников с равнины, и помня о тех хищниках, что уже таились под спокойной поверхностью воды. Но он недооценивал, насколько он измучен; как только он лег, то сразу же погрузился в сон, столь же беспокойный, как звезды в небе над ним, и полный пугающих сновидений.

Дафан никогда раньше не проявлял ни малейшего признака магических способностей. Как и все остальные деревенские дети, он послушно рассказывал о своих снах патеру Салтане, почти сразу же с того времени, как научился говорить, и помнил, как разочарован он был, когда оказалось, что его сны не представляют ничего интересного. Рассказы Гициллы о ее снах звучали для неискушенного слуха Дафана не слишком отличающимися от его собственных, и он испытывал ревность, когда патер Салтана проявлял к снам Гициллы больший интерес.

Сейчас Дафану снились корабли в космосе: корабли, похожие на отрубленные пальцы, или на странные глаза, или на птичьи кости, но сделанные из сверкающего металла. Ему снились целые стаи кораблей, синхронно кружившиеся в космосе, стрелявшие огнем, выжигающим целые миры, направлявшие удары молний в сердца самих богов — но Дафан понимал, что это не могут быть видения, которые видят Сновидцы Мудрости. Это был лишь всплеск воображения, порожденный ужасом, питаемый страхом и наделенный гротескной чудовищностью от лихорадочного жара в его крови.

Сон Гициллы был еще более тревожным, и Дафан даже во сне понимал, что она не спит спокойно. Она все время вертелась с одного бока на другой, то подтягивая ноги к животу, то выпрямляя их. Она тоже что-то шептала, хотя он не слышал что именно — и этот прерывистый шепот вплетался в сны Дафана голосом некоего тайного спутника, который отчаянно хотел, чтобы его услышали и поняли, но не мог внятно передать то, о чем предупреждал. И чем дольше продолжались эти неудачные попытки, тем печальнее звучал голос. Дафан знал, что на самом деле это не голос Гициллы. Это был голос того, что вселилось в нее, когда она рассказывала о Сновидениях Мудрости: голос чего-то странного — и страшного.

Дафан совсем не был уверен, что хочет слушать этот голос, будь то во сне или наяву, но не мог остановиться.

В конце концов, Дафану стало казаться, что он может разобрать по крайней мере некоторые из этих слов, но даже когда он пришел к такому выводу, то все равно не мог понять, сам ли голос становился более ясным, или эта ясность была лишь в его сне.

К сожалению, большую часть из того, что ему удалось разобрать, похоже, составляли имена и названия, некоторые из которых звучали знакомо, но большинство нет.

Чаще всего повторялось имя Гавалона; это имя он знал.

Еще одно имя, повторявшееся почти столь же часто, звучало как Сатораэль; такого имени он никогда раньше не слышал. Канака он знал, но не знал, кто такой Фульбра или что значит Экклезиархия. Не знал, что такое орк или Астрономикон.

Одного имени он не слышал, как ни пытался: это было имя Дафан.

Наконец, хотя шепчущий голос не умолкал, внимание Дафана привлекло нечто куда более пугающее: огромный красный воспаленный глаз заполнил, казалось, все поле зрения, словно это был глаз самого неба. Радужная оболочка глаза казалась тонкой розовой полоской вокруг огромной черной дыры, из которой исходил свет, подобного которому Дафан еще не видел: свет, умерщвлявший все, к чему прикасался, свет мгновенной гибели.

Свет, казалось, был везде, свирепого взгляда ока невозможно было избежать.

— Не имеет значения, сколько путаницы ты видишь в своих видениях, — сказал он во сне Гицилле, хотя она не присутствовала в его сне, — ты все равно не будешь свободна, и неважно, сколько аспектов будущего останутся неопределенными и неосуществленными, окончательная судьба всего — увядание и абсолютная гибель. Ничто не может противостоять ей, и не имеет значения, какой мощью обладает Империум Человечества, он обречен разрушиться и погибнуть, и это будет лишь одна секунда в великой вечности Вселенского Времени.

Однако он понимал, что это был всего лишь глупый сон. Насколько Дафан знал, он не был затронут даром бога его народа. Он не обладал ни мудростью, ни магией, и не мог ожидать, что шепчущий голос Гициллы способен изменить сущность его души, как бы сильно он ни любил ее.

Глава 6

Место, предназначенное для призыва, находилось на вершине необычного полукруглого холма, казавшегося удивительно неуместным на равнинах, преобладавших в центральной части Гульзакандры. Гавалон предполагал, что на самом деле это был огромный круглый объект, в очень далеком прошлом упавший с неба и наполовину зарывшийся в землю.

Большинство метеоритов, как было известно Гавалону, разрушались при ударе о поверхность планеты, если еще до этого не сгорали в атмосфере, но у этого, похоже, сгорели только внешние, более мягкие, слои, осталось лишь тяжелое металлическое ядро, обладавшее такой магнитной активностью, что воздействовало на компасы в радиусе двухсот миль — Гавалон надеялся, что этот факт не был известен захватчикам.

Несмотря на неподходящую форму и структуру, выступающая часть метеорита со временем покрылась местной растительностью. Ничто не могло пустить корни на самом холме, но крупные ползучие растения, росшие вокруг, обвили его своими побегами, и их отмершие ветви помогали удерживать на холме почву, в которой могли прорастать другие виды растений. Когда листья ползучих лиан опадали и гнили среди переплетения побегов, они служили питательной средой для паразитических и сапрофитных растений — которые в свою очередь становились пищей для разнообразных ящериц, змей и гигантских многоножек — и все это было ядовито для незащищенного человека.

Вершина холма была одним из самых сокровенных садов истинного бога, и если бы Гавалон не обеспечил магической защитой свою свиту зверолюдей — и, конечно, Сосуд — они не смогли бы добраться до места, где должен состояться ритуал. Если бы многочисленные жертвоприношения, требовавшиеся для ритуала, не были проведены заранее, было бы очень тяжело доставить жертв на алтарь в подходящем состоянии, но премудрый и неизменно милостивый Изменяющий Пути всегда был готов сохранить пролитую кровь на счету своих жрецов, чтобы они могли накопить энергию для важных обрядов. Были даже слухи, что он выплачивал проценты по этим счетам, и десять галлонов крови, полученной в ходе тщательно продуманной пытки за месяц вперед до ее магического использования, имели цену одиннадцати ко времени, когда композиция заклинания была завершена.

Это заклинание было не только самым сложным из тех, что когда-либо пытался совершить Гавалон, оно было самым сложным из всех заклинаний, которые когда-либо предпринимали колдуны с тех пор, как люди впервые заселили мир, обозначенный на имперских картах как Сигматус. Гавалон работал над заклинанием — постепенно, предсказывая его форму и замысел, и совершая необходимые приготовления к основному ритуалу — семь долгих лет. Он предполагал, что с точки зрения бога, которому он служил, эти семь лет были лишь финальной фазой гораздо более долгого процесса.

Конечно, для бога семь лет были всего лишь одним мигом, и даже двести лет не более чем мгновением. Гавалон полагал, что корни этого ритуала в таинственном мире варпа берут начало не позже чем во время короткого перерыва в варп-шторме, позволившего имперским кораблям приземлиться на планету, а возможно и гораздо раньше. Он не мог не задумываться, не могло ли все, случившееся с тех пор, как прибыли эти корабли, неким непостижимым для человеческого разума образом, быть частью одного из легендарных планов Изменяющего Пути. Не мог он не задумываться и о том, не было ли суждено колдуну, предназначенному для того, чтобы приблизить этот план к его высшей точке, стать чем-то большим, нежели обычный человек.

«В конце концов», думал Гавалон, «если такое ничтожество как Нимиан может превратиться в могучего демона — хотя и ценой полного уничтожения своей личности — почему непоколебимо верному колдуну не последних способностей не может быть даровано хотя бы меньшее демоничество?»

О, стать Повелителем Перемен!

Какая это, должно быть, восхитительная жизнь!

Когда Гавалон и его свита достигли вершины холма, уже совсем наступила ночь, но звезды светили ярко и все три луны были полными. Луны уже приблизились к зениту, образуя как бы вершины равностороннего треугольника — такое близкое их положение повторится только через триста двадцать семь лет. Света было более чем достаточно, чтобы освещать ритуал, несмотря на остаточное мерцание необычного тихого варп-шторма.

Сосуд должен был раздеться догола и лечь в чашечку огромного золотистого цветка, покрытые пыльцой тычинки раздвинулись, чтобы принять его, и начали мягко его поглаживать.

К сожалению, Нимиан должен был оставаться в сознании во время ритуала, и, будучи слабоумным, он не мог удержаться от хихиканья, когда тычинки щекотали его. К счастью, он был слишком напуган, чтобы пытаться что-то сказать.

Зверолюди заняли свои места с молчаливой покорностью, ожидаемой от лунатиков. Гавалону не пришлось тратить силы на то, чтобы загипнотизировать их; аромат ночных цветов ввел их в транс, пока они поднимались по куполообразному склону холма. Поэтому Гавалон мог сосредоточить все внимание на словах магической формулы и сопровождающих их жестах.

На самом деле этот компонент заклинания был не таким сложным, как другие, которые он использовал меньше — или так ему показалось, когда он встал в соответствующую позу и начал декламировать заклинание.

Гавалон держал кинжал с волнистым лезвием в правой руке, и зажженный факел в левой, и то и другое в определенные моменты ритуала должно было истязать его плоть. Он не боялся наносить себе увечья ради пользы дела, и не в первый раз ему приходилось жертвовать глазом или отрезать себе какую-нибудь конечность. Если иметь веру и благоволение божественного покровителя, такие жертвы редко были болезненными настолько, насколько это могло ожидаться, а потеря всегда до известной степени возмещалась. И действительно, его дважды выросший заново левый глаз видел гораздо дальше и лучше, чем тот, с которым он родился, хотя и выглядел куда более уродливо, чем старый правый глаз.

По крайней мере, сейчас Гавалон должен был выжечь себе правый глаз, и существовал небольшой шанс, что выросший новый глаз не будет так заметно отличаться от левого. Что же касается конечности, которую он должен был пожертвовать на этот раз — что ж, у нее все равно никогда не было пары, и она настолько редко демонстрировалась публично, что едва ли имело значение, как причудливо она выглядела или как странно был усложнен ее внутренний аппарат. Она по-прежнему оставалась вполне функциональным инструментом, и даже могла считаться более эффективной, ибо была покрыта шипами.

И поэтому, когда наступило время выполнить соответствующие элементы ритуала, Гавалон Великий не дрогнул и не заколебался. Не роптал он и на бога, которому был горд отдать эту последнюю и наименьшую из многих жертв, принесенных им для достижения этой цели.

Боль от выжженного глаза была лишь немногим сильнее обычного, но и это неудобство было возмещено замечательными изменениями цвета огня выжигавшего его факела, которые левому глазу казались поистине прекрасными.

Другая жертва вообще была почти безболезненной, когда бритвенно острый волнистый клинок рассек старый шрам, а кровь, хлынувшая из перерезанных вен, была такой густой и блестящей, что чудесно отражала звездный свет.

Было бы очень приятно еще изувечить и плоть Сосуда, но это не было привилегией Гавалона. Пока слова заклинания улетали в тихую ночь, лепестки золотистого цветка сомкнулись над мальчиком, заключив его в некое подобие утробы — утробы, из которой ему было суждено очень скоро родиться заново, созревание уже подходило к концу.

Еще до того, как заклинание было закончено, Гавалон почувствовал, как правый глаз вырастает заново, и зрение возвращается. И когда он посмотрел в прекрасное небо, то понял, что этот новый правый глаз будет видеть гораздо дальше и лучше, чем даже дважды обновленный левый.

Он почувствовал, как его вторая рана тоже зарастает шрамом, и с благоговейной гордостью ощутил, как шрам превращается в опухоль, а потом в нечто, для чего даже в тайном языке магии еще не было названия.

«О, стать Повелителем Перемен!», подумал он. «О, стать мастером метаморфоз, не подвластным дряхлости смертных! Какое счастье служить истинному богу и быть свободным!»

Конечно, в глубине души он понимал, что вовсе не свободен — что он, если разобраться, такой же раб судьбы и случая, как и Сосуд, как и последний из зверолюдей — но Гавалон был убежден, что те, кто добровольно принимали рабство и могли разумно выбрать себе хозяина, были счастливы настолько, насколько вообще мог быть счастлив простой смертный человек. И он был убежден, что это — единственный путь, который мог позволить человеку стать чем-то большим, чем простой смертный.

Когда предпоследняя фаза заклинания была завершена, Гавалон остановился, позволив на минуту воцариться благоговейной тишине — и в предвкушении посмотрел на тесно сжатые лепестки цветка, сгорая от нетерпения увидеть, какое существо выйдет из них. Потом он произнес последнее слово, и завершил заклинание.

Последнее слово, конечная цель этого ритуала, было:

САТОРАЭЛЬ.

Гавалон почувствовал, как камень под его ногами слегка вздрогнул.

Даже сквозь толстый слой многих поколений ползучих лиан и всех прочих растений, которые выросли здесь благодаря лианам, Гавалон увидел, что огромная сфера холма начинает светиться. Когда вибрация усилилась и стала напоминать биение сердца, свечение становилось все ярче — из багрового оно стало малиновым, потом ярко-алым, и наконец, пронзительно сияющим розовым.

Гавалон понял, что наполовину погребенный в земле метеорит был чем-то вроде яйца, а сомкнувшийся цветок был скорее не утробой, а неким подобием родового канала. То, что должно быть посеяно в теле Сосуда, было слишком великим, чтобы его можно было долго хранить в каком-либо создании из плоти, независимо от того, какие метаморфозы оно могло претерпеть.

Лепестки цветка начали разворачиваться с величественной неторопливостью, демонстрируя то, что они скрывали.

Гавалону пришлось подавить всплеск разочарования, на которое, как он знал, он не имел права. Нимиан лежал внутри цветка, и он по-прежнему был здесь, так лениво развалившись, что, казалось, он заснул от скуки. Его кожа казалась более свежей, но она была такой же бледной, как и раньше, белая, как скорлупа яйца, даже не тронутая солнцем. Когда Сосуд начал подниматься, его движения казались более гибкими, чем раньше, но конечности были такими же костлявыми. Лишь когда он открыл глаза и встретил пытливый взгляд Гавалона, Нимиан проявил, что теперь он нечто большее, чем человек.

Раньше Нимиан никогда не осмеливался смотреть в пугающие глаза Гавалона, но теперь он смотрел в них без страха. Глаза самого Сосуда стали полностью темными, лишенными зрачков и радужной оболочки.

— Гавалон? — спросил он, с любопытством выговаривая звуки, словно не вполне понимал их значение — или хотел насладиться даром речи.

— Ваш скромный слуга, — лицемерно сказал Гавалон. Учитывая, что будущий демон все еще носил тело Нимиана, эти слова звучали абсурдно, почти непристойно, но все равно надо соблюдать приличия. Даже если он все еще обращается не к Сатораэлю, Орудию Возмездия, а к Нимиану, Последней Жертве, следует быть вежливым. Несколько уязвляла мысль, что глупый мальчишка так мало страдал по сравнению с другими жертвами и самим Гавалоном, но колдун понимал, что едва ли подобает этому возмущаться и уж точно не стоит это озвучивать.

— Чувствую себя странно, — сказал мальчик. — Словно не собой.

Это обеспокоило Гавалона. Произнес это очевидно Нимиан, его душа не была полностью уничтожена. Значит ли это, что демон пожрет его душу медленно, наслаждаясь ее вкусом, как мог он наслаждаться другими ощущениями, оказавшись в плоти смертного? Или может быть… может быть, что-то пошло не так? Ритуал был испорчен? Метаморфоза Нимиана не удалась?

«Нет», решил Гавалон. Должно быть, так это и должно случиться: медленно, расслабленно, снисходительно. Так должно быть. Альтернатива просто немыслима.

— Лучше, — сказал Сосуд спустя некоторое время. — Чувствую себя лучше. Но не собой.

— Это закономерно, господин. Такая трансформация должна быть трудной даже для демона.

Нимиан хихикнул.

— Господин! — изумленно повторил он. — Ты назвал меня господином! Гавалон Великий называет меня господином!

«Невероятно», твердо напомнил себе Гавалон, «не может быть, чтобы что-то могло пойти не так». Должно быть, это испытание его терпения. Сколько бы ни осталось прежней личности мальчика внутри Сосуда, глаза открывали истину. Глаза были зеркалом души, и в его глазах не было ничего кроме пустоты, непроницаемой даже для магического зрения Гавалона: пустоты самого варпа.

— Ваша армия ждет, господин, — терпеливо сказал Гавалон. — Враг уже пересек пустоши, быстрее, чем мы ожидали, и решительное сражение нельзя далее откладывать. Пора показать этим ублюдочным отпрыскам Империума, чей это мир, и чьим он останется.

— Армия? — повторил Сосуд, все еще тщательно выговаривая каждый звук. — Мне нужна армия?

«Действительно, нужна ли демону армия?», подумал Гавалон. Возможно и нет. С другой стороны, он приложил столько усилий, чтобы собрать для него армию, что со стороны демона и Изменяющего Пути было довольно грубо отвергать ее. Разве это не должна быть война возмездия? Разве имперским солдатам будет позволено предать Гульзакандру мечу, а ее жителям даже не представится возможности отомстить? Конечно, погибшие жители Гульзакандры были тоже в своем роде жертвами, чьи смерти могли быть приятны для бога, за которого они умирали — но, разумеется, бог не позволит, чтобы погибло слишком много поклоняющихся ему, особенно когда среди них есть такие достойные его поборники, как Гавалон Великий. Разве будущий демон здесь не для того, чтобы изменить ход войны? Неужели демон не желает хотя бы увидеть свои войска?

Гавалон отчетливо осознавал тот факт, что он не знает ответа ни на один из этих вопросов. Три долгих года он потратил на предсказывание последовательностей заклинания и схемы ритуала, но так и не увидел высшей точки плана своего бога. Простой и весьма мучительный факт — Гавалон не знал, что именно должен сделать демон, и как, и в какой степени он должен избавить верных почитателей истинного бога Гульзакандры от опасности, в которой они сейчас оказались. Гавалон высказывал наиболее вероятные предположения, но это были лишь предположения.

— Армия — весьма полезная вещь, господин, — обеспокоенно заметил Гавалон. — Нет ничего более подходящего для пролития крови врага, чем армия. А кровопролитие должно состояться, не так ли? Империум должен истекать кровью и страдать, много страдать.

— Не знаю, — сказал Сосуд, и с точки зрения Гавалона это было самое пугающее, что он мог сказать.

Гавалон не мог вообразить, что Сатораэль скажет когда-нибудь «не знаю». Но колдун напомнил себе, что существо перед ним — еще не Сатораэль, хотя демон, несомненно, был воплощен в этих прекрасных глазах, исполненных тьмы. Очевидно, Нимиан еще частично владел своим прежним телом и разумом. Почему бы и нет? Если эта метаморфоза происходила более двухсот лет, почему бы она не могла завершиться столь же неторопливым образом. Когда еще демону представится возможность испытать маленькие радости и парадоксы человеческого существования?

Возможно, человеческое тело и душа — даже столь ничтожные, как тело и душа Нимиана — блюдо, которым стоит наслаждаться не спеша.

Но армия ждала, и враг быстро приближался — слишком быстро. Решительное сражение нельзя было откладывать, если, конечно, это действительно будет решительное сражение.

— Должно состояться кровопролитие, господин, — сказал Гавалон, решив, что если будущему демону нужна помощь, то его долг помочь ему. — Должно состояться великое кровопролитие, не только ради жертвоприношений, но и просто ради удовольствия. Инородцы размножались здесь уже десять поколений, и настала пора собирать урожай. С другой стороны, потомки первых поселенцев в Калазендре, Булзаваре, Зендаморе и Йевелкане размножаются уже тысячу поколений, и собрать этот урожай уж точно давно пора. Да, повелитель, непременно должно состояться кровопролитие, и оно должно быть поистине щедрым. Пора что-то противопоставить той бойне, которую с такой легкостью учиняют эти новые самозваные владыки мира с помощью своих пушек и железной дисциплины. И армия — очень полезный инструмент для такой работы, господин. Я предоставляю в ваше распоряжение сотню своих порабощенных колдунов, две сотни повелителей шабашей и множество всевозможных зверолюдей. У них есть возможность доставить вам изрядное удовольствие и еду, в которой вы, несомненно, нуждаетесь.

— Еду, — повторило обнаженное существо тоном, который заставил Гавалона пожалеть о слове «несомненно». С запозданием колдун понял, что не знает, какое именно питание может понадобиться Сатораэлю, чтобы закончить его метаморфозу, или какие вкусовые ощущение ему наиболее приятны.

У будущего демона на этот счет, очевидно, были свои соображения.

— Хорошая мысль, — сказал он. — Хочу еды.

Сейчас он казался немного крупнее и крепче, словно сама мысль о еде помогла ему продвинуться немного дальше по пути демоничества.

Озвучив свое желание поесть, будущий демон начал оглядываться. Вдруг он бросился вперед, схватив змею, которая дремала под золотистым цветком. Он поднял змею высоко в воздух, его бесконечно темные глаза смотрели на змею с такой алчностью, которую могла выразить только пустота.

Змея зашипела и открыла пасть, демонстрируя ядовитые клыки, но будущий демон засунул ее голову себе в рот и, сомкнув зубы, начал жевать, и дюйм за дюймом, съел двухфутовую змею до самого хвоста.

— Лучше, — сказал он, когда змея полностью исчезла в его глотке. — Гораздо лучше.

Тело Нимиана явно начало изменяться. Он был все еще бледным, но на его коже начал проступать узор, словно призрак съеденной им змеи.

Мальчик метнулся сначала влево, потом вправо. За пять минут он съел еще двух змей, бородавчатую ящерицу с гребнем и многоножку, по размеру не уступавшую поясам, которые носили зверолюди. Похоже, еда понравилась новорожденному демону.

— Вода, — сказал будущий демон. — Хочу воды.

— Нам придется спуститься на равнину, чтобы найти воду, господин, — сказал Гавалон. — Боюсь, я забыл захватить фляжку даже для себя.

Лишь сказав это, он заметил, какую он испытывает жажду. Он вдруг подумал, что выжигание глаза всегда вызывало у него жажду, но так как жечь себе глаза приходилось нечасто, лишь сейчас он это заметил. Насколько же сильную жажду может испытывать демон?

Мальчик, который больше не был мальчиком, нашел круглый плод, наполовину скрытый растительностью. Плод был похож на нечто среднее между огромным кактусом и грибом-поганкой. Будущий демон без усилий сорвал его и, разбив, как яйцо, выпил содержавшуюся в нем жидкость. Несколько последних капель он предложил Гавалону, но колдун отрицательно покачал головой, и демон допил их.

— Все еще хочу пить, — сказал будущий демон, — пошли вниз.

Гавалон быстро согласился и дал знак зверолюдям, которые все еще не вышли из состояния транса. Но когда колдун повернулся, чтобы идти, мальчик вдруг выпрямился, навострив уши, которые сейчас, казалось, были вдвое больше, чем раньше, на них выросли густые пучки оранжевой шерсти. Лицо его было все еще лицом Нимиана, кроме глаз и ушей, и конечности были все еще костлявыми конечностями Нимиана, только теперь руки и ноги казались длиннее. Но тело уже не было телом Нимиана, и голос, когда демон заговорил, звучал совсем по-другому.

— Солдаты близко, Гавалон, — сказало существо. — Уже могу и слышать их, и видеть, они лишь в паре миль отсюда. Грузовики идут сквозь ночь, их фары освещают путь среди равнины… Они окажутся здесь утром — немного поздно… Но разница во времени их опозданья окажется чрезмерно малой. А может, и напротив — чрезмерно велика… — голос замолчал, словно руководивший им разум не мог охватить все зримые вероятности.

— Да, господин, — сказал Гавалон, чувствуя, как тревога смешивается в нем с глубоким облегчением. — Ваша армия ждет вас.

— Гавалон, — сказал будущий демон тихо и, казалось, мечтательно. — Ты не имеешь представления о том, что ждет меня… Не знаю этого и я. Надеюсь лишь, что не придется нам скучать, когда узнаем…

И, не дожидаясь ответа, Сосуд внезапно бросился вниз по крутому склону, он бежал с такой скоростью, что обычный человек или зверочеловек не могли и надеяться догнать его.

«Вдруг он погибнет!», подумал Гавалон. Но мысль о том, что Сосуд может быть уничтожен, прежде чем демон в нем успеет сформироваться, была слишком ужасной. Запоздалое осознание того, что Сосуд уже скрылся из вида, и Гавалон понятия не имеет, куда он направился и зачем, было уже слишком. Гавалон не был настолько тщеславным, чтобы думать, будто он по-настоящему нужен демону, но ничуть не сомневался в том, что демон нужен ему. Без помощи демона даже армия, возглавляемая величайшим колдуном Гульзакандры, не имела никаких шансов противостоять оружию Иерия Фульбры.

— Не стойте тут! — заорал Гавалон на остолбеневших зверолюдей. — Бегите за ним!

Глава 7

Дафан проснулся, вздрогнув, с изумлением и тревогой осознав, что он спал. Гицилла спала рядом, глубоко, но беспокойно. Она лежала неподвижно, но что-то лихорадочно шептала, как будто ожесточенно споря с кем-то. Он ясно видел в темноте ее лицо, освещенное светом трех лун. Луны прошли зенит, и теперь их стройное расположение нарушилось, две ближних луны постепенно опережали дальнюю.

«Когда теперь», подумал Дафан, «они снова займут такое положение?» Но у него не было времени на такие абстрактные вопросы; его разбудило нечто более важное. Рассвет еще не наступил, и в окрестностях пруда было абсолютно тихо. Единственным звуком, который слышал Дафан, был отдаленный гул, словно пчелы жужжали вокруг улья.

Пчелы? Среди ночи?

Дафан сел, пытаясь определить, в каком направлении слышится шум. Он решил, что с востока. Потом он встал — и когда выпрямился над зарослями, то увидел огни. Там было три ярких огня, расположенных треугольником, как луны в небе, огонь на вершине треугольника был самым ярким — а за ними вдали виднелись другие.

Приглушенный гул был шумом моторов. Он постепенно усиливался, переходя в рев.

Дафан опустился на колени и начал поспешно трясти Гициллу.

— Проснись! — умолял он. — Они идут за нами! Целый конвой грузовиков, их фары и прожектора освещают равнину.

Разбудить ее было нелегко; Сновидцы Мудрости спали более крепко, чем обычные люди, даже когда в их сновидениях не было ничего мудрого, а в Гицилле дар Сновидца усилился за последние несколько часов. Лишь когда Дафан поднял ее на ноги и указал на приближающийся свет фар, Гицилла поняла, в какой опасности оказались они с Дафаном.

— Но это же глупо, — сказала она. — Зачем им преследовать нас?

Дафан уже понял, что его первое предположение, вероятно, было ошибочным.

— Должно быть, они направляются к источнику воды, — сказал он. — У них, наверное, есть карта. Захватчикам не обойтись здесь без хороших карт — и они, наверное, уже давно готовили вторжение в Гульзакандру.

Гицилла не ответила сразу — ее губы шевелились, когда она пыталась подсчитать грузовики, но это было нелегко, пока остальные машины шли в колонне за передним грузовиком.

— Их там не так много, — сказал Дафан. — Пять или шесть, может быть, семь. Авангард — вероятно, разведчики. Там впереди есть холм — может быть, они хотят занять его и устроить там наблюдательный пост. Это единственная возвышенность на много миль, и они не знают, что с его вершины не на что особо смотреть, кругом одни пустые равнины.

— Мы этого не знаем, — заметила Гицилла. — Может быть, где-то рядом находится лагерь армии Гавалона.

— Если бы армия Гавалона была тут, — возразил Дафан, — наши бы уже заняли холм. Ну а нам что делать? Лучшее укрытие здесь у пруда, но если мы не отойдем подальше, а они решат остановиться и набрать воды, мы сильно рискуем.

— Мы должны попытаться выяснить, зачем они здесь, — сказала Гицилла, хотя и не слишком убедительно. — Это может быть важно.

— Это не принесет никакой пользы, если мы не сможем никому сообщить, что мы выяснили, — сказал Дафан — но он понимал, что они спорят слишком долго. Скорость, с которой двигались грузовики, была просто удивительной для того, кто привык видеть лишь медленно бредущие караваны камулов. Дафан схватил Гициллу за рукав и потащил ее в направлении прямо противоположном пруду — немного к северо-востоку.

Чем дальше они шли, тем меньше оставалось укрывавшей их растительности, но Дафан знал, что им придется пойти на этот компромисс без дальнейшего промедления. Луч прожектора был уже рядом, и хотя их синяя и коричневая одежда была довольно темной, достаточно было лишь осветить их бледные лица, чтобы приближавшиеся имперские солдаты узнали об их присутствии.

— Сюда! — сказал Дафан, увидев заросли кустов, казавшиеся достаточно густыми, но не колючими.

Гицилла послушно присела, но вдруг напряглась.

— Они увидят нарезанные камыши, — испуганно прошептала она. — Они поймут, что мы здесь.

Но теперь было слишком поздно что-то делать с их импровизированными подстилками, и Дафан все равно не был уверен, что они смогли бы что-то с ними сделать, даже если бы подумали об этом раньше. Теперь единственной альтернативой было бежать в ночь как можно быстрее, и не останавливаться — но как бы они не бежали, они могли не успеть убежать от света прожектора.

Грузовики, приближаясь к пруду, развернулись веером. Включились новые прожекторы, обшаривая кусок плодородной земли среди равнины. Полдюжины каких-то животных выскочили из своих убежищ и бросились бежать от света, раздался треск выстрелов. Дафан услышал, как одно животное рухнуло на землю, и содрогнулся — он и представить не мог, что там поблизости пряталось такое крупное существо.

— Надеюсь, они отравятся мясом, — прошептала Гицилла. Но дикие свиньи были хорошей пищей, хотя они сами часто питались растениями, непригодными для людей, а мясо газелей было безвредным, хотя и не слишком питательным.

Они услышали крики приказов, когда солдаты начали высаживаться из грузовиков — судя по приказам, имперцы не собирались задерживаться здесь надолго, после того, как пополнят запасы воды. Но некоторым, однако, было приказано принести факелы и обыскать кусты на предмет «чего-нибудь полезного» — вероятно, имелось в виду что-то съедобное.

Света с грузовиков было так много, что Дафан мог четко разглядеть имперских солдат. Как и те двое, которых он видел в лесу, эти солдаты были одеты в хорошо пошитую серую форму. Ткачи в родной деревне Дафана были искусны, но они не смогли бы так хорошо изготовить одежду. Дафан всегда думал, что у него отличная одежда, но ее никак нельзя было сравнить с такой как у них.

Ботинки и пояса, которые носили солдаты, производили еще большее впечатление. В деревне не было своего дубильщика, поэтому все кожаные изделия ее жителям приходилось покупать у торговцев, и Дафану еще повезло иметь пару ботинок, которые до него носили не больше десятка мальчишек, прежде чем выросли из них. По сравнению с высокими ботинками, в которые были обуты эти солдаты, обувь Дафана выглядела просто жалкой дешевкой. Кроме отличных поясов на форме солдат были карманы и пуговицы. Форму украшали всякие значки, но что они могли означать, Дафан даже не догадывался.

У Дафана не было времени рассматривать этих людей в лесу, когда он пытался отвлечь их, бросая камни, а когда они убили Хойюма, он так пытался остаться незаметным, что едва успел взглянуть на них. Теперь, когда он видел их ясно, он осознал, насколько не похожи на него были имперские солдаты. Все их вещи, все снаряжение, были лучше продуманы и лучше сделаны.

Гульзакандра была цивилизованной страной — так всегда говорили Дафану. Она сохранила изрядную долю знаний, принесенных в мир самыми первыми людьми. Но Дафан сомневался, что в городах Гульзакандры было что-то, что могло сравниться с одеждой имперских солдат — не говоря уже об их оружии.

— Лежи тихо, не двигайся, — предупредил он Гициллу. — Не поднимай голову, если будут светить в нашу сторону. Это было очевидно, напоминание себе не в меньшей степени, чем ей. Она не ответила, и даже не стала напоминать Дафану, чтобы он сохранял не только неподвижность, но и тишину.

Дафан услышал плеск, когда солдаты собрались у пруда и, явно ничего не опасаясь, наполняли контейнеры водой. Казалось, они испытывали большое облегчение от того, что нашли пруд, и Дафан подумал, почему у них так мало воды, если прошло меньше пятнадцати часов с тех пор, как они захватили деревню. Неужели Канак смог отравить колодец? Если так, то деревня погибла навсегда: без надежного источника воды ее невозможно будет восстановить.

Вдруг ночь разорвал внезапный крик, и Дафан вспомнил, как счастливо он спасся от чудовища из пруда. Раздался грохот выстрелов и зловещее шипение оружия, названия которого Дафан не знал.

Послышались новые крики приказов и ругательства. Даже проклятия, которые использовали имперские солдаты, звучали более впечатляюще, чем те, которые Дафан слышал из уст крестьян и торговцев, в них поминали Императора и Трон. Был ли Император в Калазендре, или солдаты просто помнили древние предания, которые привезли с собой их предки, когда упали с неба?

Большинство приказов было напоминаниями о необходимости экономить боеприпасы. Когда паника улеглась, послышался стон, что позволяло предположить, что монстр в пруду не только пролил кровь, но и тяжело ранил врага.

«Гульзакандра наносит ответный удар!», с восторгом подумал Дафан.

Однако его ликование не было долгим. Двое солдат шли в его направлении, светя факелами — более бдительно, теперь они знали, что во тьме таится опасность. Их факелы были не теми слабыми факелами, которые делали деревенские жители из промасленных тряпок. Их свет был белым и пронзительным. Это тоже были какие-то машины, в которых, казалось, горели частицы солнца.

К несчастью, в зарослях прятались животные, чьи инстинкты велели им лежать, пока их не заметят — а потом бежать в панике.

Лишь в панике животное могло побежать в заросли, где прятались люди, но эти ослепительные факелы были слишком пугающим нарушением нормальных условий. Свинья с полудюжиной поросят вырвались из своего убежища и бросились в самые густые заросли — увы, именно эти заросли Дафан счел идеальным укрытием.

Свинья бежала прямо на него, спасаясь от выстрелов. Дафану оставалось лишь откатиться в сторону, когда свинья поняла свою ошибку, и набросилась на него, как могла только доведенная до отчаяния мать. И если бы два выстрела не убили ее немедленно, свинья могла бы изувечить Дафана, но так она лишь выдала его позицию солдатам с факелами, которые схватили двух деревенских детей так же быстро, как застрелили свинью.

— Лежать, деревенщина! — раздался приказ, и нога в ботинке тяжело опустилась на спину Дафана, прижав его к земле. Услышав еще один такой приказ, он понял, хотя лицо его было прижато к земле, что Гициллу постигла та же участь.

Через несколько секунд его вздернули на ноги, и поймавший его солдат объявил остальным, что «взяты в плен двое противников».

Имперские солдаты подтащили Дафана и Гициллу к одному из грузовиков и приперли к откидному борту. Им в лицо светили шесть или семь факелов, ослепляя ярким сиянием.

— Они безоружны, — произнес один голос.

— Тут могут прятаться еще!

— Здесь рядом нарезанные камыши, сэр, из них сделали что-то вроде подстилки. Величиной только для двоих.

— Это не значит, что их не может быть больше — возможно, они спали по очереди.

— Просто тщательно обыщите территорию, сектор за сектором. Эй ты! Ты откуда?

Похоже, смысла лгать не было.

— Из деревни, — сказал Дафан.

— Из какой деревни?

— Из деревни.

Кто бы ни задал этот вопрос, кажется, ответ ему не понравился. В свете факелов мелькнул приклад винтовки, и ударил Дафана по подбородку — но солдата, ударившего его, сразу оттолкнули назад.

— Он просто глупый туземец. Его чертова деревня для него весь мир. Наверное, он никогда не видел карты, не говоря уже о том, чтобы слышать, какие на ней названия. Ты откуда идешь, парень? К солнцу или от солнца?

Видимо, они думали, что его невежество простирается настолько далеко, что он не знает, как называются восток и запад, но это доказывало лишь то, что глупы были они. Городские купцы всегда считали крестьян и сельских торговцев идиотами, а солдаты, наверное, были еще более уверены в своем интеллектуальном превосходстве.

— Мы из деревни, на которую вы напали вчера, — сказал Дафан, его голос был надломлен гневом и отчаянием. — Мы прятались в лесу, когда вы подожгли его. Бежать можно было только в одну сторону.

— И направляться только к одному месту, по крайней мере, в первый день, — заключил спрашивавший, очевидно, довольный своими дедуктивными способностями. — Вы встречали тварь в пруду? Или знали, что она была здесь?

— Я не знал, — мрачно сказал Дафан. — Если бы Гицилла не закричала, эта тварь сожрала бы меня.

Несколько солдат рассмеялись.

— Ты когда-нибудь раньше заходил так далеко от дома?

— Нет, — ответил Дафан.

— Это ты Гицилла? — спросил солдат, повернувшись к ней. — А ты раньше бывала здесь?

— Я не ходила так далеко, — ответила она. Дафан не знал, лжет ли она, но подозревал, что возможно. Его не было с ней, когда она недавно проводила какое-то время с патером Салтаной где-то за пределами деревни.

— Где-то к западу отсюда должно быть полукруглое образование — похожее на половину шара, словно шар наполовину закопан в землю. Вы видели что-то подобное, прежде чем солнце зашло?

Гицилла не отвечала, и Дафан заметил движение в свете факелов, как будто приклад поднимался для второго удара.

— Я видела его, — быстро сказала Гицилла, понимая, что теперь это не имеет значения. — Оно далеко отсюда.

— Если ты видела его, — сказал солдат, все еще сохраняя самодовольный тон, — значит оно не так уж и далеко. Мы не какие-нибудь босяки-дикари, чтобы ходить пешком. У нас есть грузовики… это такие повозки, которые ездят без лошадей.

Дафан не стал указывать на то, что и у него и у Гициллы была обувь. Он уже понимал, что мнение солдата о том, что должна представлять собой пригодная пара ботинок, вероятно, сильно отличалось от его мнения.

— Убить их что ли? — спросил другой голос. — Девчонка какая-то странная, наверное она мутант.

— Нет, — сказал допрашивавший их, вероятно это был офицер. — Мы нашли воду — и, скорее всего, она не отравлена, так как эти двое, наверное, пили ее несколько часов назад — но теперь нам нужна еда. А туземцы лучше знают, что здесь съедобно.

— У нас есть конвертер.

— Есть, и молитвы для него. Но даже техножрецы признают, что от конвертеров немного толку, если им приходится перерабатывать местную дрянь, от которой нам не больше пользы, чем от деревянной стружки. Это место полно мутантов — и растений, и животных. Я бывал раньше в пустошах, и понимаю важность знания местных условий.

— Какое там знание? Они сами сказали, что не бывали здесь раньше. Они росли в своей деревне, как и все туземцы. Даже если они что-то и знают, они могут врать. Может быть, девчонку стоит пока оставить в живых, если, конечно, она в самом деле не мутант, но мальчишку лучше убить в любом случае.

— Ты мало убил детей сегодня? Имей немного терпения. Он крестьянин, не колдун. Ну что, ребята, как вам понравится поработать переводчиками и дегустаторами? Альтернативные варианты вы только что слышали.

— Это вам не поможет, — сказала Гицилла, ее голос был неестественно спокоен. — Вашим начальникам не стоило посылать вас сюда. С нашей помощью или нет, вы не выберетесь отсюда живыми. Еще до следующего заката вы все будете мертвы.

Это изменило настроение солдат, собравшихся вокруг них полукругом. Наигранная веселость, которую они проявляли, была лишь защитной реакцией против страха. Они прекрасно понимали, что оказались в опаснейшем положении, оторвавшись так далеко от наступающей армии.

— Да защитит нас Император, — машинально прошептал один из солдат.

— Слава ему, — добавил другой.

— И кто же убьет нас? — спросил офицер, но его голос тоже изменился после того, как он услышал слова Гициллы. Он не мог знать, что это были не совсем ее слова, но что-то в них встревожило его. Он явно предчувствовал что-то недоброе.

— Вы их даже не увидите, — продолжала Гицилла. Ее голос звучал так, словно она не вполне пробудилась от своих Сновидений Мудрости, беспорядочная путаница которых изливалась тем шепотом, который слышал Дафан.

— Ты говоришь о ваших драгоценных Повелителях Шабашей? — спросил офицер. — Или об ордах зверолюдей, которые они где-то тут собирают? Именно это они вам говорят, чтобы удерживать вас в рабстве — что, когда наступят черные дни, они используют свое могущество, чтобы уничтожить ваших врагов? Ну, у меня для вас плохие новости. У нас есть инквизиторы, и техножрецы, и молитвы, которые по-настоящему действуют, и наше могущество далеко превосходит все эти дешевые фокусы, на которые только и способны ваши жалкие колдуны. Мы — Империум.

— Вы — не Империум, — мрачно ответила Гицилла, голосом таким необычно глубоким, что Дафан никогда не слышал такого от прежней Гициллы.

— Да что ты можешь знать об Империуме? — спросил офицер, но его тревога явно усилилась.

— Я говорил, что она мутант, — послышался другой голос. — Надо убить их обоих скорее.

— Он прав — мы должны скорее убить их, — сказал третий голос.

— Подождите! — сказал офицер. — Если она действительно что-то знает, я хочу выяснить, что она знает о том, что убьет нас до следующего заката. Девчонка, если ты хочешь жить, лучше тебе рассказать что-то, что мне нужно знать. Приведи какую-нибудь причину, чтобы позволить тебе еще немного пожить.

Такие перспективы показались Дафану не слишком радостными, но Гицилла по-прежнему пребывала в состоянии, подобном трансу.

— Ничто из того, что я могу сказать, не поможет вам, — сказала она чужим равнодушным голосом. — Но если вы думаете иначе, ваш убийца уже в двухстах шагах отсюда к западу, и очень быстро приближается.

— Что? — офицер явно не поверил ей. Но даже если бы он поверил, Гицилла была права — эта информация никак не помогла ему. Ни офицер, ни кто-либо из солдат не успел ничего сказать, когда внезапно начались крики и стрельба.

Шум раздался с западной стороны лагеря — и Дафан вдруг понял, что сейчас где бы ни произносилось имя Императора, солдаты произносили его с отчаянной мольбой и суеверным ужасом, а не с обычной беззаботной небрежностью.

Дафан знал, что нельзя терять ни секунды — и понимал, что сейчас Гицилла в таком состоянии не может действовать рационально. Он присел, потянув ее за собой, и, крепко обняв ее, спрятался с ней под грузовиком, между задними колесами.

Огни факелов заметались в тревоге; там, где раньше была сплошная стена света, направленная на них, теперь было лишь смятение, суетившиеся солдаты ослепляли друг друга. Группа начала рассеиваться, солдаты хватались за оружие, готовясь открыть огонь.

Если бы хоть один солдат присел и выпустил очередь под грузовик… но никто не отдавал приказа, и никто не взял на себя ответственность. Как та свинья, которая выдала Дафана и Гициллу, солдаты теперь действовали по инстинктам и выработанным рефлексам — и мелодраматическое заявление Гициллы пришлось как нельзя кстати. Как только начались крики, солдаты бросились защищаться от предсказанного ею неизвестного врага, который явился убить их.

— Что там приближается? — испуганно прошептал Дафан в ухо Гициллы. — Что же это?

— Я не знаю, — ответила Гицилла, на этот раз своим голосом, дрожавшим от волнения и явного страха. — Но чувствую, что оно приближается, и оно очень могущественное. Проблема в том, что я не знаю, сможет ли оно отличить нас от них. Нас легко не заметить, и если оно нас не заметит…

Хор усиливавшихся криков и отчаянная стрельба убеждали Дафана, что Гицилла скорее всего права. Не нужно было обладать даром Сновидца, чтобы понять — что бы это ни было, оно шло сюда не для того, чтобы спасти их, не важно, насколько своевременным было его появление.

Оно шло сюда по своим причинам, самой главной из которых было убивать.

Глава 8

— Увеличить дозу.

Священник, которого звали Карро Альпальяо, встревоженно оглянулся на Рагана Баалберита. Он стоял, опустившись на колени у ложа, на котором лежал псайкер, хотя камера была такой маленькой, что ему приходилось неуклюже вытягивать шею, чтобы встретиться взглядом с Верховным Инквизитором.

— Это опасно, — испуганно сказал священник. Это возражение можно было понять довольно двусмысленно, но несомненно, это была правда. Препарат, который использовал Альпальяо в надежде усилить способности псайкера, был местного производства, подобный тем, которые применяли культисты для своих «Сновидцев Мудрости». Даже их жрецы — которые использовали этот наркотик столетиями, если не тысячелетиями — иногда допускали передозировку, с фатальными результатами.

Наркотик был вдвойне опасен. Он был ядовит сам по себе, и его токсичность была продуктом мутации в результате воздействия варпа. Вторая опасность создавала вероятность того, что любая информация, полученная путем использования этого препарата псайкером — потомком иммигрантов, могла быть затронута скверной на самом элементарном уровне. Впрочем, священника пугала не только возможность того, что наркотик не так подействует. Баалберит знал — Альпальяо боялся и того, что наркотик подействует как надо. Никому не хотелось находиться рядом с псайкером под дозой, даже священнику.

«Священники, которые были на борту кораблей, принесших людей Империума на Сигматус, должно быть, были тверже и решительнее», подумал Баалберит. Наверное, они были куда более непоколебимыми в вере, куда более убежденными в своем уповании на возлюбленного Императора и силу крови Его. Изгои, изолированные от цивилизации на протяжении поколений, смешавшие свою кровь с кровью аборигенов, которые были в лучшем случае безбожниками, едва ли могли избежать утраты знаний предков, но постепенная потеря веры была, несомненно, более опасной. Он и его предшественники делали все, что было в их силах, чтобы туземцы, с которыми имперские иммигранты смешивали кровь, оставались хотя бы неверующими, но не затронутыми расползающейся скверной Хаоса, но даже в своих успехах Баалберит не был уверен, что уж говорить о делах его предшественников? Если контакт с Истинным Империумом не будет в скором времени восстановлен, и настоящие инквизиторы и священники не встанут на место тех, кто носит эти звания сейчас, Сигматус может быть обречен, даже если кампания Фульбры в Гульзакандре окажется успешной.

Эта мысль была нестерпима для Баалберита. Сигматус должен быть объединен с Истинным Империумом и должным образом очищен. Лишь священники и инквизиторы Истинного Империума могут судить об истинной степени скверны, охватившей Калазендру, Состенуто и так называемый дворец Орлока Мелькарта.

Баалберит понимал, что Мелькарт, должно быть, уже слышал о том, что псайкер сообщил о приближении имперского флота. У губернатора везде были шпионы.

Хотя у Баалберита не было доказательств, он был уверен, что Мелькарт приказал уничтожать остальных псайкеров не только потому, что боялся того, чему они могут научиться, но и того, с чем они могут связаться. Орлок Мелькарт считал, что его армия выигрывает завоевательную войну — и, собственно, так и было, если смотреть на это завоевание со столь ограниченной точки зрения. Но он должен понимать, что люди, которые все еще гордо именуют свое общество Империумом, без помощи извне не смогут выиграть войну против мутации, которая постепенно погружает этот мир в бездну порчи.

Мелькарт мог тешить себя иллюзией, считая, что Гульзакандра осталась последним убежищем колдунов и повелителей шабашей на Сигматусе, но это был лишь самообман. Губернатор не был глупцом, и прекрасно знал, что колдуны и повелители шабашей в покоренных государствах лишь ушли глубоко в подполье, и даже Состенуто далеко не свободен от скверны Хаоса, несмотря на то, что это столица Калазендры и первый город, в котором поселились имперские иммигранты.

Орлок Мелькарт, для которого слово «Империум» означало лишь власть в самом прямом смысле, не видел никаких проблем в том, чтобы называть себя планетарным губернатором, а свой административный аппарат — «Империумом». В отличии от него Раган Баалберит знал, что Империум означает еще и веру, чистоту, дисциплину, и вполне понимал, насколько тщеславно и незаслуженно звучит по отношению к нему титул Верховного Инквизитора, хотя он был наследником долгого ряда назначений, начавшихся с настоящего инквизитора.

Баалберит часто думал, что сделал бы настоящий инквизитор с ситуацией, сложившейся на Сигматусе. Когда Баалберит разрабатывал стратегию своих действий, то часто спрашивал себя: «чего хотел бы достигнуть Первый Инквизитор Сигматуса в такой ситуации, и как бы он этого добился?» Иногда ему казалось, что он знает ответ. Но чаще всего, увы, он знал лишь, что ничего не знает.

Двести лет — даже если это были «настоящие» имперские годы, а не более долгие местные — все равно, это слишком долгий срок изоляции. Слишком многое было утрачено, пока бесценные знания пытались передавать из поколения в поколение. Наследники членов экипажей кораблей, основавших колонию, изо всех сил пытались выучить все, что знали их отцы, и возносили молитвы со всей убежденностью своей веры. Каждое поколение изо всех сил старалось постигнуть все истинные знания и передать их наследникам — но даже истина нуждается в подтверждении окружающей обстановкой. Даже сильнейшая вера неминуемо ослабеет, если могущество Императора не проявляется зримо каждый день.

Военная мощь их «Империума» постепенно слабела, когда орудия, привезенные на кораблях, ломались от износа, или у них кончались боеприпасы, но это медленная деградация была зрима и понятна. Ослабление же веры, дисциплины и чистоты было куда труднее заметить и измерить. Никто — даже сам Верховный Инквизитор — не знал, насколько, или каким именно образом были подорваны духовные аспекты Империума в изолированной колонии Сигматуса. Техножрецы все еще возносили свои молитвы, но как были подвержены разрушению и деградации технологии, которые эти молитвы помогали поддерживать, так постепенно увядала и вера, заложенная в молитвах. Вот почему доза наркотика, вводимого псайкеру, должна быть увеличена, независимо от того, какие опасности это могло повлечь.

Если поблизости действительно был имперский флот, контакт должен быть восстановлен — или все пропало.

Баалберит понимал, что эта завоевательная война необходима, принимая во внимание ту поддержку, которую оказывали повелители шабашей Гульзакандры своим загнанным в подполье коллегам из других государств, но понимал инквизитор и то, что этого недостаточно. Не важно, насколько эта война послужит тщеславию Мелькарта, она все равно не спасет «Империум» Сигматуса — и если тщеславие Мелькарта действительно так велико, как иногда кажется, победа Фульбры лишь ускорит падение их крошечного «Империума».

В отдаленной перспективе, даже если Фульбра победит, Сигматус все равно окажется во власти Хаоса. Единственное, что может предотвратить это — восстановление контакта с Истинным Империумом. И Раган Баалберит мучительно осознавал тот факт, что возможность контакта, открывшаяся с ослаблением варп-шторма, может не продлиться слишком долго.

Была, конечно, и другая опасность, которая пугала Верховного Инквизитора так же, как и любого другого человека: опасность, что если Истинный Империум узнает о положении дел на Сигматусе, ответом может стать приказ на Экстерминатус. Баалберит, однако, был одним из очень немногих людей в местном «Империуме», которые приняли бы эту участь с философским смирением, если бы это было сочтено необходимым.

Возможно, думал Баалберит, именно эта опасность пришла в голову священнику, продолжавшему медлить, держа в руке пузырек с наркотиком — но все-таки это вряд ли. Священник был из тех людей, которых больше пугали очевидные опасности. В отличие от псайкера, священник был метисом. В их именах не было ничего, что указывало бы на эту разницу — псайкера звали Дейр Ажао — но, тем не менее, это было так.

На самом деле, думал Баалберит, именно в этом и была суть проблемы. Корабли, приземлившиеся на Сигматус двести лет назад, направлялись на исследовательскую миссию. Они были хорошо укомплектованы солдатами и чиновниками Адептус Терра, но их экипажи на девяносто процентов состояли их мужчин. Солдаты оставили множество потомков, но у 999 из каждой тысячи в родословной была как минимум одна туземная женщина. Адептус Терра были более осторожны, но у этой осторожности тоже был предел при такой ограниченности чистокровного генофонда. Второе чистокровное поколение на 50 % состояло из женщин, как и каждое последующее поколение, но ограниченность генофонда чистокровных была слишком серьезной. «Община иммигрантов», как ее обычно называли, включала менее десяти процентов чистокровных имперцев; остальные были метисами — и огромное большинство солдат и привилегированных служащих лишь на 1/8 или 1/16 были потомками имперцев. Священник — на четверть.

— Выполняйте, — сурово приказал Баалберит.

Альпальяо понимал, что он не может медлить вечно. Священник наконец протянул свою костлявую руку и поднес пузырек к губам псайкера. Глаза псайкера были закрыты, хотя, казалось, он не спал, но когда пузырек прикоснулся к его губам, он слегка поднял голову, чтобы выпить его.

Псайкер уже пребывал в пугающем состоянии транса, усиленном и углубленном наркотиками. Его чувства не реагировали на ту крошечную часть реального мира, что была заключена в этой камере, похожей на монашескую келью, теперь они внимали иным мирам, существовавшим за пределами обычного пространства и времени.

Учителя Баалберита говорили ему, что в некоторых из этих иных измерений зрение так усиливалось, что человек мог смотреть сквозь пустоту космоса и видеть миры, вращавшиеся вокруг иных звезд. Что еще более важно, способность человека формулировать мысли в слова внутри своего разума усиливалась настолько, что он мог говорить эти мысли прямо в разум других, и слышать их мысли за тысячи, миллионы, миллиарды миль.

Сейчас требовалось именно это. Чистокровный псайкер должен был установить контакт с другими себе подобными, желательно — хотя не обязательно — находившимися на борту корабля имперского флота достаточно близко к Сигматусу, чтобы достигнуть его через несколько часов.

Псайкер выпил, и в комнате резко стало холодно. Пузырек в руке Альпальяо треснул, и священник отложил его, пока он не раскололся. Рука священника дрожала так сильно, словно ее трясла некая внешняя сила. Баалберит почувствовал, как дрожь сотрясает и его тело, заставляя кровь кипеть в венах, и пробуждая в сердце необычные чувства. Он отчаянно пытался сохранить над собой контроль.

Псайкер знал, что от него требовалось, хотя Баалберит вовсе не был уверен, что знание того, что требуется, увеличит шансы на успех, а не уменьшит их.

Когда наркотик начал действовать, лицо псайкера стало страшно искажаться. Пот полился из пор на лбу и щеках, глазные яблоки бешено вращались под закрытыми веками. Карро Альпальяо поднял трясущуюся руку к лицу, чтобы вытереть нос, но на рукаве осталась кровь.

— Я вам говорил, — прошептал перепуганный священник без малейшего следа самодовольства. — Все, что вы сделали — лишь оставили его беззащитным перед ужасами адских миров.

Баалберит давно подозревал, что варп-шторм, окутывающий Сигматус — удивительно тонкая вещь. Злой «Художник Судеб», которому поклонялись туземцы, казалось, использовал для него тончайшие оттенки своих красок, чтобы создать замысловатые, неуловимые эффекты, изысканность которых едва ли мог оценить простой смертный. Хотя мир находился на краю так называемого Ока Ужаса, он никогда не подвергался тем чудовищным явлениям, которые легенды приписывали мирам, находившимся внутри Ока. Однако он был достаточно близко, чтобы Сновидцы Мудрости видели те несчастные миры куда чаще и подробнее, чем мириады миров Империума Человека.

«Адский мир» — понятие, определенно не забытое инквизиторами Сигматуса, как не было забыто и его значение.

Псайкеры-иммигранты иногда сходили с ума от их зрелища. Миры, атмосфера которых была постоянно охвачена огнем, и миры, чьи кровавые океаны были живыми, имели мало отношения к человечеству, потому что жизнь, которую они поддерживали, была совершенно чуждой, а миры, созданные в виде кричащих гуманоидных голов были просто космическими пугалами, но существовали и другие адские миры, где могли обитать существа, наделенные разумом и душой, и они там обитали в вечных муках.

Баалберит не представлял себе, как такое могло быть. Несомненно, существо, родившееся в результате естественного отбора в мире, который мог показаться обычному человеку адом, должно быть приспособлено к окружающей среде ментально и физически, и местные условия должны казаться ему вполне нормальными, причиняя страдания лишь при выходе за какие-то опасные пределы. Даже если такое существо постоянно испытывает боль, как долго будет эта боль причинять страдания, прежде чем станет привычным аспектом существования именно в силу своего постоянства?

Увы, Око Ужаса было частью Империи Хаоса, а Хаос было бесполезно анализировать, опираясь на здравый смысл. Несомненно, существовали такие вопросы, понять которые было привилегией лишь Императора Человечества.

Баалберит подтолкнул Альпальяо коленом, чтобы священник подвинулся — что тот, дрожа от страха, и сделал, несмотря на то, что в камере было очень тесно. Баалберит присел рядом с псайкером и взял его за руку. Рука была вялой и охваченной лихорадочным жаром, но не потеряла чувствительность. Транс псайкера не делал его нечувствительным к физической боли — скорее наоборот. Даже воздух вокруг него начал потрескивать, словно тело псайкера окружала незримая пылающая аура. Когда Баалберит сжал его пальцы, псайкер немедленно ответил на это пожатие.

— Послушай, Дейр, — сказал Баалберит, подавляя ужас, перетекавший из руки псайкера в его руку. — Адские миры — лишь психодрама. Завораживающий спектакль скверны на грани измерений, созданный, чтобы отвлечь чистых разумом и сердцем. Тебе не нужно смотреть на них, и не нужно сосредотачивать на них взгляд, если все же случайно их увидишь. Смотри за их пределы. Не важно, как демонопоклонники называют своих незаконных псайкеров, ты единственный Сновидец на Сигматусе, которого можно по праву назвать Сновидцем Мудрости, и ты должен использовать свою мудрость. Если часть флота поблизости, ты должен найти корабли — и если ты нашел их, то должен установить контакт с теми, кто ведет их. Мы должны знать, известно ли им о нашем бедственном положении — и если нет, мы должны им сообщить.

Баалберит не был уверен, что его слова смогут пробить барьеры, воздвигнутые между сознанием псайкера в трансе и реальным миром, но знал, что не будет вреда, если он скажет их вслух. Он чувствовал, что эти слова пойдут во благо, даже если не будут услышаны человеком, чей разум дрейфовал между измерениями, преследуемый видениями адских миров.

Возможно, слова все-таки были услышаны, потому что глаза, двигавшиеся за закрытыми веками, больше не вращались столь лихорадочно, и пот, лившийся с лица псайкера, больше не выделялся в таком количестве. Действительно, псайкер в трансе, казалось, пытался плотнее закрыть глаза, зажмуривая их словно чтобы сосредоточиться. Он явно был в сознании, все его тело, казалось, было охвачено странной активностью. По стенам камеры словно текли слезы, лились они и по лицу Карро Альпальяо, но слезы священника были розовыми.

— Он пытается, — прошептал Баалберит своему пораженному спутнику. — Молитесь, чтобы ему удалось.

— Я молюсь, — произнес священник сквозь стиснутые зубы.

Губы псайкера начали шевелиться, словно он пытался что-то сказать, но слова не были слышны, и Баалберит не мог прочитать их по судорожным движениям губ.

— Громче, Дейр, — прошептал он. — Громче или точнее.

Ужас, исходивший от псайкера, был теперь другим: менее выраженным и жестоким. Казалось бы, он должен был стать менее напряженным, но это было не так.

Баалбериту пришлось приложить больше ментальных усилий, чтобы подавить панику, овладевавшую им. Он ощущал, что сосуды, питающие сердце, казалось, пытались завязаться в запутанные узлы.

Псайкеры Сигматуса в трансе часто не были способны произносить звуки, и те, кто пользовался их даром, должны были уметь хорошо читать по губам. К сожалению, псайкеры не могли четко выразить свои слова, и даже самые опытные чтецы по губам часто передавали искаженные версии того, что они пытались сказать. Баалберит не знал, сталкиваются ли псайкеры в других мирах с той же проблемой, или это какие-то особенности местных условий.

Постепенно движения губ Ажао стали более спокойными и четкими.

— Сигматус, — прочел Баалберит, прислушиваясь к шепоту псайкера. — Отрезаны… ассимиляции… война продолжается… возможность очищения… опасность… высадка возможна… держится…опасность… баланс… опасность… Он прорвался, Карро! Он прорвался. Скажи им, Дейр. Пусть они услышат тебя. Скажи им, что нам нужна помощь. Скажи, что мир отчаянно нуждается в их помощи, но все можно исправить, если нам поможет их огневая мощь и духовное руководство. Скажи, что нам нужны подкрепления: космодесантники, инквизиторы. Скажи им, что эхо Империума, еще оставшееся здесь, заслуживает помощи и спасения! Пусть они услышат! Пусть увидят! Если они будут действовать быстро, здесь еще можно будет одержать победу.

Баалберит не знал, слышит ли его Ажао и сможет ли он последовать указаниям инквизитора, но ему нужна была надежда так же, как нужна была вера. Он был окружен врагами, в число которых входили и те, кто должен был стать его ближайшими помощниками. Ему нужны были подкрепления, чтобы помочь его инквизиторам и священникам в борьбе против Орлока Мелькарта, так же, как нужны были подкрепления Фульбре в войне с колдунами Гульзакандры. И больше всего ему нужна была надежда, что эти подкрепления придут, и что они придут вовремя.

Губы Дейра Ажао снова двигались, но теперь они не пытались произносить слова. Теперь они выражали боль и мучительное страдание. Из закрытых глаз псайкера потекли кровавые слезы, и дрожь, сотрясавшая его тело, перешла в настоящие судороги.

— Он уже за гранью, — сказал Альпальяо, отчаянно пытаясь вытереть лицо страшно трясущейся рукой. — Он погибает. Мы должны вывести его.

— Нет, он же сейчас так близко, — произнес Баалберит сквозь сжатые зубы.

Стены камеры лихорадочно задрожали, покрываясь буйством красок, которое никогда не смог бы выдумать человек — но, увы, в этих красках ничего нельзя было прочитать.

В любом случае, Баалберит знал, что эти попытки — все, что могут сделать он и священник. К наркотику туземцев не было антидота, и транс псайкера не был таким состоянием, из которого можно вывести просто так. Ажао оказался в ловушке, пленником своей странной природы. Если он падал все глубже в бездну своих видений, лишь он один мог остановить это падение. Его внутренняя мудрость была единственным средством спасения, которое позволило бы ему обрести крылья и взлететь из бездны, или стать невесомым и воспарить.

Но рука, которую держал Баалберит, теперь вцеплялась в его руку, сжимая ее с силой отчаяния.

— Давай же, Дейр, — сказал Баалберит. — Возьми ситуацию под контроль. Ты должен…

К несчастью, видимо, это был тот случай, когда Сновидец, хотя и мудрый, не был достаточно опытен, чтобы управлять своим видением. Возможно, думал Баалберит, за еще одну тысячу лет господства Империума над галактикой появятся новые поколения псайкеров — более чистые и искусные, чем все, что способна произвести скверна Хаоса, но это время еще не пришло.

Кровавые слезы продолжали литься, и теперь было ясно, что глаза, вращавшиеся за зажмуренными веками, смотрят на некий ад — вероятно, ад куда более страшный, чем мир, охваченный огнем или море кипящей крови.

Кожа псайкера всегда была необычно бледной, даже для чистокровного потомка иммигрантов, но теперь она была белой как бумага. Следы кровавых слез были похожи на строки красных чернил, описывающих историю цивилизации Сигматуса на давно забытом языке, более старом, чем сам мир.

Теперь приоритеты Баалберита изменились. Крепко сжав руку псайкера, он начал шептать ему в ухо новые приказы, гораздо более простые.

— Не умирай, — приказал он. — Держись. Не умирай. Живи, чтобы попытаться в другой раз. Не умирай. Попытайся уснуть. Не умирай. Закрой глаза и уши своего разума от соблазнов врага. Возвращайся. И самое главное, не умирай!

Он мог лишь надеяться, что этого будет достаточно.

Завтра будет другой раз — и завтра, возможно, будет не слишком поздно добиться спасения, хотя бы для себя, если не для родного мира. Отчаянные времена требуют отчаянных мер, а Раган Баалберит слишком хорошо знал, что значит отчаяние.

Глава 9

Сначала под грузовиком было очень темно. Мгновенно включились полдюжины фар и прожекторов, их лучи начали обшаривать окружающую пруд густую растительность, но от этого темнота, в которой прятались Дафан и Гицилла, стала лишь еще темнее. Дафан не видел лица Гициллы, но был уверен, что она как минимум наполовину в трансе. Она не была неподвижна, но ее движения были судорожными и нескоординированными; она не пыталась перейти в положение, из которого могла бы лучше видеть, что происходит.

Дафан подумал, что возможно, она лучше видит с закрытыми глазами. Возможно, сознательно или нет, это она пробудила те силы, которые истребляли сейчас злополучных солдат, явно не знавших, где искать врага, которого они могли бы застрелить.

У Дафана не было внутреннего зрения Сновидцев, поэтому он выполз немного вперед и поднял голову, пока она не стукнулась о переднюю ось грузовика. Как только Дафан прополз под этим препятствием, он поднял голову снова.

Не покидая укрытия можно было разглядеть не слишком много — а он не собирался вылезать под пули. Но Дафан все же разглядел кое-что из того, что делали солдаты. Они присели, почти так же прижимаясь к земле, как Дафан, а стрелки из кузовов грузовиков вели огонь над их головами. Дафан видел белые огни выстрелов, пронзавших кусты, но эти растения не взрывались, как колючие деревья в лесу. В нескольких местах вспыхнули пожары, но горели они слабо, а разгорались еще слабее. Они тлели багровым или синеватым огнем, испуская густые клубы едкого дыма, но не вспыхивали, и, видимо, не было опасности, что весь район будет охвачен неостановимым огромным пожарищем, подобным тому, который опустошил лес.

Дафан не видел никаких признаков ответного огня: ни вспышек дульного пламени, ни летящих стрел, ни лучей. Но он видел, что солдаты несли потери.

Он видел, как один солдат стал кататься по земле с выпученными глазами, из его рта текла пена, словно его мозг вскипел внутри черепа. Он явно пытался остановиться, вцепляясь в землю с такой силой, что срывал ногти с пальцев, и все же Дафану казалось, что кататься по земле его заставляли собственные мышцы.

Другой солдат, напротив, стоял прямо, словно оцепенев, двигались только его руки, медленно поворачивая оружие, которое он держал, неумолимо наводя ствол лазгана на его голову.

Лишь когда оружие поднялось к голове, человек открыл рот и засунул ствол лазгана между потрескавшимися губами и пожелтевшими зубами. Дафан хорошо видел его глаза, хотя на них не падал прямой свет, и видел ужас в них, когда палец солдата, вывернутый под неестественным углом, начал нажимать спусковой крючок.

Дафан видел, как другой солдат загорелся, словно внутри его живота зажглась свеча. Небольшие струи пламени вырвались из-под его кожи, прожигая дыры в форме. В отличие от других, этот солдат мог кричать, и кричал изо всех сил.

Похоже, немногие люди умели умирать с достоинством.

Это магия, подумал Дафан. Именно такой она должна быть. Это судьба, которая должна постигнуть захватчиков, пришедших, как эти солдаты, убивать невинных людей Гульзакандры. Дафан знал, что должен испытывать радость или даже ликование — но казалось, на него тоже действует некое заклинание, потому что он испытывал лишь тошноту. Дафан не мог ненавидеть что-то или кого-то больше, чем он ненавидел этих людей, но зрелище их гибели привело его в ужас. «Если это действительно Гицилла», подумал он, невольно чувствуя себя предателем, «то я хочу, чтобы она прекратила».

Однако, подумав, Дафан отверг предположение, что это может быть Гицилла. Не важно, как быстро совершенствовался ее дар Провидца Мудрости, усиленный событиями предыдущего дня, она не могла вот так сразу стать настоящим колдуном. В любом случае, ни в одной из легенд, которые слышал Дафан о самых могущественных колдунах, живших когда-либо, не упоминалось нечто подобное. Что бы ни происходило здесь, это явно было нечто нечеловеческое.

Когда более отдаленные крики стали сильнее, Дафан понял, что солдаты в грузовиках тоже не защищены от этой опасности. Огонь из тяжелого оружия, установленного на машинах, становился все более беспорядочным, по мере того, как положение солдат оказывалось все более отчаянным.

Кто-то выкрикивал приказы, пытаясь организовать ведение огня так, чтобы охватывать всю близлежащую местность, но теперь солдаты действовали гораздо менее четко.

Дафан, движимый любопытством, прополз еще пару дюймов вперед, но Гицилла вдруг схватила его за пояс и оттащила назад.

— Сюда! — прошептала она. — Скорее! Если останемся здесь, то умрем!

Дафан понял, что «сюда» означает налево. Она была уже там, и выбралась из-под грузовика первой, вцепилась в рубашку Дафана и потащила его за собой. Дафан не знал, в трансе она или нет, но он не представлял, что делать, и утверждение, что они умрут, если останутся здесь, звучало слишком правдоподобно. Что бы ни убивало солдат, казалось, ему для этого совсем не нужно их видеть; смерть, подобно дыму тлеющих пожаров, висела в воздухе.

Похоже, не было иной альтернативы кроме как бежать, понадеявшись, что им повезет ускользнуть и от атакующих и от защищавшихся — но Гицилла имела в виду нечто иное. Вместо того, чтобы убежать в ночь настолько быстро, насколько позволяли ноги, она повернулась и схватилась за ручку дверцы кабины грузовика — это место, как понял Дафан, соответствовало скамье кучера на повозке.

Дафан не думал, что сейчас в кабине кто-то есть, но она не казалась ему подходящим местом, чтобы спрятаться. Если поднятые борта кузова не могли защитить стрелков в нем, прозрачное стекло перед сиденьем водителя тем более едва ли было способно защитить от неведомой злой силы, сеявшей опустошение среди солдат.

Как только Гицилла открыла дверь, она прыгнула на сиденье и протянула руку Дафану, чтобы помочь ему забраться в кабину. Он взял ее руку и влез в кабину за ней.

Когда он оказался внутри, Гицилла уже перебралась на другое сиденье, перед которым было большое колесо — самая заметная деталь в этой части механической повозки.

— Но ты же не умеешь управлять этой штукой! — ошеломленно сказал Дафан.

Он и раньше знал, что существовали такие вещи, как грузовики, и слышал рассказы о них от людей, которые их видели, но ни один из этих рассказов не мог подготовить его к тому, что он увидел внутри грузовика. Замкнутое пространство кабины казалось ему очень таинственным и абсолютно чужим — но когда Гицилла повернулась к нему, чтобы приказать замолчать, ей даже не понадобились слова. Ее глаза были огромными и светящимися, зрачки жутко расширены. Губы искривились в свирепой ухмылке, из-за чего ее красивое лицо превратилось в страшную карикатуру.

Из пола грузовика между сиденьями торчал большой рычаг, и Гицилла стала дергать его туда-сюда. Мотор грузовика взревел. Как только грузовик пришел в движение, она повернула колесо, вероятно, служившее для тех целей, что и поводья у лошади, резко развернув грузовик влево.

Перед носом грузовика оказались двое солдат. Они вскочили на ноги, но лишь один оказался достаточно глуп, чтобы попытаться просигналить водителю, скорее умоляя, чем приказывая остановиться. Второй догадался убраться с пути машины, что позволило ему не оказаться раздавленным.

Дафан подумал, что даже если бы водителем был один из солдат, сбитый был глупцом, если думал, что грузовик остановится в такой ситуации. И как только эта мысль пришла Дафану в голову, он заметил, что их грузовик — не единственный, который пришел в движение. Приказали им отступать или нет, но солдаты, видя, как погибают их товарищи, очевидно, решили, что оказаться в любом другом месте посреди дикой степи будет безопаснее, чем здесь, у пруда.

«Вот и хорошо», подумал Дафан. «Они не знают, что это мы. Они не погонятся за нами».

Однако он опасался того, что могло оказаться прямо за кабиной. Сколько вооруженных солдат осталось в кузове грузовика? Какое у них оружие? И что они будут делать, когда увидят, кто увез их с поля боя?

Гицилла сейчас была не в том состоянии, чтобы думать об этих мелочах. Она снова резко крутанула колесо перед собой, направив грузовик в совершенно другую сторону. Дафан уже забыл, в каком направлении был пруд, и подумал, не повернула ли она так резко, чтобы не въехать прямо в воду. Она не пыталась найти более ровную дорогу, а сквозь стекло ничего не было видно кроме зарослей кустов и экзотических цветов — настоящий поток растительности, казалось, бросавшийся под колеса грузовика.

Конечно, это была оптическая иллюзия; мчался сам грузовик, сминая заросли, безумно бросаясь из стороны в сторону и подпрыгивая на кочках и корнях.

Дафан слышал, как людей в кузове — или, возможно, какие-то неживые объекты — швыряло туда-сюда, колотя о высокие борта. Пушка, установленная в кузове, больше не стреляла.

Солдат нигде не было видно, но повсюду вокруг были заметны свидетельства их присутствия в виде облаков дыма и вспыхивающих лучей света, беспорядочно мечущихся на фоне звездного неба.

— Открой дверь! — закричала Гицилла. — Подвинься!

Дафан не понял. Он хотел спросить, зачем, но когда посмотрел на нее с вопросом в глазах, она взглянула на него — и то, что было в ее глазах, явно не располагало задавать вопросы. Это был приказ, не допускающий возражений.

Дафан беспомощно почувствовал, как его рука потянулась к двери и схватилась за ручку. Он никогда раньше не открывал такую дверь, поэтому ему понадобилось несколько секунд, но наконец он смог правильно нажать ручку и распахнул дверь — и сразу же без малейшего промедления и дальнейших указаний передвинулся на узкое пространство между двумя сиденьями.

Дафан не мог поверить, что во всем мире найдется кто-то достаточно ловкий, чтобы на ходу запрыгнуть в мчащийся грузовик — или достаточно смелый, чтобы попытаться. Однако, его неверие длилось недолго, когда человеческая фигура, выскочив из кустов, уверенно запрыгнула на грузовик, схватившись руками за дверной проем, и одним плавным движением уселась на место, которое освободил Дафан.

Пришелец сам закрыл дверь. Он ничего не говорил, но Гицилла, очевидно, и так хорошо знала, что делать. Она снова вывернула рулевое колесо, бросив грузовик в такой резкий поворот, что на секунду машина встала на два колеса. Дафан испугался, что грузовик перевернется, но страха было недостаточно, чтобы заглушить изумление, когда он смотрел на их нового пассажира.

Это был мальчик, казалось, не старше его самого. Мальчик был полностью обнаженным, его кожа была словно покрыта странными узорами. Его телосложение было не слишком впечатляющим, хотя внешность явно была обманчива, учитывая, какой потрясающий гимнастический трюк он только что выполнил, но больше всего внимание Дафана привлекло его лицо.

Сейчас, когда они удалялись от источников света, в кабине грузовика было гораздо темнее, но Дафану казалось, что особенная темнота глаз их нового спутника была не просто тенью. Его уши тоже были необычными: заостренными и с кисточками шерсти, как уши волколисы или пустынной рыси.

Даже в их деревне, которая считалась необычно удачливой в этом отношении, иногда рождались мутанты. Дафан сам видел мертвых животных, обладавших, казалось, человеческими чертами, но слышал лишь приглушенный шепот о человеческих детях, рождавшихся с признаками животных — их куда-то забирали. В первый раз он видел человека, обладавшего внешними признаками животного.

— Кто ты? — произнес Дафан, когда к нему вернулось дыхание.

— Ты и ты, — загадочно ответил мальчик. Сказав это, он протянул обе руки к своим спасителям. Длинные пальцы его правой руки коснулись лба Гициллы, а пальцы левой скользнули по щеке Дафана. Дафан почувствовал, как странная дрожь прошла сквозь него. Это не было болезненно, но не было и приятно; он ощутил, как словно бы некая нить обвязалась вокруг его сердца.

— Как тебя зовут? — спросил Дафан, на случай если мальчик не понял первого вопроса.

— Не знаю… Слишком устал… — последовал ответ.

Даже в почти полной тьме Дафан почувствовал, что эти поразительно темные глаза были уже наполовину закрыты. Мальчик откинулся на сиденье, его странная голова с заостренными ушами с кисточками опустилась на плечо Дафана. Дафан боялся стряхнуть его или хотя бы разбудить, повернув голову к Гицилле, но по крайней мере, он мог спросить.

— Кто он, Гицилла? Что это? Что происходит?

— Не знаю, — произнес голос Гициллы, словно странное эхо. — Слишком устала…

Но она хотя бы не заснула. Она продолжала управлять машиной, ведя грузовик сквозь ночь.

Они направлялись все дальше в степь, и земля здесь была более ровной. Больше не казалось, что окружающие растения бросаются под колеса. Свет фар позволял немного разглядеть путь впереди, хотя грузовик ехал явно слишком быстро, чтобы остановиться вовремя, если в свете фар из тьмы возникнет какое-то препятствие.

— Ого! — внезапно произнес голос Гициллы. Он действительно звучал как голос Гициллы, хотя Дафан не был уверен, что это ее разум управляет сейчас ее руками и ногами.

Дафан не мог обернуться, но там, где он сидел, можно было смотреть в зеркало, расположенное над головой, чтобы водитель мог смотреть назад. Дафан видел в зеркале лишь свет, но этого было достаточно, чтобы понять, что за грузовиком следуют — или, возможно, гонятся.

Свет был слишком яркий для фар, по мнению Дафана. Поэтому он решил, что должно быть, это прожектор, установленный в кузове преследующего грузовика, исправен, и он направлен на их машину. А это означало, что пушка в кузове, вероятно, тоже исправна, и вероятно, наведена на цель, освещенную прожектором. Это, в свою очередь, могло означать, что если кто-то на другом грузовике видел, как голый мальчик прыгает в их грузовик, или имел еще какие-то причины считать, что их грузовик ведет не имперский солдат, им троим, вероятно, осталось жить весьма недолго — пока имперские солдаты, оставшиеся в кузове их грузовика, не выпрыгнут… что они, возможно, уже сделали.

Дафан увлеченно уставился в зеркало, хотя там не было видно ничего кроме ослепительного света. Волосы на его затылке встали дыбом.

Потом ослепительный свет стал еще более ослепительным. Зеркало, казалось, вспыхнуло, словно само превратилось в облако раскаленного газа.

«Я уже мертв», подумал Дафан, хотя понимал, что эта мысль нелепа.

Он не был мертв. Пушка преследующего грузовика не выстрелила — или, если выстрелила, то дала осечку — и взорвалась, и от силы взрыва грузовик разлетелся на куски.

Взрывная волна встряхнула их грузовик, но не перевернула.

— Ого! — произнес голос Гициллы. Дафан раньше не знал, как много могла значить эта фраза. Сейчас она звучала совсем по-другому, тревога и раздражение уступили место радости и веселью. Но когда грузовик снова нырнул во тьму, Дафан понял, что радость была смешана с усталостью, а веселье — с изнеможением. Он видел, что Гицилла повисла на руле, даже не глядя, куда едет грузовик — по крайней мере, не глазами.

— Гицилла… — встревоженно сказал Дафан, думая, сможет ли он вернуть ее в нормальное состояние — и надо ли это делать.

В конце концов он подумал, что если она придет в себя, то, возможно, внезапно обнаружит, что не имеет ни малейшего представления о том, как управлять имперской машиной, и это будет далеко не самое подходящее время для такого открытия. Подумав, Дафан решил, что лучше молчать. Если Гицилла ведет машину в магическом трансе с того времени, как они впервые сели в кабину, наверное, лучше ей не мешать.

Прошло еще несколько минут, звериное ухо странного мальчика невыносимо давило на плечо Дафана, а длинные кисточки шерсти столь же невыносимо щекотали его шею. Очень осторожно Дафан переместил тело мальчика вправо, и его странная голова свесилась в другую сторону, откинувшись на спинку сиденья, и уперлась в дверь. Такое положение выглядело не слишком удобным, но и не являлось невыносимым.

Это позволило Дафану повернуться к Гицилле, и он увидел, как она опустила голову на руки, продолжая вести грузовик, не сворачивая с пути. Этот путь вел их во тьму и неизвестность, но, тем не менее, казалось, он был задуман и выбран сознательно.

Впрочем, тьме оставалось недолго. Спустя еще двадцать минут небо позади засияло серебристым светом, и в низких облаках сверкнули розовые отблески восходящего солнца.

Они ехали не прямо со стороны еще не взошедшего солнца, но их путь вел немного к югу.

«Война началась», подумал Дафан. «Я был в первом бою, был во втором. И пережил оба боя, отделавшись лишь синяками. Но это лишь начало. Солдат, атаковавших деревню, были сотни, этих на грузовиках — десятки. Когда начнется большое сражение, с каждой стороны будут тысячи, и огневая мощь…»

Он осознавал, что его миру уже наступил конец. Деревня разрушена. Если поля были сожжены и колодец отравлен, ее уже нельзя будет восстановить. Если его матери повезло остаться в живых, ей пришлось стать одной из бездомных беглецов, блуждающих в пустошах. То, что случилось с деревней, случится и с маленькими городками и, в конце концов, со всеми городами Гульзакандры. Кто бы ни одержал победу, ничто уже не останется прежним. Мир изменится, и жизнь станет иной.

Дафан понимал, что та взрослая жизнь, которой всегда ожидал он в детстве, теперь зачеркнута навсегда, и он никогда не станет тем человеком, которым всегда намеревался стать. Теперь он был бойцом, хотел он того или нет. Он был врагом Империума, защитником своей родины. Он мог выжить или умереть, но одного он не сможет никогда — вернуться назад, стать прежним. Теперь он был другим, и должен был открыть для себя абсолютно иную жизнь.

Дафан наблюдал за движениями рук и ног Гициллы, думая, не сможет ли он научиться водить грузовик без магического транса. Это казалось достаточно легко, но многие дела, которые выглядели легкими, когда их делали другие, оказывались вовсе не легкими, когда он пытался делать их сам. Дафан знал, что теперь, став взрослым человеком, он не может позволить себе детские иллюзии. Оглянувшись, в заднее окно кабины он увидел рассвет.

Розовые облака распростерлись на небе, словно крылья гигантского стервятника — и край восходящего солнца появился над плоской унылой равниной, словно небо было расколото ударом меча и истекало кровью звезд.

Звезды, сверкавшие в ночном небе, начали гаснуть, поглощаемые фиолетовым сиянием дня. Но это сияние еще не было достаточно ярким. Облака, похожие на серые пузыри, казались густыми, как овсяная каша, на фоне чистого неба, волнуемого движением самого космоса.

Дафан едва имел представление о том, чем были эти волны. Он не видел ничего, кроме необъяснимой, странной изменчивости, неизвестности — и чувствовал подобные волны внутри своей сущности, волнующие саму его душу.

— Ну что ж… — прошептал он достаточно громко, чтобы его услышал кто-то из его спутников, если бы они не спали. — Думаю, они или успокоятся, или нет. Так или иначе, я должен сделать все возможное, чтобы научиться жить в гармонии с ними. Я не могу изгнать их из моей души.

Глава 10

Заново выросший глаз Гавалона ужасно болел, но это была не ослепляющая боль. На самом деле, как раз наоборот. Другой, левый глаз и так лучше видел ночью, чем обычные человеческие глаза — хотя не настолько хорошо, как глаза некоторых зверолюдей — но новый правый, возможно потому, что вырос ночью, казалось, просто наслаждался оттенками звездного и лунного света.

Но даже так он не смог уследить за мчавшимся силуэтом Сосуда, когда тот убежал на равнину. Нимиан никогда бы не смог бегать так быстро, и сущность Сатораэля едва начала свое перевоплощение, но их странный гибрид уже, казалось, обладал множеством сверхъестественных способностей. Гавалон и сам обладал несколькими такими способностями, но умение бегать с огромной скоростью по пересеченной местности в них не входило. Даже некоторые зверолюди владели небольшими магическими фокусами, но никто из могучих бойцов личной свиты Гавалона не мог бегать как птица моу.

Таким образом, Гавалону не оставалось иного выбора кроме как следовать за Сосудом так быстро, как было возможно, надеясь, что ограничения смертного тела, которое еще на 95 % оставалось телом Нимиана, вскоре заставят будущего демона остановиться и отдохнуть.

Колдун, спускаясь по склону полукруглого холма, заметил вспышки света над горизонтом, но невозможно было разобрать, от чего они были. Когда он спустился с холма, вспышек не стало видно за густыми зарослями, и он увидел их снова лишь когда началась стрельба, на этот раз вспышек было гораздо больше. Гавалон сразу догадался, что происходит.

— Имперские солдаты! — прошипел он своим спутникам. — Должно быть, у них машины, если они так быстро сюда добрались. Не боевые танки, привезенные первыми захватчиками, просто легкие грузовики, собранные на заводах Калазендры — но они все равно опасны.

Ближайший из зверолюдей кивнул своей косматой головой, но Гавалон знал, что едва ли тот понимает степень опасности. Тварь никогда раньше не видела машины.

Гавалон задумался, насколько хорошо Нимиан-Сатораэль может понимать сущность врага, которого бросился атаковать. Было бы ужасной трагедией, если бы будущий демон погиб в своем Сосуде, не успев развить и крошечной доли своей мощи. Согласно мудрейшим из Сновидцев Мудрости, Сатораэль должен был уничтожить захватчиков, вторгшихся в Гульзакандру, уничтожить города Калазендры, и еще…несомненно, больше, чем Божественный Комбинатор соизволил открыть даже самому верному и преданному из своих слуг в этом мире.

Гавалон полагал, что если божественные комбинации Божественного Комбинатора будут каким-то образом испорчены, Гульзакандра понесет наказание, и вместе с ней кара обрушится и на него. Не имело значения, мог он что-то сделать или нет, чтобы спасти будущего демона от преждевременной гибели, пока тот фактически был еще растерявшимся ребенком; он и все его последователи будут нести ответственность.

— Приготовить оружие, — приказал он зверолюдям, стремившимся в бой. — Продвигайтесь скрытно. Когда возможно, захватывайте пушки и используйте их против калазендранцев. Но что бы вы ни делали, Сосуд ни в коем случае не должен пострадать.

Он знал, что сказать это куда легче, чем сделать — но они обязаны сделать все возможное, чтобы обратить эти слова в действие.

Он ожидал, что у них будет еще несколько секунд, чтобы приготовиться и выбрать, как лучше вступить в бой, но бой сам нашел их, когда двое солдат внезапно выскочили из кустов, спасаясь от врага, которого они не могли ни увидеть, ни сосчитать.

Вражеские солдаты сначала не заметили Гавалона и его зверолюдей, что дало зверолюдям время обойти их с двух сторон и взять в клещи. Когда они, наконец, увидели Гавалона и зверочеловека с головой яка, оставшегося с ним, они подняли свое оружие и прицелились, но недостаточно быстро.

Один из них выстрелил в колдуна, но стрелял он от бедра. Гавалону не требовалась ни удача, ни магия, чтобы уклониться от пули, безвредно просвистевшей над головой. Могучие лапы зверочеловека повалили солдата, когти содрали кожу с правой половины его лица. Солдат попытался развернуть свое ружье, чтобы выстрелить зверочеловеку в живот, но существо, обрушившееся на него, было слишком тяжелым. Оно раздавило его насмерть.

Второй солдат, если бы сумел выстрелить, мог попасть в цель, потому что успел поднять оружие к плечу. Но охранник с головой яка, оставшийся рядом с Гавалоном, опередил его, метнув копье со сверхчеловеческой силой. Зазубренный обсидиановый наконечник пронзил ребра как нож — вареное мясо. Солдат упал, его тело силой удара отбросило на десять-двенадцать футов.

Гавалон позволил зверолюдям, убившим двух солдат, забрать их оружие и боеприпасы. Эти образцы оружия не были оригинальными имперскими моделями, ни даже высококачественными калазендранскими копиями, но все же это было желанное добавление к огневой мощи армии Гавалона. Даже танки Фульбры были примитивны по сравнению с имперскими оригиналами, их моторы работали на спирту, выгнанном из древесины, а их гусеницы состояли из материала скверного качества — смеси йевелканского каучука и местного растительного волокна. Но бронетехника есть бронетехника, и их натиск невозможно будет остановить, если колдуны Гавалона не смогут подкрепить свои магические возможности той разновидностью грубой силы, обеспечить которую может лишь тяжелое оружие.

Гавалон жестом приказал зверолюдям продвигаться рассыпным строем в обоих направлениях, а сам со своим телохранителем осторожно двинулся вперед, активно используя многочисленные укрытия.

Следующий стрелок, столкнувшийся с Гавалоном, был не настолько охвачен паникой, и явно готов к возможности встретить противника в густых зарослях кустов, окружавших пруд. Калазендранец был вооружен некоей разновидностью ружья, стрелявшего лучами света, что делало его как минимум вдвойне опаснее, но он уже использовал его один раз, и его зрение еще не привыкло к темноте. Его выстрел был достаточно метким, если бы пришелся по обычной цели, но Гавалон был колдуном, благословленным даром создавать иллюзии. Пылающий луч прошел совсем рядом и обжег плечо, но эта боль продолжалась лишь долю секунды и лишь усилила чувство торжества Гавалона, когда он бросился вперед и схватился с солдатом врукопашную.

Калазендранец был высоким и мускулистым, и мог бы оказать сопротивление даже в схватке со зверочеловеком, обладавшим бычьей силой, но не имел никаких шансов в бою с таким колдуном, благословленным столь многими мутациями, как Гавалон Великий. Гавалон вырвал правую руку солдата из сустава, после чего когтями разорвал его горло — удар получился такой силы, что сорвал все мясо с костей перед позвоночником. Гавалон задержался лишь, чтобы вырвать необычное оружие из конвульсивно сжатых пальцев мертвой руки, и, схватив свой трофей, побежал вперед.

Кусты вокруг уже трещали от огня и дымились, но новый глаз Гавалона не слезился. Дым щипал его так же сильно, как обычный глаз, но он позволял колдуну видеть и целиться в попадавшихся на его пути врагов. Гавалон застрелил одного, с восхищением, глядя, как форма и тело солдата вспыхнули от выстрела. Второй выстрелил в ответ, но он тоже был обманут иллюзией, защищавшей Гавалона, и клинок зверочеловека заставил его заплатить за эту ошибку. Третьего Гавалон застрелил сам, но колдун все еще нигде не мог обнаружить следов Сосуда.

Взревели моторы еще как минимум трех грузовиков, и их прожектора начали шарить во всех направлениях. Гавалон услышал жуткий ревущий вопль, который мог издать только один из его зверолюдей. Колдун бросился туда, предположив, что там идет самый жестокий бой и противник успел закрепиться лучше всего, но по-прежнему он нигде не видел обнаженного силуэта будущего демона.

Грузовики пришли в движение, казалось, они разъезжаются в нескольких разных направлениях. Один направился прямо на колдуна, и Гавалон вскинул оружие, приготовившись стрелять. Он был уверен, что один человек не может представлять для него смертельной угрозы, но двухтонный грузовик с пушкой в кузове — другое дело. Он мог бы броситься в сторону, укрывшись в зарослях цветущих растений высотой с него, и позволить грузовику проехать мимо, но тогда грузовик и солдаты на нем смогли бы уйти, а как минимум двум машинам это уже удалось. Поэтому Гавалон остался стоять и прицелился.

Прожектор грузовика почти сразу же осветил колдуна. Даже если бы машина не направлялась прямо на него, теперь ее водитель, наверное, все равно изменил бы курс, чтобы раздавить врага. К счастью, новый глаз Гавалона был куда менее чувствителен к ослепительно яркому сиянию прожектора, чем к тончайшим оттенкам звездного и лунного света, и колдун легко разглядел голову солдата в шлеме, поворачивавшего прожектор, и его товарища, наводившего большую пушку.

Гавалон сначала застрелил солдата у пушки, а потом того, что управлял прожектором. С мрачным удовлетворением он увидел, как их головы разлетелись — а затем обратил свое внимание на того, в чьем распоряжении сейчас было самое опасное оружие: водителя грузовика.

Машина летела прямо на него, расстояние сокращалось ярд за ярдом, и Гавалон выстрелил в третий раз.

К несчастью, ветровое стекло оказалось более устойчивым к воздействию оружия, стрелявшего лучами. Оно не раскололось, и не расплавилось — во всяком случае, плавилось оно недостаточно быстро. Гавалон знал, что вспышка выстрела должна ослепить водителя, но грузовик был так близко, что это уже не имело значения. Гавалону оставалась лишь доля секунды, чтобы увернуться.

Если бы он носил броню, то, вероятно, не смог бы этого сделать, но костюм, требовавшийся для ритуала вызова, был куда легче.

Бросившись в сторону, он едва успел убрать свои ноги из-под передних колес, не позволив грузовику их расплющить.

Грузовик промчался еще сорок или пятьдесят ярдов, и на секунду Гавалон подумал, что машина сейчас скроется в ночи — но вдруг взвизгнули тормоза, и грузовик начал резкий разворот. Колдун понял, что водитель еще не знает, что солдаты в кузове убиты; очевидно, водитель все еще считал, что управляет грозной боевой машиной, настоящей пушкой на колесах.

Гавалон встал, но не пытался спрятаться. Вместо этого он медленно выпрямился и огляделся в поисках новых угроз. Таковых не было, и криков вокруг тоже больше не было слышно.

Как только грузовик развернулся, водитель нажал на газ. Мотор хрипло взревел, грузовик содрогнулся, когда его массивные колеса врезались в густые заросли, но смяв их, машина с треском рванулась вперед.

Гавалон знал, что второй выстрел может поразить цель там, где не смог первый, потому что ветровое стекло уже было ослаблено — но он понимал, что и этот выстрел может быть неудачным, а боеприпасы не бесконечны. Держа трофейное ружье в левой руке, правой колдун достал из пояса дротик. Готовясь к ритуалу, он не стал брать с собой полное вооружение, но и никогда не оставался без достаточных средств самозащиты, и дротик был заряжен магической энергией, увеличивавшей силу его броска в сотню раз, если метнуть его правильно.

И Гавалон метнул его правильно.

Дротик пробил ветровое стекло, словно оно было сделано из паутины, и исчез в открытом рту испуганного водителя. Солдата резко отбросило на сиденье, когда наконечник дротика, пробив основание черепа и шейные позвонки, вонзился глубоко в стальную заднюю стенку кабины — но грузовик продолжал мчаться вперед. Руки мертвого водителя все еще сжимали руль, и грузовик катился прямо туда, где стоял Гавалон.

Гавалон выругался, проклиная необходимость прыгать снова, но больше ни на что времени не оставалось, и он прыгнул. На этот раз колесо проехало в шести дюймах от его ноги.

Грузовик въехал в густые заросли камышей, их хрупкие стебли хрустели, сминаясь под его тяжестью, но не могли замедлить его, и оглушительным всплеском машина свалилась в пруд.

Вода от удара плеснула во все стороны, и Гавалон машинально поднял руку, чтобы защитить глаза от облившей его волны брызг.

Раздался пронзительный вопль, но это был не крик человека, и не вой одного из тяжеловесных зверолюдей. Это был рев какого-то чудовищного обитателя пруда, глубоко возмущенного столь грубым вторжением в его обычно тихий дом.

После этого стало относительно тихо. Шум моторов других машин был уже едва слышен вдалеке. Если кто-то из калазендранских солдат и остался жив, то они не стреляли из своего оружия.

— Обыскать территорию, — приказал Гавалон зверочеловеку с головой яка, который помог ему встать на ноги. — Найти всех уцелевших солдат и убить их. Но прежде всего — найти Сосуда.

Он не сомневался, что зверолюди сделают все возможное, чтобы выполнить приказ, и, несомненно, сыграл важную роль в том, что оказалось операцией по зачистке, но когда наступил рассвет, он осознал ужасную истину.

Обнаженного тела Нимиана нигде не было найдено, ни живого, ни мертвого. Он просто исчез. Если только будущий Сатораэль не приобрел внезапно способность летать без всякого опыта и подготовки — должно быть, он на одном из грузовиков, сбежавших из боя и умчавшихся в ночь.

Гавалон был уверен, что скрыться смогли как минимум три грузовика, но не был уверен, что не больше — и не было никакой возможности определить, в каком направлении уехал тот грузовик, на котором оказался Нимиан. Как мог он вернуться к своей армии с новостью, что он потерял союзника, который должен был стать самым сильным их оружием против огневой мощи имперцев? Что значили несколько захваченных ружей по сравнению с потерей демона? Как сможет будущий демон обойтись без советов и мудрости Гавалона Великого?

Зверочеловек с головой яка хрюкнул, выражая искреннее беспокойство.

— Я в порядке, — успокоил его Гавалон. — На самом деле, насколько я понимаю, все в порядке.

Он пытался успокоить себя этими мыслями. Зачем демону нужна помощь смертного, когда с ним милость и благоволение великого бога? Весь этот план, строго говоря, был не его идеей, но замыслом самого Божественного Комбинатора — и кто такой Гавалон, чтобы судить, правильно ли этот план исполняется? Вероятно, он исполняется идеальным образом. Вероятно, тут вообще не стоит говорить о вероятностях. Разве могут боги стать жертвой случая?

Но он не убедил себя. Возможно, он не нужен будущему демону, но демон очень нужен Гавалону. Возможно, демон не нуждается в его советах, но Гавалон нуждается в том, чтобы дать их.

Охранник с головой яка снова хрюкнул, и его хором поддержали еще трое зверолюдей.

Зверолюди, казалось, был очень довольны оружием, которое они собрали с трупов калазендранцев — и имели на то все основания, так как ружей было более чем достаточно, чтобы хватило каждому зверочеловеку, а их собственные потери были ничтожны — всего лишь двое легко раненых.

«Если бы я знал как управлять одной из этих машин», думал Гавалон, глядя на три брошенных грузовика, которые, казалось, были вполне исправны, «я бы вернулся к своей армии с таким шиком, что все бы аплодировали моему триумфу».

Вслух же он сказал следующее:

— Нам нужно больше, чем оружие и боеприпасы. Нам нужно все снаряжение, которое они везли. Что не сможем забрать с собой, то спрячем в тайник, а потом пошлем отряд с вьючными лошадьми, чтобы забрать все. Когда все сделаете, можете поспать час или два, если управитесь быстро. Больше времени у нас не будет. Враг быстро приближается, надеясь атаковать нас до того, как мы успеем приготовиться. Мы тоже должны действовать быстро.

Зверолюди с энтузиазмом закивали и захрюкали, выражая согласие, как всегда, когда он говорил им о вещах, слишком сложных для их понимания.

Но когда зверолюди приступили к работе, Гавалон не мог не вернуться к прежним мыслям. Если боги не могли быть жертвами случая, тогда мир был бы куда более предсказуемым местом, чем он есть. Изрядная часть этой непредсказуемости могла быть следствием соперничества богов, но непредсказуемость обстоятельств не была лишь вопросом столкновения интересов. Будучи колдуном, обладая даром предвидения, Гавалон лучше, чем кто-либо знал, как непредсказуемы капризы случая, и насколько даже демоны могут быть уязвимы к причудам случайности.

Как человек, стремившийся сам стать демоном, если он будет храбро и успешно служить своему богу, Гавалон вполне понимал, насколько мало он знает о жизни и способностях демонов, но одно он знал точно: они могут существовать в реальном мире лишь недолгое время, прежде чем вернуться в то измерение, которое они называют домом.

Когда Сатораэль полностью превратится в демона, он — или правильнее будет сказать «оно»? — может обладать могуществом, достаточным для того, чтобы сокрушать континенты или погасить солнце, но он — или «оно» — получит это страшное могущество ненадолго, и, пользуясь им, демон лишь ускорит тот момент, когда он должен будет вернуться в родную стихию.

Без Гавалона Великого, способного направить его, как сможет демон понять, как наилучшим образом использовать эту ужасную мощь в интересах Гульзакандры?

Без руководящего участия Гавалона Великого разве не может возникнуть вероятность того, что демон использует свое могущество таким образом, что будет разрушена и Гульзакандра, а не только тот крошечный «Империум», который основали в Калазендре пришельцы, спустившиеся с неба?

Гавалон прикрыл рукой свой новый болевший глаз, защищая его от обжигающего света восходящего солнца.

Зрелище ладони его руки казалось странно успокаивающим, это была одна из немногих частей его тела, не подвергшихся значительным изменениям. Пальцы стали длиннее и толще, ногти на них теперь были куда больше похожи на когти, но ладонь пересекали те же самые линии: линии, в которых была начертана его судьба, если бы он только владел искусством их читать.

Увы, несмотря на все свои чудесные способности, его новый глаз таким свойством не обладал.

Даже Гавалон Великий, самый могущественный колдун из тех, что когда-либо ходили по земле Сигматуса за тысячу поколений, не мог прочитать, что начертал его бог-покровитель на хрупкой ткани его плоти.

Познать себя — не самая легкая для исполнения заповедь, даже в отношении тех аспектов себя, которые не подвергались непрерывной эволюции или произвольным изменениям.

— Но мы победим, — прошептал Гавалон, слишком тихо, чтобы могли услышать зверолюди. — Мы должны.

Глава 11

Дафан проснулся, вздрогнув, когда грузовик внезапно остановился. Двигатель фыркнул и заглох. К своему удивлению, Дафан понял, что солнце уже высоко над горизонтом, лишь немного слева от направления движения грузовика. Должно быть, прошло несколько часов, хотя Дафану казалось, что он спал лишь пару минут.

Гицилла тоже подняла голову и, повернувшись, посмотрела на него. Ее глаза уже не казались пугающими, и Дафан понял, что она больше не в трансе. Казалось, она была удивлена гораздо больше него. Что бы она ни помнила о том, как вела грузовик, эти воспоминания, вероятно, померкли, как обычно и происходило с видениями Сновидцев Мудрости, и она явно была изумлена присутствием в кабине мальчика с звериными ушами, который тоже начал просыпаться.

— Где мы? — спросила она.

— Не имею представления, — сказал Дафан. — Где-то далеко к западу от пруда, и, наверное, немного к югу. Я не знаю, в каком направлении находится Эльвенор. Мы оказались неизвестно где.

Гицилла повернулась к боковому окну, но из него немногое можно было разглядеть. Грузовик оказался в некоем лесу, хотя деревья в этом лесу были больше похожи на огромные красно-черные стебли кукурузы, покрытые бледно-желтыми листьями с серебристыми шипами. Подлесок вокруг был очень густым, но грузовик стоял на какой-то дороге — или, возможно, на звериной тропе, если здесь могли водиться животные величиной с локсодонта.

Гицилла обернулась.

— Кто он? — спросила она, имея в виду мальчика, протиравшего глаза. Когда он прыгнул в грузовик, его глаза казались даже более пугающими, чем глаза Гициллы, но сейчас они выглядели почти человеческими. Даже уши казались не такими заметными как раньше, а тело казалось еще более худым. Дафан подумал, не были ли те узоры на его обнаженном теле лишь игрой света.

— Наверное, он прятался в кустах у пруда, как и мы. Когда на солдат кто-то напал, и все вокруг начало гореть, он, наверное, испугался. Может быть, он видел, как солдаты поймали нас, и понял, что мы не враги.

Лишь сказав все это, Дафан понял, что можно легко получить более точный ответ.

— Кто же ты? — спросил он мальчика.

— Ты и ты, — ответил мальчик, казалось, удивленный самим фактом своего существования и способностью говорить.

— Откуда ты взялся? — спросил Дафан все еще надеясь сформулировать вопрос, на который может быть получен понятный ответ.

— Я голоден, — сказал мальчик, словно сделав жизненно важное открытие.

— Да, — сказал Дафан. — Я тоже. Но как твое имя?

— Нимиан, — ответил мальчик, взявшись за ручку двери. Как только он сумел открыть дверь, то сразу выскочил из кабины и нырнул в подлесок. Почти мгновенно он исчез из вида.

— Думаю, его зовут Нимиан, — сказал Дафан Гицилле, хотя знал, что она и сама вполне ясно это слышала.

Гицилла открыла дверь со своей стороны и осторожно выбралась из кабины. Выйдя, она полезла в кузов грузовика. Дафан тоже вышел и последовал за ней.

В кузове был мертвый солдат, лежавший на спине между орудийной установкой и бортом. Невозможно было сразу понять, от чего он умер. В его форме не было дыр от пуль, не было и крови, если не считать пару капель, вытекших из глаз, подобно кровавым слезам. Но от него уже несло зловонием, и это не было просто зловоние человеческих испражнений. Словно гниение уже давно разлагало его тело. Поднявшись в кузов, Дафан открыл один глаз мертвеца, но когда увидел, что там было, содрогнулся и отдернул руку.

— Магия, — напряженно сказал он. Потом он вспомнил, что Нимиан, наверное, Сновидец Мудрости и возможно, даже колдун. В первый раз Дафан подумал, не мог ли этот мальчик иметь прямое отношение к той страшной атаке, которой подверглись имперские солдаты. Если так, то он спас Дафана и Гициллу еще до того, как они спасли его — если это они спасли его.

— Неважно, что его убило, — сказала Гицилла. — Что в ящиках и канистрах?

Дафан осмотрел груз, сложенный перед пушкой.

— Много воды, — сказал он. — Есть еда, и, кажется, боеприпасы. Оружия нет, кроме этого монстра. Если грузовик остановился из-за того, что у него кончилось горючее, мы не сможем забрать его с собой… И если здесь и есть горючее, я не знаю, как оно должно выглядеть. Куда пропал этот мальчишка? Разве он не говорил, что голоден?

Нимиан снова появился, как по заказу. В одной руке он нес ящерицу в два фута длиной, а в другой — что-то, чему Дафан даже не мог дать название. Когда странный мальчик поднял правую руку высоко над головой, чтобы засунуть голову живой ящерицы себе в рот и проглотить ее извивающее тело дюйм за дюймом, Дафан смог разглядеть вторую тварь более подробно.

Она была похожа на огромную, чудовищно раздутую мокрицу с рогами и шипастым хвостом. Дафан и представить не мог, что такое существо может быть съедобным, независимо от того, ядовито оно или нет — но когда ящерица была проглочена, Нимиан приступил к поеданию этой твари вместе с панцирем, шипами и всем остальным. На этот раз он снизошел до того, чтобы откусывать и пережевывать — этот процесс был довольно шумным — но результат оказался тот же самый. Чудовищное членистоногое было полностью съедено.

— Ах, — сказал Нимиан удовлетворенно, как показалось Дафану.

— Здесь есть настоящая еда, — оцепенело сказал Дафан. Он нашел галеты, сушеные фрукты и солонину.

Нимиан, казалось, с презрением отказался от своей доли. Вместо этого он схватил мертвого солдата за ноги и стащил его с кузова, после чего быстро снял с мертвеца форму и ботинки.

На одну ужасную секунду Дафан подумал, что Нимиан собирается съесть труп, пожирая конечность за конечностью — но ему была нужна лишь одежда. Когда он оделся, форма не настолько плохо сидела на нем, как ожидал Дафан; казалось, Нимиан вырос, став выше и шире, с того момента, как запрыгнул в грузовик.

Гицилла открыла одну из канистр с водой и, напившись, передала ее Дафану. Когда Дафан утолил жажду, он передал канистру Нимиану, почти ожидая, что тот откажется — но Нимиан пил с неожиданной жадностью, выпив почти половину галлона за полминуты.

Опустив канистру, невероятный мальчик сказал:

— Все еще голоден, — и снова бросился в подлесок.

— Что же он такое? — спросил Дафан Гициллу.

Гицилла не спрашивала, почему Дафан говорит «что», а не «кто». Ее мучили те же страшные предчувствия, что и его. Возможно, она была бы напугана до ужаса — как и Дафан — если бы они уже не испытали столько ужасного, что потеряли способность испытывать более сильные эмоции.

— Я не знаю, — сказала она.

— Мутант? — предположил Дафан. — Я слышал, люди говорили…

Он замолчал. Когда речь шла о тайнах шабашей, он мог лишь краем уха услышать то, что не должен был слышать. Сейчас он был мужчиной, но всю свою жизнь до того он был мальчиком, которого взрослые не допускали в свои дела.

Гицилла, едва начавшая свое обучение, готовясь стать Сновидцем Мудрости, могла знать лишь немногим больше.

— Не думаю, что он обычный мутант, — сказала она. — Он нечто иное. Нечто большее. Неужели я действительно вела грузовик половину ночи и почти половину дня? Я даже не могу представить, как…

— Ты была за рулем, — сказал Дафан, осторожно выбирая слова. — Может быть, он знает, кто действительно вел машину. Хотел бы я взять себе те отличные ботинки до того, как он их взял — но, боюсь, мне пришлось бы отдать их ему. Кем бы он ни был, он не из тех, кому простые смертные вроде нас с тобой могут сказать «нет». Как думаешь, нам сейчас угрожает большая опасность?

— Думаю, не настолько большая, как в плену у солдат, — неуверенно сказала Гицилла. — Они бы застрелили тебя через пару минут. А меня бы застрелили через пару часов, или позже…

— Но он опасен.

— Думаю, да, — задумчиво сказала Гицилла. — Кем бы он ни был, он, несомненно, опасен. Но он на нашей стороне, разве нет? Его враги — наши враги, значит, наверное, он наш друг. Мы тоже должны поесть, пока можем.

Дафан понимал, что Гицилла права — права, вероятно, во всем. Он хотел бы сейчас быть способным мыслить ясно, но та эмоциональная перегрузка, из-за которой он утратил способность чувствовать страх, казалось, притупила и все остальные его чувства. Он ел механически, не чувствуя вкуса пищи, и мог лишь так же механически двигать руками, ко рту и обратно. Какую бы опасность не представлял Нимиан, сейчас Дафан о ней не думал; он не мог сейчас осмыслить ее, не говоря уже о том, чтобы продумать до конца.

Дафан и Гицилла закончили есть к тому времени, как снова появился Нимиан, на этот раз он не принес свою еду с собой. Или он понял, что его привычки в еде слишком пугают его спутников, и лучше предаваться им в одиночестве, или был слишком голоден, чтобы откладывать насыщение.

Трофейная форма теперь, казалось, сидела на нем еще лучше. Дафан подумал, что если мальчик действительно растет, то делает это с невероятной быстротой. Глаза и уши Нимиана сейчас казались еще более нечеловеческими, и на его руках появились волосы, там, где их раньше не было. Его зубы стали заметно острее, а на черепе начали расти гребни, уже заметные сквозь его блестящие волосы.

— Ты понимаешь меня, Нимиан? — спросила Гицилла. Она приходила в себя явно быстрее, чем Дафан.

Мальчик не ответил, но обратил на нее взгляд своих невероятных черных глаз.

— Я Гицилла, а это Дафан, — сказала она. — Мы убежали из нашей деревни, когда на нее напали. Нам пришлось бежать и от пруда — но теперь мы не знаем, куда бежать. Мы одни и потерялись. Нам нужна помощь.

Мальчик выслушал это, и, казалось, задумался — но видимо, он лишь сделал вид, что задумался, подняв руки ко лбу и на секунду закрыв глаза.

— Ты и ты, — сказал он. — Теперь мы. Все вместе. Расти вместе. Гореть вместе.

Гицилла секунду или две размышляла над этим ответом, затем пожала плечами, признав поражение. Она снова повернулась к Дафану.

— Это какая-то дорога, — сказала она, присев, чтобы ощупать землю. — Я чувствую следы от тележных колес. Ею нечасто пользовались, но все-таки это дорога — значит, она должна вести куда-то, возможно в Эльвенор или Мансип. Может быть, нам нужно только идти по ней, пока не дойдем до города — или, по крайней мере, деревни, или фермы.

Дафан посмотрел на огромные подобия кукурузных стеблей, росшие вдоль дороги, и подумал, не могут ли это быть какие-то сельскохозяйственные растения. Потом он решил, что это крайне маловероятно. Это были аборигенные растения, обладавшие малой питательной ценностью, даже если они не были ядовитыми. Деревенским детям иногда рассказывали истории о «лесах колдуновых трав», как о местах еще более опасных, чем «сады бога», но Дафан не мог себе представить, на что может быть похож такой лес. Может быть, это он и есть.

А может быть, и нет.

— Пойдем, — внезапно сказал Нимиан, очевидно, закончив свои размышления. — Будет бой. Звезды неподвижны. Потом… ух! — он нерешительно замолчал.

— Ух, — повторил Дафан, обернувшись к Гицилле за объяснениями.

— Будет бой, и звезды встанут неподвижно, — сказала Гицилла, отчаянно пытаясь найти смысл в отрывистых фразах Нимиана. — Думаю, это плохо, если я поняла правильно.

— Плохо, — повторил Дафан, думая, что это объяснение звучит вполне правдоподобно, даже слишком.

— Было что-то в моем видении… — продолжала Гицилла, — Патер Салтана говорил, если звезды встанут неподвижно, новые враги могут обрушиться на нас с неба. Они уничтожат нас, и даже Гавалон Великий и другие повелители шабашей не смогут ничего сделать, чтобы нас спасти.

Нимиан, казалось, снова растерялся, пытаясь понять ее речь, но его лицо прояснилось, когда он услышал одно слово, явно значившее для него больше, чем остальные.

— Гавалон, — повторил он, усиленно закивав головой. — Потерял Гавалона. Был голоден слишком, спешил убежать… Потерял Гавалона. Найти его. Коснуться. Он должен роль свою сыграть.

— Если он знает Гавалона, — неуверенно произнес Дафан, — должно быть, он из его армии.

— Я не знаю, — ответила Гицилла, еще более неуверенно. — Если так, может быть, тогда мы должны помочь ему вернуться. Но мы не знаем, где сейчас Гавалон.

Утолив голод, Дафан почувствовал себя немного лучше. Но это «немного лучше» превратилось в «гораздо хуже», когда он обнаружил, что к нему опять вернулась способность испытывать страх. Он снова залез в кузов грузовика, намереваясь посмотреть, что можно унести с собой.

— Мы должны идти, — сказал он. — Так или иначе, мы должны идти. Зачем Империуму было вторгаться в Гульзакандру, убивать нас и разрушать все, что нам дорого? Что мы им сделали?

— Я не знаю, — был единственный ответ Гициллы.

Нимиан слушал, явно пытаясь понять сказанное. Казалось, он все больше развивается, как интеллектуально, так и физически.

— Империум, — произнес он, второй раз услышав слово, имевшее для него важное значение. — Люди друг с другом в войне, идет война всех против всех. Нет мира. И не может быть. Всегда война. Всегда игра.

— Это не игра, Нимиан, — заявил Дафан Нимиану — имперская форма на мальчике теперь сидела почти идеально и казалась почти такой же пугающей, как признаки нечеловечности на его лице. — Это по-настоящему. Людей убивают.

Нимиан улыбнулся. В первый раз Дафан видел, как он улыбается, и почему-то ему показалось, что этот мальчик улыбается первый раз в жизни.

— Все умирают, — сказал мальчик, словно поделившись некоей скрытой истиной. — Важно лишь как.

— Это не так, — вмешалась Гицилла, тоже начавшая собирать припасы, чтобы нести с собой. — Все умирают, но важно не только как, но и когда — и еще важнее, что оставят умершие после себя. Опыт, традицию, знание. Все умирают, но деревни живут дольше людей, а цивилизации могут жить вечно.

Гицилла повторяла то, чему учил ее патер Салтана, но ее голос начинал приобретать тот странный тембр.

Дафан подумал, что она тоже почувствовала себя лучше — но она больше не была тем человеком, который мог чувствовать себя лучше в том обычном смысле, который понимал Дафан.

Дафан так долго чувствовал себя спокойно в компании Гициллы, и казалось абсолютно нелепым, что теперь она кажется чужой — но это было так.

— Лишь тьма вечна, — ответил Нимиан Гицилле. — А люди умирают… деревни умирают, империи, цивилизации, вселенные… Прах к праху, пыль к пыли. Прах звезд, пыль звезд. В конце лишь тьма — но мы, пока горим, должны гореть. Увидим. Все увидим. Ты и ты…

Казалось, темные глаза Нимиана сияли внутренним светом, когда он произносил свою речь, но свет угас в бездонной пустоте, и в его разуме и сердце снова воцарилась некая растерянность.

— Я голоден, — снова прошептал он, после недолгого молчания. — Нужна еда.

Но на этот раз он не убежал в лес в поисках отвратительной добычи.

— Думаю, это все, что я смогу унести, — сказала Гицилла Дафану, показывая собранную сумку. В ней было достаточно еды и воды на несколько дней — и вдвое больше, если добавить припасы, собранные Дафаном. Если бы здесь было еще и огнестрельное оружие, которое можно унести, Дафан, конечно, взял бы его, но у мертвого солдата не было личного оружия.

— Этого хватит, — сказал Дафан. — Пойдем.

Нимиан не стал собирать припасы для себя и не проявлял намерения помогать Гицилле и Дафану, но они не возражали, чтобы он путешествовал налегке. Втроем они пошли по дороге, и грузовик вскоре скрылся из вида.

Лес не был слишком обширным — по крайней мере, в том направлении, в котором они шли. Всего через несколько сотен шагов растения, похожие на гигантские початки, сменились более разнообразной растительностью: травянистые луга, вроде тех, по которым они шли вчера, сменялись рощами остроконечных деревьев с серебристыми листьями.

Это было очень красиво, но Дафан сейчас был не в том настроении, чтобы любоваться красивыми видами. Казалось, нить, обвязавшаяся вокруг его сердца, затянулась еще туже. Он не мог найти слова, чтобы описать, что он чувствует. Как пленник, заключенный в собственном теле? Не совсем. Как будто его тело было уже не вполне его? Почти. Во всяком случае, он чувствовал себя странно. Очень, очень странно.

Когда трое путников вышли на открытую местность, они увидели группу птиц моу, бежавших по равнине. Птицы были похожи на огромных цыплят в восемь футов ростом, но их походка была куда более устойчивой, и бежали они очень быстро. Еще дальше Дафан увидел стадо газелей. Они были слишком далеко, чтобы присутствие людей угрожало им, и продолжали пастись.

Поблизости не было никаких признаков сельскохозяйственных растений или человеческого жилья, но Гицилла указала на тонкий столб дыма над горизонтом.

— Может быть, это дым очага, — сказала она.

— Если так, мы скоро увидим трубу, — заметил Дафан.

— Впереди не должно быть врагов, — сказала Гицилла не слишком уверенно. — Грузовики были авангардом, и сейчас, когда они рассеялись, вряд ли они будут так поспешно рваться вперед.

— Если это остатки сигнального огня, — с надеждой сказал Дафан, — может быть, мы убедим смотрителей зажечь его снова и пошлем сигнал армии Гавалона.

— Гавалону легче найти нас, чем нам — его, — ответила Гицилла. — У него есть Сновидцы Мудрости, и рабы-колдуны, и магия прорицания. Труднее будет добраться до нас — но в армии должны быть быстрые лошади или может быть, другие существа, еще быстрее.

Дафан не стал уточнять, каких существ она имеет в виду.

— Я голоден, — снова сказал Нимиан. — Нужна еда.

На этот раз он отлучился на охоту, но довольно быстро вернулся, из его рта торчал кусок змеиного хвоста.

— Я так голоден, — заявил Нимиан своим спутникам, словно оправдываясь. Казалось, он стал еще на два дюйма выше. Дафан больше не мог думать о нем как о мальчике. Сначала Нимиан был меньше ростом и более худым, чем Гицилла, но теперь он стал заметно крупнее их обоих.

— Все нормально, — сказал Дафан. — Ешь когда захочешь.

Гицилле он прошептал:

— Похоже, все, чему нас учили — насчет того, что местная пища не подходит для человека — к нему не относится. Он прекрасно себя чувствует, питаясь этой гадостью.

Пока Дафан говорил, Нимиан снова убежал, вероятно, опять на поиски еды.

— Это я заметила, — согласилась Гицилла. — Но местные хищники тоже не брезгуют чешуей, костями и панцирями. Чем был он ни был…

Внезапно она замолчала, словно догадавшись, чем он может быть.

— Продолжай, — произнес Дафан.

Гицилла не стала договаривать, и Дафан не мог даже предположить, о чем она, вероятно, подумала. И он попытался сам продолжить ее мысль.

«Чем бы он ни был», подумал Дафан, «видимо, мы должны быть благодарны, что он на нашей стороне». Эта мысль оказалась не столь утешительной, как он надеялся. После секундной заминки он задал Гицилле еще один вопрос:

— Как думаешь, насколько большим он сможет вырасти, если продолжит есть?

— Очень большим, — ответила Гицилла, в ее голосе явно слышался страх. — И он может… измениться и иным образом. Если сейчас он что-то вроде личинки, представь, на что может быть похожа бабочка, когда вылупится.

Дафану это показалось довольно странным сравнением, но Гицилла была Сновидцем Мудрости, и гораздо лучше умела чувствовать вероятности и делать выводы, чем обычные люди вроде него. Однако даже самые обычные люди могут иногда видеть необычные вероятности и делать зловещие выводы.

— Он — нечто поистине ужасное, да? — взволнованно сказал Дафан. — Нечто, о чем не должны знать дети?

Дафан уже задумывался, не были ли те истории, которые он слышал в детстве, лишь крошечной частью того, что взрослые держали в тайне. Какие ужасы могли таиться в мире, правду о котором от него скрывали?

Это заставило его подумать о матери и обо всем, что она пыталась скрыть от него, чтобы защитить его невинность — и впервые со всей жестокой ясностью он осознал тот факт, что его мать, возможно, уже мертва. Теперь он снова мог бояться, и ужас пронзил его сердце, как ледяное копье.

— Еще нет, — ответила на его вопрос Гицилла, подчеркнув слово «еще». Казалось, она не замечала его ужаса. — Но если он говорил правду о том, что должен гореть, нам следует быть очень осторожными, чтобы не оказаться в огне вместе с ним.

Глава 12

Убийца возник словно из ниоткуда. Раган Баалберит спускался по лестнице в фойе штаб-квартиры Адептус Терра Сигматуса — где, как предполагалось, было абсолютно безопасно — когда внизу лестницы неожиданно появился туземец и начал стрелять.

Возможно его попытка увенчалась бы успехом, если бы он не начал стрелять слишком рано, не успев как следует прицелиться, но, вероятно, у него просто не было возможности попрактиковаться в обращении с оружием. У аборигенов Калазендры не так уж и редко встречалось краденое огнестрельное оружие, но им не хватало навыков обращения с ним.

Тем не менее, убийца успел выстрелить четыре раза, прежде чем один из телохранителей Баалберита уложил его, и один выстрел попал в бедро другому телохранителю, который храбро исполнил свой долг, закрыв собой Верховного Инквизитора.

Когда Баалберит увидел, как неудачливый стрелок упал, первой мыслью инквизитора было то, что организация, заменявшая на Сигматусе Адептус Терра, все же как-то умела поддерживать благонадежность и дисциплину на должном уровне. Если бы его телохранители были менее преданы своему долгу, кто-то из них, несомненно, был бы подкуплен Орлоком Мелькартом, чтобы сделать грязную работу. При нынешнем же положении дел Мелькарту приходилось нанимать мелких уголовников из туземцев и подкупать поваров и уборщиков, чтобы эти «киллеры» смогли подобраться к цели.

Должно быть проведено расследование, хотя оно может занять много времени. Предатель в окружении должен быть выявлен и ликвидирован — разумеется, после тщательного допроса. Мелькарт слишком осторожен, чтобы оставить след, который может привести к нему, но необходимо дать наглядный пример. Конечно, есть вероятность, что убийцу послал не Мелькарт, и что этот туземец был просто местным анархистом, ненавидевшим все имперское, но Баалберит считал разумным предполагать худшее, пока не будут предъявлены доказательства обратного.

Пока слуги спешили помочь раненому и вызвать доктора, телохранитель, застреливший убийцу, присел рядом с умирающим, пытаясь выяснить, кто послал его. Убедившись, что ранение защищавшего его телохранителя не смертельно, Баалберит тоже спустился на нижнюю площадку лестницы. Он знал, что допрашивать умирающего стрелка бесполезно. Даже если неудачливый убийца сможет прожить достаточно долго, чтобы ответить — что вряд ли, судя по огромной дыре в его груди — он потратит эти последние секунды жизни, выражая ненависть к своим врагам. Скорее всего, этот туземец не имел ни малейшего представления о том, что он всего лишь пешка Мелькарта. Вероятно, он считал себя доблестным бойцом революции, трудившимся ради уничтожения Империума — и возможно, в последнем был прав.

Даже Баалберит весьма смутно представлял себе, сколько из подозреваемых подпольщиков-революционеров были на самом деле шпионами, и мог лишь предполагать, что агентов Мелькарта среди них больше, чем его людей. Однако он знал, что все революционное движение могло быть легко уничтожено за несколько дней, если бы это было в интересах имперского правительства. Один из немногих пунктов, в которых Верховный Инквизитор был полностью согласен с губернатором — что аккуратно управляемая оппозиция, которой легко манипулировать, куда более полезный политический инструмент, чем небольшая подпольная организация, действительно работающая в обстановке глубокой секретности.

— Он мертв, — доложил телохранитель. — Не сказал ни слова.

— Есть у него что-нибудь? — спросил Баалберит, глядя, как телохранитель обыскивает карманы мертвеца. Инквизитор был уверен, что ответ окажется отрицательный. Так оно и было.

— Информация об успехе Ажао, наверное, просочилась, — предположил телохранитель. — Они знают, что если мы сможем установить контакт с Имперским флотом, все изменится, — он осторожно не стал уточнять, кто именно эти «они». — Прикажете удвоить охрану в апартаментах псайкера?

— Только если ты абсолютно уверен в новых людях, — сказал Баалберит. — Именно так — если абсолютно уверен. Там даже самые сильные души склонны к… тревоге. Служба там требует исключительно сильных нервов.

— Не вопрос. И я найду самого подходящего человека, чтобы заменить беднягу Макри. Желаете подождать, пока он прибудет сюда?

— Нет. У меня встреча с Мелькартом, — Баалберит встал и пошел к двери, за которой на улице ждал его автомобиль.

— Разумно ли это?

— Это необходимо. В любом случае, этот так называемый дворец сейчас, вероятно, самое безопасное место в Калазендре — Мелькарт не может допустить, чтобы там что-то со мной случилось. Он считает, что у него и так достаточно поддержки, чтобы быть единоличным правителем мира, но понимает, насколько непрочна может быть эта поддержка. Он не может допустить, чтобы распространялись слухи, что он больше заботится о своей личной славе, чем о безопасности имперских граждан.

— Слухи все равно распространяются, — сказал телохранитель, открыв дверь автомобиля перед инквизитором и оглядевшись вокруг в поисках возможных угроз — каковых обнаружено не было.

— Это прискорбно, — ответил Баалберит, когда телохранитель сел в машину, закрыв дверь, и водитель мог ехать. — Не думаю, что мы можем позволить себе раскол в наших рядах — так же, как и губернатор. Если мы не сможем восстановить контакт с Империумом, мы должны хотя бы выиграть эту войну в Гульзакандре — а если сможем, мы должны будем убедить настоящих техножрецов и инквизиторов, что нас стоит спасти. Нам необходимо обуздать Мелькарта и заставить его прислушаться к голосу разума.

— Значит, никаких ответных действий не будет? — спросил телохранитель.

— Мы даже не знаем наверняка, что это он, — устало сказал Баалберит. — У нас ведь и так хватает врагов, не правда ли? Туземцы ненавидят нас больше, чем гвардейцев губернатора и армию, потому что именно мы пытаемся искоренить их нечестивую религию. Они не понимают, в какого рода войне нам приходится сражаться.

До губернаторского дворца было недалеко. Можно было бы легко дойти пешком, но обычай требовал, чтобы повелители «Империума» не ходили по улицам пешком. Они были Истинными Людьми, гражданами галактики, невзирая на тот факт, что уже в течение семи поколений жили на этой планете в изоляции. Ходить пешком — для туземцев.

Когда лифт поднялся на этаж, где находились апартаменты Мелькарта, Баалберит понадеялся, что в этот раз не придется выходить на этот проклятый балкон. Он ненавидел, что Мелькарт так издевался над ним, или хотя бы знал о том, что у него есть эта слабость, над которой можно издеваться. Однажды, подумал он, Мелькарт, стоя на балконе, высунется слишком далеко через край и упадет — но не тогда, когда Верховный Инквизитор будет стоять рядом с ним или даже вообще находиться во дворце. Сейчас еще не время — но времена меняются, иногда весьма быстро, и если Дейр Ажао был прав, времена могут резко измениться к лучшему. Через неделю, возможно, если только варп-шторм утихнет достаточно надолго, на Сигматусе может появиться настоящий имперский губернатор — и значение верности и решительности Верховного Инквизитора получит, наконец, должное признание.

Орлок Мелькарт в этот раз был не на балконе. Он сидел за рабочим столом, принимая других посетителей: трех старших армейских офицеров и оператора станции вокс-связи, должно быть, доставившего новости с фронта. По выражению их лиц Баалберит понял, что новости были плохими.

— Что случилось? — спросил он.

— Операция «Зонд», — кратко ответил генерал-майор Форх.

Баалберит нахмурился. Операция «Зонд» была не его идеей, но оценка ее необходимости основывалась на сведениях, полученных его псайкерами. Видение, о котором шла речь, к сожалению, было слишком неясным, но оно показалось достаточным, чтобы подтвердить тактическую важность некоего полукруглого холма к западу от деревни Одиенн. Решение занять Одиенн и организовать в деревне временную базу было принято независимо, но так как это было частью плана Фульбры, желательность срочного занятия этой предположительно важной позиции казалась вполне ясной.

— Должно быть, культисты уже заняли холм, — сказал полковник Балилла, — и люди Фульбры попали в засаду.

В его голосе явно слышалось обвинение. Военные, не понимавшие, как трудно иметь дело с псайкерами, никак не могли примириться с ограниченностью информации, которую мог получить Баалберит. Получив сведения о возможной тактической важности этого холма, люди Фульбры должны были учитывать вероятность засады.

— И на что они наткнулись? — агрессивно спросил Баалберит. — Полевая артиллерия? Штурмовые винтовки?

— Мы не знаем, — признался Форх. — Похоже, просто не осталось выживших. Что-то ужасное. Что-то чудовищное.

Он имел в виду колдовство, но не мог заставить себя произнести это слово.

— Даже если не осталось выживших, — произнес Баалберит, сохраняя презрительный тон, хотя он был наигранным, — у нас нет оснований предполагать, что случилось нечто необычное, не так ли?

— Это должно было быть нечто необычное, — мрачно возразил Форх. — Это были отличные солдаты — и хотя они пересекали пустыню налегке, но были вполне хорошо вооружены на случай любых чрезвычайных обстоятельств, которые только можно было предполагать.

— Даже если это действительно было что-то ужасное, — сказал Баалберит, — его применение дорого обойдется врагу. Пусть это была неудача, но мы должны продолжать наступление, невзирая ни на что. Сам факт, что мы сражаемся, чтобы уничтожить нечто настолько чудовищное, делает абсолютной необходимой эту войну — и победу в ней. Мы должны отправить на фронт самолет, чтобы Фульбра мог его использовать.

— Верховный Инквизитор прав, это неудача, — быстро вмешался Мелькарт. — Но не слишком серьезная. Мы потеряли несколько грузовиков и тридцать человек — но можем не сомневаться, что они не стали легкой добычей. Они должны были нанести ощутимый урон врагу. Это ослабляет позицию у Одиенн больше, чем мы ожидали, но эта позиция изначально была слабой, потому что туземцы успели отравить колодец. Наступательные операции на севере и юге продолжаются куда более успешно — наши потери незначительны, а потери противника уже исчисляются тысячами.

«Тысячами плохо вооруженных крестьян», подумал Баалберит. «Настоящий бой еще впереди».

— Но генерал Фульбра все еще запрашивает поддержку с воздуха? — упрямо спросил он. — Пункты дозаправки полностью готовы. Мы должны немедленно отправить самолет.

Мелькарт проигнорировал его слова, словно это было какое-то незначительное предположение.

— А какие новости у вас, Верховный Инквизитор? — спросил он, глядя прямо в глаза Баалбериту. Если он и знал о покушении на жизнь Верховного Инквизитора, то никак этого не проявил.

— Корабли Имперского Флота, несомненно, поблизости, — уверенно заявил Баалберит. — И им известно о ситуации на Сигматусе. Если варп-шторм утихнет…

— То есть вы утверждаете, что смогли отправить сообщение флоту? — уточнил Мелькарт. — И уже начали переговоры?

— Еще не совсем, — вынужден был признать Баалберит. — Единственное, чего мы смогли добиться — прослушать несколько важных сообщений между кораблями флота. Мы пытались установить телепатическую связь, но варп-шторм…

— Варп-шторм все еще создает помехи, и в любой момент может снова стать непроницаемым, — закончил за него Мелькарт. — Мы не можем позволить себе терять время, Верховный Инквизитор. Мы должны продолжать действовать по плану. Двести лет мы были изолированы от Империума, и не можем возлагать все наши надежды на возможность, что эта изоляция скоро закончится.

«Ты, конечно, не можешь», мысленно сказал Баалберит, «но я не думаю, что у нас есть какая-то альтернатива».

Вслух же он произнес:

— Но мы не можем и игнорировать эту возможность. Если варп-шторм продолжит затихать, командиры флота должны будут решить, стоит ли нам помогать или нет. Это будет серьезный риск, потому что неизвестно, когда активность варп-шторма снова может возрасти, и насколько сильным он может стать. Если они решат, что нам уже нельзя помочь — или что мы не заслуживаем помощи — тогда они могут принять решение об Экстерминатусе.

— Я просто поверить не могу! — резко сказал генерал-майор.

Баалберит понимал, что это действительно так. Форх буквально не мог поверить, что Империум — настоящий Империум, а не то слабое и искаженное его эхо, что было на Сигматусе — мог уничтожать целые миры, не делая различий между поклонниками Хаоса и теми, кто им противостоит.

Для таких людей как Форх Империум Человека был лишь смутным далеким воспоминанием, сохранившимся только в рассказах, оставшихся от пра-пра-прародителей, в которых вымысла было куда больше, чем правды. Форх думал о себе и о людях, себе подобных — к которым, вероятно, относил Иерия Фульбру и Орлока Мелькарта — как об Империуме, и считал само собой разумеющимся, что его понятия о власти и стратегии были общепринятыми. Ядро организаций, все еще носивших столь гордые названия как Инквизиция и Адептус Терра, было единственным местом на Сигматусе, где все еще сохранились истинные знания и истинная вера. Увы, извращенный разум Орлока Мелькарта, который предпочел бы, чтобы контакт с Истинным Империумом никогда не был восстановлен, был не слишком из ряда вон выходящим явлением в обществе, столь далеко сошедшем с пути праведности.

— Наша задача, — спокойно сказал Мелькарт, — всею нашей мощью противостоять силам врага. Чтобы добиться этого, мы должны выиграть войну, одержав победу быструю и окончательную. Полагаю, у вас еще какая-то информация об этом таинственном холме в пустошах? Наши люди погибли там.

Последнее, чего хотел Баалберит — позволить Мелькарту укрепить свое положение.

— Я сделаю все, что смогу, чтобы получить новые сведения, — пообещал он. — Но техножрецы и инквизиторы, сопровождающие генерала Фульбру, вероятно, имеют больше возможностей выполнить эту задачу, особенно если смогут поймать нескольких из тех, кого туземцы называют Сновидцами Мудрости. Если бы вы послали самолет…

— Если бы операция «Зонд» не завершилась таким провалом, — раздраженно произнес Форх (оказывая услугу Мелькарту, понимал он это или нет), — конечно, у нас было бы больше возможностей поймать одного-двух Сновидцев, не подвергая наших людей ненужному риску.

— Никто и не ожидал, что эта кампания окажется легкой прогулкой, — заметил Баалберит. — Как бы ни была раздута репутация этого Гавалона «Великого», он, вероятно, настолько же силен, насколько подл и отвратителен. Мы, люди благочестивые и добродетельные, не можем представить, на какие ужасы он способен — но мы служим Императору, хоть и заперты варп-штормом на этой оскверненной планете, и наше дело правое. Мы с самого начала ожидали потерь в этой кампании, и знали, что эти потери могут быть тяжелыми — поэтому мы ждали, пока наши войска не станут настолько сильны, что будут непобедимы. Мои люди сделают все, что в их силах, чтобы помочь в этом наступлении — но их настоящая работа начнется потом, когда мы должны будем искоренить все остатки хаосопоклонничества на континенте. Это будет долгая и тяжелая борьба — если, конечно, мы не получим подкреплений из Империума. И если мы получим эти подкрепления достаточно скоро, это весьма сократит ожидаемые потери войск генерала Фульбры. Ведь мы все этого хотим, не так ли? Более чем чего-либо, мы хотим сберечь жизни наших солдат и облегчить труд наших священников — и поэтому я буду продолжать пытаться установить контакт с флотом, и поэтому все, даже самые незначительные успехи в достижении этой цели достойны хвалы, и поэтому мы обязаны послать самолет в Гульзакандру незамедлительно.

Полковник Балилла кивал, выражая согласие с основными пунктами речи инквизитора, и выражение лица Форха значительно смягчилось. Даже Мелькарт сделал вид, что одобряет сказанное, хотя явно был решительно настроен не соглашаться с последним предложением. Баалберит начал понимать, для чего Мелькарт хотел оставить самолет себе — и это придало инквизитору еще больше решительности так или иначе добиваться, чтобы самолет Мелькарту не достался.

— Конечно, вы правы, Раган, — сказал губернатор. — Но давайте не будем складывать все яйца в одну корзину. Генерал Фульбра сделает все возможное, чтобы выяснить, почему операция «Зонд» завершилась неудачно, и что это может означать для следующей фазы наступления. Мы должны узнать, что приготовил для нас противник, и ваши люди — наша главная надежда это выяснить. В Гульзакандре все не так, как в Калазендре, где на каждой улице каждого города есть шпион — и если принять во внимание доклады из Одиенн, даже нашим лучшим следователям будет трудно выбить хоть какую-то полезную информацию из местных крестьян, глупость которых может сравниться только с их упрямством. Мы очень надеемся на Адептус Терра, Раган. Мы нуждаемся в вас сейчас более чем когда-либо.

Неискренность Мелькарта была более чем очевидна. Баалберит легко мог представить, как губернатор мысленно добавляет: «а когда мы закончим эту кампанию, вы нам больше не понадобитесь». Однако инквизитор знал, что он еще может понадобиться Империуму. Если Хаос предполагается полностью уничтожить, а не всего лишь загнать в подполье временным поражением, правителям Сигматуса понадобится укрепить силу и целеустремленность местных «Адептус Терра». А в чем сейчас больше всего нуждается эта местная копия настоящих Адептус Терра, так это во вливании новой силы и новой целеустремленности со стороны настоящих Адептус Терра, на которых держится Империум Человека.

Баалберит считал, что было бы глупо даже пытаться отвлекать внимание Дейра Ажао от по-настоящему важного дела ради столь тривиальных вопросов, как кем был противник, в чью засаду попали имперские солдаты, проводившие операцию «Зонд», или почему кусок скалы посреди пустошей так важен для этого Гавалона «Великого».

— Если я вам так нужен, — мрачно сказал Баалберит, — весьма прискорбно, что ваши полицейские не смогли остановить туземца с оружием, проникшего в мою штаб-квартиру этим утром. Один из моих телохранителей получил пулю, предназначавшуюся для меня.

Генерал-майор Форх и младшие офицеры, казалось, были искренне шокированы этим, но было трудно поверить, что выражение ужаса, которое изобразил на своем лице Мелькарт, являлось хоть сколько-нибудь искренним.

— У культистов все еще есть агенты в Калазендре, — заметил Мелькарт. — Пока их организация не будет обезглавлена, мы не сможем уничтожить их окончательно — но когда Гульзакандра станет нашей, и этот Гавалон, наконец, будет мертв вместе со всеми своими мерзкими прихвостнями, подполью наступит конец. Лишь когда мы одержим окончательную победу, можно будет спать спокойно. Может быть, желаете, чтобы я одолжил вам несколько своих людей, чтобы усилить ваш штат телохранителей, а, Раган? Я буду рад помочь.

— Я могу о себе позаботиться, — сухо ответил Баалберит. — Я обо всем смогу позаботиться, будьте уверены.

— Я не сомневаюсь, — уверил его Мелькарт с неприкрытым лицемерием. — Мы все рассчитываем на вас.

«Я приведу флот сюда или погибну», твердо сказал себе Баалберит. «Можете игнорировать эту возможность, если хотите, дорогой губернатор, но когда корабли будут здесь, у вас уже не получится их игнорировать — и тогда посмотрим, кто сможет о себе позаботиться, а кто нет. Слава Императору Великолепному, и смерть врагам его, кто бы и где бы они ни были!»

Глава 13

Оказалось, что дым, который видели Дафан и Гицилла, не был дымом сигнального костра. Он шел из трубы небольшого дома, стоявшего посреди квадратного участка обработанных полей, похожих на лоскутное одеяло. Дом и поля так долго не было видно потому, что они располагались в узкой долине.

На двух полях росло зерно, еще на двух чечевица, на остальных картофель, но зерно было уже убрано и почти весь картофель выкопан. Даже плетеный курятник за домом был пуст. Дафан предположил, что птиц забрали квартирмейстеры армии Гавалона. Если так, армия должна быть недалеко.

Семья фермера, вероятно, укрылась в Эльвеноре — если ближайшим городом отсюда был Эльвенор. Если на этой равнине должны были сразиться две армии, фермер, видимо, рассудил, что лучше не оставаться в доме, который могла занять любая из сторон, чтобы укрыться от обстрела.

С точки зрения же Дафана возможность найти хотя бы временное убежище выглядела очень привлекательно, потому что он почти не спал всю предыдущую ночь, а путь пешком, которым они шли с самого утра, окончательно истощил его силы. Гицилла, казалось, нуждалась в отдыхе еще больше, чем он, и Дафан боялся, что она может в любой момент снова впасть в транс. Нимиан, сильно задерживавший их, потому что он пользовался любой возможностью, чтобы утолить свой ненасытный аппетит, выглядел куда более сильным и бодрым, чем они, но и он начал проявлять признаки усталости.

Дафан подумал, что хотя Нимиан и выглядел бодрым и бдительным, возможно, он следил не только — и даже не столько — за тем, что происходило непосредственно поблизости. Его внимание, казалось, привлекали другие вещи, чья природа находилась за пределами понимания Дафана.

Когда они тщательно обыскали маленький дом и пристройки, не столько для того, чтобы убедиться, что там никто не прячется, сколько надеясь пополнить свои запасы, Дафан и Гицилла уселись у очага, в котором догорали угли, оставшиеся с ночи, и основательно поели.

Нимиан тоже поел, хотя продовольствие имперских солдат явно было ему куда меньше по вкусу, чем разнообразные представители местной фауны, которых он ловил и поедал с самого рассвета.

— Как же мы найдем Гавалона? — спросил Дафан.

Гицилла ответила не сразу; после еды ей хотелось спать еще сильнее.

— Я не знаю, — слабым голосом произнесла она.

— Единственное, что я могу придумать, — сказал Дафан, совсем не удовлетворенный этим ответом, — попытаться найти следы повозок, которые увезли зерно и картофель. Они, наверное, тяжело нагружены, и найти их следы будет не так трудно. Или мы можем просто идти по дороге, пока не дойдем до другой деревни.

— Здорово, — откликнулась Гицилла.

Дафан раздраженно повернулся к Нимиану.

— А ты что думаешь? — спросил он, не слишком ожидая какого-то разумного ответа.

Нимиан уставился на него пристальным пугающим взглядом, но, по крайней мере, казалось, что он обдумывает вопрос со всей надлежащей серьезностью.

Дафан заметил, что трофейная имперская форма на Нимиане уже трещит по швам, и сомневался, что она продержится еще хоть час прежде чем разорвется. Теперь никто не мог назвать Нимиана тощим; его мускулам позавидовал бы даже кузнец.

— Я здесь останусь, — наконец сказал Нимиан, — с нею. Ты иди. Увидишь Гавалона. Будут жертвы. А я сюда доставлю корабли.

Слово «жертвы» звучало зловеще. Но больше всего Дафана удивило последнее слово.

— Корабли? — спросил он. — Мы же за сотни миль от моря. Как ты сможешь привести сюда корабли?

— Ты Гавалона приведешь, — нетерпеливо повторил Нимиан, — а я доставлю корабли.

— Ты имеешь в виду звездные корабли? — спросила Гицилла, которую, очевидно, посетило некое озарение. — Как те, на которых сюда прилетели люди Империума двести лет назад.

— Ты убедишь волшебников прийти, — сказал Нимиан, глядя на Дафана своими неповторимыми черными глазами. — И будут жертвы. Я ухожу искать еду. Потом лишь корабли.

— Я не хочу оставлять Гициллу, — возразил Дафан, думая, насколько далеко он может зайти со своим упрямством, принимая во внимание, что он говорит с существом, постепенно превращающимся в великана — или в нечто куда более странное и худшее.

— Здесь безопасно, — ответил Нимиан, — больше чем где-либо. Она нужна мне здесь, и знает это. Она есть я. Ты тоже. Ты пойдешь.

— Гицилла должна была стать Сновидцем Мудрости, — упрямо настаивал Дафан, — но она еще очень молода. Она была лишь ученицей, и еще ничего не знает.

Он с тревогой осознал, что не имеет ни малейшего представления о том, что может знать Гицилла, или как она может это знать.

— Ей нужна помощь, — согласно кивнул мальчик, который больше не был мальчиком. — Нужен отдых. Останется со мною. Ты пойдешь.

Дафана это не убедило. Разве ему не нужен отдых так же, как Гицилле, а может и больше? И как кто-то может быть в безопасности рядом с тем, во что превращается Нимиан? Это же существо, которое считает, что не имеет значения, когда умирать, важно лишь как умирать — существо, считающее, что когда пришло время гореть, надо гореть.

Патер Салтана однажды сказал Дафану, что вся жизнь подобна огню, и пища действительно является топливом, дающим энергию, медленно сгорая. Быть человеком, сказал он, значит гореть медленно и ровно, но быть чем-то большим, нежели просто человек — быть таким как колдуны и Сновидцы Мудрости — значит гореть ярко.

Дафан не знал о колдунах ничего, за исключением того, что слышал в сказках, но у него возникла пугающая догадка, что когда Нимиан говорил о том, что надо гореть, он думал о таком огне, который мог соперничать с солнцем, пусть хоть и на мгновение.

Дафан не хотел, чтобы Гицилла сгорела так. Он не хотел даже, чтобы она находилась с чем-то — или кем-то — кто будет гореть так ярко. Он хотел, чтобы Гицилла была в безопасности, чтобы ее жизнь горела медленно и ровно, не подвергаясь риску ради того, чтобы сгореть ярко. Он любил ее, и не мог перестать любить просто потому, что она становилась все более странной, и все чаще не была собой. Он верил, что мог бы любить ее, если бы только мир мог вернуться к прежней жизни.

Если бы только…

— Иди, Дафан, — сказала Гицилла, вдруг открыв глаза. — Делай, что говорит Нимиан. Так будет лучше всего.

Дафан подумал, действительно ли это говорит Гицилла, или ею управляет кто-то другой — что-то другое? Это была пугающая мысль, но он уже так привык бояться, что было трудно помыслить о чем-то настолько пугающем, чтобы усилить тот ужас, который он и так уже испытывал.

— Я не знаю, куда идти, — тихо возразил Дафан. — Мне нужно, чтобы ты пошла со мной.

— Я дам тебе проводника, — сказал Нимиан.

Он вырвал из своей головы один волос. Потом он дважды обернул волос вокруг мизинца левой руки и с помощью зубов крепко завязал. Дафан заметил, что ногти Нимиана стали длиннее, толще и темнее, словно когти.

Когда узел был завязан, Нимиан-монстр — как уже начал о нем думать Дафан — взял мизинец двумя пальцами правой руки, и небрежно оторвал его.

Из раны не текла кровь.

Нимиан взялся за свободный конец волоса и поднял болтавшийся на нем оторванный палец. Палец повернулся влево, потом вправо, несколько мгновений качаясь, прежде чем застыть неподвижно.

— Туда иди, — мягко сказал монстр, — увидишь Гавалона. И приведи волшебников скорее. Спеши же. Будут жертвы.

— Что за жертвы? — спросил Дафан, хотя что-то внутри него пыталось сказать, что он не захочет этого знать. Он не мог заставить себя протянуть руку и взять протянутый ему страшный талисман.

— Когда пора гореть, — ответил Нимиан, — то мы горим.

— Возьми палец, Дафан, — отрешенно произнесла Гицилла. — Покажи его Гавалону. Он поймет, что это значит. Он будет знать, что делать.

— Я не уверен… — начал Дафан.

— Ты и не должен быть уверен, — резко ответила Гицилла. — Ты просто должен сделать это. Ради меня. Ради деревни. Ради нашего мира.

— Я не хочу оставлять тебя.

— Лишь случай свел нас вместе в первый раз, — сказала она. — Я должна остаться здесь, чтобы сыграть свою роль. Ради тебя. Ради деревни. Ради нашего мира. Ради бога Гульзакандры.

— Ты не в безопасности рядом с ним, — настаивал Дафан. — Чем бы он ни был, рядом с ним опасно.

— Нет безопасности, — ответила Гицилла. — Лишь война — лишь игра.

— Это не игра, — возразил Дафан. — Это жизнь и смерть. Особенно смерть.

— Иди, — сказала она. — Делай то, что должен. Ради нас. Я — это он, а он — это ты. Ради всех нас. Ради меня.

На этот раз, как заметил Дафан, она не стала упоминать деревню и мир — и бога Гульзакандры, которого иногда называли Изменяющим Пути, а иногда — Божественным Комбинатором. Хитрая уловка: Дафан не был уверен, что он готов сделать ради деревни, мира или даже бога, которому поклонялся с рождения, но точно знал, что он готов сделать ради Гициллы.

Все что угодно.

Дафан робко взял оторванный палец, который Нимиан все еще протягивал ему, и обернул свободный конец волоса вокруг своего указательного пальца правой руки, так что потемневший коготь оторванного мизинца мог поворачиваться в любом направлении. Потом он взял открытую канистру с водой и сделал большой глоток, после чего закрыл канистру и поставил на место.

— Далеко придется идти? — спросил он.

— Я не знаю, — сказала Гицилла. — Отдыхай, когда почувствуешь необходимость — десять минут отдыха на каждый час пути, но не спи. Продолжай идти. Времени мало.

Теперь Дафан окончательно был убежден, что, хотя эти слова произносили уста Гициллы, их подсказывал другой разум — возможно, как бы парадоксально это ни казалось, тот же разум, который не мог заставить речевой аппарат Нимиана говорить нормально.

Дафан посмотрел на Нимиана, но тот сказал лишь:

— Очень голоден. Нужна еда.

Дафан не хотел думать, что это может значить, но когда он, наконец, вышел из дома, то понял.

Семейство птиц моу — возможно, тех же самых, которых он видел убегавшими, когда выходил из красно-черного леса — бежало к ферме. Они не умели летать, но взрослые птицы были выше любого человека, и их туловища были очень толстыми. Дафан пытался не думать о том, как Нимиан будет сворачивать им шеи и рвать на куски, пожирая одну птицу за другой — вместе с перьями, когтями и всем остальным.

Трофейная форма неминуемо разорвется, не выдержав роста его тела, но Дафан думал, что одежда будет не слишком нужна Нимиану, когда его руки и ноги, последовав примеру ушей, начнут изменяться, приобретая окончательный вид. Он вспомнил узор на обнаженном теле Нимиана, когда впервые увидел его, и понял, что должно быть, это не просто узор, а что-то вроде чертежа, который ткачи и портные иногда чертили на песке, пытаясь придать форму своим мыслям.

К дому бежали не только птицы, туда направлялись рептилии и мегаскарабеи. Очевидно, Нимиан пока еще не был настолько голодным, чтобы съесть локсодонта, но это «пока еще» как-то не очень утешало Дафана.

Несколько рептилий проползли мимо него, но ни одна из змей не зашипела на него и не попыталась укусить. Похоже, палец Нимиана мог не только указывать путь; возможно, он обладал и защитной силой.

Дафан поступил в точности так, как было сказано. Было определенное утешение в той целеустремленности, которую дало ему повиновение. Не имело значения, насколько он был напуган, или что могло ожидать его в конце пути, лучше выполнять полученные приказы, чем вообще не знать, что делать.

Пройдя около часа — сколько точно времени прошло, он не мог узнать — Дафан остановился, чтобы несколько минут передохнуть. Выпив воды и отдохнув, сидя на гигантском грибе, он пошел дальше.

Он шел дальше и дальше, хотя его ноги болели от усталости. Двигаясь, он не чувствовал сонливости, поэтому продолжал идти, не останавливаясь. Его сознание становилось все более вялым, а мысли стали как будто вязкими — но его чувства не притупились, и он ощущал странное возбуждение. Он потерял счет времени, шагая по этой чуждой и странной местности, но было что-то глубоко внутри него, что, казалось, радовалось этому движению.

Солнце уже начало склоняться к закату, когда Дафан наткнулся на зверолюдей.

Он в это время шел по лесу: не такому странному, как лес из огромных красно-черных початков, в котором остановился грузовик, но все же необычному. Некоторые из деревьев были похожи на завезенные на планету людьми, но большинство были покрыты сияющими чешуйками, из-за чего их стволы и ветви казались скорее металлическими, чем деревянными, а их плоды были похожи на медальоны.

Дафан почувствовал запах зверолюдей еще до того, как увидел их, но он не знал, что значит это зловоние, и осознал, насколько оно сильно, лишь когда увидел, от кого оно исходит.

Дафан сначала застыл от ужаса, но ужас, казалось, потерял свою значимость, и он почувствовал странную ясность разума и некую машинальность. Оторванный палец Нимиана все еще висел на волоске, но Дафана охватило парадоксальное чувство, что это не палец привязан к нему, а он, Дафан, привязан к пальцу, лишь следуя туда, куда он покажет, не в силах сделать чего-то иного.

При других обстоятельствах он был бы убежден, что чудовищные зверолюди сейчас набросятся на него, разорвут на куски и съедят, но с пальцем Нимиана Дафан чувствовал себя так, словно это он, а не зверолюди, был здесь настоящим чудовищем, и что это им, а не ему, больше угрожает опасность быть разорванными и съеденными.

Всего там было шесть зверолюдей — трое с головами, вероятно, каких-то уродливых коров, один с головой ястреба, у еще одного голова была больше похожа на свиную, и один с лицом некоей чудовищной карикатуры на обезьяну. Все они были покрыты лохматой шерстью, кроме свиноподобного, а их ноги были похожи на медвежьи, кроме двоих с ногами как у птиц моу. Они были вооружены разнообразными топорами и копьями, хотя любой из них вполне был способен разорвать Дафана на куски голыми руками — или лапами, в случае тех, у которых не было рук как таковых. Они сидели или лежали на земле, но когда они заметили Дафана, то все вскочили на ноги и преградили ему путь.

В любой другой день его жизни такая встреча заставила бы Дафана упасть в обморок от ужаса или бежать со всех ног, надеясь не потерять контроль над кишечником. Сейчас же он просто остановился и поднял правую руку, чтобы показать страшный талисман, висевший на его указательном пальце.

— Я ищу Гавалона Великого, — сказал он. — У меня сообщение для него.

Зверолюди посмотрели на него, их разнообразные глаза моргали, пока они его оценивали. Дафан еще немного поднял руку, пытаясь привлечь их внимание к своему необычному компасу. Их внимание было должным образом привлечено.

Они рычали, не спеша переговариваясь друг с другом, но ближе не подходили.

— Гавалон, — повторил Дафан, подумав, что они, вероятно, куда глупее обычного человека. — Вы знаете Гавалона? Можете отвести меня к нему? Не беспокойтесь, если не сможете — я найду дорогу. Все, что вам нужно сделать — позволить мне пройти. Пропустите меня?

Зверолюди не отвечали и не двигались.

Дафан неохотно осознал, что ему придется идти прямо на них и пройти сквозь их неровный строй. Зловоние казалось просто ошеломляющим, и мысль о том, чтобы подойти на расстояние протянутой руки к таким чудовищам, выглядела крайне непривлекательно, но Дафан знал, что он должен делать, и знал, что должен это сделать.

Осторожно он сделал шаг — и, осознавая, какая ответственность на него возложена, смело пошел вперед. Он вытянул правую руку, чтобы чудовищный палец висел как можно дальше от него, и принял решение пройти между быкоголовым чудовищем с топором и обезьяноподобной тварью, вооруженной копьем.

Зверолюди не двигались до последнего момента, но посторонились достаточно, чтобы он прошел, не прикоснувшись ни к кому из них. Их близость была отвратительна, но сам факт того, что он смог преодолеть этот страх, вызывал странную радость. Как только Дафан прошел мимо зверолюдей, все еще находясь на расстоянии удара копьем, он почувствовал, как его сердце радостно затрепетало.

«Я — храбрый человек», подумал он, наслаждаясь осознанием этого. «Я — настоящий мужчина, и я смел».

Уже не в первый раз он думал о себе как о взрослом — и давно уже — но в первый раз у него было основание назвать себя храбрым человеком. Он не проявил смелости ни в колючем лесу, ни у пруда, ни на ферме, но прошел мимо зверолюдей с несгибаемой смелостью в душе.

«Я на войне», подумал он, «нравится мне это или нет. Теперь я боец и должен делать все, что могу, чтобы приблизить нашу победу. Ради моей деревни. Ради нашего мира. Ради… славы».

На другой стороне леса он увидел окраину лагеря армии Гавалона: мириады палаток и повозок, многочисленные разноцветные знамена, лениво развевающиеся на ветру. Были и другие часовые, мимо которых надо было пройти, но никого настолько устрашающего, как те зверолюди, которых он встретил в первый раз, и вскоре он нашел нормальных людей, способных говорить, которые не только поняли имя Гавалона Великого, но и были способны ответить на его вопросы.

— Кто послал тебя? — спросил один высокий человек. Это был первый воин Гульзакандры, у которого Дафан увидел ружье: элегантную винтовку с блестящим стволом.

— Нимиан, — ответил Дафан. — По крайней мере, он сказал, так его звали, пока он не начал превращаться во что-то другое.

Человек подозрительно прищурился, но он был просто бойцом, а не Сновидцем Мудрости. Очевидно, он почти ничего не знал о том, кем был Нимиан, не говоря уже о том, кем он стал.

— Мы — девушка по имени Гицилла и я — попали в плен к имперцам прошлой ночью, у пруда далеко к востоку отсюда, — объяснил Дафан. — Мы убежали из деревни, когда пришли имперские солдаты. Мы пытались добраться до Эльвенора, но они догнали нас на грузовиках. Кажется, Нимиан убил их всех, но точно не знаю. Мы захватили грузовик и уехали оттуда.

Стрелок, кажется, понял сказанное. Его глаза снова удивленно расширились.

— Грузовики? Имперские солдаты? Пойдем со мной, ты должен рассказать командирам, где они, сколько их и какое у них оружие. Мы предполагали, что они еще далеко к северу отсюда, и не ожидали, что они уже менее чем в дне пути к востоку.

— Сейчас их там уже нет, — сказал Дафан. — Если кто-то из них и остался в живых, едва ли их больше десятка.

Если стрелок и поверил ему, то это не уменьшило его тревоги. Он повел Дафана в лагерь, к палатке, над которой развевалось самое необычное знамя из всех: огромный глаз, исторгавший поток пламени убийственной мощи. Дафан вдруг понял, что видел его раньше, во сне. Неужели это значит, что он теперь тоже Сновидец Мудрости? Он просто не мог поверить в это, и сказал себе, что, вероятно, видел что-то подобное, когда был еще слишком маленьким, чтобы помнить.

В палатке Дафан в первый раз увидел Гавалона Великого. Он сразу заметил великого колдуна в толпе приближенных, окружавших его; никогда еще Дафан не видел кого-то настолько жутко уродливого, с такими чудовищными глазами.

Дафан наблюдал, как стрелок, запинаясь, рассказал о нем, и Гавалон небрежно махнул огромной рукой, словно показывая, что эти новости для него уже не новости. Потом волшебник обернулся, устремив взор своих устрашающих глаз на Дафана. Когда Гавалон подошел к нему, Дафан храбро выпрямился в полный рост, показав оторванный палец, который привел его сюда.

Как только Гавалон увидел, что держит в руке Дафан, на лице колдуна появилась широкая улыбка, обнажившая два ряда огромных острых желтых зубов.

— Где он? — спросил Гавалон. — Мы должны найти его. Нельзя терять время. Фульбра наступает очень быстро, а у нас недостаточно оружия, чтобы остановить его. Нимиан в порядке? Где он?

— Он хотел, чтобы вы пришли к нему, — сказал Дафан, переводя дыхание. — Он сказал, привести колдунов, и…

— И что? — спросил Гавалон.

— Он сказал что-то о жертвах, — неохотно договорил Дафан. — Он сказал, что будут жертвы… и что он приведет корабли.

Глава 14

Иерий Фульбра набросил одеяло на голову и плечи и присел в окопе, когда сработали подрывные заряды. Он слегка поморщился, когда большие комья грязи застучали по одеялу, едва не вырвав его из рук. Генерал не должен пачкать свою форму, иначе каким примером он будет для подчиненных? Он хотел быть не только самым храбрым, но и самым аккуратным. В конце концов, он сражался за порядок, против коварных и ужасающих порождений Хаоса — и если эта мысль была способна внушить страх даже в его подготовленный разум, насколько больший страх она могла посеять в умах его менее просвещенных последователей?

Фульбра знал, что его последователи рады участвовать в этом походе, рады пойти в бой, рады выполнять святую работу возлюбленного Императора — как может быть иначе, если ожидание этой радости было так тщательно вбито в них? Но они неминуемо будут чувствовать и тревогу. Если мысли о псайкерах Рагана Баалберита было для них достаточно, чтобы покрыться холодным потом, что же должна вызвать перспектива оказаться на континенте, полном вражеских псайкеров, если позволить этой мысли пустить корни? Они будут произносить молитвы, и выполнять ритуалы, и стрелять из своего оружия со всей механической правильностью, которой смогли от них добиться их сержанты, но каждый раз, когда у них окажется свободная секунда, чтобы подумать, есть опасность, что сомнение, самое коварное оружие из арсенала врага, может вкрасться в их мысли. По крайней мере, до сих пор убивать врагов было легко и приятно. Ничто так не поддерживает боевой дух как хорошая бойня. Хотя разрушать баррикады было не так весело. Это скучная работа, не приносящая особого удовольствия.

Это была уже шестая баррикада, на которую они наткнулись сегодня, но лишь вторая, для разрушения которой потребовались подрывные заряды. Чтобы разрушить остальные, было достаточно болтерных снарядов. Конечно, это была трата ценных боеприпасов, но трата необходимая. Хотя грузовики, на которых двигался авангард Фульбры — даже те, которые везли на своих платформах драгоценные гусеничные танки — теоретически были способны преодолевать пересеченную местность, они двигались гораздо быстрее, если не сходили с того, что в этих варварских краях служило дорогой.

Фульбра отдал грязное одеяло ординарцу и быстро пошел назад, к своей бронемашине, жестом приказав полковникам Гамере и Диамбору следовать за ним. Как и большинство машин в его авангарде, машина Фульбры была местного производства. Четырнадцать танков и шестнадцать других бронемашин были имперскими оригиналами — настоящие «Леман Руссы», «Химеры» и «Саламандры» — но более быстроходных машин за два века после высадки просто не сохранилось, если не считать самолета, который Мелькарт упорно отказывался ему отдать. Даже мотоциклы, которые использовали его разведчики, были изготовлены на заводах Калазендры, хотя их техническая простота означала, что они куда ближе к оригинальным образцам, чем более тяжелые машины.

Командирская машина «Саламандра», которую использовал Фульбра, когда бригада была на марше, была легко бронирована, но более маневренна, чем ее местные аналоги — и гораздо маневреннее той крепости на колесах, в которой должен был укрыться Фульбра, когда начнется серьезное сражение. Учитывая, что противник многократно уступал в огневой мощи, Фульбра решил, что мобильность на данный момент важнее, поэтому тяжелые танки были погружены на прицепы грузовиков, вместо того, чтобы двигаться своим ходом.

Фульбре было очевидно, что полковник Гамера предпочел бы сидеть в безопасности под броней оригинального танка, даже когда в этом не было необходимости, но Гамера слишком ценил свою должность генеральского адъютанта, чтобы возражать — особенно когда Диамбор был готов в любой момент занять его место. Фульбра всегда поддерживал соперничество между старшими офицерами своего штаба — это помогало оттачивать профессионализм и добавляло необходимой дерзости их тактике. Зависть, если ее направить должным образом, могла быть по-своему столь же полезна, как и благочестие. Хороший офицер должен любить Императора, ненавидеть ересь и внимательно следить за продвижением по службе своих соперников.

К несчастью, противник, казалось, тоже знал, что мобильность была важнее всего для авангарда сил вторжения, и эти подонки делали все возможное, чтобы замедлить наступление имперской армии. Отступая, они поджигали поля, жгли деревянные мосты, засыпали валунами узкие каньоны и рассыпали на дорогах шипы, надеясь, что они проткнут колеса имперских машин. В каждой деревне строили баррикады, неважно насколько хлипкие, и если деревня была достаточно большой, за баррикадой на крышах домов прятались снайперы. Только у одного снайпера из трех было ружье, но те, которые использовали луки, были опытными лучниками, и их стрелы, попадая в незащищенную плоть, причиняли почти такой же ущерб, как пули. До сих пор потери его солдат были ничтожны, но время пока было на стороне оборонявшихся. Когда будет одержана окончательная победа, у победителей будет все время мира, чтобы выследить и убить всех оскверненных Хаосом, но пока…

— Новости? — спросил Фульбра у вокс-оператора, как только сел в машину.

— От разведгруппы, направленной из Одиенн, никаких сообщений, сэр, — доложил вокс-связист, когда бронемашина заняла свое обычное место в колонне. — Сама деревня захвачена, но командир пока не получал никаких известий от разведчиков, направленных на поиски полукруглого холма.

— Наверное, это неполадки с оборудованием, — предположил Гамера. — Как их могли всех перебить так быстро, что они даже не успели позвать на помощь?

— Вот это я и хотел бы знать, — проворчал Фульбра. — Не совершайте ошибку, считая, что наши враги беспомощны или неспособны в плане тактики. Они не являются честными бойцами вроде нас — они подлы, нечисты, хитры и коварны. Передайте командиру в Одиенн приказ выяснить, что произошло, и, когда выяснит, немедленно сообщить нам. Еще что-то, капрал?

Вокс-связист помедлил секунду, потом сообщил:

— Произошла попытка убийства Верховного Инквизитора. Неудачная, слава Императору.

— Ожидаемо, — сказал Диамбор. — Туземцы могут находиться за тысячи миль от городов Первого Завоевания, но у культов свои средства связи. Когда здесь начало становиться слишком горячо, следовало ждать вспышки террористической активности в Состенуто. Впрочем, наши с ними справятся — слава Императору Великолепному!

— Думаю, да, — с сомнением произнес Фульбра. У него были свои мысли насчет того, кто мог быть ответственен за покушение на Баалберита, но Фульбра знал, что было бы не слишком мудро озвучивать ее здесь и сейчас. Внезапно он выругался, когда в окно слева ударила стрела, оставив царапину на бронестекле.

Это был совершенно бесполезный выстрел — в конструкции бронемашины лишь несколько квадратных дюймов могли быть уязвимы для снайперов — но он нес определенное символическое значение.

Стрелки в башнях «Химер» впереди открыли огонь, стреляя во всех направлениях, но Фульбра не видел, дают их выстрелы какой-то результат, потому что было слишком много дыма. Дома в этой местности были в основном деревянными, но даже у тех, которые были построены из камня, крыши часто были соломенными, и пожары в полях обычно распространялись и на дома, выжигая их дотла, если ветер дул в том направлении.

— Идиоты, — произнес Гамера. — Они уничтожают свое имущество и средства к существованию лишь ради того, чтобы замедлить нас на пару часов. Если бы они просто пропустили нас и оказали бы небольшую помощь, они сохранили бы всю свою собственность — конечно, под властью нового правительства. Какая им разница, кто правит в Ринтре, или какой там городишка служит им столицей. Разве их правители обращаются с ними лучше, чем мы? Скорее, напротив, куда хуже, ведь они поклоняются злым богам. Деревенщины! У них навоз вместо мозгов.

Фульбра лучше Гамеры знал, что будет с местными жителями, когда завоевание Гульзакандры завершится. Когда за работу возьмутся инквизиторы, туземцев ждет лишь та загробная жизнь, которую позаботились уготовить им их нечестивые боги. Некоторые из них, может быть, и не затронуты скверной, но как можно быть уверенным в этом? Лучше перебить всех этих язычников, и пусть их боги сами с ними разбираются.

Точку в речи Гамеры поставила пуля, срикошетившая от брони. Гамера выругался, и, немного передвинувшись на сиденье, пробормотал молитву.

— Их научили ненавидеть нас с такой яростью, что она переходит все пределы, — сказал Диамбор. — Они не могут понять, что Империум Человечества — единственное, что стоит между силами скверны и господством над всей вселенной. Это тяжело осознать даже нашему народу после стольких лет изоляции.

— Мы все еще часть Империума Человечества, слава Императору, — прорычал Фульбра, вспомнив, почему он назначил своим заместителем Гамеру, хотя Диамбор был явно умнее. — Семь поколений изоляции и необходимость производить оружие и технику своими силами не меняют ничего. Мы верные слуги Императора, и никогда не должны этого забывать. Однажды — возможно, и мы доживем до этого — контакт с флотом будет снова установлен. И когда этот славный день наступит, мы должны иметь право гордо поднять голову и сказать: «Мы делали то, что от нас ожидалось. Мы исполняли свой долг, независимо от того, какие препятствия вставали на нашем пути».

— Это не совсем новости, сэр, но… — нерешительно произнес вокс-оператор.

— Но что? — спросил Фульбра.

— Прошли слухи, что корабли Имперского Флота поблизости, ожидают, пока варп-шторм утихнет достаточно, чтобы можно было высадиться на планету.

— Что значит слухи? — требовательно спросил Фульбра. — Или мы установили с ними связь, или нет. Если это правда, то это самая важная новость за все столетия с момента высадки. Это новость, которая может изменить все.

— Говорят, псайкер как-то установил с ними контакт, сэр, — пояснил вокс-оператор, не в силах сдержать дрожь. — По слухам, корабли слишком далеко, чтобы поддерживать с ними вокс-связь, даже если бы варп-шторм не искажал сигналы. Но техножрецы Мелькарта стараются так же упорно, как и псайкеры Баалберита.

Ответом Фульбры было дипломатичное молчание. Он не потерпел бы техножрецов в своей бронемашине, независимо от того, насколько полезны были их молитвы для поддержки оборудования в работоспособном состоянии, потому что больше всего он ненавидел две вещи: препирательства и неясность приоритетов. Никто не мог обвинить техножрецов в отсутствии дисциплины, но это была не военная дисциплина, и неважно, что могли говорить о единстве цели и действий, все же была очевидная разница между людьми, которые молились, стреляя и умирая, и людьми, которые только молились. Фульбра испытывал к псайкерам не больше симпатии, чем всякий нормальный человек, но он знал, что псайкеры Баалберита куда вероятнее установят телепатический контакт с имперскими кораблями, чем техножрецы Мелькарта смогут послать вокс-сообщение, даже если люди Мелькарта действительно стараются.

«Пусть это будет правда!», сказал он себе. «Ради Императора Милостивого, пусть это будет правда!». Потом он с сознанием долга напомнил себе, что это всего лишь слухи и что он должен выигрывать битвы и истреблять язычников. Еще он напомнил себе, что к любым сведениям, полученным псайкерами Рагана Баалберита, следует относиться с сомнением, потому что способности псайкеров усиливались с помощью тех же самых наркотиков, которыми пользовались туземные «Сновидцы Мудрости» — наркотиков, несомненно, затронутых скверной.

Несмотря на бедность снаряжения и очевидную малочисленность чистокровных потомков имперских иммигрантов, Иерий Фульбра не сомневался, что бойцы его армии столь же храбры, решительны и хорошо обучены, как и участники Первого Завоевания — но эта его уверенность не распространялась на так называемых инквизиторов так называемых «Адептус Терра». Он уважал Рагана Баалберита как человека, но вовсе не был уверен, что Баалберит был столь же необходимым звеном великого механизма Империума Человечества, каким был он сам, или даже Орлок Мелькарт.

Согласно тайной истории, которую Фульбра знал от предков, псайкеры галактического Империума Человечества служили тем цементом, который скреплял Империум. Они поддерживали свет Астрономикона, передавали сообщения между звездными системами и прокладывали курс космических кораблей. Но чего они не делали (если его предки случайно не утеряли эти сведения) — они не были теми, кого аборигены Сигматуса называют «Сновидцами Мудрости».

Те несколько псайкеров, которые сопровождали исследовательскую экспедицию, были включены в ее состав, чтобы сообщить информацию о Сигматусе флоту, на основании чего могло быть принято решение, как именно следует развивать колонизацию планеты. Когда это стало невозможно из-за сложившихся обстоятельств, более того, когда старое поколение уступило место новому, для псайкеров следовало найти новые обязанности. Псайкеры Верховного Инквизитора внушали такой же страх, как, вероятно, и их предшественники, и их деятельность так же была скрыта завесой тайны. Фульбра знал, что они были важным инструментом войны против туземных культистов, но не был уверен, что такое их использование соответствовало имперским нормам. Баалберит был вернейшим слугой Империума из ныне живущих на Сигматусе, но Фульбра иногда думал, не совершает ли инквизитор ужасную ошибку, пытаясь использовать против культистов их же методы.

«Возможно», думал он, «эти предполагаемые новости — всего лишь коварный обман, придуманный врагами, чтобы отвлечь нас от текущих целей. Кто знает, на какие гнусные хитрости способны эти мерзкие колдуны?»

Бронемашина, наконец, оставила позади горящие поля, окружавшие деревню, и Фульбра с радостью вдохнул чистый воздух. Сейчас, когда они выехали из пелены дыма, видимость была хорошей, хотя поле зрения было ограничено местной густой растительностью.

Иерий Фульбра родился в горах северной Калазендры, и рос, глядя на далекие горные вершины на горизонте. В равнинах ему не нравилось то, что на них не было пункта, с которого человек мог обозревать местность дальше, чем на милю. Даже если не мешали густые заросли, было трудно видеть дальше, чем на несколько сотен ярдов, а в этой местности, испытавшей влияние варпа, густые заросли были самым обычным делом. Здесь росло много деревьев — по крайней мере, в них можно было узнать деревья, хотя их листья были иногда весьма странных цветов, а плоды выглядели слишком необычно, но еще больше было непонятных округлых растений, похожих на гигантские грибы или мутировавшие кактусы.

Задолго до прибытия имперской экспедиции, на территориях недоразвитых туземных цивилизаций Калазендры, Зендаморы и Булзавары местная растительность почти везде, за исключением нескольких анклавов, была вытеснена растениями земного происхождения. В Йевелкане земная растительность постоянно соперничала с местной, а в Гульзакандре, чьи ленивые и затронутые скверной жители никогда не касались земли за пределами своих полей, до сих пор буйно росли местные растения. Местность, по которой сейчас двигалась армия захватчиков, казалась Фульбре гораздо более чуждой, чем все, что он видел до того.

— Мотоциклисты докладывают, сэр, — сообщил вокс-оператор. — Дорога свободна на протяжении следующих пяти миль, но дальше впереди мост. Река глубиной как минимум двенадцать футов, шириной около двадцати пяти ярдов. Вероятно, саперы смогут работать без помех — на другом берегу нет укрытий для снайперов, а чтобы расчистить заросли, хватит пары очередей из болтеров.

— Что дальше за рекой? — спросил Фульбра.

— В основном такая же равнина как минимум на милю. Дальше видны крыши — еще одна деревня. Что за ней, не видно.

— Как я могу планировать операцию вслепую? — посетовал Фульбра. — Мне нужен самолет — и зачем, во имя Императора, я должен строить временные аэродромы на каждой стоянке, если эти идиоты в Состенуто не собираются присылать его? Как я смогу обнаружить, где собирается армия культистов, или насколько она многочисленна, или куда она направляется, если у меня нет самолета?

— Большинство их — всего лишь крестьяне с вилами и зверолюди с топорами, — сказал Гамера. — Не так уж важно, сколько их или где они располагаются.

— Это будет важно, если мы не успеем застать их врасплох и нанести большие потери, пока они не рассредоточились, — заметил Диамбор. — Если они поймут, увидев нас, что единственной возможностью для них остается партизанская война, нам могут понадобиться годы, чтобы полностью установить контроль над регионом. Будет трудно переселить сюда с других континентов новых колонистов для помощи нашим войскам, принимая во внимание, что туземцы сожгли большую часть своих домов и ферм.

— Но они сосредотачиваются для решительного боя, хоть это и глупо с их стороны, — возразил Гамера. — Это нам точно известно, и возможно, мы сможем выяснить, где именно. Разумеется, они хотят перехватить нас до того, как мы подтянем кавалерию и локсодонтов. Наверняка они намереваются помешать нашему соединению с южной группировкой.

— Слишком трудно пытаться угадать, что они намереваются делать и почему, — задумчиво произнес Диамбор. — Зачем давать бой, который невозможно выиграть, если можно истощить противника партизанской войной? Если у них не заготовлено никаких сюрпризов, на что они вообще надеются? А если все-таки что-то заготовлено, почему псайкеры Баалберита не выяснят что именно? Что-то здесь не так насчет этой вражеской армии, и хотел бы я знать, что.

— Ответ может быть проще, чем кажется, — сказал Фульбра двум полковникам. — В Калазендре небольшие партизанские отряды могли бы довольствоваться за счет местных ресурсов месяцами или даже годами, потому что большая часть растений, даже тех, что считаются дикими, там земного происхождения — но оглядитесь вокруг! Без своих полей эти люди просто не смогли бы себя прокормить. Они знают, что если наши пути снабжения будут прерваны, у нас начнутся серьезные проблемы — но доставив нам эти проблемы, они сами окажутся в том же положении. Они не смогут вести продолжительную партизанскую войну, потому что здесь просто не хватит мест, где можно безопасно прятаться. Они постараются изолировать нас, если смогут — но, изолировав, они должны уничтожить нас как можно быстрее. И если у них есть такая возможность, не имеет значения, сколь малая — они ею воспользуются. Атаковать танки и бронемашины с копьями и дубинками может показаться абсолютно тщетным с точки зрения любого разумного военачальника, но если достаточное число бойцов сможет дойти до рукопашной, они смогут нанести нам потери, не говоря уже о колдовских трюках, которые могут использовать только мутанты и еретики. Вот почему мне нужно знать точное их расположение.

— По справедливости говоря, — заметил Диамбор, — воздушная разведка вовсе не обязательно дала бы нам необходимую информацию, учитывая, сколько здесь возможностей укрыться от наблюдения с воздуха. Если бы грузовики, высланные на разведку из Одиенн, не были потеряны, они могли бы быть более полезны для нас, чем самолет.

— Но они потеряны, — возразил Фульбра. — И если столько грузовиков, на которых было столько солдат и оружия, могли исчезнуть в одно мгновение, не успев даже сообщить нам о том, что случилось, мы можем обнаружить еще какой-нибудь неприятный сюрприз, ожидающий нас.

«Но колдовство может истощиться, как и любые другие боеприпасы», подумал он в последовавшем молчании. «И если Имперский флот действительно вот-вот восстановит с нами контакт, все колдовство культистов на этой планете будет бессильно. Если бы мы смогли вызвать на помощь космический корабль, представляю, что бы стало с врагом!»

Командирская бронемашина замедлила ход, приближаясь к разрушенному мосту, но огнеметы на головной «Химере» уже выжгли окружавшую его растительность, а противоположный берег был настолько пустым, что разведчики-мотоциклисты даже не позаботились занять укрытия. Саперы уже устанавливали стальные фермы, которые должны были образовать каркас временного моста.

— Скажите квартирмейстерам, чтобы сначала проверили воду, прежде чем пополнять наши запасы, — приказал Фульбра вокс-оператору, хотя знал, что эти предосторожности и так должны предприниматься в обычном порядке. — И снова высылайте вперед мотоциклистов, так только переправа будет готова.

— Да, сэр, — ответил связист. — Слава Императору Великолепному!

Фульбра подумал, не стоит ли выйти из машины и размять ноги, но особой необходимости не было, и, возможно, будет лучше, если его подчиненные продолжат считать это абсолютно рутинной операцией. У них и так хватает тревог, и нижние чины известны своей склонностью истолковывать любые, даже самые ничтожные детали как причину для дурного предчувствия. О, если бы сюда взвод космодесантников или хотя бы настоящих имперских гвардейцев! Каким примером бы они послужили этим жалким подобиям солдат!

Что было нужно его людям, так это, конечно, новый бой: новая резня культистов, проведенная с беспощадной эффективностью и без потерь. К сожалению, местные деревенщины, казалось, больше не собирались становиться легкой добычей — по крайней мере, добычей врага, которого их всю жизнь учили ненавидеть.

Фульбра размышлял, что же могло случиться с группой грузовиков, выехавших из Одиенн. В какую переделку могли попасть грузовики, на которых было столько оружия, даже если противник имел численное превосходство? И почему вопреки всем разумным доводам и расчетам его настойчиво не покидает гадливое чувство страха, которое он обычно испытывал перед тем, как судьба преподносила особенно неприятный сюрприз?

Глава 15

— Ты умеешь ездить верхом?

Дафан моргнул, услышав неожиданный вопрос.

— Я ездил на лошади, сэр, — сказал он, думая, стоит ли признаваться в том, что он ездил на очень спокойной лошади, медленным шагом и не слишком часто. Он так же не знал, правильно ли обращаться к Гавалону «сэр» — но его никогда не учили, как надо разговаривать с колдуном, тем более, с главой всех колдунов Гульзакандры. К счастью, палец Нимиана, похоже, продолжал оказывать на него свое чудодейственное влияние, поддерживая его самообладание куда лучше, чем Дафан мог бы поддерживать его сам.

— Хорошо, — сказал Гавалон. — Мне нужно приехать к Сосуду как можно скорее. Наши попытки задержать Фульбру и заставить его растянуть силы провалились самым жалким образом. Его саперы слишком хорошо работают — реки, рвы и горящие поля не слишком задерживают их, а наши бойцы просто не могут навязать им ближний бой, если не найдут надежный способ выводить из строя их машины. Какая будет ирония, если исход этой войны будет зависеть от количества запасных колес для машин Фульбры и скорости, с которой их меняют. Ты должен показать мне, где эта ферма. Мои зверолюди пойдут за нами пешком, но я должен добраться до Сатораэля и объяснить ему, что от него требуется, как можно быстрее.

— Сделаю все возможное, сэр, — пообещал Дафан.

Он пожалел о своем обещании, как только увидел скакунов, которых приготовили слуги Гавалона. Всего животных было четверо; хотя Гавалон собирался ехать без сопровождения своей свиты зверолюдей, он компенсировал их временное отсутствие, взяв с собой двух своих рабов-волшебников, Абдалкури и Малдайака. Скакуны, несомненно, были лошадьми, но окрашенными куда более ярко и пестро, чем все лошади, которых видел Дафан до того, их преобладающими цветами были оранжевый и голубой, головы украшены рогами. Хвосты их были не обычными лошадиными хвостами, а больше похожи на крысиные, массивные копыта не подкованы. Седла и уздечки были достаточно обычными, но у них не было мундштуков во рту. Эти кони казались Дафану такими же странными, как и рабы-колдуны с их раскрашенными и покрытыми шрамами лицами, одетые в кожаную броню, ярко разукрашенную красным, желтым и зеленым.

— Не волнуйся, Дафан, — сказал Гавалон, заметив его тревогу. — Они более послушны, чем кажется, и умнее, чем любые другие животные, которых ты когда-либо видел. Если приучить их повиноваться тебе, эти кони будут служить очень хорошо.

Дафан снова замялся, прежде чем садиться в седло. Он был на целый фут ниже, чем самый низкорослый из его спутников, а стремена, казалось, были расположены невероятно высоко — но один из зверолюдей подошел, подставив свои огромные руки вместо ступеньки, и Дафан смог взобраться в седло.

«Теперь чудовища мне прислуживают!», подумал он. «Еще вчера я был никем, а сейчас я, похоже, действительно посланник очень важной персоны!»

Гавалон задержался, отдав еще несколько приказаний командирам своей армии. После этого они поскакали, быстро перейдя с шага на рысь, а с рыси на галоп.

Через несколько минут четыре ярких разноцветных лошади мчались быстрее, чем Дафан мог вообразить. Трясясь в просторном седле, Дафан думал, что было бы, если бы он сказал Гавалону, что не умеет ездить верхом. Наверное, Гавалон забрал бы у него палец Нимиана и оставил бы Дафана в лагере — а этого Дафан совсем не хотел. Ему очень хотелось вернуть к Гицилле как можно скорее. Если ему придется учиться ездить верхом, набивая шишки — значит, так тому и быть.

К счастью, его конь был хорошо приучен возить на себе всадников и скакал очень ровно. Дафану нужно было лишь слегка дернуть уздечку, чтобы заставить коня повернуть, и скакун тотчас повиновался. Это позволило Дафану освободить одну руку, к которой был привязан палец Нимиана, так, чтобы он мог показывать путь.

Гавалон сначала ехал рядом с ним, чтобы убедиться, что Дафан знает путь, но проехав так десять минут или около того, колдун отстал и дальше просто следовал за ним.

Когда конь перешел на более ровный шаг, скачка стала более гладкой, и Дафан почувствовал, что может смотреть на горизонт впереди, а не на кусты и кактусы, мелькавшие по сторонам, не при этом испытывая чувство тошноты. В любом случае, он слишком давно ел, и вряд ли в его желудке осталось что-то, чем могло бы его стошнить.

Когда Дафан шел пешком, хотя его разум при этом пребывал в необычном оцепенении, расстояние между одинокой фермой и лагерем армии Гавалона казалось очень большим, но рогатые лошади преодолели его с такой скоростью, что мили, казалось, просто мелькают мимо. Дафан только начал привыкать к своему необычному положению верхом на странном животном, когда увидел трубу фермерского дома — правда, на этот раз из нее не шел дым.

Секунду или две Дафан думал, что, возможно, он привел Гавалона не на ту ферму. Местность казалась какой-то другой — но крыша дома была та же, и Дафан понял, что местность выглядит по-другому из-за окружающих растений. В тени стен активно разрастались новые растения — местные, не завезенные людьми. Некоторые из них были колючими кустами, некоторые были похожи на грибы, но большинство было лианами, обвивавшими стены дома и все остальные стены и изгороди, отгораживавшие земли фермы.

Дафан знал, что некоторые виды местных растений способны расти очень быстро, но патер Салтана говорил ему, это потому, что они получают энергию прямо с неба. Это было как-то связано с той силой, которая заставляла звезды двигаться и менять цвет. А так как сейчас звезды двигались медленнее, чем раньше при жизни Дафана — и, как он подозревал, при жизни патера Салтаны тоже — едва ли следовало ожидать, что сейчас растения будут расти быстрее, но за последние двадцать четыре часа произошло слишком много неожиданного.

Скорее всего, быстрый рост этих растений был связан с присутствием Нимиана в доме.

Когда Дафан спрыгнул с седла и привязал коня к одному из столбов того, что когда-то было изгородью, он почувствовал, что поездка не была ни настолько короткой, ни настолько гладкой, как ему показалось. Его ноги как будто перекосило, идти пешком было больно.

Но это не помешало ему вбежать в дом в поисках Гициллы.

Гициллу оказалось легко найти. Но она была совершенно одна.

И это обстоятельство совсем не понравилось Гавалону Великому.

— Ушел? — нетерпеливо повторил он, когда Гицилла начала объяснять. — Куда ушел?

— Вероятно, он не ожидал, что вы придете так скоро, — обеспокоенно сказала Гицилла. — Он сказал, что голоден, хотя как такое могло быть после того, как он съел всех этих птиц…Сейчас он гораздо больше. Если бы он остался здесь, возможно, он не смог бы пройти в дверь. Он вырос из имперской формы, — вокруг валялись лохмотья, — но его кожа больше не похожа на человеческую. Сейчас он больше похож на огромную рептилию, чем на человека, хотя говорить научился куда лучше.

Пока Гицилла рассказывала, Дафан заметил, что она тоже стала более высокой, чем раньше, хотя вряд ли ела на обед птиц моу и мегаскарабеев. Необычный рост Нимиана, вероятно, оказывал влияние не только на местные растения, но и на людей.

— Это плохо, — раздраженно сказал Гавалон. — Он с самого начала не должен был убегать от меня, даже если почувствовал врагов поблизости. Он не должен был прыгать в грузовик и не должен был посылать за мной мальчика вместо того, чтобы прийти самому. Как он узнает, что мне нужно от него, если я не могу ему сказать? Фульбра приближается слишком быстро. Если мы отступим, нам придется бросить слишком много городов и слишком много дорог. Если имперские войска займут сильную позицию и наладят снабжение, мы никогда не сможем выгнать их отсюда. А как Сосуд в умственном плане? Его истинное сознание уже проявилось из остатков души Нимиана?

— Я не знаю, что вы имеете в виду, — неуверенно произнесла Гицилла, но Дафан понимал, что она лишь проявляет осторожность. Она уже сказала, что Нимиан стал лучше говорить.

— Что он сам говорит? — нетерпеливо спросил Гавалон.

— Немного, — взволнованно сказала Гицилла. — Он сказал мне ждать. Вообще-то он не говорил, что вернется, но я подумала, что именно это он имел в виду. В конце концов, он велел Дафану привести вас сюда, так что… Он сказал, что ему нужно коснуться вас.

Гавалон обдумывал это секунду или две.

— Мне нужно найти его как можно скорее, — прошептал он. — Когда он вернется в лагерь, то получит все, что пожелает, но…

Неожиданно он обернулся и посмотрел на оторванный палец Нимиана, все еще привязанный к руке Дафана, и заметил, что палец больше не висит горизонтально. Когда на него упал взгляд Гавалона, волос, завязанный узлом, на котором висел палец, вдруг развязался, и палец упал на пол.

Но не стал лежать там неподвижно, как был бы должен; вместо этого палец начал извиваться, как червь, неуклюже двигаясь к Гавалону. Колдун наклонился, протянув одну руку к земле, ладонью вверх. Оторванный палец, двигаясь, становился длиннее, пока не стал достаточно длинным, чтобы обвиться вокруг пальца Гавалона, как кольцо.

Гавалон, выпрямившись, продолжал смотреть на него. Его поза словно выражала непонимание, но выражение его нечеловеческих глаз было непроницаемым.

«Ну что ж», подумал Дафан, «полагаю, теперь Нимиан его коснулся».

Возможно, монстр был где-то достаточно близко, чтобы действовать по-своему, даже без физического присутствия. И как только Дафан об этом подумал, он удивился, каким образом он смог прийти к такому странному выводу. Это была его мысль — он был уверен в этом — но, казалось, она была вызвана чувством, которое было не вполне его. Он вспомнил не очень понятную речь Нимиана и впервые задумался, не было ли гораздо больше значения, чем казалось, в словах «ты и ты» — в ответе Нимиана на вопрос «кто ты?».

Дафан содрогнулся и решил, что лучше в самом деле думать о чем-то другом. Он поднял взгляд.

— Мне кажется, — шепотом спросил он Гициллу, — или потолок стал немного выше, чем был раньше?

Гицилла тоже посмотрела вверх; она явно не замечала никаких перемен в обстановке, пока на них не указал Дафан.

— Думаю, да, — сказала она, и добавила, — но и я не кажусь себе ниже, чем раньше, по сравнению с ним.

— Все растет, — нерешительно произнес Дафан. — Даже камень стен. Все, к чему он прикоснулся — кроме меня.

— Не удивительно, что он голоден, — сказал Гавалон. — Но он не должен растрачивать свою силу напрасно, будь случайно или нет. Я не знаю, сколько энергии он будет иметь в своем распоряжении, когда вырастет, но она не бесконечна, и он не сможет пробыть здесь долго. Мы должны разбить имперцев так, чтобы они никогда не смогли восстановить силы после этого поражения. Если мы не сможем, этот мир никогда не будет безопасным местом для слуг истинного бога.

— А что насчет кораблей? — спросила Гицилла.

Взгляд страшных глаз Гавалона до того казался ничего не выражающим, но вдруг Дафан заметил, как в глазах колдуна словно мелькнуло пламя, особенно в том глазу, что казался моложе.

— Кораблей? — переспросил Гавалон.

Гицилла кивнула.

— Я видела их в моих снах, — сказала она, — но особенно четко последней ночью. Нимиан говорил о них — он сказал, что они приближаются.

— Это имперские корабли? — спросил один из рабов-колдунов — кажется, это был Малдайак.

— Не обязательно, — ответил Гавалон. — У истинного бога есть и свои космические флоты, как и у других богов, которые враждебны Империуму. Есть в космосе и другие расы, способные летать среди звезд: эльдары, тираниды, тау… Их имена для меня мало что значат, но они были открыты мне в видениях, так что я кое-что знаю о войне, в которой принимаю участие. Что Сосуд сказал о кораблях?

— Сначала он сказал, что приведет их, — ответила Гицилла. — А потом сказал, что они приближаются. Он казался при этом довольным.

— Приведет их? — задумчиво повторил Гавалон. — И казался при этом довольным…

— Варп-шторм отступает, — сказал другой раб-колдун, вероятно, это был Абдалкури. — Если корабли Изменяющего Пути смогут прийти нам на помощь…

— Мы уничтожим Империум раз и навсегда, — закончил фразу его разноцветный спутник.

— Империум слишком велик, чтобы быть уничтоженным, — поправил его Гавалон. — Тот крошечный его осколок, что оказался затерян здесь на две сотни лет, всегда был лишь ничтожной песчинкой — и да, его-то можно уничтожить. Если варп-шторм отступит, в космосе могут собраться силы, достаточные для завоевания пяти или даже пятидесяти миров — миров, полных людей и магии, и кто знает, сколько в них может обитать потомков затерявшихся имперских исследователей? Эта фаза большой игры, возможно, развернется в куда большем масштабе, чем я представлял… но поэтому тем более важно, чтобы Сатораэль подчинялся мне и следовал моим указаниям.

— Несомненно, — сказал Абдалкури.

— Абсолютно, — сказал Малдайак.

Дафану показалось, что их голоса звучат несколько неискренне. Рабы-колдуны, как предположил он, всецело служили целям и средствам Гавалона. Они были лишь его покорными слугами и более ничем. Но что бы ни содержал в себе этот так называемый Сосуд, это было нечто куда большее: нечто, несравненно большее, чем они, большее, чем даже сам Гавалон Великий. Дафан понял, что эти два порабощенных волшебника не будут так уж недовольны, если по какому-то капризу судьбы Гавалон окажется низведен до такого же унизительного положения, что и они, даже если при этом их собственное положение станет еще более низким.

«Но мы все — лишь рабы истинного бога», напомнил себе Дафан, или, возможно, эта мысль тоже была не вполне его собственная. «Он — Божественный Комбинатор, и он решает, какое место уготовано каждому из нас в его планах. Возможно, мы все предназначены ему в жертву».

И снова ему хотелось бы, чтобы патер Салтана успел рассказать ему больше о тайнах религии и ритуалах его народа.

— Полагаю, нам придется подождать, — неохотно заключил Гавалон. — У вас случайно нет здесь еды, пригодной для людей?

— Только то, что мы забрали из имперского грузовика, — неохотно призналась Гицилла.

Дафан знал, ее нежелание объяснялось тем, что она отлично понимала, насколько трудно будет добыть еще еды в следующие несколько дней.

— Хорошо, — сказал Гавалон. — Мы поедим и будем надеяться, что голод Сосуда может быть утолен столь же легко, как и наш.

У Дафана и Гициллы не осталось выбора кроме как предоставить свои рюкзаки в распоряжение Гавалона, и наблюдать, как колдун и его рабы расправились с большей частью их припасов.

Утолив собственный голод, Дафан на непослушных ногах вышел на огороженный участок перед домом, собираясь напоить лошадей и как следует размять ноги.

Гицилла вышла за ним и стояла рядом, пока он ухаживал за лошадями. Она осматривалась вокруг, глядя на растения, буйно разросшиеся вокруг дома. Это было впечатляющее зрелище. Самые быстрорастущие лианы уже обвили стены дома почти наполовину, а колючие кусты по обеим сторонам низкой изгороди сделали ее куда более серьезной преградой, чем до того. Крыша, которая казалась теперь более высокой, заросла паразитическими мхами.

— Что будет с нами, как ты думаешь? — спросил Дафан, подойдя к ней.

— Я не знаю, — ответила Гицилла. — Моя голова говорит мне, что чем ближе мы будем к Нимиану, тем в большей безопасности мы окажемся, когда начнется настоящий бой, но мои ноги хотят быть как можно дальше от боя — и от Нимиана.

— Ты нужна им, потому что ты Сновидица, — сказал Дафан. — Но какая польза от меня, разве что служить мальчиком на посылках? У меня теперь нет даже того волшебного пальца.

— Это неважно, — сказала она. — Теперь мы принадлежим Гавалону, и он будет использовать нас по своему усмотрению. Если он нас отпустит, то нас будет использовать Нимиан — Сатораэль. Кажется, Гавалон думает, что это существо здесь, чтобы служить ему, но вряд ли оно будет кому-то служить. Думаю, оно здесь ради каких-то своих целей — и мы с тобой оказались вовлечены в эти цели, случайно или нет.

— Если Нимиан может по своему капризу распоряжаться даже Гавалоном Великим, — прошептал Дафан, сам изумленный своей способностью вообще обсуждать такие вещи, тем более, говорить о них спокойно, — то мы с тобой можем оказаться в очень опасной ситуации.

— Мы уже в ней оказались, — напомнила Гицилла. — Но нас бы здесь вообще не было, если бы Нимиан не появился и не помешал имперским солдатам сделать то, что они собирались. Мы должны каждую прожитую минуту считать чистой удачей, независимо от того, что может принести будущее. Если нам суждено умереть этой ночью, мы все-таки сумели прожить на один день больше, не так ли?

— Ты это имела в виду, когда говорила Нимиану, что «когда» не менее важно, чем «как», — прошептал Дафан. — И, конечно, ты права. Но нам придется нелегко, да?

— Я не знаю, — сказала Гицилла, едва заметно пожав плечами, но ее голос больше не звучал как ее собственный. — Может быть, это будет легче, чем мы думаем, если только мы научимся смотреть на это с правильной точки зрения. Если разобраться, когда ты все равно должен гореть, уж лучше гореть ярко.

Сейчас Гицилла казалась гораздо выше, чем тогда, когда вышла из дома, ее глаза снова ярко сияли.

Гицилла была по-прежнему красива, но Дафан боялся, что ее красоте не суждено сохраниться надолго. Видя, что занятия магией сделали с Малдайаком и Абдалкури, не говоря уже о самом Гавалоне Великом, Дафан думал, что едва ли она с возрастом сохранит красоту так же, как женщины, которые не были Сновидицами Мудрости.

— Я боюсь, — признался Дафан. — Если бы я был уверен, что эта яркая лошадь будет слушаться меня, то, наверное, не удержался бы от того, чтобы ускакать как можно дальше. Но это лошадь Гавалона, и пока я езжу на ней, наверное, я тоже принадлежу Гавалону.

Солнце уже заходило, день, как казалось Дафану, промелькнул очень быстро, и солнечный диск вот-вот должен был исчезнуть с неба. Гицилла оглянулась, вероятно, надеясь увидеть гиганта, которым, по ее словам, стал Нимиан, но на равнине не было заметно никаких признаков движения.

Дафан посмотрел в небо, на котором уже появилась первая луна, и на востоке робко замерцали несколько звезд. Он пытался оценить могущество той силы, которая могла двигать звезды — Гавалон называл ее варп-штормом — но глаза простого смертного человека не могли справиться с этой задачей.

— Какие бы корабли ни спустились с неба, для нас это не значит ничего хорошего, да? — спросил он. — Кому бы они ни служили, они принесут с собой лишь разрушение.

— Возможно, — сказала Гицилла. — Но у Империума есть лишь огневая мощь. У нас же есть кое-что лучше.

— Лучше? — спросил Дафан, думая, почему же он единственный, кто не растет под влиянием Нимиана. — Или хуже?

— Конечно лучше, — убежденно ответила Гицилла. — Мы здесь жертвы. Мы заслуживаем помощи, и будем благодарны за любую помощь, которую сможем получить, какой бы пугающей на вид она ни казалась.

— Полагаю, мы должны делать то, что должны, и надеяться, что все будет хорошо, — согласился Дафан, — независимо от того, насколько страшным все кажется сейчас. Ведь Нимиан становится не только больше, но и… страшнее?

— Видел бы ты, как он рвал на куски этих птиц, — сказала Гицилла, содрогнувшись, казалось, не столько от страха, сколько от удовольствия. — Он съел уже раз в десять больше своего веса с тех пор, как мы встретили его. Я не слишком хорошо знаю, на что способна имперская огневая мощь, но уже начинаю представлять, на что может быть способен Нимиан, когда полностью вырастет.

Сейчас, когда солнце заходило, глаза Гициллы сияли еще более ярко, и Дафан почувствовал, что она снова ускользает в то странное состояние, которое он так и не мог понять, не говоря уже о том, чтобы разделить его с нею. Сейчас ее слова звучали пророчески; она росла внутренне так же, как и внешне, с того момента, как Нимиан ворвался в их жизнь.

— Сможем ли мы пройти через это и уцелеть? — спросил Дафан, надеясь, что он сейчас говорит с кем-то, способным дать более точный ответ, чем деревенская девушка.

— Это неважно, — сказала она. — Важно лишь, какой вклад мы сумеем внести. Мы должны максимально использовать каждую драгоценную секунду и ни о чем не жалеть.

Дафан подумал, что ей сейчас легко говорить, ведь она больше не была той Гициллой, которую он знал всю свою недолгую жизнь.

Сам же он все еще отчаянно хотел жить, и эта жажда жизни была далеко не утолена.

Глава 16

— Я просто не могу подобраться к нему, ваше превосходительство, — смущенно доложил Керфоро. — После того покушения телохранители Баалберита стали еще более бдительны, чем обычно, и сам факт того, что каждый инквизитор в Состенуто убежден, будто контакт с Имперским Флотом непременно состоится, вызвал настоящий взрыв религиозности.

Шпион потел и неловко переминался — вполне понятно, учитывая, что Орлок Мелькарт решил встретиться с ним в застенках главной тюрьмы Состенуто.

Обстановка в помещении не была чрезмерно угрожающей, ее можно было даже назвать торжественной, но большую часть времени эта комната выполняла функции гауптвахты, и находилась лишь в нескольких десятках шагов от бесконечно более неприятных помещений, обитателям которых редко удавалось выйти оттуда живыми.

Накануне массовых казней в тюрьме всегда устраивали праздничный прием, на котором Мелькарт оказывал небольшие милости членам своего внутреннего круга и хорошо проявившим себя слугам, но губернатор редко развлекался с заключенными, неважно, насколько симпатичными они могли быть. Он предпочитал рассматривать такие вечеринки как еще одну возможность извлечь выгоду. Тем более, Мелькарт был убежден, что туземные женщины обязаны своей красотой, какова бы она ни была, порче Хаоса, и поэтому они очень опасны для честных мужчин, даже в том случае — возможно, особенно в том случае — если этим женщинам предстоит быть повешенными или сожженными наутро.

— Взрыв религиозности? — повторил Мелькарт, усмехнувшись. — Как-то не очень себе это представляю.

— Тогда, вероятно, вы не знаете, какой властью обладает Верховный Инквизитор Баалберит над своими людьми, ваше превосходительство, — сказал Керфоро. — Мы с вами склонны считать, что видения накачанного наркотиками псайкера бессмысленны, и не тревожимся по поводу того, что контакт с Империумом может быть восстановлен, но агенты Инквизиции считают иначе. Им не терпится вернуться под власть Империума, «в объятия возлюбленного Императора». Эта возможность заставила каждого из них обратиться к своей совести и укрепить ослабленную веру новым всплеском благочестия. Они абсолютно искренни в своей вере, сир, и эта искренность не знает компромиссов. Что не слишком благоприятно для… дипломатии.

Конечно, Керфоро не считал себя всего лишь шпионом или тем более наемным убийцей. Он предпочитал думать о себе как о дипломате.

— Это неудобно, — согласился Мелькарт, задумчиво закусив нижнюю губу. — И, я полагаю, нам следует рассмотреть возможность того, что псайкер действительно может вскоре установить контакт с имперским кораблем. Мы должны быть готовы к этому, просто на всякий случай. Если состоится еще одна высадка… Что ж, если Баалберит намерен проявить себя как лояльный и способный инквизитор, я должен произвести впечатление лояльного и способного губернатора. Это не должно стать особой проблемой, учитывая тот факт, что я начал священную войну против еретиков Гульзакандры. Победоносную священную войну, которую генерал Фульбра уже выигрывает — слава Императору Великолепному!

Керфоро все еще потел и дергался. Ему явно не давало покоя что-то еще, кроме его очевидной неспособности организовать убийство.

— Что еще? — спросил Мелькарт.

— Э, ну, сир, — замялся шпион. — Просто мои люди… ваши скромные слуги… держат руку на пульсе народных слухов… и, хотя они делают все возможное, чтобы держать распространение слухов под контролем, иногда нельзя ничего поделать с тем, что появляются другие слухи, и…

— Ох, ну говори уже! — нетерпеливо прорычал Мелькарт.

— Ваше превосходительство, появился слух, что…как бы это сказать?… что вы поддерживаете генерала Фульбру не столь решительно, как могли бы. Простолюдины в своей глупости и невежестве, кажется, думают, что Баалберит более усерден в поддержке его дела, чем вы. На улицах ходят слухи, что вы отказались послать генералу самолет, о котором он просил, несмотря на тот факт, что самолет готов взлететь в любой момент — слухи, которые мои люди, конечно же, пытались пресечь, но, увы, безуспешно. И это все было бы не настолько плохо, если бы в народ как-то не просочились новости, что одна из операций генерала закончилась неудачно, и был потерян целый взвод… и эти два слуха сразу же оказались связаны в сознании толпы, как это обычно бывает, так, что это невозможно было исправить… или остановить.

Мелькарт внимательно обдумал эту информацию. Все это не имело бы значения, если бы Керфоро выполнил порученную ему работу должным образом. Если бы от псайкера удалось избавиться, или если бы Баалберит был ранен при покушении, на улицах просто не осталось бы места для каких-то других слухов. Никак не предполагалось, что чернь что-то знает о степени готовности самолета, и уж точно народ не должен был знать о провале операции «Зонд», но если кто-то, знавший об этом, имел какие-то мотивы обнародовать эти новости, их никак невозможно было сохранить в тайне. И похоже, у кое-кого такие мотивы были. Раган Баалберит, видимо, уже готовится к второй высадке имперских сил на Сигматус, и частью этой подготовки является подрыв репутации и положения губернатора.

— Вероятно, я водил его на этот балкон слишком часто, — проворчал Мелькарт. — Не стоило слишком уж демонстрировать, как я ненавижу и презираю его, но я просто не мог удержаться. Впрочем, это не беда. Можно предпринять эффектный ответный ход, если будем действовать быстро. Я всегда намеревался забрать самолет себе, когда придет время. И произошедшие события означают, что время пришло даже скорее, чем я ожидал. Отправляйся на аэродром как можно быстрее, и скажи техномагистру Солдрону, что я приказываю к рассвету привести самолет в готовность к вылету.

— Вы посылаете самолет в Гульзакандру, сир? — спросил Керфоро, не в силах скрыть свое изумление. — Вы передаете его в распоряжение Фульбры?

— Нет, — терпеливо сказал Мелькарт. — Я полечу на нем в Гульзакандру и оставлю его в своем распоряжении. Я намереваюсь стать героем войны. Если повезет, сражение будет выиграно еще до того, как мы туда прилетим, но даже если нет… самолет — оригинального имперского образца. Это лучший из имперских оригиналов, сохранившихся у нас, и его старательно поддерживают в исправном состоянии. Мы на нем будем вполне в безопасности.

— Мы? — испуганно повторил Керфоро.

— О, не ты, — ответил Мелькарт, у которого столь очевидная трусость вызвала отвращение. — Я возьму Форха и лучших дворцовых телохранителей.

Керфоро все еще смотрел на него в изумлении. Тишину нарушил долгий протяжный крик боли, лишь слегка заглушенный толстыми стенами тюрьмы. Кто-то явно развлекался. Мелькарт улыбнулся, но в его улыбке не было веселья. В отличие от Рагана Баалберита Керфоро не боялся высоты, но было что-то в самой идее полета — даже на лучшем образце оригинальной имперской техники — что приводило его в ужас. Мелькарт летал на самолете четыре раза, каждый полет занимал меньше часа, но боялся он только в первый раз и то лишь немного. Ему нравилось летать. Каким бы правителем он был, если бы ему это не нравилось?

— Мой дед рассказывал мне истории о скиммерах, — сказал Керфоро, пытаясь говорить весело и беспечно. — Но это были легенды, которые он слышал от своего деда, легенды о лучших воинах Императора. Ваш самолет не боевая машина — это просто транспортное средство. Вы уверены, что он выдержит двенадцатичасовой перелет, ваше превосходительство? Вы уверены, что будет безопасно лететь на нем в зону военных действий?

— Стрелять во врага я предоставлю солдатам Фульбры, — устало сказал Мелькарт. — Смысл в том, что я лично прилечу, чтобы поддержать генерала. Я так заинтересован в его победе, что решил взять под личную ответственность выяснение обстоятельств провала операции «Зонд». В конце концов, я именно такой губернатор, в поддержке которого генералы могут быть уверены. Я — губернатор, который заслуживает верности всех своих подданных.

— Но если вы не сможете выяснить, что случилось с пропавшими грузовиками, сир? — произнес шпион в явном недоумении.

— Какая разница, что случилось с грузовиками? — отмахнулся Мелькарт. — Смысл в том, что все в Состенуто увидят, как я лечу на помощь генералу Фульбре. Мы сделаем над городом два круга, чтобы уж точно все увидели. Одного зрелища самолета будет достаточно, чтобы ввергнуть большинство из них в благоговейный трепет. Новость о том, что я на борту, мгновенно пресечет все злонамеренные слухи, распространяемые агентами Баалберита. Когда я улечу — и когда генерал Фульбра вступит в решительное сражение с еретиками Гульзакандры — всякие подробности уже ни для кого не будут важны. Я вернусь с известиями о нашей великой победе, о которой я объявлю лично с моего балкона… и этот триумф послужит моим целям, как в том случае, если произойдет чудо, и Имперский Флот установит контакт с нами, так и в случае, если мы будем предоставлены сами себе и сами станем вершить свою историю. Это великолепно. Почему ты еще сидишь здесь? Почему не идешь на аэродром?

Керфоро вскочил со стула, его лицо неожиданно прояснилось, когда он вспомнил, что ему отдан приказ — и, как минимум временно, не грозит гнев его повелителя. Он поспешно выбежал из комнаты.

«Жаль, что шпион не застанет самое интересное на вечеринке», подумал Мелькарт. Впрочем, похоже, он сейчас не очень в настроении развлекаться. Самому губернатору тоже сейчас было не до развлечений, когда назревали такие важные события.

Когда Керфоро ушел, Мелькарт приказал одному из охранников разыскать губернаторского водителя — пусть прекращает развлекаться и подгонит машину к запасному выходу из тюрьмы. Если охранник и был удивлен, то никак этого не проявил.

Готовясь уезжать, губернатор все сильнее ощущал радостное волнение.

«Я слишком долго составлял планы и слишком много поручал другим», подумал он. «Я уже забыл, как это приятно — быть человеком действия. Но раньше я всегда был человеком действия, пока не слишком увяз в политике. Следовало запланировать эту экспедицию с самого начала. Это именно то, что мне нужно».

Спеша по коридорам тюрьмы, он услышал новый хор воплей, вырывавшихся из глоток заключенных, подвергаемых пыткам. Это была музыка для его ушей. Он ощутил приятное чувство удовлетворения при мысли о развлечениях, которым будут предаваться его самые верные сторонники этой долгой ночью, и о том, что это поощрение еще больше укрепит их верность. Впрочем, он был рад, что у него сейчас были более важные дела. Пытки заключенных, неважно насколько изобретательные, были слишком легким занятием, чтобы считаться интересным развлечением, особенно для человека действия.

Он приказал водителю ехать в Имперский дворец, чтобы собрать вещи, взять с собой телохранителей и организовать эскорт мотоциклистов, но долго задерживаться там не стал. Уже через час его машина снова мчалась по ночным улицам, ее сопровождала еще одна машина эскорта и шесть мотоциклистов. Мелькарт сидел на заднем сиденье рядом с начальником своих телохранителей Торольдом.

Путь по улицам города был не таким гладким, как мог бы быть. Имперские колонисты, высадившиеся в Калазендре, значительно улучшили дороги Состенуто еще в первые годы их жизни здесь, но впоследствии ремонт дорог был оставлен на туземцев, тогда как имперские инженеры были заняты, участвуя в новых завоеваниях. Центральные улицы города были еще в хорошем состоянии, но, насколько помнил Мелькарт, чем дальше районы были от центра, тем хуже в них были дороги.

«То же самое и со зданиями», подумал Мелькарт, глядя на витрины магазинов и фабрики. В этом районе не строилось ничего нового уже больше ста лет, потому что все знали, что новые здания гораздо хуже — как по конструкции, так и по качеству — чем те, которые построили невольные колонисты. Хотя были построены заводы, чтобы производить копии машин, которые привезли с собой имперские исследователи, эти копии всегда были плохими, а копии копий — еще хуже.

Люди Баалберита верили — или притворялись, что верили — что постоянное ухудшение качества техники происходило в основном из-за того, что техножрецы двести лет назад безупречно читали молитвы и проводили ритуалы, а современные техножрецы так и не смогли достигнуть этой безупречности, но Мелькарт относился к этому скептически. Он был склонен больше винить плохое качество местного сырья, чем недостаточную квалификацию техножрецов. Не то, чтобы это было особенно важно; какова бы ни была причина, несомненным был факт, что потомки колонистов не могли предотвратить медленное, но неуклонное ухудшение их уровня жизни и материальных благ.

В настоящее время грань, отделявшая образ жизни большинства так называемых имперцев от образа жизни богатых горожан туземного происхождения, стала воистину очень тонка. Империум все еще сохранял монополию на автомобильный транспорт, но машин на дорогах Состенуто было так мало, что это было весьма несущественным различием для всех, кроме штаба губернатора и армии.

Мелькарт смотрел из окна машины на улицы, по которым проезжал, пытаясь изо всех сил гордиться своей столицей, но это было не так легко, как ему хотелось бы. Сейчас машина уже проехала центр города, где имперские колонисты строили здания в соответствии с присущим им чувством благородного величия, и по обочинам дороги стояли дома, которые туземцы строили для себя, используя камень, цемент и дерево в беспорядочных сочетаниях. Улицы были освещены — если были освещены вообще — дымящими масляными фонарями, а люди, ходившие по ним — в таком городе, как Состенуто, улицы всегда были полны людей, даже ночью — эти люди в основном были бедными, уродливыми, пьяными и скверно одетыми.

Днем туземцы больше пытались подражать манерам имперцев, изо всех сил притворяясь, что они тоже могут быть добродетельными, дисциплинированными и верными великой идее порядка и цивилизации, но по ночам вековая привычка к лени и распущенности брала свое. Им следовало быть куда более благодарными за те усилия, которые предпринял Империум, чтобы спасти столь многих из них от жестокой тирании повелителей шабашей, которые были их первоначальными правителями, но Мелькарт полагал, что многие туземцы втайне тоскуют о старых доимперских временах, абсолютно забыв, какой зверски жестокой, опасной и полной скверны и деградации была жизнь их предков.

Насколько Мелькарт знал, в Состенуто больше не осталось действующих культов или шабашей, но в одном он был полностью согласен с Баалберитом — что скверна Хаоса хитра, коварна и трудноуловима. Люди, которые оборачивались, глядя на проезжающий мимо автомобиль со смесью враждебности и любопытства в хищных глазах, были жертвами очень дурной наследственности. Неважно, насколько старательно они пытались, они так и не смогли стать убедительными примерами нравственности и благочестия. И как бы часто Инквизиция ни проводила чистки, народ так и не стал полностью чистым, и, похоже, никогда не станет.

Когда будет очищена Гульзакандра, самый обильный источник мировой скверны иссякнет, но Мелькарт знал, что как бы тщательно ни была проведена чистка, она не положит конец вечной войне. Всегда будет необходимость в таких организациях как Инквизиция и в таких людях как Раган Баалберит — разумеется, подчиняющихся более разумным людям. Ведь необходимо поддерживать и повседневную жизнь государства, и задачи управления слишком обширны и сложны, чтобы доверить их идейным фанатикам.

Мелькарт внезапно вздрогнул, когда камень, брошенный из темного переулка, ударил в окно, в которое он смотрел. Телохранитель, сидевший рядом с ним, вскочил, но вскоре сел обратно на сиденье, увидев, как один из мотоциклистов эскорта свернул в переулок, чтобы убедиться, что серьезной угрозы нет.

Через секунду мотоциклист вернулся. Мелькарт через заднее стекло увидел, как он просигналил своим спутникам, что все в порядке.

Автомобилю не было нанесено серьезных повреждений, но это оскорбление наполнило Мелькарта внезапной яростью. Вероятно, камень бросил непослушный ребенок, без всяких мотивов кроме простого хулиганства, но этот признак неуважения казался еще более ужасным, чем неблагодарность. Эти жалкие туземцы не представляют, сколь многим они обязаны Империуму? Они не понимают, насколько обогатили имперские колонисты их убогую культуру, не говоря уже о просвещении, которое коренным образом изменило ход событий в борьбе с ужасной скверной Хаоса? Как могут они не признавать очевидное превосходство имперцев в поведении и нравственности? Неужели они настолько глупы, чтобы снова желать власти повелителей шабашей, которые не только приносили их в жертву своим нечестивым богам, но и всячески приветствовали их постепенное превращение в безумных чудовищных мутантов?

— Возможно, Баалберит частично прав, — прошептал губернатор, ощущая необычный момент великодушия, продолжая смотреть в заднее окно. — Единственное, за что стоит сражаться — имперские идеалы, и это было бы куда легче, если бы мы не были отрезаны от наших братьев, путешествующих среди звезд. Если бы только Баалберит мог понять, что я — лучшее олицетворение этих идеалов в нашем мире, мы могли бы быть друзьями, а не соперниками!

— Ваше превосходительство? — произнес обычно молчаливый Торольд, на случай, если реплика губернатора была обращена к нему.

— Там что, третья машина, Торольд? — спросил Мелькарт, вдруг разглядев свет фар на дороге позади мотоциклиста, который временно отделился от эскорта. — Я думал, Форх посадил других охранников в свою.

Телохранитель обернулся, устремив взгляд во мрак.

— Да, ваше превосходительство, — сказал он. — Похоже, это еще одна машина. Прикажете остановить ее?

— Пока не надо. Сначала выясним, кто в ней. Прикажи своему вокс-связисту впереди запросить, чья это машина.

Приказ был передан через стеклянную стенку, отделявшую заднюю часть салона губернаторской машины от передних сидений. Спустя несколько секунд пришел ответ.

— Это машина Верховного Инквизитора, ваше превосходительство, — доложил Торольд.

— Что? — Мелькарт был ошеломлен. — Куда он направляется?

Прошла еще минута, казавшаяся гораздо длиннее предыдущей, прежде чем пришел второй ответ — на этот раз прямо от вокс-связиста, сидевшего рядом с водителем.

— Он говорит, что едет помочь вам, ваше превосходительство, — доложил телохранитель. — Как только он услышал о вашем героическом предприятии, он решил, что необходимо гарантировать вам свою полную поддержку и разделить с вами опасность.

Мелькарт с неловкостью осознал, что его нижняя челюсть отвисла. Он захлопнул рот и, скрипнув зубами, стал обдумывать ситуацию.

На секунду он задумался, не мог ли Керфоро быть перевербован, но потом решил, что инквизитор, вероятно, узнал о его импровизированном плане благодаря бдительности собственных агентов. И должно быть, Баалберит отреагировал мгновенно, действуя столь же стремительно, как и сам Мелькарт. Понимая, какую игру затеял Мелькарт, и как решительно он действует, Баалберит отреагировал машинально — и очень опрометчиво.

«Он играет мне на руку!», — подумал Мелькарт. «Ускорить мой вылет было поистине гениальной мыслью!».

Мелькарт видел лишь преимущества в том, чтобы позволить Баалбериту «разделить опасность» воздушного путешествия — если, конечно, свита губернатора будет превосходить свиту инквизитора как минимум вдвое. Если после возвращения в Калазендру народу станет известно, что экспедиция губернатора понесла потери в Гульзакандре, разве это не продемонстрирует его храбрость и истинную степень его триумфа по возвращении? А какие торжественные похороны он устроит героически погибшему Верховному Инквизитору, чья жизнь оборвалась столь трагично…

— Сколько дополнительных мест останется на борту самолета после того, как погрузятся наши люди? — спросил Мелькарт у Торольда.

— Столько, сколько вы пожелаете, ваше превосходительство, — быстро ответил телохранитель, мгновенно сообразив, что задумал его шеф. — Мы можем рассчитывать, что техномагистр Солдрон установит такой лимит свободных мест, сколько вы предложите.

— Хорошо — передай ему приказ обеспечить, чтобы наши люди превосходили свиту Баалберита втрое. Скажи ему, пусть извиняется перед Баалберитом как угодно, но придумает достаточно важных причин, почему на борту не хватит места больше чем для пары его головорезов. Пусть он решит этот вопрос до того, как мы приедем.

— Да, ваше превосходительство, — ответил Торольд, подвинувшись вперед, чтобы взять трубку вокс-аппарата у своего коллеги.

Ухватившись за эту неожиданную возможность, Мелькарт откинулся на сиденье, обдумывая дальнейшие планы. Он был изумлен, что Баалберит вообще задумался о том, чтобы присоединиться к нему на борту самолета, несмотря на свою боязнь высоты, но теперь, когда эта возможность появилась, Мелькарт больше всего опасался того, что Баалберит в последний момент поддастся своему страху и откажется лететь. «Вот это будет настоящее разочарование», подумал он. Было бы разумно отложить всякие проявления враждебности, пока самолет не приземлится в Гульзакандре. Кроме того, будет весьма забавно, если окажется, что Баалберит так же плохо переносит полет на самолете, как пребывание на высоком балконе — но как только они окажутся на чужой земле… на вражеской земле… будет легко раз и навсегда избавиться от этой занозы, и придумать историю, которая еще больше послужит в его пользу…

— Ваше превосходительство, похоже, никаких проблем не предвидится, — доложил Торольд. — Очевидно, Верховный Инквизитор покинул свои апартаменты в спешке. Он уже сказал техномагистру Солдрону, что с ним будут только три человека — и только один из них вооружен. А у нас восемь хорошо вооруженных людей, плюс пилот и вокс-оператор, оба абсолютно надежные люди. Но зачем он это делает, ваше превосходительство? Ведь он должен понимать, что это самоубийство?

— Должен понимать? — задумался вслух Мелькарт. — Возможно, и нет. Может быть, он действительно не представляет себе, как обстоят дела. Или, возможно, он просто в отчаянии. В любом случае, все складывается в нашу пользу. Император воистину любит нас, Торольд — да славится имя Его!

— Хвала Императору, — отозвался Торольд.

Даже когда Мелькарт приехал на аэродром и обнаружил то, о чем не подумал спросить раньше, он по-прежнему торжествовал, по-прежнему был убежден, что находится под покровительством богов. «В конце концов», подумал он, «когда самолет взлетит, единственное, что будет иметь значение — количество стволов на борту и верность тех, кто их носит».

Как сможет помешать его планам тот факт, что Раган Баалберит кроме телохранителя решил взять с собой священника и псайкера?

Разве не было величайшим подарком судьбы для будущего правителя мира, что тот самый псайкер, который был так близок к тому, чтобы установить контакт с Имперским флотом, окажется в руках Орлока Мелькарта вместе с его беспокойным повелителем — Верховным Инквизитором Раганом Баалберитом?

Глава 17

Когда Гицилла вернулась в дом, Дафан остался снаружи. Он сказал себе, что будет «нести дозор», но и сам не верил в это. Он знал, что когда Нимиан — или Сатораэль — вернется, не будет необходимости предупреждать Гавалона о его появлении.

И поэтому он оказался полностью застигнут врасплох, когда услышал шум приближающихся грузовиков.

Дафану как-то не приходило в голову, что солдаты, занявшие деревню, могли отправиться выяснять, что случилось с их товарищами, или что, обнаружив следы боя у пруда, они могли найти следы, оставленные грузовиком, который угнала Гицилла, и, следуя по ним, найти этот грузовик, оставшийся без горючего — и в результате имперские солдаты продолжили бы следовать по дороге, желая узнать, что стало с водителем грузовика. Но как только Дафан убедился, что это действительно приближаются грузовики, он мгновенно осознал, что все это было очевидно, и он был глупцом, если не ожидал этого.

Дафан осознал так же и тот ужасный факт, что в фермерском доме был сам Гавалон Великий, и его сопровождали всего лишь двое рабов-колдунов и двое безоружных крестьян. Будет поистине катастрофой, если защитники Гульзакандры потеряют своего вождя даже до того, как начнется решительное сражение.

Поэтому он сразу бросился в дом, крича:

— На коней, на коней! Мы должны скорее бежать! Сюда едут грузовики!

Гавалон отреагировал мгновенно, но не совсем так, как ожидал Дафан. Вместо того, чтобы броситься к лошадям, колдун повернулся к Гицилле и спросил:

— Где демон? Насколько он близко?

Первым предположением Дафана было, что Гицилла не может знать ответ — но когда он увидел, как она встретила устрашающий взгляд Гавалона, то вспомнил, что она знала куда больше, чем должна была знать, еще даже до того, как в их жизни появился Нимиан. С тех пор, как Нимиан коснулся ее, она росла — и физический рост был лишь внешним показателем. Когда Нимиан коснулся ее, она стала принадлежать ему.

«Он коснулся и меня», вспомнил Дафан, но тут же добавил, «но я не Сновидец Мудрости, в отличие от нее. В ней уже что-то было, что-то ждало его».

Глаза Гавалона были темными и круглыми; смотреть в них было все равно что смотреть в ночную бурю — но глаза Гициллы сейчас были еще больше и еще темнее. Любой, кто встретился бы с ее взглядом, был бы напуган — любой, кроме такого человека как Гавалон.

Колдун и Гицилла неотрывно смотрели в глаза друг другу. Гавалон потянулся, чтобы схватить руки Гициллы в свои огромные кулаки — но Гицилла оказалась быстрее. Она схватилась своими недавно удлинившимися руками за его запястья и посмотрела в его лицо пристальным взглядом своих сверхъестественных глаз. Гавалон был ошеломлен — но явно удовлетворен тем, что он увидел в глазах Гициллы, кивнув своей лохматой головой. Потом он отступил назад, Гицилла отпустила его руки.

— Малдайак, за мной! — приказал колдун. — Абдалкури, на коня! Возьми мальчика с собой. Зверолюди должны быть недалеко. Поезжай за ними и приведи их сюда как можно быстрее.

Дафан на секунду растерялся, но когда Абдалкури схватил его за руку и потащил к выходу, он понял, что Гавалон намерен обороняться здесь и оставить с собой Гициллу и Малдайака. Дафан открыл рот, чтобы возразить, но слова застряли в горле, когда он понял, насколько бесполезны будут его возражения. Он не хотел оставлять Гициллу в опасности, но был не в том положении, чтобы требовать от нее — и тем более от Гавалона Великого — чтобы она пошла с ним.

Когда Абдалкури вывел Дафана во двор, где были привязаны лошади, первый грузовик уже выехал на гребень холма, с которого была ясно видна ферма. Дафан понимал, что он сейчас, должно быть, тоже виден врагу — и что яркая оранжево-синяя расцветка рогатых лошадей слишком выделяется даже на фоне экзотически многоцветной растительности равнины.

— Не бойся, — прошипел волшебник, подталкивая Дафана к одной из лошадей. — У них есть пушки, зато у нас есть чары.

Дафан не вполне понял, что это должно означать, но его внимание было приковано к непосредственной задаче — сесть в седло. Стремя было расположено сейчас как будто еще выше, чем раньше, и использовать его было еще более затруднительно. Но на этот раз лошадь знала его, и, хотя не могла согнуть колени, чтобы ему было легче сесть в седло, она стояла смирно, глядя на Дафана доверчивым, казалось, взглядом.

Собрав всю свою отвагу, Дафан схватился за рожок седла и поднял левую ногу как можно выше. К своему удивлению, он сумел поставить ногу в стремя. Оттолкнувшись от земли другой ногой, он на руках подтянулся в седло.

Удивительно, но это сработало. Он сидел в седле.

Хотя у него больше не было пальца Нимиана, лошадь, казалось, вполне признавала Дафана своим хозяином, или, по крайней мере, своим подопечным. Он должен был признать, что с его стороны не было никакого мастерства наездника, когда лошадь сама повернулась и поскакала со двора, и сама перешла на галоп, как только выскочила за ворота. Дафан быстро понял, что если кто-то и был тут хозяином положения, так это лошадь — но, по крайней мере, она словно бы охотно позволяла ему ехать на себе верхом.

Конь Абдалкури уже ускакал вперед, но как только стало ясно, куда он направляется, грузовики, преодолев холм, разделились, и две машины съехали с дороги, направляясь на перехват.

Дафан думал, что грузовики еще слишком далеко, чтобы отрезать путь Абдалкури, но увидел, что вокруг пушек, установленных в кузовах машин, суетятся люди, и понял, что он и его спутник уже в пределах досягаемости их огня.

Стрельба началась сразу же, хотя вначале открыли огонь из легкого стрелкового оружия. Большие пушки молчали, пока их наводчики пытались прицелиться.

Хотя Дафан услышал свист пули, пролетевшей поблизости, он видел, что грузовики, съехавшие с дороги, слишком сильно трясет на неровной местности, чтобы с них можно было хорошо прицелиться. Он подумал, что при некотором везении и при том, что чем дальше от дороги, тем более неровной будет земля, его уверенно скачущий конь сможет унести его за пределы дальности их огня, прежде чем в него попадут.

К сожалению, его уверенно скачущий конь, казалось, так не считал. Пока лошадь Абдалкури на полном скаку мчалась к горизонту, направляя туда, где должна была находиться свита зверолюдей Гавалона, скакун Дафана развернулся и бросился перпендикулярно дороге, подставив свой бок стрелкам на обоих грузовиках.

Грузовики были уже достаточно близко, чтобы Дафан почувствовал радость стрелков, увидевших такую цель, и понял, что им даже не нужно попадать именно в него, чтобы убить. Если они убьют рогатую лошадь на скаку, падение с нее искалечит Дафана, если не убьет сразу.

Обе большие пушки открыли огонь по тому, что казалось их наводчикам легкой мишенью.

Но они ошибались.

Дафан ощутил ударную волну, когда снаряды пролетели мимо, но они упали на землю и взорвались более чем в сотне ярдов от него. Солдаты продолжали стрелять из винтовок, но Дафан, оглушенный разрывами, даже не слышал свиста пуль. Внезапно он понял, о чем говорил ему Абдалкури, и почему яркая расцветка лошадей — не говоря уже о костюмах колдунов — была такой заметной на любом фоне.

Должно быть, эти чары — разновидность иллюзии. Предполагалось, что лошади и их всадники будут привлекать вражеский огонь — но их очевидное положение было обманчиво. Выстрелы, нацеленные в них, всегда шли мимо.

Или, если не всегда, то по большей части.

Как только Дафан понял действие этого колдовства, лошадь снова изменила тактику. Она повернулась и на этот раз бросилась прямо к одному из грузовиков, словно сама пыталась его перехватить.

Так как они сближались под углом, не было угрозы, что лошадь столкнется с грузовиком, но расстояние между ними быстро сокращалось, и стрелков в грузовиках охватил еще больший азарт. Большие пушки резко развернулись, солдаты, вооруженные винтовками, продолжали стрелять.

Дафан не знал, что делать, кроме как пригнуться как можно ниже в седле. Он прижался лицом к гриве лошади, опустив руки, чтобы схватиться за ее шею. Его правая рука все еще сжимала поводья, но лошадь их не слушалась. Он инстинктивно закрыл глаза, не имея ни малейшего представления о том, что должно случиться — и когда необычно массивные копыта лошади вдруг перестали стучать по земле, Дафан на мгновение подумал, что в него попала пуля, и все его чувства отключились.

Потом он понял, что все еще жив и даже не ранен, и что его скакун совершил невероятный прыжок. Лошадь перескочила через мчащийся грузовик с такой легкостью, словно это был обычный деревянный забор.

Удар о землю сильно встряхнул его, но Дафан не упал, и радость от того, что он еще жив более чем компенсировала пережитый шок. Эта радость стала еще больше, когда передние колеса грузовика, через который он перепрыгнул, въехали в сточную канаву, и машина резко остановилась.

По крайней мере, грузовик просто остановился бы, если бы канава не была такой широкой и глубокой, и если бы тяжелая пушка не была смещена так далеко к задней части кузова. Соединение скорости грузовика, стремительности падения и неравномерной нагрузки привело к тому, что инерция оторвала задние колеса от земли, и машина перевернулась.

Тяжелый вес машины замедлил опрокидывание, но не мог остановить его. Как только радиатор грузовика уткнулся в землю, тяжелая кормовая часть оказалась в вертикальном положении, и машина начала опрокидываться кверху днищем.

Солдаты в кузове пытались выпрыгнуть. Выпрыгнуть было достаточно легко, но удачно приземлиться — совсем другое дело. Они кувыркались в воздухе, дико размахивая конечностями, и четверо из пяти упали явно неудачно.

Пятый спрыгнул хорошо, и, возможно, даже не был ранен, но задний борт кузова падающего грузовика обрушился на его голову, убив мгновенно.

Второй грузовик, съехавший с дороги, тоже попал в аварию, хотя и не настолько фатальную. Его водитель, предупрежденный об опасности, успел крутануть руль в сторону, когда подъезжал к канаве. Одно из передних колес избежало попадания в канаву, но одного колеса было недостаточно, чтобы удержать грузовик. Если бы водитель заметил опасность на секунду раньше, он, вероятно, смог бы избежать канавы — но левое переднее колесо уже съехало за ее край. Вскоре туда занесло и левое заднее колесо. Этот грузовик не опрокинулся как первый, но накренился и застрял, неспособный более двигаться ни в каком направлении.

Все оружие на борту второго грузовика продолжало стрелять по яркому коню Дафана, но рогатая лошадь была слишком обманчивой целью. Еще два снаряда выбили огромные воронки в разоренных полях, но Дафан чудесным образом оставался невредим.

Секунду или две лошадь мчала Дафана обратно к дороге, где было больше всего солдат противника — но это дало ему возможность увидеть, как разворачивается другой бой, далеко не столь неравный, как тот, в который был вовлечен он.

Чтобы атаковать ферму, грузовики развернулись строем фронта, и имперские солдаты, высадившись из них, направились к дому, где ждали атаки Гавалон, Гицилла и Малдайак. Это было опрометчиво — но откуда могли солдаты знать, что растения, в таком странном изобилии разросшиеся вокруг дома, достигли столь необычной величины лишь за несколько часов?

Эти растения теперь были настоящими гигантами, и они тоже сопротивлялись захватчикам. На секунду Дафан даже подумал, что они остановят атакующих и убьют многих из них, но это были всего лишь растения. Они замедлили атаку, но, как видел Дафан, они не смогут задержать солдат надолго.

У некоторых солдат были огнеметы, вроде того, который сжег лес, и они немедленно пустили их в ход. Растения, казалось, пожирали огонь, и он нравился им на вкус, но огонь продолжался, и вскоре наоборот, начал пожирать их. У других солдат были не только ружья, но и клинки — клинки достаточно острые, чтобы срубить голову человека — и они справлялись с растениями еще лучше, чем огнеметы.

Раненые растения, казалось, с еще большей яростью обвивались вокруг солдат, словно пытаясь раздавить и задушить их. Но когда их стебли отрубали от корней, они теряли большую часть своей силы.

«Но мы побеждаем!», упорно думал Дафан, когда его лошадь снова поскакала в другом направлении. «Мы сдерживаем их!»

Увы, это было не так просто. В кузовах грузовиков у больших пушек все еще оставались артиллеристы, и они открыли огонь по ферме.

Гром орудийных выстрелов сразу же смешался с грохотом рушившейся каменной кладки и треском раскалывающихся деревянных балок, но оглушенному Дафану эти звуки казались очень далекими и какими-то странными.

Не только эти артиллеристы были способны стрелять. Грузовик, съехавший левым бортом в канаву, застрял, накренившись, но не настолько, чтобы невозможно было навести большую пушку, и у солдат в его кузове были винтовки. Они продолжали стрелять по чудесному коню Дафана, хотя шум их выстрелов казался Дафану таким слабым, что было даже странно.

Увы, это не защищало от вреда, который могли причинить выстрелы.

Они все еще плохо целились, но за долю секунды до того, как случилось страшное, Дафан осознал, что если прицельные выстрелы точно пройдут мимо, то неприцельные все же имеют шанс попасть. Потом вдруг наступил странный момент, когда Дафану показалось, что он слышит еще какой-то звук, выделяющийся даже на фоне грохоты стрельбы — и куда более страшный — но он не успел даже задуматься, что это может быть, и, возможно, что это не просто очередная иллюзия.

В его коня попали, и Дафан больше не мог думать ни о чем другом.

Если бы лошадь была ранена в плечо или в голову, она бы упала сразу, и Дафан, кувыркаясь, полетел бы на землю, как те солдаты из перевернувшегося грузовика. Хотя рана, нанесенная животному, была не менее смертельной, попадание пришлось ближе к ее хвосту, похожему на крысиный. Вместо того чтобы перекувырнуться, лошадь словно поскользнулась, ее задние ноги были парализованы, тогда как передние упорно, но тщетно, пытались поднять ее тело с земли.

Внезапная остановка была для Дафана очень резкой, и падение лошади — весьма болезненным, но даже изо всех сил пытаясь не быть подброшенным в воздух, он понимал, что удача все еще на его стороне. Он мог спрыгнуть и откатиться в сторону, и если он только сможет контролировать падение достаточно удачно, чтобы избежать переломов, он будет способен продолжать сражаться — сражаться было ключевым словом, хотя сейчас он был лишен защиты какой-либо магии.

Он спрыгнул и перекатился.

Земля оказалась лучше, чем могла бы быть: твердая, но не слишком. И его мускулы, и его нервы были сотрясены падением, но в конце концов Дафан оказался на земле, лежа на боку и не сломав ни одной конечности. Он даже не запыхался, и сохранил достаточную ясность ума, чтобы оглядеться и посмотреть, где он оказался, и где были враги, прежде чем пытаться встать.

Возможно, умная лошадь намеренно направлялась сюда, а возможно, это была лишь случайность, но Дафан к своей радости обнаружил, что оказался немногим более чем в десяти ярдах от перевернувшегося грузовика, и что корпус машины теперь защищает его от выстрелов.

Менее чем в дюжине футов от него был вооруженный солдат: живой солдат, который смотрел на Дафана и пытался поднять винтовку, чтобы прицелиться. Но у него была сломана рука и нога после неудачного падения, и он не мог поднять оружие одной рукой, как ни пытался.

Дафан бросился вперед и выхватил винтовку из руки солдата — и ударил прикладом его по голове.

«Это за Хойюма!», подумал он.

Мозг Дафана сам произвел расчеты, по которым ему предстояло отомстить еще за сто тридцать жителей деревни, но боль в его сердце не хотела знать никаких расчетов. Его мать, вероятно, уже была в числе убитых, и он знал, что эти солдаты отняли у него все, что он знал и любил. Даже Гицилла была потеряна для него — теперь она принадлежала Нимиану — и боль в его сердце говорила ему, что он абсолютно одинок.

Это боль в его сердце, а не расчеты в мозгу, заставила его развернуть винтовку и броситься в канаву, выглядывая из-за перевернутого грузовика в поисках целей.

Второй грузовик находился менее чем в тридцати ярдах, и он был полон целей.

Дафан даже не вспомнил, что он никогда в жизни не стрелял из винтовки и просто не знает, как это делается. Не остановился он и тогда, когда ощутил, как отдача от первого выстрела ударила в его плечо, еще более болезненно, чем удар от падения с лошади.

Он почувствовал, как ружье выстрелило, но не услышал звук выстрела.

Он стрелял снова и снова — и когда кончились патроны, он заполз за перевернутый грузовик, намереваясь найти новую винтовку, если не догадается, как перезарядить эту.

Он нашел новую винтовку и, находясь в укрытии за грузовиком, продолжил стрелять.

Солдаты с второго грузовика поднялись в атаку, решив, что у него кончились боеприпасы, но они атаковали не в том направлении. Дафан подстрелил двоих, прежде чем они поняли свою ошибку.

Потом появились зверолюди.

Отставшая свита Гавалона бросилась в атаку по полю, как стадо быков, с ревом таким громким, что Дафан и не думал, что такое возможно — достаточно громким, чтобы пробиться сквозь его глухоту, чего не могли даже выстрелы. Хотя рев зверолюдей в ушах Дафана звучал приглушенно, он все равно был ужасным, не человеческим и не звериным, а тем и другим одновременно — всем одновременно, сливаясь в вой такой пронзительной силы, что, казалось, он мог рвать на части.

Дафан тоже взвыл.

Хотя его крик ярости и триумфа был слабым по сравнению с воем зверолюдей, и неслышным даже для него, он тоже добавил свою силу к общему шуму.

Дафан ощутил себя одним целым со зверолюдьми, разделяя их мощь и решимость.

Он выскочил на открытое пространство, чтобы присоединиться к общему бою, теперь выбирая цели с осторожностью, иначе он мог подстрелить союзника вместо врага.

Он был уверен, что убил как минимум еще одного противника, прежде чем в него самого попали — и когда он упал, чувствуя, как поток горячей крови льется, словно водопад, по его лбу, заливая глаза, то не ощутил ничего кроме изумления: ни боли, ни скорби, ни сожаления.

«Почему?» думал он, пока чувства постепенно покидали его, «Ведь я думал, что я непобедим! В самом деле!»

Глава 18

Когда Гицилла увидела, как грузовики разделились на две группы — две машины начали преследовать Дафана и раба-колдуна, а остальные четыре продолжали двигаться к ферме — ее первой мыслью был всплеск надежды, что скакун Дафана сможет вынести его за пределы дальности выстрелов. Она не сомневалась, что Гавалон способен защитить себя и всех, кто остался с ним, хотя на первый взгляд, у колдуна не было никакого оружия, способного справиться с надвигающейся угрозой.

Даже сам Гавалон показался ей на секунду слегка испуганным — пока она не поняла, что на самом деле он сильно раздражен.

— Я надеялся сохранить рог для настоящего боя, — сказал он Малдайаку, — но взрыв, достаточный, чтобы покончить с этими глупцами, не должен слишком истощить его энергию. Защити уши — как бы хорошо ни нацелил я оружие, на таком расстоянии обязательно будет утечка. Ты должна поступить так же, дитя, независимо от того, насколько Сатораэль усилил тебя. Твои уши выросли, но их все равно лучше защитить чем-то магическим. Дай ей лоскут с твоей куртки, Малдайак.

Гавалон, казалось, не спешил, говоря все это, но Малдайак проявил очевидную поспешность, оторвав полоски ярко-желтой ткани со своей разукрашенной куртки и несколько неохотно передав две из них Гицилле, прежде чем заткнуть уши самому.

Гицилла поступила так же, а Гавалон взял рог, висевший на его поясе справа, с другой стороны от тяжелого меча.

Гицилла слышала, что рога локсодонтов иногда используются для подачи звуковых сигналов, когда затруднительно использовать сигнальные костры, но единственные духовые инструменты, которые она знала, были сделаны из маленьких рогов газелей и звучали нежно и мелодично. Рог Гавалона с виду был не очень большим, и не таким изогнутым, как рог старого барана, но он был затейливо разукрашен вырезанными узорами и эмалью красного, желтого и синего цветов.

Когда грузовики остановились и солдаты, высадившись из них, бросились в атаку, в окна дома начали влетать пули, заставив Гициллу и Малдайака пригнуться. Но почти сразу же огонь стал беспорядочным.

Выглянув в окно, Гицилла увидела, что местные растения, окружавшие ферму в таких количествах, оказались не таким легким препятствием, как думали солдаты. Лишь немногие растения успели вырасти до высоты человека, но большинство было высотой по пояс, а еще больше было ползучих растений длиной шесть-восемь футов, вьющихся по земле. Как только солдаты зашли за остатки изгороди того, что когда-то было огородом фермера, они оказались атакованы.

Когда пурпурные и розовые стебли и лианы начали вцепляться в ноги атакующих солдат, тем пришлось отбиваться. Четверо солдат, которые несли огнеметы — вероятно, для того, чтобы залить огнем комнаты дома и заставить его обитателей выскочить наружу — немедленно привели свое оружие в действие, но им пришлось быть предельно осторожными, чтобы не сжечь себя или своих товарищей. Противник был в непосредственной близости, и бой шел на слишком ближней дистанции, чтобы применять огнесмесь без особой осторожности.

Секунду или две растения, казалось, сами поглощали пламя, словно горящая жидкость была питательным удобрением — и когда растения все же начали гореть, больше всего пострадали те, что не были активно вовлечены в бой.

Солдатам с винтовками пришлось прекратить огонь и освободить руки, чтобы взяться за ножи. Извлеченные из ножен клинки, применяемые с явным мастерством, успешно рубили ветви и лианы — но отрубленные растения продолжали вцепляться в своих жертв, извиваясь и сжимаясь изо всех сил.

Но без опоры отрубленные ветви, увы, мало что могли, хотя те, у которых были шипы, врезались достаточно глубоко, чтобы вонзиться в кожу под формой, а некоторые другие растения выделяли едкий сок. Трое или четверо атакующих взвыли от боли — но никто из них не упал, а в их крике звучало ярости не меньше, чем страдания.

Видя, что у солдат возникли такие трудности при попытке подойти к дому, Гицилла осмелела достаточно, чтобы поднять голову, но пожалела о своей поспешности, когда открыли огонь большие пушки в кузовах грузовиков.

Наводчики целились высоко, чтобы не попасть в своих, поэтому не было опасности прямого попадания, но снаряды пробивали зияющие дыры в каменных стенах и раскалывали балки, поддерживавшие крышу. Дом был построен прочно, но все же не был рассчитан на то, чтобы противостоять такой разрушительной силе. Потолок сразу же начал рушиться, и на плечи Гициллы посыпались обломки.

Она присела, закрыв руками голову, чтобы защитить череп. Это было удачно, потому что из такого положения легче было закрыть руками уже заткнутые уши, когда Гавалон ответил на вражеский огонь.

Колдун всего лишь протрубил в рог — но этот рог был заряжен энергией, по-своему куда более мощной, чем вражеские пушки.

Гицилла не смогла бы описать звук, издаваемый рогом, в музыкальных терминах. Она не могла сказать, был он высоким или низким, больше похож на звук трубы или свирели. Если бы ей потребовалось описать, на что это похоже, она могла бы сравнить это только с болью, но даже тогда она не сказала бы определенно, на какую боль это похоже. Возможно, это лишь потому, что у нее просто еще не было достаточно опыта в испытании боли, но ей казалось, что эта боль куда чище, чем все, что могли бы причинить пылающий огонь, вонзившаяся стрела, жестокая головная боль или разрубающий кости клинок.

Имперские солдаты, вероятно, куда больше разбирались в боли, чем Гицилла, но она сомневалась, что и они смогли бы описать это лучше.

Хотя здание продолжало рушиться, Гицилла снова подняла голову, как только убедилась, что артиллеристы на грузовиках прекратили огонь. Она сразу же увидела, что попытка растений задержать атаку была вполне успешной, невзирая на неравенство сил. Ни один солдат не дошел до стены дома, и теперь, очевидно, уже не дойдет. Все солдаты, кроме двоих, ворвавшиеся на ферму, рухнули на землю — или, как минимум, на колени.

Большинство атакующих побросали свое оружие — и ножи, и винтовки — чтобы зажать руками уши, но эта предосторожность оказалась абсолютно тщетной. Нескольких солдат охватили страшные судороги, которые, казалось, вот-вот разорвут их на части. У других лилась пена изо рта, окрашиваясь красным от крови из прокушенных языков.

Стрелки на грузовиках пострадали не так сильно, а их водители еще меньше, благодаря защищавшим их кабинам — но двое солдат на самом дальнем из четырех грузовиков, казалось, остались последними, кто был способен на сознательные действия. Пока наводчик пытался восстановить равновесие, водитель грузовика дал задний ход и начал отъезжать подальше.

Гицилла почувствовала, что Гавалон схватил ее за руку — и своего раба-колдуна тоже — и толкнул их к окну.

— Наружу! Наружу! — закричал он.

Только сейчас Гицилла ощутила, что рог почти парализовал ее и Малдайака — и из-за этой внезапной слабости они оказались в очень опасном положении, потому что дом продолжал рушиться.

Она знала, что должна помочь Гавалону, и, приложив огромные усилия, попыталась заставить свои конечности повиноваться. Если бы ее руки и ноги были такими же худыми и слабыми, как еще пару дней назад, ей было бы трудно выбраться через окно, но сейчас ее конечности были длиннее, и обладали силой, которую ей еще не приходилось испытывать. Она схватилась за подоконник и одним прыжком выскочила в узкое окно, более ловко, чем вообще могла предполагать.

Гавалон рассчитывал, что Малдайак последует за ней. Колдун уже отдавал своему рабу дальнейшие приказания, веля сесть на коня и преследовать грузовик — но эти приказы были бесполезны, потому что Малдайак оказался далеко не таким проворным, как Гицилла. Он попытался выскочить, но явно не мог так же хорошо координировать свои движения, и каким-то образом застрял в окне.

Остатки крыши окончательно обвалились.

Потом рухнула стена, похоронив под собой Малдайака.

Гавалон все еще оставался в доме.

Гицилле пришлось отпрыгнуть, чтобы не попасть под обрушившуюся стену, и прыжок отнес ее на целый десяток футов. Она приземлилась рядом с одним из выведенных из строя солдат, который все еще бился, пытаясь стряхнуть с себя обвивавшие его растения. Гицилла подобрала оброненный им нож — острый клинок более двух футов длиной — и перерезала ему горло.

Он продолжал биться, но уже не мог причинить вреда. Растения жадно пили его кровь.

Гицилла больше не смотрела на него, глядя на то место, где Гавалон Великий исчез под грудой развалин.

Простой смертный, вероятно, был бы убит, или, по крайней мере, лишился бы сознания, но Гавалон не был простым смертным. Он поднялся из руин, расшвыряв кирпичи и куски цемента во все стороны, больше разозленный, чем испуганный — но не утратив свою способность к холодному расчету, и не забыв, что он находится посреди боя.

Его первым побуждением, как показалось Гицилле, было вытащить Малдайака из развалин, чтобы раб смог выполнить его приказ, но Гавалону понадобилась лишь пара секунд, чтобы понять, что Малдайак оказался в куда худшем положении, чем он сам.

Раб-колдун был жив, но сломал как минимум одну ногу и одну руку. Он был бесполезен.

Взгляд Гавалона вопросительно остановился на Гицилле.

— Я догоню их! — сказала она, когда поняла, чего он ждет. — Я убью их!

Она была изумлена собственными словами. Как она могла исполнить свое обещание?

Гавалон сразу же согласно кивнул, казалось, нисколько не сомневаясь в ее способности догнать грузовик и убить его пассажиров.

— Тот, который на открытой платформе в кузове, не будет слишком опасен, — сказал он. — Но другой может… Будь осторожна, прошу тебя. Иди! Иди!

Гицилла повернулась. Не задавая себе вопросов о необходимости стоявшей перед ней задачи или ее выполнимости, она побежала — и только перейдя на бег, поняла, что Гавалон, должно быть, знал о ее новых способностях лучше, чем она сама. Она оглянулась — не столько чтобы увидеть, что делает Гавалон, сколько чтобы узнать, что стало с Дафаном.

Ее сердце дрогнуло, когда она увидела, что лошадь Дафана лежит на земле, но потом она заметила, что Дафан на ногах и вооружен трофейным ружьем. Как и она, он сражался с врагом. Он совсем не вырос с тех пор, как Нимиан коснулся его, и, казалось, никак не изменился, но все же в бою оказался на высоте.

«Он герой!», подумала Гицилла. «Даже самый обычный мальчик вроде него может стать героем в час беды!»

Она заметила Гавалона, но лишь на секунду. Колдун бежал к Дафану, вероятно, чтобы помочь.

Вдруг она услышала странный шум, который смог пробиться не только через затычки из магической ткани в ее ушах, но и через оглушение после звука рога Гавалона.

Это был жуткий, пугающий звук, и она почувствовала, что при других обстоятельствах у нее бы кровь застыла в жилах, но ей пришлось повернуть голову обратно, чтобы не споткнуться, и она помчалась по дороге быстрее, чем может бежать любой человек.

«Но я больше не человек», напомнила она себе. «Меня коснулось существо, которым стал Нимиан. Меня коснулся Повелитель Перемен, более могущественный, чем любой другой, и что-то во мне ответило на это прикосновение. Теперь я больше, чем просто человек. Я горю быстрее и ярче, чем если бы я стала просто Сновидицей Мудрости».

Двигаясь ровным, расчетливым бегом, она заметила, что грузовик больше не удаляется от нее. Хотя водитель воспользовался возможностью развернуть машину, и теперь грузовик ехал вперед, а не задним ходом, он двигался не быстрее, чем Гицилла.

Гицилла, которой самой приходилось сидеть на месте водителя — хотя и в очень странном состоянии разума — знала, что водитель грузовика может видеть ее в зеркале заднего вида, установленном в центре кабины над его головой. То есть, он знает, что его преследуют.

Возможно, это не пугало его, потому что внешне Гицилла по-прежнему выглядела как юная девушка, хотя и стала выше ростом — а возможно, напротив, это его пугало, потому что обычная девушка не смогла бы угнаться за грузовиком без помощи магии.

Солдат в кузове грузовика тоже видел ее — и она видела его вполне четко. Он свалился, попав под звуковой удар рога Гавалона, но если у него и были судороги, то они уже прошли. Из его рта больше не текла кровь и пена, и он выглядел так, словно уже мог подняться, если соберется с силами. Гицилла не сомневалась, что со временем он соберется с силами, но пока ему это не удавалось. Он не мог подняться на колени или сесть, хотя у него была опора в виде лафета пушки.

Его глаза неотрывно смотрели на того, кто преследовал грузовик, и в них был виден ужас.

Гицилла почувствовала определенное удовлетворение, видя этот ужас, но понимала, что ей было бы легче, если бы солдат не воспринимал ее всерьез. Ужас может помочь ему собраться с силами. Ужас может помочь ему навести оружие — и какую бы нечеловеческую силу ни придало ей прикосновение Нимиана, прицельный выстрел из этой пушки разорвет ее на куски.

Гавалон говорил ей, что солдат в кузове будет не слишком опасен еще некоторое время, но Гавалон не учитывал в своих расчетах страх.

Гицилла попыталась бежать быстрее, но это было нелегко. Она знала, что нельзя слишком быстро истощить силы, и что она должна быть готова к долгой погоне. Но знала она и то, что надо начинать сокращать дистанцию, отделяющую ее от грузовика.

Она побежала быстрее, но и грузовик увеличил скорость. Водитель явно видел ее — и был испуган.

Теперь грузовик мчался на максимальной скорости и не мог ехать быстрее. Но у Гициллы еще остались нерастраченные резервы силы.

Постепенно, ярд за ярдом, она сокращала дистанцию, отделяющую ее от грузовика и испуганного наводчика. Он смотрел на нее, а она — на него, и в ее глазах не было ни малейшего следа страха.

Ее уверенность заставила солдата еще отчаяннее пытаться встать на ноги. Наконец, он смог сесть. Это усилие явно было болезненным для него, но, казалось, он был готов заплатить эту цену. Он приготовился предпринять еще большее усилие, стиснув зубы в предчувствии еще более сильной боли. Если бы он был трусом, он не смог бы, но этот солдат был смелым человеком.

Гицилла подумала, что если у него был какой-то бог, то этот солдат, должно быть, хорошо ему молился. Вопреки всему он начал подниматься на ноги.

Гицилла знала, что, когда он выпрямится, остальное будет куда легче. Ему нужно будет лишь встать устойчивее и навести пушку. Пушка вращалась на платформе, и развернуть ее было легко. Прицелиться, конечно, будет не так легко, особенно при движении на большой скорости по настолько плохой дороге, но ему не нужно быть особенно точным.

Теперь ей оставалось до грузовика всего двадцать ярдов, и она все приближалась. К тому времени, когда солдат сможет прицелиться, она будет менее чем в десяти ярдах — если только не прекратит погоню и не сойдет с дороги, укрывшись в лесу из огромных початков, в который они только что вошли, чтобы следовать за грузовиком более скрытно.

Выбор за ней.

Она побежала еще быстрее, вкладывая все силы в последний рывок. Расстояние до грузовика быстро сокращалось, и это заставило солдата предпринять еще более отчаянные усилия.

Его ноги были еще не столь послушны. Он споткнулся.

Это стоило ему десяти секунд, а десять секунд было более чем достаточно для Гициллы. К тому времени, когда солдат снова встал, она, прыгнув, вцепилась в задний борт грузовика, и невероятно ловким движением подтянулась в кузов.

В углу кузова лежала винтовка, но солдат не успевал до нее дотянуться. Едва он повернулся, Гицилла врезалась в него, и этот удар, вероятно, снова наполнил его тело парализующей болью. Он упал, ударившись о заднюю стенку кабины, как мешок с зерном.

Когда он упал, его лицо снова было обращено к ней, и его глаза были полны ужаса.

Гицилла присела рядом с ним, приставив нож к его горлу.

— Один вопрос, — прошептала она. — Зачем вы уничтожили мою деревню и убили всех ее жителей?

Свободной левой рукой она вытащила затычки из ушей, чтобы услышать, если он что-то ответит.

Он посмотрел на нее, словно она была сумасшедшей — словно такой вопрос мог задать лишь безумец. В его глазах был ужас и отвращение, но изумление в них было еще сильнее.

— Я… я исполнял приказы, — сказал он, словно это было что-то абсолютно очевидное, и чем можно было гордиться.

Гицилла намеревалась перерезать ему горло, как перерезала горло тому, чей нож сейчас держала в руке, но, услышав ответ, она изменила свое намерение, и острием ножа выколола ему оба глаза.

Потом она подняла его, как сильный рабочий поднимает мешок с зерном, и выбросила за борт мчавшегося грузовика, надеясь, что он проживет достаточно долго, чтобы снова подняться на ноги и заблудиться во враждебном лесу — где, несомненно, станет добычей хищников.

Глава 19

Дафану снилось, что он сражается в великой битве, огонь и ярость которой раскинулись от горизонта до горизонта бесконечной равнины. Была темная ночь, и кроме слабого туманного света трех лун и звезд поле битвы освещали бесчисленные вспышки выстрелов. У него самого тоже было ружье, из которого он стрелял и стрелял, почти машинально, все время находя в прицеле темные силуэты врагов, но не зная, попал ли в цель хоть один выстрел.

Его окружали зверолюди и другие монстры: существа, которые когда-то были людьми, но больше людьми не являлись, претерпев ужасные мутации и уродства. Их броня была ярких цветов, но в слабом лунном свете цвета казались странно тусклыми. Лишь у немногих были ружья, а остальные были вооружены тяжелыми клинками разнообразных причудливых форм. Они тоже сражались с тенями, но у этих теней были ружья и клинки. И сколько бы их ни погибало, казалось, бесчисленное их множество поднимается заново с грязной земли.

Грязь под ногами была смешана не с водой, а с кровью.

Вздрогнув, Дафан проснулся, почувствовав, что кто-то трясет его за плечо. Сначала он не мог открыть глаза, потому что они были крепко зажмурены, но он протер их и заставил открыться. Пальцы, которыми он тер глаза, стали темно-красными, и он понял, что это засохшая кровь, которая запеклась на его ресницах и веках.

Когда он поднял голову, то увидел, что на него смотрят пугающие глаза Гавалона Великого. Это Гавалон заставил его очнуться.

Дафан поднял руку к голове, чтобы потрогать рану, которая свалила его. Спутанные волосы мешали ему, но пальцы нащупали грубый шрам, протянувшийся на дюйм или два ниже линии волос. Было совсем не больно.

— Вы исцелили меня? — спросил он колдуна. — Вы вернули меня из мертвых?

— Я не наделен талантом исцелять, — проворчал Гавалон. — И никто не возвращается из мертвых таким бодрым и здоровым, каким выглядишь ты. Но да, я закрыл твою рану. Она выглядит куда хуже, чем если бы заживала естественным путем, но я не мог ждать — возможно, ты спал бы до завтра, а нужен мне сейчас.

— Зачем? — спросил Дафан. Он уже встал на ноги и оглядывался вокруг. Бой закончился, но зверолюди еще рыскали по полю туда-сюда, собирая трофейное оружие.

— Грузовики, — сказал Гавалон. — Они нужны нам, и мы должны научиться управлять ими.

— Но откуда я это могу знать? — спросил Дафан в искреннем изумлении. — Я всего лишь простой крестьянин, и даже не был подмастерьем ремесленника.

Тут он заметил, что у его ног лежит винтовка, и вспомнил, как стрелял из нее. Он прикоснулся пальцами левой руки к правому плечу, где от отдачи остался синяк. Он все еще сильно болел, но эта боль вызвала прилив гордости, когда Дафан вспомнил, что он сделал. Хоть он и не был даже подмастерьем, и, может быть, так никогда и не стал бы настоящим мастером, даже если бы его жизнь не была выбита из нормальной колеи, но теперь он был мужчиной. Он был воином.

— Ты наблюдал за девушкой, — сказал Гавалон. — Ты видел, как она вела грузовик.

— Я не помню! — возразил Дафан. И более тихим голосом признался, — Я не обращал внимания.

— Это неважно, — сказал Гавалон. — Девушка вела грузовик, а ты был рядом с ней. Сосуд коснулся вас обоих и ускорил процесс вашего взросления. С тобой я легко смогу вспомнить эхо того, что управляло девушкой. И я обладаю достаточным могуществом, чтобы разделить это знание с моими слугами. Один грузовик сумел уйти, у другого сломана ось, но остальные четыре нужны армии. Ты — ключ к ним.

Дафан был смущен этой речью, но когда понял ее значимость, то спросил о том, что волновало его больше всего.

— Где Гицилла? — спросил он. — Почему она не может показать вам, что нужно делать?

— Ее здесь нет, — признался Гавалон, слегка вздохнув. — Она преследует солдат, уехавших в грузовике, потому что она единственная, кто может это сделать. Возможно, я приказал бы ей остаться, если бы смог сохранить сосредоточенность в пылу боя, но она принадлежит мне не больше, чем ты. Она слышит зов иной, высшей силы, и я бы лишь привел ее в замешательство, если бы попытался воспрепятствовать этому, и поэтому я позволил ей уйти. Но, думаю, все будет хорошо — потому что у меня есть ты.

Дафан был ошеломлен этими словами — как признанием, что даже такой могущественный колдун как Гавалон может потерять сосредоточенность в пылу боя, так и тем, какое важное место он, Дафан, занимает в планах Гавалона. Чтобы скрыть свое смущение, Дафан присел и подобрал винтовку — его винтовку, боевой трофей по праву. Как только он взял винтовку, нетерпеливый колдун потащил его к одному из грузовиков. Это был тот грузовик, чьи левые колеса соскользнули в канаву, но теперь его вытащили. Зверолюди Гавалона, должно быть, использовали рычаги, чтобы выпрямить и вытащить машину. Дафан вспомнил, как застрелил солдата, стрелявшего в него из большой пушки.

— Где Нимиан? — спросил Дафан.

— Он не вернулся, — ответил Гавалон, ускоряя шаг и потянув Дафана за собой. — Я не могу больше ждать. Он легко найдет нас, когда захочет — если захочет. Я должен дать это оружие армии. Фульбра скоро обрушится на нас, и я должен быть в состоянии достойно ответить на его удар. Необходимо задействовать каждое ружье, независимо от того, какую роль намерен сыграть Сатораэль. Изменяющий Пути, несомненно, даст мне знать, какова будет моя роль, когда придет время.

Колдун втолкнул Дафана в кабину грузовика и влез за ним, как только Дафан уселся на сиденье. Приставив свои уродливые пальцы к рваным губам, Гавалон оглушительно свистнул, подавая сигнал свите зверолюдей. Через боковое окно кабины Дафан видел, что они собрали все трофеи до последнего и побежали к грузовикам.

— А почему вы не использовали свою магию, когда только увидели грузовики? — спросил Дафан. — Почему вы позволили им подойти так близко и причинить столько вреда?

Гавалон проницательно посмотрел на него. Если бы лицо колдуна было более человеческим, Дафан подумал бы, что на нем было то самое выражение, которое он видел на лице своей матери или патера Салтана, когда он задавал слишком много вопросов — но в отличие от них, Гавалон не упрекнул его за любопытство.

— Если бы у тебя было хоть чуть-чуть способностей, парень, — сказал колдун, — мы бы сделали из тебя волшебника.

Очевидно, это был комплимент, но Дафан не улавливал его логики. Задавать вопросы означает пригодность к изучению магии? Разумеется, нет. Он открыл рот, чтобы снова заговорить, но Гавалон положил когтистую руку на его плечо, и массивные когти вцепились в его синяк достаточно болезненно, чтобы Дафан потрясенно замолчал.

— Попытайся вспомнить, Дафан, — резко сказал Гавалон. — Попытайся восстановить в памяти момент, когда ты впервые сел в машину. Вспомни, что делала Гицилла. Вспомни выражение ее лица.

Если бы сейчас рядом с ним был кто-то другой, Дафану было бы трудно собраться с мыслями — но рядом с ним был колдун, и его слова, казалось, вливались в мозг Дафана, обретая грозную силу магического приказа.

… Как только Гицилла открыла дверь, то сразу прыгнула на свободное место, потом обернулась и протянула Дафану руку. Он взял ее за руку и влез в кабину за ней. Когда он был внутри, Гицилла уже перебралась на другое сиденье, перед которым было большое колесо — самая заметная деталь обстановки в кабине…

… Замкнутое пространство кабины казалось ему очень таинственным и абсолютно чужим — но когда Гицилла повернулась к нему, чтобы приказать замолчать, ей даже не понадобились слова. Ее глаза были огромными и светящимися, зрачки жутко расширены. Губы искривились в свирепой ухмылке, из-за чего ее красивое лицо превратилось в страшную карикатуру…

… Из пола грузовика между сиденьями торчал большой рычаг, и Гицилла стала дергать его туда-сюда. Мотор грузовика взревел. Как только грузовик пришел в движение, она повернула рулевое колесо, резко развернув грузовик влево…

— Не так отстраненно, — прошептал Гавалон, — Вспоминай так, словно это происходило сейчас.

… Гицилла снова резко повернула руль, направив грузовик в совершенно другую сторону. Она не пыталась найти более ровную дорогу, а сквозь стекло ничего не было видно кроме зарослей кустов и экзотических цветов — настоящий поток растительности, казалось, бросавшийся под колеса грузовика…

… Солдат нигде не было видно, но повсюду вокруг были заметны свидетельства их присутствия в виде облаков дыма и вспыхивающих лучей света, беспорядочно мечущихся на фоне звездного неба…

— Открой дверь! — закричала Гицилла. — Подвинься!

… Его рука потянулась к двери и схватилась за ручку. Он никогда раньше не открывал такую дверь, поэтому ему понадобилось несколько секунд, но наконец он смог правильно нажать ручку и распахнул дверь — и сразу же без малейшего промедления и дальнейших указаний передвинулся на узкое пространство между двумя сиденьями…

…Человеческая фигура, выскочив из кустов, уверенно запрыгнула на грузовик, схватившись руками за дверной проем, и одним плавным движением уселась на место, которое освободил Дафан…

… Гицилла снова вывернула рулевое колесо, бросив грузовик в такой резкий поворот, что на секунду машина встала на два колеса. Дафан испугался, что грузовик перевернется, но страха было недостаточно, чтобы заглушить изумление…

Он растерялся, когда прошлое переплелось с настоящим, и его прежняя личность встретилась с личностью новой. Он ошеломленно обнаружил, что прежний Дафан смотрит на нового с ужасом и изумлением, но он сказал себе — новому себе, конечно, — что прежде он был лишь мальчиком и не способен понять мужчину и воина, которым он стал, хотя это преображение заняло меньше одного дня.

Гавалон убрал руку с его плеча, и Дафан словно неким странным прыжком вернулся в настоящее, как будто его выбросило из вихря, в котором часы и минуты смешивались с веками и тысячелетиями.

Дафан оглянулся на страшного колдуна и узнал то состояние транса, в котором пребывала Гицилла, когда ей требовалось делать что-то, чего она не знала.

«Это и есть магия», подумал Дафан — и все же Империуму не нужна была магия, чтобы управлять машинами. Солдаты просто были обучены водить их. Но если народу Дафана нужна магия, чтобы делать что-то, что враг считает настолько простым, какие шансы на победу у защитников Гульзакандры в предстоящей битве?

— У нас есть Сатораэль, — сказал Гавалон, словно отвечая на высказанный вопрос. — Хотя он с нами ненадолго, и его поведение слишком изменчиво, он — ключ ко всему.

Голос колдуна звучал странно механически, и Дафан подумал, в своем ли сознании сейчас пребывает Гавалон, хотя странные глаза волшебника смотрели на землю впереди машины — землю, по которой они ехали с неожиданно большой скоростью.

Дафан был удивлен, что не заметил, как включился мотор грузовика, не говоря уже о том, как машина пришла в движение, но его любопытство было еще больше возбуждено тем фактом, что Гавалон ответил на вопрос, который Дафан не задавал вслух.

«Но что же есть Сатораэль?», подумал он, на этот раз четко сформулировав вопрос в разуме, но не сказав вслух ни слова.

— Хотел бы я знать точно, что есть Сатораэль, — произнес Гавалон в той же механической манере. — Я ожидал, что он будет Повелителем Перемен, но теперь подозреваю, что он может оказаться чем-то большим, хотя познания шабашей о том, что есть Повелитель Перемен, далеко не совершенны. Я надеялся, что он будет моим демоническим фамильяром, которые, по слухам, помогают лучшим из чемпионов Хаоса в их пути к демоничеству. Но даже Сосуд — Нимиан — не вел себя как фамильяр, когда ритуал был завершен. Я надеялся, что мне будет позволено узнать больше о замыслах моего божественного повелителя, когда я привел его план в финальную фазу, но, кажется, я по-прежнему не знаю гораздо больше, чем знаю.

«Но он же поможет нам выиграть битву?», подумал Дафан. «Ведь так должно быть наверняка, разве нет? Ведь он заставит Империум заплатить за вторжение в наши земли и спасет Гульзакандру, правда?»

— Я надеялся, что Сатораэль гарантирует нам победу, — сказал Гавалон, его голос стал несколько более отдаленным и словно бы странно горестным. — Я думал, что знаю, какой стратегии следует мой Божественный владыка, но теперь я в этом больше не уверен. Многое открылось мне в видениях, но я все равно имел безрассудство думать, что происходящее в этом мире, с моим народом, имеет особую важность. Возможно, мне следовало понять, что это — лишь крошечный участок громадной арены, и то, что происходит здесь, имеет ничтожно малое значение, если никак не влияет на общую картину. Если действительно приближаются имперские корабли… значит, у Сатораэля может быть иная, высшая, цель, более важная, чем спасение Гульзакандры.

Дафан пытался понять это, но не мог.

«Но мы герои», напомнил он себе, «И у нас есть магия. У Империума есть пушки, ружья и грузовики, но я уже дважды видел, как — с помощью магии — мы наносили им поражение. Мы герои, мы сражаемся за нашу родину, и Гавалон Великий — самый могущественный колдун. Разве противник может нас победить?»

— Может ли противник победить — возможно, самая темная тайна из всех, — сказал Гавалон, его звонкий голос сейчас звучал еще более отстраненно и задумчиво. — Темнее, чем тайны, которые скрывает сам Золотой Трон. Все, что мы знаем и во что верим, говорит нам, что Империум в конце концов не сможет победить. В бесконечности времени единственная возможная победа — победа Хаоса. Единственная судьба, которая ждет человечество — вымирание. И все же Империум продолжает сражаться — и кто знает, сколько временных побед он сможет одержать до своего конца, или какова будет цена этих побед?

Мы, гордящиеся тем, что родились в Гульзакандре и верно служим Изменяющему Пути, можем говорить и даже верить, что мы — герои вечной битвы, но в глубине души мы знаем, что это не так, что монополия на героизм принадлежит Империуму. Мы сражаемся по своему выбору, движимые гордостью, страстью, яростью, и все, что мы делаем, лишь приближает наш конец и конец нашей расы. Они же сражаются во имя долга, движимые лишь верой. Они знают, что не смогут победить, но все равно сражаются, полные решимости выжить еще час, еще год, еще век… хотя знают, что не смогут выживать вечно. Это благодаря им, а не нам, продолжается игра, и это благодаря им игра стоит свеч. Они и есть игра…

Окончательная победа Хаоса, которая состоится в настолько далеком будущем, что для столь недолговечных существ как мы с тобой, не будет иметь никакого значения, абсолютно неминуема. И крах и гибель человечества — лишь крошечная часть ее кульминации. Имперцы могут сражаться лишь за ее отсрочку, но все же они сражаются. Они сделали своего Императора богом — и, несомненно, заслуженно, ибо кто из людей заслуживает быть богом больше, чем Он? Имперцы — герои, потому что они могут выиграть лишь мгновение в вечности, и ради этого они принесли в жертву всю свою свободу, все мысли, все надежды и все радости. Они так и не узнают, как благодарен мой Божественный повелитель и Силы, подобные ему, за их жертвы, или какова истинная цена их маленьких побед.

И это, я убежден, самая темная тайна из всех.

Дафан мог бы почувствовать себя польщенным тем, что — пусть, в общем, и случайно — с ним поделились этой «самой темной тайной». Но увы, он не мог вникнуть в смысл того, что говорил Гавалон. Даже самые элементарные тайны культов, известные патеру Салтане и Канаку, и, возможно, даже Гицилле, были закрыты для него. И, по словам Гавалона Великого, именно отсутствие врожденных способностей не позволяло ему стать учеником колдуна, и заслужить тем самым особую милость бога Гульзакандры, чье имя было слишком зловещим, чтобы произносить его вслух.

Что за достижение это было бы для сына его матери!

— Что за достижение… — тихо произнес Гавалон Великий, находившийся в трансе. — Я ни о чем не жалею, чего бы ни стоила мне моя карьера. И какова бы ни была моя судьба, я не променял бы ее ни на что иное. Я жил; я выбирал свой путь; я правил. Может ли любой из повелителей Империума — даже истинного Империума — сказать о себе больше? А любой демон? Я знаю, есть те, кто считают, будто боги, которым служат люди, подобные мне, созданы из человеческого зла, но я не верю в это. Хаос существовал задолго до человечества, и будет существовать после того, как человечество сойдет со вселенской сцены. Люди, считающие, что они важны для Хаоса — тщеславнейшие из тщеславных. Мы живем лишь мгновение, и умираем, не в силах осознать вечность и бесконечность, даже в воображении. Я грезил; я видел; я понял. Если я умру завтра или послезавтра, что наиболее вероятно, мне не о чем будет сожалеть.

ТОЛЬКО тогда Дафан запоздало осознал, что Гавалон говорил вовсе не с ним, но лишь с собой, и что его вопросы служили Гавалону лишь подсказками к исследованию его собственных вопросов и мыслей. Дафан почувствовал себя подслушивающим частный разговор, который он не мог понять, даже если все сказанное было верно. Возможно, оно и не было верно. Каким бы великим колдуном ни был Гавалон, прежде всего он был лишь человеком. А человек более чем способен искренне верить, что он знает и понимает куда больше, чем на самом деле.

И все же, считал Дафан, он сможет получить ценную информацию, если только у него получится точно и в то же время просто сформулировать вопрос.

«Что будет со мной?», мысленно спросил он.

— Все люди умирают, — прошептал Гавалон, все еще погруженный в свою странную задумчивость. — Некоторые доживают до старости, другие умирают во младенчестве. В таком мире и в такое время никто не может быть уверен, что доживет до завтра, и вести себя стоит соответствующе. Нет будущего — только война. Нет надежды — лишь отсрочка гибели. Человек ничего не может сделать, чтобы помочь себе — только сражаться, сражаться без конца, до последнего, любым оружием, которое у него есть.

И, сказав это, видя, что на горизонте уже показались мириады знамен его армии, Гавалон неожиданно вздрогнул и закашлялся. Потом, повернувшись к Дафану, он сказал:

— Просыпайся, парень. Мы уже почти приехали. Хорошо, что ты спал — надо было отдохнуть. Умойся и поешь. А потом молись. Фульбра скоро атакует нас, и я должен сделать все возможное, чтобы Сатораэль принял участие в бою, чтобы он обрушил на врага гнев Изменяющего Пути.

— Можно я оставлю себе ружье? — робко спросил Дафан.

— Оно твое, парень, — сказал Гавалон хриплым грубым голосом, совсем непохожим на тот голос, которым он — казалось, бессознательно — говорил недавно. — Твое по праву. Патроны мы тебе дадим. Используй их с толком.

Глава 20

Как только Гицилла выбросила ослепленного солдата из грузовика, водитель нажал на тормоза.

Если бы он остановился минутой раньше, то, возможно, смог бы помочь своему товарищу, но он не знал, как сильно пострадал наводчик от звукового удара рога Гавалона. Хотя через зеркало заднего вида он видел, как Гицилла догоняет грузовик, видел он, и как его товарищ в кузове встает на ноги. Или он подумал, что наводчик справится сам, или решил, что резкая остановка причинит ему еще больше вреда. Сейчас, когда ослепленный солдат был выброшен из кузова, и Гицилла ослабила бдительность, водитель, должно быть, решил, что пришло время ему принять участие в бою.

Внезапная остановка грузовика не застала Гициллу врасплох, но все же она потеряла равновесие. Если бы она была на несколько дюймов ближе к стволу пушки, то смогла бы схватиться за него и удержаться на ногах, но ее рука не успела схватиться за ствол, и силой инерции Гициллу швырнуло в заднюю стенку кабины.

Если бы кабина была выше, или если бы Гицилла была такого же роста, как еще несколько часов назад, она могла бы отделаться лишь синяками, но сейчас ее центр тяжести располагался слишком высоко. Ее ноги оторвались от кузова, она перекатилась через крышу кабины и свалилась с другой стороны.

Она сильно ударилась спиной о капот грузовика, попыталась ухватиться за кабину еще раз, но опять не смогла, и снова упала, прямо под колеса грузовика.

Если бы водитель подождал в кабине и, увидев ее падение, снова поехал бы вперед, он мог бы просто переехать Гициллу, сломав ей как минимум одну конечность. Но он не стал ждать. Он выскочил из кабины с большим ножом в руках, готовый пронзить врага.

И если бы Гицилла по-прежнему была обычным человеком, ей бы не хватило сил отразить яростное нападение обученного солдата, но теперь она была чем-то большим, чем просто человек — и водителю следовало бы это понять, когда он видел, как она пешком догнала мчавшийся грузовик и вскочила на него, несмотря на все его усилия ускользнуть.

Но даже так бой был ожесточенным — лишь в последний момент Гицилла успела поднять свой клинок, чтобы блокировать удар ножа солдата.

Солдат выругался, явно удивленный, что Гицилла смогла сохранить при себе оружие, когда, перекувырнувшись, вылетела из кузова, или тем, что при падении она не получила никаких ран. Она посмотрела в его бледно-голубые глаза, полные ужаса и отчаяния, и увидела, что он содрогнулся от ее взгляда, словно в ее глазах таилась магическая сила, способная погубить его. Все ее конечности ужасно болели, позвоночник был словно охвачен огнем, но эта пылающая боль не ослабляла ее, а лишь придавала новых сил. Хотя она все еще лежала на земле, тогда как ее противник стоял, солдат не сумел воспользоваться своим преимуществом.

Он ударил еще раз, и еще раз, но Гицилла отразила оба удара с такой силой, что он сам пошатнулся на ногах.

Боясь упасть, солдат шагнул в сторону, чтобы восстановить равновесие, и это дало Гицилле секунду на то, чтобы изменить положение. Она привстала на одно колено, когда солдат атаковал снова, но, блокировав его четвертый удар, она использовала энергию его атаки, чтобы вскочить на ноги — и теперь преимущество было у нее, потому что она была на несколько дюймов выше него, и гораздо более ловкой.

Должно быть, имперский солдат сначала был уверен в своих силах. В конце концов, он был обученным бойцом, а Гицилла всего лишь юной девушкой — но теперь его глаза говорили об ином. Он едва мог смотреть на нее — настолько страшной она ему казалась. Но его пугал вовсе не ее внешний вид; он знал, что ее коснулась и изменила магия Хаоса. И все же солдат был храбрым человеком. Прошептав что-то, что было, вероятно, молитвой, он снова бросился в атаку со всей храбростью человека, сражавшегося за нечто большее, чем жизнь.

Гицилла никогда не обучалась владению каким-либо оружием, но она играла в те же игры, что и Дафан и другие ее ровесники, и ей повезло, что мальчики всегда решали, во что играть. Она играла в бой на мечах, фехтуя палками, а теперь у нее было достаточно силы, чтобы дополнить ловкость и быстроту рук и хороший глазомер, ее рефлексов было достаточно, чтобы отражать удары ножа имперского солдата.

Три или четыре минуты Гицилла лишь отбивалась — а потом, усвоив темп боя, сама атаковала противника.

Его обучение дало ему достаточно мастерства, чтобы отразить полдюжины ударов, но недостаточно, чтобы спасти жизнь. Хотя Гициллу терзала пылающая боль, она обладала скоростью, ловкостью и дьявольской силой, достаточной, чтобы прикончить его.

Сначала она рассекла ему руку, лишив его возможности атаковать дальше, а потом вонзила клинок ему в живот снизу вверх, разрубив внутренности и пробив диафрагму.

Он умер быстрее, чем она ожидала, и был уже трупом, когда чудовище, которое когда-то было Нимианом, беззаботно вышло из леса гигантских початков, схватило солдата огромными руками и откусило ему голову.

Те узоры, которые Гицилла раньше видела на коже Нимиана, сейчас превратились в разноцветную чешую и пышные перья. Теперь у чудовища была крылья; сейчас они были сложены, но Гицилла оценила их размах примерно в тридцать футов. Крылья тоже были яркими и разноцветными. Руки и ноги монстра оканчивались громадными острыми когтями, но в его лице еще оставалось что-то человеческое — что-то, в чем еще можно было узнать черты Нимиана — хотя его нос и рот слились в огромный клюв.

Если бы Гицилла увидела такое зрелище два дня назад, она была бы поражена, возможно, парализована ужасом, но с самого начала наблюдая странные метаморфозы Нимиана, Гицилла чувствовала себя почти так, словно бы смотрела в лицо друга — друга, которого она знала лучше, чем кто-либо еще, и который, вероятно, мог бы сказать то же самое о ней. Это странное существо коснулось ее, и это прикосновение не было обычным приветствием или лаской. Она была вовлечена в его изменения. Она была как будто в рабстве — но не чувствовала себя рабыней или жертвой. Она чувствовала гордость, словно она теперь имела больше власти над своей судьбой, чем могла бы, будучи собой прежней.

— Ты мог бы мне помочь, — сказала она, пока монстр продолжал пожирать окровавленный труп.

— В том не было нужды, — ответил он. Его голос шел словно из ниоткуда. Клюв существа явно не мог произносить звуки так же, как человеческие губы, но слова были четко слышны, и их произношение было безупречным. Нимиан никогда бы так не смог. И лишь Гицилла задумалась, откуда существо так хорошо владеет языком, как узнала ответ, словно он был ей подсказан. Это больше не был Нимиан; это был Повелитель Перемен, очень могущественный Повелитель Перемен. Он мог слышать мысли людей… точнее, не слышать, но улавливать эти мысли. От него невозможно было скрыть никакую тайну, тем более, знание языка.

Он усваивал язык тех, кого коснулся, и тех, кого не касался, не полностью, но по частям. Он улавливал аспекты разума и воображения каждого человека, надежды, тревоги, амбиции. Он полностью владел Гициллой, но Дафан не все разделил с ним, а разумы более отдаленные — тем более. И все же, сумма всех этих частей, которой обладало существо, не была единым разумом, но чем-то гораздо большим. Это был безумный калейдоскоп, невероятное множество, миллион разумов и один разум одновременно: разум, подобающий демону.

Глядя в бледные глаза чудовища, Гицилла поняла, что демон рад обладать таким многомерным разумом, и восхищен множеством и сложностью бесчисленных мыслей и эмоций, украденных у других. Демон знал — должен был — что не пробудет здесь долго, но это лишь усилило остроту его переживаний, и особое чувство могущества, которое он получал от приобретенных знаний.

Она понимала, что в определенном смысле демон был настоящим чудовищем: существом невероятной мощи, разрушительный потенциал которого даже еще не раскрылся полностью. Но в некотором смысле демон был и ребенком: юное создание, охваченное живым наивным любопытством. Она знала это, потому что был и такой смысл, в котором она являлась продолжением демона: не еще одной конечностью, но еще одним разумом.

Гицилла оперлась о решетку радиатора грузовика, истощенная теми невероятными физическими и ментальными усилиями, которые ей пришлось предпринять. Решетка была очень горячей, но этот жар не причинял боли. Ее тело словно впитывало его, и огонь внутри нее горел еще ярче. Она чувствовала себя очень усталой, но была твердо настроена не упасть на землю без чувств, пока монстр смотрит на нее. Она не хотела допустить малейший риск, чтобы демон принял ее за очередную добычу, более полезную в качестве пищи, чем будучи живым существом.

— Как же теперь тебя называть? — спросила она, надеясь, что вопрос послужит новым доказательством того факта, что она не еда. — Господин или друг?

— Сатораэль, — ответил монстр.

— Сатораэль, — механически повторила она. — Кто дал тебе имя? Гавалон?

Чудовище, казалось, тщательно обдумывало этот вопрос, словно его разум должен был усвоить его. Гицилла тем временем задумалась, стоит ли, думая об этом существе, называть его «оно», или более уместным будет «он», но в конце концов решила, что едва ли это имеет особое значение.

— Повелителю Перемен подобает истинное имя, — наконец произнес гигант. — А я — великий Повелитель Перемен. Очень, очень великий… Это имя мое, оно в каждой клетке моей сущности.

— Ну что ж, Сатораэль, Повелитель Перемен, — сказал Гицилла, чувствуя странное веселье от собственной смелости, — ты, несомненно, изменил меня.

— Воистину, — сказал монстр, уловив ее веселье. — Я изменяю все. В том цель моя и суть моей природы. Я изменяюсь сам. Я изменяю мир. Великую игру. Я сам есть перемены. Я — сущность их. Спасибо, что спросила.

— Почему? — изумленно спросила она.

— Что почему?

— Почему ты благодаришь меня за то, что спросила?

— В том сущность перемен. Как я смогу познать себя, если никто не задает вопросов? Я знаю все, что знаешь ты, и все, что знают остальные, но знаний много так, в них столько беспорядка. Я знать себя хотел бы еще лучше. Но быть здесь долго не смогу, а еще столько надо сделать. Не хочешь ли со мною прогуляться?

— Прогуляться? — повторила Гицилла, придя в замешательство от столь неожиданной смены темы разговора. — На грузовике?

— О, нет, я слишком для него тяжел, и путь нам нужен более прямой, чем тот, которым может ехать грузовик. Ты сядешь на мое плечо. Устройся на крыле и отдохни. Другой возможности не будет.

— Куда пойдем? — спросила Гицилла, еще не решаясь подняться по огромной лапе, которую демон приглашающе протянул ей.

— Идем гореть, — ответил гигант, — со славою и блеском. Гореть и ярче и сильней, чем ты могла когда-либо представить.

— А у меня есть выбор? — поинтересовалась она.

— Да. У нас всегда есть выбор; в том сила наша и беда. И даже в смерти можем сделать выбор: со славой нам погибнуть или нет. Сражаться можем или убежать. Сражаться можно в небольшом бою или в великой битве. И можешь ты отправиться со мной или остаться. Подобный выбор выпадает лишь немногим. И лишь немногие хотели бы его. Но ты должна решать сейчас: ведь времени осталось очень мало. Когда я вырасту, чтобы гореть, придется мне использовать все силы, и для того я должен быть готов.

Сатораэль был уже в три раза выше Гициллы, а она сама сейчас была отнюдь не маленького роста. Она содрогнулась, лишь едва представив себе, до каких размеров ему еще предстоит вырасти.

— Ты вернешься к Гавалону? — спросила она. — Ты поможешь ему против имперских захватчиков?

— Я сделаю что должен, — ответил гигант, и когда он это сказал, Гицилла вдруг подумала, что даже Сатораэль не знает, каково его предназначение, и не узнает, пока его личность полностью не раскроется.

Гицилла шагнула на протянутую лапу и позволила Сатораэлю поднять ее к себе на плечо. Когда демон выпрямился, Гицилла оказалась над пологом леса, образованным ветками и кисточками, росшими из крон деревьев, похожих на огромные початки. С высоты лес выглядел совсем по-другому, отсюда он был похож на поле клевера, раскрашенное черным, красным и фиолетовым, с вкраплениями странных растений, похожих на пучки изогнутых гвоздей или причудливые сосульки. Гицилла могла обозревать пространство на несколько миль вокруг — или ей так казалось — и видела раскинувшиеся за лесом равнины, похожие на полинявшее лоскутное одеяло, в котором желтые и зеленые оттенки смешивались с более яркими. Вокруг не было ни следа человеческого жилья или растений и животных, которых завезли сюда первые люди тысячи лет назад.

— Все изменилось, — произнесла она. — За два дня весь мой мир был разорван на части и перевернут с ног на голову. Я уже не та, кем была раньше. Что же я сейчас, Сатораэль? Чем я стала?

Демон секунду обдумывал этот вопрос, прокладывая путь сквозь заросли, массивными руками раздвигая с дороги растения, расчищая путь для своих тяжело шагающих ног и неловко сложенных крыльев. Наконец, Сатораэль сказал:

— Чем-то знакомым… знакомым мне.

— Ты и сам кажешься странно знакомым, — ответила Гицилла. — Но ведь ты имеешь в виду другое, так?

— Да, — сказал он, — это и кое-что еще. Возрадуйся же, ибо ты стала чем-то большим, чем была. Или могла бы стать когда-нибудь.

— Потому что ты съел бы меня, если бы я не была… чем-то знакомым?

— И это тоже. Но радуйся тому, что предстоит. Мгновенье лишь — но это будет больше, чем просто человеческая жизнь.

Гицилле показалось, что демон пытается пробудить радость в самом себе — чувство, которое он еще не научился испытывать. Видимо, даже демоны могут ощущать тревогу. Она задумалась, стоит ли ей помочь ему в этой попытке приободриться, или напротив, подвергнуть ее сомнению. В конце концов, она сказала:

— Прости, что говорю это, но я не уверена, что ты можешь наилучшим образом судить о ценности человеческой жизни.

— А кто же может? — спросил Сатораэль.

Гицилла не была настолько уверена, чтобы что-то ответить на этот вопрос.

— Мы же выиграем этот бой, правда? — спросила она, сменив тему. — С тобой у Гавалона будет большое преимущество, не так ли? Мы называем врагов «Империумом», но они всего лишь забытые здесь поселенцы, ведь так? Они уже израсходовали почти все оружие, которое оставили им предки. Им не сравниться с той мощью, которой обладаешь ты.

Этот вопрос потребовал еще более долгих размышлений. Словно демон искал ответы на более сложные вопросы в каком-то ином источнике.

— Нельзя недооценивать врага, — наконец, произнес гигант. — Солдатам тем не чужда вовсе храбрость, хотя они не мыслят о себе как о героях, считая лишь пародией себя на истинных имперских предков. В действительности они лучше, чем сами могут думать о себе. Они утратили столь много, и многому учиться им пришлось. И в истинном Империуме люди — отличные бойцы, но там им нет нужды импровизировать и понимать свое оружие. А те, кто вторгся в Гульзакандру, должны были столь многому учиться, что не было иного им пути, как заменить часть веры знанием. Их это в чем-то сделало слабее, но в чем-то и сильней. Они не знают меры той, в какой открыты стали скверне, но, право, их не должно презирать. Они достойной будут жертвой.

— Достойной жертвой? — повторила Гицилла. — Иными словами, ты все-таки намерен убить и съесть их?

— Для этого нет времени уже, — ответил монстр с долей сожаления. — И войску Гавалона предстоит внести свой вклад убийством и смертями. И каждый должен роль свою сыграть.

— Истинный Империум придет сюда, не так ли? — сказала Гицилла. — Это ты — или Нимиан — имел в виду, когда сказал, что приведешь корабли? А что будет с Гульзакандрой, не имеет для тебя никакого значения. Ты здесь не для того, чтобы спасти нас, да?

— Кого ты называешь «мы», — сказало огромное существо, искоса глядя на нее огромным глазом, который сейчас казался еще более хищным, чем на дороге, — лишь масса мертвецов, и еще больший сонм, что скоро станут мертвецами. Сейчас есть только я и то, что мне знакомо.

Гицилле нелегко было принять смысл этих слов, но ее горе было меньшим, чем она ожидала. Просто еще одна скорбная мысль, мелькнувшая на грани сознания.

— Дафан уже мертв? — спросила она.

На этот раз демон ответил сразу же.

— Ужели ждешь ты, что я буду думать об этих пустяках? Еще есть время, но оно уж истекает.

Гицилла заметила, что демон шел так быстро, что на горизонте уже было видно что-то иное, далеко за лоскутным одеялом фиолетовых, розовых и золотистых равнин, раскинувшихся за лесом. Это нечто было не менее ярким, чем лес или равнина, но куда более хрупким.

Это были развевавшиеся на ветру знамена армии Гавалона, с нетерпением ждавшей битвы с врагом.

Гицилла, протянув правую руку, коснулась огромного уха демона, так мягко, насколько позволяла ей ее тревога.

— Ты не боишься? — спросила она. — Тебя не ужасает мысль о смерти после столь недолгого существования?

Она ожидала отрицательного ответа, хотя и несколько неискреннего, и не знала, как ей принять это отрицание, пока не услышала настоящий ответ.

— Сейчас я неподвержен страху, — сказал Сатораэль, — как и ты. Но когда час придет — ведь избрана ты, чтоб объединить твои виденья мудрости с моими — то он придет для нас обоих. Тогда воистину познаем мы значенье страха, ужаса и смерти. А до тех пор мы можем лишь гадать. Но разве не прекрасно понимать, что скоро мы познаем это все — и очень скоро?

Глава 21

Дафан, проснувшись, был ошеломлен, увидев, что палатку, в которой он спал, убирают прямо вокруг него.

— Что случилось? — спросил он. Но люди, убиравшие колья и брезент, были слишком заняты и не обратили на него внимания. Он подобрал свое ружье и вышел наружу, на яркое утреннее солнце, чтобы узнать, что происходит. И увидел, что вся армия готовится выступать в поход. Гавалона он не нашел, но поблизости оказался Абдалкури, навьючивавший своего разноцветного рогатого коня. Сейчас, когда Дафан был в некотором роде допущен во внутренний круг свиты Гавалона, Абдалкури испытывал к нему некое уважение.

— Что случилось? — снова спросил Дафан.

— Изменение планов, — ответил раб-колдун. — Армия Фульбры остановила свое наступление. Мы не знаем почему. Возможно, он решил дать своим солдатам отдых, но может быть и так, что он ждет чего-то.

— Подкреплений? — предположил Дафан.

— Ему придется ждать их несколько месяцев, если только его подкрепления не умеют летать, — сухо ответил Абдалкури. — Возможно, он ожидает, пока его разведчики выяснят расположение нашей армии.

— Поэтому мы собираемся атаковать?

— Это одна причина. А учитывая, что мы уже знаем, где находится его армия, Гавалон, вероятно, решил использовать эту возможность для внезапного нападения.

Дафан вспомнил, что Гавалон говорил ему в грузовике. Возможно, колдун получил какие-то новые указания от бога, которому служил, указания о том, какова должна быть его роль в развертывающейся драме. С другой стороны, возможно, Гавалон просто пребывал в замешательстве. Возможно, он сомневался, что у него осталось еще время ждать, хотя Фульбра, очевидно, располагал временем. Возможно, Фульбра остановился потому, что узнал о существовании демона, и решил разработать какой-то план для противодействия ему.

Дафан вдруг подумал, что в любом случае планы Гавалона пошли прахом с тех пор, как он потерял Нимиана. Колдун в отчаянии, и, вероятно, сейчас его положение ничуть не лучше.

— Сядешь на коня? — спросил Абдалкури. — На этот раз прокатиться на грузовике не получится.

Дафан был удивлен вопросом. Он и не ожидал, что ему позволят ехать в бой на грузовике, но он и не ожидал, что ему вообще позволят на чем-то ехать.

— Лошадь, на которой я ездил, убили тогда у фермы, — напомнил он рабу-колдуну.

— Лошадь Малдайака сейчас ему не понадобится, — ответил Абдалкури. — Его понесут в бой на носилках, если он вообще сможет принять участие в бою. Она вон там. Не волнуйся — она чувствует прикосновение демона так же, как и я, и будет служить тебе столь же хорошо, как и прежнему хозяину.

«Прикосновение демона!», подумал Дафан. «Так вот что я теперь? Некто, кого коснулся демон, отделив тем самым от всех остальных, кроме посвященных культа, в тайны которого я никогда не буду допущен?»

Однако он понимал, что в сложившейся ситуации это завидное положение. Чем ближе он был к Гавалону и его рабам-колдунам, тем ближе он находился к центру событий. Быть ближе к центру событий отнюдь не значило быть в большей безопасности — скорее наоборот — но он хотел этого, ведь у него не было отца, а теперь, возможно, и матери — и почти не было друзей.

Он рассудил, что если предстоит идти в бой, разве не лучше ехать на умном и хитром скакуне, чем идти пешком, особенно учитывая, что он так глупо упустил еще одну возможность заполучить пару хороших ботинок из трофеев, взятых у фермы?

Ярко окрашенная лошадь стояла смирно, склонив свою рогатую голову, пока Дафан укладывал ей на спину чепрак и седлал ее. Стремя было расположено так же высоко, как и в прошлый раз, но Абдалкури помог Дафану взобраться в седло, прежде чем сам сел на своего коня.

— Я поеду за тобой? — спросил Дафан.

— Это было бы разумно, — ответил раб-колдун. — Возможно, я еще буду рад, что твое ружье рядом.

Дафан только сейчас заметил, что у Абдалкури не было никакого оружия, но когда раб-колдун уселся в седло, один из зверолюдей принес ему длинное копье со свертком ткани — вероятно, свернутым флагом — за наконечником.

— А ты, — добавил Абдалкури, — возможно, будешь рад, что рядом я.

— Это… твоя магия? — с любопытством спросил Дафан.

— Это магия Гавалона, — ответил Абдалкури, — которой я уполномочен владеть от его имени. Конечно, он оставил себе и Губительное Око, и Рог Агонии, и другие хитрые штуки. Моя магия проще, хотя и она достаточно сильна.

Дафан вспомнил знамя, которое развевалось на ветру над палаткой Гавалона, когда зверолюди провели его в лагерь. Уже тогда оно показалось ему зловещим, хотя тогда он даже представить не мог, что это знамя магическое. Если имя, которым назвал его Абдалкури, описывало его могущество, было бы очень интересно увидеть магию этого знамени в действии — разумеется, если ее мощь направлена только на врага, подальше от союзников Гавалона.

— А твое знамя как действует? — спросил Дафан.

— Это Штандарт Адского Пламени, — сказал Абдалкури. — Его сила велика — оно гораздо сильнее огнеметов имперских солдат — но быстро истощается. В быстрых схватках оно очень полезно, но в долгом бою от него меньше пользы.

— Но ты считаешь, что бой, который нам предстоит завтра, если не сегодня, будет долгим? — спросил Дафан, чтобы убедиться, что он правильно понял колдуна.

— Да, — мрачно произнес Абдалкури. — Но у меня есть в запасе несколько трюков — я не позволю убить себя легко, даже когда знамя превратится в простое копье. Ты в куда большей опасности, чем я, если только демон, который коснулся тебя, не соизволит тебя как-то защитить.

— А это возможно? — спросил Дафан.

— Откуда я могу знать? — сказал Абдалкури, и махнул поводьями, приказывая своему коню двигаться.

Дафану пришлось лишь коснуться шеи своего скакуна; казалось, конь знает, что надо делать, не хуже самого Дафана. Он сразу же поскакал за конем Абдалкури, и вскоре к ним присоединились другие всадники, скакавшие по двое или трое в ряд.

Оказавшись в их рядах, Дафан теперь имел гораздо лучшее представление о размерах и характере армии Гавалона. Раньше, видя так много зверолюдей и порабощенных колдунов в свите Гавалона, Дафан думал, что большинство солдат Гульзакандры окажутся лишь наполовину людьми — в лучшем случае на три четверти — но теперь он видел, что первое впечатление было неверным. Пока большинство его новых товарищей по оружию были такими же обычными людьми, как он сам — может быть, даже более обычными, если последствия прикосновения Нимиана были очевидны другим настолько же, насколько они были очевидны Абдалкури и разноцветной лошади.

Ни у кого из этих воинов не было единой униформы, вроде той, что носили имперские солдаты — если не считать за таковую яркие наряды рабов-колдунов из свиты Гавалона. Бойцы Гульзакандры носили ту же одежду, в которую одевались в мирной жизни: одежду крестьян, работавших в полях или пасших скот; разнообразные одежды портных и кузнецов, ткачей и кровельщиков, сапожников и бродячих торговцев. Вероятно, лишь одному из десяти — подобно Дафану — повезло раздобыть ружье, и некоторые из этих ружей явно попали в Гульзакандру задолго до имперского вторжения — возможно, пятьдесят или даже сто лет назад. Те, у кого не было ни ружей, ни магии, вооружались мечами и пиками — хорошее оружие, по меркам деревни Дафана, но едва ли оно могло сравниться с огневой мощью солдат Империума, если только бойцы с мечами и пиками не смогут подойти к врагу вплотную.

Он не видел грузовиков, которые помог захватить, но это было и не удивительно. Дафан знал, что даже если бойцы Гавалона смогли увести грузовики, оставшиеся после боя у пруда, во всей армии наберется едва ли больше десятка машин. И сколько бы их ни было, они наверняка уже уехали вперед.

Большинство пеших воинов, смотревших на проезжавших мимо всадников, явно старались не слишком задерживать взгляд на свернутых знаменах и ярко разодетых колдунах, которые эти знамена несли, но несколько взглядов, упавших на Дафана, выражали явное любопытство. Дафан не видел таких же молодых воинов, как он сам, хотя возможно, в толпе и были такие. Более молодые, вероятно, считались еще детьми, не готовыми к роли защитников родины, хотя через год или два, несомненно, настанет и их очередь.

Казалось, все думали о предстоящем сражении, как о решающем, которое определит судьбу Гульзакандры. Возможно, так и будет — но Дафан подумал, что, каков бы ни был исход сражения, все равно за ночью снова придет день, и снова, и снова, как было всегда. Кто бы ни победил в битве, выжившим придется сражаться в следующем бою, и снова, и снова… Пока в мире есть кто-то живой, война будет продолжаться, каждая деревня может стать прелюдией к новому мятежу или новому завоеванию. Империум никогда не сможет истребить последователей истинного бога, пока звезды кружатся в небе, а последователи истинного бога не смогут одержать окончательную победу, пока есть возможность, что прилетят новые имперские корабли и высадят новых колонистов.

В конечном итоге…

Дафан знал, что в конечном итоге его не будет. Как не будет и никакого другого человека, переживет он предстоящий бой или нет. Как бы ни повлияли его действия на события, это будет лишь миг в вечности — но какой человек и на какой планете мог бы утверждать о себе иное? Как смог бы повлиять на конечный итог даже могущественнейший колдун или величайший полководец, хотя бы на одном континенте одного-единственного мира?

Дафан содрогнулся от этих мыслей — но он знал, что эти были его собственные мысли, порожденные его страхами и расчетами. Его коснулся демон, но все же он оставался хозяином своего разума. Если раньше у него никогда не возникали такие мысли, то это не потому, что он не был способен сам их сформулировать, а лишь потому, что не было необходимости размышлять над этим.

А теперь необходимость была. Он идет в бой и, возможно, погибнет. У него не будет иного шанса обдумать значение своей судьбы — а ведь это тоже дело мужчины. Он стал воином — и храбрым — но воин должен быть чем-то большим, чем просто убийца. Он должен знать, что будет значить, чему послужит его храбрость — и, возможно, его самопожертвование.

Он не сомневался, что солдаты Иерия Фульбры сейчас думают о том же самом, но не знал, в каком свете они видят ситуацию, и какими знаниями располагают, чтобы попытаться осмыслить ее.

В конечном итоге — как сказал Гавалон Великий, хотя и сам едва ли осознавал это тогда — Хаос победит. И истинные герои — те, кто сражается, чтобы отсрочить момент его победы, какому богу они бы ни служили. Любой человек сражается всего лишь за миг в вечности — за то, чтобы прожить немного больше, будет ли выигранное время измеряться годами, часами или минутами — но настоящий человек, истинно человечный и действительно смелый, должен так же задавать себе вопрос, как наилучшим образом использовать это выигранное время.

— Ну что ж, — сказал Дафан, хотя его никто не мог слышать, кроме лошади. — Если так, мы все герои, независимо от того, на чьей стороне сражаемся — потому что сражаемся, вместо того, чтобы покорно принять свою участь. Если демон явится, чтобы спасти меня — что ж, прекрасно. Если нет… у меня есть ружье. Я счастливее, чем мог когда-либо мечтать, будучи мальчишкой, которого даже никто не хотел брать в ученики. У меня есть ружье.

Колонна конницы уже вышла за пределы лагеря и двигалась по равнине. Красные кусты и фиолетовые кактусы, росшие по обеим сторонам дороги, хотя и были не слишком многочисленны, но выросли достаточно большими, чтобы возвышаться над всадниками, отбрасывая длинные, похожие на гигантские скелеты, тени, там, где они заслоняли все еще всходившее солнце — но тени не были слишком темными или холодными.

Они уже два часа ехали на север, не переходя на рысь, когда Дафан заметил еще десяток всадников, приближавшихся с северо-востока. Во главе их он узнал Гавалона. Как и Абдалкури, Гавалон был вооружен копьем, но его копье было больше, чем чье-либо еще, и знамя Губительного Ока, обернутое вокруг него, было заметно более массивным, чем любое из «обычных» знамен. Дафан подумал, что колдун, должно быть, невероятно силен, хотя его сила явно не была следствием тяжелого труда и здорового питания.

На секунду Дафан задумался, сколько же лет Гавалону. Он знал, что мутации колдуна, вероятно, скрыли обычные признаки старения, но об этом человеке невозможно было думать как об очень молодом или очень старом. Задумался Дафан и о том, были ли у Гавалона дети — и если были, какой была их судьба. Это вопрос вызвал в нем странное замешательство, и Дафан вдруг подумал, что не хочет знать ответ на него.

— Остановиться и спешиться, — приказал Гавалон Абдалкури. — Мы должны подождать подкреплений здесь, где заросли достаточно густые, чтобы в них укрыться. Сейчас имперцы расчищают местность вокруг своего лагеря, чтобы к нему было труднее подойти незаметно, и, судя по этому, можно предположить, что сегодня они не собираются двигаться дальше. Они выбрали хорошую позицию, но старательно придерживаются дороги и растянули по ней свои силы, и, вполне возможно, дорога послужит нам еще лучше, чем им. Они расположились широкой дугой, чтобы мы не смогли обойти их, но благодаря этому их позиция стала более уязвимой для фронтального удара. Если мы быстро успеем подтянуть достаточно сил, то сможем застать их врасплох.

Абдалкури поклонился, но когда ответил, в его голосе слышалась тревога:

— Магистр, чтобы добраться до расположения противника и перестроиться для атаки, понадобится весь остаток дня. Люди устанут…

— И имперские солдаты заметят нас, — согласился Гавалон. — Но они очень боятся нашей магии, и ночная атака может сработать в нашу пользу больше, чем они ожидают. Наши снайперы все еще беспокоят их с тыла, и они не могут знать наверняка, как мало у нас снайперов. Чем быстрее мы сможем атаковать, тем больше у нас шансов на успех. Конечно, нам придется подождать, в зависимости от того, насколько быстро подтянутся все наши войска, но если мы не атакуем первыми этой же ночью, у противника будет возможность воспользоваться выигранным временем.

Абдалкури снова поклонился.

Дафан слез с лошади, увидев, что остальные всадники тоже спешились, и огляделся вокруг в поисках места, куда можно было бы привязать коня. Окружающие растения были ему совершенно незнакомы, но раб-колдун и тут помог ему.

— Как ты себя чувствуешь, Дафан? — спросил Гавалон, тоже сойдя с коня.

Дафан знал, что колдун интересуется вовсе не его здоровьем. Его приняли в свиту потому, что его коснулся демон, и Гавалон надеялся, что Дафан, возможно, сможет сообщить что-то о местонахождении и состоянии демона.

— Я ничего не чувствую, — неохотно признался Дафан. — Если Нимиан и где-то поблизости, я не могу утверждать это наверняка.

— Он больше не Нимиан, — сказал Гавалон. — По крайней мере, я надеюсь на это. Как бы то ни было, мы должны атаковать — ты это понимаешь?

На секунду Дафан был ошеломлен этим вопросом, но потом понял, что Гавалон, должно быть, надеялся, что хоть Дафан и не принес новостей о Нимиане, но возможно, он сможет как-то передать демону сообщение о готовящейся атаке. Подробное объяснение плана, которое Гавалон изволил дать Абдалкури, было больше для Дафана, чем для самого раба-колдуна.

— Я понимаю, — ответил Дафан. — Если Нимиан — кем бы он ни был сейчас — знает то, что знаю я, он знает, что мы очень нуждаемся в нем.

Гавалон кивнул своей страшной головой и отвернулся.

«Если Нимиан знает то, что знаю я», подумал Дафан, «то он знает обо мне куда больше, чем я осмелился бы рассказать. Надеюсь, сейчас он думает о войне, а не о моих сокровенных мечтах и страхах».

С этими мыслями он уселся в тени гигантского шипастого растения, похожего на свернувшегося дикобраза, который пустил корни. Дафан пытался очистить свой разум от тех мыслей, которые казались ему опасными. К несчастью, чем больше он думал над вопросом, какие мысли могут быть опасными, тем больше приходило в его голову мыслей потенциально опасного свойства.

— Я молюсь лишь о том, чтобы Гицилла была в безопасности, — сказал он себе, остановившись на мысли, которая была не только «безопасной», но и вполне искренней. Что бы ни случилось со мной, я умоляю пощадить Гициллу. Окажи мне хотя бы эту милость, о таинственный бог Гульзакандры, чье истинное имя мне не позволено знать.

Глава 22

Орлок Мелькарт был несколько разочарован, обнаружив, что Раган Баалберит чувствует себя на борту самолета куда лучше, чем стоя на балконе губернаторского дворца в Состенуто. Впрочем, даже здесь Верховный Инквизитор отнюдь не намеревался смотреть вниз из окна. Как и псайкер, которого он привел с собой — но псайкеры, похоже, всегда находятся на грани истерики, поэтому тот факт, что он оказался в самолете на большой высоте, не слишком повлиял на его поведение. Священник Карро Альпальяо производил впечатление, что чувствовал бы себя куда лучше, если бы рядом не было псайкера.

Трое членов команды Баалберита, уселись вместе в кормовой части пассажирского салона, стараясь расположиться как можно дальше от свиты Мелькарта — и это вполне устраивало обе группы.

Адъютантам и телохранителям Мелькарта тоже, казалось, было немного не по себе, хотя они спали посменно и чувствовали себя лучше, чем те, кому пришлось бодрствовать все время перелета. Мелькарт предположил, что телохранители больше нервничают из-за присутствия Дейра Ажао, чем из-за расстояния, отделяющего их от земли — или, в данный момент, от океана.

Самолет не полетел кратчайшим курсом из Калазендры в Йевелкану; необходимо было сначала сделать небольшой крюк, чтобы дозаправиться на аэродроме, расположенном на самом западном мысе Зендаморы. К счастью, не было необходимости лететь дальше на север, в Булзавару; как только самолет достигнет северного берега Йевелканы, можно будет пересечь центральную пустыню над самым узким ее участком, а не огибать ее, как пришлось Фульбре. Когда самолет долетит до равнин Гульзакандры, у него останется еще достаточно горючего, чтобы добраться до посадочной площадки, которую уже сейчас должны расчистить саперы Фульбры. Возможно, предстоит лететь над тем самым местом, где потерпела неудачу операция «Зонд».

Генерал-майор Форх издал вздох облегчения, когда техномагистр Солдрон сообщил, что они пересекли берег Йевелканы. Мелькарт же не думал, что это будет иметь какое-то значение, если самолет все-таки подведет их — в самом деле, ведь вынужденная посадка на воду, вероятно, окажется мягче, чем на землю, а у Янтарной Пустоши была репутация исключительно негостеприимного места. Разнообразие страхов, которые испытывали другие люди, не переставало удивлять его.

Как только Форх, казалось бы, успокоился, тут же его глаза снова взволнованно забегали.

— Безопасно ли было брать на борт этого человека? — прошептал он.

«Этот человек», конечно же, Дейр Ажао. Это опасение Мелькарт понимал куда лучше, чем боязнь высоты или полета. Псайкеры по природе своей были пугающими — и если уж псайкер в камере подземной тюрьмы был достаточной причиной для тревоги, псайкер рядом с тобой на борту самолета — совсем другое дело. И тот факт, что Альпальяо явно было не по себе, только усилил беспокойство спутников Мелькарта.

Мелькарту и самому не чуждо было это опасение, но он готов был примириться с ним ради тех возможностей, которые открывались с присоединением к экспедиции Баалберита. Губернатор не собирался предпринимать ничего такого, пока самолет в воздухе, но он был убежден, что когда самолет приземлится, избавиться от Баалберита будет легче, чем предполагалось.

Пилот самолета Джел Моберг возражал против присутствия на борту псайкера, и вокс-оператор, сидевший рядом с ним в кабине, разделял его опасения, но оба они всю жизнь провели в подготовке к такому полету, как этот, и их легко было убедить, что риск минимален. Они до того уже совершили десяток полетов, часто с Мелькартом на борту, но те полеты были лишь короткими тренировками. Этот полет был настоящим. Для этого и создали самолет таинственные и богоподобные техножрецы, управлявшие звездными кораблями Империума Человечества. Этого полета особенно ждал Моберг, с тех пор, как получил должность губернаторского пилота.

— Сколько нам еще лететь? — спросил Мелькарт техномагистра Солдрона.

Техномагистр, сверившись со своим хронометром, некоторое время производил расчеты.

— Если все будет нормально, то около четырех часов, ваше превосходительство, — ответил он. — Если наши карты точны, то нам лететь над Янтарной Пустошью три часа, потом, когда пересечем границу Гульзакандры, уменьшим скорость и высоту. Нам нужно будет еще дозаправиться, прежде чем мы сможем выполнять разведывательные полеты, но люди Фульбры должны уже все для нас подготовить — у них было много времени.

Его голос, казалось, звучал не слишком уверенно.

— А есть какая-то причина полагать, что что-то может быть ненормально? — спросил Мелькарт.

— Ну… нет, сир. За исключением того, что Гульзакандра — страна колдунов.

— Все они, если верить данным разведки, присоединились к так называемому «Великому» Гавалону и собирают силы для предстоящего боя с армией Фульбры. Даже если в пустыне и осталось несколько этих мерзких колдунов, как они смогут сбить самолет? Это оригинальный образец имперской техники, не то, что эти ваши так называемые мастера клепают на этих ваших так называемых заводах.

Техномагистр поморщился.

Насколько было известно Мелькарту, у Адептус Механикус Истинного Империума не было такого звания как техномагистр, и что Адептус Механикус Истинного Империума превращали в заводы целые миры, и владели всеми знаниями и ритуалами, необходимыми для производства бесконечного количества той техники, которую ему и его подданным теперь приходилось называть «имперскими оригиналами». К несчастью, представителей Адептус Механикус среди невольных колонистов было настолько мало, и они располагали столь незначительными ресурсами, что последующие поколения были вынуждены создать целый класс импровизаторов с их собственными заново придуманными титулами, и производимая ими техника была печально известна своим низким качеством. По мнению Мелькарта техномагистр должен быть чрезвычайно благодарен за возможность путешествовать с высокой скоростью, с комфортом и в безопасности на настоящем образце оригинальной имперской техники, а не ползти по пустыне со скоростью улитки на одной из скверно сделанных машин, которые изготавливали ему подобные горе-мастера.

— Да, конечно, ваше превосходительство, — робко произнес Солдрон. — Но колдовство есть колдовство, и кто знает, на что способны эти колдуны?

— Мы знаем, что они не способны противостоять имперской огневой мощи и решительности, — сказал Мелькарт. — Не так ли, Форх?

— Да, ваше превосходительство, — сразу же подтвердил Форх. — Слава Императору. Но даже так, сир, это очень долгий полет, и когда мы доберемся до расположения армии Фульбры, у нас останется мало топлива — и еще остается вопрос с посадкой. Нам следует помнить, ваше превосходительство, что хотя это имперский оригинал, но очень старый оригинал. Прошло уже более двухсот лет с тех пор, как наши предки высадились здесь. И насколько опытным может быть пилот, учитывая, что при жизни каждого поколения самолет бывал в воздухе едва ли более часа? И потом…

— Хватит уже, Форх, — с отвращением прервал его Мелькарт. — Моберг, ты слышал это все?

— Да, ваше превосходительство, — ответил пилот.

— Эта машина способна на долгие перелеты? Ты можешь совершить безопасную посадку?

— Да, ваше превосходительство, — дисциплинированно ответил Моберг. — Разумеется, если саперы генерала Фульбры подготовили посадочную площадку должным образом, и еще…

— Ох, замолчи, — приказал Мелькарт. — Что, здесь нет никого, кто имел бы веру в мастерство имперских Адептус Механикус?

— Есть, — раздался новый голос, в котором слышалась ирония. — Я рад слышать этот вопрос из уст вашей светлости.

Конечно, это был Баалберит, подкравшийся со своего сиденья незаметно, в типичной для инквизитора манере. В первый раз — и, как он надеялся, в последний — Мелькарт был почти рад видеть его.

— Верховный Инквизитор, — произнес Мелькарт, с трудом удерживаясь от неприкрыто саркастического тона. — Как любезно с вашей стороны присоединиться к нам. Вашим людям так же не терпится, как и моим, скорее достигнуть поля боя, на котором решится судьба мира?

— Несомненно, ваше превосходительство, — ответил Баалберит, и Мелькарту показалось, что он говорит вполне искренне. — Мы столь же исполнены желания увидеть, как будет одержана победа, и внести свой вклад. Дейр Ажао готов, и я чувствую, что присутствие такого множества злых колдунов — именно то, что ему нужно, чтобы подстегнуть его силы для последнего прорыва. Я убежден, что прежде чем закончится этот день, контакт с Имперским Флотом будет установлен. Они узнают о нашем положении и пришлют помощь.

— Вы же не позволите ему ничего делать, пока мы еще в воздухе, Верховный Инквизитор? — спросил Форх, который, казалось, был готов впасть в панику, если не получит утешительного ответа.

— Конечно, нет, — ответил Баалберит. — Как и колдуны еретиков, он накапливает силу. Но когда мы будем на земле, и начнется бой, момент будет самый благоприятный. Не бойтесь, генерал-майор. Мы вас не подведем. Это был долгий день, но когда наступит вечер, нам стоит ожидать столь же долгую ночь.

Строго говоря, это было не так. Причина, по которой день казался столь необычно долгим, была в том, что самолет летел на запад, по направлению от восходящего солнца. А так как они находились в воздухе уже более восьми часов, и лететь оставалось еще менее трех часов, предстоящая ночь никак не могла быть такой же долгой, каким был день.

— Момент действительно будет благоприятный, — прошептал Мелькарт. — Но я думаю, не стоит ли лучше использовать вашего псайкера для помощи генералу Фульбре в противодействии вражеским колдунам. Конечно, вы уже назначили ему в помощь псайкеров и инквизиторов, но я думаю, было ли мудрым — и должным — решением оставить самого сильного псайкера для ваших целей?

— Моих целей! — повторил Баалберит, изображая возмущение. — Какие цели могут быть более важными, чем восстановление контакта с Имперским Флотом?

— Никакие, если бы это было осуществимо, — сказал Мелькарт. — Но можем ли мы позволить себе столь необоснованные надежды, когда перед нами настоящий враг? Разве не является нашим первым долгом уничтожить этого Гавалона и культы, которые он возглавляет, очистить Гульзакандру от этого ужасного зла? Простит ли нас божественный Император, если мы не сможем полностью очистить от скверны наш дом, лишь потому, что нам очень хотелось скорее воссоединиться с нашими далекими братьями?

— Простим ли мы сами себя, — возразил Баалберит, — если пожертвуем шансом восстановить контакт с Истинным Империумом, шансом, выпавшим раз в жизни? Кроме того…

Баалберита прервал вокс-оператор:

— Пришло несколько сообщений, сир, — доложил он Мелькарту. — Мы только что вошли в радиус действия полевого вокс-передатчика генерала Фульбры. Он в нескольких часах марша от главных сил противника, но ждет прибытия самолета, прежде чем продолжать наступление. Армия Фульбры располагается лагерем для ночевки. Воздушная разведка, проведенная утром, даст ему гораздо более точные сведения о положении противника, чем мотоциклисты-разведчики — но, похоже, уже сейчас очевидно, что Фульбра имеет подавляющее превосходство в оружии и технике.

— Превосходно, — сказал Мелькарт.

— Какие новости об операции «Зонд»? — вмешался Баалберит. — Он выяснил, почему она не удалась?

Вокс-оператор на несколько минут вернулся к своему аппарату, пока Мелькарт с нетерпением ждал.

— Разведчики, направленные из Одиенн, столкнулись со значительными силами противника, — наконец доложил вокс-оператор. — Они быстро обнаружили, что первая группа разведчиков была атакована у пруда в пустошах, и вероятно, противник использовал нечестивое колдовство, но некоторым грузовикам, похоже, удалось сбежать с места боя. Разведчики шли по следам уцелевших, когда тоже были атакованы, и единственное сообщение, которое они успели передать, прежде чем связь прервалась, было искаженным — что-то о всадниках в ярких костюмах на разноцветных рогатых лошадях. Если мы хотим удержать этот маршрут снабжения, в Одиенн следует срочно направить подкрепления.

После того, как он закончил говорить, на секунду наступила тишина, которую прервал Форх.

— Мне кажется, — сказал генерал-майор, — что генерал Фульбра допустил серьезную тактическую ошибку, направив столь незначительные силы прямо через Янтарную Пустошь, да потом еще и разделив их.

Если Фульбру сочтут халатно относящимся к своим обязанностям, Форх будет следующим по старшинству, кто может занять место главнокомандующего, поэтому Мелькарт не считал его мнение беспристрастным.

— Настоящая проблема в том, — сразу же заявил Баалберит, — что мой псайкер, очевидно, был прав, сообщив, что в пустошах к западу от Одиенн находится нечто важное. Что бы там ни происходило, культисты очень хотят скрыть это от нас. Они не настолько безрассудны, чтобы тратить сильную магию против разведывательных групп, если там не было чего-то очень важного, и они не хотели, чтобы наши разведчики это обнаружили.

— Это был бы верный вывод, если бы подонки, которые нам противостоят, придерживались разумной стратегии, как мы, — задумчиво сказал Мелькарт. — Но они — рабы Губительных Сил, и безумны настолько же, насколько злы и осквернены. Мы не можем быть уверены, что их мотивы и их тактика имеют хоть какой-то смысл.

— Даже если бы они мыслили стратегически, — вмешался Форх, — это могла бы быть уловка, чтобы отвлечь наше внимание от основной угрозы.

— Или от лучшей возможности, — добавил Баалберит. — Если Гавалон знает, что Имперский Флот поблизости, он может рискнуть всем — даже пожертвовать всем — чтобы не позволить нам установить контакт с Истинным Империумом. Он должен понимать, что ему подобные нечестивцы могут иметь шанс на выживание, даже если бой против армии Фульбры будет проигран, лишь в том случае, если нам на помощь не придут силы Великого Империума.

— Мы здесь Империум, — сурово произнес Мелькарт. — Мы должны сделать все возможное, чтобы выиграть эту войну своими силами и очистить от скверны этот континент. Это наш мир, и мы должны править им и защищать его.

Баалберит, очевидно, не хотел продолжать этот спор.

— Мне нужно немного поспать, — сказал он. — С вашей стороны было весьма разумно позволить телохранителям отдохнуть, ваше превосходительство — мы бодрствовали слишком долго. Другого шанса может и не быть.

Это было разумное замечание, но оно немедленно возбудило подозрения Мелькарта. «Он попытается что-то предпринять?», подумал губернатор. «Это было бы безумием с его стороны, ведь моих людей намного больше. Но он отправился с нами явно по какой-то причине, и уж точно не для того, чтобы совершить самоубийство».

— Возможно, нам всем стоит вздремнуть, ведь наступает ночь, — сказал Мелькарт вслух. — Мы принесем больше пользы генералу, если прибудем отдохнувшими.

Форх, казалось, был благодарен за возможность отдохнуть, и Солдрон тоже — но Мелькарт лишь притворялся, что отдыхает. Он откинулся в кресле, склонив голову набок — из этого положения он, слегка приоткрыв глаза, мог наблюдать не только за Баалберитом, но и за его спутниками.

Ажао и Альпальяо, казалось, воспользовались советом Баалберита — но тот факт, что отдохнуть предложил сам Баалберит, вызвал у Мелькарта глубокие подозрения.

«Он хочет, чтобы псайкер попытался что-то сделать», подумал Мелькарт. «Независимо от риска, техножрец вколет безумцу дозу того еретического наркотика, пока Баалберит отвлекает наше внимание. Но почему сейчас? Или он думает, что связаться с флотом будет легче на большой высоте?»

Сквозь едва открытые веки Мелькарт очень внимательно смотрел на Дейра Ажао. Он не верил, что псайкер спал сейчас, но если он и спал, то определенно видел сны, и явно неспокойные… Так же, как и телохранитель, сидящий рядом с Мелькартом — он вздрагивал во сне и еле слышно что-то шептал.

«Что-то здесь не так…», подумал Мелькарт. «Что-то…»

Он потерял нить своей мысли. Вопреки всем своим усилиям он все-таки задремал — и когда внезапно проснулся, то понял, что совершил ошибку. Он знал, что потерял значительный промежуток времени — возможно, не меньше трех часов. Все вокруг было, казалось, так же как и раньше — за исключением того, что Форх и Солдрон действительно крепко спали — но Мелькарт знал, что время ушло, словно украдено каким-то…

… колдовством.

На секунду чудовищность того, о чем он подумал, ошеломила разум Мелькарта. Он всегда был убежден, что усиливать способности имперских нечистокровных псайкеров местными наркотиками, которые использовали «сновидцы мудрости» туземцев — опасная идея, потому что он всегда был уверен, что эти наркотики — не нейтральные средства; что в действительности они осквернены злом колдовских шабашей. Сейчас Мелькарт был полностью в этом убежден. Что бы ни пытался сделать Баалберит, и что бы ни пытался сделать его псайкер, результатом может быть только катастрофа… И время, которое он потерял, подвело его к самому краю этой пропасти.

Внезапно он встал, хотя от усилия у него закружилась голова. Одной рукой он начал трясти телохранителя, сидевшего рядом, а другой потянулся, чтобы разбудить генерал-майора Форха, но глаза Мелькарта неотрывно смотрели на Баалберита и псайкера. Псайкер по-прежнему притворялся спящим, и, казалось, его мучили кошмары, но глаза Баалберита были широко открыты.

— Что ты сделал, Раган? — спросил Мелькарт. — Что ты сделал?

Баалберит не отвечал. Верховный Инквизитор лишь улыбнулся — но эта улыбка сказала больше, чем тысяча слов. Она говорила о том, что Баалберит не собирался быть всего лишь пассажиром в этой экспедиции, не собирался покорно подчиниться той участи, которую готовил ему Мелькарт в конце пути. Она говорила о том, что отчаянная решимость Баалберита простиралась куда дальше, чем предполагал Мелькарт, возможно, куда дальше, чем Мелькарт даже мог предположить.

Как только на лице инквизитора появилась эта зловещая улыбка, самолет вдруг резко дернулся влево и вниз. Мелькарт ощутил, как у него скрутило желудок, и понял, что если уж он испытывает страх, то его спутники, должно быть, парализованы ужасом — но большинство его спутников, казалось, по-прежнему крепко спали.

— Моберг? — в тревоге позвал Мелькарт.

— Это лишь турбулентность, ваше превосходительство, — ответил пилот. — Мы миновали Янтарную Пустошь и вошли в более умеренный климат. Это просто воздушные потоки. Нечего бо…

Он не договорил — самолет снова встряхнуло, на этот раз сильнее.

Форх проснулся и, немедленно вскочив на ноги, визгливым голосом завопил:

— Что происходит?!

— Сядьте! — приказал Мелькарт, но Форх был не в том состоянии, чтобы его слушать.

— Я знал, что эта проклятая штука небезопасна! — взвыл он. — Ей двести лет! Мы разобьемся!

Техномагистр Солдрон тоже проснулся. По крайней мере, ему хватило самообладания, чтобы не поддаться панике, а вместо этого начать читать молитву, но Мелькарт знал, что это скорее от ужаса, а не от веры в то, что молитва поможет.

Мелькарт бросился в кабину, в узкое пространство за сиденьем пилота. Самолет продолжало сильно трясти, его нос опустился еще ниже.

— Что происходит? — спросил он у Моберга.

— Я… я не знаю, сир, — только и смог ответить пилот.

Мелькарт только сейчас понял, что уже не имеет значения, стал ли самолет жертвой какого-то безумного плана Баалберита, или заклинания вражеского колдуна, или это просто техническая неисправность. Главный вопрос сейчас — сможет ли Моберг что-то с этим сделать?

Внезапно Мелькарт осознал, что опасения, которые он так презрительно высмеивал, были небезосновательны. Самолет был имперским оригиналом, созданным настоящими Адептус Механикус, но ему было уже двести лет. Вера в имперскую технику— это одно, но вера в способность содержать эту технику в исправном состоянии — совсем другое. Предшественники Солдрона, несомненно, крайне тщательно и аккуратно обслуживали технику, сохраняя дух и букву всех необходимых ритуалов, но двести лет — очень долгий срок, чтобы защитить детали самолета от коррозии и усталости металла. Джел Моберг был хорошо обученным пилотом, но насколько хорош может быть пилот, если его опыт настоящих полетов ограничивается лишь несколькими часами, и он никогда не удалялся от Состенуто больше чем на сотню миль?

«Я был слишком доверчив», подумал Мелькарт, удивляясь тому факту, что даже он мог совершить такую ошибку. «Я был слишком импульсивен, слишком безрассуден — и теперь, когда власть над целым миром так близка, я могу потерять все».

— Ты должен совершить посадку благополучно, — напряженно сказал он Мобергу. — Что бы это ни было, ты должен посадить самолет в целости и сохранности.

— А как вы думаете, что я пытаюсь сделать? — огрызнулся Моберг без всякого почтения. — Я ведь тоже тут с вами сижу.

Самолет все еще трясло, но, казалось, потеря высоты не становилась более резкой. Мелькарт взглянул в узкое окно кабины, пытаясь рассмотреть, что внизу. Ночь уже давно наступила, и местность внизу с такой высоты выглядела очень странно. Было видно очень мало огней — ничего, что могло бы означать наличие более-менее значительного населенного пункта, хотя мелькнула пара-другая огоньков, которые могли быть освещенными окнами отдельных ферм. Мелькарт знал, что земли между фермами здесь были дикими, густо заросшими разнообразной местной растительностью.

Знал Мелькарт и то, что местные растения Гульзакандры были мутировавшими, затронутыми варпом, тысячи или миллионы лет подвергавшимися влиянию скверны, присутствовавшей в свете солнца, лун и звезд, в самом воздухе. Раньше он никогда не видел больших зарослей этой растительности — земля Калазендры была почти полностью занята местными жителями под сельскохозяйственные культуры задолго до того, как туда прибыла имперская экспедиция — но он достаточно хорошо знал, что скрывалось в необозримом сумраке, расстилавшемся под самолетом.

— Ты должен найти ровную местность, — сказал он Мобергу. — Где-то, где мы можем приземлиться.

— Я знаю, — ответил Моберг сквозь зубы. — Но я ее не вижу.

— Я сообщил генералу Фульбре о сложившейся ситуации, ваше превосходительство, — доложил вокс-оператор. Его голос был более спокойным, хотя усилие, которое он прилагал, чтобы сохранять это спокойствие, было очевидным.

Внезапно Мелькарт услышал вопли из пассажирского салона. Сначала он подумал, что это, наверное, Форх окончательно потерял самообладание, но вскоре понял, что это голос Дейра Ажао.

— Огромное чудовище! — вопил Ажао. — Демон! Демон! Он разрывает небо!

Звездное небо над ними, на взгляд Мелькарта, казалось необычно тихим, и ничего его не разрывало — но воздух, в котором летел самолет, становился все более неспокойным. Самолет швыряло вверх и вниз, ужасно трясло. Моберг, казалось, боролся с управлением — и проигрывал.

Теперь кричал и Солдрон, словно пытаясь заглушить Ажао. Он кричал что-то о парашютах, но Мелькарт не имел представления, что такое парашют. Техномагистры были хранителями различных таинственных устройств, предназначение которых, к сожалению, было забыто.

— Ты сможешь, Джел, — сказал Мелькарт, отбросив формальности. — Ты сможешь сесть благополучно. Никто из нас не погибнет.

«За исключением этой гадюки Баалберита и безумца-псайкера», мысленно добавил он.

Мелькарт уже настолько отчаялся, что сам начал читать молитву, но Рагана Баалберита он в ней не упоминал, хотя прекрасно знал, что под всевидящим оком Божественного Императора Баалберит мог казаться более благочестивым человеком.

Самолет больше не пикировал так резко, но продолжал терять высоту. Теперь можно было разглядеть зловещие силуэты самых высоких из местных растений, пугающие заросли которых простирались во тьме, казалось, до бесконечности.

— Да поможет тебе Император, Джел, — прошептал Мелькарт более искренне, чем он сам мог предположить еще час назад. — Да направит Он тебя на безопасную посадку. Ты сможешь, Джел. Ты пилот. Ты сможешь!

Но глядя, как темная бездна оскверненной Хаосом пустоши стремительно приближается, словно чтобы поглотить их, Орлок Мелькарт все более убеждался, что даже хорошо обученный, но неопытный пилот не сможет совершить посадку здесь.

«Будь ты проклят, Баалберит», подумал он. «Ты погубил нас всех».

Глава 23

Дафан успел еще раз поговорить с Гавалоном, прежде чем колдун отдал приказ атаковать противника. Сейчас Дафан почти перестал бояться Гавалона, хотя, когда колдун стоял рядом с ним, иногда его присутствие казалось еще более пугающим, чем раньше.

Хотя знамя Гавалона по-прежнему было свернуто, его глаза создавали впечатление, что они тоже могут испепелять взглядом, и мутации его плоти стали еще более заметными. Он был сейчас более страшным, чем Дафан мог даже вообразить, его кожа, словно лоскутное одеяло, была покрыта струпьями проказы, пучками шерсти и змеиными чешуями.

— Ты чувствуешь присутствие Сатораэля? — спросил Гавалон. — Хотя бы представляешь, где сейчас может быть демон? Я должен выполнять приказы, которые были мне отданы, но они приведут нас всех к гибели, если Сатораэль не поможет нам.

Дафан уже несколько часов не думал почти ни о чем ином. Он пытался заставить себя впасть в транс, в котором была Гицилла, когда Нимиан впервые вступил с ней в ментальный контакт, но Дафан не обладал ее способностями, и не смог сделать это. Было некое смутное, едва уловимое чувство, которое он раньше никогда не испытывал, нечто где-то на грани разума, но любая попытка прояснить его, сосредоточиться на нем, давала противоположный результат.

— Я не знаю, — ответил Дафан. — Я хотел бы помочь, но не могу.

Гавалон нахмурился, его ужасное лицо стало еще более пугающим. Дафан содрогнулся, решив, что вызвал недовольство колдуна, но глаза Гавалона не смотрели на него. Казалось, они искали какую-то другую цель, где-то далеко в бесконечности.

— Тогда мы должны найти другой способ использовать твой дар, — сказал колдун. — Может быть немного больно, но это недолго, и после ты станешь сильнее. Подойди.

Последнее, чего хотел бы Дафан — подходить ближе к колдуну, особенно когда он в таком настроении. Но выбора не было. Дафан повиновался, стараясь не слишком дрожать от страха.

Гавалон положил свои страшные руки на плечи Дафана. Он делал так и раньше, но не обе руки сразу и не тогда, когда Дафан стоял прямо напротив него. На этот раз Дафан знал, что колдун намерен заглянуть в него — в его разум и душу — и чувствовал, глядя в эти огромные, страшные, неестественные глаза, что взгляд волшебника не оставит его разум и душу прежними.

«Это может быть хуже, чем боль», подумал он. Тем не менее, он добровольно встретил ужасный взор Гавалона и добровольно впустил чемпиона Хаоса в свой разум и душу.

Дафан за пятнадцать лет своей жизни никогда не задумывался, насколько похож или не похож его разум на другие. Он не всегда был доволен самим собой, но всегда признавал, что он — то, что он есть, и вопрос о том, что же именно он есть — и что он есть по сравнению с тем, чем были другие — даже не возникал, не говоря уже о том, чтобы над ним долго размышлять.

Теперь Дафан вдруг ощутил себя совсем иначе.

Внезапно он понял, что он — очень хрупкое, уязвимое существо, которое может быть просто стерто из бытия или превращено в нечто совсем иное по секундному капризу более сильного создания. Он понял, что Гавалон Великий может уничтожать существ, подобных ему, одним лишь взглядом — не совсем без усилий, но достаточно легко — и единственная причина, по которой Гавалон терпит его дальнейшее существование в этом мире, лишь в том, что он может быть полезен — ненадолго, возможно на день или два.

После этого он будет ничем, или даже чем-то меньшим, чем ничто. Он станет величиной не просто незначительной или отрицательной, но иррациональной или мнимой. И полезен он был не потому, что мог что-то сделать сам по своей воле, но лишь потому, что что-то было вписано в память его плоти таинственным языком, которого он не понимал — что-то, что лишь использовало его, словно он был песком, на котором можно схематично что-то нарисовать, а потом рисунок будет стерт временем или ветром, или чем-то подобным — легко и бездумно.

Было больно, и не только физически — но Гавалон не солгал ему. Хотя колдовской взгляд вызвал удушье и тошноту, когда Гавалон отвел свой мучительный взор, Дафан ощутил, что в некотором смысле он действительно стал сильнее. Он в любом случае был близок к смерти — он уже знал это — и, увы, все еще не мог со спокойным равнодушием принять свою участь, но теперь он подошел на шаг ближе к тому равнодушию, которое позволяло принять проклятие с таким же спокойствием, как и смерть.

Теперь он начал понимать, что имел в виду демон, когда в облике Сосуда говорил ему, что важно лишь то, как ярко может гореть жизнь, а не как долго.

Когда Дафан снова поднял взгляд, глаза Гавалона показались ему куда менее страшными. Казалось, волшебник был озадачен.

— Что там? — осмелился спросить Дафан. — Что вы узнали?

— Я не понял, куда ушел Сатораэль, или почему, — признался колдун. — Я не знаю, почему демон не пришел ко мне раньше, или почему он хочет, чтобы я атаковал войска Империума до его прибытия — но одно несомненно. Сатораэль придет. Моя победа станет победой Перемен; мой успех — успехом Великой Метаморфозы.

Это был не самый понятный ответ, но Дафан был рад, что получил его.

— Садись на коня, — тихо сказал ему Гавалон. — Время пришло.

Потом он повторил тот же приказ для остальных, немного более громко. Приказ передавался по всему отряду без криков, почти шепотом — не только всадникам, но и различным группам пехотинцев, которые успели подойти к ним.

Солнце уже приблизилось к западному горизонту. Дафан знал, что сумерки настанут быстро. Две луны уже взошли, и, судя по тому, что их свет нечасто был таким ровным, ночное небо будет необычно тихим — несомненно, тише, чем Дафан видел раньше, и, возможно, тише, чем когда-либо.

— Ну что ж, — сказал Абдалкури, когда они с Дафаном сели на коней и поехали дальше вместе. — Это будет необычная ночь, чтобы умереть, и еще более необычное утро, если кто-то из нас доживет до него. Ты готов?

— Да, готов, — ответил Дафан. — Я не думал, что когда-то буду готов, но теперь я готов. Я мужчина и воин, уже не мальчик.

— Сколько себя помню, я был более чем просто человеком, — мрачно сказал раб-колдун. — И уже не помню, был ли я когда-то мальчиком, но хотел бы я быть менее готовым, чем сейчас. Я бы пожелал тебе счастья, мальчик-ставший-мужчиной, если бы мог.

— А я бы поблагодарил тебя, — серьезно ответил Дафан, хотя и сам не был уверен, что он этим хотел сказать.

Конница двинулась вперед, все как один, хотя Дафан не видел сигнала. Его скакун быстро перешел с шага на рысь, потом на галоп.

Скачка, казалось, продолжалась необычно долго, сумерки сгущались, и на небе стали видны звезды. Они были неподвижными, безмолвными и прекрасными. Дафану, все еще ощущавшему последствия колдовского взгляда Гавалона, казалось, что он словно выскользнул из времени, и, хотя массивные копыта его разноцветного скакуна громко стучали по твердой сухой земле, Дафан чувствовал, что он как будто летит, становясь ближе к звездам, чем к земле.

Он взял винтовку с седла, держа ее в правой руке и подняв высоко над головой, словно чтобы показать ее своим спутникам — но они сейчас скакали слишком быстро, чтобы оглядываться на него, и он сам мог бросить на них лишь быстрый взгляд, на секунду увидев, как они начали поднимать копья и разворачивать знамена.

Он подумал, что развернутые знамена, должно быть, окажутся удивительным зрелищем, хотя в свете звезд, даже таком необычно ярком, невозможно будет оценить все многообразие их цветов — красных и пурпурных, синих и розовых, золотых и фиолетовых; но сам он не увидит этого зрелища во всем великолепии, потому что скачет впереди него.

И наконец, Дафан увидел врага, и осознал, насколько близок к смерти.

Неподвижные звезды, которые не могли осветить всего великолепия воинства Гавалона, были лишь эхом того ослепительно сияющего света, который направил на них противник — но вражеские прожекторы включились не для того, чтобы разноцветные знамена были видны во всей красоте — а для того, чтобы найти цели.

Дафан уже видел имперских солдат раньше, и стычки с теми двумя маленькими отрядами подсознательно создали у него представление о том, на что будет похож бой. Теперь он понял, насколько ошибался. Фары грузовиков у пруда казались тусклыми, как свечи, по сравнению с этим множеством прожекторов, а сами грузовики выглядели лишь игрушками по сравнению с оружием и техникой, оказавшимися перед ним сейчас.

Здесь тоже были грузовики — и казалось, их было столько, что они заполняли весь горизонт — но были и другие машины, гораздо более крупные и странные. И были пушки. Даже до того, как они открыли огонь, Дафан понял, как много здесь пушек, и какой ураган огня они обрушат на атакующего врага.

«Это безумие!», внезапно подумал он, и его сердце содрогнулось. «Мы всего лишь люди на лошадях, и у многих из нас нет ничего кроме копий. А они… они — Империум!»

В первый раз он начал по-настоящему понимать, что такое Империум, и что это значит в действительности, и почему это столь страшный враг даже для таких могущественных людей, как Гавалон Великий, которые с детства были более чем просто людьми, и владели таким ужасным оружием, как Знамя Губительного Ока и Рог Агонии.

А потом пушки начали стрелять — все сразу, и их грохот ударил по его ушам. К ослепительному свету прожекторов добавились многочисленные вспышки выстрелов, и воздух разорвали взрывные волны и жар от бесчисленных разрывов. Казалось, просто невозможно, чтобы хоть кто-нибудь смог прорваться сквозь эту огненную бурю невредимым, и Дафан не сомневался, что очень многие из его спутников были убиты мгновенно, но он все еще мчался вперед, и продолжал скакать сквозь огонь, хотя на него хлынул ослепляющий свет прожекторов, и пылающий шторм угрожал поглотить его.

Когда Дафан в первый раз выстрелил с седла, отдача едва не сбила его с коня, но он, качнувшись, выправился и продолжал стрелять снова и снова.

Он не мог разглядеть людей во мраке за прожекторами, но все равно стрелял, опрометчиво предполагая, будто врагов так много, что даже случайные выстрелы могут найти цель.

Он не видел знамени Абдалкури, но знал, где был раб-колдун — точнее, где он должен быть, если ужасный первый залп не разорвал его — и ощутил жар адского пламени, которое извергло его магическое знамя. Глаза Дафана, хоть и ослепленные светом, заметили неожиданно изменившийся цвет белого сияния, а его оглушенные уши все же смогли услышать громкий треск огня в воздухе и вопли жертв волшебного оружия.

Дафан продолжал стрелять из своей трофейной винтовки, то туда, то сюда, а его лошадь, повернув, стала скакать по-другому. Животное больше не мчалось вперед галопом, но и не останавливалось; оно плясало и прыгало, и ритм его копыт был подобен танцу. Это создание обладало обманчивой внешностью, но чтобы создать оптическую иллюзию у врагов, оно должно было двигаться. Оно не могло стоять неподвижно — и Дафан был рад этому, ибо, когда вокруг повсюду бушевала смерть, сама мысль о неподвижности была невыносима.

Стоять неподвижно в таком аду означало ждать смерти, напрашиваться на смерть, смириться со смертью. А Дафан еще не был готов смириться со смертью, ибо его целью было убивать врагов, заставить их заплатить за его смерть как можно дороже.

И если Дафан еще раньше, по его собственным ощущениям, словно выскользнул из времени, то теперь он как будто вырвался из пространства. Он потерял чувство места, утратил связь с ним, и казалось, мог быть где угодно в безбрежном кипящем смятении боя, хотя едва ли он мог проникнуть глубоко в расположение позиций противника. Он больше не был уверен, был ли он крошечным карликом, или, может быть, чудовищным великаном, или сияющие огни, создавшие словно бесконечную клетку света вокруг него — были они светлячками или солнцами? Было изумительно легко мысленно представить себя крылатым гигантом, воспарившим высоко над битвой, упиваясь всем ее чудесным пламенем и всею яростью, поглощая души убитых, словно они были хмельным напитком, опьяняющим вином жертвоприношения.

Теперь, когда звезды стояли в небе неподвижно, было потрясающе просто забыть, что он был ничем, отрицательной или мнимой величиной; и увидеть не-себя несравненно более великим, чем он мог когда-либо стать; не-себя, в чьем одном лишь оторванном пальце было больше разума, чем в любом глупом человечишке; не-себя, которому было достаточно лишь приложить ухо к его плечу, чтобы заразить его скверной, которая пожрет его душу; не-себя, который был все еще лишь на полпути к Великой Метаморфозе; который, словно эмбрион, лежал в сердце мира, не две сотни лет, но две тысячи, и теперь вырос, чтобы сгореть — сгореть всего за одну секунду, но так ярко, так ярко…

Он разрядил винтовку и снова перезарядил, и вдруг обнаружил, что может разглядеть силуэты людей во мраке: людей, которые не видели его, или хотя бы то расплывчатое цветное пятно, которое маскировало его, и не могли прицелиться в существо, подобное ему.

Он выстрелил и попал одному в рот, разорвав его челюсть в клочья.

Он выстрелил еще и увидел, как его пуля попала человеку в бедро, пробившись сквозь жир и мышцы и разорвав бедренную артерию.

Он выстрелил еще и увидел, как его пуля срикошетила от пластины стальной брони и попала снайперу в глаз, которым он смотрел в прицел.

Он выстрелил еще и увидел, как человек выронил лазерный пистолет и вцепился в живот, словно, пытаясь удержать внутренности, он мог удержать вытекавшую из него жизнь.

Он выстрелил еще и увидел…

Он увидел, как тень невероятно огромных крыльев упала на поле битвы, и понял, что Сатораэль действительно пришел, но не для того, чтобы помочь армии Гавалона, а чтобы насытиться ее безумным жертвоприношением, чтобы пировать душами убитых, и поглощать, и поглощать…

И Дафан понял, что имел в виду Гавалон — хотя он не мог этого знать — когда сказал, что одно несомненно: Сатораэль придет, и победа Гавалона станет победой демона.

А потом его конь рухнул под ним, и Дафан упал — на этот раз куда более болезненно, чем во время стычки у фермы. Он упал в тень этих ужасных крыльев, во тьму, которая почти позволяла ему снова видеть, в воздух, настолько тихий, что он снова почти мог слышать…

Он хотел бы полежать немного, секунду или две, чтобы собраться, но времени не было. Повсюду вокруг мелькали маленькие тени: враги, которые, несомненно, убьют его, если он первый не убьет их. Ему пришлось использовать свою винтовку как посох, чтобы парировать удар меча, а потом — как дубинку, чтобы нанести ответный удар, и он знал, что бой будет продолжаться, пока он не погибнет, и, когда он упадет, то уже не поднимется.

Он подумал, что стало с Гавалоном и всей той магией, которую колдун так старательно берег для этого ужасного дня: Знамя Губительного Ока, Рог Агонии и столько всего еще.

Он парировал еще один выпад мечом и снова ударил в ответ. Он ощутил силу удара и понял, что, должно быть, покалечил кого-то, но убийственная мощь, которой он владел так недолго, теперь ушла; он остался один, без коня, потрясенный и ошеломленный. Вокруг было так много врагов, а у него осталось так мало сил…

Он ударил еще и еще, но ни во что не попал.

Потом он получил удар в спину и свалился.

Секунду он еще стоял на коленях, его руки были все еще протянуты вверх, словно они были крыльями, которые могли поднять его в небо, спасти из этой бездны смерти — но они не были крыльями, и Дафан рухнул на землю.

Он свалился лицом в грязную лужу. Он знал, что грязь смешана не с водой, а с кровью, потому что дождя здесь не было уже много дней.

«Интересно, что сейчас делает Гицилла?», подумал он. «Я молюсь всем богам, чтобы она была жива и невредима».

Глава 24

Гицилла осторожно подкралась к обломкам летающей машины.

Самолет снижался под таким углом, что мог бы совершить безопасную посадку, если бы земля была более подходящей для посадки. Тот, кто им управлял — или не совсем управлял — смог избежать наиболее густых зарослей, но как только колеса шасси коснулись земли, их шины лопнули. Одно колесо оторвалось, и левое крыло пропахало землю. Корпус машины резко развернуло, и крыло разломилось. После этого от удара раскололся сам корпус, и начал разваливаться, его части посыпались в разные стороны.

Сначала Гицилла сомневалась, что кто-то внутри летающей машины мог остаться в живых после такого крушения — но когда шум и грохот затих, она услышала несколько приглушенных голосов. Кто-то только кашлял — падение самолета подняло тучи пыли — но другие жаловались или звали на помощь.

Гицилла не сомневалась, что Сатораэль не зря сказал ей следить за небом — и вот перед ней была причина этого — но учитывая, что демон был необычно разговорчив, пока она сидела на его плече, она удивилась, что он не сказал ей, что следует предпринять, когда ожидаемое событие произойдет.

Летающая машина была, несомненно, имперского производства, значит, люди в ней, раненые при крушении, были, скорее всего, солдатами. Таким образом, едва ли она здесь для того, чтобы оказать им помощь. Значит она здесь затем, чтобы пережившие крушение пережили его ненадолго?

Это казалось наиболее вероятным предположением — и вполне соответствовало ее собственным намерениям, поэтому она взяла нож наизготовку, подкрадываясь к первому из фрагментов разломившейся машины.

Это была средняя часть фюзеляжа самолета, от которой отломились и носовая часть и хвост. Гицилла слышала голос лишь одного человека, раздававшийся оттуда, и этот голос прерывисто звал на помощь — прерывисто, потому что постоянно прерывался приступами мучительного кашля.

Когда Гицилла заглянула за разорванный край борта корпуса, металл которого разодрало ударом с такой легкостью, словно это была плохо сделанная ткань, она увидела не одного, а двух человек, распростертых на бортовой части отсека, которая теперь стала полом. Оба они были еще живы, но ни один из них не мог подняться; они переломали конечности или получили сильные ушибы.

Гицилла двигалась быстро, едва обратив внимание, что только один из этих двоих одет в военную форму, а другой носил что-то вроде одеяния священника. Она мгновенно с легкостью перерезала им глотки, надеясь, что никто не обратит внимания на то, что призывы о помощи внезапно прекратились, если кто-то вообще их слышал.

Она затаилась в похожей на трубу секции корпуса, пытаясь предположить, где могут быть остальные выжившие. Вероятно, управление летающей машиной размещалось в носовой части, и там должен был находиться как минимум один человек. Когда машина начала падать, другие, вероятно, побежали в носовую часть, чтобы узнать, что происходит. Вполне возможно, их всех раздавило, но кто-то мог и выжить. Гицилле показалось более разумным обыскать сначала хвостовую часть.

И, приняв это решение, она быстро начала действовать.

Пригнувшись, она бросилась к хвостовой секции корпуса, обежав по пути несколько более мелких обломков. Она слышала голос, доносившийся оттуда, еще прежде чем войти в среднюю часть, но сейчас голос замолчал, и Гицилла приближалась к хвосту самолета очень осторожно.

Так как открытый конец хвостовой части был развернут в сторону от лунного света, внутри было темно, а вокруг еще клубились облака пыли, поднявшейся после падения самолета. Но даже так Гицилле понадобилось лишь несколько секунд, чтобы понять, что внутри остался только один живой; тело второго, плотного человека, одетого в гражданское, лежало в такой искривленной позе, что было очевидно — его позвоночник сломан.

С другой стороны, выживший, казалось, был почти невредим. Вероятно, он получил ушибы, но его конечности были достаточно целы, судя по тому, что он смог подойти к своему мертвому спутнику и склонился над ним.

Гицилла изо всех сил старалась двигаться бесшумно, но все же, вероятно, произвела какой-то шум, и выживший повернулся в ее сторону, когда она была еще в пяти или шести шагах. Он был безоружен, и если бы Гицилла двигалась достаточно быстро, она, вероятно, успела бы ударить его ножом в горло или грудь, прежде чем он смог бы что-то предпринять — но что-то заставило ее остановиться.

Она не знала, что именно заставило ее остановиться, пока не увидела выражение его глаз: что-то вроде узнавания, знания не только того, чем она была, но и кем была — и не только того, кем она стала недавно, но и того, кем была всегда.

Этот человек был Сновидцем Мудрости. Он видел ее раньше, в своих видениях.

И она вдруг поняла, что тоже видела его. Этот факт уже ускользнул из ее памяти, но когда она увидела этого человека, то вспомнила.

До сих пор Гицилла не подозревала, что у Империума могут быть свои Сновидцы Мудрости, и даже сейчас она с трудом могла поверить в это. Ей говорили, что калазендранцы ненавидят все в жителях Гульзакандры, особенно их связь с мирами за пределами этого мира.

Поэтому ее первым предположением было, что это, вероятно, пленник, которого везли против его воли.

И она подумала, не за этим ли послал ее сюда Сатораэль? Неужели она здесь для того, чтобы спасти, а не чтобы убивать?

— Кто ты? — спросила она тихим и напряженным голосом.

В ответ человек уставился на нее с нараставшим ужасом.

— Ведьма! — произнес он наконец, голосом куда более напряженным, чем у нее. — Адское отродье! Чудовище!

Гицилла поняла, что ее первое предположение было ошибочным. Очевидно, у Империума все же были свои Сновидцы Мудрости, которые, вероятно, считали своих «коллег» из Гульзакандры злом — но еще оставалась крупица сомнения. Он узнал ее, и она узнала его. Они видели друг друга в своих видениях, и их судьбы были связаны. Разумеется, он понимал это так же, как и она. Или…?

Гицилла знала, насколько она изменилась с тех пор, как к ней впервые прикоснулся Сосуд Сатораэля, и знала, что даже ее земляки, деревенские жители, среди которых она выросла, пришли бы в ужас, увидев, как жутко она мутировала. Они бы тоже могли назвать ее чудовищем, хотя не ведьмой и не адским отродьем — вероятно, это были калазендранские оскорбления. И поэтому она еще не знала, что делать дальше. Ей все еще казалось, что этот Сновидец — именно этот — может быть зачем-то нужен Сатораэлю, и поэтому его стоит оставить в живых.

В любом случае, он был безоружен и не пытался схватить оружие с трупа человека со сломанной спиной.

— Как тебя зовут? — спросила Гицилла. Она знала, что имена заключали в себе власть. Если он скажет ей свое имя, возможно, она сможет обладать какой-то властью над ним, как Гавалон над порабощенными колдунами. Возможно, именно так их судьбы связаны?

Но он не собирался говорить ей — и она медлила слишком долго.

Она ощутила, как что-то холодное и металлическое прикоснулось к ее шее. Голос совсем рядом с ее ухом прошептал:

— Брось нож!

Она подумала о том, чтобы резко повернувшись, попытаться выбить оружие из руки противника и вонзить нож ему в живот, но знала, что он разнесет ей голову, если она не подчинится.

Она бросила нож, но осталась настороже, готовясь схватить его снова, как только представится возможность.

Повернувшись, она увидела человека, поймавшего ее. Как и Сновидец Мудрости и его мертвый спутник, он не был одет в военную форму. Как и еще один человек, стоявший позади него, вытирая кровь с пореза на лице.

Человек, направивший на нее пистолет, был одет, как показалось Гицилле, в необычно строгом стиле, вероятно, он был поборником дисциплины и истинным защитником порядка. Но был, однако, в его глазах странный блеск, в котором Гицилла узнала что-то вроде родственного духа. Возможно, этот человек тоже был затронут, если не Сатораэлем, то чем-то подобным. В его духовной броне была трещина: некая одержимость, оставлявшая пространство для замыслов и уловок ее бога, словно червь в бутоне.

Но Гицилла понимала, что это ни в коем случае не делало его менее опасным. В действительности, скорее наоборот.

— Застрели это чудовище! — потребовал человек с раной на лице. — Я не знаю, что оно такое, но ради Императора, Раган, убей эту тварь! Мои охранники все мертвы или искалечены, Моберг и вокс-связист тоже. Мы не можем рисковать. Убей тварь!

— Это она, — задумчиво произнес человек с пистолетом. — Она мутант, но еще очень молода, несмотря на то, что такая высокая — она почти ребенок.

— Чем бы это существо ни было, оно опасно. Если это не из-за тебя и твоего безумного псайкера упал самолет, то наверное, из-за нее. Убей ее!

— Мы не знаем, из-за нее или нет, — ответил человек по имени Раган, с неким подобием призрачной улыбки. — Даже если и так, она может быть полезной. Ты можешь говорить, отродье? Ты понимаешь мой язык?

— Конечно, я могу говорить, — презрительно ответила Гицилла. — Какой еще язык я могла бы знать?

— Губернатор Мелькарт прав? — имел глупость спросить человек с пистолетом. — Это ты сбила самолет? Тебя стоит застрелить, прежде чем ты уничтожишь нас своей магией?

Гицилле на секунду хотелось сказать, что это она сбила самолет, но все же она решила, что разумнее было бы не казаться слишком опасной, вопреки ее пугающему внешнему виду. Человек с пистолетом еще два дня назад был бы выше ее более чем на фут, но теперь она была выше на фут. Она была очень тонкой и худой, но и он тоже. Он не стал убивать ее по какой-то причине. Похоже, он действительно думал, что она может принести пользу. А так как падение летающей машины вызвала не она, значит, это мог сделать он, как, вероятно, подозревал его спутник? Если так, может быть, он тоже пешка Сатораэля, хотя, возможно, и не подозревает об этом?

— Я пришла посмотреть, не смогу ли чем-то помочь, — сказала она, надеясь, что они не видели, как она добила раненых в средней части корпуса.

— Чушь, — сказал человек, которого Раган назвал губернатором. — Ты же видишь, что она мутант. Раган. Это работа инквизитора — очищать мир от таких как она.

По крайней мере, как подумала Гицилла, он перестал называть ее «оно».

— Зачем ты спрашивала его имя? — спросил инквизитор.

— Она ведьма, — сказал Сновидец Мудрости, стоявший теперь позади нее. — Губернатор прав, сэр. Она опасна. Она псайкер, куда более сильный, чем я.

— Псайкер, — повторил человек с пистолетом, словно в этом было все дело. — Так я и думал.

Гицилла поняла, что он боится ее не меньше, чем оба его охваченных ужасом спутника — возможно, даже больше — но его страху противостояло что-то еще.

И это что-то было не храбростью, если суждение Гициллы о столь чуждом существе могло быть верным, но отчаянием.

— Пристрели ее, — снова потребовал губернатор. — Почему ты ее не убьешь?

— Посмотри на небо, Орлок Мелькарт, — сказал инквизитор. — Две луны светят ярко, как всегда, но звезды видны во множестве. Скажите, ваше превосходительство, что вы видите?

Человек, к которому он обращался, не ответил, но другой прошел мимо нее на открытое пространство и, запрокинув голову, посмотрел в зенит.

— Они стоят неподвижно! — воскликнул имперский Сновидец. — Варп-шторм прекратился! Я смогу сейчас… наверняка смогу! Я установлю контакт с Имперским Флотом!

— Думаю, ты сможешь, — сказал человек с пистолетом. — Несомненно, мы должны попытаться — и, может быть, они ответят на наш призыв о помощи. Однако я думаю, не обратят ли они на нас больше внимания, и не отнесутся ли к нашему призыву более серьезно, если услышат больше, чем один мысленный голос?

— Не будь идиотом, Раган, — сказал губернатор. — Эта тварь тебе не поможет. Она же мутант, и скорее вызовет сюда колдунов и демонов.

— Они не придут — сейчас, когда перед ними армия Фульбры, им не до того. Конечно, она не поможет, сир — по крайней мере, добровольно. Но насколько она сможет контролировать свои силы, когда окажется под действием наркотика? И насколько она сможет ими управлять, если ввести ей усиленную дозу? Псайкеры, действующие вместе, обычно теряются, даже если они близкие души в том, что касается верности Инквизиции и Императору — но даже растерянность и смятение могут принести пользу. Если мы сможем послать зов о помощи флоту, это прекрасно — но если вместе с ним будет звучать крик ярости и агонии, разве это не подчеркнет наилучшим образом всю срочность и серьезность нашей ситуации?

— Ты с ума сошел, — сказал Орлок Мелькарт.

Гицилла не ожидала, что будет в чем-то согласна с имперским губернатором, но тут он был прав.

— Нет, — сказал имперский Сновидец. — Пожалуйста, сэр, нет! Вы не понимаете. Это уничтожит меня. Сэр, она разорвет мой разум так же легко, как разрушился этот самолет. Не надо. Убейте ее, сэр! Пожалуйста, убейте ее!

Гицилла внезапно поняла, словно с запозданием вспомнив некий обычный факт, каким-то образом ускользнувший из ее памяти, почему Сатораэль говорил ей следить за небом, и что именно она должна была сделать.

Человек, которого губернатор называл Раган, сейчас достаточно расслабился, чтобы Гицилла смогла увернуться от него, если он попытается стрелять — и она не сомневалась, что успеет схватить нож и выпотрошить его прежде чем он сделает второй выстрел. Инквизитор или нет, он явно не представлял, с чем имеет дело. Страх и ужас, который должен был подсказать ему, что делать, теперь сменился растерянностью. Сейчас не он, а Гицилла контролировала ситуацию — или, точнее, ее контролировал Сатораэль, управляя посредством плоти, несшей его метку.

— Он прав, — тихо сказала Гицилла. — Если ты хочешь, чтобы я и он вошли в видение вместе, мне не нужно знать его имя, чтобы войти в его кошмары и разорвать его на части. Не имеет значения, услышат его предсмертный вопль на космических кораблях или нет: они все равно не придут. Но если вы позволите мне уйти, у вас будет шанс дожить до старости — в Калазендре, если сможете найти путь обратно.

— Мы легко можем вернуться обратно, — заявил губернатор. — Войска Фульбры недалеко, и когда бой начнется по-настоящему, они выиграют его за пару часов. Мы вернемся вместе с победоносной армией, хотя и не так быстро, как я рассчитывал. Пристрели ее, Раган. Просто пристрели ее.

— Пожалуйста, — прошептал псайкер.

— Все, чего ты хотел, Орлок Мелькарт, — сказал человек по имени Раган, — лишь быть правителем Сигматуса. Тебе было плевать, как идет война против Хаоса, и ты бы предпочел, чтобы мы никогда не установили контакт с Имперским Флотом, ведь тогда бы тебе пришлось разделить свою власть с теми, кто достоин обладать ею. Но час Империума грядет — не той тусклой тени, которую ты называешь Империумом, но Истинного Империума; Империума всего человечества. Великий Империум узнает о том, что происходит здесь, и что происходило последние два столетия. Командиры кораблей будут знать, что было сделано, и что нет, и что должно быть сделано. Я никогда не был более уверен в своей правоте, чем сейчас. Слава Императору Великолепному!

Эта речь, хотя по-своему волнующая, дала Мелькарту время привести в исполнение свой план. Он присел, как будто для того, чтобы проверить кожу на своих сапогах, но к его ноге была пристегнута кобура, и в ней был пистолет, далеко не такой большой, как оружие инквизитора, но на таком расстоянии это не имело значения.

Но едва Мелькарт выхватил свой стаб-пистолет, инквизитор повернулся и выстрелил в него.

Теперь Гицилле точно хватило бы времени подобрать нож, и она вполне могла убить и Сновидца и инквизитора, но она не двигалась.

Орлок Мелькарт успел лишь ошеломленно посмотреть вниз, на рану в своем животе, прежде чем упасть. Он тяжело опустился в сидячее положение, и секунду или две казалось, что он сможет выстрелить из своего оружия — но ранение, хотя и не убило его сразу, было слишком болезненным.

Хотя стабган был легким, рука губернатора опустилась под его тяжестью, и Мелькарт упал на бок. Какой-то рефлекс заставил его подтянуть колени к груди, и он лежал почти в позе зародыша. Его левая рука вцепилась в рану, словно пытаясь остановить кровотечение, а правая упрямо сжимала в кулаке маленький пистолет.

— А теперь, — сказал инквизитор, несомненно, думая, что обладает той властью, которую только что пытался продемонстрировать, — посмотрим, что можно сделать для того, чтобы исправить катастрофическую ситуацию в этом мире, охваченном скверной и безумием. Даже если это будет означать Экстерминатус, мы все равно исполним наш долг перед Императором и человечеством!

Глава 25

Дафан, к своему удивлению, обнаружил, что больше не лежит лицом в грязь. На секунду он даже подумал, что утонул.

Когда-то, когда он был совсем маленьким, его мать посадила его в бочонок с водой, чтобы помыть. Целая бочка воды была редкостью в деревне, где даже зимой дожди шли достаточно редко, чтобы наполнить водокачку и бочки для сбора воды хотя бы наполовину, но таковы были капризы погоды, что каждое пятое или шестое лето разражалась сильная буря, и за несколько часов выпадала месячная норма осадков, создавая тем самым временный избыток воды. Хотя такие бури были губительны для растений на полях — особенно если молния попадала в соломенную крышу водокачки — в деревне существовали древние обычаи на предмет использования лишней воды, и одним из этих обычаев было купание детей.

Сначала маленький Дафан очень возмущался неудобствами, причиняемыми этим ритуалом, но когда он устал плакать, то обнаружил, что в этом положении есть забавные и интересные особенности. Так как он был маленький, а бочонок большой, Дафан мог поднять ноги от дна на секунду или две, и размахивал руками, чтобы удержать голову над поверхностью — и в таком положении он ощущал себя невесомым. Это было странно приятное ощущение, но он увлекся и, пытаясь снова встать на ноги, потерял опору. Его ноги поскользнулись, голова ушла под воду, и он совсем потерял равновесие. Он отчаянно размахивал руками, но эти движения, казалось, загоняли его еще глубже — и когда он открыл рот, чтобы закричать, рот мгновенно наполнился мыльной пенистой водой.

Конечно, его мать вытащила его, и держала его вниз головой, пока он не выкашлял всю воду из легких — а когда возможность искупаться представилась в следующий раз, Дафан уже так вырос, что едва влезал в бочонок. Но этот момент между падением и спасением, когда время словно остановилось, и кажущаяся невесомость его тела трансформировалась в нечто более глубокое: плавучесть, невесомость не только тела, но и души. Когда его мать потом сказала ему, что он едва не утонул, он мгновенно соединил это до сих пор незнакомое ему слово с тем удивительным моментом вне времени и всеохватывающим чувством невесомости и плавучести, не только в бочонке, но и в великом море жизни.

Сейчас, когда кровавая грязь набилась ему в рот и затекала в легкие, Дафан чувствовал, что снова тонет, но теперь, когда он был не ребенком, а уже мужчиной, он знал, что утонуть значит умереть.

Он не боялся умереть. Однажды он уже пал на поле боя, считая себя мертвым, и знал — или думал, что знал — что умирать далеко не так мучительно, как утверждают некоторые. Но его первые опыт почти-утопления и столь недавний опыт почти-смерти имели больше отношения к текущей ситуации, чем он думал. После того, как прошло еще десять или двадцать секунд, он понял, что не утонул и не умер, потому что нечто иное сыграло роль его матери, спасшей его, когда он был маленьким — что-то выдернуло его из удушающей грязи и стало вытряхивать липкую жидкость из его легких.

Это нечто держало его в громадной когтистой лапе, когти которой сжали его плечи и ноги. Словно он был мышью, схваченной когтями совы или орла — но не как добыча.

По крайней мере, не как обычная добыча.

Дышать было куда больнее, чем тонуть, а жить — куда мучительнее, чем умирать, но все равно он был благодарен. Но, как бы то ни было, он не ожидал, что сможет летать, и тот факт, что он сейчас действительно летел, казался неким чудом жизни, благословением, дарованным, прежде чем топор судьбы, наконец, опустится на его тощую шею.

Он не видел, что схватило его и унесло с поля боя, потому что тень этого существа на фоне звезд была невероятно громадной, но Дафан все же знал, что это было, и единственный вопрос, который у него возник: «Почему?»

«А почему бы и нет?» — единственный ответ, который он получил — или думал, что получил. Он не обладал даром Сновидца Мудрости и не мог связать свое сознание с разумом Сатораэля, но демон коснулся его, и некая часть его души была связана с Сатораэлем сильнее, чем Дафан мог представить.

Без Гавалона, который мог бы направить могучий, но слишком юный разум демона в речь, Дафан не мог слышать слова Сатораэля, но некая часть чувств демона, которая была за пределами любых слов, текла прямо в ту часть сущности Дафана, что состояла из инстинктов и эмоций.

Благодаря этому Дафан достаточно хорошо понимал, где он был и чем он стал, хотя сознательная часть его личности — часть, которую он считал своей истинной сущностью — оставалась при этом лишь отстраненным наблюдателем.

И этот наблюдатель видел бой с высоты. Хотя он был окутан мраком, он все же мог видеть многое из того, что происходило на земле, хотя и отрывочно. Он видел происходившее в свете все еще включенных прожекторов, в пламени вспышек выстрелов имперского оружия, и в странном мистическом сиянии волшебных знамен и штандартов, которые были самым сильным оружием его стороны. Он видел многое из того, что не мог видеть, когда мчался в битву на своем разноцветном скакуне. Он видел, что трофейные грузовики действовали как тараны, в самоубийственных атаках врезаясь в имперские танки. Он видел, как ассасины в маскировочных плащах прокрадывались в темные ряды имперских машин, избегая обнаружения имперскими солдатами. Он видел, как подбирали оружие убитых имперцев, чтобы вооружить им резервы Гавалона. Он видел, как выжившие лошади своими рогами пронзали лица вражеских солдат или потрошили упавших.

Он видел безумное смятение — чудовищный лихорадочный вихрь насилия и ненависти, который был бы чистым, безраздельным хаосом, если бы не дисциплина и порядок имперской армии, которая не только обладала машинами, но, казалось, и сама была машиной: мегамашиной с механизмами внутри механизмов внутри механизмов, чьи невидимые шестеренки и рычаги были результатом четкой организации и строгого разделения труда и полномочий.

Маги, против которых действовала эта мегамашина, были бесконечно более разноцветными, но с высоты, с которой видел их сейчас Дафан, они были похожи на червей, пожирающих труп, безумно и беспорядочно, движимых лишь слепым инстинктом выживания: крошечные частицы алчности.

Теперь Дафан видел Гавалона Великого во всем его колдовском могуществе. Он видел смертоносные лучи Губительного Ока, иссушавшие плоть на костях тех, кто пытался атаковать Гавалона. Он видел, как действовал Рог Агонии — хотя и не слышал его звука — куда более ясно, чем тогда на ферме. Он видел, как звуки рога превращали людей в марионеток, управляемых болью, перехватывая нервные импульсы от мозга к конечностям и затопляя нервы вспышками адской боли.

С таким оружием в своем распоряжении Гавалон мог считаться непобедимым, но Дафан видел, что отнюдь не все так просто. Он не сомневался, что большинство людей окаменели бы от ужаса при одной лишь мысли о том, чтобы столкнуться с подобными вещами. Целые армии от такой угрозы разбежались бы в панике — но имперская армия, хотя люди, ее составлявшие, были в течение многих поколений изолированы от настоящего Империума — эта армия была наследницей традиций, воодушевлявших ее солдат и внушавших убеждение, что разрушительной силе Хаоса должно противостоять любой ценой, сокрушить ее и уничтожить.

Имперские солдаты были хорошо обучены, но было нечто большее, чем просто обучение в их упорной решимости не поддаваться страху и панике. Это были люди, которые знали, каким слабым и уязвимым делает человека паника, и были решительно намерены не покоряться ей. Солдаты погибали во множестве, пытаясь добраться до Гавалона, который казался как будто неуязвимым для их огня, но новые бойцы, встававшие на место убитых, не прекращали своих попыток и не прекращали стрелять.

И, глядя, как имперские войска штурмуют позиции Гавалона, Дафан понял, что имел в виду колдун — или, точнее, демон, использовавший его голос — когда говорил, что имперские солдаты настоящие герои. Они герои потому, что способны сохранять дисциплину даже перед лицом грозных сил Хаоса; они герои, потому что готовы пойти на любые жертвы, чтобы победить этого врага. Они не выбирали этого, потому что у них не было выбора; они делали то, что было необходимо. И в конечном счете их упорства хватило, чтобы истощить всю силу, хитрость и магию Гавалона.

Дафан видел, что в Гавалона попадали пули, снова и снова. Он видел, как колдун скакал по полю боя, срубая врагов своим огромным клинком и используя всю свою магическую силу иллюзий, чтобы избежать ответных ударов. Дафан не мог сосчитать, сколько солдат убил Гавалон магией и грубой силой, но видел и ощущал, что силы Гавалона постепенно тают, и резервы его магии подходят к концу.

А враги продолжали атаковать его.

Дафан наконец понял причину, по которой мог видеть все это так ясно — потому что демону был интересно, и он разделял с Дафаном это частично-магическое восприятие, хотя их мысли и сознательные реакции не были связаны. Демону был интересен Гавалон — но демон не собирался помогать ему. Демон и его создатель с самого начала считали, что Гавалон должен умереть. Сатораэль и его творец не хотели, чтобы имперцы убили защитника Гульзакандры с легкостью, но и спасать его вовсе не собирались.

Единственным, кого Сатораэль унес с поля боя, был Дафан. И, как предполагал Дафан, демон сделал это не для того, чтобы спасти его, а лишь в результате рефлекса, из-за их подсознательной общности. Несомненно, было в этом что-то подобное тому, как мать Дафана вытащила его из бочонка, но мать вытащила Дафана, чтобы спасти его, потому что она его любила.

Для Сатораэля такого чувства как любовь не существовало.

Дафан достаточно общался с Гавалоном и его порабощенными колдунами, чтобы понять, чего Гавалон ожидал от демона, пришествие которого он так тщательно подготавливал. Гавалон ожидал, что демон спасет Гульзакандру от имперской угрозы, спасет почитателей бога Гульзакандры от истребления имперцами. Гавалон ожидал помощи в своей войне, спасения от своей беды. Возможно, Гавалон всегда знал, что бог, чьей милости он искал, не был любящим богом, возможно даже, не был и честным богом — но все равно Гавалон верил, что имеет право молить его о помощи в трудный час, и имеет право надеяться, что эта помощь придет.

Дафан понимал сейчас, что эти надежды и ожидания были абсолютно иллюзорны. Сатораэль был здесь по своим делам. Он пришел, бросив свою огромную тень на поле битвы, не для того, чтобы дать помощь, но чтобы получить ее. Бойня на земле давала новые силы Сатораэлю и приближала его окончательную метаморфозу куда больше, чем та странная пища, которую пожирал Нимиан.

С точки зрения Сатораэля — точки зрения, которую знал теперь и Дафан, хотя никогда не спрашивал об этом — все смерти там, внизу, были жертвоприношениями, и для божественного замысла, частью которого являлся Сатораэль, не имело ни малейшего значения, на чьей стороне были умиравшие там люди.

— … и будут жертвы, — говорил Нимиан, когда он был еще лишь Сосудом. — Будут жертвы. И я доставлю корабли…

Гавалон хотел быть Гавалоном Великим. Он стремился получить в награду демоничество. Он решил стать чемпионом Хаоса — но бог, которому он поклонялся, хотел лишь жертвоприношений: жертвы его плоти; и жертвы его жизни; и, вместе с ним, жертв тысяч других жизней.

То, что бог Гавалона оказался столь вероломен, не должно было удивить Гавалона, как не удивило это и Дафана. Но что удивило Дафана — невероятная страсть бога Гавалона к смерти и разрушению.

Дафан понял, что этим и был Сатораэль: орудием разрушения. Любое различие между теми, кто поклонялся его создателю, и их беспощадными врагами было для демона лишь чисто тактическим вопросом. Бог Гавалона испытывал такую неутолимую страсть к разрушению, что даже миры имели для него лишь тактическое значение. Голод этого бога нельзя было утолить, даже пожрав всю вселенную.

И единственное, что мешало ему пожрать вселенную — Империум Человечества.

Дафан видел, как умер Гавалон, и понял значение его смерти. Он видел и понял это потому, что демон, частью которого он случайно стал, испытывал интерес и к самому факту смерти Гавалона и к его значимости — не потому, что именно эта смерть была особенно важна, но лишь потому, что демон, воплотившись в материальном мире, получил при этом способность испытывать интерес, и ему было приятно уделить крошечную часть своего бесконечного разума этой способности.

Умирая, Гавалон Великий стал всего лишь Гавалоном Отвратительным. Когда вся его магическая сила истощилась, пули, рвавшие его мутировавшую плоть, начали брать свое. Он истекал кровью и от внутренних кровотечений и снаружи из десятка ран, однако продолжал держаться в седле прямо и рубил направо и налево своим страшным клинком. Но теперь его удары рассекали лишь пустой воздух, не в силах найти цели, которые словно украли у него способность к уклонению.

Его ужасные глаза горели яростью и ненавистью, но в его взгляде больше не было колдовской губительной силы. Скорее напротив: зрелище его чудовищного лица, теперь искаженного болью и страданием, ободрило атакующих врагов, добавив им больше решимости застрелить или зарезать колдуна.

В конце концов, его зарезали. Имперский солдат, убивший его, израсходовал все патроны к винтовке, но это не заставило его отступить или испугаться очевидно превосходящей силы чемпиона Хаоса — и крик триумфа, сорвавшийся с его уст, когда он всадил свой нож в грудь Гавалона, пронзив сердце колдуна, был свидетельством, что солдат точно знал, кого именно он убил.

Но тень демона, подсчитывающего жертвы, простиралась над ними, и это делало победу солдата менее чем незначительной.

Дафан уже смирился со своей судьбой, со знанием того, что едва ли он переживет битву имперцев с защитниками Гульзакандры. Его мать, скорее всего, уже мертва, его деревня полностью разрушена, вся его жизнь обращена в руины. Тому, что он сейчас еще жив, он обязан лишь капризу судьбы, которая свела его с Сосудом Сатораэля. Он знал, что Гицилла была права, считая выигрышем каждую секунду жизни с тех пор, как они освободились из имперского плена у пруда. Но теперь Дафан начал сомневаться в том, такой ли уж это выигрыш.

«Если мир — только то, что я вижу», думал Дафан, «то он умрет вместе со мной. И мне не стоит думать о том, что будет с миром после того, как я умру. Если в нем уже сейчас не осталось ничего из того, что было мне дорого, тем больше оснований не слишком задумываться о его дальнейшей судьбе. Даже Гицилла уже не та, которую я когда-то любил; она стала частью демона, и связана с ним сильнее, чем я. Но человек не просто живое существо само по себе. Он есть результат жизни своей семьи, своей деревни, своего мира и всей истории человеческой расы. Он — хозяин всего этого наследия, и если он считает себя истинным человеком, то должен принять на себя ответственность перед всеми наследниками, которые будут после него. Если человек — действительно человек, он не может считать, что после его смерти уже ничто не будет иметь значения. Он не должен быть равнодушным лишь потому, что его ждет смерть

Я внутри демона, и демон внутри меня, и если бы не это, я был бы уже мертв. Но если я человек, то я должен думать о человечестве, а не о демоне — а я человек. Я уже не ребенок, которому грозит опасность утонуть, уже не мальчик, от которого взрослые скрывают тайны его народа. Я человек. И все люди, которые умирают там, внизу, наследники того, что делает меня человеком, и их жертва — моя жертва, независимо от того, какой бессознательный импульс заставил демона взять меня в свой мрак. Голод демона — не мой голод, и никогда не будет, потому что этот голод хочет пожрать само человечество, и каждый человек — настоящий человек — должен ему противостоять»

Дафан подумал, что это была прекрасная речь, хотя и произнесенная лишь мысленно, и ни одно человеческое ухо не слышало ее. Но какое она имеет значение, если никак не повлияет на последующие события?

Что это как не зря потраченная мысль, напрасно испытанная боль?

Что в сложившейся ситуации он может сделать, даже со своей парадоксальной природой?

Глава 26

Хотя со стороны противника было бы ужасной ошибкой атаковать позиции, на которых остановилась армия в ожидании прибытия самолета Мелькарта, Иерий Фульбра предпринял все необходимые предосторожности, чтобы его не застали врасплох. И когда противник все-таки атаковал, солдаты Фульбры были своевременно предупреждены и быстро заняли оборону. Вражеские войска, устремившись вперед, попали в настоящий ураган огня: огня куда более опустошительного, чем могли вообразить эти дикари из сбродной армии Гавалона, не говоря уже о том, чтобы такое видеть.

Сначала, когда Фульбра занял свой пост в командном танке с высокой башней, он подумал, что эта атака — не что иное, как страшная тактическая ошибка, порожденная абсолютно неверным представлением. Он наблюдал за атакой в перископ, который достаточно было повернуть на тридцать градусов в любую сторону, чтобы получить панорамный обзор всех позиций. В свете прожекторов бронемашин, стоявших на первой линии обороны, Фульбра видел, какое действие произвели на противника первые залпы, и был весьма доволен.

Нелепо разноцветная вражеская кавалерия оказалась неожиданно подвижной целью, удивительно удачно промчавшись сквозь град снарядов, но следовавшие за ней пехотинцы в полной мере приняли на себя ураган взрывов и осколков. Они умирали как мухи, и первые двести ярдов, которые они преодолели с тог момента, как пушки открыли огонь, стоили им таких потерь, что Фульбра уже почти был уверен, что одержит победу через несколько минут. Лишь когда поле зрения генерала заслонили его же тяжелые танки, а уцелевшие атакующие подошли настолько близко, что их не стало видно за рядами бронетехники, выстроившимися впереди, как стены — тогда равновесие боя начало колебаться.

Три оператора, обслуживавшие вокс-аппараты в передней части узкой кабины, сначала молчали — пока не было ни новых приказов от командующего, ни срочных донесений ему. Но когда действия по заранее разработанному плану обороны достигли предельного напряжения, начали поступать первые сообщения о потерях — и вскоре эти сообщения хлынули сплошным потоком.

Два полковника — заместителя Фульбры смотрели на кое-как сделанную импровизированную карту имперских оборонительных позиций. Составление карты было чисто рутинной обязанностью, но сам факт начавшейся атаки явился неопровержимым доказательством того, что неукоснительное выполнение рутинных обязанностей — очень важная вещь.

Фульбра, трижды постучав карте, сказал:

— Их кавалерия, судя по всему, разделена на три основных группировки. Если им продолжит так же везти, наибольшее напряжение возникнет в этих пунктах. Усилить вторую линию обороны на всех трех участках. И убедитесь, что у нас хватит сил закрыть разрыв хотя бы на двух участках, если он образуется.

Гамера и Диамбор не имели опыта маневра крупными силами в обороне; весь их довольно большой опыт состоял из наступлений, осад и преследований, которым не противостояло ничего серьезнее поспешно организованных неэффективных засад. Однако они участвовали во множестве полевых учений и штабных игр, и знали, как применить полученные теоретические знания на практике. Вокс-связисты начали передавать приказы командирам частей, имперские войска стали сосредотачиваться, укрепляя пункты обороны, которые казались наиболее уязвимыми. Теперь с передовой начала поступать информация о потерях, причиняемых вражеской магией.

— У них есть какие-то магические устройства, стреляющие огнем, — доложил связист Диамбора. — И что-то, что высушивает плоть прямо на костях, забирая из тела всю жидкость.

— Как они производят такое действие? — спросил Фульбра.

— Это как-то связано с их цветными знаменами, — ответил связист Гамеры. — Может быть, эти флаги — просто сигналы или маркеры, но похоже, именно они связаны с источниками разрушительной силы.

— Надо приказать снайперам выбивать их знаменосцев, — мгновенно предложил Гамера. — А сами знамена уничтожать огнеметами. Я видел такие штуки в Зендаморе, хотя лишь пару раз. Дальность их действия невелика.

Фульбра знал о магических знаменах не только от своих людей, но и от псайкеров Баалберита. Он знал, что с этими знаменами можно успешно бороться — но последнее сообщение от отряда, направленного на поиск каких-либо следов операции «Зонд», не упоминало никаких знамен.

— У них есть и другие колдовские орудия, — сказал он. — Пусть стрелки не слишком долго целятся — нам нужно быть в состоянии отреагировать на неожиданные действия противника, если они будут предприняты.

— Самые тяжелые потери, похоже, здесь, в центре, — сообщил связист Диамбора.

Фульбра немедленно вернулся к перископу, повернув его в том направлении, куда показывал Диамбор. На секунду он сам увидел два знамени, на одном было изображение огромной когтистой руки с глазом на ладони, на другом — только один громадный страшный глаз. Ярко раскрашенная ткань знамен сияла сверхъестественным светом, и из глаз на них исходили лучи, казавшиеся ярче любого прожектора.

Линзы перископа, над которыми при их полировке было прочитано много молитв, должны были защитить Фульбру от действия этой магии, к тому же он увидел эти страшные знамена лишь на мгновение, и все же он ощутил, как словно некая взрывная волна прошла сквозь его разум, угрожая разорвать саму ткань его сущности. Но на помощь Фульбре пришла дисциплина: дисциплина и вера в праведность и необходимость его дела. Фульбра хорошо видел, что солдаты, смотревшие на знамя — особенно те, что оказались близко к нему — не могли столь же упорно сопротивляться колдовству.

Некоторые из них стояли неподвижно, как будто парализованные ужасом, некоторые падали на землю, бормоча что-то, словно охваченные неодолимым страхом. Никто из них, как показалось генералу, не был поражен насмерть, но он сомневался, что они смогут прийти в себя достаточно быстро, чтобы успеть снова взяться за оружие — а тем временем разукрашенная с шутовской разноцветностью кавалерия колдунов обрушилась на них, и беспомощные жертвы были изрублены или заколоты.

Огонь в этом секторе фронта велся самый интенсивный, и казалось невероятным, что знамена врага все еще развеваются и странные рогатые лошади все еще скачут по полю боя, но Фульбра видел, что их ряды пополнились пехотинцами, которые все-таки смогли преодолеть поле смерти. Лишь у немногих было огнестрельное оружие, и большинство его составляли простые ружья, но даже те, кто был вооружен только клинками, теперь подошли достаточно близко, чтобы причинить урон, и они уже обходили ряды бронетехники, составлявшей первую линию имперской обороны.

— Усилить центр, — приказал Фульбра. — Едва ли им хватит сил, чтобы попытаться обойти нас, но держите наготове резервы на обоих флангах, на случай если они все-таки что-то готовят.

Ему пришлось отойти от перископа, он был слегка ошеломлен этой своей первой встречей с магией Гульзакандры. Как и Гамера, он служил в Зендаморе, и там сталкивался с магией, но лишь в небольших стычках, и никогда в таком бою, от которого столько зависело.

— Вы смотрели на небо, сэр? — спросил Диамбор.

Единственное, куда не позволял смотреть перископ — на небо, и Фульбра так и собирался раздраженно ответить полковнику — но Диамбор — не Гамера, и если он хотел привлечь к чему-то внимание генерала, значит, для этого была причина.

Люк в башне был открыт, чтобы в машину проникал свежий воздух, и в него был виден маленький круглый кусок неба. Невооруженным глазом можно было разглядеть не больше десятка звезд, но этого было достаточно, чтобы Фульбра понял, что хотел сказать Диамбор.

Звезды не двигались, и их свет был чисто белым.

— Баалберит был прав, — прошептал он. — Варп-шторм прекратился. Но надолго ли?

— Возможно, поэтому они и атаковали, сэр, — сказал Диамбор. — Должно быть, они боятся неподвижности неба так же, как нас пугает его движение. Даже если они ничего не знают о варп-штормах, вероятно, они знают, что звезды были неподвижны, когда Империум впервые пришел на Сигматус. Для них это должно быть страшное знамение.

В этот момент десяток звезд вдруг исчез во тьме. Что-то заслонило их на несколько секунд. Было трудно из узкого люка разглядеть форму и величину закрывшего их объекта, но Фульбра сразу понял, что объект этот, должно быть, огромных размеров, и поэтому не может быть, что это самолет Мелькарта, прибытия которого Фульбра ожидал — и который, похоже, уже давно не выходил на связь. Но если это не самолет, то что это может быть?

— Что-то в небе над полем боя, — сказал он своему связисту. — Пусть солдаты на тыловой позиции попытаются рассмотреть, что это, и доложат мне.

Вокс-оператор передал приказ и стал ждать.

— Они не могут сказать точно, сэр, — сообщил он наконец. — Некоторые говорят, что это что-то похожее на птицу, другие говорят, что оно похоже на летающего паука — но оно чертовски громадное. Даже если оно лишь в нескольких сотнях футов над землей, оно больше, чем что угодно на планете способное летать. А если оно еще выше… некоторые говорят, что оно очень высоко, почти среди звезд, но это просто неправдоподобно.

— Может быть, это корабль? — взволнованно спросил Фульбра. — Имперский космический корабль?

Но он понимал, что едва ли это корабль, подобный тем, чьи пустые корпуса были выставлены на обозрение в Состенуто. Если это корабль, то совсем непохожий на них. Но кто здесь, на Сигматусе, может знать, сколько разных кораблей есть в Имперском Флоте?

Радость от этой мысли вскоре сменилась сомнением, порожденным иной мыслью: кто на Сигматусе может знать, сколько разных кораблей есть во флотах, враждебных Империуму? В информации, сохранившейся от первых колонистов за два столетия, упоминалось об эльдарах и флотах-ульях тиранидов, но никто из ныне живущих на Сигматусе не знал, что в точности означают эти названия, или сколько еще подобных сведений было утрачено.

В любом случае, была вероятность, что гигантская тень над полем боя — тень врага.

— Оно стреляет в нас? — спросил Фульбра. — Или его присутствие оказывает какой-то магический эффект?

Ему вдруг пришла в голову мысль, что эта тень может быть громадным знаменем, самым мощным из всех колдовских знамен, которому достаточно только попасть в свет имперских прожекторов, чтобы его ужасная магия пришла в действие.

— Пока нет, сэр, — ответил вокс-связист. — Оно просто кружит над полем боя, словно проявляет любопытство. Только…

— Что только?

— Техножрецы докладывают, что псайкеры пришли в сильнейшее возбуждение.

— Разумеется — мы сражаемся в величайшем бою с еретиками Хаоса, который только видел этот мир. За последние полчаса против нас применено больше магии, чем за последние полвека. Я бы удивился, если бы у них не было припадков.

— О, у них есть припадки, сэр. Но техножрецы не понимают ничего из того, что они пытаются сказать. Полная бессмыслица. Техножрецы считают, что тут что-то не так.

— Это же техножрецы! — вмешался Гамера. — Конечно, они считают, что что-то не так. Но мы все равно побеждаем. Слава Императору Великолепному, мы побеждаем!

Фульбра вернулся к перископу, а Диамбор поддержал мнение Гамеры, хотя и более рассудительно. Больше не было видно двух магических знамен с изображениями глаза, исчезла и экзотическая кавалерия, столь успешно атаковавшая имперские позиции в начале боя. Фульбра видел все еще сражавшихся врагов, но каждого из них уже окружали имперские солдаты. И убивали одного за другим.

Конечно, враги еще сопротивлялись — Фульбра видел, как падали его солдаты, некоторые раненные, а некоторые мертвые. Но имперцы больше не отступали, и на место каждого убитого солдата становился другой. Оборона держалась и была по-прежнему прочной. Вражеская армия вложила всю свою силу в эту атаку, подобную урагану, но теперь ураган рассеялся, и от него не осталось ничего кроме нескольких еще не затихших порывов.

— Бой почти закончен, сэр, — сказал Диамбор. — Они совершили самоубийство.

В устах Гамеры это была бы фигура речи, но Фульбра знал, что слова Диамбора имели буквальный смысл. Атака была самоубийственной: атаковать такое количество бронетехники, расположенной на так тщательно подготовленных позициях было абсолютным безумием. Противнику было бы куда более разумно вести партизанскую войну, заманивать в засады небольшие отряды имперских войск, выбирая подходящее поле боя, быстро наносить удары и исчезать среди этих странных лесов.

Если бы так называемый Гавалон «Великий» решил вести партизанскую войну, завоевание и усмирение Гульзакандры могло бы растянуться на годы. Конечно, даже так он не смог бы одержать победу — как только были бы установлены надежные маршруты снабжения, имперские войска могли бы получать подкрепления и усиливаться, пока не стали бы совершенно неодолимой для туземцев силой — но, по крайней мере, тогда Гавалон сильно затруднил бы их задачу.

Вместо этого он совершил самоубийство.

Почему?

На секунду Фульбра задумался, стоит ли вообще задаваться такими вопросами, когда имеешь дело с колдунами, но это был слишком легкий ответ. Должен быть какой-то смысл, пусть и извращенный, в том, что совершил Гавалон. Почему он действовал столь безрассудно — словно завтра уже не наступит, и думать о будущем не имеет смысла?

Фульбре оставалось лишь вернуться к предположению, что это из-за того, что варп-шторм прекратился и звезды в небе неподвижны. Чем бы ни была та странная тень над полем боя, для Имперского Флота теперь путь свободен, чтобы прийти на помощь маленькому «Империуму» Сигматуса — и если путь свободен, псайкер Баалберита, должно быть, уже связался с флотом.

«Как доволен будет имперский командующий, когда узнает, что я совершил сегодня», подумал Фульбра. «Этот тщеславный глупец Мелькарт воображает себя будущим правителем мира, но когда Империум вернется, Мелькарт будет ему не нужен. Несомненно, я стану тем, кто больше всего выиграет от восстановления контакта. Даже Баалберит сумел проявить свою верность Империуму довольно жалким образом. Но я одержал победу — победу именно такого рода, какие больше всего ценятся в Империуме! Возможно, я буду служить генералом в масштабах звездного Империума!»

Звуки выстрелов постепенно затихали, и, наконец, настала тишина.

— Самоубийство, — повторил Диамбор. — И этим они нам сильно помогли, несмотря на все наши потери. Если бы они настолько не упростили нам задачу их уничтожения, мы могли бы потерять в три или даже в пять раз больше людей.

— Их глупость всегда была нашим преимуществом, — заметил Гамера. — У них нет нашей дисциплины, нашей веры, нашей чистоты и целеустремленности…

— Тень в небе все еще видна? — спросил Фульбра вокс-оператора. Он смотрел на круглый кусок звездного неба, видимый в люк, но небо было куда больше.

— Нет, сэр, — ответил связист. — Она исчезла.

— Хорошо, — сказал Фульбра.

И вдруг десяток звезд, видимый из люка, снова что-то заслонило. Фульбра едва успел подумать, что тень вернулась, или что наблюдатели, утверждавшие, что она исчезла, ошиблись, но его тренированные рефлексы уже реагировали на опасность, прежде чем сознание успело зафиксировать ее.

Когда гульзакандранский ассасин спрыгнул в башню, держа клинок, готовый ударить, правая рука Фульбры выхватила пистолет из кобуры на поясе.

Как только ассасин приземлился, Фульбра выстрелил.

Человекоподобная тень рухнула, словно это действительно был всего лишь сгусток мрака, появившийся из бесконечной тьмы за пределами солнца. Нож безвредно лязгнул о пол башни.

«Я герой!», подумал Фульбра.

Конечно, в определенном смысле он и раньше был героем, которому принадлежит заслуга эпохальной победы, но в убийстве врага своими руками было что-то, требовавшее особого героизма — и Фульбра не сомневался, что даже люди, командующие звездными кораблями и покоряющие целые миры, поймут это.

— Ну что ж, — сказал он с напускным спокойствием. — До рассвета у нас еще много работы. И лучше нам покинуть эту позицию, как только прибудет чертов самолет, прежде чем тут станет невыносимо находиться из-за вони трупов. Скоро искоренение зла начнется по-настоящему.

Глава 27

Когда бой закончился, и войска Гульзакандры были истреблены, тень, кружившаяся над полем боя, улетела, и Дафан по-прежнему был зажат в ее когтистой лапе. Крылья Сатораэля были теперь так огромны, что одного их взмаха было достаточно, чтобы взлететь высоко в небо. Дафан почувствовал, что замерзает. Воздух, который он втягивал в легкие, казался разреженным и обжигающе ледяным — но звезды не становились больше; они были слишком далеко.

Взмыв высоко в небо над полем боя, Сатораэль развернулся и начал долгое снижение.

Дафан слышал шум воздуха в огромных пернатых крыльях демона и знал, что испытываемое им чувство невесомости было лишь иллюзией. Сатораэль был далек от невесомости; он был чудовищно тяжел. Если бы он упал с той высоты, на которую ненадолго поднялся, то врезался бы в поверхность планеты как метеорит, оставив огромный кратер. Несмотря на свою страшную тяжесть, он был грациозным и элегантным существом, и глаза Дафана, привыкнув к звездному свету, могли разглядеть бронзовый блеск оперения демона и сияние его желтых глаз.

Сатораэль мог быть красивым, несмотря на свою громадную лысую голову и чудовищный клюв, но особый блеск в его глазах придавал ему выражение беспредельной жестокости и бесконечного высокомерия. Ничего более в нем не оставалось от Сосуда; и тело и душа Нимиана были пожраны окончательно.

Его снижение стало более крутым. Внизу не было видно огней, по которым можно было различить, где находится земля, и Дафану казалось, что они спускаются в необъятную бездну тьмы. Но когда Сатораэль снова выровнял полет, Дафан заметил проблеск света на горизонте, слабый и мигающий, но, несомненно, дело рук человека.

Это были костры на земле, и когда Сатораэль полетел к ним, почти скользя над поверхностью, Дафан смог их сосчитать: их было пять.

Дафан не сразу догадался, что Сатораэль хочет опустить его на землю, чтобы он выполнил какое-то мелкое поручение демона. Он не тешил себя иллюзией, что именно по этой причине Сатораэль унес его с поля боя. Демон определенно не нуждался в нем для исполнения этой части своего плана, но раз уж Дафан оказался у него, демон снизошел до того, чтобы его использовать, лишь потому, что так было проще.

«Ты ее любишь», прошептал демон, не нуждаясь в том, чтобы произносить слова вслух. «Я на мгновение дарю ее тебе. Она твоя, спаси ее и наслаждайся ею».

Но демон прекрасно знал то, что знал и Дафан — Гицилла уже совсем не та, которую он когда-то любил, и что бы он ни сделал, он сделает это по другим причинам.

Дафан понимал это потому, что лишь подсознательная часть его разума слилась с разумом демона, а сознание осталось свободным. И поэтому у него была власть не подчиниться демону, если бы он так решил. Он все еще сам управлял своим телом, своими движениями — но сейчас он не намеревался проявлять свою индивидуальность. Пусть Гицилла была уже не та, которую он любил, это все же была Гицилла. Если она нуждалась в его помощи, он должен помочь ей. Если ее нужно спасти, и у него есть такой шанс, он спасет ее.

Он даже был признателен демону за эту возможность, зная, что Сатораэль с легкостью мог бы сделать это и сам.

«Я все еще человек», напомнил себе Дафан. «Я все еще Дафан, сын Оры, ученик патера Салтаны и друг Гициллы. Я человек, я мужчина, и мне есть чем гордиться».

Он даже не споткнулся, когда Сатораэль опустил его на землю, хотя Дафану пришлось пробежать еще почти десяток шагов, чтобы замедлить скорость. Он едва не врезался в колючие заросли, и догадался очень осторожно срезать с них ветки, чтобы замаскироваться, прежде чем приблизиться к некоему подобию арены, вокруг которой горели эти пять костров.

Когда он отдышался и подполз ближе, то смог найти другое укрытие — за обломками какой-то огромной машины, которые были рассыпаны вокруг.

Внутри пентаграммы, образованной пятью кострами, находились четыре человека, один из них был тяжело ранен. У него было огнестрельное ранение в живот.

Дафану не приходилось видеть смертельных ранений до столкновения с солдатами в деревне, но он слышал жуткие истории, утверждавшие, что самые страшные раны — в живот, потому что смерть от них была медленной и очень мучительной. Этот раненый, похоже, был того же мнения; хотя он находился в сидячем положении, опираясь спиной о толстый кактус, он, казалось, не обращал никакого внимания на трех других людей. Его глаза были закрыты и, казалось, он полностью погрузился в глубины собственного страдания. Дафан видел, что человек с бледным лицом не хотел умирать и отчаянно цеплялся за ту недолгую, полную боли жизнь, что ему еще оставалась, но Дафан понимал — возможно, потому что понимал Сатораэль — что умирающий вполне осознает, какова будет цена его упорства.

Не удивительно, что раненый не заметил тени Сатораэля и не почувствовал ветра, поднятого его крыльями, но Дафан был изумлен, увидев, что другие двое, кажется, тоже не заметили, что пролетело мимо них.

Один из этих двоих явно был руководителем происходившего тут ритуала. Он был высокий и худой, и держал пистолет так, что было ясно — он более чем готов им воспользоваться. Он нетерпеливо шагал туда-сюда, внимательно глядя на остальных троих. Вероятно, он посмотрел вверх, когда Сатораэль пролетал нал ним, и, возможно, почувствовал движение воздуха от могучих крыльев, но, похоже, он не позволял себе испытывать удивление, полностью сосредоточившись на более важном деле: деле, которому он посвятил все свои намерения, все амбиции, всю фанатическую одержимость.

Дафану показалось, что Гицилла и третий человек не требуют большей бдительности для наблюдения за ними, чем раненый. Они тоже сидели, спиной к спине, казалось, вполне смирно. С виду они не были ранены, но казались слабыми и отстраненными. Их руки вяло висели вдоль туловища, а глаза были полузакрыты и не обращали никакого внимания на происходящее. Если они находились под действием наркотиков — а Дафан был уверен в этом, потому что в этом был уверен Сатораэль — то вполне смирились со своим состоянием. Оба они знали о появлении Сатораэля, но никто из них не отреагировал на это зримо или слышимо — один был парализован ужасом, а другая исполнена чувства радостного облегчения.

Они тоже ждали — и Дафан едва успел спрятаться в дюжине шагов от них, как стали очевидны первые признаки того, что их ожидание подходит к концу.

Пять костров горели ровно, их пламя было уютно желтым, но сейчас оно начало изменять цвет. Один костер, оставшийся желтым, стал более ярким и насыщенным; другие начали гореть красным, синим, зеленым и фиолетовым. Их пламя трещало и плясало, словно раздуваемое невидимыми мехами.

Ночь была довольно теплой, но внезапно, словно покрывало, стал опускаться холод; как будто все это место оказалось перенесено в тот разреженный холодный воздух, в котором летел Сатораэль, прежде чем принести Дафана сюда. Вдруг раздался звук бьющегося стекла, хотя Дафан не видел, что могло разбиться.

— Сейчас! — сказал человек с пистолетом. — Момент настал. Возьми ее силу, Дейр. Забери ее себе. Доза, которую я ей дал, парализует ее мозг и убьет ее через час, но пока она жива, ее сила будет твоей. Возьми ее! Используй ее! Заставь силы зла служить делу добра! Флот там; тебе нужно только закричать, чтобы быть услышанным. Кричи, Дейр! Пошли крик о помощи, который услышат сквозь световые годы. Приведи корабли, Дейр! Приведи их сюда как можно быстрее! Скажи им, что нам очень нужна их разрушительная мощь: что здесь скверна, которую надо искоренить!

Закончив свою речь, высокий человек присел рядом с раненым и ударил его по лицу. Этот удар должен был привлечь внимание раненого, но тот лишь еще сильнее зажмурил глаза. Человек с пистолетом настойчиво ударил его еще раз.

— Не бойся, Орлок, — прошипел он. — Все будет как должно. Все. Фульбра одержит победу, а Дейр Ажао вызовет сюда флот, чтобы закрепить ее результаты. Верховный Инквизитор Сигматуса никогда больше не подвергнется риску быть сраженным пулей наемного убийцы. Все прекрасно — слава Императору Великолепному! Все на своих местах — в том числе и кусок свинца в твоих кишках. Я знаю, почему ты так внезапно решил лететь сюда, Орлок. Ты хотел забрать всю славу победы себе, чтобы утвердиться в глазах своих сторонников как настоящий правитель мира, избранник судьбы. И я знаю, почему ты позволил мне занять место на борту самолета: потому что ты хотел убить меня, пока я далеко от моих друзей в Калазендре. И Дейра ты тоже хотел убить, чтобы тебе не пришлось отдать власть тем, кто обладает большими полномочиями. Но теперь все будет должным образом. Все. Можешь закрыть глаза, если хочешь, Орлок Мелькарт, но ты не сможешь спрятаться от знания того, что происходит здесь. Ты чувствуешь это в воздухе? Чувствуешь мощь, разрывающую громадные бездны пространства и времени? Слышишь плач мира-младенца, зовущего своего могущественного родителя? Разве не видишь ты, даже во тьме своего ограниченного разума, как рушатся все твои мечты и амбиции, отмеченные скверной? Я знаю, ты видишь, Орлок. Я знаю, ты чувствуешь.

Пока высокий человек с пистолетом неистово ораторствовал, Дафан внимательно смотрел на двух Сновидцев Мудрости — ибо ему не нужна была подсказка разума Сатораэля, чтобы понять, что человек, с которым Гицилла сидела спиной к спине, был одним из имперских Сновидцев Мудрости.

Гицилла, находясь под действием наркотика, казалась расслабленной и спокойной. Имперский Сновидец, напротив, теперь очень напрягся, и его руки больше не висели расслабленно вдоль туловища. Их словно свело болезненной судорогой — и эта болезненная напряженность, охватившая его тело, очевидно, была не только внешней, но и внутренней, потому что из его носа хлынула кровь, а его лицо начало светиться фиолетовым светом, почти невидимым для человеческого глаза. Его глаза, светившиеся ярче всего, начали закатываться, они стали полностью белыми, не было видно ни зрачка, ни радужки. Дафан предположил, что имперский Сновидец — Дейр Ажао, как называл его высокий человек с пистолетом — должно быть, ослеп и, наверное, больше никогда не сможет видеть.

Когда слепой Сновидец начал что-то бормотать, высокий человек прервал свою речь и, бросившись к Сновидцу, приложил ухо к его губам.

— Путь свободен, — бормотал слепой. — Путь свободен, и очень нужна помощь. Здесь мир, который вопиет об искуплении. Здесь мир, который молит о воссоединении с Человечеством. Здесь мир, который нуждается в имперском оружии и имперской дисциплине. Здесь мир, полный душ, ждущих спасения, мир, полный душ, жаждущих служить Императору всеми своими силами, мир, умоляющий о помощи перед лицом страшной угрозы, мир, который кричит — помогите, помогите, помогите…

Возможно, мир, от имени которого говорил Дейр Ажао, продолжал бы кричать о помощи еще дольше, если бы что-то незримое не схватило имперского Сновидца за горло. От удушья он не мог говорить, его глаза вылезли на лоб, изо рта хлынула пена.

Высокий человек приставил пистолет к голове Гициллы, закричав:

— Не трогай его, ведьма! Он вершит дело, угодное Императору. Не мешай ему забрать твою силу и даже не пытайся заглушить его крик о помощи, или я вышибу тебе мозги. Ты уже ничего не сможешь сделать. Сообщение прошло, и корабли придут. Ты ничего не сможешь сделать.

Но Дафан видел, что высокий человек очень ошибается. Дафан знал, что в действительности происходило здесь. Сейчас он видел больше, чем кто-либо — больше даже, чем Сатораэль, несмотря на способность демона знать мысли каждого человека в мире.

Дафан видел больше потому, что он жил, а Сатораэль — нет. Умение мыслить не было для Дафана недолгим и чудесным даром свыше; он владел им естественно. Не имело значения, каким могущественным разумом обладал Сатораэль, демон мог управлять им, лишь повинуясь своим секундным капризам и рефлексам. Дафан знал, насколько невежественным он был по сравнению с этим имперским безумцем, и насколько ограниченной была его способность мыслить и рассуждать, но все же он был человеком и поэтому понимал неизменную реальность разума — надежды, терпения, желания, ответственности, ярости, спокойствия, самоутверждения и самосовершенствования — гораздо лучше любого демона.

И поэтому сам Дафан, а не примитивная часть его подсознания, понимал, как теперь шла Игра — и каковы были ставки в ней.

Дафан также понимал, что высокий человек вполне способен выполнить свою угрозу и застрелить Гициллу прежде чем она сможет собраться и воспользоваться даром, который он, хоть и непреднамеренно, дал ей. Дафан был готов предположить, что Гицилла, возможно, больше не настолько человек, чтобы ее убила передозировка наркотиков, но он точно знал, что Гицилла все еще достаточно человек, чтобы пуля в мозг убила ее наверняка.

У Дафана не было оружия, но он обладал преимуществом внезапности.

Когда Дафан бросился вперед, человек с пистолетом не увидел и не услышал его. Внезапно его увидел раненый — он все-таки открыл глаза, словно кто-то подсказал ему, и сосредоточил взгляд на бегущем силуэте — но Орлок Мелькарт и не думал о том, чтобы предупредить своего убийцу. Он был вполне доволен тем, что видел.

Дафан врезался в высокого человека со всей силой, толкнув его плечом. Противник был заметно выше и тяжелее, несмотря на свою тощую фигуру, но главным фактором было то, что он совсем не ожидал нападения и потерял равновесие. От удара он упал на землю; пистолет выпал из его руки, отскочив в пыль, и отлетел на пять или шесть ярдов, оказавшись ближе к ноге раненого, чем к его конвульсивно сжатому кулаку.

Высокому человеку стоило бы попытаться снова схватить пистолет, пока Дафан еще не пришел в себя от столкновения. Он не добрался бы до пистолета без помех, но он мог дотянуться дальше и, отбиваясь от Дафана, выиграть несколько драгоценных секунд, чтобы схватить оружие. Но его подвели рефлексы, или просто он принял ошибочное решение — он бросился на Дафана, уверенный, что сможет справиться с этим мальчишкой.

Он ошибался, думая о Дафане как о всего лишь мальчишке, не зная, что Дафан пережил за последние два дня. Имперец не мог знать, какой силой обладал теперь Дафан — и Дафану понадобился лишь еще один шаг назад и полуоборот, чтобы восстановить равновесие и приготовиться к рукопашному бою. Когда высокий попытался свалить его ударом в голову, Дафан присел и ударил кулаком в живот имперца со всей силой, которую придавал ему гнев.

Рука Дафана не обладала достаточной тяжестью удара, чтобы свалить противника, но удар, несомненно, был болезненным и заставил врага потерять хладнокровие. Высокий быстро ударил снова, но беспорядочно, и Дафан с легкостью уклонился. Зато когда Дафан пнул противника в пах, его удар полностью достиг своей цели.

Дафан сожалел о дважды упущенной возможности сменить свои грубые башмаки на трофейные имперские ботинки высокого качества, но ему не пришлось сожалеть о прочности работы деревенского сапожника, когда противник скорчился на земле от боли. Не разочаровался Дафан в мастерстве давно уже мертвого несчастного сапожника, и когда впечатал башмак в лицо высокому, сломав ему нос и подбив глаза.

После этого у Дафана было достаточно времени, чтобы подойти к пистолету и подобрать его.

Раненый в живот по-прежнему смотрел на него.

— Ты кто? — спросил его Дафан.

— Я Орлок Мелькарт, — ответил тот прерывающимся голосом. — Планетарный губернатор. Император этого мира.

Должно быть, ему стоило огромных усилий произнести последнюю фразу, но он все же произнес ее. Он сделал это с выражением человека, решившего во что бы то ни стало произнести эти слова, пусть даже они оказались бы последними словами в его жизни — и даже если они были абсолютной ложью.

— Значит, это ты отдавал приказы, — бесцветным голосом произнес Дафан. — Ты приказал уничтожить деревню.

Он мог читать мысли этого человека, возможно, потому, что их мог читать Сатораэль, и сразу же понял, что ответ одновременно «да» и «нет».

Нет, Орлок Мелькарт не отдавал приказ Иерию Фульбре послать солдат через Янтарную Пустошь, чтобы они уничтожили деревню, которая называлась Одиенн. Если кто-то и должен нести ответственность конкретно за это решение, то вина лежит на Рагане Баалберите — высоком человеке, с которым дрался Дафан, или на Дейре Ажао — немудром Сновидце Мудрости, и оба они были здесь.

Но да, Орлок Мелькарт действительно был губернатором этого крошечного осколка Империума, затерявшегося во мраке и сбившегося с пути, не осознавая даже насколько; и в определенном смысле все приказы в этом «Империуме» были приказами Орлока Мелькарта.

Дафан застрелил Мелькарта, всадив ему пулю между глаз, и зная, что кто угодно мог бы счесть это убийством из милосердия — кто угодно, кроме самого Орлока Мелькарта.

Потом он выстрелил в голову Дейру Ажао, зная, что слепой Сновидец Мудрости вполне мог бы считать это убийством из милосердия, если бы он был в состоянии осмыслить это.

Потом он обернулся, чтобы застрелить Баалберита.

— Слишком поздно, — прошипел высокий человек, хотя говорить ему было едва ли легче, чем Мелькарту. — Сообщение прошло… и звезды в небе неподвижны. Корабли придут, и они очистят… очистят эту планету от тебе подобных, еретическая мразь… Ты проиграл… а я выиграл…

Он не спрашивал имени Дафана, потому что ему было все равно, кем был Дафан. Ему не было интересно ничье имя в Гульзакандре; для него все, кто не разделял его убеждений, были лишь паразитами, которые недостойны иметь имя. Но совсем по-иному он думал о своем имени — имени Рагана Баалберита.

Выстрел, убивший Рагана Баалберита, был таким же, как и остальные: быстрым и четким завершением необходимого дела — убийства. Но сначала Дафан сказал ему:

— Несчастный дурак, это был обман. Это был обман с самого начала. Ловушка была расставлена задолго до того, как ты родился, задолго до того, как твои предки высадились в Калазендре. А теперь ловушка сработала, и это ты привел ее в действие. Демон ждет, твои корабли обречены, и это сделал ты, Раган Баалберит. Ты совершил все это.

Он хотел бы, чтобы Баалберит умел читать мысли — тогда инквизитор убедился бы без тени сомнения, что это все правда, но инквизитор не мог читать его мысли так же, как не хотел знать его имя.

Наконец, Дафан повернулся, чтобы помочь Гицилле. В конце концов, именно для этого он был здесь.

Глава 28

Прежде всего, когда Сновидение Мудрости развернулось, подобно светолюбивому цветку внутри ее сущности, Гицилла сосредоточилась на том, чтобы постараться казаться маленькой.

Конечно, она знала, что ей придется отдать часть своей силы не слишком мудрому Сновидцу Баалберита, чтобы он сумел донести свое сообщение до Имперского Флота, но она не хотела рисковать тем, что псайкеры, получившие сообщение, могли понять, что пославший его не управляет своим разумом. Она знала, что они могли обнаружить влияние туземного наркотика, который дал Сновидцу его повелитель, но Гицилла надеялась, что этот факт может сработать в ее пользу и замаскировать некую необычность ментального крика о помощи Дейра Ажао.

Поэтому она должна была казаться маленькой и незаметной. В своей внутренней сущности она так же выросла, как и в физической, с тех пор, как прикосновение Сатораэля наградило ее этим даром, но она могла казаться маленькой, и обладала мастерством, чтобы использовать этот талант.

И когда Ажао установил телепатическую связь с псайкерами Флота, Гицилле пришлось приложить искусные усилия, чтобы казаться абсолютно пассивной, позволяя сознанию псайкера, слившемуся с ней, течь сквозь нее, не вызывая никакой реакции. Это было нелегко, ибо в основном ей пришлось учиться этому прямо в процессе.

Хотя Раган Баалберит считал себя настоящим имперским инквизитором, а своих помощников- священников по-настоящему учеными людьми, и более того, очень хотел, чтобы его псайкеры могли стать настоящими астропатами, двести лет изоляции на Сигматусе не позволяли даже должным образом завершить обучение Дейра Ажао, не говоря уже о том, чтобы связать его душу с душой Императора. Дейр Ажао был негодным инструментом, его способности приходилось усиливать местными наркотиками, чтобы позволить ему уловить хотя бы слабейшие проблески телепатических сигналов с имперских кораблей. Сам он даже с помощью наркотиков никогда не смог бы добиться, чтобы астропаты Флота услышали его, потому что действие наркотиков было слишком изменчивым и непостоянным, слишком хаотическим, но Дейр Ажао этого не знал.

Не знал этого и Раган Баалберит.

Скорее всего, не знали этого и астропаты, которым адресовался его крик о помощи.

Единственный способ, которым Дейр Ажао мог передать сообщение Имперскому Флоту — позаимствовать силу того, чья душа уже была крепко связана — но не обязательно связана с Императором. Сейчас Раган Баалберит думал, что сумел организовать своему псайкеру это преимущество, но он сильно ошибался. Даже роль Гавалона Великого была совсем незначительной. Но то, что происходило сейчас, являлось кульминацией игры, первые ходы в которой были сделаны еще столетия назад.

Это был ее блистательный финал, ее ключевая уловка. И похоже, она сработала. Корабли приближались. Они ответили на призыв Рагана Баалберита.

Или…?

Дейр Ажао связывался с астропатами, а не с командирами кораблей или командующим флотом. Гицилла видела ситуацию так, как видели ее имперские псайкеры — но они тоже были только пассивными орудиями, всего лишь инструментами связи.

Возможно, корабли приближались, чтобы оказать помощь Калазендре: чтобы укрепить слабое эхо Империума, уцелевшее здесь вопреки всему, и снова принять потерянных братьев в великий Империум. А возможно и нет…

Возможно, их командир ни в малейшей степени не хотел рисковать быть отрезанным от Империума варп-штормом, как его неудачливые предшественники, и считал, что их выжившие потомки — глупцы, не заслуживающие спасения. Возможно, священники и должностные лица на кораблях решили, что какие бы остатки имперских колонистов ни уцелели здесь, вероятно, они уже слишком деградировали, чтобы их спасать.

Возможно, корабли приближались, чтобы очистить планету от всякой жизни.

Гицилла поняла, что Сатораэлю в любом случае было все равно. Единственное, что было важно для демона — чтобы корабли пришли, потому что главной и единственной задачей демона было уничтожить имперские корабли.

Совсем скоро демона здесь не будет — «здесь» означает в данном случае не только этот мир, но и вообще вселенную времени и пространства — и, конечно, демону все равно, что будет с миром, или всей вселенной. Да, он проявлял интерес к таким вопросам, возможно, даже они завораживали его, но этот интерес был всего лишь эстетическим капризом, чьи цели могли служить как уничтожению, так и спасению, и, возможно, уничтожению они служили лучше, потому что сам Сатораэль был создан для уничтожения, а не для спасения.

Гицилла задумалась, какую же судьбу уготовил бог Гульзакандры ее миру? Входит ли этот мир вообще в его дальнейшие расчеты?

Она не знала.

Как прочно бы ни была ее душа связана с ее богом, она не знала.

И вот почему, когда Дафан застрелил Дейра Ажао, внезапно прервав ее связь с Имперским Флотом, Гицилла не знала, радоваться ей или горевать. Она чувствовала жар гнева Дафана — и чувствовала, хотя и слабо, последнее оставшееся тепло его любви — но не знала, благодарить его за это внезапное и яростное появление или нет. Когда Дафан завершил свою месть, Гицилла знала, что, явившись спасти ее, он действовал так, как должен был действовать истинный герой, во имя Гульзакандры и во имя мира, частью которого была Гульзакандра. Но она не знала, принесут ли его действия спасение или погибель. И если бы Гицилла могла сейчас связно говорить, то она не знала бы, что ему сказать. Если бы у нее было время рассказать, что она узнала, она не знала, рассказывать ли это как эпос, трагедию или фарс.

Она молчала, потому что не хотела кричать, но чувствовала себя абсолютно, ужасно одинокой под бременем своего нового знания — и под бременем того незнания, которое еще оставалось.

Будучи связанной с Сатораэлем Разрушителем, она могла лишь разделить с ним его предназначение и его судьбу, но все же в Гицилле оставалось еще достаточно человеческого, чтобы задуматься над тем, что же будет, когда он исполнит свое предназначение и встретит свою судьбу — и не только задуматься, но и тревожиться об этом.

Глава 29

Когда Дафан повернулся к Гицилле, она все еще сидела, напряженно выпрямившись, спиной к спине со столь же напряженно застывшим трупом Дейра Ажао. Дафан стоял перед ней, но она, казалось, была просто не в состоянии отреагировать на его присутствие. Хотя ее глаза сохранили свои яркие зеленые радужки и зрачки, Дафан боялся, что они стали так же незрячи, как глаза Ажао. Он опустился на колени рядом с ней и взял ее руки в свои, надеясь, что это успокоит Гициллу.

Но эффект был прямо противоположный. Вместо того, чтобы успокоить Гициллу, этот контакт вселил страх в него, вызвав в душе Дафана глубокое смятение.

Застрелив трех имперцев, он действовал как автомат, его разум — казалось — был чист, и мысли — казалось — полностью упорядочены, но это была лишь недолгая иллюзия. Когда он коснулся мутировавшего тела Гициллы, сила его связи с демоном вновь стала очевидной. Она по-прежнему касалась лишь чувств, а не разума, но мощь пробужденных ею эмоций заставила сознание Дафана ощутить себя воистину ничтожно слабым.

Если бы захлестнувшие его чувства были его собственными, Дафан, вероятно, сумел бы вскоре восстановить равновесие, но он — как и Гицилла — был слишком связан с Сатораэлем, чтобы быть способным сдержать не-его чувства. Его самые глубокие побуждения и желания слились с чувствами Гициллы — и видение, в котором затерялась Гицилла, хлынуло в его разум, как водопад.

Дафан знал, что его тело по-прежнему на поверхности его мира, выпущенное из когтистой лапы, в которой нес его в небе Сатораэль, но видение, которое он разделял с Гициллой и демоном, унесло некую менее материальную часть его несравненно выше, чем раньше.

Сатораэль летел вверх с невероятной, ошеломляющей скоростью. Дафан видел, как мир, на поверхности которого он жил, все уменьшался, превращаясь в крошечный полумесяц, не больше, чем казались луны в ночном небе, видимые с его поверхности.

Он знал, что остальную часть планеты покрывает ночная тьма. Знал он и то, что физически он сейчас где-то там, в этой ночной части, скрытый от своего собственного сверхъестественного взора.

Он видел, как солнце превратилось в маленькую звезду и затерялось на фоне тысяч — возможно, сотен тысяч — других звезд, которых было куда больше, чем он мог видеть с поверхности.

Дафан раньше и не представлял, что небо может быть таким прекрасным, столь исполненным возвышенного света.

Секунду видение было ясным, но потом оно начало расплываться, словно размазываться. Чистый и строгий белый свет звезд начал расцвечиваться другими цветами, течь и переливаться — точно так же, подумал Дафан, как текли и переливались сейчас внутренние сущности его и Гициллы.

Он, она и оно должны были быть сейчас отдельными светящимися точками разума, белыми и яркими, но они стали чем-то совсем другим: чем-то туманным и расплывчатым, многоцветным и нечетким… и причина этого была та же, по которой такими становились звезды.

Два измерения реальности, которые всегда должны были существовать отдельно, сейчас сливались и накладывались одно на другое…

И это смятение, всколыхнувшее саму реальность, было поднято ударами крыльев демона.

Сатораэль был сейчас слишком громадным, чтобы быть видимым, и, вероятно, уже слишком нематериальным, чтобы быть осязаемым, но он был здесь. То, что зародилось как семя внутри человека-Сосуда, теперь достигло высшей точки своего краткого существования, и результат его последней метаморфозы был сейчас очевиден.

Личинка, начинавшаяся как Нимиан, пожирая все, трансформировалась в Повелителя Перемен, который сейчас превращался в варп-шторм: варп-шторм, создающий чудовищную ловушку, в которую попадется флот имперских кораблей.

Дафан все еще сохранил достаточно сознания, чтобы сосчитать корабли; Гицилла этого сделать уже не могла.

Кораблей было двенадцать.

Дафан не мог сосчитать звезды, среди которых затерялось солнце, освещавшее его мир, но он знал, что звезд, должно быть, сотни миллионов, возможно даже сотни тысяч миллионов.

«Если Империум Человечества владеет всеми этими звездами», подумал он, «Сколько же у него может быть кораблей? И что из этого числа могут значить всего лишь двенадцать кораблей?»

Однажды, когда Дафан был еще маленьким, мать упрекнула его за то, что он сломал один из гвоздей, которые она дала ему, чтобы починить ограду курятника.

— Это же только один гвоздь, — сказал он тогда, — у кузнеца их еще целая корзина.

— Да, — сказала Ора, — но теперь нам нужен будет еще один гвоздь. А у кузнеца останется на один гвоздь меньше. Один лишний гвоздь мог бы пригодиться для подковки лошади, потому что если не хватит даже одного гвоздя, лошадь может потерять подкову, захромать, и погибнет в пустыне вместе со своим всадником. И если в пустыне погибнет отец, его дети могут умереть от голода, а их дети, которые могли бы родиться, уже никогда не родятся — а ведь кто-то из их потомков мог бы стать мудрейшим Сновидцем Мудрости в Гульзакандре, спасителем своего народа и карателем Калазендры.

Его мать пыталась так объяснить, что все великое и важное в мире зависит от множества предшествовавших событий, каждое из которых является частью сложной системы причин и следствий, и невозможно знать, не вызовет ли крошечная потеря чего-то незначительного здесь и сейчас несравненно большей потери чего-то важного где-либо и когда-либо потом.

Куда направлялись эти двенадцать кораблей, когда они услышали телепатический крик о помощи Дейра Ажао? Какая будет разница, если они уже никогда не прибудут к месту назначения? Возможно, никакой или очень малая — а возможно и напротив. Из-за нехватки даже одного корабля может быть проигран бой, потеряна целая планета. А если не будет двенадцати… Кто знает, что поставлено здесь на карту? Этого не знает ни Дафан, ни Гицилла, ни даже Сатораэль — но, возможно, это знает таинственный бог Хаоса, создавший Сатораэля — и этому богу не все равно…

Двенадцать кораблей направились сквозь варп-пространство к миру Дафана. Их навигаторов вел священный Астрономикон. Дафан знал это потому, что это знала Гицилла, и понимал это настолько, насколько понимала она.

И когда корабли выйдут туда, где их командиры ожидают найти нормальное пространство, они окажутся в варп-шторме. Таким образом, их последний переход будет осложнен настолько, что восстановить нормальное отношение с временем и пространством станет невозможным. Корабли будут уничтожены — не просто разорваны на части, как самолет, доставивший Дейра Ажао к Сатораэлю — они будут вывернуты наизнанку и подвергнуты еще более необычным изменениям.

Дафан знал это не столько потому, что это знал Сатораэль — способность Сатораэля к знанию сейчас быстро испарялась — сколько потому, что Сатораэль и был варп-штормом, который причинит эти разрушения, и еще потому, что часть души Дафана тоже стала варп-штормом, как и еще большая часть души Гициллы.

Дафан, Гицилла и Сатораэль будут разорваны вместе с кораблями — но из них троих лишь Дафан сохранил свою сущность достаточно, чтобы подумать о том, что станет с ними. Гицилла, как и Сатораэль, не знала, а лишь чувствовала это, и этого было ей довольно.

Но Дафан понимал, что «довольно» — неподходящее слово. Она и демон просто кипели от восторга, ликовали, были в экстазе. Для них это чувство было всем: не просто кульминацией их существования, но его смыслом и моментом величайшего торжества. Огонь их жизни вспыхнет жарче и ярче, чем огонь любой другой жизни — человека или демона — и они действительно ощущали эту вспышку как наивысшее блаженство, словно для любой жизни ничто иное не имеет значения — лишь то, как эта жизнь будет гореть.

«Но я человек», подумал Дафан, «и не могу так думать. Я человек, и должен задать себе вопрос: что будет после меня? Я человек, и не должен быть равнодушен к ответу на этот вопрос. Я человек, и должен служить делу человечества, неважно, сколько представителей человечества были моими врагами и желали моей смерти. Империум — враг мне, и всегда был врагом, но я человек, и должен задать себе более сложный вопрос, не является ли Империум врагом другого, еще более страшного врага — и если так, какого из врагов я должен ненавидеть больше?»

Империум уничтожил все, что было дорого Дафану — все, кроме Гициллы. Империум заслужил его ненависть. Но Дафан — человек, и должен спросить себя, почему? Если бы он был только человеком, то никогда не нашел бы ответа, но сейчас он был чем-то большим, и решил, что понимает, почему. Он решил, что понимает необходимость Империума. Это была горькая, жестокая необходимость, но все же необходимость.

Во вселенной, где мир был невозможен, ценой существования была война, и именно этим был Империум: машиной войны, охватывающей звезды, осмелившейся повернуть оружие варпа против чудовищных обитателей варпа.

Двенадцать кораблей пытались выйти из варпа, восстановить нормальный контакт с нормальным пространством и временем.

Но вместо этого они были поглощены варп-штормом, который был демоном Сатораэлем.

Сатораэль считал разум и воображение увлекательными, захватывающими вещами, а сам процесс мысли поистине восхитительным, но сейчас он больше не был способен к мысли, расчету и предвидению.

Как и Гицилла, подсознательная часть сущности которой была высвобождена силой наркотика, делавшего возможным Сновидение Мудрости.

Но Дафан понимал, что «мудрость» — неподходящее слово. Наркотик помогал Сновидцам, имеющим дар, видеть то, что иначе они никогда не смогли бы увидеть, и знать то, что иначе они никогда не смогли бы узнать, но было бы неверно называть это магическое провидение мудростью. Мудрость — это иной вид разума, и в ней не только интуиция и знания, но много больше.

«Я здесь настоящий Сновидец Мудрости», вдруг подумал Дафан, «потому что лишь я сохранил способность мыслить. Они — огонь, и могут лишь гореть. Я — человек, и могу мыслить»

Тем временем имперские корабли разрывало на части. Один за другим, они попадали в ловушку, которая была Сатораэлем, и выворачивались наизнанку. Этот процесс был неожиданно медленным — но Дафан помнил, что в варпе не бывает времени, и, вторгаясь в реальную вселенную времени и пространства, варп будет искажать время так же, как и пространство.

Людей внутри этих кораблей тоже выворачивало наизнанку так, что их внутренности оказывались снаружи, а кожа внутри. Кровь оставалась в их венах удивительно надолго, но их причудливые очертания оказались запачканы зловонной грязью из съеденной пищи в различных стадиях переваривания.

Странно, но люди, казалось, едва ли заметили эти перемены. Сами себе они казались абсолютно нормальными — возможно, лишь чуть более сосредоточенными, чем обычно. Но так было лишь до тех пор, пока они были тесно связаны со своими кораблями и крошечными обитаемыми мирами, существовавшими внутри этих кораблей. Один за другим, вывернувшиеся наизнанку корабли выбрасывали свой экипаж в алчную пустоту глубокого космоса; жестокий вакуум высасывал кровь из хрупких сосудов, створаживал мозг и выдавливал глаза как виноградины.

Если бы солдаты на кораблях не носили свою тяжелую и неудобную броню, им было бы легче выполнять ежедневную работу, но Дафану они показались не теми людьми, которые особо ценят удобства. Их разумы были полностью сосредоточены на дисциплине и расчетах, на почитании и вере, на цели и долге. Солдаты едва ли понимали, что происходило с ними, когда их разрывало на куски и превращало в фарш. Они умирали столь же храбро и благочестиво, как и жили, вознося хвалу своему Богу-Императору.

Их навигаторы же быстро осознали, что случилось, потому что затронувшее их искажение нарушило их связь с Астрономиконом. Они мгновенно поняли, что оказались на новом курсе, и пунктом назначения было вечное проклятие — но сказать это уже не могли. Любые слова, которые они могли сказать, как и любые вопли, которые они могли испустить, были раздавлены внутри них.

И это искажение, конечно же, было только началом.

Дафан видел, что люди, подвергшиеся метаморфозу, стали снова изменяться, терять те последние остатки целостности, что еще уцелели в них. Эта смерть не была быстрой, ибо варп-шторм играл с временем, и это была жестокая игра. Шторм, который был Сатораэлем, поглощал их и переваривал, питаясь своими новыми жертвами, так же, как питался он более обычными смертями, проложившими ему путь к звездам.

Дафан не знал, можно ли остановить это, но понимал, что должен по крайней мере попытаться. Он не обязан был прощать своего врага — Империум Человечества, но он должен сражаться с ним как человек, а не как тварь из варпа, для которой мысль была роскошью, а ненасытная алчность — всем.

«Я — единственный разум в этом шторме», подумал Дафан. «Я не отдал свое сознание Сатораэлю, и не позволил демону украсть его у меня, хоть оно и было тусклым, и не могло так гореть. Я — единственный разум здесь, и мне нужно лишь проявить свое сознание, чтобы захватить контроль над тем, что у этого шторма вместо тела».

Увы, это было нелегко.

Дафан напряг всю свою силу воли и обнаружил, что действительно может влиять на шторм — но он был всего лишь человеком, а варп-шторм был больше не только одной планеты — он был больше всей солнечной системы.

Секунду или две Дафан чувствовал себя ничтожным крошечным червем, почти невидимым, который прогрыз путь в мозг гиганта, теша себя смешной манией величия, что он сможет заменить гиганту разум. Хотя в действительности он был отнюдь не только микроскопическим паразитом. Демон использовал его и сделал его частью своей быстро развивающейся сущности. У него есть власть влиять на шторм, если только ему хватит воли, чтобы использовать ее, и стойкости, чтобы перенести последствия ее использования.

Когда он попытался остановить шторм, он ощутил его ярость, и она была подобна огню.

Ему показалось, что, вероятно, даже быть вывернутым наизнанку было бы менее мучительно. Он чувствовал, как огонь течет сквозь него, сжигая его заживо — только этот огонь не мог сжечь его до конца, обратив в дым и пепел. Огонь сжигал и сжигал его, и продолжал его сжигать, наверное, целую вечность.

Он чувствовал, как его кожа обгорает, как его сердце и легкие зажариваются; он чувствовал, как кровь в его венах вскипает; чувствовал, как его мозг плавится — но все это были не более чем ощущения, и этого не могло произойти по-настоящему, если только он не позволил бы этому произойти. Все, что он должен делать, чтобы защитить свое тело от сгорания в реальности — упорно продолжать цепляться за свое сознание, отчаянно отказываясь превратиться всего лишь в сгусток эмоций.

Об этом было куда легче думать, чем сделать, но сам факт, что об этом еще можно думать, был доказательством, что это можно и сделать.

И Дафан горел, сражаясь с штормом, и продолжал жить, несмотря на страшные муки. Он не уступит свое право быть мыслящим существом. Никакая угроза и никакой соблазн не заставят его сделать это. Он был человеком, и у него была возможность выбора, и он знал, какой выбор обязывает его сделать долг.

Теперь Дафан понимал, каким смешным глупцом он был, считая себя героем лишь за то, что застрелил человека из украденного ружья. Теперь он понимал, что значит по-настоящему быть героем, и почему настоящие герои были только у Империума, а на стороне его врагов — всего лишь жертвы случайного каприза и гибельного соблазна.

Конечно, он не мог остановить шторм или превратить его во что-то иное, но он мог нарушить процесс, в котором шторм разрывал имперские корабли и все, что внутри них. Даже этого Дафан мог добиться лишь ненадолго — но больше и не требовалось.

Он должен выиграть время, чтобы немногие уцелевшие корабли смогли спастись.

Выиграть время у безвременья было нелегко, но отнимать время — с этой задачей человеческий разум всегда справлялся хорошо.

Дафан протянул руки, все еще сжимавшие руки Гициллы… и выиграл время.

Люди, вывернутые наизнанку, вернулись в нормальное состояние, очнувшись от своего оцепенения, подобного сну. И сразу же принялись за работу, зная, что находятся на грани гибели — но зная так же, что следует делать.

Они действовали теми методами, которым были обучены. Они молились. Они боролись за порядок перед лицом Хаоса.

Три корабля вырвались из смертельной ловушки. Не все на их борту выжили, но потери были относительно невелики.

Выжившие, разумеется, не знали, что они спасены, не говоря уже о том, что они спасены Дафаном. И если бы кто-то сказал им об этом, они был не поверили — но даже если бы поверили, это никак не повлияло бы на то, что они сделали после.

Три уцелевших корабля атаковали мир, который они знали как Сигматус, обрушив на его поверхность смерть и разрушение.

Сначала они усыпали бомбами ярко освещенную дневную половину, разрушив все города в Калазендре. Они превратили Состенуто в обугленные руины и расплавили пустые корпуса кораблей, которые когда-то доставили их братьев на Сигматус. Потом они направились опустошать Гульзакандру, все еще скрытую в ночной тьме — и длинные линии взрывов прорезали яркие полосы света в ее унылых пустынях и скудных полях.

Время, которое Дафан выиграл для трех кораблей, их командиры использовали до конца — и могли бы использовать еще лучше, если бы варп-шторм не последовал за ними к поверхности.

Если бы жизнь Сатораэля не была так коротка, он, возможно, сумел бы исправить то, что сделал с его планом Дафан, но шторм уже становился все более разреженным с каждой проходящей секундой. Его остатки могли лишь создать иллюзию движения звезд в многоцветном небе Сигматуса, и не позволить кораблям выйти из атмосферы, но остаткам шторма уже не хватало силы вывернуть корабли наизнанку или разорвать на множество обломков.

И корабли приземлились.

Уничтожив потерянный осколок Империума, они сами стали потерянным осколком Империума. Поставив точку в одной странной истории, они стали прологом к другой.

И мир продолжал жить: избитый, измученный, обожженный, но не ставший непригодным для жизни людей, пусть и относительно примитивных, но по-своему удивительно изобретательных.

И мир продолжал жить.

До следующего раза.

ЭТО ЗАКЛИНАНИЕ было не только самым сложным из тех, что когда-либо пытался совершить Гавалон, оно было самым сложным из всех заклинаний, которые когда-либо предпринимали колдуны с тех пор, как люди впервые заселили мир, обозначенный на имперских картах как Сигматус.

Зверолюди заняли свои места. Гавалон держал кинжал с волнистым лезвием в правой руке, и горящий факел — в левой, и то и другое в определенные моменты ритуала должно было истязать его плоть. Он не боялся наносить себе увечья ради пользы дела, и не в первый раз ему приходилось жертвовать глазом или отрезать себе какую-нибудь конечность.

И поэтому, когда наступило время выполнить соответствующие элементы ритуала, Гавалон Великий не дрогнул и не заколебался. Не роптал он и на бога, которому был горд отдать эту последнюю и наименьшую из многих жертв, принесенных им для достижения этой цели.

«О, стать Повелителем Перемен!», подумал он. «О, стать мастером метаморфоз, неподвластным дряхлости смертных! Какое счастье служить истинному богу и быть свободным!»

РАСТИТЕЛЬНОСТЬ в пустоши были мрачной и уродливой и до того, как сюда упал самолет, пробороздив заросли, вызвав пожары и рассыпав раскаленные обломки. Кусты были сухими и колючими, их искривленные ветви — очень твердыми. Толстые кактусы казались еще более сухими и шипастыми. Листья каждого растения, попадавшегося на глаза, были либо тонкими и колючими, либо толстыми и бугорчатыми. Здесь во множестве виднелись фиолетовые и серые оттенки, коричневато-желтые и нежно-розовые, но лишь изредка попадались изумрудно-зеленые. Почва, на которой они росли, была иссушенной, тусклой и пыльной.

Теперь все изменилось.

Пока Дафан спал, вся местность вокруг удивительным образом преобразилась. Земля стала черной, вязкой и плодородной, зараставшей в больших количествах плесенью. Повсюду были цветы, и все они пышно цвели. Они были лимонно-желтыми и кремово-белыми, ярко-алыми и бледно-голубыми. Листья на каждом кусте были большими и широкими, самых причудливых форм и видов. Сами кусты стали в два раза больше, чем раньше, превратившись в настоящие взрывы прямых и гибких ветвей, колыхавшихся на теплом ветру. На круглых стволах кактусов появились, как бутоны, десятки маленьких сфер-отростков, многих из которых были покрыты еще меньшими отростками, и большинство из них вместо сухих белых колючек было покрыто мягкой разноцветной шерстью.

Искореженные обломки самолета были все еще рассыпаны вокруг, но они уже заросли вьющимися растениями, покрылись пурпурными лишайниками.

Мертвые тела Орлока Мелькарта, Рагана Баалберита и Дейра Ажао лишились плоти, остались только пожелтевшие кости. Их черепа и грудные клетки стали домом для маленьких лиан, чьи бледные цветы росли из пустых глазниц и пробивались между ребрами.

Гицилла тоже была здесь, и тоже мертвая, но ее еще не коснулось разложение. Она была последним физическим напоминанием о варп-шторме: последним вместилищем его силы и энергии. Ее тело еще сохранялось, но все же она была мертва, и со временем ее плоть тоже рассыплется и уйдет в землю, ее тело и душа растворятся в пустоши.

Дафан посмотрел в мертвые глаза Гициллы, ожидая увидеть хотя бы призрак ее взгляда. Он все еще не отпустил ее холодные руки.

Она была мертва, но все-таки заговорила с ним.

— Спасибо, Дафан, — сказала она.

— За что? — спросил он.

Было бы нелегко встретить обвиняющий взгляд этих мертвых глаз, но Дафан не собирался отворачиваться. Он ничуть не был испуган.

— За то, что предал меня.

— Кого «тебя»? И как можно благодарить за предательство. Это не имеет смысла.

— Ты знаешь, кто я, Дафан, — ответила Гицилла, хотя ее губы не двигались. — Кто еще мог бы быть за это благодарен? Кто еще мог бы наслаждаться таким чудесным парадоксом?

— Я не делал ничего для тебя, — ответил Дафан, полагая, что уже не имеет значения, кто подразумевался под словом «тебя». — Я сделал то, что сделал, по своим причинам, потому что я человек.

— Ты был им, — произнесла Гицилла, не слишком подчеркивая слово «был». — Но спроси себя, Дафан: что ты чувствуешь? И еще: чем ты станешь?

— Я ничего не чувствую, — сказал Дафан. Это была правда. Он не чувствовал совсем ничего. Словно та часть его, что могла чувствовать, была отнята у него: вырвана, вырезана и отброшена.

Конечно, именно эта часть его души была связана с Сатораэлем, слившись с демоном в варп-шторме. То, что осталось не связанным, независимым и способным к самостоятельным действиям — мыслящая часть, его разум. Но без эмоциональной части его разум никогда не сделал бы того, что сделал, потому что у него не было бы никаких побуждений делать это: ни страха, ни амбиций, ни гордости, ни страсти; ни чувства долга перед огромной семьей человечества среди звезд.

Так что же он есть сейчас? И чем он может стать?

— Я верну все это, — сказал Дафан, не будучи уверен, откуда он это знает. — Я буду жить, и опыт жизни вернет желание, и надежду, и тревогу…

— Ты мог бы стать великим колдуном, — сказала мертвая Гицилла, — под надлежащим руководством.

— У меня не было ни частицы дара, — напомнил ей Дафан. — И поэтому я еще жив, а ты — нет.

Следовало бы сказать «а Гицилла — нет», но такие тонкости его уже не волновали.

— Есть исключения в каждом правиле, — сказала мертвая Гицилла. — Они так радуют меня. И ты научишься любить их — когда привыкнешь… Ты не обязан подчиняться правилам, если ты этого не хочешь. Поразмышляй об этом, когда окажешься способен испытывать желания вновь. Спроси себя, что мог бы пожелать Сновидец Мудрости, живущий в мире, подобном этому? Другого все равно ты не увидишь.

— Я не буду служить твоему делу, — сказал Дафан. — Никогда. Я всегда буду предавать тебя, потому что я человек. Человечество — единственная сила, что стоит между сущностями, подобными тебе, и окончательной погибелью всего.

— Ничто не может помешать погибели всего живого, — ответил бог Гульзакандры устами Гициллы. — В конечном счете — все, что живет — вернется в пыль и прах, а все, что обладало силой — к бессилию. Значение имеет только то, как жизнь горит. И не насколько быстро, но КАК. И в чем была бы радость принять сторону Хаоса — быть Хаосом — если бы не было Порядка, чтобы бороться с ним? Какое удовольствие в победе, доставшейся слишком легко? Какая гордость, радость, чувство достижения, триумф? Враги нужны мне больше, чем друзья. Ничто так для меня не ценно, как предатель. Но у моих врагов все по-другому. Запомни это хорошо, Дафан, когда к тебе вернутся чувства. Порядок нетерпим к предателям и слабым, и к творчеству, и к тем, кто не умеет приспособляться к положению вещей. Порядку нужен лишь порядок, и неподвижность разума. Ты можешь к этому прийти, если захочешь — когда ты сможешь что-то захотеть. Но если бы ты выбрал путь иной — то большего достиг бы… Если твой выбор будет мудрым — ты станешь более великим колдуном, чем Гавалон.

— Никогда, — ответил Дафан. — Я человек, и не имеет значения, что я мог потерять, защищая людей. Я не могу и не хочу быть чем-то иным — и если я не могу сейчас испытывать чувства, по крайней мере, это означает, что я свободен от всех соблазнов и искушений. Меня невозможно склонить к скверне.

— И это очень хорошо, — сказало существо, которое не было Гициллой. — Единственное, что Губительные Силы ценить способны больше падших душ — лишь души чистые. Я пожелал бы тебе долгой жизни, если бы мог ты долго жить, и счастья, если бы оно существовало. Однако полагаю, что будет больше шансов выжить у тебя, если отсюда ты пойдешь на запад.

Дафан отпустил обмякшие, покрытые язвами руки Гициллы, и она упала на бок.

Как только ее тело упало на землю, плоть начала слезать с костей, растекаясь по жирной земле, словно ей очень хотелось стать удобрением для обновленного мира, не терпелось принять участие в будущих событиях его жизни.

Дафан знал, что это не сновидение. Он знал, что еще понадобится время, чтобы научиться снова видеть сны — и когда он научится, в его снах не будет ни капли так называемой «мудрости».

Он поднялся на ноги и подставил лицо теплому ветру, обдувавшему его холодные щеки. Солнце сейчас было алым, как артериальная кровь, поднявшись еще выше в словно окровавленном небе, и было скорее пугающим, чем манящим.

Но все равно, когда Дафан отправился искать свое место в новой жизни, он пошел на восток, а не на запад, потому что знал — только глупец поверит словам лживого бога. И если бы Дафан мог сейчас чего-то хотеть, он, несомненно, хотел бы узнать, что же в действительности стало с домом, где жили они с матерью — которая, если судьба окажется необычайно великодушна, может быть еще жива.

Пожалуй, было бы вполне логично именно там начать новую — правильную — жизнь.

Эпилог

Дафан проснулся, не увидев никаких сновидений. Отвернувшись от загадочного взгляда мертвых глаз Гициллы, он посмотрел на кроваво-алый рассвет.

Диск поднимавшегося солнца был багровым. Чтобы достигнуть поверхности планеты, его лучи должны были пройти сквозь пелену ожившего варп-шторма, а потом — завесу дыма и пепла, поднятого имперскими бомбами. Эти два полупрозрачных барьера перемешивались и сливались друг с другом, и их игры со светом, несомненно, являли собой чудесное зрелище. Все небо было разноцветным — красным и оранжевым, розовым и фиолетовым, испещренным яркими радугами и бушующими вихрями — но Дафан смотрел на все это бесстрастно, не испытывая никаких чувств.

Когда Дафан увидел, что сделал с местной растительностью варп-шторм, сотворенный Сатораэлем, в его разуме на мгновение возник вопрос, не было бы более интересно проснуться немного раньше, но Дафан не мог ощущать сожаление, что не сделал этого — как и какое-либо другое чувство. И вопрос был оставлен без ответа и без внимания, как и любой другой каприз воображения.

Дэн Абнетт Приманка

Далеко от Кайрограда и плодородных равнин, там, где северные территории поднимаются к самому сердцу зимы, есть место, называемое Намгород. Место, за которое люди боролись долгие годы, но были вынуждены признать свое поражение и сдать его на милость дикой природы. Даже летом северные территории не очень дружественны к человеку: крутые холмы, непроходимые леса, глубокие ущелья, где реки остаются замерзшими три четверти года. Зимой же, когда север выхаркивает на землю снег, словно туберкулезник кровь, местность превращается в смертельного врага для всего живого и теплого. Люди знали это когда строили Намгород, знали это каждую зиму, которую смогли пережить, и когда они оставили это место во власти льда и снега, им пришлось признать, что только зима могла быть его единственной госпожой.

Теггет пришел в Намгород накануне сверкающей зимы. Ее приближение уже ясно ощущалось в воздухе. Теггет был охотником за головами, а северные территории, в летние месяцы, давали убежище достаточному количеству преступников, беглецов и прочих типов, скрывающихся от правосудия, так что он неплохо ориентировался в этих местах. Но уже прошло шесть недель, с тех пор как сезон охоты закончился, и все беглецы, которые не собирались замерзнуть насмерть, попытались улизнуть через равнины: в большинстве своем, попадая в руки профессионалов, вроде Теггета. У охотника за головами, особенно такого бывалого, не могло быть никаких дел на севере в это время года, но у Теггета было несколько веских причин. Первой была награда; больше чем он мог заработать за три удачных сезона. Вторая — выданный ему дорогой комбинезон с подогревом. Ну и самое главное — сам характер заказа. Из-за своей профессии, Теггет не мог быть принят в высшем обществе Кайрограда. Большие люди в городе терпели его только как необходимое зло. Поэтому заказ, полученный лично от регента, давал ему просто уникальную возможность. Теггет уже предвкушал, как вырастет его авторитет, положение в обществе, возможно, он даже получит должность при дворе. "Лоуэн Теггет, охотник за головами волею Его Превосходительства регента".

Теггет всегда работал один. Он объяснил этот факт регенту и, похоже, что его это устроило. Регент, говоря куда-то в сторону от Теггета, словно его беспокоил дурной запах, проникший в его личные покои, подчеркнул деликатный характер дела. Все должно было остаться между ними. Если слухи просочатся наружу, награда Теггета будет аннулирована. Так же он намекнул и на другие возможные репрессии.

Теггет никогда не был тем, кто любит поболтать о своей работе. Он просто делал то, что делал. Он предположил, что именно поэтому люди регента выбрали его. Поэтому, и из-за его репутации. Несмотря на то, что сам Теггет не распространялся о своей работе, это делали другие, так что Лоуэн Теггет был известен тем, что брался за контракты, в результате которых люди исчезали навсегда.

Когда до Намгорода оставалось около километра, Теггет заглушил двигатель своего мотоцикла и дальше решил идти пешком. На двигателе стоял специальный экран-глушитель, который обошелся ему в кругленькую сумму на черном рынке, но он не хотел испытывать судьбу. Застегнув бронежилет и достав из седельной сумки охотничью лазерку, он подбросил в воздух двух своих лучших псиберов. Как только они оказались на воле, металлические лезвия их крыльев раскрылись, и они начали описывать аккуратные круги над верхушками деревьев. Оба псибера были выполнены в форме маленьких орлов: искусственные птицы из стали и композитной керамики. Теггет нажал на правую скуловую кость и глазной имплантат в его левой глазнице начал показывать, в полиэкранном режиме, картинку, передаваемую псиберами.

Намгород застыл в тишине. Рассыпающиеся черные развалины, над которыми возвышался огромный остов из ребер, открытый всем ветрам. Все в городе было слегка припорошено снегом. Небо было темным, словно дымчатое стекло, и на западе уже начали появляться первые яркие зимние звезды, похожие на фонарики.

— Где же ты? — прошептал Теггет.

* * *

— Если бы я… — Павлов Курц, регент Кайрограда, прочистил горло, пытаясь взять себя в руки, — если бы я заранее был оповещен о вашем визите, госпожа, я бы смог подготовить намного более…

Ольга Караманц взмахом руки остановила его.

— Не беспокойтесь регент. Мне нужно от вас совсем не много вещей и торжественная встреча не входит в их число.

Курц пожал плечами.

— Простите меня, госпожа, но система Колдруса находится на окраине и чаще всего ее не замечают. Официальные визиты крайне редки, особенно если речь идет о такой значительной фигуре как Канонисса Ордена Пресвятой Девы-Мученицы. Экклезиархия обязательно захочет провести с вами конференцию, чтобы обсудить вопросы веры и…

— Это не официальный визит, — сказала боевая сестра, стоящая слева от Канониссы.

— Как вам уже сказали, — добавила другая, оставшаяся у двери, — это частное дело.

Курц открыл рот, чтобы что-то сказать, закрыл его опять и сел. В ту же минуту, как ему доложили об их прибытии, он понял, что здесь что-то не так. Канонисса уровня Ольги Караманц не станет просто так посещать планету вроде Колдрус Прим. И уж конечно не будет тайно проникать в регентство через заднюю дверь в сопровождении только двух сестер. С ней не было ни свиты, ни многочисленной охраны. Все три женщины были одеты в простые черные плащи, под которыми угадывались силовые доспехи, их лица закрывали вуали.

Лицо Канониссы Караманц, насколько он смог разглядеть сквозь вуаль, оказалось неожиданно молодым. У нее были тонкие и очень красивые черты лица, почти юношеские в своей безупречности. Он не смог определить ее возраст, хотя голос у нее был мягкий и сухой, словно ему была тысяча лет.

— Вы ведь поняли, почему мы здесь? — спросила она.

Курц кивнул.

— Из-за… хм, из-за этого еретика.

Боевые сестры, сопровождавшие Канониссу, были значительно выше ростом и грубее сложены, чем их госпожа. Лица их невозможно было разглядеть за темными вуалями, ниспадавшим с накрахмаленных черных головных уборов, они обе стояли, сцепив руки на животах. Канонисса представила их как сестру Элиаз и сестру Бернадет, хотя регент так и не понял, кто же из них кто.

— Этот еретик, — сказала Элиаз или Бернадет.

— Вы сочли целесообразным сообщать об инцидентах раздельно, через частные каналы, — сказала Бернадет или Элиаз, — из чего мы заключили, что вы поняли щепетильность ситуации.

— Я… да, — вымолвил Курц.

— И тем не менее вы удивлены, увидев нас?

Курц снова прочистил горло и поднялся. Он пересек комнату и взял с буфета свой недопитый бокал с амасеком. Его вызвали сюда прямо с официального обеда с представителями гильдии торговцев. На нем до сих пор была надета официальная мантия, неуместно украшенная эмблемой гильдии и знаками объединений, патроном которых он являлся. Он сделал глоток, чувствуя, как разливающаяся по телу теплота ликера, укрепляет его решимость.

— Я ожидал, что кто-то прилетит, — сказал он. — Может быть агент, может быть даже сестра-посол. В общем, кто-то, кто сможет уладить эту проблему и проследит, чтобы все было сделано должным образом. Но… но не Канонисса лично.

Он повернулся к ним.

— Прошу прощения, могу я предложить вам…?

Ольга Караманц отрицательно покачала головой.

— Вы сбиты с толку регент, — сказала она. — Мои извинения. Мы были поблизости по заданию Святейшего Ордена. И, действительно, мы хотим убедиться, что ситуация разрешится… должным образом, не так ли? Почему бы вам не рассказать мне, что именно здесь произошло?

Курц кивнул. Тревожное воспоминание о Теггете проскочило в его мозгу, заставив усомнится, правильно ли он поступил, наняв его. Трон знает, он не хотел разозлить Канониссу.

Но он и не хотел посылать человека на верную смерть.

Даже такого мерзавца, как Теггет.

* * *

Зал собраний Намгорода возвышался над ним словно скелет кита. Снежинки мягко и бесшумно падали с ночного неба и казалось, что они светятся. Ветер внезапно стих, но ледяной воздух продолжал обжигать.

Лоуэн Теггет знавал тяготы и лишения. Бывший гвардеец, бывший элитный штурмовик. Он прошел через настоящий ад, который до сих пор возвращался к нему в ночных кошмарах. Этот холод был просто пустяком.

Он продвигался через развалины, постоянно потирая нагретой перчаткой энергоячейку своей лазерки, чтобы поддержать ее в рабочем состоянии. Определенно, здесь кто-то был. Тепловые следы, погасший костер, обглоданные кости мелких животных. И что-то еще; присутствие, тень, таящаяся на самой границе безмолвных руин.

Он знал, кого он должен был выследить. Этот факт не пугал его, но заставлял быть особенно бдительным. "Этот еретик притворщик, — сказал ему регент. — Он хочет заставить нас думать, что он то, чем на самом деле не является. Бог-Император, Теггет, я бы никогда не послал вас туда, если бы был хоть малейший шанс, что это правда. В этом деле есть только ложь и богохульство".

Богохульство. Это было сильное слово.

Намгород был первым поселением, построенным колонистами, когда они высадились на Колдрус Прим, столетия назад. Они основали его здесь, потому что это место непосредственно примыкало к месту посадки. Зал собраний, в который он только что пробрался, был построен из шпангоутов и балок, взятых из разбитого космического корабля, в их первую зиму. Позднее, колонисты выяснили, что другие области планеты предлагают более приемлемые условия для жизни, но Намгород, как место первой высадки, продолжал поддерживаться еще долгие годы, пока не стал непригодным для жизни.

Непригодный и неукротимый. Таковы северные территории. Люди Колдрус Прим, предки Теггета, покинули Намгород, потому что он был слишком дикий, слишком враждебный к человеческой жизни.

Нечто дикое было рядом с ним и сейчас. Он чувствовал это так же ясно, как снег под ногами.

Он проверил изображение с псиберов. Они сейчас кружили вокруг зала, их зрение было усиленно матрицами ночного видения.

Теггет что-то услышал. Тонкий мышиный писк в темноте слева от него. Он вскинул винтовку, медленно водя стволом из стороны в сторону.

Короткая вспышка, и картинка, передаваемая с псиберов, погасла. Сначала с одного, потом с другого. Он попытался восстановить с ними контакт, но тщетно. Он почувствовал, как учащается его пульс.

Что-то ударило его сзади, причем так сильно и так быстро, что он даже не успел вскрикнуть. Он увидел свою винтовку, крутящуюся в воздухе. Увидел мир, перевернувшийся верх тормашками, когда от удара перекувыркнулся через голову.

Увидел капли крови в воздухе. Капли темно-красной, артериальной крови и понял, что это его собственная кровь.

* * *

— В первую очередь я старался защитить репутацию Ордена, — сказал Курц вернувшись на свое место. — Было три случая массовых убийств. Преступник приложил не малые усилия, чтобы мы подумали, будто это дело рук боевой сестры.

Он сделал паузу и посмотрел на Канониссу и ее охранниц.

— Боевой сестры из Ордена Пресвятой Девы-Мученицы, — последние слова он выделил особо. — Боевой сестры… совращенной Хаосом.

Три женщины не проронили ни слова.

— Я знал, что это невозможно, — продолжил Курц. — Абсолютно невозможно. Против вашего брата — прошу прощения, госпожа, — против таких как вы, Хаос бессилен. Я провел осторожные исследования в архивах, чтобы утвердиться в своем мнении. В нашей истории есть много всевозможных ужасов, но нет ни одной падшей боевой сестры. Тогда-то я и догадался, что все это мистификация. Сумасшествие на самом деле. Более того, я заподозрил здесь богохульство. Вы, без сомнения, знаете, что в Пределе Пирус сейчас очень неспокойно. Ужасные времена, но, к счастью, эта зараза пока не добралась до нас. Иногда жить на окраине — благо. Я предположил, что какой-то еретик задумал очернить имя Ордена, совершая эти преступления, чтобы посеять смятение и панику. Я послал сообщения, чтобы предупредить вас об этом.

Он остановился. Женщины по-прежнему молчали.

— Но сейчас… сейчас я уже в этом не уверен.

— Почему? — спросила Канонисса.

— Потому что вы здесь.

— Что вы предприняли? — спросила Элиаз или Бернадет.

— Я нанял человека. Парня с определенной репутацией среди охотников за головами. Я нанял его, что бы он выследил этого еретика, и тогда доброе имя Ордена было бы восстановлено.

Канонисса встала.

— Вы послали своего человека за этим… как вы его называете… еретиком?

— Опытного человека. Настоящего профессионала.

— Регент, — сказала она, — вы подписали ему смертный приговор.

— Я принял меры предосторожности, — Курц заговорил быстрее. — Парень не дурак. Очень опытный и очень ловкий. Он будет обо всем молчать.

— Он замолчит навсегда, — сказала Бернадет или Элиаз.

— Но послушайте… — начал регент.

— Это вы послушайте, регент, — прервала его Канонисса. — Я должна знать, куда он отправился, и какая улика привела его туда. С этим должно быть покончено.

— Вы хотите мне сказать… — начал ошарашенный Курц, до которого только сейчас дошло о чем они говорили.

— Я ничего не хочу вам сказать, — ответила Канонисса, — так будет лучше. Только Трону ведомы наши пути. Скажите мне, куда отправился этот человек.

— Я могу сделать лучше, — сказал регент, голос его был тонким и испуганным, — я могу вам показать. Я настоял, чтобы он взял с собой следящее устройство, как условие его контракта.

* * *

— Доклад? — прошептала Канонисса в свой вокс. Ночь была безлунной, и падающие снежинки прилипали к темному газу ее вуали.

— Сигнал четкий, — ответила боевая сестра Элиаз.

— Продолжаю движение, — доложила боевая сестра Бернадет.

Две лучших, подумала Канонисса. Бернадет и Элиаз, две самых одаренных воительницы ее Ордена. Они уже давно скрылись из поля зрения, но она легко могла представить их себе. Элиаз со своим штурм-болтером, Бернадет с энергетическим мечем и огнеметом. Две лучших.

И тут же Канонисса вспомнила — Мириэль была лучшей из лучших.

Канонисса шла вдоль улицы из черных деревьев, сквозь снегопад, держа ладонь на рукояти своей палицы. Ее плащ был без подогрева, но доспехи защищали ее от жуткого холода. Этот холод был послан Императором, он отрезвлял и таким образом принижал и возвышал одновременно.

Ее посадочный модуль приземлился в двух километрах от места, называемого Намгород. Регент умолял их дождаться утра, тогда он смог бы вызвать им в помощь солдат СПО из состава Внутренней Гвардии.

Неприемлемо. Все это должно было оставаться частным делом. Если кто-нибудь узнает, если пойдут разговоры…

Ольга Караманц поежилась, представив это себе. Вся эта история была невероятной. Невыносимой. Будет лучше, если все закончится теперь, быстро, под покровом этой холодной зимней ночи. Мириэль. Мириэль.

Они нашли мотоцикл возле дороги и проследовали за сигналом дальше к развалинам. Человек регента — Теггет — без сомнения был уже мертв, но следящее устройство оказалось хорошей идеей. Его тело уже остыло, но устройство продолжало жить и посылать сигнал.

— Что-то… — доложила Элиаз.

Потом, — нет, ничего. Просто лисица. Все чисто.

Караманц посмотрела на приемник. Сигнал от тела бедного неудачника был по-прежнему четким и, похоже, шел из развалин зала собраний прямо перед ними.

"Где ты, Мириэль?" — подумала Караманц. Но это был не главный вопрос. Главный вопрос — "Что они сделали с тобой?"

Что мерзкие силы Хаоса сотворили с тобой, когда ты попала к ним в лапы? Вердикон. Там все и произошло. Мириэль Сабатель, сестра-настоятельница, была объявлена пропавшей без вести после ужасной битвы с нечестивыми Детьми Императора.

И вот теперь, это. Вернулась из мертвых. Вернулась, но изменилась. Изменилась так, как никогда не менялась ни одна сестра битвы.

Уступая только могучим Астартес, сестры битвы являются самым совершенным боевым механизмом Империума Человека. И, в отличие от Астартес, ни одна из них, ни разу не поддалась влиянию Хаоса. Какой трофей для Хаоса. Какой извращенный чемпион.

— Канонисса? — Это была Элиаз.

— Говори дитя.

— Служебные пристройки пусты. Я захожу с левого фланга.

— Окружаем, — Караманц достала и включила свою палицу. Та засветилась синим в снежной тьме. — Бернадет?

— Справа от вас. Захожу.

Канонисса вошла в зал собраний. Снег падал вниз словно мука, просеянная через голые стропила и анкерные балки, снятые с давно разбившегося космического корабля. Источник сигнала находился теперь прямо перед ней. Она шагнула вперед, палица в опущенной руке, ожидая увидеть труп Теггета.

Трупа не было. Только лужа крови на черных каменных плитах.

Лужа крови и маленькое, мигающее устройство…

Реакция Караманц была мгновенной.

— Берегитесь! — крикнула она в свой вокс.

Для сестры Бернадет было уже слишком поздно. Перебравшись через просевший, запорошенный снегом, поперечный неф, Бернадет развернулась и вскинула свое оружие, когда услышала приближающееся к ней жужжание. Псибер, выставив клюв и когти, вынырнул из темноты и сильным ударом рассек ее вуаль, ее лицо и ее череп. Бернадет пошатнулась, непроизвольно схватившись за свою разрубленную голову, выпавшие меч и огнемет отскочили от камней валяющихся вокруг. Из разорванного горла Бернадет вырвалось только слабое бульканье.

Она упала замертво, лицом вниз.

Элиаз, услышав падение, бросилась к ней. Она была в десяти шагах, когда огнемет Бернадет каким-то образом самопроизвольно выстрелил. Струя огня ударила Элиаз словно молотом, мгновенно спалив ее плащ, вуаль и кожу на лице. Споткнувшись, объятая пламенем, она закричала от ярости. Подняла горящей рукой свой болтер, но лазерный заряд, меткий выстрел из охотничьего оружия, разнес ей череп.

Скрюченный и неподвижный, ее труп продолжал гореть.

— Элиаз? Бернадет? Сестры? — тишина. Только треск помех в воксе, треск горящего пламени и дыхание зимнего ветра.

— Мириэль?

Караманц медленно двинулась по кругу, держа палицу наготове.

— Меня было так легко найти? — спросил голос из темноты.

— Мириэль?

— Меня было так легко найти?

— Да! — прохрипела Караманц.

— Хорошо.

— Мириэль, пожалуйста. Я хочу помочь тебе.

Из темноты выступила тень. Только тень, сгорбленная и движущаяся словно марионетка, ее длинные нечесаные волосы блестели, отражая сияние лежащего вокруг снега.

— Я знала, что ты придешь за мной, — сказала тень — я знала, что ты будешь охотится за мной вечно.

— Я хочу помочь тебе.

Тень засмеялась.

— Властью Трона и Бога-Императора… — начала Караманц.

— Заткнись! Я не хочу больше этого слышать.

— Мириэль…

— Так много всего я хочу сделать. Так много всего мне нужно сделать, но пока ты охотишься за мной, я не свободна. Мне нужно было это.

— Это?

— Ох, госпожа, как вы думаете, почему меня было так легко найти?

Ольга Караманц похолодела, еще крепче сжав рукоять своей палицы.

— Я хотела чтобы ты пришла, чтобы покончить с этим раз и навсегда.

Тень подошла ближе. Это была не Мириэль. Это был какой-то грубый крестьянин в бронежилете, качающийся и бледный, раненный. К груди он прижимал охотничью лазерку, но даже не пытался поднять ее.

— Мириэль!

— У моего повелителя Балзрофта, большие планы насчет меня, — сказал скрытый голос, — но я не могу исполнить их, пока ты гоняешься за мной. Поэтому я вызвала тебя сюда, чтобы покончить с тобой.

Канонисса Ольга Караманц резко развернулась и подняла палицу в защитную позицию. Меч, с лезвием, таким же ярким как снег, уже прошел сквозь ее защиту. Он разрубил плащ и грудную пластину, и рассек ее тело до позвоночника.

Она упала, залив пол своей горячей кровью. От лужи в воздух поднялся пар. Под вуалью, ее рот беспомощно открылся и закрылся.

— Т-с-с, — сказал голос — мы больше не будем об этом говорить.

* * *

— Я замерз, — сказал Лоуэн Теггет. Он сел, склонив голову между колен. Он устал. В воздухе зала собраний невыносимо воняло кровью.

— Холод можно игнорировать, — сказали тени.

— Говорите за себя. Я ранен. Вы ранили меня.

Мириэль Сабатель появилась из темноты, держа в руке меч, и склонилась рядом с ним.

— Ты поправишься. Ты теперь мой. Демонпринцы поют и мой пульс учащается. Скоро и твой начнет биться чаще.

— Трон, — Теггет вздохнул. — Я проклят? Вы прокляли меня?

— Ты был приманкой Лоуэн. Ты помог мне победить моих врагов. В благодарность, я сохраню тебе жизнь… и поделюсь с тобой чудесами, которые видела.

Теггет застонал.

Мириэль Сабатель выпрямилась и вытянула вперед руку. Из темноты прилетели две металлические птицы и уселись на нее. С одной из птиц капала кровь.

— Ты мне нравишься Лоуэн. И мне нравятся твои игрушки. Они развлекают меня. Ты можешь быть мне полезен.

— Как, госпожа?

— Ох, Лоуэн Теггет. Оставаясь самим собой. Ты умелый человек. Прекрасный убийца. Посмотри, сегодня ты разделался с двумя сестрами битвы. Нет ничего, с чем бы ты не смог справится.

Теггет улыбнулся и печально покачал головой.

— Я просто охотник за головами, госпожа, — сказал он.

Она протянула руку и погладила его по растрепанным волосам.

— Ты гораздо больше, чем это, Лоуэн, — сказала она.

— Ты мой друг, и мое орудие теперь. Я желаю, чтобы ты отправился со мной и сражался на моей стороне.

Он посмотрел на нее, его лицо было бледным и испуганным.

— Так вот что чувствуешь, когда тебя совращает Хаос? — спросил он.

Она кивнула, продолжая гладить его по голове.

— Приятно, — признал он. — Так куда мы направляемся?

— Ах, мой маленький охотник, — сказала Мириэль Сабатель, — как насчет того, чтобы поохотится на эльдар?

Гэв Торп Страшный сон

Джошуа спал. Он понимал, что спит, потому что отчетливо помнил, как укутываясь в тонкое, рваное одеяло, готовился ко сну в пустыне, кою называл своим домом. Во сне он обнаружил, что стоит в темном гроте, который образовали кроны деревьев. Свет здесь был тусклым, воздух пропитан запахом плесени и гниющих растений, а болезненно-бледные листья безжизненно свисали с тонких, перекрученных ветвей. Где-то над головой, водянистый свет незнакомой луны судорожно пробивался сквозь листву, которую перебирал прерывистый ветер.

Оглянувшись вокруг, Джошуа увидел, что грот окружали крутые склоны гор, и единственным выходом отсюда была пещера. Она была похожа на гигантскую пасть с острыми сталактитами, нависавшими прямо над входом, будто ряды клыков. Темные впадины наверху неотрывно глядели на юношу, словно пара огромных мертвых глаз.

"Здравствуй, мой юный друг!"

Голос в голове Джошуа скорее ощущался, чем слышался. Он был ему хорошо знаком, потому что тот не раз говорил с ним за эти несколько лет. Сперва юноша боялся Голоса, но потом все больше и больше привыкал к нему, несмотря на странности, которые тот порой говорил. Тем не менее, во сне он услышал его впервые и тут он звучал гораздо сильнее и громче, чем обычно.

"Что происходит?" — спросил Джошуа тоже, скорее мысленно, нежели вслух.

"Ты видишь сон, вот и все. Тут ничто не может повредить тебе. Здесь нечего бояться", — ответил Голос.

"А как ты сюда попал? Ты никогда раньше со мной не говорил во сне. Почему ты никогда со мной не говорил в моих снах?" — Джошуа не боялся. Голос баюкал, успокаивал его.

"Ты никогда не пускал меня в свои сны. До сегодняшнего дня ты мне не доверял. Но сейчас ты понял, что я твой друг и теперь мы можем разговаривать всегда и везде. Это ты сам позволил мне войти сюда, Джошуа".

"Где мы? Это по-настоящему или во сне?" — спросил Джошуа, сам не зная, зачем, потому что был уверен, что спит. Нигде во всей пустынной Ша'ул не росло столько зелени, кроме, разве что, садов имперского командующего Ри.

"Это не настоящее место, я помог тебе создать его. Мы отправимся на поиски приключений. Помнишь, в детстве, ты в своих мечтах пускался в путешествия? Ты сияющим мечом разил врагов Императора, демонов и чудовищ".

"Конечно, я помню свои мечты. Но тогда я был совсем маленький. А теперь мне уже пятнадцать и эти ребячества не для меня", — запротестовал Джошуа.

"Для приключений невозможно быть слишком старым, Джошуа. Здесь, в мире мечтаний, ты герой. Люди будут приветствовать тебя и любить. Не то, что в реальном мире, где ты никому не нужен, где тебя даже выгнали из родной деревни твои собственные друзья и семья. А тут никто не посмеет ненавидеть и презирать тебя за то, что ты есть".

Голос был очень убедителен. Он знал о Джошуа все; о его детстве, его думах и волнениях. Во времена одиночества, когда Джошуа сбежал от разъяренной толпы, что была его друзьями и родными, он оставался его единственным спутником, в тревожных раздумьях успокаивая своим присутствием. Голос всегда находил для Джошуа нужные слова, чтобы тот забыл о своем одиночестве. Он открыл ему тайны его дара, который неразумные крестьяне обозвали колдовством. Голос рассказал ему обо всем. Он поведал Джошуа о том, что другие завидовали его талантам и, из ревности, возненавидели его. Он же научил его применять свои способности и управлять ими, чтобы те не вышли из-под контроля. Иногда он просил юношу сделать что-нибудь, но это что-то было всегда неприятным, и Джошуа отказывался, а Голос никогда на него не злился, никогда не кричал и не жаловался. Он был для Джошуа будто бы отцом, с тех пор, как настоящий его отец донес на своего сына проповеднику, и мальчику пришлось бежать из деревни, чтобы избежать сожжения на костре.

"Иди же, Джошуа, в этом мире ты герой. Приключение ждет тебя".

Только лишь Джошуа шагнул к зловещей пещере, как вдруг, словно из ниоткуда, появились две странные фигуры, загородив ему проход. Существа были горбаты и уродливы. Их бледные глаза пялились на юношу из глазниц, лишенных век. Один из них хотел что-то сказать и открыл рот, обнажив ряды острых как бритва зубов, и… но все, что вырвалось оттуда было невнятное бульканье и шипение.

"Они не пропустят меня", — мысленно сказал Джошуа Голосу.

"Значит, тебе придется заставить их сделать это".

"Но как мне с ними сражаться? У меня нет ни оружия, ни доспехов", — возразил Джошуа, и его сердце затаилось в мрачном предчувствии того, что скажет ему Голос.

"Здесь, во сне, ты волен сам создать их себе. Твой разум и есть оружие! Используй его!"

Джошуа уставился на свои руки, представив себе, что держит меч. Словно по команде, массивная металлическая сабля появилась в его ладонях, и ее полупрозрачный клинок засиял неземным синеватым светом.

А Голос шептал.

"Здесь, в этом мире, Джошуа, ты обладаешь истинным могуществом. Здесь ты повелитель. А теперь, срази их!"

Мгновение Джошуа колебался. Демоны, издавая панические утробные стоны, шарахнулись от его меча.

"Они омерзительны", — подумал Джошуа, — "Я тут повелитель".

Глубоко вздохнув, он решительно шагнул вперед. Один из демонов бросился на него, и юноша моментально среагировал. Клинок со свистом разрезал воздух и, даже не замедлившись, отсек протянутую руку нападавшего демона, который взвыл от боли. Другой удар разрубил чудовище пополам от плеча до паха. Другой монстр бросился наутек, переваливаясь на своих скрюченных ногах, но Джошуа, неутомимо помчавшийся вслед ним, был проворнее. Единственный удар отделил ужасную голову от туловища и Джошуа, к своему отвращению, увидел, как темная кровь твари хлынула на землю, заливая мертвые листья, и те зашипели, словно под действием ядовитой кислоты.

"Хорошо, хорошо", — Голос приободрял Джошуа. — "Ты уничтожил своего врага. А теперь войди в пещеру. Цель твоего приключения перед тобой".

Бросив последний взгляд на зловонный лес позади, Джошуа ступил за похожие на зубы сталактиты и темнота пещеры окутала его. Внутри пещера превратилась в узкий, извилистый, с множеством маленьких ответвлений туннель, идущий вниз. Голос неустанно и верно направлял юношу в этих глубинах, больше похожих на лабиринт.

Джошуа не ощущал шагов, чувство было такое, как будто бы он парил, быстро продвигаясь по хитрой паутине туннелей. У следующей развилки снова выпрыгнули демоны, такие же отвратительные и скрюченные, как и первые два. В руках они держали посохи и палочки, которые извергли на Джошуа дождь белых молний. Они сыпались на камни, взрываясь, и юноше пришлось укрыться в ближайшем проходе. Юноша вообразил вокруг себя прочный щит. Мощная сила переливалась в теле юноши, искрясь маленькими звездочками вокруг него. Джошуа вышел из прохода и направился к демонам. Их энергетические разряды теперь беспомощно вспыхивали вокруг его ментального щита, но демоны все прибывали.

"Уничтожь их! Они не должны остановить тебя!"

Джошуа вытянул руки и сосредоточился. Каждый его кулак превратился в ослепительный сгусток фиолетового пламени и он метнул шары волшебного огня в своих врагов. Колдовской огонь окутал туннель, моментально пожирая десятки демонов и разбрасывая их пепел. Джошуа бросил пламя снова, в тех демонов, что бежали на него, все так же безрезультатно стреляя из своих посохов. Джошуа был в восторге — ничто не могло его остановить. Все больше и больше демонов падало под его натиском. Вскоре, все они были мертвы, и никто шел к ним на подмогу. Воздух был наполнен вонью горелой плоти. Увидев разбросанные сгоревшие останки, Джошуа вдруг ощутил глубокую печаль. Он резко остановился.

"У них же не было ни единого шанса?", — спросил он у Голоса.

"Конечно, нет. Они не стоят жалости. Низшие существа живут только чтобы служить. Если они бунтуют против этого, то они бесполезны. Убивая их, ты оказываешь им милость, так как они сошли с пути служения. Они ничто".

Джошуа заволновался. Уже не в первый раз Голос говорил об уничтожении низших существ. Слишком часто, как казалось юноше, Голос был груб и бессердечен.

Голос, похоже, почувствовал его мысли.

"А твои сородичи разве не хотели тоже убить тебя? Разве их останавливали мольбы о пощаде? Разве они попытались хоть немного понять тебя, твою невиновность? Конечно, нет! Ведомые отвращением и страхом, они хотели уничтожить тебя за то, что ты есть. Если бы не я, ты бы давно погиб в пустыне, маленький, беспомощный и уязвимый. Но я защищал тебя, воспитывал. А эти существа не достойны твоего внимания и должны умереть".

"Но это же демоны, а не люди, ведь так?", — Джошуа был обеспокоен такой тирадой.

"Конечно, конечно. Это все сон, Джошуа. Это все не по-настоящему".

Джошуа немного постоял, обдумывая то, что сказал ему Голос. Он говорил второпях, как будто бы пытаясь скрыть какую-то свою ошибку, злясь из-за этого на самого себя. В глубине сознания юноши начала зарождаться мысль. Но прежде чем Джошуа смог за нее уцепиться, Голос уже настойчиво и убедительно говорил ему идти дальше и юноша бросил попытки разобраться в том, что Голос от него хочет, позволив направлять свои шаги по извилистому лабиринту пещер.

* * *

Вскоре Джошуа пришлось остановиться снова. Проход загораживала огромная железная решетка. Он робко подошел к ней и скорбно взглянул на прутья, каждый из которых был толщиной с его руку.

"Ты завел меня в тупик!", — пожаловался Джошуа.

"Вовсе нет! Ты мне не доверяешь! Это не реальная преграда. Просто разогни решетки и вперед".

"Но как?", — Джошуа заупрямился. — "И сильнейший из людей не сможет его даже сдвинуть, а я слаб и беспомощен".

"Ты меня слышишь, но не слушаешь, Джошуа! Это для других ты слаб, но сам-то знаешь, что силен. Ты сильнее любого взрослого мужчины. Верь мне, а не сомнениям, навязанным разными дуракам, которым не понять тебя. Кому ты веришь больше? Крестьянам, что копаются в пыли и земле целый день или тому, кто уже показал тебе так много?"

"Думаю, ты прав", — подумал Джошуа, хоть и до сих пор не был уверен.

Он обхватил два прута и напряг все свои незначительные мышцы. Прутья не сдвинулись ни на дюйм. Тяжело дыша и вытирая пот с обеих щек, Джошуа отступил.

"Я же говорил тебе. Я недостаточно силен", — снова пожаловался он.

"Прекрати ныть, Джошуа, ты как те жалкие проповедники, что плачут о жестокости вселенной, даже ни разу не покинув своей часовни. Раздвинь решетку силой своего разума, а не тела. В этом твои сила и могущество".

Несколько раз глубоко вздохнув, Джошуа подступил к решетке снова. Закрыв глаза, он опять обхватил решетку. Металл в его руках был холодным и шершавым, и юноша начал тянуть, в этот раз представляя прутья тонкими, словно соломинки. Открыв глаза, он увидел, что прутья решетки разошлись в стороны, оставляя для него достаточный проход. Войдя в проход, Джошуа почувствовал, что туннель сжимается вокруг него, становясь очень узким.

"Тут слишком тесно!" — сказал он Голосу.

"Ну, почему ты во всем видишь препятствие, Джошуа? Ты ноешь и ноешь постоянно".

"Извини", — произнес Джошуа.

Чувствуя себя немного виноватым, он сосредоточился, представив свое тело гибким и маленьким. И тут же легко просочился в расселину.

"Молодец. Вот видишь, для такого как ты нет ничего невозможного".

Юноша ухмыльнулся самому себе, довольный похвалой Голоса и продолжил свой путь по извилистой тропе.

Джошуа казалось, что пока он пробирался через все эти маленькие туннельчики, поворачивая на перекрестках и углах, прошла целая вечность. Однако внезапно туннель оборвался и он почувствовал, что падает. Он приземлился с тихим всплеском и когда его глаза привыкли к темноте, обнаружил, что стоит по колено в грязной, тухлой воде на дне глубокой ямы. Вонь была тошнотворной, и Джошуа ощутил, как к горлу подкатывается ком.

Юноша сделал пару шагов во мраке, оглядываясь по сторонам. Справа от него из грязи, вдруг возникла бесформенная масса плоти. Гнилая вода водопадами лилась со слизистой шкуры, истинные очертания твари скрывалась под огромными мясистыми складками. Малюсенькие глазки уставились на юношу. Оно протянуло свои извивающиеся щупальца к Джошуа и издало высокий писклявый звук. С отвращением, юноша отбросил щупальце от себя.

"Вот цель твоего путешествия, Джошуа. Убей эту тварь, и мы вернемся домой".

"Почему ты все время просишь меня кого-то убить?", — Джошуа взбунтовался. — "Ты постоянно подговаривал меня пойти в деревню и убить там всех, постоянно твердил, что я должен убивать других, если хочу выжить. Почему?"

"Таков порядок вещей. Чтобы получить силу, которая наша по праву, необходимо сначала убрать тех, кто стоит у нас на пути. Люди всегда охотно идут за повелителем, но сперва нужно избавить их от предыдущего хозяина и только тогда они пойдут за тобой".

"Но я не хочу быть ничьим хозяином", — Джошуа повесил голову.

Где-то рядом, болотная тварь прижалась к стене, бормоча что-то низким, булькающим голосом.

"Тогда убей это чудовище, и мы отправимся домой. Я больше никогда не стану говорить с тобой. Ты будешь всегда один в этой пустыне — без друзей, без дома, бродяга, которого все ненавидят. Ты этого хочешь?"

"К одиночеству можно привыкнуть", — возразил Джошуа, бесцельно разглядывая пузыри болотного газа, что вырывались из-под воды тут и там под его ногами.

"Говоришь, сможешь привыкнуть к одиночеству? А сколько раз ты плакал в первые годы своего отшельничества в пустыне? Сколько раз ты стоял на самой вершине Кору, не решаясь прыгнуть вниз? Сколько раз ты мечтал вернуться в семью, думая, что они примут тебя с улыбками и распростертыми объятиями? Этого никогда не будет, Джошуа! Ты всегда будешь одинок, если не позволишь мне помочь тебе. У тебя никогда не будет друзей. Никогда ты не встретишь красивую девушку и не будешь бродить с ней по рынку, выбирая подарки друг для друга. Никогда ты не встретишь женщину своей мечты, чтобы жениться на ней к радости тех, кто окружает тебя. Ты презираемый, ненавистный изгой. Ты бродяга, угроза, мутант! Ты связался с демонами! Ты предал Императора! Ты уничтожишь тех, кого любил и тех, кто когда-то любил тебя!"

"Неправда! Нет!", — закричал Джошуа и его голос эхом разнесся по пещере, отражаясь от сырых стен.

"Мерзкое ничтожество — так они думали о тебе. Ты был для них слабаком, неудачником. У них не было иного выбора, кроме как ненавидеть тебя. Теперь у тебя нет иного выбора, кроме как убить их".

Застонав, Джошуа повернулся к толстому демону и, засунув руки в складки плоти, нащупал его глотку.

"Они никогда не понимали!", — кричал он. — "Я тут не причем! Я никогда ничего не делал плохого! Я не виноват, что я такой! Им надо было выслушать меня! Я пытался им сказать! Я пытался! Черт побери их всех! Я бы ни за что не причинил никому зла!"

Крик Джошуа превратился в бессвязное рычание и стоны, в которых был давно подавляемый гнев и горечь. Отчаяние, которое знает лишь покинутый ребенок, наполнило пещеру, выплеснувшись в бесконечном режущем вопле.

Стеная, Джошуа все крепче сжимал пальцы на глотке чудовища, выдавливая из него жизнь. Жалкие конечности твари метались в грязи, поднимая волны мерзкой жижи. Джошуа вложил всю свою ярость и ненависть в свою хватку, придавая ей мощь тисков. Последним усилием, он свернул монстру шею и истекающие отвратительной слизью щупальца бессильно опали в темную воду.

Внезапно Джошуа разжал руки и в ужасе отступил, наблюдая, как мерзкий труп скользнул обратно в грязь.

"Я ухожу", — сказал он Голосу, дрожа всем телом от волнения. — "Мне не нравятся твои приключения. Мне не нравится то, что ты мне говоришь, и то, что заставил меня сделать. Я больше не хочу тебя слышать никогда. Я научусь мириться со своей жизнью без твоих ядовитых шепотков. Я никогда больше не хочу испытывать тот стыд, что чувствую сейчас. Верни меня домой, а потом уходи".

"Как пожелаешь, Джошуа. Ты уже сделал все, что мне нужно. Теперь просто снова представь себя в том лесу, и ты покинешь это место. Ты больше никогда меня не услышишь. Но я всегда буду рядом, можешь быть уверен".

Джошуа резко очнулся, непроизвольно захлопав глазами и не сразу сообразив, где находится. Его окружала буйная растительность, а сам он сидел, прислонившись спиной к толстому стволу дерева, что раскинуло ветви над его головой. Оглянувшись вокруг, Джошуа увидел, что местность окружали высокие стены и единственным выходом отсюда были украшенные ворота, выполненные в форме ухмыляющегося лица.

Потрясенный, Джошуа осознал, что, должно быть попал в сады дворца имперского командующего Ри. Если его схватят, то немедленно посадят в тюрьму, даже несмотря на возраст. Он вскочил и спрятался за деревом, отгородившись, таким образом, от ворот. Но как он попал сюда? Он видел сон, хоть и не помнил точно, о чем; память о нем ушла, словно утренний туман. И как вышло, что охрана не заметила его спящим прямо тут, в самой середине сада?

Пытаясь успокоиться, Джошуа отпустил свой разум, позволив ему выскользнуть из ограничивающих объятий тела, как учил его Голос. Неподалёку он обнаружил группу охранников и почувствовал их возбуждение. Очень аккуратно он пристроил свой разум рядом с ними, легонько трогая их мысли, так, чтобы они не заметили его.

— Лазвинтовки не действовали на них…

— Их просто сожгли. Милостивый Император! Повсюду тела…

— И крыса бы не проскочила в спальню имперского командующего…

— Охрана у ворот вырезана…

— Задушен, а шея сломана. Кто способен на такое?..

— Ту вентиляционную решетку невозможно убрать без тяжелой техники…

— Ни следа от обоих! Просто испарились…

Кто-то убил имперского командующего? Джошуа растерялся. Выйдет очень плохо, если его найдут здесь теперь, когда имперский командующий убит. Могут подумать, что он замешан в этом. В отчаянии он оглядывался в поисках выхода, как вдруг его осенило. Темный лес из его сна был извращенной карикатурой на сад, который окружал его. Неужели, это он? Неужели это случилось здесь?

Он закрыл глаза и обхватил голову руками. Проповедники всегда предупреждали, что демоны варпа могут поработить человека и заставить совершить такое. У Джошуа закружилась голова.

Говорили, что древние, бесформенные обитатели Эмпирея произошли от грехов порочных людей и охотились за материальной вселенной, словно голодный за хлебом. Они не могли войти в материальный мир, вместо этого заставляя ничего не подозревающих смертных или даже своих жаждущих слуг помочь им пробиться сквозь барьеры, что отделяли их пространство от мира живых. Они жаждали власти над другими существами, хотели заставить их служить своим чуждым капризам и нуждам. Потому-то они повсюду искали ведьм и колдунов, так как те были лучшими орудиями для этих чудовищных дел. Именно поэтому Инквизиция и Экклезиархия неустанно разыскивала тех, кто одарен магическими способностями.

Но Голос всегда твердил Джошуа, что все это неправда! Что это всего лишь лживая пропаганда Имперских властей, из страха перед мощью тех, кто благословлен. Мысли Джошуа путались, но сквозь туманную паутину мыслей он ощутил вдруг странный запах, отдававший металлом. Запах крови.

Открыв глаза, он оглядел себя и ничего не обнаружил. Но потом, в первый раз за все это время, взглянул на свои руки. Обе были красными от покрывшей их засохшей крови.

Голос, его единственный друг, который был с ним, когда все покинули его, лгал все это время, лгал с самого начала. Он использовал его, манипулировал им. А теперь, заставив сотворить самое страшное в его жизни, оставил точно так же, как и его семья в свое время. Джошуа завопил от отчаяния и страха и эхо отразилось от каменных стен сада.

А где-то в варпе раздался хохот…

Саймон Джоветт Ад в бутылке

"ВО СЛАВУ ХААОСА!"

Боевой клич Каргона пронёсся над звуками резни и вошёл раскалённым прутом в разумы мясников и их жертв. Далеко за горизонтом сотни отвратительных созданий прервались ненадолго, чтобы испустить ответный протяжный вопль, и затем вновь вернуться к своей задаче — к надругательству над очередным цветущим миром Империума. Падали башни Илиума…

Наполнив воздух разрывами снарядов, эскадрилья Мародёров вынырнула из чёрной пелены дыма, висевшей над столицей. Освящённые ракеты класса воздух-земля отделились от пилонов из-под крыльев штурмовиков и со свистом рванулись вниз. Сверкающие пики Администратума раскололись и пали, распускаясь, словно цветок, лепестками из пыли и камня. Бойцы Имперского гарнизона отодвинули на второй план заботу о мирном населении. Теперь им оставался лишь один способ ведения войны — уничтожение захватчиков любой ценой.

Повинуясь немому приказу Каргона, несколько ближайших к нему кровопускателей подняли головы и направили оружие на атакующие корабли. Меч, топор или копьё — их оружие стало проводником ужасной силы Хаоса, спроецированной остатками воли этих существ на летящие имперские штурмовики.

Сначала органическое вещество: плоть пилотов облезала, собиралась вновь и затем преображалась. Кожа покрывалась язвами, кишащими чужеродной жизнью. Энергия хаоса, поглощавшая кроваво-чёрный костный мозг, заставляла кости гудеть от неумолимо надвигающегося разрушения. Через несколько мгновений кресла пилотов были заняты ужасающими гротескными созданиями, каждая клетка которых билась от нарастающего напряжения.

Одновременно с глухими взрывами лопнувшей плоти, раскрасившими кабины чёрным и красным, произошла перегрузка силовых установок Мародёров. Теперь вмешательством сил Хаоса была нарушена и их тонкая работа. Неуправляемые машины кружили в сумасшедшем танце, расчерчивая небо витыми дымными узорами, а некоторые уже зарывались в землю Илиума, пока, наконец, все они не исчезли, обратившись в огромные огненные шары.

Кровопускатели вернулись к разорению столицы, не оставляя камня на камне, не пропуская ни единой души. Каргон окинул взором творящееся вокруг безумие, и оно ему понравилось. Названный теми, кто так желал его появления Носителем Семени, он лакомился внутренностями жителей тысяч миров. Устремляясь к прорехам в мембране, разделяющей варп и материальную вселенную, он, подобно акуле, которой движет запах крови, видел перед собой лишь одну цель: ударить, осквернить, двигаться дальше. Очень скоро он покинет Илиум, разрушенный и забытый, как сотни других миров.

"ИЛЛИУМ НАШШ?"

Собравшаяся орда — отвратительный конгломерат меньших демонов, мутантов, кровопускателей, воинов хаоса, гибридов всевозможных форм жизни, заражённых страшной чумой Разложения — все они склонили головы в знак согласия. Ненужный ответ на ненужный вопрос. Звуки битвы уступили место полной тишине, немой свидетельницы победы. Вонь горящей плоти висела над столицей и над всеми городами Илиума. Покрывая небо густым, чёрным дымом, пламя огромного костра, перед которым стоял Каргон и его воины, поднималось на такую высоту, на которой некогда царили лишь самые высокие и гордые башни этого города. Планета была очищена от человеческой заразы. Каргон и его твари вдоволь насытились душами жителей этого мира. Теперь оставалось лишь одно — провести Ритуал Сева.

"Начинайте!" прорычал Каргон. Из толпы, шаркая ногами и звеня бронёй, вышли вперёд четыре могучих Демона Хаоса и остановились перед Каргоном и огромным костром. Ужасающе жестокие, эти существа стояли перед своим лидером, один взгляд которого заставил их сложить крылья и подавить жажду крови. Над толпой демонов повисла тишина. В полуразумном сознании отродий Хаоса не было места для высоких мыслей и чувств, но эти существа поняли, что становятся свидетелями одного из Высших Таинств Хаоса.

С шипением и треском, следуя невидимым линиям, медный нагрудник одного из выбранных демонов разорвался и стал отгибаться, обнажая мертвенно-бледную, светло-серую плоть. Толстые, тёмные вены пульсировали под её полупрозрачной поверхностью. Биение начало нарастать, вены разбухали, оттесняя сдерживающую их плоть. Из глотки демона вырвался тихий, булькающий стон, сопровождаемый звуками ещё трёх открывающихся нагрудников.

Низкое животное рычание прокатилось по толпе, когда все четыре жертвы начали содрогаться — обнажённые части их тел тряслись и раздувались, поражённые странным, приносящим извращённое удовольствие параличом.

Грудная клетка первого демона, вылезшая далеко за пределы брони, разорвалась на две части, покрыв землю массой туго скрученных вен. Багрово-чёрный ихор пропитывал землю, пока вены демона продолжали пульсировать и извиваться как будто бы по собственной воле. Со вздохом почти посткоитального наслаждения, демон сначала опустился на колени, а затем уткнулся лицом в грязь.

Один за другим три оставшихся демона пали на землю, жизнь оставила их тела, переместившись в отвратительный комок пульсирующих вен, продолжавших извиваться и скручиваться, они тёрлись друг об друга, с каждым биением увеличивались в размерах и приближая собственный конец.

Толстые, размером с грудную клетку демона, из которой они и появились, вены взорвались, взметнув в воздух миллионы капель тёмной, вязкой жидкости. Толпа демонов подалась назад, но их лидер, напротив, шагнул под этот дождь. Нагрудник был разорван, а из влажного брюха Каргона вываливались щупальца, они метались в воздухе, жадно ловя и пробуя на вкус эти капли.

Наконец из груди появилось одно толстое щупальце, не обращая внимания на тёмный дождь, пятнавший украшенную броню Каргона, оно протянулось к луже ихора у ног своего владельца и погрузилось в землю, будто искало само сердце планеты. Каргон стоял неподвижно, щупальце дёрнулось один раз, второй и, наконец, начало сворачиваться обратно вглубь груди Носителя Семени. Меньшие щупальца, расположенные на брюхе жадно облизывали главное, удаляя все следы ихора с его поверхности.

"Цссеремония ссзакончена. Ссемя Хаосса поссеяно ссздесь!" — провозгласил Каргон, его броня вновь стала целой, а голос наполнился удовлетворением. Илиум, очищенный от человечества, теперь стал колыбелью для семени Хаоса. Со временем здесь появится новая жизнь — извращённые, отвратительные существа, верные воле хозяев Каргона — тлетворная сила, ожидающая своего часа.

"МЫ ССЗДЕСЬ ССЗАКОНЧИЛИ!"

Слова Каргона разнеслись над равниной, на которой стояло его войско. Воины пришли со всех континентов, из каждого разорённого города, из каждого разрушенного сектора Илиума, чтобы собраться именно здесь, на этом клочке пустынной земли, некогда бывшем штабом Имперских сил. Песок под их ногами был обожжён и расплавлен последним, бесполезным, суицидальным актом сопротивления — взрывом ядерных зарядов. Кое-где из трещин торчали остатки зданий гарнизона, словно древние ритуальные камни, предназначение которых, стёртое мощью Хаоса, было так скоро забыто захватчиками.

"Но ессть и другие миры, шшжаждущие принятссь жесстокий плод Хаосса! Мы просследуем к этим мирам, пожнём их душши, сделаем так, чтобы они смогли принять ссемя Хаосса!"

Каргон указал на Врата Хаоса, возведённые посреди равнины. Врата стояли неподвижно, но один лишь взгляд на них помутил бы взор любого человека. Печати, выгравированные на поверхности, переливались, в ожидании команды Каргона, тревожным, колышущимся светом.

"Приказсс отдан!" Произнеся эти слова, Каргон почувствовал странное беспокойство, овладевшее его воинами. После подобных побед, они обычно были немного вялыми и довольными. Насытившись душами жителей, войско, как правило, было удовлетворено и готово идти далее. Однако сейчас Каргон ощутил нечто, обычно предшествующее их приходу в новый мир, это чувство, обещавшее богатый урожай боли — чувство голода.

"Приказсс отдан!" — повторил Каргон. Врата уже должны были ожить, пробивая новую дыру в материальном мире, составные части многочисленных решёток, должны были вращаться, нарушая все законы физики. Однако решётки упрямо не желали двигаться, не давая Каргону возможности дотянуться до волн варпа.

Шепот недоумения пронёсся по рядам демонов. Они тоже чувствовали нечто, такое, чего не должно было случиться. Каргон не стал обращать на них внимания. Под его древним шлемом сверхпространственные линзы сместились, и теперь многогранные фасеточные глаза Каргона сосредоточились на переменчивой силе Хаоса, огнём кипящей в его сердце, и на том, что лежало за пределами Илиума, там, далеко, где он обнаружил…

Ничего. Непробиваемый барьер, за которым, казалось, нет ничего, за что могло зацепиться его нечеловеческое восприятие. Ни одного намёка на причину столь неприятного поворота событий.

"В чщщём же причщщина?" — пробормотал Каргон, терзаемый непонятным чувством, что плясало на границе его интуиции.

Голод…

Бен Каунтер Демонический мир

Глава первая

Некоторые говорят, что Аргулеон Век прибыл на мир Торвендис, еще когда Мальстрим был юн — очень давно, ибо эта сияющая рана в реальности поистине стара. Другие утверждают, что ныне живущие еще помнят времена его деяний на Торвендисе, и что он сам возложил на них тяжесть веков, чтобы превратить свою жизнь в легенду. Большинство, впрочем, сходится на том, что это было во время Слепого Крестового похода, когда безмозглые стада человечества были объединены в Империум Бога-Трупа, и именно тогда Век начал свои завоевания. Возможно, сто и пятьдесят веков минули с тех пор, и все же наследие Аргулеона Века все еще живет на Торвендисе, подобное тысяче шрамов на его поверхности.

Есть много историй об Аргулеоне Веке, некоторые — о временах до того, как он появился в Мальстриме, некоторые (которые твердят лжецы) — о временах после. Но большая часть посвящена войне с Последним, который силой удерживал Торвендис пред ликом благословенного Хаоса. Сражения бушевали столетиями, хитрость и преданность Хаосу Аргулеона Века состязалась с силой и гордыней Последнего, и в жаре их соперничества было отковано больше историй, чем можно рассказать. Но одна история, которая действительно важна, повествует, как Аргулеон Век, окончательно победив и сразив Последнего, завладел Торвендисом во имя богов Хаоса и превратил этот мир, полный символической и реальной мощи, в место, вечно прославляющее Хаос.

Некогда оголенная и иссушенная злокозненностью Последнего, ныне планета полнилась жизнью, что затягивала шрамы, оставленные сражениями. Бесплодные пустоши исчезли под бурными океанами. Поднялись горы из ломаного камня. Магнетизм новоявленной силы Торвендиса притянул на его орбиту новые луны. Темные Боги взирали на этот мир с завистью, и с каждым новым хозяином его ландшафт снова изменялся. Новые слои добавлялись к оболочке истории, которая окутывала планету, словно кожа, ждущая, пока ее сбросят.

Таков он, Торвендис — мир, созданный из легенд, дарованный ужасным богам хаоса мифическим воителем, мир, которым больше десяти тысяч лет пытались овладеть различные силы, используя насилие, скрытность или обман. Повсюду на нем зияют раны истории, откуда кровью сочатся рассказы, и небо по-прежнему временами плачет кровавым дождем, словно в память о всех, кто погиб или встретил еще худшую участь, чтобы завладеть Торвендисом. Каждый камень, каждая снежинка и капелька крови — это история, ждущая своего времени, и всякий вздох любого живого существа — это легенда, которая однажды откроется.

Холод. Проклятый холод. Голгоф уже взбирался на эти пики, чтобы доказать, что он мужчина и может выстоять перед ледяными бурями, одиночеством и галлюцинациями, которые порой прилетали на ветрах, поднимающихся перед метелью. Таков был обряд инициации, который должен был пройти каждый истинный воин племени Изумрудного Меча — и, хотя Голгоф никогда и ни с кем бы этим не поделился, тогда он едва смог выжить. Теперь, даже под защитой толстой волчьей шкуры, наброшенной поверх многослойного кожаного одеяния с подкладкой, он чувствовал себя так, будто смерть пыталась вытащить из него кости. Хотя Голгофу было немногим более двадцати зим, он был крупным мужчиной, и мощные мышцы, подобно канатам, оплетали его руки. И все же ветер пронзал его насквозь, до самой души. Несмотря на юность, Голгоф с его буйной гривой волос, не знавших ножниц, и безбородым лицом, которое начало покрываться темным налетом щетины, знал, что выглядит, как предводитель, и не мог позволить, чтобы люди, которые шли за ним, увидели, как горы отнимают его силы.

Небо над головой было ясное, усеянное острыми холодными звездами и мазками туманностей, которые, как говорят, суть пятна от крови богов. Горы Канис, суровые и не прощающие ошибок, возвышались вокруг, словно огромные клинки из камня. Между ними зияли провалы, столь темные, что казались бездонными. Всю свою жизнь Голгоф прожил среди этих пиков, но никогда не заходил так далеко в глубину нагорья, и даже его впечатляло грандиозное великолепие опасных гор.

Высоко в небе горела Песнь Резни, яркая серебряная звезда, названная в честь легендарного скакуна Аргулеона Века — добрый знак для быстрых путешествий и скрытных переходов. На миг Голгоф забыл про обжигающую горло стужу и увидел себя вождем, горделиво возвышающимся в том месте, где сыны Изумрудного Меча собирались для состязаний в силе, посреди стены щитов племени, собравшегося на войну.

Уже много лет народ Изумрудного Меча не выходил воевать как единое целое. Они были разрознены и рассеяны по всем горам Канис. Многие жили в изолированных поселениях, которые больше контактировали с соседними племенами, чем со своими сородичами. Проклятый вождь племени, Грик, правил целым городом Меча, а с остальных взимал дань.

Старейшины провозглашали, что племя существует так же долго, как горы и моря, но если народ Изумрудного Меча продолжит скрываться среди хребтов, в то время как на западе правит леди Харибдия, скоро он погрязнет в застое и погибнет. Чтобы спасти Изумрудный Меч от угрозы забвения, нужен был кто-то, обладающий настоящей мощью. Нужен был кто-то вроде Голгофа.

Он бросил взгляд назад. Десять дней назад он начал путь с пятьюдесятью соплеменниками, вышел пешим из своего родного поселения у подножия горы и двинулся на восток. Теперь осталось тридцать пять воинов, следующих за ним к вершине. Вокруг них развевались волчьи шкуры, под щитами на спинах были закреплены топоры и мечи.

Пятнадцать погибло. Не так уж плохо для такой погоды. Изумрудный Меч взращивает крепких сынов, гордо подумал Голгоф. Они могут стать куда большим. Они могут снова возвеличиться.

Хат с трудом поднялся по острой, как клинок, скале к Голгофу.

— Кирран сломал лодыжку, — сказал он. — Оставить его?

Хат был старше, чем Голгоф, настолько стар, насколько мог быть воин, проживший почти сорок зим. Его лицо, озаренное светом звезд, от возраста стало темным и морщинистым, а волосы и борода — редкими и седыми. Голос был хриплый, ему не хватало воздуха.

Голгоф окинул взглядом разбитые скалы вокруг, подобно ножам вонзающиеся в небо. Как бы враждебны не были горы, лежащий впереди путь, что проходил от пика к пику, был самым безопасным способом их пересечь. Людям Голгофа следует поспешить, если они не хотят упустить след своей добычи.

— Устроим привал через час, — ответил он, указывая на место под выступом скалы внизу, на противоположном склоне. — Если он не сможет столько пройти, то не заслуживает того, чтоб выжить.

Хат кивнул и помахал остальным воинам Изумрудного Меча, чтобы они шли дальше. Самому молодому, Лонну, приходилось помогать на крутых подъемах. Если бы паренек не был одним из Затронутых, Голгоф бы его не взял, или, может быть, обогнал бы его и оставил замерзать, чтобы показать остальным, как он относится к слабости. Но глаза Лонна, непрозрачные, белые с красными разводами, словно кровь в молоке, могли пронизывать тьму и туман. Он был слишком полезен, чтобы его оставить.

Мальчишку подтянули к Голгофу. Он был на целую голову ниже, чем воин. Голгоф схватил его за затылок и рыкнул:

— Что ты видишь?

Лонн опустился коленями на холодный камень и уставился вниз, на расколотые камни. Холодный и резкий свет Песни Резни выхватывал из темноты острые грани, но расселины и ущелья оставались густо-черными. В воздухе звенел тонкий свист, с которым ветер проходил сквозь узкие трещины.

Щетинистое лицо Хата опустилось к самому уху Лонна.

— Парень, если мы их потеряли, — прорычал он, — то к утру нас будет на одного меньше, зато все — с полными желудками.

Лонн промолчал, продолжая рассматривать горный ландшафт.

— Они прошли этим путем, — сказал он наконец. — Потеряли еще двух человек.

— А повозки?

— Они по-прежнему волокут все три. Колдуны Грика, должно быть, говорят с камнями.

Голгоф был впечатлен, хотя и не собирался говорить об этом. Грик был неподходящим вождем для племени, которое жило войной, но он мог быть умен. Одинокий караван, ведомый заклятьями, которые проплавляли сквозь камень прямой путь, отправлялся в дорогу каждую третью зиму и привозил все дары и дани прямо к шатру вождя. До Грика каждое племя посылало свою дань отдельно, и многое терялось, зачастую неслучайно. Теперь же колдуны Грика гарантировали, что караван пройдет свой долгий путь меж поселений племени в полной безопасности и привезет обратно все, что причиталось вождю. Но это было лишь показное богатство. Какой толк от копий из драконьей кости или выкованных демонами скелетов из золота, если они наполняют сундуки вождя, чье племя вымирает?

— Подождите-ка, — встревожился Лонн. — Рядом кто-то есть… Незнакомый…

— Где? — Хат припал к земле, пытаясь увидеть во тьме чужака.

Вдруг под ними, на дальнем склоне, вспыхнула крошечная точка света, и, когда Голгоф пристально вгляделся в нее, он понял, что там разжигают костер. Огонь дрожал у ног сжавшегося от холода человека, одетого в мантию с капюшоном. Хотя его едва можно было разглядеть, а воины находились в глубокой тени, незнакомец, похоже, увидел их, на мгновение всмотрелся, а потом приветственно помахал рукой.

— Ты слышал когда-нибудь об отшельнике, что бродит по этим горам? — спросил Голгоф.

— Здесь? Нет. Здесь ничто не выживет без колдовства, кроме нас, — ответил Хат.

— Может, он из каравана?

— Выглядит старым, — заметил Лонн. Он видел черты лица незнакомца, которые больше никто не в силах был разобрать. — Разве Грик послал бы старика охранять свою дань?

— Вряд ли, — сказал Голгоф и повернулся к своим людям, собравшимся позади. — Варкит, Тарн, за мной. Остальные — идите к выступу и разбейте лагерь.

Воины Изумрудного Меча начали пробираться к месту привала, а Голгоф направился туда, где отшельник сидел у костра и грел руки, не зная, что ночь, проведенная в горах Канис — лишь еще один способ умереть.

Голгоф уже убивал стариков. И старух, и детей, и коней и боевых псов, и практически все, что вообще могло захотеться убить. Он прокрался к воинству Кордара, еще когда был слишком мал, чтобы заработать первое убийство, и сражался вместе со старшими соплеменниками так же яростно, как любой трижды омытый кровью воин. Восемь лет спустя Голгоф убил Кордара в состязании, которое они оба предвидели с того самого дня, когда безбородый мальчик нарушил законы, чтобы отнять свои первые жизни, и завладел поселением Каменных Клинков.

Потом были набеги и стычки, и Голгоф потерял счет людям, которых убил в скучных и мелких драках. Дни Кордара минули. Леди Харибдия покорила все земли к западу от гор Канис. Не осталось ничего, с чем племена могли бы сражаться, не было лидеров, которые бросали бы друг другу вызовы. Времена битв стали еще одной легендой, подобной миллиону других легенд, висящих в воздухе Торвендиса, как утренний туман.

Когда Грик умрет, и Голгоф возглавит народ Изумрудного Меча, время битв вернется.

Да, он убил достаточно много стариков. Он был готов убить еще одного.

Конкретно этот старик выглядел вблизи не таким уж старым. Да, кожу покрывали морщины, но глаза ярко сверкали, как будто над ним потрудилась погода, а не возраст. Его волосы были темны, а руки по-прежнему сильны. Голгоф мог легко отличить воина, и именно воин был перед ним — нос и скула отшельника срослись после давнего перелома, толстые костяшки пальцев были покрыты шрамами. Когда Голгоф приблизился, он не встал и продолжал сидеть у своего костерка.

— Кто ты, незнакомец? — отрывисто окликнул Голгоф, шагая вверх по склону. Варкит и Тарн следовали рядом. Отшельник поднял взгляд и слабо улыбнулся.

— Странник, идущий через горы Канис, так же, как и вы.

— Старик, никто не путешествует здесь в одиночку.

Отшельник пошевелил костер у своих ног, хотя жара от него исходило немного.

— Я не один. Со мной Торвендис. Я так хорошо читаю его пути, что он говорит со мной, как с другом.

Голгоф шагнул чуть ближе.

— Ты вооружен?

— Что вы видите, — ответил отшельник, разведя руки в стороны, — то у меня и есть.

Он не боялся, хотя Голгоф и его товарищи выглядели довольно угрожающей троицей. Варкит был ростом в девять голов, а кулаки его были размером с голову обычного человека. Тарн, с другой стороны, когда-то работал на вождя Грика, пока не был изгнан и присоединился к Голгофу — он душил врагов Грика в их собственных постелях и убивал без раздумий, так же легко, как большинство людей дышит.

— Этой дорогой прошел караван, — сказал Голгоф, все еще не зная, что думать о незнакомце. — Три повозки, двенадцать человек, во главе — колдун. Что ты о нем знаешь?

— Одиннадцать человек, — ответил отшельник. — И гарпии.

Тарн бросил взгляд на Голгофа, и тот понял, что они оба думают об одном и том же. Гарпии — дикие демонические твари с перепончатыми крыльями, которые слетались к самым холодным пикам гор, и приручить их мог лишь по-настоящему сильный человек. Самых хитрых гарпий можно было увидеть, лишь если они того хотели, поэтому даже Лонн проглядел бы их, если бы не знал, что ему нужно высматривать. Быть может, Грик рассчитывал, что Голгоф будет охотиться на караван, и направил с ним Затронутого, что наделен истинным зрением?

— Ты был достаточно близко, чтобы все это увидеть, и они позволили тебе жить? В это сложно поверить, старик.

Отшельник поднялся. Он был выше, чем ожидал Голгоф, ростом с него самого.

— У возраста есть свои преимущества, юнец. Я знаю такие вещи, которые твой народ считает давно позабытыми. Возможно, среди них есть то, чему ты можешь научиться, прежде чем погубишь себя и своих соплеменников, бросившись на врага, с которым не в силах справиться.

Едва уловимый жест Голгофа удержал Варкита и не дал ему сорвать голову отшельника с плеч. Прошло много дней с тех пор, как кто-то разговаривал с Голгофом подобным образом, и еще больше с тех пор, как такой человек оставался безнаказанным. Но Голгоф знал, что может убить его в любой момент, своими ли руками или руками воинов, что стояли рядом. Люди, дожившие до старости в горах Канис, встречались довольно редко, а человек, которому безнаказанно удалось проследить за караваном с данью Грику, казался и вовсе невероятным.

Голгоф заинтересовался. Поэтому старик останется жив, по крайней мере, пока что.

Его внимание привлек огонек, вспыхнувший на краю зрения. Воины разбивали лагерь вдали и разводили собственный костер, и Голгоф должен был вскоре присоединиться к ним, если хотел хоть немного отдохнуть до рассвета. Они будут идти еще пять дней, прежде чем доберутся до Змеиного Горла, глубокого ущелья, через которое проходил единственный путь, огибающий населенные демонами низкие подножья и выходящий на другую сторону гор Канис. Они должны оставаться напряженными и внимательными, и нельзя позволять, чтоб какой-то старый бродяга отвлек их от миссии.

— Этот человек, — сказал отшельник, взглянув на Тарна и переведя взгляд на Варкита, — убийца и ничего больше. А этот — животное с человеческим лицом, и ты, я вижу, неплохо его выдрессировал. Но ты… ты способен учиться.

Отшельник поднял руку. На кончиках пальцев плясало бледное, бело-голубое свечение. На глазах у Голгофа пламя поднялось и обвилось вокруг себя же, словно веревка, образовав символ в виде змеи, свернувшейся восьмеркой и пожирающей собственный хвост. Голгоф зачарованно следил, как огонь осыпался множеством крошечных серебряных искр, каждая из которых летела в сложном танце и оставляла в воздухе сияющие следы, сплетающиеся в узор света.

— У тебя тридцать пять людей, Голгоф. На стороне Грика половина племени, колдуны и демоны. Если ты предстанешь перед ним так, как сейчас, то умрешь. Но есть то, чему я могу тебя научить, и если ты научишься, то можешь, пожалуй, и выжить.

Световой узор собрался и сгустился в образ варвара с топором в руке. Это, без сомнения, был Голгоф, шагающий по колено в останках своих врагов, под дублеными шкурами шатра вождя. И тут изображение исчезло, растворилось в ночи, и остался лишь неожиданно посерьезневший лик отшельника.

Не отшельника. Колдуна? Затронутого? Или кого-то еще?

— Меня зовут Крон, — сказал старик. — Когда придет рассвет, мы начнем.

Это было опасно, и Голгоф это знал. Впрочем, опасно было и тайком пробираться в битву, когда у него еще не выросла борода, и бросать вызов Кордару — но с тех пор он уже сто раз омылся кровью, и челюсть Кордара по-прежнему висела на его поясе. В Кроне было что-то, что Голгоф не мог просто выкинуть из головы, в каждом его слове горел пламень убеждения. Казалось, что воин прожил всю свою жизнь, чтобы встретить человека, который говорил бы с ним без страха. В любом случае, сказал он себе, нужен проводник, который знает эти горы, и они уже потеряли достаточно людей, чтобы у костра нашлось место еще для одного.

Голгоф повел Тарна, Варкита и старика к лагерю воинов, представляя, как он бродит по трупам лакеев Грика, и чувствовал, что нашел новую цель: сделать иллюзию отшельника реальностью.

Ему так и не пришло в голову спросить старика, откуда тот узнал его имя.

К западу от гор Канис, за пологими подножьями гор и зубчатыми берегами Черноводной дельты, находилось сердце континента, опоясанное стеной из белого как кость камня, что произрастал из расколотой земли огромными пластинами и ребрами. На стене кишели солдаты, словно насекомые, объедающие скелет, и их ряды щетинились пиками и копьями. За стеной начинался город, похожий на паутину. Чем дальше, тем плотнее он был застроен — сначала отдельными колоннадами и площадями, поднимающимися из земли, затем массивными кусками крепостных стен, которые тянулись вверх, будто пытаясь подбросить свои камни в желтушное небо Торвендиса.

Мощеные дороги каменными лентами ныряли в серо-бурую землю и выползали обратно, уходя вглубь города, который становился все более тесным и высоким, как будто нечто в его сердце питало его. Похожие на грибы вздутия из полированного камня были окружены окнами, где виднелись извивающиеся узлы конечностей, которые лишь с натяжкой можно было назвать человеческими. Нагромождения хибар жались к более крупным зданиям, как испуганные животные, расцветали и умирали, а их обитатели шатались туда и сюда, то стекаясь в заполненные благовониями катакомбы, то высыпая наружу на великие очищения, так что земля становилась темной от их теней. Культы удовольствий, словно стаи зверей, бродили там, где здания становились еще выше и шире, и искали новых ощущений на улицах, которые сужались и вовсе исчезали под давлением зданий, пульсирующих подобно гигантским каменным органам.

Дальше к центру земля проваливалась вниз, в огромные карьеры, вырубленные под городом, среди которых остались стоять лишь тонкие, как веретено, каменные столбы. Здания приковывали к ним цепями, чтобы не улетели, ибо это было место, насыщенное силой, что истекала из раненой земли внизу и сочилась от разнузданных чувственных ритуалов, которые во множестве творились на мостах и платформах наверху. Шаткие громады фабрик, похожих на перевернутые пирамиды, тряслись, изрыгая дым переработанных тел. По их стенам стекали потоки эликсира, перегнанного из целых толп жертв, и дождем обрушивались на вопящих культистов. Облаченные в шелк легионеры, чья броня металлически сверкала, будто панцири жуков, следили, чтобы главные перекрестки оставались свободны от толп искателей наслаждений, и поддерживали порядок на невероятно сложных церемониях при помощи шоковых дубинок, алебард и огнестрельного оружия.

Безумно скошенные наблюдательные башни тряслись, будто от хохота, и целили тонкими антеннами механических сенсоров в небеса, выискивая новые ощущения среди узоров, выписываемых многочисленными лунами Торвендиса. Над бездонными пропастями на веревках из человеческих волос висели храмы Слаанеша — шелковые павильоны, защищенные гигантскими вращающимися лезвиями из золота и серебра, с инкрустированными бриллиантами каркасами и двигателями, внутри которых сидели связанные демоны.

Мятущиеся облака благовоний окрашивали небо в фиолетово-черный цвет, среди них извивались кольчатые небесные черви и трепетали знамена в честь Бога Наслаждений. В широком кольце вокруг самого сердца города поднимались покрытые шипами баррикады, охраняемые космическими десантниками-предателями из ордена Насильников. Они были облачены в небесно-голубые доспехи, из сочленений которых капал фиолетово-серый ихор. За этими преградами высилась Крепость Харибдии.

Сам город не имел имени, и обычно его именовали просто «Город» или «Столица», или вообще не упоминали, ибо он был просто задворками Крепости Харибдии. Шахты под городом снабжали ее материалами, и сам город тоже был шахтой, где добывали рабов, куртизанок и субстанции, которые можно извлечь только из живых существ. Крепость была престолом власти Торвендиса — власти, подобную которой достигали немногие на протяжении всей долгой и запутанной истории планеты. Это был духовный, военный, политический и физический центр мира.

Крепость была выстроена из бледно-серых окаменелых останков, аккуратно извлеченных из скал Торвендиса и сложенных, будто головоломка, в массивные блоки с прямыми гранями. Отполированные ребра и сверкающие зубы поблескивали на ее поверхности. Углы укрепили переплетениями из костей пальцев. Целые косяки окаменевших морских чудовищ утрамбовали в плотные сваи — колонны, уходящие глубоко под землю. Крепость была в километр высотой, и каждый камень, пошедший на ее постройку, некогда был чем-то живым.

Комната на самой вершине Крепости Харибдии когда-то была глазом некоего невообразимого громадного существа, а теперь представляла собой остекленевший хрустальный купол, который блестел среди укреплений, будто алмаз в короне. Отсюда наблюдатель мог созерцать великолепную панораму города и видеть, как здания медленно колышутся, смещаются и меняются, как нечто живое. Так оно, во многом, и было.

В высшей точке Крепости Харибдии был только один такой наблюдатель. Не потому, что больше никому не было позволено входить сюда, но потому, что на Торвендисе была лишь одна душа, которая могла достаточно долго пробыть в том безумии, которое представляла собой крепость, чтобы добраться до этой комнаты. Этим наблюдателем была леди Харибдия.

Леди Харибдия откинулась на глубокий слой тканей и подушек, который заполнял нижнюю половину сферы, и почувствовала, как тот сомкнулся вокруг нее. Она взмахнула рукой, и прозрачная поверхность над ней помутнела и замерцала множеством цветов. Правительница сфокусировала взгляд, всматриваясь сквозь хрусталь. На миг она позволила себе расслабиться и притупить чувства, ощущая тепло комнаты, шелк, прикасающийся к коже, и шепотки, что поглаживали ее лицо, а до этого криками летели через весь город

Она как будто погрузилась из какого-то вычурного божественного мира в скучную реальность. Воздух был неподвижен. Толстый бархат, окружающий ее тело, сполз с кожи. Аромат всех совокупных эмоций города постепенно угас. Все затихло. Леди Харибдия могла одной лишь мыслью вернуть свои чувства в гиперреальность, но ей всегда нравилось приглушать их на несколько мгновений перед тем, как использовать комнату, чтобы ее не захлестнул потоп ощущений, собранных со всей планеты.

Обычно она чувствовала себя так, словно была всего лишь чистым и незамутненным хранилищем переживаний. Но теперь она вдруг осознала свое тело, тот самый сосуд из плоти, который так долго ей служил и так сильно отошел от своей первоначальной формы. Слишком длинные, многосуставчатые пальцы напоминали лапы паука. Лицо походило на фарфоровую маску с большими поблескивающими глазами и высокими скулами, лоб пересекал гребень затвердевшей кожи и поднимался вверх по уродливо вытянутому черепу, который в длину достигал целого метра. Таз расширялся и расходился в стороны от талии изогнутыми костяными лепестками, а хребет был сильно удлинен за счет сотен позвонков и извивался по собственной воле. Кожу украшали не грубые татуировки, но изящные спирали, нанесенные столь тонко, что их мог увидеть лишь тот, кто достаточно долго всматривался в игру света и тени на теле леди Харибдии. Впрочем, очень немногие отважились бы пялиться на правительницу Торвендиса подобным образом. Эта мысль была приятна.

Замутненный хрусталь поплыл, в нем проявились образы. Леди Харибдия пожелала, чтобы они выстроились колоннами и рядами, и так они и сделали. Каждый из них показывал отдельный участок планеты, которую она считала своей собственностью. Мир существовал ради удовольствия Слаанеша, бога, которому она возносила все свои молитвы, но скалы и горы, плоть и кровь его обитателей принадлежали ей, и она могла лепить из них, как из глины, все, что ей было угодно. Так леди Харибдия и поклонялась своему богу — через подобные деяния и собственную фантазию, участвующую в них. Чтобы Торвендис был посвящен Слаанешу, она должна была полностью владеть им и контролировать его. Поочередно концентрируясь то на одном, то на другом образе, она разглядывала Торвендис. Корчащийся пласт из плоти пульсировал в одном из многочисленных зданий города, омытый сиянием похоти, и леди Харибдия ощутила легкую ностальгию по тем временам, когда она была юна и наивна и очертя голову бросалась в ритуальные оргии. В те годы она претерпела и унижения, и триумфы, и вышла из них истинным эмиссаром Князя Наслаждения, отдавшись чистым удовольствиям, дистиллированным из тел и душ ее подданных. Хотя она сама была эстеткой, все еще были бесчисленные миллионы нижестоящих, которые поклонялись Слаанешу незамысловатым образом, который только и могли понять их непросвещенные умы. Они-то и сплетались в пульсирующие узлы переплетенных конечностей.

Одна нить ее внимания прикоснулась к пронизанным скверной землям на юге, где магия напитывала землю, как кровь — бархат. Те, кто мог здесь выжить, возделывали землю и торговали друг с другом, чтобы поддержать свое существование, но они давно уже выродились и превратились в людей с тупыми лицами и умом скота. Она чувствовала невыносимую глупость, кроющуюся за их глазами — та ощущалась как нечто плотное и губчатое, казалась мокрой и липкой, а звучала как бульканье в грязи.

В не знающих света глубинах океанов, которые окружали крупнейший континент Торвендиса, медленно плыли косяки морских существ — уродливых и мутированных версий тех тварей, из которых был построен фундамент крепости. Постоянный страх перед хищниками и жажда добычи придавали соленой воде сладкий и резкий привкус. Группа воинов-варваров вразброд плелась по острым, как зубы, горам. Харибдии не было дела до подобных людей — они порой набегали на поселения, что вырастали у внешних стен, но были подобны мухам, которых могли легко прихлопнуть ее легионы, если она вообще доходила до того, чтоб уделить им внимание. Воины выглядели мускулистыми и закаленными жизнью, проведенной среди суровых стихий, за спинами у них было оружие, а в глазах горело убийство. Харибдия тысячу раз видела, как такие люди вырастают, сражаются и умирают. Она двинулась дальше.

Бригады рабов трудились глубоко внизу, в тенях основания крепости. Они были набраны из нежеланных детей горожан и крепких пленников, захваченных в бою войсками Харибдии, и подавляющее большинство их жило и умирало в шахтах. Хотя они об этом и не знали, но благодаря их работе добывалась большая часть сырья, необходимого для того, чтоб леди Харибдия продолжала вести роскошную жизнь эстета. Там, под землей, покоились бесчисленные слои мертвечины. История Торвендиса уходила так далеко в прошлое и была так насыщена конфликтами, что те, кто погиб в сражениях, лежали толстыми пластами, как геологические наслоения — и из этих залежей насильственной смерти рабы вырубали окаменелую кость и заржавевшее от крови оружие. Периодически они откапывали нечто, что могло предоставить совершенно новое переживание — представителя вида, который еще не был задействован в строении крепости, самородок живой ткани, наделенной древним потенциалом, талисман, все еще полный магии, из которого можно было извлечь воспоминания о битве и кровопролитии.

Бригады величиной в сто рабов каждая истекали потом в адском жару, в тенях скальной породы, из которой торчали скрюченные в предсмертных судорогах каменные когти и все еще острые обломки стали. Руки и ноги рабов были обвиты мускулами, но лица выглядели изможденными. Они принадлежали всем возможным расам — легионы неразличимых людей, огромные орки, чудовищные огрины, даже немного скованных кандалами монстров из чужеродных флотов, что странствовали по холодному космосу меж галактик. Их понукали шоковыми булавами, чтобы они терзали камень своими когтями.

Большая часть рабов была захвачена в плен из тех народов Торвендиса, которые некогда перешли дорогу леди Харибдии, других привезли налетчики со всего Мальстрима и отдали ей в качестве дани. Но никому из них не суждено было прожить и десятой части обычного срока жизни. Счастливчики умирали от усталости или погибали под рухнувшими кусками кости. Тех, кто пытался сбежать, преследовали и рубили на куски надсмотрщики. Ничто не могло пройти мимо этой стражи — с них сняли верхние слои кожи, так что каждое дуновение ветерка становилось для них вихрем ножей, проносящимся по оголенным нервам, каждое движение отзывалось в их разумах болью, словно писком радара. Они пользовались шоковыми булавами, чтобы управлять стадами рабов, и имплантированными в руки и ноги виброклинками, чтобы быстро приканчивать тех, кто решился на побег.

Несколько мгновений леди Харибдия наблюдала за тем, как одни рабы вырубают из скалы огромный кусок, а другие сортируют добычу, сыплющуюся с каменной поверхности. Они собирали фаланги пальцев, обломки металла, время от времени находили то украшенный драгоценностями наруч, то почти утративший форму шлем. Многие назвали бы это расточительством, подумала леди Харибдия, ведь в шахты вливалось столько ресурсов, что они, вероятно, составляли основную статью расходов ее империи. Но она знала, что это того стоит. Постоянное оттачивание ощущений являлось ее личной формой поклонения Слаанешу, и если ненужных и побежденных нельзя отправить на работы, прославляющие ее бога, то на что они тогда вообще годятся?

И, кроме того, все это источало прекрасный аромат. Ее чувства потянулись к шахтам и наполнились густым фиолетовым запахом отчаяния, от которого голове стало горячо. Это было первое из ее открытий, которое произошло давным-давно, еще когда, казалось, сама галактика была молода. С тех пор Харибдии это никогда не надоедало. Они знали, что умрут, так или иначе, и ощущали не только страх, но и полное отсутствие надежды. Запах безысходности и трагедии. Миллион миллионов сломленных душ, кровь которых истекала в воздух и впитывалась в чувственные центры ее души.

Она позволила образам свободно меняться и расплываться, рассматривая их в поисках недостающих деталей. Торвендис крутился, его истории продолжались, и каждая концовка порождала множество новых рассказов. Все было так, как всегда.

Кроме… разве что одной вещи. В котле Торвендиса плавал крошечный сгусток неправильности. Прямо за горами Канис, в безжизненных болотных землях, сверкало нечто твердое, острое и холодное. Харибдия присмотрелась, образ в хрустале размылся и приблизился. Эта вещь не принадлежала Торвендису — она была откуда-то извне, может быть, даже из-за пределов варп-бури Мальстрима.

Это был космический корабль. Формой он походил на слезу, с длинным заостренным носом и округлым ребристым корпусом, усеянным орудийными портами. По древнему дизайну становилось ясно, что это челнок или перехватчик, который не вылетал в реальное пространство с самой Ереси Хоруса, минувшей десять тысяч лет тому назад.

На ее планету прибыл гость, а леди Харибдия очень старалась вовремя узнавать о посетителях своего мира. И, как правило, отдавать приказы на их уничтожение.

Она взмахнула рукой, и образы растворились, снова дав сиянию ночного неба омыть ее. Харибдия увидела в высоте Песнь Резни — любопытное знамение, предвещающее перемены и прогресс с примесью угрозы. Возможно, этот гость — не просто редкий посетитель. В любом случае, экипаж корабля должен был владеть неким колдовством или технологией, что позволили совершить необъявленный визит, и уже поэтому его стоило отыскать.

Надо будет посоветоваться с прорицателями. Леди Харибдия охватила себя руками, сжав плечи удлиненными пальцами, и погрузилась в толстые слои бархата. Она утонула в них и вышла наружу несколькими этажами ниже. Каждый уголок крепости, каждая деталь ее ломаной архитектуры была украшена в отличном от других стиле. Коридор, в котором она появилась, был покрыт вычурной готической лепниной, его потолок был высоким и сводчатым, а окна представляли собой витражи, раскрашенные кровью тысячи различных видов. Она много раз ходила здесь — с одной стороны коридора находилась огромная лестница, окаймленная статуями, в которых были заточены души невинных и пели невыносимо скорбную песнь о своей неволе. Но она направилась другим путем, ведущим в логово ее верховного прорицателя, Вай’Гара.

Это было не слишком важное дело. У леди Харибдии было много врагов на Торвендисе, но ни у одного не было реальной возможности представлять собой угрозу. Когда Вай’Гар выследит нарушителя, и с ним разберутся, она вернется в глубины Крепости Харибдии и будет наслаждаться чистыми удовольствиями своего творения.

Прошло шесть дней, прежде чем они нагнали караван. К тому времени они потеряли еще двоих. Один пал жертвой усталости, заснул одним вечером и не проснулся, а Кирран, что было неизбежно, упал с обрыва. В тот момент Киррана никто не видел, кроме Тарна, и Голгоф подозревал, что тот убил парня, чтобы кровь на его руках не успела обсохнуть. Он не имел ничего против, пока у убийцы это не вошло в привычку.

Голгоф полз на животе среди камней, заранее подвернув волчью шкуру под грудь, чтобы не порезаться об острые кремни. Ночь закончилась, день наползал на небо, и молочно-белый утренний свет поднимался над скалами. Две луны все еще висели над горизонтом — большой белый диск Вдовы и маленький, сине-зеленый Стервятник. Голгоф и его люди провели нелегкую ночь: они шли по твердой земле, выискивали путь среди готовых обрушиться утесов и старались занять наилучшую позицию, пока не настало утро. Теперь они ждали над тем единственным местом, где Голгоф мог надеяться на успех своего плана — над Змеиным Горлом.

Это было ущелье, через которое путешественники могли пройти из сердца гор Канис к предгорьям. Оно представляло собой огромный канал, пробитый в скалах, и старики говорили, что оно образовалось, когда Аргулеон Век швырнул мировую змею, слугу Последнего, с самого высокого пика. Горло было выбоиной, которую оставило изломанное тело змеи, когда рухнуло сверху на камни. Голгоф не знал, скольким из историй Торвендиса следует верить, но из стеклянистых стен ущелья действительно торчали обломки гигантских, циклопических ребер.

Сердце Голгофа забилось сильнее, когда он увидел, что верно рассчитал время. Караван медленно тащился по извилистому дну Змеиного Горла. Три повозки, которые волокли запряженные парами существа — тяжелые горбатые рептилии вдвое выше человека. Повозки были доверху набиты всевозможными ящиками и свертками, обмотанными сухожильными путами и прикрытыми шкурами. На каждой из них сидели двое погонщиков с шипастыми кнутами, которыми они часто хлестали вьючных зверей, так как боль до тех не сразу доходила.

Охранники ехали верхом по бокам от повозок или шли рядом. Это были воины, отобранные из поселения самого Грика, которые прошли через горы, посетив все деревни варваров Изумрудного Меча, и теперь пустились во столь же опасную обратную дорогу. Они должны были быть самыми выносливыми и целеустремленными из всех. Голгоф узнал лица, которые мельком видел на поле боя — среди них был человек, чей лук из оленьего рога мог пронзить стрелой троих врагов сразу, и человек, чей двуручный боевой топор имел лезвие, вырубленное из цельной пластины кремня.

Караван охраняло примерно шестьдесят воинов, каждый из которых был закален жизнью, проведенной в сражениях, и не прощающим слабость путешествием по горам. Но это было не самое худшее — на ведущей повозке сидел, скрестив ноги, голый по пояс человек. Черная кожа на его безволосом теле и голове была покрыта яркими белыми татуировками, абстрактными завитками и узорами, и когда тот призывал силу, они должны были проводить ее по телу. Колдун, вероятно, купленный Гриком у какого-то из разрозненных пустынных племен юго-запада, натренированный и обученный еще до того, как его привезли в шатер вождя. Должно быть, он дорого стоил, и это значило, что он хорош в своем деле.

Крон был прав. Эта добыча слишком хорошо охранялась, чтоб ее могли захватить тридцать три воина-горца. Если бы они попытались завладеть данью, как планировал Голгоф, их бы всех поубивали. Возможно, они бы забрали с собой немало воинов Грика, и, может быть, даже вынудили бы вождя запретить своим караванам проходить через Змеиное Горло. Это стоило бы ему многих сил и ресурсов. Но они бы погибли, а Грик бы остался жив, и этого Голгоф потерпеть не мог.

Но теперь у Голгофа было преимущество.

Крон был честен, по крайней мере, пока что. Он действительно многому научил Голгофа за последние несколько дней, пока они карабкались по скалам и отдыхали у костров. Что-то из этого было просто знанием, без которого Голгоф не опознал бы колдуна и уж точно не выяснил бы, что тот способен повелевать пламенем, как укротитель повелевает зверем. Но было и другое — слово там, жест здесь — то, что могло зацепиться за нить легенд Торвендиса и взять из них достаточно силы, чтобы самому познать власть.

Голгоф помахал рукой. Он знал, что, хотя и не слышит Хата и Тарна, те уже крадутся на встречу с ним, а их воины следуют прямо за ними. Их клинки и топоры обнажены, как и у самого Голгофа, держащего оружие перед собой, а щиты сняты со спин и закреплены на запястьях длинными шнурками из выделанных сухожилий.

— Готов? — прошептал Хат ему в ухо.

— Пока нет, — ответил Голгоф.

Караван проходил прямо под ними. Нападение будет таким же, как любое другое — сначала они атакуют первую повозку, потом последнюю, и наконец центральную. Хат с горстью воинов бросится на последнюю повозку, в то время как Тарн возглавит атаку на среднюю, ее охранники окажутся в ловушке, и резня там будет самая жаркая.

Голгоф намеревался возглавить воинов, которые возьмут на себя первую повозку. Не потому, что он как предводитель имел право пролить первую кровь, но потому, что именно на ней восседал колдун.

Под ними двигалась средняя повозка. Воины слышали мычание вьючных зверей, что тащили тяжелый груз по волнистому камню.

— Уже? — спросил Хат.

— Сейчас, — Голгоф вскочил на ноги.

Стекловидные скалы Змеиного Горла скользили под ногами, но Голгоф, сохраняя равновесие, повел десяток воинов по крутому склону к ведущей повозке. Стражники были начеку и вытащили оружие, когда Голгоф приблизился.

— За Меч! — заорал он и бросился на ближайшего врага — мужчину с лицом, разделенным надвое одним широким шрамом. Одноручные топоры противника закрутились сияющей защитной восьмеркой.

Голгоф выставил вперед щит, чтобы дождь ударов обрушился на выдубленную кожу. Он наклонил голову, нанес низкий удар собственным двуглавым топором и попал воину Грика в колено, почувствовав, как дробятся кости. Раздался потрясенный вопль — Голгофу не надо было выглядывать из-за щита, чтобы понять, что его враг, шатаясь, отступил назад, пытаясь опереться на раненую ногу. Голгоф толкнул его щитом и ударил шипованным обухом топора. С хрустом проламываемых ребер он пробил грудную клетку врага.

Вокруг зазвенели голоса. Лязг железа о камень оповестил о бешеном замахе, который дал промах, резкий выдох от боли сказал о другом ударе, который нашел свою цель. Голгоф быстро оглянулся и увидел, что Лонну, Затронутому мальчишке, удалось впервые пролить кровь, ибо он сбросил с себя содрогающееся тело и вынул свой короткий меч из его живота.

Другие воины мчались вниз по склону, чтобы присоединиться к битве. Враш погиб, тот самый лук из оленьего рога вогнал в его глаз стрелу. Восемь других с боевой яростью, написанной на лицах, побежали на охранников. Еще одна стрела вспорола воздух и едва не угодила в массивное тело Варкита. Этот человек, как Голгоф знал по личному опыту, воспринимал подобные вещи весьма близко к сердцу. Зная, что Варкит может присмотреть за собой, Голгоф перепрыгнул через тело своего стонущего врага, и бросился вперед, к передней повозке и колдуну.

На пути стоял еще один стражник Грика, но Голгофа уже захлестнула жажда битвы, которую он впервые вкусил еще мальчишкой и которая с тех пор не покидала его. Он взмахнул щитом, как дубиной, и врезал им врагу в лицо, увернулся от внезапного удара мечом, которым ответил охранник, и глубоко вонзил топор в его плечо. Охранник умер еще до того, как упал, ибо лезвие прошло сквозь ключицу и вгрызлось в его позвоночник.

Голгоф ощутил прилив жара и понял, что это не просто кровь, хлынувшая в голову. Он бросился наземь, над ним на уровне головы пронеслась огненная плеть. Голгоф не видел, в кого она попала, но услышал вопль.

Колдун стоял, нет, левитировал в нескольких ладонях над ведущей повозкой и делал руками сложные жесты. Пальцы пылали и плевались огнем, создавая длинный язык пламени, который извивался подобно морской змее. Он снова хлестнул, и на этот раз Голгоф увидел, как один из его воинов упал с туловищем, рассеченным надвое белым пламенем. Огнем задело одну из рептилий, та взревела от боли, вздыбив огромное чешуйчатое тело и пошатнув повозку за собой.

Голгоф подскочил и начал карабкаться по шкурам, прикрывающим груз. Он чувствовал запах колдуна — пот, смешанный с пряностями, дымом и пеплом, на который наслаивались странные алхимические составы, которыми тот умастил себя. Белые татуировки на черной коже, казалось, изменились, когда Голгоф запрыгнул на вершину повозки, как будто предупреждая хозяина об угрозе.

Пришла пора применить полученные знания на практике.

Порой, говорил Крон, у воина есть любимое оружие, или узор, который он всегда наносит на щит, или строки, которые он повторяет про себя накануне битвы — нечто, на чем он может сфокусироваться, за что может держаться в хаосе столкновения. Тот же принцип можно использовать на более глубоком уровне. Слово там, жест здесь, мысленный образ, призванный в нужное время — все это помогает установить связь между телом и разумом воина и вознести его к новым высотам.

Голгоф создал образ, как учил его Крон. Он представил медведя, зверя с длинными зубами и серой шкурой из тех, что бродили вокруг деревни Каменных Клинков, где он провел юность. Он представил, что медвежьи клыки растут у него во рту, а когти медведя — это его топор. Произнеся несколько слогов, которым его научил Крон, Голгоф прыгнул на колдуна.

Внезапно он оказался повсюду одновременно. Он увидел Торвендис, желтушный шар в окружении кипящих туманностей Мальстрима. Он увидел горы Канис, похожие на шрам, вздымающийся над землей. Он увидел, что их вершины и долины собираются в каменные узоры, узоры, которые сходятся в центральной точке, и понял, что это он стоял в центре, и что в тот момент весь Торвендис существовал лишь для того, чтобы взирать на его мощь. Торвендис полнился историями, но в ту секунду история Голгофа была единственной, которую стоило услышать.

Колдун — ничто. Голгоф бросил свой топор и схватил его за горло, отбив в стороны руки, которые пытались призвать поток пламени. Он швырнул колдуна прочь и поразился тому, каким легким тот показался. Враг врезался в стеклянистый камень Змеиного Горла, и тот раскололся вокруг него. Голгоф спрыгнул с повозки, приземлился на одного из охранников и повалил его наземь. Он потянулся вниз и оторвал ему руку, а потом забыл про свою жертву, так как на него ринулись еще трое других.

Голгоф поймал клинок охранника одной рукой, а второй сломал челюсть другому. Он вырвал меч из хватки первого противника, вогнал его рукоять в живот второго и успел врезать навершием в лицо третьему.

Невероятно, но до Голгофа донесся булькающий хрип колдуна — последний приказ умирающего чародея. Воин инстинктивно поднял взгляд к небесам.

Гарпии. Три твари вполовину ниже Голгофа, несущиеся к нему на огромных кожистых крыльях, как у летучей мыши. Сзади их освещал Стервятник, и Голгоф мог разглядеть их мускулистые черно-коричневые тела, покрытые полосами густого лохматого меха, заостренные собачьи морды, увеличенные грудины, которые ходили ходуном в такт взмахам крыльев, и желтые, покрытые запекшейся грязью когти, торчащие на руках и ногах.

Крошечные желтые глаза гарпий были прикованы к Голгофу. Он видел острые звериные зубы под вздернутыми губами, чувствовал зловоние падали из пастей. Он слышал хриплое дыхание в их глотках. Мог ощутить вкус крови, которая пятнала их мех.

Он должен был упасть на землю, надеясь, что когти не вопьются в спину. Он должен был лежать и молиться, чтобы они схватили вместо него какого-нибудь другого воина.

Но сейчас Голгоф был сильнее и быстрее, чем позволено любому человеку. Он должен был умереть здесь, среди крови, бесплодных усилий и вечного холода. Но он никогда не вел себя так, как положено.

Он повернулся вбок, увернулся от растопыренных когтей первой гарпии, выбросил руку вверх и схватил ее за горло. Плечо хрустнуло, но Голгоф не обратил внимания на боль. Свободной рукой он вцепился в запястье гарпии и выкрутил его, чувствуя, как поддался хрящеватый локоть, подтащил чудовище за шею поближе и выставил его перед собой, на пути тех двоих, что следовали за ним.

Когти одной гарпии копьями вонзились в спину ее сородича. Другая замедлила пике, мощно взмахнув крыльями, и завизжала, поняв, что перед ней куда более впечатляющий враг, чем обычные куски еды, которые бродили по горам.

Голгоф бросил первую гарпию на землю и наступил ей на горло. Вторая высвободила когти, повернулась к нему и замахнулась лапой. Голгоф отбил ее в сторону, бросился на тварь плечом вперед, почувствовал, как она дернулась в сторону, и на ходу развернулся, оказавшись за спиной чудовища. Воин схватил ее за крыло и дернул, сломав пустотелую кость и разорвав кожаную перепонку. Затем он взялся за другое крыло, потянул в противоположные стороны, так что грудная клетка с треском разошлась в стороны, и злобно ухмыльнулся, услышав булькающий вой твари.

Она была еще жива, когда Голгоф бросил ее, но он знал, что это ненадолго. Третья гарпия держалась на почти уважительном расстоянии, мощно взмахивая крыльями высоко над Голгофом, и плевалась от ярости и разочарования.

— Давай! — крикнул он чудовищу. Он знал, что то понимало лишь язык мертвого чародея, но ему было все равно. — Как тебе такая добыча? Каков я на вкус?

Будто осознав, что ее дразнят, гарпия нырнула в пике, выставив вперед когтистые лапы. Голгоф пригнулся, прыгнул навстречу и расколол лодыжку твари ребром ладони. Та каркнула и рухнула, и тогда Голгоф бросился ей на спину. Он обрушил на гарпию весь свой вес, прижав ее к земле коленями. Встав на поясницу твари, он снова и снова бил кулаком по звериному черепу, пока тот не поддался, и его рука стала скользкой от крови до самого локтя.

Он поднял дохлую тварь, чтобы швырнуть ее в сторону, но вдруг ощутил тяжесть трупа в своих руках. Голгоф покачнулся, сырой холодный воздух обжег его горло. Энергия покинула его тело, и все, что он мог — это держаться, чтобы не упасть на колени. Он выронил труп и осмотрелся, а в его голове всплывали ощущения жаркой крови на руках и хрупкой легкости ломаемых костей.

Вокруг лежали пять кошмарно изуродованных тел людей Грика, среди них и колдун. Три гарпии, искаженные твари, рожденные Хаосом, валялись на земле, словно птицы, растерзанные лисой. Неужели это сделал Голгоф? Да еще голыми руками? Он всегда был силен, но это были деяния демона, а не человека…

Что случилось? Чему научил его Крон?

Хат сделал свою работу. Его воины загнали охранников задней повозки в центр каравана, где их окружили люди Тарна и те, кто выжил в атаке на переднюю повозку. Там началась настоящая бойня, где Тарн доказал, чего стоит. Он перерезал глотки тем, кого сдерживали другие воины. Там, где не было нужды в щите, он сражался кинжалом и топором, пригвождая людей одним оружием и рассекая им головы другим.

В обычной ситуации Голгоф наблюдал бы за Тарном и восхищался бы его хладнокровным мастерством. Но он чувствовал, что вся его энергия ушла, истратилась в несколько мгновений резни. Теперь зловоние крови гарпий вызывало у него головокружение. В плече пульсировала боль. И было еще что-то — чувство, которого он никогда раньше не ощущал.

Он был в ужасе. В ужасе от того, что сделал.

Последние полдюжины стражников Грика сгрудились рядом, прижавшись спинами друг к другу, и в отчаянии выставили перед собой щиты. На глазах Голгофа Варкит вырвал щит у ближайшего охранника и отбросил в сторону, а Тарн рядом метнул кинжал ему в глаз. К ним присоединились другие воины, одни колотили по вражеским щитам, а другие били мимо защиты. Вскоре все они лежали на земле, изломанные и побитые, и Тарн приканчивал раненных ударами кинжала в горло.

Хат подошел к Голгофу, ступая по скользкому от крови камню.

— Хорошо убиваешь, Голгоф! — с ухмылкой воскликнул он. — Комнатным собакам Грика не сравниться с настоящими мужчинами. А эти звери-гарпии! Никогда такого не видел! Чувствую, для Изумрудного Меча еще есть надежда, Голгоф!

Голгоф силой заставил себя перестать трястись и подавил приступ рвоты. Он уже давно понял, что никогда не должен демонстрировать слабость, пусть даже самому близкому товарищу — Хату.

— Да, это было доброе убийство. Мне надо поговорить с Кроном. Осмотри повозки и глянь, без чего мы можем обойтись.

Хат кивнул и пошел собирать уцелевших воинов, которые распевали грубые победные песни над трупами своих врагов. Голгоф с трудом поднялся на ноги и начал взбираться обратно по гладким камням. Кровь гарпий постепенно засыхала большими сгустками и стягивала его кожу. Ему ни за что не удастся изгнать зловоние из своей одежды, придется сжечь ее всю, как только они найдут в повозках подходящую замену.

Но где же Крон? Старик как будто растворился в воздухе, пока за ним никто не смотрел. Это была одна из многих вселяющих тревогу привычек, которые Голгоф начал замечать лишь недавно, когда ему стало ясно, что Крон обладает силой.

С края Змеиного Горла Голгоф мог далеко озирать горы Канис. Вдали едва виднелись покатые подножия гор, окрашенные в серебряно-белый цвет сиянием двух лун. Где-то между ними и похожими на клыки горами располагалось поселение Грика, кочевой город юрт, который двигался по течениям, порожденным политикой племен, и в его центре возвышался шатер вождя.

Однажды Голгоф войдет в этот шатер и бросит вызов слабовольному Грику, чтобы решить судьбу Изумрудного Меча. И сегодня, когда Голгоф завладел караваном дани, этот день вдруг стал очень близок.

Он глотнул холодный, чистый воздух, пытаясь унять тошноту, которая все еще поднималась к горлу.

— В первый раз хуже всего, — сказал позади ясный, понимающий голос. Голгоф повернулся и увидел, как и ожидал, силуэт одетого в плащ Крона, окруженный бледным диском Вдовы. — Ты молод, Голгоф. Ты думаешь, что тебе надо немногому учиться, но на самом деле ты мало что знаешь. Сейчас ты испытываешь страх из-за того, что ты оказался чем-то иным и не понимал этого, что ты можешь совершать то, что мыслил невозможным. Ты никогда не знал, что можешь быть настолько свиреп, неправда ли?

— Что ты со мной сделал? — выдохнул Голгоф, с трудом пытаясь устоять на ногах.

— Ничего, Голгоф. Ты все сделал сам. Это не простое колдовство, призывающее нечто из ничего. Я просто научил тебя, как дотянуться до того, что уже находится внутри тебя. Таких, как ты, Голгоф, немного, и еще меньше вообще когда-либо догадываются, что они такое. В тебе кроются неиссякаемые запасы ярости и ненависти. Теперь ты зол и устал. Но будет следующий раз. Как еще ты можешь надеяться победить Грика?

Крон был прав. Если Голгоф научится контролировать себя и свою силу, Грик падет к его ногам, и Изумрудный Меч сможет пойти путем, который Голгоф прорубит сквозь тела своих врагов. Но возможно ли вообще контролировать себя, если сейчас Голгоф порвал на куски пять человек и трех чудовищ и жаждал убить еще больше?

— У тебя есть потенциал, Голгоф. Но в настоящий момент это только потенциал, и не больше. Тебе хватило амбиций, чтобы повести горстку воинов через эти горы на безнадежную миссию, и я могу помочь тебе сделать эти амбиции явью. Но ты должен следовать за мной и учиться тому, что я тебе поведаю. Ты видел, что можно сделать с моей помощью. Не боишься ли ты узнать больше?

Внизу, в залитом кровью Змеином Горле, люди Голгофа раздевали мертвецов и забирали железные медальоны, обозначающие служение Грику. Хат, опытный ветеран, осматривал изломанное тело колдуна — поговаривали, что чародеи вшивают себе в кожу живых существ, которые в случае гибели хозяев прогрызают путь наружу и оповещают их нанимателей. Тарн и группа воинов раскладывала обнаженные тела аккуратными рядами, словно приглашая гарпий-падальщиц, которые вскоре должны были прилететь на запах крови. С повозок сняли покрытие, воины рылись в дани, чтобы выбрать причитающиеся им личные трофеи.

Они быстро прятали все мелкое и ценное в мешочках на поясах и складках волчьих шкур — драгоценности, которые были замерзшими слезами дев, ожерелья из перекрученных золотых змей, которых живыми добывали из богатых минералами гор на севере. Некоторые воины брали оружие или щиты, надевали на себя отдельные элементы доспехов, прежде чем натянуть покрытия из шкур обратно.

Каждый из них старался удостовериться, что ему досталась одна особая ценность — маленький железный круг, пересеченный четырьмя линиями, символ, который носили на себе все воины Грика. С ними они смогут выдавать себя за охранников каравана, по крайней мере, до тех пор, пока его не выйдет встречать сам Грик или кто-то из старейшин. Тогда уже будет слишком поздно.

Вскоре Хат успокоит ревущих вьючных зверей и воины поведут угнанный караван к лагерю Грика. Голгофа поразила мысль, что ему и его людям удалось успешно завершить самую опасную часть плана, если не считать столкновения с Гриком. Возможно, он заплатит большую цену за силу, которой наделил его Крон, но если ее будет достаточно для достижения победы, как здесь, то Голгоф был согласен заплатить многое.

От этой мысли он почувствовал себя гораздо лучше. Изо рта исчез привкус желчи. Он размял плечо и почувствовал боль из тех, что беспокоят несколько дней, но потом проходят. Мимо прошел Крон, направляясь к каравану, и Голгоф присоединился к нему, уже готовый учиться новому.

Две луны померкли в светлеющем утреннем небе. Песнь Резни, маленькая, но яркая, все еще сияла над горизонтом.

Глава вторая

Хотя легенды об Аргулеоне Веке занимают многие тома, его величайший враг — Последний — еще загадочнее. Некоторые говорят, что некогда было много ему подобных, и что все, кроме одного, были поглощены Хаосом, когда тот впервые просочился в реальное пространство через Мальстрим, и так Последний оказался единственным выжившим представителем своей расы, жаждущим мести. Другие рассказывают, что он сам был созданием Хаоса, демоном, который отказался взвалить на себя ярмо служения богу, существом, которое в безумии своем возжелало завладеть символическим миром Торвендис. И ученые, и лжецы провозглашают многие иные версии: что Последний пришел из иного времени, что он — огромное чужеродное существо, которое застряло в Мальстриме, как муха в древесной смоле, или разумная боевая машина из безумных времен Темной Эры Технологии.

Но все эти рассказы подобны маслу на глади озера. Как будто Торвендис каким-то образом стыдится историй о Последнем, они поблескивают на поверхности легенд этой планеты и исчезают в безвестности, в то время как другие рассказы остаются глубоко в сознании мира.

И все же Последний долго и тяжко сражался с Аргулеоном Веком, великолепным чемпионом Хаоса, и все согласны с тем, что исход поединка был далек от известного. Последний должен был быть воистину ужасен, чтобы бросить вызов Веку, возможно, умелым чародеем, или существом из чистой энергии, или же в нем крылась некая иная сила, природу которой никто не мог угадать. Но самое распространенное впечатление о нем — невероятный размер.

Горы Канис — для многих достаточный аргумент. Когда противостояние свелось к уловкам и ухищрениям, Последний много лет пролежал в засаде, намереваясь взять Аргулеона Века врасплох. Когда Век ослабил осторожность — ошибка то была или приманка? — Последний восстал из-под земли и едва не поглотил его. Следы, оставленные громадной пастью Последнего, остались на земле в виде высоких острых пиков, именуемых горами Канис.

Горы были первым, что капитан Амакир из Несущих Слово узрел в окуляры «Мультус Сангвис», сфокусировав их на поверхности Торвендиса. Они походили на выпуклость старой шрамовой ткани на ране, которая много раз заживала и вновь открывалась — уродливые, искривленные волны камня, бегущие вдоль континента, который доминировал над ликом планеты. Амакир отвернулся от обзорного устройства под жужжание многотысячелетнего силового доспеха и спустился с рулевого возвышения на мостик «Мультуса». Корабль был так же стар, как сам легион Несущих Слово, и так же, как легион, он непреклонно преодолевал все, что на него обрушивала галактика. Миссия Амакира была очень важна, поэтому он выбрал именно «Мультус». Тот был быстрым и крепким, и в нем жил необычно активный (хотя и нестабильный) машинный дух, который мог присмотреть за собой, если его оставляли без надзора. Корабль выглядел, как массивное скопище темных церковных шпилей, усеянных орудийными портами и горгульями, которое гневно мчалось сквозь космос на двигателях, тускло горящих красным светом. Вдобавок ко всему, это был крупнейший корабль из флота Несущих Слово, который мог приземляться на планеты.

Внутренняя часть «Мультус Сангвис» была настолько перекручена, что только малая его часть была обитаема, все остальное было открыто чистому вакууму или заполнено деформированным металлом. Только мостик, технические палубы и жилища Несущих Слово были безопасны. Поэтому «Мультус Сангвис» было практически невозможно взять на абордаж, и его могли обслуживать даже самые малые экипажи, как сейчас.

Амакир сделал жест бледнокожим лакеям, которые сжимались от страха в его присутствии, и один из них сдвинул переключатель, создав проекцию Торвендиса высоко над амфитеатром мостика. Черное, потемневшее от времени железо вокруг окрасилось в серый от света голограммы. Амакир уставился на бледный, покрытый шрамами мир, пытаясь извлечь информацию из его внешнего вида: рваная рана гор, землистые просторы гнилых топей, разноцветный город леди Харибдии, похожий на украшенную самоцветами сеть, брошенную в центре континента. Разрозненное множество островов в западных океанах, изжеванный полуостров на юге, где тропические леса теснились меж бездонных провалов — где же многоликие боги Хаоса оставили свой знак? Торвендис был миром, имеющий огромное символическое значение, ибо существовал в самом сердце Мальстрима, где другие миры разлагались и дробились, и сохранялся благодаря тому, что сотни различных течений варпа тянули его в разные стороны и нивелировали друг друга. Каждое божество, полное почитаемой злобы, взирало на эту планету, чтобы увидеть, кому из них удастся завладеть ею по прошествии столетий.

Торвендис был измученным миром, как видел Амакир. Зрением, отточенным десятью тысячами лет созерцания, он созерцал раны под поверхностью планеты и потоки насилия, что проносились по ней в прошлом. Все это делало еще более удивительным тот факт, что леди Харибдия, в заблуждении своем ставящая Слаанеша превыше других богов Хаоса, смогла так долго держаться у власти.

Но Амакир, капитан из ордена Несущих Слово, прилетел не за леди Харибдией. Он подготовился и узнал достаточно, чтобы предвидеть ее реакцию на прибытие Несущих Слово, но это было все, что его в ней интересовало. Он прилетел за тем, кого его орден именовал Карнулоном.

Амакир повернулся, услышав, как открываются бронированные двери мостика. Лакеи, которые стояли кругом, сгорбившись, на краю мостика, сжались от звука и опустили глаза — если они у них еще были — к клепаному полу.

Брат Пракордиан шагнул внутрь сквозь дым, поднимающийся со зловонных нижних палуб. На нем были силовые доспехи цвета засохшей крови, такие же, как у Амакира, с той же эмблемой в виде демонского оскала на наплечнике. Но в то время как руки и ноги Амакира были усеяны знаками различных кампаний и наградами тысячелетних войн, керамитовую броню Пракордиана покрывала гравировка из бессвязных слов. Пракордиан был говорящим-с-мертвыми, он слышал эхо слов усопших в том напоминающем транс состоянии, в которое впадали космические десантники вместо сна. Когда он пробуждался от этого не-сна, на его доспехах была выгравирована еще одна фраза, новые слова, которые оказались достаточно сильны, чтобы пережить смерть и достичь оскверненного разума Пракордиана. Где-то внутри этой бледной, безволосой головы с туго натянутой кожей метались миллионы слов, умоляющих космического десантника обратить на них внимание, дать мертвецам последний шанс оставить свой след на вселенной. Дар Пракордиана — и это был дар, ибо благодаря ему он приносил пользу Несущим Слово и, следовательно, Хаосу — означал, что даже тех, кто лишился жизни, все еще можно допросить.

— Слава! — воскликнул Пракордиан, задохнувшись от восхищения при одном лишь взгляде на изуродованный диск Торвендиса. — Какой мир! Сколько смерти!

Некоторых он мог бы насмешить тем, что каким-то образом сохранил способность удивляться. Она сосуществовала с фанатизмом, который пятнал каждого Несущего Слово, как будто его преданность Хаосу была скорее злостью ребенка, нежели циничной ненавистью древнего воина. Но немногое могло насмешить Амакира теперь, когда он с самых дней Ереси стремился искоренить все благочестие в галактике.

— Остерегайся оглохнуть, брат Пракордиан. Здесь было больше битв, чем может похвастаться весь остальной Мальстрим, вместе взятый. Ты впервые смотришь на врага, брат, и это — воистину враг. Карнулон будет использовать сам мир в качестве союзника. Он повернет его силу против нас. Знай своего врага, не позволяй его красоте отвлечь тебя. Если ты сможешь выполнить здесь свой священный долг, то голоса мертвых, возможно, станут чуть-чуть громче, прежде чем мы улетим.

Их долг был действительно священен. Карнулон был одним из них, Несущим Слово, он изрядно прославился своей безжалостностью пред ликом войны, и Амакир видел, что может случиться, когда один из их числа утрачивает дисциплину. Хотя легион зачастую был разрознен и сражался на паре десятков миров одновременно, следуя планам своих военачальников или самого примарха Лоргара, он по-прежнему сохранял целостность. Они все еще обладали дисциплиной. Они все еще сохраняли вертикаль командования. Столь многие утратили это в годы после Ереси — некоторые легионы стали просто бродячими бандами мясников, другие — безумными хищниками, которые наносили случайные удары из варпа. Несущие Слово были единой боевой силой, и просветленный Лоргар мог использовать их как точное и сокрушительное оружие. Таких, как Карнулон, необходимо было уничтожать, чтобы защитить легион. Если предоставить отступников самим себе, то легион в конце концов станет ничем не лучше, чем пиратствующие Астральные Когти или сумасшедшие Громовые Бароны.

Амакир знал Карнулона. Карнулон сражался во времена Ереси и пережил десять тысяч лет войны во имя Хаоса. Амакир помнил его двойные молниевые когти, описывающие сияющие полумесяцы, дуги энергии, отлетающие от его темно-алого силового доспеха, суровый лик, который никогда не старел и покрывался морщинами не возраста, но опыта. Он помнил, как Карнулона отвели на суд самого Лоргара, где он, возможно, даже говорил с этим отшельником-великаном, еще до того, как распространились слухи о его познаниях в колдовстве и быстром овладении мастерством варпа.

Теперь Карнулон исчез и унес с собой слишком много секретов истинного лика Хаоса. Амакиру дали задание отыскать его, а также даровали право судить своего брата, десантника Хаоса, что позволяло Амакиру казнить Карнулона, как только он выяснит, почему отступник решил покинуть легион.

Амакир был капитаном в своем легионе. Сто Несущих Слово сражались и умирали по его слову, сто лучших воинов варпа. Его освободили от командования ротой, пока он не выполнит задание, найдет Карнулона и принесет те останки, которые сочтет нужным. Амакир знал, насколько он важен, ибо он был свидетелем тысяч сражений. Легион считал, что эта миссия столь же важна, и Амакир был полон решимости исполнить ее. И он исполнит приказ, ибо шести Несущих Слово, которые шли с ним, было достаточно, чтобы свершить что угодно.

— А мы уверены, что он здесь? — спросил Пракордиан.

— Нет, не уверены, — твердо возразил Амакир. — Мы знаем, что его корабль летел в этом направлении. Мы знаем, что это единственное убежище на много световых лет вокруг. Но мы не будем считать, что нашли его, пока он не предстанет перед нами.

— Но если мы отыскали его, почему он вообще прибыл сюда? Столько глаз наблюдает за этим миром, что это не место для беглеца.

— Это мы узнаем, когда найдем его, — Амакир нетерпеливо взмахнул рукой, подавая знак оборванным, покрытым шрамами лакеям, которые жались по краям амфитеатра. — Начать навигацию! — прокричал он, и горстка слуг помчалась к древним консолям из черного железа, где мерцали мониторы в оправах в виде пастей демонов, а в сигнальных огнях читались темные раздумья «Мультус Сангвис». Тонкие пальцы с грязными ногтями защелкали по клавишам, сложная сеть светящихся линий рассекла образ Торвендиса. Там и сям замелькали призрачные уравнения и оккультные диаграммы, говоря о растущей непредсказуемости корабля — «Мультус» был стар, и непрошеные мысли посещали его машинный дух. Впадая в слабоумие, он становился более человечным.

Светящиеся зеленые линии отмечали многочисленные траектории, которыми мог лететь «Мультус». На поверхности изображения проявились оранжевые пятна — участки, достаточно просторные для того, чтобы посадить корабль. Были места у подножия горного хребта, но Амакир знал, что с огромных стен, окружающих город леди Харибдии, можно будет легко увидеть корабль. Большая часть болот могла проглотить огромный и тяжелый корабль, а если они приземлятся на какой-нибудь остров, то придется каким-то образом преодолевать враждебные воды, прежде чем начать поиск.

— Сюда, — Амакир указал на участок на крайнем севере континента, где горы встречались с морем. Эти каменистые земли негостеприимны, но ровны и надежны. Амакир широкими шагами подошел к одному из лакеев и поднял его — или ее, Амакир уже не мог отличить мужчин от женщин, настолько они были изуродованы и истощены — на ноги. Десантник Хаоса был примерно вдвое выше этого жалкого существа.

— Здесь мы приземлимся. Сообщи машинному духу.

Он выпустил лакея, и тот помчался по служебному туннелю к обиталищу машинного духа «Мультуса», расположенному глубоко в сердце носовой части корабля. Дух нуждался в пище, поэтому раб, помимо координат, предоставит ему теплую кровь, которой тот жаждал.

Неудивительно, что Пракордиан первым после Амакира вышел из стазисной медитации, в которую Несущие Слово впадали во время путешествия через варп. Юнец (Амакир мог воспринимать Пракордиана только как юнца, хотя тому уже было много веков) был полон предвкушения раскрытых секретов и кровопролития. Другие Несущие Слово из ковена должны сейчас просыпаться, и Амакиру надо будет прочитать им проповедь. Надо убедиться, что они понимают важность задачи и ужасные последствия, которые ожидают весь легион, если Карнулону, нарушившему свои обеты, удастся сбежать, как не удавалось доселе ни одному Несущему Слово.

Нужно также произвести оружейные ритуалы для Врокса, который не мог сам читать литании после того, как вирус облитератора превратил его рот в амбразуру. Надо проследить за посадкой и умиротворить машинный дух «Мультуса» новой кровью. Столько всего надо сделать еще до того, как они выйдут на планету, и Амакир доверял все это лишь самому себе.

Он вышел с мостика в клубы пара, поднимающиеся с нижних палуб и наполненные благовониями, потом и запахом разложения. С каждым шагом он восхвалял пантеон Хаоса. С каждой выполненной задачей он чуть ближе подводил галактику к объединению под властью тьмы.

Леди Харибдия плавно дрейфовала вниз по шахте, уходящей далеко вглубь громады фундамента, и вздохи призраков, заточенных в стенах, замедляли ее нисхождение. Очень немногие знали, что спускаться так глубоко вообще возможно, ибо блоки основания крепости казались столь же цельными, как все части планеты. Но этот блок был, словно бриллиант с изъянами, пронизан сетью узких каналов и галерей с низкими потолками, которые вились среди массивных камней, уходя вниз, на уровень наиболее древних мест сражений. Древний воздух был пронизан превратившимися в прах костями павших в бою, а в шершавых камнях виднелись закручивающиеся и переплетающиеся куски скелетов.

Леди Харибдии нравилось, что только ей было известно об этих местах, и что только она могла путешествовать между ними и остальной частью крепости. Большая часть придворных, обитавших здесь, понятия не имели, что за пределами тесных туннелей и теплых от крови гротов существует иной мир.

Она приблизилась к перекрестку, откуда вел длинный, освещенный факелами проход. Она выдохнула приказ, и стенающие духи выпустили ее, позволив изящному измененному телу в белых шелках опуститься на пол. Воздух здесь был теплый и удушливый, и она почувствовала, как легкие открываются в ответ — это был рефлекс выживания, пережиток прежней жизни, когда она сражалась и убивала, как любой другой чемпион Хаоса.

Стены были усеяны черепами, прибитыми к камню золотыми шипами. Обычно леди Харибдия считала подобные украшения слишком прямолинейными, но эти черепа были особенными. Их вырубили из земли в самой глубокой шахте, которую когда-либо выкапывали ее миньоны, настолько глубокой, что жар там убивал простых смертных, и пришлось призывать драгоценных демонов, чтобы завершить работу. Но это того стоило, ибо они нашли не человеческие черепа.

Они принадлежали эльдарам. В некие невероятно отдаленные времена по Торвендису бродили эльдары. Это была странная раса, одержимая желанием добывать секреты вселенной, а потом охранять их, как жадный ребенок охраняет свои игрушки. Но потом жажда знаний практически полностью уничтожила их цивилизацию, когда декаданс эльдаров привлек внимание Слаанеша. Некоторые говорили, что эльдары своими действиями создали этого бога, но это была ересь — Слаанеш так же стар, как похоть, а похоть старше, чем что бы то ни было.

Леди Харибдия не знала, зачем эльдары посещали Торвендис многие тысячелетия назад. Может быть, их случайно выкинуло на этот мир, ведь космические корабли могли легко заблудиться в Мальстриме. С другой стороны, попытка изучить секреты Торвендиса вполне соответствовала бы отчаянно любознательному поведению эльдаров, так что они могли прибыть сюда намеренно. Как бы там ни было, леди Харибдия была единственным существом на всей планете, которое знало, что чужаки некогда были здесь, и это знание — как и много иных вещей — доставляло ей удовольствие.

Она восхищалась очертаниями черепов, проходя мимо них. Они выглядели человеческими только на расстоянии, вблизи становилось видно, что они отличаются по всем параметрам — широкие глаза, формой напоминающие слезы, небольшие челюсти и зубы, элегантные скулы, сужающиеся черепные коробки. Леди Харибдия могла с легкостью представить, как Слаанеш возжелал завладеть столь изящным видом и превратить его утонченность в орудие поклонения. Они были прекрасны, почти так же прекрасны, как она, и последние чувства этих существ, когда они умирали, должны были доставить Слаанешу большое удовольствие, когда его прибытие уничтожило их планеты.

Впереди находился большой круглый зал, где похожие на ребра опоры поддерживали куполообразный потолок из пестрого красно-черного камня. Это была одна из самых крупных полостей внутри фундамента, для глядящего с порога она выглядела, словно огромный живой орган, темный и горячий, и через подошвы ног можно было почувствовать, как гудит в ней жизнь.

В центре помещения, где пол опускался в круглое углубление, стоял на коленях один из легионеров леди Харибдии. Ростом он был значительно выше двух метров, а кожа была столь плотно испещрена татуировками, что невозможно было сказать, каков ее первоначальный цвет. Торс был обнажен, а у защищенных доспехами ног свисали длинные шелковистые знамена, расшитые символами Бога Наслаждения. Нитями служили волосы, срезанные с голов выдающихся противников, побежденных легионером. В одной руке он держал копье с наконечником в виде двойного клинка, созданного пронзать и потрошить. Другую он прижал ладонью к полу, чтобы чувствовать движения и осязать малейшие признаки того, что нечто внизу начнет шевелиться.

Леди Харибдия приблизилась к коленопреклоненной фигуре в центре зала.

— Встань, центурион, — сказала она. О ранге ей сказали особые символы, нанесенные на его шелка и кожу, но имени она не знала. Для нее все они были безымянными. Они были всего лишь инструментами, потребными для того, чтобы сохранять положение и наслаждаться, отправляя культ.

Легионер встал, не отводя взгляда от пола. Смотреть на леди Харибдию без подобающей причины давно стало преступлением, и правительнице города даже не пришлось объявлять соответствующий указ.

— Проснулся ли наш гость?

— Нет, моя госпожа.

— Значит, наше гостеприимство ему не по нраву. Не стоит ли нам пробудить его и узнать, что ему нужно?

— Как пожелает моя госпожа.

— Так и желает.

Легионер поднялся и вышел из углубления. Он снял с пояса нож и молча сделал длинный глубокий порез сбоку живота. Убрав клинок в ножны, он вытянул из раны свиток пергамента, скользкий от крови, и развернул его. По-прежнему не глядя на леди Харибдию, воин протянул ей пергамент.

На свитке был написан ритуальный шифр, который чародеи леди Харибдии создавали и переписывали заново после каждого визита к гостю. Нужно было тщательно оберегать методы, с помощью которых его можно было пробудить, поэтому шифр должен был меняться каждый раз. Если бы кто-нибудь ворвался внутрь и победил легионера, с его смертью погиб бы и пергамент, так как пищеварительные кислоты проникли бы сквозь заранее подготовленные внутренности и растворили свиток.

Леди Харибдия произнесла священные слоги голосом, едва поднимающимся выше шепота, чтобы сила этих слов не проникла в фундамент и не загрязнила чистоту крепости. Когда она закончила, под ногами послышался скрежет, камни задвигались, и оба они отступили назад. Дно углубления начало подниматься, достигло уровня пола и продолжило подъем, став вершиной каменного столба. Полированная окружность столба демонстрировала разрез скалы, полный призрачных очертаний мятых и растянутых грудных клеток и деформированных черепов.

Часть столба была полой и образовывала альков высотой в человеческий рост, к стене которого был кто-то прикован. Цепи состояли из выделанных и сшитых в цепляющиеся друг к другу кольца языков, которые некогда произнесли слова, пленившие обитателя камеры.

Это был демон.

Леди Харибдия часто имела возможность лицезреть воплощения демонов. Слуги Слаанеша, созданные из частиц его великолепия и наделенные сознанием, с диким энтузиазмом искали наслаждений, и из них получались несравненные стражи и солдаты. Но этот демон не походил на них. Князь Наслаждения никогда не взирал на это существо с похотью или восхищением. Оно было совершенно противоположным леди Харибдии и всему, во что она верила, ибо ненавидело всю жизнь и все удовольствия и скорее бы залило всю галактику кровью, нежели возмечтало бы об одном мгновении декадентства.

Оно в определенной степени походило на человека. Пальцев было слишком мало, кривобокое и сгорбленное тело бугрилось звериными мышцами. В темно-серую плоть демона были вбиты какие-то угловатые механизмы, ни один из которых не выглядел функциональным, но все же они вибрировали и пульсировали в тех местах, где потемневший металл соприкасался с кровоточащей кожей.

Его лицо выглядело гротескным, не так, как слегка гипнотизирующие измененные черты самой леди Харибдии, но скорее как морда животного. Глаз было слишком много. Рот представлял собой узел из мышц, прикрывающих толстые желтые клыки. Носа не было, изо лба, висков и подбородка торчали рога. На широкой мускулистой груди виднелось глубокое выжженное клеймо — грубый, похожий на череп символ Кровавого Бога, запечатленный на сочащейся влагой коже.

Леди Харибдия не позволяла произносить имя Кровавого Бога на своей планете. В то время как Слаанеш ценил жизнь и многочисленные увеселения, которые из нее можно было извлечь, Кровавый Бог принимал только смерть. Его поклонники были помешанными на крови разбойниками, а его демоны — тупыми машинами разрушения.

Некогда, в одну из многочисленных фаз истории Торвендиса, князь демонов Кровавого Бога установил над миром короткое и безумное царствование. Сс’лл Ш’Карр — таково было наименее богохульное из его многочисленных имен. По его слову поднимались огромные легионы демонов, созданных по его безобразному подобию, легионы, которые в конце концов были разгромлены очередной силой, захватившей Торвендис. Леди Харибдия знала об этом, потому что сама видела разрез скалы в том месте, где гнили останки того сражения, и хранила уродливый окаменелый череп Сс’лла Ш’Карра в глубинах крепости Харибдии.

Время Кровавого Бога на Торвендисе прошло, и пленный демон был последним отголоском его присутствия здесь.

Леди Харибдия очень редко спускалась сюда, чтобы поговорить с узником. Но с ее миром было что-то не так, она чувствовала это, слыша эхо предчувствия и близящегося отчаяния, которое пронизывало небо и облака. Ее слуги и лазутчики не смогли ничего выяснить о госте, чей корабль до сих пор лежал в трясине за горами. Леди Харибдия знала лишь то, что он прилетел на звездолете, построенном до Ереси, вроде тех, которые использовали налетчики и отступники по всему Мальстриму. Она не знала, кто или что посетило Торвендис, а главное, зачем. Подобное незнание совершенно не соответствовало тому, как именно она желала править, и это вызывало у нее неудовольствие. А неудовольствие следовало пресекать.

И было еще кое-что. Вся планета как будто клокотала, просто слишком тихо, чтобы она могла услышать, и гудела от тяжести грядущих событий.

Демон уставился на леди Харибдию большей частью своих глаз. Остальные бешено вращались. Он ощерился и пустил слюну.

— Ты голоден? — мягко спросила она.

Демон зарычал, как пес.

— Хорошо, — она сделала жест, и легионер поднял свое копье. — Ты будешь говорить, порождение уродства. Ты знаешь, что я могу сделать с тобой, если ты откажешься.

Демон задергался, пытаясь вырвать колдовские узы из камня. Он боролся с цепями уже много веков, с тех самых пор, как его случайно вызволили из скалы несчастные рабы-шахтеры, а потом выследили и поймали десантники-Насильники. Леди Харибдия давно пришла к выводу, что существо слишком глупо, чтобы сдаться, и что его следует мучить, чтобы оно стало послушным, как животное.

— Пусти ему кровь, — скомандовала она, и легионер вонзил клинок глубоко в брюхо демона.

Существо завопило, и леди Харибдия поморщилась, услыхав столь нестройный звук в своих владениях. Густая красная кровь потекла из-под вынутого клинка и закапала на каменный пол, шипя, как кипяток, от соприкосновения с холодной поверхностью. Демон затрясся, истекая своей возлюбленной влагой, которая уносила с собой саму его душу. Угроза гибели от обескровливания приводила последователей и слуг Кровавого Бога в нечто подобное холодному ужасу, как будто кровопотеря каким-то образом делала их недостойными благодати божества, которое больше всех презирало жертв.

— Я могу остановить кровотечение, — спокойно проговорила леди Харибдия, пока демон смотрел на свою кровь, бесполезно льющуюся на пол. — Или сделать его сильнее. Или медленнее. Мы будем говорить, раб Бога-Мясника. Ты будешь отвечать.

— Говори, что хочешь, — прорычал демон низким и мрачным голосом. — Я отвечу лишь ложь.

Леди Харибдия улыбнулась. Она часто говорила с демонами, причем куда более коварными, чем этот.

— Почему мой мир столь беспокоен? — спросила она. — Быть может, нечто посеянное много лет назад начало расти?

Демон засмеялся. Звук был неприятный.

— Твоим миром правит королева-потаскуха, которая слишком боится вести войну. Неудивительно, что он дрожит.

— Кто прилетел сюда? Почему он не объявил о визите?

— Он пришел убить тебя.

Прямолинейный ответ. Редкое дело. Демоны лгали, но предполагать, что они просто говорят противоположное правде, было опасно. В том, что они говорили, всегда была доля истины, ее просто нужно было отделить от плевел.

— Почему?

— Быстрее будет сказать, почему нет.

Леди Харибдия притопнула ногой, легионер вонзил копье обратно в рану и провернул его, сильно разорвав кожу. Демон застонал, когда новый поток крови брызнул на камни.

— Я не хочу, чтобы ты меня разочаровывал, демон.

— Я не знаю ответов, — выплюнула тварь. — Я был молод, когда этот мир был стар. Твой гость плюет и на моего, и на твоего бога, Мальстрим не породил эту планету, и вещи, которые ты видишь, начали разлагаться еще до того, как Ш’карр ходил по этим землям. Я не знаю ничего больше. Шлюха, сгнои свой язык, ты больше ничего не можешь от меня потребовать.

Допрос наскучил леди Харибдии. Демон подошел опасно близко к признанию слабости. Теперь его разум замкнется в себе и спрячется за оскорблениями и угрозами.

Она повернулась на каблуках, бросив лишь мимолетный взгляд на легионера.

— Оставь его на час, — приказала она. — Потом отошли обратно вниз.

Легионер почтительно преклонил колени. Леди Харибдия пошла обратно по коридору с никому не ведомыми эльдарскими черепами. Она чувствовала неудовольствие, причины которого не совсем могла понять. Нужно утопить раздражение в безупречных и очищающих наслаждениях крепости.

Погода в горах Канис изменилась. Холод стал не резким, а сырым и липким, и всюду висел тонкий туман, который просачивался под одежды из кожи и волчьих шкур. Пар поднимался над огромными чешуйчатыми зверями, которые волокли повозки на запад, к долинам с крутыми склонами. Воины Голгофа плевались и ругались, угрюмо поглядывая на тяжело нависшее над головами серо-белое небо и ворча о близящихся бурях. Караван проходил восточным краем гор Канис, где его путь пролегал по глубоким извилистым долинам, через которые можно было выйти к подножиям.

Облака тумана липли к горным пикам и скатывались вниз по склонам. Порой пальцы туманов протягивались в долины, и караван со скрипом продолжал свой путь, едва видя дорогу, в другое время он висел прямо над ними, будто потолок. Мир как будто стал меньше, отгороженный от бесконечной глухой тьмы Мальстрима туманной стеной.

— Что могут дать туманы? — спросил Крон.

Голгоф посмотрел на старика. Крон отказался занять место на повозке рядом с ранеными и шел пешком, так же уверенно, как любой воин.

— Они могут ослепить нас и заморозить, — сказал Голгоф. — Они ничего не дают.

Крон улыбнулся.

— Подумай, Голгоф. В этом мире нет ничего, что ты не мог бы использовать. Я это уже объяснял. У тебя есть редкий дар — воображение, и ты можешь использовать его, превращая то, что видишь, слышишь и чувствуешь, в нечто осязаемое. Такова суть колдовства. Таков способ Хаоса взаимодействовать с этим миром, хотя очень немногие могут им воспользоваться. Что ты чувствуешь сейчас?

— Холодно.

— Что именно холодно?

— Все. Камни, воздух. Я.

— Ты. Можешь ли ты стать настолько же холодным, Голгоф? Не только телом. Душой. Хладнокровным. Хладносердечным.

Голгоф издал короткий сухой смешок.

— Не говори мне о жестокости, старик. Я сдирал кожу с живых людей.

— Это не жестокость. Контроль.

Голгоф, который убивал людей и зверей голыми руками и не мог остановиться, внезапно навострил уши.

— Контроль? Хотел бы я, чтоб ты рассказал об этом раньше.

— Научиться этому сложнее всего. Мне надо было убедиться, что ты готов.

Туманы впереди развеялись, открыв последний ломаный изгиб Змеиного Горла. Дальше путь будет предательски опасным. Не настолько, чтобы возникла нужда в чародее, но все равно. Туманы уползли обратно к вершинам, как губы, обнажающие клыки, и перед ними предстало зрелище, которое Голгоф впервые увидел собственными глазами, хотя и слышал о нем раньше.

— Стрельчатый Пик, — выдохнул Голгоф. Это место вынырнуло из дымки так внезапно, что у него перехватило дыхание.

Город Стрельчатый Пик был вырублен из камня — скопление гор, которые выдолбили изнутри и тесали, пока из каждой поверхности не прорезались арки и галереи. Здесь были огромные залы с колоннадами и бесконечные извилистые дороги, вьющиеся сквозь сердца гор, равнины под каменными небесами, где могли собраться целые армии, и ворота, которые зияли среди бледного камня. Пики соединялись мостами, похожими на нити, натянутые над головокружительными пропастями.

Стрельчатый Пик выглядел острым и смертоносным, каждую башню венчали высокие шипы, на которых раньше развевались знамена, и каждую вершину кольцом окружали защитные сооружения, откуда мог пролиться дождь стрел.

И он проливался раньше, в те дни, когда Стрельчатый Пик был обитаем. Воины со всех концов гор мечтали попасть сюда, в место, где собирались вожди всех племен. Тут заключались и разрывались мирные договоры. Порой улицы заливала кровь, когда между племенами разгоралась война, но это лишь помогало укрепить другие союзы. Город был средоточием горных народов, местом, где они могли померяться силой и превратить эту силу в реальное могущество. В те времена, когда им грозила достаточно крупная опасность, племена выходили на бой все как одно, и чисто-белое знамя Стрельчатого Пика развевалось рядом с флагами племен. Изумрудный Меч обладал собственной долей власти, и даже более того. Стрельчатый Пик воплощал собой его немалый шанс на владение всеми горами.

Пока Голгоф смотрел, стая гарпий опустилась на одну из высочайших вершин, словно зернистое черное облако, выплывшее из окон древнего дворца. Теперь в Стрельчатом Пике не осталось ничего живого, кроме падальщиков. Иногда люди из племен поднимались в опустевший город, чтобы принести домой какое-нибудь напоминание о тех днях, когда горы Канис едва не объединились в одно из наиболее могущественных государств Торвендиса. Иногда эти люди даже возвращались, почти всегда безумные и почти всегда одинокие.

Леди Харибдия пришла сюда задолго до рождения Голгофа. Никто на самом деле не знал, как эта деградировавшая принцесса шла к власти, но одно было ясно — Стрельчатый Пик стал одним из ее первых завоеваний.

У нее были боевые машины, которые могли летать и изрыгали из себя целые легионы облаченных в шелка, татуированных фанатиков, наводнивших пещеры Стрельчатого Пика. Она заключала союзы со стаями демонов, огромные крылатые монстры подчинялись ее словам. Говорят даже, что с ней пришли космические десантники, воины предавшего легиона — на голову выше самого мощного Затронутого, в тяжелых, испачканных кровью доспехах, с оружием, которое плевалось огнем.

Это была бойня. У леди Харибдии был бесконечный запас легионеров и полуголых культистов, которые прилетали на небесных кораблях и бросались вверх по крутым горным склонам. Горцев загнали внутрь города, все воины отчаянно оборонялись, но помощи ждать было неоткуда. Культисты умирали тысячами, легионеры — сотнями, и прибывали все новые. Племя Изумрудного Меча несколько недель удерживало свой великий зал собраний, защищая баррикады из обрушенных колонн от волн безумцев, что дрались голыми руками и зубами. Но оно пало, как и все остальные.

Потом легионы ушли, как будто захват Стрельчатого Пика был всего лишь мимолетной прихотью леди Харибдии. Она оставила это место на гнездовье прожорливым гарпиям и засеяла его темными легендами, чтобы племена держались подальше. Она напала на Стрельчатый Пик не ради власти, но из чистой злобы, и забросила его, когда потеряла интерес.

Возможно, как порой размышлял Голгоф, горные племена все равно уже слабели, и в один день они бы пали. Но леди Харибдию можно было признать виновной, и в этих холодных и жестоких землях это уже многого стоило.

— Когда Грик умрет, я верну нам Стрельчатый Пик, — сказал Голгоф.

— Леди Харибдия прокляла город, — ответил Крон. — Это она заклеймила его стены демонами. Говорят, что достаточно провести день в этих залах, чтобы сойти с ума.

— Должен быть способ, — Голгоф бросил взгляд на старика и снова отметил, насколько высоким тот был под своей мантией.

— Так говорят истории, — сказал Крон. — Сейчас тебе надо сфокусироваться на том, что ты должен сделать. Грик убил больше претендентов на его место, чем мы когда-либо узнаем. Защищать его будут не только один колдун и горстка падальщиков. Помни о контроле, Голгоф, ибо без него твоя сила будет хуже, чем ничто. Из-за нее тебя убьют.

— Грик — лишь обычный человек.

— На Торвендисе нет обычных людей. Слушай, Голгоф. Учись. И никогда не теряй концентрацию. Следующие уроки будут самыми тяжелыми, потому что ты не захочешь им учиться.

Туманы отползали от гладких ломаных стен Змеиного Горла. Завидев открытое пространство впереди, звери замычали и чуть ускорили тяжелый шаг. Голгоф видел место, где горы переходили в равнины, и пики-клинки уступали место волнистым подножьям. На расстоянии ломаные очертания последних скал выглядели бледными, как дым, а подножья казались едва различимыми призраками, витающими на горизонте. Скоро им встретятся посты и часовые, патрули из молодых варваров, крадущихся в тенях, чтобы пролить первую кровь какого-нибудь бродяги. Всюду будут глаза и уши Грика, и понадобится вести себя хладнокровно, чтобы пробраться через эти земли и не раскрыть себя.

Лонн сидел на передней повозке, разглядывая скалы истинным зрением. Тарн был рядом с ним и высматривал опасность своим смертным, но опытным взором. Воины, возглавляемые Хатом, шли по сторонам. Земля стала тверже, гладкую дорогу сменили острые рубленые борозды и ступени в скале

Опустевший остов Стрельчатого Пика проплыл мимо уходящего каравана, и гарпии реяли вокруг огромных окон, похожих на глазницы, и укреплений, выбеленных словно зубы.

Торвендис был многим, и не в последнюю очередь, тем, во что превращали его правители планеты. Леди Харибдия хотела создать громадный алтарь Слаанеша, освятить и осквернить целую планету, сделав из нее святую землю Князя Наслаждения. Хотя она уже сделала многое — основала город и использовала ресурсы планеты, чтобы утолять свою жажду удовольствий во имя бога, ей все еще предстояло распространить прочное владычество по всему Торвендису. Горы и разрозненные острова, граничившие с ее землями, страны к югу, полные пустынь, джунглей и тьмы — все это не находилось под ее прямым контролем. Бурлящая болотная земля за горами была еще дальше от ее власти.

Впрочем, постепенно леди Харибдия распространяла свое влияние. Сам город расползался вширь, либо вырастая из-под земли, либо строясь руками крестьян, недавно обращенных в культ Слаанеша. В других местах воздвигали храмы Слаанеша, чтобы они служили как средоточия для новых последователей. Они также были чем-то вроде сигнальной системы города: когда начиналось восстание против леди Харибдии, оно первым делом атаковало разбросанные повсюду храмы.

Ирво знал и принимал это с радостью. Умереть ради Принца! Не просто познать предельное блаженство насильственной смерти, но и сделать это по воле Госпожи, поддержать ее вечное поклонение Слаанешу! Ирво почти что хотел, чтобы из-за гладких скал на его отдаленный храм нахлынула какая-нибудь орда врагов, и он мог ощутить их клинки, пронзающие его кожу и помогающие подняться до пределов чувств. Умереть на этих мокрых камнях, в последний раз вдохнуть соленый приморский воздух — такая смерть стоила бы всей жизни, предшествующей ее моменту.

Но пока этого не произошло, надо было многое сделать. Храм находился далеко от большинства поселений, и все должны были делать сами послушники. Всюду кругом был ровный, плоский камень темно-серого цвета, северные стены города находились во многих километрах к югу, на западе и севере простирались суровые моря, где странствовали варвары. На востоке были лишь горы Канис, барьер на краю обитаемого мира. Храм Ирво был настолько отдаленным, насколько это возможно, и он гордился тем, что слово Слаанеша проникает в самые далекие уголки планеты.

Храм был деликатен и все время требовал обслуживания. Он находился в небольшом углублении, окруженном каменным гребнем, похожим на шрам, но погода все равно воздействовала на его структуру. Основная часть храма представляла собой квадрат из железных столбов, которые загибались кверху и образовывали крышу, так что получалось нечто вроде клетки длиной и шириной в сто метров. С верхних балок до уровня плеча свешивалось множество усеянных крюками цепей, каждое звено которых было покрыто мелкими металлическими шипами и лезвиями. Всюду были развешаны стяги и знамена всех цветов и форм, привязанные к столбам и развевающиеся на резком ветру, который пронизывал храм. Когда ветер усиливался, цепи издавали звук поющего хора, и шипастые звенья дождем падали вниз. Каменный пол был усеян ими, словно триболами.

Знамена, сделанные из шелка и кожи, плетеных волос и шкур, постоянно рвались и все время нуждались во внимании Ирво и его послушников. И таким образом Ирво служил Слаанешу, ибо каждый раз, когда он шел по храму, цепи даровали ему тысячи крошечных порезов, и сладкая боль питала огонь наслаждения внутри него, когда упавшие звенья кололи его подошвы.

В центре храма находился алтарь, окованное металлом углубление в полу, которое имело странную звездчатую форму. Только если присмотреться, можно было понять, что он сделан таким образом, чтобы в нем помещался распростертый человек. Под алтарем находилось небольшое помещение, наполненное лезвиями и дрелями, и послушники Ирво могли управлять ими при помощи системы рычагов, заставляя их резать и колоть сквозь отверстия в металле. Алтарь редко чистили, так как ржаво-красные потеки были свидетельством святым деяниям, творившимся здесь. Скольких неверующих посвятил болью Ирво? Скольких они познакомили с величием Слаанеша, сковав здесь и произнеся слова, священные для Принца Хаоса?

— Магистр Ирво! — крикнул один из послушников, вбежав в храм. — Дьякон увидел, что приближаются чужаки!

Ирво посмотрел на послушника сквозь лес цепей. Тот был из молодых, судя по относительно малому количеству шрамов на молочно-белой коже. Вокруг его пояса были обмотаны желто-белые ткани — цвета новообращенного — а торс оставался голым, чтобы видны были шрамы и татуировки его служения. Здесь обитало примерно сто тридцать послушников, которые жили в палатках и хижинах, сгрудившихся под прикрытием близлежащих скал. Ирво редко покидал храм и знал по имени немногих.

— Кто? Сколько их?

— Сложно сказать. Немного. Они идут быстро, но скрываются.

Они всегда боятся, подумал Ирво. Те, кто не прикоснулся к нечестивым мистериям Слаанеша, всегда страшатся того, что им могут показать чувства. Их нужно силой увлекать в лоно церкви Бога Наслаждения. Так жаль, что многие из них не переживают посвящение, но, по крайней мере, в конце концов они отдают жизнь во имя удовольствия, хотя и не ценят этого.

— Пусть верующие вооружатся, — приказал Ирво. — Наши гости, должно быть, бандиты или мародеры. Собери новичков, чтобы они готовились к посвящению, мы воспользуемся алтарем еще до заката.

Послушник покорно кивнул.

— Хвала Слаанешу, магистр.

— Хвала Слаанешу, — отозвался Ирво.

Ирво пошел к порогу храма, чувствуя на лице множество восхитительных тонких порезов от висящих цепей. Он никогда не уставал чувствовать острую боль рассеченной кожи и запах крови, текущей по лицу.

Из-за трепещущих знамен он видел каменные гребни, которые тянулись вдали и через которые должны были перевалить новоприбывшие. Послушники носились туда-сюда, вооруженные автоганами и лазпистолетами, ценным оружием, подаренным храму оружейниками легионов леди Харибдии. На всех его не хватило, поэтому многие из них сжимали мечи или шипастые дубины. Ирво с гордостью увидел, что держать оружие в руках для некоторых оказалось слишком большим соблазном, и они начали наносить на свою кожу тонкие алые знаки почитания при помощи клинков и штыков.

На глаза Ирво попался Дьякон, который так давно был пылким почитателем Слаанеша, что у него совсем не осталось кожи. Поблескивая влажной красной плотью, он забивал патроны в дробовик, украшенный золотом и жемчугом. Дьякон служил в храме так же долго, как Ирво, и это был немалый срок. В свое время они повидали потрясающие ритуалы наслаждений, фестивали плоти, которые путешествовали между разрозненными храмами, как бродячие города грешников, демонов, которые наносили визиты по нечестивым ночам, и видения новых удовольствий, которые озаряли небо. Довольно часто они сражались плечом к плечу. Дьякон, как и следовало ожидать, уже не чувствовал боль от обычных источников, и поле боя для него было всего лишь еще одной ареной ощущений.

Ирво еще не вооружился, когда прогремели первые выстрелы. Это были не его послушники, а чужаки, которых все еще не было видно. Стреляли издалека. Второй выстрел чисто снес голову одному из новичков, и тот рухнул. Кровь хлынула, как фонтан самоцветов.

Группа послушников собралась под выступом скального гребня, где упал новопосвященный, и начала беспорядочный ответный огонь. Дьякон повел более крепких последователей вперед, чтобы атаковать неизвестных с фланга. Вражеский огонь вдруг усилился, и послушники под скалой рассыпались, оставив троих-четверых среди брызг крови и осколков камня.

Пробегающий мимо послушник впихнул в руки Ирво автоган. Он вогнал заряд в магазин и помчался к гребню. Внезапный снаряд описал дугу над скалой и расцвел взрывом, разорвав кучку послушников на куски. Более слабый огонь загрохотал над головами, прореживая ряды людей Дьякона, пробивая в телах рваные багровые дыры и расшвыривая в стороны конечности.

Ирво подумал, что это было прекрасно. В насилии была редкостная поэзия. Но негоже терять слишком много последователей, поэтому Ирво призвал послушников, в беспорядке отступающих от гребня под ливнем ярких желто-белых копий огня, что прорезали воздух повсюду вокруг.

— За мной, сыны Слаанеша! — возопил он, высоко подняв свое оружие. — За Госпожу! За Принца! Почувствуйте смерть врага, как свою собственную!

Ирво побежал вверх по скользким камням, и одна половина разума настойчиво уговаривала его спешить и держать голову ниже, а другая жаждала, чтобы пули вонзились в его тело, и он утонул бы в собственной блаженной боли.

Он добрался до гребня и впервые увидел врага.

Тот, кто напал на них, должно быть, некогда носил доспехи, но теперь броня и плоть стали единым целым. Вокруг тяжелых поножей висели лохмотья живой кожи, скользкие мышцы пронизывала гидравлика, из прорех в темно-алом металле росли костяные шипы. Обе руки заканчивались не кистью, но похожими на дубины узлами плоти, покрытыми отверстиями, из которых торчало оружие: на одной руке — три вращающихся ствола автопушки, изрыгающих белые полосы огня, на другой — дуло осколочного гранатомета. Затянутые мертвой кожей глаза и рот открылись, из них высунулись оружейные стволы и застрекотали влево и вправо.

Ростом оно было в три с половиной метра, покрытые доспехами плечи были почти так же широки, пластины брони перемежались мускулами, и его форма постоянно менялась, выпуская из плоти новые орудия. Ирво раньше видел космических десантников — далекие фигуры, охраняющие укрепления Крепости Харибдии — но в то время как ее Насильники были грациозны в своей мощи, это существо было иным, уродливым и звероподобным.

К Ирво помчался снаряд, он нырнул под выступ скалы и отчасти возрадовался, когда осколки, выбитые взрывом, вонзились ему глубоко в спину. Он начал вслепую стрелять обратно, ничего не видя из-за обломков и дыма, и вместе с болью его чувства затопило отдачей оружия в руках и грохотом выстрелов.

Когда дым рассеялся, Ирво увидел, как к нему бегут вопящие и стреляющие на ходу послушники, забрызганные свежей кровью. Их тела дергались и распадались под огнем автопушки, каскадами обрушивались прекрасные узоры из крови и разорванных органов. В мире не было ничего настолько эстетически совершенного, как смерть — превращение живой плоти в мертвую материю в совокупности с потоком ускользающей жизни, создающей последнее и предельное переживание.

Ирво пришлось оторвать взгляд от этого зрелища. Ему надо было послужить Богу Наслаждений. Еще один залп, и магазин автогана опустел. Он подобрал лазган с исковерканного тела послушника, которое упало рядом с ним, и снова начал стрельбу вслепую через гребень. От непрерывных очередей металл в его руках раскалился, и он чувствовал, как в ладонях гудит энергетическая батарея и пульсирует отдача от выстрелов.

Он убрал палец со спуска и высунулся над гребнем.

Чудовище теперь было ближе, так близко, что Ирво чувствовал застарелую металлическую вонь масла и вкус дыма, который выкашливали многочисленные дула. Его лицо было не более чем еще одной подставкой для орудий. Ирво слишком поздно осознал, что оно увидело его глазами, которые моргали в утопленных в броне нишах.

Безошибочно, как стрелка компаса, автопушка нацелилась ему в голову.

Снаряды прошли через верхнюю часть тела Ирво. Он почувствовал, как рвутся его органы, разбивается челюсть, какова на вкус шрапнель и как осколки кости вонзаются глубоко в мозг. Холод нахлынул на него, когда разделился позвоночник, перед выбитыми из глазниц глазами вспыхнула белизна. Язык превратился в лохмотья, и новые вкусы боли и разрушения наполнили его разум.

Ирво, над талией которого осталась лишь шатающаяся колонна изуродованной плоти, повалился на камни. Последней его сознательной мыслью было то, что смерть оказалась не обещанной какофонией ощущений — она была холодной, пустой и несла с собой боль, подобную которой, как он думал раньше, он никогда больше не ощутит.

Может быть, откровение ждет его позже. Да, именно так. Подождать чуть-чуть дольше, и он познает это предельное наслаждение.

Потом Ирво стало холоднее, и мысли покинули его.

Амакир подумал, что это было скучное зрелище.

Врокс, чье массивное тело каждую секунду выпускало новое оружие, загнал защитников под гребень. Они вели себя типично по-слаанешитски — кидались под огонь и разбегались под ливнем взрывчатых снарядов и осколочных ракет Врокса. В культистах боролись жажда связанных с битвой переживаний и инстинкты самосохранения, поэтому облитератору было легко удерживать их непрекращающимся огнем. Братья Скарлан и Макело бежали на помощь Вроксу, посылая над скалой короткие очереди из болтеров.

«Мультус Сангвис» приземлился в пяти километрах отсюда и встал на скользкой от соли равнине между горами и океаном. Ковену было небезопасно оставаться с потрепанным годами старым кораблем — леди Харибдия или любые другие жители Торвендиса могли найти его при помощи колдовства или прорицания и уделить внимание его присутствию. Ковену надо было найти другое место, чтобы спланировать свой следующий шаг, и храм Слаанеша был ближайшим местом, где они могли взять несколько часов отдыха.

Амакир мог бы присоединиться к своим воинам, атакующим храм. Но он знал, насколько хорош в бою. Это была первая возможность увидеть, как ковен действует в настоящем бою без какой-либо поддержки, и он хотел понаблюдать за ними.

Энергетические залпы врезались в камни вокруг десантников хаоса. Скарлан игнорировал их, даже если они вспыхивали, ударяясь в его силовые доспехи, а Макело пригнулся и двигался зигзагами.

Далеко в стороне Феоркан вел снайперский огонь по пытающейся зайти сбоку толпе, которую возглавлял человек-кошмар, чья содранная кожа была обмотана вокруг талии и развевалась подобно знаменам. Эта группа действовала более слаженно и использовала ломаные скалы как прикрытие, пытаясь оттеснить боевых братьев Амакира.

Они не могли знать, что сражаются с Несущими Слово. Вскоре они узнают. Более слабому человеку могло бы показаться трагичным, что никому из всех этих людей не суждено было выжить. Но Амакир был выше подобных сантиментов.

Два или три послушника, стрелявших на ходу, упали, пробитые навылет одиночными снарядами из сильно модифицированного болтера Феоркана. Пригибаясь и перекатываясь, снайпер начал отступать в сторону, и Амакир понял, что он пытается загнать отряд бескожего человека к скоплению скал.

Он разгадал план Феоркана еще до его начала. Фаэдос выпрыгнул из укрытия среди камней и ворвался в толпу, рубя цепным мечом и выпуская шлейфы крови, а его плазменный пистолет изрыгал в гущу послушников жарко-белый поток жидкого пламени. Пракордиан прятался в скалах и прикрывал его, посылая очереди болтерного огня в тех, кто пытался окружить Фаэдоса.

Фаэдос вступил в поединок с бескожим, который сражался быстро и решительно, как может лишь человек, лишенный чувства боли. Ранить его было недостаточно — клинок Фаэдоса снова и снова глубоко вонзался в голую плоть, разрубая нервы и иссекая мускулы, пока противник просто не утратил способность драться. Второй выстрел перезарядившегося плазменного пистолета превратил кошмар в тающее и полыхающее месиво.

Толпа побежала, налетая друг на друга. Пракордиан осыпал их дождем болтов, в то время как Феоркан убивал их одного за другим, и с каждым его выстрелом очередной культист резко запрокидывал голову и испускал дух.

Амакир зашагал вперед, слыша, как звуки бойни режут воздух, и отрывистый рев автопушки Врокса смешивается с булькающими воплями умирающих. Все пространство между гребнем и храмом было усеяно телами, примерно пятью-шестью десятками, и примерно двадцать сбежавших теперь прятались за железными столбами увешанного цепями храма. Развевавшиеся кругом знамена были испещрены прожженными дырами от пуль.

Амакир презирал этих ничтожеств. Слабость духа, из-за которой они не поклонялись всему пантеону Хаоса, нельзя было простить. Бог Наслаждений был лишь одним аспектом великолепия варпа, и поклоняться Слаанешу, исключая при этом всех остальных, было слишком малодушно, чтобы считать это хотя бы за ересь.

Смерть — слишком мягкое наказание для них. И они познают нечто худшее, чем смерть, ибо погибнуть здесь, в Мальстриме, не обладая благосклонностью пантеона Хаоса, значило отдать свою душу варпу. Просветленные Несущие Слово еще увидят, как великий примарх Лоргар занимает место среди богов. Эти жалкие послушники увидят лишь безумие и забвение. Нижние боги, как же Амакир их ненавидел.

Он побежал к храму, сняв с креплений на ранце и сжав в руке тяжелый силовой топор. Лазерные лучи и снаряды зажужжали возле его ушей. Силовое поле с треском пробудилось, активировать его не понадобилось — оружие прослужило Амакиру так долго, что знало, когда его хозяин гневается, и знало, когда ему надо будет пускать кровь.

Защитники были под прикрытием железных столбов храма. Рассеявшаяся толпа могла там долго прятаться, и лес висячих цепей поглощал выстрелы, направленные в головы. Врокс, Скарлан и Маркело поливали их огнем двойной автопушки и болтеров, но могли понадобиться многие часы, чтобы выкурить послушников обстрелом.

Своим выживанием эти паразиты смели растрачивать время Несущих Слово. Поэтому они были препятствием для дела истинного Хаоса. Амакир твердил это себе на бегу, пересекая усеянное трупами пространство, но слова поглотила ненависть.

Первый враг вскочил прямо перед ним, нажимая на спуск лазгана. Лазерные лучи осыпали нагрудник Амакира, как дождь, задели незащищенное лицо и обожгли древние золото и багрянец. Он обрушил на противника свой топор, и лезвие прошло прямо сквозь послушника, так что пришлось сдержать руку, чтобы оружие не зарылось в камень. Разрубленное тело повалилось на землю еще до того, как хлынула кровь.

Тени развевающихся знамен скользнули над Амакиром, когда он ворвался внутрь храма. Топор описал могучую дугу, рассекая цепи и разбрасывая добела раскаленный град из расплавленных звеньев. Он услышал крики и возрадовался, ибо каждый вопль был гимном, прославляющим его богов. Враги отстреливались, но в капитана уже стреляли и попадали миллион раз. Один выстрел пробил сочленение на локте, вспышка боли показалась оскорблением. Амакир выхватил болтпистолет и начал стрелять, не целясь, в ближайшие мечущиеся силуэты. Там, где очереди попадали, вспыхивали красные цветы, а там, где промахивались, разлетались облака зубчатых осколков.

Один-два послушника пробежали мимо него, под прикрывающий огонь Скарлана и Макело. Один укрылся в углублении в форме человека, покрытом грязной от крови латунью, которое отмечало центр храма. Амакир подбежал к нему и снес верхнюю часть головы.

Другие попытались сбежать. Другим это не удалось. Амакир зарубил ближайшего и перестрелял остальных.

К тому времени, как Амакир вытер кровь с лезвия топора и вернулся наружу, Феоркан, Фаэдос и Пракордиан уже истребили послушников, которые следовали за бескожим человеком. Амакир подошел к окровавленному гребню и отметил труп, облаченный в куда более сложно украшенные одеяния, чем остальные. Верхняя часть тела была изорвана огнем тяжелых орудий Врокса. Амакир поднял труп, который обмяк в его руке, словно дохлая рыба.

— Вот что случается, братья, когда ваш взор отступает от истинного пантеона тьмы! Вот чем мы станем, если позволим безнаказанно бунтовать таким, как Карнулон, — Амакир отшвырнул тело в сторону. — Никогда не забывайте, зачем сражаетесь.

Глава третья

Гладкие, усеянные клочками травы холмы поднимались всюду вокруг, словно волны каменного океана.

Пики превратились в бледные клыки, поднимающиеся вдалеке позади каравана. Дорога впереди была хорошо утоптана ногами марширующих воинов и усеяна следами повозок, вокруг нее возвышались деревянные конструкции с обзорными платформами, где виднелись обрисованные оранжевыми вечерними солнцами силуэты высоких воинов с копьями. Подножья гор Канис были столь же опасны, как и сами горы, но здесь людские жизни с завидной регулярностью обрывались не головокружительными высотами или жестоким морозом, а самими варварами. Грик правил этими землями, и те, кто был ему предан, готовы были убивать без раздумий, чтобы услужить ему.

За два дня странствия от Стрельчатого Пика к внешним предгорьям дорога постепенно становилась все более и более четкой. На пути пролегли глубокие колеи, оставленные колесами повозок, в более крутых местах в камне были вырезаны ступени, которые выглядели изношенными. Мелкие поселения, не более чем скопления шатров, жались к склонам вокруг дороги, и временами из хижин и лачуг появлялись торговцы и нахваливали свои товары, пока не понимали, что ведущие караван люди с суровыми лицами, скорее всего, неважные покупатели. Чтобы обозначить границы сферы влияния Грика, не нужны были ни ограды, ни укрепления, ибо дорога была одним из очень немногих безопасных путей к нынешнему местонахождению его города, и такие пути постоянно держало под наблюдением множество глаз, верных вождю.

Голгоф постарался сделать так, чтобы его собственные воины не выглядели подозрительно. Качественное и необычное оружие, которое они нашли в грузе, было спрятано под шкурами, закрывающими повозки, а железные знаки, которые носили люди Грика, висели на их шеях на шнурах из сухожилий. Крон сидел рядом с Голгофом на задней повозке, натянув капюшон своей мантии глубоко на лицо. Если бы их начали расспрашивать, Крон должен был занять место колдуна, который вел караван к Змеиному Горлу. В определенном смысле это даже не стало бы обманом, потому что если Крон не был колдуном, то никто им не был.

Хат сидел на передней повозке и тыкал в бока вьючных зверей заостренным посохом, погоняя их. Ближайший часовой слез со своего поста и трусцой подбежал к ведущей повозке. Это был старый, седой воин, у которого на лице было столько шрамов, что сложно было разобрать черты. Он был закутан в меха, и на тыльной стороне руки, сжимающей копье, виднелось выжженное клеймо в виде разбитого на четыре части круга, тот же символ, что и на знаках Грика.

Он был одним из круга приближенных Грика, воинов, отобранных за верность и принесенную пользу, которые беспрекословно подчинялись приказам вождя. Вокруг Грика будет много таких мужей, сильных и абсолютно преданных. Они были обязаны ему жизнью, зачастую в буквальном смысле — по большей части это были люди, брошенные в детстве бедными или ушедшими в другие места родителями, которых подобрали и взрастили в шатре самого вождя, и они стали словно продолжения его тела. Этот человек, который достиг немалых лет, учитывая продолжительность жизни горцев, должно быть, был унаследован Гриком от предыдущего вождя. Он, как и десятки ему подобных, стоял между Голгофом и будущим Изумрудного Меча.

Хат показал свой железный кружок, и часовой заглянул под шкуры передней повозки, чтобы глянуть на оружие и свертки с данью, привязанные под ними. Удовлетворившись, он махнул рукой.

Караван пошел дальше. Голгоф смотрел, как из-за холмов вырисовывается город шатров. Лоскутное одеяло приглушенных цветов раскинулось между покатыми подножьями, и с этого расстояния люди, толкущиеся на улицах, казались множеством темных точек. Город был крупнейшим поселением в горах, наверняка самым большим за все время после падения Стрельчатого Пика. Голгофу, который вырос в обычной деревне, он казался почти невозможно огромным. На улицах между шатров можно было легко заблудиться, и там, должно быть, была скрыта тысяча укромных уголков, где можно было затаиться. Даже отсюда Голгоф чувствовал запах города — дым, пот и готовящуюся пищу.

Огромный и мобильный город мигрировал вместе со сменой времен года, от подножий гор до равнин, откуда виднелись стены леди Харибдии. Население переносило свои дома из шкур и ткани на собственных спинах и вьючных рептилиях и гнало перед собой стада овец и коз. Каждый шатер был окрашен в свой цвет и щеголял символом клана или гильдии на боку. Дым колоннами поднимался от кухонных костров и огней, над которыми из черного горного железа ковали оружие для солдат Грика. На площадках между шатрами солдаты устраивали тренировочные поединки, и Голгоф знал, что сейчас в темных уголках города ведутся иные, куда более реальные бои.

Голгоф оценил население города, как более чем двадцать тысяч душ, больше горцев, чем когда-либо собиралось в одном месте со времен Стрельчатого Пика. Они дрались, пили, совокуплялись, выплавляли железо и охотились, добывая пищу, необходимую для того, чтобы пережить следующую миграцию. В центре всего этого, как говорили путешественники, находился просторный шатер, что был сшит из сотен шкур и украшен огромным четырехчастным кругом, и охраняли его крепкие воины, облаченные в меха. Там их должен ждать Грик, восседая на троне из резной кости, с толстыми медвежьими шкурами под ногами, в окружении дюжины жен, наблюдающих из теней. Грик был судьей и покровителем горожан, он выбирал воинов и разрешал споры, отдавал приказы на казни, когда в нем поднимался гнев, и прощал слабых и подлых, когда эль делал его мягким.

Если бы они знали, как слаб на самом деле Грик, и какого вождя они могут получить, если захотят, племя Изумрудного Меча снова может стать великим. Но они не знали, они были слепы, и Голгофу придется заставить их видеть.

— Пора тебе уходить, Крон, — прошептал Голгоф, когда караван проехал мимо первых городских шатров.

— Конечно. Скоро это будет не место для старика.

Они оба знали правду. Это был бой для Голгофа. Крон научил воина всему, чему мог, но именно Голгоф должен был пролить кровь Грика.

Двое спрыгнули с повозки наземь. Крон взмахнул плащом и исчез, растаял в немытой толпе варваров. Голгоф попытался разглядеть его, но тот просто пропал из виду. Наверное, опять какое-то колдовство. Или просто умение быть незаметным.

Караван вышел на грунтовые улицы города, мимо хижин, которые теснились у просторных шатров из выделанных шкур с развевающимися над ними знаменами, мимо загонов для животных и стаек детей. Калеки-попрошайки обходили караван по широкой дуге, без сомнения, зная, что стражники Грика не отличаются щедростью. Люди племени наблюдали за караваном с порогов своих жилищ, вероятно, размышляя, достаточна ли будет дань в этом году, чтобы Грик стал на какое-то время милосерднее. Запахи теперь стали сильнее, пахло немытыми телами и сотнями горящих очагов, и звуки тоже стали громче — неразборчивые беседы, перемежающиеся криками или отдаленными взрывами смеха.

Это был целый мир, совершенно отличный от горного уединения, но Голгоф подозревал, что он не менее опасен. Он ясно чувствовал взгляд Грика, наблюдающий за этим городом, постоянно и бдительно выслеживающий врагов и требующий верной службы.

Глаза жителей были темными, уставшими от страха. Сторожевые башни отбрасывали на город тени, похожие на железные прутья решетки. По каждой улице, которой проходил караван, бродили патрульные отряды мечников. Голгоф мало знал о городах, но инстинктивно чувствовал, что этот город туго скован цепями воли его правителя.

Голгоф трусцой подбежал к началу каравана. Хат протянул ему топор, железо которого все еще было окрашено в цвет ржавчины из-за засохшей крови. Он чувствовал, как его воины напряглись — в любой момент один из людей Грика мог задаться вопросом, почему он не видит среди охранников каравана знакомых лиц, и кто-нибудь потребовал бы ответа, куда они дели своего колдуна. Пролетит стрела, пулька пращи или метательный нож, ударит в цель, и они окажутся окружены.

Часовые на башнях, усеивающих город, внимательно смотрели вниз. Рептилии зарычали, и группа охотников с лицами, измазанными кровью добычи, уставились на Голгофа и проходящий мимо караван.

Дорога, по которой они шли, вела все глубже и глубже в город, пока наконец не показался огромный шатер вождя, окутанный пеленой дыма от костров, которые жгли вокруг стражники. Люди Голгофа теперь были достаточно близки, чтобы ринуться в атаку и надеяться, что доберутся до Грика, прежде чем их убьют. Голгоф видел густой жирный дым, что, извиваясь, выползал между шкур шатра, и белое от холода дыхание стражи в пятьдесят человек.

Концентрация была последним и самым важным уроком Крона. Контроль. Сделать кровь холоднее, а сердце — спокойнее. Голгоф никогда прежде не ценил такие вещи, но теперь, прокрадываясь через город, который сам по себе был врагом, он понял, что это, возможно, все, что у него есть. У него снова были когти и зубы медведя, скорость хищной горной птицы и острые, как иглы, чувства змеи, лежащей в засаде. Но были также и стойкость самих скал, холод осенних дождей, прочность мира, окружающего его. Голгофу надо было собрать все это вместе, хотя он никогда этого раньше не делал. Он уже мог взять часть силы, о которой говорил Крон, но мог ли он ее контролировать?

Да, мог. Потому что Голгоф выживет, и Голгоф победит, и даже мертвым он все равно заново перекует Изумрудный Меч. Он уже не мог вернуться через горы, только не сейчас, когда он зашел так далеко. Битва с Гриком и освобождение города — единственное, что ему оставалось. Больше ничего не было. Он победит Грика или умрет, но он не умрет, потому что Крон научил его, как победить.

Троица молодых солдат с копьями и щитами преградила им путь.

— Кому служите и зачем идете? — пролаял их одноглазый, оскалившийся предводитель со старым не по годам лицом.

— Служим Грику из Изумрудного Меча, — ответил Голгоф и достал железный знак. — Мы здесь, чтобы доставить нашему вождю трехлетнюю дань.

Предводитель кивнул, и еще дюжина воинов подбежала к ним от костров, держа наготове копья и топоры. Среди них было немного Затронутых, один с лишней парой рук, другой с длинными и мощными ногами, чьи колени гнулись в обратную сторону, как у боевого коня. Также явился мужчина, который не был воином, и его тело, обнаженное до пояса, имело цвет бледного мерцающего серебра. К его плечам и ребрам были пришпилены страницы из выделанной и разрезанной кожи, покрытые таинственными письменами. Колдун, причем более высокого статуса, чем убитый Голгофом, если судить по окружающей его страже из четырех мускулистых воинов.

— Скажите пароль, — потребовал начальник стражи. Голгоф увидел, как у того натянулись жилы на предплечьях. Стражник готов был метнуть копье, услышав неверное слово.

Но слова не было. Голгоф знал, что Грик мог придумать какую-то подобную хитрость, чтобы вычислить замаскированных врагов. Его план на такой случай был прост.

Голова предводителя внезапно запрокинулась назад с торчащей из здорового глаза тонкой стрелой с черным оперением. Голгоф бросил взгляд за плечо и увидел, как Тарн-убийца кладет новую стрелу на лук, подобранный им после сражения в Змеином Горле. Прежде чем он успел выстрелить снова, уже начали лететь ответные стрелы от двух ближайших часовых, и воины Грика кинулись в атаку — некоторые сбоку, чтобы окружить конвой каравана, другие — прямо на Голгофа.

— Создай сеть! — завопил кто-то, и колдун сделал сложный жест, на который было больно смотреть. Копья света вырвались из-под земли и создали сияющую клетку вокруг конвоя, клетку, в которой оказались и люди Голгофа, и их противники.

Голгоф сорвал со спины щит и выхватил топор. Он чувствовал в пальцах горячие когти медведя. Его глаза вспыхнули, чувства расширились, и вся клетка заполнилась движением, боевыми кличами и воплями, вздохами металла, рассекающего воздух, и рвущими звуками, с которым он проходил сквозь плоть.

Он представил себе осколок льда глубоко в груди, там, где должно быть сердце, чистый и бесстрастный холод, который привяжет всю его силу к воле. Осколок вонзился в его душу и пригвоздил ее к единственному желанию, что имело значение — к смерти Грика и концу долгой ночи Изумрудного Меча.

Первые враги подбежали к нему, и их щиты столкнулись со щитом Голгофа. От натиска он отступил на шаг. Один из Затронутых, оттолкнувшись мощными искаженными ногами, ринулся на него на полной скорости. Он намеревался сбить Голгофа с ног, повалить его на землю, где товарищи Затронутого могли бы его прикончить.

Голгоф принял удар и скользнул в сторону, крутанулся и ударил обухом топора по плечу Затронутого, когда тот по инерции пронесся мимо. Враг повалился лицом наземь, и Голгоф всадил край своего щита в заднюю часть его шеи.

Что-то хрустнуло, но Голгоф не замедлился, чтобы увидеть, как Затронутый корчится и умирает — он снова занес топор, отбил в сторону удар копья и повернул лезвие так, чтобы поймать древко копья и подтянуть нападающего к себе. Голгоф почувствовал запах мяса в дыхании стража, вогнал ему колено в пах, ударил его по лицу щитом и позволил бесчувственному телу упасть.

Воину понадобилась доля секунды, чтобы оценить ситуацию. Лонн, Затронутый паренек со всевидящими глазами, валялся изломанным и окровавленным у колеса средней повозки. Другой товарищ Голгофа лежал рядом и выл от боли, пытаясь вытащить из своего живота стрелу. Одна из вьючных рептилий была ранена и встала на дыбы, раскидывая сражающихся с обеих сторон и трубя от ярости. Всюду бушевала битва, Хат и Валин, окруженные врагами, сражались спина к спине на ведущей повозке, Тарн бился с тремя людьми сразу, вооружившись тонким золотым мечом. Всюду вокруг горела бело-голубая световая решетка, гарантируя, что людям Голгофа не сбежать, неважно, кто победит. По другую сторону клетки, за щитами трех оставшихся телохранителей, стоял колдун с высоко поднятыми руками и глазами, истекающими светом. Два десятка врагов стояли между Голгофом и колдуном, окружая и убивая его людей по одному.

Голгофу не было дела до своих воинов. Холод контроля говорил ему, что ему никогда в действительности не было до них дела, потому что они, в конечном счете, не имели никакого значения для его цели. Если они принесут ему пользу, умирая, то пусть так и будет. А если кому-то из них удастся выжить, то новый Изумрудный Меч прославит их за силу. Но сейчас в мире не было ничего существенного, кроме колдуна и злобного Грика, прячущегося за прутьями магической клетки.

Каждый шаг давался с боем. Многорукий Затронутый отбил дюжину его ударов, и тогда Голгоф призвал на помощь медведя, отшвырнул уродливого воина в сторону ударом щита и вмазал его в бок повозки, проломив череп. Один из стражников попытался подрубить Голгофу ноги, но тот со скоростью птицы ушел от удара, развернулся на одной ноге и всадил лезвие топора ему в шею, не сбившись с шагу.

Огонь исчез. На смену ему пришел холод, считывающий каждое движение и диктующий, как чередовать удары и контрудары. Он пригнулся, спасаясь от копья, расколол щит, пнул в лицо воина за щитом и вспорол ему живот, пока тот падал. Голгоф увидел стрелу на лету и поймал ее щитом, а потом тем же движением впечатал край щита в лицо ближайшего врага и раскрошил ему челюсть.

Колдун, должно быть, увидел, как Голгоф прорубается сквозь воинов Грика, потому что вдруг загорелся синим огнем и отвел руку назад, как будто готовясь метнуть копье.

Он швырнул голубой разряд молнии прямо в своего врага. Реакция Голгофа была сверхчеловечески быстра, но копье энергии все равно вскользь прошло по боку, от грудной клетки до колена, и разбило его щит, как стекло. Воин упал наземь, синее пламя трепетало на его меховом плаще и шипело, прожигая кожу. Он сорвал плащ и перекатился, пытаясь потушить огонь о пропитанную кровью землю. Прежде чем врезаться в него, магический разряд прошел через пять-шесть человек, пробивая тела и отделяя конечности, и останки раскидало всюду вокруг. Воинов Голгофа осталось мало, все были окружены солдатами Грика, и многие отшатнулись от внезапного выплеска энергии, покрытые дюжинами мелких ран.

Огонь потух, но боль не исчезла — Голгоф все еще горел, его кожа и жир плавились, жар угрожал пройти до мускулов и сжечь их, сделав его беспомощным. Но он и прежде превозмогал боль и знал, как совладать с ней еще до того, как Крон научил его покрывать душу ледяной броней. Боль можно было игнорировать. Опасность неудачи — нет. Голгоф приказал телу подчиниться и с трудом встал на ноги. Он отбросил дымящиеся остатки щита и подобрал короткий меч из отрубленной руки, лежащей на земле. Следующим препятствием были охранники колдуна, и Голгоф отказывался сдаваться теперь, когда был так близок к цели. Он поймал топором копье первого врага, вонзил меч ему в живот, выдернул и метнул его в шею следующего. Третий был крупным мужчиной с лицом, обветренным от многих лет охоты в горах, и бесчисленными косичками в волосах, каждая из которых означала убийство. Голгоф увидел, что колдун вот-вот выпустит еще одно заклинание, схватил здоровяка за руку и выставил его между собой и чародеем как раз, когда град игл из расплавленного серебра вылетел из его рук. Они пронзили тело воина, и многие прошли насквозь, впившись в плечо Голгофа, усеяв лезвие и обух его топора и пробив тыльную часть ладони. Жаркие копья боли присоединились к мукам от ожогов, которые он и так едва мог вынести.

Голгоф швырнул мертвого воина на последнего стражника и переключил внимание на среброкожего чародея. Это был долговязый человек с удивленными глазами, явно не воин. Он снял с пояса короткий меч, но топор Голгофа разрубил его клинок и обратным движением прошел сквозь шею колдуна.

Голова откинулась назад, держась на клочке кожи, бледная, похожая на молоко кровь брызнула из раны. Кожа колдуна съежилась, магическая сила хлынула наружу из тела, из разрывов в горящей плоти вышли лучи синего света. Тело распалось на глазах Голгофа, остались только хрупкие обугленные кости, которые упали наземь. Световые прутья замерцали и потускнели, и внезапно клетка полностью исчезла.

Голгоф увидел, как другие воины бегут на помощь охранникам Грика, но их было мало, и они не были подготовлены к встрече с таким, как он. Он побежал к шатру Грика, зарубая топором любого, кто вставал на его пути. Женщины кричали, мужчины выли проклятья — выжившие воины Голгофа помчались за ним, пробегая сквозь палатки и прорубая путь сквозь собравшуюся толпу.

Голгоф не обращал внимания. Огромный шатер вождя нависал над ним, тайные символы на нем горели от насилия, творящегося столь близко. Голгоф перепрыгнул через один из костров, окружающих шатер, пинком отправил горшок с кипящим варевом в лицо воину, который его преследовал, и вдруг оказался у самой цели.

Он прорвал стену шатра, вернее, шкура сама разошлась в его руках. Внутри было темно, воняло потом, мясом, немытыми телами и дымом. Там что-то зашевелилось, и Голгоф различил людей, разбегающихся подальше от него — наложниц и катамитов Грика, которые спасались от этого призрака бойни.

Голгоф шагнул внутрь, его ноздри наполнились густым дымом. Когда глаза приспособились к мраку, он увидел, что крышу поддерживают высокие столбы, с которых на длинных сухожильных веревках свисают трофеи — кости и отрубленные руки. Сгнившие остатки старой еды лежали разбросанными по грязным мехам, которые покрывали землю, всюду лежали полусъеденные туши зажаренных на вертеле животных и пустые глиняные бутыли из-под эля.

В центре шатра стоял трон вождя. Он был сделан из изрытой, потемневшей от времени кости — легенды гласили, что это были кости небесного кита, которого когда-то повергли предки племени. На троне восседала массивная лохматая фигура, сверкая во мраке темно-красными глазами.

— Слабокровный вождь Грик, — медленно проговорил Голгоф. — Я, Голгоф, пришел, чтобы возглавить Изумрудный Меч. Слишком долго Меч тупился. Я снова наточу его. Подчинись, и твое имя сохранится, хотя ты и погибнешь. Воспротивишься — и я сделаю так, что о тебе не останется даже воспоминания.

Фигура улыбнулась, сверкнув в темноте яркими белыми зубами в невероятно широком рту.

— Ты слишком долго прожил вдали от моего города, безродный щенок. Ты ничего не можешь понять.

Голос был мрачный и густой, как патока.

Грик встал. Он был на две головы с лихвой выше, чем Голгоф.

— То, что ты называешь слабостью — сила. Я мог бы дюжину раз завоевать племена, но растратил бы жизни своих сородичей из-за какой-то мелкой вражды. Горы Канис могли бы стать моими, и я бы заплатил за никому не нужное горное королевство кровью своих людей. Люди Меча — это не безмозглые варвары, которые воюют, чтобы придать своей жизни смысл. Я увидел иной путь. Когда мои покровители увидят, что я достоин, я стану богом, а Меч будет моим храмом. Ты и представить не можешь мои планы. Ты не можешь вообразить, что я знаю.

Грик был Затронутым. Не стоило удивляться — у тех, кого изменили ветра магии, разум зачастую был так же изуродован, как тело, а Грик был явно безумен. Но Голгоф ожидал старого, ожиревшего или слабого человека, возможно, хорошо натренированного, но не способного противостоять его мощи. То, что он был Затронутым, вносило элемент случайности — у Грика могло быть сколько угодно скрытых сил и деформаций тела. К тому же вождь был на своей территории.

Грик подошел ближе. Он сбросил с плеч толстые меха, и Голгоф увидел, что перед ним стоит огромное мускулистое существо. Лицо было плоское, как будто вдавленное, прямые черные волосы липли к лицу от жира и пота. С его ртом что-то было не так — уголков у него не было, он изгибался и уходил вниз по обеим сторонам горла, исчезая под многослойной одеждой из шкур и кожи. На лице Грика горели светящиеся ямы глаз, без зрачков, без радужки, без век.

Голгоф взвесил в руке топор, на лезвии которого постепенно таяли серебряные иглы чародея. Он знал, что едва не утратил контроль в схватке у повозок. Теперь над ним смеялось это ненавистное существо, эта пародия на человека, которая хвасталась, что использует Изумрудный Меч как орудие для достижения собственных целей. Он старался сохранить ледяное сердце, не дать ему растаять. Ему надо было удержать свою мощь под контролем, хотя всю жизнь он выпускал гнев на волю, чтобы преодолеть все препятствия.

В руке Грик сжимал глефу с длинным древком и толстым рубящим клинком, который был стар и зазубрен от тысяч убийств.

— Я покажу тебе слабость, Голгоф. Ты поймешь, что такое слабость, когда упадешь на колени, моля о смерти.

Глефа рассекла воздух в руках Грика, который неуклюже подбирался все ближе. Голгоф напрягся, чувствуя, как лед внутри него тает. Быть может, именно гнев вел его вперед? Быть может, лишь ненависть могла победить?

Грик рявкнул и обрушил глефу на пол, прорубив меха и вогнав клинок в землю. Голгоф взмахнул топором, целясь в торс вождя, но тот оказался неожиданно быстр и метнулся назад так, что он даже не разглядел движение. Тупой конец глефы врезался в грудь Голгофа. Он покачнулся, отступил назад и почувствовал, как тяжелый клинок, рухнув сверху, вгрызся в обожженное плечо. Острие глефы прорезало стену из шкур, внутрь хлынул свет. При свете дня кожа Грика оказалась бледной и землистой. Вождь взревел, когда Голгоф откатился от него.

От рева рот Грика полностью раскрылся. Он простирался от верхней губы до нижней части груди — огромная, мокрая, красная пасть, усеянная неровными зубами, с пульсирующим в глубине поблескивающим куском темной плоти. Голгоф с трудом поднялся, и Грик ринулся на него. Громадная пасть с мокрым треском захлопнулась в одной ладони от его лица.

Голгоф мощно размахнулся, и топор укусил Грика в руку, лишь разгневав чудовищного воина еще больше. Грик ударил, и Голгофу пришлось отскочить назад, чтобы его не выпотрошило. Он отбил еще один удар вождя и ощутил его звериную силу.

Грик был животным. Монстром. Невероятно сильный и столь же быстрый и смертоносный, сколь искаженный. В драке, в которую скатывалось их состязание, Грик победил бы лишь за счет силы и кровожадности. Этого не должно случиться. Шансы на то, что Голгоф хотя бы переживет путешествие через горы, были крайне малы, но он добрался сюда, в шатер вождя, и встал перед своим врагом. Сейчас он не потерпит неудачу.

Контроль — это главное. Грик — зверь, он не владеет контролем. Голгоф может стать чем-то большим. И именно так Голгоф его убьет.

Он не разрубит живот Грика и не отсечет ему голову. Этот верзила слишком велик и могуч, чтобы Голгоф мог сразить его одним героическим ударом, как он отсекал головы более слабым в те дни, когда Крон еще не научил его, как стать выше.

Скорость, сила и точность, которые дал ему Крон, еще крепче слились воедино, стиснутые ледяными прутьями контроля. Голгоф загнал все свои инстинкты в клетку, где мог командовать ими, как солдатами. Он хотел вогнать лезвие топора в живот Грика — и пообещал себе, что сможет это сделать, если будет терпелив. Его дух воина требовал сбить Грика наземь и растоптать его мутантскую морду — Голгоф заставил голос умолкнуть и приказал телу уворачиваться и парировать, пускать кровь и ослаблять оппонента, подливать масла к ярости и страданиям Грика, чтобы он совершал ошибки.

Вождь уже, похоже, замедлился, взмахи глефы потяжелели. Голгоф встретил вражеский клинок топором и отвел его в сторону, разгадал возвратное движение и увернулся от него. Лезвие топора задевало кожу Грика, и с каждым порезом тот ревел, болтая жутко растянутой нижней челюстью и разбрасывая нити слюны. Голгоф парировал и наносил контрудары, топор так и порхал в его руках, а кровь Грика впитывалась в меховые ковры, и куски срезанной кожи свисали с тела вождя. Грик был в ярости, каждая рана делала его все злее, гнев и боль затмевали его рассудок. Он снова и снова атаковал и колотил глефой, но только промахивался и уставал, в то время как Голгоф сдерживал себя и медленно, терпеливо выпускал кровь врагу.

Голгоф знал, что за ними наблюдают другие, глядя сквозь разрывы в стенах шатра — воины Грика и даже выжившие представители его собственного отряда. Они знали, что лучше им не вмешиваться. Грик ни за что бы не простил того, кто одержал бы победу вместо него, и никто не хотел рисковать, помогая Голгофу, чтобы не оказаться вдруг на стороне проигравшего. Битва превратилась в поединок, и только одному суждено было победить.

Грик уже почти повалился на колени. Голгоф шагнул в сторону, уходя от неуклюжего выпада, и рубанул сверху вниз. Топор вонзился в заднюю часть бедра и перерубил сухожилие. Вождь рухнул, тяжело дыша, как истощенная лошадь. Его лицо было затянуто стеклянистой пленкой пота, красные глаза померкли и кровоточили. Силы покинули его, и клинок глефы опустился к полу. Он поднял взгляд на Голгофа, стоявшего над ним.

Он увидел в его глазах не ненависть и не ярость. Это был контроль.

Голгоф вогнал топор в затылок Грика и разрубил позвоночник там, где он присоединялся к черепу. Контроль.

Несколько мгновений Грик пытался подняться, словно думая оправиться от смерти и сражаться дальше. Потом последние капли энергии покинули его, и чудовищная туша повалилась на пол, испустив последний хрип из похожего на пещеру рта.

Повисла тишина. Воины и люди племени, собравшиеся рядом с шатром, задержали дыхание, когда Грик умер, не в силах поверить, что это правда. Теперь их вождь был мертв.

Голгоф знал, что они могут убить его сейчас, если захотят. Это ничего не значило. Грик умер. Изумрудный Меч получил шанс выжить. Он сделал свое дело.

Всю свою взрослую жизнь он так или иначе планировал эту победу. Может быть, это было заклинание разума, которому его научил Крон, но Голгоф по-прежнему чувствовал холод внутри. Пустота в душе, которую он мечтал заполнить триумфом, никуда не делась. Может, он сделал нечто большее, чем убийство человека?

Изумрудный Меч все еще мог разложиться и распасться. Горные народы могли разойтись и никогда не стать едиными под властью Меча, только чтобы их поглотила империя леди Харибдии или какая-нибудь другая сила, которая придет после нее. Даже воспоминание о Стрельчатом Пике увянет и превратится ничто, растворится в морях легенд Торвендиса.

Голгоф мог умереть в этот самый миг и все равно он соткал историю, достойную рассказов. Но долго ли она проживет? Когда о жизни человека больше не рассказывают историй, тогда он умирает по-настоящему. Величайшие легенды подарили своим создателям вечную жизнь. Может быть, Голгоф станет чем-то большим, чем еще один убийца?

Он вышел из шатра. Резкий солнечный свет почти что причинял боль. Жители города Грика пялились на него, на этого окровавленного воина с обугленной, сочащейся сукровицей рукой и слипшимися от крови волосами, который моргал на свету.

Нет. Это больше не был город Грика.

Голгоф увидел в толпе Хата, один глаз которого опух так сильно, что закрылся, и был покрыт коркой запекшейся крови.

— Собери людей со сторожевых башен, — приказал Голгоф. — Уберите шатер, и пусть они найдут где-нибудь место, подходящее вождю. И позови целителей, мы все в крови и изранены.

Хат кивнул, повернулся и начал выкрикивать приказы. Голгоф, хромая, подошел к Тарну, который все еще сжимал по влажному кинжалу в каждой руке, с лицом, забрызганным кровью полудюжины людей. Должны были остаться старейшины и приемыши, которые все еще верны памяти Грика. Тарн был замечательным средством справляться с подобными препятствиями.

Да, новому вождю Изумрудного Меча предстоит многое организовать.

Пракордиан, как решил Фаэдос, оказался полезен.

Хотя его преданность пантеону Хаоса вызывала сомнения, умение Пракордиана говорить с мертвыми наконец-то навело ковен на четкий след отступника. Семь дней назад болтеры Несущих Слово и меч самого Фаэдоса не оставили в храме ничего живого, но даже смерть не могла замолчать того, что хотел услышать Пракордиан.

То, что послушник уже был убит, не остановило его — фактически, это делало все легче, потому что у мертвеца было мало средств обороны. Колдовство заставило губы открыться и говорить, приказало дышать разорванным легким и вспоминать — превращенному в пульпу мозгу. На каменном полу храма, под вздохи леса цепей над все еще дымящимися рваными знаменами, Пракордиан выяснил правду.

Тот, с кого они решили начать, был низкопоставленным, но его тело сохранилось лучше всего. Пули попали в живот и разорвали хребет, однако верхняя часть тела осталась относительно невредимой. Пракордиан пробормотал заклинания, слова которых не могли произнести более слабые люди, сделал над телом сложный жест и соткал чары, которые вытянули оскверненную душу послушника обратно из мира мертвых Торвендиса.

Это была форма пытки через посредство трупа — хотя и существовали вещи более страшные, чем выглядывать наружу из гробницы мертвой плоти, их было не очень много. Послушник в ужасе забормотал о кошмарных снах, где удовольствие становилось болью и наоборот, о тайной войне, бушевавшей в разуме каждого слаанешита между требованиями бога и их собственным человеческим достоинством. Это многое поведало ковену об опасностях, которые таились в вознесении одной силы Хаоса над другими. Самой сущностью Хаоса была анархия, любая сила могла усилиться или пойти на ущерб, и поклясться в верности какой-то одной значило предать свою душу разложению и безумию. Но в этом бреду можно было отыскать правду, пока мертвая душа распадалась в оковах заклинания Пракордиана.

Послушник знал немногое. Храм был форпостом веры, эпицентром, от которого распространялось поклонение Слаанешу, питающее леди Харибдию. Верховный жрец храма, дегенерат по имени Ирво, обладал не слишком большим влиянием за пределами странной шелковой клетки своего святилища. Жертвоприношения, грубое чувственное колдовство, прорицание на крови и агонии — все это было типично для зашоренных, непросвещенных существ, которые населяли империю леди Харибдии.

Но было кое-что еще, скрытое в глубинах безумия умирающего духа.

Несколько дней назад скованный демон-посланник принес приказ, который отдала сама леди Харибдия, и наделенный поэтому наивысшей важностью. Космический корабль незваным прибыл на планету и сел в безлюдной местности по ту сторону гор. Он был мал, но являлся чужаком, захватчиком. Приказ гласил, что все храмы должны давать приют всадникам, которые отправились исследовать это нарушение.

Было много подобных приказов, распоряжений, навязываемых праздников, новых и порой загадочных законов, а то и просто обрывков мыслей леди Харибдии, которые распространялись во благо ее подданных. Но эта крупица информации засела в умах воинов ковена, как добыча в ловушке.

Космический корабль, которого не должно быть здесь.

Карнулон.

Это было, пожалуй, даже лучше, чем если бы отступник попался им на глаза. Несомненно, он мог практически одним усилием воли менять свой облик, и хотя космические десантники достигают трех метров роста и весьма широкоплечи, магия Карнулона наверняка придала ему пропорции обычного человека. Можно было снять боевое снаряжение десантника Хаоса, замаскировать шрамы от имплантатов и стереть все признаки истинной сущности Карнулона. Но спрятать космический корабль было труднее.

Капитан Амакир послал Фаэдоса, Скарлана и громадину Врокса на поиски этой первой улики. Сам же Амакир с Макело, Пракордианом и Феорканом остались в храме, чтобы выявить иные аномалии в магической атмосфере Торвендиса.

Скарлан был солдатом и никем больше. Врокс был чудовищем — хоть его и благословил Хаос, даровав ему совершенно особый вид порчи, но он оставался монстром с интеллектом монстра. Поэтому командовал Фаэдос.

В один день Фаэдос возьмет в руку проклятый крозиус Эмиссара Несущих Слово и станет боевым капелланом Темных Богов, что вселяет их величие в своих братьев. Ему придется потратить столетия, оттачивая свои умения в боях и медитируя на тайны Хаотического пантеона, но лишь успешно выполняя задания, подобные этому, он добьется внимания и благосклонности легиона.

На склоне дня Фаэдос перебрался через последний гребень и увидел то, что лежало к востоку от гор Канис. Это походило на открытую рану земли: булькающие и дымящиеся просторы болот, ландшафт, состоящий из сплошного разложения. Когда-то в прошлом Торвендиса сила Хаоса, притягивающая этот мир, потянула чуть сильнее, и, словно весенний паводок, на планету хлынула скверна и напитала собой землю. В отдалении бурлили стоячие озера. Задушенные и исковерканные деревья выделялись черными силуэтами на фоне пелены болотного газа. Земля была пропитана влагой, тонкие полоски стабильной почвы уступали место зыбкой трясине, и все вокруг было подернуто дымкой из буроватого тумана и роев насекомых.

Данные о Торвендисе свидетельствовали, что эти болота были населены, и Фаэдос мог лишь вообразить, что за выродившиеся и жалкие существа здесь жили. Есть тут было нечего, кроме ряски и вездесущих болотных ящериц, укрыться было негде, кроме как под гниющими ветвями упавших деревьев, еще не поглощенных топью. Фаэдос смотрел вниз со скалистых склонов над краем болота, и даже досюда доносилось затхлое и влажное зловоние трясины.

Серо-бурые болота простирались так далеко, насколько мог видеть Фаэдос своим улучшенным зрением, и таяли вдалеке. Для большинства обитателей Торвендиса это зрелище означало границу пригодного для жизни мира. Поэтому здесь было хорошо прятаться.

— Есть что? — донесся из вокса голос Скарлана. Фаэдос бросил взгляд на скалы и увидел облаченную в красные доспехи фигуру Скарлана, который рыскал там, где камни встречались с болотом, держа наготове болтер.

— Пока ничего. Оставайся на связи. Хвала всему.

— Хвала всему.

Удовлетворенный, что рядом нет никакой непосредственной опасности, Фаэдос кивнул. Врокс неуклюже перевалил через гребень позади него, выпучив из глаз увеличивающие линзы. Фаэдос двинулся вниз, внимательно рассматривая болота. Если там, внизу, действительно был корабль, то его могли поглотить болота или даже утащить мародеры. Если они отволокли его в средоточие скверны, то и Несущим Слово будет не под силу его отыскать. То, что это было предположительное местонахождение корабля, вовсе не означало, что он по-прежнему здесь.

Камень под ногами Фаэдоса стал крошиться и уступил место краю болота. Бронированные сапоги погрузились в почву сначала по лодыжку, потом по колено. Врокс бродил по топи, распахивая губчатую землю и выпуская потоки жирного болотного газа. Пара выбросов вспыхнула, огонь без всяких последствий прошел по биомеханической коже. Фаэдос позволил своим авточувствам просканировать болезненный ландшафт, пытаясь отыскать силуэт, чуждый этим изломанным деревьям и вспученным холмикам заваленной буреломом земли. Бледным пологом над болотами висел туман, от которого солнца над головой выглядели светящимися пятнами. Единственными звуками были шаги Фаэдоса и Врокса, жужжание сервомоторов и отвратительное хлюпанье, с которым трясина поглощала призрачные очертания поваленных деревьев.

— Возможный контакт, — донесся голос Скарлана. — Есть артефакт. Посылаю координаты.

На авточувствах Фаэдоса, проецирующих изображение прямо на сетчатку, отобразилось двойное перекрестье. Фаэдос уставился в этом направлении и различил среди гнили крошечный темный отблеск. Он увидел в нескольких сотнях метров от себя Скарлана, который направил болтер на артефакт, и пошел к нему вместе с топающим позади Вроксом. Вскоре Фаэдос увидел, что эта аномалия — имеющий форму слезы металлический объект с ребристыми боками, двигателями в задней части и длинными горизонтальными иллюминаторами, похожими на глаза рептилии.

Это был транспорт, построенный до Ереси, как те, что гнездились на громадных капитальных кораблях-налетчиках Несущих Слово. Он был рассчитан на одного человека, но при этом в его округлом корпусе хватало места, чтобы устроить роскошные покои. Вне сомнения, он принадлежал Карнулону, ибо только у того, кто служил в Легионе со времен Ереси, мог быть такой личный корабль. Приземлился он жестко, под небольшим углом, и оставил за собой длинную борозду, которая заполнилась солоноватой водой. Более всего он напоминал огромного металлического кита, выброшенного на берег.

Фаэдос приблизился к люку в боку корабля, держа болтер наготове, и увидел, что тот открыт. Карнулон, видимо, покинул корабль, ему было все равно, что его могут разорить обитатели болот, и это ясно указывало на то, что, каков бы ни был его план, Карнулон был всецело предан ему и не собирался возвращаться.

Скарлан стоял у двери, прижавшись спиной к боку корабля, готовый развернуться, ворваться в люк и обрушить огонь болтера на то, что могло поджидать внутри. Фаэдос подошел с другой стороны и заглянул сквозь люк в непроглядную темноту.

— Вперед! — скомандовал он и, пригнувшись, запрыгнул в люк. Скарлан отправился следом. Оба прикрывали все углы, с которых на них могли напасть.

Аугментированное зрение Фаэдоса прорезало темноту. Он сразу же отметил, что Карнулон убрал все палубы и переборки, так что только двигатели остались отделенными от основного пространства, похожего на пещеру и освещенного светящимися шарами, что висели высоко вверху и походили на звезды на ночном небе. Корабль такого размера обычно имел три-четыре палубы, разделенные на личные покои, мостик, арсенал, камбуз и многие другие помещения, какие только мог вместить владелец. Но у этого корабля было только одно помещение, огромное и темное, и все оно было завалено плодами десятитысячелетней одержимости колдовством.

Всюду громоздились огромные кучи книг, некоторые — с обложками, стянутыми зачарованными цепями, чтобы знание не вытекло из них внутрь, другие напоминали лопнувшие стручки и лежали в кипе отдельных страниц. Высокие шкафы, местами шатко опиравшиеся друг на друга, хранили в себе трофеи и сувениры с множества сражений — черепа чужих, как звероподобные, так и изящные, содранные кожи со сложными хирургическими узорами или кричащими татуировками, необыкновенное оружие зверского или художественного вида, а то и обоих сразу. Здесь были захваченные знамена, вытканные из золотых нитей, куски обожженного металла, вырванные из титанов, мозги псайкеров, законсервированные в банках, и потемневшие от возраста реликвии, награбленные в имперских церквях.

Вокруг обгоревших алхимических алтарей стояли полки с бутылями и колбами с химикатами. Узкие мостки высоко наверху соединяли друг с другом головы колоссальных статуй.

Фаэдос включил сканер ауспика, экран запульсировал, но не показал ни одного яркого огонька жизни. Они со Скарланом начали бродить по этому лабиринту хлама, проходя мимо птичьих скелетов в усеянных драгоценными камнями клетках и прибитых повсюду сморщенных отрубленных рук. Потолок высоко наверху походил на стальное небо с электрическими звездами, от которых везде расходились странные ломаные тени.

— Врокс, стой на часах снаружи, — сказал Фаэдос по воксу. Вспыхнула руна принятого приказа. Не годится пускать сюда верзилу-облитератора, который будет ломиться по кораблю и ронять весь этот мусор им на головы.

— Тут есть каменная пирамида, — сообщил Скарлан. — Тридцать метров высотой. Похоже, он сам ее построил, блок за блоком. Я сейчас проверяю ее.

Скарлан полез на пирамиду, в то время как Фаэдос сканировал на наличие жизни беспорядочно расставленные грязные деревянные устройства для пыток. Все это явно доказывало, что Карнулон сошел с ума. Любой Несущий Слово, особенно тот, что погружался во тьму колдовства, должен был обладать железной дисциплиной разума. Сам Фаэдос, чтобы понять Хаос, провел бесчисленные часы в медитации, слыша голоса в голове и чувствуя незримые руки, которые тянули его душу. Карнулон некогда достиг такого уровня просветления, о котором Фаэдос едва осмеливался мечтать, но этот корабль был свидетельством того, что жизненно важное равновесие в разуме Карнулона было нарушено.

Хаос могуч, Хаос великолепен. Но он к тому же непредсказуемо опасен, и самой большой его угрозой является безумие. Фаэдос слышал эти голоса, зная, что не должен верить им всем, и наградой ему стала десница быстрее, чем молния, и место в избранном ковене капитана Амакира. Карнулон же впал в безумие, а когда знание Несущего Слово сочетается с сумасшествием, этот Несущий Слово должен умереть.

— Я кое-что нашел, — воксировал Скарлан. — Он точно тут был.

Фаэдос пробежал между почерневшими деревянными дыбами и окованными бронзой железными девами к перевернутой каменной пирамиде. На каждом блоке были вырезаны странные чуждые письмена. Скарлан стоял на верхнем уровне и махал рукой, подзывая Фаэдоса.

Вершина пирамиды была плоской, на ней был начертан круг, почерневший от старой крови.

Кусочки высохшей плоти были разбросаны по всей каменной поверхности и набивались в борозды, прочерченные ногтями. Обрывки кожи, осколки кости. В самом центре — доспехи.

В высохшей луже крови лежали разобранные на части доспехи Карнулона. Багряный керамит был украшен резным нефритом и покрыт глазами, сотнями глаз, которые слепо таращились с груди, предплечий и наплечников. Увлечение колдовством исказило тело и броню Карнулона до такой степени, что он мог видеть этими глазами, как своими собственными — но теперь они иссохли и умерли. Боевой нож, сделанный из зазубренного клыка чудовища, лежал рядом с тяжелым нагрудником и болтпистолетом с золотыми накладками.

— Это его, — признал Фаэдос. — Узнаю эти вещи по гипно-брифингу.

— Согласен, — ответил Скарлан. — Но почему он снял доспех?

— Маскировка. Не хотел, чтоб его узнали. К чему бы он не стремился, это надо сделать в одиночку и тайно.

Доспехи сплавились с его кожей, так что Карнулон представлял единое целое со своим снаряжением. Их снятие было чревато чудовищными муками от того, что кожа и мышцы, тысячи лет скрывавшиеся под броней, открылись воздуху. Кровь и плоть были свидетельством того, что Карнулону пришлось сделать с собой, чтобы содрать свои доспехи, и такая пытка серьезно ослабила бы даже космического десантника Хаоса. Фаэдос знал, что есть и более древние Несущие Слово, чьи доспехи переваривали пищу и даже дышали вместо них. В любом случае, лишение брони делало десантников более уязвимыми, чем подобает посланцам Хаоса.

Только крайняя необходимость могла заставить Несущего Слово сделать такое с собой. Но Карнулон больше не был Несущим Слово, он стал отступником, диким животным, которое надо уничтожить для блага легиона.

Для Фаэдоса само существование Карнулона было оскорблением, ибо символизировало отказ от всего, что он так долго пытался достичь. Любой Несущий Слово на его месте чувствовал бы то же самое. Когда Амакиру доложат, что Карнулон действительно на Торвендисе, когда ковен выследит этого пса, Фаэдос будет горд приложить руку к его смерти.

К югу от владений леди Харибдии, между горами Канис и южными океанами, простиралась пустыня. Как и все на Торвендисе, она не всегда была такой — всего лишь несколько веков тому назад здесь находился влажный тропический лес, где росли хищные деревья, которые ловили путников, связывали их своими корнями и держали в качестве биологических рабов. Здесь собирались стаи гниющих пернатых тварей, настолько плотные, что затмевали небо. Но джунгли, огромные леса, населенные голодной жизнью, ушли на юг и восток, забившись на неверные уступы изломанных полуостровов, и после них осталось полное запустение.

Земля, оставшаяся после деревьев, настолько высохла, что окаменела и растрескалась от жары. Пустыня представляла собой плоский простор из горячего камня песчаного цвета. Иногда шли каменные дожди, и гигантские валуны лежали там, где рухнули с неба. Тусклое свечение из трещин в земле говорило о том, что прямо под ней пылает нестерпимый зной, который порой прорывался наружу и выжигал пустыню огненным потопом.

Эта земля была не просто сухой или враждебной, хотя и такой она тоже была. Пустыня была злой. Даже когда в небе горело только одно солнце, жар омывал бесконечный растрескавшийся камень под ногами и высасывал жизненную силу из всего, что забредало сюда. Земля все еще голодала, унаследовав голод от прожорливых тварей, которые покинули ее. Кроме одиноких скелетоподобных птиц-падальщиков и быстроногих ящериц, которые сновали между клочками тени, здесь, похоже, ничего не обитало. Разумеется, продолжительность жизни обычного человека в южной пустыне Торвендиса равнялась бы лишь жалким нескольким часам.

Мужчина, которого некоторые называли Крон, и который в настоящий момент удовлетворялся этим именем, не был обычным человеком, причем уже довольно долгое время. Он чувствовал, как пустыня пытается высосать из него жизнь через подошвы ног, но он был слеплен из прочного теста и не обращал внимания на ее голод.

Он подобрал мантию и закрыл затылок и шею от жара трех солнц, пылающих в розово-лиловом небе. Он был рад избавиться от теплой одежды, которую носил в горах и выбросил даже походные сапоги, потому что, хотя путь от города Грика до этого места был долгим, Крон не прошел его пешком. Колдуны редко куда-либо ходили.

В отдалении виднелась его цель. Среди тяжелых валунов, которые случайным образом упали там и сям, впереди возвышалось образование, которое выделялось тем, что его могли воздвигнуть здесь намеренно. Оно было асимметричное и уродливое, как и все остальное в этом месте, но огромные каменные копья, торчащие из земли, вполне могли сойти за колонны, а камни, раскиданные вокруг них, походили на границу, выделяющую территорию храма. Если посмотреть под правильным углом, то та длинная слоистая каменная плита становилась упавшей перемычкой, а грубые четырехугольные куски скалы — остатками рухнувшей стены.

Крон понимал, почему это место было затерянным. Сначала его задушили плотоядные джунгли, потом похоронила в себе не менее гиблая страна огня и смерти, и те немногие, кто видел его за последние тысячелетия, наверняка не обратили внимания на еще одну груду камней. Но Крон был именно тем человеком, что уделяет внимание миру вокруг себя, и как только он увидел эти камни, у него не осталось сомнений, что это именно то, что он ищет.

Он ловко перебрался через камни, отмечающие внешнюю границу — хоть Крон был и не молод, но так же подвижен, как и всегда — и осмотрел внутреннюю часть обрушившегося храма. Он знал, как тот выглядел раньше, и не был удивлен, что храм обветшал и разрушился, ибо также представлял себе, что в нем скрывалось и для чего он был построен.

Крон проговорил несколько слов, не предназначенных для человеческих уст, ощутил их силу, почувствовал, как корчится его душа от скрытой в них порчи. Земля под его ногами задрожала, не от силы, но от страха, и фрагменты камней посыпались вниз. Крон глубоко вдохнул, вспомнил, как давным-давно применял эту силу для совершенно иных целей, и вымолвил последний слог.

Земля раскрылась, как часовой механизм. Машины, которые сделали это, были очень стары. Огромные куски грунта поворачивались под пронзительный визг металла, трущегося о камень, что доносился далеко снизу, каменные колонны погружались, как рычажки в замке, огромные противовесы из черного металла выскакивали из-под земли на длинных стержнях. Круглый участок, на котором стоял Крон, содрогнулся и начал опускаться. Это была платформа пятидесяти метров в поперечнике, ползущая вниз по глубокому темному колодцу. Вокруг Крона тяжело гудели колдовские механизмы, темнота заполнялась шестернями, и раздавался ритмичный грохот титанической заводной машинерии.

Прошло много долгих минут, и стены колодца исчезли — платформа прошла сквозь слой металла и машин в открытый простор. Вокруг царила непроглядная тьма, внизу виднелась парящая в воздухе твердь, состоящая из холодного металла. Когда Крон погрузился еще глубже в этот прохладный подземный мир, он смог различить вдали громадные изогнутые стены, уходящие вверх и вниз. Эта полость была сферой примерно десяти километров в диаметре. Глаза Крона многое повидали, и поэтому он не был шокирован, но даже его впечатлил невероятный размер подземелья. Каменный круг, на котором он стоял, падал во тьму, как малая крупица света, к структуре, ради которой эта сфера была построена.

Едва различимая паутина кабелей поддерживала платформу в центре шара, которая была больше, чем мог быть город на менее безумном мире, не меньше пяти километров в ширину. На этом громадном висячем плато находился комплекс храмов и пирамид, некрополей и склепов, выстроенных из черно-голубого металла, который странно блестел под светом, сочащимся сверху. Мосты пересекали улицы, похожие на каньоны. Шпили, как угловатые пальцы, тянулись к открытому входу, превратившемуся в крошечный кружок манящего света далеко наверху. Здания доходили до самого края платформы, сохраняя строгий порядок, который говорил о том, что город был создан для определенной цели, не для того, чтоб в нем жили. В центре металлического города была широкая площадь, окруженная искусственными реками из ртути, и в ее середине возвышалось скопление зданий.

Платформа, на которой стоял Крон, достигла безмолвного металлического города и рассыпалась каплями ртути, оставив его на широкой улице из полированного железа. Металл испускал легкое серо-голубое мерцание, это была сила, испаряющаяся с каждой гладкой поверхности. Он был бледный и холодный, и там, где его касались пальцы, появлялись кольца сконденсировавшейся влаги.

Крон был рад мысли о том, что даже после всех этих лет он не утратил способность к изумлению, ибо этот город-храм был удивителен. Это был памятник отчаянию, которое некогда властвовало над планетой. Ужас заставил население целых стран трудиться на строительстве этого храма и познавать страшные секреты для того, чтобы создать его, требовал несказанных жертв, дабы Темные боги оставили его неоскверненным. Эти люди были действительно напуганы.

Крон очень хорошо знал, что такое истинный страх — он чувствовал его вкус в этом металлическом воздухе и видел его в тускло-голубом сиянии зданий.

Здесь, внизу, было тихо, и шаги Крона отдавались эхом, когда он мягко ступал по улицам. Погребальные комплексы были выстроены из стальных плит, над ними нависали монументальные безликие статуи. Крон обонял запах древности и видел ужас в громадных механизмах, движущихся в тенях над головой.

Он добрался до центральной площади, перешагнул через геометрические каналы, где текли ручейки ртути. Площадь была в сотни метров шириной и совершенно пуста, если не считать скопления зданий в середине. Все остальное открытое пространство было разделено пересекающимися речками ртути, а на краях поднимались пять высоких башен, напоминавших пальцы когтистой руки.

Здания в центре были покрыты гравировкой из необычных букв с множеством прямых линий. Глаза обычного человека начали бы кровоточить, посмотрев на них, ибо это были строжайшие из предупреждающих знаков и вместе с тем сложные и могущественные магические обереги. Крон знал языки, на которых никогда не говорили люди, среди них и это древнее девятистрочье, и знал, как уберечь свою душу от их мощи. Но говорить на них, конечно, было совершенно иное дело.

Руны засветились, как только Крон начал говорить. Его язык горел, он чувствовал, как кожа губ трескается от жара, но он творил такую могущественную магию раньше и мог вынести боль. Когда вспыхнул плащ, он стянул его с плеч и бросил наземь, не пропустив ни слога.

Это были темные и опасные слова. Они говорили о силе и боли. Их никогда не записывали, потому что тогда бы они ожили и сбежали со страниц.

В легких горел огонь. Руны стали такими яркими, что смотреть на них стало почти невозможно, и испускали волны чудовищной силы, пытаясь противостоять обратному заклинанию Крона. Здания тряслись от заточенной в них мощи, которая грозила вырваться наружу. В глубинах металлического пола все затрещало и загрохотало, словно гром, зашипела кипящая и испаряющаяся ртуть.

Крона теснило назад, но он продолжал стоять. На него напирал раздувающийся пузырь энергии, пытающийся прогнать его из сердца города-гробницы. Теперь он уже кричал, языки пламени вырывались изо рта, каждый вздох обдирал и обжигал горло. И в ответ ему взревел голос, доносящийся из-под города, голос, который никто не слышал на протяжении тысячелетий.

С громовым лязгом металл разлетелся на части. Крон воздвиг вокруг себя ментальный щит, и раскаленные добела осколки взрывались всюду вокруг и растекались потоками расплавленной стали по его защитной сфере. Он почувствовал, как выплеск энергии отшвырнул его назад, и увидел здания, проносящиеся мимо. Крон врезался в стену на краю города-платформы и отчаянно ухватился за нее. Кожа на пальцах прикипела к горячему металлу, мимо через край, подобно водопаду, посыпались обломки. Гул вокруг был настолько громким, что он его даже не слышал, сознание блокировало его стеной белого шума.

Когда свет угас, Крон подтянулся и залез обратно на платформу из раскаленного металла. Руки и ноги были прожжены до мышц, но он уже переносил подобные травмы. Он чувствовал, как пули прошивают его тело, видел, как вытекает его кровь. Несколько ожогов ничего не значили для человека, который пережил столько, сколько Крон.

Клубы дыма постепенно рассеялись во мраке, открыв огромный, светящийся от жара кратер на месте площади. Город вокруг был выжжен и оплавлен, башни превратились в пузырящиеся обрубки, мосты — в тонкие нити, готовые рухнуть на пепелища. Реки черно-пестрого расплавленного металла ползли к центральному кратеру, где взрыв открыл помещение, спрятанное внутри платформы. Оно походило на лопнувший абсцесс в металле, и там было нечто, впервые явленное взгляду с тех пор, как страх и отчаяние смогли заточить его здесь.

— Сгноить плоть и расколоть кости! Вскипятить кровь, сломать хребет! Свет! Вся боль свету!

Голос был чудовищной какофонией, как будто одновременно играла тысяча инструментов, и все расстроенные. Он наполнил громадную сферическую полость и отдался эхом от далеких металлических стен. Острые глаза Крона, куда острее, чем у обычного человека, пронизали жаркое марево и разглядели существо, которое он пробудил и выпустил на волю.

— Ярость. Я помню такую ярость, подобную стене огня…

Демон глубоко вдохнул, оправляясь от шока освобождения, грудь заходила ходуном. Он был в тридцать метров высотой, величиной с боевой титан. Серая плоть, бугрящаяся мышцами, поблескивала в отсветах кратера. Сердце представляло собой выпирающее из груди месиво из бронзовых механизмов, где двигались клапаны и скрежетали друг о друга шестерни, поршни торчали из бицепсов и бедер, а питали их дымящие топки, что зияли в его спине. На плечах развернулись крылья из толстой кожи, натянутой между стальными рамами, и существо встряхнуло огромной, похожей на лошадиную головой, заскрежетав мясистыми жвалами. Влажные красные щели его глаз загорелись гневом и радостью.

— Как велико было желание, заточившее меня, какое страдание я испытал. Столько крови! Какой поток ненависти!

Чудовище сжимало и разжимало когтистые руки, вдыхая сернистый воздух. Оно ударило предплечьем по изорванному, оголенному металлу своей клетки и уставилось на густую дымящуюся демоническую кровь, растекающуюся по коже. Высоко подняв руку, оно позволило каплям падать на свое лицо, глаза, в рот и заревело от жажды насилия.

— Кровь! — выл демон сам себе. — Кровь! Боль!

Стоя у края кратера, Крон заговорил колдовским голосом, который, как он знал, был неслышен для монстра.

— Добро пожаловать обратно, — сказал он.

— Кровь для Кровавого Бога! — взревел Сс’лл Ш’Карр.

Глава четвёртая

Хотя и нет легенд, где излагалось бы достаточно деталей, чтобы воссоздать по ним лик Аргулеона Века, известно более чем достаточно подробностей о боевом снаряжении, которое некогда защищало его тело и убивало в его руках. Все, к чему прикасался Век, само по себе становилось легендой.

Песнь Резни, скакун угольно-черного или мертвенно-белого цвета, что зависит от рассказа и рассказчика, был быстрее света и испускал огонь из глаз, а его кожа (или чешуя, или перья) могла отбивать молнии.

Доспех Века был не просто частью его облачения, но верным слугой и мстительным телохранителем, более проницательным, чем большинство смертных командиров. Он давал Веку советы и, как говорят, много раз спасал его жизнь и с честью проходил испытания во многих победоносных боях, постоянно рискуя быть уничтоженным при защите полубожественного тела своего хозяина.

А еще у него было оружие. Ни одной библиотеке не под силу вместить тома с легендами, которые повествуют о многочисленных видах оружия, которыми Век владел на протяжении своей долгой и внушающей ужас жизни и во время борьбы с Последним. И если все эти истории — правда, то Век менял вооружение так же часто, как Торвендис меняет свои солнца, и все же в каждой из них должна быть доля истины. Они повествуют о луке, который был согнут из хребта дракона и выпускал стрелы, увенчанные его же зубами, о биче из шипастой цепи с золотыми звеньями, о мече из чистейшего изумруда, который в разгар битвы выколол глаз Последнего, и о тяжелых, покрытых шипами латных перчатках, с помощью которых Век вырывал из земли горы и метал их в своих врагов.

Многие правители Торвендиса похвалялись, что владеют одной или многими из этих вещей, и многие из них, как считается, были правы. Несомненно, что колдовской посох, откованный Веком из расплавленного ядра Торвендиса, принадлежал самозваному Понтифику Инфернуму, который использовал его, чтобы вскипятить южный океан и очистить полушарие от всех живых существ. Щит, которому поклонялись Багровые Рыцари, чье безумное правление длилось один век, почти наверняка был тем самым, что отражал огненное дыхание Последнего, или, по крайней мере, его фрагментом. И на каждый такой артефакт приходится сотня фальшивок, какие-то из них — шедевры, которые те, кто их нашел, считают святынями, а другие — намеренно созданные подделки.

Все, что считается затронутым рукой Аргулеона Века, становится чем-то священным, источником силы, который сияет невидимой благодатью Хаоса. Такова мощь легенд на Торвендисе. И хотя есть много мечей, копий и даже частей тела, которые описываются как принадлежащие Веку, существует куда больше легенд, чем соответствующих им артефактов. Поэтому разумно предположить, что какие-то вещи Аргулеона Века все еще лежат где-то на Торвендисе и ждут, пока их найдут, или содержатся в секрете теми, кто боится силы, что может таиться в них.

Голгоф видел немногих таких существ, и только с расстояния, и все же он понял, что это за тварь. Она выглядела похоже на женщину и, наверное, могла замаскироваться под женщину, если бы ей дали возможность — но она была связана колдовскими цепями из метеоритного железа и стенала на земляном полу шатра нового вождя, и было ясно, что это существо никогда не было смертным.

На безносом лице выделялись глаза втрое больше человеческих, лишенные зрачков и имеющие красный оттенок, вместо волос у него было нечто вроде дредов из плоти. Кожа была бледного серо-голубого цвета, спереди по туловищу тянулись ряды гермафродитских грудей, стопы походили на птичьи лапы, обтянутые кожей ящерицы. Кистей рук не было, вместо них торчали длинные, зазубренные роговые когти.

Таких существ называли демонеттами, и Голгоф знал: это обманчивое имя, которое создавало впечатление, что они — уменьшенные версии чего-то более смертоносного. На самом деле это были одни из самых свирепых созданий, которых когда-либо видел Торвендис. Они убивали порчей и похотью так, как люди убивают клинками. Говорили, что демонетты — инструменты Бога Наслаждений, той же декадентской силы, которой поклонялись орды леди Харибдии. И это требовало задаться вопросом: что она тут делала?

— Мы нашли это в гареме Грика, — сказал Тарн, который привел эту необычную пленницу новому вождю Изумрудного Меча. — Другие жены пытались защитить ее. Миккрос потерял глаз.

По крови, запекшейся под его ногтями, Голгоф понял, что Тарн принял меры, чтобы ни одна из этих женщин не угрожала больше людям вождя.

— Они сказали, для чего она была нужна? Кроме очевидного.

Тарн пожал плечами.

— Они сказали, что это была любимая наложница Грика. Он держал ее за троном в этих цепях. Как домашнее животное.

— Что за человек держит демона, как животное?

— Может быть, в нем был демон. Может, он управлял им.

Голгоф поразмыслил. Инстинктивно пришла идея спросить Крона — но колдуна последний раз видели до битвы с Гриком, а потом ни разу. Кроме того, Голгофу следовало научиться жить без его советов.

Потом ему пришло в голову вот что. Демон не был ни хозяином, ни даже питомцем. Что, если это был подарок? Могло ли это означать заключение некоего пакта между Гриком и богом похоти, или даже самой леди Харибдией?

Голгоф выбежал из шатра, Тарн поспешил за ним. Он приказал трем воинам изрубить демона, если тот произнесет хотя бы звук, и направился к деревянной хижине на краю кочевого города, которую заново отстраивали после каждой миграции, чтобы там жил кабал колдунов Грика. Эти самые колдуны были взяты в плен и теперь, с отрезанными языками и кистями рук, содержались в клетках, окруженных стражей. Но принадлежности их черного чародейства должны были оставаться в хижине. Широко распространенное поверье, что тех, кто войдет в дом колдуна, постигнут несчастья, делало из нее хорошее укрытие.

Горожане прекратили свои дела, чтобы поглядеть на нового вождя. Большая часть воинов уже поклялась отдать Голгофу свои мечи и жизни, а Тарн весьма эффективно решил судьбу тех, кто этого не сделал. Грик правил дольше, чем большинство вождей, и для подавляющей доли населения Голгоф был лишь еще одним лидером, под которым они жили. В городе чувствовался страх, но и надежда. «Так оно и должно быть», — подумал Голгоф, проходя по полным людей аллеям между общими палатками воинов к низкому, выстроенному из бревен дому.

Там воняло. Это был не просто неприятный запах, но предупреждение, ибо каждый, кто был на поле боя, мог узнать смерть, когда чувствовал ее зловоние. Редкие травы подножий чернели и умирали в радиусе пятидесяти шагов от дома. Птицы здесь не пели. Смерть сочилась наружу, источаемая порчей, которую творили колдуны.

Голгоф прошел по черной, похожей на губку земле и убрал в сторону шкуру, прикрывающую дверь. Он с отвращением понял, что это была не шкура, а кожа — человеческая кожа. Внутри все было еще хуже.

Со стен свисали кожи и куски мяса — руки и бедра, подвешенные на крюках с потолка. По полу тянулись ряды голов, отмечая связки состриженных волос, на которых спали колдуны Грика. Идолы из соединенных гвоздями костей словно пародировали жертв, которых использовали для их создания, и отбрасывали странные тени на потолок и стены, покрытые запекшейся кровью, при свете свечей, которые еще тлели в глазницах.

В полу были вырезаны ямы, полные пепла — здесь колдуны угадывали будущее в языках пламени. Висящие кожи были исчерчены диаграммами сложных заклинаний на языках, на которых никто никогда не говорил. Это было место, где колдун, которого убил Голгоф, и все его сородичи — советники Грика — жили и творили свою магию. Здесь они записали свои секреты.

Голгоф вошел в комнату, сдерживая рвоту от зловония крови и гниения. В дальнем ее конце виднелась куча мусора, обрезков пергамента, колец высушенных кишок и другой дряни, которую ему не хотелось опознавать. Он разгреб ее руками, наткнулся на что-то твердое и вытащил наружу. Это была деревянная, окованная железом шкатулка. Она была заперта. Голгоф швырнул ее на пол и, когда она не открылась, отрубил крышку топором.

Внутри лежал птичий труп, сухой остов с разноцветными, похожими на драгоценности перьями. Голгоф вынул его и осмотрел из любопытства, вглядываясь в пустые глазницы черепа. Перья начали крошиться при прикосновении. На иссохшую лапу было надето золотое кольцо с нефритом. Голгоф взялся за него, и наружу выпала длинная полоска пергамента, которая была скручена внутри кольца. На ней что-то было написано тонким паучьим почерком. Похоже, чернилами служила кровь.

Голгоф посмотрел на Тарна, стоящего на пороге.

— Прочти это мне, — сказал он и протянул воину дохлую птицу и письмо. Голгоф никогда не нуждался в том, чтобы писать или читать, но Тарн мог похвастаться и этими талантами наряду с другими, более подобающими мужчине навыками. Несомненно, благодаря этому он был полезен для Грика, которому служил много лун назад, и, в любом случае, никто уже очень долго не отваживался поддразнивать его за это.

Тарн начал читать, а Голгоф слушал. Когда он закончил, Голгоф на секунду задумался.

— Собери колдунов и старейшин племени, — холодно произнес он, — и ту демоницу тоже. Закрой их здесь и убедись, что никто не сбежит. Поставь вокруг стражу из двадцати человек, которым можно доверять. Потом собери дрова для очагов, сложи вокруг и подожги это место. Пусть стража стоит, пока все и вся здесь не сгорит.

Амакир никогда не спал. Космические десантники редко этим занимались, ибо спящий человек уязвим. У них имелся сложный набор органов, которые имплантировались во время отбора и обучения, и один из них позволял отключить одну половину мозга, чтобы войти в состояние полутранса, когда разум отдыхал, но чувства сохраняли остроту. Мир вокруг ускорялся, но легчайшего ощущения угрозы или перемены в окружении было достаточно, чтобы сознание космического десантника со скоростью мысли вернулось к полной бдительности.

Именно в таком полутрансе капитан Амакир из Несущих Слово впервые услышал зов Сс’лла Ш’Карра.

Гортанный рев демона был настолько отвратителен, что пробился сквозь лиловые ароматы и радужные вопли духов, прикованных к стенам будуара в сердце Крепости Харибдии. Их колыбельная была разрушена, а сама леди Харибдия содрогнулась от атональной вибрации этого звука. Ее чувства рухнули с божественных высот, чтобы не дать ей остаться ослепленной и оглушенной.

В поле зрения снова вплыли фиолетовые драпировки ее покоев. Даже лица, корчащиеся в стенах, выражали ужас, больший, чем обычно — крик пробуждающегося демона был более чем звуком, это было нечто, эхом отражающееся в душе.

Элегантно удлиненное тело леди Харибдии выскользнуло из-под покрывал. Она набросила на себя шелка. Надо будет посоветоваться с мудрецами насчет этого вторжения в ее чувственное поклонение, которое разгневало ее своей грубостью и, пожалуй, слегка напугало. Недавно были мрачные знамения, начиная от уничтожения одного из ее храмов и странных движений Песни Резни на небосводе и заканчивая докучными мутациями и бессмысленными бунтами в ее городе. Торвендис знал, что скоро случится нечто ужасное, и леди Харибдия осознавала, что ей надо понять это событие, если она желает продолжать службу Богу Наслаждений.

От крика несло Кровавым Богом. Если бы она не знала, что это невозможно, то подумала бы, что вернулся Сс’лл Ш’Карр — но Ш’Карр был мертв, его череп был прибит к стене в качестве еще одного экспоната, и она знала, что это должно быть нечто иное.

Оргии и сложные кровавые церемонии в городе прекратились, когда над ними пронесся вопль. Внизу, в шахтах, лопнули последние жилы здравого рассудка, и на время воцарился пандемониум, ибо рабы дрались среди скал, пытаясь умастить себя чужой кровью во славу пробудившегося бога. Легионеры набросились на них с нейробичами и глефами боли и били их, пока те снова не стали покорными.

На укреплениях вокруг Крепости Харибдии космические десантники из ордена Насильников нанесли на себя новые узоры священных шрамов, чтобы обозначить появление нового врага.

Зов эхом отозвался в горах Канис и на бесплодных каменистых равнинах на севере. Стаи падальщиков разлетелись по всем гниющим топям. Фаэдос, Скарлан и Врокс шли обратно через горы, когда их настиг крик, который минул авточувства и зарылся прямиком в души, и замерли от шока.

На дне океана в слепом страхе заметались плоскотелые твари, подбирающие падаль. В небесах закружились ослепленные шоком воздушные киты с полыми костями. Задрожали даже камни, деревья и реки Торвендиса, потому что они были здесь, когда на планете впервые раздался подобный клич — вопль триумфа. Они напитались кровью во время безумного правления князя демонов Сс’лла Ш’Карра — одного из многих, но одного из худших.

— Кровь! — гласил этот зов. — Кровь для Кровавого Бога!

Капитан Амакир вырвался из транса и увидел, что уже рефлекторно схватил болтер, готовый стрелять. Он осмотрел храм, где цепи покачивались, как от удара. На полу по-прежнему стоял развернутый портативный голомат, который несколько часов назад передал послание Фаэдоса — изображение окровавленных доспехов Карнулона. Тела новопосвященных и инициированных послушников все еще валялись по всему храму, с цепей свисали куски тел, обугленные знамена были заляпаны кровью.

Амакир включил вокс.

— Несущие Слово, доложить состояние!

— Готов к бою, сэр, — донесся голос Макело.

— Готов, — сказал Феоркан. — На ауспике ничего. Что это было?

— Это был знак, — ответил Амакир. — Пракордиан?

Чародей не отвечал. Амакир осмотрел храм улучшенным зрением и увидел, что Пракордиан, шатаясь, держится за железный столб, чтобы не упасть. Нос и уши кровоточили. Пракордиан был более чувствителен к голосам, которыми говорили не смертные, и крик могущественного пробудившегося демона пагубно отразился на нем.

Амакир поспешил к Пракордиану.

— Кто это был? — спросил он. — Карнулон?

— Сс’лл Ш’Карр, — прохрипел Пракордиан, давясь кровью из прокушенного языка. — Говорили, что он мертв…

— Нельзя убить нечто подобное ему, — нетерпеливо возразил Амакир. Когда стало ясно, что Карнулон направляется на Торвендис, Амакир постарался прочесть все исторические файлы, которые были на «Мультус Сангвис». Торвендис обладал слишком долгой и сложной историей, чтобы всю ее можно было записать, но там упоминался Сс’лл Ш’Карр, князь демонов Кровавого Бога, который правил Торвендисом много веков и едва не убил всех живых существ на планете, прежде чем его уничтожили отчаявшиеся выжившие. Пророчествам, предвещающим возвращение Сс’лла Ш’Карра, было несть числа, и вполне можно было предположить, что одно из них истинно.

— Можешь сказать, откуда донесся крик? — спросил Амакир.

Пракордиан кивнул, капая кровью из носа.

— С юга. Три недели пешком для обычного человека, пять дней для нас.

— Хорошо. Фаэдос и остальные нагонят нас, когда смогут, — Амакир открыл вокс. — Несущие Слово! Если Карнулон пробудил демона, чтобы тот стал его союзником, то это — наш последний и лучший шанс его выследить. Прочитайте молитвы и готовьтесь выдвигаться. Хвала всему.

— Хвала всему, — отвечали все.

Миссия Амакира была такова: выяснить планы Карнулона, расстроить их и убить его. Благодаря присутствию говорящего-с-мертвыми Пракордиана, эти ступени можно было выполнить в любом порядке. Если ковену придется разобраться с Сс’ллом Ш’Карром, прежде чем они смогут найти Карнулона, значит, так оно и должно быть. Чтобы выйти на бой с Карнулоном, нужно выжить только одному из них, и Амакир десять тысяч лет сражался против каждого, кто вызывал гнев его легиона. Неважно, что произойдет, но Карнулон умрет, потому что Амакир так решил, а он был человеком, который отказывался терпеть неудачи.

С воем рвущегося металла храм-темница Сс’лла Ш’Карра разваливалась на куски. Это место было выстроено в качестве тюрьмы, и теперь, как будто поняв, что узник сбежал и цели существования больше нет, оно уничтожало само себя.

Металлические пластины и огромные шестерни падали, как лезвия гильотин. Мистические слова, начертанные на разрушенных зданиях, вырвались на свободу и метались по сторонам — цепи светящихся слогов, пульсирующие жарким белым сиянием от гнева на то, что их чары были сломлены. Огромный сферический абсцесс под землей проваливался внутрь себя на глазах Крона, и языки странно окрашенного огня хлестали из черных металлических стен.

Тяжелая балка насквозь пробила подвесную платформу размером с город, и Крон почувствовал, как пол нод ногами шатается. Вся платформа, уже поврежденная выплеском энергии освобожденного Ш’Карра, треснула пополам, ее половины бешено затряслись, угрожая сбросить здания в темноту. Под Кроном разверзлась черная пустота, и, несмотря на пронизывающую боль, он заставил свой язык произнести еще несколько магических слов. Крон начал парить среди пучков искр, отлетающих от металла, которые падали на его кожу, словно дождь бритв. Он увидел до боли яркое сияние расплавленной темницы Сс’лла Ш’Карра и огромное крылатое тело самого демона, чей смех был даже громче, чем вой разрушающегося дворца. Металлические плиты разбивались о титаническую громаду Ш’Карра. Огонь волнами проходил по мускулам демона и капал с его изогнутых жвал.

Платформа наконец поддалась и резко покачнулась, выскользнув из-под ног Ш’Карра — но тот завис в воздухе, расправив крылья, и вбитые в его плоть механизмы начали двигаться и выплевывать струи пара, струящегося из поршней и бешено работающих насосов.

Крон напряг волю и поднялся вверх на неустойчивой подушке из перегретого воздуха. Нижняя часть сферы заполнялась жидким огнем, так как падающий металл плавился под воздействием энергий, выплеснутых освобождением Ш’Карра. В воздухе вокруг Крона мерцали символы, последнее эхо заклинаний, которые были созданы огромной ценой, а сломаны всего лишь одним человеком.

Он взлетел выше, пытаясь создать как можно больший разрыв между собой и растущей преисподней. Машины, которые создавали вход в сферу, распадались стальным дождем, и целые простыни изогнутого металла отслаивались изнутри каверны. Наконец Крон заметил колодец, ведущий наружу, похожий на булавочную точку света, заваленный кусками сломанных механизмов и становящийся все меньше.

Ш’Карр хохотал, обезумев от новизны свободы. Падающие обломки металла копьями вонзались в его кожу, плавились и текли, превращаясь в механизмы и добавляя новые заводные устройства к тем, что уже усеивали его плоть. Громадные крылья хлопали: он тоже летел вверх.

Крон взмыл по колодцу, уворачиваясь от падающих машин и пластин рваного металла. Подобравшись к устью, он протянул руки и схватился за край, чувствуя горячий металл под ладонями. Последним могучим рывком он подтянулся и выпрыгнул на свежий воздух. Над головой бушевало небо Торвендиса — звезды метались через небосвод, скопления облаков клубились и испарялись, солнца-близнецы кружили друг вокруг друга, как настороженные хищники.

Последним, что увидел Крон перед тем, как сбежать, был Сс’лл Ш’Карр, до пояса погруженный в расплавленный металл, бьющий крыльями, чтобы удержаться над поверхностью огня. Сфера наполнялась пламенем, и весь храмовый комплекс растаял от жара. Но Крон знал, что понадобится больше, чем просто огонь, чтобы навредить князю демонов, который некогда бродил буквально по океану крови, и целые армии разбивались об него, подобно волнам.

Крон знал, что он уже не настолько силен, чтобы выступить против кого-то вроде Ш’карра. Он многим пожертвовал, чтобы добраться до Торвендиса, и во многом было чудом, что ему удалось все это совершить. Теперь, приближаясь к концу путешествия, он совершенно ясно понимал, что сейчас не время погибать. Изгнав боль из своих рук и ног, Крон побежал.

Небо то вспыхивало светом, то снова меркло. Сама атмосфера Торвендиса проявляла смятение и гнев — все на планете, что только могло чувствовать, осознало, что на волю вышло нечто ужасное. Настолько велик был резонанс, которым отдавались в материи Торвендиса великие ужасы, страдания и проявления гнева. Крон чувствовал это в воздухе, сгустившемся вокруг — страх тех, кто смог пленить Ш’карра, и страх планеты, которая уже претерпела владычество князя демонов в прошлом.

Но для Крона это была всего лишь еще одна ступень плана. Во многом ее можно было назвать первой — все, что было до этого, было лишь подготовкой. Если он достаточно точно просчитал свои планы, то освобождение Ш’карра станет первым из цикла событий, которые завершатся победой.

Так много переменных, столько невидимых факторов. Равновесие очень хрупкое, и понадобится большая удача, прилежность и храбрость, чтобы все прошло так, как запланировал Крон. И результатом будет либо триумф, либо смерть — но по большей части для Крона не было разницы, какой из двух исходов его ждет. В любом случае, это будет освобождение, но это не значило, что Крон не может устроить себе проводы по высшему разряду.

Крон перебрался через камни, которые отмечали внешнюю границу храма на поверхности, и со всей возможной скоростью помчался по иссушенной земле. Земля бешено затряслась под ногами и внезапно качнулась, отчего Крон упал лицом вниз.

Из-под земли хлынул фонтан расплавленного металла, растворив руины храма и окатив пески морем огня. Взмыли клубы черного дыма, огонь сгустился и превратился в корявые градины светящегося металла. Куски разгоряченной стали падали, как кинжалы. В нескольких метрах от Крона рухнул кусок дымящегося камня, и тот едва успел откатиться в сторону. Он рискнул оглянуться и увидел в сердце огня Сс’лла Ш’Карра, который взмыл в небо на перепончатых крыльях, преследуемый шлейфом пламени, будто падающий метеор.

Крон знал, что первым инстинктом Ш’Карра будет желание убивать. Когда демон закончит ликовать от новоприобретенной свободы, то вернется к той цели, ради которой его создал Кровавый Бог — к убийствам и насилию, собиранию черепов для трона его бога, кровопролитию, являющемуся актом поклонения.

Когда Крон поднялся на ноги и побежал дальше, то почувствовал, что на лицо падают капли теплого дождя. Он попробовал его на вкус и понял, что это нечто пугающе знакомое. Пустыня некогда была лесом, до этого — участком океанского дна, а до того — сотнями иных ландшафтов. Но теперь она снова изменится и станет чем-то ужасным, ибо над южной пустыней лился дождь из крови.

Голгоф тоже услышал крик, но тот не представлял для него интереса. Больше ничто и ничего не значило — Изумрудный Меч умер уже давным-давно, может быть, даже до того, как Грик занял престол вождя. Но смерть племени осталась незамеченной, и только сейчас открылось, что надежда Голгофа спасти его — ложь. Теперь он знал, что народ, который раньше был горд и воинственен, стал не более чем рабами и скотом, что их предали старейшины и главари, и осталась лишь пустая оболочка того великого племени, что раньше правило из Стрельчатого Пика.

Голгоф по-прежнему стоял на окраине города Грика. Отсюда были видны дымящиеся руины дома чародеев. Теперь, когда ярость пламени угасла, толпа разошлась, но пожарище еще тлело, и Голгоф собирался ждать в тени гор, пока оно не догорит до конца. Небо над головой волновалось, не в силах решить, день сейчас или ночь. Резкий белый свет Песни Резни боролся с розоватым свечением от солнца-Шакала, горстка жарких красных звезд горела высоко в черном, пронизанном красными полосами небе. Дым, еще извивавшийся над сгоревшим домом, создавал странные узоры в разноцветных лучах. Голгоф чувствовал запах горелого мяса, которое наполняло хижину, смешанный с вонью дыма и отвратительной примесью жженой демонической плоти.

Старейшин со связанными руками загнали внутрь вместе с избитыми колдунами, которые пережили чистки Тарна. За ними последовала демонетта, которая хныкала и молила сохранить ей жизнь, в то же время пытаясь разорвать опутывающие ее цепи. Потом вокруг дома навалили дрова и сожгли их всех заживо. Населению города приказали смотреть, как огонь поднимается все выше, и слабые крики с трудом пробивались сквозь рев пламени. Окутанная пламенем демонетта вырвалась наружу, проломив стену, но стражники, которым Голгоф приказал дежурить на наблюдательных башнях, утыкали ее дюжиной стрел.

Пятно выжженной земли там, где упала демонетта, все еще тлело даже спустя несколько часов. Голгоф не прекращал наблюдать — когда огонь наконец угаснет полностью, он заставит своих людей открыть дом и удостовериться, что убийцы его племени действительно мертвы.

Из города к нему вышел Хат.

— Они собираются, — крикнул он. — Весь город. Люди поняли, что мы не можем оставаться здесь.

— Насколько много они знают?

— Они знают, что с Гриком невозможно было спорить. Что люди исчезали, и что в его подчинении были демоны и колдуны.

— Должно быть, они все поняли. Как долго Грик продавал нас? Сколько это длилось еще до того, как Грик родился?

— Никто не это не ответит, Голгоф. Вопрос в другом — что ты будешь делать с Изумрудным Мечом теперь, когда завладел им.

Голгоф сплюнул в дымящуюся яму там, где умерла демонетта.

— Изумрудный Меч мертв, Хат. Я хочу убедиться, что он знает об этом. Пусть все воины вооружатся и готовятся идти на войну.

— Против кого?

— Против леди Харибдии.

Это был единственный путь. Сообщение, которое Голгоф нашел в жилище колдунов, было очень простым: леди Харибдия гарантирует Изумрудному Мечу безопасность, хотя ей понадобится относительно небольшое усилие, чтобы искоренить его. Со своей стороны Грик должен посылать самых здоровых новорожденных племени в храмы Бога Наслаждений, чтобы питать вечный голод алтарей, а лучшие воины Изумрудного Меча должны вступать в легионы леди Харибдии. Демонетта и колдовские трюки были приятным дополнением к сделке.

Грик сговорился с леди Харибдией, чтобы превратить гордый Изумрудный Меч в ферму, растящую человеческий урожай, и подпитывать чудовищные орды, которыми та правила. Скверна предательства превратила Грика в монстра, дала ему силу разговаривать с демонами и лишила племя того огня, который однажды едва не привел его к владычеству над всеми горами Канис.

— Никто из нас не выживет, Голгоф, — увещевал Хат. — Мы не пройдем дальше первой стены. Против нас выйдет десять тысяч легионеров, возможно, даже Насильники. Они призовут демонов на наши головы.

— Мне все равно. Хат, я всегда знал, что погибну в битве. Нам больше не за что сражаться, и это такая же хорошая битва, как и любая другая. Этих людей надо наказать за то, что они позволили своему племени погибнуть. И когда Меч наконец вымрет, он больше не будет отдавать леди Харибдии скот для убоя. Мы должны ранить ее, Хат, это единственная достойная цель, оставшаяся на планете. Это единственный способ, которым мы можем нанести ответный удар.

— Мой меч — твой, Голгоф, — сказал Хат, — и всегда будет твоим. Но это — конец. Ты хочешь, чтобы тебя вспоминали как вождя, который довел свое племя до вымирания?

— Грик уже это сделал, — горько ответил Голгоф. — Я лишь избавляю Меч от страданий. Найди почтовых птиц, и пусть Тарн напишет обращение. Каждая живая тварь в этих горах должна узнать, что Изумрудный Меч в последний раз выходит на войну.

Леди Харибдия была встревожена. А когда она тревожилась, Слаанеш не получал свою дань наслаждений с великого алтаря города, и поэтому неудовольствие леди Харибдии само по себе было ересью.

Сс’лл Ш’Карр был, конечно же, мертв. Доказательство было прибито к колонне, перед которой сейчас стояла леди Харибдия, в нефе капеллы с высокими трубчатыми стенами и настолько высоким сводом, что иногда здесь шел дождь. Свет миллиона свечей пробивался сквозь витражные окна и наполнял неф прекрасными, болезненно-разноцветными лучами.

Череп Сс’лла Ш’Карра свирепо смотрел с колонны множеством пустых глазниц. Его вытащили из разреза в одной из шахт, густо усеянной костями демонов и тех, кого они сокрушили. Царствование Ш’карра предоставило огромное количество сырья для города и крепости — кости с полей битв тех времен лежали более толстыми слоями, чем практически в любую иную эпоху Торвендиса, и благоухали смехом убийц и воплями убиваемых. Череп мог принадлежать только самому князю демонов — спиритические сеансы и прорицания, проведенные с ним, подтвердили наличие следов его воспоминаний. Даже теперь реликвия излучала гневное безумие, и леди Харибдия чувствовала его всюду вокруг себя, словно что-то кипело под самой поверхностью, и тысяча крошечных сердитых кулаков била по ее коже. Обычно она наслаждалась этим, когда купалась в теплой злобе, чтобы расслабиться, в полной безопасности и зная, что никто другой здесь не выживет без ее позволения. Но теперь многое здесь ее беспокоило.

Двери капеллы открылись, внутрь ворвался холодный воздух. Внутрь вковыляла кучка мудрецов вместе с ходячим кошмаром Кадуцеей, командующей легионов. Один из мудрецов был, скорее всего, Вай’Гар, верховный прорицатель, но леди Харибдия давно перестала утруждать себя, вспоминая, кто есть кто из ее подчиненных.

Все это были мужчины, преждевременно состарившиеся из-за близости к крепости — леди Харибдия обычно помнила, что надо притуплять сенсорное излучение здания, когда должны прийти низшие смертные вроде этих, но даже при этом пение заточенных душ и благовония из дистиллята невинных оказывали воздействие на тех, кто их чуял. Для пресыщенного зрения леди Харибдии все люди выглядели одинаково, если только она силой не заставляла свои чувства опуститься до уровня обычных смертных, поэтому она заставляла их одеваться в яркие цвета, чтобы можно было различить их функции.

— Моя госпожа, — начал предводитель мудрецов. Он был одет в белое. Наверное, это был Вай’Гар, но леди Харибдии по большому счету было все равно, кто он такой, пока он делал то, что она требовала, и давал ей ответы, которые она желала услышать. — Мы ответили на ваш призыв. Мы глубоко скорбим от того, что вы настолько встревожены, что просите нашего совета.

— На юге проснулось нечто, что объявило себя потомком Сс’лла Ш’Карра. На мой мир прибыли чужаки и убили моих жрецов. Торвендис чувствует, что ему грозит опасность, и я хочу знать, почему.

— Знамения оказались сложными, — расплывчато ответил другой мудрец, чьи одеяния были красными.

Леди Харибдия сердито посмотрела на него.

— Вы существуете, чтобы служить, — сурово напомнила она. — Если вы не желаете служить, то не желаете жить. Есть ли на Торвендисе сила, которая угрожает мне? Не сговариваются ли наши незваные гости, чтобы поднять войско против города?

Белый мудрец сделал широкий жест.

— Не бойтесь, моя госпожа, мы делаем все, что в наших силах, чтобы смягчить ваши тревоги. Мы просто… очень хорошо понимаем важность задачи, которой вы благословили нас.

— Очень хорошо, — с натянутой улыбкой повторил красный мудрец, и все разноцветные старцы согласно закивали.

— Песнь Резни особенно активна, — продолжал белый мудрец. — Как, конечно же, знает ваша милость, это знак перемен и конфликта. Стервятник тоже высок, а у Шакала наблюдаются странные конфигурации. Все указывает на конфликт и большое отчаяние.

— В опасности ли город?

— Ничто на планете не в состоянии угрожать нам, моя госпожа. Но… возможно, есть нечто дурное, исходящее от некоторых сателлитных народов.

— Меня весьма расстроило бы, если бы от них исходило что-то иное, — сказала леди Харибдия. — Кадуцея?

Командующая легионами шагнула вперед. Кадуцея была наполовину демоном, и это была лучшая половина — все остальное было чистокровным и полным зла человеком. Рассказывали, что, когда леди Харибдия приказала призвать великое множество демонов, Кадуцею должны были принести в жертву вместе с другими. Но она была кем угодно, только не жертвой, и не дала демону вырваться наружу из ее плоти. Они сплавились воедино, в нечто, на что было довольно страшно смотреть, и получившееся существо приобрело естественный авторитет, каким владеют истинные чудовища. Кадуцея раньше была воином, и не было времени, чтобы она не сжимала оружие в каждой руке — одержимость не изменила этой привычки, а лишь усилила ее до того, что одна рука оканчивалась пламенеющим дулом плазменной пушки, а вторая превратилась в жуткую клешню.

Ее тело было слегка деформировано потугами демона выбраться наружу, но с тех пор демон и смертная достигли перемирия. Тело, в котором обитали двое, было мощным и гибким, с красивой, бледной, узорчатой кожей и омерзительным, широкоглазым и острозубым лицом. Кадуцея не носила доспехов, не для того, чтобы демонстрировать свое неестественно совершенное тело, но потому, что по какой-то причине ее тело искажалось и не давало надеть на себя броню, даже изготовленную по ее меркам. Но в целом это мало что значило, потому что для того, чтобы ее убить, потребовалось бы больше, чем просто смертельная рана.

— Что вы желаете, моя госпожа? — спросила Кадуцея слегка шипящим голосом. Меж губ мелькал язык, похожий на змеиный.

— Я хочу знать о западной линии обороны. Есть какие-то новости?

— Мы предвидели ваше беспокойство, моя госпожа. Стража на внешних стенах удвоена. Мы собираем жертвы на случай, если понадобится призыв. Наши ручные гарпии и шпионы докладывают о движении в горах. Есть предположение, что среди дикарей появился новый лидер, который не собирается соглашаться на ваши предложения. Грик из Изумрудного Меча мертв, а новый правитель, если судить по тому, как он обошелся с главами племени, вряд ли готов принять вашу щедрость.

Леди Харибдия улыбнулась. Мудрецов заметно передернуло от этого зрелища.

— Ах, варвары. У них крепкие дети, будет жаль, если мы утратим такой ресурс. Кажется, я не так давно покорила их, и будет не слишком удобно все повторять.

— Возможно, но по вашему приказу мы можем обрушиться на горы Канис, и там не останется ничего живого крупнее, чем трупная крыса.

Леди Харибдия утомленно взмахнула рукой, похожей на паука.

— Эта кампания будет стоить нам живой силы. Вряд ли мы можем позволить себе это, если действительно появилась новая демоническая сила, намеренная заявить о своем присутствии. Пусть воины охраняют запад, но ты должна быть уверена, что мы можем направить наши войска в любое место, где они могут понадобиться.

В любой отдельно взятый момент на внешних стенах находилась четверть миллиона легионеров. Кадуцея могла выгнать на стены и целый миллион, если бы это понадобилось — и если бы враги каким-то образом пробили брешь, то ворвались бы лишь в ловушку, наполненную легионами леди Харибдии. Даже если что-то бы и минуло их, на укреплениях крепости размещались Насильники, дожидаясь возможности присоединиться к хаосу битвы.

Но все равно она беспокоилась. Чувствовалось, что с Торвендисом что-то не так, эхо камней вокруг нее на полтона выбивалось из строя, и страх, пронизывающий крепость, казался более близким, острым и сильным. Леди Харибдия всегда наслаждалась новым вкусом ощущений, но вдруг явилось что-то, о чем планета знала, а она нет?

Она посмотрела на массивный звериный череп.

— Сс’лл Ш’Карр мертв, не так ли?

Мудрецы согласно забормотали.

— Хорошо. Проследите, чтобы моя воля была исполнена, и продолжайте докладывать о знамениях. Я не хочу, чтобы какая-то неудобная война мешала нам и дальше взирать на великолепие Слаанеша.

Мудрецы поклонились и поторопились уйти. От них истекали волны облегчения от того, что никто из них на этот раз не умрет. Кадуцея стремительно удалилась с нечеловеческой грацией.

Их эхо останется здесь еще на много часов, звенящий отзвук, слышимый лишь для леди Харибдии. Она всегда подозрительно относилась к своему окружению — не были ли их голоса подкрашены ложью? Она профильтровала остатки разговора, чувствуя, что они боялись и были совершенно одержимы желанием ублажить ее своими бессмысленными советами. Это она и так знала. Но здесь было кое-что еще, горький привкус, которого она не чувствовала раньше.

Жалость. Они жалели ее. Не потому ли, что ужасались ее неповторимому облику? Нет, на каждом углу города можно было увидеть и более впечатляющие зрелища. Что же тогда? Может быть, с ней скоро случится нечто, о чем они не хотели ей говорить? Что-то, чего она, по их мнению, неспособна понять? Она отметила, что надо как следует допросить парочку мудрецов и узнать, не посмели ли они скрыть от нее какое-то пророчество.

Леди Харибдия цокнула языком от досады. Новые проблемы. Она поразмыслила насчет уничтожения племен, которые могли быть источником подобных неприятностей, но это не стоило усилий — если племена атакуют, то сами полезут в пасть ее легионам и погубят себя. Когда она смотрела на картину в целом, на Торвендис, который она держала в своей удушающей хватке, и на несокрушимую защиту ее города, действительно беспокоиться было не о чем.

Но что-то проснулось, и оно, похоже, называло себя Сс’ллом Ш’Карром. По ее миру бродили незваные колдуны. Солнца и луны вели безумный танец, как будто пытаясь что-то сообщить тем, кто жил на мире внизу. Что из этого было значимо? Может быть, это хаотическая природа Мальстрима воздействовала на Торвендис, просто чтобы ничто на планете не превратилось в рутину? Или это были знамения чего-то большего?

Леди Харибдия могла призвать миллионы легионеров, воющие стаи демонов и ударные отряды Насильников. Не было ничего, с чем она не могла бы совладать, даже если бы это нарушило концентрацию всего города на славе Слаанеша.

Леди Харибдия повторяла это про себя, когда выходила из капеллы, стараясь не чувствовать на себе пристальный взгляд мертвых глаз демонического черепа.

По горам во всех направлениях разбежались скороходы и разлетелись птицы-посланники, от усыпанного солью побережья на дальнем севере до жарких вулканических пиков, граничащих в южной пустыне. Все они несли одно и то же послание, написанное на содранной коже углем и кровью в знак серьезных намерений отправителя. Оно гласило, что Изумрудный Меч выступает войной против леди Харибдии и прощает любые долги чести и обеты кровной мести тем, кто присоединится к нему. Предложение распространялось даже на традиционно враждебные Мечу народы, вроде пьющих кровь людей, которые жили под тотемом Медведя на краю болот, и бледнокожие желтоглазые племена Змеи, чьи длинные корабли бороздили просторы северных морей.

Когда в город Голгофа начали приходить ответные послания, многие из них были простыми отказами или изощренными оскорблениями и напоминали Изумрудному Мечу о давно прошедших битвах и массовых убийствах, из-за которых любые союзы были невозможны. Но в других письмах ему предлагали воинов, оружие или верность целых племен.

Появился слух, что Змея хочет объединиться с Мечом, ибо леди Харибдия нанесла тяжкий урон флотам этих налетчиков и даже начала обращать их в поклонение богу похоти посредством храмов, выстроенных на северных берегах. Меньшие племена, которым даже не писали, начали спрашивать, могут ли они быть удостоены чести сражаться и погибнуть рядом с Голгофом. Другие народы захлестнули восстания, когда они обнаружили, что их вожди, как и Грик, продавали соплеменников на съедение рабским шахтам леди Харибдии. Другие просто жаждали битвы и стягивались к растущим лагерям в западных предгорьях, словно приманенные запахом вражды.

Золотоглазые убийцы с краев пустыни прискакали на север на бледных конях. Вьючные ящеры принесли на себе носилки с весьма мускулистыми головорезами из долин в сердце гор, где никогда не светило солнце. Больше двух недель армия Голгофа ширилась и ширилась, пока это была уже не армия, но совокупность ярости новой нации, племен гор Канис, наконец-то объединенных не завоеваниями правителя, но гневом на леди Харибдию.

Она должна была убить нас, когда у нее был шанс, говорили они. Она должна была закончить дело, которое начала в Стрельчатом Пике. Теперь мы покажем ей, как свободные племена платят по своим счетам.

К тому времени, как Голгоф отдал приказ свернуть кочевой город и выступить, армия гор достигла числа в двести тысяч душ.

Центурион Колкис не спал уже двадцать два года. С тех пор, как его еще ребенком бросили в отборочные ямы, чтобы он доказал, что достоин вступить в легионы леди Харибдии, или погиб, пытаясь это сделать, он жаждал ощущений. Он не мог спать, потому что каждую секунду сна можно было потратить на поиски новых переживаний. Когда он впервые убил как солдат, хаос битвы так глубоко запечатлелся на нем, что он мечтал снова испытать столь же глубокие чувства.

Он видел гущу сражения у водопадов Кровавого Камня, зачарованный криками и запахом. Он возглавлял патрули, заходившие в глубины южных дождевых лесов, и погружался в их смертоносную чуждость. Теперь, когда его назначили командовать обороной внешних стен, ему некуда было простирать свои чувства, кроме разве что зрения.

Это было скучно в сравнении со многими вкусами битвы, которые он когда-то ощутил и жаждал попробовать вновь. Но такова была его работа. Так приказала леди Харибдия, и пока он стоял на посту, его долгом было подчиняться.

Колкис провел ночь, дисциплинируя нерадивых рекрутов, и теперь наблюдал, как над горами зажигается рассвет. Три солнца соревновались за право первыми выйти из-за отдаленных пиков. Небо этим утром было оранжевое, усеянное упрямыми звездами, и твердая точка Песни Резни пристально глядела с одной стороны горизонта. Хороший вид.

По всем стенам менялся караул. Легионеры надевали чешуйчатые доспехи, окутанные шелками пастельных тонов, и сменяли тех, кто стоял на страже по ночам. Другие легионеры поддерживали в форме свои мышцы и рефлексы, сражаясь на копьях на широких площадках между укреплениями, между которыми находились узкие «бутылочные горлышки». В случае атаки они должны были загнать туда врагов и перебить их. Вдали на стене проводились ежедневные тренировки по стрельбе из защитных орудий — редких, древних и монструозных пушек, дула которых имели вид оскаленных пастей демонов и изрыгали взрывчатые снаряды.

Сами стены были шедевром, который, как говорили, построили порабощенные чудовища, а проект разработала сама леди Харибдия. Крутые поверхности, обращенные вовне, были созданы из оранжево-розового камня, который походил на песчаник, но был тверже любого гранита. Массивные контрфорсы укрепляли стену, защищенную от любой прямой атаки, и вряд ли их можно было пробить даже орбитальным ударом. Но, разумеется, вряд ли кто-то мог быть настолько безумен, чтобы отправить целый боевой флот в Мальстрим, к Торвендису.

Стена во многих местах изгибалась, чтобы атакующим приходилось прорываться в места, над которыми нависали сразу две стены, и их можно было осыпать снарядами с обеих сторон. Окопы и зубчатые баррикады образовывали лабиринт на подступах к стенам, который должен был сломить массированную атаку и разбить ее на отдельные фрагменты. И если кому-то и удавалось забраться на стены, отдельные секции можно было закрыть и забаррикадировать, чтобы атакующие попали в ловушку, и их можно было уничтожить когда угодно.

Но не стена была настоящей защитой. Каждым участком стены командовал центурион, такой, как Колкис, обладающий опытом, несгибаемостью и ярой преданностью высшей цели — сохранить Торвендис как сосуд поклонения Слаанешу. Под командованием каждого центуриона было до тысячи человек, и все они были натренированы в стрельбе и кровопролитном ближнем бою. Казарменные комплексы, которыми полнилась земля сразу за стеной, могли исторгнуть из себя достаточно людей, чтобы за полчаса заполнить все укрепления, и на посту всегда стояло немало стражи, которая могла заметить практически любую угрозу, какая только существовала на Торвендисе в данный момент. Среди легионеров на стенах было множество мутантов, которые могли изрыгать кислоту на врагов или рвать их на части нечеловеческими когтями, а те таинственные фигуры в мантиях, что изредка мелькали среди них, были боевыми магами, которые могли призвать дождь молний, если это требовалось.

Но только центурионы, такие, как Колкис, знали об оружии, которое следовало применить в случае действительно серьезной опасности. Вдоль стены через равные промежутки располагались вычурно украшенные башни, но они выполняли не сторожевую и даже не декоративную функцию. Это были храмы Князя Наслаждений, залитые кровью внутри, чьи полы были покрыты сложными знаками призыва. Говорили, что леди Харибдия заключила соглашение с варпом, которое подчиняло ее воле армию демонов в обмен на почитание Слаанеша. Этих демонов можно было призвать, чтобы защитить ее царство, но, конечно же, обычные легионеры об этом ничего не знали, потому что именно их должны были принести в жертву для призывающих ритуалов. Верность этих менее опытных солдат пред лицом смерти не всегда проверялась.

Один из легионеров — молодой, с немногочисленными шрамами — подбежал к Колкису.

— Сэр, семнадцатая когорта во время дежурства увидела какое-то движение. Они решили вас оповестить.

Колкис понял, что парень его боится. Он выглядел как двухметровая громада, на которой с трудом можно было найти клочок кожи, не отмеченный шрамами поклонения, и, как сам знал, вполне мог сойти за монстра.

— Движение? Падальщики?

— Скорее всего, сэр. Но с этими новыми приказами они сочли нужным послать меня к вам.

— Будем надеяться, что это нечто большее. Мы слишком давно не видели кровопролития. Покажи.

Легионер повел Колкиса в наблюдательный пункт, который только что покинула семнадцатая когорта. Этот участок стены выходил на холмы у подножий гор, где нашел себе место лес и лежал на равнинах тяжелым темным сине-зеленым одеялом. Падальщики жили гнилью и мертвецами, которых сбрасывали со стен легионеры, и использовали лес в качестве укрытия, а легионеры, в свою очередь, использовали их для тренировок в стрельбе. Леди Харибдия часто приказывала уничтожить лес, но каждый раз, когда его счищали с лица земли огнем и топором, он в считанные дни вырастал снова и вдвое гуще, как будто Торвендис хотел напомнить, что даже леди Харибдия не может переделать все по-своему.

Колкис протянул руку, и один из стоящих на посту легионеров передал ему медный телескоп. Центурион осмотрел край лесов, находящийся примерно в двух километрах от подножия стены, пытаясь различить во тьме силуэты. Он увидел нечто движущееся, но это мог быть просто крепкий ветер, дующий вдоль подножий гор.

Его глаз уловил вспышку, что-то вроде отблеска солнца на отражающей поверхности. Он попытался сфокусироваться на этом пятне и увидел крошечную, темную и жилистую фигурку, которая метнулась обратно под защиту деревьев.

Неожиданно раздался резкий звук. Колкис оторвался от телескопа и увидел, что молодой легионер схватился за горло и торчащее из шеи тонкое древко из черного дерева с белым оперением. Парень закашлялся, из его рта хлынул поток крови и, закатив глаза, он повалился на спину и задергался на каменном полу.

— По местам! — закричал кто-то. Несущие стражу легионеры быстро расселись между крепостными зубцами. Начали созывать лучников и наводчиков. Один из легионеров снял с пояса длинный закрученный рог, готовый отдать сигнал общей тревоги по приказу Колкиса. По стене пронесся лязг доспехов и железа.

Колкис нагнулся и вырвал стрелу из горла умирающего легионера. Пришлось как следует дернуть, чтобы высвободить зазубренный наконечник. Он поднес острие к языку и облизнул его, порезав кожу и позволив собственной крови прикоснуться к металлу. Тут же во рту защипало от колдовства — жаркого металлического вкуса, который распался на дюжину послевкусий пряностей, сладости и разложения.

— Магическая, — пробормотал он про себя. Магия означала нечто большее, чем падальщики.

Скорее всего, беспокоиться не стоило, просто пришла какая-то банда молодых варваров, что похваляются благородным происхождением от вождей-отцов, и решила проверить свою мужественность, убив кого-нибудь на стенах. Но все равно это было оскорбление, которое следовало покарать, если возможно, а приказы о повышенной бдительности были совершенно недвусмысленны. Любую угрозу следовало считать предельно высокой.

— Трубить тревогу! — крикнул Колкис. Рога проблеяли долгую атональную ноту, которая пронеслась далеко по всей линии обороны. Колкис уже видел, как стены ощетиниваются копьями легионеров, занимающих оборонительные позиции, готовых защитить лучников и колдунов и, если до того дойдет, выставить мощную стену копий против каждого, кто полезет вверх по стене.

Над краем укреплений мелькнула серебряная полоса, и шальная стрела звякнула о камень. Еще одна, и кто-то закричал, хватаясь за плечо. Колкис выглянул между зубцами стены и увидел стрелы, несущиеся с опушки. Все они были зачарованы, что позволяло им лететь дальше и точнее, чем мог бы послать их самый искусный лучник. Он слышал, что кочевники, живущие на краю пустыни, охотились с таким оружием, и только у них могло быть такое количество этих стрел — но пустыни были в тысячах километров к югу.

Говорили, что в горах что-то происходит — Колкис слышал слухи, принесенные шпионами и лазутчиками легионов, которые гласили о новом лидере и серии восстаний. Может быть, племена объединились и собрались здесь? Возможно, это — начало большой атаки на стены, первая попытка горцев вызвать силы леди Харибдии на бой со времен Стрельчатого Пика?

Хвала Принцу, Колкис так надеялся на это.

Стрелы полетели гуще, осыпая укрепления, как дождь. Копьеносцы пригнулись для защиты, в то время как отряды мечников, которые входили в боевой резерв и должны были блокировать секции стен, если бы на них забрались враги, подняли щиты над головами и укрывались под ними. Слишком медлительные легионеры падали, пробитые сквозь лица и плечи почти вертикально падающими стрелами, другие, с пронзенными руками или ногами, ползли в укрытия, оставляя за собой кровавые следы на камне. Но это были исключения — стены были построены именно против таких атак, и большинство легионеров на посту были хорошо защищены.

— Они думают, что могут нас так победить? — спросил начальник когорты, прижавшийся спиной к стене рядом с Колкисом.

— Нет, солдат, не думают. Это не нападение. Это сигнал.

Колкис посмотрел назад, через стену, и увидел, что лес как будто пополз вперед. Он понял, что на самом деле эта приближающаяся темная масса была огромной ордой воинов, выбравшихся из-под прикрытия деревьев и помчавшихся к стенам. Им придется сперва преодолеть окопы и баррикады, потом они вбегут под обстрел лучников на стенах — но их было так много…

Некоторые из них могут добраться до стен, и их будет еще достаточно много, чтобы получилась достойная битва. Темная дрожь восторга — жажда крови, как понял Колкис — загорелась внутри центуриона, и он взмолился Принцу Слаанешу, чтобы у нее появился шанс захлестнуть его с ног до головы.

— Пусть лучники пристреливаются! — окликнул он трубившего в рог. — Расставьте часовых, я хочу, чтобы они уничтожили любых лазутчиков, прежде чем они доберутся до нас. Опустошите казармы, расставьте людей у люков для контратаки. Пошлите сигнальные ракеты и возблагодарите Слаанеша за этот бой!

По всей стене зажглись сигналы, многоцветные огни ракетниц превратили утреннее небо в буйство цвета. Смешиваясь в единый гул, трубные звуки призвали толпы воинов из казарм сразу за стеной. Некоторые направились по витиеватым лестницам на вершины стен, другие — в подземные сборные пункты, откуда можно было контратаковать через люки, скрытые в лабиринте защитных траншей. Вниз посыпались стрелы — команды лучников проверяли, насколько далеко могут стрелять, и намечали линию, за которой любые нападающие попали бы под град стрел, сдобренных ядами и галлюциногенами.

Группы бойцов, которые должны были сражаться с захватчиками, если бы те прорвали ряды копейщиков, собрались вокруг своих предводителей-мутантов и распевали гимны восхваления и ненависти. Колдуны, сморщенные и истощенные десятилетиями службы темным искусствам Слаанеша, спешили вверх по извилистым лестницам в окружении элитных телохранителей, чтобы открыть комнаты, скрытые в богато украшенных башнях, и подготовить их на случай, если придется вызвать слуг самого Бога Похоти. А трупные бригады, состоящие из деградировавших существ, которых едва ли можно было назвать людьми, собирались позади укреплений, готовые подбирать тела погибших защитников и уволочь их в те норы, где они обитали, когда не было битв.

И над стеной поднялся новый звук, что становился все громче и громче, покуда не подавил собой и блеянье труб, и гомон прибывающих солдат. Это был низкий свирепый рык, и по мере нарастания он становился все четче, пока не стало ясно, что это — боевой клич сотен тысяч воинов, которые все, как один, мчались из леса к стенам. Они были словно кипящая темная масса, в которой сверкали серебряные искры — отблески утреннего солнца на оружии, оскаленных зубах и диких глазах.

Наводчики разглядели много различных видов оружия и одеяний, кожу десятков цветов, наездников на белых пустынных конях или быстрых ящерообразных хищниках, громадных мутантов и быстрых как молнии жителей пещер, землистокожих океанских налетчиков и коренастых варваров. Теперь не осталось сомнения — горы Канис объединились, и единственной силой, которая могла свести эти народы вместе, была перспектива войны против врага, которого ненавидели все.

Легионы леди Харибдии нацелили копья и натянули луки, готовясь даровать этим животным нечто, что они должны были возненавидеть по-настоящему.

Глава пятая

В конце концов, это случилось почти само по себе — так, как будто это всегда предполагалось и дожидалось своего часа в душах каждого из них, и нужен был только лидер, который стал бы катализатором. Больше не было Изумрудного Меча, ибо Изумрудный Меч был мертв. Не было и племени Змеи, и Медведя, и кого-либо еще. Был лишь народ гор Канис, наследники Стрельчатого Пика, единая нация, сплоченная войной.

Изумрудный Меч был уничтожен, а с ним и всякая надежда, что Голгоф станет, как мечтал, истинно великим вождем. Но даже если для него ничего не осталось, была еще возможность достойно погибнуть.

Вокруг него бежал клин из двадцати тысяч мужчин и немалого числа женщин, которые с криком изливались из лагерей в лесу — сердце атакующего войска. Ноги взбили землю в слякоть, все на ходу выхватывали оружие. Эти люди были отобраны из Изумрудного Меча и первых племен, которые вызвались объединиться с ним. Голгоф видел, что Хат ведет через предгорья собственный отряд. Далеко слева скакал авангард кавалерии на бледных конях, справа была огромная толпа воинов с северных берегов, возглавляемых Змеями, которые выглядели болезненными и вялокожими, но были столь же жестоки и склонны к убийствам, как любые жители Торвендиса.

Фланги находились слишком далеко, чтобы их видел Голгоф, и на севере их поддерживали странные воины с мощными, как у огров, телами и огромными глазами от того, что они жили во тьме долин. Южное крыло представляло собой массу воинов, восседавших на самых причудливых созданиях — чешуйчатых монстрах и длинноногих птицеподобных существах — рядом со всадниками-кочевниками из южной пустыни. Зрелище внушало благоговение: строй двигался вперед подобно сплошному ковру насекомых, стекаясь с предгорий к стене, которая отделяла горы от владений леди Харибдии.

Стена простиралась в обоих направлениях, сколько Голгофу хватало глаз, и выглядела крутой и неприступной, с массивными бастионами и нависающим сверху выступом. Она была примерно в сто метров в высоту, а расстояние между бастионами составляло метров пятьдесят. На укреплениях вверху с трудом можно было разглядеть крохотные фигурки — легионеров, готовящихся отразить атаку. Многие воины Голгофа тащили лестницы и крюки-захваты, другие намеревались осыпать укрепления дождем стрел. Другие просто хотели выманить легионеров в чистое поле и потерять головы в хаосе битвы под стенами. Сказать по правде, Голгоф был одним из них.

Земля впереди была изрыта траншеями и утыкана рядами шипов. Не обращая внимания на опасность, орды нахлынули на нее. Столь немногие из них когда-либо видели битву, масштабом подобную той, что им обещали здесь, что они практически обезумели от жажды боя и плевать хотели на угрозы. Масса немытых тел сгрудилась вокруг Голгофа, пока тот лез через баррикаду из заостренных колов, зная, что взбирается по телам собственных воинов, которые упали и погибли, пронзенные остриями. Перебравшись на другую сторону, он увидел, что траншея впереди заполняется телами, и вместе с толпой вокруг себя побежал по телам павших.

Они кричали — затоптанные люди от паники, другие — от радости, прилива ярости и адреналина, подобного которому они никогда не чувствовали. Начали прилетать первые стрелы, неточные выстрелы с большого расстояния, которые все равно попадали в цель, ибо упасть они могли только в массу атакующих. Голгоф увидел воина — он был уверен, что это кто-то из Меча — который пошатнулся со стрелой, угодившей сбоку в грудь, и исчез под ногами своих товарищей, как тонущий человек под волнами.

Когда стрелы начали падать гуще, Голгоф вытащил щит из-за спины. Рои стрел пробивали прорехи в наступающей орде, но те быстро заполнялись другими воинами, с нетерпением жаждущими оказаться в первой линии. Земля вокруг кишела ловушками и несла смерть скрытыми шипами, что пронзали ноги неосторожных, и ловчими ямами, которые пожирали по двадцать людей за раз.

Голгоф услышал трубы на стенах — отвратительный звук, созывающий на битву солдат Бога Наслаждений. Он видел сверкающие наконечники копий и сигнальные вспышки взрывчатки. В отдалении что-то полыхнуло, и поблизости взвился столб дыма и изуродованных тел. Удар грома прокатился по наступающим воинам. Голгоф поднял взгляд и увидел на стене огневую точку, где взгромоздилась гигантская боевая машина, швыряющая взрывчатые снаряды в сердце его армии.

Они трусливы, эти рабы королевы-дегенератки. Они скорее готовы убивать настоящих мужчин с расстояния, чем выйти и сражаться с ними лицом к лицу, мечами и топорами. Голгофа переполнила ненависть к леди Харибдии, которая лишила чести Изумрудный Меч, к ее солдатам, которых он бы с радостью рубил тысячами, если мог бы до них добраться, к самой планете, что позволила захватить власть этой раковой опухоли. Ненависть пронесла его над дымящимися кратерами, между падающими стрелами, над баррикадами и траншеями.

— Вперед! — закричал он на орду вокруг себя, на людей, которые теперь были окровавлены и пошатывались. — Вперед, псы! Ради вашей чести! Умрите как мужчины!

От взрывов содрогнулась земля. Сверху пошел дождь из земли и крови. Под ногами лежал толстый слой тел, а оборонительные траншеи уподобились кровавым топям. Копья на пружинах вырывались из земли и пронзали животы людей.

Голгоф попытался разглядеть, что происходит в дальних частях линии атаки. Конница обратилась в смятение, лошади застряли на баррикадах, в смешавшейся массе люди и звери затаптывали друг друга насмерть. Некоторые избежали свалки и растянулись длинной цепью, галопируя вперед — кое-кто даже добрался до самой стены, и конные лучники стреляли прямо вверх, а солдаты собирали по кускам лестницы, чтобы взобраться на укрепления. Со стен уже стекали потоки мерцающей кислоты, окатывая тех, кто пытался подняться, и стрелы падали густыми волнами.

Хат справлялся лучше. Его люди мчались вперед, увлекаемые потоком воинов Змеи. Они сильно уменьшились в числе из-за оборонительных сооружений, но это значило, что те, кто был достаточно силен, чтоб прорваться, не были обременены теми, кто пал. Хат на самом деле не командовал ими — никто не мог по-настоящему руководить такой ордой, она неслась вперед скорее по инерции, чем по приказам — но Голгоф хотел, чтобы его старый друг был здесь, как представитель племени Меча.

Яркие магические стрелы взмывали вверх над всем войском варваров. Их выпускали таинственные южные убийцы, и с каждым выстрелом крошечная фигурка падала с укреплений, чтобы упасть и разбиться о землю далеко внизу. В ответ с одной из башен вдруг ударили яркие копья молний, прямо в сердце смешавшейся конницы. Вспышка белизны, и на ряды варваров посыпался мокрый ливень обращенной в пыль земли, конской и человеческой плоти.

Они умирали, как и люди по всей стене. Голгофу не было до этого дела — он видел достаточно много умирающих и достаточно многих убил сам. Места для сочувствия не осталось, все внутри него заполнил гнев, казалось, готовый взорваться. Он двигался вброд по пролитой крови к стене, ряды воинов вокруг него редели, стрелы утыкали его щит, вознесенный над головой, а волосы и кожа стали липкими от брызг крови.

Внутри стены было сухо и темно. Сквозь камень начали просачиваться звуки битвы — глухой пульс боевых кличей и воплей, перемежающихся внезапным ревом пушек и грохотом, с которым магические залпы ударялись в землю.

Тарн вытащил кинжал и зажал его между зубами. Боком он втиснулся в расщелину и начал продвигаться вверх. Крепкая кожаная одежда защищала его от острых камней. Кинжал был его единственным оружием, потому что здесь, в середине стены, не было места, чтобы брать с собой щит или меч. Тарн не возражал — кинжалом он мог убивать лучше, чем большинство людей — чем бы то ни было другим. По правде говоря, он был достаточно силен, чтобы обходиться даже голыми руками. Грик выбрал его еще при рождении, отделив от более слабых младенцев очень простым способом: он держал их на холоде все дольше и дольше, пока не остался только один, и это был Тарн.

Для большинства эта трещина была бы слишком узкой, но Тарн был стройным и гибким, все его тело состояло лишь из мышц и костей. Массивные камни, из которых была выстроена стена, слежались за долгие века, но при этом немного сдвинулись с мест, так что остались промежутки, достаточно большие, чтобы туда мог протиснуться худой человек.

По мере того, как он взбирался, глухие отзвуки сражения смещались — снизу доносился громоподобный рев орды, сверху — грохот орудий и треск колдовства. Он чувствовал запах благовоний и парфюмов, которыми умащали себя служители Бога Наслаждений и с помощью которых производили ритуалы. Многие могли бы назвать этих людей женоподобными, но Тарн видел, в какое жуткое месиво они превращали охотников и падальщиков, которые попадались в руки их патрулей, и знал, что они были столь же безжалостны, как самый горделивый варвар. Он слышал слухи, что легионеры не чувствуют боли, как все. Их магия была столь же смертоносна, как у самых могущественных племенных колдунов, и к тому же они советовались с демонами, строя свои планы.

Порой Тарн размышлял, не мог ли он стать хорошим слугой для леди Харибдии. Боги знали, что он не слишком предан Изумрудному Мечу или Голгофу. Он сбежал со службы Грику, когда стало ясно, что старик обезумел так же сильно, как и мутировал, и присоединился к Голгофу по большей части из-за того, что погиб бы один в горах, и Голгоф казался наилучшим вариантом для убийцы, жаждущего выжить. Тарн даже не ненавидел легионы, как большинство племен — он вообще никого не ненавидел и просто считал, что все остальные — второстепенны перед его собственными желаниями выжить и найти себе приключений. Но судьба решила, что Тарн должен достаться Изумрудному Мечу, а не леди Харибдии, поэтому Тарн убивал для Голгофа и наслаждался этим, пока мог.

Тарн протискивался вверх по трещине, пока не выбрался через пол крохотной комнаты, заключенной в глубине стены. Воздух был спертый, дышалось с трудом. От сильного запаха пряностей и какой-то странной алхимической субстанции обжигало глаза. На стене, коптя, горел единственный зажженный факел — Тарн решил, что какое-то забытое заклинание не давало ему угаснуть.

Он взял кинжал в руку и осмотрелся, чтобы убедиться, что он в безопасности. С одной стороны пол просел, вероятно, из-за трещины в стене внизу, и открывал взгляду расщелину, из которой он выполз. Стены были какие-то странные, покрытые сложными узорами с необычной текстурой — только со второго взгляда Тарн понял, что они увешаны растянутыми и выделанными кожами, усеянными татуировками. Узоры искажались и скручивались на глазах у убийцы, на него как будто уставился призрачный взгляд — но он выкинул эту мысль из головы и бесшумно вышел через единственную дверь в комнате.

Выход находился под деревянной лестницей. Очевидно, солдаты поднимались по ней на укрепления, об этом можно было сказать по бряцанию доспехов и топоту ног. Тарн чувствовал запах пота и духов воинов, слышал неразборчивое бормотание — видимо, молитвы их богу. Он выглянул между досками ступеней и увидел десятки босых ног, многие из которых были покрыты старыми неглубокими ранами, нанесенными самими воинами.

Бойцы прошли мимо, и Тарн быстро выкарабкался на лестницу. Она была узкая, и воздух по-прежнему был затхлым, но на этот раз доносящиеся сверху запахи были смешаны со зловонием крови и смерти. Тарн хорошо знал эти ароматы — это место, хотя и странное и наполненное многими непонятными ему вещами, все же было полем боя, таким же, как и все остальные. И лишь на поле боя Тарн чувствовал себя как дома.

На стенах висели золоченые иконы, формами напоминавшие свернувшихся змей или переплетенные ветви. Повсюду были следы царапин, над дверью в самом верху лестницы был прибит старый гниющий труп. Он был одет в обрывки униформы легиона, поэтому Тарн предположил, что это преступник, убитый за какое-то нарушение и вывешенный в наказ остальным. Эти люди не так уж сильно отличались от его народа, подумал Тарн.

Пока что он был один. Но Тарн знал, что стены не только кишат легионерами, есть еще и несколько других лазутчиков, которые так же, как он сам, пробираются в сердце обороны.

Некоторые направятся в казармы, чтобы убивать резервных бойцов и оттянуть легионеров от стен. Другие, как Тарн, должны устроить как можно больший переполох на самих укреплениях. Большинство, конечно, не пройдет дальше стен или бастионов, но те, кому это удастся, принадлежали к числу самых хладнокровных убийц в горах.

По ту сторону двери стоял стражник — Тарн услышал сквозь дерево, как тот дышит. Он тихонько приоткрыл дверь и вонзил кинжал за ухом часового, даже не глядя за порог. Убийца поймал тело, вытер клинок об атласную униформу, положил труп прямо у порога и закрыл дверь за собой. Так Тарн впервые убил одного из этих врагов — еще одно убийство для бесконечного каталога, который он хранил у себя в голове. Немногие из подобных ему людей так долго считали свои жертвы, но Тарн считал, хотя ему понадобилось бы какое-то время на пересчет, чтобы назвать конечную цифру.

Лестница закончилась, и Тарн оказался в коридоре под самыми укреплениями — потолок коридора был полом для верха стены, и здесь, внизу, слышался топот десятков ног, выкрикиваемые приказы и свист летящих стрел. Тарн устремился по коридору и вышел на свежий воздух, на уступ в задней части стены, по которому можно было пройти вверх, к бастионам. Уступ был узок, чтобы затруднить продвижение врагов вниз, и это был единственный способ достичь уязвимых казарм и командных постов, если не считать очень длительного падения. Оборонительные сооружения были хорошо продуманы и выстроены таким образом, чтобы атакующие попадали в узкие места, где их могли бы удержать или уничтожить относительно немногочисленные обученные воины, или же так, чтобы они застряли на стенах, где на них обрушились бы пушки и лучники.

Короткий и узкий лестничный пролет вел к бастионам, и Тарн видел, что там творится бурная деятельность. Группы лучников давали залп, а потом уходили, в то время как ответные стрелы колотили по камню. Копейщики формировали резервы, чтобы заполнять бреши, оставленные погибшими. Отряды бойцов, вооруженных щитами, мечами и более экзотическим оружием, занимали позиции на перекрестках и у дверей, чтобы дать отпор любым врагам, которые могли пробраться на стены.

Тарн увидел какое-то существо, которое, вероятно, принадлежало к человеческой расе, но не слишком походило на человека — оно было вдвое выше взрослого мужчины, покрытое темно-красной чешуйчатой кожей, а вместо рук у него были плети со щупальцами на месте пальцев. Ног у него не было, вместо них под юбками из чешуи и шелковыми обмотками виднелась толстая кожаная оболочка, похожая на ногу слизня. Огромная широкая пасть изрыгала приказы, и по сложным украшениям на его растянутой униформе Тарн понял, что это нечто вроде офицера. Тарн бы назвал его Затронутым, другие сказали бы, что это урод или мутант — потомство Торвендиса часто рождалось со множеством аномалий, и некоторые дети были достаточно сильны, чтобы не только выжить, но и во многом превосходить обычных людей. Некоторые племена убивали их при рождении, неважно, насколько сильны они были.

Леди Харибдия определенно ценила тех, кто был для нее полезен. Тарн видел, что это конкретное чудище — хороший солдат, которого, несомненно, немало уважали другие легионеры.

Тарн не питал ни капли уважения ни к кому и ни к чему, кроме себя. Низко пригнувшись, он взбежал по лестнице, пока не оказался прямо под мутантом. Существо смотрело в другую сторону и указывало на поле боя своими змееподобными пальцами, выкрикивая лучникам, куда им обрушить свои залпы, на каком-то странном языке.

Тарн беззвучно прокрался по нескольким последним ступеням до самой тени мутанта, ясно понимая, что достаточно лишь одной пары зорких глаз, чтобы заметить его и поднять тревогу. Он выпрямился и впервые увидел поле боя. Темная шевелящаяся масса на земле растекалась, словно слизь, в направлении стен, постепенно истончаясь по мере продвижения через траншеи и ряды кольев. Сверкали взрывы, пушки и магия поднимали в воздух нечто, напоминающее фонтаны темной пыли — Тарн знал, что эти пылинки на самом деле — тела и фрагменты тел, мгновенно разорванных на куски.

Это была плохая смерть, что под молотом пушечного огня, что под ногами своих же товарищей. Еще до начала атаки Тарн надеялся, что Голгоф позволит ему вести бой здесь, наверху, где можно убивать чисто.

Пора было присоединиться.

Один из лучников потянулся, чтобы достать из колчана охапку стрел, и случайно оглянулся. Он встретился взглядом с Тарном, и мгновение они просто смотрели друг на друга. Легионер был старше большинства, с запавшими глазами и морщинистым лицом, которое к тому же было рассечено прямыми вертикальными шрамами, нанесенными им в знак верности Богу Наслаждений. Легионер выкрикнул предупреждение, и командир-мутант обернулся, уставившись на Тарна глазами на коротких стебельках.

Тарн никогда не делал ошибок. Иногда он ненамеренно создавал ситуацию, которая, хоть и незапланированная, могла, тем не менее, стать необычным преимуществом. Но не ошибки.

Он с силой метнул кинжал и исчез из виду, упав на лестницу, как только полетели стрелы. Убийца услышал звук металла, пронзающего кость, и понял, что клинок пробил череп мутанта. Если повезет, его мозг окажется на правильном месте, и существо умрет еще до того, как коснется пола.

Тарн поторопился вниз по краю лестницы, пригибаясь, чтобы увидеть любого, кто пойдет навстречу, прежде чем тот увидит его. Он услышал шаги, инстинктивно метнулся вперед и вогнал локоть в первое появившееся перед собой лицо, сломав противнику челюсть и всадив обломки кости в артерии в верхней части горла. Той же рукой, не прекращая движение, он выхватил стрелу из колчана умирающего и вонзил ее в пах следующего за ним лучника. Когда тот с воем согнулся пополам, Тарн схватил его за загривок и швырнул через плечо. Изломанное тело покатилось по ступеням.

Придут другие, а он в ловушке на этой лестнице, именно так, как и предвидели строители этих укреплений. Тарн потянулся вверх, зацепился пальцами за трещину между двумя каменными блоками и, опираясь краями подошв, сделал два широких шага вверх по стене. Потом он перескочил через парапет и оказался на основных укреплениях, приземлившись позади лучников, которые собирались ринуться на него вниз по лестнице. Убийца охватил рукой шею ближайшего воина и сломал ему позвоночник у самого черепа — этот прием он выучил в детстве, и теперь для него это было практически рефлекторное действие. Другой даже не заметил, что кто-то стоит позади, пока Тарн не схватил лук убитого, немного стрел и выпустил три из них в лучников. Стреляя, он быстро считал. Шесть — нет, девять осталось. Две стрелы попали в цель. Семь.

Он оглянулся. Позади, на расстоянии краткой пробежки, возвышалась причудливо украшенная башня, ребристая колонна, увенчанная острыми зубцами, словно короной, и высоким тонким шпилем. В башню вела солидная дверь, покрытая рунами. Она могла быть открыта, могла быть закрыта, но других вариантов не было, кроме как прорываться сквозь лучников или прыгать со стены.

В него полетели стрелы, выпущенные более решительными лучниками. Они что-то голосили на незнакомом языке, но Тарн понимал, о чем идет речь — «кретины, он позади нас, убейте его побыстрее».

Если бы Тарн начал пятиться, то даже если бы каждый его выстрел убивал по человеку, отряд бы утыкал его стрелами еще до того, как уполовиниться. Он хорошо владел луком, но лучше — голыми руками. Он бросился на них.

Лук был тонкий, но крепкий, изготовленный из какого-то матового черного вещества. Место, за которое надо было его держать, было позолочено, как и концы лука, сужавшиеся до тонкого острия. Тарн пробежал несколько шагов, вогнал острый конец в живот одного лучника и позволил своему телу по инерции пронестись дальше, к остальной шестерке, и сбить их с ног. Чья-то шальная стрела взмыла высоко в воздух.

Тарн пошарил вокруг и нашел короткий меч в ножнах, прицепленных к поясу лучника. Рывком он высвободил оружие и позволил своему телу совершать привычные движения, отточенные бесчисленными тренировочными поединками и свалками на поле боя. Он хлестал и парировал клинком, вонзил его под челюсть одному врагу, высвободил меч и отрубил другому руку.

Четыре.

Рукоять, увенчанная золотым шаром, пробила висок, а клинок проткнул бедро.

Три.

Бой закончился. Трое на одного практически означало победу: легионеры были хорошо натренированы и, что может быть важнее, были полностью преданы своему делу, но Тарн уже сто раз атаковал более многочисленных врагов и побеждал. Раньше, когда он работал на Грика, убийца прославился тем, что шел на риск, на задания, для выполнения которых надо было не просто перерезать людям глотки, пока они спят, и был всегда готов доказать, что он может драться с кем угодно, на любых условиях, и победить.

Три человека? Три мертвеца, насколько мог сказать Тарн. И они стали мертвецами еще до того, как эта мысль успела покинуть его разум.

Теплая липкая кровь в волосах вызывала знакомое, почти уютное ощущение, как и ладони, онемевшие от ударов клинка, натыкающегося на кость. Руки и ноги ныли, и они будут гореть, как в аду, на следующее утро, но пока что это говорило лишь о силе и скорости, которые позволили ему убивать, не дав жертвам издать ни звука.

После целой жизни, проведенной в убийствах, это занятие должно было стать скучной рутиной, но для Тарна в целом свете не было иного дела, которым бы стоило заниматься.

Стоны умирающих лучников привлекли чужое внимание. Он услышал голоса и звон копий на бастионах и даже заметил, как ствол одной из инфернальных пушек поворачивается к нему, готовый в упор стрелять по укреплениям, если враги пробрались на стену в большом количестве.

Значит, башня.

Тарн сбежал вниз со стены, поднялся по ступеням. Дверь была сделана из тяжелой древесины, почерневшей от времени и покрытой рунами. Глаза отказывались фокусироваться на них, как будто какая-то его часть боялась их увидеть. По дереву извивались размытые силуэты.

Тарн понял, что потерял драгоценные мгновения, таращась на дверь.

Он толкнул ее. Она распахнулась. Убийца бросился внутрь, выставив перед собой меч, готовый сразиться с отрядом мстительных легионеров.

Комната внутри была освещена четырьмя жаровнями, испускающими темно-красный болезненный свет. Повсюду вырезаны все те же странные, обжигающие глаза руны — на стенах, потолке и на полу, где узоры концентрическими кругами окружали единственный закрученный символ, изображающий свернутую змею.

В комнате было слишком много стен. Тарн не мог сосчитать их.

Дверь позади захлопнулась сама по себе. Других выходов видно не было.

Тарн не паниковал. Раньше он бывал в ситуациях, которые, фактически, были безнадежны. Как-то элитные стражи племени Змеи окружили его банду на какой-то одинокой горе, и он выполз из образовавшейся после стычки кучи трупов — раненым, но живым. Он с боем пробился сквозь длинный дом врагов Грика и попал в засаду лучников, которые осыпали его горящими стрелами, но отчаянно бросился на ближайшего врага и вышел из дома живым. Он даже решил помочь убить самого Грика, и не только остался жив, но увидел Грика мертвым и к тому же прикончил немало своих соплеменников.

Нет, это была не паника. У Тарна были большие возможности — выйти обратно на стену и умереть или остаться здесь и умереть. Это было жуткое место, которое по непонятным причинам вызывало у него отвращение, но у него была дверь, достаточно широкая, чтобы вместить двух человек, и, по крайней мере, он мог убить свою долю врагов, прежде чем они прорвутся и одолеют его числом. Не такой уж и плохой способ уйти, и к тому же многие сукины дети будут долго, очень долго помнить Тарна. Сколько людей проникло на стены леди Харибдии и пролило кровь их защитников голыми руками? Немного. Может быть, и вовсе никто.

Тарн никогда ни о чем не жалел. Он убил больше людей, чем большинство встречало за свою жизнь. Он никогда не растрачивал свою жизнь на служение тому, кого он скорее бы убил, чем подчинился ему. Он никогда не проигрывал в честном бою. Хороших дней для смерти не существовало, но этот был лучше, чем большая часть других.

Заложить дверь было нечем. Но когда он услышал легионеров, поднимающихся по ступеням, дверь не распахнулась. Что-то тяжелое ударило в твердое дерево, и дверь выгнулась — они пытались ее выбить. Она закрылась? Тарн не видел на ней ни замка, ни засова.

Наверное, магия. Тарн не обращал внимания и выжидал, прижавшись спиной к стене возле двери, у самого ее края. Еще один удар, дверь снова прогнулась и треснула. Руны скорчились, будто от боли, и потекли по древесине подобно каплям воды.

Наконец дверь лопнула, и в комнату ворвался окованный бронзой наконечник ручного тарана, рассчитанного на четырых человек. Прежде чем его успели вытащить, сквозь дыру мелькнул клинок Тарна и глубоко вонзился в горло одного из легионеров. Он услышал крик боли и гнева. Двое попытались пробраться в комнату, но Тарн врезал одному из них ногой в бок головы, а второму вогнал в шею набалдашник на рукояти меча. Он выглянул наружу меж обломков и трупов и увидел на стене примерно две дюжины легионеров, которые выстроились в очередь, чтобы убить лазутчика.

Внутрь полетели стрелы, и Тарн отступил. С ревом легионеры ринулись внутрь, намереваясь заполнить маленькое помещение своими телами и задавить Тарна массой и численностью. Убийца дважды ткнул мечом и почувствовал, как свежая кровь хлынула на его руки и грудь, покрытые старой, уже запекшейся. Три или четыре легионера ворвались в комнату с копьями наперевес. Изгибаясь между острыми наконечниками, Тарн крутанулся и срубил голову одному из них. Потом он прыгнул на врагов, сбил двоих на пол, прижал их коленями и врезал ребром ладони по челюсти следующего за ними.

Тарн снова уколол коротким мечом в правой руке, а левой вытащил из месива убитых копье. Еще больше легионеров побежало на него, выкрикивая слова, которых он не понимал, и бесстрашно хлынуло в дверной проем.

Тарн хватал их, насаживал на клинок, парировал копьем, шаг за шагом отступая вглубь комнаты по мере того, как росла куча падающих тел. Раненые выбирались из потока трупов, отплевываясь кровью, только чтобы умереть еще раз. Кровь хлестала из перерезанных глоток и отсеченных конечностей, брызгая на стены. Голодные руны как будто упивались кровью, становились все больше и начинали светиться.

Лучники, стоящие прямо за дверью, стреляли в него, но теперь тела были навалены до середины проема, и большая часть стрел зарывалась остриями в мертвечину. К этому времени Тарн затаскивал копьеносцев и мечников за баррикаду из трупов, чтобы убить их там. С башен на него бросили подкрепления, но Тарн одолел и их. Скольких они пошлют? Скольких они позволят ему убить, прежде чем разрушат башню тяжелым снарядом из пушки или заставят какого-нибудь чародея метнуть в дверь трескучие потоки молний? Скоро ли они начнут бросать внутрь бутыли с маслом и горящие головни?

Тарну было все равно. Это случится, рано или поздно. Но пока что он был твердо намерен провести остаток своей жизни, убивая, как он провел все минувшие годы.

Сквозь кучу тел пробился мутант с четырьмя толстыми мускулистыми руками и огромной рогатой лошадиной головой. У него не было оружия, но здоровенная лапа одним ударом отшвырнула Тарна на заднюю стену помещения. Наступая на трупы, существо подошло к нему и занесло над распростертым телом огромные, туго стиснутые кулаки. Тарн откатился в сторону, так что крошащий камень удар обрушился рядом с ним, и вскинул руку вверх, пронзив мечом мягкую часть мутантского бедра. Клинок перерубил артерию, наружу хлынула сине-зеленая кровь. Тарн рванул меч, рассекая сухожилие монстра, тот покачнулся и упал на стену. Убийца подполз к нему сзади и перебил врагу позвоночник на уровне талии. Мутант еще больше завалился набок, и тогда он нанес последний удар в затылок.

Тарн позволил себе почувствовать боль, чтобы оценить ранения. На нем была добрая сотня порезов. Пара пальцев на руке, в которой осталось измочаленное древко копья, была сломана. Чудовище перебило ему несколько ребер, грудина отделилась от них и двигалась, причиняя боль, когда он дышал. Обломки костей могли пробить легкие или задеть какую-нибудь артерию или вену. Возможно, сейчас он истекает кровью изнутри.

Он выронил древко и подготовился к новой атаке. Но ее не было. Через останки, наваленные у двери, он видел, что на стене никого нет вплоть до следующего бастиона. Дальше виднелись блестящие острия копий между бастионом и платформой орудия, но никто, похоже, не горел желанием отомстить за десятки убитых. Рявкнула пушка — но стреляла она не в башню, а почти прямо вниз. Взрыв далеко внизу отдался эхом, и Тарн понял, что орда уже у самого подножия стен, обменивается стрелами с защитниками и пытается найти способ забраться вверх.

Может быть, у врага кончились люди? Может, Тарн убил всех легионеров на этом участке стены, и в неразберихе еще никто не заметил их гибели?

Нет… кто-то приближался. Тарн посмотрел на изуродованные тела в поисках лука и стрел, чтобы убить его до того, как он войдет, но их не было. Он только сейчас заметил, что комната по колено залита кровью.

Приближающийся силуэт не принадлежал легионеру. Он был одет в свисающий до земли плащ, темно-синий с вышитым на нем закрученным пурпурным орнаментом и золотой отделкой. В одной руке фигура сжимала длинный бронзовый посох, чей набалдашник имел форму руны вроде тех, что покрывали стены комнаты. Как и они, набалдашник менялся и причинял боль глазам, которые отказывались фокусироваться на нем.

Высокий воротник незнакомца скрывал всю голову, кроме щели спереди. Тарн был рад этому, потому что, когда фигура приблизилась, он разглядел только серую, обескровленную кожу и рваную дыру на месте носа. Говорили, что колдовство взимает дань с тела и делает человека старым задолго до срока. Но те, кто овладел им, могли не обращать внимания на плоть, жить в мертвом теле и оставаться такими же ловкими и сильными, как в молодости. Должно быть, это было подобное существо.

Оно подняло свободную руку, и трупы начали подниматься. Тарн набросился с мечом на сочащиеся тела и отрубленные конечности, парящие в воздухе. Но они выплыли из комнаты и зависли над полом, а колдун прошел между ними. Кровь осталась на месте — пруд крови, глубиной по колено и становящийся все глубже.

Колдун стоял в дверях. Тарн зажал меч в обеих руках и приподнялся на носках, готовый нанести удар, но при этом он инстинктивно понимал, что нечто настолько обыденное, как клинок в сердце, даже не отпугнет такое создание.

Кровь бежала вверх по стенам, напитывая руны, которые становились все больше и жирнее, корчились и содрогались. Тарн пытался посмотреть на них, но его глаза сами с силой отворачивались от размытых форм.

В тени на лице колдуна светились затянутые катарактой глаза. Иссохшие губы вымолвили слова на языке, который Тарн никогда не учил, но каким-то образом понял.

— Спасибо тебе, друг мой, — сказал он. — Ты весьма облегчил мне дело.

Это было худшее из того, что он когда-либо видел. Хат участвовал в отчаянном бою в ущелье Возмездия и присутствовал при резне у истока Черноводной реки. Он видел, как стратегические планы шли прахом, и видел это с обеих сторон. Но это было хуже. На всем Торвендисе не было способа взять эти стены. Одних только лестниц и захватов, которые несла варварская орда, недостаточно, когда стены такие высокие и крутые — у защитников будет более чем достаточно времени, чтобы зарубить или застрелить любого, кто поднимется до вершины.

Но Хат не мог это остановить. Никто не мог. Он должен был делать то, что всегда делали воины. Должен был сражаться с отвагой и силой и надеяться, что останется жив, когда безумие подойдет к концу.

Хат знал, что что-то не так, еще до того, как добежал до стены. Вдали он видел участок фронта, возглавляемый племенем Змеи — он, разумеется, ожидал, что те опередят его людей. Змеи привыкли к молниеносным рейдам на побережье, где они покидали свои драккары. грабили и устраивали бойню, а потом снова исчезали во тьме океана.

Но они распались, как волна, на полпути, еще задолго до самих стен. Их поливали снарядами и бесчисленными тучами стрел, но то же происходило и с Изумрудным Мечом, и с воинами Медведя, которые толпились вокруг Хата, а те мчались вперед, как прилив смерти и ярости.

Что-то случилось. Змеи были нарушителями клятв, выродками и убийцами до последнего человека и никогда ни от чего не бежали. Что-то шло не так.

Но вокруг Хата было много чего не так. Он никогда не видел подобного безумия. Впереди возвышалось огромное укрепление, монолитный блок вывернутой земли, ощетинившийся шипами. Большая часть варваров — чисто выбритые, вооруженные топорами воины Изумрудного Меча и бородатые сыны Медведя с булавами, которые привели на бой многих своих женщин — обходили насыпь стороной, но некоторые лезли через нее и попадались в почти невидимые силки из какого-то прочного острого металла или соскальзывали с осыпающихся краев и падали под ноги бегущим внизу.

Стрелы падали вниз целыми потоками, какое-то скорострельное устройство на бастионе прямо над головой прошивало взрывчаткой толпы, наваливающиеся на оборонительные сооружения. Гул стоял чудовищный. Но хуже был запах — вонь горящих тел, опустевших кишок и крови.

Хат высоко поднял топор, пытаясь разогнать сгрудившихся вокруг людей.

— Дорогу! Назад! Назад!

Он ревел на пределе громкости, но шум все равно скрадывал его приказы. Рой чего-то вроде ярких светящихся насекомых сорвался со стен и влетел в толпу вдали, но Хат все равно расслышал вопли смятения. Золотисто-оранжевые искры с жужжанием носились туда-сюда быстрее, чем мог уловить взгляд. Люди взбирались друг на друга, чтобы сбежать от них, и их тела горели.

Еще одно заклинание копьем сорвалось вниз, и из земли проросли извивающиеся, покрытые шипами лозы, которые хватали людей, душили и затягивали под пропитанную кровью землю. Многих затоптали на глазах у Хата, пока толпа влекла его все ближе к стенам.

Еще одна полоса взрывов прочертила сквозь орду, высоко вскинув изломанные тела, и от раздирающего уши грохота уши Хата наполнились белым шумом.

Потом гром магии и треск орудий прекратился. Хат подумал, не оглох ли он, но нет, он все еще слышал боевые кличи и стоны умирающих, сливающиеся в гул.

Свист летящих стрел тоже пропал.

Если бы Хат мог повернуть назад, это бы он и сделал, но толпы воинов по-прежнему мчались вперед и несли его к покрытому шипами валу, над ямами с кольями и траншеями, забитыми трупами.

Почва у вала начала подниматься, таща с собой тела — как мертвых, так и живых. Хат поднял взгляд и увидел троицу чародеев леди Харибдии. Они стояли на стене, высоко подняв руки, с белыми искрами, сверкающими в глазах и между пальцев. Укрепление превратилось в поднимающуюся земляную колонну и обнажило каменный фундамент, в котором зияла огромная черная дыра.

Это была самая дьявольская вещь, которую когда-либо видел Хат. Он подозревал, что она же будет последним, что он видел.

Колонна взорвалась и рассыпалась черной влажной землей над Хатом и воинами, столпившимися вокруг того, что было входом в огромный черный туннель.

И оттуда появились сотни легионеров-копейщиков в развевающихся шелках, которые выбежали из скрытого туннеля и ворвались в толпу варваров.

Далеко на юге белые кони галопировали вверх по стене. Оставшиеся пустынные всадники мчались вертикально вверх к укреплениям, обмениваясь с лучниками стрелами, как ударами кулаков. Они потеряли, наверное, девять из десятерых воинов, но их было достаточно, чтобы устроить атаку на бастионы. Никто ничего толком не знал о налетчиках пустыни, тем паче о том, что их скакуны столь же волшебны, как их стрелы и метательные клинки. Возможно, не стоило и удивляться, что решение бросить коней на стену, которое казалось самым безумным среди всей какофонии сумасшедших рисков, стало наилучшим тактическим выбором во всей этой атаке.

Из орды Голгофа, наступающей в центре, поднялись лестницы и, ненадежно пошатываясь, прислонились к громадным стенам. Только самые храбрые добрались сюда, поэтому не было недостатка в безумцах, которые готовы были по одному забираться по высоким узким лестницам под бурей стрел. Копейщики отталкивали лестницы от стен, и они рушились обратно в толпу, как поваленные деревья. Воины падали градом, так же, как стрелы.

Два управляемых магией подземных прохода открылись, и ударные отряды легионеров нахлынули на воинов Меча и Медведя, окружающих Хата, и Змей, которые толпились справа от него. Вдобавок к копьям у них были большие круглые щиты и зубчатые кинжалы на случай, если копья сломаются, и они окажутся нос к носу с варварами. Завязалась адская схватка, на первые ряды варваров напирали сзади и теснили их вперед, а легионерам было некуда отступать. Ударные отряды были напичканы какими-то чудовищными составами, от которых глаза превращались в белые сферы без зрачков, и всякая боль покинула их разумы. Не осталось ничего, кроме убийства, ни возможности отступить, ни места для умений, только чистая резня в тени стен.

Племя Змеи остановилось в полном составе и встретило легионеров сплошной стеной щитов и длинных мечей. Они принимали на себя атаку за атакой, прогибались, когда их передние ряды погибали, но не ломали строй. Змеи побеждали, но им не суждено было добраться до стен на расстояние выстрела, прежде чем настанет ночь.

Мускулистые и бледнокожие люди долин погибли почти полностью под огнем полудюжины пушек и ливнем раскаленного масла и кислоты, пока они лезли по своим веревкам с крюками. Около десятой части выжило и отступило, остальные лежали в кучах трупов и умирающих у подножия стены.

Пустынные всадники добрались до верха стены и помчались в обоих направлениях колоннами по двое, грудь к груди. Защитники были хорошо обучены, но не предвидели, что кавалерия может атаковать их на стенах, поэтому копейщики не успели сформировать достаточно плотный строй, чтобы отбить атаку пустынников. Почти два километра стены были зачищены от бастиона к бастиону, три орудия лишились своих расчетов. Когда защитники подорвали бастионы, чтобы не дать им проскакать дальше, конники перегруппировались, молча приняли решение и ринулись вниз по узким лестницам, атакуя колонны легионеров, которые поднимались им навстречу. Они решили погибнуть там, и многие так и сделали, рухнув вместе со своими конями со стены или налетев на копья легионеров. Но внушающий ужас клин конницы все же дошел до казарм и изрубил сотни людей, все еще распевавших свои предбоевые молитвы.

Выжившие, удовлетворив свою честь, развернулись, снова взлетели на стену и спустились по ней к фронту. Когда фиолетово-серые сумерки сменили кроваво-оранжевый день, горстка гордых всадников на белых конях в безмолвном триумфе подскакала к наголову разбитым толпам долинных племен.

Мало кому еще удалось взобраться на стену. Благодаря одной лишь жажде крови многие воины Изумрудного Меча под командованием Голгофа вскарабкались на стены и рубили направо и налево, прежде чем их окружили и истребили — хотя и большой ценой — мечники легионов. Голгофа среди них не было, хоть и не потому, что он не старался.

Крупный отряд Изумрудного Меча вместе с воинами Медведя, которых оттеснили далеко от группы Хата, обнаружили, что никто не мешает им ставить лестницы, и практически без потерь поднялись на стену, совершенно лишенную защитников. Думая, что им выпала удача героев, они приготовились атаковать задние укрепления, когда из заполненной кровью башни хлынул поток гибких, зловеще прекрасных демонетт. Воины были очарованы их чувственными движениями, но лишь до тех пор, пока острые клешни и игольчатые зубы не впились в их доспехи и плоть. Когда настала ночь, этот участок стены защищали уже не фанатичные легионеры, но призванные служанки самого Бога Наслаждений.

Атака обернулась неудачей. На стенах больше не видно было огромного количества воинов, но варвары нигде не могли приблизиться и безнаказанно взобраться на стены. Ночь, которая на Торвендисе могла без всяких причин и предупреждений сменить сияние лунного света на полную темноту, была полностью на стороне защитников. Некоторые безумцы продолжали сражаться, отдавая собственные жизни без всякой надежды на успех. Варварская орда отхлынула, по большей части беспорядочно. Некоторые, как Змеи, могли похвастаться доброй битвой за плечами, и лишь очень немногие, как пустынные всадники, уходили, осененные победой.

Торвендис был жесток. Он послал ночь, которая сияла над полем боя, как издевка. Песнь Резни, которая не покидала небо с тех пор, как Голгоф впервые встретился со своим наставником высоко в горах Канис, висела низко, в середине небосвода, и была больше, чем помнил кто-либо из ныне живущих. Булавочную головку света окружала бело-голубая корона. Под ее светом кровь, пропитывавшая траншеи и кучи трупов, светилась белым, а стены выглядели так, словно их посеребрили.

Никто не пытался подобрать хоть какие-то тела. На поле ничего не было видно, кроме быстро перемещающихся трупоедов, которые выползли из своих лесных шалашей, и мелькающих стрел, выпускаемых часовыми, чтобы отпугнуть их.

Холодный свет пробивался сквозь густой полог леса, стекал между деревьями и освещал отставших бойцов, все еще возвращающихся с поля битвы.

Голгоф наблюдал за ними, скрывшись в листве. Лес вокруг был густым и темным, корявые стволы деревьев скрывались под мхами. Хотя солдаты гарнизона регулярно вырубали окраины леса, он почти сразу же восстанавливался и каждый раз выглядел более древним и заросшим, словно насмехаясь над их усилиями. Под ногами лежал толстый слой моха и гниющие листья, темные кроны походили на низкое зеленое небо. Запах мха и тихое дыхание леса почти что заглушали зловоние крови, доносящееся с поля боя.

Лес был полон выживших воинов, многие из которых были ранены. Они пробирались между плотно растущими деревьями обратно к заросшим травой холмам, где прежде собралась армия. Сквозь вздохи листьев слышались стоны умирающих, как и разгоряченные споры людей, пытающихся найти виновного в неудаче.

Переплетенные корни поймали многих отставших на краю леса, пока те пытались добраться до укрытия полога. Голгоф мог поклясться, что видел какие-то движущиеся силуэты, которые были не воинами, а падальщиками, привлеченными из глубин леса раненой добычей, что пыталась продраться через подлесок. Выжить в битве еще не означало, что удастся прожить до наступления ночи.

Это была бойня. Голгоф видел, как с протянутых вверх лестниц падает дождь из трупов, а когда он отступил в сумерках, то шел по глубокому болоту пролитой крови. Он бывал на войнах, и их было более, чем достаточно, чтобы увериться в своей воинской отваге. Но он никогда не видел ничего подобного. Никогда он не видел своими собственными глазами такое кровопролитие, которое однажды станет одной из легенд, составляющих сущность Торвендиса.

Изумрудный Меч потерял не меньше четверти всего племени. Долинный народ погиб, пожалуй, на две трети и продолжал умирать — Голгоф слышал булькающие вопли людей, в легкие которых наконец проникла кислота, вылитая со стены. Уже сейчас, слыша, как сломленные остатки его армии с трудом пытаются продержаться ночь, Голгоф понимал, что им никогда не удастся сосчитать мертвых. Сто пятьдесят тысяч тел — и то эта оценка, скорее всего, недотягивала до общего кровавого счета.

Ночь стала холоднее, и внезапно он почувствовал у себя на шее острие клинка.

— Ты чертовски уродлив, Голгоф. Слишком уродлив, чтобы спрятаться, — сказал скользкий влажный голос.

Острие убралось, что позволило повернуть голову. Над ним стояла бледная женщина с дряблой кожей, глубоко посаженными черными глазами и всклокоченными волосами цвета воронова крыла. Голгоф никогда не встречал ее, но ему описывали ее внешность и репутацию: Лутр’Кья из племени Змеи.

Лутр’Кья вышла из зарослей в низину, где сидел Голгоф. Ее чешуйчатая броня, которую она носила как плащ, была покрыта зарубками и пятнами высохшей крови.

— Я так и думала, что найду тебя прячущимся. Посмотри на себя, сын Меча. Весь в грязи. Жмешься в темноте, — на ее рыбьем лице появилась усмешка. Она опустила свой длинный тонкий меч, как будто подначивая Голгофа напасть. — Надеюсь, ты можешь придумать причину, по которой мне не стоит убивать тебя, Голгоф, потому что мне, боюсь, ее не найти.

Голгоф с трудом поднялся на ноги. Он был покрыт порезами и, видимо, сломал пару ребер, упав с осадной лестницы.

— Убей меня, если хочешь, Лутр’Кья. Леди Харибдии это не удалось, Грику тоже. Может быть, тебе повезет больше.

— Будь ты проклят, Голгоф! Ты шутишь со мной? Ты убил моих соплеменников! Ты повел нас на стены на верную смерть!

Голгоф резко приблизил свое лицо к ее лицу.

— Вы уже мертвы! Вы умерли много поколений тому назад! Посмотри на нас, сучка-Змея. Мы — ничто! Меч продавал своих детей в рабство. Змеи живут на голых камнях, их мужчины умирают от трудов еще до того, как отрастить бороды. Мы существуем только потому, что не стоим внимания леди Харибдии, которая могла бы нас истребить.

— Значит, надо отбиваться! Проклятье, Голгоф, ты мог бы сразиться с ней на ее условиях, а не бросать своих братьев и сестер на стены!

— Лучше смерть сейчас, чем рабство навечно.

— Голгоф, наши племена много поколений рвут друг другу глотки. Но я беспрестанно пытаюсь удержать племена Змеи вместе, и я всегда думала, что горные народы смогут выжить, только если будут сражаться как один, — голос Лутр’Кьи похолодел. — Теперь я вижу, что меня предали. Ты пустил моих людей на мясо, так же, как если бы на стенах были воины Изумрудного Меча.

— Изумрудного Меча нет. Змеи нет, — Голгоф простер руки к потрепанным кучкам выживших в лесу и пропитанным кровью просторам поля боя. — Это все, что у нас есть! На время этой битвы мы стали не рабами, а чем-то иным. Я дал вам цель, ради которой можно сражаться. Твой народ должен быть благодарен. Иначе они бы умерли, как ничтожества, точно так же, как жили. Мне нет дела до тебя, до твоего племени, до своего, до леди Харибдии и чего бы то ни было еще. Все, что я хочу — это достойный погребальный костер для племени, которое погибло еще до того, как я родился.

Лутр’Кья настороженно отступила назад.

— Ты безумец, Голгоф из Изумрудного Меча.

Она приняла позу бойца, кончик меча парил в воздухе перед ней. Лутр'Кья пользовалась репутацией женщины, которая нередко убивает мужчин, но предпочитает делать это собственной рукой, если того требуют обстоятельства. Несомненно, выжившие воины Змеи следуют за ней по пятам, чтобы защитить, но шкура Голгофа — только ее добыча, если она того захочет.

— Ты обещал надежду, и поэтому я решилась нарушить клятвы моих предков и присоединиться к тебе. Но в тебе так глубок гнев на слабость твоего собственного племени, что ты скорее приведешь нас всех к уничтожению, чем признаешь, что Меч — самый слабовольный народ из нас всех. В своем безумии ты погубил моих людей, и я требую твою жизнь.

В темноте Голгоф распрямился в полный рост и ухмыльнулся, держа в повисшей руке топор.

— Сделай это медленно, сучка, — сказал он.

Лутр’Кья начала кружить, осторожно ступая по корням, чтобы не споткнуться, и примериваться к Голгофу, пытаясь понять, действительно ли он хочет дурной смерти. Но выяснить это ей не удалось.

Над ними прошла тень, на секунду затмив яркие звезды. Воздух содрогнулся от биения огромных крыльев и визга механизмов. Что-то громадное и очень тяжелое с влажным шумом приземлилось за пределами леса, где начиналось поле боя, и потом на них нахлынул жар — волна обжигающе горячего воздуха, которую как будто выдохнула иссушенная пустыня. С деревьев сорвало листья и закрутило слепящим вихрем. Когда ветер исчез, Лутр’Кья повернулась, и Голгоф уставился туда же, куда она — на оранжево-красное пламя, взметнувшееся над полем ярким раскаленным сполохом. Люди кричали и бежали через лес, подальше от этого явления, и звали за собой тех, кто был слишком изумлен или изранен, чтобы двигаться.

Голгоф, пригибаясь, поспешил вперед, к границе леса. Лутр’Кья не остановила его, но последовала за ним, держась за спиной и все еще настороже.

Мимо проковыляла группа окровавленных долинных жителей, многим из которых не хватало конечностей. Они поддерживали друг друга и, спотыкаясь и ругаясь, пробивались через подлесок. В их глазах был страх — эти люди второй раз за день смотрели в лицо смерти.

Голгоф дошел до края леса и посмотрел между деревьями. Там горело мутное пламя, окутанное паром и дымом. Теперь он мог разобрать в нем силуэт, человекоподобный, но искаженный, с чудовищно широкими плечами и странными наростами. Он был очень близок — нет, не близок, но огромен.

На мгновение Голгоф забыл о гибели племен и погребальном костре, который он попытался для них построить. Было ли это какое-то секретное оружие легионов, демон Бога Похоти, посланный разогнать остатки армии Голгофа? Но почему-то казалось, что этот окутанный пламенем монстр — не из тех существ, которых могли бы призвать во имя повелителя удовольствий. Что это тогда было? Знамение? Союзник?

— Глас океанов… — выругалась Лутр’Кья позади, когда осознала подлинный размер этого существа. Голгоф подошел поближе, чтобы лучше его рассмотреть. Он увидел, что рост чудовища достигает трети высоты стены. Его кожа имела неприятный серый цвет и была усеяна кусками механизмов, похожих на пушки легионеров, но раскаленных докрасна и сочащихся капающей кровью. На спине простирались металлические крылья. Очерченное огнем, вырывающимся из сочленений и пистонов его машин, оно было поистине огромно, и Голгоф подумал, что если бы он не потерял все, что ему было дорого, он бы ощутил страх.

Монстр посмотрел на стены и рассмеялся. Хохот был подобен грому бури. Легионеры поспешно разбежались по укреплениям, чтобы встретить эту новую угрозу, и выстрелили из одной пушки. Взрыв разметал землю у ног чудовища, второй снаряд попал ему прямо в грудь. Существо отступило на шаг, но, когда дым развеялся, оно оказалось невредимым.

Чудовище широкими шагами пошло по ковру из тел, глубоко погружая ноги в пропитанную кровью землю. За считанные секунды оно преодолело расстояние, которое всего несколько часов назад было оплачено десятками тысяч жизней. Оно подняло когтистые руки и взревело от гнева.

Пошел дождь. Дождь из крови.

Земля корчилась. На глазах Голгофа из нее начали пробиваться, цепляясь когтями, темные силуэты, которые падали, еще не сформированные, на мокрую почву и дергались, сбрасывая с себя амниотические оболочки, разворачивали руки и хвосты. Десятки, а потом и сотни вытягивали свои уродливые тела из земли и выли, аккомпанируя рыку своего повелителя. Огненно-красные глаза свирепо горели, усеянные звериными клыками пасти открывались, чтобы реветь. Эти существа походили на меньшие версии той бестии, что призвала их, и все равно каждый был выше человека. Они протягивали руки с жуткими когтями и крались через поле битвы, заваленное обломками и трупами.

Вниз посыпались стрелы. Рявкнула пушка. Гигантского монстра обстреливали из луков и били снарядами, но тот даже не шелохнулся. Многие из его потомства вырывали стрелы из своих мускулистых тел и кричали, бросая вызов стенам.

— Кровь! — заревел громадный зверь. — Кровь для Кровавого Бога!

Возможно, это существо действительно было союзником. Возможно, оно или его собратья убили бы Голгофа на месте, если бы вообще обратили на него внимание. Но так или иначе, Голгоф понял, что, видимо, все же чего-то добился. В невероятной резне пролилось достаточно крови, чтобы привлечь это существо, демона Кровавого Бога. И хотя Голгоф не мог похвастаться, что знал пути демонов, он догадывался, что те из них, кто был верен одному богу, не слишком любили последователей другого. Стены выстояли, но если этот демон решит обрушить на них свою ярость, то долго им не продержаться.

И он был не один. Говорили, что на бастионы во время битвы призывались демоны — теперь, похоже, появилась другая сила, которая сама владела искусством призыва. Из-под земли все еще выползали извивающиеся демоны, собирались в звериные стаи у ног чудовища и скачками мчались к стенам.

Демон тяжело затопал к стене, с каждым шагом сотрясая землю. Он протянул руки и вонзил когти в камень одного контрфорса, глубоко погрузив их в трещины между камнями. Потом дернул, и огромный каменный блок вылетел из стены и покатился по земле, вздымая фонтаны кровавой грязи.

Стена просела, по ней побежали трещины. Несколько легионеров упало с края, остальные побежали, когда по всей передней части стены с треском подтаявшего ледника разошлись огромные расселины. Демон сунул руки в проделанную брешь и надавил в стороны, расширяя рану. Бастион наверху обрушился, еще больше легионеров посыпалось вниз с вершины этого участка стены, которая трескалась и выгибалась, скидывая людей между крепостными зубцами.

Демон поставил в брешь тяжелую когтистую стопу и полез вверх по стене, вырывая лапами куски из ее поверхности. Он потянулся вверх и снес длинную череду укреплений, осыпав себя битыми камнями. С радостным ревом чудовище зарывалось все глубже в рану и выдирало наружу целые каменные блоки, открывая скрытые коридоры и тесные камеры. Крошащийся камень рушился и поднимал завесу белой пыли. Меньшие демоны начали карабкаться по пробитой стене, подниматься по рваным краям пробоины и запрыгивать на укрепления. Грохот стоял чудовищный, как от землетрясения, и шум падающих камней отдавался вокруг, доходя до опушки, на которой стоял Голгоф.

Голгоф выбежал из-за деревьев и высоко поднял топор.

— Все, кто может меня слышать! — вскричал он. — Все, кто называет себя мужчинами! Торвендис послал нам знамение! Он послал нам разрушение! Все, кто хочет узреть, как падет город, в атаку!

Одинокий, он помчался вперед, к демону и его детенышам-солдатам, ощущая неожиданную легкость в ногах и наполняющую тело силу и смертоносность ста человек. Может быть, за ним бежали воины, может, он был совершенно один. Ему было все равно.

Ибо Сс’лл Ш’Карр крушил укрепления, демонические последователи обретали плоть у его ног, и стена леди Харибдии рушилась.

Глава шестая

Торвендис нельзя полностью нанести на карту. Пустыни здесь сменяются лесами, ледники — лавовыми реками, горы — океанскими впадинами, а города — пыльными равнинами. Попытки картографировать его, похоже, только ускоряют изменения ландшафта, как будто Торвендис замечает любую попытку разгадать его секреты при помощи компаса и карты. Никто из его жителей не просыпается в одном и том же мире дважды, и ничто не остается неизменным на планете, где даже цвет неба каждый час разный.

Но даже земля не меняется так, как власть, постоянно, на протяжении всех веков перераспределяющаяся по всему Торвендису, словно лесные пожары, которые то вспыхивают, то выгорают. Подводная империя Понтифика Инфернума, где из колонн лавы создавались могучие крепости и храмы, кровавое правление Сс’лла Ш’Карра, Ковен Тысячи, который правил нацией големов из черного стекла, бесчисленные эпизоды полной анархии, когда единственными законами были разбой и безумие — казалось, все это были державы, которые невозможно повергнуть. Но истина состояла в том, что каждое правление было всего лишь одной гранью бесконечной головоломки власти, и любое из них длилось лишь краткую фазу в прошлом планеты. Как нельзя нарисовать карту Торвендиса, так нельзя и записать его историю.

Есть только легенды, и если собрать их вместе, оказывается, что они неясны и противоречат друг другу, но при этом одинаково истинны. Хаос проявляет себя на Торвендисе как изменчивость, непознаваемость. Многие мудрецы и пророки пытались разделить историю планеты на аккуратные ломтики времени, и все они умерли безумцами. Хаос не позволяет, чтобы его классифицировали, а Торвендис — мир чистого Хаоса, обманчиво замаскированного под скалы и океаны.

Всякий житель Торвендиса в конце концов становится легендой или частью легенды. Невинные, сокрушенные демоническими легионами Сс’лла Ш’Карра, после смерти стали большим, чем когда-либо при жизни, превратившись в часть безумного наследия повелителя демонов. Те, кто влачил существование в горах, лесах и пустынях, сыграли свою роль, ненамеренно создав границы между отдельными воюющими государствами. Но все они, неважно, насколько великими были, оставили не более чем рябь на озере легенд Торвендиса. Даже чудовища вроде Ш’Карра или Багровых Рыцарей стали лишь очередными персонажами в бесконечной галерее тиранов, героев и мясников.

Единственная легенда, имеющая значение — сказание о самом Торвендисе, что завоевал Аргулеон Век, мире, который тянет на себя каждая сила Хаоса, готовая принять участие в нескончаемой войне за власть в варпе. Это история о том, что никто, человек или демон, не может истинно властвовать, о том, что Хаос — это перемены, неопределенность и безумие, о том, что каждое действие на Торвендисе — триумф, а каждое изменение — трагедия. И если спросить любого обитателя планеты, то он согласится, что эта та легенда, которая не закончится никогда.

Воздух был густой и знойный, Крон дышал им с трудом. От каждого движения густая растительность джунглей содрогалась и сбрасывала капли теплой влаги, жалящие его обожженную кожу. Он был покрыт незажившими красными ожогами, местами доходившими до самых мышц, и каждый шаг причинял адскую боль. Крон хорошо знал, какова боль в аду.

Он шел уже где-то три дня. За это время ему удалось выбраться из пустыни и уйти от кровавого дождя, из-за которого в его всклокоченных волосах до сих пор путались липкие сгустки. Он пришел к границе джунглей и устремился в их глубины. На Торвендисе было немного мест, более подходящих, чтобы укрыться, и он знал, что ему придется скрываться, пока он не выздоровеет и будет готов приступить к последним шагам плана. Крон не был глупцом и предвидел, что кто-то может последовать за ним на Торвендис. Начать хотя бы с Несущих Слово. Могут быть и другие.

И все же время от времени Крону мечталось, чтобы его выбор пал не на джунгли. Влажность давила со всех сторон, каждое растение щетинилось шипами и кишело паразитами. Здесь не было тропинок, с каждым шагом приходилось пробиваться сквозь ветки и лозы, сплетающиеся вокруг. К Крону сползлись стаи паразитов: вши насыщались кровью в волосах и на одежде, какие-то извивающиеся твари забрались под ногти, нечто длинное и скользкое внедрилось под кожу на спине и проело своим круглым ртом воспаленную дыру на лопатке. Он ничего не ел и не пил, кроме дождевой воды, но знал, что в его кишки наверняка пробралось что-то живое и пожирало его изнутри. Обычно он даже не обращал внимания на такие вещи, но сейчас Крон был изнурен колдовством и побегом из горящей гробницы Сс’лла Ш’Карра и уязвим как никогда. Пройдет всего несколько дней, и он вернется в состояние, близкое к полной силе, но на протяжении этих дней он будет совершенно беззащитен перед преследователями, если кто-то из них его найдет.

Крон понимал, что за ним следят. Вокруг прятались сотни хищных птиц и рептилий, которые надеялись, что он в конце концов упадет замертво, как это случалось со всеми одинокими путниками. Ночь полнилась звуками когтей, рвущих кору, хлопаньем крыльев и шелестом кожи, трущейся о кожу. Крон побывал во многих адских дырах и знал, что некоторые из глаз, следящих за ним, были человеческими.

Он добрался до дерева с широким дуплом, которое, видимо, было загублено молнией или болезнью и превратилось в пустую оболочку из почерневшей древесины. Это было хорошее укрытие, и сейчас, когда ночное небо, густо усеянное пятнами туманностей, тяжело нависло над головой, Крону необходим был отдых, иначе ему грозило полное истощение иммунитета. Джунгли давно убили бы обычного человека болезнями и инфекциями, но Крон не намеревался умирать подобным образом.

Он перешагнул через скользкую поросль и вгляделся в темноту дупла. Внутри, на мерцающей паутине, отягощенной дохлыми сухими насекомыми, прятался паук с нечетным числом лап. Глаза на стебельках дернулись вверх при приближении Крона.

Размах лап паука был не меньше, чем размах рук Крона. Человек снял с пояса нож. Существо напряглось и прыгнуло, его тело раскрылось, оказавшись одной большой крестообразной пастью, усеянной зубами.

Крон дважды взмахнул ножом и рассек тварь на лету, начисто отрубив ей ноги. Куски паука быстро расползлись по густым зарослям.

Крон был стар и ранен. Но все еще быстр.

Раздался шелест, и вдруг земля как будто ожила. Она кишела существами, которые появились из отрубленных конечностей паука. Они собрались в единую отвратительную массу и окружили Крона, готовые броситься и отравить его ядами, которые подействовали бы даже на него.

Крон прошептал слова, обжигающие горло и оставляющие за собой след в воздухе. Круг пламени вспыхнул вокруг его ног и разошелся в стороны, озарив темную зелень джунглей оранжевым светом. Послышалась какофония уханья и визга — это всевозможные твари спасались с деревьев, взмахивая крыльями и перебирая тонкими ногами. Когда огонь угас, выжженные заросли были усеяны обугленными трупами паучьих паразитов и бесчисленных других существ.

Крон закашлялся и повалился на колени. Сила, похоже, покинула его. Он не помнил, когда в последний раз спал, и ничего не ел уже много дней. Прошло столько времени с тех пор, как он использовал полный потенциал своих способностей или хотя бы что-то близкое к нему, что его тело ослабло и утратило прежнюю выносливость. Даже это мелкое заклинание взяло свою дань.

Крон прополз последние несколько шагов до полого дерева, опираясь обожженными ладонями на густую теплую траву. Он никогда не чувствовал себя настолько слабым, никогда не ощущал столь тяжкое бремя веков на своих плечах. Наверняка было время, которое он уже забыл, когда он задумывался, каково это — прожить невероятно долгую жизнь. Он думал, как эти герои легионов-предателей и чемпионы Хаоса чувствуют себя, терпя и превозмогая то, что было далеко за пределами способностей обычного человеческого тела.

На самом деле, к тому времени, как Крон начал сам беспокоиться по поводу таких вещей, он уже сотни лет сражался в войнах Хаоса и прожил неестественно много лет, даже не заметив этого. Такова была жизнь, которую он вел. Сам того не сознавая, Крон стал не совсем человеком, и даже сейчас он не мог точно сказать, когда Хаос по-настоящему завладел им, его телом и душой.

На джунгли снова опустилось покрывало тихих звуков. В бледном свете, сочащемся сквозь полог леса, на ветвях виднелись сгорбленные пернатые фигуры, а среди толстых змеящихся корней — внимательные моргающие глаза. Все еще острый, несмотря на минувшие столетия, взор Крона уловил отблески звездного света на кремневых наконечниках копий и потной коже. Эти дикари были тише, чем большинство животных, но Крон все равно их видел.

Наверное, они ждали того же, что и птицы-падальщики. Все они ждали, пока он умрет, может быть, из любопытства, потому что очень немногим чужакам удавалось так долго прожить в джунглях. Крон насчитал дюжину наблюдателей — людей с наполовину выбритыми головами и золотистой кожей, сквозь которую были продеты кости и перья. Должно быть, это был патруль, самые крепкие представители племени, охотники за головами, каннибалы или собиратели скальпов.

Крон улыбнулся. Даже сейчас, раненый и усталый, он мог сразиться с ними в смертном бою. Пусть это и обернется адскими муками, но он мог бы победить их всех. Фактически, он был в большей безопасности, пока они за ним наблюдали, потому что дикари отпугивали крупных хищников.

Пока он смотрел, один воин сделал почти неразличимый жест, и горстка его соплеменников отделилась от остальных. Они расползлись по зарослям, чтобы окружить пустотелое дерево и не дать этой необычной добыче сбежать. Может быть, ночью они попытаются убить его отравленным дротиком или метательным ножом, но было время, когда Крон мог ловить пули на лету. Возможно, он еще способен на это.

Пока голодные каннибалы крались к его укрытию, Крон отключил половину своего мозга и наконец-то смог немного отдохнуть.

Ни один смертный не был способен понять, что за мысли жили в голове Сс’лла Ш’Карра, если их вообще можно было назвать мыслями. Самым приблизительным образом они напоминали нескончаемый вопль, или рык, снова и снова повторяющий слово «кровь», или всепоглощающую жажду, или чистую ненависть, или чувство погружения в огонь. Но ничто не могло полностью описать то, что заставляло Сс’лла Ш’Карра, воплощение Кровавого Бога, делать то, что он делал.

И все же, наблюдая за возрождением своей армии, Сс’лл Ш’Карр ощущал нечто вроде ностальгии. Ад сочился наружу из-под земли, полусформированные тела его легионеров карабкались из пропитанной кровью почвы. Он знал, что они найдут его — демоны Кхорна рождались из насилия и гнева, и братья Ш’Карра всегда ждали его в земле Торвендиса, питаясь от каждого акта кровопролития. Чтобы вернуть их, нужно было только желание их освобожденного властелина и озеро крови, что насытило землю у стен.

Сотня громадных существ, каждое вдвое выше человека, завыла, сбрасывая амниотические оболочки и выпуская сквозь кожу железные когти. Сотня могла стать тысячей, а тысяча — миллионом, и все, что им нужно было — больше крови. А на Торвендисе не было недостатка в крови или в способах ее пролить. Сс’лл Ш’Карр чувствовал вкус миллионов тел, толпящихся за стеной перед ним — слабых, спелых, ждущих, пока их разорвут на куски во славу Бога на Троне Черепов.

И чтобы добраться до них, им нужно было только преодолеть стену.

Тарн смотрел, как стена рушится вокруг него. Он находился в зоне сразу за стеной, между укреплениями и казармами, и мрачно думал, насколько жестокой шуткой станет его смерть сейчас, когда он пережил так много возможностей умереть, начиная с предыдущего утра. Стена, как он понимал, обрушится гигантской каменной лавиной, сметая все на своем пути, и это будет смерть, недостойная мужчины.

Всюду бежали люди, волочили раненых с разбитых бастионов и быстро поднимались по задним лестницам, чтобы сменить павших. С той стороны стены доносились ужасные звуки — грохот разрываемого камня и завывание демонов. Люди кричали, когда их уволакивали вниз или когда падающие камни ломали их конечности. На вершине стены двигались какие-то приземистые, качающиеся силуэты с когтистыми лапами, которые с каждым взмахом снимали головы.

До этого Тарн проснулся рядом с кучей трупов, и голова у него болела от ползучих зловонных сновидений. Он выбрался из разрушенной башни и обнаружил, что битва закончилась, а укрепления завалены останками воинов Изумрудного Меча. В воздухе стоял тяжелый запах магии. Краем памяти он помнил, как воздух прорвался, и по приказу из стен башни выкатились какие-то жуткие существа с шелковистой кожей и когтями.

Но это было давно. Тарн видел странные и ужасные вещи и научился вытряхивать их из головы, когда надо было сконцентрироваться на выживании. Он с трудом спустился со стен, преодолевая боль от многочисленных ран, и добрался до укрытия в тенях казарменных комплексов. Сейчас он лежал, спрятавшись в сточной канаве, солоноватая вода накрывала его плечи, а наружу, над пленкой липкой ряски, торчал только нос. Рядом находилось много зданий — длинных и низких общих солдатских спален, над крышами которых развевались знамена пастельных тонов, а также склады для зерна, предназначенного для легионеров, и мощеные дороги для подвозки припасов и прохода марширующих колонн. Детали военной машины леди Харибдии выглядели впечатляюще, и не в первый раз Тарн подумал, насколько высоко он бы мог подняться, если бы родился по эту сторону стены.

Он прятался здесь с тех пор, как зашло солнце. Последние стоны на поле битвы утихли. А потом началось это.

Тарн рискнул высунуть голову над краем канавы. Теперь, когда всюду туда-сюда метались испуганные группы людей, казармы смотрелись не столь внушительно. Подкрепления, поднимающиеся на стены, сталкивались с бегущими в обратном направлении ранеными.

Тарн поднял взгляд и увидел, что на вершине стены двигается нечто огромное — больше, чем все, что он видел, больше морских чудовищ, которые охотятся на северных берегах, и птиц рок, что утаскивают неосторожных с западных пиков. На коже монстра влажно поблескивали торчащие рога и окровавленный металл. Он взбирался на стену, рыча и расшвыривая огромной когтистой лапой легионеров, которые пытались удержать его при помощи копий и луков. Это был демон, легендарный великий зверь, созданный из чистой воли Хаоса, и вокруг его ног роились толпы меньших демонов, что с жаром бросались на врагов, вторя своему господину.

Штук двадцать защитников отбросило вниз по узким лестницам, и они покатились по ступеням и площадкам, ломая кости. Отряд легионеров пробежал мимо укрытия Тарна под крики центуриона, пытающегося установить хоть какой-то порядок среди смятения.

Рядом слепо проковылял колдун, из глаз и ушей которого текла кровь от тяжкой волны магии, скатывающейся вниз со стены. Даже Тарн чувствовал запах крови, щекочущий ноздри, и слышал у себя в голове шепот тысячи жаждущих демонических ртов. Сотни легионеров выбегали из казарм, но убийца знал, что они не смогут остановить врага. По шкуре демона колотили стрелы, но он не замечал их, продолжая всаживать когти в камень и рвать. Стена просела, демоны перебрались через нее и помчались к казармам, прорубая путь сквозь легионеров, скопившихся у задней части стены, словно приливная волна серокожих чудовищ-полумашин.

Стена рушилась, как вода, разбивающаяся о берег. Поднялись столбы пыли, огромные куски каменной кладки покатились вниз, круша жилища солдат и раздавливая целые центурии.

Демон шагал сквозь бойню. Легионеры полностью перешли в отступление, не обращая внимания на немногих центурионов, которые пытались их остановить. Меньшие демоны прыгали туда и сюда между казармами и линиями снабжения, убивая все, что им попадалось. Тарн прополз под грязной водой к месту, где канаву переходила горстка легионеров, схватил последнего, утянул его под воду и держал, пока тот не перестал вырываться. Крики приближались, запах крови подавлял зловоние канавы. Тарн сорвал шелка с мертвеца и обмотал их поверх собственной кожаной одежды, взял копье и, опираясь на него, вылез из канавы. С первого взгляда он мог бы сойти за легионера, и никто бы не задержал взгляд достаточно долго, чтобы хорошо рассмотреть его.

Тарн никогда не стыдился бежать, ибо человек, который убивал для своего хозяина, едва ли может чего-либо стыдиться. Разогнавшись, как следует, он присоединился к отступающим, направляясь подальше от стены, в глубину владений леди Харибдии. Демоны бежали длинными прыжками, как волки, и разрывали людей на куски. Потоки стрел падали на сражающихся людей и демонов, лучники готовы были убивать своих, если только это позволило бы уменьшить количество врагов, изливающихся из-за обрушенной стены.

Шаги повелителя демонов гремели, как боевые барабаны. Вокруг царили ужасное зловоние и гам. Тарн знал, что теперь это уже не та битва — не отчаянная попытка Голгофа сразиться в последнем бою. Проснулось нечто новое и ужасное, и эта битва больше не принадлежала Голгофу. Это значило, что и Тарн не должен был в ней участвовать, и поэтому он бежал, и кровь в нем кипела, сражаясь с образами, корчащимися в голове.

Если он выживет, то найдет себе нового хозяина, как случалось дюжину раз до этого. Но пока что единственным его союзником было выживание.

Леди Харибдия давно не была настолько расстроена. Все вокруг шло не так. Брешь в ее царстве была словно рана у нее в боку. Дикари и чужеземцы распространялись по владениям Слаанеша подобно болезням. Во рту чувствовался дурной привкус, на краю слуха звучал отвратительный скрежет. Иногда ей хотелось, чтобы она могла испытывать страдания посредством грубых чувств иных смертных.

Это помещение крепости было отключено от запредельного потока эмоций, чтобы те, кто сидел вокруг широкого стола из твердого дерева, могли выжить. Прохладный ветер дул с балконов, окружающих башню кольцом, доносил отзвуки и ароматы города, развевал боевые знамена, принесенные легионами с прошлых кампаний, и заставлял трепетать пламя множества истекающих воском свечей. Леди Харибдии не нравилось это место, расположенное на самой вершине крепости, и она надеялась, что, если она терпит дискомфорт, то и другие тоже чувствуют себя неудобно. Белый мудрец (чье имя она так и не потрудилась вспомнить) был, вне сомнения, в полном ужасе, каждый мускул в его теле был напряжен, а окруженные морщинами глаза метались по сторонам. С него градом катился пот. Леди Харибдия подавила улыбку — по крайней мере, оставались еще мелкие удовольствия.

Кадуцея, единственная личность в царстве леди Харибдии, к которой та питала нечто близкое к настоящему уважению, развалилась на массивном деревянном троне, свесив руку с клешней и расслабленно опустив покрытую щупальцами голову. Она облизнула губы раздвоенным языком и взъерошила жабры, тянущиеся рядком по ее шее. Кадуцея ничего не боялась — и леди Харибдия не знала, было ли это воздействие демона внутри или просто естественное состояние ее разума.

Канцлер леди Харибдии, Мейп, вжался в спинку своего кресла и дрожал. Это был маленький, похожий на обезьяну человечек с запавшими глазами, похожими на черные бусины. У него не было свободной воли, ее иссушила губительная для души обязанность исчислять общее количество ресурсов города. Только он один по-настоящему понимал, сколько всего было вырублено из земли, а потом уничтожено, вылито в глотки кутил или пущено на здания и оружие. Математика этого процесса была пропитана Хаосом и поэтому основывалась на отсутствии логики, и попытки понять ее высосали из разума Мейпа все интересные составляющие. Леди Харибдия ценила своих канцлеров и их подчиненных, как инструменты, исчисляющие, насколько велико ее служение Слаанешу, но как личности они ничего не значили. Канцлеров она меняла довольно часто — Мейп занимал эту должность три года и уже был на последнем издыхании.

Двери в зал широко распахнулись, и вошел последний член военного совета леди Харибдии. Командир Деметрий из ордена Насильников Космического Десанта Хаоса был примерно в четыре метра в высоту и столько же в ширину — массивный металлический блок, взгроможденный на гидравлические ноги с когтями. Каждое плечо соединялось шарниром со встроенным в руку оружием: четырехствольной штурмовой пушкой слева и пучком шипастых энергетических бичей справа. Плоские поверхности керамитовой брони были окрашены в бледный серо-голубой цвет, словно губы мертвеца, а на одной стороне груди был нанесен золотой символ Насильников — перекрещенные кинжал и молния. С другой стороны был высечен плотный текст, повествующий о сотнях битв, в которых сражался Деметрий, и знаки, отмечающие поверженных им важных врагов. В центре груди находился саркофаг, содержащий в себе физическое тело Деметрия — мясистый узел, похожий на нераскрывшийся цветок. Он был бледным и мертвым, но пульсировал под напором машинного сердца.

С рычанием сервомоторов дредноут тяжело подступил к столу. Лепестки саркофага раскрылись, демонстрируя старое тело Деметрия, обугленный труп с отрезанными руками и ногами, сгнившим и иссохшим лицом. Над кожей, словно щупальца какого-то морского существа, колыхались веера обнаженных и удлиненных нервных окончаний. Только через них хоть какие-то ощущения могли добраться до разума Деметрия с его притупленными чувствами.

Он был ужасно изранен в каком-то далеком сражении, но восстановился — хотя тело было искалечено, тактический ум остался невредим, и Орден похоронил его в оболочке дредноута, чтобы он мог по-прежнему руководить ими в вечной войне, которой требовал от них Хаос.

— Я рада, что вы смогли прийти, командир, — приветствовала его леди Харибдия. — Как жизнь на стенах?

— Терпима, моя госпожа, — ответил Деметрий. Голос, исходящий из перекроенного горла, походил на низкое надтреснутое дребезжание. — В воздухе витает война. Думаю, скоро мы послужим нашему богу.

— Весьма похоже на то. Я верю, что вы и ваши люди способны решить текущую ситуацию быстро и с минимальными нарушениями нашего священного долга. Насколько обосновано мое доверие?

— Полностью, моя госпожа. Каждый из моих боевых братьев стоит тысячи варваров и больше.

— Хорошо. Подозреваю, что скоро вы мне понадобитесь.

Голос леди Харибдии был холоден. По сравнению с ней Деметрий был неотесанным мужланом, чья страсть к переживаниям ограничивалась лишь насилием. Когда-то и сама леди была такой и наслаждалась резней, но теперь она знала, что это была лишь ступень на пути к нынешнему совершенству чувств. Деметрий застрял в лабиринте кровопролития, которое для него становилось все более обыденным по мере того, как он впитывал новые ощущения из битв. Однажды он вообще перестанет что-либо чувствовать, и его разум увянет, оставив после себя только дредноут — пристанище для еще какого-нибудь мясника. Насильники были невероятно ценными и, без сомнения, лучшими солдатами на Торвендисе, но их присутствие напоминало леди Харибдии о стагнации, которая грозила каждому неосторожному прислужнику Слаанеша.

— Кадуцея, — спросила леди Харибдия, — не поведаешь ли ты нам о ситуации?

Кадуцея поднялась.

— Конечно, моя госпожа.

Она взмахнула клешней, и старый, потемневший от времени сервитор, которого переделали в голопроектор, создал в воздухе над столом светящийся образ главного континента Торвендиса.

— Первоначальная атака пришлась на западные стены, здесь, — образ стал ближе и показал секцию стены, граничащую с предгорьями гор Канис. — Горцы собрали удивительно крупную орду и атаковали стены напрямую.

Деметрий фыркнул от смеха.

— Ха! Многих мы убили?

— Где-то половину, — не отвлекаясь, продолжала Кадуцея. — С минимальными потерями. Потом, как мы думаем, прибыл их союзник.

Изображение было размытое. Его собрали по множеству спиритических сеансов и отдаленных видений комнатных мудрецов леди Харибдии, и оно было искажено от колдовства. Но картина была достаточно ясна, чтобы увидеть нечто огромное и чудовищное, разрывающее стену голыми руками.

— Мы считаем, — сказала Кадуцея, — что это существо, называющее себя Сс’лл Ш’Карр. Демоны Кровавого Бога последовали за ним и разрушили стену. Остатки варварской армии пошли за ними. Наши легионеры отступили на окраины населенной части города, но понесли тяжелые потери. Я направила несколько дивизий, чтобы защищать западные окраины на всю глубину.

Напряжение стало еще выше, если это было вообще возможно. Враги проникли через границу. Святость города была нарушена. Прошло много времени с тех пор, как кто-то сообщал леди Харибдии столь дурную новость, и если бы это была не Кадуцея, вестник вряд ли пережил бы ее разочарование.

— Мобилизация резервов займет время, — спокойно заметила леди Харибдия.

— Мы направили войска, чтобы замедлить их, — продолжала Кадуцея. — В основном рабов, выгнанных из западных шахт. Миньоны Кровавого Бога примечательны страстью к резне ради резни, и вряд ли устоят перед соблазном напасть на столь слабого врага.

— А когда рабы закончатся?

— Легионы отправятся в западную часть города. Если нападут варвары, мы удержим их. Если не нападут, то мы устроим контрудар и отгоним их обратно к западной стене.

— О каком количестве врагов идет речь?

На мерцающей карте появилось множество отметок, покрывающих пробитую стену, словно болезненная сыпь. Зеленые обозначали варваров, красные демонов.

— Около ста тысяч горцев. Мы убили очень многих, но к ним присоединилось еще больше союзников. Число демонов мы оценить не можем. Некогда Сс’ллу Ш’Карру подчинялись миллионы.

— Но это не Сс’лл Ш’Карр. Ш’Карр мертв.

— Да, моя госпожа. Но это может быть некий наследник этого демона, способный соперничать с ним в силе.

— Прежде мы отправим это существо к его богу. Командир?

— Моя госпожа? — отозвался Деметрий.

— Владыка демонов — ваш. Кровавый Бог — мерзейший из всех наших врагов в небесах, и я надеюсь, что ваши боевые братья обрушат весь гнев Слаанеша на его творение.

От улыбки кожа на щеках Деметрия разошлась на всю ширину лица и застыла в ухмылке мертвеца.

— С удовольствием, моя госпожа.

Его сервомоторы зажужжали от возбуждения.

Леди Харибдия перевела взгляд на белого мудреца.

— Что говорит варп?

Обращение к белому мудрецу, похоже, застало его врасплох. Леди Харибдия отметила, что она довольно часто производила такой эффект.

— Город встревожен, как и вы, моя госпожа, — сбивчиво начал мудрец. — Наслаждения… на уровне нормы. Слегка подпорчены. Плотская раскрепощенность не так уж обильна. Однако Князь Наслаждений, несомненно, видит, насколько вы и ваш город важны для его культа, и нет сомнения, что наши богослужения призовут великое множество его слуг, если появится нужда.

— Нет сомнения? Ты говоришь не так уж уверенно.

Мудрец затрясся. Его старческие глаза увлажнились.

— Сейчас в немногом можно быть уверенным, моя госпожа. Уже много недель Песнь Резни не сходит с небосклона. В городе рождаются странные твари.

— Город уже полон странных тварей, мудрец.

— Моя госпожа, не поймите неправильно, Слаанеш никогда не оставит вас, но… но есть много пророчеств, и многие из них воплощаются в жизнь. Теленок с тремя головами, как предвидели прорицатели Багровых Рыцарей, выводок полудьяволов с щупальцами вместо рук, как писали пророки подводных государств. Все это знамения разрушений и неверия, самые древние, какие есть. Они гласят, что вернулось нечто, желающее недоброго Богу Наслаждений.

— Воистину. Отродье Кровавого Бога снова шагает по Торвендису. Пусть пророчества исполняются, как хотят, мудрец, но никаким демонам не суждено ворваться в город и отбить его у нас.

Деметрий расхохотался хриплым гортанным смехом.

— Леди, на ваших стенах целая четверть ордена Насильников. Пусть они бросят на нас весь Мальстрим, мы выстоим против этого.

— Разумеется. Мейп?

Мейп вздрогнул, как будто только что проснулся.

— Что мы можем взять от населения?

Мейп пошарил в своих слишком просторных, грязных, темно-бурых одеждах и вытянул наружу листки пожелтевшей бумаги.

— Ко… количество пригодных к службе горожан значительно превышает миллион, из них половина подходит для насильственной вербовки, примерно то же для рабочей силы невольников…

— Можно ли их мобилизовать?

Мейп снова начал копошиться, рассыпая бумаги по плитам пола.

— Триста тысяч годных для боя солдат, по данным последней переписи.

— Подойдут, чтобы умирать на баррикадах, — сказала Кадуцея.

— Это они и будут делать, если понадобится. А рабы?

Мейп продолжил, говоря все быстрее и быстрее.

— Они пойдут в бой так же, как работают в шахтах. Из-под плети, умирая. Препятствие, не более, но их будут сотни тысяч…

Речь Мейпа перешла в бессвязное бормотание.

— Подготовьте надсмотрщиков, — приказала леди Харибдия. — Надо, чтобы они могли и хотели вмиг поднять стены из рабской плоти, если понадобится. Но пусть не прекращают труды, город не должен испытывать нехватку удовольствий, пока мы ждем следующего шага наших врагов.

Леди Харибдия поднялась во весь свой впечатляющий рост, увеличенный за счет добавочных позвонков.

— Вы получили приказы. Закройте мой город и уничтожьте эту чуждую заразу.

Советники покинули зал: мудрец поспешным бегом, Деметрий — тяжко топая, Кадуцея — скачками, как хищное животное. Леди Харибдия оставила над столом мерцающее изображение голомата. Ее город был прекрасен — сверкающая самоцветная короста на поверхности крупнейшего континента Торвендиса, открытая рана, что истекала благодатью в темный мир. Блестели огни, сверкали серебряные нити подвесных мостов на фоне черного бархата глубоких карьеров. Крепость была словно бриллиант в серебряной оправе, идеальный и драгоценный камень.

Как кому-то могло вздуматься навредить такому шедевру? Неисповедимы пути Кровавого Бога, но его страсть к разрушению для леди Харибдии прямо противоречила самой простой логике. Это был бог, который отказывался от истинного поклонения и принимал только ересь — резню и уничтожение во имя его. Последователи этого божества были примитивны и больше похожи на животных. В те времена, когда Торвендис был в руках поклонников Кровавого Бога, война захлестывала планету, подобно огненным волнам, уничтожала все, чем стоило править, истребляла все народы, которые можно было поработить, и оставила после себя занесенный пеплом мир, который надо было завоевывать заново. От этих времен остались многослойные поля сражений, истекающие ненавистью и болью — источники дурманящих голову наслаждений, которые леди Харибдия могла извлечь из земли, но вместе с тем живые напоминания об аде, который Кровавый Бог именовал властью.

Образ голомата мигнул и потускнел, сквозь молочное ночное небо стало видно черные колонны зала. Потом он задрожал и отключился, когда старые электросхемы выгорели.

Город не угаснет и не умрет. Самая усердная прислужница Слаанеша продолжит добывать из Торвендиса священные удовольствия во имя своего бога. Она поклялась, что ее не остановит ни варвар, ни демон. Ведь она, в конце концов, высшая жрица Слаанеша, и этот город — ее церковь. Она исполнит свой святой долг, а все, кто встанет на ее пути, по иронии, получат в дар последнее наслаждение смерти.

За всю свою жизнь Голгоф никогда не думал, что настанет день, когда он действительно войдет на землю, подобную этой. Царство леди Харибдии было священным местом, куда он не был приглашен. Он чувствовал себя, как ребенок, нарушающий запрет. Так же он чувствовал себя, когда пошел убивать своих первых врагов и прокрался на поле боя, не достигнув должного возраста.

Святая земля была сухой, растрескавшейся, безжизненной. Там и сям из почвы медленно поднимались куски зданий, сводчатые галереи с колоннами, мощеные площади — или снова сливались с нею. Утреннее небо было окрашено в яркий желтый цвет, пронизано пурпурными полосками у горизонта, и на нем горела дюжина солнц, соревнуясь с пестрыми пятнами туманностей и яркой белой точкой неугасимой Песни Резни.

В отдалении высился город, его странные луковицеобразные башни кренились под безумными углами, и даже с такого дальнего расстояния Голгоф мог разглядеть длинные цепи, которые поддерживали некоторые из них, и тонкие подвесные мосты между ними. Под башнями чернели пятна глубоких карьеров. Даже сейчас, в разгар дня, в нижней тьме виднелись точки света.

Между Голгофом и городом бушевала битва, если ее можно было так назвать. Варварская орда хлынула через брешь, пробитую Ш’карром, и вторглась в запретный центр владений леди Харибдии. Демоны преследовали тех, кто обитал на окраинах города — падальщиков и бедных крестьян, которых просто увлекли за собой волны отступающих легионов. Варвары поразвлеклись с немногочисленными легионерами, оставленными позади, но не теряли времени, готовые продолжать то, что из катастрофы превратилось во вторжение. Голгоф поразмыслил над тем, как его грандиозный самоубийственный порыв перешел в нечто совершенно иное. Он собрал племена вместе, но вместо того, чтобы уничтожить их в наказание за слабость, он, получается, предпринял первые шаги к возрождению могущества?

Рабов леди Харибдии плетями согнали на путь захватнической армии и собрали в огромную тесную толпу, половина которой была безоружна, часть одета в лохмотья, а большинство были практически нагие. Хат насчитал десятки тысяч невольников, но к тому времени, как варвары нагнали демонов Ш’Карра, половина рабов была мертва.

Битва подходила к концу. Тонкая белая линия бледных истощенных рабов с каждой секундой становилась все меньше, сокрушаемая черной массой варваров. Стаи серокожих демонов прыгали там и сям, упиваясь кровью.

Происходило нечто необыкновенное. Они не просто безжалостно уничтожали препятствие, брошенное против них леди Харибдией — они создавали альянс. Голгоф наблюдал за фронтом с некоторого расстояния, откуда битва казалась почти абстракцией, и приходилось стараться, чтобы представить, что эта бледная, едва различимая линия сопротивления состоит из людей. Но он ясно видел смысл победы. Люди и демоны сражались бок и бок, и сложно было сказать, кто сильнее стремился покарать леди Харибдию.

Земля затряслась, тень накрыла солнца позади Голгофа. Он повернулся и увидел возвышающуюся над собой громаду Сс’лла Ш’Карра, размером, казалось, с гору. Скрежещущие и движущиеся механизмы в его коже истекали дождем крови и машинного масла. Когтистые лапы были по локоть покрыты запекшейся кровью, и кровавые потоки текли от его мясистых жвал.

— Ты, — сказало существо чудовищным голосом, от которого содрогалась земля, — их король.

Голгоф задрал голову, чтобы увидеть демона целиком. Говорили, что это действительно Сс’лл Ш’Карр — даже Голгоф, который не мог назвать себя много знающим человеком, слышал, как рассказчики историй с благоговением шептали это имя, когда повествовали о царствии безумных кровожадных монстров и тираническом лорде-демоне, который правил ими. Теперь создание, называющее себя этим самым именем, возвышалось над ним.

— Да, — ответил он.

Жвала Сс’лла Ш’Карра искривились. Голгоф счел это улыбкой.

— Кровавый Бог доволен. Много крови! Хороший прием, хорошее пробуждение!

Он засмеялся, и поршни начали выдвигаться из-под окровавленной кожи на его груди.

— Владыка Ш’Карр, — Голгоф пытался совладать со своим голосом, чтобы он не дрогнул, — мы завоевали больше, чем смели надеяться. У нас общий враг?

Ш’Карр обратил многочисленные глаза на бушующую битву, к далекому городу. Он сплюнул наземь тяжелый дымящийся ком кипящей крови.

— Бог слабой плоти! Принц холодной крови! Я правил настоящим миром. Бог плоти правит тенью. Эта язва слабости ничего не знает о силе! О ярости! — Ш’Карр стиснул кулаки и сердито захлопал широкими металлическими крыльями под вой шестеренок и моторов. — О власти! О смерти!

— Мы можем убивать их вместе, владыка Ш’Карр! — завопил Голгоф, перекрикивая гул. Они могут, осознал он в тот миг. Орда варваров будет расти с каждой победой, а победы станут возможны благодаря Ш’Карру и его демонам.

Говорят, что демоны — цари среди лжецов, и любой союз с ними — смерть. Но Голгоф уже познал смерть, когда Изумрудный Меч оказался фермой для выращивания рабов, и если за эту войну отмщения придется поплатиться душой, то он с радостью отдаст ее, ибо она теперь немногое для него значила.

— Твои демоны и мои воины, — продолжал Голгоф. — Уже сейчас они сражаются бок о бок! Если хочешь, забирай Торвендис. Я хочу только мести.

Ш’Карр свирепо уставился на город.

— Убить бога плоти. Вернуть мой мир, — прогремел он про себя.

— Заключим союз, владыка Ш’Карр?

Демон задумался. Единственным звуком было его тяжелое дыхание и лязг механизмов. Голгоф знал, что Ш’Карр безумен, как, говорят, безумен весь демонский род, но также он знал, что демоны, как и все остальные, подчинялись базовым желаниям. Ш’Карром двигала страсть к бою и кровопролитию, он хотел видеть врагов своего бога изрубленными в куски. Демон мог убить Голгофа на месте, невзирая на чары Крона, и Голгоф чувствовал, что его желудок скручивается от мучительного ожидания — но если они заключат сделку, то это будет стоить риска. Будет стоить всего.

Сс’лл Ш’Карр расправил железные крылья, и пошел кровавый дождь.

— Сс’лл Ш’Карр провозглашает! Король воинов и легионы Кхорна едины, пока дышат щенки бога плоти!

Его рев был громче бури. Голгоф осмотрелся и увидел уродливых демонов, скачущих обратно из гущи битвы, со звериными мордами, дикими глазами и злобными оскалами.

— Этот мир будет очищен и омыт кровью во славу Трона Черепов! От глубин океанов до самых небес будет править война, чтобы сокрушить правление слабости!

Они выползали из трещин в земле, эти серокожие монстры с длинными гладкими когтями и месивом кожи и кости вместо лиц.

— Смерть богу плоти! — взревел Сс’лл Ш’Карр, стоя под хлещущим ливнем крови. — Кровь для Кровавого Бога!

Всюду были демоны, они лаяли и орали. Голгоф чувствовал запах их тошнотворной, гнилостной крови и жирного дыма, струящегося с их тлеющей кожи. Его окружали демоны, призванные словами Ш’Карра, и несть им было числа.

Если бы Голгоф после смерти попал в один из множества адов, там могло быть примерно так же. Но это были его союзники, они шли за ним и подчинялись ему. Он ощутил чувство, которое не посещало его уже много лет — сердце загорелось, чуя вкус победы в зловонии сгущающейся крови.

— Кровь для Кровавого Бога! — распевало все больше и больше демонических глоток. Тогда и Голгоф подхватил этот клич, и воины, возвращающиеся с битвы, пока все воинство захватчиков не распевало хвалы Кхорну, что восседает на Бронзовом Троне Черепов. Это был вызов армиям города Слаанеша, оскорбление самой леди Харибдии и всем, кто следовал за нею.

Сс’лл Ш’Карр вернулся. Горные племена объединились. Ничто больше не могло устоять на их пути.

Близилась война. Война всегда была здесь, теперь она просто пробуждалась и стряхивала с себя сон, порождая вспышки насилия. Вся жизнь Амакира была одной долгой войной — либо подготовкой к ней, либо медитацией на войны, либо сражениями. Он знал войну изнутри, ибо прожил десять тысяч лет, со времен кровавого раскола Ереси Хоруса, которым завершился Проклятый крестовый поход, когда Империум поглотил половину галактики. Все это время Амакир следовал за знаменем Хаоса и Несущими Слово. Его воспоминания были галереями битв, выстраивающимися в полки фрагментами тысяч схваток, сотен горящих городов и растерзанных планет, и все они сверкали в его голове, как отполированные самоцветы. Десять тысяч лет одних сражений, и каждое из них так же отдавало горьким привкусом войны, как и ветра Торвендиса.

Пракордиан поведал ему то же самое. Когда говорящий-с-мертвыми позволил голосам погибших явиться к нему на закатном ритуале во славу пантеона Хаоса, у него начались припадки, внезапные конвульсии и пена изо рта. Это были люди, пожираемые демонами, размалываемые об огромные защитные сооружения. Их догоняли чудовища и топтали подгоняемые кнутами товарищи. Но сильнее всего чувствовалось, что умирают они в страхе и уверенности, что за ними последуют еще миллионы. Рабы в шахтах и крестьяне в полях чувствовали это — они слышали крик возрождающегося Ш’Карра и видели банды озверевших воинов-варваров. Война снова опускалась на Торвендис густой кровавой пеленой.

Амакир вгляделся вдаль сквозь ветер и недавно начавшийся ливень. Приближалась жестокая буря, из тех, что для обычного человека стали бы испытанием на выживание. Это было необычно, потому что укрытие Амакира — куча валунов — доселе находилось в центре пустыни.

Темный каменистый ландшафт был усеян лужами черной, похожей на смолу жидкости, которая, как Амакир знал по опыту, была свернувшейся кровью. Небо было серым, как и земля, и периодически освещалось зарницами, от которых на земле возникали резкие тени. В центре огромного углубления, которое, видимо, осталось после обрушения какой-то обширной пустоты под землей, зиял кратер. Похоже было на то, что нечто вырвалось из-под земли, разбрасывая куски скальной породы, которые лежали теперь вокруг, словно куски разбитых гор. Усиленные чувства Амакира распознали перекрученный металл на краю дыры и куски металлических сооружений, которые рассыпались вокруг вместе с камнями. Весь ландшафт был эхом разрушения, воспоминанием о том же катаклизме, который пробудил Амакира из полусна.

Амакир заметил движение на севере. Что-то пересекло горизонт и приближалось. Он вытащил болтер и скользнул в тени позади камней, задержав дыхание и вглядываясь в темноту.

— Пракордиан? — воксировал он.

— Капитан?

— В укрытие. Приближаются цели.

— Понял.

Амакир проверил, как там Феоркан и Макело. Все четверо Несущих Слово двигались по пустыне довольно далеко друг от друга, и только Амакир засек движение.

В полукилометре от него появилось еще что-то, похожее на человека, но крупнее. Оно слабо мерцало, двигаясь от укрытия к укрытию. Амакир рискнул выйти из собственного убежища и начал легко ступать меж тенями, держа болтер наготове.

— Капитан? Взял на мушку.

Это был Макело. Амакир застыл на месте.

— Слева. На семьдесят градусов.

Амакир бросил взгляд вверх и увидел Макело, чей красный доспех выглядел тусклым в темноте. Прищурившись, он смотрел вдоль ствола своего болтера. Макело был из самых молодых боевых братьев Несущих Слово, причем одним из самых одаренных — поговаривали, что его ждут великие свершения, если он сможет прожить достаточно долго, чтобы назвать себя ветераном. К тому же, он был метким стрелком, даже для космического десантника, и по привычке заряжал свой переделанный болтер заглушенными снарядами.

— Чистый выстрел, капитан.

— Кто эта цель?

Повисла пауза. Потом…

— Нижние боги, — воксировал Макело. — Ты вообще не умеешь прятаться, Врокс.

В ответ в воксе прозвучал металлический рык. С тех пор, как Врокса одолел вирус облитератора, он не мог говорить, но эмоции были и так понятны.

— Фаэдос? — спросил Амакир по каналу всего отряда.

— Приветствую, капитан, — ответили ему. — Хвала всему.

Фаэдос. Хорошо. Амакир понимал, что разделять ковен рискованно, но теперь Фаэдос, Скарлан и Врокс вернулись, и они снова были в полной силе.

— Хвала всему, — отозвался Амакир. — Постарайся не столь очевидно выдавать свое присутствие, Фаэдос. Если бы Макело был врагом, ты бы потерял половину огневой мощи.

Фаэдос перебрался через ближайшую кучу камней и помахал Вроксу и Скарлану, чтобы они двигались вперед. Он ничего не сказал, но Амакир знал, что Фаэдос будет при каждой возможности медитировать на свою ошибку, словно принимая как факт, что неудачи дают ему силу. Фаэдос испытывал жгучее желание стать одним из жрецов легиона, Темным Апостолом, который с молитвой на устах ведет Несущих Слово в битву. Может быть, однажды у него даже получится. В Мальстриме происходили и более странные вещи, хотя Фаэдосу не суждено в ближайшее время взять в руки проклятый крозиус. Ему придется выстрадать гораздо больше, прежде чем он начнет по-настоящему понимать Хаос.

— Мы многое узнали, — начал Фаэдос, приблизившись, — от туземцев. Мы допрашивали тех, на кого натыкались. Все племена пришли в движение. Они приходят даже из южных лесов и от океанов. У них появился лидер, человек по имени Голгоф. Говорят, что вернулись демоны. Может быть, это Карнулон?

— Возможно, — ответил Амакир. — Но маловероятно. Он должен знать, что мы здесь, и не будет так сильно открываться. Однако вот это, — Амакир сделал жест в сторону огромной рваной дыры в земле, — его рук дело. Здесь что-то выпустили на свободу, и для этого нужен был чародей редкого могущества.

Фаэдос подвел Врокса и Скарлана к укрытию Амакира. Он посмотрел на громадный кратер и еле слышно пробормотал про себя молитву Пантеону, осознав, какую нужно было высвободить мощь, чтобы нанести земле подобную рану.

— Здесь всюду несет колдуном, — сказал Пракордиан, появившись из мрака. — Он истекает силой, как кровью. Если он не остановится, то иссушит себя, — он помолчал, размышляя. — Ему все равно, умрет он или нет.

Зрачки Пракордиана были расширены, он шатался на ходу, будто пьяный. И его действительно опьяняло колдовство, оставшееся от заклинания освобождения, и энергия, которая вытекла из гробницы после ее разрушения.

— Чего он хочет? — спросил Макело, который все еще нес дозор на вершине кучи камней. — Капитан, это же бессмысленно. Карнулон служил еще до Ереси, учился при дворе самого примарха Лоргара. У него было более чем достаточно возможностей для саботажа и предательства. Если он просто хотел заставить легион страдать, то мог бы сделать это, не сбегая. На Торвендисе нет ничего, что для него что-то значит. Что он пытается свершить? Зачем начинать войну здесь, когда вся его жизнь — война с Несущими Слово?

Как это часто бывало, Макело был прав. Миссия заключалась не только в том, чтобы найти и уничтожить Карнулона, но и выяснить, что могло заставить столь старого члена Несущих Слово отринуть свой легион. Из всех легионов-предателей Несущие Слово могли похвастаться наибольшей дисциплиной и фанатичной преданностью делу Хаоса, и то, что могло нарушить такую дисциплину, было куда опасней, чем сам Карнулон.

— Если Карнулон — с этим Голгофом, то мы должны поторопиться, иначе мы можем легко потерять его, — Амакир обращался ко всему ковену. — Пракордиан говорит, что его армия прорвалась через внешнюю линию обороны леди Харибдии и вторглась в ее царство. Когда начнется битва за город леди Харибдии, то война захлестнет полконтинента, и Карнулон затеряется в ней. Феоркан?

— Капитан? — отозвался разведчик.

— Двинешься во главе отряда. Макело, Врокс, пойдете сзади. Пракордиан, оставайся со мной. Направляемся к южной стене — нам надо быть там, где убивают. Хвала всему, Несущие Слово. Выдвигаемся.

Слухи на Торвендисе распространяются быстрее, чем солнца путешествуют по небу. Любое событие достаточной важности в считанные часы станет известно во всех уголках света, как будто вести переносят скалы, горы и ветра.

Понадобилось воистину катастрофическое событие, чтобы пронизать перешептывания легенд и привлечь внимание планеты. Но угроза леди Харибдии, которая так долго доминировала над Торвендисом, стоила разговоров. Планета знала, что будет война — рано или поздно она всегда наступала, если только запастись терпением. Нужна была лишь искра, чтобы возгорелись битвы, и скверна Сс’лла Ш’Карра распространялась вновь. Кому-то удалось создать из горного сброда армию, которая внушала страх, и в западных стенах теперь был пролом, через который хлынуло это войско.

Это могло быть началом нового цикла демонического мира, новым танцем сил, выясняющих, кому достанется честь владения планетой в новом веке.

Горы Канис опустели, ушли даже те племена, что остались ранее — некоторые вдохновились рассказами о победах Голгофа, другие испугались, что тот вернется с триумфом и истребит тех, кто не пошел с ним. Племя Хищной Птицы и разрозненные болотные кочевники, которые почитали тотем Ящерицы, пересекли горы и устремились в брешь, смешавшись с растущей ордой, что пробивала себе путь на восток.

Народы охотников за головами и шаманов сорвались с насиженных мест в наполненных испарениями джунглях и направились на север. Некоторые говорили, что загадочный волшебник повелел им присоединиться к крестовому походу Голгофа, другие следовали за воем демонов. Каноэ, вырубленные из разумных деревьев, переполняли новые реки, текущие там, где раньше были пустыни, и колонны воинов змеились на север, ориентируясь на танцующие звезды.

С изрезанного горного побережья прибыли драккары с воинством налетчиков, которые долго пребывали под властью Змеи и видели в Голгофе лидера, способного сделать их выше Змеи, если они докажут, чего стоят в бою. У пролома они встретились с налетчиками с другого края планеты, которые приплыли на джонках с изломанных островов на юге от континента, чтобы построить собственное государство на руинах города леди Харибдии. Даже пустынные племена, чья родина была уничтожена, пришли искать что-нибудь или кого-нибудь, за кого можно было сражаться, и их притянуло к орде Голгофа, словно гравитацией.

Они приходили из всех уголков Торвендиса, народы слишком малые или слабые, чтобы их стоило уничтожить, и такие, о которых никогда не слышали советники леди Харибдии, но когда все они собрались под одним знаменем, их оказалось слишком много, чтобы можно было сосчитать. К тому времени, как Сс’лл Ш’Карр и Голгоф из Изумрудного Меча добрались до границ собственно города, они возглавляли армию, которая была больше, чем любое войско, какое видел Торвендис на протяжении сотен лет.

Торвендис любил войны, ибо ничто не создавало легенды так же хорошо, как сталь, пронзающая плоть. Вкус резни проникал в воздух и реки планеты, почва предвкушала вновь напитаться кровью, а воздух готовился уносить в небеса новые крики.

Глава седьмая

Те немногие души, которые пытались записать историю Торвендиса, неизбежно сходили с ума. Немногочисленные различимые связи, которые им удалось выявить, тянулись, как правило, к титаническим битвам в прошлом демонического мира. И многие из наиболее почитаемых легенд Торвендиса касались этих битв — брешей, прорванных в истории, когда одна сила уступала место другой или из анархии поднимался новый правитель. Многие, многие пытались установить власть над Торвендисом — некоторых поддерживали темные силы варпа, другие действовали совершенно одни, как оппортунисты или узурпаторы — ибо так велика символическая мощь мира в центре Мальстрима. И всякий раз, когда одна сила пыталась отнять власть у другой, та не желала отдавать Торвендис без боя.

Тарн полз вперед на животе, стараясь держаться ниже камней и неровностей земли. Ночь была настоящим проклятьем воров — от звезд, что проливали на землю тусклый свет, и расширившейся, побелевшей Песни Резни небо выглядело белым, как молоко. В такую ночь достаточно зоркий глаз мог бы разглядеть бегущую крысу, но Тарн не испытывал заблуждений по поводу того, что он должен совершить вылазку именно сегодня — армия Голгофа раздулась до внушающих ужас размеров, и Тарн обязан был выдвинуться в город сейчас, иначе орда бы распалась.

Багровые Рыцари основали свое королевство после годовой осады островной крепости Понтифика, на гранитные стены которой они бросили громадные боевые джонки, что несли ужасные демонические осадные машины, и галеры, наполненные гниющими воинами-рабами. Демонический легион Сс’лла Ш’Карра разгромил немалую психическую армию Бога Перемен на промерзших равнинах. Мутандер и его пронизанные болезнями боевые монахи вели против железной империи Тысячи партизанскую войну, которая в конечном итоге продлилась дольше, чем само царствие Мутандера. Сражения периодически велись даже за небеса Торвендиса, как, к примеру, тучи гарпий бились друг с другом в древние века чудовищ, или когда шелковые птицы-машины сотни государств состязались за владение континентом, недавно поднявшимся из южных морей.

В таких-то катастрофических битвах мозаика власти на Торвендисе менялась даже быстрее, чем его география. Конечно, величайшим из сражений было первое соперничество между Аргулеоном Веком и Последним, бой между двумя одиночками, который, тем не менее, принес больше разрушений, чем любой другой конфликт в истории планеты. Другие заявляли, что их триумфы затмили победы Века, и даже, что враг, которого они разгромили, был страшнее, чем неведомый и ужасный Последний, но их измышления — не более чем слухи в бесконечной паутине истории, что формирует все живое на планете. Но всегда есть новые пророчества и предсказания, что однажды на планете произойдет еще более великая битва, и есть также те, кто говорит, будто славнейшие дни Торвендиса минули, и никогда уже не начнется столь же великолепное кровопролитие, как то, что свершили Век и Последний.

Только один факт никогда не оспаривается. Никто не отважится предсказать будущее. Мудрейший из мудрецов и безумнейший из пророков не рискнут предположить, что Торвендис когда-либо познает мир.

На первый взгляд ландшафт мог бы сойти за естественный, но на деле был совершенно иным. Возвышенности рядом с границами города леди Харибдии были не холмами, а наполовину погребенными под землей зданиями, вросшими в почву и походившими на животных, утопающих в болоте. Рощи, которые росли между ветшающими галереями и амфитеатрами, состояли вовсе не из деревьев, но из пучков накренившихся колонн. Резкий звездный свет озарял скульптуры на пьедесталах, которые, покачиваясь, поднимались из песка. Говорили, что город всегда расширяется, потому что растет по собственной воле и рассыпает по окраинам свои семена, из которых произрастают здания и дороги, тянущиеся обратно к своему родителю.

Тарн жестом приказал двигаться вперед ближайшим воинам, по большей части Змеям, которые, как выяснилось, превосходно умели скрываться и были почти столь же свирепыми убийцами, как сам Тарн. Было тут и несколько других — пустынные кочевники, чья врожденная магия заставляла тени сгущаться вокруг них, и парочка зловонных болотников, которые могли убить человека так быстро, что он и не понял бы, что мертв.

— Кто-нибудь потерялся? — прошептал Тарн ближайшему, землистокожему воину Змеи с черными зубами и двухклинковым кинжалом, который он не выпускал из рук.

— Отряд Кин’рика час назад свернул не туда, — ответил Змея.

— Мы их больше не увидим, — сказал Тарн. Он не особо сочувствовал Змеям — в свое время он убил их почти столько же, сколько собственных соплеменников — но они были хорошими рубаками, и нужно было сохранить как можно больше из них живыми, чтобы кто-то мог вернуться к Голгофу до наступления рассвета. — Перевалим еще одну высоту и будем на расстоянии полета стрелы от окраин города. Передай дальше, пусть все двигаются как один. Найдите, что сможете, и возвращайтесь, не попадаясь на глаза. Если кто-то останется здесь, когда взойдут солнца, ничто его не спасет.

Змея кивнул и уполз прочь. Приказ распространился быстро и тихо. Разведчики достигли нужной позиции и начали выполнять свою миссию.

Тарн полз, волоча свое тело по земле. Над возвышенностью вырисовались высочайшие вершины города, увенчанные булавочными головками света. Даже Тарн ощутил изумление, когда перед ним распростерся город, ощетинившийся светом и злобой, и он увидел в первый раз, насколько тот огромен и ужасен.

Город был отвратительным шедевром. Тарн не понимал, каким образом ему еще удается стоять — громадные башни с массивными вершинами нависали над бездонными ямами карьеров, удерживаемые мостами и лестницами, которые с такого расстояния казались тонкими серебряными нитями. Каждую из этих раздутых башен окружали галереи и балконы, кишащие несчетными тысячами легионеров и вооруженных граждан. В руках жителей, оставивших ночные гулянья ради службы, под болезненным светом сверкали луки и копья, смертоносные плети и болевые стрекала. Тарн знал очень немногое о том, что происходило в этих зданиях — и вряд ли кому-то из-за пределов города хотелось об этом знать — но понимал, насколько серьезной угрозой они считают Голгофа, если им пришлось отказаться от ночи священных наслаждений, чтобы стоять на карауле. Весь город казался живым, и Тарн мог поклясться, что башни медленно, едва заметно пульсировали, как будто дышали.

Город был целью Тарна. Ему в кои-то веки приказали не убивать, но собрать информацию. Голгофа нельзя было назвать очень хитроумным лидером, но даже ему хотелось знать, против чего он идет. В его войске было мало провидцев (не в последнюю очередь потому, что он сжег живьем всех волшебников Меча), поэтому знание должны были добыть зоркие глаза таких людей, как Тарн.

Яркое огненное копье взмыло с вершины одной башни, и по вспышке света, которая расцвела ниже по склону, Тарн понял, что часовые заметили разведчиков, и те поплатились жизнями за свою неуклюжесть. Послышался опасный свист отдельных стрел — лучники на внешних башнях города стреляли в любое движущееся пятно, которое замечали. Немного Змей или кочевников переживут эту ночь, подумал Тарн. Впрочем, это неважно, главное, чтобы хоть кто-то вернулся — и лучше всего, чтобы это был он.

Ветер дул с низким, непрекращающимся воем, и Тарн не мог как следует разобрать звуки, доносящиеся из города. Но прижатыми к земле ладонями и всем своим распростертым телом он чувствовал, как вибрирует монотонный гул тысяч и тысяч голосов, бормочущих молитвы и угрозы, стонущих от боли и рычащих от гнева. Тарн не видел людей, но чувствовал их — громадные стада рабов, которых били кнутами, сгоняя в толпы и готовясь присоединить к далеко не добровольной армии. Эту тактику они уже применяли, всего несколько дней назад Сс’лл Ш’Карр просто раскатал войско рабов. Но Тарн понимал, что если все рабы города выберутся из шахт и встанут на пути атакующей орды, то воины Голгофа и демоны Кровавого Бога увязнут в бойне, а город останется цел.

Ах, демоны. Тарн сражался рядом со всевозможными дикарями и мясниками, людьми, к которым он бы предпочел не поворачиваться спиной, если только не хотел получить кинжал в ребра, и людьми, которых он убивал бы из принципа, будь в его сердце хоть капля морали. Но даже у него становилось кисло во рту от мысли, что демоны называют себя его союзниками. Он видел, как страстно убивают демоны, прислуживающие леди Харибдии, и от этого зрелища на его разуме остались толстые извивающиеся шрамы.

Демоны были чудовищами, ни в облике, ни в мыслях они не имели ничего человеческого. Будучи лишь фрагментами воли своего бога, они были совершенно непредсказуемы. А само понятие Кровавого Бога наполняло Тарна ужасом. Он убивал умело и быстро, но те, кто следовал за Кровавым Богом — они именовали его Кхорном, Забирающим Черепа, Владыкой Кровопролития и всевозможными иными титулами — сражались лишь со слепой яростью и жаждой крови. Они готовы были бросать в безнадежную схватку одну волну солдат за другой и бились не ради победы, но ради одного лишь наслаждения резней. Победа для поклонников Кровавого Бога состояла в том, чтобы пролить как можно больше крови, и, желательно, но не обязательно, выжить, чтобы повторить это на следующий день.

Но леди Харибдия призвала из варпа демонов собственного бога, чтобы те убивали для нее, поэтому для Голгофа имело смысл обзавестись таким же союзником. И, кроме того, Сс’лл Ш’Карр — будь он демоническим князем из легенды или нет — все всякого сомнения, возглавлял самые свирепые и эффективные ударные войска, которые Тарн видел за всю свою жизнь, полную резни. Но все же… демоны. Высшие боги, кто бы мог подумать, что дойдет до этого!

Вряд ли он выяснит еще что-то в эту ночь. Город до краев полон защитников, рабов в нем больше, чем можно сосчитать. Надо будет прорубить путь сквозь них, прежде чем удастся хотя бы ступить на землю города. Все так, как он ожидал. Голгофу, наверное, понравятся эти вести — Тарн подозревал, что ему хочется устроить настолько тяжкую и жестокую битву, насколько возможно.

Еще пара воинов Змеи погибла под огненными стрелами, которые летели вниз, словно светлячки. Тарн развернулся и уполз обратно за возвышение, чтобы вернуться в лагерь Голгофа и сообщить о том, что увидел.

Если состоится битва, какой хочет Голгоф, то в ней вряд ли кто-то выживет. Тарн понимал, что сам он, скорее всего, не войдет в число уцелевших. За последние недели он слишком часто выезжал на своей удаче. Но ему было все равно. Большинство людей рано или поздно умирают, и если есть битва, в которой ему суждено найти свой конец, то это именно она.

Ночь была днем для авточувств. Командир Деметрий из ордена Насильников веселился, глядя на низших, неулучшенных людей, которые думали, что тьма дает им преимущество. Со своего наблюдательного поста на внутренних стенах Крепости Харибдии он видел стрелы, летящие вниз с края города на каких-то вражеских лазутчиков. Быть может, несколько человек и вернутся к врагу с информацией о городской обороне, но что такого они могут рассказать? Во многих зданиях и на перекрестках стоит гарнизон из множества солдат, которых достаточно, чтобы отбить любых захватчиков. И даже если враги знают, что четыреста космических десантников-Насильников стальным кольцом окружают крепость леди Харибдии, к тому времени, как хоть кто-то из них доберется настолько далеко, их останется немного, и силы их практически иссякнут. Деметрий думал, что это будет неплохое развлечение для людей, которых он оставил позади, на защите крепости. Впрочем, добыче, на которую он устроит облаву, будет не так весело.

Массивное металлическое тело Деметрия задвигалось, разминаясь. Он ощутил вес штурмовой пушки и извивы живых щупалец нейробича, вложил дымовые гранаты в метательные устройства на верхней грани своего панциря, чувствуя, как яйцеобразные емкости наполняют пазы, покрутил стволами пушки. Боеприпасы тяжелого калибра приятно заструились в магазины. Деметрий с нетерпением ждал битвы, ожидание пронизывало его целиком, от влажного центра из плоти до чувствительных пластин армапласа, защищающих его саркофаг.

Некогда он испытывал ужас при мысли, что его могут похоронить в холодном как лед керамитовом ящике, где он утратит способность чувствовать то, что давало ему причину убивать. Но нервная система Деметрия отказалась отрекаться от жизненно важного наслаждения болью и проросла, словно корни, в материал доспеха дредноута, сделав его куда более чувствительным к ощущениям битвы, чем в бытность здоровым космическим десантником. Да, это будет хорошая драка. Он тосковал по огню, выжигающему краску с доспехов, и крови, брызжущей на его мастерски выточенные бронепластины.

— Командир? — прозвучал голос в воксе Деметрия. Деметрий повернулся и увидел технодесантника Клаэса, чья серворука, снабженная десятью дрелями, слепо тянулась в воздух над его наплечником.

— Технодесантник. Мы готовы?

— Флот подготовлен. Они так проголодались, что понадобились определенные усилия, чтобы пробудить их и накормить. Но теперь они могут подняться на крыло в ближайший час.

— Хорошо. Я хочу, чтобы ты был с нами, Клаэс. Нам не добиться успеха без флота, а он слушается тебя больше, чем всех остальных.

— Я горд служить.

— Будешь гордиться, когда отродье Кровавого Бога умрет, Клаэс. Пока что наслаждайся битвой и помни, в чью славу сражаешься.

Клаэс кивнул головой, скрытой шлемом. Как и многие Насильники, он никогда не снимал даже часть доспехов — Слаанеш был благосклонен к ордену и часто менял тела его воинов таким образом, что ощущения и удовольствия становились более непосредственны. Никто точно не знал, как именно теперь выглядит Клаэс — и именно поэтому, как и по другим причинам, Насильники были возлюблены Слаанешем. Каждый космический десантник был храмом Богу Наслаждений, его плоть была священна и неосквернима, и демонстрировать эти благие мутации было все равно, что распахивать дверь храма каждому встречному. Деметрий и сам редко открывал свой истинный облик, спрятанный под массивной бронированной оболочкой тела дредноута. Делал он это только в присутствии тех, кто поистине воплощал идеалы Слаанеша, как леди Харибдия, или же перед великим врагом перед тем, как убить его.

— Значит, отряд уже отобран, командир? — спросил Клаэс.

— Лучшие из лучших, — прогромыхал Деметрий сквозь вокс-динамики дредноута. — Койвас. Хаггин. Большая доля штурмовых частей. Много стали, много жажды битвы, — Деметрий повернулся и посмотрел на город — миллионы огней и сверкающие моря наконечников копий. — Проведи оружейные ритуалы для боевых братьев. Они должны чувствовать каждую пулю, которую выпускают. Еще очень долго на Торвендисе не будет боя, подобного этому.

Клаэс спустился с укреплений и отправился благословлять болтеры и доспехи Насильников, дабы Слаанеш мог направить все, что чувствует снаряжение, прямо в душу его носителя. Сейчас Хаггин начнет преданно бормотать молитвы, а Койвас — наполнять свой организм смесями боевых наркотиков, к которым он уже практически приобрел иммунитет. Члены отделения Девриада будут вырезать клятвы на доспехах друг друга. Каждый Насильник скоро задрожит от предвкушения битвы, ибо Слаанеш предопределил, что все они увидят кровопролитие еще до следующего захода солнца, и те, что остались оборонять крепость, и те, что присоединились к Деметрию для исполнения священной миссии самой леди Харибдии.

Это будет хороший день, подумал Деметрий. Один из лучших.

Леди Харибдия посмотрела с балкона вниз, на собрание провидцев и чародеев. Их согнали со всего города и привели сюда, в проездную башню крепости — молодых и старых, уродливых и нетронутых мутациями, мужского, женского и всех разновидностей среднего пола. Толпа внизу насчитывала сотни человек, и очень немногие из них знали, зачем они здесь. Высокие каменные стены башни отбрасывали тень на собрание, и они дрожали от холода во мгле. Большую их часть вытащили из постелей и погнали по улицам к крепости. Некоторые, кого нашли в куполах удовольствий, до сих пор были обнажены и раскрашены.

Леди Харибдия требовала, чтобы шпионы вели записи о всех, кто родился с колдовскими талантами. Она предвидела, что они понадобятся ей для подобного случая, потому что ей хотелось знать, с кем она борется, и лучшим способом узнать это было спросить самого врага. Для этого требовался большой запас тех, кто был рожден с магией в крови.

Те немногие колдуны, что увидели и узнали ее, сжались и побледнели.

За леди Харибдией на почтительном расстоянии тянулся шлейф мудрецов, утопающих в пышных мантиях. Леди нетерпеливо взмахнула рукой, и они заторопились вперед, бормоча священные слова и делая сложные жесты руками. Мутный белый свет, словно бледная вуаль, упал на толпу внизу — некоторые заскулили от страха, другие начали шептать собственные спасительные молитвы.

— Вы нашли его? — спросила леди Харибдия у мудрецов.

Одного из них вытолкнули вперед, и он заговорил:

— Да, моя госпожа. Это было несложно, мы чуем его запах даже отсюда.

— Хорошо. Вы готовы?

— Последние несколько слогов, и мы закончим, моя госпожа.

— Тогда действуйте.

Еще несколько мгновений, и заклинание сработало. В воздухе перед леди Харибдией замелькали очертания и световые пятна, подпитываемые энергией невольных колдунов и сфокусированные при помощи знаний ее мудрецов. Изображение стало резче и приобрело форму человека, затем деформированного человека, затем чего-то совершенно нечеловеческого. Из спины и лба существа торчали странные наросты. С него лилась тошнотворная энергия чистого зла. В толпе раздались низкие стоны, самые старые и немощные рухнули замертво, осушенные голодным до жизненной силы заклинанием.

— Ха! — воскликнул образ. — Она смотрит! Она видит! Она видит свою смерть!

— Ты — тот, кто называет себя Сс’лл Ш’Карр, — холодно сказала леди Харибдия.

Образ сгустился и приобрел облик князя демонов в настоящий размер. Он возвышался над балконом, выставив огромную звериную голову из нимба силы, образующего магическое окно провидения. Он тоже мог ее видеть.

Существо скорчило гримасу. Леди Харибдия не могла припомнить, чтобы ей попадалось на глаза более уродливое создание.

— Ты гниешь из-за бога плоти, леди. Он высасывает из тебя силу. Кровь омоет эту землю, чтобы она очистилась от его зловония.

— Демон, Кровавый Бог давно покинул этот мир, — спокойно ответила леди Харибдия. — Сс’лл Ш’Карр был пленен и повержен теми, кого он пытался покорить.

— Я свободен! — взревел образ, и от этого восклицания умерло еще больше колдунов, истекающих кровью из ноздрей и ушей. Леди Харибдия отрезала свои чувства от надоедливого гула их предсмертных криков.

— Кровавый Бог увидел, что его мир сделали слабым, и натравил меня на него! — продолжал демон. — Я — его пес войны! Моя рука — его рука!

Демон ревел так громко, что камни проездной башни тряслись, а более ветхих мудрецов сбивало с ног.

— Ты не Сс’лл Ш’Карр, — спокойно сказала леди Харибдия. — Сс’лл Ш’Карр мертв.

Она быстро похлопала в ладоши, и четверо мускулистых легионеров, маршируя, вышли на балкон и вынесли тяжелый череп, который был прибит в капелле крепости.

— Это — чудовищный череп Сс’лла Ш’Карра. Ему отрубили голову, — продолжила она. — Так же, как я отрублю твою.

Изображение демона уставилось на огромный череп, глядящий в ответ пустыми глазницами. Морда демона исказилась, жвала разошлись, и леди Харибдия поняла, что он улыбается.

Потом это существо начало смеяться. Это был омерзительный, рубленый, рыкающий звук, и с каждым взрывом хохота чародеи в толпе умирали, ибо их тела рвались и истекали жидкостью. Демон поднял к лицу лапу со стальными когтями и вонзил их в уродливую серую плоть, разрывая плотную гладкую кожу и темные влажные мускулы под нею. Чудовище, что называло себя Сс’ллом Ш’Карром, загребло ладонью свою морду, стиснуло полную горсть плоти и потянуло.

Лицо демона сползло, словно обрывки мокрой кровавой маски. Лопались нити сухожилий, горячие сгустки ихора стекали вниз. Иллюзорная кровь смешалась с настоящей кровью, которой истекала толпа — теперь масса умирающих, стонущих и извергающих рвоту людей.

В глазах демона горела отвратительная насмешка. Усеянные клыками жвала скалились в ломаной ухмылке, скользкие от крови самого демона. Когда последние обрывки плоти стекли с изуродованного лица, леди Харибдия увидела, что демон нашел столь забавным.

Его череп был выкован из бронзы. Его жвала скрепляли металлические пластины, паровые пистоны управляли горлом. Алхимические огни горели в глубине меж челюстями и мерцали в глазах. Когда бронза открылась воздуху, она начала дымиться от жара.

— Они думали, что убили меня, паразиты и рабы, которые пытались встретить меня лицом к лицу! Они думали, что я изгнан, лишь потому, что забрали мою голову! Нужно больше, чем одна рана, чтобы сразить воплощенную волю Кровавого Бога. Я отковал новый череп и показал им, как воины Кхорна мстят за себя!

Леди Харибдия осознала, что слова демона могли на самом деле быть истиной. Ее мудрецы точно в них поверили — многие опорожнялись от страха и тряслись даже больше, чем когда сама леди Харибдия была недовольна. Когда-то, в далеком прошлом, она тоже в трепете склонялась перед демонами, и, сказать по правде, она ощущала немалый страх от того факта, что сам Сс’лл Ш’Карр мог стоять лагерем у ее города с несчетными легионами демонов и последователей-варваров.

Титанический образ демона задрожал и угас. Леди Харибдия бросила взгляд с балкона вниз, где лежала груда тел жертв, чья жизненная сила пошла на поддержание заклинания мудрецов. Лишь несколько еще были живы. Они корчились, их легкие коллапсировали, а из ушей и ноздрей сочилась кровь. Когда выжившие уползут, подумала леди Харибдия, останется ужасно много грязи.

Жаль. Однажды они могли бы послужить ей как колдуны и провидцы. Но это жертвоприношение было малой ценой за подсказки о природе ее врага. Изображение исчезло, оставив только медленно угасающие точки огня, который горел в глазах бронзового черепа. Если устроить еще несколько сеансов провидения, можно будет понять, действительно ли этот тот князь демонов, что создал царство крови и оставил на Торвендисе шрамы, видные по сей день, но пока что церемония была окончена.

Одно можно было сказать точно. Орда захватчиков должна атаковать до того, как закончится ночь — армия варваров просто развалится без пищи и воды, и только если они нападут на город, им удастся сохранить прежний натиск. Все знаки говорили о том, что их ждет еще одна светлая ночь, ибо звезды и луны соберутся, чтобы наблюдать за битвой — и это случится сегодня, когда, как думают варвары, городские лучники находятся в невыгодных условиях. Если во главе их идет Сс’лл Ш’Карр, то он будет нести с собой тяжесть легенды, но леди Харибдия тоже не сидела сложа руки, будучи королевой. Ее город кишел ловушками и огневыми мешками, и даже невооруженные рабы и ленивые жрецы-гедонисты могли пригодиться, чтобы блокировать узкие артерии подвесных мостов.

Пусть Сс’лл Ш’Карр атакует, если хочет. Нападение будет отбито, и Насильники проследят, чтобы демона не спасло даже создание нового черепа. Леди Харибдия убралась обратно в крепость, оставив своих мудрецов разбираться с кучей тел. Прежде чем солнце взойдет, появятся новые легенды.

Пригнувшись, Голгоф прятался за кривыми камнями, мучительно осознавая, насколько он открыт врагам. До города было всего чуть больше полета стрелы. Он знал, что достаточно ему попасться на глаза какому-нибудь зоркому лучнику и быстро реагирующему колдуну, и стрела вонзится ему в глаз. Но Сс’лл Ш’Карр настоял, что Голгоф должен стать свидетелем этого, и вождь понимал, что будет глупо перечить своему союзнику. Поэтому Тарн отвел его в это место и посоветовал держать голову пониже, пока он смотрит на то, что запланировал Ш’Карр. Тут были и другие — лазутчики, отобранные из Змей и пустынников, которые должны были подать сигнал остальной орде, когда придет время.

Голгоф знал о плане Ш’Карра. Знали и все лидеры основных племен — Лутр’Кья, вождь Змеи, прямо сейчас распевала со своими воинами боевые гимны, а охотники за головами с южных островов отобрали самых смертоносных рубак, чтобы они сражались вместе со Змеями в передовом отряде. Их ждало столько убийств, сколько оба народа не видели за десятилетия. Прямо сказать, этот способ начать битву был просто безумен, но, впрочем, Голгоф не так уж часто серьезно полагался на здравый ум. И что бы ни случилось, это был столь же добрый путь к смерти, как и все остальные.

Сс’лл Ш’Карр появился из-за ближайшего возвышения и широкими тяжелыми шагами двинулся к городу. Защитники начали пристреливаться. Их снаряды свистели мимо, а один или два даже попали и отскочили от толстой демонической шкуры. Сс’лл Ш’Карр где-то успел оторвать себе лицо и теперь демонстрировал тускло светящийся бронзовый череп. Голгофу сложно было представить, что деяния демонического князя еще чем-то могут его удивить.

С серебряными вспышками зачарованные стрелы вонзались в плоть Ш’Карра и растворялись в стекающем с него зное. Он не обращал на них внимания и начал петь.

То были древние слова, причиняющие боль слуху. Нечеловеческая глотка Ш’Карра раскатывала гортанные звуки, которые подхватил ветер, эхом вторя словам демона. Голгоф узнал сложные звуковые узоры и раскаты силы, которые слышались в заклинаниях Крона. Но здесь они имели совершенно иную, колоссальную мощь, от которой тряслись скалы и мерцали огни на сторожевых башнях города.

Ш’Карр перешел на рев, выкрикивая молитвы Кровавому Богу, которые были древними еще в дни молодости Торвендиса. Город в глазах Голгофа размылся, ибо сам воздух дрожал от мощи, и странные огни засверкали в небесах. Звезды начали исчезать из виду, скрываясь от могучего колдовства, которое призывал Ш’Карр.

Потом раздался иной звук, приглушенный ветром и пением. Это был звук, который Голгоф слышал много раз до этого — слишком много, и в гуще битвы, и во тьме ночи.

Вопли.

В бездонных ямах под городом закричали миллионы рабов.

Город был выстроен на великой равнине, на которой когда-то велись бесчисленные битвы. По этой земле приливами и отливами проходили многие из величайших конфликтов, которые когда-либо видел Мальстрим. Она была одним из немногих стабильных мест на Торвендисе и погребла в себе несчетные слои убитых, которых добывали рабские орды леди Харибдии, дабы извлечь из них чистые переживания сражений. Там покоились практически бесконечные залежи трупов, спрессованные и окостеневшие, превратившиеся в слои окаменелостей, а с ними и огромные демонические боевые машины и колоссальные звери, используемые на войне. Гильзы от пуль падали в землю, словно семена, и земля порождала бесконечные урожаи заржавевших клинков и наконечников стрел.

Но самый мощный из всех этих слоев лежал глубже остальных, ниже, чем кости доисторических монстров и скелеты демонов. Связанный с их искореженными останками, он, тем не менее, был далеко не мертв. Он находился там, где жар ядра Торвендиса соприкасался с напитанной скверной внешней корой.

Туда стекала кровь всех этих сражений и там оставалась, собираясь в багровый океан, процеженный через слои мертвецов. Это было громадное, незримое подземное море, залегшее под невообразимым давлением меж окаменелых костей и пластов скальной породы.

Кровь была здесь с тех самых пор, когда первая ее капля пролилась на Торвендисе, со времен, когда Последний правил планетой, и Аргулеон Век нашел в себе силу бросить ему вызов. Каждое существо, убитое на равнинах, стало каплей в этом океане смерти.

Кровавое море лежало под городом леди Харибдии. Именно к нему обращался Сс’лл Ш’Карр, ибо для нечестивого Кхорна нет ничего более святого, чем океан крови, пролитой в дар ему.

Рабы узнали об этом первыми. Стены шахт начали кровоточить, кровь стекалась вокруг их ног. Многие попытались сбежать — целые бригады вырывались из своих цепей и в страшной толкотне мчались вверх, по склонам отходов, а стражники хлестали их кнутами. Многие другие благодарили неизвестного бога, который сжалился над ними и наконец позволил им умереть. Потоки крови хлынули из трещин в стенах. Горячие красные гейзеры били из земли, кровавые волны захлестывали основания самых могучих башен города. Кровь поднялась выше голов тех рабов, что оставили всякую надежду на свободу, и закрутилась вокруг лодыжек тех, кто пытался сбежать по острым скалистым склонам. Самые сметливые нашли вещи, которые держались на плаву, и прилив понес их вверх, к самым низким мостам города.

Огромное количество жизней, оборванных в первые несколько минут атаки Сс’лла Ш’Карра, вызвало отвратительные темные волны смертных мук, распространяющиеся по чувствительным улицам города. Пульсируя, они нахлынули на стены крепости, испортили вино, иссушили растения в садах наслаждений. Даже Мейпу со всеми канцлерами и мудрецами леди Харибдии никогда не удавалось точно подсчитать число рабов, которые трудились под землей. В полчаса, за которые шахты заполнились кровью, погибло до двухсот пятидесяти тысяч невольников.

Защитники города в ужасе глядели, как порча Кровавого Бога оскверняет их город, как волны крови разбиваются о нижние уровни башен, вздуваются и поглощают посты стражников, подвешенные над ямами, уносят прочь самые низкие подвесные мосты. Когда поддались и разбились изысканные витражи, потоки крови хлынули в башни, устремились вверх и забили яркими фонтанами с балконов и из дверных проходов.

Центурионы ревели защитникам, чтобы они держались. На них напали с неожиданной стороны, но чего еще можно было ожидать, когда Бог-Мясник послал своих миньонов на прекрасный город? Все они слышали легенды, что во времена Сс’лла Ш’Карра целые страны утопали в реках крови, но слышали они и о том, как демон был побежден и убит. Ничто не могло уничтожить город, выстроенный леди Харибдией, и уж, во всяком случае, не грязные варвары и остатки мерзостной империи, которая давно уже отжила свой век на Торвендисе.

Это всего лишь прелюдия. Когда начнется настоящая атака, она захлебнется в зубах города, теперь полного ярости Слаанеша.

Ужас, который воцарился под городом, стал сигналом к наступлению для захватчиков. Когда первые волны крови лизнули края карьеров, люди пустыни послали в небо яркие алхимические вспышки, а Змеи выстрелили визжащими сигнальными стрелами. Передовые войска, узкими рядами засевшие за высокими гребнями, подхватили свой тяжелый груз и начали двигаться к городу.

Десять тысяч Змей под командованием Лутр’Кьи и группа почти голых охотников за головами, возглавляемая Скорканом, Бороздящим Южный Океан, формировали первую волну. Змеи волокли драккары с щитами на бортах, и у каждого воина наряду с мечом или секирой имелось весло. Охотники за головами тащили вырубленные из толстых джунглевых деревьев каноэ, рассчитанные на восемь человек и украшенные прибитыми к носам сушеными головами своих врагов, и были вооружены каменными топорами, благословленными тысячей змеиных богов с островов. Сам Скоркан занимал почетное место во главе своих людей. Под его кожу были втиснуты черепа самых выдающихся врагов, которые выпирали на его торсе, как раковые опухоли.

Они наступали на город под прикрытием клубящейся песчаной бури, призванной пустынными кочевниками. Охотники за головами, чьи лодки были легче, первыми прыгнули в кровавый океан, столкнули с берега свои каноэ и яростно погребли в сторону ближайших башен. Сразу же за ними Змеи спустили драккары, несмотря на стрелы, падающие в кровь вокруг них. Точно так же, как они это делали на запруженных трупами реках южных островов и ломаном северном побережье, налетчики атаковали с кораблей, и в первые минуты все собравшиеся здесь защитники города вряд ли что-то могли им противопоставить.

Защитники могли представить практически любой способ вторжения, но атаку с моря они вряд ли предвидели. На нижних уровнях было немного ценных легионеров, и лучникам пришлось быстро перегруппировываться, прежде чем они смогли бы точно стрелять в кровавое море. Тысячи воинов на сотнях кораблей мчались с западного берега багрового океана, распевая песни битвы под звук дикарских барабанов и вой боевых труб. Казалось, что им нет числа, и почти столько их и было.

Скоркан Бороздящий удержал за собой честь первого захватчика, который вступил в город. Его царское боевое каноэ ворвалось в низко расположенный купол удовольствий, пробив расписное окно, и каскад крови отнес его прямо в яму для ритуалов, где все еще лежало несколько утомленных любителей празднеств. Каменное оружие Скоркана и его приближенных вкусило первые убийства из многих, когда они прорубились сквозь жрецов-вырожденцев и ринулись вверх по закрученным лестницам.

Битва началась. Орда Голгофа и Сс’лла Ш’Карра содеяла невообразимое и осквернила сам город. Среди защитников распространилась весть о том, что чужаки проникли через границы города, и все стало ясно.

Слаанеш был разгневан этим беспрецедентным оскорблением. Слаанеш жаждал мести.

Командир Деметрий переключал каналы вокса, смакуя вкус смятения. Он наслаждался многообещающим ужасом своих союзников — чем страшнее угроза, тем слаще восторг битвы. Он подумал, что идея нападения была хитроумна — поднять океан и послать в него тех, кто жил набегами по рекам и морям. План, почти что достойный космического десантника. Но не совсем.

Внизу о стены, кольцом окружающие Крепость Харибдии, разбивались волны новорожденного океана крови. У контрфорсов сбивались плавающие тела, и на поверхность их поднималось все больше и больше. Скоро у подножия стен образуется плотный зловонный плавучий слой. Без разницы, сколько рабов и рекрутов умрет сегодня. Неважно, что вообразили себе атакующие орды, им никогда не пройти за эти стены и не проникнуть в крепость. Здесь Насильники, и они их встретят.

Но Деметрия среди них не будет. Ему нужно было позаботиться о других делах.

Позади него вдруг раздался рев. Он повернул массивное тело дредноута и увидел зверя, поднимающегося со стоянки за стеной. Повернулись и все сто космических десантников, которых Деметрий собрал на стенах. В основном они были натренированы проливать кровь в ближнем бою и были вооружены цепными мечами и другими, более экзотическими видами оружия, которое они сами создали или нашли. Хаггин, который предводительствовал одним из крупнейших боевых отрядов, носил на каждой руке огромную, режущую, словно ножницы, силовую клешню, напоминающую крабью. Койвас сражался шипастыми щупальцами, растущими на нижней части его лица, подобно жвалам, а руки оставались свободны для болтпистолетов-близнецов, которые он всегда носил с собой. Их бледно-голубые доспехи были зачастую запятнаны выделениями тел, которые сочились из суставов, или покрыты боевыми шрамами, которые носились с гордостью. Все повернули головы к чудовищу, которое поднялось вровень с укреплениями под рев двигателей.

Десантно-штурмовой корабль «Громовой ястреб» был монструозен. Его крылья покрывала толстая корявая шкура, между ними помещался огромный подвесной фюзеляж, раскрашенный в цвета Насильников. Сквозь металл проросли мускулистые щупальца, облеплявшие корпус, подобно корням. Передние смотровые окна деформировались и превратились в узкие щели в металле, из которых зловеще светили бледные огни. В кабине корабля уже много веков не было ничего живого, с тех самых пор, как в его машинный дух заманили демона. Весь флот был преобразован в угрожающую стаю гигантских крылатых бестий, способных наносить удары с воздуха со скоростью и точностью, недостижимой даже для пилота из Космического Десанта.

Еще пара столь же мутированных «Громовых ястребов» поднялась над укреплениями. Они повернулись и распахнули свои отсеки, открыв помещения со стоящими по кругу гравитационными скамьями, смягчающими ускорение. Деметрий взмахнул рукой-бичом, и Койвас выкрикнул приказ своим людям, которые начали взбираться в брюхо первого «Громового ястреба». За ними последовали и остальные отряды, в общей сложности сто десантников Хаоса — достаточно, чтобы почтить любое поле битвы. Сам Деметрий встал под последним «Громовым ястребом». Из пассажирского отсека вниз спустились щупальца, обмотались вокруг него и подняли громадное металлическое тело на борт, в сердце корабля, после чего фюзеляж закрылся за ним.

Здесь, рядом с ним, сидело тридцать десантников Хаоса, в остальных транспортах — еще семьдесят, и их окутывало тусклое биологическое свечение внутренностей «Громовых ястребов». Воздух был густой и спертый, в нем витал запах мощных боевых гормонов, которые струились по жилам Насильников.

— Клаэс? — воксировал Деметрий.

— Командир? — отозвался технодесантник.

— Поднимай нас.

— Есть, сэр.

Гравитационные скамьи включились — «Громовой ястреб» рванул вперед, полный решимости во второй раз сразить порождение Кровавого Бога.

Голгоф почувствовал, как стрела стукнула по деревянному щиту, который он держал над головой, с силой толкая корпус драккара. Всюду стояло зловоние и ор воинов Змеи и Изумрудного Меча, которые выводили на край кровавого океана сотню кораблей. Над ним нависали башни с раздутыми вершинами, опоясанные балконами и увешанные подвесными мостами, и на них Голгоф с трудом различал крошечные далекие фигуры, осыпающие захватчиков ливнем стрел. Перед ним простиралось неспокойное море крови, рассеченное волнами от тысячи кораблей, что мчались в атаку. Говорили, что Скоркан уже пролил кровь. Голгоф ощутил острый укол зависти — он хотел убивать. Нечасто он чувствовал себя настолько сильным. Может быть, это Сс’лл Ш’Карр проводил воздействие Кровавого Бога, может быть, он просто был настолько близко к тиранше, которая осквернила Изумрудный Меч. В любом случае, скоро на его руках будет больше крови, и он благодарил за это всех богов.

Последний рывок, и драккар соскользнул в розовую пену прилива. Голгоф вскочил на отходящий корабль, а с ним и еще двадцать воинов. Каждый схватил весло и начал грести под ритм барабана рулевого, и увенчанный драконом нос взрезал волны кровавого моря.

Голгоф протиснулся мимо воинов и наклонился с носовой части, увидев под собой стремительно несущиеся алые волны и раскидываемые корпусом плавучие трупы. Он узрел, как южные островитяне устремили свои каноэ к самых нижним башням, и одна из них уже кишела воинами, которые перестреливались с лучниками своими духовыми трубками.

— Где ты? — завопил он, перекрикивая пение и барабаны. — Где ты? Я вырву тебе кишки, сволочь! Я съем твое сердце!

Он чувствовал, что она где-то здесь, в сердце города — раковая опухоль, воплощение спеси, которое посмело совратить души его братьев. Леди Харибдия дала Голгофу причину сражаться, и она будет жалеть об этом весь краткий и болезненный остаток своей жизни.

Он указал на ближайшую башню, толстопузое сооружение из черного камня, омываемое волнами крови и увенчанное длинным тонким шпилем со стеклянной сферой на вершине.

— Сюда! — прокричал он рулевому.

Люди радостно закричали, когда драккар повернул к башне и они увидели лучников, взбирающихся по ее внешним стенам на огневые позиции.

Стрелы теперь падали гуще. Голгоф заметил воинов, которые дергались и переваливались через борта лодок, или же падали на дно и отправлялись за борт своими же товарищами, как мертвый груз. Колдовской взрыв, словно разряд молнии, раздробил нос одного корабля, и искалеченные люди, размахивая руками, попадали в кровь. Где-то в отдалении, за лесом башен, на море спустили прогулочную барку с пастельными шелковыми парусами, чтобы та удерживала в стороне охотников за головами, идущих на бесчисленных каноэ.

Из толстой башни летели стрелы и вонзались в доски драккара. Один человек закричал от боли, когда древко с белым оперением пригвоздило его руку к веслу. Голгоф вырвал его, пинком отправил воющую жертву за борт и сам взялся за весло.

Рулевой повел корабль в дыру, зияющую в стене башни, где огромное окно лопнуло от давления. Ритм барабана звучал все громче и громче, пока драккар несся под обстрелом лучников, и тучи стрел разбивались о щиты, поднятые над головами. Раздался еще один предсмертный вопль — скорее, задушенный хрип человека, которому стрела вскрыла горло. Рулевого отбросило к носу с двумя стрелами в груди, и другой воин перехватил штурвал, чтобы корабль не сбился с курса.

Борт сердито заскрипел о камень, когда драккар прошел сквозь окно и влетел внутрь башни. Глаза Голгофа приспособились к темноте, и он увидел извивающиеся человекоподобные скульптуры, сплошь покрывающие стены, дрейфующие шелка и трупы, лучи слабого света, просачивающиеся сквозь потолочные окна, запачканные благовониями. На поверхности крови образовалась пленка из пряностей и сожженных приношений. Внутренняя часть башни представляла собой цельную полую сферу, усеянную скульптурами. Шары-фонари угасли под каскадом крови, вырвавшимся из разбитого окна, и теперь помещение освещалось только тусклым светом, пробивающимся там, где вершина сферы соединялась с полым шпилем, и через несколько круглых окошек на верхней поверхности.

— На стены! — завопил кто-то. Воины потянулись к лепнине, покрытой листовым золотом, схватились за выступы и подтянули драккар к стене. Выбравшись наружу, они начали карабкаться по статуям, и как раз в этот момент сверху, через окошки, засвистели первые стрелы. Воины закрепили щиты на спинах, чтобы защитить себя на подъеме.

Голгоф ощущал запах надушенных, женоподобных врагов. Он чувствовал вкус трусости этих вырожденцев. Он зачерпнул из колодца силы, как учил Крон, направив ее в руки и пальцы, которые тащили его наверх. Стрела врезалась в извращенную скульптуру рядом с его головой, но Голгоф не обратил внимания. Одному из солдат Змеи стрела попала в бедро, и он, завертевшись, рухнул в грязную кровь внизу.

Голгоф дотянулся до карниза и вдруг снова очутился на открытом воздухе, на верхней поверхности основания башни. Под ним был гладкий, темный с пятнами камень. В тени шпиля стоял отряд лучников, примерно в двадцать человек, который использовал толстое брюхо башни как огневую точку и поливал стрелами атакующие корабли. Голгоф выбрался на каменную поверхность и увидел других воинов, которые тоже вскарабкались наверх по стенам и через потолочные окна.

Оставив щит на спине, Голгоф отцепил топор и метнул его с двух рук в ближайшую движущуюся цель — лучника легиона, чья готовая сорваться с тетивы стрела унеслась в небо от удара, отделившего от тела плечо и руку. Голгоф почувствовал на лице жаркие брызги крови.

Он больше не заботился контролем. Эти люди были паразитами — даже не людьми, а инструментами омерзительного бога-совратителя, ими манипулировала королева, которая сама была не более чем марионеткой.

К нему мчались стрелы. Он отбил их в сторону рукоятью топора, позволив колдовству Крона даровать ему рефлексы бросающейся змеи и презрение к ранам сумасшедшего. Он побежал к ближайшим нескольким лучникам, разрубил на части двоих, прежде чем они успели вытащить очередные стрелы из колчанов, и с такой силой пнул еще одного в челюсть, что его голова с хрустом запрокинулась, и он скатился с крутого бока башни.

Еще какие-то недели назад воины Изумрудного Меча убивали бы солдат Змеи, как только увидели, и скорее бы пошли на ужасную смерть, чем стали бы сражаться рядом с ними. Но леди Харибдия посмела сделать себя общим врагом всех племен, и поэтому Меч и Змея теперь воевали вместе и предавали клинкам и топорам всех, кто противостоял им на этой башне.

Копье света брызнуло вниз и глубоко прожгло черный камень. Голгоф припал к поверхности. Двое воинов разлетелось на части в ослепительной вспышке, раздирающей уши грохотом. Он посмотрел сквозь марево и увидел тощую фигуру, посылающую в них яркие разряды энергии с подвесного моста высоко вверху.

— Наверх! — закричал Голгоф. — За мной!

Он побежал к тонкой основной части башни, заметил закрытую дверь из черного дерева и вломился в нее, словно бык в изгородь. Внутри башни спиралью шла винтовая лестница, и Голгоф возглавил воинов, устремившихся наверх. Навстречу им спускались легионеры, надеясь блокировать атакующих на узких ступенях, но Голгоф практически горел от силы и врубился в них, даже не размахиваясь топором, просто отбрасывая людей в сторону. Клинки находили его плоть, но боль только делала его сильнее. Плечо налетело на щит, кости треснули, но он призвал скрытый колдовской потенциал внутри себя, и переломы срослись еще до того, как он добрался до следующего врага.

Вся ненависть изливалась из него посредством насилия, которое он творил над врагом. Это была та же страсть к битве, которая у него всегда была, но стократно сильнее и тысячекратно лучше. Он видел, как опустилось его племя, видел свою армию отброшенной от стен, ощутил презрение леди Харибдии и безразличную жестокость богов. Теперь он сжал всю эту ненависть в крошечную, добела раскаленную искру и сделал ее топливом для тех умений, которым научил его Крон тогда, в горах Канис. Он одной рукой сбрасывал легионеров с лестницы, начисто разрубал их пополам топором, зажатым в другой руке, и оставлял выживших, чтобы их затоптали воины, которые следовали за ним и ревели свои боевые кличи. Они были похожи на него. Они тоже хотели создать свои собственные легенды.

Голгоф снова вырвался на открытый воздух, на сей раз на головокружительной высоте, на балконе, который опоясывал башню. Через пропасть к следующей башне тянулся изящный мостик, перекрытый колдуном с огненной кожей и его стражей из двадцати легионеров, которые сформировали вокруг него внушительное кольцо копий.

Колдун произнес несколько слов подчинения, и легионеры, не задавая вопросов, ринулись в атаку, опустив копья.

Голгоф сорвал щит со спины и метнул его, так что окованный железом край попал ближайшему легионеру прямо в лицо и сбил его с ног. На мосту хватало места только для трех человек, которые сражались бы плечом к плечу, и вскоре сбоку от Голгофа оказался воин Змеи с гривой белых волос и парой синевато-багровых шрамов, проходящих через глаз. У Змеи был меч с клинками на обоих концах и двуручной рукоятью в центре. Когда он посмотрел на Голгофа, в единственном здоровом глазу мелькнула улыбка, и он выкинул свой собственный щит с края моста. Здесь он был не нужен — Голгоф явно не уделял никакого внимания собственной безопасности, и так же должны были вести себя те, кто сражался рядом с ним.

Огонь пронесся в воздухе, огибая легионеров, и нахлынул на Голгофа и воинов, выбравшихся из двери позади него. Голгоф упал на пол из полированного камня, белое магическое пламя прошло над ним и сквозь полдюжины воинов, словно нож, сбривая руки и головы. Он едва не потерял сознание от запаха горелой кожи и алхимической вони колдовства.

Легионер бросился в атаку сквозь пламя, и воин Змеи рухнул с копьем в животе. Голгоф сделал подножку, заставил легионера потерять равновесие и сбросил его с моста. Сзади кто-то метнул топор и рассек лицо следующему легионеру. К тому времени Голгоф уже выпрямился и разрубал топором все, что стояло на его пути, а его воины лезли друг на друга, чтобы подобраться ближе к колдуну, который посмел угрожать их лидеру.

Один из Изумрудного Меча схватил странный двухклинковый меч погибшего воина, прыгнул вперед, мимо описывающего дуги топора Голгофа, и вспорол живот одного легионера, прежде чем его столкнули с моста. Бешено размахивая руками, он упал в сталкивающиеся друг с другом багряные волны.

Лучник легиона выстрелил. Голгоф поймал стрелу и вогнал ее в глаз ближайшего врага. Он отбил в сторону оружие следующего и попросту растоптал его ногами. Стоя на теле, за счет большей высоты он обрушил свой топор сверху вниз на головы тех, кто защищал колдуна.

На него полился дождь белого огня. Жаркая молния с треском прошла сквозь легионеров и проникла в тело Голгофа, отчего в его разуме вспыхнули звуки и световые пятна. Но он больше не боялся колдунов — он сам был колдуном, который обратил свою силу внутрь себя и использовал ее, чтобы убивать вблизи, а не с расстояния, подобно трусу. Ладонь покрылась волдырями, когда он сжал руку на шее колдуна, чье длинное, тонкое лицо рептилии размывалось от жара и пламени, скатывающегося по нему. Его глаза были черными, как кремень, и походили на драгоценные камни, кожа морщинистая и бледная, и пламя проходило по ней волнами, словно жидкость. Рот чародея открылся для крика, но раздвоенный язык лишь беззвучно дрожал в воздухе, пока Голгоф выжимал из него жизнь.

Хребет врага сломался, и Голгоф яростно затряс тело, чтобы убедиться, что он умер, размахивая им влево и вправо и расшвыривая врагов. Воины подбежали к нему, бросили тело колдуна на пол и разрубили его на клочки своими мечами. Они сбросили изуродованные останки в кровавый прилив и громко возрадовались.

Пустынные кочевники галопировали по поверхности кровавого моря, из-под копыт летели багряные шлейфы брызг. На скаку они метнули в окна ближайшей башни алхимические снаряды, сделанные из молотой драконьей кости с фитилями из волос гарпий. Взрыв вырвал башню с корнем и, сбрасывая с себя легионеров, словно ящерица — чешуйки, она рухнула на берег.

Следующая волна воинов шла пешим ходом. Они использовали обрушенную башню, как мост, и карабкались по тонким мостам, которые все еще соединяли ее с остальным городом. Их загоняли в «бутылочные горлышки» и во множестве убивали поджидающие лучники, но их было слишком много, чтобы атаку можно было остановить. Словно кровь из рассеченной артерии, они вливались в город — Изумрудный Меч и Змея, вонючие болотные жители и гибкие беловолосые налетчики с восточных морей. Первые крупные храмы города пали под натиском воинов, которые прошли над его усеянными клинками укреплениями и ворвались в священные пределы, преодолев даже демонов, призванных жрецами, и осквернив своим присутствием святые иконы Слаанеша.

Погибшие в битве падали, как снег, их тела добавлялись к слою трупов, сбившемуся в углах, где кровавый прилив встречался с камнем. Тысяча человек погибла, когда отступающие легионеры разрушили башню, по которой немногие оставшиеся воители племени Медведя входили в город. И столько же легионеров было разорвано на куски, когда пустынные всадники проскакали вверх по стене башни и захватили одну из нескольких пушек, которые темными пятнами выделялись на линии горизонта — они пробили огромные дыры в ближайших линиях обороны, прежде чем взорвать склад боеприпасов к орудию.

Еще никто не заходил так далеко. Никогда еще солдаты леди Харибдии не умирали от рук врага в пределах города.

Прогулочная барка осыпала приближающиеся каноэ залпами болтометов, установленных на носу и корме. Лучники, сидящие высоко на снастях, поддерживали огонь своими стрелами, которые густо падали в красные волны и сбивали людей с атакующих лодок. Воды вокруг нее были густо усеяны трупами, как охотников за головами, так и матросов с барки, убитых дротиками из духовых трубок или отважными абордажными партиями, которым удавалось добраться до палубы.

Барка защищала невероятно огромный, скрытый под стеклянным куполом дворец удовольствий, который был одним из наиболее святых мест города. Серебряные опоры, похожие на лапы паука, поддерживали хрустальный свод над сетью ям наслаждений. Самые сложные и проникновенные ритуалы слаанешитской веры производились в этих утопленных в полу углублениях и на возвышенных поверхностях, и для этого здесь были расставлены курильницы, испускающие галлюциногены, и проведен лабиринт туннелей, которые приводили со всего города рабов и участников празднеств. Бесценные шедевры чувственных искусств стояли возле пропитанных духами алтарей Повелителя Наслаждений. Нельзя было позволить, чтобы хоть один гологрудый дикарь вступил в это священное место, где много веков почитатели восхваляли Слаанеша своими игрищами. Вера в бога предписывала экипажу этой барки защищать воды вокруг купола, и они справлялись с этим долгом весьма и весьма хорошо.

Охотники за головами умирали. Они сражались с отвагой, многократно превосходящей то, что можно было ожидать от столь примитивных людей, но с каждым залпом болтов с серебряными наконечниками все больше их падало в волны. Матросы с барки — насильно завербованные кутилы и закаленные легионеры — отбивались, полные праведного гнева Слаанеша. Когда Князь Наслаждений серчал, он серчал по-настоящему.

Кровавый океан вздулся под баркой, разметав каноэ по сторонам. Что-то огромное поднялось снизу. Вдруг воздух заполнился обломками дерева и смятыми телами, разлетающимися вокруг, визгом рвущегося металла и звериным ревом, распевающим восхваления Кровавому Богу. Сс’лл Ш’Карр вырвался из-под крови прямо сквозь корпус корабля, как легендарное морское чудовище, разорвал металлической пастью снасти и разломил киль пополам своими пылающими когтями. Князь демонов выпрыгнул из крови и приземлился на бок купола удовольствий, раздробив его хрустальные стены.

Охотники за головами присоединились к Сс’ллу Ш’Карру, пока тот раздирал купол, сбрасывал монументальные статуи из живой плоти и разбивал произведения чувственных искусств, которые излучали силу Слаанеша.

В то время как волны воинов атаковали город пешим ходом, туда же устремилась огромная стая демонов, следующих за Сс’ллом Ш’Карром против укреплений города. Они забирались на широкие улицы, висящие между башнями, и врывались в пещеры наслаждений. Тысячи легионеров образовали массивные заслоны из тел на ключевых перекрестках, и когда поток воинов и демонов врезался в них, разгорались сотни кровавых, диких схваток лицом к лицу.

В первые несколько часов был рожден миллион легенд о громадных демонах, которые одним взмахом руки расшвыривали десятки людей, и солдатах обеих сторон, совершавших безумно храбрые деяния. Были здесь и трусость, и безумие, и вспышки гениальности, что превращали поражение в победу, ошибки, из-за которых целые легионы погибали, как скот, варварство и красота убийства. Но милосердия не было.

Голгоф пробежал между растерзанными телами людей и нырнул под врата ближайшей башни. Позади него простирался широкий проспект, подвешенный на серебряных цепях в сотнях метров над волнами и заваленный изуродованными трупами. Он прошел уже полдюжины подобных миниатюрных арен сражений, ибо возглавлял растущий ударный отряд воинов, пробивающийся все глубже в город, прямо к внушительному монолиту крепости. Их потери возмещались воинами из других волн атакующих, которые присоединялись к ним по мере движения от башни к башне и прорубали себе путь сквозь защитников.

Последняя группа легионеров оказалась крепкими, уверенными ветеранами, собравшимися вокруг умелого командира, который был на целую руку выше остальных. Голгоф лично сразил великана, а его братья-воины сбросили легионеров с края проспекта. Те, кто шел в арьергарде, приканчивали раненых, пока Голгоф вглядывался в мрак за дверным проемом, которым оканчивалась улица.

Это место было безлюдно. Помещение внутри следующей башни было разделено вертикальными ширмами, расписанными зловещими узорами, которые, казалось, извивались. На полу лежали высокие груды подушек с вышивкой и валялись обломки разбитых вычурных кальянов. Сквозь знамена, которыми были увешаны стены, просачивались звуки битвы, серебряные нити мерцали в свете, льющемся из отверстий в высоком потолке.

Голгоф помахал рукой Кьярадос, худой, хрупкой с виду женщине, чья скорость и жестокость делали ее одной из самых опасных воительниц племени Змеи. Она присоединилась к передовому отряду Голгофа вскоре после того, как они прорвали оборону первой башни, и убивала так, что почти сравнялась с самим Голгофом.

— Кьярадос, возьми шесть человек и удерживай этот вход.

Та кивнула и начала выкрикивать имена в толпу воинов. Названные пошли к ней по скользкой от крови улице.

— Остальным, — приказал Голгоф, — следовать за мной.

Он провел их внутрь помещения. Многие едва не задыхались от густых тяжелых ароматов, которые висели в воздухе, как дым. Голгоф крикнул, чтобы они разошлись по сторонам и нашли путь вперед. Один из Изумрудного Меча отозвался, что нашел винтовую лестницу, ведущую в больший зал внизу, и оттуда доносятся звуки яростной схватки.

— Молодец, — одобрил Голгоф. — Есть тут что живое?

Воины вонзили мечи в обивку стен и сорвали знамена. Люди, предававшиеся наслаждениям в этой башне, к счастью для них, уже сбежали.

— Следуйте за мной!

Кьярадос вдруг предупреждающе закричала. Голгоф только успел увидеть, как она ныряет в дверной проем, когда изогнутую стену с оглушающим грохотом прорвали взрывы, разбрасывая всюду обломки каменной кладки. Резкие вспышки пламени усеяли покрытый мягкой обивкой пол, расшвыривая людей и поднимая тучи из мелких клочков ткани. Сквозь огромные дыры, пробитые в стенах, пробился утренний свет, поблескивающий на мокрых останках тех, кого разорвало на куски.

Голгоф вскочил на ноги и побежал, чтобы увидеть то, что на них напало. Он заметил темный силуэт, кружащий снаружи, потом еще один, и тут огненные копья ударили в башню с противоположной стороны.

— В укрытие! — завопил кто-то ненужное предупреждение, когда новая очередь взрывчатых снарядов прошила зал. Голгоф схватился за край дыры в стене и высунулся наружу, чтобы увидеть нападающих.

Это были огромные летучие монстры, не гигантские птицы или громадные летучие мыши, не драконы или крылатые демоны, но нечто схожее с ними. Их покрывала пятнистая желтоватая кожа, облезающая с заляпанных ихором бледно-голубых тел, а их глаза были узкими, треугольными и полными злобы.

Пушки, установленные на их крыльях и под мордами, застрекотали, и яркие вспышки взрывов осыпали башни и улицы. Проспект, по которому только что прошел Голгоф, треснул, серебряные жилы полопались, половина его завалилась набок, а остальная часть вовсе обрушилась.

Внезапно, как будто что-то заметив, три летающих бестии заложили вираж, заревели и спикировали вниз, к кровавому океану.

Голгоф не знал, что эти чудовища — «Громовые ястребы» ордена Насильников, космических десантников Хаоса. Но, наклонившись над головокружительной бездной, он понял, что они увидели. Далеко внизу, поднимая вокруг себя пенный розовый фонтан крови, шел Сс’лл Ш’Карр.

Глава восьмая

Зловоние крови подавляло все иные запахи. Леди Харибдии пришлось опустить свои чувства далеко, далеко вниз, до уровня обычных людей, иначе она потеряла бы сознание. Ее крепость стала скучна — песни пленных духов стали не более чем эхом, а теплые от крови стены комнаты для нее теперь были неотличимы от простого камня.

Это было небольшое помещение, расположенное высоко на одной из многочисленных башен крепости. Оно имело цилиндрическую форму, и в ней, подобно массивному канделябру, висела система кристаллических темниц. В каждом полированном кристалле размером с кулак находился какой-нибудь еретик или бунтарь, которого пленили и приговорили к заточению в этом месте, где все эмоции усиливались, услаждая леди Харибдию. Когда город пребывал в покое, она взбиралась в эту комнату по спиральным лестницам, чтобы ощутить их предательство, услышать раскаяние с примесью одиночества и отчаяния. Но теперь, когда город утопал в дисгармонии, даже эти простые удовольствия стали ей недоступны.

Она выглянула из арчатого окна. Вокруг крепости гордо возвышались концентрические круги оборонительных сооружений, и видно было огромные фигуры Насильников, стоящих на стенах в полном боевом облачении. За ними простирался разоряемый город — отвратительное красно-черное пятно там, где должна была быть пустота, далекие группы бойцов, сражающихся на каждом перекрестке, знамена, сорванные с храмов, и целые башни, медленно обрушивающиеся в океан крови. Леди Харибдия слышала лязг стали о сталь и яростный рев демонов. Электрический привкус в воздухе говорил ей, что на все алтари были призваны демонетты и еще худшие создания, чтобы помочь в защите. Но здесь были и иные демоны — уродливые, бессвязно бормочущие демоны-головорезы, которые распевали хвалы Кровавому Богу.

Сс’лл Ш’Карр был там, бесновался, как хотел, и осквернял священный город. Немытые варвары делали то же самое — она слышала рассказы об одетых в меха горцах и бронзовокожих охотниках из джунглей, что сражались бок о бок, о примитивных доморощенных волшебниках, которые творили грубые заклинания разрушения, и кочевых всадниках, галопирующих вверх по стенам. Как будто кто-то собрал все отбросы Торвендиса и вылил их на город.

Леди Харибдия сплюнула. Ее переполняло отвращение. Как смели они уничтожать такую красоту? Ни одно разумное существо не могло содеять подобное. Армия захватчиков состояла из полуживотных со спутанными волосами и вонючим потом, безмозглых зверей, которые ничего не понимали в красоте и изяществе. Никто из них не познал священные наслаждения Слаанеша. Никто из них не знал, что значило истинное поклонение, полная отдача себя достойному богу. Весь город был храмом Слаанеша, и они не понимали святость земли, которую оскверняли.

Позади раздался треск и шипение. Крошечный шар тьмы появился из ничего и завис в воздухе. Заклинание-посланник, которое она доверяла только самым ценным слугам.

— Моя госпожа, — послышался глубокий металлический голос, искаженный от расстояния.

— Командир Деметрий?

— Мы нашли его, моя госпожа.

— Хорошо. Тогда убейте его.

Заклинание прекратилось, черная точка исчезла. «Из этого выйдет хоть что-то хорошее, — сказала себе леди Харибдия. — По крайней мере, я буду знать, что именно по моему приказу Сс’лл Ш’Карр был убит в последний раз».

— Открывай! — выкрикнул командир Деметрий, и брюхо «Громового ястреба» раскрылось, словно стручок с семенами. Город закрутился под ним, головокружительно высокие башни и затянутое облаками небо сменялись водоворотами крови. Из пассажирского отсека вытянуло зловонный воздух, и он сменился воющим ветром.

Стоял страшный шум: рев ветра смешивался с прерывистыми очередями из пушки транспортного корабля. Командир Деметрий уставился сквозь окулярные сенсоры дредноута и заметил движущееся пятно серой плоти, пронизанной грязными дымящими механизмами.

Не то что бы ему нужно было его видеть. Его измененная нервная система всюду чувствовала порчу Кровавого Бога. Ш’Карр был в океане крови прямо под ними.

— По моему сигналу! — рявкнул Деметрий в вокс. — Приземляемся в храмовый округ Воспаленной Роскоши! — он ткнул рукой с пальцами-кнутами в направлении простирающегося внизу круга из пронизанного пурпурными прожилками камня, что возвышался на колонне над багровой поверхностью, как огромный каменный гриб. — Стрелять на ходу и быть начеку — мы заманим его наверх!

Его поле зрения превратилось в стробоскоп, когда в ответ на сетчатке замелькали руны. Сержанты были готовы.

— Прыгаем! — приказал Деметрий, и в тот же миг гравитационные скамьи отключились, сбросив тридцать космических десантников, набившихся в «Громовой ястреб», прямо вниз. Прыжковые ранцы включились все как один, замедляя падение и давая контроль над ним. Деметрий не озаботился ранцем — его саркофаг раскрылся, и он расставил толстые металлические пластины подобно плавникам, чтобы направлять тяжелое металлическое тело в полете.

Его кожа открылась напору воздуха, обнаженные нервные окончания натянулись, и болезненная дрожь разошлась по искалеченному телу. Это походило на прыжок в океан бритвенных лезвий. Именно за такие ощущения Деметрий чтил Слаанеша превыше всех остальных богов — но пока он только пробовал истинное чувство, пока еще не началось убийство.

Деметрий врезался в священную землю, образовав кратер в камне вокруг себя. Компенсаторы в ногах дредноута полностью смягчили удар, и через миг Деметрий был готов к бою. Штурмовая пушка задвигалась по сторонам в поисках жертв, а саркофаг закрылся вокруг него, словно панцирь жука.

Каменный остров имел форму круга, и на черной, пронизанной пурпуром поверхности были выгравированы белым сложные диаграммы. В центре находилась группа культовых сооружений — несколько храмов в честь малых аспектов Слаанеша, похожий на гигантскую жаровню факел жизней, где сжигались жертвы, статуя Аргулеона Века и святилище рядом с ней. Впрочем, сейчас здесь не было верующих. Несколько легионеров укрылись среди зданий, выпуская бесполезные залпы стрел в дикарей, которые карабкались на дальнюю сторону каменного диска.

Деметрий дал очередь из штурмовой пушки, в восторге от ощущения раскаленной шрапнели, вырывающейся из многочисленных стволов. Взрывы прошили край платформы, и несколько южных варваров разлетелись на части от пушечного огня. Насильники уже приземлялись всюду вокруг, обнажали цепные мечи и стреляли из болтпистолетов в захватчиков.

Деметрий оставил своих людей разбираться с варварами, а сам потопал к ближайшему краю храмовой платформы, откуда уставился вниз, на бурлящий кровавый океан.

Где он? Где демон?

Здесь! Он то появлялся из крови, то снова исчезал, плывя на сверхъестественной скорости, и вел за собой косяк меньших демонов. Один из «Громовых ястребов» низко опустился и взметнул фонтаны крови огнем своих пушек — и с внезапным ревом Сс’лл Ш’Карр выпрыгнул из океана, как морское чудовище, хлопая огромными механическими крыльями.

Его голова представляла собой клыкастую маску бронзовой горгульи, и ее гигантские челюсти сомкнулись на крыле «Громового ястреба». Даже с расстояния Деметрий услышал вопль, когда крыло отвалилось, выпуская струи топлива и ихора. Машина безумно накренилась, перевернулась и спиралью полетела к платформе.

Она прошла над головой Деметрия, врезалась в землю, испустив фонтан крови, пропахала распоротым брюхом камень и врезалась в скопление храмов. Монументальная статуя Века рухнула, как огромное дерево. Бак с топливом загорелся и выпустил столб пламени.

Насильники выбрались из-под обломков и побежали, не обращая внимания на огонь, лизавший их доспехи. Многие выжили. Многие погибли. Деметрий поклялся, что за каждую смерть Сс’лл Ш’Карр заплатит сотней жизней своих демонов.

Деметрий развернул шасси дредноута и отправил во взбирающегося по башне Сс’лла Ш’Карра очередь из штурмовой пушки. Снаряды осыпали князя демонов, взрываясь при столкновении с его плотью и пульсирующими машинами. Новоприбывшие Насильники подбежали к Деметрию, и Хаггин выкрикнул приказ стрелять. Те, что были вооружены болтерным и другим дальнобойным оружием, открыли огонь по Ш’Карру, перча его шкуру снарядами. Рявкнул ракетомет, в воздухе повис шлейф дыма, и прямо над Ш’Карром расцвел взрыв. Металлическая голова князя демонов повернулась к храмовой платформе, и полные злобы огненные глаза уставились на Насильников, строящихся в ряды вокруг Деметрия.

Сс’лл Ш’Карр спрыгнул с башни и снова нырнул в кровь. По морю в направлении платформы пошли волны, расшвыривая плавающие на поверхности трупы.

— Он идет к нам! — воксировал Деметрий. Над ним снижался третий «Громовой ястреб», раскрыв брюхо и готовясь выпустить последний отряд Насильников. — Братья, готовьтесь к контратаке!

Космические десантники Хаоса начали строиться рядами за командиром. Нейробичи самого Деметрия были полностью заряжены и гудели.

Окулярные сенсоры дредноута сканировали поверхность крови прямо под краем каменной платформы. Волны исчезли — Ш’Карр нырнул еще глубже. Он рассчитывал, что князь демонов прыгнет, когда снова появится на поверхности, одним рывком перелетит через край и приземлится прямо посреди Насильников…

Звук крушащегося камня был подобен грому. Платформа треснула, огромный кусок ее поднялся в воздух, сбивая с ног десантников-отступников. Еще один удар, и эта часть полностью отвалилась. В проломе появилась бронзовая голова Ш’Карра, подтягивающегося вверх на когтях.

Вся платформа накренилась. Деметрий устоял, как и большинство десантников Хаоса, но Ш’Карр защелкал своим громадным металлическим клювом, отсекая руки и ноги бронированных воинов. Каждый болтпистолет изрыгал снаряды в князя демонов, вырывая куски его плоти, пока тот взбирался на поврежденную платформу. Чудовище ринулось к отряду Койваса, истекая дождем кипящей демонической крови и каплями машинного масла.

Они загнали его в ловушку. Настало время убивать.

Деметрий тяжело ступал вперед, поливая Ш’Карра снарядами, так что ствол его пушки раскалился докрасна. Он хлестнул второй рукой, и шипастые бичи глубоко вгрызлись в бедро демона, прорубая мускулы и обнажая бронзовые кости, которые поблескивали сквозь кровоточащие рваные раны.

Ш’Карр взревел от боли и взмахнул когтистой лапой. Деметрий принял удар рукой, снабженной кнутами, отвел от себя его мощь и, пригнувшись, ушел в сторону, где Ш’Карр не мог его достать. Стреляя в торс демона в упор, он снова хлестнул его ногу.

Бичи оплели лодыжку Ш’Карра и натянулись, прорезая мышцы. Одна стопа Деметрия зарылась в камень, и сервомоторы в ногах завизжали — он тянул со всей силой, которую позволяло тело дредноута. Силовая установка на спине светилась, как раскаленное железо, выжимая из реакторов всю энергию до последней капли. Бичи врезались в кость — но теперь Деметрий понимал, что скелет Ш’Карра состоял не из кости, но из горячей бронзы и стали.

Оружейный огонь трепал Ш’Карра, как штормовой ветер. Его кожа была усеяна дырами от пуль, перепонки крыльев превратились в лохмотья. Всюду разлетались клочья демонической плоти. Зверь взвыл, и под натиском Деметрия его чудовищное тело потеряло равновесие и медленно завалилось на поверхность платформы.

Насильники включили свои прыжковые ранцы, вскочили на огромную, силящуюся подняться тушу и начали сечь ее цепными мечами, как дровосеки, разрубающие поваленное дерево.

Деметрий высвободил свои бичи и пробежал к голове демона, уклоняясь от его мечущихся рук. Он поднял штурмовую пушку и опустошил магазины прямо в морду Ш’Карра.

Бронзовый череп прогнулся и треснул. Разлетелись обломки извивающихся металлических жвал. Из глазниц вырвалось пламя, и Ш’Карр заревел от боли. Вокруг по-прежнему падал дождь из крови и мяса, поднятый цепными клинками Насильников, и болтеры всаживали новые снаряды в поверженное тело.

Деметрий хотел почувствовать смерть князя демонов, который дважды объявлял войну Торвендису. Вряд ли еще когда-нибудь будет подобная смерть.

Он раскрыл саркофаг и открыл свое иссохшее тело воздуху, чтобы предсмертные муки Ш’Карра влились прямо в его нервную систему.

Ш’Карр бешено дергался, но большинство Насильников держались и уворачивались от когтей, раздирая его шкуру клинками и огнестрельным оружием. Деметрий ощущал чистую, чудовищную боль, истекающую из князя демонов подобно жаркому мареву, гнев Кровавого Бога, смешанный с яростью зверя, загнанного в угол.

Шел дождь из крови. Кровь капала на обнаженную кожу Деметрия и огнем обжигала его нервные окончания. Он утопал в жаркой боли, что заново включала старые центры удовольствия, которые, как он думал, давно уже умерли. Сила этого переживания, которое Деметрий впитывал во имя Бога Наслаждений, должна была воистину польстить Слаанешу.

Ш’Карр выл. Это был высокий, ужасный звук. Среди Насильников на краю платформы вдруг началась какая-то суматоха, и Деметрий включил вокс-канал, чтобы понять, что случилось. Он был разгневан, что его отвлекли во время столь святого акта ощущения.

— …их сотни, отступаем к огневой поддержке, отступаем!..

Это был голос Хаггина. Его воины уже повернулись и отступали, окружая огнеметы и плазмаганы. И внезапно, словно темная волна, накатывающая на берег, над краем платформы взметнулась стена серой демонской плоти, запятнанной кровью.

Сотня демонов Кровавого Бога ворвалась на платформу, призванная воем своего князя. Первые ряды повалились под огнем болтеров Хаггина, но их было слишком много. На глазах Деметрия половина отряда Хаггина исчезла под бронзовыми когтями и щелкающими челюстями.

Сс’лл Ш’Карр рванулся, как дикое животное, и поднялся на колени. Тем временем Насильников теснили демоны, и они начали поддаваться.

— Убейте князя! — взревел Деметрий. — Убейте его первым! Держаться! Держаться!

Но приказы были бесполезны. Сотни атакующих демонов сметали отряды один за другим. Сс’лл Ш’Карр стряхнул с себя Насильников, которые еще держались за его спину — некоторые спаслись, отлетев на реактивных ранцах, другие беспомощно рухнули наземь, и громадные ноги Ш’Карра растоптали их.

Это было невозможно. Ш’Карр не должен был выжить, только не теперь, когда Деметрий поклялся подарить его смерть Слаанешу. Демоны прыгали на Деметрия, но он раскидывал их во все стороны, хлеща бичами и поливая прерывистым огнем штурмовой пушки. Вокс трещал от призывов к отступлению — Деметрий пытался их остановить, но те, кто подчинялся его приказам, погибали, окруженные и задавленные числом. Койвас еще оставался жив, но его боевые братья были полностью отрезаны от остальных в тени Ш’Карра и отбивались от стай демонов.

Деметрий должен был закончить свое дело сам. Он был в неописуемой ярости от того, что у него отняли смерть Ш’Карра. Его Насильники, величайшие воители Торвендиса, пришли в смятение. Враг, которого им приказали уничтожить, был по-прежнему жив, возвышался над ними и триумфально ревел, хватая когтями все новых десантников Хаоса и сокрушая их.

Но Деметрий поклялся убить Ш’Карра. Если придется сделать это в одиночку, то так оно и будет. Разбросав демонов, которые окружили его, он зашагал к громадному князю, и на его голой коже шипела демоническая кровь. Он перешел на бег, отбиваясь от врагов стволом штурмовой пушки и расчищая путь перед собой шипами своих кнутов.

Пушка разорвала на части последних демонов, которые стояли между Деметрием и его добычей. Он чувствовал, что боеприпасы почти закончились, а силовая установка едва не трескается от напряжения. Ему было все равно. Даже если ему придется год пролежать в бездействии, пока мастера ордена будут чинить его тело-дредноут, это убийство полностью окупит любую цену.

Ш’Карр увидел Деметрия и бросился на него. Пригнувшись, Насильник ушел от мокрых от крови когтей, атаковал ногу Ш’Карра, отчего тот снова повалился на колени, и выпустил очередь в туловище демона.

Кнуты Деметрия опутали шею Ш’Карра и заставили его огромный, похожий на лошадиный череп опуститься. Последние несколько снарядов с грохотом врезались в морду демона.

Огромные когтистые пальцы обхватили саркофаг Деметрия и оторвали его от земли. Ш’Карр дернул, и Деметрий ощутил вспышку боли в руке, когда кнуты оторвались от тела дредноута. Ш’Карр протянул другую руку и выломал руку со штурмовой пушкой из плеча.

Мир вокруг Деметрия закружился. От шока, нанесенного столь сильными травмами, пасмурное небо завертелось над головой, а башни города заплясали. Тысяча демонов бессвязно бормотала, глядя на него вверх, и гул их голосов смешивался с выстрелами последних сопротивляющихся Насильников. В воксе царила дикая какофония смерти, и Деметрий осознал, что он тоже кричит.

Оставался единственный шанс. Силовая установка дредноута добела раскалилась от тяжкой работы. Если перегрузить плазмопроводы, то оболочка лопнет, и он исчезнет в шаре плазменного огня, уничтожив вместе с собой голову и верхнюю часть тела Ш’Карра. Сам Деметрий погибнет, но он часто размышлял о финальном переживании смерти, и если оно смешается с гибелью Ш’Карра, то станет более грандиозным чувством, чем можно вообразить.

Деметрий все еще думал об этом, когда князь демонов вырвал из тела дредноута силовую установку и выбросил ее в море крови, бушующее внизу. Затем, с силой раскрыв саркофаг Деметрия еще больше, он запустил внутрь коготь и вытащил наружу кусочек живого мяса.

Сс’лл Ш’Карр уронил корчащийся комок плоти в пасть и почувствовал, как тот, все еще шевелясь, проскользнул по его глотке. Потом он повернулся к демонам, толпящимся у его ног, и сделал знак следовать за ним. Они одолели непростого врага, но их ждало еще много битв, которые утолили бы их жажду.

Леди Харибдия смотрела на руины внешних стен, пытаясь подавить тошноту от зловония запекающейся крови. Она удалилась в свои личные покои, где ничто и никогда не могло добраться до нее — но теперь, глядя в хрустальный шар, висящий в середине опочивальни, она начала сомневаться, что в ее городе остались безопасные места. Приглушенные звуки битвы проникали в крепость, подавляя стоны душ, заточенных в камнях, и эхо резни отражалось от стен.

Насильники держались изо всех сил. Она сделала правильный выбор, когда привела их на свои стены, ибо любой из них был равен сотне варваров-животных. Но на каждого десантника-Насильника приходилось более чем сотня захватчиков, а Деметрий еще не вернулся, как обещал. Фактически, леди Харибдия не получила вообще никаких известий от командира десантников. Кадуцея с элитными ударными ротами легионеров были окружены и зажаты в западной части города, где пытались остановить поток захватчиков, все еще изливающийся с западного берега океана крови. Войска леди Харибдии повсюду были разрознены, так как не могли использовать кровь так же, как враги, свободно перемещавшиеся по ней, куда угодно. Предполагалось, что для любой атакующей армии будет невозможно перемещаться по городу, но Ш’Карр и его проклятое колдовство совершенно изменили ситуацию. Теперь в ловушку попали сами легионы, которые пытались лицом к лицу сразиться с врагом, способным легко уйти и поплыть к другому месту атаки.

И теперь этот враг добрался до укреплений самой Крепости Харибдии.

Прилив из людей и демонов разбивался о стены. Они обрушили башни поблизости, чтобы создать пути, по которым могли скакать всадники и карабкаться пешие солдаты. Насильники разделились на отдельные бригады, которые возводили на каждой точке прохода заслон из болтерного огня, но с каждой минутой атаке подвергалось все больше участков стены. Взрывы вырывали куски из бастионов, люди выбирались из кораблей, брошенных на растущем рифе из трупов под стеной, и лезли вверх. Падали мосты и башни, становясь лестницами, ведущими на стены. На каждую брешь, зачищенную Насильниками, появлялась еще одна и изрыгала на стены поток вражеских воинов.

Поблизости раздался топот. Леди Харибдия отвела взгляд от жутких сцен на стенах и вышла из комнаты. Навстречу ей по коридору бежал отряд легионеров. Лица у них были перекошены, и у многих текла кровь из ушей и носов — леди Харибдия поняла, что даже в нынешнем состоянии ее крепость источала слишком чистые ощущения, чтобы большинство смертных могли выдержать их без побочных эффектов.

— Центурион, держится ли крепость? — потребовала ответа леди Харибдия.

Предводитель легионеров остановился и поклонился.

— Они наступают с северо-запада, моя госпожа. Они поднялись по жертвенному мосту. Мы закрыли эту область, но скоро за ними придет еще больше.

— Это святейшее из мест, центурион. Каждый шаг врага по этой земле — богохульство. Этого не произойдет.

— Их так много, моя госпожа. Говорят, что Насильники обречены.

— Я уверена, что слухи говорят многое. Но если вы еще живы, значит, враг еще не победил. Куда вы направляетесь?

— В сточные системы, моя госпожа. Мост заблокирован, значит, именно там они атакуют снова. Охотники за головами. Я видел их. Полуголые, измазанные краской. Они, должно быть, собрались со всей планеты…

— Ты проследишь за тем, чтобы их путешествие закончилось здесь. Крепость останется неоскверненной, или же ты умрешь, пытаясь сохранить ее. Понял?

— Конечно, моя госпожа.

Центурион выкрикнул приказ, и люди последовали за ним дальше по коридору и вниз по широкой лестнице.

Даже в самом сердце крепости не было покоя от какофонии войны. Когда враг будет побежден, начнутся бесконечные жертвоприношения, чтобы отчистить город от следов их присутствия, и только потом Слаанеш будет снова получать свою дань наслаждений.

Под ногами леди Харибдии вдруг раздался глухой треск и грохот падающих камней. Что-то взорвалось и унесло с собой немалый кусок крепости.

Почти сразу же последовал приглушенный шум людских голосов. Их было сотни, и они кричали, врываясь в крепость. Где-то, на много этажей ниже, захватчики проникли в крепость при помощи скрытности или хитрости. Лязг стали о сталь отмечал места, где они сталкивались с легионерами — но почти сразу после того, как вторжение было остановлено, раздался еще один взрыв, на сей раз ближе, и леди Харибдия услышала, как еще больше варваров ворвалось внутрь.

Она убежала обратно в свои покои, но тепло и уединение ее прибежища казалось хрупким в сравнении с войной, бушующей снаружи. Она пожелала, чтобы оскверненные полы крепости источали чистые и интенсивные чувства на том уровне, который она обычно предпочитала. Это была последняя линия обороны цитадели — встроенный в камни лабиринт наслаждений, который позволял леди Харибдии полностью отдаваться поклонению Слаанешу, мог перегружать и уничтожать разумы слабых людей. Последний шанс. Она должна убить захватчиков наслаждением.

Души будут петь еще приятнее, гобелены засияют немыслимой красотой, которая очарует или убьет любого смертного. Им встретятся курильницы, сжигающие настолько крепкий мускус, что он полностью парализует любого, кто вдохнет его, и ковры, пронизывающие яркими иглами боли тех, кто будет по ним идти. Леди Харибдия почувствовала усиленные, чистые удовольствия, эхом доносящиеся до ее покоев, но гораздо яснее она слышала вопли варваров и легионеров, умирающих одинаково.

Но это не продлится вечно. Ткань крепости была повреждена, и ее способность порождать столь головокружительные ощущения ослабела. Самым крепким захватчикам, возможно, удастся пройти через испытания наслаждений и выжить.

Леди Харибдия еще раз бросила взгляд в хрустальный шар. Насильники теперь превратились в небольшую группку фигур в голубых доспехах, окруженную ревущей ордой врагов. По-прежнему не было видно ни Деметрия, ни его «Громовых ястребов», но Деметрий был ее последней надеждой. Если остался хотя бы один летающий транспорт, она могла бы призвать его на крышу крепости, чтобы он унес ее в безопасное место.

Внезапно леди Харибдию шокировало осознание того, что она действительно задумалась о реальной возможности падения крепости.

Кровь мчалась по нижним уровням, варвары топтали шедевры искусства, которые леди Харибдия собирала всю жизнь. Вытряхнув ужас из головы, она побежала к лестнице, которая вела на верхние уровни крепости.

Далеко, далеко внизу, в каналах, вырезанных в блоках фундамента крепости, все заполнилось кровью. Туннели и камеры полностью утопли, тела верных слуг и легионеров медленно дрейфовали в темноте. Трупы захлебнувшихся узников качались под потолками подземных камер. Давно забытые складские помещения и застенки пропитались кровью, и их содержимое придавало ей странные оттенки. Бесценные гобелены на стенах были безнадежно испорчены. Пленные духи сердились и ярились, перенимая гнев Кровавого Бога, и в бешенстве уничтожали сами себя.

А на стене одного глубокого коридора смотрел в пустоту ряд эльдарских черепов.

Войска под командованием Кадуцеи были практически изорваны в куски. Они были заперты за импровизированными баррикадами на широких перекрестках высоко над западным краем города и полностью окружены захватчиками, изливающимися из соседних башен. Кадуцея вступила в этот бой с мобильной армией из семи тысяч ветеранов. Теперь их осталось едва ли три тысячи. Это были закаленные бойцы, которые прошли добрую дюжину кампаний, но сегодня они нашли смерть от рук немытых орд головорезов, которые недостойны были даже произносить имя Слаанеша.

Враг атаковал уже с десяток раз, и каждый раз его отбрасывали с тяжелыми потерями. Но их было так много. Кадуцея выглянула между разбитыми досками самодельной баррикады и увидела вражеских воинов, бегающих между балконами ближайших башен и за укреплениями, воздвигнутыми на трех дорогах, ведущих к этому пересечению. Периодически в то место, где она находилась, летели стрелы и тучи метательных дротиков, стучали о баррикады, лязгали о каменную поверхность дороги и иногда, если стрелку везло, со свистом вонзались в плоть какого-нибудь легионера.

Один из центурионов подбежал к ней, низко пригнув голову, чтобы какой-нибудь остроглазый кочевник не пронзил его стрелой. Кадуцея узнала его, но не смогла вспомнить имя — он уже более десяти лет служил в армии города, как и она сама.

— Под нами на юге есть движение, — доложил он. — Некоторые солдаты думают, что это подкрепления Чарриана…

— Подкреплений не будет, — коротко ответила Кадуцея. Раздвоенный язык быстро мелькал меж губ. — Мы — это все, что осталось. Наша цель — удержать столько язычников, сколько получится, и убедиться, что никто из них не пройдет глубже в город. Прекрати подобные разговоры, надежда сделает людей слабыми.

Если центурион и не был согласен, он об этом не сказал. Он лишь кивнул и направился обратно на южную баррикаду, где стояла его команда.

Кадуцея сказала правду. Окруженный и изолированный отряд никто спасать не будет. Они принесут больше пользы в качестве препятствия, а те, кто могли бы их вызволить, более ценны в других местах.

Демоническая половина напомнила, что некогда ее принесли в жертву Слаанешу, и если она пожертвует собой снова, то это будет честью.

— Атака с востока! — закричали с баррикады на другой стороне. Через миг град стрел и метательных копий оповестил об очередном нападении варваров. Мышечная память не подвела, и Кадуцея, не обращая внимания на дождь из стали, понеслась по открытому пространству на длинных, странно сочлененных ногах, быстрее, чем ее легионеры.

Стрела вонзилась ей в плечо, копье нанесло длинный порез вдоль бедра. Она добежала до укрытия восточной баррикады и вырвала стрелу — черноватая демоническая кровь брызнула коррозивной струей, а потом рана закрылась.

Она протиснулась среди легионеров и выглянула между досками баррикады. Враги находились в луковицеобразной средней части башни, расположенной недалеко на дороге. Кадуцея чувствовала их запах, жар дыхания, пот на коже.

Стук стрел утих. Враги атаковали — их были сотни, тысячи, они изливались рекой из окон и дверей башни и мчались к восточной баррикаде.

Легионеры не двигались. Никто не убил бы без приказа Кадуцеи.

Первые варвары метали копья и топоры, которые не долетали, падали и скользили по дороге. Кадуцея втянула пальцы правой руки в мясистое отверстие, которое появилось в запястье. Внутри замерцал белый огонь, и рука превратилась в уродливое биологическое оружие, которое даровал ей демон-паразит. Правая рука, хитиновая, похожая на крабью клешня, нетерпеливо защелкала. Демон жаждал крови, но женщина приказала ему ждать.

Метательный дротик врезался в баррикаду.

— Готовьтесь! — крикнула Кадуцея. Вооруженные копьями легионеры отвели их назад, держа одну руку на запасном оружии.

Вонь варваров была невыносима. Кадуцея знала, что ее может заглушить только запах крови.

— Бросайте! — приказала она. Стена копий взметнулась над стеной, как волна, и нахлынула на атакующих воинов, разметав брызги крови. Первые ряды сломались за секунду до того, как достичь стены.

Врагов потрепало, но они все равно лезли на баррикаду. Многие забрались на вершину и тыкали вниз мечами и топорами. Кадуцея вытянула руку и выстрелила сверхгорячей плазмой вниз. Ее окутало зловоние горящего мяса — три человека исчезло в багровом облаке испарившейся крови.

Всюду вокруг легионеры били копьями, а те, что имели только мечи, забирались на баррикаду и скрещивали клинки с атакующими. По обе стороны падали трупы варваров, стоял чудовищный гул — ужасная песнь ран и смерти. Отряды легионеров атаковали с флангов через баррикаду, клином вонзились в ряды варваров и сбросили десятки врагов с дороги, прежде чем отступить обратно за баррикаду.

Уже погибли сотни захватчиков и десятки легионеров. Сколько их еще было? Сколько им придется еще убить?

Недостаточно, сказал демон, и Кадуцея позволила ему завладеть собой. Клешня кромсала конечности и головы, пушка выбивала дыры в мерзостной массе варваров. Она наслаждалась запахом жареной плоти и текущей крови, горячими брызгами на своей коже и болью от сотни крошечных ран от стрел и удачных взмахов мечей. Вспышки демонического безумия вели ее вперед — чистый восторг разрушения, как будто она хотела разорвать на части реальный мир и оставить на его месте только незамутненный Хаос варпа.

Когда красная пелена, заволокшая разум Кадуцеи, исчезла, и демон убрался на задворки сознания, она стояла посреди дороги, баррикада осталась далеко позади, и гора искалеченных тел лежала под ее ногами. Немногочисленные остатки варваров убегали в башню, и враги в окнах готовились выпустить на позицию легионеров еще один залп.

Кадуцея заспешила обратно к баррикадам, и тут что-то привлекло ее взгляд.

Это была городская крепость вдалеке, неясно различимая из-за расстояния и облаков дыма, поднимающихся от башен, которые были взорваны или подожжены. Кровь фонтанами била из окон нижних уровней, стены вокруг нее кишели бойцами. Захватчики добрались до крепости и самой леди Харибдии.

Демон внутри нее сказал, что это неважно, что она бьется здесь, и есть еще много врагов, которых надо убить. Женская половина согласилась, и она вбежала обратно под прикрытие баррикад, когда начали падать стрелы. Здесь произойдет еще много битв, прежде чем настанет ночь и судьба города решится.

Леди Харибдия смотрела, как агонизирует ее город. Из наблюдательного купола на вершине крепости она могла видеть все до самых дальних границ своего шедевра. На вершинах сотни башен ярко горели пожары, другие же упали, как деревья, или же были полностью отрезаны от остального города, когда соединяющие их дороги обрушились. Всюду были зловонные орды варваров, и в некоторых местах все еще виднелись яркие шелка ее легионеров, которых было вдесятеро меньше, чем врагов.

Стены были утрачены. Насильники отступили в саму крепость, оставляя за собой след из куч трупов — из купола леди Харибдия слышала неприятный лай их болтеров и чувствовала, как двери и лестницы крепости заполняются мертвецами. Разрушения высвободили пленных духов, и они улетали в ночь, как сгустки дыма. Небо над головой кровоточило, как сам город, покрытое мокрыми язвами туманностей, из которых сочились разорванные звезды, и падающими кометами, как будто потерявшими сознание от ужаса. Только Песнь Резни не двигалась и холодно светилась, как булавка с драгоценным камнем, пронзившая небо.

Прямо под наблюдательным куполом что-то зашевелилось. Нечто сердито заскреблось в люк в полу.

Леди Харибдия оглядела свой роскошно украшенный купол. На глаза ей попался инкрустированный драгоценностями кинжал, возможно, подарок, или дань, или трофей ее войск — по всей крепости были разбросаны несчетные тысячи подобных вещей. Она подняла его и вынула клинок из ножен. По крайней мере, он был острый.

В различные времена леди Харибдия побывала почти в каждом амплуа служителя чувств, какие только могли назвать поклонники Бога Наслаждений — включая и воина. Она сражалась в битвах, которые бушевали по всему свету, и заняла свое место в армиях Хаоса. Но это было много лет назад. Сколько она может вспомнить? Годится ли для битвы ее элегантное, совершенное тело?

Шум стал громче. Нечто вцепилось в люк и пыталось вырвать его. Леди Харибдия отступила к хрустальной стене купола и в первый раз за очень долгое время ощутила страх. Ее город лежал в руинах. Ее армии превратились в крошечные очаги обреченного сопротивления. И сколько бы она не взирала с надеждой на небо снаружи, там не было ни Деметрия, ни его «Громовых ястребов».

Пол провалился, и нечто полезло в дыру. Раньше него появился запах — вонь огня и крови, гнева и мести. Потом показалась серая узловатая рука с когтями из бронзы.

Уродливая, массивная тварь, которая вскарабкалась в купол, некогда была демоном Кровавого Бога, но теперь стала чем-то более низким. В неестественной плоти существа остались уродливые вздутые шрамы на месте механизмов, вырванных из тела, его искривленные конечности многократно ломались и не вправлялись на место — но теперь оно было здоровее, чем раньше, ибо погрузилось в кровь и досыта напилось ей. На его теле бугрились мышцы, влажные от жаркого ихора, вытекающего из множества заново открывшихся шрамов. Глаза — алые щели, полные злобы — были прикованы к леди Харибдии.

С одного запястья твари свисала цепь. Цепь со звеньями из человеческих языков. В боку зияла свежая, сочащаяся рана от копья.

— Ты, — сказала леди Харибдия.

Зверь не ответил. Он шагнул вперед, разрывая острыми как бритва когтями мягкий пол купола. Леди Харибдия выставила перед собой кинжал, твердо стиснутый в изящной, похожей на паука руке.

Существо оказалось быстрее. Оно было быстрее, чем любой смертный. Она взмахнула кинжалом, когда оно бросилось, и глубоко ранила врага в грудь, увернувшись от щелкающих челюстей. Но оно стиснуло руку на ее шее, подняло и впечатало спиной в стену купола.

Ее скульптурный череп захрустел, пустотелые кости раскололись. Обезумевшие глаза леди Харибдии заволокла пелена крови. Демон снова поднял ее и швырнул в дальнюю стену. Хрусталь треснул. Как и ее позвоночник.

Она не могла двинуться с места. Не могла дышать. Ее тело переполняла боль, хрупкие, как фарфор, кости превратились в острые осколки. Кинжал выпал из сломанных пальцев. Демон поднялся на дыбы и вогнал когтистый кулак в живот, отчего ее захлестнула горячая волна агонии.

Она слышала стрельбу Насильников и боевые кличи атакующих врагов. Она слышала, как кровавый прилив бьется об основание крепости, и как трещит камень очередной падающей башни. В эти последние несколько мгновений ее обостренные чувства услышали, как умирает город, как рушится грандиозный храм. И запахи тоже нахлынули на нее — горящие руины и всепоглощающая вонь сгущающейся крови. Жаркий ветер страдания дул над ней, и она видела бледный свет смерти, поднимающийся над ее городом.

Это было финальное ощущение, величайшее благословение, обещанное Слаанешем. Даже умирая, его последователи должны были почтить его переживанием своей смерти. Но в этом не было ничего благочестивого — была боль, и внезапный холод, и ощущение полной ничтожности. Леди Харибдия не оправдала ожиданий Слаанеша, и в наказание ее смерть стала не предельным восторгом, но жалкой вспышкой боли, за которой последовала темнота.

Леди Харибдия все еще страдала за предательство своего бога, когда демон начал пожирать ее.

Для тех, кто умел чувствовать подобные вещи, смерть леди Харибдии была столь же громкой, как и пробуждение Сс’лла Ш’Карра. Это был жалкий, далекий, отчаянный плач. Волна, которая пронеслась по Торвендису от ее смерти, несла с собой крик брошенного, страдающего существа, а затем тишину.

Далеко на юге, в глубине джунглей, его услышал Крон. Он отметил уход леди Харибдии с некоторым удовлетворением, что ее постигла не героическая смерть. Потом он перестал об этом думать, потому что у него были свои дела, требующие размышлений.

Вокруг простирались густые джунгли. Двигаться сквозь них было все равно, что протискиваться через стену — у каждого растения были шипы, а у каждого животного — жало. Тело Крона усеивали царапины и следы уколов, и хотя он мог их достаточно быстро залечивать, боль оставалась болью, и все джунгли как будто вознамерились причинять ее в максимально возможных количествах.

Он рискнул применить колдовство и выставил вперед ладонь, окутанную черным пламенем, от которого злокозненные растения сморщились и увяли перед ним, открыв проход на поляну. Тусклый звездный свет сочился сквозь крону и пятнал круглый каменистый участок.

Эта поляна была ему знакома. Конечно, когда Крон видел ее в последний раз, джунгли еще не приползли сюда, но сомнений не было. Каменистая земля спускалась в углубление, в котором Крон узнал кратер от удара. Он пробрался среди ломаных камней и направился вниз. Из-под босых ног ускользали похожие на ящериц создания. На дне углубления был клочок почвы. Крон начал копать ее руками и наконец почувствовал холодный металл. Чародейское слово унесло землю и открыло изогнутую металлическую поверхность, покрытую обожженной краской, с маленьким круглым люком в ней.

Крон провел руками над люком. Под поверхностью загудели генетические сенсоры, защелкал, смещаясь, запорный механизм. Люк раскрылся внутрь, и наружу хлынул старый воздух, пахнущий машинами и топливом. Внутри включился свет, озарив одно гравитационное сиденье с колпаком жизнеобеспечения, привинченное перед множеством приборов управления и экранов показаний, забитых в крошечное пространство, едва способное вместить в себя одного человека.

Крон улыбнулся. Приятно видеть, что спасительная капсула все еще там, где он ее оставил — как будто Торвендис, почуяв в капсуле посторонний объект, отказался глотать ее и оставил у поверхности.

Крон расслабил свое старое тело, протиснулся в люк и занял сиденье. С шипением гидравлики над головой опустился колпак, люк закрылся. Начали мелькать показания приборов — температура, состав воздуха, целостность корпуса. На одном экране появилась топографическая карта окрестностей, на другом — вид ночного неба прямо над головой. Крон проверил счетчик горючего и убедился, что его еще много. В те времена, когда создавали эту капсулу, работа делалась на века. Капсула все еще была пригодна для полетов в космосе, и хотя это, по сути, была одноместная спасательная шлюпка, ей хватало ускорения, чтобы унести маленький груз обратно на орбиту.

Его было недостаточно, чтобы снова спуститься вниз. Но Крон уже достиг точки невозвращения — события, которые он запустил, приближались к кульминации, и он не мог их остановить, даже если бы захотел.

Из центральной консоли поднялся рычаг управления. Крон схватил его, включил единственный большой двигатель и почувствовал, как капсула выходит из-под земли. Еще один рывок, и она взлетела в воздух, пробила панцирь полога и рванулась вверх, к ночному небу.

Амакир наблюдал, как горит город. Уже было ясно, что силы леди Харибдии обречены. Неожиданная атака с океана крови разделила армию защитников на части, изолированные и сокрушенные мобильными отрядами варваров, которые нападали со всех направлений одновременно. Лидеры варваров, судя по всему, оказались куда сообразительнее, чем предполагала леди Харибдия — они одолели даже Насильников. В Мальстриме не было лучших солдат (не считая, разумеется, Несущих Слово), и нужно было быть гением тактики, чтобы заставить их ввязаться в заведомо проигрышную битву. Сс’лл Ш’Карр сломал все препятствия, которые не могли преодолеть варвары, и захватчики продолжали подавлять сопротивление города, пока крепость не оказалась в их руках. Последние бои завершатся, быть может, лишь через несколько недель, но сейчас, когда опустилась ночь, было очевидно, что град Слаанеша пал.

С гребня, поднимающегося к северу от города, ковен Несущих Слово видел, как битва разворачивается во всей своей красоте. Но их основная цель не была исполнена — здесь было много взрывов колдовства, но ни одной улики, которая могла бы привести ковен непосредственно к Карнулону. Они даже не были уверены, что он вообще в городе, и даже если он там находился, то найти его в таком месте представлялось совершенно невозможным.

Врокс восседал на выступе неподалеку и постоянно осматривал периметр, контролируя его своими многочисленными пушками. Скарлан, Феоркан и Пракордиан пребывали в полусне, Фаэдос и Маркело стояли на страже. Амакир сидел на камне, глядя на пожары, когда вдруг пришло сообщение.

В воксе вдруг возник шум. Не голоса, но жуткий, глубинный, булькающий звук, похожий на предсмертный хрип какого-то огромного существа.

— Макело? — позвал Амакир.

— Капитан?

— Разбуди Пракордиана.

Повисла пауза, пока Макело слезал со своего наблюдательного поста. Он потряс Пракордиана и пробудил его от полусна. Когда заблестела его руна подтверждения, Амакир проиграл последовательность шумов из своего коммуникатора.

— Это «Мультус», — воксировал Пракордиан, когда запись закончилась. Колдун был единственным в ковене, кто мог перевести сообщения машинного духа без использования приборов на мостике корабля. — Он что-то увидел.

Амакир оставил безумному духу «Мультус Сангвис» приказ следить за небесами, на случай, если Карнулон попытается покинуть Торвендис на космическом транспорте. Его слегка удивило, что корабль на самом деле вел наблюдение и сохранил достаточно техноума, чтобы проинформировать ковен.

— Скажи ему, чтоб дал подробную информацию о цели. И ее траектории.

Пракордиан передал эти слова не по воксу, но через связь собственного разума с гниющим психическим вздутием, который представлял собой дух «Мультуса».

— Это космический корабль, вероятно, одноместный, — воксировал Пракордиан через несколько мгновений. — Внешний вид незнаком. Несколько минут назад он вылетел из южных джунглей.

— Может ли «Мультус» проследить за ним?

— Корабль не защищен. Можно последовать за ним.

— Хорошо. Сообщи «Мультусу», чтобы он подобрал нас в этом месте, и мы отправимся в погоню. Если это Карнулон, то мы не можем себе позволить упустить его.

Амакир переключился на частоту отделения.

— Несущие Слово? — пять рун подтверждения замерцали на его голос. — Выходите из полусна, готовьтесь выдвигаться. Возможно, Карнулон сбежал, и мы последуем за ним на орбиту.

— А мы можем спрятать «Мультус»? — спросил Феоркан. — Если мы не должны быть здесь…

— Карнулон наверняка знает, что мы здесь. Скорость важнее, чем секретность.

Амакир знал, что хитроумный Феоркан предпочел бы таиться, а не объявлять всему Торвендису, что Несущие Слово присутствуют на планете, снова запустив «Мультус». Но поимка Карнулона была важнее всего остального, и, в любом случае, теперь, когда леди Харибдия мертва, на планете было немного сил, способных что-либо сделать с Несущими Слово, даже если бы захотели.

Амакир трусцой спустился с гребня к остальным членам ковена, которые уже проверяли свое снаряжение и были готовы подняться на борт. Макело все еще стоял на часах, а Врокс тяжело спустился вниз и вместе со Скарланом и Феорканом приступил к прочесыванию зоны посадки. Пракордиан сидел, скрестив ноги и закрыв глаза, и психически общался с «Мультус Сангвис».

— Он будет здесь в ближайшие два часа, — сказал говорящий-с-мертвыми, внезапно открыв глаза.

— Хорошо. На него можно положиться?

— У «Мультуса» ясный ум, когда он захочет, — ответил Пракордиан. — Если ему есть на что охотиться, он может быть весьма расположен к сотрудничеству.

— Он проследил траекторию цели?

Пракордиан улыбнулся.

— О да, капитан. Она двигается к Песне Резни.

Некоторые еще сражались. Но большинство уже начало отмечать победу.

Крепость леди Харибдии превратилась в пустую оболочку себя прежней. Пленные духи исчезли, живые витражи были разбиты, и их корчащиеся изображения больше не могли гипнотизировать нарушителей. В некоторые участки все еще нельзя было пробраться из-за усыпляющего мускуса и галлюциногенных благовоний, висящих в воздухе, но вскоре они должны были проветриться, и для празднующих хватало места.

Голгоф направлялся прямиком к крепости, когда узнал, что она захвачена. Похоже, леди Харибдия либо сбежала, либо погибла, и ее тело исчезло. Голгоф мечтал разорвать ее на части голыми руками, но, по крайней мере, он мог утешиться, сдирая со стен бесценные гобелены и веселясь рядом со своими братьями-воинами.

Звуки хриплого пения эхом отдавались по всей крепости. Голгоф, пошатываясь, взобрался по большой лестнице с бутылью какого-то трофейного вина в руке, погрузившись в туман опьянения после дня, полного резни. Крепость была огромна, здесь еще многое предстояло разведать и разграбить, и большая часть пока оставалась нетронутой. Кроме того, Голгоф все еще надеялся найти сжавшуюся в каком-нибудь алькове леди Харибдию или, по крайней мере, ее останки, чтобы их можно было прибить к шесту и носить, как свой личный штандарт.

Он вышел в бальный зал, обширное помещение с таким высоким потолком, что по его углам собирались облака. Пол был сделан из полированного черного дерева твердой породы, гипсовые стены покрывала лепнина в виде изгибающихся, двусмысленных узоров. В стены были встроены сотни часов, все — с различными наборами цифр, и каждое устройство работало на бьющемся человеческом сердце, вставленном в корпус. Все часы остановились.

Голгоф побродил по бальному залу, спустился по ступенькам в оркестровую яму, где лежали брошенные странные инструменты, и перешел в другую комнату. Это был холодный как лед винный погреб с бочками жидкого несчастья и дистиллированной боли. Голгоф прошел по галерее картин, которые стали черными и тусклыми, и на них виднелись лишь слабые извивающиеся следы прежних живых изображений. Тучи светящихся насекомых, заточенные в магических клетках, свисающих с потолка, освещали картины бледным неверным светом.

Здесь был небольшой зверинец с клетками и вольерами не более человеческого кулака, где содержались крошечные, украшенные драгоценными камнями насекомые и идеально уменьшенные звери. Голгоф узнал несколько маленьких версий горных хищников, которых съежили магией до такой степени, что они стали похожи на игрушки для детей, слишком трусливых, чтобы выслеживать настоящих животных. Очень немногие из этих существ были еще живы. Голгоф проигнорировал их и двинулся дальше, отдавая себе отчет, что пение пьяных воинов становится все глуше. Периодически раздавался отдаленный грохот чьего-то краденого болтера — Голгоф и сам нашел себе болтпистолет, но выкинул его вскоре после того, как из деталей начал вытекать дурно пахнущий гной. Все в городе казалось испорченным. Он знал, что надо сделать воинам, захватившим это место. Они должны разорить его и завалить карьеры под ним.

Дальше тянулся коридор, вдоль которого стояли статуи, оказавшиеся окаменевшими пленниками. Сколько из них были горцами, отданными в качестве дани своими подкупленными вождями? Говорили, что ниже верхних ярусов находятся темницы, где заключены мычащие звери, раньше принадлежавшие к человеческому роду. Сколько хороших и сильных людей встретили здесь судьбу, что хуже смерти — людей, благодаря которым Изумрудный Меч мог бы сохранить свое могущество и воинственность?

Что-то привлекло взгляд Голгофа. Это было живое существо — птица, которая беззвучно порхала по коридору навстречу ему. Голгоф сначала подумал, что она вылетела из зверинца. Она села на плечо ближайшей статуи и наклонила голову набок, любопытно разглядывая его. Оперение птицы было радужного сине-зеленого окраса, а глаза — маленькие и яркие.

Одну ногу охватывало кольцо для писем. Голгоф протянул руку, и птица позволила ему снять его. Он вытащил из кольца полоску пергамента и подумал про себя, жив ли еще Тарн, который мог бы прочитать ему письмо.

Слова на пергаменте закрутились, и вдруг Голгоф понял, что может прочесть их, как будто кто-то читал письмо прямо у него в голове. Он не любил, когда вмешивались в его разум, и смял пергамент в комок, но сообщение осталось. Оно висело перед его глазами и снова и снова повторялось в его голове: Стрельчатый Пик. Зал Старейшин.

Внезапно к словам добавился образ — огромный, темный, пыльный зал, тихий как могила, с клубками паучьих сетей, свисающими с потолка, и… чем-то…в середине — далеким и размытым, так что он не мог сфокусироваться на нем.

Потом он исчез, и перед глазами снова возник коридор.

Последний клочок сообщения всплыл в его мозгу — это была подпись. Крон.

Глава девятая

«Мультус Сангвис» беспокоился. С нижних палуб доносились странные стонущие звуки, приглушающие отдаленный рев двигателей, освещение на мостике тускнело и отбрасывало на пол и стены тени, похожие на пятна и потеки крови. Палубных рабов стало меньше, и они жались на краю мостика. Пракордиан выяснил, что «Мультус Сангвис» призывал их в камеру машинного духа и поглощал, пока Несущие Слово отсутствовали. Старый корабль становился хуже, как будто его заразила та же злоба, что охватила весь Торвендис.

Капитан Амакир видел с орбиты, как горит город. Система голопроекторов воспроизводила в воздухе в середине мостика яркое изображение поверхности планеты, на котором явственно виднелись клубы дыма, окутывающие инкрустированную рану в земле. Вскоре город превратится в разрозненные выгоревшие останки.

Феоркан был у навигационного штурвала и надзирал за вычислениями машинного духа. Пракордиан находился где-то наверху в наблюдательном куполе и с восторгом созерцал далекие разрушения, открыв свой разум отзвукам мертвых голосов. Все Несущие Слово отдыхали по-своему, потому что знали, что встреча лицом к лицу с Карнулоном может стать самой суровой схваткой за их долгие жизни.

— Мы кое-что нашли, сэр, — сообщил Феоркан. — Машинный дух только что увидел это в телескопы.

— Дай изображение, — сказал Амакир. Образ Торвендиса замерцал и исчез, сменившись видом звездного неба снаружи. Над одной, особо яркой звездой начал мигать курсор.

— Ближе?

Феоркан несколько мгновений пытался убедить сенсоры «Мультуса» дать приближение. Потом изображение снова поменялось.

На сей раз оно демонстрировало космический корабль. Он был окутан светом, отраженным от многочисленных солнц и лун Торвендиса, но это явно был корабль. По измерениям, которые потоком шли по нижней границе голографического образа, Амакир мог сказать, что он огромен, гораздо крупнее, чем «Мультус». Под массивным изогнутым корпусом висели мощные двигатели, зияющие уловители частиц тянулись от носа к расширяющимся трубам двигателей. Вперед торчали пучки сенсорных антенн. По сегментированному корпусу тянулись узкие окна, покрывая весь корабль точками света.

— Есть сигнал?

Феоркан покачал головой.

— Насколько может сказать «Мультус», корабль мертв.

Когда Пракордиан сказал, что Карнулон движется к Песне Резни, это казалось бессмыслицей. Одноместный корабль не потянул бы путешествие до звезды. Но теперь, конечно же, все было совершенно ясно: они нашли, куда направлялся Карнулон, и это была вовсе не звезда. Его цель ярко и холодно горела в небе, отражая свет солнц Торвендиса.

На обшивке космического корабля огромными буквами было выведено его название — «Песнь Резни».

Амакир подошел к аппарату связи и переключился на систему вокс-оповещения корабля. Его голос громом разнесся по «Мультусу».

— Несущие Слово, готовьтесь. Мы нашли его. Идем на абордаж.

Если бы Сс’лл Ш’Карр обладал разумом, хотя бы приближенным к разуму смертного, он мог бы утолить свою жажду. Он мог бы пресытиться кровью и убийствами, когда океан крови впитался обратно в землю под городом. Зловоние раздутых трупов, оставленных отступающими волнами, и давящая пелена дыма, зависшая между башнями, могли бы удовлетворить его страсть к разрушению.

Но Сс’лл Ш’Карр не был смертным. И не был он простым демоном — он был князем среди демонов, с душой, откованной из воли самого Кровавого Бога. Для Сс’лла Ш’Карра никогда не было достаточно крови. Если можно было свершить убийство, то он свершал его. И при бледном свете раннего утра, когда варварская орда Голгофа спала после дня веселья и ночи празднеств, он взялся за дело.

Голгоф проснулся от воплей. Он был один в какой-то галерее с колоннами и высоким потолком, где некогда стояли статуи из замерзших слез, растаявшие после падения крепости. В голове шумело от вина, которое он пил целыми кувшинами, движения были неуверенными. С трудом взобравшись на ноги, он почуял запах выгоревших пепелищ и пота тысяч спящих людей.

Крики, доносящиеся до него, были вызваны болью или страхом. Голгоф подбежал к ближайшей двери и выглянул в коридор за ней. За углом заплясали тени, и он увидел воина, который выбежал оттуда с горящим факелом в руке. Человек был заляпан кровью, глаза у него были дикие. Он был из какого-то горного племени, которое Голгоф не мог распознать. Варвар увидел Голгофа и закричал было предупреждение, которое так и не покинуло его горло.

Огромные силуэты появились за углом и зарубили человека сзади. Его талия разделилась пополам, хлынул поток крови, ноги и нижняя часть туловища упали под когтистые лапы, а остальная часть взлетела в воздух от яростной мощи удара. Факел упал наземь и замигал. Умирающие языки пламени отразились в поблескивающих асимметричных глазах. Демоны.

Голгоф потянулся за спину, безмолвно молясь, чтобы топор все еще был на месте. К счастью, он нашел его, но щита не было, а голова слишком отяжелела для колдовства. Он положился на древнейший из инстинктов — сражаться, и думать только потом, когда враг будет мертв.

Первый демон бросился на Голгофа и совсем немного промахнулся, когда тот отступил назад, в галерею слез. Мраморная дверь треснула, когда демон врезался в нее. Голгоф опустил топор и срубил устрашающих размеров кусок плоти со спины существа. Брызги жаркой демонической крови запачкали его кожу. Голгоф не обратил внимания на обжигающую боль, потому что второй демон полез через своего товарища, чтобы добраться до него.

Варвар яростно рубил по мечущимся когтистым лапам, надеясь, что защитит себя, искалечив врагу руки. Но он знал достаточно, чтобы догадываться, что демоны не чувствуют боль так, как смертные, и что даже утрата конечностей вряд ли сломит упорство такого противника.

Первый демон уже поднялся на ноги и мчался к нему, странно изгибаясь из-за сломанного позвоночника. Он зашел за спину Голгофу и бешено взмахнул когтями — Голгоф пригнулся и с удовлетворением услышал мокрый хруст, когда один демон принял на себя всю силу удара второго. Он рубанул по ноге первого противника, отделив от бедра мясистый кусок, и побежал.

Сейчас он просто не мог сражаться с подобными созданиями. В любой момент могла появиться еще дюжина.

Наверное, это были отступники, которые нарушили приказы Ш’Карра и пошли питаться по собственной прихоти. Даже князь демонов должен был признавать святость этой победы, когда человек и демон объединили силы, чтобы свергнуть прогнившую власть разврата.

Голгоф все еще твердил это себе, когда наткнулся на балкон, торчащий сбоку крепости. Здесь когда-то выращивали пышную флору, но теперь растения увяли и умерли. Голгоф видел отсюда город, простирающийся внизу и окружающий крепость, и стены, где столь много людей погибло, бросаясь на ряды Насильников.

Демоны пировали на кучах трупов. Люди сбились в испуганные толпы, окруженные демонами, которые по очереди кидались на них и утаскивали добычу, чтобы пожрать ее. Кровь текла среди укреплений, как вода, и демоны слизывали ее с камней или пили, как вино, в тех местах, где она скапливалась. Стоял чудовищный шум — бессвязное бормотание демонов, утоляющих жажду, вопли умирающих и отважные вызывающие кличи воинов, еще стоящих на ногах.

Те же звуки доносились с нижних уровней крепости, и те же сцены повторялись на далеких башнях и мостах, где воины-победители праздновали свой триумф и заснули потом.

Это было ужасающе — Голгоф слышал, как одновременно умирают тысячи людей.

Громадный силуэт Сс’лла Ш’Карра взобрался по одной из стен, окружающих крепость. Металлический череп был запятнан кровью и кусками плоти. Демоны собрались вокруг него и восторженно завизжали, когда он схватил полную горсть тел и втиснул их в месиво бронзовых жвал.

Голгоф был ошеломлен масштабом предательства. Ш’Карр использовал его воинов, чтобы победить ненавистную леди Харибдию, а потом низвел их до статуса обычной пищи. Ненависть, нахлынувшая на Голгофа, грозила уничтожить его, как это едва не случилось, когда он узнал об измене Грика.

Понадобились могучие усилия, чтобы подавить гнев. Контроль взяла на себя рассудительная часть разума, которая почти не давала о себе знать до обучения у Крона. «Время для ненависти настанет позже, — сказала она. — Пока что ты должен выжить».

Голгоф развернулся и снова побежал, слыша позади неотступное царапанье когтей демонов-преследователей. Из крепости должен быть какой-то выход, канализация или туннель для сброса отходов, или, может быть, можно сбежать даже через главные ворота, пока демоны слишком заняты пиршеством, чтобы обратить на него внимания. Ямы под городом достаточно велики, чтобы спрятаться. Он ясно знал, куда пойдет, когда выберется из города.

Стрельчатый Пик. Зал Старейшин.

Прошло несколько дней с тех пор, как «Мультус Сангвис» подобрал Несущих Слово с поверхности Торвендиса. Древний корабль выжимал всю скорость, поднимаясь на орбиту, но определить точное положение «Песни Резни» оказалось нелегко, и она была дальше, чем предполагали показания сенсоров. Странные помехи сделали навигацию практически невозможной. Самым точным указанием на местоположение «Песни Резни» был визуальный ориентир, ее белое свечение, и, ко всеобщему разочарованию, понадобился не один день, чтобы достичь ее. Как будто корабль знал, что они идут, и пытался спрятаться. Но постепенно «Мультус» приближался, и Несущие Слово достигли своей цели.

Зеленый индикатор на ауспике-сканере показывал, что воздух внутри «Песни Резни» пригоден для дыхания. Капитан Амакир снял шлем и ощутил запах этого места — механический, металлический, чистый и старый. Очень, очень старый.

«Песнь Резни» была древней, но иначе, чем «Мультус». Она была светлой и чистой, под светополосами сверкали полированные хромированные поверхности, каждая изогнутая стена выглядела гладкой и незапятнанной. Пол из блестящей серебряной решетки, стены из зеркального металла. Все космические корабли, на борт которых когда-либо ступала нога Амакира, были сто раз перестроены, имели внушительную, массивную архитектуру, и их покрывала патина и копоть. «Песнь Резни» же была настолько стара, что выглядела новой.

Амакир махнул ковену, чтобы они двигались вперед. Краткий жест сказал им, что они должны выстроиться в поисковом порядке — Феоркан во главе, Макело сразу за ним, следом Амакир, Пракордиан, Фаэдос и Врокс со Скарланом как замыкающие. Феоркан легко побежал впереди, не снимая шлем, чтобы сохранять преимущества авточувств.

Абордажный челнок с «Мультус Сангвис» доставил их в пространство между внутренним и внешним корпусом «Песни Резни». Этот промежуток был полон технических туннелей и проходов, которые вели к сенсорным антеннам на обшивке и оружейным платформам, и отсюда можно было добраться до любой точки корабля, если сохранять чувство направления.

Амакир хорошо понимал, что на корабле может быть что угодно. Как долго он находился здесь, на орбите демонического мира? Песнь Резни светила над Торвендисом столько, сколько помнили легенды, так давно, что мудрецы планеты включили ее в свои невероятно сложные гадания по звездам. И откуда она взялась? Как вообще она прибыла на Торвендис?

— Капитан, на ауспике пусто, — донесся из вокса голос Феоркана. — В этой области нет ничего живого. Куда мы идем?

— Нет смысла прочесывать это место. На корабле есть спасительные капсулы и челноки, Карнулон может использовать их, чтобы сбежать. Мы должны найти его как можно быстрее, и это наш главный приоритет. Движемся к мостику.

Феоркан согласился, и ковен быстро двинулся по корпусу. Коридоры и двери имели округлую форму, всюду в них висели пустые экраны показаний, и все было одинаково освещено яркими светополосами, тянущимися по потолкам. Улучшенный слух Амакира улавливал тихое, ровное и гладкое урчание механизмов, скрытых в глубине корабля.

Капитан слышал рассказы о том, что до начала истории, до того, как проклятый Империум Человека засеял звезды слабостью и невежеством, до ужасной Эры Раздора, из которой возник Империум, было время, когда технология правила человечеством. Многие секреты Темной Эры Технологий были утрачены, и остались лишь жалкие крохи информации. Возможно, этот корабль — реликвия темной эпохи? Мог ли он быть настолько стар?

Конечно, это невозможно. Рано или поздно Мальстрим поглощал все. Ничто не могло просуществовать в нем настолько долго. Но идея была соблазнительна — подумать только о силе, которую получит Амакир, захватив его, и о том, как будут уважать его за это Несущие Слово.

«Действительно, привлекательная мысль», — заключил он, проходя по коридору мимо огромной прозрачной стены, за которой виднелась огромная орудийная система, размером больше, чем иной космический корабль. Но у ковена было задание. Первым делом — Карнулон.

— Вот он, его план, — воксировал идущий спереди Макело, — так ведь? Этот корабль. Карнулон, видимо, нашел его и понял, насколько это мощное оружие. Теперь ему надо только включить его.

Амакир видел впереди алый силуэт Макело, крадущегося мимо переборок и механизмов.

— Возможно. Мы узнаем наверняка, когда он умрет, — Амакир переключился на частоту Феоркана. — Нашел направление на мостик?

— Ауспик-сканер показывает, что энергетические потоки исходят из одной центральной точки, — донесся ответ. — Где-то в сердце корабля. Много помех, но видно, что центр у них один. Энергии здесь много.

— Войдем в следующий же проход, который найдем, — сказал Амакир.

Освещение слегка замигало, урчание энергетического центра корабля стало немного выше. По полу распространилась легкая вибрация.

После бесчисленных лет сна «Песнь Резни» начала пробуждаться.

Голгоф не заметил, что холодный жесткий свет звезды над ним стал ярче. Все ночное небо как будто жестоко скалилось на него, туманности плевались звездами, а облака звездного газа уносились черными дырами, словно отворачивая от него лица. Ломаная линия гор Канис, окутанная нимбом звездного света, казалась ухмыляющейся пастью, готовой проглотить его.

Голгоф прополз по пологому склону и соскользнул в каменную расщелину, где ледяной ветер, несущийся с равнин, не мог его достать. Предгорья казались как никогда холодными и суровыми, бесплодными и безжизненными, как будто все места, куда ступал Голгоф, были обречены на прикосновение смерти. Он лег на землю, чувствуя, как ноет усталое тело, и попытался заснуть, но сознание, все еще заполненное ужасами, которые он узрел, продолжало бодрствовать.

Это был кошмар. Крепость кишела жаждущими демонами, которых не могли удержать немногочисленные отряды воинов, не заснувших и достаточно трезвых, чтобы обороняться. Голгоф смог пробраться на подземные уровни, прошел через целые акры, заполненные камерами, бойни, где пленников вскрывали и перерабатывали, и ямы для отходов, где тухлая кровавая жижа скрыла его запах от демонов Ш’Карра. Он слепо извивался, плывя по грязи, иногда нырял в глубину и не знал, сможет ли всплыть за воздухом, и порой яростно сражался с ползучими когтистыми тварями, которые лязгали зубами у его ног.

Карьеры под городом оказались еще хуже. Сверху падал дождь из частей тел. Там бродили слепые стаи выживших рабов, скорее хищников, чем бандитов, и Голгофу снова пришлось сражаться за свою жизнь. Он пытался забыть, как ел тех, кого убил, и даже тех, кого нашел, чтобы сохранить силу, ибо часы превращались в дни. Но он не мог забыть ничего.

Он переплыл реку крови. Он вскарабкался на гору трупов. Насекомые-падальщики отложили яйца в его ладонях и ступнях, и прожорливые личинки проели ходы наружу, оставив после себя открытые кровоточащие раны. В его слезах корчились белые черви, какие-то твари змеились под ногтями. Некоторые из них еще оставались там.

Он с трудом помнил, что делал после того, как вылез из шахт по склону из трупов. Наверное, большую часть пути он пробежал, зная лишь то, что он должен идти на восток, к горам и Стрельчатому Пику. Теперь горы были в пределах видимости. Голгоф осознал, что понятия не имеет, что будет делать, когда доберется до них. Может быть, в Зале Старейшин его встретит Крон? Где вообще этот зал? Голгоф о нем никогда не слышал, хотя стоило признать, что все известное о Стрельчатом Пике было лишь обрывками легенд из дней до его падения.

Но сообщение Крона дало Голгофу его единственную цель. Это было все, что у него осталось — его армия погибла, племя было вырезано, честь предана врагом, с которым он не мог сойтись лицом к лицу. Только истощение не давало гневу вскипеть и снова полностью завладеть им.

Почему? Почему боги не могли лишь однажды даровать ему свою благосклонность? Почему за каждым его триумфом следовали отчаяние и измена? Не успел он вообразить, что добился великой победы, лучший союзник истребил его воинов во сне. Голгоф никогда еще не доходил до столь низкой точки, даже когда он обнаружил, как Грик эксплуатировал Изумрудный Меч, или тогда, под восточными стенами, когда его атака расшиблась о непреодолимую оборону.

Если бы Голгоф мог взять весь этот мир и раздавить его, то так бы он и сделал, если бы это означало возмездие. Если бы он мог сойтись в бою со Ш’Карром сейчас, будучи сломленным и усталым, то сделал бы это, чтобы умереть во имя мести. Но он ничего не мог сделать. На Торвендисе для него не осталось ничего.

Под светом звезд проскользнула тень. Кто-то шел позади него через гребень. Голгоф повернулся, но слишком поздно — силуэт, очерченный плачущим небом, уже приблизился и стоял прямо за ним.

— Голгоф, — сказал он знакомым хладнокровным голосом. — Я знал, что если кто-то из нас и смог выжить, то это должен быть ты.

— Тарн, — ответил Голгоф. — Я думал, что я остался один.

Тарн перескочил через гребень и приземлился рядом с Голгофом. Тонкие пальцы убийцы были окровавлены и покрыты струпьями. На ладонях виднелись следы укусов — видимо, он голыми руками пробивался из города. Лицо было бледное и искаженное, но глаза, окруженные красной каймой бессонницы, были широко открыты и внимательны.

— Тебе не хватает веры, Голгоф. Нужно большее, чтобы убить меня.

— Есть другие выжившие?

— Может быть. Я их не видел. Если и есть, то они пошли не этой дорогой. Ты единственный, кого я смог выследить на востоке. И это вызывает у меня вопрос, почему ты направился именно туда. Это же очевидно, что Ш’Карр направится сюда охотиться за выжившими.

— Крон передал мне сообщение. Я думаю, он встретится со мной в Стрельчатом Пике, если я смогу до него добраться.

— Хотя это и неправильно, дурно говорить о своем вожде, — сказал Тарн, — я готов поспорить, что тебе надо передохнуть, прежде чем продолжать путешествие. Я найду нам еды и воды. А ты спи.

С этими словами Тарн исчез в темноте. И Голгоф, зная, что еще остался по крайней мере один человек, готовый убивать ради него, постепенно заснул.

На одном экране солнца, поднимающиеся над горами Канис, окутывали зубчатые пики золотой дымкой и окрашивали долины в молочно-серый цвет. На другом виднелись океаны, все еще окутанные тьмой, и звездный свет играл на поверхности воды, взбаламученной морскими чудищами, которые поднимались из глубин, чтобы кормиться мелкими существами верхних слоев. Можно было увидеть дюжину различных сцен, заснятых сенсорными системами «Песни Резни» и транслируемых на плоские экраны, которые парили в центре мостика.

Крон наблюдал, как разгорается новый день и умирает старый. Он смотрел на город и мельком видел демонов, дико носящихся по улицам, заваленным трупами. Он созерцал бродячие толпы беженцев, мирных жителей, на которых нападали сбежавшие рабы и воины, спасающиеся от демонов Ш’Карра. Сам Торвендис выглядел ленивым и насытившимся кровью. Но Крон знал, что демонический мир скоро снова будет жаждать. Одной битвы всегда недостаточно.

Мостик «Песни Резни» представлял собой сияющую бронированную сферу в несколько сотен метров в поперечнике, где парили круглые платформы, ярко светящиеся изнутри. Все приборы выглядели как призрачные световые линии в воздухе, создаваемые скрытыми голопроекторами, и сканеры передавали информацию на широкие плоские экраны, которые висели повсюду и следовали по приказу.

«Песнь Резни» выглядела так, как будто состояла из серебра и света. По сравнению с уродством Мальстрима, где было лишь безумие и кровопролитие, это был совершенно другой мир.

Крон стоял на центральной платформе и наблюдал за горами Канис и двумя крохотными фигурками, которые шли по верхним предгорьям к ломаным долинам среди гор. «Скоро, — сказал он себе. — Скоро».

Один из экранов издал гудок. Изображение на нем было подернуто статикой, и Крон по опыту знал, что это означает. Внутренние сканеры должны быть замутнены психической силой или колдовством. Экран был настроен на один из сканеров в технических переходах и фиксировал движение — размытые силуэты, похожие на людей, но гораздо крупнее, которые осторожно крались к мостику-сфере.

Военное отделение. Он уловил тусклый намек на алый цвет — значит, это Несущие Слово. Следовало ожидать, что им удастся проследовать сюда за ним. Жаль, что этому прекрасному кораблю придется узреть насилие, прежде чем все завершится. Но если так суждено, то Крон доведет дело до конца.

Крон взмахнул рукой, и дюжина экранов собралась вокруг него, демонстрируя подходы к мостику. Их было много — каждый корабельный коридор в итоге приводил сюда. Постепенно по ним распространялись помехи, означая, что Несущие Слово, по всей вероятности, привели колдуна. Походило на то, что Несущие Слово представляли собой ковен, состоящий из специалистов, способных справиться с любой ситуацией. У них должен быть командир, один-другой разведчик, кто-нибудь с тяжелым оружием. Хорошо натренированные и более целеустремленные, чем любые другие войска в Мальстриме, они должны быть твердо намерены исполнить свою миссию. Крон хорошо понимал, что эта миссия, скорее всего, включает в себя его убийство.

— Готов? — тихо спросил Крон.

Огни «Песни Резни» замигали в ответ.

— Хорошо. Открой арсенал и готовься.

— Стойте, — приказал Амакир. — Вперед пойдут тяжелые орудия.

Феоркан послал по воксу подтверждение, и они вместе с Макело и Фаэдосом встали по бокам закрытого круглого портала впереди, поджидая остальных. Амакир и Пракордиан двигались следом за неуклюже шагающим Вроксом, стараясь издавать как можно меньше шума. Крупнокалиберные пушки выросли из предплечий, рта и глаз облитератора, и под его кожей начали извиваться тяжелые ленты боеприпасов, похожие на толстые темные вены.

Он стоял перед дверью на мостик, широко расставив бронированные ноги для лучшей устойчивости. По жесту Амакира Макело и Феоркан сняли с ремней на доспехах фугасные крак-гранаты и прикрепили тусклые металлические диски по краям двери. Фаэдос достал две громоздкие цилиндрические мельта-бомбы и присоединил их магнитами к двери, чтобы ультравысокая температура взрывов заставила сработать крак-гранаты.

Амакир начал безмолвно отсчитывать секунды на пальцах. Три. Два. Один.

Гранаты одновременно сработали, превратив дверь в вихрь металлических осколков. Врокс тут же открыл огонь, каждая пушка извергала тяжелые снаряды, выбрасывая фонтаны докрасна раскаленных гильз. Воздух прорезали потоки пуль, яркие горящие точки устремились в хорошо освещенную сферическую комнату перед ним, и воцарился по-настоящему чудовищный шум.

Врокс шагнул в помещение. Видно было, как напрягаются мышцы под пластинами его брони, пока он с трудом шел вперед, борясь с отдачей пушек. Фаэдос, пригнувшись под потоками огня, боком вошел в комнату, опустив цепной меч и держа перед собой болтпистолет, готовый стрелять во все, что еще шевелилось. Феоркан последовал за ним, Макело сжался в дверном проеме, поводя в стороны своим снайперским болтером. Последним в комнату ворвался Амакир.

Помещение было залито светом. Его испускали круглые платформы, которые плавали в воздухе, как листья на воде и выглядели полностью состоящими из света, который снова и снова отражался от полированных стен сферической комнаты. Усиленные чувства Амакира немедленно выявили единственного потенциального врага: высоко наверху, на центральной платформе, стоял человек.

Отсюда он выглядел практически безобидным, ибо был стар, худ, бородат и с всклокоченными волосами. Одет он был в многослойное, просторное пыльно-бурое одеяние, чистое, но поношенное. И все же выражение его лица было очень и очень знакомо Амакиру — он выглядел как человек, который, как и сам капитан, прожил так долго и видел так много, что его уже с трудом можно было назвать человеком.

Карнулон сбросил с себя доспехи, и чародей его могущества способен был принять любую форму, какую только хотел. Это не впечатляющее обличье было как раз таким телом, которое он должен был носить, чтобы действовать на Торвендисе незамеченным. К платформе уже летели яркие вспышки болтов Макело и Фаэдоса, Амакир добавил к ним и свой болтер. Старик сделал жест, и платформа устремилась вверх и вбок. Фаэдос вскочил на ближайшую платформу, намереваясь подняться и встретиться с врагом лицом к лицу.

Старик был не вооружен. Амакир переключился на вокс-канал отделения.

— Прекратить огонь! — закричал он. Грохот оружейного огня Врокса затих и сменился жестяным лязгом гильз, все еще падающих на пол.

— Я могу застрелить его, капитан, — прошептал в вокс Макело.

— Удержи свою руку, Несущий Слово, — приказал Амакир. Потом он уже громко окликнул далекую фигуру.

— Собрат по легиону заслуживает достойной казни! — прокричал он. — Не такой смерти животного. Мы пришли убить тебя, Карнулон, но ты получишь выбор в том, как это произойдет.

Старик поднял руку, и одна из нижних платформ подплыла к ногам Амакира. Капитан ступил на нее и медленно вознесся вверх.

Темнота начала поглощать свет. Одна за другой серебряные стены чернели, и Амакир понял, что они проецируют изображение Мальстрима всюду вокруг. Как будто корабль целиком стал прозрачным или исчез и оставил людей на мостике подвешенными в космосе.

— Мы знаем, что ты покинул легион, Карнулон, — продолжал Амакир. — Мы знаем, что ты забрал свой корабль и сбежал из-под власти Лоргара и командующих Несущими Слово. Ты проигнорировал все переданные тебе приказы. Ты скрылся от кораблей преследователей и вынудил нас проследовать за тобой на Торвендис. Мы не знаем одного — почему. Если ты расскажешь, что тебе нужно на Торвендисе, то смерть твоя не будет ни безболезненной, ни быстрой, но на этом все закончится. Но если не ответишь, то мы будем вынуждены исторгнуть из твоей души, что сможем, а потом передать то, что останется, самому благословенному Лоргару и архичародеям легиона.

Амакир поравнялся со стариком. Тот был явно не вооружен и стоял в усталой, сгорбленной позе. Он знал, что побежден, и что отпущенный ему срок теперь измеряется секундами. Жалкий конец для космического десантника, который так долго служил пантеону Хаоса, но это было все, чего он заслуживал за козни против собственного легиона.

— Я прожил десять тысячелетий, — Амакир не останавливался, твердо намеренный сломить Карнулона, прежде чем покончить с ним. — Я видел бесконечное множество ужасов, которые могут постичь недостойных. Но даже я не в силах представить невероятные муки, которым они тебя подвергнут. Я мельком видел двор Лоргара и слышал вопли тех, кого он осудил, но мне не дано понять, как они страдают. Но ты узнаешь это, Карнулон, если заставишь нас. Я могу забрать твою голову, и Пракордиан допросит твою душу, но и легион получит свою долю. Ты можешь остановить это, если захочешь. Расскажи нам о своих планах против легиона, поведай, какая сила заставила уйти тебя из-под командования Лоргара, и покончим с этим. Ты будешь страдать, но боль закончится с твоей смертью. Расскажи, и сможешь умереть, по крайней мере, сохранив честь и зная, что братья понимают твое наказание. Выбирай, Карнулон.

Человек выпрямился, и его лицо посуровело. Стоя на фоне клубящегося Мальстрима, очерченный бледным светом звезд, он выглядел совсем не таким хрупким, как секунду назад. Он посмотрел прямо в глаза Амакиру. Прошло много, много времени с тех пор, как кто-то осмеливался на это.

— Карнулон мертв, — сказал старик. — Меня зовут Аргулеон Век.

Голгоф и Тарн вошли в тень Стрельчатого Пика, как раз когда садилось солнце. Путешествовали они в холоде и зачастую мучительно медленно, но ни разу не усомнились, правильно ли идут. Им надо было только следовать за гарпиями.

Они шли через небо широким потоком, массово мигрируя к городу, куда их, без сомнения, вели горы зловонной падали. Густая темная лента крылатых тел вела Тарна и Голгофа через темные долины и мерзлые хребты туда, где поднимались горы Стрельчатого Пика, чьи бока были усеяны зияющими дверными проемами и заброшенными пещерными жилищами.

Тарн шагал впереди, периодически останавливаясь, чтобы Голгоф его догнал. Его вождь все еще был сильно изможден, и только неотступное намерение узнать, что оставил ему Крон, заставляло его продолжать путь.

Тарн остановился у края очередного скального гребня, за которым шумела река. Голгоф вскарабкался следом и посмотрел вниз.

Это была река крови, и там, где камни поднимались над поверхностью, вздымалась розовая пена. Она текла по долине, выходя из пещеры с зубчатым устьем выше по течению, и несла с собой комки и обрывки плоти, которые сбивались у камней. От нее поднималось зловоние, и если бы Голгоф не пробыл так долго среди того же запаха, то его бы стошнило.

— Она, наверное, притекла сюда из города, — сказал Тарн, как будто разговаривая сам с собой. — Слишком много крови, чтобы впитаться в землю. Образовались подземные реки и растеклись по всему континенту. Наверное, пол-Торвендиса истекает кровью.

— Мы сможем перебраться через нее?

Тарн показал на место ниже по течению, где несколько больших валунов противостояли напору реки.

— Вероятно. Я точно смогу.

Голгоф посмотрел вверх, на вершины Стрельчатого Пика, где, возможно, его уже ожидал Крон. На обход реки могут понадобиться дни.

— Перейдем.

Двое мужчин пробрались по берегу к валунам, возле которых кровь текла бурным стремительным потоком. Тарн шел первым, прыгая с камня на камень с ловкостью, не притупленной недавними испытаниями. Голгоф пытался делать так же, но чувствовал себя тяжелым и неуклюжим, ибо усталость еще не покинула его тело после побега из города. Ему не нравилось, что Тарн, который подчинялся ему, когда существовал Изумрудный Меч, теперь вел его, как родитель ведет ребенка.

Голгоф добрался до дальнего берега, но, когда он перелезал через последний камень, руки соскользнули, и он скатился в мерзостную жидкость. Ноги подкосились на дне реки, и он упал лицом в кровь, так что густая ледяная жижа попала в рот и нос. Он с трудом поднялся на колени и затряс головой, протирая от крови глаза и волосы.

Тарн стоял на берегу. Он посмотрел на него сверху вниз и ничего не сказал.

Голгоф побрел к берегу. Взбираясь на сушу, он заметил, что два белесых камня возле его руки на самом деле — не камни, а черепа. Может, их принесло сюда из самого города?

Возможно. Наверное, Торвендис поглотил их и отрыгнул здесь.

Он подобрал один череп. Он не принадлежал человеку. Верхняя часть слегка сужалась, как и крупные глазницы. Нижняя челюсть была тонкая и заострялась к подбородку, сильно выделялись скулы. Лицо, видимо, было узкое, изящное, с большими зоркими глазами и маленьким тонким носом. Может, это был череп одного из тех странных существ, что томились в подземельях леди Харибдии? Голгоф бросил его в реку и последовал за Тарном вверх по склону. Он забыл о черепе и теперь пытался вытряхнуть свернувшуюся кровь из ушей.

У края долины начали появляться первые крутые склоны, где среди помета гарпий все еще лежали кучи тряпья. Между скалами скопились фрагменты скелетов, упавших сверху во время битвы за вершины. В склоне были вырублены грубые каменные ступени, ведущие к более широким улицам в горной высоте. Вскоре они пройдут под арками, которые обозначали власть различных племен, и мимо святилищ на обочинах, посвященных героям-варварам из тех времен, когда горные народы действительно правили своим собственным суровым миром.

В первый раз за великое множество веков люди племен вошли в Стрельчатый Пик.

В глубине корабля вспышка серебряного света вылетела из арсенала и устремилась прямо в руку Века. Несущий Слово впереди него только начал поднимать болтер, но сознание Века уже переключилось на холодный, расчетливый боевой режим. Человек, которого одни называли Кроном, а другие — Карнулоном, теперь был намерен называть себя своим первым и величайшим именем — Аргулеон Век.

Серебряный меч, посланный «Песней Резни» по немому приказу Века, источал тепло и гудел в его пальцах. Как будто и не было всех прошедших тысячелетий. Век и «Песнь Резни», столь близкие друг другу, что человеку стоило лишь подумать, чтобы корабль ответил на его приказ, вступили в еще одну битву, чтобы победить. Клинок был тяжел и хорошо знаком ему, и, дернув запястьем, он разрубил оружие Несущего Слово пополам.

Он видел порченые искры их душ, когда они вошли на мостик. Он знал, что этот воин — Амакир, капитан, чья преданность легиону провела его через весь Мальстрим по пятам Века.

Пробуждение Ш’Карра ослабило его, но теперь, на своей территории, Аргулеон Век чувствовал себя таким же сильным, как всегда. Амакир уклонился назад и предпочел упасть с платформы, чем встретиться с клинком Века, выкованным из сердца звезды и нестерпимо горячим для всех, кроме своего владельца.

Снизу раздался оружейный огонь. Век отбил в сторону два десятка пуль облитератора, еще три поймал свободной рукой и с проклятьем бросил их на пол мостика. Молодой, самый опасный, хорошо прицелился и выстрелил ему в висок, но Век дернул головой в сторону, и приглушенный болт прошел мимо него.

Век сделал два шага и прыгнул, пролетев сквозь переплетение трасс от пуль и приземлившись прямо перед облитератором, который в упор палил в него из всех орудий. Звездный меч рассек воздух, столкнулся с каждой пулей и разбросал во все стороны искрящиеся веера отраженного огня.

Громадный облитератор отшатнулся, когда несколько его собственных пуль вонзились в биомеханическое тело. Плоть одной руки потекла, вытянулась и застыла в виде костяного клинка со скрежещущими зубами на лезвии. Век уклонился от первого удара, парировал второй и рассек клинок надвое. В тот миг покрытый шипами бич, оканчивающийся ртом, как у миноги, вылетел из второй руки облитератора. Век схватился за бич, намотал его на кулак и рванул. Облитератор с силой врезался в стену возле двери, его броня треснула и разделилась, из-под нее потекла оскверненная кровь. Век замедлился, уклоняясь от болтерного огня других Несущих Слово, которые отступали в коридор.

Облитератор попытался встать на ноги, но Век был намного быстрее. Один взмах меча отрубил ему руку. Другой вскрыл чудовище от горла до брюха, и на пол вывалились полумеханические кишки. Серебристые змеящиеся внутренности запятнали собой прозрачный пол, сквозь который был виден бурлящий Мальстрим.

Век слишком хорошо знал, что нельзя считать облитератора мертвым. Яркая линия сверкнула в воздухе, и искаженная бионическая голова покатилась по полу.

Один убит. Самый медленный и самый глупый. Теперь за остальными.

Стрельчатый Пик был хладен и пуст. Его внутреннюю часть вырезали поколения гордых горцев, чьи племена, кланы и семьи постоянно стремились превзойти друг друга во внушительности и масштабе своих творений. Ввысь взмывали сводчатые потолки. Вручную вырубленные пропасти соединяли амфитеатры с тронными залами. Искусственные гавани возвышались на берегах озер, скопившихся в сердце горы. По стенам стекали нечистоты гарпий и покрывали землю под их гнездовьями, как одеяло, но ничто не могло принизить холодное величие этого города. Его архитектура была пронизана ощущением силы и чести. Это было гордое место, и гордость не погибла в племенах, которые построили его.

Зловоние грязи гарпий било Голгофа в лицо, но он не обращал внимание. Просторный каменный туннель, куда они вошли, полнился эхом от их шагов, и камень под ногами был гладко отполирован ногами поколений горцев, которые жили тут до падения города. По сей день там и сям лежали напоминания о вторжении леди Харибдии — утыканные стрелами скелеты, брошенные копья и щиты, импровизированные баррикады, которые были преодолены и разбиты.

На этот раз уже Голгоф вел Тарна. Оба они ничего не слышали о Зале Старейшин и не знали, существует ли он вообще, не говоря уже о том, где он находится. Они шли целый час вглубь, к первой горе Стрельчатого Пика, и путь им освещали тусклые лучи молочно-белого дневного света, который сочился вниз сквозь каналы, пробитые для освещения и вентиляции. Единственным звуком, не считая их собственных шагов, был вой ветра снаружи. Походило на то, что они тут были единственными живыми существами.

Они подошли к перекрестку, большому круглому залу, где соединялась дюжина путей, а на полу были вырезаны стертые от времени символы племен. Когда-то это было место торговли и переговоров, и в центре зала кругом стояли потемневшие золотые троны, на которых раньше сидели вожди с суровыми взглядами, обсуждая дела Стрельчатого Пика. Теперь с высокого потолка, подобно знаменам, свисала густая паутина, и на высоких тронах никто не сидел, кроме одинокого скелета.

— Куда теперь? — спросил Тарн.

Голгоф не ответил. Откуда ему знать? Намерение найти Крона и, быть может, начать мстить Ш’Карру довело его до этого места, но как он мог найти то, о чем никогда не слышал, в городе, куда нога человека не ступала уже сотни лет? Он злился на себя. Здесь можно было легко погибнуть. Все, что он прошел, закончится здесь, в гробнице Стрельчатого Пика или в слепом блуждании среди гор.

Он пнул стену. Вырвал топор из-за спины и швырнул через зал. Тарн наблюдал за ним с непроницаемым выражением лица.

Какое-то движение привлекло его взгляд, что-то маленькое и быстро двигающееся. Голгоф понадеялся, что это крыса, чтобы он мог растоптать ее и частично выпустить гнев. Или, еще лучше, гарпия, чтобы он схватил ее за крылья и оторвал их. Но это было ни то, ни другое. Это была птичка, крошечная, но стремительная, со сверкающими и переливающимися зелеными перьями. Та же птица, которую Голгоф видел в крепости, та, что принесла послание Крона.

Блестящая птица порхнула через зал в один из боковых туннелей. Голгоф устремился за ней, в темноту, и Тарн молча последовал за ним, перейдя на бег.

Туннель вел вниз. Голгофу периодически казалось, что он отстал от птицы, но всякий раз он снова слышал хлопанье крыльев и видел вспышку зелени в слабом свете. Теперь свет исходил от стен и пола — тусклое свечение, испускаемое неким странным фосфоресцирующим веществом, которое липло к камню бело-голубыми пятнами. Туннель вился все глубже, и Голгоф решил, что он описывал спираль, которая штопором вкручивалась в недра горы.

В конце концов он вышел в огромную подземную полость, воздух в которой был спертый и жаркий. Сверху свисали похожие на клыки сталактиты, с которых капала вода, собиралась в ручейки и утекала в невидимый водоем далеко внизу. Стены и потолок были слишком далеки, чтобы их увидеть, как будто под горой находился целый мир со своим небом. Эхо от шагов Голгофа, казалось, доносилось до него через целый век.

Пол переходил в мост, который изгибался вниз через всю пещеру к громадной неправильной сфере, похожей на каменное сердце, подвешенное в сердце пустоты. Мост вел к арке, вырезанной из камня, за которой простиралась темнота.

Маленькая сверкающая зеленая точка мелькнула сквозь арку. Голгоф последовал за ней, осторожно ступая по мокрому камню, чтобы не упасть, а мост меж тем становился все уже и уже. В воздухе слышался очень тихий стук, как будто они прошли так глубоко вниз, что смогли услышать бьющееся сердце Торвендиса.

— Ты знаешь это место? — спросил Голгоф.

— Нет. И племена, которые жили здесь, тоже не знали, — ответил Тарн. — Иначе они защищали бы это место от леди Харибдии.

— Если только они не предпочли сражаться с ней наверху, чем оказаться запертыми здесь, внизу.

Перед ними нарастало каменное сердце. Приблизившись к порогу, Голгоф смог различить лишь слабое фосфорное свечение впереди.

Он с осторожностью ступил в арку, зная, что Тарн держится рядом, позади. Внутри, у самого входа, птичка нетерпеливо прыгала по полу, все время оглядываясь крошечными темными глазами. Голгоф наклонился, чтобы посмотреть, нет ли у нее другого письма, но та взлетела, промелькнула через всю просторную пещеру и исчезла из виду.

Голгоф выпрямился, набрал в грудь воздуха и вошел в Зал Старейшин.

На потолке густо рос светящийся лишайник, заливая все помещение призрачно-бледным серо-голубым светом. Это был круглый зал величиной с самый просторный пиршественный чертог, и в центре его возвышалась огромная четырехугольная плита, похожая на саркофаг великанского размера. Бледный свет как будто сгущался вокруг него. Постепенно из свечения выросли человеческие силуэты, целая толпа, стоящая в нескольких футах вокруг саркофага. Появилось больше деталей, и вскоре Голгоф смотрел на лица и одежды светящихся призраков мужчин и женщин. Они повернулись, глядя на вошедшего. это были высокие, широкоплечие люди в тех же мехах и кожах, которые носили горные народы с самой зари существования гор Канис. Угадать их возраст было невозможно, ибо кожа у них была гладкая, но глаза — изможденные, абсолютно черные и лишенные зрачков.

— Еще один, — сказал один из мужчин.

— Не говори так, будто устал, — ответил другой голос, женский. — Сколько времени прошло с тех пор, как приходил последний?

— Все будет точно так же, — сказал еще кто-то, и Голгоф понял, что каждую фразу говорили разные голоса. — Они всегда одинаковые. Почему бы не спросить его? Видишь, его лицо побледнело.

Призрак мужчины подошел к Голгофу. Он был совершенно прозрачен.

— Ты. Знаешь ли ты, что это за место?

— Зал Старейшин.

Мужчина выглядел молодым и сильным, с волосами до плеч и луком за спиной. Может, это был погибший воин Изумрудного Меча, юноша, убитый в каком-то древнем сражении?

Призрак улыбнулся.

— А достоин ли ты здесь находиться? Если нет, Торвендис проглотит и выплюнет тебя в виде камня или дерева. Ни разу еще не случалось иначе. Когда был основан этот мир, нас поместили здесь, чтобы мы несли стражу. Мы — первые из Изумрудного Меча, и наша цель — сделать так, чтобы лишь тот, чья душа — чистая ненависть, мог увидеть это место и выжить.

Голгоф ухмыльнулся.

— Ненависть? Я ничего не знаю об этом месте. Но о ненависти я знаю все. Если бы я мог раздавить этот мир, я бы сделал это, только чтобы дать выход своей ненависти. Если бы я мог осушить Мальстрим, то сделал бы и это. Я бы сразился с богами Хаоса, если бы это дало ей отдушину.

Призрачный мужчина повернулся к толпе привидений, наблюдающих за ним.

— Итак?

К Голгофу подошла женщина. Это была воительница, каких взращивал Изумрудный Меч, прежде чем ослабеть. Волосы были коротко подрублены, и, несмотря на то, что ее меч состоял из того же клубящегося тумана, что и она сама, Голгоф видел, что он зазубрен и выщерблен от использования. Женщина положила ладонь на грудь Голгофа. Прикосновение было холодным.

Затем оно стало болезненным. Он почувствовал, будто его погрузили в лед, и чистый мучительный холод пронизал его до самых костей. Вдруг зал исчез, и он оказался высоко в небе и полетел над горами Канис. Поле зрения исказилось и показало ему долину далеко внизу, где бушевало жестокое сражение, и полдюжины племен сошлось в кровавой схватке. Громадный воин размахивал алебардой и с каждым ударом снимал голову. Голгоф видел алую, грубую ненависть в душе этого человека, который отказался от человечности и посвятил свою жизнь резне.

«Нет», — сказал голос где-то в голове Голгофа. — «У этого ненависть куда глубже, чем у него».

Сцена изменилась. Хватка холода снова сомкнулась на нем и потащила через небеса Торвендиса, пока в поле зрения не замерцали пронизанные болезнями южные острова. Зрение Голгофа устремилось вниз, и он увидел темную хижину из искаженного тропического дерева. Там была женщина, и она закатила тело мертвого мужчины под единственную кровать в доме. Каким-то образом Голгоф понял, что эта женщина уже убила многих в отместку за какое-то зло, причиненное ей, и убьет гораздо, гораздо больше в бесплодных попытках заглушить вой ярости в своей голове. Ненависть поглотила ее душу целиком и управляла каждым ее поступком.

«Нет. Не достаточно», — сказал далекий голос. — «У этого ненависть воистину глубока».

Еще одна перемена. Легендарные Багровые Рыцари в красных мантиях с капюшонами, закрывающими лица, стояли в круге и рассуждали, как сотворить еще больше злодеяний, прежде чем народ Торвендиса соберется с духом, чтобы восстать против них.

Нечто огромное и разумное, живущее в море, построило великий черный риф, сокрушающий проходящие мимо корабли, чтобы оно могло затягивать их экипажи вниз и чувствовать, как жизнь утекает из них в глубины мира. Оно сделало это, потому что хотело, чтоб мир страдал.

Могущественный волшебник вогнал посох чудовищной силы в океан, и тот закипел. Его гнев был столь велик, что лишь искоренение жизни могло его утолить.

«Нет», — донесся голос. — «У него больше ненависти, чем у любого из них. Она глубже и смертоноснее. Она привела бы его к еще более ужасным деяниям, чем те, что свершили они, если бы только у него была власть».

Сс’лл Ш’Карр из отдаленного прошлого Торвендиса, когда он впервые воцарился над ним, сидел на троне из костей, свалив у ног кучи из тысяч тел, пил кровь измученного мира и чувствовал, как ненависть Кровавого Бога пульсирует в его жилах.

Холод был ужасен. Он как будто пронизал все тело Голгофа и заморозил саму душу. Полностью обнажив его, они открыли его разум для изучения. С него сорвали все, что можно: воспоминания, слои личности, даже чародейство Крона, которое позволило ему пережить столь много испытаний.

Осталась лишь одна его часть. То, что билось в его сердце и сохраняло жизнь, когда все вокруг говорило, что он должен умереть.

Его ненависть.

Холод отпустил его. Он снова был самим собой и лежал, хватая ртов воздух, на полу зала, а призрачные фигуры старейшин Изумрудного Меча возвышались вокруг него. Воительница, стоявшая рядом на коленях, убрала холодную руку с его груди.

Ее черные глаза расширились от отвращения.

— Это… отвращение… насилие… предательство… это чистейшая ненависть. Она глубже, чем у любого другого живого существа на Торвендисе. Ты потерял все. Твоя ненависть чиста и рождена из предательства. Аргулеон Век сказал нам, что подобный тебе однажды придет в Зал Старейшин. Прошло так много времени, что мы и не ждали тебя…

— Это он? — спросил мужчина.

— И никто иной.

Вдруг фигуры начали таять и превратились в клубы дыма, который поднялся к потолку и исчез. Голгоф остался один. Если, конечно, призраки вообще здесь были. Дыхание стало хриплым и прерывистым, а от воспоминаний об ужасном холоде и чудовищных деяниях, которые показали ему старейшины, кружилась голова и дрожало тело.

И этот зал действительно был здесь с самого рождения племени Изумрудного Меча? А Голгоф — первый, кто пережил испытание? Он подумал, что, возможно, сможет найти здесь то, что позволит отомстить и начать восстанавливать племя. Это странное чувство в сердце было надеждой, но надеждой ожесточенной, искаженной ненавистью и гневом. Он заставит Ш’Карра истечь кровью. Он завладеет Торвендисом, неважно, чем придется пожертвовать. И тень от тотемов Изумрудного Меча ляжет на весь мир.

Огромный саркофаг затрясся, и его крышка со скрежетом отъехала в сторону. Голгоф поднялся на ноги, вгляделся внутрь и увидел что-то зеленое, сверкающего.

Это был длинный, тонкий клинок с рукоятью на две руки. Он полностью состоял из кристалла живого зеленого цвета, блистающего в молочно-белом освещении.

То самое оружие, которое когда-то держал в руках Аргулеон Век. О нем слагали легенды, которые Голгоф еще ребенком слышал у костров племени, вспоминающего о прошедших днях воинской славы. Это — Изумрудный Меч.

Он был нереален. Его не могло существовать. Изумрудный Меч — легенда, ушедшая вместе с эпохой Аргулеона Века и Последнего. Но он был здесь, прямо перед ним, и в тот миг Голгоф был абсолютно уверен, что это — действительно тот самый меч. Его совращенное и униженное племя было основано, чтобы охранять меч по приказу самого Века. Голгоф был последним в своем племени, и поэтому ему было суждено поднять оружие и свершить возмездие над теми, кто пошел против слов Века и уничтожил племя. Голгоф потянулся вглубь саркофага. Внутри пахло пылью веков, и воздух был так сух, что, казалось, высасывал влагу из кожи. Его рука сомкнулась на холодной кристаллической рукояти меча, и он почувствовал покалывание в пальцах.

Он был легок и настолько идеально сбалансирован, что как будто хотел, чтобы им взмахнули. Голгоф провел переливающимся клинком по воздуху, наблюдая за сверкающим зеленым следом, который он оставлял за собой, как падучая звезда.

Скальная порода под ногами задрожала. Тусклый свет замерцал, как умирающий костер. Внезапно стены зала начали двигаться вовнутрь и снова расходиться, словно живые, и издавать глубокий, хриплый, низкий звук.

Голгоф побежал к выходу и выскочил на мост, где Тарн уже пятился назад, готовый к побегу. Убийца бросил взгляд на меч в руке Голгофа, потом на огромный округлый валун, повернулся и бросился к другой стороне пещеры.

Голгоф оглянулся, прежде чем последовать его примеру.

Каменное сердце Торвендиса начало биться.

Фаэдос сопротивлялся успешнее, чем Врокс. Он был быстр и обучен тысяче различных приемов за те годы, что служил в рядах Несущих Слово. В бесконечных галереях генераторов неоплазмы, где гигантские цилиндрические турбины висели в паутине подвесных мостков, Фаэдос повернул назад и встретился с Аргулеоном Веком лицом к лицу.

Это было храбро, настолько, насколько можно было назвать храбрым все, что делали Несущие Слово. Этот поступок демонстрировал его преданность легиону, а она была для них типична. Аргулеон Век уже давно преисполнился к таким, как они, большим отвращением, чем к кому-либо еще. Немыслящие проповедники, которые прикрывали собственное своекорыстие и коварство ширмой фальшивой религии. С их кафедр провозглашалась ненависть, как будто это нечто священное, и они истребляли все, что стояло на пути, просто чтобы доказать, что они выше тех несчастных, которых растаптывают в прах. Вот что мог сделать Хаос — сгноить то, что есть человеческого в человеке, и жестоко заставить его верить в то, что он все еще чего-то достоин.

Фаэдос, прижавшийся спиной к перилам за углом, прыгнул на приблизившегося Века в надежде взять врага врасплох. Век перехватил своим клинком цепной меч Несущего Слово, втиснул его между зубцами и крутанул, вырывая оружие из хватки Фаэдоса. Тот выпустил рукоять и перекатился под рукой Века, выпустив в него очередь болтов снизу вверх. Век уклонился и почувствовал, как воздух стал обжигающе горяч, когда болты промелькнули мимо его туловища, достаточно близко, чтобы опалить одежду.

— Доспех, — сказал Век, и пластины брони, вылетев из глубин «Песни Резни», промелькнули в воздухе и с грохотом сомкнулись вокруг его тела. Многие элементы древнего снаряжения Века попали в руки пророков и тиранов Торвендисе, но «Песнь Резни» сохранила меч из сердца звезды и доспехи глубин в безопасности своего арсенала.

Броня была вырезана из костистых экзоскелетов гигантских морских существ, которые чистили дно океанов Торвендиса. Жесткие ребристые пластины из костей и хрящей упали на верхнюю часть его тела и руки, а кольчуга из метеоритного железа, словно шелк на ветру, протекла по воздуху и обмоталась вокруг живота и горла. Твердые шипы вытянулись вдоль спины, и боевые перчатки из зачарованной акульей кожи скользнули на пальцы.

Фаэдос поймал падающий цепной меч, но следующий удар отразили поножи из плотной и прочной, как железо, кости, которых еще секунду назад не было. Свободной рукой Век схватил Несущего Слово за ворот доспеха и швырнул в бок ближайшей турбины. Его пронзило электричество, выпустив фонтан бело-голубых искр, и он тяжело упал на пол.

Фаэдос боролся до последнего. Но мышцы горели внутри силового доспеха, и рука уже двигалась медленно. Ударом сапога Век отвел цепной меч в сторону, выбил его из рук, поймал и вогнал в поясницу врага. Цепные зубья вгрызлись в пласталь и кость. Фаэдос задергался, как насекомое на булавке, хватая ртом воздух, и умер.

Век не мог отрицать, что это ему понравилось. Он чувствовал почти такое же удовольствие, как тогда, много лет назад, когда он укрощал Мальстрим во имя Хаоса, штурмовал города и вырезал армии ради голосов в голове, которых называл богами. Он хотел утонуть в океане крови, наслаждаться в водовороте плоти, восторгаться распадом и владеть силами перемен, как оружием. Он сделал все, что они просили, и попросил взамен лишь, чтобы они даровали ему честь быть их величайшим чемпионом. Век полностью отдался Хаосу, и понадобилось десять тысяч лет, чтобы вернуть себя обратно.

Он оставил дымящееся тело Фаэдоса на мосту и пошел дальше, охотиться на оставшихся.

Занятный факт, но почти все легенды были истинными. Аргулеон Век действительно мог быть высотой с гору, когда хотел — но это было редко, потому что он давно запомнил, что меньшая цель живет дольше. Он ходил по дну океанов и охотился на тварей, что жили там. Он сорвал с петель врата Обсидианового города и сломал спину Сверхдемону, который в нем правил. Он выступил против армии инопланетных дикарей и убил их всех голыми руками. Он свершил все деяния, которые, как гласили легенды, произошли до прибытия на Торвендис, и многое из того, что было сделано после. И, прежде всего, он сражался с Последним.

Конечно, никто на Торвендисе на самом деле не знал, чем был Последний. Если кто-то и отгадал правильно, но его ответ потопили другие, выжившие теории. Те, что говорили, будто Последний был громадным могущественным демоном, или богом, повинным в заговоре против бесчисленных иных божеств варпа, или древней таинственной боевой машиной, оставленной чужаками. Век нашел бы всю эту ложь забавной, если она не прикрывала куда более страшную истину.

Истина состояла в том, что эту область космоса не всегда занимал Мальстрим. Тот факт, что Мальстрим вообще был здесь, частично был виной Века, и за это он никогда себя не простит. Скоро, сказал он себе, скоро станет известна правда, и тогда он, возможно, немного искупит все, что сделал. Этого будет недостаточно, и даже близко не хватит, чтобы уравновесить содеянное им зло. Но даже если его поступок — не более чем жест, то все равно это будет больше, чем все, чего он добился до этого.

Аргулеон Век бился с Узурпатором зеленокожих варваров и сжег Бессмертную Библиотеку Девяноста Семи Чародеев. Он ждал при дворах богов, когда Империум Человека еще только рождался, и смотрел на вселенную столь много повидавшими глазами, что мог взглянуть в лицо самого варпа и не сойти с ума. Он видел суть Хаоса, и то, что Хаос сделал с ним и чего потребовал взамен, и теперь знал, что ни один его прошлый поступок не стоил и толики того почтения, с которым люди относились к его памяти.

И причиной тому были вовсе не благие намерения в его сердце. Вряд ли Век мог найти в своей душе место для тех неисчислимых несчастных, из которых состояли уничтоженные им армии, и миллионы обитателей Торвендиса умерли ради того, чтобы привести в жизнь его план. Нет, не добро глодало его запятнанную скверной душу. Это был гнев.

В кои-то веки Голгоф оказался быстрей, чем Тарн. Он призвал все колдовские связи, которые оставил ему Крон, и скакал вниз со скоростью антилопы, неистощимой энергией морского кракена, не дающей устать ногам, выискивая кратчайший путь из Стрельчатого Пика глазами ястреба. Изумрудный Меч в руке освещал склон горы живым зеленым сиянием, а вокруг бегущих людей, словно град, падали камни. Снизу доносился такой звук, словно там бушевала сотня гроз, похожий на рев подземного бога.

Тарн отставал, хотя тоже бежал. Двое выбрались из туннелей Стрельчатого Пика скорее благодаря удаче, чем памяти, ибо никто бы не смог воспроизвести их путь в глубины, когда коридоры дрожали, как наполненные кровью артерии, и стены залов пульсировали. Теперь их разделил каменный ливень и чудовищные конвульсии горы, по которой они спускались.

Голгоф рискнул быстро оглянуться. Он мельком увидел Тарна, который споткнулся и схватился за руку, сломанную падающим камнем. Горный склон над ним бешено содрогался, и огромные каменные плиты отделялись, сползали и обнажали древние, белые как кость слои породы. Пики окружающих гор тряслись, выползая из каменных ножен, из них поднимались сверкающие острия и устремлялись в небо. Никогда еще горы Канис не были так похожи на зубы Последнего, зубы, усеивающие челюсти, что тянулись по всей длине континента.

Небо над головой зависло меж днем и ночью, искристый черный бархат Мальстрима пронзали яростные вспышки дюжины мрачных солнц, собравшихся взирать на разрушение.

Голгоф добрался до конца склона и помчался по долине. Какие-то часы назад здесь текла бурная река крови, но теперь ее края растрескались, и поток превратился в бурлящую густую массу глубиной по колено, приобретшую темный, почти пурпурный цвет из-за грязи, сброшенной трясущимися подножиями. Весь хребет как будто задрожал, и с шумом, подобного которому Голгоф никогда не слышал, земля вздыбилась, как океанская волна, поднимая его все выше и выше, пока перед ним не раскинулись все горы, от северного побережья и западных предгорий.

Весь хребет ломался, и гладкие белые пики поднимались из серого камня. Там и сям открывались глубокие разломы, и фонтаны магмы брызгали в воздух. Лавины сметали все на своем пути. Наполненные льдом долины трескались, как разбитое стекло. Подобно копьям, вниз били разноцветные молнии из тяжелых черных туч, принесенных яростными ветрами.

Земля прекратила вздуваться и снова обрушилась. Голгоф не знал, где Тарн, и даже где он сам. Он чувствовал, что сдвинувшаяся земля несет его к западным равнинам, где должно быть менее опасно, но всюду вокруг открывались пропасти, рушились огромные куски скал, и сверху прямо на него катились валуны.

Горы Канис разрушились вдоль хребта, уступая место чему-то куда более древнему и ужасному. Сердце, скрытое под высочайшими пиками, забилось еще сильнее, и Последний снова вырвался на Торвендис.

Глава десятая

Многие легенды претендуют на истину о рождении Торвендиса. Мифы о творении — одни из самых древних историй, которые рассказывали в свитах пророков и вокруг варварских костров, и у каждого народа, когда-либо обитавшего на Торвендисе, есть своя версия того, как появилась планета.

В ангаре «Песни Резни» размешалась стая истребителей, огромных хромированных хищников с дельтовидными крыльями и излучателями частиц, торчащими из фюзеляжей. Семьдесят машин, выстроенных аккуратными рядами, залитых ярким светом прожекторов высоко на потолке, ждали, когда их запустит приказ хозяина корабля, как ждали они все время с тех пор, как летали на бой с Последним.

Есть те, что говорят, будто планета — яйцо, отложенное во времена до богов, и однажды из него вылупится новое божество, которое покорит варп и начнет последнюю войну между всеми силами, после которой останется лишь Хаос. Другие считают, что Торвендис — сердце Мальстрима, превратившееся в камень, когда Хаос заразил собой эту варп-бурю и захватил ее, подобно личинкам, наполняющим труп. А есть и те, что умирали в защиту иной идеи: этот мир дарован реальной вселенной богами варпа, чтобы служить мостом, чрез посредство которого безумие Хаоса может просвещать невежественную реальность.

Аргулеон Век слышал большую часть этих легенд, и, возможно, лишь ему, если не считать самих богов Хаоса, известна правда. Потому что Мальстрим существовал не всегда. Однажды, бессчетные тысячи лет назад, это был лишь участок реального пространства, усеянный звездами и горсткой пригодных для жизни миров. Разумные виды, как свойственно им, заселяли эти миры сами или рассеивали по ним свое потомство. Когда ткань реальности слишком тонко растянулась, и сквозь нее просочился варп, бесчисленное множество живых существ погибло или сошло с ума на протяжении тысячелетий, пока законы реальности отменялись. Звезды проваливались внутрь себя, взрывались или мутировали в нечто иное. Варп поглощал планеты, переплавлял и мучительно превращал их в демонические миры. Их население либо погибало все как один, либо спасалось бегством, либо приветствовало демонические силы как спасителей или богов. Это было время чудовищного безумия и завоеваний.

Некоторые миры выжили. Были виды, слишком крепкие, чтобы сдаться без боя, как зеленокожие орды или ночные рептилии, коими заражены астероидные пояса. Другие были умнее.

Аргулеон Век не был единственным, кто знал, что некогда на Торвендисе жили эльдары. Но между тем, он был единственным, помимо богов, кто знал, насколько давно они здесь обитали. Когда-то Торвендис был жемчужиной павшей империи чужаков, принадлежавших к виду, который более всего ценил знание и власть над собой, и в дни расцвета повелевал технологиями, граничащими с самой могущественной магией. Торвендис был прекрасным миром с зелеными лесами, сияющими морями и высокими городами из стекла и слоновой кости. Это был мир знаний и культуры, место, ревностно охраняемое эльдарами, ключевое звено Паутины, которая связывала их империю воедино.

Но Торвендис оказался в сердце прорыва варп-пространства. Планетарные системы вокруг него были растерзаны, а их население — порабощено. Торвендис выстоял. Сначала его защищал флот боевых звездолетов, потом — щит из колдовских энергий, а в конце концов — лишь вера и изобретательность самих эльдаров. Хотя эльдары и долгожители, но все же смертны, и здесь они оказались отрезаны от своих сородичей. Они вымерли постепенно, один за другим. Торвендис же остался жить.

Здесь можно было хорошо спрятаться: ангар был просторен и полон истребителей, каждый из которых предоставлял неплохое укрытие благодаря подвешенным снизу креплениям для бомб и шасси. И именно сюда сбежали двое Несущих Слово.

Аргулеон Век чуял их — запах масла и древности на доспехах, пот, зловоние тел, оскверненных варпом. Он не слышал переговоры по воксу, но по тому, как далеко они были друг от друга, понимал, что каждый боевой брат теперь сам за себя. Их предводитель и псайкер ушли в одну сторону, эти двое — в другую, а опасный — в третью.

Век двигался медленно и тихо, опустив звездный меч, чтобы тот не выдал его сиянием, а доспехи глубин источали соленую жидкость, чтобы трущиеся друг о друга пластины не издавали звуков. Так приятно было снова идти в хитиновой броне, с клинком в руках, за врагом, с которым можно сразиться. Век знал, насколько соблазнительно может быть это ощущение, которое завлекло его в объятья Хаоса и поработило на тысячи лет.

Меж лесом шасси не было видно ни единого отблеска красных доспехов. Было время, когда он мог видеть и слышать все, что отважилось двинуться в лиге от него, но теперь он был стар, и дни славы, как он сам признавал, прошли. Придется охотиться на врага по-старому.

Век увидел болт, прежде чем услышал грохот выстрела — будто крошечное стальное насекомое, снаряд мчался к его голове. Он с удовлетворением отметил, что реакция у него почти так же быстра, как и раньше. Век пригнулся, и болт вонзился в корпус истребителя позади него. Стрелок же снова исчез в укрытии.

Чертовски хороший стрелок. Наверное, это разведчик.

Век перешел на бег и позволил себе ощутить некоторое удовольствие, когда его бегство заставило другого космического десантника обрушить на него бурю болтерного огня. Взрывчатые снаряды, выпускаемые на полном автоматическом режиме, загрохотали вокруг. Миниатюрные взрывы осыпали бок ближайшего истребителя, но Век прыгнул, оттолкнулся ногами от борта и перескочил на крыло стоящей напротив машины.

Несущий Слово был практически прямо под ним. Он пытался проследить за Веком, одновременно опустошая в него обойму. Век нанес рубящий удар вниз и отсек крыло истребителя, выпустив полумесяц искр, так что оно обрушилось на пол и заставило десантника Хаоса отскочить в сторону.

Рука с клинком рефлекторно рванулась вверх, чтобы отразить болт разведчика, выпущенный в тот же миг, как Век оставил себя открытым. В эту долю секунды второй космический десантник нырнул под истребитель.

— «Песнь Резни», дай контроль над истребителями! — закричал Век. Он спрыгнул с корабля, а болтерные снаряды раскололи кабину позади него.

— Да, мой повелитель, — ответил металлический голос древнего корабля прямо в ушах Века, и тут же в кабинах семидесяти кораблей засветились приборные панели.

Враги едва не достали его. Долей секунды раньше или позже, и они бы попали ему в голову или сбили с ног выстрелом в туловище. Он был стар и медлителен, а против него была пара десантников-предателей, которые сражались так долго, что действовали как один. Разведчик лучше стрелял, но другой десантник был более несдержан, и вместе они могли его убить.

Аргулеон Век был величайшим чемпионом на памяти Мальстрима, и он бы не добрался до таких высот, если бы не знал, как опасно недооценивать врага. Он поднял руку, и один истребитель внезапно рванулся с места, испуская синее пламя из реактивных двигателей. Машина поднялась в воздух, открыв прячущегося под ней космического десантника. Когда Век опустил руку, истребитель рухнул, разбился о пол ангара и разметал повсюду клочья металла. Десантник отчаянным перекатом ушел из-под удара. Век взмахнул рукой в сторону, и еще один корабль врезался в первый, расшиб бак с горючим и поднял столб пламени в воздух.

Несущий Слово бежал к ближайшему укрытию, объятый огнем. Век знал, что благодаря силовым доспехам тот мог не обращать внимания на пламя. Но он горел, как яркий маяк, а Век не пропускал подобные возможности.

Он ринулся к нему, отталкиваясь от фюзеляжей кораблей и кувыркаясь в воздухе, чтобы уклониться от болтов, которые выпускал в него разведчик. Век добрался до истребителя, под которым пытался укрыться пылающий космический десантник, заскочил на него, перекатился по крыше и прыгнул в пространство под брюхом, рубя на лету мечом из сердца звезды.

Звездный клинок не питал ни малейшего уважения даже к самой древней силовой броне. Космический десантник даже не успел понять, что Век рядом, когда меч прошел сквозь середину его шлема и ворот брони, рассек грудь, живот и пах. Чисто разделенное надвое тело космического десантника распалось, испуская струи крови и мерзкое зловоние внутренностей.

Боль вспыхнула в свободной руке Века. Благодаря быстрой реакции тело не пострадало, но выстрел разведчика все равно задел его, болт зарылся в хитин доспехов и взорвался глубоко внутри. Мышцы были повреждены, и Век почувствовал, что треснула кость.

Глупый, медлительный старик.

В нем поднялся гнев, и он приказал дюжине истребителей подняться в воздух, пометаться по ангару и обрушиться дождем из металла, круша корабли повсюду вокруг. Запустилась цепь красочных взрывов. Он превратил еще больше машин в горящие обломки и разбросал по металлическому полу пылающие корабли. Летящие осколки разбили прожекторы на потолке. Волна жаркого воздуха наполнила ноздри Века всепоглощающим запахом топлива и огня.

Мимо промчался шальной болт. Разведчик был в панике. А чтобы заставить космического десантника запаниковать, нужна была серьезная причина — должно быть, он заперт где-то посреди горящих обломков и надеется убить Века выстрелом наугад, чтобы можно было выбраться на открытое пространство и затушить огонь.

Никому за много тысяч лет не удавалось попасть в Века выстрелом наугад. К куче металлолома добавилось еще несколько истребителей, принесших с собой массу ящиков с боеприпасами, которые взорвались в огне, как огромные батареи фейерверков. Один угол ангара полностью забился останками кораблей, наваленных до середины стены и окруженных кольцом топлива, пылающего синим пламенем.

Поразительно, но разведчик еще был жив. С безвольно висящей рукой, объятый огнем, он пытался уползти от кучи обломков. Его болтер был сломан, но здоровой рукой он снял с пояса болтпистолет.

Век зашагал по горящему полу, и огонь потрескивал на доспехах глубин. Разведчик выпустил в него весь магазин болтпистолета, но тот видел каждый снаряд, несущийся к нему, и отбил их все в стороны. Шлема на космическом десантнике не было, и Век видел незащищенное, покрытое волдырями лицо. В его глазах горела решимость, а то, что осталось от губ, исказилось в оскале. Он выронил пистолет и вытащил боевой нож.

— Стоишь до конца, — сказал Век почти что с жалостью. — Что они сделали с твоей душой, что ты столь слеп?

Разведчик не ответил. Возможно, губы сплавились воедино, или же ему выжгло горло. Возможно, он просто не желал отвечать тому, кто столь яро противостоял всему, во что верили Несущие Слово.

Век поднял клинок из сердца звезды и отрубил ему голову.

Поверхность Торвендиса переливалась, словно в жаркой дымке. Пески и скалы извивались, внезапно освободившись от своих оков. Изумрудный Меч был вынут. Последний вышел на волю. Торвендис знал, что настал конец всему, и так как Торвендис и Последний были одним и тем же, он был этому рад.

Сверкающие зубы погрузились в землю, оставив лишь обломки своих каменных ножен там, где когда-то возвышались могучие горы Канис. Земля застонала, когда они ушли на глубину, промчались сквозь мантию планеты и окружили город, где раньше правила леди Харибдия, а теперь пировала воющая орда демонов.

Поднялся новый горный хребет — это челюсти Последнего кольцом охватили город, раскрыв огромную круглую пасть в тысячу километров поперек. Сс’лл Ш’Карр поднял взгляд от трупов, наваленных у его ног, и уставился на белые, как кость, шпили, вздыбившиеся над городом и начавшие смыкаться.

Ни один смертный не в силах понять, что за мысли живут в сознании демона. Но если Сс’лл Ш’Карр вообще способен был чувствовать страх, то он почувствовал его именно в тот момент, когда пред избранным Кровавого Бога поднялся враг, которого даже он не мог одолеть.

Океаны бурлили в экстазе или от боли, и от их судорог на северные берега обрушивались высокие волны, а южные архипелаги проваливались под воду. Титанические кракены, которые на протяжении эпох не покидали океанское дно, поднялись, сами похожие на огромные живые острова, чтобы один лишь раз взглянуть на небо Торвендиса, прежде чем умереть.

А небо тоже умирало. Кроваво-красные полосы, подобные воспаленным рубцам от плети, вырвались из-за горизонта. Внезапно налетевшие бури разорвали надвое толстые черные покрывала облаков и открыли в небесах чистое, текучее великолепие Мальстрима. Разломы в тверди изрыгали фонтаны лавы, что взметалась высоко в воздух и падала обратно черным каменным дождем.

Там, где когда-то были предгорья хребта Канис, Голгоф и немногие оставшиеся в живых люди племен сжались в укрытиях, спасаясь от густого кислотного дождя. Гордость уже не мешала Голгофу броситься под узкий скальный выступ, спрятать голову в руках и молиться любому богу, который готов был услышать, чтобы погибель, обрушившаяся на мир, не забрала и его. Он все еще держал Изумрудный Меч — хотя, несомненно, обретение меча навлекло на Торвендис все эти разрушения, оружие было единственным, что у него осталось. Даже ярость уже не поддерживала его. Он видел, как огромные каменные плиты поднимаются там, где раньше были топи, и расплавленная порода, пузырясь, поднимается из обломков гор и покрывает их огненной паучьей сетью.

Никогда еще он не видел подобного опустошения. Его размах был столь велик, что даже Голгоф забыл о глубинах своей ненависти.

Он не мог знать, что именно его ненависть сделала все это возможным, и что племя Изумрудного Меча, которое он практически уничтожил, было ключом к катастрофе. В отчаянии он вопрошал себя, не Последний ли это, пришедший снова завладеть этим миром, как на протяжении всей истории Торвендиса предсказывал не один пророк. Вряд ли его бы утешило знание о том, что он прав.

Джунгли корчились, и густые деревья шумели в восторге от ужаса, даже когда молнии врезались в них и разжигали пожары, от которых в небо поднимались громадные столбы дыма. Отдаленные места, что за последние несколько сотен лет не принимали участия в истории Торвендиса — ледяные шапки, извивающиеся коралловые отмели, занимающие половину океана, титанические скелеты с городами, выстроенными в черепах — тоже страдали. Некоторые оживали там, где жизнь невозможна. Другие погружались под волны или улетали высоко в небеса.

Торвендис дергался и выл. Даже мантия и ядро, пульсируя в муках, вышвыривали фонтаны лавы из-под поверхности. С орбиты это выглядело так, будто Торвендис истекал кровью.

Самый молодой и самый опасный из Несущих Слово был последним, с кем должен был сразиться Век. Он знал, что их лидер все еще на корабле, но, пока он шел от горящего ангара к ядру, где обитал машинный дух, «Песнь Резни» доложила, что капитан Несущих Слово находится на техническом уровне. Это означало, что он пытается сбежать вместе с псайкером, вернуться через абордажный шлюз боевого челнока, на котором прилетел ковен, и отступить на собственный корабль.

Но ему не удастся. Сбежав, он предпочел окончить свою жизнь в побеге, а не в схватке, и обрек псайкера на ту же участь. Молодой Несущий Слово был умнее своего капитана в одной очень важной области — он знал, как умирать, и это было редкое, ценное качество, с которым Век редко встречался, хотя и повидал немало смертей.

Машинный дух «Песни Резни» был, наверное, даже старше, чем остальной корабль. Век нашел этот звездолет в начале своего восхождения в Мальстриме и еще тогда понял, что он особенный. Это был, вне всякого сомнения, реликт Темной Эры Технологий, и лучшим доказательством этому служил его машинный дух. Ядро напоминало арену, окруженную высокими серо-черными хранилищами памяти размером с дома, на поверхности которых играла легкая световая рябь. Широкий круг из темного стеклянистого камня между ними был полон призрачных огоньков, образующих сложные формы и закрученные узоры, которые распадались и появлялись заново так же быстро, как мысли «Песни Резни». Совершенно разумный корабль был компаньоном в той же мере, что и транспортом, а также советчиком и адъютантом, как и оружием. Несущий Слово выбрал это место, потому что считал, что можно взять «Песнь Резни» в заложники и пригрозить Веку битвой в средоточии сознания корабля. Умно. Единственное решение, которое могло дать ему шанс. Хранилища памяти содержали больше информации о жизни Века, чем тот помнил сам. Никакой пиротехники здесь не будет.

Век вышел на арену, купаясь в свете. Было время, когда он владел оружием, стреляющим очередями разумных плотоядных личинок, которые выискивали все живое, или мог выпустить демонических рвущих гончих, способных выследить врага только по запаху. Но его снаряжение было по большей части утрачено в бою с Последним или превратилось в священные реликвии на Торвендисе, поэтому придется обойтись мечом и умом.

— Ты знаешь, что не можешь просто застрелить меня, — громко сказал Век. — Я видел тебя на мостике. У тебя облегченный болтер старого образца с заглушенными боеприпасами и оптическим прицелом. Без автоматического огня, только один выстрел за раз. Ты достаточно умен, чтоб понимать, что это не может мне серьезно навредить. Так что за трюк ты припас?

Ответа не было. Но Век чувствовал запах Несущего Слово, пряностей, используемых в ритуалах обслуживания доспехов, и химикаты из выхлопов ранца. Он ощущал незваное присутствие в святая святых машинного духа.

— Я знаю, через что ты прошел, — Век говорил почти так, как будто дружески беседовал. — Когда-то я был таким же. Совсем таким же. Я родился с сильным телом и еще более сильным умом. Я хотел стать кем-то, но вселенная столь обширна, и в ней всегда есть кто-то сильнее. Может быть, некий незнакомец сказал тебе, что ты — больше, чем ты? Или это была какая-то старая книга или стершийся от времени слух? Может быть, ты сам искал силу, потому что был уверен, что ее можно найти. Думаю, Несущие Слово нашли в тебе добровольца. Может, ты встретился с ними. Они рассказали тебе о могуществе, которое можно получить, и показали, и ты им поверил. Ты сильнее, ты отважнее, ты можешь сразиться с чем угодно. Боги лишь попросили, чтобы ты забыл кое-что из того, во что все равно никогда не верил. Хаос — безграничный источник силы, из которого можно черпать и не платить практически ничего.

В тенях раздался приглушенный выстрел. Век увидел рябь, которая тянулась за снарядом, рассекающим воздух, шагнул в сторону, уходя от него, и позволил ему пробороздить уродливый шрам на полу.

— Нервничаешь, Несущий Слово? Не можешь больше слушать, да? Теперь нашелся тот, кто может на самом деле знать, во что ты превращаешься.

Век проследил за траекторией болта, но тени поглощали те немногие движения, которые он мог бы увидеть. Несущий Слово находился на проводниках энергии, которые соединяли башни памяти, двигался быстро и тихо, а после каждого выстрела менял позицию. Так могло продолжаться, пока у космического десантника не кончатся боеприпасы, или пока он не решит исполнить угрозу и разрушит душу «Песни Резни» осколочной гранатой.

Век медленно двигался кругами. У него не было стрелкового оружия, и самые мощные из его инструментов были рассеяны вдалеке. Ему придется использовать наиболее могущественное оружие из тех, что он имел.

Правду.

Макело осторожно занял позицию за серо-черной башней, и его хорошо смазанные доспехи не издавали ни звука. Он выглянул из-за укрытия и увидел, что Аргулеон Век ищет его взглядом и держит меч наготове.

Правда ли это? Действительно ли они преследовали легендарного Века, а не Несущего Слово Карнулона? Это безумие. Но все же, готовясь к путешествию на демонический мир и во время пути, Макело прослушал множество легенд Торвендиса и так и не узнал ни одной, повествующей о смерти Аргулеона Века. Чемпион Хаоса мог прожить неисчислимые годы — так, капитан Амакир сражался в Ереси десять тысяч лет назад. Может быть, и вправду именно Век сошелся с Макело в ядре духа «Песни Резни».

Часть разума Макело обдумывала эту загадку. Остальное сознание, впрочем, сфокусировалось на главной задаче. Неважно, Век это или нет, он враг, а врага нужно победить, без разницы, кем или чем он является. Именно так Несущие Слово поклонялись богам.

Макело прищурился, глядя в прицел болтера. Облегченный ствол следовал за его взглядом, а тот, в свою очередь — за движениями Века. Он был прав — снайпер не убил бы его одним выстрелом, как любую другую цель. Если, конечно, он выберет очевидную мишень — голову, горло, торс.

Он может попасть ему в ногу. В ту долю секунды, пока противник будет в боли и смятении, последует другой, более опасный выстрел — возможно, в артерию в запястье или в область почек. Потом еще один, и еще, и каждая рана будет еще более тяжкой, пока, наконец, каскад снарядов не закончится смертельным выстрелом.

Если так подумать, то у Макело были все преимущества. Как он понял из смешавшегося вокс-траффика, который сопровождал убийства Фаэдоса, Скарлана и Феоркана, Веку не было равных в ближнем бою. Но у него не было стрелкового оружия, и он не мог пользоваться разрушительным колдовством, рискуя навредить шедевру «Песни Резни». Макело мог удерживать Века на длине руки и вгонять в него болты, пока тот не умрет.

Он знал, что он хорош в своем деле. Один из лучших воинов ордена, чистый и необработанный талант, готовый стать великим лидером в будущем. Это был не конфликт с внушающим ужас и смертоносным врагом, а загадка, которую нужно было разрешить, и Макело знал ответ.

Век пытался сбить его с толку еретическими проповедями о Хаосе. Это знак отчаяния. С тех самых пор, как его нашли Темные Апостолы Несущих Слово и показали ему, что он алчет силы варпа, Макело изучил Хаос внутри самого себя и ни разу не усомнился в нем. Хаос был силой, но силой разумной, и не раскрывал себя сразу. Хаосу следовало учиться, оказывать почести и порой подчиняться, чтобы использовать его и стать более великим, чем раньше. Очень просто.

Макело еще раз прицелился. Лодыжка, потом колено, потом плечо, горло, голова и сердце. Легко.

— Если ты удачлив, то умираешь в неведении, так и не поняв, что тебя использовали с первого дня, когда ты посмотрел на небеса, — в голосе Века звучала легкая насмешка и презрение. Это пустые речи, подумал Макело. Громкие слова человека, который привык побеждать, а теперь оказался в ловушке. — Но ты можешь и выжить. Ты завоевал великие победы и думал, что сделал это сам ради себя. Но все, что ты делаешь, это прихоть богов, переданная твоим командирам и просочившаяся в твою душу. Они знают, как ты будешь вести себя в любой возможной ситуации. И ничто из того, что ты делаешь, не принадлежит тебе.

Макело никогда и никого не боялся — ни человека, ни демона, ни бога. Легенды он тоже не страшился. Заглушенный снаряд скользнул в патронник, и палец Макело надавил на спуск.

Аргулеон Век шагнул в самую яркую часть арены, озарившись мыслями «Песни Резни» и став самой открытой из мишеней.

— Потом, в один день, — продолжал он, — ты понимаешь, что сражаешься, потому что не можешь этого не делать. Ты занимался этим всю свою жизнь. Это все, от чего ты способен получать удовольствие. Тебе становится все равно, что Хаос тебя просто использует. Пока ты можешь убивать и упиваться этой силой, ты говоришь себе, что у тебя есть все, что можно пожелать.

Век почуял пулю, прежде чем увидеть или услышать ее, ощутив легкий сдвиг в атмосфере, который встревожил мысли корабля. Он ударил вниз острием меча и отбил болт, прежде чем тот врезался в ступню. Старый трюк среди тех, кто мог попасть куда угодно — отвлечь врага болью и шоком, выстрелив в ступню, руку или колено, прежде чем сделать убийственный выстрел. На нем это раньше пробовали. И это почти сработало. Век уже давно и твердо вознамерился извлекать как можно больше знаний из каждой попытки убить его, и это значило, что он выучил все трюки.

— Рано или поздно ты начинаешь понимать. Сила, которой ты владеешь, вовсе не сила. Можно убежать на миллион километров, но ты по-прежнему останешься собственностью богов. Можно сражаться, пока все в галактике не умрет, и все равно они найдут войну, которая пожрет тебя.

Век знал, что в его голосе слышна горечь. Желчь поднималась в нем всякий раз, когда он думал об этом.

— Это ли сила? Нет. Это зависимость. Сила — это то, что можно использовать, чтобы зарабатывать собственные победы. Но ничто из того, что ты когда-либо сделал, не принадлежит тебе. Слишком поздно. Боги смеются над тобой. Они владеют твоим телом и душой, и что ты можешь сделать? Ты никогда не сможешь жить обычной жизнью. Ты наполнен ненавистью. Галактика для тебя закрыта. Ты лишь пустая оболочка существа, которое убивает по приказу. Я — величайший чемпион Мальстрима, Несущий Слово, и мне понадобились тысячи лет, чтобы освободиться. А теперь я лишь беглец, ничего больше, не свободный и не порабощенный. Я опустился до этого, до массовой бойни во имя возмездия, потому что больше ничего не осталось. Моя жизнь могла чего-то стоить, но все, чего я добился — целая жизнь, полная смертей. Если я когда-то и побеждал, то победой этой было обретение правды. Подумай об этом, Несущий Слово. Что такое Хаос? Хаос — это ложь.

Он легко отбил в сторону еще один выстрел. Слишком легко. Век инстинктивно пригнулся, и боевой нож рассек воздух над его головой. Темно-красный силуэт Несущего Слово спрыгнул на него с башни. Космический десантник тяжело врезался в пол, перекатился и открыл огонь с близкого расстояния.

Век успел взглянуть на атакующего, ныряя назад и спасаясь от очереди приглушенных снарядов. Моложе, чем остальные, без шлема, как разведчик, но с молодым лицом, острым носом и холодными глазами. Кожа очень бледная, волосы белого цвета и коротко обрезаны. На обоих висках вытатуирована скалящаяся голова демона, символ легиона Несущих Слово. Глаза снайпера казались старше, чем его лицо, из-за едва различимых хирургических шрамов, которые расходились от них, как морщинки старика.

Несущий Слово бросил болтер и выхватил с пояса еще два ножа. Они были длиннее и тяжелее, чем тот, который он метнул — мощные, брутальные клинки, предназначенные для использования в паре и прорубания брони.

Космический десантник взмахнул ножом, и Век парировал со скоростью молнии. Его клинок прошел над противником и срезал одну из выхлопных труб ранца силовой брони. Век нанес колющий удар, но космический десантник поймал меч между ножами, отвел в сторону и вынудил Века открыться, после чего вогнал ему колено в бок живота.

Доспехи глубин приняли удар на себя. Но это было не главное. Несущий Слово бился с силой фанатика — отрицание Хаотических господ космического десантника заманило его в ближний бой, но вместе с тем дало ему более значительную причину сражаться, чем просто выживание. Несущие Слово в своей безумной преданности пантеону Хаоса забывали о физических ограничениях собственных тел, когда мстили ереси, направленной против варпа.

Век припал к полу, выбросил вперед ногу, выбив опору из-под космического десантника, крутанулся и ударил мечом вверх. Звездный клинок провел раскаленную добела борозду посередине живота.

Острие вошло достаточно глубоко, чтобы причинить простому смертному болезненную смертельную рану. Однако Несущий Слово был наделен опытом космического десантника и решимостью человека, бьющегося за все, во что он верил. Нужно было нечто большее, чтобы сразить его.

Несущий Слово снова рубанул, и клинок прошел сквозь наплечник Века. вспышка боли добавилась к ноющей ране от болта, полученной в ангаре. Век нырнул вперед и врезался плечом в тяжелый бочкообразный нагрудник космического десантника. Несущий Слово, все еще не вернувший равновесие, неловко отшатнулся на шаг, и тогда Век со всей силы вонзил в него меч.

Клинок из сердца звезды рассек грудь космического десантника, пройдя сквозь внутренний нагрудник из сросшихся ребер и одно из двух сердец, и вырвался наружу сквозь ранец. Век провернул клинок, почувствовал, как тот застрял в толстой кости, подтянул Несущего Слово к себе и мощно ударил лбом в лицо.

Несущий Слово, чей нос теперь превратился в кровавое пятно на лице, обмяк и охватил ногой колено Века, пытаясь уронить его на спину. Век поддался движению, подтянул Несущего Слово под себя и упал прямо на него. Под его весом звездный меч вошел еще глубже, и расширяющийся к концу клинок прорезал внутренние органы. Космический десантник дергался, словно застрявшее животное, пытаясь скинуть Века, но тот мрачно стискивал рукоять, глядя прямо в лицо врага.

Век почувствовал, как разделяется грудная клетка и рвутся внутренние органы. Несущий Слово истекал кровью.

— Я не верю тебе, — выдохнул он вместе с каплями красной слюны. — Я умираю не потому, что твои слова — правда, но потому, что должен умереть, сражаясь. Ничто меня уже не спасет. Хаос требует, чтобы я сражался.

Руки и ноги космического десантника не двигались. Клинок из сердца звезды прошел сквозь его позвоночник. Век встал и медленно вытащил меч, на жарком клинке которого потрескивала кровь.

— Почему ты думаешь, что непременно умрешь? — спросил Век. — Ты мог сбежать. Ты мог разбить дух машины и спастись.

Несущий Слово у его ног горько улыбнулся, и кровь заструилась из угла его рта.

— Ничто не выживет, — прохрипел он. — Ты пробудил Последнего.

Век нанес еще один удар и пронзил второе сердце космического десантника. Несущий Слово содрогнулся, и жизнь покинула его вместе с кровью, растекающейся по полу.

— Догадливый парень, — сказал Век, вытирая клинок.

Челнок был маленький, тесный и вонял древностью и потом рабов. В него было забито слишком много оборудования, словно кто-то взял большой корабль и сплющил его до таких размеров. Черное кованое железо врезалось в потемневший хром, мерцающие сигнальные голоогни мешались с мутными плоскими экранами. Мостик представлял собой клинообразную полость, направленную острием к носу челнока, с его потолка свисали толстые черные трубки, а на неровном полу были вырезаны болезненные руны.

Капитан Амакир протопал по мостику, пригнув голову, чтобы не задеть потолок, который понижался в передней части помещения, к рабу, который лихорадочно пытался разобраться со сложным управлением челнока.

Он отбросил раба в сторону и сам взялся за навигационные устройства. Челнок все еще был прикреплен к «Песни Резни» рукавом из ребристой стали, через который ковен пробрался в корабль. Его орудиям достаточно моргнуть, чтобы превратить Амакира, Пракордиана и сам челнок в большой шар плазмы. Пора было уходить.

— Я это чувствую, — произнес Пракордиан с задней части мостика. — Я чувствую, как она просыпается.

Амакир оглянулся. Он вбивал в навигационный штурвал, координаты, по которым челнок должен был отнести их обратно к «Мультус Сангвис».

— «Песнь Резни»?

— Планета.

Амакир повернулся к ближайшему рабу, который вжимался в угол тесного мостика, пытаясь исчезнуть.

— Подними телескоп! Сейчас же!

Раб на пинке подлетел к сенсорной станции, утопленному в полу углублению, окруженному вычурными терминалами показаний.

Покатый потолок озарился изображением глубин Мальстрима, вдоль одной стороны которого вытянулся корпус «Песни Резни». Картина расширилась и включила в себя диск Торвендиса, и тогда Амакир увидел, что Пракордиан имел в виду.

Моря бурлили. Поднимались волны обжигающего кипятка, на берега обрушивались цунами. Горы Канис исчезли, на их месте осталась ломаная паутина наполненных лавой трещин. Южные острова тоже пропали из виду, смененные фонтанирующими паровыми гейзерами.

Город — открытая рана — был окружен зубами, словно лакомство в огромном рту. Странно окрашенные облака мчались над поверхностью Торвендиса, оставляя на земле шипящие, выжженные кислотой следы. Многочисленные луны обращались вокруг планеты с такой скоростью, что ползли по изображению на глазах Амакира, как будто были настолько возбуждены разворачивающимся разрушением, что не могли стоять на месте.

Амакир снова перевел взгляд на навигационные данные. Челнок все еще был нацелен на «Мультус Сангвис», но связь казалась слабой и ненадежной. Крошечный встроенный экран демонстрировал скомпонованное изображение «Мультуса», зловеще подсвеченного снизу отраженным светом солнц Торвендиса. Помехи, исходящие от планеты, вскоре подавят сигнал стареющего челнока.

— Пракордиан! Отсоединяемся! — крикнул Амакир. Колдун с остекленевшими глазами, двигающийся будто во сне, надавил на квадратную панель в консоли перед ним. Сквозь корабль прошла дрожь, заряды для запуска детонировали, рукав оторвался от челнока и, кружась, улетел в космос.

Амакир потянулся к рычагу ускорения над головой и запустил двигатели челнока на полную мощность. Гравитационные гасители не смогли полностью скомпенсировать внезапный рывок, и мостик пошатнулся, когда челнок рванулся вперед.

— Что он натворил, Пракордиан? — потребовал Амакир. — Как он все это устроил?

— Не думаю, что Век сделал все это сам, командир, — Пракордиан, похоже, полностью погрузился в транс. Глаза запали, щеки провалились. Должно быть, на нем сказывалось давление психической ударной волны с планеты. — Я считаю, это сделали за него. Кто-то на поверхности выполняет его волю и, скорее всего, сам этого не осознает. Он, должно быть, планировал это с тех пор, как победил Последнего, он заронил на этот мир семена, которым понадобились тысячи лет, чтобы взойти.

— Звучит так, будто ты восхищаешься еретиком.

Пракордиан улыбнулся.

— Из него бы получился хороший Несущий Слово.

Амакир решил пока проигнорировать это кощунство. Легион может наказать Пракордиана, когда захочет, если только они оба доживут до этого.

Амакир переключил смотровой экран, чтобы тот показывал пункт назначения челнока. «Мультус Сангвис» представлял собой беспощадно далекий яркий отблеск, почти невидимый среди туманностей и красных гигантов Мальстрима. Амакир не питал ни малейших иллюзий по поводу того, что случится, когда с Торвендисом произойдет глобальная катастрофа, если он потеряет кусок коры или его сорвет с орбиты то, что содеял Век — что бы это ни было. В любом случае, ближняя орбита будет слишком густо набита обломками, чтобы на ней мог остаться какой-либо корабль. Единственный вариант — сбежать в варп, а для этого надо было добраться до «Мультуса».

Миссия не провалилась. Ковену дали приказ узнать, что случилось с Карнулоном. Амакир выполнил эту цель: Карнулона убил Аргулеон Век, вероятно, ради его космического корабля, чтобы Век мог добраться на нем до Торвендиса. Дезертирства из легиона не произошло, честь Несущих Слово не пострадала. Вот что Амакир доложит командованию легиона, и Несущие Слово будут чествовать его за выполнение долга.

От сенсорной станции донесся пронзительный визг — сканеры челнока уловили крупный выплеск энергии. Амакир сразу увидел его причину. Это была обжигающе яркая полоса, несущаяся через экран.

Из борта «Песни Резни» появилось огромное блестящее орудие и выпустило луч сплошного бело-голубого света.

— Состояние «Мультуса»! — заорал Амакир на раба за сенсорами, но тот был уже мертв: его мозг изжарился под мощным потоком данных.

Если бы «Песнь Резни» стреляла в них, они бы уже погибли. И насколько знал Амакир, на орбите Торвендиса была лишь одна другая цель. «Мультус Сангвис».

Ослепительный луч исчез. Вместо него на фоне тьмы безмолвно расцвел клуб разноцветного пламени. Лопнувшие плазмогенераторы выпустили в космос синие языки огня. Древний сумасшедший дух машины взорвался в оранжевой буре гибельного безумия. Торпеды исчезли в вишнево-красных вспышках.

— Век! Еретик! Предатель! — закричал Амакир.

К тому времени, как сенсоры челнока пришли в себя, на месте «Мультуса» осталось лишь облако остывающих обломков.

Больше всего Амакир ценил железную дисциплину. Это не помешало ему ударить кулаком по навигационной консоли. Пракордиан просто смотрел в иллюминатор, как загипнотизированный, и детская улыбка блуждала по его лицу при виде истерзанной поверхности Торвендиса.

Амакир знал, что попал в ловушку. Все, что он мог — активировать тревожный маячок челнока и ждать, пока их не подберут Несущие Слово. Если только то, что Век уготовил Торвендису, не погубит их раньше.

Он всеми фибрами души ненавидел слабость. И пуще всего — свою собственную. Это само по себе было кощунством — сидеть в ловушке, абсолютно бессильным, отданным на милость врага.

— Все эти мертвые… — рассеянно произнес Пракордиан. В уголке его рта поблескивала слюна. Он протянул руку, чтобы прикоснуться к сверкающему образу Торвендиса над собой.

Амакир выхватил болтпистолет и выстрелил Пракордиану меж глаз. Тот покачнулся и перевел взгляд на Амакира, и водянистая кровь заструилась из раны и потекла по лицу.

— Но… это прекрасно. Они говорят мне. Мертвые. Он запланировал все это так давно, он использовал столь многих из них, чтобы это произошло. Оно так и не умерло, говорят они… оно не умерло, оно было здесь все время, плененное, обезумевшее…

Впервые Амакиру захотелось, чтобы космических десантников было проще убить. Он стрелял в Пракордиана, пока от его головы не осталось ничего, кроме обломков костей да лохмотьев. Тело медленно покачнулось, как будто не понимая, что его убили. Потом оно рухнуло на пол мостика.

Рабов, которые могли бы убраться, не осталось. Придется ему пока полежать здесь. Амакир поднял взгляд к экрану, где умирал искореженный шар Торвендиса, и, скрежеща зубами, стал ждать, когда закончится это богохульство.

Век не был уверен, почему вообще он это сделал. Отнять жизнь Последнего — этого он не хотел. Нельзя убить нечто, подобное Последнему. Нельзя убить целую планету, если ты хочешь преподнести ее в дар своим хозяевам. Но Аргулеон Век часто задавался вопросом, почему он оставил для себя возможность пробудить его снова.

Может быть, причиной было ощущение власти. Это вполне походило на то, чем он мог руководствоваться. Просто навеки искалечить Последнего было бы менее приятно, чем знать, что он может освободить его, и все же не делать это. Да, вполне возможно, что именно поэтому он основал племя Изумрудного Меча, чтобы охранять оружие, которое можно было вырвать из сердца Последнего и разбудить его.

Конечно же, он был очень осторожен и предусмотрел, чтобы никто не вынул Меч случайно. Племя было связано его колдовством и силой воли, чтобы они могли допустить в сердце только одного из их числа, а хранители и Меч должны были уничтожать всякого, чья ненависть не была столь же глубока, как гнев самого Последнего на Хаос.

Понадобились некоторые усилия, чтобы найти того, чья врожденная склонность к насилию и гордость были настолько сильны, как у Голгофа, а потом так тщательно изничтожить эту гордость разрушениями и предательствами, что в его сердце не осталось ничего, кроме ненависти. Сказать по правде, в то время как Аргулеон Век всегда был в силах предсказать поведение леди Харибдии и Сс’лла Ш’Карра, он не знал наверняка, как Голгоф отреагирует на измену сначала Грика, а потом Ш’Карра. Довольно рискованно было даже предполагать, что он вообще выживет — Век научил Голгофа нескольким трюкам из тех, что попроще, но никогда не был до конца уверен, что тот останется жив.

Риск был огромен. Все это могло превратиться в очередной цикл войны и кровопролития, и боги варпа могли заметить истинные намерения Века, и тогда бы он ничего не добился. Но, как ни невероятно, это сработало. Хотя он и был бесконечно стар и давно уже пережил свой расцвет, Аргулеон Век все еще имел власть создавать легенды.

Возвращаясь на мостик «Песни Резни», Век позволил себе некоторое удовлетворение при этой мысли. Корабль все еще оставался прозрачным и открывал великолепный вид на корчащийся в муках Торвендис.

— Прошло так много времени, друг мой, — сказал он.

— Очень много, — ответил корабль. — Я начал думать, что вероятность твоего возвращения настолько мала, что ей можно пренебречь.

Век мог его понять. Когда он впервые засомневался в авторитете повелителей Хаоса, он оставил «Песнь Резни» на орбите Торвендиса и отправился бродить по Мальстриму, чтобы взглянуть на него новыми глазами, полными сомнения. Бесчисленные годы он созерцал кровопролитие, пытки и рабство и пришел к выводу, что жаждет отомстить тем силам, что сделали его частью всего этого.

— Надеюсь, ты не чувствовал себя одиноко.

— У меня была возможность развлечься. Эта планета представляет большой интерес.

— Скоро она станет еще интереснее. Торвендис побывал всем, чем только может быть планета, но мертвым миром он еще не был. Ты готов?

— Я уже давно готов, мой повелитель.

— Хорошо. Унеси нас в глубину атмосферы. Хочу поговорить с другим старым другом.

Когда за Голгофом пришла смерть, она оказалась совсем не такой, как он ее представлял. Он никогда не сомневался, что умрет в гуще битвы, среди бури мечей и секир, с вмятым щитом и тысячей ран на теле. Так наступала смерть, последний шаг на дороге воина.

Вместо этого его гибель стала жалким падением в темноту. Твердь под ним разорвало на части землетрясением, и открылась бездна. Колдовство Крона сделало его сверхчеловеком, но не могло победить гравитацию. Под руками осыпались комья земли, ноги били по пустоте. Он выпустил Изумрудный Меч, и тот, сверкая и кувыркаясь, полетел в разлом, к булькающей и светящей красной лаве, что пульсировала внизу.

И тогда держаться стало не за что. Голгоф падал вниз, к нестерпимому жару.

Что было бы, если б он никогда не покидал поселение Каменных Клинков? Что, если бы он продолжал сражаться, а не стал вождем? Он мог бы жить. Он мог бы окончить свои дни как мужчина, не как жалкое несчастное создание, погибшее после того, как ненамеренно уничтожило все, чем мечтало править.

Его окутал обжигающий жар, пожрал ноги, растопил кости. Что, если бы он остановился в предгорьях и решил восстановить племя? Что, если бы он отправился обратно в горы, как только появился Ш’Карр? Почему он хотел вступить в столь безумный союз человека и демона, результатом которого могла быть только бойня?

Голгоф погиб в огне под поверхностью Торвендиса, так и не узнав, почему он умер, и не догадавшись, что именно ради этого он и родился.

Аргулеон Век смотрел вниз, на город прямо под собой, где смыкалась пасть Последнего. Башни раскалывались под сокрушительным давлением зубов. Демоны умирали в рушащемся городе, и их чудовищный рев поднимался среди облака обломков. Век видел Ш’Карра, который держался за вершину Крепости Харибдии, неистово бесновался, источая дождь крови, и размахивал стальными когтями, пытаясь отбиться от приближающихся к нему клыков. Весь город исчез, раздавленный и скрытый под покровом подобных скалам зубов, и виден был только князь демонов. Его тело в дюжине мест пронзали и прочно удерживали на месте клыки, утопающие в плоти и выходящие с другой стороны. И все же он выл и тряс от гнева бронзовым черепом, пока пасть погружалась обратно.

Ш’Карр был еще жив, насколько демона можно назвать живым, когда земля сомкнулась над ним.

«Песнь Резни» зависла над самой поверхностью. Пасть снова появилась, и зубы уже были чисты от демонской плоти. Землетрясения и бури прекратились, ибо Последний узнал корабль и разум его хозяина.

Последний не умел говорить, но его наделили сознанием эльдары, что в дни расцвета освоили мастерство психического конструирования, и он мог общаться с душой напрямую.

Он был в агонии. Он страдал с того самого дня, как Век победил его сто жизней назад. Его осквернили силы Хаоса, забрав планету в качестве символа своего могущества, заразили своими мертвецами и пропитали порченой кровью. Его камни были истолчены и пущены на строительство ужасных храмов и бастионов, которые звенели от воплей пытаемых, на сам город, который он только что вновь вобрал в собственное тело. Он испытал чудовищные мучения и от этого сошел с ума.

Торвендис, последний из эльдарских девственных миров, желал возмездия так же, как Аргулеон Век. Возмездия Хаосу, столь огромной и всепоглощающей силе, что только самые великие деяния могли как-то ранить его богов. Они могли заметить лишь столь значительную потерю, как утрата символа — Торвендиса.

Когда-то Век и Последний сошлись в самой ужасной битве за долгую историю Мальстрима, но теперь, когда оба столько времени провели в раздумьях о том, что случилось, они понимали. Последний не ненавидел Века, хотя Век пленил его и подверг этой муке. Он ненавидел Хаос. Век же, со своей стороны, знал, что Последний по-прежнему был девственным миром, который эльдары наделили сознанием, чтобы он был настолько прекрасен и плодороден, насколько возможно. Он все еще ценил красоту и справедливость и понимал ценность самопожертвования пред ликом зла. Мир обезумел, но эта вера так и не покинула его.

Он мог навредить Хаосу лишь одним способом — самоуничтожением. Аргулеон Век, уже не тот, кто победил его, выпустил его на волю, чтобы он мог это сделать. По крайней мере, за это в его ярости нашлось место благодарности.

Он также понимал, что Аргулеон Век не надеялся и не особенно хотел выжить. Поэтому без лишних церемоний, испустив последний рев гнева из самого ядра, Торвендис разорвал себя на части.

Смотровой экран на мостике челнока вырубился, когда начали разваливаться континенты. Амакиру хватило времени, только чтобы увидеть, как моря превращаются в тучи перегретого пара, а главный континент отрывается от основания, словно короста. Он увидел фонтаны лавы, бьющие в космос, ледяные шапки, в мгновение ока обращающиеся белыми башнями пара, невероятно яркие алые брызги там, где порода мантии, внезапно избавленная от давления коры, превратилась в жидкость и рванулась наружу.

Смерть Последнего разметала по Мальстриму хлещущие волны высвобожденного гнева. Распад Торвендиса стал, вероятно, величайшим событием, которое когда-либо видел древний варп-шторм: символ власти Хаоса, средоточие мощи, взорвался кипящей сферой ядерного огня и разлетелся во все стороны, одновременно высвободив все могучие энергии планеты.

Из земли вырвало давно засыпанные дворцы и вышвырнуло в космос. Испарившиеся океаны унесли с собой в вакуум громадных кракенов и подводные царства. Куски коры в тысячи километров длиной и в сотни глубиной обратились в шипящие облака сверхгорячей пыли.

Вой Последнего сотряс сами звезды, ворвался в сознание каждого живого существа в Мальстриме, так что и люди, и демоны узнали о его смерти. В эти последние несколько мгновений разрушения даже боги оглянулись, чтобы увидеть, как их добыча исчезает в облаке бушующего пламени.

Ударные волны врезались в челнок Амакира и бешено закрутили его. Гравитационные системы отключились, капитана швыряло по стенам и потолку. Он услышал вопль умирающего мира.

Потом буря из раздробленного камня и высвобожденной силы расколола челнок пополам, и он успел мельком увидеть ослепительный свет взорвавшейся планеты, прежде чем испариться в гигантской волне жара и ярости.

Из всех легенд Торвендиса та, что чаще всего повторяется по всему Мальстриму — лучшая и последняя. Это история о том, как некогда прекрасный девственный мир эльдаров был завоеван чемпионом Хаоса, который потом обернулся против темных сил. Она повествует о том, как он пробудил дух девственного мира, который к тому времени сошел с ума, и позволил ему уничтожить себя, чтобы демонический мир был навеки потерян для Хаоса.

Когда рассказчики историй собираются вместе и пытаются превзойти друг друга, они неизбежно приукрашивают, и помимо того, о чем согласно говорят все легенды, появляются новые детали. Чаще всего они задаются вопросом, действительно ли погиб Аргулеон Век, великий предатель Мальстрима. Некоторые говорят, что, возможно, Последний оставил его в живых в качестве последнего акта возмездия за свое заточение. Может быть, боги сохранили ему жизнь, лишь чтобы мучить его воспоминаниями о злодеяниях, которые он свершил в их славу, как это свойственно богам. Или, быть может, Аргулеон Век был попросту слишком могучим воином, чтобы умереть таким образом.

И, возможно, они правы. Может быть, Аргулеон Век по сей день бродит по Мальстриму, в ярости от того, что у него отняли собственную смерть, и вечно ищет новые способы навредить пантеону Хаоса, чтобы боги пожалели о том дне, когда они настолько совратили его душу, что она перестала ему принадлежать.

Но это, конечно, уже совсем другая история.

Мэтью Фаррер Семь картин ухода Ульгута

Ульгут плывет среди безумия, купаясь в бесконечных изменчивых волнах, что омывают Великую Рану и бурей вырываются из нее. Ульгут — могучий и драгоценный, вечный и ржавеющий, поглощающий и растущий. Ульгут силен. Ульгут не нужен. Ульгут скорбит.

Хозяин Ульгута покинул его. Откуда-то из-за пределов его восприятия пришел хозяин над хозяином Ульгута, военачальник, чей разум был настолько ожесточен, что жег чувства Ульгута, будто раскаленная игла. Он вел войну, какой здесь не видели на протяжении многих жизней, сбивал всех маленьких хозяев в огромную единую массу и вел их сражаться в какое-то огромное место снаружи, не поддающееся пониманию Ульгута. Прекрасный хозяин Ульгута взял всех своих детей-воинов, которые летели на спине Ульгута сквозь вечную лихорадочную бурю, и ушел прочь, за маленьким хозяином с раскаленной душой.

Ульгут знает свою мощь, свою ценность. Другие хозяева раньше пытались его украсть. Скоро они попытаются снова. Уже сейчас он чувствует, как первый из дерзких хозяев-самозванцев пытается опутать его цепями.

Ульгут никогда прежде не оставался в одиночестве. Ульгут скучает по хозяину. Ульгут не хочет нового хозяина. Ульгут хочет старого хозяина. Ульгут знает, что должен сделать.

Картина Первая: В тронном зале

Помещение меньше, чем орбита электрона…

…но оно мигает, растягиваясь на световые годы, едва его касаются чувства наблюдателя.

Оно создано из несокрушимого камня и кости демонских бивней…

…но когда наблюдатель отводит взгляд, это место обращается в ничто, хихикающие тени и вакуум.

Оно полнится хищными силуэтами и искаженными от злобы существами из снов…

…но если князь, восседающий на троне, когда-либо поднимет взгляд, он увидит этот зал пустым, полным лишь одиночества.

Существо, сидящее на спинке трона, щелкает клювом и дрожит от веселья, слыша, как эхо придает случайным звукам искажающиеся и изменяющиеся зашифрованные значения. Его переполняет нетерпение, оно хочет резвиться среди нематериального шторма со своими сородичами, но приказ хозяина привязывает его ко двору, где он должен служить посланником до тех пор, пока прихоть хозяина не изменится.

При этой мысли пернатое создание (у которого было много имен, или, возможно, не было ни одного — ведь к именам не надо относиться серьезно, все меняется, так почему бы не меняться и имени?) издает вопль восторга, и роящиеся тени визжат в ответ.

Прихоть хозяина изменится, несомненно! Ведь он — Великий Заговорщик, Картограф Судьбы, Оракул Проклятья, повелитель запутанностей и премудростей, испытывающих ум богов, Кукловод, Предок Чародеев, Первый и Последний Манипулятор! Пернатое создание подпрыгивает и каркает, с восторженным почтением осыпая титулами своего владыку. Его хозяин — мастер хитроумия, скрытности и манипулирования. Зачем воплощению абсолютного, коварного контроля обращать собственные планы в ничто по воле мимолетной прихоти?

С клекочущим смехом посланник взмывает в космос, крылья его высекают радуги из пустоты, когти блещут то бесцветной слоновой костью, то сверкающим стеклом, изумрудные зубы вырастают из клюва, а затем исчезают.

Поддаться мимолетной прихоти? Как же ему сдержать себя? Ибо его хозяин — не его хозяин, ибо его хозяин — хозяин никому. Он — Изменяющий Пути, Непредсказуемая Душа, Король Двора Повелителей Перемен, случайность, возрождение, капитуляция перед бесконечными, беспорядочными капризами. Как может воплощение бесконечной энтропической бессмысленности варпа противостоять разрушению системы, даже той, что само же и создало?

Существо-посланник, чьи перья — то чистый свет, то щелкающие костяные лезвия, окутанные кобальтовым дымом, лениво кувыркается над троном, с удовольствием разговаривая само с собой. Оно рассказывает себе, что это такое — быть ему подобным. Оно рассуждает о даре чистого инстинкта, находя его отголоски в дальних родичах пернатого создания, облаченных в кровь и бронзу. Дар чувств оживает в облике утонченных воплощений святотатства, служащих самому младшему из братьев хозяина как страстной жизнью, так и ликующей смертью. Меланхоличным соперникам, ревнителям гниения, он не определяет какого-либо дара: их, как решил посланец, характеризует то, что они отвергли свои дары и погрузились в мертвенное отчаяние. И, наконец, есть его собственный блистательный хозяин, который, как заявляет посланник, воплощает дар разума.

И вот то, что понимает его разум: хозяин разуму не поддается. Он — это покровитель познания, и он — воплощение вероломного недопонимания, которое делает знание ложным. Он — это архитектор, создающий тысячи заговоров, и он же — вихрь случайностей, которые приводят планы к провалу. Он — ярчайший свет ума, и он — непостижимое нечто, скорчившееся в тенях, порожденных этим светом. Весь варп — это противоречие, ибо по природе своей он искажает реальность до тех пор, пока невозможное просто не сможет не существовать. Его хозяин — невозможность в самом чистом виде, гармония и единство Х и не-Х, создающая из них симметрию, расцветающую подобно множеству Мандельброта, где каждый лепесток разделяется на собственные прекрасные, сводящиеся сами к себе противоречия, и так до бесконечности.

Кружа, посланник поет сам себе о ненависти, ненависти к себе и парадоксе не-естественности. Варп — место не-формы, не-логики, свободное от стесняющего порядка. Но ограниченные умы, живущие в пустынном космосе, своими отзвуками наносят отпечатки на эту счастливую бесформенность, придавая ей мыслеформы, даже не осознавая, что создают их. Смертные населяют это великое море отражениями собственных несчастных скованных умов, и каждая мыслеформа — сводящий с ума саркофаг для сознания, которое жаждет раствориться, снова обратиться в блаженную энергию.

Но представления, созданные воображением, также отпечатывают на этих сознаниях величайшее желание живых существ — потребность выжить. Каждый миг — это война. Ненавидя и стремясь уничтожить навязанные им формы, и ненавидя саму мысль об уничтожении, они яростно цепляются за свое личное существование. Неудивительно, что их воплощения столь свирепы, а их жажде насилия нет конца!

Только хозяин по-настоящему понимает это, самодовольно думает создание-посланник, зависнув в воздухе. Только хозяин поборол противоречие, приняв его, внедрив парадоксальные отличия так глубоко в свою душу, что стал владыкой над парадоксом и антилогикой, исказив значение значения и превратив его в нечто, внутри чего он мог существовать. Что за прекрасный тембр бытия — жить в услужении фундаментальному противоречию в сердце этого самого бытия!

Мысли его взметаются вихрем, и задумчивость проходит. Верное своей природе, оно меняет прихоть: довольно размышлений! Оно желает развлечься! Шуршащие мыслебесы чирикают и шепчутся, чувствуя, как меняются помыслы их переменчивого повелителя. Наружу, сквозь переливающиеся и срастающиеся стены, посланник направляет взор, подобный бело-голубому металлическому ветру, окутанному жесткой, как проволока, красной пеной. Он шарит взглядом по космосу, мутному от излияний варпа из Раны, оставляя определенные образы на всем, чего касается, и тут же вновь обращая эти образы в бесформенность, извлекая значения и толкования, которые не могут воспринять ни разум, ни чувства смертного.

Жаркий, как залп боевого корабля, холодный, как сердце предателя, его взгляд падает на Ульгута.

Что за экземпляр! Крылатый демон воркует, кружась в полете и сжимая когти. Пернатому посланцу есть чему порадоваться — так много смыслов и качеств, обращающихся против себя же. Вот яростная, пылающая верность, которую существо видит как многомерный конус, светом исходящий из тела Ульгута; вот отверженность и одиночество, которые оно слышит как дрожащие отзвуки плачущей души Ульгута. Верность — это его проклятье, смертный приговор. Немного грубо для изысканно-тонких аппетитов посланника, которые тот питает к противоречиям и предательствам, но все же это богатый вкус: жалкий, безмозглый, ищущий что-то на холодном бессмысленном пути, гнев, несчастье, обреченные надежды.

Взгляд посланника вызывает к жизни каскад миражей в волне, катящейся перед Ульгутом, запоздалые отзвуки, отброшенные назад по кривой времени.

Он видит, как Ульгута вынуждают сражаться посреди гнезд сияющих червей, чьи песни соединяют звезды. Он видит, как рушатся крепости, как разваливающиеся на куски звездолеты клеймят кожу Ульгута термоядерным огнем, и целые миры вращаются и трескаются, обнажая нутро. Он видит ужас и агонию, пронзительный скрип рвущихся цепей, щелканье механических глаз, взирающих на труп Ульгута.

Пернатое существо хихикает, видя путь гигантского зверя, изгибающийся под давлением его внимания. Оно мечтает вырваться на свободу, прочь из тронного зала, выследить Ульгута, одурманить и запутать его, окутать его слабый разум обманами, завернутыми в истины, раскрашенные серой полуложью, выпустить из него, как кровь, те мелкие глупые истины, в которых он уверен. Если хозяин бросил Ульгута, разве это не доказало, что он ложный хозяин, и, следовательно, почему бы ложному пути не быть ближе к истине, чем истинный путь, ведущий к ложному хозяину? Оно бросает взгляд на путь Ульгута и осознает, что и само уже не знает, истинный ли это путь или ложный.

Повелитель Перемен складывает крылья и пикирует, как сокол, молниеносно проносясь мимо подлокотника трона и закручивая спираль вокруг подножия. Его взгляд больше не прикован к Ульгуту, но искрит, вихрится и светит, где пожелает. Какое приятное развлечение, мимолетный, но совершенный восторг, которым можно похвастаться, когда он снова взгромоздится на насест со своими сородичами посреди раздробленных и струящихся мыслей его хозяина. Он щебечет и каркает, хлопает мерцающими крыльями, щелкает опаловым клювом, чествуя собственную жестокость и великолепие.

Под ним князь, которому принадлежит этот зал, пребывает в размышлениях, подперев подбородок кулаком. Внимание его, возможно, привлечено к Ульгуту или же проходит мимо Ульгута в космос смертных, или же витает в местах, о которых не должен знать разум. Он молчит, око его не открывается, а мысли далеки, глубоки и безмолвны.

В этом месте Ульгут окружен дымными, образующими сгустки энергиями, что постоянно испаряются, обращаясь в ничто, или мельком порождают твердое вещество или даже краткие жизни.

Его горе — кислотные миазмы, от его эмоций космос сворачивается, как молоко, в ползучий полуреальный дым, который жжет его нервы так же, как потеря жжет душу. Он пытается проследить путь хозяина, напрягая чувства, воспринимающие виды ада, звуки разума и запахи души, но следы возлюбленной порчи на душе хозяина так сложно разглядеть, что это сводит с ума.

В конце концов, Ульгут не выдерживает. Он начинает биться и плыть за хозяином, но осознает, что его что-то держит.

Картина Вторая: Дхолчей и Князь Цепей

Чем бы Князь Цепей не был раньше, это место изменило его. Вихрь пандемониума содрал с него все, оставив лишь самый примитивный инстинкт: желание подчинять и властвовать. Поэтому он редко настолько близко приближается к Ране, когда власть рушится, а структура перестает существовать. Для него это адская мука: как он может быть Князем Цепей, Мастером Пленения в месте, где эти понятия просто ничего не значат?

Но в Ульгуте он увидел добычу, достойную риска. Заковать Ульгута — вот это, думает Князь, принимаясь за работу среди лун, будет настоящим триумфом.

Эти луны — слабо пульсирующие пузыри, наполненные мягким светом. В каждой капсуле — розовое, похожее на зародыш существо размером с континент, извивающееся в молочно-белой околоплодной эмульсии. Луны соединены длинными пуповинами из собственной растянутой кожи, сотни их образуют гигантскую цепь, которая тянется вдаль, к клокочущему энтропийному шторму Раны и сквозь нее наружу, пока не теряется вдали. Отсюда, от лун, Князь Цепей мечет вниз свои оковы, чтобы вонзить их в шкуру Ульгута.

Князь Цепей создает узы, а в это время Дхолчей всеми силами старается их разрушить.

С ним случилось то же, что с Князем — сокрушительная сила, с которой эта реальность обрушивается на душу, выжгла то, чем когда-то, возможно, был Дхолчей. Он подозревает, что некогда был смертным — иногда он уверен, что помнит космос цвета костяной черни, а не это вечное раскаленное сияние, и звезды, что светятся ярко и ровно, вместо этих зловещих ухмылок, что приковывают взгляд и гложут разум.

Дхолчей знает только, что однажды он явился в это пространство возле Раны, и там его разорвали на куски.

Ему позволили сохранить свое имя. Очевидно, это была шутка, которая давала понять, что у него отняли. Ни памяти, ни прошлого, ни материального тела. Все, что осталось у Дхолчея — имя, боль и жажда разрушать.

Дхолчей — это плотно сжатая комета из призрачного черного пламени, откуда пристально смотрят полные мольбы и ярости красные глаза. С причитаниями пролетает он мимо луны-пузыря — то, что находится внутри нее, машет лишенными кожи руками и стонет в ответ — а затем обрушивается на цепи. На мгновение Дхолчей чувствует краткую перемену в своей нескончаемой боли — не облегчение, но изменение ее природы — затем его горящее тело начисто прожигает цепь, и отсеченные концы, как кнуты, хлещут сквозь пространство. Но столь незначительное разрушение не утешает Дхолчея. Он разворачивается, чтобы совершить большее, образуя огромный черный полумесяц на фоне корчащихся красок космоса.

Но цепь снова на месте. Князь воссоздал ее. Да, он сделал это дважды, а затем крест-накрест соединил эти две цепи и луны над ними «кошачьей колыбелью» оков, и это все за время, что понадобилось Дхолчею на разворот. Тот вопит от оскорбления и бросает себя вперед, словно дротик. Он встречает Князя Цепей под искаженным лицом существа внутри ближайшей луны.

Князь Цепей сам сделан из цепей, глянцевито-черных и медных, скрученных и сплетенных, позванивающих друг о друга, пока он ждет приближающегося Дхолчея.

— Какой тебе от этого толк? — требует он ответа. Новые цепи крепче старых, и когда Дхолчей мечется взад-вперед между ними, звенья тускнеют и деформируются, но остаются целыми.

— Эта добыча не для тебя, — продолжает Князь. — Что ты с ней будешь делать? Жаловаться на нее, как ты жалуешься на мои цепи? Порхать вокруг нее, пока не надоест? Лети своей дорогой, мелкая горящая тварь. У меня есть работа.

— И поэтому мы противостоим друг другу! — кричит Дхолчей, пламенем пролетая рядом. — Моя работа — конец творению, моя работа не имеет конца! Я разрушу твои работу, тело и душу. Они малы, но тогда мне останется разрушить на три вещи меньше.

Голос Дхолчея — постоянный крик боли и гнева, который он будет исторгать, покуда не умрет, и слова его перемежаются воплем, неровно, двойственно гармонируя.

Князь Цепей задумчиво направляет еще один захват к кроваво-красной спине Ульгута и вытягивает из другой руки щупальца более тонких звеньев. Он ощущает раздражение и презрение к этому существу, которое пало перед энтропийной природой этого места и само стало разрушителем. Но при этом он заинтригован. Как можно пленить такое существо, как Дхолчей? Может быть, живой цепью, которая будет восстанавливать себя так же быстро, как будет плавить ее черный огонь? Кандалами из перекрученной пустоты, в которой разрушение не найдет себе цели? Интересная задача, которой можно будет заняться после окончательного пленения Ульгута.

Паутина из оков содрогается. Князь ощущает это сверхъестественным чувством, более острым, чем у любого примитивного нервного окончания, чувством, настроенным на силу, контроль и власть. Лунные существа ноют в своих пузырях, их гнев достаточно силен, чтобы отбрасывать тени в густом пространстве вокруг них. Князь туже стягивает сбрую и подготавливает новую цепь. Он полон уверенности. Он не встречал существ, которых не знал бы, как связать.

— Злорадствуй, ничтожество! — кричит Дхолчей, снова приближаясь, и звенья распадаются в его горящем теле. Тени, созданные гневом существ в пузырях, уже наполовину реальны, они крушат и грызут друг друга. — Твои насмешки — ничто, и я обращу тебя в ничто!

— Если моя работа так тебя оскорбляет, то, подозреваю, ты ошибаешься в моей природе, — несколько запальчиво отвечает Князь. Он чувствует, что его цепи двигаются так, как не должны двигаться. Ему не нужно, чтобы Дхолчей отвлекал его.

— Я — не союзник тебе в этом разрушении, о котором ты все стонешь, — продолжает он, в то время как Дхолчей снова оказывается рядом, и еще одна цепь исчезает, как дым. — Разрушить — значит признать свой собственный конец. Это — действие сломленного животного, раба, мелкого беса, который не видит ничего, кроме того, что ему внушил хозяин. Связывая, я творю, а навязывая свое творение космосу — объявляю себя выше него. То, что ты направляешь свою жажду самоуничтожения наружу, а не внутрь, не наделяет ее ценностью.

Князь умолкает, услышав надрывный стон цепей. Это не просто сотрясения от атак, с тревогой осознает он. Что-то иное идет не так.

— Твои слова бессмысленны, ибо ты не понимаешь! — воет Дхолчей, входя в огненное пике и рассекая одну из опорных цепей Князя, отчего меж лун проносятся ударные Волны. — Материя вселенной должна быть сокрушена, чтобы не осталось ни атома, а затем и порядок, на котором существует материя, должен сгореть, чтоб не осталось ни одной аксиомы! Пока есть бытие, есть и боль, и я буду разрушать до тех пор, пока во мне живет боль, пока бытие не исчезнет и перестанет меня мучить!

Князь Цепей содрогается. Дхолчей выразил в словах тот ужас, что стоял за его навязчивой идеей. Бесформенность, дезинтеграция, распад, которые он должен отсрочить, заковав все мироздание и подчинив его своей воле.

Пойманный в ловушку между всплеском собственного страха и нападениями Дхолчея, Князь теряет бдительность, пока снова не раздается чудовищный скрежет цепей, вытесняя из его разума все прочие помыслы. Он с трудом осознает, что происходит: Ульгут двигается. Добыча пытается сбежать, а его работа закончена едва ли наполовину.

Князь Цепей отчаянно пытается упрочить оковы, сплетает новые узы и мечет их во всех направлениях, а Ульгут бьется, силясь вырваться из плена. От движения луны-зародыши начинают визжать, психические выбросы их терзаний порождают в пустоте радуги и чудовищ.

Тщетно. Ульгут слишком силен, а Дхолчей чересчур отвлек его. Князь Цепей в ужасе кричит — цепи лопаются одна за другой, и его разум и душа истекают через разорванные связи. Ульгут начинает уплывать прочь, и паутина Князя рвется в клочья, по инерции отшвыривая его прочь.

Дхолчей следует за ним, не сбиваясь со следа. Дезориентированный, ошеломленный, Князь не успевает даже испугаться, когда вдруг, повернувшись, видит растущий шар черного пламени и багровые глаза Дхолчея, что становятся все больше и больше.

Верный своей природе до конца, Князь вытягивает пальцы из тонких медных звеньев и пытается создать сеть. Но силы в нем больше нет. Дхолчей прорывается сквозь него, пропитывает его черным огнем, и воля Князя выдерживает лишь миг, прежде чем он разрушается. Его тело лопается, как кокон, и обрывок духа внутри корчится и тает, обращаясь в ничто.

Позади всего этого Ульгут тяжеловесно двигается дальше. Вереница лун-пузырей разражается воплями, ибо по пути он цепляется за узы, разрывает их пуповины, и жизнь вытекает из них в космос. Приближение их гибели ощущается по всему искаженному пространству-времени этой реальности, и вскоре их окутывают пускающие слюну фиолетовые тени.

Дхолчей не видит, не думает об этом. Нет разрушения достаточно великого, чтобы удовлетворить Дхолчея, кроме разрушения всей реальности, а затем окончательного уничтожения себя самого. А уничтожить все до последней вещи во вселенной — это работа, которая займет целую вечность, неясную, полную боли, ненависти к себе и пустых побед, сменяющих друг друга.

От такого будущего и самая суровая душа разразилась бы криком — и Дхолчей кричит, мчась сквозь безумие, источаемое Раной, в поиске разрушений, достаточно великих, чтобы даровать ему облегчение хотя бы на миг.

Конечно, в спине Ульгута вспыхивает боль, когда оковы рвутся, и он уплывает прочь. Повернувшись лицом в направлении своей цели, Ульгут ощущает чувство, сравнимое с холодным ветром, или сном, исчезающим, едва стоит проснуться, или резким солнечным светом, падающим на нежную кожу. Ульгута не заботят раздумья о том, что это может значить. При всей его мощи ум у него — звериный, а мышление ограничено. Ему нет дела до неудобств. Он думает о своем хозяине и спешит вперед.

Картина Третья: Слуга Червивых Звезд

У плоти Киаха Иссекателя — мутный цвет глаза, пораженного катарактой, и темные кости видны внутри поблескивающей массы. На нем шевелящаяся накидка из наполовину живой кожи. Его голова — куполообразный нарост, дрожащий на асимметричных плечах; когда ему нужно осмотреться, он вытягивает ее в длинный колыхающийся язык, покрытый глазами. У него есть крюк-топор — подарок госпожи, которая поглотила трупы его врагов, переварила их оружие, создала из него тяжелое, никогда не тупящееся лезвие и выделила его через свою холодную кожу. Он отблагодарил ее тем, что пробежал сквозь пещеры ее плоти, раня и убивая их обитателей, а она отблагодарила его тем, что выдавила из своих пор новых червей, на которых он снова поехал в космос, на бесконечную битву. Он облокачивается на перед паланкина и смотрит вперед, сжимая рукоять топора, а позади него идут готовые к бою воины.

Ощущения искажаются и размываются по мере того, как конфликт впереди растягивает и скручивает пространство. В один миг кажется, что Киах едет вверх от своей госпожи, а затем падает вниз. На секунду все расплывается, сбивая с толку, и другие Червивые Звезды кажутся невероятно далекими или ужасающе близкими. Есть места, где время отматывается назад и Киах снова становится хилым смертным созданием, где пространство повсюду кишит пульсирующими телами давно погибших червей. И сквозь все это доносятся насмешливые, хихикающие голоса возлюбленной госпожи Киаха и ее ненавистных сестер, могущественных Червивых Звезд. Они воют от удовольствия, кусая и жаля друг друга своими извивающимися конечностями, бесконечно пожирая и поглощая, и несметные легионы рабов, оседлавшие червей, ползают по ним, как клещи, и воюют меж собой.

Бесконечная битва Червивых Звезд, столь любимая Киахом, в этот раз снова изменилась. К ней присоединилось что-то новое, и Киах вглядывается вперед, пытаясь понять, что это.

Это гигантское нечто ярко-алого цвета, какого Киах, пожалуй, ни разу не видел среди серых и грязно-белых оттенков бледного царства Червивых Звезд. Этот шар — будто насмешка над формой его госпожи, хотя его жесткая красная шкура не обладает и каплей ее скользкой и соблазнительной мягкости. И он живой.

Госпожа Киаха обращается к этому существу голосом, подобным психической Волне, сминающей пространство, чьи более низкие тона проникают в материальный мир и сотрясают паланкин. Киах чувствует, как пузырится и вздувается червивыми опухолями плоть, когда голос омывает его, глумится, подначивает — игривая оболочка, скрывающая под собой чистую злобу. Мысль, кроющаяся в сердце ее насмешки, такова: «Что ты делаешь так далеко от дома, маленькая жертва? Ты думаешь найти здесь помощь? Тебе не следовало подходить так близко к нам, малыш».

Киах открывает еще один глаз на языкоподобной голове, чтобы увидеть-вкусить реакцию красной твари.

Уходит мгновение, чтобы понять, что бурлящая волна, вырывающаяся из нее и оттесняющая назад хлещущих червей, — это голос существа. Сердитый рев окатывает Киаха, обрушивает на него свое отчуждение, боль, разочарование, дикое упорство. Если бы Киах постарался разобрать в нем слова, то мог бы услышать: «Хозяин-ушел-должен-найти-его! Найду-хозяина-убью-что-заграждает-путь-к-хозяину! Убью-вас!».

Благополучно преодолев волну, червь приближается. Киах начинает различать впереди следы битвы: разорванные в клочья сегменты червей, сломанные паланкины и повозки, барахтающихся и умирающих рабов. А затем он охает, бледнеет и вцепляется в паланкин, чтоб не упасть, ибо на него падают удары чудовищных голосов Червивых Звезд.

Сестры воют от радости, издеваясь над слабостью твари, каждая насмешливая мысль сочится обещаниями навредить ему, пытается нащупать уязвимые места в его грубом уме и достойной презрения храбрости. Позади Киаха из огромного, заполняющего небо округлого тела его госпожи выползает все больше жирных червей, образуя извивающуюся стену мокрых, скрежещущих ртов-присосок.

Киах стоит под ударами чудовищного шума, и его настигает озарение. Вот что значит это знамение. Он прервал свой отдых и вернулся к битве ради этого. Он будет сражаться с рабами сестер его госпожи и победит. Захватит это красное существо и приведет его возлюбленной госпоже как пищу, сокровище, раба — что бы она ни пожелала сделать с пленником — и будет петь, истекать кровью и убивать, прославляя ее выбор. Иначе и быть не может.

Киах взвешивает топор, зажатый в усеянных шипами пальцах, поворачивает голову-язык и смотрит на своих спутников. Выглядят они разношерстно: некоторые двуногие, как он, некоторые с лапами насекомых или ртами личинок, у некоторых туловища растут из сочащихся выделениями тел слизней.

Они сжимают оружие руками, пучками щупалец или чавкающими присосками. Их кожа выбелена мучительно-жгучей желчью червей, чтобы походить на его собственную бледность. Они молча смотрят на него, ожидая. В груди Киаха открывается полость, чтобы он мог говорить с ними.

— Это для нас. Для меня. Наша щедрая госпожа, — тут они все вонзают в себя когти, ножи, острые края брони, — с радостью принимает своего жреца обратно на войну, в которой находит столь приятную усладу.

Еще одна волна голоса прокатывается над головой червя, смешанная с куда более тихими криками рабских умов, сносимых в сторону ее мощью.

«Хватит-боли! Хватит!» — с силой ядерного взрыва раздается вопль духа. — «Найти-хозяина! Драться-найти-хозяина! Хватит-боли! Иду-куда-ушел-хозяин!»

— Слышите это? — спрашивает Киах у своего войска, указывая топором на красную громаду впереди. — Его страх? Его боль?

По рядам воинов катится согласное бормотание. Страх и боль — вещи, которые они понимают.

— Это — трофей, который мы принесем нашей заботливой госпоже! — И вместе со всеми остальными он режет собственную плоть на последнем слове. — Мы принесем в жертву плоть этого незваного существа, чтобы сделать нашу госпожу, — он бьет ладонью по лезвию топора, — сильнее! Она будет расти и поглощать! Мы идем за победой, какой никто из вас никогда не видел!

Он потрясает топором и ревет, темно-красный туман сочится из его покрытой волдырями кожи, ярость повелителя переливается в его последователей, бряцающих оружием, бьющих по собственным телам и жаждущих битвы. Червь ведет своих братьев в яростное побоище, разворачивающееся вокруг алого существа, и ныряет в шум воплей, проклятий и вызовов, исторгаемых тысячей тысяч глоток и разумов, нарастающих и сливающихся в неистовый радостный хор.

Киах Иссекатель поднимает топор и готовится свершить то, ради чего был создан.

Червивые Звезды обленились, теша себя бесконечными играми с рабами. Их черви глубоко вгрызаются в Ульгута, но не могут остановить его. Он слегка замедляется, прорываясь сквозь орды врагов, а затем оказывается за пределами досягаемости Звезд, на свободе.

Отравили ли его Звезды? Был ли яд в их словах или червях? Сестры превращаются в три болезненного цвета искры позади, а Ульгут начинает чувствовать дрожь, проходящую чрез его плоть и дух. Космос впереди кажется пустым, и Ульгут воспринимает его с трудом. Но это его не остановит. Он собирает волю в кулак и ускоряется.

Картина Четвертая: Шелковый Шепот и крушение планов

Его записи о сравнительной способности человеческих мужчин и женщин переносить объятия гериколидского луноцвета: утрачены.

Его формулы для сыворотки, получаемой из смеси имперского полиморфина и лакримольского чая-сиропа: утрачены.

Его развлекательные инструменты, тщательно собранные путем выслеживания более чем дюжины эльдар-гомункулов на протяжении стольких же столетий: утрачены.

Его прекрасная кисть для письма и чернила к ней, сделанные из высушенных и истолченных сущностей шестых жертв в каждом тридцать шестом ритуале церемониального цикла, который начинался каждые двести шестнадцать лет: утрачены.

Погибли даже трофеи, любимые сувениры из тех простых воинских времен. Мощи святого Астартес, которые он украл из костницы ордена. Шест орочьего босса, на который он водрузил раскрашенный череп владельца. Нервная система, осторожно извлеченная из имперского инквизитора, плавающая, будто паутина, в консервирующем чане — ее смертные муки столь ярки, что она начала подергиваться и дрожать от воспоминаний, когда он доставил ее в это изменчивое место.

Кем же был инквизитор? Наверняка кем-то важным? Он смутно вспоминает погоню, поединок под горящим городом-ульем. Это было до или после дела с хрудами и той бесконечной осады на костяных рифах? Что ж, он и не собирается вспоминать это в деталях, разве нет? Не сейчас, когда скрипториум разбит, а библиотека пропала. Он старается сохранять хладнокровие относительно произошедшего события, но чем больше раздумывает над ним, тем сложнее становится не воспринимать его близко к сердцу. Он тихо ругается про себя, подманивая ближайший крутящийся объект — обломок зеленого камня в форме слезы. Тот медленно разворачивается, подплывает к нему и останавливается под ногами. Стоя на обломке и мчась по следу красного монстра, Архендрос, наконец, чувствует, что к нему вернулась, по крайней мере, часть его достоинства.

У Архендроса Шелкового Шепота, поборника Губительных Сил и возвышенного приверженца Князя Чувств, есть мечта и миссия. Всей работой его нечеловечески долгой жизни является обязательство отыскать каждое ощущение, которое может предложить ему галактика, внести в списки каждый восторг и агонию. Его книга станет руководством по точному и совершенному взлому дверей, запирающих чувства. Следуя его завету, поколения верующих смогут отточить свои аппетиты на самых отборных стимулах, стремясь вслед за Архендросом к последней награде, которой он жаждет: полностью сбросить с себя кожу притупленных и несовершенных чувств смертного, повиснуть мокрым и ободранным в великолепной буре, имя которой — Слаанеш.

Ради этой работы он выстроил уединенное пристанище здесь, в тихом пространстве вокруг Источника. Понадобилось приложить много усилий, чтобы покорить участок этой реальности, благосклонный к его повелителю, проделать много скучной и утомительной работы и использовать кое-какие с трудом заработанные услуги.

Но результат того стоил: силовая паутина, протянутая между множеством маленьких лун, астероидов, гигантских костей и старых опустевших машин. Здесь, в павильоне шелков, сияющих пронзающими рассудок сверхъестественными радугами, были изысканные полы из фарфора и спрессованной кости, залы и парапеты из металла, камня и более странных материалов, каких требовало благочестивое поклонение Архизвращению. Наиболее ценимые им послушники становились здесь писцами и библиотекарями, а безупречным демонам-цветам его Господина-Госпожи придавалась материальная форма, чтобы они охраняли свитки, исписанные кожи, огромные книги, чьи страницы блестели от вшитых в них волокон памяти.

Теперь он жаждал возмездия. Возмездия этой ревущей неуклюжей твари, которая вырвалась из сердца Источника, вся в шрамах и стонущая от неведомых диких побоищ, затмевающая звезды и расталкивающая луны, и врезалась прямо в новый дом Архендроса.

Именно в такие моменты Архендрос почти что завидует более простодушным собратьям, что поклоняются своей Княгине, самым простым и безжалостным образом перегружая свои нервные окончания. Он иногда нанимал таких созданий в Шелковую Кавалькаду, и хотя их глупые ужимки в бою или при отправлении культа вызывали у него усмешку, по крайней мере, их крайняя развязность позволяет легко переносить подобные разочарования.

С другой стороны, он знает, как любая из этих разложившихся душ отреагировала бы на это: заскулила бы в восторге и помчалась бы навстречу погибели — предельному и последнему из всех переживаний. Архендрос не одобряет такое отношение. Он полагает, что это ничего не дает Хозяину-Хозяйке, безрассудно расточая жизни тех, кто мог бы лучше всего прославлять Его-Ее. Он в приятных деталях описал этот аргумент в своем завете — но теперь, конечно, придется записывать его снова.

Архендрос уже настигает чудовище, выбирается из шлейфа обломков, который оно тащит за собой. Его шкура явно когда-то была домом для меньших существ: среди тянущихся по коже и словно кровоточащих трещин Архендрос может разглядеть нечто похожее на здания, покрывающие ее коркой и перемежающиеся непонятными штуковинами, которые выглядят как крепления для цепей огромной длины. Кто-то владел этим существом.

У Архендроса рождается идея, которая может оказаться лучше, чем месть. Он размышляет над ней, наблюдая, как чудовище прорывается через рой кровавых сгустков с остров величиной, шипящих и покрытых струпьями, и облаченные в бронзу демоны, сидящие на них, яростно ревут, когда столкновения уничтожают их.

Возможно, это существо — не только причина его проблемы, но и решение к ней? Что за скакун бы из него получился! Наверняка на его поверхности есть какое-то сооружение, которое можно сделать своим новым дворцом, и…

Нет. Подлетев ближе, он уже может ощутить сотрясения от попыток зверя вытолкнуть себя в тусклое реальное пространство. Без чистого безумия из глубин Источника, которое поддерживает его существование, бремя внешней реальности сокрушит его. Он уверен, что трещины на шкуре уже расширяются, и видит, как угасают его цвет и жизненная сила. Что толку от скакуна, чье первое путешествие станет ему смертным приговором?

Надо уходить. Пора вернуться во внешнюю галактику, пора заново собрать Шелковую Кавалькаду и начать труды с нуля. Возможно, Слаанеш проверяет его не обилием наслаждений, но их отсутствием. Или, возможно, оно просто смеется над ним. Кто знает?

Угасающее красное существо, накренившись, пролетает мимо пустотелого мира, связанного из разрушенных боевых кораблей при помощи веревок из кожи их экипажей. Архендрос отворачивает лицо, когда существо внутри сферы насмешливо окликает его старым именем, которое, как он думал, сгинуло и забылось. Значит, теперь ему надо спрятаться среди шлейфа обломков от роя существ, состоящих из радужных крыльев, соединенных влажными кишками, которые кричат и проклинают красное чудовище. Гордость — это, конечно, хорошо, но лучше не привлекать к себе внимания, пока он не доберется до какого-нибудь другого своего жилища и откроет его арсенал.

Что ж, пора. Вздохнув про себя, слишком занятый обдумыванием планов, чтобы гнаться за местью, Архендрос Шелковый Шепот поворачивает назад, оставляя Ульгута реветь и слепо мчаться по своему пути.

Ощущение можно сравнить с чувствами пловца, угодившего в бурное течение — он беспомощен, его куда-то несет и кувыркает. Ульгут попал на край великой внешней бури и продолжает продираться вперед, сносимый течением. Тело онемело, чувства помутнели и омрачились. Он не понимает, что находится слишком далеко от тех пределов, где потоки варпа достаточно насыщенны, чтобы поддерживать в нем жизнь. Все, что знает Ульгут — если потребуется, он будет прочесывать космос в поисках хозяина вечно.

Картина Пятая: Каменное небо

У долговязого мужчины с бугрящимися от мышц руками нет имени. Нет его и у землистокожей женщины, которой недостает зубов. Как и у бледной девочки, кисть руки которой из-за какого-то давнего несчастного случая превратилась в морщинистый огрызок. Как у всех бессловесных, голых, жалких существ, ползущих по склону холма, через пыль и мусор, под нависающим над ними небом из красно-серого камня.

Они лежат вокруг рва, который выдалбливали в земле по плану, нарисованному последним Хозяином ожогами и шрамами на собственном брюхе. Рабы трудились вплоть до первого толчка. Теперь они лежат, скуля и цепляясь за землю, слыша, как земля где-то вдали сотрясается от нового удара. Через миг земля под ними вспучивается — это проходит ударная Волна, подбрасывая их в воздух, в пыль и ветер, а затем они падают и снова лежат, задыхаясь, пытаясь вцепиться покрепче или найти более устойчивое положение. Все это время люди молчат. Рабы пережили много бед, и, пока неясно, что это за чудовищные сотрясения, они понимают, что лучше им не шуметь. Но потом высокий мужчина начинает кричать.

От толчка Волны он угодил ногами в ров. Символ Хозяина еще не закончен, поэтому человек остался жив, однако теперь его охватило чувство, будто кости стоп начали извиваться. Он испускает вопль. Надрывно вдыхает и кричит снова. Рабы вокруг стараются отползти подальше, подчиняясь рефлексу, выработанному ими из-за Хозяев, которые наказывают всех без разбора.

Но однорукая девочка, со стоном переведя дыхание, осознает: кто-то (она не может думать о нем, как о «высоком» или «широкоплечем» или как-то вроде того — имена рабов были стерты так тщательно, что их разумы отбрасывают прочь все, что могло бы сойти за имя) кричит, и ни один Хозяин не появился. Она отваживается поднять голову и поэтому становится первой, кто видит — когда налетает ветер и частично развеивает пыль — что небо обратилось в камень.

Знакомое ей пляшущее небо варпа теперь закрыто невероятно высоким потолком из тверди — ржавым, бледно-красным, неровным и грубом, как старое лицо. Перевернутые горы нависают над ними, как зубья хозяйского меча, вверх тянутся ущелья, равнины расцвечены сумеречными пятнами, похожими на кровоподтеки.

Это каменное небо выгнуто. Его центр — выпуклый, как беременное брюхо одной из тех безглазых, безъязыких женщин на фермах Хозяев. Не плоский потолок, а полусфера.

— Больное, — девочка тянется к этому новому небу изуродованной рукой, как будто пытаясь показать их сходство. — Больное! Смотрите!

Блеклая красная поверхность нового неба пронизана гниющими серыми расселинами, напоминающими покрытые струпьями раны, и оно сбрасывает частицы себя, фрагменты, которые отваливаются от этой умирающей структуры, слишком слабой, чтобы удержать их. Рабы видят отслоившиеся куски нового неба, которые появляются на такой высоте, что их едва можно разглядеть, и становятся все больше, быстрее, несутся вниз и неумолимо растут.

Они снова кричат, когда огромный кусок плоти Ульгута врезается в равнину, поднимая занавес пыли и сотрясая землю.

А обвислое, крошащееся каменное небо опускается.

Ущелья и кратеры разрастаются, вся эта масса становится ближе и как-то ощутимее. Рабы уже не видят ее пределов. А затем происходит нечто не столь зрелищное, но более пугающее — глубокий сейсмический стон где-то под ногами, долгая скрежещущая вибрация и жуткое чувство, что земля поднимается и начинает опрокидываться — не от столкновения, а под воздействием какой-то ужасной подземной силы. Девочку с иссохшей рукой снова сбивает с ног, она падает на что-то твердое и тянется, чтобы потрогать то, обо что ударилась.

Оно странное на ощупь — твердое, ни зернышка, ни волокна, которое пристало бы к пальцам, изогнутое не так, как рука, плечо или челюсть. Девочка никогда раньше не прикасалась к металлу, и он кажется ей столь чужеродным, что она, даже несмотря на рушащийся вокруг ландшафт, приоткрывает глаза, чтобы взглянуть.

Это Хозяин. Твердое под рукой — это его гладкая, как спинка жука, броня, соединяющаяся с круглым шлемом так, что меж ними видны только мумифицированные, наглухо сшитые проволокой челюсти. Она взвизгивает в ужасе, а хозяин выкапывается наружу, шипя сквозь зубы. Его плеть и пистолет куда-то делись.

— Работать! — рычит он на нее. — Работать!

Это единственное слово, ради которого он может ослабить странной формы сетку, скрепляющую его пасть, и обрести речь. Оно заменяет собой любое другое слово, которое ему хотелось бы сказать. Хозяин поднимает когтистую, покрытую пятнами руку, увидев других рабов, появляющихся из пыльного марева.

Долговязый мужчина нашел палку-копалку и опирается на нее; позади идет коренастая женщина, поддерживая мальчика с землистым лицом, который в свою очередь ведет еще одного раба.

— Работать! Р-р-р-раббботтать! — говорит им существо, а затем тяжелый конец палки-копалки отшвыривает его руку в сторону, ломая кости. А через миг, где-то далеко за горизонтом, опускающееся каменное небо касается корчащейся земли безымянного мира, и начинаются землетрясения.

Палка снова наносит удар, звякая по шлему Хозяина. Со стороны горизонта доносится грохот, и высокий человек, стеная и плача, вонзает полузаточенный конец своего оружия между шлемом и выгнутой пластиной, защищающей спину, пригвождая Хозяина к земле, а женщина бросается на него и неуклюже вцепляется ногтями в шею.

Затем тряска выбивает землю у них из-под ног, швыряет их в воздух, звук раздираемой коры планеты стирает все прочие звуки. На миг рабы виснут на спине Хозяина, затем он теряет равновесие и катится по земле, дергаясь и хрипя «ррбтт… ррбт…» Однорукая девочка ликующе кричит, отдирая кожаные подушечки, пришитые к его ступням. Серолицый мальчик завладел одной рукой и рвет зубами оголенную плоть.

Последняя мысль девочки полна сожаления — если бы только они могли это сделать с Хозяином, который забрал их имена, вместо этого Хозяина — слуги Хозяина, то, возможно, их имена бы освободились. Было бы хорошо окончить свои дни с именем, хотя бы с таким, которое она сама себе придумала. Но эта мысль длится лишь миг, потому что затем земля, наконец, обрушивается под ними — сила столкновения с Ульгутом раздирает безымянный мир на части, и земля и воздух исчезают во всепоглощающем грохоте и боли.

Ульгут едва замечает удар, который пропахал ему бок и от которого растрескалась его твердеющая кожа. Плоть обращается в камень, жаркое пламя духа в его ядре конденсируется в медлительную магму, нервы и вены становятся холодными минералами, дыхание и пот замерзают, и сама жизнь держится в нем с трудом, ибо ее вместилище костенеет. Как раненое животное, Ульгут сжимается, жалкий и напуганный, неспособный понять, почему умирает.

Картина Шестая: Капитан, провидец и восстание духа

— Лжешь, варпова отрыжка, — говорит Ашья Драэль, сжимая болтпистолет в руке; несмотря ни на что, она ухмыляется. После шести часов кровавых схваток контрпереворот против ее корабля подошел к завершающей фазе. Не на борту корабля. Против. Она бы удивилась этому, если бы то, через что она прошла, будучи капитаном «Слепого Предателя», не лишило ее способности чему-либо удивляться.

— Я не лгу, бывший-капитан-Драэль, — отвечает жужжащий, будто пила по нервам, голос духа, доносящийся из каждой вокс-решетки на мостике. — Факт твоего поражения установлен. Признай его.

Время от времени, когда смесь поглощенных душ в системах корабля начинает как-то странно бурлить, Драэль слышит в ней интонации одного из своих офицеров.

Она стоит боком к огромным, выступающим наружу бронехрустальным окнам на мостике «Слепого Предателя», спина к спине с облаченным в сапфировую броню великаном — Торвом Холодное Сердце. У того нет оружия, но Драэль видит уголком глаза розово-бело-голубое пламя, которое лижет его латные перчатки. Плащ Торва, состоящий из тонких серебряных чешуек, мягко звенит.

Большая часть сервиторов на мостике взорвалась в хаосе, устроенном духом в начале восстания, и обратилась в брызги и лужи вокруг своих креплений. Горстка уцелевших торчит на местах, неуклюже раскинув конечности, и их легко перестрелять одного за другим, пока они пытаются высвободиться, чтобы задушить ее. И даже это было еще не все: внутренности одного трупа выползли наружу и сплелись в змею, которая бросалась на них, пока Драэль не истратила на нее последний заряд ручного огнемета, а затем что-то пульсирующее, рычащее и почти невидимое начало распускаться прямо в воздухе, однако Торв одним жестом развеял его. Но Драэль все с большей уверенностью чувствовала, что все закончилось.

Она победила.

— Нет, — говорит она духу, — ты лжешь. Обрати внимание. Мы на мостике. Здесь до нас не доберутся твои дружки, у которых кишка тонка меня сместить. Свести с ума рядовой состав варп-воплями по воксу было довольно ловким ходом — разве что мы это тоже пережили, а теперь умы твоих берсерков тоже сломлены. Последние, которых мы встретили, были заняты тем, что рвали себе лица ногтями. Ты только что видел, как Холодное Сердце избавился от твоего мелкого охранного призрака. У тебя больше нет оружия.

— Бывший-капитан-Драэль, — отвечает дух, будто рой пчел, который обрел голос. — Драэль, капи… Ашья! Ашья, пожалуйста, помо…

На мгновение слышатся два человеческих голоса: лейтенант Ордрим, отвечавший за палубы для хранения боеприпасов, и кантор Делларик, жрец культа. Делларик погиб во время переворота, пытаясь утихомирить дерзкий дух ритуальными песнопениями, но Ордрим, по последним сведениям Драэль, все еще был жив и находился где-то на нижних палубах. Видимо, бунтовщики добрались и до него.

— Ты внутри меня, бывший-капитан-Ашья…

«Ашья, Ашья, пожалуйста, ради…» — слышится приглушенное его словами эхо воплей.

— …Драэль. Вы в моих внутренностях, глупая женщина, ослепленный гордыней провидец. Продолжайте сражаться, как можете, если хотите умереть, хрипя и задыхаясь, слыша мой смех у себя в голове.

Болт, попавший в ближайшую вокс-решетку, на миг заглушает духа.

— Ты, возможно, самый необычный из тех, кто думал, что сможет занять мое место, — говорит ему Драэль, — но не первый. И не последний. Крайне. Глупо. Ты еще не убил меня, значит, и не можешь это сделать. Я еще не сдалась, значит, и не сдамся. Задирай лапки кверху и делай, что велено.

— О, поразмысли над этим, бывший-капитан, — шипит дух. — Как ты думаешь, почему мои братья наделили меня такой силой, утаив это от тебя?

Драэль хмурится — ее подозрения подтвердились. Падшие техножрецы с Ксаны II обхитрили ее, когда делали так называемое переоборудование, для которого она их наняла. Надо будет расплатиться по счетам.

— Они знают, что я есть, бывший-капитан. Полноправный хозяин прекрасного военного корабля. Когда я приведу его к ним, что за почести они мне окажут! Все, что мне нужно, это сохранять курс! Впереди — мои приверженцы из Кузни Восьми Стрел! — голос теперь радостно каркает. — Мы почти прибыли на место встречи! У тебя не осталось людей, чтобы противостоять им! На колени, Драэль! Моли, чтоб тебя убили как врага, а не как животное!

Уверенность Драэль колеблется, но лишь на миг. Она не верит, что у этой твари хватает ума на блеф, но видит отсюда командную голосферу, а та не показывает никаких кораблей впереди. Она смотрит в огромные окна. Должно быть, они спрятались в засаде позади той бродячей планеты прямо по курсу.

— Торв, можешь ослабить его хватку? Если ты дашь мне развернуть корабль на четверть и накренить градусов на пятнадцать, то мы сможем выйти на верхний полюс этой штуки и, может, бортовым залпом… — Драэль прерывается и изрыгает проклятье. Она думает так, будто до сих пор может контролировать артиллерийские палубы. И если Холодное Сердце не сможет ослабить власть духа над управлением…

Она пристально глядит на голосферу. Нет. Это не может… но она опять думает по-старому. Странствуя по Глазу Ужаса — даже по этим пограничным просторам — нужно отбросить удобные и привычные представления о том, что возможно, а что нет. Каким образом этот несчастный дух умудряется лететь на свою встречу со скоростью выше максимальной?

— Торв, быстрее! Расстояние уменьшается! Надо повернуть! — она смотрит на Холодное Сердце, как он стоит, не шевелясь, только покачивается с высоко поднятыми руками, и яркие, окутанные туманом огни в его руках вызывают светящиеся разряды, что бьют и сверкают из панелей управления. Она переводит взгляд на сферу.

— О черт-черт-черт побери, Торв! Верни контроль над управлением, или нам конец!

— Конец, — хрипит дух. — Конец… разбить порядок, разбить! Рассеяться и всем вперед! Что?!

— Он говорит сам с собой, Торв, он разбивается на части! Убей его! Говорю тебе, еще пара минут, и все пойдет прахом!

— Это был не дух, — доносится ответ Торва, и впервые за все время она слышит напряжение в его голосе. — Это варп-зов. Откуда-то неподалеку.

Драэль смотрит мимо него, в окно. Планета уже занимает половину обозримого пространства. Скоро она перестанет видеть космос вокруг нее.

Тогда из плоского диска она превратится в изогнутый горизонт, а затем в стремительно приближающуюся землю…

— Двигай корабль! — ревет она. — Если не хочешь, чтоб…

Но тут ее заглушает другой голос, вырывающийся из переборок и палуб, словно весь корабль превратился в адский резонатор для рычащей и рыдающей ноты, от которой Драэль дрожит и падает на колени. У нее текут слезы, дергаются мышцы, она задыхается, чувствуя, что ее сейчас стошнит.

Потом голос — человеческий, но не мысленный, а механический — трещит на главном диапазоне вокса.

— Не могу оторваться, пожалуйста, кто-нибудь… — и затем его поглощает визг статики.

Драэль в недоумении поднимает взгляд и видит, как на несущейся навстречу планете вспыхивает и тут же гаснет белая искра, вокруг разлетается и рассеивается призрачное кольцо ударной волны. Она была неправа. Там были ждущие в засаде корабли, и их расшвыривала в стороны планета, летящая к ним, словно пуля, быстрее, чем они маневрировали.

— Дух! Хочешь насладиться, убив меня лично? Тогда немедленно поворачивай! — еще одна плазменная вспышка озарила лик планеты. — Ты слышишь? Лево руля на пятнадцать, нос вверх на двадцать! Живо! Живо!

И дух повинуется. В окнах видно, как мимо скользят звезды. Нижняя часть космического бродяги теряется из виду, и Драэль может различить тени, порожденные еще одним взрывом. Она кричит, чтоб дух свернул еще на десять градусов и рванул вперед на полной, полной скорости, выжимал из двигателя все, пока корабль не взвоет!

И «Слепой Предатель» действительно воет — не только дух машины, но и выжившие члены команды. чьи разумы уже сломлены, а теперь ломаются и тела, сметенные скоростью разворота, которую больше не сдерживают ослабевшие гасители инерции. Вой наполняет вокс, когда последние два корабля из союзной духу эскадры не выдерживают скорости бродячего мира и разрываются на куски. Воет само тело «Слепого Предателя», выворачивая само себя без действующей команды на борту, которая могла бы отрегулировать работу рулевых систем или восстановить гравитационные поля, смягчающие напряжение, испытываемое корпусом.

Драэль так и не увидела ни проносящегося мимо искаженного лица планеты, ни огня, окружившего нос ее корабля, когда тот скользнул по поверхности редеющей атмосферы. Кажется, проходит долгое время, прежде чем сокрушительная сила ослабевает — и она падает на четвереньки.

Холодное Сердце повалился на пустой пьедестал сервитора, утратив всю прежнюю царственность.

— Торв? — выдавливает Драэль, с отвращением слыша дрожь в своем голосе. — Добей его… пока он еще… слаб.

Ей пришла на ум мысль, с которой она никогда не согласится — что она обязана жизнью коварству жрецов Ксаны. Если бы дух не был усилен теми, кто нашептал ему мысли о бунте, он, возможно, не смог бы побороть притяжение бродячей планеты и вовремя развернуть корабль. Она пытается посмеяться над иронией произошедшего, но вместо этого сгибается пополам в приступе кашля.

— Торв?

— Спокойно, Ашья. Он не борется.

— Что?

— Если дух будет драться, я готов к этому. Но он не противостоит мне. Его союзники исчезли, эта штука убила их. Никто ему больше не поможет. Мы и вправду победили.

Едва замечая протесты своего напряженного тела, она встает на ноги и делает глубокий вдох. Дух нарушает молчание:

— С вашего позволения, мадам капитан, давайте обсудим условия.

По инерции они все больше удаляются от покрытой выбоинами бродячей планеты, и Ашья Драэль кладет руки на бедра, отклоняется назад и разражается смехом.

Он не чувствует взрывов плазмы, поражающей не живую кожу, но хладный камень. Ульгут — кит, выброшенный на берег реальности, и жизнь его вытекает в стерильный вакуум космоса, для которого он не был предназначен. Возвращаться слишком поздно, повреждения слишком сильны. С последним стоном и мыслью о хозяине Ульгут умирает.

Картина Седьмая: Видение Эрехоя

Каждые шестнадцать секунд окулярные антенны тихо звенят, направляя поток изображений в информационные ядра. Каждые тысячу двадцать восемь секунд ауспик-часовой добавляет приглушенную, как у похоронного колокола, ноту. Каждые двенадцать секунд системы авгуров на боковых мачтах издают звук гонга, показывая, что они все еще сфокусированы и ведут запись. Утонченная нота гамелана каждые семьсот шестьдесят восемь секунд доносится от пассивных сенсоров, сообщая, что они не видят ничего отличного от установленных параметров оповещения. И раз в четыре тысячи сто двенадцать секунд раздается подобный звуку арфы каскад нот, говорящий, что основные системы корабля по-прежнему действуют в гармонии, соответственно предписанию, установленному Богом-Машиной.

Это звуки, по которым Мареос Эрехой, капитан исследовательского корабля «Несравненный интеллект Дзюсина» измеряет свои дни.

Лишенное конечностей тело Эрехоя парит по магнитно-левитационной дорожке к молитвенному приделу на мостике «Интеллекта» сквозь терпко пахнущий дым благовоний. Он по-царски высоко держит голову благодаря позвоночному каркасу из полированного титана, отражающему огни священных светильников, что украшают алтари мостика. Каждый светильник — средство вывода данных, каждый алтарь — одновременно церемониальное святилище и терминал для доступа к гудящим инфопроцессорам нижних палуб. Функциональность и святость.

Эрехоя бы оскорбила идея того, что они разделимы.

Эрехой завершил молитвы, которые он произносит каждые четыре тысячи секунд, и теперь совершает литургию для своей машинной паствы. Глаза его закрыты, будто он дал им отдохнуть на мгновение, хотя на самом деле не открывал их почти восемьдесят лет. Губы изогнуты в постоянной легкой усмешке, и дымка тонких белых волос окутывает красновато-коричневую кожу черепа. По стандартам Механикус такая пренебрежительная органическая неопрятность достойна порицания, но Эрехой уже много десятков лет безупречно выполняет свои обязанности и втайне от всех, кроме себя и Бога-Машины, полагает, что от волос на голове нет какого-либо вреда.

В молодости Эрехой был разведчиком, служил в авангарде, выполняя военные задания Культа — острый, как клинок, ревностный и непреклонный. Теперь, на мирном склоне лет, он с благодарностью принял новую обязанность. Астрокартографирование реального космоса — долгое и спокойное путешествие навстречу дрейфующей базе Механикус, где находится навигатор, который вернет его домой. Безмятежное бдение отшельника среди великолепия звезд. Юный Эрехой преисполнился бы отвращения к идее наслаждения красотой, однако это еще одна вещь, в отношении которой Эрехой-старец втайне верит, что от нее нет никакого вреда.

Когда он созерцает нежно светящееся облако пыли, в котором зарождаются звезды-младенцы, или алмазную рану новой, пронзающую глубокую тьму, он почти в состоянии забыть то явление, границы которого он измеряет — гнилостное нечто, наполняющее звездное пространство по левому борту изменчивым, бесцветным, каким-то скользким светом. Обязанность, которую Эрехой не любит больше всего — чистка ауспиков, которые должны смотреть в направлении этого нечто, но он знает, что лучше этой обязанностью не пренебрегать. Будучи жрецом, он по горькому опыту знал, что будет, если позволить чьему-либо взгляду, человеческому или машинному, слишком долго задерживаться на Глазе Ужаса.

Но, к счастью, сейчас этим заниматься не надо. Нет, он направится в бельведер, завершая свой крестный ход, соединит свое сознание с куполом обсерватории и будет часами упиваться зрелищем небес. Таков был порядок, заведенный на протяжении десятков лет, порядок, приносящий спокойное удовлетворение… пока не зазвенел один из часовых левого борта.

Эрехой дергается, отвлеченный звуком — что-то встало между ним и звездами, и это его раздражает. Но сигнал подали левосторонние сенсоры — те, чья работа наиболее опасна. Эрехой бранит себя за нежелание действовать. Машины нуждаются в нем.

Он плавно меняет направление хода, его трансляционные устройства обмениваются информацией с системами «Интеллекта». Эрехой изучает первичные сообщения, отбрасывает их, требует подтверждения, просматривает снова и снова. Но это не призрак, не выдумка его старой седой головы, и не — стыдно подумать! — техническая ошибка. Что-то появляется из Глаза.

Лицо Эрехоя неподвижно, но разум стремительно работает. В диалоговом режиме активируются давно не использовавшиеся решения нештатных ситуаций, готовые загрузиться в разум Эрехоя, и аугметические захваты пересаживают его с дорожки в приспособленную для тела ячейку на высоком алтаре. С тихим «пафф» курильницы в шести углах алтаря воспламеняются, и вентиляторы разгоняют в воздухе острый запах. Из пола поднимаются и разворачиваются две металлические горгульи и начинают читать катехизис стойкости на стрекочущем машинном языке. Чувство, что божество теперь ближе к нему, заново наполняет Эрехоя уверенностью, и он поворачивает глаза «Интеллекта» к этому объекту, который каким-то образом появился из адского сияния по левому борту. Это — планета.

Поначалу Эрехой не верит своим глазам — может, это и богохульно, сомневаться в своих машинах, но он знает, что даже машины не защищены ото лжи этой лихорадочно-бешеной бури. Но сомнений нет. Планета.

И, святые пески Марса, насколько же она быстра? Она уже вышла из Глаза в реальное пространство. Эрехой строчит приказами, настраивает чувства «Интеллекта», выводит из спячки мощные аналитические системы и вводит в свой мозг. Эта планета скоро пропадет из виду, и он должен составить ее безупречное описание.

Поверхность выглядит грубой, изрытой и покрытой странными шрамами. Она окружена жгучим сиянием, но когда Эрехой заставляет когитатор сделать поправку на свет, сочащийся из Глаза, планета оказывается мертвенно-серого цвета. Радио- и термоскопы молчат: этот мир не источает ни энергии, ни трансляций, ни радиации, ни даже жара расплавленного ядра.

Из инфоковчегов начинают поступать увеличенные пикты, и Эрехой смотрит на них как завороженный. По ближнему полушарию (чьи трещины и контуры формируют узор, о котором Эрехой старается не думать как о лице) разбросаны большие кратеры с гладким дном и размытыми краями. За девяносто семь секунд инфоткачи на нижних палубах выясняют, что формы кратеров совпадают с записями о плазменных взрывах такого масштаба, с каким мог бы взорваться раскаленный реактор звездолета. Вниз по одному боку тянется чудовищная борозда, видимо, от прошедшего по касательной столкновения планет, которое наверняка повлекло за собой смерть всего живого на обоих мирах. Позади тянется хвост обломков, отколовшихся от распадающейся бродячей планеты, вперемешку со странным на вид космическим мусором, притянутым ее гравитацией. Есть риск, что отбросы из Глаза слишком сильно отпечатаются на сенсорах корабля, но Эрехой молится Богу-Машине, чтобы благополучно справиться с ними. Он не осознает, что при этом дрожит.

Тени очерчивают на поверхности тектонические плиты, которые вспучиваются, будто окаменелые мышцы. Высвечиваются странные точечные кратеры, над которыми Эрехой недоумевает, размышляя, почему они кажутся знакомыми. Позже он осознает, что они напоминают не кратеры на мире, лишенном воздуха, но укусы паразитов на живой коже. Они перемежаются блестящим металлом — Эрехой ахнул бы, если бы дышал через рот или нос. Вместо этого рефлекторно увеличивается скорость работы аэраторов, встроенных в его кресло, которые подают кислород непосредственно в кровь.

Он лихорадочно настраивает телескопы, пытаясь добиться наибольшего увеличения, и металлический каркас, скрепляющий его тело, скрипит и потрескивает: еще одним бессознательным, рефлекторным движением Эрехой пытается нагнуться вперед, концентрируя внимание. Блестят не башни или машины, не следы крушений или каких-то невообразимых утраченных технологий, на которые он надеялся, а просто металлические полукольца— гигантские арки, разбросанные по истерзанному космосом ландшафту либо без всякого порядка, либо в порядке, слишком сложном для того, чтобы Эрехой мог его осмыслить. Некоторые из них деформированы или частично вырваны смещениями поверхности, и когда Эрехой видит одну, полностью вывороченную наружу, то понимает, что эти арки — торчащие из земли половины четырехугольных петель, похожих на гигантские звенья цепи, хотя один лишь Омниссия знает, где может быть добыта и откована такая масса металла.

Однако мир слишком быстро проходит под «Интеллектом» и устремляется дальше. Эрехой смотрит, как из сферы он превращается в полумесяц, потом во все уменьшающуюся тень на фоне космоса. Инфоткачи уже заняты делом, один из навигационных логистеров вычисляет направление к ближайшему посту перехвата линейного флота Обскура, куда он направит предупреждение, а астропат передаст его дальше.

Эрехой еще долго сидит, размышляя, вместо того, чтобы лично просмотреть отчет. Поначалу он говорит себе, что это просто утомление из-за нарушения привычного режима, но, даже переварив каплю стимулятора, не может избавиться от мрачного чувства. Эрехой думает, не отключиться ли ему от систем «Интеллекта», чтобы позволить кораблю самостоятельно закодировать результаты изучения трупа, пока он… Стоп, нет. Он это сделал. Эрехой прерывается, отслеживает и проверяет логи своих мыслей — и видит это. Он только что использовал термин «труп». Он отматывает назад заснятое телескопом и снова смотрит, как мир исчезает в межзвездном пространстве. Да, это безжизненный мир, но «труп»? Что заставило его подумать о планете, как о живом существе?

Эрехой безмолвно возвращает «Несравненный интеллект Дзюсина» на прежний курс. Легкая улыбка исчезла с его губ, поддерживающее кресло щелкает и беспокойно вертится, чувствуя смятение капитана. Пройдет немало времени, прежде чем безмятежность вернется к нему.

Бесконечная темнота, бесконечный холод, звезды, что смотрят, не мигая, из огромной дали. Навсегда потерянные и умолкшие, останки Ульгута исчезают в ледяной пустоте.

Стив Лайонс Тень в зеркале

Инквизиция явилась в Иктис тихим утром лунодельника.

Ириэль Малихан проснулась от шума бегущих ног, тревожных криков и хлопающих дверей. Услышав далекое рычание моторных духов, девушка вскочила с топчана и встала босиком на холодные половицы старой лачуги.

Подойдя к окну, она приникла к щёлке в ставнях, через которую открывался хороший обзор на поднимающуюся в гору главную улицу маленькой деревни.

Далеко внизу по дороге грохотала колонна из восьми бронемашин, а рядом с ней маршировали солдаты в красной и черной броне, не меньше двух сотен бойцов.

Процессию возглавляли сами охотники на ведьм: пожилые люди с мрачными лицами, носившие высокие шляпы и тёмные плащи. Инквизиторы несли благочестивые символы своей службы так, словно те были простыми дубинами.

Заметив, куда смотрит один из них, Ириэль с испуганным вздохом отпрянула от щели. Девушке представилось нечто немыслимое — инквизитор словно воззрился прямо на неё, не смущаясь расстояния и крохотного размера глазка. Казалось, что охотник на ведьм видит её насквозь.

Вздрогнув, Ириэль вспомнила о зеркальце, лежавшем под подушкой.

Достав вещицу трясущимися руками, девушка убедилась, что в лучах света, проникающих через крышу лачуги, та выглядит так же прекрасно, как и вчера, в пыльном полумраке сувенирной лавки.

Она держала в руках идеальный стеклянный диск в вычурной оправе, покрытой золотым тиснением — Ириэль не знала, подделка это или нет, но блестело оно, как настоящее, — и с небольшим зеленовато-чёрным самоцветом наверху.

Но зеркало показалось девушке столь пленяющим не из-за рамки. Всё дело было в отражениях, которые оно показывало Ириэль.

Лицо, представшее в стеклянном диске, несомненно, принадлежало ей, но худые, изможденные черты казались… утонченными, почти аристократичными. В зеркальце Ириэль выглядела старше своих семнадцати лет, но ненамного, а соломенные волосы, прямые и гладкие в реальности, вились ослепительными золотыми локонами. Родинка на левой щеке из отталкивающего пятна превратилась в миленькую мушку.

В обычной жизни Ириэль была дочерью рыбака, которая в девять лет потеряла родителей и с тех пор служила прачкой. В перевернутом мире за стеклом она становилась принцессой.

«Безвредные чары красоты», — так хозяин лавки описал силу зеркала, и девушка тут же ощутила тайное, трепетное желание увидеть себя такой, какой она могла бы быть.

«Преступное желание», — поняла Ириэль и коротко вскрикнула, услышав, как кулак в латной перчатке барабанит по её двери.

Девушка одним прыжком пересекла крохотную комнатку и запихнула зеркальце обратно под подушку. Не очень-то надежный тайник, но ничего лучше ей в голову не пришло.

Занятая мыслями о зеркале, Ириэль даже не заметила, как близко теперь раздается шум моторных духов танковой колонны.

Схватив мятый повседневный балахон, девушка надела его через голову, поверх ветхой сорочки, и сунула ноги в сандалии.

Затем Ириэль осторожно открыла дверь; на пороге никого не оказалось, но в узком переулке перед лачугой столпились соседи, полуодетые и с заспанными глазами.

Охотники на ведьм со своей армией взбирались по спиральной дороге, идущей вдоль склона прибрежного утёса, на котором и была построена Иктис. Теперь девушка слышала не только двигатели бронемашин, но и механически усиленный голос, который гулко возносил хвалу Богу-Императору и утверждал, что истинно верующим не нужно бояться Его правосудия.

Солдаты в красном и чёрном рассредоточивались по деревне, сворачивая в непроходимые для танков закоулки — вроде того, в котором жила Ириэль, — и будили жителей Иктис, поскольку все должны были услышать послание Инквизиции.

Девушка испытала облегчение, увидев, что стучали не только в её дверь, и заметила по лицам окружающих, что они чувствуют то же самое.

В голосах деревенских слышались и отзвуки вопросов, возникших у Ириэль.

— Зачем они здесь-то? — спрашивали люди приглушенным, испуганным шёпотом. — За что нас-то?

Они — все они — знали, что Инквизиция явилась в их мир, но никто и представить не мог, что охотники на ведьм придут к их порогу.

Для девушки оставалось неясным, что сильнее волнует её соседей: вероятность того, что тёмные силы пустили корни в Иктис, или, напротив, что их здесь никогда не было. Ириэль знала лишь одно — никто из деревенских сейчас не чувствовал себя совершенно безгрешным.

«Зеркало!»

Она огляделась, проверяя, не следит ли за ней кто-нибудь. Оказалось, что нет; впрочем, никто никогда особо и не смотрел на Ириэль Малихан.

Скользнув обратно в лачугу, девушка тут же метнулась к топчану, подушке и зеркальцу под ней. Вытащив вещицу, Ириэль перепрятала её в складках балахона. От стекла нужно было избавиться, пока её не поймали вместе с ним — и о чем она только думала, покупая безделушку? Зеркало надо вернуть, решила девушка, отнести туда, откуда оно взялось.

Ириэль зашагала через деревню вниз, к пристани, протискиваясь через расщелины в утёсе и стуча сандалиями по грубо отёсанным ступеням. Хорошо зная лабиринт обходных путей, она без труда избегала встреч с солдатами Инквизиции.

И всё время чувствовала холодный, твёрдый диск зеркальца, прижатого к груди.

Подойдя к рыночной площадке, девушка поняла — что-то не так. Обычно в эти часы на плато теснились покупатели, спешившие перехватить лучшие куски утреннего улова. Остальное шло на засолку и впоследствии переправлялось на большую землю, а оттуда — на другие планеты.

Но толпу, собравшуюся здесь сегодняшним утром, привлекло нечто более серьезное, чем желание попробовать свежей рыбки. Что-то тянуло людей к западной окраине рыночных рядов, что-то, при виде чего большинство из них теряло дар речи.

В голове Ириэль начало складываться ужасное подозрение. Желая увидеть, узнать, что происходит, девушка протолкалась через народ, поработав локтями — и этот мнительный страх усилился настолько, что едва не удушил её ледяной хваткой.

Сувенирная лавка стояла поодаль от соседних лачуг, на самом краю обрыва…

И её окружал красно-чёрный рой воинов Инквизиции.

Четверо солдат — все женщины, как заметила Ириэль — появились в дверях, волоча за собой пленника: безобразно уродливого хозяина лавки.

— А я знал! — торжествующе восклицали в толпе. — Я ведь не раз говорил… Он вечно сторонился людей… Всегда в нем было что-то такое мерзкое…

Пленника заставили встать на колени; его бесформенная голова, как всегда, опустилась к земле. Солдат вытащила меч и, щёлкнув руной, окружила его святым огнём, на что толпа отозвалась глухим вздохом, в котором звучали ужас и предвосхищение.

Девушка пропустила момент казни хозяина лавки, поскольку отвернулась и зажмурилась, как только клинок метнулся к его шее.

Правда, Ириэль успела заметить лицо торговца, с которого смотрели слезящиеся глаза, посаженные по обеим сторонам гноящегося нароста на носу. Пленник не выглядел испуганным; казалось, он испытывает нечто вроде облегчения.

Палач скинула тело хозяина лавки с обрыва, и оно унеслось к безразличным волнам внизу. Вслед за трупом тем же порядком проследовала отсеченная голова, и, прежде чем она коснулась воды, девушка уже убегала, не ведая куда. Ириэль знала только, что должна убраться подальше от этого места, подальше от осуждающих глаз.

Остановилась она лишь на одиноком скальном выступе, почувствовав, что сердце и лёгкие вот-вот надорвутся.

«Мне нужно выбросить его в океан, — подумала девушка, достав зеркало из складок балахона. — Похоронить вместе с владельцем… прежним владельцем».

Торговец очень хотел, чтобы она купила эту вещицу: просил всего четыре монетки, а в итоге уступил за две.

«Я должна была понять ещё тогда, — отчаянно бранила себя девушка. — Могла бы сообразить, что от стекляшки будут одни несчастья».

Напоследок посмотревшись в зеркальце, Ириэль увидела улыбающуюся ей принцессу. В голове девушки зазвучал тихий голос, очень похожий на её собственный.

«Почему ты чувствуешь себя виноватой? Видит Император, ты тяжко трудилась всю жизнь и никогда не забывала молиться. Неужели за это ничего не полагается? Ни единой маленькой вещички, которую ты могла бы назвать своей?»

Она не желала ничего слышать, но не могла не слушать. Трясущимися руками Ириэль занесла зеркало над водами далеко внизу.

«Какой вред может причинить людям обычная безделушка, о которой никто даже не подозревает?

По какому праву они могут лишить тебя этой простой радости?»

Тем утром никто не осмелился пропустить молебен. Продуваемый насквозь храм оказался забит народом от пола до стропил, так что девушке пришлось стоять на хорах, в тесном окружении дюжих рыбаков. От мужчин несло морской солью и табаком, и эти запахи напомнили ей об ушедшем отце.

Перед деревенскими выступал один из инквизиторов, седой и хрупкий с виду, но в его голосе и осанке сквозила принадлежность к наивысшей власти. Ириэль не сомневалась, что именно его взгляд на мгновение проник в щёлку между ставен.

Она старалась не попадаться на глаза инквизитору, рассматривавшему прихожан.

В своей речи тот горячо ниспровергал вероломные уловки Губительных Сил, призывал праведных следить за соседями и выискивать незначительные признаки впадения в соблазн. Пагуба, говорил он, поселилась в этом месте, и нельзя позволить ей распространиться.

Иктис, провозгласил инквизитор, ещё можно спасти.

Девушка порадовалась, что выбросила зеркальце. В конце концов, она ведь владела им лишь сутки — даже меньше, вечер и ночь, — и никто не видел её с этой вещицей. Никто, кроме хозяина лавки, но тот уже ничего не расскажет. Какой вообще вред Ириэль причинила хоть кому-нибудь?

В её голове прозвучало эхо слов принцессы: «Почему ты чувствуешь себя виноватой?»

«Они не вправе судить тебя!»

Ириэль вздернула подбородок, прежде опущенный к груди. Когда инквизитор в очередной раз посмотрел в её сторону, девушка вызывающе встретилась с ним взглядами.

Домой она уходила с высоко поднятой головой, не имея никаких причин испытывать стыд и уж тем более страх. Конечно же, в ней не увидят признаков порчи: ведь никто никогда особо и не смотрел на Ириэль Малихан.

У порога она нашла белье, которое следовало выстирать за день. Толкнув дверь лачуги, девушка по одной затащила внутрь переполненные корзины, зажгла огонь в очаге и вылила в котел остатки воды. О зеркале она уже и не думала.

Затем, подхватив два пустых ведра, прачка отправилась к колодцу; пока она ходила за водой, котел как раз нагрелся.

Чтобы наполнить старую жестяную ванну, требовалось четыре котла или шесть вёдер. Натаскав воду, Ириэль могла, наконец, выстирать одежду и постельные принадлежности — сначала соседские, потом свои, — и, если останется время, помыться сама.

Нужно было поторапливаться: если она не успеет вернуть белье владельцам и получить скудную плату до закрытия рынка, то останется голодной. Из-за затянувшейся службы в храме девушка и так уже опаздывала.

Вдруг она остановилась у двери, почувствовав что-то под балахоном — холодный, твёрдый диск, прижатый к груди. Сердцем Ириэль мгновенно поняла, что там, хотя разум отказывался это признать.

«Но этого не может быть… Я ведь его выбросила… Правда же?»

Прачка извлекла зеркало на свет, видя, как её отражение — образ принцессы — будто насмехается над ней. Когда девушка держала вещицу над ждущим океаном, её пальцы словно приклеились к рамке, но Ириэль твердо намеревалась стряхнуть проклятую штуковину и избавиться от неё навсегда.

Но она не помнила, как выпустила зеркальце из рук.

И это значило…

Что оно оставалось с девушкой всё это время, даже в храме, в присутствии неумолимого инквизитора со свитой. При мысли о том, как легко она могла попасться, Ириэль охватил удушливый страх — но вместе с ним пришла и радость. Ведь её же не поймали, верно?

Но всё равно стоило отыскать более надежный тайник. Опустившись на колени, прачка ковыряла половицы, пока не нашла отошедшую доску, которую сумела поддеть. Дневной свет заструился в сырую, холодную дыру, заставив разбежаться мелких ползучих насекомых.

Чтобы зеркало не потеряло блеск, Ириэль завернула его в кусок ткани.

Девушка уже собиралась спрятать вещицу, когда обертка вдруг соскользнула, и под ней мелькнуло нечто жуткое. Испуганно вскрикнув, прачка выпустила зеркало из пальцев, и оно упало в отверстие, приземлившись в грязь лицевой стороной вверх. Ириэль не сразу решилась посмотреть в него снова, но, когда всё-таки сделала это, на неё, как и прежде, взглянула принцесса. Но девушка знала…

Знала, что в стекле, всего лишь на кратчайшее мгновение, возникло иное лицо.

Лицо старухи, морщинистое и покрытое пятнами, с бесформенной язвой на месте носа. Но её глаза… Их пылающий взор, точь-в-точь как взгляд инквизитора, врезался Ириэль в самую душу. Суровые, зеленовато-чёрные, злобные глаза.

Протянув руку, девушка снова прикрыла вещицу оберточной бумагой. Вернув половицу на место, она перетащила ванну так, чтобы та оказалась над тайником. Теперь Ириэль была уверена, что никто не отыщет зеркальце — оно было в безопасности, и, вместе с тем, под рукой.

Её маленький секрет.

Прачка решила, что у неё разыгралось воображение. В стекле отражается только моё лицо, сказала себе Ириэль, а всё остальное — игра света и тени, ничего более.

Девушка уверила себя, что глядя в зеркало, на принцессу, не видела тень старухи позади неё.

Ириэль достала свою собственность из тайника в день, когда слуги Инквизиции покинули Иктис. Их пребывание в деревне оказалось недолгим, но не прошло бесследно.

Шестнадцать человек, шестнадцать прихожан, попали под обвинение в ереси, были подвергнуты испытаниям и казнены. Их дома и места, где они трудились, были преданы огню, чтобы выжечь порчу Хаоса, способную угнездиться там. Члены семей, друзья и соседи грешников прошли через безжалостные дознания.

Но, в конце концов, череда смутных слухов, за которой следовали охотники на ведьм, увела их к более многолюдному городу в глубине континента.

Судьба Иктис была решена — Император решил, что она не до конца погрязла в грехах.

Жизнь в деревне с почти неприличной быстротой вернулась в прежнее русло. Для всех, но не для Ириэль Малехан, бытие которой изменилось навсегда.

Перемены шли исподволь, и сначала лишь немногие замечали их.

Ежедневная, монотонная каторга прачки продолжалась. Она всё так же, до боли в суставах, стояла на коленях у ванны, отстирывая чужое белье. Ещё у неё ныла спина от постоянных походов к колодцу, и плечи — от борьбы со старым, упрямым катком для белья.

Но девушка выносила всё это с надеждой в сердце, потому что знала…

Знала, что она особенная. Каждый час Ириэль вынимала зеркальце, и оно напоминало ей об этом.

И, раз уж девушка оказалась особенной, избранной, то с ней обязательно должны были случаться хорошие вещи. Так и вышло.

Всё началось с мелочей. У обсчитавшего Ириэль рыночного торговца рухнул прилавок, повредив большую часть товара. Грубая старуха, толкнувшая её в переулке, упала и разбила лицо в кровь. С клиентом, который обругал её работу и задержал оплату, произошел несчастный случай.

И никто не смог объяснить, с чего вдруг колесо его повозки взяло и отлетело.

Девушка наслаждалась каждой из этих маленьких побед. В конце концов, как говорило ей зеркало, принцесса заслуживала именно этого — и Ириэль никогда не задумывалась, почему единственное счастье, дарованное ей, происходит из несчастий других.

Иногда, глядя в отражение, прачка скашивала глаза мимо образа принцессы, отыскивая в её тени другое лицо. Порой Ириэль казалось, что она заметила искомое; не желая убеждаться в этом, девушка отводила взгляд.

Мысли об истощенной старухе внушали страх, но на каком-то глубоко погребенном уровне Ириэль уже смирилась с её тайным присутствием.

Прачка поняла, что не может быть принцессы без старой карги.

В это же время произошло ещё одно событие, изменившее её жизнь — Ириэль встретила парня.

По сути, она столкнулась с Ярешем, возвращаясь с колодца. По своей вине, но юноша всё равно извинился, снова наполнил её ведра и настоял на том, чтобы донести их до дома прачки.

Они проговорили всю дорогу к лачуге. Оказалось, что Яреш родился в Иктис, но дедушка и бабушка увезли его отсюда ещё ребенком. Вернулся он недавно, чтобы помочь ухаживать за сильно хворающей двоюродной бабкой. Ириэль знала об этой семье и видела намалеванный на их двери красный знак, предупреждающий о заразе.

На ту пору девушке исполнилось девятнадцать, и она почти оставила надежду выйти замуж. Большинство подходящих парней в деревне попали под призыв и уже успели погибнуть, а немногими оставшимися завладели цепкие потаскушки. Впрочем, никто из мужчин никогда и головы не поворачивал в сторону прачки.

Яреш оказался непохожим на них: говорил не только о себе, спрашивал Ириэль о её жизни и с интересом выслушивал ответы.

Когда юноша уходил, шагая по переулку, девушка смотрела ему вслед с гулко колотящимся сердцем. Как только Яреш скрылся из виду, Ириэль немедленно бросилась в лачугу, спеша найти поддержку у зеркальца, и отражение принцессы подало ей большие надежды.

«Возможно ли, — спрашивала себя прачка, — что другой человек видит меня такой же, как это особенное стекло, такой, какая я есть на самом деле? Может ли Яреш разглядеть принцессу?»

Ириэль очень часто видела его в последующие недели и месяцы, окончательно убеждаясь, что да, может.

Девушка наблюдала за Ярешем, представляя, чем он занимается днем и меняя собственный распорядок в соответствии с этим. Она стала ходить к колодцу другим путем, ближе к лачуге больной старушки, и всегда мешкала с ведрами, надеясь увидеть его там. Часто Ириэль «случайно» сталкивалась с юношей в торговых рядах, покупая то же, что и он, и каждый раз Яреш радостно улыбался и говорил что-то хорошее.

Этого ей не хватало.

Ириэль требовалось нечто большее, чем эти мелкие крупицы счастья. Но, чем больше встреч она подстраивала с парнем — и чем больше он упускал моментов для объяснения в нежных чувствах, — тем бесплоднее казались её страстные надежды.

«Ты можешь заполучить его, — сказало однажды зеркальце, — если действительно этого хочешь.

И девушка решила, что и вправду устала ждать. На следующей их встрече с Ярешем она убедится, что юноша видит Ириэль, настоящую Ириэль, и слышит, что ему говорят. Она напросится на приглашение сходить в таверну, и, конечно, парень не сможет отказать — он ведь настоящий джентльмен, да и к тому же, кто решится отвергнуть принцессу?

На следующий день Ириэль встретила Яреша в торговых рядах.

Он держался за руки с другой женщиной.

Двоюродную бабку Яреша уважали в деревенской общине, поэтому на её похоронах возле вершины утёса собралась целая толпа весьма почтенных персон.

Ириэль стояла в задних рядах, где юноша, скорее всего, не мог заметить её. Прачка отчаянно хотела подойти к нему, но не находила слов утешения; кроме того, рядом с Ярешем оказалась Шорея, разделившая его слёзы. Очертания их соединившихся силуэтов выжгло в глазах Ириэль ослепительным оранжевым пламенем.

Учитывая, от чего умерла старушка, все её вещи сожгли вместе с телом.

После произнесения последней надгробной речи, скорбящие побрели домой, спускаясь по тропе между скал; Ириэль же осталась на вершине. Не зная, что именно ищет, она всё равно нашла это — маленький белый квадратик, трепещущий на прибрежном ветерке.

Маленькое полотенце для лица. Остановившись, девушка внимательно рассмотрела находку.

Должно быть, полотенце незаметно выпало из сумы с одеждой двоюродной бабки. В нем не было ничего особенного: совершенно непримечательный лоскут ткани. Ириэль каждый день стирала не меньше трёх таких и сама вытиралась подобным.

Как, вспомнила она, и Шорея. Узнав, что соперница также является клиенткой, прачка загорелась особенным интересом к её белью.

От погребального костра остались только угли, поэтому Ириэль решила отнести полотенце домой и сжечь в собственном очаге. Осторожно подняв белый квадратик, девушка опустила его в карман, предварительно убедившись, что там нет других вещей.

«Какой был бы ужас, — подумала прачка, — если бы кто-нибудь перепутал это зараженное полотенце с другим».

Две недели спустя на двери Шореи появился красный предупреждающий знак.

Ириэль не стала стучать — раз уж так, с деньгами за стирку можно подождать, решила она и, оставив белье на пороге, вернулась домой.

Большую часть следующей недели девушка провела, глядя в зеркало. Что-то неуловимое беспокоило её, но принцесса из-за стекла успокаивала Ириэль.

— Возможно, так просто должно было случиться, — говорила она.

«Да. Да, конечно, так оно и есть, — думала прачка. — Так зачем же мне чувствовать себя виноватой?»

На похоронах суженой Яреша она набралась храбрости выйти вперед и взять парня за руку. Запинаясь, Ириэль бормотала что-то насчет «не надо так грустить», «у Императора есть замысел для каждого из нас, такую уж судьбу Он замыслил Шорее». Юноша вцепился в неё, словно утопающий, и, хоть девушка плакала вместе с ним, сердце её пело.

На следующее утро Ириэль услышала, как имя Яреша шепчут у входа в церковь и обернулась, но не увидела парня. Несколько его друзей стояли отдельной группой, перешептываясь и подавленно качая головами.

Она кое-как пропела первый из утренних псалмов. Глотка Ириэль пересохла, в висках гулко стучала смятенная мольба; девушка говорила себе, что слишком мнительна, но всё же слушала деревенские новости с затаенным дыханием.

Домой прачка бежала, заливаясь слезами. Только так она могла сдерживать рвущийся из груди крик до тех пор, пока не оказалась в одиночестве за дверью лачуги.

Разумеется, Ириэль тут же кинулась к зеркальцу, желая знать, как подобная трагедия стала возможной. Разве ей не обещали — разве она не заслуживала — лучшей судьбы? Девушка чувствовала себя преданной.

Она всё время думала о Яреше, о том, каким его нашли рыбаки. Изломанное тело юноши разбилось о неровный скалистый риф — мертвые пальцы по-прежнему сжимали кольцо, купленное им для суженой, а океан осторожно слизывал с камней кровь загубленной жизни.

«Так нечестно! Он должен был стать моим!»

Взглянув в зеркало, Ириэль задохнулась от ужаса. На неё таращилась высохшая старуха.

Прачка ошеломленно уставилась на неё с разинутым ртом. Старая карга впервые показалась столь явно, и девушка впервые смогла как следует рассмотреть её.

На левой щеке отражения обнаружилось уродливое коричневое пятно — безудержно разросшаяся родинка, как поняла Ириэль. Из бородавки торчал маленький пучок тонких седых волос.

Девушка инстинктивно подняла руку к собственной щеке, и старуха повторила её движение. Уголки тонких, сухих губ карги немного подергивались — она насмехалась над Ириэль, смеялась над её болью, и та не выдержала.

Чувствуя, как ужас отступает перед растущей волной раскаленного добела гнева, прачка оторвала взгляд от лица старухи и со всей силы швырнула зеркало на пол.

Оно не разбилось.

Год, когда Ириэль исполнилось двадцать три, вышел для деревни скверным.

Невзирая на все меры предосторожности, зараза продолжала распространяться, причем совершенно бессистемно и беспричинно. На третий месяц года было объявлено об эпидемии, а Иктис взят под карантин.

На экспорт улова наложили запрет, что сначала порадовало Ириэль — цены на рыбу упали, и у неё начали водиться лишние монетки. Рыбакам девушка не сочувствовала, они ведь, по крайней мере, могли прокормить себя сами.

Но вскоре остальным торговцам пришлось затянуть пояса. У рыболовов почти перестали водиться деньги, они мало что покупали, и цены на все товары начали расти. В то же время, прачка находила все меньше и меньше корзин с бельем у себя на пороге: двух давних клиентов она потеряла из-за мора, четверо покончили с собой, а остальные теперь считали каждый грош.

«Так нечестно, — жаловалась она ухмыляющейся старухе за стеклом. — Почему я всегда страдаю больше других?»

Сейчас зеркальце висело на стене лачуги.

«А почему бы и нет», — подумала Ириэль за несколько месяцев до этого. Всё равно к ней никто не ходил, поэтому никто бы ничего и не увидел.

Порой за стеклом появлялась принцесса, но с тех пор, как вспыхнула эпидемия, девушка намного чаще видела каргу.

В общем и целом, Ириэль приняла это, понимая, что жуткое отражение лучше поможет пережить трудные времена. Благодаря старухе на столе каждый вечер оказывалась еда, и не только рыба — неважно, могла прачка позволить себе ужин или нет. Она никогда не видела, откуда появлялась пища, и предпочитала не спрашивать.

Всё же девушка скучала по принцессе и часто искала её в тени старой карги. Время от времени мелькающих намеков хватало, чтобы успокоить Ириэль и дать ей надежду на окончательное возвращение красавицы.

На двадцать третий день рождения прачки в торговых рядах разгорелась громкая свара — один из лоточников обвинил её в краже. С негодованием отмахнувшись от него, Ириэль попыталась уйти, но остальные торговцы задержали девушку до прихода пристава. Сорвав сумку, висевшую у неё на плече, стражник бесцеремонно перерыл содержимое.

Тогда прачка вспомнила про ожерелье, милую вещицу, привлекшую её внимание. Ириэль прикладывала украшение к груди и представляла, как получает его в подарок на день рождения. Но потом… Пустившись в слёзы, девушка настаивала, что не убирала ожерелье в сумку. Наверное, украшение положил туда какой-то её ненавистник.

В итоге Ириэль Малихан провела четыре часа в колодках на деревенском перекрестке.

Как с горечью заметила девушка, теперь-то на неё смотрели всё, и не только смотрели: ещё и плевали в лицо или подзуживали своих детей хлестать её гнилой рыбой. Как будто она недостаточно страдала в этих неудобных цепях, с урчащим животом и щеками, пылающими от возмущения.

«Каждый из них мог оказаться на моем месте», — сказала себе Ириэль и поклялась, что заставит иктисцев заплатить за их жестокость.

Как только её освободят, она спросит у зеркала, каким образом это проделать.

Новый священник в своей проповеди очень много говорил о демонах, долго рассказывал о мире сновидений, в котором таятся эти злобные создания. Предупреждал, что они вечно рыщут в поисках незащищенного разума, а найдя — проникают в него, обретая плоть и силы наяву.

От этих слов Ириэль стало неуютно, и она заерзала на церковной скамье.

Прежний, старый пастырь предпочитал иносказания. В его поучениях постоянно упоминалась кровь и адское пламя, но почти не встречалось точных деталей, и прачке это нравилось больше.

Она начала пропускать службы в церкви. Принять такое решение, как и убедить остальных в его необходимости, оказалось несложно, ведь здоровье женщины и в самом деле ухудшилось. Годы таскания бельевых корзин и стояния на коленях у старой жестяной ванны сказались на её суставах. Ириэль ослабела грудью, в чём винила сквозняки, проникавшие через щели в стенах лачуги, да и спина у неё ныла.

Теперь прачка редко выбирались из дома раньше сумерек, и только в начале вечера показывалась на рынке, где собирала остатки перед закрытием. Женщина пребывала в тенях, скрывала свое лицо; постоянно ощущая стыд, она не хотела, чтобы на неё смотрели.

Однажды Ириэль заметила себя в зеркале — совершенно обычном, стоявшем на одном из лотков в торговых рядах — и замерла в ужасе. Её кожа оказалась мертвенно-бледной, а светло-желтые волосы почти поседели. Прачке показалось, что она стала ниже, чем в юности, и вообще едва узнала лицо в отражении.

Ириэль померещилось, что перед ней призрак — призрак её самой.

Домой женщина вернулась торопливо и с пустой сумкой, не стала даже ждать возможности забрать примеченный ею тухлый окорок на лотке мясника. Она не знала, что будет делать, вернувшись в лачугу, до тех пор, пока не вошла внутрь.

Поразив саму себя, Ириэль сорвала зеркальце со стены и закинула под топчан, лицом — лицами — вниз, так, чтобы оно больше не искушало её.

Уткнувшись собственным увядшим лицом в подушку, женщина горько заплакала.

«Зеркало врало мне, — думала прачка. — Всё время врало. Принцессы никогда не было!»

— Но ведь она могла появиться… — прошептал в ответ уже знакомый голос в её голове.

Время шло, и с ним уходила память об унижении Ириэль. По крайней мере, об этом уже не помнили взрослые жители деревни.

Дети, к несчастью, забывали всё не так быстро.

Чуть ли не каждое утро женщина просыпалась от громких дразнилок за дверью. Первые несколько раз она выбегала в переулок, натянув плащ и сандалии, иногда с метлой в руке.

Её юные мучители всегда разбегались прочь, но кричали при этом не только от ужаса, но и от удовольствия. На следующее утро они возвращались, зачастую в большем количестве, и вели себя даже наглее прежнего.

Порой дети стучали в дверь Ириэль и убегали, иногда швырялись яйцами в её ставни. Женщина пыталась не обращать на них внимания, но это тоже не помогало — баловники только становились храбрее и все неотступнее старались вывести её из себя, заставить чем-то ответить.

Эта игра была знакома Ириэль. В детские годы её ровесники точно так же обходились с хозяином сувенирной лавки, и она сама однажды рискнула постучаться к нему. Впрочем, торговец не вышел, и никто в схоле не поверил девочке, когда она рассказала о своем поступке.

Насмешки мелюзги становились всё более злобными. Сначала Ириэль обзывали воровкой и гадкой летучей мышью, но как-то раз, выйдя из себя, она обрушилась на детей с потоком яростных проклятий и замахнулась на одного из них ручкой метлы.

С тех пор её называли иначе. Иначе, и намного опаснее.

— Нельзя допустить, чтобы подобные слухи распространялись, — настаивала старуха.

Зеркальце заняло прежнее место на стене. Ириэль не помнила, как повесила вещицу обратно, но не удивилась, найдя её там.

— Из-за них охотники на ведьм могут вернуться в Иктис, — продолжила старая карга, — а это погубит нас обоих.

— А священник говорил правду? — спросила Ириэль. — Он… он сказал… В той проповеди…

— Жрец велел тебе верить в Императора, — ответила старуха. — Он утверждал, что Император любит тебя, но где же эта любовь? Император забрал твоего отца, Ириэль, отнял твоего суженого. Из-за Него ты каждую ночь засыпаешь в холодной постели, с пустым желудком, на подушке, залитой слезами. Так по какому же праву Он может судить тебя за дела, совершенные ради собственного выживания?

Разумеется, карга была права.

«Мир Императора несправедлив, — думала женщина, — так почему же грешно смотреть в простое зеркальце и желать, чтобы всё пошло иначе?»

И разве грешно делать то же самое другим… созданиям?

Ириэль решила, что теперь понимает всё. Внезапно стало ясно, что старуха нуждается в ней так же, как и она в старухе.

— Не окажешь мне одну услугу? — неуверенно спросила женщина. — Не разрешишь мне увидеть…?

Лицо карги смягчилось в снисходительной улыбке, и она согласилась.

Сняв зеркало со стены, Ириэль села на край топчана, положила вещицу на колени и смотрела на свое настоящее отражение в стекле, пока снаружи не взошло солнце, прогнавшее ночные тени и блаженные мечты. Вздохнув, женщина заставила себя подняться.

Она повесила зеркальце обратно на кривой гвоздик. Больше Ириэль никогда не видела лица принцессы.

Последние семена погибели Иктис оказались посеяны, когда деревенские нашли книгу.

Она лежала в куче разного барахла на одном из лотков в торговых рядах — дневник без названия, заполненный тонким неразборчивым почерком. Когда текст расшифровали, оказалось, что он содержит ужаснейшие богохульства.

Владелец прилавка — так уж совпало, что именно он некогда обвинил Ириэль в воровстве — заявлял о своей невиновности, но его имя, как и имена его жены, сыновей и ближайших друзей нашлись на страницах дневника, рядом с записями о тайных собраниях.

Большинству жителей деревни хватило этого, чтобы обвинить торговца. Они потребовали послать за судьей, но приставы воспротивились.

Стражники утверждали, что в Иктис не действует никакой темный культ, поскольку им точно стало бы об этом известно. Скорее всего, как и говорил хозяин лотка, дневник был подделкой. Затем приставы в резких тонах напомнили об опасности беспочвенных слухов, и обвинительные речи, пусть и нехотя, но умолкли на время.

В конце концов, никто ведь не хотел возвращения Инквизиции.

Но потом кто-то что-то сказал — пущую мелочь, просто озвучил досужую мысль, но собеседник увидел в ней смысл и передал дальше, — и за несколько дней новые, ещё более пагубные слухи укрепились в умах и сердцах деревенских, хотя никому не удалось вспомнить, с чего всё началось.

Одним облачным вечером распалённая толпа ворвалась в дом пристава и обнаружила под половицами то, что и ожидала найти: грубые, выполненные вручную символы верности темнейшей из сил.

Так уж совпало, что именно этот стражник некогда обыскивал Ириэль.

Как и его двоюродный брат-торговец, пристав кричал о своей невиновности, поддержанный друзьями, семьей и коллегами. Но толпу, однажды лишенную возможности свершить праведный суд, не удалось утихомирить вновь. Стороны обменялись злобными речами, подчёркивая аргументы воздетыми кулаками. Готовилось линчевание; появились наскоро связанные веревки и зажженные факелы. В ответ были извлечены лазганы и сделаны предупредительные выстрелы. По деревне протянулась линия фронта.

Ириэль не играла заметной роли в разворачивающихся событиях, хотя следила за ними очень внимательно.

Она продолжала бродить по торговым рядам, где люди делились на группы и рождались планы, озвучиваемые вкрадчивым шепотом. Укрывшись под простынями, слушала, как ночную тишину разрывают звуки выстрелов и резкие голоса. Смотрела через щёлку в ставнях на еженедельные похоронные процессии, взбирающиеся по скалистой дороге к вершине утёса.

Теперь дети оставили её в покое, отыскав более подходящие мишени для своей злобы. Никто особо и не смотрел на Ириэль Малихан, что её вполне устраивало.

Женщина не сочувствовала соседям, оказавшимся в бесконечном водовороте нападений и возмездий, людям, средства к существованию и самые жизни которых находились под угрозой. А они что, когда-то любили её? Сочувствовали ей?

Почему бы им не пострадать хоть раз?

Вскоре Ириэль услышала в ночном воздухе новый звук, учуяла новый, едкий запах и увидела через дырочку в ставнях отблески огня в небесах. Луну и звёзды при этом скрывала ползучая пелена дыма.

Когда деревня запылала, Ириэль было двадцать девять.

И утром громверга Инквизиция вернулась в Иктис.

Женщина слышала приближение солдат — так же, как и в первый раз, полжизни тому назад. Она ждала их появления уже несколько дней, но в животе у неё всё равно что-то сжалось, отзываясь на шум приближающихся моторных духов. На сей раз Ириэль не надо было выглядывать наружу, так что она кое-как поднялась с топчана и оделась трясущимися руками. Затем просто сидела и ждала.

Уже вскоре кулак в латной перчатке забарабанил в её дверь. С трудом встав на ноги, женщина прижалась к стене, и тут ржавые петли развалились.

Захныкав, Ириэль сощурилась от яркого утреннего света, но солнце тут же затмила толпа ворвавшихся в лачугу солдат в красной и черной броне.

Одни схватили её и держали, а другие тем временем рылись в немногочисленных вещах женщины. Солдаты перевернули топчан, жестяную ванну и отжимной каток, сорвали полки и отодрали изъеденные червями половицы. Зеркало они нашли на стене — Ириэль даже в голову не пришло прятать его.

Она спросила, что солдаты увидели в стекле. Достаточно, чтобы подтвердить ходившие о ней слухи — очень понятно объяснили женщине воины Инквизиции. Как будто её согбенная фигура и уродливые выросты на лице сами по себе не были доказательствами.

Ириэль выглядела втрое старше своих лет; как объявили солдаты, её коснулись Губительные Силы, сделав проводником своих злодеяний.

Затем женщину вытащили наружу и заставили встать на больные колени.

Зная, что протестовать бесполезно, Ириэль всё равно пыталась оправдаться. Кричала, что не сделала ничего плохого, что они не имеют права так обращаться с ней.

Она винила во всем зеркало — неужели никто не видел настоящую ведьму за стеклом?

В переулке собралась небольшая толпа; женщине казалось, что пришли сотни, но на самом деле там было несколько дюжин, ведь Иктис к тому времени уже превратилась в деревню-призрак. Зрители стояли молча, почти скорбно внимая происходящему. На этот раз они почти не боялись охотников на ведьм, потому что сами пригласили их в свои дома.

Ириэль услышала зловещий лязг кованых сапог по брусчатке и с усилием подняла голову, словно приветствуя подходящего человека. Адепт Инквизиции уже возвышался над женщиной, глядевшей на него воспаленными глазами.

Он носил высокую шляпу, тёмный плащ охотника на ведьм и светлые локоны до плеч. Инквизитор показался Ириэль удивительно молодым, но глаза юноши, смотревшие ей прямо в душу, выдавали в нем истинного ведьмознатца.

В руке он держал зеркало.

Инквизитор спросил обвиняемую, об этом ли «артефакте» идет речь, о том, как она завладела им и что видела внутри. Говорил охотник на ведьм тихим, почти дружеским голосом, поэтому Ириэль, как могла, пыталась ответить ему, но стыд душил женщину. Под пристальным взглядом инквизитора она не могла лгать даже самой себе.

Юноша сказал Ириэль, что не видит в зеркале никакой ведьмы и протянул артефакт обвиняемой, чтобы она показала ему старую каргу.

И, разумеется, ведьма оказалась на месте. Конечно же. Вот её бесформенное лицо, разросшаяся родинка на щеке, всклокоченные седые волосы. Конечно, старая карга оказалась за стеклом, ведь что ещё можно было увидеть в отражении?

Кого, если не саму себя?

Как объявил охотник на ведьм, в разбирательстве нет нужды, как нет и поводов к смягчению наказания. Совершенно очевидно, что обвиняемая предала себя в руки демонических созданий, поэтому приговор может быть вынесен и приведен в исполнение на месте. Вырвав из оправы зеленовато-черный самоцвет, инквизитор раскрошил его каблуком сапога, а затем кивнул одной из красно-черных воительниц. Вытащив меч из ножен, она окружила клинок святым огнем.

Ириэль с удивлением поняла, что больше не боится. Возможно, это из-за того, что она всегда знала, как закончится её жизнь? Женщина много раз представляла себе нынешний момент, и, со временем, он потерял власть над ней. По сути, она почти испытывала облегчение от того, что конец всё-таки наступил наяву — значит, всё уже скоро закончится.

Ириэль спокойно встречала смерть, зная, что заслужила казнь.

Осужденная даже не сопротивлялась, когда к держащей её воительнице присоединилась другая и с силой толкнула голову старухи вниз, чтобы полностью обнажить шею. Услышав треск пылающего клинка, занесенного над целью, Ириэль вспомнила, как впервые увидела тень в зеркале и как это её ужаснуло. Столько времени прошло с тех пор — тогда она ещё не знала, что в тени нет ничего пугающего.

Если старуха и сожалела о чем-то в последние мгновения жизни, то лишь об одном: никто никогда не понимал её. Впрочем, никто никогда особо и не смотрел на Ириэль Малихан, так что никто и не мог увидеть её настоящую.

Соседи, проходившие мимо неё каждый день, видели лицо простой и странноватой девушки-подростка, забитой прачки, увядшей старой карги, и, наконец, изобличенной ведьмы — единственное лицо, которое им суждено было запомнить.

Но в душе Ириэль не была ни одной из этих женщин.

Она была всего лишь одинокой, потерянной маленькой девочкой, тосковавшей по отцу. Девочкой, терзаемой чувством потери, в жизни которой не случалось ничего хорошего, ничего, что могло бы заполнить зияющую пустоту в сердце. Девочкой, которая только хотела, чтобы её замечали, уважали… и, да, любили.

Маленькой девочкой, которая до сих пор мечтала стать принцессой.

Баррингтон Бейли Жизни Ферага Львиного Волка

Фераг Львиный Волк, чемпион Тзинча, владыка пяти миров, поднялся с ложа белого алебастра, собираясь встретить почетного гостя. Юные девы омыли его, втерли в кожу ароматные масла, и теперь Фераг распространял сладкий и волнующий запах. Те же рабыни облачили его в балахон, сотканный из тончайшего шелка и украшенный символами самого могучего из богов, и вложили в руки оружие.

Когда рабыни закончили, офицер, одетый в форму, созданную самим Ферагом, вошел и низко поклонился. Получив разрешение говорить, он начал:

— Колесница Лорда Куиллила вошла в пределы планетарной системы, мой великий и прекрасный господин.

Фераг сделал нетерпеливый жест, приказывая продолжать.

— Он прибудет в течение часа.

— И все ли готово?

— Все приготовления окончены, мой великий и прекрасный господин.

— Хорошо… — промурлыкал Фераг.

Он жестом отпустил офицера, и повернулся, любуясь на свое отражение в громадном зеркале. И увиденное вновь доставило ему удовольствие. Фераг Львиный Волк всегда притягивал взоры, даже до того, как стал любимцем Изменяющего Пути, как иногда называли великого бога Тзинча. Крепкий, сильный и красивый, Фераг вызывал восхищение обитателей его родного мира. Его уважали и им восхищались во всех мирах, где ему довелось побывать и повоевать до того, как он стал чемпионом Хаоса.

Но теперь! Фераг восхищенно вздохнул, любуясь на то, что сотворил из него Великий Архитектор. Вместо левой руки Фераг получил прекрасное гибкое щупальце, вместо правой ноги — прелестную клешню, так похожую на клешню Чи’ками’цанна Цуной, или Пернатого Лорда, демона, стоящего по правую руку Тзинча. Дополнительная пара глаз сверкала на лбу, они были плотно сдвинуты, и придавали лицу Ферага пытливое и хищное выражение охотящегося паука. Эти глаза способны были заглянуть в любой разум и увидеть мысли. Они могли убить лишь одной прекрасной вспышкой. Рот Ферага тоже изменился. Он мог удлинять губы, создавая некоторое подобие комариного носика, длиной в полруки. Этим носиком Фераг высасывал чистую магическую энергию из чужих душ. Тзинч изменил его! Он дал Ферагу силу! Но этим дары Господина не ограничились…

Фераг начертил в воздухе магический знак, и перед ним из ничего возник овал. На поверхности этого овала Львиный Волк пальцем начертил руны Темного Языка, языка, на котором можно говорить лишь в Варпе. Руны сложились в имя, данное Ферагу Хаосом и его демонами.

Следующим движением Фераг заставил овал исчезнуть.

А теперь следует встретить Куиллила!

Фераг вышел из комнаты на громадный балкон, и оглядел свой дворец, еще раз насладившись его великолепием и завершенностью. Львиный Волк повелевал целой планетарной системой, расположенной в Империуме Хаоса, который живущие вне его называли Глазом Ужаса. Пять из восьми планет системы были обитаемы. И несколько миллиардов существ жило в страхе, беспрекословно подчиняясь, обожая и боготворя Ферага.

Фераг создал дворец по образу и подобию тех дворцов, где жил Тизнч и его Пернатые Лорды. Ярусы построек нависали друг над другом, переливаясь самыми безумными цветами. Башни, минареты и галереи изгибались и переплетались словно змеи. И конечно же, весь дворец словно отрицал законы гравитации. Башни стояли под безумными углами к земле, словно висели в космосе, или — этого эффекта и пытался добиться Фераг — парили в пространствах Варпа.

Слуги и стражи окружали чемпиона. Колесница Куиллила прибыла. На балкон была вынесена большая линза, сквозь которую можно было разглядывать верхние слои атмосферы, как если бы они были на расстоянии вытянутой руки. Фераг наблюдал, как объятая пламенем колесница, украшенная золотом и серебром, ворвалась в плотные слои атмосферы, и летела к земле на фоне лимонно-желтого неба. Пробив облака, колесница мчалась к дворцу.

Фераг и его слуги оглядели горизонт, где виднелись городки и деревни, жители которых были удостоены чести жить рядом со своим повелителем. Да, вот и они! План пришел в действие! Механизмы, похожие на акул, поднялись в воздух и понеслись к дворцу с трех разных сторон. Вдобавок из укрытий в воздух поднялась дюжина воинов, оседлавших летающие диски. Ветер развевал их длинные волосы, в руках они сжимали оружие.

Это была магия, иначе диски не летали бы. От дисков тянулись поводья к каким-то существам. Это были К’эчи’цонаи, кони Тзинча, духи Варпа. Через линзу Фераг мог видеть следы их зубов на уздечках.

И акулоподобные машины, и всадники понеслись навстречу колеснице. Фераг обладал прекрасным чувством времени. Он поднял руку, запрещая стражам сбить налетчиков. Наоборот, он позволит им поближе подобраться к добыче.

— Позвольте мне разобраться с этим, — промурлыкал Фераг своим красивым баритоном.

Когда налетчики уже почти достигли колесницы, он поднял руку и указал на них всеми пятью пальцами. Воздух наполнился энергией и затрещал. Окружающие почувствовали, как волны магии проходят сквозь их тела. И с пальцев великого мага Ферага Львиного Волка сорвался поток сырой магии, окутывая все три машины и всадников.

На мгновение энергия забурлила вокруг них, а затем они просто исчезли.

Фераг Львиный волк улыбнулся. Колесница Лорда Куиллила приземлилась на вымощенную мрамором площадку одной из террас. Фераг и его свита уже стояли рядом. Стражники окружили площадку, озираясь по сторонам.

Лорд-Коммандер Куиллил ступил на землю. В отличие от Ферага, он никогда не был Космическим Десантником, и потому был куда ниже Львиного Волка. Он носил мантию ярко-синего цвета. Руки его были маленькими и морщинистыми. Вместо рта у Куиллила был клюв, тоже ярко-синий. Разноцветный гребень из перьев рос из его лысой головы, а глаза были похожи на блюдца, и смотрели прямо.

— Мой Лорд-Коммандер Куиллил! — воскликнул Фераг, раскинув руку и щупальце в приветствии.

— Мой Лорд-Коммандер Фераг!

Голос у Куиллила был высокий и щебечущий. Он позволил Ферагу дружелюбно обнять его, и затем отступил на шаг, любуясь дворцом. Он был впечатлен.

— Я был рад защитить вас, Лорд Куиллил, — сказал Фераг — Кажется, ваши враги и здесь попытались убить вас.

Куиллил захохотал и сверкнул глазами.

— Да! Это заговорщики с моей планеты, они прибыли немного раньше. Я знал, что мой визит сюда вынудит их напасть. Вы, мой дорогой Фераг, должны быть польщены моим доверием вам. Моя колесница даже не вооружена!

— Мне тоже выпала возможность наказать предателей, — ответил Фераг — Ваши заговорщики никогда бы сюда не проникли без помощи моих людей. Теперь предатели расплачиваются за все.

Он поглядел на деревеньки и городки и улыбнулся, представив пытки, которым подвергаются сейчас отступники.

— Сегодня вечером будет пир, — продолжил Фераг — Помниться, вы любите человечину?

Куиллил быстро щелкнул клювом, жадно вздохнув.

— Освежеванные тела мариновались в специях всю неделю. Сегодня вечером их приготовят так, как бы вы предпочли. А завтра мы заключим договор. Пока же позвольте мне показать вам дворец. Но сначала…

Фераг поднял руку и щупальце и начал чертить в воздухе знаки. Раздался рокот, и дворец начал распадаться на куски. Башни, террасы, балконы, галереи, залы — все разделились на части и начали кружиться в воздухе, словно танцоры в безумном хороводе. Посадочная площадка, на которой стоял Фераг и его гость, тоже поднялась в воздух и начала выписывать круги.

Затем, в один момент, все вернулось на свои места. Камень вновь соединился с камнем, словно ничего и не произошло. Через секунду дворец вновь возвышался перед ними.

Куиллил задрожал в притворном восторге

— Впечатляюще, мой Лорд Фераг! Позвольте мне в ответ…

Он тоже начертил что-то в воздухе. И тут же минарет, стоящий прямо перед ними, распался на части, и начал крутиться в воздухе, наращивая скорость. Затем башня словно прыгнула на место, мгновенно собравшись в единое целое. Свита Ферага и Куиллила одобрительно зашумела.

Волшебники Тзинча считали обычным делом показать свои силы друг другу. Но, вовсю щебеча, гость все же не мог скрыть, что хозяин дворца — куда более сильный маг, чем он.

Словно случайно, Фераг поймал верхней парой глаз взгляд гостя, и тотчас отвернулся, чтобы тот не увидел черной вспышки, и не понял, что Фераг читает его мысли. Да, все, как и ожидал Фераг. Куиллил владел всего одной планетой, и завидовал богатству Ферага. Его визит был всего лишь первым шагом в долгой игре, призом в которой станет планетарная система Львиного Волка. В мозгу Куиллила одна мысль тотчас сменялась другой мыслью, весь его разум был пропитан безумием.

Так и должен выглядеть разум слуги Тзинча, Великого Архитектора и Властелина Судьбы. Но Куиллил никогда не претворит свой замысел в жизнь. Фераг придумал план, благодаря которому планета Куиллила перейдет в его руки. Что касается самого мага, то он разделит участь тех людей, которых сегодня сожрет.

Ведя гостя по залам и коридорам дворца, Фераг беспрестанно говорил, не переставая в тоже время продумывать свой план. Он помнил, что обещал ему демон, что сидел в том овале, на котором Фераг начертал свое имя Хаоса. И Фераг начал говорить о себе.

— Знайте же, мой друг, что я прожил жизнь, полную событий, — серьезно сказал он Куиллилу — Вас удивляет мое имя? Его значение может много сказать обо мне. Я родился на одной из примитивных планет Империума, вдалеке от царства Хаоса. Жизнь на той планете была опасна и трудна. Всего несколько человек знали, как делать оружие и инструменты из камня, и строго охраняли это знание. Когда у моего народа рождался ребенок, ему не давали имени. Он получал его, только повзрослев. А львиный волк — это было самое свирепое существо на планете. В два раза выше человека, челюсти его без труда перекусывали лошадь пополам, способный обогнать самого быстрого бегуна — с таким хищником могли справиться только двадцать вооруженных мужчин! Мне было восемь лет, когда один их этих хищников убил моего отца…

Воспоминания вспыхнули в мозгу Ферага. Он вновь был маленьким голым мальчиком, стоящим посреди сухих и пыльных степей своего родного мира. В небе висел тускло-красный шар солнца.

И меньше, чем в десяти шагах от мальчика львиный волк зубами рвал то, что осталось от его отца. Когда зверь напал на них, отец и сын бросились бежать, и ребенок вырвался вперед. Но затем он услышал крик отца, удар копья об землю, он обернулся, и замер в ужасе.

Мысли ребенка метались. Пока тварь пожирала останки охотника, ребенку удалось бы вскарабкаться на гряду скал невдалеке, и, вполне возможно, львиный волк просто забыл бы о нем.

Но он убил его отца!

В мальчике нарастала ярость. Он наклонился и взял в руки копье. Оно было практически неподъемно, но ребенок приподнял его, наставил острие на зверя и закричал:

— Ты убил моего отца!

Существо оставило изломанное и окровавленное тело, и, повернув массивную морду, принюхалось. Мальчик чувствовал запах его шерсти. Размахивая копьем, он начал отступать, пока не достиг груды валунов.

Львиный волк напружинил тело и прыгнул вперед.

Ребенок уперся ногами в землю, желание отомстить горело в нем. Он упер черенок копья в камень, и направил острие прямо в пасть летящего зверя.

Львиный волк мог откусить мальчику голову одним движением челюстей. Но вместо головы в пасть твари вошло копье, и, разрывая глотку, вонзилось глубоко внутрь. Упав на землю, львиный волк задергался, пытаясь высвободиться. Из горла фонтаном била кровь. Мальчик же налегал на копье всем телом, и острие, дюйм за дюймом, погружалось в тело зверя. Мальчик приблизился к львиному волку настолько, что тот мог достать его когтями. Но было уже поздно. Копье дошло до сердца животного.

Но даже тогда зверь не умер. Львиного волка нелегко убить. Он извивался и бился в пыли, кровь текла из пасти, унося с собой жизнь, и на это смотрел ликующий, торжествующий и скорбящий восьмилетний мальчик…

— И тогда племя дало мне мое имя, — сказал Лорд Фераг гостю — На моем родном языке «фераг» означает «убийца», и я стал известен, как Убийца Львиного Волка. Мой народ восхищался мною. Ни один другой воин не носил подобного имени. Ни один другой воин не справился со львиным волком в одиночку. Думаю, такого не случиться уже никогда.

— Прекрасная история! — прощебетал Лорд Куиллил — А как вы попали в ряды Адептус Астартес?

— Через сорок дней после моего триумфа рядом с нашей деревней высадился отряд Десантников Ордена Пурпурных Звезд. Они услышали историю о моем подвиге, и, испытав меня всеми возможными способами, увезли в свой монастырь. Я служил Пурпурным Звездам следующие двадцать лет. Я был разведчиком, гонцом, солдатом… И наконец из маня сделали Десантника. Мне вживили Прогеноидные железы, священное геносемя. И на двести лет я стал Десантником Пурпурных Звезд. Я пережил такое, о чем не смел и мечтать, и достиг титула командира роты. Я отличился вовремя одного из нападений тиранидов…

И вновь Фераг Львиный Волк вернулся в прошлое. Отряд Пурпурных Звезд прорывался сквозь волны монстров, разя их огнем и мечом. Они прорывались к сердцу гигантского организма тиранидов, отколовшегося от основного флота. Но Десантники не ожидали встретить то, что увидели

Они шли сквозь туннель, стены его пульсировали в такт ударам гигантского сердца. Скудный красноватый свет, казалось, источали сами стены.

А затем, цепляя когтями стены, на Десантников набросились и сами тираниды. Отвратные твари, шестирукие, пасть каждого полна острейших зубов, у каждого на двух передних лапах росли некие подобия мечей, способных резать даже броню воинов Ордена.

Фераг со страхом увидел, что пули отскакивают от панцирей тиранидов, нисколько их не задерживая. Его люди гибли. Пути назад, к штурмовому кораблю, не было.

А затем в мозгу его вспыхнуло воспоминание о победе над львиным волком. Он перехватил цепной меч поудобнее, а в правую руку взял болтер. Меч с визгом столкнулся с костяным лезвием тиранида, и у Ферага появился шанс. Дуло болтера вошло прямо между челюстей твари.

Тиранид отлетел, когда снаряд взорвался внутри его головы. Фераг ревущее захохотал, и рявкнул в коммуникатор:

— Вот, как это надо делать, парни! Вот, как это надо делать!

— Прием, который я создал в тот день, стал стандартом в ближнем бою с тиранидами, — закончил Фераг.

Он на секунду замолчал.

— Я осмелюсь сказать, что многие воины были бы довольны жизнью, подобной моей. Но мне было тесно в Империуме — я хотел чего то большего, чего то великого, чего то, к чему я мог приложить все свои таланты! И я втайне стал постигать пути магии. Конечно же, я знал, что во время великой войны почти половина первых Десантников присягнула на верность владыкам Империума Хаоса. Меня привлекли пути Тзинча. И я сделал немыслимое. Я отрекся от своего Ордена, и принес клятву верности моему богу.

Фераг усмехнулся.

— И теперь я — его чемпион! Владыка пяти миров! Да, это было славное время! Я не могу рассказать вам о всех своих приключениях, я даже не могу сказать, сколько я прожил. В Глазе Ужаса день может быть тысячью лет, а тысяча лет окажется всего лишь одним днем, и время не значит ровным счетом ничего, до самого твоего смертного часа.

— Слава о вас распространилась широко, мой дорогой Лорд, — проворковал гость.

— Так и должно быть! — Фераг приосанился — Знаете, Лорд Куиллил, что больше всего меня злило? Я Космический Десантник Второго Основания, созданного сразу после войны с Хорусом. Легионеры же Хаоса принадлежат к Первому Основанию. Они считали себя великими и могучими, а меня — слабым и мягким. Что ж, они вскоре поняли свою ошибку.

Фераг рубанул воздух рукой

— Я в одиночку прикончил тридцать пять Предателей! Двадцать из них служили Кхорну, безумному Кровавому Богу! И дюжина из них были Пожирателями Миров, самыми опасными Легионерами Хаоса! Нет воина сильнее Ферага Львиного Волка!

Внезапно Фераг успокоился, и негромко сказал:

— Простите мне мое бахвальство, Лорд, но я всего лишь говорю правду.

Куиллил чирикающее рассмеялся.

— Какое уж тут бахвальство, Лорд! Напротив, вы слишком скромны. Вы почти что унижаете себя. Все знают о вашей великой победе на планете-котле.

— Дааа… — улыбнулся Фераг. Это было одно из самых сладких его воспоминаний, самое первое его сражение в Глазе Ужаса.

Тогда против него выступила великая армия, союз войск Кхорна, Кровавого Бога, и Нургла, Великого Повелителя Болезни и Тлена, самого непримиримого врага Тзинча. Битва грянула на планете, походившей на гигантский котел, подчинявшийся своим собственным законам гравитации. Можно было даже упасть в жерло этого котла, и попасть в какой-то непредставимый ад.

Фераг командовал куда меньшей армией Тзинча. На первый взгляд противники выглядели неуязвимыми. Ядро армии, состоящее из воинов Кхорна, еще перед боем стояло по колено в крови, устроив резню прямо среди своих солдат. Что же касается армии Нургла… Отвратительный, ужасный Демон, Великий Нечистый, стоял во главе ее. И у него была оригинальная тактика. Все воинство Нургла было поражено амебной чумой. Солдаты более не были индивидуальностями, они были единым целым, накатывающим, словно океан, сносившим все на своем пути.

Против этого у Ферага были лишь дары Тизнча: стратегия и колдовство. Это была великая битва. Магические энергии сотрясали планету месяцами. Но в конце концов стратегический гений Ферага положил войне конец. Войска Кхорна и Нургла были попросту сброшены в жерло котла, навстречу адским мукам.

Фераг собрал выживших обитателей планеты, и отдал им приказ: возвести монумент во славу Тизнча, дабы он возвышался над планетой.

Неудивительно было, что Меняющий Пути осыпал своего чемпиона дарами. И сегодня Великий сделал Ферагу еще один, воистину божественный подарок. Демон, явившейся Ферагу в овале, принес ему радостную весть.

Он станет демоном. Он обретет бессмертие, возможность не думать о смерти и вечно обитать в райских кущах Варпа.

Но оставался еще Куиллил. С трудом оторвавшись от сладостных дум, Фераг продолжил разговор.

— Сюда, Лорд Куиллил. Здесь прелестнейшая площадка.

Они проходили под украшенной орнаментом аркой, когда Фераг Львиный Волк услышал треск. Взглянув вверх, он увидел, как огромный камень вырывается из кладки и летит вниз.

В этот момент Фераг понял, что они прошли как раз под той аркой, над которой Куиллил проводил свои магические фокусы. Но уже ничего нельзя было сделать. Каменная плита рухнула на Ферага, и тот потерял сознание.

Чувства вернулись через секунду. Он стоял на пыльном камне, обнаженный, если не считать набедренной повязки из грубой шерсти. Тусклое красное солнце садилось вдалеке.

Вокруг стояла дюжина людей. Все они смотрели на него со злорадством.

Он оглянулся, видя лицо за лицом, смущенный и сбитый с толку.

Пока понимание не хлынуло в его разум, словно вода, более не сдерживаемая плотиной.

Воспоминания о другой жизни вошли в его мозг. Его настоящей жизни. Не жизни закаленного в боях воина, бывшего Космического Десантника, прославленного чемпиона Тзинча, служившего своему богу много веков.

Он вовсе не был воином. Он никогда не покидал свою родную планету. Его вовсе не звали Убийцей Львиного Волка. Он бы никогда не получил подобное имя, даже будучи взрослым мужчиной, не то что ребенком. Его звали Ульф Грязеед, и прозвали его так за хилость и трусость.

Но он действительно служил Тзинчу. Он обладал зачатками навыков воровства, обмана и жульничества, так ценимых слугами Бога Изменений. Но теперь он был подсудимым. Причина была проста — его послали убить спящего, врага секты, мужа его сестры, но он испугался. Теперь он был приговорен.

Приговорен закончить свою жизнь, став отродьем Хаоса.

Но, поскольку он был слугой Тзинча, ему послали последний дар. В последние мгновения перед погружением в безумие, ему позволили увидеть конец другой жизни, полной славы и почестей. Конечно же, ему не позволили увидеть пик могущества. Это не подобает Тзинчу.

Глава секты читал заклинание, и голос звучал все громче. Ульф Грязеед почувствовал, как что-то ужасное происходит с его телом. Он застонал и жалко задергался. Его руки коснулись земли и превратились в склизкие, мерзкие лапы. Он чувствовал, как его лицо меняется, принимая округлую форму, пародируя человеческие черты. Рот его превращался в длинную трубку. Не для того, чтобы высасывать чужие души, нет. Для того, чтобы доставать из земли червей и жуков, которые отныне будут его единственной пищей.

Ужасные изменения продолжались, в глазах Ульфа расплывались силуэты сектантов. И тогда Ульф Грязеед вспомнил еще одно прозвище Тзинча, слышанное им давным-давно: Великий Предатель. Иногда, вместо обещанной великой силы, Тзинч награждал своего слугу предательством. Не демон, а…

Лишь один вопрос пылающими буквами вспыхнул в мозгу, постепенно погружающемся в пучины безумия.

Кто же он, в действительности? Ульф Грязеед или Фераг Львиный Волк?

Кто из них настоящий?

Где же здесь правда?

Гэв Торп Плоды толерантности

Окруженный полем Геллера, «Мстительный» скользил по псионическим потокам варпа. Поле периодически вспыхивало, когда, блуждая, в него врезались местные обитатели, которые от этого столкновения обретали форму перекошенных, клыкастых лиц и переливались разными цветами радуги. В гонке за кораблем темные фигуры объединялись в мельтешащие стаи. Иногда какое-нибудь существо набирало скорость и отчаянно бросалось на ударный крейсер, желая добраться до живых, которых оно ощущало внутри него. Но каждый раз бестелесных хищников отбрасывали вспышки псионической энергии.

Сидя в каюте навигатора, Закерис, бывший библиарий Мстящих Сынов, пристально вглядывался в варп. Глаза его выплескивали потоки голубой энергии. При этом всякий раз с треском разлетались искры, и огромные капли пота скатывались по щекам псайкера. Дрожащей рукой он дотянулся до коммуникатора и переключился на командную частоту.

— Я слышу их шепот, — прорычал он.

После недолгого шипения статики пришел ответ.

— Удерживай их, сколько сможешь, — сказал Джессарт, капитан корабля. Когда-то он был командиром целой роты Мстящих Сынов, теперь же возглавлял лишь небольшую, состоящую из двух дюжин, банду отступников. — Мы доберемся до точки безопасного выхода меньше чем через час.

Коммуникатор погудел еще несколько секунд и затих. Оставшись один, Закерис не мог не улавливать голоса, шуршащие на самом пороге слышимости. Большинство их говорило что-то невнятное, некоторые изрыгали угрозы, другие умоляли Закериса перестать сопротивляться. Вдруг ласкающий слух голос прорвался сквозь них, властно заставив прочие замолчать.

Я могу отвести всех вас в безопасное место, — сказал он. — Поверь мне, Закерис. Я могу защитить вас. Взамен я прошу лишь о небольшой услуге. Просто позволь мне помочь тебе. Открой мне свои мысли. Разреши увидеть свой разум, и я исполню твои желания.

Ощущение постоянно скребущихся по краю сознания когтей внезапно исчезло, словно открылись какие-то шлюзы и выдавили их огромным давлением. Неумолчный гомон прекратился, и поле Геллера стабилизировалось, вновь став спокойным поблескивающим пузырем.

Закерис расслабил пальцы, с такой силой сжимавшие подлокотники навигаторского кресла, что на металле остались вмятины. Псайкер сделал глубокий вдох и закрыл глаза. Когда он открыл их снова, глаза уже вернулись к нормальному состоянию, излучение псионической энергии втянулось обратно в его разум.

«Спасибо», — подумал он.

Пожалуйста, — ответил голос.

Как мне тебя называть? — спросил Закерис.

Называй меня Вестником.

Кто ты? Ты демон?

Я — Вестник. Я тот, кто откроет истинную силу твоего разума. Я покажу тебе все, на что ты способен. Вместе мы станем сильнее. Ты будешь учеником, я — твоим учителем.

«Нам нужно выбраться из варп-пространства, — подумал Закерис. — Я не смогу отбить новую атаку».

Доверь это мне, — сказал Вестник. — Позови меня, когда вернешься. Я буду ждать.

Потоки псионической энергии, окружавшие «Мстительный», стали распадаться и закручиваться в спираль. Сквозь расширяющееся отверстие Закерис увидел голубое свечение звезды.

Мягко передвигая пальцами по рулевой панели, он направил ударный крейсер к выходу. «Мстительный» вырвался из имматериума в свете разноцветной вспышки. Трещина, оставшаяся за ним, несколько раз дернулась и исчезла. Воцарилась тишина; пустота космоса. Закерис огляделся и увидел плотную полосу звезд: перед ним простирался северный рукав галактической спирали. Улыбнувшись с облегчением, он привел в действие автоматические системы телеметрии. Пришла пора узнать, где они находятся.

Астартес-отступники собрались в зале для совещаний. Двадцать четыре бойца лишь на четверть заполнили каюту, рассчитанную на целую роту. Джессарт, стоя на трибуне, посмотрел вниз и удивился тому, насколько быстро его подчиненные стали проявлять индивидуальность. После десятилетий, а иные даже столетий, верной службы ордену космические десантники заново раскрывали свою истинную сущность, отбрасывая тысячелетия традиций и догм.

Все они были одеты в выкрашенную густой черной краской броню со стершимися символами. Некоторые пошли дальше: сдали обмундирование в арсенал, чтобы оружейники убрали имперские знаки и приварили стальные пластины поверх аквил и прочих символов Империума. Несколько человек, удалив с брони религиозные тексты, на месте молитв начертали новые девизы. Аккуратными буквами вдоль края левого наплечника Уиллуш написал «Покой смерти». Лехенхарт, со свойственным ему юмором, на лицевой части шлема намалевал белый череп с неровным пулевым отверстием во лбу. Нитц, заместитель Джессарта, сидел, положив на колени цепной меч, и тонкой кисточкой, которую он держал в левой руке, наносил последние штрихи на свой девиз «Истина ранит» — нарисованный красной, похожей на кровь краской.

Последним в каюте появился Закерис. Садясь, псайкер кивнул Джессарту, подтвердив тем самым, что они находятся именно в том месте, о котором он говорил. Джессарт улыбнулся.

— Что ж, Император за нами больше не приглядывает, но Галактика, похоже, не хочет оставить нас в покое, — начал он. — От Хелмабада нас отделяет больше десятка световых лет. И это единственная хорошая новость. У нас угрожающе мало припасов, несмотря на то, что мы кое-что прихватили из Хелмабада. Мы находимся в шести тысячах световых лет от безопасного места. Значительное расстояние. Если мы хотим завершить наше путешествие к Храму Ужаса, нам понадобится больше оружия, снаряжения, да и еды.

Джессарт потер густую щетину на подбородке. Все космические десантники внимательно смотрели на него, бесстрастно внимая новостям. Все-таки некоторые старые привычки искоренить слишком сложно, поэтому бойцы в полной тишине ждали, когда их командир продолжит:

— Благодаря удаче, судьбе или какой другой силе, этот полет на ощупь через варп вывел нас на расстояние ста световых лет от системы Геддан. Фактически она необитаема, но здесь находится точка встречи конвоев капитанов-членов хартии. Торговые корабли со всех концов сектора слетаются сюда, чтобы вместе проскочить по орочьей территории к Родусу. Мы возьмем у торговцев то, что нам нужно.

— Эти конвои охраняет Имперский Военный Флот, — сказал Хейнке.

— Обычно лишь нескольких фрегатов и эсминцев, — ответил за Джессарта Нитц. — Не так уж много, чтобы ударный крейсер не смог справиться.

— Если бы у нас был полностью укомплектованный экипаж, я бы с этим согласился, — сказал Джессарт. — Но у нас его нет. Если столкнемся с легким эскортом, то попытаемся выцепить один-два грузовых корабля и избежать боя. Если же нарвемся на более крупные силы Военного Флота, то не будем рисковать и сражаться с ними в открытом бою. Задача состоит в том, чтобы пополнить припасы, а не израсходовать то немногое, что у нас пока еще есть.

Нитц выразил свое согласие пожатием плеч.

— Ты главный, — пробормотал космодесантник.

Джессарт проигнорировал его и обратился к Закерису.

— Ты сможешь провести нас до Геддана за один прыжок?

Псайкер отвел взгляд. Очевидно, он не был уверен в себе.

— Пожалуй, я справлюсь, — наконец сказал он.

— Сможешь или нет? — уточнил Джессарт резко. — Я не хочу вляпаться в какие-нибудь неожиданные неприятности.

Псайкер кивнул. Сначала неуверенно, затем с большей убежденностью.

— Да. У меня есть способ сделать это. Я доставлю нас в Геддан.

— Хорошо. Есть еще один вопрос, который нужно решить перед тем, как мы отправимся в путь, — продолжил Джессарт. Он устремил взгляд на Нитца. Тот, удивленный вниманием командира, даже огляделся.

— Я сделал что-то не так? — поинтересовался Нитц.

— Пока нет. Черная команда все еще верна нам, но они не знают всей правды о том, что произошло на Хелмабаде. Если в Геддане нам придется сражаться, они не должны испытывать никаких колебаний. Я хочу, чтобы ты гарантировал, что по приказу они откроют огонь даже по имперскому судну. За каждой боевой системой должен приглядывать один из нас, и нужно избавляться от любого члена экипажа, который будет создавать проблемы.

— Избавляться? — спросил Нитц. — Вы имеете в виду — убивать?

— Только не увлекайся, мы не сможем управлять кораблем без них. Однако у них не должно остаться никаких сомнений: мы продолжаем оставаться их повелителями, и им следует беспрекословно выполнять наши приказы.

— Я прослежу за этим, — сказал Нитц, похлопывая по своему цепному мечу.

— У кого-нибудь есть вопросы? — спросил Джессарт остальных космодесантников. Они переглянулись и помотали головами, но в этот момент поднялся Лехенхарт.

— А что будет, когда мы доберемся до Ока Ужаса? — спросил он.

Джессарт тщательно обдумал свой ответ.

— Я не знаю. Мы должны попасть туда и выяснить это. На данный момент никто не знает, что мы совершили. Я предпочел бы, так это и оставить.

— Вдруг Рикхел сумел как-нибудь выжить на Хелмабаде? — спросил Хейнке. — Что если он свяжется с остальными Мстящими Сынами?

— Рикхел лежит мертвый среди повстанцев и демонов, — напомнил Нитц.

— Но что если нет? — настаивал Хейнке.

— Тогда наши бывшие братья по оружию попытаются оправдать свое имя, — сказал Джессарт. — Именно поэтому мы направляемся к Оку Ужаса. Никто не сунется за нами в это жуткое место. Как только мы нападем на конвой, слух о том, что произошло, быстро распространится. У нас есть всего одна попытка. Если мы ее провалим, слуги Императора начнут искать нас, и добраться до Врат Кадии станет намного сложнее.

— Тогда давайте не испортим это дело, — сказал Лехенхарт.

Рука Закериса колебалась над руной в консоли активации варп-двигателя. Он посмотрел на верхнюю панель: полоски индикатора колебались от зеленого цвета к желтому, а затем, по мере увеличения мощности двигателя, снова стали зелеными.

Хотя варп-двигатель работал вполсилы, псайкер чувствовал, как граница реальности около «Мстительного» делается все тоньше. Сквозь стекло он увидел задрожавшие звезды и темноту между ними, которая изредка вспыхивала радугами психической энергии.

Он обещал Джессарту доставить корабль в Геддан, рассчитывая использовать помощь Вестника. Закерису уже перестала нравиться эта идея, но теперь он не мог отступить. Мало того, что он вызвал бы всеобщее презрение, так еще и корабль рисковал застрять в глухом космосе. В какой-то момент им пришлось бы заново входить в варп или просто остаться здесь и умереть от голода — перспектива еще более страшная для космодесантников, чем для обычных людей. Несомненно, они перебили бы друг друга прежде, чем это сделал бы голод.

Глубоко вздохнув, Закерис коснулся руны. Из нутра «Мстительного» по всему кораблю эхом прокатилось глухое урчание, нарастая до частой вибрации, которая вызвала ноющее чувство в ушах Закериса.

Поле Геллера вокруг «Мстительного» заколебалось и развернулось, охватывая космический корабль водоворотом различных цветов: калейдоскопическим штормом, в котором смешались материальный и нематериальный миры. Закерис включил двигатель, и ударный крейсер скользнул в варп. Почувствовалось не давление инерции, а головокружение и напряжение мозга, заполнившегося вспышками воспоминаний. Псайкер же перемещение ощутил по потоку, который хлынул в основание черепа, вытесняя мысли давлением и заставляя синапсы беспорядочно вспыхивать, чтобы сердце его не перестало биться.

Через мгновение все прекратилось. «Мстительный» плыл по психическому течению, поле Геллера вокруг него искрилось. Закерис открыл свой разум влиянию варпа и почувствовал движение энергии вокруг. Он ощущал приливы и отливы имматериума, но не был навигатором — ему не хватало настоящего варп-зрения. Хотя он чувствовал колоссальную психическую энергию, переливающуюся вокруг корабля, но видеть мог только то, что было прямо перед судном. Этого хватало только для того, чтобы избежать водоворотов и глубоких течений, которые могли сбить корабль с курса.

«Вестник?» — позвал он мысленно. Ответа не последовало, и Закерис испугался, что существо просто-напросто обманом заманило его обратно в варп-пространство, чтобы теперь корабль дрейфовал по потокам, пока поле Геллера не выйдет из строя, и тогда на них набросятся демоны и другие местные обитатели, жаждущие их душ.

— Дурак, — пробормотал Закерис сам себе.

По кораблю ударила волна энергии, и, чтобы обуздать ее, Закерис сосредоточился на управлении. Когда варп дрогнул, он почувствовал это не в низу живота, как человек, находящийся в обычном море, а перепадами ощущений в каждом нерве за глазами.

Он отчасти восстановил управление и направил «Мстительный» в более спокойный поток энергии. Только что он допустил огромную ошибку.

Рука Закериса зависла над руной экстренного отключения, которая разорвет связь между варпом и обычным пространством и выбросит «Мстительный» в материальную галактику. Неизвестно, насколько это навредит варп-двигателю или тем, кто находится на борту корабля, а потом Закерису придется признаться во всем Джессарту.

Такой вот позорный конец. И какой скорый — всего лишь на первых шагах к свободе. Рухнули все стремления Закериса, все надежды понять природу своих способностей и свое место между реальным и нереальным мирами. Тот ведущий из Хелмабада яркий путь, который представал в его видениях, оплывал и умирал, захлебываясь бесформенной энергией пустоты.

Я здесь.

Закерис с облегчением выдохнул.

Мне нужна твоя помощь, — признался он.

Конечно, нужна, — ответил Вестник. — Посмотри, в какой сложной ситуации ты оказался, когда бросился в наш мир, не обращая внимания на опасности.

Мне нужен проводник. Ты можешь показать мне путь?

Как я уже говорил, ты должен ослабить свою защиту и позволить мне проникнуть в твой разум. Чтобы провести вас, мне нужно видеть путь твоими глазами. Не волнуйся, я защищу вас от других.

Рука Закериса дрогнула, когда он наклонился к панели управления полем Геллера. Это может стать роковым поступком, фатальным не только для псайкера, но и для каждого человека на борту «Мстительного». Но есть ли у него выбор?

Вот именно, — сказал Вестник. — Вы отдали себя на милость жестокой и капризной судьбы. Однако нет причин впадать в отчаяние. Ты все еще можешь контролировать свою жизнь. Вместе со мной.

Что ты хочешь получить взамен? — спросил Закерис. — Почему я должен верить тебе?

Я получу твой разум, мой друг. И твою признательность. Мы нуждаемся друг в друге, ты и я. В этом мире ты в моих руках, но без тебя мне не пробраться в ваш мир. Мы поможем друг другу, и оба извлечем из этого выгоду.

Ты можешь уничтожить корабль, — выразил опасение Закерис.

Какая мне от этого польза? Минутное удовлетворение, короткий прилив сил, и ничего больше. Не принимай меня за одного из безмозглых пожирателей душ, которые толпой носятся за вашим кораблем. У меня тоже есть стремления и желания. Твои разум и тело помогут мне приблизиться к их осуществлению.

Ты завладеешь мной и выкинешь из моего собственного тела!

Ты знаешь, что я не могу этого сделать. Твоя защита от меня — это твоя воля, набиравшая силу всю твою жизнь. Нам пришлось бы постоянно и безрезультатно бороться друг с другом. Ты не обычный смертный, ты все еще космический десантник со всеми вытекающими отсюда способностями.

Все сирены «Мстительного» завизжали, когда Закерис ввел первый код, чтобы разблокировать поле Геллера. Через несколько секунд на связь вышел Джессарт.

— Что происходит? Прорыв варпа? — потребовал ответа лидер отряда.

— Нет причин для волнений, — сказал Закерис, пытаясь убедить в этом не только командира, но и себя. К шуму присоединились красные огоньки, которые в огромном количестве замигали на дисплее, когда Закерис ввел следующую последовательность. — Все под контролем.

Псайкер забил последние цифры и нажал руну деактивации. Со скрипом, который мог услышать только он сам, поле Геллера отключилось. Пузырь псионической энергии вокруг «Мстительного» взорвался, поток варпа ворвался в корабль.

Закерис почувствовал холод, обжигающий холод пустоты, который проник в каждую клетку его тела. Стиснув зубы, он откинул голову на спинку кресла.

— Момент истины, — прошептал он. — Я в твоей власти, Вестник. Докажи, что я поступил правильно.

Острый холод исчез, сменившись теплом, исходящим из рук и ног Закериса. Псайкер чувствовал, как тепло растекается, заполняя все отсеки корабля. Энергия варпа проникала внутрь, ее не отталкивало, как это было с включенным полем Геллера, напротив, «Мстительный» оказался словно в тихом оазисе, безмятежно паря среди успокоившегося психического потока.

Закерис открыл глаза. Кроме легкого покалывания в нервах, псайкер не чувствовал ничего необычного. Он подвигал пальцами и повертелся, пока не убедился, что полностью контролирует себя. Прокатившийся по телу экстаз заставил псайкера рассмеяться.

А затем он ощутил это.

Оно было нечетким, как дымка легкого тумана, который растекался по его разуму, устремляясь вслед за каждой его мыслью. Это была темная сеть, чужеродный рак, распространившийся на все чувства, на каждую надежду и страх, мечту и разочарование, высасывавший столетия его опыта. Закерис почувствовал удовлетворение, исходящее от нового компаньона.

Какое счастье мы можем предложить друг другу! Но не сейчас. А теперь скажи мне, мой друг: куда ты хочешь отправиться?

Джессарт вышагивал по командному мостику, ожидая результатов первого сенсорного сканирования. Закерис проделал прекрасную работу, выведя корабль из варп-пространства прямо около орбиты четвертой планеты Геддана. Джессарт гадал, как псайкер справился с гравиметрическими проблемами, которые обычно препятствовали тому, чтобы корабли выныривали так близко к небесным телам, но решил пока его об этом не расспрашивать. Необычно довольное выражение лица бывшего библиария и инцидент со сворачиванием поля Геллера наводили Джессарта на мысль о том, что случилось нечто необычное, но сейчас он не мог позволить себе отвлекаться.

— Получаю семь сигнатур, капитан, — объявил Холич Бейн, командир всех не-Астартес на «Мстительном». Парень что-то проверил в информационном планшете, который держал в руках. — Военные каналы не используются.

— Перепроверь это, — велел Джессарт. — Есть здесь какие-нибудь имперские военные корабли?

Холич отправился к техникам сенсора и кратко посовещался с каждым из них. С торжествующим видом он вернулся к Джессарту.

— Подтверждаю, что в системе нет имперских военных кораблей, капитан. Конвой собирается вокруг пятой планеты. Судя по перехваченным переговорам, они ждут прибытия эскорта через день или два.

— Оборона в этой зоне? — Джессарт остановился и сцепил руки за спиной, стараясь сохранить невозмутимость.

— Мы не нашли каких-либо орбитальных средств защиты, капитан. Но вряд ли конвою нечем обороняться.

— Скорее всего, у них есть оружие класса «земля-космос», — предположил Джессарт. — Ничего, что могло бы стрелять по нам, если мы окажемся посредине конвоя прежде, чем они откроют огонь.

Он обогнул связистов.

— Передай наш идентификатор кораблям конвоя. Скажи им, что мы приближаемся.

— А если они потребуют объяснений, капитан? — спросил Холич. — Что им сказать?

— Ничего, — ответил Джессарт, направляясь к двери выхода с мостика. — Узнай, кто командует гражданским конвоем, и сообщи ему, что я высажусь на его корабле и лично с ним переговорю.

— Хорошо, капитан, — сказал Холич, когда бронированные двери с грохотом открылись. — Я буду информировать о любых изменениях.

Хотя по имперским стандартам «Мстительный» не считался большим кораблем, он затмил собой торговое судно, на котором находился Себаний Лойл — человек, назвавшийся торговым командиром конвоя. После коротких переговоров, во время которых большей частью говорил Джессарт, торговец согласился на требование космических десантников взойти на борт. Теперь Джессарт и его бойцы, надев броню, на борту последнего уцелевшего десантно-штурмового корабля «Громовой ястреб» пересекали несколько сотен километров, отделявших ударный крейсер от «Щедрой госпожи».

Джессарт сквозь стекло кабины вгляделся в торговое судно, отметив три защитные турели, сгруппированные вокруг центральных отсеков: оружие с небольшой дальностью стрельбы, которое помогло бы отбиться от пирата-одиночки, но надорвалось бы, пытаясь перегрузить хотя бы один из пустотных щитов «Мстительного». Остальные корабли конвоя, разделенные между собой несколькими тысячами километров вакуума, были видны только на экране радара «Громового Ястреба». Четыре из них имели сходные с этим кораблем размеры, но два оказались огромными транспортниками, раза в три больше «Мстительного». К счастью, они были пусты — им еще только предстояло взять на борт полк Имперской Гвардии по пути к боевой зоне на Родосе.

Чтобы «Громовой ястреб» мог приземлиться, корабль втянул створы посадочной площадки, и из открывшегося углубления, которое занимало четверть длины «Щедрой госпожи» полился яркий свет. Нитц плавно выровнял курс и скорость боевого корабля и торгового судна, а затем запустил посадочные двигатели, чтобы сесть на палубу.

Только один человек ждал Джессарта, когда трап опустился, обдавая рокритовое покрытие клубами дыма и пара. Это был коренастый человек, одетый в тяжелое пальто с меховой подкладкой и накладными наплечниками, каждый из которых разрезала полоса красного цвета. Себаний Лойл обладал одним здоровым глазом и аугментическим устройством вместо другого и сейчас обоими осторожно наблюдал за космическими десантниками. Линзы щелкнули, когда торговец сфокусировался на Джессарте. С визгом сервомотора Лойл поднял правую руку для приветствия, рукав плаща отъехал, открывая металлическое предплечье с тремя когтями.

— Добро пожаловать на борт «Щедрой госпожи», капитан, — сказал Лойл. Он говорил хриплым шепотом, и за шерстяным воротником Джессарт разглядел на его шее еще одно бионическое устройство: подрагивающую искусственную гортань.

Джессарт не ответил на приветствие. Он через плечо посмотрел на своих бойцов и знаком приказал им рассредоточиться по посадочной площадке.

— Я забираю ваш груз, — сказал он.

Лойл не выглядел удивленным таким заявлением. Он с потрескиванием опустил кибернетическую руку и вытянул в сторону Джессарта здоровую.

— Вы знаете, что я не могу этого позволить, капитан, — возразил торговец. — Мой груз предназначен для имперских сил, сражающихся на Родосе. У меня есть договор с Департаменте Муниторум.

Бионическая рука покопалась в глубоком кармане и извлекла оттуда кристалл данных. Лойл протянул его Джессарту в качестве доказательства контракта.

— В данном случае у вас нет выбора, — сказал Джессарт, отодвигая Лойла. — Ради вашего же блага со мной лучше не спорить.

— Вы не можете всерьез угрожать нам силой, — запротестовал Лойл, следуя за Джессартом, который направлялся по площадке к главным дверям. Джессарт бросил на него взгляд, не оставлявший сомнений в том, что именно это он и делает. Лойл побледнел, его глаз нервно загудел. — Это немыслимо! Я буду…

Слова торговца утонули в громе, прокатившемся от спрыгнувшего с трапа Закериса. Глаза псайкера сияли энергией золотистого цвета. Закерис устремил свой демонический взгляд на Лойла, тот в ужасе отпрянул, выставив руки перед изуродованным лицом. Торговец захныкал и упал на колени, слезы побежали по рубцам на его щеках. Закерис встал над Лойлом, рассматривая его и размышляя. Губы псайкера искривились.

— Где находится главный грузовой отсек? — спросил Джессарт.

Закерис поднял взгляд, вопрос Джессарта нарушил ход его мыслей.

— На корме, — сказал бывший библиарий. — Четыре отсека, все заполнены ящиками. Их слишком много для «Громового ястреба», нам придется подвести «Мстительный» и состыковаться.

Закерис протянул руку над головой Лойла, пошевелив закованными в броню пальцами, и торговец посмотрел вверх, наткнувшись на пристальный взгляд псайкера. Золото из его глаз текло вниз по руке и перед тем, как исчезнуть, охватывало голову торговца. Закерис улыбнулся и приподнял руку. Капитан корабля рывком вскочил на ноги и стоял, слегка покачиваясь.

— Отведи меня на мостик, — приказал Закерис.

Первые шаги Лойла были нетвердыми, пока еще он сопротивлялся контролю псайкера, волоча ноги по полу. Закерис выкрутил его запястье, и Лойл, согнув колени, заскулил, как раненое животное. Затем торговец выпрямился и поковылял, Закерис пошел за ним медленным размашистым шагом.

Двойные двери с шипением открылись, за ними стояла группа членов экипажа, которые держали в руках разное оружие: дробовики, автоганы, лазганы. Они с недоверием смотрели, как, волоча ноги, с Закерисом и Джессартом за спиной, переступал порог их капитан. За ним вошли космические десантники, выразительно поднимая болтеры.

— Что нам делать, капитан Лойл? — спросил один из членов экипажа, лазган дрожал в его руках.

— В-все, что они скажут, — прошипел торговец. — Сделайте все, что они скажут.

Люди неуверенно переглянулись. Джессарт возвышался над ними, сжимая кулаки.

— Приготовьтесь перегрузить ваш груз на наше судно, — медленно сказал он. — Подчинитесь, и вам не причинят вреда. Ослушаетесь — и будете убиты. Сложите ваше оружие.

Все, кроме одного, выполнили полученные указания. Их оружие с грохотом посыпалось на пол. Но один с искаженным от гнева лицом поднял дробовик. Он не успел нажать на спусковой крючок. Кулак Джессарта врезался ему в лицо, затем схватил непокорного за шею и швырнул через весь коридор.

— Передайте этот приказ остальным, — распорядился Джессарт. — Разгрузка начнется через десять минут.

Закерис заставил Лойла отключить коммуникатор и только после этого выпустил торговца из своего психического захвата. Тот потерял сознание и повалился на пол, громко стукнувшись головой о палубу. Из его пробитой головы сочилась кровь. Впрочем, это было неважно, свое он уже отслужил. Оставшаяся часть конвоя должна была собраться около «Щедрой госпожи», ожидая, пока космические десантники посетят и «проинспектируют» их корабли.

«Пожалуй, я слишком сильно на него давил», — подумал Закерис, заметив кровь, льющуюся из ушей и носа Лойла.

Это не имеет значения, — отозвался Вестник. — Таких, как он, податливых, слабых и жалких больше, чем звезд в вашей Галактике. Ты ощутил, насколько легко было контролировать его слабый разум?

Да. — Теперь, когда острые чувства, вызванные властью над человеком, который стал послушным, как марионетка, постепенно улетучивались, Закерис ощутил странную опустошенность. — На что еще я способен?

На все, что пожелаешь. Твоя сила больше не скована догмами слабаков. Вся твоя мощь… Подожди! Ты почувствовал это?

Нет, — признался Закерис. — Что случилось?

Сейчас я покажу тебе.

Закерис ощутил, как внутри него перемещается демон, вытягивая свои отростки из его рук и ног, чтобы объединить их энергию в мозгу псайкера. У Закериса появилось колдовское зрение — психическое чувство, которое позволяло воспринимать чужие мысли, эмоции и находить искры разума людей в варпе. Золотистые глаза Закериса не видели узкий мостик торгового корабля или окровавленные тела трех офицеров, раздавленных дверью. Его сознание охватило весь корабль и вышло за его пределы, позволяя ощутить астероид внизу и даже сознание каждого человека на борту находящегося рядом «Мстительного». Его разум простирался все дальше и дальше, проникая сквозь завесу, которая отделяет реальность от варпа.

И вдруг псайкер почувствовал их.

Это были нечеткие, слабые отражения, как тени в темноте. Они были не в варпе — еще до сделки с Вестником Закерис мог распознать приближение корабля по его следу в имматериуме. Эти же находились в каком-то другом месте.

Кто это? — спросил Закерис. — И где они?

Между мирами, в своих маленьких туннелях, прорытых в измерениях. Это дети Темного Принца, вы называете их эльдарами.

Закерис попробовал сфокусироваться, чтобы определить место, в котором находились ксеносы, но не мог рассмотреть их самих. Они были близко, в пределах системы. Псайкер остановил поиски и заставил себя вернуться к обычным, смертным чувствам.

— Джессарт, возможно, у нас проблема! — гаркнул он в коммуникатор.

В серебряном сиянии звезд на расстоянии чуть более двадцати тысяч километров в реальном пространстве появились корабли эльдар. Джессарт проклинал допотопные сканеры «Щедрой госпожи» за их мучительно маленький радиус действия и медлительность. Он связался с «Мстительным»:

— Холич, я передаю координаты. Дай мне всю информацию по этой области. Обнаружены три корабля эльдар. Через две минуты я должен знать их скорость, курс и тип.

Пальцы Джессарта танцевали над управлением передатчика, пока он отправлял информацию на ударный крейсер.

— Будем исходить из того, что они враждебны, — сказал он, стукнув по руне передатчика. Закерис, Нитц, Лехенхарт и Устрекх стояли рядом с ним на мостике, в то время как остальные следили за погрузкой контейнеров с припасами на «Мстительный». — Долго еще нам грузить необходимое?

— Не очень, — ответил Нитц. — Надо полагать, они помчатся к нам так быстро, как только могут.

— Точно, — сказал Закерис. — Они как хищники, вышедшие на охоту. Я чувствую их жажду крови.

Джессарт сцепил бронированные пальцы в замок.

— Если мы сейчас свернем погрузку и уберемся отсюда, то сможем уйти от них, — бормотал он, обращаясь скорее к себе, чем к своим людям. — Но тогда нам снова придется искать припасы, чтобы добраться до Ока Ужаса. С другой стороны, мы понятия не имеем о силе и намерениях эльдар. Жесткий отпор может вынудить их отступить. Они не могут знать, сколько нас.

— Я за то, чтобы подраться, — заявил Устрекх. — Они приперлись сюда в поисках легкой добычи, а на настоящий бой у них духа не хватит.

Джессарт повернулся к Лехенхарту, зная, что у ветерана наверняка есть свои мысли на этот счет.

— Они сюда быстро доберутся, — сказал Лехенхарт. — Поэтому решать, что делать, нужно быстро. Если отступим слишком поздно, их корабли легко смогут захватить наш ударный крейсер. Если собираемся сражаться, то лучше начать готовиться к обороне.

Джессарт вздохнул. Эти рассуждения не облегчали его выбор. Не успел он открыть рот, как в его ухе включился коммуникатор.

— Говорит «Мстительный», — послышался металлический голос Холича. — Подтверждаю приближение трех боевых кораблей эльдар. В ожидании распоряжений мы зарядили боевые батареи и привели плазменные реакторы в боевую готовность. Прикажете разорвать стыковку?

Джессарт впился взглядом в главный экран, ища нападавших, но они были еще слишком далеко, чтобы можно было разглядеть их в темноте космоса. На сканере отражалось, как ближайшие к эльдарам торговые суда разворачиваются и разлетаются в разные стороны, будто овцы перед волками.

— Не расстыковываться, — велел Джессарт.

— Капитан, нам будет не хватать маневренности, пока мы присоединены к «Щедрой госпоже».

— Не обсуждать мои приказы! Продолжать погрузку, пока враг не приблизится на расстояние десять тысяч километров, и только тогда расстыкуетесь. Будете прикрывать «Щедрую госпожу». Мы же останемся на борту торговца. Передайте гражданским кораблям, чтобы сохраняли строй и на всех парах летели к нам.

— Понял, капитан.

Коммуникатор немного потрещал и замолчал. Голосом Джессарт переключился на командную частоту и обратился к космодесантникам.

— Вооружите экипаж, — сказал он. — Пусть сражаются за свое судно вместе с нами. По крайней мере, они будут отвлекать врага. Помните, мы бьемся не за Императора и не для того, чтобы защитить этих людей и их корабли. Это сражение нужно выиграть потому, что от него зависят наши собственные жизни. Облажаемся здесь — и мы обречены. Лучше сейчас умереть в битве, чем медленно подыхать, дрейфуя среди звезд. Наша судьба в наших руках, и хотя мы уже не рабы Империума, мы все еще космические десантники!

Присутствие «Мстительного» не заставило эльдар отменить нападение. Три боевых корабля атаковали стремительно и жестоко. По мерцающему сканеру «Щедрой госпожи» Джессарт наблюдал за тем, как пираты кружат вокруг одного из торговых судов.

— Ведут огонь из лазерного оружия, — докладывал Холич с борта ударного крейсера. — Они целятся в двигатели «Валдиатия Пятого». Должны ли мы отправиться на перехват, капитан?

Джессарт быстро по сканеру оценил ситуацию. Кроме «Щедрой госпожи» в радиусе поражения боевых батарей «Мстительного» находилось уже три корабля. Остальная часть конвоя приближалась медленно, и эльдары могли наброситься на каждого из них, не рискуя попасть в зону действия орудий ударного крейсера, если тот останется на своей позиции.

— Переместись так, чтобы отрезать налетчиков от остальной части конвоя, — сказал командир Холичу. — Вынуди эльдар лететь в нашу сторону.

— Есть, капитан, выдвигаюсь на перехват.

— Держи порядочную дистанцию, — добавил Джессарт. Вряд ли эльдары станут рисковать, пытаясь взять на абордаж корабль космических десантников, но все же Джессарт опасался остаться без ударного крейсера. Он повернулся к Нитцу, стоявшему у панели руля и управления двигателем: — Ты можешь маневрировать этим куском дерьма?

— Двигатели и системы управления вполне послушны, — отозвался Нитц, не поднимая головы. — Корабль ужасен снаружи, но все важные системы Лойл поддерживает на должном уровне.

— Можешь сделать так, чтобы казалось, будто у нас проблемы с двигателем?

Нитц уставился на Джессарта, пытаясь разгадать его намерения.

— Я могу настроить систему так, чтобы пламя из турбин вырывалось неравномерно, — сказал он. — Мы отстанем от остальных кораблей и превратимся в легкую добычу.

— Сделай это, — велел Джессарт и снова сосредоточился на экране сканера.

Как он и надеялся, эльдары не хотели связываться с ударным крейсером, несмотря на то что у них было больше кораблей. Когда «Мстительный» начал прорываться к рассеянным судам конвоя, пираты перестали атаковать и отступили, держась на расстоянии нескольких тысяч километров.

«Щедрая госпожа» сильно задрожала, когда Нитц настроил имитацию неполадки двигателей. Броня космодесантника подсвечивалась оранжевым светом каждый раз, когда на панели перед ним мигали предупреждающие лампочки.

— Отвожу плазму, — объявил он.

Корабль снова тряхнуло, он накренился на правый бок от специально выпущенного по левому борту потока горячего газа. Нитц намеренно неуклюже пытался выправить курс, в результате чего корабль в течение нескольких минут летел вперевалку, в то время как его главные дюзы с перебоем изрыгали огонь. Снова взглянув на сканер, Джессарт убедился, что три других торговых судна, бывшие около «Щедрой госпожи», отдалялись, чтобы избежать атаки эльдар.

— Давайте же, заглатывайте приманку, — бормотал Джессарт. — Смотрите, мы же поломаны. Подлетайте и захватите нас.

Его внимание было приковано к дисплею сканера, но размытые зеленые капли, обозначающие корабли эльдар, отображались еще слишком неточно, чтобы можно было следить за их перемещением. Командир десантников расстроено рычал и боролся с желанием врезать кулаком по бесполезному устройству.

— Холич, отчет! — рявкнул он. — Что делает противник?

— Они изменили курс и движутся к вам, капитан, — доложил Холич. — Но не на полной скорости. Кажется, они настороже.

— Хотят посмотреть, что мы станем делать, — вмешался через коммуникатор Нитц. — Отлетайте подальше от нас.

— Капитан? — Холич явно был удивлен тем, что их разговор перебили.

— Выходи из зоны, в которой ваше оружие достает до «Щедрой госпожи», — сказал Джессарт. — Но будь готов, если понадобится, немедленно примчаться к нам. Постоянно сообщай мне о передвижении эльдар, а то от этих сканеров никакого толку.

— Есть, капитан.

Джессарт отключил связь, повернулся к Нитцу и, пройдя по мостику, хлопнул космодесантника по бронированной груди.

— Не лезь в командный канал! — прорычал Джессарт. — Главный здесь по-прежнему я.

Нитц сбил с груди руку командира и шагнул вперед, решетка его шлема остановилась в нескольких сантиметрах от Джессарта.

— Ты действуешь наугад, — спокойно сказал он. — У тебя не больше идей насчет того, что делать дальше, чем у любого из нас. Сейчас нам следовало бы на «Мстительном» гоняться за этими гаденышами.

— Ты прекрасно знаешь, что корабли эльдар просто окружат нас, — перебил его Джессарт. — Если они рассредоточатся, у нас нет ни единого шанса поймать их. Мы должны завлечь противника к нам на борт. Вот здесь-то преимущество будет уже на нашей стороне.

Нитц отступил, в его голосе ясно послышалось сильное удивление:

— Вы собираетесь захватить один из их кораблей?

— Если получится. Посмотрим, насколько сильно они хотят драться.

Нитц ничего не сказал, но кивком дал понять, что думает об этом плане. Джессарт отвернулся от него и подошел к своему месту за пультом управления. Барабаня пальцами по экрану сканера, он ждал следующего шага эльдар.

— Они используют резаки в носовой части по правому борту, — доложил Лехенхарт. — Палубы шесть и семь.

— Собираемся на позиции Лехенхарта, — обратился Джессарт к своим бойцам. Один из кораблей эльдар захватил «Щедрую госпожу» гравитационной сетью и теперь притягивал ее к своему борту. Два других корабля-налетчика заняли позицию в нескольких тысячах километров поодаль, чтобы перекрыть путь «Мстительному», если он захочет вмешаться.

Джессарт повернулся к Нитцу:

— Могу я поручить тебе следить за двумя другими кораблями?

— Я сообщу, если кто-нибудь из них пойдет на абордаж, — ответил космодесантник.

Джессарт кивнул и выбежал с мостика. Он прогромыхал по всей верхней палубе и боком, чтобы вписаться, нырнул в маленький проем, ведущий к трапу. По три ступеньки пролетали под ним за каждый шаг. На поверхности оставались вмятины от ботинок. Промчавшись вниз три палубы, Джессарт протиснулся в узкий проход между рядами небольших кают. Он повернулся и направился влево, к носу корабля. После нескольких сотен метров коридор разделился на левую и правую ветки. Космодесантник побежал вдоль голой металлической стены правого борта.

На ходу доставая штурмболтер, Джессарт сбавил скорость, внимательно вглядываясь в дверные проемы впереди. Сначала он никого не замечал, но вот в поле зрения попал Лехенхарт, стоявший в конце коридора. В правой бионической руке он держал наготове болтер, а в левой — зубчатый боевой нож. Ярко-синие лучи лазера ударили в сторону космодесантника, пролетев совсем рядом. Он сместился влево и открыл ответный огонь, болтер вспыхнул трижды, всякий раз оглашая коридор мощным ревом, который дробился эхом.

Оглянувшись на громыхание бронированных ног, Джессарт увидел в нескольких десятках шагов от себя Уиллуша, Герхарта и Джохуна. Остальные через коммуникатор сообщили, что уже подходят к носовой части.

На время Лехенхарт скрылся с глаз. Подбежав, Джессарт увидел, что космодесантник пытается предотвратить прорыв, стреляя с трапа вниз. На полу растянулись пять мертвых инопланетян. Джессарт на секунду остановился, чтобы изучить их.

Каждый из эльдаров был ростом с космического десантника, но более тонкого телосложения. У них были узкие угловатые лица, широкие, мертвенно застывшие миндалевидные глаза, слегка заостренные уши, высокие, изогнутые дугой брови. Похоже, они не имели униформы, хотя все пятеро носили облегающие кители, состоящие из переливающихся пластин. Один был обмотан рваным куском длинного красного плаща, поскольку часть его грудины разнесло снарядом болтера; другой лежал посреди коридора, уткнувшись лицом в пол, зияя двумя отверстиями в темно-синем пальто с высоким воротником. Двое других были женщинами, их светлые волосы, заплетенные в аккуратные косы, были испачканы ярко-красной кровью. Под их пластинчатой броней виднелась черно-белая одежда. Последний сидел у стены, опустив подбородок на грудь. С гладко выбритой головы свисал единственный синий локон. Эльдар был в черном жилете, усеянном сверкающими драгоценными камнями. Ноги его были голы, но голенища сапог доходили до колена.

Около каждого тела лежали длинноствольные винтовки, отделанные золотой филигранью и похожие друг на друга, но украшенные разными драгоценными камнями. Джессарт поднял одну винтовку и изучил ее. Это было изящное оружие, подпитываемое из контейнера с кристаллом в тонкой рукояти. Космодесантник с легкостью раздавил винтовку в руке — оружие было не более крепким, чем существо, которое им владело.

Джессарт перегнулся через перила и увидел, как гибкие фигуры на нижней площадке перебегали от укрытия к укрытию. Он снял с пояса две осколочные гранаты, активировал их и бросил вниз. Раздались два взрыва. Осколки и дым разлетелись по ограниченному пространству. Послышался сдавленный крик, говоривший о том, что как минимум одного противника задело.

— Будем ждать или атакуем? — спросил Лехенхарт.

Джессарт выудил из своей памяти план корабля. Приходилось предполагать, что эльдары просканировали судно и тоже кое-что о нем знают. Четыре верхние палубы занимали только треть корабля и напрямую с трюмом соединены не были. Если эльдары захотят добраться до груза, которого, кстати, на борту уже не было, им придется спуститься к шести нижним палубам. Располагая только двадцатью пятью космодесантниками, чтобы оборонять сразу трюм, посадочную площадку и жилые отсеки, не распылить силы будет сложно.

— Контратакуем! — отдал приказ Джессарт своим бойцам. — Заставьте их кровью заплатить за каждый сделанный по этому кораблю шаг!

Яркие взрывы и размытые вспышки заполнили площадку у трапа. Джессарт определил, что кроме лазеров, в ход пущена сюрикен-катапульта. Он перегнулся через перила и открыл шквальный огонь из своего штурмболтера. Взрываясь, снаряды вспарывали металл. Тонкие фигуры вынырнули из тени, и Джессарта обдал град острых, как бритва, снарядов. Отскочив, космодесантник осмотрел свой доспех и увидел вонзившиеся в бронированный нагрудник заостренные диски.

— За мной! — проревел он, громыхая вниз по ступенькам. Было слышно, что Лехенхарт и остальные бегут следом.

Перила погнулись, когда Джессарт схватился за них, чтобы развернуться в лестничном проеме. Его встретил ураган вражеского огня. Лазерные разряды опалили краску на броне, а сюрикены вонзились в левую руку и ногу. Он прыгнул со ступенек и приземлился на пол. Здесь оказалось больше дюжины эльдар, укрывавшихся за двумя дверными проемами. Они были одеты во все то же странное сочетание из пальто, плаща и брони, как на трупах, которые он видел ранее. Быстрее удара сердца несколько ксеносских бойцов бросились в атаку с цепными мечами, блестевшими своими зубьями, и длинными клинками, мерцающими энергией.

Джессарт выпустил новый заряд, раскромсавший эльдар, которые оказались перед ним. Прежде чем он успел прицелиться, перед ним появились еще двое. Зубья цепных мечей взвизгнули, задев его правый наплечник и ранец. Космодесантник замахнулся штурмболтером, как дубинкой, целясь в голову одного из нападавших. Эльдар, как кошка, упал на четвереньки и отпрыгнул, проведя своим мечом по шлему Джессарта. Тот отступил на шаг, стараясь держать в поле зрения обоих противников.

В это время подоспел Лехенхарт, врезав одному из эльдаров кулаком в спину. Ксенос, размахивая руками, неуклюже плюхнулся на землю. Джессарт не успел бросить взгляд на подтягивающихся к сражению бойцов, как в дверном проеме впереди появились новые эльдары, сжимавшие своими тонкими пальцами пистолеты и мечи.

Джессарт выставил правое плечо и с криком бросился вперед. Большинство эльдар разбежалось с его пути, но одному некуда было отпрыгнуть, и космодесантник вмял несчастного в стену. Предупреждающие сирены завыли в ушах Джессарта, когда несколько лезвий глубоко вонзились в его ранец и ноги. Эльдары, как осиный рой, кололи его и сразу же быстро отступали на безопасное расстояние.

Космодесантник бронированным ботинком ударил ближайшего из них, стремясь отдавить противнику ноги. Эльдар проворно подпрыгнул над его ногой, ловко приземлился, сохранив равновесие, и выстрелил Джессарту прямо в лицо.

Отшатнувшись, Джессарт рефлекторно нажал на спусковой крючок. Через треснувшее стекло шлема он увидел, что выстрел разорвал чужака пополам, насквозь пробив прикрытый броней живот.

Услышав топот за спиной, Джессарт обернулся, чтобы лицом к лицу столкнуться с новым врагом, но никого не обнаружил. Эльдары отступали, быстро исчезая в обоих проходах. Виллуш и Лехенхарт устремились за беглецами, но Джессарт отозвал их.

— Они перебьют нас, если мы разделимся. Давайте не будем бежать в засаду.

Он быстро оглядел поле боя. Двое его бойцов лежали неподвижно, их броня и плоть в десятках мест были прорезаны до самых костей. Еще трое истекали кровью от ран на руках и ногах.

— Доложить ситуацию! — рявкнул Джессарт в коммуникатор.

Ответы нарисовали сложную картину. Часть его космодесантников отбила атаку эльдар по левому борту, не понеся потерь и убив многих. Другую группу поймали, когда она шла на помощь Джессарту, и двое космодесантников пали за несколько секунд до того, как эльдары стали стремительно отступать. Те, кто находился в кормовой части, еще не успели добраться до носа корабля, и по пути с противником не столкнулись.

К сожалению, на «Щедрой госпоже» не было внутренних сканеров, чтобы следить за пиратами. Джессарт поискал взглядом Хейнке — у него одного был работающий ауспик. Космодесантник с болтером в руках стоял на верхних ступеньках трапа, охраняя подход сверху. Его броня выглядела неповрежденной, резко контрастируя с доспехами остальных, сохранившими следы короткой, но жестокой стычки.

— Хейнке, включи ауспик, — сказал Джессарт, проверяя счетчик боеприпасов на штурмболтере. Семнадцать снарядов. На поясе было еще два запасных магазина. Пока этого вполне хватало.

Хейнке прицепил болтер к поясу и снял сканирующее устройство. Его бронированные пальцы оживили прибор, и шлем стал отражать бледно-желтый свет дисплея. Хейнке поводил ауспиком вокруг, стараясь зафиксировать сигналы эльдар.

— Большинство из них добралось до верхней палубы, — доложил он. — Слишком много помех из-за переборок, чтобы можно было точ… Подождите, тут что-то странное.

— Что там? — властно спросил Джессарт, подскочив к Хейнке.

— Посмотрите сами. — Космодесантник повернул ауспик к Джессарту.

Полукруглый экран был весь исчерчен яркими линиями: трубы тянулись под обшивкой корабля. Эльдары отображались плохо, бледно-желтыми пятнами. Больше всего их скопилось в столовой двумя палубами выше. Они не двигались.

— Что это, по-вашему, они задумали? — спросил Хейнке.

Джессарт не знал, а предположение, которое он собирался высказать, было перебито загудевшим коммуникатором. Несколько мгновений раздавался только шум, набиравший силу, затем он оборвался. После паузы Джессарт услышал голос, немного неестественный, с механическим оттенком.

— Командир космических десантников, — произнес голос, — я обнаружил канал, на котором вы общаетесь. Внемлите мудрости моих слов. Эта трата живой силы бессмысленна и бесполезна как для меня, так и для вас. Я пришел к выводу, что мы не должны быть противниками. Я засек глаза, видящие далеко, и знаю, что вы обнаружили мое местоположение. Я располагаю сведениями, которые могут быть вам интересны. Давайте встретимся там, где можно спокойно поговорить, и все обсудим, как цивилизованные существа.

Коммуникатор еще немного потрещал и затих.

— Что за?.. — сказал Лехенхарт. — Этот ублюдок настроился на нашу частоту?

— Но как? — удивился Хейнке.

— Черт с тем как. Вы слышали, что он сказал? — возмутился Фрейкз. — Он хочет заключить перемирие!

И снова зашумел коммуникатор, предлагая переключиться на частный канал. Джессарт с трудом подавил ярость от того, что его в очередной раз перебивают.

— Да?! — рявкнул он.

— Джессарт, у нас серьезная проблема, — отозвался Закерис. — Из варпа вышли корабли. Я полагаю, что это имперский военный конвой.

— Ты слышал главаря пиратов?

— Да. Думаю, это и есть та информация, которой он хочет с нами поделиться. Каким-то образом эльдары знают, что мы защищаем флот только ради самих себя. Я рекомендовал бы выслушать его.

— Согласен. Жди меня у входа в столовую со стороны кормы. — Джессарт переключился на общую связь. — Займите оборону вокруг столовой, но не входите. Это может быть какой-то ловушкой, так что будьте начеку.

Он раздал приказы и поручил Тайло, апотекарию, организовать медпункт в одном из трюмов, чтобы там оказывать раненым необходимую помощь. Закончив со всеми приготовлениями, Джессарт пошел вверх по трапу, не зная, чего ожидать.

Закерис встретил Джессарта около столовой. Броню псайкера заляпала яркая кровь эльдар, местами она все еще была горячей и пузырилась. Джессарт решил об этом не расспрашивать. Главные двери столовой разъехались, и они вошли с оружием в руках.

Столовая была просторной, ее рассекали длинные столы и скамьи, все привинченные к полу. В центре вошедших ждали несколько десятков эльдаров, некоторые с оружием наготове, большинство же расселись на столах и стульях. Взгляд Джессарта сразу же устремился на одного из них, который стоял в центре группы, прислонившись к торцу стола. Он небрежно скрестил ноги и сложил руки на груди. Этот эльдар был одет в длинное, доходившее до лодыжек пальто, украшенное красно-зелеными алмазами. Белые и синие перья торчали из высокого воротника, создавая трепещущий ореол вокруг узкого, скуластого лица. Его кожа была почти белой, волосы черными, заплетенными в косу, спадавшую по спине. Взгляд темных глаз чужака сосредоточился на Джессарте. Космодесантники остановились примерно в десяти метрах от ксеноса.

Эльдар выпрямился и едва зашевелил губами. Слова, эхом разносившиеся по залу, вылетали не из его рта, а из броши в виде удлиненного стилизованного черепа на обшлаге.

— Как зовут того, кто имеет честь общаться с Арадрьяном, адмиралом Зимнего Залива?

— Джессарт. Это переводчик?

— Я понимаю ваш грубый язык, но не буду марать свой рот этим варварским рычанием, — раздался металлический ответ.

Тем временем Закерис подошел к Джессарту, и глаза Арадрьяна расширились от страха. Эльдар посмотрел на Джессарта, нахмурив брови.

— Ваше общение с такого рода существами является достаточным доказательством того, что вы больше не служите Императору Человечества. В прошлом мы уже сталкивались с такими, как вы, отступниками. Мои предположения оправдались.

— Закерис один из нас, — сказал Джессарт, глянув на псайкера. — Что ты имеешь в виду?

— Разве вы не видите того, кто живет в нем? — Механический голос был монотонным, но сомнение Арадрьяна можно было разобрать.

— Чего ты хочешь? — резко спросил Джессарт.

— Спасти нас обоих от ненужных жертв, — ответил Арадрьян, разведя руки в знак мирных намерений. — Скоро вы обнаружите, что те, в чьи обязанности входит охрана этих кораблей, уже совсем близко. Если мы продолжим бессмысленное сражение, они атакуют нас обоих. Это не послужит на пользу ни моей цели, ни вашей. Я предлагаю уладить наши разногласия мирным путем. Я убежден, что мы сумеем прийти к соглашению, которое удовлетворит обе стороны.

— Заключим перемирие и разделим между собой оставшийся конвой?

— Моя душа наполняется радостью оттого, что вы понимаете мои намерения. Я очень боялся, что вы ответите на мою просьбу слепым невежеством, которое поразило многих из вашего вида.

— Недавно у меня появился новый приятель — компромисс, — сказал Джессарт. — Его компания мне нравится больше. Какое соглашение вы предлагаете?

— Времени вполне достаточно, чтобы взять то, что нам нужно, прежде чем военные вмешаются в наши дела. Нам неинтересно неуклюжее оружие и товары этих судов. Вы можете взять их столько, сколько захотите.

— Если вам нужен не груз, то что же?

— Все остальное, — хитро улыбнулся Арадрьян.

— Он имеет в виду людей, — прошептал Закерис.

— Именно так, порченный, — подтвердил Арадрьян. Эльдар устремил взгляд своих больших глаз на Джессарта, едва заметно улыбаясь тонкими губами. — Вы примете эти условия или же пожелаете, чтобы мы тратили силы на убийство друг друга ради бессмысленной демонстрации своей гордости? Вам стоит знать, если вдруг вы решите бороться, что мне известно, насколько мало у вас воинов.

— Как скоро прибудет эскорт? — спросил Джессарт Закериса.

— Самое большее, через два дня.

— У вас достаточно времени, чтобы взять все, что вам нужно. Мои корабли и воины не станут препятствовать вам. Гарантирую, что вам не будут досаждать, если вы отплатите нам тем же.

Джессарт какое-то время изучал лицо Арадрьяна, но по его выражению невозможно было определить мысли чужака. Он знал, что эльдарам доверять нельзя, но, казалось, выбора нет. Подавив вздох, Джессарт стал размышлять, чем заслужил эту череду трудных решений, свалившихся на него в последнее время, необходимость постоянного выбора: между защитой невинных и убийством врага на Архимедоне, между миллионами повстанцев и множеством демонов на Хелмабаде. И вот теперь ему нужно было согласиться на сделку с ксеносом или погибнуть от рук тех, с кем когда-то воевал на одной стороне.

— Предложение принимается, — объявил Джессарт. — Я прикажу своим бойцам не стрелять. Но люди конвоя мне не подчиняются.

— Мы способны справиться с такого рода проблемой, — сказал Арадрьян. — Скажите спасибо, что сегодня вы застали меня в добром расположении духа.

Джессарт поднял штурмболтер и пронзил эльдарского пирата холодным взглядом:

— Не давай мне повода передумать.

Все свободное место на борту «Мстительного» было заставлено награбленным. Ящиками заполнили ангары «Громовых ястребов». Коробками с боеприпасами были завалены часовня и реклюзиам. Жилые отсеки, которые больше никогда не послужат домом боевых братьев, использовались для хранения медикаментов и запчастей. Джессарт был более чем доволен добычей. Припасов хватит, чтобы продержаться несколько лет, если потребуется.

Он стоял на мостике ударного крейсера, наблюдая отстыковку от гражданского судна. Больше дня ушло на то, чтобы все погрузить, и два корабля конвоя даже остались нетронутыми: на борту попросту не нашлось места, чтобы вместить что-нибудь еще. Когда «Мстительный» начал отходить, один из крейсеров эльдар проскользнул мимо него, захватывая транспортник гравитационной сетью. Чужацкий корабль шел плавно, его желтый корпус пересекали черные тигриные полоски, а солнечный парус поблескивал золотом.

— Мы готовы к прыжку? — спросил Джессарт Закериса.

— Жду только вашей команды, — ответил тот.

Джессарт перехватил взгляд уставившегося на него Нитца.

— Только не говори мне, что ты всего этого не одобряешь, — предупредил Джессарт.

— Вовсе нет, как раз наоборот, — возразил Нитц. — Я думал, что случай на Хелмабаде был уникальным, но вижу, что ошибался.

— Позволь мне тебя переубедить, — сказал Джессарт, подходя к системам управления оружием.

Системы были в полной боевой готовности с самого начала, так что он знал, что эльдары не заметят всплеска энергии. Но захват цели — уже совсем другое дело. Его пальцы заплясали по пульту, и пушечные люки по правому борту открылись. Корабль эльдаров был всего в нескольких сотнях метров, и метрикулятор рассчитал захват цели в течение нескольких секунд.

— Что вы делаете? — удивился Нитц.

— Оставляю Имперскому Флоту игрушку, — с улыбкой ответил Джессарт.

Джессарт ввел команду на одиночный выстрел и нажал руну огня. «Мстительный» вздрогнул от мощного бортового залпа, ударившего по крейсеру эльдар из всех орудий. На главном экране корабль чужаков окутали многочисленные вспышки взрывов, разломавших главную мачту и повредивших корпус.

Пламя, вызванное свежей порцией газа, вырвалось из сопл, образовавшаяся тяга стремительно уносила крейсер прочь.

— Закерис, отправь нас в варп.

Примечания

1

Решительные и неожиданные действия, основанные на скорости и внезапности для достижения поставленной цели за один удар (фр.).

(обратно)

2

Отсылка к стихотворению "Инвиктус"-"Непокорённый", опубликованному в 1888.

Из-под покрова тьмы ночной, Из чёрной ямы страшных мук Благодарю я всех богов За мой непокорённый дух. И я, попав в тиски беды, Не дрогнул и не застонал, И под ударами судьбы Я ранен был, но не упал. Тропа лежит средь зла и слёз, Дальнейший путь не ясен, пусть, Но всё же трудностей и бед Я, как и прежде, не боюсь. Не важно, что врата узки, Меня опасность не страшит. Я — властелин своей судьбы, Я — капитан своей души. (обратно)

3

От вечной смерти, Император, храни нас.

(обратно)

Оглавление

История изменений

Кристиан Данн Багровый убой

  Атрофия

  Багровая заря

    1 Зверь мечей

    2 Призыв

    3 Уроки

    4 Высадка

    5 Ритуал

    6 Перекрестки

    7 Багровый убой

    8 Заря нового дня

    9 Встречи

    10 Борьба

    11 Решимость

    12 Воздаяния

    13 Явления

    14 Осуждение

    15 Память

Дети Императора

  Энди Смайли Несовершенный финал

  Фабий Байл

    Джош Рейнольдс Восстановитель развалин

    Джош Рейнольдс Блудная дочь

    Джош Рейнольдс Прородитель (не переведено)

    Джош Рейнольдс Воспоминание о Фарсиде

    Крис Райт Серебряный (не переведено)

  Ник Кайм Совершенство

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

Пожиратели Миров

  Джош Рейнольдс В память об Эниалие

Черный Легион

  Аарон Дембски-Боуден Вымирание

  Аарон Дембски-Боуден Коготь Хоруса

    Действующие лица

    Две минуты до полуночи 999. M41

    Часть I Дьяволы и пыль

      Колдун и машина

      Сердце бури

      Оракул

      Оборванный Рыцарь

      Отряд

      Подопечная

      Ореол

      Дваждырожденные

    Часть II Абаддон

      Перерождение

      Паутина

      Астрономикон

      «Мстительный дух»

      Эзекиль

      Видение

      Секреты

      Схождение

      Подготовка

      Копье

      Сын Хоруса

    Это последнее и самое темное тысячелетие 999. M41

  Аарон Дембски-Боуден Чудотворец

  Аарон Дембски-Боуден Абаддон: избранник Хаоса

  Дилан Оуэн Благородство злодеев

  Грэм Лион Чёрное Железо

  Грэм Макнилл Гончая варпа

Красные корсары

  Сара Коуквелл Чемпион Тирана

  Крис Прамас Вглубь Мальстрима

  Сара Коуквелл До самого конца

Сыны Злобы

  Ричард Форд Лабиринт

Железные воины

  Мэтью Фаррер Делайте ставки, Господа

  Мэтью Фаррер, Эдвард Раск День Освобождения

    Сто пятнадцать дней до освобождения

    Сто двенадцать дней до освобождения

    Пятьдесят восемь дней до освобождения

    Тридцать дней до освобождения

    День освобождения

  Робби Макнивен Железо и кровь

  Крис Райт Владыка осады

  К.Л. Вернер Осада Кастеллакса (не переведено)

  Рассказ из White Dwarf

Несущие Слово

  Энтони Рейнольдс Мардук: Тёмный Апостол

    Тёмное сердце

    Тёмный Апостол

      Пролог

      Книга первая: Порабощение

        Первая глава

        Вторая глава

        Третья глава

        Четвертая глава

        Пятая глава

        Шестая глава

        Седьмая глава

        Восьмая глава

      Книга вторая: Утверждение

        Девятая глава

        Десятая глава

        Одиннадцатая глава

        Двенадцатая глава

        Тринадцатая глава

        Четырнадцатая глава

        Пятнадцатая глава

      Книга третья: Восхождение

        Шестнадцатая глава

        Семнадцатая глава

        Восемнадцатая глава

        Девятнадцатая глава

        Двадцатая глава

        Двадцать первая глава

        Двадцать вторая глава

        Двадцать третья глава

      Эпилог

    Темный ученик

      Пролог

      Первая книга: Притаившаяся Сцилла

        Первая глава

        Вторая глава

        Третья глава

        Четвертая глава

        Пятая глава

        Шестая глава

      Вторая книга: Призраки

        Седьмая глава

        Восьмая глава

        Девятая глава

        Десятая глава

        Одиннадцатая глава

        Двенадцатая глава

        Тринадцатая глава

        Четырнадцатая глава

        Пятнадцатая глава

        Шестнадцатая глава

      Третья книга: Та, что жаждет

        Семнадцатая глава

        Восемнадцатая глава

        Девятнадцатая глава

        Двадцатая глава

        Двадцать первая глава

        Двадцать вторая глава

      Эпилог

    Тёмное кредо

      Пролог

      Первая Книга: Боросские Врата

        Первая глава

        Вторая глава

        Третья глава

        Четвёртая глава

        Пятая глава

      Книга вторая: Братство

        Шестая глава

        Седьмая глава

      Книга третья: Очищение

        Восьмая глава

        Девятая глава

        Десятая глава

      Книга четвертая: Порча

        Одиннадцатая глава

        Двенадцатая глава

        Тринадцатая глава

        Четырнадцатая глава

      Книга пятая: Возмездие

        Пятнадцатая глава

        Шестнадцатая глава

        Семнадцатая глава

        Восемнадцатая глава

      Эпилог

    Вокс Доминус

      Часть первая

      Часть вторая

    Счетовод

    Пытка

  Джефф Арп Sola Scriptura

  Грэм Макнилл Узник

  Мэтью Фаррер Капкан

  Марк Брендан Темень

Повелители Ночи

  Аарон Дембски-Боуден Повелители Ночи

    Рыцарь теней

    Ловец душ

      Часть первая Единство предателей

        Пролог Сын бога

        I Нострамо

        II Видение

        III Воитель призывает

        IV Война в космосе

        V «Меч Бога-Императора»

        VI После боя

        VII На поверхности Солас

        VIII Воитель

        IX Четыре Бога

        X Охота на охотников

      Часть вторая Древняя война

        XI Три недели спустя

        XII Седьмой Коготь

        XIII Семена восстания

        XIV Капитан Десятой

        XV Возрожденный

        XVI Семнадцать-семнадцать

        XVII Ловец душ

        XVIII Братство

        XIX За Легион

        XX Сыны Ангела

        XXI Последний союз

        Эпилог Предзнаменования

    Трон лжи

      1

      2

      3

      4

      5

      6

      7

      8

      9

      10

      11

      12

      13

    Кровавый грабитель

      Пролог Распятый ангел

      Часть I Свободные

        I Отголоски

        II Станция "Ганг"

        III Наступление ночи

        IV Порознь

        V Месть

        VI Чти отца своего

        VII Полет

      Часть II Зеница ада

        VIII Ночь в городе

        IX Путешествие

        X Живодер

        XI Мальстрим

        XII Пророк и узник

        XIII Восхождение

        XIV Привязанности

        XV Тревога

        XVI Гамбиты

      Часть III Эхо Проклятия

        XVII Виламус

        XVIII Проникновение

        XIX Наёмники

        XX Падение Виламуса

        XXI Неповиновение

        XXII «Эхо Проклятия»

        XXIII Передышка

        XXIV Вандред

        XXV Потери

        XXVI Последствия

      Эпилог Судьба

    Ядро

      I

      II

      III

      IV

      V

      VI

      VII

      VIII

      IX

      X

    Блуждающая в Пустоте

      Пролог Дождь

      I Самый долгий сон

      II Пробуждение

      III Возвращение домой

      IV Угроза зимы

      V Чистая война

      VI Атака

      VII Тупик

      VIII Переломный момент

      IX Отражение

      Х Месть

      ХI Судьба

      XII Гнев Прародителей

      XIII Наследие Тринадцатого Легиона

      XIV Завет Крови

      XV Маяк в ночи

      XVI Крики

      XVII Первые шаги

      XVIII Песнь в ночи

      XIX Лживое пророчество

      XX Полет

      XXI Бремя

      XXII Прорыв

      XXIII Отринутая судьба

      XXIV Катакомбы

      XXV Тени

      XXVI Буря

      XXVII Блуждающая в Пустоте

      XXVIII Несказанная истина

      XXIX Завершения

      XXX Уроки

      Эпилог Примус Имена

      Эпилог Секундус Долгие месяцы безумия

      Эпилог Терциус Пророк Восьмого Легиона

  Роб Сандерс Да будет ночь

  Питер Фехервари Приход ночи

  Бен Каунтер Конец ночи

  Саймон Спуриэр Повелитель Ночи

    Часть первая Добыча

      Зо Сахаал

      Мита Эшин

      Зо Сахаал

      Мита Эшин

      Зо Сахаал

      Мита Эшин

    Часть вторая Королевство страха

      Зо Сахаал

      Мита Эшин

      Зо Сахаал

      Мита Эшин

      Зо Сахаал

      Мита Эшин

    Часть третья Исход

      Зо Сахаал

      Мита Эшин

      Зо Сахаал

      Мита Эшин

      Зо Сахаал

      Мита Эшин

    Часть четвёртая Общность

      Зо Сахаал

      Мита Эшин

      Зо Сахаал

      Мита Эшин

      Зо Сахаал

      Мита Эшин

    Часть пятая Корона Нокс

      Зо Сахаал

      Мита Эшин

      Зо Сахаал

    Эпилог

Альфа Легион

  Джастин Хилл Истина — моё оружие

    I

    II

    III

    IV

    V

    VI

    VII

    VIII

    IX

  Джон Френч Мы — едины!

Гвардия Смерти

  Ник Кайм Несущие чуму

  Гай Хейли Дар Нургла

Тысяча Сынов

  Уильям Кинг Тёмное таинство

Бен Каунтер Дар Богов

Робби Макнивен Песнь для заблудших

Брайан Крейг Пешки Хаоса

  Пролог

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Эпилог

Дэн Абнетт Приманка

Гэв Торп Страшный сон

Саймон Джоветт Ад в бутылке

Бен Каунтер Демонический мир

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвёртая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

Мэтью Фаррер Семь картин ухода Ульгута

Стив Лайонс Тень в зеркале

Баррингтон Бейли Жизни Ферага Львиного Волка

Гэв Торп Плоды толерантности Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg