«Спящее золото. Книга 1: Сокровища Севера»

Елизавета Дворецкая Сокровища Севера

Это руны бука, это руны брега

И разные руны браги,

И славные руны силы.

Кто помнит, не портя,

Кто помнит, не путая,

Тому они будут во благо.

«Старшая Эдда»[1]

Глава 1

На пятый вечер после отплытия «Олень» пристал к узкому еловому мысу. Западное побережье Квиттинга, вдоль которого он шел на юг, населено довольно густо, и немного позади остались крыши какой-то усадьбы. Скейв кормчий даже уверял, что там гостиный двор, но туда было решено не заходить.

– Из-за Вигмара с нас опять потребуют целых пол-эйрира*! – сказал Гейр, вспоминая предыдущий ночлег. – Опять объявят, что держат гостиный двор не для оборотней, и будут коситься, как будто у нас из штанов торчат троллиные хвосты!

Гейр усмехнулся, вообразив у себя троллиный хвост, но решения не изменил. Восемнадцатилетний сын Кольбьерна из рода Стролингов, хозяина корабля, считался на «Олене» старшим. Пол-эйрира значили немного, но Гейру хотелось показать, как хорошо он умеет беречь родовое добро.

– Так, так, или станут гонять Вигмара между двух костров! – поддакнул его сводный брат, Книв.[2]

Вигмар сын Хроара, сидевший за передним веслом, хмыкнул, не оборачиваясь. Гейр настороженно посмотрел на него: не обиделся ли? При каждом гребке по спине Вигмара перекатывались тринадцать ярко-рыжих кос, длиной до самого пояса, связанных в общий хвост. Вместе с теми двумя, что заплетаются на висках и заправляются за уши, как положено у знатных квиттов (хотя до Стролингов роду Хроара-С-Границы далеко!), получалось пятнадцать.

– Отец тебя похвалит за такое благоразумие! – сказал Вигмар, мельком глянув назад. – Очень умно беречь серебро по дороге на торг – ведь на обратном пути у тебя его не будет вовсе!

Глаза у Вигмара были желтые, черты лица – резкие и острые. В усмешке блеснули белые зубы – увидев эту усмешку, хозяин предыдущего гостиного двора и потребовал пол-эйрира «за то, чтобы пустить в дом оборотня».

Братья переглянулись. Гейр нахмурился. В речах Вигмара не так легко удавалось разобраться и понять, где он просто шутит, а где насмехается. Книв, более уступчивый, двинул бровями, намекая, что с этим бешеным лучше не связываться. Но Гейр думал иначе: род Стролингов слишком глубоко уходил корнями во мглу древности, чтобы его потомок согласился терпеть насмешки.

– Что ты такое хочешь сказать, Вигмар Лисица? – сурово начал Гейр. – Не думаешь ли ты, что после торга у меня не хватит серебра заплатить за ночлег?

– Вон там хорошее место! – крикнул с кормы Скейв, и Гейр оглянулся посмотреть, куда тот показывает. – Можно пристать!

В глубине души он даже обрадовался, что их прервали: спорить с Вигмаром было что играть с огнем: увлекательно, но опасно.

На песчаной полосе перед ельником чернело несколько старых кострищ, указывая на то, что сюда не доходит приливная волна. Возле самой воды торчала надежная свая – привязать корабль, если не хочешь его вытаскивать. В ельник уводила неширокая, но утоптанная тропа – множество ног ходило туда за дровами и ради иных, не менее необходимых дел. Как видно, не только дружина «Оленя» предпочитала летом сберегать серебро и ночевать под открытым небом. Как говорится, в усадьбе Химмельбло – Небесный Свод.

«Оленя» вытащили на берег, развели костер – и сразу стало видно, что уже сумерки.

– Где тут может быть вода? – Книв извлек из поклажи железный котел и выжидательно позвенел дужкой.

– Вон там, за кустами! – Вигмар, едва глянув, махнул рукой. Он обладал истинно звериным чутьем на воду, и в этом отношении оказывался очень ценным спутником в дальних поездках. – Пойдем, покажу.

– Я сам схожу! – Гейр отобрал у брата котел. – А ты лучше займись рыбой.

Книв послушался: он родился от рабыни и хорошо помнил, что его место в самом конце стола. Вообще-то он был трусоват, но уступчив и покладист. Гейр обращался со сводным братом небрежно-покровительственно и сам не помнил, что тот старше его на целых два года.

Зато Вигмар, которому сравнялось двадцать пять лет, казался Гейру чуть ли не стариком. У него были глаза очень зрелого человека – жесткие и умные. Казалось, что он знает и понимает все на свете. Рядом с Вигмаром было любопытно, но неуютно – никогда не знаешь, чего от него ждать. Гейру приходилось не раз напоминать самому себе, насколько его род знатнее, а родичи богаче и многочисленнее, чтобы избавиться от проклятого чувства неуверенности.

Ольховые заросли, за которыми Вигмар подозревал ручей, темнели в конце длинной песчаной полосы. Он шагал первым, держа на плече копье с привешенным под наконечником лисьим хвостом, и посвистывал на ходу. Гейр позади тащил котел и хмурился, проклиная собственную умную голову, которая не позволяла послать за водой кого-то другого. Мать предостерегала, что через воду недобрые люди могут сглазить и погубить всю дружину. А Вигмар… Никто не знает, злой он или добрый, зато точно известно, что второго такого странного человека нет во всей округе. А все странное может оказаться опасным – это любой ребенок знает.

Позади ольховника тянулась каменистая ложбина, на дне которой между серыми обточенными валунами резво бежал ручей. Продравшись сквозь ломкие заросли, Гейр подставил котел под прозрачную струю и стал ждать, пока наполнится. Вигмар тем временем шагнул к берегу: он был непоседлив и любил глядеть по сторонам. «Насколько хватает длины шеи!» – говорила об этой его привычке Рагна-Гейда. Гейр улыбнулся, вспомнив сестру: она такая умная, приветливая, красивая – даже Вигмар признает, что в округе нет женщины лучше. При мысли о ней Гейр повеселел: с родней ему повезло гораздо больше, так что пусть Лисица не слишком-то задается!

Котел, который Гейр придерживал за стенки, ощутимо тяжелел, быстро наполняясь водой. Вот и еще один ночлег, еще один переход ближе к Ветровому мысу, где за квиттингское железо платят такие хорошие деньги. А там…

Вдруг Вигмар протяжно просвистел и опустил с плеча копье. Гейр вскинул голову и поспешно выволок тяжелый мокрый котел на берег. Уж не плывет ли какой-нибудь «морской конунг»* с вечным красным щитом на мачте?[3] В чужих местах можно ждать любой пакости.

Однако, догнав спутника, Гейр не увидел ничего особенного. Перед ними расстилался берег моря: длинная песчаная полоса, пестрая мокрая галька, плети полусухих водорослей, несколько больших серых валунов… и утопленник, лежащий головой на песке, а ногами в воде. Морские волны бились вокруг них, как возле коряги. С десяток чаек, потревоженных появлением людей, скакали по песку чуть поодаль, оглашая берег резкими недовольными криками.

С первого взгляда Гейр даже не сообразил, что за странный предмет темнеет в самой полосе прибоя – таким странно неуместным и нелепым тот казался. Разглядев же очертания человеческого тела, Гейр сильно вздрогнул и схватился за амулет на груди. Несомненно, это был мертвец, неестественно огромный, как морской великан. Живые, даже без памяти, так не лежат. А мертвое тело кажется частью земли, точно срастается с ней. Богиня Йорд* уже готова взять обратно то, что дала человеческому роду.

Замерев на месте, Гейр рассматривал жуткую находку. Тело, должно быть, пробыло в воде не меньше двух дней и распухло так, что башмаки и одежда казались ему малы. В длинные волосы набился песок, смешанный с грязной пеной.

Вигмар неспешно подошел к утопленнику и пошевелил его голову носком башмака. Гейра передернуло: а вдруг тот сейчас вскочит на четвереньки и с диким воем кинется на человека… Но мертвец и не думал вскакивать: мужчина в боевом кожаном доспехе, с пустыми ножнами от меча на поясе смирно лежал на песке и казался тяжелее, чем гранитный валун. Весь берег, только что мирный и даже уютный, внезапно показался опасным и враждебным. Духи смерти шептались в листве, невидимо скользили над полосой прибоя.

– Да мертвый он, не видишь? – хмурясь, крикнул Гейр. – Не трогай!

– Смотри, это фьялль! – Вигмар острием копья указал на извалянные в песке ножны. Их богатый серебряный наконечник был украшен изображением молота, который так почитают во Фьялленланде.

– Как его к нам занесло? – удивился Гейр и вдруг заметил поодаль еще два тела. Тоже мужчин и тоже в боевых доспехах.

Его спутник огляделся. Длинную прибрежную полосу усеивали деревянные обломки, валялось несколько длинных весел. Дальше всего лежал штевень с резной головой дракона, увенчанной загнутыми, как у козла, длинными рогами.

– Бури вроде не было… – растерянно проговорил Гейр. – Наверное, придется их хоронить.

Вигмар покосился на него, насмешливо дернул уголком рта.

– Тебе, благородный хельд*, как видно, нечего делать! – ответил Лисица. – Бури не было, это ты верно заметил. Эти трое – хирдманы*, а вон там, если я умею отличить селедку от тюленя, лежит штевень боевого корабля. Фьялльский «Дракон», да такой, какого даже у славных Стролингов нет. Скамей на двадцать шесть. Они шли кого-то грабить, но сами оказались разбиты. И я не собираюсь хоронить разбойников. Пусть их клюют чайки. А что чайкам не пригодится, от того я сам не откажусь.

Положив копье на землю, Вигмар присел на корточки возле трупа и без особого трепета разрезал его пояс. Сам ремень, невесть сколько пробывший в морской воде и ободранный о камни, уже никуда не годился, но серебряные накладные бляшки, хоть и слегка помятые, были очень недурной добычей. Гейр мельком глянул на мертвеца и отвернулся, кривясь от отвращения: с таким лицом место только в царстве Хель*. Может, Вигмар и прав, хлопотать ради фьялльских разбойников не стоит, но и обшаривать трупы совершенно не хотелось. Попади оно пропадом, это серебро, пусть забирают с собой! Пусть Лисица возится, если ему охота, а Стролинги, слава асам*, не так бедны, чтобы обирать утопленников.

Гейр побрел вдоль берега, глядя под ноги и стараясь не смотреть в сторону мертвецов. Возле обломанного руля он остановился, потом присел. На мокром дереве виднелись черные, выжженные железом рунные знаки. Гейр поглядел с одной стороны, потом изогнул шею так, чтобы увидеть их с другого бока, потом поднялся и обошел кругом, стараясь разобраться. Как всякого знатного человека, молодого Стролинга обучали названиям и свойствам рун, но в самом общем виде. Руны Прибоя, как ему было известно, – Рейд, Эйваз, Лагу, то есть Дорога, Защита, Движущаяся Вода. Но почему «галочки» руны Лагу здесь вытянуты длинными цепочками, штук по пять в каждой? И при чем тут Турс, которая вроде бы к Рунам Прибоя не причисляется? Все вместе походило на заклинание, составленное каким-то фьялльским мудрецом. Рагне-Гейде это наверняка будет любопытно – она-то в рунной ворожбе разбирается гораздо лучше.

Вынув нож, Гейр подобрал поблизости щепку и принялся старательно переносить на нее заклинание.

– Да ты никак колдуешь! – раздался над его головой насмешливый голос Вигмара.

Увлекшись, Гейр даже не услышал скрипа шагов по песку, но теперь стремительно вскочил. Вигмар стоял рядом, покачивая в руке два мокрых, покрытых белым налетом соли кожаных пояса. На одном висели ножны меча и точило, на другом сохранился даже сам меч – видно, хозяин не успел вынуть его из ножен, – а еще хороший длинный нож и огниво. На обоих ремнях тускло поблескивали серебряные бляшки.

– Зато ты, я гляжу, разбогател! – с негодованием воскликнул обиженный Гейр.

Ростом он был выше Вигмара и теперь смотрел на него сверху вниз: очень удобно, особенно когда противник старше тебя на семь лет и гораздо сильнее.

– Да уж, я нашел добычу получше обломанного руля! – насмешливо ответил Вигмар. – Смотри, Гейр сын Кольбьерна! Как бы ты не заделался колдуном и не разучился сражаться. Для ворожбы в вашем роду достаточно женщин!

– Это я для Рагны-Гейды! – поостыв, Гейр смягчился. У него был довольно легкий нрав, и когда рядом не оказывалось старших братьев, молодой человек скорее прощал насмешки. Именно потому он и мог выдержать общество Вигмара Лисицы много дней подряд и не поссориться всерьез. – Она всегда спрашивает после поездок, не видел ли я каких-нибудь полезных заклинаний. Ты же знаешь, я сам никогда…

– Хотелось бы знать, а вот такие руны не покажутся ей полезными? – Вигмар сунул руку за пазуху и извлек оттуда что-то небольшое, желтовато блестящее. – Посмотри – это золото!

В голосе Вигмара звучала веселая гордость. Такую ракушку подберешь на берегу не каждый день! Гейр склонился, разглядывая находку. Небольшой золотой полукруг походил на половинку разрубленной поясной бляшки. Влажная находка все еще пахла морем – нетрудно догадаться, что не так давно она принадлежала кому-то из этих, трущихся теперь лбами о песок. С одной стороны виднелся замысловатый витой узор, а с другой – по внешнему краю полумесяца тянулась недлинная цепочка из пяти рун. Отсыревший кожаный ремешок, продернутый через пробитую дырочку, был завязан крепким, почти окаменевшим узелком.

– Похоже на амулет, – предположил Гейр.

– Я тоже так думаю! – весело отозвался довольный Вигмар и повесил золотой полумесяц на шею, просунув его между верхней кожаной и нижней полотняной рубахой. Даже через толстую ткань грудь обожгло влажным холодом, но ничего: после мертвого на живом быстро согреется.

– Ты станешь это носить? – Гейр проследил за его руками с недоверчивым удивлением. – Чужой амулет! Я бы сказал, что так поступать весьма опасно!

– А я бы так не сказал! – небрежно отозвался Вигмар. – Я снял его с шеи того великана, который теперь сватается к Хель. Он же его носил. А кто бы стал носить плохое заклинание?

– Не очень-то хорошо оно ему послужило, – буркнул Гейр и вздрогнул, вспомнив раздутого мертвеца на песке.

Невозможно поверить, что лишь пару дней назад это было живым, теплым человеком, который ходил, говорил, громко хохотал, хлопал друзей по плечам… Даже может быть, жена ждет где-нибудь в длинных узких фьордах Фьялленланда. А он теперь сгодится в мужья только великанше Хель…

– Вот это, я понимаю, добыча! – с насмешливой гордостью добавил Вигмар и хлопнул себя по груди, где висел и быстро согревался амулет-полумесяц. – Не то что обломок руля. Хочешь, пройдем подальше, пока не стемнело? Корабль большой – наверняка тут еще лежат не один и не два таких… богача.

Но Гейр снова содрогнулся и решительно замотал головой. Приближается ночь, а на берегу валяется невесть сколько чужих мертвецов. От них и так можно ждать любых гадостей, а если они еще и ограблены… Чувство опасности сгущалось вокруг, делая берег особенно тревожным и неуютным.

– Не так уж хорошо это место для ночлега! – воскликнул Гейр. – Может, стоит пройти подальше, пока не совсем темно?

Вигмар хмыкнул. Гейр устыдился своего страха и поспешно добавил:

– Я бы на твоем месте не слишком гордился такой добычей! Если бы ты взял ее в бою, а то…

Но Вигмар в ответ только просвистел, а потом добавил:

В битве волн сражались рати, Ран* гостей собрала много; Серебром усеян берег, Словно камнем – слово верно! Дарят щедро девы моря Рыбы ран и лед ладони; Скальд не струсит стылых трупов — От богатства стыдно бегать![4]

Гейр только досадливо вздохнул, вертя в руках щепку с рунами для сестры. Когда у твоего спутника не слишком приятный нрав, это еще можно перенести. Но если он еще и складывает стихи прямо на ходу… Конечно, каждый мужчина, если он вырос не в свинарнике, с детства обучен бегать на лыжах, плавать и, среди прочего, слагать стихи. Умел кое-как и Гейр, но не настолько хорошо, чтобы тягаться с Вигмаром. В роду Стролингов имелся всего один человек, способный утереть нос Лисице, но, к сожалению, это был не он.

– Хендинги* не на месте! – пробурчал Гейр. – Вот погоди, вернемся домой – Рагна-Гейда тебе ответит!

Вигмар промолчал, в упор глядя на собеседника, и в желтых глазах его виделось предупреждение: не стоит об этом. Вся округа давно судачила, что-де Вигмар Лисица влюблен в Рагну-Гейду. Гейр знал об этих слухах, но предпочитал молчать: во-первых, мужчине не годится сплетничать, во-вторых, нельзя трепать имя сестры… В-третьих… Да, было еще и «в-третьих», о чем Гейр даже думать не решался. Ведь кто разберет, как сама она относится к Лисице? Никто другой ей не нравится, это точно. Впрочем, Вигмар сын Хроара совсем не пара единственной дочери Стролингов, пусть даже и не мечтает и не раскатывает свои наглые глаза.

Гейр даже глянул на спутника с некоторым торжеством: сам-то он может подойти к своей сестре, когда захочется, и беседовать с ней, сколько угодно. А Вигмар, будь он хоть втрое сильнее, смелее и сочиняй стихи, как сам Браги*, даже видеть ее может редко и по большей части издалека…

– Эй, вы где там! – закричал сзади Скейв кормчий. Обернувшись, Гейр увидел, как тот машет руками, а за спиной его поднимается столб дыма от костра. – Не нашли воду? А то мы уже думали, что вы оба утонули в ручье!

Вигмар ухмыльнулся, вскинул копье на плечо и первым пошел к месту стоянки. Лисий хвост под наконечником издевательски болтался из стороны в сторону, будто дразнил. Гейр хмуро шагал позади, стараясь не наступать на следы Лисицы.

После ужина Вигмар и Гейр побились об заклад. За едой разговор шел только об утопленниках, которых успели найти по обе стороны от стоянки, и Книв додумался брякнуть:

– Хочешь, Вигмар, убедиться, что мы не больше тебя испугались мертвецов?

Вигмар хмыкнул и небрежно пожал плечами. Книва он вообще не принимал всерьез: сын рабыни есть сын рабыни. Очень волнуется, как бы кто не усомнился в его храбрости, потому что сам первым готов в ней усомниться.

– Давай поспорим! – горячился Книв, смешно дергая белесыми бровями. – Ты такой храбрый, что не побоялся снять с мертвецов пояса и амулеты, а вот мы не побоимся постоять на страже, когда они придут за своим добром!

– Да ты, парень, рехнулся! Завяжи узлом свой язык! – одновременно закричали Скейв кормчий и несколько хирдманов постарше. – Вот придумал, жабий выкидыш! На ночь глядя кликать нечисть!

Гейр, которому мысль сводного брата тоже не показалась удачной, в первый миг с досады чуть не дал сыну рабыни подзатыльник. Но удержался, наткнувшись на насмешливый взгляд Вигмара. Тот словно говорил: храбрее Стролингов нет никого на целом свете – вон как доблестно они колотят друг друга! Наверное, других достойных соперников не могут найти! Пришлось поддержать дурака: драться между собой можно дома, а перед посторонними Стролинги должны быть едины.

Вигмар насмешливо наблюдал, как Гейр быстро накручивает на палец длинную прядь волос у виска, дергает, будто хочет оторвать – мучается сомнениями. Замысел неумен – но отказаться стыдно. В восемнадцать лет – и вовсе невозможно. Вигмар еще помнил, как ему самому было восемнадцать лет.

– Правда, Гейр, мы не побоимся! – Книв, сам восхищенный своей невиданной отвагой, оглянулся на брата.

– Хотел бы я поглядеть на того, кто в этом усомнится! – со скрытым вызовом проговорил тот и в упор посмотрел на Вигмара.

Отвечая на незаданный вопрос, Лисица двинул плечом, но в глазах его по-прежнему светилась насмешка. Она раздражала, как блоха, и Гейр готов был в одиночку свернуть курган Гаммаль-Хьерта, лишь бы выловить и раздавить эту блоху раз и навсегда. А Вигмар сунул руку за пазуху и извлек тот рунный полумесяц на ремешке.

– Ставлю этот амулет, что вы двое, Гейр и Книв, сыновья Кольбьерна, не сумеете отсидеть полуночную стражу и следующую за ней. – Он повертел блестящую бляшку, чтобы все у костра могли как следует разглядеть. – Можете сидеть вдвоем, можете по очереди. Если справитесь, я отдам это вашей сестре, чтобы она колдовала над фьялльскими рунами.

Гейр нахмурился и уже собрался броситься на защиту чести Рагны-Гейды, но Лисица перебил его вопросом:

– А что ты ставишь, Гейр сын Кольбьерна?

Хотя замысел принадлежал Книву, Вигмар не опускался до заклада с сыном рабыни и обращался только к Гейру. В таких случаях тому казалось, что Книв – его собственная рука или нога, которая обычно находится рядом и слушается, но порой производит дурацкие мысли и делает глупости. А он должен отвечать!

– Мне не придется ничего ставить, поскольку мы отсидим обе эти стражи! – резко ответил Гейр. – Но чтобы ты не беспокоился, я ставлю цену этого амулета в серебре. Оценит Логмунд Лягушка, когда вернемся домой.

В глазах его сверкнула недобрая зелень, и Вигмару стало весело. Вот так-то лучше, а то глотает все, что ни услышит! А мысль о закладе совсем не плоха – пусть их Стролинги посидят две стражи, предоставив остальным спокойно поспать.

– А прибавить цену заклинания? – подзадорил Вигмар. Он забавлялся, наблюдая, как в братьях Стролингах, таких гордых и богатых, борются досада и боязнь показаться смешными.

– А за заклинание мы не должны платить, потому что его никто здесь не знает! – торопливо выкрикнул Книв, пока Гейр не успел согласиться и на это бессовестное условие. – Может, от него больше вреда, чем пользы!

Вигмар снова усмехнулся, но настаивать не стал. Завернувшись в плащ, он улегся на охапку веток возле костра, опустил ресницы, тайком поглядывая, как оба стража ерзают на обрубках бревен, оставленных прежними постояльцами елового мыска. Из всех братьев Стролингов он предпочитал общество именно Гейра, потому что тот был больше других похож на Рагну-Гейду и оттого при виде его лица у Вигмара теплело на сердце. Подумаешь, залог! Даже из проигрыша можно извлечь пользу, если заранее обо всем подумать. Ведь сказал же – я отдам. А вовсе не вы отдадите. Ради того, чтобы лишний раз подойти к Рагне-Гейде, можно пожертвовать и большим, чем золотистая ракушка с царапинами от когтей фьялленландских троллей. Пещерные тролли Фьялленланда, говорят, крупнее и уродливее всех остальных…

Ладонь Вигмара лежала на древке копья, лисий хвост засунут под изголовье – ни друг, ни враг не сумеют прикоснуться к оружию, не потревожив спящего. Впрочем, у него был очень чуткий сон.

Конечно, Книв уговорил брата сидеть обе стражи вдвоем.

– Где нож, там и копье, верно? – заискивающе заглядывая в лицо Гейру, шептал он, повторяя одну из любимых поговорок отца, которой тот часто призывал сыновей держаться вместе.

– Нам пригодились бы еще и щит, и меч![5] – со вздохом добавил Гейр, вспомнив братьев.

Самый старший, Эггбранд, служил в дружине хевдинга* Квиттингского Севера, а второй, Скъельд, остался дома. И оба они не простят младшим, если те не сумеют достойно ответить этому рыжему оборотню!

Вокруг спящих людей чернела угольная черта, которую провел для надежности Скейв кормчий – опытный мореход. Мало ли какая нечисть рыщет по ночам в чужих местах? Никому, кроме себя, не доверяя, он и то и дело приоткрывал глаза и смотрел, не заснул ли дозорный.

– Ничего не будет! – бормотал Книв, сидя у огня и плотнее кутаясь в плащ. – Мертвецы боятся огня. Они никогда не перейдут за черту. Так что придется тебе, Лисица, прощаться с золотом!

Гейр не поддерживал разговор, прислушиваясь к шуму моря. Пожалуй, стоило все же похоронить этих фьяллей, чтобы не валялись на песке, пугая добрых людей, и не поганили своими костями мирный квиттингский берег. А то еще примутся бродить по округе! Как советовал Один,

хорони мертвецов там, где найдешь их, от хвори умерших, в волнах утонувших и павших в боях…[6]

Да, но сколько возни! Их же там десятки… И лопаты никакой, кажется, с собой нет. Чем будешь копать? Пусть уж жители здешней округи стараются, в конце концов, это им будут досаждать неупокоенные чужие мертвецы. Да, но местные жители спят сейчас в своих домах, за прочными стенами и крепкими дверями, а не лежат под открытым небом. Если бы не Вигмар, ночевали бы в гостином дворе. Опять он, выходит, во всем виноват!

Гейр гнал прочь мысли о мертвецах, но чернота полнилась угрозой, по спине полз холодок, и он подвинулся поближе к костру. От фьяллей нечего ждать добра даже от живых, а уж что говорить о мертвых!.. Однако Рагна-Гейда наверняка обрадуется, если ей привезут золотой амулет с заклинанием. Если не она сама, то уж мать в нем точно разберется…

Вдруг Вигмар приподнялся и сел. От неожиданности даже Гейр вздрогнул, а Книв охнул и чуть не свалился в костер. Но Лисица даже не усмехнулся: в нем не было и следа сонливости, глаза настороженно обшаривали темный берег. Гейр вздрогнул: не оборотень ли в самом деле?

– Ты чего? – шепнул он одними губами.

Но Вигмар уже вскочил, подхватив свое хвостатое копье, и знаком велел Гейру молчать. Тот прислушался. Кажется, Лисица не шутит и в самом деле учуял опасность. Но кроме тихого шума леса и широкого глуховатого гудения волн, ничего не было слышно…

«Буди всех!» – свирепым движением бровей велел Вигмар и обернулся к морю. Гейр тут же положил руку на плечо ближайшего хирдмана: без единого звука тот приподнялся, нашарив рукоять меча еще прежде, чем открыл глаза.

Гейр оглянулся на спину Вигмара, шагнувшего с поляны в сторону близкой опушки, а тот вдруг взвыл диким и страшным голосом и метнул копье в глубину ельника. Из темноты раздался короткий вскрик. Все хирдманы повскакали на ноги, и тут же к костру вылетело несколько стрел. С криками попадали раненые, остальные вскинули щиты, сталь мечей блеснула в отблесках костра. А из тени деревьев сыпали люди – десятки мужчин в боевых доспехах, с оружием в руках. И с фьялльскими гривнами* на шее, легко отличимыми от других по драконьим головкам на концах.

– Мертвецы! – истошно завопил Книв, и голос его сорвался на визг.

– Тор* и Мйольнир*! – рявкнул где-то совсем рядом чужой резкий голос. Боевой клич фьяллей, притом только живых!

Вигмар уже рубился с кем-то под деревьями, высокий фьялль с безумно вытаращенными глазами накинулся на Гейра с занесенной секирой. Гейр отбил удар щитом, попытался достать противника мечом, но тот рубил и рубил обеими руками, как берсерк*, так что Гейру пришлось попятиться. Вокруг раздавался звон оружия, вся площадка у костра превратилась в поле битвы. Фьяллей казалось так много, что Гейра переполняла храбрость отчаяния: живым все равно не уйти, так дорого же вам обойдется моя смерть! Бросив мгновенный взгляд поверх щита вперед, он увидел, как темная толпа бежит к «Оленю», дружно толкает его к воде. Снека* на двенадцать скамей, тяжело груженная железом, поехала по мокрому песку как по маслу, и Гейра пронзило возмущение, смешанное с настоящим ужасом. Они забирают корабль!

– «Олень»! – не помня себя, закричал он во весь голос. – К кораблю! Все к кораблю! Они забирают…

Безумный фьялль нанес новый удар, щит треснул и рванулся из рук, словно больше не хотел служить хозяину. Не растерявшись, Гейр мгновенно швырнул обломки под ноги, а фьялль не сразу освободил конец лезвия секиры. Рукояти он не выпустил, но и половинки мгновения хватило, чтобы замахнуться. Гейр ударил фьялля по плечу, тот хрипло, зверино рыкнул и упал на колени, зажимая рану ладонью. Но гордиться успехом было некогда, и молодой квитт устремился через площадку к берегу.

– Тюр* и Глейпнир*! – кричал из темноты Вигмар, уже каким-то образом оказавшийся возле самого корабля.

Но боевой клич квиттов не встретил поддержки, утонул в беспорядочных воплях и звоне оружия. Ночной берег полнился фьяллями; они то сливались с темнотой, и тогда толпа казалась бесконечной, как сама ночь, то опять бежали к кострам. Гейру некогда было считать, но мерещилось, что врагов тут несколько сотен. Все это выглядело диким наваждением: откуда на западном побережье Квиттинга целое войско фьяллей?

Быстро оглядываясь в поисках нового противника, Гейр заметил Вигмара. Копье с лисьим хвостом снова оказалось у того в руках, тринадцать рыжих кос плясали на спине. Увидев, с кем бьется Лисица, Гейр содрогнулся: если тут и есть живые мертвецы, то этот как раз из них! Лицом фьялль был уродливее тролля, вся кожа в буграх и рубцах, так что не сразу поймешь, молод он или стар, на лбу красные пятна ожога, брови обгорели – впору шить башмаки Хель![7] Однако «мертвец» очень ловко дрался, норовя достать мечом наконечник копья Вигмара и уверенно закрываясь щитом от острого жала.

Низкорослый, плотный, но верткий фьялль с короткой темной бородой наскочил на Гейра с мечом, и он забыл о Вигмаре.

Битва быстро вспыхнула и прогорела, как охапка соломы. Три десятка квиттов были раздавлены фьяллями, намного превосходившими их числом. «Олень» уже качался на волнах, фьялли деловито разбирали весла, звали своих. Квитты по большей части лежали на земле, Скейв кормчий стоял у ствола толстой ели, а фьялль держал у его горла лезвие меча. Низкорослый противник выбил у Гейра меч, но убивать не стал, а только отшвырнул оружие ногой подальше и побежал прочь, к кораблю.

Шум схватки раздавался только в одном месте: уродливый фьялль и Вигмар бились на мысочке, где под ногами плескалось море. На плече у фьялля темнело кровавое пятно, но он прижал Вигмара к самому краю, где уже некуда деваться.

– Хродмар, да бросай его, на кой тролль он тебе сдался! – кричал к кормы «Оленя» какой-то толстый фьялль. Бедная снека была густо набита людьми и так глубоко осела в воду, как будто провела в плавании не пять дней, а все полгода. – Бросай его к великанам, и пойдем! Конунг ждет!

Конунг! Изумленный Гейр не поверил своим ушам. Какой еще конунг?

Но уродливый фьялль не слушал: должно быть, Вигмар успел сильно ему досадить. Длинное древко копья не подпускало противника с мечом близко, и Вигмар оставался невредим. Поняв, что так ничего не добьется, фьялль вдруг бросил в него щит и в тот же миг сам устремился вперед. На какое-то мгновение Лисица отвлекся, и фьялль, подскочив поближе, полоснул лезвием по горлу.

Вигмар попытался увернуться и спиной вперед полетел в воду. Раздался всплеск, и все стихло.

Фьялль шагнул к обрыву, глянул на воду, но свет от костра сюда почти не доставал, и разглядеть можно было только пляску жадных волн. На лезвии меча осталась кровь. Плюнув вниз, победитель торопливо сбежал с мыска на плоский берег, сошел в воду и побрел к кораблю, держа клинок над головой. Товарищи втащили его на «Олень», весла взлетели над водой, и снека медленно, глубоко осев под тяжелым грузом, повернула на север.

– Тор и Мйольнир! – донесся крик откуда-то из моря.

– Малый Иггдрасиль*! – ликующе закричали с «Оленя».

Вглядевшись, Гейр различил в море черные очертания плывущих кораблей, трех или четырех. Все они были не слишком велики и не походили на боевые. А на берегу не осталось уже ни одного фьялля, только неподвижные тела.

Пошарив взглядом вокруг, Гейр нашел и поднял свой меч, и к нему вернулось немного уверенности. С мечом в руке он подошел к затухающему костру – посмотреть, остался ли в живых еще хоть кто-нибудь. Должны же быть…

Из облаков вышла луна, большая и желтая. Квиттингская луна, солнце умерших. Словно мертвецы, разбуженные ее светом, темные фигуры на песке зашевелились. Скейв уже суетливо бегал от одного к другому, наклонялся, тормошил, бранился, призывал богов и проклинал то ли троллей, то ли фьяллей. «Конечно! – неизвестно к чему подумал Гейр и вдруг ощутил такой свирепый приступ досады, что зубы сжались, чуть не прикусив язык. Щека заболела: на ней оказалась довольно глубокая царапина, покрытая пленкой подсохшей крови. – Прошлым летом плавал Скъельд – и ничего! А как я, так сразу!»

Встав на колени возле затухшего костра, он пошевелил угли концом меча. Блеснули красные искры, словно потревоженное кострище приоткрыло глаза; со змеиным проворством из-под головни выскользнул язычок пламени. Гейр принялся раздувать угли, пошарил возле себя, где с вечера были сложены запасы хвороста. На них, помнится, сидел Книв… Книв!

Вдруг вспомнив о брате, Гейр быстро глянул вокруг. Теперь он спохватился, что ни разу за всю битву не видел Книва. Тот не славился как боец, хотя владеть оружием учили и его. Неужели убит? Некоторые из родичей Гейра складывали головы в походах, но терять братьев, да еще вот так, на глазах, не приходилось. В груди стало мерзко и холодно.

– Да дуй живее – надо же перевязывать, не вижу ничего! – сварливо и горестно кричал Скейв, с разлохмаченной темной бородой и дико блестящими при свете луны глазами сам походивший на тролля. – Или тебе здесь не люди лежат, а бревна?

Гейр принялся торопливо раздувать костер. Из темноты доносились стоны и брань, кое-кто уже поднялся на ноги. Несколько человек остались почти невредимы, еще десятка полтора получило ранения. И с десяток тел лежали неподвижно и беззвучно, разметавшись в броске, сжимая в руках оружие. С ним воины больше не расстанутся, но земные битвы окончены навсегда. Ивар… Взгляд выхватил темную фигуру на песке; руки и меч Ивара, а лицо… там нет лица, полголовы снесено… Гейра замутило, в горле встал ком, грудь казалась деревянной.

Рядом что-то зашевелилось. Из-под охапки веток с брошенным сверху разбитым щитом выползала знакомая нескладная фигура.

– Книв! – крикнул Гейр, но тут же радость сменилась жгучим негодованием. – Так ты что же, гаденыш, все время провалялся под ветками! Пока мы дрались, ты прикрывал грудью богиню Йорд! Ты даже меч не вынул – да и зачем он тебе! Тебе только со свиньями воевать! Скажу отцу, чтобы отнял у тебя меч, а не то я… Не знаю, что я с тобой сделаю, но ты весь наш род опозорил, паршивец! Небось там все штаны уделал со страху! Не подходи ко мне, воняет!

– Помогите кто-нибудь! – крикнул Скейв, пытаясь поднять кого-то и подтащить поближе к костру. Лежащий глухо застонал.

Боязливо оглянувшись на брата, Книв бросился к кормчему, помог тащить раненого.

– Я не виноват… – бормотал Книв, стараясь не глядеть на разгневанного брата. – Это же мертвецы… Фьялльские мертвецы с берега. Я видел… Видел одного, того самого, что там лежал – он бежал вон оттуда с мечом! Я не умею биться с мертвецами!

– Да какие мертвецы! – возмущенный Гейр не стал продолжать. Ему было противно даже смотреть на Книва, как будто участие того в схватке могло бы спасти «Олень» и погибших хирдманов.

– Ты тоже хорош! – Другой хирдман толкнул Книва в шею, и тот проворно втянул голову в плечи. – Расквакался! Мертвецы ночью придут и возьмут свое! Вот они и пришли! И взяли! Только не свое, а наше!

– Это все Вигмар, – бормотал кто-то возле костра. – Если бы он не трогал тех утопленников, то они бы на нас не полезли.

Гейр вспомнил о Вигмаре. Перед глазами пронеслось: уродливый фьялль бьет клинком по горлу Лисицы, и тот спиной вперед летит в воду. И все, только всплеск и шум волн. И темный блеск крови на клинке фьялля. Гейр поежился, огляделся, вдруг ощутив пустоту вокруг. Ему бы и в голову не пришло назвать Вигмара своим другом, но без него сразу стало одиноко. Он был надежным спутником. И ведь приближение фьяллей первым учуял именно он. Если бы не Лисица, то скольких враги перебили бы еще спящими?

– А-а-а-и-и-ий! – вдруг завизжал Книв, и Гейр даже не сразу узнал голос брата. Бывшего брата, да возьмут его тролли!

Все повернулся к парню. А Книв вопил, с перекошенным от ужаса лицом указывая в сторону берега.

Сжав выпущенную было рукоять меча, Гейр вскочил. И охнул: от шумящей полосы прибоя к ним приближалась, пошатываясь, страшная, но чем-то хорошо знакомая мокрая фигура.

Пробрала холодная дрожь: его же убили… Сам видел…

Квитты застыли кто как был, раненые выпустили из рук недомотанные концы повязок. А Вигмар подошел к самому костру и обессиленно сел прямо на землю. Гейр вытаращенными глазами смотрел на его горло. Ни раны, ни шрама, ни даже царапины. Только нижняя губа рассечена, должно быть, краем фьялльского щита, и по рыжей щетине на подбородке медленно ползет размазанная кровавая дорожка. Тяжело дыша, полуопустив веки, мокрый с головы до ног, Вигмар оперся руками о землю перед собой и свесил голову, пытаясь прийти в себя. Рыжие косы от воды казались черными.

– Ты живой? – осторожно спросил Хамаль, один из хирдманов Вигмаровой усадьбы.

Вигмар поднял голову, губы его дрогнули. По привычке насмешничать он хотел ответить «нет», но понял по лицам, что его ответ примут за правду. А драться еще и с собственными спутниками не хотелось. На сегодня даже ему было достаточно.

– Копье… утопил… рябой тролль… да обнимет его Хель! – в несколько приемов выговорил он и шумно перевел дух.

– Я же видел… – севшим голосом пробормотал Гейр. – Он же тебя… по горлу…

Вигмар запрокинул голову, показывая всем целое горло. Он не тратил слов на убеждения, но Гейр сам вспомнил. Вспомнил, почему Вигмар заплетает на голове пятнадцать кос и привешивает к концу копья лисий хвост. Он считает своим покровителем Грюлу – пятнадцатихвостую лисицу-великана, могучий дух, обитающий в осиновых рощах, вересковых пустошах, ольховых болотах и серых гранитных россыпях северной части Квиттинга. Ее изредка видят, но никто не пожелает встречаться с ней вторично: таким огромным, неодолимым ужасом наполняет человека эта встреча. А Вигмар сын Хроара поклоняется ей и говорит, что лисица помогает ему. Он такой: ищет то, от чего другие стараются держаться подальше. Рагна-Гейда говорит, что Вигмар стремится вновь и вновь испытывать собственные силы, словно хочет непременно выяснить, где же их предел. По слухам, Грюла иной раз одалживает своему любимцу одну из жизней, которых у нее в запасе множество. Без ее покровительства Вигмар уже не раз успел бы погибнуть. Теперь Гейр своими глазами видел: все это не пустая похвальба. Лучше бы он оказался оборотнем – это как-то понятнее.

Опомнившись от изумления, Скейв кормчий снова принялся ворчать и причитать, здоровые занялись ранеными. Гейр пытался кому-то помогать, но на душе было так тошно, что все валилось из рук. В первый раз отец доверил ему «Оленя» – и вот, остался и без корабля, и без товара. Вспомнились тяжелые всплески – это фьялли выбрасывали за борт железные крицы*, которые Гейр вез на Квартинг, чтобы там обменять на хлеб. Отличное квиттингское железо, самое дорогое во всем Морском Пути! Но фьяллям важно было взять на корабль побольше людей. Что же все это значит?

«Конунг ждет!» – вспоминал Гейр крик толстого фьялля. Тролли их знают!

Немного отдышавшись, Вигмар тряхнул головой, перебросил со спины на грудь несколько мокрых кос, выбрал одну и отрезал, а потом, шепча что-то, положил в пламя. Мокрые волосы не хотели гореть, пошел пар, но потом вся коса разом вспыхнула. Грюла приняла жертву. Вигмар неотрывно смотрел в пламя, а Гейр поспешно отвел глаза: он не хотел даже мельком увидеть там то же, что разглядывал рыжий оборотень.

Глава 2

Еще издалека, спускаясь в долину со склона холма, Вигмар заметил возле ворот усадьбы Хьертлунд несколько движущихся цветных пятен. Ветер раздувал плащи, как разноцветные листья: красные, зеленые, коричневые, рыжие.

– Посмотри, Вигмар, это Атли! – Эльдис тоже увидела и затеребила брата за рукав. – Это Атли Моховой Плащ! Я же тебе говорила, что он тоже приедет, а ты мне не верил!

– Почему не верил? – неохотно отозвался Вигмар. Приезд Атли его не обрадовал, и на то имелась веская причина. – Я думал, что Стролинги не станут его приглашать. А раз уж пригласили, то как же ему не приехать? Те, кто побогаче, тоже не упустят случая наесться до отвала у соседей!

Вигмар пожал плечами и снова с досадой ощутил пустоту вместо привычной тяжести копья за спиной. Свое копье с лисьим хвостом он утопил на побережье, а другого подходящего дома не нашлось. Род Хроара-С-Границы был далеко не самым богатым в округе. Строго говоря, вовсе не богатым. Чтобы не опозориться перед людьми, Вигмар взял с собой к Стролингам один из тех мечей, что снял с фьялльских утопленников. Второй пришлось продать по дороге на каком-то гостином дворе – возвращаясь из бесславного похода, даже Гейру сыну Кольбьерна пришлось считать каждый пеннинг*, чего уж говорить о нем! А мечи у фьяллей оказались неплохие – сразу видно дружину самого конунга. Вигмар продал тот, что похуже, – получил полторы марки*. Мог бы выручить и больше, но тертый торговец-слэтт разглядел, что как раз из нужды в серебре Вигмар продает меч. С оставшимся же не стыдно было прийти в гости хоть к Стролингам, хоть к кому угодно. И что на рукояти фьялльский молоточек – тоже хорошо. Всякий поймет: это добыча.

Когда Вигмар и Эльдис с пятью хирдманами (составлявшими всю дружину усадьбы Серый Кабан) въехали в ворота Оленьей Рощи, двор уже наполнился народом. Сразу видно: Стролинги устраивают пир и созывают ближних соседей и дальних, которых удастся оповестить за три дня. «Вот только повод не слишком-то почетный! – усмехаясь, думал Вигмар, отдав коня челяди и выискивая среди знакомых и полузнакомых лиц кого-нибудь из хозяев, чтобы поздороваться. – Младший сын потерял корабль с товаром!» Но как бы то ни вышло, а люди должны знать, что случилось и как случилось. Именно этой необходимости Вигмар и был обязан приглашением. Обычно Стролинги не жаловали его своей дружбой, но без Лисицы рассказ о событии будет что лошадь без головы. То есть никуда не годным.

Вообще-то «кого-нибудь» из Стролингов не приходилось долго искать – уж слишком их много, и все рослые, длиннорукие, длинноногие, худощавые и подвижные. Стролинги не славились красотой, но волосы у них были хороши: светлые, мягкие, вьющиеся красивыми мелкими волнами, так что головы хозяев светились в толпе, как маленькие солнышки. В обрамлении таких волос даже вытянутые, с высокими лбами и тяжелыми угловатыми подбородками лица Стролингов выглядели неплохо. Вон бегает Ярнир, самый длинный и самый шумный из длинных и шумных потомков Старого Строля. Матушка нарекла его Аудхлодом, призывая таким образом сразу и богатство, и славу на свое чадо, но имя быстро сменилось прозвищем Ярнир – Железный. Ярнир был горяч, как свежевыкованный топор, и мог наделать столько же шума. Вон стоит его дядька Хальм, кузнец и чародей, и едва роняет одно-два слова в ответ на пространные речи, которые к нему обращает Логмунд Лягушка. Но Вигмар на самом деле искал не кого-нибудь, а кое-кого …

Рагна-Гейда обнаружилась у самых дверей, где разговаривала с Атли сыном Логмунда. Он только что сошел с коня и теперь лихо поигрывал плетью. На пир Атли нарядился во все самое лучшее – в башмаки с красными ремешками, в красный плащ с синей шелковой полосой, в новенький синий кюртиль*, обшитый цветной тесьмой сверху донизу. Гость что-то горячо говорил – у них в роду все разговорчивые, – и Рагна-Гейда слушала, приветливо улыбаясь.

Вигмар остановился в нескольких шагах, положил руки на пояс и стал с выразительным любопытством осматривать нарядного Атли. Надо же, растоковался, любой тетерев позавидует. Но Рагна-Гейда не тетерка – она достаточно умна, чтобы разобраться, есть ли у человека какие-нибудь достоинства, кроме нарядных одежд.

Однако задержка не особо огорчила Вигмара, потому что он мог смотреть на Рагну-Гейду. Всякий день, когда предстояла встреча, его наполняло такое воодушевление и радость, словно сегодня опять начиналась весна. Единственная дочь Стролингов уродилась самой красивой в семье. Их черты в ней были по-женски смягчены, широкий рот охотно улыбался, а серо-зеленоватые глаза освещали лицо так ярко, что о недостатках не хотелось думать. Ей сравнялось девятнадцать лет, и уже три года она считалась лучшей невестой в округе, предметом зависти женщин и соперничества неженатых мужчин.

Для гостей она надела нарядное платье из красной шерсти, а на груди ее сверкало узорчатое золотое ожерелье с пятью крупными красными камнями. Под лучами солнца самоцветы горели, как гладкие выпуклые угольки, и делалось страшно за девушку: как бы ей не обжечься! Говорили, что отец Кольбьерна привез украшение с уладских островов, где его носила какая-то тамошняя королева. И уж точно эта королева не была красивее Рагны-Гейды!

Атли все говорил и говорил, не давая хозяйской дочери обратить внимание на других гостей. Это уже наглость – он ведь тут не один! Вигмар упрямо стоял и ждал. Вдруг девушка глянула через плечо Атли, Вигмар поймал ее взгляд и понял: его давно заметили. Под солнечным лучом глаза девушки казались совсем зелеными и блестели задорно и насмешливо. Делая вид, будто слушает болтуна, Рагна-Гейда улыбнулась уголками губ, и эта улыбка предназначалась Вигмару. «А, и ты явился, Лисица! – как наяву услышал он голос Рагны-Гейды, грудной и звучный, умеющий передать такие оттенки чувств, о существовании которых тот же Атли и не подозревает. – Значит, ты все-таки сумел за эти три дня оттереть грязь с башмаков и кровавые пятна с плаща! Подвиг, достойный Сигурда и Хельги*! Или у вас все же нашелся новый? До чего же богаты иные люди, просто диву даешься!»

И Вигмар подавил вздох, как будто все это прозвучало не в его воображении, а на самом деле. Да, старые башмаки после полумесячного пешего путешествия домой осталось только сжечь, а эта нарядная рубаха, крашенная луковой шелухой в красновато-коричневый цвет, у Вигмара единственная годилась для пиров. И он готов был побиться об заклад, что Рагна-Гейда об этом знает.

– Приветствую тебя, Вигмар сын Хроара! – сказала вдруг Рагна-Гейда. Атли удивленно обернулся – как женщина может обращать внимание на кого-то еще, когда здесь стоит он сам? – Без тебя наш пир сегодня бы не удался, как пиво без хмеля! Гейр! – обернувшись, она позвала младшего брата. – Проводи гостя на достойное место!

Молча нагнув голову в знак благодарности, Вигмар пошел вслед за Гейром и напоследок поймал взгляд, предназначенный ему одному. И последние льдинки досады растаяли, в душе вскипел бурный поток ликования. Она ждала, она рада его приезду. И пусть себе Атли болтает хоть до Затмения Богов*.

Атли же, прежде чем продолжить свою учтивую речь, проводил удивленным взглядом спину Вигмара с пятнадцатью рыжими косами длиной до пояса. Знатный хельд не мог взять в толк, чем такие незначительные люди привлекают внимание йомфру* Рагны-Гейды. Что у него есть, у сына Хроара Безногого, кроме рыжих кос и наглого нрава? Даже копье, говорят, и то утопил!

Поймав за руку Эльдис, Рагна-Гейда удержала девушку возле себя: размещением гостий за женским столом занималась она. Атли сказал еще не все, что собирался, но Рагна-Гейда больше его не слышала. Она не улыбалась, но все лицо ее светилось изнутри каким-то теплым и лукавым светом. Эльдис дивилась про себя: она была достаточно наблюдательна, чтобы это все заметить, но недостаточно опытна, чтобы понять. При ней не раз случалось, что ее брат и дочь Кольбьерна посмеивались и поддразнивали друг друга, и каждый раз у Эльдис оставалось впечатление, что она ничегошеньки из их речей не понимает. Хотелось бы знать: а сами-то они понимают?

Сегодня Вигмару досталось хорошее место – гораздо лучше, чем обычно. Это и понятно: ведь сегодня все будут его слушать, так не тянуть же знатным людям шеи в самый дальний конец стола. На почетном месте против хозяйского сидел Логмунд Лягушка, а рядом – его сын Атли. Вигмар оказался со стороны хозяина и гораздо ближе к женскому столу. Войдя в гридницу вместе с Эльдис и еще двумя женщинами, Рагна-Гейда благодарно подмигнула Гейру: это она просила брата усадить Вигмара именно здесь. И Гейр послушался: сокрушаясь в душе об излишнем любопытстве сестры, он ни в чем не мог ей отказать.

– Так, значит, Кольбьерн, твой сын вернулся из похода без корабля и без товара? – заговорил первым Логмунд Лягушка.

Не переставая жевать, все гости в длинной гриднице* подняли глаза и приготовились слушать. Что случилось, все уже знали, но как оно случилось – это стоило самого подробного разговора.

– Да, мой сын вернулся без корабля, но корабль забрал сам конунг фьяллей! – без смущения ответил Кольбьерн, откладывая кость и утирая бороду рукавом. Он уже продумал, как спасти родовую честь. – Я не слышал таких рассказов, чтобы три десятка хирдманов во главе с восемнадцатилетним вождем выдержали бой с войском чужого конунга и большинство даже осталось в живых.

– Стоит считать за победу, что Гейр и его люди вообще вернулись живыми! – добавил один из уважаемых бондов*, Грим Опушка. И многие закивали, соглашаясь.

Гейр то поднимал глаза, то снова опускал: он все не мог решить, гордиться ему или стыдиться. «Конечно, поход не слишком удачный и отцу обидно, что ты вернулся без корабля! – говорила Рагна-Гейда. – Но если бы корабль вернулся без тебя, поверь, отцу и нам всем было бы гораздо хуже!»

То Скейв кормчий, то хирдманы, то Вигмар по очереди стали рассказывать о ночном сражении с фьяллями. Горящие любопытством глаза гостей обращались то к одному, то к другому путешественнику, челюсти жевали без остановки, щеки блестели от жира в свете пламени многочисленных факелов на стенах.

– Сдается мне, там все-таки были мертвецы! – весомо высказался Модвид Весло. – Зачем бы конунгу фьяллей нападать на ваш корабль? Да и откуда ему взяться на середине западного побережья?

Гости примолкли, многие закивали, заранее соглашаясь с каждым словом. Знатностью Модвид Весло не уступал Стролингам и Логмунду Лягушке и даже как-то два года избирался хевдингом северной четверти, но с кем-то быстро повздорил, кто-то остался недоволен судом, а бывший хевдинг Ингстейн Осиновый тем временем помирился со своими недругами и раздал немало серебра, так что на новом тинге* был избран вместо Модвида. С тех пор тот стал болезненно обидчив и сейчас досадовал, что самое почетное место досталось не ему.

– А зачем мертвецам нападать на них? – воскликнул Ярнир. Он не очень хорошо понимал, где есть угроза родовой чести, и на всякий случай встревал везде. – И откуда там взялись мертвецы? Расскажи об этом, если ты все так хорошо знаешь!

– Кто-то из вас обидел мертвецов! – Модвид кольнул взглядом Вигмара, которого не любил за слишком независимый, не по роду и заслугам, нрав. – Вот они и отомстили вам!

– Если бы я знал, что возникнут такие сомнения, то не стал бы жечь свои старые башмаки, а принес сюда! – насмешливо ответил Вигмар. – На них оставались следы чужой крови. У мертвецов ее не бывает.

Рагна-Гейда отвернулась, пряча усмешку: она живо представила, как Модвид, Логмунд, Атли и другие изумленно разглядывают старые башмаки Вигмара. Кое-кто в гриднице засмеялся тоже, радуясь, что заносчивый Модвид получил по носу, простодушный Ярнир заржал не хуже жеребца. А Гейр вспомнил того фьялля, которому почти отрубил руку. Тот так и умер на берегу, истек кровью, и огромное черное пятно с лежащим на нем телом до сих пор стояло перед глазами. Нет, мертвецом тот человек стал только к концу битвы. Раньше он был живым. Был…

– Да и тебе дорого обошлась та схватка! – крикнул Скъельд, средний сын Кольбьерна. Он смотрел на Вигмара и вроде бы широко улыбался, но оскал его белых зубов выглядел недобрым, и глаза оставались холодны. Братья Стролинги не любили Вигмара. – Где же твое знаменитое хвостатое копье? Если на вас снова нападут мертвецы или фьялли, чем же ты будешь защищаться? А фьялльские мечи, как видно, не очень-то остры, если вы так легко победили целое войско!

Вигмар напрягся – утратой оружия гордиться нечего и смехом здесь не отделаешься. Но не зря он считал залогом своей удачи умение быстро собираться и с силами, и с мыслями. Помедлив лишь несколько мгновений, он ответил, глядя в глаза Скъельду:

Ясень сечи смелый мечет Меч тупой – ступил к победе! Свидур стрел с душой кобылы В страхе Грам уронит сразу.[8]

По гриднице пробежал ропот, челюсти задвигались медленнее, руки с зажатыми костями и хлебом опустились. Скъельд перестал улыбаться, изменился в лице, так что кожа на скулах натянулась и глаза стали злыми.

– О ком ты говоришь, Вигмар сын Хроара? – подчеркнуто четко осведомился он. – Уж не думаешь ли ты, что в этом доме у кого-то трепетное сердце кобылы?

– Почему ты так решил, Скъельд сын Кольбьерна? – вежливо ответил Вигмар. Увидев, что стрела достигла цели, он сразу повеселел. Его желтые глаза смеялись, и Скъельд отлично это видел. – Неужели у тебя есть причины думать, что кто-то сочтет твое сердце… излишне трепетным?

– Чем точить языки друг о друга, лучше подумайте, что все это значит! – подал голос Хальм. Кузнец приходился двоюродным братом самому Кольбьерну. Длинные золотистые волосы его не вились мелкими волнами, как у всех Стролингов, а висели прямо, как солома. Из-за бороды, делавшей вытянутое лицо еще длиннее, Хальма иногда звали Ланг-Хевид – Длинная Голова. – Мне что-то не верится, что это были мертвецы. На фьяллей больше похоже. Мне сдается, я знаю того человека с золотой пряжкой на животе, который кричал с корабля. Это Модольв Золотая Пряжка, ярл* и родич Торбранда Тролля. Я встречался с ним в Эльвенэсе и Аскефьорде. Модольв не ходит по морям разбойничать, это мирный человек. И если уж он взялся отбирать корабли у мореходов, значит, дело серьезное. И без самого Торбранда конунга не обошлось.

Гридница невнятно забормотала. Хальма все уважали за ум и проницательность, а шутить он не умел. Раз сказал, что дело серьезное, значит, так оно и есть. А нападение фьяллей на людей с Квиттингского Севера касалось здесь всех. Ведь у любого может возникнуть надобность съездить на торг Ветрового мыса.

– И потеря копья – очень серьезная потеря! – неумело изображая озабоченность, сказал Атли. Знатный хельд обиделся, что про него забыли и слушают какого-то Лисицу-С-Границы, которому даже одеться на пир толком не во что. – С чем же ты будешь воевать, Вигмар? Даже когда я остался один против всей дружины уладов и скрывался в лесу, я сберег свой меч!

Атли Моховой Плащ горделиво поднял голову: прозвище ему принес давний случай, когда в походе на уладов он был разбит тамошним вождем-ригом и вынужден прятаться в лесу подо мхом. Он гордился этим случаем, как примером своей удачи и находчивости, а Вигмара так и подмывало спросить: да как же ты, троллячий хвост, умудрился потерять и погубить всех своих людей? И как у тебя после этого хватило бесстыдства вернуться домой?

– Да, с тех пор у тебя плащи получше! – ответил Вигмар, который не уважал Атли, а значит, был равнодушен к его попыткам обидеть. «Больше-то у тебя не бывает случаев проявить свою доблесть!» – хотел он сказать, но Атли, как видно, не понял.

– Это что! – воскликнул со своего места Модвид Весло. – Когда я встречался с фьяллями в море, их было пять кораблей против моего одного! И все равно мы вступили в бой! Так что тридцать человек на войско – это еще не самое удивительное. Да и сколько его было, того войска? Вы же в темноте не считали!

При этом Модвид бросил взгляд туда же, куда и Атли перед этим – к женскому столу, на йомфру Рагну-Гейду. А она молчала, переводя смеющийся взгляд с одного героя на другого, и тихо забавлялась. Ну, чем не бой коней?[9]

Вигмар тоже посмотрел на нее и вдруг разозлился. Эти герои, значит, будут хвастаться перед ней своими подвигами, а он будет вроде как точило для мечей их доблести! Суши весла! Глядя на Рагну-Гейду, Вигмар прищурился, словно хотел коснуться ее взгляда острием своего, и произнес:

В поле воин виден ясно — верно ль брани рад отважный? Всяк в дому болтун умеет смелой речью сечь прославить.

Тут уже переменились в лице все: и Стролинги, и Атли, и Модвид, и родичи обоих героев. Кольбьерн нахмурился, оперся ладонями о стол, напрягся, как будто готовясь встать.

– Чем разбирать подвиги того или другого, вы бы лучше подумали, что теперь делать вам всем! – среди общего гула сказала фру Арнхильд, жена Кольбьерна. Она приходилась матерью Рагне-Гейде, Гейру, Скъельду и отсутствующему Эггбранду, а кроме того, славилась умом и колдовской мудростью. – Ведь мы потеряли корабль и товар, – продолжала хозяйка. – И если мы ничего не сделаем, то этот обильный пир будет последним на несколько лет. У нас нет ни хлеба, ни железа, чтобы его выменять. Я уж не говорю про мед, хороший лен и прочее, без чего можно кое-как прожить. А вот без хлеба будет плохо. Этой зимой нам всем придется жевать мох – и свободным, и рабам! Мы потеряли много, и Хроар потерял третью часть от нашего. Так что кончайте перебирать ваши подвиги, дробители злата,[10] и подумайте, что делать.

Сначала ей никто не ответил. Потом подал голос Вигмар.

– Если бы я был хозяином этой земли, я бы недолго думал, где мне взять золота, – сказал он. – Ведь это у вас стоит поблизости курган Гаммаль-Хьерта. А Старый Олень забрал с собой в Хель все, что имел. Его курган наполовину состоит из золота и только наполовину из земли. Или это лживые саги?*

– По-твоему, взять его будет легко? – закричал Ярнир и от возбуждения даже вскочил с места. Гаммаль-Хьерт, оборотень с оленьей головой, еще в Века Асов побежденный Старым Стролем, был любимым предметом увлекательных разговоров у зимнего очага по всей округе. – По-твоему, Старый Олень только и ждет, как бы отдать нам свое золото?

Гридница разом зашумела: об этом у всякого нашлось что сказать.

– Я вовсе не говорю, что это будет сделать легко! – повысив голос, ответил Вигмар. Ему стало весело: неплохую задачу он задал этим Стролингам! – Но от легкого дела и чести немного. Довольно золоту лежать в земле, где от него никому нет никакого прока! К тому же храбрее Стролингов нет людей по всему Квиттингскому Северу, не так ли? Твои братья, Ярнир, снова доказали это той самой ночью. Когда все боялись, что на нас нападут мертвецы, Гейр и Книв сами вызвались посидеть на страже. Мы с ними даже побились об заклад…

– Да, и где же наш заклад? – закричал Книв с дальнего конца стола. Опозорившись во время битвы, он теперь вел себя тихо, мечтая исправиться, но такого случая не мог пропустить. – Ты должен отдать нам амулет! Ты обещал! Мы же отсидели стражу!

Вигмар повернул голову, нашел парня глазами и немного помолчал. Книв вдруг устыдился и ощутил желание залезть под стол. Сейчас ка-ак скажет… что трусу и сыну рабыни место в свинарнике, а не в гриднице среди доблестных мужей… Так что помалкивай, Книв-Из-Под-Хвороста.

Гейр тоже заерзал на месте, даже бросил тревожный взгляд Рагне-Гейде, как будто сестра могла каким-то чудесным способом помешать Вигмару ответить.

– Сидеть может и петух на насесте! – подчеркивая первое слово, ответил наконец Вигмар. – А кто первым услышал фьяллей? Вы или я?

Книв и Гейр промолчали.

– А что за заклад? – спросила любопытная фру Гродис, жена Хальма.

– У Лисицы амулет с фьялльскими рунами! – сказал Скейв кормчий. – Не надо было ему его брать!

– От золота на дне моря не больше пользы, чем от золота в земле! – весело крикнул кто-то из молодых парней.

– Наследство мертвецов до добра не доводит! – настаивал Скейв.

– Всякое наследство остается после мертвецов! – мудро заметил Грим Опушка. – Наследство живых называется грабежом!

– Ему самому пригодятся фьялльские руны! – намекнул Скъельд, злобно глядя на Вигмара. Хозяйскому сыну все казалось, что он еще не рассчитался за насмешки. Впрочем, это чувство наполняло его при каждой встрече с Вигмаром Лисицей. – Ведь и он, мне сдается, занимается колдовством!

Вигмар быстро встал на ноги, рука выразительно скользнула к рукояти фьялльского меча. Колдовство – женское дело, обвинять в нем мужчину – оскорбление.

Рагна-Гейда перестала улыбаться.

– Прекрати, сын! – с напором сказал Кольбьерн и опять оперся руками о стол – это у него служило признаком серьезности намерений. Он не слишком любил Вигмара, но на пиру положено соблюдать мир и не наносить оскорблений своим недругам, раз уж сел с ними за один стол.

– Я видел, как он сидел посреди пустоши возле костра и что-то бормотал! – продолжал Скъельд, бросив на отца быстрый взгляд. Это была правда, а не клевета, а правду, по его мнению, разрешалось говорить за чьим угодно столом, и тем более за своим собственным. – Пусть он скажет, что это не колдовство!

– Если ты хочешь, я именно так и скажу! – ответил Вигмар. Он сохранял внешнее спокойствие, но лицо его напряглось и побледнело, белизна кожи ярче проступила рядом с рыжими волосами, а что-то неуловимо звериное в острых чертах проявилось яснее. – Я не знаю, о каком дне ты говоришь, но после охоты я всегда приношу жертвы моему покровителю, Грюле. Приносить жертвы – не значит колдовать. Спроси хотя бы у своей матери, если не веришь мне.

– А что это были за фьялльские руны? – торопливо спросила Рагна-Гейда, стремясь перевести беседу на другое. Вигмар-то за себя постоит, но драка на пиру позорит в первую голову хозяев дома.

Вигмар повернулся к ней, потом сел на место. Лицо и голос девушки выдавали тревогу. Хотя о чем тревожиться дочери Кольбьерна? У нее так много братьев, что одним больше, одним меньше…

– Что же за амулет ты нашел? – спросила она.

– Я нашел очень занятную вещь! – Вигмар вынул из-под рубахи золотой полумесяц на ремешке. – Твои братья решили, что тебе, йомфру, будет любопытно на него взглянуть. Этот амулет был закладом в нашем споре, просидят Стролинги две полуночные стражи или не просидят. А поскольку они именно просидели, то амулет остается у меня. По-моему, и сам Форсети не рассудил бы лучше.

– Но ты мог бы дать мне его хотя бы посмотреть! – Рагна-Гейда снова улыбнулась, в глазах заблестело лукавство. В глубине души она подозревала, что даже для такого норовистого коня, как Вигмар сын Хроара, можно подобрать узду.

Но смысл взглядов девушки оставался скрытым от всех, кроме самого Вигмара. Иногда ему казалось, что слишком уж хорошо они с Рагной-Гейдой понимают друг друга, даже когда не хотят быть понятыми. И в такие мгновения, как сейчас, набитая людьми гридница делалась пустой – он видел ее одну и знал, что она видит только его.

– Да, я мог бы дать тебе его посмотреть, йомфру! – нарочито простодушно ответил Вигмар и подвигал бровями, как дурачок, который не может подобрать подходящих слов. – Но не задаром. За плату.

– Что он там такое бормочет? – с досадой выкрикнул Атли, о котором снова забыли. Дочь Кольбьерна уж слишком много внимания уделяет недостойным людям!

А Вигмар бросил короткий взгляд на Атли, заметил недовольное лицо Модвида – его-то не так дотошно расспрашивают о подвигах! И Стролинги сидели с настороженными лицами: ждали подвоха. Умники, правильно ждали!

– Чего же ты хочешь? – понизив голос, будто дразня, спросила Рагна-Гейда.

– Поцелуй! – Вигмар тоже понизил голос, уже ловя слухом тот всплеск общего негодования, который непременно должен последовать.

Конечно, он не надеялся на согласие, а ждал именно этот всплеск. О котором и будут рассказывать, вспоминая пир в Оленьей Роще, еще долго-долго. А вовсе не о красном плаще Атли сына Логмунда.

– Придержи язык! Ты кто такой! Ты с кем говоришь! – закричали, конечно, со всех сторон, и Атли с Модвидом старались постоять за честь хозяйской дочери не меньше, чем ее родня. Хотя им-то, собственно, какое дело?

Скъельд и Ярнир опять вскочили, сжимая кулаки, но Вигмар не тронулся с места и сидел с таким довольным видом, словно ему тут пели хвалебные песни. Хозяева не вызовут гостя на поединок прямо из-за стола, да и повод слишком ничтожен, чтобы затевать серьезный раздор. А что рассердятся – так любви и не водилось, терять нечего. А сама Рагна-Гейда…

А Рагна-Гейда смеялась – тихо, уголками губ, так что и соседки по столу не слышали. И глаза ее, устремленные на дерзкого гостя, тоже смеялись. Она знала, что он и не думал ее обидеть, и в таких случаях Вигмар был рад их пониманию.

Вигмар Лисица спокойно сидел на своем месте, ожидая, пока буря над его бесстыжей головой стихнет. Постепенно большинство гостей начали ухмыляться, посмеиваться, хохотать. И фру Арнхильд тоже сидела спокойно, слегка усмехаясь. Она отлично понимала, отчего Атли и Модвид так разгорячились: они рады бы посвататься к Рагне-Гейде, да не уверены в успехе. А девушка и рада позабавиться, заигрывая у всех на глазах с человеком, который заведомо не годится в женихи. Сама фру Арнхильд в юности была точно такой же и сейчас думала, что понимает свою дочь.

Оглянувшись на жену, Кольбьерн сообразил, что бушевать не стоит, и принялся унимать сыновей. Он твердо верил, что фру Арнхильд никогда не ошибается.

– Теперь я понимаю, почему вы одолели войско фьялльских мертвецов! – сказала хозяйка, когда общий шум поутих. – Ведь среди вас были одни храбрецы. И я не удивлюсь, если и правда найдутся охотники поглядеть, так ли велики сокровища Старого Оленя, как о них рассказывают.

Все в гриднице вертели головами, глядя то на Вигмара, то на братьев Стролингов. Кто первым скажет и что именно? А Рагна-Гейда вдруг произнесла, с насмешкой глядя на Вигмара:

Муж иной хвалиться ловок — слух недаром слово ловит — воин славный делом доблесть деве явит в плеске лезвий.[11]

Вигмар хотел бы ответить, но не мог, простые слова не шли на ум. Виса* Рагны-Гейды взволновала гораздо сильнее враждебных слов и гневных криков мужчин. Девушка поймала строки его собственных стихов, произнесенных здесь же чуть раньше, как иной удалец в битве ловит вражеское копье, чтобы тут же метнуть назад. И только глупый великан не поймет, в кого она метила этим копьем. Славным воином можно назвать любого мужчину, но Рагна-Гейда вплела в свой стих его имя.[12] И это был очень меткий бросок! Только она одна, Рагна-Гейда, из всего рода Стролингов оказывалась достойным противником.

– Уж конечно, мы не будем сидеть сложа руки и ждать, что подскажут сны! – Ярнир первым не выдержал и взвился над столом, как будто собирался бежать прямо сейчас. – Мы пойдем пошарим в закромах Старого Оленя, да?

С птичьим проворством он завертел длинной шеей, оглядывая братьев.

– А что же молчит славный Победитель Мертвецов? – язвительно спросил Скъельд. – Ты, Вигмар, не хочешь пойти с нами?

– Я уступаю вам честь быть первыми, – великодушно отвечал тот. Но все Стролинги готовы были дать руку на отсеченье, что Лисица опять задумал какой-то подвох. – Ведь это ваш предок когда-то одолел Старого Оленя, вам и повторить его подвиг. А я уж потом… Если сами не справитесь…

Пока Стролинги на много голосов уверяли, что справятся без помощников, Рагна-Гейда снова улыбнулась.

– И если не поцелуй, то рог с медом я поднесу тому, кто принесет и положит на этот стол лучшее из сокровищ Гаммаль-Хьерта! – пообещала она, с вызовом поглядывая на Вигмара.

Блеска леса быстрой сельди Больше мертвому не мерить! Пред очами Вер веретен Выкуп выдры скоро будет![13] —

мгновенно ответил Вигмар, как будто давно приготовил эту вису и держал на языке.

На самом деле стихи складывались уже во время чтения, но получились так хорошо, что он сам восхитился своим мастерством. Впрочем, чему удивляться: при виде Рагны-Гейды все его силы вскипали, как горячие подземные ключи, и не было такого дела, на которое он не ощущал бы себя способным. И только одно смущало его мучительными сомнениями: по искреннему ли движению сердца дочь Кольбьерна так открыто выделяет его из всех или нарочно подзадоривает вечного соперника своих братьев, чтобы иметь случай посмеяться?

Вечером, когда большинство гостей уже укладывались спать и только самые стойкие воины еще сидели в гриднице вокруг последнего котла с пивом и нестройными голосами тянули восемнадцатую за этот вечер круговую, Вигмар столкнулся в пустых темных сенях с Рагной-Гейдой. Лишь бледный луч света упал через выпустившую ее кухонную дверь, но он узнал девушку, не мог не узнать. При ее появлении какое-то свежее чувство толкало изнутри, и весь мир изменялся, даже запахи делались резче и очертания предметов ярче. Сам воздух становился другим, когда она появлялась поблизости, все чувства обострялись, и оттого жизнь делалось сладкой, как никогда. Дверь из кухни закрылась, но темнота не мешала Вигмару видеть эту стройную фигуру.

Никто не мог их здесь увидеть. Вигмар мгновенно взял Рагну-Гейду за плечи и оттеснил в самый темный угол. Каждое мгновение было дорого.

– Это ты, Гроза Мертвецов! И как я только терплю твое нахальство? – шепотом изумилась Рагна-Гейда.

– А ты и не терпишь! – утешил ее Вигмар, не убирая рук, но и не предпринимая никаких дальнейших шагов: здесь находился предел дозволенного ему, и он об этом знал. – Ты бурно возмущена, просто как валькирия*, нашедшая в котле с медом дохлую крысу.

– В Асгарде* не водятся крысы! – фыркнула Рагна-Гейда. Если Вигмар хотел ее рассмешить, то она при всем желании не могла удержаться от смеха. – Вот, кстати, об Асгарде: я просто ужасно тебя боюсь. Тебя же, говорят, убили!

– Ты так думаешь? – шепнул Вигмар и придвинулся еще ближе.

Между ними дышал могучий теплый поток какой-то силы, упрямо тянувшей друг к другу. Но если Вигмару это нравилось, то Рагна-Гейда испытывала нечто вроде жути. Они уже больше трех лет играли в эту непонятную игру, которая сейчас вдруг стала оборачиваться какой-то грозной и неодолимой правдой. Она поняла это, когда слушала рассказ Гейра о схватке Вигмара с рябым фьяллем. Кто он для нее, этот Вигмар Лисица? Да никто, даже в женихи не годится. Но если бы он не вернулся, мир бы непоправимо опустел. Рагна-Гейда испугалась, когда поняла это.

– Зачем ты так сказал? Там, на пиру? – зашептала она, торопясь выяснить самое важное. Это случайное затишье в сенях дома, битком набитого гостями, не могло быть долгим. – Про поцелуй? Ты это нарочно – громко и при всех?

– Да, да, я это нарочно, громко и при всех! – заверил Вигмар, склоняясь к ней и почти касаясь губами лба. – Я хотел посмотреть, как они все возмутятся и закричат. Все эти герои, которые думают, что стоит им вырядиться в красный плащ, так все женщины их полюбят…

– А заодно и мои родичи! – с укором перебила Рагна-Гейда, быстро обшаривая взглядом его лицо, как будто думала хотя бы сейчас, вблизи, разглядеть ответ на те сомнения, которые не давали ей покоя. Она тоже не знала, искренне ли Вигмар предпочитает ее всем девушкам округи или просто нашел хороший способ досадить Стролингам. – Меня бранят целый день! Так что Гейр даже вступился: что вы, говорит, к ней привязались, ведь это Вигмар просил у нее поцелуй, а не она у него!

– Уж если бы ты попросила у меня поцелуй, то я тебе не отказал бы! – перебил Вигмар, кожей чувствуя, что кто-то идет и у них остались считанные мгновения.

– А разве я тебе отказала? – Рагна-Гейда лукаво и значительно подняла брови и попыталась улыбнуться. Но не вышло: девушка была слишком взволнована. Никакого ответа она не смогла найти в его лице, только сильнее удивлялась, почему же так тянет именно к этому человеку. – Ты же не отказался показать мне твой чудесный амулет!

– Неужели ты считаешь меня таким скрягой? – Вигмар тоже поднял брови, передразнивая. – Мы ведь не на торгу в Эльвенэсе! Посмотри, если тебе любопытно.

– Покажешь? – Рагна-Гейда изобразила изумление.

– Покажу! – с видом скромного благородства заверил Вигмар. – Только возьми сама. Ты же видела, где он.

Рагна-Гейда немного помедлила, потом подняла руку и коснулась тонкого черного ремешка, видневшегося на груди Вигмара в разрезе рубашки. Было жарко, дыхание перехватывало, мысли разбегались. Сейчас она ни одной руны не отличила бы от другой. Вигмар ждал, и Рагна-Гейда ощущала, что и он дышит чаще обычного. Да что же это такое, богиня Фригг!* Откуда это берется? И что с этим со всем делать?

Наружная дверь скрипнула. Рагна-Гейда метнулась к противоположной, ведущей в кухню, а Вигмар шагнул следом, спиной заслоняя девушку от глаз входящего. Она исчезла; Ульв Тресковый Хвост, в десятый раз за вечер посетивший задний двор, прошел через сени, слегка покачиваясь, и благодушно похлопал Вигмара по плечу: дескать, прости, друг, что помешал, еще успеешь. Девушки Ульв не разглядел, да и какая разница? Все они одинаковы.

– Я едва поверила своим ушам, когда услышала, что ты пропускаешь их вперед! – говорила Эльдис Вигмару на следующий день, по дороге от усадьбы Хьертлунд домой. – Что с тобой случилось? Ты никому и никогда не уступал! Или ты думаешь, что Старый Олень съест их всех?

– Я их пропускаю вперед, потому что ничего у них не получится! – весело отвечал Вигмар. Он был в прекрасном расположении духа, оставшись доволен этой поездкой, как и не ждал. – А когда у них, Стролингов, ничего не получится и они как следует опозорятся, тогда я пойду следом и заберу всю честь себе! Так что не бойся, мышка!

Вигмар стукнул указательным пальцем по носу Эльдис, и девушка рассмеялась, глядя на брата с обожанием. Пятнадцатилетняя Эльдис не была дочерью Хроара-С-Границы: она родилась во время одной из долгих – на четырнадцать месяцев! – отлучек хозяина. Десятилетний Вигмар, как единственный тогда мужчина в семье, сам взял младенца на руки, окропил водой и дал имя. Хроар хельд, вскоре вернувшийся, распорядился выбросить в лес неизвестно чью дочь, но Вигмар сказал, что вместе с ребенком его матери придется выбросить и его. Поскольку ребенок уже был наречен, его убийство стало бы преступлением, и Хроар смирился. Отослать жену назад к ее родне он не мог, потому что не имел возможности вернуть ей приданое и свадебные дары, но с тех пор он старательно не замечал ни саму фру Вильдис, ни ее дочь. Эльдис он уделял внимания не больше, чем собаке или кошке, а неверная жена до самой своей смерти, случившейся пять лет назад, ночевала в женском покое.

Именно после рождения Эльдис у Вигмара зародилась неприязнь к хозяевам Оленьей Рощи. У него не имелось оснований думать, что отцом девочки оказался Кольбьерн, Фримунд, Хальм или еще кто-то из старших Стролингов, но какая-то связь определенно наличествовала, и какой-то вины Хроар не мог им простить.

Сразу после смерти изменницы Хроар женился снова. Мачехой Вигмара и Эльдис стала Хлода, тихая и незлая женщина. Пасынка она побаивалась, с падчерицей обходилась ровно и ласково – перед ней-то девочка ни в чем не провинилась. Своих детей у Хлоды не было.

Узнав о замысле Вигмара, она так разволновалась, что даже решилась поспорить с пасынком.

– Что это ты задумал? – повторяла фру Хлода, нервно теребя край серого передника, сплошь покрытого ржавыми пятнами от селедочного рассола. – Это тебя тролли научили, никак не боги! Да Старый Олень бережет свое добро получше Фафнира!* Думаешь, до вас никто не догадался к нему слазить? Сколько народу он уже присоединил к своим спутникам в Хель? Ты об этом не подумал?

Вместо ответа Вигмар подошел к мачехе и слегка подергал за край передника. Фру Хлода замолчала, настороженно глядя на него.

– Я тебе благодарен за заботу, хозяйка! – проникновенно сказал он. – Но лезть в курган меня не отговорит и сама богиня Фригг. Ты еще не забыла, что наша треть корабля уплыла к фьяллям вместе с теми двумя, что принадлежали Стролингам? И наша треть железа тоже? А фьялли такой народ, что уже не вернут однажды взятого. И если ты хочешь когда-нибудь сменить этот троллиный передник на новый, то не пророчь мне несчастий. Для этого есть довольно много людей в округе, чтобы я еще терпел попреки в собственном доме.

Фру Хлода вздохнула и ничего не ответила. Вигмар умел как-то очень быстро убеждать в своей правоте. По крайней мере, ее.

– Но ведь это не очень опасно? – несчастным голосом спросила Эльдис. Хлода обняла девушку, как будто им обеим уже приходилось спасаться от горя утраты.

– Нет, конечно! – уверенно и беззаботно ответил Вигмар. – Лучшее из сокровищ кургана будет моим. И лучшее из сокровищ Стролингов тоже. Разве я когда-нибудь говорил тебе неправду?

Эльдис смущенно фыркнула – она отлично знала, что или кого ее брат подразумевает под лучшим сокровищем Стролингов. А Хлода опять покачала головой. По ее глубокому убеждению, в Вигмаре дремал то ли берсерк, то ли оборотень. И в придачу он был сумасшедшим.

Усадьба Пологий Холм лежала почти в конце длинного Аскефьорда, так что последнюю часть пути «Олень» проплыл один. В дружине Эрнольва Одноглазого, нового хозяина корабля, насчитывалось всего двадцать пять человек, вперемешку своих и чужих, и теперь они из последних сил налегали на весла. «Ты его первым увидел – ты и бери! – сказал Торбранд конунг. – Конечно, эту снеку не сравнить с вашим прежним кораблем, но сам знаешь: нет уздечки – и веревка сгодится». Всю дорогу людям пришлось грести без отдыха, поскольку заменить их было некому. Двадцать пять человек – двадцать четыре весла и руль.

На отмели перед ельником, отделявшим Пологий Холм от берега, виднелась пестрая толпа – чуть ли не все население усадьбы. Заметив встречающих, Эрнольв ниже склонился к веслу, словно хотел спрятаться, выгадать еще несколько мгновений. В мыслях он все оттягивал встречу, все надеялся, что сумеет хотя бы по дороге от берега к дому найти какие-то слова для матери, для отца, для Свангерды… Но какие слова здесь найдешь! Сам Один, Отец Поэзии и даритель красноречия, едва ли сумеет помочь человеку, который везет весть о смерти старшего брата родителям и вдове. Придется рассказать все-все: и про пустую усадьбу квиттинского хевдинга Фрейвида Огниво, главную цель похода, и про ночной пожар в этой самой усадьбе, при котором только чудом никто не погиб; и про то, как чудовищный тюлень, злой дух квиттингского побережья, разбил и утопил все шестнадцать кораблей Торбранда конунга, погубил треть дружины и заставил фьяллей захватывать любые суда, какие попадутся по пути, только чтобы скорее вернуться домой… И что Халльмунд оказался в числе утонувших. И что его тело, как тела почти всех погибших, невозможно было найти и достойно похоронить… Нет, все дорогу Эрнольв жалел, что Халльмунд, а не он сам сгинул в волнах квиттингского моря.

Нынешняя встреча совсем не походила на все прошлые. Никто не бегал, не махал руками, не кричал. Даже дети молча жались к бокам матерей, исподлобья вглядываясь в незнакомый корабль с оленьей головой на штевне. На верхушке мачты – чужой бронзовый флюгер, отлитый в виде волка с языками пламени в широко раскрытой пасти, на бортах висит по четыре-пять щитов, выловленных из моря… как остатки зубов в сильно пострадавшей челюсти. За этого «Оленя» пришлось заплатить «Вислоухим». У Хравна хельда из Пологого Холма имелся отличный боевой корабль, единственным недостатком которого считались слишком широко расставленные уши драконьей головы на штевне. Мастер хотел пошутить…

Берег приближался, уже можно было разглядеть лица. Эрнольв старался туда не смотреть, но одним коротким взглядом своего единственного ныне глаза охватил их всех: мать, отца и Свангерду. Женщины жались друг к другу, и маленькая, хрупкая Свангерда казалась девочкой рядом с рослой, плечистой фру Ванбьерг. Они не сводили глаз с корабля и молчали.

«Они все знают», – мелькнула догадка, но облегчения не принесла. На голове Свангерды виднелось светлое покрывало, она еще не считала себя вдовой.

«Олень» царапнул днищем песок. Эрнольв встал, как обреченный на казнь, перепрыгнул через борт и по пояс в холодной воде побрел к берегу. Больше отступать некуда.

Мать первой сделала шаг навстречу.

– Приветствую тебя, сын мой! – сказала она ровным негромким голосом, и это спокойствие всегда шумной и порывистой фру Ванбьерг так ясно выдавало горе, что Эрнольву показалось, будто он только сейчас впервые понял всю глубину их потери. – Мы рады видеть тебя дома… живым и… невредимым…

Голос дрогнул, но женщина справилась с собой и докончила приветствие. Если хозяйка не удержит себя в руках, то весь этот берег покроется воплями и плачем.

Эрнольв посмотрел в лицо матери, заметил несколько глубоких морщин возле глаз и по сторонам носа и забыл даже те жалкие слова, которые нашарил по дороге. Свангерда же вовсе не смотрела на него, обшаривая взглядом чужой корабль – от носа до кормы и обратно. Она уже все поняла, но еще не хотела верить, обманывала сама себя, в ложной надежде искала снова.

– Ты вернулся один? – негромко спросил отец. Хравн хельд сейчас даже больше, чем в молодости, походил на ворона, давшего ему имя:[14] его волосы поседели, но брови остались угольно-черными и грозным углом сходились над острыми, твердыми глазами. – Значит, это верно… что Халльмунд… больше не вернется?

– Да, – хрипло выдавил Эрнольв. – Мой брат погиб у квиттингского побережья. Квиттингское чудовище разбило все корабли, и «Вислоухого» тоже. Многие люди погибли, и Халльмунд… он не выплыл.

– А мы знаем! – крикнула йомфру Ингирид, пятнадцатилетняя воспитанница Хравна. В быстрых ясных глазах и на румяном свеженьком личике не было и следа скорби. – Тролль из Дымной горы назвал его, и всех других тоже. Еще десять дней назад!

Эрнольв невольно оглянулся на вершину фьорда, где над лесом поднимался к низкому хмурому небу едва заметный серый дымок. В Дымной горе жил бергбур – огромный тролль, одноглазый и уродливый. И уже много веков он оказывал обитателям Аскефьорда услугу, за которую ему никто не был благодарен: когда кто-нибудь из здешних людей погибал на чужбине, ровно в полночь бергбур выходил из горы и громким грубым голосом называл имя покойника. Но сейчас Эрнольв испытывал признательность к мерзкому соседу: если бы не тролль, бросить это горе на головы близких пришлось бы самому. А так они уже знают. Целых десять дней.

– Значит, это правда… – услышал он сдавленный шепот Свангерды.

Обернувшись, Эрнольв увидел, как невестка судорожно прижимает ко рту край головного покрывала, а в больших желтовато-серых глазах вместо слез стоит мучительная тоска. Все десять дней она знала, но надеялась, что бергбур ошибся или зло надсмеялся. Нет – эта порода не умеет смеяться…

Свангерда отвернулась, как-то сдавленно всхлипнула и побрела по тропе к усадьбе, прижимая к лицу край покрывала и спотыкаясь. Невысокая и хрупкая молодая женщина среди старых толстых елей казалась потерянной и беззащитной. Эрнольв шагнул было за ней, но фру Ванбьерг положила ему руку на плечо.

– Подожди, – тихо сказала мать. – Не сейчас.

Чужой корабль вытащили на берег, хирдманы сворачивали парус, убирали весла. Домочадцы погибших осознали наконец свое несчастье, над берегом разнесся плач. Хирдманы, одолженные Эрнольву конунгом – довести «Олень» до Пологого Холма, торопились затащить судно в корабельный сарай, чтобы самим идти назад, к Ясеневому Двору.

– Такое теперь везде! – Эрнольв кивнул на плачущих женщин. Его подавленность сменилась злобой. – Везде! Мы потеряли треть дружины, отец! Шестнадцать кораблей! А конунгу все мало! Вы думаете, он успокоился? Понял, что богам не нравится эта война? Нет, он еще по дороге обещал тут же выковать ратную стрелу!* Теперь он собирается ехать созывать войско! Теперь он задумал пойти на квиттов по суше! Как тебе это нравится?

– Ты знаешь твоего родича Торбранда конунга, и я его знаю, – отозвался Хравн хельд. – После смерти кюны* и детей он стал одержимым. Тихий берсерк – я сказал бы про него так. Бессмысленно показывать ему плачущих женщин. Он обещал, что отомстит квиттам, и отговаривать его бесполезно. Мой тебе совет – не пытайся. Мы только поссоримся с конунгом, и больше ничего. Если бы погиб Хродмар сын Кари, Торбранд мог бы одуматься. А раз его любимец жив, то он верит, что удача еще вернется.

При упоминании Хродмара Эрнольв насупился. Они уважали, но не любили друг друга: Эрнольв считал, что горячность порывистого Хродмара, который сначала делает, а потом думает, может принести много бед. Хродмар же в свою очередь не доверял Эрнольву, слишком много думающему, когда нужно действовать не теряя времени! Но любимцем и первым советчиком конунга был именно Хродмар, а он горячее всех настаивал на этом походе. У него имелись для этого свои причины. Эрнольв о них знал, но считал, что племя фьяллей не должно платить тысячами жизней за счастье одного только Хродмара ярла.

– А что… Ты нашел тело? – тихо спросила Ванбьерг, как будто боялась громким голосом что-то разбить.

Эрнольв молча покачал головой. Было нестерпимо стыдно, что даже последний долг перед погибшим братом остался неисполненным, но что он мог поделать? Утонувших утащило в море, разметало по берегу на дни пути во все стороны, а у фьяллей не оставалось времени искать и хоронить. Они находились в самом сердце вражеской земли, измученные и беспомощные, без кораблей, зажатые на узкой полосе берега между Квиттингом и морем. Торбранд конунг приказал уходить, и они ушли.

– Боги ошиблись! – вдруг вырвалось у Эрнольва. – Это меня они хотели взять! Зачем его…

– Нет! – Фру Ванбьерг перебила его. – Не говори так, это неверно.

Она подошла к младшему сыну, который к двадцати шести годам вырос на голову выше ее – а и саму фру Ванбьерг никто не назвал бы низкорослой, – и погладила по щеке, как в детстве.

– Если бы норны* судили тебе раннюю смерть, ты умер бы вместе с кюной и ее детьми, – продолжала хозяйка. – Но тебе оставлена жизнь. Боги берут лучшее. Вот они и взяли Халльмунда. Горько думать, что он попал в сети Ран…

– Но есть занятие получше, чем плакать, – неловко закончил Хравн хельд.

Эрнольв не поднимал глаз. Занятие получше, чем слезы, – месть. Но кому мстить сейчас? Квиттингскому тюленю? Судьбе? Богам? Квиттинской ведьме, вызвавшей своими чарами пожар в усадьбе и разбудившей чудовище? Но ведьма – это как сама земля, как лес и море. С ней можно бороться, можно даже отогнать, но нельзя окончательно победить.

Боги взяли лучшее… Халльмунд, родившийся на два года раньше Эрнольва, был лучшим всегда и во всем. Даже «гнилая смерть», бушевавшая в Аскефьорде месяц назад, унесшая жизнь кюны Бломменатт, двух ее сыновей и еще десятка человек, и подступиться не посмела к веселому великану из усадьбы Пологий Холм, которому пророчили славу нового Сигурда. Зато она навек обезобразила лицо Эрнольва, покрыв его глубокими красными шрамами, и в придачу сделала полуслепым – левый глаз после болезни совсем перестал видеть. «Ты сам теперь похож на бергбура из Дымной горы, – сказала бессовестная Ингирид, когда он оправился. – Такой же здоровенный, уродливый и одноглазый. Сватайся теперь к троллихам – может, у того урода есть дочери».

Но что за дело было Эрнольву до собственного безобразия и даже до насмешек Ингирид? С тех пор как три года назад Халльмунд привез из зимнего похода по стране жену Свангерду, младший брат перестал оглядываться на девушек и даже не слушал, если при нем рассуждали, что, мол, у Хугвида Ловкача или у Арнвида Сосновой Иглы подросли хорошие дочери-невесты. Ни одна невеста на свете не могла быть лучше Свангерды, а худшей Эрнольв брать не хотел. Он любил невестку так, как любят солнечный свет и свежий ветер, был счастлив тем, что она живет с ним в одном доме, что можно каждый день ее видеть. Он отдал бы за нее жизнь – но вот, у нее беда, больше которой трудно придумать, и он ничем, совсем ничем не может помочь.

– И вот… – Эрнольв вытащил из-под рубахи рунный полумесяц и показал отцу. – Чего теперь делать? Снять? Наверное, нельзя носить одну половину, когда другая…

Хравн хельд несколько мгновений молча смотрел на амулет, словно впервые увидел. Ему не сразу удалось взять в толк еще одну беду, пришедшую заодно с нелепой и горькой смертью Халльмунда.

– Да-а, жаль, – протянул наконец Хравн хельд. – Рунной луне уже больше двух веков, и всегда в нашем роду были обе половинки. Это плохой знак. Очень плохой.

Хравн хельд повернулся и побрел к усадьбе, по той же тропе меж елями, где давно скрылась Свангерда. Фру Ванбьерг по привычке подтолкнула Эрнольва в плечо и пошла вслед за мужем. А Эрнольв все стоял, держа на ладони золотой полумесяц. Две половинки амулета носили братья в каждом поколении рода. Рунная луна обладала чудесным свойством – помогала им, даже разделенным огромными расстояниями, передавать силы от одного к другому. Золотые полумесяцы направляли тропы братьев друг к другу, помогали разлученным встретиться снова. А если один погибал, то второй снимал с шеи свой амулет, и два полумесяца хранились вместе, пока новым братьям не исполнится двенадцать лет и пока амулету не придет пора опять приносить им здоровье и удачу.

Но никогда еще одна из половинок не терялась. Где она сейчас – лежит вместе с мертвым телом на дне моря в сетях Ран, поблескивает на трупе где-то на прибрежном песке? Всем фьяллям этот поход принес много несчастий, но роду Хравна хельда – больше всех. Очень плохое знамение. По-другому не скажешь.

Глава 3

От усадьбы Оленья Роща до кургана Гаммаль-Хьерта было далеко – выехав из дома на сереньком летнем рассвете, братья Стролинги только за полдень увидели с вершины верескового холма знакомую покатую макушку. Полдня они двигались по унылым долинам, где редкие серо-зеленые осиновые рощицы перемежались вересковыми пустошами, россыпями серых гранитных валунов, неизвестно какими великанами тут накиданных. По дороге пришлось миновать несколько хуторов, и хозяева, кто оказался дома, выходили к воротам, чтобы проводить четырех всадников уважительными взглядами. Гейр даже пожалел, что у их подвига так мало свидетелей.

Вот только мать Грима Опушки, чей двор был последним, немного испортила настроение: старая ведьма вышла зачем-то из ворот и долго смотрела вслед. Как будто заранее знала, что ничего хорошего не выйдет.

Выехав на вершину холма, все четверо разом остановились. Теперь курган Старого Оленя лежал прямо напротив. За прошедшие века ветра, дожди, снега, корни вереска и брусники, звериные лапы сгладили его и почти стерли следы человеческих рук. Но все же что-то неуловимое явственно отличало курган от других пологих холмов, так же густо заросших вереском и брусникой. И Гейру стало неуютно: показалось, что и курган смотрит на них, неподвижно застывших прямо напротив.

– Поехали, чего встали! – негромко сказал Скъельд и толкнул коленом конский бок.

Он произнес эти слова небрежно, но Гейр каким-то образом понял, что старшему брату тоже не по себе. Братья спускались по склону холма, позади всех трусил Книв. Он умолял взять его с собой и позволить исправиться, говорил, что на побережье так испугался только от неожиданности нападения, а теперь, когда заранее готов к встрече с мертвецом, сумеет проявить себя как должно и больше не опозорит рода. Отходчивый Гейр скоро простил и даже пожалел дурака, а Скъельд только пожал плечами: чего ждать от сына рабыни? И Книву позволили везти съестные припасы: раскапывать курган предстояло долго.

День выдался пасмурный, солнце не показывалось, ветер шевелил верхушки вереска, как будто кто-то невидимый бродил вокруг и все время норовил оказаться за спиной. В долине, открытой во все стороны, не виднелось ничего живого.

Приблизившись к кургану, братья спешились и первым делом развели костер. Жаркое пляшущее пламя подбодрило, и охотники за древними сокровищами с удовольствием протягивали руки к огню. Скъельд отцепил от пояса коровий рог, плотно обвязанный куском кожи, снял покрышку и высыпал в разгоревшееся пламя сушеные травы. Их дала любимцу мать, ничего не объяснив другим детям. Гейр успел заметить и серовато-сизые листья полыни, и сушеные иголочки можжевельника, и волчец-чертополох, и еще какие-то мелкие темно-зеленые веточки, которых он не знал. «Рагна-Гейда наверняка узнала бы!» – подумал он и вздохнул. Сестра тоже просилась ехать, но Скъельд сразу отрезал: раскапывание курганов – не женское дело. Он все еще сердился на сестру за тот пир, когда благодаря ей выглядел дураком.

Горящие травы вспыхивали ослепительно золотыми искрами и мгновенно гасли. Скъельд бормотал что-то, прикрывая рот ладонями. Все это было так необычно и тревожно, что даже Ярнир поутих, а на его длинном простоватом лице появилось непривычно серьезное выражение. Поистине могучее заклинание дала Скъельду мать, если оно сумело хоть ненадолго усмирить этого непоседу!

Гейр вглядывался в костер, наблюдал, как огонь ловит на лету легкие листики и веточки, как мгновенно делает их золотыми, съедает и роняет черные хлопья пепла. И вдруг в огне померещилось что-то живое: языки пламени на миг приняли очертания лисицы. Лукавая треугольная мордочка с настороженно поднятыми ушами глянула прямо на человека, в золотых глазах сверкнуло что-то неуловимо знакомое. Гейр вздрогнул, не зная, отшатнуться или податься ближе. А огненный дух уже исчез, и снова он видел неровный трепет огненных языков. Только и всего. Померещилось.

Костер прогорел, и Скъельд велел братьям выгрести золу.

– Теперь нужно с трех сторон осыпать этой золой склоны! – Он показал на курган. – Тогда он ничего нам не сделает.

Не стоило произносить имя мертвеца вблизи обиталища. Гейр и Ярнир дружно кивнули. Им тоже как‑то не хотелось подавать голос. Даже Гейр, успевший к восемнадцати годам сходить не в один поход и побывать не в одной битве, даже Ярнир, чувствительный, как каменный жернов, ощутили холодное неудобство в душе. И даже самим себе не хотели признаться, что это неудобство зовется постыдным словом «страх».

Набрав по мешочку еще горячей золы, три брата стали с разных сторон подниматься на курган, старательно рассеивая золу вокруг себя. С каждым шагом росла тревога: казалось, они ступают по скорлупе исполинского яйца, которая в любое мгновение может треснуть и выпустить наружу дракона, а то и кого-нибудь похуже. Зола с тихим шорохом падала в вереск и пропадала. А холодная тревога не проходила – серая пыль сгоревших трав казалась не слишком надежной защитой.

Наконец все трое встретились на вершине кургана и вздохнули с облегчением – каждый был рад снова увидеть других. И вот они сошлись, три сына Кольбьерна из рода Стролингов, на том месте, где со времени погребения Старого Оленя многие стояли, но никто не вернулся назад.

– Ну, вот, – сказал Скъельд, и раньше не славившийся красноречием. – Мы на месте. Это будет подвиг не хуже ночной драки с фьяллями. И о нас еще сложат сагу. «Сага о трех братьях из рода Стролингов»! А! – Он хлопнул по плечу сначала Гейра, потом Ярнира. И, как по приказу, оба приободрились, привыкнув верить старшему брату и слушаться его. – Идите за лопатами!

Гейр и Ярнир спустились к подножию кургана, где возле серого пятна кострища сидел Книв с поклажей. Он уже снял с седел три лопаты и положил их рядком на землю. Для него самого лопаты не приготовили: раскапывать курганы – дело не для рабов. Это подвиг, достойный благородных людей.

Сделав несколько шагов вниз, Гейр вдруг вскрикнул: что-то живое коснулось башмака, дернулось, так что он невольно отскочил и едва не сбил с ног шедшего сзади Ярнира. Меж зеленых кустиков брусники шевелилась серая тусклая плеть. Гадюка! Конечно, они любят греться на солнце среди брусники и вереска!

Змея, длинная, с резким черным зигзагом на серой спине, проворно уползала прочь, но Гейр успел заметить ее морду с тяжелой, угловатой, как башмак, нижней челюстью и круглыми точками бессмысленных глаз. Серая шкура слегка отливала голубым, но это не делало гадину менее мерзкой. Лицо Гейра перекосилось от отвращения: он не выносил даже вида змей. И саги о смерти Гуннара*, которого бросили в змеиный ров, терпеть не мог. Он тоже мог бы смеяться, когда у него вырезали бы сердце, как у Хегни*, но лежать связанным в яме, чувствовать, как по тебе ползают эти живые жгуты, и ждать, которая же укусит… Тьфу, от одной мысли тошнит!

– Ха! – воскликнул вдруг Скъельд.

Проводив взглядом гадюку и постаравшись запомнить, в какую сторону она поползла, Гейр обернулся. Скъельд выглядел обрадованным и даже ущипнул свою короткую светлую бородку.

– Чему ты радуешься? Дрянь какая! – невольно морща нос, отозвался Гейр.

– Ты не понял! Слава Тюру! Хорошее заклятье дала мне мать! – с торжеством ответил старший брат. – Ведь это и был дух – его! – Скъельд выразительно показал пальцем в землю. – Он не выдержал заклинания и пепла трав, он обернулся змеей и сбежал! Теперь-то нам ничто не помешает!

– Эй, Книв! – радостно крикнул Ярнир младшему. – К тебе там поползла одна серая гадюка…

Книв резво подскочил с земли, поджал одну ногу и стал с ужасом озираться, явно жалея, что не может поджать обе. Несмотря на напряжение, трое на кургане расхохотались.

– Возьми лопату и отруби ей голову! – со смехом велел Ярнир.

Книв глянул на лопаты, лежащие перед ним на земле, но даже к ним ему нагнуться было страшно. А вдруг она незаметно подползла уже близко?

– Не надо! – крикнул Гейр, чем весьма порадовал Книва. – Не трогай. Раз уж он решил сбежать, пусть бежит. А то мы лишим его обличья змеи, а он превратится в медведя. Возни будет больше!

– Да, не надо, – подтвердил Скъельд. – Мы же не доверим победу над таким врагом сыну рабыни…

Гейр и Ярнир взяли лопаты – особые, целиком состоящие из железа, нарочно выкованные Хальмом ради этого случая и украшенные возле черенков загадочными рунными знаками. Никто из братьев этих знаков не понимал, но это только добавляло благоговения. Хотя руны, начертанные Арнхильд Дочерью Ясеня и Хальмом Длинной Головой, в прибавках не нуждались.

Мозоли, приобретенные сыновьями Кольбьерна в давней дружбе с рукоятью меча и веслом, не подвели и теперь. Железные лопаты, закаленные самим Хальмом, разрезали землю, густо переплетенную корешками вереска, мелкой травы и брусники, как нож режет корку свежего хлеба. По совету отца они рыли от вершины кургана вниз узкий колодец, в котором помещался только один человек, а двое других принимали у него деревянную бадью с землей. Копать было нелегко – на Квиттинге мало найдется мягкой земли, а на кургане она плотно слежалась за века. Но зато стенки колодца не пришлось укреплять срубом, что слишком замедлило бы работу. Воодушевленные жаждой подвига и победой над сбежавшим духом, братья Стролинги дружно копали. Сменяя друг друга, они довольно быстро продвигались вглубь, и скоро уже для того, чтобы выбраться из ямы, требовалась веревка.

Изредка отдыхая, братья трудились почти весь день. Под конец даже Книву позволили принимать бадью, и он нисколечко не боялся. Вокруг отверстия на вершине кургана уже выросли внушительные горы, дно прорытого колодца терялось в темноте. Вынутая земля остро пахла прелью, как иногда пахнет весной, но только аромат этот был стылым и вместо весенней радости вызывал невольный холодок в позвоночнике.

– Подумать только, сколько веков эта земля не видала солнца! – бормотал Книв, волоча бадью подальше, чтобы земля не скатывалась обратно в яму, на спину Ярнира, который сейчас трудился внутри. – Должно быть, сварт-альвы* в ней заводятся сами собой, как червяки.[15]

– Давай таскай… червяк! – снисходительно бросил Гейр, и Книв был доволен: Червяк все-таки лучше, чем Книв-Из-Под-Хвороста.

Ярнир тем временем порядком выдохся и уже собирался требовать замены, как вдруг лопата глухо стукнулась о дерево.

– Сруб! – радостно закричал землекоп. Три головы братьев смотрели с краев неровной ямы на фоне сероватых облаков, словно с неба. По сравнению с чревом кургана наверху казалось светло, как на Радужном Мосту. – Я дошел до сруба. Давайте пешню!

Братья едва могли разглядеть блестящее от пота лицо. Перемазанный землей, взмокший, с прилипшими ко лбу и грязными волосами, Ярнир сам походил на могильного жителя. Впрочем, трое остальных выглядели примерно так же.

– Нет, вылезай, – велел Скъельд. – Я сам.

Ярнир подавил вздох разочарования и взялся за веревку. Близость цели разом прибавила сил, и он готов был так же доблестно завершить начатое, но со старшим братом не поспоришь. Тем более что Ярнир, родившийся не от фру Арнхильд, а от дочки хирдмана, с детства приучился уступать дорогу законным сыновьям.

– И лопату прихвати, – распорядился сверху Скъельд. – Она больше не нужна.

– А золото чем грести? – весело спросил Гейр, размазывая по лбу землю, смешанную с потом. Увидела бы его сейчас Рагна-Гейда!

Как в детстве, Гейр весело ужаснулся этой мысли и тут же с удовольствием представил сестру с огромным золотым ожерельем на груди, еще лучше того, что отец дает ей для больших пиров. Говорят, на свете есть еще зеленые самоцветные камни – вот бы найти такие! Чтобы горели, как глаза Рагны-Гейды под солнечным лучом! И пусть она носит новое украшение каждый день – чтобы все знали, как велики богатства и удача рода Стролингов!

Пыхтя, грязный Ярнир выполз из ямы и присел на кучу земли.

– Только там не видно ничего, – сообщил он. – Надо бы факел.

– Не висите над ямой и не загораживайте свет! – велел Скъельд, сунув за пояс железную пешню, какой пользуются квиттинские рудокопы, и берясь за веревку. – Факел зажжем потом, когда полезем в сруб. А пока я или сам себя подожгу в этом колодце, или задохнусь от дыма. Вы, главное, держите крепче.

– Иди разводи костер! – Гейр обернулся к Книву. – Скоро понадобятся факелы.

Но Книв сделал умоляющее лицо, всем видом изображая, что ему страсть как не хочется уходить сейчас с кургана.

– Ну, может, сейчас чего здесь понадобится… – забормотал он, и Гейр сжалился, не стал настаивать. Дураку ведь тоже любопытно, пусть уж смотрит.

Спустившись, Скъельд сразу ощутил под ногами бревна. Когда-то это были толстые сосновые стволы, шагов в пять-шесть длиной, положенные поперек всего сруба, как крыша. Но за века они порядком прогнили, хотя еще не обрушились. Неловко, но усердно осваивая приемы рудокопов, жмурясь, чтобы уберечься от летящих комочков земли, Скъельд принялся рубить пешней крайнее у земляной стены бревно. Воздух подземелья жег глаза, дышалось с трудом, но разве это остановит героя на пути к грудам золота!

Трухлятина поддавалась гораздо легче, чем свежее дерево, и вскоре одно из бревен под ногами Скъельда с треском просело. Скъельд перешел на другую сторону и принялся подрубать его с иного бока. Вот обрубок опустился вниз, клонясь под собственной тяжестью. Придерживаясь руками за стенки, Скъельд нажал на деревяшку ногой.

Обрубок не выдержал и рухнул. Было слышно, как он гулко упал на дно подземного сруба. Кажется, при этом что-то звякнуло. Но из щели ударило такое мерзкое зловоние, что Скъельд даже не успел порадоваться близости золота. Там внизу, как видно, немало сокровищ, но уж чего там точно нет, так это свежего воздуха! Взвыв от отвращения, Скъельд задрал голову и изо всех сил дернул за конец веревки. Ему надо было вздохнуть!

Встревоженные братья быстро тянули, и Скъельд изо всех сил помогал им, отталкиваясь ногами от стенок колодца. Выбравшись из ямы, Скъельд торопливо пополз в сторону. Никто даже не спросил, что там внизу: дыхание могилы поднялось и сюда, открывать лишний раз рот и глотать эту вонь не хотелось.

К счастью, подул ветерок. Четыре брата устроились с наветренной стороны от колодца и старались дышать в сторону.

– Видно, мы раскопали отхожее место троллей! – прижав к носу грязный рукав, пробормотал Ярнир.

– Когда это ты стал таким остроумным? – буркнул Гейр.

– Чего? – Ярнир удивленно уставился поверх рукава. – Я правду сказал!

– Теперь ты! – отдышавшись, Скъельд протянул рукоять пешни Гейру. – По очереди.

Сейчас Гейр почти пожалел, что старшим после Скъельда считается он, а не Ярнир. Чтобы спуститься в яму теперь, потребовалось все мужество, которое удалось накопить к восемнадцати годам. Сначала он не дышал и даже сам удивился, как долго, оказывается, может вытерпеть. Но потом махать пешней без воздуха стало невозможно, и пришлось вдохнуть. То, что имелось в этой яме, назвать воздухом можно было с большим трудом. Торопясь скорее покончить со своим бревном, Гейр рубил, как берсерк, задевая рукоятью пешни за стенки колодца и даже не замечая, как твердые глинистые комочки сыплются ему на плечи, за шиворот и на голову.

Узкое дно составляли пять бревен. Когда будут устранены четыре, образуется лаз, вполне достаточный для человека. Последнее снова досталось Скъельду, поскольку доверять такое важное дело Книву не хотелось. Да тот, по правде сказать, даже и не просил. С трудом удерживаясь на пятом, крайнем у стены бревне, оставленном нарочно ради опоры, Скъельд торопливо рубил, отрывисто думая, сколько же вони помещается в этом срубе и не будет ли добытое золото вонять так же.

А еще говорят, что такое обилие вони – не к добру. Известно же, что мертвец, которому не суждено лежать спокойно, смердит сильнее прочих. Вот и здесь…

Четвертое бревно с треском обломилось и упало вниз. Образовавшееся отверстие показалось очень широким – как будто могила распахнула вдруг жадную пасть с обломанными трухлявыми зубами-щепками по краям… А железная пешня на что?

– Готовьте факел! – крикнул Скъельд наверх. Несмотря на вонь, все три головы снова свешивались над ямой. – Сейчас я спущусь, а вы передадите мне огонь.

Голова Книва послушно исчезла. Скъельд еще раз дернул за веревку, проверяя, хорошо ли привязана, потом сбросил ее длинный нижний конец в отверстие могилы. Заткнув за пояс рукоять пешни, чтобы не мешалась, он сел на последнее бревно, спустил ноги, потом взялся за веревку, сполз с бревна и стал спускаться. Сверху Ярнир и Гейр внимательно наблюдали за братом. Темнота поглотила его плечи, потом голову.

«Как в Хель!» – успел подумать Скъельд, тщетно пытаясь разглядеть внизу хоть что-нибудь. Судя по звуку падавших обрубков, спускаться предстояло полтора-два человеческих роста. Дна не было видно, но Скъельд уже представлял, как встанет ногами на золото…

И вдруг чья-то сильная рука вцепилась в щиколотку и стиснула с силой и крепостью камня.

Животный порыв ужаса оказался сильнее воли и выдержки воина. С диким воплем Скъельд рванулся вверх.

К чести обоих братьев, услышав крик, они не разжали руки, а дружно рванули веревку к себе. С размаху Скъельд ударился головой о последнее бревно, бешено задрыгал ногами, стараясь избавиться от цепких пальцев, но они не отпускали и не давали подняться. Братья тащили веревку вверх, рука могильного жителя тянула вниз, Скъельд орал не переставая. Гейр и Ярнир дергали, в ужасе ожидая, что вытащат брата с откушенной головой. Ну, то есть без головы. Откушенной.

Вырвав из-за пояса пешню, Скъельд попытался было отмахнуться вслепую, но попал себе по ноге и выпустил рукоять. Пешня упала в темноту, с гулом ударилась обо что-то твердое.

Цепкие пальцы разжались, и Скъельд взвился наверх, как дух павшего воина в объятиях валькирии. Не успев заметить как, он пролетел через колодец и упал на край, между Гейром и Ярниром; бросив веревку, они схватили брата за плечи и потянули прочь от ямы.

Вот поэтому раскапывать курганы ходят с братьями, а не с рабами.

Лежа на земле, Скъельд жадно дышал и подрыгивал ногами – то ли пытался бежать, то ли хотел убедиться, что его больше не держат. Гейр и Ярнир сидя отползали от ямы, словно забыв, как ходят. Бледные, с крепко стиснутыми челюстями, они только таращили глаза, из которых лился ужас. Оба хотели спросить, что там случилось, но не могли открыть рта из опасения выпустить низменный вопль.

Скъельд попытался встать на ноги. И вдруг внизу, в колодце, послышался звук, от которого у братьев заледенели жилы: шорох земли. Этот, житель могилы, сам лез вверх!

– А-а-а! – первым заорал Ярнир, взвился, как будто курган его подбросил, и широченными прыжками кинулся вниз по склону.

Будто разбуженные его криком, Скъельд и Гейр, который от страха вовсе лишился голоса, вскочили и побежали следом. В ногах вдруг вскипели такие силы, что можно было мчаться отсюда и до моря, не останавливаясь. Четыре коня стремительно неслись прочь, и только хвосты вились по ветру.

Когда братья достигли подножия кургана, земля вдруг содрогнулась. Не удержавшись на ногах, все четверо рухнули на вереск. Изо всех сил упираясь руками, Гейр пытался встать и не мог: земля не пускала его. Кривясь от отчаяния, он обернулся: над ямой показалось что-то длинное, ветвистое, стоящее торчком… Как оленьи рога. Так это правда! Все, до последнего слова, что говорили о Старом Олене! Вот только им, сыновьям Кольбьерна, уже не придется об этом рассказывать!

Показалась голова – олений череп с рогами, с пустыми провалами глаз и черным оскалом зубов. Она дрожала, то скрываясь, то опять показываясь, виднелись обломанные кончики рогов, темные, набитые землей трещины в кости черепа… Мертвец лез вверх, срывался под своей непомерной тяжестью, но снова упрямо карабкался. Зловоние усилилось, а может, у Гейра просто остановилось сердце.

– Огня! – прохрипел где-то рядом искаженный до неузнаваемости голос Скъельда. – Огня!

Гейр, все еще бесполезно силясь встать, обернулся к кострищу. Оно было серым и холодным. Доползти до него, выбить искру, раздуть – тогда, может быть, могильный житель не посмеет…

Отчаянным усилием Гейр передвинул непослушное тело к кострищу.

И вдруг над серым кругом золы мелькнул крошечный язычок пламени. Он словно вырос из-под земли, как травинка, высунувшая головку навстречу весне. Огненная травинка быстро росла, превратилась в листочек, а потом вдруг вспыхнуло ослепительно золотое облако. Гейр зажмурился, но тут же открыл глаза, полный ужаса и восторга перед посланным богами спасением.

Пламенное облако сложилось в силуэт зверя. Лисица с острой треугольной мордочкой и настороженными ушами стояла над серым кругом золы, и мех ее колебался, как под сильным ветром, по нему перебегали искры, и сами очертания тела были неровными, дрожащими и переменчивыми. Сверкнули золотые глаза, над спиной зверя взвился торчком стоящий хвост. Зачарованный, Гейр смотрел на лисицу, а она переступала лапами, колебалась, то припадала к земле, то приподнималась, как будто танцевала таинственный священный танец. И с каждым новым движением она росла, делалась все больше.

Вот сияние стало совсем ярким, так что заболели глаза. Вместо одного хвоста над спиной зверя вдруг заплясали три. Три пламенных, пушистых, пышных хвоста колебались, как языки пламени, Гейр слышал гул и свист сильного огня, по лицу катились волны жара, шевелились волосы. Лисица выбросила еще одну вспышку света, и три хвоста превратились в шесть. Потом их стало еще больше, Гейр уже не мог сосчитать. Целый пучок, целый куст пламенных хвостов плясал над спиной лисицы, и каждый жил своей жизнью, как стебельки цветов, выросших из одного корня.

Золотые глаза огненного духа были устремлены на вершину кургана. Он просто смотрел, но взгляд этот жег, как молния. Вот лиса вспыхнула в последний раз, припала к земле, подскочила и снова припала. И исчезла, провалилась.

Гейр обернулся. Земля так же громоздилась кучами над ямой на вершине кургана, но рогатая голова мертвого оленя исчезла.

Погода с утра была гадкая, самая троллиная, – дул ветер и моросил мелкий холодный дождь. Выходить из дома не хотелось, женщины устроились с рукодельем, дети и хирдманы грелись возле разведенного огня и развлекались кто как умел. Работники вздыхали: до начала жатвы оставались считанные дни, а гнуться в поле под дождем – совсем мало радости.

Вигмар сидел у очага в большом покое хозяйского дома, когда явилась Эльдис.

– Вигмар! – по-детски, просительно протянула она, дергая брата за рукав.

– Не мешай! – Вигмар не отрывал глаз от тавлейной доски*. – Видишь, сейчас я обыграю Хамаля, и сразу наступит весна!

Девушка фыркнула – обыграть Хамаля Вигмар давно мечтал.

– Но уже скоро стемнеет! – несчастным голосом протянула она.

– Ну и что? – увлеченный игрой, Вигмар даже не обернулся. – Темнеет обычно каждый вечер, ты не замечала?

Люди вокруг стали посмеиваться.

– Но я хотела поехать к Гюде! – не отставала Эльдис.

– А раньше ты о чем думала?

– А раньше Хлода посадила меня шить, и я думала, что дождь пройдет.

– Ты могла бы попросить валькирий, чтобы они разогнали облака! – добродушно пошутил Хамаль, плотный широколицый мужчина лет пятидесяти, с темно-пегой бородой и двумя седыми кисточками в углах рта. Поскольку он и правда был недалек от проигрыша, остановка игры его не огорчила. – А то рабских вздохов они не слышат!

– Пусть лучше Вигмар сложит стих! – весело подхватила дочь Хамаля, Гуннфрид, и бросила на хозяйского сына игривый взгляд. Но увы: он не заметил.

Эльдис снова затормошила брата:

– Ну, я поеду к Гюде, хорошо?

– Одна ты никуда не поедешь! – Вигмар наконец обернулся. – Чего тебе там делать? Съездишь завтра, может, дождь пройдет.

– Нет, мне надо сегодня! – твердила Эльдис, тараща свои и без того большие светло-карие глаза. – Я должна рассказать ей мой сон. Тот, что я тебе рассказывала утром.

– А что это был за сон? – полюбопытствовала одна из женщин.

Домочадцы потихоньку подвигались поближе к Эльдис, чьи-то лохматые головы свесились с верхних спальных помостов по обе стороны от очага. Эльдис в усадьбе славилась умением видеть необычные сны.

Вигмар слегка нахмурился, потер щеку. Он не любил разговоров о снах Эльдис, подозревая, что половину она выдумывает от скуки. А боги не любят, когда кто-то пытается быть умнее их.

Но сестра не заметила недовольства.

– Это был очень страшный и значительный сон! – важно начала девушка, усевшись на скамью и разгладив на коленях платье из коричневатой шерсти. Общее внимание всегда воодушевляло ее, и она очень любила пересказывать свои сны. – Мне снилось, как будто по равнине идет огромный черный бык. Он был как гора и едва не доставал рогами до облаков. Сам весь черный, как сажа, а глаза горят багровым огнем, как у Хель. От шагов его дрожала земля, и каждое копыто оставляло глубокий отпечаток, на целую ладонь! А в каждом следе блестел кусочек золота. Я видела – там были золотые кольца, обломки обручий, куски цепей, иной раз даже целый кубок! Земля дрожала, и дождь шел за быком стеной, и вокруг раздавался волчий вой!

Лица слушателей стали серьезными, маленькие дети жались к взрослым. Сон и в самом деле страшный: как наяву, каждый увидел глубокие черные отпечатки копыт и золотой блеск на дне, зловещее соседство золота и земли, удачи и гибели. Да, это непростой сон!

– Мне было так страшно, что я проснулась, – обыкновенным голосом закончила Эльдис и повернулась к брату: – И я не смогу заснуть снова, если не узнаю, что он означает!

Обычно подвижное лицо девушки стало тревожным и печальным, и Вигмар вздохнул: придется уступить. Бедняжке не приходилось ждать в жизни ничего хорошего, и мечты служили ей единственным утешением. Брат любил Эльдис, хорошо помня, что ему она обязана жизнью, и старался возместить ей невнимание отца. Эльдис понимала эту его слабость: простодушная наивность переплеталась в ней с невинной хитростью, которую юная вещунья ловко направляла на достижение своих маленьких безобидных целей.

– Ты меня отвезешь?

Вигмар в сомнении потер щеку: ехать к Гриму Опушке перед самым вечером – значит неминуемо остаться там на ночь.

– Ты бы съездил, Вигмар! – сказал другой хирдман, Бьярни, видя, что хозяйский сын колеблется. Несколько голосов с готовностью поддержали его.

– Если ты не подумаешь, что я хочу услать тебя подальше, пока не проиграл, я тоже скажу, что тебе стоит поехать! – добавил Хамаль. – Что это за черный бык? Почему в его следах остается золото? Хорошо бы, если бы старая Боргтруд растолковала нам этот сон. Иначе не только Элле будет плохо спать.

Вигмар поднялся, взял со скамьи свой плащ. Несмотря на дождь и ветер, он бы не отказался проехаться куда-нибудь. Обещавшие близкую победу над Хамалем тавлеи не могли надолго отвлечь его от мыслей о Рагне-Гейде. После возвращения из поездки его влечение к ней так усилилось, что покой окончательно пропал. Ничто не радовало, постылым казалось всякое место, куда падал взгляд, потому что там не было ее. Никакое занятие не привлекало, любой разговор казался скучным и ненужным, все мысли вились вокруг того, как бы исхитриться поскорее ее повидать. И в прежние годы такое состояние, случалось, накатывало на Вигмара, заставляя выискивать предлоги, чтобы съездить в Оленью Рощу, но теперь оно не отпускало ни днем ни ночью, уже который день.

– Иди одевайся… диса* сновидений! – сказал он Эльдис. – Пойдем поищем твоего черного быка.

До двора Грима Опушки Вигмар и Эльдис добрались уже в темноте. Их приезд никого не удивил: Эльдис часто навещала дочку Грима, Гюду. Хозяин встретил гостей приветливо, провел в дом, посадил к огню, но Вигмар сразу заметил, что он чем-то встревожен.

– Мы всегда рады добрым гостям, но к нам повадились ходить не только добрые! – ответила на незаданный вопрос мать Грима, старая Боргтруд. – Но вы приехали к нам не в лучший день. Ведь вчера сюда приходил Гаммаль-Хьерт!

Вигмар едва не подавился пивом. После всех разговор о кургане, порожденных памятным пиром, это заявление казалось глупой шуткой. Но Боргтруд не имела привычки шутить.

– Как – Гаммаль-Хьерт? – спросил он, опустив чашу на колени.

Грим, его жена, дочь и несколько работников дружно закивали, лица у всех были серьезные.

– Он вышел из могилы! – продолжала Боргтруд. – И вчера ночью приходил к нам.

– Как – вышел? – Вигмар не мог взять в толк, что это говорится всерьез. – И чего он от вас хотел?

Такие речи хороши в долгий зимний вечер, когда людям нечего делать и они рады болтливому старику; так приятно послушать «лживую сагу» о мертвецах или великанах-людоедах и немного побояться, сидя в тесном кружке у огня! Но сейчас они совсем некстати.

– Я не поняла. – Боргтруд покачала головой. – Похоже, он еще не вспомнил человеческую речь – ведь эта тварь просидела в кургане не меньше пяти веков! А выпустили его сыновья Кольбьерна. Три дня назад они пробовали раскопать курган. Мне сдается, кто-то из моих гостей знает, с чего им стукнула в голову мысль туда полезть?

Старуха улыбнулась, показывая два уцелевших зуба, ее выцветшие голубые глаза насмешливо прищурились. Она прожила уже не меньше семидесяти лет, что само по себе примечательно, кожа на коричневом лице состояла из одних морщин, скулы выпятились, а глаза спрятались в щелочки между веками. Но Боргтруд не жаловалась на здоровье и назло годам оставалась бодра и подвижна. В ясные дни она неохотно сидела дома, предпочитая бродить по округе: собирала травы, разыскивала какие-то особые камни, наблюдала за птичьим полетом, вынюхивала новости в потоках дальних ветров. Старуха была разговорчива и доброжелательна, но Вигмар почему-то не любил ее. При ней ему труднее дышалось, как будто ведунья своим присутствием уплотняла воздух. Говорят, так бывает у тех, чей дух очень силен. Многие же люди в округе верили матери Грима, как самой вельве*, и Вигмар держал свою неприязнь при себе.

– Да, пожалуй, меня не удивляет, что они взялись за это! – ответил он старухе. – Как говорят, каждый по-своему хочет прославиться! Дракона Фафнира в наших местах не имеется, но Старый Олень ненамного беднее его. Вот только среди сыновей Кольбьерна не нашлось настоящего Сигурда.

– А они живы? – дрожащим голосом спросила Эльдис. Бледная от страха, она нервно прижималась к Гюде, рослой и полной девице лет семнадцати, вцепившись тонкими пальцами в загрубелые руки подруги.

– Все живы! – Боргтруд кивнула, бросила на Эльдис быстрый насмешливый взгляд. Вигмару мельком подумалось, что старухе известно что-то такое, что и ему не помешало бы узнать.

– Они ездили… втроем, вчетвером?

– Их было четверо – четверо юношей, – зачем-то уточнила Боргтруд и подмигнула ему.

«Вот уж это ни к чему!» – мысленно возмутился Вигмар. Он и сам вовсе не думал, что Рагна-Гейда… Правда, она девушка любознательная, но далеко не глупа и в курган к мертвецу не полезет!

– И чем все кончилось? – спросила Эльдис.

В полутьме тесного дома ее бледное личико терялось, и видны были одни глаза, в которых испуганно дрожали отблески очага. «Куда ей видеть вещие сны! – с сожалением подумал Вигмар. – Дух ее слишком слаб, чтобы общаться с миром духов. Для этого нужны такие кремневые старухи, как Боргтруд».

А Эльдис уже явно жалела, что приехала сюда на ночь глядя. Послушать о мертвеце любопытно, но жутко делалось при мысли, что он может явиться опять!

– Они ночевали у нас здесь и все рассказали. Мертвец чуть не утащил с собой в могилу Скъельда. Что ты усмехаешься, Вигмар хельд? – прищурившись, спросила Боргтруд. – Думаешь, туда ему и дорога? Погоди, это не самый страшный твой враг в роду Стролингов. Они переночевали у нас, а утром я дала пепла трав, чтобы они присыпали им свои следы и мертвец их не нашел. Но до нашего двора след остался, и Старый пришел за ними…

– Но он больше не появится? – Эльдис будто умоляла успокоить ее.

– Не знаю, девочка, не знаю.

«Так кто же, хотелось бы знать, мой самый страшный враг в роду Стролингов?» – хотел было спросить Вигмар, но вместо этого почему-то обратился к сестре:

– Так вот к чему тебе снился черный бык и золото! Смотри-ка, а ты и впрямь научилась видеть вещие сны!

– Поедем домой! – взмолилась та, уже не радуясь своему дару.

– Ты с ума сошла! – Вигмар замотал головой. – В полночь мы окажемся посреди долины и как раз повстречаемся с твоим черным быком. Я, конечно, тоже хочу прославиться, но, по-моему, срок моей славной гибели еще не настал. А когда настанет, я постараюсь не брать тебя с собой.

– Оставайся у нас, Вигмар хельд, – подал наконец голос Грим Опушка. – Если Старый Олень явится снова, нам будет надежнее иметь в доме такого славного воина.

Вигмар усмехнулся:

– Спасибо, что ты обо мне такого хорошего мнения, но, по правде сказать, я еще не имел дела с мертвецами. Мне сдается, твоя мать сладит с ним лучше меня. Для этого надо иметь какое-нибудь особое оружие, а меня только и есть, что фьялльский меч.

– Ничего! – Старая хозяйка прищурилась и окинула гостя оценивающим взглядом. – Я не так мудра и сведуща, как благородная фру Арнхильд и ее дочь, но я где-то слышала стихи о том, что смелый одержит победу и ненаточенным мечом. А ты их не слыхал, Вигмар хельд?

Вечер в доме бонда тянулся долго и скучно: редко когда кто-нибудь из домочадцев обменяется словом. Эльдис в дальнем углу шепталась с Гюдой, самой благодарной слушательницей рассказов о чудесных снах. Грим, чинивший возле двери уздечку, вопросительно посматривал на Вигмара, намекая, что совсем не прочь завести разговор. Но Вигмар был слишком погружен в свои мысли и не расположен к беседе, так что умный хозяин помалкивал.

Новости развлекли Лисицу ненадолго, и скоро он вернулся к любимому занятию: глядя в огонь очага, перебирал в памяти подробности пира у Стролингов, вспоминал каждое свое слово и ответы Рагны-Гейды. Как наяву он видел ее глаза совсем близко, слышал взволнованный шепот, ее теплое дыхание снова касалось его подбородка. Изнывая от тоски, Вигмар больше всего на свете желал снова оказаться рядом с девушкой в темных сенях. Наверное, если бы он попытался ее обнять, она не стала бы слишком противиться. «А разве я тебе отказала?» – вспоминалось ему, и дыхание перехватывало от мучительного и горячего чувства влечения.

Его взгляд упал на Гюду, и Вигмар горько усмехнулся. Размечтался, рыжий! При вашей бедности и незнатности тебе стоит свататься только вот к этой дочери бонда, работящей, неизбалованной, широкоплечей, с обветренным красноватым лицом и толстыми руками. Но что ему до голоса здравого рассудка, когда перед глазами стоит образ Рагны-Гейды. Ах, как же она хороша, воспетая еще Златозубым Асом Хеймдаллем*, высокородная дева с белым лицом и тонкими пальцами![16] Откинувшись к стене и закрыв глаза, Вигмар мысленно говорил ей все, что только думал наяву и видел во сне. Но когда они теперь увидятся? Раньше осенних жертвоприношений у Стролингов пира не будет…

Вигмар в досаде хлопнул себя по колену и тут же наткнулся на взгляд Боргтруд.

– Что ты такой грустный, Вигмар хельд? – спросила старуха. – Печалишься, что братья Стролинги опередили тебя на пути к золоту и славе? Это напрасно – золото все осталось на своем месте. И славы они себе пока не прибавили!

– Зато и я пока еще не схватил руками небеса! – почти искренне ответил Вигмар. – Ведь это я навел их на мысль раскопать курган. Если теперь мертвец начнет пугать округу, найдутся охотники свалить вину на меня!

– Фу! – Старуха дунула в воздух и замахала ладонями. – Если бы дело сладилось и Стролинги привезли полные седельные сумки золота, уж поверь, они не дали бы тебе ни колечка из добычи и ни капельки славы. Так что пусть и свой позор кушают сами. Им полезно – а то от избытка гордости может приключиться запор…

Женщины засмеялись, Вигмар тоже улыбнулся, представив трех братьев Стролингов (про Книва он все время как-то забывал), рядком сидящих на соседних отверстиях их просторного отхожего места с перекошенными от усердия лицами.

И вдруг Грим, возившийся с уздечкой возле самых дверей, поднял голову. Все мигом уняли смех и насторожились – за любым разговором они все это время ждали. И вот, похоже…

Со двора доносился странный стук, как будто что-то тяжелое с неровными перерывами билось о твердую землю. Работник, до того сидевший рядом с хозяином, мигом переменился в лице, вспорхнул с места и перескочил поближе к очагу. Это так напоминало полулет-полубег всполошенной курицы, что Вигмар улыбнулся уголком рта, но продолжал напряженно слушать. Несколькими неслышными шагами он пересек теплый покой и оказался возле самой двери в сени.

– Открой! – прошипела Боргтруд. – Все равно он знает, что мы все здесь. Он чует живое тепло.

Вигмар толкнул дверь сеней, и в тишине ее скрип резанул уши. Работник и хозяйка торопливо накладывали в очаг побольше хвороста. Эльдис и Гюда обнялись и дрожали.

Что-то тяжелое стучало по земле уже возле самых дверей, дикий страх сочился в дверные щели, сгущал воздух, холодил кровь, пригибал к земле. Другой мир, холодный и неживой, ходил совсем рядом, жадно втягивал черными ноздрями живое тепло, и каждый из сидящих в доме ощущал себя добычей чудовища.

– У-ум… у-у-ум-м,– протянулся из-за двери низкий, глухой, утробный полурев-полумычание.

Даже у Вигмара похолодело внутри. Эльдис прятала лицо на плече Гюды, вцепившись в подругу обеими руками, Грим встал рядом с Вигмаром, все еще держа в опущенной руке уздечку и явно не зная, что делать.

Старая Боргтруд поднялась со своего места и проворно подсеменила к двери. Сделав мужчинам знак молчать, она крикнула в дверную щель:

– Кто ты? Зачем ты покинул свой дом? Иди под землю, где твое место!

– Стро-о-оль! – низко провыло за дверью.

– Здесь нет Строля! – резко ответила Боргтруд. – Его дом – не здесь!

– Стро-о-оль! – опять загудел голос мертвеца. Раздалось несколько нетерпеливых ударов. Дверь, не предназначенная держать осаду, дрожала по всему косяку.

– Он ищет Строля! – шепнула Боргтруд. – Он-то помнит, от кого пять веков назад спрятался живым в своей могиле! Может, он и не знает, сколько времени прошло! Думает, что его опять потревожил старый враг!

– Ты можешь его прогнать? – шепнул Вигмар.

Он сжимал рукоять меча и готов был принять бой, вот только сомневался, сможет ли фьялльский меч погубить того, кто и так мертв уже много веков. Близкая опасность будоражила, отчаянно хотелось что-то делать, силы искали выхода.

– Я попробую, – пообещала ведунья.

Сгорбленная, толстая, с седыми прядками, свисающими из-под покрывала, с коричневым морщинистым лицом, она сама походила на троллиху. Но это же внушало надежду, что Старый Олень нарвался на достойного противника.

– Чем мне помочь? – быстро шепнул Вигмар.

– Лезь на чердак и смотри, чего он делает!

Из сеней поднималась лесенка на чердак, летом служивший работникам спальным покоем. Вигмар одолел ее в несколько стремительных движений. Снизу донесся деревянный удар, вскрикнули женщины. Что-то твердое с неравными промежутками сильно колотило в дверь. «Бодает он ее, что ли?» – раздраженно подумал Вигмар, на коленях пробираясь через охапки сена, покрытые шкурами и одеялами из колючих шерстяных очесов. Он подполз к узенькому чердачному окошку и выглянул вниз.

Ну, так и есть. Бодает, да возьмут его тролли! Вигмар хорошо видел в темноте, но на дворе совсем не было света, лишь край ущербной луны чуть-чуть выглядывал из облаков, как будто тоже боялся и прятался под одеялом. «Ну и трус же ты, Мани*, брат Суль!* – раздраженно выбранился про себя Вигмар, бросив быстрый взгляд на небо. – Тебя-то он все равно не достанет! Ну, не позорься, выйди, посвети толком!»

Внизу, у самых дверей дома, виднелось что-то большое, очертаниями напоминающее черного быка. Рослое и широкое существо стояло, кажется, на двух ногах, а над головой его поднимались ветвистые оленьи рога, смутно белевшие в темноте. С тела мертвого оборотня свешивались широкие лохмотья то ли плаща, то ли просто шкуры. Вигмар злился, что не удается разглядеть ночного гостя как следует: неизвестное всегда кажется страшнее, и, стыдясь перед самим собой, все же не мог прогнать холода из груди и унять мелкую дрожь где-то в животе. Что бы там ни болтали, Лисица еще никогда не встречался с мертвецами и оборотнями!

Но вот жуткая тварь чуть отступила назад, покачнулась, нагнула голову и вдруг со всего маху ударила в дверь рогами. Дом содрогнулся от пола до чердака, раздался деревянный треск, в нижнем покое вскрикнули женщины. Надо что-то делать! Так Олень будет бодать, пока не пробьет дверь, полночь настала только-только. Вигмар в досаде хлопнул себя по бедру: не утопи он свое копье, можно было бы попробовать достать оборотня сверху. Проклятые фьялли! Чтобы этот дохлый гад к ним ходил по ночам под двери!

Быстро преодолев тесное пространство чердака, Вигмар вернулся в сени и потребовал:

– Грим! Дай мне лук!

– Хочешь подстрелить его? – шепнула Боргтруд, пока Грим шарил среди своего оружия, развешанного на задней стене.

– А чего же? – огрызнулся Вигмар. – Было бы глупо выходить драться, не зная, берет ли его оружие. Если берет, тогда…

– Что ты, Вигмар, не ходи! – в ужасе вскрикнула Эльдис. Оторвавшись от Гюды, она кинулась к брату, вцепилась в него и затеребила.

– Пусти! – Вигмар оторвал от себя руки сестры. – Не хнычь, я никуда не иду.

Боргтруд проворно выхватила из рук Грима несколько стрел.

– Его не возьмет это оружие! – бегло осмотрев наконечники, старуха покрутила головой. – Эти, сынок, я закляла на простого оленя. Не на этого!

– Стро-о-оль! – опять завыло на дворе. – Где он?

Топот зазвучал вдоль стены, потом угол дома дрогнул, как будто снаружи кто-то пытался его приподнять. С крыши посыпалась труха. Эльдис и Гюда плакали от страха, работники вслух призывали богов: слишком легким и ненадежным укрытием казался дом против ярости мертвого оборотня. Но боги не откликались.

– Лезь наверх и попробуй отвлечь эту скотину! – велела Боргтруд. – Видно, она просто так не уйдет. Я знаю одно подходящее заклятье, но мне нужно собрать талисманы. Не думала я, что опять явится к нам!

Старуха засеменила в дальний угол и принялась шарить в сундуке. Вигмар вернулся на чердак. Но через крохотное чердачное окошко видно было немного: даже высунув голову, не удавалось разглядеть оборотня, и он только услышал, как тот грузно топчется на углу и скребет дерево кончиками рогов.

– Эй, кто там ищет Строля? – крикнул Вигмар во весь голос.

Топот утих. Вигмара пробрал холодок: теперь он и не видел своего противника, и не слышал. Острый слух охотника позволял различать даже спокойное человеческое дыхание во тьме, но нынешний его противник не дышал. Совсем.

– Стро-о-оль! – взревело вдруг совсем рядом, прямо под ним. Вигмар вздрогнул и невольно подался назад, успев заметить возле окошка белеющие кончики рогов.

«Сеть бы!» – осенило вдруг, но тут же он понял, что выбросить сеть из тесного окошка не сумеет. Да и из чего ее сплести – такую, чтобы выдержала напор мертвого оборотня? Разве что, как цепь Глейпнир, из женских бород, рыбьих голосов и прочего.

– Чего тебе нужно, гнилая шкура? – Вигмар злился, что мертвецу все же удалось напугать его. – Чего тебе не сиделось у себя в норе?

– Стро-оль! – Теперь рев звучал угрожающе. Троллячий хвост, да помнит ли он еще хоть одно слово? – Ты – Стро-оль?

– Вот еще! – ответил Вигмар, накладывая стрелу и пытаясь прицелиться пониже белеющих рогов. – Твой Строль давно умер, его взяла Хель! Если он тебе нужен, так иди вслед за ним!

Он спустил тетиву, стрела коротко свистнула, тут же раздался звонкий щелчок – железный наконечник ударил в цель. Оборотень взревел, затопал – судя по всему, выстрел не причинил особого вреда. Бревна дома задрожали под напором нечеловеческой мощи. Вигмару было жутко, дом казался не прочнее плетеной корзины, лук – не надежнее детской игрушки. И сам он перед выходцем из мира мертвых казался всего лишь ребенком, беспомощным и напуганным. Чувства бессилия и страха не были привычны Вигмару, он злился на оборотня и на себя самого, лихорадочно искал хоть какое-нибудь средство. «Чего я тут сижу, как чердачный тролль? – возмущенно спрашивал он сам себя. – Надо наружу… Может, есть вторая дверь?»

Прихватив лук и две оставшиеся стрелы, Вигмар поспешно спустился вниз. Боргтруд уже стояла перед дверью, держа в руке связку талисманов. Вигмар разглядел в полутьме кремневый молоточек, вороний череп, медвежий коготь, черный железный наконечник стрелы с процарапанными рунами, какой-то корень, стебель чертополоха, что-то еще, непонятное.

– Подзови его к двери! – велела старуха Вигмару. – Он уже знает твой голос. Я пошлю его в Хель искать Строля. Это ты хорошо придумал.

– Эй, обломанные рога! – непочтительно заорал Вигмар, готовый делать все, что только скажет Боргтруд. – Поди-ка сюда! Мы тебе расскажем, где найти твоего Строля, чтоб вас обоих сожрал Нидхегг!*

Топот оборотня приблизился к двери. Эльдис, Гюда, хозяйка, работники забились в самый дальний от двери угол и сидели там, тесно прижавшись друг к другу и не дыша. Боргтруд со своими амулетами стояла перед самой дверью, в которой уже виднелось несколько пробоин от рогов. При виде них у Вигмара шевельнулись волосы надо лбом, и он вынул меч – блеск острой стали придавал хоть какую-то уверенность. А Боргтруд приблизила лицо к дырам в двери и пронзительно затянула:

Плели заклинанья могучие боги, ковали замки! Девы делили дороги и тропы на девять миров! Черные тропы протоптаны крепко — путь в Нифльхель!* Мертвый, оденься, тьмою глухою, света беги! Дом твой у темной дочери Лофта* — к ней ты ступай! Именем Тора тебя заклинаю: в землю иди!

Боргтруд пела то громче, то тише, то быстрее, то медленнее, ее голос опускался до утробного мычания и взлетал пронзительным криком чайки. У Вигмара от жути заложило уши, он так стиснул рукоять фьялльского меча, что рука онемела. А Боргтруд, сама во власти своего заклинания, приплясывала на месте, вертелась, приседала, била ногами пол и с диким упоением выкрикивала:

Мйольниром сильным и Гунгниром* быстрым, и пламенем жарким, корнем и ветвью, рукою и рогом, Слейпнира* зубом, водою текучей, и ворона криком, лапой медвежьей, щетиной кабаньей, и камнем закрыта дорога тебе!

Старуха замолчала, тишина колебалась – это ходили волнами древние силы, вызванные Боргтруд. Люди затихли, не смея шевельнуться или даже вздохнуть. Мгновения повисли.

И вдруг стало легко. Вигмар вздохнул всей грудью, ощутил у себя на лбу холодный пот и вытер его краем ладони.

– Что – все? – робко подала голос Гюда. – Он ушел?

– Ушел! – Боргтруд села на край скамьи и тоже перевела дух. – Ох он и упрям! Сколько живу, а не встречала такого упрямого мертвеца! А все оттого, что набрал слишком много золота! Всю жизнь копил золото, грабил на земле и на море, столковался, говорят, с горными троллями и свартальвами, и они отдавали ему золото, добытое в горах. Вы думаете, в Медном Лесу есть только железо? Нет, там есть и золото тоже, только никто из людей не умеет его добывать. Вся сила Старого Оленя – в его золоте. Если он лишится своих сокровищ, то станет беспомощным. Но пока он их не лишился, одолеть его нельзя!

– А почему мы не слышали шагов? – подозрительно спросила Эльдис. Ей все не верилось, что мертвый оборотень действительно ушел.

– Потому, девочка, что он ушел сразу под землю. А уж под землей он поползет назад в свой дом!

– Почему же не к Хель? – с неудовольствием спросил Вигмар. – Уж Хель не отпустила бы такого красавца – как раз ей подходящая пара! А у себя в могиле он отсидится и опять пойдет пугать людей!

– Не пугать, ясень копья, не пугать! – Старуха затрясла головой, и теперь в ее глазах не было ни капли насмешки. – Теперь он начнет их губить. Те духи, что приходили сейчас, сказали мне: мертвец отсидится в могиле, снова наберется сил от своих сокровищ и уже на другую ночь выйдет снова. Но вы не бойтесь! – Боргтруд посмотрела на домочадцев, все еще жавшихся в углу. – Я повешу мои амулеты на столбе, и к нам Гнилая Шкура больше не придет.

Вигмар тем временем откинул засов, взял факел и вышел. Посветив, он нашел на земле свою стрелу и вернулся в дом, разглядывая наконечник. Твердое железо сплющилось, как сырая глина.

– А, подобрал! – почему-то обрадовалась Боргтруд. – Я не хочу, чтобы ты прославился бессмысленной гибелью! В тебе чуть побольше толку, чем в остальных молодых. Среди вас уже не родится Сигурда, ну так пусть же не родятся и Хегни с Гуннаром. Умирать со славой стоит только тогда, когда жить со славой уже не можешь. Или нет? – Боргтруд испытывающе глянула на Вигмара, даже склонила голову набок, чтобы снизу вверх заглянуть в глаза.

А тот молчал, ошарашенный и этой мыслью, и тем, что о славе взялась рассуждать старуха только что не из свинарника.

– Ах, да! – Боргтруд как будто спохватилась, корявой ладонью хлопнула себя по лбу. – Я ведь глупая старая троллиха, только что не нищая и не с хвостом под подолом – что я могу понимать в чести и славе высокородных людей? Я только хотела тебе сказать – славно жить труднее, чем славно умирать. Ты можешь плюнуть и забыть, а можешь и подумать. Но запомни – другому я и говорить не стала бы.

Вигмар не ответил – слова старухи взбаламутили душу, и он никак не мог разглядеть сквозь эту муть, есть ли хоть крупинка золота на дне. Сигурд, сказала она, с одной стороны, а Гуннар и Хегни, сыновья Гьюки*, с другой…

Перед взором Вигмара встал Фридмунд Сказитель, с мечтательно закрытыми глазами и увлекательной песней на устах, каждое слово пленяет, как будто от речей Фридмунда воздух полнится медом… «Утро не кончилось – умерли славные, как должно героям…» Странно, в такие мгновения даже брат Кольбьерна казался добрым и приветливым, как будто и не Стролинг вовсе… Сигурд, Атли, Гуннар, Хегни – все они славятся как великие герои древности, от рассказов о них захватывает дух у молодых и старых, но почему-то Боргтруд рассадила их по разным скамьям… Сигурд победил дракона Фафнира, отнял у него золото, священный дар, способный приносить силу и удачу даже мерзкому чудовищу, пробудил от волшебного сна валькирию, прорвавшись к ней сквозь огонь… Деяния Сигурда – вот как об этом говорят. Деяния. То, что человек сделал в жизни.

Вигмар злобно дернул уголком рта. Какой тут Сигурд, на Квиттингском Севере, в восьмом веке после Ухода Асов! В двадцать пять лет Сигурд уже много чем мог похвалиться. «А я? – сурово, почти злобно спросил он сам себя. – А я-то чем отличился? Утопил копье в битве с фьяллями и осмеял на пиру достойных людей. Скажут, что я только стихи складывать умею! Тоже дело, конечно, но для мужчины этого маловато!»

Впрочем, братья Сигурдовой жены, Гуннар и Хегни, ничем особенным, помнится, не прославились, только поехали к Атли, отлично зная, что зять задумал их убить, и держались без нытья, когда он свое гнусное намерение исполнял. А если бы передумал – ну, съездили бы в гости к сестре и мирно вернулись. Да они благодарить должны были Атли! А он ведь тоже считается героем, между прочим, потому, что сумел совершить подлое дело торжественно и с размахом. Может быть, Гуннар и Хегни нарочно выбрали себе славную смерть, поняв, что славная жизнь не удалась?

Так что же, заказать Хасселю Камнерезу поминальный камень по себе и придумать надпись попышнее? «Доблестно бился с мертвецом и был им со славою сожран». С чьей славою? Мертвеца? А вот троллячий хвост ему, а не слава! Иные думают, что удивить и напугать людей уже значит прославиться. Да, если бы оборотень ворвался в дом и сожрал тут всех, удивления и ужаса хватило бы на весь Квиттингский Север. Но при мысли об этом Вигмар почувствовал не гордость, а стыд.

Он был полон какой-то злой растерянности: возмущали прогулки мертвого оборотня, неуязвимого и опасного, но он решительно не знал, что делать. Во всех этих размышлениях о славе и путях к ней дыр зияло не меньше, чем в рыбачьей сети. О великий Отец Колдовства, мудрый Один!

«Наверняка ведь знает», – вдруг подумал Вигмар об Одине и яснее ясного представил единственный глаз Повелителя, хитро прищуренный в насмешке. Знает, но не скажет! Он ловко умел выпытывать тайны у великанов и вельв, но сам хранит их крепко.

Вдруг Боргтруд подняла свою связку амулетов и потрясла ею в воздухе. Амулеты звенели и постукивали друг об друга, болталось воронье перо, как очень маленький стяг самой младшей из валькирий. Вигмар обернулся к ней, как ребенок на звук гороховой погремушки.

– Я знаю, что ты удачлив, – сказала Боргтруд и почему-то показала пальцем в земляной пол. – Ты горд, упрям и не любишь смиряться с тем, что тебе не по вкусу. Ты можешь быть доблестен, как Сигурд, а не как Гуннар и Хегни. Подумай, где взять оружие. Ведь где-то же оно должно быть?

Вигмар ждал продолжения, но Боргтруд замолчала. Что-то легонько пощекотало ему шею. Вигмар поднял руку и наткнулся на одну из своих косичек. Если есть сила, способная одолеть мертвого оборотня, то это она – огненная лисица-великан. Говорят, что она приберегает для Вигмара несколько запасных жизней. Может быть, пришла пора проверить, не правда ли это?

Глава 4

Утром Эрнольв вышел из спального покоя хмурый и озабоченный.

– Ой, какой ты страшный! Как будто спал в обнимку с трупом! – в притворном ужасе завопила Ингирид и бросилась бежать.

Казалось, она нарочно вставала раньше всех в усадьбе, чтобы встретить пробуждение каждого какой-нибудь гадостью. Девчонка просто забавлялась, ей и в голову не приходило задуматься, так ли смешно другим от ее шуток.

– Сильно похоже на то, – пробормотал Эрнольв. Его лицо, покрытое густой сетью мелких красных шрамов, и впрямь выглядело не лучшим образом.

– Иди за стол, еда уже готова, – позвала мать. – Я приготовила тебе новую рубаху. Наверняка сегодня вам придется плыть через фьорд.

«Плыть через фьорд» означало навестить Торбранда конунга. Эрнольву не слишком туда хотелось, но если они с отцом и сегодня не приедут, все точно решат, что они поссорились с Торбрандом. Или даже замышляют измену. Мало для кого было тайной то, что Хравн хельд и его родичи решительно против продолжения злосчастной квиттингской войны.

– Ты умывался? Хочешь, я тебе полью? – предложила Свангерда, встретившая Эрнольва в сенях.

– Да, я… Там… – не слишком внятно ответил тот, мельком глянув на невестку.

Свангерда смотрела мимо, в стену сеней и, кажется, даже не слышала ответа на собственный вопрос. За прошедшие дни вдова свыклась со своим горем: и перестала плакать, держалась почти спокойно, но Эрнольву до сих пор было неловко смотреть на нее, как будто взгляд мог ненароком задеть открытую рану. Теперь Свангерда носила серое вдовье покрывало с короткими концами, и белое лицо с правильными некрупными чертами казалось из-за этого каким-то погасшим, затененным. Она была приветлива, как и прежде, но все чаще о чем-то задумывалась, и это тревожило родичей. Посреди разговора женщина вдруг замолкала, невидящими глазами глядя мимо людей, и Ванбьерг по привычке толкала локтем мужа, сына, любого, кто сидел рядом, и кивала на невестку, тревожно двигая бровями. «Она видит дух Халльмунда!» – шептала хозяйка. Сама Свангерда о том, куда смотрит и что видит, не говорила ни слова.

– Что вы стали тут, как бродяги, которых не пускают в дом? – преувеличенно громко и бодро сказала фру Ванбьерг, входя вслед за Эрнольвом в сени. – Идемте, похлебка остынет.

Свангерда вздрогнула, виновато улыбнулась, словно просила прощения, и первой вошла в кухню.

– Я тебе говорила! – шипела фру Ванбьерг на ухо Эрнольву, на ходу подталкивая его в бок, словно желая взбодрить. – Нечего тянуть! Нужно справлять свадьбу! Тогда она опомнится и заживет по-новому! А так вы дождетесь того, что она сойдет с ума и уйдет жить в лес к Тордис!

– Не надо, мать, не сейчас. Еще не пора, – хмурясь, отговаривался Эрнольв.

Чуть ли не в первый день после возвращения сына фру Ванбьерг завела разговор о том, что ему нужно жениться на Свангерде. Младший брат берет в жены вдову погибшего старшего брата – все по древним обычаям, достойно, благородно! Все скажут об этой свадьбе одно только хорошее! Да и богатое приданое возвращать обратно не хочется, хотя это уже не так важно. И как удачно сложилось, что сам Эрнольв ни о какой другой жене и не мечтал! Они заживут на славу, родят много детей, и для рода Хравна из Пологого Холма все обернется не так плохо, как казалось поначалу. Фру Ванбьерг искренне не понимала, почему Эрнольв все оттягивает и свадьбу, и даже разговор со Свангердой. Ждет, что ли, пока та совсем сойдет с ума? Или пока северная родня приедет за ней и потребует назад со всем приданым?

– Мне сегодня снился не самый лучший сон, – тихо, чтобы не услышала Свангерда, сказал Эрнольв матери. – Мне снился какой-то мертвец.

– Какой такой мертвец? – Фру Ванбьерг остановилась посреди кухни, прямо в облаке дымящего очага, и уставилась на сына снизу вверх, уперев руки в бока.

– Не знаю. Огромный жуткий мертвец. С оленьими рогами на голове. Как будто он ходил всю ночь вокруг нашего дома, колотил в дверь, даже пытался приподнять дом за углы. И гнусно ревел. Я не думаю, что это к добру. Может, не ездить сегодня в Ясеневый Двор?

Фру Ванбьерг задумалась, покусала сустав согнутого пальца.

– К конунгу тебе ехать надо, а иначе Хродмар и Кольбейн назовут вас изменниками и трусами, – решила она. – Но сон и впрямь не из лучших. Вот что. Поешь и сходи-ка к Тордис. Она разъяснит тебе, к чему все это. Может, даже скажет, что теперь делать. Только вот сама, бедняжка, не поймет.

Фру Ванбьерг покачала головой и отошла от очага. Эрнольв направился к столу. Свангерда протянула кусок вчерашней рыбы на краюхе хлеба, и он взял, благодарно кивнув.

…мне довелось желанную видеть; от рук ее свет исходил, озаряя свод неба и воды,[17] —

вспомнилось некстати. Впрочем, почему некстати? Скорбь по брату, любовь к Свангерде так глубоко вошли в его жизнь, так переплелись с воздухом, которым он дышал, что Эрнольв сжился с этими чувствами и без них его душа опустела бы.

Вскоре после часа утренней еды Эрнольв Одноглазый бодро шагал по лесистым склонам, поросшим редким, чахлым, прозрачным ельником. Он глубоко дышал, и свежий воздух прохладного дня приносил бодрость, прогонял уныние последних дней. «Мне довелось желанную видеть…»– снова и снова повторял он про себя древний стих, когда-то произнесенный самим Фрейром, и теперь вместо тоски в глубине души рождалась робкая радость. «От рук ее свет исходил…» Нет, мать зря торопит со свадьбой – спешить пока некуда, северная родня Свангерды еще не скоро узнает, что женщина овдовела. А невестке нужно привыкнуть к потере, позабыть Халльмунда… Нет, такого, как он, забыть невозможно, и они всегда будут помнить его. Но пусть она хотя бы перестанет ждать, пусть исчезнет это ощущение, что муж просто вышел куда-то, просто не успел вернуться к ужину и потому его место пустует. Пусть привыкнет к мысли, что Халльмунда нет нигде, пусть откроет глаза для будущего… И тогда она полюбит его! Пускай не так, как любила первого мужа – Эрнольв знал, что никогда не сравнится со старшим братом и недостоин такой же любви. Но все же – Свангерда всегда была приветлива с ним, они хорошо ладили как родичи, поладят и как муж и жена. Но должно пройти время…

Домик Тордис появился внезапно. Эрнольва всегда это настораживало: несколько елей стояли вплотную друг к другу и загораживали низкую избушку из толстых бревен от идущего по тропе; обогнув ели, тот неожиданно видел ее прямо перед собой, как выскочившую из-под земли.

Тордис стояла на пороге, так же как и обычно. Старшей дочери Хравна и Ванбьерг перевалило уже за тридцать лет, но она так и не вышла замуж. Да и кто бы ее взял? С самой юности девушка считалась безумной и сама отказалась жить с семьей. «Вы слишком шумные! – заявила она родичам. – Вы мешаете мне слушать землю и богов!» Никто с ней не спорил: если духи выбрали человека, чтобы через него общаться с миром людей, то противиться их воле опасно и бесполезно. От этой болезни нет леченья – нужно лишь постараться извлечь из нее пользу.

Как и все в роду Хравна, Тордис была высокой, но не в пример другим выглядела слишком худощавой и бледной. Длинные светло-русые волосы, густые и плохо чесанные, спускались ниже колен и окутывали всю фигуру, скрывая толстое серое платье с большими серебряными застежками тонкой работы. Отказываясь от самых простых удобств, укрываясь потертыми шкурами и питаясь одним хлебом, Тордис обожала серебро и охотно принимала в подарок все, что ей приносили. Между наплечными застежками у нее висело пять или шесть серебряных цепей разной длины и толщины, на худых и бледных руках звенело множество браслетов. Пальцы руки, лежащей на дверном косяке, походили на птичьи когти. Как всегда, Эрнольву стало неуютно от взгляда больших, темных с расширенным зрачком блестящих глаз сестры. Но он смирял страх и неприязнь. Даже безумная, эта женщина оставалась его сестрой.

– Приветствую тебя, брат! – протяжно проговорила Тордис, как пропела, и даже сделала шаг навстречу. У Эрнольва полегчало на душе. Сегодня ее голос звучал бодро, ясно, и в голове, как видно, было посветлее обычного. – Заходи. Я давно тебя не видела.

Она подошла к брату вплотную, подняла свою птичью лапку и ласково царапнула его по щеке.

– Красавчик ты мой, – невнятно мяукнула она, будто кошка, и в глазах ведуньи мерцала отстраненная ласковость.

Эрнольву и раньше казалось в такие мгновения, что безумная сестра обращается не к нему, а к кому-то другому, кого видела в нем. Она и раньше, до «гнилой смерти», называла Эрнольва красавчиком, хотя он был вовсе не красивее Халльмунда. Колдунье даже не требовалось привыкать к новому лицу брата – она видела в человеке не внешнее и потому никакой перемены не заметила. Именно Эрнольву Тордис неизменно радовалась больше, чем всем прочим родичам.

Хозяйка отошла с порога, гость шагнул в дом, оставив дверь открытой, и сел на свое обычное место, на край скамьи возле самой двери, где посветлее. Тордис, напротив, забилась в самый темный угол, но не велела закрыть дверь. Она знала, что люди предпочитают разговаривать при свете, и уважала странности своей родни.

– Я сегодня видел сон, – без предисловий начал Эрнольв, Тордис не любила, когда у нее засиживались подолгу. – Мне снился отвратительный мертвец с рогами, бродящий вокруг дома. Я подумал по дороге: наверное, это Халльмунд хочет подать мне какую-то весть из Хель. Наверное, эта весть не из самых добрых?

– А ты носишь рунный полумесяц? – спросила Тордис из своего угла.

Эрнольв кивнул:

– Ношу. Я хотел снять, но… он как-то не снялся.

Вытащив из-под рубахи амулет, Эрнольв покачал его на ладони, не снимая ремешка с шеи. Это было не самое внятное объяснение, но до помраченного рассудка Тордис невнятные доходили гораздо лучше. А эти слова оказались и самыми верными: Эрнольв не раз думал, что полумесяц пора снять, не раз брался за него и пробовал стянуть ремешок, но какая-то неясная сила удерживала его руки, какое-то темное внутреннее чувство мешало. Рассудку не удавалось убедить душу, что брат мертв и связь с ним больше не нужна, невозможна. Он все не верил. И вот – дождался.

– Дай его мне! – Тордис протянула худую длинную руку.

Эрнольв стащил ремешок с шеи и бросил сестре. Золотая звездочка тускло сверкнула в полутьме дома, Тордис ловко поймала ее и сжала в ладони.

– Теперь молчи и не мешай, – сказала она. – Я попытаюсь добраться до Халльмунда.

Добраться до человека, который давно уже во владениях Хель! Такое могла сказать только Тордис. Но только она одна могла и сделать это. Недаром сестра славилась особым умением ворожить о людях, находящихся очень далеко, и разговаривать с предметами, как с людьми.

Сжимая в ладони рунный полумесяц Эрнольва, Тордис уселась на полу поудобнее и закрыла глаза. Некоторое время она сидела молча и не шевелясь, и Эрнольв пристально наблюдал, боясь даже своим дыханием помешать ворожбе. Постепенно лицо Тордис задвигалось, как будто каждый мускул зажил своей особой жизнью и собирался отправиться по какой-то своей, ему одному известной дороге. Губы Тордис зашевелились, она тихо запела. Эрнольв различал лишь непонятные обрывки слов. «Ветер вздымает… Мужи эти – жертва великим богам… По влажным дорогам… Бесятся вихри… В темных пещерах у каменных врат…» От заунывного обрывочного пения волосы шевелились на голове, и Эрнольв, как ни старался, не мог унять внутренней дрожи.

А лицо Тордис все так же жило своей особой жизнью; Эрнольв зачарованно вглядывался и видел, как на миг его черты делаются подобны чертам Халльмунда, потом сходство распадается, будто разбитое камнем отражение в воде, и Тордис хмурится, снова поет, снова подбирает по одной черты ушедшего брата, как рассыпанные на дороге прутья. Так она ворожила всегда: ее дух шел по воздушным тропам вслед за ушедшим, проникал в него, и лицо ее становилось лицом ушедшего. Но сейчас Эрнольв видел, как тяжело ей последовать за Халльмундом – ворожбы не получалось. Да и как тут получиться? Легко ли – в Хель?

И вдруг пение оборвалось. Что-то случилось. Сестра кого-то поймала, сообразил Эрнольв и похолодел от неожиданности и тревоги. Черты Тордис сложились в лицо не Халльмунда, а какого-то совсем другого человека… другого существа. Резкие, острые, немного искаженные судорогой ведуньи, но ясные черты: широкий рот, немного хищная улыбка… Светлые боги, да не тролль ли это? Эрнольв по привычке схватился за то место, где много лет висел амулет, но нашел пустоту, и внутри что-то оборвалось. Он понял главное: Тордис нашла второй полумесяц, но не нашла Халльмунда.

– Росою покрыты влажные тропы… – снова забормотала Тордис.

Черты лица опять ожили, задрожали, и вскоре Эрнольв узнал сестру. Через несколько мгновений она открыла глаза и устремила на брата удивленный, отсутствующий взор.

– Ты нашла… его? – воскликнул Эрнольв, не в силах сдерживать нетерпение.

– Да, я нашла… – пробормотала Тордис. – Нашла.

Она разжала ладонь, как будто лишь сейчас вспомнила об амулете, наклонила голову и стала рассматривать, будто впервые увидела.

– Что там? – расспрашивал Эрнольв. – Где Халльмунд?

– Я не знаю, где Халльмунд, – удивленно ответила Тордис и посмотрела на брата так, как будто до этого они говорили совсем о другом. – Я хотела искать мертвого, но Хель не отдает своих. Я ждала, что рунный полумесяц поможет мне, но он не помог. Я ждала, что амулет остался с мертвым, а он…

– Что – он? – Эрнольв вскочил с места, но опомнился и снова сел. – Что?

– А он ушел к живому, – устало отозвалась Тордис. – Живой снял его с мертвого. И Халльмунда мы не найдем никогда, никогда…

Она сжала голову руками и стала горестно раскачиваться, спрятав лицо под спутанными волосами. Эрнольв сидел на своей скамье, не зная, как отнестись к этому открытию. Кто-то снял амулет с тела Халльмунда? И… и носит? Вот почему сам он не мог набраться решимости снять свою половинку – не пускало слабое притяжение чужого, но живого человека!

– Что же мне теперь делать? – недоуменно воскликнул Эрнольв и умоляюще взглянул на Тордис. Ах, будь в ней хоть чуть-чуть побольше здравого рассудка! – Снять свою половину? Кто бы там ни подобрал полумесяц – он мне не брат, он мне не нужен!

– Можешь снять, – равнодушно и устало бросила Тордис. Теперь она сидела, вяло уронив руки на колени, и смотрела мимо Эрнольва в лес через раскрытую дверь избушки. – Зачем тебе чужой брат? А он пусть носит. Ведь рунный полумесяц и один принесет здоровье и удачу. В нем руны силы. Пусть он владеет. А тебе не надо…

– Да как так – не надо? – возмутился Эрнольв и вскочил, в последний миг сообразив пригнуться, чтобы не удариться головой о низкую кровлю. – Это наше! Это наш родовой амулет, никакие квитты не имеют на него права! Или кто он там, чтобы его тролли взяли!

– Теперь не возьмут, – вяло поправила Тордис. – С ним Тюр и Олгиз. И Манн. Теперь его так просто не возьмешь!

Эрнольв снова сел, бесцельно сжал кулаки, кипя от возмущения. Руна Манн, разрубленная пополам на середине рунной луны, должна охранять братьев из их рода, а вовсе не приносить удачу тому, кто ограбил тело Халльмунда. И рунный полумесяц должен вернуться! У мертвого ничего не возьмешь – но живого можно и нужно заставить вернуть то, что он взял!

– Забирай! – Тордис протянула ему амулет. – Мне не нужно твоего золота. Оно тяжелое.

Эрнольв взял у сестры золотой полумесяц и в нерешительности повертел, не зная, что с ним делать.

– Отдай матери, пусть спрячет, – посоветовала Тордис. – Если его не носить, то связь между половинками будет слабеть и совсем прекратится. И уходи. Я от тебя устала.

С этими словами Тордис улеглась на пол прямо там, где сидела, закрыла лицо волосами и затихла. А Эрнольв все стоял возле порога. Она права: если не носить одну из половинок, то связь между ними ослабеет и пропадет. И будущие поколения рода не получат амулета, охраняющего братьев. Да и второй половинки не получат. Как ее искать? Как найти кусочек золота размером с половину березового листочка на чужом полуострове, среди десятков тысяч чужих людей?

– Послушай, Тордис, – позвал Эрнольв. Она не ответила, но он продолжал: – А если я буду носить свою половину, они по-старому будут тянуться друг к другу?

– Живое всегда бежит от мертвого и тянется к живому, – вялым голосом ответила из-под волос Тордис. – Я же тебе сказала: уходи, я устала.

Эрнольв шагнул через порог. Жмурясь от дневного света, слишком яркого после полутьмы домика, он опять надел ремешок на шею и сунул золотой полумесяц под рубаху.

Для рода Стролингов настали невеселые времена. Вот уже десять дней по округе ходили разговоры о мертвеце. И если бы только разговоры! Ходил и сам мертвец. Его видели в разных местах, в сумерках и на рассвете, ночами он бродил вокруг усадеб и дворов, стучал в двери, тряс столбы. С приближением вечера люди прятались по домам, разводили огонь и жались друг к другу, обложившись самыми разными амулетами, от древних мечей до стеблей чертополоха. Пастухи отказывались ночевать со стадами на пастбищах.

Рагна-Гейда жадно собирала все слухи о мертвеце, и ее терзало непонятное, но сильное беспокойство, отчасти сходное с угрызениями совести. Хоть потревожили курган ее братья, но их подбил на это Вигмар. Это придумал Вигмар, но… Но сама она, быть может, стала причиной того, что он вечно ищет случая отличиться, посадить в лужу и ее братьев, и всех прочих, например, Модвида и Атли. Пусть между нею и Вигмаром не было сказано ни слова о золоте Гаммаль-Хьерта, но Рагна-Гейда привыкла соотносить все поступки Вигмара с собой и не ошибалась. «Да кто он мне? – с мучительной досадой рассуждала она по ночам, не в силах заснуть. – Разве я просила об этом, требовала каких-то подвигов? Он сам все это придумал. У него вечно колючка в башмаке – нет покоя. А я чем виновата, если он сумасшедший?» Но спокойнее от этих бессвязных рассуждений не становилось. «Похоже на то, что наша девушка влюбилась! – зевая, рассуждали по утрам служанки. – Всю ночь не спит, все ворочается!» И Рагна-Гейда не знала, сердиться или смеяться.

– Там, у Торда Косого, говорят, это все оттого, что удача покинула Стролингов! – шепотом рассказывала Рагне-Гейде служанка Ауд, ездившая в одну из соседних усадеб к родичам. – А там еще была старая Дюлле, так она бормотала, что это все к большой беде. Все равно что увидеть в небе звезду в обличье дракона!

– Это все от бабской болтовни! – злобно отвечал Гейр. – Звезда им в обличье дракона! Попадись мне эта старая троллиха…

Рагна-Гейда положила ладонь ему на колено, и брат замолчал. Он и сам понимал, что глупо бранить старух, когда сам и выпустил мертвеца из могилы, но выдержки не хватало на молчание.

– Смотри, больше никому не рассказывай об этом! – велела она Ауд, и девушка закивала, с серьезным видом тараща глаза. – Если дойдет до отца, то ему это совсем не понравится. И все это неправда. Удача Стролингов никуда не делась. Наши родичи выпустили мертвеца, они и загонят его обратно. И если те трое бродяг, что сидят сейчас на кухне, станут об этом спрашивать, так им и скажи!

Но слухи все равно ползли среди домочадцев, и это означало, что за пределами усадьбы Стролингов они носятся бурными волнами. Доходили они и до хозяев – таким людям, как Модвид Весло или Логмунд Лягушка, не завяжешь рот платком. Сначала Кольбьерн не хотел верить слухам, не поверил даже Гриму Опушке, хотя тот настолько славился своей честностью и правдивостью, что даже очень знатные люди порой приглашали его быть свидетелем своих сделок. Но вскоре мертвый оборотень добрался и до своих настоящих обидчиков.

Первые вести принесли рабы. Однажды утром, бросив скотину, они во весь дух прибежали с пастбища, и у всех вместо лиц были бледные личины страха.

– Что такое? – гневно воскликнул Кольбьерн, выйдя во двор. Рагна-Гейда и Гейр выглядывали из-за его плеча, у дверей дружинных домов толпились хирдманы, из хлевов и конюшен смотрели рабы, потихоньку отталкивая друг друга. – Почему вы бросили стадо? Что вы несетесь, ведьмины дети, как будто за вами гонится мертвец?

– Пришел… Он пришел… – бессвязно бормотали рабы и все оглядывались назад.

– Кто пришел?

– Ста… Старый… – Рабы не смели назвать имя того, кого так боялись. – Тот мертвый оборотень, которого потревожили в могиле!

Наконец, испугавшись хозяйского гнева не меньше, чем мертвеца, пастухи взяли себя в руки и рассказали, как все было. В полночь они услышали суматошное мычание и увидели страшную рогатую тень, гонявшуюся за коровами по темному загону. Коровы давили и топтали друг друга, а тень кидалась на всех подряд и била рогами. Вопли, стоны, мычание несчастных животных, дикий яростный рев чудовища висел над луговиной, а пастухи до утра сидели в землянке, дрожа от ужаса и призывая богов. С первыми проблесками зари мертвец исчез, зато нашлись два десятка убитых или покалеченных коров.

Кольбьерн хельд послал людей добить пострадавший скот, а уцелевший пригнать в усадьбу. Фру Арнхильд запретила коптить или солить мясо, приказала все сжечь.

Весь день домочадцы Стролингов ходили тихие и напуганные, дети по углам жутким шепотом обсуждали, что будет, если мертвец явится прямо сюда. Взрослые раздавали подзатыльники и приказывали прекратить глупую болтовню, но сами невольно ежились. Еще в сумерках закрыли ворота и все двери домов. Беседа в гриднице не вязалась, в женском покое шептали все о том же, и хозяева рано ушли спать.

Натянув одеяла до носа, все с ужасом ждали полуночи. Но гораздо раньше тишину прорезал тоскливый собачий вой, визг, скулеж. Люди повскакали с мест. Еще не совсем стемнело – мертвец день ото дня набирался сил, – и все, у кого хватило смелости выглянуть в дымовые окошки над дверью, смогли увидеть высокую и плечистую фигуру, одетую в пятнистую рубаху из оленьей шкуры. На голове у оборотня возвышался шлем из оленьего черепа с рогами, а лицо выглядело так жутко, что сама Хель рядом с ним показалась бы красавицей. Распухшее, утратившее черты, сине-черное, оно частью скрывалось под шлемом, но нижняя челюсть была видна и противно дрожала, открывая черно-желтые редкие зубы. В руках мертвец держал большое копье на длинном древке, и под лучами луны его наконечник сверкал ослепительным золотым блеском.

– Стро-о-оль! – ревел мертвец, мощной рукой вцепившись в столб и сотрясая дом до самой крыши. Он чуял близость настоящего врага и нетерпеливо бил ногами землю. – Выходи! Я расправлюсь с тобой! Долго я копил силу! Теперь я сломаю тебе хребет!

Удальцов выйти на вызов не нашлось: фру Арнхильд сказала, что человеческое оружие не возьмет мертвеца. Обойдя дом, Гаммаль-Хьерт взобрался на крышу и всю ночь просидел там, колотя ногами по скатам и воя таким дурным голосом, что о сне никто не мог и думать. Все домочадцы от самого Кольбьерна до последнего мальчишки-раба дрожали и взывали к богам. Только на рассвете мертвец грузно сполз с крыши и исчез. Перед дверями нашли большую яму, а весь двор был истоптан следами оленьих копыт.

Не дожидаясь, пока мертвец явится снова, Стролинги собрались на совет.

– Ночному Гостю было еще при жизни предсказано, что его погубят собственные сокровища! – сказала фру Арнхильд. – Поэтому он ушел в курган живым и взял с собой все, что имел. Старый Строль не решился лезть за ним в могилу. Но для нас ничего не потеряно. Если сила мертвеца заключена в его сокровищах, то их нужно отнять, и тогда он погибнет.

– Мы этого и хотели! – вполголоса буркнул Скъельд. – Только он не захотел их отдавать.

– Но ведь мертвец теперь выходит из могилы! – сказал Хальм. – И никто не замечал, чтобы он таскал с собой мешки золота. Оно остается в могиле.

– Вот тут его и нужно взять! – воскликнул Кольбьерн, стремясь опередить брата. – Пока мертвец ночью будет бродить, нужно забраться в курган и взять его золото!

– Ночью! – с ужасом повторила Рагна-Гейда. Ночью лезть в могилу и каждое мгновение ждать, что выход закроет рогатая тень! – А если он явится обратно, когда вы будете там?

– Еще проще! – крикнул Скъельд. – Он ведь не знает, что дома его ждут гости. И тогда его могила станет его могилой уже навсегда!

– Я сам пойду с вами! – Кольбьерн воодушевился. – Ничего, сыновья мои! Теперь победа принесет нам еще больше славы, чем если бы в могиле нас ждала горка гнилых костей!

Рагна-Гейда кивнула про себя: славы и в самом деле будет побольше. Вот только не окажется ли она для кого-нибудь посмертной? Нет, из Рагны-Гейды не вышло бы новой Гудрун: она предпочла бы видеть своих отца и братьев менее доблестными, но живыми.

– Ты знаешь, отчего бывают горные обвалы? – язвительно спросила фру Оддборг.

Модвид Весло с неудовольствием оглянулся: мать стояла позади, грозно уперев руки в бока, и всем видом выражала презрение к собственному порождению. Не ответив, Модвид вздохнул и отвернулся. Зная, что хозяйка сегодня в дурном расположении духа, он с утра ушел осматривать поля, потом сидел в дружинном доме, притворяясь, что обсуждает с кем-то важные дела и не замечает усмешек все понимающих хирдманов. Но от злой судьбы не уйдешь, фру Оддборг нашла его и здесь. У сыновей Гьюки было злополучное золото, а у Модвида Весло была мать. Она тоже когда-то хотела стать и женой, и матерью хевдинга. Сначала в неудачах оказывался виноват ее муж, и пережила она его именно затем, чтобы в дальнейших неудачах рода винить сына, то есть Модвида. Ему сравнялось тридцать пять лет, и четырнадцать из них он нес ответственность за все, включая грядущее Затмение Богов.

– Не знаешь? – с ядом, которому позавидовал бы и сам Фафнир, продолжала фру Оддборг. Модвид молчал, зная, что так мать уймется раньше. – Так я тебе расскажу, – охотно продолжала она. – Горные обвалы происходят оттого, что Локи* хохочет и бьется на своей скале. А хохочет он, когда видит таких болванов, как ты!

– Мать! – повысив голос, призвал Модвид и повернулся, поднял руки, как будто хотел взять ее за плечи. Ну, не при хирдманах же! Он ведь уже не мальчик! Интересно, Ингстейна хевдинга мать тоже бранит всеми троллями и турсами?*

– Что – мать? – закричала фру Оддборг в полный голос и отступила, чтобы иметь больше простора для битвы. – А скажешь, нет? Сыновья Кольбьерна тоже порядочные балбесы, как и вся нынешняя молодежь, но они хотя бы пытаются! Когда Хель их спросит, почему они в своей жизни ничего достойного не совершили, они ответят: «Мы пытались!», и Хель упрекнет их в неудачливости, но не в лени! А тебе и сказать будет нечего!

– Мать, послушай…

– Слушать я буду, когда тебе будет что сказать! Сыновья Кольбьерна хотя бы раскопали могилу и выгнали мертвеца! Они открыли путь к его золоту! Тебе даже копать не придется! Тебе надо только пойти и взять то, что там лежит! А золото Оленя не увезешь и на трех конях! И вся эта удача и богатство будет наше! И тогда эти Стролинги сами будут навязывать тебе свою дочку!

– Мать, я не хочу вытягивать сети, которые поставил другой! – возмутился наконец Модвид. – Про меня скажут, что я люблю попользоваться чужими трудами!

– Пусть говорят! Ты забыл, что сказала сама Кольбьернова дочка? Так я тебе напомню! Она сказала, что выйдет за того, кто принесет ей лучшее сокровище из кургана. Принесет ей, а не достанет оттуда. И ты будешь болваном и… и болваном, если не принесешь ей лучшее, что там только есть!

– Она не обещала выйти за того, кто принесет, – проворчал Модвид, снова отворачиваясь. – Она обещала только рог меда.

– А, от носа до глаз недалеко! – отмахнулась фру Оддборг. – Сначала привяжи лыжи, а побежишь потом! Или мне самой придется ложиться в могилу с тремя горшками и железными застежками? Ведь ночью этот дохляк околачивается под дверями добрых людей, того гляди, и до нас доберется! А его курган стоит пустым, если не считать золота. Ты понял, или мне позвать Тейта Придурка, чтобы он тебе растолковал?

Еще засветло четверо Стролингов – Кольбьерн хельд, Скъельд, Гейр и Ярнир – приехали на двор Грима Опушки.

– Ты, старая, сможешь узнать, ушел ли мертвец из кургана? – спросил Кольбьерн у Боргтруд. – Если ты без обмана скажешь нам, когда путь будет свободен, я дам тебе золотое кольцо.

– Кольцо из кургана? – спросила старуха, но гордый хельд не заметил ехидства.

– Из кургана, – уверенно подтвердил он. – Что, сможешь ты это сделать?

Боргтруд налила воды в плоскую глиняную миску, пошептала над ней и поставила возле порога.

– Пусть кто-нибудь из твоих людей сидит здесь, – сказала она. – Когда мертвец пройдет мимо нашего двора, вода дрогнет.

– Вот еще! – возмутились разом Гейр и Ярнир. – Мы – мужчины, а не бабы-ведьмы! Это твое дело – колдовство, ты и сиди над своей водой!

– Это не колдовство, а гадание! – поправила их Боргтруд. – Ведь сам конунг участвует в жертвоприношении, а хевдинги узнают волю богов по внутренностям жертвенных животных.

– Это охота! – хохотнул Кольбьерн. – И вы будете наблюдать за следом зверя. Посиди ты, Гейр, а то длинный заснет и бухнется кувырком с лавки! Мордой в миску!

Со вздохом Гейр уселся на край скамьи и уставился в воду. За прошедшие дни ему так надоел мертвец, что даже мечты о золоте не взбадривали. Пропади оно пропадом, это золото! Это у Сигурда Убийцы Фафнира все получалось легко и просто, а им, людям из усадьбы Хьертлунд, все попытки прославиться принесли пока только одни насмешки и тревоги. Наверное, в Века Асов все было по-другому, а теперь старые пути к славе не годятся. Или люди измельчали?

К полуночи Кольбьерн и Скъельд начали зевать, Ярнир задремал, опираясь руками о рукоять меча, поставленного между колен. Гейр изо всех сил таращил глаза, боясь заснуть и позорно рухнуть лицом в воду. И вдруг неподвижная гладь дрогнула. Гейр поспешно склонился над миской, испугавшись, что ему померещилось в дреме. Но и Боргтруд, сидевшая в женской стороне покоя возле спящих невестки и внучки, вдруг подняла голову.

– Он прошел! – шепнула она, и Стролинги без суеты стали подниматься, оправлять оружие.

– А почему мы не слышали звука шагов? – подозрительно спросил Скъельд. – Ты не врешь, старая? Смотри – если он ждет нас в могиле, мы снесем тебе голову!

Кто из них в этом случае вернется, чтобы выполнить угрозу, Скъельд не задумывался. Он вообще не имел такой привычки – задумываться. Это подходит какому-нибудь увечному или дурачку, который видит духов наяву. А здоровому сильному мужчине ни к чему. Замечая за младшим братом подобную склонность, Скъельд бранился, приписывая ее тому, что Гейр с детства больше дружил с Рагной-Гейдой, чем с кем-либо из братьев.

– Он прошел не здесь, а под землей! – вразумила Боргтруд. – У мертвых свои тропы. Теперь он выйдет на поверхность не ближе усадьбы Оленья Роща…

– Да ты никак смеешься? – возмутился Ярнир, и от его громкого голоса все в покое проснулись, приподняли головы, жмурясь и моргая от света факела.

– Брось ее! – оборвал брата Скъельд. – У нас есть дело поважнее, чем спорить со старой троллихой. Пойдем.

Над темной равниной светился серпик молодого, серебристого, чуть желтоватого месяца. Бледный свет падал в разрывы облаков, но сами тучи неслись с огромной скоростью – должно быть, там, наверху, дул сильный ветер. Желтоватые лучи то падали на землю, то исчезали и опять появлялись уже где-то в другом месте, но все же их свет позволял не сбиться с пути. Кольбьерн держался спокойно, а трое его сыновей изо всех сил старались скрыть дрожь, одолеть которую не могли никакими силами. Однажды они уже приходили сюда по этому же самому делу, и пережитый ужас напоминал о себе. Напрасно они надеялись, что прогнали страх – он лишь затаился в глубине души, как гадюка под корягой, и ждал, когда они вернутся к знакомому месту. А если старуха вольно или невольно обманула их? А если мертвец ждет в могиле?

Вот и курган. Увидев его, Гейр почему-то сразу успокоился. Курган не следил за незваными гостями исподтишка, как в прошлый раз, пристальным и злобным взглядом. Старуха не обманула, мертвец ушел отсюда. Пологий холм с кучами земли на макушке был мертв и тих, как пустое, невесомое осиное гнездо. В глубине его земляного нутра зияла бездыханная пустота.

– Факелы будем зажигать? – вполголоса спросил Ярнир.

– Не сейчас, – ответил Кольбьерн. – Только когда полезем вниз. А пока незачем кому-то еще видеть нас здесь.

Оставив коней у подножия, все четверо поднялись на курган. Земля, выброшенная из ямы, была порядком утоптана, их старых следов почти не виднелось – зато во множестве имелись следы оленьих копыт. Следы мертвого оборотня. Они вели и в яму, и из ямы, перекрывали друг друга, отмечая многократные переходы мертвеца туда и обратно.

Отверстие ямы наполняла густая чернота. Казалось, у нее вовсе нет дна, и в глубине ждет безрассудного сама Хель.

– Я полезу! – твердо, с вызовом сказал Скъельд, готовый спорить даже с отцом. После позора, испытанного в прошлом походе за золотом, для него стало жизненно важно первым побывать внизу и вернуться с добычей.

– Полезай! – добродушно согласился Кольбьерн. – Там, я думаю, хватит на всех.

Возле ямы еще валялись осиновые бревна, служившие опорой в прошлый раз. Даже веревка осталась старая, но прикасаться к ней никому не хотелось, привязали новую. Бревно подтащили к яме, положили сверху, и Скъельд стал спускаться. Гейр тем временем выбил искру и раздувал огонек на клочке сухого мха. Ярнир держал наготове факел, то и дело заглядывая в яму, хотя разглядеть что-нибудь никак не удавалось.

Стиснув зубы, Скъельд спускался, изо всех сил гоня прочь воспоминание о цепкой руке, впившейся ему в щиколотку. Было нестерпимо жутко, но он не давал воли страху; по лицу тек холодный пот, рубаха противно липла к спине, но руки делали свое дело. В полной темноте не осталось ни времени, ни расстояния; Скъельд задыхался в холодном неподвижном воздухе, умершем много веков назад.

И вдруг ноги коснулись какой-то неровной сыпучей поверхности. Не выпуская веревки, Скъельд поставил сначала одну ногу, надавил. Нога не провалилась, и тогда он поставил другую. Под башмаками скрипели и проминались какие-то твердые обломки, слышалось легкое позвякивание. Под ногу попалось что-то большое, твердое, острым краем резануло подошву.

– Давайте факел! – сдавленно крикнул Скъельд, подняв голову к смутно светлеющему пятнышку, видному далеко-далеко наверху.

Пустота внутри кургана задрожала, возмущенная вторжением в ее холодный многовековой покой.

– Ты на дне? – раздался в ответ голос отца, изломанный и искаженный в стенках колодца.

Он звучал неузнаваемо и странно, как отголосок другого мира. Да так оно и было – родичи остались в мире живых, а Скъельд вступил в мир мертвых.

– Да, – глухо ответил он, и от звука его голоса трое оставшихся наверху невольно содрогнулись.

У Гейра мелькнула жуткая мысль, что им отвечает мертвец, неслышно расправившийся со Скъельдом и теперь ждущий их.

Но Гейр никому не сказал о своем подозрении, а вместо этого торопливо зажег факел и передал его отцу. Кольбьерн держал, а Ярнир привязывал веревку к рукояти и от волнения никак не мог справиться с узлом.

– Быстрее! – крикнул Скъельд, нетерпеливо сжимая кулаки.

Он видел наверху отблески огня, и ему страстно хотелось скорее получить факел, осмотреться и убедиться, что мертвец не затаился в углу и не бросится на него вот сейчас. Хотелось прижаться спиной к стене, но стен не было видно, а вслепую Скъельд не решался сделать ни шагу. Глухая темнота могилы душила его, с каждым вздохом наполняла грудь, будто яд, и неясное тревожное чувство толкало Скъельда скорее уходить отсюда, пока дыхание подземелья не отравило его, не подчинило миру мертвых. Уйдя отсюда телом, мертвец оставил в могиле свой дух, и присутствие нечисти ощущалось кожей, слухом – всем существом.

Наконец привязанный факел стал медленно опускаться. Постепенно внутренность могилы осветилась. Теперь Скъельд видел, что смертные покои Старого Оленя не уступают жилищу иного бонда: не меньше пяти-шести шагов и в длину, и в ширину. Посередине, в трех шагах, стояло высокое сиденье с двумя резными столбами по сторонам. Пустое.

А весь пол был усыпан золотом. Тускло-желтые с зеленоватым отливом груды неисчислимого множества колец, обручий, застежек, цепей, чаш, кубков, блюд, бляшек, гривен, непонятных обломков, просто гладких камушков-самородков. Вот оно, золото, хранящее дух мертвеца и его силу. Это оно в полный голос заявляло о себе, душило… и оно же будет давать силу новым хозяевам, как только они завладеют им.

Скъельд смотрел, забыв и о мертвеце, и о своем страхе. Но и ожидаемой радости не чувствовал: ему не верилось, что под ногами – золото. Ну, окажись тут ларец или сундук – вот это была бы добыча. Настоящего золота не бывает так много. Золото – это перстень на руке, застежка на плече, кубок в руках у конунга. Но не целая груда, по которой можно ходить ногами! У Скъельда зрело странное чувство, что его обманули.

– Ну что, есть там что-нибудь? – нетерпеливо крикнул сверху отец. Трое оставшихся над ямой видели неясные отблески внизу, но не могли разглядеть, что там такое.

Скъельд вынул из-за пояса кожаный мешок, присел на корточки и стал собирать золото из-под ног. Сначала он греб одной рукой, но так дело шло слишком медленно, и, поставив мешок, стал черпать двумя горстями, стараясь не оцарапать ладони о какую-нибудь застежку. Наткнулся на что-то круглое, с чеканным узором, повертел в руках. Похоже на блюдо, но совсем плоское, и странная шишка посередине внешней, узорчатой стороны, как умбон* щита. Такое блюдо и на стол не поставишь, не держать же все время в руках… А, ладно! Скъельд бросил догадки и стал с усилием запихивать блюдо в мешок. Что бы там ни было – это золото, и из одной этой штуки Хальм наделает столько колец или наплечных застежек, что весь Квиттингский Север лопнет от зависти.

И в этот миг до Скъельда наконец дошло, что вокруг – настоящее золото, огромное сокровище, их законная добыча. Его прошиб горячий пот, голова закружилась от восторга, от ощущения неисчислимого богатства и удачи. С лихорадочной поспешностью Скъельд принялся наполнять мешок, пихая ковши и гривны кое-как, лишь бы поскорее; перстни и мелкие самородки сыпались у него между пальцами, как речные камушки, а он все греб, уже не боясь поцарапаться, и ощутил досаду, когда в раздутый мешок уже нельзя было впихнуть даже самую мелкую пуговку.

– Гляди-ка, хельд, а ведь нас опередили, – прошептал Рандвер Кошка. – Я вижу там чьих-то коней… Трех… нет, четырех.

Модвид Весло придержал коня. Два хирдмана позади них тоже остановились. А Рандвер все вглядывался в неясное движение возле кургана: воспитатель Модвида славился редким умением видеть в темноте.

– Но это не мертвец? – шепнул Модвид.

– Нет, конечно. У него у самого копыта, и бегает он резво – зачем ему лошадь? Видно, не только твоя мать догадалась, что можно пошарить в кладовках у мертвеца, пока сам он ходит прогуляться.

– Что же будем делать?

– А разве четыре человека для нас опаснее одного мертвеца? Нас тоже четверо. Вот здесь и пригодятся наши шлемы. И пусть утром чья-то другая хозяйка бранит своих сыновей, верно?

Рандвер тихо засмеялся, вытащил из просторной седельной сумки шлем, украшенный ветвистыми оленьими рогами. Улыбаясь в темноте, Модвид надел такой же. Это была его выдумка: шлемы и длинные накидки из оленьих шкур для него и для спутников. Странный наряд приготовили на случай встречи с мертвецом: увидев собственное подобие, он наверняка растеряется, а это даст противникам несколько лишних мгновений. Теперь же, когда противниками неожиданно оказались люди, этот наряд еще более кстати! Натягивая шлем, Модвид усмехался. Уж этим утром не его мать будет упрекать сына в неудачливости, а чья-то другая!

С трудом – это с его-то железными руками! – вскинув на плечо тяжеленный кожаный мешок, Ярнир грузно затопал вниз с кургана к лошадям. Твердый округлый край какого-то блюда больно впивался в плечо, и Ярнир торопился скорее пересыпать ношу в седельные сумки и побежать за новой. Он уже сбился со счета – то ли это пятый мешок, то ли шестой. Скъельд внизу нагребал золото, отец и братья наверху принимали его и перегружали на коней.

Заталкивая в седельную сумку неудобное блюдо, Ярнир вдруг заметил в темноте какое-то движение. Мигом насторожившись, он вгляделся, хотел окликнуть родичей… и вдруг на землю упал лунный луч, и в желтоватом свете Ярнир увидел четко обрисованный рогатый силуэт. Тот был шагах в тридцати от него, но быстро приближался, и Ярниру казалось, что он уже различает хриплое дыхание, похожее на храп усталого коня.

– Э-эа-а-а! – завопил парень, желая окликнуть родичей, но будучи не в силах произнести хоть одно членораздельное слово.

Трое на кургане разом вздрогнули, обернулись, и первым вскрикнул Гейр: он тоже увидел мертвеца.

– Хватит, хозяин вернулся! – крикнул Кольбьерн вниз.

При упоминании хозяина со Скъельда мигом слетела жадность: бросив наполовину пустой мешок, он подпрыгнул, уцепился за веревку и резво полез наверх. Жалко оставлять сокровище, но жизнь дороже. В несколько мгновений он оказался на вершине кургана и вместе с родичами бросился к коням.

– Скорее, скорее! – Ярнир размахивал мечом, тараща глаза во тьму, в которой снова скрылся мертвец. Факел остался в могиле, луна спряталась, прохладный ночной воздух был полон жути: так и казалось, что руки невидимого мертвеца уже тянутся к горлу, вереск тревожно шуршал под невидимыми ногами.

Четверо мужчин из славного рода Стролингов бежали так, как им не полагается уметь: быстро и без оглядки. Вскочив на коней, они погнали их вскачь от кургана.

– У-у-ур-р-р! – взревел вдруг низкий голос прямо возле морды передней лошади.

Гейр резко натянул поводья, а рогатый силуэт, смутно различимый в темноте, вырос прямо перед ним.

– Он здесь! – сдавленно крикнул Гейр, одной рукой вцепившись в поводья, а другой выхватывая меч.

– Мое золото! – голосом, подобным боевому рогу, низко и мрачно ревел мертвец.

Потея и плохо соображая от страха, Гейр почти вслепую отмахивался мечом, но мертвец ловко уклонялся. В руках тоже блеснуло какое-то оружие, он с размаху рубанул по боку лошади, чудом не задев ногу всадника. Лошадь с громким ржанием взвилась на дыбы, забилась; Гейр выронил меч и вцепился холодными пальцами в гриву, едва не вылетев из седла. С грохотом и звоном золото посыпалось на землю из разрубленной седельной сумки, а напуганный конь вслепую помчался по темной равнине, не слушаясь всадника.

Кольбьерн хельд отчаянно бился с мертвецом, стараясь дотянуться секирой, но рогатый оборотень ловко прикрывался щитом, как будто прошел обучение в дружине самого хевдинга. Сейчас он казался меньше ростом, чем когда приходил на двор усадьбы, но зато куда ловчее уворачивался. Копье в руках сверкало острием возле самого лица Кольбьерна, и тому никак не удавалось перерубить древко. И копье оказалось не то, с каким мертвец в первый раз приходил на усадьбу, а простое, как у всех. Но Кольбьерн даже не удивился тому, что мертвец пользуется человеческим оружием: было не до того.

Вдруг мертвец ловким обманным движением ударил копьем в седельную сумку; кожа с треском лопнула, и золотой поток хлынул по лошадиному боку. Кольбьерн взвыл, как если бы его собственная кровь пролилась на землю, но мертвец вдруг отскочил и растворился во мраке.

Над равниной стоял вой, рев, крики, как будто целое полчище троллей сошлось в битве. Гремел конский топот, что-то кричал далеко впереди Ярнир, звенели клинки. Где-то у кургана взвился к темному небу волчий вой; обезумевшие лошади вскачь неслись в разные стороны, всадники судорожно цеплялись за гривы, уже не помня о золоте и мечтая только не сломать шею в этой бешеной скачке.

Стролинги привезли домой всего одну седельную сумку золота – с коня Скъельда – и несколько вещичек, застрявших в лохмотьях остальных. Плотные кожаные мешки были располосованы острым железом, а золото осталось там, на вересковой равнине возле кургана, рассеянное на несколько перестрелов*.

То странное круглое блюдо, удивившее Скъельда, оказалось в этой, уцелевшей сумке. Когда измученные и раздосадованные мужчины ранним утром вернулись домой и при всех домочадцах высыпали свою добычу прямо на пол возле очага в гриднице, Рагна-Гейда сразу выхватила из тускло желтеющей кучи «блюдо» с узорной шишечкой посередине. Недоуменно хмурясь, она повертела его в руках, и вдруг ее осенило воспоминание. На самых старых поминальных камнях выбиты изображения женщин, у которых юбка застегнута на животе как раз такой штукой. Сейчас женщины носят платья и застегивают их на плечах, так что им с матерью это не пригодится.

Рагна-Гейда выпрямилась и приложила древнюю застежку к своему животу, немного сбоку, ближе к правой стороне, как носили женщины пять веков назад. Со странной улыбкой оглядев домочадцев, она вдруг захохотала, как безумная. Сколько дней они возбужденно обсуждали сокровища мертвеца, сколько ночей не спали, слушая его вой на дворе и стук на крыше. И вот она, добыча! Добыча, за которую ее отец и братья могли поплатиться жизнью.

Прижимая к животу застежку из наследства праматерей пятивековой древности, Рагна-Гейда хохотала и никак не могла остановиться. Постепенно все родичи и домочадцы стали смеяться вместе с ней. Собственные голоса казались им странными, по щекам Кольбьерна ползли слезы, и дикое напряжение, смесь жадности и ужаса, постепенно отпускало. Так или иначе, но золото покинуло могилу, и основа силы мертвеца подорвана невозвратимо.

Глава 5

Эрнольв не любил бывать в конунговой усадьбе Аскегорд, и на то имелось немало причин. Еще когда они с Халльмундом были детьми, бабка Торфинна, сестра старого конунга Тородда, отданная замуж за их деда Халльварда, часто приводила внуков в гридницу конунгова двора и рассказывала обо всех предках, живших тут и правивших фьяллями. «И вы могли бы править, если бы ваша родня оказалась чуть порасторопнее!» – неизменно прибавляла она в конце. Еще до появления сыновей Хравна на свет произошла какая-то темная история: бабка будто бы подбивала деда захватить власть, когда ее брат Тородд конунг ушел в заморский поход и, по слухам, погиб, и будто бы часть фьяллей готова была признать Халльварда из Пологого Холма своим конунгом… Но то ли дед не решился, то ли Тородд конунг неожиданно вернулся, – короче, конунгом остался Тородд, а род из Пологого Холма остался в Пологом Холме. С головами на плечах, что тоже совсем неплохо. Но всю жизнь при виде этой гридницы, разделенной на две половины стволом огромного ясеня, росшего из пола и уходившего кроной выше крыши, Эрнольву делалось не по себе – как будто ему показывали вещь, которую он пытался украсть.

Сейчас в гриднице было людно и дымно от множества факелов. Развешенное на стенах оружие наполняло все помещение резкими железными отблесками, и Эрнольв жмурил единственный глаз, чтобы этого не видеть.

– Сегодня мы пируем здесь в последний раз, – разносился по гриднице негромкий, слегка небрежный, но уверенный голос Торбранда конунга. – Через три дня я еду на север. За осень и начало зимы мы успеем объехать всю страну, и к середине зимы у нас будет войско, с которым нас уже не будет ждать неудача. Я хочу еще раз услышать, все ли едут со мной.

– Все! Мы едем с тобой, конунг! Пусть у нас будет одна судьба с тобой! – вразнобой, громко, с преувеличенной решимостью отвечали десятки голосов. – Среди нас нет трусов!

– Хотел бы я поглядеть на того, кто ни во что не ставит свою честь и может спокойно спать, проглотив такое поражение и позор! – с вызовом крикнул со второго почетного места Хродмар ярл, сын Кари ярла из усадьбы Бьерндален.

В последние месяцы он утвердился на этом месте так надежно, что любой удивился бы, увидев напротив конунга кого-то другого. Не верилось, что именно этот человек так отчаянно рвется вновь и вновь испытывать свою удачу, которая в последнее время решительно повернулась к нему спиной. Еще в начале этого лета ни одна женщина не могла пройти мимо Хродмара сына Кари, не оглянувшись: он был красив, как сам Бальдр*, весел, как Эгир*, говорил кеннингами* и смеялся над попытками невежд разгадать смысл его речей. Однако злая судьба подстерегла его сразу на всех дорогах: переболев «гнилой смертью», он тоже стал уродливее тролля. Полюбив девушку и обручившись с ней, он навек лишился невесты после того, как ее отец, квиттинский хевдинг Фрейвид, стал смертельным врагом Торбранда конунга. В том злосчастном походе Хродмар потерял отличный корабль, подаренный Торбрандом конунгом. Казалось бы, смирись, приноси жертвы и жди, когда счастье вернется. Но Хродмар не желал смиряться. Он этого просто не умел.

– По-моему, не все в этом доме хотят идти с нами, конунг! – громко сказал Хродмар. – Я не слышал ваших голосов, Хравн и Эрнольв из усадьбы Пологий Холм!

Повернув голову, Эрнольв наткнулся на пронзительный, вызывающий взгляд голубых глаз Хродмара. Знакомые ясные очи ярко сияли на новом, еще непривычно уродливом лице и смотрели будто из-под личины. Хродмар остался так же горд и самоуверен, как прежде, но стал более суров и непримирим нравом. Раньше все вокруг были его друзьями, а теперь многим приходилось опасаться, как бы не попасть в число врагов.

– Вот-вот, родич, спроси у них! – крикнула с женского стола йомфру Ингирид, разряженная, как на собственной свадьбе. – Что-то дома я не слышала разговоров о близком походе!

Хравн не хотел брать воспитанницу на пир, но та обещала явиться пешком в обход фьорда (на что понадобилось бы не менее двух суток) и всем рассказать, как дурно с ней обращаются в доме воспитателя. Ее род был гораздо лучше нрава: она приходилась побочной дочерью Бьяртмару Миролюбивому, конунгу раудов, а Торбранду конунгу, соответственно, двоюродной сестрой. Вот только держать Ингирид в доме он не захотел и спровадил к другим родичам – Хравну и Ванбьерг.

– Я тоже не слышал от вас о желании идти в новый поход, – спокойно сказал Торбранд конунг, знаком велев остальным замолчать. Его лицо с длинным носом и тонкими губами выглядело невозмутимым до равнодушия, блекло-голубые, почти бесцветные глаза смотрели холодно, и только соломинка в уголке рта подрагивала, выдавая душевное беспокойство. – Может быть, ты, Хравн хельд, не веришь в мою удачу? Или твой сын хочет просидеть весь век дома с женщинами, вместо того чтобы мстить за брата?

Хравн вздрогнул, и Эрнольв вскочил, чтобы опередить отца, не дать ему ответить.

– Если бы кто-нибудь другой обвинил меня в подобном, конунг, то больше ему не пришлось бы обвинять никого и ни в чем! – твердым, чуть прерывающимся от сдержанной ярости голосом воскликнул Эрнольв. – Но я не верю, что ты хочешь обидеть своего родича. Ты знаешь, что это не так!

– Нет, я не знаю. – Торбранд конунг немного переменил положение, передвинул соломинку в другой угол рта и выжидающе посмотрел на Эрнольва, как будто готовился слушать долгую сагу. – Я все еще не понял, почему ты, Эрнольв, и твой отец не хотите мстить квиттам, которые и вам причинили немало бед. Что с твоим лицом, Эрнольв? Почему у тебя только один глаз? И где твой брат Халльмунд, почему его нет среди нас? Молчишь? – Торбранд оперся на подлокотники кресла и наклонился вперед, голос его окреп и возвысился. – Среди нас нет рабов, чтобы торопиться с местью, но нет и трусов, чтобы откладывать ее до никогда![18] Мы соберем войско и разобьем квиттов раз и навсегда! Я отомщу за мою жену и сыновей, за мою дружину, за мои корабли! Неужели ты не пойдешь со мной?

Хирдманы и гости в гриднице замолкли, даже женский стол притих. Все ждали ответа Эрнольва, но тот молчал, отчаянно пытаясь собраться с мыслями, найти слова для тех противоречий, которые мучили его со дня возвращения. Да, и глаз у него остался один, и брат погиб – но кому же за это мстить? «Гнилую смерть» на Аскефьорд наслали ворожбой квитты, и чудовищного тюленя вызвала из пучин какая-то квиттинская ведьма, при упоминании о которой Хродмара передергивает. Эту ведьму, а заодно и всех квиттов, считают своими врагами Хродмар, Торбранд и еще многие другие, кому хочется добычи и воинской славы. Но зачем напрасно вести людей на гибель, если боги не с нами?

Эрнольв чуть не застонал от тоски: Халльмунд на его месте живо нашел бы нужные слова, убедил конунга, заставил бы всех смотреть себе в рот. Халльмунда невозможно было остановить, он мчался вперед неудержимо, как морской вал в бурю. А Эрнольва давили и оглушали десятки глаз, устремленных на него с вызовом и недоброжелательством. «Кто ты такой и почему смеешь стоять у нас на пути? – вопрошали они. – Как ты смеешь думать, что ты один прав, а мы нет?»

– Я никогда не звался трусом… – начал Эрнольв, поскольку молчание становилось невыносимым, и по старой привычке прижал к груди золотой полумесяц. – Я не боялся идти в битву, если в ней есть надежная цель…

И вдруг что-то случилось в глубине его души: словно треснул лед и проснулся весенний родник. Новая сила хлынула в жилы, Эрнольву стало легко, как будто сама валькирия взяла его в объятия и понесла над землей; слова, мгновение назад тяжелые и редкие, вдруг взвились целым роем и кинулись на язык, толкаясь и тесня друг друга.

– Я слышал, что в древние времена прославляли конунгов, которые сумели сами выбрать час своей смерти! – громко и быстро заговорил Эрнольв, чувствуя, что какая-то теплая и мощная волна несет его помимо воли. – Один даже умудрился сжечь себя в доме вместе с дочерью и дружиной, потому что не хотел уступить в битве многочисленным врагам. Но мне не думается, что и в наше время такого человека назовут героем, а не трусом и глупцом, который сам завел в ловушку себя и дружину и побоялся даже взять в руки оружие. Доблесть – великое достояние, но и ум никому еще не мешал. И тебя, Торбранд конунг, никогда еще не называли неосторожным. Да, только раб мстит сразу: ведь дело мести нужно как следует подготовить. Важнее этого долга у высокородного человека нет ничего. Но спроси сам себя: кому ты собираешься мстить и хорошо ли готов к этому? Наши враги – квиттинские ведьмы и чудовища. Разве у нас есть умелые и могучие колдуны, чтобы бороться с квиттинскими ведьмами? Разве у нас есть хотя бы одно знамение от богов, что они одобряют нашу войну и не лишат нас удачи? Знамений неудачи мы видели гораздо больше. И не обвиняй меня в трусости – я хочу лишь одного: чтобы твои силы и силы племени фьяллей не растрачивались по-пустому.

– Я и не хочу тратить силы впустую, – ответил Торбранд конунг, быстро двигая соломинку из стороны в сторону. В его голосе было удивление: он не ожидал от Эрнольва такого красноречия. – Я больше не пойду с маленькой дружиной, надеясь разгромить только одну усадьбу и уничтожить ведьму, которая все это начала. Всю осень и начало зимы мы будем собирать войско. Мы разобьем самого квиттинского конунга Стюрмира, и больше ни одна ведьма, сколько их ни есть, не посмеет замыслить что-то нам во вред. А что касается знамений…

– То откуда же им взяться, добрым знамениям? – снова заговорил Эрнольв, вклинившись в первую же заминку Торбрандовой речи. – Может быть, я позабыл: зачем твои ярлы Модольв и Хродмар плавали в начале лета на Острый мыс?

– За железом! – ответил сам Хродмар. – И мы его привезли!

– Даже самое лучшее оружие ломается, – продолжал Эрнольв. – Нам понадобится еще, а где мы его возьмем? Ты задумал слишком большую войну, конунг. Я не знаю, с чего она началась, но теперь она разворачивается уж слишком широко.

– Квитты сами хотели этой войны! – подал голос Модольв ярл, на круглом добродушном лице которого сейчас отражалась непривычная суровость. – Когда мы были на Остром мысу, в усадьбе Гримкеля Черной Бороды, мы видели мало дружелюбия. А у Гримкеля на языке всегда то, что на уме у его родича Стюрмира конунга. Они не хотели продавать нам железо. Если бы мы не напали на них, они сами напали бы на нас.

– А нашим бондам хватает железа, чтобы обрабатывать землю! – сказал Эрнольв. – Если ты позовешь их на войну, мало у кого хватит духу отказать тебе, конунг, но кто останется выращивать ячмень? С тобой охотно пойдут ярлы и хирдманы, но бондов едва ли обрадует твой призыв.

– Он обрадует всякого, кто не трус! – крикнул Хродмар ярл. Сам он трусом не был, а собственные стремления не давали ему задумываться о нуждах кого-то другого.

– Многие бонды следующей весной смогут засеять свою пашню серебряными эйрирами, – сказал Торбранд конунг, и дружина, уставшая от напряженного спора, встретила его слова радостным гулом. – И сейчас я хочу услышать от тебя только одно слово, Эрнольв сын Хравна: ты пойдешь со мной?

– Да, – одним словом ответил Эрнольв и сел на место.

По дороге домой Эрнольв молчал и только налегал на весло. Он сам удивлялся, откуда все это в нем взялось: ярость, готовность спорить, находчивость, напор, вера в свою силу противостоять многим – все то, чего ему раньше так не хватало. Эрнольва никогда не называли робким или неуверенным, он не стыдился себя и мог спорить с каким-нибудь одним человеком, пусть даже очень знатным, вроде того же Хродмара. Но раньше ему и в голову не приходило, что один человек может спорить со всеми. Один не может, не имеет права быть правым, когда все ошибаются. «Пусть они ошибаются – я лучше ошибусь вместе со всеми, чем останусь в одиночестве своей правоты», – примерно так рассуждал раньше Эрнольв. Собственное красноречие и решимость, так удивившие конунга, еще больше удивили его самого. Оказывается, можно и по-другому. Можно спорить, можно что-то доказывать… Но идти в поход все равно придется.

– Что-то ты сегодня был красноречив на редкость! – приговаривала Ингирид, сидевшая на носу большой лодки. Она куталась в плащ, выставив наружу только розовый от вечерней прохлады носик и блестящие ехидным задором глаза. – Как будто тебе шептал на ухо сам Один! Уж не влюбился ли ты в кого-нибудь? – вдруг сообразила она и подалась поближе к Эрнольву, пытаясь разглядеть в сумерках его лицо, но тот в досаде отвернулся. – Если в Эренгерду, то даже и думать не смей! – Ингирид хихикнула. – И совета умнее тебе не подаст ни один из богов. Эренгерда слишком хороша, чтобы согласилась пойти за такого уро… такого красавца, как ты. А Кольбейн задумал выдать ее за конунга. Пусть меня возьмут тролли, если это не так! Бедный мой братец Торбранд конунг! Спасите меня боги от таких родичей, как Кольбейн Косматый и Асвальд Сутулый! Впрочем, надеюсь, ко времени их свадьбы меня здесь уже не будет.

– Я надеюсь, тебя здесь не будет гораздо раньше, – только и ответил Эрнольв.

Торбранд мог бы любить их и побольше: Хравн и Ванбьерг оказали ему немалую услугу, согласившись держать Ингирид у себя в доме.

К тому времени, когда лодка пересекла фьорд и Хравн с сыном дошли до дома, Эрнольв уже успокоился и даже приободрился.

– Может, совсем не плохо, что я тоже пойду в этот поход, – говорил он матери и Свангерде после того, как Хравн рассказал о его горячей речи. – Ведь нужно найти второй полумесяц. Половинки, конечно, притягиваются друг к другу, но едва ли вторая придет сюда сама, если я буду сидеть на берегу и смотреть на море. Удачу испытывают только в пути и только в пути находят. Я пойду с конунгом на Квиттинг и найду того, кто носит наш амулет.

– А если он давно продал свой полумесяц? – предположила Свангерда. – А если он будет переходить из рук в руки? Ты потратишь на поиски всю жизнь.

– Нет, не думаю. – Эрнольв покачал головой. – Тордис сказала, что тот человек носит полумесяц. А если он надел его на шею, то снять будет нелегко. Притяжение дает о себе знать, даже если носящий понятия не имеет, что половинок две и что где-то есть вторая.

– Я не думаю, что эти поиски будут легкими, – сказала фру Ванбьерг. Ей очень не нравилась эта затея, и решенный отъезд сына сильно огорчил хозяйку. – Как ты будешь искать? Ведь на войне не до поисков.

– А как же Хродмар? – В душе Эрнольва опять шевельнулся источник красноречия. – Ему еще труднее. Он вызвал на поединок сына квиттинского конунга и назначил встречу в день Середины Зимы*. Как он поедет туда? А как будет искать свою невесту? Хотя и говорят, что свадьбе теперь не бывать, но уж слишком яростно он рвется на Квиттинг. Наверняка надеется ее разыскать.

– Э-э, на Хродмара ты не гляди! – Фру Ванбьерг махнула рукой. – Хродмар богат удачей, а о нас этого теперь не скажешь. Так что его меч нам не по руке.

– Что-то не видно его удачи, – не сдавался Эрнольв. – Он был красивее всех, потому из-за «гнилой смерти» потерял гораздо больше, чем я. И я не сватался к дочери квиттинского хевдинга. И родство с конунгом я не потеряю, пока мы оба с ним живы.

– Зато у Хродмара два глаза! – вставила ехидная Ингирид.

Эрнольв не ответил, глядя на Свангерду, сидящую на скамье напротив. Она опять засмотрелась в стену, забыв про общий разговор, но, почувствовав взгляд, тихо вздрогнула, очнулась и виновато улыбнулась. Хродмар еще может вернуть свою квиттинскую невесту. Но и для Эрнольва все может сложиться гораздо удачнее, чем обычно бывает у людей, потерявших братьев. Когда он вернется из похода, Свангерда уже перестанет горевать и сможет подумать о новой любви. Вот только захочет ли она его ждать?

Когда все расходились спать, фру Ванбьерг задержалась на пороге хозяйского спального чулана, пристроенного к гриднице, и окликнула Эрнольва. Он обернулся.

– Знаешь, что я думаю? – загадочно и немного неуверенно сказала фру Ванбьерг.

– Что? – спросил Эрнольв, ожидая знакомых слов о необходимости скорее справлять свадьбу и готовясь ответить на них улыбкой.

– Тот человек, который носит второй полумесяц, должно быть, большой спорщик!

Мать скрылась в спальном покое и закрыла дверь, а Эрнольв остался стоять у порога, обдумывая, что же это значит.

В первую ночь после похода к кургану Стролинги не ложились спать, а до рассвета просидели с оружием возле горящего очага, ожидая, что мертвец явится требовать свое добро назад. Но он не пришел – должно быть, потеря сокровищ и правда подорвала его силу. Утро усадьба Хьертлунд встретила ликованием, торжествуя победу.

– Ну, что я говорил! – восторженно кричал Кольбьерн хельд, и его радостный голос достигал самых дальних уголков дома. – Чтобы мы, потомки Старого Строля, и не одолели какого-то жалкого вонючего дохляка! Больше ему не гулять у нас на дворе! А если явится, то мы быстро заставим его голову расти из зада![19]

Счастливые своей победой Стролинги не замедлили оповестить о ней всю округу. Кольбьерн хельд даже думал устроить пир, но умный Хальм намекнул брату: пока мертвец не уничтожен, такое торжество преждевременно. Потеря части сокровищ уменьшила его силу, но не обезвредила совсем: Старого Оленя несколько раз видели бродящим вокруг усадеб, хотя трясти столбы и взбираться на крыши он больше не пытался.

Вигмар узнал о славной победе от Гейра, встреченного на усадьбе Боярышниковый Холм, куда сам Вигмар заехал заказать тамошнему кузнецу новое копье взамен утопленного на побережье.

– Тебе стоит поторопиться, если ты не хочешь опоздать! – весело сказал Гейр, показывая золотое кольцо у себя на пальце. Обычно сдержанный, сейчас он улыбался во весь рот, еще больше подтверждая этим необычность события. – Мы уже привезли домой золото из кургана.

– А голову мертвеца вы привезли? – почтительно поинтересовался Вигмар.

– Теперь и до этого недалеко!

Вигмар усмехнулся, но ничего не сказал. Он как будто вовсе не верил в такую возможность.

– Что ты смеешься? – обеспокоенно воскликнул Гейр. Лисица, конечно, был пристыжен их успехом, но не так сильно, как хотелось бы. – Тебе легко веселиться – тебя-то мертвец не хватал за ноги!

– А я не был так глуп, чтобы лезть к нему ногами вперед! – весело ответил Вигмар.

– Наверное, ты знаешь какой-нибудь другой способ! – с азартом воскликнул Гейр, с удовольствием предвкушая, что сейчас-то Лисица не найдет ответа. – Может быть, ты сумеешь встать на его тайные подземные тропы? Или найти еще какой-нибудь путь с ним расправиться? Только имей в виду: прежде чем вызывать на бой, мертвеца нужно лишить золота. Мы забрали немало, но еще больше осталось. Может быть, ты заберешь остальное и его голову в придачу? Правда, достойного оружия у тебя больше нет – ведь в жаркой схватке твое копье так раскалилось, что ты отдал его остудить морским великаншам*. Вот, кстати! У нашего ночного гостя есть отличное копье! Ты не видел? Оно все в золоте и сверкает в темноте!

Этот разговор лишил Вигмара остатков покоя. Ждать дальше невозможно: чего доброго, Стролинги сами покончат с мертвецом, а он станет посмешищем всей округи. И Рагна-Гейда сочтет его пустым болтуном вроде Атли Мохового Плаща.

Эти мысли были горше полыни. Всю ночь после встречи с Гейром Вигмар толком не спал: внутреннее чувство будоражило, подталкивало, словно кто-то шептал в глубине души: торопись, торопись, пришел твой час. Ничего не бойся, соберись с силами, и у тебя все получится. А припрятанное на потом достается кошкам. К силам и способности что-то сделать это тоже относится.

Но с какого конца взяться за подобное дело? Сидя на лежанке, обняв колени и глядя в темноту, Вигмар перебирал в памяти все, что слышал о Старом Олене, вспоминал свой страх при встрече с ним и подбадривал себя воспоминанием о прошлом стыде. Гаммаль-Хьерта невозможно одолеть простым оружием. Более неудобного противника трудно и придумать: он уже не живой, но и не мертвый. Он – не в Мидгарде* и не в Хель, а так, болтается, не принятый ни одним из миров. Как раз такие – самые опасные. Бродячий берсерк между живыми и мертвыми. Но зато и одолеть его – подвиг, достойный Сигурда.

У мертвеца есть хорошее копье. Чем заказывать себе новое оружие у Арнфинна Кузнеца из усадьбы Боярышниковый Холм, не лучше ли взять то, что бродит по долинам и пугает добрых людей?

Следующий вечер застал Вигмара в долине, лежавшей к северу от усадьбы, возле огромного серого валуна. Этот валун, собственно, и дал название усадьбе Хроара: он назывался Серым Кабаном, хотя в сглаженных ветрами очертаниях с таким же успехом можно было разглядеть медведя или барана. В день Середины Лета* у камня приносили жертвы: он стоял здесь не просто так, а охранял границу Квиттинга. Ибо здесь земля квиттов кончалась. За пустошью, украшенной Серым Кабаном, начиналась долина, в которой пас своих овец Бальдвиг Окольничий, плативший подати конунгу раудов. К счастью, он был человек нежадный и миролюбивый и никогда не обижался, если Вигмару случалось подстрелить какую-нибудь дичь уже за спиной у Серого Кабана…

Спешившись, Вигмар пустил коня отдохнуть, а сам подошел к камню и сел на землю, прислонясь спиной к шероховатой поверхности, сложенной из крупных серых, черных, белых зернышек. Бок камня, нагретый на солнце, был приятно теплым, душисто пахли травы. И не подумаешь, что лето кончается и скоро осенний тинг. Вигмар любил это место и часто сидел, прислонясь спиной к Серому Кабану и глядя в землю раудов, как в тот свет. Общение с иными мирами прибавляет мудрости. Именно здесь ему двенадцать лет назад явилась маленькая, не больше котенка, огненная лисичка. Тринадцатилетний Вигмар, лишь недавно опоясанный мечом, напряженно размышлял, как бы ему обзавестись подходящим духом-покровителем. А дух сам его нашел. После этой встречи Вигмар стал заплетать пятнадцать косичек – по числу хвостов Грюлы.

– Вигмар! – вдруг окликнул его задорно-ласковый и игривый голос.

Чтобы он, обладающий слухом оборотня, в тишине не услышал чужих шагов! Вигмар взвился над землей, быстро оглянулся сразу во все стороны… и никого не увидел! Звук голоса показался ему странно приглушенным, как будто раздавался из-под земли.

– Вигмар! – снова позвал голос. На этот раз он звучал яснее, ближе, и в нем слышался сдавленный смех. Так могла бы звать шаловливая девчонка-подросток, и она была где-то совсем близко.

– Где ты? – окликнул Вигмар, не зная еще, кого зовет. Но он уже догадывался, и от этой догадки стало весело. Внутреннее чувство его не обмануло: Грюла никогда не приходит просто так. Она хочет ему помочь и поможет!

Из-за серого бока камня выскочила подвижная человеческая фигурка. Это и правда оказалась девчонка-подросток, лет пятнадцати на вид, но ростом с десятилетнюю. Густые ярко-рыжие волосы окутывали всю фигурку, колебались, дрожали, как будто их шевелил особый ветер. Платье девчонки было ярко-красным, на запястьях звенели и болтались кое-как закрученные обрывки золотых цепочек, точно такого же цвета, как большие смешливые глаза с узким черным зрачком, разрезавшим их пополам. Только глянув в эти глаза, любой догадался бы – перед ним вовсе не человек.

– Теперь-то ты меня видишь? – смеясь, спросила Грюла. Вигмар немного растерянно улыбнулся в ответ: за двенадцать лет он впервые видел дух Квиттингского Севера в человеческом облике. – Я могу стать немного побольше! – добавила Грюла и вдруг выросла так, что стала выше Вигмара. – Нет, так неудобно разговаривать! – решила она и снова стала маленькой, примерно такой, какой и полагается быть девушке пятнадцати лет.

– Почему ты никогда раньше не приходила… так? – спросил Вигмар, с напряженной жадностью разглядывая стройную фигурку и хорошенькое личико. Новый облик лисицы-великана показался ему особой милостью, вроде знака доверия и благосклонности, да и смотреть на нее было приятно.

– А что – я тебе нравлюсь? – лукаво спросила Грюла. – Вот потому и не приходила, не хотела, чтобы ты в меня влюбился!

Грюла фыркнула и залилась хохотом: дух Квиттингского Севера, хоть и жил среди унылых осиновых равнин, отличался веселым нравом. Ее золотые глаза искрились, узкий черный зрачок заметно «дышал», яркие губы улыбались, а черты лица странно подрагивали, переливались, как рябь на воде, так что их не удавалось разглядеть. Вигмару казалось, что ее лицо не остается тем же самым ни единого мгновения, но сама девочка все время казалась очень красивой.

Воздух вокруг фигурки Грюлы колебался, как раскаленный, эта дрожь передавалась всему вокруг и наполняла Вигмара: ему не было жарко, но в душе мешались тревога и восторг. И все же он сумел усмехнуться в ответ:

– А почему же ты не боишься этого теперь?

– Потому что ты уже влюбился в женщину из рода людей и не будешь понапрасну тратить любовь на огненного духа! – заявила Грюла.

Ее лицо вдруг вытянулось вперед и стало лисьей мордой; но золотые глаза насмешливо мигнули, и Грюла вернула себе человеческое лицо.

– А откуда ты знаешь? – спросил Вигмар, пытаясь уследить за всеми этими переменами. Больше прочего его занимал вопрос: ведь Грюла не моложе прочих детей многоликого племени великанов – так почему она ведет себя как девчонка?

– А ты думал, тут есть что-то, чего я не знаю?

Грюла снова захихикала, потом показала Вигмару язык, и на какое-то мгновение ее лицо приняло черты Рагны-Гейды. Потом она легким огненным мотыльком вспорхнула на камень и уселась на спине Серого Кабана, для удобства сделавшись ростом в локоть.

– Так ты не ревнуешь? – спросил Вигмар.

Мысль о ревности духа-покровителя пришла ему в голову только сейчас: раньше он как-то не задумывался, что огненный дух Квиттингского Севера тоже принадлежит к женщинам.

– Нет! – весело болтая ножками, ответила Грюла. – Ради нее ты совершишь такие подвиги, какие прославят и тебя, и меня!

– Подвиги я совершил бы и безо всякой женщины! – Вигмар усмехнулся и решительно мотнул головой.

Грюла ловко поймала одну из его косичек, небольно дернула и снова засмеялась.

– Нет, те подвиги, какие тебя особенно прославят, ты совершишь именно из-за нее! О тебе сложили бы сагу не хуже, чем о Сигурде и Хельги, да вот беда – бедным квиттам будет не до того!

– Почему? – Вигмар насторожился.

Духам открыто будущее – и вдруг ему пришло в голову, что такая бурная веселость Грюлы не к добру.

– Норн приговор у мыса узнаешь! – пословицей ответила Грюла. – А теперь подумай о том, что уже возле самого носа!

– Ты о мертвеце?

– Ну, разумеется! Вот подходящий подвиг, чтобы тебе позавидовали все люди, а мне – все духи Квиттинга!

– Им недолго ждать! – заверил Вигмар, мимоходом отметив, что и духам не чуждо некое честолюбие. – А почему бы тебе не разделаться с ним самой?

– Самой? – Грюла удивилась, в ее лице снова проскользнуло мимолетное сходство с лисьей мордой, глаза так и остались раскосыми. – Если я все буду делать сама, то люди передумают приносить мне жертвы. Потому и боги мало что делают сами, а только помогают тому, кто хочет что-то сделать. Если мы будем уводить от вас все беды, не дав хотя бы взглянуть им в глаза, вы быстро забудете нас, деревяшки неблагодарные! Но я помогу тебе. Я знаю тебя недавно, однако ты кажешься мне достойным помощи.

Вигмар благодарно наклонил голову. Конечно, такое доверие после такого недолгого знакомства! Что такое для великанши двенадцать лет?

– Хотелось бы мне думать, что ты во мне не ошиблась, – ответил он. – Но у нас тут говорят, что мертвеца можно убить только после того, как отнимешь его сокровища.

Грюла нетерпеливо застучала ногами по боку камня, и на несколько мгновений все ее тело, кроме головы, превратилось в бурный язык пламени. От неожиданности Вигмар отшатнулся.

– Ах, вы ничего не понимаете! – с досадой воскликнула Грюла, снова приняв человеческий облик. – Чтобы убить Оленя, вовсе незачем выгребать из могилы перстни и кубки. Подумай-ка – какое сокровище само способно убивать?

– Оружие, – тут же ответил Вигмар. Он стоял, опираясь локтем о бок камня, и не сводил глаз с Грюлы. Когда речь зашла о деле, все его волнение прошло: перед ним открывался настоящий, верный путь к победе и славе.

– Оружие! – воскликнула Грюла и подпрыгнула, встала на камне во весь рост. Волны ее рыжих волос вспыхнули ярким пламенем и поднялись дыбом, но Вигмар уже привык и даже не дрогнул. – Он ведь носит с собой копье! Это отличное оружие и настоящее сокровище! Оленя можно убить этим копьем – вот и исполнится предсказанье!

– Верно… – Вигмару вспомнился Гейр и его рассказ о копье, с которым мертвец приходил к ним в усадьбу. – Но как его достать, если мертвец носит оружие с собой?

Грюла заглянула в глаза Вигмару, и он тут же зажмурился: ее взгляд было невозможно выдержать, как прикосновение раскаленного докрасна золота. Но маленькая огненная великанша уже увидела все, что хотела увидеть.

– Помнится, Брюнхильд* ждала человека, которому будет неведом страх, – заговорила она, и Вигмар открыл глаза. – Для Брюнхильд нашелся Сигурд, а я тогда побилась об заклад с Восточным Вороном, найдется ли второй такой человек. Иные у нас думают, что людской род измельчал, что древняя доблесть вам не по плечу и ни один из нынешних людей не повторит подвигов древних. Ни один не сможет порадовать нас такими богатыми жертвами!

Лицо Грюлы опять изменилось, детская свежесть исчезла, вместо нее появилась строгость, глаза потемнели, черный зрачок «задышал» быстрее и чаще. На Вигмара вдруг навалилось ощущение древней, неизменной, почти неподвижной жизни. Да жизнь ли это? Живет ли тот, кто не может умереть?

И тут же ему стало жутко: в лице Грюлы проступило жадное, голодное чувство ожидания жертвы. Герои древности, лишавшие жизни своих врагов и избиравшие страшную смерть для себя самих, тем самым приносили жертвы богам и своим духам-покровителям. А теперь стихии земные и небесные редко получают подобные дары. Они голодны! Вигмар ощущал себя стоящим на краю пропасти, на дне которой бушевало и ревело жадное пламя. Сила не дается просто так, за нее нужно платить, платить горячей кровью, чужой или даже своей. И именно сейчас, а не на чердаке дома, сотрясаемого мертвым оборотнем, Вигмару потребовалось все его мужество, чтобы не отступить перед нечеловеческим лицом своего покровителя.

Но все это быстро прошло. Грюла снова стала маленькой девочкой, пламя ее волос мерцало ровно и мягко. Вигмар мотнул головой, стряхивая жуткое наваждение. Сейчас не Века Асов, боги и духи не требуют столько кровавых жертв, как раньше.

– Двенадцать лет назад мне показалось, что из тебя может выйти толк, – спокойно сказала Грюла. – Хорошо, что люди так быстро взрослеют! По-моему, пришла пора проверить, не ошиблась ли я. Если ты не побоишься пойти со мной, я проведу тебя в могилу Оленя подземными тропами, так что он не учует этого и не узнает… А когда узнает, будет поздно! – с торжеством продолжала Грюла. – Мы должны быть в кургане перед рассветом, когда мертвец вернется назад. Новым хозяином Поющего Жала будешь ты!

Вигмар хотел спросить, почему копье Гаммаль-Хьерта называется Поющим Жалом, но Грюла вдруг спрыгнула с камня.

– Отвали! – Она показала Вигмару на камень.

Вигмар смерил взглядом отлично ему известный валун, как будто надеялся, что по приказанию Грюлы тот вдруг станет раза в два поменьше – хотя бы с настоящего кабана размером. Но камень не уменьшился ни на волос.

– Давай же! – подбодрила Грюла. – Я сказала: мы ничего не делаем сами, но мы помогаем тому, кто что-то делает. Давай!

Духи-покровители умеют хорошо убеждть. И Вигмар решительно налег плечом на камень. Серый Кабан удивился, возмутился в глубине своей гранитной души и хотел было гордо сделать вид, что ничего не заметил. Но Грюла легонько дунула на него… и Вигмар с не меньшим, чем сам камень, удивлением ощутил, как серая зернистая громада валуна подается под напором его плеча, отрывается от земли, где за многие века продавила уютную лежку… Камень вдруг вырвался из-под его плеча, как будто Серый Кабан отпрыгнул в сторону, и рухнул на бок, приминая вереск. Под ногами Вигмара раскатился далекий гул.

А глазам его открылась огромная продолговатая яма, повторяющая очертания Серого Кабана, с плотно утрамбованной серо-коричневой землей на дне. Вигмар смотрел туда, ожидая увидеть под брюхом каменного кабана несказанные чудеса, но ничего не было, кроме тонких бело-зеленоватых нитей незадачливых травок, выросших не на месте, по краям ямы.

Грюла подпрыгнула и хлопнула в ладоши.

– Хорошо! – весело воскликнула она. – А теперь пойдем.

– Куда? – Вигмар поднял на нее глаза.

– Вот сюда! – Грюла показала ему на дно ямы. – Здесь начинается твоя подземная тропа.

– Но я ее не вижу.

– А ты приглядись получше.

Грюла протянула руки к Вигмару ладонями вперед, и он ощутил стойкий плотный жар, исходящий от ее ладоней. Он не обжигал, а как будто проникал внутрь его тела и наполнял ощущением новой, необычной силы. Вигмар вдруг стал гораздо лучше чувствовать землю под ногами, стебельки вереска, примятые подошвой башмака; ему стало казаться, что он не стоит на поверхности земли, а растет из нее, его корни уходят глубоко и он знает землю на всем их протяжении.

– Хорошо! – снова воскликнула Грюла, наблюдавшая за человеком с истинно детским любопытством. – Идем же!

Она спрыгнула на дно ямы и поманила за собой Вигмара. И вдруг он увидел, что у ямы нет никакого дна, а есть удобный ровный спуск. Уходящий вниз довольно глубоко, туда, куда не доставал закатный свет, но… Вигмар продолжал видеть дно ямы и корни вереска по краям.

Грюла снова поманила его, и он шагнул к ней.

Под землей Грюла сравнялась ростом с Вигмаром. Она шла впереди, пылающие рыжим пламенем волосы освещали ему путь. Поначалу было неуютно: земляной ход и высотой, и шириной оказался ровно с самого Вигмара; на ходу плечи касались стен, а свод нависал над самой головой. Что там впереди, он не видел из-за Грюлы, но, обернувшись однажды назад, не обнаружил у себя за спиной никакого хода. Пропустив гостя, земля смыкалась снова.

Поначалу Вигмар чувствовал себя похороненным заживо, но не имеющим даже того скудного простора в несколько шагов, который получают в своем посмертном жилье погребенные в курганах. Ему осталось пространство на ширину вытянутой руки, он нес его на себе, как одежду. Но Грюла освещала подземную тропу, рядом с ней не было холодно, и довольно быстро Вигмар привык.

Казалось, что они идут очень долго; он пытался вспомнить наземный путь от Серого Кабана до кургана Гаммаль-Хьерта и не мог – земные дороги спутались в памяти. Просто человек не умел быть разом в двух мирах. Только в каком-то одном.

Вдруг Грюла остановилась и фигура ее резко уменьшилась – как будто погас высокий язык пламени. Вигмар вздрогнул: разом стало темно, его охватил душный холод подземелья. Во тьме ярко светилась, как маленький огненный цветочек, фигурка лисички с тремя хвостами, и их свет озарял толстое бревно, преградившее путь.

– Это она, могила! – Лисья морда часто дышала, по-собачьи высунув язык, а голос раздавался как бы сам собой. – Мы пришли.

Вигмар шагнул вперед. Подземную тропу перегородила бревенчатая стена, уходящая куда-то вверх. Вынув из-за пояса топор, Вигмар ткнул верхним концом лезвия в бревно. Трухлявая древесина легко поддалась, и Вигмар приободрился – уж очень неприступной казалась стена из толстых бревен. Перехватив рукоять поудобнее, он принялся рубить. В подземной норе замахиваться было неудобно, труха летела в лицо и усыпала землю под ногами. Но, несмотря на это, Вигмар довольно быстро вырубил несколько бревен в середине стены и протолкнул их внутрь. Образовалось отверстие, через которое можно было пролезть.

Как легкая огненная бабочка, Грюла вспорхнула в это «окно» и исчезла за бревнами. Через пролом пролился огненный свет, а вместе с ним трупная вонь, о которой рассказывал Гейр, но, кажется, уже не такая сильная – за прошедшее время курган заметно проветрился. Вигмар искренне поблагодарил Стролингов за их доброе дело и восхитился мужеством, которое требовалось, чтобы выдержать эту вонь в самом начале.

– Иди сюда! – позвала изнутри Грюла.

Вигмар пролез в пролом, на всякий случай держа топор наготове, и оказался в довольно просторном бревенчатом срубе. Вот он, курган Старого Оленя! Под ногами его позвякивало и сыпалось что-то твердое. Грюла выросла до размера крупной собаки, от ее шерсти лился яркий свет. Вигмар заметил высокое сиденье с резными столбами, огромные бронзовые котлы у его подножия, зеленые от времени, как молодая трава. Весь пол был усыпан какими-то желтоватыми грудами, отвечавшими на свет огненной лисицы бесчисленными яркими отблесками. Сначала Вигмар удивился, а потом сообразил и рассмеялся. День и ночь думая о мертвеце, он совсем позабыл о золоте. А ведь это оно, то самое сокровище Старого Оленя, о котором толкует вся округа!

Вигмар толкнул носком башмака какую-то круглую чашу с красиво изогнутыми ручками – сразу видно, далекой заморской работы, племена Морского Пути не делают ничего подобного. Чаша тускло сверкнула, на боках ее проступил узор – бегущие олени с ветвистыми раскидистыми рогами. Порода оленей тоже была незнакомая. Вигмар присел на корточки, прикоснулся к чаше, провел кончиками пальцев по черточкам чеканки. Тусклый блеск золота затягивал, Вигмар рассматривал оленей и неясно прорисованные деревья позади них, и изображение казалось все тоньше и богаче. Постепенно на него наваливалось тяжелое ощущение огромности мира и протяженности веков, пройденных и пережитых этой чашей. В какой земле, какие руки держали ее пять веков назад? Какие напитки наливали, во славу каких богов поднимали ее на пирах? Ему вдруг представились смуглые женские руки, увитые золотыми браслетами; они протягивали эту чашу мужчине с бородой, заплетенной в косу, с густыми темными волосами, в накидке, сшитой из узких полосок меха – одна желтая, одна коричневая. Лицо мужчины было густо-смуглым, с сухими морщинами, и очень непривычным – от него веяло далью и чужой кровью. Что-то настолько чуждое было во всем облике, в выражении больших темных глаз, что Вигмару вспомнилось сотворение людей из ясеня и ивы. Нет, племя, создавшее эту чашу, обязано жизнью вовсе не Одину*, Локи и Хениру![20] Каким-то совсем другим богам, чьи имена странны и непонятны…

Слух Вигмара различил звуки пира, сначала похожие на морской прибой, но постепенно ясневшие. Появляясь из ниоткуда, рядом с ним сгущался из тишины стук чаш и ножей, беспорядочные выкрики на неведомом языке, треск дров в огромном костре под открытым небом, шипение жира, капающего с туши барана в огонь, свист ветра, человеческий смех и собачье ворчание, конское ржанье где-то вдали, эхом разносящееся по огромному открытому пространству. Другая жизнь во всем богатстве звука, цвета, запаха, тепла костра и прохлады ветерка была совсем рядом, дышала в лицо.

Этот пир, отгремевший несколько веков назад, надвигался из темных глубин, и Вигмару стало неуютно – казалось, сейчас накроет, как морская волна, и утянет за собой, в чужую землю и в чужой век. Вигмар зажмурился, отчаянно мотнул головой, стараясь сбросить наваждение, рывком поднялся на ноги и пошатнулся, чуть не упал – голова резко закружилась, перед взором поплыли пламенные пятна.

– Хорошо! – вдруг хихикнула Грюла, о которой Вигмар успел забыть.

Она снова стала девочкой ростом с локоть, на ее игривой мордочке с раскосыми лисьими глазами мерцало лукавое веселье.

– Ах, это ты! – с облегчением воскликнул Вигмар, сообразив, кому обязан видениями чужой, прошедшей жизни. – А я думал…

– Нет, это ты! – Грюла затрясла головой, из волос ее посыпался целый дождь огненных искр. – Золото не зря зовут священным даром. Его блеск освещает души людей до самого дна и будит потаенное. Золото запоминает все, что видит. Ты разглядел то, что оно видело много веков назад на своей родине, где одни долины, покрытые травой, а гор совсем нет. А иной разобрал бы в его блеске только свою собственную жадность. Твоя душа – зрячая. Я не ошиблась в тебе. Ты сделаешь то, зачем пришел!

Вигмар вспомнил, зачем он здесь, и даже не обрадовался похвалам. Это потом. Те мужчина и неувиденная девушка со смуглыми руками давно отпировали свое и теперь покоятся со своими предками в каких-то совсем других небесах. И ему, Вигмару Лисице, сыну Хроара Безногого из усадьбы Серый Кабан, родившемуся в племени квиттов на восьмом веке после Ухода Асов, нет до них решительно никакого дела. У него тут старый курган и мертвый оборотень, который вот-вот явится домой.

Подняв голову, Вигмар внимательно осмотрел свод сруба, пытаясь найти отверстие. Сейчас ночь, но свет неба, луны и звезд должен проникать сюда через дыру, проделанную братьями Стролингами. И вправду, потолок кургана казался темным, но откуда-то сочились слабые струйки свежего воздуха.

– Вот здесь! – Грюла, не шевеля ногами, легко перелетела на пару шагов и снова увеличилась до двух человеческих ростов.

Теперь свет ее волос ярко озарял бревенчатый потолок сруба, и Вигмар увидел прорубленное в бревнах четырехугольное отверстие. Сверху оно было завалено какими-то деревянными обрубками, забито осиновыми бревнами, а между ними серел конец свернутой и запутанной в бревнах веревки. Под самым отверстием еще лежал кожаный мешок, а чуть подальше – железная пешня, следы двух предыдущих вторжений.

– Это сам мертвец завалил вход, когда уходил вечером, – сказала Грюла. – И так заклял все эти бревна, что человеческие руки не смогут их сдвинуть. Он не хотел, чтобы, пока его не будет, снова пришли гости. Он только не подумал, что могут быть и другие тропы! А другие тропы всегда есть!

Грюла захихикала, хлопнула в ладоши:

– Теперь нужно сделать так!

Она подошла к заваленному верхнему лазу и провела ладонью по бревну, воткнутому косо, перегородившему отверстие и сам земляной колодец. На бревне слабым красным светом загорелась руна Турс, заключившая в себе силу грозного молота Мйольнира.

– Теперь он его не сдвинет! – с торжеством объявила Грюла. – Он сам разберет завал, когда вернется на рассвете, а это бревно сдвинуть не сможет. Он даже прикоснуться к нему не посмеет! И тогда ему придется сбросить вниз копье, потому что иначе он в такую щель не пролезет! А дальше ты уж сам решай, что делать!

Грюла разом сделалась маленькой и села на длинный лошадиный череп, полузарытый в золото. Вигмар огляделся, но занимать престол мертвеца не стал и сел прямо на золото. Не нравилось, что он не видел неба и не знал, долго ли еще до утра. Здесь, под землей, чувство времени покинуло его. Здесь было совсем другое время…

Сидя на жесткой россыпи, он ждал рассвета и думал о Рагне-Гейде. Сейчас она, наверное, спит себе в девичьем покое в доме Стролингов и знать не знает, как близко он подошел к исполнению своих обещаний. А может, не спит, а слушает, как мертвый оборотень колотит копытами по крыше дома и воет дурным голосом. Ничего – уже завтра никто не потревожит ее сон. И Вигмару хотелось, чтобы время шло побыстрее, чтобы все скорее осталось позади, чтобы он мог подойти к ней и сказать: «Видишь, я выполнил свое обещание! Я принес лучшее из сокровищ кургана. Я не жду, что твой род признает мою победу, но ты сама должна понять: все, что я сделал, я сделал для тебя». Грюла была права: Вигмар делал это сначала для Рагны-Гейды, а уже потом ради подвига. Выродились, измельчали люди после Веков Асов. Сигурду Убийце Дракона не требовались причины и предлоги – он стремился к подвигу ради бессмертной славы, а не ради женских глаз. Но Вигмар вовсе не чувствовал себя хуже Сигурда. Слава в веках – это хорошо, но ее дерево растет где-то за горизонтом, его и не увидишь. А восхищенные и нежные глаза Рагны-Гейды стояли перед ним как наяву, и ему было тепло от этих глаз.

«Ты уже влюбился в другую», – сказала Грюла. Вигмар усмехнулся в темноте, потер щеку. Ну, и влюбился. Себе самому он мог в этом признаться. Другие стали бы смеяться – род Хроара-С-Границы, конечно, достаточно хорош, но он не ровня Стролингам. Не такое родство они надеются приобрести через свою дочь и сестру. Так чего же ты хочешь, Лисица? – сам у себя спросил Вигмар и в ответ пожал плечами.

Как же сказать ей обо всем этом, чтобы она поняла, а другие – нет? Едва ли судьба скоро пошлет им еще одну встречу в пустых сенях. Вигмару захотелось сложить вису, такую, чтобы даже сама Рагна-Гейда признала превосходство его мастерства. Хлинне льда ладони[21] долго ждать подарка не придется… Скальд не веет слов на ветер… Нет, не то.

Сидя на груде древнего золота в ожидании далекого рассвета, начисто забыв о мертвеце, Вигмар Лисица складывал вису о своем подвиге и своей любви, и перед глазами его стояла она – Рагна-Гейда, нерассуждающая и горячая любовь к которой и была его главным подвигом, хотя сам он не догадывался об этом.

Сверху послышался какой-то неясный звук. Вигмар вздрогнул от неожиданности, вскочил на ноги, уже держа наготове меч, сам прыгнувший в руку. Над верхним отверстием кургана возилось что-то тяжелое. Слышался шорох осыпающегося песка и треск ломающегося дерева. Тяжелый топот сотрясал толщу земли.

– Это он! – шепнула Грюла и вдруг исчезла. Сделавшись меньше мыши, она юркнула в конский череп, и его пустые глазницы изнутри засветились красным.

Вигмар не ответил. В душе не было страха, и даже он сам удивился своему спокойствию. Ни холодного пота, ни дрожи, ни шевеления волос. Если в него верит даже Грюла, то стыдно не верить самому себе!

Бревна и обрубки завала исчезали одно за другим. В курган проник свет, в верхнем отверстии показался рваный клочок светло-серого предрассветного неба. Вигмар уже различал наверху лаза могучую темную фигуру, которая отбрасывала бревна одно за другим с такой легкостью, как будто это пучки соломы. Иногда дерево задевало за оленьи рога, и тогда слышалось легкое постукивание. Вигмар ждал, дыша глубоко и ровно, в любое мгновение готовый броситься вперед.

Вот в земляном колодце осталось только одно бревно – то самое, на котором с внутренней стороны слабо светилась красным руна Мйольнира. Мертвец взялся было за него, но выпустил и замер, будто растерялся. Переждав несколько мгновений, он взялся снова – и снова выпустил. Повторив безуспешную попытку несколько раз, Гаммаль-Хьерт задумался. Вигмар напряженно ждал, тревожась, что за время раздумья мертвец учует запах живого человека. Тролли с ним, пусть учует – решит, что запах исходит от лежащего под лазом мешка Стролингов. Вигмара грызло нетерпение, хотелось скорее добраться до врага; неведомо откуда прихлынувшие силы бурлили в жилах, обжигали изнутри и требовали выхода.

Наконец Старый Олень придумал что-то и опять завозился. Снизу Вигмар отлично видел, как он пытается протиснуться в лаз мимо бревна. Но отверстие оказалось узковато. А небо все светлело, мертвецу приходилось торопиться, пока первый солнечный луч не превратил его в прах. Вот оборотень дернулся, отчаянно силясь пролезть в дыру. Потом раздался стук – и что-то длинное рухнуло из дыры вниз, сталь звякнула о золото под самым отверстием.

По тесному пространству сруба раскатился звон, и прозвучал он настолько неожиданно, что у Вигмара на миг перехватило дыхание. Это было как голос из Валхаллы* – звонкий, зовущий в битву и обещающий победу. Как солнечный луч в подземелье, как чистый родник среди камня и мха. На золотых грудах под отверстием лежало длинное копье с широким треугольным наконечником с золотой насечкой, и оно сверкало в темноте, как молния в черной грозовой туче.

Глаза конского черепа, в котором пряталась Грюла, вспыхнули ярче. Одним прыжком Вигмар оказался под отверстием лаза и подхватил копье. Ему досталось поистине чудесное оружие: остро наточенные грани наконечника позволяли и рубить, и колоть. Вигмар чуть не задохнулся от восторга, отскочил от отверстия, поудобнее перехватывая древко, готовясь нанести удар и с трудом сдерживая желание подпрыгнуть, схватить мертвеца за ногу и сдернуть вниз. Что он там копается!

Мертвец учуял внизу движение, свежий запах живого человека ударил ему в нос.

– Кто там? – с негодованием взревел Гаммаль-Хьерт, и Вигмар сморщился, ощутив катящиеся по подземелью волны трупной вони.

– Это я – Сигурд Убийца Оленя! – рявкнул он в ответ. – Я уже однажды звал тебя на бой, дохлая крыса, но ты струсил и убежал! Вот я и пришел за тобой сам! Иди скорее сюда! Ты устал таскать на плечах свою пустую голову – я избавлю тебя от нее!

Оборотень взревел, как бык. В дикой ярости стремясь скорее добраться до врага, он изо всех сил вжался в отверстие, мертвые кости поддались, и тяжелое тело рухнуло вниз. Но Вигмар не стал дожидаться, пока Гаммаль-Хьерт встанет на ноги. Озабоченный только тем, как бы впотьмах не промахнуться мимо шеи, щурясь и напряженно вглядываясь в беспорядочно шевелящуюся фигуру, он прыгнул к мертвецу и занес копье. И вдруг курган озарился пламенным светом – Грюла выскочила из конского черепа. Мертвец завыл, закрывая лицо руками, и он был так безобразен, что Вигмар скривился от отвращения. Но теперь он видел, куда бить – как мечом, рубанул клинком копья по шее мертвеца. Невиданная сила кипела и бурлила, копье в руках казалось легче соломинки, хотелось рубить и колоть направо и налево, чтобы этакие мертвецы шли целыми десятками, чтобы…

Но второго удара не потребовалось. Раздался мерзкий скрип; шея и кисти рук, которыми Гаммаль-Хьерт пытался закрыть лицо, оказались перерублены, голова дернулась и отпала. Вигмар поспешно толкнул ее носком башмака, опасаясь, как бы не пристала обратно. Шлем с оленьими рогами покатился в сторону, под ним обнаружился голый череп.

– К заду! Скорее! – визжал рядом голос Грюлы.

Кривясь от отвращения, Вигмар носками башмаков подкатил голову Старого Оленя к его собственному заду и прижал покрепче. Зрелище было не из тех, на которые приятно смотреть. Лишенный сохраняющих чар, труп Старого Оленя разлагался на глазах.

– Все! – ликующе воскликнула Грюла. – Я оказалась права! Пусть теперь Восточный Ворон сожрет перо у себя из хвоста!

Вигмар обернулся к ней. Маленькая лисичка из рода огненных великанов мигнула золотыми глазами, переступила лапами, выгнула спину, припала к земле. Над ней реял во тьме целый куст пушистых пламенных хвостов – Вигмар не считал, но был уверен, что Грюла вырастила все пятнадцать. Случай того стоил. Пятнадцать языков подземного огня кружились, то сгибались, то снова выпрямлялись, в лад друг с другом колебались из стороны в сторону, и Вигмару некстати вспомнился кюндельданс – танец с факелами, который пляшут на свадьбах. Некстати, потому что на звериной морде Грюлы было веселое и жестокое выражение, торжество сытого хищника. Лисица-великан получила желанную жертву. Вигмар отвел глаза: эта радость претила ему. В ликовании Грюлы отражалась дикая, слепая жадность нечеловеческого существа. Существа, для которого нет ни дружбы, ни любви, ни родственной привязанности. Сейчас Вигмар со всей ясностью понимал: как бы ни была Грюла милостива к нему, она – из рода великанов, и ему, человеку, никогда не будет с ней по пути. По крайней мере, надолго. Сигурд Убийца Фафнира когда-то сказал о себе: «Я зверь благородный». Вигмар не мог сказать такого о себе.

– Уходи отсюда, сейчас я сожгу его, – сказала Грюла, окончив танец. – Или ты хочешь взять себе что-нибудь из его золота? На память?

Грюла хихикнула, и Вигмару послышался в ее словах подвох. Он покачал головой:

– Мне хватит копья. Ты говорила, его зовут Поющее Жало? Не думаю, что там есть сокровища лучше, а зачем мне худшие? Любое сокровище нужно защищать, а это копье само защитит владельца. Ну, я пошел отсюда!

Стараясь не наступить на труп, Вигмар поймал конец веревки, привязанной Стролингами в прошлый раз. Копье в руках мешало, но Вигмар и подумать не мог, чтобы расстаться с таким сокровищем. Это была его добыча, взятая по праву победителя. Заткнув конец древка за пояс, он ухватился за веревку и полез вверх. Могильная тьма разевала ему вслед немую беззубую пасть, но не имела силы удержать.

Оказавшись на поверхности, Вигмар увидел, что уже совсем светло. Пришло утро. Первое за шесть веков утро без оборотня Гаммаль-Хьерта. Вигмар вынул из-за пояса копье и неспешно пошел прочь, опираясь крепким древком о землю. Оглядывая вересковую долину, густо засеянную золотом, Вигмар почему-то ощущал себя хозяином и кургана, и долины, и даже более дальней округи, не видной отсюда. Как-никак, а теперь эта земля обязана своим покоем именно ему.

Отойдя шагов на двадцать, Вигмар оглянулся.

Над курганом бушевало пламя. Огненные языки вырывались из отверстия могилы, бились, как будто хотели оторваться и улететь, в глубине земли что-то рычало и выло, как сам плененный Фенрир Волк*. Вигмар смотрел, не в силах отвести взгляд.

Вдруг в могиле что-то гулко ухнуло, и земля стала проседать. Огромный курган, много веков возвышавшийся над долиной, на глазах втягивался в землю. Вигмару подумалось, что Гаммаль-Хьерт уходит в Хель и забирает с собой свой дом, но тут же сообразил: просто бревна сгорели и сруб больше не держит землю.

Вершина кургана провалилась, огонь угас. Дым поднимался над широким холмом и уносился в светлеющее небо.

Рядом с Вигмаром возникла Грюла, снова в человеческом облике. Ее лицо было строгим и безумным, как у вельвы, в глазах плескались волны пламенного света. Она жгла нечисть просто так – глазами.

– Теперь его больше никто не достанет! – сказала она, не сводя огромных неподвижных глаз с темного облака дыма над курганом.

– Чего? – тихо спросил Вигмар.

– Золото Севера! Люди немало выгребли, чтобы потом рассеять по всей долине, разнести по усадьбам, где оно еще не раз послужит раздорам. Золото приносит удачу не только людям, но и землям. Лучше бы оно лежало себе в земле и Гаммаль-Хьерт охранял бы его. А теперь оно рассеяно. С ним и сила Квиттингского Севера рассеяна, разорвана в клочья.

Грюла замолчала, глядя огромными застывшими глазами на курган. Все это походило на пророчество, и пророчество далеко не доброе. Может, и правда лучше бы золоту мертвеца лежать в земле. Но дело сделано, назад ничего не вернешь.

– Мало проку от золота, зарытого в землю, – негромко возразил Вигмар. – Это копье лежало в могиле безо всякой пользы, а теперь послужит.

Грюла обернулась и посмотрела на него долгим безмолвным взглядом.

– От золота не много проку, пока оно спит, – наконец сказала она. – Но если проснется, то способно принести благо, а может причинить много зла. Поющее Жало звенит перед тем, как нанести смертельный удар. Ты слышал сегодня этот звон. Отныне каждый его удар, нанесенный тобой, будет посвящен мне. Я даю тебе силу, а ты делишься со мной добычей. Мне – духи убитых, а тебе… Ты сам возьмешь то, что тебе понадобится. А пока прощай.

Грюла повернулась и пошла прочь, с каждым шагом уменьшаясь в росте. Через десяток шагов она стала размером с ладонь, а потом совсем исчезла – ушла под землю, а в вереске и мелкой траве еще долго тлела дорожка из красных искр.

Вигмар поднял голову, огляделся. В долине все было как обычно, только он смотрел по-другому. Опираясь на крепкое древко Поющего Жала, он чувствовал себя очень сильным. Где-то ведь есть та земля, где была выкована чаша с бегущими оленями, и сейчас там какая-то другая девушка со смуглыми руками подносит чашу мужчине с косичкой в бороде. Вигмар не знал, где та земля, как зовется то племя и каких богов почитает, но границы мира для него раздвинулись шире, и даже знакомая с рождения долина изменилась. Теперь она была не просто частью Квиттингского Севера или даже Морского Пути, а частью всего земного мира, который оказался так велик, что даже не подберешь названия.

Глава 6

– Да ты меня совсем не слушаешь! – с обидой сказала Сольвейг.

Словно разбуженный ее голосом, Эрнольв обернулся. Четырнадцатилетняя Сольвейг, маленькая и сероглазая, в облаке длинных золотистых волос казалась похожей на светлого альва, случайно заглянувшего в каменистый Аскефьорд. Ее братья Сельви и Слагви чуть поодаль выбирали поставленные на ночь сети, а Сольвейг сидела на носу лодки и с упреком смотрела на Эрнольва.

– Я ведь не выдумываю, как ваша Ингирид, я всегда говорю правду, – продолжала девочка. – А завтра вас всех уже здесь не будет, и только норны знают, увидимся ли мы еще. Все может быть.

Эрнольв кивнул. Сольвейг ни в чем не походила на Ингирид – она не смеялась, не дразнила его, не морщилась при виде его уродливого лица, а обращалась с ним по-старому, как будто ничего не изменилось. Пока Халльмунд был жив, фру Ванбьерг надеялась со временем сосватать младшему сыну именно Сольвейг и даже намекала ее отцу, Стуре-Одду, что не сейчас, но будущей зимой или даже через зиму совсем неплохо бы справить свадьбу… Теперь же с этим покончено, и Эрнольв испытывал искреннюю и нежную грусть при мысли о том, что надолго расстается с такой хорошей девочкой. Давно ли он носил ее на своей спине, играя в «похищение великаном»? Ей это очень нравилось. И она совсем не боялась тролля из Дымной горы, возле которой стояла усадьба Стуре-Одда.

– Тебе вовсе незачем быть таким грустным, – продолжала Сольвейг. – Я слушала всю ночь и вчера, и сегодня тоже. Если бы вас ждал неудачный поход, то наш тролль обязательно дал бы знать. Он, знаешь, выходит каждую ночь и поет. Имен не называет, но поет. А ты такой хмурый, как будто он уже назвал тебя самого.

– Я… я как будто нездоров, – неохотно признался Эрнольв. – Меня то ли лихорадит… То ли я не знаю что. Погляжу на воду – то какое-то золото светится, то опять мертвец…

– Страшно? – с заинтересованным сочувствием спросила Сольвейг.

– А, теперь он рассказывает ей страшные саги! – решил Слагви, услышавший обрывок разговора.

– Пусть поболтают! – одобрил Сельви. – А то уплывем, и всю зиму ее будет веселить только старый тролль.

– Нет, сейчас вроде бы уже не страшно, – с сомнением, прислушиваясь к себе, ответил Эрнольв. – Как рассвело, так мне сразу полегчало. Знаешь, одним ударом… Как будто веревку разрубили. Или молния ударила.

Сольвейг понимающе кивнула. Ингирид непременно заметила бы, что его лихорадит от страха предстоящего похода, но Сольвейг была совсем не такой – умной не по годам, проницательной. Она слышала землю и богов не хуже самой Тордис, но не уставала от людей, а всегда и всем старалась помочь.

– Ой, смотри, – вдруг тихо, восторженно шепнула девушка, глядя в сторону далекого устья фьорда.

Позади них задушенно охнул Слагви и тихо просвистел его брат. Обернувшись, Эрнольв глянул и оторопел. Высоко на скале над блестящей водой фьорда, на фоне сероватого, розовеющего неба виднелся силуэт высокой, стройной девушки в блестящей черной кольчуге. Ее длинные, вьющиеся колечками черные волосы густой волной медленно стелились по ветру, огромные глаза горели ярким синим огнем, а рука со сверкающим мечом указывала на юг. Прибрежные горы, поросшие редким ельником, дремлющая вода фьорда, отливающая стальным блеском, красноватое, отражающее пролитую где-то кровь небо – все замерло в восторге перед величественной и прекрасной Всадницей Бури, посланной богами. Где-то вдали медленно и величаво перекатывались по облакам отзвуки грома.

Затаив дыхание, трое мужчин рассматривали чудесное видение, и им казалось, что прошла целая вечность. Но вот фигура валькирии побледнела и растаяла. Все осталось как прежде – горы, вода фьорда, рассветное небо. Только ее не было. Но Сольвейг продолжала смотреть, прижав руки к груди. По ее щекам текли слезы, а в глазах горел такой восторг перед красотой и мощью небесных миров, что сама она казалась гостьей оттуда. Мир, к которому стремилось ее сердце и который умели видеть ее глаза, потаенно жил в ней самой и отзывался светлым отблеском на всякий небесный луч.

– Это она… Она, Регинлейв! – благоговейно шептала Сольвейг. – Она вернулась! Вернулась! Теперь все будет хорошо!

– Но она же… – озадаченно начал Сельви.

– Ее же столько лет не видели! – окончил за него Слагви.

– Вы забыли, – упрекнула братьев Сольвейг, все не решаясь отвести глаз от высокой скалы. – Она ушла, потому что Торбранд конунг женился. А теперь кюна умерла, он опять свободен. И Регинлейв должна была вернуться. Она вернулась. Это и есть то знамение, которого конунг ждал, и все люди ждали. Боги теперь с нами. Поход будет удачным. И мы все еще увидимся!

Сольвейг всхлипнула, слезы побежали из ее глаз быстрее, как будто сердце не вмещало счастья. Она вдруг подпрыгнула, порывисто обняла Эрнольва за шею, торопливо поцеловала и побежала обнимать братьев.

– Она показалась нам, вам троим, вам троим! – нараспев, с восторгом твердила девочка. – Значит, вы все трое останетесь живы, все трое! Ах, как хорошо!

– Я бы скорее подумал… – начал было Слагви, но брат сделал свирепое лицо, и тот умолк. Сельви тоже скорее подумал бы, что валькирия показалась тем воинам, кого ей предстоит вскоре забрать в Валхаллу. Но глупые домыслы следует держать при себе и душить на корню. Оба брата были уверены, что Сольвейг сумеет истолковать знамение гораздо лучше них. Может быть, Регинлейв и хотела показаться именно ей, а им уж так, заодно.

– Скорее! Скорее поплывем в Ясеневый Двор! – Смахнув слезы рукавом, Сольвейг от нетерпения подпрыгивала на месте. – Скорее поплывем к конунгу! Конунг так ждет, так ждет этого знамения! Скорее! Чтобы все люди быстрее узнали!

Бросив сети, братья стали толкать лодку с берега. Эрнольв, забывший про ночное нездоровье, налег обеими руками с такой силой, что лодка на четыре шага влетела в воду, окатив брызгами братьев.

– Ну, тролль одноглазый! – с дружеским возмущением закричал Слагви. – Ты давай бери весло да греби получше! Тоже мне, морской великан!

Сольвейг засмеялась. Эрнольв легко подхватил ее на руки и перенес в лодку. И вот они уже плывут по сероватой воде Аскефьорда, где в мелких волнах поблескивают стальные отблески, словно дно выложено острыми мечами, а сверху их красит розовым рассветный свет небес. Наверное, не зря валькирия показалась и ему, Эрнольву сыну Хравна, который больше всех сомневался в необходимости этого похода. И он, пожалуй, верно поступил, решившись идти со всеми, хотя по-прежнему не уверен в правоте всего затеянного дела. Правду знают боги. Людям она открывается со временем, и желающим ее знать приходится терпеть.

Настоящий герой никогда не суетится и не бегает по всем окрестным усадьбам с криком: «А вы слышали, какой подвиг я совершил?!» Даже если люди и спросят, почему он опоздал к ужину и отчего у него такой потрепанный вид – уж не бился ли он с каким-нибудь чудовищем? – герой только пожмет плечами и небрежно скажет: «Мало ли какая безделица случается к ночи?»[22]

Вернувшись домой с копьем Гаммаль-Хьерта, Вигмар не стал рассказывать эту сагу никому, кроме своих домочадцев. Слава, как и месть, требует умения выждать. Но по округе побежали слухи: мертвец больше не напоминал о себе, и нашлись герои, которые отважились в ясный полдень побывать возле обрушенного кургана. Всем хотелось знать имя победителя, однако Вигмар и теперь не спешил складывать о себе хвалебные песни и выкрикивать их с верхушки самой высокой сосны. Даже услышав от Грима Опушки, что к Стролингам приехал старший сын Кольбьерна, Эггбранд, он только хмыкнул. Что мне за дело, кто там приезжает к этим крикливым хвастунам, способным только на разговоры о подвигах?

Все ждали, что теперь Стролинги устроят пир.

– Конечно, они устроят пир – отчего же богатым людям не пировать! Но мне вовсе не думается, что тебя туда позовут! – с досадой отрезал Хроар. С тех пор как ноги отказались носить его и хозяин усадьбы Серый Кабан стал проводить все свое время сидя в гриднице на скамье, его нрав сильно испортился. – И к лучшему! Нечего тебе тереться возле этих Стролингов! Нам не дождаться от них чести, а за бесчестьем не стоит ходить!

Вигмар усмехнулся, дернул себя за косичку, упавшую на плечо. Новость, принесенная Гримом, порадовала его: вот уже больше половины месяца он ждал этого случая.

– А я уверен, что меня позовут! – весело ответил Вигмар. – Стролинги хотят посмеяться надо мной – ведь себя они почитают величайшими героями, победителями мертвеца! Но мы еще посмотрим, кто над кем посмеется!

Гест* из усадьбы Оленья Роща прискакал всего за день до назначенного срока, как будто о Вигмаре случайно вспомнили в последний миг. Именно так Стролинги и хотели представить дело, но Вигмар не остался в долгу. Он явился на пир самым последним, когда люди уже сидели за столами – и получилось так, словно все ждали его.

– Не очень-то ты торопился, Вигмар сын Хроара! – крикнул Кольбьерн через всю гридницу, перекрывая стук ножей и общий говор. – Уж не захромал ли твой конь по дороге?

– Не больше, чем конь твоего геста, который приезжал меня звать! – небрежно ответил Вигмар.

Копье с золотой насечкой привычно лежало у него на плече, и он был готов спорить хоть с целым миром. Теперь он не думал о своей рубахе, плаще, башмаках, которым никогда не сравняться с богатыми нарядами Атли и других щеголей. Одежда пачкается, рвется и гниет, но честь и слава – никогда.

Взгляды гостей и хозяев дружно устремились к копью, но Вигмар с видом простодушной вежливости отвечал на приветствия соседей, словно не замечая вопрошающих взглядов. Его провели на место, он сел, небрежно прислонив копье к стене позади себя. И не удержался – быстро глянул на Рагну-Гейду, не сводившую с него взора, сделал ей мимолетный знак глазами. И отвернулся. Пусть не говорят, что он только и умеет, что пялить глаза на дочь Кольбьерна.

Рагна-Гейда тоже отвернулась, опустила глаза. Все утро она ждала его, роняла ножи и посуду, чуть не всыпала в похлебку лишнюю ложку соли, не замечая, что делает, а думая только об одном: приедет или не приедет? Каждый раз, когда в сенях взвизгивала дверь, у Рагны-Гейды обрывалось сердце. Каждый раз, увидев на пороге кого-то другого, она ощущала и тоскливое разочарование, и облегчение отсрочки. Что с ней будет, когда он наконец войдет! Он посмотрит на нее… и всякому в доме станет ясно, что между ними что-то есть. Он не посмотрит… Богиня Фригг, может быть, он и не думает о ней! Первое казалось тревожным и опасным, второе – болезненным. Рагну-Гейду измучило ожидание, она отмечала каждое бесполезно промелькнувшее мгновение, и в душе воцарялась пустота, схожая со слабостью тела после лихорадки. Пусть смотрит или не смотрит, все равно, лишь бы приехал! Если Вигмар не приедет – зачем тогда весь этот пир, зачем она вообще живет на свете?

Сердце Рагны-Гейды громко стучало, щеки горели от волнения. Атли сын Логмунда, явившийся раньше всех, уже не раз восхитился: как она сегодня хороша. Бедный Атли, он думал, что это ему девушка так трепетно радуется! Многие женщины находили красивыми его ясные голубые глаза, кудрявые русые волосы и такую же бородку, прямой небольшой нос и густые черные брови. Но Рагна-Гейда вовсе не замечала его красоты. Сияющие улыбкой открытые черты Атли казались ей какими-то детскими, как будто он к двадцати трем годам еще не стал мужчиной.

Млея от горделивой радости, Атли увлеченно рассказывал, как видел мертвого оборотня, бродящего в долине позади пастбища, и не сомневался, что Рагна-Гейда не меньше него самого занята рассказом. А она бессмысленно улыбалась и прислушивалась к каждому звуку во дворе: не он… опять не он… да где же он, богиня Фригг! Атли, который и прежде казался ей очень скучным собеседником, сегодня раздражал в особенности. Напрасно некоторые мужчины считают, что женщины любят разговорчивых. Важно не сколько сказано, а что сказано. Можно не закрывать рта целый день, но так и не сказать ничего достойного.

Наконец внесли столы, гости расселись, Кольбьерн хельд поднял кубок Одину… И вот он появился, Вигмар Лисица, и весь пир обрел единственный смысл, который только мог иметь для Рагны-Гейды. Она прятала глаза, ей казалось, что вся гридница видит и понимает: дочка гордого Кольбьерна просто влюблена в Вигмара. В одного из самых неподходящих для нее людей во всей округе. Богиня Фригг, откуда же это все взялось, если он не подходит ей? И что теперь с этим делать? Как унять эту счастливую дрожь, где взять любви к другому, подходящему?

– Ты едва не опоздал к самому любопытному! – сказал Гейр, провожавший последнего гостя на место. – Эггбранд только начал рассказывать, кто и почему напал на нас там, на побережье.

– Вот как! – Вигмар вскинул на него глаза. Такие новости стоили путешествия от Серого Кабана до Оленьей Рощи! В тревогах и заботах с мертвецом они позабыли, с чего все началось.

Гейр с жаром закивал, а Вигмар перевел взгляд на Эггбранда, сидевшего напротив хозяина. Даже Логмунд Лягушка сегодня не обижался, что его лишили почетного места – оно по праву принадлежало Эггбранду, сыну Кольбьерна и хирдману Ингстейна хевдинга. Эггбранду уже исполнилось тридцать, его борода и волосы были чуть темнее, чем у всех Стролингов, глаза отливали больше сталью, чем зеленью, и смотрели остро. Имея два повода гордиться собой, он на всех вокруг поглядывал свысока, и редкая его встреча с Вигмаром обходилась без ссоры. Если того и другого спрашивали о причинах, ответ звучал один: «Я его терпеть не могу, и когда-нибудь он у меня дождется!»

– Это правда? – быстро спросил Вигмар. – Ты можешь рассказать, с кем нам пришлось драться?

– Иной раз на расстоянии видно лучше, чем вблизи! – с насмешкой ответил Эггбранд. – Раз уж ты сам не смог разглядеть, кто лишил вас корабля, то я помогу тебе узнать.

На язык Вигмару прыгнуло замечание, что иные люди всегда ухитряются оказаться на расстоянии от битвы, но он сдержался: сейчас не время ссориться. Эггбранд несколько мгновений помолчал, давая возможность ответить, бросил косой насмешливый взгляд: что, Лисица, прикусил язык? И не дождавшись ответа, продолжал рассказывать:

– Наш гест прожил на усадьбе Фрейвида хевдинга несколько дней и успел узнать обо всем подробно. Западное побережье само виновато в том, что фьялли пошли на них военным походом. Летом, еще до Дня Высокого Солнца, какая-то ведьма с западного побережья наслала болезнь на дружину Модольва Золотой Пряжки, и у него умерло то ли пятнадцать, то ли двадцать человек. Там был еще племянник Модольва, любимец Торбранда конунга. Он хоть и не умер, но после «гнилой смерти» стал лицом уродливее подземного тролля. Модольв Золотая Пряжка вернулся к себе домой в Аскефьорд, но ведьма достала их и там – в усадьбе Торбранда конунга тоже началась «гнилая смерть». Умерло не очень много народу, как говорят, но скончалась кюна Бломменатт и оба ее сына. Торбранд конунг разом остался без жены и без наследников и тут же стал собирать войско на Квиттингский Запад. Он хотел отомстить Фрейвиду хевдингу, в доме которого жила та ведьма, но Фрейвид заранее ушел в свою внутреннюю усадьбу, в горы. А ведьма осталась. Она вызвала Большого Тюленя, и он утопил все шестнадцать кораблей Торбранда. Он потерял больше трети дружины, пришлось возвращаться домой пешком, по берегу. А по пути они захватывали все корабли, которые только попадались. Вот и наш «Олень» попал туда же. Надо думать, стоит теперь где-нибудь в Аскефьорде.

Слушатели качали головами, переглядывались, подталкивали друг друга от избытка чувств, от изумления и тревоги. Вот так дела! Ни в одной саге не говорится о подобном! Чтобы одна ведьма потопила шестнадцать кораблей!

– А мне еще помнится, что этот Модольв Золотая Пряжка ссорился с Гримкелем ярлом, родичем нашего конунга, – добавил Логмунд Лягушка. – Это верно?

– И это было! – Эггбранд кивнул. – Модольв ярл приплыл на Острый мыс и хотел купить железа, но наш конунг велел ему ничего не продавать. Иначе наше железо обратилось бы в мечи против нас!

– Это правильно! Конунг рассудил мудро! – на разные голоса одобрила гридница.

– Однако так все и вышло! – негромко заметил Грим Опушка, но его почти никто не услышал.

– И что же теперь? – перекрывая общий шум, воскликнула фру Арнхильд. – Если правда все то, что я слышала о Торбранде конунге, он не смирится с этими обидами и пойдет воевать снова.

– Ха! И пусть идет! – крикнул Кольбьерн хельд. – Фрейвид Огниво заслужил такое разорение! Зачем он держит у себя в доме ведьму?

Фру Арнхильд покосилась на мужа, подавила досадливый вздох. Он отважный человек, Кольбьерн хельд, но порой не видит дальше своего носа. Если дружины фьяллей пойдут, как прежде, морем, то усадьбе Оленья Роща почти нечего бояться – она далеко от побережья. Но если фьялли двинутся по суше, то Квиттингский Север первым окажется на их пути. Гораздо раньше, чем владения Фрейвида Огниво.

– А если война затронет и нас, то на Севере немало храбрецов! – крикнул Скъельд. – Не так ли, Вигмар Лисица?

– Разумеется, если ты имеешь в виду себя и своих братьев, – откликнулся Вигмар. – Вы, конечно, уже рассказали своему старшему брату, сколько раз выходили биться с мертвецом?

«И сколько раз убегали от него», – братья Стролинги отлично поняли невысказанное продолжение.

– Так или иначе, мы сделали свое дело! – крикнул Гейр. – Мы добыли из могилы много золота, и вот уже больше полумесяца мертвец не выходит из могилы! Мы лишили его силы!

– А если он объявится, то я сам разберусь с ним! – с надменной уверенностью добавил Эггбранд, и Гейр оглянулся на старшего брата с почтительной завистью. Наверное, Ингстейн хевдинг гордится, что у него на службе такой доблестный человек!

– А если вы добыли сокровища из могилы, то почему бы нам не сравнить их прямо сейчас? – небрежно предложил Вигмар.

По гриднице пробежал гул, гости заерзали на скамьях от нетерпения, возбужденно поглядывая то на одного спорщика, то на другого.

– Можно и сейчас! – крикнул Модвид Весло. – Может быть, и ты что-нибудь принес? Должно быть, все колени ободрал, пока ползал по земле и собирал рассыпанное золото?

Гости понимающе засмеялись. Многие из них успели побывать возле кургана после памятного столкновения Стролингов с «мертвецом» и нашли среди вереска кто перстень, кто обручье, кто узорную застежку. Золотом щеголяли даже бонды, и теперь северное пограничье казалось самой богатой и удачливой частью Квиттинга.

– Нам не нужно далеко ходить! – Кольбьерн хельд поднял стоявший перед ним золотой кубок. – Вот что мы привезли из могилы! Едва ли на всем Квиттинге найдутся подобные сокровища! Разве что у самого конунга!

Вигмар сразу увидел в этом кубке что-то знакомое: по бокам бежали бесконечным кругом олени с ветвистыми рогами, попирая копытами ряд полупрозрачных красновато-рыжих камней разного размера, вделанных чуть пониже. Похожий узор он видел на одной из чаш внутри кургана.

– А вот и еще!

Горделиво усмехаясь, Скъельд, Хальм, Фридмунд подняли золотые кубки. Разноцветные камни, чудесная чеканка: птицы с распростертыми крыльями, горбатые лоси и кони, вставшие на дыбы. Волк терзает косулю, присевший под деревом бородатый воин натягивает тетиву на короткий крутой лук. Женщина со множеством косичек, в непривычном платье с широкими рукавами держит в руках стрелу, и почему-то сразу становится ясно, что эта стрела – знак брачного выбора. Золото жило своей непостижимой, неизменной жизнью, хранило внутренний, богатый, древний и вечно молодой мир. Каждый кубок казался умнее и выразительнее, чем лицо нового хозяина.

Вигмар быстро скользнул взглядом по довольным лицам Стролингов и вдруг ощутил снисходительную жалость. Они были слепы и глухи, они видели только золото, а тех людей, которые века назад держали в руках эти кубки, разглядеть не могли. Стролингам не довелось узнать, как велик и разнообразен мир. А значит, настоящего клада они не нашли и остались гораздо беднее Вигмара.

– Не только вы добыли кое-что из кургана! – Модвид Весло поднялся, держа в руках небольшой мешочек. – Посмотрите, что нашел там я!

Он бережно развернул серую холстину и поднял на вытянутых руках серебряное блюдо с гладким дном и золотой гирляндой из резных листьев и крупных ягод по краям.

– Это блюдо? Нет, это старинная женская застежка на юбку! Да нет, это умбон с щита! Только щит был очень большой! – на разные голоса заговорила гридница. – Странное какое-то блюдо! У нас таких ягод не растет! Может, это брусника?

Модвид торжествующе улыбался, чувствуя свое превосходство над всей этой толпой, даже над гордыми Стролингами: он не только владеет этой вещью, но и знает ее назначение и даже название!

– Что это такое, Модвид? – озадаченно хмурясь, спросил Кольбьерн хельд. – Я вижу, что золото и серебро, но не лучше ли было перековать это все на гривны и пряжки?

– Должно быть, это служит для колдовства! – с надменной небрежностью сказала фру Арнхильд, досадуя, что тоже не может угадать предназначение загадочной находки.

– Это не блюдо! – Модвид повернул свою добычу внутренней стороной к хозяйке. – Это называется «мир-а»! Оно служит для того, чтобы смотреть на свое лицо! Каждый, кто заглянет сюда, увидит себя самого![23]

– Так это для гадания? – Даже умная фру Арнхильд не сразу поняла, почему свое собственное, родное лицо надо искать на дне какого-то нелепого блюда.

– Да нет же! – просвещал гордый Модвид. – За южными морями такое есть у каждой женщины. Ты же смотришь на себя в лохани, когда умываешься? А здесь лицо видно гораздо лучше, чем в воде. Только надо хорошо почистить.

– Я слышал про такие штуки у хевдинга! – снисходительно бросил Эггбранд. – Но мудрые люди говорят, что от них один вред. После тебя эту штуку возьмет дурной человек и сглазит тебя через твое отражение!

– Как же он сглазит, если я заберу свое отражение с собой? – перекрывая испуганный гомон, защищал Модвид свою находку. Его так оскорбили эти нападки, словно он сам придумал загадочное «мир-а».

– С собой ты заберешь свое лицо, а отражение останется! – вразумлял осторожный Логмунд Лягушка.

– В каждой луже хранятся отражения, но ведь никто не сглазил тебя через те лужи, мимо которых ты проходил! – Модвиду было не занимать упрямства в споре.

– Не сглазил, потому что каждый умный человек носит амулеты! И вообще посмотреть на себя можно и в лоханке с водой!

– Некоторым лучше вовсе себя не видеть! На сердце спокойнее! – ехидно вставила фру Гродис.

С трудом подавляя гнев, Модвид сел на свое место. Иным дай хоть луну и солнце – все равно будут недовольны! Но все же его «мир-а» произвело на людей более сильное впечатление, чем золотые кубки Стролингов. Разговоров в округе будет много, а это уже кое-что!

– А что же молчит Вигмар Лисица? – спросила вдруг фру Арнхильд. Проницательная хозяйка понимала: спокойствие Вигмара означает, что он припас нечто невиданное и даже не боится соперничества. – Или ему нечего показать людям? Я не верю в это – кто же сравнится с ним в доблести?

Гости замолчали, ожидая ответа Вигмара. А тот лишь равнодушно пожал плечами, словно его спросили, какая завтра будет погода:

– Зачем тратить много слов? Все, у кого есть глаза, уже увидели, что я принес с собой.

Вигмар даже не обернулся, но взгляды устремились к копью, прислоненному к стене за его плечом.

– Я заметил, что ты обзавелся новым копьем взамен утопленного! – сказал Кольбьерн хельд, мельком подмигнув сыновьям. – Чего же в нем такого любопытного?

– А я думал, у вас память получше! – с самым искренним дружелюбием ответил Вигмар.

– Память? – Кольбьерн хельд вскинул брови.

– Конечно. Я слышал, что Старый Олень приходил к вам во двор с копьем. Приглядись получше, и пусть твои люди тоже посмотрят – не то ли это копье?

С этими словами Вигмар вытащил копье из-за спины и поднял так, чтобы все могли его увидеть. В гриднице застыла тишина: видевшие копье разглядывали его и силились узнать, а не видевшие – разглядывали и ожидали ответа видевших. Лица Стролингов как-то разом погасли и вытянулись – они узнали. Копье было то самое. А это значит…

– Ты его убил! – ахнула Рагна-Гейда, посмотрев наконец прямо на Вигмара.

В ее глазах плескались ужас и восторг, и в душе Вигмара вдруг вскипело и заискрилось такое ликование, такое торжество победы, что захотелось немедленно выйти на битву с десятком мертвецов.

Он смотрел прямо ей в глаза так твердо и весело, что сомневаться дальше было невозможно – это правда. В его взгляде виделось торжество, напоминание и какое-то обещание – и вдруг стало так радостно, как будто удивительная победа принадлежит ей самой. То самое чувство единения, мучавшее ее угрызениями совести во время буйства мертвеца, теперь наполняло гордостью и счастьем. Веселье бурлило горячим ключом; казалось, разведи руки в стороны – и приподнимешься над полом, легкая и сильная, как птица. Она выбрала правильно – он и правда лучше, отважнее, сильнее, даже красивее всех на свете!

– Гаммаль-Хьерт больше никогда не выйдет из своей могилы! – весело заверял Вигмар. – От него осталась маленькая кучка пепла. Она уже никому не причинит вреда. Но и новых сокровищ из кургана больше никто не достанет – ворота закрыты крепко и навсегда. Так что пришла пора выбрать наилучшее сокровище и назвать того, кто выиграл наш спор.

Рагна-Гейда встала на ноги, следом за ней невольно поднялись и Скъельд, и Модвид Весло. Помедлив, Вигмар тоже встал, опираясь на древко копья. Широкий и длинный наконечник с золотой насечкой сверкал острыми гранями, как застывшая молния. Он казался сердцем всей палаты, как огонь, притягивал все взгляды, подавлял робких, внушал зависть сильным. Кольбьерн хельд хмурился с беспокойным недовольством, лицо Модвида застыло. Почему-то все они заранее знали, что выберет Рагна-Гейда.

А та смотрела то на Вигмара, то на копье в его руках, начисто забыв обо всех остальных. Затаив дыхание, гридница ждала, что скажет хозяйская дочь, но она не находила слов. Мысли толкались, как люди в доме возле узких дверей, мешая друг другу, а разум призывал к осторожности: не скажи такого, о чем потом пожалеешь. Хотелось рассказать Вигмару, как она восхищена им, но разве можно это сделать при всех. Да и к чему слова: он видел счастливый восторг в глазах, он все понимал.

И тогда заговорил сам Вигмар. Все получилось точно так, как он воображал, сидя в кургане в ожидании его мертвого хозяина: на них с Рагной-Гейдой смотрела сотня глаз, но он должен был сказать о своей победе и своей любви только ей. И он произнес:

На словах ловить нетрудно выкуп выдры в недрах темных; пламя битв Олень утратил: слов на ветер скальд не скажет. Каждый горд удачей дивной — дар доставил Ловн полотен. Верный выбор Фрейе* злата — верит скальд – укажут боги.[24]

Рагна-Гейда хотела бы ответить стихом, но слова и строчки не шли на ум.

– Я думаю, что Вигмар сын Хроара раздобыл лучшее сокровище кургана, – просто сказала она. – Кубки и та другая вещь, – она повела рукой в сторону Модвида, но даже не взглянула на него, не в силах отвести глаз от Вигмара, – хороши, но эти сокровища их хозяевам придется защищать. А копье само защитит владельца.

– Хорошо же оно защитило прошлого!! – с досадой бросил Скъельд. – Смотри, Вигмар, как бы это копье и тебе не принесло смерть, как Гаммаль-Хьерту!

Спорить с решением Рагны-Гейды было бы глупо – сочтут вздорным завистником и не больше, – но все же Скъельд не мог так легко принять поражение и злился на сестру. Встречи с мертвецом, которыми он лишь сегодня утром так гордился, теперь жгли позором. Лисица неспроста усмехается: наверняка тролли нашептали, как его, Скъельда сына Кольбьерна, тащили из кургана на веревке, а он дрыгал ногами и орал!

– Мне не предрекали смерти от собственных сокровищ! – весело ответил Вигмар. Сияние глаз Рагны-Гейды сделало его совершенно счастливым, он не испытывал никаких дурных чувств к ее родне, и даже яркая досада, написанная на лицах Стролингов, ничего не значила.

– А от чужих? – ядовито осведомился Фридмунд Сказитель, стремясь отыграться хоть как-нибудь.

– А чужое на то и существует, чтобы стать своим! – уверенно ответил Вигмар и вдруг так дерзко взглянул прямо в глаза Фридмунду, ждавшему ответа, что все Стролинги разом вздрогнули. Показалось, что Вигмар имеет в виду их собственные сокровища. Какие?

– …и тогда злобное колдовство квиттинской ведьмы вызвало чудовищного тюленя, который утопил все наши корабли… Конунг Стюрмир со своими людьми был рад услышать о нашем позоре… Гримкель Черная Борода говорил, что не продаст нам железа… Они боятся нашей мощи… Квитты – наши враги, и ни один из фьяллей не сможет быть спокоен за свою честь, пока мы не рассчитаемся с ними за обиды!

– Веди нас, конунг! Пусть у нас будет одна судьба с тобой! А в квиттинских усадьбах найдется достаточно добра, чтобы вознаградить нашу доблесть!

Эрнольв Одноглазый молча кивал головой, глядя в свой кубок. В каждой усадьбе, где останавливался Торбранд конунг по пути на север, слышал он эти воинственные речи.

– Я клянусь памятью моих предков, что пойду с тобой в поход, конунг, и пусть у нас будет одна судьба! – провозглашал хозяин, местный хельд, поднимая к закопченной кровле посвященный Одину рог. – Я клянусь именем Отца Ратей: я не отступлюсь от тебя до самой победы и лучше погибну в битве, но не покажу себя трусом!

Родня и дружина хозяина радостно вопили, предвкушая будущие подвиги, добычу и славу. Их мечи и копья соскучились праздно украшать стены, в глазах хозяев уже блестело квиттинское золото, в ушах звенели победные кличи и хвалебные песни. Эти люди не видели черную спину квиттингского чудовища в бурных волнах, они еще не теряли братьев.

Смелым в сраженьях радость приспела: молнии блещут — то копья валькирий! Гремит их оружье, как гром поднебесный! —

пел Кольбейн ярл, кроме смелости одаренный еще и хорошим звучным голосом. Торбранд конунг не сводил глаз с певца: эта песня звучала на каждом пиру, но каждый раз он слушал, как впервые. Жажда мести так глубоко вошла в сердце, что он почувствовал бы себя опустошенным, если бы ее вдруг не стало. Убежденность конунга заражала всех вокруг, и забывались страшные рассказы о квиттинской ведьме и чудовищном тюлене, опасения уступали место отваге. Это очень просто и не требует размышлений: обида конунга – обида всего племени, а за обиду надо мстить, за кровь брать кровью. Так завещано предками, а предки не могут ошибаться.

Молнии моря щедро он дарит верной дружине — вот слава конунга! Волки и вороны рады добыче, Павших Отцу угодить он умеет![25]

Хельды и их хирдманы радостно кричали, прославляя Одина и Торбранда конунга, а Эрнольв думал о теле Халльмунда. Едва ли тот, кто нашел рунный полумесяц, дал себе труд похоронить тело врага. Оно досталось волкам и воронам. А все эти люди, ослепленные жаждой мести и наживы, почему-то не думают, что в число жертв богу войны могут попасть и они сами. Разве высшее счастье не в том, чтобы со славой погибнуть и попасть в Валхаллу? Фригг и Хлин да будут с тобой, бедный одноглазый безумец! Если не в этом, то в чем же тогда? Не знаешь? Вот и молчи.

– Что ты притих, Эрнольв? – окликнул вдруг Хродмар сын Кари. – Тебе не нравится эта песня – так сложи новую, получше. Ты ведь теперь стал так красноречив!

Эрнольв не сразу нашел взглядом Хродмара: слишком много народа набилось в тесную гридницу. Сидели на полу и на скамьях, было полутемно и очень надымлено. А, вон он: светловолосая голова виднеется возле подлокотника почетного хозяйского сиденья, сейчас занятого конунгом.

Любимец конунга ему не доверяет – Эрнольв отлично это знал. Несмотря на согласие идти в поход, Эрнольва считали противником конунга, и Хродмар не находил нужным скрывать неприязнь. Сам Торбранд обращался с дальним родственником ровно, спокойно, не менее приветливо, чем с прочими, но Эрнольв понимал, что Торбранд разделяет недоверие своего любимца. Несмотря на родство, его положение в дружине конунга было очень шатким и ненадежным.

И сейчас Торбранд смотрел пристально, вертя неизменную соломинку в пальцах.

– Однажды я уже дал тебе клятву, конунг, – ответил Эрнольв, глядя на конунга. – И не заставляй меня повторять ее снова. Повторение только снижает цену слов, не так ли?

– Я верю тебе, – со спокойным дружелюбием ответил Торбранд, но Эрнольв знал, что как раз эти слова стоят немного. – Потомок моего деда не сможет меня предать. Но, глядя на тебя, все эти доблестные воины могут подумать, что ты не очень-то рад этому походу.

– Ты знаешь, конунг, что я об этом думаю.

Ему не хотелось снова затевать старый спор. Слишком трудно говорить об осторожности и мире, когда постоянно видишь десятки и сотни людей, мечтающих о войне и квиттинской добыче как о величайшем счастье своей жизни. Когда даже древние, веками освященные песни спорят с тобой.

– Этот долг завещан нам предками, – продолжал Торбранд, вернув соломинку в угол рта и испытывающе поглядывая на Эрнольва, как будто ожидая, что тот опять произнесет вдохновенную речь. – А все, что идет от предков, священно. Только исполняя их заветы, мы сможем хоть немного приблизиться к ним в доблести и славе.

– Эрнольв сын Хравна придумал какую-то свою, особую доблесть, – вставил Хродмар. – Он сказал как-то, что конунг, сам выбравший час своей смерти, не герой, а трус и глупец. Разве за века доблесть меняется? Тот, кто прославился доблестью в древности, останется таким навеки. Пока стоит мир.

Эрнольв пожал плечами. От него ждали ответа, который не удавалось найти.

– От перемен делается только хуже, – сказал хозяин усадьбы, пьяный от гордости не меньше, чем от собственного жидковатого пива. – Вот в древности были люди! А нынешние что! Вот только с тобой, конунг, мы сможем совершить подвиги, которые прославят нас навеки!

– Верно! Веди нас, конунг! Во славу Отца Побед!

Эрнольв оглянулся. У дверей, где сидели гости попроще, бодрых криков не раздавалось. Местные бонды вовсе не радовались призывам к войне. Но им, как и самому Эрнольву, оставалось помалкивать.

Поднявшись с места, Эрнольв протолкался между гостями и вышел во двор. Он слишком уставал от всего этого: от скрытого недоброжелательства, от споров, от собственных неотвязных размышлений. Сражаться гораздо проще. И не приходилось оглядываться, чтобы убедиться: голубые глаза Хродмара сына Кари провожают его настороженно и недоверчиво.

Эта усадьба была побогаче прочих – здесь даже имелся гостевой дом. Отыскав место на скамье, Эрнольв свернул накидку – под голову, расправил плащ вместо одеяла, присел и начал развязывать ремешки на башмаках. Вдруг кто-то тронул его за плечо.

– Можно нам немного поговорить с тобой, Эрнольв сын Хравна? – спросил незнакомый голос.

Подняв голову, Эрнольв увидел невысокого человечка с большим залысым лбом. Одежда его не отличалась богатством, застежка плаща была бронзовая, вместо меча на поясе висел длинный нож. Позади стояли еще два или три человека.

– Что вы хотите? – спросил Эрнольв и встал. – Кто вы?

– Я – Аскель Ветка, а это – мой брат Хаки Ловкий и наш сосед Гудред-С-Ручья. Мы все живем тут неподалеку, у нас свои дворы. Так что ты не сомневайся – мы все свободные и состоятельные люди.

– А, вы – из бондов… – Эрнольв нахмурился, пытаясь вспомнить имя здешнего хозяина. Когда меняешь пристанище каждый день, запомнить всех нелегко.

– Славного Ингвара Три Сосны, – подсказал Аскель. – Ты прав. Будь так добр, Эрнольв сын Хравна, сядь и позволь нам немного поговорить с тобой. Мы не задержим тебя надолго.

Эрнольв огляделся. В гостевом доме было еще пустовато, лишь несколько хирдманов дремало на лавках и на полу. Он сел на прежнее место, и три гостя устроились вокруг.

– Это верно говорят, что твоя бабка приходилась сестрой Тородду конунгу? – заговорил Аскель Ветка, как видно, признававшийся странными пришельцами за вожака.

Эрнольв кивнул.

– Значит, ты тоже из рода конунгов? – уточнил Аскель, и у его собеседника стало нехорошо на душе: он заподозрил, с чем пришли нежданные гости, и это ему совсем не понравилось. – Однако ты вовсе не похож на других знатных людей, – продолжал Аскель. – Ты не бьешь мечом в щит и не призываешь людей бросать семью и хозяйство ради того, чтобы их убили в чужих землях. Ты – хороший человек. Ты понимаешь, что бедным людям вовсе нечего делать на этом Квиттинге. Конунг зовет всех в поход, Ингвар дал ему клятву верности и теперь будет заставлять нас всех идти с ним. Если я с сыном пойду воевать, то кто будет смотреть за хозяйством? На работников нельзя положиться, а моя жена…

– Разве женщины справятся со всем одни? – подхватил Гудред-С-Ручья. – У нас немаленькое хозяйство – шесть коров, восемь овец, и каждую весну мы сеем…

– Я понял вас, добрые люди, – прервал его Эрнольв, стремясь скорее покончить с неприятным и опасным разговором. – Ни один хельд не имеет права силой заставить вас идти воевать, а если кто-то попытается это сделать, то вы можете пожаловаться конунгу. Он не так меня любит и не так прислушивается к моим словам, как к словам других, но я обязательно вступлюсь за вас, если это потребуется.

– Мы были уверены, что ты – благородный человек! – ответил Аскель. – Но мы сказали еще не все. Мы пришли к тебе втроем, но ты можешь быть уверен: таких, как мы, очень много. Во всей округе наберется, может быть, всего несколько глупых юнцов, которым лень работать, как работают все люди, и они надеются легко разбогатеть на войне. Идти на Квиттинг хочет только Ингвар хельд со своей дружиной. Всю работу в усадьбе делают его работники, смотрит за ними управитель, а Ингвару хельду остается только слушать саги о древних подвигах и мечтать о славе. Им больше нечего делать, кроме как воевать. А его жене – мечтать о золотых застежках. Умные женщины понимают, что бронзовые держат платье ничуть не хуже…

– Я понимаю все это, – снова прервал Эрнольв. – И я говорил об этом конунгу. Но ему нанесены жестокие обиды, и он должен за них отомстить. Он не откажется от войны, пока не добьется своего. И тех, кто хочет воевать, тоже очень много. Сколько ты платишь за каждый новый нож, топор, лемех для плуга? Разве ты не хочешь, чтобы железо было дешевым?

– Я хочу сохранить голову на плечах, – рассудительно ответил Аскель. – Мне никто не даст другой головы, а сагу про мою гибель никто не сложит. Это конунгу достанется много серебра и золота, много оружия, скота, кораблей, рабов и прочих сокровищ.

– И восемь знатнейших квиттинских девиц в жены, – добавил Хаки Ловкий.

– Да, – согласился с братом Аскель и продолжал: – Это про конунга сложат много хвалебных песен, таких искусных и пышных, что простой человек в них и не поймет ничего. А я не конунг. Я слишком маленький человек, хвалебная песня мне не по росту. И меня не обижал никакой квиттингский тюлень. Скажу тебе прямо, у нас в округе в этого тюленя никто не верит.

– Это напрасно, – подавляя вздох, ответил Эрнольв. – Я видел его сам. И он погубил моего старшего брата. Я должен мстить. Так велят боги, так завещали предки. Предки не могут быть неправы. И все люди вместе тоже не могут быть неправы. Все фьялли хотят воевать, и мы должны идти со всеми. Истина всегда с теми, кого больше.

Моргая и двигая морщинами на высоком лбу, Аскель смотрел на Эрнольва со смешанными чувствами разочарования и удивления.

– Ты говоришь так просто, знатный ярл, и все-таки я тебя не понимаю, – сказал он наконец. – Ты говоришь, правда с теми, кого больше. Но разве наша правда – неправильная? Разве она хуже оттого, что нас сто, а их – тысяча? Разве оттого, что конунг прав, а я нет, кто-то другой засеет вовремя мое поле? Разве валькирии прилетят приглядеть за моими коровами?

– Я не пил из источника Мимира и не знаю всего, – твердо ответил Эрнольв. – Боги с теми, кого больше. Боги говорят через общий голос тинга. И мы должны подчиниться. Потом, со временем, эта правда откроется и нам.

Аскель покачал головой. Его спутники сделали движение, как будто хотели встать. Но Аскель вдруг положил руку на локоть Эрнольва, склонился к его уху и прошептал:

– Выходит, сегодня мы с тобой не договорились, Эрнольв сын Хравна. Но если со временем ты поймешь не конунгову, а нашу правду, то можешь рассчитывать на нас. Если когда-нибудь и другие люди скажут, что им нужен не воинственный, а миролюбивый конунг, и укажут на тебя, то тинг нашей округи можешь считать у себя за поясом. Пусть слышит богиня Вер – и больше никто!

Аскель многозначительно подмигнул потерявшему дар речи Эрнольву и встал. Дверь гостевого дома за ними закрылась, а новоявленный претендент на престол все смотрел им вслед. Отец, оставшийся в Пологом Холме, предупреждал его о чем-то подобном. Нет, Эрнольв и мысли не допускал пойти против Торбранда конунга, но и от сказанного бондами так просто не отмахнешься. Не все люди хотят войны. Многие – но не все. Значит, на стороне Торбранда конунга много правды, но не вся. Валькирия Регинлейв явилась в Аскефьорде и указала сверкающим мечом на юг – значит, Один поведет фьяллей на эту войну. Но вдруг и в самом Асгарде есть кто-то, кто думает иначе? Думает и молчит, как и сам он? Есть или нет?

Глава 7

Во дворе усадьбы Серый Кабан поднялся шум: до Хроара Безногого, сидевшего в гриднице с гостем, долетали удивленные выкрики хирдманов и работников, недоуменный смех женщин, восторженные визги детей. «Зайцы, зайцы!» – ворвался в открытую дверь восхищенный звонкий крик Эльдис, и Хроар поморщился, как от сквозняка.

– Должно быть, Вигмар вернулся, – ответил Хроар на вопросительный взгляд гостя, Бальдвига Окольничего. – Он охотился. Нет бы присмотреть за работниками – он все охотится…

– Молодому сильному мужчине не так уж весело все время сидеть дома, – вступился за Вигмара Бальдвиг. – Особенно если у него нет жены.

Бальдвиг благодушно усмехнулся, как бы призывая и Хроара смотреть веселей. Рауд был на пять-шесть лет старше своего квиттингского друга, но казался моложе, поскольку сохранил здоровье и бодрость; его темные волосы еще не начали седеть, и лишь в короткой густой бороде белели несколько нитей, казавшихся случайными. Невысокий ростом и толстоватый, Бальдвиг Окольничий не производил впечатления грозного бойца, а между тем его уважали решительно все, кто его знал, даже недруги. На высоком залысом лбу прямо посередине виднелась морщина в виде галочки, как бы намекая, что в этой голове скрыты сокровища ума и мудрости. Темные брови, стянутые к переносице, высокими ровными полукружьями обрисовывали умные карие глаза. Деятельный, но не суетливый, осторожный, но не трусливый, твердый, но не упрямый, Бальдвиг в каждом деле умел отыскать ту счастливую грань, какая была найдена в его собственных качествах.

Хозяин Серого Кабана раздраженно потряс головой, но сдержался и не стал бранить сына при госте. Конечно, Бальдвиг Окольничий, хоть и жил в Рауденланде, давно дружил с их семьей и не хуже самого Хроара знал все странности Вигмара, но все же…

– Что же за чудесных зайцев он несет? – улыбнулся Бальдвиг.

– Уж наверное, не простых, – ворчливо ответил Хроар. – Должно быть, с золотыми ушами и серебряными ногами. У него теперь все непростое…

Через порог шагнул Вигмар. На его лице сияла веселая усмешка, размашистые движения говорили об отличном расположении духа.

– Приветствую тебя, Бальдвиг сын Свартхедина! – радостно крикнул он. – Ты давно к нам не заглядывал!

– К доброму другу дорога коротка – отчего бы тебе самому ко мне не заглянуть? – с улыбкой ответил Бальдвиг. Ему нравился Вигмар, как и многим, кому было нечего с ним делить. – Что ты принес?

– Да так, безделицу! – с истинно геройской небрежностью ответил Вигмар, но в голосе его слышалось предвкушение близкой забавы.

За его спиной уже виднелись любопытные лица челяди и женщин. Вигмар подошел к скамье, где сидел напротив хозяина Бальдвиг, и сбросил с плеча копье. Взгляд гостя с изумлением и восторгом скользнул по копью – нечасто увидишь такое замечательное, богатое и грозное оружие! Но едва Бальдвиг открыл рот, чтобы поздравить Вигмара с приобретением, как заметил трех зайцев, подвешенных к древку. И рауд замер с открытым ртом, забыв, что хотел сказать. Передние лапы каждого из трех зайцев были всунуты в золотые обручья. Тушку самого крупного обвивала длинная золотая цепь. Бальдвиг едва удержался, чтобы не протереть глаза. В молодости он много лет провел в дружине конунга раудов, Бьяртмара, и служил его окольничим*, а на усадьбе конунгов насмотришься таких странностей и причуд, столько низости и благородства, благоразумия и безрассудства, что потом уже и захочешь удивиться – да не найдешь чему. Но такого чуда ему не приходилось видеть даже в палатах конунга.

– О… Откуда это? – выговорил наконец Бальдвиг.

– Это? – небрежно спросил Вигмар, стряхивая добычу на лавку. – Да они теперь только так и бегают. Разве ты не знал?

– К нам такие не забегали… – пробормотал Бальдвиг, понемногу приходя в себя.

– Они так бегают с тех пор, как этот Сигурд одолел мертвеца! – Хроар кивнул на сына, который усмехнулся при этом не поднимая глаз. Отец не переставал ворчать и предрекать беды, но Вигмар знал, что в глубине души Хроар гордится подвигом сына. – Теперь у нас все ближние долины усыпаны золотом! Только очень ленивый не носит на каждой руке по золотому обручью!

– Да, я слышал об этом! – протяжно отозвался Бальдвиг, медленно погладил бороду, поглядывая то на отца, то на сына, словно прикидывая, не обманывают ли его квитты. – Неудивительно, что конунг фьяллей собирается идти на вас войной.

– Уже ходил! – поправил его Вигмар. – И вернулся с такой славой, что тролли складывают о нем и его войске длинные саги. Да такие, что их при добрых людям и рассказать стыдно.

– Однако… Да! – Бальдвиг хотел еще что-то сказать, но передумал и промолчал. В конце концов, раздоры фьяллей и квиттов его не касались. – Теперь мне легче рассказать, зачем я к вам приехал, – продолжал он. – Прости мою неучтивость, Хроар, – только через порог, и сразу с просьбами! – но у меня мало времени. До отъезда на осенний тинг не осталось и месяца, а мне еще нужно объехать родичей.

– Говори смело! – подбодрил гостя Вигмар и сел напротив.

После удачной охоты он был весел и расположен душой ко всему свету. Почему-то ему мерещилось улыбающееся лицо Рагны-Гейды с лукаво искрящимися зелеными глазами, и от этого в груди чувствовалось такое приятное тепло, словно она жила где-то возле самого сердца.

– Твоя добыча придала мне смелости! – Бальдвиг бросил взгляд на золотую цепь, тускло блестевшую на беловато-серой заячьей шкуре. – Ведь я хотел просить у вас серебра в долг – хотя бы несколько марок. На тинге мне нужно будет платить виры*, а мои запасы подходят к концу.

– Да, как продвигается твоя тяжба? – заинтересованно спросил Хроар и даже подвинулся поближе.

Несколько лет просидев без движения, он полюбил разговоры о чужих тяжбах и нередко наедине с собой или в беседах со старыми хирдманами припоминал законы и старался доискаться, кто из спорщиков прав. В этом отношении Бальдвиг Окольничий был для него вдвойне желанным гостем, так как уже несколько лет вел тяжбу с людьми из восточных долин Рауденланда. Хроар знал все обстоятельства дела не хуже самого Бальдвига, и даже Вигмар нередко спрашивал, как здоровье противника, Оддульва Весенней Шкуры, и не лопнул ли он еще от жадности.

– Чтоб великаны так тягались друг с другом! – Бальдвиг досадливо вздохнул и махнул рукой. Запутанные тяжбы интересны только тогда, когда к тебе самому не имеют отношения. – На каком-то пиру зять моего брата Старкада встретился с кем-то из Дьярвингов и проявил такую доблесть, что одного хирдмана прямо там и похоронили. А у Старкада больше нет денег платить виры. Конечно, хирдман не родич, но эти Дьярвинги и за дворового пса пытаются взять как за родного брата!

– Этой беде легко помочь! – сказал Вигмар. – Вот бы всегда так! Возьми!

Он сдернул с заячьих лап два золотых обручья и подал Бальдвигу:

– Здесь не меньше трех марок, притом настоящего золота. Теперь вам хватит заплатить еще на парочку Дьярвингов, пусть ваш зять не стесняется! Наш Старый Олень был не так прост – ни за что не взял бы с собой в могилу какую-нибудь дрянь. Лучше этого золота едва ли найдешь в Морском Пути!

– Это оттуда? – не поверил гость. – Но ведь могила, говорят, обрушена?

– Да, но вся долина возле нее усыпана золотом. Там еще много чего можно найти… была бы охота искать! – пренебрежительно закончил Вигмар.

Сам он подобрал только то, что задел башмаком на ходу.

Бальдвиг взял обручье, взвесил его на руке, внимательно осмотрел со всех сторон. Хроар нахмурился: уж не думает ли гость, что ему хотят под видом одолжения всучить какую-нибудь подделку? Но рауд, как оказалось, думал совсем о другом.

– Ты – достойный человек, – сказал он чуть погодя, подняв глаза на Вигмара. – Смелый, щедрый, дружелюбный. Одного этого дела достаточно, чтобы прославить тебя на всю жизнь…

Вигмар хмыкнул, стараясь его перебить:

– Зачем ты говоришь мне все это? Я не тщеславен, мне не надо, чтобы каждый камень в долинах распевал мне висы…

– Что бы ты сказал, Хроар, если бы я предложил тебе породниться со мной? – продолжал Бальдвиг, переведя взгляд на хозяина. – Моя племянница Альвтруд – не самая плохая невеста в Рауденланде. У нее есть усадьба, оставшаяся после мужа, два десятка голов скота, рабы… Ее сыну три года, и он очень слаб здоровьем. Если он умрет, Альвтруд потеряет усадьбу, она перейдет к брату ее мужа, а с ним она никогда не ладила и не сможет жить в его доме. Пожалей беззащитную женщину. Тем более что усадьба совсем не плохая, ей не хватает только стоящего хозяина. Сейчас я сам вынужден за ней присматривать, а у меня и своих забот полно. Ты оказал бы мне услугу, если бы согласился! – заверил Бальдвиг, понимая, что гордый Вигмар ни за что не согласится на этот брак, если подумает, будто ему хотят оказать благодеяние. – Что вы скажете?

Хроар не сразу нашелся с ответом: в первую очередь он вспомнил о том, что усадьба Альвтруд является частью спорного наследства. Таким образом, Вигмару предлагают взять в приданое эту самую проклятую тяжбу. А Вигмар и сам отлично умеет наживать врагов, зачем ему еще и чужие?

– Нам было бы неплохо подумать… – проворчал Хроар.

– Конечно, подумать нужно, – согласился Бальдвиг. – Я расскажу тебе о той усадьбе подробно. А если ты, Вигмар, хочешь сначала посмотреть на саму Альвтруд, – Бальдвиг глянул на Вигмара, отлично понимая, что в его предложении заинтересует отца, а что сына, – то она сейчас гостит у меня. Ты можешь поехать вместе со мной хоть сегодня, побыть у нас несколько дней, побеседовать с ней… Она не старше тебя, хорошая хозяйка и очень покладистая женщина. К ней уже сватались. Не знаю, сочтешь ли ты ее красивой, но ничего неприятного в ее внешности нет. Короче, ты сможешь посмотреть сам.

Вигмар не поднимал глаз, бездумно вертя в пальцах обрывок золотой цепи, как простую соломинку, и соображал, как бы повежливее отказаться, пока эта мысль не запала на ум отцу.

– Это не зайца подстрелить – жениться! – сказал он чуть погодя и дернул себя за косичку.

– Да уж, это потруднее, чем сочинять стихи! – проворчал Хроар и сурово посмотрел на сына. Он вспомнил еще об одном обстоятельстве, из-за которого даже осложненная тяжбой женитьба в Рауденланде была бы для Вигмара благом. – Я слышал, какие стихи ты сочиняешь в последнее время! – продолжал он, сурово хмуря густые, нависшие над глазами брови. А Вигмар вдруг заметил, что его отец в неполные пятьдесят лет выглядит совсем стариком: волосы, когда-то такие же рыжие, как у Вигмара, теперь почти поседели, а глаза от жизни в вечном полумраке гридницы ослабли и щурились. – Я слышал, что ты сочиняешь их все про дочку Кольбьерна. Я на его месте не стал бы так долго это терпеть. Запомни, Вигмар сын Хроара, – если твои стихи доведут тебя до беды, я не стану вмешиваться! Род не должен отвечать за глупости одного, которые во вред всем! А от нашего рода не так уж много осталось – ты да я! Уж не знаю, сумеем ли мы сохранить свою кровь, но свою честь мы сохранить обязаны! И если ты натворишь что-нибудь такое, что обесчестит нас, – я откажусь от тебя и выбирайся сам как знаешь!

Вигмар смотрел на отца и молчал. Он привык, что тот всегда в дурном настроении, как небо осенью, привык к вечному ворчанию, но сегодня отец обошелся с ним уж слишком сурово. Да, Хроар прав: весь род не должен отвечать за глупость одного, особенно когда род так невелик. Но неужели отец уверен, что его единственный сын способен на бесчестные поступки?

– Вигмар! – в гридницу заглянул один из хирдманов. – К тебе прислал Грим Опушка!

Обрадованный отсрочкой Вигмар бросил золотую цепь на пол и выскочил из гридницы, бегло попрощавшись с гостем.

У дверей мялась Гюда. Эльдис радостно дергала ее за руку и шептала что-то, но Гюда отрицательно качала головой. На ее широком краснощеком лице было написано замешательство. Увидев Вигмара, она смутилась и обрадовалась одновременно.

– Это тебя прислали? – удивился Вигмар, ожидавший увидеть работника или мальчишку.

– Да. – Гюда робко кивнула, виновато оглянулась на Эльдис и добавила: – Мне велели сказать тебе, чтобы больше никто не слышал…

Вигмар взял девушку за плечо, решительно оттер сгоравшую от любопытства Эльдис и толкнул Гюду в угол двора, где никого не было:

– Ну?

– Меня прислала йомфру из Хьертлунда, – начала Гюда, не поднимая глаз и вертя в руках травинку.

– Что? – Вигмар наклонился и заглянул ей в глаза. Ему показалось, что он ослышался: настолько это было невероятно. – Рагна-Гейда?

– Да. – Поняв, что ей не верят, Гюда бегло коснулась взгляда собеседника своим, словно приложила печать правды, и снова опустила ресницы. – Она сейчас у нас. Она приехала совсем одна. Она послала меня к тебе и сказала, чтобы ты приезжал сейчас, и тоже один.

Вигмар молчал, и Гюда снова посмотрела на него. Его лицо стало очень серьезно, отчего черты казались резкими; желтые глаза смотрели требовательно и напряженно, как у хищной птицы, заметившей добычу. После победы над страшным мертвецом Гюда стала бояться Вигмара почти как самого мертвеца. Вигмар не спрашивал, правда ли все это, но очень и очень сомневался. Звать его именем Рагны-Гейды, одного, в пустынное место… Это похоже на ловушку. Приглашение и в самом деле может исходить из усадьбы Оленья Роща, но вовсе не от Рагны-Гейды.

– А если ты не поверишь, она велела сказать вот что, – тихо добавила Гюда, еще больше оробев от его молчания.

– Что?

Верь в удачу, Видар* стали — Верен выбор Труд* обручий.

Гюда не осмелилась поднять глаз на Вигмара, но и с опущенными ресницами вдруг ощутила, что он разом расслабился. А Вигмар перевел дух и усмехнулся. Да, это Рагна-Гейда! Братья придумали бы послать ему ее перстень или застежку, но только она сама догадалась сложить стих, напоминающий его собственную победную вису на последнем пиру! И такой короткий – чтобы бедная Гюда смогла запомнить.

– У них что-нибудь случилось? – В голову вдруг пришла новая догадка. – Может, Эггбранд…

– Я не знаю. – Гюда помотала головой. – Она просто сказала, чтобы ты приехал.

В знак благодарности Вигмар потрепал Гюду по плечу, как мальчика, и торопливо направился к конюшне.

– Что там? – закричала ему вслед Эльдис, но Вигмар отмахнулся. Сестра была еще слишком мала, чтобы знать много.

– Куда ты собрался? – спросил Хамаль, заметив, с каким нетерпением Вигмар седлает коня. Его лицо с закушенной губой показалось странным – то ли он сдерживает гнев, то ли улыбку. Его не поймешь.

– Проедусь, – коротко бросил Вигмар. Посвящать в свои дела Хамаля он тоже не собирался.

Но тот и сам был неглуп, наблюдателен и догадлив.

– Ты уже сегодня наездился, – с нажимом произнес он. – Хватит золота для одного раза.

Вигмар не ответил, поглощенный затягиванием ремней, и хирдман упрямо продолжал:

– Сейчас не такое время, чтобы ездить по пустым долинам в одиночку. Ты едешь к Гриму Опушке?

Вигмар кивнул.

– Если бы дело касалось самого Грима, ты не стал бы скрывать, – рассуждал Хамаль. Многие годы жизни на усадьбе давали ему право беспокоиться о судьбе хозяев. – А ты молчишь. Значит, дело касается твоих стихов… о дочери Кольбьерна.

Вигмар затянул последнюю пряжку, повернулся к Хамалю и оперся спиной о лошадиный бок.

– Ну и что? – вызывающе спросил он, прямо глядя в глаза хирдману и стремясь разом пресечь бесполезный спор. – Не надо мне рассказывать, что я ей не пара, – это я уже слышал. А раз мое упрямство крепче драконьей шкуры, то и не трать слов попусту.

– Я не берусь рассуждать, кто из вас кому не пара, но тебе не следует ездить одному. Безрассудство и доблесть – разные вещи.

– А разве Один завещал ездить на встречу с девушкой целой дружиной? Не помню такого совета.

– Если там действительно девушка. Ты ведь и свое знаменитое копье возьмешь с собой, а Стролинги страшно злы на тебя из-за него. Ты отнял у них лучшую добычу, не говоря уж о славе. Возьми хотя бы нас с Бьярни, да и Свейна неплохо бы прихватить. Вон он, от безделья мается.

Вигмар вздохнул, потрепал конскую гриву.

– Если Стролинги задумали обман, то уж они позаботятся иметь больше людей, чем у меня, – сказал он. – Я не конунг и мне незачем тащить с собой в Хель вас с Бьярни и Свейном. Но ты не грусти! – Вигмар ободряюще хлопнул хирдмана по плечу. – Я не думаю, что там обман. Меня действительно зовет Рагна-Гейда.

– Может быть, – хмуро согласился Хамаль, понимая, что его слова ни к чему не приведут. – Она может не знать. Если тебя ждут по дороге, в пустынной долине…

– Всего не предусмотришь! Когда-нибудь каждому придется умереть. Если я не вернусь, то я тебе поручаю найти для Элле достойного мужа. И через двадцать лет расскажи ее сыну, кому он должен за меня мстить.

Хамаль не ответил. Вигмар повел коня из конюшни и через несколько мгновений уже мчался прочь от усадьбы.

Рагна-Гейда сидела прямо, сложив руки на коленях, глядя перед собой. Ничего любопытного там не было – бревенчатая стена с торчащими из щелей клочьями мха, но она смотрела так пристально, как будто там висел ковер с вытканными сагами о Сигурде и Брюнхильд. Она сама себе приказала сидеть неподвижно после того, как десять раз обошла тесный дом Грима Опушки, повертела в руках каждый ковшик из небогатой хозяйской утвари, пересчитала ячейки в недоплетенной сети и наконец села, поймав насмешливый взгляд Боргтруд. Эта старуха смотрит так, как будто видит насквозь. Но делать нечего – мать, фру Арнхильд, ни за что не согласится выполнить то, что задумала Рагна-Гейда. С того пира, на котором Вигмар показал копье из кургана, Рагне-Гейде не давали покоя слова Скъельда. «Это копье принесло смерть прежнему хозяину! – как-то так сказал он. – Смотри, как бы того же не случилось и с тобой!»

«Нам было бы неплохо как-нибудь наградить Вигмара за то, что он избавил всю округу от мертвеца! – говорила Рагна-Гейда родичам на другой день после пира. – Только Один и Фригг знают, сколько еще бед он натворил бы!» – «Не напоминай мне об этом рыжем тролле! – со злобой отвечал Эггбранд. – Он отнял у меня такой подвиг! И такое копье! Пусть теперь засунет его себе в… в глотку! Такой награды ему более чем достаточно!»

Родичи согласно кивали и бранили Вигмара. Только Гейр молчал: он, быть может, единственный из Стролингов признавал в глубине души, что мог бы и не справиться с Гаммаль-Хьертом и Вигмар не отнял чужого подвига, а только сделал то, что ему было предназначено сделать.

Рагна-Гейда не стала спорить с родичами – напрасный труд! – но не смирилась. Сделанное Вигмаром – настоящий подвиг, а подвиг заслуживает награды. Слава после смерти – это важно, но лучше пусть посмертная слава придет как можно позже. Ради этого она и явилась сегодня утром к старой Боргтруд.

– Ты можешь так заклясть оружие, чтобы оно не могло причинить вреда своему владельцу? – спросила она старуху, с замершим сердцем ожидая ответа.

Если Боргтруд откажется, то все пропало. Рагна-Гейда не знала в округе другого человека, которому пришлись бы по силам такие чары. Только дядька Хальм… Но это тот случай, когда чужому доверишься охотнее, чем своему.

– Смотря какое оружие, – ответила старуха, сначала смерив девушку оценивающим взглядом, как будто сама Рагна-Гейда и была тем оружием. – Если на него не наложено другого заклятья.

– Какого другого?

– В горах Медного Леса есть один меч – он заклят так, что владелец его всегда одерживает победы, пока срок службы меча не кончится, а когда это случится – знает только сам меч. Он несет в себе разом победу и смерть. Впрочем, они слишком часто ходят вместе… Если и здесь так же…

– Нет, я ничего такого не слышала! Так ты сможешь? – нетерпеливо воскликнула Рагна-Гейда. – Я дам тебе вот это кольцо!

Она торопливо сдернула с пальца золотой перстень из могильной добычи – нарочно выбрала в ларце какой потяжелее – и вложила его в загрубелую ладонь старухи.

Склонив голову и сощурив глаза в коричневые щелочки, Боргтруд осмотрела подарок, потом подняла взгляд на девушку.

– А что я скажу твоим родичам, девушка, если они спросят, почему такой дорогой перстень пропал у тебя и нашелся у меня?

– Я скажу, что ты предсказала мне добрую судьбу и за это я подарила его тебе! – быстро ответила Рагна-Гейда. Об этом она подумала заранее.

– И ты не боишься обесчестить себя ложью?

Рагна-Гейда опустила глаза: такого дерзкого вопроса она не ждала. Но старухе и так предстоит узнать о ней слишком много, а без помощи Боргтруд не обойтись, как ни старайся.

– Мой род будет обесчещен еще больше, если покажет себя неблагодарным, – тихо ответила она. – Пусть лучше я…

Боргтруд мелко закивала головой:

– Это тоже жертва. Ты жертвуешь своей честью ради чести рода, я верно тебя поняла?

– Может, никакой жертвы и не будет.

Рагна-Гейда через силу улыбнулась: она не любила высоких слов.

– Будет! – вдруг со странно твердым убеждением сказала Боргтруд. Удивленная Рагна-Гейда подняла взгляд – блекло-голубоватые, выцветшие глаза старухи смотрели на нее строго, словно спрашивали, действительно ли она готова совершить задуманное. – Будет! Может, тебе не стоит идти по этой дороге?

Рагна-Гейда молча помотала головой. Она не поняла, о чем говорит старуха, но и острое чувство тревоги не могло заставить ее повернуть назад. Наоборот – ей еще сильнее захотелось скорее увидеть Вигмара.

И вот теперь сидела и ждала. Пока Гюда доберется до Серого Кабана, пока… если Вигмар вообще дома… пока она ему все расскажет, пока он соберется и поедет… если у него есть время. Если он поверит. Если он захочет… Поверит, что ей есть что ему сказать…

Не успела Боргтруд напрясть половину веретена, как Рагна-Гейда не выдержала – вскочила со скамьи и вышла из дома. Дворик был невелик: раскрытые ворота, казалось, принимали в объятия прямо из дверей. Впрочем, после Оленьей Рощи любая усадьба покажется маленькой. Тщательно обойдя лужи, Рагна-Гейда встала в воротах и посмотрела в долину. Сейчас она уже не помнила о копье, об обидах родичей, о заклятиях. Она просто хотела увидеть его. Его желтые глаза, смотрящие резко и остро, высокий упрямый лоб, жесткий подбородок с вечным налетом рыжеватой щетины как наяву стояли перед ее глазами. Кажется, протяни руку – коснешься. Они выросли в одной округе, и Рагна-Гейда не могла вспомнить, когда впервые услышала о сыне Хроара-С-Границы (тогда его еще не звали Безногим), когда впервые увидела Вигмара. Она знала его всегда, но сейчас почему-то не верилось, что он действительно живет на свете, что она не выдумала его. Он был слишком ярким и резким, слишком живым, словно чей-то острый резец уверенной рукой вырезал его на ровном сером камне бытия. Дорогая сердцу мечта, выдумка нередко кажется более настоящей, чем все живые люди. Потому что она внутри, а все остальное – снаружи.

Рагна-Гейда стояла в воротах, прислонясь плечом к столбу и поглаживая ладонью старое, потрескавшееся дерево, серо-бурое и шершавое от времени, дождей, снегов… С необычайным прилежанием она рассматривала щелочки и трещинки бревна, как будто хотела влезть в них и спрятаться там от своего нестерпимого ожидания. Поверит, не поверит? Приедет, не приедет? Она задыхалась от нетерпеливой жажды увидеть Вигмара; пустота без него давила и душила, как вода. Казалось, это не кончится никогда. Вот уже скоро вечер, а эта гусыня Гюда, наверное, еще и не добралась до Серого Кабана…

Легкий отзвук топота конских копыт по долине коснулся слуха Рагны-Гейды и пропал. Она не решалась оторвать глаз от шершавого столба, убежденная, что ей померещилось. Топот возник опять, и теперь он был ближе. Остро боясь разочарования – мало ли кому взбредет в дурную голову гонять коня по долинам? – Рагна-Гейда медленно повернулась и посмотрела вперед. От распадка меж двух низких протяжных взгорий, покрытых серо-зеленоватым осинником, приближался всадник. Вжавшись в низкое седло, он летел стрелой и походил на хищную птицу. И Рагна-Гейда прислонилась спиной к воротному столбу, вдруг ощутив слабость в ногах. Ничего особенного не случилось… И не должно случиться… Ничего особенного… Но если кто-нибудь сейчас не поможет ей держать этот невидимый груз, она рухнет.

Боргтруд расставила вокруг очага семь низких и широких глиняных чаш, разложила пучки трав, из которых Вигмар знал только волчец, можжевельник, лук и полынь, достала уже знакомую ему связку амулетов и теперь деловито нюхала их, как будто проверяла, не уменьшилась ли их сила за время пребывания в сундуке. Копье из могилы лежало узорным острием на камнях очага, и Вигмару странно было видеть оружие отдельно от себя: за прошедшее время он сроднился с Поющим Жалом, как с собственной рукой или ногой.

Вигмар и Рагна-Гейда сидели плечом к плечу на низкой скамье и наблюдали за старухиными приготовлениями. Но никакие чары не заинтересовали бы сейчас Вигмара, твори их у него на глазах хоть сам Отец Колдовства Один. Рядом с Рагной-Гейдой, чувствуя плечом ее плечо, слыша ее тихое дыхание, он не мог думать ни о чем другом. Появляясь поблизости, она переворачивала мир в его глазах.

– Я боюсь этого золота, – вдруг шепнула Рагна-Гейда, не поворачивая головы, словно обращаясь не к нему. – Оно тяжелое.

Вигмар чувствовал, что она и правда боится, кожей ощущал ее страх как свой. Ему хотелось взять ее руку, переложить с ее колена на свое и накрыть ладонью, но он почему-то не решался пошевелиться, как будто самое легкое движение грозило разорвать эту связь, разрушить невидимое облако, внутри которого оказались заключены они вдвоем.

– Это дурное золото, – так же, не поворачиваясь, шепнул он в ответ. – Я вчера видел Золотую долину. Ту, где курган. Там было много золота рассыпано. Я вчера туда ходил – оно врастает в землю. То, что лежало на поверхности, теперь наполовину в земле. Темные альвы потихоньку тянут его назад, к себе.

– Вот почему… – шепнула Рагна-Гейда. – А твое копье они не утянут?

– Нет. Я не дам ему лежать на земле.

Боргтруд оглянулась, и они замолчали.

– Идите-ка вы отсюда! – с досадой сказала старуха. – Вы оба думаете совсем не о том, о чем нужно. Вы сбиваете духов с пути. Идите!

Вигмар и Рагна-Гейда послушно поднялись со скамьи и направились к двери. Им совсем не хотелось, чтобы Боргтруд высказала вслух то, о чем они оба думают.

На дворе Грим и его работник чистили хлев, Асдис хозяйка оттирала железный котел. Люди были заняты делом, и только они двое тратили время короткой человеческой жизни на мечты и напрасно пытались понять, что с ними происходит. Мечты каждое мгновение делают таким насыщенным и богатым, и кажется, будто вся жизнь растягивается в бесконечность. Но стоит очнуться, увидеть грязный котел в руках простой работящей женщины – и земля уходит из-под ног.

Вигмар и Рагна-Гейда вышли за ворота и остановились шагах в двадцати от двора, возле стоячего черного валуна в человеческий рост.

– Твои родичи, конечно, не знают, что ты здесь? – полуутвердительно спросил Вигмар.

Рагна-Гейда ответила укоряющим взглядом: тебе непременно нужно, чтобы я созналась в этом вслух?

– Они очень злы на меня?

– А ты как думал? Даже Гейр и тот ворчит, что тебе в последнее время достается слишком много – то золотой амулет, то золотое копье…

«То дева с золотыми волосами», – хотел добавить Вигмар, глянув на облако тонких золотистых кудряшек Рагны-Гейды, но не решился. Пока еще нельзя сказать, что она ему досталась.

– Вот наука иным гордецам: не ленись нагнуться за богатством, если уж оно валяется на морском берегу! – сказал он вместо этого. – Я думаю, амулет помог мне в кургане. Правда, я так и не знаю, какое заклинание на нем начертано.

Вигмар вытащил из-под рубахи золотой полумесяц, снял с шеи ремешок и подал Рагне-Гейде. Она взяла, поднесла поближе к глазам и нахмурилась, разбирая фьялльские руны. Но даже этот амулет, вызвавший столько толков, сейчас мало занимал ее. Вигмар ждал, когда она поднимет глаза, с трудом сдерживая дрожь нетерпения, – но значение рун волновало его очень мало…

Однако Рагна-Гейда заинтересовалась больше, чем думала сначала.

– Знаешь, это совсем не просто, – сказала она и подняла на Вигмара серьезные глаза. – Это очень сильное заклинание. Оно приносит защиту богов, здоровье, удачу…

– Я вижу, – проговорил Вигмар и хотел взять ее руки, но она осторожно отстранилась:

– Подожди. Мне тут не все понятно. Смотри. Здесь пять рун, видишь? – Рагна-Гейда провела кончиком пальца по внешнему краю полумесяца. – Пять – это число борьбы и победы… Первой стоит руна Олгиз. Она привлечет на твою рыжую голову благословение богов: даст побольше удачи, защитит от врагов и всяческого зла, приблизит победу… То есть она все это уже сделала! Ведь ты подобрал и надел амулет еще до того, как на вас напали фьялли? Когда тебя чуть не убили! А потом этот наш мертвец! Видишь, едва ты его получил, как амулет сразу стал оберегать тебя!

– Я вижу, – улыбаясь, повторил Вигмар. В горячей речи девушки самым отрадным для него образом перемешались беспокойство и облегчение. – Раньше такие знатные женщины не беспокоились обо мне.

– Беспокоились. – Рагна-Гейда мельком взглянула ему в лицо и опять обратилась к рунам. – Только ты не знал.

– Я надеялся.

– Слушай! Вторая – руна Гебо…

– Вот эта помогает в любви, это я знаю!

– Да, но еще она помогает соединить вместе мысли, волю и силу разных людей. С этой руной два человека будут больше, чем один и один, ты понимаешь? Все равно что… если сложить один и один, то с помощью Гебо получится не два, а три. Понимаешь?

– Еще как понимаю! – серьезно ответил Вигмар.

Он вспомнил, как они только что сидели бок о бок в домишке Грима и смотрели, как старая Боргтруд колдует над копьем. Тогда он впервые ощутил, что их с Рагной-Гейдой окутывает какое-то невидимое облако и делает новым существом: единым, и внутри этого облака их общая сила и мудрость больше, чем сила и мудрость двух разных людей. Это ощущение не миновало и сейчас. Наверное, над ними невидимо парит руна Гебо – руна единения, лучшего дара, начертанная самой Фрейей.

– Третьей здесь идет Науд, – продолжала Рагна-Гейда. – Это очень сильная руна. Она помогает изменить судьбу. Нужда – лучший кнут. В ком хватит воли и силы, того Науд освободит от нужды в том, чего у него нет. Она даст недостающее. Четвертая – руна Тюр. Это ты сам догадаешься. Руна силы и бесстрашия. Она дает их тому, у кого нет, и укрепляет, если есть. И заключает ряд руна Инг. Это руна Фрейра*. Она принесет хороший конец всей дороги.

– А где же руна победы?

– Ты не понял! Все это вместе и есть победа. Воля, сила, мудрость – все это оружие судьбы и залог победы. Вот только тут еще что-то…

– Что?

– Посмотри. Видишь?

Рагна-Гейда повернула золотой полумесяц так, чтобы на него падало побольше света, и показала Вигмару какие-то царапины в середине. Из них складывалось нечто похожее на руну Винья, только повернутую не направо, как положено, а налево.

– Я такой руны не знаю, – сказала Рагна-Гейда. – Наверное, это у фьяллей придумали.

– Ну и тролли с ней! – легко ответил Вигмар. – Мне больше ничего и не нужно. Мне этот амулет хорошо послужил. Удачи и своей хватало, нужно было только одно. Я из этих пяти только Гебо и заметил.

Рагна-Гейда посмотрела ему в глаза, и ей показалось, что земля, девятнадцать лет дававшая ей надежную опору, вдруг ушла из-под ног и теперь она летит в пространстве… Куда, почему? Откуда это ощущение полета – то ли свободы, то ли одиночества…

– Так, значит, с этой руной на шее ты… – начала она, намекая, что нынешней встречей обязана неизвестному фьялльскому колдуну.

– Нет, я всегда знал… – Вигмар запнулся, чуть ли не впервые в жизни не находя подходящих слов. Что – всегда? Всегда знал, что так будет? Что они двое – одно? – Помнишь, как года три назад мы с тобой на чьем-то пиру оказались рядом? Ты тогда только начала называться невестой, а мне было двадцать два года, и я вовсе не помышлял о женитьбе. А после этого пира я понял, что никогда не полюблю никакую другую женщину. А с тех пор как у меня оказался этот амулет, я поверил, что и ты когда-нибудь меня полюбишь. Я оказался прав?

Слушая его, Рагна-Гейда краем амулета чертила на гладком боку камня какие-то руны, неведомые ей самой. Вигмар молча смотрел ей в лицо, выжидая, когда той надоест это занятие. Рагна-Гейда ощущала взгляд, словно прикосновение руки, но не могла справиться с замешательством. Здесь не то, что в темных сенях. Тогда они в последний раз могли смеяться над этим притяжением, связавшим их вопреки рассудку. Но сейчас на нее смотрели земля и небо, а они не умеют смеяться. Рагна-Гейда и сама устала метаться между тревогой и радостью. Нужно наконец понять, чего она хочет. Ничего особенного не происходило, но Рагну-Гейду наполняло чувство, что сейчас решается ее судьба.

То ли оттого, что Вигмар был старше, то ли оттого, что он с самого начала не пытался спрятаться от собственной судьбы, он гораздо лучше понимал, что происходит. Поэтому он просто перехватил руку Рагны-Гейды, рисовавшую на камне, и слегка потянул к себе. Рагна-Гейда вырвала руку, как будто обожглась.

– Ты меня боишься? – прямо спросил Вигмар.

– Нет. – Рагна-Гейда отодвинулась чуть дальше, прижавшись к камню плечом, точно в поисках опоры, но все же глянула в глаза Вигмару.

Ее глаза были строги и серьезны, и зеленые искры ярко сверкали в серой окружности зрачка. Как капли росы на листе… Ничего красивее нельзя и придумать.

– Ну, спасибо Однорукому!* – Вигмар улыбнулся уголком рта. – А я уж думал, что теперь ни одна девушка не поднимет на меня глаз.

Не отвечая, Рагна-Гейда вглядывалась в его лицо, словно пыталась найти в нем истину, невыразимую словами. Когда-то они могли подолгу болтать о всяких пустяках и каждое слово казалось исполненным глубокого смысла. Теперь все стало наоборот: любые слова, хоть пересказывай «Речи Высокого», покажутся пустыми. Сейчас ей предстояло понять: действительно ли она, Рагна-Гейда дочь Кольбьерна из рода Стролингов, пошла наперекор своему роду, обычаю и здравому смыслу, полюбила человека, который никак с ней не связан и не может быть связан? Или это все глупость, наваждение… Но это наваждение захватило ее с головой, она больше не принадлежит себе…

– Ты меня приворожил? – вдруг спросила она.

– Почему? – ответил Вигмар тоже первое, что пришло в голову. Но теперь он улыбнулся гораздо менее принужденно: был рад, что она заговорила прямо.

– Я стала слишком много думать о тебе.

Еще сегодня утром он отдал бы несколько лет жизни, чтобы услышать это. А сейчас не мог поверить, что эти слова звучат наяву.

– Ты переоцениваешь мое стихотворное искусство… – ответил Вигмар. Он был полон смутного и мучительного чувства перелома и хотел миновать эту грань поскорее. – Такая ворожба мне не по силам. Полез бы я в этот проклятый курган, если бы мог убедить тебя одними стихами? Я сам хотел спросить тебя о том же. Не приворожила ли ты меня? Я уже не первый год из всех женщин… вижу только тебя и думаю только о тебе.

– Ничего удивительного! – с нарочитой гордостью сказала Рагна-Гейда. – О ком же еще тут думать? Ведь я – лучше всех в округе!

Она улыбнулась. Откуда-то из глубины души в ней росла и поднималась всеобъемлющая волна счастья, сметающая тревоги и сомнения разума. Что бы там ни было, пусть она глупа или безумна, но это безумие сделало ее гораздо счастливее, чем вся мудрость норн.

– А я? – услышав знакомый смех в ее голосе, Вигмар смело поднял глаза. – И я лучше всех в округе!

– Вот как! – Рагна-Гейда фыркнула, сузила глаза. – Тебе никогда не носить прозвище Скромный!

– Зачем мне чужие достоинства – мне хватает своих! – с веселой уверенностью ответил Вигмар. – Сама подумай: что останется у Модвида и Атли, если отнять у них красные плащи и болтовню о подвигах, которые они видели во сне? А у меня никогда не было красных плащей и башмаков – ты видишь меня таким, какой я есть на самом деле! Сам по себе!

Он понял перемену, которая в ней совершилась. Может быть, он сумасшедший, раз полюбил недоступную ему девушку, но если она оказалась способна разделить с ним это безумие, то они – пара.

Рагна-Гейда тихо смеялась сама не зная чему и вдруг поняла, почему это все стало возможным. Она смотрела на Вигмара не глазами рода, а своими собственными, в мыслях ставила его рядом с собой, а не со всем родом Стролингов. В ее мыслях их было двое – она и Вигмар. А род – Кольбьерн, Эггбранд, Скъельд, Фридмунд, даже сам Старый Строль – здесь ни при чем.

Рагна-Гейда ничего не сказала. Туманная пропасть осталась позади и отделила их с Вигмаром от всего света. Она подняла руки, положила их на грудь Вигмару, и глаза ее стали так серьезны, как будто она никогда в жизни и не умела смеяться. Вот руки Рагны-Гейды скользнули вверх, легли на плечи, потом обняли за шею. Будто проснувшись, Вигмар порывисто и сильно прижал ее к себе, Рагна-Гейда уткнулась лицом ему в грудь, словно хотела спрятаться от всего света, но больше не отстраняясь. Только что, осознав свою оторванность от рода, она осталась совсем одна – но вот она нашла пристанище, новое и отныне единственное.

Теперь не отыскать начала этой дороги, пришедшей из неведомых, неземных далей, но она оторвала Вигмара и Рагну-Гейду от живущего в крови чувства рода и поставила лицом к лицу с новым миром, имя которому простое и сложное – ты и я. Как просто было бы доверить свою судьбу старшим, жить по законам рода, жениться и любить так, как делали предки, быть счастливыми достатком в доме и согласием в семье. Умные люди всегда придут к согласию и будут счастливы. Но оба они знали: нечто новое отделило их от предков и толкает искать свое собственное, небывалое прежде счастье. Какое? Этого не знал еще никто, ни норны, ни вельвы, ни даже сам премудрый Один. Только человек, живущий так недолго, такой уязвимый душой и телом, способен искать новые пути и вести за собой самих богов.

Эрнольв Одноглазый сидел на куче бревен, сваленных во дворе перед хозяйским домом, и наблюдал за суетой, предшествующей очередному пиру. Снова будут и «копья валькирий», и «жаркое золото, в битвах добытое», которое конунг должен «щедро дарить» «верной дружине». За прошедший месяц Эрнольв так сжился и с этими пирами, и с мыслями о войне, и со своим внутренним несогласием, что мог быть спокоен и даже доволен жизнью – если, как сейчас, на дворе такой ясный, солнечный, свежий день ранней осени, и пир в богатой усадьбе обещает быть обильным, и молодая невестка хозяина, стройная и белолицая, идет через двор с горшком сливок или сметаны в руках… Серое покрывало вдовы на ее голове напоминало Эрнольву о Свангерде.

Как я поведаю, воин юный, о тягостном горе? Альвов светило всем радость несет, но не любви моей,[26] —

вспоминалось ему.

Бог Фрейр тоже увидел всего лишь, как дочь великана Герд шла из дома в кладовую. И если даже светлый бог, даритель жизни, опечалился, то как же жить простому человеку? В последнее время Эрнольв все чаще вспоминал сагу о сватовстве Фрейра, даже когда слушал песни о том, как «звенело железо» и «гремели щиты». В дыму чужих очагов, под воинственные кличи, ему мерещилась Свангерда, ее нежное, чуть печальное лицо, отстраненно-ласковые желто-серые глаза, и образ ее воплощал саму тишину, скромное достоинство домашней жизни, уют и сладкий покой родного очага. Эрнольва тянуло домой, тянуло к Свангерде с такой силой, с такой страстью, каких он в себе не замечал раньше. Может быть, прежде, пока жив был Халльмунд, он просто не смел так мечтать о жене брата, как сейчас мечтает о вдове, молчаливо признанной его невестой? А ведь путь квиттингской войны только начат. Близятся всего лишь осенние жертвоприношения. А потом – середина зимы, начало похода. А что потом – знают только Один и норны.

Со страстью моей в мире ничья страсть не сравнится, но согласья не жду на счастье с нею от альвов и асов.[27]

И не отвяжется. Хоть греми мечом о щит с утра и до ночи – заглушить тихий голос собственного сердца не смог даже Светлый Фрейр.

От ворот донесся стук копыт. Бросив коня хирдманам, через двор к хозяйским дверям прошел Хродмар сын Кари, на ходу отряхивая плетью пыль с щегольских полосатых штанов. До встречи с «гнилой смертью» он носил прозвище Щеголь, да и теперь по-прежнему обвязывал башмаки цветными ремешками и даже в будни носил штаны из разноцветных полос.

Заметив Эрнольва, Хродмар кивнул, но не остановился обменяться словом – спешит к конунгу. Сколько дворов он объехал за три дня? Десять? Тридцать? Может быть. Он был сердцем этой войны, как Торбранд конунг был ее умом. Хродмар не жаждал ни золота, ни хвалебных песен. Его упрямое сердце знало не только ненависть к квиттинским ведьмам и не только требовало мести. Слова Фрейра о страсти без надежды на согласие и счастье он мог приложить к себе с тем же успехом, что и Эрнольв. Почти те же чувства, что тянули Эрнольва домой, толкали Хродмара на Квиттинг. Эрнольв его понимал и даже в глубине души сочувствовал. Но вот Хродмар его понимать никак не желал.

– Хродмар! – Увидев в дверях своего любимца, Торбранд конунг встал с места и сделал несколько торопливых шагов вперед. Набитая людьми душная гридница казалась ему пустой, если в ней не было Хродмара сына Кари. – Где ты пропадал так долго? Тут некоторые люди уже подумали, что ты собрал свое собственное войско и пошел на Квиттинг без нас.

Хродмар бросил взгляд на Кольбейна ярла и его сына Асвальда – тот ехидно сощурил свои зеленые глаза. Не требуется уточнять, кто именно так подумал.

– Тем, кто об этом беспокоится, нужно было не сидеть возле очага, а поехать в другую сторону и тоже собрать свое собственное войско, – с подчеркнуто небрежным презрением ответил Хродмар. – Мы объехали четырнадцать усадеб и дворов. Завтра все их хозяева будут здесь, конунг.

– Я рад это слышать. И не менее я рад, что ты наконец вернулся. Пойдем, расскажешь мне подробно.

Положив руку на плечо Хродмару, Торбранд увел его к своему месту и усадил рядом.

– Всех, кого я встретил, ты увидишь сегодня сам, – негромко заговорил Хродмар. – А я хочу спросить: ты не забыл, о чем я тебя предупреждал?

– Нет, я не забыл, – ответил Торбранд и наклонился к столу в поисках новой соломинки взамен окончательно изжеванной. Вставив ее в угол рта, он продолжал: – За ним присматривали. Ты был прав. Вчера вечером к нему опять подходили какие-то бонды и беседовали вполголоса.

– Это уже в третий раз, не меньше! – негромко, но возмущенно ответил Хродмар. – Я не ясновидец, но самый глупый великан догадается, о чем у них может идти речь. Бонды не хотят бросать свои свиные корыта, а Эрнольв – твой родич. Надо полагать, он знает, как его дед с бабкой хотели захватить власть твоего отца.

– Но он также знает, чем это кончилось, – без лишнего волнения ответил Торбранд. – Ему ничего не сделать с этим пастушеским войском. Мои люди меня не предадут, а его собственных людей здесь всего восемь человек. Остальные остались в Пологом Холме.

– А там…

– А там и в Ясеневом Дворе тоже не пусто. И твой отец, я думаю, не дремлет.

– Надо полагать, да. – Хродмар наконец усмехнулся. В бдительности и верности его отца, Кари ярла, сомневаться было глупо.

– Ну, вот… – Торбранд повел соломинкой, как будто разом разрешив все вопросы. – Мне нечего бояться. Надо полагать?

Конунг насмешливо покосился на Хродмара, ожидая в ответ привычное «да». Хродмар улыбнулся: конунг любил поддразнивать неизменным присловьем.

– Но так не может продолжаться, – Хродмар снова стал серьезным. – Я не хочу, чтобы эти свинопасы и дальше на каждой усадьбе бегали к нему шептаться по углам. Нужно заставить его быть на нашей стороне или… или вовсе убрать с глаз.

– Я подумал и об этом. – Торбранд кивнул и опять вставил соломинку в рот. – Он упрям, он молчит, но думает по-своему. Я знаю, как убрать его с глаз, но так, что он будет приносить нам пользу.

– Надо полагать, это очень хорошая мысль, если она осуществима.

– Вполне. Скажи мне, Дважды Славный,[28] что мы будем делать, когда войско окажется собрано?

Хродмар с удивлением посмотрел на конунга, не понимая, какого ответа он ждет.

– Что-то я не пойму тебя, о Пламень Губителя Турсов.[29] А какие есть возможности? Распустим по домам? Побросаем в море? Засолим в сельдяной бочке?

– Нет, мы поведем его на квиттов, – спокойно и деловито пояснил Торбранд. – Но каким путем? Мы ведь не собирались больше плыть по морю. Хватит поживы с этого чудовища. Мы пойдем по суше, если уж на море удача квиттов оказалась сильнее нашей. А на суше, как ты помнишь, у нас нет с квиттами общих границ. Между нами лежат земли раудов.

– Ну, в этом едва ли кроется большая трудность. Едва ли Бьяртмар конунг позабыл, что твоя мать, кюна Мальвейг, была его сестрой. Бьяртмар пропустит нас через свои земли. И надо полагать, среди «рыжих»[30] найдутся желающие присоединиться к нам.

– Надо полагать, да, – без улыбки, незаметно для самого себя повторил Торбранд. – Но мне хотелось бы знать, много ли будет этих желающих и не возглавит ли их, например, Ульвхедин ярл? Или Ингимунд Рысь?

– Фру Ульврун не упустит случая погнать мужа в поход, – почтительно усмехнулся Хродмар. – Рауды ведь думают, что любая дочь конунга обязательно должна быть валькирией.

– У каждого племени свои предания, – отмахнулся Торбранд. – Так вот, я думаю, что будет нелишним послать к раудам верного человека поговорить обо всем об этом. Но не тебя. Ты мне нужен здесь. Кари ярл мне нужен в Аскефьорде, Модольв ярл слишком добродушен и не умеет быть настойчивым… Не обижайся за любимого родича, храбрость в битве и настойчивость в споре – разные вещи. Кольбейн ярл хорошо поет, но ума у него маловато, а его сын умен, но слишком ядовит – он там всех настроит против себя. Так что лучше всего поехать Эрнольву.

Хродмар ответил немым взглядом изумления.

– Ты же говорил, что пошлешь верного человека? – наконец выговорил он. – При чем здесь Эрнольв и вообще усадьба Пологий Холм?

– А чем тебе не нравится Эрнольв? – Торбранд развеселился, как от хорошей шутки. – Он знатного рода, все будут слушать его с уважением. Он умен, учтив, дружелюбен. Не слишком хорош собой, правда, но я ведь не свататься его посылаю. Беспокоится, достаточно ли мы готовы к такой большой войне – так пусть постарается всемерно увеличить наши силы и привлечь раудов на помощь. И он может быть настойчивым. Мы с тобой уже в этом убедились, верно?

Хродмар помолчал. Он видел, что Торбранд не шутит, а значит, у того есть в запасе еще какое-то важное соображение.

– И повод для поездки есть отличный, – продолжал конунг. – Моя воспитанница… То есть воспитанница Хравна и моя родственница Ингирид уже подросла и годится в жены.

– Вот уж это верно! – отвлекаясь, насмешливо и немного презрительно фыркнул в ответ Хродмар.

Пока он был самым красивым парнем в Аскефьорде, Ингирид не раз пыталась с ним заигрывать. И болезнь своевременно избавила его от домогательств как раз в то время, когда все другие женщины, кроме единственной, желанной и недоступной, стали Хродмару не нужны.

– А по нашему уговору выдавать ее замуж должен сам Бьяртмар конунг. Вот пусть Эрнольв и везет ее к отцу. А заодно…

– А ты уверен, что он тебя не предаст?

– Уверен, – твердо, уже без улыбки ответил конунг. – Он не сможет предать меня среди людей, которые в родстве со мной, но не с ним. Он умен, честолюбив по-своему, но кроме ума у него есть еще и сердце, и оно влечет его в Аскефьорд. Тебе разъяснить, насколько это важно, или ты сам понимаешь?

Торбранд хотел заглянуть в глаза своему любимцу, но Хродмар отвернулся. Он носил в сердце открытую рану и даже конунгу, лучшему своему другу, не позволял к ней прикасаться.

– Так я прав? – мягко спросил Торбранд.

И услышал в ответ именно то, на что рассчитывал:

– Надо полагать, да.

Глава 8

Каждый год перед отъездом на осенний тинг Стролинги приносили жертвы. Усадьбу Оленья Роща отделял от святилища почти полный день пути; Стролинги выехали на заре и, постепенно обрастая попутчиками, незадолго до заката добрались до места.

Святилище Гранитный Круг лежало в глубокой долине, и с перевала между двух пригорков взгляду открылось сразу все: и огромное кольцо, огражденное высокими серыми валунами, с жертвенником в самой сердцевине, и три деревянных идола – Один, Тор, Фрейр, и еще один каменный – Тюр Однорукий впереди тех трех.

Снаружи растянулось еще одно кольцо, неровное и пестрое, составленное из землянок. Половина из них уже была покрыта, возле некоторых суетились люди, остальные еще зияли тенистыми провалами. Святилище Гранитный Круг служило местом сбора всех тех, кто хотел ехать на Острый мыс вместе со Стролингами, и здесь же родичи и друзья в последний раз пытались помирить тех, кто намеревался обратиться со своей тяжбой к самому конунгу на большом тинге всех квиттов. Здесь Квиттингский Север избирал нового хевдинга, так что постепенно осеннее жертвоприношение в святилище Гранитный Круг стало своеобразным малым тингом северной четверти, и всякий хельд, всякий бонд побогаче считал делом чести явиться сюда в лучших одеждах и со всеми людьми, каких только удавалось собрать.

Меж землянок шевелились люди, ржали кони, но внутри гранитного круга царила тишина. Это была особая земля – земля богов. Всякий раз при виде ее в груди Рагны-Гейды теснились разом восторг и тревога, как будто через промежутки гранитных валунов она бросала взгляд в иной мир – мир богов и духов. Отряд спускался в долину, святилище становилось все ближе, сероватые глыбы камня надвигались; багровые отблески заходящего солнца мешали взглянуть выше, и оттого казалось, что валуны тянутся до самого неба. Возле них Рагне-Гейде всегда приходили на память строки из древних священных песен:

Жребий нарезан племени троллей: В горные недра ввергли их боги; Прочно закрыты от жгучего солнца Тяжкие створы каменных врат…

Просторная землянка Стролингов, покрытая старым сине-красным парусом, сразу бросалась в глаза: высланные вперед рабы успели ее подготовить. Пока мужчины ходили приветствовать Гро-Орма, здешнего жреца, фру Арнхильд с дочерью и служанками разложили огонь в очаге и принялись разбирать съестные припасы. Бык, приведенный из усадьбы, понуро стоял, привязанный позади землянки. Рабыни шепотом пересмеивались, с любопытством оглядывались на всякого проходящего – когда еще увидишь столько новых людей?

Рагна-Гейда не отставала от них: то и дело находила предлог выскочить из землянки и поглядеть по сторонам. Она была уверена, что Вигмар уже где-то здесь, возле святилища, и ждала его появления каждый миг. Не так уж часто им выпадает случай свидеться, а теперь целый день, два дня – настоящий подарок судьбы! Целых два дня он будет где-то поблизости, и постоянное ожидание случайной или якобы случайной встречи делало Рагну-Гейду счастливой, будило радостную и беспокойную дрожь, от которой хотелось то прыгать, то петь, то хохотать. Ах, не так девушка из рода Старого Строля должна ждать встреч с мужчиной, избранным ею среди всех! Вдали от Вигмара Рагна-Гейда терзалась и тревожилась, чувствуя себя настоящей преступницей, но здесь угрызения совести отступили перед радостью и растворились в ней без остатка.

Покончив с делами, Рагна-Гейда вышла постоять возле дверей. Здесь она застала Гейра и еще кое-кого из родни; поглядывая на проходящих, хозяева землянок кланялись, обменивались приветствиями, потом пересмеивались между собой – все как обычно.

– Сдается мне, что Модвид не для богов и не для Гро-Орма так вырядился, – заметил Гейр. После истории с мертвым оборотнем он заметно повзрослел, стал внимательнее, осторожнее и даже проницательнее. – С чего бы это он напялил крашеную рубаху и синий плащ, в которых впору являться к самому конунгу?

Проследив за его взглядом, Рагна-Гейда заметила Модвида Весло, шедшего во главе разряженной толпы прямо к землянке Стролингов.

– Скоро про нашу округу скажут, что у нас самые нарядные щеголи на всем Квиттинге! – насмешливо заметила она. – Но вот скажут ли о нас, что мы самые доблестные – это еще вопрос.

Модвид тем временем приблизился настолько, что мог поздороваться. С собой он привел своего воспитателя и нескольких родичей, разодетых в лучшее платье. Сам Модвид прибавил к роскошному наряду вышитую золотом повязку на лоб и своим самодовольным видом стал еще более противен Рагне-Гейде. «О гордый клен корабля! – ехидно сузив глаза и нарочито пристально рассматривая гостя, думала она, напрасно надеясь смутить его взглядом. – Как величаво расправил ты парус спины! И высоко вознес ты вершину волос, увитую… омытую слезами Фрейи!»

Этот ядовитый кеннинг, обозначавший всего-навсего золотую повязку на лбу Модвида, так насмешил саму деву-скальда, что ей с трудом удалось сохранить лицо спокойным. Модвид успел увидеть лишь проблеск улыбки и решил, что наконец-то снискал одобрение самой завидной невесты в округе. Впрочем, он уже решился.

– Ты так хороша, йомфру, что ради встречи с тобой уже стоит покинуть дом и съездить в Гранитный Круг! – сказал он, пристально глядя на Рагну-Гейду.

Некоторые мужчины думают, что женщине приятны всякие льстивые слова. Увы: в устах неугодного они производят обратное действие и лишь увеличивают неприязнь.

– Всякой девушке приятно побывать в таком людном месте! – с игривым смущением ответила Рагна-Гейда, опуская глаза и как-то нелепо приподнимая плечо, словно думая спрятать за ним лицо. На самом деле ей было нестерпимо смешно. – Посмотреть на таких доблестных людей… Послушать их рассказы…

Кольбьерн и Фридмунд повели гостей внутрь землянки, и Рагна-Гейда наконец-то дала себе волю.

– В этом плаще он похож на петуха! – восхищенно восклицала она. – О Фрейр багряного паруса плеч! А застежка-то как блестит! Сама Суль плачет от зависти! Наверное, это гораздо лучше всех ваших сокровищ!

– Послушай! – страшным шепотом воскликнул Гейр и схватил сестру за руку. Рагна-Гейда прервала «хвалебную песнь» и улыбнулась: в недалеком еще детстве брат вот таким же образом сообщал ей, что видел тролля вон у того камня. – Послушай! Это наша застежка!

– Как – наша?

– Да это мы вытащили ее из-под земли!

– Не может быть! – ответила Рагна-Гейда. Она не поняла, как это могло случиться.

– Когда Скъельд набрал первый мешок и мы его вытащили, он был жутко тяжелый! – не слишком складно объяснил Гейр. – Я его нес к лошади и уронил. Потом стал собирать – там эта застежка сверху лежала. Я ее запомнил – никогда такого страшилища не видал. Видела, какой там узор? Вроде женщина, только вместо ног – змея, вместо рук – крылья, а на голове рога! Наверное, тоже великанша, дочь Локи! Похуже Хель! А он ее нацепил!

– Да как же она к нему попала? – Рагна-Гейда все еще не понимала.

– А тот мешок разрезал мертвец! Наверное, Модвид просто подобрал потом в долине.

– Какой мертвец? Тот, что нападал на тебя или на Ярнира? Или на отца?

– По-моему, это была лошадь Ярнира… – сообразил Гейр. – Какая разница? Он на нас кинулся одновременно.

– Один – на четверых? – Рагна-Гейда вскинула брови в показном изумлении.

– Ну, да. А что?

Вместо ответа Рагна-Гейда постучала себя по лбу, с выразительным укором глядя на брата. Она и раньше догадывалась, что родилась самой сообразительной в семье, но надеялась, что хотя бы в таких важных случаях доблестные братья сделают над собой усилие.

– Он – один! – принялась она втолковывать Гейру. – А вас – четверо. Четверо могут броситься на одного. Вы же на него не бросались?

– Нет. Зачем нам? Мы что, дураки, по-твоему?

– А один броситься на четверых не может. Вы же скакали в разные стороны? И никто из вас не бился с ним на пару, каждый был один?

– Ну, да. Мы же рассказывали.

– О богиня Фригг! Как же я тогда не сообразила! Раз мертвеца хватило на четверых, значит, его тоже было четыре!

Нельзя сказать, что эта речь уважала законы родного языка, но до Гейра так лучше дошло. Четыре одинаковых мертвеца представились ему как наяву. Живые до жути, если так вообще может быть.

– Но он же был один, – вымолвил Гейр, хмурясь и чувствуя, что вот-вот поймет.

– Это Гаммаль-Хьерт был один! Ну, сообразил?

Гейр мотнул головой.

– Значит, с вами бился вовсе не Гаммаль-Хьерт! – победно докончила Рагна-Гейда. – Вы испугались Модвида! А он воспользовался вашим золотом!

– Ты с ума сошла! – Гейр не поверил в подобную низость. – Он не мог так поступить!

– Надо рассказать всем об этом!

– Никто не поверит. Нас засмеют!

– Ну, как хочешь. Пойдем послушаем, что он там поет о своей славе.

Рагна-Гейда и Гейр тихонько проскользнули в землянку и пристроились возле самого входа.

– Никто из смертных не знает, добрые или злые норны наделили его судьбой! – говорил в это время Агнар Сэг-Гельмир, один из самых уважаемых родичей Модвида – рослый, очень искусный в битве человек лет пятидесяти, из-за длинных темных волос и широкой бороды почти до пояса походивший на морского великана. Голос у него был звучный и громкий, за что он и получил свое прозвище – Ревущий-Как-Море. – Может быть, все мы доживаем сейчас последние спокойные дни. Может быть, уже вскоре на тинге Острого мыса Стюрмир конунг провозгласит поход против фьяллей.

– Ты прав, Сэг-Гельмир! – воскликнул Кольбьерн хельд. – Я сам посоветовал бы конунгу то же самое! Война с фьяллями так же верна, как близкая зима. Так лучше не ждать, пока они нападут на нас первыми!

– Я рад, что ты согласен со мной, – ответил Агнар, окинув взглядом лица родичей и сыновей Кольбьерна. В землянке было не слишком светло, но все сидели тесно, и в отблесках пламени на лицах Стролингов читалось полное согласие с главой рода. – Надеюсь, мы сойдемся и в другом. Всем людям Квиттингского Севера в такое время лучше держаться поближе друг к другу и позабыть старые обиды, которые раньше, быть может, разъединяли кое-кого.

При этих словах Сэг-Гельмир быстрым взглядом соединил Модвида Весло с Эггбрандом. Он имел в виду не столько самого Эггбранда, сколько Ингстейна хевдинга, в дружине которого тот состоял. И все Стролинги, кроме разве не слишком мудрого Ярнира, поняли значение этого взгляда. А Рагна-Гейда сообразила еще больше других и беспокойно сжала руки на коленях. Слова о войне встревожили ее меньше, чем этот намек на возможное примирение.

– Только глупый стал бы спорить с тобой, Агнар, – с некоторой осторожностью ответил Хальм Длинная Голова. Прочие Стролинги молчали, предоставив говорить тому, кого считали самым умным. – Но, как говорится, норн приговор у мыса узнаешь. Человек всегда рад примириться, если уверен, что сегодняшнее примирение не приведет к еще худшим раздорам завтра.

– Иные люди говорят, что от судьбы не уйдешь, а другие думают, что каждый сам растит свою судьбу, – продолжал Сэг-Гельмир. – И каждый, как водится, для себя оказывается прав. У кого есть силы – тот растит судьбу, у кого нет – повинуется. Ваш род, потомки Старого Строля, доказал свою силу. И род Модвида сына Сэорма не уступит ему. Если вы будете вместе – никакой враг не одолеет вас.

– Разве мы ссорились? – воскликнул Кольбьерн, чуть сильнее, чем нужно, изображая удивление.

– Хвала Высокому, нет. Но что бы ты сказал, если бы мой родич Модвид предложил тебе породниться?

Кольбьерн в первые мгновения промолчал, молчали и все Стролинги, ожидая его ответа. Кто украдкой переглядывался, кто изображал невозмутимость. Согласиться – навлечь на весь род неудовольствие хевдинга, а отказать – поссориться с Модвидом. И со всей его родней. А это немало!

Модвид, как ни старался сохранить спокойствие, вспотел и все перебрасывал быстрый взгляд с Кольбьерна на Хальма и на Фридмунда Сказителя. Смелый и решительный в битве, в отношениях между людьми он был неуверен в себе и мнителен: все время казалось, что его не любят, над ним смеются за спиной. Молчание показалось ему верным знаком отказа, мгновения тянулись нестерпимо долго.

Лицо Эггбранда стало злым: молчание возмутило его. Еще несколько дней назад он, поняв, какие события ожидаются отцом и еще более матерью, прямо высказал родичам волю Ингстейна хевдинга: никакой поддержки Модвиду. Чего же они ждут?

– Ты хорошо сделал, Сэг-Гельмир, что завел этот разговор здесь, возле святилища, – в тишине произнес Хальм. По длинной землянке полетел ясно слышный вздох облегчения, вылетевший разом из десятка грудей. Стролинги очень обрадовались, что хоть кто-то заговорил! – В таком важном деле нельзя полагаться на разумение людей. Требуется спросить совета у богов. Мы принесем жертву в Гранитный Круг и попросим Гро-Орма спросить у богов, желают ли они этого брака. А умный никогда не ропщет на приговор богов. Ибо от этого ни единому еще не делалось легче, – закончил умный кузнец, и на это никто не нашел возражений.

Эггбранд предпочел бы дождаться приезда хевдинга, но старшие рассудили, что гораздо лучше будет встретить Ингстейна с уже готовым решением. Выбрав подходящего барана, все вместе отправились к Гранитному Кругу. Прослышав о сватовстве и жертвоприношении, все съехавшиеся к святилищу побежали за Стролингами, и уже вскоре за спинами гранитных валунов волновалась толпа.

Стоя позади братьев, Рагна-Гейда нетерпеливо скользила взглядом по лицам в толпе. Где Вигмар? Почему его до сих пор нет? Едва ли он сможет чем-то помочь, но сейчас, когда решалась ее судьба, Рагне-Гейде страстно хотелось убедиться, что все происходящее ему известно. А что, если он приедет только завтра и попадет прямо на сговор? Тогда у них даже не останется времени подумать!

Сейчас Рагна-Гейда жестоко каялась в прежнем легкомыслии: вопрос «что делать?» нужно было задать себе и ему давным-давно. А она, которую все считали такой разумной, просто закрывала глаза и не смотрела в будущее. Они с Вигмаром были слишком счастливы, договорившись наконец между собой, и не хотели даже думать о том, как договориться с другими. А об этом очень даже стоило подумать! Сватается другой, и все их неверное счастье исчезает стремительно и неотвратимо, как роса под солнцем. Порядок, освященный богами и предками, идет своим путем и не смотрит под ноги; неудержимая волна накрывает двух маленьких безумцев, желающих жить по-иному, и даже пены на воде не останется от их мечтаний. А что сможет она одна, девушка против родичей, богов и даже собственной совести?

Терзаемая лихорадочным волнением, Рагна-Гейда едва заметила, как шагнула вслед за отцом внутрь священного круга. Шум толпы отдалился, она ступала по плотно утоптанной, серой и твердой земле, принадлежащей богам. Гранитные валуны в два человеческих роста высились вокруг зоркой стражей, вересковая равнина с осиновыми перелесками вдали растаяла в надвигающихся сумерках, словно осталась в другом мире. Рагна-Гейда вздрогнула, вдруг очнувшись и ощутив на себе сотни тяжелых взглядов. Боги, духи, все прежние поколения взглянули на нее с серой зернистой поверхности валунов, и она невольно сжалась. Показалось, что вот-вот ее тайна станет известна людям, как известна она Отцу Богов, которому открыты поступки каждого из людей и тайная суть всех вещей.

Гро-Орм тем временем подвел жирного черного барана к жертвеннику, где уже лежал старинный бронзовый нож с рунами на рукоятке и на клинке. Расположившиеся полукругом у него за спиной, Стролинги затаили дыхание. Жрец поднял руки вверх и протяжно запел, обращаясь к идолу Одина:

Просим о милости Павших Властителя, К Отцу Колдовства воссылаем мольбы, К тому, что дарует нам ум и богатства И в битве победу дает над врагом!

Кольбьерн взял барана за голову, Сэг-Гельмир – за ноги, и вдвоем они опрокинули животное на жертвенник. Гро-Орм одним привычным ударом перерезал горло и вслед за тем рассек брюхо, открыв внутренности, по трепету которых знающие люди читают волю богов. Выпрямившись, жрец снова запел:

Вот пред тобою кровавая жертва, Открой нам наш жребий, о Слейпнира Всадник: Отдать ли Кольбьерну за Модвида деву, Иль доля другая назначена юной?

Жрец умолк, но последние отзвуки его голоса еще бились о вершины священных камней; люди замерли, слухом души напряженно ловя ответ божества. Гро-Орм нагнулся к барану.

Словно чья-то железная рука стиснула сердце Рагны-Гейды: в один миг она увидела всю свою прошедшую жизнь, все свои нынешние мечты и опасения. Жажда счастья вскипела отчаянной волной; каждый миг казался последним в жизни, надежда мешалась с отчаянием. Она не хотела, не могла мириться с ненавистным жребием; норны, боги или люди должны ей помочь! Хоть кто-нибудь!

И какая-то сила, побуждение из самой глубины души толкнуло ее вперед; застывшим взором глядя в кровавое брюхо барана, Рагна-Гейда вдруг заговорила.

– Внимайте словам… – произнесла она, судорожно вздохнула, словно ей не хватало воздуха. Голос ее звучал безжизненно и хрипло, родичам он показался незнакомым, новым, как будто говорила не она, а чья-то иная воля внутри нее. Судорога ужаса мелькнула в лице Рагны-Гейды, ресницы трепетали, в глазах отражалось мучение. Что-то толкало ее, и она произносила одно слово за другим, словно шаг за шагом ступая по пламенному мосту Биврест: каждый шаг грозит смертью, но остановиться – еще хуже.

Внимайте словам, о Аскра потомки! —

говорила она, задыхаясь, всем телом устремившись вперед, к идолу Одина, –

Ничто не сокрыто от взора Властителя! Явилось мне диво: порою ночною Бьется с живыми подложный мертвец! Тот, кто спускался в жилище подземное, Мало добычи унес от кургана; Жаркое золото взял боязливый Низким обманом… Понятна ли речь моя?

Последние слова Рагна-Гейда произнесла хриплым шепотом, как будто невольное прорицание истощило все ее силы. Окончив, она еще несколько мгновений не отрывала взгляда от жертвы, а потом закрыла лицо руками. Родичи, Сэг-Гельмир и Модвид смотрели на нее с ужасом, потрясенные услышанным, а она ждала, что вот сейчас Один поразит ее молнией или Тор ударит огненным молотом. Вот-вот сейчас разверзнется земля и она провалится прямо в ледяной поток, стремящийся к пасти дракона Нидхегга*. Родичей она уже обманула – так не хочет ли безумная обмануть и богов? Рагна-Гейда почти считала себя мертвой, и надежду ей давало лишь удивление: как она смогла на такое решиться? Собственная дерзость казалась ей настолько невероятной, что невольно приходила мысль: нет, это невозможно, боги подсказали ей эти слова! Но в самом дальнем, самом укромном уголке разума жило упрямое: нет. Боги тут ни при чем.

– О чем… о чем она говорила? – первым подал голос Сэг-Гельмир, глядя то на Стролингов, то на Модвида.

– Это не она. Сам Отец Ратей говорит ее устами! – пробормотал Гро-Орм. Жрец ощущал некую растерянность: почему на сей раз Один не его устами изъявил свою волю? Разве он, Гро-Орм, чем-то прогневал Отца Колдовства?

Модвид побледнел, на лбу его выступили крупные капли пота. Холодная змейка ползла по спине под рубахой; нужно было сейчас же взять себя в руки и ответить хоть что-нибудь, но слов не находилось, язык не повиновался. Что можно возразить? Можно обмануть людей, но не Всеотца, чей единственный глаз ясно видит в ночной тьме и проникает на самое дно человеческой души.

– Она говорит… Я знаю, о чем она говорит! – крикнул Скъельд, от потрясения забывший, что сначала надо бы послушать мнение старших. – Я давно об этом думал! На нас возле кургана напали какие-то люди! Мы думали, что это мертвец, но их было больше одного! Это был ты, Модвид! Сам Отец Ратей указал на тебя!

– Эта пряжка – она из нашего мешка! – подал голос и Гейр. После заступничества самого Одина ему было нечего стыдиться своих подозрений.

Все взглянули на пряжку на груди Модвида, и тот с невольной поспешностью накрыл ее ладонью, как бы защищаясь. Под десятком изумленных и гневных взглядов Модвид снова стал самим собой: когда дело прояснялось и начинало пахнуть кровью, возвращались и силы, и уверенность.

– Уж не хотите ли вы отнять у меня эту пряжку, раз она ваша? – с вызовом спросил он, оглядывая лица Стролингов, и невесело усмехнулся. Будто хотел показать крепкие зубы и предупредить, что будет кусаться. Рука с пряжки соскользнула вниз – к рукояти меча. – Попробуйте возьмите!

– Да уж конечно, у нас это получится не хуже, чем вышло у тебя! – крикнул Кольбьерн. Лицо его из удивленного стало жестким, хельд шагнул к Модвиду. – Только мы не так трусливы, чтобы прятаться под пустым оленьим черепом! Ты сам натянул на себя шкуру мертвеца, и скоро убедишься, как она тебе пристала!

– Остановись, Кольбьерн! – Гро-Орм шагнул вперед и встал перед Стролингами, спиной загородив от них Модвида. – Отец Ратей открыл нам истину, но не требовал человеческой жертвы! Здесь, на земле богов, ты можешь вызвать твоего врага на поединок. А ты, Модвид сын Сэорма, можешь снять с себя обвинение.

– Я не буду ничего с себя снимать! – с упрямой издевкой ответил Модвид, выглядывая из-за плеча высокого жреца, чтобы держать в поле зрения всех противников. – Чтобы владеть богатством, нужно не только взять его, но и удержать!

– Только трус нападает так, как ты напал на нас! – горячо воскликнул Скъельд, надеясь все-таки раздразнить Модвида и подтолкнуть к поединку.

– А вы бежали от меня, как трусы! И кричали, как дети, увидавшие тролля в темном углу, – с вызывающей насмешкой отвечал Модвид. Он не снимал руки с рукояти меча и напряженно каждое мгновение ждал выпада. – Любопытно было бы расспросить ваших женщин, не в мокрых ли штанах вы приехали домой?

– Ах ты, сын козла и троллихи! – взревел Кольбьерн, но Хальм крепко держал брата за руки, не давая броситься вперед.

– Не сейчас! – сурово отрезал он. – Мы не принесли жертв и не попросили благословения для поединка.

– Дождемся хевдинга, – с неприкрытым злорадством поддержал родича Эггбранд. – Пусть он будет свидетелем… только вместо нашей сестры Модвид обручится с самой Хель!

– Я не буду дожидаться хевдинга! – сказал Модвид, в упор глядя на Эггбранда. – Все равно я не поеду с вами на Острый мыс: не очень-то вы надежные спутники, если вчетвером бегаете от четверых! По волосам и гребень, и едва ли хевдинг окажется лучше своей дружины.

Не слушая ответов, Модвид пошел прочь из круга серых камней, за ним зашагали его родичи. Стролинги смотрели им вслед. Возле самых ворот святилища Модвид обернулся.

– Не знаю, кто из вас обручится в скором времени с Хель, – сказал он и уколол взглядом Эггбранда. – Но я возьму в жены ту, которую выбрал, даже если все ваши мертвецы встанут из могил, чтобы мне помешать.

Модвид ушел к своей землянке, а Стролинги все стояли перед жертвенником, как будто не решались покинуть священное место, где внезапно узнали и сделали так много. Много больше, чем собирались.

Рагна-Гейда была потрясена, пожалуй, больше всех. Успокаиваясь, она все яснее осознавала, что сама выдумала «прорицание вельвы».[31] Породившее его чувство походило на вдохновение, помогавшее быстро и складно придумывать стихи; только этот душевный порыв был сильнее, острее, отчаяннее всех предыдущих.

Как вовремя не ум, но душа ее вспомнила слова Сэг-Гельмира о том, что каждый сам выращивает свою судьбу! Этот благословенный росток, на котором так быстро вызрела ссора Стролингов с Модвидом и отказ в его сватовстве, был взращен ее собственной рукой. И боги не наказали обманщицу! Ни мать, ни сам Гро-Орм не сумели отличить правду от лжи! И пусть Модвид теперь грозит чем хочет.

И вдруг она увидела Вигмара. Он стоял в первом ряду толпы, меж двух серых валунов, похожий на тролля в каменных вратах. Скрестив руки на груди, он смотрел прямо на Рагну-Гейду, и его взгляд показался даже веселым. Вигмар как будто знал, что не Один, а сама «прорицательница» разоблачила Модвида, и одобрял ее смелость. Да, если про кого и можно сказать, что он сам выращивает свою судьбу, так это про Вигмара сына Хроара. Он понимает в этом толк.

Под вечер измученная Рагна-Гейда почти жалела и о том, что поехала на жертвоприношение в Гранитный Круг, и о том, что это жертвоприношение было назначено, и даже почти о том, что вообще родилась на свет. Надежды повидаться с Вигмаром уже казались глупыми. Как тут можно обменяться хоть словом, если она ни на мгновение не остается одна, если вокруг, задевая плечами и локтями, то и дело хватая за рукав, толкутся родичи, челядь, гости, Фригг знает какой знакомый и незнакомый народ. И некуда спрятаться на тесном пространстве долины, где между землянками бродит и сидит на бревнах, кажется, все взрослое население округи и даже часть детей. Уж скорее бы все это кончилось! Дома, на покое, скорее можно изыскать средство скрыться от бдительных глаз. И к концу первого дня осенних жертвоприношений Рагна-Гейда так же нетерпеливо мечтала об отъезде домой, как еще вчера мечтала о приезде к святилищу.

В конце ужина к ней протолкался мальчишка лет двенадцати.

– А я сочинил для тебя стих! – заявил он, вытянувшись перед Рагной-Гейдой.

Она вгляделась в подвижную мордочку мальчишки и узнала Арне, младшего сына Грима Опушки. Лицо подростка ходило ходуном от сдерживаемого смеха, и он старательно делал Рагне-Гейде какие-то знаки глазами. Его распирала важная тайна, но Рагна-Гейда так устала и переволновалась, что не хватало сил даже на любопытство.

– Ты сочинил стих? – морща брови, повторила она. – Какой?

– А вот слушай! – радостно объявил мальчишка и проговорил, понизив голос, подражая песне мертвеца из могилы:

Племя лесное у каменных врат В темную полночь мудрости ищет!

«Ну и что?» – хотела спросить Рагна-Гейда. Но «сочинитель» с восторженной многозначительностью двинул бровями, как будто намекая на известную им двоим важную тайну, и Рагна-Гейда сообразила. Этот стих Арне сын Грима только передал, а не придумал. Не так уж давно она сама позвала Вигмара на свидание при помощи этой же уловки. Мудрость – это она сама, Рагна-Гейда.[32] Племя лесное – это Вигмар Лисица. И у каменных ворот святилища он будет ждать ее в полночь! Неизвестно, понял ли Арне смысл произнесенного стиха, но Рагна-Гейда поняла и обрадовалась. На душе стало легче: Вигмар подставил плечо под ее груз.

К полуночи ужин в землянке Стролингов еще продолжался: мужчины по-прежнему сидели за столами, неутомимо поедая уже второго барана, пили пиво, пели нестройными голосами боевые песни, старики вспоминали победы, одержанные в прежние годы над глупыми и заносчивыми фьяллями, а заодно и над другими врагами, молодые обещали при случае проявить себя не хуже. Но женщины уже спали, лишь одна-две зевавших служанки ходили вокруг низких столов с ковшами пива. Никто не обратил внимания на то, как притворно сонная Рагна-Гейда вышла из-за занавески, где спала фру Арнхильд, и неслышно скользнула за дверь. Мало ли зачем понадобится человеку среди ночи выйти?

Прикрыв за собой дверь, Рагна-Гейда стряхнула напускную сонливость и немного постояла, прислушиваясь. После дымного сумрака землянки снаружи казалось холодно, но свежо, небо оставалось ясным. Громады каменных столпов святилища были не видны, но Рагне-Гейде казалось, что их холодное дыхание гладит ветерком ее щеки.

Неслышно ступая по стылой земле, беглянка торопливо направилась к святилищу. Еще в прошлом году она обмирала бы от страха при мысли, что идет к священному месту в полночь, в пору разгула злобных духов. Хорошо пугать маленьких детей троллями и темными альвами, когда сидишь в теплом доме, а ночью возле священных камней и взрослой девушке нетрудно вообразить: вот сейчас из-под земли выскочит темная фигурка ростом едва по пояс тебе, но вцепится в ноги с неодолимой силой, скрипуче рассмеется и потащит за собой под землю, в пещеры, куда не проникает луч солнца… Но Рагна-Гейда не думала об этом. Ее заботило одно: как бы кого не встретить! Что, спрашивается, знатной девушке, дочери Кольбьерна хельда, делать среди ночи возле святилища? Уже завтра начнут рассказывать, что видели ее едущей на волке со змеями вместо поводий![33] Особенно после сегодняшнего «пророчества»! Да ладно, пусть бы рассказывали так. Гораздо хуже, если кто-нибудь увидит ее в объятиях Вигмара сына Хроара. Вот тогда…

Темная фигура неслышно отделилась от высокого валуна – именно так выходят на землю каменные тролли. Но Рагна-Гейда даже не вздрогнула: она сразу узнала Вигмара. В темноте нельзя было разглядеть лицо или фигуру, но хватало того теплого восторженного чувства, которое охватывало ее рядом с ним. Не говоря ни слова, Вигмар схватил девушку за руку и потянул за собой, в промежуток между стоячими камнями.

– Куда ты?.. – шепнула Рагна-Гейда, но продолжать не стала: они уже оказались за чертой камней, то есть внутри святилища.

– Здесь нас никто не увидит, – усмехнувшись шепотом, ответил Вигмар. – Разве что какой-нибудь пьяный тролль.

С этими словами он потянул ее к себе, и Рагна-Гейда только для порядка успела спросить:

– Почему пьяный?

– А ты видела здесь хоть кого-нибудь трезвого? – весело шепнул Вигмар в самое ухо, обнимая ее. – Или человека, или тролля?

– Если ты так хотел меня видеть, то мог бы назначить время и пораньше! – сказала Рагна-Гейда чуть погодя. – Зачем было ждать до самой полуночи – ведь стемнело давным-давно! Я все время думала о тебе! Я так много хотела тебе сказать! Ты не знаешь, как я измучилась!

– Я очень рад, что ты измучилась! – ласково ответил Вигмар. – Я ведь только об этом и просил тебя – чтобы ты всегда думала обо мне!

– Это я обещала тебе давным-давно! – горячо отвечала она. – Еще там, у того камня.

– Это верно! Но ведь Высокий говорил: женское сердце слеплено на колесе! Оно легко забывает…

– Молчи! – Рагна-Гейда сердито закрыла ему рот ладонью. Вигмар накрыл ее руку своей и прижал к губам. – Ты мог сегодня убедиться, как я думаю о тебе! – закончила она, вспомнив о «пророчестве».

– Да, я все видел, – серьезно ответил Вигмар. – И я тоже думал о тебе. Потому и не мог прийти раньше.

– Как же так?

– А вот так. Я был у Кетиля Ржанки.

– Зачем он тебе? – возмутилась Рагна-Гейда, не понимая, каким образом мысли о ней могут привести Вигмара к одному из богатых окрестных бондов.

– А вот зачем. Я весь вечер вел с ним учтивую беседу… Можешь смеяться, но я в самом деле был так учтив, что два-три тролля в Медном Лесу умерли от удивления! И все намекал ему на одно обстоятельство. На то, что если один из его сыновей посватается к Эльдис и согласится жить у нас в усадьбе, то после смерти моего отца весь Серый Кабан достанется им.

– Ну и что?

– Ну и то! – наставительно, как ребенку, пояснил Вигмар. – Я же не могу уехать Ньерд знает куда и не вернуться, оставив усадьбу, отца и Эльдис безо всякой помощи и поддержки.

– Уехать… – тихо повторила Рагна-Гейда. Это было то самое, единственное возможное решение, и она понимала его неизбежность, но все же не могла пока свыкнуться.

– Ну, да, – так же тихо отозвался Вигмар. Он стыдился в душе, что не может предложить ей ничего лучше. Не такой участи заслуживала прекраснейшая из известных ему женщин, благородная, умная, нежная, отважная. Но разве он виноват? Их судьбу определили не самые добрые норны. – Ты же понимаешь… Если я к тебе посватаюсь, меня ждет участь тех глупых великанов, которые в разное время сватались к Фрейе. То есть молотом по голове. А ждать, пока «горе забудется, Бальдр возвратится» не имеет смысла. Ты сама сегодня увидела, что будет, если ждать и ничего не делать.

– Да, – еле слышно выдохнула Рагна-Гейда.

Словно стараясь смягчить беду, она снова потянулась к Вигмару и снова обняла. Так Аскр и Эмбла когда-то стояли лицом к лицу с пустым миром соленых камней, в котором были единственными людьми. Рагна-Гейда хорошо понимала: Модвиду Весло отказали, но завтра явится Модвид Парус или Модвид Штевень, и когда-нибудь родичи ее просватают. Не за Вигмара. За кого угодно, но только не за него.

– Значит, нам придется бежать, – продолжал Вигмар. Прижав голову Рагны-Гейды к своему плечу, он шептал ей в самое ухо: – У меня есть еще кое-что из того золота – не все успело уйти обратно в землю. Мы поедем к раудам. Я знаю там одного человека. И он мой должник. Он поможет нам найти и купить хорошую усадьбу, даст людей на первое время, пока я подберу подходящих… и поможет спрятаться, если будут искать…

Рагна-Гейда тяжко вздохнула, словно пыталась одним вздохом выбросить из груди казнящие сомнения, сожаления. Для нее это решение означало вечную разлуку с матерью и братьями, может быть, проклятие отца… Но она не возразила. Дом женщины там, где ее избранник.

– И что он ответил? – спросила она, имея в виду Кетиля Ржанку.

– Обещал дать ответ после того, как все вернутся с Острого мыса. Он так удивился, когда сообразил, что Эльдис уже невеста… Я и сам, признаться, не так давно это понял. Все считал ее маленькой, а на том пиру – помнишь, у вас? – заметил, как на нее пару раз посмотрел Гейр… Ну, как на девушку. Ее уже можно сватать.

– А тебе не приходило в голову, что она тоже может иметь на этот счет свое мнение? – стараясь усмехнуться, спросила Рагна-Гейда. – Может, ей не очень-то по сердцу сыновья Кетиля Ржанки?

– Я очень надеюсь, что у нее нет своего мнения на этот счет! – благоговейно, словно молитву доброму богу, произнес Вигмар. – Она сделает все так, как я скажу. Не все же девушки такие… такие решительные, как ты! – Вигмар на миг прижался губами ко лбу Рагны-Гейды и продолжал: – Я не думаю, чтобы Кетиль отказался. Не очень приятно брать в род неведомо чью дочь, но когда у бонда пятеро сыновей, ему не приходится привередничать. Есть приданое – и ладно.

– Значит…

– Значит, не позже Середины Зимы. Ты только постарайся, чтобы до тех пор… Ну, притворись больной…

– Да, да! – поспешно, с решимостью отчаяния ответила Рагна-Гейда. – Я что-нибудь придумаю. Что мне стоит? Будет нужно – я устрою еще одно «пророчество». «Внимайте словам моим, боги и смертные!» – воскликнула она, подражая вещей вельве, но голос ее прозвучал не величественно, а с болезненной тоской. Тяжело дается разрыв с родней, с обычаем и совестью – тем, у кого есть обычаи и совесть.

– Тише! – с мучительной мольбой шепнул Вигмар, кривясь от злости на самого себя и обиды на судьбу.

Взяв в ладони лицо Рагны-Гейды, он принялся торопливо целовать его, чтобы заставить ее замолчать, успокоить, утешить. Было отчаянно горько сознавать, что в этом нелегком деле Рагне-Гейде приходится труднее, чем ему, что ей предстоит потерять больше. И значит, любовь ее покажется сильнее. Но это неправда, неправда! Вигмару нечем было пожертвовать, кроме жизни, и сейчас он молча, без слов и без мыслей, одним стремлением души клялся отдать все за ее счастье – любовь, жизнь, честь.

– Из меня не выйдет Сигурда! – шепнул он. – Я не смог бы отдать тебя никому – ни другу, ни побратиму, ни даже богу.[34]

– Я ни к кому от тебя не пойду! – прерывисто шептала в ответ Рагна-Гейда. – Вот я бы пошла за тобой на костер, как Брюнхильд, даже если ты был бы чужим мужем!

Ей хотелось, чтобы уже сейчас встал тот погребальный костер, на который они когда-нибудь взойдут вместе. Чтобы все кончилось уже сейчас, чтобы не лежало впереди будущее, грозящее разлукой.

То, что они говорили еще, не нужно повторять. Из этого не выйдет героической саги, потому что род человеческий со времен Сигурда и Брюнхильд, по мнению сказителей, заметно измельчал. И вместо героевполубогов на земле живут люди. Где тот дракон, вспоров брюхо которому разом станешь богаче всех на свете? Где та стена из огня, за которой ждет героя прекраснейшая в мире невеста? А впрочем, на восьмом веке после Ухода Асов находятся и такие, кто не завидует древним храбрецам. Верите ли – простые люди иногда бывают счастливы. А герои – никогда. Никогда, ни один. Это вам любой скальд подтвердит. Герои рождаются не для того, чтобы быть счастливыми.

Подойдя к двери землянки Стролингов, Рагна-Гейда помедлила, стараясь снова сделать лицо спокойным, сонным и отчасти озабоченным – это если кто-то спросит, где она пропадала так долго. Может ведь у девушки заболеть живот после такого обильного ужина? Но за дверью было что-то не так – слишком шумно для позднего часа. Шумнее, чем когда она уходила. Уж не ищут ли ее? Рагна-Гейда торопливо толкнула дверь.

– А, вот и невеста! – услышала она хмельной и веселый голос отца. – Куда ты пропала?

Огонь в очаге горел ярко, освещая землянку до самых уголков; за столами плотно сидели зевающие, но веселые родичи и хирдманы.

– Что? – переспросила Рагна-Гейда, не сразу разглядев отца в хмельной толпе.

– Мы вовремя прогнали дурного жениха – сразу явился хороший! – радостно объявил Эггбранд. Поднявшись с крайнего сиденья, он тяжело шагнул навстречу сестре пошатываясь – теперь выпитое пиво бродило туда-сюда не в бочонке, а у него в животе. Рагна-Гейда редко видела старшего брата таким пьяным и в замешательстве шагнула назад, а он, напротив, был до краев полон родственной нежности и даже полез обнимать ее. – Хороший жених! – с пьяным воодушевлением все твердил он.

– Да какой жених? – с досадой воскликнула Рагна-Гейда, уклоняясь от объятий и пытаясь пройти вперед.

– Да вот какой! – Эггбранд взял сестру за плечи и подтолкнул к очагу.

С почетного места напротив Кольбьерна ей открыто и восторженно улыбался Атли сын Логмунда.

Жертвенный пир был в самом разгаре. Перед жертвенником ярко пылал костер, ветер рвал в клочки и жадно пожирал серый дым, полный запаха жареного и горелого мяса. Гости святилища расположились прямо на земле внутри гранитного круга, на охапках травы и веток, покрытых шкурами. Вблизи от идолов, перед жертвенником, помещался почетный «стол», где сидели наиболее знатные из гостей, ближе к выходу находился женский стол. В середине круга сидел Фридмунд Сказитель и громко, с хмельным воодушевлением тянул древнюю песню-сказание о том, как боги делили земли для племен:

Сошлись совещаться великие боги, Совет свой собрали святые властители, Судили, кому племенами владеть, Как фьорды и долы делить меж людьми?

Гости ели, пили, переговаривались, не слишком внимательно слушая песнь, едва ли не каждому известную наизусть. Вигмару тоже было не до песен: лицо Рагны-Гейды не давало ему покоя. Она ничего не ела, едва отвечала, если к ней обращались, и на лице ее лежала такая темная туча, что первая красавица в округе казалась чуть ли не дурнушкой. Забота никого не красит. Несколько раз она, не таясь, прямо взглянула на Вигмара, как будто хотела что-то сказать ему глазами. И без слов он понимал главное: стряслась беда. Но какая? Если бы кто-то подслушал их ночное свидание, то сейчас Стролинги не сидели бы так весело за мясом и пивом. Уж чего-чего, а лицемерить эти люди не умели и еще ночью прибежали бы к нему всей толпой, потрясая оружием. Но они совсем не обращали внимания на Вигмара, а если поглядывали ненароком, то равнодушно, безо всяких задних мыслей. Лица были такими веселыми и довольными, точно отнятый фьяллями «Олень» сам прибежал по воздуху прямо к ним в усадьбу.

Сказал Однорукий, отвагой объятый: «Мне квитты по сердцу за доблесть в сраженьях, Я буду властителем их и защитой!» А рауды Фрейру достались в дружину, —

распевал Фридмунд, закатив глаза, словно обращался непосредственно к героям песни – к богам. Он так наслаждался собственным искусством, что во внимании слушателей особенно и не нуждался.

Фрейя взяла Золотую Щетину И вскачь его к Острому мысу пустила; Вепрь поскакал, блестящий боками, Дубравы дрожат и озера рыдают!

Дальше будет про то, как вепрь Золотая Щетина добежал до Золотого озера, но Тюр своей единственной рукой взял его за загривок и швырнул обратно. Упав на землю, кабан превратился в камень, и каменным стоит до сих пор. Каждый год в День Высокого Солнца квитты приносят жертвы, чтобы он не ожил и не побежал снова на юг, отнимая землю в пользу раудов. Каким образом один и тот же кабан стоит каменным возле усадьбы Хроара и исправно служит скакуном прекрасной Фрейе, спрашивать как-то не принято.

– Вот я тебе и говорю: умный ты человек, Хаук, а дурак! – убежденно толковал один бонд другому. Обняв друга за плечи, пьяный Бруни пытался разъяснить соседу Хауку, что очень его, дурака, любит. – Ведь рауды тоже эту песню знают. У-у, эти рыжие – такой хитрый народ! Они спят и во сне видят отнять у нас землю до Золотого озера. Открою тебе тайну: они эту песню и придумали, чтобы наврать, будто эта земля – ихняя! – громким страшным шепотом повествовал Бруни, склоняясь к самому уху товарища. Хаук увлеченно глодал кость и едва ли разбирал хоть слово за звуками собственного чавкания, но мудреца это не смущало. – Вот я и говорю: а если фьялли пойдут на нас войной, они ведь и раудов с собой позовут, так?

Хаук чавкал, а Вигмар удивленно обернулся к говорившему. Странно, что такие умные речи ведет пьяный, едва ворочающий языком, но он прав. Наверное, услышал от кого-нибудь из знатных и сведущих людей – не сам же придумал!

Но внезапная мудрость соседа не порадовала Вигмара, а лишь прибавила забот. Он и так пришел в святилище не слишком веселым. Особенно нарядиться ему было не во что: когда в усадьбу Серый Кабан заглянул торговец Хвидульв по прозвищу Навьюченный, последних свободных денег едва хватило на новый наряд для Эльдис. Раз уж решил сватать сестру, так придется наряжать ее как невесту! Все честь честью: рубаха из блестящего ярко-синего шелка, светло-коричневое платье с красно-синей тесьмой, золотое обручье (из кургана) и шитая золотом повязка на лоб (наследство матери). А лучшим украшением самого Вигмара стало копье, Поющее Жало. Вигмар взял его с собой и, выходя, задел о притолоку низкой землянки. Копье отозвалось гулким звоном. Проходившие мимо оглянулись, даже Эльдис перестала вертеться, оглядывая себя со всех сторон, и восхищенно воскликнула:

– Вигмар, как красиво! Оно как будто поет!

Вигмар бездумно кивнул, не вслушиваясь в слова сестры. Нежданная песня копья его не порадовала: точно такую же он однажды слышал. Там, под землей, перед тем как Поющее Жало нанесло смертельный удар своему старому хозяину. Сейчас воспоминание показалось неуместным. Какая битва может быть возле святилища? Любое копье зазвенит, если стучать им почем зря о твердые углы! Но, как ни старался Вигмар прогнать неприятное впечатление, оно не уходило, быстро перерастая в дурное предчувствие.

– Послушайте меня, люди! – Кольбьерн хельд поднялся на ноги, держа в высоко поднятой руке золотой кубок – тот самый, из кургана. – Послушайте! Всех вас, и богов, и всех свободных людей, я приглашаю быть свидетелями на обручении!

Ого! Услышав это, Вигмар впился глазами в лицо Кольбьерна, красное, потное и веселое. В уголке мозга билась надежда, что кто-то из сыновей Кольбьерна собрался жениться – давно им пора, жеребцам. Не может быть, чтобы Стролинги помирились с Модвидом… Да нет, какое примирение, когда он уехал! Не успели же они с тех пор найти другого жениха!

Гости притихли: про сговор и свадьбу всегда интересно послушать. Даже интереснее, чем про тризну и погребение. Тем более когда речь идет о таком знатном и богатом роде, как Стролинги! С кем они решили породниться?

– При свидетельстве богов, Светлых Асов, Отважных Ванов*, небесных альвов Льесальвхейма и подземных альвов Свартальвхейма, при свидетельстве всех свободных людей, бондов, хирдманов, хельдов и Ингстейна хевдинга, – словно сам Длиннобородый Браги, возглашал Кольбьерн и помахивал кубком в лад. – Я, Кольбьерн сын Гудбранда из усадьбы Хьертлунд, объявляю мою единственную дочь Рагну-Гейду невестой Атли сына Логмунда из усадьбы Кротовое Поле!

Последние слова утонули в гуле радостных выкриков. Выбор жениха для Рагны-Гейды не обманул ожиданий соседей. Сын Логмунда Лягушки – то, что надо, подходящая пара для дочери Кольбьерна хельда. Логмунд Лягушка в свою очередь призывал в свидетели людей и богов, женщины суетились вокруг Рагны-Гейды, заплетая ей косичку с правой стороны лица, пересаживая в середину женского стола, где и положено находиться невесте.

Среди радостно ревущих и смеющихся соседей Вигмар оставался неподвижен, как утес в бушующем море. И голоса вокруг казались ему шумом волн, не больше. Взгляд его не отрывался от Рагны-Гейды, но это не привлекало внимания, потому что на нее сейчас смотрели все. Нельзя сказать, что новости сильно потрясли Вигмара – он ждал чего-то подобного. И выбор его не удивил: давно было ясно, что если не Модвид, то Атли. Вполне понятно, что Стролинги торопятся объявить Рагну-Гейду невестой, чтобы Модвид Весло или кто-то другой не искал больше ее руки. Как видно, прощальное обещание разозленного Модвида во что бы то ни стало получить ее не прошло мимо ушей Стролингов. Для вида они пренебрегли угрозой, но в глубине души учли и ее. И вот…

«Это знак богов!» – думал Вигмар, издалека глядя на невесту. Он был спокоен, и это могло бы удивить ее, если бы Рагна-Гейда не видела в его глазах решимости, не оставляющей места колебаниям. Судьбу выращивают своими руками. Нельзя ждать до Середины Зимы. Видно, не придется повеселиться на свадьбе Эльдис и Торкиля, сына Кетиля Ржанки. Нужно решаться быстро…

– А ты что скажешь об этом деле, Вигмар хельд? – с тайным беспокойством спросил Грим Опушка. Он-то понимал, что означает эта новость для Вигмара, и тревожился, как бы общее торжество не оказалось омрачено ссорой.

– А я что скажу… – безразлично промолвил Вигмар, не отрывая глаз от невесты. – А я скажу вот что:

Трудно знать до срока, Где наступишь в лужу: Герд гребней родится Дубу стрел на гибель. Если ж клен секиры Не богат рассудком, Тора конь дождется Горя и от свадьбы.[35]

Несколько ближайших соседей рассмеялось последней строке: конь Тора – это попросту козел. Стихи вышли не слишком-то искусные, и пару месяцев назад Вигмар не решился бы произнести их при Рагне-Гейде: она непременно бы стала дразнить его несоблюдением правил. Но сейчас Вигмару было не до правил. Свой стих он предназначал Атли.

Но счастливый жених его не слышал. Зная, что не всякому сможет достойно ответить, он довольно легко терпел насмешки. А слов Вигмара Лисицы вообще предпочитал не слышать.

Позади жертвенника уже били в гулкий «поющий камень», мужчины поднимались и выстраивались в ряд, готовясь танцевать. Положив руки на плечи друг другу, они притоптывали на месте, делали два шага вперед и снова шаг на месте, и громко пели древние песни.

Руны отваги и руны победы, — Конунг наш Тюр! — Норны смешали в кубке небесном, — Конунг наш Тюр!

Те, кто не танцевал, отодвинулись поближе к гранитным валунам, столы смешались. Кто-то дергал Вигмара за рукав; обернувшись, он увидел Эльдис. Ее-то новость потрясла гораздо больше – она ведь не готовилась заранее. Эльдис была неглупа, в меру наблюдательна и проницательна во всем, что касалось брата. Она давно догадывалась, что Вигмар неравнодушен к дочери Кольбьерна, и его серьезное лицо лишь подтвердило верность ее догадок.

– Что же это такое, Вигмар? – бормотала она, тараща огромные испуганные глаза, забыв даже о собственном, почти готовом сговоре. – Как же это вышло? Ведь она… Ведь ты…

У Эльдис не поворачивался язык вслух произнести что-то об отношении Вигмара к Рагне-Гейде. Если она ошибается – это смешно, а если права – это страшно.

Не отвечая, Вигмар поверх головы Эльдис смотрел куда-то в ряд танцующих мужчин.

– Нечего ждать, пока еще какой-нибудь безумец вздумает набиваться к нам в родню! – доносился оттуда самодовольный голос Эггбранда, прорываясь сквозь выкрики боевой песни. – Хорошее родство – зачем искать другого? И хевдинг будет доволен! Знатные люди должны держаться вместе…

«Это он! – с уверенностью, вызвавшей мгновенный и сильный прилив ненависти, понял Вигмар, отыскав в ряду притоптывающих танцоров лицо Эггбранда. – И хевдинг будет доволен! Это он их всех уговорил!»

– А, и ты здесь, Лисица-С-Границы! – закричал вдруг Эггбранд, заметивший настойчивый взгляд Вигмара. И ненависть к нему Вигмара была так велика, что даже вполне безобидное прозвище показалось смертельным оскорблением. – И ты! Выпей за удачу нашего рода – ты ведь неплохо разбогател на том, что мои братья открыли тебе дорогу в могилу… Ха, ха! – Собственное остроумие поразило Эггбранда настолько, что он даже вышел из ряда танцующих и шагнул к Вигмару, покачиваясь на неверных ногах и сгибаясь чуть не до пояса от хохота. – Дорогу в курган, к сокровищам Старого Оленя!

Вигмар попятился – иначе трясущаяся от смеха голова Эггбранда упала бы ему на плечо. Тот наткнулся на Эльдис и остановился.

– А, и ты здесь, серенькая мышка! Какая ты стала красивая! – с пьяным удовольствием вопил Эггбранд. Его плывущему взору любая девушка показалась бы сейчас прекрасней валькирии. – Пора и тебе искать жениха! Но только на Атли ты не гляди – он наш, наш!

Протянув руку, Эггбранд хотел потрепать Эльдис по щеке; она отшатнулась, а Вигмар стиснул его запястье.

– Ну, ты, придержи свои лапы! – грубо сказал он и с силой толкнул Эггбранда прочь. – Проваливай!

В нем кипели ненависть и возмущение, и он с огромным трудом сдерживался, чтобы не затеять бессмысленную ссору. Кто-то из мужчин обнял Эггбранда за плечи и потащил прочь. Тот размахивал в воздухе свободной рукой и громко выкрикивал:

Постыдного страха квитты не знают, — Конунг наш Тюр! — В Валхаллу открыта дорога отважным, — Конунг наш Тюр!

На Квиттингском Севере есть поверье, что во время жертвенного пира в святилище непременно будет произнесено пророчество. Только вот никто не знает, из чьих уст оно прозвучит и какие именно слова окажутся вещими.

Постепенно пиршество утихало: кто-то заснул прямо здесь, возле огня, кто-то пошел в землянки, и лишь кое-где в широком пространстве Гранитного Круга еще раздавались хмельные голоса и песни. Даже боги в чертогах Асгарда, должно быть, сыто дремали, довольные жертвой. Но знатные гости еще не расходились, и Вигмар оставался, надеясь перекинуться хоть словом с Рагной-Гейдой или договориться о новом свидании. О премудрая Фригг, наведи ее на мысль снова прийти к каменным воротам, когда все разойдутся и заснут! Полночь уже миновала, но не будут же доблестные Стролинги веселиться до рассвета!

Только попробуй теперь к ней подойди! Счастливый Атли уже сидел рядом с невестой и все норовил взять за руку, обнять, шепнуть что-то на ухо. Вигмар чуть не до хруста сжимал зубы, глядя на это; Рагна-Гейда морщилась с откровенной неприязнью и уклонялась от знаков любви жениха. Но Атли, как видно, не мог и допустить мысли, что не нравится ей, приписывая сопротивление девичьей скромности.

Вдруг позади Вигмара, в густой тени под гранитным столпом, раздался пронзительный женский крик, быстро оборвавшийся. Как ни был Вигмар занят Рагной-Гейдой, он не мог не узнать голоса сестры. Как подброшенный, он вскочил, обернулся. Его острые глаза различили под боком валуна отчаянную возню; снова раздался крик Эльдис и неразборчивое низкое бормотание. Одним прыжком Вигмар оказался возле валуна, вцепился в горячее плечо мужчины и отбросил его от визжащей Эльдис. Тот отлетел спиной вперед, покачнулся, взмахнул длинными руками, как крыльями. У Вигмара перехватило дыхание: Эггбранд! Погань пьяная!

Мучительные чувства, бродившие в душе Вигмара весь вечер, разом вскипели и хлынули через край. Неудержимый порыв ненависти наполнил нечеловеческой силой; не дожидаясь, пока Эггбранд утвердится на ногах, Вигмар метнулся к нему, схватил за рубаху на груди, рывком приподнял разболтанное тело и ударил в лицо, испытывая дикую радость, что имеет законный повод ударить. Эггбранд изумленно и яростно всхрапнул, будто конь; рядом кто-то вскрикнул. Вигмар отскочил; Эггбранд быстро трезвел, словно разбуженный ударом; его глаза засверкали диким и страшным пламенем, лицо из мутно-расслабленного стало свирепым.

– Рыжий тролль! – рявкнул он, уже не помня, с чего все началось, а понимая только одно: противники дождались того, что давно уже заглазно обещали друг другу. Не тратя времени на слова, Эггбранд подался к Вигмару, в руке блеснул выхваченный с пояса нож. Поющее Жало, до того лежавшее на земле, само прыгнуло в руку Вигмара – позднее, когда он вспоминал эти кипящие мгновения, ему казалось именно так. Опытный Эггбранд пригнулся, метнулся, норовя ударить в бок, пока Вигмар не развернул длинное копье. Но Поющее Жало само, как живое, со змеиным проворством метнулось навстречу добыче. Клинок сверкнул золотым узором в отблесках затухающего костра, острие вошло в грудь Эггбранда на длину ладони и разрезало пополам сердце.

Копье рванулось назад, на свободу, так что Вигмар даже не успел ощутить тяжести обмякшего тела; из горла Эггбранда вырвалось хрипенье, с бульканьем хлынул кровавый поток. Черные подтеки змеились по длинному клинку и срывались на землю.

Эггбранд согнулся, колени подломились, он упал. И только тут Эльдис закричала. Намертво прижавшись спиной к валуну, она наблюдала короткую схватку, но даже не успела осознать произошедшее: все случилось слишком быстро.

И сам Вигмар едва верил происходящему. Его ненависть к Эггбранду, воплотившему в себе худшие качества надменных Стролингов, его досада из-за нежданного обручения, не оставившего им с Рагной-Гейдой никакой возможности пристойно устроить свои дела, его ярость из-за приставания к Эльдис, слившись вместе, принесли быстрые и страшные плоды. Мгновение назад он и не помышлял ни о чем подобном, но вот – враг лежит мертвым у его ног. Торжества не было. Еще не осознав все целиком, Вигмар знал: этим ударом он погубил сам себя.

«Ну уж теперь Стролингам будет не до свадьбы!» – отрешенно подумал он, глядя на тело, в котором гасли последние судороги.

И это оказалась последняя мысль Вигмара в этой, предыдущей жизни.

Словно чужая воля взяла его в руки: перехватив копье поудобнее, Вигмар метнулся прочь из светлого круга, в густую тьму позади стоячих камней. Ноги сами сделали свое дело – быстрее мысли он мчался к крайней землянке, где стоял привязанный конь. А позади него зазвучали крики: хмельные гости святилища наконец-то сообразили, что совершилось у них на глазах.

– Убийство! Убийство! Убит сын Кольбьерна! Держите убийцу! Держите! – кричали сзади.

Неоседланный конь пытался сбросить нежданного всадника, но еще ни одному скакуну не удавалось избавиться от Вигмара Лисицы. Долина сама неслась навстречу, темнота грохотала ударами копыт. Следом неслись быстро слабеющие вдали крики, словно старались напоследок растолковать беглецу, что же он наделал:

– Убит Эггбранд сын Кольбьерна!

Глава 9

Темная долина и полусонное святилище разом ожили, наполнились дико мятущимися огнями факелов. Между землянками и внутри Гранитного Круга суетились люди; в обрывках факельного света, среди плящущих теней, крадущих то ногу, то плечо, то голову, фигуры казались кривыми, уродливыми, нечеловеческими. Словно темное племя троллей вышло из каменных врат с наступлением ночи, чтобы отпраздновать час своей силы и принять назначенную жертву.

Жертва лежала на том же месте, где ее настиг клинок. Тело Эггбранда не трогали – опытные глаза, какими здесь были едва ли не все, с первого взгляда определили, что человек мертв и вернуть его к жизни не сможет даже богиня Эйр. Оружие вынул из тела сам убийца, и от родичей требовалось только одно – месть.

– Месть! Месть! – ревела, казалось, сама темнота. – Он поплатится! Поплатится своей головой, всем своим родом! Ему не уйти! Где он?

Кто-то уже держал оседланных коней, но Стролинги еще недостаточно опомнились, чтобы взять дело в свои руки.

– Едва ли он поскачет к себе в усадьбу! – приговаривали «сумеречные тролли», издалека посматривая на лежащее тело, но имея в виду убийцу. – Он не такой дурак. Он же понимает, что его будут там искать.

– Но куда же ему деваться? У него в наших краях нет такого сильного родича или друга, чтобы мог укрыть от Стролингов!

– Пойдет в лес. Все равно его объявят вне закона. В Медном Лесу, говорят, живут целые шайки таких преступников.

– Любой «морской конунг» будет рад такому парню!

– А по мне так он всегда был преступник! Вот вспомните – я всегда говорила, что сын Хроара Безногого кончит чем-нибудь подобным!

– Против злой судьбы не устоит никакая доблесть! – вздыхал про себя Грим Опушка. О, сколько славных, но несчастливых героев могло бы подтвердить эту горькую истину!

Один человек среди растревоженных свидетелей убийства мог бы, пожалуй, рассказать, куда помчится убийца. Но он, точнее, она не могла вымолвить ни слова, не вспомнила бы в эти страшные мгновения даже собственного имени. Рагна-Гейда стояла на коленях возле тела Эггбранда и рыдала взахлеб, задыхаясь и вскрикивая. Она потеряла не только брата. Она потеряла и Вигмара, и так же безвозвратно. Теперь он, даже если сумеет уйти от преследования, больше никогда не приблизится к ней. Их судьбы разорваны, как земля и небо, отделенные друг от друга раз и навсегда. Его имя будет проклято всей ее родней. И она, она сама, не имеет права желать спасения, а должна просить богов о страшной каре.

Рагна-Гейда не чувствовала ненависти – она еще не привыкла к тому, что Вигмар, которого звала своей любовью и своей судьбой, теперь ее враг, чужой, жестокий и страшный, как волк. Не было ни единой связной мысли, ни единого ясного чувства; горе двойной потери пригибало к земле. Есть поговорка: боги мстят не сразу. Она оскорбила богов вчерашним обманом, оскорбила уже тем, что отделила себя от рода и хотела жить по закону своего сердца. И боги недолго тянули с местью! Этот вечер разбил ее жизнь, как тяжелый камень бьет хрупкий прозрачный лед. И никому не сложить скользких, быстро тающих осколков, никогда ей больше не бывать счастливой.

Пока все хорошо, кажется, что счастья у тебя много, что оно поднимается до самого неба и обнимает весь мир. Но вот невидимая рука наносит один удар – и ты вмиг понимаешь, какое оно маленькое и хрупкое, какое беззащитное перед злом, не имеющим порою даже лица и имени. Творя мир, боги не слишком хорошо согласовали части.

– Скорее за ним! – хрипел над головой Рагны-Гейды сдавленный голос кого-то из родичей, от яростной ненависти ставший неузнаваемым. – Он не уйдет далеко. Главное – не потерять времени! Один поможет нам – он справедлив! Все, кому дорога честь рода, – за мной!

Стролинги привели к святилищу большую часть своей дружины, так что недостатка в людях не было. Присоединилось и немало соседей: одни из желания услужить, другие из любопытства. Общее лихорадочное возбуждение требовало выхода, перед лицом смерти и преступления каждому хотелось ощущать с обеих сторон крепкие плечи; древнее чувство охотника толкало стаю в погоню за зверем. Сотней на одного выйти не страшно, будь он хоть берсерк, хоть оборотень! И скоро уже десятки факелов понеслись по долине в разные стороны – одни на север, куда ускакал Вигмар, другие к окрестным перелескам, третьи к усадьбе Серый Кабан.

После недавнего многолюдства святилище сразу показалось пустым. Оставшиеся не спали, ожидая вестей, боязливо жались к очагам в землянках. Внутри гранитного круга оставалось всего несколько человек, холодный ветер гулял по открытому пространству, и весь темный мир казался остывшим и безгласным, как мертвое тело. Убитого унесли, в ночной тишине раздавались звуки сдавленных рыданий Рагны-Гейды, сидящей на прежнем месте, где на земле чернела кровь. Девушку пытались увести вслед за матерью в землянку, но она не трогалась с места, словно не могла расстаться с тем клочком холодной земли, где разбились ее надежды на счастье.

А вслед уносящейся погоне летела несвязная песня какого-то усердного почитателя богов, который орал, привалясь к одному из гранитных валунов, по причине сильнейшего опьянения так и не заметив, что произошло:

Ударим мы сталью о щит боевой, — Конунг наш Тюр! — С холодным копьем столкнется копье! — Конунг наш Тюр!

Крошечная, не больше локтя ростом, девочка в красном платье с развевающимися без ветра рыжими волосами прыгала по земле в темной долине, словно плясала какой-то особый танец.

– Вот так – слепни глаз! – припевала она, похлопывая в ладоши. Без малейшего усилия она совершала причудливые прыжки: то короткий слева направо, то длинный вперед и чуть вбок. – Хей-я, глохни слух!

Там, где она касалась земли, оставались тлеющие искры; бледное сияние ползло следом, будто густая стая огненных муравьев. И отпечатки конских копыт, тянущиеся через долину, исчезали, врастали в землю, прятались под чахлым вереском. Огненный дух Квиттингского Севера позаботился о своем любимце.

Грюла была весела и возбуждена, от малейшего ее движения вокруг разлетались снопы пламенеющих искр. Избранный среди смертных не обманул ее надежд, совершил славный подвиг: убил человека в святилище! Дух убитого достался богам, но и лисичке из рода великанов кое-что перепало. Вся смесь чувств, которые сопровождают всякое убийство, всякую насильственную смерть: страх, горе, отвращение, гаденькое любопытство, – тяжелой мутной волной ползла по земле. Лисица-великан ловила эту волну нюхом, слухом, впитывала каждой частичкой, и этот напиток пьянил ее, как человека опьяняет лучший хмельной мед. Дикие древние силы бурлили, и она с трудом сдерживала свое стихийное существо; хотелось расти, стать больше дерева, больше горы; в бесконечной памяти оживали давние века, когда мир был моложе и прозрачнее, когда род человеческий был слаб и жалок, а племя великанов правило этой обширной землей. Потом люди научились слагать песни богам и потеснили великанов; но в такие мгновения, как сейчас, всякая частичка древнего темного племени ликовала, возвращенная во времена своего могущества.

Вдруг Грюла остановилась, повернулась на юг. Погони не было ни видно, ни слышно, но огненная лисичка знала о ее передвижении, как человек знает о ползущем по руке муравье.

– Идите сюда, идите! – словно созывая друзей для веселой игры, задорно закричала она и с детской шаловливостью захлопала в маленькие ладошки. – Идите, вам здесь понравится!

Девочка еще немного постояла, прислушиваясь, и вдруг втянулась под землю. Красные искры в следах дотлели, на равнине стало темно.

– Вон он, я его вижу!

Услышав крик скакавшего впереди хирдмана, все подхлестнули лошадей и стали на скаку вглядываться в ту сторону, куда показывал плетью Екуль Кривоногий.

– Где? – захлебываясь встречным ветром, крикнул Ярнир. Вместе с Хальмом Длинной Головой он возглавлял этот отряд.

– Да вон же, вон!

– И я тоже вижу!

– Вон он, вон он!

Теперь почти все увидели впереди, перестрелах в двух, темную фигуру всадника. Сквозь облака сочился рассеянный свет. Всадник стремительно летел вверх по пологому длинному холму, фигуру нетрудно было различить.

– Он загнал коня! – радостно кричали хирдманы, видя, что всадник движется не особенно быстро. – Мы его возьмем!

– Возьмем! Вперед! – орал Ярнир, безжалостно нахлестывая своего коня. Волна общего чувства гнала его вперед, не оставляя места даже малейшему проблеску сомнения. Родовой закон был головой, а он сам – только руками.

Просвистело несколько стрел, но догнать всадника они не смогли.

– Не стреляйте! – крикнул Хальм. – Живым!

С топотом и криком дружина неслась по долине, вот она начала одолевать подъем, за гребнем которого скрылся беглец. А на другой стороне склона сидела маленькая огненная лисичка, широким полукругом разложив по земле пятнадцать пушистых хвостов. Грюла ничуть не устала, но из озорства глубоко дышала, высоко поднимая бока, свесив длинный язычок ниже плеча. Когда не находилось подходящих товарищей, дух-покровитель играла сама с собой. Но вот топот преследователей зазвучал над самой вершиной холма, и Грюла поднялась. Ее подмывало явиться перед ними в своем настоящем облике, да ростом с гору, хлебнуть их ужаса, когда дико заржут кони, а всадники кувырком покатятся с седел на землю… Грюла облизнулась и помотала головой: не время веселиться, она заманила преследователей Вигмара недостаточно далеко.

Через мгновение темная фигура всадника на усталом коне уже мчалась вниз по склону, на полтора перестрела опережая дружину Стролингов.

К рассвету дружина Скъельда добралась до усадьбы Серый Кабан. Внутри стояла тишина, из-за ворот не долетало ни одного звука. Не блестели копья над низкой стеной, даже дыма не было видно над поросшими травой крышами.

Не сходя с коня, Скъельд постучал в ворота обухом секиры. Гулкие удары разлетелись по пустому двору, в ответ тявкнули пара собак. «Словно зов судьбы!» – с мрачным удовлетворением подумал Скъельд. В нем сейчас жили десятки злобных троллей, их мелкие острые зубы рвали изнутри каждую частичку тела, упорно грызли каждый сустав, и Скъельд знал: они не отпустят, пока не получат жертву. Он еще не опомнился после первого потрясения, когда увидел брата убитым, а Вигмара Лисицу – с окровавленным копьем в руках. Ночь проходила, но в душе Скъельда она задержалась. На молодом лбу прорезались морщины, уголки глаз опустились, возле рта показались злые складки, все лицо сразу стало казаться старше. Да и как иначе – ведь теперь именно он, Скъельд, остался старшим сыном Кольбьерна. Сдавленные, отчаянные рыдания Рагны-Гейды преследовали, как будто все время погони ее дух летел за ними на крыльях тьмы. Скъельд тоже любил брата, но плакать – удел женщин. Дело мужчины – отомстить, и Скъельд старался не допускать в голову иных мыслей, а в душу иных стремлений, кроме мести, и тем самым невольно заграждал дорогу боли и отчаянию потери.

Ему пришлось постучать не один раз, прежде чем на дворе заскрипела дверь, послышались шаги, и голос пожилого мужчины спросил:

– Кто там? Ты, Вигмар хельд?

Скъельд не сразу ответил, стараясь проглотить судорогу в горле. Если здесь ждут Вигмара – значит, дома его нет. А может, притворяются?

– Открывайте ворота, если не хотите погибнуть вместе с домом! – выкрикнул он наконец, и его сдавленный голос прозвучал нечеловеческим и страшным.

– Кто там? – повторил голос во дворе, и теперь в нем слышались удивление и сильная тревога.

– Нам нужен Вигмар сын Хроара! – крикнул Гейр.

– И мы его возьмем! – на разные голоса добавили хирдманы.

– Его здесь нет, – с испугом и растерянностью ответили из-за ворот. – Он уехал в святилище. Еще позавчера.

– Откройте! – рявкнул Скъельд, для которого нестерпимо было стоять в бездействии. Острые зубы троллей нещадно терзали, требуя жертвы.

– Кто вы такие? – сурово, без боязни ответил первый голос. – Что за разбойники явились ломиться в чужой дом? Сначала назовите ваши имена.

– Я – Скъельд сын Кольбьерна! Я ищу Вигмара сына Хроара, убийцу моего брата!

Из-за ворот долетело несколько полных ужаса восклицаний.

– Неправда! – вскрикнул испуганный, дрожащий женский голос.

Скъельд слышал и понимал, что удивление и испуг хозяев не поддельны, но тролли не желали ничего знать.

– Открывайте! – закричал он, бешено колотя в ворота обухом секиры, так что створки содрогались снизу доверху. – Сейчас я разобью ворота и всем вам переломаю шеи!

– Что тебе надо, Скъельд сын Кольбьерна, от беспомощного безногого старика? – дрожащим голосом спрашивала из-за ворот фру Хлода. – Хроар не может даже выйти, чтобы говорить с тобой. А Вигмара здесь нет, мы уже два дня не видели его, пусть будут свидетелями Светлые Асы!

В глазах ее выступили слезы ужаса и отчаяния: хозяйка понимала, что это – конец, Затмение Богов для тихой усадьбы Серый Кабан. Сбылись все самые дурные предчувствия! Пропали напрасно все предостережения! Она сразу поверила, что Вигмар совершил убийство, что он поднял руку на кого-то из Стролингов – о, это ее не удивило! И вот – расплата. Но где же он сам, рыжий безумец, почему враги пришли требовать ответа от его беспомощного старого отца, от нее, слабой женщины, от домочадцев, которых и близко не было в миг убийства?

– Она говорит правду! – с досадой сказал Гейр, взглянув в ожесточенное лицо брата. Усадьба Вигмара без него самого казалась пустой, как гнилой орех, поездка сюда обернулась напрасной тратой времени. Времени, которое дарило надежду убийце и крало ее у мстителей! – Я же тебе говорил, он не поедет домой. Здесь некому биться, и он это знает лучше нас.

Младший из братьев Стролингов тоже выглядел повзрослевшим: переживший горе познает многое, лицо смерти открывает новые истины о живых. Гейр потерял не только брата. Подумать только: не так давно он готов был назвать Вигмара своим другом, если бы тот всего лишь воздержался от насмешек. Они вместе бились против фьяллей… Но эти мысли Гейр старался загнать подальше, а то и вовсе выгнать вон. Память о неподвижном теле старшего брата – брата, которым он восхищался, как доблестнейшим из воинов и достойнейшим из людей, побуждала думать только о долге. Долге мести, который отныне несут все, в ком есть кровь Старого Строля.

Вот для чего существуют обычаи: они подсказывают правильный путь тогда, когда чувства в смятении, а разум молчит.

– Если Хроар не может выйти, так пусть его вынесут! – крикнул Скъельд за ворота. – Я не буду долго ждать! Эй, раздобудьте бревно! Рубите ворота! Живее!

– Но битва с безногим не прибавит нам чести! – Нападки показались Гейру столь недостойными, что он решился возразить старшему брату. При мысли о мести ему мерещился страшный бой, а вовсе не избиение женщин и калек. – Я в лицо даже не знаю его отца, я его видел-то лет шесть назад! Он не выходит из дома, он и раньше никогда с нами не ссорился!

– А кто же, тролли его раздери, должен отвечать? – свирепо крикнул Скъельд, готовый видеть врага даже в родном брате. Ярость искала выход, надо было сделать хоть что-нибудь, чтобы не сойти с ума, и обычай был на его стороне. Сейчас требовалась не истина, а кровь. – Ведь больше у них никого нет! Отвечает род, а у него в роду один старик! Так пусть у него не будет рода! Никакого!

Голос Скъельда сорвался, как будто слезы преградили путь словам; но мужчина не плачет, его боль не облегчается слезами, а давит изнутри все сильнее и сильнее. Гейр больше не мог возражать. Это верно: если сам убийца недосягаем, у него не должно остаться родни, которая стала бы молиться и помогать при случае. Он должен быть вне всех человеческих законов и привязанностей и в одиночку бороться со злой судьбой. Злой судьбой, которую не одолеет никакая доблесть.

– Тащите сюда вон те бревна, разжигайте костер! – приказывал Скъельд. – Мы сожжем дом, чтобы убийце некуда было вернуться! Пусть знает – отныне ему нет места на земле квиттов! Нигде!

Бросив рубить ворота, хирдманы стали разводить костер. Со двора донесся женский плач.

– Выйди поговори с ними! – на коленях умоляла мужа фру Хлода. – Я позову людей, тебя вынесут во двор. Или разреши открыть ворота, пусть они сами войдут. Хуже уже не будет! Иначе они сожгут нас всех в доме! Мы все погибнем, погибнем!

Хлода плакала, концом головного покрывала размазывала по щекам слезы, ловила руку мужа, но Хроар отворачивал от нее лицо.

– Прекрати! – прикрикнул он наконец, чувствуя, что в уголках его глаз проступили предательские слезы.

Нет ничего хуже для мужчины, чем дожить до горького часа, когда в двери стучат секиры врагов, а у него нет сил даже подняться им навстречу. И втройне горьким этот час делает сознание, что беду навлек на дом сын, опора и надежда. Пришла ко мне беда, да с моего двора!

Сквозь неплотно прикрытые двери вместе с ожесточенными криками врагов и треском дерева уже вползал жуткий запах дыма – серый запах смерти.

– Или скажи им… скажи им, что ты отрекся от него! – сквозь рыдания умоляла Хлода, и ей плачем вторили служанки, от страха забившиеся в хозяйский дом. – Ведь ты всегда говорил, что это до добра не доведет! Ты же столько раз бранил его! Ты ведь сам говорил, что откажешься от Вигмара, если он ввяжется в настоящую беду! Ты так говорил, говорил! – настаивала бедная женщина, которой страх придал решимости. – Почему мы должны погибать из-за его безумств! Скажи им, что он тебе не сын! Тогда нас не тронут!

– Уходи отсюда! – вдруг сорвавшись, бешено закричал Хроар и даже попытался топнуть неживыми ногами, но они не шевельнулись. – Уходи! – с искаженным яростью лицом кричал он, и глаза его горели, как не бывало уже много лет. Хлода в ужасе отшатнулась – она никогда не видала мужа таким. – Уходи, если так дрожишь за свою жизнь! А мне незачем уходить! Это мой сын! Мне послали его боги! Я сам вырастил его! И если он убил кого-то, значит, такова судьба! Мой сын не станет терпеть бесчестья! Я сам помог бы ему, если бы был там! Сам помог бы! Пусть мой род мал – но это род! И я не отступлюсь от своей крови! Никогда!

Фру Хлода, не ответив, поспешно выбежала из дома. В довершение всех несчастий муж ее обезумел!

На пороге она вскрикнула: крыши построек уже дымились, а через ворота летели снаружи горящие головни. Частью они падали на землю и гасли, часть успевали залить и затоптать домочадцы, но головни летели градом, некоторые попадали на постройки. Припасенная на утро вода быстро кончилась; одна головня подожгла крышу конюшни, лошади дико ржали и били копытами стены. Кто-то рубил крышу, стремясь потушить пожар, пока огонь не добрался до соломы и сена.

У порога Хлода столкнулась с Хамалем.

– Что хозяин? – крикнул он. – Что он говорит? Надо или впускать их, или пусть он прикажет мне взять людей и выйти. Мы разобьем врагов, если их не очень много!

Хлода отвечала только воплем отчаяния. Стена конюшни вдруг ярко вспыхнула, отбросив тех, кто еще пытался ее погасить; язык пламени взметнулся над стеной усадьбы, и снаружи донесся торжествующий вопль. Хамаль кинулся обратно к воротам. Сейчас, при безногом хозяине и причитающей хозяйке, он чувствовал себя старшим в усадьбе, отвечающим за все.

– Выпустите хотя бы женщин! – заорал он, обращаясь к дымящимся воротам, уже горящим с одной стороны. – Неужели Стролинги воюют с женщинами и рабами?

– Пусть все выходят! – тут же ответил ему Гейр, не дожидаясь решения Скъельда. – Женщины, рабы, даже хирдманы! Даже старика можете вынести! Он нам не страшен! Ведь так? – Гейр все-таки обернулся к Скъельду.

Тот не ответил. Его лицо исказилось мучением, словно огонь этот пылал у него внутри, в глазах блестели слезы от дыма. Отчаяние рождало в нем приливы и отливы чувств: то разорение усадьбы врага казалось делом первейшей важности, а то вдруг все становилось безразлично.

Хамаль кинулся обратно в дом.

– Все отсюда! – яростно ревел он, ударом кулака вынося двери из косяков и не замечая этого. – Хватайте детей… да брось ты узел, дура, выйти бы живой! Все вон отсюда! Открывайте ворота! Они вас не тронут!

Женщины гурьбой кинулись из хозяйского дома; внутри уже было нечем дышать от дыма, с крыши давило душным жаром, углы трещали. На дворе топотали десятки ног, рабы гнали из ворот ревущую скотину, женщины тащили детей. Хамаль кинулся к Хроару и попытался приподнять его.

– Держись! – кашляя и прижимаясь лицом к плечу, прокричал он. – Держись за шею! Я тебя вынесу!

– Уйди! – Хроар оттолкнул хирдмана. – Не трогай меня! В этом доме я родился и вместе с этим домом умру!

Хамаль выпрямился, готовый позвать кого-нибудь на помощь, но услышал слова хозяина и снова обернулся к нему. А Хроар продолжал, кривясь и кашляя от душащего дыма:

– Я слишком стар и немощен, чтобы отомстить разорителям моего дома, а жить подаянием и укрываться своим позором – не для меня! Мой род никогда не был богат, но нас не звали бесчестными людьми! И не назовут, пока я жив!

– Но хельд… – только и пробормотал Хамаль, не зная, как убедить хозяина. Он прожил у Хроара-С-Границы достаточно, чтобы узнать каменную твердость его решений.

– А ты хочешь, чтобы я под старость жил в чужом углу и благодарил за каждую сухую корку! – возмущенно, словно виновнику всех бед, крикнул Хроар. Покой уже был полон дыма, крыша угрожающе трещала, в углах бушевало пламя. – Я проклял бы каждого, кто предложит мне такую жизнь! – сипло кричал Хроар, задыхаясь и кашляя. – Уходи! Слышишь, что я говорю! Уходи!

Хамаль бросился вон, всей кожей чувствуя, что остались считанные мгновения. С грохотом рухнула первая балка, волна жара окатила его спину, опалила волосы.

Двор уже опустел, на каждой стене метались рваные космы пламени, темный дым застилал небо. Пылали рухнувшие ворота, гул пламени оглушал. Накинув на голову край плаща и держа наготове меч, Хамаль оленьим прыжком преодолел ворота и скрылся в дыму, за которым была жизнь.

Для Хроара же больше не осталось ничего – ни жизни, ни дома. Едкий дым разрывал грудь изнутри, перед затуманенными удушьем глазами метались волны темноты, перемешанной с пламенными отблесками. Нестерпимый жар опалял кожу, трещали волосы и борода, все плыло в сознании, готовом погаснуть. «Нужна жертва взамен – она будет! – в полузабытьи мелькнуло в мыслях Хроара Безногого. – Хотя бы на это я еще гожусь!»

Немощный старик сделал то, за что прославляли героев: сам выбрал час своей смерти и встретил ее с мужеством, которое его врагов, молодых и сильных, наполнило мучительным чувством стыда. А Вигмар сын Хроара в это время был уже так далеко, что не мог видеть зарева пожара у себя за спиной.

Незадолго до рассвета Хальм и Ярнир со своими людьми потеряли беглеца из виду, но зато в проблесках света стали хорошо видны следы конских копыт, глубоко вдавленные во влажную землю. Лошади так устали, что отряд двигался едва ли не шагом. Утешало одно: беглецу тоже нигде не удастся переменить коня.

След привел в широкую долину с обширной усадьбой на дне.

– Я так и думал! – крикнул Хальм племяннику. – Он с самого начала скакал в Ореховый Куст. Не слишком-то Модвид обрадуется таким гостям.

– А его мамаша и того меньше! – добавил один из хирдманов. – Я бы лучше вломился к какой-нибудь троллихе в Медном Лесу, чем к ней.

– Она и есть троллиха из Медного Леса, – хохотнул в ответ другой. – Думаешь, они не умеют притворяться людьми? Особенно если замуж захотят!

Пока хирдманы обсуждали брачные поползновения троллих, Хальм, придержав усталого коня на взгорье, не сводил глаз с усадьбы Модвида Весло.

– Поедем туда, родич! – нетерпеливо теребил Ярнир. – Он там! Больше некуда деваться! Уже светло, мы бы его увидели! Да и конь едва ноги передвигал! Мы его возьмем!

Но Хальму вовсе не казалось, что все так просто.

– Мы возьмем только при условии, что Модвид захочет его отдать, – наконец вымолвил он.

– Как – если захочет? – изумился Ярнир и тут же осекся. Захваченный событиями ночи, он совсем забыл о событиях предыдущего дня. Великаны бы взяли все эти сложности, из-за которых шагу не ступишь прямо!

– Теперь Модвид – наш враг, – пояснил Хальм, которому даже бешеная ночная скачка не помешала обдумать все обстоятельства. – И он будет только рад другому нашему врагу, тому, кто убил одного из нас. И тем более убийце Эггбранда. Если бы Лисица зарезал тебя или меня, Модвид, может быть, и решился бы его выдать, надеясь помириться с нашими. Хотя едва ли… Но убийцу Эггбранда он примет как брата. Он ведь не дурак и понимает, что именно Эггбранд первым был против того, чтобы отдать Рагну-Гейду ему.

– И верно… Однорукий Ас! – озадаченно протянул Ярнир.

– Поедем! – Хальм тронул коленями конские бока и стал шагом спускаться в долину. – Только тихо! – прикрикнул он на оживившуюся было дружину. – Без шума! Оружия не трогать! Говорить буду я! Если кто выстрелит без приказа – сам получит стрелу. Лично от меня.

Челядь в усадьбе уже поднялась, и приближающийся отряд скоро заметили. Медленно съезжая с холма в долину, Стролинги видели, как по широкому двору усадьбы забегали люди, как из дружинных домов сыплются вооруженные хирдманы, на ходу затягивая пояса, как из оружейной тащат связки стрел. В тающих сумерках мелькали красные пятна щитов. Потом дорога спустилась на дно долины, и двора усадьбы уже не удавалось разглядеть. Запертые ворота смотрели неприветливо. Шагах в пятнадцати валялся издохший конь без седла.

В молчании Стролинги приблизились к воротам на расстояние голоса и остановились. Над стеной виднелись головы в шлемах и наконечники копий: дружина Орехового Куста была полностью готова отразить нападение.

– Что вам нужно? – долетел резкий голос Модвида.

Хальм едва узнал его голову в шлеме среди хирдманов. Хозяин усадьбы казался злым и встревоженным, но старался прикрыть эти чувства напускной надменностью. И то, и другое, и третье было вполне понятно.

– Нам нужен наш враг, – спокойно, размеренно ответил Хальм, на всякий случай держа щит наготове.

– У вас везде враги! – презрительно отозвался Модвид. – И если вы хотите найти врага здесь, то вы его найдете!

– Быстро же они собрались! – бормотал рядом с Модвидом его воспитатель Рандвер. – Они ехали всю ночь – значит, еще вечером, во время пира, дали обет истребить тебя.

– Это мы еще посмотрим, кто кого истребит! – отвечали хирдманы, бывшие с хельдом в святилище и видевшие его ссору со Стролингами. – Пьяные обеты до добра не доводят!

– Это все та серебряная чашка, которую ты называл тем мерзким словом, что и повторить стыдно! – кричала снизу, со двора, фру Оддборг. Впопыхах повязанное покрывало сидело на ее голове криво и все сползало на один глаз. – Я же говорила, в ней злое колдовство! А вы никогда не слушаете – подарили! Вот и додарились!

Модвиду захотелось метнуть копье не наружу, а внутрь двора. Эта ведьма уже забыла, что сама заставила его напасть на Стролингов возле кургана!

– Наш враг скрылся в твоем доме! – говорил тем временем Хальм. – Он еще не объявлен вне закона, но это будет сделано в первый же день тинга. Уже сейчас ни один разумный человек не даст ему приюта! Между нами были нелады, Модвид сын Сэорма, но не хочешь же ты стать врагом целому тингу!

Модвид не сразу нашел ответ. Речь Хальма привела его в недоумение и замешательство. О каком объявлении вне закона говорит брат Кольбьерна? За нападение возле кургана вне закона объявлять не станут – он ведь никого не убил и даже не ранил. А что до золота, то каждый должен сам защищать свое добро. В нападении вчетвером на четверых нет ничего бесчестного. Если рассказать об этом на тинге, то все будут смеяться над Стролингами, бежавшими от равного числа врагов. Нет, они не так глупы, чтобы самим себя позорить на весь Квиттинг и даже на весь Морской Путь!

– Что ты молчишь, хозяин? – снова закричал Хальм, не дождавшись ответа. – Или ты хочешь отрицать то, что убийца моего родича скрылся в твоем доме?

– Убийца твоего родича? – изумленно вскрикнул Модвид. Если он не ослышался, то выходит, что вооруженную дружину Стролингов привела к его стенам вовсе не вчерашняя ссора.

– Да! Вигмар сын Хроара, убивший моего родича Эггбранда! Он у тебя!

– У меня никого нет! – растерянно отозвался Модвид, и эта невольная растерянность почти убедила Хальма, что он говорит правду. У Модвида вполне хватило бы дерзости дать приют врагу своих врагов открыто, а вздумай лицемерить, он и это делал бы дерзко и заносчиво.

– А это? – не в силах больше молчать, крикнул Ярнир и ткнул плетью в тушу дохлого коня перед воротами.

Модвид и все его люди дружно уставились на тушу. Ну, конь. Ну, издох вчера, надорвавшись с непосильным возом дров, но только хозяин был слишком занят другим, чтобы приказать снять с него шкуру, а падаль отдать собакам. Ну и что?

– Это его конь! – продолжал Ярнир, в молчании Хальма усмотрев разрешение взять переговоры на себя. – Мы шли по его следу от самого святилища до твоей усадьбы. И это его конь, которого он загнал. Отдай нам убийцу моего брата!

– Этот конь подох у нас вчера, а до того он ездил за дровами и никогда не служил никаким убийцам! – крикнул Рандвер, разобравшись наконец, что случилось и чего хотят эти Стролинги. – Мы не видали ни Эггбранда, ни Вигмара с тех пор как уехали из святилища. С тех пор в наши ворота никто не стучался, и на усадьбе нет ни единого чужого человека.

– И вы можете в этом поклясться? – с подчеркнутым недоверием спросил Хальм.

– Клянусь Отцом Побед! – отрезал Модвид. На его низколобом лице отразилась угрюмая озадаченность.

– Он врет, родич, врет! – вполголоса убеждал Хальма Ярнир. Хирдманы тоже роптали, не веря.

– Ну, что же! – не слушая их, громко сказал Хальм. – Значит, мы ошиблись. Должно быть, тролли заморочили нас и привели к тебе. Придется нам поискать нашего врага в другом месте. Но рано или поздно мы найдем его!

Небрежным кивком позвав дружину, Хальм стал поворачивать коня. Не смея ослушаться, хирдманы потянулись за ним, то и дело оборачиваясь и бросая на усадьбу озлобленные взгляды. Было слишком обидно всю ночь скакать по следу врага и уйти ни с чем, оставив Модвида и Вигмара смеяться себе в спину. Мало ли чего они там болтают про коня и дрова!

Но Хальм Длинная Голова не оборачивался. Он тоже не слишком поверил клятве Модвида. Сам Отец Побед бывал лжив и коварен – его имя не служит слишком надежным залогом. Но уж если Модвид решил не выдавать убийцу, то остается только уйти. У них маловато сил для того, чтобы сражаться и пробовать взять усадьбу. Выйдет начало еще одной кровавой распри, а Хальм и Ярнир не вправе вдвоем принимать такое решение за целый род.

Модвид снял шлем и долго смотрел со стены вслед уезжающим Стролингам.

– Это им в наказанье от богов. За лишнюю дерзость и гордость! – утешал его Рандвер, знавший, как больно задел самолюбие Модвида отказ в руке Рагны-Гейды. – Знаешь, как говорят: краток век у гордыни!

– Хотелось бы мне знать… – бормотал себе под нос Модвид. – Вигмар сын Хроара… Да, он на такое способен. Очень даже.

– Что там? – суетилась внизу фру Оддборг, досадливо поправляя сползающее головное покрывало. – Они уезжают?

– Хотелось бы мне знать… – бормотал ее сын. – Куда же он все-таки делся?

Глава 10

Нежданное возвращение Эрнольва обрадовало всю усадьбу. Родичи и домочадцы были счастливы, что могут повидать его перед дальним и опасным походом, и Эрнольв после недолгой, но нелегкой разлуки с такой силой ощущал тепло своего родного очага, что с трудом представлял, как же уедет отсюда. Каждое домашнее лицо казалось ему милее прежнего, каждую корову хотелось обнять за шею, потому что и она составляла часть дома и всего того, что с самых древних пор почитается священным.

– Нет худа без добра! – приговаривала фру Ванбьерг, собирая рубахи и платья Ингирид в дальнюю дорогу. – Конечно, лучше бы Эрнольву не ездить так далеко, но зато мы навек избавимся от этой девчонки.

– Я рад, что Торбранд конунг все-таки верит нам! – приговаривал Хравн хельд. – Ты понимаешь, сын, какое важное поручение он тебе дал? Отвезти Ингирид к отцу – это только предлог. По правде сказать, я думал, что Торбранд попытается просватать ее за кого-нибудь из здешних. Бьяртмар конунг, как говорят, человек ненадежный, и иметь от него прочный залог неплохо.

– Нет уж, пусть она уезжает подальше! – решительно отвечала фру Ванбьерг. – Если кто-то в Аскефьорде приносит неудачу – то только она!

Но Эрнольву сейчас не хотелось вспоминать о неприятностях, которые причинял нрав Ингирид. Ведь и она, бессовестная и бессердечная девчонка, уже восемь лет жила в их доме и тоже стала его частью. В последние годы, отчаявшись исправить ее нрав, Эрнольв и сам мечтал избавиться от родственницы, но теперь он скорее предпочел бы оставить все как есть. После смерти Халльмунда все домашнее благополучие стало казаться еще более драгоценным, но и более хрупким. Она заново напомнила ту известную истину, что люди смертны все без исключения, даже самые любимые. Обводя взглядом знакомые стены, знакомые камни очага, Эрнольв готов был принести богам любую жертву, только бы они больше ничего не отняли у этого дома. Чтобы все замерло и навсегда осталось так, как есть. Этого хотелось с такой небывалой мучительной силой, что он сам не находил объяснения своим чувствам, томился, принимая их за предвестья будущих бед, и даже собрался идти за помощью к Тордис, но времени до отъезда оставалось мало, а тут еще Стуре-Одд пригласил всех в гости – как же ему отказать?

Сама Ингирид очень радовалась, что едет к отцу. Ее юному жадному честолюбию нечем было питаться в Пологом Холме, а в Ясеневый Двор ее звали нечасто. Сначала старая кюна Мальвейг, потом молодая кюна Бломменатт не жаловали ее и не давали себя показать, и девушка надеялась, что в доме родного отца ей повезет больше. Бывавшие там люди предупреждали, что сводная сестра Ульврун – тоже не земляника, но рауды обладали слепящим обаянием новизны, а бояться неведомого Ингирид не имела привычки. Потому она и носилась по усадьбе, громко распевая боевые песни, и вслух мечтала о своих будущих подвигах.

– Все дочери конунгов в Рауденланде становятся валькириями! – ликующе кричала она. – И меня тоже возьмут на войну! И мы еще посмотрим, кто из нас убьет больше врагов!

Свангерда следила за ней с мягким недоумением и однажды спросила у Эрнольва:

– Ты уверен, что у Бьяртмара конунга ей обрадуются?

– Поначалу – да, – ответил он. – А когда разглядят получше, то, конечно, радости значительно поубавится. Но едва ли Бьяртмар конунг захочет вернуть ее нам. Тут мы ее больше не увидим.

– А когда мы теперь увидим тебя?

– А ты будешь меня ждать?

Эрнольв сам не знал, как у него вырвались эти простые слова: никогда прежде он не решился бы спросить об этом. Свангерда, до того смотревшая ему в лицо, вдруг опустила глаза.

– Прости, – Эрнольв смешался и непременно бы покраснел, если бы краска смущения смогла пробиться через красные рубцы, оставшиеся после болезни. – Я понимаю… Ты еще… Но все же, я имел в виду… Мы же с тобой родня…

– Не надо ничего говорить, – тихо сказала Свангерда. Помедлив, она все же прикоснулась к локтю Эрнольва и тут же отдернула руку. – Я все понимаю. Я знаю, что фру Ванбьерг думает о нашей с тобой свадьбе. Но сейчас еще не время.

– Я понимаю, – торопливо заговорил Эрнольв. – Я не так славен и доблестен, как… – Он кашлянул, но имя любимого брата почему-то встало поперек горла и не выговорилось. – И лицом я теперь…

– Это все неважно. – Свангерда, не поднимая глаз, мягко покачала головой. – Просто я…

– Я же не прошу, чтобы ты полюбила меня прямо сейчас, – быстро продолжал Эрнольв, торопясь сказать все, что хотел, пока опять не смутился, не испугался и не замолчал. – Я вообще ничего не требую. Ну и пусть обычай – я же не по обычаю… Если ты не хочешь, то никто не будет заставлять выходить за меня. Ты можешь жить у нас, как сейчас живешь, можешь даже вернуться домой на север, если захочешь, мы не будем тебе мешать… Но нам будет очень горько расстаться с тобой. Ты знаешь, что отец и мать любят тебя. И я… Я тоже тебя люблю, – закончил Эрнольв и сам удивился, до чего легко эти слова слетели с его губ.

Не было ничего страшного. Напротив, ему вдруг стало легче, захотелось говорить еще и еще. Свангерда молчала, и он продолжил, чувствуя, что в нем самом возникает и растет какой-то новый, другой человек, сильный, уверенный, красноречивый, свободный, гордый. И даже красивый.

– Я любил и почитал моего брата больше всех людей на свете, как второго отца, – горячо говорил Эрнольв, не сводя взгляда с опущенного лица Свангерды. – Я был счастлив, что он нашел себе такую хорошую жену. Лучше тебя и быть не может. Если бы он остался жив, я, наверное, никогда бы не женился, потому что ты – как солнечный луч в темном доме, как ветер с моря, как ветка березы в свежих листочках. Другой не надо, другой не может быть. Я отдал бы жизнь за него и за тебя, я утонул бы вместо него, если бы боги позволили. Но они не спросили нас. Этого я выбрать не мог. Но и другой жены я не выберу. Станешь ты моей женой или останешься вдовой моего брата – я буду всю жизнь любить и почитать только тебя. Если ты не уедешь от нас, то после матери здесь не будет другой хозяйки. Я хочу, чтобы ты это знала.

– Я много думала обо всем этом, – не сразу ответила Свангерда. – Я не очень хотела бы возвращаться домой… Я знаю, что есть такой обычай… Совсем неплохой обычай… Просто я так привыкла видеть в тебе брата… Но ты не думай – ты вовсе не хуже Халльмунда. – Она наконец подняла глаза, тихо улыбнулась, глядя в глаз Эрнольву, как будто сама сомневалась в правоте собственных слов, но хотела верить. – И Халльмунд, я уверена, этого бы желал.

Эрнольв не сразу понял, о каком желании Халльмунда она говорит. А потом до него дошло: если бы, скажем, Халльмунд умирал от тяжелой раны и имел время высказать брату свою волю, то он, конечно, поручил бы ему свою жену. Кому же еще? У них ведь все всегда было общее – кроме Свангерды. И рунный полумесяц…

По многолетней привычке Эрнольв прижал ладонь к амулету на груди. И тот показался ему удивительно теплым: теплее, чем он мог согреть его сам.

Последний вечер перед отъездом Эрнольва в Рауденланд вся семья Хравна провела у Стуре-Одда. Стуре-Одд владел совсем небольшим двором и не любил ходить по гостям, зато у себя ему случалось принимать даже конунга. Род из Дымной горы не считался слишком знатным, но сам хозяин держался как равный с самыми знатными ярлами, и они уважали его, как равного. Стуре-Одд, искуснейший кузнец, знался, как говорили, с самим бергбуром из Дымной горы. И он был единственным человеком, кто находился в дружбе решительно со всеми обитателями Аскефьорда, даже с теми, кто друг о друге не желали и слышать.

– Покажи-ка еще раз, что дал тебе конунг вместо своего знака? – спрашивал у Эрнольва Стуре-Одд. – Мне любопытно взглянуть на такую искусную работу.

И Эрнольв снова и снова показывал две большие серебряные застежки с позолотой, из приданого кюны Мальвейг, которые Торбранд конунг велел ему выдать.

– Это самые странные верительные знаки, которые мне доводилось видеть! – качал головой Стуре-Одд, рассматривая застежки и длинную узорную цепь между ними. – Впрочем, если Бьяртмар конунг так любит золото, как про него рассказывают, то этот знак окажется самым надежным.

– Надеюсь, он подарит это мне! – заявила Ингирид, очень гордая богатством своей родни.

– Если не отдаст старшей дочери! – вставила фру Ванбьерг. Весь ее вид говорил: я намучалась с этой девчонкой достаточно, теперь пусть кто-нибудь другой попытается ее исправить.

Свангерда мягко, немного виновато улыбалась Эрнольву со своего места за женским столом. Они ничего не решили тогда, но теперь у них как будто появилась общая тайна. Свангерда ничего не обещала ему определенно, но в душе Эрнольва поселилась вера, что со временем он добьется ее любви. Какая-то невидимая сила связала их, и богиня Вар* уже готовила ясеневую палочку, чтобы вырезать на ней будущие обеты. Ах, как не вовремя Торбранду понадобилось посылать его к раудам! Общество Ингирид всегда было Эрнольву в тягость, а теперь, когда любовь к Свангерде парила в груди розовым теплым облаком, выносить шумную, упрямую и самовлюбленную девчонку будет и вовсе невозможно.

Стуре-Одд поманил Сольвейг и что-то шепнул, указывая глазами на Эрнольва. Девочка кивнула, быстро наполнила рог медом и подошла к гостю.

– Подними кубок Ньерду! – предложила она, протягивая рог. – Он поможет тебе в пути.

Эрнольв принял сосуд и поднял его перед собой обеими руками.

– Тебе, Светлый Ван, кто движет огонь, ветры и волны, я поднимаю рог! – произнес он, чувствуя себя на перекрестке всех ветров. Небогатый дом Стуре-Одда почему-то всегда казался ближе к богам, чем даже конунгово святилище с роскошно украшенными идолами. – Прими наше почтение, отец Фрейра и Фрейи, и храни наши пути, наши дома… и приведи нас домой невредимыми!

Все в гриднице подняли чаши, Эрнольв поднес к губам рог. Бог движения стихий услышал призыв: с каждым глотком Эрнольв ощущал, как в грудь вливаются огонь, ветер и волны, как огромная, нечеловеческая сила поднимает его из этого тесного дома и несет куда-то вдаль; он стремительно мчится под темным небом, где в недостижимой высоте горят белые огоньки звезд, а внизу, почти так же далеко, расстилается земля, блестит море, огромное, необозримое, прекрасное. Он летит, чувствуя себя владыкой всего земного, но взгляд его напряженно ищет только одно: небольшую усадьбу на берегу Аскефьорда, там, где начинается длинный пологий холм, покрытый редким ельником первый отрог далеких гор…

– Тебе, я вижу, не очень хочется ехать, – произнесла Сольвейг. Она уселась на скамью рядом с Эрнольвом и молча ждала, пока тот допьет. Как видно, девочке было что сказать.

– Да, я предпочел бы, чтобы конунг выбрал для этой поездки кого-нибудь другого, – честно ответил посланец, усевшись на место и сжимая в руках осушенный рог. Он все еще не мог собраться с мыслями и не знал, что с пустым сосудом делать.

Сольвейг забрала рог и отложила в сторону.

– Но ты ведь носишь амулет? – спросила она. – Твой рунный полумесяц? А ты не подумал, что эту поездку тебе устроил он?

– Кто – он? – Эрнольв не понял.

– Амулет. Полумесяц. Ведь половинки притягиваются друг к другу и сводят вместе разлученных братьев, верно? Должно быть, полумесяцы не хотят ждать, пока ты отыщешь своего невольного побратима. Они сами ведут вас друг к другу.

– Как ты сказала?

Изумленный Эрнольв даже вытащил из-под рубахи амулет, давным-давно изученный до последней черточки, и принялся его рассматривать, как будто тот сам мог подсказать ответ.

– Невольный побратим?

– Ну, да, – подтвердила Сольвейг. – Чего здесь такого удивительного? Ведь это Манн. – Она прикоснулась тонким белым пальчиком к разрезанной пополам руне, пришедшейся на середину разъятой луны. Рисунок на полумесяце Эрнольва был очень похож на руну Винья, но Сольвейг знала, что это такое на самом деле. – Руна человеческого единения. Ваши полумесяцы столько поколений носили братья по крови, что теперь они сами сделают родными любых людей, кому достанутся.

– Но я вовсе не хочу быть его братом! – привычно возмутился Эрнольв. В его памяти мелькнуло лицо Тордис, искаженное незнакомыми чертами, чуждое и страшное, похожее на морду тролля. – Он – мой враг! Он ограбил тело моего брата! Он квитт, а все квитты…

– Ай, помолчи! – Сольвейг поднесла маленькую ладонь к губам собеседника, как будто хотела зажать ему рот. – Этого я уже наслушалась, когда конунг пировал, собираясь в поход. Ты не повторяй за ним, а подумай сам.

Эрнольв вздохнул. Повторять было бы гораздо легче, но ему невольно приходилось думать самому.

– Помнишь, как ты вдруг стал очень красноречивым? – продолжала тем временем Сольвейг. – Наверное, это он тебе помог. А потом тебе снился мертвец с рогами, которого у нас не видели, – это он сражался с мертвецом. И может быть, ты помог ему. Помнишь, – это я уже потом догадалась, – той ночью, когда мы видели Регинлейв, ты чувствовал себя нездоровым? Боялся, что начнется лихорадка? Я потом догадалась: так бывает, когда кто-то берет твою силу. Это ты ему, побратиму, одолжил. Через полумесяцы.

Эрнольв хотел возмутиться – с какой стати он будет дарить свои силы врагу? – но вдруг забыл о возмущении. Не только он помогает своему невольному побратиму, но и тот помогает ему. Смелости спорить с конунгом было больше не у кого взять, только у него. И еще… Эрнольв посмотрел на Свангерду. Она о чем-то беседовала с фру Стейнвер, женой Кари ярла и матерью Хродмара, улыбалась, кивала, слушая разговорчивую собеседницу. Раньше ему не удавалось находить нужных слов. Конечно, раньше и Свангерда была женой брата, а не вдовой, но тот новый, красивый и уверенный человек возник в Эрнольве только сейчас. И возможно, не без помощи побратима. Может быть, неведомый квитт научил его тому, что сам хорошо умел?

– Ой, слушай! – Сольвейг вдруг схватила его за руку. – Он вышел!

– Кто? – очнувшись от раздумий, Эрнольв прислушался, но не услышал ничего, кроме говора гостей.

– Бергбур из Дымной горы! Уже полночь! Я пойду послушаю!

Сольвейг сорвалась с места и ловко, будто солнечный зайчик, проскользнула между гостями к дверям. Слушать бергбура. Непонятное, но мощное предчувствие подняло Эрнольва с места и понесло за ней.

Едва захлопнув за собой дверь дома, он сразу оказался один на один с прохладной ночью. Вокруг царила глухая темнота, какая бывает только осенью, – мягкая и непроглядная, гасящая любые звуки, заставляющая даже сильного мужчину вновь ощутить себя маленьким беспомощным ребенком. Зимой светлее от снега, летом тьма прозрачна, и только осень, ехидная гостья, нарочно пугает будущей гибелью мира, которая наступит вовсе не сейчас.

– Слушай! – шепнул голос Сольвейг, и ее маленькая крепкая рука вцепилась в руку Эрнольва. – Молчи. Иди за мной, только осторожно.

Сольвейг уверенно шла впереди, как маленький и отважный светлый альв, а Эрнольв послушно следовал за ней. Они вышли за ворота усадьбы, и здесь молодому мужчине стало по-настоящему страшно. Много лет он не испытывал такого страха – страха перед совсем другим миром. В глухой темноте невозможно было разглядеть знакомых очертаний местности, даже вершину фьорда загораживал ельник. Он не знал, где находится, – исчезни сейчас Сольвейг, и не найти дороги назад в усадьбу. Тут и днем жутковато, а ночью здесь властвуют тролли – таинственные лесные существа, которых не стыдно бояться даже мужчинам. Потому что люди не знают и не понимают троллей и не поймут никогда.

– Вот здесь я всегда слушаю, – шепнула Сольвейг.

Ее золотистые волосы были единственным светлым пятном, которое Эрнольв мог разглядеть. Прямо за спиной покачивал широкими лапами ельник, а впереди расстилалось какое-то темное пространство. Эрнольв ничего не видел и не слышал, однако новые, доселе неведомые чувства говорили, что перед ним – небольшая долина, а за ней – гора. Дымная гора.

Сначала Эрнольв расслышал низкое тихое гудение. Это не было похоже ни на один известный ему звук – ни на голос человека или зверя, ни на шум морских волн. Оно шло из каких-то глубин, медленно приближаясь. Звук наливался силой, густел, и в какой-то миг Эрнольв понял: это голос живого существа. И что оно поет.

Волосы шевельнулись у Эрнольва на голове, и он, взрослый сильный мужчина, в неудержимом ужасе сжал маленькую ручку четырнадцатилетней девочки, приведшей его сюда. Сольвейг в ответ накрыла руку второй ладонью и ободряюще похлопала: ничего, все будет хорошо.

Звук тем временем изменился: к гудению прибавился гулкий топот. Сначала он приближался, и Эрнольв, чувствуя, как струйка холодного пота змейкой ползет по спине, не имел силы даже двинуться. Потом стал отдаляться.

– Это он ходит вокруг горы, – шепнула Сольвейг. – Не бойся, сюда не подойдет.

Утешила! Эрнольв с трудом сглотнул и опять прислушался. Гудящее пение продолжалось, звук то понижался и усиливался, то повышался и мутнел, как будто растворялся в темноте. И вдруг стал складываться в слова. А может быть, слух Эрнольва только сейчас научился их различать. Слушать троллей – это тоже надо уметь.

Сплетаю я сети круче, чем туча, шире, чем море, готова пожива! —

с трудом разбирал Эрнольв, даже не надеясь запомнить хоть что-нибудь.

Готовится пища для старого тролля: ливень лица и ветер груди!

– О чем это он? – не выдержав, спросил он Сольвейг.

– Он поет о войне, – шепнула та в ответ. – Я давно знала: все боги и тролли хотят этой войны. Боги возьмут себе духи павших, а тролли и великаны будут питаться горем живых. Этот плетет сеть, чтобы собирать наши слезы и вздохи. Погоди, может быть, он еще будет называть тех, кому предстоит погибнуть.

– Уйдем отсюда! – шепотом взмолился Эрнольв.

Он задыхался, словно его бегом гнали в гору с мешком зерна на спине. Хотелось бежать от этого обиталища мерзкого тролля, потому что страшнее страшного, невообразимо жутко было ждать, а не прозвучит ли твое собственное имя.

– Пойдем, – согласилась Сольвейг. – Знание ничего не изменит. И Сигурд знал обо всем, что ему суждено, и сами боги знают, как они погибнут. От этого ничего не изменится. Легче не знать.

Так же безошибочно находя дорогу, она повела Эрнольва прочь от ельника. Вдруг девочка остановилась, Эрнольв наткнулся на нее. Глаз попривык к темноте, и он разглядел, что Сольвейг стоит, обернувшись к горе, и прислушивается.

– Эггбранд сын Кольбьерна! – прогудело позади.

Вот оно – началось! Эрнольву казалось, что даже уши его шевелятся, но больше ничего не слышал. Тролль гудел что-то неразборчивое, топотал вокруг горы, но больше не назвал ни одного имени.

– Кто это – Эггбранд сын Кольбьерна? – спросила Сольвейг.

– Я не знаю. – Эрнольв пожал плечами. – Вроде бы у нас во фьорде такого нет.

– А с чего бы тролль стал называть чужих?

– Может, в конунговой дружине новый человек?

– И погибнет он один? Нет, это что-то странное.

Сольвейг недоуменно покачала головой, но и Эрнольв не мог придумать никакого объяснения.

– Я знаю только одно, – наконец сказала она. – Ни разу еще наш тролль не называл имя живого. Только мертвого или того, кому судьба скоро погибнуть. Но, ты знаешь, я очень рада, что он назвал незнакомое имя. Я бы не хотела, чтобы он помянул тебя, моих братьев, Хродмара, Асвальда, Арнвида, Снеколля, Хьерлейва…

Эрнольв улыбнулся в темноте, пережитый страх постепенно отступал. Сольвейг могла перечислять очень долго: Стуре-Одд жил в мире и дружбе решительно со всем Аскефьордом, и не нашлось бы ни единого человека, чью гибель его дочь встретила бы без огорчения.

Поминальный пир был в разгаре, но Рагна-Гейда сидела за женским столом равнодушная и безучастная, не замечая людей, не слыша шума вокруг, как если бы находилась в лесу среди шелестящих осин и молчаливых елей. Со смертью Эггбранда девушку будто подменили: жизнерадостность, участие, задор и любознательность исчезли, казалось, безвозвратно. Родичи боялись, как бы она не повредилась рассудком от горя; даже Кольбьерн попытался как-то утешить дочь, намекнув, что осталось еще целых три брата, но только вызвал новый поток слез.

Грозный Трор сраженья — Яро рдеет рана — Пал, сражен бесчестно, — Горе Гевьюн гребня![36] —

пел Фридмунд Сказитель. За прошедшие дни он немало времени отдал сложению поминальных песен. Люди запомнят их, разнесут по дальним усадьбам, по этим песням будут судить умершего потомки. Своим умением Фридмунд Сказитель отдал часть долга умершему родичу, не менее важную, чем даже месть убийце.

Отворен герою Вход в чертог небесный. Троллей родич злобный Не избегнет смерти!

Рагна-Гейда слушала и все пыталась, уже в который раз, смириться с мыслью о смерти брата. Эта смерть изменила ее мир, вырвала из него часть, и теперь рядом с живыми образовалась пустота, как сквозная рана, провал в Ничто, откуда упорно дули стылые ветры. Рагна-Гейда ежилась под холодным дыханием иных миров и ни на миг не находила покоя. Ей казалось, что Эггбранд где-то рядом, что он смотрит на живых откуда-то сверху и знает все, чего не знал раньше. При жизни он находился, как и всякий, весь в одном месте и видел только внешнюю сторону вещей. Теперь брат был везде, и его невидимый взгляд проникал до дна помыслов и различал потаенные изгибы душевных движений. Теперь он все знает! Знает и о ее любви к Вигмару, и о лживом предсказании, и о замысленном побеге. Рагна-Гейда низко клонила голову, ощущая давящую тяжесть вины. Она хотела любить и строить свою судьбу отдельно от судьбы рода. Боги указали путь с жестокостью, доступной только небесным властителям. Сами помыслы, мечты о Вигмаре стали преступными, раз в наказание боги лишили ее не только возлюбленного, но и брата. Две силы рвали девушку пополам: она думала об Эггбранде и не могла забыть Вигмара. Если бы ей удалось возненавидеть его, то это чувство снова объединило бы отступницу с родом, а надежда на месть принесла бы облегчение. Но она была одинока в своем двойном горе, и ничто не могло его облегчить.

«Я не хотела, не хотела!» – неведомо кому мысленно твердила Рагна-Гейда, ничего не видя и не слыша вокруг. В дыму очага ей представлялась темная бескрайняя равнина, устланная телами убитых, над которыми возвышается женская фигура с поднятыми руками, как черный лебедь, – Хильд дочь Хегни. У ног лежат отец и возлюбленный, пронзившие друг друга мечами, а она вздымает руки к небесам, словно призывает богов принять славную жертву. На равнине тьма, и в небесах тоже тьма, но вдали, за комковатыми густо-серыми тучами, загорается прядка бледно-желтого призрачного рассвета, за которым придет новый день, новая битва и новая гибель. Бесконечная гибель, бесконечные жертвы! «Я не хотела, не хотела!» – бессмысленно твердила Рагна-Гейда, словно вымаливала прощение у злой судьбы. Она действительно не хотела, но от этого только приходилось тяжелее.

– Нам осталось исполнить последний долг погребения! – произнес Кольбьерн хельд, когда пиво было выпито и песни спеты. – Никто и никогда не скажет о Стролингах, что они не чтут заветы предков.

Мужчины зашевелились, стали выбираться из-за столов. Гейр оглянулся на сестру, но та ничего не замечала, сидела неподвижно, глядя куда-то в стену. Казалось, она даже не помнила, что это за «последний долг погребения». Но Гейр об этом помнил.

Кольбьерн с сыновьями и несколькими хирдманами вышел из-за стола, оставив гостей на попечении фру Арнхильд и Фридмунда. Их ждало Поле Павших, как называли Стролинги долину, давным-давно избранную для погребений. Самым древним там был курган Старого Строля.

– Ведите ее! – велел Кольбьерн хельд и отдал старшему сыну большой железный ключ.

Скъельд ушел, но вскоре вернулся с двумя хирдманами. Между ними виднелась маленькая женская фигурка, одетая в красно-коричневое платье и синюю рубаху. Эльдис шла, едва переставляя ноги и лишь изредка окидывая лица мужчин огромными глазами, в которых застыли ужас и изумление. Еще там, в святилище, когда Грим Опушка хотел забрать сироту, Кольбьерн хельд не позволил этого сделать. «Она наша! – сказал он. – Это из-за нее началось».

На усадьбе Стролингов Эльдис сразу заперли в чулан и не выпускали все то время, пока готовились похороны. Она не помнила, сколько дней провела там, и ничего не знала: ни где ее брат, ни как принял все случившееся Хроар Безногий, ни какая судьба уготована ей самой. И вот судьба сама пришла за ней.

Десяток мужчин молча шагали к Полю Павших, и только вереск шуршал под башмаками. Между двух старых курганов открылся новый – курган Эггбранда. От старых его отличала свежая земля и отсутствие черного продолговатого камня на вершине. Эльдис похолодела. В груди вдруг что-то оборвалось. Ей смутно вспомнились рассказы матери: с этими черными камнями на вершинах курганов Стролингов связано какое-то страшное предание… Какой-то древний и пугающий обычай…

Ее подвели к самому подножию кургана. Все остановились, Кольбьерн хельд вышел вперед. Стало тихо, только вереск чуть слышно шуршал под стылым вечерним ветерком, и от этого все хотелось оглянуться: казалось, невидимый дух подкрадывается сзади. Кольбьерн постоял, сосредоточенно глядя в землю, словно вспоминал нужные слова или прислушивался к шепоту вереска, а потом медленно заговорил:

– О дети Модсогнира, темные альвы! Властители Свартальвхейма, я, Кольбьерн сын Гудбранда из рода Старого Строля, обращаюсь к вам! Придите в это жилище, назначенное сыну моему Эггбранду, возьмите то, что предназначено вам, и храните его посмертный дом, как вы храните дома наших предков и прародителя нашего, славного Старого Строля!

И тут Эльдис все вспомнила. Всякий раз, когда умирает кто-то из Стролингов, над его свежей могилой оставляют человеческую жертву. Ровно в полночь курган раскрывается, из него выходят темные альвы и забирают жертву, а взамен оставляют одного из своих. Утром, когда покинутого коснется солнечный луч, темный альв превратится в черный камень. И с тех пор курган под защитой: подземное племя не позволит мертвецу выйти из могилы и не подпустит к его богатствам никаких грабителей. Ни сейчас, ни через пять веков.

На руки и ноги Эльдис накинули ремни; она слабо ахнула, дернулась, но хирдманы держали крепко.

– Что вы делаете? – испуганно вскрикнула девушка, не веря, что с ней может случиться что-то настолько страшное. – Ведь я ни в чем не виновата! Пустите меня!

В душе ее завывал холодный вихрь ужаса и недоверия: все происходящее казалось страшным сном. В чем ее вина? Она ведь тоже потеряла брата, а теперь ее же хотят послать в подземный Свартальвхейм! Ужас сковывал крепче ремней, растерянность мешала говорить. Почти не пытаясь сопротивляться, Эльдис только оглядывала лица мужчин вокруг себя, словно ждала, что мучители опомнятся, сами поймут, какое дикое и ужасное дело задумали.

– Нет, нет! – твердила она сквозь льющиеся слезы. – Пустите меня! Я вам ничего не сделала! Пустите!

Хирдманы внесли жертву на самую вершину кургана и положили на холодную землю. Чьи-то руки нацепили на локти по тяжелому золотому браслету, на шею повесили ожерелье, все из того же золота Гаммаль-Хьерта. Вокруг Эльдис на земле разложили какие-то свернутые шкуры, поставили бочонок пива, широкую серебряную чашу меда. Приданое – женщина-жертва считается невестой темных альвов. Эльдис уже ни о чем не просила, а только плакала, взглядом затравленного зверька скользя по суровым лицам хирдманов. Все они, освещенные отблесками факелов, казались ей одинаковыми и чужими, как племя великанов, не понимающих человеческой речи.

Кольбьерн хельд неподвижно стоял у подножия кургана, держась обеими руками за пояс. Родичи возвращали убитому Эггбранду один долг за другим. Оставался последний.

Глава 11

Луна не показывалась, но Эльдис внутренним, почти звериным, обостряющимся в опасности чутьем ощущала приближение полуночи. Кольбьерн и его хирдманы давно ушли, она осталась одна в Поле Павших, единственная искорка жизни в мертвой долине. Невидимый за темными осенними тучами брат Суль отсчитывал колесами своей повозки последние мгновения ее жизни. Земля была ледяной, Эльдис дрожала, не чувствуя рук и ног, онемевших от холода и безжалостно затянутых ремней. Она то принималась биться, бездумно и бесполезно, как попавший в ловушку зверек, то просто лежала на спине, рыдая от отчаяния, холода и режущего чувства близкой гибели. Не верилось, что никто не придет – ни Вигмар, на которого она привыкла полагаться, ни Хроар хельд, не признававший ее своей дочерью, ни фру Хлода, ни Гюда или Грим Опушка. Никто, ни один из живых. Отныне она отдана миру мертвых.

Темные альвы! Никогда раньше Эльдис не приходилось думать о них, и в памяти мелькали беспорядочные обрывки древних стихов. Стонет род карлов… Или встанет род карлов у каменных врат… Племя лесное у каменных врат… Эти каменные врата не давали Эльдис покоя: в тишине, за звоном в ушах, порожденным дрожью холода и собственными рыданиями, она невольно различала тяжелый подземный гул. Они идут! Открываются каменные врата, а за ними – темнота! Темнота валит неудержимым потоком, оглушает, ослепляет, душит!

Временами Эльдис впадала в забытье, потом, вздрогнув, снова приходила в себя и не знала, долго ли пролежала без чувств. Но полночь еще не наступила – значит, тьма заволакивала ее сознание лишь на несколько мгновений. Ночные духи мучили ее этими перепадами из сна в явь, страшную явь, ужаснее всякого сна! И снова Эльдис ощущала ледяную землю, мучительную боль в связанных, отекших и застывших в ледышки руках, судороги в пересохшем горле. Но больнее всего был новый прилив отчаяния и сознания, что она упускает последние мгновения своей жизни. Каким прекрасным теперь казался мир, бывший прежде таким скучным; какой милой и уютной – усадьба Серый Кабан, какой спокойной и радостной жизнь там, среди близких людей! Где же теперь та жизнь, казавшаяся незыблемой и вечной, как столпы Гранитного Круга? Чья злая воля ее разрушила? От нестерпимого желания вернуться в прошлое сознание мутилось, и Эльдис уже хотела, чтобы за ней пришли скорее, только чтобы кончилось это мучение!

Где-то у подножия кургана раздался шорох. Эльдис вздрогнула и снова очнулась. Нет, это не ветер. Это кто-то большой и тяжелый. Захлебнувшись ужасом, Эльдис на миг перестала дышать. Это они! Маленькие темные фигурки, похожие на червей, ползут по склону, подбираясь все ближе; вот сейчас они схватят ее ледяными лапами и потащут за собой под землю, в холодное тесное пространство, где никогда не наступает утро, никогда не светит солнце. Вздохнуть не удавалось, словно груды холодной земли уже сдавили грудь. Из последних сил, порожденных отчаянием, Эльдис пыталась биться, напрячь онемевшие руки, сбросить ремни, хоть как-нибудь сползти с кургана… А они подошли уже близко, чья-то огромная тень мелькнула над головой Эльдис, и это был не карлик-альв – скорее великан!

– Эльдис! – шепнул голос. – Эльдис, где ты? Ты жива?

Эльдис, не разбирая и не осознавая слов, смогла ответить только слабым щенячьим поскуливанием. Ей хотелось кричать, но крик застрял в груди ледяным колом, горло стиснула судорога, так что Эльдис закашлялась, давясь и хрипя. Чьи-то огромные руки задели ее голову, коснулись ледяной мокрой щеки, кто-то коротко охнул:

– Однорукий Ас!

Широкие ладони зашарили по телу Эльдис, и она успокоилась: это не темный альв. Ночной пришелец был большим и дышал теплом, как человек. Он коснулся ее шеи, глубоко вздохнул, нашарил ремни на ее руках.

– Жива, слава Фригг и Хлин! Сейчас, не бойся! Не бойся меня, я тебя освобожу!

– Ты… ты кто? – хотела выговорить Эльдис, но не смогла: она дрожала так, что стучащие зубы прикусили одеревеневший язык.

– Не бойся, я тебя уведу отсюда! Тебя не тронут! – шептал великан, кончиком ножа осторожно поддевая ремни, стараясь не задеть в темноте кожу жертвы. Как видно, называть своего имени ему не очень хотелось, но Эльдис уголком сознания угадывала кого-то знакомого.

– Ты сможешь идти?

Покончив с ремнями, великан приподнял Эльдис, помог сесть, но у нее так жестоко болела и кружилась голова, что недавняя пленница снова упала. Тогда спаситель взял ее на руки и снес с кургана. С каждым шагом Эльдис приходила в себя, ощущая, что возвращается в прежний мир. Мир живых людей, где каждое утро появляется солнце.

– Сейчас, сейчас! – бормотал великан, снова усаживая ее на землю возле темного огромного коня. – Надо бы разжечь костер, но нельзя – увидят. Сейчас поедем. Потерпи еще немножко.

Эльдис не отвечала. Великан исчез, но было слышно, как он возится с чем-то на кургане. Потом вернулся, стал шарить по седельным сумкам своего коня. Вытирая лицо рукавами и подолом когда-то праздничной, а сейчас грязной и насквозь холодной одежды, Эльдис скорее с изумлением, чем с радостью, осознала наконец, что случилось: она спасена, темные альвы остались без жертвы, ранняя гибель отменяется.

– Ты кто? – наконец сумела выговорить Эльдис.

– Ох, ты же замерзла! – сообразил великан и шепотом выбранил сам себя. – Сейчас.

Плечи и голову Эльдис накрыла большая пушистая шкура.

– Можешь встать? – снова спросил великан, но тут же махнул рукой. – Держись за меня!

Подхватил Эльдис на руки и посадил на коня перед седлом. Во всей его фигуре, в каждом движении длинных рук и ног ощущалось что-то знакомое, но Эльдис не могла собраться с мыслями. Главным потрясением для нее было именно спасение, а кто это сделал, казалось не слишком важным. Главное – за ней пришел живой человек!

– Держись за гриву! – велел тем временем освободитель, и Эльдис послушно вцепилась окоченевшими пальцами в густой конский волос. Без указаний великана она едва ли догадалась бы это сделать. Все же девушка еще плохо понимала, на каком свете находится – вокруг царила та же холодная тьма.

Великан тем временем сам вскочил в седло и велел:

– Держись за меня! Крепче держись, сейчас быстро поскачем!

Эльдис выпустила гриву, прислонилась к груди великана и обхватила его за пояс. Толстая шерстяная ткань плаща показалась очень теплой на ощупь, и она поспешно приникла к своему спасителю, надеясь согреться.

– Ухватилась? – шепнул тот, подбирая поводья. – Поехали!

Конь тронулся с места. Эльдис прижималась к груди великана, и от движения, от близости живого человека кровь быстрее побежала по ее жилам, тепло понемножку стало проникать в застывшие члены, дрожь унялась, дышать стало легче. Эльдис положила голову на плечо великана и закрыла глаза. Конь мчался через темноту, но Эльдис уже не боялась: она была не одна. Чувства и память возвращались. И вдруг девушка сообразила, чей голос разговаривал с ней и чья светловолосая, в тонких кудряшках голова мелькает во тьме. Это же Гейр сын Кольбьерна!

Если бы Гейру еще вчера предсказали, что он пойдет наперекор обычаям и желаниям всего рода, помешает отдать погибшему брату последний погребальный долг, он ни за что не поверил бы. Да и сейчас, мчась по темным долинам с дрожащей девчонкой перед седлом, не верил, что сделал это. И ведь как хорошо, как ловко, как умело сделал! Такое бы умение, дерзость, решительность да на что-нибудь другое! И ремни собрал, и все «приданое» затолкал в седельные сумки, как будто его забрали альвы, и мед с пивом вылил в землю. И даже черный камень размером с конскую голову из ручья притащил! Мысленно оглядываясь, Гейр придирчиво проверял, не упустил ли чего-нибудь, и все равно не мог поверить, что сделал это. Вроде все в порядке: следов не останется, свежая земля на кургане ночью подмерзла и не проминалась под ногами, ремни он нарочно резал только в одном месте, чтобы не потерять в темноте ни одного обрывка… А камень что – он камень и есть. Он будет молчать, и теперь ни один колдун не определит, был ли он когда-нибудь темным альвом или так и лежал камнем с тех пор, как Светлые Асы разбрасывали Имировы* кости…

И как такое только в голову могло прийти! Если бы Гейру рассказали про другого парня, который пожалел девчонку, сестру кровного врага, и из-за нее лишил родного, бесчестно убитого брата посмертной охраны подземных владык, он счел бы его бессовестным безумцем с трепетным сердцем кобылы и глиняной головой. Но вот она, сокровище с сопливым носом, прижимается к груди, как младенец к матери. И сейчас Гейру было все же спокойнее, чем на поминальном пиру, когда все люди сидели в теплом доме, пили пиво и ели горячее мясо, а маленькая, глупенькая, ни в чем не повинная девушка лежала связанная на холодной земле и ждала, когда за ней придут. Ее жалобные крики, ее плач стояли в ушах у Гейра, от них кусок застревал в горле. Он старался гнать прочь неуместную, глупую жалость, но вдруг подавился, да так, что слезы полились градом и дядька Хальм долго колотил по спине, пока Гейр не смог снова вздохнуть. И тогда он поднялся, рукавом вытер слезы, кивком поблагодарил родича и вышел. Знак богов.

Когда человек чего-то хочет, любая мелочь сойдет за знак богов.

Почему-то Эльдис никак не связывалась в сознании Гейра с Вигмаром сыном Хроара. Он просто привык видеть ее рядом с Лисицей, но между ними не было никакого сходства, да и дочерью Хроара ее не называли, и Гейр считал ее кем-то вроде воспитанницы Хроара и Хлоды. Да, отныне ненависть и месть Вигмару Лисице станут целью жизни всякого, в ком течет кровь Стролингов. Но трудность для Гейра состояла в том, что Эльдис тут как бы ни при чем.

– Ты там жива? – шевельнув плечом, вслух спросил он, когда Поле Павших осталось далеко позади. – Эй! Невеста свартальвов!

– А? – Тяжелая голова Эльдис приподнялась, и в хриплом голосе звучало столько растерянности, что Гейр пожалел, что разбудил девушку.

– Ничего! – Гейр передумал разговаривать. Внезапно ему стало стыдно перед ней самой за свой непонятный поступок. – Спи давай. Еще не скоро приедем.

– А куда мы едем? – наконец догадалась спросить Эльдис.

– К Гриму Опушке. Он ведь с вами дружил? Он тебя примет и спрячет. Отдашь ему это все золото и все прочее.

– Да. Он меня примет. И Гюда, и Асдис… – забормотала Эльдис, вспоминая хорошо знакомую семью. Ощущение жизни и память вернулись к ней во всей полноте, она разом вспомнила все, что предшествовало ее спасению от каменных врат Свартальвхейма. – Ой! – вскрикнула она. – А как же… А где…

Гейр невольно напрягся; Эльдис почувствовала это и осеклась, не решилась произнести имя Вигмара.

– А как же Хроар? И Хлода? – спросила она чуть погодя. – Они же ищут меня.

– Хроар уже никого не ищет! – зло ответил Гейр. Но тут же пожалел Эльдис, которой предстоял такой тяжелый удар, и он добавил помягче: – Его уже нет. Он…

Эльдис вскрикнула. Конечно! Сидя в чулане усадьбы Оленья Роща, она беспокоилась о себе и о Вигмаре, а подумать о Хроаре и родной усадьбе ей не пришло в голову. Безногий хозяин тоже казался «ни при чем». Но ведь Стролинги думали иначе!

В испуге она отстранилась от человека, причастного к смерти ее названого отца, но порыв ветра показался таким нестерпимо холодным, что Эльдис, не думая, снова прижалась к груди Гейра и только потом спросила:

– Вы… вы убили его?

В голосе ее густо дрожали слезы; Гейр уже предчувствовал, как их холодный поток льется ему за ворот и ползет по груди.

– Мы предлагали ему выйти вместе со всеми, – сдержанно, стараясь подавить чувство вины, ответил он. – Мы всех выпустили: и женщин, и челядь, и даже хирдманов. И ему предлагали выйти. А он не захотел. Ваш один хирдман, такой… с обгорелой бородой… Не знаю, как его зовут. Он сказал, что Хроар отказался выходить и сам выбрал сгореть вместе с домом.

Ответом послужили всхлипы. Эльдис оплакивала Хроара, дом, Вигмара – все, из чего складывалась ее прежняя жизнь и что утрачено безвозвратно. И Гейр не утешал ее: так и нужно. Прошлое должно быть оплакано.

Эти мысли были слишком мучительны и для самого Гейра, и он подхлестнул коня, стремясь скорее довезти Эльдис до Грима Опушки, сбыть с рук и постараться забыть о ней и о своем безрассудстве. Его терзало чувство вины перед родичами, чувство вины перед Хроаром и Эльдис – с такой непримиримой яростью, как это возможно только в восемнадцать лет, когда человек взрослеет, и поначалу кажется, что именно он отвечает в этом сложном мире решительно за все. Он и никто другой. А на самом деле отвечает род! Отвечают отец и дядьки, братья и деды, умершие предки, и среди их множества твое мнение ценно только тогда, когда служит общему благу. И твоя собственная ответственность не больше твоей доли за общим столом. Но вот почему-то предки и родичи могли пить пиво возле горящего очага, зная, что в ночной темноте молоденькая девушка, почти ребенок, рыдает от ужаса и чувства обреченности, лежа на стылой земле. А он, Гейр из рода Стролингов, четвертый сын Кольбьерна, – не мог. Здесь кончился род и начался он сам.

На стук Гейра выскочила старая Боргтруд. Она не удивилась, как будто заранее знала, что среди ночи к ней приедет девушка, которой уже полагается быть в нижних мирах, и привезет ее парень, которому полагается желать ей беспрепятственного путешествия в Свартальвхейм.

– Давай сюда! – сказала старуха, снимая обессиленную Эльдис с коня. – У меня и огонь горит, и вода теплая есть. Я ее медвежьим салом разотру – и не чихнет завтра.

– Возьми там у нее! – крикнул Гейр вслед старухе. – Там ожерелье и два браслета…

Но Боргтруд уже ушла с Эльдис в дом, за порогом послышались изумленные восклицания домочадцев. Гейр постоял, потом снова сел в седло и медленно поехал прочь. Что-то подсказывало ему, что нет надобности просить старуху о сохранении тайны, – она и так никому ничего не скажет. А ему надо возвращаться домой, чтобы там с решительным лицом слушать разговоры о будущей мести. И стараться не вспоминать о собственном безумстве, потому что внятно объяснить свой поступок Гейр все равно не смог бы. Вдруг вспомнилось залитое слезами, искаженное горем, но все равно прекрасное и горячо любимое лицо Рагны-Гейды, и Гейр устыдился только что сделанного. Он чувствовал себя преступником, предавшим и брата, и сестру, которая не осушает слез и ждет от родичей достойной мести. А он? Проявленная слабость казалась глупой и детской, но опомниться – поздно.

Ударив коня плетью, Гейр поскакал быстрее, прикидывая, успеет ли домой до рассвета. Ночи заметно удлинились – может быть, и успеет. Гейр все погонял и погонял коня, надеясь оставить позади глупую растерянность и стыд, и сжимал зубы, стараясь таким образом укрепить свой дух. Он еще не знал, что от себя не убежишь.

На рассвете Эльдис проснулась на лежанке возле Гюды, большой и теплой, как корова. Спину ломило, горло болело, голова казалась неподъемно тяжелой. Нос щекотал длинноволосый мех волчьей шкуры. Эта шкура почему-то казалась драгоценностью. И Эльдис вспомнила. Вспомнила, что эта шкура, оставленная ночным великаном по имени Гейр сын Кольбьерна, теперь составляет почти все ее земное достояние. У нее больше нет ничего – ни дома, ни родных. Кости Хроара погребены под обломками пожарища, Хлода и Хамаль нашли, должно быть, приют в чужом доме, подальше от Стролингов. А Вигмар…

Эльдис не знала, где он теперь, ее брат, ее друг и главный защитник. Одно было ясно: сюда, на Квиттингский Север, Вигмару закрыт путь так же прочно, как если бы их и правда разделили каменные врата подземного мира.

Кто больше всех выиграл от истории с жертвоприношениями в святилище Гранитный Круг, так это Бальдвиг Окольничий, хельд из Рауденланда. Его дружина насчитывала всего двенадцать человек, а теперь в ней стало пятнадцать: по крайней мере, сам Бальдвиг утверждал, что Вигмар Лисица стоит троих.

Конь не дотянул до усадьбы Бальдвига совсем немного – Вигмар прошел пешком только одну короткую долину и низкий перевал. И успел в последний миг: дружина Бальдвига уже поднялась и седлала коней.

– Вигмар! Вот так гость! – Увидев в воротах знакомую фигуру с копьем на плече, Бальдвиг изумленно хлопнул себя по бокам и схватился за морду вырезанного на столбе деревянного змея, оберегаясь от наваждения. – Вигмар сын Хроара, это ты? Или тролли… Или ваша таинственная лисица-великан морочит меня?

Хирдманы, домочадцы, женщины, несколько умерив суету, с любопытством разглядывали Вигмара. За спиной хозяина мелькнуло молодое женское лицо в обрамлении серого вдовьего покрывала и снова скрылось.

– А разве ты приглашал в гости троллей или даже Грюлу? – устало спросил Вигмар. Сейчас ему не хотелось шутить.

Собственный голос отдавался в ушах гулким звоном, и казалось, что он говорит слишком громко. Остановившись перед входом в дом, Вигмар оперся на длинное древко Поющего Жала, чтобы не шататься: в ногах ощущалась слабость, а ум отказывался решать, во сне все это происходит или наяву. Нечто подобное бывает, когда пройдешь через ночь от зари до зари. И особенно – если стараешься не вспоминать оставленное за спиной. Длинную пустынную ночь, навек отделившую тебя от прежней жизни…

– Нет, я приглашал тебя. Но на достойную встречу у меня едва ли достанет времени – мы совсем собрались ехать. Впрочем, заходи в дом.

Бальдвиг наконец разглядел необычный вид гостя и понял, что тот неспроста явился к нему на заре. Бальдвиг Окольничий не умел удивляться, а вместо этого стремился дойти до сути каждого странного явления.

Вигмар вошел в дом, сел на указанное место, выпил предложенную чашу со слабым светлым пивом и повертел пустую посуду в руках, словно впервые видел подобный предмет.

– Не сочти меня неучтивым, если я сразу спрошу, что привело тебя в мой дом, – осторожно начал Бальдвиг, сбоку разглядывая лицо гостя – такое знакомое, но странно потемневшее, утомленное, с полуопущенными веками, отмеченное печатью тяжелого внутреннего чувства. – Я не стал бы никого торопить, но если мы не отправимся сегодня, то не успеем к сроку на тинг, и тогда все пойдет прахом… А нет ли у вас каких-нибудь новостей?

– Да так, безделица, – бросил Вигмар, не отводя глаз от узора на бронзовой чаше. Ему казалось, что он все еще скачет, в голове бродил звонкий туман, язык сам метал слова, не советуясь с рассудком. – Один человек хотел получше рассмотреть мое копье, но поскользнулся и упал. Да так неудачно, что наконечник было видно со спины.

Бальдвиг открыл рот, но тут же закрыл его снова. Что тут сказать? «Да что ты говоришь!» – сам не глухой, слышал. «Не может быть!» – еще как может. «Вот так беда!» – это смотря для кого.

– Ну, что ж… – рассудительно выговорил он наконец, не удивляясь и не ужасаясь, лишь вглядываясь в лицо гостя и стараясь понять его нынешнее настроение. А вот это сделать по замкнутому и застывшему лицу Вигмара было нелегко. – Я всегда знал, что ты не трус. А тот неудачливый человек, как видно, в это не верил и захотел сам убедиться.

– Да, – деревянным голосом ответил Вигмар, подняв наконец глаза, но посмотрел не на хозяина, а на стену перед собой, словно разговаривал именно с ней. Он еще не привык к своему новому положению среди людей, и вести беседу, обращаясь к чаше или стене, было легче. – Тот человек все время бранил мои стихи. Ты же понимаешь, такого ни один скальд не потерпит.

– Ну, мы не так привередливы! – вынес решение Бальдвиг и бодро хлопнул себя по коленям. – Можешь быть уверен – у меня твои стихи понравятся всем. Я рад твоему приезду. Мне нужны решительные люди… и хорошие скальды, кстати, тоже. Мне предстоят такие дела, что ни меч, ни складный стих не будут лишними.

Так и получилось, что ближайший вечер Вигмар сын Хроара встретил уже довольно далеко, в дневном переходе на север от каменного кабана, на земле раудов. С каждым шагом он чувствовал, как все дальше и дальше уплывает назад земля квиттов и с ней вся его прежняя жизнь. Больше ему не видать родных долин, не слышать знакомых голосов.

Сначала Бальдвиг Окольничий поехал к одному из своих братьев, Старкаду, жившему дальше на северо-востоке. Тот хоть и был старшим, но, как успел в первый же день заметить Вигмар, во всем полагался на Бальдвига и шагу не делал без совета. Ему уже перевалило за пятьдесят, он сильно растолстел, обленился, и все его существо, как казалось, стремилось к земле: поросшие светлой бородкой обвислые щеки, покатые жирные плечи, огромное брюхо. Даже внешние уголки глаз скашивались книзу, отчего Старкад казался вечно дремлющим, даже когда сидел в седле. На Вигмара он сразу посмотрел с подозрением, не ожидая ничего хорошего от человека, который убил кого-то у себя на родине. Но брат сказал: так надо – и Старкад успокоился.

Потом они вместе направились еще к каким-то родичам. Вигмар не слишком разбирался, каким путем они едут, а понял только, что перед тяжбой Бальдвиг собирает родню, чтобы приехать на тинг во всей силе.

– Помнишь, я говорил тебе о тяжбе с Оддульвом Весенней Шкурой? – сказал ему Бальдвиг еще в первый день пути. – Оддульв, как слышно, приболел и ему трудно сидеть в седле, а все Дьярвинги горазды только кричать. Без Оддульва они все равно что без головы. В прошлый раз они завели разговор о выкупе за спорную землю. Если конунг нас поддержит, то Оддульв заплатит. У нас назначена с ними встреча на тинге.

– И я не удивлюсь, если нас ждет предательство! – предрек Старкад с мрачной решимостью героя, привыкшего стойко встречать многочисленные удары судьбы.

Бальдвиг покосился на брата:

– Ну, это едва ли. Хотя, сказать по чести, ни один меч не покажется лишним. Поэтому я рад, Вигмар, что ты поедешь с нами. Главное – чтобы нас поддержал конунг. А с нашим конунгом никогда не знаешь, чего ждать сегодня или завтра. Он ни с кем не хочет ссориться. Его прозвали Бьяртмар Миролюбивый. Но уж про его старшую дочь и про сына этого не скажешь. Прямо говоря, никогда не знаешь, кого он послушается завтра. Поэтому у нас каждый должен сам позаботиться о себе. Его старшая дочь, йомфру Ульврун, та, что замужем за Ингимундом Рысью…

Вигмар кивал, но слова Бальдвига большей частью зависали в воздухе и растворялись, не достигая его ушей. На душе у беглеца было так тяжело и пусто, словно копье пробило его собственное сердце. Он убил самого себя. Шагая пешком или покачиваясь в седле, на лежанке в чужом доме, перед чужим очагом – везде ему мерещилась огромная дыра, из которой тянуло холодом потусторонних миров. Ударом копья он пробил эту дыру и толкнул в нее своего врага – а теперь она грозила затянуть и его самого. Одной жертвы ей мало. Смерти только покажи дорогу… Вигмар ворочался без сна ночью, а днем ехал, задумавшись и не в силах охватить умом ни одной стоящей мысли. И вокруг него, и внутри все было чужим и неприветливым.

На третий день отряд приблизился к истокам реки Бликэльвен. Плоская равнина с густым лесом нагоняла на Вигмара тоску. Доблестный зять Старкада, из-за которого Бальдвигу пришлось ездить занимать серебро (можете смеяться, но его тоже звали Атли), увлеченно насвистывал песню. Она показалась Вигмару знакомой; перехватив взгляд квитта, Атли запел, задорно поглядывая на молчаливого угрюмого слушателя:

Смотрят с небес властелины бессмертные: Молнией мчит Золотая Щетина. К Золотому озеру грозный приблизился, Тюр не стерпел, – так ведется сказанье.

А, вот это что! В памяти Вигмара с обжигающей ясностью вспыхнул вечер в святилище, серые бока гранитных валунов, освещенные пламенными отблесками, вдохновенно поющий Фридмунд Сказитель, насупленное лицо Рагны-Гейды с плотно сжатыми губами… А молодой рауд с длинными волосами, зачесанными ото лба назад, с заплетенной на затылке тонкой косой, весело продолжал, поглядывая, не рассердился ли квитт. Рауды почему-то думали, что жители Квиттинга злятся, если слышат песню о том, как Фрейр и Фрейя едва не отняли у них четверть страны.

Прянул Отважный из вышних чертогов, Мощной рукою он вепря подъемлет, Раудам больше земли не намерить — Бросил обратно посланника Фрейи.

«А у нас по-другому, – равнодушно отметил про себя Вигмар. – Фрейя прекрасная рано смеялась – Тюр ее вепря забросил обратно… Или как-то так».

Рауды вопросительно косились на квитта, дивясь его безразличию. Вигмар замечал и понимал их взгляды, но они не отзывались в его душе ни возмущением, ни гневом. Да пусть они поют, что хотят! Оскорбить может только тот, чье мнение что-то значит. А рауды для Вигмара не значили ничего. Умом он понимал, что среди этих людей ему, скорее всего, предстоит прожить всю оставшуюся жизнь, но для сердца существовали только квитты. Родное племя, для которого Вигмар умер. Как только Стролинги доберутся до Острого мыса, он немедленно будет объявлен вне закона.

Но о Стролингах беглец старался не думать и со злостью гнал прочь мысли о них и о своем «подвиге». На память всякий раз приходила Рагна-Гейда, и это было как удар. Вместе с Эггбрандом он убил и ее. Им больше никогда не увидеться. Она возненавидит его. А как же иначе?

Был отличный осенний день, желтые листья шуршали под копытами, переливались всевозможными оттенками на ветвях прибрежной рощицы, при каждом порыве ветра дождем летели с деревьев. Голубизна неба подчеркивала яркие краски листвы, в свежей прохладе струился острый, многогранный, чарующий аромат увядания. Снова умер добрый Бальдр, снова ушел в подземелья Хель. И плачет о нем все живое, всякая веточка и травинка, кроме одной великанши со странным именем Текк, что значит Благодарность… Правда, некоторые говорят, что этой великаншей обернулся коварный Локи, но зачем? Что он имел против Доброго Бальдра? И если даже мудрые Светлые Асы не могут жить в согласии, то чего же ждать от людей? Загадка.

В мире вообще очень много непонятного. Но Вигмар к двадцати пяти годам примирился со странностями земного, единственного известного ему мира и научился находить в нем немало прелестей. Разве это не замечательно: он изгнан с родины, лишен рода, любимая девушка возненавидела, он вынужден бродить в чужом племени, участвовать в чужих запутанных тяжбах, до которых ему столько же дела, сколько Тору до селедочного хвоста. Но вот – желтые листья сыплются прямо с голубого неба, стылый запах увядания бодрит, кровь бежит быстрее, и, несмотря на все, хочется жить – сам запах осени внушает веру в новую весну. Пока есть движение, есть и жизнь.

Поглядывая по сторонам, Вигмар старался привести свои мысли в согласие с окружающим покоем, но те, как своенравные кони, исподволь сворачивали туда, куда он не хотел их пускать. Вон желтый лист слетел с березы, красиво кружась, и упал на воду, как маленький кораблик… Теперь Бликэльвен понесет его вниз по течению, к далекому Золотому озеру. Между прочим, этот лист будет проплывать и мимо Оленьей Рощи. А Рагна-Гейда, быть может, будет сидеть на своем любимом пригорке и смотреть в воду – и увидит его… Но едва ли она при этом будет думать о Вигмаре с теми же чувствами, что он о ней: с той же мучительной нежностью и жгучей тоской, обличающей неумершую любовь, которая теперь тоже – вне закона… Только там, где она, и светит настоящее солнце. «В небе Суль напрасно скачет – свет лишь там, где Рандгрид гривен…» Еще не здорово, но уже легче. Томящее чувство любви можно зачаровать стихами так же, как и любое другое. Покачиваясь в седле и глядя на желтый ливень, Вигмар подбирал строчки, словно нанизывал свою тоску в связки и выбрасывал вон. А внутри оставалось только это: ясное голубое небо, золотистые переливы листвы, пронзительный, тонкий, томительный запах увядания. Это был покой, и Вигмар себя самого ощущал беспечальным листком, который река несет куда-то вдаль. От него ничего не зависело, и в этом обнаружилась новая, неожиданная для Вигмара отрада.

Глава 12

По дороге к Островному проливу Эрнольв много думал о своем последнем вечере в Аскефьорде. Утром, когда он во главе дружины выезжал из ворот усадьбы Пологий Холм, явилось чудное видение: сквозь рассветный туман, густой и белесый, мчалась через невидимую долину маленькая золотоволосая валькирия верхом на маленькой вороной лошадке. «Эрнольв, подожди! – кричала она. – Я догадалась! Я потом догадалась! Это он назвал то самое имя! Назвал того, кто тебе нужен! Это твой квиттинский побратим!» Эрнольв замахал рукой. Поняв, что услышана, валькирия придержала лошадь и тоже помахала ему на прощание.

– О ком это она? Кто кого назвал? – весь день приставала Ингирид, но Эрнольв только отмахивался. Уж кому он не собирался рассказывать о своей встрече с троллем из Дымной горы, так это своенравной девчонке. И чем больше он думал, тем яснее становилась правота Сольвейг. В самом деле – зачем бы бергбуру понадобилось называть совсем чужого человека, до которого обитателям Аскефьорда нет никакого дела? Старый хитрец знал, какой вопрос мучит Эрнольва: не имена будущих эйнхериев* хотел он услышать той жутковатой и таинственной ночью. Ему нужно было имя человека, о котором он постоянно думал. Конечно, когда не думал о Свангерде.

За этими размышлениями путь до Островного пролива показался Эрнольву совсем не долгим. Гораздо больше истомилась Ингирид: она твердила, что они едут уже целых полгода и приедут никак не раньше Середины Зимы; она осыпала упреками Эрнольва, который, по ее мнению, выбрал самую длинную дорогу, чуть ли не через дикие леса бьярров, а потом принялась проклинать ведьм и троллей, которые запутали и вовсе украли путь. В другое время ее жалобы и брань сильно досаждали бы миролюбивому Эрнольву, но сейчас ему было не до того. Да и мысль, что все это он слышит в последний раз, значительно поднимала ему настроение.

Вопреки предсказаниям Ингирид и к большому ее удивлению, они добрались до Островного пролива без каких-либо неприятностей в пути и поспели еще до начала тинга. Но в конунгову усадьбу уже набилось столько народу, что Эрнольв едва сумел протолкаться к высокому почетному сиденью Бьяртмара Миролюбивого, чтобы предъявить тому повзрослевшую дочь.

– Торбранд сын Тородда, конунг Фьялленланда и мой родич, а также мой отец Хравн сын Халльварда передают тебе пожелания здоровья, достатка и благополучия! – приветствовал он Бьяртмара конунга. – Торбранд конунг и мой отец рассудили, что твоя дочь йомфру Ингирид уже достаточно взрослая и больше не нуждается в заботах воспитателя.

Сама Ингирид с обычной своей самоуверенностью оглядывалась, обшаривала настырным взглядом все, что попадалось: от резных столбов у почетных сидений до лиц своих ближайших родичей, которых почти не знала. На отца бросила короткий взгляд и сразу отвернулась: Бьяртмар конунг не из тех людей, которыми хочется любоваться. Его вид мог бы разочаровать дочь, но он ведь был конунгом, и Эрнольв знал, что ради ожидаемых почестей Ингирид смирится и с худшим. А в гриднице, увешанной ткаными коврами и дорогим оружием, заполненной нарядными гостями, нашлось на что посмотреть и помимо хозяина. Ни следа смущения или робости не нашлось на свеженьком личике Ингирид, и она откровенно радовалась, что столько глаз приковано к ней: такой юной, длинноногой, нарядной.

– Вот уж это они рассудили неверно, хотя люди все на редкость умные! – захихикал Бьяртмар конунг, осматривая Ингирид с отстраненным любопытством, как будто и не считая за собственное порождение. – Как раз теперь ей и нужен строгий присмотр!

– Ты мудр, Бьяртмар конунг! – Эрнольв поклонился со счастливым чувством избавления. – Но за девушкой, годящейся в жены, должен присматривать ее отец, не так ли?

– Пожалуй, да. – Бьяртмар задумчиво кивнул, потер тонкими пальцами вялый подбородок, покрытый седым пухом, снова оживился. – А ведь если бы ты не назвал себя, Эрнольв сын Хравна, я едва ли узнал бы тебя! Ты так переменился…

Бьяртмар с лукавым сочувствием повел рукой, точно не находил слов. Краем глаза он посматривал, насколько сильно его слова заденут гостя. Но Эрнольв уже привык к подобным намекам.

– Теперь ты понимаешь, конунг, как сильно мне хотелось вернуться домой! – заявила Ингирид. – Там в Аскефьорде все такие!

Бьяртмар конунг захохотал, передергивая костлявыми плечами. Кое-кто вокруг засмеялся тоже. Эрнольву бросились в глаза лица двух давних знакомых: Ульвхедина ярла и Ульврун, старших детей Бьяртмара конунга. Лица эти выражали немного сочувствия ему и очень много беспокойства. «О светлая Фрейя! – легко читалось в глазах йомфру Ульврун. – Неужели эта маленькая троллиха теперь поселится у нас?» И тогда Эрнольв сам им посочувствовал.

Дружина Бальдвига Окольничего подъезжала к Островному проливу под вечер. Последняя часть пути пролегала по берегу моря, и часто глазам открывалось серо-голубоватое пространство владений великана Эгира. Дорога шла мимо вершин фьордов, вода то скрывалась за прибрежными горками, то снова показывалась, но море не давало забыть о себе ни на миг: до слуха долетал глуховатый далекий гул, ветер нес острый запах морской солоноватой свежести, особенно заметный для Вигмара, привыкшего жить в глубине полуострова и бывавшего у моря не чаще одного раза в год.

На берегах фьордов то и дело попадались земельные и промысловые знаки: высокие камни с выбитой руной Одаль – «наследство». Пониже нее виднелись несколько рун, обозначавших имя местного хельда. Вигмар оглядывался вокруг, посвистывая от удивления.

– Никогда в жизни не видел столько «наследств»! – делился он с Атли (зятем Старкада). – У вас что, нет ни одного свободного фьорда?

– Здесь, пожалуй, нет. Тут хорошая земля, богатые рыбой фьорды и тюленей много. И к конунгу, опять же, близко, – рассудительно отвечал Атли.

Приглядевшись к квитту, он стал держаться поближе, решив, что два таких героя должны стать друзьями. Отчасти Атли завидовал Вигмару, убившему знатного человека, а не какого-то там хирдмана, отчасти гордился своей сильной родней: ему-то не пришлось после свершения подвига бежать, как зайцу, бросив дом и родичей.

– А это хорошо – близко к конунгу? – недоверчиво спрашивал Вигмар.

Он сильно сомневался, что близость к конунгам, хевдингам и прочим знатным людям может принести хоть что-то хорошее. По крайней мере, его собственный опыт говорил об обратном.

– Как сказать. – Атли пожал плечами. – Приходится подати платить каждый год, зато больше никто не грабит.

Местность становилась все оживленней: домики, усадьбы, клочки пашен, каменные изгороди пастбищ тянулись сплошной полосой, по сторонам дороги толпились дети и пастухи, разглядывая проезжающих. То и дело на берегу попадались сушилки для рыбы, сколоченные из потемневших жердей, и над каждой возвышался вырезанный на доске знак Одаль, походивший на неусыпно стерегущий лик.

Стали встречаться землянки, обитаемые во время тинга, и многие из них уже были покрыты. Вооруженные и нарядные мужчины расхаживали по берегу и вдоль дороги, криками приветствовали друг друга, разговаривали стоя, сидели у костров и на порогах землянок. Вигмару вспомнился квиттинский тинг Острого мыса, где он не раз бывал, когда еще сохранял хорошие отношения со Стролингами и Ингстейном хевдингом. Скоро съедется и тинг Острого мыса. И он, Вигмар сын Хроара, скоро уже будет не… Его, так сказать, совсем не будет. Потому что человек вне закона – это не человек.

– Нам ехать подальше, наша землянка за усадьбой, – прервал его мысли Атли. – Возле самого Поля Тинга. Правда, скорее всего, конунг нас всех пригласит к себе в дом. Тесновато, зато почетно!

– Я предпочел бы простор, – немедленно отозвался Вигмар. После жертвоприношения в Гранитном Круге ему не казалось большим счастьем опять оказаться в тесной толпе.

Почти все удобные для стоянки места на берегу были заняты кораблями. Из любопытства Вигмар скользил взглядом по высоким штевням, резным бортам, бочкам и мешкам, сложенным возле мачты. Кое-где возле товаров уже спорили продавцы и покупатели. Вигмару вспомнился «Олень» с его железом, так глупо и не вовремя потерянный. Если бы конунгу фьяллей не понадобился чужой корабль, то, возможно, ничего бы не случилось: ни раскапывания кургана, ни копья, ни стихов… Ничего. И не ехал бы он сейчас среди чужих людей на суд чужого конунга. А впрочем… Вигмар подумал и решительно затряс головой. Его любовь к Рагне-Гейде все равно выросла бы, потому что началась гораздо раньше, и родилась бы при любых условиях, лишь бы были они двое: он и она. И все равно он оказался бы оторван от нее безнадежным раздором, и ехал бы сейчас среди чужих людей по чужой земле, сберегая в глубине души надежду когда-нибудь вернуться…

Усадьба Островной Пролив даже стойкого Вигмара поразила шумом и многолюдством. Хозяйский дом под высокой дерновой крышей, где на углу прилепилась даже небольшая стройная березка, дрожащая на верховом ветру золотыми листочками, едва виднелся из-за множества пристроек, спальных покоев, кладовок и погребов. Двери четырех или пяти гостевых домов были раскрыты настежь, везде ходили, говорили, бранились и смеялись люди. С заднего двора несло густым свиным духом – рауды почитали свиней за священных животных Фрейра и Фрейи, да и сами обожали их мясо.

Кто-то из конунговых гестов узнал приехавших, и вскоре им сделали приглашение зайти в дом. Бьяртмар конунг сидел со своими людьми за столом; впрочем, во время тинга и больших годовых праздников это обычное занятие конунга: всякий приходящий может сразу выяснить меру его милости к себе, получить свою награду или наказание. Дальний конец длинной гридницы терялся в полумраке, хотя там горел отдельный очаг, блестело на стенах оружие, а судя по долетавшему гулу, на том краю тоже пировали вовсю, не обращая внимания на происходящее впереди. В той половине, что ближе к дверям, было относительно просторно.

– Идите сюда, мои друзья, я рад вас видеть! – послышался голос из середины палаты.

Бальдвиг первым приблизился к почетному сиденью конунга, за ним подошли остальные. Вигмар глянул – и прикусил губу, чтобы не оскорбить конунга непочтительно-изумленным свистом. Не такого он ждал! До сих пор ему приходилось видеть только квиттинского конунга Стюрмира – вот это конунг так конунг! Могучий, рослый, суровый, брови нахмурены, в лице строгость, полуседые волосы спадают ниже плеч! Метельный Великан! Словом, загляденье. А этот… Бьяртмару больше пристало бы править в каком-нибудь из троллиных племен – ведь и троллям полагаются свои конунги. Росту он, правда, был довольно высокого, но худощав и узок в плечах, да еще и сутулился. Седые волосы с легким налетом заблудившихся в снегу темных волосков не встречались с гребнем уже много дней, косичка на затылке расползлась и свалялась. Неужели нет во всей усадьбе ни одной женщины, которой он доверил бы себя расчесать? Но самым странным было лицо. Длинный и прямой нос конунга сильно выдавался вперед и первым наводил на мысль о троллях; оплывшие, отвислые щеки покрывала густая сеть красных прожилок. Кожа на нем была дряблая, нездоровая, под глазами темнели серые полукружья с тонкими густыми морщинками. Широкая верхняя губа совсем прикрывала тонкую нижнюю, подбородок порос седым пухом. Бьяртмар конунг не выглядел жестоким или зловредным, но Вигмар внутренне содрогнулся: так сильно не хотелось ему иметь дело с этим человеком.

– А это кто с тобой? – Вигмар почувствовал внимательный взгляд. – Я вижу, что родом он из твоих соседей, Бальдвиг, из квиттов. Пусть подойдет поближе, а то тут темно, я не вижу, – дряблым и слащаво-вежливым голосом попросил Бьяртмар конунг.

Вигмар сделал несколько шагов к почетному сиденью.

– Да будет достаток в твоем доме, конунг, и счастье всем твоим делам! – сказал он.

Бьяртмар закивал в ответ на приветствие, склоняясь с высокого сиденья и подслеповато щурясь, отчего его лицо стало еще гаже, и Вигмар с трудом удержался, чтобы не сделать шаг назад. Троллячий хвост, как же люди годами живут с ним в одном доме?

Конунг разглядывал его долго, а это служило хорошим знаком, и Бальдвиг приободрился. Зная о собственном уродстве, Бьяртмар любил окружать себя красивыми людьми. Вигмара не всякий назвал бы красавцем, но опытный Бальдвиг видел, что его квиттинский друг приглянулся конунгу. Жизненная сила, здоровье, уверенность в себе, проступающие в каждом движении и в каждой черте, любого человека сделают привлекательным.

– Лицо у него решительное, а глаза такие, что не хотел бы я сойтись с ним на узкой тропинке! – сказал наконец Бьяртмар, и его широкая верхняя губа зашлепала, как будто пытаясь прожевать усмешку. – Это отличный боец, но все же я не назвал бы его удачливым.

Бьяртмар конунг произнес последние слова с оттенком сожаления, но все же Вигмар не почувствовал благодарности за похвалу. Прошло совсем немного времени, а он уже хорошо понимал, почему Бальдвиг считал необходимость обращаться за помощью к собственному конунгу несчастьем.

– Ты многое подметил верно! – спокойно ответил Бальдвиг, взглядом призывая Вигмара к молчанию, хотя тот и не думал подавать голос. В чужом месте следует сначала оглядеться. – Этот человек действительно из квиттов, его зовут Вигмар сын Хроара. И про него не скажешь, что он боится испытывать свою удачу.

Вигмар сохранял спокойствие, хотя слова Бьяртмара сильно задели его. «Не кажется удачливым человеком!» В последние дни Вигмар и сам сильно усомнился в своей удаче. Всю жизнь он в нее верил – однако норн приговор у мыса узнаешь, как когда-то сказала шаловливая лисичка Грюла, и погибнуть в волнах можно и у безопасного берега. Да, не каждому повезло бы уйти живым от полчища фьяллей с племянником Торбранда Тролля во главе, не каждый добыл бы драгоценное копье из рук мертвого оборотня. Не каждый добивался любви лучшей невесты в округе и терял ее так нелепо и страшно! Сжав зубы, задержав дыхание, Вигмар старался пересилить душевную боль, как пережидают боль телесную, если уж ничего нельзя поделать. Рука нашла и крепко сжала амулет, висевший на шее под одеждой, – золотой полумесяц с пятью рунами. «Это принесет тебе удачу!» – убежденно обещала Рагна-Гейда. И вот…

– Пусть это не покажется вам праздным любопытством, – продолжал Бьяртмар, словно угадав, что Вигмару именно так и показалось. – Ведь есть поверье, что знамение богов раудам чаще всего приносят чужеземцы. Вот и мне хотелось бы знать: не несет ли приезд твоего друга какого-нибудь пророчества нам?

– На это, конунг, я могу дать тебе только один ответ, – спокойно отвечал мудрый Бальдвиг. – Так говорили наши предки еще в Века Асов: поживем – увидим.

Большую часть приехавших с Бальдвигом конунг велел разместить в одном из отдельно стоящих гостевых домов. Но для самого Бальдвига и некоторых его людей хозяин нашел место в спальном покое хозяйского дома, где уже жили съехавшиеся на тинг гости. Похоже, конунга так забавляли суета и теснота в собственном жилище, что он готов был терпеть неудобства. Вернее, подвергать им других.

Ранним утром Вигмар прошелся на задний двор, а вернувшись, застал в сенях неожиданных гостей. Вернее, гостий. Две девушки увлеченно спорили о чем-то шепотом возле самых дверей покоя, подталкивая одна другую локтем. При этом они силились разглядеть что-то через щелку приоткрытой двери и не расслышали тихих шагов Вигмара.

– Да его тут нет, тут один Бочка! – разобрал он возбужденный шепот одной из них. – Где он, там другим не хватит места!

– Молчи, гусыня, ты ничего не понимаешь! Я сама видела, как Глюм повел его сюда вместе с другими! Он здесь, вместе с Окольничим! Иди зайди!

– Я боюсь! Сама зайди, если так хочешь! Тебе за это ничего не будет, а вот мне…

– Ну, хоть загляни! Надо же знать, где он!

– А я не подойду? – спросил Вигмар, которому надоело стоять и ждать, пока ему дадут пройти.

Обе девушки сильно вздрогнули и обернулись. Одна, пониже ростом и покруглее сложенная, присела в испуге, как курица, охнула и метнулась в бревенчатый переход, ведущий к девичьей. Вторая прижалась спиной к стене, как будто на нее лаяла собака, и замерла. В первые мгновения на ее лице отразился такой сильный испуг, что Вигмар даже удивился: квиттинские девушки при виде него не обращались в бегство. У него же нет шести рук и кабаньих клыков, как у Старкада. Не этого, конечно, сонноглазого Бальдвигова брата, а того, что жил в Века Асов и однажды пытался обмануть ложной жертвой самого Одина.

Вигмар не знал, что лицо его с резкими чертами, истомленное бессонницей и мучительными раздумьями, темные тени под пронзительными желтыми глазами делают хозяина похожим больше на оборотня, чем на простого человека.

– Кого ищешь, йомфру? – снова спросил Вигмар, вплотную подойдя к девушке.

Та молча смотрела ему в глаза. Она уже справилась с первым испугом, и на лице застыло надменное упрямство: хоть режьте меня на части, а ни слова не добьетесь. В санях было темно, однако Вигмар разглядел, что девушка совсем молода, не старше пятнадцати, но уже достигла расцвета: высокая, лишь на несколько пальцев ниже самого Вигмара, стройная, румяная. Трудно решить, красива ли она, но живость, какая-то тайная страстность, тлевшая в чертах лица даже сквозь натянутую личину надменности, успешно заменяла их правильность.

– Вот уж не думал, что у раудов такие красивые девушки вынуждены толкаться под дверью, когда им нужен кто-то из мужчин, – продолжал Вигмар, не дождавшись ответа. – У нас таким не дают скучать. У нас от тебя хозяйка отгоняла бы хирдманов метлой.

– А у вас в квиттах все такие смелые? – язвительно спросила девушка.

– У нас в квиттах все смелые, но я пока не вижу, чего такого смелого совершил, – честно ответил Вигмар. Неудивительно, что незнакомая девушка его знает: квиттинский выговор было легко отличить от речи раудов, а других квиттов на конунговой усадьбе он пока не приметил.

– А того… – медленно проговорила девушка, сузив глаза, отчего ее лицо вдруг напомнило Вигмару настороженную и хитроватую мордочку куницы. – А того… что никто из раудов не станет подходить ко мне так близко, если он в своем уме! – вдруг быстро выкрикнула она, как кошка лапой, стремительно царапнула по лицу Вигмара ногтями всех пяти пальцев правой руки и со змеиным проворством кинулась прочь.

Но она не знала, что змеи и кошки разом маловато для того, чтобы одержать верх над любимцем пятнадцатихвостой Грюлы. Неуловимо быстрым движением Вигмар поймал ее за взметнувшиеся пряди волос, сильно дернул назад, перехватил за плечо и обеими руками припечатал к прежнему месту. Девушка вскрикнула от боли, лицо ее исказилось страданием, гневом и удивлением, она забилась, силясь освободиться, но Вигмар держал крепко и не давал двинуться. Через несколько мгновений девушка умерила яростные порывы, поняв, в какие железные руки попала, и только из упрямства продолжала дергаться. Вигмар наклонился, приблизив лицо к самым глазам пленницы, и тихо сказал:

– Не так быстро, кошечка. Плохи ваши дела, если мужчины раудов позволяют так с собой обращаться. А у нас девушки, не желающие никого подпускать к себе близко, сидят в девичьей возле хозяйки и не толкаются на рассвете у дверей мужских покоев. И если я тебя еще раз тут встречу, то так просто ты от меня не уйдешь. Все понятно?

Девушка молчала и только дышала порывисто и глубоко, словно сотни порывов разом терзали ее грудь и не позволяли вырваться ни одному слову. Вигмар склонился к самым ее губам, на миг замер, чувствуя, как она трепещет и прямо-таки излучает странную смесь гнева, волнения и растерянности, а потом резко отстранился и убрал руки. Девушка еще несколько мгновений стояла, как будто не веря, что вновь свободна, а потом резко метнулась в переход к девичьей и исчезла.

Вернувшись в покой, Вигмар лег на свое место. Вокруг раздавалось разнообразное сопение спящих, а торопиться ему было некуда. Вот так теперь ему и предстоит жить: ни хозяйских забот по усадьбе, ни гостей, ни свиданий, к которым он не успел привыкнуть и потому воспринимал каждое как подарок. Теперь он всем чужой и от всех забот свободен. И радости у него теперь маленькие: хотя бы то, что сегодня дружина Бальдвига никуда не едет и можно дремать, не торопясь перебираться из-под теплой овчины в жесткое седло.

Его руки еще помнили дрожь бессовестной девчонки с мордочкой куницы. Он сам не знал хорошенько, зачем понадобилось связываться с ней и почему он просто не прогнал ее от дверей. Почему бы не развлечься немного простому хирдману? Слишком тяжело жить, замкнувшись на мыслях о своих бедах.

– Что там такое? – услышал он шепот Бальдвига. Новый вожак, приподнявшись на локте, с тревогой глядел на Вигмара сквозь темные пряди, упавшие на лоб. – Ты с кем-то там говорил?

– Ерунда, – шепнул в ответ Вигмар. – Меня никто не трогал. Это женщина.

– Женщина?

– Ну, да. Какая-то девчонка из здешних. Сначала их пришло две, и они кого-то здесь искали. Не знаю, кто им понадобился. Поищут, когда все поднимутся. Больше, мне думается, они не станут нас тревожить.

Бальдвиг с облегчением усмехнулся и улегся снова. Пока ему тоже было некуда спешить.

Весь день Бальдвиг ходил по Долине Тинга, искал и навещал знакомых, обменивался новостями за весь прошедший год. А зачем еще, спрашивается, люди ездят на тинг? Когда же вернулись в усадьбу конунга, там уже готовился вечерний пир.

– Конунг просил тебя прийти со всеми твоими людьми, Бальдвиг, – сказал Окольничему один из гестов. – И с твоим рыжим квиттом тоже.

– За что такая честь? – быстро спросил Вигмар.

– За то, что ты не очень-то похож на других. А наш конунг любит все необычное. Это его забавляет. Ты еще увидишь.

– А я уже увидел, – ответил Вигмар.

Но оказалось, увидел он еще не все. В самом начале пира Вигмара поджидала неожиданность. Гридницу уже наполняли люди, гости ели, поглядывая на конунга в ожидании кубков богам. В середине женского стола, между двумя важными женщинами с шитыми золотом покрывалами на головах, он увидел утреннюю девчонку. На ней красовалась голубая шелковая рубаха с желтыми рукавами, синее платье, обшитое цветной тесьмой, скрепленное на плечах двумя серебряными застежками с позолоченным узором, огромными, с кулаки самой девчонки. Удивленный Вигмар пытался припомнить, как она была одета утром, и ему мерещились какие-то расплывчатые пятна обыкновенной серой рубахи и некрашеного шерстяного платья, в каких ходят служанки. А теперь при каждом движении ее рук звенели золотые браслеты, тонкие и витые, какие делают в землях уладов. До вскрытия кургана Гаммаль-Хьерта даже Рагна-Гейда не имела ничего подобного…

Вигмар задержал дыхание: железная рука стиснула сердце. Мелькнула отчаянная мысль: неужели это никогда не пройдет? Поселившаяся боль обещала стать вечной. Умом Вигмар понимал, что больше никогда не увидит Рагну-Гейду, но душа отказывалась в это верить. С такой мыслью невозможно было бы жить.

Вдруг девушка с золотыми браслетами подняла глаза и скользнула по лицу Вигмара надменным, подчеркнуто небрежным взглядом.

– Кто это? – не отводя глаз, Вигмар подтолкнул локтем сидящего рядом Старкада. – Вон та, в середине?

Оскорбленная таким явным любопытством девушка отвернулась, всем видом выражая равнодушную надменность.

– Какая? – Старкад лениво поднял глаза и вдруг охнул: – Что ты! На нее нельзя так пялиться!

– Я тебя не спрашиваю, что можно, а что нельзя. Ты мне можешь сказать, за какие заслуги ее посадили на лучшее место?

– А куда же ее еще сажать? Ведь это йомфру Ингирид, дочь Бьяртмара конунга. Она воспитывалась у фьяллей, а теперь ее привезли домой, чтобы конунг выдал ее замуж.

– Это правильно! – протянул Вигмар, снова поглядев на девушку и посмеиваясь над нелепостью утреннего происшествия. – Ей действительно нужен муж!

Ингирид дочь Бьяртмара снова посмотрела на Вигмара. Без труда угадав суть его короткой беседы с соседом, она ожидала увидеть на лице квиттинского нахала ужас и раскаяние. Но напрасно. Он бестрепетно встретил ее взгляд, а в его желтых глазах светилась откровенная насмешка. Похоже, он думал, будто утренняя встреча повредила чести йомфру гораздо сильнее, чем его собственной. То, что он сказал о скромных девушках, которые не толкаются под дверями мужских покоев, в десятикратной мере относилось и к дочерям конунгов. Вот уж кому там было совершенно нечего делать!

– Не слишком-то пяль на нее глаза, это может плохо кончиться, – предостерег Старкад. – Вон сидит сын ее воспитателя. Не знаю, как его зовут.

Проследив его взгляд, Вигмар охнул, а потом протяжно присвистнул. «Видал уродов! – так и отпечаталось в его мыслях. – Но таких!..» Неподалеку от конунга сидел рослый, широкоплечий мужчина с двумя светло-русыми косами над ушами, что указывало на племя фьяллей. Его лицо покрывала сетка мелких багровых шрамиков, какие остаются после «гнилой смерти». Один глаз был прикрыт, а второй смотрел из-под густой широкой брови так внимательно и настороженно, что становилось неуютно.

Эрнольву Одноглазому досталось место рядом со старшим (и единственным) сыном Бьяртмара конунга, Ульвхедином ярлом. Тому куда больше подошло бы имя Бьернхедин:[37] он был рослым, широкоплечим, не в пример собственному отцу, с красивыми русыми волосами и бородой. Кроме того, Ульвхедин ярл слыл неглупым человеком и хорошим собеседником. И славу эту немедленно подтвердил, почти сразу же заговорив о том, что больше всего занимало гостя.

– Я понимаю, все вы только рады избавиться от Ингирид, но ведь ты приехал не только из-за нее? – начал он. – Мы живем в оживленном месте, мимо усадьбы чуть не каждый день проходят торговые корабли. А все торговцы – болтливые люди. Говорят, нашему родичу Торбранду конунгу не повезло у квиттингских берегов?

– Да, пожалуй, – несколько рассеянно отозвался Эрнольв.

Он не отрываясь смотрел на рыжего квитта, который с самого начала пира обменивался с Ингирид многозначительными взглядами. Квитт был молод, но вид имел самоуверенный и даже дерзкий, как раз ей под стать. Девчонка старательно притворялась, что не замечает нахала, но Эрнольв слишком хорошо ее знал, чтобы обмануться. Рыжий квитт со множеством длинных кос, связанных сзади в хвост, очень и очень занимал дочь конунга.

Впрочем, не меньше незнакомец занимал и самого Эрнольва. Вчера вечером, едва услыхав первые слова, произнесенные с быстрым квиттинским выговором, он внутренне вздрогнул. Квитт! Сын того самого племени! Мало ли что могло привести его к Островному проливу? Но Эрнольв почему-то взволновался и рассматривал рыжего с внутренним трепетом, как подросток рассматривает девушку, первой поразившую его воображение.

– Но не настолько же вы пострадали, чтобы есть глазами всякого квитта, какой тебе попадется! – усмехнулся Ульвхедин ярл, перехватив его взгляд. – Правда, что какое-то морское чудовище разбило двадцать пять ваших кораблей?

– Шестнадцать, – поправил Эрнольв, оторвавшись наконец от квитта. Что толку разглядывать? Имя он узнал еще вчера – Вигмар сын Хроара. А бергбур из Дымной горы сказал: Эггбранд сын Кольбьерна. Не тот. А впрочем… Может, он хоть что-то знает? Может, он из тех же мест?

– И насколько я знаю моего родича Торбранда, он не сможет проглотить такую обиду, – продолжал Ульвхедин ярл. – Прости мою неучтивость, может быть, я слишком рано заговорил о таких важных вещах. Но что-то мне подсказывает, что ты не собираешься у нас зимовать.

– Ты во всем прав, ярл, – отозвался Эрнольв. – Торбранд конунг поклялся не знать покоя, пока не рассчитается с квиттами за все. Но больше он не хочет испытывать удачу на море. Как ты думаешь: твой отец не откажется пропустить наше войско через ваши земли?

– Наши земли! – Ульвхедин ярл усмехнулся со скрытой горечью. – Знаешь, один купец из слэттов сказал недавно: раудов теперь стоит называть трэнгами – «живущими в тесноте». Многие у нас были бы рады, если бы кабан Золотая Щетина забежал и подальше на юг… Или чтобы Тюр закинул его обратно не так далеко…

– Но ведь кабан может пробежаться и еще раз… – начал Эрнольв, но Ульвхедин ярл вдруг схватил его за руку:

– Тише! Посмотри-ка!

– О Бальдвиг, я вижу, ты приобрел немалые сокровища, пока мы с тобой не виделись! – раздался в гриднице в это время скрипучий голос Бьяртмара конунга. – Какое красивое золотое обручье ты носишь!

– Да, пожалуй, оно неплохо смотрится, – не горделиво, а скорее кисло отозвался Бальдвиг. Потянувшись за мясом, он случайно приоткрыл взорам золотое обручье немалого веса и хорошей работы под задравшимся рукавом. Одно из тех двух, что Вигмар когда-то снял с заячьих лап.

Рауды обернулись. Здесь, как и везде, любили блеск сокровищ – пусть и воображаемых.

– Где же ты взял такое богатство? – расспрашивал Бьяртмар, перестав жевать и перегнувшись через подлокотники поближе к Бальдвигу.

– Мне подарил его Вигмар. – Бальдвиг кивнул в сторону своего квиттинского друга. – А он достал его из кургана.

– Из кургана? – Полный любопытства Бьяртмар потер коленки одна об другую, а Вигмар чуть не завыл от тоскливого предчувствия: придется рассказывать заново всю сагу о Старом Олене. – Должно быть, это был богатый курган?

– Если кто-то скажет тебе, конунг, что в этом кургане слои земли перемежались со слоями золота… – начал Вигмар, чувствуя на себе сотню горящих взглядов и понимая, что отвечать придется. Рауды застыли с приоткрытыми ртами, и Вигмар решительно закончил: – То не верь ему!

– А правда, что у вас в Медном Лесу есть золото? – спросил кто-то из ярлов Бьяртмара.

– Да, целые ручьи, в которых вместо простых камней лежат золотые самородки? – подхватило еще несколько голосов.

– Если там и есть золото, то лишь в таких местах, где его добывают сварт-альвы, – твердо ответил Вигмар, стремясь скорее покончить с глупым разговором. – А людям приходится довольствоваться железом.

– Это хорошо… Очень хорошо для нашего дела, Эрнольв ярл, – сказал тем временем Ульвхедин, наблюдая за отцом и его собеседниками. – Это очень хорошо, что ему показали это обручье. В нашем конунге очень полезно будить жадность и зависть. Именно эти два чувства еще в ранней юности делали его крайне отважным.

Эрнольву эти слова показались неприятны: он никогда не смог бы сказать такого о собственном отце, даже если бы это было правдой.

– Так вот что я тебе скажу, Эрнольв, – негромко заговорил Ульвхедин, повернувшись и заглянув в единственный глаз своего собеседника. – Если таким обручьем… или чем-нибудь вроде того Бьяртмара конунга поманит сам Торбранд конунг… То наш старый кабан может забежать очень далеко!

Гости были уже сыты и пьяны, но пиво продолжали разносить; пир утратил всякий порядок, уже никто никого не слушал, на одном конце стола ссорились, на другом целовались, и все делалось с пьяным шумом и воодушевлением.

Весь вечер Вигмар, не скрываясь, наблюдал за йомфру Ингирид. Она обходила его взглядом с тем подчеркнутым безразличием, которое говорит о скрытом пристальном внимании и слегка нечистой совести. Вигмар забавлялся. Удовольствие чуть портили только взгляды фьялльского урода, настороженно наблюдавшего за ним и Ингирид. Впервые заметив, Вигмар сразу подумал, что между этими двумя что-то есть. Светлая Фрейя, да уж не влюблен ли в девчонку этот одноглазый тролль? «Если у фьяллей все мужчины такие, то неудивительно, что бедная девушка толкается под дверями мужских покоев, выискивая хоть кого-нибудь попригляднее! – весело подумал Вигмар. – В таком случае и я сойду!»

Но вскоре йомфру Ингирид наскучило сидеть среди женщин. За ней это водилось и раньше: еще в Пологом Холме девушка предпочитала проводить время не в девичьей, а в гриднице среди хирдманов. «Бабская болтовня», по собственному выражению, ее раздражала, а в рукоделии и хозяйстве она понимала мало.

Ингирид прохаживалась между столами, рассматривая гостей, развлекаясь пьяной болтовней и выходками и постепенно подходя все ближе к тому месту, где сидел Вигмар. Сообразив, что надменными взглядами наглого квитта не проймешь, она решила действовать иначе. Тем более что и ей самой так было гораздо интереснее.

– Да ты, оказывается, великий герой! – с ядовитым восхищением произнесла девушка, когда Вигмар соизволил наконец ее заметить. – Даже какого-то мертвеца одолел. Он, должно быть, отчаянно бился, защищая свои сокровища?

– Ты права как никогда, о Фрейя весла леса опоры шлема![38] – почтительно ответил Вигмар.

На миг Ингирид растерялась, не поняв кеннинга; но тут же лицо прояснилось: она просто выкинула загадку из головы. Она пришла не столько слушать, сколько говорить.

– Ну, еще бы! – В Вигмара метнули новый вызывающий взгляд. – Ты же великий славный воин, и сам Сигурд Убийца Фафнира перед тобой котенок! Наверное, на Квиттинге ты уже победил всех, кого мог, и теперь пришел к нам искать новых побед!

Вигмар покосился на девушку, даже не потрудившись скрыть усмешки. Его забавляла вызывающая заносчивость и желание походить на взрослую умную женщину. Между тем за попытками показать, какое он, квиттинский наглец, ничтожество перед дочерью конунга, просвечивало тщательно скрываемое любопытство. Вигмар достаточно знал женщин, чтобы не ломать голову, гадая, с чего бы она к нему привязалась.

Поэтому он просто взял Ингирид за руку, подтянул к себе и посадил на скамью. Девушка сопротивлялась, но больше для вида: высвободив руку, она надменно выпрямилась, но осталась сидеть на месте.

– Послушай, рябина застежек, если ты пришла сюда просить меня помолчать об утреннем… – доверительно начал Вигмар. Ингирид вскинула руку, ее губы сложились для негодующего «нет», но квитт не сделал остановки, и она промолчала. – То напрасно: я и так не из болтливых.

– Вот как! А я думала, что все квитты – болтуны! – язвительно вставила Ингирид. – Разве нет? Почему же вас так прозвали?[39]

– А если ты пришла просто для того, чтобы меня позлить, – продолжал Вигмар, пропустив выпад мимо ушей, и на этот раз гордая дочь конунга уже не пыталась возразить, – то опять-таки напрасно трудилась. Мне не пятнадцать зим, а на десять больше, и я успел повидать довольно всякого, чтобы не переживать из-за болтовни любопытной девчонки, какого бы высокого рода она ни была.

– Так ты и правда берсерк? – быстро спросила Ингирид, не обидевшись на «болтовню любопытной девчонки». Она уже поняла, что напускной надменностью и колкостями его не пронять, и даже отчасти смирилась с тем, что ее намерения так быстро разгадали.

– Нет, – спокойно ответил Вигмар. – Никакой я не берсерк.

Задорно блестящие глаза Ингирид вдруг напомнили Рагну-Гейду. И сейчас почему-то мысль о ней принесла не боль, а отраду: в чужом доме повеяло чем-то родным, как будто приоткрылся тот кусочек родины, который он принес в своем сердце. В памяти ожил тот осенний пир трехлетней давности, где хозяин рассаживал гостей по жребию, и ему выпало сидеть с шестнадцатилетней Рагной-Гейдой. Вигмар тогда впервые признал, что и у этих Стролингов есть кое-что хорошее. Вернее, кое-кто. Никакой другой пир не показался ему таким приятным и таким коротким. С того все и началось: если он видел Рагну-Гейду, то день становился светлее; если она слышала где-то его голос, то оборачивалась и бросала ему лукавую и загадочную улыбку, словно у них есть общая тайна. А потом…

– Но все же для этого места ты недостаточно знатен! – голосок Ингирид вырвал его из воспоминаний. – Днем здесь сидела я. Какие еще подвиги ты совершил, чтобы занять мое место?

– Какие? Так, безделицу, – Вигмар махнул рукой. Возвращаться от Рагны-Гейды к Ингирид оказалось так неприятно, что захотелось уйти отсюда и попросту лечь спать. Может, приснится…

– Расскажи, расскажи! – потребовал сам Бьяртмар конунг. Вигмар обернулся: конунг раудов, оказывется, уже довольно давно наблюдал за ними, обгладывая гусиную ножку. – Почему же ты ушел из своих родных мест, если там столько золота?

«И этому нужно золото!» – с оттенком печали о глупости человеческого рода подумал Вигмар. Хорошо, что у него был достойный ответ. Равнодушно глядя через полутемную гридницу прямо в близоруко сощуренные глаза Бьяртмара, он произнес, с полузабытым удовольствием чувствуя устремленное на него внимание притихших гостей:

Жарко вжалось в сердце Жало Браги рати; Впредь кормильцу вранов Волком волн не править. Всплеском стали встретят Скальда братья Бранда — Долго мне не видеть Долы квиттов – дома.[40]

Гридница притихла. Виса была очень хороша, а рауды еще не настолько опьянели, чтобы ее не оценить. Да и что Вигмару оставалось, кроме как сочинять висы? Складывая строчки и строфы, он стремился зачаровать, связать свою боль и вывести ее наружу. Это удавалось – не зря драгоценный дар поэзии подарил богам и людям сам всемогущий Отец Колдовства.

– Да он еще и скальд! – протянул Бьяртмар. – С хендингами, правда, плохо, но зато сколько силы!

Конунг старался говорить с преувеличенным восхищением, чтобы превратить похвалу в насмешку, но в последнем не преуспел: виса и в самом деле была довольно хороша. Чтобы над ней смеяться, следовало сначала сказать другую. Получше.

И опять Вигмар вспомнил, что это уже с ним бывало. Уже случалось произносить стихи и с торжеством сознавать, что противникам нечем ответить. И ждать с тревожной и сладкой надеждой, глазами вызывать на поединок ее – Рагну-Гейду. Которой больше нет.

– Если он и дерется так хорошо, как складывает стихи, то он один стоит троих! – одобрительно и даже с притворной завистью сказал конунг Бальдвигу. – Или даже пятерых! – расщедрившись, добавил он.

Бальдвиг наклонил голову в знак согласия. А Вигмар незаметно нашарил под рубахой золотой амулет. «В нем руны победы!» – в самое ухо шепнул ему голос Рагны-Гейды, сладкий и мучительный разом. Но что ему победа над раудскими болтунами? Ему требовалась победа над собственной злой судьбой, а до нее было еще очень далеко.

Рагна-Гейда второй раз в жизни попала на большой тинг Острого мыса и уже жалела, что решилась на эту поездку. После всех событий начала осени ей было бы слишком страшно оставаться дома одной, но и средство от одиночества оказалось не лучшим. Дорога к побережью, потом плавание вдоль всего западного берега с севера на юг не развлекли, а только измучили ее, а обилие народа в Долине Тинга – потрясло и утомило. Привыкшей к относительному безлюдью Квиттингского Севера Рагне-Гейде казалось, что на Остром мысу собрались все квитты, сколько их ни есть, и не верилось, что хоть кто-то на всем полуострове остался дома.

Единственными знакомыми здесь поначалу были Ингстейн хевдинг и его дружина. В первый же их вечер на Остром мысу Ингстейн хевдинг посвятил Кольбьерна в свой замысел: выдать Рагну-Гейду за кого-нибудь из знатных людей Квиттингского Юга или побережий.

– Но ведь… – начал было Кольбьерн.

– У меня не отшибло память, я все помню про сговор с Сигурдом… или Атли, как его там? Но, по-моему, вы получили не слишком доброе знамение, вам не кажется? Когда на сговоре льется кровь, да еще и кровь ближайшей родни, это не обещает ничего хорошего.

– Но ведь…

– Я помню, что Вигмар сын Хроара не родня Атли. – Ингстейн решительно пресекал любые попытки возразить. – Но всякая смерть знаменует, что затеяно не слишком счастливое дело. Поэтому вам лучше это бросить. Если Атли возмутится, положитесь на меня. А обзавестись сильной родней в других частях страны будет очень полезно. Вы помните, что если фьялли все-таки пойдут на Квиттинг, то первыми на их пути окажемся мы? Вот тут нам очень не повредит родство с Лейрингами, с Адильсом из усадьбы Железный Пирог, с Брюньольвом Бузинным, даже с Фрейвидом или Хельги хевдингом… Нет, у Хельги, помнится, сын еще слишком молод, а у Фрейвида и вовсе только дочь… Если бы дочь была у меня самого, я непременно устроил бы такой брак. Но у меня нет ни дочери, ни другой молодой родственницы. А моим сыновьям восемь и десять лет, с ними даже обручить дочь никто не захочет – рановато. Но разве мы с вами не все равно что родня? Разве не служил мне твой сын и не будут служить другие? Твои предки, Кольбьерн сын Гудбранда, ждут от тебя такого мудрого решения.

Ингстейн сын Серквира, подвижный и настойчивый человек лет сорока, умел убеждать. Его светлые, с легким налетом рыжины волосы, одного цвета с бородой, всегда стояли дыбом над высоким залысым лбом, а в трех или четырех резких продольных морщинах хранились ответы на все вопросы и выходы из всех затруднений. Прямой нос так решительно устремлялся вперед, как будто искал, в какую бы битву броситься. При этом Ингстейн хевдинг был по-настоящему умен и не тратил сил зря, но зато не жалел их на настоящее дело.

– Ваша дочь – красавица! – убеждал он Кольбьерна и Арнхильд, бросая на саму Рагну-Гейду значительные взгляды. – Будь вы чуть познатнее, вы могли бы выдать ее хоть за молодого Вильмунда конунга… Ха! Вот уж кому не приходится искать невест! Так и везут со всех сторон! Но для Лейрингов вы очень даже подходящая родня. Я сам поговорю с ними.

Тем же вечером Ингстейн хевдинг и Кольбьерн побывали у Лейрингов. Глава рода, Гримкель Черная Борода, не дал твердого ответа, а его мать, фру Йорунн, подробно и дотошно расспрашивая о приданом Рагны-Гейды, не изъявляла большого желания породниться. На другой день все снова встретились на пиру у Брюньольва Бузинного, и Рагна-Гейда впервые увидела Аслака Облако, которого ей предлагали в женихи. Аслак оказался шумным, самодовольным бахвалом, таким же крикливым и неумным, как и прочие Лейринги. В его голубых глазах, не замутненных размышлениями, отражалось такое полное, такое неоспоримое чувство собственного превосходства, что предполагаемой невесте было противно на него смотреть.

Впрочем, девушка не надеялась, что ей теперь понравится хоть кто-нибудь. Ее мыслями безраздельно владел только один человек – Вигмар сын Хроара. «Он умер, умер!» – твердила она сама себе, и каждое слово казалось гвоздем, вгоняемым в живую душу. Никакие усилия рассудка не могли заставить ее признать Вигмара умершим. Он был живым. Его рыжие косы виделись в пламени любого очага, ей слышался его голос, как будто он стоял где-то за плечом…

– Опомнись, Тюрвинд! Да такого приданого не видали от самых Веков Асов! – долетали до нее возмущенные голоса Кольбьерна и Арнхильд. – Может, еще попросите меч Грам и Сигурдов шлем Страшило в придачу?

– Мы дали столько, когда выдавали мою дочь Даллу за конунга! – упорствовала фру Йорунн, неглупая, но неучтивая и упрямая старуха. Рагна-Гейда уже понимала, что ей не бывать невесткой Йорунн, и не могла этому огорчаться.

– Но то за конунга! А твой родич Аслак пока еще…

– Зато ваш род не хуже и не беднее нашего! Говорят, вы раскопали у себя на севере целый курган, где слой земли перемежался со слоем золота! Что вам стоит…

Молва сильно преувеличила богатства Стролингов, добытые из кургана, но слухи о вздорной жадности Лейрингов оказались верны. Стролинги ушли в свою землянку, так ни о чем не договорившись. Ингстейн хевдинг всю дорогу бранился.

– Они не мудрецы, но хитрости им не занимать! – приговаривал он. – Да возьмут их всех великаны! Знают, чем пахнет война, и не хотят связываться с Севером! Или, скорее, прослышали, что Фрейвид Огниво разорвал помолвку своей дочери и она опять свободна. Хотят сосватать ее! Да, вот что! Фрейвид со своими людьми приехал сегодня. Я у него уже был. У него ведь тоже есть сын.

– А ты же говорил, что нет? – напомнил Хальм.

– Я про него забыл, потому что он побочный.

– А раз так, то и нечего вспоминать! – досадливо отрезала Арнхильд. – Побочных нам не надо!

– Подумай! Фрейвид Огниво – один из самых могущественных людей на Квиттинге! Под его властью все западное побережье, а это как раз та сторона, откуда на нас пойдут фьялли! Иметь его своим родичем совсем не плохо! Законных сыновей у него нет, так что побочного он рано или поздно узаконит!

Но Стролинги не хотели и слушать, видя в подобном браке одно бесчестье и себе, и дочери. Раздосадованный Ингстейн не сдержался и плюнул под ноги.

– Спесь никого не доводит до добра! – с негодованием бросил он. – Из одной спеси Лейринги отказываются от вас, а вы от сына Фрейвида! А когда фьялли пойдут на нас и нам понадобится собирать войско – тогда будет поздно мириться!

– Я не хочу, чтобы мою дочь предлагали всем подряд, будто паршивую козу! – раздраженно ответила фру Арнхильд. Ей, у себя на Севере привыкшей к положению лучшей, пренебрежение южной знати причиняло много тайных страданий. – Лучше ей уехать домой, как приехала! Зато никто не посмеет сказать, что Стролинги дешево себя ценят!

Саму Рагну-Гейду уже никто не спрашивал. Но она, несомненно, предпочла бы уехать домой, как приехала, безо всяких новых сговоров.

– Я, Кольбьерн сын Гудбранда из усадьбы Оленья Роща, что на Квиттингском Севере, перед людьми и богами объявляю! – громко и отчетливо говорил Кольбьерн, стоя на средней ступени Престола Закона и высоко подняв правую руку с краснеющей на ладони жертвенной кровью. – Я объявляю, что Вигмар Лисица, сын Хроара Безногого из усадьбы Серый Кабан, беззаконно напал на моего сына Эггбранда и нанес ему рану копьем в грудь, от которой тот умер. Я требую, чтобы за это Вигмар сын Хроара был объявлен вне закона по всей земле квиттов, чтобы никто не смел давать ему приют, помогать пищей и одеждой, указывать путь или предоставлять еще какую-либо помощь. Свидетелями убийства я называю Ингстейна сына Серквира, Логмунда сына Торверка, Вальгарда сына Ульвхалля…

Кольбьерн долго перечислял свидетелей, но Рагна-Гейда не слушала. Главное было сказано. Нет сомнения, едва отец произнесет последнее слово, весь тинг дружно ударит мечами о щиты. Во всей Долине Тинга нет ни единого человека, который пожелал бы заступиться за никому не ведомого Вигмара Лисицу. До последнего мгновения Рагна-Гейда таила в душе нелепую надежду на какое-то чудо, которое помешает обвинению и объявлению вне закона, на какое угодно, хотя бы на то, что у всех родичей внезапно отобьет память и Вигмар сохранит простое, самое естественное человеческое право – право остаться в живых, право свободно ходить по родной земле, пользоваться дружбой и гостеприимством людей. Но ничего этого больше не будет. Его больше нет…

Прошло то время, когда Рагна-Гейда бесплодно пыталась ненавидеть Вигмара. Все произошедшее оставило ощущение огромной потери и глубокого горя – а вот ненависти не было. Гибель Эггбранда представлялась ей делом какой-то слепой стихии, внешней силы, как если бы Вигмар и Эггбранд вдвоем попали в морскую бурю и Вигмар выплыл, а Эггбранд утонул. Разве чья-то злая воля породила эту глупую вражду? Разве Вигмар хотел убить брата своей любимой? Сама судьба вмешалась и не дала быть счастливой; сама судьба пожелала наградить муками совести, сознанием своей преступности. Эти переживания все более отдаляли ее от родичей; обхождение Рагны-Гейды с родными не изменилось, но как будто невидимая стена разделила родных, и по эту сторону стены с ней был только один человек – Вигмар. Даже три великанши-норны оказались не в силах отнять любовь. Даже если сам Вигмар возненавидит ее, когда узнает о смерти своего отца, сгоревшего в доме… Нет, Рагна-Гейда не могла вообразить Вигмара ненавидящим ее. Эту любовь или это безумие они делили ровно пополам.

Гром оружия обрушился на голову Рагны-Гейды, словно каменная лавина; она вздрогнула и опомнилась. Свершилось; Кольбьерн спускался с Престола Закона. Он добился своего: его кровный враг изгнан из мира живых и никто не спросит ответа с того, кто его убьет. Рагна-Гейда опустила глаза, боясь встретиться взглядом с кем-нибудь из родни. Она твердо знала: из одного места на земле Вигмар сын Хроара никогда не будет изгнан. Из ее сердца.

Утром после пира Бальдвиг Окольничий и Оддульв Весенняя Шкура сели разбирать свою тяжбу. Сам Бьяртмар конунг пожелал присутствовать при этом, и давние противники встретились снова в гриднице, где на полу еще валялись плохо выметенные объедки вчерашнего пира, а из углов и с мокрых пятен на дощатых помостах пахло не слишком-то приятно. «Гостей надо поить пивом и брагой в меру! – мысленно посоветовал Вигмар Бьяртмару конунгу. – Безграничное радушие порождает неблагодарность: гости загадят тебе весь дом».

Узнать Оддульва было нетрудно. Крупный мужчина, когда-то статный и, должно быть, сильный, но теперь выглядевший болезненно и не слишком грозно, расположился на лучшем месте возле очага. Красивое, с прямым носом лицо покрывали морщины, которые казались преждевременными и оттого производили еще более жалкое впечатление. Пышные длинные волосы и борода Оддульва поседели, лишь на подбородке сохранилось несколько запоздалых темных прядей.

– Я благословляю богов, благодарю Одина, Фрейра и Ньерда, что привели тебя, Бальдвиг сын Свартхедина, невредимым и в срок! – заговорил Оддульв и зашевелился на скамье, словно хотел подвинуться поближе, но почему-то остался на месте. Голос его, как и внешность, отражал и прежнее величие, и нынешний упадок: он то звучал гордо и уверенно, а то в нем прорывалось надтреснутое старческое дребезжание. – Я разболелся и едва смог приехать на тинг. Я уже боялся, что ты задержишься и мы не встретимся. А это было бы так прискорбно! Я всем сердцем желаю прекращения нашей злосчастной распри!

«Лукавит!» – сразу подумал Вигмар. Если соперники при свидетелях назначают встречу на тинге, а один из них не является, его и считают проигравшим. Зародившееся было чувство недоверчивой жалости к Оддульву сразу угасло. Нет, не так прост этот немощный старец, и не зря умный Бальдвиг признает его грозным противником. Однако и деньги за спорную землю он стал предлагать не зря. Больным не притворяется, а кроме него, как видно, возглавить Дьярвингов некому.

Обменявшись любезными, но не слишком искренними приветствиями, Оддульв и Бальдвиг принялись наконец за разбор тяжбы. Каждого окружали родичи, помнящие больше поколений предков, чем сама великанша Хюндла с целым котлом знаменитого пива памяти, всевозможные знакомцы, привезенные в качестве свидетелей. Возле Оддульва сидела его жена, фру Уннгерд, – высокая женщина со строгим лицом, красоты которого не смогли спрятать даже морщины. С первого же взгляда открывалось неуловимое сходство с самим Оддульвом: должно быть, тридцать совместно прожитых лет сроднили супругов и научили смотреть на жизнь одними глазами. А по обрывочным словам, которыми они обменивались, легко было заметить, что муж и жена понимают друг друга с полуслова.

На концах длинных скамей и на полу расселись хирдманы. Вигмар устроился возле самых дверей и слушал речи одним ухом, то думая о своем, то стараясь отвлечься чужой беседой.

– Ты забыл, Оддульв! – долетали голоса. – Когда Торхалла выходила замуж за Торгейра, было условлено, что, если у них не будет детей или если эти дети умрут, не достигнув совершеннолетия, двор Кремнистый Родник достанется Халлю сыну Флоси, тому, что с побережья. И тому уговору были свидетелями Торд с Выдрьего Омута, Торир с Двух Ручьев…

Вигмару вспоминался отец. Подобные речи о тяжбах, условиях свадеб, праве на наследство велись в его доме нередко – к Хроару Безногому, слывшему знатоком законов, люди приезжали за советом издалека. Уж Хроар-то быстро разобрался бы, в чем неведомый Халль с побережья прав или виноват перед родичами столь же неведомого Торгейра, мужа Торхаллы. Но сейчас Вигмар думал о другом. Как наяву, в его памяти звучали слова: «Запомни, Вигмар сын Хроара! Если твои стихи доведут тебя до беды, я не стану вмешиваться! Род не должен отвечать за глупости одного, которые во вред всем. И если ты натворишь что-нибудь такое, что обесчестит нас, – я откажусь от тебя и выбирайся сам, как знаешь!»

Тогда, после памятного пира у Стролингов, Вигмара больно задели эти слова. Мог ли он знать, какое облегчение они принесут ему однажды? Как бы он жил, как бы смел дышать сейчас, зная, что немощному отцу придется отвечать за его дела перед разгневанными, слепыми и глухими от ярости Стролингами? Но им не придется требовать ответа от Хроара Безногого. Старик сдержит слово – крепость его воли намного превосходит крепость обездвиженного тела. Он откажется от сына, объявив его вне закона внутри рода, как чуть позже его объявят вне закона по всему племени. Но в этом отречении будет благо: отныне Вигмар знал, что он один на свете и отвечает только за себя. И тень его поступков, добрых или дурных, не падет ни на чью чужую голову. Для человека, несущего на плечах режущую тяжесть кровной мести, это и есть наивысшее счастье.

– Но ведь еще на позапрошлом тинге было объявлено, что Хрут Косой отпущен на волю, – долетали до Вигмара обрывки ответной речи, которую держал теперь один из Дьярвингов, тот самый, что носил прозвище Бочка. Его квитт отличал по объемистому брюху, а все остальные Дьярвинги, низкорослые, коренастые и русобородые, были на одно лицо. – Он стал свободным, а значит, что и виру за него надо было платить как за свободного. А твой родич Гилли предложил всего двенадцать эйриров, как за раба!

– Но Гилли не был на том тинге! – возмущенно крикнул Старкад, как будто и в неявке родича на тинг тоже были виноваты Дьярвинги.

– Но ведь за управителя Гилли, за Торкеля Беспалого, тоже было предложено двенадцать эйриров, – поспешно вмешался Бальдвиг, чтобы не дать спору отклониться в сторону. – Твои родичи, Гуннар, почему-то сочли его рабом, а он рабом не был никогда. И потом еще…

Вигмар поднял руку ко рту и стиснул челюсти, подавляя зевок. В чужом месте он плохо спал и не высыпался. Да, мало ему случалось знавать тяжб, запутанных так давно и безнадежно, объединенными усилиями десятков людей, мужчин и женщин, богатых и бедных. Прямо как в древнем кличе по поводу сбора ополчения: «тэн о трелль» – «свободные и рабы».

Из женских покоев выскользнула знакомая фигура йомфру Ингирид, наряженная в новое платье: ярко-синее с двумя красными полосами на подоле. На груди ее звенели серебряными цепями те самые застежки из приданого кюны Мальвейг, которые Эрнольв привез Бьяртмару. Йомфру Ульврун тоже не отказалась бы заполучить их, но Бьяртмар предпочел отдать украшение младшей дочери: в ней было обаяние новизны, а кроме того, его забавляла досада старшей.

Заметив конунгову дочь, Вигмар перестал зевать: ее появление обещало что-нибудь забавное. Ингирид устроилась возле почетного сиденья, занятого Бьяртмаром конунгом, и сидела поначалу смирно, время от времени бросая на Вигмара загадочные взгляды.

– И вот на этом месте наш корабль безнадежно сел на мель, – сказал Бальдвиг, обернувшись к Бьяртмару конунгу. – И если ты, конунг, не поможешь нам сдвинуться, тут мы и встретим Затмение Богов.

Старый хитрец, похоже, успел задремать за время долгого разбора, поскольку до высоты его почетного сиденья долетали лишь обрывки речей, смешанные с дымом очага. Услышав слова Бальдвига, он сильно вздрогнул, выпрямился и глупо заморгал. Но отчего-то Вигмар решил, что конунг притворяется. Да, это не Метельный Великан.

– А если ты, конунг, увидишь истинную правду в этой длинной саге, я буду спокоен за будущее своего рода, – продолжал Бальдвиг, голосом выделяя слова «истинную правду» и явно подразумевая правду свою собственную. – И тогда лишние сокровища станут мне ни к чему. И я спокойно смогу подарить некую золотую вещь, известную тебе, одному хорошему, мудрому человеку, который, надеюсь, навсегда останется в дружбе со мной. И пусть богиня Вар слышит мои слова!

Бальдвиг поднял глаза к небу, словно желая обменяться взглядом с Хранящей Клятвы, а левая рука его скользнула по запястью правой. Оддульв раскрыл рот, Дьярвинги онемели от такой прямоты, но – увы – ни у одного из них не было при себе столь же прекрасного золотого обручья, чтобы бросить его на неустойчивые весы конунговой благосклонности.

Вигмар усмехнулся про себя. «О тролли и турсы, теперь придется подарить ему обручье! – бранился Бальдвиг вечером после пира, на котором конунг так некстати обратил внимание на его украшение. – А то ведь обидится, и тогда все – заказывай поминальный камень». – «Зато тогда он решит тяжбу в твою пользу!» – старался подбодрить его Вигмар. «Ха! – отвечал мало утешенный Бальдвиг. – Да это обручье стоит половину той земли! А если еще вычесть все виры… Впрочем, они уже превысили стоимость того дрянного хутора. Его и усадьбойто не назовешь». – «А как же честь?» – подзадорил Вигмар, чтобы его друг не посчитал последние годы потраченными зря. Но Бальдвиг в ответ лишь вздохнул.

– Мне думается, конунг, что в словах Бальдвига оч-чень много правды! – неожиданно подала голос Ингирид. Изумленные мужчины обернулись, а девушка продолжала, стараясь сохранять важную невозмутимость, сквозь которую пробивалось шальное ликование. – Ты сам знаешь, что племени раудов приносят вести чужеземцы. И на разбор этой тяжбы боги послали чужеземца. Ведь Вигмар сын Хроара – чужеземец, не так ли? И он – не простой человек. Он славный воин, одолевший мертвого оборотня. Даже я, дочь могущественного конунга, была бы рада видеть его в своей дружине. Он по доброй воле пристал к дружине Бальдвига и стал его человеком – значит, боги хотят показать правоту Бальдвига. Не так ли?

Девчонка забавлялась как умела и этим очень походила на своего родителя. Когда она наконец умолкла, некоторое время было очень тихо: Дьярвинги не находили слов, чтобы опровергнуть неожиданное и остроумное заявление.

– Ну, если уж на тяжбах можно говорить девчонкам, то и я не смолчу! – рявкнул вдруг Ульвхедин ярл.

Никто не заметил его появления, но старший сын Бьяртмара, похоже, простоял на пороге достаточно, чтобы услышать речь Ингирид. Его лицо было полно тихого бешенства. Взгляды Оддульва и Уннгерд, брошенные на него, ясно говорили о том, что они-то, как люди разумные и состоятельные, заранее заручились поддержкой Ульвхедина ярла. Глупые, не догадались попросить помощи у его младшей сестры!

– У нас, слава Ньерду, не один чужеземный гость! – продолжал Ульвхедин, метнув короткий уничижительный взгляд на Ингирид и свирепый – на Бьяртмара. И славный конунг поежился: от всей фигуры наследника исходила такая мощь, что дрогнул бы и камень. – К нам прибыл чужеземец и с другой стороны – Эрнольв сын Хравна! И он предлагает нам от имени Торбранда конунга очень неплохое дело! Наши люди не торговались бы и не убивали родичей друг у друга, если бы земли хватало на всех! Если бы все наше принадлежало нам! Наша земля – на юге! Хватит вам торговаться, будто купцам на летнем торгу Эльвенэса! Если вам нужна земля – так возьмитесь за оружие и достаньте себе земли!

Все в гриднице молчали, потрясенные этой речью не меньше, чем предыдущей. И только Бьяртмар конунг ответил сразу.

– Ты, Ульвхедин ярл, сказал слишком много! – проскрипел он со своего почетного сиденья, и его лицо, нарочито глуповатое, сразу стало жестким, даже морщины будто бы подтянулись. – Но не маловато ли ты подумал перед этим? Такие дела не решаются одним махом! Чтобы распороть брюхо этому дракону, мало вырыть одну яму![41]

– Эту яму уже давно роют другие! – непримиримо ответил Ульвхедин, глядя в глаза отцу. Сейчас он напоминал быка, вздумавшего бодать туман. – Торбранд конунг собирает войско всю осень. В середине зимы он начнет поход, и если мы не присоединимся к нему вовремя, мы не получим ничего! И наши люди всю жизнь будут вспарывать животы друг другу изза чахлого клочка земли размером с бычью шкуру! Я намерен на этом тинге позвать с собой тех, кто не побоится добыть себе богатства мечом, а не перечнем родичей! И вы присоединяйтесь, – добавил он, бросив взгляд на Дьярвингов и на Бальдвига. – Вам это нужнее всех!

С этими словами Ульвхедин ярл вышел. Оставшиеся слушали, как затихают его тяжелые быстрые шаги, и неуверенно переглядывались.

– Сейчас мы не будем выносить никакого решения, – мудро заметил Бьяртмар конунг. – Нужно будет спросить совета у людей… и у богов, если уж люди не придумают ничего хорошего!

Глава 13

Наверное, мне уже пора рассказать вашим людям, зачем я приехал! – сказал Эрнольв на вечернем пиру Ульвхедину ярлу. – Я здесь уже несколько дней – для вежливости достаточно, а зимовать здесь, как ты верно заметил, мне некогда. Торбранд конунг ждет меня обратно, и мне лучше не задерживаться.

«А не то Хродмар сын Кари убедит его, что я все-таки задумал предательство!» – хотел он добавить, но вовремя смолчал. Раудам вовсе незачем знать, какие сложности ждут его дома.

– По крайней мере, сегодня тебе торопиться некуда, – усмехаясь с тайной горечью, ответил Ульвхедин ярл. – Я уже все сказал за тебя. Правда, не всему тингу, а только конунгу и еще некоторым людям. Но пока этого достаточно. Теперь по тингу поползут слухи. У нас тут долго приходится тянуть сети, прежде чем вытащишь хоть какую-нибудь рыбу. Если сказать сразу, они испугаются и на всякий случай откажутся. Здесь ведь не Аскефьорд… Нас давненько не посещали валькирии…

– А когда посещали? – немного рассеянно спросил Эрнольв. Он уже не раз в подробностях обсуждал предстоящий поход с Ульвхедином и Ульврун, слышал от них и о том, что от Бьяртмара конунга можно чего-то добиться лишь постепенно, но все же не был готов к тому, что Ульвхедин сам начнет дело вместо него.

– Да рассказывают, что лет пятьсот назад одна дочка тогдашнего конунга стала валькирией… или тогдашнего конунга угораздило удочерить валькирию, – хмуро, с оттенком пренебрежения ответил Ульвхедин, словно сам ни капли в это не верит. – И она столько подвигов насовершала… столько дел наворотила, что на пять веков хватило рассказывать. С тех пор все дочери наших конунгов воображают себя валькириями. Даже и Ульврун вечно лезет не в свое дело, а ведь она, скажу тебе честно, куда умнее большинства женщин.

Ульвхедин ярл покосился на свою сестру, сидевшую в середине женского стола, и на его суровом лице впервые за весь вечер промелькнуло что-то похожее на одобрение. А Эрнольв, тоже впервые за вечер, улыбнулся, вспоминая, как Ингирид однажды пыталась «пойти по стопам предков». Еще в прошлом году она как-то заявила, что дочери конунгов Рауденланда становятся валькириями, и потребовала, чтобы ее научили обращаться с оружием. Пока остальные охали и пытались вразумить девчонку, Халльмунд попросту взял и вручил ей свой лучший меч. Ингирид тут же попыталась его поднять в замахе, уронила чуть-чуть мимо своей головы и сразу унялась.

– Эй, Видкунн! – крикнул тем временем Ульвхедин ярл, и его голос пролетел над беспорядочным гулом пиршества, как рев боевого рога над шумом битвы. – Видкунн, бросай пить и спой нам «Песнь о Неистовой»! Эрнольв ярл хочет узнать о нашей древней славе!

Видкунн Сказитель оказался худощавым и длинноволосым стариком. Немедленно выбравшись из-за стола на свободное пространство перед очагом, он тут же принялся за древнее сказание, которое почти все его слушатели знали с детства, но с удовольствием слушали снова.

Один из немногих, кому «Песнь о Неистовой» не доставляла ни малейшего удовольствия, был Вигмар. После дневного разбора тяжбы его вообще не тянуло веселиться. Все время пира он почти не сводил глаз с Ульвхедина ярла и его соседа-фьялля, уродливого, как тролль. Как восемь троллей, у которых на всех лишь один глаз. Да сожрут его великаны! Земли им захотелось! Давно Вигмару не случалось испытывать такой дикой злости. «Тебе-то что за дело, рыжий? – обращался он с гневными речами сам к себе. – Ты ведь там вне закона! Ты для квиттов – не человек! Какая тебе разница, отберут у них фьялли и рауды землю до Золотого озера или не отберут? Тебе там больше не принадлежит ни единого камешка! Это не твое племя. Чужое! А твои теперь – как раз рауды! Чего тебе еще надо? Дочь конунга в дружину зовет! Соглашайся, и еще будешь человеком! И не из последних!»

Вигмар уже понял, что от йомфру Ингирид он сможет добиться всего, чего ему только будет угодно, вплоть до рубашки, сшитой ее собственными, не слишком умелыми руками.[42] Но это его совсем не радовало. Как ему не удавалось, вопреки всем доводам разума, вообразить Рагну-Гейду навек потерянной, так не получалось и представить племя квиттов чужим. Он стал чужим для них, но не они для него. Рассудок был бессилен опровергнуть это чувство, оно жило само по себе, как течет вода подо льдом, как бьет ключ на дне озера. Невидимо, но упрямо.

– А дочь того конунга была валькирией, – долетали до Вигмара неспешно льющиеся слова, заглядывали в уши и тут же улетали прочь. – Ее звали Альвкара, и она носилась в битвах над землею и над морем. И вот однажды она увидела с неба, как на высоком кургане сидит…

– Я уже знаю эту сагу, – вдруг произнес над самым ухом Вигмара знакомый девичий голос. – Они все про одно и то же. Сейчас она увидит героя, полюбит его, будет помогать в битвах, даже вышьет ему стяг, который приносит победу и смерть, а потом его убьют и она заберет его в Валхаллу. Вот там им наконец-то никто не сможет помешать!

Вигмар не ответил, но поднял глаза, в которых явственно читалась просьба: не будет ли высокородная госпожа так добра, чтобы уйти и не мешать ему слушать сагу?

Но Ингирид не пожелала внять немой просьбе и села на скамью рядом. На ней было все то же нарядное платье, а в лице скользило игривое лукавство: девушка как будто намекала Вигмару на некий заговор.

– У вас тоже такие рассказывают? – спросила Ингирид, показывая решимость во что бы то ни стало завязать разговор.

– Саги о богах и героях везде одинаковы, – неохотно ответил Вигмар.

Ингирид немного помолчала, потеребила витые золотые браслеты на запястье.

– Впрочем, тебе можно забыть, что там рассказывают у квиттов, – сказала она, придвинувшись ближе к Вигмару и заглядывая ему в глаза. – Ведь ты там убил кого-то, и если ты вернешься, то убьют тебя.

Вигмар промолчал. Высокородная йомфру потрудилась расспросить кого-то о смысле его висы. Может быть, и не только об этом.

– А еще я слышала, что ты женишься на какой-то вдове из рода Окольничего, – добавила Ингирид.

Вигмар отметил перемену: убедившись, что длинных разъяснений от него не добьешься, она перешла к утверждениям, для ответа на которые хватило бы «да» или «нет».

– От меня ты этого слышать не могла, – неохотно отозвался Вигмар. Как ни мало ему хотелось поддерживать этот разговор, он все же не мог смириться с несправедливым утверждением.

– Так это неправда? – Ингирид живо повернулась к собеседнику, оперлась ладонью о скамью и подвинулась ближе, как будто намеревалась сесть к нему на колени. Краем глаза она приглядывала, какое впечатление произвела, так что неосторожная пылкость вовсе не была случайным следствием увлечения.

Вигмар отодвинулся.

– Никогда не знаешь, где попадешься, – ответил он. – Сегодня ты жених Альвтруд или Хертруд, а завтра тебя обнимет сама Хель.

– Или валькирия! – игриво заметила Ингирид.

– Это, конечно, гораздо приятнее, – обронил Вигмар, глядя на сказителя.

Тот вдохновенно вещал, предусмотрительно закрыв глаза, чтобы вид полупьяных лиц и черных очажных камней не мешал ему смотреть в широкосинее небо. «Они обручились и любили друг друга очень сильно…»

Ингирид помолчала. Но выдумывать новый повод для разговора ей пришлось недолго.

– Ты хороший скальд, – сказала она.

– Это верно, – спокойно согласился Вигмар. Еще Рагна-Гейда как-то заметила, что ему не носить прозвища Скромный. Зачем отказываться от достоинств, когда они действительно есть?

– А ты мог бы сложить стихи обо мне?

Наконец-то йомфру Ингирид добилась своего: Вигмар повернул голову и посмотрел прямо в лицо, так пристально и долго, как будто сказанное ею решительным образом переменило его мнение о девушке.

– Ты мог бы потрудиться ради меня! – продолжала Ингирид, отлично понимавшая цену своей просьбы. – Я так старалась, чтобы конунг решил эту дурацкую тяжбу в пользу твоего Бальдвига. Он отдаст конунгу золотое обручье, а что достанется мне? Разве моя помощь не стоит награды?

Вигмар вглядывался в ее лицо, стараясь понять, всерьез ли она это говорит, но в светло-серых глазах йомфру Ингирид отражалась бессовестная, безмятежная самоуверенность. Неужели она и правда не видит ничего дальше своего короткого точеного носика и даже не слышала речи своего сводного брата Ульвхедина? Не слышала, что вслед за ее заступничеством (может быть, как раз из-за него) Ульвхедин ярл призвал раудов к походу на землю квиттов? На землю, которая остается родиной Вигмара, что бы ни случилось.

– Может быть, когда-то я бывал безрассудным, – наконец сказал Вигмар, понимая, что объяснять что-либо не имеет смысла. – Но дураком я не был никогда. А только дурак станет сочинять стихи о дочери конунга!

«Не любя ее», – добавил он мысленно, отвернувшись от Ингирид. Конечно, дело не в рождении. Если бы Рагна-Гейда была дочерью конунга, разве бы это его остановило?

– Ингирид!

Вскинув глаза, Вигмар увидел совсем рядом плечистого одноглазого фьялля и даже разозлился на самого себя: раньше ему не случалось подпускать к себе разных троллей незамеченными. Вспомнить хотя бы тот вечер, когда они потеряли «Оленя»! Острый укол тревоги, точно как тогда, мгновенно поднял Вигмара на ноги. Но фьялля занимал не он, а Ингирид.

– Иди к женщинам, – мягко, но уверенно посоветовал он. – Там Ульврун сидит в женском покое. Они будут искать тебя.

Голос его звучал низко и довольно красиво, и Вигмар даже удивился: он ожидал деревянного скрипения, более подходящего существу с лицом тролля. А этот голос казался красивым и даже молодым. Пожалуй, фьялль был не старше самого Вигмара.

– Ну и пусть ищут! – отмахнулась Ингирид, раздосадованная, что несносный урод помешал такой увлекательной беседе. – Тебе-то что за дело? Иди своей дорогой. Ведь я больше не воспитанница твоего отца, Эрнольв сын Хравна, и твоей обожаемой Свангерде больше не засадить меня за прялку и за шитье, как рабыню!

В единственном глазу фьялля что-то дрогнуло, но он сдержался и негромко повторил:

– Иди к женщинам, Ингирид. Теперь ты больше не воспитанница моего отца и своим недостойным поведением позоришь не нас, а Бьяртмара конунга.

Ингирид хотела что-то ответить, резко вдохнула, но запнулась. Похоже, она все-таки растерялась, несмотря на свою самоуверенность. Сейчас девушка ощущала себя одинокой перед двумя мужчинами, у которых не нашлось для нее даже сочувствия. Стремительно поднявшись, Ингирид метнулась прочь и выбежала из гридницы.

Эрнольв сын Хравна проводил ее глазами, а потом посмотрел на Вигмара. Тот все так же стоял возле скамьи. Фьялль помедлил, точно в нерешительности, потом слегка повел рукой, приглашая Вигмара снова сесть. Взгляд его был пристальным и каким-то выжидающим, как будто он не мог решить, на каком языке обратиться к собеседнику.

– Я вижу, ты не слишком мне рад, – наконец произнес фьялль.

– А почему я должен тебе радоваться? – со скрытым вызовом ответил Вигмар. Конечно, одноглазый тролль оказал ему услугу, избавив от Ингирид, но мог бы продлить свою доброту и избавить Вигмара также и от себя самого. – Когда я в последний раз встречался с племенем Рыжебородого, один Тор меча пытался меня убить. Он был похож на тебя как родной брат…

Фьялль вздрогнул и впился единственным глазом ему в лицо.

– Только у него было два глаза, – окончил Вигмар.

Эрнольв перевел дух, поняв, какое сходство тот имеет в виду. При этом он испытал разом облегчение и разочарование. Смутное чувство толкало его к неприветливому рыжему квитту, Эрнольв лелеял надежду узнать хоть что-нибудь о своем «побратиме», имя которого назвал тролль из Дымной горы. Рунный полумесяц нагрелся, подсказывая, что искатель на верном пути.

– Теперь у нас таких много, – сказал Эрнольв, криво улыбаясь уголком рта. – И все это, между прочим, дело рук вашей, квиттинской ведьмы.

– Давай не будем, а? – с ленивой досадой предложил Вигмар. – Вот если опять сойдемся дружина на дружину, тогда и посчитаемся, кто кому и чего должен. А здесь ты один и я один, и мне с тобой делить совершенно нечего. Пусть конунги и ярлы считают обиды… Ах, да! Я забыл. Ты ведь тоже ярл, да еще и родич Торбранда конунга. Не то что я, бедный изгнанник. Если меня еще не объявили на Остром мысу вне закона, то это случится в ближайшие дни. Так что подумай, о смелый ясень секиры: стоит ли тебе сидеть рядом с убийцей?

– Я слышал, что ты кого-то убил, но мне нет дела до ваших раздоров, – сказал фьялль и сел на то место, которое только что занимала Ингирид. Вигмар опустился рядом. – Не думай, что я хочу причинить тебе какой-то вред. Ничего подобного.

Он помолчал. Вигмар ждал продолжения.

– Я хочу только одного… – снова заговорил фьялль, глядя то на Вигмара, то куда-то в стену. – Скажи, а не знаешь ли ты такого человека – Эггбранда сына Кольбьерна?

От неожиданности Вигмар вздрогнул и чуть не свалился со скамьи. Раздайся над ним гром небесный, явись сам Один с двумя воронами на плечах – он и то не был бы так потрясен. И потрясение выдалось не из приятных. Откуда фьялль может знать об Эггбранде?

– Почему ты спрашиваешь меня об этом? – резко спросил Вигмар.

– Я вижу, это имя тебе знакомо. – Фьялль, похоже, не удивился потрясению своего собеседника.

– Возможно, – холодно ответил Вигмар, отчаянным усилием взяв себя в руки. – Но откуда оно может быть знакомо тебе?

Фьялль помедлил, потом повел широкими плечами.

– Мне думается, что этот человек – квитт, – ответил он наконец. – И так сложилось, что мне очень нужно встретиться с ним. Я подумал, что ты… Ты ведь тоже из квиттов…

Вигмар перевел дух: фьялль, похоже, знал гораздо меньше, чем показалось сначала.

– Возможно, что он из квиттов, – почти спокойно ответил Вигмар. – Но ведь не все квитты знакомы между собой. В этом ты можешь мне поверить.

– И все же мне сдается, что я не ошибся и ты знаешь того человека, – не слишком напористо, но упрямо настаивал фьялль. – Эггбранда сына Кольбьерна. Мне думается, что ты мог бы помочь мне его найти. Если захочешь, конечно. А я мог бы тебя отблагодарить… как ты захочешь.

Вигмар видел, что его собеседник не славится красноречием и подбирает слова с определенным трудом. Он как будто сам не знал, что именно хочет сказать.

– Квиттов довольно много, – наконец ответил Вигмар. Тролли их знают, что могло связать фьялля с Эггбрандом, но, в конце концов, в этом нет ничего невероятного. Доблестный сын Кольбьерна успел прожить на свете целых тридцать лет и повидать множество разных людей. – И далеко не все квитты знакомы друг с другом. С чего ты взял, что я знаю твоего приятеля?

– Он мне не приятель! – резко ответил фьялль, и его единственный глаз так свирепо сверкнул, что Вигмару стало любопытно. Вот кого ему сейчас не хватало, так это Эггбрандова кровного врага. Очень было бы кстати! – Но я очень хочу найти его, – тихо и убежденно добавил Эрнольв, опираясь локтями о колени и глядя в пол. – Очень хочу. И мне почему-то кажется, что ты можешь мне в этом помочь.

– Может быть, – задумчиво протянул Вигмар. – Может быть, ты и сможешь его найти.

Фьялль поднял голову. Его глаз был полон такого тревожного, серьезного ожидания, что Вигмару стало жаль его разочаровывать. Но что поделать?

– Для этого тебе придется всего лишь спуститься в Хель, – продолжал Вигмар и для ясности указал пальцем в пол. – Думаю, та великанша у моста пропустит тебя без вопросов.[43]

Но фьялль не обратил внимания на колючку, так и выпирающую из этих слов. Он продолжал смотреть на Вигмара, как будто ждал еще каких-то разъяснений.

– Он умер? – повторил Эрнольв, хотя слова Вигмара могли иметь только один смысл. А Вигмар удивился: это известие не вызвало у фьялля ни горя, ни радости, а только изумление. Можно подумать, что Эггбранд сын Кольбьерна считался бессмертным. – Ты был при этом? Ты видел своими глазами?

– Более чем, – мягко заверил Вигмар. – Не будет даже преувеличением сказать… Видишь ли, я как раз держал в руке копье, а Эггбранд поскользнулся и упал. Он, видишь ли, очень спешил обнять мою сестру, не спросив, насколько ей это понравится. Так что я совершенно уверен в его смерти. Наконечник был виден со спины. Вот только на погребении его мне побывать не пришлось. Сам понимаешь почему. Не маленький.

Объяснение вышло вполне исчерпывающим, но фьялль все еще смотрел на Вигмара, как будто перед ним сидела вещая вельва и повествовала о новом порядке будущей гибели мира. Вигмар даже усомнился, а не оглох ли внезапно его собеседник.

– Не может быть… – вдруг сказал Эрнольв. – Я бы знал…

При этом он схватился за грудь, и Вигмар посочувствовал: такой молодой, сильный на вид, а сердце уже больное. Впрочем, «гнилая смерть» оставляет свои гибельные следы не только на коже.

Фьялль поднялся и пошел прочь. Через несколько шагов он обернулся, благодарно кивнул Вигмару и вышел из гридницы. И Вигмар проводил его глазами гораздо внимательнее, чем недавно Ингирид. Он чувствовал, что не понимает чего-то очень важного. Смерть Эггбранда сына Кольбьерна не могла иметь никакого отношения к войне фьяллей и квиттов… А что еще может так волновать родича Торбранда конунга?

От изумления Вигмар забыл почти обо всем: и об утренних происшествиях, и об Ингирид. Почему-то было жаль уродливого фьялля, убитого известием больше, чем он хотел показать. И еще больше он жалел себя. До сих пор Вигмар старался не поддаваться гнусному чувству жалости к самому себе, от которого человек раскисает и расползается, как краюха хлеба под сильным дождем. Но сейчас ему нестерпимо постылы сделались эти рауды со своими дурацкими косами на затылке, и их мерзостный конунг, и его дочь, словно странная беседа с фьяллем высвободила чувства, которые он все эти долгие дни загонял в самую глубину души. Фьяллю, по крайней мере, есть куда вернуться, и дома его хоть кто-то ждет. Вигмару нестерпимо захотелось оказаться дома, увидеть Рагну-Гейду, услышать ее голос. Однажды так уже было, прошлой зимой. Тогда он не выдержал, придумал какое-то пустяковое дело к кузнецу Хальму и отправился в Оленью Рощу. Сейчас ничего такого не придумал бы и сам Отец Колдовства…

К счастью, долго размышлять в одиночестве Вигмару не дали. Бальдвиг, окончив игру и уступив место у тавлейной доски другому, подошел к Вигмару и уселся рядом. На лице его отражалось любопытство.

– Я вижу, тебе не грозит заскучать! – проговорил он. – На какой день назначен ваш поединок?

– Какой еще поединок?

– Как – какой? Разве он не собирается отомстить тебе за обиду? Ты, как я видел, не слишком почтительно обходился с Ингирид.

– А! – Вигмар усмехнулся. Он уже успел позабыть, с чего началась его беседа с этим более чем странным фьяллем. – Нет. Мы говорили о другом.

– А о чем же ты говорил с самой Ингирид? Уж не звала ли она к себе в дружину? Вся усадьба только об этом и толкует.

– Нет, не звала. Она предложила мне еще более потрясающий подвиг. Она хотела, чтобы я сложил о ней стихи.

Бальдвиг тихо просвистел.

– Да она сумасшедшая! Но ты ее не слушай! – вдруг с тревогой попросил он, перестав улыбаться. – Я знаю, что умелый скальд всегда рад показать свое искусство, но поверь моему опыту – это не тот случай.

– А я и не собираюсь, – равнодушно обронил Вигмар.

– А ведь, наверное, складывать стихи о женщине трудно? – Бальдвиг покосился с тайным лукавством.

Вигмар пожал плечами:

– Не намного труднее, чем о морских походах и сражениях. Здесь дело в другом. Можно выучить наизусть сто кеннингов и сто хендингов, но стихов не будет, если не будет… Если ты не будешь на самом деле верить, что эта женщина достойна стихов.

– А ты, я полагаю, такую женщину знаешь? – Бальдвиг вздохнул. – Наверное, мне не стоит думать о твоей свадьбе с Альвтруд?

Вигмар покачал головой. Он даже не помнил сейчас, кто такая Альвтруд. Через всю гридницу глядя на далекий огонь очага, Вигмар видел совсем другое: тот черный камень, возле которого они стояли с Рагной-Гейдой, ее изумленный, восхищенный взгляд на пиру, поймав который он чуть не задохнулся от счастья, впервые отчетливо поверив, что сможет быть наяву, не в мечтах, любим этот девушкой. Не требовалось складывать стихов, чтобы приворожить ее: их сплела сама Фрейя и шептала по ночам, навевая сны друг о друге. Только теперь, потеряв надежду на счастье, Вигмар сложил эти стихи, надеясь выбросить боль и любовь из души. Напрасно – он лишь убедился, что они срослись с сердцем и умрут только вместе с ним.

Обещала дать за доблесть дева кубок Браги брани; нежный взор той Нанны тканей мне сокровищ был дороже, —

негромко произнес Вигмар, обращаясь не столько к Бальдвигу, сколько к собственной памяти, которая, как Старый Олень в своем закрытом от света кургане, все перебирала свои сокровища и не могла насытиться их драгоценным блеском. Он сам наслаждался звучанием собственного стиха, и каждое слово казалось весомым, как молитва божеству, которое слышит тебя.

Грани груз со мною ныне: рад добыче был бы всякий, но тоской укрыта радость: Труд обручий я утратил! Скальда путь от Фрейи пряжи прочь уводит норны воля: тьму прорезал пламень ратный, кровью праздник был окрашен. Звездный блеск не виден скальду: свет остался с ветвью злата. Жизнь отдать не жаль за деву, жжет тоска – не скажешь лучше.[44]

Вигмар замолчал, продолжая смотреть на пламя очага. Что-то сдвинулось в его душе, даже дышать стало легче. В нем самом обновилось что-то важное. Не зря говорят, что искусно сплетенные стихи обладают волшебной силой. Но чтобы жить, стихи должны быть произнесены вслух. Им мало быть просто сложенными в тайных мыслях. Какой плод принесет росток, еще не проклюнувшийся из-под земли? Стихи должны расцвести в устах, их должны слышать если не люди, то хотя бы земля, море, небо. И это уже очень много.

Шумный пир в гриднице Лейрингов был в разгаре. Племя квиттов веселилось на обручении молодого Вильмунда конунга и йомфру Ингвильды, дочери Фрейвида хевдинга. Напрасно надеялись Лейринги выдать свою Мальфрид за наследника Стюрмира конунга, а богатую наследницу Ингвильду сосватать для Аслака. Арнхильд и Кольбьерн злорадствовали в душе, радуясь посрамлению Лейрингов, которых успели невзлюбить. А Рагна-Гейда то и дело поглядывала на невесту. Конечно, высокородной девице не пристало выставлять свои чувства напоказ и хохотать, как рабыня, которой хозяйка подарила свою старую рубаху, но уж слишком невеселой выглядела Ингвильда дочь Фрейвида. Красивая, стройная девушка с мягкими светлыми волосами, богатством наряда уступающая разве что кюне Далле, сидела молча и почти неподвижно, а на ее миловидном лице застыло строгое выражение, в котором Рагне-Гейде мерещилась тайная решимость.

– Видишь, какая она гордячка? – шептала Рагне-Гейде на ухо обиженная Мальфрид. – Я ее терпеть не могу: никогда даже слова не скажет! Фрейвид еще четыре года назад хотел выдать ее за конунга, когда тот овдовел, а ведь ей всего-то было тогда четырнадцать зим! Этот Фрейвид – такой пройдоха! Но она-то своего добилась! Женихов меняет, как ремешки с башмаков! У нее был какой-то фьялль, но переболел «гнилой смертью» и стал страшнее тролля! А такие люди своего не упустят! Не успел конунг решиться на войну с фьяллями – она уже прежнее забыла и поймала Вильмунда!

Рагна-Гейда усмехнулась: до чего нелепо! Целыми днями думая только о себе и Вигмаре, она почти пропустила объявление войны. Со скалы Престол Закона было объявлено, что фьялли приплывали разорять западное побережье и наверняка пойдут снова, а Стюрмир конунг прямо с тинга отправляется к слэттам, чтобы просить помощи и поддержки у Хильмира конунга. Обо всем этом очень много говорилось на тинге, но Рагне-Гейде даже захватывающие разговоры о набеге фьяллей на западное побережье напомнили только рассказы о том, как Вигмар и Гейр потеряли «Оленя». Для нее не существовало ничего, кроме Вигмара.

Не слушая Мальфрид, Рагна-Гейда смотрела в огонь, пылающий в ближайшем к женскому столу очаге, и пляска пламени увлекала ее, заставляла позабыть о шумной гриднице, о толпе незнакомого народа, в первые дни так утомлявшей, даже о близкой войне, которая начнется не где-нибудь, а в ее родных местах на Квиттингском Севере. Огонь смывал с души тоску и горечь; в биении пламенных языков она видела рыжие косы Вигмара, блеск его желтых глаз. Живящее тепло сильным потоком стремилось к Рагне-Гейде, овевало ее лицо, проникало в каждую частичку тела, и вот девушка уже ощущала себя такой же легкой, свободной, вездесущей, как само пламя. Горячие ветры веяли сквозь нее, и она летела с ними над миром; сотни голосов шептали ей что-то таинственное, важное, утешающее; голос Вигмара, живой и теплый, приблизился откуда-то издалека и шептал что-то ласковое, убеждая, что вражда и горе сгорят, что все еще будет хорошо… Рагна-Гейда разбирала лишь отдельные слова, но они были так прекрасны, правдивы и близки, что она не могла счесть их пустым обманом мечты.

Нежный взор той Нанны тканей мне сокровищ был дороже… Но тоской укрыта радость: Труд обручий я утратил! Звездный блеск не виден скальду: свет остался с ветвью злата. Жизнь отдать не жаль за деву, жжет тоска – не скажешь лучше…

– Ты чего? – голос Мальфрид вдруг вырвал Рагну-Гейду из упоительного пламенного облака, и она очнулась, сильно вздрогнув. Шум, краски и суета пира обрушились на нее, и девушка глубоко вздохнула, с трудом приходя в себя. – Ты на что там засмотрелась? – продолжала любопытная Мальфрид. – На обручье? Да, второго такого на свете нет. Должно быть, его ковали темные альвы. Или ты смотришь на самого Вильмунда? Правда ведь, он очень хорош?

Мальфрид без особого стеснения заглянула в лицо Рагне-Гейде, но та лишь попыталась улыбнуться, не находя слов. Ни молодой Вильмунд конунг, ни золотое обручье чудной работы, которое ему от имени дочери преподнес Фрейвид хевдинг, не привлекли ее внимания.

Взгляд упал на лицо Ингвильды дочери Фрейвида, сидевшей все так же спокойно и безучастно, словно и не ее обручение так шумно и радостно, с обилием кубков богам и пенящимся бахвальством, с каким-то лихорадочным весельем, как в предчувствии конца, праздновало сейчас племя квиттов. Ее жених был молод, красив, знатен, доблестен, но Ингвильда тоже смотрела в огонь. И ее замкнутое лицо вдруг показалось Рагне-Гейде близким. В нем она увидела отражение своих собственных чувств и догадалась: невеста конунгова сына не больше радуется сговору, чем сама Рагна-Гейда радовалась обручению с Атли. Ингвильда дочь Фрейвида предпочитала того фьялля, который после «гнилой смерти» стал уродливее тролля. И от этой догадки Рагне-Гейде стало легче. Все-таки не она одна такая… такая нелепая, неразумная, бессовестная, способная хотя бы в сердце своем идти наперекор роду и целому племени, любить того, кого любить нельзя.

И разве эти две девушки были виноваты в том, что человеческое сердце переросло тесную одежду родовых законов и человеческая душа набралась достаточно сил для того, чтобы встать с огромным и сложным миром лицом к лицу, не прячась за спинами родичей и предков? Встать – да. Но выстоять ли?

Ночью, когда все в женском покое уже спали, Катла, служанка, осторожно разбудила Ингирид.

– Проснись, йомфру! – шептала она в самое ухо своей грозной повелительницы. – Я должна тебе кое-что рассказать.

– Чего ты хочешь? – гулким со сна голосом пробурчала недовольная Ингирид. – Дурища, не можешь до утра подождать?

– Послушай… Только тише! – взмолилась Катла. – А не то кто-нибудь услышит!

– Да что такое? Ты что-то видела? Ты выходила? – опомнившись, прошептала Ингирид. Сквозь бревенчатую стену до женского покоя долетал шум пира, который продолжался в гриднице, и любопытство одолело сонливость. – Ну, рассказывай!

– Я слышала, о чем Окольничий говорил с квиттом, когда ты от них ушла!

– Ну! О чем? Говори скорее, не тяни! – Ингирид тряхнула служанку за плечо. Любая мелочь, касавшаяся рыжего квитта, стоила того, чтобы проснуться среди ночи.

– Они говорили… Квитт рассказал стихи, которые он сложил о тебе!

– Не может быть! – восторженно ахнула Ингирид и помолчала, прижав кулак к забившемуся сердцу.

По телу побежала дрожь, ей стало страшно и весело, как будто она увидела дух. Стихами не столько воспевают, сколько привораживают. Ах, как хотела бы она сама научиться складывать стихи, чтобы приворожить его, этого наглеца! Тогда-то он не посмел бы смотреть, как на старую надоедливую троллиху! Но если он все-таки это сделал, значит, не так уж к ней равнодушен, как хочет показать! Ингирид очень хотелось, чтобы кто-нибудь полюбил ее сильно-сильно, совершал ради нее подвиги, убивал десятки и сотни врагов, захватывал много добычи и присылал ей в подарок целые сундуки серебра, связки мехов, толпы рабов и еще много-много всякого. Она села бы, как Брюнхильд, в середину огненного кольца, если бы ждать там великого героя не было слишком скучно. Никто не превзойдет жадным тщеславием юную деву знатного рода, которая одарена приятной внешностью и живым нравом. Осознав себя женщиной, она хочет видеть у своих ног целый свет. И особенно тех, кто по глупости и упрямству не хочет признать ее несравненных достоинств.

– Расскажи скорее! – с нетерпеливой горячностью шепнула Ингирид и опять тряхнула Катлу за плечо. – Что было в этих стихах?

– Я плохо помню, – смущенно шепнула служанка. – Там было много про тебя, он тебя называл Труд обручий, еще Суль… Нет, про Суль не то, не про Суль, а то, что без тебя ему нет света от солнца или звезд, я так поняла. А еще что ему не жаль жизни отдать за тебя. Это я запомнила: жизнь отдать не жаль за деву. Так хорошо, так складно!

– Ну а еще что?

– А больше я не помню, – разочарованно доложила Катла. – Там было много, целых две висы, и все так складно! Пока я слушала, было так красиво, а теперь – не помню…

– И ты молчала, негодяйка! – вдруг яростно прошипел с соседней лежанки голос фру Уннгерд, жены Оддульва, и обе девушки разом вздрогнули.

Уннгерд разбудили еще первые восклицания Ингирид, и все это время женщина лежала, потрясенная и разгневанная. Вот до чего дошел негодный квитт, привезенный сюда этим негодным Бальдвигом! А может, Бальдвиг и привез его для мерзкого колдовства – чтобы приворожить конунгову дочь, насочинять хулительных стихов про весь род конунга и про всех добрых людей заодно! Недаром же у него глаза как у оборотня! Уннгерд с трудом сдерживалась, понимая, что если подаст голос слишком рано, то гусыня Катла от страха онемеет и узнать что-то толком будет гораздо труднее.

– У, родня великанов! – досадливо шепнула Ингирид. Она старалась сохранить самообладание, но была напугана. При всем своем легкомыслии она понимала, как много неприятностей принесет ей огласка Вигмаровых стихов.

– Глупая, негодная курица! – возмущалась фру Уннгерд, откинув одеяло и спуская ноги с лежанки. – И ты молчала до самой ночи! Нужно было сразу, как только он сказал свои троллиные стихи, кричать и звать людей в свидетели! А ты и рада, что твою госпожу заворожил какой-то квиттинский оборотень! Чтоб тебя тролли взяли с ним заодно!

Женщины, разбуженные голосами, поднимали головы, ничего не видя в потемках и не понимая спросонья, что случилось и за что жена Оддульва бранит служанку. Кто-то на всякий случай кинулся будить йомфру Ульврун, спавшую с мужем в отдельном маленьком покое. А фру Уннгерд уже натянула верхнюю рубаху и шарила по скамье в поисках платья.

– Давай скорее одеваться, ведьмино отродье! – покрикивала она на растерявшуюся Катлу. – Где мои застежки! Давай покрывало! Я всю усадьбу на ноги подниму! Конунг все узнает!

– Ах, Уннгерд, не надо! – вскрикнула Ингирид. Чем лучше она осознавала смысл происходящего, тем крупнее и грознее делались ожидаемые неприятности. – Не надо! Он ничего плохого не сказал! Я сама его просила сочинить стихи обо мне!

– Молчи, глупая! – оборвала ее Уннгерд. – Ты сама не знаешь, какое зло зовешь на свою голову! Ты-то, может, и просила, с тебя станется! А он и рад! Ты хочешь потерять красоту и разум и совсем пропасть? Хорошо же воспитали тебя эти фьялли! Ты хочешь опозорить и себя, и весь свой род заодно!

Дрожащие руки Катлы наконец окончили закалывать платье и головное покрывало. Оборвав речь на полуслове, Уннгерд выбежала из девичьей. И Ингирид тут же вскочила.

– Одеваться! – крикнула она Катле. Служанка чуть не плакала от растерянности и страха, но Ингирид дочь Бьяртмара не знала этих презренных чувств. – Скорее!

Вигмар уже казался Ингирид ее законной собственностью, которую злые люди по вредности хотят отнять. Но девушка не зря мечтала стать валькирией и не привыкла сдаваться без борьбы. Отвоевала же она себе золоченые застежки кюны Мальвейг! Ингирид не имела привычки раздумывать, но и глупой не была: в ее голове мелькали обрывочные, но довольно верные мысли о том, что Бьяртмар конунг любит забавляться и забавой ему может послужить не обязательно смерть Вигмара. Главное – направить его в нужную сторону. При всем внешнем несходстве Ингирид все же приходилась родной дочерью Бьяртмару и сумела за несколько дней неплохо разобраться в его нраве.

Пир в усадьбе конунга еще продолжался, везде горели огни, звучали хмельные голоса, в сенях уже кто-то боролся, а в углу несчастный, не в меру угостившийся брагой, маялся, извергая все съеденное обратно. В шуме и беспорядочном движении далеко не все успели сообразить, что случилось. Ворвавшись в гридницу, даже Уннгерд на миг растерялась: здесь едва ли нашелся бы хоть один трезвый. Ульвхедин ярл спал прямо на полу возле очага, но Бьяртмар конунг сидел на своем месте так же прочно, как всегда. Он-то не слишком усердствовал в битве с пивом и брагой – гораздо веселее ему было сохранять трезвую голову и потешаться над пьяными выходками верной дружины.

– Конунг! – Уннгерд устремилась к нему. – Конунг, открылось страшное дело!

– Ну, ну? – Бьяртмар, ничуть не удивленный, заинтересованно наклонился к женщине. Он даже обрадовался ее появлению: от дружины уже было немного толку, а спать еще не хотелось.

– Твоей дочери и твоей чести грозит опасность!

– Ой! – От удовольствия Бьяртмар передернул костлявыми плечами, потер коленки одну об другую, но тут же постарался принять величественный вид. – Которой дочери? Кто питает к ним преступную любовь?

– Йомфру Ингирид!

– Не слушайте ее! – донесся возмущенный вопль, и в гридницу влетела сама упомянутая дева. В полутьме она споткнулась о чье-то бесчувственное тело, врезалась в стол, но удержалась на ногах и подскочила к почетному сиденью конунга. – Все это неправда! – пылко заявила она, сверкающими глазами глядя в лицо Бьяртмару.

– Что именно неправда? – похихикивая, спросил конунг, знаком велев Уннгерд молчать.

– Все, что сказала эта женщина! – не задумавшись, отрезала Ингирид.

– А она еще ничего не сказала! – подал голос кто-то из наименее пьяных гостей.

– Но скажу! – Уннгерд упрямо тряхнула головой. – Твои гости, конунг, плохо благодарят тебя за гостеприимство! Бальдвиг Окольничий не такой уж хороший друг тебе, как хочет показать!

– Что такое? – Между сидящими и лежащими гостями пролез Бальдвиг. Весь этот вечер он провел, скорбя о вечной разлуке с золотым обручьем, и уже собрался пойти спать, а тут вдруг… Бальдвиг недоуменно оглянулся на Вигмара, который тоже не ложился, прислушиваясь, не скажут ли еще чего интересного о квиттингской войне.

– Вот он! – Уннгерд возмущенно ткнула пальцем в Вигмара, как будто надеялась проколоть в нем дыру. – Вот этот гнусный человек!

– Послушай, ива застежек… – негодующе начал Бальдвиг, но Уннгерд не дала ему продолжить:

– Пусть все люди послушают! И конунг пусть послушает! А ты, Бальдвиг, расскажи, как сегодня вечером твой квитт говорил стихи о йомфру Ингирид, а ты слушал!

Те из гостей, кто еще что-то соображал, изумленно охнули. На пороге гридницы показались Ульврун и ее муж Ингимунд Рысь.

– Я? – Бальдвиг так изумился, что не сразу сообразил, о чем шла речь. Недавний разговор с Вигмаром уже порядком выветрился из его памяти, как не стоящий особого внимания. – Какие стихи об Ингирид? Женщина, ты с ума сошла!

– Я как раз в здравом уме! А вот ты! Ты смеешь называть себя другом конунга, просить у него помощи в тяжбах, а сам сочиняешь стихи о его дочери!

– Я в жизни не сложил двух толковых строчек! – изумленно отозвался Бальдвиг, в многочисленные умения которого стихосложение не входило. – Вигмар, ты…

«Ты что-нибудь понимаешь?» – хотел он спросить и не спросил. Едва лишь бросив взгляд на напряженное лицо квитта, Бальдвиг понял: Вигмар знает, о чем идет речь. И тут же вспомнил сам. «Наверное, сочинять стихи о женщинах трудно?» – «Не труднее, чем о морских походах и битвах». И какой тролль их обоих потянул за язык! Ведь и пьяными не были!

– Это неправда! – поспешно повторил Бальдвиг. Он старался сохранять спокойствие, но все же не мог подавить тревожного волнения, его черные брови дергались. – Вигмар вовсе не сочинял стихов о конунговой дочери!

– Сам Локи позавидует твоему лицемерию и коварству! – с негодованием воскликнул Оддульв, наконец сумевший вставить слово в возмущенные речи жены. И теперь возмущенный не меньше, учуяв случай перетянуть благосклонность конунга на свою сторону и тем поправить дело о спорной земле. – Я сразу угадал, зачем ты притащил сюда этого квитта, этого убийцу! Я думал, тебе нужна моя жизнь и мое добро, но ты метил еще дальше! Окольничий! Ты задумал поохотиться на птицу, которой нет дороже в земле раудов! Ты привез этого колдуна, чтобы он приворожил дочь конунга! Но это вам так не пройдет! Вас заставят расплатиться за все!

Толпа шумела изумленно и грозно; еще не разобравшись, многие в пьяной удали уже тянулись к оружию. Решительно раздвигая людей, к сиденью конунга пробралась йомфру Ульврун.

– Да расскажите наконец, что случилось! – потребовала она. – Что вы мечетесь и бранитесь, как стая троллей в полнолуние!

Оддульв открыл было рот, но задохнулся: гневные крики истощили его силы, ему требовалась передышка. Бьяртмар конунг захихикал. Этим вечером он уже и не надеялся так повеселиться. Ульвхедин ярл, разбуженный наконец кем-то из своих хирдманов, с трудом сел и мотал головой, постепенно приходя в себя.

Теперь гридница была светла от множества факелов и полна людей: разбуженное шумом, сюда собралось чуть ли не все население усадьбы, кое-как одетое и растрепанное. В задних рядах, где было трудно разобрать слова, строились предположения одно удивительнее другого: от неожиданного обручения йомфру Ингирид до очередного набега кваргов, с которыми у раудов сложились такие же нехорошие отношения, как между фьяллями и квиттами.

– Говори ты! – велела Ульврун жене Оддульва. – Ведь это ты первой подняла шум?

– Я, Уннгерд дочь Хьяльти, утверждаю, – строго и отчетливо начала та, как будто держала речь перед всем тингом. – Утверждаю, что Вигмар из племени квиттов, человек Бальдвига Окольничего, сложил стихи об Ингирид, дочери Бьяртмара конунга, чтобы колдовскими чарами привлечь к себе ее любовь и погубить. Отвечай, что это не так, Бальдвиг Окольничий, если можешь!

Стоявшие поближе возбужденно загудели. Ладно, если бы открылся умысел об убийстве, этим мало кого можно удивить. Но при разговорах о колдовских чарах, да еще и чарах любовных, у всякого, если он не каменный великан, холодной жутью сожмется сердце. Люди попятились от Вигмара. Его лицо с жестко сомкнутым ртом и блестящими желтыми глазами вдруг показалось страшным не по-человечески. Его звали оборотнем… А может, и в самом деле?

– Откуда ты взяла это, Уннгерд дочь Хьяльти, и кто может подтвердить твои слова? – сурово спросил Бальдвиг. Он уже взял себя в руки и приготовился защищаться всеми доступными средствами.

– Мои слова может подтвердить Катла, – ответила Уннгерд уже чуть тише, не с таким гневным напором в голосе. Слов служанки маловато для такого серьезного обвинения, тем более что она запомнила всего один кеннинг и одну полную строчку.

– Служанка! – со всем возможным презрением повторил Бальдвиг. – Зато я сам утверждаю, что в этих стихах не было ни единого намека на йомфру Ингирид. Они были сложены совсем о другой женщине. О невесте Вигмара, которая осталась на Квиттинге.

– А кто может подтвердить это? – воскликнул Оддульв. – Где эта женщина и где ее родня, которая нам подтвердит, что квитт имеет право складывать о ней стихи? Где они? Пусть они придут и подтвердят твои слова при свидетелях!

– Ты сам знаешь, Оддульв, что просишь невозможного! – ответил ему Бальдвиг. – Но разве служанка может подтвердить иное? Разве в тех стихах были слова, указывающие на йомфру Ингирид?

– Может быть, ты повторишь нам эти стихи? – Уннгерд ужалила его ядовитым взглядом.

– М-м… Я не помню всего… – признался Бальдвиг. – У меня не слишком-то хорошая память на стихи. Но ведь можно спросить… Пусть сам Вигмар повторит их.

Все опять посмотрели на Вигмара. Он сохранял внешнее спокойствие, но в душе его кипело негодование на самого себя – не мог промолчать со своими стихами! Дома, поблизости от Рагны-Гейды, ему и то удавалось сохранить побольше здравого рассудка! Нет бы ему отказать Ингирид и на том успокоиться! Дочь Бьяртмара все же принесла ему несчастье своей дурацкой просьбой, хотя он и не думал ее выполнять.

– Я слышал, как Ингирид просила его сложить о ней стихи, – подал голос один из Дьярвингов. Вигмар не помнил, Стейн его зовут или Амунди, поскольку все Дьярвинги для него были на одно лицо. – Я только раньше не хотел говорить, поскольку просьба не из самых подходящих…

– И что он ей ответил? – спросили сразу несколько голосов.

– Что он не такой дурак, – с некоторым смущением доложил Стейн.

Кое-кто в задних рядах засмеялся. Но большинство понимало, что тут не до смеха.

– Ну, Вигмар, ответь же им! – воскликнул Бальдвиг. – Повтори стихи, и они поймут, что это о ком угодно, но не об Ингирид!

– Если люди очень хотят враждовать, их не убедят никакие слова, обладай ты хоть красноречием самого Одина! – ответил Вигмар. – Мои стихи были сложены о другой женщине. Она осталась далеко отсюда. А складывать висы для Ингирид дочери Бьяртмара я даже не помышлял. Пусть богиня Вар слышит меня.

– Может быть, он складывал висы и о другой женщине! – не сдавалась фру Уннгерд. – Но кто, кроме него самого, нам поручится, что он не складывал висы об Ингирид?

– Ха! – с негодованием воскликнул Бальдвиг и хлопнул себя по бедрам. – Это уже неразумно! Гнев – плохой советчик! Если так рассуждать, то кто поручится, что ты и твой муж не складывали хулительных стихов про меня или про самого конунга?

– Конунг! – воззвали разом Оддульв и Уннгерд. – Долго ли ты будешь слушать эти позорные речи!

– В самом деле, отец! – повысив голос и грозно хмуря брови, сказала йомфру Ульврун. Она достаточно хорошо знала своего отца, чтобы обращаться к нему лишь в крайних случаях. – Люди хотят услышать твое решение.

– Это правда? – спросил Бьяртмар самого Вигмара.

Удивительное дело: голос конунга звучал не грозно, буднично и даже мягко, но Вигмар вдруг почувствовал странное оцепенение в душе и в теле. У него просто не хватило бы воли солгать: голос конунга проникал в самую душу и наполнял уверенностью, что и взгляд его проникает так же свободно. К счастью, Вигмару не приходилось ничего скрывать.

– Нет, это неправда! – уверенно ответил он. – Мне случалось сочинять стихи о женщине, но не о твоей дочери и вообще ни об одной женщине из племени раудов.

– Так, значит, эти почтенные люди лгут? – невинно спросил конунг и повел бледной длиннопалой рукой в сторону Оддульва и Уннгерд.

Вигмар почуял ловушку, но сдаваться не собирался.

– Эти почтенные люди не поняли, – твердо сказал он и бросил взгляд на Оддульва. – Служанка не смогла запомнить ни одной строчки, но почему-то решила, что это – о ее госпоже. Но она ошиблась.

– И со слов рабыни Оддульв обвиняет свободного человека! – с негодованием подхватил Бальдвиг. – Они требуют доказательств, что Вигмар не сочинял стихов о твоей дочери! Почему бы им не потребовать того же от всех людей, сколько ни есть на свете? Мало ли у кого мог возникнуть злодейский замысел!

– Наверное, это были искусные и красивые стихи, раз уж рабыня ничего не смогла запомнить! – мягко и мечтательно протянул Бьяртмар, ласково заглядывая в лицо Вигмару. Он как будто не слышал речей Бальдвига, и Вигмара еще больше насторожила эта нежданная ласковость. – Почему бы тебе не сказать нам те стихи еще раз? Мы сможем судить, есть ли в них твоя вина передо мной и моей дочерью.

Ингирид встрепенулась и вскинула голову: ей очень хотелось послушать. Люди в гриднице опять загудели. Вигмар помедлил. Да, это был бы самый простой выход. В тех двух висах достаточно ясно излагалась вся немудреная сага о том, как он полюбил девушку, поссорился с ее родней и бежал. Самый глупый великан поймет, что к Ингирид дочери Бьяртмара это и близко не подходило. Но… Какое-то внутреннее чувство мешало Вигмару ответить согласием. В этих двух висах уместилась его душа, любовь и судьба. Страшно, гадко, немыслимо было раскрыть сердце перед чужими людьми, перед безбородым конунгом.

– Нет. – Вигмар почтительно, но твердо мотнул головой и, пересилив себя, взглянул в прищуренные глаза конунга. – Эти висы – ее и мои. Больше ничьи. Я не могу их повторить.

– Вот, теперь ты веришь нам? – воскликнули разом Оддульв и Уннгерд. – Он и не запирается! Его надо вывести во двор и обезглавить!

– Не сейчас! – хрипло вставил Ульвхедин ярл. Он плохо понимал, о чем идет речь, но обычаев не забывал даже в самом тяжком опьянении. – Ночное убийство опозорит нас!

– Послушай, конунг, послушай! – заторопился Бальдвиг, встревоженный молчанием Бьяртмара. – Ты знаешь меня много лет, я верно служил тебе! Я много лет знаю этого человека и его отца, он не мог… Ты должен дать ему оправдаться!

– Да, несомненно! – Бьяртмар кивнул. – Обезглавить человека может даже раб, но вот приставить голову обратно не под силу ни одному конунгу. Я не хочу, чтобы меня прозвали Бьяртмаром Несправедливым. Конечно, мы дадим ему оправдаться.

– Пусть он понесет каленое железо! – крикнул Оддульв, и облегченный вздох застрял у Бальдвига в груди. – Богов нельзя обмануть!

– Он не вор, чтобы носить железо! – возмутился Бальдвиг. – Позволь ему, конунг, оправдаться с оружием в руках, как подобает высокородному человеку!

– Да где его высокий род! – с недоверием и презрением выкрикнула Уннгерд. – Кто его видел? Эти квитты…

– Тише, добрая женщина, я не хочу, чтобы говорили, будто у меня плохо встречают чужеземцев, и прозвали Бьяртмаром Негостеприимным! – остановил ее конунг. Вигмар некстати подумал, что конунга уж слишком явно заботит, что о нем скажут. – Он имеет право оправдаться с оружием в руках, и богов не обманешь мечом точно так же, как и каленым железом. Вот только кто же будет ему достойным противником? Может быть, Ульвхедин ярл?

Бьяртмар постучал себя пальцем по дряблой щеке и покосился в сторону сына. Вигмар проследил за взглядом, и у него нехорошо екнуло что-то в животе. Нет, не испугался: просто впервые в жизни ясно осознал, что вероятность его победы меньше мышиного хвостика.

– Я готов, отец! – прохрипел Ульвхедин. – Но до утра-то можно подождать? Я тебе всегда говорил, что от этой девки хорошего не будет, но раз уж она так вляпалась, кто-то же должен постоять за честь рода. Я готов.

– Нет, пожалуй, не надо, Ульвхедин. – Бьяртмар внимательно изучил лицо Вигмара, которое все же осталось вполне спокойным, и передумал. – Ведь его вина – не в нападении с оружием. Он нападал стихами, так пусть и противником его будет скальд. Я о тебе говорю, Сторвальд.

Бьяртмар направил взгляд куда-то поверх головы Вигмара, и все обернулись. Вигмар тоже посмотрел. Он и раньше замечал, что на всех пирах второе почетное место в гриднице, напротив конунга, занимает вовсе не Ульвхедин ярл, а высокий человек лет тридцати, одетый богато и вид имеющий довольно гордый. Говорили, что это Сторвальд по прозвищу Скальд, и Вигмар отметил про себя: чтобы приобрести такое прозвище, надо быть скальдом на две головы искуснее остальных.

Во время всего этого переполоха Сторвальд молчал (он вообще не открывал рта, пока к нему не обратятся, и по своей воле ни во что не вмешивался, что, безусловно, обличало в нем человека неглупого). Бьяртмар глядел на красавца с восторженной ласковостью, как мать на любимого сына, который вырос молодцом. Сторвальд и в самом деле был на редкость хорош собой. «Вот в кого бы влюбиться Ингирид!» – с оттенком обиды на бестолковых норн подумал Вигмар. У Сторвальда были прямые черты лица, легчайшая горбинка на прямом носу удивительно хорошо сочеталась с внутренним углом густых бровей, а светлые и блестящие, как сталь, глаза смотрели умно и остро. Только левый глаз чуть-чуть косил наружу. Золотистые волосы Сторвальд тщательно расчесывал и заправлял за пояс. Никаких кос или хвостов, которые указывали бы на происхождение из того или иного племени. А позади на стене висел меч в богатых ножнах, и широкие плечи и сильные руки Сторвальда наводили на мысль, что меч ему служит не для украшения.

– Вот подходящий противник для тебя! – сказал Бьяртмар, мельком глянув на Вигмара, и обратился к красавцу: – Я думаю, Сторвальд, тебя не испугает такое состязание. Ведь боги рассудят, кто прав.

– Разве я когда-нибудь отказывался исполнить твою просьбу? – спокойно, без заискивания, даже отчасти небрежно ответил Сторвальд. – Пусть все будет по твоему желанию, конунг.

– Вот и очень хорошо! – Бьяртмар был доволен ответом и радостно потер одна об другую свои узкие бледные ручки, которым, как казалось, никогда не приходилось держать меча или весла. – Значит, мы дадим каждому из вас одну ночь, чтобы вы могли сложить по хорошей хвалебной песне…

– Как? – изумленно закричали Дьярвинги и даже кое-кто из гостей в гриднице. – Песни? Хвалебные песни? Ты же сказал: с оружием в руках! Да разве это божий суд! Такого не бывало!

– Даже самые простые вещи когда-нибудь произошли в первый раз, и люди вот так же ахали и изумлялись! – хихикая от удовольствия, отвечал Бьяртмар, довольный впечатлением. – Но, по правде сказать, я не думаю, что раньше нас никто не додумался… Это же так просто! А вы что думали? – вдруг напустился он на Дьярвингов, вцепившись птичьими пальцами в подлокотники кресла и склоняясь вперед. – Вы думали, что я позволю двум хорошим скальдам зарубить друг друга! Как бы не так! Хорошие скальды слишком редки! Хороших воинов у меня двенадцать десятков только в этой усадьбе, а скальд – один! Один, хотя всякому порядочному конунгу полагается иметь хотя бы пару, не говоря уж о четырех или шести! Скальд сражается стихами – вот пусть они и померятся своим оружием!

Народ гудел, Уннгерд что-то шипела на ухо Оддульву, Бальдвиг утирал рукавом промокший лоб, а Ингирид, снова оживившись, переводила блестящий взгляд с Вигмара на Сторвальда, словно сравнивала их. «О прекрасная Фрейя, надоумь ее перенести свою страсть на этого красавца и оставить меня в покое! – мысленно молился Вигмар. – Ее равнодушие мне принесет куда больше пользы, чем любовь! О Всадница Кошек, подательница самых сладких снов! Ты и так одарила меня в меру самых жадных желаний, оставь же что-нибудь и другим! Мне много не надо…»

– Итак, мы дадим им сегодняшнюю ночь! – продолжал Бьяртмар конунг, выпрямившись на сиденье и приняв величественный вид. – Пусть каждого отведут в отдельные покои и поставят стражу, чтобы никто не мог ни помочь, ни помешать. А завтра за утренней едой мы послушаем их. Если выиграет квитт – значит, боги оправдали его. А пока идите все спать, чтобы ваши пьяные вопли не мешали моим скальдам!

Толпа задвигалась и стала рассыпаться. Ульврун увела Ингирид, которая все оглядывалась на ходу. Сторвальд спустился со своего сиденья. При этом он бросил на Вигмара только один взгляд, в котором светился скрытый интерес. Этот красавец, чуть косящий на левый глаз, был вполне уверен в своих силах, но не спешил засчитывать своего соперника в проигравшие, пока тот не показал себя.

Удивительно быстро усадьба конунга затихла. Злая и рассерженная Ингирид долго лежала без сна, не глядя в сторону фру Уннгерд. Именно себя она считала наиболее пострадавшей от ночного переполоха. Ингирид не могла решить, бояться ли ей за свою честь или обижаться, что ее считают недостойной стихов, но чувствовала себя ограбленной и оскорбленной. Она не желала верить, что стихи Вигмара предназначались какой-то другой женщине. Да разве на свете существуют другие? Что они такое по сравнению с ней? «Жизнь отдать не жаль за деву!» – вспоминалась ей та единственная строчка, что зажгла этот пожар. Как красиво, как сильно! Этой строчкой хотелось любоваться, словно драгоценным обручьем, и Ингирид без конца повторяла ее, чувствуя, как золотой звон стиха отдается в самых дальних уголках сердца. Ей самой не грозила смерть, а переживать за других она не умела. Сладкое и тревожное ощущение любви, пусть воображаемой, скоро прогнало обиды, и Ингирид наслаждалась своим волнением, как новой, еще не испытанной радостью жизни.

Глава 14

Так получилось, что Вигмар сын Хроара удостоился от Бьяртмара конунга немалых почестей: ему достался отдельный спальный покой. Маленькая клетушка была не шире трех шагов в длину и ширину, и почти всю ее занимала лежанка. Должно быть, раньше она служила спальней какой-то супружеской чете, возможно даже самому конунгу, пока он не овдовел. Кроме лежанки, тут имелся большой ларь, а на нем глиняный светильник с тресковым жиром. Двери же выходили в гридницу, где устроилось на ночь множество людей.

Где поместили Сторвальда, Вигмар не знал, но не сомневался, что у того есть в этом доме свой покойчик. По лицу красавца нетрудно было понять: он не из тех, кто согласится спать вповалку в общем дружинном покое. А уж заслужить себе отличия он сумеет.

В придачу к светильнику Вигмару оставили, по приказу доброго конунга, краюху хлеба, несколько жареных рыбин на деревянном блюде и большой ковш пива.

– Конечно, не поэтический мед, но тоже сгодится! – проворчал пожилой гест, расставлявший угощенье на ларе. – Если еще чего или на двор выйти – ты стукни в дверь, мы тут до утра будем.

Высказав это предложение-предостережение, гест ушел, плотно прикрыв дверь. Железного стука засова Вигмар не услышал, но, судя по близким голосам, тот гест с тремя-четырьмя товарищами расположился на скамьях и на полу прямо под дверью. Вигмар прислушался: одни играли в кости, другие спорили, чей жеребец победит на ожидавшемся завтра бое коней. Пожилой благодетель Вигмара ставил на Бурую Гриву какого-то Бримира Полосатого Щита из Логинфьорда. Серебряную пряжку в полмарки весом ставил против ножа с костяной ручкой. Значит, уж очень верил в победу. Может, так и надо?

Отойдя от двери, Вигмар бросился на широкую лежанку, вытянулся и задумался, глядя в темный бревенчатый потолок. Хвалебная песнь! Едучи к Бьяртмару конунгу и вообще к раудам, он меньше всего думал о хвалебных песнях. Норн приговор у мыса узнаешь, как говорила Грюла. Вообще-то сочинять хвалебные песни не намного труднее, чем другие. Даже легче: кто под небосклоном Бьяртмару подобен? Волки рвали трупы, храбро дрались квитты… Нет, рауды. Только вот что: надо ведь знать, с кем дрались. Что победоносно – это и так ясно, но вот как дело было?

Вигмар сел, без почтения подтянув ноги прямо в башмаках на одеяло из облезлой медвежьей шкуры. Так не честно. Хорошо этому Сторвальду. Выговор у него не раудский, он тут тоже пришлый, но живет, как видно, давно и все про Бьяртмара знает. С кем он сражался, когда сражался, как… А Вигмар не знал ничего. Сочинять подвиги – засмеют, потому что даже самая пышная похвала должна быть в основе своей правдива, иначе ей и цены никакой не будет. А как сочинять о том, чего не знаешь и о чем не слышал?

Прыжком соскочив с лежанки, Вигмар мягко и стремительно прошелся два шага до стены и обратно. Вот он каков, тролль безбородый! Или думает, что слава о его подвигах гремит по всему Морскому Пути и любой квитт знает их не хуже, чем собственный род в семи поколениях? Или нарочно втолкнул его в эту ловушку? Заставит опозориться и спокойно снесет голову. Прямо за завтраком, поскольку убийство утром уже не ставится в укор. И никакой опасности нет ни для его обожаемого Сторвальда, ни для кого другого. И все довольны. А рыжий квитт с наглыми глазами – кому он нужен?

«Мудрый Один, Отец Поэзии, подскажи же мне что-нибудь! – воззвал Вигмар, напряженно глядя в темный потолок, точно ожидая, что закопченные бревна сейчас разойдутся и в просвете покажется престол Одина, с самим Властелином, с двумя воронами у него на плечах и двумя волками у ног. – Не зря же ты получил от меня такую славную жертву – Эггбранда сына Кольбьерна. Я думаю, тебе понравилось все то, что я натворил. Помоги же мне!»

Но темный потолок молчал и не шевелился. Вигмар прошелся еще пару раз и снова сел. Сосредоточившись, он пытался вспомнить, не слышал ли когда-нибудь, хоть в детстве, хоть чего-нибудь о подвигах Бьяртмара Миролюбивого. Впрочем, тому под шестьдесят, а значит, во времена его подвигов Вигмар был ребенком. Если вообще родился на свет.

«Может, постучать? – Вигмар задумчиво покосился на дверь. – Позвать какого-нибудь славного воина, отмеченного сединой и шрамами, пусть расскажет. Едва ли конунг догадался это запретить. И на помощь это не похоже. А вдруг…»

Принять никакого решения он не успел – дверь тихо отворилась сама собой. Вигмар успел заметить отблеск огненного света в гриднице, и на пороге встала высокая темная фигура, кажется женская. В тесный покойчик влетел свежий запах летней грозы, неожиданный и радостный в продымленном доме. Тут же дверь опять затворилась, и Вигмар оказался лицом к лицу с гостьей.

Явись к нему мужчина, Вигмар схватился бы за оружие. Но при виде девушки он просто шагнул назад, наткнулся на край лежанки и остановился, разглядывая незнакомку.

Он видел ее впервые и в то же время испытывал смутное ощущение, что когда-то уже с ней встречался, но так давно, что и не вспомнить – словно в детстве. Но в его детстве и она была ребенком, так что ей полагалось измениться до полной неузнаваемости. Так откуда же ощущение, что он видел эту высокую, чудно сложенную красавицу, такую стройную и величавую, что вовсе не кажется долговязой. Пышнейшая грива ярко-рыжих, огненных волос окутывала девушку до колен, и в их обрамлении тонкое и подвижное лицо казалось особенно белым. Ее черты не отличались строгой правильностью: нос у нее был длинноват, а рот широковат, но это же придавало лицу неповторимость и живость, а одухотворенность в чертах делала это лицо ослепительно прекрасным. Вигмару подумалось: это не человек. Обыкновенные смертные девушки такими не бывают. Мелькнула мысль, что это Грюла явилась к нему в новом обличии, но растаяла сама, как слишком нелепая. Грюла – дух Квиттингского Севера, как она попадет к Островному проливу, в самое сердце земли раудов? И у Грюлы были золотые глаза, а глаза ночной гостьи даже в полутьме тесного покойчика светились своим собственным, ярко-голубым светом.

– Ты всегда так неучтив? – тихо спросила девушка, и в голосе ее звучала легкая ласковая насмешка. – За что же тебя любят женщины, если ты даже не поздороваешься и не попросишь войти?

Голос был глубок и звучен, в нем таилась веселость, готовая прорваться искрами смеха; вдруг подумалось, что она очень хорошо поет.

– Так ты же уже вошла, – как дурак, ответил Вигмар и попытался сделать шаг назад, но опять наткнулся на край лежанки и чуть не опрокинулся на спину.

Девушка усмехнулась, и ему тоже стало смешно: хорош бы он был!

– Войди, о липа льда ладони! – ответил он, улыбаясь углом рта и смущенно потирая щеку. – Правда, у меня сегодня тесный покой и войти-то особенно некуда. Ты можешь сесть на это ложе, если оно не слишком недостойно тебя.

– Я и не на таких сидела и, как видишь, жива! – Девушка неслышно шагнула к лежанке и уселась. Она двигалась так легко, что Вигмару вспомнился пляшущий язык пламени.

Он сел там, где стоял, и повернулся к гостье.

– Как ты прошла? – спросил он. – Мне как-то не думается, что милостивый Бьяртмар конунг прислал тебя рассказать мне о его подвигах. Хотя именно это, по правде сказать, мне и нужно больше всего.

– Нет, меня прислал другой конунг. – Девушка мягко качнула головой. Волна ее волос шевельнулась, на Вигмара повеяло приятным теплом, смешанным с бодрящим запахом летней грозы. Сейчас он осознал всю невозможность этого запаха в пасмурную осеннюю ночь, но он был частью самой гостьи, а она вся – чудо. – Другой конунг, гораздо более могущественный, но и еще более прихотливый, – продолжала она. – Никогда не знаешь, что ему понравится, кого и за что он полюбит и захочет наградить сегодня или завтра.

– А меня он, значит, полюбил? – спросил Вигмар, еще не представляя, о чем идет речь, но уже смутно ощущая рядом с собой что-то неоглядно огромное.

– Нет, я бы так не сказала! – Девушка лукаво усмехнулась, склонила голову к плечу.

Взгляд ярко-голубых глаз обжег Вигмара и одновременно окатил ледяной прохладой. Горячий лед или раскаленное небо – он не знал, что так бывает. Но это не пугало, а было приятно; странное ощущение как будто поднимало над землей и уносило прочь от мира. Вигмар одновременно и сидел на убогой лежанке в тесной темной клетушке, и поднимался в какие-то небесные дали, сам становился огромным и величественным, полным каких-то новых сил и новых целей, снисходительно смотрел с небес на себя самого и даже не особо заботился, что будет дальше с тем, земным маленьким Вигмаром.

– Он не отпустил меня, – с каким-то скрытым намеком продолжала девушка. – Он просто сделал вид, что отвернулся… О, в лукавстве с ним никто не сравнится! Но раз уж он позволил мне отлучиться, я должна поспешить и сделать то, зачем пришла.

– А зачем ты пришла?

– Затем, что ты просил. Я расскажу тебе о подвигах Бьяртмара!

Девушка усмехнулась, по тонким чертам ее лица пробежала мгновенная нервная дрожь, словно в самих этих словах заключалось что-то очень смешное. Вигмар, с каждым мгновением изумляясь все больше и больше, криво, будто через силу, усмехнулся в ответ. Все, что она делала, заражало и завораживало, и он с трудом помнил, где находится и как сюда попал.

– Так он нарочно… – начал Вигмар, но не мог подобрать слов для вопроса.

– Нет! – Девушка качнула головой, волна ее волос снова обдала Вигмара потоком мягкого жара. Казалось, его одежда загорится там, где ее коснулись пламенеющие кудри. Ну и пусть… – Бьяртмар конунг не зол. Он просто ехиден и любопытен. Он просто хотел посмотреть, как ты будешь выпутываться. Нетрудно понять, что ты из тех, кто из любой беды выбирается упрямо и отчаянно. На это очень любопытно смотреть! Он не так уж любит свою дочь и не так уж опасается за свою честь, как хочет показать. Поэтому и к тебе он и не добр, и не зол. Ему просто любопытно.

– Ему все равно? – проговорил Вигмар, с отвращением вспоминая дряблые щеки и прищуренные глаза Бьяртмара.

– Да, ему все равно. Он просто посмотрит, как вы со Сторвальдом его позабавите. Ты лучше слушай меня.

– Подожди. Как тебя зовут?

– Ну, Альвкара. Это неважно. Не теряй времени. Тебе ведь еще складывать висы, а ночи осенью не те, что зимой.

Вигмар кивнул, думая вовсе не о протяженности осенних ночей. Альвкара – «Неистовая из рода альвов»! Хорошее имя. Очень ей подходит. Другого и не подберешь. Имя не показалось совсем уж незнакомым – когда-то и где-то он его слышал. И даже недавно и недалеко. Но вспомнить не удавалось, да это и не казалось важным.

– Первый подвиг Бьяртмар совершил, когда ему было шестнадцать лет, – начала рассказывать Альвкара. – Да ты слушай, не любуйся на меня! – с дружеской досадой прикрикнула она на Вигмара, заметив, что его мысли ближе к неожиданной гостье, чем к подвигам Бьяртмара конунга. – Завтра утром тебе предстоит любоваться Бьяртмаром, а старый безбородый тролль далеко не так приятен на вид, как я.

– Это верно! – Вигмар не мог не согласиться и улыбнулся.

– Так вот, слушай дальше. Когда Бьяртмару было шестнадцать лет, его отец решил, что сыну уже пора совершить какие-нибудь подвиги. А в те годы особенно славились наглостью два херсира из вандров – Фасти и Хьертинг. У обоих имелись огромные боевые корабли и большие дружины. Здешний конунг Хардмунд, отец Бьяртмара, снарядил пять больших кораблей и самый большой отдал под начало Бьяртмару. А с ним послал его воспитателя Торкеля. Распоряжался и сражался по большей части Торкель, но слава, конечно, досталась Бьяртмару. Фасти сбросили в море, и он утонул, а Хьертинга взяли в плен, вывели на берег и там отрубили голову. Это первый подвиг. Второй Бьяртмар придумал сам. Сорок лет назад было много разговоров о Гуннтруд дочери Сварторма, конунга граннов. Ее просватали за Скъяльга конунга, из барскугов. Правда, у них тогда было целых три конунга зараз, так получилось, но у Сварторма было девять дочерей, как у Эгира, так что он не слишком привередничал. Говорили, что она красива, во всем искусна… но ты знаешь, мало о какой невесте до свадьбы так не скажут!

Альвкара улыбнулась Вигмару, будто намекая на что-то известное им обоим, но тот едва сумел выжать кривую улыбку в ответ. При слове «невеста» ему сразу пришла на ум Рагна-Гейда, а это воспоминание не располагало к веселью.

– Бьяртмар решил, что ему пора жениться, а чем искать свою невесту, показалось и проще, и почетнее отбить чужую.

– И забавнее, – деревянным голосом вставил Вигмар. Его неприязнь к прославляемому конунгу с каждым словом становилась сильнее.

– Да, и забавнее. Ты, я вижу, уже стал разбираться в его нраве. Ну, не хмурься! – Альвкара улыбнулась и слегка коснулась руки Вигмара. – Не надо его за это осуждать. Разве ты сам никогда не думал отбить чужую невесту?

– Так это же совсем другое дело… – в задумчивости начал Вигмар и вдруг спохватился: – А ты откуда знаешь?

Но Альвкара лишь загадочно повела глазами и продолжила рассказ:

– Бьяртмар подстерег корабли граннов возле Островного пролива и предложил всем людям Сварторма сойти на берег, оставив ему невесту и все ее приданое. Людей у него было больше, до берега раудов гораздо ближе, и те согласились. Сказали, что, мол, если Скъяльг посчитает себя обиженным, то пусть сам и отбивает девушку. Скъяльг пробовал, но неудачно.

– А чего хотела сама невеста?

– Она до той поры не видала ни того, ни другого, так что ей было все равно. Ульвхедин ярл – ее сын. Она умерла лет через шесть. Третий подвиг: здешние берега пару раз приходили грабить молодые конунги кваргов, но Бьяртмар прогнал их обратно и перебил больше половины. И взял себе всю добычу, которую они успели награбить. Они так и не поняли, как это он сумел узнать места их стоянок. И совсем недавно, лет десять или двенадцать назад, сюда явился ваш квиттингский великан из Медного Леса. То ли Свальнир, то ли кто-то из его родни. Похватал скотину на южных пастбищах, но свинина ему не понравилась, и он ушел. А Бьяртмар к тому времени успел собрать войско и долго гордился, что прогнал великана. Вот тебе четыре подвига. Бьяртмар конунг очень любит, когда о них упоминают. Так что он будет доволен, если ты сложишь песнь именно об этом.

– Подвиги славные, что и говорить! – протянул Вигмар. – Один лучше другого! То чужая невеста, то великан… Куда там Сигурду и Хельги!

– Я вижу, ты все понял, – весело сказала Альвкара и встала. – У тебя еще есть время, до утра ты сочинишь песнь хоть из двадцати вис с припевом.

– Еще и с припевом! – Вигмар фыркнул. – Многовато будет!

– Думаешь, это слишком роскошный выкуп за твою голову? – Девушка насмешливо прищурилась, глядя на Вигмара сверху вниз.

– Послушай, да кто ты все-таки такая? – Вигмар шагнул к двери, словно хотел помешать Альвкаре уйти.

– Если тебя кто-нибудь спросит, кто тебе рассказал об этих подвигах, назови меня! – лукаво посоветовала она. – И ты все узнаешь. Но только если спросят! А пока прощай. Помогать тебе сочинять стихи я не буду. Я не умею этого делать!

Альвкара шутливо вздохнула, улыбнулась, положила белую руку на дверное кольцо. Вигмар не успел заметить, как она ушла: дверь чуть скрипнула, на миг блеснул трепетный свет огня из гридницы, а потом дверь снова оказалась закрытой, но девушки на пороге уже не было.

«Все-таки это Грюла!» – решил Вигмар, вернувшись к своей лежанке и опять вытянувшись. Непонятно, каким образом дух Квиттингского Севера оказался бы в самом сердце Рауденланда, но эта девушка не могла принадлежать к обыкновенным земным созданиям. Ночная гостья была прекрасна так, что захватывало дух, но ему и на миг не пришло в голову, что она лучше Рагны-Гейды. Их невозможно сравнивать, они просто разных кровей.

Да, но хвалебная песнь! Двадцать вис, не двадцать, но хотя бы по четверостишию на каждый подвиг надо сложить. Хотя бы и без припева. Не он первый выкупает свою драгоценную и беспутную голову таким образом, и не он последний. Эта братия, которая зачем-то тщится складывать стихи получше других, вечно ввязывается в неприятности. Про одного такого рассказывали, всю ночь на столбе сидела кукушка и куковала без перерыва, так что он двух слов связать не мог. Это была колдунья, очень хотевшая, чтобы он проиграл свою голову. Хорошо хоть сейчас без кукушки обошлось.

Ты о чем думаешь, Лисица-С-Границы? – спросил где-то в глубине души суровый голос, похожий то ли на отцовский, то ли на голос самого Вигмара в дурном расположении духа. – Ночь-то проходит! Для дочки Кольбьерна, помнится, так стихами и сыпал! Как горохом из мешка! А собственная голова что, не дорога?

Скальду, сочиняющему «Выкуп головы», следует начать с того, как его угораздило попасться. Один по морю не туда заплыл, другой в битву пошел не на той стороне… Перепутал. А тут попросту: никогда не знаешь, где и на чем попадешься злой судьбе. Норн приговор у мыса узнаешь.

Вигмар сел, обхватил руками колени и принялся подбирать слова. Размер сам собой получался дротткветт – шестисложник с тремя ударениями. Вигмар и раньше предпочитал этот размер, кроме последних «Вис Рагны-Гейды», которые получились восьмисложными. Стало быть, никогда не знаешь, где и на чем попадешься. Скальд судьбы не ведал…

Утром пожилой гест, бодрый и полный надежд на победу жеребца Бурой Гривы, явился в клетушку и долго не мог добудиться рыжего квитта.

– Ну, ты, пятнадцатихвостый! – покрикивал он, теребя Вигмара за плечо. – Вставай! Успеешь еще отоспаться. Не на этом свете, так на том! Конунг уже сидит за столом!

– Так рано? – зевая, промычал Вигмар.

– А чего ждать? – Гест хмыкнул. – Когда в доме много еды, то чего же не сесть за столы пораньше? Не умеете вы жить, квитты! Да, правда, какая у вас там еда! У вас там хоть чего-нибудь растет, кроме мха и железа?

– Нет, – гордо ответил Вигмар. – Копаем болотную руду и из нее печем хлеб. Так что зубы у нас у всех – любой тролль позавидует!

– Пойдем, пополоскайся! – Довольный весельем собеседника гест кивнул в сторону двора. – Не пойдешь же к конунгу с такой заспанной мордой! А покормят тебя уж там, если понравишься. А нет – так жить недолго, не проголодаешься!

– Умный правду без подсказки скажет! – одобрил Вигмар и пошел за гестом умываться.

Когда он вошел в гридницу, Бьяртмар конунг уже сидел на своем обычном месте в окружении бесчисленных гостей, а второе почетное место оставалось пустым.

– Ты уже здесь! – обрадовался Бьяртмар конунг, увидев Вигмара. – Эй, сходите за Сторвальдом! – крикнул он гестам. – Пора нам начинать!

Бьяртмар конунг довольно хихикал и потирал ручки. Вигмар смотрел на него, с трудом скрывая омерзение. И такому-то человеку, вот этим самым ручкам, больше похожим на троллиные лапки, он сочинил хвалебную песнь! Может, не самую лучшую из тех, что пелись под луной за все прошедшие века, но достаточно хорошую, чтобы она сделала свое дело: закрепила удачу конунга и призвала на него новые дары судьбы.

Посланные за Сторвальдом не возвращались довольно долго, и гости удивленно гудели.

– Неужели не успел за ночь? – бормотали люди. – Нет, он сочинил такую длинную песнь, с такими сложными припевами, что сам в ней запутался и теперь не может дойти! Никак не донесет! Нет, он расчесывает свои роскошные волосы!

– А вот это вернее всего! – тихо сказал Вигмару Бальдвиг, сразу вставший возле него. – Сторвальд говорит, что его поэтическое мастерство – в волосах. И всегда вытаскивает их из-за пояса, когда сочиняет или рассказывает свои стихи.

Из женских покоев показалась Ульврун, за ней – фру Уннгерд и Ингирид. Ингирид сразу впилась глазами в лицо Вигмара, как будто хотела сказать ему что-то очень важное, и его передернуло: весь вид девушки говорил, что она что-то задумала. Ужасное, как бурные валы возле крутых скалистых берегов. Вигмар мысленно воззвал к богам о помощи. И гнев, и любовь Ингирид дочери Бьяртмара были опаснее буйства пьяного Эгира, а последняя Вигмара ожидала, как видно, во всей полноте.

Наконец в переходе зазвучали шаги, раздались изумленные крики. Ингирид поджала губы и приняла вид гордой неприступности. Вигмар смотрел на дверь, ожидая появления своего противника. Сторвальд ступил на порог, и его встретил общий крик изумления. Даже Вигмар не удержался.

Где же они, краса и гордость конунгова скальда? Роскошные волосы Сторвальда были обрезаны, притом так неровно и нелепо – одни пряди висели ниже, другие выше, одни срезаны прямо, другие косо…

Даже конунг привстал со своего места, охнул и рассмеялся: скрипучий и довольно мерзкий, этот смех все же звучал приятнее вчерашнего, потому что в нем слышалась искренняя непосредственность. Бьяртмар конунг не умел любить или ненавидеть, беспокоиться или сочувствовать, но он умел забавляться. И сейчас он забавлялся от души, уже понимая, что не зря затеял это состязание.

Впрочем, очень быстро он взял себя в руки и сел.

– Что с тобой случилось, Сторвальд? – приторно-участливым голосом спросил он. – Уж не отъели ли крысы за ночь твои прекрасные волосы? Ты, кажется, так часто мыл голову! Уж не повыдергала ли их мара?

– Как видно, без мары тут не обошлось, – спокойно ответил Сторвальд, держа изуродованную голову так же высоко и гордо, как и вчера. – Кто-то обрезал мне волосы, пока я спал.

Было видно, что он с трудом сдерживает дикую ярость, досаду и обиду на незаслуженное окорбление, но не знает, кого именно в нем обвинить. И, по мнению Вигмара, он держался просто отлично.

– Это очень опасно! – с преувеличенно заботливой тревогой сказал Бьяртмар, качая головой. – Очень опасно! Наверное, тебя хотят сглазить. Хотят навести порчу через волосы!

Больше никто в гриднице не смеялся: ворожбой через волосы человека легко свести в могилу, и это вовсе не смешно.

– Не думаю! – Сторвальд качнул головой, но тут же скривился от бессильной горькой досады, поскольку это легкое движение снова напомнило ему о потере. – Все обрезанные пряди лежали там же, на подушке. Не похоже, что этот ночной гость забрал с собой хоть что-то. Я думаю, кто-то просто хотел помешать мне сложить стихи. Но он опоздал: когда я заснул, песнь уже была сложена.

Говоря, он не сводил глаз с лица самого Бьяртмара, а в сторону Вигмара даже не посмотрел. Зато посмотрел кто-то другой.

– Я знаю человека, у которого были причины помешать тебе! – отчеканила дочь конунга Ульврун, переглянувшись с Уннгерд.

Теперь уже все смотрели на Вигмара.

– Спроси у твоих людей, конунг, выходил ли я ночью хоть куда-нибудь? – невозмутимо произнес тот.

И тут же испугался: а что, если эти добродушные рауды скажут, что выходил? После увиденного ни на что нельзя положиться.

– Он никуда не выходил! – отрезал Бальдвиг. – Я сам сидел всю ночь возле дверей и могу поклясться богами: он не выходил ни на миг, и никто к нему не входил!

«Ах, вот как!» – отметил Вигмар. Он был благодарен верному другу, который, оказывается, всю ночь охранял его от возможных покушений. Но как же он не заметил Альвкару? Разве такую красавицу можно не заметить? Стой! А существовала ли она на самом деле?

– Значит, это сделал кто-то из его тайных друзей! – непримиримо подхватила Уннгерд.

Она не знала, что один такой «тайный друг» стоит с ней плечом к плечу. Вигмар перехватил взгляд Ингирид: он просто жег и резал, его было нельзя не заметить. Она подавала такие откровенно-ликующие знаки глазами, что не увидеть их мог только слепой. К счастью, на нее-то сейчас никто не смотрел. И Вигмар торопливо отвел глаза. Пропали его вчерашние мольбы к Фрейе! Он стыдился, что ради него девчонка придумала такую подлость. Так опозорить человека! Если бы кто-нибудь покусился на его собственные пятнадцать кос, Вигмар в бешенстве удавил бы гада голыми руками. Нет, вот ведь придумала! А вдруг кто-нибудь решит, что он с ней в сговоре! Вот сраму-то!

Сейчас Вигмар так сочувствовал своему противнику, что готов был пожелать ему победы в состязании. Он-то знал, что сила скальда не в волосах, как сила воина не в мече. Либо ты хороший скальд – либо нет. Учить-то всех учат, но о путешествии Одина за поэтическим медом тоже не зря рассказывают.

– Бедный Сторвальд! Ты лишился своего главного амулета! – жалостливо приговаривал Бьяртмар, качая головой.

– Довольно разговоров! – поморщившись, ответил Сторвальд. – Мы пришли сюда не за этим. Я думаю, квитту стоит начать первым. Он – гость.

Вигмар кивнул. По тому, как спокойно и уверенно держался конунгов скальд, Вигмар был почти уверен, что песнь противника может называться лучшей из всех сложенных если не под луной, то на этом берегу Островного пролива точно. О своей же он того сказать не мог. Поэтический мед – самый капризный напиток на свете. Он приходит, только если сам того хочет. А нет – хоть бейся головой о стену и кричи, что от этого зависит твоя жизнь, – его не дозовешься. И та песня, которая у Вигмара получилась, медом пахла очень слабо. Сторвальду что – он давно при конунге и привык. Он знает здешние вкусы. И мастерства у него достаточно, чтобы скрыть недостаток вдохновения. Поверить в то, что подвиги Бьяртмара вдохновят этого сдержанного и умного человека, Вигмар никак не мог.

Бьяртмар конунг милостивым кивком позволил начинать. Вигмар сделал шаг вперед и начал, стараясь выговаривать слова просто и спокойно, чтобы не выдать лжи:

Каждый Скульд* подвластен — скальд расскажет правду — словом ныне славлю Блеска лезвий Бальдра.[45] Вандры вышли в море, весла блещут лесом: грозный враг настиг их, ринут вождь их в волны.

Бьяртмар конунг откинулся на спинку кресла, закрыл глаза, и меж его оплывших щек блуждала скользкая улыбка удовольствия. Он так явно наслаждался стихами Вигмара, что тот тревожился, вместо того чтобы радоваться: это было не к добру и обещало какой-то подвох.

Только вот кому?! – внезапно осенило Вигмара, так что он едва не забыл, что там дальше в собственной висе. Ему ли это подвох? А что, если Бьяртмар за что-то затаил злобу на собственного обожаемого скальда и хочет его унизить, предпочтя ему квиттинского пришельца? Троллячьи уши! Да не он ли и приказал остричь Сторвальда? Но требовалось продолжать, на раздумья не имелось времени.

Ратным строем землю грабить рвались кварги: вывел войско Бьяртмар — кваргов строй разгромлен. В громе битвы прогнан грозный тролль ужасный. Радость правит пиром — страхом враг опутан.

Вигмар умолк, и в гриднице некоторое время шуршал нерешительный шепот. Песнь была как песнь, две висы дротткветтом по всем правилам. Не хуже и не лучше других.

– Хорошо, очень хорошо! – бормотал конунг, не открывая глаз. – Я уже чувствую, как мне прибавилось удачи! Она так и вливается в мою кровь! Но послушаем, что приготовил Сторвальд, – неожиданно трезвым голосом закончил он, открыв глаза и выпрямившись.

Вигмар сделал шаг назад, Сторвальд встал на его место и гордо поднял голову. В косящем левом глазу, как в более верном окне в душу, Вигмар заметил искры злобной решимости. Сторвальд, как видно, тоже подозревал, что конунг желает его проигрыша, но не собирался осчастливить любимого повелителя.

Рано сын орла для брани крик издаст – низринул юный вранов друг врагов коварных: Бранд заброшен Ран в объятья — вандра скинул Бьяртмар в воду. Свертинг свергнут Фрейром копий. Словом славит скальд, а конунг златом платит мне за песню, —

заговорил Сторвальд, и с первой же строфы Вигмар понял, что проиграл поединок. Хрюнхент – восьмисложник, более просторный размер, больше подходящий для хвалебной песни. Строчки были переплетены так ловко, что слова как будто шли друг за другом по кругу. А имена вандров-разбойников! Фасти назван Брандом – и то и другое означает «огонь», а вместо «Хьертинг» поставлено «Свертинг», но тоже – «тинг мечей». Такие замены имен делали самые лучшие скальды всех времен! А в начало вплетена пословица, а в конце припев, наверняка он повторится… Так и оказалось.

Молвил род людской немолчно — смелым медлить не пристало, — что всех звезд сияет выше свет красы невесты Скъяльга. Бьяртмар в дом девицу вводит, свиту вихрем стрел рассеяв. Словом славит скальд, а конунг златом платит мне за песню.

«Ах, Фригг и Фрейя, про невесту-то я забыл!» – почти с ужасом сообразил Вигмар, отразивший в своей песни лишь три подвига. Правда, забыл не совсем случайно: ему претило восхвалять похищение чужой невесты и тем отчасти равнять Бьяртмара с собой. Тогда, ночью, казалось, что обойдется, достанет с этого безбородого и трех подвигов. Сейчас же Вигмар остро осознал тяжесть упущения. Не исключено, что именно похищением чужой невесты Бьяртмар конунг особенно гордится. Как раз по причине отсутствия бороды.

Всех мечей отвага выше — кварги грабить шли коварно земли Фрейра ратным строем. Браги лезвий отдал вранам — лед ладоней взял со славой — и волкам тела безглавых. Словом славит скальд, а конунг златом платит мне за песню.

Да, это еще Сигурд Убийца Фафнира говорил, что смелый добьется победы и неточеным мечом. Ах, Отец Поэзии, все мы черпаем из одного источника, все сочиняем про одно и то же. Но, да возьмут меня великаны, как же по-разному у нас получается! Вигмара терзали самые противоречивые чувства: он понимал, что проиграл безнадежно, что проиграл свою голову, и впервые в жизни охотно признавал чужие стихи лучше своих, и страдал от этого, и просто радовался прекрасным стихам. Да этого Сторвальда и сам Один посадит напротив себя! Даже такого вот, остриженного!

Лучших телок – все уладит ловкий – турс огромный слопал. Конунг Бьяртмар войско вывел — видя тролля злобу – грозный. Быстро был под землю прогнан Бальдром брани враг ужасный. Словом славит скальд, а конунг златом платит мне за песню.

Сторвальд кончил, и вместо шепота раздался оживленный гул. Лица раудов прояснились: теперь уже никто не сомневался, что конунгов скальд одолел чужака. Звонкие строчки звучали в памяти Вигмара, как будто перед ним пересыпали груды серебра. По вплетенной пословице в каждой висе и общий припев! Только кеннингов маловато, но зато все по делу: ни один завистник не скажет, что Сторвальд перепевает чужие стихи о подвигах чужих конунгов. Эта песнь – про Бьяртмара и только про него!

Сам восхваляемый конунг сидел на своем месте грустный и задумчивый. Чувствуя, что сотня ожидающих взглядов подталкивает его со всех сторон и молчать больше невозможно, Бьяртмар испустил глубокий вздох.

– Да, песнь отменная… – промолвил он. – Но мне самому не годится решать, которая лучше. По-моему, они обе чудо как хороши! Ответьте нам, люди, кто же победил?

– Сторвальд! Сторвальд! – закричали со всех сторон десятки голосов.

Рауды орали изо всех сил, очень довольные, что конунг предоставил решение им и не обидел своего скальда предпочтением чужака.

А Вигмар, именно этого и ждавший, оглядывал ликующие лица и непочтительно посвистывал. Вот сейчас Бьяртмар спросит, кто из них хочет исполнить приговор богов и отсечь квитту голову, – и эти же десятки голосов так же радостно и дружно закричат: «Я, я!»

Почему-то потрясения и ужаса не было, Вигмар смотрел на происходящее как бы со стороны и сам себя не понимал. Обидно уходить из мира, не осознав своего ухода, закрыть глаза, как будто через мгновение откроешь их снова, и толком не попрощаться – не словами, а душой. Как там сказал вчера Бьяртмар: если квитт победит, значит, он невиновен. А если… Постой… А дальше он вообще ничего не сказал!

– Боги обвинили его! – с торжеством воскликнул Оддульв, указывая на Вигмара. – Конунг, он должен быть обезглавлен!

Толпа притихла, ожидая приказа.

– Боги обвинили его? – переспросил Бьяртмар. – Боги показали, что он плохой скальд? Его висы были так плохи?

– Хуже некуда! – с торжествующим презрением ответила Уннгерд.

И гридница подтвердила ее слова тихим согласным гулом. После песни Сторвальда любые другие стихи казались детским лепетом.

– Не думал я, что вы так низко оцените мастерство… – Бьяртмар грустно покачал опущенной головой. – Но про меня не скажут, что я люблю спорить со своей дружиной и никогда не слушаю ее мнения. Пусть будет по-вашему. Признаем квитта плохим скальдом. А раз он плохой скальд, то, значит, и вреда его стихи причинить никакого не могли. Так что и наказывать мне его не за что, – неожиданно бодро закончил он. И с лукавым торжеством добавил: – Меня не назовут Бьяртмаром Несправедливым.

Гридница молчала, как пораженная громом. Даже рауды, привыкшие к неожиданным выходкам своего конунга, к такому окончанию необычного божьего суда готовы не были.

Оддульв дрогнул и привалился к стене, Уннгерд открыла рот, как рыба на берегу, и судорожно пыталась вдохнуть. Ингирид, первой сообразившая, что смертный приговор отменяется, подпрыгнула на месте и ликующе взвизгнула.

А Сторвальд Скальд вдруг расхохотался. Стоя на том же месте, где произносил строфы своей песни, он запрокинул голову, красивую и гордую даже в обрамлении безобразных беспорядочных прядей, и хохотал раскатисто и звонко, от всей души, всей грудью – как, возможно, умел во всей этой усадьбе он один.

Утром Вигмара разбудило гудение голосов во дворе.

– Вставай и расчесывай свои косы! – сказал ему Бальдвиг, уже одетый и совсем было собравшийся его будить. – Сегодня жертвоприношение, ты не забыл? А на твои косы нужно много времени – ты же не хочешь предстать перед богами лохматым, как тролль?

– Я и так всегда перед богами! – проворчал Вигмар, лениво разворачивая вынутую из-под головы рубаху.

– Но святилище – это особое место!

– Да уж я помню! В последний раз, когда я там был, я так порадовал богов жертвой, что они меня не забудут!

Бальдвиг подошел поближе, подождал, когда голова Вигмара покажется из ворота надеваемой рубахи, и серьезно попросил:

– Ради нашей дружбы – не делай так больше! Или хотя бы не сейчас!

– Думается, это я могу тебе пообещать! – весело ответил Вигмар.

Расплетание, расчесывание и новое заплетание кос заняло немало времени. Судя по голосам во дворе, Бьяртмар конунг с родичами и домочадцами уже готов был отправиться в святилище; Бальдвиг, не желая опоздать и прослыть непочтительным, ушел вслед за ним. Когда Вигмар наконец вышел из покоя, широкий двор почти опустел.

– Эй, квитт! – вдруг окликнул Вигмара смутно знакомый голос. – Ты, наверное, не знаешь, где тут святилище? Идем со мной.

Обернувшись, Вигмар увидел Сторвальда Скальда. Золотистые волосы того были аккуратно подрезаны со всех сторон и выглядели теперь вполне пристойно, хотя и не так роскошно, как прежде. Ярко-синий плащ с красными шелковыми полосами на груди, большая золоченая застежка и шитая золотом повязка на лбу смотрелись богато и нарядно. А главное – Сторвальд Скальд держал голову так же высоко и гордо, как и до злодейского нападения «мары».

– И ты, стало быть, собрался со всеми! – недоверчиво усмехаясь, ответил Вигмар. – Я на твоем месте посидел бы дома!

– Многие на моем месте посидели бы дома! – ответил Сторвальд, отлично понявший намек. – Именно поэтому я иду в святилище. Ты идешь со мной?

– Рядом с таким красавцем идти обидно – кто же на меня посмотрит? – с несчастным видом ответил Вигмар. – Впрочем, мне не привыкать. Со мной бывало и похуже.

– Я заметил. – Сторвальд кивнул. – Мне понравилось, как ты держался, когда два десятка славных воинов щупали рукояти секир. А теперь все они думают, что мы с тобой терпеть друг друга не можем. Особенно я тебя.

– Ах, вот почему ты пожелал пройтись со мной по тингу! – догадался Вигмар.

– А ты соображаешь, как я погляжу! – одобрил Сторвальд.

Даже без провожатого, Вигмар едва ли смог бы заблудиться. В святилище спешили десятки людей, сбегались, как ручейки в море, многочисленные дорожки и тропинки. На высокой прибрежной скале, открытой всем ветрам, стояли резные идолы Одина, Фрейра и Ньерда, богато украшенные по случаю праздника серебряными цепями и золоченым оружием.

– А где острова? – поинтересовался Вигмар, впервые видевший Островной пролив, это знаменитое среди хирдманов и торговых людей место.

– А вон первый! – Сторвальд прищурил свой чуть косящий левый глаз и показал на север, в сторону моря. – Это Бримирсей – Огненный Остров. Когда-то на нем зажигали огонь для раудов, если плыли враги. Правда, обычно оказывалось уже поздно. А за ним лежит Виндсей – Остров Противного Ветра. На нем ночуют те, кому ветер мешает плыть через пролив. А такое случается нередко, особенно осенью.

Перед святилищем волновалась пестрая толпа и билась о края Скалы Богов, как другое, живое море.

– Не пойдем дальше, – решил Сторвальд, выбрав удобное место на пригорке и усевшись на серый округлый валун. – На этом отличном мягком камне нам будет гораздо удобнее, чем даже самому конунгу. Если боги в самом деле подадут Бьяртмару какой-то знак, мы его увидим и отсюда. А слушать еще раз громкие вчерашние речи нет надобности. Верно?

– Куда уж вернее, – хмуро согласился Вигмар.

Вчерашних речей ему хватило с избытком. Тот рябой одноглазый тролль, то есть фьялль, который привез в Островной Пролив «губительницу кудрей Сторвальда» и задавал Вигмару странные вопросы об Эггбранде, вчера на вечернем пире произнес целую речь перед Бьяртмаром конунгом и его дружиной. Ее примерную суть Вигмар уже знал, и от повторения она не стала лучше. Глаза раудов сверкали от жадности, а кулаки сжимались, как будто все действительные и воображаемые богатства Квиттинга уже были в их руках. Но Бьяртмар конунг не был храбрецом, который бросается в битву ради самой битвы. Даже жадность не смогла сделать его достаточно отважным, и Ульвхедин ярл, горячо поддержавший речь Эрнольва, не смог добиться от него твердого решения.

– Мы спросим совета у богов! – нашелся Бьяртмар конунг. Он понимал, что новых богатств жаждут многие, а совместный поход с фьяллями обещает немалый успех. Другого такого случая может не представиться никогда.

– Фьялли все равно пойдут! – отвечал Ульвхедин ярл. – И я не понимаю, что может помешать нам пойти с ними и взять свою долю.

«Свою! – с возмущением подумал Вигмар. – Если бы свою. Но ведь это наше!»

«Молчи! – приказал неслышный суровый голос, похожий на голос отца, но звучавший глухо, как из-под земли. – Это больше не твое. Ты для квиттов – вне закона. Это не твоя земля, и пусть ее берет кто хочет!»

«А Рагна-Гейда? – мысленно огрызнулся Вигмар. – Ее тоже пусть берет кто хочет? Например, этот одноглазый? Нет уж!»

На это суровый голос не нашел ответа.

«О великий Отец Побед, Повелитель Ратей, Властелин Битв! – молился по себя Эрнольв сын Хравна, стоявший среди конунговых родичей на самой площадке святилища возле жертвенника. – Помоги нам! Вели раудам согласиться на этот поход! Войны все равно не миновать, так пусть же на нашей стороне будет больше! Сколько воинов присоединится к твоей дружине, сколько вражеских трупов останется волкам и воронам! Ты будешь доволен жертвами, Отец Павших! Помоги Торбранду конунгу!»

– О великий Отец Побед! – словно повторяя мысленную мольбу Эрнольва, взывал перед тремя идолами Ульвхедин ярл. Раскаты его мощного голоса долетали до самых отдаленных рядов толпы, и даже Сторвальд с Вигмаром смогли разобрать все до последнего слова. – Много лет племя раудов живет в мире с соседями, наши воины добывают богатство и славу в далеких краях. Но пришло время вернуть те земли, которые Фрейя отмерила для нас, а Тюр отнял. Дай знак племени раудов – идти ли нам в поход вместе с фьяллями? Поможешь ли ты нам вернуть утраченное, даруешь ли добычу и славу в веках?

Перед идолами богов был сложен большой костер, на котором уже лежал белый конь с перерезанным горлом. Ульвхедин ярл принял из рук жреца горящий факел и шагнул к жертвенному костру. Но едва лишь он сделал шаг, как сильный порыв морского ветра пригнул пламя, словно прихлопнул невидимой ладонью, и погасил. Толпа вздохнула тысячей грудей: боги отказались от жертвы. Даже Вигмар не сдержал крика и вскочил на ноги. Боги запрещают раудам поход!

Но в следующее мгновение толпа ахнула снова, еще громче, потрясенно, изумленно и недоумевающе. Сильнейший ветер стремился к земле прямо с неба, шевелил волосы, трепал одежду, хлопал полами плащей, как крыльями, и в то же время завораживал неведомой силой – этот ветер был дыханием небесных миров. Где-то в вышине, среди мягких серых облаков, вдруг родился пронзительный свет; с каждым мгновением он усиливался, словно прорастало зерно небесного пламени. Ожидание чуда, вера во встречу с божеством полнила людей чувством священного ужаса и одновременно восторга. Боги услышали призыв и не оставили его без ответа.

Вместе со всей толпой Вигмар завороженно смотрел в небо. Облака расходились в стороны, как будто открывались ворота. От их движения раскатывались и замирали вдали отзвуки грома. В просвете показалась человеческая фигура, сперва неясная, окутанная прозрачной огненной дымкой. Но с каждым мгновением она делалась четче и росла, приближаясь к земле. Уже можно было рассмотреть женщину, словно сотканную из чистейших мягких облаков и грозной грозовой тучи. Длинная, белее лебединого оперения рубаха скрывала ноги, поверх нее блестела черными колечками кольчуга. А волосы, как пламя, широкими волнами бились над плечами валькирии и простирались, как казалось, на половину небесного пространства.

Не чувствуя собственного тела, забыв, кто он и где он, Вигмар смотрел на небо и видел на прекрасном, сияющим неземным светом лице знакомые черты, видел те же огромные ярко-голубые глаза, полные небесного огня. Альвкара! Неистовая из рода альвов!

Яркий свет бил из открытых ворот у нее за спиной, там мелькали видения: казалось, в эти чудесные мгновения взорам смертных открылось небо, можно рассмотреть Асгард с его стеной, палатами и рощами, дрожание листвы на ветвях Иггдрасиля, чистейший поток источника Урд, радужный мост… Но вьющиеся медленной волной волосы валькирии, блестящие пламенным золотом и красноватыми отблесками рассвета, мешали смотреть туда, ее лицо властно притягивало все взоры.

Посланница Одина встала над Скалой Богов, возвышаясь, как Мировой Ясень, растущий из земли и поднимающийся к самым небесам. Валькирия медленно подняла руку, и протянулся длинный светлый луч; еще миг – и все увидели сверкающий меч с огненной рукоятью. Плавно опустив меч над головами толпы, затаившей дыхание от ужаса и восторга, Альвкара коснулась сияющим острием жертвенного костра. Мгновенно вся груда дров оказалась охвачена ослепительным белым светом; еще миг – и вспыхнуло пламя. С ревом и гулом пламя охватило весь костер, туша белого коня исчезла среди пляшущих языков.

Валькирия подняла меч и вытянула его перед собой, указывая острием на юг. Ее сияющие ярко-голубые глаза скользнули по толпе, и у каждого словно оборвалось сердце: всякого присутствующего окатила волна ледяного жара или палящего холода.

И только Вигмар вспомнил, что с ним такое уже было. Разом все оцепенение пропало: в мыслях прояснилось, и он понял, что сделала прекрасная Всадница Бури, не давшая ему опозориться с хвалебной песней. Да она же послала раудов в поход! Теперь-то ни Бьяртмар конунг, ни кто-то другой не сможет отрицать: Один желает, чтобы рауды вступили в войну. Отец Колдовства хитер и любит загадывать загадки, но сейчас он выразил свою волю яснее некуда.

Фигура валькирии с пламенеющим мечом растаяла, облака сомкнулись. Только жертвенный костер пылал, огонь жадно пожирал свою пищу. Опомнившись, все заговорили и закричали разом. Никто из ныне живущих не видел валькирии наяву, и свидетелям сегодняшнего чуда предстояло рассказывать о нем детям и внукам.

– Ну, вот! – удовлетворенно сказал Сторвальд. – Если бы мы были там, нас бы просто оглушило. И мы бы никогда больше не слышали хвалебных песен – ни чужих, что даже к лучшему, ни своих, что уже обидно.

– Кто… что это было? – не слушая, воскликнул Вигмар. Он все еще не мог отвести глаз от сомкнувшихся туч, словно надеялся, что Один передумает и распорядится по-другому.

– Это была Альвкара, – без особого волнения ответил Сторвальд, словно его спросили о служанке, прошедшей через двор. – Про нее недавно рассказывал Видкунн… Я не помню, ты при этом присутствовал? Она была дочерью Хлодмунда конунга пятьсот лет назад. И с тех пор рауды считают ее своей покровительницей. Она появляется перед большими событиями – перед набегом, мором… Или перед войной.

– А какая она? – спросил Вигмар, наконец оторвав взгляд от неба.

– Какая? – Сторвальд удивился его вопросу. – Ты что, внезапно ослеп? Ее же все видели.

– Когда? – глупо спросил Вигмар.

– Сейчас. – Невозмутимый Сторвальд даже встал со своего «мягкого» камня. – Только не рассказывай мне, что ты ее не видел.

– Я видел, – согласился Вигмар. – И еще не сейчас. То есть… Короче, она приходила ко мне ночью перед нашим с тобой… Когда надо было сочинять песни.

– Да ну! – Вот тут Сторвальд изумился по-настоящему и положил руку на плечо Вигмару. – Ну, расскажи! – с самым искренним интересом потребовал он. – Я ее видел раз-другой… Не здесь, а в других местах, но меня она по ночам не посещала!

– Отстань! – Вигмар отмахнулся. – Она мне рассказывала про подвиги вашего… «дуба стрел». Я без нее двух строчек не связал бы!

– А я думал, тебе рассказала Ингирид, – отозвался Сторвальд. Похоже, ответ Вигмара его несколько разочаровал: ему больше понравилась бы краткая песнь о новой любви Альвкары. – Она тоже в своем роде валькирия.

– Да уж! – окончательно придя в себя, Вигмар не таясь окинул взглядом обрезанные волосы Сторвальда и усмехнулся: – Не хотел бы я встать у нее на дороге.

– Я ей отомщу, – спокойно и уверенно пообещал Сторвальд. – Но я не знаю, кто из нас кого должен жалеть. Что страшнее: ее вражда или ее любовь? Тут призадумаешься, что выбрать. В ней ведь есть троллиная кровь. Я ее чую. А на мое чутье в таком деле можно положиться. У нас в Эльденланде много таких.

– Вот оно что! – Вигмар присвистнул и дернул себя за одну из кос.

Теперь многое прояснилось. Про полуостров Эльденланд рассказывают разные вещи: что северным концом он упирается в ледяную стену Йотунхейма*, что прямо под ним располагается Муспелльсхейм*, потому-то в ключах Эльденланда кипит горячая вода, а из расселин в скалах поднимается горячий пар. Ни одно порядочное племя не хотело жить в такой стране, и полуостров заселили беглецы из разных мест, объявленные вне закона у себя на родине. А поскольку невест им не хватало, они брали в жены троллих. Короче, к восьмому веку после Ухода Асов Эльденланд оброс такими слухами, что признаться в происхождении оттуда означало проявить немалое мужество. И, как в насмешку, именно из Эльденланда происходили все лучшие скальды всех времен.

– Надеюсь, ты не побежишь от меня прочь с криком ужаса? – насмешливо поинтересовался Сторвальд.

– Ноги от страха отнялись, – пожаловался Вигмар. – Не ешь меня, дяденька тролль, я сейчас невкусный!

– Я сегодня не голоден! – благодушно утешил его Сторвальд и посоветовал: – Не бойся, подумай о чем-нибудь приятном. Если я хоть что-нибудь понимаю, скоро твои ноги тебе понадобятся. И руки тоже.

– А голова? – на всякий случай уточнил Вигмар.

– А когда это ты с ней советовался? – Сторвальд удивленно поднял брови, отчего уголок косящего глаза съехал еще ниже и мягкое, трудноуловимое несходство с простыми людьми на миг усилилось. – Если бы ты думал головой, а не сердцем, то не оказался бы здесь.

Вигмар промолчал. Отдаленный потомок троллих был прав, как сам мудрый Один.

Пояснительный словарь

Альвы – духи плодородия, по положению ниже богов. Делятся на две группы: светлые альвы, обитающие в небесах, и темные альвы, живущие под землей.

Асгард – небесная крепость, место обитания богов.

Аск и Эмбла – первые люди, сотворенные богами из ясеня и ольхи.

Асы – род богов, основной предмет поклонения.

Бальдр – один из асов, юный и прекрасный, божество весны.

Берсерк – могучий воин, способный приходить в исступление, неуязвимый и заключающий в себе силу нескольких человек.

Биврёст – Мост Асов. На нем горит пламя, чтобы заградить великанам путь на небо. Красный цвет в радуге – пламя Биврёста.

Бонд – мелкий землевладелец, лично свободный.

Браги – Длиннобородый, бог поэзии.

Брюнхильд – героиня сказаний. Была валькирией, но за ослушание Один заставил ее спать много лет, а потом велел ей выйти замуж. Сигурд разрушил чары и разбудил ее, но по вине колдуньи Гримхильд, матери Гьюкунгов, был вынужден сосватать любимую им Брюнхильд за своего побратима Гуннара, а сам взял в жены Гудрун. Брюнхильд не простила обмана и заставила мужа погубить Сигурда, после чего добровольно взошла на его погребальный костер и покончила с собой.

Валхалла – небесный чертог Одина, где собираются павшие воины.

Валькирии – воинственные небесные девы, подчиненные Одину. «Младшая Эдда» называет их имена: Христ, Мист, Хильд, Труд, Регинлейв и т. д. «Один шлет их во все сражения, они избирают тех, кто должен пасть, и решают исход сражения. Гунн, Рота и младшая норна по имени Скульд всякий раз скачут на поле брани и выбирают, кому пасть в битве, и решают ее исход». По сказаниям, валькирии могли быть дочерьми земных конунгов и вступать в брак со смертными. Разделение валькирий по родам (Девы Молний, Гроз, Сумерек и Рассвета) является плодом фантазии автора.

Ваны – род богов плодородия, союзников асов. Из ванов происходит Ньёрд и его дети Фрейр и Фрейя.

Вар – одна из богинь Асгарда, подслушивает все людские клятвы и любовные обеты.

Вёльва – прорицательница.

Вено – выкуп за невесту.

Вёр – умная и любопытная богиня, от которой ничего невозможно скрыть.

Видар – бог-покровитель охоты.

Вира – выкуп за тяжкое преступление, в частности, за убийство.

Виса – стихотворение.

Властелин Битв – Один.

Властитель Богов – Один.

Всеотец – Один.

Высокий – одно из имен Одина. «Речи Высокого» – песнь «Старшей Эдды», в которой от имени Одина излагается житейская мудрость.

Гевьюн – богиня-дева, собирающая у себя умерших девушек.

Гесты – члены дружины знатного человека, исполнители поручений, занимали среднее положение между хирдманами и челядью.

Глейпнир – волшебная цепь, которой скован Фенрир Волк.

Гривна – шейное украшение, обычно из драгоценных металлов.

Гридница – помещение для дружины знатного человека, своеобразный приемный зал. Русское слово «гридница» произошло от скандинавского слова «грид» с тем же значением.

Грюла – персонаж исландского фольклора, лисица-великан с пятнадцатью хвостами. Слово «грюла» означает «страшилище, пугало».

Гудрун – героиня древних сказаний, жена Сигурда. Когда мстила мужу за убийство своих братьев, убила собственных детей, после этого побуждала сыновей от нового брака к мести за сестру, свою дочь Сванхильд, что привело к гибели их всех.

Гунгнир – волшебное копье Одина.

Гуннар – персонаж сказаний о Сигурде, сын конунга Гьюки, побратим Сигурда и один из его убийц. Сам был убит конунгом Атли, который желал завладеть сокровищами Фафнира, доставшимися побратимам в наследство от Сигурда. Атли приказал бросить Гуннара в змеиный ров, но тот, играя пальцами ног на арфе, усыпил всех гадюк, кроме одной, которая его ужалила.

Гьюки – отец древних героев Гуннара, Хёгни и Гудрун.

Дисы – низшие женские божества, духи-покровители плодородия.

Затмение Богов – конец мира, при котором великаны и чудовища уничтожат почти весь мир, большинство богов и людей.

Иггдрасиль – Мировой Ясень, дерево, на котором держится мир.

Имир – древний великан, из тела которого создана земля, прародитель племени великанов.

Источник Урд – священный источник на небесах, возле которого живут норны.

Йомфру – девушка благородного происхождения, барышня.

Йорд – богиня земли, мать Тора.

Йотунхейм – мир великанов.

Кеннинги – поэтические обозначения. Кеннинг мужчины строится из имени какого-либо бога (или названия дерева мужского рода) в сочетании с предметом, с которым имеют дело мужчины. Например: ясень копья, Фрейр сражения. Кеннинг женщины строится по тому же принципу: имя богини или дерево женского рода в сочетании с предметом из женской сферы деятельности: Фрейя ожерелий, береза нарядов. Кеннингами также могут обозначаться битва (пляска валькирий), оружие (меч – змея ран), корабль (конь волн) и некоторые другие понятия.

Кюна – королева, жена конунга.

Кюртиль – род верхней одежды.

Лживая сага – сага фантастического содержания, не претендующая на правдоподобие.

Локи – бог огня, воплощение лжи и коварства, отец чудовищ, которые в будущем погубят мир.

Лофт – другое имя Локи.

Мани – олицетворение месяца.

Мара – ведьма, душащая спящих.

Марка – мера веса, обычно драгоценных металлов, 215 г.

Мидгард – «Средний Мир», земля, место обитания людей.

Мимир – древний великан, хранитель источника, в котором сокрыты знания и мудрость.

Мйольнир – волшебный молот, оружие Тора.

Модсогнир – первый из сварт-альвов.

Морские великанши – дочери морского великана Эгира. Носят имена Всплеск, Волна, Прибой, Вал, бурун и так далее.

Морской конунг – предводитель морской дружины, не имеющий никаких земельных владений. Морские конунги могли наниматься на службу к настоящим конунгам или просто разбойничать.

Муспелльсхейм – мир огня.

Нидхёгг – дракон, живущий в подземных мирах.

Никсы – водяные духи.

Нифльхейм – подземный мир мрака.

Нифльхель – мир мертвых.

Норны – три богини судьбы.

Ньёрд – бог из рода ванов, управляющий ветрами, смиряющий воды и огонь.

Один – старший из асов, покровитель конунгов и воинов.

Окольничий – мастер соколиной охоты.

Отец Поэзии, Отец Колдовства, Отец Павших, Отец Богов – Один.

Пеннинг – мера веса, одна шестидесятая часть эйрира.

Перестрел – древняя мера длины, около двухсот метров.

Ран – морская великанша, собирающая в сети всех утонувших.

Ратная стрела – посылалась по стране в знак войны и сбора войска.

Сварт-альвы – темные альвы, живущие под землей.

Середина Зимы – один из двух важнейших годовых праздников, отмечался примерно в начале января.

Середина Лета – праздник летнего солнцестояния.

Сигурд – величайший герой древнегерманского эпоса. «Сигурд был наиславнейшим из всех конунгов-воителей по своему роду, силе и мужеству». («Младшая Эдда»). Сын Сигмунда из рода Вёльсунгов и Гьёрдис, дочери конуга Эйлими. Воспитывался вдали от родины у конунга Хьяльпрека, который впоследствии дал ему дружину, чтобы отомстить за убийство отца. Также воспитатем Сигурда был кузнец-колдун Регин, злобный и коварный. Сигурд убил дракона Фафнира и завладел его несметными богатствами. Проскакав сквозь огонь, он разбудил валькирию Брюнхильд и обручился с ней, но колдунья Гримхильд чарами заставила его забыть об этом и сосватать Брюнхильд для Гуннара. Сигурд женился на Гудрун, но был убит побратимами из-за подстрекательств оскорбленной его изменой Брюнхильд. Сюжеты о Сигурде имеют множество вариантов и противоречий. Считается, что прообразами героев послужили фракские или бургундские короли IV и V веков, но весьма вероятно, что страшная жестокость сюжетов, переполненных убийствами, отражает представления о ритуальных жертвоприношениях.

Скульд – младшая из норн, владычица будущего.

Слейпнир – восьминогий жеребец, на котором ездит Один. Был рожден Локи, который в то время принял облик кобылы.

Снека – корабль среднего размера, мог быть использован и в военных, и в торговых походах.

Старкад – древний герой, ведущий свой род от великанов: у него были огромные клыки и шесть или восемь рук, пока Тор не отрубил лишние. Старкада воспитывал сам Один и одарил его огромной силой; всю жизнь Старкада сопровождало множество чудес и, как водится у героев, неприятностей.

Суль – олицетворение солнца.

Тавлеи – древняя игра на доске вроде шашек.

Тинг – собрание свободных людей, место разбора судебных дел и принятия общественно важных решений. Тинг племени проводился обычно раз в год. В особенных случаях созывался «домашний тинг» – в усадьбе или даже на корабле.

Тор – бог грома, сильнейший из асов, победитель великанов.

Труд – дочь Тора.

Турсы – племя великанов.

Тюр – Однорукий Ас, воинственный и отважный бог.

Умбон – металлическая бляха в середине щита.

Фафнир – дракон, хранивший огромные богатства и побежденный Сигурдом.

Фенрир – чудовищный волк, живущий в подземном мире.

Форсети – один из асов, сын Бальдра, лучший в мире судья.

Фрейр – бог плодородия.

Фрейя – богиня плодородия и любви.

Фригг – мудрая богиня, жена Одина.

Хёвдинг – от слова «хевид» – голова, то есть «главарь» – правитель области, избираемый тингом из местной знати.

Хегни – персонаж сказаний о Сигурде, сын конунга Гьюки, побратим Сигурда и один из его убийц. Сам был убит конунгом Атли, который желал завладеть сокровищами Фафнира, доставшимися побратимам в наследство от Сигурда. У Хегни по приказу Атли вырезали сердце.

Хедин – герой древнего сказания. Конунг Хедин получил в качестве военной добычи Хильд, дочь конунга Хёгни. Когда Хёгни стал их настигать, Хильд побудила Хедина и Хёгни вступить в битву. Ночью Хильд колдовством воскресила всех убитых, и битва началась снова. И так это будет продолжаться до Затмения Богов.

Хеймдалль – «Его называют белым асом. Он велик и священен. Он сын девяти дев, и все они сестры. Еще зовут его Круторогий и Златозубый. Он страж богов и обитает у края небес, чтобы охранять мост от горных великанов. Ему нужно меньше сна, чем птице. Как ночью, так и днем видит он на сотни поприщ. И слышит он, как растет трава на земле, и шерсть на овце, и все, что можно услышать. Есть у него рог, что зовется Гьяллархорн, и когда трубит он, слышно по всем мирам». («Младшая Эдда»). Под именем Рига Хеймдалль когда-то обошел человеческие роды и дал начала сословиям: рабам, бондам, ярлам, конунгам.

Хель – дочь Локи и великанши Ангрбоды. «А великаншу Хель Один низверг в Нифльхейм и поставил ее владеть девятью мирами, дабы она давала приют у себя всем, кто к ней послан, а это люди, умершие от болезней или от старости. Там у нее большие селения, и на диво высоки ее ограды и крепки решетки… Она наполовину синяя, а наполовину – цвета мяса, и ее легко признать по тому, что она сутулится и вид у нее свирепый». («Младшая Эдда»).

Хельги Убийца Хундинга – герой скандинавского эпоса, славнейший и прекраснейший из всех до рождения Сигурда.

Хёльд – богатый землевладелец.

Хендинг – внутренняя рифма, используемая в скальдическом стихосложении. Например: с поля – вольно, век – светлой.

Херсир – мелкий племенной вождь.

Хильд – см. «Хедин».

Хирдман – воин из высшего слоя дружины.

Хлин – богиня, которую Фригг посылает к людям, чтобы она охраняла их.

Хюльдра – мелкая нечисть вроде лесовицы.

Хюмир – великан, обладатель стада исполинских быков, достающих рогами до неба.

Штевень – приподнятая оконечность носа или кормы корабля.

Эгир – морской великан.

Эйнхерии – погибшие воины, живущие в палатах Одина.

Эйр – богиня врачевания.

Эйрир – денежная единица, одна восьмая часть марки.

Ярл – правитель или военачальник, назначаемый конунгом.

Примечания

1

Перевод Б. Ярхо.

(обратно)

2

Древний способ проверки подозрительных лиц: нечисть или еще какой-то нежелательный гость не может пройти между двумя освященными кострами.

(обратно)

3

Красный щит – знак войны или вообще враждебных намерений.

(обратно)

4

Девы моря – морские великанши, рыбы ран – мечи, лед ладони – серебро.

(обратно)

5

Имена братьев означают: Книв – «нож», Гейр – «копье», Скъельд – «щит», Эггбранд – «клинок» + «пламя».

(обратно)

6

«Старшая Эдда», пер. А. Корсуна.

(обратно)

7

Башмаки Хель – погребальная обувь.

(обратно)

8

Ясень сечи, Свидур стрел – обозначения воина (Свидур – одно из имен Одина), с душой кобылы – трусливый, Грам – меч Сигурда Убийцы Дракона.

(обратно)

9

Древнее развлечение: жеребцов стравливали между собой.

(обратно)

10

Дробители злата – воины.

(обратно)

11

Плеск лезвий – битва.

(обратно)

12

Имя «Вигмар» состоит из двух частей: «виг» – «битва» и «мар» – «слава».

(обратно)

13

Блеск леса сельди – золото (лес сельди – море), Вер веретен – женщина, то есть Рагна-Гейда, выкуп выдры – золото (ссылка на миф, согласно которому боги за убийство выдры должны были засыпать ее шкуру золотом).

(обратно)

14

Имя «Хравн» означает «ворон».

(обратно)

15

По преданиям, карлики завелись в теле великана Имира, из которого была создана земля, и поначалу были червями, но по воле богов обрели человеческий облик.

(обратно)

16

Соответствующее описание дочери племенного вождя и жены ярла дано в «Песне о Риге». повествующей о том, как один из асов, Хеймдалль, обходил все людские сословия.

(обратно)

17

«Старшая Эдда», перевод А. Корсуна.

(обратно)

18

Намек на известную в древности пословицу «Только раб мстит сразу, а трус – никогда».

(обратно)

19

Согласно поверьям, чтобы мертвец больше не вставал, надо отрубить ему голову и приложить к его заду.

(обратно)

20

По преданию, первых людей сотворили три бога – Один, Локи и Хенир.

(обратно)

21

Хлинна льда ладони – женщина, то есть Рагна-Гейда (Хлинна – имя богини, лед ладони – серебро).

(обратно)

22

Данные слова по соответствующему поводу были сказаны бессмертным Греттиром сыном Асмунда, славнейшим из героев Древней Скандинавии.

(обратно)

23

«Мир-а» – по-арабски «зеркало». Славяне и скандинавы не знали зеркал довольно долго.

(обратно)

24

Выкуп выдры – золото; пламя битв – копье, вообще любой клинок; Ловн полотен, Фрейя злата – женщина, то есть Рагна-Гейда (Ловн и Фрейя – имена богинь).

(обратно)

25

Молнии моря – золото; волки и вороны – священные животные Одина, поэтому отданные им убитые являются жертвой Одину.

(обратно)

26

«Старшая Эдда», пер. А. Корсуна.

(обратно)

27

«Старшая Эдда», пер. А. Корсуна.

(обратно)

28

Имя «Хродмар» состоит из двух частей, каждая из которых означает «слава».

(обратно)

29

Имя «Торбранд» состоит из двух частей: имени Тора, которого называют Губителем Турсов, и «бранд» – «пламя».

(обратно)

30

Название племени «рауды» означает «рыжие».

(обратно)

31

«Прорицание вельвы» – первая песнь «Старшей Эдды», в которой от лица вещей вельвы рассказывается о грядущей гибели мира.

(обратно)

32

Первая часть имени Рагны-Гейды означает «разум, мудрость».

(обратно)

33

То есть в облике ведьмы.

(обратно)

34

Сигурд Убийца Фафнира был вынужден сосватать любимую им Брюнхильд за своего побратима Гуннара.

(обратно)

35

Герд гребней – женщина (Герд – имя богини); дуб стрел, клен секиры – мужчина; конь Тора – козел, поскольку Тор ездит в колеснице, запряженной двумя козлами.

(обратно)

36

Трор сражения – мужчина, то есть Эггбранд (Трор – одно из имен Одина); Гевьюн гребня – женщина, то есть Арнхильд или Рагна-Гейда (Гевьюн – имя богини).

(обратно)

37

«Ульв» – «волк», «Бьерн» – «медведь».

(обратно)

38

Фрейя весла леса опоры шлема – женщина, то есть Ингирид (Фрейя – имя богини, опора шлема – голова, лес головы – волосы, весло головы – гребень).

(обратно)

39

Название племени квиттов происходит от слова со значением «чирикать». Так их прозвали северные племена с более медленным выговором.

(обратно)

40

Браги рати, кормилец вранов – мужчина, то есть Эггбранд; волк волн – корабль, всплеск стали – битва.

(обратно)

41

По преданию, Сигурд выкопал яму на тропе дракона Фафнира и засел в нее. Когда Фафнир проползал над ямой, Сигурд пронзил его мечом.

(обратно)

42

То, что женщина шьет мужчине рубашку, считалось показателем любовной связи между ними.

(обратно)

43

Перед царством Хель живет великанша, которая каждого умершего спрашивает, кто он и откуда едет. Вигмар намекает на внешность Эрнольва, которая его самого делает похожим на великана.

(обратно)

44

Браги брани – мужчина; Нанна тканей, Труд обручий, Фрейя пряжи, ветвь злата – женщина, то есть Рагна-Гейда; груз Грани – золото (Грани – конь Сигурда Убийцы Дракона).

(обратно)

45

Бальдр блеска лезвий – воин (блеск лезвий – битва).

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Пояснительный словарь . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте