«Ведьмина звезда. Книга 1: Последний из Лейрингов»

Елизавета Дворецкая Последний из Лейрингов

Гнев и вражда

и обида не спят;

ум и оружие

конунгу надобны,

чтоб меж людей

первым он был.

Старшая Эдд[1]

И вот первое: наступает

лютая зима, что зовется

Великанская зима. Снег

валит со всех сторон,

жестоки морозы, и свирепы

ветры, и совсем нет солнца.

Три таких зимы идут

сряду, без лета.

Младшая Эдда[2]

Глава 1

Когда Стормунд сын Асколя, по прозвищу Ершистый, разглядел корабль, выходящий из-за мыса навстречу «Бобру», он бурно обрадовался.

– Эй, Хагир! Поди погляди! – радостно завопил он, хотя тот, к кому он обращался, сидел за одним из передних весел прямо у него за спиной. Вцепившись в борт, Стормунд подался вперед, будто не мог утерпеть, пока далекий корабль приблизится. – Задави меня великан, если это не тот стервец Вебранд! Ты погляди! Его «Змей»!

Хагир, высокий парень лет двадцати шести, выпрямился и оглянулся через плечо, не оставляя весла. Узкий и длинный, скамей на двадцать, корабль очертаниями напоминал змея, и на его переднем штевне возвышалась плоская змеиная голова, что указывало на племя граннов. Вид корабля, его парус в широкую красно-зеленую полосу показались знакомыми, но Хагир не углядел в этом ни малейшего повода для радости. На просторах Морского Пути можно повстречать и кого-нибудь поприятней, чем Вебранд Серый Зуб!

– Ведь это он, Хагир, ну, ты скажи! – ликовал Стормунд. – Ребята, глядите! Провалиться мне прямо в Хель, если это не Серый Зуб!

– Похоже, что так! – должен был согласиться Хагир. – Но если ты провалишься сейчас, то попадешь не к Хель, а к Ран.

– Один тролль! – Стормунд возбужденно махнул рукой. – Это он, поганец! Сам идет! Сейчас я ему все зубы повышибаю, и ему, и его «Змею»! Ты смотри! Как парус расправил! Хороша будет для свиней подстилка!

– Бьярта не даст! – возразил гребец с одного из ближних весел, Лейг Остроглазый. – Да один этот парус за половину годовой дани сойдет!

– Так что свиньям придется подождать другой добычи! – со смехом подхватил Альмунд Жаворонок, подвижный светловолосый парень. Ему уже виделись грозно оскаленные свиные рыла, увенчанные блестящими шлемами, и он мотал головой от хохота, налегая на длинное весло.

Хагир не смеялся, так что Альмундово остроумие частично пропало даром. То и дело он оборачивался и, щурясь, вглядывался в «Змея». На встречном ветре тот быстро приближался, и становилось ясно, что Стормунд не ошибся. Уже было можно узнать и самого Вебранда Серого Зуба, его невысокую, коренастую фигуру и круглую большую голову с прядями полутемных-полуседых волос на плечах. Вот обернулся к хирдманам, призывно взмахнул кулаком – как видно, произносит примерно те же речи, что и Стормунд.

– Сворачивают парус! – Вожак «Бобра» радостно грохнул кулаком по борту. – Думают драться! Еще бы! Знает, поганец, что я его просто так не отпущу! Тут он мне ответит за Тресковый фьорд!

Хагир обернулся к кормчему и свистнул; «Бобер» повернул к берегу, на сближение со «Змеем».

– Смотри, как сидит! В воде по самые щиты! – Бранд Овсяный привстал на скамье, оглянулся и вытянул шею. – То ли полгода не вылезает из воды, то ли набит разным добром!

– Этот Вебранд тоже не промах – не упустит случая поживиться! – заметил Ранд Башмак. – Зря он, что ли, тогда, ну, в Тресковом фьорде… Уж этот умеет прихватить чужое добро!

– А теперь его добыча будет наша! – грозил Стормунд. – И он сам в придачу!

От нетерпения Стормунд даже притопывал: еще утром он и думать не думал ни о каком Вебранде, но внезапная встреча напомнила обидное прошлогоднее происшествие, когда Вебранд Серый Зуб ограбил один торговый корабль, кое-какой товар на котором принадлежал Стормунду Ершистому и должен был принести очень нужную прибыль! И об этом наглого граннландца поставили в известность! Но он и не подумал поукоротить свои загребущие руки, а потом еще болтал по всему Морскому Пути, что, мол, пусть каждый сам оберегает свое добро, а если кто не может, то он, Вебранд, тут не виноват!

– Ты бы отпер сундук! – намекнул Хагир своему вождю, который в предвкушении долгожданной расправы с обидчиком потирал широкие ладони.

– Видишь, как забегали! – радостно приговаривал Стормунд, прямо-таки пожирая взглядом «Змея». – Не ждал я такой славной добычи! Все видите! А Бьярта еще говорила, что этим летом нам едва ли повезет! Руны, руны раскидывала! Удача посильнее всяких рун!

– Птица на крыше! – буркнул себе под нос Торд кормчий, но тихо: Стормунд Ершистый не знал сомнений и всякую птицу на крыше, если она была ему нужна, уже видел у себя в руках.

Впрочем, довольно часто он оказывался прав, потому что силой и отвагой боги его не обделили. «Удача любит тех, кто за ней бегает!» – говорил он. Сидеть дома подолгу он не любил и теплое время года проводил в походах. Усадьбой правила его жена, Бьярта, бывшая куда осмотрительнее мужа. Большого богатства у них не водилось, но все же на западном побережье Квиттинга, разоренном семнадцатилетней войной с фьяллями, хозяева усадьбы Березняк считались людьми с достатком: они содержали дома дружину в двадцать человек и еще столько же нанимали на время каждого похода, а на пиры Середины Зимы собирали в гости всю округу. Но, как ни старалась Бьярта, ежегодную дань фьяллям удавалось выплачивать с большим трудом. Нынешний год не был исключением, поэтому потеря товара в Тресковом фьорде показалась ощутимой, а возможность рассчитаться с обидчиком и малость поживиться за его счет – желанной и ценной.

– Я ему покажу, кто такой Стормунд Ершистый! – радовался предводитель «Бобра», отперев сундук на носу и с грохотом выбрасывая на днище мечи, боевые топоры, шлемы хирдманов. – Не уйдет!

Насчет этого Стормунд мог не беспокоиться: Вебранд Серый Зуб пользовался довольно-таки дурной славой, но никто еще не говорил, что он бегает от боя. Оба корабля стремительно преображались: крыло цветного паруса было свернуто, разноцветные щиты с бортов перешли в руки дружины, за щитами поблескивали клинки мечей и секир. Головы украсились шлемами, наконечники стрел уже шарили по воздуху, выбирая цель.

Стормунд Ершистый с большим красным щитом стоял на носу и выглядел грозно. В расцвете сил – ему сравнялось тридцать семь лет – он был высок, крепок и производил весьма внушительное впечатление. Плохо чесанные пряди густых темных волос свисали из-под шлема с золочеными накладками – шлем этот Стормунд раздобыл в прошлогоднем походе, доказав тем самым, что правду о своих подвигах говорит чаще, чем хвастает. (Бьярта зарилась на эти золоченые накладки, мечтая сделать из них наплечные застежки для платья, но Стормунд не уступил: мужчина в бою должен выглядеть как следует!) Верхнюю половину лица прикрывала железная полумаска, и сквозь нее серые глаза Стормунда, блестящие в предвкушении близкого боя, тоже выглядели стальными. От нетерпения он раскраснелся и подрагивал, как ураган, зажатый в кулак.

– Эй, что это за козявка плывет мне навстречу? – заорал Стормунд, едва дождавшись, пока корабли сблизятся на расстояние голоса. – Что за букашка тут барахтается? Такую козявку надо проучить!

– Плохая же у тебя память, Стормунд Ершистый, если ты меня не узнал! – раздался в ответ скрипучий, неприятный голос. – Ну да ничего, бывает! После нынешней встречи ты меня запомнишь и уж больше никогда ни с кем не спутаешь!

– Память у меня хорошая! – рявкнул в ответ Стормунд. – Я-то помню, как подло ты себя вел в Тресковом фьорде!

– Ну, поведи и ты себя подло, если так считаешь, я не обижусь! – посмеиваясь, позволил ему Вебранд. – Не думаю, что тебе придется потом рассказывать об этом, так что бояться нечего!

– Кто боится? – с вызовом гаркнул Стормунд и крепче сжал рукоять секиры, так что костяшки пальцев его смуглой руки побелели. – Уж не мне тебя бояться, оборотень!

– Конечно! Дурак никогда не боится заранее. И это его счастье.

– Сейчас увидим, кто из нас дурак!

Обвязывая длинные темно-русые волосы ремешком, чтобы не мешали, Хагир щурился, оценивая противника. Человек пятьдесят будет, а у квиттов тридцать девять, да сам вожак стоит троих, да борт у «Бобра» выше – ничего, прорвемся. Дружина сыта по горло насмешками за Тресковый фьорд, а хороший парус ой как пригодится… Да и одолеть Вебранда Серого Зуба – подвиг, достойный последнего из Лейрингов!

Последним из рода Лейрингов, или Южных Лейрингов, как их знали когда-то по всему полуострову, был он сам. И хотя Хагир сын Халькеля в дружине Стормунда Ершистого получал еду, одежду, долю в добыче и эйрир серебра в год наравне с прочими хирдманами, сам Стормунд уважал его за знатность рода, намного превосходящую его собственный, за ум, отвагу и твердость, вполне достойные этой знатности.

«Змей» и «Бобер» стремительно сближались, с той и другой стороны уже держали наготове железные крючья. Лучшие воины собрались на носах обоих кораблей, за спинами вождей. Полоса воды быстро сужалась, волны между кораблями кипели, кидались туда и сюда, как тролли под ногами двух великанов, вышедших на смертный бой. Где-то внизу ждала с сетью наготове великанша Ран, хозяйка всех утонувших.

Вебранд взмахнул мечом: со «Змея» разом сорвалось два десятка стрел, свистящим роем рванулось к «Бобру» и с треском впилось в подставленные щиты. Тут же щиты опали, как убитые, из-за них взметнулись приготовленные квиттами луки и мигом пустили стрелы, пока граннландцы не успели выстрелить по второму разу.

– Тюр и Глейпнир! – ревел Стормунд боевой клич племени квиттов, некогда славный победами. – Да славься Всеотец!

Морда «Змея» с набитыми в деревянную пасть черными железными зубами смотрела прямо в лицо; Хагир метнул копье, целясь не в Вебранда, которого прикрывали двумя щитами хирдманы, а в мощного бородача рядом; тот не ждал такой чести и не успел закрыться. Вбитое в грудь копье отшвырнуло его от борта, тело придавило несколько человек из стоявших позади. Квитты торжествующе закричали, и Хагира пронзило ликование – хорошо начали!

С тяжелым деревянным треском борта кораблей ударились один о другой. Свистнули огромные железные крючья и с хрустом впились в борта: «Бобер» и «Змей» вцепились друг в друга зубами и стали одним полем битвы. Нестройная волна криков взмыла над водой, и два человеческих вала рванулись навстречу.

Борт «Бобра» был выше, и дружина квиттов хлынула на врага сверху вниз, как с горы. Стормунд прыгнул первым, красным щитом смяв и отбросив ожидающие его клинки, и пошел рубить секирой, добираясь до Вебранда, который теперь, стоя на носу «Змея», остался у него за спиной. На носах кораблей битва теснилась бурно и беспорядочно, в общей свалке своих и чужих едва удавалось поднять руку для хорошего замаха, и иной раз противникам приходилось вместо ударов обмениваться только бранью и толчками.

Зато в середине, возле мачты, у Хагира с десятком хирдманов имелся простор. Гранны были отлично вооружены и неплохо выучены, их не смутили сила и стремительность натиска. Мечи квиттов были встречены плотным строем щитов, что норовили прижать врага к борту, и квиттам пришлось потрудиться, чтобы дать размах своему оружию. Хагир первым проломил стену щитов: его секира с такой мощью ударила в лоб гранна, что продавила шлем и отбросила того к другому борту. Всплеск торжества, порыв – вперед; мимо свистнуло копье, Торд кормчий упал, и некогда осознать потерю…

Ликующий рев впереди – Стормунд добрался до Вебранда. Секиры он уже лишился, вместе с половиной чьего-то черепа отправив ее за борт, и теперь бился мечом. Казалось бы, что за противник – невысокий, приземистый Вебранд – для «урагана в кулаке»! Но сила Вебранда оказалась как нить клубка, что катится по полу и безостановочно разматывается – дальше и дальше, без конца! Стормунд рубил яростно и неудержимо, доверяясь слепой волне боевого азарта, но половина его ударов проваливалась в пустоту, а половина оказывалась отбита. Не дрогнув под мощным напором, Вебранд ловко уклонялся, заставлял противника терять силы попусту, а сам наносил удары точно, хладнокровно и действенно. Его стальной клинок, который он звал Серым Зубом, кусал быстро и точно.

Два намертво сцепленных корабля качались на волнах, волны слизывали с бортов потеки крови, тела с раскинутыми руками летели за борт и исчезали в воде. Лязг железа и крики отражались от близкого каменистого берега, терялись между деревьями на склонах гор. И старые ели равнодушно смотрели на кровавое кипение битвенного котла.

Дикий вой вдруг взвился над морем, взлетел, как стрела, пущенная прямо в небеса. Хагир оглянулся, и в глазах его отпечаталось, резкое и невероятное, как бывает только во сне: Стормунд, изумленный и сбитый с толку этим воем, застыл, прикрывая грудь поднятым клинком. А Вебранд вдруг прыгнул вверх и вперед, с троллиным проворством, сам как кулак невидимой руки, и обеими руками обрушил свой Серый Зуб на голову Стормунда. Из-под оковки шлема хлынул ярко-красный поток, залил и обезобразил лицо. Кровь заструилась по темной бороде Стормунда, закапала на грудь, и клинок в руке склонился вниз, опустился, выпал на днище корабля… И сам Стормунд упал, огромный и тяжелый, как великан, и беспомощный, как камень, а вокруг него нет никого из своих…

Сильный удар обрушился откуда-то сбоку, рука Хагира сама дернулась и подставила щит, но потрясение его было так велико, что Хагир не успел собраться и не удержался на ногах. Деревянный борт будто сам рванулся к нему, больно ударил по боку. Локтем оттолкнувшись от борта, Хагир успел вскинуть вторую руку с мечом, выпрямиться и отбить новый удар. Вскочив на скамью, чтобы иметь больше простора, он замахнулся и ударил кого-то из граннов по голове; клинок скользнул по шлему, голова отшатнулась, а с другой стороны к Хагиру метнулось острие копья. Хагир не видел его, но кожей ощутил его хищное змеиное движение; он рванулся, стремясь уйти из-под удара, и вдруг корабль сильно качнулся, борт ударил сзади под колени, и скамья сама вывернулась из-под ног. А может, и не корабль качнуло, а в голове у Хагира от напряжения вскипела кровь – и холодная пропасть распахнулась внизу и сомкнулась вокруг.

Хагир очутился в воде; меч выскользнул из руки и пропал, но щит, к счастью, оказался под ним, иначе, оглушенный, он мог бы разом пойти ко дну. Вода мигом отрезвила и заставила бороться за жизнь; Хагир вынырнул, вдохнул; перед глазами мелькнул темный борт корабля, волны толкали к нему. Хагир погреб прочь; в голове гудело, в глазах мелькали пятна, вода облизывала лицо и мешала дышать.

Стормунд Ершистый лежал у ног Вебранда, гранны уверенно очищали «Бобра» от людей. Иные прыгали в воду и пытались уплыть, иные сдавались: после гибели вожака рассчитывать было не на что.

– Эй, ребята! – радостно закричал своим людям Вебранд. – Поймайте-ка мне вон того, длинноволосого: сдается мне, эта рыбка чего-нибудь да стоит!

Застучали секиры: гранны вырубали крючья, освобождая «Змея». Часть дружины осталась на «Бобре» присматривать за пленными, которые сбились в кучу у мачты, остальные разобрали весла. На легкой волне «Змей» двинулся вслед за Хагиром. Наполовину оглушенный, тот плыл в открытое море, не видя этого, он лишь бессознательно стремился оказаться подальше от корабля. Плыть было тяжело, мокрая одежда сковывала движения. Когда сверху вдруг упала сеть, Хагир даже не понял, что это такое. Он забился, как рыба, и чуть не пошел ко дну, но трое граннов спрыгнули в воду и, подцепив сеть тем же железным крюком, помогли поднять его на борт.

Хагир упал на днище «Змея», ударился головой о край скамьи. Сквозь огненные пятна в глазах и напористый шум крови в ушах он даже не мог разобрать, что с ним происходит.

– Пусть так и лежит, – проскрипел над ним голос Вебранда. – Нет, пока не распутывай! Правь к берегу, ребята. Там посмотрим, что за птицу-рыбу мы поймали!

Длинный летний день шел к концу, между стволами берез на опушке уже висели густые серые сумерки, пламя костра делалось все более и более плотным и ярким. Оба корабля, с изрубленными и залитыми кровью бортами, были вытащены на берег и стояли рядом, как братья. Но участь их хозяев оказалась различна: усталые и довольные гранны сидели вокруг костра и варили кашу в большом железном котле, а усталые и подавленные квитты лежали на жесткой каменистой земле чуть поодаль. Несколько тяжелораненых стонали в забытье, но перевязать их пока не получалось: победителям было не до того. От дружины Стормунда Ершистого осталась едва половина.

Хагир, с которого сняли сеть, заменив ее веревкой, то и дело поглядывал на опушку смешанного, елово-березового леса. Возле него на берегу лежали связанными тринадцать человек, да сам он четырнадцатый. Не может быть, чтобы из дружины «Бобра» больше никого не осталось! Было тридцать девять человек, не считая самого Стормунда. Ближе к воде гранны сложили убитых, и в квиттинской куче оказалось восемь или девять тел, точнее Хагир со своего места не мог рассмотреть. Когда мертвые лежат вместе, вообще трудно определить, где чья рука, нога, спина, голова… Он никого не мог узнать, и от этого боль потери пока не ощущалась. Но это же и давило: люди, знакомые, как братья, вдруг стали неразличимыми, неузнаваемыми, не людьми вовсе… Война была младше Хагира всего на девять лет, он нагляделся на мертвых, но все никак не мог привыкнуть.

Значит, восемь убитых (он предпочитал думать, что все же восемь, а не девять), четырнадцать пленных, – выходит двадцать два. Даже этот простой подсчет давался Хагиру с трудом, и он старался думать спокойно, чтобы не ошибиться. Где-то должны быть еще семнадцать человек. Не провалились же они сквозь землю… То есть воду.

Кто-то мог спрыгнуть с корабля и доплыть до берега. Сейчас не зима, Середина Лета миновала совсем недавно. Если только они соберутся вместе… Хагир только и думал, что об этих семнадцати, и каждый миг ждал, что они так или иначе дадут о себе знать. Конечно, граннов гораздо больше – у трех костров расположилось человек сорок. Но смелый, как известно, добьется победы и неточеным мечом. А в смелости товарищей Хагир не сомневался. Как и в том, что сам на их месте непременно постарался бы что-нибудь сделать. Вразуми его Один плыть не в море, как слепой щенок, а к берегу… Альмунд Жаворонок… Среди пленных его нет и среди мертвых не видно. Альмунд живучий…

– Альмунда не видел? – Хагир незаметно толкнул плечом Лейга, лежавшего рядом с ним.

Лейг шепотом взвыл. Скосив глаза, Хагир увидел, что весь бок у того залит засохшей кровью, а на уровне локтя набухает совсем свежее красное пятно. Фенрир Волк!

– Глубоко? – шепнул Хагир.

Лейг со свистом втянул в себя воздух.

– Я его… видел… В воду… Был живой… – с перерывами прошипел он, отвечая на вопрос об Альмунде. – Еще Стормунд был…

– Стормунд живой, – ответил Хагир. – Вон он.

В самом деле, квиттинского вождя гранны положили отдельно от мертвых и перевязали ему голову, что мертвецу, понятное дело, ни к чему. Когда его перенесли на берег и сняли с него шлем, оказалось, что череп у него цел, а кровь хлещет из раны над бровью. Вебранд распорядился его перевязать и даже наломать лапника на подстилку.

– Люблю таких врагов! – громко рассуждал он. – До чего весело глядеть на их ужимки, хе-хе! С этим Одином сражений[3] мы еще не раз повеселимся! Может быть.

Безусловно, Хагир обрадовался, что его вожак жив – за восемь лет в его дружине он привык к Стормунду и его семейству как к родным. Именно поэтому он даже не удивился, заметив, что Стормунда перевязывают: в смерть близкого человека так же не верится, как в свою собственную. Но предполагать, что же их ждет, Хагир был не в состоянии: голова казалась похожей на железный котел – тяжелая, а внутри пустая. Веревка впивается в онемевшие запястья, лежать на камне неудобно и больно, мыслей никаких. Только ждать, чем все это кончится. Великий Один, не отвернулся же ты от последнего из Лейрингов навсегда? Гороховой кашей с салом пахнет… От запаха еды сразу стала ощутима жуткая пустота в желудке, но при том не менее жутко замутило. Воды бы…

Хагир закрыл глаза, но тут же открыл опять: шум и говор от костра приблизились. Вебранд Серый Зуб покончил с кашей и теперь хотел осмотреть свою живую добычу. Кое-кто из его людей пошел за ним, остальные наблюдали от костра: было еще достаточно светло.

– Ну, вот, – сипло шепнул кто-то рядом.

Отталкиваясь плечом от земли, Хагир попытался сесть, но собственное тело казалось тяжелым, непослушным и разболтанным, как мешок с камнями. Однако встречать Вебранда лежа он не собирался, и к тому времени, когда тот дошел до него, Хагир уже сидел на земле, потряхивая головой, чтобы отбросить с лица грязные и мокрые волосы. Подсохнув, одна прядь прилипла к щеке, и стряхнуть ее не удавалось. Хагир терся щекой о плечо, глядя на приближающегося Вебранда. В сумерках, при взгляде снизу, тот казался каким-то горным великаном. Хагир смотрел на него со злобой: такое жестокое и неопровержимое поражение он переживал, пожалуй, впервые в жизни и воспринимал его скорее с досадой, как недоразумение, чем с горечью и страхом. Не верилось, что он в руках врага и совсем ничего не может сделать. Подумалось: «Хорош же я сейчас! От вида такой „добычи» испугаться можно!»

Но Вебранд не испугался.

– Ну, что, в глазах прояснилось? – ехидно спросил он, остановившись над Хагиром с небрежно-гордым видом, расставив локти и засунув большие пальцы рук за пояс. – Теперь отличаешь море от берега? Хе-хе! Нет, ты бы поглядел, как ты плыл!

Хагир молча смотрел ему в лицо снизу вверх, и почему-то главным его впечатлением было: до чего же скрипучий и противный смех у Вебранда Серого Зуба! Прямо как у старухи. Ядовитый, ехидный… С виду в нем не заподозришь известного всему Морскому Пути бойца: вполне обыкновенный человек от сорока пяти до пятидесяти лет, среднего роста и не слишком могучий, веки лениво полуопущены, нос широкий, с вогнутой спинкой и смешно приподнятым кончиком. Короткая бороденка на щеках совсем побелела, на подбородке сохранилось пятно темных волос. Длинные полуседые волосы были сзади связаны в хвост, доходивший до лопаток, серый, пышный и напоминавший волчье «полено». Вид, в общем-то, заурядный и даже простецкий, но подозревать Вебранда в простоте не приходилось, и эта обманчивость казалась жуткой, как оборотничество. Именно такая-то мнимо простодушная ехидна и способна на любые причуды, до которых иной грозный воин вроде Стормунда никогда не додумается. Например, поймать живую гадюку и… Ну его.

– Так… – Вебранд окинул пленников взглядом и мгновенно пересчитал их. – Четырнадцать. Да ваш неудачливый вожак – пятнадцать. Если за каждого взять по марке серебра, будет пятнадцать марок. Так?

– Не каждый день… – хотел сказать Хагир, но вместо голоса из горла вырвался какой-то невнятный хриплый рык. Судорожно кашлянув и сглотнув, он упрямо начал сначала: – Не каждый день встретишь человека, умеющего так хорошо считать.

– Ась? – Вебранд с преувеличенным вниманием наклонился к нему.

Сейчас Хагир во всех мелочах видел его лицо с бледной кожей и все не верил, что это не дурной сон. Глаза серые, водянистые, взгляд кажется неуловимым и каким-то расплывчатым, как будто глаза повернуты к тебе обратной стороной. Может быть, Вебранда и не зря зовут полуоборотнем… Ну, еще бы! Если кто-то тебя победит, то поневоле увидишь в нем мощь великана с мерзостью тролля.

Вебранд тоже разглядывал пленника – продолговатое лицо с прямоугольным широким лбом, с высокими скулами, как у многих квиттов. На переносице маленькая горбинка от старого перелома: в дружинах такую найдешь у каждого второго. Густые черные брови, а взгляд напряженный и скрыто-негодующий: как же, меня, такого доблестного, поймали сетью, как селедку!

– Надо же, какой ты смелый! – насмешливо восхитился Вебранд. – На Квартинг, на рабский рынок, не хочется? А? Есть у меня там один хороший приятель, Сэбьёрн Говорун, так он торгует рабами с большим размахом – завезет вас в такие земли, где люди с тремя ногами и двумя головами. А? Хочешь?

– Конечно, это любопытные места, – хрипло, но вполне спокойно заметил Хагир. – Не каждому повезет забраться так далеко.

Сейчас ему очень хотелось, чтобы трехногие люди оказались пьяными выдумками, но неприятная возможность проверить самому делалась все ближе.

– А может, не возиться? – сам у себя спросил Вебранд. – Лучше посадить вас в рядок и всем посшибать головы – простенько и быстро. А? Знаешь, был один такой конунг: он тоже попал в плен вместе с дружиной и попросил, чтобы его людей выстроили в ряд и отпустили потом всех, мимо кого он успеет пробежать с отрубленной головой. Не помнишь, сколько шагов он успел сделать?

– Десять, – ответил Хагир. Эту сагу он слышал еще в детстве, и не Вебранду было состязаться с одним из Лейрингов в знании древних героев. – А знаешь еще про одного, который считал серебро, когда ему вздумали отрубить голову?

– И голова сказала: «Десять»! – Вебранд пригнулся, хлопнул себя по бедрам и захохотал.

Его смех так неприятно резанул слух, что Хагир закрыл глаза. Нет смысла испытывать твердость его духа такими разговорами: он так отупел от усталости, что просто не может взять в толк: к нему и к его собственной голове все это имеет удручающе-прямое отношение.

– А ты крепкий парень, как я погляжу! – заявил Вебранд, отсмеявшись. – Откуда взялся на вашем паршивом Квиттинге такой сведущий в древних сказаниях и твердый духом герой? Прямо Гуннар в змеином рву! Кто ты такой? Уж не брат ли ты этому шумному дураку?

– Нет. – Хагир мотнул головой и невольно поморщился: изнутри в лоб толкала сильная боль. – Я – Хагир сын Халькеля. Из рода Лейрингов. Слышал?

– Как не слышать? – Вебранд обрадовался, как будто речь шла о его собственной родне. Понятное дело, знатность пленника прибавляет чести победителю. – Род последнего конунга квиттов, как не слышать? Гримкель Черная Борода хоть и не самый славный конунг, но последний – такого будут помнить! С чего же ты взялся служить этому морскому быку? – Он небрежно кивнул туда, где лежал Стормунд. – Неужто получше не нашлось? Такой знатный человек может служить только конунгу? А?

– Ничего подобного. На службе у конунга я бы чувствовал себя униженным. А служба простому человеку унизить меня не может. Там я всего лишь беднее… Не настаиваю, чтобы ты это понял.

– Хе-хе! – Вебранду было очень весело. – Да ты никак считаешь меня дураком? Зря, зря! Я как раз очень все это понимаю! Хочешь жить? – Вебранд с любопытством заглянул в лицо Хагиру, будто спросил о чем-то очень забавном и необычайном.

– Я мало видел таких, кто не хочет, – прямо ответил Хагир. – И я хочу. Но это не значит, что я приму свою жизнь в подарок от кого попало. Не знаю, стоит ли твой род того, чтобы я принимал от тебя такие дорогие подарки?

– Э, да ты горд, как сам конунг! – воскликнул Вебранд и сел на камень. Поёрзал, устраиваясь поудобнее, как будто намеревался беседовать до утра. – Вернее, как пятнадцатилетний сын конунга, который пошел в свой первый поход без воспитателя, оказался разбит и теперь предпочитает смерть, лишь бы не показываться на глаза дочке своей кормилицы… А тебе вроде больше пятнадцати?

– Мне двадцать шесть. А в свой первый поход я пошел в одиннадцать. Так что детское самолюбие я давно уже пережил.

Вебранд смотрел на него, вычисляя года и вспоминая, что происходило пятнадцать лет назад. Хагир молчал, не трудясь ему помогать. Любопытно, где обретался сам Вебранд тогда, пятнадцать лет назад? Той осенью, когда фьялли захватили Острый мыс и сестра Борглинда послала Хагира предупредить Гримкеля конунга. Он сделал все, что было под силу одиннадцатилетнему мальчику: выбрался из усадьбы, добежал до Лисьего мыса, обменял золотое кольцо на лошадь и один, без провожатых, доскакал до Ступенчатого перевала, где родич Гримкель ждал врага в засаде – не зная, что враг тем временем приготовил ему засаду в его собственном доме! И если несколько дней спустя Гримкель конунг отдал меч фьялльскому ярлу, Хагир не был в этом виноват.[4] И тогда же он ушел с Острого мыса вместе с теми, кто отдать оружие не пожелал. В одиннадцать лет он уже знал, какой выбор должен сделать мужчина из рода Лейрингов. Так что, если эта странная беседа и кончится отделением его головы от тела, ему нечего бояться смерти. Он заслужил право сидеть в палатах Властителя, и его предки не будут его стыдиться. Но… Хагир сжал губы, как от боли. Если он сейчас погибнет, то род Лейрингов останется неотомщенным навеки. О них так и будут рассказывать: пропали… вымерли… Если вообще не забудут их.

А вслед за этим, как на веревочке, пришло и поистине жуткое ощущение. Шелест березы на опушке, свежий запах летних трав… Одуряющий запах, на память приходят празднества Середины Лета, вечерние пляски возле костров, песни и бочки с пивом прямо на земле, смех женщин, блестящие глаза девушек. И волосы у них как эти летние травы – густые, прохладные и душистые… Дым от костра, скрип песка под ногами людей, плеск волны в прибрежных камнях. Душистое тепло летнего вечера и прозрачные, ненастоящие, шутливые сумерки, когда кажется, что весь мир принадлежит тебе… Ощущения жизни вдруг вскипели и переполнили все существо Хагира с такой дикой, всепоглощающей силой, что от неудержимого желания жить защипало глаза. Чего еще не хватало! Злясь на себя, Хагир сжал зубы, чтобы загнать это желание жизни опять в глубину, задавить, хранить тупую невозмутимость, не хотеть, быть бревном – бревну умирать не страшно!

Хагир опустил голову, чтобы Вебранд не увидел его внезапно ожесточившегося лица и не догадался о его чувствах. А то будет потом рассказывать, что последний из Лейрингов расплакался и просил о пощаде… Не дождешься, троллиный выкидыш! Мысль о чести рода помогла Хагиру взять себя в руки, и он поднял голову, глядя перед собой спокойно, лишь чуть более озлобленно, чем раньше. Но злость перед лицом врага не опозорит.

– Значит, чтобы тебя помиловать, я недостаточно знатен! Хе-хе! – Не выдавая, вспомнил ли чего-нибудь, Вебранд покрутил головой. – А чтобы убить тебя, мне, выходит, знатности хватит? Ты так рассуждаешь?

– Меня убьет судьба, а не ты. – Хагир с трудом повел плечом, затекшим под крепкой веревкой. – Бывало и хуже. Был, я слышал, один конунг, которого в звериной яме обезглавил раб. Но от этого конунг не перестал быть конунгом, а раб – рабом.

– Ну, уж это ты хватил! – оскорбленно прикрикнул Вебранд. – Мой род, конечно, не давал Морскому Пути конунгов, но и рабов среди нас не было! И не будет! Мой отец был оборотнем! – с заметной гордостью выложил граннландец. – Такого и у Лейрингов не бывало, а? Каждую ночь мой отец становился волком, хотел он того или нет. И убегал в лес. Он разогнал народ со всей округи, так что его стадам было где пастись. Его все боялись и платили ему дань, а нашу округу так и звали – земля Ночного Волка.

– Трудновато, я думаю, ему было найти себе жену, – поддразнил Хагир.

– Он их добыл пять или шесть, – ворчливо просветил Вебранд. – Правда, из детей выжил я один.

– Это, конечно, большая удача! – устало сказал Хагир и уточнил: – Что только ты один.

– Хе-хе! А ты мне нравишься, парень! – Вебранд наклонился со своего камня и похлопал Хагира по плечу. Рука у него была очень тяжелая, и обессилевший Хагир покачнулся. – Твоему горластому вождю не слишком повезло с умом, но с дружиной ему повезло. Хотел бы я знать, будешь ли ты ему верен, если я тебя отпущу?

Хагир промолчал. Мелькнула смутная мысль, что Вебранд хочет переманить его в свою собственную дружину. Да нет, не то. А сомнение в его верности вождю надо считать оскорблением. Едва ли это спрашивается всерьез. Но намек на возможную свободу подействовал сам по себе: внутри души как будто раскрылись какие-то ворота, загоняемая вглубь жажда жизни вдруг прорвалась, душу залило ликование, кровь побежала быстрее. Хотелось дышать глубоко и жадно, точно предстояло набраться сил на всю предстоящую долгую жизнь.

– Если твоего вожака отвезти на Квартинг, там мне за него дадут полторы марки, не больше, – рассуждал Вебранд. – Я придумал получше. Я продам его собственной родне. Смогут они набрать десять марок серебра?

Хагир неопределенно двинул бровями. В усадьбе Бьёрклунд не набралось бы и двух. Но говорить об этом не стоит. Что такое две марки серебра по сравнению с целой жизнью?

– Я отпущу тебя, если ты пообещаешь привезти мне выкуп за него, – продолжал Вебранд. – Десять марок. И забирай своего крикуна. А если денег нет, то привези мне его дочь. У него есть дочь?

Хагир мотнул головой.

– А жена?

– Жена есть. Молодая и красивая.

– Ну, тогда жену! – Вебранд с довольным видом хлопнул себя по коленям и захихикал. – Тоже подойдет. Если не врешь, что молодая и красивая.

– И не думаю. Но только об его жену ты можешь обломать зубы.

– А это мы посмотрим! – радостно пообещал Вебранд и махнул своим людям: – Развяжите его!

Сразу двое граннландцев присели возле Хагира и принялись распутывать веревки.

– Я думаю, ты меня не обманешь, – рассуждал их вожак. – Знаешь, где меня найти? Моя усадьба в четырех днях пути от Драконьего фьорда на восток, если с попутным ветром, а на веслах все восемь будет. Спросите там – Вебранда, сына Ночного Волка, каждый пень знает! Я подожду до Середины Зимы. А если до тех пор выкупа не будет, твой славный хозяин поедет на рабский рынок. Ох, за полгода он сожрет столько, что полторы марки себя не оправдают!

– Так или иначе, к Середине Зимы я успею, – заверил его Хагир, сидя на земле и неловко потирая затекшие руки.

Отчего же не успеть? Хагир не представлял, где возьмет десять марок серебра, но сейчас эта задача не омрачала его радости. Заново обретенная жизнь показалась прекрасной, свежий воздух летнего вечера сам лился в грудь, все казалось возможным. Что может быть трудного для человека, у которого голова на плечах и руки развязаны? Поднявшись, Хагир покачнулся: голова стремительно поехала по кругу, ноги казались чужими и деревянными. Какой-то граннландец, снисходительно смеясь, подхватил его под локоть, и Хагир сам готов был смеяться над собой. Сдерживался он только из-за того, чтобы Вебранд не увидел его веселья.

Десять марок серебра – какая ерунда! Отчего же за целых полгода не раздобыть каких-то жалких десять марок, если ты живой?

В один из последних дней «жаркого месяца»[5] в усадьбу Бьёрклунд явился гость. Стоял теплый полдень, все двери в доме держали открытыми, так что без огня было светло и ветерок заносил даже в девичью запах близкого моря. Хозяйка с сестрой кроили рубахи; услышав со двора крики, что кто-то едет, Бьярта и Тюра разом вскинули головы и глянули друг на друга.

– Едет! – взволнованно повторила фру Бьярта. – Едет, кто-то едет, ты слышишь? Новости! Это наши новости едут!

Бросив ножницы, Бьярта бегом кинулась из девичьей, задела кусок полотна и сбросила его на земляной пол, но даже не оглянулась. Это она-то, прилежная и бережливая поневоле хозяйка Березняка! Каждый день они с Тюрой вынимали руны,[6] и вот сегодня им были обещаны новости. Тюра подхватила с пола недокроенный клин, бросила его обратно на стол и побежала за старшей сестрой.

Усадьба стояла на высоком пригорке, и от ворот открывался широкий вид. С одной стороны луговина кончалась склоном, позади которого блестела вода Березового фьорда – под склоном на отмель вытаскивали корабли, и там же стоял, невидимый отсюда, корабельный сарай. С другой стороны тоже тянулись пастбища и упирались в дальний лес на холмах. Над береговым склоном вдоль рассыпанных больших и малых валунов тянулась натоптанная тропа, взбиралась на пригорок к усадьбе, петляя между тонкими редкими березками. Собственно, никакого березняка, кроме этих березок, возле усадьбы Бьёрклунд не было, но благодаря им название держалось. Сейчас они еще зеленели, но кое-где мелькали, как солнечные блики, первые пожелтевшие листья.

На тропе виднелись фигуры трех всадников. Прикрывая рукой глаза от солнца, Бьярта силилась поскорее разглядеть гостей, и сердце ее стучало: хоть бы что-нибудь узнать! Любые новости будут лучше неизвестности. Пять месяцев Стормунд в походе – за это время можно весь Морской Путь проплыть, а он собирался гораздо ближе! Тот торговец, которого он взялся провожать, намеревался плыть не дальше Эльвенэса – не рукой подать, но и не так же долго! Конечно, ему могла подвернуться новая возможность, а он – человек увлекающийся, но… Но не может же он забыть, что жена ждет его дома!

– Это всего-навсего Ульвмод, – разочарованно сказала у нее за спиной Тюра. – Нечего было бегать.

– Да уж, этот пень хорошего не скажет. – Бьярта с досадливым вздохом опустила ладонь и сложила руки на груди. – Но уж теперь надо встречать, раз вышли.

Ее правильное строгое лицо стало замкнутым и недружелюбным: от соседа новостей о Стормунде ждать не приходилось, и Бьярта не могла ему простить своего разочарования. Любят же иные люди бегать по гостям, будто им дома делать нечего!

Ульвмод Тростинка из усадьбы Овечий Склон получил свое прозвище, как иногда бывает, «наоборот», потому что отличался изрядной толщиной, а к пятидесяти годам так растолстел, что с трудом ездил на лошади и нечасто выбирался из своей усадьбы. Но и мысленные попреки Бьярты были не совсем несправедливы, потому что Березняк он навещал чаще других. У прижимистого Ульвмода водилось немало разного добра, и размашистый Стормунд бывал ему что-то должен почти постоянно. Правда, сейчас Бьярта поджимала губы со вполне законным презрением: со старыми долгами они расплатились, а новых сделать еще не успели.

Подъезжая, Ульвмод еще издалека приветливо кивал. Его широкое, с крупными чертами лицо раскраснелось от долгого пути, но маленькие голубоватые глазки из-под морщинистых век с удовольствием разглядывали двух женщин у ворот. Фру Бьярте сравнялось тридцать лет, а сестре ее – на два года меньше, и обе они, среднего роста, стройные, с приятными чертами лица, смотрелись двумя березками. А Ульвмод Тростинка был не из тех, кто с годами делается равнодушен к женской красоте.

– Приветствую тебя, Бьярта дочь Сигмунда! – с трудом дыша, выговорил он, приблизившись к воротам. – Да будет всегда мир и достаток в твоем доме… Хм!

Один из его людей помог хозяину сойти на землю, и Ульвмод придерживался рукой за седло, стараясь отдышаться.

– Приветствую тебя, Ульвмод сын Ульвгарда, – с холодной вежливостью ответила Бьярта. – Я рада таким знатным гостям… особенно когда они приходят так неожиданно.

Ульвмод пошарил взглядом возле хозяйки, но Тюра исчезла. Только ее дочка, восьмилетняя Аста, мельком выглянула из-за спины тетки, задорно глянула на толстого соседа и снова спряталась.

Бьярта провела Ульвмода в гридницу и усадила. В доме казалось пустовато: работники были в поле, только женщины переговаривались и стучали ножами в кухне, да три-четыре хирдмана в углу гридницы играли в кости. Ветер зрелого позднего лета гулял из одного покоя в другой, точно сам старый дом дышал полной грудью, стараясь надышаться перед долгой душной зимой, когда все двери закроют и под крышами день и ночь будут дымить очаги.

После светлого дня полумрак в гриднице давал отдых глазам, а разглядывать тут было нечего: ни ковров, ни узорных досок не имелось, скамьи и изрезанные ножами столы потемнели от времени, столбы потрескались, и резьба снизу пострадала от долгих лет. Кое-где из щелей между бревнами торчали клочья мха: шестилетняя Кайя, хозяйская дочка, любила выковыривать мох, а заботливая Аста не всегда успевала запихать его обратно. Возле очага играли котята, служанка подогревала кашу для детей в маленьком бронзовом котелке с тремя ножками в виде овечьих копытец, который не вешали над огнем, а ставили прямо в угли. И этот котелок грел кашку еще для тех детей, поминальные камни которых уже наполовину вросли в землю.

– О твоем муже, как видно, еще нет вестей? – Ульвмод огляделся, словно ждал, что вести будут развешаны по стенам, но там виднелись лишь пустые крючья для оружия. – А ведь уже полгода, как он ушел в поход, так? Ему уже можно бы и вернуться!

– Морской Путь велик! – досадливо ответила Бьярта. Всегда-то этот жирный тюлень норовит ужалить в самое больное место! – И не полгода, а пять месяцев – он ушел после Праздника Дис! Значит, поход складывается удачно, раз он не спешит возвращаться!

– Да уж! – Ульвмод провел ладонью по взмокшему лбу и вытер ее о колени, ухмыляясь в бороду. Широкая и густая борода оставалась светлой, и только возле самых уголков рта можно было разглядеть две рыжие, седеющие прядки. – Это хорошо, если поход складывается удачно! Значит, вам будет чем платить дань, когда Асвальд Сутулый явится опять! Не то что в прошлом году…

– Чтоб великаны взяли Асвальда Сутулого и весь его род! – вспомнив прошлый год, Бьярта в досаде ударила себя кулаком по колену. – И все их троллиное племя!

Ульвмод негромко засмеялся.

– Приятно видеть женщину в таком решительном расположении духа! – одобрил он. – В этом ты и мужу не уступишь! Да, мужу… Видно, он с теми купцами заплыл далеко! А может, нанялся в дружину к какому-нибудь конунгу?

– Мой муж сам знает, что ему делать! – Бьярта уколола соседа сердитым взглядом. – Легко рассуждать, сидя дома! Тебя, Ульвмод, надо прозвать не Тростинкой, а Восточной Кукушкой! Хоть бы раз ты сказал о чем-нибудь приятном![7]

– Я хотел бы сказать что-нибудь приятное, но… А, вот и ты, Гевьюн ожерелий!

Обернувшись на легкий шум шагов, Ульвмод увидел Тюру с ковшиком пива в руках. Ковшик был простой, деревянный, под стать ее серой рубахе и некрашеному платью с бронзовыми застежками. Но Ульвмод расплылся в улыбке, так что его проницательные и насмешливые глаза спрятались в морщинах: серое вдовье покрывало лишь подчеркивало свежесть и миловидность лица Тюры, и каждое ее движение было полно такой мягкой, изящной прелести, что никакая жена конунга в роскошных цветных нарядах не показалась бы Ульвмоду лучше. Она была как березка, что плавно поигрывает ветвями на летнем ветерке – загляденье. Любой, у кого есть глаза, сразу скажет: эта женщина достойна лучшей участи!

– Ты устал по дороге, выпей пива! – приветливо сказала Тюра, подавая ему ковшик. – Да не вставай, сиди!

Ульвмод, правда, лишь сделал вид, что хочет встать ей навстречу, и с готовностью расслабился опять.

– Я подумал, что, может быть, ты захочешь в придачу к пиву наградить меня поцелуем! – лукаво щурясь, ответил он. Тюра засмеялась, и он добавил: – Был ведь такой обычай в старину, ты знаешь?

– В старину жизнь была совсем другая! – одернула его Бьярта. – Тогда в гости не ходили без подарков!

Не то чтобы она уж очень жаждала от Ульвмода подарков (ведь болтали, что от его покойной жены осталось много всяких украшений, а здесь не одна Тюра заслуживала лучшей участи!), но Бьярте было тошно смотреть, как старый расплывшийся тюлень заигрывает с ее родной сестрой. И Тюра могла бы держаться построже, а то она все улыбается по простоте, а он сейчас невесть что вообразит!

– А нам теперь не до старинных обычаев! – продолжала она. – Нам бы найти, чем дань заплатить! Тебе-то, Ульвмод, наверное, не о чем беспокоиться? У тебя-то всегда что-то припасено!

– Да, как водится. – Ульвмод со скрытым довольством кивнул. Отпив из ковша, он поставил его на колени, придерживая обеими руками. – У меня есть на дань, и даже найдутся подходящие дары для благородной женщины… если я вдруг надумаю жениться.[8] Все ведь может быть, правда, Тюра?

Он слегка подмигнул вдове, и Тюра с мягким смущением рассмеялась. У нее было такое лицо, что улыбка не просто шла ему, а казалась его неотделимой частью. Что-то мягкое, любовное просвечивало в каждой ее черте, и всякий, на кого она бросала взгляд, сразу чувствовал себя согретым и обласканным. Всегда спокойная и приветливая, Тюра никогда не злилась и не досадовала, как будто все жизненные невзгоды проходили мимо, ее не касаясь. Но именно она-то и была сердцем всех домашних забот: она кроила домочадцам одежду, ставила хлеб, лечила скотину, мирила ссорящихся, утешала опечаленных, разгадывала сны, возилась с детьми, выхаживала больных – казалось бы, когда ей еще улыбаться? Ульвмод уверял, что такого пива, как она, не умеет варить никто в трех днях пути во все стороны (дальше ему не случалось бывать). День-деньской Тюра хлопотала; другая бы твердила, что с ног валится, а благодарности не видит, но при взгляде на Тюру возникала только одна мысль – вот счастливая женщина! Счастливое состояние духа – гораздо большее богатство, чем ожерелья и кольца, и Тюра дочь Сигмунда своим примером доказывала это каждый день. И несмотря на то что ее муж четыре года назад погиб в море, после чего она и перебралась жить к сестре, никому и в голову не пришло бы назвать ее «хель», прозвищем вдовы. При взгляде на нее сразу хотелось улыбнуться, и многим казалось, что вдовье покрывало ей совсем не идет.

Разговор о сватовстве Тюра не поддержала, а, напротив, намекнула, что гостю пора бы объявить цель своего приезда.

– Наверное, нелегко тебе было выбраться из дома, когда в большом хозяйстве столько забот! – сев на скамью, заметила она. – Как ты управился с жатвой? Нет ли каких-нибудь новостей?

Ее дочка, Аста, приткнулась рядом и взяла мать за руку. Ульвмод еще некоторое время разглядывал их, очень похожих друг на друга, потом повернулся к Бьярте:

– Ты тут сказала, хозяйка, что в гости надо ездить с подарком. Так у меня есть подарок…

– Не может быть! – фыркнула Бьярта. – А я думала, скорее камень поплывет…

– И если он не слишком придется тебе по вкусу, – в свою очередь перебил ее Ульвмод, – то моей вины тут нет, видят Светлые Асы!

– Ну, вот! – Бьярта снова хлопнула себя по колену и глянула на сестру чуть ли не обвиняюще. – Что я тебе говорила! Восточная Кукушка! Никогда он просто так не приедет! Ну, что ты в этот раз накукуешь?

– Не спеши награждать меня прозвищами, Фригг непокрытых скамей! – Ульвмод умел дать отпор ее ратному пылу, и его голос посуровел. – Пока не ты, а твоя сестра одарила меня ковшом пива, так что не тебе, а ей давать мне новые прозвища.[9]

– Что ты узнал, Ульвмод? – мягко спросила Тюра. Теперь она не улыбалась, в ее серо-голубых глазах появилась тревога. – Фьялли?

– Нет пока что. Другое. – Ульвмод мельком подарил ей успокоительный взгляд и тут же глянул на Бьярту с прежней суровостью. – Я узнал, что кто-то из ваших людей застрелил мою овцу.

– Что ты несешь? – совсем не вежливо возмутилась Бьярта. – Застрелил твою овцу! Моим людям нечего делать, ты это хочешь сказать? Тебе сон приснился после той браги, что варит твоя старая ведьма Бинне!

– Застрелил мою овцу! – с напором повторил Ульвмод. – И мы ее привезли с собой! Принеси, Ари! – Он кивнул одному из своих людей.

Со двора принесли мертвую овцу с меткой Ульвмода на ухе. Бьярта смотрела на нее с отвращением: прямо в шее животного торчала стрела, белая шерсть вокруг древка потемнела от засохшей крови и слиплась. Хирдманы оставили игру и подошли ближе; челядь потянулась из кухни в гридницу и столпилась у дверей, с любопытством ожидая разъяснений.

– Это что-то новенькое! – Тюра тревожно улыбнулась, надеясь, что все еще можно обратить в шутку. – Стрелять овцу из лука… Неужели она так сопротивлялась, что с ней надо было обходиться, как с диким зверем?

Челядь начала хихикать в рукава, опасливо поглядывая на хозяйку. Но Бьярте было не до смеха.

– С чужими овцами так и бывает! – сурово ответил Ульвмод. – Чужая скотина для иных как дикий зверь. Ведь это ваша стрела?

– Я знать не знаю этой стрелы! – отрезала Бьярта. – С чего ты взял, что она наша?

Из кухни подошел Эгдир, воспитатель хозяйского сына – высокий, худощавый, угловатый человек лет сорока с рыжей, торчащей клоками бородой. В какой-то из первых битв с фьяллями он был ранен и до сих пор сильно хромал, из-за чего в походы больше не ходил. Присев возле овцы, он взялся за древко.

– Эгдир вынул стрелу – теперь он должен мстить за убийство овцы, да? – хихикая, шептала Аста на ухо матери.

– А ты что-то знаешь, да? – шептала в ответ Тюра, хорошо знавшая свою лукавую дочку. – Признавайся! Будешь свидетелем на тинге!

Аста хохотала, будто ее щекочут, и на ее игривом личике отражалось торжество: пока что она знала больше всех и не спешила делиться, наслаждаясь своей осведомленностью.

Но недолго продолжалось ее торжество, потому что Эгдир тоже был не слепой.

– Это… – Осмотрев вытащенную стрелу, он с недовольным и отчасти виноватым видом ткнул в сторону хозяйки грязным наконечником. Работать руками у него получалось гораздо лучше, чем держать речи. – Знаю я эту стрелу, чего ж тут не знать? Это…

– Ну? – гневно и требовательно крикнула Бьярта. – Не тяни! Язык-то у тебя не хромает!

– Это… – Эгдир посмотрел на хохочущую Асту, словно сверяясь. – Это его…

– Это Коль! – Асту наконец прорвало. – Я знаю! Я видела! Они с Бьёрном ее подстрелили! Они играли, что она дикая! На выгоне, на горе, где Овечий камень! Она в кусты забралась!

– Коль! – вскрикнула Бьярта, услышав имя сына. – Где он? Найди его! – велела она Эгдиру.

Тот неохотно похромал к двери, зная, что поиски будут бесполезны. Десятилетний Коль отличался сообразительностью и проворством: увидев соседа, он так спрятался, что его теперь три дня не найдешь, пока материнский гнев не остынет.

– Нет, постой! – Бьярта остановила его на полпути. – Где, ты говоришь, подстрелили овцу?

– На склоне, где Овечий камень, – гордо повторила Аста, как свидетель на тинге.

– Где Овечий камень! – Бьярта смерила Ульвмода уничижительным взглядом. – Объясни-ка мне, Ньёрд овечьих стад, что твоя овца делала на моем пастбище?

– Этого я тебе не могу сказать, она меня не предупреждала, – уже не так грозно ответил Ульвмод. – Но даже если она по глупости не заметила межевого камня и забрела на твой склон, это еще не причина, чтобы считать ее «дикой» и убивать!

– А твои пастухи по глупости не могли ее остановить? Какого тролля она забыла на нашем пастбище? – почувствовав себя правой, Бьярта дала волю своему негодованию. – Видно, овцы пошли в хозяина: тоже ищут, как бы им поживиться чужим добром! У тебя у самого хватает пастбищ! И травы в этом году сколько угодно! Нет, своя невкусная! Надо обязательно щипать чужую! Твои овцы и так выбили у меня весь западный склон! И ты еще ездишь жаловаться!

– Пока твой мальчишка бил рябчиков и белок чуть ли не возле моей усадьбы, я еще терпел! – выкрикивал одновременно с ней Ульвмод, почти не слушая. – Я думал, он ребенок, а родители его – достойные люди и не допустят… Но теперь он бьет мою скотину! Кто знает, что будет завтра! Может, он меня самого посчитает «диким». Примет за фьялля…

– Да ты и есть дикий! Есть такие квитты, что не лучше фьяллей!

– Я этого так не оставлю! Если ты женщина, это не значит, что я буду выслушивать твои оскорбления! Эта овца стоит пол-эйрира! И ни пеннингом меньше! Платите и забирайте ее себе!

– Не нужна мне твоя паршивая овца! – крикнула Бьярта, в гневе вскочив со скамьи и сжимая кулаки. Ее лицо раскраснелось, глаза метали молнии, и она была похожа на валькирию в гуще битвы. – Твои паршивые овцы травят чужие пастбища, и мы еще должны за это платить! Сам забирай свою дрянную овцу, я тебе ни пеннинга за нее не дам! В другой раз следи за своей скотиной!

– Сама следи за своими детьми! – кричал Ульвмод, и лицо его от досады было таким же красным, как недавно от усталости. – Если я его поймаю еще раз возле моей усадьбы…

– Попробуй только пальцем его тронуть! – грозила Бьярта, забыв, что сама только что собиралась оборвать сыну уши за его охотничьи «подвиги». – Ты знаешь, у меня есть муж, и не тебе, старому борову, чета! У меня есть защитник! А ты хорошо будешь выглядеть, когда мой муж на тинге вызовет тебя на поединок!

Каждый кричал свое, ничего нельзя было разобрать, Аста в показном ужасе зажимала уши руками, Тюра кидалась то к сестре, то к соседу, безуспешно пытаясь вставить слово, подавленный шумом честный Эгдир что-то бормотал, вертя в руках стрелу.

– Богиня Фригг! – в ужасе кричала Тюра, прижимая руки к вискам. Уже до поединка договорились, сумасшедшие!

– Осенью будет тинг, я там все расскажу! – грозил Ульвмод. О поединке он предпочел не услышать. – На тинге люди узнают…

– Иди, иди на тинг и свою тухлую овцу не забудь! А до тех пор чтоб я тебя больше не видела!

Топнув ногой, Бьярта повернулась и бросилась вон из гридницы; дверью девичьей она хлопнула так, что весь старый дом содрогнулся, и Тюра опасливо глянула на крышу.

Опираясь дрожащей рукой о стол, Ульвмод хотел подняться, но Тюра кинулась к нему, схватила за плечи и почти силой усадила обратно.

– Погоди, Ульвмод, не торопись! – сбивчиво дыша от волнения, приговаривала она. В противоположность своему воинственному имени,[10] Тюра терпеть не могла ссор, и каждое резкое слово, даже обращенное вовсе не к ней, заставляло ее дрожать. – Пожалуйста, не сердись! – умоляла она, слегка поглаживая широкое плечо Ульвмода. – Ты же ее знаешь: она истинная богиня Скади! Как что ей не нравится, так сразу вызывает на бой! Она расстроена с утра, мы все ждем новостей, а их все нет, весь дом беспокоится! Тут и Гудрун дочь Гьюки не сумела бы совладать с собой! Никто сам себе не творец, ты же понимаешь! Ты же умный человек, ты повидал жизнь, ты не станешь ввязываться в глупую ссору с женщиной! Дай я еще налью тебе пива! Тебе нельзя выходить таким разгоряченным! Хоть и не зима, а с моря дует ветер! Успокойся! Все уладится!

Ее старания не пропали даром: Ульвмод больше не пытался встать, дыхание его замедлилось, гневные морщины на лбу разгладились, краска понемногу отлила от лица.

– Конечно, мальчишка… – бормотал рядом Эгдир, жалея, что недоглядел за питомцем и позволил ему вызвать такую кутерьму. – Он же…

– Они с Бьёрном поспорили, что он одним выстрелом убьет овцу! – доложила Аста. В отличие от матери, она просто наслаждалась шумной ссорой взрослых. – Они поспорили, только свою овцу нельзя, а тут была чужая, и Коль сказал, что она дикая! А потом они разглядели метку на ухе и убежали! А я все видела!

– Прости нас, Ульвмод! – уговаривала Тюра. – Нельзя допустить, чтобы взрослые разумные люди ссорились из-за глупых детских шалостей! Конечно, овцу жалко, но ты ведь сам можешь ее съесть. Мы бы заплатили тебе пол-эйрира, но, ты понимаешь, у нас совсем нет серебра. Я не знаю, как мы будем платить дань. Если бы у нас был хоть пеннинг лишний, неужели, ты думаешь, Бьярта отпустила бы Стормунда в море? Ты же его знаешь: никогда не угадаешь, что он придумает. На словах он всегда согласен, что надо быть благоразумным и думать, что делаешь, а как дойдет до дела, так у него все вылетает из головы, и… Понимаешь, мы…

– Да уж, это я все понимаю! – Ульвмод совсем успокоился и возгордился, что он умнее соседа. – Конечно, от одной овцы я не обеднею. Ее и правда можно съесть. Но только чтобы ваш мальчишка…

– Конечно, конечно! – обрадовалась Тюра. – Эгдир поговорит с ним. Он больше не спутает твою скотину с дикой. Правда, Эгдир?

– Я знаю, где он прячется! – Аста с готовностью подпрыгнула на месте. – Сказать ему, чтобы вылезал?

Тюра кивнула, и Аста умчалась. Хромая, Эгдир ушел вслед за ней, челядь понемногу расходилась, видя, что самое занятное кончилось. Хирдманы в углу опять загремели игральными костями по доске.

Ульвмод накрыл тяжелой ладонью руку Тюры, которую она поспешно выдернула. Это уже было лишнее.

– У меня много овец! – повторил Ульвмод, значительно глядя на Тюру, и она отвела глаза. – И если бы какая-нибудь молодая вдова надумала выйти за меня замуж, то у нее всегда нашлось бы и мясо для котла, и красивые платья, и серебряные ожерелья… За приданым я не гонюсь, у меня всего хватает… Я-то сумею позаботиться, чтобы моя жена никогда не тревожилась, где ей взять добра для фьялльской дани… И с Асвальдом Сутулым я не ссорюсь, и нужды в морских походах у меня нет. В моем доме покой и достаток… очень все подходящее для молодой разумной женщины, доброй и приятной нравом… Как по-твоему?

– Ах… – Тюра поспешно встала со скамьи и растерянно оправила передник. – Ульвмод… Ты очень хороший хозяин, кто же этого не знает… Но я…

Она не знала, что сказать: ей все время казалось, что Ульвмод только шутит, намекая на сватовство, но нынешние речи прозвучали слишком уж серьезно. Конечно, спокойный дом и достаток – это замечательно, однако сердце Тюры, при всей его ласковости, совсем не лежало к Ульвмоду Тростинке. Но даже намекнуть на это сейчас, когда необходимое примирение было едва достигнуто, она не решалась.

– Я никого не тороплю, – спокойно сказал Ульвмод. Он понимал, что в свои года и при своей внешности не будет самой подходящей парой для молодой красивой женщины, но все же считал, что при ее бедности и его богатстве они стоят друг друга. А Тюра достаточно умна, чтобы это понять. – Куда мне торопиться? Мне всего пятьдесят четыре года, что бы там ни думали иные. Я могу прожить еще тридцать лет и завести пятнадцать сыновей. Мне некуда торопиться. Я могу подождать хоть до Середины Зимы. А там, после дани, будет видно… кто с чем останется.

– Да, конечно, – бессознательно согласилась Тюра. – Ты, несомненно, прав…

Ульвмод тяжело поднялся и сделал шаг к порогу. Тюра поспешно шагнула вперед, чтобы открыть ему дверь, но дверь вдруг открылась сама, ее потянул кто-то снаружи. Тюра ахнула. На пороге стоял Хагир.

Богиня Фригг! Тюра смотрела на него, как на призрак, и к тому имелись основания: исхудалый, в обтрепанной и грязной одежде, Хагир казался грозным вестником из мира мертвых. Тюра даже не чувствовала радости, не в силах взять в толк, что означает это нежданное видение. Если бы пришел корабль, этого бы не проглядели… Откуда он взялся? Как из-под земли выскочил!

– Вот это гость! – охнул Ульвмод. – Ты откуда, ясень меча? И почему ты один? Где твой славный вождь и все прочие? Где ваш корабль?

Хагир молчал, не замечая Ульвмода и не сводя глаз с Тюры. За его спиной в кухне и во дворе гудели голоса, то и дело раздавался новый потрясенный вскрик.

Тюра шагнула к Хагиру: от растерянности она не находила слов, но ее тревожное недоумение явственно отражалось на лице.

– А Коль застрелил овцу, – донесла Аста, торопясь первой изложить Хагиру самую любопытную домашнюю новость.

– Это хорошо, – по-прежнему глядя на Тюру, ответил Хагир. – Теперь нам понадобятся бойцы. И Колю придется срочно повзрослеть, если он не хочет, чтобы его отец уехал на рабский рынок в качестве товара.

В кухне толпилось с десяток грязных, оборванных, исхудалых хирдманов, которые казались толпой незнакомых бродяг, и даже дети с трудом узнавали родных отцов. При виде их Бьярта вскрикнула от ужаса: воображение мигом нарисовало ей ужасную повесть, не слишком далекую от истины.

– Стормунд жив! – крикнул Хагир, едва завидев ее исказившееся лицо. – И еще четырнадцать человек были живы. Что теперь, не знаю. Погодите, сейчас расскажу.

С Хагиром домой вернулись, после почти двухмесячного путешествия, тринадцать человек. Одиннадцать из них он нашел неподалеку от того места, где состоялась его достопамятная беседа с сыном Ночного Волка. Из тех семнадцати, о которых он мечтал, лежа на берегу связанным, уцелело лишь одиннадцать: шестеро остальных, как видно, попали в воду уже ранеными и не сумели выплыть. На прощание Вебранд позволил ему заглянуть в лица убитых, что лежали кучей возле кораблей. «Не волнуйся, я их тут не брошу, я всегда погребаю тех врагов, кому не повезло при встрече со мной!» – утешал его Вебранд. Хагир тупо кивал, глядя в мертвое лицо Ранда Башмака с нелепо заломленными бровями.

Теперь вдова Ранда рыдала в кухне, горько и отчаянно, по-детски всхлипывая и размазывая слезы по румяным щекам. Сирота – по-другому и не думалось о семнадцатилетней вдове. Хагир в гриднице слышал ее плач, хмурился, старался отвлечься и не мог. И таких тут теперь – четырнадцать, но другие женщины чуть лучше владеют собой. А еще есть домочадцы тех одиннадцати, что остались у Вебранда и чья судьба неизвестна… Двух пленников Вебранд отпустил на день позже, чем Хагира, и они догнали остальных примерно на полпути. Но все же поход выдался далеко не самый удачный, и будь проклят тот день, когда они его начали!

– Где вы были так долго? – кричала Бьярта, словно они нарочно медлили с возвращением домой.

– Шли от самых хордов, от Огненного мыса! «Бобер»-то наш остался у граннов! Хорошо, нашелся добрый человек, перевез нас через Туманный пролив до Острого мыса, а то мы вообще бы не добрались! Еще были корабли, шли в нашу сторону, но все были с грузом, всю нашу ораву никто не брал, а разлучаться я считал неумным.

– А еще нас не хотели брать, боялись, что в море перебьем хозяев и захватим корабль! – прибавил Альмунд Жаворонок и с кривой усмешкой оглядел себя. – Я бы тоже так подумал!

Пока вернувшиеся мылись, им достали новую одежду и спешноначали готовить еду. Во всех очагах – в кухне, в гриднице, даже в девичьей – разложили огонь, подвесили котлы, поставили на угли большущие железные сковороды с деревянными ручками. Тюра металась по кладовым: хотелось поставить на стол что-нибудь получше селедки с горохом! Эгдир с двумя рабами опаливал на заднем дворе свинью; хорошо бы сварить гороховую похлебку со свининой, Хагир ее любит (да кто же ее не любит, богиня Фригг!), но слишком долго ждать, это уж к ужину, сейчас чего поскорее – жареной сельди, похлебки из репы с пшеном и луком. Когда все уселись за столы, Тюра стояла возле Хагира и подкладывала ему то хлеб, то сало, то рыбу, то кашу, так что ему самому оставалось только жевать. Понимая, что домочадцы не менее жадно ждут новостей, он разрывался между едой и рассказом, урывками принимаясь за то и другое.

Овца и меткий выстрел Коля были забыты, и даже сам Коль сидел в гриднице, нисколько не опасаясь за целость своих ушей. И Бьярта, и Эгдир, и Ульвмод смотрели в рот Хагиру и ловили каждое его слово, забыв обо всем прочем. Бьярта то плакала злыми слезами, то кричала и била кулаками по коленям; Тюра охала и закрывала рот кончиками пальцев, а Ульвмод при каждом новом повороте «песни о пленении Стормунда» заново подавался вперед и тянул короткую шею к рассказчику. Новости так потрясли его, что он даже забыл порадоваться опрометчивости соседа.

– Я же говорила ему, говорила! – причитала Бьярта. – Этот Вебранд… Да любой ребенок знает, что он оборотень! Этот ваш Тресковый фьорд! Я думала, хоть там вы набрались ума!

– Свой ум в чужую голову не вложишь! – посмеивался Ульвмод.

– Ты-то хоть мог бы его остановить! – нападала Бьярта на Хагира. – Ты-то что молчал?

– Остановишь его… – вздохнула Тюра.

– Остановишь его! – повторил Хагир. – Он меня не спрашивал. Да, честно сказать, там было некуда деваться. Вебранд сразу велел убирать парус – он сам собирался драться, и уходить от драки, я бы сказал, было никак нельзя. Он же нас ограбил – неужели ты забыла, что сама говорила в прошлом году? Шерсти на три марки серебром, железа на две, «тихого камня»…

– Железо, «тихий камень»! А теперь я осталась без мужа! О боги, за что нам такое несчастье? Что вы наделали!

– Перестань! – оборвал ее Хагир.

Его радость от возвращения домой сменилась досадой: упреки – не лучшая встреча после неприятного путешествия. Бьярта, конечно, умная женщина, но напрасно она считает, что другие ничего не соображают и нарочно стараются сделать как похуже!

Домочадцы сидели потрясенные и подавленные. Конечно, у Стормунда имелись недостатки, и порой они посмеивались над ним, но все же он был их защитой и опорой, стволом дома, к которому они лепились, как ветки. Как же теперь без него?

– Но он вернется? – тревожно спрашивал Коль. Он все никак не мог уложить в голове, что отец, самый умный и сильный на свете, почему-то не вернулся, и не понимал, что означает его задержка.

– Когда-нибудь, я надеюсь, да, – утешил его Хагир. – Но нам для этого придется потрудиться. Наберем мы десять марок серебра?

Он посмотрел на Бьярту, Бьярта ответила ему упрекающим, почти оскорбленным взглядом. Да это просто насмешка! Откуда дома возьмутся десять марок серебра, если серебро ждали из похода? На кусте вырастут?

– Может быть, продать что-нибудь? – неуверенно подала голос Тюра.

– Разве что землю, – предложил Эгдир. Он тоже знал, что хозяйке нечего продать.

– Те два поля, что у сосняка, я бы купил, – оживившись, вставил Ульвмод. – Они старые, от камней хорошо очищены… Но десяти марок, конечно, не стоят. Надо что-то прибавить. Например, то пастбище, где Овечий камень.

– И чем мы дальше будем жить? – Бьярта гневно глянула на соседа. – Где мы будем пасти – на крыше дома? Я знаю, тебе хочется прибрать к рукам хорошую землю, но не надейся. Ничего мы продавать не будем, ни поля, ни пастбища.

– Тогда нам остается только пойти в новый поход. – Хагир невесело усмехнулся. – И еще раз попытать удачи в бою. Может, тебе больше повезет, чем твоему мужу.

Он понимал гордую самолюбивую хозяйку и ее горячее нежелание мириться с поражением, но выходов оставалось мало, и неумно было бы отвергать самый действенный из них. Земли, в конце концов, на Квиттинге много. Эта война опустошила полуостров, и не так уж трудно найти новое место для полей и пастбищ, даже если и придется заново расчищать их от кустов. Даже если придется сняться с места и строить новый дом, это лучше, чем сохранить усадьбу, но лишиться хозяина. Как говорится, крыша дома – хозяин.

– Видно, так тому и быть. – Бьярта не заметила насмешки и подняла на Хагира решительный взгляд. – Если бы нам раздобыть еще один корабль…

– Ох! – Тюра всплеснула руками. – Если бы мы могли раздобыть корабль, о чем бы шел разговор? Уж корабль-то стоит десять марок! Мы бы отдали его, и все!

– Не так все просто! – поправил ее Хагир. – С кораблем можно добыть гораздо больше, чем десять марок, поэтому отдавать его просто так не стоит. Вот если бы… какой-нибудь добрый сосед одолжил нам корабль…

Он посмотрел на Ульвмода. Тот повел широкими плечами и усмехнулся:

– Что ты так на меня смотришь, клен копья? Да, у меня есть корабль. Хороший боевой корабль…

– Почти ровесник тебе самому, – почтительно и со скрытой насмешкой заметил Хагир. – Тебе ведь его еще отец подарил?

– Это заслуженный корабль, – с выразительным восхищением подхватила Тюра, поняв его мысль. – Столько лет он ходил по морям, не единожды измерил весь Морской Путь, побывал во всех племенах… Наверное, там и днище-то рассохлось, и мачта в гнезде не держится…

– И весла случайно все растерялись! – беглым взглядом поблагодарив ее, продолжал Хагир. – И тропа от сарая к морю поросла не то что травой, а кустами и деревьями! Твоему кораблю, Ульвмод, придется прорубать дорогу на волю! Ты ведь десять лет не выводил его из сарая!

– А я не так глуп, чтобы всем показывать свое сокровище! – посмеиваясь, отвечал Ульвмод. – Вы, конечно, большие хитрецы, но удача за меня: твой отважный хозяин часто выводил корабль на воду и вот подарил его какому-то оборотню, а мой «Волк» стоит себе в сарае и стоит! Пусть он немного рассохся, но починить его не так уж трудно.

– Ты мог бы одолжить его нам, пока он не развалился совсем, – предложила Тюра. – Никто не похвалит такого хозяина, у которого добро пропадает понапрасну, ведь верно?

– А не то корабль умрет от старости и попадет к Хель! – пригрозил Хагир.

– Мог бы и одолжить! – так же посмеиваясь, согласился Ульвмод. Как и Тюра, он еще не понял, насколько всерьез это все говорится. – Не задаром, конечно. Все то время… Молчи, Бьярта, я знаю, что тебе нечем за него заплатить. Слушай лучше, что я вам скажу. Все то время, пока корабль будет в плавании, то пастбище, с Овечьим камнем, будет считаться моим. А если корабль не вернется, то пастбище отойдет ко мне навсегда.

– Хоть на тинге речи держать! – с угрюмой завистью к его деловитому красноречию буркнул Эгдир.

– А если корабль вернется, то моя будет пятая доля в добыче, – не слушая, закончил Ульвмод.

– Десятая! – быстро поправил Хагир. – Сидя дома, ты не слишком перетрудишься за эту добычу.

Сошлись в конце концов на седьмой. Уговорившись, что Хагир завтра приедет осмотреть корабль, и с размаху пообещав даже послать за корабельным мастером, Ульвмод уехал. На прощание он не удержался от намека, что его корабль мог бы послужить выкупом за какую-нибудь хорошую невесту, и при этом глядел на Тюру. Но она даже не улыбнулась. Замысел нового похода слишком ее встревожил, да и намеки Ульвмода нельзя было и дальше считать шутками. Он не настолько весел, чтобы шутить в такой день! Пожалуй, Бьярта права: своими вечными улыбками она позволила Ульвмоду вообразить невесть что.

– Он что, все еще сватается? – спросил Хагир, попрощавшись с соседом и от ворот глядя, как тот с двумя провожатыми скачет вниз по тропе, увозя за седлом свою злополучную «дикую» овцу.

– Он только теперь всерьез и начал, – со вздохом ответила Тюра. – Или я, глупая, только сейчас сообразила. Я все думала, что он смеется. Ну, какой из него жених?

– Он-то думает, что совсем не плохой… И, если ему еще нужна невеста, значит, в какой-то мере он прав. Ну, не хмурься, я же тебя не сватаю.

– А я и не хмурюсь! – Тюра с усилием улыбнулась и заговорила с нарочитой веселостью: – Я очень горда и счастлива. Такой богатый и умный жених – большая редкость и не каждой вдове без приданого достается.

Хагир помолчал, тихо посвистывая. Ничего нет хорошего в том, если негодная вещь в нужде кажется сокровищем. И если молодая, красивая, добрая нравом женщина вынуждена радоваться сватовству старого, но богатого жениха – как раз тот невеселый случай. На Квиттинге слишком много вдов. Возможно, даже больше, чем неженатых мужчин. И придет ли этому конец?

– И теперь я не знаю, что делать! – прибавила Тюра. – Если он прямо спросит, пойду ли я за него, а я откажу, он может обидеться. Мы и сейчас-то ссоримся, а тогда…

– А ты припугни его! – посоветовал Хагир и сам улыбнулся пришедшей мысли. – Потребуй, чтобы он отомстил за Асбьёрна. Ты замечательная женщина, но что-то мне не думается, что даже твоя красота вдохнет в Ульвмода отвагу выйти на бой с Эльгом Длинноногим!

Тюра вздохнула и махнула рукой:

– Ах, не напоминай мне…

– Прости!

– Ничего. Ой, но неужели так бывает? Такие условия, чтобы со второго мужа брать клятву отомстить за первого! Это же нелепо: как может мужчина мстить человеку, который освободил его будущую жену от предыдущего брака!

– Ну, это смотря какая женщина окажется… Ты понимаешь, это к тебе не относится! – Спохватившись, Хагир тронул Тюру за плечо. – Что-то я этим летом совсем отупел, сам не понимаю, что несу!

Но Тюра улыбнулась ему без следа обиды, в ее глазах светилась радость. Теперь, когда первые треволнения от встречи и новостей поулеглись, на душе у нее стало легко: она больше радовалась возвращению Хагира, чем горевала о Стормунде. Конечно, из-за Стормунда им всем еще предстоит немало тревог, но Хагир дома, а значит, они, женщины и дети, теперь под защитой. До его возвращения Бьярта и Тюра вдвоем держали на плечах дом и усадьбу, а теперь Хагир взял значительную часть груза на себя. Какой он стал – лицо исхудалое, щеки впалые, и от этого подбородок кажется еще жестче и решительнее. Брови заломлены, а синие глаза пристально смотрят как бы внутрь души, на ту заботу, о которой он только и думает все эти два месяца с того злосчастного дня… Но даже такой он казался Тюре красивее всех, и чем дольше она смотрела на него, тем ярче в ее груди разгоралось теплое счастливое чувство.

– Как я рада, что ты жив и вернулся! – тихо сказала Тюра.

– Спасибо! – Хагир знал, что она говорит чистую правду.

– За что ты благодаришь, глупый? – Тюра улыбнулась. – Ведь это я счастлива, а значит, я и первая в выигрыше. А ты-то хоть рад, что вернулся домой?

– Не знаю. Я еще не понял.

Хагир смотрел на луговину под пригорком, на береговой обрыв и дальний лес, словно хотел привычным зрелищем убедить себя, что и правда вернулся в то место, где прожил последние восемь лет и за неимением другого привык считать своим домом. Странно даже: пять месяцев похода показались ему очень долгими и насыщенными, а здесь ничего не изменилось, только трава поблекла. Долгое путешествие все еще не отпускало его, лежало на плечах: мерещились, точно бежали вслед, бесконечные переходы, размеренный шаг по каменистой земле под неумолчный шум близкого моря, ночевки в чужих домах или прямо под открытым небом, вкус рыбы и дичи, жаренных на углях. За время пути хирдманы поснимали с себя почти все перстни и обручья, у кого что было, чтобы раздобыть еду и ночлег: пускали их неохотно, опасаясь неприятностей, и брали дорого. Иной бонд, завидев возле своей луговины толпу вооруженных чужаков, спешил спрятать с любовью и надеждой растимого поросенка в детскую колыбель и молил богов сохранить его добро. Но до грабежа мирных бедняков Хагир никогда не позволил бы себе унизиться, даже под угрозой голодной смерти, как он надеялся. Невелика честь бить тех, кто не может защититься. Дядя, Ингвид Синеглазый, с которым Хагир провел свое отрочество, даже в самые тяжелые времена не позволял дружине обирать тех, ради кого они воевали. И хотя времена схваток квиттинских ярлов с фьяллями давно прошли, память родича была слишком дорога Хагиру, чтобы он изменил чести, понятие о которой внушил ему Ингвид Синеглазый. Вся его жизнь – война за Квиттинг, за его честь, благополучие и счастливое будущее…

Да, кстати, о войне.

– А хорошо все же, что от твоих глаз Ульвмод тает. Если бы ты его не усмирила, он уехал бы злой, как тролль, и у кого мы бы теперь просили корабль? Наша Бьярта, конечно, умная женщина, но вот ссорится она всегда не вовремя, – сказал Хагир и обернулся к Тюре.

Пойманная его взглядом врасплох, она улыбнулась, но он заметил тревогу в ее глазах.

– Корабль! – воскликнула она. – Мне еще хотелось бы знать: а кто будет грести на этом корабле? Или ты знаешь такие заклинания, чтобы корабль плыл сам, без весел?

– Тебя это так тревожит? – уточнил Хагир.

– Н-нет. Я думала… о Стормунде.

Тюра отвела глаза. Она не хотела признаваться, о чем думает. Ее муж, Асбьёрн Берестянка… Теперь вот муж ее сестры Стормунд Ершистый… У них остался только Хагир, а он опять собирается в поход. А им опять ждать, тревожиться, раскидывать руны… Неужели для всех мужчин на земле только одна дорога? И придет ли этому конец?

– Людей можно набрать, – утешал ее Хагир. – Тут ведь есть кое-какой народ. Конечно, мы теперь не славимся удачей, но все же…

– Все же, если ты позовешь, кто-нибудь непременно откликнется. – Тюра подошла ближе и утешающе погладила его по локтю. Ей было стыдно за собственное уныние, когда Хагир, несмотря на его невозмутимый и решительный вид, все же нуждается в ободрении. – Все-таки твой род – самый знатный на Квиттинге.

– Почти, – честно поправил Хагир.

– Ну, все равно! – Тюре не было дела до других. – Знаешь, люди верят, что знатные роды в любой беде сберегают удачи больше всех. Знаешь, бедным людям хочется верить, что на свете есть хоть кто-то посильнее и посчастливее их. А теперь ведь ты будешь вожаком, к тебе пойдут даже охотнее, чем к Стормунду.

– Да? – Хагир слегка обнял ее той же рукой за талию и с легким, не лишенным удовольствия сомнением сверху заглянул ей в лицо, такое светлое, милое, как мягкий солнечный блик на листве. Говорят, дурак падок на лесть, но и умному человеку приятно, если ему скажет доброе слово красивая женщина. – Какая ты умная, Тюра… Я бы сам на тебе женился, будь мы хоть немного побогаче. Я всегда думал, что жениться надо на умных женщинах.

Тюра подавила вздох и отошла. Между «женился» и «женился бы» существует огромная разница. А она достаточно долго пробыла вдовой, чтобы всесторонне ее обдумать. Не так чтобы она страстно желала выйти за Хагира, но вдовство печалило ее больше, чем думали люди, а за Хагира она пошла бы охотнее, чем за любого из известных ей мужчин. Ему можно доверить и себя, и детей, а это ведь самое главное для женщины. Но Тюра никогда и никому не говорила об этом. Она не верила, что недостаток средств может повлиять на такого решительного и самостоятельно мыслящего человека, как Хагир из рода Лейрингов. Если он видит в бедности препятствие к свадьбе, значит, жениться ему не очень-то и хочется. А навязываться кому-либо Тюра не стала бы за все сокровища Фафнира. При всей мягкости своего нрава она была не менее горда, чем ее старшая сестра.

– Если все будут так рассуждать, то племя квиттов вымрет, – все же сказала она, обернувшись на самом пороге дома. – Если только богатые будут позволять себе жениться…

Хагир быстро шагнул следом за ней, но она еще быстрее метнулась в дом и пропала за дверью.

Перед гридницей Хагир столкнулся с Бьяртой.

– Вот он ты! – нетерпеливо воскликнула она. – Я тебя ищу! Слушай! Я прикинула: тринадцать человек ты привел, еще десять мы можем выделить для похода. Женщинам придется самим смотреть за овцами, ну да ничего, справятся. Еще можно попросить людей у Торвида Лопаты, он даст, у него в челяди полно бездельников. Исфрида вечно жалуется, что не может всех прокормить. И оба его сынка с большой радостью пойдут. И я сама пойду с вами!

– Ты с ума сошла, – для порядка сказал Хагир и прислонился плечом к бревенчатой стене.

На самом деле он не так уж и удивился. Бьярта дочь Сигмунда всегда отличалась твердостью духа и смелостью, а сейчас, измученная бедностью и тревогой за мужа, стала готова на любые подвиги. Случалось ей и поругивать Стормунда за расточительность и опрометчивость, случалось им ссориться, но все отступило перед угрозой навсегда его лишиться, все его недостатки стали несущественными теперь, когда дом остался без защиты. Стормунд, сильный телом и духом воин, отец ее детей и добродушный, любящий и уважающий муж, за двенадцать лет совместной жизни стал частью самой Бьярты, и теперь она буквально не могла сидеть на месте, зная, что он попал в беду и ждет от нее помощи. Пойти в поход ей легче, чем оставаться дома и мучиться дурными предчувствиями в ожидании вестей.

– Тебе там нечего делать, – заметил Хагир. Чувства – одно, а здравый смысл – совсем другое. – Конечно, решимостью ты поспоришь с любой валькирией, но в море надо еще уметь держать меч. А он, знаешь ли, потяжелее веретена.

– Я пойду с вами, – упрямо повторила Бьярта. – Я не умею держать меч, но теперь я хотя бы буду знать, что вы не ввяжетесь в глупую драку, где у вас нет надежды на победу. Как было в тот раз. Я сама за вами присмотрю.

– А кто присмотрит за домом?

– Тюра. И Эгдир с ней останется. Он не мудрец, но человек надежный, а в море от него все равно мало толку. В случае чего Ульвмод ей поможет. Охотно поможет, не волнуйся. Ты знаешь, что он уже чуть ли не свадебные дары предлагает? Ах, если бы он ей нравился, то можно было бы… – Бьярта сжала руки, отчаянно жалея, что такой прекрасной возможности не суждено осуществиться.

– Если бы он ей нравился, в любом случае это были бы ее деньги, – охладил ее мечты Хагир. – И я первый не позволил бы ей тратить цену своей свободы на твоего муженька. Ты знаешь, как я к вам… привык, но сейчас…

– Теперь все будет иначе! – решительно перебила его Бьярта. – Завтра ты поедешь к тому тюленю, а я – к Торвиду. Вот увидишь, он даст нам человек пятнадцать! Он сам ходил бы в походы, если бы поменьше кашлял, а его люди только и мечтают… И наберется почти сколько нужно! Даже больше! Когда по берегу поползут слухи, то и народ сбежится! Ведь не нам одним скоро платить дань!

– А можно мне тоже в поход? – раздался голос Коля, полный горячей надежды.

Глава 2

Под вечер, дней через пять после отплытия из дома, «Волк» медленно шел на веслах вдоль бурых береговых скал. Солнце садилось за море, темнеющий лес над берегом молчал, и слышался лишь плеск воды под веслами. Было тихо, хорошо.

Сидя на месте кормчего, Хагир правил рулем и высматривал, где бы пристать. Пришло время устраиваться на ночлег, но ни крыши, ни дыма, ни корабельного сарая, что указал бы на близость большой усадьбы, нигде не виднелось.

– Э, да скоро Каменистый фьорд! – крикнул сидевший на одном из средних весел Гьяллар сын Торвида, рослый, мощный, круглолицый парень с красивыми светлыми кудрями. – А там есть усадьба! Мы с отцом туда как-то ездили, когда продавали шерсть! Там можно и заночевать.

– Я знаю, что тут есть усадьба, – отозвался Хагир. – Я этого фьорда не знаю, а его, должно быть, не зря назвали Каменистым. Посадить на камни чужой корабль мне совсем не хочется. Так что лучше нам опять переночевать на берегу. И дешевле, и воздух чище.

– И нечего нам делать в усадьбе! – поддержала Хагира Бьярта. – Нечего лезть людям на глаза.

Хагир усмехнулся:

– Ну, допустим, пока мы еще не совершили ничего такого, что мешало бы нам показываться людям на глаза.

– Зато собираемся. – Бьярта была уверена, что недобрые намерения прямо-таки написаны на лицах всех без исключения всадников Ульвмодова «Волка».

Безумный на первый взгляд замысел в конце концов оказался не таким уж несбыточным. «Волк» нуждался в серьезной починке, но корабельный мастер нашелся неподалеку, и дней за десять с делом покончили; Торвид Лопата с радостью дал одиннадцать человек и в придачу послал старшего сына. Сам Ульвмод выделил девятерых, «присмотреть за моим кораблем», как он говорил. Округа зашевелилась, и каждый день в Березняк являлись гости осведомиться, правда ли, что Хагир сын Халькеля набирает людей для похода, или это только вздорные слухи. В итоге у Хагира набралось сорок с лишним человек, то есть даже больше, чем требовалось для того, чтобы четырнадцативесельный «Волк» мог плыть. Правда, людей не хватало на то, чтобы менять гребцов дважды в день, но «Волку» везло с ветром, и начало похода складывалось благополучно.

Место кормчего Хагир занял сам и был бы вполне доволен своей дружиной, если бы мог не заглядывать вперед. Грести-то тут все умели, но вот боевой выучкой хвастаться не приходилось. До отплытия Хагир с утра до ночи занимался со своей дружиной, обучая работников и сыновей местных бондов владеть мечом и щитом. Случалось, доходило до того, что под вечер измотанный наставник спотыкался на ровном месте и падал еще до того, как юный воин, привычный иметь дело больше с пастушеским посохом, успевал нанести удар. Но тогда во двор выбегала Тюра, которая сидела в кухне, поддерживая маленький огонек в очаге, где в углях стоял на своих трех копытцах бронзовый горшочек с кашей. Она отгоняла смущенно хихикающего «победителя», поднимала «побежденного» с земли и вела умываться и ужинать.

– Что ты себя мучаешь? – приговаривала она, стянув с Хагира мокрую от пота и черную от пыли рубаху и поливая водой ему руки и спину. – Хочешь из пастуха сделать Сигурда Убийцу Дракона?

– Сигурдов учат с семи лет! – отвечал Хагир, фыркая сквозь воду, текущую по лицу. – Но и пастух должен держать оружие в руках! Если их поубивают в первом же бою, их призраки мне будут являться каждую ночь и выть: «Это ты нас убил!» И что я им отвечу?

– Но что-то же они умеют? Ты не видел, как этот Халль своей дубиной волков бьет?

– Да уж, умеют! Они умеют ловко рубить дрова, потрошить рыбу, а иные даже резать овец! Но в походе нам придется иметь дело с врагами пострашнее трески и овцы! И даже волка, если на то пошло! У тех ведь мечей и щитов не бывает!

– За месяц, боюсь, ты их многому не научишь.

– Но чему-то научу! Хоть что-то надо делать! Мне надо, чтобы они выдержали первый бой, а там придет и опыт, и уверенность.

– Но зачем так торопиться? До Середины Зимы еще много времени.

– Мы не можем ждать. Пока лето, ходит много торговых кораблей. Чем ближе к зиме, тем меньше их будет. Да, они все неплохие ребята. Если бы и правда было время до Середины Зимы, из них вышла бы неплохая дружина!

Перед самым отплытием судьба преподнесла Березняку подарок: однажды под вечер в усадьбу явились Лейг и Бранд Овсяный. Как оказалось, Вебранд отпускал пленных по одному каждый день, высаживая на берег там, где в этот вечер оказался. Беда в том, что происходило это на восточном берегу Туманного пролива, и всем остальным, даже если Вебранд всех до единого отпустит, по пути домой придется перебираться через море. Но зато родные всех оставшихся в плену воспрянули духом, и Хагиру было легче оставить усадьбу с надеждой, что вскоре еще кто-нибудь появится.

И вот, не прошло и месяца с тех пор, как Хагир вернулся с печальными вестями, а «Волк», оснащенный линялым парусом из запасов Торвида Лопаты и канатами, купленными на деньги Ульвмода Тростинки, уже шел вдоль южной половины Квиттинга, выискивая добычу. Был он, конечно, староват, тяжеловат и руля слушался посредственно, а без хорошего корабельного мастера не удавалось понять, в чем тут дело. Зато в пасть деревянной волчьей головы на штевне Хагир набил железных гвоздей вместо зубов, и, украшенный разноцветными щитами на бортах, «Волк» выглядел не так уж плохо.

– А мы там были, в той усадьбе! – сказал Лейг. Раненый бок у него еще побаливал, поэтому он сидел на весле мало и сейчас отдыхал, пристроившись возле ног Хагира. – Мы там ночевали, нас там даже покормили и перевязали. Хозяйке понравился Бранд…

– А? – Услышав свое имя, Бранд обернулся от середины корабля. – Чего?

– Хорошая, говорят, усадьба?

– Ничего себе, – согласился Бранд. – Только не спрашивай меня, как туда плыть. Мы шли по берегу.

– И мы пойдем по берегу, – утешил его Хагир. – Вон там отмель. А если ты, Бранд, хочешь навестить гостеприимную хозяйку, то до утра свободен.

Бранд хмыкнул и дернул плечом. Зато Бьярта поднялась с оружейного сундука, на котором сидела, и через весь корабль прошла на корму к Хагиру.

– Слушай, что я придумала, – начала она, придерживаясь за борт. На лице ее было беспокойное оживление, и Хагиру вспомнился Стормунд перед той злосчастной битвой. – Нам не надо всем показываться в усадьбе. Лучше я одна пойду.

– Хочешь понравиться хозяину? – Хагир усмехнулся. – Имей в виду, я Стормунду все расскажу.

– Я хочу узнать, есть ли у него гости и что это за люди! – пояснила Бьярта, не обратив внимания на насмешку. – Кто куда плывет, что за товар везет, много ли дружины. Может, найдется что-нибудь подходящее. Ты же сам говорил, что надо действовать с умом и не кидаться на первых встречных. Говорил, что можно получить по шее ни за пеннинг добычи! Так надо выяснить, что за добыча ходит рядом!

– Погоди! – Хагир понял ее мысль задолго до конца речи. – Придумано неплохо, но почему это должна быть ты? Всю дружину брать с собой не стоит, это верно, но женщине идти в чужое место одной – безумие.

– А кому еще? Не тебе же! Ты, ясень копья, слишком приметный человек, тебя все знают. А меня никто не знает.

– Тут есть и другие люди, которых никто не знает. Мужчины. Пусть, в самом деле, Бранд идет. Скажет, что соскучился по хозяйке, а она ему все выложит: кто плывет, с кем и куда. Если там вообще есть гости.

– Ах, ну как же ты не понимаешь! – Бьярта с горестной досадой тряхнула сжатыми кулаками. – Не Бранд, а я! Я сама должна что-то сделать! Бранд не поймет, не сообразит… Мужчины! Что вы понимаете? Вам бы только подраться! Будет надежнее, если я… Я должна идти!

Хагир вздохнул. Он видел, что за последний месяц Бьярта похудела от пожиравшей ее тревоги. Муж не шел у нее из мыслей. Не слишком ли тяжела его рана, не умрет ли он раньше, чем они поспеют с выкупом? И раздобудут ли они выкуп? И не передумает ли Вебранд – от этого гадкого оборотня всего можно ожидать! Бьярта пошла в поход, не в силах сидеть дома, но сейчас, в походе, ее сжигали та же тревога, нетерпение и жажда деятельности. Нужно раздобыть десять марок серебра, но день проходил за днем, а десять марок все так же оставались воображаемыми, наяву ими даже и не пахло. Только в опьянении первых мгновений возвращенной жизни десять марок серебра казались ничтожной, жалкой ценой. Теперь, когда надо было добывать выкуп, его тяжесть оказалась весьма ощутимой. Глядя на каменистые берега, моховые полянки и песчаные отмели с пучками почерневших водорослей, Бьярта вообще не верила, что на свете существует десять марок серебра. Камни есть, песок есть, разбухшие от воды деревянные обломки тоже бывают. А серебро – разве что где-нибудь у свартальвов! В приступах отчаяния ей хотелось биться головой о землю, чтобы достучаться до подземного народца с его бесполезно пропадающими сокровищами. Каждый новый день казался ей нестерпимо долгим и ужасающе бесполезным. Напрасно Хагир утешал ее и твердил, что дерево не падает от первого удара и что ради добычи в военном походе приходится трудиться и ждать не меньше, чем земледельцу, который обрабатывает поле и ждет урожая. Бьярта слушала и не слышала. Ее душа жаждала, чтобы необходимые десять марок уже сейчас лежали перед ней, и рвалась хоть что-то сделать, как-то приблизить долгожданный час.

– Ничего не случится, – уговаривала она Хагира. – Я возьму с собой одного-двух, чтобы тебе было спокойнее…

– И правдоподобнее… – вставил Хагир.

– Да. Я скажу, что еду к мужу или к родне… Что тот корабль повернул к Квартингу, а меня высадили, потому что мне нужно на восточный берег, и я теперь ищу другой. И я все узнаю… Ничего со мной не будет. Нельзя же думать, что из-за этой войны все вокруг стали преступниками и женщине нельзя из дому выйти, чтобы на нее не набросились какие-нибудь звери!

– Ладно. – Хагир видел, что она не уймется. А расспросы женщины и в самом деле вызовут меньше подозрений. – Только не называй своего имени. Про наши дела могли пойти слухи.

– Хорошо! – довольная Бьярта рассмеялась от радости, как девочка, которую отпустили погулять. – Я скажу, что я – Тюра! Я у нее взяла покрывало на всякий случай. Бедную вдову всякий пожалеет! Вот увидишь, как хорошо все получится!

Она убежала к сундуку под мачтой и принялась в нем копаться. Хагир проводил ее глазами: она оживилась, повеселела, в каждом ее движении прорывалась лихорадочная, нетерпеливая дрожь. Хорошая все-таки жена досталась Стормунду: смелая, умная, решительная и притом еще красивая и преданная. Наверное, и правда все получится. Если боги не помогают таким людям, то кто же тогда достоин их помощи?

«Волк» пристал к берегу возле устья узкого каменистого фьорда. Вместе с Бьяртой в усадьбу отправился Гьяллар сын Торвида и Хринг, кузнец из Березняка, грубоватый, но сильный и надежный человек. Когда Хагир увидел Бьярту с серым вдовьим покрывалом на голове, у него тревожно стукнуло сердце: это показалось дурным пророчеством. Но Бьярта ни о чем таком не думала и только ликовала, что наконец-то делает дело. От радости и волнения она разрумянилась, и вид у нее, под вдовьим покрывалом и со счастливыми глазами, был очень странный. Глядя, как она торопливо идет вдоль темнеющей опушки в глубину фьорда, опережая обоих спутников, Хагир надеялся, что по пути она остынет и даже устанет. Так будет правдоподобнее.

В гриднице усадьбы, названия которой Бранд не помнил, оказалось довольно много народа, так что Бьярта остановилась на пороге, не зная, где тут найти хозяев и к кому обратиться.

– Стейн! Ты где! Погляди, кто пришел! – крикнул где-то впереди мужской голос. – Иди встречай!

Бьярта оглянулась на голос: в середине палаты возле стола стоял мужчина лет сорока, высокий, со светлыми волосами и бородкой, и его веселые глаза смотрели на Бьярту с такой приветливой радостью, точно они в родстве. Бьярта даже испугалась: что если он ее знает? Тогда все пропало, обман раскроется… Богиня Фригг, да откуда ему ее знать, если они в жизни не встречались? И выговор у него какой-то чужой, не квиттинский…

– Привет тебе, липа запястий! – К ней подошел другой человек, грузный и широколицый, невозмутимый и привычно вежливый. – Откуда ты тут взялась, если это, конечно, не тайна? Но если тебе нужен приют, ты можешь у нас переночевать.

– Кто ты? Что это за усадьба? – спросила Бьярта.

– Я – Стейн сын Атли, а усадьба моя зовется Каменистый Пригорок. Что же ты, сама не знаешь, куда пришла? – Хозяин поднял брови.

– Да… – Бьярта немного смутилась, не зная, правильно ли ведет себя. Раньше она почти никогда не выезжала из дому, и в чужом месте, полном незнакомых людей, чувствовала себя неуверенно. – Я плыла на корабле… но они держат путь на Квартинг, а мне надо на восточный берег, и они меня высадили…

– Потом поговорите! – К ним подошла молодая женщина, ровесница Бьярты, и плечом оттеснила Стейна. – Что ты прямо на пороге кинулся расспрашивать? Дай я ее усажу.

Она увела Бьярту за женский стол, где стояли миски с кашей и вареной рыбой. За едой Бьярта потихоньку оглядывалась. В гриднице сидело человек сорок, и половина была похожа скорее на гостей, чем на хозяйских домочадцев. Хагир прав: летом много народа пускается в плавание. У очага что-то рассказывали. Лица мелькали, голоса сливались в неразборчивый гул, и показалось даже, что тут говорят на каких-то чужих языках. Бьярта чувствовала себя отчаянно неуютно. Всего пять дней пути – и словно где-то в другом мире, все чужое. Никто на нее даже не глядит… как слепые! Не так было дома, где вся округа уважала Бьярту, жену Стормунда Ершистого… Как тут что-то узнать, когда даже не знаешь, как обратиться к соседу? Хоть бы один знакомый… ой, нет, этого еще не хватало! Не нужно сейчас никаких знакомых, никого, кто ее знает, и Бьярта поспешно взяла невольное пожелание назад. Но что же делать? Сейчас она совсем не верила, что справится с делом, ради которого пришла. Может, и правда стоило Бранда послать?

Покончив с едой и оглядевшись немного, Бьярта приободрилась. Никто ее не замечает, никто не кричит: «А, Бьярта из Бьёрклунда! Что ты тут делаешь? Разбоем добываешь серебро на выкуп своего неудачливого муженька?» Она – Тюра. И ей надо на восточный берег. Значит, она имеет полное право спрашивать, кто куда плывет.

Когда молодая хозяйка проходила мимо, Бьярта поймала ее за край платья:

– Скажи-ка, Фригг обручий… не поможешь ли ты мне?

– А? – Хозяйка наклонилась, всем видом выражая желание побыстрее разделаться с помехой и спешить дальше. – Тебе что-то нужно? Иди в девичью, дверь вон там, там сидит Хильда, старуха, она…

– Нет, мне нужно узнать! – Бьярта заговорила быстрее. – Мне нужно узнать, не плывет ли кто-нибудь из твоих гостей на восточный берег.

– Это я не знаю! – Хозяйка махнула рукой. – И так каждый день толпа народу, прямо гостиный двор какой-то! Раньше было где пристать, а теперь тут домов-то на берегу осталось – по пальцам посчитать, вот все и лезут… Еще следить, кто куда плывет, у меня два глаза, и я не Хеймдалль, чтобы слышать как растет трава… Иди вон к нему, он все про всех знает.

Хозяйка махнула рукой, показывая на того высокого, светлобородого, который первым заметил Бьярту. Будто услышав, он как раз посмотрел на них, встретил взгляд Бьярты и улыбнулся.

– А кто это? – спросила она, но хозяйка уже отошла.

Бьярта встала и направилась к середине палаты. Светлобородый ждал, пока она подойдет, и даже толкнул плечом кого-то из соседей, призывая освободить ей место.

– Садись, Скади нарядов! – Он указал ей место рядом с собой с таким удовольствием, точно всю жизнь мечтал посидеть с ней.

Бьярта старалась приветливо улыбаться, но в душе беспокоилась: с чего это вдруг? Чего ему надо? Мелькнуло даже опасение, что он тоже выискивает ту или иную добычу, но тут же сама себя одернула: хватит выдумывать глупости с перепугу!

– Да хранят боги твой путь, ясень меча! – начала она. – Мне указали на тебя, но не сказали, кто ты такой. И я…

– Я – Гельд сын Рама, по прозвищу Подкидыш, – с готовностью ответил светлобородый. – Я из Барланда, из Стейнфьорда, из усадьбы Над Озером. А как тебя зовут? Я думал, что знаю всех красивых женщин Морского Пути, а выходит, что ошибся!

– Я – Тюра дочь Сигмунда, – вполне уверенно ответила Бьярта. Человек из такой дали, из-за трех морей, никак не может распознать обмана. – Моего мужа звали Асбьёрн Берестянка, он погиб в море четыре года назад…

– Когда нарвался на Эльга Длинноногого из Фьялленланда! – вместо нее закончил Гельд Подкидыш, и глаза Бьярты широко раскрылись от изумления и почти ужаса. Напрасно она надеялась… Он что, читает мысли? Но тогда он знает, что она – никакая не Тюра? Он колдун? Богиня Фригг!

– Не удивляйся! – Гельд улыбнулся. – Я знал твоего мужа. Мы встречались в Эльвенэсе, на Квартинге и еще раз на Воротах Рассвета. А про его гибель мне рассказали фьялли. Правда, не сам Длинноногий… Он, знаешь ли, из тех, кто лучше умеет совершать подвиги, чем о них рассказывать. А у большинства бывает наоборот… Прости, я заболтался! – Гельд спохватился, что вдове убитого не очень приятно слышать, как ее потерю называют чьим-то подвигом. – Поверь, я очень сочувствую твоему горю – твой муж был очень достойным человеком! – с искренним чувством говорил он, и Бьярта против воли проникалась к нему все большим доверием. Его сердечность была так заразительна, что даже к самому Асбьёрну, которого и видела-то всего два раза, Бьярта сейчас испытала более теплое родственное чувство, чем раньше. – Что же тебя сюда привело? Не могу ли я тебе чем-нибудь помочь?

Бьярта помолчала, стараясь успокоиться. У нее было чувство, что она спряталась от опасности в какое-то ненадежное укрытие и каждый миг может быть обнаружена. Сердце стучало так громко, что хотелось придержать его ладонью. Ну, Асбьёрн, дорогой родич, удружил! Он его знает! Правда… Тюра никогда не упоминала никакого Гельда, значит, тоже ничего о нем не знала и его не видела. В этом они не расходятся, значит, у барландца, с участливым любопытством ждущего ответа, нет никаких возможностей уличить ее в обмане.

– Я… Я хотела попасть на восточный берег, там была наша усадьба, – начала она излагать заранее приготовленное. Содержание рассказа не стоило труда, поскольку прошлой зимой в Березняке и правда обсуждалась возможность такого путешествия – для настоящей Тюры. – Усадьба Рудный Обрыв… У нас была хорошая усадьба, правда, земля бедная, но зато хорошие железные копи. Когда мой муж погиб, с ним погибла почти вся дружина, я осталась с женщинами и детьми… Мне пришлось продавать усадьбу за бесценок, потому что удержать я ее все равно не смогла бы. Ее купил Грим сын Рикмунда, и он мне еще остался должен… А сейчас нам не хватает денег… Ну, это тебе ни к чему, это наши беды.

Бьярта поймала себя на том, что пытается представить сестру на своем нынешнем месте и вести себя, как она. Но получалось плохо: они были слишком разными, и Бьярта не могла выдавить ласковую, немного смущенную улыбку, которых так много имелось в запасе у Тюры. Произносимые лживые слова казались ей легковесными, как пушинки, и даже казалось странным, что собеседник этого не замечает. Или замечает?

– Да я все понимаю, – легко ответил Гельд, и Бьярта начала опасаться, что он действительно понимает слишком много. – Но я, честно говоря, не думаю, что из твоей поездки выйдет толк. С тобой только эти двое? – Он кивнул на мужской стол, где сидели Гьяллар с Хрингом.

– Да.

– Тогда ваш Грим сын Кого-то найдет сто отговорок, чтобы не платить долга.

– И у него хватит наглости обидеть женщину, вдову? – гневно воскликнула Бьярта, даже где-то жалея, что на самом деле не увидится с Гримом и не сможет сказать ему, кто он такой. Теперь она не помнила о Тюре и говорила от души.

Гельд умиротворяюще качнул головой:

– Поверь, меньше всего я хотел бы возводить напраслину на человека, которого в глаза не видел. Может быть, он только и мечтает отдать тебе твои деньги. Но, понимаешь ли, когда ездишь с места на места и бываешь чуть ли не на всех тингах Морского Пути, столько всяких случаев насмотришься… Особенно в такое время, как на Квиттинге сейчас. В беде все худшее в людях лезет на поверхность, и, когда страна разорена, гораздо чаще встретишь человека, способного обидеть вдову, чем помочь ей. Вообще-то люди не так уж плохи, добрых людей я тоже повидал достаточно, даже больше, пожалуй, чем плохих. Хорошего в людях тоже много, но оно, как золото, тяжелое и лежит на самом дне. А всякая дрянь всплывает. И если этот ваш Грим за четыре года не нашел случая прислать тебе свой долг, значит, он не очень-то хочет расставаться с серебром. Чтобы его убедить, требуется дружина посильнее двух человек… Хотя вон тот, с темной бородой, и выглядит очень грозно. – Гельд бросил уважительный взгляд на Хринга. – У тебя есть свидетели сделки?

– Да. Целых трое. Правда, я не знаю, живы ли они, я четыре года не получаю от них вестей…

– Если хоть один из них умер, не успев по закону передать свое свидетельство наследникам, то это уже повод отложить дело до тинга. А на тинге бывает полезна сильная дружина и звонкое серебро. Поверь, я не хочу пророчить тебе несчастий, но трудности лучше знать заранее. Понимаешь ли, сейчас на Квиттинге так много бедных людей, а бедные, что не говори, жадные.

– Еще бы! – пылко воскликнула Бьярта. Это она приняла на свой счет, потому что бедность привыкла считать своим неотделимым качеством. – Если бы тебе приходилось каждый год выметать из дома все подчистую, чтобы заплатить дань, ты тоже был бы жадным! И тоже за любую мелочь, за дохлую овцу, любому бы вцепился в горло! Это богатые могут себе позволить раздавать подарки направо и налево! А если ждать каждый раз, что фьяллям покажется мало и они сожгут тебе дом… Тут будешь жадным!

– Это все понятно, – протянул Гельд. Теперь он не улыбался и выглядел озабоченным, точно речь шла о его собственных бедах. – Это я все видел… Даже не знаю, чем тебе сейчас помочь. Я сам плыву не в ту сторону. Я шел с юга, а теперь поворачиваю на Квартинг. И здесь… – он окинул гридницу взглядом, – нет сейчас никого, кому было бы с тобой по пути. Наверное, тебе придется пожить у Стейна какое-то время… Ну, ничего, сейчас лето, много кораблей плавает. Дней за десять ты наверняка найдешь подходящих попутчиков. Только будь осторожна. Спроси у Стейна, знает ли он этих людей. Сама понимаешь, молодая красивая женщина не всякому может довериться.

– Это я знаю, – бросила Бьярта.

После собственной горячей речи у нее вдруг упало настроение: она ощутила себя одинокой, бедной, беспомощной, заброшенной в даль. Тревожная тоска по Стормунду вспыхнула с новой силой: хотелось лететь через моря и горы и скорее, скорее увидеть его, снова быть с ним и не иметь надобности притворяться вдовой! Хотелось назад на «Волка», к Хагиру, к своей разношерстной дружине, с которой были связаны такие драгоценные надежды и потому каждый человек которой казался родным. Как хорошо, что она не одна, что у нее есть сильная дружина с надежным вождем! Поплыть бы, в самом деле, и вытрясти из подлеца Грима те пять марок, которые он должен настоящей вдове Асбьёрна Берестянки! Может, впредь будет одним охотником обижать вдов поменьше!

– Давай я тебе что-нибудь подарю… в память о твоем муже, – предложил Гельд, которому было жаль изнуренную молодую женщину и хотелось ее подбодрить. Бьярта подняла на него непонимающий взгляд, не сразу сообразив, какого мужа он имеет в виду. – У меня есть хорошие ткани, гладкие, цветные, из хорошего говорлинского льна. Тебе подойдет. Есть красивые бронзовые застежки… Была еще резная кость, тоже говорлинская, но ее я продал. Утром покажу тебе, выберешь себе что-нибудь.

– Если ты так раздаешь подарки кому попало, не много же ты наторгуешь! – снисходительно упрекнула Бьярта. – Мой муж тоже лю… бил раздавать больше подарков, чем мог себе позволить. Что об этом говорит твоя жена?

– Моя жена была бы не очень довольна… если бы она у меня была! – Гельд негромко рассмеялся, и Бьярта неуверенно улыбнулась в ответ. Барландец так искренне готов был принять в душу ее саму и все ее беды, что рядом с ним сразу делалось легче. – Она, несомненно, говорила бы, что я так немного наторгую. Моя родственница Борглинда именно это мне говорит, когда я у нее бываю. А я на это отвечаю, что нет сокровищ дороже дружбы. Знаешь, как говорил Один:

половина краюхи, неполный кувшин мне добыли друга.[11]

Никогда ведь не знаешь, что тебе пригодится. Короче, если бы у меня была жена, я подарил бы ей ткани и гребни. А раз у меня ее нет, почему бы мне не подарить их тебе?

– Ты был у говорлинов? – спросила Бьярта. Она еще не решила, можно ли ей принять от него подарки.

Утром, проснувшись в девичьей, Бьярта сразу увидела рядом с собой свернутый кусок полотна, белого с широкой синей полосой. Локтей десять будет, хватит на рубаху… а если быть умнее и шить из хорошего полотна только подол, рукава и грудь, что видны из-под платья, то и на две.

– Это откуда? – спросила она какую-то здешнюю старуху.

– Это барландец тебе прислал, – зевая, ответила та. – Положи, говорит…

– А где он?

– А уплыл уже. Долго спишь…

Наскоро собравшись и разыскав Гьяллара с Хрингом, Бьярта попрощалась с удивленной хозяйкой, которая не могла взять в толк, куда эта странная гостья отправляется пешком со своими двумя провожатыми. До устья фьорда она бежала, не чуя под собой ног. Только бы успеть! Еще вечером она сообразила, что барландец по имени Гельд и есть та самая добыча, которая им нужна. Сейчас он должен быть в море, но еще до вечера он будет у берегов Квартинга. По рассказам Бьярта знала, что пролив Двух Огней не так уж широк.

Выбежав к берегу, Бьярта в изумлении остановилась: песчаная площадка, где оставался «Волк», была пуста, кострище погасло. Но тут же от опушки в ней шагнул Альмунд.

– Эй! – Он призывно махнул рукой. – Мы уже свернулись. Отплыли назад, а то здесь какой-то «Кабан» выходил, скамей на шестнадцать. Чтоб не увидел.

– Это он! – возбужденно воскликнула Бьярта. – Где Хагир? Это наша добыча выходила!

Выслушав ее, Хагир приказал поднимать парус. Ветер дул не очень сильный, но попутный, на запад, и, помогая себе веслами, «Волк» бодро двинулся через пролив. Хагир щурился, вглядываясь в морской простор и высматривая парус. Бьярта дрожала от беспокойства и не могла усидеть на месте.

– У него должно быть на корабле много всякого добра! – повторяла она, расхаживая от носа до кормы, покачиваясь и придерживаясь за плечи ухмыляющихся гребцов. – Он же сам говорил: и ткани, и бронза… А резную кость он продал, значит, должно быть серебро! Да сам парус…

– Успокойся! – уговаривал ее Хагир, когда она приближалась к сиденью кормчего. – Через пролив плыть почти до вечера, а там еще нужно будет их догнать. Если там нет усадьбы, где они успеют укрыться на ночь.

– Только бы там не было усадьбы! – молилась Бьярта, отчаянно сжимая руки.

Теперь, когда они выбрали добычу и тем сделали важный шаг к цели, ей хотелось весь оставшийся путь пробежать бегом. Скорее, скорее! Догнать барландцев, взять добычу! Только бы Один и Тюр дали им победу в этом первом бою! Только бы у барландца набралось серебра и товаров на десять марок! Тогда можно прямо отсюда плыть к граннам! И Стормунд будет свободен! Бьярта уже видела перед собой лицо мужа, с шершавой кожей на красных щеках, с неприглаженной темной бородой, с воодушевленно горящими глазами. Казалось, он уже где-то рядом и тоже сжимает кулаки от нетерпения – скорее же, скорее! Ее муж, ее опора и тревога, ее наказание и сокровище, ее судьба!

– Голова сказала: «Десять!» – бормотал Хагир, глядя на ее беспокойное хождение. – Десять, чтоб их тролли взяли!

Словно отзываясь на нетерпение Бьярты, попутный ветер крепчал. «Волк» набирал ход, вскоре Хагир велел подобрать весла. Бьярта вглядывалась в даль и всей душой жаждала скорее увидеть темную полоску квартингского берега.

Когда берег наконец показался, ветер начал стихать, и дружине пришлось опять сесть на весла. Хагир покусывал нижнюю губу: перед возможным боем мотать руки на веслах – не лучшее, что можно придумать. Будь у него тут старая Стормундова дружина, тогда бы ничего страшного. Но боевой пыл вчерашних работников и рыбаков от усталости заметно ослабнет.

– Корабль! – крикнул глазастый Лейг с переднего весла. – Парус вижу! Цветной! Помнишь, утром! Это он, «Кабан»!

– Налегай! – отозвался Хагир.

Теперь они шли на юг вдоль невысокого приветливого берега, где на пологих травянистых холмах светились белые березняки, а в море впадало множество чистых ручьев. Берег был причудливо извилист, полон мелких заливчиков. «Волк» обогнул мыс, и теперь все увидели цветной парус, который в первый раз лишь мелькнул впереди: новый, яркий, с огромным красным кругом на синем поле – точь-в-точь встающее солнце. Бьярта зажмурилась, вообразив, сколько можно получить за такой парус. Рядом с ней Аудвин Долговязый, присев у сундука с оружием, гремел замком.

«Кабан» шел не торопясь, и скоро «Волк» стал его настигать. Бьярта ушла на корму и спряталась возле сиденья кормчего: Хагир велел ей не высовываться и даже прикрыл большим щитом. Бьярта не возражала: лихорадочное волнение, сжигавшее ее весь день, совсем ее обессилило. Она не воображала себя валькирией, что носится в битвах над землей и над морем, и о личных ратных подвигах не мечтала; ей хотелось закрыть глаза и открыть их, только когда все будет позади. Десять марок! Ей мерещилось тусклое, расплывчатое сияние серебра, и казалось, что огромная сила ее желания сама должна была создать серебро прямо из воздуха. Даже вместо корабля впереди ей виделась груда серебра, и ничего другого в ее мыслях не помещалось.

Конечно, «Кабан» заметил преследователей с красным щитом на мачте и стал замедлять ход. На корабле барландцев поднялась суета, хозяин тоже отпирал оружейный ларь, свободные от весел хирдманы снимали щиты с бортов, под солнечными лучами холодно поблескивали наконечники копий и приготовленных стрел.

– Кто вы такие и чего хотите? – закричали с «Кабана», когда «Волк» почти настиг его.

– Меня зовут Хагир сын Халькеля! – ответил Хагир, к тому времени оставивший руль и перешедший на нос. – Вы можете выбрать: или вы сами отдаете нам весь ваш груз и сокровища, и тогда мы никому не причиняем вреда, или бьетесь с нами.

– Пожалуй, я выберу второе! – вполне спокойно ответили ему. – Я, Гельд сын Рама, никому еще не отдавал свое добро просто так!

Гребцы налегли на весла, и «Волк» с такой силой врезался штевнем в борт «Кабана», что несколько барландцев не удержались на ногах. Обученные Хагиром хирдманы ловко метнули железные крючья, и одновременно с этим Хагир перепрыгнул на «Кабана», копьем сшиб первого бросившегося ему навстречу и тут же выхватил меч. Несколько весел протянулось с борта и легло на борт противника, образовав мостки над волнами; квитты побежали по веслам, попрыгали вниз, щитами сбивая барландцев, и мгновенно по всей длине «Кабана» закипела схватка.

Хагир с ходу врубился в толпу и пошел вперед, слыша вокруг голоса своих и чувствуя, что все получится. На «Кабане» было меньше людей, на десяток меньше, а квиттам придавало сил именно то сознание, что это – их первый поход и первый бой, который обязательно должен сложиться удачно. Хагира несло чувство, что вся дружина держится на его плечах, на его силе, опытности и вере: если бы он мог, он успел бы везде и всех противников взял бы на себя. В крови его кипела дикая сила; он наносил удары быстрее молнии, щитом спихивал противников в море, и все в нем бурлило от жажды скорее очистить чужой корабль. Волна битвы двигалась все дальше к корме, барландцы отступали. Люди летели в воду, кто-то пытался карабкаться обратно, но волны относили пловцов прочь. Гельд сын Рама был где-то впереди, Хагир видел его мелькающий шлем и синий щит. Только бы добраться до него, а там все будет кончено.

Бьярта сидела на корме «Волка», сжимая голову руками. Первые звуки боя словно пробудили ее от сна, длившегося чуть ли не месяц. Если квитты сейчас будут разбиты, это конец всему: она потеряет последнюю возможность помочь Стормунду, и ей самой останется только броситься в море! Но так не может быть, чтобы Хагир был разбит! Он умеет драться, и люди в него верят! Бьярта тоже верила, но не находила сил поднять голову из-за щита и посмотреть вперед, где совсем близко, в десятке шагов по кораблю, кипело сражение, клинки с хрустом врубались в щиты, раздавались крики. «Волк», железными крючьями прикованный к «Кабану», бешено содрогался вместе с ним, и сердце Бьярты то отчаянно билось, то замирало, дыхание теснилось от жгучего желания, чтобы все было кончено в считаные мгновения, чтобы сейчас, сейчас была одержана победа, чтобы все осталось позади…

– Стой! Не дергайся! – кричали голоса где-то там, перебивая друг друга, то сливаясь с железным лязгом и деревянным треском, то снова выделяясь. – Бросай меч! За борт бросай! Хорошо. Вон туда, на корму.

– Готово! Вот он! Хагир!

– Плыви себе! Да брось лук, на кой он нам сдался!

– Тролль тебя дери!

– Хагир!

Опять услышав имя Хагира, Бьярта наконец решилась поднять голову. Шум утих почти совсем. Выглянув из-за щита, она обнаружила, что битва окончена: «Волк» был почти пуст, а вся толпа собралась на «Кабане». Это вроде бы хорошо… Куда лучше! В воде виднелись головы плывущих прочь от кораблей, на волнах качались цветные пятна щитов. С полтора десятка человек, безоружных, толпилось на корме «Кабана», и квитты держали их под клинками.

Драка продолжалась только в одном месте: у борта стоял Гельд сын Рама, с непокрытой головой и мокрыми от пота волосами; прикрываясь половинкой разрубленного щита, он отбивался от троих наседавших на него квиттов. Бьярте бросилось в глаза его лицо – без улыбки, которую она при первой встрече видела у него постоянно, со злобно прищуренными глазами. Обрубок щита трещал, Гельд не успевал отражать всех ударов, хотя боец он был крепкий и мог бы выстоять против троих вчерашних рыбаков. Но только какое-то время. Отступать ему было уже некуда, и оставался один путь – за борт, если успеет.

Вдруг Бьярте стало страшно, и она вскочила на ноги. Она не помнила толком, что человек этот с участием отнесся к ее выдуманным бедствиям, предлагал помощь, давал добрые советы, оставил подарок – она только чувствовала, что его гибель будет несправедливостью, несчастьем.

Пробежав по днищу корабля, Бьярта натолкнулась на борт и закричала изо всех сил:

– Стойте! Хагир! Останови их, не убивайте его!

Хагир свистнул, и трое квиттов отступили на шаг, по-прежнему держа барландца под клинками. Скользнув взглядом по врагам, Гельд посмотрел на Бьярту. Он тяжело дышал, светлые волосы прилипли к высокому лбу, и взгляд оставался жестким, совсем не таким приветливым, как там, в усадьбе… Конечно, он узнал ее, и на миг Бьярте стало стыдно. Казалось, она предала его… хотя какое же это предательство? Каждый день кто-то лишается добра, а кто-то его приобретает.

– Бросай секиру, – велел Хагир барландцу. – Тебя никто не тронет. Ваша кровь мне не нужна.

Гельд опустил обломок щита и молча бросил секиру на днище корабля. Один из квиттов подобрал ее.

– Все их оружие – к нам, – коротко распоряжался Хагир. – И у кого что найдется – в сундук, как я сказал. Этих вязать. И быстрее, а то нас снесет в море.

Квитты, разгоряченные и ободренные победой, живо принялись за дело: обезоруженных барландцев связали, торопливо обыскали, снимая шейные гривны, обручья, пояса, перстни. Мечи, копья и секиры валялись под ногами, как хворост. Мельком оглядывая добычу в руках своих людей, Хагир отмечал: будет десять марок серебра. И даже еще останется, так что вся дружина будет довольна. Сундуки и мешки с «Кабана» поспешно перекидывали на «Волка»; мешки падали мягко – меха, не иначе. Было несколько мешков зерна, а в двух тяжеленных сундуках что-то гремело. Каменные котлы в сундуки не запирают, значит, там может быть бронза. Тоже хорошо.

Но… Присев, Хагир поднял голову лежащего у мачты парня из усадьбы Ульвмода Тростинки. Возле самого сердца – отверстие от клинка, крови мало, значит – вся внутри. Мертвое лицо сморщено, будто парень перед самой смертью пытался что-то сообразить, понять, что такое с ним происходит. То ли Хьёрт, то ли Ауд – он еще плохо знал по именам свою новую дружину. И вон еще один… Хагир узнал спину Глома из людей Гьяллара, в спине торчало короткое копье. Так глубоко и сильно вошло, что тело прибито к днищу корабля, не сразу и поднимешь. Двое… или больше? А иначе не бывает. Дядя, Ингвид Синеглазый, говорил, что всякий кубок на победном пиру до половины налит кровью.

Когда с добычей было покончено, Хагир приказал вырубать крючья. Пришла пора браться за весла: за время битвы оба сцепленных и неуправляемых корабля отнесло довольно далеко от берега, а ветер крепчал.

Перегнав всех своих людей на «Волка», Хагир сам обрезал веревку на руках Гельда. Тот молчал и посматривал на него испытывающе.

– Не знаю, как вы поплывете дальше, но попытайтесь, – пожелал ему Хагир. – Если вас спросят, кто вас так обидел, отвечайте: это сделал Хагир сын Халькеля, но толкнул его на это Вебранд Серый Зуб. Понятно?

– Хагир сын Халькеля? – повторил Гельд и вдруг пристально глянул ему в лицо. – Из Лейрингов?

Хагир кивнул. На беседу времени не оставалось, неуправляемый «Кабан» отчаливал от борта «Волка», и Хагир поспешно перепрыгнул на свой корабль. Гельд больше не смотрел ему вслед, освобождая своих уцелевших товарищей, чтобы вместе с ними сесть за весла. За вычетом убитых, раненых и упавших за борт, у него оставалась едва половина – самое необходимое число, чтобы «Кабан», лишенный паруса, мог добраться до берега.

Прекрасный парус, синий с красным солнцем посередине, кое-как свернутый, валялся под мачтой «Волка». По днищу корабля едва удавалось пройти – так загромоздили его мешки с «Кабана». Перед сиденьем кормчего лежал перевернутый щит, полный серебряными гривнами, обручьями, поясами с серебряными бляшками, прочей дребеденью. Нашлось даже два рога для питья с серебряной оковкой. Бьярта сидела рядом и лихорадочно копалась в серебре, радостно вскрикивая при виде всякой тяжелой или искусно выполненной вещи. В ее руках была свобода Стормунда! Когда Хагир подошел, она подняла к нему румяное лицо с совершенно сумасшедшими от счастья глазами.

– Богиня Фригг! – бормотала она. – Сколько всего! И так просто!

– Ну, не очень просто! – отрезвил ее Хагир. – Мы пятерых потеряли, ты знаешь об этом? И все – из новых… И еще шестеро не скоро будут драться или грести. Вон, Гьяллару плечо развалили – ты бы пошла его перевязала.

Бьярта послушно поднялась и пошла к раненым, но то и дело оглядывалась на добычу. Хагир поднял щит и осторожно ссыпал всю кучу на дно оружейного сундука.

– Я же говорила, что все получится хорошо! – крикнула ему Бьярта. – Только в другой раз я не буду долго разговаривать с теми, кого мы присмотрим. Очень страшно ждать, что убьют тех, с кем я говорила!

Хагир кивнул. Однако, «в другой раз»! Похоже, она решила продолжать в том же духе! Понравилось, что ли, воображать себя валькирией? А впрочем… Хагир быстро принялся за подсчет: десять марок из этого – на Стормунда, потом по две марки семьям каждого из погибших, да Ульвмоду за корабль, да дружине… Вернув Стормунда, они по-прежнему останутся без средств для фьялльской дани… А осень на носу! Так что Бьярта совершенно права: впереди у них еще не один «другой раз».

Следующие десять или двенадцать дней всадники «Волка» провели, плавая вдоль северного побережья полуострова Квартинг, неподалеку от того мыска, где так удачно сразились с барландцами. За это время боги привели туда еще четыре торговых корабля; два Хагир решил пропустить, поскольку они шли вместе и дружины имели многочисленные, зато два оставшихся разделили судьбу «Кабана». Хозяин двенадцативесельной снеки с конской головой на штевне, которая попалась «Волку» последней, с первого взгляда понял, что повстречал очень решительных людей, и сразу согласился на первое предложение Хагира: сойти на берег и там подождать, пока квитты проверят содержимое его мешков. Здесь было взято не так уж много – зерно, овчины и несколько криц железа, зато обошлось без единой капли крови.

– Вот какие мы грозные! – смеялся довольный Гьяллар. – Отцу расскажу: вот он позабавится! А Сиг умрет от зависти!

– И попросится в другой раз с нами! – добавила Бьярта. – Твой брат не трусливее тебя!

– И когда-нибудь у нас с ним будет два боевых корабля с дружиной! – мечтал Гьяллар. – Мы будем ходить по всему Морскому Пути вместе, везде биться и одерживать победы, и все будут нас бояться! Два славных морских конунга, Гьяллар Суровый и Сиг Дерзкий!

Хагир посмеивался, глядя на пышным цветом расцветшее тщеславие простодушного парня. Но и у него самого настроение было неплохое. После третьей победы у них набралось достаточно добра, чтобы заплатить дань и безбедно прожить следующий год. Среди добычи имелись даже четыре говорлинские кольчуги, прочные и до ужаса дорогие; Бьярта смотрела на «платья валькирий» с таким восторгом, что Хагир предложил ей примерить. Бьярта взялась было за край подола, но выпустила: железная рубашка оказалась слишком тяжелой. Лето выдалось удачным, а там ведь придет новое лето, да и Стормунд будет на свободе. За зиму можно набрать и обучить новую дружину… и мечта о двух хороших боевых кораблях окажется не так уж далека от осуществления.

И тогда… Об этом Хагир думал уже без смеха. Нет, тогда он не будет грабить торговцев и прочих, кто случайно попадется ему на дороге. Тогда его целью будут только фьялли, те самые фьялли, которые уничтожили почти весь род Лейрингов, сожгли его родную усадьбу на Остром мысу, довели до нищеты весь полуостров. Даже лицо Хагира становилось жестким, брови изгибались круче, а в синих глазах мелькали молнии, когда он думал об этом. Да, он опоздал родиться к началу этой войны, ему сравнялось всего девять лет ко дню Битвы Конунгов, в которой погибли восемь его родичей, включая двоюродного брата Атли, которому было тогда всего тринадцать. Но война не убежала, она подождала его. Может быть, боги нарочно сберегли его, зная, что в будущем тоже понадобятся бойцы. И теперь он, Хагир сын Халькеля, остался почти единственным на свете мужчиной из рода Лейрингов. Только он может отомстить за свой род.

Но не только Лейринги – вся держава квиттов подверглась грабежу и позору, и эти грабеж и позор продолжаются до сих пор, повторяются и сейчас, каждый день! Кто-то должен положить этому конец! Хагир вырос с этими мыслями и так привык к ним, что из привычки сложилось убеждение, что именно он напрямую отвечает за будущее своего племени. И теперь, если он и правда раздобудет средства на хорошую дружину, отвлеченная убежденность, больше похожая на мечту, превратится в настоящее дело. «Клянусь, я это сделаю! – повторял в мыслях Хагир, поднимая глаза к небу и ясно видя лицо Ингвида Синеглазого, каким он его запомнил. – Клянусь Отцом Ратей!» – «Ты работай, работай! – слышался ему в ответ глуховатый, спокойный голос родича. – Делай свое дело. А там будет видно».

Но ближайшим необходимым делом оставалось освобождение Стормунда. Пора было направляться на юг, к земле граннов. Предстоящий путь Хагира не тревожил: к пятерым, погибшим в первом бою, за следующие дни прибавилось только двое, из раненых никто не умер. Вот только Бьярту хорошо бы как-то спрятать на время переговоров с Вебрандом. А то ведь полуоборотень вообразит, что молодую и красивую женщину ему привезли в качестве выкупа, и тогда все начнется с начала.

И «Волк» пошел на юг. Ночевали квитты на берегу: в самом конце лета ночи и ранние утра были уже холодны, но у доблестных бойцов теперь имелись овчинные одеяла, а местные жители-кварги не очень-то хотели пускать в дом незнакомую дружину. За время похода «Волк» приобрел грозный вид: его изрубленные борта покрылись темными пятнами засохшей крови, а дружина после трех побед обзавелась отличным оружием. Каждый теперь имел хороший меч, а то и не один, крепкий щит, копье, секиру, шлем. Не раз бывало, что прибрежные жители, завидев «Волка», бросали сети и со всех ног бежали прочь. Квитты смеялись им вслед: так приятно было чувствовать себя сильными и способными внушать страх после того страха перед фьяллями, под гнетом которого Квиттинг жил уже много лет. Молодым парням, выросшим в этом страхе, казалось, что они попали в другой мир, свободный и широкий, который им только грезился в мечтах и вдруг нашелся наяву. Даже воздух здесь казался свежее, а небо выше, и сами они стали другими, могучими и неустрашимыми, как великаны.

Под вечер одного из тихих теплых дней «Волк» пристал в устье широкого полноводного фьорда. Прибрежная низина поросла редкими березовыми рощами, а вдали, на склоне пологой горы, глазастый Лейг рассмотрел будто бы крыши усадьбы. Ближе стояло с десяток маленьких домишек, на песке виднелись в изобилии деревянные сушилки для рыбы и растянутые на кольях сети, но людей не было видно.

– Не зайти ли нам в дом? – предложил Альмунд, который уже соскучился по новым людям, и кивнул в глубину фьорда. – У меня вчера ночью волосы к траве примерзли. Может, хозяева примут на ночлег славных героев?

– Я думаю, они заперли ворота и приготовили оружие для славных морских конунгов, – сказал Хагир. – На здешнем побережье мы наверняка прославились: ведь все трое нами обиженных уплыли в эту сторону.

– Подумаешь! – фыркнул Гьяллар. Красивый железный шлем с медными накладками так ему нравился, что он не снимал его даже на привале и сам себе казался богом Тюром. – Может, нам пора учиться захватывать и усадьбы?

Хагир усмехнулся:

– Во-первых, жадность до добра не доводит. А во-вторых, мы понятия не имеем, кто там хозяин и сколько у него народу. Бегать от опасности стыдно и глупо, но искать ее – глупо вдвойне. А главное, нас ждет Стормунд. Дело сначала, а забавы потом.

– Надо же, какой ты умный! – проворчал Гьяллар, не смея спорить.

Развели костер, и Бьярта уже хлопотала над огромным котлом с кашей, когда один из хирдманов свистнул и показал в глубину фьорда. По берегу прямо к ним скакал одинокий всадник в развевающемся красном плаще, явно не бонд и не рыбак. Под плащом у него блестела кольчуга, ножны меча на широком поясе сверкали золочеными накладками, красный щит с железным умбоном напоминал заходящее солнце.

Квитты насторожились и приготовились к встрече: половина отошла к вытащенному на песок кораблю, половина выстроилась полукругом за спиной у Хагира. Положив руки на пояс, он ждал, не сводя глаз с нарядного гостя. Важная птица, сразу видно. Но почему один?

– А это, как видно, дух-хранитель здешних мест! – беспокойно шутил Альмунд. – Такой красивый и такой смелый!

– Да уж, умный человек в одиночку на целую дружину не полезет! – ворчал Хринг. – Подвох это, я вам скажу! Пока мы на него рты разинем, нас целым войском обойдут!

– Спустить бы корабль!

Хагир несколько мгновений колебался. Спустить корабль было бы умно, но… стыдно. Чтобы один из Лейрингов собрался бежать, имея при себе дружину и видя перед собой единственного человека! Нет, спустить корабль они всегда успеют. А вот показывать свою робость торопиться не стоит.

– Кто это говорит? – нарочито насмешливо спросил он, не оборачиваясь и не сводя глаз со всадника. – Гроза Квартинга? Великие герои, при виде которых враги сдаются без боя?

Вокруг одобрительно засмеялись. Так-то лучше. Кто бы это ни был – пусть он увидит веселые и уверенные лица.

Приблизившись шагов на десять, всадник придержал коня. Высокий, хорошо сложенный и ловкий, «дух-хранитель» выглядел лет на тридцать. Довольно красивое лицо обрамляла небольшая темно-русая бородка, темные глаза из-под густых черных бровей смотрели надменно и требовательно. Запястья обеих рук, сжимавших поводья, обвивало множество толстых серебряных цепей, и узорные цепи, еще толще, покачивались на груди поверх кольчуги. Завороженная этой роскошью Бьярта смотрела, не дыша: один из отважных и прекрасных богов Асгарда, должно быть, выглядит именно так!

– Кто вы такие? – меряя пришельцев вызывающим взглядом, осведомился всадник. – Я давно услышал, что в моей округе завелся какой-то морской конунг, но я не ждал, что у него хватит наглости явиться прямо ко мне в дом! Что у вас на уме: мир или разбой? Если у вас злобные намерения, так и знайте: я сумею постоять за свою землю!

Хагир выслушал это, стараясь не выдать недоумения: отчего такая важная птица летает в одиночестве и грозит врагам лишь блеском глаз? Или считает, что этого достаточно?

– Возможно, что ты слышал обо мне, – очень вежливо ответил Хагир. – Но тогда ты должен знать мое имя, потому что я всем его называю. Я – Хагир сын Халькеля, из рода Лейрингов, и моя родина – Квиттингский Юг. А вот мне не так повезло, и я понятия не имею, кто ты такой.

Всадник усмехнулся, поигрывая плетью. Хагир отметил: возможность назвать свое имя доставляла щеголеватому хозяину этих мест прямо-таки наслаждение.

– Я – Фримод ярл по прозвищу Серебряная Рука, сын Стридмода ярла, родич Рамвальда конунга, правитель Северного Квартинга! – гордо ответил он. С каждым новым добавлением он делался как бы выше ростом и внушительнее. – И я не потерплю, чтобы мои земли подвергались разграблению.

– Приятно встретиться с таким знатным и прославленным человеком! – заверил Хагир. Знатность собеседника была несомненна, а слава вытекала из нее и подразумевалась сама собой. – У нас нет никаких враждебных намерений против тебя и твоей земли. Мы хотели всего лишь переночевать здесь и плыть дальше. Наш путь лежит к землям граннов, а против Квартинга, пусть услышат меня боги, мы ничего не имеем!

И он положил руку на рукоять меча, призывая богов в свидетели. При этом Хагир мысленно отметил, что, возможно, его миролюбивый ответ разочарует собеседника.

Фримод ярл несколько мгновений вглядывался ему в лицо, точно прикидывая, можно ли ему верить. Но лицо Хагира, четкое и спокойное, никогда не оставляло возможности для сомнений. Война или мир всегда были ясно на нем написаны, и одно никогда не подразумевало другое. И Фримод ярл улыбнулся, отчего вдруг стал проще и приветливее.

– Тогда я рад, что такие доблестные люди появились в моей земле! – объявил он, и в широкой улыбке белые ровные зубы блеснули не менее ярко, чем серебро на груди. – Я приглашаю тебя, Хагир сын Халькеля, и всех твоих людей быть моими гостями. А кто эта женщина рядом с тобой? Это твоя жена?

– Это Бьярта дочь Сигмунда. Ее муж – Стормунд Ершистый из усадьбы Бьёрклунд. Это на западном побережье Квиттинга.

– Он тоже с вами? – Фримод ярл окинул взглядом дружину за спиной у Хагира.

– Нет. Ему не слишком повезло…

– Вы потом мне расскажете все, что сочтете нужным! – прервал его Фримод ярл, понявший, что об этом гости как раз не очень хотят рассказывать. – А сейчас давайте сталкивать корабль. Я сам проведу его до моей усадьбы, а там у меня есть место в сарае.

Вот так Хагир и дружина «Волка» оказались гостями Фримода ярла, правителя половины Квартинга и родича конунга кваргов. Жил он в просторной усадьбе, с большим, недавней постройки хозяйским домом, с богатой резьбой на воротных столбах, выкрашенной охрой. Поминальные камни предков стояли, как бессмертный дозор, прямо перед воротами, и длинные, причудливо переплетенные ленты рунических надписей на них тоже были ярко окрашены красным, белым и черным. Камней насчитывалось немного, всего шесть или семь, но ими, как видно, гордились и о них заботились.

Внутри дома тоже нашлось чем похвалиться, и Бьярта, привыкшая жить бедно и у соседей видеть ту же бедность, была потрясена здешней роскошью. Фримод ярл приказал украсить гридницу к пиру, и квиттингская гостья не могла налюбоваться цветными коврами, серебряной посудой, которой в изобилии украсили столы. Фримод ярл так откровенно радовался ее восхищению, что Хагир насмешливо щурился, глядя на них.

– Это я раздобыл в походе к уладам – видишь, тут вытканы наши корабли, – со счастливой гордостью рассказывал Фримод ярл, показывая на один из ковров. – А этот рог я добыл из кургана… то есть сам рог истлел, но его оковку я приказал перенести на новый. А это мне подарил Хеймир конунг, когда я прошлым летом был у него на свадьбе. А вот этот меч и это копье я отбил у одного говорлинского конунга… Посмотри, какая сталь! Камень разрубит и наковальню, не хуже Сигурдова меча Грама! Жаль, моей матери сейчас тут нет, а не то она показала бы тебе ожерелье, которое я добыл в святилище у бьярров. Оно все из золота и весит три марки. Оно висело на шее у бога, и потом этот бог до самого берега гнался за нами по лесу и валил за собой все деревья! Это была славная песня! Слушай:

Ясень стрел, блестящий славой, Мерял море волком влаги…

Ну, ладно, это я потом спою. А вот это, посмотри…

Бьярта смотрела на хозяина сияющими глазами, восхищенная и подвигами хозяина, и собственной удачей, которая привела ее в гости к такому человеку. Вот как люди живут! Не то что на Квиттинге, где каждой селедке рады! У нее было такое чувство, как если бы она всю жизнь провела на дне темного ущелья, а теперь вдруг вылезла наверх и узнала, что ее ущелье – далеко не лучшее, что есть на свете. Что можно жить совсем по-другому! Что есть земли, где люди добывают сокровища и сохраняют их, показывают гостям и не боятся, что какой-нибудь Асвальд Сутулый отберет все не позже осенних жертвоприношений… Вот бы… И воображение делало Бьярту хозяйкой подобной же усадьбы. А что, если бы не проклятые фьялли…

Да нет, куда там! Стормунд Ершистый, конечно, сильный и отважный человек, но удачи у него маловато. На такие подвиги не хватит. Это надо родиться каким-то другим человеком. Родич конунга, конечно! Бьярта вздыхала, но тут же гнала прочь досаду и поднимала глаза на Фримода ярла, чтобы утешиться хотя бы чужим счастьем. А Фримод ярл воодушевлялся все больше и больше и наслаждался возможностью рассказать не меньше, чем Бьярта – послушать и посмотреть.

Хагир, в ожидании еды сидя на скамье в середине гридницы, разглядывал оружие, развешанное по стенам. Тут тоже было чем полюбоваться. Прозрачная сталь привозных восточных клинков, словно сплетенная из темных и светлых нитей, золоченые рукояти, узорные навершия мечей, литые бляшки на цветной коже щитов – целые саги на каждом. Одно копье показалось знакомым – именно такие ковали и украшали в усадьбе Железный Пирог, что стояла на Остром мысу неподалеку от усадьбы Лейрингов… там, где сейчас пустырь, заросший кустами, где трава оплела и снег засыпал старые угли пожарищ. Те же узоры на втулке наконечника, и резное древко из остролиста – дерева руны «тюр»…

– По твоему виду трудно заподозрить, что ты никогда не видел оружия, – вдруг раздался рядом с ним юный, приятный, немного насмешливый женский голос. – А ты так в него вцепился, будто не видишь ничего другого.

Хагир обернулся. В шаге от него стояла девушка лет двадцати, среднего роста, в темно-синем платье и со множеством золотых цепочек на груди. На запястьях ее цеплялись друг за друга тонкие золотые обручья, на плечах сияли две крупные, почти с ладонь, узорные золотые застежки, а между ними, посередине, почему-то прилепилась еще одна – маленькая, из потемневшего серебра, в виде свернувшейся кольцом узорчатой змейки. Длинные русые волосы густыми прямыми струями спускались до пояса, а на уровне лба были прихвачены серебряным обручем с тонким вычеканенным узором в виде плетистых цветущих побегов. В самой середине сиял небольшой, полупрозрачный зеленый камешек, почему-то напомнивший блеск волчьих глаз зимней ночью.

Лицо девушки нельзя было назвать особо красивым – этому мешал тяжеловатый подбородок и высокий широкий лоб, отчего чертам не хватало легкости, утонченности. Но зато большие, мягко сияющие карие глаза казались очень хороши, а тонкие ровные брови и длинные черные ресницы подчеркивали их живой блеск. Она смотрела приветливо, даже ласково, но во взгляде ее таилось что-то загадочное, отчего Хагир почувствовал себя неуютно. Казалось, она имеет в виду гораздо больше, чем сказала, и Хагир вскочил со смущенным чувством, будто не заметил чего-то очень важного.

– Впрочем, ты должен сказать, что мужчину всегда привлекает оружие, а на ковры, кубки и прочие пустяки пусть любуются женщины. Ты это хотел сказать, да? – Девушка улыбнулась его растерянному молчанию, слегка склонила голову к плечу, словно умоляя согласиться с ней.

Хагир все молчал: она угадала даже не то, что он подумал, а то, что он должен был подумать. Мелькнуло сомнение, не смеется ли она над ним… Но лицо девушки казалось приветливым и ничуть не надменным, и Хагира наполнило чувство, что вместе с ней к нему приблизилось что-то хорошее, доброе и радостное.

– Может быть, тебе покажется странным, что я к тебе пристала, – с лукавым покаянием добавила девушка. – Но дело в том, что это…

Не договорив, она опустила глаза и вздохнула, точно ей предстояло сказать что-то тяжелое, но весь ее облик лучился скрытым смехом.

– Что я занял твое место! – с облегчением, поняв наконец, закончил Хагир.

Девушка подняла на него глаза и с удовольствием засмеялась, и Хагир засмеялся тоже, поняв, что наконец-то угадал, что она имела в виду. И теперь он не видел той некрасивости ее лица, которая поначалу так бросилась в глаза: ее мягкий, дружелюбный взгляд смотрел прямо в сердце, и девушка казалась близкой, как сестра, с которой всю жизнь прожил под одной крышей. Казалось, она все про тебя знает, да и ты все про нее знаешь: каждая ее мысль и каждое чувство именно те, которые ты и хотел бы в ней найти.

– Садись. – Хагир взял девушку за руку и подвел к месту. – Я же не знал…

Ее рука была легкой, теплой и тоже дружелюбной даже на ощупь, и от этого прикосновения в нем вдруг все ожило, словно кровь потеплела и побежала быстрее. Расставаться с этой рукой не хотелось; Хагир отступил, но руки не выпустил. Девушка едва сдерживала смех, но не сердилась.

– Садись и ты тоже. Ты же гость! – Она потянула к себе свою руку, и Хагир вернулся, как прикованный.

Он понимал, что вид имеет восторженный и глуповатый, что она смеется над его растерянностью, но ничего не мог поделать, и почему-то ему было хорошо, хотя всю жизнь его очень волновало, как он выглядит и что о нем подумают.

– Так ты считаешь, я достоин занять твое место? – Он попытался все же наладить беседу, чтобы не выглядеть совсем уж дураком. – Или я сначала должен сложить ловкую вису о своих подвигах?

– Если ты умеешь складывать висы, я с удовольствием послушаю, – заверила девушка. – Ты бы знал, сколько неловких вис мне приходится выслушивать! – Она метнула лукавый взгляд на Фримода ярла, который держал в руке золотую чашу с узором в виде летящих орлов и повествовал о том, как захватил ее в бою с кем-то. – И если ты умеешь складывать ловкие висы, я буду рада отдать тебе должное. Но, по правде сказать, о твоих подвигах мы уже слышали кое-что… Тут проплывали два корабля, которые жаловались, что некий квиттинский «Волк» лишил их всей поклажи.

– Два? – Хагир выразительно удивился. – А должно быть три.

– Вот как? Ну, тогда ты должен сесть на почетное место. Я скажу Фримоду ярлу. – Девушка встала и хотела идти, но Хагир быстро поймал ее за руку и удержал.

Она остановилась, сверху вниз глядя на сидящего Хагира.

– По мне, так самое лучшее место – рядом с тобой, – сказал он. – Не беспокой хозяина, а скажи мне лучше, как тебя зовут. Ты сестра Фримода ярла?

– Нет, я воспитанница его матери, Гейрхильды хозяйки. Она сейчас в своей усадьбе, но скоро должна вернуться. Она будет рада, что у нас такой знатный гость – один из квиттинских Лейрингов… Последний конунг квиттов был из вашего рода, я ничего не путаю?

– Хлейна! – вдруг крикнул Фримод ярл.

Девушка быстро обернулась, выдернув при этом свою руку из руки Хагира.

– Где ты? – продолжал Фримод ярл, вдруг вспомнив, что порядочный хозяин хвалится не пустыми кубками и блюдами, а полными. – Ты распорядилась на кухне? Матери же нет, а наши гости проголодались!

Его живое лицо выражало беспокойство лишь о том, что гостям придется слишком долго ждать ужина. Но Хлейна тут же отошла и скрылась за дверью в кухню, не обернувшись больше. А Хагир сжал кулак, будто хотел как можно дольше и надежнее сберечь в ладони мягкое тепло ее руки. Его посетила догадка: ничем вернее он не разрушит доброжелательность Фримода ярла, чем вниманием к воспитаннице его матери.

Пир в усадьбе Роща Бальдра удался на славу. Мигом прослышав, что морской конунг ничем не грозит округе и готов быть другом Фримоду ярлу, со всех сторон сошлись и съехались соседи. Гридница и даже кухня были полны гостей, и довольный Фримод ярл говорил со смехом, что одного пира на всех не хватит, придется гостям задержаться, чтобы вся округа могла как следует попировать в их честь.

Бьярту посадили в середину женского стола. Хагир ждал, что Хлейна займет это почетное место, но она почти не сидела за столом, а все время сновала по гриднице и кухне, распоряжалась, присматривала за служанками, сама наливала гостям пиво, разносила можжевеловый хлеб, не забывая упомянуть, что пекла его сама, а еще успевала говорить много приветливых слов гостям и домочадцам. Видно было, что она любуется собой, такой стройной, нарядной и дружелюбной, но и гости любовались ею, потому что она и впрямь заслуживала восхищения. Взгляд Фримода ярла, как легко заметил Хагир, почти не отрывался от девушки, за исключением того времени, когда он рассказывал о своих подвигах. Слепой увидел бы, что Фримод ярл неравнодушен к воспитаннице своей матери, и Хагир ловил себя на том, что ему это неприятно.

Из-за этого открытия он следил за нею вдвое пристальнее, стараясь понять, что связывает эту девушку с хозяином дома. Однажды Хлейна подошла к Фримоду, чтобы наполнить его кубок; он поймал ее руку и стал что-то говорить, но она тут же вырвалась и при этом бросила на Хагира быстрый смущенный взгляд. Фримод ярл пригласил ее сесть рядом с собой, она покачала головой и отошла. И опять бегло глянула на Хагира. Хочет показать, что свободна? Сердце Хагира сильно билось: в нем боролись чувства радостного подъема и смутной тревоги. Он не мог оторвать от нее глаз и, даже заставив себя глядеть в свой кубок, каким-то иным чувством ощущал, где она находится. Каждое ее простое движение давало ему ощущение блаженства, но из глубины души поднималась тревога: что это значит и к чему приведет?

Захваченный всем этим, он совсем забыл о своих заботах, о Стормунде и Вебранде, о фьялльской дани. Гостеприимный Фримод ярл рассуждал, что неплохо бы квиттам задержаться у него в гостях подольше; Хлейна при этом многозначительно посматривала на Хагира, словно побуждала принять приглашение. Сам же Фримод ярл обращал свои речи главным образом к Бьярте, оценив в ней слушательницу своих рассказов. Но она совсем не хотела задерживаться по пути к мужу.

– Мы так рады твоей дружбе, Фримод ярл, но, поверь, нас ждет необычайно важное и срочное дело! – отговаривалась она. – Я не хотела бы говорить о нем сейчас, а вот на обратном пути мы будем рады побывать у тебя снова…

Фримод ярл соглашался, но не оставлял надежд и уговоров. Хагир заметил, что разговорчивость и дружелюбие хозяина тем больше возрастают, чем больше пива он выпивает. Целиком занявшись Бьяртой, он перестал обращать внимание на Хлейну, и вскоре она, оставив свои хлопоты, подошла с кувшином пива к Хагиру и села возле него. Полный того же радостного подъема, Хагир и сам не заметил, как успел рассказать ей почти все о себе: о роде Лейрингов, о Битве Конунгов, об Ингвиде Синеглазом и Стормунде Ершистом. Хлейна в ответ рассказала, что живет у Гейрхильды хозяйки с самого детства, сколько себя помнит, никогда не видела своих родителей и даже не знает, кто они. При этом она посматривала на Хагира с намеком, но он не понимал: ему было решительно все равно, кто ее родичи, его занимала только она сама. Хлейна сидела к нему так близко, что их колени соприкасались; они пили пиво из одного кубка, передавая его друг другу, и никогда в жизни Хагир не пробовал такого сладкого и пьянящего напитка. Хлейна держалась легко, свободно, но ничуть не развязно; Хагиру все время мерещилось, что она как-то вглядывается в него, хочет то ли спросить, то ли сказать о чем-то важном, тайном, доверительном, но задать прямой вопрос не решался. Пока она сидела рядом с ним, ему и этого было достаточно.

Уже стемнело, когда со двора прибежали работники.

– Фру Гейрхильда едет! – радостно и отчасти с беспокойством кричали они. – Спускается с холма!

Фримод ярл мигом вскочил на ноги и поднял на вытянутой руке рог с пивом, будто готовился принести торжественный обет. Его шатнуло, но он устоял.

– Откройте ворота и зажгите факелы! – громко и ликующе закричал он. – Моя мать возвращается! Пусть все ее встречают!

В дом вступает Фригг обручий, Ясень сечи рад той встрече! Всех достойней диса злата — Славных ярлов род ликует!

Радостно гудя и одобрительным смехом отвечая на неловкую, но пылкую вису, народ повалил из гридницы во двор. Хагир и Хлейна тоже встали; девушка, по-видимому, колебалась, то ли бежать навстречу приемной матери, то ли остаться рядом с Хагиром.

– А она не будет на меня в обиде, если увидит… – Хагир взял Хлейну за руку и с намеком кивнул на дверь, в которую как раз протискивался Фримод.

Выпив пива, тот лучше осознавал величие своего рода и своих подвигов, и двери становились какими-то узкими, прямо стыд всего дома!

– Хагир, ты с ума сошел! – раздался рядом голос Бьярты. – Отпусти ее сейчас же!

Хагир и Хлейна разом обернулись. Рядом с ними стояла Бьярта и смотрела на Хагира с досадой и упреком.

– Ты с ума сошел! – повторила она потише, но столь же непреклонно. – Ты забыл, куда и зачем мы плывем? Опять ищешь себе неприятностей?

Хлейна улыбнулась: дескать, решайте свои дела между собой, – и пошла к дверям. А Хагир глянул на Бьярту с не меньшей досадой, чем она на него. Опять она хочет быть умнее всех на свете! Он не мальчик, отданный ей на воспитание!

– Ты выбирай слова, не дома! – с тихой яростью ответил он. – Я как-нибудь сам разберусь, а учить будешь Стормунда!

– Я понимаю, тебе нравится красивая девушка, но надо же голову на плечах иметь! – так же вполголоса выговаривала ему Бьярта. – Если ярл увидит, он тебе голову оторвет. Надо быть дураком, чтобы не заметить, что он сам с нее глаз не сводит. А нам сейчас не до лишних драк. Сам же твердил, что сперва дело, а забавы потом!

Хагир промолчал. Ему было неловко перед Хлейной, но все же Бьярта права. Сначала дело. Вот потом, на обратном пути… Что – на обратном пути? Смущать знатную девушку и давать пищу для сплетен не годится, а свататься… Дураком надо быть! Хагир потряс головой. Мысль о женитьбе, никогда раньше его не посещавшая, применительно к себе самому показалась слишком новой, нелепой и неуместной. Вот уж чего ему никак нельзя делать! Да, он знатен и достоин воспитанницы здешней хозяйки, будь она хоть дочерью конунга. А вено чем платить? Свадебные дары? И куда ее вести, если и дома своего нет? Да и как ему жениться – про два корабля с дружиной уже забыл? О своем долге перед родом и Квиттингом забыл?

Мысли об этом помогли Хагиру стряхнуть весенний хмель, и он прямо-таки с облегчением почувствовал, что снова стал самим собой. Прямо наваждение какое-то… Уж не колдунья ли она? Мягкий взгляд блестящих светло-карих глаз светился со дна его души, и Хагира не покидало чувство, что она где-то рядом. «Ведьма!» – с восхищенной нежностью думал он, и вся его возвращенная было твердость снова таяла, снова тянуло к ней, к Хлейне, и не хотелось думать, зачем это и к чему приведет.

В кухне зазвучали шаги и голоса, народ хлынул обратно в гридницу. Ворвался Фримод ярл с факелом в руке, с преувеличенной заботливостью перевел через порог высокую величавую женщину лет пятидесяти, в которой всякий бы узнал жену и мать ярлов. Фру Гейрхильда была хороша собой, и даже великоватый нос не портил ее, а даже прибавлял умному и гордому лицу внушительности. Дорожную одежду прикрывал широкий темно-синий плащ с большой серебряной застежкой, а серое покрывало вдовы украшали полосы черной с золотом тесьмы.

– Дом хозяйке рад достойной! – распевал Фримод ярл, сочиняя на ходу и едва выдерживая хотя бы размер. – Украшенью рода ярлов! В доме все в порядке, мир и довольство, домочадцы рады, гости довольны!

– Хотела бы я, чтобы и мои гости были так же довольны, как твои! – ответила ему Гейрхильда. – Кое-кому из моих друзей повезло меньше обычного.

Изумленно ахнула Бьярта, будто увидела привидение. Из потока толпы вдруг вынырнуло знакомое светлобородое лицо. Гельд сын Рама улыбался с обычным дружелюбием, никак не подтверждая звания «невезучего», и приветливо протягивал руки навстречу кому-то… Их он еще не видел. Хагир безотчетно положил ладонь на рукоять меча. Гельд прошел к середине гридницы, широким радостным взглядом скользнул по лицам… и их взгляды встретились.

Гельд перестал улыбаться, на его лице отразилось недоверчивое изумление. Оба они отлично помнили друг друга, и оба никак не ожидали новой встречи здесь и сейчас, в том месте, где оба почитали себя в безопасности.

Хагир тоже не хотел верить, но приходилось. Не настолько он пьян, чтобы ему мерещились люди, о которых он вовсе не думал. Кто-то наткнулся на Гельда, замершего посреди прохода, фру Гейрхильда обернулась, отыскивая его глазами.

– Кого ты увидел, Гельд? – спросила она и вслед за ним посмотрела на Хагира с Бьяртой, замерших, как свартальвы, застигнутые солнцем. – Вон та женщина показалась тебе особенно красивой? А кто это, кстати? Фримод ярл, что у тебя за гости?

– А это те самые морские конунги… А, ты же не знаешь! – спохватился Фримод ярл. – Я хотел послать тебе весть, да забыл, а потом вроде стало не надо… Это он, Хагир сын Халькеля, напугал торговцев на нашем побережье, но потом я встретил его сам, и он заверил меня, что у них нет враждебных намерений. Теперь они мои гости! А эта красивая женщина – Бьярта дочь Сигмунда, она с Квиттингского Запада. Она учтивая и разумная женщина, и я надеюсь, она погостит у нас подольше…

– Я тоже ее знаю, – наконец подал голос Гельд и усмехнулся. Усмешка вышла странная: недоумевающая и отчасти смущенная. – Только я ее знал под другим именем. Это те самые морские конунги, фру Гейрхильда, из-за которых я и приплыл к тебе без обещанных подарков…

У Хагира было нелепое чувство, будто он летит куда-то вниз без малейшей опоры под ногами, и он отчаянным усилием воли попытался собраться. Гельд сын Рама здесь, и в придачу он в дружбе с матерью ярла… А он со своими людьми и кораблем – в ее доме и целиком в ее власти. Сами залезли в ловушку – никакой враг не придумал бы хитрее заманить их, чем Фримод ярл, того не желавший…

– Вот как? – Гейрхильда шагнула к Хагиру, и все люди между ним и ею расступились. Радостный шум смолк, но десятки факелов по-прежнему освещали гридницу и позволяли ясно видеть каждое лицо. – Те самые люди? Добрый Бальдр! Я ехала к сыну, чтобы побудить его найти твоих обидчиков, а он уже их нашел! Или они его нашли? Или он уже захватил и наш дом?

– Погоди, мать! – Заметно протрезвев от неприятного открытия, Фримод ярл подошел ближе и протянул руки вперед, будто собирался удерживать от драки. – Это – мои гости… Погоди, сейчас мы разберемся. Что бы они ни сделали, я обещал им дружбу и не позволю…

– Тогда тебе придется выбрать! – Гейрхильда обернулась и смерила сына предупреждающе-грозным взглядом.

В этом доме ее слово весило больше всех прочих, и она всегда знала, чего хочет. Они с Фримодом были почти одного роста, и даже молодой Тор выглядел не таким уж уверенным рядом с воплощенной богиней Фригг.

– Гельд сын Рама – мой друг, о чем тебе отлично известно, – твердо и отчасти язвительно продолжала она. – Мой друг уже много лет, и я не отступлюсь от него, что бы ни случилось. Ты, конечно, тоже любишь заводить друзей. Само по себе это не так плохо, но надо быть осмотрительным. И раз уж так вышло, то тебе придется решить, кто тебе дороже: твои сегодняшние друзья или человек, который за десять лет достаточно доказал преданность твоей матери. Подумай, Фримод ярл, что тебе дороже!

Хагир ощупывал рукоять меча. Бьярта рядом с ним молчала, прочие квитты тоже притихли и не сводили глаз с вожака. Он замечал, как кварги собираются вокруг них, отрезают путь к дверям, отталкивают женщин. Бесполезно – на каждого квитта тут по пять кваргов. И Бьярта… И корабль в сарае… Не прорваться.

– Ну, я не думаю, что все так уж страшно. – Гельд подошел ближе и заговорил, поглядывая то на Хагира, то на фру Гейрхильду. Вид у него был обеспокоенный, но на жажду мести в его лице ничто не указывало. – Я, конечно, потерял в той битве семь человек, но от кровной мести я воздержусь, их ведь этим не вернешь. Если мне возвратят мое добро и заплатят выкуп за убитых, я не буду возражать, хозяйка, если твой сын позволит этим людям идти куда они пожелают. И даже останется с ними в дружбе, если уж они так пришлись ему по сердцу. Каждый вправе выбирать себе друзей.

– Вот это правильно! – одобрил Фримод ярл. – Я всегда знал, что ты, Гельд, умный и миролюбивый человек. Моя мать умеет отличить достойных! Раз уж так вышло… Наверное, и тебе, Хагир, больше понравится вернуть добро и выкуп, чем драться?

Хагир перевел дух.

– Понятное дело, – холодно ответил он.

Несомненно, это лучше, чем драться в ловушке чужой усадьбы с двумя или тремя чужими дружинами, имея за спиной женщину и запертый в сарае корабль. Но и радоваться такому выходу он никак не мог. За вычетом Гельдова добра и выкупа за семерых убитых они останутся примерно с тем же, с чем отчалили от мыса у Бьёрклунда. Если еще не придется прибавить свое и вытянуть у Альмунда из уха последнюю серебряную серьгу.

– Ты согласен? – надменно осведомилась Гейрхильда. Весь ее вид говорил, что это согласие самому же Хагиру и нужно больше всех.

Хагир кивнул. Душу заливало холодное чувство поражения – после всех удач он остался на пустом месте и еще должен благодарить судьбу, если они уйдут отсюда живыми и невредимыми.

– Ну… тогда можно продолжить пир, – предложил Фримод ярл, моргая и двигая бровями вверх-вниз. – И толком поговорить обо всем. Правда, мать? Правда, Хлейна?

Услышав это имя, Хагир поднял глаза. Хлейна стояла возле Гельда и смотрела на Хагира с тревожным сочувствием. Встретив его взгляд, она опомнилась, заторопилась, по-свойски затеребила Гельда за рукав.

– Гельд, ты ведь не будешь против того, чтобы сесть за стол с нашими гостями? – с нежной мольбой приговаривала она, точно торопясь заштопать треснувшее согласие. – Наверное, они не так уж плохо с тобой обошлись, чтобы ты затаил обиду?

– Нет, отчего же? – согласился Гельд. – Этот ясень щита… Хагир сын Халькеля из рода Лейрингов, мой родич, хотя он об этом и не знает, сам сказал, что ему не нужна моя кровь. А его кровь мне и подавно не нужна. Я не кровожадный. Ты ведь так плохо обо мне не думаешь?

– Твой родич? – в один голос воскликнули Гейрхильда и Хлейна, и сам Хагир взглянул на Гельда с недоверчивым любопытством.

– Я не раз рассказывал тебе, хозяйка, о Борглинде дочери Халькеля, из рода Лейрингов, что стала женой моего двоюродного брата Дага. А у нее имелся родной младший брат по имени Хагир. Ты – сын Халькеля Бычьего Глаза и Асгерды дочери Борга? – спросил Гельд у самого Хагира.

– Да, – подтвердил Хагир.

Перед глазами у него встало размытое временем лицо Борглинды – молоденькой, румяной девушки, напряженно-решительное, каким он видел его пятнадцать лет назад, в тот самый вечер, когда фьялли Асвальда Сутулого заняли Острый мыс и она послала его к Гримкелю конунгу. С тех пор он видел сестру лишь несколько раз и не имел понятия о родственных связях ее мужа. Оказалось, что зря.

– Садитесь! – Хлейна взяла Гельда за руку и подвела к почетному месту напротив хозяйского. – Садись, Фримод ярл. О таких важных делах следует говорить по порядку. А пива нам хватит до утра. Садитесь! Попробуй хлеб – я сама испекла его только сегодня, он совсем свежий! Ты же любишь можжевеловый хлеб!

Она прошла по гриднице, и все оживилось: люди зашевелились, устремились к своим прежним местам. Фру Гейрхильда сбросила плащ на руки служанке, другая уже несла ей воды в бронзовом кувшине и миску для умывания. Фримод ярл взял Бьярту за руку и повел к женскому столу. Почетное место в середине теперь следовало оставить фру Гейрхильде, но Бьярту Фримод ярл усадил рядом.

– Что бы там ни было, женщина такой смелости и отваги, как ты, всегда будет занимать в моем доме почетное место! – негромко сказал он ей.

Бьярта благодарно улыбнулась ему. Раз обошлось без драки, то, может быть, все еще и наладится. Хорошо, что хозяин на их стороне!

Когда все расселись и гостям заново налили пива, фру Гейрхильда приказала рассказывать. Она держалась вежливо, не пыталась унизить кого-то заносчивостью, но сама ее величавая гордость уже была приказанием. Хагир стал рассказывать все с самого начала, начиная с Трескового фьорда, где Вебранд Серый Зуб нанес обиду Стормунду. Когда он упомянул имя гранна, в лице Гейрхильды что-то заметно дрогнуло. Хагир отметил это: похоже на то, что Вебранд и без него известен матери Фримода ярла, притом известен не с лучшей стороны! Хорошо, однако, что Вебранд Серый Зуб не оказался ее задушевным другом!

– Слышал я, слышал про этого мерзавца! – восклицал Фримод ярл. – Он, говорят, разбойничает уже много лет! И как его терпят! Был бы я конунгом граннов, я бы с ним давно разобрался!

– Возможно, его подвиги выгодны конунгу граннов! – холодно заметила фру Гейрхильда. – Они прославляют граннов и унижают всех остальных.

– Если мы не выкупим моего мужа, то его продадут на рабском рынке! – восклицала Бьярта, время от времени дополнявшая рассказ Хагира если не событиями, то чувствами. – А если у нас не будет чем заплатить дань, то Асвальд Сутулый сожжет нашу усадьбу! Он обещал в прошлый раз это сделать! А он держит свое слово, чтоб его тролли взяли! И нам придется уходить на другое место! Но мой муж ведь не потерпит такого позора, он будет драться, он погибнет… ах, если вообще вернется к тому времени домой!

От волнения и тоски она раскраснелась, и вид у нее был возбужденно-горестный. Полные слез глаза блестели звездами, и она даже не старалась сохранить достойную невозмутимость: что толку в достоинстве, когда вся ее жизнь рушится! Она тоже понимала, что собранный с таким трудом и риском выкуп пропал. Фримод ярл смотрел на нее со смешанным чувством восхищения и жалости. Такая красивая, отважная, решительная, преданная женщина! И в таких горьких обстоятельствах! Он искренне хотел бы ей помочь, но как?

Фру Гейрхильда тоже несколько смягчилась, но, конечно, не следовало ждать, что она или сам Гельд откажутся от возмещения и подарят десять марок на освобождение чужого им человека. Стоимость шестидесяти коров! Хагир приказал принести все, что было захвачено на «Кабане», и несчастному Гьяллару пришлось проститься со своим красивым шлемом. За убитых Гельд запросил вполне умеренный выкуп, и Хагир отвешивал серебро в щит, поставленный посреди стола, без возражений. Сам Гельд здесь даже ни при чем, в Стейнфьорде его ждут вдовы погибших, которым он как вожак должен будет возместить потерю мужей.

– Итак, я объявляю! – покончив с расчетом, Гельд поднялся с места и положил руку на груду серебра. – Мир между мною и Хагиром сыном Халькеля восстановлен полностью, и оба мы не держим зла или обиды друг на друга. О том я объявляю в присутствии Фримода ярла, его матери Гейрхильды, и всех прочих свободных людей, что здесь присутствуют, прошу быть свидетелями.

Хагир тоже встал и положил руку поверх руки Гельда. В светлых глазах барландца он видел дружелюбное любопытство и должен был радоваться благополучному исходу дела. Но его собственные мысли занимал не мир, который они приобрели, а серебро, которого лишились. Они опять остались на пустом месте. И после всех трудов свобода Стормунда осталась так же далека, как два месяца назад, в день злосчастной битвы.

Глава 3

В этот вечер Хлейна долго не ложилась спать. Челядь убирала гридницу после пира; квиттов увели в гостевой дом во дворе и на всякий случай заперли снаружи: фру Гейрхильда так велела. Хлейна вытирала кубки, проверяла, хорошо ли они отмыты от липкого меда и не пора ли их чистить. Особенно долго она вертела в руках тот золоченый кубок, из которого они пили с Хагиром. Кубок был безупречно чист, но Хлейна медлила с ним расстаться и уложить в сундук вместе с прочими. Даже хотелось взять его себе на память, чтобы никто другой больше из него не пил. Хлейна отлично знала каждую черточку рисунка на боках довольно старого кубка, но сейчас он казался ей каким-то новым, особенно красивым и внушительным, как священный сосуд.

Она сидела посередине скамьи, на своем обычном дневном месте, глядя, как служанки метут пол, а раб выгребает золу и угли с очагов. Никто не удивлялся тому, что она села на свое привычное место, но никто не знал – почему. Потому что здесь сидел Хагир. С этим местом не хотелось расставаться, как и с кубком. Что в нем было такое, в Хагире из квиттинских Лейрингов, что, едва лишь он вместе с другими вошел в гридницу, она увидела только его и ее взгляд потянулся за ним, как пойманный и привязанный? Она так четко помнила его спокойное широколобое лицо, и изгиб бровей, и выражение глаз, точно его образ нарисовали в ее мыслях и велели всегда носить с собой. Она подошла к нему, потому что хотела заглянуть ему в глаза. Она хотела узнать, кто он такой. Теперь она кое-что знала о его роде и судьбе, не так уж много – много ли можно рассказать за один вечер? Но почему-то казалось, что они прочно связаны уже давно, и все его заботы представлялись близкими, как собственные. И то, что он нуждался в помощи, заботило Хлейну и настраивало ее на непривычно-беспокойный лад.

Ему нужно десять марок серебра… Хлейне это сокровище казалось далеко не таким огромным и недоступным, как Бьярте. Напротив, прожив всю жизнь в богатой усадьбе ярлов, она привыкла к виду сокровищ и к разговорам о них. Ежегодно при сборе дани здесь рассуждалось о десятках и даже сотнях марок. В воображении Хлейны десять марок серебра были довольно близки, она ощущала их присутствие где-то рядом; трудность заключалась лишь в том, чтобы уговорить старших расстаться с ними. Гейрхильда не даст, потому что Хагиру и Стормунду нечем будет вернуть, их и так каждый год грабят фьялли. Фримод ярл… Он дал бы, но мать ему не позволит. Ослушаться матери в таком важном деле он не посмеет. А до самоотверженной мысли отдать собственные украшения Хлейна еще не дозрела – да и как бы она объяснила такую щедрость к посторонним людям?

В гриднице висела духота, и Хлейна пошла во двор. Хотелось подышать свежим воздухом, а еще хотелось взглянуть на дверь гостевого дома. Она видела эту дверь тысячу раз, но сейчас за ней был Хагир, и оттого даже при мысли об этой заурядной двери Хлейна ощущала сладкую дрожь, как будто предстояло увидеть невесть какое священное сокровище.

Ярко светила луна, двор заливало серебристо-желтоватое сияние. На бревнах возле стены дома сидел человек, и Хлейна радостно улыбнулась в темноте. Гельд сын Рама, десять лет проживший в тесной дружбе с фру Гейрхильдой, и для Хлейны был кем-то вроде старшего родича. Живой, легкий нрав Гельда и ум Хлейны сократили разницу в двадцать лет, и они сблизились между собой. Осторожная и осмотрительная, при всей своей внешней приветливости, Хлейна мало к кому питала искреннее доверие и привязанность, но Гельд был одним из этих немногих.

Услышав скрип двери и шаги, он обернулся. Хлейна подошла и села рядом. На какое-то время она даже забыла о Хагире: за несколько месяцев разлуки она соскучилась по Гельду и сейчас ей было приятно побыть рядом с ним.

– Ты надолго к нам? – спросила Хлейна.

– Поживу до осенних пиров. А потом – домой. Зимовать я в этот раз буду у себя.

– Жаль… Гейрхильде это не понравится, – с тайным лукавством заметила Хлейна. Ссылаясь на приемную мать, она и сама хотела, чтобы на всю долгую зиму Гельд остался с ними.

– Что делать? – Гельд пожал плечами. – Мой Альв стал совсем плох, я теперь стараюсь не оставлять его надолго. Как-никак, ему идет семьдесят пятый или семьдесят шестой год, если он не сильно сбился со счета. Я теперь должен бывать дома почаще, чтобы не споткнуться однажды о свежий курган.

– Ты предпочитаешь сам его насыпать?

Хлейна нахмурилась: она не любила разговоров о смерти и предпочитала не ездить на поминальные пиры и погребения, если только находила достойный предлог их избежать.

– Да. – Гельд держался иного мнения. – А не то мне будет казаться, что я просто потерял своего приемного отца.

– Я хотела бы его увидеть, – помолчав, сказала Хлейна.

– Я был бы не против, чтобы ты его увидела. Но твоя приемная мать тебя не отпустит. Я не провидец, но это могу предсказать точно.

– А если бы ты ее попросил? – Хлейна просительно потерлась лбом о его плечо.

– А ты не замечала, что она нередко отказывает мне в просьбах? Она спросит, зачем тебе видеть Альва, и что мы ответим?

Они помолчали.

– А все-таки я думаю, что это ты – мой отец, – негромко, но убежденно, даже немного капризно сказала Хлейна. Она думала так не потому, что для этого имелись серьезные основания, а потому, что ей этого хотелось. – Мне так кажется.

Гельд мягко усмехнулся.

– Я очень рад, что ты предпочитаешь меня всем другим возможным отцам, – сказал он. – Но я точно знаю, что это не я. С чего ты взяла?

– Ну… Я давно подозреваю, что мой отец не платил вено за мать, а еще я знаю, что ты любил какую-то девушку, а за тебя не отдали…

– За меня не пошли, – честно поправил Гельд. – Это было всего пятнадцать лет назад, а тебе двадцать один, хотя это, конечно, страшная тайна. Но этого я никому не скажу.

– Неужели она тебя не любила? – Хлейна с искренним недоумением заглянула ему в лицо. – Тебя же все женщины любят!

– Выходит, что нет. – Гельд усмехнулся в ответ на это лестное заявление и слегка повел плечом, словно признавая, что на свете много непонятного. – Знаешь ли, если человек нравится многим, это еще не значит, что он понравится всем. Фримода ярла тоже все женщины любят, а ты почему-то нет.

– Это Фримод всех женщин любит, – буркнула Хлейна.

Некоторое время они молчали: Гельд невольно вспоминал свою прошедшую любовь, а Хлейна думала о Хагире. Слова Гельда, сказанные безо всякого отношения к ней, встревожили ее, показались намеком, даже пророчеством. Если она нравится Фримоду и многим мужчинам в округе, это вовсе не значит, что она понравится последнему из рода Лейрингов. Может быть, как раз ему-то она и не понравится, тому единственному, кому ей так сильно хочется понравиться.

И именно поэтому вопрос о ее рождении, который она раньше послушно соглашалась обходить молчанием, сейчас приобрел неотложную важность.

– А кто же тогда мой отец? – снова начала Хлейна после молчания. – Ты знаешь?

– Я… – Гельд помедлил. Утвердительный ответ вызвал бы новый приступ вопросов, а отрицательный был бы ложью. – Я, скажем так, сильно догадываюсь. Предполагаю. Если я знаю, в чьем доме жила твоя мать, я могу допустить, что хозяин дома и был твоим отцом?

– Но она не была рабыней? – неуверенно, с тревогой спросила Хлейна. Этого вопроса лучше бы вообще никогда не задавать, но жить в безвестности ей сейчас было нестерпимо.

– Нет, конечно, нет! – уверил ее Гельд, по опыту собственной молодости помнивший, как неприятно подозревать в себе сына рабыни. – Твоя мать была дочерью кого-то из хирдманов Гейрвальда конунга. Уж прости, я не спрашивал, как его звали. Твоя мать росла в доме конунга и осталась при Гейрхильде, когда твой дед погиб. Гейрхильда очень любила ее, хотя была лет на десять старше, и взяла с собой, когда ее муж стал здешним ярлом и перебрался сюда жить. Разве ты этого всего не знала?

Хлейна покачала головой. Она совершенно не помнила никакого другого дома, кроме усадьбы Роща Бальдра, и никакой другой семьи, кроме Гейрхильды с мужем и сыном. Еще в детстве у нее сложилось впечатление, что ничего другого нет и спрашивать не надо. Робкие попытки что-то выяснить, когда-то сделанные в приливах подросткового любопытства, у Гейрхильды встретили решительный отпор, и Хлейна не возобновляла их. Она живет у хороших, знатных людей, растет в довольстве, окруженная любовью и уважением – зачем искать чего-то другого? Пока мир Хлейны составляла Роща Бальдра, ее любопытство дремало.

Но вот появился Хагир сын Халькеля и словно разбудил ее. Он, потомок знатнейшего квиттинского рода, как будто обозначил некий уровень, и Хлейна с тревогой стала примериваться, а достанет ли до него. Она сидела на бревнах возле стены дома, но ей казалось, что она несется куда-то, что с каждым мгновением что-то меняется вокруг нее и внутри нее, что жизнь уже никогда не будет такой, как прежде. А бежать с закрытыми глазами невозможно. Со временем он наверняка захочет знать, каков ее род, и ради него она должна узнать это сейчас. Может быть, откроется что-то такое, чего ему никак нельзя знать… Но если знать заранее, то ведь можно что-то придумать… Любое препятствие можно обойти, если взяться за дело с умом. Мягкая и ласковая, Хлейна обладала очень твердым духом и никогда не отступала от задуманного.

– Я родилась здесь? – спросила она о том, что раньше казалось само собой разумеющимся.

– Нет. Тот человек увез твою мать отсюда. Ты родилась… в другом месте. Гейрхильда искала ее, но не могла найти. А потом, через три года, твоя мать умерла. Она успела послать весть Гейрхильде… так получилось, что это я ей подвернулся. Я как раз плыл мимо… того места. – Гельд очень внимательно следил, чтобы не сказать лишнего. – Она передала через меня Гейрхильде, что умирает и оставляет дочь. Тогда Гейрхильда послала людей забрать тебя. Твой отец потребовал с нее клятву, что она не выдаст тебя замуж без его согласия. Чтобы, дескать, всякий мозгляк, как он выразился, не набился без его ведома к нему в родню. А Гейрхильда взамен взяла с него клятву не являться сюда, пока она не пришлет ему твою застежку. Вот эту. – Гельд коснулся маленькой серебряной застежки в виде узорной, свернувшейся кольцом змеи, которая была приколота на груди Хлейны, прямо посередине. – Это носила твоя мать.

– Моя мать? – Хлейна поспешно прижала ладонь к застежке, будто та могла убежать.

– Разве ты не знала? Кто тебе ее дал?

Хлейна помолчала, вспоминая, потом смущенно улыбнулась и покачала головой:

– Я не знаю. Она была у меня всегда. Кто-то сказал, что это мой амулет и что я должна носить его… Я была маленькой и очень ее любила, потому что у меня ничего другого еще не было. Я даже разговаривала с ней, такая была глупая… – Хлейна усмехнулась, вспоминая себя, маленькую, шепчущую разный доверительный вздор зажатой в кулаке серебряной змейке. И Гельд улыбнулся: ему это показалось милым, а вовсе не глупым. – И я к ней так привыкла, что без нее уже как-то и неуютно было, хотя мне и Гейрхильда, и Фримод потом надарили всякого…

Хлейна провела кончиками пальцев по звеньям золотых цепочек между застежками платья и даже сейчас не упустила случая полюбоваться игрой золота под лунным светом: дорогие украшения и нарядные платья составляли немалую радость ее жизни.

– Значит, это от моей матери… – протянула она и вытащила иглу застежки из ткани.

Ей казалось, что если она как следует постарается, то вспомнит, как в двухлетнем возрасте впервые получила змейку. А там стоит лишь оглядеться, и она получит ответы на все свои вопросы… Хлейна всматривалась в завитушки узора, известные наизусть, пыталась взглянуть на них свежим, новым взглядом, как впервые, и проваливалась все глубже в слои собственных прошедших лет… Но до самого дна достать не могла – там было слишком темно.

– А где же вторая?

– А вторую оставил себе твой отец. Он сказал, что если кто-то явится к Гейрхильде с этой второй застежкой, значит, это твой жених и она должна отдать тебя за того человека. Не знаю, намерена ли Гейрхильда соблюдать уговор, но уговор такой был.

– Вот еще! – боязливо и недовольно прошептала Хлейна и сжала серебряную змейку в ладони, будто ей-то и грозила главная опасность. – Значит, я должна ждать, что явится какой-нибудь бродяга и потребует меня в жены… Чего еще не хватало!

– Гейрхильда тоже без удовольствия думает, что это может случиться. Но бояться тебе не надо! – Гельд обнял ее за плечи. – Твоя приемная мать давно придумала выход. Если такой удалец явится, она найдет ему противника для поединка. Здесь в округе будет много желающих, и в конце концов ты будешь спасена.

Хлейна молчала. Теперь она знала, почему Гейрхильда отказывается даже выслушать сватающихся к ней. Она-то думала, что приемная мать бережет ее для Фримода, а оказалось, что право распоряжаться ее судьбой принадлежит кому-то другому. Чужому, совершенно незнакомому человеку… отцу… Но кто это, что он за человек?

– А почему бы тебе не поделиться со мной своими догадками? – вкрадчиво осведомилась Хлейна и снова потерлась щекой о плечо Гельда. – Тогда я больше не буду приставать к тебе с глупыми выдумками!

– Я не могу с тобой поделиться моими догадками, моя хитренькая кошечка, потому что твоя приемная мать запретила мне это и взяла с меня клятву этого не делать! – с ласковым сожалением ответил Гельд. – Да я и сам думаю, что тебе лучше о нем не знать и не думать.

– Мой отец не из тех, кем гордятся родичи? – Хлейна печально сморщила нос.

– Он украл твою мать, потому что старый конунг и Гейрхильда никогда не отдали бы ее за такого человека. Ты же знаешь, что они умеют отличить достойных от недостойных?

– Да! – Хлейна обняла Гельда за шею и нежно прижалась щекой к его щеке. Она не хотела, чтобы он заметил, как важно все это стало для нее сейчас. – То, что она выбрала тебя… А скажи-ка мне, – вдруг она передумала и прямо спросила: – Как по-твоему: этот Хагир сын Халькеля – достойный человек?

Гельд вздохнул про себя и подвигал бровями, прежде чем ответить. Он поглаживал руку Хлейны, будто хотел примирить и успокоить, а сам старался сообразить, как отнестись к открытию. Конечно, он и на пиру заметил, что она не отходит от гостя… Должно быть, это не просто любопытство к новому человеку.

– Я думаю, в общем, да, – по частям выговорил Гельд наконец. – Он – Лейринг, и этим многое сказано. Я хорошо знал и его сестру Борглинду, и его тетку Даллу, вдову последнего настоящего конунга квиттов. Они своенравны и упрямы, они всегда поступают так, как сами считают нужным, и никакими доводами их не свернешь с пути. Правда, Хагир похож на умного человека, и возможно, и без чужих советов путь выберет правильный. Я надеюсь. Потому что иначе у него хватит сил натворить бед.

– Но ведь в нынешнем деле он прав? – требовательно спросила Хлейна. – Да, я понимаю, тебе обидно, что он тебя ограбил и убил у тебя семерых, но если взглянуть вообще…

– Вообще я на серебре поклялся, что я на него не держу обиды! – напомнил Гельд. – У него были все основания так действовать, а значит, по-своему он прав. Если уж его вождь попал в плен, он должен помочь собрать выкуп. Его обязывает клятва верности… хотя я, по правде сказать, удивлен, что последний из Лейрингов принес такую клятву какому-то Стормунду Ершистому. Но у него могут быть свои причины. А добывая выкуп, он вел себя настолько благородно, насколько это возможно. Они не убили ни одного человека без необходимости. И он же не знал, что я – родич его сестры.

– Нужно ему помочь, – заявила Хлейна с уверенным упорством балованной девочки, привыкшей, что старшие спешат исполнить все ее желания. Дескать, я так хочу и это должно быть сделано. А как – это вы решайте, на то вы взрослые и умные.

– Наше родство не столь близко, чтобы я подарил ему десять марок серебра, – непреклонно ответил Гельд. – Такого расточительства моя жена, если бы она у меня была, никак бы не одобрила, и ради нее я не могу на это пойти. Ведь когда-нибудь она у меня будет?

– Но что же делать? – обиженно спросила Хлейна.

– А это ты спроси не у меня, а у Фримода ярла. Улыбнись ему, и ради тебя он пойдет на край света. И даже поможет освободить Стормунда Ершистого безо всякого выкупа. Помнишь, он возмущался, что конунг граннов не уймет своего разбойника?

Хлейна немного подумала, потом медленно подняла взгляд на Гельда и улыбнулась. Луна бросала в ее глаза такие таинственные, завораживающие отблески, что Гельд загляделся и даже забыл, о чем они говорят. Из темноты ночи ее глаза светились, вобрав в себя лунный свет, и вся ее смутная в темноте фигура благодаря этим сияющим глазам казалась нечеловеческой, загадочной, манящей и волнующей.

Она встала, но Гельд поймал ее за руку.

– И еще один совет я хочу тебе дать, – тихо добавил он. – Не пообещай больше, чем сможешь исполнить. Прекрасные девы имеют такую недобрую склонность, а доблестным героям это обходиться больнее, чем они показывают. Запомни, пожалуйста.

Хлейна молчала, и ее огромные в полутьме зрачки мягко «дышали», словно вбирая в себя мудрость земли и излучая свет небес. Потом она наклонилась, поцеловала Гельда и ушла в дом. Он остался сидеть на бревне, глядя на дверь, за которой она скрылась. Она совсем выросла, девочка, которой он в таком множестве рассказывал «лживые саги» о троллях и великанах, дарил подарки и которую любил, пожалуй, больше, чем саму фру Гейрхильду. Но вот она выросла и из девочки стала женщиной. Может быть, она затевает опасное дело, а он ее поощряет, вместо того чтобы отговаривать. А впрочем… отговоришь ее! Хлейна – мягкая, как шелк, нежная, как хвостик беличьей шкурки. Но где-то в глубине ее существа прячется твердость кремня и упорство воды, которая через любой завал рано или поздно промоет себе путь. Если она чего-то захотела, если она сделала выбор, остановить ее так же невозможно, как загнать воду родника назад под землю.

Усадьба Роща Бальдра получила свое название не случайно: на вершине пологого холма, где на обращенном к морю склоне стояла усадьба, шумела на утреннем ветру березовая роща, посвященная богу весеннего пробуждения. Роща была самым высоким и самым светлым местом в округе; перед ней приносились жертвы на Середину Зимы и взвивались до самого неба костры на Середину Лета, в ней шумели весной «кукушкины гулянья» молодежи, а осенью именно здесь колдунья с воплями и рыданием провожала в Хель умершего Бальдра. Ни единой веточки нельзя было сломить с деревьев, посвященных богу весны, и даже преступник мог найти здесь защиту. Над вершиной холма почти всегда дул ветер, и оттого священная роща от весны до осени шептала, шелестела, посвистывала, давая знать, что он здесь, добрый и светлый бог, миротворец, умножающий жизнь.

Солнце только вставало, низину у подножия холма заполнил белый туман. Воздух холодел, намекая на скорую осень. Круглые, часто плетенные сети паутины, висевшие меж высокими пожелтевшими стеблями травы, были тесно унизаны беловатыми каплями росы и оттого бросались в глаза. Хлейна старательно обходила их, чтобы не потревожить жемчужные сети – как брызнет на тебя, так узнаешь, до чего холодная эта красота! От прикосновения влажной капли по коже мгновенно пробегала дрожь, и Хлейна прятала руки под темный плащ из плотной шерсти. На ходу под плащом мелькало что-то яркое, праздничное, и оттого сама девушка казалась каким-то особенным живым цветком или ягодой, притаившейся под увядшим листком.

Хлейна поднималась к роще Бальдра, вглядываясь в полутьму между белых стволов. Она искала Фримода ярла, чтобы поговорить с ним пораньше и чтобы потом он мог сразу объявить свое решение матери. Но зевающий Стюрвиг Бородач, которого она встретила в кухне, сказал ей, что Фримод ярл уже ушел из спального покоя. В гриднице и во дворе его не оказалось, но Хлейна знала, где его искать.

Что ей за дело, собственно, до каких-то квиттов, до какого-то Стормунда Ершистого, который так глупо ввязался в драку с известным морским конунгом Вебрандом, сыном настоящего оборотня? Да никакого дела! Но Хлейна знала, что придумывать обоснования своей просьбе ей не придется. У Фримода ярла в жизни две страсти: славные подвиги и красивые женщины. Сразиться с морским конунгом – достойный подвиг, особенно когда совершается не ради собственной пользы, а из великодушного желания помочь другу. А если это предложит ему она, которую, как Хлейна знала, Фримод ярл предпочитает всем прочим женщинам, то он никак не сможет отказаться.

А потом, когда все будет улажено, она сама подойдет к Хагиру и скажет: «У меня есть добрые вести насчет вашего дела. Все может сложиться так, что твой вожак будет освобожден безо всякого выкупа». И он недоверчиво посмотрит на нее, не понимая, что это значит. А она скажет… Ах, скорее! Вдруг он тоже проснется рано? Хлейне было жаль упустить хоть мгновение, которое она могла бы провести с Хагиром, и она ускоряла шаг. При этом она совсем не беспокоилась, а понравится ли фру Гейрхильде ее дружба с квиттинским гостем. Внешне Хлейна оставалась послушной дочерью, но внутреннюю власть над ней фру Гейрхильда утратила давно – она удивилась бы, если бы узнала, как давно! Уговор с загадочным отцом тоже не тревожил Хлейну – может быть, его уже нет в живых и вторая застежка никогда не вернется к первой. Хлейна не хотела признавать, что на нее имеют права какие-то таинственные люди, которые за двадцать лет ни разу не напомнили о себе. Однажды всякий переступает черту, за которой хозяин своей судьбы – только он сам.

На середине склона Хлейна вдруг споткнулась. Взмахнув руками и с трудом удержав равновесие, она стремглав кинулась вперед: какая-то сила толкнула ее прочь с этого места. Пробежав несколько шагов, Хлейна обернулась, зябко прижав руки к груди и ощущая тревожную дрожь. Ничего особенного, простой кусок тропы, крупный песок и пестрая галька, две тонкие березки у самой обочины… Земля усыпана желтыми листьями, похожими на круглые позолоченные застежки… Сколько людей здесь ходит… но именно здесь она спотыкалась и раньше. Как будто тут протянута невидимая веревка. Но почему так холодно? Дурное место! Хлейна плотнее запахнула плащ и пошла быстрее. Она еле бредет, замечтавшись, а Фримод тем временем уйдет от жертвенника и хороший случай для беседы будет упущен.

На опушке, обращенной к усадьбе, высился украшенный резьбой идол Бальдра, перед которым жители округи приносили жертвы. Жертвенник перед идолом Фрейи, сложенный из белых полупрозрачных камней, был сооружен по воле Фримода ярла. Именно богиню Фрейю, Всадницу Кошек, дарящую плодородие, процветание и любовь, Фримод ярл наиболее почитал и ее отраженный образ видел в глазах каждой молодой женщины, даже не очень красивой лицом. Зимой он приказывал расчищать его от снега и зажигал огонь, чтобы осветить путь богини, с осени до весны в слезах ищущей своего мужа. И часто в любое время года Фримод ярл начинал свой день, встречая рассвет возле ее белого жертвенника.

Сейчас он сидел на земле перед жертвенником, глядя, как пучок колосьев медленно тлеет, пуская в небо тонкий столбик дыма. Вокруг становилось все светлее, солнце вставало. Следя за столбиком дыма, Фримод ярл поднял голову…

Меж стволов священной рощи возникла женская фигура. Девушка в белой рубахе, красном платье и с золотыми цепями на груди казалась видением, небесной девой, сотканной из красок рассвета и белизны облаков, ожившей мечтой, вышедшей прямо из мыслей самого Фримода ярла, и он потряс головой, поморгал, стараясь отогнать наваждение. Прекрасное виденье засмеялось, и Фримод вскочил на ноги.

– Хлейна! – изумленно воскликнул он. – Это ты?

– Это не я! – гордо и притом лукаво заявила девушка. – Это норна, вестница твоей судьбы, о доблестный и славный герой! Ты столь усердно возжигал огонь в честь прекрасной Фрейи, что она обратила на тебя свою милость и послала меня возвестить тебе о твоих будущих подвигах!

– Да? – Фримод ярл подошел поближе, радостно улыбаясь. Слова о милости Фрейи, тронутой его поклонением, он понял в определенном смысле, который был ясно написан на его лице. – И о чем же ты хочешь мне поведать в сей рассветный час, о норна?

– Я хочу указать тебе путь к новым победам и к славе! – торжественно провозгласила Хлейна и даже подняла руку, подражая валькирии с рисунка на одном из поминальных камней у ворот усадьбы.

Теперь она не улыбалась, ее глаза казались огромными, и под их загадочным, значительным взглядом несколько игривое настроение Фримода ярла вдруг сменилось трепетом и благоговением. Мелькнула даже мысль, уж не сама ли это Фрейя явилась к нему под видом Хлейны… Да нет, она всегда была с причудами. Хлейна выросла у него на глазах, Фримод ярл привык к ней и даже к мысли, что мать вырастила для него невесту, он знал все ее платья, украшения, которые сам же дарил после удачных походов, знал все ее привычки, вкусы и привязанности, но притом смутно чувствовал, что под этим, внешним, в ней есть еще какое-то скрытое внутреннее содержание, которого он, неплохо на свой лад знавший женщин, в Хлейне никак не мог понять. Иной раз он ласково смеялся над ее чудачествами, но иной раз, вот как сейчас, попадал в плен обаятельной загадки, всерьез играл с ней в ее странные игры и против воли верил, что перед ним стоит норна, надевшая облик Хлейны, как платье. Это было то самое внутреннее, которого он никак не мог разглядеть, и перед ним он терялся, как перед чем-то непостижимым для его прямого и трезвого образа мыслей.

– Гостям в твоем доме нужна твоя смелость, крепость духа и острота меча, – продолжала Хлейна. – Помоги им вернуть из плена их вожака. Сделай это, и подвиг прославит твое имя на весь Морской Путь.

– Ты желаешь этого? – уточнил Фримод.

– Да, я желаю. – Богиня с гордым достоинством кивнула, а в глазах ее промелькнула улыбка. – Я желаю, чтобы Стормунд Ершистый получил свободу без выкупа. Позор – платить выкуп такому негодяю, как Вебранд Серый Зуб, и позор позволить сделать это людям, нашедшим дружбу и гостеприимство в твоем доме. Пора положить конец его бесчинствам, и тот, кто сделает это, прославит себя и свой род навеки. Торопись, Фримод ярл! – лукаво предостерегла норна, и в ее улыбке уже виделась вернувшаяся Хлейна. – Как бы какой-нибудь иной герой не опередил тебя и не отнял славный подвиг!

– Никогда! – пылко заверил Фримод ярл, как будто стоял перед самой богиней. – Я привезу тебе его голову!

– Ой, нет! – Хлейна отскочила и в ужасе замахала руками. – Какая гадость!

Теперь норна окончательно стала прежней Хлейной, и Фримод рассмеялся, глядя на нее с умилением и восторгом. Каждый раз, после того как она удивит его какой-нибудь выдумкой, он чувствовал к ней еще более горячую любовь.

– А что я получу в награду за подвиг? – с намеком спросил он и придвинулся к ней ближе.

Хлейна отодвинулась и прижалась спиной к толстой березе.

– А разве доблесть требует еще награды в придачу? – лукаво ответила она, но в голосе ее слышался намек, что какая-то награда все же будет. – Разве она не награда сама по себе? Мужчина ведь совершает подвиги ради подвигов, верно?

– Верно. – Принимая в расчет этот скрытый намек, Фримод снова придвинулся и хотел взять ее за руку, но Хлейна отстранилась и передвинулась дальше за березу. Так ускользает собственная тень, сколько не стремись и не пытайся с ней сравняться. Фримод тянулся за девушкой, как привязанный, но поневоле должен был соблюдать сдержанность: в священной роще даже ничтожное принуждение будет оскорбление самим богам. – Мужчины совершают подвиги ради подвигов. Но мне сдается, я совершил уже достаточно всяких подвигов, чтобы даже самая разборчивая девушка посчитала меня достойным женихом. Я верно говорю?

Хлейна значительно кивнула, и в ее глазах явственно светился восторг. Но причина его была не та, что думал собеседник: она радовалась, что Фримод задает опасные вопросы так обтекаемо и она может соглашаться, ничего при этом не обещая.

– Любая женщина будет гордиться таким мужем! – подтвердила она, отведя глаза.

Фримод ярл мог думать, что она смущена, а Хлейна прятала глаза и с ними то удивительное обстоятельство, что сама-то она исключена из числа этих «любых» женщин. Фримод ярл, предмет пылких вздохов всех женщин округи, казался ей скучен. Да, он знатен, доблестен, красив и не глуп, нрав его открыт, весел и дружелюбен, и со своей первой женой он обращался хорошо, громко восхвалял ее достоинства на всех пирах и заваливал ее подарками, и был сокрушен, когда она, бедняжка, умерла родами. Хлейне тогда сравнялось всего шестнадцать, но она быстро поняла, что именно ею-то славный ярл и задумал когда-нибудь в будущем возместить свою потерю. Она гордилась, вернее, тщеславилась этой победой, давшейся без труда, но о свадьбе как о естественном следствии подобной победы никогда не думала. Видеть многочисленные знаки пылкой любви со стороны Фримода ярла ей было забавно, но не радостно – разница гораздо больше, чем кажется на первый взгляд. Фримод ярл весь на поверхности со всеми своими желаниями, мыслями и мечтами. Он не дразнил ее любопытства, не будил воображения. В него не будешь вглядываться, гадая, какие порывы и желания таятся в глубине его души…

В памяти Хлейны мелькнули синие глаза, изломленные черные брови, худощавое лицо, за которым угадывается внутренняя сосредоточенность на цели размером во всю жизнь. И ей нестерпимо захотелось снова к нему, к Хагиру сыну Халькеля, как будто рядом с ним было ее единственное настоящее место, а в других она не могла жить и дышать.

– Так значит, нам ничто не мешает справить свадьбу? – оживленно, с уверенной радостью воскликнул Фримод, так быстро перейдя от общего к частному, что Хлейна вздрогнула.

Ах, как некстати! Что-то ответить… Чтобы не оттолкнуть его и не охладить жажду подвига, но и не солгать. Гельд вчера сказал ей: не обещай больше, чем можешь исполнить. Это предупреждение запомнилось ей, и она не хотела его нарушить и ради Гельда, и ради того чувства, которое привело ее сюда. Если она хочет, чтобы Фрейя помогла ее любви, она не должна вызывать гнев богини, обманывая любовь другого.

– Думается мне… – Хлейна повернулась лицом к березе и принялась водить пальцем по влажной от росы белой коре, гладкой, как щечка ребенка. Морщинки на кончиках пальцев от этого становились белыми, как будто палец побывал в муке. – Думается мне, что без согласия твоей матери мое согласие не много будет стоить.

– Я… пробовал говорить с ней, – сознался Фримод ярл. Воспоминание о препятствии охладило его радость и даже несколько смутило. Он не раз пробовал намекать матери на свое желание жениться на Хлейне, но фру Гейрхильда упрямо не желала понимать намеков, приводя сына в огорчение и даже в недоумение. С какой стати собственная мать противится такому хорошему делу? – Было бы лучше, если бы ты поговорила сама. Она ни в чем тебе не отказывает.

– Отказывает, – поправила Хлейна. – Она не хочет сказать мне, кто я такая. Она даже Гельду запретила говорить мне об этом. И похоже, все упирается в мое рождение.

– Мне все равно. – Фримод мотнул головой. Первая жена оставила ему сына и наследника безусловно благородной крови, которому сейчас уже исполнилось пять лет, и в дальнейшем он мог распоряжаться собой, ни на кого не оглядываясь. – Если ты сама захочешь…

– Ты ослушаешься матери? – Хлейна глянула на него, подняв брови, отчасти задорно, отчасти недоверчиво. Мысль об этом ее позабавила, но большого доверия не вызвала. – Я не хотела бы стать причиной вашей ссоры. Но чем больше ты прославишься, тем меньше права у нее будет мешать тому, чего ты хочешь…

– Хлейна! – Обрадованный Фримод протянул к ней руки и хотел обнять, но она снова отступила назад, мягко, как кошка, и ее большие глаза насмешливо предостерегали: не забывайся, все еще впереди!

– Хлейна! – В знак покорности Фримод сжал руки за спиной, но его оживленное лицо и радостно блестящие глаза отражали уверенность в будущем и скором счастье. – Скажи мне только: ты этого хочешь? Скажи мне, и я все сделаю ради тебя! И ни оборотни, ни мать мне не помешают! Я не мальчик! Скажи мне только: ты этого хочешь?

– Я хочу… – Хлейна прислонилась лбом к коре березы и закрыла глаза, словно советуясь с деревом.

Нет советчика лучше чистой белой березы. В ней – свет, проясняющий мысли и желания смущенной души. Она поможет понять, чего ты хочешь, и даст сил для нового дела, но… Намерения твои должны быть чисты и честны. Оставь все то, что изжило себя, и она укажет тебе новый путь. Внутренний свет…

Прижимаясь лбом к гладкому кусочку коры между черными глазками, вдыхая тонкий, жестковатый запах березы, Хлейна всматривалась в глубины своей души, и оттуда на нее смотрело лицо Хагира – такое ясное и четкое, как будто он стоял перед ней и глядел на нее, как вчера на пиру – с недоверчивым восторгом. И в душе ее стало так тепло, такое горячее, живое счастье затопило грудь, что Хлейна крепко обняла березу обеими руками, как лучшего друга, как залог будущего счастья.

– Я слышу… я чувствую… дыхание любви, – не открывая глаз, прошептала она, и Фримод вытянул шею, стараясь разобрать ее слова. Но она обращалась не к Фримоду, а к самой Фрейе, что смотрела на нее из небесных палат. – Я хочу, чтобы моя любовь изменила мою жизнь, оживила меня и принесла нам счастье – мне и тому, кого я люблю… И я ничего не побоюсь, ничего не пожалею ради моей любви.

Сказав это, Хлейна оторвалась от березы, шагнула прочь и вдруг побежала со всех ног в глубину березняка. Она сказала правду, правду о себе, и если кто-то не так ее понял, то сам виноват! Ей хотелось побыть наедине с землей, с ветром, с шепчущими деревьями. Грудь Хлейны была полна могучего, свежего, прохладного ветра, ее переполняла сила, от которой хотелось бежать и бежать, едва касаясь ногами высокой травы; березы вставали на ее пути, но она пробегала мимо, а они, бессильные догнать, тянули руки-крылья ей вслед. Она летела через священную рощу, не боясь помять траву и задеть ветки: разве могут боги рассердиться на нее сейчас, когда в ней – дух самих богов, Бальдра и Фрейи? Она бежала, не помня себя, как будто только бег был ее естественным состоянием, ее несла волна нечеловеческой мощи, сходной с мощью ветра: мягкой, неуловимой, но проникающей в малую щелочку. Она ощущала родство со всем тем, что живет лишь в движении – облаками в небе, морскими волнами, ручьями, бегущими к морю, соком под древесной корой…

Она хотела убежать от невольного обмана, и он ее не догнал; она забыла и Фримода ярла, и Гейрхильду, и Гельда, и даже Хагира. Она не помнила рода человеческого, она была как та ольха, из которой богам еще только предстоит сделать первую женщину. Нет, она – тот дух, который Одину, Локи и Хёниру только предстоит поймать и вдохнуть в древесное тело, что бессильно лежит на морском песке, и тогда дерево станет женщиной, первой на земле женщиной, земным подобием Фрейи, способной любить и быть любимой…[12]

Добежав до самой опушки, Хлейна резко остановилась, будто дальше ей не было дороги. Так морская волна замирает, докатившись до берега… Хлейна обняла последнюю березу, замерла и вдруг разрыдалась. Сердце безумно билось, как птица, что вольно летела и внезапно оказалась в сетях. Она чувствовала себя обессиленной и не могла сделать больше ни шагу, не могла даже стоять, не опираясь о дерево. Дух священной рощи оставил ее, она снова ощутила себя человеком, привязанным к земле и ко множеству земных обстоятельств. Ощущение этой тяжести, несвободы наполнило ее отчаянием, и Хлейна плакала, как от великого горя, даже не помня сейчас, что именно на земле мешает ей быть счастливой.

Но что-то в ней изменилось; наряду с чувством трудности земного существования Хлейна ощутила и другое: судьба ее меняется, все станет не так, как было. Старое уходит, и белые березы дадут ей сил для нового… Какие-то глыбы земного бытия сдвигались прямо у нее над головой, прямо в этом прозрачном воздухе, под ясным небом ранней, едва пробудившейся осени. Ее сумасшедший бег через священную рощу оторвал ее от привычного, и душа Хлейны трепетала, желая новой дороги и боясь ее, как может желать и бояться только человек, привязанный к привычному и притом вечно жаждущий нового.

Когда Фримод ярл объявил матери о своем решении отправиться в поход на «этого мерзавца Вебранда», фру Гейрхильда, против всех ожиданий, не стала спорить. Она лишь посмотрела на сына долгим взглядом, потом сказала:

– Увидим, много ли людей захочет с тобой идти. Этот Вебранд – опасный человек. Знаешь поговорку: пример одного – другим наука?

– Не к лицу тебе, мать, бояться, что я уступлю какому-то оборотню! – бодро усмехнулся Фримод ярл. Он понял намек на печальную участь Стормунда, который тоже очень хотел встретиться с Вебрандом, но для себя ничего подобного не ожидал. – Кроме отца-волка ему нечем похвалиться, а я ведь веду свой род от конунгов! Многие люди в Морском Пути могут подтвердить, что моя удача пересиливает удачу моих врагов! И впредь будет так! Ха! – Он рассмеялся, вспомнив один из своих прежних походов. – После того как тот бьяррский бог гнался за мной по лесу и рушил по пути все деревья, каким-то полуоборотнем меня не напугаешь! Вот увидишь, это дело нам прибавит чести, а Вебранда навсегда лишит зубов! Это будет славная песня! А людей мы наберем. И задолго до Середины Зимы этот тролль дождется гостей, которые ему совсем не понравятся!

– В другой раз не будет приглашать к себе гостей против их воли! – крикнул Гьяллар сын Торвида.

Фримод ярл обещал подарить ему новый шлем взамен возвращенного Гельду, и Гьяллар снова чувствовал себя героем в блеске славы. Как счастлив тот, кому мало надо!

Гейрхильда промолчала.

– Будет очень хорошо, если твой сын поможет Хагиру и будет с ним в дружбе! – вполголоса убеждал ее Гельд, благоразумно не открывая, что сам и был источником этого опасного замысла. – Хагир сын Халькеля – почти последний из Лейрингов. Из мужчин, кроме него, остался только Свейн сын Свейна, но ему всего семнадцать лет. И он на целое поколение младше, потому что его отец, Свейн Шелковый, был троюродным братом Хагира и двоюродным племянником Халькеля Бычьего Глаза… Ну, ладно, тебе это ни к чему! – Гельд спохватился, сообразив, что фру Гейрхильду не занимают подробности родословной Лейрингов. – Я хочу сказать, что надо же уметь смотреть вперед. Если твой сын не слишком наделен этим умением, то доблесть ведет его по той же дороге, которую выбрал бы и разум. На Квиттинге очень недовольны фьялльскими грабежами. Может случиться и так, что квитты поднимутся против Торбранда конунга. И Хагир уж наверное окажется не в последних рядах. Он может когда-нибудь стать даже новым конунгом квиттов. И знатности, и доблести ему для этого хватит. И он будет в немалом долгу перед Фримодом ярлом. Чем бы дело ни кончилось, вам оно только прибавит славы и уважения.

– А до тех пор, пока Хагир будет биться за звание конунга, мой сын будет в опасности! – хмурясь, отвечала Гейрхильда. – Да и Вебранд не так прост, как они думают. Ты знаешь, как я не хотела, чтобы мой сын встретился с ним…

– Он будет не один, – напомнил Гельд. – Хагир – не просто еще один человек, это еще одна удача. У полуоборотня не хватит удачи одолеть их двоих. Может быть, судьба помогает тебе избавиться от тревоги: это тот самый случай, которого ты ждала. Морской Путь будет навсегда избавлен от Вебранда.

– Удача! – ворчала Гейрхильда. – Я еще не знаю, что за удача у этого Хагира. Пока ему не очень-то везло – потерять вожака…

– А чтобы тебе было спокойнее, я пойду с ними сам! – объявил Гельд. – Все-таки Хагир – мой родич, да и твой сын мне не чужой. Если не удаче Хагира, то уж моему опыту и благоразумию ты веришь. И можешь быть спокойна, я не дам молодым героям натворить глупостей. Очень удобно удерживать других от ошибок, которые когда-то совершил сам. Точно знаешь, о чем ведешь речь, а это делает честь всякому советчику.

Гельд ободряюще улыбнулся, но Гейрхильда ответила тревожно-укоряющим взглядом. Она была огорчена и раздосадована. Случилось именно то, чего она много лет старалась избежать. Появление квиттов и горячая дружба, которой к ним проникся Фримод ярл, очень напоминали знак судьбы. Много лет фру Гейрхильда старалась предотвратить встречу своего сына с Вебрандом, но сейчас оказалась бессильна. Она не могла запретить этот поход: ее сын давным-давно взрослый, и не может она подрывать уважение к нему в округе! Должно быть, пришел срок. Для всего когда-то приходит срок. А спорить с судьбой глупо и опасно.

– Ну, что ж! Идите! – сказала она наконец и медленным, пристальным взглядом обвела всех: Фримода, Хагира, Гельда, даже Гьяллара. Потом она посмотрела на Хлейну, замершую в ожидании ее приговора, снова метнула горячий взгляд на Фримода и с неожиданной страстью выкрикнула: – Идите! И убейте его, если сможете!

Фримод ярл оказался прав в своих радостных ожиданиях: его воинская удача славилась, и в округе нашлось довольно много людей, пожелавших пойти с ним в новый поход. Через несколько дней привели «Кабана», которого Гельд оставлял в северной усадьбе Гейрхильды хозяйки. Фримод ярл приказал готовить к плаванию своего «Дракона», двадцатишестивесельный дреки, способный поднять больше сотни человек. Гельд считал, что «Дракона» с сотенной дружиной будет многовато, но выйти в море на более скромном корабле было бы ниже достоинства ярла. «Да и как знать, какое войско у этого мерзавца дома! – предостерегала Гейрхильда. – Может, к нему соберется вся округа, и ради вашего Стормунда придется устроить побоище не хуже Битвы Конунгов!» Но несмотря на эти опасения, решили идти только тремя кораблями, «чтобы не смешить людей, собравшись таким войском на одного-единственного оборотня», как говорил Фримод ярл. К дружинам «Кабана» и «Волка» Фримод ярл добавил человек по пятнадцать-двадцать, так что и Хагир, и Гельд больше не испытывали недостатка в гребцах.

– Полуоборотень награбил по морям столько сокровищ, что там найдется чем вознаградить всех! – уверял Фримод ярл Хагира, который беспокоился, чем он расплатится со своей новой дружиной. – Вот увидишь: по сравнению с ним сам Фафнир покажется бедняком!

В день осеннего равноденствия Фримод ярл объявил жертвоприношение перед походом. Для этого сам он дал бычка, и фру Гейрхильда приказала привезти бычка из стада своей усадьбы; Гельд и Хагир как уступающие хозяевам по положению приносили жертвы поменьше, ограничившись черными барашками.

К жертвоприношению собрался народ со всей округи, вся прибрежная низина под холмом Бальдра кипела народом. Везде развевались яркие плащи, блестели на солнце и звенели серебряные гривны, обручья, цепи. Женщины хвалились друг перед другом украшениями и цветными платьями, мужчины снарядились своим лучшим оружием. Фру Гейрхильда покрыла голову платком, который был почти сплошь заткан золотом, а Хлейна надела ярко-красное платье с золотой тесьмой. Счастливая, улыбающаяся, сияющая роскошью наряда и золотых украшений, она сама казалась богиней, и повсюду, где она проходила, ее провожали восхищенные взгляды.

Бьярта среди этого великолепия казалась серой вороной, но уязвленному самолюбию не нашлось места в ее душе. Она даже не замечала пышных нарядов собравшихся, и напрасно Хлейна ждала от нее похвал своему платью. Похвалил его только Гельд, а Бьярте было не до того: все ее мысли сосредоточились на судьбе мужа. Сейчас, сейчас боги благословят оружие воинов, которые освободят его! Самой ей в этот раз предстояло ждать в Роще Бальдра: она всей душой желала участвовать в походе, но Хагир намекнул, что ее участие принесло не очень-то много удачи, и Бьярта смирилась. Ради свободы Стормунда она готова была принести эту жертву: ждать, терпеть, терзаться, лишь бы все сложилось благополучно! Осталось немного – уже завтра они отправятся в путь, и дней через десять судьба Стормунда, а значит, и ее судьба будет решена! О боги Асгарда! Еще только шагая вместе с хозяйками к вершине холма, Бьярта смотрела вверх, где тянулся к небу легкий дымок над жертвенником, и лицо ее горело таким напряженным волнением, что Хлейна посматривала на нее со смешанным чувством недоумения и уважения. Жертвенный огонь ярко пылал в сердце Бьярты, и никакие бычки и бараны не могли превзойти этой жертвы. Каким же великим героем должен быть ее муж, внушивший этой умной твердой женщине такую жертвенную преданность?

Задумавшись, Хлейна не заметила, как снова подошла к двум березкам, отмечавшим «заколдованное место». Но колдовство само напомнило о себе: невидимая рука вдруг зацепила Хлейну за ногу и так рванула, что она вскрикнула и вцепилась в локоть Гельда, шедшего рядом, почти повисла на нем, чтобы не упасть.

Гельд подхватил ее и помог удержаться на ногах.

– Гляди, куда идешь… – с насмешкой начал он, подумав, что она засмотрелась на Хагира, но заметил, что лицо Хлейны бледно и испуганно, и перестал улыбаться. – Тебя не укусили? – тревожно спросил он и метнул взгляд на дорогу позади нее. – Ты ушиблась?

Ход толпы замедлился, люди теснились вокруг них.

– Ты ничего здесь не чувствуешь? – Все еще держась для верности за локоть Гельда, Хлейна кивнула назад, на клочок каменистой дороги. Все шедшие следом глядели себе под ноги, высматривая опасный камень или кочку.

– Нет. – Гельд был озадачен. – Что здесь можно чувствовать?

– Не знаю. – Хлейна неуверенно повела плечом, опасаясь, как бы ее не посчитали дурочкой. – Я всегда здесь спотыкаюсь. В другой раз обойду мимо.

– Давай пропустим! – Гельд за руку отвел ее на обочину тропы.

Мимо них несли оружие вождей, в том числе и меч самого Гельда, которое полагалось возложить на жертвенник. Пропустив старых воинов, Гельд дальше вел Хлейну за руку, и больше она не спотыкалась.

Два бычка и два барана уже были приведены к жертвеннику, на камнях лежал бронзовый жертвенный нож, казавшийся очень старым, неуклюжим рядом с блестящими копьями и мечами. Фримод ярл решил подарить Хагиру в знак своей дружбы копье и щит, и Хлейна с удовольствием посматривала на заготовленные подарки. Щит был красным, с серебряными накладками, где на круглых бляшках мастер-чеканщик изобразил сагу о подвигах Тора в Утгарде, а копье то самое, что украшало гридницу и привлекло внимание Хагира в первый день, когда он попал в усадьбу, – с резным древком из остролиста и рунами «тюр» на втулке наконечника. Фримод ярд толком не помнил, откуда оно взялось – вроде бы еще отец, доблестный и вечнопамятный Стридмод ярл, где-то его раздобыл, – но рассудил, что Хагиру приятно будет иметь оружие, изготовленное на его родине. «Они с копьем соплеменники! – говорил об этом Гельд. – Посмотри, оба они не слишком бросаются в глаза, но по прочности и остроте поспорят с кем угодно!»

Фримод ярл вышел на свободное пространство перед полукругом идолов и взял с жертвенника нож.

– Я, Фримод сын Стридмода, ярл Северного Квартинга, посвящаю эту жертву богам! – громко провозгласил он, и его голос растекся над притихшей толпой, почти достигнув подножия холма. Статный, нарядный, уверенный, он и сам казался сродни Светлым Асам. – Я посвящаю жертву Одину, Отцу Побед, и прошу у него победы для моего оружия! Я посвящаю жертву Тюру, Отважному Асу, и прошу его наполнить мое сердце мужеством! Я посвящаю жертву Тору, Врагу Великанов, и прошу его сберечь наши корабли на море! Я посвящаю жертву Ньёрду и прошу его усмирить противные ветры и послать попутный! Примите нашу жертву, Могучие и Светлые Асы, и подайте нам блага, которые вечно исходят от вас!

Фримод ярл перерезал горло бычку, и фру Гейрхильда подошла к нему с большой серебряной чашей, чтобы собрать жертвенную кровь. Этой кровью, макая в нее небольшой пучок можжевеловых веток, она окропила оружие, лежащее на жертвеннике, потом поставила чашу на край и подозвала к себе сына.

– От имени Одина я даю тебе оружие, Фримод сын Стридмода, и пусть с ним Тюр даст тебе крепости сердца, Тор – силы и мощи, Хеймдалль – бдительности! – сказала она, протягивая сыну меч, и сама сейчас казалась величественной и грозной, как Фригг, мать богов. – И пусть оно будет как молния, что сокрушит и рассеет твоих врагов!

Толпа дико и ликующе кричала, прославляя богов и своего ярла. Вслед за Фримодом к Гейрхильде подошли Гельд и Хагир. Хлейна смотрела, как он принимает копье из рук Гейрхильды, и вздыхала про себя, как при виде дорогого желанного подарка, доставшегося другой. Она сама хотела сделать все это, сама хотела подать Хагиру копье и пожелать ему удачи. Ей не раз доверяли держать жертвенную чашу в дни прежних торжеств, и никто не говорил, что у нее не хватает удачливости. И сейчас, для этого дела, которое для нее важнее всех собственных, только она должна была просить богов за удачу Хагира. Но, едва она вчера заговорила об этом, фру Гейрхильда прервала ее. Она сама будет освящать оружие. Суровый вид хозяйки говорил, что спорить бесполезно. Внешне Хлейна смирилась, но ощущала горькое разочарование. Именно сейчас строгость приемной матери казалась особенно некстати.

К разочарованию примешивалось беспокойство: уж не заподозрила ли Гейрхильда чего-нибудь? Хлейна знала мать ярла как умную, наблюдательную и проницательную женщину, а не заметить того, что каждый вечер она садится рядом с Хагиром и подолгу с ним беседует, не мог разве что слепой. Так значит, Гейрхильде это не нравится? Но почему тогда она молчит? Почему не скажет вслух? Такая сдержанность для прямой и властной госпожи была необычной, и Хлейна терялась в догадках. И именно сейчас, в самом важном для нее деле, у нее не хватало смелости на прямой вопрос. Пусть уж все идет своим чередом. Пусть сначала Хагир покончит со своим врагом. А потом, когда они вернутся, все прояснится.

Но конца похода еще следовало дождаться. Оторвав взгляд от Хагира, Хлейна с мольбой и напряженным ожиданием смотрела на деревянные идолы, украшенные бронзовыми гривнами и забрызганные свежей кровью. «О боги Асгарда, могучие светлые асы! – молила она горячим порывом сердца, чувствуя, что сама душа ее летит к невидимым престолам священных властителей. – Сохраните его в походе, уберегите его на море и на суше, того, кто для меня прекраснее Бальдра, отважнее Тюра, желаннее Фрейра. Верните его мне невредимым, всемогущие боги. И ты, светлая Фрейя, сделай так, чтоб помыслы его бежали ко мне, как ручьи бегут к морю!»

И взгляд ее снова тянулся к Хагиру. Он держался спокойно, но глаза его блестели, черные брови подрагивали, а в лице отражалось напряженное внутреннее ожидание. Весь он был сосредоточен на своей далекой цели, он даже не смотрел на нее, но Хлейне хотелось плакать от горячего восторга и волнения. Никогда еще жизнь не казалась ей такой насыщенной, яркой и прекрасной.

Вожди и фру Гейрхильда двинулись со священного холма вниз, толпа повалила в долину. На побережье мать ярла окропила жертвенной кровью все три корабля, нарочно для этого вытащенные из сараев, их весла, снасти, паруса, всех людей в дружинах, окруживших корабли, их оружие. Здесь же, у подножия холма, разложили несколько больших костров. Всех гостей усадьба не могла вместить, жертвенных бычков и баранов жарили под открытым небом, из усадьбы тащили бочонки пива. Весь берег был оживлен и шумен.

Постепенно близился вечер. Округа веселилась: над берегом висел оживленный, праздничный шум. На площадке меж двух костров парни боролись, и сам Фримод ярл, взмокший и возбужденный, был там; у третьего костра пели круговые, передавая большой, старинный бронзовый кубок, а песня была еще старше бронзы. Люди переходили от костра к костру; кто-то держал полуобглоданную кость, где-то смеялась женщина, уворачиваясь от чьих-то слишком осмелевших рук.

А вечер выдался волшебный: солнце садилось за дальние горы, белая пелена облаков была залита расплавленным золотом, и оттого вся западная половина неба казалась сплошь золотой. Деревья, наполовину пожелтевшие, наполовину зеленые, ловили листвой отраженный свет небес, и оттого казалось, что каждое из них светится, как мягкий золотисто-желтый факел. Дул ветер, облака быстро тянулись по небу, и вверху перемежались золотые, лиловые, серые краски. Совсем далеко на востоке, куда закатные лучи еще не доставали, виднелись клочки светло-голубого, размытого, как весенняя вода, чистого неба.

Под деревьями уже сгущались сумерки, а вершины гор ярко золотились, и на земле кое-где лежали длинные полосы густого, как прозрачный мед, солнечного света. Дети, подростки, молодежь затеяли игру: с визгом бегали с одного луча на другой, а кто-то один пытался поймать бегущих в полосе тени. Хлейна бегала со всеми; ее переполняло легкое, восторженное, кипящее возбуждение. Казалось, только ступи в такую полосу – и сам станешь чистым, легким, сияющим, как солнечный альв, и уходящий луч возьмет тебя с собой на небо. Этот запоздалый, провалившийся на землю солнечный свет казался странным, почти ненастоящим, точно какой-то искусный мастер выковал его из тоненькой золотой пластины. Подумав так, Хлейна вдруг остыла и даже постыдилась поднятого шума: этим светом хотелось пользоваться осторожно, как драгоценной золотой чашей.

Она отошла в сторону, прижимая руки к груди и стараясь отдышаться. Чем дальше от солнца, тем меньше в небе делалось золотого и больше серого. Хлейна торопливо скользила взглядом по небу, стараясь поймать и запомнить как можно больше ускользающего великолепия. Закатное сияние гасло, расплавленное золото постепенно багровело, застывая. В нижней части неба уже чередовались багровые и фиолетовые полосы, как бывает зимой, но тут же над багровым начиналась размытая голубая полоса – как летом. Богиня Суль прощалась со Средним Миром перед приходом зимы, на краткий час показав все сокровища, которыми владеет. Завтра солнце тоже выйдет, но это будет уже не то…

Хлейна присела на каменной россыпи над самым морем, стараясь собраться с мыслями. Почему-то показалось, что за пивом, смехом, болтовней и беготней она упускает самое важное в этом священном празднике: еще немного, лишь только золотое сияние неба совсем исчезнет, и будет поздно, непоправимо поздно…

Острые осколки камня заскрипели под чьими-то ногами у нее за спиной. И сердце снова забилось часто-часто: не оборачиваясь, она угадала того, о ком только и думала все эти дни. Она сама не знала, как отличает его от других. Даже беглым взглядом в густой толпе она находила его, а если его там не оказывалось, то в груди что-то обрывалось и воцарялась пустота; даже в сумерках она легко узнавала его среди неясных мужских фигур, и сумерки делались сладкими, полными прекрасного смысла. При его появлении мир менялся, становился ярче и богаче. Хлейна быстро обернулась.

Хагир медленно подходил к ней, будто не был уверен, что подходить стоит. Весь день ее ярко-красное платье и блеск золотых украшений бросались ему в глаза; он убеждал себя, что ему вовсе не нужно смотреть в ту сторону, старался сосредоточиться на предстоящем деле, и порой ему удавалось забыть о Хлейне. Но потом взгляд снова падал на нее, и он вздрагивал, как под ударом невидимой, мягкой, горячей молнии. «Два корабля, два корабля!» – как заклинание, твердил он в мыслях, чтобы не дать себе забыть о том, что составляло смысл его жизни. Но стоило увидеть ее, поймать ее беглый взгляд, полный совсем иного смысла, как и он сам, и его два корабля казались Хагиру дураками. Измучившись, он просто отворачивался от нее, как от досадного морока, и при этом не мог избавиться от острого, щемящего чувства потери. Что за наваждение! Она колдунья, колдунья!

Но призрачный золотой свет уходящего солнца и лета переменил все: и долина, и море, и люди, и деревья, и помыслы казались иными, как будто все это видится во сне и прежние обстоятельства не имеют значения. Хлейна сидела над морем, в своем красном платье похожая на багряный осиновый листок, упавший на беловатую россыпь острых камней. Не подойти к ней было невозможно: казалось, что она-то и есть самое главное, что она – сердце мира, богиня, своим присутствием оживляющая весь белый свет. И он пошел к ней, желая задать вопрос: «Что это? Что ты сделала со мной и чего от меня хочешь?»

В руке Хагир держал подаренное копье и на ходу слегка опирался древком о землю. Копье удивительно пришлось ему по руке и по росту, как будто для него и было заказано, и Хагир мгновенно привык к нему, точно не расставался с этим «посохом валькирии» уже много лет. Сейчас оно придавало ему уверенности: оружие не позволит забыть о долге.

При виде Хагира Хлейна поднялась и шагнула навстречу. Все в ней встрепенулось, ожило; как после долгой разлуки, она с новым чувством счастья рассматривала его лицо. Выступающие скулы, чуть впалые щеки и тяжелый, угловатый подбородок придавали его лицу вид чего-то сурового, жесткого, к чему нельзя подступиться ей с ее мягкими руками… Он – иной, ей нет места рядом с ним, она разобьется, как волна разбивается об утес… Но волна разбивается и возвращается снова, снова накатывается и заключает в мягкие ласковые объятия. И Хлейна, в первое мгновение оробев, уже снова радовалась встрече и от радости не находила, что бы такое сказать.

– Тебе нравится? – Она показала глазами на копье.

– Хорошая вещь. – Хагир кивнул. При этих простых словах он опомнился и снова увидел в ней не богиню, не колдунью и не морок, а просто воспитанницу хозяйки. – Я надеюсь, Фримод ярл найдет у Вебранда достаточно всякого добра, чтобы вознаградить себя за подарок и за помощь.

– Я хотела освящать оружие. – Хлейна осторожно коснулась древка, где засохли темные крапинки жертвенной крови, и ласково погладила. Хагира пробрала дрожь: казалось, что она гладит его руку, державшую копье. – Но Гейрхильда мне не позволила.

– Наверное, она думает, что такой красивой девушке не место там, где идет речь о битвах и смерти, – ответил Хагир.

Он испытывал странное чувство: ему и хотелось, чтобы именно Хлейна освятила его оружие и пожелала ему удачи, и притом казалось, что она не должна этого делать. Иначе эта таинственная связь между ними станет так сильна, что ему не выпутаться из этих сетей, мягких и несокрушимых, как сама цепь Глейпнир.

– Ты тоже так думаешь? Поэтому ты не берешь с собой Бьярту?

Хагир кивнул.

– Она хочет скорее свидеться с мужем… – Хлейна отвела глаза, и было ясно, что она думает вовсе не о Стормунде и его жене. – Она привязана к нему… – Хлейна помолчала. – Если бы я была привязана к кому-то так же сильно… я бы тоже пошла ради него на что угодно…

Ее голос снизился почти до шепота, заставляя напряженно вслушиваться, искать скрытый смысл, и от этого-то скрытого смысла, ясного, как день, у Хагира перехватывало дыхание.

Хлейна подняла руку немного повыше по древку копья и коснулась руки Хагира. Он молчал, и внутри него закручивался какой-то мучительный смерч: она почти открыто предлагает ему свою любовь, а он не может ее принять, не может, и от этого огромное счастье превращается в горе.

– Я должен сказать тебе… – с трудом выговорил Хагир. Он приходил в отчаяние от мысли, что сейчас оттолкнет ее от себя, но не мог иначе. – Я думаю… Не годится нам с тобой давать поводы к сплетням. О нас будут говорить…

– Ну и пусть говорят! – легко и даже с каким-то вызовом ответила Хлейна. – Почему мы не вправе быть вместе, если нам этого хочется? Ты достаточно знатен и доблестен, чтобы мне было не стыдно стоять рядом с тобой.

– Да, но… пойдут разговоры… – Хагир с мучением выталкивал одно слово за другим, отчаянно желая, чтобы она сама поняла, и притом догадываясь, что она не желает этого понимать. – Люди будут ждать, что я… что я должен буду посвататься к тебе, чтобы не пострадала твоя честь. А я…

Он не мог даже поднять глаза, и говорить это для него было что продираться через сплошные заросли колючего шиповника.

– А ты? – строго и требовательно спросила Хлейна. – У тебя есть невеста?

Хагир мельком глянул на нее и вздрогнул: он не знал, что ее мягкие и сияющие глаза могут быть такими страшными.

– Тебя кто-то ждет у вас там, дома? – настойчиво спросила она.

– Нет, нет! – Хагир поспешно покачал головой. – Если бы я искал себе невесту и думал когда-нибудь жениться, я не нашел бы лучше тебя. Не знаю, что сказала бы о таком женихе фру Гейрхильда… – Он попытался улыбнуться, но получилось не очень-то. – Но это, как видно, не мой удел. Я остался почти последним из моего рода. Всех Лейрингов перебили фьялли. Они и сейчас продолжают каждый год грабить Квиттинг, отбирают у квиттов последнее добро, увозят пленных и продают, захватывают в море наши корабли. Кто-то должен рассчитаться с ними за все это.

– За все – ты не сможешь! – Хлейна крепко сжала его руку. – Ты один не сможешь отомстить целому племени! Так не бывает!

– А я и не один. На Квиттинге и кроме меня есть мужчины. Я потому и живу у Стормунда Ершистого, что он каждое лето ходит в походы. С Вебрандом мы поссорились случайно. Мы ищем в море фьяллей. И до сих пор почти все встречи кончались так, как нам хотелось. Это не так много, но лучше сделать что-то, чем ничего. Мстить им – мой долг перед моим родом. И я не могу думать ни о чем другом, пока не исполню его до конца.

– Но конца никогда не будет! – убеждала Хлейна и не верила, что он с открытыми глазами собирается загубить свою жизнь. – Ты хочешь превратить свою жизнь в одну сплошную битву? Да разве это жизнь?

– А иначе она мне не нужна. – Хагир не мог смотреть ей в глаза, но и отступить от самого себя не мог. – За моей спиной слишком много мертвых, которые надеются только на меня. Их тени не дадут мне жить по-другому.

Хлейна молчала, не выпуская его руки, но не находя возражений. Сердце ее так больно щемило, что на глазах выступали слезы и даже вдохнуть удавалось с трудом. Хагир, драгоценнейший дар ее жизни, был так близок, потому что душа ее слилась с его душой, и так далек, потому что в своих мыслях он не давал ей места! Его заботы стали ей дороже всех собственных и потому понятны и оправданны; но они вели к отчуждению, которое убивало ее, и этого отчуждения Хлейна никак не могла принять. Противоречие мучило, разрывало ее, но у нее не находилось ни единой ясной мысли, ни единого слова, чтобы убедить его, а лишь мощный душевный порыв: я хочу быть с тобой!

Многоцветное сияние неба погасло, солнечные полосы исчезли с земли, будто солнце подобрало ноги. Наверху царила тьма, и только костры на широкой прибрежной полосе бурно пылали, бросая вверх целые облака мерцающих искр.

– Я всегда буду благодарен тебе за помощь, – помолчав, сказал Хагир. Он уже справился с собой, и его голос звучал почти так же ровно, как всегда, но даже эти благодарные слова ранили Хлейну, потому что и в них было это мучившее ее отчуждение. – Я знаю, это ты уговорила Фримода ярла помочь мне. Я желал бы, чтобы твоя жизнь сложилось счастливо.

«Моя жизнь не будет счастливой без тебя», – подумала Хлейна, отвергая эту благодарность с ее тайным жестоким смыслом. Ничего не сказав, она вдруг потянулась к нему и крепко обняла. «Ты мой, мой!» – твердило в ней могучее внутреннее чувство, и она прижималась щекой к его щеке, знать не желая ничего другого во всем мире.

Хагир обнял ее одной рукой, из другой не выпуская копья, отчаянно-сильно на мгновение прижал к себе, потом решительно отстранился и пошел прочь, куда-то в темноту.

Хлейна стояла, глядя ему вслед, и после тепла его объятий вечерний воздух показался нестерпимо холодным. Она прижала руки к груди, пытаясь подольше сохранить это летучее, нестойкое сокровище, которое было ей дороже всего золота Фафнира. Легкий скрип камней под его ногами удалялся, и Хлейна всем существом ощущала, как увеличивается пустое холодное пространство между ними. Она плакала от этой холодной пустоты и все же не могла смириться с мыслью, что так все и кончится.

«Долг перед родом! – хотела бы она сказать ему, если сейчас могла бы совладать со своим голосом. – Глупый! Твой первый долг перед родом – это чтобы род был продолжен! А все остальное – потом! Потом!»

Опустив руки, Хлейна посмотрела в темное небо. Она еще помнила, как оно горело переливами золотого, фиолетового, желтого, лилового, багрового и голубого цветов, такими чистыми и яркими, каких не бывает на земле. Небесные миры беспредельны, человеческий разум не постигает их. Постигает только душа, которая даже в глухую полночь умеет видеть грядущий рассвет. Где-то там, за спинами упоенных жертвой богов, стояла легкая фигура Фрейи. И Хлейна видела ее, как свое собственное небесное отражение. Образ богини придал ей сил: ведь и Фрейя каждую осень теряет своего любимого, всю зиму ищет его, обливаясь слезами печали, а весной находит, и весь земной мир расцветает от ее радости. И если уж она дала земной сестре часть своей любви, то с ней дала и часть своей удачи.

Пальцами стирая слезы со щек, Хлейна кивнула, глядя в небо: я вижу тебя, богиня-любовь, и в слезах прекрасная.

Глава 4

Через день после осеннего равноденствия три корабля ушли, держа путь на юг, к Драконьему фьорду. Без разговорчивого Фримода ярла и без большей части дружины усадьба Роща Бальдра казалась опустевшей, по вечерам в гриднице было довольно-таки тихо. Фру Гейрхильда никогда не любила болтовни, а теперь стала по-особенному молчалива и замкнута. Ей не давали покоя мысли о трудностях похода и об опасности встречи с полуоборотнем. Хлейна тоже ее беспокоила, хотя и осталась дома. Веселая и оживленная прежде, после ухода кораблей она сделалась молчаливой и печальной. Часто и подолгу она теперь гуляла одна над морем, сидела на мыске возле устья фьорда, где провожали и встречали корабли. Она пыталась вести себя как обычно, бралась за рукоделие и прочие домашние дела, но все ей быстро надоедало; она разговаривала с домочадцами, но вяло, как по обязанности, смеялась как-то по-неживому, притворно. Гейрхильда слишком хорошо знала приемную дочь, чтобы поддаться на этот обман. Любая треска догадается, в чем тут дело.

Хагир сын Халькеля! Гейрхильда отлично помнила, как часто и охотно Хлейна беседовала с ним. Каждый вечер они сидели вместе! Тогда Гейрхильда слишком сосредоточилась мыслями на предстоящем походе, чтобы что-то заподозрить. Да и что в том такого: Хлейна всегда была приветлива, общительна и любопытна, а квиттинский гость, конечно, возбуждал ее любопытство! Теперь Гейрхильда корила и бранила себя за то, что вовремя не догадалась приглядеться получше. Как знать, к чему могли привести эти беседы! Может быть, они встречались не только в гриднице, у всех на глазах! Этот Хагир тоже – парень не промах. Ведь про Лейрингов говорят, что они не упустят случая так или иначе поживиться. Ну, если окажется, что перед опасным походом «последний из Лейрингов» оставил Хлейне на память еще одного, уж самого последнего! Хлейна не так проста, чтобы к ней нельзя было подпускать мужчин, но когда-нибудь всякая умница попадется. Она привыкла к Фримоду ярлу, а Хагир уж слишком на него не похож: тот знаком, а этот – новость, тот говорит без умолку, а этот молчит. Хлейна любит загадки – могла увлечься и зайти далеко…

От осторожных попыток приемной матери выведать, что у нее на душе, Хлейна уклонялась, и Гейрхильда, зная ее, не настаивала.

Хлейна хоть и разговорчива, но скрытна: если уж она решила что-то утаить, из нее нипочем не вытянешь правды! А если Фримод узнает, что человек, которому он взялся помогать, так дурно отплатил ему за дружбу, то… Гейрхильда ворочалась на лежанке, и тревожные мысли полночи не давали ей заснуть.

Сама Хлейна, напротив, рано уходила в девичью и ложилась спать, словно стремилась как можно больше сократить тоскливый, пустой день. Когда здесь был Хагир, радость и жизнь кипели в ней ключом, она ловила каждое мгновение, всякий день был наполнен чувством: радостью, ожиданием, сомнением, надеждой, тревогой… А теперь – ничего. Без Хагира все стало по-старому, но Хлейне казалось, что жизнь ее стала втрое тоскливее прежнего. Без него весь ее мир стал пустым и мертвым, как тело без сердца, – это выражение Хлейна услышала когда-то давно от Гельда и уже забыла, по какому поводу, но сейчас оно казалось ей как нельзя более подходящим. Она ждала возвращения Хагира, ни о чем не задумываясь и ничего не желая, кроме одного – его присутствия. Когда он будет здесь, все опять оживет, задышит, забьется, и у ее мыслей, чувств, стремлений появится цель. А пока она бродила по усадьбе и по берегу вялая, грустная, ненужная сама себе.

Ночью она спала крепко и отдыхала от своей тоски. Но однажды, едва она заснула, кто-то позвал ее. Чей-то легкий, невесомый шепот коснулся ее слуха. Было похоже, будто мягкое, тоненькое перышко слегка касается ее восприятия, щекочет самым кончиком, то ли играя, то ли дразня, то ли стараясь незаметно привлечь к себе внимание. «Хлейна, Хлейна!» – шелестело перышко, и Хлейна не знала, явь это или наваждение, не могла определить, откуда ее зовут – снаружи или изнутри. Мягкое звучание ее имени казалось самой сутью этого голоса, словно он и не умеет произносить ничего другого.

Это продолжалось несколько мгновений, потом щекочущее перышко исчезло. И сразу ночная тьма разлилась вокруг Хлейны широко, как море; Хлейна всей кожей ощутила вокруг себя безбрежное пространство густой темноты и испугалась своего одиночества.

«Хлейна, Хлейна!» – шепнули снова, и теперь голос звучал яснее и ближе. Хлейна почти обрадовалась ему, как другу, но и ужаснулась: теперь она осознавала, что этот посторонний голос доносится не снаружи. Кто-то звал ее изнутри ее собственной души, кто-то пробрался внутрь, пока она засыпала… странный гость… дух… Было так тревожно и неуютно ощущать внутри себя чужой дух и притом знать, что не в твоей воле от него избавиться. Коянечно, это не голос живого существа. Бесплотный шепот напоминал скорее шорох сухих листьев, шуршание песка и камешков, скользящих с горы, даже шевеление корней в земле, как его слышит один только Златозубый Ас Хеймдалль. Шепот опять приблизился, но теперь казался бессмысленным. На грани яви и сна Хлейна ощущала разочарование, как от тяжелой потери: неужели ее имя ей только померещилось и в этом странном мире нет иного разума, кроме ее собственного? И этот зов – как обманное золото в луже под солнцем? Хлейна напрягала все силы души, чтобы снова услышать свое имя, ее слух напряженно шарил в этом шепоте, выискивая смысл, как потерянный перстень в груде сухих листьев.

Шепот стал громким, как будто листья шуршали прямо у нее над ухом. И Хлейна стала улавливать в этом шорохе скрытую многозначительность. Это не бессмыслица, это осмысленная речь на неведомом ей языке. Это голос земли, понятный только колдунам… Хлейна слушала, сосредоточившись на неясных звуках, заполнивших темное пространство ночи вокруг нее. Какие-то сочетания шепчущих звуков повторялись, и постепенно она поняла, что вокруг нее раздаются слова.

– Нет мне покоя… нет покоя… нет покоя… – снова и снова шептал голос, словно настаивая, чтобы она поняла. – День и ночь нет покоя… зиму и лето нет покоя… Тревожат меня, тревожат… тревожат…

Хлейна отчаянно напрягала слух, точно жизнь ее зависела от того, сумеет ли она разобрать еще хоть что-то. Ей было холодно, как будто рядом открылась какая-то дыра, куда улетало все тепло, и страх перед этим холодом заставлял ее торопиться: скорее, скорее понять, что все это значит!

– Мое пристанище на самой дороге… – шептал голос. – Ты знаешь то место… Ты знаешь, я много раз давала тебе знак… Ты знаешь мое пристанище… Нет мне покоя… нет покоя… Дай покой мне в моем пристанище, и я награжу тебя… Ты сделаешь это? Ты дашь мне покой? Ты сделаешь это? Ты обещаешь?

Темная, расплывчатая фигура, похожая на дыру еще более густой, тянущей темноты, наклонялась к изголовью, и Хлейна изнемогала от желания отстраниться, отодвинуться, но не могла, как скованная. «Да, да!» – ответ сам собой прозвучал в мыслях. Все существо Хлейны стремилось скорее избавиться от угрожающего соседства, и было даже не до вопросов, что это за существо и какого же обещания от нее требуют. Все что хочешь, только уйди!

И ночной гость услышал ее ответ: как только Хлейна в мыслях сказала «да», как шепот стал утихать, медленно отходить, таять где-то в темных глубинах ночи. И Хлейна провалилась в непроглядно-темный сон без сновидений, словно нырнула куда-то на дно, где ее не найдет этот тревожащий голос.

Проснувшись утром, она сразу вспомнила свой сон, как будто он с нетерпением ждал ее у самого порога сознания. Сейчас, наяву, Хлейна гораздо лучше осознала произошедшее. Да и не сон вовсе это был! К ней кто-то приходил… Призрак! Она помнила каждое слово, и сам звук шепота, похожий на потаенное шевеление корней в земле, стоял в ушах Хлейны. Она напрягала память, стараясь заново разглядеть фигуру призрака, что склонялся к ней, но не могла: осталось только впечатление чего-то сумрачного и расплывчатого. Дрожь пробирала от этих воспоминаний. Хотелось поскорее забыть, спрятаться, но Хлейна чувствовала, что ночной гость крепко держит ее даже сейчас, утром, при свете дня. И не выпустит. Ведь она же что-то пообещала! Что? «Ты дашь мне покой? Ты обещаешь?» Она должна что-то сделать… Но что?

Одеваясь, расчесывая волосы, умываясь, Хлейна чувствовала себя больной, где-то в глубине жила та же стылая дрожь, что пробирала ее во время ночного разговора. Дрожащие пальцы путали золотые цепочки, иглы застежек с трудом пролезали в старые дырочки на платье, и Хлейна не скоро справилась с одеждой и украшениями.

– Ты не больна? – заботливо спрашивали ее служанки. – Видно, ты плохо спала – под глазами вон… Какая-то ты бледная… Тебя не тошнит?

– Почему? – Хлейна не поняла, к чему те клонят и почему переглядываются. – Я плохо спала. Мне снилось…

– Что?

– Не знаю… – Хлейна не была уверена, что сон стоит рассказывать. Дурных снов никому рассказывать не надо – тогда есть надежда, что они не сбудутся.

Она старалась вести себя как обычно, но знала, что улыбка выходит насильственной, а взгляд беспокойным. Служанки переглядывались, тайком показывая на нее глазами. «Да ну что ты! Если что, то еще рано! И месяца не прошло», – услышала Хлейна обрывок шепота двух женщин и удивилась, не поняв, что они имели в виду. А потом поняла и чуть не рассмеялась. Они, выходит, заподозрили, что ее дружба с Хагиром не осталась без последствий! Сейчас эти подозрения казались Хлейне смешными: самое простое, непримечательное, житейское происшествие по сравнению с тем, что случилось на самом деле!

Сразу после утренней еды Хлейна подошла к Гейрхильде. Она не имела привычки утаивать от приемной матери что-то важное, а нынешним сном отчаянно хотелось поделиться с кем-то старшим и мудрым, кто успокоит, поможет. Та, правда, собралась на скотный двор, но, заметив воспитанницу, остановилась и вопросительно посмотрела на нее.

– Позволь мне поговорить с тобой! – попросила Хлейна, беспокойно теребя тонкие золотые обручья на запястье левой руки.

– Ну, иди сюда! – Гейрхильда вернулась к скамье и села. Ее взгляд выражал напряженное беспокойство, и нервная, то ли смущенная, то ли виноватая улыбка Хлейны только углубляла ее подозрения. – Я так и думала, что скоро у тебя появится нужда поговорить со мной, – добавила Гейрхильда. – Что ты уставилась? – прикрикнула она на служанку, которая задержалась возле них с блюдом в руках. – Иди на кухню!

Служанка убежала, и Гейрхильда суровым взглядом проводила всех остальных.

– Ну, что ты хочешь мне сказать? – Гейрхильда снова повернулась к Хлейне и тревожно заглянула в глаза. – Ты нездорова? Я видела, что ты почти ничего не ела. Я давно думала… Ты должна мне все рассказать, ты же знаешь, что я всегда о тебе беспокоюсь! Как же мне не беспокоиться, если ты выросла у меня на руках, как родная дочь! А ты скрываешь от меня такие важные… Расскажи мне скорее! – убеждала Гейрхильда, чувствуя, что любая правда лучше дальнейшей неизвестности. – Таиться в таком деле – большая глупость! Я постарше и поопытнее тебя, я знаю… Ах, я от тебя ждала большего благоразумия! Ну уж, если так вышло, сожалениями делу не поможешь… Когда-нибудь всякий попадется… Конечно, Фримод ярл будет совсем не рад, но на меня ты можешь положиться! Что ты чувствуешь? У тебя есть причины думать, что…

– Нет. – Хлейна покачала головой, по-прежнему теребя обручья. Эти бессвязная речь, непохожая на обычный разговор Гейрхильды, смущала ее и казалась совсем не идущей к делу. – Я здорова… Мне снился сон…

К тому времени как она кончила рассказывать, фру Гейрхильда уже забыла о прежних домыслах. Женщины и челядинцы, по одному и под предлогом уборки в гриднице, потихоньку вернулись и окружили их плотным кольцом, но теперь их никто не гнал. Челядь слушала, раскрыв рты от любопытства и испуга, лицо Гейрхильды было суровым.

– Я поняла, о каком месте идет речь, – окончила Хлейна. – На пути к роще, к святилищу, есть одно место… Я там всегда спотыкаюсь. А когда было жертвоприношение, я чуть не упала. Гельд видел… Как будто меня кто-то из-под земли схватил за ногу и дернул. Так страшно! Это то самое место, наверное. Больше ничего такого я не знаю.

– Похоже, что там чья-то могила! – заметил Гисли управитель. Вся челядь с готовностью закивала. – Очень похоже на то! – продолжал он. – Всегда так бывает: когда живые люди ходят по могиле, мертвец беспокоится. А раз там тропа к святилищу, значит, мертвеца беспокоят каждый день. Вот он и говорил, что нет покоя днем и ночью, зимой и летом… Так, я верно запомнил?

– Нужно найти эту могилу! – решила фру Гейрхильда. – Как можно дать покой мертвецу? Нельзя же не ходить в святилище!

– Можно проложить тропу через другой склон, – предложил кто-то из хирдманов.

– И подходить к богам со спины? – язвительно ответила Гейрхильда. – Или повернуть богов? Им это не понравится. Из-за какого-то никому не известного мертвеца переворачивать всех богов! Они всегда смотрели с холма на море, и так они должны стоять всегда! Мы перенесем могилу!

Дружина и челядь переглядывались, пожимали плечами.

– Мертвецу не очень-то понравится! – говорили вполголоса. – Как бы он не стал потом приходить к нам.

– Кому понравится, что его последнее жилище таскают с места на место? Раз ты покойник, то должен лежать спокойно!

– А он ведь давно там лежит! Кто-нибудь помнит, чтобы кого-то хоронили на тропе?

– Да ты что, Сквале? Кого же станут хоронить на тропе? Должно быть, могила такая старая, что и тропы не было, и святилища не было!

– Святилище было всегда!

– Надо расспросить людей! – предложил Гисли управитель. – Может, кто-то из стариков помнит, кого там похоронили.

– На дороге к святилищу никого похоронить не могли! – решительно отрезала Гейрхильда. – Ни мой муж, ни мой дед по матери, что жил тут раньше, такой глупости не допустили бы!

– А усадьбе нашей всего-то лет полтораста… Ее же поставил Альвгейр Рубака, когда конунг сделал его ярлом в здешних местах! – стали припоминать домочадцы.

– Святилище было раньше!

– Это священная роща была раньше. Но рядом с ней никто не жил, только на праздники все съезжались, и тинг тут собирался.

– Святилище поставил Альвгейр Рубака, – сказала Гейрхильда. – Я точно знаю, мне рассказывал отец моей матери.

– Ну, если святилища не было, то раньше на склоне кого угодно могли похоронить! – заметил Гисли. – Даже чудно, если тут на холме всего одна могила!

– Может быть, и больше! – подала голос Хлейна. – Но не у всякого мертвеца хватит силы выйти.

Она содрогнулась, вспомнив холод, мучивший ее в присутствии ночного гостя. Чтобы так жадно тянуть на себя тепло живых, мертвый дух должен быть очень сильным.

– Мы сегодня же этим займемся! – сказала фру Гейрхильда и накрыла руку Хлейны ладонью. – Чтобы следующей ночью никакой призрак не смел нас тревожить!

Домочадцы тревожно переглядывались, но спорить никто не стал. Хозяйка лучше знает.

Хлейна улыбнулась: теперь она чувствовала себя гораздо лучше, чем утром. Приемная мать позаботится, чтобы призрак больше к ней не приходил. И еще… Несостоятельные подозрения Гейрхильды теперь показались ей забавными, и с тайным лукавством Хлейна отметила: вот она и узнала, как Гейрхильда встретила бы то известие, которого опасалась. Ведь если бы Хагир поменьше думал о погибших родичах и побольше – о себе, то и подозрения хозяйки могли бы в полной мере оправдаться. Вспоминая Хагира и себя рядом с ним, Хлейна не могла поручиться за свое благоразумие. А ведь он вернется… О светлая Фрейя, сделай так, чтобы он вернулся поскорее!

В тот же день фру Гейрхильда взяла людей и отправилась на склон холма. Все свободные от дел домочадцы повалили следом, взбудораженные страхом и любопытством. День выдался солнечным, теплым, безветренным, и думать о могиле было не так уж страшно. Все рыбаки и бонды, побросав дела, сбежались посмотреть, как будут искать могилу «оборотня» – почему явившийся к Хлейне дух посчитали оборотнем, никто не знал, но слухи ходили такие.

Хлейна пошла вместе со всеми, чтобы показать место. Кусок тропы с двумя тонкими березками на обочине на вид ничем не выделялся, но теперь она ни за что не ступила бы сюда, даже будь он усыпан настоящими золотыми застежками вместо желтых листьев.

– Защитите нас, о боги Асгарда, от злобы мертвецов! – воззвал Гисли управитель, повернувшись к вершине холма, откуда смотрели на людей деревянные идолы.

Бронзовые гривны, начищенные к недавнему жертвоприношению, блестели на солнце, но роща над головами богов пожелтела и облетала, и вид они имели довольно грустный. «Доброго Бальдра стали тревожить зловещие сны…» – вспомнилось Хлейне. Уже готова та стрела из побега омелы, которой слепой Хёд убьет Доброго Бальдра, и сойдет он в селения Хель, а на земле наступит зима… Долгая зима, которая будет длиться, пока бог весны не вернется… И перед взором Хлейны встало лицо Хагира. Для нее бог весны и процветания воплотился в нем, и даже от одной мысли о нем становилось теплее.

– Начинайте! – нетерпеливо приказала фру Гейрхильда. Несмотря на всю твердость и решимость, ей было неуютно, тревожно, и она крепко сжимала руки под теплым плащом. – Хлейна, лучше бы тебе посидеть теперь дома!

Но Хлейна покачала головой: она должна увидеть того, кто приходил к ней ночью, а не то ей не знать покоя. Она боялась мертвеца, но еще сильнее пугала мысль о том, что все могло ей померещиться. Считать себя сумасшедшей было нестерпимо, и Хлейна стояла возле двух березок, с нетерпением глядя, как Гисли управитель с двумя мужчинами долбят ломами твердую, утоптанную землю каменистой тропинки.

Землю лопатами отгребали в стороны, яма постепенно углублялась. Обнаружилось широкое черное пятно, и по толпе побежал ропот: остатки угля указывали на жертвоприношение над могилой. Среди комков земли мелькнуло несколько костяных осколков, несколько обломков горшка из черновато-серой глины. Хлейна подобрала один осколок: вдоль горла старинного широкого горшка шел узор из мелких частых дырочек.

– Сейчас найдем какого-нибудь древнего конунга! – перешептывались домочадцы за спиной у Хлейны. – Может, и весь холм – не холм, а курган!

– Да ну! Тогда костер был бы на вершине!

– Не может быть, чтобы была могила конунга, а никто не знал бы!

– А вдруг там сокровища? В древних могилах всегда сокровища!

– Раскатил глаза! Дело не в древности, а в том, кто похоронен! Рабов вроде тебя и в Века Асов хоронили с щербатой ложкой и треснутым горшком!

– Помолчите! – не оборачиваясь, бросила фру Гейрхильда. – Болтать глупости идите домой!

Домочадцы робко примолкли. Яма стала уже такой глубокой, что работать сверху было невозможно, и Гисли, в последний раз оглянувшись на вершину холма, точно призывая богов не спускать с него охраняющих взоров, спрыгнул на дно. Землю вытаскивали корзинами, собравшиеся следили за движением каждой лопаты, затаив дыхание. Теперь стало не до разговоров.

Один из работников, стоявших в яме, вдруг охнул. Железная оковка его лопаты ударилась обо что-то твердое, желто-коричневое.

– Кость! Кость! – зашептали над ямой. Говорить вслух никто не решался, точно голоса могли разбудить мертвеца.

– Это олений рог! – Гисли подошел поближе, осторожно наклонился и вгляделся. – Смотрите!

Он поковырял лопатой возле находки, потом присел на корточки и стал долбить землю ножом. Показался олений рог – длинный, широкий отросток с маленьким отросточком, похожим на зубчик.

– Копайте здесь, только осторожнее! – велела Гейрхильда.

Гисли, сидя на корточках, ковырял землю ножом, работник отметал ее веником из наскоро наломанных прутьев. Постепенно показался рог – один из тех костяных кустов, что носят старые олени. Гисли ударил ножом у самого основания рога, клинок чиркнул по кости черепа.

– Уж не олень ли тут похоронен? – шепнул кто-то из челяди.

– Я ж говорю: оборотень…

– Сам ты оборотень! Дурак!

– Давай копать там! – прикинув на глаз, Гисли показал работнику место чуть в стороне. – Отроем второй и вытащим!

Работник отошел на шаг и принялся разгребать комки земли. Вскоре второй рог был очищен, и Гисли, крепко взявшись руками, вытащил рога из ямы.

Целого черепа там не было – была отпиленная лобовая кость с просверленными по всей окружности отверстиями. Гисли не успел удивиться, как стоявший рядом с ним работник охнул и показал под ноги, в ту яму, откуда извлекли отпиленную кость.

В ямке виднелось что-то округлое, черное, как уголь.

– Это череп! – севшим от испуга голосом шепнул Гисли, пятясь по дну ямы. – Хозяйка… – Он поднял глаза к Гейрхильде, стоявшей над самой ямой. – Может, не стоит дальше копать?

– Как это – не стоит? – Гейрхильду открытие не настолько испугало, чтобы она согласилась отступить. – Ты забыл, зачем мы все это затеяли? Нужно найти все кости и выбрать их оттуда! Копай! Ничего тебе этот череп не сделает! Ну, что? Тут нет смелых мужчин? Мне полезть в яму самой?

Этот упрек придал Гисли мужества, и он снова принялся копать. Сдерживая дрожь, работники отгребали землю.

Постепенно из-под земли выступали очертания скелета. Кости совсем почернели, но лежали в порядке. Над ребрами находился деревянный посох с вырезанной в навершии конской головой. Сверху донизу посох покрывали руны. Внутри грудной клетки лежала целая россыпь тусклых бусин из янтаря, округлых раковин.

– Это было ожерелье. Потом просыпалось, – пояснила фру Гейрхильда. – Гисли, внимательнее! Все, все выбирайте, чтобы ни единой бусины не потерять! Она должна получить все, с чем ее хоронили!

– Она? – зашептали вокруг. – Это женщина?

– Конечно! – уверенно, хотя и недовольно ответила Гейрхильда. – Это колдунья. Это же рунный посох, вы что, сами не видите? Колдуны носят оленьи рога на шапке. От шапки, конечно, за двести лет ничего не осталось. Понятно, что колдунью похоронили возле священной рощи. И что у нее хватило сил прийти пожаловаться! Смотрите получше, чтобы ничего не упустить! Если вы забудете в этой могиле хоть одну ее раковинку из ожерелья, она будет являться из новой могилы и замучает нас всех!

Беспокойно поджимая губы, Гисли по одной вынимал из земли черные кости и укладывал их в приготовленную волокушу. Прикоснуться к ним руками он боялся и брал через кусок мешковины. Туда же отправились посох и оленьи рога. Янтарные бусины и ракушки собрали в шапку одного из работников.

– Получше, получше смотрите! – приговаривала Гейрхильда, сверху заглядывая в яму. – Топчитесь там поменьше, а не то затопчете что-нибудь! Ну, все собрали?

Работники по одному вылезали из ямы. Последним вылез Гисли, бледный и вспотевший.

– Можно закапывать, – доложил он. – И скорее бы, хозяйка, уложить ее в новую могилу – нечего ей глядеть на солнце… И надо бы жертву, чтобы она не сердилась на нас…

Гейрхильда кивнула. Жертва, конечно, необходима, чтобы обезопасить живых от злобы мертвой колдуньи.

Кости на волокуше прикрыли мешком, но все равно в ее сторону старались не смотреть. Работники взялись за лопаты.

– Нет, стойте! – вдруг вскрикнула Хлейна. Все вздрогнули и обернулись к ней, а она показывала куда-то на дно ямы вытянутой рукой. – Там что-то есть еще! Я вижу!

– Что? – Гейрхильда заглянула в яму. – Что ты увидела? Одна земля!

– Ничего нет, я все проверил! – Гисли глянул еще раз для верности и пожал плечами.

– Да нет же, я вижу! Блестит!

Хлейна подалась к яме и спрыгнула вниз; все стоявшие вокруг сделали движение ее удержать, но не успели. Хлейна толкнула комок земли, и на дне ямы блеснула белая звездочка. Это было так неожиданно и чудно, что все ахнули. Хлейна присела и прямо руками стала разгребать землю. На поверхности показался небольшой, с дикое яблоко, прозрачный камень, похожий на кусок льда, почти круглый, с гладкими боками. Он был вделан в вершину деревянного жезла примерно в локоть длиной. Хлейна положила его к себе на колени и дрожащими пальцами очистила от земли. Сердце замирало и от благоговения, и от страха, что такую важную вещь могли забыть в старой могиле!

У основания камня с двух сторон жезла были вырезаны в сером еловом дереве две руны, похожие на острый топорик. «Вин», седьмая руна, руна совершенства и радости. Хлейне казалось, что она совершает какое-то священнодействие… даже больше. Этот сияющий камень в навершии жезла, возникший из темной могилы, был как солнце, что весной родится из сумрака зимних туч… Все в ней трепетало от радости, точно она помогла рождению нового солнца, и весь страх перед мертвой колдуньей исчез. Этот камень – как чистый ручей, что первым пробивается сквозь тающий снег, и в нем играют ярким блеском первые весенние лучи… Сама весна лежала у нее на коленях, и Хлейна не видела ни мрачноватой ямы, ни людей наверху.

– Это лед? – беспокойно шептали над ямой. – Что это такое? Почему же он не растаял?

– Это не лед, – поправила невежд Гейрхильда. – Это хрусталь. У моей матери были бусы из такого камня. А колдуны им пользуются для гадания. Хлейна! Дочь моя, вылезай оттуда!

Услышав свое имя, Хлейна опомнилась и поднялась на ноги, бережно держа хрустальный жезл и не сводя с него глаз. Не верилось, что это камень. Сердце трепетало от страха, что ледяной шар растает под солнцем, разобьется при первом неосторожном движении… Блеск чудесного камня зачаровывал ее, хотелось смотреть в него без конца.

Двое мужчин помогли ей выбраться из ямы.

– Положи! – Гейрхильда кивнула на волокушу. – Чуть не забыли гадательный жезл! Лучше бы ты, Гисли, забыл там ее голову, если тебе изменило зрение!

– Я все проверил! – Управитель развел руками. – Этот жезл, как видно, спрятался! Он хотел, чтобы его нашла Хлейна!

– Не болтай! – с неудовольствием оборвала его хозяйка. – Как он может этого хотеть?

– Но недаром же она видела сон, а не я и не старая Труда… – начал Гисли, но умолк, видя суровое неудовольствие на лице Гейрхильды.

Хозяйка сама понимала, что сон и гадательный жезл достались именно Хлейне непроста. И это ей совсем не нравилось. Мало кому понравится, если твое дитя выберет мертвая колдунья! Гейрхильду мучили предчувствия, что одним сном дело не кончится.

Хлейна приподняла край мешка и бережно положила жезл на дно волокуши. Ей было жаль с ним расставаться, но сомнений тут быть не могло: колдунья должна взять с собой все свое добро. Гадательный жезл с хрустальным шаром – драгоценнейшая принадлежность ее волшебного ремесла. Да и зачем ей, Хлейне, гадательный жезл? Сейчас кости похоронят в другом месте, где никто не ходит, и ее обещание будет выполнено. Но все же ледяной блеск хрустального шара тревожил Хлейну, хотелось увидеть его снова. Шагая в толпе домочадцев рядом с волокушей, она то и дело оглядывалась на тот край, куда положила жезл.

А Гейрхильда посматривала на нее, и чем дальше, тем больше хмурилась. Только мертвой колдуньи здесь и не хватало! И надо же ей было привязаться именно к Хлейне… нет, именно к Хлейне она и должна была привязаться. Во всей усадьбе, во всей округе нет человека, по своему рождению более подходящего для встреч и разговоров с духами умерших! Как ни мало это нравилось Гейрхильде, отрицать этого она не могла. Она ведь знала о происхождении Хлейны гораздо больше, чем сама Хлейна.

Можно подумать, что она чем-то разгневала богов! На ходу Гейрхильда хмурилась и досадливо поджимала губы. Сначала эти квитты, из-за которых Фримод отправился навстречу Вебранду Серому Зубу! А теперь еще и колдунья! Гейрхильда глянула в небо, словно искала там то колесо, что вдруг завертелось и дало ход всем тем силам, что столько лет дремали. Это неспроста! Но… Она оглянулась на Хлейну. Милое дитя, она сама не знает, какие силы бродят в ее крови! Сама не знает, к чему ее может привести все это: и поход против Вебранда, и могила колдуньи.

А Хлейна смотрела на волокушу, и в лице ее отражалось странное чувство: восхищенное, мечтательное и отстраненное. Уж сейчас-то она совсем не думает о Хагире сыне Халькеля, не то что во все предыдущие дни. Гейрхильда вздохнула. Она очень хотела, чтобы Хлейна выбросила из головы последнего из Лейрингов, но лекарство нашлось не лучше самой болезни. Уж лучше бы Хлейна и правда оказалась беременной!

Миновав каменистое узкое устье Драконьего фьорда, где волны дико ревели среди губительных острых скал, три корабля под предводительством Фримода ярла поплыли на восток. Здесь началась земля граннов, и вид ее вполне оправдывал название.[13] Прямо к морю спускались склоны высоких, но пологих гор, где среди выступов серого гранита во множестве росли темно-зеленые островерхие ели. Береговая полоса, где можно пристать, была каменистой и совсем узкой, так что не везде нашлось бы место вытащить корабль. Обгрызенные ветрами, но упрямые ели свешивали куцые ветви прямо к воде, вид у берегов был неприветливый, жилье попадалось редко.

– Если где еще водятся драконы, так это здесь, – сказал как-то Гьяллар, хмуро разглядывая берег. – И понятно, что тут водятся оборотни.

– Наверно, и ведьм тоже не перечесть, – поддержал его еще кто-то. – Дрянная земля! Не повезло тому, кто здесь родился!

Хагир, слыша это, молча повел плечом. Каждому надо где-то родиться и надо быть привязанным к своей родине. Как вон та елка, что крепко держится корнями за свои серые камни и потому успешно пережидает бурю за бурей, не падая. И довольна – вон как бодро машет лапами на ветру…

Однообразие берегов мешало замечать преодоленное расстояние: если вчера и сегодня видишь одно и то же, кажется, что корабли качаются на одном месте. Мнимая медлительность движения раздражала и мучила Хагира, ему отчаянно не терпелось добраться до цели и узнать, не напрасны ли все их старания. Стормунд мог умереть от раны уже после того, как Вебранд отпустил его, Хагира, за выкупом. Вебранд мог с тех пор еще не вернуться домой вместе с пленником. В конце концов, у Вебранда в той местности может быть целое войско из родичей и соседей: ведь его отец, Ночной Волк, со всей округи собирал дань. Битвы Хагир не боялся, но, как водится, заложники крайне редко доживают до конца сражений, затеянных ради их освобождения. И в усадьбу Березняк никогда не вернется хозяин; его дети осиротеют, а Бьярта уже по праву наденет серое покрывало вдовы…

Хагир чувствовал себя ответственным за будущие судьбы всех замешанных в этом деле и целыми днями налегал на весло, стараясь тяжелой работой прогнать тяжелые мысли. Четыре дня под парусом, сказал Вебранд Серый Зуб, а на веслах, как водится, вдвое дольше. С ветром везло по-разному, но на шестой день надо было думать, что обиталище полуоборотня уже где-то поблизости. При виде трех кораблей с дружиной, похожей на целое войско, местные жители разбегались, так что и дорогу спросить было не у кого. На шестой день утром удалось мельком заметить человеческую фигурку, юркнувшую куда-то под склон горы. «Кабан» пошел к берегу, Гельд перепрыгнул через борт и стал карабкаться вверх по серым плитам каменистого склона. Расспросами о дороге занимался в основном он, как наиболее внушающий доверие.

– Осторожнее, это, скорее всего, был тролль! – кричал вслед Гьяллар.

То, что издалека казалось неприметным выступом горного склона, вблизи оказалось маленькой избушкой. Гельд весело присвистнул, разглядев ее: избушка была построена по образцу древних «длинных домов», где в Века Асов жили хозяева вместе с дружиной, челядью и скотиной. На высоту неполного человеческого роста стену выложили из обломков серого гранита, подобранных поблизости и кое-как отесанных, а дальше начинались высокие скаты крыши, покрытые дерном. Только древние «длинные дома» тянулись шагов на сорок, а тут было всего-то пять-шесть. Избушка так замечательно сливалась со склоном, что почти не казалась творением человеческих рук. Тут и правда впору троллям жить! Чего только не увидишь на свете!

Гельд постучал в дверь, сделанную из толстой, шероховатой, серой еловой доски, и отступил на три шага, чтобы его могли увидеть через дымовик над дверью.

– Люди здесь живут или тролли, я никому не причиню зла! – крикнул он. – Мы не хотим ничего плохого здешним жителям, нам нужно только спросить дорогу.

Дверь открылась. На пороге стояла девушка – высокая, ростом с самого Гельда, такая крепкая и сильная на вид, что он удивленно вскинул брови: уж не великанша ли это? Грубые черты лица, густые тяжелые волосы и черные брови усиливали сходство, но маленькие, глубоко посаженные и немного косящие внутрь глаза девушки смотрели умно.

– Куда ты хочешь спросить дорогу? – без приветствия начала она. – Это твои три корабля стоят внизу?

– Мой там только один. Мы плывем в гости к Вебранду Серому Зубу, если ты знаешь такого человека. Его жилище зовется Логовом Оборотня, и он уверял, что его тут все знают.

Еще не договорив, Гельд заметил, что слова его поняты: на грубоватом лице девушки появилась многозначительная усмешка.

– Зна-а-ем мы таких гостей! – протянула она. – Бывали у полуоборотня такие гости, только не все из них возвращались назад! Чего вам от него нужно?

– У него гостит один наш человек, хотя едва ли ты слышала его имя. Гостит не слишком по своей воле, а ты понимаешь, в таком мало радости.

– Еще бы не понимать! – согласилась девушка. – У полуоборотня часто гостят не по своей воле! Что ж, плывите! Вам осталось не так уж далеко. Даже пешком за полдня можно дойти. Плывите дальше и увидите большой черный камень. На верхушке растет кривая сосна, и когда дует ветер, а он у нас всегда дует, у нее в ветвях рычит и воет злой дух. Усадьбу-то и зовут Ревущей Сосной, а Логово Оборотня – это сам хозяин придумал. Позади камня будет площадка, куда хозяин корабль вытаскивает. Сарай увидите, его с моря видно. Оттуда тропа ведет к самой усадьбе, не заблудитесь. Не знаю, дома ли он сам, но дом его там.

– Благодарю тебя, о мудрая и приветливая Ярнсакса котлов! – сказал Гельд и про себя отметил, что имя великанши, что звалась Железный Меч, пришлось очень кстати.

Девушка недоуменно усмехнулась: как видно, она редко слышала кеннинги.

– Меня зовут Ярна, а не Ярнсакса! – поправила она и добавила, видя, что Гельд шарит на поясе, прикидывая, чем бы ее одарить: – Ничего не надо! Я всегда указываю дорогу, если кто ищет полуоборотня. Чтоб ему сдохнуть! Убейте его, и мы вам ох как будем благодарны!

– А он, видно, досаждает соседям?

– Еще как! Если чья скотина близко подойдет, так не ищи! – Девушка махнула рукой. – И дань собирает со всех каждый год, чисто твой конунг! И попробуй не дай – тут такое… Ну, что я буду вас пугать! – прервала она себя. – Удача у всякого своя, и смелости да будет по удаче. Идите! Пусть вам будет счастье!

– Спасибо тебе! – Гельд улыбнулся. Ему понравилась эта грубоватая юная великанша, не лишенная, как видно, ума и смелости. – Мы рады будем порадовать тебя вестью о его смерти!

Спускаясь по склону, он задумчиво посвистывал. Как видно, здешний народ совсем не любит Вебранда Серого Зуба, и можно не ждать, что вся округа по его зову явится на бой. Надо было спросить, есть ли у него поблизости родичи и друзья… не сообразил!

Попутный ветер усилился, три корабля резво бежали по волнам: первым «Дракон», чуть позади по бокам «Кабан» и «Волк». Их яркие цветные паруса казались даже как-то неуместны рядом с серо-зелеными неприветливыми берегами, и елки провожали их изумленными взглядами. На мачте каждого восходящим солнцем сиял большой красный щит, а с «Дракона» изогнутый рог дикого быка ауроха трубил грозный знак близкого боя. Фримод ярл ликовал в ожидании славных подвигов.

Кривая сосна на камне была замечена довольно скоро. С вершины темной, покрытой острыми уступами скалы доносилось обрывистое, неровное, дикое завывание, точно какой-то злой дух прикован там и мучается в напрасных попытках освободиться. Если бы не предупреждение, подойти к черной скале ближе решился бы не всякий.

– Прямо как тролль воет! – определил Гьяллар и для бодрости поправил свой новый шлем. – В этой сосне тролль сидит!

– Ну, это уж слишком! – ответил ему Хагир. – В одном месте и оборотень, и тролль – так много сразу не бывает.

– Так-то как раз и бывает! – твердил Гьяллар. – Уж если тут такая земля, то тут всякая нечисть как раз и живет!

Три корабля обошли скалу, и стала видна широкая низкая площадка, удобная для причаливания. На конце отмели темнел длинный корабельный сарай, довольно ветхий, старый, истрепанный бурями. «Дракон» первым коснулся носом песка, и еще прежде, чем его выволокли на берег, сам Фримод с десятком хирдманов соскочил на песок и побежал к сараю. Несколько секир разом обрушилось на крепкие створки, и вскоре замок был сбит. Фримод ярл первым проскочил внутрь, потом сразу возвратился и замахал руками.

– Нету корабля! – закричал он, перекрывая шум волн и прибоя.

– Выходит, оборотня нету дома! – переговаривались хирдманы. – Вовремя же мы поспели!

– Может быть, он отплыл недалеко! – заметил Хагир. – Так что радоваться нечего. Придется оставлять дозорных тут, на скале. Она высокая, – подняв голову, Хагир смерил взглядом расстояние от прибрежной площадки до ревущей сосны. Она возмущенно дергала ветками, точно прикованный дух заранее возражал против соседства с людьми. – Оттуда далеко должно быть видно!

– Хоть дай мне марку золота, я не полезу на такую высоту прямо к тому троллю, что там воет! – Гьяллар потряс головой.

Альмунд и Лейг обменялись насмешливым взглядом. Надо будет – полезешь и к троллю. И похуже куда полезешь. А нет – сидел бы дома у очага. А этот каждый раз заново думает, надо или не надо. В этом и есть разница между человеком, который был рожден и воспитан воином, и тем, кого блестящим шлемом покрыл случай.

Фримоду ярлу пришла в голову та же мысль, и, пока Хагир и Гельд вытаскивали свои корабли, трое его людей уже взбирались на черную скалу. Придется троллю потесниться. Вожди сошлись вместе, пока хирдманы разминали ноги после корабельной тесноты.

– Ну, что, пойдем? – бодро воскликнул Фримод ярл. Его лицо в предчувствии возможной схватки было оживлено и весело, глаза блестели. – Жаль, конечно, если оборотня и правда нет дома, но хоть посмотрим на его логово. Хоть будет о чем рассказать!

– Ну и глупо же мы будем выглядеть, если он еще не возвращался домой и Стормунда тут нет! – с недовольством заметил Хагир. – Не ждать же нам тут до Середины Зимы!

– Подумаешь! – Фримода ярла это не слишком смутило. – К Середине Зимы вернемся еще раз!

– Во второй раз он будет предупрежден! – заметил Гельд. – В самом деле, Фримод ярл, пойдем. Моя великанша сказала, что тут недалеко.

От корабельной площадки вверх по склону ближайшей горы на перевал уводила довольно хорошо утоптанная каменистая тропа. Вытянувшись на узкой тропке, полуторасотенная дружина казалась длиннющей змеей. Признаки большой усадьбы были видны: задний склон горы оказался почти свободен от ельника, и там на лужайках паслось овечье стадо. Бродило несколько коров. Пастухи попрятались, а скорее, побежали в усадьбу предупредить.

– Заберем! – издалека закричал Фримод ярл, шедший первым. Обернувшись к Хагиру, он махнул рукой в сторону стада.

Хагир кивнул. Отчего же не взять, если тут хватит мяса на всю дружину на весь обратный путь? Но беспокойство не давало ему радоваться добыче. Смех смехом, но если Вебранд и правда не успел привезти Стормунда домой, то весь поход окажется напрасным. Тогда возвращаться к Середине Зимы, как уговорено, будет бесполезно, потому что Вебранд будет предупрежден и уж постарается, чтобы Стормунда здесь не было. Не ждать же, в самом деле, под ревущей сосной целых три месяца!

Тропа с перевала спускалась на дно широкой долины: здесь лежали пастбища, в сторону моря струился полноводный ручей. На склоне горы позади долины виднелось несколько больших построек. Издалека их было бы нелегко заметить, если бы не несколько крупных белых камней в кладке стены. За стеной высотой в два человеческих роста тянулись к небу дымы над двумя или тремя крышами.

– Сейчас и узнаем, дома он или нет! – опять обернувшись, крикнул Фримод ярл и взмахнул копьем на вытянутой руке: – Вперед! Повелитель Битв с нами!

Взревел боевой рог, кварги подхватили клич и бегом устремились вверх по холму. Запертые ворота молчали. Фримод ярл с размаху ударил в створку обухом секиры.

– Дома ли мерзкий сын оборотня, Вебранд, зовущий себя Серым Зубом? – гаркнул он и подмигнул Хагиру: сейчас мы его! – Где он там – спрятался под лавку? Он звал нас в гости, вот мы и пришли!

– Что за бродяги толкаются под воротами? – ответил им неожиданно молодой голос, с деланной надменностью, сквозь которую отчетливо просвечивал страх. – Мы не ждем никаких гостей.

– Так мерзавца нету дома? – уточнил Фримод ярл.

– Мерзавец стоит под дверями, да не один! – ответил тот же голос.

– Да тут не умеют принимать гостей! – весело возмутился Фримод ярл. – Сейчас мы их научим учтивости. Ребята, бревно!

На ближайшей опушке кварги быстро вырубили крепкий еловый ствол, очистили от крупных веток и в два счета разбили ворота. Хагир не без удовольствия наблюдал за слаженными, веселыми действиями Фримодовой дружины: как видно, им не в первый раз приходилось таким образом преодолевать запертые ворота и двери.

– Вот так же мы входили в то бьяррское святилище, откуда ожерелье моей матери! – весело крикнул Фримод, заметив его взгляд. – Тоже славная песня!

– Тебе бы самому стать морским конунгом! – ответил Хагир, и Фримод ярл с насмешливой величавостью кивнул: а то как же!

Каждый удар сопровождался оглушительным треском, ворота помалу перекашивались; еще один удар – и сорванная створка с грохотом упала внутрь двора. Но не успели кварги выпустить из рук бревно, как из проема вылетела целая туча стрел. Несколько выстрелов достигло цели – вскрикнули раненые. И тут же из-за створки высыпалось с десяток вооруженных людей – больше не позволяла ширина проема. Бросив бревно себе под ноги, кварги схватились за оружие. Собственные раненые мешали им, оставшаяся створка ворот болталась, грозя упасть – схватка в воротах вышла бестолковой, досадной и кровавой. Защитники усадьбы были не воинами, а лишь работниками, но бились отчаянно, стараясь не пустить врагов во двор. Особенно выделялся яростью высокий темноволосый парень со смуглым лицом и густыми черными бровями. Его перекошенное злобой лицо казалось страшным, меч в руке мелькал молнией, и двое кваргов погибло от его руки, прежде чем его удалось зажать щитами, притиснуть к стене и обезоружить.

Защитники усадьбы были убиты, схвачены или отброшены назад, больше никто не показывался.

– И все? – разочарованно протянул Фримод ярл, которому несколько мгновений схватки показались единственным глотком вина: еще хочется, а нету. – Где же дружина?

– Хватит! – Хагир мрачно кивнул на тела, лежавшие в воротах. – У тебя двое погибших, ты не видишь? И какая-то мелкая сволочь… Дружины нет, хозяин увел ее.

Пришельцы тем временем сняли мешавшую створку и растеклись по усадьбе. Она оказалась почти пустой: в хозяйском доме и в дружинном сидели лишь женщины, в ужасе прижимающие к себе детей.

– Вот поганец! – Фримод смерил взглядом темноволосого парня, которого хирдманы связали и посадили на землю у ворот. – Острижен, как раб, а злой, как тролль!

– Наверно, сын вашего полуоборотня! – заметил Гельд.

– Эй! Ты что, сын Вебранда? – окликнул Фримод самого парня.

– Да уж конечно, мой род получше твоего! – злобно ответил парень.

На вид ему было лет восемнадцать, а его темные глаза сверкали такой непримиримой, упрямой злобой, что от этого взгляда становилось не по себе.

– Ах ты… – Фримод схватился за меч, который только-только убрал в ножны, но Хагир крепко взял его за локоть:

– Уймись! Не пачкай оружия рабской кровью. Парень защищает свой дом, чего с него взять? Ты бы на его месте делал не так?

Фримод ярл призадумался и усмехнулся:

– Я бы вас еще не так, будь это мой дом! Ладно! Эй! – Обернувшись, он махнул рукой своим хирдманам. – Заприте его куда-нибудь. В баню, что ли?

– Такого стервеца надо бы запереть в отхожее место! – предложил Гьяллар. – Пусть сидит там в…

– А если он туда никого не пустит? – предостерег Альмунд. – Что будем делать?

Хирдманы во дворе рассмеялись.

– Так мы тут не собираемся зимовать! – ответил Гьяллар, смеясь. – А кто это стучит?

После драки во дворе постоянно раздавался непонятный стук, но только теперь незваные гости обратили на него внимание. Повертев головами, они скоро обнаружили источник шума: дверь бани явственно содрогалась от ударов изнутри. Сквозь толстые доски долетали приглушенные, неясные крики.

– Провалиться мне прямо к Хель… – начал Хагир и вдруг бегом бросился к бане.

Он уже знал, в чем дело. Несколькими яростными ударами секиры он сбил замок. Дверь тут же распахнулась наружу и оттуда выпал кто-то большой, взъерошенный, кричащий во все горло.

– Хагир! – орал банный житель, хватая того за плечи и встряхивая, как тростинку. – Это ты! Я так и знал! Так и знал, что за мной пришли мои ребята! Ха-ха!

Это был Стормунд – живой и здоровый, только похудевший, с новым большим шрамом на лбу, уходившим под клоками висевшие волосы, но такой же бодрый и шумный, вовсе не похожий на несчастную жертву злобного оборотня. При виде его у Хагира посветлело в глазах, но он не мог сразу поверить в такой счастливый исход. Как просто все разрешилось! Спокойное плавание, недолгий путь от берега к усадьбе, небольшая драка в воротах, один сбитый замок – и Стормунд Ершистый свободен! Можно идти обратно. Не такого он ждал… но вот бы все его дурные ожидания сбывались, как эти!

– Слава Однорукому! – От облегчения у Хагира потеплело внутри. – Это ты! Живой! А мы уж думали…

– Живой, ясное дело, живой! – радостно вопил Стормунд и колотил его по плечам. – А ты что думал! Я не помираю!

– Мы думали, глупо же мы будем выглядеть, если тебя тут нет!

– Как нет? Здесь я! Я так и знал, что скоро тебя дождусь! И безо всякого выкупа! Тот гадюк… та гадюка в шлеме говорила, что ты за выкупом пошел, ну я-то знаю, какой выкуп ты ему приготовишь! Выкуп захотел! Эй, а это кто? – поверх головы Хагира Стормунд вдруг заметил, что двор полон незнакомых воинов. – Откуда у тебя столько людей?

– Это не мои, – пояснил Хагир. От облегчения он вдруг почувствовал себя усталым, и притом хотелось смеяться, хотелось сразу обо всем рассказать и обо всем расспросить. – Это Фримод ярл с северного Квартинга. Если бы не он, не знаю, когда бы ты меня дождался. Мы с Бьяртой снарядили дружину, чтобы в море раздобыть выкуп за тебя! Ульвмод дал корабль… Бьярта ждет тебя в усадьбе Фримода на Квартинге, с его матерью… А ты что же, сидел взаперти?

На самом деле все оказалось не так плохо. Как рассказал Стормунд, перемежая речь бранью и восклицаниями, он жил в усадьбе довольно-таки свободно, только его не выпускали за ворота и челядь постоянно за ним присматривала. В баню его посадили только что, когда под склоном показалось войско и Сварт, тот темноволосый парень, приказал челяди вооружаться. Он-то и догадался, что незваным гостям, скорее всего, нужен квитт.

– А то бы я им дал вооружиться! – грозил Стормунд. – Я бы сам изнутри ворота выломал, сожри их всех Мировая Змея!

И кварги смеялись, глядя на его негодующее ликование: при виде освободителей Стормунд Ершистый, уж конечно, нашел бы в себе силы голыми руками справиться с десятком Вебрандовых челядинцев.

Вскоре незваные гости Вебранда Серого Зуба уже сидели в гриднице, а здешние женщины под присмотром Фримодовых хирдманов готовили еду. Хагир хотел сразу возвращаться к кораблям, но Фримод ярл не согласился: лишившись славной битвы, он должен был потешить свое тщеславие хотя бы пиром в захваченном вражеском доме. И Гельд его поддержал: зачем расходовать свои припасы, когда под рукой есть чужие?

– А Вебранд, чтоб его наизнанку вывернуло, меня тут высадил, а сам поплыл на восток, – рассказывал Стормунд. – К Огненному мысу обратно погреб. Хотел посторожить там, перед зимой, торговые корабли, что пойдут в Эльвенэс. Этот гад свое дело знает! Он так и живет грабежом! У него тут столько всего! – Стормунд широко махнул рукой и присвистнул. – Все чего хочешь, и такие штучки-дрючки, чего и не видел никогда!

Добыча и в самом деле оказалась богатой. Усадьба была полна припасов и товаров. Ячмень, овес, пшеница, мед и вино в бочонках, соленая рыба, солод и хмель заполняли амбар, а кладовки ломились от полотна, дорогой посуды, цветной одежды, тканых ковров, мехов и шкур. В ларях обнаружились целые груды серебряных и бронзовых украшений, застежек, бус из стекла и цветных камней. Оглядывая все это, Гельд внутренне содрогался: на него так и глядели сотни лиц мужчин и женщин, которым принадлежало все это, пока они не повстречали в море Вебранда Серого Зуба. Каждая вещь прямо-таки дышала страхом и отчаянием, и даже самые красивые не хотелось брать в руки. На застежках, сваленных кучей, под иглой кое-где задержались мелкие клочки тканей: так, «с мясом», и вырвали… В оружейной скопились мечи, секиры, копья в таком количестве, что хватило бы на целое войско, но на клинках виднелись зазубрины и даже пятна ржавчины, оставшиеся от плохо отчищенной крови.

– Я же говорил! – смеялся Фримод ярл, держа в руках сразу два меча с золочеными накладками на ножнах. – Говорлинская работа! Гляди узор – это хмель вьется, я-то знаю, я у них такие видел! Вот это работа! Да за одну работу марку серебра прибавишь! Я бы прибавил! Хагир! Иди сюда! Я ж тебе говорил, что добычи на всех хватит! Полуоборотень столько награбил, что вся дружина разбогатеет! С этим не стыдно будет вернуться домой! Вот это славная песня! Это я подарю Хлейне, она любит все блестящее! – Бросив меч, он выхватил из открытого ларя целый пучок серебряных цепей, увешанных звенящими подвесками. – И вам еще на дань хватит! – Уронив цепи под ноги, он радостно хлопал Хагира по плечу. – Хотя я на твоем месте больше никакой дани никому не платил бы! Купишь себе еще корабль, наймешь дружину, и пошли все твои фьялли в зад к Фенриру Волку!

– Странно, что он оставил такое богатство без охраны! – заметил Гельд. Беспечность Вебранда, у которого набитую сокровищами усадьбу защищал десяток рабов, казалась ему удивительной с самого начала. Прямо-таки невероятно! – Он ведь знает, что у него много врагов. Как мог он уйти и не позаботиться о безопасности своего дома?

Хагир бросил ему согласно-понимающий взгляд: он тоже успел об этом подумать. Но Фримода ярла сомнения не смущали.

– Самоуверенность губит! – наставительно провозгласил он. – Старый волк так уверен, что весь Морской Путь дрожит от его имени, и даже не позаботился о настоящей охране. Думал, никто не посмеет явиться в его логово! Вот подарочек его будет ждать, когда он вернется!

– Может быть, вас тоже ждет подарочек! – пробормотала какая-то старуха, из угла наблюдавшая за торжествующими победителями. – И вы еще дождетесь!

Гельд пригляделся: уж не ведьма ли это? В ее сдержанном голосе было что-то такое нехорошее, что ему стало тревожно. Женщина куталась в плащ, будто ей холодно, и время от времени покашливала. Прочие челядинцы, прислуживая незваным гостям, то и дело оглядывались на нее. Как видно, она занимала тут особое место, но и на хозяйку не походила. Одеждой ей служили потертая овчинная накидка и рубаха из грубого холста, не лучше, чем у прочих служанок. Однако опытным взглядом торговца Гельд заметил у нее на шее зеленые стеклянные бусы ценой в десяток куниц. Для рабыни слишком роскошно. И даже если Вебранду пришла блажь украшать рабыню драгоценностями из своей добычи – почему же только этой? Видно, неспроста.

– Что ты имеешь в виду, диса ожерелий? – спросил он. – Какой подарочек нам приготовил уважаемый хозяин этих мест?

– Придет время – узнаешь! – Женщина без страха, с откровенной злобой глянула прямо ему в лицо. – Все узнаешь!

Гельд встретил ее взгляд, и у него перехватило дыхание. Глянь на него драконья морда из-под этого серого вдовьего покрывала, он и то не был бы так потрясен. В лице женщины, в ее беспокойном движении ему померещилось что-то настолько знакомое, забытое, но знакомое, что пол гридницы дрогнул под ногами и просел – Гельд падал в какие-то забытые глубины времени, прошлого собственной судьбы. Он вспомнил ее сразу: это лицо лежало в памяти чистым и незапылившимся, будто они расстались только вчера. Не веря самому себе, Гельд вглядывался в черты женщины, которая сидела к нему вполоборота, всем видом выражая враждебность и нежелание с кем-либо разговаривать. Не может быть…

Вцепившись в край скамьи, он пытался вернуться на прежнее место во времени и пространстве. Это она. Этого не может быть, но это она. Каждое лицо слишком неповторимо, чтобы даже через пятнадцать лет плавания по человеческому морю его можно было спутать с другим. Этого не может быть… почему, собственно, не может? Гельд шарил в памяти в поисках довода против. Тогда, пятнадцать лет назад, перед Битвой Чудовищ, в которой фьялли с самим Торбрандом конунгом во главе разбили последнее войско квиттов… Перед битвой кюна Далла, вдова Стюрмира конунга, находилась в усадьбе Речной Туман, где собиралось войско. Это Гельд знал точно, потому что сам видел ее там. А после битвы вернуться в усадьбу, захваченную фьяллями, он не мог и не знал, куда делась эта женщина… Тогда у него были совсем другие заботы. Само собой разумеющимся казалось, что она попала в плен к Торбранду конунгу… Стой, так ведь Эрнольв Одноглазый, года три-четыре спустя встреченный на летнем торгу в Эльвенэсе, рассказывал, что ее нашли мертвой, что он сам ее хоронил… Вот почему этого не может быть!

Перед глазами Гельда встало лицо Эрнольва ярла: изуродованное багровыми рубцами, с прикрытым левым глазом. «Хоть Асвальд тогда и ругался – ну, ты его знаешь, – а все равно неладно получилось! Вдову конунга, хотя и побежденного, надо не так бы хоронить!» – слышался Гельду его низкий, уверенный голос. Эрнольв ярл сам присматривал за погребением кюны Даллы. Но все же это она, живая. Не может быть на свете двух настолько одинаковых женщин. Как же Эрнольв… Постой… Ни Эрнольв, ни другие фьялли не знали кюну Даллу в лицо. Ее опознали по платью… Эрнольв говорил, что золотые украшения, даже золотое обручье при мертвом теле остались, и еще удивлялся, зачем же ее убили, если не ограбили. Но в лицо ее никто там не знал. Тролли знают, что и как там вышло, кого там похоронил великодушный Эрнольв ярл. Но женщина, которая сейчас сидит в углу и кутается в плащ, безусловно звалась когда-то кюной Даллой, дочерью Бергтора из рода Лейрингов, женой и вдовой последнего настоящего конунга квиттов, Стюрмира Метельного Великана. Это так же верно, как то, что он сам, Гельд сын Рама, сидит сейчас перед ней.

Гельду хотелось окликнуть ее, назвать по имени, напомнить о себе, но он не смел. Душа переворачивалась: эта женщина, которую он когда-то так хорошо знал, и в таком положении: за морем, в чужом племени, в чужом доме… в рабстве. Как она ушла от фьяллей, как попала сюда? Нарочно ли Торбранд конунг продал ее… Нет, этого не может быть! Он умен и хорошо понимает, какую ценность она может представлять… Да и Эрнольв знал бы… Годы жестоко ее изменили: сейчас ей должно быть под сорок, но лицо ее без следа утратило былую мягкую миловидность, черты высохли и заострились, в них появилось что-то старушечье, злобное, изжитое… Где она, ее прежняя надменная величавость, которую она так искусно умела напускать на себя? В душе ее никогда не было истинного величия и благородства, а все притворное годы и злоключения, конечно, сорвали с нее, как ветер срывает мертвые желтые листья с ветвей… Теперь это усталая, озлобленная, отчаявшаяся женщина, одинокая, никому не нужная… Где же ее сын, хотелось бы знать? И знает ли это хотя бы она сама?

Память, привязанность к собственному прошлому тянула Гельда к этой женщине – он всегда бывал рад давним знакомым и с удовольствием подавал руку даже прежним неприятелям. Но сейчас он не смел напомнить Далле о былом: эта перемена в ней казалась ужасной и отталкивала. Уж ей-то совсем не так будет приятно встретить человека, когда-то знавшего ее в блеске богатства и почестей.

Но почему же она его не узнала? Он-то не так уж сильно изменился. Как говорили многие, даже меньше, чем люди обычно меняются за пятнадцать лет. Но она не узнала его, в этом он был уверен. Никакого признака узнавания не мелькнуло в ее глазах. Далла непритворно забыла человека, рядом с которым когда-то прожила целый месяц… и которого даже полюбила ненадолго той умеренной любовью, которую только и могла уделить кому-то кроме себя самой. Но что он ей, тот месяц, после которого началось новое нашествие и жизнь ее рассыпалась прахом? То время давно испарилось из ее памяти. Эта женщина по-прежнему сосредоточена только на себе и не слишком внимательно вглядывается в лица вокруг.

Загадка тайного злорадства, которое Гельду виделось в лице бывшей кюны (ему все время думалось «бывшей Даллы»), разрешилась довольно скоро. После ужина незваные гости старого Вебранда стали устраиваться на ночлег. Когда большинство угомонилось, двоим хирдманам понадобилось прогуляться до отхожего места. Они вышли из дружинного дома во двор, и лежавшие возле дверей еще некоторое время слышали их шаги и голоса. И вдруг тишину прорезал дикий крик. Сперва никто ничего не понял и даже не поверил ушам; но тут же крик повторился. Кричал один из ушедших; в голосе была не тревога, как при виде врага, а неудержимый ужас, необъяснимый и неожиданный.

Спящие проснулись, засыпавшие вскочили с мест и кинулись к дверям, хватая на бегу оружие. Через дверь со двора донесся вопль, потом торопливые шаги, новый крик, внезапно оборвавшийся… Толкнули дверь, несколько человек, тесня друг друга, с мечами наготове выскочили во двор. В ярком лунном свете перед потрясенными кваргами мелькнула тень, косматая и почти белая, и мгновенно исчезла во тьме за стеной усадьбы. А на дворе остались лежать два человеческих тела. Вокруг были разлиты огромные черные пятна, и никто не сообразил поначалу, что это такое, откуда взялось. Лежавших подняли, и руки всех поднимавших почему-то стали черными, мокрыми, липкими. Мелькало недоумение: в чем они так извозились?

Из хозяйского дома кто-то прибежал с факелом, и стало видно, что горло и грудь у обоих разорваны в кровавые лохмотья и кровь из шейных вен заливает тела и землю вокруг. Оба были мертвы, перевязок не требовалось. И первым чувством остальных стало изумление: что это такое, что случилось?

Покой усадьбы разом кончился: закричали люди, затопали ноги, замелькали факелы. Сгоряча Фримод ярл приказал открыть ворота и сам выскочил в черную ночь с копьем наготове; но окрестности спали, лишь ветер невнятно шумел в вершинах невидимого леса. Фримод ярл вернулся в усадьбу; его люди толпились во дворе и в растерянности обменивались невразумительными восклицаниями:

– Волк! Говорю тебе, волк!

– Да где ты видел такого волка? Ты на зубы погляди! Не у всякого медведя…

– Да что я, медведей не видел? Только я не видел, чтобы медведи прыгали через стену! Это ж тебе не кот!

– Кот! Еще скажи, крыса! Протри глаза – Стюрвига сожрали! Совсем сожрали, насмерть!

Никто не мог и вообразить, что же, собственно, произошло, все казалось дурным сном. Но сон не кончался: факелы горели, люди кричали, а два мертвых тела все так же лежали в трех шагах от дверей дружинного дома. Ощущение было жуткое и нелепое: этого не может быть, но почему-то это есть! Что за зверь мог растерзать людей прямо во дворе усадьбы, перед домом, а потом еще сумел уйти через высокую стену! Да это злой дух, а не зверь! Таких зверей не бывает! Но мертвые тела были, и раны их заставляли содрогаться каждого, кто бросал на них взгляд.

Чудовище! Ночной кошмар в воображении каждого выглядел по-своему, но давящий страх завладел всеми до единого; страх лился с неба вместе с темнотой, и сама местность, которая днем не отличалась от всякой другой, сразу приняла угрожающий и зловещий вид.

– Это, должно быть, отец того гада… ну, Вебранда! – всем подряд говорил Стормунд Ершистый. – Тут болтают, что старый оборотень не очень-то помер… ну, выходит из могилы, когда хочет. Я еще когда слышал! Ну, когда сюда попал. Я говорил, что это брехня, ну, вот… Чего не бывает?

И Стормунд разводил руками, недоумевая, как это «брехня» сумела погубить двух человек.

– Что это такое? Что за тварь бродит? – гневно допрашивал Фримод ярл, вернувшись в хозяйский дом.

Он был не столько испуган, сколько возмущен тем, что какая-то дикая тварь губит дело, начавшееся так удачно и даже весело.

Домочадцы Вебранда жались друг к другу и отводили глаза. Только женщина с зелеными бусами смотрела смело и даже, как казалось гостям, с тайным торжеством.

– Ну, доблестные воины, убедились, как кусается старый оборотень? – ехидно ответила она Фримоду ярлу.

– А ты знала об этом? – крикнул он. – Почему же ты молчала, старая ведьма?

– Все здесь знали, – не смущаясь, ответила Далла. – Все знали, что старый волк выходит из кургана. Он не так прост, чтобы позволить разным наглецам грабить его землю. Ни здешним, ни дальним. Всю округу он держит в кулаке, никто и пикнуть не смеет. И вот что бывает, когда к Вебранду приходят слишком смелые гости! Или если его гости пытаются от него уйти без позволенья! Ваш бородатый крикун знал, что с ним будет, если он попробует сбежать! Оттого-то он и сидел тут смирно целых два месяца, как пес на цепи! Он знал, что отойдет от усадьбы шагов на сто, не больше!

– Врешь, ведьма! – возмутился Стормунд. – Стану я бояться всяких дохлых псов! Навыдумывают тут всякой дряни!

– Слышите? – Далла вскинула исхудалую руку и даже приподнялась на месте. – Это он!

Издалека доносился протяжный волчий вой. Хагир стоял под самым дымовым отверстием, и ему было слышно лучше всех. Протяжный, холодный, как ветер подземелья, вой лился откуда-то издалека и пронизывал насквозь; по коже бежали мурашки. Хирдманы хмурились и бранились вполголоса, стараясь подавить ужас, но тот неудержимо наползал темной волной и грозил залить с головой, утопить, поглотить… Хагир подумал: что бы ни говорил Стормунд сейчас, если он и раньше слышал этот вой, понятно, почему он не пытался сбежать.

Далла села на место с таким самодовольным видом, будто услышала рассказ о великих подвигах своего собственного сына, и тихо покашливала, закрывая лицо краем плаща.

– Вот почему он оставил дом без дружины! – заметил Хагир, обернувшись к Гельду. – Вебранд знал, что оборотень охраняет усадьбу, и потому спокойно ушел со всеми людьми.

Гельд кивнул, но Фримод ярл не согласился.

– Напрасно он думает, что какой-то дохлый пес помешает мне! – яростно восклицал он, потрясая копьем. – Теперь я так просто не уйду! Я ему отомщу за моих людей! Не высовывался бы он из-под земли, так и сидел бы там до Затмения Богов! Но теперь я его вытащу оттуда! Я ему покажу!

– Правильно! – горячо поддерживал его Стормунд. – Этот дохляк, я так слышал тут, всю округу напугал до жути! Они все у него по краешку ходят! Придушить его, чтоб не лазил, нам все тут спасибо скажут! Завтра и пойдем! Говорили, его могила тут близко!

– Ну, где ваш оборотень? – Фримод окинул взглядом лица челядинцев. – Где его нора?

Челядинцы молча пятились, отводили глаза. Многие посматривали на Даллу.

– Вам незачем его искать! – покашливая, ответила она. – Когда ему кто-то нужен, он сам находит.

– Я никогда не жду и не заставляю моих врагов искать меня! – гневно и раздраженно ответил Фримод ярл.

Он шагнул к Далле, взял женщину за ворот и слегка встряхнул; она дернулась, гневно забилась, стараясь вырваться, а прочие челядинцы попятились от них еще дальше.

– Не смей! – яростно крикнула она. – Был бы здесь мой сын…

«А где твой сын?» – готов был воскликнуть Гельд, но Фримод перебил:

– Скажешь ты, дохлая ворона, где оборотень? Или я вытрясу из тебя все твои старые кости! Тебе надоело жить? Я не стану выслушивать дерзости от какой-то грязной свиньи!

– Сам ты… – злобно начала Далла, но вдруг закашлялась. В горле у нее клокотало, и Фримод ярл брезгливо выпустил ее.

Далла долго не могла откашляться, содрогалась всем телом, давилась и сплевывала на земляной пол, потом все же подняла голову.

– Хорошо, – задыхаясь, язвительно ответила она, и ее изнуренное лицо с лихорадочно блестящими глазами показалось ликом самой смерти. – Ищите его, если вам надоело жить. Курган на запад отсюда, за двумя холмами. Его легко найти – там на вершине черный камень. Идите.

– Смотри, старая тварь, если соврала – я велю тебя сбросить в море! – пообещал Фримод ярл, брезгливо косясь на кровавые плевки на полу перед Даллой.

– Очень надо! – С трудом дыша, Далла подергивалась, как птица, приводящая в порядок растрепанные перья. Вид у нее был жалкий и непримиримо-злобный. – Идите, куда я сказала. Там вы найдете оборотня. Я очень хочу, чтобы вы с ним встретились. Назад вас придет не так уж много!

Фримод ярл не слушал. Сжавшись в комок, она провожала уходящего врага глазами, и на ее морщинистом, поблекшем, высохшем лице отражалось упрямое, мстительное чувство. Только этим, пожалуй, она и напоминала себя прежнюю. Гельд смотрел на Даллу и в который раз задавал себе вопрос: да она ли это? Разве можно вообразить, чтобы прежнюю Даллу дочь Бергтора кто-то брал за шиворот и тряс, как кучу тряпья? Называл вороной, тварью? Фримод не знает, что перед ним вдова конунга, но сама-то она знает. Что она сделала с людьми, эта квиттинская война, превратившая рабыню в королеву, а королеву – в рабыню!

Двоих погибших заперли в чулан: заниматься похоронами ночью было неудобно, а оставлять мертвых без присмотра – опасно. Убитые оборотнем, два вчерашних друга превратились в возможных врагов, и для общей безопасности их устроили под замком. На дворе разложили большой костер, и в дозоре оставалось по пятнадцать-двадцать человек: сидеть с товарищами у огня с копьем под рукой было не так страшно, как лежать с темноте и судорожно ловить ухом каждый шорох.

Осенний рассвет показался особенно поздним, и Фримод ярл едва дождался, когда можно будет идти на поиски кургана. С собой он взял человек пятьдесят: большим числом возле кургана делать нечего, но эти пятьдесят были как следует вооружены и полны решимости.

– Сейчас день, светло! – рассуждал по дороге Гельд. – Он не посмеет показаться сам, а если посмеет, то его сила будет втрое меньше. Главное – успеть разобраться до темноты.

Кварги насильственно смеялись над ночными страхами и уверенно грозили расправиться с оборотнем. Но когда дружина перешла долину и вступила в лес, бодрости в сердцах поубавилось. Здесь было почти темно, от лесной сырости пробирала дрожь, огромные черноватые чешуйчатые стволы старых толстых елей наводили на мысль о телах драконов и сами казались опасными. Лица кваргов были суровы и решительны, но каждому так и мерещилось, что сейчас из сумрака еловых лап выскользнет серое косматое чудовище с мерцающими глазами и набросится на людей.

– Что бы там ни было, потом будет, о чем рассказать! – приговаривал Фримод ярл. – Выйдет славная песня! Я даже рад, что так вышло! А то все получалось уж слишком тихо и просто – рассказать не о чем! Засмеют! Скажут, что ярл Северного Квартинга собрал целое войско на трех кораблях против кучки жалких рабов!

Хагир молчал и вовсе не радовался, что не обошлось тихо и просто. Конечно, благородный человек должен стремиться к подвигу, но желать себе неприятностей – глупое ребячество. У кого в жизни мало трудностей, тот со скуки рад их придумать. Ему бы Фримодовы заботы!

Но не меньше, чем об оборотне, Хагир думал о той, что указала к нему путь. Язвительные речи и злобные взгляды рабыни оставили в нем неприятное, беспокойное чувство, как будто главный враг остался позади и они очень по-глупому повернулись к нему спиной.

Ведьма! В Вебрандовой рабыне ожили какие-то забытые детские страхи Хагира; вспомнилось, как он еще в детстве, еще до Битвы Чудовищ, в первый год своих странствий с дядей Ингвидом Синеглазым, как-то на привале в Медном Лесу отошел от дружины в чащу – кто поймет, что не дает мальчику-подростку сидеть спокойно, что тянет его ходить неизвестно зачем и искать неведомо что! Казалось, он не отошел от костра и десяти шагов, как наткнулся на маленькую, тощую, сгорбленную женщину с острым и злобным лицом. Хагир помнил, как она что-то быстро говорила ему, манила куда-то в сторону, и он шел за ней, изумленно вглядываясь, стараясь понять, что же в ней такого необычного. А потом он вдруг обнаружил, что не знает, в какой стороне костер и люди, а в лице женщины мелькало что-то такое чуждое и жуткое, что он рванулся от нее и, как белка, запрыгнул на дерево; женщина кинулась, пытаясь его ухватить, и он полез, не помня себя, еще выше, подгоняемый каким-то необъяснимым, дремучим ужасом. Глядя вниз, он видел запрокинутое лицо, острое, голодное и чужое, и левая рука, жадно царапавшая кору ясеня, была не рука, а волчья лапа. Онемевшие руки Хагира крепко цеплялись за ветки, а взгляд не мог оторваться от ждущих внизу зеленоватых диких глаз, и неодолимая сила тянула спуститься вниз, вниз, к ней… Ингвид услышал его крики и прибежал с людьми; Хагир не заметил, куда исчезла троллиха, но долго еще, даже видя внизу дядю, он не мог собраться с духом и слезть.

Взрослому Хагиру тот давний случай казался небывалым, выдуманным, чем-то вроде сна или одной из тех страшных историй, которыми дети развлекают себя от скуки и в которые невольно сами верят. Но он хорошо помнил свой недоверчивый ужас и тот властный зов, которым нечисть тянула его вниз. И сейчас, при виде этих елей, давние воспоминания ожили в нем, и казалось даже, что случилось все не за морем, не на Квиттинге, а прямо в этом лесу, что где-то здесь она бродит, маленькая женщина с волчьей лапой, что страшнее целой стаи простых волков. А все она, Вебрандова рабыня! Вспоминая ее выговор, Хагир сообразил, что она квиттинка, его соплеменница, но вместо желания помочь ощутил еще более сильное отвращение. Она напомнила ему все худшее, что показывал ему родной полуостров. Ведьма! Самое умное было бы надеть ей мешок на голову и сбросить в море. Встреча с ней принесла неприятность: вместо одного врага – Вебранда, теперь стало два – Вебранд и оборотень… или даже три. Угрюмая тень рабыни летала за плечами и все время норовила заглянуть в лицо; хотелось встряхнуться и сбросить ее, но она, как все невесомое, держалась очень крепко.

Фримод ярл, шедший впереди, вдруг охнул, копье в его руках само собой обратилось острием вперед. Там, между стволами елей, мелькнуло что-то темное, косматое и живое. Взгляд Хагира быстро схватил очертания женской фигуры, и ужас взмыл и облил холодной дрожью – троллиха с волчьей лапой!

Не в силах выдержать этого ужаса, Хагир бросился вперед со своим остролистовым копьем наготове. И замер: то, что он увидел, совсем не походило на ожидаемое.

В пяти шагах перед ним под елью, прижавшись спиной к стволу, стояла девушка лет двадцати пяти – рослая, крепкая, с широким не слишком красивым лицом и густыми, тяжелыми темными волосами. Вид у нее был решительный, перед грудью блестел длинный нож, приготовленный для защиты. Нож держала обычная человеческая рука, вся фигура дышала силой, здоровьем, чисто человеческой ясностью и простотой. Троллями тут и не пахло, и Хагир с чувством огромного облегчения опустил копье.

Гельд вдруг рассмеялся, и смех показался так странен и неуместен среди настороженной тишины, что все мужчины вздрогнули от неожиданности, многие обернулись.

– Что за троллиха? – с облегчением и досадой воскликнул Фримод ярл. У него мелькнула было мысль, что оборотень принял облик женщины. – Ты кто такая?

– Успокойся, Фримод ярл! – Гельд мимоходом тронул его за плечо и прошел мимо него к девушке. – Не бойся нас, Ярнсакса рыбьей погибели![14] Мы не причиним тебе зла. Мы думали встретить тут совсем другого врага!

Девушка, тоже узнавшая его, нерешительно ухмыльнулась и медленно опустила нож.

– Я тебе еще тогда сказала: меня зовут Ярна, а не Ярнсакса! – с упреком ответила она. – Что же ты: с виду такой умный, а беспамятный!

Хирдманы вокруг стали неуверенно посмеиваться: они еще не поняли, кого же встретили.

– А я знаю, что за врага вы тут ищете, – продолжала Ярна. – Небось ночью видели волка? Мы слышали, как он воет. Он так воет, когда кого сожрет.

– Она ведьма? – спрашивали друг у друга хирдманы за спиной у Гельда. – Так где волк?

– Она не ведьма, все в порядке, – оглядываясь, успокаивал спутников Гельд. – Это та самая девица, приветливая и разумная, что указала нам дорогу к усадьбе. А теперь, может быть, ты будешь так добра, что покажешь нам дорогу к кургану волка?

– Значит, правда! – решила Ярна. – Просто так вы бы к нему не потащились. Что, много сожрал?

– Двоих, – неохотно ответил Фримод ярл. – И я этого так не оставлю. Если ты здешняя, то знаешь дорогу? В этой усадьбе одни трусы – никто не хочет показать.

– Понятное дело, – согласилась Ярна. Убедившись, что ей никто не угрожает, она убрала нож в ножны на поясе и разговаривала с чужеземным ярлом безо всякого смущения или робости. – Понятное дело, что никто не хочет с ним связываться. Он тут столько народу сожрал, что больше никто не хочет. Так что с хозяином-то? С Серым Зубом? Я шла поглядеть, что у вас получилось. Если вы его убили, то уж собирать с нас дань он не придет. Наши шкуры нам и самим пригодятся… Вы чего? – Она недоуменно обернулась, услышав вокруг себя смех.

– Оборотнева сына нет дома! – с досадой ответил Фримод. – А иначе тебе никогда бы больше не пришлось о нем думать!

– Значит, ушел в поход! – сообразила Ярна. – А как вернется, так непременно наведается к кургану. Вы знаете, что всю свою лучшую добычу он зарывает в курган?

– Что?

– Ну, то. Разве вы в усадьбе хоть одно золотое колечко нашли? Что? Нет? И не найдете, – уверила она. – Все золото, что раздобудет, Вебранд зарывает в курган, чтобы старый волк его охранял. Там у него столько добра, что все ваши корабли нагрузить можно. Так говорят. Я сама не видела, а только ведь Вебранд дольше в свои походы ходит, чем я на свете живу. Ну, что, идете?

– Там есть золото? – Фримод ярл воодушевился. – Это другое дело! И как мне самому в голову не пришло, что золото он прячет в другом месте! И правда – столько добычи, и хоть бы одна золотая бусина! Ну, где он?

– Идите за мной. – Ярна кивнула и пошла через лес.

Теперь дружина оживилась: место тревоги заняла надежда на хорошую добычу. Люди заговорили громче, и лес уже не казался угрожающим.

– А как по-твоему, можно одолеть этого оборотня? – расспрашивал Гельд Ярну по пути. – Там в усадьбе одна женщина явно думает, что у нас ничего не выйдет.

– Это, как видно, Иса, – решила Ярна. – Она всегда такая. У нее у самой, как видно, что-то в жизни не вышло, вот она теперь и хочет, чтобы у других тоже не выходило.

– Иса?

– Ну, да, ее так зовут. Она у Вебранда заместо хозяйки, всем распоряжается, особенно когда его нет, – оживленно рассказывала Ярна, видимо довольная вниманием заморского гостя. – Держится прямо хозяйкой, а сама – рабыня! На меня, если приду, и не глядит, будто я ей грязь под ногами, а я-то свободная!

– Давно она у него?

– Не знаю. Как я помню, давно. Моя мамашка говорила, что он ее купил где-то за морем. Или так захватил, я не знаю.

– А где твоя мать? Дома?

– У Хель. Померла. Про нее болтали, что она ведьма, но это все вранье. Была бы она ведьма, мы бы не жили все лето на каше из мха и тертых желудях. И детей у нее не померло бы четверо из шестерых. А так остались я да Скора… Я ее выдала замуж, чтоб не путалась под ногами.

– А твой отец? – расспрашивал Гельд. Ему нравилась эта простая и решительная девушка. – Трудно поверить, что такая великанша, как ты, родилась от простых родителей.

– А мой отец, может, и был великаном, только его никто никогда не видел.

– Ну, тогда уж это наверняка был замечательный человек! – Гельд улыбнулся.

– Может, и замечательный, да только его тут никто не заметил, какой он хоть из себя был, – без досады, спокойно ответила Ярна. Похоже, она привыкла полагаться только на свои силы и не много думала о родне, от которой все равно не дождешься помощи. – Вон он, курган.

Между стволами впереди засветилось открытое пространство. Черная земля ельника кончалась склоном, покрытым пожухлой травой, а внизу, в долине, возвышался курган с черным камнем на вершине.

Глава 5

В ночь полнолуния к Хлейне снова пришла мертвая колдунья. На этот раз Хлейна не удивилась и не испугалась: у нее было твердое предчувствие, что переносом могилы дело не кончится. Она смутно беспокоилась, не зная, чего ждать, и ждала скорее с нетерпением, чем со страхом.

Она заснула мгновенно, едва лишь легла, и тут же как бы погрузилась в густую черную воду. Удивительно было, что ей удается там дышать. Она не лежала, а сидела на чем-то округлом и твердом, как большой камень.

– Хлейна, – сказал голос высоко над головой.

Мягкими волнами голос спускался откуда-то сверху, рассеивался и заполнял все невидимое пространство. Он звучал очень четко и ясно, вовсе не как невнятное шелестенье прошлого раза. Несомненно, это голос принадлежал женщине, не молодой, но еще крепкой и уверенной. Чем-то он даже напоминал голос Гейрхильды хозяйки.

– Хлейна, ты пришла ко мне.

«Это ты пришла», – хотела поправить Хлейна, но не посмела. И тут же осознала, что сидит на камне в каком-то чужом, не своем пространстве, а значит, действительно она пришла к колдунье, а не наоборот. Все ее мысли, сомнения, тревоги и предчувствия были дорогой сюда.

– Ты должна прийти ко мне, – продолжал голос. – Я ждала тебя. Мой гадательный жезл выбрал тебя, и ты избрана судьбой владеть им.

Вокруг посветлело, как будто голос колдуньи постепенно растопил тьму. Воздух наполняли серо-коричневые сумерки, и небо над головой было коричневым. Ни солнца, ни какого-то иного светила. А прямо перед ней стояла расплывчатая, невысокая фигура. Сосредоточить на ней взгляд, рассмотреть ее не получалось, и Хлейна скорее чувствовала, чем видела, что это женщина. Ясно ей виделось только одно: перед ее глазами зимней звездой сиял жезл с хрустальным шаром на вершине, тот самый, что достали из старой могилы колдуньи и зарыли в новую.

– Возьми его, – говорила темнота. – Он отразил твое лицо, ты имеешь силу владеть им. Твой род привел тебя к нему. Тебе под силу многое. Я, Йофрида Шептунья, научу тебя владеть и править твоей силой. Тебе будут открыты дороги во все девять миров, ты увидишь и крону, и корни Мирового Ясеня. Жизнь и смерть человеческая будут тебе подвластны. Возьми их.

Колдунья протягивала Хлейне сверкающий жезл, и Хлейну тянуло к нему, но она не могла поднять рук и сидела как древнее каменное изваяние. Что-то мешало ей, какая-то преграда стояла между нею и хрустальным жезлом. Казалось, только взгляд Хлейны и может его коснуться, а сама она в каком-то другом мире, и не расстояние вытянутой руки разделяет их, а целые океаны прозрачной, но неодолимой пустоты, и не дотянуться ей, никогда не дотянуться до этой сверкающей, влекущей игрушки.

– Отныне он твой, и он приведет тебя ко мне! – сказал голос.

И вдруг прямо в лицо Хлейне глянуло чье-то незнакомое, живое лицо с пронзительными угольно-черными глазами. Она отшатнулась и вдруг провалилась куда-то; на самой грани черной пропасти Хлейна сильно вздрогнула и обнаружила, что проснулась.

Из того сна она провалилась в явь и испытала громадное, невыразимое облегчение. Это только сон! Нет ее, мертвой колдуньи с сумеречным лицом. И коричневого неба нет, и никто не предлагает ей власти над людской жизнью и смертью. Проснувшись, Хлейна вышла из-под власти чар и ясно сознавала: таких дорогих подарков, да еще и из мертвого мира, не делают просто так, и с нее потребовали бы слишком дорогую цену за власть, которая ей, собственно, нисколько не нужна. Хлейна не была честолюбива и никоим образом не мечтала прославиться или властвовать над людьми. Она лежала, не открывая глаз, наслаждаясь теплом дома и уютом одеяла, особенно пленительных после жесткого холода того мира под коричневым небом. Девять миров! Корни Мирового Ясеня! Зачем они ей, пусть все остается на своих местах.

Хорошо, что это лишь сон, но все-таки сон не из приятных. Колдунья не успокоилась посмертным «переселением». Она опять чего-то хочет от Хлейны. «Я, Йофрида Шептунья, научу тебя…» Чему-то хочет научить… Зачем ей понадобилось кого-то учить?

Чем больше Хлейна думала об этом, тем страшнее ей становилось, и она сжимала край одеяла возле горла, как будто невидимые руки уже тянулись из темноты, чтобы схватить ее и утащить во мглу. Боится, как маленькая, в самом деле. Хлейна беспокойно перевернулась на другой бок, приоткрыла глаза: ей хотелось увидеть девичью, лежанки, очаги, спящих служанок и убедиться, что она дома, а не в мире с коричневым небом…

Да, она была дома. Но в темноте перед лежанкой что-то сверкнуло беловатым светом, не похожим на красновато-рыжие отблески очага. Хлейна открыла глаза и приподнялась на лежанке. На обрывке шкуры лежал хрустальный жезл, тот самый, что она своими руками опустила в новую могилу колдуньи. Хрустальный шар на вершине елового жезла светился изнутри сам собой, и этот свет позволял разглядеть и его, и кусок медвежьей шкуры, и даже башмаки Хлейны, стоявшие рядом с ним. Гадательный жезл – и кожаные башмаки, не новые, уже немного обтертые снизу возле подошвы, с потемневшим колечками из медной проволоки… Тот самый, что ей протягивала во сне Йофрида Шептунья. «Отныне он твой, и он приведет тебя ко мне…»

Хлейна снова легла и закрыла глаза, словно надеялась спрятаться от подарка колдуньи. Напрасно она радовалась, что во сне не взяла его. Он сам ее взял. «Гадательный жезл выбрал тебя… Твой род привел тебя к нему…» Хлейна боялась посмотреть на пол, как будто там сидел зверь, готовый на нее броситься.

Весь остаток ночи она беспокойно дремала, то и дело ворочаясь и надеясь, что к рассвету хрустальный жезл окажется сном и растает вместе с темнотой. Близилось утро, в дымовое отверстие просочилось немного света, толстая Рагнхильд перестала храпеть: сейчас поднимется и разбудит скотниц… Хлейна вдруг пришла в ужас от мысли, что жезл увидят служанки. Выскользнув из-под одеяла, она поспешно схватила его и засунула в сундук, на самое дно, под ворох своих рубашек и платьев, точно прятала следы какого-то преступления, и бессознательно цеплялась за надежду, что это поможет. Многие вещи обретают силу только тогда, когда о них знают люди; а пока никто не знает, что колдунья вручила ей свой жезл…

Хлейна не знала, что ей это даст, но надеялась хотя бы оттянуть перемены в своей судьбе. Откуда это взялось? Она жила себе и жила… Особенно теперь, когда ее мысли полны одним Хагиром… В другое время мечта о колдовском могуществе и могла бы занять ее, но только как игра, от скуки. Сейчас же Хлейне было страшно, как будто мертвая колдунья грозила разлучить ее с мечтой о любви, с единственным, что ей по-настоящему дорого и необходимо.

А если Йофрида Шептунья опять явится… Хлейна застыла, опустив руки на крышку сундука. Непременно явится! Она все-таки вручила жезл, а Хлейна все-таки взяла, а ведь не хотела… Не надо было прикасаться к нему, а пусть бы кто-нибудь взял и бросил в море… Поздно! Теперь Йофрида придет опять, непременно придет! Хлейна мысленно оглядывалась в прошедшую ночь, как в море, которое каким-то чудом переплыла. Но впереди уже мерещилась новая ночь. Что ей делать?

После еды фру Гейрхильда собралась осматривать овец на дальнем пастбище, и Хлейна поехала с ней. Мягкая зима на побережьях Квартинга позволяла пасти овец круглый год, и хозяйка раз в несколько дней сама ездила на пастбище осмотреть стадо, проверить припасы. Хлейне нравились эти поездки по травянистым холмам, нравились осиновые рощицы, усыпанные округлыми, как наплечные застежки, багряными листиками, нравились пастбища, усеянные сотней косматых овец, и пастушеские домики, маленькие, тесные, но теплые и уютные. В детстве она мечтала жить на пастбище и часто расспрашивала пастухов, не приходят ли к ним тролли просить молока. «Конечно, приходят, почти каждый день! – охотно рассказывали ей. – Вот только сегодня что-то запоздали, наверное (шепотом), испугались хозяйки. Не говори ей ничего, ведь тролли могут заплатить за молоко только золотым березовым листиком! Он правда золотой, но если его увидит кто-то другой, то он превращается в обыкновенный и вянет». Хлейна вздыхала, вспоминая, как любила в детстве чудеса и как весело ей жилось, пока она верила россказням пастухов. А теперь, когда чудеса пришли к ней на самом деле, это оказалось совсем не так весело.

Пятеро хирдманов, которых хозяйка взяла с собой, ехали позади и о чем-то смеялись между собой, зато лица Гейрхильды и Хлейны выглядели озабоченными и грустными. Хлейна колебалась: может быть, все-таки не говорить? Но оставаться наедине с сумеречной гостьей было слишком страшно.

– И что ты об этом думаешь? – спросила Гейрхильда, выслушав ее.

Хлейна растерянно пожала плечами. Обычно приемная мать решала все сама и ее не спрашивала. Хлейна, бывало, обижалась и старалась потихоньку сделать так, как самой хочется, но сейчас почетное право решать показалось тяжкой обязанностью, возлагать которую на ее слабые плечи – жестоко и несправедливо. Стало даже обидно, как будто приемная мать отступилась от нее.

– Я думала, что нужно спросить у тебя, что мне делать, – обиженно ответила Хлейна. – Я вовсе не хочу… Мне вовсе не нужно ее жезла и ее подарков. Зачем мне это?

– Ты не поняла? – Гейрхильда заглянула ей в лицо. – Она же хочет, чтобы ты стала ее наследницей. Каждому колдуну нужен наследник. Если он не оставит другого вместо себя, ему не будет покоя после смерти, даже если его могила в дремучем лесу, где за двести лет даже заяц не пробежит. Знаешь, я еще сейчас подумала: колдунья нарочно приказала похоронить себя там, где будет святилище и будет ходить много людей. Тогда святилища и усадьбы еще не было, но разве ей трудно было узнать, где это все появится? Она не нашла наследника при жизни и хотела искать его после смерти. Она прислушивалась ко всем ногам, которые проходили над ней, и искала подходящего человека.

– Но я не хочу быть колдуньей! – воскликнула Хлейна в ответ, чувствуя обиду и на Йофриду, и даже на Гейрхильду, как будто та поддерживала мертвую в ее нелепых замыслах. – Я вовсе не хочу! Я боюсь ее. И жезла этого я боюсь. Я ведь не искала ее, она сама нашла меня. А если люди топтали ее могилу, то я вовсе в этом не виновата! Фримод ярл ходил по той тропе гораздо чаще меня!

– Фримод ей не подходит! – со вздохом сказала Гейрхильда. – Ты понимаешь, дочь моя, если бы речь шла о любой опасности, мой сын с радостью заслонил бы тебя, но…

– Я знаю, что против колдуньи он ничего не сделает!

– Дело не в этом. Колдунье, конечно же, нужна наследница. Я слышала об этой Йофриде, мне рассказывал мой дед Адальгейр, еще когда он был здешним ярлом, а я была совсем девочкой, лет восьми. Я очень хорошо все помню. Это была могучая колдунья. Рассказывали, что, когда наш берег хотели разорить рауды, она напустила такую бурю, снег и туман разом, что все их корабли разметало и повыбрасывало на камни. А в другой раз она обернулась китом и опрокинула корабль раудского конунга. А еще говорили, что большие чудеса она творила, не трогаясь с места. Она знала голоса рун и умела говорить с ними на их языке… У каждой руны есть свой голос. Вернее, шепот. Этот шепот и есть сила руны, если я не путаю. Когда колдун шепчет голосом руны, он получает ровно столько силы, сколько ему нужно, и направляет ее так легко, что может хоть две горы переставить с места на место. Помнишь ведь сагу про то, как богиня Скади хотела вернуть своих детей-великанов? Она звала Птичьи Тинги голосом рун, и острова бежали к ней через море, как собаки. Это не так легко понять, а я ведь не колдунья. В древности шепот рун знал каждый колдун, а потом его стали забывать. Йофрида была последней, кто умел говорить с рунами на их языке, потому ее и прозвали Шептуньей.

– Она обещала научить меня… – пробормотала Хлейна.

Ей стало так страшно, как будто острова под названием Птичьи Тинги, поднятые с места богиней Скади, толпились вокруг самой Хлейны и грозили задавить. Загадочные «шепоты рун» представлялись ей живыми пропастями, полными плотного, щекочущего, как мох, непроглядного серого тумана, и они затягивали ее в себя, угрожая проглотить.

– А она не сказала, почему ей нужна именно ты? – настороженно спросила Гейрхильда.

Хлейна покачала головой.

– Может быть, она и неслучайно выбрала тебя, – помолчав, добавила Гейрхильда. Она колебалась, не зная, сколько нужно знать ее приемной дочери. – Ты знаешь, дочь моя, я меньше всего хочу тебе какого-то беспокойства, но, может быть…

– Меня никто от нее не спасет! – с мрачной обидой на судьбу окончила Хлейна.

– Ты хорошо ей подходишь. Твои предки… Они были весьма к этому расположены.

– К чему – к колдовству? Ты об этом говоришь? Среди моих предков были колдуны? – Хлейна вытаращила глаза. Только этого не хватало!

– Да. – Гейрхильда кивнула, но на лице ее отражались колебания, словно она утверждает то, в чем сама отчасти сомневается. – Среди твоих предков были могучие колдуны. Колдовство никому не приносит счастья, и раз уж дочь моей Ингиоды оказалась внучкой колдунов… Я увезла тебя с твоей родины, я надеялась, что здесь они тебя не найдут… Колдовство никогда не приносит счастья самому колдуну, я не хотела, чтобы в тебе заговорили твои предки с той стороны. Но, как видно…

«От судьбы не уйдешь», – окончила про себя Хлейна, и в душе ее безнадежность боролась с недоверием. Она настолько привыкла верить в свое счастье, что теперь не могла смириться с тем, что не в ее силах уйти от тех темных живых пропастей.

Они молча ехали мимо полуоблетевшей осиновой рощи, хирдманы по-прежнему смеялись позади. А ей больше не смеяться в жизни: в ее крови живет нечто, неподвластное ее воле, и самим рождением она отдана во власть Йофриды Шептуньи.

Хагир! Хлейна вспомнила о нем, и на глазах ее показались слезы. В груди защемило от острой боли: под тем коричневым небом не бывает ни радости, ни любви. Колдуны получают свою мудрость только в обмен на радость жизни, иначе нельзя! Когда видишь все насквозь, ничему радоваться не станешь. Но Хлейне не нужны были мудрость и власть, ей был нужен Хагир. И тоска по нему вспыхнула с новой силой: если бы он оказался здесь, если бы он ответил на ее любовь, то никакие мертвые колдуньи ее не напугали бы, пусть хоть все соберутся, сколько есть! Хагир был как свет огня в ночи: он такой сильный, такой уверенный, такой теплый и живой, что все эти сумеречные шепоты разобьются об него, растают, рассеются! Хлейна гнала из памяти их последний разговор в вечер осеннего равноденствия, не хотела помнить того, что она ему не нужна, и всем существом стремилась к Хагиру с такой силой, какой раньше не знала в себе. Он должен, должен полюбить ее, потому что он нужен ей!

– Не огорчайся так сильно, – сказала Гейрхильда, морщась при виде слез на глазах воспитанницы.

Гордая, властная и уверенная, сейчас Гейрхильда чуть ли не впервые в жизни столкнулась с трудностью, перед которой была бессильна, и это мучило ее не меньше, чем огорчение приемной дочери.

Хлейна вздрогнула: она совсем забыла про их разговор и сначала отнесла ее слова к истинной причине своей печали.

– Можно попробовать тебе уехать отсюда, – продолжала хозяйка. – Едва ли мертвая колдунья может далеко уходить от своей могилы. Особенно теперь, когда у нее нет одного жезла. Мне будет тяжело с тобой расстаться, да и Фримод ярл огорчится… Но надо чем-то жертвовать, всегда приходится. Ты можешь поехать к конунгу. Мой брат не откажется тебя принять. Ты можешь пожить у них эту зиму. А там, если в Серебряном Шлеме колдунья тебя не потревожит…

– Уехать? – Хлейна наконец сообразила, почему Гейрхильда завела речь об усадьбе конунга кваргов, и испугалась. – Нет!

– Но почему? Может быть, так далеко колдунья тебя не достанет. А там, может быть, Рамвальд конунг найдет способ совсем ее прогнать от тебя. Он сам не большой мудрец, но у него много мудрых людей, которые везде странствовали… Да и его жена…

– Я не знаю, кто странствовал больше Гельда, – нашлась Хлейна. – Лучше я подожду его возвращения. Он ведь ничего не знает о нашей колдунье. Лучше подождать и сначала посоветоваться с ним. Что ты думаешь?

– Да, это верно. – Отрицать мудрость Гельда Подкидыша Гейрхильда никак не могла. – Я же хотела поскорее помочь тебе. Но если ты предпочитаешь сначала его дождаться, пусть будет так. И Фримод ярл будет доволен, если ты не уедешь, не повидавшись с ним. Если придется, то он, конечно, предпочтет сам тебя отвезти.

– Да, конечно, – с облегчением ответила Хлейна.

На самом деле о Фримоде ярле она совсем не думала, а о Гельде – самую малость. Но Хагира она непременно дождется здесь. Даже одна-единственная встреча с ним казалась драгоценностью сама по себе, и Хлейна не могла уехать и тем упустить последний случай с ним повидаться. Едва ли он сам захочет разыскивать ее в такой дали, значит, она потеряет его навсегда. А жизни без Хагира Хлейна не мыслила. Тогда даже это сияющее голубое небо будет для нее затянуто коричневатыми сумерками Нифльхель.

От опушки ельника курган казался не таким уж большим, но по мере того как пришельцы спускались в долину, он все рос и рос. Дойдя до подножия, Гельд поднял голову и задумчиво просвистел, окидывая взглядом крутой склон, покрытый вялой травой и облетевшим кустарником. Даже доблестный Фримод ярл, с ходу начавший карабкаться к вершине, рядом с этой горой казался муравьем. Хорошо, что сейчас он себя не видел – самолюбие могло бы пострадать. Плотное покрывало трав и мелкого кустарника на склонах кургана казалось непробиваемой кольчугой. Подумалось: дураками надо быть, чтобы идти на такую крепость с шестью жалкими тупыми лопатами. Шесть штук лопат нашлось в усадьбе, и Гельд предусмотрительно велел прихватить их с собой. Выходило, что работать смогут только шесть человек одновременно, но кто же перед походом мог предвидеть, что понадобится копать землю?

– Такое жилище любой конунг не постыдится занять. После смерти, конечно, – сказал за спиной у Гельда Хагир. – Такое редко где встретишь.

– Жилище бывает при жизни! – Гельд улыбнулся, стараясь прогнать неприятное ощущение. – А после смерти бывает смертище.

Ярна Великанша расхохоталась; глядя на нее, стоявшие поблизости хирдманы тоже стали усмехаться.

– Смотри, там тропа! – Хагир указал на бледноватую, неровную полоску примятой травы, тянувшуюся по ближнему склону. – На вершину. Эй, Фримод ярл! Тут есть тропа!

Фримод обернулся, услышав свое имя, но махнул рукой и полез дальше через кустарник.

– Понятное дело! – все еще смеясь, сказала Ярна. – Смертище! Ну, ты и скажешь! А эта тропа потому, что Вебранд часто раскапывает курган. Всегда, когда раздобудет новые сокровища. А может, не раскапывает, может, просто сверху оставляет, а тот сам выходит и берет. У нас никто не видел, дураков нет… Ха! – Ее тоже осенила мысль. – А сокровища – это которые со-крыли? Да?

– А заодно и то, что добывают со-кровью, – прибавил Гельд.

– Понятное дело! – согласилась Ярна. – Моя мамашка говорила, что золото отсвечивает красным от человечьей крови. Его же поливали кровью еще… ну, там, где еще был большущий дракон. Ему еще брюхо снизу распороли, я не знаю.

– Да, сыновья Гьюки свое золото обильно полили кровью, – подтвердил Хагир, понявший, о чем говорит не слишком сведущая в древних сказаниях девушка. – Но только надо ждать, что здешнее золото будет не красным, а зеленым.

– От крови троллей? – понимающе уточнила Ярна.

– Нет, просто в древности его плохо умели обрабатывать.

– Все равно без троллей здесь не обошлось.

– Ну, где вы там! – кричал сверху Фримод ярл. Он уже добрался до вершины и нетерпеливо притопывал. – Несите лопаты! Где вы там! Стейн! Альвгаут! Давайте лопаты сюда! Будем рыть!

– А нора – это то, что на-рыто! – рассуждала Ярна для собственного развлечения. – Ха!

Лопаты подняли на вершину, и Фримод ярл сам взялся копать. Шестеро работавших часто сменялись, яма быстро углублялась. Фримод ярл хотел сделать широкий проход, чтобы не пришлось лезть навстречу оборотню кому-то одному. Выбрасывать землю из ямы уже не получалось, теперь ее насыпали в корзины и на веревках поднимали вверх. Когда глубина ямы превысила человеческий рост, в нее опустили толстое еловое бревно с зарубками-ступеньками. Из-за бревна одного работника пришлось сократить, и внизу осталось только пятеро. Все остальные сидели у подножия кургана возле костров, оглядывались по сторонам, сперва опасаясь чего-то, потом просто от скуки. Гельд рассказывал «лживые саги» про мертвецов и великанов, а Ярна, для которой его изрядно потрепанные повествования были новостью, так хохотала от избытка чувств, что и все вокруг смеялись, глядя на нее.

Вечер пришел неожиданно быстро. Хотя Фримод ярл и начал копать в том месте, которое от частых раскопок самого Вебранда должно было стать податливее, земля, против ожиданий, оказалась твердой и тяжелой, а из глубины поднимались такие душные, неприятные испарения, что дышать было тяжело и люди быстро уставали. За день удалось прокопать довольно глубоко, но до бревен сруба еще не дошли. Работы оставалось порядочно.

– Хватит на сегодня, – намекнул Гельд, когда начало темнеть. – Чем темнее, тем больше силы у мертвеца. Лезть к нему на ночь глядя совсем глупо, а открывать ему выход наружу раньше времени тоже не стоит.

Фримод ярл не любил, когда ему давали советы, но на этот раз согласился: за целый день возни с лопатой он устал, а славные подвиги лучше совершать на свежую голову – удовольствия больше.

Ночь в усадьбе прошла довольно спокойно, только волчий вой где-то вдалеке тревожил. Но во двор никто не выходил, все двери были заперты, и даже под дымовыми отверстиями Фримод распорядился поставить по дозорному с длинным копьем. Ставить стражу внутри дома – это что-то новенькое, но, как сказал Гельд, лучше выглядеть немного глуповато при жизни, чем очень умным после смерти. Домочадцы Вебранда поглядывали на гостей с боязливым любопытством. «Как на покойников», – подумал Хагир, но вслух говорить не стал. У него сильно болела голова – надышался испарениями кургана. Неужели они так уверены, что их старого хозяина нельзя одолеть? Неодолимых не бывает. Хагир убеждал себя, что здешняя челядь выросла в страхе перед оборотнем и потому не верит в возможность его гибели. И не хочет ее, что тоже помогает неверию.

На другое утро кваргов поджидало неприятное открытие. Вся земля, которую они выбросили из ямы вчера, оказалась забита туда снова, и курган имел такой вид, будто ни одна лопата к нему не прикасалась с того самого дня, как его насыпали.

– Слышал я про такие дела, чтоб их тролли разодрали! – гневно кричал Фримод ярл, колотя штыком лопаты о твердую землю вершины. – Копаешь, ломаешься целый день, а назавтра будто ничего и не было! Слышал я про такую дрянь! Говорили!

– И я ведь слышал! – сердито поддержал его Хагир. Он не буйствовал так шумно, но тоже был раздосадован. – Ведь говорят, что мертвецы не любят пускать к себе и засыпают за ночь всю землю обратно. Надо было вчера об этом вспомнить.

– Я говорил, говорил! Надо было вчера покончить, докопаться до этого дохлого мерзавца, и тогда он уже не копал бы землю сам! Мы бы его закопали раз и навсегда!

– А я не знала, что он так может! – удивленно повторяла Ярна, тоже ночевавшая в усадьбе. Ей очень хотелось увидеть, чем все кончится. – Правда, никто еще не пытался ходить к нему в гости… А он, оказывается, гостей не любит! Кроме тех, кого сам к себе затаскивает!

– Надо было чем-то перегородить отверстие, чтобы он не мог выйти, – заметил Гельд. – Хотя бы мечом или копьем. Если мы вставим в отверстие копье, он не сможет засыпать землю обратно.

– Сначала надо все откопать заново! – гудели хирдманы. Копать по второму разу совсем не хотелось.

– Зачем? – Гельд пожал плечами. – Можно повернуться и уйти. И уже к полудню мы будем в море, а дней через десять – дома, в Роще Бальдра. Никто ведь не заставляет вас рыться в этой кучке навоза. Я просто уверен, что отправиться домой – самое умное, что мы можем сделать.

Фримод не ответил, но так резко дернул плечом, что было ясно: он ни за что не уйдет, не оставит оборотня в покое.

Слова Гельда придали кваргам новой решимости и побудили перейти от ругани к делу. Фримод ярл со всем присущим ему упрямством, как и вчера, первым начал копать на старом месте. По второму разу каждая лопата земли казалась вдвое тяжелее, работа тянулась нудно, противно, томительно. Мягкое осеннее солнышко пригревало, заставляло потеть и, казалось, смеялось над незадачливыми землекопами. Сегодня копавшие сменялись чаще, и землю со злобой разбрасывали дальше, так что вскоре весь курган до самого подножия был усеян глинистыми бурыми комками. Но к вечеру удалось сделать меньше, чем вчера.

– Хватит, – сказал Хагир, когда длинные черноватые тучи накрыли сверху желтоватые с красным полосы заката. – До завтра. Теперь-то уж он не сделает как было.

И он воткнул в дно ямы свое копье с рунами на древке, которое ему вручила фру Гейрхильда.

Оборотень и в самом деле оказался недоволен. Этой ночью волчий вой с самого наступления темноты звучал гораздо ближе. Домочадцы Вебранда забились по углам, прижались друг к другу и даже шептаться не смели. Лишь изредка они поглядывали на гостей, и их испуганные глаза в темноте поблескивали не хуже троллиных. От каждого такого взгляда пробирала дрожь, и Хагир жалел, что не устроился спать в одном из дружинных домов, среди кваргов. Там, по крайней мере, все свои.

Мимо него прошла та женщина, которая обещала всяческие беды. По вечерам ей позволяли, под присмотром нескольких кваргов, отнести еду тому черноволосому парню, который сидел запертым в бане. Стормунд сказал, что это ее сын, и его решили не выпускать из бани до самого отплытия. Пусть сидит. Мало ли что придет в голову сыну Вебранда и такой матери? Злобная женщина, по всему видно, была не из робких: даже ради родного сына не всякая пошла бы ночью во двор, где бродит оборотень. А она шла, да еще успевала мимоходом бросить на незваных гостей презрительный взгляд: смотрите, дескать, женщина не боится того, чего боитесь вы! «Ведьма, она ведьма и есть!» – бормотали хирдманы, провожая ее глазами.

– Послушай-ка, Фримод ярл! – начал Гельд, когда дверь за женщиной закрылась. Уже начав говорить, он все еще смотрел на дверь: как видно, недобрая женщина занимала и его мысли. – Я еще вчера подумал: как ты собираешься драться с оборотнем?

– Как? – Фримод поднял брови. – Спустимся к нему туда и спустим с него шкуру. Всегда так делают, когда копают курганы с беспокойным мертвецом внутри. Сам же мне рассказывал про Греттира… Или это не ты рассказывал, а мой Гуннар… Ну, все равно знаешь. Как еще? Днем он не выйдет на поверхность, а идти к нему ночью – мы не такие дураки. Правильно я говорю?

Он огляделся, и верная дружина одобрительно закивала.

– Хм! – Гельд сделал глубокомысленное лицо. – Видишь ли… Я не могу сказать, что сам раскапывал хоть один курган, но я слышал очень много рассказов о таких делах… Греттир, конечно, великий герой, но лучше бы найти для примера кого-нибудь поближе… Одну такую сагу я слышал от Вигмара Лисицы. Он мне рассказывал, как семнадцать лет назад копали курган у него на родине, на Квиттингском Севере. Я почему об этом вспомнил: в том кургане тоже сидел оборотень. Так вот, когда первый человек стал к нему спускаться, оборотень схватил его за ногу и хотел стянуть к себе. Тот еле вырвался. И Вигмар потом говорил, что только дураки лазают в курганы ногами вперед.

– Ну, и что? – отчасти недоумевающе, а отчасти недовольно спросил Фримод ярл. Он уже понял, к чему Гельд ведет, но других возможностей все равно не видел.

– Я кое-что придумал, – сознался Гельд. – Нечто такое, что позволит вам увидеть оборотня раньше, чем он увидит вас. Не беспокойся, твоя доблесть от этого не пострадает. И будет о чем рассказать. Эй, красавицы! – Он обернулся к служанкам. – Найдите-ка нам чьи-нибудь старые штаны!

Вернулась Далла; когда дверь открылась, вместе с ней вошел волчий вой и на миг заполнил все помещение. Гельд излагал дальше свой замысел; тот и в самом деле был хорош, хирдманы смеялись, но далеко не так весело, как посмеялись бы в другое время. Каждый невольно прислушивался к далекому вою. Порой казалось, что это просто ветер, но чаще воображению рисовалось жуткое чудовище – размером с тот курган, не меньше. Сам Фенрир Волк!

– Вот, и пока он будет отплевываться, ты сбросишь факел… – говорил Гельд, и вдруг на крыше что-то зашуршало.

Все мигом смолкли и вскинули головы. Что-то тяжелое двигалось по скату, дерн трещал, вниз сыпался всякий сор.

– Это он! – бросила из угла Далла. – Он пришел за вами.

– Молчи, ведьма! – резко крикнул Хагир. – Или я вышвырну тебя во двор. И посмотрим, не понравятся ли ему твои старые кости!

Далла замолчала: вид Хагира говорил о том, что он не побоится даже открыть дверь, чтобы выполнить свою угрозу.

При слабом свете очага нельзя было разглядеть даже потолочных балок, но все в доме не сводили глаз с темной кровли. При всплесках огня поблескивали железные котлы на балках, и от их блеска пробирала дрожь, как будто это блестят сами когти, зубы того ужаса, что ходит по крыше. Тяжелый треск от звериных шагов давил, пригибал, так что даже дышать стало трудно. Имелись предложения выйти и разобраться с волком; Фримод ярл и Стормунд выступали за это, но Гельд и Хагир решительно воспротивились: незачем повторять первый вечер. Даже если они выйдут целой сотней, волк успеет задрать одного или двух и уйдет через стену.

Где-то наверху заскрипело дерево. Один из котлов сорвался с балки и с грохотом упал. Все содрогнулись и втянули головы, никто не смел шевельнуться, чтобы его поднять. Наверху тоже затихло: оборотни боятся железа. Потом тяжелые шаги послышались снова, возле дымового отверстия. Внизу стоял один из хирдманов с копьем; Хагир подскочил, взял у него копье и сам встал наготове, не сводя глаз с отверстия.

– Пощекочи ему нос! – шепотом посоветовала Ярна. В ней, как и во всех, боролись ощущения жути и нелепости.

Но вместо носа в дымовое отверстие ворвался низкий голодный вой. Хагир жалел, что голос нельзя ранить, а Гельду вспоминался его собственный поединок с оборотнем – пятнадцать лет назад. И сейчас ему почему-то было гораздо менее страшно. Привык, что ли? «Это потому, что я очень смелый!» – с усмешкой подумал Гельд. А на самом деле все гораздо проще. Трудно бояться какого-то оборотня в доме, битком набитом сильными вооруженными мужчинами, да просто живыми людьми. Тепло живого дыхания всегда притягивает нечисть, но если его собирается очень много, то оно оттолкнет любую нежить, как огонь отталкивает тьму. Страх делится на всех, и каждому достается совсем маленький кусочек. Глядишь, и страха-то никакого нет. А со смелостью – наоборот: каждый найдет хоть крупинку, а вместе будет целая гора.

А здорово все же! Глядя на темную кровлю, Гельд совсем позабыл про оборотня и с восхищением думал, как же мудро боги сотворили человека. Нет у него ни когтей, ни зубов, но зато есть способность умножать силы, собирая вместе и тех, кто живет сейчас, и даже тех, кто жил когда-то. Разве Греттир, одолевший своего врага-мертвеца, этим самым не помогает всем, кто спустя века выходит на бой со своими мертвецами, кто бы они ни были? Это способность собираться и есть то оружие, которым человек одолел великанов и вышел из сумерек на свет.

Когда Гельд очнулся от своих мыслей, в доме стояла тишина. Люди напряженно прислушивались, но шаги на крыше стихли.

Утром дружина снова отправилась к кургану. С собой несли старые штаны, найденные в доме, с зашитыми снизу штанинами, а сверху к ним была подшита старая рубаха. Получившееся чучело, похожее на безголовое тело, набили сосновыми иглами вперемешку с землей, а потом обмазали смолой, особенно нижнюю часть. Всю дорогу хирдманы подмигивали друг другу и ухмылялись. И вид кургана ободрил: вчерашнее средство оправдало себя, ни единый комочек земли не вернулся в яму, и копье Хагира так же торчало на прежнем месте.

Увидев копье, Хагир облегченно вздохнул: в глубине души он беспокоился об оставленном оружии. Оборотни и мертвецы боятся острого железа, но как знать – это такой народ, с которым ни в чем нельзя быть уверенным. А лишиться подаренного копья Хагиру было бы очень горько. Он так привык к нему за это короткое время, будто родился вместе с ним, как тот древний герой по имени Хлёд, родившийся в полном вооружении.

Хоть копье и вручила фру Гейрхильда, при виде его Хагиру сразу вспоминалась Хлейна, и эти воспоминания, навитые на древко из остролиста, делали его драгоценнее серебра и золота. Стоило лишь подумать о ней – и вечер осеннего равноденствия возвращался; мерещилось, она стоит рядом и держится за древко чуть пониже его собственной руки, и смотрит ему в глаза, манит к себе, зовет забыть обо всем, что раньше наполняло его жизнь, потому что она может дать ему что-то такое, чего он нигде и никогда не найдет… И сейчас Хагир не думал о долге перед родом и обо всем прочем, что в тот вечер заставляло отводить глаза, и душа грелась в лучах ее глаз. В его жизни появилось что-то новое, драгоценное, теплое и светлое, и даже сейчас, в этой унылой долине перед заросшим курганом, Хагир чувствовал себя счастливым при мысли об этом.

Но, взяв копье в руки и вытащив его из ямы, Хагир невольно охнул. Посередине наконечника отчетливо были видны следы огромных зубов. Четкие вмятины, пять или шесть, блестели, как серебро, и при взгляде на них пронзало жуткое чувство, что тебя самого укусили.

– Вот это да! – воскликнул Фримод ярл, глянув на копье в руке Хагира. – Да это что же… у него зубы тверже железа?

Хирдманы застыли вокруг, опустив приготовленные было лопаты. Радость от вида нетронутой ямы мигом испарилась. Даже один раз ударить в землю показалось страшно. Все сразу вспомнили, что на дне ямы ждет кошмарный зверь; казалось, первый же удар придется прямо ему по голове…

Хагир провел пальцами по вмятинам, и они показались ему ранами на живом. А вокруг стояли живые люди и не сводили глаз с раненого копья…

– Да, может быть. Но шкура-то у него наверняка мягче железа! – громко отозвался Хагир. – А когда мы отрубим ему голову, пусть щелкает себе зубами, сколько захочет!

Эти слова несколько подбодрили людей, и хирдманы принялись копать. Мало-помалу растерянность прошла, воодушевление вернулось. Все ждали, что вот-вот покажутся бревна сруба, земля как будто сама прыгала на лопаты, охотно расступалась навстречу штыку, и яма углублялась на глазах.

Вот чья-то лопата глухо ударила о дерево. Все перестали копать и столпились, будто там нашелся клад. Фримод ярл торопливо спрыгнул в яму.

– Что я говорил! – кричал он. – Здесь целые ворота!

Последний слой земли счистили, и стала видна деревянная, окованная широкими полосами железа дверь с бронзовым кольцом.

– Это чтобы здешний житель при случае мог выходить погулять, – заметил Гельд.

– Тут не житель, а смертель, – поправила Ярна. Фыркнув, она добавила: – И смердит-то как! Настоящий смертель!

– Так ведь земля же, – растерянно, хотя и вполне справедливо заметил Гьяллар сын Торвида. – Он как-то по-другому выходит…

Лица хирдманов вокруг выражали убежденность, что в мертвом мире все по-своему и куча земли сверху не мешает открывать дверь.

– Больше он не выйдет никак и никогда! – утешил Фримод ярл. – Ну, Гельд, где твои штаны?

Вокруг засмеялись. Но Гельд больше не улыбался и выглядел сосредоточенным. Он лучше самого Фримода понимал, что это уже не «лживая сага», а жизнь, что конец предприятия неизвестен и что кто-то из славных героев вполне может не выбраться из кургана живым. В том числе и доблестный Фримод ярл, да сохранят боги его род и дружину.

Трое хирдманов разом ухватились за огромное бронзовое кольцо и подняли дверь. Яма открыла пасть – черная прямоугольная дыра дышала теми же давящими, тошнотворными испарениями, и даже отважный Фримод ярл брезгливо сморщил нос. Преодолевая отвращение, он наклонился (так, чтобы не опускать голову вниз) и заглянул в яму.

– Эй, где ты там? – нарочито грубо гаркнул Фримод. – Ты, дохлая крыса! Спрятался, жук навозный? Зарылся? Как ходить по крыше над головой у добрых людей, так ты смелый, а постоять за свою крышу – и хвост опустил? Выйти-то не хочется? Ну, так я сам к тебе приду!

Он отстранился от двери и сделал знак: два хирдмана взяли чучело, обвязанное веревкой, и стали опускать его в черный провал.

– Это я к тебе иду, вонючий еж! – кричал над ямой Фримод. – Где ты там зарылся?

Чучело скрылось в яме почти полностью, хирдманы подавали веревки, беспокойно переглядываясь: может, там до дна еще два человеческих роста? Гельд был бледен, и в голове у него стучало: клюнет, не клюнет? Если мертвец не поддастся на обман, то лезть придется живому человеку…

И вдруг невидимая сила дернула чучело, да так, что оно вырвалось из рук державших и исчезло внизу. Послышался резкий шорох, треск кожи, неясный сдавленный звук, похожий на кашель. После тишины от этого звука, от присутствия внизу могучего существа у всех мороз хлынул по коже, кое-кто от неожиданности охнул и отшатнулся от ямы.

– Клюнуло! – заорал Гельд и выхватил у хирдмана факел. – Давай!

Оттолкнув кварга, он свесился в отверстие и бросил факел вниз. В яме слышалась неясная, но шумная возня какого-то крупного тела, давящиеся, кашляющие звуки, невнятное подвывание. Факел упал, но поначалу это ничего не дало: кроме самого огня, ничего увидеть не удавалось. Пламя не рассеивало тьму и не освещало внутренность кургана, какая-то сила точно сжала его свет внутри его собственных очертаний, и факел казался слабым цветком на дне пропасти.

Потом смола загорелась, чучело разом вспыхнуло, и у Гельда мелькнуло ощущение первой победы: он своей рукой нарисовал на одежде чучела все три руны огня и надеялся, что это поможет тому пылать в могиле пожарче. Рыжий пламенный отсвет выхватил из тьмы что-то огромное, быстро шевелящееся, борющееся; что-то вроде горы косматой шерсти, при виде которой пробирало такое нехорошее чувство, что, право же, лучше было бы этого не видеть!

– Зверь, зверь! Волк! – беспорядочно кричали все, кто толпился над ямой.

– А вы белку хотели! – сердито крикнул Хагир и поудобнее перехватил копье. – Пусти!

Косматый хозяин кургана сливался с темнотой своего жилища, даже огонь не помогал разглядеть его как следует, определить хотя бы, какого он роста. Иной раз отблеск падал на мохнатую спину, на огромную голову с прижатыми волчьими ушами, на согнутую лапу, но потом все исчезало и казалось, что это лишь пляска теней от огня, морок в пустой темноте. Оборотень увяз зубами в просмоленной коже, а в пасть ему насыпалось земли с сосновыми иглами, и он метался, хрипел, кашлял, бился, чтобы освободиться.

– Давай! Пока не опомнился! – заорал Фримод ярл и в азарте прибавил еще кое-что, что само по себе смысла не имело, но выражало его решительный боевой настрой.

Растолкав всех, Фримод с секирой в руке спрыгнул в яму. Хагир заставил себя одно мгновение помедлить, чтобы не упасть ярлу на голову, и тоже прыгнул в провал.

Темнота взвилась вокруг, как глухие бесконечно высокие стены; он все летел, и ужас пронзил его – у этой ямы нет дна, и последней дурью было прыгать сюда очертя голову! Но тут же что-то ударило его по ногам, он присел и сообразил, что достиг дна. Рядом вскрикнул голос – сейчас Хагир даже не узнал Фримода ярла, – и тут же рядом с ним метнулось что-то косматое. В лицо ударила волна дурного запаха, и Хагир вслепую ударил копьем вслед пролетевшей тени. Впереди снова вскрикнул человеческий голос. Стен и углов не было видно, а прямо перед глазами дымно и душно горела смола; черный дым слепил, не давал видеть и дышать. За дымом среди пламенных отблесков что-то шевелилось, билось, металось. Раздавалось отрывистое тяжелое хрипение – где-то рядом находился огромный злобный зверь. Дурной запах накатывался волнами; тускло мелькнуло железо, и Хагир сообразил, что это должна быть секира Фримода. Почти вслепую он ударил копьем вперед, туда, где металось что-то огромное, темное, косматое.

И сразу же вслед за ударом копье подалось назад и сильно толкнуло его концом древка в грудь. Хагир едва удержал его в руках. А во тьме появились два огня: зеленые круги с черной точкой зрачка в середине были обведены неровной, расплывчатой красноватой каймой. Эти живые огни изливали на Хагира такую ненависть, что ему стало тошно. Он снова вскинул копье. Толком осознать происходящее не получалось; затхлый мертвый воздух был продолжением того косматого тела, он давил через пустое пространство; каждое движение своего противника Хагир ощущал так ясно, точно стоял к нему вплотную, а собственное тело чувствовал как-то расплывчато, неуверенно.

Где-то должен быть Фримод ярл… Где же он, проклятый? Хагир кожей ощущал, как уместно было бы напасть на оборотня сразу с двух сторон и как трудно встречать его одному. Резкое чувство смертельной опасности входило с каждым вдохом в грудь и холодом разливалось по жилам. Но в шуме собственной борьбы Хагир не мог ни увидеть, ни услышать кварга. Было страшно: жив ли он? – и досадно: что же не помогает, славный герой?!

Оборотень прыгнул, острие копья ударило его прямо в грудь, и сила удара отбросила Хагира назад. Он ударился спиной о что-то высокое и твердое, на голову ему посыпалась труха, он зажмурился, отчаянно боясь ослепнуть и в то же время зная, что нельзя терять врага из виду ни на миг.

Скрип, шорох лап, движение огромного тела метнулось в сторону. Хагир опять вскинул копье, и ему казалось, что предыдущий выпад померещился: если бы он действительно вогнал острие в грудь волку, тот больше не прыгал бы. Да он же мертвый, его уже не убьешь! Куда же они полезли, дураки, с простым оружием, предназначенным для живых? Что же делать? Но Хагир не задавал себе вопросов: он привык делать хоть что-то, обязательно делать.

Из дальнего угла доносился шорох и глухие отрывистые стоны, в которых слышались боль и ярость. Фримод ярл жив, но едва ли стоит ждать от него помощи.

Хагир вскинул копье и ударил прямо под горящие глаза, не дожидаясь, пока хозяин могилы прыгнет на него опять. Лязгнули зубы – откусит наконечник! У него же зубы тверже железа! Но тут же раздалось яростное рычание: копье поранило волчью пасть. Оборотень закашлялся, зеленые глаза погасли, и за дымно-огненной завесой Хагир смутно различил, как тот мотает головой. Один миг, пока тот не опомнился… Проклятый огонь!

И тогда он прыгнул на оборотня сам, выпустив копье и выхватив меч. С размаху Хагир ударил по склоненной шее волка и сам неожиданно упал на него, будто какая-то невидимая мощь подкосила его; земля сама вырвалась из-под ног. Он упал на груду жесткой, как железные иглы, дурно пахнущей шерсти, зубы лязгнули возле самого лица, на руку с мечом и шею брызнуло что-то мокрое и пронзительно-холодное. Груда шерсти была живой и билась, стараясь освободиться; первый порыв толкнул Хагира прочь от нее, он забарахтался, стараясь встать, но никак не мог найти ногами опору.

Из тьмы послышался какой-то отчаянный звук – то ли вздох, то ли вскрик. Что-то тяжелое ударило в груду шерсти, она содрогнулась, совсем рядом с ухом Хагира захрипела пасть. А под руку ему попала деревянная рукоять с чем-то тяжелым на конце. Еще не поняв, что это такое, он схватил брошенную секиру и привстал, опираясь коленом о груду живой шерсти.

Всплеск огня осветил зверя. Хагир мельком увидел, что они с волком лежат на ступеньках высокого сиденья, на какие сажают мертвецов в богатых курганах. Морда и грудь волка были залиты кровью, и Хагир отчетливо видел каждый зуб, каждую шерстинку. Из пасти текла кровь, густыми вязкими ручейками ползла по шерсти. При свете Хагира поразили размеры врага – тот походил скорее на медведя, чем на волка. Хорошо, что с самого начала он этого не видел.

Покрепче взяв секиру, Хагир замахнулся, чтобы отрубить оборотню голову. Но голова вдруг повернулась и глянула на него зеленоватыми, в красном ободке глазами. И Хагир застыл; отвратительная дрожь пронизала его и сковала. Плохо дело, если он позволит мертвецу очаровать его глазами, и Хагир напрягал все силы, чтобы сбросить оцепенение. Он ведь поднял секиру, осталось только опустить ее…

– Ты, последний из Лейрингов! – раздался низкий, глухой голос, и Хагир не сразу понял, что это говорит оборотень. Окровавленная волчья пасть не двигалась, а голос наполнял весь темный воздух, точно исходил от стен подземного сруба. – Слушай, что будет с тобой! Из всякого блага, что ты задумаешь, выйдет зло. То, к чему ты будешь страстно стремиться, станет твоим проклятием! Ты найдешь наследство своих предков, но потеряешь его безо всякой пользы. Мне дана сила мстить: ты сам отомстишь себе за меня. Ты…

Хагиру казалось, что волк говорит очень долго, и за это время он успел опомниться. Каждое слово отпечатывалось в его памяти, и злое пророчество давило все сильнее. Стараясь не слушать, не пускать в сознание слова проклятия, Хагир поспешно замахнулся еще раз и ударил волка по шее. Раздался хруст, голова дернулась и свесилась, как тряпичная, со ступеньки сиденья. Голос умолк. Хагир ударил еще раз, и голова упала на землю.

Опираясь на секиру, Хагир встал на ноги. Голова отчаянно кружилась, грудь чуть не лопалась от удушья. Он вцепился в деревянный столб и привалился к нему. В тишине слышался только слабый треск догорающей смолы. От чучела осталась груды земли, и в ней бесчисленными искрами тлели сухие сосновые иглы. Темно и дымно… Нечем дышать… Всем существом Хагир стремился скорее оторваться от проклятого столба и выбраться наверх, к свету, к воздуху и небу из этого мертвого вонючего дома! Но не оставалось сил даже на то, чтобы отвести прядь мокрых волос от лица. Смесь волчьей крови и своего пота так противно и холодно липла к коже, что хотелось выскочить и из собственной шкуры заодно, оставить ее тут. Надо было как-то вылезать из этой вонючей ямы, но Хагир не мог даже толком вздохнуть. Но Лейринги всегда стараются хоть что-то предпринять…

Нечто большое с шумом рухнуло сверху, и Хагир с трудом открыл глаза.

– Эй, вы где? – Держа в руке меч, Стормунд Ершистый щурился, ничего не видя в темноте после света, и кашлял от дыма. – Вы живы? Чего затихли?

Из дальнего угла послышалась брань, которая сама по себе ничего не объясняла, но давала понять, что Фримод ярл жив.

Из светлого отверстия в здешнем черном небе упал еще один факел, на смену затоптанному и погасшему, и Стормунд поднял его. Сверху проникало очень мало света, так как отверстие кургана плотно загородили головы смотрящих. Раздавались беспорядочные восклицания, но Хагир никак не мог уловить их смысла. Ему хотелось сказать, что все в порядке, но он сам не очень-то в это верил: отравленный мертвым воздухом, он никак не мог прийти в себя. А волк где-то тут лежит!

– Здесь… – хрипло выдохнул Хагир. – Скорее… Приложить… А то оживет…

– Где? – Стормунд шагнул к нему. – Ни тролля не вижу, вот дымище проклятый! Куда, говоришь, положить?

Хагир слабо повел секирой в сторону волка. Стормунд охнул. Хагир поспешно поднял тяжелые веки и повернулся.

Волка не было. Вместо него на ступеньке сиденья лежало человеческое тело без головы. Казалось, что оно лежит давным-давно: отовсюду торчали кости, и само тело превратилось в груду гниющей плоти. Трупный запах не давал вдохнуть. Прижимая к лицу рукав, Стормунд ногой вытолкнул из-за сиденья что-то округлое. Это была человеческая голова с полусгнившими покровами, без носа, с неровными клочками волос и бороды. Во рту среди оскаленных зубов выделялись четыре волчьих клыка. Стормунд пинками сбросил тело со ступенек и носком башмака прижал голову куда-то к бедру.

– Непохоже, что эта куча дерьма когда-нибудь соберется ожить, – пробормотал он.

До самого вечера кварги выгребали из кургана сокровища мертвеца. Слухи не обманули: в срубе оказалось довольно много золота. Возле ступеньки сиденья, осыпанный трухой от истлевших мехов, стоял окованный серебром ларец; оковка не дала ему развалиться. Ларец был полон золотых украшений: перстней, браслетов, застежек, гривен, цепочек. Видно, мертвец при погребении забрал с собой не только свое: многие колечки и браслеты годились только на маленькую женскую руку, многие застежки предназначались для женского платья. Старинные узоры на них приводили на ум поминальные камни: те же мягкие завитки переплетенных лент или ростков с мелкими узкими листочками. Нет, эти застежки гораздо старше оборотня. Если он, конечно, не прожил перед смертью триста лет.

– Говорят, он перед смертью велел положить с ним все золото, что имелось в доме! – рассказывала Ярна, вспоминая слышанное когда-то от матери и других старших. – В роду-то много накопилось – они все были разбойниками! А хозяева тогда и рады были: где же золото лучше сохранится, чем в кургане. Ну, они тогда так думали.

– Думали! – Стормунд презрительно усмехался. – Думали! Фафнир тоже думал! А это плохо кончается!

Под дверью в сруб в беспорядке валялись подарки, которые оборотню после удачных походов делал его сын. Украшения, блюда, чаши, кубки, даже целый кувшин из чистого золота с узорами из цветов и листьев на боках – все это лежало на земле прямо там, где упало, и теперь Хагир понял, что за мусор попадался ему под ноги во время схватки. Вот об это блюдо он и споткнулся – тонкий край был погнут.

Хирдманы разложили добычу прямо на земле у подножия кургана. Из отверстия поднимался дым: тело оборотня завалили дровами и облили смолой, но почти без воздуха горело плохо.

– Вышло так, что по справедливости ты должен выбирать первым! – сказал Хагиру Фримод ярл. – Меня это не очень радует, но, выходит, твоя удача в этом походе больше моей!

Фримод ярл сидел на земле, на куче елового лапника и был мрачнее тучи. Его прыжок вышел неудачным: ему попалось под ноги что-то из разбросанной посуды, а волк тут же толкнул его когтистой лапой и сильно оцарапал бедро, так что Фримод едва сумел отползти в угол. За время короткой схватки Хагира с волком он едва успел подняться; его рана вполне позволила бы вмешаться, но, когда он это осознал, уже было поздно. Хирдманы перевязали ему ногу, запасливый Гельд уже посадил Ярну к костру кипятить обеззараживающие травки, но царапины от волчьих когтей сильно болели, и Фримод вспоминал заговоры на очищение крови. Фру Гейрхильда еще в отрочестве заставила его выучить заговоры на все возможные случаи, а без того не пускала в самостоятельные походы.

Но сильнее царапин болело самолюбие: славный подвиг выглядел каким-то дурацким. Три дня ломался с лопатой, потом ползал в душном дыму, ничего не сделал, только пропах мертвечиной. И рассказать не о чем! Конечно, этот Хагир – хороший парень, но все же… Отказать квитту в праве первого выбора Фримод ярл не мог, чтобы не унизить себя самого постыдной завистью, но великодушное решение далось ему с усилием.

– Если бы было посветлее… – с неудовольствием бормотал он. – Я побоялся, что в тебя попаду…

Хагир удивился, услышав, как быстро все произошло. Ему-то казалось, он целые сутки провел под землей: духота, смоляной чад, мертвецкая вонь, огонь волчьих глаз и лязг зубов смешались в памяти и растянулись в длинный поток. Ладони чесались: жесткая шерсть оборотня оцарапала даже загрубелую от меча и весла кожу. Больше всего на свете хотелось вымыться, и Хагир, обоими рукавами и подолом рубахи пытаясь вытереть лицо и шею, стремился скорее в усадьбу, где есть баня, и даже досадовал, что кварги так долго возятся с добычей.

Впрочем, великодушие Фримода ярла оказалось вознаграждено. Почесываясь, мечтая о ведре воды, Хагир небрежно оглядел добычу и задержал взгляд на одном из кубков. Тот сразу бросился в глаза: он был серебряным, и старое, тусклое, почерневшее серебро выглядело недостойно, неуместно рядом с чистым, светлым золотом, которому ни земля, ни морская вода нипочем. Как он сюда попал?

Гельд Подкидыш сидел на корточках рядом с серебряным кубком и внимательно его разглядывал. Хагир подошел поближе. Ему казалось, что он встретился со старым знакомым, которого за давностью лет не может узнать. Серебряный черненый кубок был отлит в виде дракона: подставку образовывал свернутый хвост, тело служило ножкой, а сама чаша была головой дракона с широко раскрытой пастью. Все тело дракона покрывала тонко вырезанная чешуя, в глазах блестели маленькие, как пшеничные зернышки, но ослепительно яркие прозрачные камешки. Хагир не мог вспомнить, где видел этот кубок-дракон, но все в нем казалось знакомым, почти как собственное отражение в воде. Он был как часть самого Хагира, забытая на время, потерянная, а потом вдруг найденная, и он хмурился, пытаясь сообразить, в чем же дело.

– Узнаешь? – Гельд повернул кубок чашей к Хагиру. – Видишь – «науд».

Хагир бросил взгляд внутрь кубка: на дне была вырезана руна «науд», предохраняющая от яда. Когда-то чашу изнутри покрывала позолота, но теперь от нее сохранился лишь слабый желтоватый отблеск. Хагир перевел взгляд на Гельда: тот выжидательно смотрел на него снизу вверх.

– Что это? – спросил Хагир. – Ты его знаешь? Почему он тут?

– А ты не знаешь?

– Откуда? Похоже, он долго тут пролежал.

– Да, но не больше пятнадцати лет. Пятнадцать лет назад я видел его на пиру. На Остром мысу, в усадьбе Лейрингов. В последнюю зиму, пока усадьба еще стояла. И когда я видел его в последний раз, твоя сестра Борглинда подавала его Асвальду Сутулому.

– Дай-ка. – Хагир взял кубок в руку.

– Это ваш кубок, – продолжал Гельд. – То есть Лейрингов. Его звали Драконом Памяти, уж не знаю почему. Борглинда рассказывала, что он из наследства самого Фафнира. Правда, она сама в это не верила, но у Лейрингов он был очень давно. Много поколений. Что с ним стало при разорении Острого мыса, я не знаю. То ли спасли и продали хозяева, то ли нашли и продали фьялли… Короче, наш друг Вебранд завладел им. И раз он отдал его на хранение своему косматому папаше, значит, видел в нем какую-то ценность. Гораздо большую, чем две с половиной марки серебра. Около того. У меня есть весы, я тебе потом скажу точнее, если хочешь.

Хагир мотнул головой: точный вес кубка занимал его очень мало. Тот был холодным и тяжелым, и его застывшие чешуйки что-то говорили ладони Хагира. Теперь Хагир его вспомнил. Конечно, он его видел, все свое детство до одиннадцати лет видел очень часто. Дракон Памяти всегда стоял на столе перед Бергвидом Железным Дубом, главой рода, а после его смерти перешел к Тюрвинду Боевому Вихрю. А потом к Гримкелю Черной Бороде – после того как Тюрвинд погиб в Битве Конунгов. Да, и про Фафнира тоже рассказывали. Перед взором Хагира пролетали целые стаи смутных образов: лица родичей, чьи имена он давно позабыл, какие-то голоса, даже скрип дверей гридницы, которая давно сгорела вместе со всей усадьбой. И все ему виделось огромным, люди казались великанами, потому что сам он был маленьким. Даже бородатое лицо Тюрвинда он видел не просто так, а из-под темной тяжелой крышки стола. Он тогда сидел под столом, потому что было ему лет пять, не больше. С этим почерневшим серебряным кубком к Хагиру вернулся весь его некогда многочисленный род. Вот почему его зовут Дракон Памяти…

– Я возьму его, – сказал Хагир, потом выпрямился, повернулся к Фримоду ярлу и поднял кубок на вытянутой руке. – Я возьму вот это.

– Это? – Фримод был изумлен: он не ждал, что Хагир выберет такую недорогую вещь, когда у ног его лежит груда золота. – Серебра мы и в усадьбе видели полно… Ну, как знаешь. Твое дело. А я, пожалуй, возьму вон тот кувшин с цветочками. Из него можно и пиво пить, а можно и умываться. Я его подарю Хлейне, пусть сама решит, что с ним делать. Она так любит все золотое!

Воображая радость Хлейны от подарка, Фримод повеселел и махнул рукой хирдманам:

– Поднимите меня! Пошли в усадьбу! Гребите все в мешки, там еще посмотрим.

Кварги принялись собирать добычу, а Хагир отвернулся. Намерение Фримода сделать Хлейне подарок покоробило его, но он не позволил себе возмутиться даже в мыслях. Тяжелый кубок в руке напомнил ему о позабытом, весь род Лейрингов обступил его и требовательно смотрел в глаза. Глаз было много, и среди них волнующий, ласкающий взгляд Хлейны затерялся, погас и пропал, как листок, унесенный ветром.

Остаток дня ушел на подготовку к отплытию. Предводители дружин делили добычу: съестное из запасов Вебранда, серебро и менее ценное имущество из усадьбы, а также золото из кургана. Гельд посоветовал сделать это сейчас, хотя Фримод ярл предпочитал дождаться возвращения домой.

– Ты подумай, как здорово будет, когда мы вывалим все эти кучи перед матерью и прочими! – восклицал он. – И золото целой кучей, и серебро, и застежки – ты посмотри, этого хватит весь пол в гриднице засыпать! По полотну и мехам женщины будут ногами ходить, иначе никак! Ну! Об этом целый год говорить будут по всему Квартингу! И до Эльвенэса дойдет! Даже сам Хеймир конунг позавидует! А то привезем каждый по жалкой кучке у себя в мешке, и показать будет нечего! А там уж и разделим, когда все насмотрятся!

– Лучше сделать это сейчас! – Хагир поддержал Гельда. – И дальше пусть каждый корабль везет свою долю и сам заботится о своем. Море своенравно, сам знаешь, и никто не знает, что с ним будет завтра. Если нас разбросает бурей, мне и Гельду будет слабым утешением знать, что наша добыча лежит на твоем корабле большой красивой кучей.

– Да вы и правда родичи! – пробормотал Фримод ярл и больше не спорил: как бы кто не подумал, что он жалеет расставаться с добычей! Даже намека на жадность или невеликодушие он боялся как бесчестья, а слава человека щедрого и справедливого была ему дороже любых сокровищ.

Гельд послал помощника на свой корабль за весами, вооружился деревянной дощечкой, на которой он с помощью камешков и бусинок ухитрялся быстро делать самые сложные расчеты, и дело пошло. Хорошо зная цены на разные товары в среднем по Морскому Пути, Гельд легко вычислял стоимость украшений, зерна, мехов и прочего, и делил ее на три неодинаковые части: для каждой дружины по числу ее людей. Эти головокружительные превращения не укладывались в мыслях тех, кто всю жизнь считал по пальцам (и, следовательно, умел считать всего до десяти). Стормунд Ершистый только диву давался; держась за бороду, он не сводил глаз с Гельда и даже рот приоткрывал от изумления.

– Ха! – приговаривал он. – Тринадцать марок серебра… Сорок один человек… Тринадцать марок серебра вычесть из пятидесяти семи… Слушай! А они у тебя, эти камешки, небось заколдованные, а? Заколдованные? Отроду о таком не слыхал! Ты – колдун?

Гельд только посмеивался, ловко двигая бусинки из одного деления на дощечке в другой.

– Да нет, нет тут никакого колдовства! – снисходительно объяснял несведущему квитту Фримод ярл. – Это просто такая доска… Этому каждый может научиться. Там вон, видишь, расчерчены ячейки, три сверху вниз и три справа налево, а всего двенадцать… Тьфу, девять. Если я ничего не путаю. И камешек в одной ячейке обозначает одно число, а если его передвинуть, то уже будет другое… Э… вон те камешки – единицы, значит, один, два или три, а вон те бусинки – десятки. Вон та, самая большая, сердоликовая – это сотня. Ну, понял?

Стормунд честно помотал головой. Но Фримод ярл не стал уточнять: он мог бы объяснить толковее, если бы сам понимал получше.

Добычу переносили на корабли, от ручья волокли бочки со свежей водой. Половина дружины последнюю ночь провела возле кораблей, и Хагир собрался вместе со своими людьми к «Волку»: усадьба Вебранда ему не нравилась и так надоела за эти несколько дней, что он предпочитал провести холодную осеннюю ночь под открытым небом у костра, но больше не пользоваться гостеприимством своего врага.

Только теперь, когда все осталось позади, он сообразил, что славным подвигом в кургане сделал Вебранда своим врагом навек: смерти отца-оборотня, разграбления кургана и усадьбы тот ему никогда не простит. Странно, что это не приходило ему в голову раньше: вообще-то Хагир не страдал от недостатка предусмотрительности. Но он не жалел о сделанном: теперь в его руках оказался Дракон Памяти. Хагир верил, что сама судьба привела его к этому кургану, чтобы он добыл из него наследство своих предков. Сама судьба свела его с Вебрандом, и даже пленение Стормунда теперь казалось Хагиру лишь средством, которым судьба подвела его к цели. Это знак! Дракон Памяти – знак богов ему, последнему из Лейрингов! Пришел срок, и Хагир с нетерпением ждал возвращения домой, на Квиттинг. Дело своей судьбы он может выполнить только там, и благословение богов отныне в его руках.

Расстелив кусок серого полотна, Хагир собирался завернуть в него кубок и убрать в заплечный мешок, но все медлил, поглаживая кончиками пальцев чешуйчатые узоры на ножке, будто ждал, что кубок откроет ему еще какие-то родовые тайны.

– Многим случалось взять хорошую добычу, – бормотала где-то рядом та женщина, Иса. Она прохаживалась по гриднице, собирая со стола остатки еды в глиняную миску – должно быть, для своего злобного сынка, что сидел в бане. – Многие брали хорошую добычу. Только не всем она приносила счастье. Бывало так, что вчерашние товарищи резали друг другу горло ради добычи, вырывали сердце за какой-нибудь бронзовый браслет. А бывало так, что боги наказывали за жадность – и тогда целые корабли в тихую погоду сами собой уходили в пучину. Ран и Эгир тоже любят хорошие вещи! У Эгира в палатах столько золота, что оно светит ярче огня! Это золото попало к нему с земли – Эгир сам выбирает, какой корабль ему взять себе…

– Сдается мне, что мы не до конца убили оборотня! – заметил один из кваргов. – Похоже на то, что его дух вселился в одну старую ведьму.

– И было бы неплохо надеть ей на голову мешок и побить камнями! – поддержал его другой. – Или бросить в море. Тогда она перестанет пророчить несчастья.

Хагир обернулся, собираясь добавить что-то в этом же роде, но увидел лицо женщины. Потрясенно вытаращив глаза, она стояла, вцепившись в край стола и глядя на Дракон Памяти в его руках.

– Что это? – выдохнула она. – Откуда это? Где ты взял?

Не замечая самого Хагира, будто он был неодушевленной подставкой для кубка, рабыня шагнула ближе и протянула руку к Дракону Памяти. Но Хагир отстранился.

– Полегче, Ангрбода жерновов![15] – предостерег он ее. – Эта вещь не из тех, какие тебе можно трогать. Когда я привезу ее домой, ее там почистят руки получше твоих, а ты только зря испачкаешь.

Женщина медленно подняла на него глаза, и Хагиру вспомнился взгляд умирающего оборотня: в них таилась такая же мучительная, давящая и бессильная ненависть.

– Ты не имеешь права на этот кубок! – сдавленно, как будто ненависть держала ее за горло, прошептала она. – Не имеешь! Ты не возьмешь его! Он не твой!

Хагир смотрел на нее с изумлением, которое поначалу вытеснило даже возмущение.

– Тебе-то что за дело? – Наконец он опомнился и смерил ее презрительным взглядом. – Он мой, потому что им владел мой род. А если Вебранду этого покажется мало: он мой, потому что я взял его!

С этими словами Хагир сунул кубок в мешок, тщательно завязал ремешки и пошел из гридницы, больше не глядя на рабыню. Но она еще долго стояла неподвижно у края стола и смотрела на дверь, за которой он скрылся.

Наутро, едва лишь последние гости вышли за ворота усадьбы, женщина по имени Иса кинулась через двор к бане. В руке она держала топор: конечно, никто из этих подлецов не вспомнил, что надо оставить в усадьбе ключ.

– Руби живее! – кричала Иса, остановившись возле дверей бани и взмахами свободной руки призывая к себе кого-нибудь из челяди. – Хумре, старый дурак, да иди же сюда! Кому сказала, ты оглох? Они не вернутся, не бойся. Быстрее руби дверь!

Привыкшая слушаться ее челядь обступила баню, Хумре взялся за топор и довольно быстро открыл пленнику путь на свободу. Сварт щурился на свет и с недовольным видом ерошил рукой волосы.

– Ушли? – хмуро спросил он.

– Ушли! – на разные голоса ответили ему. – Повалили к себе. Со всеми нашими запасами на зиму. Что будем делать, Иса?

– Пойдем! – не слушая домочадцев, Иса крепко схватила сына за руку и дернула к воротам. – Пойдем со мной!

– Куда? – с мрачным недоумением отозвался Сварт. – Я не так уж полюбил этих гадов, чтобы их провожать.

– Пойдем, и я скажу тебе зачем! – Иса опять потянула его к воротам. – Не спорь!

Все еще хмурясь, парень повиновался: он привык во всем слушаться матери. Его тревожила ее непривычная взбудораженность: на щеках горели два ярко-красных пятна, глаза блестели с болезненной лихорадочностью, она кашляла через каждое слово.

– Тебе бы лежать! – бормотал Сварт по пути через ворота. – Куда тебе бегать? Теперь уж поздно, пусть бы дружина бегала! А мы что сделаем?

– Молчи! – гневно бросила Иса через плечо. – Это – день твой судьбы! Я покажу тебе дорогу, а там я не боюсь и умереть! Я сделала свое дело!

Сварт недоумевал: мать была не в себе. Она, конечно, необыкновенная женщина, но эти речи уж вовсе ни на что не похожи.

Дружина грабителей еще не скрылась из глаз: отряд человек в восемьдесят, половина от общего числа, шел по долине к перевалу, за которым шумело море.

– Посмотри на них хорошенько, сын мой, – бормотала Иса, провожая взглядом уходящих, хотя могла различить отсюда только спины, которые все были одинаковы. – Посмотри на них.

– Чего мне на них смотреть? – Вид торжествующих обидчиков не доставлял Сварту ни малейшего удовольствия. – Было бы на что! Они не дождались отца, вот он бы им показал! Не хочу я на них смотреть! Пойдем отсюда! Чтоб им провалиться! Чтоб они так же сидели в зубах у Фенрира, как я сидел в проклятой бане!

– Отца? – Иса посмотрела на него искоса, потом опять потянула за руку. – Идем.

– Зачем?

– Узнаешь.

Последние ряды кваргов скрывались за перевалом. Иса и Сварт шли следом за ними. Поднявшись на перевал, они снова увидели своих врагов: те спускались к берегу. Отсюда уже открывался широкий вид на море: широкое, серовато-синее, оно волновалось, по нему катились валы, в лицо бросало порывы резкого ветра, насыщенного запахом волн.

– Ветер попутный! – с недовольством определил Сварт. – Поплывут под парусом.

– Начнут-то они дорогу под парусом, а дальше им придется взяться за весла! – пригрозила Иса и села на камень. – Сядь и слушай меня.

Сварт послушно сел на валун рядом с ней. Сидеть тут, на самом перевале, было и хорошо и нехорошо: во все стороны далеко видно, но ветер прошивал насквозь, гудел в ушах, трепал волосы и мешал смотреть. Казалось, вот-вот тебя сдует, как желтый березовый листок, и понесет по воздушному океану, над горами, лесами и волнами, не спрашивая, хочешь ты того или нет. После четырехдневной духоты и темноты заточения у Сварта закружилась голова и даже глаза немного слезились.

– Слушай меня! – Иса выпустила край накидки и вцепилась в руку сына.

Ее пальцы были холодными, но сильными, как железные клещи. Нет, с ней творилось что-то необычное, и ему стало страшновато. Многие считали ее ведьмой, и даже сыну мерещилась в ней какая-то тайная сила, скрытая цель, о которой она не переставала думать, даже когда мыла грязные котлы или сбивала масло. Прошлое ее скрывало загадки, которые и не снились другим рабыням, и никто не сомневался в ее знатном происхождении: Иса была надменна с челядью, распоряжалась умело, других женщин усадьбы не ставила ни во что, а их злобы к себе не замечала. Сварт привык к тому, что ему не понять собственной матери, и даже гордился ее особенностями, но сейчас его испугало предчувствие близкого открытия. Сейчас он узнает, в чем дело. И какое-то мелкое трусливое чувство ударилось изнутри: может, не надо? Может, лучше оставить все как есть? Но Сварт прогнал его: если мать думает, что надо, значит, так и есть.

– Пришла пора тебе узнать, кто ты такой! – заговорила Иса, глядя прямо в лицо сыну таким пронзительным взглядом, что дрожь пробирала от этого взгляда больше, чем от ветра. – Пришла пора! Тебе сравнялось семнадцать лет еще в прошлую зиму, но я не спешила: срок еще не пришел, я знала это. Но сейчас он пришел! Я видела знак! Эти мерзавцы добыли из кургана кубок, священный кубок рода твоей матери! Им должен владеть только ты! Боги явили его мне, чтобы я знала: срок настал! Настало время расплатиться за все обиды нашего рода и нашей земли!

– Нашего рода? – повторил Сварт.

Все в нем трепетало, все существо как бы стремилось вверх: сейчас он узнает что-то такое, что разом поднимет его из презренной рабской доли! Нетерпение боролось в нем с робостью: тянуло скорее узнать почетную правду о себе, но предчувствие, что за эту честь придется дорого платить, смущало и даже пугало его.

– Ты – не сын Вебранда! – с презрением к хозяину произнесла Иса. – Все эти уроды думают, что ты его сын. Я не мешала им. Но тебе было уже три года, когда мы попали сюда! Род твоего отца настолько же выше Вебрандова, как вон та ель выше этого куста! А род твоей матери рядом с ним – как гора рядом с камешком! По матери ты – из Лейрингов, из лучшего рода всего племени квиттов! А твой отец – Стюрмир конунг, последний конунг Квиттинга! Ты родился свободным, родился законным наследником конунга. Ты – истинный конунг квиттов! Я слышала предсказанье! Духи умерших великанов произнесли пророчество о тебе. Я запомнила его, слушай:

Мститель родился в обители конунга; зиму лишь видел, как сделался старшим. Годы пройдут злые для мира, вырастет месть под гнетом бессилья на пашне мечей! Всходы взойдут, что политы кровью, ужас и месть будут плодами. Вырастет конунг, зверь благородный, как дерево смерти. Земли и море в страхе заплачут.

Это пророчество – о тебе! Ты родился в доме конунга и остался старшим, единственным мужчиной в его роду, когда тебе была всего лишь одна зима! И с тех пор землю Квиттинга поливают кровавые дожди, засевают стрелы; во многих местах, как я слышала, после дождей из земли всходят старые кости! У квиттов нет конунга, нет мира, нет силы, чтобы защитить себя. Их грабят фьялли, требуют непомерной дани и просто берут, что им хочется, и от такой жадности сам Фенрир Волк давно бы лопнул! Наш враг, Торбранд конунг, до сих пор жив и благоденствует! Та ведьма, что помогла ему одолеть квиттов, родила сына, и теперь ему уже должно быть четырнадцать лет! Он уже не ребенок, и ты убьешь его! Я знаю, так суждено! Судьба велела, чтобы ты, Бергвид сын Стюрмира, стал правителем квиттов и отомстил за все – за унижение твоей матери, за гибель всего ее рода, за гибель твоего отца! Его убила те мерзкая ведьма, что теперь зовется кюной фьяллей, и ты должен убить ее сына! Ты сделаешь это, я знаю!

Сварт схватился руками за голову и склонился лицом к самым коленям. Всего этого оказалось слишком много сразу: в голове у него звенело, в глазах вступали слезы от ветра и от потрясения. Иса замолчала, задыхаясь, обессиленная собственной возбужденной речью. Она дрожала, как в лихорадке, лицо ее осветилось торжеством, каким-то злобным упоением: каждое ее слово сбрасывало одно звено из тех тяжелых цепей, в которых она прожила пятнадцать лет рабства. Но теперь она знала: час ее торжества близок. Сын для нее был мечом, который сама она вырастила для мести. Он вернет все, что они потеряли. Твердая вера в это поддерживала ее все пятнадцать лет, позволяла смеяться над унижениями и невзгодами. Тем больше ее будущая слава, ее, жены конунга, сохранившей мстителя, вырастившей дерево, тень от ветвей которого покроет весь Морской Путь!

– После битвы на восточном побережье мы остались с тобой вдвоем, я и ты, тебе тогда сравнялось три года! – горячо продолжала она, немного переведя дух. Все, что она столько лет держала в себе, теперь рвалось наружу.[16] – Мы остались вдвоем, все нас бросили! Никто не хотел позаботиться о вдове конунга и о будущем конунге, все разбежались спасать свои шкуры! Торбранд Тролль очень хотел захватить нас, он еще за два года до того, когда только погиб твой отец, требовал, чтобы меня и тебя отдали ему в залог! И все те трусы с моим подлым братцем Гримкелем во главе соглашались нас отдать, чтобы только спасти свои грязные шкуры, но я не позволила! Я увезла тебя на восточное побережье. Мы нашли приют у Хельги Птичьего Носа, тогдашнего хёвдинга. Меня хотел взять в жены Хеймир ярл, нынешний конунг слэттов, тогда еще наследник. Мы уехали бы с ним в Слэттенланд, и ты вырос бы в довольстве и почете, как положено сыну конунга, и Хеймир дал бы тебе дружину, чтобы ты отомстил за отца. Но Хельги помешал: он навязал Хеймиру ярлу свою дочку в жены! Говорят, она быстро померла: это боги наказали ее! Я не хотела там больше оставаться… Через два года судьба снова повернулась к нам лицом: вот-вот я должна была увезти тебя в Слэттенланд, к старому Хильмиру конунгу… Но та мерзкая ведьма помешала. Квитты проиграли битву, и мы с тобой остались в пустой усадьбе, безо всякой защиты, вдвоем… Но я поклялась, что ты не попадешь в руки фьяллей, что я спасу тебя от них, чего бы мне это ни стоило! И я унесла тебя из той усадьбы, надев платье рабыни. Я сама пошла навстречу фьяллям, и они загнали меня в какой-то сарай вместе с другими. Никому и в голову не пришло, что вдова конунга со своим ребенком сама пойдет к ним в руки. Они увезли нас с тобой на Квартинг и продали там. Я сказала, что мое имя – Иса, и никто не знал, что перед ними Далла дочь Бергтора из рода Лейрингов! Фьялли продали меня Вебранду за марку серебра, как простую рабыню! И прибавили эйрир за тебя! И еще говорили, что «женщина эта молода и красива, только у нее есть недостаток – неприветливый взгляд и угрюмый нрав»! Если бы они знали! Если бы они знали! Но боги спасли нас. Они сохранили тебя, Бергвид сын Стюрмира, чтобы ты мог вернуть все, что у тебя отнято. Теперь ты мужчина, ты вернешь себе власть над Квиттингом и отомстишь нашим врагам за все. И Торбранду с его женой-ведьмой, и мерзавцу Хельги Птичьему Носу, и Хеймиру, и всем, всем! И начнешь ты прямо сейчас! Верни себе наследство предков, которое забрали те мерзавцы!

Бергвид поднял взгляд на мать. Целая лавина образов и ощущений разом обрушилась на него и оглушила: перед его глазами прошла целая война, которой уже сравнялось семнадцать лет. Да, он знал, что мать его родом квиттинка, что она попала в рабство из-за войны… но могло ли ему прийти в голову, что она стояла в самой середине этой войны! Какие-то люди, которых он не видел и не знал, но имена которых его мать произносила с таким глубоким чувством… Торбранд Тролль, Хеймир ярл… Гримкель, подлый братец… Бергвиду мерещились какие-то лица, нечеткие и очень выразительные разом. Сколько зла они ей сделали, эти низкие люди! Битвы и тинги, поражения и удачи, помощники и враги, море и земли, надежды и разочарования, корабли и чужие дома – сколько всего пережила и повидала эта маленькая женщина, наделенная таким несгибаемым гордым духом! Бергвид всегда уважал свою мать, но сейчас она стала в его глазах вровень с самой валькирией Брюнхильд. Сердце в нем трепетало при мысли, что молодая женщина знатного рода шла по разоренному войной берегу, совсем одна, беззащитная, в чужом платье, с ребенком на руках, сама шла навстречу рабству, чтобы спасти будущего конунга… его, Сва… Бергвида! Да, конечно, его звали Бергвидом, звали целых три года, и он помнит свое имя! Как он мог забыть?

Бергвид задыхался от гордости, что приходится сыном такой выдающейся женщине, что кровно причастен к этим волнующим, грандиозным событиям. «Вёльсунг-сага» бледнеет рядом с сагой о Далле дочери Бергтора! И ведь он, Бергвид, сопровождал ее во всех превратностях судьбы! Он был младенцем, но на руках у матери он сопутствовал ей, его глупые детские глаза видели всех этих людей, которые так много для нее значили… И ему уже казалось, что он так же тесно привязан к этому славному и мрачному прошлому, что оно не кончилось, не прервалось, а лишь затаилось, как огонь под слоем пепла, и вот наконец вспыхнуло, осветило ему дорогу судьбы! Осенним днем в запахе ветра Бергвиду чудился запах весенней грозы. Молния разбила его неведение и беспамятство, он вспомнил самого себя и снова стал тем, кем был от рождения – Бергвидом, сыном Стюрмира и Даллы! Все эти грозные события происходили как будто вчера… но как хорошо, что теперь он мужчина и может постоять за себя и свои права! Он, Бергвид сын Стюрмира, законный конунг квиттов! С каждым мгновением Бергвид рос в собственных глазах: высокий род, слава, обиды и обязанность мести делали его огромным, как эта ель, как гора. Неведомые силы бурлили в нем и рвались на волю, и ветер торжествующе ревел, словно признал в нем брата.

– Ты можешь все! – добавила Далла, судорожно покашливая и стараясь одолеть кашель, мешавший ей говорить. – Ты – конунг, твоя сила в десять, в сто раз больше силы простых людей! На тебя смотрят боги! Попроси их – и они не откажут тебе! Проси богов наслать бурю на твоих врагов – и они тебя услышат! Твоих врагов выбросит на камни, а Дракон Памяти, кубок твоих предков, волна принесет к самым твоим ногам! Только ты достоин владеть сокровищем твоей матери. Иди! Ты должен вернуть его мне.

Далла вскочила с камня и сильно рванула сына за руку. Ветер трепал края ее темного плаща, за ее спиной разворачивалась глубина долины, полная ветра. Казалось, сейчас женщина взлетит, как валькирия. Нет, даже те две великанши, что конунг Фроди посадил за жернова молоть ему золото и счастье, не прятали в себе таких исполинских сил, как эта маленькая, исхудалая, замученная лихорадкой и кашлем женщина. Все эти годы она носила в себе огонь, и он выжег ее изнутри. Хрупкая оболочка прогорала, огонь готов был вырваться наружу, с ревом и треском смести и поглотить все… Сильный, здоровый восемнадцатилетний парень стоял перед ней в ужасе и благоговении, восхищенный и подавленный своей ослепительной и грозной судьбой, которую воплощала его мать.

– Иди! – Далла махнула рукой к морю. – Ты видишь – там паруса! Они спустили корабли на воду! Иди к ревущей сосне и попроси у богов бури! И ты увидишь, как эти паруса окунутся в волны, ты увидишь, как волны будут лизать перевернутые днища, ты услышишь жалкие крики тех наглецов, которые посмели запереть тебя в бане! Ты увидишь мертвым, утонувшим того мерзавца, который зовет себя Лейрингом, но смеет идти против чести и долга, отнимает законное право у того, кто много его выше! Иди и возьми твое наследство из его холодных мертвых рук! Иди!

И Бергвид пошел вниз с перевала, не смея даже оглянуться. Слова матери, смешанные со свистом ветра, звенели и бились у него в голове. Так могла бы приказывать богиня, а ее слова вместе с приказом дают и силу его исполнить. Бергвид все ускорял шаг, и идти вниз по каменистым уступам горы казалось все легче и легче, как будто сам он с каждым шагом становился все сильнее и сильнее. Дышалось легко, по жилам разливалась мощь. Буря? Он найдет бурю для своих врагов! И весь мир узнает, что конунг Бергвид сын Стюрмира больше не считает себя рабом по имени Сварт!

Далла опустилась на камень, судорожно кашляя и давясь. Она задыхалась, на лице ее было мучение; хотелось посмотреть вслед сыну, но не хватало сил поднять голову. Она столько мечтала об этом часе, и вот он настал, но вместо торжества ее переполнило чувство потери. Она привыкла к мысли, что сын – это меч в ее руке, и вот этот меч вырвался на волю, а она осталась, одинокая и бессильная, выполнившая свое назначение и не нужная никому. Захотелось вернуть его, но поздно – он далеко, за шумом ветра он ее не услышит, и нет у нее сил даже встать и крикнуть. Все кончено…

Мучительная боль разрывала грудь. Далла из рода Лейрингов смотрела прямо в глаза судьбе и впервые в жизни, без тщеславия, упрямства и зависти честно осознавала жестокую правду. Она возродила конунга, но ей самой это стоило жизни; может быть, сын ее добьется славы, но она этого уже не увидит. Все существо Даллы кричало о несправедливости судьбы, которая заставляет ее умереть сейчас, когда вот-вот начнется новая, настоящая жизнь, но она оказалась бессильна перед этой несправедливостью, и сознание этого мучило ее сильнее удушья и боли в груди. Все кончено, стремление к мести перестало ее поддерживать, душу залила пустота, и сожженному болезнью телу больше негде было взять сил. Ни чести, ни любви, ни надежды – только холодный камень, рвущая боль в груди и скачущие пламенные пятна перед глазами.

Глава 6

Ветер был попутным, и победители оборотня отплыли от берега в полном блеске славы, распустив цветные паруса. На свой корабль Гельд пригласил и Ярну, чтобы подвезти ее до дома: пешком она добиралась бы целый день.

– А здорово прокатиться на таком кораблике! – обрадовалась она. – У меня-то тоже лодка ничего себе, мы еще вдвоем с папашкой ее делали, но на такой морской зверюге я сроду не бывала!

– Может быть, хочешь прокатиться на звере побольше? – Гельд кивнул ей на «Дракона», которого как раз сталкивали в воду. – Я попрошу Фримода ярла, он возьмет тебя на корабль.

– Нет, пусть на своем страхолюдине ярл сам катается! – Ярна помотала головой. – Нам бы чего попроще. Я тебе скажу: Фримод ярл, конечно, умный человек, знатный, доблестный и все такое, но, по-моему, глупо разгуливать по морю на таком огромном и страшном корабле!

– Почему же? – оживленно осведомился Гельд.

– Потому что Мировая Змея его заприметит и решит, что это народился другой дракон, который хочет занять ее место. Она так подумает и утянет его под воду. Ну, хочешь ты быть на таком корабле?

– Да, пожалуй, не хочется, – Гельд не мог не согласиться. – Но, я думаю, по дороге до твоего дома ничего такого не случится.

– Ты думаешь? – Ярна с сомнением покосилась на него. – Провалиться мне, если все так и кончится. В том волке слишком много злобы было, чтобы она вот так просто вся и кончилась. Вы ему брюхо-то вспороли, злоба-то вышла и теперь тут в воздухе носится. Еще он нам о себе напомнит.

– Ну, надеюсь, все будет не так страшно!

– Ты – провидец?

– Нет! – Гельд честно покачал головой. – Я, понимаешь ли, иногда умею угадывать, что будет, когда хорошо знаю, что было и есть. Это тоже род ясновидения. Но иногда… Знаешь, норны, как правило, ведут себя по-умному и продолжают тот узор, который начали. Но иногда и на них находит дурь, и они выткут такое, чего никак не ждешь.

– Ну, и не зарекайся! – посоветовала Ярна. – Моя мамашка говорила: в жизни надо ничего не бояться, но ко всему быть готовым!

– Эге, да мне повезло повстречаться с дочерью очень умной женщины! – восхитился Гельд. – Твоему отцу повезло… Да, а как же вы с ним делали лодку, если ты говорила, что никто его не видел?

– Ну, это другой. Мамашка взяла его в мужья. Мне тогда уже лет пять было, я помню, как он пришел. На самом деле он папашка только Скоре и тем четырем, которые родились потом и почти сразу померли. Но я его тоже зову папашкой. Надо же, чтобы был какой-то отец. Ну, какая разница, тот или другой?

– В общем, оно конечно, – согласился Гельд. Его восхищала и даже умиляла эта девушка, сильная, как великанша, в чем-то наивная, как ребенок, такая простодушная, но лучше всех мудрецов знающая, какой должна быть жизнь. И умеющая из неправильной жизни по мере сил делать правильную, что не всякий герой древности умел. – Давай, пожалуй, я подарю тебе что-нибудь из нашей добычи. Ты показала нам дорогу к кургану и поддерживала в нас бодрость духа.

– Ха! Вы и без меня были храбрые! – Ярна понимала все только в прямом смысле. – Ну, подари, пожалуй, если уж тебе хочется, я отказываться не стану. Наверное, полуоборотень не помнит наперечет все побрякушки, какими у него были набиты сундуки.

Гельд выгреб из кошеля горсть колечек и мелких застежек, которые припас на дорожные расходы. Ярна наклонилась к его ладони. Смотреть было неудобно: корабль сильно качало на волнах, а ветер задувал волосы ей в лицо.

– Что-то море разгулялось! – Ярна подняла голову и огляделась. – Ты смотри, что делается! Это он, оборотень!

– Ничего! – отозвался кто-то из хирдманов поблизости. – Ветер попутный! И не оглянемся, как домчимся до Драконьего фьорда!

– Так далеко мне не надо! – обеспокоенно продолжала Ярна. – Я, рыбья голова, сети оставила на кольях – если дальше так пойдет, то их снесет или порвет, а папашка нипочем сам не догадается убрать. Сиди потом, ковыряйся с крючком – нудная работа, терпеть не могу. Чтоб тролли так сидели! Всегда сажала Скору, а теперь она чинит сети своему муженьку.

– А ты заведи муженька! – весело посоветовал хирдман, подмигивая товарищам вокруг. – И посади его чинить сети!

– Я бы завела, да больно уж редкий зверь в наших местах! – просветила его Ярна. – Все какая-то мелочь попадается… вроде тебя!

Попутному ветру радовались недолго: он внезапно ослабел и стих. Пришлось убрать паруса и сесть за весла.

– Должно быть, Хресвельг увидел красивую женщину! – утешал товарищей Гельд. – Сейчас она пройдет, и он опять примется за дело![17]

Орел-небожитель и правда не заставил себя ждать. Но, как видно, он повернулся и смотрел теперь вслед той красотке, потому что ветер, недавно бывший попутным, теперь тянул прямо в нос кораблям и быстро крепчал. На встречных волнах сильно качало. Откуда-то наволокло черноватых туч, над морем потемнело.

– Неплохо бы пристать к берегу и переждать! – кричал Гельд, с носа корабля следивший за ходом «Дракона». – Лучше бы Фримоду ярлу не упрямиться!

– Столько гостей у меня не поместится! – отвечала Ярна. – У меня ведь не усадьба с четырьмя дружинными домами! Если мы не пристанем сейчас, до Сорочьего мыса, то дальше будут одни скалы – и разбиться недолго!

Со стороны «Дракона» ветер донес слабый звук, в котором нелегко было угадать пение турьего рога.

– Фримод ярл подает знак! – закричал Гельд кормчему, но за воем ветра и плеском волн тот его не услышал и понял только по взмахам руки. – Сворачиваем к берегу! Переждем!

И правда, искушать судьбу дальше было ни к чему. Буря разыгралась не на шутку: черные тучи накрыли море как железной крышкой, стемнело, как в сумерках, хотя еще не настал и полдень; из тучи полил мелкий, но частый холодный дождь, и все пространство между небом и морем, казалось, было полно воды. Высокие валы летели навстречу кораблям и яростно вздергивали их резные носы, клочья белой холодной пены летели в лица гребцам, тучи брызг окатывали плащи из толстой тюленьей шкуры. Ярне тоже дали такой плащ, и ее широкое лицо встревоженно выглядывало из-под капюшона.

– Тут что-то нечисто! – кричала она, и Гельд слышал ее, несмотря на шум бури. – Это неспроста! Это оборотень мстит нам! Смотри – туча только над нами, а впереди чисто!

– Нас относит назад! – вопил Ари кормчий. – Несет назад! И «Дракона» тоже!

«Дракон», не так давно шедший впереди «Кабана», теперь стремительно летел прямо на него. «Волка» Гельд нашел уже позади, то есть впереди – его тоже уносило назад, к мысу Ревущей Сосны. Волны, как стая волков, яростно гнали три корабля назад. Корабли в Морском Пути строят так, что они легко могут плыть носом или кормой вперед, без разницы. И сейчас все три «морских зверя» как бешеные мчались назад, и в скрипе снастей Гельду мерещились жалобные крики. Надрывая горло, он старался подбодрить своих людей, а сам думал: три кораблекрушения он в своей жизни перенес относительно благополучно, повезет ли так же и в четвертый?

– Вот, всегда так! – бранились хирдманы на носовых скамьях. – Только взяли хорошую добычу, чтобы всем обогатиться, – так нет, жадным великанам жалко! Потеряем все, опять останемся на камнях с мокрыми штанами!

– Не раздражай богов, Стюре! – кричал Гельд. – Штаны высохнут, добра добудем нового! Живой – наживает! Уцелеть бы самим!

– Нас несет опять к проклятой сосне! И Хагира впереди всех, ты погляди! Это тролль, что прикован к сосне!

– Да нет, это мерзавец оборотень! Его дух! Он сделал так, что нам не уплыть отсюда с его богатствами!

– Придется все бросать в море! Я про такое слышал! Кто ограбит святилище, нипочем не уйдет, пока все не отдаст!

– Так то святилище! А то курган! Из кургана можно брать, если коленки не слабы!

– Ну, вот и получим за смелость!

– Мертвец нас не отпустит, пока мы все не отдадим!

– А я нипочем не отдам, хоть он тут вывернись наизнанку! Не для того мы ходили в такую даль, чтобы метать золото в воду! Я обещал Хальгарду вено за Арнфриду, и я его привезу! Хоть всем троллям лопнуть!

– Свою голову привези! Тоже мне, Сигурд Победитель Дракона!

– Смотрите, сосна! – закричали на кораблях. Знакомый мыс как будто сам выскочил навстречу. Их несло прямо на черный камень, и на всех трех кораблях раздались крики ужаса – гибель казалась неминуемой. Корявое дерево на вершине скалы дергало ветвями на диком ветру, будто какой-то длинный, костлявый тролль жадно тянет когтистые лапы к добыче. Вниз со скалы летел пронзительный вой.

– Смотрите! Вон он! Вон он, тролль!

Его увидели сразу все. Какая-то рослая фигура виднелась на вершине скалы под большой сосной; она казалась совсем крошечной, но в диких взмахах ее длинных рук, в ее прыжках было что-то ужасающее и завораживающее. Вдвоем с искореженным деревом они бились в какой-то дикой заклинающей пляске, и само это существо казалось воплощенным духом бури, духом стихии, духом враждебной земли.

– Оборотень! Тролль! – кричали на кораблях.

– Мерзавец! – громче всех вскрикнула Ярна. – Это он, мерзавец, ведьмин выродок, жабий выкидыш!

– Тролль?

– Какой там тролль! Да уж, тролль, чтоб его в рог скрутило! Это же Сварт, вы что, не видите?! Сын этой дряни, этой ведьмы, чтоб ей…

– Да он колдун! Колдун!

– Вызвал бурю!

– Провались он прямо к Мировой Змее!

– Что делать?

– Нас сейчас разобьет!

Кое-кто покрепче духом схватился за лук, но корабль так сильно било и качало, что прицелиться было невозможно. Гребцы на «Волке» напрягали все силы, чтобы в последний миг отвести корабль от скалы; Хагир, без плаща и совершенно мокрый, с прилипшими волосами, отчаянно пытался совладать с веслом. Он не кричал «что делать?», он старался делать хоть что-нибудь.

– Мы разобьемся, разобьемся! Добрый Бальдр! Рыжебородый, проснись! – кричали люди, но крики пропадали в шуме ветра и не долетали до слуха богов-защитников.

– Только бы мне добраться до тебя, тюлень тупорылый! – яростно вопила Ярна, обеими руками держась за мачту. – Я бы тебя по камням размазала! Я тебе шею сверну, вот дождешься! Я тебе покажу! Только бы мне до тебя добраться!

Но Бергвид сын Стюрмира, которого враги считали простым рабом по имени Сварт, видел, что им никак до него не добраться. С вершины скалы боевые корабли казались не больше лоханок, а люди в них мельтешили, как мыши. Серые, слабые, убогие, все одинаковые. Мать сказала правду, всю правду до последнего слова! Бергвид никогда раньше не пытался ворожить, даже не думал об этом, но все оказалось так просто! Стоило ему встать на вершине скалы у ног ревущей сосны, как он ощутил себя таким же сильным, как они обе – скала и сосна. А он-то, глупый, всю жизнь боялся тролля, прикованного в ветвях! Ему ли, конунгу, бояться какого-то тролля! Бергвиду хотелось смеяться, и он хохотал, подняв голову к небу.

А небо, закрытое серыми осенними тучами, отсюда казалось таким близким – еще немного, и можно будет шагнуть за серые облачные ворота. А там – свет, много-много света, белого и золотого, там воля, прозрачное голубое пространство, полное сильных ветров, и каждый, кто живет там, равен ветру. Бергвид смотрел в небо, дух захватывало от ощущения этого безграничного простора впереди, голова кружилась при виде глубокого, сильно волнующегося моря далеко внизу. Эти сила и простор – его удел с рождения. Все те долгие годы, пока он этого не знал, его сила копилась вот тут, между морем и небом, и сейчас она с ликованием стремилась в руки настоящего хозяина. Здесь, на скале, Бергвид сын Стюрмира ощущал себя сердцем мира, повелителем моря и неба, владыкой ветров, почти равным самим богам.

– Я обращаюсь к вам, боги Асгарда, повелители моря, земли, неба и ветра! – закричал Бергвид. Ветер подхватил его голос, впитал в себя и развеял, понес дальше, и сам Бергвид рос вместе с полетом ветра, заполняя своей мощью весь мир. – Я, Бергвид сын Стюрмира, законный конунг квиттов! Настал мой час! Помогите мне покарать моих врагов! Дайте мне бурю, чтобы их корабли принесло назад, чтобы их разбило о камни, чтобы волны лизали днища их кораблей, а я взял из их холодных мертвых рук мое сокровище! Тот, кто унес кубок моей матери, пусть отдаст мне его, и в кубке пусть принесет мне свою жизнь! Я прошу у вас бури, о боги Асгарда, я, Бергвид сын Стюрмира!

И дикий ветер слетел из-за серых туч, и волны взметнулись к небесам, и черные тучи сомкнулись над морем. Ветер трепал волосы Бергвида, соленые капли долетали даже до вершины скалы, осыпали его лицо, и он хохотал, вдыхая мощные потоки бури, и чувствовал себя великаном.

И волны принесли их назад, три кораблика с их жалкими людишками. Про кубок, который мать велела выручить, Бергвид не помнил: его опьянило чувство всемогущества, так внезапно сменившее смирение раба. И вот он, вчерашний раб, одолел знатных ярлов с их дружинами. Он конунг и потомок конунгов, сама кровь его дает ему неодолимую силу, поднимает его над всем родом человеческим на недосягаемую высоту! Ему под силу все!

Все в нем ликовало в торжествующем ожидании: вот-вот руки морских великанш приподнимут первый из кораблей и бросят его со всей силой на черную скалу. Вот-вот оглушительно затрещит дерево, взлетят жалкие крики, рухнет мачта, сломавшись, как тростинка, и волны закипят вокруг перевернутого днища… Бергвид уже видел в волнах лица морских великанш, он знал их имена – Бурун, Прибой, Вал, Волна, Рябь… Он приветствовал их, как сестер, и был равен им, выше их. Да, выше, потому что их удел – только море, а ему, конунгу и любимцу богов, подвластны и море, и небо.

Но по крайней мере один человек, тот, кто слишком привык видеть в нем всего лишь раба по имени Сварт, никак не желал смириться с поражением.

– Ты смотри у меня, мерзавец! – кричала Ярна, и казалось, поток ее ярости сейчас вознесет ее вместе с кораблем по черному, отвесному, скользкому от воды склону к самой вершине, туда, где ее враг. – Ты, сын ведьмы и оборотня! Я доберусь до тебя! Я тебе покажу! Я тебя в рог ауроха сверну, ты у меня попляшешь! Дай!

Она обернулась к ближайшему хирдману, протянула руку и прямо-таки вырвала его меч из ножен, разорвав кожаные ремешки, которыми тот был привязан. Хирдман только ахнул, а Ярна уже подняла меч в вытянутой руке, резко взмахнула им сверху вниз, точно разрубила воздух на две половины, и закричала:

Льдом покройся, воля влаги, Лед сковал кипенье волн! Сетью спутан вал отважный, Буря в тишь – заснул орел!

Рослая, сильная, уверенная, с мечом с руке, окутанная мокрыми волосами, она выглядела так внушительно и грозно, что мужчины вокруг нее не сдержали изумленных криков. У них как будто открылись глаза: вместо простой рыбацкой дочки к ним на корабль взошла валькирия, Грозовая Дева.

И едва она выкрикнула последние слова, как поток ветра на мгновение замер, потом всплеснулся от моря вверх к небу, заметался, как исполинский невидимый зверь. Две воли толкали его в разные стороны, каждая гнула по-своему.

Волны закачались, вскидывая корабли чуть ли не к вершине черной скалы; люди закричали, задыхаясь и цепляясь за что попало. Тролль-Сварт на вершине вскинул руки кверху, точно хотел схватить ветрового зверя, согнуть, усмирить, подчинить себе. Но зверь рванулся к морю, волны диким скачком отшатнулись от берега, корабли, как щепки, понесло прочь. Невидимая сила сорвала Бергвида со скалы и сбросила вниз. Поток ветра поглотил его, он не ощущал своего тела, не знал, стоит он, лежит или летит… А потом он рухнул в море, и холодные объятия волны охватили его со всех сторон.

Буря утихла довольно быстро. Море не совсем успокоилось, волны по-прежнему бежали по поверхности, но ветер стал, как и утром, попутным. Фримод ярл первым так осмелел, что вновь поставил парус, и по цветному пятну паруса два других корабля, разнесенные бурей в разные стороны, еще до сумерек заметили его. Буря выбросила их далеко от берега, но к вечеру они вернулись к земле.

– Ты что, валькирия? – расспрашивали хирдманы Ярну. – Откуда ты умеешь приказывать бурям? У тебя случайно нет старшей сестры по имени Регинлейв?

– Чего? – Ярна слышала это имя впервые. – Я же вам уже рассказывала, рыбьи вы головы, что я у мамашки самая старшая, а после меня Скора и еще…

Общий смех прервал ее речь, и Ярна недоуменно огляделась:

– Чего гогочете? Нет ничего смешного, что четыре малявки умерли раньше, чем им придумали имена. Правда, такого чудного имечка мамашка с папашкой сроду не выдумали бы. Регин… как ты сказал?

– Да нет же, мы не над этим смеемся! – успокоил ее Гельд. Голос он совсем сорвал и теперь хрипел, но разговаривать мог. – Просто нам странно встретить человека, который не знает Регинлейв.

– Откуда мне ее знать, если она тут никогда не была? У нас чужих мало бывает, если бы она хоть раз зашла, я бы уж ее не забыла. Или это твоя жена?

Хирдманы покатились со смеху еще раз.

– Пока еще нет! – смеясь, ответил Гельд. – Вот если я когда-нибудь случайно стану конунгом фьяллей, тогда может быть. Но это едва ли случится.

– Ты меня совсем запутал! – Ярна посмотрела на него с упреком. – Вроде умный человек, а иногда такое загнешь, что и моя мамашка не разобрала бы. Ну, при чем тут еще конунг фьяллей? Это его жена? Тогда что мне до нее за дело? Я всю жизнь проживу и о ней ни разу не подумаю. Что ты с ней ко мне привязался?

– Регинлейв – это валькирия, – все еще посмеиваясь, пустился объяснять Гельд. – Старшая из девяти сестер, что ведут свой род от бурь и гроз. А Регинлейв – покровительница рода фьялленландских конунгов. Она защищает их в битвах. Даже если Один решит исход битвы не в пользу фьяллей, Регинлейв всегда выручит их конунга, пусть ему пришлось бы сражаться одному против сотни берсерков.

– Хорошо ему! – определила Ярна. – А еще какие валькирии есть?

– Еще есть девять валькирий, рожденных сумерками, у них старшая – Вальдона. Ее не любят видеть – битвы, в которые Один посылает ее, всегда самые кровопролитные и в них больше всего бывает погибших. И есть девять валькирий – Дев Молний. У них старшей была Альвкара, но ее в последние лет пятнадцать-двадцать никто не видел. Она провинилась, ослушалась Одина, и никто не знает, куда она делась.

– Еще говорят, что есть девять светловолосых Дев Рассвета, – подхватил Ари кормчий. – Но они не участвуют в битвах, и их очень редко случается видеть. Говорят, что они перевязывают раненых, о которых больше некому позаботиться. Про них, знаешь ли, много историй рассказывают, ну, таких… – Ари повертел в воздухе рукой, намекая на что-то соблазнительное. – Потому-то другие говорят, что это все вранье и никаких Дев Рассвета нет. А если они есть… То есть про них и говорят, что они лучше всех умеют усмирять бури и ветра, если Девы Гроз и Молний уж слишком их разбуянят. Ты уверена, что ты с ними не в родстве?

– Откуда ты знаешь это заклинание? – спросил Гельд.

– Моя мамашка так говорила, когда море уж очень расходилось, а папашке надо было выбирать сети! – разъяснила Ярна. – Я сколько себя помню, она всегда так делала, когда волны мешали, и если не тотчас, то к утру или на другой день море уж точно успокаивалось. А чтобы было крепче, она брала бабкину пастушью палку и вот так вот чертила по воздуху сверху вниз. Ну, у меня же палки под рукой не было… Она говорила, что это значит «лёд», только я не знаю, при чем тут лёд.

– Я тебе расскажу, – отозвался Гельд. – Это она рисовала в воздухе руну «ис», то есть руну льда. Одна черта сверху вниз, это самая простая руна. Она успокаивает, замораживает и останавливает все, что нужно остановить. А что у нее за пастушья палка была – не с конской головой на конце?

– Ну, да. А ты откуда знаешь? – озадаченно спросила Ярна. – Ты же ее никак не мог видеть, когда ко мне приходил, я сама-то ее уж год не видела. Ее папашка куда-то засунул, я и не знаю… Как ты догадался?

– Просто, понимаешь ли, колдуны и колдуньи часто пользуются посохом с конской головой. Это как бы скакун, который несет их в другие миры, понимаешь? Так что, если тебе не неприятно, я думаю, твоя мать все-таки была немножко колдунья. По всему выходит так. А тебе ее способность досталась в наследство. Уж очень у тебя хорошо получается!

– Получается? Да чего тут получаться? – Ярна смотрела на него с недоумением. – А стих-то на что? У любой трески получится.

– Нет. – Гельд решительно покачал головой. – Не у любой. Иная треска, как ты говоришь, по двадцать лет тужится, чтобы хоть что-то получилось, добывает амулеты и заклятья, злится на весь свет, выдумывает себе врагов и проклинает их козни. А дело все в том, что просто боги не велели ей этим заниматься… Знавал я таких… Но вообще-то довольно редко бывает, чтобы человек жил себе, не зная, что в нем есть какие-то особые способности – или петь, или стихи сочинять, или колдовать. Если что-то такое заложено, то оно обычно рано проявляется, еще в детстве. Ужасно, понимаешь ли, человеку хочется петь или сочинять, даже если за это бьют.

– А как же та треска, ну, которая тужится? – Ярне очень хотелось разобраться. – Ей-то ведь тоже хочется! Почему же ей хочется, если боги не велели?

– Треске хочется, только когда за это хвалят или платят. Хочется не сочинять стихи, а получать за это от конунгов золотые перстни. Это, знаешь ли, совсем разные вещи. Или… или если человек уж совсем не знает, зачем живет и чем ему в жизни заняться. Таких жалко.

Одна из этих мыслей зацепила и вытащила из памяти образ Бергвида; стараясь не упустить ее из вида, Гельд потерял нить рассуждений и замолчал. Бергвид… Если он действительно сын Даллы и Стюрмира, конунг по крови, это должно было в нем проявиться давным-давно. Его должны были с детства окружать чудеса, невероятные спасения от опасностей… Он должен превосходить развитием всех детей-ровесников и даже старших… Жаль, не догадался расспросить челядь в усадьбе, ай, треска глупая! Теперь вот думай…

Подумать нашлось о чем: как-никак у него на глазах с легкой (вернее, как раз очень тяжелой) руки девушки-великанши в море рухнул сын Даллы, последний человек из рода квиттингских конунгов, тот самый мститель, которого обещало пророчество Стоячих Камней. До самого отплытия Гельд сомневался, не следует ли открыть тайну матери и сына Фримоду ярлу и Хагиру. Упускать наследников Стюрмира из вида опасно, но и объявлять правду о них Гельд не хотел. Это означало бы способствовать вторичному появлению на свет человека, которому, может быть, лучше бы вовсе не родиться… То давнее пророчество обещало слишком много новых бед – кровавые всходы на пашне мечей, как-то так. Появление Стюрмирова сына сейчас не даст истомленному и разоренному Квиттингу ничего, кроме новых раздоров и кровопролитий. Гельд сам родился квиттом и желал своей родине только одного – мира. Может, и лучше, что Бергвид утонул.

В итоге всех превратностей этого дня три корабля отдалились от черной скалы ровно настолько, насколько можно было за это же время пройти пешком, и пристали к берегу возле самого домика Ярны. Здесь решили заночевать. Понятное дело, переночевать в доме могла только сама хозяйка, а все остальные устроились снаружи. В ельнике нарубили зеленых лап, набрали дров, весь длинный склон осветился дрожащими на ветру огнями костров.

– Пойдемте со мной, кому воду, я покажу! – кричала Ярна.

Во главе целой дружины, вооруженной звенящими котелками, она прошла дальше по склону горы, где в море впадал довольно широкий, бурный ручей.

– Тут хорошая вода! – рассказывала она по пути. – Даже в самую холодную зиму не замерзает. Говорят, в ручье живет дух, я его никогда не видела. Но кто тут ловит рыбу, должен каждую седьмую рыбину оставить на камне в жертву духу.

– А если их всего шесть?

– Я же говорю, что ты совсем глупый, Стюре! Твоей Арнфриде не позавидуешь с таким женихом! Если ты поймал всего шесть, то за такую дохловатую добычу и благодарить особо нечего, понял?

Потом Ярна вспомнила о своих оставленных сетях и спустилась вниз, к морю, где устье ручья образовывало довольно широкое озерцо. Вдруг хирдманы услышали ее крик:

– Эй, ко мне, скорее!

– Духа поймала! – крикнул Стюре, но первым бросил свой котелок и побежал к девушке.

Ярна стояла на широком плоском камне. А под камнем на отмели, наполовину в воде, лежал человек.

– Точно, духа поймала! – Стюре опешил, что своей шуткой попал так близко к правде. – Я же говорил!

– Сам ты дух! – сердито крикнула Ярна. – Это не дух, это давешний тролль! Ты погляди!

Человек лежал лицом вверх, и она сразу узнала Сварта. В отличие от пришельцев, она много раз видела его в усадьбе и теперь узнала, несмотря на мокрые волосы, облепившие лицо. Человек восемь хирдманов, что прибежали на ее крик, с изумлением разглядывали находку.

– Давай тащи! – Ярна махнула рукой Стюре и прочим. – Он небось тяжелый, что твой камень!

– Что, совсем утоп?

– Откуда он тут взялся?!

– Морем принесло, откуда? Ветер-то был попутный.

– Ты не болтай, а помогай! А то застудится, и не откачаешь!

– Очень надо! Бросить его обратно в море, пусть к великаншам идет!

– Нет уж, брат, если они его выкинули на берег, стало быть, он им не больно-то нужен!

– Фу, холодный, как треска! Правда, утонул!

Хирдманы вытащили Сварта из воды. Он был без памяти, но живой. Кто-то остался приводить его в чувство, кто-то побежал сообщить новость вождям. Ярна поймала троллиного выродка, который чуть их не погубил!

– Вот это новость! – Фримод ярл не поверил своим ушам и сам прибежал к ручью убедиться. – Это знак богов! – ликовал он. – Боги сами отдали этого мерзавца нам в руки, чтобы он больше не мог нам навредить!

– Лучше бы он утонул! – опасливо бурчал Гьяллар сын Торвида. – Возись с ним теперь!

– Его и правда лучше взять с собой! – заметил Хагир. – Он опасный человек, мы в этом убедились. Надо его держать при себе и позаботиться, чтобы он больше не мог колдовать. Держать его со связанными руками…

– Лучше глаза завязать. Колдуны вредят глазами. Я точно слышал.

– И продать его на Квартинге! Слушай, а за колдуна дают дороже или дешевле?

– Ты дурак, Альв, хоть и мой друг. Да как же его можно продать – чтобы он на свободе опять нам вредил? Нет, Хагир правильно говорит: надо его держать под присмотром.

– Ха! – Альва, хоть его и обозвали дураком, посетила умная мысль. – Да у нас же есть своя колдунья не хуже. Ярна усмирила бурю и сбросила этого поганца в море. При ней он будет тихий.

– Так то при ней! Она-то уже дома.

Сварта перенесли к кострам, завернули в сухое, положили к огню, и вскоре он пришел в себя. Сообразив, куда попал, он не сказал ни единого слова. Сидя на земле, он не поднимал головы и никак не отвечал, если к нему обращались.

Гельд, увидев его, поначалу растерялся. Только что он рассудил и убедил себя, что гибель Бергвида – к лучшему, как тот оказался живым! Правильно говорят: от судьбы не уйдешь. Если ему действительно суждено стать мстителем за квиттов, значит, он так просто не утонет.

Теперь Гельд имел возможность как следует рассмотреть сына Даллы и легко заметил в нем сходство со Стюрмиром конунгом. То самое сходство, которое он когда-то напрасно искал в трехлетнем ребенке, в восемнадцатилетнем парне проявилось очень отчетливо. Карие глаза он унаследовал от Даллы, но резкие черты лица, выпуклый упрямый лоб воскрешали в памяти лицо Стюрмира Метельного Великана: обветренное, грубоватое, суровое и жесткое, окруженное густыми космами полуседых волос. Он жив, старый конунг, решительный, самодовольный и неуступчивый, много лет назад погребенный под каменной лавиной в горах Медного Леса! Он жив в этом парне, который сам не знает… Или знает?

По крайней мере, присутствием духа и твердостью Сварт не уступил бы отпрыску самого высокого рода. Он даже не подавал вида, что слышит насмешки хирдманов, Фримода ярла не удостоил и взглядом. Хагир велел покормить его, но на предложенную еду Сварт тоже не глянул и продолжал угрюмо смотреть в землю.

– Повезем его с собой! – говорил Фримод ярл, даже довольный такой добычей. – Покажем матери и всем прочим. То-то они удивятся, что мы поймали и держим в плену такого знатного колдуна! Пойдет слава по всему полуострову, даже Рамвальд конунг удивится! А Эдельгард от зависти сожрет свой башмак! Он с детства мечтает меня переплюнуть, да все не выходит! Вот это песня так песня!

– Подожди-ка, Фримод ярл. – Гельд тронул его за плечо. – Мне надо тебе сказать кое-что. И тебе тоже, Хагир. Пойдемте-ка к Ярне, надо поговорить.

Гельд наконец решился. Тайна была так важна и скрывала в себе возможности таких больших последствий, что он не считал себя вправе единолично принимать подобное решение.

Вслед за Гельдом два вожака поднялись по склону горы к избушке Ярны. Шествие получилось торжественное: знатных людей окружал десяток хирдманов с факелами, огонь бросал блики на их оружие и на деревья вокруг, елки шептались, не понимая, что все это значит.

Фримод ярл постучал, но им открыли не сразу. Он постучал даже дважды и громко позвал Ярну, прежде чем она распахнула дверь. Даже при свете факелов было видно, что юная великанша вся в пыли и саже, волосы всклокочены.

– А! Вы чего? – воскликнула она. – Гельд, погляди! Нашла я ее таки!

– Что нашла?

– Да ее! Пастушью бабкину палку! Вот уж мой папашка спрятал, так спрятал! Четыре тролля будут прятать, а так не сумеют!

И хозяйка с торжеством показала гостям высокий деревянный посох с резной конской головой на вершине. Посох был разделен на девять частей, каждая часть покрыта особой резьбой, а в ложбинках, разделяющих части, когда-то раньше были привязаны ремешки. Из них сохранилось только четыре. Пока Ярна возбужденно рассказывала, сколько хлама, старых рваных сетей, треснутых горшков, ржавых котелков и прохудившихся корзин ей пришлось переворошить, Гельд взял посох в руки и поднес к свету факела. Знатоком колдовских узоров он никогда не был, но на верхнем из сохранившихся ремешков, привязанном во второй от навершия ложбинке, без труда разглядел цепочку руны «даг». Муспелльсхейм, мир огня, третий сверху на стволе Мирового Ясеня. От старости посох потемнел и кое-где потрескался, но Гельду чудилось, что он различает очень слабый горьковатый запах ясеневой древесины.

– Все верно. – Гельд поднял глаза на Ярну, которая закончила рассказывать и ждала, чем завершится его осмотр. – Как я и говорил. Это посох колдуньи. Видишь, девять частей с разными узорами?

– Это девять? – с серьезным видом уточнила девушка и принялась было считать, загибая пальцы.

– Эти девять частей означают девять миров, сверху вниз. И каждый отмечен своей руной: «гиав», «ис», «даг», «инг»…

– Ой, перестань, на ночь глядя! – Ярна сморщилась и замахала руками. – Не надо, а то я со страху спать не буду. Да если бы я знала, что у меня в доме такая страсть, я бы ее давно в землю закопала или в море бросила. Пусть плывет к колдуну, кому надо!

– Ты с ума сошла! – возмутился Фримод ярл. – Плывет! Уплывет к кому-нибудь вроде нашего «ревущего тролля», а он с такой палкой, то есть с посохом, таких дел наворотит, что только держись! И Затмение Богов наступит гораздо раньше положенного! Нет уж! Тебе досталось, тебе и должно принадлежать. Ты что, забыла, как хорошо у тебя получается?

– Чего получается?

– Да колдовать, чего!

– Заходите. – Гельд указал Фримоду на вход. – Поговорим о «ревущем тролле».

Внутри домика суетился тщедушный человечек со взъерошенной рыжеватой бородой: опасливо косясь на знатных гостей, он тер тряпкой скамьи возле очага и временами вопросительно посматривал на Ярну – может, еще что-то надо сделать? Должно быть, это был знаменитый «папашка», и Гельд, на миг отвлекшись от мыслей о конунгах и племенах, разглядывал его с большим любопытством. Ярна тем временем рассадила пришедших, посмеиваясь: знали бы мать и бабка, каких знатных гостей она будет принимать!

Но, услышав начало Гельдовой речи, она смеяться перестала и дальше слушала, приоткрыв рот. Пока Гельд рассказывал все, что знал, в избушке стояла тишина. И когда он окончил, четверо слушателей еще некоторое время молчали.

– А это не очередная сага? – осторожно осведомился Фримод ярл. – Прямо так сразу и не поверишь…

– Я сам себе не сразу поверил. Но теперь не сомневаюсь. Что будем с ним делать? Нужно это решать, потому что боги уж слишком настойчиво нам его подбрасывают.

– Так он, выходит, мой родич?

Лицо Хагира застыло от внутреннего волнения, а грудь дышала глубоко и часто. Все услышанное не укладывалось в сознании. Выходит, та ведьма – это Далла, дочь Бергтора Железного Дуба, его собственная троюродная тетка? А парень – его брат? Бергвид сын Стюрмира… Тот самый, что пропал бесследно и был за пятнадцать лет почти забыт… Да, все сходится. Это он, конунг квиттов! И кубок… Дракон Памяти явился на свет из-под земли не зря! Вместе с ним явился и конунг, а кубком боги лишь отметили его появление! Это он, тот, кого уже столько лет ждет весь Квиттинг! У Хагира так сильно билось сердце, что он не мог взять себя в руки и сообразить, что же делать. Перед ним проносились года, десятилетия, моря, земли; судьба всей державы квиттов вставала в памяти. Где-то вдалеке слышалось слабое громыхание жерновов судьбы: вот-вот все перевернется, изменится, наступит перелом, о котором потом его, Хагира, внуки станут с благоговением рассказывать своим внукам и правнукам…

– Надо же позвать его! – сообразив, Хагир вскочил, ощущая жгучее нетерпение. – Это же наш конунг!

– Не совсем! – поправил Гельд. – Чтобы человек стал законным конунгом, его должен признать тинг, хотя бы какой-то местный. Но сын Стюрмира имеет право это потребовать. Что ему ответят, это уже другой вопрос. Сейчас тингом будешь именно ты, и мне хотелось бы знать: тебя, последнего из Лейрингов, порадует появление этого наследника или ты предпочитаешь быть единственным родичем погибшего Стюрмира?

Хагир нахмурился.

– Ты думаешь, я мечтаю о почете для себя и больше ни о чем? – гневно воскликнул он. – Что я готов погубить последнего из рода наших конунгов, лишь бы никто не заслонил меня и не загородил пути к славе?

– Нет, собственно, я так не думаю! – уверил его Гельд. – Но я хотел услышать это от тебя. И я подумал: если квитты все же соберутся с силами и решат больше не платить дани, то, если с ними будет сын Стюрмира, их надежды на успех возрастут. Квитты сохранили о последнем конунге хорошие воспоминания. Пока он был жив, никто его, как говорят, особо не любил… Мой брат Даг его хорошо знал, так он говорил, что иметь со Стюрмиром дело было сплошное мучение. Но когда он погиб, стали поговаривать, что он был истинным конунгом и образцом для всех других. Если сказать людям, что Стюрмир Метельный Великан вернулся к ним в своем сыне, то людей это воодушевит и даже подтолкнет на подвиги, на которые они иначе не решились бы.

– Ведь это действительно… это знак богов! – возбужденно восклицал Хагир, тем самым доказывая, что рассуждения Гельда верны. – К квиттам вернулся конунг! Это значит, что времена нашего позора и рабства кончились! Он появился!

– Еще нужно будет привезти его на Квиттинг и собрать тинг! – напомнил Гельд. – Чтобы стать конунгом, он должен быть признан тингом хотя бы одной четверти страны.

– Но ведь его признают!

– Как сказать. Боюсь, многие люди увидят в нем лишь залог новых бед. У него нет ни дружины, ни денег, ни оружия. Что он будет делать?

– Но я… Мы со Стормундом поддержим его!

– Это много само по себе, но мало, чтобы воевать с Торбрандом конунгом. Чтобы Бергвид стал конунгом не только на словах, его должен поддержать кто-то еще. Даже Сигурду Убийце Фафнира, если помнишь, дал дружину его заморский конунг-воспитатель, и только после этого он отправился на славные подвиги. А воспитатель нашего Бергвида отнюдь не конунг. И едва ли Вебранд захочет поддерживать дело, которое дорого тебе… Ты понимаешь?

Хагир посмотрел на Фримода ярла. Из всех, кого он знал, тот мог оказать наиболее действенную поддержку.

– Я готов! – Опешивший от таких открытий Фримод наконец опомнился и заулыбался так радостно, как будто конунгом оказался он сам. – Это песня! Такой песни я еще не… Не хуже «Сигурд-саги», это да!

– Ты поддержишь нас?

– Конечно! Еще бы! – все более оживленно восклицал Фримод. В его воображении уже проносилась длинная вереница блестящих событий и собственная жизнь превратилась в великолепную сагу о древних героях. – И все мои люди… Все, что от меня зависит, я готов сделать, чтобы законный конунг квиттов занял свое место! Это будет такая песня!

– Пошли-ка за ним кого-нибудь! – предложил Гельд. – Любопытно узнать, что думает он сам.

Хирдманы привели Бергвида. Войдя, он окинул троих мужчин у очага враждебным взглядом и встал у двери. Хагир не сразу решился шагнуть к нему. Он колебался: весь облик Бергвида дышал таким непримиримым отчуждением, что увидеть в нем родича не получалось.

– Скажи-ка нам… – начал Гельд и помедлил, не зная, как обратиться к сыну Даллы. – Скажи-ка нам, ясень меча: ты сам-то знаешь, кто ты такой?

Бергвид посмотрел на него в упор. При свете огня его темные глаза казались совсем черными и блестели с настороженной враждебностью, но видно было, что он отлично понял вопрос.

– И я знаю. – Гельд правильно воспринял его молчание как подтверждение. – И я знаю тебя, Бергвид сын Стюрмира. Я знавал твою мать еще до того, как она попала в плен. Я видел и тебя, но тебе тогда было три года, и едва ли ты меня запомнил. А теперь, вижу, ты стал мужчиной. И похоже, боги сочли, что тебе пора выбраться на свет.

– Так сказала моя мать, – произнес Бергвид. Голос у него оказался низкий, немного сдавленный от волнения, и у Хагира дрогнуло сердце: этот голос показался значительным и немного зловещим, как зов из-под земли. – Она открыла мне, кто я такой… только сегодня.

– Но зачем ты хотел нас утопить? – воскликнул Хагир. Он еще не понял, как себя держать: хотелось быть дружелюбным, обращаться с родичем по-родственному, но недавняя враждебность еще не ушла из памяти и сдерживала радостный порыв. – Я же говорил в усадьбе, кто я такой, твоя мать знала, что я ее родич, сын ее брата! Почему же она мне ничего не сказала? Я сам не мог ее узнать, я был слишком мал, когда… мы виделись в последний раз, а она с тех пор… порядком изменилась.

– Ты забрал наш кубок! – Бергвид упер в него свой темный твердый взгляд, и голос его зазвучал требовательнее. – Она сказала, что только я могу им владеть!

Это заявление покоробило Хагира, и он даже немного опешил. Казалось бы, Бергвид должен хоть немного обрадоваться встрече с родичем, а тот будто ничего не заметил. Подавленная было неприязнь вернулась и потеснила насильственное дружелюбие.

– Это – родовой кубок Лейрингов, – сдерживаясь, спокойно пояснил Хагир. Конечно, Бергвид сын Даллы был слишком долго оторван от рода и родины, и неудивительно, что сейчас он ничего не понимает. – Наследником всех Лейрингов являюсь я, потому что я – Лейринг по мужской линии, а ты – только по женской. Твои права на их наследство меньше моих. У тебя свой отцовский род и свое наследство.

– Наследник конунга имеет право… – негромко, но упрямо начал Бергвид.

Однако Гельд перебил его.

– Я бы сказал, вам не стоит спорить из-за наследства, когда у вас еще ничего нет, кроме этого кубка, – вмешался он. – Делить будете, когда вернете еще хоть что-нибудь из своих общих потерь. О тебе, Бергвид, есть пророчество. Ты знаешь его?

Тот кивнул:

– Мать рассказала мне.

– И ты готов его исполнить?

Бергвид посмотрел на него и сдержанно усмехнулся. И Гельд сам сообразил: человек, сумевший вызвать бурю на головы своих врагов, не испытывает недостатка ни в силах, ни в желании действовать.

– Ты можешь рассчитывать на нашу поддержку, – твердо произнес Хагир.

Короткий спор о кубке оставил в нем неприятное впечатление, но он гнал его прочь. Значительность произошедшего события целиком захватила его и не оставила места для мелких обид и сомнений. Перед ним стоял новый конунг квиттов, который отомстит, поможет Хагиру исполнить мечту и достигнуть цели всей его жизни, и эта мечта, с которой он вырос, с каждым событием последних дней становилась все более и более жизненной. На серебро, раздобытое в усадьбе Вебранда, они со Стормундом смогут снарядить те самые два корабля, Дракон Памяти укрепил его дух, а теперь появился вождь, который поднимет на борьбу весь Квиттинг! Это были как удары грома весенней грозы, знаменующие, что зимние оковы позора и унижения разбиты. Что там два корабля! За стягом нового конунга квиттов последуют сто два, тысяча два корабля!

– Я твой родич, и я пойду с тобой в любую битву! – продолжал Хагир, собственной твердостью пытаясь сломить собственные сомнения раз и навсегда. – И я думаю, что на Квиттинге найдется еще немало людей, которые нас поддержат. На западном берегу мы многих знаем, а на восточном у нас есть сильная родня. Моя сестра Борглинда замужем за Дагом из Птичьих Носов, сыном Хельги хёвдинга. Он очень богатый и влиятельный человек, он может выставить целое войско.

Бергвид смотрел на него и молчал. У Хагира мелькнуло ощущение, что тот его вовсе не понял. Но Бергвид понял, правда, не то, что Хагир хотел ему передать. Хельги хёвдинг… Это о нем говорила мать, его называла предателем, виновным в том, что она попала в плен. Душа Бергвида отвергала даже мысль о помощи от этих людей, но он молчал. Превращение из раба в конунга произошло слишком внезапно; после бури у него еще кружилась голова и ноги держали нетвердо. Все казалось сном, и он не понимал сам себя.

Но об одном он не мог умолчать.

– Я хочу, чтобы мы вернулись к усадьбе и забрали мою мать, – сказал Бергвид, и в его голосе прозвучала властная уверенность человека, все желания которого безусловно будут выполнены. – Нельзя допустить, чтобы вдова и мать конунгов умерла в рабстве.

Хагир и Фримод дружно издали какое-то согласное восклицание, но Гельд вдруг выкрикнул:

– Нет!

Все изумленно посмотрели на него. Это Гельд, дружелюбный, человеколюбивый, свято уважающий семейные связи?

– Нет! – торопливо продолжал он, как всегда в тех редких случаях, когда собирался во что бы то ни стало настоять на своем. – Пусть Далла остается там, где она сейчас. Я знаю. Эта женщина часто вмешивалась в дела конунгов, и всякому делу, которого она касалась, она приносила неудачу. Мы не можем жертвовать таким важным делом ради ее удовольствия умереть на перине. Может быть, это жестоко… даже скорее всего, это жестоко, но если мы возьмем ее с собой, то удачи нам больше не видать и можно спускать паруса… От меня, по крайней мере, впредь не ждите ни помощи, ни советов, ни участия.

Бергвид еще несколько мгновений в упор смотрел на него, а потом отвел глаза и ничего не сказал.

А Хагир подумал, что сам на месте Бергвида непременно вернулся бы за своей матерью, даже если бы ему пришлось идти пешком и распрощаться с надеждами на помощь ярлов. Что это за конунг, если он бросил умирать в рабстве родную мать? А завтра бросит дружину!

Хагиру вспомнилась собственная мать, Асгерда дочь Борга. В памяти мелькнуло совсем молодое лицо, такое, какое он запомнил еще с детства. Его мать была жива, но он расстался с ней те же пятнадцать лет назад и с тех пор видел, может быть, несколько раз. Ему претила даже мысль о том, чтобы стать гостем Гримкеля Черной Бороды, в усадьбе которого она теперь живет. Другого дома он ведь все равно ей предложить не может… Хагир пытался вспомнить, когда они с матерью виделись в последний раз, но не получалось. Давно! Ему стало стыдно, и он постарался думать о другом.

В итоге решенили, что Хагир и Бергвид поплывут вместе с Фримодом ярлом в Рощу Бальдра и там постараются выяснить, не смогут ли рассчитывать на поддержку конунга кваргов Рамвальда. Напоследок Гельд и Ярне предложил плыть дальше с ними.

– Вебранд наверняка узнает, что ты была с нами! – намекнул он ей. – Нас-то он не достанет, а вот тебе захочет отомстить.

– Очень я его испугалась! – отозвалась Ярна и взмахнула колдовским посохом своей бабки. – Я теперь знаю! Пусть-ка попробует меня тронуть – я ему такую бурю устрою, что приподнимет и шлепнет! Ой! – вдруг спохватилась она. – Сети-то я так и не убрала!

Фримод ярл расхохотался:

– Да зачем тебе эти тухлые сети? Купишь себе еще десяток! – Он бросил на стол золотой перстень из добычи.

– Много ты понимаешь! – Ярна презрительно взглянула на ярла, который не знает цены вещам. – Перстень себе оставь, на него шесть коров купить можно! А сети мои никакие не тухлые, а отличные сети, без единой дырки. Если их не унесло той проклятой бурей. Я вся измучилась, пока с ними ковырялась, и не вижу, почему надо бросить хорошую вещь, даже если мы и разжились еще кое-каким добром!

– Успокойся! – сказал Гельд. Он не уговаривал: если она верит, что способна справиться с полуоборотнем, то зачем же отрывать ее от родных мест? – Пойдем возьмем твои сети. Ты права: зачем хорошей вещи пропадать?

На лице Ярны отразилось торжество, что такой умный человек ее поддержал, и она посмотрела на Фримода и хирдманов с чувством явного превосходства. Шагая вслед за девушкой к морю, Гельд еще слышал за спиной их смех. А сам думал о том, как крепко держится в человеке привычка к его старым ценностям. Другая бы и думать забыла о каких-то жалких сетях, обнаружив, что ей повинуются ветры и море. А Ярна беспокоится, потому что перед этим двадцать пять лет привыкала, что ее жизнь напрямую зависит от сохранности сетей.

А Бергвид! Пятнадцать лет, всю сознательную и даже часть бессознательной младенческой жизни он был рабом и считал себя рабом. Сумеет ли он теперь стать конунгом? Свобода – великое благо, но и великая ответственность. Свобода – это когда человека держит не железная цепь, а он сам. Свободе надо учить, для нее мало разбить замки и цепи. И учить долго. Годами, поколениями. Если снять замки одним махом и пустить человека на полную волю, то наверх в нем полезет все самое худшее – оно легче и держится поближе к поверхности. И до тех пор пока он научится извлекать из глубин лучшее в себе, худшее доведет его до таких бед, что будут похуже всякого рабства. Куда он поведет квиттов, он, который еще вчера не распоряжался даже самим собой и не учился чувству ответственности? Какая у раба ответственность? А без нее какой конунг?

Гельд хорошо помнил Торбранда конунга, противником которого Бергвид объявил себя, и от одной мысли о подобной борьбе ему становилось неуютно. Да, не зря он при виде Даллы подумал, что в мире что-то изменилось и впереди ждут великие события. Наследник квиттинских конунгов, вдруг свалившийся им на головы прямо с неба… С чего вдруг все так завертелось? Дракон, что ли, какой-нибудь проснулся?

А впрочем, ничего особенного не случилось. В мире ведь постоянно все меняется: одно рождается, другое умирает, третье растет, как ему и положено. Наследник квиттинских конунгов вырос и стал мужчиной; глупо было бы ждать, что он навсегда останется маленьким тихим мальчиком. А раз уж он вырос, ему пришла пора действовать. Все правильно, так и должно быть. Боги так устроили мир, что в нем постоянно что-то происходит.

И может, оно и хорошо. Ведь только в живом все течет и изменяется. Неизменным остается только мертвое, и Гельд вовсе не хотел, чтобы так горячо им любимый мир застыл в мертвенной неподвижности.

Каждый вечер, укладываясь спать, Хлейна выжидала, пока все женщины в покое заснут, а потом вынимала из-под изголовья хрустальный жезл. Смотреть в него никогда не надоедало. Хрустальный шар светился изнутри мягким, своим собственным светом. Он ласкал взор, успокаивал, наполнял душу миром и ладом. «Все будет хорошо, все перекипит и успокоится, все сложится к лучшему, непременно, непременно!» – словно бы шептал кто-то, какой-то маленький добрый дух, живущий внутри шара. Хлейна всматривалась в белое сияние, прислушивалась к этому голосу, который раздавался то ли внутри шара, то ли внутри ее души. Он походил на песню первого ручья, что пробирается весной под снегом, первого, что промоет дорожку с солнечного склона горы вниз, к реке, и вольется в поток, и разбудит его, подтолкнет к морю… Беловатое сияние ширилось, наливалось жизнью, мерещилось что-то свежее и чистое: весеннее небо, ярко-голубое в разрывах последних снеговых туч, и снежная вода, и подснежник – бубенчик весны.

Хлейна видела этот подснежник, ясно видела головку бело-голубоватого цветка на тонком стебельке, видела, как чашечка цветка склоняется, точно хочет кивнуть ей… И понимала, что это не подснежник, а руна «вин». Это она шепчет, она поет, она сохраняет в себе неизменную силу весны! Сила радости и полноты жизни лилась и лучилась в голубовато-синих ее очертаниях, душа Хлейны впитывала эту радость, и ей было так легко, так хорошо, точно она не человек, а какой-то светлый альв… Точно сама она стала руной «вин», руной исполнившихся добрых надежд…

– Я хочу, чтобы Хагир думал обо мне так же, как я думаю о нем! – почти беззвучно, чтобы услышала только руна «вин», шептала она. – Чтобы он так же стремился к встрече, как я, чтобы ему казалось темно и холодно на свете, пока он не увидит меня. И чтобы он понял, что ничего нет важнее этого. Чтобы он не ставил сам преград на пути к своему и нашему счастью, чтобы он знал: долг перед родом – не месть, а продолжение рода. Месть – это смерть, а смерть одолевается только жизнью. Жизнь – это я. И его нет без меня, как нет тьмы без света, а зимы без лета. Я заклинаю его руной «вин» и руной «тюр», что начертана на его копье. Ибо мужчины нет там, где нет женщины, и руна «тюр», которую он считает руной мести, приведет его к любви. Я заклинаю силой Тюра и силой Фрейи, крепостью духа и любовью сердца, ибо все врезаны в коре Мирового Ясеня, имя которому – человек.

Прошел уже месяц после осеннего равноденствия, когда однажды под вечер от моря прибежал рыбак и принес весть, от которой тревожно и сладко бьются сердца на всех просторах Морского Пути. Корабль во фьорде! Побросав дела, все жители Рощи Бальдра и окрестностей сбежались к берегу.

Солнце садилось за горы в глубине полуострова; по алой дорожке, которую уходящая Суль бросила на спокойные морские воды, шел «Дракон», а за ним, по бокам и чуть позади, и оба других корабля. Не хватало только попутного ветра, чтобы кораблям расправить паруса и явиться во всей красе, но и без того три «морских змея», узкие и длинные, с высокими резными штевнями и дружно взлетающими рядами весел, с цветными щитами над бортами, где блестели, как чешуя, начищенные бляшки, смотрелись как живые, как гордые, одушевленные, могучие существа, и дух захватывало от их грозной красоты.

Три корабля поплыли к сараям; люди бежали по берегу и шумно приветствовали их, свободные от весел хирдманы кричали и махали руками в ответ. Фру Гейрхильда в лучшем ярком платье стояла на возвышенном выступе над корабельным сараем и была похожа на богиню Фригг, что приветствует своих сыновей в Валхалле после битвы с великанами. Рядом с ней стояла Хлейна. В красном платье и со множеством золотых украшений, блестевших под меховой накидкой, она казалась прекрасна, как земное подобие вечерней зари, залившей небо.

Во всей толпе на берегу Хагир заметил только ее. Чем короче становился путь до Рощи Бальдра, тем полнее завладевали им мысли о Хлейне, те мысли, которым он так старался не давать воли, но которые не отступили совсем даже перед курганом мертвого оборотня. Теперь, когда беспокойство о Стормунде благополучно разрешилось и осталось позади, он, точно спохватившись, вспомнил, что прошел мимо не менее важного. День ото дня ему все больше хотелось увидеть Хлейну. Последней ночью он почти не спал: глаза сами то и дело открывались, проверяя, не близится ли рассвет и не пора ли трогаться в путь. Сам Фримод ярл, которому отчаянно не терпелось похвастаться перед матерью подвигами и добычей, не ждал возвращения домой с такой силой, как Хагир. Роща Бальдра и ему представлялась родным домом, даже больше – истинным домом, потому что в нем ждала его часть собственной души.

Но радости скорой встречи мешала память о пророчестве умирающего оборотня. «То, к чему ты страстно стремишься, станет твоим проклятием», – сказал тот, и Хагир казнил себя за то, что не успел раньше этих слов отрубить волку голову. Хагир не мог отделаться от убеждения, что оборотень говорил о Хлейне – к чему же еще он так страстно стремится, как не к ней? Сама она не может стать проклятием, не может причинить никому зла, но их счастью слишком многое мешает. В стремлении быть вместе они смогут натворить не меньше бед, чем Хедин и Хильд. Он, Хагир, беден, его ждет война с фьяллями. Фру Гейрхильда никогда не отдаст свою приемную дочь такому человеку. Свататься – только понапрасну опозорить свой род. Да и Фримод ярл не обрадуется: в соперничестве из-за девушки Хагир наверняка потеряет поддержку, которая ему так нужна ради той же войны…

Когда он думал обо всем этом, ему хотелось сжать голову руками, чтобы она не разлетелась на куски. Он должен забыть о Хлейне… избегать ее… Но эти благие решения были пустыми словами, и Хагир, не имевший привычки себя обманывать, прекрасно это понимал. Душа его тянулась к Хлейне, ум отталкивал от нее; два противоречивых потока рвали Хагира пополам, и к тому времени как «Волк» вслед за «Драконом» вошел во фьорд Бальдра, он так ничего и не решил. Будь что будет… А при виде толпы на берегу даже это безответственное упование забылось, растворилось в нерассуждающем блаженстве – сейчас он будет рядом с ней…

Она стояла на буром каменном выступе над корабельным сараем. Вокруг нее толпился народ, на берегу кричали люди, корабль ткнулся в берег, и его несли на сухое, не дав приплывшим даже спрыгнуть… Хагир ничего не видел, не в силах оторвать глаз от Хлейны. Ее тонкая фигура дрожала и расплывалась, словно его глаза застилали слезы, и Хагиру мерещилось, что на буром выступе скалы стоит не девушка, а березка – тонкая, юная, стройная, трепещущая тонкими изящными ветвями. Все хирдманы уже попрыгали с корабля на песок, их приветствовали, обнимали, хлопали по плечам и спинам, над берегом висел радостный шум, но Хагир ничего не видел и не слышал. Он смотрел на Хлейну, и ее взгляд ни на миг не расставался с его взглядом. Приплыви вместо Фримода и Гельда пара косматых троллей с утиными лапами – она ничего не заметила бы.

Фру Гейрхильда, сияя от гордости за сына и от радости, приветствовала Фримода ярла и протягивала ему золоченый «встречальный» рог со свежим пивом; Хьяльмвина дочь Арнхарда, одна из самых знатных соседок, принесла рог для Гельда, и он, учтиво улыбаясь, благодарил ее; Бьярте тоже дали рог с пивом, но она, едва завидев своего мужа, выронила рог прямо на камни и под общий смех устремилась к Стормунду, махавшему ей руками с корабля и что-то оравшему о победе над оборотнем.

Хагир наконец сошел с «Волка», самым последним. Хлейна медленно шла к нему по песку, на вытянутых руках держа изогнутый рог с красивой серебряной оковкой. Люди перед ней расступались, Фримод ярл напрасно дожидался от нее хотя бы взгляда, фру Гейрхильда спохватилась, что ведь она задумала по-другому: угощать Хагира назначалось Хьяльмвине… Поздно. Хлейна опять все сделала по-своему, тихо и незаметно, как весенний ручей, что так или иначе непременно промоет себе путь к морю.

Хлейна подошла почти вплотную и протянула рог Хагиру. Он хотел взять его, накрыл руки Хлейны своими и так застыл, забыв, что еще надо сделать. Они молча смотрели в глаза друг другу, Хлейна улыбалась ему радостно и со скрытым торжеством, точно выиграла какой-то заочный спор. Обоих грело чувство обретенной цельности после ущербности и тоски в разлуке. Хотелось что-то сказать, но любое слово, приходящее на ум, казалось пустым, неуместным, ненужным.

– Мы привезли тебе подарки, – сказал наконец Хагир, веря, что все остальное она поймет без слов. – Много всякого…

Попроси она сейчас Дракон Памяти – он отдал бы, не задумываясь и не жалея. Она – самое драгоценное, она – единственное, что имеет смысл…

– Мне ничего не нужно! – с тихим восторгом ответила Хлейна. – Я ждала только тебя!

За полночь в усадьбе Роща Бальдра продолжались шум и веселье, словно сегодня уже йоль, а в большом доме горели очаги и факелы, так что было светло и дымно. Пир продолжался с самых сумерек, от шести барашков остались одни кости, а рога одного из них пьяный Стюре приспособил к своей голове и плясал между очагов, изображая колдуна. Гости покатывались со смеху, стучали чашами и кубками. Многие уже лежали на сене под столами.

Бергвид сын Стюрмира, приодетый в новое платье и с золоченой лентой на лбу, которая несколько скрадывала позор по-рабски коротких волос, сидел на почетном месте, но почти ничего не говорил. Фримод ярл уже рассказал, кто он такой, и все гости разглядывали «конунга квиттов» как диковину. Фру Гейрхильда пока ничего особенного не сказала, кроме самых общих вежливых приветствий: такую новость стоило как следует обдумать.

А победный пир мало подходил для принятия важных решений. Возле дальнего от дверей очага стояла Хлейна, румяная, усталая от всяческих переживаний и смеющаяся. На ее шее красовались три или четыре золотых ожерелья и десяток цепочек, так что она едва выдерживала эту тяжесть; на каждой руке сверкало по пять-шесть золотых обручий, пальцы были унизаны перстнями так густо, что почти не сгибались. Девушка вся блестела и сверкала в бликах пламени; «мечта Фафнира», как сказал о ней Гельд. Рядом с ней Фримод ярл, пьяный и счастливый, ворошил рукой в мешке с мелкими золотыми украшениями, захватывал в горсть сколько поместится и осыпал Хлейну золотым дождем.

– Это все тебе, тебе! – выкрикивал он, помахивая над головой девушки освободившейся рукой. – Ты знаешь, как я тебя люблю – все, что я добыл, – это все тебе, тебе!

И гости радостно смеялись, одобрительно кричали – доблесть и щедрость славного Фримода ярла были поистине выше похвал. Даже фру Гейрхильда смеялась, хотя в трезвое дневное время она не одобрила бы такого бесчинства.

Устав от золотого дождя, Хлейна ушла и села на скамью. Она ступала по золотым кольцам и даже не глядела под ноги; шея и руки у нее болели, и, усевшись на скамье рядом с Гельдом, она принялась обирать с себя украшения, чтобы вздохнуть свободнее.

– Ты, как береза, что роняет осенью золотые листья, – мечтательно произнес Гельд. Он тоже был слегка пьян и лицо его заметно порозовело, но язык не заплетался, и он сохранил явно больше разума, чем Фримод ярл. – Или осина в багряном уборе… Вот эти две застежки похожи на осиновые листья, правда?

– Правда. – Хлейна посмотрела на свое плечо, где красовалась новая застежка – крупная, с детскую ладонь, округлая, украшенная по внешнему краю множеством узорных мелких выступов, что делало ее и впрямь похожей на лист осины. – Теперь мне ясно, почему осина так торопится все это сбросить. А ты заговорил почти как скальд. Знаешь эти стихи, что Рамвальд конунг сочинил для дочери говорлинского конунга:

Пряди кос березы тканей Кроет златом осень злая…

Ой, не помню. В общем, что она вышла замуж и оттого ее золотые волосы скрылись под золотым покрывалом. Что-то не слишком умелое, но трогательное.

– Когда на самом деле влюблен, так оно и получается, – согласился Гельд. – Не слишком умело, но трогательно.

– Ну, дядечка Рамвальд никогда не был искусным скальдом. Даже когда ни в кого не был влюблен… Правда, такие времена бывали редко.

– Не смейся над старшими! И вообще нехорошо смеяться над человеком, если у него мягкое сердце.

– Зато уж доблестный его сын Эдельгард выше насмешек – он скорее умрет, чем хоть кого-нибудь полюбит… А ты что это о стихах задумался? Уж не влюблен ли ты? – Хлейна лукаво покосилась на мечтательно-задумчивого Гельда. – Скажи-ка! – Она придвинулась к нему ближе, придерживая кучу золота у себя на коленях. – Говорят, ты сильно подружился там, у граннов, с какой-то девицей. Что же ты ее с собой не взял? Правда, говорят, она низкого рода… Моя приемная мать будет очень удивлена!

– На сей раз ей не придется удивляться, – заверил Гельд. – Я сам очень удивился бы, если бы мне пришло в голову жениться на Ярне. Нет, этого, пожалуй, я делать не собираюсь. – На всякий случай подумав, Гельд покачал головой. – Она хорошая девушка, честная и по-своему очень неглупая, но… Я, понимаешь ли, не очень горд и не ищу такой жены, чтобы постоянно чувствовать себя умнее и ученее ее. Мне даже было бы иногда приятно в важных делах посоветоваться с ней, а из этого ничего не выйдет, если мне придется постоянно объяснять ей самые простые вещи.

Стюре, наплясавшись, не удержался на ногах и рухнул совсем рядом с очагом; товарищи поднимали его, бараньи рога с его головы упали в огонь, служанка вытаскивала из оттуда лопаткой для угля, чтобы весь дом не пропах жженой костью. Гости хохотали, пели, в гриднице висел шум.

– А ты вообще-то собираешься жениться? – серьезно спросила Хлейна. – Ты столько про это говоришь, а сам все никак… Или это из-за той девушки, на которой ты хотел жениться пятнадцать лет назад? Ты будешь всю жизнь любить ее одну, как Сигурд любил Брюнхильд?

Глаза Хлейны больше не смеялись, а просили и жаждали утвердительного ответа. Иногда посматривая на Хагира, который занимал почетное место напротив хозяйского и почти не отрывал от нее глаз, где бы она ни находилась, Хлейна чувствовала себя так крепко связанной с ним, точно их сковали цепью Глейпнир. Той самой, что мягче шелка и легче пуха, но крепче всего на свете. Если судьба не позволит ей стать женой Хагира, другого мужа у нее никогда не будет. Она так решила, она чувствовала, что это будет так.

– Я? Как Сигурд Брюнхильд? – Сейчас Гельд не понял, чего она хочет, да и в любом случае не стал бы приписывать себе чужие заслуги. – Что ты, душенька моя, за такими героями я и не думал тянуться. Совсем наоборот.

– Но как же? – Хлейна готова была обидеться. – Ты же любил ее! Неужели ты совсем не огорчился, что ее за тебя не отдали? Не может быть!

– А я такого и не говорил. Конечно, я огорчился. И даже очень сильно. Но очень быстро стал думать и ждать, что скоро мне встретится другая девушка, не хуже, и я буду любить ее так же сильно, как ту. Я в это твердо верил, и это помогло мне пережить разочарование и тоску. Я ведь понимал, что в той девушке ничего такого особенного не было. Она была красива и приветлива, но не настолько, чтобы никто другой не мог с ней сравниться. Я думал, что мне скоро попадется другая, не менее красивая и приветливая, но что в другой раз мне больше повезет. Я, знаешь ли, довольно везучий…

– Ну, так что же?

Хлейна нисколько не верила, что ей попадется другой мужчина, такой же замечательный, как Хагир. Время показало, что Гельд надеялся напрасно, а значит, она права!

– Ну, я в это верил довольно долго, лет пять. – От пива речь Гельда замедлилась, он говорил обстоятельно, как следует думая перед тем, как сказать. – Мне попадалось много девушек, среди них были красивые и приветливые, и даже весьма расположенные выйти за кого-нибудь вроде меня, но все это было не то. Знаешь, по мере того как я богател, я им все больше и больше нравился, но мне самому, как ни жаль, они не начинали нравиться больше. Я ждал лет пять и все никак не мог полюбить, как в тот раз, а потом понял важную вещь…

– Какую? Что другой такой нет? – горячо подхватила Хлейна.

– Нет. – Гельд мотнул головой. – Что я сам теперь другой. Что я сам в тридцать два года совсем не тот, что был в двадцать пять, а значит, влюбиться так сильно у меня уже не получится, попадись мне хоть сама Брюнхильд. И тогда я стал искать просто хорошую женщину… Такую, чтобы мне было с ней хорошо. Чтобы мне было приятно каждую ночь ее обнимать и каждый день с ней разговаривать. Вот с тех пор все ищу. Женщин-то много, а… Должен бы под старость стать менее привередливым, а нет!

На это Хлейна уже ничего не ответила. Рассуждение Гельда, хоть он того и не желал, подтвердило ее правоту. Ее любовь – единственная в жизни. Если сейчас она не добьется того, чего хочет, если Хагир сын Халькеля не будет принадлежать ей, то никогда ей не бывать счастливой, посватайся к ней хоть сам Сигурд Убийца Дракона. Если бурный огонь ее первой любви будет насильственно погашен, то на второй в ее душе не хватит топлива.

– А скажи-ка… – с замирающим сердцем шепнула она, точно выдавая свой тайный замысел. – А той первой девушке ты не предлагал… Ты не хотел, чтобы она убежала с тобой из дома, раз ее родичи были против тебя?

– Да, предлагал. Мне-то нужна была не ее родня и приданое, а она сама.

– И что? – с жадностью допрашивала Хлейна. – Она согласилась?

– Не знаю.

За прошедшие годы Гельд не раз думал о своем давнем неудавшемся сватовстве, перебирал в памяти все мелочи, все когда-то сказанные слова, но так и не понял, соглашалась ли Эренгерда дочь Кольбейна бежать с ним из дома. Скорее всего, она и сама этого не понимала. А когда сам человек не знает, чего хочет, судьба вмешивается и запутывает все самым безнадежным образом.

Гельд всматривался в лицо Хлейны, пытаясь понять, зачем ей все это надо. Она отвела глаза, пряча свою тайну, как ребенок прячет за спину то, чего не хочет показать.

– Самое главное – человек сам должен знать, чего он хочет, – добавил Гельд. – Только сам человек знает, в чем его счастье: в доме ли родном, в богатстве, в чести знатного рода, в собственным трудом заработанной славе, в покое, в семье и любви… И уж если он это знает, надо найти в себе смелость отстаивать свое счастье. Этого за тебя никто не сделает. Сколько ни жди, само собой ничего не устроится или устроится совсем не то, чего бы тебе хотелось. Впрочем, зачем я тебе это говорю?

Хлейна улыбнулась. Она знала, в чем ее счастье.

Когда люди стали расходиться по гостевым и дружинным домам, Хлейна снова приблизилась к Хагиру. Весь вечер ей казалось, что фру Гейрхильда присматривает за ней, но сейчас ей было уже не до осторожности.

– Завтра в полдень приходи в рощу Бальдра, – шепнула Хлейна. – Там позади святилища есть старый дуб, его видно издалека. Приходи, я буду тебя ждать.

В знак согласия Хагир на миг опустил веки. Это приглашение и обрадовало, и встревожило его. Да, конечно, им надо поговорить. Нельзя без конца притворяться перед друг другом и собой, делать вид, что ничего не происходит, что между ними нет ничего кроме любопытства хозяйки к гостю и вежливости гостя к хозяйке. Хагир видел, что она о чем-то беседовала с Гельдом и что разговор этот навел ее на какие-то важные мысли. Весь остаток вечера он пытался представить, что она завтра скажет ему. Она умная девушка и не может не видеть, как неразумно их сближение. Он не может предложить ей брак и достойную жизнь, а давать повод для сплетен и дальше – глупо и опасно. Но вдруг… Хагир не мог отделаться от надежды, что решение Хлейны окажется иным, сам сознавал противоречие, но ничего не мог поделать. А вдруг она скажет ему что-то такое, отчего все невозможное окажется возможным?

Да и не будь этой надежды, Хагир не нашел бы в себе сил отказаться от встречи. Он хотел быть с ней, хотел каждый день и каждый миг, хотел быть с ней наедине, без сотни любопытных взглядов. Сила этого желания сметала все доводы рассудка, отодвигала их в какое-то туманное «потом», а возможность быть с Хлейной казалась самым важным, единственно важным в жизни…

Когда Хагир пришел на поляну, Хлейна уже стояла под дубом и сразу метнулась к нему.

– Пойдем! – Она схватила его за руку и потащила куда-то с поляны. – Тут нас могут увидеть. Под дубом часто встречаются… Осторожнее, не задевай веток! Это же роща Бальдра!

Старательно уклоняясь от веток и стараясь не зацепить краем плаща за сучок, Хагир шел за ней через рощу. Хлейна привела его в самую глушь, где даже прозрачный березовый лес казался глухим. Куда ни посмотришь – везде только белые стволы да желто-бурые мокрые груды листьев.

– Я должна поговорить с тобой! – начала Хлейна, остановившись и повернувшись к Хагиру. Ее глаза смотрели настойчиво и немного тревожно. – Что ты думаешь делать дальше?

– Я должен плыть домой, на Квиттинг.

– А когда ты вернешься? – Хлейна спрашивала нетерпеливо, так как требовалось немедленно принять важное решение, напрямую зависящее от его ответов.

– Я не знаю, – честно ответил Хагир, стараясь понять, к чему ведет это нетерпение.

Может быть, она хочет, чтобы он уехал и перестал ее тревожить? Он согласился бы исполнить это – лишь бы она была спокойна и благополучна.

– Все зависит от того, как у нас пойдут дела, – продолжал он. – Сначала мы расплатимся с фьялльской данью, а потом придет черед заняться делами Бергвида, и тогда я, может быть, опять здесь появлюсь… Скорее всего.

– Про вашего Бергвида я уже слышала! – Хлейна смотрела со снисходительным упреком, и Хагир понял, что говорит совсем не то. – Неужели тебе кроме Бергвида не о чем подумать? Или на свете нет других людей?

Ее рука мягко легла ему на локоть и поползла вверх к плечу. Теперь Хагир понимал, что она желает вовсе не его отъезда; он знал, что она ждет от него каких-то слов, но ничего не мог придумать. Для этого ведь надо знать, чего хочешь, а в его мыслях царил полный сумбур: желанное, возможное и невозможное вертелись, перебивая и тесня друг друга.

А Хлейна знала, чего хочет.

– Я хочу разделить твою судьбу! – внятно и значительно прошептала Хлейна, придвинувшись к нему совсем близко.

Она положила и вторую руку ему на плечо; Хагир сжал обе ее руки в своих, точно хотел снять, но не снимал.

– Не похоже, чтобы этого хотели боги! – ответил он, с трудом заставив себя посмотреть ей в глаза. Все силы его души напрягались ради усилия поступить как должно. – Если я к тебе посватаюсь, твоя приемная мать никогда не согласится. Она скажет, что растила тебя не для бродяги вроде меня…

– Ты не бродяга! – горячо возразила Хлейна. – Ты – из рода Лейрингов, а этот род в родстве с конунгами и не многим хуже, чем род самой Гейрхильды. Будь уверен, она сумеет это оценить! Такое происхождение само по себе лучше любых сокровищ!

– Но кроме этого у меня сейчас почти ничего нет! – Хагиру стало легче оттого, что он мог наконец высказаться прямо, и он заговорил горячо и быстро: – Только добыча этого похода, но половина уйдет на дань. А что легко нажито, то легко исчезает. Я не могу грабить по кургану каждый год. Курганов не хватит. Я не смогу дать тебе все то, к чему ты привыкла. Я сам живу в чужом доме и имею эйрир серебра в год, да еще долю в добыче. Фру Гейрхильда не позволит, чтобы ее дочь жила как простая жена хирдмана!

– Ну и пусть не позволит! – с кошачьей мягкостью протянула Хлейна и коснулась лбом его плеча. – Я уже взрослая. Я сама распоряжаюсь собой.

Эти речи вовсе не разочаровали ее, наоборот. Раз Хагир так хорошо все продумал, значит, он думал об этом не однажды. Оттолкнуть ее могла только нелюбовь. Но любовь Хагира к ней была так очевидна для него самого, что он даже позабыл сказать о ней вслух. И Хлейна правильно поняла это упущение. Хагир любит ее, и сознание этого наполняло ее теплым чувством умиротворения и счастья. Он любит ее, а это самое главное. Остальное образуется как-нибудь.

– Но если ты рассоришься с Гейрхильдой, ты никогда не узнаешь правды о твоих родичах, – продолжал Хагир. Он успел обдумать даже это. – Может быть, это очень знатные и богатые люди. Не зря Гейрхильда отказывает всем женихам. Она бережет тебя для Фримода ярла.

– Она не может выдать меня замуж, не имеет права! – перебила Хлейна, тихо смеясь. Для нее все было легко, а всякое сомнение Хагира служило новым подтверждением его любви. – Послушай! Я знаю: мой отец оставил у себя одну застежку моей матери, пару вот к этой. И взял с Гейрхильды клятву, что она выдаст меня замуж за того, кто покажет ей ту вторую застежку. А пока жених с застежкой не явился, она не может выдать меня даже за Фримода – она связана клятвой.

– Но если ты выйдешь за меня, то получится, что клятва нарушена! – сказал Хагир и нахмурился. Для него это новое обстоятельство было новым большим осложнением. Клятва отцу Хлейны – неодолимое препятствие! – Видишь…

– Ничего подобного! – Хлейна быстро замотала головой и засмеялась. В противоположность его серьезным глазам ее собственные задорно искрились. – Я-то ведь никому никакой клятвы не давала, а значит, я ничего не нарушу. А если тебе жаль мою приемную мать, то это лишний повод ничего не говорить ей раньше времени!

Хагир сокрушенно вздохнул: такое рассуждение ему казалось отчасти бессовестным. Если бы, скажем, Ингвид Синеглазый дал кому-то клятву на его, Хагира, счет, то ему и в голову не пришло бы отказаться от нее на подобном основании. Старший родич – тот же самый ты, но гораздо умнее. Но мучил соблазн согласиться с Хлейной, убрать лишнее препятствие. Она же любит его, любовь и желание быть с ним заставляют ее хитрить. Хагира так тронуло, изумило и восхитили ее желание разделить его судьбу, что сомневаться и осуждать девушку хотя бы мысленно казалось ему сущей неблагодарностью. За любовь можно многое простить. Себя самого судивший самым строгим судом, Хагир готов был простить Хлейне все что угодно. Ведь это Хлейна, с ее огромными, весело и ласково блестящими светло-карими глазами, длинными ресницами, густыми мягкими волосами. Ее волосы были возле самого лица Хагира, и их тепло кружило ему голову.

– А приданое у меня есть, и ни от каких родичей мне ждать его не надо! – с веселой гордостью продолжала Хлейна. – Посмотри! – Она слегка двинула плечом с золотой застежкой. – На мне и сейчас надета марка золота, а дома у меня еще украшений марок на пять или шесть, честное слово! Ты же видел на пиру!

– Видел! – Хагир опять вздохнул.

Это напоминание его не радовало: он и раньше на пирах, глядя на наряды Хлейны, думал, что сам никогда не смог бы одевать ее в платья из голубой шерсти и в рубахи из золотисто-желтого шелка, не мог бы украшать ее руки золотыми обручьями, а грудь – цепями и ожерельями. Если бы они жили и встретились не сейчас, а лет пятьдесят назад, когда род Лейрингов богатством и величием не уступал иным конунгам – тогда он посватался бы к ней как достойный и отказ мог бы расценить как оскорбление, как повод к войне. Тогда он мог бы каждому из ее родичей подарить по золоченому кубку, а ей самой предложить свадебные дары, которые скальды равняли бы с сокровищами Фафнира. Но не теперь! Что толку мечтать? Пиры каждый день, телятина и каша на сливках с малиной, хлеб из тонкой белой муки, серебряные блюда, ковры и дорогие говорлинские соболя на накидку – ничего этого он не мог ей дать, а ведь она ко всему этому привыкла с рождения и сейчас готова отречься от богатства только потому, что не знает жизни без него и не может себе представить лишений. Допустим, она не будет с ним голодать, но жизнь, которая, скажем, Тюре представляется достаточной, Хлейне покажется убогой. Хагир очень ценил ее любовь к себе, но его умеренная жизненная мудрость говорила: в бедности любовь легко гаснет. Пройдет пара лет, и она начнет жестоко упрекать мужа за бедность, а себя – за прежнее легкомыслие.

– Все это – подарки Фримода ярла! – сказал он. – Мне будет стыдно взять то, что он подарил, даже если это останется в твоей, разумеется, собственности. Было бы недостойно так его обмануть после того, как он помог мне. Он сделал для меня больше, чем друг и родич. Без него я не смог бы освободить Стормунда и… даже не знаю, что бы я делал, если бы он нам не помог. Я не могу отплатить ему таким обманом.

– Какой обман? – Хлейна недоуменно и недовольно вскинула брови. – При чем здесь обман?

– Фримод ярл сам хочет жениться на тебе. Я не слепой, чтобы этого не видеть!

– Мало ли чего он хочет! – устав от возражений, воскликнула Хлейна. – А я не хочу за него выходить! И хватит об этом! Похоже, ты любишь Фримода больше, чем меня! Ну, ведь это не так! – Хлейна перестала сердиться и снова прильнула к Хагиру. – В любви никто никому ничего не должен, – ласково убеждала она. – Никакие долги дружбы не помогут, если женщина не любит! А я люблю тебя, а не его! Я хочу разделить твою судьбу. Пойми, быть вместе – наша судьба. Так хочет Фрейя. А если мы позволим разлучить нас, то вся наша жизнь пойдет наперекосяк и всегда нас будут преследовать одни несчастья. Все плохо кончится, если насильственно перематывать пряжу норн. Как у Сигурда и Брюнхильд. Они были суждены друг другу, но их разлучило колдовство, и все разладилось, вся их жизнь превратилась в горе и предательство, и никому, ни единому человеку это не принесло счастья, даже на их детях сказалось. Разве ты хочешь такую судьбу? Кому нужен такой долг?

– Но как знать, в чем наша судьба? – тихо ответил Хагир. Эти слова напомнили ему проклятие оборотня, и стало тревожно, как будто над головой нависла черная туча. – А если иначе нельзя? Может быть, нам суждено…

– Ты думаешь, что тебе это суждено? – с явным недоверием спросила Хлейна. – Что твоя жизнь должна быть сплошной жертвой?

Хагир пожал плечами. «То, к чему ты страстно стремишься, станет твоим проклятием. Из всякого блага, какое ты замыслишь, выйдет зло…» Если бы дурное пророчество грозило только ему! Но похоже, что за ним последуют и все, кто с ним связан. И нельзя допустить, чтобы она, Хлейна, стройная осинка в золотом и багряном уборе, пошла за ним на погребальный костер, как Брюнхильд за Сигурдом.

Но Хлейна не ждала, пока он обдумает все это и подберет слова.

– Ты ошибаешься! – уверенно и весело сказала она. – Мне ничего такого не суждено. Мне суждено быть счастливой, я это знаю точно. А насчет себя я никогда не ошибаюсь, уж поверь мне. А я могу быть счастливой только с тобой. А значит, мы должны быть вместе!

Она обвила руками его шею, и Хагир забыл все, о чем только что думал. Призрак оборотня исчез, весь мир собрался в одной Хлейне – веселой, ласковой, верящей в их общее счастье. Она обвивала его, как плющ, и подчиняла себе, и он уже верил, что она лучше его самого знает его судьбу.

– Мы ничего не будем говорить Гейрхильде и Фримоду! – шептала Хлейна, и Хагир кивал, почти не вслушиваясь. Пусть все будет, как она хочет, пусть! – Я убегу из дома. Перед твоим отплытием я уйду еще затемно и буду ждать тебя за устьем фьорда. Там есть мысок с большой красной скалой, там возле нее можно пристать. И ты меня заберешь. Искать меня поначалу не будут, подумают, что я ушла в рощу. Я часто туда хожу по утрам, только к сумеркам хватятся. А мы уплывем и справим свадьбу у тебя там, и будем жить. Мне ничего не нужно кроме тебя, я никогда тебя не упрекну, что ты лишил меня богатства, никогда… Можешь прогнать меня обратно, если я когда-нибудь…

– Нет, нет! – твердил Хагир, крепко обнимая ее и даже не представляя, что объятие когда-нибудь придется разомкнуть. В чем бы она ни упрекнула его впоследствии, он любое обвинение примет, любую вину признает – ведь она стольким жертвует ради него!

– И нам никто не помешает! – удовлетворенно продолжала Хлейна. – Гейрхильда и Фримод не будут нас преследовать. Я потом передам им через кого-нибудь, что я сама так захотела. Гельд рассказывал: его мать тоже убежала с его отцом из дома, а ее отец не стал их преследовать, хотя она была еще знатнее Фримода! Гельд всегда за нас заступится, он в этом понимает… Ах!

Договорить она не успела: впереди, за спиной у Хагира, мелькнуло какое-то живое движение, и Хлейна быстро глянула туда, готовая отпрянуть, если покажется человек.

Ветви березы дрогнули, и из-за стволов выступила человеческая фигура. Но от вида ее Хлейна не отпрянула, а содрогнулась и крепче прильнула к Хагиру. Седая старуха с длинными, развевающимися по ветру космами была одета в синее платье с узорами из бляшек темного янтаря на груди и из ракушек – на подоле. Она опиралась на высокий резной посох, а на голове у нее возвышались настоящие оленьи рога. Пронзительный жгучий взгляд был устремлен прямо на Хлейну; из-за огромных зрачков глаза казались черными…

Увидев, каким испугом вдруг исказилось лицо Хлейны, Хагир мгновенно оторвал ее от себя и быстро обернулся, хватаясь за меч. Ее крик был полон такого ужаса, что Хагир ждал увидеть чудовище – появление кого-то из людей, даже Гейрхильды или Фримода ярла, не напугало бы ее так сильно. Мелькнул в памяти образ умирающего оборотня – огромного волка с горящими глазами и льющейся из пасти кровью. Он вернулся, чтобы исполнить свое предсказание…

Но позади себя Хагир никого не увидел. Совсем никого. Старая береза покачивала мокрыми ветвями без единого листочка. Все было тихо.

– Что с тобой? – Хагир тревожно обернулся. – Что ты увидела?

Хлейна молчала, по-прежнему глядя ему за спину. Напряжение на ее лице немного смягчилось, но в глазах была резкая тревога и даже отчаяние.

– Я… – не глядя на него, с трудом выдавила она. – Пойдем отсюда!

Ничего больше не сказав, она бросилась бежать через рощу к опушке. Хагир сначала пытался не отстать от нее, но она мчалась, как будто хотела убежать от всего света, и вскоре Хагир посчитал за лучшее отпустить ее вперед.

Теперь ему даже хотелось остаться одному и обдумать то, что они сказали друг другу. Все изменилось: теперь он отвечал за Хлейну, как за важнейшую часть себя самого, и это новое чувство одновременно грело и тревожило его. Это связь прочнее, а эта ответственность полнее, чем его прежние обязанности перед Стормундом, попавшим в плен, перед Бьяртой и домочадцами, оставшимися без защиты, перед дружиной, которая доверила ему как вожаку свою жизнь и смерть. Это другое…

Медленно бредя по роще, Хагир то смотрел под ноги, будто выискивал там следы Хлейны, то оглядывался, надеясь понять причину ее испуга и бегства. Но священная роща не открывала ему, чужаку, своих тайн, которые доступны Хлейне. И Хагира переполнило смятение: он вдруг ясно осознал, что совсем ее не знает. В его глазах она прекрасна, их влечет друг к другу, и от этого кажется, что и души их так же близки, что все их мысли и чувства едины… Но ведь это не так! Они не знают, а где-то и не понимают друг друга, они думают по-разному! Еще Один говорил, что мудрец бывает безрассудным от сильной страсти. Но ни в какой страсти нельзя позволять себе превращаться в дурака, а Хагир, в общем-то, был довольно здравомыслящим человеком. Его мучили сомнения, тревожные предчувствия: сможет ли он сделать Хлейну счастливой, не пожалеет ли она о сделанном, когда их настигнут беды… А что бед не миновать, Хагир не сомневался.

Но все эти сомнения ничего не меняли. Его не оставляло ощущение, будто ему на шею повесили мягкий шелковый мешочек с каким-то драгоценным содержимым, но развязывать его запретили, и он носит на себе драгоценность, зная, что не расстанется с ней никогда, но не зная, что она собой представляет. Это ему откроется со временем, а пока следует лишь благодарить богов, подаривших смертному эту драгоценность.

Хагир все шел и шел через молчащую рощу, даже встревожился, не заблудится ли. Шаги и фигура Хлейны давно растворились без следа, Хагир чувствовал, что остался единственным человеком в этой роще… Свидание, разговор, ласки Хлейны уже казались сном, мечтой, выдумкой. Возникло даже ощущение, что и сама Хлейна – только мечта. Нечто прекрасное, но неспособное дать счастье в земной жизни. А жизнь его – как эта роща, полная молчащих, унылых берез с прозрачными каплями на тонких голых ветвях.

Следующие два-три дня Хлейна прожила как в лихорадке и с большим трудом поддерживала видимость беззаботности. Мысли ее вращались вокруг Йофриды, Хагира, приемной матери. Мертвая колдунья не оставит ее в покое. Она хочет получить добычу, старая ведьма, и не отступится! Как сильна она стала, если сумела показаться в роще! Едва миновал полдень! Хлейна не надеялась, что старуха ей померещилась: она видела ее лицо и наряд слишком ясно, ей никогда самой такого не придумать. Сейчас, по воспоминаниям, она разглядела даже то, что рога на голове старухи держались с помощью шапочки, к которой, должно быть, изнутри крепилась опиленная лобовая кость оленьего черепа на железном обруче. Смотрелось же это так жутко, точно рога ее собственные! Хлейна хотела уйти от мертвого мира, но злобный дух сам явился за ней, явился в разгар светлого дня, в сердце священной рощи! Ни в каком месте и ни единого мгновения Хлейна не ощущала себя в безопасности. Хрустальный жезл она убрала на самое дно сундука и завалила тряпьем, и даже прикоснуться к этой красивой вещи было страшно, как к живой змее. Ложась спать, Хлейна клала под подушку длинный нож, а на земляном полу возле лежанки и на своей руке чертила угольком несколько охраняющих рун. Но нельзя же прожить в этом страхе всю жизнь!

Нет, она не останется здесь, в Роще Бальдра, в такой близости от могилы колдуньи. Бежать! Ужас Хлейны перед Йофридой был так велик, а желание бежать отсюда – так сильно, точно та грозила ей смертью. Бежать во что бы то ни стало! Явление колдуньи – это еще один знак судьбы. Она должна плыть с Хагиром, ее дом должен быть там, где его дом, иначе ей вообще не выжить.

Фру Гейрхильду она в эти дни старалась избегать. Хлейну мучил страх, что мудрая приемная мать по глазам разгадает ее намерения, и стыд, что приходится так поступать. Хагир, конечно, прав, его чувство чести не обманывает: бежать от фру Гейрхильды будет сущей неблагодарностью. Хлейне хотелось плакать от стыда и от горечи разлуки: ведь и она не знала другой матери, кроме Гейрхильды. Та всю жизнь была так добра к ней! Так прилежно растила и воспитывала ее, так баловала, так наряжала и радовала всеми способами, какие только могла придумать. И как она огорчится, если приемная дочь ее покинет, сбежит! Хлейна живо представляла горе и обиду Гейрхильды, и ее сердце разрывалось от стыда и жалости. Но что она может сделать? У нее нет другого выхода! И мучения совести ничуть не ослабляли ее решимости.

Фримод ярл предполагал пировать еще долго и веселиться до самого йоля, но не прошло и трех дней, как Стормунд Ершистый и Хагир заговорили об отплытии.

– Это не большая похвала хозяину, если друзья в его доме гостят всего по три дня! – возмутился Фримод ярл, впервые услышав об этом. – И не говорите мне ничего! Я думал, вы у меня прогостите всю зиму. Ну, хотя бы до йоля, если вы уж так соскучились по дому. А раньше ни одному умному человеку не пришло бы в голову уезжать, я про это и слышать не хочу! Мне думается, наша дружба заслужила более уважительного отношения!

– Так-то оно так, да у меня… – начал было Стормунд, для убедительности делая в воздухе неопределенные движения.

Хагир знаком призвал его к молчанию и заговорил сам:

– Все это верно, ты, несомненно, прав, Фримод ярл. Если бы это зависело только от нашего желания, то мы с радостью прогостили бы у тебя и до йоля, и до Праздника Дис…

Говоря это, он все время помнил, что с ним уедет и Хлейна, и оттого чувствовал себя в этом доме кем-то вроде предателя. Гадкое чувство, но иного не дано – он обещал Хлейне, да и сам он, однажды допустив мысль о дальнейшей жизни с ней, жизни без нее уже не представлял. Обращаясь к Фримоду ярлу, Хагир чувствовал ее совсем рядом позади себя.

– Так в чем же дело? – нетерпеливо перебил его Фримод ярл.

Весь его вид говорил о решимости немедленно разделаться с любыми препятствиями, которые мешают ему радоваться жизни вместе с друзьями и наслаждаться заслуженной славой победы. Не очень-то умный вид у него будет, когда перед йолем или после йоля сюда приедет Рамвальд конунг со своим сыном Эдельгардом, с детства соперником Фримода, а он будет рассказывать о схватке с оборотнем, имея свидетелями только немые горшки, хотя бы и золотые!

– Дело в том, что близится срок фьялльской дани. Они приплывают к нам после первого снега, а он идет уже четвертый день. Чтобы успеть к Березняку раньше них, нам нужно отплыть отсюда не позже чем через два-три дня. Иначе фьялли окажутся в нашей усадьбе раньше нас и не найдут там ничего, кроме нескольких испуганных женщин и рабов.

– Там моя родня! – втолковывал Стормунд доблестному ярлу, который, конечно, храбрый парень, но малость туповат. – Сестра моей жены…

– У нас там дети! – восклицала Бьярта, обращаясь не столько к Фримоду ярлу, сколько к фру Гейрхильде. – Сыну десять лет, а девочке шесть! Я не хочу, чтобы козлиные головы[18] забрали моих детей и продали их за наш долг! Или держали у себя в залоге, чтобы без конца тянуть из нас серебро!

– Теперь у нас есть чем заплатить дань, и мы должны успеть вовремя, – продолжал Хагир. – Только благодаря твоей дружбе и доблести твоей дружины, Фримод ярл, у нас есть такая возможность. Мы можем откупиться сполна за этот год и даже приберечь кое-что на будущее, если следующим летом нам не так повезет.

– И ты хочешь все отдать?

Фримод ярл нахмурился. Хагир сын Халькеля – знатный и храбрый человек, достойный боевой товарищ, в подземном срубе кургана доказавший, чего он стоит. И вот этот-то человек, которого он, Фримод сын Стридмода, с гордостью называет своим товарищем, собирается платить кому-то дань… тьфу, каким-то козлиноголовым фьяллям, что ходят под властью какой-то ведьмы… Или что там еще про них рассказывают? И вот его друг Хагир собирается поставить себя в такое унизительное положение! Отдать в чужие, ничем не заслужившие руки свою добычу, вырванную из лап оборотня в долгом опасном походе, в кровавой схватке?! Немыслимо! Нелепо! Все отдать – и ради чего? Чтобы какие-то фьялли хвалились у себя на пирах чужими кубками? Душа Фридмода ярла закипала от возмущения при мысли об этом.

– И ты хочешь платить фьяллям дань? – наконец произнес он, глядя на Хагира с недоумением и недоверием, точно ждал, что тот немедленно откажется от своих слов. – Ты хочешь отдать всю свою долю добычи фьяллям? Я от тебя такого не ждал!

– Я и сам совсем не рад! – со сдержанной досадой ответил Хагир. – Я и сам безо всякой радости думаю о том, что должен обогащать племя, убившее весь мой род и разорившее весь мой полуостров!

– Но куда нам от них деваться? – вступила Бьярта, обвиняюще глядя на ярла. Зачем он причиняет им лишнее унижение этими разговорами? – Куда нам деваться, если они хозяйничают на нашем побережье вот уже семнадцать лет? Они перебили всех, кто мог им противиться, и сейчас еще… Ах, если бы я могла свернуть усадьбу, как платок, и перенести в другое место, подальше от них! А раз нельзя, то и приходится жить! Я бы лучше сама носила золотые застежки…

Она мельком оглянулась на Хлейну. Та стояла совсем рядом, и золотым застежкам, сверкавшим на ее плечах, ничего не угрожало. Но на ее лице было самое живое беспокойство: Бьярта не знала, что все ее слова о жизни на Квиттинге отныне имеют к Хлейне не меньшее отношение, чем к самой Бьярте.

– Но надо же что-то делать! – воскликнул Фримод ярл. – Прогнать их прочь!

– Именно это мы и собираемся сделать! – заверил Хагир и посмотрел на Бергвида. – Но на это нужно время. Если фьялли разорят наш дом, это будет не лучшим началом. И пока Бергвид сын Стюрмира попытается добиться поддержки вашего конунга, мы должны отстоять хотя бы свой фьорд. Собрать войско до появления фьяллей в этом году мы уже не успеем. Пока мы должны делать одно: не давать фьяллям проливать нашу кровь и дальше. Золота можно раздобыть нового, но убитого воина восстановить не так легко.

– А вы пробовали собирать войско? – спросила фру Гейрхильда.

Для нее пришло время выяснить суть. Мнение Рамвальда конунга еще неизвестно, но и сама Гейрхильда знала: нет смысла помогать тому, кто не способен помочь себе сам. Есть смысл сажать деревце, которое пустит корни и будет расти, но нет смысла ставить на землю сухую палку: как только ты уберешь руку, она все равно упадет.

– Мы… – Хагир помедлил с ответом. – Мы пробовали, но…

Когда ему было двенадцать-тринадцать лет, он тоже пылал отвагой и жаждой немедленно смести врагов с лица земли. Жизнь показала, что все не так просто и одной доблестью дела не решишь. Ингвид Синеглазый, знаменитый на Квиттинге Южный Ярл, пробовал неоднократно. В отрочестве Хагир постоянно сопровождал того в походах и многому там научился. Он многое понял еще до того, как Южного Ярла с небольшой дружиной подстерег в засаде Бранд Угольщик, один из тех, кто после развала державы квиттов сам стал конунгом в своей ближней округе, собирал с соседей подати в свою пользу и ни с кем не хотел делиться властью и доходами. Честь, свобода, долг перед предками и потомками – для него это были пустые слова. Южный Ярл погиб, а шестнадцатилетний Хагир убедился, что не для всех в жизни главное честь, достоинство и уважение к себе, которое не позволяет недостойных и бесчестных поступков. У людей есть другие ценности… И чем злее условия жизни, тем громче «лает пес Гарм» внутри всякой человеческой души.[19]

– Мы пробовали, и не один раз, – сказал он наконец. – Но все мы сейчас разобщены, старые знатные роды разбросаны, загнаны в глушь, разорены. Дух наш… – Хагир склонил голову, но все же вытолкнул жестокую правду, – дух наш не назовешь высоким и крепким. Каждый из наших хёльдов слишком привык за последнее время надеяться только на себя и в одиночку одолевать свою дань, свои беды, своих соседей… Надо много времени, чтобы квитты снова поверили в свое единение и свою силу. Правда, может быть, теперь, когда появился настоящий конунг…

Хагир посмотрел на Бергвида, но поймал себя на том, что сам не верит своим словам. Да будь этот самый Бергвид там, у оврага, заросшего ветлами и ольхой, куда дружина Бранда Угольщика сбросила Ингвида с его людьми и перебила – да разве присутствие «настоящего конунга» остановило бы конунга самозваного?

– Не знаю, как насчет войска, но я не допущу, чтобы вас грабили наглецы, не способные на настоящее дело! – заявил Фримод ярл. – Я никогда еще не бросал близких мне людей, и я буду с вами! Я поплыву с вами на Квиттинг, и мы еще посмотрим, у кого больше прав на эту дань! Ваш новый конунг сразу явится на родину с достаточной силой, чтобы заявить о себе! А с Рамвальдом конунгом поговорим потом!

– Ты собираешься с ними? – изумилась фру Гейрхильда и даже встала с места. Ей это решение совсем не понравилось. – Я так тебя поняла? Но что я скажу Рамвальду конунгу?

– Отдашь ему его долю дани и скажешь, что настоящий мужчина не сидит дома, когда есть возможность испытать свое оружие и заслужить славу! – Фримод ярл радостно засмеялся, осознав, какой удачный замысел пришел ему в голову. – Мы проверим удачу Бергвида конунга в деле, и когда он ее докажет, просить поддержки будет гораздо уместнее! А, Гельд, разве я не прав?

– Вот это здорово! – ликовал Стормунд Ершистый под одобрительный гул Фримодовой и своей дружины. – Вот, верно говорят: где потеряешь, там и найдешь! Чтобы я из-за этого стервеца Вебранда так разбогател… и во сне не привидится! Такой человек, Фримод ярл, такая дружба… И в любое время хорошо, а теперь вообще здорово! Вот мы с тобой покажем этим козлиным головам! Пусть-ка теперь Сутулый пообещает опять сжечь нам усадьбу! Мы его самого сожжем… сожжем корабль, а самого с веревкой на шее продадим! Пусть попробуют! Кто бы там ни приплыл в этот год! Мы им покажем! Ведь правда, Хагир?

– Да, пожалуй! – Хагир, поначалу ошеломленный, опомнился и улыбнулся. – Если ты, Фримод ярл, поможешь нам, то это… Это будет славная песня, как ты говоришь! Тогда путь нашего конунга начнется с победы, а после победы собрать людей в большое войско будет гораздо легче! Все наши хёльды и бонды позабудут страх; каждый захочет, чтобы и его дом был так же защищен от грабежа, как наш! Спасибо тебе, Фримод ярл! Я очень рад!

Даже Гейрхильда не спорила: объявив о своем намерении сразу в гриднице, при квиттах и при дружине, Фримод ярл уже не сможет отказаться, и говорить об этом бесполезно. Ради его чести сама Гейрхильда теперь не могла желать, чтобы он передумал. Да и смотрит он не на молчащую мать, а на счастливую Бьярту: сейчас ее лицо гораздо приятнее для его глаз.

Среди ликующей гридницы только один человек не радовался. Хлейна была так полна неприятным потрясением, что все недостатки ее помрачневшего лица ярко выступили наружу и она казалась совсем некрасивой, но не находила в себе сил хотя бы для натянутой улыбки. От обиды на глазах выступали слезы. Это Йофрида! Она это устроила, она навела Фримода на эту доблестную, но такую неудобную, губительную для Хлейны мысль. Проклятая ведьма! Вот зачем она показалась на глаза в роще – хотела сказать, что от нее не уйти! Хлейне хотелось скорее выбросить в море хрустальный жезл: не надо ей никаких подарков от колдуньи, которая так злобно вмешивается в ее судьбу и ломает ее счастье!

И Хагир еще радуется! Он что, не понимает, что если с ним поплывет Фримод, то побег Хлейны окажется невозможным! Он не думает об этом… Или ему все равно? Или оружие Фримода ему дороже ее любви? Он готов от нее отказаться, лишь бы получить лишнюю сотню хирдманов! Требовательно-обвиняющим взглядом она впилась в лицо Хагира, и сейчас, веселый и смеющийся, он казался ей чужим и гораздо менее красивым, чем раньше.

Вдруг Хагир поймал ее взгляд. На миг он удивился: откуда в ней такая мрачность и даже враждебность, когда все складывается так хорошо? А потом сообразил: хорошо все сложилось только для борьбы с фьяллями. А для них двоих – совсем наоборот. Он не может увезти ее из дома под носом у Фримода ярла. Так что с мыслью о побеге и свадьбе придется расстаться. Надолго ли? Пока Хагир даже прикинуть не мог, скоро ли сумеет вернуться.

На душе стало холодно и пусто, вся радость от решения Фримода пропала. Но что делать? Отказаться от помощи? Эта мысль была нелепа. Он не имеет никакого права отказываться. От участия Фримода зависит, может быть, безопасность Березняка, участь Стормунда и Бьярты, их детей и домочадцев, всей округи Березового фьорда. А дальше – и борьба за свободу всего Квиттинга. Рядом с этими целями их с Хлейной счастье выглядело таким маленьким, что даже мысленно Хагир не мог сделать выбор в его пользу. Но разве он отказывается от нее навсегда? Он вернется, непременно вернется! Теперь, когда Хагир верил в победу над фьяллями, и собственное счастье казалось не таким уж невозможным. Все наладится, надо только потерпеть. Может быть, со временем у него появится возможность посвататься честно и открыто, безо всяких побегов…

Да, это важно! Когда Хагир подумал об этом, ему стало легче. Все-таки постыдная таинственность побега, краденое счастье коробило и мучило его. Не надо так. Лучше подождать, но сделать свое дело честно и открыто, с полным правом, как того и требует честь Лейрингов. А если за это право придется трудиться, бороться, терпеть – что же, хорошие вещи никогда не даются даром. Зато он будет знать, что заслужил свое счастье и владеет им по праву.

Наследство предков на него больше не работает. Свою честь и свое благополучие он должен заслужить сам.

Хагир всей душой стремился сказать Хлейне это, попробовать убедить ее, успокоить, чтобы она не смотрела с такой обидой. Ведь ей нужно будет только ждать, больше ничего! Но Хлейна, поглядев ему в лицо, повернулась и быстро скрылась в девичьей. И больше не показывалась весь вечер.

В утро отплытия над берегом висел густой туман, и дрожь пробирала даже под меховыми накидками и плащами из тюленьих шкур. «Дракон» шел первым, а на «Волка» и «Кабана» Фримод ярл дал по одному из своих людей, которые хорошо знали фьорд и побережье. Медленно, на веслах, словно крадучись по морю тумана, три корабля потянулись к устью фьорда. В тумане их очертания казались расплывчатыми, и даже красный щит, который нетерпеливый Фримод ярл загодя вздернул на мачту, был похож на луну в облаках.

На выходе из устья фьорда Хагир все щурился, пристально вглядывался в неясные очертания берега, надеясь хоть мельком увидеть ту красную скалу, у которой Хлейна предполагала его ждать. Теперь и эта скала стала дорога ему как память о недолгом согласии, которое так быстро рассыпалось, оказалось пустыми мечтами. За три дня подготовки к отплытию он видел Хлейну едва несколько раз – она почти не выходила в гридницу и явно избегала его.

Хагир был искренне благодарен Фримоду ярлу за предложенную помощь, но теперь, когда возможность увезти Хлейну пропала, отчаянно о ней жалел. Если бы не Фримод… Они уже в море, красная скала позади, и в эти самые мгновения Хлейна уже стояла бы рядом с ним… Хагир так и видел ее рядом с собой у борта: немного бледную от раннего пробуждения и утреннего холода, взбудораженную, но счастливую, видел, как блестят ее глаза, как она высвобождает озябшую руку из-под меха накидки и сует ему под локоть… Ничего этого нет и уже не будет. Между ними – туманное море, стены усадьбы, ее обида и полная неясность дальнейших встреч. Может быть, это утро, которое должно было навсегда соединить их, навсегда их разлучило. Они даже не простились толком…

Все оборвалось так неожиданно, что казалось: ничего не кончено, должно быть продолжение, скоро… Но когда? Когда он теперь вернется в Рощу Бальдра? Глядя в будущее, Хагир не решался загадывать. Хлейна даже колечка не подарила ему на память, и оттого Хагиру казалось, что он забыл в усадьбе что-то очень важное, свое, собственное. Он не должен сейчас уезжать, Роща Бальдра – самое для него важное место на земле, его истинный дом, где он только и должен находиться. Но действительность довольно часто не соответствует нашим ощущениям. И в то время как Хагир мысленно был в гриднице Рощи Бальдра, возле той скамьи, где впервые увидел Хлейну, руки его с привычным усилием налегали на длинное носовое весло и «Волк» уносил его все дальше и дальше по туманному морю.

Впереди дул морской ветер, туман рассеивался, его беловатые слои раздвигались, открывая кораблям свободную дорогу на морской простор. Позади «Волка» туман смыкался над берегом, невесомой стеной загораживая дорогу назад.

Глава 7

Каждый день, когда приходило время садиться за стол, Тюра принималась хлопотать, суетиться и делать вид, что ужасно занята – лишь бы только не смотреть в унылые лица домочадцев. Каждый день одно и то же: рыба, немножко овсянки, иногда творог. Правда, время от времени подростки приносили из лесу зайцев и глухарей, но разве этим накормишь двадцать восемь человек? Настоящих же охотников, способных раздобыть дичь покрупнее, в Березняке не осталось. Тюра понимала, что в нынешнем оскудении припасов ее вины нет, но с тех пор как все остальные уехали, хозяйкой Березняка звалась она, и ей было неловко.

– Ешьте, что дают, а то и этого не будет! – ворчала старая Гуннхильд. – Ишь, хотите жирного кабана каждый день? Это в Валхалле. Только такие лентяи, как ты, Ламби, туда не попадают. Ешь. А не нравится, ступай сам раздобудь чего-нибудь.

– Чего я раздобуду? – безнадежно вздыхал конюх Ламби, щуплый и в придачу слегка косоглазый.

– Не знаю чего, раз тебе не нравится хорошая свежая рыба. Бобровых хвостов и медвежьих ребер на серебряном блюде у нас для тебя нет.[20] Мы бедные! Скоро будем есть мох, тогда пожалеешь об этой каше!

Аста и Кайя канючили, возили ложками в миске, больше размазывали надоевшую овсянку по стенкам, чем ели, и выпрашивали хлеба. Хлеб пекли редко, в муку добавляли размолотые желуди и сосновую кору. Но и этот хлеб, страшный и жесткий, приходилось беречь и выдавать домочадцам по маленькому кусочку. Урожай получился так себе, а весь запас ячменя хранился как последнее средство для уплаты дани.

– А отец привезет хлеба? – приставала Кайя. – Когда он привезет?

– Да, я думаю, привезет, – отвечала Тюра, уклоняясь от последнего вопроса. А про себя прибавляла: если, конечно, Хагир сумеет раздобыть вам отца. – Будете хорошо себя вести, я вам дам кусочек сыра.

– А я хорошо веду! – кричала Аста. – И себя, и ее!

Будучи старше на два года, она сама себе поставила в обязанность присматривать за Кайей.

Дни проходили, давно выпал и растаял первый снег, шли дожди, море темнело и все чаще грохотало бурями, так что даже в доме было слышно. И с каждым днем на душе копилась тяжесть.

– Что они могут делать так долго? – расспрашивала Тюра Эгдира как единственного ныне обитателя Березняка, имевшего представление о походах. – За это время можно три раза сходить до граннов и обратно.

– Но ведь им не просто сходить, – отвечал Эгдир, пожимая плечами. – Им еще надо это… раздобыть… Чтобы явиться к тому полуоборотню не с пустыми руками.

Тюра вздыхала. Морские походы и сражения она представляла себе смутно, и чем больше времени проходило в ожидании, тем более опасными они становились в ее воображении. Гибель в море мужа, с которой она вполне примирилась уже давно, теперь постоянно вспоминалась, лезла в голову и казалась предостережением, даже пророчеством. Очень может быть, что сейчас, в этот самый день, когда в Березняке все тихо и даже светит осеннее солнце, все хозяева усадьбы уже в плену – не только Стормунд, но и Бьярта, и Хагир. Тут опадают последние желтые листья, овцы еще на пастбище, и отсюда, с пригорка, видно, как подростки-пастухи бегают друг за другом в какой-то дурашливой игре; коровы в хлеву, во дворе сушится выкрашенная шерсть, а Эгдир повел людей выбирать сети. Все вроде как-то идет: не слишком здорово, но и до поедания мха пока не дошло. Вот только Хринг, лучший в усадьбе кузнец, уплыл с Хагиром, а Хёрд и Эйк, его сыновья, даже стремя поправить не умеют… Чему он их учил?

Тюра стояла у дверей дома, чувствуя на лице мягкое тепло солнечного луча, жмурилась от удовольствия, а в душе бил тайный родничок тревоги. Может быть, все они в это время уже сидят в плену и ждут выкупа, собрать и привезти который больше некому. Или уже проданы в рабство каким-нибудь говорлинам, которые их завезут дальше края света. Или убиты в битве… Или просто утонули в бурю. На свете так много опасностей! А когда только и делаешь, что хлопочешь по хозяйству да размышляешь о бедах, их становится все больше и больше. А человеку надо так мало – хватит всего одной. Какой-нибудь паршивый подводный камень, и все – холодные руки морских великанш обнимают всех тех, кого так хочется обнять ей самой. Тюре мерещились бледные, с закрытыми глазами лица Бьярты и Хагира, и она жмурилась, отгоняла видения, лихорадочно искала себе какое-нибудь дело, лишь бы только не думать. Она никого не хотела пугать своими опасениями, и оттого они, неразделенные, грызли ее день и ночь.

Каждый день кто-нибудь бегал на мыс и смотрел, не идет ли корабль. Каждый вечер на мысу собиралась целая толпа: люди приходили и из Березняка, и из других домов по соседству. Женщины судачили, дети играли, бросали камешки в море.

– Когда я вырасту и буду ходить в походы, я всегда буду возвращаться домой вовремя! – угрюмо бормотал Коль. – И привозить много-много добычи и еды. Чтобы всем-всем хватало. Еще и до первого снега будет далеко – а я буду уже дома!

– Молодец! – одобряла Тюра. – Так и нужно поступать, если не хочешь, чтобы твоя мать поседела раньше времени.

– Что-то мне не думается, что Колю будет очень везти с добычей! – тихо хихикала Аста. – Но ты, мамочка, ведь еще не седеешь?

И она задирала голову, точно хотела заглянуть под серое покрывало Тюры.

– А зачем ей седеть – Коль же не ее сын! – вставляла Кайя. – Он – мамин и папин.

– Очень умно! – Аста хохотала, радуясь, что шестилетняя двоюродная сестра настолько глупее ее. – Мамин и папин! А другие что же, по-твоему, тетины и дядины?

– А то как же!

– Вот дурочка-то! Коль, ты послушай, какая у тебя глупая сестра!

– У меня две глупых сестры! – сердито отвечал мальчик. – Вот уйду в море и больше никогда не буду вас слушать!

Когда начинало темнеть, холодный ветер с моря гнал людей к теплому очагу. Но и дома весь вечер они ждали, тайком прислушивались и до самой ночи, до того, как заснуть, ждали, не постучат ли в ворота, не раздадутся ли знакомые голоса, которые уже подзабыты за двухмесячное отсутствие. Ах, как хорошо и весело тогда станет! «Мне не надо никакой добычи! – думала Тюра каждый раз, когда расчесывала волосы, мысленно обращаясь к богине Фригг. – Мне хватит и того, что они вернутся. Пусть даже без Стормунда. Но хотя бы Бьярта и Хагир с людьми. Тогда усадьба устоит». А иначе… Сейчас они все – она с Астой и Кайей, старая Гуннхильд, восемнадцатилетняя вдова Сигрид, хромой Эгдир, подслеповатый Ламби, неумелые Эйк и Хёрд – даже не ветки без ствола, а так, мелкие щепочки. Когда садятся за стол, кажется, что в усадьбе много людей, а приглядишься – подростки, женщины, старики, увечные. Порой Тюре становилось так страшно, что хотелось закрыть глаза и ничего не видеть. Усадьба Березняк сейчас – домик из прутиков, который рухнет от первого порыва ветра.

Новости явились совсем не так, как ждали. Как-то в полдень Аста и Кайя играли в медведя на пригорке над морем. Речь о медвежьей охоте шла утром за едой: взрослые рассуждали, как хорошо было бы завалить жирного осеннего медведя, и Эгдир согласился, если нога не будет болеть, на днях пойти поискать берлогу. У него есть на примете местечки… Медведем была Кайя, а Аста вооружилась «копьем» из ореховой палки с обожженным черным концом и даже хромала, как Эгдир. Вон она, бродит по склону, выискивает следы.

Сидя в кустах, Кайя посматривала в щелки между ветками. Пусть ищет – медведь не такой дурак, чтобы бегать и оставлять следы. Он сидит тихо. В такой хорошей берлоге отчего же не посидеть? С гребня пригорка было далеко видно: с одной стороны вода фьорда под высоким обрывом, березовый и дубовый лес над скалами из желтого, местами розоватого известняка; позади – долина с пожухлой травой и даже тот склон, где Коль когда-то подстрелил «дикую» овцу. Жалко, что тогда же кто-то приехал и Колю не досталось как следует.

И вдруг Кайя увидела корабль. Он полз еще далеко и казался маленьким, но золоченая звериная голова у него на штевне блестела под лучами солнца. Было очень красиво. Кайя загляделась. Жаль, что у отца корабль совсем не такой, гораздо хуже. Людей издалека не удавалось различить, и так легко верилось, что корабль – живое существо, которое плывет самостоятельно, куда само хочет. Это дракон, он плывет по морю. Он хочет украсть дочь конунга и увезти ее в свою пещеру в горе на самом краю света. А дочь конунга – это она, Кайя, от него-то она и спряталась в эти кусты. Это ее собственная пещера, а все стены в ней увешаны коврами. Вместо светильников у нее золото – это оно светится и блестит на листьях. Надо только сидеть тихо, и тогда дракон проплывет мимо и не заметит. Кайя так хорошо представила, что за ней охотится дракон, что внутри все замерло; было жутко и весело.

Что-то ткнуло ее в спину. Кайя обернулась: на нее смотрели черный конец палки и недовольно нахмуренное лицо Асты.

– Ты что, заснула? – сердито спросила сестра. – Ты – медведь в зимней спячке? Мне до весны тебя ждать? Ты должна выскочить и зарычать. Я же тебе говорила, а ты никогда не слушаешь!

– Смотри, там дракон! – Кайя подвинулась и показала в щель между ветвями. – Давай мы с тобой будем дочери конунга, а он приплыл за нами. Если сидеть тихо, он нас не заметит…

Глянув на дракона, Аста даже приоткрыла рот от изумления, и Кайя загордилась: вот какую замечательную вещь она нашла. Но Аста тут же пришла в себя и охнула:

– Треска ты глупая! Это же фьялли!

– Сама ты треска!

– Фьялли, дурочка, ты что, не слышала? Они нас всех поубивают! Бежим скорей!

Бросив свое копье на землю, Аста схватила сестру за руку, выволокла ее из-под куста и пустилась бежать к усадьбе. Кайя спотыкалась и ныла: она не очень поняла, в чем дело, но сообразила, что дело оборачивается как-то плоховато.

Большой крепкий боевой корабль на двадцать шесть скамей с позолоченной головой рогатого дракона шел по фьорду на веслах, а красный щит на верхушке мачты как будто высматривал дорогу. Дружина насчитывала человек шестьдесят. Когда «Златорогий» подошел к корабельному сараю, на берегу было пусто. Фьялли быстро попрыгали в воду, открыли двери сарая и убедились, что хозяйского корабля там нет. Это уже сказало кое-что о положении дел в усадьбе. «Златорогого» вытащили на песок, человек десять остались его охранять, остальные быстро направились вверх по тропе.

Ворота Березняка оказались закрыты, вся окрестность как вымерла, только на дальнем склоне можно было разглядеть пасущихся овец. Показывая на них друг другу, фьялли оживленно переговаривались и смеялись.

Молодой, лет двадцати пяти, предводитель фьяллей постучал обухом секиры в ворота.

– Где ты там, Стормунд по прозвищу Ёрш? – крикнул он. – Спрятался? Не бойся, я тебя сразу бить не буду. Или ты меня не узнал? Я Ормкель сын Арне, мы с тобой не раз встречались. Я был у тебя в гостях год назад и обещал приплыть еще. Открывай ворота. Понимаю, что тебе страшно, но другого выхода нет. Я ведь обещал, что буду у тебя в гостях, а я всегда выполняю свои обещания.

– Хозяина нет в усадьбе, – ответил из-за ворот Эгдир. – Он уплыл в море, и мы уже много месяцев его не видели.

– Вот как! – с явным разочарованием ответил Ормкель сын Арне. – А кто есть из хозяев?

– Да можно сказать, что никого нет.

– А ты кто? Со мной разговаривает воротный столб?

– Я – Эгдир сын Эйдвина, только я хозяин самому себе, больше ничему.

– Обидно! Ну, ладно, делать нечего. Придется мне самому побыть хозяином усадьбы. Открывай, хозяин самому себе.

Эгдир открыл ворота. Противиться было бесполезно, а героев, жаждущих немедленной славной гибели, в Березняке не осталось. Все, имевшие к тому хоть малейшую склонность, уплыли с Хагиром и сейчас находились очень далеко от места, где в них была сильная нужда.

Фьялли толпой ввалились в ворота, Эгдир отступил в сторону, пропуская их, и на него почти никто не глянул. Пришельцы мигом заполнили усадьбу. В кухне сидело с десяток рабов, служанки забились в девичью. Пройдя в гридницу, предводитель фьяллей нашел ее совсем пустой, и это яснее слов говорило: ни хозяев, ни воинов в усадьбе нет.

В пустой гриднице возле резного столба стояла молодая женщина со вдовьим покрывалом на голове. Аста и Кайя прижимались с двух сторон к бокам Тюры: она пыталась прогнать их в девичью, но они визжали и не хотели от нее отрываться. И еще Коль куда-то подевался!

Вожака пришельцев Тюра узнала: он бывал здесь в прошлые годы вместе с Асвальдом Сутулым, и она помнила это круглое лицо с маленькой светлой бородкой. При невысоком росте Ормкель сын Арне казался коренастым и крепким и, как видно, очень гордился своим новым положением вожака: оружием с серебряной отделкой, серебряной гривной с подвеской в виде огромного молота – еще немного, и им действительно можно было бы ковать. Глядя в его горделиво-самодовольное лицо, Тюра даже пожалела, что к ним не явился сам Асвальд ярл: молодой честолюбец куда хуже старого честолюбца. Старому, быть может, будет где-то приятно проявить великодушие, хотя это не наверняка, а вот молодой вылезет сам из шкуры и других вытряхнет, лишь бы заставить о себе говорить. А создать себе славу жестокостью гораздо легче, чем великодушием. Сожги дом с людьми – и о тебе весь свет заговорит. Люди сами виноваты, прославляют зверей…

Заметив Тюру, замершую, как некий живой столб, Ормкель показательно вскинул брови и с пренебрежительно-удивленным видом окинул Тюру взглядом с ног до головы: дескать, это еще что такое?

– Ты, береза пряжи, не помню, как тебя зовут! – с таким приветствием он обратился к ней и кивнул, приглашая подойти. Тюра притворилась непонятливой и осталась на месте. – А что же мне тот «хозяин самому себе» наврал, что тут нет никого из хозяев? Ты же сестра хозяина?

– Я – сестра его жены, – ответила Тюра, очень стараясь, чтобы голос не дрожал. Но он звучал так неестественно, что лучше дрожи выдавал ее страх. – Мне здесь ничего не принадлежит.

– Ну, я сам посмотрю, что тут есть!

– Мы приготовили тебе дань. Пусть твои люди ничего не трогают. Мы передадим тебе зерно, шкуры и железо. Мы условились с Асвальдом ярлом…

– А серебро?

– Серебро у нас не растет на полях. Стормунд хёльд отправился его добывать…

– Но ему не слишком-то повезло, надо думать! – Ормкель презрительно хмыкнул.

Тюра молчала: к сожалению, он, скорее всего, прав. Ормкель прошелся по гриднице, осматривая ее голые серые стены с клочьями мха и разочарованно посвистывая, точно обнаружил, что сделал негодную покупку. Дойдя до хозяйского сиденья, он поставил ногу на ступеньку, с небрежным изяществом взмахнул краем плаща, уселся, величаво выпрямился и вопросительно глянул на Тюру: видела? Да он перед ней красуется! – сообразила она, ждет от нее восхищения! Подобное наглое самодовольство в захваченном доме не укладывалось у нее в мыслях, и она смотрела на Ормкеля с изумлением, которое он при всем желании не смог бы принять за восхищение.

– Ну, хотя бы пиво у вас есть? – холодно осведомился Ормкель, глядя на Тюру сверху вниз.

– Есть, но я не уверена, что оно тебе понравится. Мы ведь не ждали таких знатных гостей… Мы ждали Асвальда ярла, и не сейчас, а хотя бы через полмесяца…

– Асвальд ярл болен, но не радуйтесь – он проживет еще сто лет! Я – его родич, и мне поручено собрать дань с его земель.

– Ты – его родич? – Тюра удивилась. – В прошлом году ты не был его родичем.

– Я обручился с его дочерью, хотя тебе, конечно, незачем это знать! – ответил Ормкель. Он так гордился этой новостью, что не упускал случая ее огласить. – Ну, давай твое дрянное пиво. Да вели сварить нового, побольше и получше. Мы, мне сдается, побудем у вас, пока соберем все по соседству. Зачем свободному месту пропадать?

Тюра пошла в погреб. На дворе фьялли уже резали овец и требовали развести огонь; какой-то удалец сбивал с погреба замок, но посторонился, когда Тюра сказала, что идет за пивом для Ормкеля. Она прошла, фьялль проследил за ней с таким значительным интересом, что Эгдир встал на пороге, загораживая ее.

– Ты чего? Куда лезешь, рыжий? – стал наскакивать на него фьялль.

Тюра наливала пиво в ковшик, и руки у нее дрожали: было ощущение, что она барахтается в ледяной воде, а рядом ни берега, ни помощи. Сколько все это продлится и чем это кончится? Что она будет делать одна? Ни дом, ни домочадцев, ни саму себя она не может защитить. И просить защиты не у кого. Что бы тут ни случилось, все соседи будут смирно сидеть по своим усадьбам и дворам. Челядь Ульвмода Тростинки и Торвида Лопаты никогда не справится с сильной, выученной и вооруженной дружиной Ормкеля сына Арне.

Пиво для Ормкеля она принесла в простом бычьем роге безо всякой оковки. Ормкель посмотрел на него с явным презрением.

– Что, прямо сейчас у коровы отломила? – осведомился он, и фьялли вокруг засмеялись. – Убери эту дрянь! Торкель! Дай мне мой кубок! А то от одного вида тошнит.

Один из фьяллей подал кубок – серебряный, небольшой, весь обвитый чеканкой с фьялльским узором: тоненькие, сложно переплетенные ремешки, в которых будто запутался молот на короткой толстой рукояти. Хоть это не из награбленного. Тюра перелила пиво и подала молча. Что, еще желать ему здоровья и благополучия под этим кровом? Он сам не так себя повел, чтобы ждать от нее учтивости. Тюра понимала, что лучше быть с незваными гостями поприветливее, но не могла выдавить из себя лишнего слова.

– А что, во всей округе хозяева тоже ушли в море и много месяцев не возвращаются? – сам спросил Ормкель. Нюхнув пиво, он сморщился: – Кислятина! Дрянь какая-то! Ты чего мне принесла, Хильд котлов?

– Я тебя предупреждала, – сдержанно ответила Тюра. – Лучше у нас нет. Здесь не Валхалла.

– Да уж я вижу! Ну, я-то уж раздобуду пива получше! – пообещал Ормкель и все-таки отпил из кубка. – Пью, потому что благородный человек не должен обижать красивых женщин! – предупредил он, глянув на Тюру поверх кубка.

Надо же, все-таки вспомнил о вежливости. А то на ум уже приходит вопрос: в каком свинарнике тебя растили?

– А иначе ни за что бы… А ты вдова, Гунн покрывала? – спросил Ормкель.

– Да, – так же сдержанно ответила Тюра. Сам не слепой, сам видит серое покрывало с короткими концами.

– Значит, тебе нужен муж? – с понятным намеком спросил Ормкель, и фьялли вокруг опять засмеялись. – Это мы можем устроить.

Тюра наконец подняла взгляд на Ормкеля. В ее светлых глазах блестело негодование, подавившее даже страх.

– Но ведь благородные люди не обижают женщин! – напомнила она Ормкелю его собственные слова, и ее голос звенел от гнева. – Я уж как-нибудь позабочусь о себе сама! Асвальд ярл никогда бы не позволил себе воевать с женщинами, потому что понимает: мужчину такие победы не украшают!

От досады на ее щеках выступили розовые пятна, и она стала больше похожа на Бьярту, чем обычно. Ормкель хмыкнул, кинул взгляд кому-то из своих: видели? Те ухмылялись. Но ее последние слова его задели; перестав улыбаться, он резким движением поставил кубок на стол, так что пиво с самого дна выплеснулось на доску.

– Помолчи! – крикнул Ормкель. – Не твое дело разбирать дела Асвальда ярла, да и мои тоже! Я сам разберусь, что меня украшает, а что нет, обойдусь без твоих советов! Я – хозяин в этом доме, и на всем вашем паршивом Квиттинге нет других хозяев, кроме нас!

Тюра молчала, с усилием стараясь унять внутреннюю дрожь. Спорить с ним не имеет смысла. Если за кем-то право сильного, опровергать его доводами ума и чести бесполезно: против силы поможет только сила. А где ее взять?

Оставив Ормкеля торжествовать победу, Тюра ушла в девичью. Аста и Кайя, слава богине Фригг, сидели там. Фьялли, правда, уже заглядывали сюда, переворошили все сундуки, но почти ничего не взяли, только чулки, которые Тюра и Бьярта успели навязать для своих мужчин за последние месяцы, да куски полотна разодрали на обмотки под башмаки. Больше, похоже, им ничего не показалось достойной добычей. Вот бы им повеситься на этих чулках!

Тюра сидела на скамье, сложив руки на коленях, и у нее было такое чувство, будто скамья стоит на самом краю пропасти и может в любое мгновение сорваться вниз. Ни привычный дом, ни даже она сама сейчас себе не принадлежала: у всего этого появились другие хозяева. И можно ждать чего угодно: ограбления, позора… Спрятать под платье нож, поджечь дом или совершить еще какое-нибудь столь же героическое деяние ей не приходило в голову: мать маленькой дочери не имеет права ценить женскую честь дороже жизни, а хозяйка не может, ради торжества над врагами, оставить двадцать семь стариков, женщин и детей без крыши над головой в самом начале зимы. Для Тюры и вопросов таких не стояло. Но чувствовать себя беспомощной и беззащитной было противно и тревожно до тошноты.

Бьярта любит говорить, что не в каждом человеке сидит преступник, выжидающий лишь удобного случая. Да, но если ей попадется один из немногих, в ком преступник все же сидит, то и одного хватит. Фьялли обнаглели, за много лет привыкнув к безнаказанности. У себя дома эти парни отнюдь не преступники; обойдись кто-нибудь непочтительно с сестрой или невестой того же Ормкеля, он будет пылать возмущением и жаждать мести. Может быть, как человек среди людей он и неплохой; беда в том, что их, квиттов, он как бы за людей не считает. Тюра то пугала, то успокаивала сама себя, внутри билась противная дрожь, похожая на тошноту, в животе шевелилось что-то холодное, и все от страха. А надо держаться спокойно и не принимать вида жертвы – этим-то видом вернее всего подтолкнешь к нападению того, кто, может, и колеблется…

А тут еще Коль запропастился! Бегает целыми днями невесть где! Потом вернется – а тут такое делается.

– Мама, а что будет? – шептала Аста, прижавшись к ее боку, по своей привычке, и цепляясь за шею руками. – Они скоро уйдут?

– Не знаю! – в тоске отвечала Тюра. – Боюсь, что не скоро. Сидите тихо и не выходите отсюда. А то вас увезут за море и продадут в рабство! И заставят крутить жернова по целым дням!

– А где Коль? Разве он большой, что ему можно?

– И ему нельзя. Когда он появится, я и ему велю не выходить.

Но наступил вечер, а Коль так и не появился. В полдень он гулял на склоне пастбища вдвоем с Бьёрном, сыном Эгдира. Они хотели пойти в рощу и теперь спорили, осталось там еще хоть сколько-нибудь орехов или нет. Увидев на тропе от моря толпу незнакомого народа, они на всякий случай посчитали их врагами и залегли за камни. Было холодно, страшно и увлекательно.

– Это фьялли! – возбужденно шипел Коль, разглядев оружие и знак молота на щитах пришельцев. – Вот здорово! Это фьялли! Бежим!

Он хотел мчаться к усадьбе, но Бьёрн его удержал. В свои тринадцать лет он отличался завидным здравым смыслом.

– Лежи! – Бьёрн поймал Коля за руку и дернул. – Не успеем! Видишь, ворота закрывают! Только зря покажемся. Тут нас не увидят. А потом – в лес.

Лежа за камнями, они видели, как фьялли немного постояли под воротами, потом ворота открылись и впустили их внутрь.

– Вошли! – шептал Коль. – Надо… Надо бежать за помощью! – решил он и возбужденно оглянулся к Бьёрну. – Надо сказать соседям!

– Очень им надо! – отозвался Бьёрн. – Побежим в лес, пока нас не видели. А там посмотрим. Я туда, к фьяллям, не пойду!

– И я не пойду! Но надо сказать Ульвмоду. И Торвиду. И рыбакам тоже.

– Очень им надо! Никто не будет связываться. Пойдем к Триллю, он нас покормит пока. А там видно будет.

– Ну и беги к своему толстому Триллю! – Коль обиделся и вскочил на ноги, забыв, что надо прятаться. – А я побегу к Ульвмоду и ему скажу. Может, надо будет биться, и я тоже буду.

– Да какое там биться! И тебе куда?

– А вот увидишь куда! Я – как Хагир! Он в одиннадцать лет бился, а я буду еще раньше!

И больше не слушая друга, Коль пустился бежать через пастбище к усадьбе Ульвмода. Он был взбудоражен и воодушевлен – такое не каждый день случается! Наконец-то и у него есть случай совершить подвиг! Вся повседневная мелочь, необходимость умываться, глотать надоевшую овсянку, беречь башмаки и все такое, отпала и провалилась куда-то, осталась только ожившая сага. Давний подвиг одиннадцатилетнего Хагира, о котором Коль часто слышал от матери и тетки, заставил и его жаждать славы. Скорее бы добраться до людей, а там они, может быть, вместе пойдут в битву!

Но Ульвмод Тростинка, услышав новости, выложенные задыхающимся и раскрасневшимся мальчишкой, про битву даже не заикнулся. Побледнев, он стал раздавать указания челяди: скорее забрать всех овец с пастбища и перегнать их подальше в лес, в лесной сарай. В усадьбе захлопали двери, заскрипели крышки сундуков. Запрягали лошадей, на волокуши грузили узлы с самым ценным добром. Ульвмод велел готовить хорошее пиво, печь хлеб, жарить мясо: наименее желанных гостей надо встречать получше, целее будешь. Дань его уже была приготовлена и ждала. У Коля Ульвмод спросил только одно:

– А что, твоя тетка была дома, в усадьбе?

– Не знаю, – хмуро ответил Коль. – Наверное, да, где же ей еще быть.

Ульвмод только покачал головой и ничего не сказал.

Близился вечер, когда три корабля во главе с «Драконом» пересекли море Небесного Блеска и подошли к Острому мысу, и решено было переночевать здесь.

Уже темнело, и Бергвид сын Стюрмира, впервые в сознательной жизни приближавшийся к родному полуострову, мало что мог увидеть. Узкий длинный мыс напоминал кончик языка какого-нибудь спящего дракона. Местность была низкая, только вдали, где мыс расширялся и переходил в основную часть полуострова, поднимались холмы. Здесь и там росли какие-то чахлые рощицы, беспорядочные кустарники. Вдоль берега нередко чернели круги старых кострищ, валялись кости, всякий мусор: Острый мыс находился на перекрестке путей через южные моря и, несмотря на свою дурную славу, часто посещался мореходами. Высохший вереск свистел под порывами ветра, пригибался, точно изнемогал в борьбе со злой судьбой.

Корабли вытащили на песок, хирдманы пошли за дровами и водой. К Гельду, стоявшему вместе с Хагиром возле кораблей, подошел Фримод ярл.

– Неприветливое место! – отметил он, оглядываясь. – Даже странно. В который раз тут хожу и все удивляюсь: хоть бы кто-нибудь догадался построить гостиный двор! Хозяин за лето озолотился бы! Вы оба вроде умные люди, так отчего же у вас такие недогадливые соплеменники?

– Это просто у одного ярла немножко плохая память! – ответил Гельд. – Я же тебе десять раз рассказывал, что здесь когда-то было.

– Так это здесь? – Фримод ярл опять огляделся. – Это и есть тот самый Острый мыс?

– А какой же еще? У нас только один Острый мыс.

– Похоже, что тут под каждым кустом по покойнику! – сквозь зубы бросил Бергвид.

Он кутался в плащ и настороженно осматривался, точно чуял поблизости врагов. Гельд мысленно ему посочувствовал: родина, та земля, править которой Бергвид со временем предполагал, встречала его неприветливо. Мрачный, унылый, холодный вечер не располагал к мечтам о будущей удаче и славе. Небо затянули тучи, сумеречный воздух казался серым, порывы ветра несли мелкие брызги морской воды. Было сыро, холодно, неприютно, хотелось в теплый дом к очагу, но ни того, ни другого на Остром мысу не имелось. Казалось, и во всем мире тоже.

– Так оно и есть, покойников здесь хватает! – подтвердил Гельд. – Но бояться нечего, все здешние покойники уже тихие, как им и полагается. Пятнадцать лет лежат, привыкли. Правда, четверо уважаемых мужчин имеют привычку тут бродить, но только в те ночи, когда меняется луна…

– Тут что, свой оборотень? – оживленно спросил Фримод ярл и огляделся, всем видом выражая полную готовность к встрече.

– Не оборотень, а призрак. Точнее даже целых четверо призраков. Это очень страшная и довольно давняя сага. Но зато совершенно правдивая, что у меня редкость. Пятнадцать лет назад состоялась битва, и в этой битве одна ведьма, та, что теперь жена Торбранда конунга, взяла в плен четырех колдунов из племени квиттов. Она привезла их сюда, на Острый мыс. Это были очень сильные колдуны, особенно когда соберутся вместе. Ведьма не могла с ними справиться. И тогда она призвала на помощь морских великанш. Она связала колдунов своими чарами и оставила на островке, который в прибой заливается водой. Они захлебнулись, а потом стали призраками. Над этим островком в полночь пляшут голубые огоньки. Вон там. – Гельд показал через плечо в море. – Может быть, и сегодня увидим. А каждый раз, когда луна переменяется, один из колдунов выходит из моря и обходит Острый мыс. Но они ничего плохого не делают. Трое молчат, а один, который выходит в полнолуние, любит пророчить людям всякие неприятности. Вот с ним я бы не хотел встретиться.

– Боишься дурных пророчеств? – Бергвид насмешливо глянул на него.

– Нет, просто с этим колдуном я успел поссориться, пока он был жив. Это было лет пятнадцать назад, но я полагаю, что он меня не любит до сих пор. Что остается делать мертвым, кроме как помнить старые обиды? Это у живых есть другие развлечения. А у мертвых ведь ничего не прибавляется, им приходится вечно перебирать одно и то же.

– А ты ведь бывал тут раньше, до разорения? – спросил Хагир. – Ты знаешь, где стояла усадьба Лейрингов?

– Конечно. Она не так уж далеко отсюда. Будь посветлее, ты отсюда ее увидел бы. То есть те кусты, которое растут на ее месте.

– Хотелось бы посмотреть поближе.

– В такую темноту ты не много увидишь.

– Мы все равно должны принести жертвы в честь возвращения конунга на землю Квиттинга. Лучше всего сделать это на месте усадьбы Лейрингов, его материнского рода.

Решили идти не откладывая. Фримод ярл был оживлен и даже слегка суетился: он любил жертвоприношения, как все шумное и торжественное, и для него это служило отличным средством скрасить сумрачный и холодный вечер. Сопровождать будущего конунга вызвались все квитты и еще несколько десятков Гельдовых барландцев и Фримодовых кваргов. Светя множеством факелов, вся толпа отправилась в глубь мыса.

– Вот увидишь, нарвемся на покойничка! – переговаривались кварги, шагавшие неподалеку от Хагира. – Такая толпа подвалила – непременно кто-нибудь да вылезет поздороваться! Как кровью запахнет, так и вылезет!

– Слушай, а может, там эти Лейринги клад зарыли? Они же богатые были, не хуже Фафнира. Наверняка там что-нибудь да зарыто!

«Клад! – думал Хагир, ловя ухом обрывки этой болтовни. – Где Лейринги зарыли свои сокровища! Я уже видел одно такое место: в могиле старого оборотня в земле граннов. Во многих переходах отсюда. Тюр Однорукий! Где же теперь рассеяны сокровища Лейрингов и всего племени квиттов, на каких далях, в каких морях и землях! Их теперь никогда больше не собрать! Наши сокровища разошлись, разлетелись, как пепел по ветру, а нам остались только пожарища, заросшие кустами. Тюр Однорукий! И как ты это терпишь!»

Хагир глянул вверх. Черные тучи все еще тянуло ветром на юг, но в просветах уже можно было различить желтоватый блеск луны.

– Вон там летел Волчий камень, когда Тюр его бросил! – обернувшись, Гельд прочертил поднятой рукой широкую дугу. – Я сам не видел, меня тут не было тогда, но мне рассказывали надежные люди. Говорили, это было похоже на огромную огненную звезду, на облако, полное пламени. Камень летел с таким жутким свистом, что у людей закладывало уши, и притом так быстро, что его нельзя было разглядеть, и только по небу виднелась одна сплошная огненная дорога.

– И куда же он улетел? – расспрашивали хирдманы.

– Туда, на север, в Медный Лес. Тюр ведь сказал, что новый конунг квиттов должен найти этот камень и положить на него левую руку, в ту самую выемку, где отпечатана рука самого Тюра. И если это будет истинный конунг, сужденный Квиттингу богами, то камень отзовется на его прикосновение.

Все, кто его слышал, разом оглянулись на Бергвида. Он опустил глаза, но его лицо отражало гордую уверенность, что и это пророчество говорило о нем. Про Волчий камень мать ничего ему не рассказывала, но от всеобщего внимания, от больших ожиданий Бергвид как бы рос с каждым днем, держался все более уверенно и горделиво. Даже молчание его казалось сдержанностью человека, который не обращает внимания на пустяки, а необщительность принимали за погруженность в великие думы.

– Чем отзовется? – спросил Гьяллар. – Скажет: «Привет»?

– Не знаю. – Гельд пожал плечами. – Я же не Тюр. Больше он ничего не сказал. А люди думают, что Волчий камень ушел в землю на три человеческих роста. Про это Тюр ничего не говорил, но в народе есть такое мнение. И я слышал, что уже были храбрецы, ходившие его искать.

– Кто это? – с изумлением воскликнул Хагир.

Бергвид бросил на Гельда негодующий взгляд, как будто именно барландец и пытался присвоить его законные права.

– Я ни одного такого не знал, поэтому точно тебе ответить не могу. Но ведь Тюр вовсе не сказал, что новым конунгом будет какой-то родич старого. Так что любой, кто чувствует себя в силах, может попытаться.

– Никто, кроме меня, не имеет прав на наследство моего отца! – негромко, но непреклонно произнес Бергвид. – И если кто-то усомнится в моих правах, то сами боги подтвердят их.

– Да, конечно, – сдержанно согласился Гельд.

Растущая надменность Бергвида тревожила его. Внимательно за ним наблюдая, он замечал, что сын Даллы не глуп, но неразвит и мало способен к пониманию. Он не слабодушен, но сила его слишком негибка. Один раз ему сказали, что он – избранник богов и конунг, и сдвинуть его с этой мысли будет невозможно. Он уже сейчас считает себя правым всегда и во всем. Хагир предлагал было поучить его владеть оружием, сам Гельд пытался рассказать ему о богах, о прошлом Квиттинга, предлагал обучить рунам – среди рабов усадьбы Ревущая Сосна его ничему такому, конечно, не учили. Не учила и мать, вынужденная до срока скрывать его происхождение даже от него самого. Но Бергвид встречал эти предложения легкой пренебрежительной улыбкой, так что предлагавшие чувствовали себя дураками: надо же, взялись учить конунга! И возникало сомнение: может, он и правда все знает и умеет, не учась? Но в такое Гельд не верил. Его наблюдательность и знание жизни говорили: любое умение, давшееся как бы от рождения, есть плод долгих упражнений, скрытых от посторонних глаз, и любви к делу, которая превращает труд в удовольствие. Но Бергвид сын Стюрмира не нуждался в чужом опыте. Самодовольство и упрямство своей матери он унаследовал в полной мере. Если он унаследовал и ее неудачливость, то… Но думать об этом было так неприятно, что даже предусмотрительный Гельд не хотел портить себе настроение раньше времени.

За этими мыслями он привел всю толпу к нужному месту и остановился:

– Вот здесь!

Все встали и столпились, натыкаясь друг на друга, как будто боялись наступить на могилу. Впереди раскинулся обычный кусок пустоши, поросший мхом, лишайником, вереском. Кое-где торчали кусты. Моховой и вересковый ковер лежал неровно, бугрился, между стеблями и ветвями виднелись трухлявые черные бревна.

– Как будто драконьи кости! – протянул кто-то из кваргов.

– Пятнадцать лет назад тут была усадьба Лейрингов – Лейрингагорд, – сказал Гельд. – Она тогда сгорела, и больше никто сюда не возвращался.

– Там есть убитые? – тревожно спросил Гьяллар. – А то еще вылезет кто-нибудь…

– Нет, не думаю. – Гельд покачал головой. – Видишь ли, перед битвой усадьба была занята фьяллями. Тот самый Асвальд Сутулый, ты его знаешь, Хагир. Только тогда он был такой же молодой, как ты сейчас. Их тут сидело человек шестьсот. Кажется, что много, но им казалось, что очень мало – они ведь привели значительно более крупное войско, но были разбиты в двух битвах. Про это тебе, наверное, Южный Ярл Ингвид рассказывал. Фьялли заняли Острый мыс, захватили все усадьбы, потому что им было больше некуда деваться. А Гримкель конунг, твой родич, отрезал их от полуострова со своим войском и ждал неведомо чего.

– Должно быть, приступа храбрости! – проворчал Лейг, что-то слышавший из этой саги.

– То есть я хотел сказать, что не на защитников усадьбы напали снаружи, а, наоборот, они вышли отсюда и напали на Гримкеля. Поэтому едва ли в усадьбе кто-то погиб.

– Но там же оставались люди? Всякая челядь, женщины?

– Да. Надо признаться, я почти ничего больше не знаю. Твоя сестра Борглинда очень настойчиво собирала сведения о родичах, но не знаю… Может, с тех пор ей и повезло, я ее не видел почти год. Да и ты, наверное, даже лицо ее позабыл?

Хагир виновато улыбнулся:

– Я помню, какой она была на свадьбе. Почему-то так запомнилась, как отпечаталось. Потом тоже встречались, но вот сейчас скажи «Борглинда», я вспомню, какой я ее видел на свадьбе.

– Это хорошо, она бы порадовалась! – Гельд тоже улыбнулся. – Любая женщина будет рада, если ее навсегда запомнят невестой на собственной свадьбе! Ну, теперь, я думаю, ты скоро увидишь ее хозяйкой усадьбы и матерью троих детей.

Он опять бросил взгляд на Бергвида.

– Да, понятное дело. – Хагир понял его. – Ей нужно будет узнать, что у нас опять есть конунг, наш с ней родич.

Пока хирдманы вытаскивали из мешка трех черных кур, припасенных еще с Квартинга, Хагир разглядывал бревна и вздыбленный вереск. Если взять лопату или хотя бы копье, сорвать этот растительный покров, под ним наверняка можно найти и обугленные бревна, и битые черепки, и гнутое железо. И кости тоже. Не верилось, что этот пустырь – та самая усадьба, которую Хагир запомнил из детства большой, оживленной, полной громадных построек и разнообразных предметов. Картины в памяти и перед глазами никак не совмещались. Казалось, настоящая усадьба Лейрингов где-то в другом месте, а сюда он забрел по ошибке…

Хагиру хотелось остаться наедине с пожарищем, и он медленно побрел вокруг развалин. Луна наконец показалась из-за туч, видно стало лучше.

Вот здесь они все и жили: и отец, Халькель Бычий Глаз, которого Хагир помнил очень смутно и расплывчато, и мать, и Борглинда, и Тюрвинд Боевой Вихрь, и Бергтор Железный Дуб, Далла, Гримкель Черная Борода, Аслак Облако, Свейн Шелковый, Льот Стихоплет, Брюнвейг, Альвминна Хромая… Троюродный брат Атли, бывший старше Хагира на четыре года, помнился мальчиком и казался повзрослевшему Хагиру маленьким. Лица стояли в мыслях довольно ясно, до последней черточки, но были застывшими: в его памяти отпечаталось то, что он увидел в какой-то один день, один миг. Еще помнилась старая Йорунн, которую все дети очень боялись. Она считалась в усадьбе самой главной, ее слушался даже Гримкель Черная Борода. Лицо Гримкеля, нервно моргающего, с дрожащим ртом – это он хотел что-то сказать, но выжидал, пока старуха замолчит, – тоже было тут как тут.

Хагир медленно шел по пожарищу, мокрый вереск шелестел у него под башмаками, иногда цеплялся, будто хотел задержать и что-то сказать. Вот тут, может быть, стоял дружинный дом, а может, даже гридница. А может, баня или конюшня. Здесь жили люди – ходили, разговаривали, спорили, ссорились, мирились, эту землю оживляли их радостные или горькие чувства, мысли, желания… Родные ему люди, близкие, неповторимые… такие далекие теперь, потерянные навек. Тогда он знал всех, а теперь мог припомнить немногих. Одиннадцатилетний мальчик с закрытыми глазами нашел бы тут любой закоулок, а взрослый мужчина стоит, как чужой, как будто попал сюда в первый раз.

И именно сейчас Хагир окончательно понял, что той усадьбы, которая в его памяти хранилась в целости, больше на свете нет. Но злобы на фьяллей или жажды мести Хагир сейчас не ощущал. Его наполнило тихое, глубокое, внимательное чувство: его душа прислушивалась, стараясь услышать голоса из-под земли. То ему казалось, что погибший род Лейрингов забыл его на поверхности и должен взять с собой под этот вересковый ковер, под общее для всех вечное одеяло, а то, наоборот, он сам себе представлялся ростком, который вырос на пожарище и вышел к свету из тьмы прошлого.

– Все ходят и ходят! Топчутся без дела! А в доме все вверх дном! – ворчал кто-то возле него. – Вечно слоняются без дела!

В задумчивости Хагир не сразу заметил этот голос, а потом резко обернулся. В нескольких шагах от него какая-то сгорбленная старуха палкой разрывала мох и беспрестанно ворчала.

– Все бы им болтать, да слоняться, да мечтать о подвигах! – разобрал он. – А за челядью последить некому! Мне что, самой вечно все делать? Ничего не умеете! Руки бы вам всем поотрывать! Если бы зерно мололи языком, то за вами и великанши бы не угнались. Ну, а ты чего тут толчешься? – Старуха вдруг вскинула голову и глянула прямо на Хагира. – Только все убрали, а вы опять грязи нанесли! Что мне тут, надорваться?

Хагир застыл, даже не поняв смысла слов. На него смотрело лицо той самой старухи: морщинистое, сердитое и решительное. Тонкие седые прядки волос висели из-под вдовьего покрывала с короткими концами. Перед ним была Йорунн, вдова Бергтора Железного Дуба, мать Гримкеля и кюны Даллы, а ему, Хагиру, двоюродная бабка. Он вырос и из мальчика стал мужчиной, а она не изменилась за пятнадцать лет, осталась точь-в-точь такой же, какой он ее запомнил…

Кровь застыла в жилах, он не чувствовал, стоит на земле или погружается в нее. Мертвый мир, который он невольно звал и вот дозвался, сгинувший род обхватил его десятком мертвых рук и тащил куда-то вниз. Луна смотрела молча. Он искал своих предков, и они пришли за ним…

– Хагир, где ты? – крикнули из-за темных кустов. – Тебя тролли не унесли? Иди, уже все готово.

Хагир очнулся. Он был один, никакой старухи впереди. Но мох был разрыт: в беловатом от лунного света мягком покрове зияло черное угольное пятно.

– Я здесь! – хрипло откликнулся Хагир и попятился. Повернуться спиной к тому месту, где стояла старуха, он боялся.

Пятясь, он зашел за куст, там повернулся и пошел назад к людям, изредка оглядываясь.

Уже все было готово: хирдманы держали трех кур, а Фримод ярл нетерпеливо притопывал. Вокруг горели десятки факелов, казавшихся каким-то диковинным огненным лесом.

– Иди скорей! – увидев Хагира, Фримод ярл призывно махнул рукой. – Гельд говорит, что ты должен приносить жертву. А он у нас самый старший и мудрый, значит, надо слушаться!

Гельд засмеялся: в сорок лет он и правда был старше нынешних спутников, но вот беда – продолжал чувствовать себя таким же молодым, как пятнадцать лет назад.

Бергвид, напротив, казавшийся гораздо старше своих восемнадцати, стоял возле квартингского ярла все с тем же замкнутым лицом, но сквозь надменность просвечивала обида. «Хотел сам приносить жертву», – мельком подумал Хагир и мельком же отметил, что научился разбираться в выражении лица своего неприступного родича. Но Гельд, конечно, прав: именно он, Хагир, наследник Лейрингов по мужской линии, должен приносить жертву над остатками их жилища.

– Мы принесем жертвы все вместе! – сказал он вслух, решив быть великодушным (это совсем не трудно, когда сам в своих правах не сомневаешься). – Бергвид должен попросить благословения материнского рода, а без тебя, Фримод ярл, у нас мало бы что получилось!

– Я рад вам помочь! И рад оказать уважение такому знатному и славному роду! – с благодарностью воскликнул Фримод ярл.

Бергвид промолчал.

Гьяллар протянул Хагиру факел, и он трижды пронес через пламя лезвие ножа, держа его двумя руками за рукоять и конец острия. Потом он взял из рук хирдмана черную курицу со связанными ногами, огляделся, увидел выпирающий из мха черный конец толстого бревна и, присев возле него на колено, положил курицу на бревно. Гридница здесь была или дружинный дом, баня или амбар – неважно. Здесь жили его предки во многих поколениях, а значит, каждый уголёк здесь священен.

– Прими мою жертву, род Лейрингов! – произнес он и отрезал курице голову, приподнял ее ноги, чтобы кровь вытекала свободнее. – К вам обращаюсь я, один из ваших потомков, Хагир сын Халькеля, внук Арнвальда. Я… – Хагир сглотнул, чтобы справиться с судорогой в горле, и голос его от волнения зазвучал глуховато. – Я привел на нашу землю наследника наших прежних конунгов. И здесь, над пожарищем вашего дома, дома, где сам я родился, над истоком нашего рода, я клянусь сделать все, чтобы Квиттинг вернул свою прежнюю честь и славу, мир и благополучие. Дайте мне сил для этого.

Кровь стекала с обугленного бревна и пропадала в черном мху, и у Хагира становилось все теплее и теплее на сердце. Он верил, что жертва его согрела умерших, что они слышат его, но больше не потянут к себе руками призраков. Он – молодой, живой побег могучего древнего дерева, ему расти и расти… Конечно, были в том дереве и дурные ветки, и ствол его искривлялся, и дупла имелись… Но иначе и не бывает, все живое растет и развивается через трудности, а значит, кривится и пачкается. Только мертвое может быть совершенно, да только кому от него тепло? А в целом ствол здоров и корни глубоки. А значит, отчего бы старому корню не дать еще целую рощу побегов?

Потом приносили жертвы Бергвид и Фримод ярл; Бергвид обронил лишь несколько слов, прося благословения у материнского рода в борьбе за наследство отцовского, зато Фримод ярл произнес пылкую и красочную речь: упомянул и «борьбу за правое дело», и «радость помочь достойному», и что «честь – богатство благородного человека», и что «подвиги – дорога к бессмертию». Даже героев древности не забыл. Но Хагир слушал его одним ухом: главное сказал он сам. Не чужака Фримода ярла, даже не Бергвида, из которого еще неизвестно что выйдет, а себя самого, истинного Лейринга, он чувствовал обязанным возродить эту некогда многолюдную и живую усадьбу. Хотя, может быть, где-то совсем на другом месте. Он не видел этой будущей усадьбы, но ощущал ее в себе, как живое, теплое зернышко, способное прорасти в подходящих условиях, и этот новый запас жизненных сил делал все другим: вечер стал светлее, воздух теплее, и даже мрачное, замкнутое небо смутно обещало что-то…

– Ну, как, понравилось наследство? – спросил его Гельд по пути назад.

– Не знаю, – ответил Хагир. Ему не хотелось даже Гельду рассказывать о старухе Йорунн: при всей своей неприглядности, она теперь была его драгоценной тайной, его отзывом из прошлого, который принадлежал только ему. – Пожалуй, если у меня когда-нибудь будут на это средства, я построю новую усадьбу Лейрингов в другом месте. Не хочется тревожить то, что здесь лежит. Здесь слишком много прошлого.

– Это верно, – согласился Гельд. – А я вот стоял тут и думал: а прошло ли это прошлое, если я, тот же самый, стою на этом же месте и очень хорошо помню, как тут все было?

Наутро дул южный ветер, и все три корабля подняли паруса. К вечеру они оставили Острый мыс далеко позади, и на второй день ночевали в той самой усадьбе, где Бьярта повстречала Гельда. Еще через несколько дней они оказались уже в окрестностях Березняка. По пути они расспрашивали, не слышно ли чего о фьяллях, но прибрежные жители отвечали, что пока никто не показывался. Несмотря на укоротившийся зимний день, за сутки старались покрыть как можно большее расстояние: плыли и в утренних сумерках, и вечером при свете луны. Квитты хорошо знали свое побережье, и плавание в некотором удалении от берега ничем не грозило. Всем хотелось приблизить конец путешествия: Бьярте не терпелось поскорее увидеть детей, Фримоду ярлу – врагов.

Наконец до дома остался всего один переход. Орел Хресвельг за несколько дней непрерывной работы утомился, ветер дул слабо, и гребцам опять пришлось налечь на весла. Именно сейчас, в двух шагах, как говорил Стормунд, от дома это было особенно обидно. Но нет худа без добра: если бы корабли шли под парусами, люди могли бы не заметить на маленьком лесистом выступе крошечную человеческую фигурку.

– Посмотрите, там какой-то тролль пляшет! – крикнул Бранд Овсяный. – Наверное, заклинает бурю!

Маленькая фигурка просто выходила из себя; махала руками, подскакивала, чуть ли не рвалась броситься в воду.

– Он от нас чего-то хочет! – решил Гьяллар. – Не помню, чтобы у нас под боком водились такие надоедливые тролли.

– Бьярта! Иди погляди! – хохочущий Стормунд звал жену. – Ну и потешно же прыгает! Ты смотри, чего выделывает!

– Надо подойти поближе! – крикнул Хагир от рулевого весла. – Может, там какое-то несчастье.

Бьярта подошла к борту, откуда было лучше видно, прищурилась, потом вдруг ахнула и завопила:

– Ты совсем ослеп! Не узнаешь родного сына! Это Коль! Это мой сын! Гребите скорее к берегу! Вы что, не видите! Скорее!

Крича и протягивая руки, она так отчаянно билась о борт, что, если бы Стормунд вовремя ее не поймал, вполне могла бы свалиться и бежать к ребенку прямо по воде.

– Корабль, корабль во фьорде! Похоже, Стормунд Ёрш возвращается!

Тюра уронила ложку и поспешно обернулась к двери. Фьялли толпой бежали из гридницы, даже великий герой Ормкель выскочил, на ходу вытирая бородку рукавом.

– Идет корабль! – повторял фьялль, один из тех, кто оставался в дозоре охранять «Златорогого» и подступы к усадьбе. – Идет, уже скоро будет здесь. Скамей на пятнадцать, людей на нем человек сорок. Стормунда не видел.

– Какой у вас корабль? – настырно спросил Ормкель, заметив Тюру.

– «Волк» на четырнадцать скамей, – пробормотала она, вспоминая Ульвмодово имущество, сданное Хагиру и Бьярте за седьмую часть добычи. – Зеленый линялый парус…

– Они на веслах, но волк на штевне, – подтвердил дозорный.

– У него было сорок человек?

– Вроде того, – пробормотала Тюра.

Сердце стучало сильно и даже болезненно, и она прижала к груди сжатый кулак. Они все-таки вернулись… В это уже не верилось: казалось, они не вернутся никогда и она навсегда останется в усадьбе с фьяллями. Эти четыре дня, что дружина Ормкеля провела здесь, Тюра прожила, как бы ступая по тонкому льду. Побывав по соседству, захватчики привезли множество съестных припасов, и целыми днями Тюра хлопотала над котлами и сковородками: шестьдесят человек накормить нелегко! Но эта занятость стала для нее благом, так как не оставляла времени для страхов. Искать расположения фьяллей ей не позволила бы гордость, а притворно улыбаться и втайне обдумывать, где бы достать яду, у нее не хватило бы ни смелости, ни воображения. Поэтому Тюра просто занималась делом, без улыбок и без проклятий, не спорила с распоряжениями Ормкеля и тем не побуждала его доказывать, что хозяин в усадьбе именно он. И угадала: Ормкель был слишком занят сбором дани, а его дружина была приучена не лезть вперед вожака. У фьяллей это вообще не принято. Очень собранное племя. Хагир говорил, что достоинства врага – твоя головная боль. Но иной раз, как выяснилось, совсем неплохо иметь врагами собранных и послушных вождю людей. Богиня Фригг! Да кто же придумал, что она, вдова с девочкой и кучкой напуганной челяди, должна противостоять вооруженной дружине!

Дни тянулись медленно, и Тюре уже казалось, что это теперь навсегда. Появление «Волка» оказалось для нее не меньшей неожиданностью, чем для фьяллей. Прижавшись к посудным полкам, чтобы не быть затоптанной суетящимися фьяллями, она всматривалась в их взбудораженные и веселые лица и дрожащими пальцами теребила край передника. Богиня Фригг! Они рады возвращению хозяев, а она встревожена, все наоборот. Еще бы им не радоваться – они уже предвкушают легкую победу. А она не уверена, что они ошибаются. Хочется надеяться на лучшее, но силы явно неравны. Хоть бы Стормунд вовремя все понял и сообразил отступить, поискать где-нибудь помощи… Да где ее теперь найдешь? И нечего надеяться: смелости в нем всегда было больше, чем благоразумия, он увидит таких гостей и полезет в драку… Что теперь будет? У него не больше сорока человек, а тут шестьдесят… Что будет?

Ормкель даже прыгал на месте от возбуждения; его лицо раскраснелось, глаза радостно блестели.

– Бежим на берег! – кричал он и шарил по поясу, проверяя, что из оружия при нем. – А то они попортят корабль! Быстро, все!

Через какие-то мгновения фьялли уже выходили из ворот. Те из домочадцев Березняка, кто посмелее, устремились за ними; Тюра успела только поймать Асту, засунуть ее в девичью и приказать Гуннхильд не выпускать никого из детей, «пока все не решится». И побежала на берег вслед за дружиной, едва успев набросить плащ поверх накидки.

Задыхаясь от бега и волнения, Тюра вместе с Ламби, Эйком и другими храбрецами из челяди добежала до гребня берегового склона. Фьялли уже собрались внизу, перед корабельным сараем. Отсюда, с высокого обрыва, были отлично видны низина берега и вода фьорда с кораблем на ней: конечно, это Ульвмодов «Волк», еще более потрепанный морем, чем был при уходе.

Корабль подошел так близко, что она видела и Хагира на сиденьи кормчего, и Стормунда с Бьяртой на носу, и знакомые спины и головы гребцов. Вон Гьяллар, вон Альмунд и Бранд, вон и Хринг кузнец! Хагир цел, и Стормунд с ними, он спасен, освобожден, возвращен домой! При виде драгоценных родных лиц Тюре хотелось прыгать от счастья, но в сердце острой спицей колола тревога: ведь внизу у берега стоят враги! Так хотелось как-нибудь перепрыгнуть через этих серых волков под горой и лебедем перелететь к своим! От напряжения из глаз Тюры лились слезы, и она морщилась, моргала, проворно смахивала их с ресниц, чтобы не мешали смотреть.

Радость и страх слились в какую-то нестерпимую смесь. Что будет? Что будет? Конечно, Стормунд видит фьяллей: не зря он прикрывается щитом и грозно машет мечом. Корабль замедлил ход, все свободные от весел хирдманы тоже столпились на носу и у ближнего борта, вооруженные, как для битвы. А возле мачты Тюра мельком заметила знакомую маленькую фигурку. Коль! Выглядывая из-за большого щита, мальчик тянул шею и старался разглядеть берег. Вот он где! Но как он туда попал? Неужели побежал навстречу? И ему так повезло, что он действительно встретил их! Теперь хотя бы ясно, что они все знают!

– Привет тебе, Стормунд по прозвищу Ёж, то есть Ёрш! – орал Ормкель, выбежав к самой воде, так что холодные волны касались его башмаков. Держа на одной руке большой красный щит с белым узором в виде молота, а в другой длинное копье, он приветственно размахивал тем и другим. – Ты долго гулял, я уже соскучился по тебе! Ты узнал меня? Я – Ормкель сын Арне, родич Асвальда Сутулого! Торбранд конунг прислал меня собирать с тебя дань! А ты убежал, но я решил непременно тебя дождаться! Как я рад, что мы встретились!

– Я не звал в гости таких поганцев, как ты! – ревел в ответ Стормунд. Его темная борода топорщилась, глаза из-под шлема ярко сверкали, и вид он имел самый грозный. – Чтобы Хель сожрала таких гостей, и ты скоро к ней попадешь!

– Что? – Ормкель так возмутился, что шагнул прямо в воду. – Да ты и ответить не умеешь как следует, так я тебя поучу вежливости, бревно неотесанное! Где ты бродил столько времени, трус проклятый, а теперь приехал меня оскорблять! Ты сам пойдешь в зубы Волку, и твой паршивый «Волк» тебя не спасет! Давай выходи на берег, посмотрим, чья удача крепче! Давай! – И он вызывающе взмахнул копьем. – Я тебя живьем сожру!

– Сожрешь ты навозную кучу! – отвечал Стормунд. – Я не собираюсь пачкать твоей поганой кровью мой берег! Вон у тебя там какая-то вонючая дощечка поганит мой сарай – садись на нее и греби сюда, тут и посмотрим, у кого руки способнее! А у тебя только язык годится для болтовни! Мальчишка! Небось увел тайком отцовский корабль, пока он отвернулся, и теперь боишься идти домой – как бы с тебя там не спустили штаны!

Фьялли возмущенными криками отвечали на эту брань, но Ормкель кричал громче всех:

– Ты, вонючий слютняй, грязная квиттинская свинья, мерин бесхвостый! Мой отец погиб как герой и теперь сидит в Валхалле среди героев, а твой отец всю жизнь свиней кормил и сам с ними из корыта жрал! Ты у меня сам к свиньям пойдешь! У тебя на корабле женщина стоит на носу, а тебе и твоим подлецам людишкам место за прялкой, в кухне, в женском платье!

– У меня на корабле одна женщина, а у тебя на берегу вижу полсотни женщин! И ты первый! Женское дело – болтовня! Седлай твою плавучую собаку и вали сюда – посмотрим, кто чего стоит! Или боишься ножки промочить? Ха-ха!

Бранясь на разные голоса, фьялли побежали к корабельному сараю и стали толкать «Златорогого» в воду. Тюра, с обрыва наблюдая за всем этим, едва стояла на ногах от ужаса и волнения: злобная брань и ожесточение обоих противников обещали страшное кровопролитие. Стормунд, Стормунд! Зачем он так их раздразнил! Почему Хагир и Бьярта его не удержали! У них хуже корабль, у них меньше людей, и люди эти, вчерашние пастухи, не слишком-то за два месяца набрались боевого опыта, чтобы одолеть отлично выученных и привыкших к победам фьяллей! Зачем? Не лучше ли было поговорить мирно? Ведь что-то же они привезли? Сверху было видно, что «Волк» сидит в воде глубоко и тяжело нагружен: под всеми скамьями лежали плотные мешки, они даже загромождали проход и днище. Даже если там просто зерно, то откупиться будет можно! А теперь их разобьют, и Ормкель, злой, как великан, еще и сожжет усадьбу! Тюра ломала руки в отчаянии: люди, которых она так любила и так ждала, вернулись из-за моря невредимыми только для того, чтобы погибнуть у нее на глазах!

Фьялли тем временем столкнули «Златорогого» в воду и проворно лезли на борта. «Златорогий» свободен от иного груза, кроме людей, все припасы и прочее имущество фьяллей перенесено в усадьбу. При большем числе гребцов он легко догонит «Волка», а его более высокий борт даст преимущество в битве. О богиня Фригг! Сейчас все будет кончено!

Однако боги не совсем лишили Стормунда рассудка. Пока фьялли возились со своим кораблем, «Волк» повернул и стал выгребать назад, к устью фьорда. Уходит! Видя это, фьялли разразились негодующими криками, но «Волк» был слишком далеко, чтобы достать его стрелами. Но даже если Стормунд вдруг образумился и решился бежать, ничего не выйдет: «Златорогий» неизбежно его догонит. Глядя, как «Волк» проскакивает в опасной близости от подводных камней, часть которых виднелась над поверхностью, Тюра прикидывала: может, Стормунд хочет посадить фьяллей на камни? А если не выйдет? Они тоже не в первый раз в море! Но оба корабля удалялись, и Тюра вслед за молодыми пастухами пустилась бежать по берегу.

Ах, как быстро летят корабли по волнам и как медленно человеческие ноги одолевают каменистый берег! Какой длинный берег и какие короткие человеческие шаги! Тюра скользила на мокрых от снега камнях, задыхалась, холодный ветер разрывал грудь. Не помня себя, стараясь только не отстать, она добежала до ближайшего мыса и вдруг увидела за мысом что-то странное. Высокое дерево растет прямо из волн и покачивается вместе с ними, а на его вершине виднеется бронзовый узорный флюгер в виде пляшущего волка…

Да это мачта! Мачта еще одного корабля!

От неожиданности Тюра остановилась и вцепилась в шершавый ствол ближайшей ольхи. Ноги у нее онемели от непосильного напряжения, грудь разрывалась, по щекам текли слезы, и она почти лежала, приникнув к стволу как к необходимой опоре. Возле противоположного берега фьорда она увидела среди острых желтоватых скал еще один чужой корабль. И огромный – дреки скамей на двадцать с лишним. Под тридцать. Тюра застыла: она осознавала значимость своего открытия, но не могла понять, что же именно оно значит: гибель или спасение? Ей была отлично видна золоченая драконья голова, которую фьялли с моря видеть не могли, и ее поражало само величие огромного корабля, каких в Березовом фьорде никогда не видали. Что это значит?

«Волк» уже миновал выступ, за которым прятался этот большой корабль, миновал корабль с флюгером у того берега, где стояла Тюра. «Златорогий» летел за ним и быстро догонял. Квитты кричали, и фьялли вопили что-то негодующее и торжествующее, но в порывах ветра Тюра не могла разобрать ни слова. Кровь гудела и билась в ушах, как водопад. В груди стояла какая-то деревянная пробка, дышать было больно – казалось, она умирает! Но Тюра не могла позволить себе умереть, не увидев, чем все это кончится.

«Златорогий» миновал корабль с золоченой драконьей головой, но до второго еще не дошел, как тот вдруг сам стал выдвигаться из-за скалы. Заметив его нос с кабаньей мордой, «Златорогий» замедлил ход. А тут и большой корабль, оставленный им за кормой, двинулся вперед. С него затрубил рог; «Волк» тут же стал разворачиваться.

«Златорогий» бессмысленно закачался на волнах: теперь фьялли заметили всех трех противников. Негодующие крики взлетели над водой: фьялли лучше Тюры поняли, что все это значит. А три корабля разом пошли на «Златорогого», как волки на овцу. На каждом пестрели многочисленные щиты и блестело оружие; пастухи рядом с Тюрой ликующе прыгали и что-то вопили; оторвавшись от ольхи, она сделала два шага к берегу, но пошатнулась и села на ближайший валун, не подумав даже, как опасно сидеть на холодном камне: ее не держали ноги. Происходящее казалось странным сном. Откуда Стормунд взял таких могучих друзей и союзников, что это значит? Просто чудо, что-то из области «лживых саг»… про тот говорлинский ларец, из которого выходит огромное войско… Но ясным сделалось одно: квитты сейчас втрое сильнее фьяллей.

Осознав это, Тюра почувствовала огромное облегчение; даже дышать стало легче, а где-то под грудью сделалось тепло и даже сладко. И тут же подумалось, что иначе и быть не могло. Не бывает, чтобы все кончалось так плохо!

Пастухи прыгали и орали, почти заглушая для Тюры шум битвы, но с обрыва ей все было отлично видно. Железные крючья обхватили «Златорогого» со всех сторон, как драконьи лапы; со всех трех кораблей на него градом сыпались вооруженные воины. Человеческие фигурки быстро мелькали, сверкало железо, метались яркие пятна щитов. То одна фигурка, то другая срывалась в воду и исчезала. Несколько ярких щитов плыло по сероватой холодной воде, как дикие цветы битвы. На «Златорогом» кипела такая неразбериха, что Тюра не отличала фьяллей от их противников и видела только Стормунда: как Тор среди великанов, он отчаянно сражался, рубил направо и налево, и не один фьялль отправился за борт после удара его меча.

Довольно быстро суета стихла. На «Златорогом» было полно людей, но оружие перестало блестеть – победители связывали фьяллей. Тюра даже разглядела Ормкеля: вся его одежда висела лохмотьями, светлые волосы упали на лоб и почти закрыли лицо, нижнюю челюсть заливала кровь. Он лежал на днище корабля со связанными руками, и теперь ему вязали ноги, а он отчаянно отбрыкивался, не давался и еще что-то кричал при этом. Легко догадаться что, но победители только смеялись. Тюра издалека слышала задорный ликующий хохот какого-то незнакомого красавца в черной кольчуге, с маленькой темной бородкой и в шлеме с золочеными накладками. Сам бог Тюр да и только, хорошо, что с двумя руками. По виду очень знатный и могущественный человек, но Тюра не могла даже предположить, кто это может быть.

Разобравшись с пленными, часть победителей вернулась на свои корабли, часть осталась на «Златорогом». Крючья вырубили, хирдманы взялись за весла, и все четыре корабля единой стаей двинулись назад, к площадке возле корабельного сарая. Мучимая ликованием и любопытством, Тюра кое-как поднялась с камня и из последних сил поспешила за Эйком и Хёрдом туда же.

Все же Тюра опоздала: когда она добрела до площадки, все четыре корабля уже были вытащены и люди толпились на берегу. Среди чужих мелькали домочадцы Березняка, прыгала и визжала Аста, Кайя висела на шее у причитающей Бьярты. Завидев Тюру, бредущую вниз по тропе, дружина «Волка» победно закричала и расступилась перед ней; Бьярта побежала к сестре. Кроме невнятных криков, обе не могли ничего произнести; Тюру обнимали и Бьярта, и Стормунд, и даже Хагир, она плакала, теперь уже от радости, и твердила, сама себя не понимая:

– Я все видела! Богиня Фригг! Что это такое! Я все видела с начала!

– Это Фримод ярл! С Квартинга! Он нам помог! Он наш друг! – кричали вокруг нее, но она мало что могла ухватить. – Он нам помог и там! Там такой оборотень! Вот я тебе расскажу! Ты такого сроду не слышала! А что мы привезли! Такая добыча! Столько зерна, и мехов, и тканей! У нас сроду столько не было! И серебра! Я тебе подарю серебряные застежки, хоть пять штук! И обручья, и кольца! Теперь у девчонок будет приданое! И пусть этот жирный боров Ульвмод больше к нам не суется! Ха-ха! Мы тебе расскажем!

У Тюры безнадежно кружилась голова; вырвавшись наконец из круга родни, она закрыла лицо руками. Всего этого слишком много для слабой женщины: голова гудела, перед глазами все плыло. Она покачнулась и чуть не упала, но чья-то рука бережно ее обхватила и поддержала.

– Теперь все будет хорошо, Фрейя покрывала! – утешил ее незнакомый мужской голос, мягкий, приятный и веселый. – Все позади, теперь впереди одни праздники! Один сплошной йоль, плавно переходящий в Праздник Дис и в Середину Лета. Не плачь, теперь надо смеяться.

Кусок мягкого полотна бережно прошел по ее щеке, и Тюра открыла глаза. Подняв голову, она посмотрела, к чьему плечу ее так заботливо прижимают, и увидела, что сверху на нее глядит лицо рослого мужчины средних лет, продолговатое, с высокими скулами и небольшой гладкой светлой бородкой. От улыбки его рот казался широким, а глаза – узкими; лицо своеобразное и до странности располагающее, внушающее беззаветное доверие. У Тюры сразу мелькнуло убеждение, что она его где-то видела, и она вглядывалась в его лицо, выискивая какую-нибудь яркую черту, которая ей напомнит: где, когда, кто это? В памяти бежали один за другим обрывки воспоминаний, но все было не то; он казался ей похожим то на одного, то на другого, но везде сходства недоставало. Где же она его видела?

Одной рукой поддерживая ее, гость поднес к ее лицу платок.

– Возьми, береза пряжи, и вытри слезы, а то на ветру холодно! – весело и заботливо посоветовал он. – Если ты видела все с самого начала, то тебе, наверное, немало пришлось поволноваться! Я и сам волновался, как оно все пройдет. Конечно, нас гораздо больше, и Фримод ярл – истинный новый Тюр, но фьялли ведь тоже – отважные и очень упрямые ребята. Я-то их знаю! И правда – тот ясень меча, их вожак, бился как бешеный. Ормкель сын Арне! Должно быть, сын Арне Стрелы!

– Должен… должен был… Асвальд Сутулый! – едва сумела выговорить Тюра.

От волнения и усталости у нее так сдавило горло, что она едва могла говорить, а сказать ей хотелось так много! Взяв платок, она принялась вытирать лицо. На платке осталась серая пыль от мокрой ольховой коры, и Тюра мельком ужаснулась, на что она, как видно, сейчас похожа.

– Я слышал, что его ждут, – оживленно подхватил гость. – И знаешь, ужасно рад, что это оказался не он, просто ужасно! Я ведь когда-то давно чуть не стал его родичем! Хоть этого и не случилось, мне было бы так неприятно повстречаться с ним в бою!

– Родичем? Асвальда Сутулого? – недоуменно переспросила Тюра. Собственный голос казался ей зажатым, слишком низким и неестественным, она кашляла, но никак не могла справиться с судорогой в горле. – Разве… ты фьялль?

Это предположение ей самой казалось нелепым, но она никак не могла сообразить, с кем имеет дело. У гостя был чужой выговор, не квиттинский, и волосы его не указывали вообще ни на какое племя: светлые, с легким желтоватым отливом, они свободно лежали на плечах, прихваченные ремешком через лоб.

– Нет, вообще-то по крови я квитт! – уверил ее гость, но опять засмеялся при этом. – Подожди, я еще похвастаюсь перед тобой моим родом и даже сагой о моем таинственном рождении. Меня принесло морскими волнами в золоченом щите… почти! Я так люблю поговорить! Но это ты, конечно, как женщина разумная и проницательная, уже заметила.

Тюра улыбнулась: несмотря на все потрясения, ей стало весело. Никогда еще она ни с каким чужим человеком не чувствовала себя так легко с первых же мгновений: казалось, в прошлом у них долгое и тесное знакомство, прочное основание для самых доверительных и теплых отношений. Он был так приветлив, дружелюбен, открыт и расположен к ней, что хотелось разговаривать с ним без конца, рассказать ему обо всем, что она пережила и перечувствовала. Но Тюра взяла себя в руки и вспомнила, о чем они начали говорить. Теперь она почти отдышалась.

– Ормкель – он его родич, то есть Асвальда Сутулого, – постаралась она внести ясность. – Он обручен с его дочерью. То есть дочерью Асвальда ярла. Он так сказал.

Не слишком складное и толковое объяснение, отметила она про себя и пожалела, что выставляется перед чужим человеком такой дурочкой. Но тот ее понял.

– Жалко, если она любит своего жениха, – посочувствовал гость дочери Асвальда ярла. – Не знаю, что будет с нашими приятелями потом, но после такого поражения Асвальд ярл едва ли сочтет этот брак подходящим. Он ведь честолюбивее самого конунга… Да, кстати! – Он быстро огляделся, будто вспомнил что-то важное, но глянул на истомленное лицо Тюры и понял, что есть вещи поважнее конунгов. – Ну, успокоилась, Скади нарядов? Сейчас пойдем домой. Стормунд говорил, что дом близко от моря. Держись за меня, и все будет хорошо.

– Эй, Гельд! – с хохотом крикнул Стормунд, пока Тюра оправляла сбившееся покрывало. – Ну, ты даешь! Не успел сойти на берег, а уже обнимаешься с моей свояченицей! Тебе здорово повезло – она женщина строгая! Тут за ней ухлестывает один жирный тюлень, так она его на порог не пускает. А ты – смотри-ка!

– А я вообще везучий, ты не знал? – весело ответил гость. – Так эта славная женщина – твоя родственница?

– Ну, да. Сестра моей жены. Я же тебе говорил. Тюра, вдова Асбьёрна Берестянки…

– Асбьёрна Берестянки?

Гельд вдруг расхохотался, и Тюра удивленно посмотрела на него. Чего в этом смешного?

– Не обижайся, Фрейя полотен! – ответил он на ее недоуменный взгляд. – Я очень уважал твоего мужа. Я был с ним знаком и встречался несколько раз до его смерти. А смеюсь я потому, что ты уже вторая Тюра, вдова Асбьёрна Берестянки. А первая – вот! – Он показал на Бьярту.

Тут уже все вокруг засмеялись. Тюра оглядывалась, чувствуя, что ничего не понимает, но общее веселье заражало, и она потихоньку начала смеяться вместе со всеми. Подошел Фримод ярл, тот красавец в черной кольчуге, похожий на бога Тюра до его подвига,[21] и разразился пышной учтивой речью, приветствуя вдову доблестного воина и притом как бы поздравляя ее с тем, что она имеет счастье познакомиться с другими доблестными воинами. Голова у Тюры шла кругом, и когда все наконец вспомнили о доме и потянулись вверх по тропе к усадьбе, она брела, опираясь на руку Гельда Подкидыша и чувствуя себя такой разбитой, как будто в одиночку сражалась с целой толпой фьяллей.

Еще сутки назад никто из обитателей усадьбы Березняк и мечтать не мог, что этим вечером здесь будет так шумно и весело. Еще вчера они пребывали во власти жадных и наглых врагов, мучились неизвестностью об участи близких и о своей дальнейшей судьбе, а сейчас усадьба была полна друзей, хозяева сидели на своих местах, а столы ломились от еды. Услышав о великой победе, все соседи сбежались в Березняк, и теперь не только в гриднице, но и в кухне, и в дружинном доме стояли столы, горели в изобилии факелы, лилось пиво и шипело жареное мясо. Богатую добычу выложили на всеобщее обозрение. Но самое потрясающее: со Стормундом приехал человек, про которого говорили, что он – сын Стюрмира конунга.

На молчаливого темноволосого парня посматривали с недоверчивым изумлением: квитты так привыкли жить без конунга, что его появление, да не где-нибудь, а прямо здесь, казалось невероятным, как если бы луна сошла с неба и уселась с людьми за стол. Гордый, неприступный вид «конунга» внушал трепет и уважение, невольно заставлял верить. Должно быть, наступил век чудес!

Но важность грядущих событий не мешала нынешнему веселью. Домочадцы и соседи расспрашивали, прибывшие рассказывали, Фримод ярл кричал и пытался складывать стихи, Стормунд хёльд пел, Бьярта хохотала, шум стоял над усадьбой и поднимался к небесам. И никто, даже сам Стормунд, не был так счастлив, как Тюра.

Весь день и весь вечер она хлопотала по хозяйству, отмеряла муку, мешала в котлах, спешно пришивала кольца к новым коврам, из-за которых собственная гридница казалась чужим и чудесным домом, разливала пиво, и теперь ей не было стыдно за свой стол. Теперь нашлась другая забота: как бы успеть все это съесть. Кайя уже объелась до тошноты, и старая Гуннхильд унесла ее в постель; подобная злополучная участь грозила и многим другим. Сама Тюра едва ли хоть раз присела за вечер и почти ничего не ела, но ей и не хотелось. Счастливое волнение кипело в ней, кусок не лез в горло, она не могла сидеть на месте: ей хотелось бегать и смеяться, как девочке.

Бьярта, отложив разбор всех подарков на потом, для пира дала ей новое платье и несколько украшений. Платье было совершенно невиданного цвета: почти как цветущий вереск, лиловое и чуть розоватое, с широкой синей полосой внизу. В новом платье и с крупными серебряными застежками, которые все время хотелось потрогать и убедиться, что они настоящие, Тюра чувствовала себя нарядной, молодой и красивой, как в далекий, забытый день своей свадьбы.

– Ты красива, как невеста! – сказал ей Гельд Подкидыш, и она особенно радовалась, что нравится ему. А она несомненно ему нравилась: он часто провожал ее взглядом, даже когда разговаривал с кем-нибудь (а это происходило постоянно), и по глазам его было заметно, что видеть ее доставляет ему большое удовольствие.

– Подойди ко мне, посиди немножко, – позвал он ее, и Тюра наконец остановилась, поставила кувшин (новый, серебряный, из добычи Стормунда) и подошла к Гельду.

Ей было приятно, что он ее позвал, но она вдруг оробела: что она скажет такому умному и сведущему человеку? Первый приступ восхищения, когда казалось, что они всю жизнь знакомы, уже прошел, она успела расспросить людей и узнала, кто он такой, и теперь чувствовала себя отчасти неловко. Гельд сын Рама – родич конунга слэттов и богатый торговец, он побывал во всех землях, что только есть на свете, он знает столько всего разного, он так мудр и находчив, а она кто и что? Бедная вдова, видавшая на своем веку три дома: родителей, мужа и свояка. В чем она разбирается, кроме котлов, шитья и детских причуд?

Гельд взял ее за руку, посадил рядом с собой на скамью, но ее руку не выпустил, а продолжал держать, будто хотел подбодрить и выразить свое дружеское участие. Младшая сестра хозяйки с первого взгляда показалась ему похожей на Бьярту, но теперь он пригляделся, и сходство, как ни странно, исчезло. Тюра оказалась похожа на себя и только на себя. Лицо ее было гораздо приятнее, мягче, ласковее; теперь, когда она успокоилась и отогрелась, когда лицо ее сияло счастьем, щеки разрумянились, а глаза сияли, она сделалась прекрасна, как богиня, и Гельд дивился слепоте всех этих людей, которые годами живут с ней рядом и ничего не замечают. Даже серое вдовье покрывало ее не портит, кажется чем-то внешним, случайным. Любопытно, какие у нее волосы? Брови довольно светлые, и волосы, наверное, тоже…

Задумавшись, он вдруг обнаружил, что уже целую вечность молчит, держа ее за руку, и с блаженно-дурацкой улыбкой разглядывает ее лицо.

– Прости, я веду себя до ужаса неучтиво, – спохватился Гельд, но Тюра смущенно улыбнулась и покачала головой: дескать, ничего. – Просто я впервые вижу женщину, которой так мало подходит ее имя. Тюрой нужно было назвать твою сестру: она – настоящая богиня-воительница.

– Да, она истинная богиня Скади! – Тюра опять улыбнулась. – Мы так про нее часто говорим. Только что-нибудь ей не по нраву, так сразу и видишь, как она натягивает кольчугу и шлем, берет щит, меч и копье и трубит в рог под стенами Асгарда, вызывая обидчиков на бой!

Гельд смеялся, и Тюре не верилось, что у этого молодого, веселого человека за плечами сорок прожитых лет и множество грозных событий. Не подумаешь даже, что он в возрасте Хагира участвовал в Битве Чудовищ. Для Тюры, в те времена тринадцатилетней девочки, та битва казалась чем-то вроде поединка бога Тора с великаном Хрунгниром – что-то столь же далекое, значительное и чуточку неправдоподобное. А он там был на самом деле. Он в родстве с конунгом слэттов, о чем уже доложил с гордостью Стормунд, а сидит тут с ней, с Тюрой, как будто это самое простое и естественное дело…

– А ты, я вижу, примиряешь всех и вносишь согласие в дом, как богиня Фрейя, да? – продолжал Гельд. – Вы с Бьяртой – как две чашечки весов, возле одной обязательно должна быть другая, иначе равновесие мира нарушится. И раз уж одна из сестер напала на меня и ограбила, то я непременно должен был повидаться и с другой, чтобы эта встреча меня вознаградила.

Тюра закрыла лицо руками, смеясь и смущаясь при напоминании о подвигах Бьярты. Богиня Фригг! И как ей только в голову пришло напасть на такого человека, да еще и назваться ее, Тюры, именем!

К ним подошла Аста, перемазанная медом, и по привычке ткнулась Тюре в бок. Гельд ласково потрепал девочку по густым светло-русым волосам и подумал, что у Тюры, наверное, такие же волосы. Они с девочкой были очень похожи, но для порядка он спросил:

– Это твоя дочь?

– Да. – Тюра обхватила девочку одной рукой, точно хотела получше ее показать. – Ее зовут Аста.

– А вот это было бы подходящее имя для тебя самой![22] – Гельд слегка подмигнул, напомнив, о чем они только что говорили, и обратился к самой Асте: – У меня там в сундуке есть подарки для девочек. Что ты хочешь: хорошенькие синенькие бусики или серебряную круглую подвеску?

Девочка задохнулась от радости, открыла рот и замерла, обдумывая ответ.

– Она хочет все! – со смущенным смехом пояснила Тюра. – Она вырастет большой щеголихой!

– Она вырастет большой красавицей, особенно если будет и дальше так же похожа на мать. И через лет семь-восемь у нее отбоя не будет от женихов!

– Я выберу самого лучшего! – радостно объявила Аста. – Самого лучшего и богатого, а не такого бестолкового, как Коль!

– А что, мама когда-нибудь подумывает снова выйти замуж? – негромко спросил Гельд, глядя при этом на саму Тюру.

Она опустила глаза. Ей сразу подумалось, что он имеет в виду себя, но она устыдилась этой мысли как слишком смелой и самонадеянной. Ей сказали два добрых слова, а она уже вообразила невесть что!

– Отчего же нет? – ответила она то же самое, что ответила бы всякому, стараясь сохранить непринужденный вид. – Если бы судьба свела меня с хорошим человеком, которому понравились бы мы с Астой… Отчего же нет?

– И если богатый! – добавила Аста. – А за бедного мы не хотим!

– Помолчи! – настойчиво попросила ее Тюра. – А не то Гельд подумает, что мы с тобой только и делаем, что мечтаем о чужих богатствах. Дело в том, что мы представляем богатство по рассказам о золоте Фафнира, – пояснила она Гельду. – Спроси у нее, зачем нужно золото, и она тебе ответит: чтобы освещать дом![23]

Гельд и Тюра смеялись, Аста возмущалась:

– Неправда! Ничего такого! Не слушай ее! Я что, по-вашему, глупый маленький ребенок? Я знаю, знаю: из золота делают вещи! Застежки, кольца, обручья и кубки! Я хочу, чтобы у меня были застежки и кольца из золота! Золото приносит счастье!

– В чем-то она права! – подтвердил Гельд. – Вам нужен богатый человек, потому что таких красивых женщин нужно обеспечить красивыми нарядами. А кто этого не сможет, тот недостоин того, чтобы вы украшали собой его дом!

– Нам нужен не богатый, но вполне состоятельный человек! – уже без смеха поправила Тюра. – Потому что наше приданое – на нас обеих! – составляет разного имущества марки на три серебра. Когда мы перебрались сюда из Рудного Обрыва, у нас была лошадь, три овцы и всякая мелкая утварь. С тех пор полотно износилось, а лошадь пала – она была престарелая. Мои украшения ушли на фьялльскую дань, и я, честно говоря, совсем не знаю, где буду добывать приданое для нее!

– Я слышал, за часть вашей земли вы еще не получили платы… – Гельд вспомнил что-то из давнего разговора с Бьяртой. – Я это слышал от другой Тюры… Это правда?

– Да, – подтвердила Тюра. – Обидно знать, что приданое моей дочери осталось у чужих людей, но я полагаю, что раздобыть остаток платы мы сможем только с сильной дружиной. Я слышала, что право действительно только тогда, когда его можно подкрепить силой. Кто громче кричит на тинге, чьи друзья и родичи громче стучат мечами о щиты, тот и прав. Верно? Ведь так обычно бывает?

– Верно. – Гельд кивнул в ответ. Он тоже больше не смеялся, лицо его сразу стало серьезным, и было видно, сколько разнообразного и обдуманного опыта скрывается под его внешней веселостью. – Мир, к сожалению, так устроен. Я побывал во многих землях, видел разные порядки и обычаи, но в общем и в целом все сводится к этому. Другого пока не придумано, и я не жду, что мы успеем дожить до какого-то другого порядка. Конечно, надо надеяться на лучшее, но рассчитывать стоит на то, что действительно может произойти – иначе обманешь сам себя и останешься дураком. Впрочем, что я тебя поучаю? Ты и сама умная женщина. Но я не думаю, что осталось сесть и заплакать. Знаешь, как говорил Один:

Молод я был, странствовал много и сбился с пути; счел себя богачом, спутника встретив…

Он выжидающе посмотрел на Тюру: она старалась казаться спокойной, но против воли заметно погрустнела. Поняв его взгляд, она заставила себя улыбнуться и окончила стих:

…друг – радость друга.[24]

– Погляди, сколько у тебя теперь друзей! – Гельд окинул взглядом гридницу, которая пела, кричала и поднимала разом сотню рук с пенными кубками. – Может быть, здесь хватит перекричать любого. И не только перекричать.

– Я не сомневаюсь! – Тюра снова улыбнулась.

Сорок с чем-то человек, оставшиеся в живых от дружины Ормкеля, сидели связанные в корабельном сарае. Им тоже отправили еды и пива: счастливый возвращением домой и победой Стормунд был щедр и великодушен. Их дальнейшая судьба оставалась вначале неясной, но потом, через несколько дней, победители принялись делить добычу.

Кладовки Березняка оказались набиты зерном, бочонками меда, шкурами, мехами и железными крицами – данью, которую дружина Ормкеля успела собрать с соседей, в том числе с Ульвмода Тростинки. Тот уже не раз «забрасывал сеть», намеками осведомляясь, может ли он получить свое добро назад, раз уж наглые враги побеждены доблестным Стормундом хёльдом. Без его намеков едва ли беспечный хозяин Березняка задумался бы об этом.

– Я думаю, будет справедливо, если мы оставим себе половину дани, – рассуждал Хагир как-то утром. Он стоял перед кладовкой и созерцал груды мешков, которые буквально выпирали из открытой двери и валились ему на башмаки. – Мы действительно победили фьяллей и поэтому имеем право на половину того, что причиталось им! Как ты думаешь, Фримод ярл?

– Конечно, это наше! Хотя бы часть! – вмешалась Бьярта и бросила на мужа грозный предостерегающий взгляд, пока он в широте душевной не отдал обратно все. – Ведь мы отбили это у фьяллей! А это было нелегко сделать! Вся округа должна быть нам благодарна, что их избавили от Ормкеля, особенно те, до кого он еще не доехал! По справедливости надо бы, чтобы они нам привезли половину той дани, что приготовили ему!

– Во многих местах на Квиттинге так и делается! – негромко вставил Хагир. – Где больше не собирает ни конунг, ни хёвдинг, там непременно собирает кто-нибудь еще!

– Но уж это мы все не отдадим! – твердила Бьярта. – Неужели мы столько трудились задаром? Мы же спасли не только себя, а и всех соседей тоже! Ведь я права, скажи нам, Фримод ярл!

– Я совершенно с тобой согласен! – Фримод ярл широко улыбался, восхищенный смелостью и решимостью этой славной женщины. – Я думаю, что победитель имеет право взять себе все имущество побежденного и распоряжаться им по своему усмотрению! Гельд, а ты что скажешь?

– Конечно, эти мешки принадлежали фьяллям, а фьялли теперь принадлежат нам, – согласился Гельд. – Но было бы умнее половину отдать назад. Фьялли-то собирались уплыть восвояси, а тебе, Хагир, ведь жить среди тех благородных людей, что судьба сделала твоими соседями! – Он приветливо кивнул Ульвмоду, который ждал решения участи своих мешков, покрываясь потом от волнения. – И незачем становиться в их глазах чем-то вроде фьяллей. Так что я на твоем месте вернул бы половину назад.

– Слова истинно мудрого и справедливого человека! – не удержавшись, поддержал его Ульвмод. – Как нам повезло, что мы с тобой познакомились, Гельд сын Рама! На всем западном побережье нет никого умнее тебя!

– Но если мы отдадим половину назад, то чем мы наградим вас за помощь? – Стормунд был озадачен. – Правда, тут всего так много!

– Фримод ярл возьмет себе корабль! – предложил Хагир. – Нам он ни к чему, а ему пригодится. Это отличный корабль, я его весь осмотрел. Кому еще владеть таким красивым кораблем! И у кого еще хватит на него дружины! А если тебе самому он не нужен, Фримод ярл, то ты можешь подарить его… А еще… я подумал… Хорошо бы отдать его Бергвиду. Ведь конунгу нужен корабль. Со временем он наберет дружину…

– Конечно… – Фримод ярл растерянно потер ладонью затылок, сам толком не зная, что хотел подтвердить своим «конечно».

Здесь крылась одна трудность. Знатный род Бергвида требовал выделить и ему часть общей добычи наряду с четырьмя другими вождями. Но, не имея дружины и не внеся заметного вклада в битву, он не имел права на участие в дележе. Всем было неловко: наследника конунгов требовалось почтить и тем подтвердить его происхождение и будущие права, но чувство справедливости возмущалось: Фримод ярл, Хагир, Гельд, даже размашистый Стормунд слишком хорошо знали, что награду нужно заслужить, а за Бергвидом заслуг не имелось.

Сам он проявлял к разговорам о добыче полное равнодушие, но в этом же крылась уверенность, что его не забудут. И Хагир был убежден, что ради общей чести всех квиттов их будущему конунгу надо выделить достойную долю.

– Конечно, ему нужен собственный корабль! – подумав, согласился Фримод ярл. – Он же поплывет со мной к Рамвальду конунгу. Может быть, благодаря его удаче мы одержали славную победу, так пусть он сам представит Рамвальду доказательства своей удачи!

Хагир дернул уголком рта. Дружина на трех кораблях – верный залог удачи, тут быть сыном конунга не надо. Но вслух он сказал другое:

– Пусть Рамвальд конунг увидит, что квитты способны помочь себе сами. А значит, им стоит помогать.

Мысль о скором отъезде Бергвида была ему приятна, и не только из-за надежд на помощь конунга кваргов. Хагир сам не мог понять, почему присутствие Бергвида действует на него угнетающе. Он что, завидует сыну конунга? Нет. Боится? Тоже нет. Так в чем дело? Хагира нестерпимо раздражала необоснованная надменность Бергвида. Но попробуй скажи хоть кому-нибудь, что его высокое мнение о себе необосновано! Получишь в ответ «сам дурак» и ничего больше. Конунг из свинарника! Почему Фримод ярл, при всей знатности и заслугах, гораздо больших, чем у Бергвида, держится так открыто и дружелюбно? А Гельд! Человека проще его не найдешь, а ведь по матери он происходит из рода древних харсиров, под властью которых когда-то находилось все восточное побережье Квиттинга, от самого Острого мыса и до северных рубежей. По материнскому роду он знатнее и Лейрингов, и Стюрмира конунга, но разве он напоминает об этом через каждое слово? Уважаешь себя – и уважай, но зачем смотреть на окружающих с презрением только оттого, что они – не ты? Такое поведение родича казалось Хагиру глупым и даже постыдным, после каждой встречи с Бергвидом у него портилось настроение. Но он молчал и старался не подать виду: ради общего дела квиттов, которое Бергвид возглавит, он готов был терпеть.

– А ты, Гельд? – спросил Фримод ярл. – Тебе ведь тоже надо как-то вознаградить себя за это плавание!

– А я возьму себе пленных. Их сорок два человека. Шестеро, скорее всего, умрут, у них тяжелые раны, а остальные – молодые крепкие ребята. На зимнем торгу у твоего родича-конунга я чудесно их продам по марке серебра за каждого. Можно бы и больше выторговать, но я не буду жадничать: они мне недорого достались. И я буду в выигрыше на целых тридцать шесть марок серебра. Очень неплохая прибыль, сам Фафнир позавидует! Правда?

Он потрепал по затылку Асту. Девочка, с новыми синими бусами на шее, все эти дни ходила за ним хвостом. Никогда в жизни она не видела такого замечательного человека: такого веселого, доброго, щедрого! Кто еще знает столько всяких рассказов и историй! По вечерам вся челядь и половина хирдманов набивалась в кухню или в гридницу, где Гельд сидел у очага и рассказывал какую-нибудь «лживую сагу» про мертвецов, про оборотней, про сокровища троллей! Никакой еще йоль не казался Асте таким ярким и счастливым, как эти дни в середине пасмурного «холодного месяца».[25] И не только Асте.

– Ты выйдешь за него замуж? – каждый день приставала Аста к матери, для убедительности настойчиво дергая ее за платье. – Не выходи за Ульвмода, Ульвмод старый, толстый и жадный! Выходи за Гельда, он хороший!

– Ах, помолчи, пожалуйста! – умоляла ее Тюра. – Не говори об этом никому, и мне тоже. А то кто-нибудь подумает, что мы с тобой напрашиваемся. Так нельзя, нам будет очень-очень стыдно, если кто-нибудь услышит.

– Ну, почему? Ты же говорила, что выйдешь замуж, если будет хороший человек! А он хороший! Все говорят!

– Чтобы выйти замуж, еще нужно, чтобы жених тоже этого хотел. Запомни это сейчас, тебе в будущем пригодится.

– Но он же хочет!

– С чего ты взяла?

– Видно! Он все время смотрит на тебя и все время улыбается! Ты ему нравишься! И я тоже! И он богатый, он нам подарит много красивых новых платьев! И тебе, и мне, когда я вырасту!

– Ты слишком много думаешь о платьях! И вовсе это не значит, что мы ему так уж особенно нравимся. Он – приветливый человек, он всем улыбается, когда разговаривает. Поменьше об этом думай, прошу тебя. И никому ничего такого не говори. Особенно ему самому. Обещаешь?

Аста нехотя обещала, но оставалась в убеждении, что мать по-глупому противится собственному счастью. А Тюра не знала, что и подумать. Слова Асты, как ни старалась она их опровергнуть, были словами ее собственной души. Нет никаких причин думать, что она особенно нравится Гельду: ему все нравятся, весь род человеческий, такой уж у него счастливый склад. Но с самого начала у нее возникло впечатление, что Гельду есть до нее какое-то особенное дело, что он следит за ней глазами, когда она появляется, и ей самой все время хотелось его видеть. Между ними наметилась какая-то особая связь: в полной людей гриднице от него к ней тянулись невидимые нити, никого другого не цепляя, и даже из кухни ее слух чутко различал в шуме голосов его голос. Она разбирала каждое слово, сколько бы крикунов не горланило рядом с Гельдом. А когда они встречались, у них всегда находилось что сказать друг другу.

Она была счастлива просто оттого, что видит его. Но и когда она его не видела, чувство счастья не проходило. Казалось, грудь напрямую впитывает потоки свежего воздуха из каких-то высоких и чистых миров, под ногами мерещилось начало какой-то радужной дороги, ведущей куда-то вверх, к свету и счастью. Не оставляло предчувствие больших перемен к лучшему; в воображении теснились образы какой-то новой, яркой, радостной жизни: какие-то другие земли, просторный изобильный дом, то такой, то другой, даже дети, новые маленькие дети, которых она еще могла бы иметь и которых ей вдруг нестерпимо захотелось иметь. Маленькие головки с мягкими светлыми волосенками, маленькие ручки, что хватают все подряд… Много-много детей, штук пять или семь.

Богиня Фригг, как мало нужно женщине, чтобы утонуть в мечтах и всю свою жизнь увидеть в корне изменившейся! Но даже если ничего этого не будет, Тюра чувствовала себя разбогатевшей: ветры радостных миров очистили ее душу от застарелой усталости, горестей и тревог. Даже если он как приехал, так и уедет, у нее есть теперь силы жить дальше; казалось, воспоминания о нем сделают ее счастливой на много дней вперед.

– Мы ему неровня! – твердила Тюра Асте. – Он – богатый и знатный человек! Он родич самому конунгу в другом племени, в Слэттенланде. И он может купить пять таких усадеб, как наш Березняк, со всей челядью вместе. Мы с тобой для него слишком бедны и незнатны.

– Ну-у! – недовольно тянула Аста, имея в виду, что это все глупости. – Зачем ему наше богатство, если он сам может купить пять усадеб? Как он будет жить во всех пяти разом? Пусть бедный, как Хагир, ищет богатую невесту, а Гельду и бедная подойдет! И всегда сын конунга должен жениться, вот как раз и все сходится!

Она имела в виду, что в любой «лживой саге», известной даже глупой Кайе, на младшей дочери бедной старухи женится сын конунга или конунг. А раз Гельд родич какому-то конунгу, значит, это про него.

Вечером Аста отыскала Гельда, пока вокруг него еще не собралась толпа любителей «лживых саг», и подергала его за рукав.

– Мне надо с тобой поговорить! – страшным шепотом сообщила она.

– Я очень рад! – таким же страшным и загадочным шепотом ответил Гельд. – С такой разумной девицей всегда приятно поговорить. Нас никто не должен слышать?

Аста многозначительно кивнула. Глупая Кайя сразу бы выложила: женись на моей маме. Но Аста дочь Асбьёрна была большой и умной девочкой, да и мольбы Тюры не пропали даром. Поэтому она начала издалека:

– А правду говорят, что ты можешь купить пять усадеб?

– Не знаю, я никогда не пробовал, – честно ответил Гельд. – Пока у меня у самого так много усадеб, что приходится их продавать.

Он сидел на скамье, а девочка стояла рядом с ним, склоняясь к самому его уху, и, чтобы было удобнее шептаться, он посадил ее к себе на колено.

– Много – это сколько? – уточнила деловитая Аста. – Десять?

– Нет, пока только две. Беда в том, что они очень далеко друг от друга, между ними целых два моря, и я никак не успеваю пожить в обеих хоть раз в год. В одной живет мой приемный отец, а вторая мне досталась от деда.

– От деда? – изумленно переспросила Аста. – Откуда у тебя дед, когда ты такой старый? Даже у меня нет никакого деда!

– Дед когда-то был у любого человека, хотя, конечно, не всем повезло с ним познакомиться. У меня был замечательный дед. Он прожил восемьдесят две зимы, но недавно умер. Его усадьба осталась почти без присмотра, мне ведь некогда там бывать.

– И ты ее продаешь?

– Да. У меня есть двоюродный брат… Для двоюродного брата я не слишком старый? Нет? Ну, хорошо. Так вот, нам с братом эта усадьба досталась поровну, но мы решили, что я продам ему мою половину. Он отдаст мне за пол-усадьбы деньги и будет там полным и единственным хозяином.

– А у него нет своей усадьбы? – уточняла Аста. Она проявляла значительное понимание дела, и с ней было очень приятно разговаривать.

– У него есть своя усадьба, и отличная, но у него еще есть трое детей, из них два мальчика, – обстоятельно пояснял Гельд. – Они уже большие, старше Коля, и скоро им понадобится свой дом. Когда старший женится, он уедет жить в ту дедову усадьбу. Понимаешь, как все хорошо устроится?

Аста кивнула, обдумывая все это. Живут же люди – у них на каждого человека, выходит, своя усадьба! И у нее была бы своя усадьба, и у Коля, и даже у этой глуповатой Кайи, которая фьялльский корабль не может отличить от простого дракона! Да, не так-то легко им было бы собраться вместе поиграть, если бы у каждого была своя усадьба! «Кайя, приезжай ко мне, будем играть в медведя!» – «Не могу, мне надо присматривать за моей усадьбой. У меня так много дел, что ты лучше позови Коля». А у Коля усадьба страшно далеко, через целых два моря, он полгода будет ехать! Вот и выйдет, что они не успеют повидаться даже раз в год! Как трудно быть богатым!

Аста вздохнула, не замечая, что задумалась и давно молчит. Гельд тоже молчал, рассматривая миловидное лицо девочки, которое казалось ему еще лучше из-за сходства с матерью. Если у нее все дети будут такие замечательные – хорошенькие, умненькие, разговорчивые…

А еще он думал о сыновьях своего брата Дага, Халькеле и Дагварде. Халькелю уже четырнадцать лет, а Дагварду тринадцать, оба славные ребята, здоровые, ловкие и сообразительные. Даг их по очереди берет на корабль, если собирается куда-нибудь. И еще одна девочка, Хельга, остается дома с матерью, чтобы Борглинда не скучала. Она ни на кого во всем роду не похожа, но такая хорошенькая и добросердечная, что вся округа Тингваля обожает ее, как семнадцать лет назад обожала ее тетку и тезку, Хельгу дочь Хельги, что была замужем за Хеймиром конунгом и умерла… У нее, Хельги-старшей, тоже ведь остался сын – ему уже целых шестнадцать, и он такой молодец, что от него ждут великих подвигов. А ведь оба они, и Даг, и Хельга, заметно моложе его, Гельда. А у него до сих пор нет детей, по крайней мере таких, о существовании которых он знал бы.

И его вдруг так сильно потянуло к теплому образу домашнего очага, семейной привязанности, покоя, уюта, уверенных надежд на будущее, что сердце защемило. Хотелось, чтобы не племянники, а собственные сыновья и дочки сидели у него на коленях по вечерам, теребили, требовали рассказов; чтобы не невестка Борглинда, а собственная жена встречала его из поездок, обнимала, с тревожной нежностью вглядывалась в лицо после разлуки, точно хочет убедиться, весь ли он приехал, не случилось ли чего… И у этой воображаемой жены было лицо Тюры. Мягкое, ласковое, с теплым светом в каждой черточке, оно одно вобрало в себя все то лучшее, что называется для человека семьей и домом. Богиня Фригг – воплощенный образ матери и хозяйки, помощницы и советчицы мужа, его надежной опоры во всех превратностях жизни, будущее его рода…

– А скажи-ка, что это за жених тут сватается к твоей маме? – спросил Гельд у девочки.

– Это Ульвмод! – Аста сморщилась. – Толстый такой! Он всегда к ней садится поближе и все хочет за руку взять. Но он ей не нравится, совсем не нравится! – горячо зашептала она, понимая, что это очень важно. – Ну совсем не нравится, ни капельки, честное слово! Можешь мне поверить, я точно знаю! Кому он может понравиться, такой старый, толстый и жадный! Он мне слова никогда не говорит, совсем глупый! Прогнать бы его отсюда, чтобы совсем не ходил! А ты еще долго у нас будешь?

– Да нет, не очень. Понимаешь, мне надо скорее продать этих фьяллей, пока они не съели все, что мы вместе с ними захватили. А потом мне надо взглянуть на мою усадьбу, где мой отец живет… Хотя это, может быть, еще потерпит… – Теперь Гельд уже сомневался, а надо ли ему так спешить домой, хотя раньше это представлялось вполне очевидным. – Но на Квартинг мне непременно надо съездить. Но это не очень долго. К Празднику Дис я непременно вернусь.

– К Празднику Дис! – возмутилась Аста. – Это целый год ждать!

– Почему же год? Осталось месяц с небольшим до йоля, потом «месяц Тора», потом маленький «мягкий месяц» и «откормленный месяц». Вот тебе и Праздник Дис. Всего сколько?

Аста сморщилась еще раз и принялась считать, загибая пальцы:

– «Бараний», «Тора», «мягкий», «откормленный» – четыре.

– А в году сколько?

– Двенадцать.

– А из двенадцати вычесть четыре сколько?

– Восемь. Как мне лет.

– Вот молодец! – Гельд весело качнул ее на колене. – Как ты здорово считаешь! Я тебя потом научу считать на доске совсем большие числа. Помнишь у меня доску с бусинками? У тебя получится.

– Правда? – возликовала Аста, которой очень понравились цветные бусинки на счетной доске. – А когда?

– Когда вернусь. Это важное дело, оно требует времени, а у нас его мало. Фьялли едят наше зерно каждый день, и мы с тобой становимся беднее и беднее. С этим нужно скорее покончить. А мы с тобой договоримся: пока я не вернусь, ты пригляди, чтобы мама не вышла замуж. И пока больше никому ничего не говори. Обещаешь?

– Обещаю! – прошептала очень довольная Аста.

Как хорошо! Она им обоим пообещала ничего никому не говорить: и маме, и Гельду. И все про одно и то же. Вот потом они удивятся, когда окажется, что она одна все знала!

Асте доставляла такое удовольствие ее страшная тайна, что ее вовсе не подмывало с кем-нибудь ею поделиться. Тайна хуже мёда: если ее поделить, будет уже не то. А с этой тайной Аста дочь Асбьёрна чувствовала себя такой богатой, будто это у нее есть пять усадеб, за которыми ей некогда присматривать. Ладно уж, она даже подарит по штучке Кайе и Колю, если будут хорошо себя вести.

И когда все уплыли – и шумный Фримод ярл с двумя кораблями, и Гельд со связанными прожорливыми фьяллями, и тот мрачный парень, про которого говорили, будто это конунг (будто конунги бывают такие, вот глупости-то!) – Аста меньше всех в Березняке грустила. Все ходили тихие, вялые, вздыхали, и только она одна улыбалась. Она же точно знает, когда Гельд вернется: через четыре месяца. Как из двенадцати вычесть восемь.

Мама тоже вздыхала, и глаза у нее были грустные, хотя она и старалась казаться спокойной. Раньше Аста огорчилась бы, видя это, а сейчас нет: все идет как надо.

Однажды она даже не утерпела и сказала:

– Не знаю, как ты, а я Гельду очень нравлюсь!

– Конечно, – согласилась Тюра, не слишком приняв это всерьез. – Мы с тобой так дивно хороши, что нравимся всем подряд.

– Нет, я правда. Он обещал научить меня считать на доске, значит, я буду умнее дяди Стормунда.

– Ты и так слишком умная. Что я с тобой буду делать?

– Не волнуйся. Гельд тебе скажет, что со мной делать. Он хочет, чтобы я была его дочкой.

– Ты опять за свое? – Тюра посмотрела на дочь с упреком. – Я же просила тебя…

– А я знаю! Я точно знаю! – Аста значительно помолчала и выложила: – Я точно знаю: он уже посадил меня на колени![26]

И, радостно фыркнув, она пустилась бежать. Как весело жить на свете, даже если пока и нет пяти усадеб!

Пояснительный словарь

Альвы – духи плодородия, по положению ниже богов. Делятся на две группы: светлые альвы, обитающие в небесах, и темные альвы, живущие под землей.

Асгард – небесная крепость, место обитания богов.

Аск и Эмбла – первые люди, сотворенные богами из ясеня и ивы.

Асы – род богов, основной предмет поклонения.

Бальдр – один из асов, юный и прекрасный, божество весны.

Берсерк – могучий воин, способный приходить в исступление, неуязвимый и заключающий в себе силу нескольких человек.

Боевые оковы – ворожба, отнимающая у противника силу в битве.

Бонд – мелкий землевладелец, лично свободный.

Брюнхильд – героиня сказаний. Была валькирией, но за ослушание Один заставил ее спать много лет, а потом велел ей выйти замуж. Сигурд разрушил чары и разбудил ее, но по вине колдуньи Гримхильд, матери Гьюкунгов, был вынужден сосватать любимую им Брюнхильд за своего побратима Гуннара, а сам взял в жены Гудрун. Брюнхильд не простила обмана и заставила мужа погубить Сигурда, после чего добровольно взошла на его погребальный костер и покончила с собой.

Валхалла – небесный чертог Одина, где собираются павшие воины.

Валькирии – воинственные небесные девы, подвластные Одину, помогающие бойцам и битвах и по решению Одина приносящие победу той или другой стороне. (Разделение их на несколько видов – фантазия автора.)

Вено – выкуп за невесту. Входило в обязательные условия, без которых брак не считался законным.

Вёльва – прорицательница. «Прорицание вёльвы» – первая песнь «Старшей Эдды», где описывается рождение и будущая гибель мира.

«Вёльсунг-сага» – повествует о деяниях славного рода Вёльсунгов, из которого происходят герои Сигмунд и сын его Сигурд Убийца Дракона.

Видар – бог-покровитель охоты, Молчаливый Ас.

Виса – стихотворение в поэзии скальдов.

Властитель Богов (Павших, Битв и т. д.) – Один.

Воспитатель – наставник, который приставлялся к ребенку знатного человека, как к мальчикам, так и к девочкам. В одних случаях ребенок жил у него в доме, в других воспитатель избирался среди собственных домочадцев хозяина.

Всеотец – одно из имен Одина.

Высокий – одно из имен Одина. «Речи Высокого» – песнь «Старшей Эдды», в которой от имени Одина излагается различная житейская премудрость.

Гарм – чудовищный пес, живущий в царстве мертвых.

Гевьюн – богиня-дева, живущая в Асгарде и собирающая у себя умерших девушек. По датской легенде, напротив, имела сыновей-великанов, которых превратила в быков, запрягла в плуг и оторвала от берега с их помощью полуостров Зеландию.

Гери и Фреки – волки, спутники Одина.

Глейпнир – волшебные путы, которыми скован Фенрир Волк. «Шесть сутей соединены были в них: шум кошачьих шагов, женская борода, корни гор, медвежьи жилы, рыбье дыхание и птичья слюна. И если ты прежде о таком и не слыхивал, ты можешь и сам, рассудив, убедиться, что нет тут обману: верно, примечал ты, что у жен бороды не бывает, что неслышно бегают кошки и нету корней у гор». (Здесь и далее – «Младшая Эдда», пер. О. А. Смирницкой.)

Греттир сын Асмунда – герой «Саги о Греттире», величайший герой, обладавший огромной силой, но неудачливый. Был реальной личностью, но образ его вобрал много из качеств фольклорного героя, победителя различной нечисти.

Гривна – шейное украшение, обычно из драгоценных металлов.

Гридница – помещение для дружины знатного человека, своеобразный приемный зал. Русское слово «гридница» произошло от скандинавского слова «грид» с тем же значением.

Гудрун дочь Гьюки – героиня древних сказаний, жена Сигурда. В порядке мести второму мужу Атли за убийство своих братьев убила собственных детей, после этого побуждала сыновей от нового брака к мести за сестру, свою дочь Сванхильд, что привело к гибели их всех.

Гунн – одна из валькирий.

Гуннар – брат Гудрун. Был брошен своим врагом связанным в змеиный ров, но ему тайком передали арфу, и он, играя на ней пальцами ног, усыпил змей.

Гьюки – герой сказания, отец Хёгни, Гуннара и Гудрун. Род их владел огромными сокровищами, но пережил множество бед и кровопролитий.

Гюльви конунг – герой сказания, встречавшийся в Одином и узнавший от него много сведений об устройстве мира.

Девять миров – составляли вселенную в представлениях древних скандинавов: Асгард (мир богов), Ванахейм (мир ванов, духов плодородия), Альвхейм (мир светлых альвов), Мидгард (средний мир, обитаемый людьми), Йотунхейм (ледяной мир великанов), Муспелльсхейм (мир огня и огненных великанов), Свартальвхейм (подземный мир темных альвов), Нифльхейм (подземный мир карлов) и Нифльхель или Хель (мир смерти).

Дисы – низшие женские божества, духи-покровители плодородия.

Дреки – крупный боевой корабль.

Затмение Богов – конец мира, при котором великаны и чудовища уничтожат почти весь мир, большинство богов и людей.

Змея Мидгард – чудовищная змея, дочь Локи, что лежит на дне моря, обвивая всю землю, и в будущем вместе с другими чудовищами погубит мир.

Иггдрасиль – Мировой Ясень, дерево, на котором держится мир.

Йоль – праздник Середины Зимы, приходился примерно на Новый год.

Кеннинги – поэтические обозначения. Кеннинг мужчины строится из имени какого-либо бога (или названия дерева мужского рода) в сочетании с предметом, с которым имеют дело мужчины. Например: ясень копья, Фрейр сражения. Кеннинг женщины строится по тому же принципу: имя богини или дерево женского рода в сочетании с предметом из женской сферы деятельности: Фрейя ожерелий, береза нарядов. Кеннингами также могут обозначаться битва (пляска валькирий), оружие (меч – змея ран), корабль (конь волн) и некоторые другие понятия.

Конунг – верховный правитель, король. Мог получить власть и по наследству, и в результате избрания, но в любом случае новый конунг должен быть признан тингом.

Кюна – королева, жена конунга.

«Лживые саги» – саги фантастического содержания, не претендующие на правдоподобие, в отличие от обычных саг, правдоподобных «по определению», не допускавшие сознательных отклонений от истины.

Лив и Ливтрасир – человеческая пара, которая уцелеет во время гибели мира, укрывшись в священной роще Ходдмимир, и от них произойдет потомство, что снова заселит мир.

Локи – бог огня, воплощение лжи и коварства, отец чудовищ, которые в будущем погубят мир: Змеи Мидгард, Хель и Фенрира Волка. «Он превзошел всех людей той мудростью, что зовется коварством, и хитер он на всякие уловки».

Марка – мера веса, обычно драгоценных металлов, 215 г.

Мйольнир – волшебный молот, оружие Тора.

Морской конунг – предводитель морской дружины, не имеющий никаких земельных владений. Морские конунги могли наниматься на службу к настоящим конунгам или просто разбойничать.

Нидхёгг – дракон, живущий в подземных мирах и подгрызающий корни Мирового Ясеня.

Нифльхель (Хель) – подземный мир умерших.

Норны – богини, что приходят ко всякому младенцу, родившемуся на свет, и наделяют его судьбой. Норны различны родом и нравом, поэтому и судьбы людям они дают разные, добрые или злые.

Ньёрд – бог из рода ванов, управляющий ветрами, смиряющий воды и огонь. Считался обладателем огромных богатств.

Один – старший из асов, покровитель конунгов и воинов.

Отец Ратей – Один.

Палаты Павших – Валхалла.

Пеннинг – мера веса, одна шестая часть эйрира.

Перестрел – мера длины, около двухсот метров.

Повелитель Битв (Павших, Богов и т. д.) – Один.

Праздник Дис – праздник начала весны.

Ран – морская великанша, собирающая в сети всех утонувших.

Ратная стрела – посылалась по стране в знак войны и сбора войска.

Свартальвы – темные альвы, живущие под землей.

Середина Зимы – один из двух важнейших годовых праздников, отмечался примерно в начале января.

Середина Лета – праздник летнего солнцестояния, около 23 июня.

Сигурд Убийца Дракона – величайший герой скандинавского эпоса, не имеющий себе равных в доблести.

Скади – богиня из рода великанов, охотница и лыжница, решительная и отважная.

Снека – корабль среднего размера, мог быть использован и в военных, и в торговых походах.

«Солнечный месяц» – июнь.

Средний Мир – земля, место обитания людей.

Стегач – доспех в виде рубахи из нескольких слоев ткани или кожи, простеганной и набитой паклей.

Суль – девушка, олицетворение солнца.

Тавлеи – древняя игра на доске, вроде шашек.

Тинг – собрание свободных людей, место разбора судебных дел и принятия общественно важных решений. Тинг племени проводился обычно раз в год. В особенных случаях созывался «домашний тинг» – в усадьбе или даже на корабле.

«Тихий камень» – жировик, особый минерал, который шел на изготовление посуды. Хорошо греется, легко поддается обработке. «Тихим» называется потому, что шаги по нему почти не слышны.

Тор – бог грома, сильнейший из асов, победитель великанов.

Тюр – Однорукий Ас. «Он самый отважный и смелый, и от него зависит победа в бою. Смелый, как Тюр называют того, кто всех одолевает и не ведает страха».

Умбон – металлическая бляха в середине щита.

Фафнир – дракон, хранивший огромные богатства и побежденный Сигурдом.

Фенрир – чудовищный волк, живущий в подземном мире (Фенрир Волк).

Фрейр – бог плодородия.

Фрейя – богиня плодородия и любви.

Фреки – см. Гери и Фреки.

Фригг – мудрая богиня, жена Одина.

Харсир – мелкий племенной вождь.

Хедин – герой древнего сказания. Конунг Хедин получил в качестве военной добычи Хильд, дочь конунга Хёгни. Когда Хёгни стал их настигать, Хильд побудила Хедина и Хёгни вступить в битву. Ночью Хильд колдовством пробудила всех убитых, и битва началась снова. И так это будет продолжаться до Гибели Богов.

Хеймдалль – один из богов Асгарда, страж богов, охраняющий небесный мост от великанов, славится бдительностью.

Хель – хозяйка подземного царства мертвых. Ее же именем называется и сама страна мертвых.

Хёвдинг – «главарь» – правитель области, избираемый из местной знати и не подчиненный конунгу.

Хёд – слепой бог неясного значения. Коварный Локи вложил ему в руки стрелу из веточки омелы, и Хёд убил Бальдра, не зная, что делает.

Хёльд – богатый землевладелец.

Хильд – см. Хедин.

Хирдман – воин из высшего слоя дружины.

Ход-трединг – «глава трети страны» – то же, что хёвдинг.

Хресвельг – орел-великан, что сидит на краю небес и крыльями рождает веры и бури.

Штевень – приподнятая оконечность носа или кормы корабля.

Эгир – морской великан. Его дочери – девять морских великанш, имена которых – Волна, Прибой, Бурун и т. д.

Эйрир – мера веса драгоценных металлов, одна восьмая часть марки, т. е. 27 г.

Эмбла – см. Аск и Эмбла.

Ярл – правитель или военачальник, назначаемый конунгом.

Указатель имен и названий[27]

Альвкара – валькирия, Дева Грозы, покровительница Вигмара Лисицы. Защитив его в битве вопреки приказу Одина, была погружена в долгий сон. (СЗ, ПА[28])

Альрик Сновидец – колдун с Квиттингского Запада, толкователь снов. На втором году войны, после Битвы Чудовищ, был утоплен по приказу Хёрдис Колдуньи и стал одним из четырех призраков Острого мыса.

Асвальд Сутулый, сын Кольбейна Косматого – фьялленландский ярл, сподвижник Торбранда конунга и частично Торварда конунга, отец Эйнара Дерзкого. (СК, КГ, ЯЯ)

Аскегорд(Ясеневый Двор) – усадьба фьялленландских конунгов в Аскефьорде. Главное здание выстроено вокруг живого ясеня.

Аскефьорд(Фьорд Ясеня) – центральная область Фьялленланда, место жительства конунгов и других знатнейших родов.

Асольв Непризнанный – единственный сын Фрейвида Огниво, рожденный от рабыни, сводный брат Хёрдис Колдуньи. После гибели отца унаследовал его дом и имущество, но получил прозвище Непризнанный, поскольку Фрейвид не успел его узаконить. Имел дочь Эйру, ставшую женой слэттенландского конунга Хельги, и сына Лейкнира. (СК, ПА)

Барскуги – одно из северных племен Морского Пути (Барланд). Имеет в основном лесистую территорию, живет скотоводством и меховой торговлей.

Бергвид Черная Шкура – квиттингский конунг, сын Стюрмира Метельного Великана и Даллы из рода Лейрингов. В годовалом возрасте лишился отца, трехлетним попал в плен вместе с матерью, был продан в рабство и вырос за морем под чужим именем, не зная, кто он такой. В возрасте восемнадцати лет начал борьбу за власть над Квиттингом. Много лет вел жизнь морского конунга и мстил фьяллям, пользовался покровительством ведьмы Дагейды. Какое-то время был признанным конунгом некоторых квиттингских областей. Был убит на поединке Торвардом Рваной Щекой. Оставил дочь Даллу. (КГ, ВЗ, ПА, ЯЯ, ЛЧ)

Битва Конунгов – сражение первого года войны между квиттами и фьяллями, состоялось на западном побережье Квиттинга. Выиграно фьяллями. Название получило из-за того, что войсками руководили Торбранд конунг и Стюрмир конунг. Последний погиб сразу после этой битвы, попытавшись бежать от преследования в Медный Лес. (СК)

Битва Чудовищ – сражение третьего года войны между квиттами и фьяллями, состоялось на восточном побережье Квиттинга, выиграно фьяллями. Название получило из-за того, что обеими сторонами использовались чары, творящие чудовищ. (КГ)

Большой Тюлень – дух-покровитель западного побережья Квиттинга, имевший облик огромного тюленя. (СК)

Бьяртмар Миролюбивый, иначе Безбородый – конунг раудов, отец кюны Ульврун.

Вальдона – валькирия, Дева Сумерек, переносит павших в чертоги Одина. (ЩП)

Вандры – самое северное из племен Морского Пути, частично занимает побережье замерзающего на зиму Ледяного моря и соседствует с кочевыми полудикими племенами других языков. Сами вандры не имеют пригодной для обработки земли, живут скотоводством, рыбной ловлей, охотой и меновой торговлей. Имеют самую архаичную общественную структуру, при которой отсутствует верховная власть, каждый знатный человек по своей воле распоряжается территорией, на которую в силах распространить свое влияние. Много промышляют морским разбоем, поэтому среди других племен в Морском Пути имеют репутацию дикарей и разбойников.

Вигмар Лисица, сын Хроара – первый хёвдинг Медного Леса. Происходит из малознатного рода Квиттингского Севера, в начале Фьялленландской войны был вынужден покинуть родные места и обосновался на северной окраине Медного Леса, на Золотом озере, где приобрел большую силу и влияние. Пользовался покровительством Грюлы – лисицы-великана, духа Квиттингского Севера. Владел чудесным копьем Поющее Жало. Имел полтора десятка детей. Первая жена – Рагна-Гейда из рода Стролингов, вторая – Хильдвина из рода Хетбергов, бывшая жена Бергвида Черной Шкуры. (СЗ, КГ, ВЗ, ПА, ЛЧ)

Вильмунд сын Стюрмира – старший сын Стюрмира Метельного Великана, воспитанник Фрейвида Огниво, был обручен с его дочерью Ингвильдой. Во время отсутствия в стране отца, поддавшись влиянию своей мачехи Даллы, провозгласил себя конунгом квиттов, но через несколько месяцев попал в плен к Торбранду конунгу и был принесен в жертву Одину. (СК)

Винденэс(Ветровой мыс) – место жительства конунгов Квартинга, там же находится один из двух постоянно действующих торгов Морского Пути.

Волчий камень – святыня святилища Тюрсхейм на Остром мысу. Обладал способностью произносить пророчества. После гибели независимости Квиттинга был выброшен Тюром в Медный Лес с предсказанием, что камень запоет, когда новый конунг квиттов возложит на него руку. (СК, КГ)

Восточный Ворон – дух-покровитель Квиттингского Востока. Мог принимать облик ворона или человека. (ЩП)

Гранны – одно из самых южных племен Морского Пути. Живут скотоводством и земледелием.

Гримкель Черная Борода – сын Бергтора Железного Дуба и Йорунн, хёвдинг Квиттингского Юга, из рода Лейрингов, брат кюны Даллы и дядя Бергвида Черной Шкуры. Некоторое время был конунгом квиттов. Погиб в одной из первых битв Бергвида в борьбе за власть. (СК, КГ, ВЗ)

Грюннинги – одно из восточных племен Морского Пути, живет скотоводством, земледелием и торговлей.

Даг Кремневый, сын Хельги Птичьего Носа – хёвдинг Квиттингского Востока. Был женат на Борглинде из рода Лейрингов, имел детей Халькеля, Дагварда и Хельгу. (ЩП, ВЗ)

Дагейда – ведьма Медного Леса, дочь великана Свальнира от Хёрдис Колдуньи. Осталась последней из рода квиттингских великанов. (КГ, ВЗ, ПА, ЯЯ, ЛЧ)

Далла дочь Бергтора – вторая жена квиттингского конунга Стюрмира по прозвищу Метельный Великан. Отличалась тщеславием, себялюбием, хитростью, но недалеким умом. Овдовела в молодости, с трехлетним сыном Бергвидом была продана в рабство, где и умерла после того, как ее сын вырос и отправился бороться за отцовское наследство. (СК, ЩП, КГ, ВЗ)

Дракон Битвы – меч с головой дракона на рукояти, с алмазными глазами. Изготовлен свартальвами, принадлежал великану Свальниру, потом Торбранду конунгу, далее передавался по мужской линии в его роду. Обладал способностью приходиться по руке любому, кто его возьмет, приносить победу в любом сражении, но сам решал, когда ему покинуть очередного владельца. (СК, ЛЧ)

Дракон Памяти – серебряный кубок в виде дракона с алмазными глазами. Изготовлен свартальвами, принадлежал великану Свальниру, но довольно рано перешел от него в род квиттингских Лейрингов, а потом к ведьме Дагейде, дочери Свальнира. Открывал доступ к Источнику Мимира, то есть к божественному сознанию, но только для подготовленного человека. (ВЗ, ЯЯ)

Дракон Судьбы – золотое обручье в виде свернувшегося дракона с алмазными глазами. Изготовлен свартальвами, принадлежал великану Свальниру, потом его жене Хёрдис Колдунье, далее передавался по наследству ее потомками. Обладал способностью приносить удачу владельцу, при условии что был получен по добровольному соглашению. В противном случае приводил к гибели. (СК, ЛЧ)

Золотое озеро – озеро на северной границе Медного Леса. Называется так потому, что всем чужакам представляется, будто его дно выложено золотыми самородками. (СЗ)

Ингвильда дочь Фрейвида – ясновидящая. Сводная сестра Хёрдис Колдуньи, жена Хродмара Удачливого. (СК)

Ингирид дочь Бьяртмара – младшая дочь конунга раудов. Была первой женой Эрнольва Одноглазого, но вскоре погибла, не оставив потомства. (СЗ)

Кар Колдун – колдун, жил в доме Даллы перед тем, как она попала в рабство. Сам себя лишил жизни ради мести врагам и стал один из призраков Острого мыса. (КГ, ВЗ, ЛЧ)

Кварги – одно из срединных племен Морского Пути, занимает полуостров Квартинг. Живет сельским хозяйством и торговлей, на их территории располагается Винденэс, один из двух постоянно действующих торгов.

Квитты – одно из срединных племен Морского Пути, занимает полуостров Квиттинг. Земля его имеет благоприятный климат для сельского хозяйства, а также располагает большими запасами железной руды.

Лейринги – один из знатнейших родов Квиттингского Юга, живший на Остром мысу. Имел многочисленные родственные связи с конунгами как Квиттинга, так и других земель. В течение нескольких веков владел кубком Дракон Памяти.

Медный Лес – внутренняя область полуострова Квиттинг, сохранившая наибольшее количество нечеловеческих существ и колдовских сил. Обладает также большими запасами железной руды высокого качества, из-за чего всегда являлась объектом притязаний.

Модольв Золотая Пряжка – фьялленландский ярл, родственник Хродмара Удачливого. Погиб в битве в Пестрой долине. (СК, КГ)

Морской Путь – двенадцать близкородственных по языку и культуре племен. Называется так потому, что все племенные территории имеют выход к морю и от любого из них можно морем добраться до любого. Они же – Сэвейг.

Оддбранд Наследство – колдун, происходит из дома Фрейвида Огниво, был помощником и советчиком Ингвильды дочери Фрейвида, а потом, вместе с ней попав во Фьялленланд, занял то же место при Хёрдис Колдунье. (СК, ЯЯ, ЛЧ)

Озеро Фрейра – место жительства квиттингских конунгов. На озере находилось главное святилище квиттов – Мыс Коней, в котором был убит Бергвид Черная Шкура.

Острый мыс – южная оконечность Квиттинга, место жительства южных хёвдингов, владение рода Лейрингов. На Остром мысу проводился общий тинг племени квиттов и находилось торговое место. В ходе войны был разорен, потом попал под власть Хильды Отважной и понемногу возродился.

Поющее Жало – волшебное копье, когда-то принадлежало оборотню Старому Оленю. Имело свойство издавать поющий звук перед тем, как нанести смертельный удар. Досталось Вигмару Лисице, после чего было заклято таким образом, что не может нанести вреда своему владельцу и само возвращается в руки после броска. (СЗ)

Престол Закона – скала на Остром мысу, с которой во время тинга произносились речи.

Рам Резчик – кузнец, резчик, чародей с восточного побережья Квиттинга. Участвовал в Битве Чудовищ, был утоплен по приказу Хёрдис Колдуньи и стал одним из призраков Острого мыса. (КГ)

Рауды – одно из срединных племен Морского Пути. Живет в основном скотоводством и торговлей. Отличается тем, что в нем власть с некоторых пор передается по женской линии.

Регинлейв – валькирия, Дева Грозы, покровительница рода фьялленландских конунгов. Помогает в битве каждому из них, но только пока он не женат. Раз в девять поколений сама становится женой очередного конунга и рождает сына. Таким образом является не только покровительницей, но и кровной родственницей каждого конунга фьяллей в той или иной степени. (СК, СЗ, ЛЧ)

Свальнир – последний из рода квиттингских великанов, жил в Медном Лесу. Обладал способностью не бояться дневного света и принимать облик обычного человека. Владел тремя сокровищами свартальвов: мечом Дракон Битвы, обручьем Дракон Судьбы и кубком Дракон Памяти. Взял в жены женщину по имени Хёрдис Колдунья, имел от нее дочь.

Сёльви Рассудительный – сын Стуре-Одда, хирдман Торбранда Погубителя Обетов, потом его сына Торварда Рваной Щеки. Брат-близнец Слагви Хромого. (СК, КГ, ЯЯ, ЛЧ)

Сиггейр Голос Камня – колдун, прорицатель, жрец святилища Тюрсхейм. Был утоплен по приказу Хёрдис Колдуньи и стал один из призраков Острого мыса. (СК, КГ)

Слагви Хромой – сын Стуре-Одда, хирдман Торбранда Погубителя Обетов. Охромел в битве в Пестрой долине, после чего унаследовал отцовскую кузницу. Брат-близнец Сёльви Рассудительного, отец Сэлы и Сольвейг Красотки. (СК, КГ, ЯЯ, ЛЧ)

Слэтты – одно из восточных племен Морского Пути. Имеет климат, благоприятный для сельского хозяйства, и положение, благоприятное для торговли, поэтому считается одним из самых богатых, могущественных и высокоразвитых племен.

Сольвейг Красотка(Сольвейг Младшая) – дочь Слагви Хромого, невестка Эрнольва Одноглазого. (ЯЯ)

Сольвейг Старшая – дочь Стуре-Одда, по прозвищу Светлый Альв Аскефьорда. Была взята морскими великаншами в качестве платы за помощь в войне, после чего стала духом-покровителем Аскефьорда. (СЗ, КГ, ЯЯ)

Старый Олень – колдун с Квиттингского Севера, оборотень, живой мертвец, пятьсот лет после смерти охранявший в могиле свои сокровища, в том числе копье Поющее Жало. Был окончательно уничтожен Вигмаром Лисицей, после чего стал легендой. (СЗ)

Сторвальд Скальд – эльденландец по происхождению, знаменитый скальд, жил при дворе разных конунгов Морского Пути. (СЗ, ЩП)

Стоячие Камни – святилище на священной горе Раудберге, в самом сердце Медного Леса. По преданию, построено великанами. Содержалось хозяевами ближайшей усадьбы Кремнистый Склон, то есть людьми рода Фрейвида Огниво. (СК, КГ, ПА)

Стролинги – знатный род Квиттингского Севера. Был изгнан из своих владений, когда Квиттингский Север оказался под властью раудов, частично был истреблен, после обосновался в Медном Лесу и там снова приобрел силу и влияние. (СЗ)

Стуре-Одд – кузнец и чародей Аскефьорда, отец Сёльви, Слагви и Сольвейг Старшей. (КГ)

Стюрмир Метельный Великан – квиттингский конунг. Отличался отвагой и упрямством, проиграл Битву Конунгов и вскоре был убит ведьмой Хёрдис, которая мстила ему за своего отца Фрейвида Огниво. От первой жены имел сына Вильмунда, от второй – Бергвида. (СК, СЗ, ЩП)

Тиммеры – одно из южных племен Морского Пути, живет сельским хозяйством и торговлей.

Торбранд Погубитель Обетов – сын Тородда, конунг фьяллей. Начал войну с Квиттингом, был убит на поединке Хельги ярлом, сыном Хеймира конунга. Был женат вторым браком на Хёрдис Колдунье. Оставил от нее единственного сына и наследника – Торварда Рваную Щеку. (СК, СЗ, ЩП, КГ, ПА)

Торвард Рваная Щека – конунг Фьялленланда, сын Торбранда Погубителя Обетов и Хёрдис Колдуньи. Один из величайших воинов Морского Пути, особенно прославился завоеваниями уладских земель. Был женат на слэттенландке Ингиторе дочери Скельвира, оставил сыновей Торбранда и Торлейва. (ПА, ЯЯ, ЛЧ)

Тюлений Камень – скала на западном побережье Квиттинга, под которой жил Большой Тюлень.

Тюрсхейм – святилище на Остром мысу, посвященное Тюру. Славилось огромными столбами ворот, украшенными резьбой, и Волчьим камнем, который произносил пророчества, пока не был выброшен из святилища самим Тюром. (СК, КГ)

Ульврун дочь Бьяртмара – кюна раудов, дочь Бьяртмара Миролюбивого, двоюродная сестра Торбранда Погубителя Обетов и тетка Торварда Рваной Щеки. После гибели брата осталась единственной наследницей отца и была провозглашена правительницей. Не имела сыновей, передала власть дочери Инге-Ульвине, после чего в Рауденланде вошло в традицию передавать престол по женской линии.

Фрейвид Огниво – хёвдинг Квиттингского Запада времен начала войны с Фьялленландом. Был убит Стюрмиром конунгом, и их раздор считался одной из важнейших причин поражения квиттов. Имел детей Асольва, Хёрдис, Ингвильду. (СК)

Фьялли – одно из северных племен Морского Пути. Почти не имеет земледелия, живет скотоводством и рыбной ловлей. Традиционно воинственное племя, хранящее многие тайны боевых искусств.

Хеймир Наследник, сын Хильмира – конунг слэттов. Был женат первым браком на квиттинке Хельге, имел от нее сына по имени Хельги, вторым браком – на Асте, от нее имел сына Эгвальда и дочь Вальборг. (ЩП, ПА, ЛЧ)

Хельга дочь Хельги – дочь Хельги Птичьего Носа, хёвдинга Квиттингского Востока. Обладала неразвитыми задатками ясновидения, пользовалась покровительством Восточного Ворона. Была первой женой Хеймира конунга и матерью его старшего сына и наследника Хельги. (ЩП, ПА)

Хельги Птичий Нос – хёвдинг Квиттингского Востока времен начала Фьялленландской войны. Отец Дага Кремневого и Хельги, жены Хеймира конунга. (ЩП)

Хёрдис дочь Фрейвида – колдунья, жена фьялленландского конунга Торбранда сына Тородда, мать конунга Торварда Рваной Щеки. Родилась на Квиттинге, дочь Фрейвида Огниво, хёвдинга Квиттингского Запада, от рабыни из племени круитне. Обладала врожденными способностями к колдовству и невыносимым характером. Спровоцировала войну между Квиттингом и Фьялленландом, длившуюся с перерывами около тридцати лет. Попала в плен к великану Свальниру и прожила с ним около двух лет, после чего стала женой Торбранда конунга, который убил великана и вместе с его женой получил меч Дракон Битвы. Кроме Торварда, имела дочь Дагейду, ведьму Медного Леса. (СК, КГ, ВЗ, ПА, ЯЯ, ЛЧ)

Хильмир Купец – конунг слэттов, отец Хеймира конунга. (ЩП)

Хорды – одно из южных племен Морского Пути, живет сельским хозяйством.

Хродмар Удачливый,сын Кари ярла, – фьялленландский ярл. (СК, СЗ, КГ)

Эгиль Угрюмый – эльденландец по происхождению, знаменитый корабельный мастер. Все созданные им корабли обладали зачатками души и разума, и у каждого на переднем штевне помещалась голова того или иного животного с рогами. (ЩП, КГ)

Эльвенэс(Речной мыс) – центральное поселение Слэттенланда, место проведения общеплеменного тинга, постоянно действующего торга и место жительства слэттенландских конунгов.

Эренгерда, дочь Кольбейна Косматого – сестра Асвальда Сутулого, в молодости была первой красавицей Аскефьорда и какое-то время считалась невестой Торбранда конунга, но стала женой Хьёрлейва Беспалого. (КГ)

Эрнольв Одноглазый – сын Хравна, родственник Торбранда конунга и Торварда конунга, ланд-хёвдинг Фьялленланда. Переболев «гнилой смертью», ослеп на левый глаз. (СЗ, КГ, ЯЯ, ЛЧ)

Примечания

1

Пер. А. Корсуна.

(обратно)

2

Пер. О. Смирницкой.

(обратно)

3

Кеннинг мог использоваться и для обозначения человека или предмета, и как обращение.

(обратно)

4

Подробно об этих событиях рассказано в романе «Корни гор» (книга первая, «Железная голова»).

(обратно)

5

То есть августа.

(обратно)

6

Простейший способ гадания по рунам, когда из общего набора вынимается одна, и по ней судят, чего ждать от предстоящего дня.

(обратно)

7

По народным поверьям скандинавов, голос кукушки с востока предвещает несчастье.

(обратно)

8

Имеются в виду свадебные дары, которые, по обычаю, муж делал жене при заключении брака и которые оставались в ее личной собственности.

(обратно)

9

По обычаю, наречение именем или прозвищем полагалось сопровождать подарком от давшего имя.

(обратно)

10

Женское имя Тюра происходит от имени бога Тюра, отважного и воинственного.

(обратно)

11

Старшая Эдда, пер. А. Корсуна.

(обратно)

12

Имеется в виду миф, изложенный в «Старшей Эдде»: три бога нашли на побережье ясень и иву, из которых сотворили мужчину и женщину, дав им жизненное тепло и души.

(обратно)

13

Название племени граннов происходит от слова «ель».

(обратно)

14

Рыбья погибель – нож.

(обратно)

15

Ангрбода – имя великанши, родившей трех чудовищ, губителей мира. Ангрбода жерновов – кеннинг рабыни, поскольку вертеть каменные жернова было делом рабов.

(обратно)

16

Здесь Далла излагает свою точку зрения на события, описанные в романах «Щит побережья» и «Корни гор».

(обратно)

17

По верованиям древних скандинавов, на краю небес сидит гигантский орел по имени Хресвельг и взмахами своих крыльев рождает бури.

(обратно)

18

Прозвище племени фьяллей. Штевни их кораблей украшены головами козлов, которые запряжены в колесницу Тора, покровителя племени.

(обратно)

19

Намек на стих из «Старшей Эдды» о начале Затмения Богов: «Лает пес Гарм у пещер Гнипагеллира; Узы расторгнуты, вырвался Волк…»

(обратно)

20

Бобровые хвосты, как и медвежьи ребра, в древности считались очень вкусными, в чем могу сослаться на известного норвежского боброведа А. Увесена.

(обратно)

21

До того, как Фенрир Волк откусил богу правую руку, то есть с двумя руками.

(обратно)

22

Имя Аста значит «благосклонность, любовь».

(обратно)

23

Намек на песнь из «Старшей Эдды», которая рассказывает, как боги пировали у морского великана Эгира: «Вместо огня сияющее золото служило для освещения».

(обратно)

24

Старшая Эдда, пер. А. Корсуна.

(обратно)

25

То есть ноября.

(обратно)

26

По обычаю, чужого ребенка сажали на колени в знак усыновления или принятия на воспитание.

(обратно)

27

В указатель включены не все персонажи, а только переходящие. Мифологические персонажи и понятия см. в Пояснительном словаре.

(обратно)

28

Сокращенные названия книг цикла: СК – «Стоячие Камни», СЗ – «Спящее золото», ЩП – «Щит побережья», КГ – «Корни гор», ВЗ – «Ведьмина звезда», ПА – «Перстень альвов», ЯЯ – «Ясень и яблоня», ЛЧ – «Лань в чаще».

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Пояснительный словарь

Указатель имен и названий[27] . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте