«Щит побережья. Книга 2: Блуждающий огонь»

Елизавета Дворецкая Блуждающий огонь

Краткое изложение предшествующих событий

В ожидании близкой войны с Фьялленландом[1] конунг квиттов Стюрмир отправился в Слэттенланд, чтобы найти там союзников. Пока его не было, конунгом был провозглашен сын Стюрмира, Вильмунд. Узнав об этом, Даг, сын Хельги хёвдинга с Квиттингского Востока, отправился в Слэттенланд, чтобы понять, что же случилось со Стюрмиром. Там он находит конунга, который собирается возвращаться домой, и знакомится с Хеймиром, сыном конунга слэттов. Пообещав Дагу свою дружбу, Хеймир передал ему подарок для его сестры Хельги – серебряные застежки на платье в виде воронов с красным и зеленым самоцветами в глазах.

В это время Брендольв, друг Дага и жених Хельги, уехал к Вильмунду конунгу, чтобы вместе с ним воевать против фьяллей…

Глава 1

Брендольв сын Гудмода лежал в спальном покое усадьбы Малый Пригорок, что над озером Фрейра*, смотрел в переплетение закопченных потолочных балок и ждал вечернего пира. Хозяин, Гудфинн Мешок Овса, не так давно кормил своих гостей и домочадцев завтраком, но Брендольв уже ждал ужина, и не потому, что чувствовал голод, а потому, что другого занятия все равно не имелось. На озере Фрейра, куда он приехал больше полумесяца назад в поисках молодого Вильмунда конунга, заняться было решительно нечем. С той же самой благородной целью – совершить подвиги, прогнать фьяллей и навек прославить себя и свой род – сюда съехалось довольно много знатных людей с дружинами почти со всего Квиттинга. Но Вильмунд конунг выжидал. Его будущий тесть, Фрейвид Огниво, еще до приезда Брендольва отправился собирать войско западного побережья, а Гримкель Черная Борода, брат кюны* Даллы, с той же целью объезжал южную четверть страны. А пока дружины не собраны, с подвигами приходилось повременить.

Заскрипела дверь, в нее пролезло длинное и тощее тело Асмунда сына Хродгарда. Они с Брендольвом были ровесниками, их привели сюда одни и те же побуждения, и они сдружились за время бесполезного ожидания. Вместе они принимали участие во всех играх и развлечениях, которые только могли выдумать, вместе с полусотней других героев соревновались во всех девяти искусствах, кроме плавания (и то потому, что озеро Фрейра замерзло).

– Лежишь? – спросил Асмунд.

Брендольв не ответил, потому что и так было видно. И сегодня южный выговор Асмунда раздражал его как-то больше обычного.

– Ну, лежи, – позволил Асмунд и сел на край лежанки.

После вчерашнего пира его длинное лицо со впалыми щеками и высокими скулами выглядело помятым, но выспаться он просто не мог, потому что имел нерушимую привычку подниматься до рассвета. Дома его ждало обширное хозяйство, требовавшее постоянного присмотра, а поскольку других взрослых мужчин в роду не имелось, все заботы висели на узких, но как из железа отлитых плечах Асмунда. Соскучившись среди работников и скотины, он с восторгом по первой же вести устремился к молодому конунгу, и теперь скучал вдвое сильнее, беспокоясь о напрасно оставленном хозяйстве. Именно он придумывал большую часть развлечений.

– Может, съездим поохотимся? – предложил Асмунд чуть погодя. – Снег ночью выпал, следы видно.

Брендольв повернул голову и нашел взглядом их третьего товарища, Эрнгельда. Это был плотный круглолицый крепыш с короткой русой бородкой, года на два старше их с Асмундом. Сидя на краю лежанки возле самого очага, он обломанным наконечником стрелы выцарапывал на широкой костяной ручке ножа какой-то рисунок.

– Пойдем на охоту? – спросил его Брендольв.

– Да ну! – хмуро отозвался Эрнгельд. – Всех зверей распугали. Тут каждый день в одной роще охотится по три дружины. Скоро будем на деревья кидаться. Даже удобней – они никуда не убегают.

Асмунд рассмеялся:

– Можно, если так, и на быков поохотиться. Тут народ богатый, скотины много. А, Брендольв?

Он слегка подтолкнул товарища, и Брендольв усмехнулся, подвигал плечом. Два дня назад в соседской усадьбе, которая гордо именовалась Большим Пригорком, поскольку стояла на берегу чуть повыше, из хлева вырвался бык. В другое время это посчитали бы большой неприятностью, но сейчас два десятка молодых героев с восторгом накинулись на него, потрясая копьями и издавая боевые кличи, точно это был сам дракон Фафнир*. Несчастное животное поспешило укрыться в хлеву, но перед этим успело-таки чуть задеть рогом Брендольва, который оказался к нему ближе всех. Брендольв прокатился по земле и ударился плечом о кучу поленьев. Этот несильный ушиб в шутку уважали, как боевую рану, герой в шутку гордился.

– А еще говорят… – опять начал Асмунд. – Заходил один парень из Утиного Пруда, так он сказал, что у них один хёльд* из северян ездил на охоту и видел старый курган. Съездим пошарим? Может, там лежит что-нибудь забавное?

– Ну, вы совсем сдурели! – в сердцах бросил от очага Эрнгельд. – Курган! Вы бы у северян спросили, как копать курганы! Они бы вам рассказали, как у них мертвец из кургана передавил сто человек, так что потом воевать стало некому! У вас от безделья мозги усохли! Курган им! Хотите, чтобы и нас тут всех мертвец передавил?

– Да ну, не ворчи! – закричали в один голос Брендольв и Асмунд. – На Севере было не так! Никого у них мертвец не передавил! Они сами его задавили! И еще отняли копье, которое пробивает десять человек разом! Где ты гулял, когда рассказывали?

– Ну, и где же оно, это чудесное копье? – Эрнгельд бросил наконечник стрелы и повернулся к товарищам. На его круглом лице отражалась досада. – Где же оно? Где оно было, когда фьялли и рауды разоряли Север? Женщины на него мотали шерсть? Рабы на нем сушили рыбу? Я слышал, тамошний хёвдинг* теперь рассказывает совсем о другом!

Общее безделье досаждало Эрнгельду тем сильнее, что в поход он отправился не по своей воле. Его чуть ли не силой вытолкали из дому мать и молодая жена. Жена даже пригрозила, что вернется назад к родичам, если ее муж покажет себя рохлей и трусом. Эрнгельд не был ни тем, ни другим, зато сильно подозревал, что его отъезд молодой хозяйке понадобился для того, чтобы удобнее любезничать с торговцем Торлейком Красавчиком. Тот всю зиму разъезжал по округе со своими товарами, жил то в одной усадьбе, то в другой, и Эрнгельд заложил бы хоть голову, что сейчас любимец всех окрестных женщин расположился именно в его доме. И ради чего он допускает такой позор? Чтобы сражаться с быками и выслушивать глупости?

– Ну его! – Асмунд встал и потянул Брендольва за рукав. – Пойдем в Конунгагорд. Может, есть новости.

В усадьбу конунга Брендольв ходил каждый день. Бормоча что-то, он принялся одеваться с таким видом, будто его зовут на тяжелую и скучную работу. Смысл его бормотания сводился к тому, что новостей никаких он не ждет, но все равно пойдет, потому что идти все же веселее, чем лежать и смотреть в потолок.

На дворе перед хозяйским домом двое парней боролись, собравшиеся кружком гости подбадривали их криками. Брендольв и Асмунд обошли толпу – подобное зрелище повторялось каждый день и им надоело.

От ворот виднелась усадьба конунга, стоявшая южнее по берегу озера, и к ней уводили цепочки следов на свежем снегу. Асмунд и Брендольв побрели по следам. Идти было не так уж далеко, и они не спешили, с удовольствием после духоты и дыма жилых покоев вдыхая свежий прохладный воздух. За прошедшие дни, длинные и однообразные, они так привыкли к озеру Фрейра, точно провели здесь всю жизнь и выросли среди этих длинных холмистых берегов, заснеженных и покрытых густым кустарником, этих дерновых крыш окрестных усадеб и дворов, рыбацких лодочек возле холодной воды. И будет ли этому когда-нибудь конец?

На дворе Конунгагорда им навстречу сразу вышла Глатта – дочка одного из здешних хирдманов*, пятнадцатилетняя девица с глупеньким миловидным личиком, на котором всегда играла шаловливая улыбка. Женщины недолюбливали Глатту, зато мало кто из мужчин мог спокойно пройти мимо. При взгляде на Глатту каждому казалось, что она хочет что-то ему сказать, и каждый, не дождавшись, заговаривал с ней сам. А она только смеялась и играла глазами в ответ на всякую речь, так что любой дурак чувствовал себя рядом с ней мудрым и доблестным мужем.

Увидев знакомую фигурку с прижатым к боку деревянным корытом, оба молодых героя разом замедлили шаг и заулыбались. Встречи с Глаттой заметно скрашивали здешнюю жизнь им обоим. Девушка поставила корыто на землю и улыбнулась обоим сразу так открыто и располагающе, будто с утра только и мечтала об этой встрече. А светлый, трогательный и пустоватый, как у котенка, взгляд скользил с одного на другого, выбирая, на ком сосредоточить внимание.

– Ну, как поживаешь? – осведомился Асмунд и взял Глатту за руку.

Еще не ответив, она потянула руку назад, но не слишком сильно. Асмунд тянул ее руку к себе, а она – к себе; не произнося ни слова, они состязались так некоторое время, и все выглядело так, будто в этом действии заложен некий глубокий смысл, недоступный посторонним.

Наконец Глатта отняла руку.

– Что видела во сне? – спросил Брендольв. – Не белого медведя?

– А к чему это – белый медведь? – Глатта проявила похвальную любознательность. – К северному ветру?

– К битвам и сражениям! – грозно прорычал Брендольв и оскалил зубы, изображая Фенрира Волка*.

Глатта фыркнула, потом скривила личико в несерьезной обиде:

– Наша Исгерд, старая коровища, так храпела, что не заснешь! Хоть беги из девичьей!

– А ты бы бежала к нам! – предложил Асмунд и подмигнул. – У нас никто не храпит!

– Знаю я, как у вас никто не храпит! – Глатта качала головой, а игривый блеск глаз выдавал, что она отлично понимает намеки. – Отсюда слышно!

– Ну, что ты! – возразил Брендольв. – У нас все тихие-тихие! Вот разве что он похрапит немного, – Брендольв подтолкнул локтем Асмунда, – и то так тоненько-тоненько, словно соловей поет. Тьу-тьу! – просвистел он, и Глатта залилась хохотом.

– А у нас новости! – сказала она, отсмеявшись.

– Да ну? – воскликнули разом оба друга. Асмунд подумал о Фрейвиде хёвдинге, а Брендольв – о Стюрмире конунге. – Что же ты молчишь! Какие? Откуда гонец? Выступаем?

– Вчера у нас был Хёгни из Каменного Мыса, предложил устроить бой коней. Конунг согласился. Вы будете участвовать? Или у вас нет подходящих коней?

– Тьфу! – Асмунд махнул рукой и отбросил руку Глатты, которая шаловливо поправляла ему застежку плаща. От разочарования у него пропало всякое желание шутить. – Новости! Да разве это новости! Тролли бы побрали этого Хёгни со всеми его конями!

В гриднице конунга сидело много народу, но самого Вильмунда не было видно. Зато здесь имелся Ингстейн Осиновый Шест, хёвдинг Квиттингского Севера. Он все еще назывался хёвдингом, хотя Квиттингский Север уже почти весь оказался под властью фьяллей и раудов. Ингстейн напрасно пытался собрать войско для отпора, был разбит в нескольких битвах и привел на озеро Фрейра едва полсотни воинов, зато сотни три беженцев, женщин, детей и неспособных к битвам стариков, которых теперь приходилось где-то размещать и чем-то кормить. Его не занимала ни охота, ни девушки, ни саги, ни тавлеи*. Им владела только одна мысль: скорее выйти с оружием навстречу врагам и отбить свою землю назад, так что ни о чем другом он не говорил.

– Фрейвид хёвдинг слишком долго собирает войско! – горячо рассуждал Ингстейн, потрясая жилистым кулаком. На его высоком залысом лбу лежали три глубокие мрачные морщины, а лицо так осунулось, что он выглядел гораздо старше своих сорока пяти лет. – Если он в ближайшие дни не даст о себе знать, его можно будет счесть трусом и предателем!

– Не говори так! – возражал ему кто-то из хёльдов. – Западное побережье велико, так быстро его не объедешь. И помни, что говоришь о родиче нашего конунга!

– Мне больше хотелось бы знать, что думает делать Хельги Птичий Нос, – подал голос кто-то еще, и Брендольв прищурился, пытаясь в полутьме гридницы разглядеть говорившего. – Под его властью целая четверть страны. Он-то думает присылать войско? Ведь восточный берег – самая спокойная земля. Туда враги еще и близко не подходили.

– Тут есть кое-кто, кто нам ответит, – сказал Ингстейн, поглядев на Брендольва. – Ваши люди думают воевать или предпочитают отсидеться с женщинами?

Брендольв покраснел: его сильно задевали сомнения в верности и смелости людей с восточного побережья, но достойный ответ он находил с трудом. Он был здесь единственным, кто привел оттуда дружину, а с него спрашивали за всех, кто этого не сделал.

– Хельги хёвдинг строит корабли и собирает войско, – ответил Брендольв то, что и всегда. – А если он его не прислал, так это потому, что конунг не просил его это сделать. Как только конунг пошлет к нему гонца, он сразу…

– К нему послали гонца! – перебили Брендольва сразу несколько голосов. – Еще на Середине Зимы*! Сразу после тинга*! А ответа все не слышно!

Брендольв пожал плечами:

– Может, гонец не доехал. Или войско не успело дойти.

– Или Хельги хёвдинг не слишком посчитался с волей Вильмунда конунга! – проворчал какой-то мрачный мужик с красным свежим шрамом на лбу.

Брендольв предпочел бы этого не слышать. Внутренний голос говорил ему, что так оно и есть, и вот здесь он никак не мог оправдать будущего родича. Да и зачем его оправдывать? Пока восточное побережье не созвало тинг и не признало нового конунга, его распоряжения необязательны. Хельги хёвдинг не обязан присылать войско. Только если люди сами захотят. А они, выходит, не хотят.

– Ко всем троллям! – Брендольв хмуро махнул рукой. – Что толку молотить обмолоченную солому! Новостей получше мы тут, как видно, не найдем!

Досадливо пиная двери, Брендольв и Асмунд пошли назад во двор. В сенях они услышали смех Глатты: она стояла, прижавшись спиной к стене, а какой-то высокий светловолосый парень что-то шептал ей и поигрывал цепочками на ее груди. Услышав шаги, Глатта в притворном смущении хихикнула, извернулась и выбежала за дверь.

Парень обернулся, и Брендольв узнал Вильмунда конунга.

– А, это ты! – приветствовал он Брендольва. – Что там – опять Ингстейн созывает «домашний тинг»? Если бы еще можно было собрать домашнее войско и победить домашнего врага, ему бы цены не было!

Асмунд фыркнул – его легко было насмешить. Но Брендольв даже не улыбнулся. У него вдруг раскрылись глаза на все положение дел, и он чуть не завыл от досады. Фьялли разоряют север Квиттинга, с каждым днем подходят все ближе, у квиттов нет войска, люди маются от безделья. А молодой конунг заигрывает со служанкой! Брендольв все никак не мог примириться с мыслью, что приписал Вильмунду свои собственные стремления к славе и скорейшей победе. Того, как видно, занимало что-то другое.

– Слышали – Хёгни предлагает бой коней! – продолжал Вильмунд конунг. – Будете участвовать? Если у тебя, Брендольв, нет подходящего коня, я тебе одолжу.

– Спасибо, конунг! – весело и учтиво ответил Асмунд. – Конечно, мы будем участвовать. И если твой конь победит, то и славу поделим пополам!

Хороша слава! Но Асмунду повезло – он имел много маленьких, легко выполнимых желаний, и потому почти всегда был доволен жизнью.

* * *

Бой коней в усадьбе Каменный Мыс удался на славу. Все окрестные жители и их отважные гости обрадовались приглашению и в назначенный день съехались к Хёгни хёльду. Набралось целых шесть коней, годных принять участие в схватке. Они бились друг с другом по парам, и в конце концов Брендольв с жеребцом по кличке Виндвин – Друг Ветра – вышли победителями. Они были друг другу под стать: вороной огненноглазый жеребец оказался сильным и злобным, а Брендольв еще дома, в Хравнефьорде, не раз участвовал в этой забаве и знал в ней толк. Ему хватало и силы, и умения, и азарта, чтобы вовремя придержать жеребца за хвост, вовремя толкнуть шестом, побуждая кусаться злее. Правда, Виндвин не нуждался в подталкивании и даже в последней схватке, к которой оба бойца подустали, выглядел свежее противника.

Зрители, тесной толпой обступившие луговину возле усадьбы Каменный Мыс, были в восторге. Не меньше радовался и сам Брендольв. Шум, воодушевление, общее внимание всегда нравились ему, и сейчас он находился в своей стихии. Довольный, гордый собой и уверенный, он лишь изредка бросал взгляды в ту сторону, где стоял настоящий хозяин коня – Вильмунд конунг. Тот нарядился ради этого веселья в лучшее платье, в плащ, отделанный зеленым шелком, в красную рубашку и вышитый кюртиль*, а на руке его ослепительно сверкало золотое обручье в виде дракона с льдистыми камешками в глазах. Про это обручье рассказывали много всякого невероятного, но Брендольв ни на какое сокровище не променял бы удовольствие – на глазах у двух сотен зрителей показать, на что способен! А это не так уж мало!

Поглядывая в сторону конунга, Брендольв почти не замечал его самого. Возле Вильмунда пестрели наряды женщин, и взгляды Брендольва неодолимо притягивала стройная, невысокая, но величавая фигурка девушки с длинными, прямо лежащими светло-русыми волосами. Это была йомфру* Ингвильда, дочь Фрейвида хёвдинга и невеста Вильмунда конунга. Брендольв изредка видел ее на пирах в Конунгагорде – она выходила в гридницу* не каждый день – и любовался, затаив дыхание и забывая о еде. Именно такой и должна быть невеста конунга! Даже этого боя коней Брендольв ждал не без тайной надежды, что Ингвильда придет, и сознание, что она тоже видит его торжество, делало его вдвое счастливее.

В последней схватке Брендольву с Виндвином достался в противники рыжий жеребец с черной гривой, из здешних, из какой-то усадьбы на берегу. Его хозяин, Гаутберг Свиная Голова, такой же рыжий, точно они с жеребцом состояли в родстве, был очень недоволен успехами восточного пришельца. Во время боя Гаутберг все лез со своим шестом вперед, и Брендольв мог бы поклясться, что тот отпихивал шестом Виндвина. Но, если и так, жеребец ничего не замечал и решительно теснил противника. Над луговиной возле усадьбы Каменный Мыс висело шумное облако конского ржания, хруста промерзшей земли, криков зрителей; клочья мерзлой травы, выбиваемой копытами, взлетали в воздух, ветер с близкого озера трепал волосы и гривы, освежал пылающие лица. Веселый, торжествующий, полный упоительного осознания своей силы, Брендольв вился и прыгал возле скачущего Виндвина, ударами шеста понуждая его: скорее вперед, к победе!

– Э, так не пойдет! Нечестно! – вдруг завопил Гаутберг. – Он отталкивает моего коня! Отталкивает своим шестом! Вот тебе!

Брендольв едва успел открыть рот, чтобы отвергнуть несправедливое обвинение, а Гаутберг уже толкнул Виндвина в грудь концом шеста. Жеребец взвился, а разъяренный Брендольв бросился вперед.

– Рохля! Не любишь проигрывать! – заорал он и со всего размаха ударил противника своим шестом.

Тот увернулся, и вместо головы удар пришелся в плечо. Толпа вокруг площадки закричала громче: бой коней превращался в бой людей. Оба жеребца, выпущенные хозяевами, рванулись в сторону: Виндвин гнал рыжего и бил копытами. Они мчались прочь, а Брендольв и Гаутберг остались вдвоем на месте схватки, сжимая в руках шесты.

– Давайте! А ну, кто кого! Это смелые мужи! – радостно вопили зрители.

– Давай, Брендольв! Не отступай! Покажи им, как надо биться до конца! – донесся до ушей Брендольва чей-то крик, и на него точно в духоте продымленного покоя повеяло свежим ветром.

Это был голос женщины: молодой, звучный. Один-единственный на свете, который Брендольву удавалось услышать так редко и которого он не ждал услышать сейчас. Не оглядываясь, он знал, что это она – Ингвильда дочь Фрейвида. Она сама подбадривает его! Брендольв не ждал такой чести, даже не думал, что она знает его имя. И один этот выкрик влил в него больше сил, чем рев всей толпы; чувствуя в себе мощь и азарт настоящего берсерка*, он бросился на Гаутберга, как Тор* на великана Хрунгнира*.

Тот едва успел поднять свой шест, чтобы защититься, но перед Брендольвом сейчас не устоял бы и более серьезный противник. Несколькими сильными и точными ударами Брендольв выбил шест из рук Гаутберга, а самого его опрокинул на землю. В мыслях мелькнуло воспоминание, как Вальгард вот так же опрокинул Ауднира и потом… Брендольв отскочил и потряс головой. Хватит. И так ясно, за кем осталась победа.

– Молодец! Вот это мужчина! Вот как надо! С такими воинами нам любые фьялли нипочем, а? – кричали вокруг. – Теперь его надо звать Гаутберг Битая Голова!

Опираясь на шест и рукавом вытирая мокрый лоб, Брендольв украдкой бросил взгляд на йомфру Ингвильду. Но она отвернулась и что-то говорила своему воспитателю, рослому мужчине, могучему, невозмутимому, чьи глаза были всегда полузакрыты, но взгляд – остр и зорок.

Однако Ингвильда дочь Фрейвида заметила удаль победителя. Вечером, когда гости попроще разошлись по своим дворам, а всех знатных Хёгни хёльд рассадил за столами, она поднялась со своего места и налила пива в окованный серебром рог.

– Я хочу поднести этот рог тому, кто сегодня так славно позабавил нас, – сказала она, и Брендольв, не сводивший с нее глаз, ощутил, как внутри у него что-то оборвалось и провалилось, а все тело наполнилось мелкой, тревожной и приятной дрожью. Еще миг – и она поднимет на него свои звездные глаза…

Держа рог обеими руками, Ингвильда повернулась и нашла Брендольва взглядом. Краснея, он поднялся, точно невидимая рука подняла его за шиворот. Ни перед одним противником он не робел, но сейчас не мог справиться с дрожью под взглядом этих светло-серых, ясных, строгих глаз. Несмотря на средний рост и хрупкое сложение, Ингвильда казалась ему валькирией*, нет, богиней! У валькирий не бывает таких тонких белых пальцев, таких мягко струящихся волос, и глаза их не сияют, как чистые озера небесной росы. Сами боги умелыми руками вырезали из белого дерева эти нежные и ровные черты, отделали каждую черную ресничку. Только богиня может быть так прекрасна, так спокойно-величава, только богиня может таить столько мудрости, скрытой и тихо светящейся во всем облике. На досуге Брендольв как-то сравнил Ингвильду с Хельгой и поразился их несходству. Хельга была вся снаружи, каждый ее помысел, каждое движение сердца сразу же отражалось на лице, и душу ее можно было рассматривать, держа на ладони. А Ингвильда таила в себе скрытые глубины, точно прямо под белой кожей спокойного лица начинаются звездные бездны, непостижимые для смертных.

– Я хочу поднести этот рог тебе, Брендольв сын Гудмода, – сказала Ингвильда, и Брендольв все еще не верил в свое счастье. – Я рада, что нашелся такой человек, как ты. Я рада, что люди увидели, как надо биться до конца! Тот мужчина, кто не боится действовать! Раз уж взял шест, то не пяться! Пусть каждый сделает то, что сегодня сделал ты!

Она шагнула вперед, и Брендольв пожалел, что стол мешает ему пойти ей навстречу и вынуждает ждать.

– Почему бы тебе не поднести рог и мне? – крикнул с высокого почетного сиденья Вильмунд конунг. – Ведь этот конь принадлежит мне! Брендольв только выводил его!

Ингвильда остановилась и обернулась. Лицо ее погасло, и Брендольв вдруг ощутил такую ненависть к молодому конунгу, вольно раскинувшемуся на сиденьи, что краска схлынула с его лица, и рябинки на его щеках стали заметнее.

– Это мой конь! – повторил Вильмунд конунг. Он выпил уже немало, а пьянел легко, потому речь его была неустойчивой и разболтанной. – Это мой конь, потому и рог ты должна первым поднести мне! – упрямо требовал он. – И вообще… – Вильмунд махнул рукой и пошатнулся, так что близко сидевшие хирдманы сделали движение поддержать его. – Ты – моя невеста, и каждый рог ты должна сначала подносить мне!

– Если это твой конь, то лучше бы тролли сломали ему спину! Если сам конунг не находит своему коню лучшего применения, чем потешать ротозеев, то лучше бы тому вовсе не родиться на свет! – внешне спокойно, но четко и уверенно произнесла Ингвильда.

Гридница охнула и затаила дыхание: такой прямой, непримиримый вызов прозвучал в ее голосе. Неожиданный на мирном пиру, он струей ледяной воды остудил общее веселье.

– Ты тратишь время в пьяных забавах, а в это время фьялли подходят все ближе! – ясно и твердо продолжала Ингвильда, глядя прямо в лицо своему жениху. – Скоро Торбранд конунг сядет на твоего жеребца. Как говорят, на хваленого коня плохая надежда!

Гости втягивали головы в плечи, ожидая чего-то ужасного, как после ослепительной вспышки близкой молнии ждут, затаив дыхание, тяжелого громового удара. Эти слова тем точнее били в цель, что каждый из собравшихся, кроме уж совсем дураков, думал примерно так же.

У Брендольва захватило дух: он не ждал, что у кого-то хватит смелости сказать это вслух, в лицо самому Вильмунду конунгу, но он был и восхищен Ингвильдой. Правильно! Давно пора! Пусть же конунг наконец скажет, долго ли они будут, как подростки, играть в мяч и метать камни, в то время когда враги, как море в прилив, пожирают землю квиттов!

Вильмунд конунг встряхнулся, сел прямо, вцепившись обеими руками в подлокотники сиденья.

– Фьялли? – с пьяным раздражением крикнул он в ответ, и голос его сорвался, прозвучал тонко и жалко. – Те самые фьялли, где твой рябой дружок! И у тебя еще хватает бесстыдства упрекать меня! Ты… предательница! – с мучительной тоской воскликнул Вильмунд. – Ты и твой отец – вы два локтя от одного полотна! Где он пропал? Почему не ведет войско? Наверное, сговаривается с рябым троллем о вашей свадьбе!

– Я была бы рада, если бы это было так! – отчеканила Ингвильда. – Хродмар сын Кари – не из тех, кто станет пьянствовать, забыв о деле! За это время он успел больше тебя!

– Я уже догадываюсь, что он успел! – ответил Вильмунд, глядя на свою прекрасную невесту с болезненной ревностью, уже похожей на ненависть. Эти не слишком достойные чувства так ясно отражались на его покрасневшем лице, что всем в гриднице было стыдно и жалко смотреть на своего конунга – точно грязное тряпье каждого стирается у всех на глазах. – Я кое-что тоже помню… – бормотал Вильмунд.

– Ах, конунг, не стоит вести такие речи на пиру! – вмешалась кюна Далла. – Пьяный не знает, что делает, и что говорит – тоже. Лучше тебе сейчас помолчать. Не стоит лить полынь в кубки всем этим добрым людям!

Маленькая, нарядная, звенящая золотыми цепями, застежками и обручьями, кюна Далла суетливо выбралась из-за женского стола и устремилась к Вильмунду. Гридница облегченно вздохнула. На ходу кюна прихватила чью-то чашу и, забравшись на первую ступеньку почетного сиденья, стала поить Вильмунда конунга из своих рук, как больного. Не замечая этой несообразности, он жадно припал к чаше, накрыв своими широкими ладонями маленькую руку мачехи.

Ингвильда стояла на том же месте. Оторвав взгляд от Вильмунда и кюны, она повернулась к очагу, подняла рог и медленно вылила пиво в огонь. Очаг резко зашипел, в пламени образовалась широкая проплешина черных, гладких, влажно блестящих головней, под кровлей поплыл душистый пар. Но тут же огонь, проглотив угощение, бурно запылал снова. Держа рог в опущенных руках, Ингвильда прошла через гридницу и скрылась за дверью девичьей.

Про Брендольва она совсем забыла.

* * *

Этой ночью Брендольв почти не спал. После долгой скуки на озере Фрейра этот день принес ему слишком много впечатлений. В полудреме ему мерещился то бой коней, то строгое, решительное, заледеневшее лицо Ингвильды; то Гаутберг с искаженным злобой лицом и шестом над головой кидался прямо на него, то Ингвильда на вытянутых руках протягивала рог к очагу и медленно опускала, пиво лилось нескончаемой струей… Возле усадьбы Лаберг был один поминальный камень; никто уже не помнил, по кому он поставлен, но на нем в обрамлении полустертых, слизанных языками ветров и времени рун виднелся рисунок: богиня Фригг* с длинным покрывалом на голове вот так же протягивает рог Одину, вернувшемуся из битвы, но только от изображения Одина сохранилась одна голова Слейпнира и три передние ноги…[2]

Брендольв ворочался, так что Асмунд, спавший на той же лежанке, пару раз просыпался и толкал его локтем: дескать, потише, герой, дай поспать простым смертным.

– Что, слава не дает глаза сомкнуть? – пробормотал он однажды. – Сбегай в отхожее место – полегчает.

Но Брендольв не ответил: славная победа над Гаутбергом почти забылась. Из ума его не шла Ингвильда. За те несколько мгновений он узнал и понял больше, чем за предыдущие полмесяца. А он-то, дурак, еще завидовал Вильмунду конунгу, которому досталась в невесты молодая богиня Фригг! А тому, оказывается, эта богиня принесла не много счастья. О каком рябом фьялле он говорил? Почему подозревает Фрейвида хёвдинга в предательстве? Но теперь Брендольву стало ясно, почему войско все никак не может собраться и выступить. Власть над Квиттингом сейчас принадлежит Вильмунду конунгу и Фрейвиду хёвдингу, а их, будущих родственников, едва ли кто-нибудь назовет друзьями.

Утром гости Хёгни хёльда тронулись обратно. Постояльцам Малого Пригорка почти до самого конца нужно было ехать вместе с людьми из усадьбы конунга, и Брендольв старался не терять Вильмунда из виду. Может быть, конунг захочет сказать ему несколько слов о вчерашнем бое: как-никак благодаря Брендольву конунгов жеребец вышел победителем. Но Вильмунд конунг едва ли думал об этом: после вчерашнего пира его лицо выглядело помятым, несвежим, с неестественной краснотой на щеках и на лбу, веки его опухли, глаза спрятались в щелочки, рот часто кривился, точно Вильмунд жует что-то очень горькое. Брендольву не верилось, что конунг моложе его года на три.

Зато Ингвильда дочь Фрейвида выглядела так, будто ничего не произошло. Она держалась поодаль от жениха, иногда совсем терялась со своим воспитателем в толпе хирдманов и разговаривала только с ним одним. Брендольв иногда бросал на нее короткий взгляд и тут же отводил глаза, точно обжигался. Но через некоторое время он снова искал ее, не в силах удержаться. Ему мучительно хотелось подъехать к ней, сказать, как он восхищен ее вчерашней речью, как согласен с ней. Но он не смел. Это он-то, раньше и не знавший, что такое смущение! Она ведь так и не донесла до него тот рог. Значит, не сочла достойным. Ей дела нет, что его отец – самый знатный из всех людей на восточном побережье. Видно, себя саму она считает знатнее. На кого-нибудь другого Брендольв обиделся бы, а на нее не мог. При взгляде на Ингвильду он чувствовал только благоговение, которого никогда не испытывал раньше и даже не знал, что к женщине можно испытывать подобное чувство. Ее конь, ее синий плащ, ее маленький башмачок с цветными ремешками казались облитыми особым светом, как святыни. Единственный луч бледного зимнего солнца, пробившийся сквозь серые косматые облака, светил на нее одну. И воспитатель со змеиными глазами, который время от времени перебрасывался с ней словом, казался Брендольву служителем божества, а не просто доверенным хирдманом, которому поручено охранять дочь хёвдинга.

От Каменного Мыса до усадьбы конунга путь неблизкий, и в полдень остановились передохнуть. Гудфинн Мешок Овса тут же разложил костерок, Асмунд хлопотал вместе с хозяином, насаживал на палочки куски жареного мяса, чтобы они погрелись возле огня. Брендольв прошелся по берегу. Дорога пролегала над самым озером, чуть поодаль темнел чахлый березняк, а все пространство между березняком и обрывом было заполнено шевелящимися людьми, конями, клубами дыма. Для кюны Даллы зачем-то раскинули цветной шатер, как будто она собиралась здесь ночевать.

– Привет тебе, Брендольв сын Гудмода! – раздался у него за плечом негромкий голос.

Брендольв вздрогнул, но не сразу обернулся. Как вчера, этот мягкий, теплый голос повеял на него сладостью прозрачного ручья в жаркий день, но после вчерашнего ему еще труднее верилось в такое чудо. Мигом все его существо пронизала сладкая дрожь, сердце забилось так часто, что Брендольв боялся открыть рот, подать голос, чтобы не выдать этой дрожи.

– Ты не хочешь со мной говорить? – сказала Ингвильда, и Брендольв обернулся почти с ужасом – она может обидеться!

Йомфру Ингвильда стояла в шаге от него, а за ее спиной возвышался ее воспитатель. Брендольв мельком отметил его странный меч – с железным кольцом на конце рукояти, точно у огромного ключа.

– Нет, я… – торопливо, хрипло ответил он и запнулся. Непрошеная краска бросилась ему в лицо, он ущипнул бородку, злясь на себя и не в силах побороть растерянность.

– А я думала, ты обиделся, что я вчера не донесла до тебя рог! – продолжила Ингвильда и чуть-чуть улыбнулась. Лицо ее стало мягче, сквозь строгость мерещилась нежность, и у Брендольва кружилась голова. Даже стоя рядом, она была далека, как богиня, но она так прекрасна! – Я не хотела обидеть тебя. Я поступила несправедливо, потому что ты заслужил награду. Ты ничем не запятнал себя. Я виновата перед тобой, но слова конунга слишком разозлили меня, и я не могла уже думать ни о чем другом. Хочешь, я подарю тебе что-нибудь в знак моего уважения?

Она стянула с пальца золотое колечко и на ладони подала Брендольву. Он поспешно взял его, как величайшую драгоценность; он бы и простой камешек из озера схватил с той же готовностью, лишь бы камешек освятило прикосновение ее руки. Иметь всегда с собой ее вещь, ее подарок! Брендольв был так счастлив, что не сразу сообразил поблагодарить.

– Я не обиделся, – выговорил он наконец. – Я с радостью приму твой подарок, йомфру Ингвильда, но я не усмотрел обиды… Я был рад услышать то, что ты сказала. Я тоже думаю так. Нам давно пора действовать, а не тратить время в забавах. Я хотел бы так же отличиться в битве, как отличился вчера…

– Так что же вы не скажете об этом конунгу? – Ингвильда перестала улыбаться и взглянула на него строго. – Скажите ему! Скажите, что вы – мужчины, и не позволите превращать себя в болтливых женщин! Что конунг только тогда чего-то стоит, когда ведет воинов в битву. А иначе кому и зачем он нужен? Негодная уздечка лошадке ни к чему!

– Но что он может сделать один? – возразил Брендольв. После вчерашнего, когда Вильмунд конунг при всех унизился до перепалки, да еще и ревнивой перепалки с женщиной, Брендольв больше не верил в его способность что-то сделать и знал причины этого. – Ведь у него почти нет войска. Здесь, возле озера Фрейра, едва наберется полтысячи человек. А у фьяллей и раудов вместе, говорят, не меньше десяти тысяч! Чтобы их одолеть, нужно собрать всех квиттов, способных носить оружие. А мы уже лишились Севера. Остались три четверти страны. Где же твой отец? Почему ты не поторопишь его с войском?

– Как я могу его поторопить, если я даже не знаю, где он? – негромко ответила Ингвильда и отвела глаза. Ее лицо погасло. – Ты напрасно думаешь, что мой отец считается со мной. Если бы он спрашивал о моих желаниях, я не была бы сейчас здесь.

Она замолчала, а Брендольв вспомнил еще кое-что, сказанное на вчерашнем пиру. «…готовит вашу свадьбу с рябым фьяллем!» – «Я была бы рада, если бы это было так! Хродмар сын Кари из тех людей…» Что-то вроде этого. Значит, есть какой-то Хродмар сын Кари, которого она предпочитает всем и даже своему жениху-конунгу. И Брендольва она похвалила только за те качества, которые у него общие с ее избранником. «Хродмар сын Кари – не из тех, кто станет пьянствовать, забыв о деле… Тот мужчина, кто не боится действовать…» Как холодная вода, плеснувшая в огонь, эти мысли загасили радость Брендольва. Светлая богиня любит другого. Брендольв и раньше не думал, что она полюбит его, но убедиться в невозможности этого было невыразимо горько. И даже образ Хельги, призванный на помощь, не помог. Бледный и мелкий, он потерялся, как теряется спинка светлячка рядом с ослепительной звездой.

– Но Вильмунд конунг напрасно обвиняет моего отца в предательстве! – сказала Ингвильда. За эти мгновения она успела далеко унестись в своих мыслях и вернулась на берег озера Фрейра неохотно. – Я вовсе не жду, что он будет договариваться с фьяллями. Они нанесли обиду и нашему роду. Так что раньше или позже мой отец приведет войско, и вы еще пойдете в битву. Я желаю тебе, чтобы твой меч… Откуда у тебя этот меч? – Взгляд Ингвильды вдруг уперся в меч на поясе Брендольва, и удивление на ее лице показало, что он ей знаком.

– Его подарил мне Хельги хёвдинг. На обручение, – ответил Брендольв. В один миг он успел и пожалеть о том, что у него вырвались слова об обручении, и порадоваться этому.

– На обручение? – повторила Ингвильда, потом кивнула: – Ах, да! Мне говорили, что ты обручен с дочерью Хельги хёвдинга. Потому-то Вильмунд так к тебе расположен – ему очень нужно дружить с восточным берегом. С Хельги хёвдингом у нас еще никто не успел поссориться. Даже странно! Но я видела этот меч у Стюрмира конунга. Или очень похожий.

Она только хотела повернуть голову к своему воспитателю, но Оддбранд Наследство ответил из-за ее плеча, не дожидаясь вопроса:

– Этот самый. Там еще у основания клинка руна «тюр», с одной и с другой стороны.

Брендольв кивнул – такие руны у основания клинка имелись.

– Это и есть меч Стюрмира конунга, – подтвердил он. – Конунг подарил его Хельги хёвдингу, когда плыл мимо его усадьбы к слэттам. Тогда рауды еще не вступили в войну и мимо их земель можно было плавать. А Хельги хёвдинг подарил мне.

– Конечно, Хельги хёвдинг был вправе подарить его любому достойному человеку. – Ингвильда кивнула. – Но я удивлена… Как же ты мог, имея на поясе меч одного конунга, прийти служить его сопернику?

– Я… – Брендольв смутился. А ведь и Хельга при их последнем свидании сказала ему почти то же самое. – Мы думаем, что он погиб. Имея такой меч, стыдно сидеть дома. Ведь только тот мужчина, кто не боится действовать, верно?

– Верно! – Ингвильда снова кивнула, но взгляд ее был озабоченным, словно ее постоянно отвлекают тяжелые мысли. – Так и нужно брать в руки меч – чтобы биться! А не так…

Она обернулась назад, туда, где расположился на отдых Вильмунд конунг, и вдруг, не договорив, быстро шагнула в сторону и торопливо пошла прочь. Брендольв оглянулся: у полога шатра кюны Даллы стоял Вильмунд конунг и напряженно смотрел в спину Оддбранда Наследство, который шел позади Ингвильды и загораживал ее от глаз жениха.

– Куда ты так поспешно убежала, о Фригг пламени моря? – тихо, так чтобы другие не слышали, спросил Оддбранд у Ингвильды, и Брендольв был бы изумлен, услышав, что воспитатель разговаривает со «светлой богиней» с небрежной дружеской усмешкой в голосе. – Боишься огорчить жениха? Да, конунг будет очень огорчен, если увидит, как ты любезничаешь с этим Бальдром* конских боев.

– Совсем наоборот, – без улыбки, непримиримо ответила Ингвильда. – Я не хочу его порадовать. Если он увидит, как я любезничаю с другим, то решит, что я хочу его уязвить, вызвать ревность. То есть что мне есть до него дело. А мне нет до него никакого дела!

– Сам Локи* не придумал бы уязвить его сильнее, чем ты вчера! – Оддбранд усмехнулся, как будто это и впрямь было очень забавно. – Ты ведь при всей гриднице заявила, что любишь другого. Да еще и фьялля! Куда уж хуже!

– Он первый начал! – по-детски, но со взрослой серьезностью ответила Ингвильда. – Это он чуть ли не вслух при всей гриднице обвинил меня, что я отдалась фьяллю. Добрые дисы*! Мне уже жаль, что это не так! Если бы я знала, что все так обернется…

– То Хродмар сын Кари был бы утешен так, как ему самому бы хотелось! – насмешливо окончил за нее Оддбранд.

Ингвильда вздохнула. Еще полгода назад ей не пришло бы в голову, что она, гордая дочь хёвдинга, счастливая и «славная разумом добрым»,[3] будет сама себе желать бесчестья и сожалеть, что этого не случилось! Но судьба сыграла с ней странную шутку: ее мечтал взять в жены молодой конунг, а она всем существом стремилась к человеку, чье лицо изуродовали следы болезни и который к тому же приходился ближайшим другом Торбранда, конунга фьяллей. Но что поделать, если даже сейчас, после полугода разлуки, образ Хродмара с яркими голубыми глазами, блестящими с почти бесформенного лица, покрытого глубокими красными рубцами, казался ей прекраснее всех на свете. Острая тоска по нему, уже ставшая привычной, но от этого не менее мучительная, снова разлилась в душе, и Ингвильда брела по мокрому снегу над берегом, не видя ничего вокруг. Ах, как беспечна, как расточительна она была в тот месяц, который Хродмар со своим кораблем поневоле, одолеваемый смертельной болезнью, провел в гостях у ее отца! Теперь Ингвильде казалось, что тогда она не ценила своего счастья, потратила время даром, не радовалась каждому мгновению, проведенному рядом с Хродмаром, так, как должна бы. В такие часы, как сейчас, ей казалось, что еще немного, еще одно горькое и мучительное усилие – и душа покинет тело и полетит к нему, туда, где он есть…

– И напрасно ты думаешь, что Вильмунд конунг способен на такой тонкий ход рассуждений, как ты сама, – Оддбранд тем временем вернулся к тому, с чего начал. – Он не подумает, что ты хочешь его уязвить, и не обрадуется. Он на самом деле уязвится. Не стоит судить о людях по себе. Опасно недооценить противника, но переоценивать его… неумно. Это значит доставлять себе лишний труд. А тебе не стоит этого делать. Видишь ли, любая сила приносит достойные плоды только тогда, когда она направлена в нужную сторону.

– Для этого все же надо иметь, что направить! – огрызнулась Ингвильда, глянув в сторону шатра. Ее досада предназначалась вовсе не Оддбранду, а Вильмунду конунгу, который стоял возле своего коня и обиженно не смотрел в ее сторону.

– Сила может быть и маленькой. – Оддбранд пожал плечами. – Главное – знать, к чему и как ее приложить. Как говорится, много маленьких ручьев делают большую реку.

* * *

На другое утро после приезда с Каменного мыса Вильмунд конунг поднялся поздно. Покой уже был пуст, все мужчины, спавшие здесь, давно встали и разошлись – со двора слышались приглушенные толстыми бревенчатыми стенами обрывки криков, возгласов, взлетавших и опадавших, как волна. Наверное, борются или в мяч играют. Можно бы пойти присоединиться… Но, честно говоря, Вильмунду конунгу вообще не хотелось вставать. Собственно, зачем? Слоняться без дела по усадьбе, ловить вопросительные взгляды, видеть в них одно: когда же? Когда? Вильмунд конунг и сам хотел бы знать – когда? Когда Фрейвид Огниво, его суровый, властный и непреклонный воспитатель, перед которым Вильмунд до сих пор робел, как мальчишка, соблаговолит выполнить свои обещания и приведет войско, с которым не стыдно выйти навстречу проклятому Торбранду Троллю, которого фьялли называют своим конунгом? Но любая мысль о фьяллях была мучительна, поскольку приводила на ум Ингвильду и Хродмара сына Кари. Чтоб тролли взяли их обоих!

Натягивая на ногу башмак, Вильмунд хмурился и кусал губы, как будто это простое действие причиняло ему страдания. На самом деле во всем виновата она, Ингвильда! Ни полчища фьяллей на Квиттингском Севере, ни страх перед возвращением отца, ни досада на Фрейвида Огниво не терзали Вильмунда конунга так, как измена Ингвильды. Это казалось ему изменой: ведь раньше, пока он жил в усадьбе Фрейвида, они с Ингвильдой не ссорились, и она улыбалась ему, а не кому-то другому. А потом появился этот фьялль со своей «гнилой смертью» – почему он от нее не подох?! И Ингвильда забыла все прежнее, точно рябой тролль околдовал ее. Даже в день их обручения с Вильмундом она говорила, что не полюбит его. Даже сейчас…

К счастью, Вильмунд плохо помнил, что они оба говорили на том пиру в усадьбе Каменный Мыс. Он был тогда слишком пьян, чтобы помнить слова, но у него осталось общее впечатление чего-то досадного, постыдного, и углубляться в воспоминания не хотелось, как не хочется мешать руками болотную муть. Но изменница Ингвильда, желанная и ненавистная, казалась ему причиной всех прошлых и будущих несчастий. Люби она его, он сейчас выходил бы из спального покоя совсем в другом настроении.

За дверью Вильмунд конунг сразу наткнулся на няньку маленького Бергвида, сына кюны Даллы.

– Приветствую тебя, конунг! – Рабыня поклонилась, и Вильмунд приостановился. Фрегна, круглолицая и веснушчатая женщина средних лет, была доверенной служанкой кюны Даллы и обычно приходила с вестями от нее. – Кюна прислала меня сказать, что ей бы хотелось поговорить с тобой, – продолжала рабыня. – Она была бы рада, если бы ты пришел к ней прямо сейчас.

Молча кивнув, Вильмунд конунг вслед за рабыней направился к девичьей. Мачеха уже ждала его, сидя на краю пышно убранной лежанки и держа на руках маленького Бергвида. При виде Вильмунда ее миловидное лицо озарилось ласковой улыбкой, и Вильмунд не удержался от улыбки в ответ. Мачеха была старше его всего на четыре года, и ее красота, ее ласковое обращение заметно утешали его в потере Ингвильды. Чем суровее обходилась с ним невеста, тем приветливее делалась мачеха, и Вильмунд испытывал к ней благодарность за это.

– Садись-ка рядом со мной, конунг! – сердечно сказала Далла, передавая ребенка Фрегне.

Ни в чьих других устах слово «конунг» не доставляло Вильмунду такого удовольствия. Сев рядом, он взял руку Даллы и крепко сжал. Нет, жизнь может быть совсем не плохой, когда где-то рядом есть такая приветливая женщина, такая нарядная и красивая в зеленом платье с отделкой из полос синего шелка, с золотыми цепями на груди и золотыми браслетами на обеих руках. Вильмунд придвинулся к ней поближе, и Далла бросила на него многозначительный взгляд, ласковый и чуть смущенный одновременно. Свободной рукой она разглаживала на коленях передник из тонкого говорлинского льна, вышитый крупными стежками синей шерсти и безупречно чистый, носимый только ради обычая.[4] Так и казалось, что она хочет броситься ему на шею, но стесняется рабынь, сидящих поодаль за прялками. Рядом с этой маленькой женщиной Вильмунд чувствовал себя настоящим конунгом. И притом она так добра, так деятельно и внимательно заботится о его пользе, дает такие умные советы! Вильмунд потянулся обнять ее сзади, но она бросила взгляд на женщин и оттолкнула его руку.

– Послушай-ка, что я хотела тебе сказать, – торопливо, словно боясь отвлечься и забыть, начала кюна Далла. – Конечно, ты правильно поступил, что поручил этому Брендольву с восточного берега выводить такого хорошего коня и тем дал ему возможность стать победителем. Но я боюсь, что он не очень хорошо тебя отблагодарил.

– Что такое? – Вильмунд нахмурился. Сама Далла посоветовала ему дать коня Брендольву, и он был очень доволен исходом дела, которое и прославило его как владельца коня, и позволило оказать честь будущему родичу Хельги хёвдинга.

– Ты ведь заметил, что на обратном пути он беседовал с Ингвильдой? – с намеком глянув ему в глаза, произнесла Далла.

Вильмунд опустил взгляд. Он не любил говорить об Ингвильде даже с Даллой. И именно потому, что кюна Далла знала все неприятные для Вильмунда особенности отношений с невестой.

– Конечно, ты видел! – без прежней мягкости, настойчиво продолжала Далла. – Этого не видел разве что слепой! Все видели, как она приветливо говорила с ним, чтобы побольше уязвить тебя! На глазах у всех людей! Она ни перед чем не остановится, чтобы тебя опозорить! И все видели, как она подарила ему кольцо. Я не слышала, о чем у них шла речь, но боюсь, что эта дружба плохо кончится!

– Но что там может быть? – не поднимая глаз, хмуро ответил Вильмунд. – Она же вслух говорит, что любит рябого тролля. Не может же она полюбить еще и этого… Правда, он тоже рябой, хотя до того ему далеко.

– Зато он может полюбить ее! – горячо воскликнула кюна Далла. Так говорят: «Но ведь дом может загореться!» – О, я-то видела, какими глазами он на нее смотрит! И тогда, на пиру, когда она хотела подать ему рог, и потом на дороге, и еще раньше, здесь, в усадьбе! Он просто ест ее глазами! Того гляди, он передумает жениться на дочке Хельги хёвдинга.

Кюна Далла замолчала, давая Вильмунду самому сделать нерадостные выводы. Но он пожал плечами: ну и что?

– Ты не понимаешь! – сокрушенно втолковывала кюна Далла. – Ведь Брендольв – твой человек. Он сам, без зова, приехал сюда, чтобы сражаться вместе с тобой. А Хельги хёвдинг не приехал и не собирается. Если Брендольв женится на его дочке, то сможет гораздо легче собрать войско восточного берега и привести сюда. Он знатного рода, знатнее Хельги Птичьего Носа. Если наши дела пойдут хорошо, то можно будет заставить восточный берег выбрать в хёвдинги его, Брендольва! И тогда восточный берег будет весь в наших руках! Понимаешь? А для этого нужно, чтобы он женился на дочке Хельги, а не бросил ее ради Ингвильды!

– Но как он бросит ее ради Ингвильды, если Ингвильда его не любит?

– Она может притвориться! Ты не знаешь, как хитры могут быть женщины, как умело они притворяются! – горячо убеждала кюна, а у Вильмунда, увы, не хватило сообразительности принять это к сведению. Он был слишком сокрушен и не имел желания искать себе другие беды, кроме тех, что находили его сами. – Она может сделать вид, что любит его, и тогда он поможет ей бежать отсюда!

– Бежать? – Изумленный Вильмунд поднял глаза на кюну. Ничего подобного не приходило ему в голову, и при всей его досаде на Ингвильду лишиться ее, да еще таким непочетным образом, казалось хуже смерти.

– Конечно! Он увезет ее к себе на восточный берег и тем опозорит тебя, лишит поддержки Хельги хёвдинга! От него надо избавиться.

– Как?

– Это не трудно. – Кюна небрежно махнула рукой. – Ты сейчас позови его и скажи, чтобы он ехал к моему брату Гримкелю… Или лучше пусть отправляется к себе на восточный берег и поторопит Хельги хёвдинга собирать войско. Нечего ему сидеть здесь, потому что без большого войска битвы все равно не будет.

Гест*, посланный на поиски Брендольва сына Гудмода, нашел его в спальном покое на лежанке за созерцанием потолка.

– Там пришел Торстейн из Утиного Озера, – рассказывал сидящий рядом Асмунд, напрасно пытаясь расшевелить друзей. – Приглашает завтра к себе метать камни. Говорит, он достал такой залог, что даже однорукий согласится попробовать. И что на этот раз он непременно одолеет Ингвара Косматого. Пойдемте? Вот посмеемся!

Брендольв пожал плечами.

– А еще парни придумали состязаться, кто лучше метнет нож за спину, – чуть помолчав, вспомнил Асмунд. – Не хотите попробовать?

– А еще можно сыграть, кто дальше плюнет, – с той же насильственной бодростью, передразнивая, предложил Эрнгельд.

Оба друга засмеялись, но в шутке была большая доля правды. До подобных детских забав оставалось недалеко.

– Брендольв сын Гудмода! – окликнул вошедший гест. – Конунг зовет тебя.

Как ужаленный, Брендольв дрыгнул в воздухе ногами и стремительно поднялся, стал оправлять рубаху, накидку и пояс. Неужели что-то начнет происходить? Наконец-то!

– Иди, иди! – насмешливо напутствовал Эрнгельд. – Должно быть, конунг хочет, чтобы ты вывел на бой еще одного жеребца.

– Или борова! – подхватил Асмунд. – Лучше всего было бы устроить бой свирепых жаб, но боюсь, они не проснутся даже ради конунга…

Брендольв их уже не слушал. Он бежал за гестом, убежденный, что наконец-то его ждет серьезное дело.

Против обыкновения, конунг ждал его не в гриднице, а в девичьей. Брендольв тут еще не бывал и с некоторой неуверенностью вступил во владения кюны Даллы. Сама она тоже находилась здесь и нянчила младенца, сидя на пышно убранной мехами лежанке. Резные столбы по углам делали лежанку похожей на почетное сиденье конунга и придавали молодой женщине истинно царственный вид. Но Брендольву было неприятно ее видеть: эта маленькая миловидная женщина с острыми хитроватыми глазками, с подвижным, но не слишком умным лицом чем-то не нравилась ему. При всей пестроте и пышности ее наряда, при всей надменности, которую она умела напускать на себя, она казалась полным ничтожеством рядом со спокойной, сдержанной Ингвильдой. Почему-то казалось, что кюна Далла как-то мешает Вильмунду сыну Стюрмира быть тем, кем он должен быть, имея на поясе освященный меч конунга.

– Я вижу, ты немного заскучал! – сказал Брендольву Вильмунд. – Смелому скучно сидеть без дела, верно?

Молодой конунг старался держаться бодро и говорить весело, но Брендольв видел, что тот чем-то угнетен, и это наполняло его самого неприятным чувством. Впрочем, чему удивляться? На месте Вильмунда каждый был бы невесел.

– Я хочу, чтобы ты поехал на Острый мыс и посмотрел, как там идут дела у моего родича Гримкеля ярла*, – продолжал Вильмунд конунг. – А потом тебе следует поехать на восточное побережье и передать Хельги хёвдингу мое приказание: немедленно собирать войско и вести его сюда. Теперь уже ясно, что фьялли и рауды не будут обходить Медный Лес с восточной стороны и восточному побережью ничего не угрожает. Хельги хёвдинг должен помочь нам отстоять западный берег. Скажи ему об этом. Ты – доблестный человек, и я уверен, что ты сможешь выполнить это дело.

Брендольв промолчал. Ему было неприятно, что его отсылают прочь, хотя бы и с таким почетным поручением. Он хотел что-то сделать сам, а ему досталось только подгонять Хельги хёвдинга. Который, по правде говоря, не нуждается в понукании и сам знает, что и когда ему делать.

– Вильмунду конунгу нужны верные люди на восточном побережье, – сказала кюна Далла. – Мы верим в твою преданность и будем рады узнать, что ты женился на дочери Хельги хёвдинга. Тогда мы сможем не опасаться предательства с его стороны. Тогда он не повторит ошибок Фрейвида Огниво.

– Хельги хёвдинг не может быть предателем! – горячо воскликнул Брендольв. Сомнение в чести Хельги хёвдинга задело его так же сильно, как если бы в предательстве обвинили его самого, и он враждебно глянул на кюну. Он неосознанно считал своим долгом защитить оставшихся за спиной близких от нападок этой женщины, которая так легко предала своего мужа и променяла его на пасынка. – Он – смелый, высокородный, доблестный человек! Я уверен, что он уже собирает войско! Просто он не хочет погубить его впустую и ждет, чтобы убедиться… Что весь Квиттинг пойдет в бой единой дружиной!

– Он сможет верить в это крепче, когда отдаст тебе дочку и в придачу войско, чтобы ты привел его сюда! – твердо, повелительно сказала кюна Далла. С неженской суровостью она глянула Брендольву в глаза, и он со всей ясностью ощутил, что власть здесь принадлежит именно кюне Далле, хочет он того или нет. – И чем быстрее все это произойдет, тем лучше. Будет хорошо, если ты отправишься в путь прямо завтра. Дорога неблизкая. Фьялли, может быть, сегодня ближе к нам, чем Хельги с его войском!

Брендольв вышел, и кюна Далла проводила его взглядом. В ее острых глазках светилось скрытое торжество. Вот она и одержала еще одну маленькую, но важную победу, выбила еще один камень из-под ног у своей соперницы. Брендольв пылок и решителен, он мог бы стать серьезной опорой для Ингвильды, если бы та успела его приручить. Кюна Далла была уверена, что точно разгадала замыслы ненавистной гордячки. Ведь склонность судить о других по себе – весьма распространенный недостаток, ему подвержены многие как благородные по духу люди, так и совсем наоборот. Как сказал бы Оддбранд Наследство, вор всех ворами считает. День за днем кюна Далла незаметно и умело разжигала в душе Вильмунда все большую вражду к невесте, которая, обернись все по-другому, могла бы вертеть им так же легко, как Далла. Только, разумеется, к своей собственной выгоде. Нет, Далле не нужна была женитьба Вильмунда и рождение его детей, которые преградят дорогу к власти маленькому Бергвиду, не нужно было усиление Фрейвида в ущерб ее брату Гримкелю, хёвдингу южной четверти Квиттинга. Ну, и себе самой она приобретет, если все сложится удачно, гораздо более приятного и удобного мужа, чем старый и грубый Стюрмир по прозвищу Метельный Великан.

Глава 2

Брендольв видел дороги и повеселее, чем оказался его путь от озера Фрейра к Острому мысу. Каждый вечер он с трудом находил ночлег для своей дружины: все усадьбы, даже дворы бедных бондов* были переполнены постояльцами, в основном беженцами с Севера. На Брендольва, знатного человека, приехавшего прямо от конунга, смотрели с тем же вопросом в глазах, с каким он сам смотрел на Вильмунда: когда же все это кончится? Скоро будем драться?

– Мы торчим тут, в этом навозном сарае, спим вповалку, как свиньи! – на одном из ночлегов ругался какой-то хёльд, у которого за спиной осталась сожженная фьяллями усадьба, а на руках полтора десятка домочадцев. – И еще благодарим богов, что нас пустили жить в старый хлев! А то могли бы остаться зимой в лесу! Дичи уже почти нет, серебро у меня на исходе. Вчера пряжку с пояса продал, скоро штаны буду руками держать! Мы угнали с собой все скотину, и вот уже съели всех коров и овец. Осталось приняться за лошадей! Так что впереди у нас каждый день – священный праздник!

– Конунг думает собирать войско или ждет, пока мы подохнем тут от голода? – уже безо всякой почтительности подхватил другой, даже не назвав сначала своего имени. – Если мы не вернем наши усадьбы до весны, не посеем вовремя, то я не знаю, сколько из нас увидит следующую зиму! Скорее, никто!

И в ответ Брендольву оставалось только повторять те же доводы, которыми отговаривался Вильмунд конунг, бранить медлительного – или изменчивого – Фрейвида хёвдинга, который не дает войска, обещать скорую помощь восточного берега… А что ему еще оставалось?

– Я, конечно, не вправе давать советы такому знатному человеку, – перед отъездом напутствовал Брендольва хозяин одной из усадеб, носившей смешное название Овсяные Клочья и так же переполненной незваными и невольными гостями, как и все другие. – Да тебе, пожалуй, и нечего бояться. С такой большой дружиной тебя не тронут…

– Кто не тронет? – хмуро спросил Брендольв. В тесном и душном овине, где он и его хирдманы спали чуть ли не на головах друг у друга, он совсем не выспался и чувствовал себя почти больным от усталости.

– Тролли знают их имена, а я и знать не хочу! Между нами и хутором Эрлейка Хромого завелись какие-то разбойники. И меня не удивит, если раньше они были добрыми бондами с Севера! Ко мне уже приходили люди, которые от них пострадали. Правда, у тебя большая дружина, а их гораздо меньше. Тебе не стоит тревожиться.

Но Брендольв тревожился, хотя и не за себя. Его опасения, с которыми он еще в начале зимы плыл домой от кваргов, начали сбываться во всей полноте. Хозяева усадеб жаловались, что бродяги выгребли все овощи из полевых хранилищ, унесли все сено из лесных сараев. Земля, до которой враги еще не дошли, уже оказалась разорена. Конечно, на дружину в сорок человек разбойничьи ватаги не смели покушаться, и Брендольв доехал до цели без приключений такого рода, но на душе у него было невесело. Глядя на унылые леса, голые каменистые холмы, меж которыми пролегал его путь на юг, он живо воображал оборванных, голодных, угрюмых людей, которым нужда и отчаяние не оставили другого выбора. Наверняка кто-то сейчас лежит в этих холмах с дубинами и луками, мерзнет, растирает застывшие пальцы, но не смеет развести огня, выжидая, пока поедет добыча послабее и попроще! Здесь-то никто не подумает, что в округе завелись тролли! Тролли завелись в человеческих душах, но это вызывало не возмущение, а горечь. Ибо этих троллей вырастила сама жизнь, и простым возмущением их не изгнать. Сначала надо изгнать из страны захватчиков. А победоносные битвы уходили в сознании Брендольва все дальше и дальше. У квиттов нет войска, нет достойного вождя. А без этого и сам Сигурд Убийца Фафнира* ничего не сделает. Это только в сагах герой бывает один… Странно было думать, что совсем недавно, пару месяцев назад, он сам, Брендольв, верил в саги и мечтал о великих подвигах, совершаемых в гордом одиночестве. Вздыхая при виде неприветливых холмистых долин, Брендольв надеялся, что малость поднабрался ума.

На Остром мысу было полно народу, как будто тинг, собранный здесь осенью, решил никуда не расходиться и переждать до следующего года. Но теперь Брендольва это не удивило. Завидев впереди море, он уверенно повел свою дружину к усадьбе Лейрингов, рода, из которого происходила кюна Далла. В прошлый раз, когда он ехал на озеро Фрейра, шумливые и заносчивые Лейринги не понравились Брендольву, и он не стал бы искать у них гостеприимства. Но, в конце концов, сама кюна Далла послала его к ним! Примут, не разорятся!

– Ты откуда и к кому? – грубо спросил какой-то хирдман, когда Брендольв въехал во двор усадьбы.

– Я – Брендольв сын Гудмода с восточного побережья! – надменно и зло ответил Брендольв. – У меня есть что передать от кюны Даллы ее брату Гримкелю.

– Гримкеля ярла нет, – уже помягче, но так же хмуро ответил хирдман. – Он собирает войско. Я скажу хозяйке. Пойдем.

Йорунн хозяйка, к которой хирдман отвел Брендольва, сидела в гриднице среди мужчин, не на высоком хозяйском месте, но совсем рядом с ним. Это была сморщенная, неприятная старуха, и казалось невероятным, что это родная мать молодой и красивой кюны Даллы. Однако глаза ее под морщинистыми темными веками смотрели умно, и Брендольв понадеялся, что хотя бы с ней он сможет договориться.

– Ты – Брендольв с востока? – спросила Йорунн хозяйка, пристально глянув на него. – Узнала, узнала. Таких молодцов тут теперь немного, кто еще не боится прямо смотреть людям в глаза. Все теперь только и делают, что бегают и ищут, где бы спрятаться. Отчего ты уехал от конунга? Ему нужны люди.

– Кюна Далла просила меня приехать и узнать, как идут дела у Гримкеля ярла, – учтиво ответил Брендольв. Речь старухи была не веселой, но вполне вежливой, и он немного успокоился.

– Э, лучше бы она позаботилась о чем-нибудь другом! – Йорунн хозяйка махнула коричневатой морщинистой рукой с золотыми цепями, обвитыми вокруг запястья. – Гримкель ярл собирает войско. Каждого крота надо за шкирку тащить из его норы, а они еще упираются и лапами, и хвостом, и еще кое-чем… Мальфрид! – Старуха запнулась и глянула на скамью в дальнем конце гридницы, где находились несколько женщин. – Что ты сидишь, как кошка на солнышке? Не видишь, у нас знатный гость, прямо с дороги! Принеси ему пива! Да скажи, чтобы топили баню! Пусть Ульв гонит всю шваль из гостевого дома – нам надо разместить… Сколько у тебя людей? – Она опять обернулась к Брендольву.

– Тридцать восемь, – ответил он.

Хорошо, что просить о пристанище не пришлось, но пригласить могли бы и повежливее. Похоже, старая Йорунн считала, что вежливость роду Лейрингов сейчас не по средствам. И так сколько попрошаек приходится кормить!

Высокая худощавая девушка с большими светло-серыми глазами и прямо лежащими светлыми волосами поднесла Брендольву рог с пивом. Ей не повезло родиться красавицей – хорошими, кроме волос и глаз, у нее были только длинные черные ресницы, а нос достался некрасивый, да и лоб узковат. Но она так нарядно одевалась, так величаво, со скрытым кокетством держалась, так многозначительно поглядывала, что невольно думалось: она заслуживает быть красавицей, а значит, достойна соответствующего обращения. И Брендольв, принимая рог, изобразил глазами восхищение. Девушка улыбнулась и притворно потупилась. Истинного смущения в ней не было ни капли.

– Это моя младшая племянница, Мальфрид, – пояснила Йорунн. – Самая завидная невеста Квиттингского Юга. На ней хотел жениться Вильмунд конунг, да Фрейвид Огниво опередил нас и подсунул ему свою дочку. Так что Мальфрид пока не обручена.

– Сейчас неподходящее время, чтобы говорить об обручениях и свадьбах, – произнесла Мальфрид, но ее взгляд, устремленный на Брендольва, ясно говорил иное.

По ее мнению, праздновать свадьбу можно даже в горящем доме. Нашелся бы достойный жених. Ее мягкий протяжный голос напоминал кошачье мяуканье. Все же она была весьма привлекательна, и Брендольв ощутил какое-то смутное опасение.

– Вот это верно! – ответил он на слова Мальфрид. – Я вот тоже обручен… с дочерью Хельги хёвдинга, и свадьбу решили справлять на Празднике Дис*. Только теперь…

– Теперь никто не знает, что будет с ним завтра, что уж помышлять о Празднике Дис! – сказала Йорунн. – Иди отдохни с дороги. Потом побеседуем.

Мальфрид больше ничего не сказала, но Брендольв ушел со спокойным сознанием, что он ее предупредил.

Несмотря на гостеприимство старой Йорунн, усадьба Лейрингов Брендольву не понравилась. Он слышал, что на Остром мысу ее прозвали Вороньим Гнездом, и уже понял почему. Здесь жило слишком много народу, как и везде, но ни в ком не было согласия. Даже сами постройки лепились вокруг большого хозяйского дома с прихотливой нелепостью. Рабы ссорились с рабами, хирдманы – с хирдманами, все вместе обижались на хозяев, а хозяева бранились друг с другом. Даже в гриднице, куда Брендольва позвали ужинать, его поджидало приключение.

– Это еще кто такой? Ты чего расселся на моем месте? – рявкнул какой-то здоровенный парень со множеством мелких светлых кудряшек, облаком стоявших вокруг головы. Но это было единственным его украшением: низкий лоб и туповатые самодовольные глазки производили не лучшее впечатление.

– Раз сел, значит, имею право! – резко, обиженный наглым выпадом, ответил Брендольв. – Или ты по утрам мотаешь здесь шерсть?[5] Попробуй столкни!

– Я тебя не столкну, я тебя по стенке размажу! – завопил пышноволосый. – Навалило тут попрошаек, да еще и таких…

Со сжатыми кулаками он бросился к Брендольву, Брендольв вскочил, готовый защищаться, уже зная, каким приемом отразит первый натиск, уже видя его и свои движения как свершившиеся… И вдруг кто-то тонкий и легкий, желтовато-белый, звенящий и льющийся, с пронзительным визгом бросился между ними и вцепился в кулаки пышноволосого. Брендольв узнал Мальфрид, одетую в белую рубаху и темно-желтое нарядное платье.

– Аслак! Стой, бычина! Стой, чтоб тебя тролли взяли! – вопила она, с неожиданной силой вцепившись в руки брата (ибо Аслак Облако был одним из ее братьев).

Аслак остановился, попытался ее стряхнуть, потом совсем затих, тяжело дыша и глядя на Брендольва с выражением тупой ярости.

– Знала я, что ты дурак, но не настолько же! – ненавидяще шипела Мальфрид, как разъяренная кошка. – Ты на кого полез, медведь безголовый! Да ты ему должен хвалебные песни сочинять! Если бы ума хватило! Не слышал, что мать сказала? Тролли тебе в уши наклали? Никогда не слушаешь!

– Пусти! – Аслак тряхнул кулаками, и Мальфрид выпустила его, видя, что он уже успокоился. – Кто это такой-то? Чего мать говорила?

– Глухая колода! Иди отсюда, чтобы я тебя близко не видела! А он будет здесь сидеть! Всегда! Понял?

Не ответив, Аслак пошел прочь. Брендольв смотрел ему вслед, безгранично изумленный. Чтобы хозяин так встречал гостя? Чтобы женщина при всей гриднице такими словами честила мужчину, а он терпел и подчинялся? Как видно, у Лейрингов всем правили женщины. И понятнее делалось желание кюны Даллы, их родственницы, управлять сначала Стюрмиром конунгом, а потом, когда не вышло, сменить его на более послушного Вильмунда конунга.

– Не обращай внимания. – Мальфрид уселась рядом с Брендольвом и махнула рукой вслед уходящему Аслаку. – Он дурак. У него на голове – облако, а в голове – туман. Йорунн хотела женить его на Ингвильде, Фрейвидовой дочке, а ее перехватил Стюрмир конунг для Вильмунда. Вот он теперь и обиделся.

Этот придурок хотел жениться на Ингвильде! При мысли об этом Брендольв покраснел от досады, чувствуя, что в этом случае без раздумий убил бы Аслака. Не ради своей выгоды, а просто чтобы не владел тем, чего не достоин.

Весь остаток вечера Мальфрид сидела рядом с Брендольвом, наливала ему пива, пила из его чаши и развлекала его как могла. Брендольв разглядел, что она не так юна, как казалась с первого взгляда – пожалуй, она была даже года на два постарше его. Смеялась она громко, но как-то неестественно, держалась свободно, но Брендольву чудилась в ее светлых, временами томных глазах глубоко скрытая тоска и неуверенность. Все ее поведение говорило о том, что общество чужих мужчин для нее давно привычно, но все же Брендольву льстило то, что из всех гостей хозяйская дочка выбрала именно его. Маленький тщеславный тролль в его душе раздулся от гордости и затолкал тревожные раздумья подальше.

Назавтра Брендольв попробовал завести с Йорунн хозяйкой разговор о сборе войска, но она опять махнула рукой.

– Откуда я знаю, как там у Гримкеля и Тюрвинда идут дела? Пусть мужчины собирают войско, ведь на что-то же они годны! А когда соберут, тогда и посмотрим. Не забивай себе голову раньше времени. От раздумий доблесть усыхает. Ты не знал? Иди лучше поболтай с Мальфрид.

Брендольву не очень хотелось болтать с Мальфрид, но другого дела не находилось. Прошло три дня, и он обнаружил, что Острый мыс поразительно похож на озеро Фрейра. Здесь тоже толкалось множество народу, который и хотел, и мог бы что-то сделать, если бы кто-нибудь собрал его силу и направил в нужное русло. Но кто? От Вильмунда конунга Брендольв уже ничего хорошего не ждал и надеялся только на Гримкеля ярла. Может быть, брат кюны окажется достойным вождем?

– А что, у вас на Востоке большая усадьба? – время от времени принималась расспрашивать его Йорунн хозяйка. – Сколько у вас скота? А дружину держите большую? А сколько земли засеваете? Это все далеко от усадьбы? А бондов в округе много?

Брендольв отвечал даже с удовольствием, мысленно уносясь в родные места. Усадьба Лаберг, ее поля и горные пастбища, вехи на берегах, по которым ищут места рыбных ловов, и каменные площадки на прибрежных скалах, после удачного лова засыпанные сохнущей рыбой, – все это он видел как наяву и невольно стремился туда, хотя и понимал, что попасть домой доведется не скоро.

– А Хельги хёвдинг такой же богач? – как-то спросила Йорунн. – А ты, значит, обручен с его дочкой?

– Да. – Брендольв кивнул. Хельга почему-то помнилась ему такой, к какой он привык еще в детстве, маленькой резвой девочкой. Ее новый, взрослый образ, в котором он наблюдал ее только месяц, побледнел в его памяти.

– Небось, вас еще с детства обручили? – прищурившись, спросила Йорунн.

– Нет. Совсем недавно, вскоре после йоля*. Мы… Мой отец немного повздорил с Хельги, а потом они помирились и решили…

– Ясно, ясно! – Старуха затрясла головой. – Ну, недавнее обручение большой силы не имеет. Никто не удивится, если ты выберешь другую.

– Какую другую? – Брендольв вытаращил глаза в показном изумлении, но имел сильные подозрения – какую.

– Да хотя бы нашу Мальфрид! – прямо ответила старуха и покосилась в сторону женской скамьи.

Мальфрид сидела в самой середине, как невеста, нарядная, убранная золотом, прямая и величавая, с замкнутым и гордым лицом, словно через всю гридницу слышала, о чем тут идет речь.

– Моя племянница знатнее родом, чем дочка Хельги Птичьего Носа, – продолжала Йорунн. – Она – сестра самой кюны, тетка будущего конунга! Такое родство на дороге не валяется! Ее хотел взять в жены Вильмунд конунг, только Фрейвид Огниво, чтоб его великаны взяли, помешал! Такая жена прибавит тебе немало чести! Я не хочу отдать ее кому попало, а ты, я вижу, достойный человек! Подумай, что я тебе сказала!

С этими словами Йорунн ушла, не дав Брендольву ответить, и через мгновение уже громко бранила кого-то за другим столом. Ошеломленный Брендольв слушал, чувствуя, что находится под властью суровой и решительной старухи почти так же, как и тот хирдман, что сейчас жалобно выкрикивал оправдания. В душе его смущение мешалось с возмущением. Ему предлагают нарушить слово, расторгнуть обручение безо всякой вины Хельги хёвдинга – нет, это недостойно! Правда, Лейринги знатнее, это верно, и родство с конунгом – не пустые слова…

– Слышишь, как запела! – проворчал Брюньольв Бузинный, сосед, у которого на Остром мысу была большая усадьба. В прошлый свой приезд Брендольв останавливался у него и сейчас обернулся на знакомый голос. – Уже и девчонку сватает! – продолжал Брюньольв. – Нашла жениха! Ты ей тем стал достойным человеком, что у тебя усадьба далеко от фьяллей! – убежденно втолковывал он Брендольву. – Не так уж давно им предлагали в жены Аслаку дочку северного хёвдинга Ингстейна. Ингстейн думал обзавестись родней на юге и пересидеть у нее в случае чего. Тогда Лейринги не захотели брать в свой род чужую беду! Говорят же: чужая беда может стать и твоей! Вот и дождались, что теперь пытаются свою собственную беду навязать на шею кому-то другому. Ты, конечно, вправе поступать по-своему, но я назвал бы дураком того, кто поддастся на их плутни!

Брендольв посмотрел на Мальфрид. Она подняла свои огромные светло-серые, как водой налитые глазищи и смотрела на него через всю гридницу, то ли завлекая, то ли умоляя о чем-то. У Брендольва дрогнуло сердце: казалось, что, отказываясь от этого брака, он бросает женщину в беде. Но не соглашаться же теперь! Он не может, он не свободен! При виде лица Мальфрид ему вдруг ясно вспомнилась Хельга, такая, какой она была в день их последнего свидания у кривой елки, куда он, как дурак, притащился со всем оружием, надеясь потрясти ее своим мужественным видом, – взрослая, печальная и трогательная в этой недетской печали. Сердце защемило от горячей, почти болезненной любви, прихлынувшей откуда-то как волна, захотелось скорее к ней, туда, где все такое же родное и чистое, как она, его невеста, его судьба… Ради какого тролля он торчит здесь, на Остром мысу, когда ясно, что снаряжать войско и воевать с фьяллями никто особо не собирается? Если все только и делают, что бегают и ищут, где бы спрятаться, точно крысы? Не исключая и самой Йорунн, которая так точно описала положение дел. «Я же должен ехать к Хельги и передать ему приказ вести войско», – вспомнил Брендольв и рассердился сам на себя за то, что потерял в этом вороньем гнезде несколько дней. Но на самом деле он знал: не желание выполнить поручение конунга влечет его домой, а только стремление скорее увидеть Хельгу.

* * *

Вечером, уже в густых сумерках, когда лишь луна, мелькая сквозь облака, бросала на широкий двор усадьбы беловатые пятна света, Брендольв вышел прогуляться к одному строению, необходимому всякой усадьбе без исключения. На обратном пути ему почудилось, что кто-то его окликнул. Обернувшись, Брендольв увидел возле угла длинного строения… (нет, это был не мертвец)… тонкую женскую фигуру, закутанную в плащ.

– Иди сюда! – Знакомая фигура метнулась к нему, тонкие прохладные пальцы вцепились в руку и потащили за угол.

Между задней стеной длинного отхожего места и земляной стеной усадьбы оставалось небольшое пустое пространство. Мальфрид первой скользнула туда и потянула за собой Брендольва.

– Это, конечно, не палаты с коврами на стенах и золотом вместо светильников, но другого нет, где можно поговорить! – торопливо зашептала она. – Во всем доме нет свободного места, да ты сам знаешь! Что за жизнь такая! Чтобы их всех тролли взяли! Послушай! Ты уже догадался, что я тебе хочу сказать?

– Да, – сказал Брендольв, имея в виду, что догадался о предмете разговора. – Нет, – поправился он, сообразив, что мнение самой Мальфрид для него полная загадка.

– Насчет нашей свадьбы! – сказала Мальфрид, и Брендольв почти с ужасом ощутил себя приговоренным.

– Я не могу! – решительно запротестовал он и даже попытался отнять у Мальфрид руку, но она не пустила. Ему ее пальцы казались холодными, а ей его рука – горячей, и она не выпускала, стремясь погреться. – Я обручен! У меня невеста! Я воспитывался у Хельги хёвдинга, я ее знаю всю жизнь!

– Ну и что? – протянула Мальфрид, как промяукала. Казалось, ее обидела его попытка возражать. – Вильмунд тоже воспитывался у Фрейвида и знает Ингвильду всю жизнь – много счастья они вместе нашли? Это еще ничего не значит. Каждый должен думать о чести своего рода, ведь так? А невеста из моего рода тебе принесет гораздо больше чести!

– Нарушение слова мне чести не прибавит! – довольно твердо ответил Брендольв, однако не делая новых попыток освободить руку. – Я не могу разорвать обручение, когда Хельги хёвдинг ничего не сделал такого…

Говорить о своей любви к Хельге было и грубо, и бесполезно. Брендольв надеялся, что сможет отказаться, сохранив достойное лицо.

– Но неужели ты покинешь меня? – удрученно спросила Мальфрид, и голос ее показался жалобным, как у маленькой девочки.

Ее огромные глаза мягко и светло мерцали в лунных бликах, и их блеск колдовскими чарами завораживал Брендольва, каким-то посторонним усилием подчинял новому обаянию, обращал к себе все помыслы и стремления. Мальфрид так твердо верила в свое право взять то, что ей нужно, что даже сама жертва не находила доводов против.

– Я полюбила тебя, – прошептала Мальфрид, придвинувшись ближе к Брендольву и снизу заглядывая ему в лицо. – Мы с тобой будем достойной парой, так скажут все…

Она отпустила руку Брендольва, ее ладони легли ему на плечи, потом поползли дальше, за шею, и Брендольв чувствовал себя в плену. Не отдирать же ее от себя!

– Но я обменялся обетами с Хельгой! – тоскливо ответил он, почти против воли обнимая Мальфрид (надо же было куда-то девать руки!). – Она ждет меня!

Ему было бы занятно узнать, что неполных полгода назад Ингвильда дочь Фрейвида, так восхитившая его своей смелостью, стояла на этом самом месте и говорила своему жениху Вильмунду примерно то же, что он сейчас говорил Мальфрид. Но значительно тверже и увереннее.

– А что нам за дело до людей? – мурлыкала Мальфрид, почти прижавшись губами к его уху. – Мы будем жить, как сами захотим, а кому не нравится, пусть к нам не ездит в гости! Ты знатнее Хельги, ты можешь сам стать хёвдингом. Вильмунд конунг тебя поддержит…

– Но сначала я должен поддержать его! – воскликнул Брендальв, с ужасом и с облегчением вспомнив, что ему всего несколько дней назад говорила кюна Далла. – Он хочет… Кюна Далла хочет, чтобы я скорее женился на Хельге и привел к конунгу войско восточного берега! Она не похвалит вас, если ты выйдешь за меня вместо Хельги!

– Пусть она сама заботится о себе, а мне не мешает! – резко ответила Мальфрид. – Она уже выловила свое счастье, даже два! Она сама заварила эту брагу, пусть сама ее и пьет! А я позабочусь о себе, как сама знаю!

Напрасно было бы думать, что Йорунн хозяйка прислала племянницу сторожить Брендольва в укромном месте и склонять его к согласию всеми доступными средствами. Мальфрид не хуже других Лейрингов понимала, в чем собственная польза и как надо ее добиваться. А иного счастья, кроме как уехать подальше от фьяллей, на безопасный (пока что) восточный берег, сейчас не знал ни конунг, ни последний раб из свинарника.

– Подумай, что со мной будет! – умоляюще зашептала Мальфрид, не выпуская Брендольва из объятий. – Если сюда придут фьялли… Они все разорят, сожгут усадьбу, всех поубивают! Я не хочу быть рабыней фьяллей! Подумай обо мне! Неужели ты можешь это допустить?

Брендольву вспомнилась… Атла. Он не сразу вспомнил ее имя, но отчетливо видел перед собой ее бледное, изнуренное лицо, ее серые озлобленные глаза, упрямо сжатый тонкий рот. «От нашей усадьбы осталась куча угля и костей!» Все ее богатство составляла облезлая накидка, украденная на каком-то хуторе, и котелок (недырявый!), найденный в пустой охотничьей избушке. Но и эта девушка, знатная и богатая, чуть не ставшая женой молодого конунга, смотрит в лицо судьбе и видит ту же участь. Пришедшая в страну беда так или иначе затронет всех. От нее не спасутся ни знатные, ни простые. И стремление любой ценой от нее убежать выглядит не слишком красиво, но вполне объяснимо. Еще Один говорил: всяк занят собой. А с тем, что естественно, спорить глупо.

– Я не могу сейчас сказать, – произнес наконец Брендольв. Воспоминание об Атле, бывшей теперь частью Тингваля, укрепило его дух. – Надо еще подумать. Пойдем в дом, а то замерзнешь. Здесь и правда не лучшее место для долгих бесед.

* * *

Как говорил Оддбранд Наследство, принятое решение нужно выполнять и только тогда оно чего-то стоит. Рассвет следующего дня застал Брендольва в корабельном сарае, где уныло зимовал его «Морской Баран» в соседстве с кораблем Лейпта сына Хальвдана. Почти всю ночь проворочавшись, Брендольв к утру остался верен прежнему решению как можно скорее вернуться домой. Мучило его только одно: как сказать об этом Мальфрид? Сейчас он последними словами бранил себя за вчерашнюю слабость: нужно было сразу и наотрез отказаться от предложенного брака, поскольку оставить ради нее Хельгу совершенно невозможно. И честь, и сердце Брендольва отвергали даже мысль об этом. Но, вспоминая свое вчерашнее поведение, Брендольв не мог не признать, что немало обнадежил девушку из рода Лейрингов. Боясь встречи с нею или с Йорунн, Брендольв убежал из Вороньего Гнезда еще в утренних сумерках, надеясь, что свет дня принесет какое-нибудь прояснение и в его мысли.

Но избавление от этого трудного положения пришло с совсем неожиданной стороны. Разбирая и проверяя снасти «Морского Барана», толкуя со здешним корабельным мастером о креплении мачты, Брендольв отвлекся от всех печалей и просто радовался тому, что уже на днях можно будет выйти в море. Вдруг в корабельный сарай вошел один из хирдманов Лейринговой усадьбы (Брендольв еще никого из них не успел узнать по имени) и окликнул его:

– Брендольв хёльд! Меня прислала Йорунн хозяйка. Наверное, тебе любопытно будет узнать… Стюрмир конунг вернулся!

Если бы земля под корабельным сараем расступилась и «Морской Баран» с радостным блеянием погрузился в морскую пучину… Брендольв вихрем спрыгнул с корабля и схватил хирдмана за плечо:

– Что ты сказал? Кто вернулся?

– Стюрмир конунг! – Хирдман таращил глаза от возбуждения, не представляя, добрую новость принес или дурную. – Его «Рогатый Волк» только что пристал. Он идет со своими людьми к нам в усадьбу.

Вся дружина Брендольва столпилась вокруг него, и все молчали. Такую новость требовалось осмыслить. Давным-давно все они решили считать Стюрмира конунга мертвым, и его возвращение показалось чем-то невероятным и пугающим. Мертвецы никогда не приходят с добром.

Побледневший Брендольв закусил губу и молча сжимал в ладони волчью голову на рукояти меча. У него было такое чувство, что ему на голову пала молния. Живой, но оглушенный, он не мог собраться с мыслями и решить, что же теперь делать. Внезапно он оказался в стане врага, ибо Стюрмир конунг, к чьему сыну и сопернику Брендольв примкнул, мог быть только врагом.

– А у нас и из мужчин-то дома никого, один Аслак… – бормотал хирдман из Вороньего Гнезда.

– Что будем делать? А, хёльд? – негромко, вполголоса загудели люди Брендольва. – Нам он не слишком обрадуется… Понятно, скажет, кто с моим сыном дружен, тот мне, значит, враг… Лучше бы мы вчера уплыли… А теперь-то куда? А сам-то Вильмунд конунг где?

– Надо идти, – наконец сказал Брендольв. Опомнившись от первого потрясения, он понял, как надо поступить. Для этого и существуют саги: они подают пример того, как следует держаться достойному человеку. А именно: встречать все опасности грудью.

– Без разрешения конунга теперь все равно никому не отплыть, – сказал корабельный мастер. – Раньше все делали что хотели, а теперь у него сразу две войны: с фьяллями и с собственным сыном. Он и людей, и корабли приберет к рукам. Может, конечно, сам Вильмунд конунг прощения попросит…

Ничего не сказав, Брендольв решительным шагом вышел из корабельного сарая и направился назад, к усадьбе Лейрингов. Впереди, ниже по берегу фьорда, он ясно видел большой корабль, только что вытащенный на гальку, возле которого суетились люди. На штевне корабля возвышалась позолоченная волчья голова с рогами, сразу бросаясь в глаза. Брендольв шел, упрямо наклонив вперед голову, как под сильным ветром. Он не воображал будущую встречу, не сочинял речь, не готовил оправданий. Оправдываться – недостойное дело, пусть ленивые рабы и трусы оправдываются. Доблестный человек всегда поступает так, как считает нужным, а кому не нравится, тот может в его сторону не смотреть…

Не глядя вперед, он даже не заметил бегущую ему навстречу Мальфрид и остановился, только когда она схватила его за руку.

– Ты уже знаешь? – воскликнула она, и ее глаза, еще шире раскрытые от испуга, окончательно убедили Брендольва в верности новостей. – Да, я же послала к тебе человека. Стюрмир конунг вернулся! – тараторила она, дрожа и напрасно пытаясь скрыть дрожь за нервной улыбкой. – Он вернулся, он сейчас у нас! Куда же ему пойти, ведь своей усадьбы у него тут нет! Он ужасно зол, прямо как великан! Грозит смертью всем предателям! Его ваши предупредили, сын вашего хёвдинга! А то бы он до весны не знал…

– И хорошо, что предупредили! – сурово ответил Брендольв. – Если бы он не вернулся, то через месяц тут были бы фьялли! Может быть, теперь квитты перестанут бегать и начнут готовиться к битве. На Вильмунда, сама понимаешь, надежды плохие.

– Ты хочешь идти к нему? – с ужасом спросила Мальфрид.

– Конечно, – так же сурово ответил Брендольв, все больше уважая себя за твердость духа. Пусть Стюрмир его хоть зарубит на месте – это небольшая плата за удовольствие знать, что поступаешь достойно. – Уж не думала ли ты, что я побегу прятаться под куст?

– Нет, – с благоговейным восхищением выговорила Мальфрид и улыбнулась с привычным, хотя и неуместным сейчас кокетством. – Я хотела сказать тебе другое, – торопливо добавила она. – Уж нас-то, родичей своей жены, Стюрмир конунг не обидит. Мы должны сейчас же всем объявить, что ты мой жених, и тогда он тебя тоже не тронет.

Брендольв помолчал. Да, этот поступок заслонил бы его от занесенного топора. Но прикрыться женским подолом… Не многим лучше, чем переодеться в женское платье. И как потом показаться в Хравнефьорде?

На миг возможность разом избавиться от опасности показалась Брендольву разочарованием. Так мог бы огорчиться ребенок, у которого отняли желанную игрушку. Где же человеку проявить силу своего духа, если все опасности от него в последний миг убегают?

– Нет, – твердо ответил он, глядя на темнеющую на пригорке усадьбу Лейрингов, чтобы не смотреть в лицо Мальфрид. – Я не хочу, чтобы меня спасали женщины.

– Но послушай… – с отчаянием протянула Мальфрид и повисла на его локте.

Но Брендольв упрямо шел к усадьбе. Лейпт сын Хальвдана, Арне сын Арнхейды и несколько хирдманов шли следом, гордясь своим вожаком.

Вступая во двор усадьбы, Брендольв невольно искал взглядом Дага. Конечно, «Длинногривого Волка» он во фьорде не видел, но ведь у Дага мог оказаться какой-нибудь другой корабль… Ведь он плавал за Стюрмиром конунгом и наверняка должен был вернуться вместе с ним…

Но ни единого знакомого лица ему не попалось. Двор, обширный и бестолковый дом были полны народу, сбежавшегося со всего Острого мыса, голоса гудели, бледные лица выражали тревогу. Брендольв прошел через сени в гридницу, и никто его не остановил. Сейчас тут не находилось таких, кто решительно шел именно в гридницу.

Стюрмир конунг сидел на почетном месте хозяина. Почти совсем поседевший за время отсутствия, свирепый и мрачный, красный от гнева, он выглядел как настоящий великан. Перед ним стоял Брюньольв Бузинный (он всегда недолюбливал Лейрингов, не спешил объявить себя сторонником Вильмунда и теперь торжествовал). А рядом с конунгом возвышался какой-то верзила с секирой на длинной рукояти. Мельком глянув, Брендольв узнал Вальгарда и от изумления застыл на месте. Вот уж о ком он не думал и кого не ждал увидеть здесь, так это Вальгарда, убийцу Ауднира, которому совершенно нечего было делать возле вернувшегося конунга. Мелькнула даже мысль, что Вальгард и есть тролль, как о нем думали в округе Тингваля.

– …И тогда он не придумал ничего лучше, как запереть меня в усадьбе и поджечь… – с негодованием рассказывал конунг, когда Брендольв вошел.

Взгляд его уперся в лицо гостя, и Брендольв содрогнулся: такая сила долго сдерживаемой ярости давила из этих глаз.

– А ты кто такой? – спросил у него конунг. – Входишь ты смело, как достойный человек, а на самом деле не окажешься ли и ты из этих мокрохвостых предателей?

Йорунн хозяйка, стоявшая возле сиденья конунга с пивным рогом в руках, бросила вопросительный взгляд на Мальфрид: удалось? Умная старуха знала: ее дочь Далла виновата перед мужем не меньше, а больше всех. И родство с ней может оказаться большим несчастьем. В такой беде гораздо больше пригодится родство с хёвдингом восточного берега, к которому одному Стюрмир конунг теперь и будет благосклонен. Воспитанник – тоже родич. Конечно, могло все обернуться и так, как Мальфрид сказала Брендольву, и тогда Лейрингам пришлось бы защищать его. Но у всякого меча две стороны, и обе режут. Любая сделка может принести выгоду или убыток, любая битва – победу или поражение. Но это вовсе не значит, что в беде надо сидеть сложа руки и лишь изредка простирать их к молчащим небесам. Как подобает истинному воину, старая Йорунн выбрала битву.

– Я… – начал Брендольв и запнулся. Он хотел бы сказать что-нибудь гордое, но ничего умного на ум не шло, и он мельком пожалел, что по дороге не дал себе труда подумать. – Я – Брендольв сын Гудмода с восточного побережья… – отчеканил он и для уверенности опустил ладонь к рукояти меча.

Взгляд конунга скользнул вслед за его рукой, черные брови дрогнули.

– Мой меч! – воскликнул он. – Я подарил его Хельги Птичьему Носу! Почему он у тебя?

– Я обручен с его дочерью, – несколько растерянно ответил Брендольв. К счастью, над этим вопросом долго думать не пришлось. – Он подарил мне меч на обручение и сказал, что меч хорошо мне послужит…

– Да он ясновидящий, этот Хельги Птичий Нос! – воскликнул Стюрмир конунг, и Брендольв с изумлением, почти не веря своим глазам, заметил, что тот улыбается. Настоящей улыбкой это трудно было назвать, но Метельный Великан растягивал губы, намереваясь проявить дружелюбие. – Я вижу, его слова сбылись!

Более того. Стюрмир конунг тяжело спустился по ступенькам сиденья, подошел к окаменевшему Брендольву и похлопал его по плечу.

– Теперь я понимаю, почему ты пришел ко мне, когда все эти крысы разбежались. Ты – мой человек! – уверенно и с явным удовольствием продолжал он. – Ты остался мне верен и знай, что я сумею это оценить! Люди восточного берега узнают, что Стюрмир конунг умеет ценить верность!

Брендольв молчал. Он еще не верил в столь счастливый оборот дела и ощущал себя стоящим на тоненькой корочке льда. И почему-то ему было стыдно, словно он обманывал конунга. Но что делать: сказать сейчас, что он на самом деле шел с этим мечом против него? Да нет, не против него, а просто к Вильмунду. Потому что хотел драться с фьяллями. Это правда, и в этом нет ничего бесчестного.

– Я хочу драться с фьяллями! – хрипло, но от души произнес Брендольв. Это была единственная правда, которая не рассердит Стюрмира. – И надеюсь, что ты, конунг, дашь мне такую возможность.

– Конунг! – В гридницу поспешно вбежал кто-то из Стюрмировых хирдманов. – Сюда едет… большой отряд. Не возьмусь сказать, есть ли там твой сын, но кюну Даллу я видел.

– Ах, вот как! – Стюрмир снова нахмурился и отошел от Брендольва. – Хорошо-о! – с неясным, но тяжелым чувством протянул он. – Сейчас я узнаю, у кого еще хватит смелости взглянуть мне в глаза!

Стюрмир конунг вернулся на свое место и сел, опустив обе руки на подлокотники сиденья. Молчаливым кивком он указал Брендольву место рядом с собой, с другой стороны от Вальгарда. Брендольв встал возле резного столба. Ощущение тонкого льда под ногами не проходило. Почему Вильмунд конунг и кюна Далла так быстро решили ехать сюда вслед за ним? Когда он уезжал с озера Фрейра, об этом и речи не шло. Что их подтолкнуло? Знают ли они о возвращении Стюрмира? И как себя поведут? Что скажет Вильмунд о своих бывших сторонниках? И что скажет о нем, о Брендольве? Одно слово – и неожиданная милость Метельного Великана сменится ураганным гневом.

В гридницу вбегали какие-то люди, толпились у стен, но Брендольв смотрел только на двери. Шум множества шагов и голосов приближался. Вошла кюна Далла с маленьким Бергвидом на руках, держа ребенка, как щит, с ней кто-то из ее приближенных. Лицо кюны побледнело от страха, рот уже приоткрылся, чтобы выпустить наружу поток оправданий, отговорок, обвинений, упреков… Каждую новую фигуру в дверях Брендольв встречал с замиранием сердца, но Вильмунд конунг все не появлялся. Казалось, он растворился, потерялся по дороге, а может, его и не было никогда. На Квиттинге один конунг, и зовут его Стюрмир Метельный Великан.

И только одно лицо из тех, кто прибыл с кюной Даллой, сейчас не выражало ни растерянности, ни удивления, ни страха. Ингвильда дочь Фрейвида стояла позади кюны и смотрела на быстро багровеющего Стюрмира с гордым спокойствием норны*, чье предсказание сбылось.

* * *

Сторвальд по прозвищу Скальд сидел на ступеньке крыльца и сочинял песнь к вечернему пиру. Перед его глазами кипела обычная суета усадьбы Эльвенэс, усиленная приготовлениями к важному и значительному событию. Волнение, вызванное квиттами, улеглось, а Рагневальд Наковальня, напротив, поднялся с одра болезни. Проще говоря, выздоровел. А как только он стал ходить, его тут же со всеми почестями пригласили к конунгу, и сам Хильмир предложил ему в знак примирения взять в жены йомфру Альвборг. Нечего и говорить, какой ответ он получил. Польщенный и осчастливленный Рагневальд немедленно начал готовиться к свадьбе, и сегодня вечером он станет родичем конунга. Вот только стихи к этому радостному событию он снова заказал Сторвальду. Ну что ж, как говорится, никто не спасет обреченного. Только дурак не учится на своих ошибках, а если человек дурак, то это обычно надолго.

Во двор загоняли стадо блеющих овец, которым уже сегодня вечером предстояло стать угощением для многочисленных гостей конунга. Бегали туда-сюда служанки, над усадьбой висел шум, но Сторвальду это не мешало. Складывая строчки, он всегда и везде видел перед собой Эльденланд – удивительную страну, где так много бурого острого камня и так мало земли, где прямо из расселин причудливых, будто изгрызенных драконьими зубами скал поднимается густой горячий пар, а в каменистых ручьях струится горячая вода – хоть мясо вари. Дрова там собирают не в лесу, которого почти нет, а на берегу моря, где прибой порой выносит самые разные вещи: от старого дырявого башмака до золоченого щита с маленькой девочкой внутри (разные ведь бывают колыбели). На памяти Сторвальда такое однажды случилось, притом девочка была жива, здорова и весело гулькала, когда сбежавшиеся женщины рассматривали ее и охали. А в глубинных областях полуострова живут тролли и, бывает, запросто приходят к людям попросить молока для своих троллят. И в обмен на горшочек сметаны оставляют такие подарки, за которые конунги насыпают тот же горшочек доверху золотыми кольцами… Сторвальд очень любил свою родину. Вот только всех эльденландцев от рождения тянет странствовать, и он охотнее других поддавался этой страсти.

Так, значит, Рагневальд желает прославлений своей доблести и своей невесты… «Только ты непременно там расскажи, как этот квиттинский гриб хотел взять себе мою Альвборг, а я ему объяснил, что этот орешек не по его гнилым зубам!» – требовал Рагневальд, такой же гордый и шумный, как раньше. Пожалуйста! Сторвальд слегка пожал плечами, вспомнив разговор. Я расскажу… Рагневальд несколько своеобразно в тот раз проявил доблесть, но в итоге все сложилось так, как он хотел. А это уже много. Можно сказать, та самая удача, о которой все так мечтают. И которой обычно надо помогать. Так вернее.

Значит, кто смел, тот не медлит… Хорошая пословица и хорошо укладывается в строчку. И хендинг* в ней так и просится: не медлит смелый. Но это уже было, и не так давно, а Сторвальд не любил повторяться. Это плохой скальд однажды нападет на удачный образец и потом строгает одинаковые висы*, только имена меняет. А Сторвальд считал себя хорошим скальдом. Он охотно брал деньги за свои стихи, но складывал их для собственного удовольствия. А что за удовольствие вечно жевать одно и то же?

Короче, пословица нужна другая. Что-нибудь о доблести и преимуществе одного перед другим. Не поет кукушка, коршуна завидя… Крик кукушки смолкнет жалкий, Коль заклекчет грозно коршун… Слишком много «к». Да и «клекчет» – пусть Рагневальд сам такое сочиняет. Простирает руки ворог… Руки ворог жадно тянет… Тьфу! Дева дивная досталась… Деву в дар кормильцу вранов… Какой тут дар, тролли и альвы*! Жаден враг, и ждать не время… Самому непонятно, какое созвучие ставить в начало следующей строчки – на «ж-д» или на «в-р». Тролли и альвы!

Стараясь отвлечься, Сторвальд принялся разглядывать молодых служанок. Пусть пока дрянные строчки утонут, а подходящие всплывут. Тогда их можно будет еще покрутить. Что там говорил соплеменник и друг (эльденландцы все друзья) Эгиль Угрюмый? Что он так и сыплет стихами, как обычной речью? Как бы не так! Так не бывает, и лучший скальд Морского Пути знал это лучше всех. Ничто хорошее не дается без труда, и хороший стих тоже. Лучший скальд мучается так же, как и самый захудалый. Различны бывают лишь плоды их трудов. Не всякий усердный подбиратель строчек станет хорошим скальдом, но лентяй не станет хорошим скальдом никогда. Закон такой есть. Чтобы вещь казалась легкой, в нее должно быть вложено много тяжелого труда. И сила хорошего скальда в том, чтобы не обнаружить своего усилия.

В раскрытых воротах показалось светлое пятно – знаменитая накидка из меха белого медведя. Наследник шел не спеша, помахивая подхваченным где-то прутиком. С такой же легкостью и с таким же спокойным лицом он мог бы помахивать и двуручным мечом. Но это не значит, что боги от рождения дали сыну конунга, как в сагах о древних героях, силу и умение. Просто он не любит, чтобы люди видели, как он упражняется. И стихи он тоже сочиняет не на ходу, что бы там ни болтали. Правда, основания для болтовни Хеймир поставляет сам. Даже умный человек бывает несвободен от мелкого тщеславия. Особенно когда рожден сыном конунга.

Сейчас Наследник был как-то задумчив больше обычного. Забыв на время о стихах, Сторвальд внимательно изучал его знакомое и неприметно изменчивое лицо. То есть изменчивое для него – остальные ничего не замечали, но от глаз эльденландца не укрывались перемены чужого настроения. Сторвальд сам не знал, правда ли то, что среди его праматерей имелись троллихи, но человеческие лица казались ему прозрачными, и в ранней юности он удивлялся, что слэтты, рауды, вандры, барландцы и прочие временами похожи на слепых котят и не видят очевидного.

Заметив Сторвальда, сидевшего на крыльце, Наследник приостановился. Сторвальд слегка наклонил голову и сделал неприметный знак глазами: если я тебе нужен – располагай мной. После той ночи в Волчьих Столбах сын конунга и эльденландский скальд ощутили расположение друг к другу, но оба, как умные люди, старались не привлекать к своей дружбе постороннего внимания.

Однако сегодня Наследник не был так осторожен, как всегда. Кивком отпустив трех своих хирдманов, Наследник направился к Скальду. Сторвальд хотел встать, но Хеймир сделал ему знак сидеть и сам опустился на ступеньку рядом с ним. Сторвальд удивленно дернул левой бровью – решительное нововведение. Обычно Наследник не снисходил до столь низменного (во всех отношения) сиденья. Несколько служанок и челядинцев оглянулись, растрепанная девчонка застыла с открытым ртом, с усилием держа за дужку тяжеленный котел и не догадываясь поставить его на землю, чтобы поудивляться с полным удобством. Но Наследник ничего не заметил.

– Скажи-ка, потомок троллей, не было ли в твоем роду ясновидящих? – негромко спросил Хеймир.

На «потомка троллей» Сторвальд не обиделся, поскольку Наследник имел в виду не оскорбить его, а подчеркнуть достойную уважения необычность его происхождения.

– Что-то не припомню, – сочувственно ответил он. – А тебе нужен ясновидящий?

– Не помешал бы, – с подавленным вздохом сознался Наследник. – Но к Гудрун Ворожее я не пойду. Я заранее знаю, что она мне скажет. Скажет, что я скоро женюсь и это пойдет всем слэттам на пользу. А потом намекнет, что ее племянница Фрейгерда отвечает всем приметам невесты для меня… Это я уже слышал.

– Я не ясновидящий, но могу угадать, о чем ты думаешь, – намекнул Сторвальд. Он очень надеялся, что Наследник думает о том же, о чем и он сам. – Ты хотел бы знать, добрался ли до места Стюрмир конунг и как его дела дома.

Наследник ответил тихим вздохом. Он и в самом деле очень хотел бы это знать. Он отдавал Альвборг за Рагневальда, чтобы обеспечить прочный порядок у себя дома и сильное войско в случае необходимости. Он дал обещание помогать Стюрмиру, которого терпеть не мог, но дружба с которым приносила большие выгоды слэттенландской торговле. Обещание надо выполнить, но сначала следует убедиться, что Стюрмир сумеет толком распорядиться помощью. Погибать вместе с ним слэтты не обещали.

– Есть еще такая поговорка: кто знает свой долг, тот не ждет, что подскажут сны, – добавил Сторвальд. – Если бы я был сыном конунга…

Он умолк, учтиво придержав совет, которого пока не просили. Наследник повернул голову и вопросительно посмотрел ему в лицо: и что бы ты сделал? Эльденландец с косящим левым глазом не слишком походил на вещую норну, но по сути был к ней ближе, чем любой убеленный сединами мудрец. Рассуждения не приводили Хеймира к решению, и он предпочитал положиться на нерассуждающее и никогда не ошибающееся чувство, которым от рождения обладают эльденландцы.

– То я сам посмотрел бы, как у квиттов идут дела! – окончил Сторвальд.

– А ведь тебе и самому этого хочется! – проницательно заметил Наследник. – Неужели тебе надоело у нас?

– Нам везде быстро надоедает, – легко сознался Сторвальд. – Мы такой беспокойный народ, все привычное нам скучно. Нам весело только узнавать – землю, людей. А знать – скучно. Кроме того… На Квиттинге сейчас Эгиль. Нас, эльденландцев, знаешь ли, всегда тянет на родину, а нашей родиной станет любое место, где нас соберется хотя бы двое. А еще среди квиттов есть несколько человек, которых я зову своими друзьями. Мне понравился этот юный Бальдр меча, сын Хельги хёвдинга. И еще есть один человек, ты его не знаешь… Короче, мне небезразлично, что станется с полуостровом, который они зовут своей родиной. Так что один спутник у тебя уже есть.

Наследник благодарно кивнул, прикидывая, как отнеслись бы к такому предложению остальные его люди.

– И другие найдутся! – добавил Сторвальд. Он не читал мыслей Хеймира, а просто думал так же. – Уже сегодня вечером!

А вечером состоялся свадебный пир Рагневальда Наковальни и Альвборг дочери Хильмира. Ярко наряженный жених светился от гордости и счастья, блестящая золотом невеста улыбалась, довольная, что никакой Стюрмир ей не грозит, а об ее отношениях с эльденландцем Рагневальд не подозревает. А быть женой такого знатного и доблестного человека даже для дочери конунга почетно! Так что все складывалось для нее наилучшим образом. Хеймир убедил ее, что она будет счастлива, и она уже чувствовала себя счастливой. И она чистыми, сияющими глазами смотрела на Сторвальда, когда пришло время для заказанной женихом песни.

Крик кукушки смолкнет жалкий, Коль расправит крылья коршун. Ту, что Видар* копий выбрал, В руки враг прибрать желает!

– начал Сторвальд, и Рагневальд подбоченился, довольный грозным началом, которое обещало ему блистательную победу в конце.

Славу сыщет Тор секиры, Смело к делу коль стремится. Не робея, Улль* кольчуги Ливень пива вранов начал.

Строчки лились легко, звонко – будто так и родились где-то в гуще медового кубка в руках самого Одина. Как обычной речью, говорите? А то как же!

Воин доблесть видит в битве — Враг разгромлен громом копий. Фрейю* колец клену брани Конунг дал – не медлит смелый[6]

Все-таки не обошелся без «не медлит смелый», ну да ладно. Здесь никто не слышал той, более ранней песни, а нестареющие истины надо напоминать вновь и вновь. Тем более эту, которая так важна именно сейчас. Хеймир смотрит внимательно, значит, понимает.

Слово скальда слышат люди — Славен Рагнвальд в ратном деле, Враг коварен, ждать не время, — Вихрем копий конунг правит.

Под гром приветственных криков Рагневальд извлек из-за пазухи золотое обручье и торжественно протянул его Сторвальду. Плата была велика, но это золото даритель считал частью жертвы, которую он приносил богам в преддверии своей славной женитьбы.

Когда Скальд шел обратно, Наследник сделал ему знак подойти и тоже подал подарок – хороший длинный нож с серебряной, выложенной золотом рукоятью. Богато. И с намеком. Хеймир сын Хильмира тоже услышал в песни Скальда все, что было предназначено для него.

Глава 3

После появления Стюрмира конунга Брендольву уже не приходилось жаловаться на скуку и бездействие. В тот же день события понеслись, как бешеные кони. Первым делом конунг страшно разругался с родней жены, поскольку для него отнюдь не составляло тайны, что кюна Далла выступала первой и едва ли не самой горячей сторонницей его сына-соперника. И, как ни старались Йорунн хозяйка и сама Далла представить ее поведение в самом выгодном свете, Стюрмир их почти не слушал. Он не был мудрецом, но достаточно хорошо знал свою молодую жену, и провести его, однажды обнаружив свою сущность, никому не удавалось.

Не желая иметь дело с Лейрингами, Стюрмир конунг в самый день приезда ушел жить к Адильсу хёльду, чья усадьба под названием Железный Пирог стояла чуть дальше от моря в глубине Острого мыса. Старый Адильс хёльд слыл большим мудрецом, потому что на пирах и тингах предпочитал отмалчиваться и никогда ни во что не вмешивался. Кюна Далла осталась у родни, дрожа от угрозы Стюрмира поменять ее на другую. Как оказалось, конунг слэттов Хильмир предложил ему в жены свою дочь Альвборг. Узнав об этом, весь Острый мыс немедленно понял, что никакого иного конунга никогда и не желал: человек, которого согласился поддерживать осторожный, расчетливый, но богатый и могущественный конунг слэттов, несомненно любим богами и судьбой.

Вильмунд конунг не появлялся. Люди кюны Даллы рассказывали, что он заболел и остался в той самой усадьбе Овсяные Клочья, хозяин которой предупреждал Брендольва о разбойниках. Но, как поговаривали на Остром мысу, у молодого конунга заболел живот от страха перед отцом. Стюрмир же держался так, будто у него вообще нет никаких сыновей. Вильмунда он назвал трусом, не стоящим того, чтобы с ними считались, маленького Бергвида оставил вместе с Даллой в усадьбе Лейрингов. И ее гибкое воображение уже складывало ужасные саги: она и ребенок брошены конунгом, а их место занято Альвборг дочерью Хильмира и ее новыми детьми.

Брендольв перебрался в усадьбу Железный Пирог вместе со Стюрмиром, тем самым избавившись от необходимости объясняться с Йорунн хозяйкой и йомфру Мальфрид. Но много думать о них было некогда. Узнав, что Брендольв собирался ехать домой, на восточное побережье, Стюрмир конунг решительно затряс белыми космами:

– Нечего тебе там делать, Брендольв сын Гудмода. О сборе тамошнего войска позаботится Даг сын Хельги. Мы расстались с ним возле Ворот Рассвета: он уже дома и передал Хельги хёвдингу все мои распоряжения. А верные люди нужны мне и здесь. Тебе найдется дело!

Дело действительно нашлось. Уже на другое утро Брендольв со своей дружиной выехал в глубь полуострова: конунг поручил ему, наряду с прочими доверенными людьми, разосланными в разные стороны, готовить войско Квиттингского Юга к скорому выступлению. Брендольв ездил по усадьбам, рассказывал о возвращении конунга, считал годных для сражения мужчин, проверял коней и оружие, которые у них имелись, подсчитывал недостающее. Он был воодушевлен и захвачен, зная, что наконец-то делает дело, которое приближает квиттов к сражениям, а значит, к победе. И каждую усадьбу он оставлял подбодренной, решительной, словно людей звали не в битву, а на праздник. Измученные и униженные беглецы с Севера воспрянули духом, южане тоже повеселели. После долгой поры тревог и неуверенности первые же добрые вести заставляли всех верить в скорое и полное окончание бед. В честь приезда конунговых посланцев устраивали пиры, и хотя угощение подавали небогатое, в бедности речей, боевых песен и головокружительных обетов никого упрекнуть было нельзя.

Захваченный всеми этими хлопотами, Брендольв иногда вспоминал Дага и жалел, что тот сейчас его не видит. Даже теперь, по прошествии нескольких дней, Брендольв краснел, вспоминая свое расставание с ним (как давно это было!). Стыдно подумать: ведь он чуть не назвал Дага трусом, который бежит от войны, – Дага, который вскоре после этого вместе с конунгом пробивался из горящей усадьбы прямо на мечи и копья врагов! А он, Брендольв, который так горячо размахивал мечом и оглашал воздух призывами к доблести, что с тех пор успел? Выиграл бой коней и огрел Гаутберга Свиную Голову шестом. Нечего сказать, славные подвиги! Сигурд Убийца Фафнира штаны намочит от зависти! Но уж теперь… Уж теперь Брендольв был полон решимости не оплошать и горел, рвался, не ел, не спал, загонял коней, изо всех сил стремясь объехать побольше усадеб, собрать как можно больше людей, чтобы к битве выглядеть достойно, чтобы Даг и другие люди из Хравнефьорда видели, что он тоже не сидел сложа руки.

На Острый мыс Брендольв вернулся дней через десять. Проезжая по берегу к оконечности мыса, он с замиранием сердца вглядывался в гущу кораблей во фьорде, надеясь найти знакомые – например, «Длинногривого Волка». Умом Брендольв понимал, что войску восточного берега прибыть еще не время, но все равно надеялся. Настроение его было приподнятым, любые добрые чудеса казались вероятными и даже естественными.

– Нет ли новостей от Хельги хёвдинга? – первым делом спросил он, въезжая во двор усадьбы Железный Пирог.

– Нет. И от Фрейвида Огниво тоже нет, – ответили ему несколько голосов. – Так что если он не поторопится, то его дочка расстанется с головой.

Ведро ледяной воды из фьорда не могло бы быстрее погасить бодрое горение в душе Брендольва.

– Что? – Соскочив с коня, он едва не схватил сказавшего эти слова хирдмана за накидку на груди, но опомнился и воинственно упер руки в бока. – Что ты сказал? При чем тут его дочка? Как – расстанется с головой?

– А разве ты не слышал? – Хирдман удивленно посмотрел на него. – Или в день тинга тебя тут уже не было?

– Тинга?

Похоже, Стюрмир конунг тоже много чего успел за это время. Но нетерпеливо-гордое желание Брендольва скорее рассказать ему о своих свершениях и заслужить похвалу как-то поугасло.

– Какого тинга? – снова спросил он у хирдмана.

– Конунг собирал тинг, – принялся рассказывать хирдман со всей мерой доступной ему обстоятельности. – И сказал, что другому конунгу не бывать, да и зачем он нужен, другой? А на измену Вильмунда, как видно, подбил Фрейвид Огниво. Вот Стюрмир конунг и велел ему приехать поскорее, если он верен. А если, значит, не приедет, то конунг ему обещал голову его дочки послать.

– Она здесь? – Брендольв покосился на бревенчатую стену девичьей.

– Где же ей быть? – Хирдман пожал плечами, потом ухмыльнулся. – Свою-то жену конунг Лейрингам оставил, а эту с собой взял. Лейрингам бы лучше наоборот.

Брендольв бессмысленно кивнул. Набычившись, он смотрел на закрытую дверь хозяйского дома и медленно наливался краской от волнения, напряжения зреющей решимости. Конунг, которому он только что был предан всей душой, вдруг показался врагом – хотя бы в одном-единственном деле, потому что этого решения Брендольв никак не мог одобрить. Еще в тот первый день он услышал, как Стюрмир конунг пообещал, поскольку обручение с Вильмундом отныне ничего не значило, отдать Ингвильду в жены Аслаку Облако, если Лейринги докажут свою преданность. Брендольва еще тогда покоробили эти слова. Перед отъездом он успел раза два увидеть Ингвильду, и она, невозмутимая и прекрасная, как младшая из вещих норн, снова завладела его мыслями. Про Мальфрид он даже не вспоминал, а если и вспоминал, то мимоходом поздравляя себя с удачей: хорош бы он был, если бы по глупости связал себя с этой глазастой козой!

– Стюрмир конунг дома? – спросил он только и пошел к крыльцу. Решение созрело как всегда стремительно, и он чувствовал в себе великаньи силы для его выполнения.

Стюрмир конунг сидел в гриднице. Увидев Брендольва, он дружелюбно махнул рукой, и мужчины вокруг него закричали Брендольву приветствия. Что ни говори, а приятно вступать вот так вот в гридницу самого конунга! Сразу чувствуешь, что и твой род, и ты сам – не последние на свете.

– Ты оправдал мои надежды! – говорил конунг, когда Брендольв рассказал ему о своей поездке. – Верно говорят: видно птицу по полету! Ты вошел ко мне, как верный и смелый человек, и я сразу понял, что на тебя можно положиться! Думаю, и в битве ты проявишь себя не хуже! И можешь быть уверен, что до конца жизни я буду ценить надежных людей и оказывать им все почести, каких они заслужили!

– Я рад это слышать, конунг! – ответил Брендольв. Сидя возле Стюрмира среди прославленных, опытных людей, он и себя самого ощущал старше, умнее, достойнее раза в два. – И тебе не так уж трудно наградить меня прямо сейчас. Я не требую всего сразу, но твоего слова мне будет достаточно.

– Чего же ты хочешь? – одобрительно спросил Стюрмир. Ему нравился горячий молодой задор, поскольку в битве именно это будет важно. – Все, чем я сейчас располагаю, я готов тебе дать!

– Я помню, что ты обещал Аслаку Облако завидную награду… – начал Брендольв. – Скажи-ка: разве Аслак уже отличился больше меня?

– Где ему! – презрительно бросил Стюрмир конунг. Он не вспоминал действительных заслуг Аслака (и правда, небольших), но вообще не желал признавать за одним из Лейрингов какие бы то ни было заслуги.

– Тогда я хотел бы получить то, чего добивался он! – решительно закончил Брендольв, чувствуя, что его несет волна удачи и у него все получится. – Ингвильду дочь Фрейвида!

По гриднице пробежал ропот. Судьба Ингвильды дочери Фрейвида так или иначе занимала всех, потому что была связана с переменами конунгов, со сбором войска, с фьяллями, с миром внутри Квиттинга – со всем, что касалось всех квиттов.

– Малый не промах! – буркнул кто-то. – С таким приданым можно взять хоть кривую троллиху!

– Мне не нужно ее приданое! – гордо ответил Брендольв. – Я хочу получить ее в жены. Что ты скажешь на это, конунг? – прямо спросил он.

Стюрмир двинул бровями, не сразу найдя ответ. Он не мог обещать кому-то руку Ингвильды, пока не знал, удержится ли на плечах ее голова. Слово прислать Фрейвиду в случае неповиновения голову дочери он дал перед тингом, и теперь отступить не мог бы даже более слабый духом конунг, чем Стюрмир. Но и отказать Брендольву прямо он не спешил. Раз парень отказывается от приданого – значит, влюблен по уши. Если лишить его надежды, может сгоряча натворить глупостей – Стюрмиру хватало ума, чтобы все это сообразить.

– Не дело говорить о свадьбах перед битвой! – ответил он после недолгого молчания. – Людьми правит судьба, и никто не знает, не обнимет ли его назавтра валькирия. Пока что я скажу тебе одно: если ты и дальше будешь служить мне так же верно, Ингвильда дочь Фрейвида не достанется никому, кроме тебя.

С лица Брендольва спало напряжение, он с трудом подавил явный вздох облегчения, но не смог сдержать улыбки. В душе вскипело яркое ликование, хотелось кричать от радости. Спасена! Ингвильда будет спасена, и не кем-нибудь, а им, Брендольвом! Отныне ее жизнь зависит только от его доблести! И этим самым она в полной безопасности! Сейчас Брендольв без колебаний вышел бы в одиночку против целого войска. Уж теперь она узнает, светлая богиня со звездными глазами, что за человек Брендольв сын Гудмода! Душу приятно грела мысль, что Ингвильда будет ему благодарна за спасение. Не так давно Брендольва делало счастливым только то, что она удостоила его словом, а теперь он уверенно воображал ее своей женой – и женой любящей! Золотое колечко, подаренное ею после боя коней (ни на один палец Брендольва оно не налезло, и он носил его на ремешке на шее), уже казалось предзнаменованием совместного будущего. О Хельге он даже не вспомнил – по сравнению с возможностью получить Ингвильду все остальное казалось ерундой.

В этот вечер Брендольв заснул мгновенно, усталый и счастливый, полный самых радужных ожиданий, как будто его не ждали впереди близкие битвы. Впрочем, разве не с битвами было связано исполнение всех его надежд? Все-таки он получит все, чего хотел, уезжая из дома: дружбу и уважение конунга, воинскую славу, богатство… да еще и такую девушку в жены, о которой и не мечтал, потому что не знал, что такие бывают. Так да здравствуют битвы, настоящая жизнь смелого сердца! Счастье с гулом и треском пылало в душе Брендольва, как исполинский костер, что, однако, не помешало ему заснуть раньше, чем голова коснулась подушки – глубоко и без сновидений.

Но судьба хитра и завистлива – бурное счастье даже в бурных душах не бывает слишком долгим.

* * *

Наутро Брендольв столкнулся в сенях с Оддбрандом Наследство.

– Послушай! – окликнул Брендольв хирдмана. – Где йомфру Ингвильда? Не передашь ли ты ей, что я хочу с ней говорить?

Оддбранд ответил не сразу, а сначала окинул Брендольва неторопливым, внимательным взглядом из-под полуопущенных век, точно оценивал, а стоит ли вообще с ним разговаривать. Можно было подумать, что Оддбранд начисто его забыл. Это показалось тем более обидным, что люди с такими цепкими глазами никогда ничего не забывают.

– Я не хотел бы беспокоить ее сейчас, – невозмутимо ответил Оддбранд после осмотра. – Госпожа плохо спала ночь. Ей снился дурной сон. Я полагаю, лучше дать ей отдохнуть.

– А я полагаю, что ей будет любопытно поговорить со мной! – настаивал Брендольв. Ему действительно очень хотелось знать, как отнесется Ингвильда к переменам в ее судьбе, и он не доверял Оддбранду. Похоже, «воспитатель» просто отгораживает ее от людей. И неизвестно, насколько это отвечает ее собственным желаниям.

– Она нелюбопытна и спокойно подождет, – так же невозмутимо ответил Оддбранд. – И не надо буравить меня глазами, Фрейр меча. Все равно я ни с кем не собираюсь драться, пока йомфру Ингвильде не грозит прямая опасность.

Брендольв с трудом сдерживал кипевшее раздражение, стараясь не показывать неприязни к этому человеку с равнодушным лицом и острым змеиным взглядом. Ему приходилось тем более тяжело, что Оддбранд явно не знал подобных мук: похоже, чужие чувства так же мало задевали его, как мало он выказывал свои. Если вообще их имел.

– Но она хотя бы знает, что я возьму ее в жены? – пересилив досаду, спросил Брендольв. – Ей сказали?

– Ее возьмет в жены тот, кому это предназначено судьбой, – размеренно ответил Оддбранд. – И думается мне, что это будешь не ты.

– Уж не знаешь ли ты, кто это будет? – язвительно осведомился Брендольв.

Оддбранд ему не нравился, но нарываться на ссору с таким человеком было бы глупо, и он постарался сдержаться. Хирдман в ответ слегка усмехнулся, двинул бровью: дескать, может быть, и знаю, но не скажу, потому что тебе, Брендольв с востока, нет до этого ровно никакого дела.

«Хродмар сын Кари», – вспомнилось Брендольву, и таким образом он сам ответил на свой повисший в воздухе вопрос.

– А иначе ей грозит участь похуже! – напомнил он Оддбранду. – Ей грозит смерть, а что-то не видно, чтобы кто-то другой спешил ее спасти.

Оддбранд опять помолчал, внимательно рассматривая его, как будто хотел прямо через одежду и кожу увидеть что-то глубоко скрытое. Брендольв хотел идти, чувствуя, что ответов не дождется. Но, когда он уже сделал движение к двери, хирдман вдруг сказал:

– Конечно, я благодарен тебе за добрые намерения относительно йомфру Ингвильды. Но не думай о том, как спасти ее. Подумай лучше о собственной судьбе. Это тебе больше пригодится.

И вышел, оставив Брендольва в сенях. Молодой человек был разом возмущен и растерян, но не словами, даже не взглядами Оддбранда, а каким-то неуловимым чувством, исходившим от него. Он был как сама судьба: она иногда подает голос, но никогда не отвечает на вопросы, а что услышал, то понимай, как сам знаешь. Потому-то и говорят, что знание судьбы мало кому идет на пользу.

Увидеть Ингвильду ему довелось довольно скоро. Но вышло так, что перемолвиться хоть словом с дочерью Фрейвида Брендольву не суждено было ни сейчас, ни вообще когда-либо в жизни. Незадолго до полудня с берега прибежало сразу несколько человек с важной новостью, которая мгновенно перевернула жизнь Острого мыса.

– Фрейвид Огниво! Войско западного побережья! Конунг! Скажите конунгу! – вопили голоса во дворе усадьбы и в самом доме. – Фрейвид Огниво приплыл с войском!

Бегом пробежал Оддбранд Наследство, засуетились гесты, челядь и хирдманы. Стюрмир конунг собрался идти на берег; из девичьей вывели Ингвильду, наряженную в синее платье с золотой тесьмой на подоле, украшенную множеством золотых цепей, обручий, колец. Она была спокойна, только бледна и не говорила ни слова. Брендольв, собравшийся на берег вместе с конунгом, беспокойно посматривал то на Стюрмира, то на Ингвильду, разрываясь между двумя потоками разных мыслей и чувств. Хорошо, что Фрейвид вернулся, теперь ей уж точно ничего не грозит… И что войско привел, тоже хорошо, это серьезная поддержка в борьбе с фьяллями. Но с возвращением Фрейвида обещание, которое дал Стюрмир самому Брендольву, теряет всякое значение и его ненадежные права на девушку превращаются в дым. Это его огорчало, прибытие войска – радовало, в голове царил беспорядок, а тело пробирала лихорадочная дрожь. Он не отличался особой чувствительностью, но весь воздух вокруг был так напоен тревожным напряжением, что и столбы крыльца едва ли остались равнодушны. Суровое, решительное до ожесточения лицо Стюрмира конунга, широким шагом шедшего к берегу впереди всех своих людей, говорило о том, что приезд Фрейвида не уничтожил тревоги, а только довел их до высшего предела. Сейчас все решится… «Узы расторгнуты, вырвался Волк…»[7]

Выйдя к берегу, откуда открывался широкий вид на фьорд, люди заохали, возбужденно заговорили, и в их голосах отражались самые разные помыслы и чувства. Фьорд был полон кораблей: даже у горловины пестрели паруса, а в вершине уже стоял у берега «Рогатый Волк», знаменитый большой корабль самого Фрейвида хёвдинга.

– Раз, два, три… Да брось ты, тут десятками считать надо!

– Ты, Снорре, по пальцам считай! Что, не хватает?

– Десятка два… да нет, все три… А сколько еще в море? А сколько еще подойдет?

– Ну, теперь фьяллям недолго славить своего Рыжебородого![8]

– Я же говорил, что Фрейвид приведет войско! У этих, с западного берега, много разной дури в головах, но трусами они никогда не были!

– Да, с таким войском Фрейвид, пожалуй, равен по силе самому конунгу! Хорошо, если он действительно верен ему! Вздумай он отстаивать своего выкормыша Вильмунда – и еще как сказать, чем все кончится.

– Чтоб молния тебе упала на язык! Фрейвид не такой дурак, чтобы ставить на слабосильного коня!

– Может, Вильмунд с ним?

– Да зачем он ему теперь нужен?

– Смотри, какой огромный дреки*! Скамей тридцать будет! Чей же он? Не Вальгаута Кукушки? Что? Донгельда Меднолобого? Хорош, хорош!

– Вон он, Фрейвид!

Фрейвид хёвдинг стоял возле золоченого штевня своего корабля. На нем был позолоченный шлем, ярко сверкавший под лучами утреннего зимнего солнца, и широкий красный плащ. Расставив ноги, уперев руки в бока, он смотрел прямо на приближающегося конунга, и в его лице не отражалось ни трепета, ни смущения. Не слишком высокий, он производил впечатление настоящего великана. Брендольв впервые увидел человека, о котором вокруг него говорили так много разного, и рассматривал его как вестника судьбы, смутно ощущая, что от поведения этого человека сейчас зависит судьба всех квиттов. Слишком много разных нитей он держал в кулаках. Его голова даже в золоченом шлеме казалась слишком маленькой для широких плеч, в рыжеватой бороде на щеках белела седина, блекло-голубые глаза смотрели властно, решительно. Он чувствовал себя равным конунгу, и даже Брендольв, не слишком склонный задумываться о силах, движущих миром и людьми, понял, что сейчас они столкнутся. Они давно шли к этому, Стюрмир и Фрейвид, не уступающие друг другу силой и гордостью. И сейчас, когда сама судьба вложила в руку каждого из них оружие, ни один не захочет ломать свою гордость. А когда сталкиваются две грозовые тучи, рождается страшный удар…

Стюрмир конунг прошел еще немного и остановился в десятке шагов перед Фрейвидом. Его люди поспешно подтягивались и выстраивались полукругом у него за спиной, защищая его и защищаясь им.

Фрейвид хёвдинг мгновение помедлил, потом уверенно шагнул навстречу конунгу.

* * *

О том, что произошло дальше, за закрытыми воротами святилища Тюрсхейм, Брендольв сын Гудмода так никогда и не узнал толком.[9] За ворота святилища, куда Стюрмир конунг позвал Фрейвида, кроме них двоих вошли только Гримкель ярл и Ингвильда. Следом за ней шагнул Оддбранд Наследство; хирдманы Стюрмира было преградили ему путь, но он сказал что-то, и его пропустили. Как видно, он знал заклинания против всех мыслимых преград.

Разговор конунга и хёвдинга продолжался долго. Дружины того и другого, жители Острого мыса, собранные войска юга и запада широкой беспокойной толпой растянулись по всему берегу, ходили между кораблями, переговаривались, тревожно поглядывая на высокие резные ворота святилища. Время тянулось нестерпимо долго; но стоило едва лишь задуматься, как толкала тревожная мысль: их нет слишком долго! Стюрмир и Фрейвид никак не придут к согласию! Брендольв прохаживался в толпе, не в силах спокойно стоять на месте; ему попалась на глаза кучка Лейрингов, среди мужчин он видел знакомые лица Йорунн, кюны Даллы, Мальфрид и даже к ним готов был подойти поговорить, чтобы хоть как-то облегчить истомленную ожиданием душу. Лейпт, Арне и другие хвостом ходили за ним, обмениваясь бессвязными замечаниями, но они-то не могли сказать Брендольву ничего нового.

А дым над жертвенником медленно поднимался со двора святилища, взмывал на створками ворот и таял в небе. Он все видел, но ему были безразличны возня и болтовня смертных возле священного Волчьего Камня.

А потом ворота раскрылись, и из них решительным шагом вышел Стюрмир конунг. Один. Огромная толпа дрогнула и подалась назад, потом по ней пробежал ропот. Из-за створок показался еще один человек – Гримкель ярл. Он сжимал в кулаке что-то маленькое и нервно оглядывался назад, во двор; рядом с черной короткой бородкой его лицо казалось белее молока, рот судорожно дергался, глаза скользили по сторонам ниже уровня человеческих лиц.

Стюрмир конунг остановился в трех шагах за воротами и поднял на толпу твердый и суровый взгляд.

– Свершилось! – коротко и резко бросил он. – Боги уличили предательство Фрейвида и покарали его. Его кровь пролилась перед Волчьим Камнем, и Однорукий Ас* принял жертву.

– А его дочь? – крикнуло сразу несколько нетерпеливых голосов, и одним из них был голос Брендольва.

– Дочь… – Стюрмир прищурился, отчего на миг стал похож на Одина, но тут же оказалось, что у него просто дергается левый глаз. – Его дочь взяли тролли.

Ничего больше не добавив, Стюрмир конунг решительным шагом, не оглядываясь, направился прочь от святилища. Он знал, что только так и одержит окончательную победу – твердо и не оглядываясь. Если он оглянется, собранное Фрейвидом войско западного берега опомнится и бросится на него. Главарь найдется. Тот же Вальгаут Кукушка или Донгельд Меднолобый. Там полно гордецов, которым дерзость важнее общего дела. Но нельзя перебить всех. Тогда некому будет воевать. А страх подчинит ему этих упрямцев с западного побережья и поведет туда, куда будет нужно ему, Стюрмиру Метельному Великану, единственному конунгу Квиттинга.

Когда он скрылся из глаз, толпа сбросила оцепенение. Началась толкотня и давка, над берегом взлетели крики, причитания, брань, проклятия, вопли ужаса и отчаяния. Часть народа бросилась к святилищу и стеснилась в приоткрытых воротах, и никто не догадался открыть их во всю ширину, чтобы увидели все сразу…

Тело Фрейвида лежало лицом вниз прямо перед священным камнем, рядом растекалась огромная лужа крови. Ветерок шевелил прядь рыжих, с тонкой проседью волос. Его сторонились, с ужасом отворачивались: дыхание свежей смерти волной растекалось вокруг и, казалось, могло убить, как ядовитые испарения глубинных пещер.

Ингвильды и ее воспитателя нигде не было.

– Где она? Где Ингвильда? – кричал Брендольв, с силой берсерка пробившись сквозь толпу к Сиггейру, жрецу и предсказателю. Смотреть в глаза этому человеку было хуже, чем гадюке, но Брендольву сейчас было все равно.

– Конунг же сказал – ее взяли тролли! – со смесью досады и презрения бросил жрец, щуря свои узкие глаза неизвестного цвета. – Расступилась земля, и мерзкие чудовища унесли ее в глубину. Вместе с ее воспитателем.

– Это неправда, неправда! Этого не может быть!

– Но не думаешь же ты, что сам Тюр явился за ней и унес в Асгард*? – Сиггейр усмехнулся, и Брендольв отшатнулся прочь, не в силах стоять рядом с этим мерзким человеком.

Спрашивать было нечего. Ингвильды не было в святилище, ее вообще не было больше нигде поблизости. Как она исчезла из закрытого со всех сторон двора, да еще в самый миг смерти своего отца, Брендольв даже не пытался вообразить. Такое ему не по зубам.

– Нас предали! Конунг предал нас! Обвинял в предательстве нашего хёвдинга, а сам убил его! Подло и предательски! – горячо кричал на берегу Донгельд Меднолобый. – Отомстим ему! Отомстим за нашего хёвдинга!

Обнаженный меч в его руке, как синеватая молния, взмыл к хмурым небесам. И люди Острого мыса, слыша эти крики, лихорадочно хватались за оружие, кидались прочь от кораблей, искали своих, собирались вместе. Как взбесившиеся песчинки, люди пробивались через толпу, огромная толпа кипела встречным движением, стремительно и беспорядочно разделялась на две половины. И вот уже две темные тучи стояли друг против друга, и каждая из них напряженно ждала, не блеснет ли напротив острая сталь, не бросятся ли на них первыми те, с кем они еще сегодня утром вместе собирались идти в битву.

– Не будем сражаться под его стягом! – вопили сотни голосов возле кораблей с запада. – Не пойдем в битву за предателем! Он нам не конунг! Не такого мы ждали! Уходим! Кто не хочет быть рабом конунга – на корабли! Будем сами защищать наши дома! Среди нас нет предателей!

Возле воды закипела суета: люди западного побережья сталкивали свои еще не обсохшие корабли в воду. Дружины Острого мыса отхлынули от берега и не мешали им; кто-то побежал предупредить Стюрмира конунга. Какая-то знатная, нарядная женщина стояла на пригорке и истошно кричала, то простирая руки к морю, то потрясая кулаками:

– Опомнитесь! Квитты! Что вы делаете! Опомнитесь, да возьмут вас всех тролли! Куда вы! Вы хотите, чтобы фьялли перебили вас всех поодиночке? Каждого на пороге его дома! Донгельд! Опомнись! Вы должны быть вместе! Вместе, иначе квитты обречены! Люди! Опомнитесь! Брюньольв! Да сделайте же что-нибудь!

Голос ее ломался от плача, лицо искажалось то яростью, то отчаянием, ветер трепал концы длинного белого покрывала на ее голове, и она казалась похожей на валькирию в белом облачном убранстве. В глазах ее были битва и гибель. Брендольв не знал этой женщины, только помнил, что пару раз видел ее на пирах; сейчас ему хотелось зажать руками уши и не слышать ее голоса, ломкого и упрямого, такого отчаянного, режущего сердце как ножом. Она была права, но ее правота ничего не могла изменить.

Корабли западного побережья уходили из фьорда. Толпа на берегу не расходилась. Но Брендольв пошел прочь: достаточно он толкался, кричал, слышал то, что знал и сам и что не могло изменить общее будущее племени квиттов даже на величину сосновой иглы.

Он брел медленно, то и дело спотыкаясь, хотя глядел на дорогу прямо перед собой. Но дороги он не видел: перед его взором стояло ожесточенное лицо Стюрмира с прищуренным левым глазом, жестокое лицо Властелина, упившегося жертвенной кровью. И тело Фрейвида в большой, пронзительно-красной луже, вид которой у всего живого вызывает неосознанное, но мощное стремление: беги, спасайся! Брендольв чувствовал, что убит он сам. Влюбленность в Ингвильду, надежды завоевать ее рассеялись, и уже казалось глупым, что он когда-то имел эти надежды: зачерпнул, дурачок, луну из лужи! Но даже не это терзало его сильнее всего. Ударом, который Стюрмир нанес Фрейвиду, он убил и самого себя в глазах Брендольва. Предатель… Войско западного берега ушло и не вернется. А другого негде взять. Квиттингский Юг остается один против бесчисленных полчищ фьяллей и раудов… А этого мало!

У Брендольва было нелепое ощущение, что ему отрубили голову, а он идет себе по дороге как ни в чем не бывало, вот только не знает – куда? И зачем? Напрасно он надеялся найти голову Квиттинга в Вильмунде конунге – тот оказался слишком слаб, честолюбивый мальчишка, которому дали поиграть мечом конунга. Напрасно он думал, что головой Квиттинга станет Стюрмир – в нем много силы, но честолюбие и мстительность победили разум, затмили глаза, погубили будущее ради сегодняшнего торжества. И как сегодня он восторжествовал над Фрейвидом, так завтра над ним восторжествуют фьялли. Торбранд по прозвищу Тролль, длинноносый конунг фьяллей, один обрадуется сегодняшним делам на Остром мысу. Как ни был потрясен и растерян Брендольв – это он понимал. Может быть, само потрясение и наделило его недолгой способностью видеть так ясно. На миг ему стало жутко от ощущения, что он вдруг сделался ясновидящим.

А ведь поговаривали, что Ингвильда дочь Фрейвида имела дар ясновидения. Если так, то понятно, отчего у нее был такой строгий и сдержанный вид, а во взгляде сквозила тайная печаль. Она знала, она очень многое в своей судьбе знала наперед, но изменить ничего не могла. Теперь и Брендольв обзавелся житейской мудростью, добытой опытом: чем сильнее земля дрожит под ногами, тем сильнее каждый заботится о своем. И будь он проклят, этот опыт, награждающий подобной мудростью!

Через какое-то время Брендольва нагнали Лейринги. Узнав его, несколько человек бросились за ним; Йорунн, Мальфрид, Аслак, еще кто-то из их братьев окружили Брендольва, затеребили, стали что-то кричать. Он разбирал льющиеся с их губ знакомые имена, но не слушал: ничего стоящего эти люди не могли ему сказать.

– Я всегда знала, всегда! – твердила кюна Далла, стоя в стороне и ни к кому в особенности не обращаясь. – Этот Фрейвид! Он сам виноват! Вот до чего дошло!

– Теперь вся надежда только на восточный берег, – сказала Йорунн, и Брендольв, услышав эти слова, немного опомнился.

В самом деле, еще ведь остается восточный берег. Конечно, потеря западного войска – тяжелая потеря, но с помощью Хельги хёвдинга она станет не смертельной.

– А ты еще хотел жениться на дочери этого тролля! – с упреком воскликнула Йорунн, будто укоряя Брендольва за вред, который он собирался причинить себе самому. – Подумай – ты чуть не стал родичем этого предателя!

– Все честные люди должны крепко держаться друг за друга! – говорила кюна Далла. Она была бледна и лихорадочно соображала, хорошо ли смерть Фрейвида отразится на ее собственных делах. Скорее да, потому что ссориться еще и с Лейрингами Стюрмиру теперь не с руки. – Поэтому лучшее, что ты можешь сделать, – это жениться на нашей Мальфрид, – посоветовала она Брендольву. – Так будет гораздо лучше для всех, и для тебя самого в первую очередь.

Брендольв криво усмехнулся. Эта пронырливая женщина думает, что он совсем отупел и на все согласится.

– Разве не ты, Фригг ожерелий, не так давно убеждала меня поскорее жениться на дочери Хельги хёвдинга? – напомнил он, вытирая ладонью отчего-то вспотевший лоб. Теперь он остыл, и испарина стала холодной, неприятной. – Ты говорила, что конунгу нужны преданные люди, родичи Хельги хёвдинга…

– Ах, Стюрмир конунг отлично справится с любым Хельги хёвдингом и без нашей помощи! – убежденно перебила кюна, даже не дав ему договорить. – А вот прочим знатным людям надо держаться вместе. Теперь чего уж скрывать то, что я и раньше знала: нрав Стюрмира конунга тяжел и переменчив. Ты видел, что сталось с Фрейвидом. Конечно, он предатель, но ни вам, ни нам не помешает сильная родня. Случись что здесь – куда я денусь с ребенком, с законным наследником конунга?

В гневе и тревоге кюна вскинула белые руки к небесам. А Брендольв смотрел на нее с укором и легкой обидой, точно говоря: за что, о Скади* обручий, ты считаешь меня таким дураком? Твое стремление обеспечить себе самой теплое уютное местечко подальше от врагов вполне понятно. Но только ты не видишь дальше своего носа. Вчера тебе казалось полезным и выгодным одно, сегодня – другое. А ведь сегодняшней беды можно было избежать, если бы вчера ты сумела заглянуть чуть подальше и постараться увидеть побольше, чем твоя собственная кормушка. Может, и я сам был не умнее, когда потрясал щитом во славу Вильмунда конунга и бранил Стюрмира старым негодным трусом. А пока выходило, что не всякий трус принесет столько вреда, сколько отважный дурак.

Ничего не ответив кюне Далле, Брендольв пошел дальше, к усадьбе Железный Пирог. Потрясение проходило, осмысление случившегося становилось все полнее. Оно ложилось на душу холодной каменной тяжестью, и Брендольв все убыстрял шаг, точно надеялся от нее убежать. Но она была вокруг, и он лишь глубже погружался в нее. Крепла губительная уверенность, что квитты обречены, и Брендольв встряхивал головой, как конь, отгоняющий мух, и сам этого не замечал. Здоровое существо противилось чувству обреченности, стремилось от него избавиться.

Как помог бы ему сейчас хоть один настоящий друг! Если бы здесь был Даг! Даг, которого Брендольв всегда считал младшим товарищем и сам наставлял, сейчас представлялся ему чем-то вроде стального клинка, который не кривится, не изменяет себе и всегда твердо знает свой путь. Но где он сейчас?

Чем ближе была усадьба Железный Пирог, тем медленнее шел Брендольв. Он боялся встретиться лицом к лицу со Стюрмиром конунгом, боялся глянуть в глаза человеку, который только что жестоко разбил надежды, им же самим вызванные и выращенные. Как взглянуть на него теперь? Ведь он сразу поймет, что в глазах Брендольва он – мертвец.

Но деваться было некуда. Меч Стюрмира висит на поясе Брендольва, и другого конунга у него нет. Как на казнь, Брендольв вошел в гридницу. Всего полмесяца назад он предстал перед этим самым человеком, готовый даже к смерти (это ему так в молодом глупом задоре казалось, что готовый). Но насколько же тяжелее ему сейчас! Вспомнив свои тогдашние чувства, Брендольв криво усмехнулся. Может быть, и впрямь легче умереть от руки конунга, чем служить ему, не веря в него.

Отдать меч? Положить к ногам и уйти? Назовут трусом. Бежишь от конунга, скажут, потому что не веришь в победу!

Брендольв вошел и остановился, не помня ни единого слова.

Но Стюрмир конунг не ждал от Брендольва никаких слов. Сейчас ему требовалось только действие.

– Ты хотел отплыть на восточный берег, – заговорил он, едва лишь увидел на пороге Брендольва. От испытания глядеть ему в глаза Брендольв был избавлен: взгляд конунга мрачно блуждал где-то мимо его лица. – Пришло время. Теперь наша победа зависит от Хельги хёвдинга. Пусть он присылает войско к Празднику Дис сюда, на Острый мыс. К этому же времени обещали дать войско слэтты. Тогда мы разобьем фьяллей. Нужен надежный человек. Отправляйся как можно скорее. Я велю дать тебе припасов на дорогу.

Брендольв молча наклонил голову, боясь голосом выдать себя. Приказ немедленно отплыть отсюда на восточный берег был единственным приказом от Стюрмира, который он выполнит без сомнений и с величайшей готовностью.

* * *

На этот раз Брендольв направлялся в Хравнефьорд открыто, не пытаясь проверять готовность его жителей к обороне, хотя именно сейчас такая проверка пришлась бы кстати. Хельги хёвдинг не терял времени даром. Приготовления к войне, которые велись с самой осени, после возвращения Дага пошли еще быстрее и теперь близились к окончанию. Примерному, конечно, потому что к такому отвратительному событию, как война, никогда нельзя быть готовым полностью.

Дага в усадьбе Тингваль встретили, конечно же, рассказами о собственных подвигах. Домочадцы взахлеб повествовали о своих сражениях с мертвецом; Хельга давилась от смеха, вспоминая, как Ауднир сторожил ее за углом отхожего места и как неуклюже уворачивался от полена в руках разъяренной Троа. Зато Даг чуть не поседел раньше времени: ему в этом зрелище не виделось ровно ничего смешного. Хельга, чистый ручеек, солнечный лучик, – к ней тянулись холодные лапы мертвеца, а он, брат и защитник, разгуливал себе за морями, сидел на пирах, любовался нарядными слэттинками, слушал стихи! В первые мгновения ему казалось, что он совершил непростительную небрежность, оставив Хельгу, и ни племена, ни конунги для него сейчас ничего не значили.

Зато Хельга бледнела и прижимала руки к щекам, слушая, как Дага чуть не сожгли вместе с конунгом в усадьбе. Ударь то копье из-за стены чуть правее – и… Дух захватывало от ужаса при одном приближении мысли, что та пустота, которую Хельга ощущала рядом с собой все эти долгие дни, могла стать вечной.

– Вот они, слэтты-то! – приговаривали не менее напуганные домочадцы. – Звали на пир, а держали ножи за пазухой!

– Такой народ богатый – чего им еще не хватает?

– Э, богатым-то и не хватает! Бедный-то обойдется, а богатому всегда мало! Чем больше имеешь, тем больше хочется! Все жрет, жрет, а счастье все убегает и убегает!

– Это верно! – соглашался Эгиль Угрюмый. Он вернулся вместе с Дагом, так и не продав свою «Жабу», поскольку покупать ее с жабьей головой никто не хотел, а менять голову не хотел он сам. – Человек такое странное животное – ему всегда чего-то не хватает. Служанка жалуется – у нее всего две рубашки. А дочь конунга причитает, что у нее всего десять – хотелось бы двадцать пять! И обе одинаково несчастны. Живым всегда чего-то не хватает.

– Вот уж верно! – фыркнула Атла. – Я, когда мы шли по лесам, случалось, завидовала нашим мертвым: в Валхалле* им тепло и сытно!

– Я пока туда не тороплюсь! – бросил Даг. – Если можно отстоять свою честь, не умирая, то я предпочту именно это.

– Ты хочешь иметь выбор. А это значит хотеть очень много!

– Выбор есть всегда и у каждого, – вступил в беседу Эгиль. – Протри глаза – и непременно увидишь не меньше двух тропинок. Не обязательно, что хоть одна из них ведет к полному счастью, но одна обязательно ведет к меньшему несчастью, чем другая. И если стать совсем счастливыми обычно не в нашей власти, то нам вполне по силам не стать совсем несчастными.

Даг молча смотрел на Атлу. Он побаивался, что она будет смеяться над его эльвенэсскими подвигами, но она слушала почти молча, и Дагу показалось даже, что она напугана. На него самого она смотрела почти спокойно, не ужасаясь, как Хельга, той опасности, которая ему грозила. Атла поняла, что есть опасность куда страшнее. Конунг квиттов оказался неспособен добиться поддержки и чуть было не погубил всего дела. Старик в сером плаще все шел и шел следом. Он уже догонял, его исполинская тень нависла над мирным Хравнефьордом. И как знать, не задрожит ли завтра земля под тяжелым шагом Повелителя Битв, не вспыхнет ли над крышей Тингваля огонь старой усадьбы Перекресток?

– Правда, непонятно! – простодушно пожимала плечами Сольвёр. – Слэтты – такой богатый народ, а все зачем-то завидуют, копят серебро, задирают нос друг перед другом… Чего им не живется спокойно? Я думала, богатые живут мирно.

– Мирных земель боги не сотворили! – со вздохом отвечал Хельги хёвдинг. Было бы это в его власти, он бы немедленно все исправил, но приходилось мириться с существующим порядком вещей. – Да и где же взять мирную землю, когда сами боги только и делают, что бьются с великанами?

В первый же вечер после приезда Даг и сам повстречал некоего великана. Вечером, в сумерках и при луне, он отправился туда же, куда все ходят перед сном… и из-за угла, как и было рассказано, вдруг показалась могучая, выше человеческого роста фигура. Великан с широкими плечами и огромной головой выл замогильным угрюмым голосом и протягивал к Дагу длинные лапищи со множеством пальцев…

Даг не успел ничего сообразить, а рука уже сама выхватила полено из поленницы и метнула его в голову великана. Великан заорал уже совсем другим голосом и рассыпался на две части, притом одна обиженно вопила что-то, а другая хохотала. Как они умудрялись это делать, непонятно, потому что голова великана с грохотом катилась по земле.

– Вот, опять! – кричала меньшая из половин. – Опять кидаться! Мы же тебе ничего не сделали! Я больше не хочу! Пусть теперь Хедин будет!

На шум выбежали люди с факелами. Но никто не удивился, не испугался, напротив, – вокруг раздался смех.

– Что, получили? – хохотали домочадцы. – Думали, Даг с вами не справится? Он и не таких чудовищ одолевал! Шишки нету?

«Великан» оказался составлен из Рэвунга и сидевшего у него на плечах Стрида, младшего Ингъяльдова сынишки. Надев на голову бронзовый котел, он брал в руки две еловые лапы, еще кто-то из сообщников покрывал их медвежьей шкурой, и «мертвец» занимал место за углом.

– Они у нас уже всех пугали! – со смехом рассказывали домочадцы Дагу. – Им уже доставалось! Альвдис со страху в них запустила глиняным горшком! Разбила! Они теперь гостей сторожат! Чего с них взять, с мелкоты?

– Мы вас готовим… Чтобы не теряли бдительности! – обиженно оправдывался Стрид.

Из-за этих приключений Даг только на следующий день вспомнил о подарке Наследника. Увидев двух серебряных воронов, Хельга поначалу онемела и молча рассматривала застежки, слегка поглаживая кончиками пальцев длинные цепочки. Даг не мог и вообразить, какой трепет бросил в душу сестры его подарок. Два ворона! Как он угадал? Потом, осмелев, Хельга забрала застежки, вынесла их во двор, где было посветлее, долго вертела, ловя в гладкие выпуклые камешки луч солнца, любуясь красными и зелеными искрами.

– Ой… Я даже не знаю, как их носить, – выговорила она наконец. – Хочется – каждый день, и кажется, что каждый день их недостоин…

– Зато ты достойна! – улыбнулся Даг и с трудом удержался от желания погладить сестру по голове, как маленькую. Все-таки уже невеста, перед домочадцами неудобно. – Ты сама не хуже любой валькирии. Ведь это ты собрала войско, которое одолело мертвеца! У тебя любой конунг может поучиться!

При слове «конунг» ему вспомнилось строгое, спокойное и при этом очень собранное лицо Наследника. Хеймир сын Хильмира еще не был конунгом, но приходил Дагу на ум чаще, чем сам Хильмир. Маленькая Хельга собрала силы маленьких людей, и у них получился «герой», одолевший сильного, злобного, жадного мертвеца. Жадность – всегда мертва. А в Эльвенэсе славных героев было хоть отбавляй – и их сила чуть не погубила их самих. Поневоле задумаешься…

Обо всем этом Даг и думал, и говорил много раз с самыми разными людьми. Хельги хёвдинг много ездил по усадьбам, присматривал, как достраивают еще осенью начатые корабли. Вот где в полной мере пригодилось мастерство Эгиля Угрюмого! Хельги хёвдинг радовался, видя, что сумеет дать Стюрмиру конунгу больше трех десятков отличных кораблей и почти полторы тысячи человек в войско. Отлично вооруженных, твердых духом! Во всех кузницах восточного побережья чинилось старое оружие и ковалось новое, и будущая боевая доблесть ковалась в каждом доме. Никто не хотел, чтобы его дом разделил участь Квиттингского Севера, и каждый верил, что сообща и при помощи слэттов квитты сумеют одолеть врагов.

Из хозяев каждых близко стоящих друг к другу усадеб, которым было легко сообщаться, при хёвдинге выбирался старший; оговаривали, как подавать весть друг другу, соседней кучке усадеб и самому хёвдингу; куда вести корабли; где и как устроить в лесу хранилища оружия и припасов на случай, если усадьба окажется захваченной, какими путями уводить домочадцев и скотину. Хозяевам северной оконечности берега добавили людей и лошадей, чтобы можно было следить за всеми передвижениями раудов и в случае их выступления немедленно сообщить. Пылких речей произносилось мало, но дело убеждает сильнее слов. Зная, что не останется один, даже не самый смелый человек не побежит прятаться в кусты.

– Мне только одно не нравится! – сказал как-то хозяин одной из усадеб на самой северной границе восточного побережья. – Я слышал, что нашего конунга пытались убить еще по пути к слэттам, еще в земле раудов, возле усадьбы их конунга Бьяртмара.

– Верно, – неохотно подтвердил Даг. Он считал, что об этом говорить не стоит, так как поднятию боевого духа такие разговоры не способствуют. – Мне рассказывал один эльденландец, а он присутствовал при этом и все видел сам. Тогда Стюрмира конунга пытались убить фьялли, а толкала их к этому дочь Бьяртмара конунга.

– Вот, я про это и говорю. – Старый Гельдмар хёльд кивнул. – Два покушения подряд – многовато даже для конунга. Похоже на то, что удача от него хочет отвернуться… – совсем тихо добавил он, чтобы не слышал никто в гриднице.

– Но не отвернулась же! – гораздо громче ответил Даг. – Наш конунг дважды спасся от смерти – значит, боги помогают ему!

– Боги тут особо ни при чем, – вставил Эгиль, выступавший за истину даже в ущерб нынешней пользе. – Никто – ни рауды, ни слэтты – не хотят связываться с вашей неудачей и хотят раздавить ее в зародыше. Знаете, как говорят: реку надо останавливать в истоках? Впрочем, это не слишком умная поговорка: реку вообще не остановишь. Завали родник камнем – он все равно прорвется, размоет себе дорогу вокруг камня. Река все равно потечет. А человеческие души – та же река. И тоже много маленьких ручьев слагают большую реку. И нечего валить на злых конунгов.

– Да, я от Наследника… от Хеймира сына Хильмира что-то похожее слышал, – подхватил Даг. – Он говорил, что воля большинства людей и есть воля богов. А умный конунг угадывает ее и ведет людей туда, куда они хотят идти.

– Но ведь мы хотим идти в битву и пойдем? – крикнул кто-то из молодежи за столами.

– Мы не хотим, – внушительно ответил Хельги хёвдинг. С проявлениями бессмысленного геройства он взял за правило бороться, потому что оно редко служит пользе дела. – Мы не хотим идти в битвы, не хотим ни убивать, ни быть убитыми. Но если потребуется, мы не струсим.

– Потому что нельзя жить, не уважая себя, – добавил Даг. Пережитое в Эльвенэсе давало ему право так говорить.

Глава 4

До островов Ворота Рассвета Хеймир Наследник добрался быстро и без приключений. Не собираясь оповещать о своей поездке на Квиттинг весь Морской Путь, он взял корабль не из тех, что были известны каждой треске – дреки на двадцать скамей, с обыкновенной змеиной головой на штевне, с обыкновенным некрашеным парусом. Дружина его насчитывала сорок человек, сменявшихся на веслах дважды в день. Плыть ночью по плохо знакомому морю, да еще в пору зимних туманов, он все равно не собирался.

При ночлеге на Воротах Рассвета Хеймиру пришлось призадуматься и посоветоваться с кормчим. Дальше были два пути: длинный, вдоль берега до того места, где Средний пролив узок и переправа через него более безопасна, и короткий – тогда нужно поворачивать на запад прямо сейчас. Поколебавшись, Хеймир выбрал второе. Пускаться через широкую часть Среднего пролива, напоминающую открытое море, в пору зимних бурь опасно, но что-то подсказывало Хеймиру, что медлить не стоит.

– В конце концов, каждый, кто плавает по морю, чует под собой растянутые сети Ран![10] – сказал он дружине. – А если мы их боимся, то лучше было бы оставаться дома. Я верно говорю?

Дружина дружно, как и положено, закивала. Хеймир взял с собой те четыре десятка, чьи вожаки первыми вызвались, и теперь мог не сомневаться, что любое его решение будет одобрено.

Начало плавания через пролив прошло благополучно, и даже ночь в открытом море не принесла никаких бед, но назавтра ветер усилился и постепенно перерос в настоящую бурю. Берега Квиттинга были уже близки, но упорный северный ветер, как ни старались гребцы держать нужное направление, тянул и тянул «Змея» вдоль пролива на юг, словно Ньёрд укорял мореходов за совершенную ошибку и хотел во что бы то ни стало переправить их к Острому мысу. К вечеру показались берега, но море волновалось так сильно, что о причаливании не приходилось и думать. На высоких берегах тянулись серые гранитные скалы, поверху поросшие ельником, а серые, отливающие сталью волны бешено бились о них, как о каменный щит земли, и в бессильной ярости откатывались назад, кипели и ревели меж подводных камней.

– Ты знаешь эти места? – прокричал Хеймир на ухо Сторвальду, с трудом одолевая шум ветра. – Нас уже снесло южнее?

Сторвальд закивал, но неясно было, выражает он согласие или просто стряхивает воду с волос.

– Уже унесло! – подтвердил он. – Хравнефьорд остался на севере. Когда ветер стихнет, нам придется править обратно! Но еще не очень далеко! Правда, я сам там был всего один раз…

Однако к сумеркам Ньёрд смиловался, и ветер стал стихать. Еще до того как начало по-настоящему темнеть, «Змей» сумел подойти к берегу достаточно близко, чтобы оглядеть окрестности.

– Хорошо бы найти хоть одну крышу! – крикнул сзади кормчий. – Спросить бы, где Хравнефьорд!

– Люди глядят! – Хеймир кивнул на дозорных на носу.

– Эй, смотрите! – Один из дозорных тут же замахал рукой. Но увидел он не совсем то, что хотелось. – Там корабль!

Хеймир шагнул вперед, вцепился в борт, прищурился, ладонью прикрывая глаза от соленых брызг, целой тучей летящих по ветру. Несмотря на капюшон из тюленьей шкуры, его волосы намокли, капли воды бежали по лицу, но он оставался так же спокоен и уверен, как на пиру в усадьбе Эльвенэс.

Из-за острой оконечности мыса выходил корабль. Парус был спущен, два десятка гребцов упрямо одолевали не сильный, но противный ветер.

– Вот у этих и спросим! – спокойно заметил Хеймир. – Корабль квиттинский – они должны знать. И правят в ту же сторону.

На носу встречного корабля красовалась морда волка. Следом за ним вышел еще один, не меньших размеров, но с головой круторогого барана.

– Знают-то они знают… – проворчал Оддлауг, предводитель одного из дружинных десятков. – Только не дашь ли ключ? Уж что-то их многовато.

– Да, спросить дорогу нам хватило бы и одного, – подхватил кто-то из хирдманов на ближайших веслах.

Хеймир молча передал Оддлаугу ключ от сундука на носу, где хранилось оружие. Даже один незнакомый корабль в незнакомых водах – опасность, а уж два…

Встречные тоже заметили их. Шедший впереди «Волк» выгреб из-за мыса и приостановился, «Баран» обошел его и разместился сбоку. Две звериные головы, которые в жизни никогда не ходят рядом, с равной угрюмостью смотрели на «Змея». Когда «Змей» сблизился с ними на расстояние голоса, Хеймир приложил руки ко рту и крикнул:

– Да хранят Ньёрд и Тор ваши пути, отважные мужи!

– И мы желаем того же всякому, кто не затаил зла! – ответили с «Барана». – Я – Брендольв сын Гудмода из усадьбы Лаберг. А кто вы?

– Я – Оддлауг Дровосек! – прокричал десятник. – Меня называют старшим на этом корабле, когда нет никого знатнее! Мы ищем усадьбу Тингваль!

– На усадьбе Тингваль не ждут таких гостей! – сурово крикнул в ответ предводитель «Барана». – Что вам нужно?

Брендольва не слишком порадовала встреча с чужим кораблем. Противный ветер сильно задержал его продвижение к Хравнефьорду, он злился всю дорогу, обдумывая свои подвиги, и казался сам себе подвешенным между землей и небом. Стюрмир конунг собирает войско юга, Хельги хёвдинг – войско востока, а он, Брендольв, болтается между тем и другим, нигде не находя себе подходящего дела. Стыдно возвращаться к Хельги хёвдингу – если вспомнить, как уезжал! – но приходится. Вспоминать Стюрмира было неприятно, прежняя жажда битв и славы не возвращалась, и Брендольву оставалось только подбадривать себя боевыми кличами. Которые нужны одним дуракам.

А тут еще этот «Змей»! Корабль явно чужой, и выговор отвечавших с него не квиттинский. Это не квитты и даже не кварги, так что мешает им оказаться фьяллями, раудами? Торбранд Тролль, конунг фьяллей, хитер и коварен. Что ему мешает послать разведчиков? Да Брендольв удивился бы, если бы Торбранд конунг этого не сделал. Особенно сейчас, когда он собирается продолжать поход по Квиттингу на юг и знает, что квитты готовятся встретить его. Усадьбу Тингваль они ищут! Да как же они проплыли мимо Хравнефьорда и не заметили его?

– Что нам нужно, то мы скажем Хельги хёвдингу! – ответил Оддлауг, верно поняв выражение невозмутимого лица Наследника. – А тем, кому до этого нет дела, мы не будем давать отчета, даже если их в десять раз больше!

– В этот раз ваша удача не так велика, как вам бы хотелось! – гневно закричал Брендольв. В том угнетенном состоянии духа, в котором он находился, его раздражало малейшее противоречие. – Подходите к берегу! Там поговорим!

Хеймир сделал знак кормчему. «Змей», не ответив, стал разворачиваться, вроде бы уклоняясь в сторону берега. Но до прибрежных скал было еще не очень близко. «Баран» и идущий за ним «Волк» Лейпта сына Хальвдана не успели особенно приблизиться, как «Змей» уже развернулся и резко двинулся на север.

– За ним! – закричал Брендольв, поняв, что добыча намерена скрыться. – Это люди Торбранда Тролля!

Не так долго пробывший в плавании «Змей» поначалу оторвался от преследователей, но потом более крупный и мощный «Баран» стал настигать. До ушей дружины Хеймира снова стали долетать крики и брань с квиттинских кораблей. Зимняя тьма быстро сгущалась, Хеймир, сам сидя на весле, беспокоился: в незнакомом море да в темноте не наскочить на камень – редкая удача.

– Может, пора… – пробормотал поблизости старший другого десятка, Тормар.

– Нет, драться мы не будем! – Хеймир мотнул головой. – Я собираюсь привести домой вас всех до единого.

– К себе? Или к ним? – Тормар кивнул назад, где виднелись темные очертания двух преследующих кораблей.

– К берегу! – крикнул Хеймир и кивнул хирдману, чтобы взял у него весло. – Придется оставить корабль.

– Как? – крикнуло разом несколько голосов.

– Мы во владениях Хельги хёвдинга – он нам его вернет. Это лучше, чем потерять половину дружины. В темноте они нас не достанут. К берегу!

Это было не самое почетное решение, но с Наследником никто не спорил. А он никак не мог позволить, чтобы к хёвдингу восточного побережья его доставили под охраной, почти пленником! Но и губить своих людей в совершенно ненужной битве он не собирался.

Ветер почти утих, и «Змей» скользнул к берегу сразу, как только нашел подходящее место. Пологая отмель была свободна от камней, и «Змей», как настоящее морское чудовище, вылетел носом на песок.

– Все на берег! И бегом в лес! – Хеймир перебежал на корму и махнул рукой.

С заплечными мешками, со щитами и с оружием, слэтты один за другим привычно и слаженно перепрыгивали за борт, бегом поднимались по недлинному откосу и бежали в лес, который подходил здесь к самому берегу. Хорошо, что недавно случилась очередная оттепель и снега почти не было, только грязь, подмерзшая к ночи.

– Бежите! Трусы! Подлецы! Все равно достанем! – вопили квитты.

Стоя на носу «Барана», Брендольв едва сдерживал нетерпение. Наконец-то бой! Стоявший на корме «Змея» высокий мужчина в какой-то странной белой накидке под плащом был не тем, кто назвался Оддлаугом Дровосеком. Но раз он прикрывает отступление, значит, он не будет недостойной целью для оружия. И Брендольв держал наготове копье, уже видя в мыслях, как оно пронзает сумеречный воздух, врывается в обтянутую белым мехом грудь, как дергается тело и падает назад, бесполезно взмахнув руками…

Вместе с последними хирдманами Хеймир отступил к носу корабля, висевшему над песком.

– Трусы! – ревел с «Барана» молодой отчаянный голос, обладателю которого их бегство причиняло, как видно, настоящие страдания.

Пусть покричит. Хеймир точно знал, зачем он сюда явился, и в его замыслы не входила драка с воинственным юнцом, которому пока не посчастливилось встретить настоящего врага. Однако эта встреча обнадеживает. Квитты готовы к отпору. Хотя бы на этом берегу. Может быть, и встреча не случайна, а Хельги хёвдинг рассылает морские дозоры. Умно!

Хельги хёвдинг действительно рассылал морские дозоры, но Брендольв не знал, что принял в них участие.

– За ними! – яростно кричал он, потрясая копьем, с бессильным отчаянием видя, как скрывается между темными деревьями последняя фигура. Спину и плечи обладателя белой накидки покрывал обычный темный плащ, и сзади его сразу не стало видно. – За ними! Переловить их всех! На берегу далеко не уйдут!

Оба корабля подошли и пристали возле «Змея». Корма его покачивалась на волнах, и корабль, брошенный без присмотра, медленно сползал назад в море.

– Придержите корабль! – крикнул Брендольв на «Волка». – А мы – за ними!

Призывно взмахнув копьем, он первым стал подниматься по откосу. Хирдманы Лейпта, попрыгав на берег, толкали подальше от воды все три корабля. Но «Змей» больше ничего им не сказал: на нем остались лишь кое-какие съестные припасы. Ни товара, ни еще чего-нибудь, что могло бы навести на догадку о происхождении и целях беглецов.

Преследование продолжалось недолго. Уже почти стемнело, а гнаться за кем-то в темноте – верный случай получить стрелу и не увидеть, откуда она прилетела.

– Лучше бы нам повернуть к дому и предупредить там всех! – говорили хирдманы, и Брендольв, хотя и не сразу, признал их правоту. – Пусть хёвдинг готовится, а утром с его людьми вместе пойдем. И этих троллей выловим! А здесь чего зря блуждать?

В досаде сплюнув, Брендольв повернул назад к морю. Вокруг было так темно, что он с трудом различал, где кончается лесистый холм, возле которого они стояли. Где-то впереди и выше было чуть светлее – земля сменилась небом. Ни луны, ни даже звезд. Тут если кого и поймаешь, то разве что парочку троллей. И то если они сами кинутся тебе под ноги.

– Заберем корабль! – бросил он. – Без корабля они никуда не денутся. А завтра мы им покажем!

Невзирая на темноту, «Морской Баран», «Волк» и плененный «Змей» поплыли дальше. До Хравнефьорда было уже недалеко, и Брендольв, с горящим факелом стоя на носу, с нетерпением ждал конца пути. Нежданные враги избавили его от стыда явиться в Тингваль бездельным мальчишкой, и он испытывал даже некое тайное облегчение при мысли, что судьба подарила ему достойное дело.

* * *

Горящий факел на носу одного из вражеских кораблей было отлично видно с берега, поэтому слэттам оставалось только следовать за ним. Квиттам не хватало гребцов – часть пришлось послать на «Змея», поэтому «Баран» и «Волк» шли небыстро, и слэтты успевали за ними, не боясь сломать шею в потемках.

– Какие милые люди – они все-таки указали нам дорогу! – болтал на ходу неунывающий Сторвальд. – Правда, поломались для начала, но какая же уважающая себя девушка сдается сразу? А ведь мы им так сильно понравились, прямо с первого взгляда! И корабль наш взялись сами доставить до места! Наверное, поняли, что мы намаялись с этим северным ветром! Правду говорят, что Хельги хёвдинг умеет позаботиться о гостях!

Хеймир улыбался, слыша за плечом веселый голос эльденландца. Тот оказался очень полезным спутником. Конечно, их сегодняшнее поведение не стоит воспевать в пышных висах, но люди не должны впадать из-за этого в уныние.

– Судя по тому, что они плывут, а не ночуют, усадьбы близко, – говорил Оддлауг. – Только хотелось бы, чтобы это оказался Тингваль, а не… как он сказал? Лонгберг?

– Лаберг, – поправил кто-то. – Посмотрим, где они будут приставать, нет ли там плоского камня.

На месте, куда пристали победители, никакого плоского камня не было, и им даже пришлось брести к берегу по воде. Что зимней ночью не слишком приятно. Побежденные, сохранившие сухие штаны и башмаки, сейчас имели преимущество и могли спокойно подождать, пока квитты выволокут все три корабля на песок возле темных громад корабельных сараев и, оставив дозор, зашагают вдоль прибрежной полосы куда-то дальше.

– Здесь рядом Тингваль! – определил Сторвальд, с опушки леса вместе со всеми наблюдавший за высадкой недавних противников. – Эгиль рассказывал, что к самой усадьбе не подойдешь, там полоса подводных камней.

– А я думал, что стая тюленей приплыла полюбоваться на таких героев! – вставил кто-то из хирдманов и кивнул на блестящую темную воду, где виднелась целая россыпь больших и малых камней, которая начиналась чуть подальше. Пристать здесь к берегу смогла бы разве что крохотная рыбачья лодочка, но никак не боевой корабль.

– Тюлени зимой впадают в спячку! – просветил товарищей Сторвальд. – У нас каждый ребенок это знает!

– Так у вас тюлени того… другой породы, стало быть! – не растерявшись, с нарочито простодушным видом отозвался Тормар. – Рогатые!

– Тише! – Хеймир поднял руку, и сдавленные смешки улеглись. – На пиру посмеемся. Идем.

Под прикрытием опушки слэтты некоторое время следовали за огнем факелов в руках своих невольных проводников.

Из-за облаков высунула любопытную белую морду луна; она еще не отросла до полной красоты и потому стыдливо куталась в тучи.

– А у них и правда луна огромная! – приговаривали слэтты, поднимая головы. Непривычному глазу луна над Квиттингом казалось удивительно большой, как будто отсюда до нее было ближе, чем от других земель. – И как такого зверя откормили?

– Не к добру это, – заметил Оддлауг. – Я бы сказал, что счастье не светит земле, где такое большое солнце умерших…

– Вон усадьба! – очень кстати заметил Сторвальд, избавив Хеймира от необходимости самому прерывать разговор о несчастьях и мертвецах. – Крышу видите?

Ночное светило бросало беловатые лучи на долину впереди и освещало между пологими холмами скопление дерновых крыш. Огни факелов приблизились к воротам, в ночной тишине ясно разлетелся звук ударов. Потом послышался скрип, гул голосов. Впустив гостей, ворота закрылись.

– Ничего! – заметил Хеймир. – Даже если они и соберутся ловить нас прямо сейчас, то не догадаются искать у себя под носом.

– А когда пойдем? – спросили хирдманы в темноте у него за спиной.

– Вы – чуть погодя, – спокойно ответил Хеймир. – А я – уже скоро. Только дам время этому герою рассказать о своем подвиге. Жалко лишать человека такого удовольствия.

– Ты пойдешь один? – недоверчиво спросил Тормар, знавший, что в одиночку сын Хильмира ходит только… ну, да, туда, куда любой конунг ходит один.

– Со мной! – одновременно вставил Сторвальд. – Не подумайте, что я такой герой, просто мне очень хочется скорее повидать Эгиля, – пояснил он хирдманам, точно боялся, что его заподозрят в героизме.

– А с чего ты взял, что он там?

– А мы чуем друг друга за целый дневной переход, – простодушно пояснил эльденландец.

– Но этого мало! – не отставал Тормар. – Никто не сомневается в твоей отваге, Наследник, но…

– Возьму еще двух человек, – покладисто согласился Хеймир. – Больше не надо, а не то хозяева испугаются. А за остальными пришлю чуть погодя. Когда договоримся.

Тормар кивнул, не споря и не настаивая, чтобы одним из тех двух взяли именно его. Наследник выберет сам. А очередь остальной дружины придет, если он не сможет «договориться». Но этого никто особенно не боялся. Наследник верил в себя и свою удачу, и дружина верила в него.

* * *

Многочисленным знатным гостям, что спешили в усадьбу Тингваль сквозь ночь и ветер, сильно повезло. Явись они на день раньше – и их встретила бы полупустая усадьба, где из хозяев оставалась только фру Мальгерд. Конечно, и она сумела бы их встретить, разобрать дело и помирить, но гости ведь, как сговорившись, хотели увидеть Хельги хёвдинга и его детей. А означенные трое вместе с большей частью дружины только сегодня, незадолго до вечера, вернулись из довольно долгой поездки к северным рубежам. Зато теперь все так радовались возвращению домой, что спать никто не хотел и все многочисленное население усадьбы до поздней ночи сидело за столами в гриднице и даже в кухне. Ездившие и сидевшие дома обменивались новостями, смеялись, болтали. Даже к угрозе войны можно привыкнуть, и не стоит вечно вздыхать, если на сегодня все нужные дела сделаны.

– Ах, как хорошо дома! – блаженно восклицал Эгиль, обложившись кучами всевозможной еды. И, видя его довольное лицо с крошками в бороде, никто и не думал о том, что настоящий дом корабельщика-эльденландца вовсе не здесь. – Как хорошо! Хоть стихи сочиняй!

– А ты и это умеешь? – отвечало сразу несколько голосов. – Выпил пива – и научился?

– А то как же? – не смущался Эгиль. – Вот, слушайте! Например, так:

Жаба жрала жадно, Все, что плохо лежало!

Что, ничего? – бодро осведомился он под оглушительные раскаты общего хохота. – Сторвальд Скальд съест свой башмак от зависти!

– Худо же будет жабе, Живот заболит у обжоры!

– дополнил Стольт, и даже пламя в очаге, казалось, содрогалось от хохота вместе со всеми.

– А вы хоть одного фьялля видели? – приставали мальчишки к хирдманам.

– Ну, хотя бы маленького! – плаксивым голосом передразнивал Равнир.

– А вы одни совсем не боялись? – спрашивала Хельга. – А то вдруг враги явились бы без нас?

– А у них есть Троа с поленом и Стрид с котлом на голове! – смеялись хирдманы. – Сам Торбранд Тролль в штаны наделает от страха!

– А мы видели тролля! – хвастались дети, которым обидно было в пору общей доблести ничем не отличиться.

– Какого же? – полюбопытствовал Эгиль. – С хвостом? Из лесу вышел?

– Нет, мы его видели… – Десятилетняя Векке, бойкая дочка Гейслы, обвела глазами гридницу, быстренько выдумывая что-нибудь подходящее. – Вон там! – Она указала пальцем в потолок. – Потолочный тролль! Он живет на балках и гремит котлами, если их давно не чистили!

– И питается дымом от еды! – крикнул Стрид. – И подбирает объедки!

– Ага, знаю, знаю! – закричал Эгиль. – А иногда можно услышать, как он от дыма чихает! Тогда всем вместе надо громко сказать: «Будь здоров!», и тогда он свалится с балки прямо на стол!

– Фу, какая гадость! – возмутилась Троа.

Дети визжали от смеха, воображая, как маленький мохнатенький тролль брюшком кверху валяется на столе среди блюд и кувшинов и быстро-быстро болтает лапками.

– Ну, что, Атла, когда ты выйдешь замуж? – допытывался у служанки Равнир.

– Подожду, пока вернется Вальгард! – с деланной надменностью отвечала она. – Он ведь теперь ближайший к конунгу человек, уж теперь эти жадины из Лаберга не посмеют не отдать наше богатство!

– А не боишься, что Ауднир будет ходить за тобой и трогать холодными руками? – смеялись Стольт и Гейр. – И выть: «Отдай мою лошадь, отдай мою лошадь!»

– Вот еще! – фыркнула Атла в ответ. – Сегодня уже какой-то тролль пытался меня в темных сенях потрогать руками! Да не на такую напал!

– Холодными?

– Нахальными – это да!

Сольвёр, осененная подозрением, резко повернулась и бросила взгляд на Равнира; плечом она задела Ингъяльда, державшего чашу с пивом, и несколько капель полетело на соседей.

– Ой! – Равнир схватился за глаз. – А, это ты, ива чаши! А я уж думал, потолочный тролль… капнул.

– Какнул, – уточнил Стрид.

– Спасибо, – очень серьезно поблагодарил Равнир, протирая глаз. – Именно это я и хотел сказать.

В это самое время в ворота усадьбы постучали. Сквозь гул голосов невнятный стук где-то за стенами дома долетел лишь глухим шумом, но все разговоры и смех разом смолкли, домочадцы переглянулись. Почти все мужчины дружно поднялись из-за столов. Мысль о войне и близкой опасности жила в каждом, и настороженность не засыпала ни на миг, как бы ни был разговор за столом далек от этих дел.

– Или кто-то из соседей прислал узнать, как мы съездили, – начал Хельги хёвдинг. – Или…

– Или к кому-то уже приехали другие гости, – окончил Даг.

Люди, пировавшие в кухне, первыми вышли во двор.

– Кто там явился в такую поздноту? – крикнул через ворота Орре управитель. – Люди или тролли?

– Это я, Брендольв сын Гудмода, – ответил знакомый и взволнованный голос. – Хельги хёвдинг дома?

Ответом послужили изумленные восклицания и стук поднимаемого засова. Брендольв! Домочадцы Тингваля никак не ждали его домой после того, как вернулся Стюрмир конунг. А впрочем, именно сейчас его и следовало ждать – ведь он уплывал служить совсем другому конунгу.

Даг и Хельга выбежали навстречу, но Брендольв едва поздоровался с ними. Он так и не снял свой шлем с железными наглазьями, который надел еще в море во время преследования «Змея», и, хотя теперь его узнали без труда, это все-таки был не прежний Брендольв, а другой – вестник тревоги.

– Я должен видеть хёвдинга! – торопливо говорил он вместо ответов на вопросы, которыми его осыпали со всех сторон. – Где он?

– Да за тобой гонятся, что ли? – наперебой недоумевали Даг и Хельга. Они давно забыли прохладное расставание и готовы были встретить его с прежним дружелюбием, а он почему-то едва заметил их. Будто заколдованный. – Как ты расстался с конунгом? Ты видел Стюрмира? А дома ты был?

– За парнем гонятся тролли! – уверенно определили Эгиль. – И похуже потолочных!

Никого не слушая, Брендольв пошел прямо в гридницу, где его ждал Хельги хёвдинг, стоя у нижней ступеньки высокого хозяйского места.

– У тебя такой вид, будто корабли фьяллей в горловине фьорда! – воскликнул хёвдинг, и его сердце сжалось в ожидании слова «да».

– Я встретил чужой корабль! – ответил Брендольв. – Наверняка это люди Торбранда конунга! Я хотел с ними разобраться, но они бросили корабль и убежали в лес! Утром нужно как можно раньше найти их!

– Сколько их было? – тут же пустился расспрашивать хёвдинг. – Это точно фьялли? Где их корабль? Нужно послать еще людей охранять его. Запереть его в сарай! Орре, где у нас есть место? Они, скорее всего, ночью вернутся за ним…

– Да как – убежали? – заговорили мужчины вокруг. – Куда они убегут в чужом месте ночью? Скорее всего, они шли за вами по берегу и сейчас где-то здесь.

– Тогда надо прямо сейчас! – в запальчивости крикнул Брендольв.

– Сейчас надо успокоиться! – весомо сказал Хельги хёвдинг. – Сядь и сними шлем. Ты же весь мокрый. Сними, сними, у нас тут нет врагов. Разве что потолочные тролли…

– Надо закрыть глаза и открыть рот, – пискнул кто-то из маленьких, понявших, что прямо сейчас ничего страшного не будет.

Брендольв перевел дух и потянул с головы шлем. Когда он поднял глаза, перед ним оказались руки Хельги, державшие рог с пивом. Она смотрела и не верила: уж слишком неожиданно вернулся ее жених и слишком мало времени у нее было, чтобы осмыслить его возвращение. Как-то все вверх ногами получилось. Не так она воображала их встречу. А он смотрел на нее и как будто не видел. У него стали совсем чужие глаза.

Наконец Брендольв пришел в себя и, с помощью Лейпта и хирдманов, смог толком рассказать, почему он явился в Тингваль столь неожиданно. Свои главные новости: о смерти Фрейвида Огниво и о приказе Стюрмира конунга вести войско, – он пока придержал, но не потому, что приобрел выдержку, а потому, что просто о них не вспомнил. Встреча с чужим кораблем вытеснила из мыслей все остальное.

Домочадцы Тингваля потеснились, освобождая места для вновь прибывших, детей погнали спать, чтобы не путались под ногами, но те упирались и не шли – было слишком любопытно.

– А вы сейчас, ночью, пойдете их ловить? – на разные голоса спрашивали мальчишки. И даже задавали уж совсем безнадежный вопрос: – А можно мы с вами?

– Сейчас никто никуда не пойдет! – в изнеможении пообещала фру Мальгерд. – Я никого не пущу! А завтра утром кое-кто может и проспать, если немедленно не ляжет!

– Завтра, как рассветет, мы на пригорке запалим костер для Марульва и Тьодорма! – рассуждал Хельги хёвдинг. – Пусть вооружаются и готовятся. Каждый оставит половину дружины дома, а половину пришлет сюда. Мы вернемся к месту их высадки и посмотрим по следам. А все соседи будут готовы. Мы уже все обговорили, Брендольв. Явись сюда хоть сам Торбранд конунг, мы его встретим как следует.

– И вовсе нечего приходить в боевое безумие из-за жалкого корабля на двадцать скамей! – подвела итог фру Мальгерд. – Кстати, всем остальным тоже пора спать, а то завтра будете как снулые рыбы.

И тут в ворота опять постучали. Мгновенно замолкнув, как накрытый котлом, просторный и набитый людьми дом в полной тишине слушал неторопливые, не слишком сильные, вежливые удары в ворота.

– Я пойду сам, – сказал Хельги хёвдинг, и на его круглощеком лице отразилась такая решимость, что даже Брендольв, сделавший лихорадочное движение к дверям, остался на месте.

Пока хёвдинг шел через дом и двор, за воротами было тихо. Разумеется, вся толпа домочадцев потянулась за Хельги, притом первыми как раз те, кому не следовало – женщины, подростки, челядь. Они сами не знали, что влечет их вперед – они настолько привыкли быть туловищем того существа, голову которого составляет хозяин дома, что в любой тревоге неосознанно старались быть рядом с ним, даже не думая об опасности.

Дружина отличалась от челяди тем, что хорошо знала свое место и свое дело. Ингьяльд и Стольт стояли по бокам хёвдинга с оружием наготове, расположившись так, чтобы в случае опасности мгновенно прикрыть его щитами.

В ворота стукнули еще раз.

– Я – Хельги хёвдинг! – подал голос хозяин. – Кто пришел ко мне?

– Мы непременно назовем наши имена, но хотелось бы сначала убедиться, что мы имеем дело действительно с Хельги хёвдингом, – ответил учтивый, не слишком громкий, но внятный и уверенный молодой голос. – А вы можете безбоязненно открыть ворота, потому что нас здесь всего четверо.

Этот голос показался Дагу смутно знакомым и странно взволновал, так что сердце застучало, как под пристальным женским взглядом. Вот-вот вспомню… Но почему-то Даг был уверен, что этого не может быть.

– А не здесь ли Эгиль Угрюмый? – крикнул один из пришельцев, и не только Эгиль, но и Даг и многие из тех, кто плавал с ним к слэттам, вскинули головы. – Я же слышу, как ты пыхтишь, рогатая жаба!

– Сторвальд! – завопил корабельщик и полез к воротам, распихивая народ, точно намеревался пройти прямо сквозь створки. – Ты здесь, косой тролль! Какие тролли тебя принесли?

– Да уж конечно, рогатые! – ответил веселый голос. – Ты здесь, косматый медведь! Наверное, уже все мясо сожрал и все пиво выпил, не оставил для товарища!

– Сторвальд! – восклицал Эгиль, уже протягивая руки к засову. – Кого ты привел?

– А вот увидишь! – пообещал Скальд. – Скажи хёвдингу, что я привел добрых гостей. Немножко голодных, но в общем мы не опасные!

– Впустим их! – предложил Даг. Несмотря на недавнюю тревогу, он улыбался, радуясь нежданному появлению эльденландского скальда, и не верил, что с тем могут быть дурные люди. – Я этого человека тоже знаю.

Ворота раскрылись. И тут оказалось, что из числа прибывших Дагу известен не только Сторвальд. Следом за эльденландцем, которого сразу сгреб (и погреб) в широких объятиях Эгиль, во двор, освещенный факелами, шагнул высокий человек в белой медвежьей накидке. Огненный отблеск упал на серебряные цепи у него на груди, отразился в зорких, чуть насмешливых глазах. Хеймиру очень понравилось его вступление в усадьбу Тингваль. Где-то в толпе женщин послышался одинокий, короткий, потрясенный вскрик.

– Да хранят боги твое благополучие, Хельги хёвдинг! – обратился он к хозяину, сразу выделив его из прочих. – Теперь и я назову тебе мое имя. Я – Хеймир сын Хильмира, конунга слэттов.

– Это правда! – выдохнул Даг среди общей потрясенной тишины. – Если только не тролль в чужом обличье…

– Тролль здесь только один! – поправил Эгиль, хлопая Сторвальда по спине.

– Я рад видеть тебя снова, Даг сын Хельги! – дружески приветствовал Хеймир и его. – Может быть, я пришел не в самый подходящий час, но ваш род славится гостеприимством…

– Прошу тебя и твоих людей быть нашими гостями! – опомнившись, заговорил Хельги хёвдинг. Он и раньше раза два видел Хеймира и после первого оцепенения довольно быстро его узнал. – Для таких гостей не бывает неподходящих часов!

– Тогда ты позволишь послать человека за моей дружиной? – осведомился Хеймир. – У меня еще сорок человек.

– Мой дом достаточно обширен… – начал приглашать Хельги, с ужасом соображая, что у него в гостях еще две дружины – Брендольва и Лейпта. Конечно, сердечный хозяин всегда гостю место найдет, но здесь не Валхалла, где пять сотен и еще сорок палат!

А Хеймир, неприметно и быстро обежав глазами толпу на дворе, задержал взгляд на Хельге. Маленькая девушка в наспех наброшенном плаще смотрела на него с изумлением, точно к ним явился сам Один. Камешки в глазах воронов на ее груди в свете факелов бросали то красные, то зеленые искры, а ее лицо было почти лицом Дага, только по-женски мягче и нежнее. Хеймир сделал шаг к ней.

– Приветствую тебя, Хельга дочь Хельги, – произнес он со всей возможной учтивостью, и сам удивился, до чего бережно, почти нежно прозвучал его голос. – Я рад, что тебе пришелся по нраву мой подарок, и рад, что могу сам сказать тебе об этом.

Дочь Хельги хёвдинга походила на хрупкий цветок-подснежник, который потревожит даже неосторожное дуновение ветра, и притом почему-то показалось, что она – самая главная здесь и даже он, сын чужеземного конунга, прибыл сюда только ради нее. Хеймир был очень здравомыслящим человеком, но сейчас не мог одолеть впечатления.

Хельга коротко вдохнула, хотела что-то сказать, но молча опустила глаза. Когда Хеймир сын Хильмира шагнул из темноты во двор, к огню факелов, ей в первый миг показалось, что это Ворон. Та же высокая худощавая фигура, волосы, гладко зачесанные назад… И даже теперь, когда Хельга разглядела его и убедилась, что это просто человек, сердце ее все никак не могло успокоиться и билось так громко, что она за его стуком не разобрала обращенных к ней слов и не смогла найти ответа.

* * *

Брендольв сам помог Хельги хёвдингу в хлопотах, решив ехать ночевать домой, в усадьбу Лаберг. После неожиданного завершения дорожного подвига ему не слишком хотелось оставаться в гостях. Когда Хеймир сын Хильмира в окружении хозяев вошел в гридницу, Брендольв застыл на своем месте: в море он не разглядел лица, но белую медвежью накидку своего противника узнал сразу. «Как он сюда попал?» – была первая изумленная мысль Брендольва, поскольку он привык считать беглеца находящимся где-то далеко, где он будет найден после долгих и трудных поисков.

Самое забавное, что Хеймир тоже узнал предводителя «Барана», хотя в море видел его только в шлеме с полумаской. Ему помогло выражение лица самого Брендольва – изумленное, растерянное, с признаками зарождающегося гнева.

– Приветствую тебя, Тюр корабля! – Хеймир приветственно поднял руку, и в его учтивом, легком голосе Брендольв услышал насмешку, которой тот вовсе не имел в виду. – У тебя славная дружина, Хельги хёвдинг, мне приятно было в этом убедиться! – продолжал ночной гость, обращаясь к хозяину дома. – Я так и подумал, что мой корабль задержала твоя морская стража. Могу я надеяться, что ты вернешь моего «Змея» без выкупа? Я ведь не хотел причинять вреда твоим людям, а вздумай я принять бой, это было бы неизбежно. Зачем нам убивать друг друга, когда у нас есть общие враги?

– Я надеюсь, что у меня достойная дружина! – пыхтя и утирая лоб, вспотевший от всех сегодняшних переживаний, ответил Хельги хёвдинг. – Но этот Тюр корабля сам приплыл незадолго до тебя, а до этого он находился у конунга.

– У Стюрмира? – оживился Хеймир и посмотрел на Брендольва уже с гораздо большим интересом. – Это замечательно! Значит, у нас будут свежие новости! Моя удача со мной – ведь я и приплыл к вам за новостями!

– Брендольв, пора поговорить, или я не прав? – осторожно спросил Хельги хёвдинг. – Конечно, ты хочешь отдохнуть, но…

– Всем нужно отдохнуть! – решительно заявила фру Мальгерд. – А поговорить можно и завтра. Кстати, и людей по соседству созвать. Не каждый день к нам прибывает сын конунга слэттов!

Вот так Брендольв узнал, что чуть не отправил в Валхаллу почти единственную надежду квиттов на победу в войне. Ну, полностью согласиться с этим определением ему не позволила бы гордость, но дружба конунга слэттов требовалась квиттам как воздух. Хорошенький подвиг он совершил, едва показав штевень в родных местах!

Буркнув что-то на прощание, Брендольв махнул рукой своим людям и пошел к дверям.

– Брендольв, куда ты? – испуганная Хельга побежала было за ним, но фру Мальгерд перехватила ее.

– Он мудро рассудил! – заметила бабушка. – Нам негде положить столько народу. До Лаберга не так уж далеко, а дорогу он знает, не заблудится. Не волнуйся, он опять приедет к нам завтра.

Вот так вышло, что Брендольв проявил известную вежливость и не бросился выкладывать все новости прямо с порога. Выспаться у него не слишком получилось – почти весь остаток ночи заняли разговоры с его собственными родичами. А утром он вместе с отцом поехал назад в Тингваль, угрюмый, обиженный, но полный решимости. Очень хорошо, что сюда явился сын конунга слэттов. Пусть сразу и ответит, когда его отец намерен выполнить свое обещание!

Хеймира сына Хильмира он застал сидящим на втором почетном месте, напротив хозяйского, в окружении чуть ли не всех домочадцев Тингваля и половины соседей. Брендольва он приветствовал со всей возможной учтивостью, без малейшего намека на какую-то обиду за нападение или оскорбительные слова. Брендольв едва принудил себя ответить: почему-то при виде невозмутимо-величественного, но ничуть не надменного Хеймира он ощущал себя дураком и невеждой. А подобное чувство здесь, в Тингвале, после всего, что довелось пережить, было горше полыни.

– Я хотел бы, чтобы вы были друзьями! – намекнул Хельги хёвдинг, понимая состояние его духа. – Ведь ты, может быть, не знаешь, Хеймир, – Брендольв сын Гудмода обручен с моей дочерью.

– Я рад, что у тебя будет такой достойный и доблестный родич! – Хеймир приветливо посмотрел на Хельгу и улыбнулся.

Она опустила глаза. Ей никак не удавалось привыкнуть к его присутствию, и он казался ей каким-то светлым пятном в гриднице, каким-то чудесным родником среди привычной тишины. Ее первое ошибочное впечатление, когда она приняла его за Ворона, оказалось неожиданно стойким. В лице Хеймира, когда Хельга его разглядела, не оказалось ничего общего с лицом Ворона – совсем другие черты, и глаза серые, и выражение другое: спокойное, учтивое, любознательное, чисто человеческое. Но что-то общее между ним имелось, и Хельга чувствовала это. Стоило ей встретить взгляд Хеймира, как ее пробирала дрожь, и она поспешно отводила глаза. С Вороном его роднила скрытая глубина – он был гораздо больше, чем видимый глазу внешний облик. Хельга сидела тихо, прилежно шила какую-то рубаху, почти не подавала голоса в разговоре, но все время слушала Хеймира, и даже в его голосе ее слух ловил что-то необычное.

– Ну рассказывай же, Брендольв хёльд! – с нетерпением стали просить гости. – Какие новости ты привез от Стюрмира конунга?

Постаравшись справиться с досадой, Брендольв начал рассказывать обо всем с самого начала: как он приехал на озеро Фрейра, как ждал действий от Вильмунда конунга, как разочаровался в нем. Чувствуя общее внимание, он снова обрел достоинство и уверенность. Даже голос его зазвучал громче и яснее, а на Хеймира он вообще не смотрел: пусть не думает, что он всех тут очень занимает! Эти конунги всегда норовят носом проткнуть небеса!

Но Хеймир, не задирая носа, слушал его очень внимательно. Даже внимательнее, чем прочие. Хельга, постепенно отвлекшись от шитья, сначала смотрела на Брендольва, но потом, случайно глянув на Хеймира, больше не сводила с него глаз. Он старался сохранить невозмутимость, но по мере рассказа Брендольва его лицо постепенно вытягивалось, на нем отражалось изумление, сравнимое разве что с ужасом прочих.

Стюрмир конунг убил хёвдинга западного берега! Таких вестей никто не ждал, и конец рассказа Брендольва не раз прерывался восклицаниями.

– И тогда все эти трусы с запада предпочли бросить конунга и разбежались по своим норам! – с презрением закончил Брендольв. – Конунг передал тебе, Хельги хёвдинг, чтобы ты немедленно собирал войско и вел его к Острому мысу. Конунгу теперь нужны преданные люди. Надеюсь, здесь их найдется достаточно.

Но вместо боевых кличей ему ответила тишина. Мирные жители Квиттингского Востока и в страшном сне не могли увидеть, что во время войны конунг сам подрубит сук, на котором сидит.

– Наверное, Фрейвид сам напал на него! – воскликнул изумленный Даг, который не мог вообразить, чтобы конунг совершил такое страшное дело, не будучи к этому вынужден. – Не может быть, чтобы он настолько обезумел… – Пока Даг произносил эти слова, ему вспомнился тот Стюрмир, которого он видел в усадьбе Волчьи Столбы перед запертыми снаружи воротами – диким, яростным, страшным. Способным на все.

– Этим убийством он себе повредил не меньше, чем Фрейвиду! – поддержал Хельги хёвдинг. – Фрейвид остался без головы, а конунг – без рук. Западное войско разбежалось! Как же теперь воевать?

Невнятным гулом гридница подхватила этот вопрос.

– А вы уже и испугались? – с горькой издевкой ответил Брендольв, обводя глазами собравшихся.

– А ты думаешь, врагов одолевают одной только смелостью? – После первой изумленной растерянности Даг начал злиться, видя, что Брендольв чуть ли не одобряет безумный и губительный поступок конунга. – Кроме смелости, нужно еще оружие, нужны руки, чтобы его держать! Или у нашего конунга, как у Старкада*, восемь рук?

На это Брендольв не находил ответа. Древняя пословица, что смелый добьется победы и неточеным мечом, сейчас не пришла ему в голову. А если и пришла бы, то против фьялльских мечей пословицы не слишком сильное оружие. Брендольв повернулся к Хеймиру.

– И, раз уж ты здесь оказался, Хеймир сын Хильмира, – сурово обратился Брендольв к своему недавнему противнику, – то я хотел бы услышать и передать конунгу твой ответ: когда твой отец пришлет обещанное войско?

Хеймир ответил не сразу. Брендольв сузил глаза: уж не струсил ли ты, Бальдр* меча? Бегать от боя у тебя получается хорошо, а вот так ли быстро ты стремишься навстречу врагу?

Но Хеймир даже не заметил выражения его глаз и не догадался о мыслях. Он благодарил богов и судьбу: сам Один послал его на Квиттинг, в усадьбу Тингваль, именно сейчас, чтобы он узнал эти новости вовремя. Потому что давать войско конунгу, который не может собрать даже собственных людей, – безумие!

Но сказать об этом вслух он сейчас не мог. В этой гриднице сидел не весь Квиттингский Восток. Если тинг будет полон боевого духа, то положение Стюрмира еще не безнадежно. И прежде чем подавать голос, стоит выяснить, в какую же сторону потекут тысячи маленьких ручейков.

– Я думаю, что нашему войску нет смысла прибывать раньше, чем соберет свое войско Квиттингский Восток, – промолвил наконец Хеймир и посмотрел на Хельги хёвдинга.

В уме его привычно сложились цепочки слов, какими он подсказывал собственному отцу-конунгу решения на пирах и на тингах.

– Эти важные новости требуют того, чтобы о них узнали все люди, – сказал Хеймир Хельги хёвдингу. – Было бы неплохо собрать тинг. И тогда все люди решат, когда им собирать войско.

– Конунг уже это решил! – крикнул Брендольв, которому претило всякое слово чужака.

– Конунг мудр, но ему не стоит решать за всех, – мягко заметил Хеймир. – Боги часто говорят устами тинга…

– Это верно! – подхватил Хельги хёвдинг. Он был благодарен Хеймиру за подсказанное решение. – Все люди должны узнать о переменах. Но ты не волнуйся, Брендольв, мы не задержимся долго. Со всем берегом условлено, как подать знак сбора на тинг. Даже посылать людей не придется. Дня через четыре… через пять здесь будут все, даже люди с северных рубежей.

– Это ты виноват! – крикнул Даг Хеймиру, едва лишь Брендольв вышел. Он не мог взять в толк, как Стюрмир решился на такое непоправимое преступление, и жадно искал объяснение. Перед этой жаждой не могло устоять даже его расположение к Хеймиру. – Ты этого хотел! – В памяти Дага жив был пожар Волчьих Столбов и сомнения в честности Хеймира, которые тогда так мучили его. – Помнишь тот вечер! Ведь ты посоветовал нашему конунгу поискать виновных в поджоге на Квиттинге. Вот он и поискал. И нашел. Ты советовал ему крепить свою власть, а Фрейвид был его соперником. Вот он и укрепил!

– Если дураку дают умный совет, а он понимает его по-дурацки, разве советчик виноват? – изо всех сил сдерживая раздражение, ответил Хеймир, но Хельга видела, что его красивое лицо омрачилось и стало почти злым. – Ты не понял, Даг. И Стюрмир конунг не понял, что гораздо хуже. Я призывал его избавиться от другого конунга, чтобы все квитты шли только за ним. Я не призывал его убивать тех, кто ведет квиттов в нужную сторону. За Фрейвидом шел весь западный берег. Убив его, Стюрмир как бы замахнулся на каждого квитта с западного берега, а люди этого не любят. Двух конунгов быть не должно, но хотя бы один должен быть. Умный и понимающий, когда время гордости, а когда – смирения.

– Подождем тинга, – сказал Хельги хёвдинг, когда Хеймир, с досадой выговорив все это, замолчал. – Пусть люди решают.

Сопоставив рассказы Дага с собственными наблюдениями, Хельги хёвдинг сделал один мудрый вывод. Он понял, что в Эльвенэсе тоже два конунга, притом уже много лет. И в этом нет никакой беды. Важно не число, а согласие.

* * *

Следующие пять дней прошли в ожидании тинга. Поле Тинга постепенно оживало, люди из более-менее близких окрестностей подъезжали, землянки покрывались крышами, из входных отверстий потянулись дымы. В усадьбе теперь толпился народ, жители восточного берега на все лады обсуждали удивительные и пугающие новости. Находилось много желающих поглазеть на сына конунга слэттов, и Хеймир со всеми обходился приветливо, не важничал, но во всем его облике было столько достоинства, что даже невежды и болтуны при нем вели себя тихо и почтительно.

– Вот это да! – услышала от кого-то Хельга чуть ли не в первый же день после появления Хеймира в Тингвале. – Вот, сразу видно, что сын конунга! Не то что был наш Вильмунд!

С ней самой Хеймир обходился неизменно приветливо, мягко, дружески, даже ласково, но Хельга по-прежнему дичилась его, как и в первый день. Почему-то при нем она чувствовала себя маленькой глупенькой девочкой и одновременно боялась, что он разгадает ее. Но и сама она хотела разгадать его, и ее тянуло к нему, так что, будучи в девичьей или в кухне, когда он сидел в гриднице, она испытывала сильное беспокойство, точно опаздывала куда-то. И вскоре, собрав шитье, она шла в гридницу и сидела там возле Дага, внимательно прислушиваясь к каждому звуку голоса Хеймира и страшно боясь, что он поймает ее взгляд.

В последний вечер перед назначенным тингом, когда все поле тинга уже дышало сотней дымов из покрытых землянок и в усадьбе Тингваль было не протолкнуться от почетных гостей, Хеймир сын Хильмира негромко сказал Хельги хёвдингу, что хотел бы поговорить с ним наедине. Хозяин дома немедленно поднялся, сделал знак челяди подать ему огня и повел знатного гостя в спальный чулан, пустовавший со времени смерти его жены. В набитой людьми усадьбе только в таком чулане и можно было поговорить без свидетелей. Факел перед ними несла Хельга. Она ловила каждый случай побыть возле Хеймира, но не смела даже сказать, как благодарна ему за спасение Дага из горящей усадьбы.

В покойчике Хельги хёвдинг взял у нее факел и, кивнув в благодарность, отпустил. Хеймир проводил девушку взглядом из-под полуопущенных век. Хозяин вставил факел в железное кольцо на косяке, закрыл дверь и знаком пригласил гостя сесть на лежанку. Сейчас тут никто не жил, но у фру Мальгерд даже в самом дальнем уголке нельзя было сыскать ни пылинки.

– Я хотел бы поговорить с тобой, хёвдинг, без чужих ушей, потому что дело, о котором пойдет речь, слишком важно и слишком тонко, чтобы обсуждать его при… при храбрых, но не очень дальновидных людях. Как говорил Один, у малых волн мудрости мало, – начал Хеймир, и Хельги хёвдинг почувствовал тревогу. – Меня не меньше вас обеспокоили вести с Острого мыса. Ты понимаешь, что слэтты ведут обширную торговлю и нам небезразлично положение дел на Квиттинге. Ты сам имеешь железные копи, и почти все твои соседи их тоже имеют. Ты знаешь, сколько железа покупают у вас торговые люди Слэттенланда. Даже я сейчас мог бы на прощание купить марок на десять, чтобы не гонять большой корабль понапрасну. Так вот, нам очень хотелось бы сохранить эту торговлю. А для успешной торговли нужен мир. Короче, мне очень хотелось бы, чтобы хозяином Квиттингского Востока остался ты, а не кто-нибудь из ярлов Торбранда конунга.

– Мне бы тоже этого хотелось, – скромно заметил Хельги хёвдинг.

Пока сын Хильмира конунга не сказал ничего такого, чего Хельги не знал бы и сам, и он с тревогой ожидал, к чему поведут все эти подходы. С тревогой, потому что умиротворяющих речей сейчас ждать не приходилось.

– Так вот, – сказал Хеймир и помолчал. Он верил в сдержанность и ум Хельги хёвдинга, но все же он собирался произнести опасные слова. – Еще когда твой сын Даг уплывал из Эльвенэса, я сказал ему: Стюрмиру конунгу осталось в жизни немного удачи. Он передавал тебе?

Хельги кивнул, подтвердив и без того твердую уверенность Хеймира. Такой сын, как Даг, наверняка рассказывает такому отцу, как Хельги, решительно все, что только стоит внимания.

– Я не ясновидящий, но на этот раз я оказался прав, – продолжал Хеймир. – По крайней мере, я не считал большой удачей то, что мне пришлось ранить одного из моих людей, Рагневальда Наковальню. Об этом твой сын тебе, несомненно, тоже рассказывал. Я считал это большой неудачей и сделал все, чтобы примириться с ним. Сейчас моя сестра Альвборг отдана ему в жены и мой отец верит ему, как самому себе. А Стюрмир конунг поступил совсем наоборот. Вместо того чтобы отдать все силы примирению со своим хёвдингом, он убил его и лишил себя очень сильной поддержки. Теперь его надежды выиграть войну не стоят соленой селедки. Даже если ты будешь помогать ему. Разве тебе хочется погибнуть вместе с ним?

– Я не могу отказать ему в поддержке, – просто ответил Хельги, не изображая возмущения, которого не испытывал. Обо всем этом он думал и сам.

– А я и не предлагаю тебе отказать ему в поддержке, – почти весело сказал Хеймир, довольный спокойствием ответа. Хельги хёвдинг, как видно, гораздо умнее своего конунга, и сам он верно определил меру откровенности, которой достоин его собеседник. – Ты просто собрал тинг. А завтра ты просто расскажешь… Нет, пусть Брендольв сын Гудмода расскажет всем, как конунг сам оттолкнул от себя все западное побережье. А ты только спросишь: хочет ли Квиттингской Восток идти в этот поход? Ни один конунг Морского Пути не может принудить людей идти в поход, который им не нравится. И если люди скажут нет, ты должен будешь выполнить их волю. Только и всего. А потом ты скажешь тингу, что восточный берег будет защищен от фьяллей не только собственными мечами. Если вы не пойдете за Стюрмиром, войско слэттов будет прислано для вашей защиты. Я дам клятву тингу. А чтобы ты и твои люди были спокойны, мы можем договориться… Как бы тебе понравилось, если бы я посватался к твоей дочери?

Хельги хёвдинг в изумлении поднял глаза к лицу своего собеседника. Ему казалось, что он услышал какие-то другие слова, потому что эти никак не могли быть произнесены.

– Посватался бы… к моей дочери? – повторил он. – К Хельге?

– У тебя ведь одна дочь? – уточнил Хеймир.

– Конечно, – сам себя не слыша, подтвердил Хельги. – Посвататься… для себя?

– Конечно! – повторил Хеймир и улыбнулся его изумлению. – Ты ведь не думал, что я женат?

Хельги хёвдинг неопределенно мотнул головой: он вообще об этом не думал. Маленькая Хельга была в его мыслях так далека от гордого и могущественного Хеймира сына Хильмира, что ему никогда не пришло бы в голову вообразить их парой, даже если бы… – Но ведь она обручена! – вспомнил Хельги. – Брендольв сын Гудмода…

– Я помню! – Хеймир слегка взмахнул рукой, точно этот пустяк не стоил внимания. – Пусть тебя это не беспокоит. С ее женихом я разберусь сам, и твоей чести это не причинит никакого ущерба.

Хельги хёвдингу не слишком понравилось слово «разберусь»: казалось, что Хеймир считает Брендольва мелкой рыбкой, на которую не стоит оглядываться.

– А… – начал он, не слишком зная, что собирается сказать.

– Неужели я так похож на кровожадного великана? – мягко перебил угадавший его мысли Хеймир. – Неужели ты думаешь, что я проведу твою дочь мимо трупа? Конечно, все в твоей воле. Но подумай: у моего отца нет других наследников, и через какое-то время твоя дочь станет кюной Слэттенланда. А на Квиттингский Восток не ступит нога ни одного фьялля. Это обещаю тебе я, Хеймир сын Хильмира.

И он прикоснулся к рукояти меча на поясе. Хельги хёвдинг вытер лоб и заодно шею. Всего этого было слишком много за один раз.

– Послушаем, что скажет тинг, – только и смог вымолвить он. – Мы обо всем расскажем тингу.

Хеймир улыбнулся в знак согласия и склонил голову. С помощью Повелителя Богов все складывалось именно так, как ему требуется. Слэттам, собственно говоря, не нужен весь Квиттинг. Восточного берега вполне хватит, чтобы можно было покупать железо и строить гостиные дворы. И уж восточный берег он сумеет удержать и подчинить себе, да так мягко, что этого никто и не заметит.

Проходя через сени к спальному покою, в котором ему и части слэттов отвели место для ночлега, Хеймир встретил Хельгу. Она бегло, смущенно глянула на него, и он приветливо улыбнулся ей. Ему даже приятно было думать, что эта милая робкая девушка станет его женой. Конечно, раньше он иначе воображал мать своих будущих детей – красивой гордой женщиной вроде Альвборг. Действительность часто расходится с воображением, но это не значит, что на деле все сложится хуже, чем мечталось. У судьбы за пазухой припрятано столько всякого, чего даже конунг не сумеет придумать. Передавая Дагу злополучные застежки «для сестры», он хотел разве что расположить к себе женскую часть рода Хельги хёвдинга. Дар пришелся кстати! И какая удача, что девушка так мила. Хельга дочь Хельги не хуже других невест и родом, и лицом, и нравом. Слэтты скажут, что Наследник нашел достойную пару. И что он достаточно заботится о благе Слэттенланда.

* * *

Утром назначенного дня, собираясь ехать на поле тинга, Брендольв чувствовал себя собранным, решительным и немного возбужденным, как перед битвой. Всю жизнь он верил только в то, что видел своими глазами, но сегодня тайное внутреннее чувство твердило ему, что произойдет что-то особенное, незабываемое и неповторимое, значительное и даже ужасное. Но даже если бы он знал, что его поджидает сам мерзкий и жадный Фафнир, Брендольв только обрадовался бы. Сколько можно метаться от одного конунга к другому, заниматься пустяками, от безделья бросаться на каждого встречного… который, ко всему прочему, оказывается сыном конунга слэттов! Но мысли о Хеймире Брендольву не доставляли удовольствия, и он старался сосредоточиться на главном. А главным было то, что Стюрмир конунг ждет войска, и он, Брендольв сын Гудмода, должен это войско ему привести. Вот это – дело, достойное настоящего мужчины. А все остальное – ерунда.

Вид поля тинга, заполненного вооруженными людьми, порадовал Брендольва. Только здесь собралось не меньше полутысячи человек, а ведь каждый хёльд взял далеко не всю дружину! И многие незнатные люди, бонды, рыбаки, торговцы, что сейчас еще занимаются своими делами, оставят их и пойдут в бой, если… когда тинг примет это решение.

Брендольв сам на себя сердился за эту оговорку, допущенную хотя бы в мыслях. Не если, а именно когда! Тинг Квиттингского Востока примет такое решение, потому что другого и быть не может! Конунг должен получить порядочное войско, и он его получит! Брендольв стискивал зубы, точно сжимал в кулак свою силу, точно ему прямо сейчас предстояло бежать куда-то – головой на стену. Квитты должны драться и победить! Хватит отступать! Напрягаясь, он хотел вот так же напрячь все силы своего племени, которые почему-то утекали, как вода в песок. Хватит отдавать свою землю племени глупого Тора с его дурацким молотом! Стюрмир конунг… Брендольв гнал прочь воспоминания о том, как сам разуверился было в Стюрмире, и эти сомнения сейчас его не смущали. Где-то в самой глубине сознания саднила крошечная заноза, но Брендольв не привык заглядывать в себя глубоко. Он хотел иметь достойного конунга, и он его имел. Он хотел верить, что Стюрмир поведет его и подобных ему в победоносную битву, и верил.

Но что-то все же мешало ему чувствовать уверенность. Что-то крылось в переглядывании, перешептывании, в приглушенных восклицаниях, которыми провожали его собравшиеся на тинг, пока он ехал по каменистой тропе от морского берега; что-то крылось в той готовности, с какой люди расступались и давали ему дорогу, чтобы, пропустив его вперед, тут же поглядеть ему вслед и подтолкнуть соседа локтем. Гляди ж ты… Поехал… Да, тот самый, кого конунг прислал… Ну, да, сын Гудмода Горячего, а вы его разве не видали? Ну, он самый, что к Вильмунду первым побежал… Видно, и обратно вернулся тоже первый… Послушаем, что скажет… Да уж слышали мы, слышали, какие там дела творятся… Как Стюрмир конунг-то делами распоряжается… Как к нему пойдешь, так голову держи обоими руками… Ну, обеими, я ж тебе не скальд…

Уверенно, как имеющий право на всеобщее внимание, Брендольв подъехал к Холму Ворона, где на жертвеннике уже горел огонь. В стороне стоял черный бычок, предназначенный Отцу Богов. Вокруг жертвенника толпились люди: самые знатные из приехавших, Хельги хёвдинг с родичами. При виде него Брендольв насмешливо дернул ртом: верный своему обычаю, хёвдинг притащил на поле тинга не только дружину, но и женщин, даже ту толстую служанку, что почему-то носит прозвище Валькирия-С-Поленом, как-то так. Брендольв не прислушивался к болтовне челяди.

Что-то крылось в той торопливости, с какой Хельги хёвдинг поздоровался в Брендольвом и сразу отвернулся, погруженный в разговор с Торхаллем Синицей. Даг, стоявший позади отца, только кивнул и отвел глаза.

Но сильнее всего существование Брендольва отравлял Хеймир сын Хильмира. С непринужденным достоинством, точно имел полное право и здесь править рулем, он стоял возле самого хёвдинга и слегка похлопывал прутиком по башмаку. Его невозмутимый вид вдруг наполнил Брендольва такой досадой, что он едва заставил себя ответить на учтивое приветствие. Сын Хильмира конунга был главной надеждой квиттов, но что-то говорило Брендольву: это – враг.

Маленькая Хельга сделала движение, будто хотела подойти к Брендольву, но осталась на месте и только глядела на него широко открытыми глазами, и во взгляде ее отражались грусть и сожаление.

Она еще ничего не знала о грядущих переменах в собственной судьбе. Хельги хёвдинг поделился вчерашними новостями с матерью и с Дагом, но сообщить о предложении Хеймира самой Хельге у него пока не хватило духу. Хёвдинг помнил, как она когда-то радовалась обручению и как грустила сначала во время разлуки с женихом. Думая, что она сильно привязана к Брендольву, Хельги хёвдинг пока не мог решиться пожертвовать ее счастьем ради общей пользы.

А Хельга ждала чего-то страшного, чего-то такого, что поломает непрочный покой всех ее близких. При взгляде на жертвенник она начинала дрожать и судорожно обхватывала себя за плечи. Ворон невидимо присутствовал здесь, но теперь лицо его было сурово. Сейчас в нем жил Один – властный, неумолимый Отец Павших, слуху которого сладки звуки битвы… Образ войны витал в воздухе, носился над головами; где-то рядом зрел перелом в событиях. Общее напряжение день ото дня нарастало, и Хельга ощущала его так сильно, что у нее кружилась голова. И где-то рядом мерещилась гулкая черная пропасть, путь в Нифльхель.

– Старик идет! – невнятно бормотала Атла. – Старик догоняет! Уже почти догнал!

И Хельга знала, о ком та говорит. Безжалостный Бог Битв, растоптавший Квиттингский Север, уже почти занес ногу и над Хравнефьордом. «А ты можешь заступиться за нас?» – сам собой всплыл в ее мыслях призыв, обращенный к Ворону. Глядя в дым жертвенника, Хельга напряженно ловила слухом ответ. Но дух побережья молчал.

Хельги хёвдинг не хотел долго тянуть. Обычно он любил тинг, любил оживление и людское движение под холмом, но сейчас ему хотелось кончить все как можно скорее. То, что предстояло сделать, слишком отягчало его совесть, но разум настаивал, и Хельги держал в уме одно: воля тинга есть воля богов. Ни у него, ни у самого конунга нет ни права, ни сил толкнуть всех этих людей в битву, если они этого не хотят.

– Вы знаете, добрые люди, молодые и старые, свободные и рабы, зачем я созвал вас сюда в неурочное время! – заговорил хёвдинг, поднявшись на вершину холма.

Заполненное людьми поле молчало, только со стороны близкого моря доносился негромкий ровный гул, точно само море тоже пришло на тинг и отвечало голосу человека, которого весь берег зовет своей головой.[11]

– Вы знаете, что с самого лета на землю Квиттинга стремятся враги, фьялли, которых ведет их конунг, Торбранд сын Тородда, – продолжал Хельги. – Не нам с вами разбирать, с чего началась эта война и за что конунг фьяллей хочет нам отомстить. Но все мы знаем, что Квиттингский Север уже почти весь разгромлен и захвачен его дружинами, и многие из нас приняли в своих домах беглецов оттуда. И сейчас я вижу этих людей перед собой. Стюрмир конунг, вернувшийся из-за моря, просит Квиттингский Восток дать войско, чтобы биться с фьяллями. И нам нужно сейчас решить, сбудется ли желание конунга.

Последние его слова стихли. Сейчас должен раздаться общий крик и гром ударов мечами о щиты. Но они не раздались, да никто, даже Брендольв, и не ждал, что они раздадутся. Тишина давила на уши больнее самого жестокого шума, Брендольв ощущал себя подвешенным, и только море победно грохотало за низкими прибрежными холмами, хохотало и ревело, как дракон, учуявший близкую добычу.

А людское море молчало.

– Здесь ли тот человек, который привез нам слова конунга? – спросил негромкий старческий голос.

Все закрутили головами, разыскивая говорившего. Старый Гельдмар хёльд, житель северного пограничья, пробрался вперед и, опираясь на палку, поднялся на склон холма. Даг протянул ему руку и помог встать рядом с хёвдингом.

– Где этот человек? – спросил Гельдмар хёльд, прищурившись. – Пусть он расскажет нам, что было на Остром мысу. Мы слышали, что Стюрмир конунг не слишком-то хорошо обошелся с войском, которое ему дал западный берег…

– Это неправда! – крикнул на ходу Брендольв, который еще при первых словах старика стал карабкаться на вершину. Он знал, что ему придется говорить, но толковая речь в уме не связывалась, и он опять положился на удачу, которая однажды спасла его при встрече со Стюрмиром. – Это неправда, что конунг плохо обошелся с Западом! – громко, с вызовом продолжал он, встав рядом с Хельги хёвдингом и даже чуть впереди. – Это западный берег плохо обошелся с конунгом!

Теперь людское море волновалось прямо перед ним. Брендольв видел почти одни только головы – в шапках, в шлемах, непокрытые, светлые, темные, лысые… И глаза, сотни, тысячи, как казалось, глаз – с надеждой, с вопросом, с недоверием. Эти взгляды пронзали его, ненамеренно ослабляли, потому что каждый уносил частичку его силы. Брендольв не умел защититься от этой невольной ворожбы, которую всегда творит даже доброжелательная толпа, и на миг растерялся. Но тут же вспомнил другую толпу – на Остром мысу, перед воротами святилища, – и растерянность была изгнана яростью.

– Фрейвид Огниво, хёвдинг западного побережья, предал Стюрмира конунга! – гневно воскликнул Брендольв, точно обвинял каждого здесь. – Он первым предложил назвать конунгом Вильмунда и тем ослабил Квиттинг. Ему хотелось власти, он не мог примириться с возвращением Стюрмира конунга, потому что при нем он имел меньше веса, чем при Вильмунде! И он не желал склониться перед конунгом. За это он был убит! Он – предатель!

– Постой-ка, ясень копья! – быстро вставил Гельдмар хёльд, едва лишь Брендольв запнулся, чтобы вдохнуть. – Я не знал Фрейвида Огниво и не знаю, был ли он предателем. Но западный берег не мог этого не знать. Если бы люди с запада не верили Фрейвиду, они не пошли бы за ним в войско. А раз они пошли…

– Значит, он был для них достаточно хорош! – крикнул чей-то густой голос с поля, и народ глухо загудел. – Не конунг дает звание хёвдинга, а тинг, тингу и отнимать его!

– Откуда мы можем знать, что Стюрмиру конунгу и наш хёвдинг не покажется слишком гордым? – закричало сразу несколько голосов.

– Он не слишком-то хорошо себя показал! Лучше бы он оставался за морем!

– Без него не убивали знатных людей!

– А что с войском? – пытался перекричать всех Гельдмар хёльд. – Войско западного берега осталось или ушло?

– Да, да! Ушло или осталось?

Все опять примолкли. Брендольв молчал. Он понял, что этот спор ничего не даст, потому что восточный берег уже все решил. И решил совсем не то, чего ждет Стюрмир конунг, которому так нужна поддержка. Ему, последней надежде Квиттинга, Брендольв должен был привести войско; он отдал бы всю свою кровь, если бы из каждой капли мог сотворить воина. Но этого он не мог. От него требовалось другое: убедить этих людей, каждый из которых так же верил в свою правоту, как и он сам, и так же имел на это право. Как переломить волю этой толпы? Здесь нужны нечеловеческие силы. Они ждут ответа, который станет для них не причиной, но поводом отказать. Брендольв знал, что правдивый ответ погубит его; но разве он мог солгать?

А волна гнева в душе поднималась все выше; он быстро наливался краской и уже не желал считаться с доводами рассудка.

– Эти трусы разбежались по своим крысиным норам! – злобно, почти с торжеством выкрикнул Брендольв, с наслаждением чувствуя, что обидные слова ранят и каждого из тех, кто его слышит. – Так им и надо! По волосам и гребень! Видно, они были не лучше своего хёвдинга!

Теперь зашумело все поле разом. Люди отлично поняли и чувство Брендольва, и брошенное им обвинение.

– Целый берег – предатели! Так не бывает!

– Предатель бывает один! А когда много – значит, что-то с самим конунгом не в порядке!

– Это конунг скорее предатель, если люди ему не верят!

– Он думал только о своей гордости, а не о Квиттинге!

– Он продал победу за свою глупую спесь! А мы иди за него умирай! Не пойдем!

– Не пойдем!

Брендольв слушал, тяжело дыша от ярости и не находя слов. Какая-то лавина катилась прямо по нему, стучала по плечам, унося в пропасть остатки надежды и стаскивая туда же и его самого. Все рушится; ему хотелось дико закричать, разбить, сломать что-нибудь – переломить стихийную волю этой толпы, называющей себя тингом. Не верилось, что это – все, что поручение конунга окажется невыполненным, надежды – обманутыми, вера в победу – разрушенной. Но что он мог – одинокий и такой маленький против людского моря? Тысячи глаз выпили из него силу и веру, оставили только отчаяние – этого горького питья никто не хотел.

В бешеном порыве Брендольв оглянулся, выискивая хоть какую-нибудь поддержку. Сейчас он был готов схватиться за всякого сомнительного друга или обрушиться на всякого врага, лишь бы дать выход своим чувствам.

Позади него стоял Хельги хёвдинг и молчал. Даг тоже молчал, прямой и неподвижный, как клинок. Он уже понял, к чему клонится дело, и мучительное внутреннее чувство разрывало его на две части. Стюрмир конунг, с которым они вместе бились в Волчьих Столбах и с которым простились по-дружески, надеясь и дальше биться вместе против общего врага, стоял перед ним как живой. Совесть, честь, чувство верности другу требовало, чтобы он шел на помощь Стюрмиру. Но что он сможет сделать один? А человеческая река катилась в другую сторону, и Даг не мог встать против ее течения.

– А ты что молчишь, Хеймир сын Хильмира! – яростно, требовательно крикнул Брендольв, не умом, но чувством угадав, с кого надо спрашивать ответ. – Твой отец обещал дать войско Стюрмиру конунгу! Уж наверное, ты об этом знаешь! Скажи: намерены вы выполнить обещание? Или тоже струсите?

Хеймир и бровью не повел в ответ на оскорбление, на этот раз высказанное вслух. Голос Брендольва был разорван ветром на клочки и унесен; нечего трудиться собирать.

Но все же Хеймир шагнул вперед и сделал легкий знак рукой. Посланец Стюрмира больше не стоил особого внимания, а с толпой еще нужно говорить. У малых волн мудрости мало, зато самих их много.

И толпа замолчала. Сотни глаз смотрели на Хеймира, но и он смотрел на толпу. И каждый в толпе чувствовал, что взгляд этого прямого, высокого, уверенного человека забирает частичку силы, что его величавая фигура незримо растет, поднимается головой под облака, а корнями уходит в глубь нижних миров, что он, как сам Иггдрасиль, объемлет и держит на себе весь мир. И каждый, измученный тревогой за судьбу дома и семьи, уставший от тяжелых ожиданий и раздоров, грозящих общей гибелью, смотрел на него как на вернувшегося бога, который укажет, куда идти. Который пообещает мир и благополучие, и только за это обещание люди пойдут за ним куда угодно.

– Мой отец, Хильмир конунг, обещал дать квиттам войско, чтобы они могли защитить себя! – не напрягая голоса, начал говорить Хеймир, но его услышали все, и каждая душа ловила его слова, как капли воды при жажде. – И он не отступит от своих обещаний. Но помогать стоит тому, кто сам помогает себе. Есть поговорка: никто не спасет обреченного. Стюрмир конунг принес на Квиттинг новый раздор и смерть. Если вы, люди Квиттингского Востока, сочтете его достойным вашего доверия и дадите ему войско – слэтты будут биться вместе с вами. Но если вы не пойдете за ним, то мой отец не пошлет слэттов умирать вместе с конунгом, от которого отвернулась удача. Конунг без людской веры – дерево без корней. Решайте, квитты. Ваша судьба в ваших руках.

И снова наступила тишина, но это была другая тишина. Каждому из собравшихся льстило, что сам конунг слэттов устами своего сына как бы советуется с ними, с хёльдами, бондами и рыбаками, но эта честь внушала и ужас. Каждый ощутил себя стоящим на тонкой грани между прошлым и будущим, между двумя разными мирами, каждый из которых был его судьбой. И сейчас будет сделан выбор, которого за тебя не сделает никто. Великие герои древности выращивали свою судьбу сами. Но здесь собрались не герои, а люди, которые хотели жить и каждый из которых имел на это право.

– Неужели вы покажете себя трусами! – ясно и зло в общей тишине выкрикнул Брендольв, обводя глазами молчащее поле тинга. Он тоже ощутил качание весов и бросал на свою чашечку последнее, что у него было: презрение. – Слэтты хотят вас купить, и вы ради них предадите своего конунга! Хотите быть рабами конунга слэттов!

– Мы не хотим быть рабами чужой злой судьбы! – сдержанно и сурово ответил ему Гельдмар хёльд. Хёвдинг по-прежнему молчал, и этот старик, когда-то бывший воином, а теперь немощный и хромой, вдруг стал общим голосом тинга. – Если у конунга злая судьба – зачем нам гибнуть вместе с ним? Мы не хотим, чтобы о нас складывали саги. У нас – дома и семьи. Мы хотим защитить их. И если ты, – старик обратился прямо к Хеймиру, больше не глядя на Брендольва, – от имени твоего отца поклянешься дать войско, чтобы оно вместе с нами защитило наш берег, то мы пойдем с тобой.

Он сказал именно так – «пойдем с тобой», хотя Хеймир вовсе не звал кого-то за собой. Но все знали, что это так, что он – их новый предводитель, которого они сами уже выбрали, выбрав в нем свою судьбу.

– Трусы! Предатели! – яростно крикнул Брендольв, уже зная, что это бесполезно, и стремясь хоть чуть-чуть облегчить душу. – Вы предали конунга, вы предали всех квиттов! Дрожите за свои норы, за свои шкуры! Вам дела нет, что север разгромлен, что запад и юг…

Толпа загудела, сначала сдержанно, потом все громче: она сделала выбор, она была едина и сильна, и одиночка больше не имел права осыпать людей оскорблениями, которые уже ничего не решают. Но Брендольв яростно кричал, не заботясь, слушает ли его хоть кто-нибудь, и не зная, что его слова больнее всего ранят именно того человека, который в душе соглашался с ним, но молчал, уважая право правды большинства, – его бывшего лучшего друга, стоявшего в шаге позади.

– Нет, вас поманили хвостом от селедки, вы и разбежались! Как хотите! – выкрикивал Брендольв, желая одновременно и раздавить эту подлую толпу силой своего презрения, и убраться от нее подальше, как от навозной кучи. – Сидите дома, трусливые крысы! Сидите! Если никто из вас не хочет драться и умереть, как пристало мужчинам, – я пойду один! Я никого не зову за собой! И если понадобится, я один буду драться за весь Квиттингский Восток! И за тебя! – Брендольв обернулся к молчащему, красному и потному Хельги хёвдингу. – Хёвдинг! Ты достойная глава всех этих людишек! Понятно, почему они тебя выбрали – ты такой же трус, как они! Забудь, о чем мы там договаривались – я не буду твоим родичем! Я разрываю обручение! И твой меч…

Брендольв рванул свой меч, как будто хотел сорвать и бросить под ноги хёвдингу, когда-то его подарившему. Но ведь это был меч Стюрмира конунга, которому Брендольв так верно служил.

При первом слове «трус» Даг стремительно шагнул вперед, схватившись за меч; Хельга так же стремительно рванулась к брату и обхватила его обеими руками. Едва ли маленькая Хельга сумела бы удержать своего брата, но Даг ощутил не столько силу ее рук, сколько душевный порыв – не допустить, удержать. И он остановился, поверх ее головы глядя на Брендольва, отныне ставшего его кровным врагом. А Брендольв об этом и не думал – в его лице горело безумие берсерка, который оторвался от земли и больше не живет по ее законам.

– Бери теперь в зятья… хоть тролля! – бросил Брендольв напоследок хёвдингу, хотел плюнуть, но даже на это простое дело у него не хватило дыхания. Тогда он просто повернулся и резкими злыми шагами прошел через лихорадочно раздавшуюся толпу к краю поля, где оставил коня.

Поле тинга провожало его, как камешек, катящийся в пропасть. Он оторвался от них, чтобы больше никогда не быть с ними. Повинуясь упрямому рассудку, он пошел искать свою честь, которая не терпела измены. Он не мог иначе. Но и они, оставшиеся, тоже иначе не могли.

– Я слышал вашу волю, и боги Асгарда слышали ее, – спокойно произнес Хеймир, и тут же все лица обернулись к нему. – Я обещаю, что Хильмир конунг будет отстаивать вашу землю от фьяллей так, как если бы она была его собственной. А чтобы вы верили мне, мы можем скрепить уговор союзом. Если будет на то воля Хельги хёвдинга, – Хеймир посмотрел на Хельги, – и воля Квиттингского Востока, – Хеймир окинул взглядом толпу, – то я хотел бы взять в жены дочь Хельги хёвдинга. Ведь все слышали: прежний жених сам отказался от нее. Я сумею лучше оценить ее род и достоинства.

Хельга тихо ахнула и тут же прижала ладони ко рту. Никто на нее не смотрел, даже новый жених, а ей показалось, что она проваливается, что весь холм с ней и со всеми, кто рядом, медленно и плавно погружается в тишину нижних миров. Где текут темные реки и громадный змей подгрызает корни Мирового Ясеня… Где все завтра будет уже не так, как вчера… Где она умрет и возродится совсем по-иному… Она любила Ворона и хотела быть с ним в его многоголосом мире; она хотела любить Брендольва и жить с ним среди людей. Она мучилась необходимостью сделать выбор и не могла, поскольку оба эти мира имели на нее права и властно тянули к себе. Хельга уже привыкла к этому противоречию, но сейчас у нее было такое чувство, что у нее под ногами треснул лед и вертлявая льдина гонит ее по стремительной и бурной реке – куда? Хеймир сын Хильмира казался чем-то средним, неопределенным.

– Не думаю, что Хельги хёвдинг откажет такому знатному жениху! – сказал тем временем Гельдмар хёльд. – Но для прочного союза этого брака мало. Ведь это ты возьмешь у нас залог, а в нашей верности тебе и так сомневаться не приходится. Что ты предложишь нам?

Хельга с ужасом и надеждой посмотрела на Хеймира, трепеща от мысли: а вдруг он откажется? А вдруг ему нечего предложить, и тогда ничего этого не будет? И она останется с тем, к чему уже привыкла?

Толпа тоже ждала в настороженном молчании, стремясь получше закрепить взаимную зависимость и не желая попасть в полную власть нового вожака.

Хеймир несколько мгновений помедлил, его взгляд стал сосредоточеннее и острее. Требование квиттов справедливо, а торговаться не время. Сейчас нужно бросать на свою чашу весов уверенной и щедрой рукой, притом – настоящее полновесное серебро.

– Если бы моя сестра Альвборг не была уже выдана замуж, я предложил бы ее руку Хельги хёвдингу, – сказал он наконец. – Но у нее есть дочь. Девочке сейчас семь лет. Если Хельги хёвдинг согласится взять ее на воспитание, то она будет прислана к нему сразу после моей свадьбы с его дочерью. Пусть Отец Богов слышит меня!

И тогда тинг восточного берега дружно грянул мечами о щиты.

А Хеймир сын Хильмира поднял голову. Высоко в небе плавно кружил черный ворон, посланник Одина. Повелитель Битв одобрил то, что здесь совершилось.

Глава 5

Где-то вдали выли волки. Весенний вечер только начинался, до темноты оставалось еще далеко, но посланцы Одина уже давали о себе знать. Все окрестные леса, казалось, были полны ими. Привлеченные ветром, несущим сильный запах крови, они собирались на жертвенный пир Отца Ратей.

Битва Конунгов завершилась. Всю долину между берегом моря и горами Медного Леса, где столкнулись войска Стюрмира Метельного Великана и Торбранда Погубителя Обетов, усеивали мертвые тела. Фьялли и квитты вперемешку лежали друг на друге, мертвый на умирающем, знатный хёльд, с рождения мечтавший о воинской славе, на вчерашнем рыбаке, которого «ратная стрела»* извлекла из дома, а другая, боевая, уложила навеки.

Впрочем, фьялли собирали своих. Поле битвы осталось за ними, остатки войска Стюрмира отступили назад на юг и рассеялись по лесам. Несколько ярлов с дружинами преследовали беглецов, но Торбранд конунг строго приказал не увлекаться и к ночи вернуться назад. Войско фьяллей тоже понесло потери, и оставшихся в глубине чужой земли могли спасти только порядок и собранность. Пока же люди Торбранда ходили по полю, искали и перевязывали раненых товарищей, убитых собирали и укладывали рядами поодаль. Посланные в лес уже готовили огромные погребальные костры. Кое-кто из фьяллей между делом шарил по трупам, собирал хорошее оружие, дорогие пояса, гривны* и обручья. Это волкам и воронам ни к чему…

Асвальд сын Кольбейна остановился над кучей неподвижных тел. Его внимание привлек длинный, хороший меч с серебряной волчьей головой на рукояти. Сталь хорошая, грязная, правда, с засохшей кровью, но без зазубрин. А судя по двум мертвым фьяллям, лежавшим рядом, по изрубленным в щепки щитам и прорванным кольчугам, меч выдержал немалые испытания. Асвальд наклонился, проверил, не теплится ли в ком-то из двоих жизнь. Увы, сегодня вечером они сядут за столы в Валхалле. Хорошо, что лица незнакомые. Никто из знавших злоязычного Асвальда Сутулого не мог и предположить, как сильно он не любит видеть среди мертвых знакомые лица. Каждый, кого ты знал, уносит отсюда и часть тебя самого.

Махнув рукой товарищам, собиравшим трупы, Асвальд перевел взгляд на меч.

– Больше тебе не пить крови фьяллей! – пробормотал Асвальд. – Пожалуй, ты и будешь моим лучшим пленником. Иди сюда.

Он наклонился, обернул руку плащом и за клинок вытянул меч из руки бывшего владельца. Асвальд терпеть не мог прикасаться к мертвецам – пожатия мертвых рук крепки и запросто могут утянуть за собой. Туда, куда он отнюдь не торопился.

– Что ты там нашел? Хорошая добыча? – К нему подошел Снеколль Китовое Ребро. Его молодое светлобородое лицо после битвы выглядело осунувшимся и побледневшим, на лбу под волосами краснела ссадина, но серые глаза смотрели так же бойко.

– Неплохая, – обронил Асвальд, показывая меч с волчьей головой. – Сам Хродмар сын Кари не постыдился бы такой добычи.

– Он добудет тоже что-нибудь… не хуже! – с нарочитой бодростью ответил Снеколль и обернулся к горам. – Ведь он вернется, да? – не слишком складно прибавил он, и его по-детски чистые глаза при этом смотрели почти жалобно.

Асвальд тоже посмотрел в сторону гор и поджал губы. Когда в разгар битвы Стюрмир конунг стал отступать, над горами вдруг выросла фигура великана, огромного и темного, как грозовая туча. Первая мысль была: меня здорово огрели по голове, вот уже и бред. Вторая: все тролли и великаны этого проклятого Квиттинга поднялись на нас. Копье Торбранда конунга, дар самого Одина, разбилось о грудь великана. Стюрмир конунг уходил – с ничтожно малой дружиной, но живой. И тогда Хродмар сын Кари бросился за ним. Прямо под ноги великану. До сих пор при воспоминании об этом мерещилось содрогание земли, в ушах перекатывался тяжелый грохот, а в лицо летела слепящая крошка камня и старого, душного льда, какой скапливается в расселинах скал.

Великан сдвинул горы. Просто взял две соседние за вершины и сдвинул, как ребенок сдвигает самим же насыпанные песчаные кучки. Они и сейчас выглядели двумя кучками, только вот поработали над ними руки ребеночка из рода тех, кому под силу создавать и разрушать целые миры. Будь он неладен! Обломанные сосны висели вдоль черты «шва», как сухие травинки. Жуткий на вид обрывистый склон образовался там, где еще утром была долина между двумя горами. К этому склону, покрытому острыми обломками скал, казалось страшно даже подступиться. И где-то за ним они остались: великан, Стюрмир конунг и Хродмар сын Кари с той горсткой людей, которая посмела и успела пойти за ним.

Асвальд терпеть не мог Хродмара сына Кари.

– Да чего он сможет там найти? – громко, презрительно ответил он грустному Снеколлю. – Я не думаю, что из черепа Стюрмира стоит делать чашу – кто будет из нее пить, тот поглупеет! Так что он мне очень позавидует, когда вернется.

– Ты думаешь, он вернется? – уточнил воспрянувший Снеколль.

Асвальд сплюнул и пошел прочь, унося меч с волчьей головой. Он терпеть не мог Хродмара, но сейчас отдал бы что угодно, лишь бы тот вернулся. Подобная потеря для войска и конунга сейчас, когда долгожданная победа наконец одержана, была бы невыносимо горька. Асвальд старался даже не думать о том, что в эти мгновения Хродмар, быть может, уже мертв, растоптан каменными ногами великана, погиб под лавиной… Откуда это? С чего это он так расчувствовался, почему не… Ну, радоваться смерти товарища по битвам – недостойно, но почему он совсем не думает о том, что эта смерть наконец-то освободит ему место возле конунга? Непонятно. Сольвейг объяснила бы. Она все знает о таких вещах, хотя ей всего четырнадцать лет.

Сольвейг… Асвальд остановился посреди поля битвы, не замечая трупов и луж крови под ногами, поднял лицо к небу и закрыл глаза. Одно имя маленькой Сольвейг дочери Стуре-Одда грело и освещало, как солнечный луч.[12] Никто во всем войске не знал, как сильно Асвальд сын Кольбейна мечтает о встрече с ней. Но на свете вообще много такого, о чем никто даже не подозревает.

* * *

Гери и Фреки, волки самого Одина, стояли над полем битвы и выли, выли, подняв огромные окровавленные морды вверх, к далеким тучам. Их вой лился широкой холодной волной, качал, как вода, и казалось, что тебя несут волны той реки в мире мертвых, что полна острых мечей… Все вокруг было серым, и лишь изредка сквозь туман пробивалось бледное пятно скользящего света. Постепенно то одно из пятен, то другое яснело, приближалось, превращалось в факел в руке валькирии. Статные девы в кольчугах, в золоченых шлемах, из-под которых густыми волнами спадали потоки волос, медленным шагом обходили поле битвы, одного за другим поднимали павших и уносили вверх, в серые облака, туда, где ждали их ворота Валхаллы. Нетрудно узнать обиталище Одина – там вместо стропил копья, на кровле – щиты, на скамьях – доспехи…

Срок пришел подняться ратным; Правил пир Владыка Браней, Тропы ветра ввысь уводят — Взмоем вместе в море света,

– выпевал совсем рядом низковатый, но звучный женский голос. Певшей не было видно, но голос звучал так отчетливо, как будто раздавался внутри.

Краток срок земных сражений, Режут норны руны скоро; Ждет Бильейг бойцов бесстрашных — Близок час для битвы асов.[13]

Валькирии были разные – одни с суровыми лицами, с густыми черными волосами, похожими на грозовые тучи, и широкими, как у мужчин, плечами, с густыми бровями, и взор их светел и страшен, как молния. Другие – легкие, стройные, истинно облачные создания, с волосами из чистого солнечного света, с небесным сиянием в глазах. Были и те, что скользят тихим шагом, точно тень, с бледными лицами, с мягкими волосами цвета сумерек – девы вечерних грез, что приходят, когда думаешь о смерти и не можешь прогнать обаяния тайны…

И что-то отзывалось на эту песню в замершей душе, что-то глубокое, скрытое, заложенное во младенца при рождении, но проспавшее все время жизни и лишь сейчас проснувшееся на пороге небес – и странно было найти в себе что-то настолько важное и неизвестное. Закрытым глазам сами собой являлись бескрайние палаты, столы, скамьи, люди, сотни и тысячи людей, уже слышавших до тебя эту древнюю песню, прошедших до тебя этот путь. И уже нет страха и горя – тебя ждет вечная дорога, на которую каждый ступает в свой черед. И больше ты не один – ты часть неисчислимого войска, сбросившего оковы земных судеб. И больше нет палат и людей – только глаза, мириады глаз в море света – все одинаковые, сияющие звездами и ждущие, когда ты присоединишься к ним. Это твоя семья, твое племя, твой род человеческий…

– Идем со мной, отважный воин, твои битвы отныне не здесь… – шептали голоса, и не было сил противиться им, потому что это – судьба. – Хьяльмхильд! Гельдвина! Вальдона! Вальдона!

Блуждающий огонь приблизился, сияние его нестерпимо жгло глаза через опущенные веки, но не было сил отвернуть лицо. Прохладная рука погладила по волосам, и словно свежая вода потекла в засохшие жилы. Запах грозы наполнил грудь, все закипело, заискрилось ощущением силы, новой жизни…

– Нет, я тебя не возьму, – с сожалением протянул мягкий, молодой женский голос. Все существо стремилось к нему, хотелось просить: возьми, возьми меня! – Твой срок еще не настал, – отвечал голос невысказанной просьбе. – Норны спряли твою нить подлиннее. Но не печалься. Как жизнь пролетит – не заметишь. Ты будешь у нас. Чуть раньше, чуть позже – Валхалла не знает течения земных лет. До битвы с Волком ты успеешь встать в наши ряды. Жди. Жди своего срока…

Поток свежего ветра с запахом грозы оттянулся назад, духота тяжело навалилась, погребла. Блуждающий огонь медленно удалялся, и вместе с ним таяла в тумане фигура высокой стройной девы. Поток светло-русых волос мягко колебался у нее за спиной, подол белой одежды был чище и светлее лебединого крыла, факел в поднятой руке тянул и тянул за собой. Но она уходила, уходила безнадежно. Лица ее не было видно. Ее не забудешь, не забудешь никогда, но нет сил следовать за ней. Срок еще не пришел…

А потом чьи-то сильные руки все же подняли Брендольва и понесли куда-то. Как сквозь сон он ощущал боль в затекшем теле, бился головой о чью-то спину, обтянутую кольчугой, нос и щека болели. Перекинув через плечо, Вальгард Певец принес его в какую-то усадьбу, стоявшую за лесом к югу от поля битвы. Маленькую тесную усадьбу наполняли квитты, здоровые и раненые, те, кто ушел с поля живым. Ни отрядов, ни дружин, ни вождей – все теперь оказались сами по себе, разметанные и потерянные, и тропинка жизни каждого стала коротенькой – от поля битвы до этого угла. Женщины суетились, бегали туда-сюда с водой и полотном, во дворе горели костры, над которыми жарили конину. Все ждали, что фьялли придут сюда, но идти дальше сейчас ни у кого не оставалось сил.

– Конунг погиб, – сразу же услышал Вальгард. – Его затоптал великан. Я сам видел!

И никто даже не высказывал надежды, что Стюрмир конунг все-таки как-нибудь уцелеет.

– Раз уж пришел великан, значит, удача нашего конунга вышла вся, – рассуждал голос из сумерек.

Теперь никто никого не узнавал и не спрашивал имен, а все собравшиеся в этой бедной усадьбе стали безличными серыми троллями. Раненые стонали в беспамятстве, требовали помощи в сознании, а уцелевшие думали только об одном: вот отдохнуть немного – и надо уходить. Куда-нибудь. Теперь придется думать самому за себя.

– Ты свари лукового отвара и дай ему хлебнуть, а потом нюхай! – учил какой-то знаток молодую хозяйку, которая, с испуганным лицом и сбившимся головным покрывалом, хлопотала над многочисленными ранеными, валилась с ног и мало кому успевала помочь. – Если из раны луком запахнет, значит, глубокая![14]

Брендольв, когда появилась возможность его осмотреть, оказался даже не ранен. Он был просто оглушен сильным ударом по голове, а потом чуть не задохнулся, придавленный телами убитых. Вальгард, сначала ушедший в лес, а потом в густых сумерках вернувшийся вместе с волками, обнаружил его тем животным чутьем, которым обладают берсерки. Не боясь ни людей, ни волков, Вальгард унес с поля битвы того единственного знакомого, кого нашел живым. Рядом с мертвыми прежние ссоры забылись.

Опомнившись, Брендольв с удивлением обнаружил себя не в Валхалле. Темная, низкая, закопченная кровля, в которую уперся его взгляд, совсем не походила на крышу Валхаллы, сложенную из золотых щитов. В тесном покое клубился дым, везде сидели, лежали, шевелились люди. Было жестко и неудобно. Да и «валькирия», в чужом коротком плаще и с бородой, совсем не напоминала ту стройную деву… Видения поля битвы вспоминались так смутно, что уже ничего не разберешь.

– Ты давай, поднимайся живее! – говорил Вальгард. – Тут и жрать нечего, и фьялли под боком. Пошли отсюда. Конунга больше нету. Пойдем назад, на восток.

Брендольв не ответил. Теперь он окончательно опомнился и пожалел, что остался жив. Почему тот фьялль с косящими глазами не ударил своей секирой сильнее? Почему не проломил ему и голову вместе со шлемом? Был бы он сейчас в Валхалле, в объятиях той… которую видел. Валь… Валь… Имя ее витало где-то рядом, как мощный, но неуловимый для взгляда поток ветра с запахом грозы. Спокойно ждал бы себе Битвы Богов. С таким вождем, как сам Один… На земле, как видно, достойного вождя и с факелом не отыщешь. Так какой смысл здесь оставаться?

В эти мгновения жизнелюбивый Брендольв действительно не хотел жить. Восточный берег не дал войска. Слэтты обманули. Все обрушилось, и на этот раз безнадежно. Надеяться больше не на что. Стюрмир конунг ждал до последнего, но так и не дождался помощи и пошел в битву только с теми, кого сам мог собрать. И погиб с честью, оставив свое имя потомкам, овеянное славой. А что делать оставшимся? Лежа в тесном покое, где было душно от дыма, но все равно холодно, Брендольв чувствовал себя выброшенным из жизни. Все равно что вода вдруг ушла и он остался лежать животом на мокром песке, нелепо размахивая руками и ногами, вместо того чтобы плыть. У него не осталось ни вожака, ни места в строю, ни цели, ни смысла в жизни. Это хуже, чем быть убитым! Если бы не Вальгард, он вообще не стал бы шевелиться.

Брендольв закрыл глаза. Вальдона! Вальдона – вот ее имя, соединившее в себе светлую сталь битвы и вольный грохот небесного грома.[15] Вальдона! Сжалься… Вернись за мной…

* * *

До Острого мыса Вальгард и Брендольв добрались быстро – всего за пять дней. Поначалу они отвели на это гораздо больше времени, поскольку лошадей достать было негде, а корабельную стоянку, где оставили свои корабли все дружины Стюрмира конунга, сразу после битвы заняли фьялли. Ни поражение, ни победа не мешали Торбранду конунгу мыслить здраво, и поиск квиттинских кораблей стал его первой задачей.

Но Вальгарду и Брендольву повезло: на другой же день после битвы они набрели на стоянку торгового корабля. Торговец-вандр был смертельно напуган близостью войска и множества рассеянных по побережью отчаявшихся вооруженных людей, а гребцов, чтобы быстрее убраться подальше, у него не хватало. Поэтому он взял Вальгарда и Брендольва на свою снеку* и даже ничего с них не потребовал за дорогу. Берсерк, налегавший на весло весь световой день без устали, сам мог бы потребовать платы!

К Острому мысу они подплыли в сумерках. Поселение выглядело опустевшим после недавней, запомнившейся Брендольву суеты. В тишине знакомое место казалось новым, чужим. Весенняя грязь скользила и расползалась под ногами, с моря дул холодный влажный ветер. Мерзко скрипели ворота покинутого хозяевами двора. Туда можно было зайти и расположиться как дома, но настоящего дома для беглецов больше не существовало.

– Куда пойдем? – хмуро спросил Брендольв. Он не знал, кто из здешних знакомых ему обрадуется. Пожалуй, что никто! Теперь уже никто никому не радуется.

Вальгард не затруднил себя ответом, а просто постучался в первые же ворота – ворота Лейрингов. Как и тогда, с лошадью Ауднира, он поступал, как голодный зверь: без раздумий брал то, что ему нужно. И сейчас, пожалуй, это был самый правильный образ действий. Законы и обычаи хороши только в тех местах, где все стоит прочно и основательно. А где все шатается, там уж не до правил.

Ворота раскрылись. Брендольв увидел несколько темных мужских фигур с блестящим оружием. Их освещал факел, который держала в поднятой руке стройная высокая дева – у Брендольва горячо и гулко стукнуло сердце. Та валькирия, Вальдона… Нет, Ингвильда дочь Фрейвида, так похожая на Деву Битв своей мудрой твердостью перед судьбой… Нет, не она!

В следующий миг Мальфрид, швырнув факел на землю, с визгом бросилась ему на шею.

– Я знала, знала! – кричала она, обняв его тонкими и неожиданно сильными руками, так что Брендольву было почти больно, и покрывала его усталое лицо беспорядочными поцелуями. – Я знала, что ты вернешься! Я ждала! Я знала! Это ты! Как хорошо! И к нам! Иди, иди!

Не дав Брендольву опомниться от такого неожиданно горячего приема, она потащила его в дом. Вальгард пошел следом, и никто из хирдманов не спросил, кто он такой.

Вскоре Брендольв уже сидел в гриднице Лейрингов и жадно ел, не поднимая глаз и почти не слушая того, что ему рассказывали. Он оказался не первым вестником несчастья, и это, конечно, сильно облегчило его положение. Гримкель Черная Борода, догадавшийся (по совету матери) припрятать корабль с гребцами отдельно от прочих, прибыл за день до него. Этим объяснялось относительное затишье на Остром мысу: узнав о поражении Стюрмира конунга, те, кому было куда бежать, уже сбежали или завершали приготовления к дороге. Оставшиеся назначили на завтра тинг.

В полутемной, мрачной гриднице Лейрингов собрался суетливый и напуганный народ – вперемешку свои и чужие, и чужих насчитывалось гораздо больше. От хозяев остались, кроме женщин, только сам Гримкель и несколько мальчиков младше двенадцати лет. Суровый воин Тюрвинд, Халькель Бычий Глаз, так отважно бранивший в начале битвы Торбранда конунга и получивший в грудь первое брошенное им копье, Аслак Облако, так и не успевший заслужить более почетного прозвища, – все они погибли.

– Надо посылать людей к фьяллям, – носились в гриднице обрывки речей, и в полутьме трудно было разглядеть, кто это говорит. Придавленные близостью беды, люди боялись света. – Надо говорить с Торбрандом конунгом. Он очень горд – если изъявить ему покорность, признать его своим конунгом, пообещать дань, то он не станет разорять наши земли. Конечно, не станет! Он уже насытился местью, – утешали сами себя жители Острого мыса, которым было больше не в чем искать утешения, кроме как в предполагаемой гордости Торбранда Тролля, которая не позволит ему быть невеликодушным. – Его главным врагом был Фрейвид Огниво, а того уж месяц как нет в живых! Что ему до нас? Разорить Квиттингский Юг – ему не прибавит чести. Надо, надо послать к нему людей!

– Ты можешь посылать людей хоть к Торбранду, хоть к самому Нидхёггу, но моего согласия на это не будет! – яростно возражала брату кюна Далла. – Я не собираюсь лизать ему башмаки!

Услышав ее голос, резкий, пронзительный и твердый, точно узкий, но острый клинок, Брендольв впервые поднял голову. Нынешняя кюна Далла мало напоминала ту горделивую, довольную, нарядную женщину, которую он не так уж давно видел в усадьбе на озере Фрейра. Сменить белое покрывало на серое вдовье она пока не хотела, но золотые украшения припрятала, как видно, в дорогу. Туда же, в сундуки, отправилось ее величавое самодовольство: сейчас лицо кюны было бледным, решительным и злобным.

– Я никогда не соглашусь признать конунгом Квиттинга Торбранда Тролля! – непримиримо твердила она. – У квиттов есть только один законный конунг – мой сын Бергвид! Или ты, Гримкель, забыл о нем? Он – единственный сын Стюрмира, и конунгом квиттов должен быть только он!

– Попробуй объяснить это Торбранду! – раздраженно отвечал Гримкель. Подобной слепоты перед лицом смертельной угрозы он не ожидал даже от нее. – Фьяллям вовсе не нужно, чтобы тут оставался какой-то конунг из рода Стюрмира! Если у тебя есть хоть немного мозгов, то тебе с твоим ребенком надо прятаться. Поезжай в глушь, в Медный Лес – уж туда-то фьялли едва ли сунутся! Они ведь тоже видели того великана! А если вы останетесь здесь, то за вашу жизнь никто не даст и соленой селедки! Торбранду лучше вообще о вас не знать!

– Ты готов продать всех родичей этому длинноносому троллю! – возмущалась Далла. Родственная привязанность, здравый смысл, учтивость были забыты, и ослепленной страхом женщине весь мир представлялся врагом. – Наша честь для тебя ничего не стоит! Я не ждала, что мой брат наплюет на сына своей сестры! У тебя же нет детей и уже не будет! Вся надежда нашего рода – в моем сыне, в сыне конунга! О ком тебе заботиться, как не о нем! Постыдись людей или хотя бы богов!

– Глупая женщина! – брызгая слюной, взорвался Гримкель, не в силах терпеть попреков трусостью, да еще и бездетностью. – Если ты останешься здесь с твоим младенцем и только заикнешься, что он сын конунга, ему сразу же свернут шею! И подадут его сердце Торбранду на блюде! Я отправлю вас в Медный Лес, и никто не скажет, что я плохо позаботился о родичах!

– Но если Торбранд объявит себя конунгом квиттов, то моему сыну конунгом уже не бывать! – упрямо твердила Далла. – Я не допущу этого!

Брендольв смотрел на них, молча покачивая головой. Их шумная перебранка впервые со времени битвы вывела его из равнодушной погруженности в себя и свое несчастье. Гримкель и Далла казались ему двумя безумцами. О чем они спорят? Завтра здесь будут фьялли, и все эти доводы будут не весомее пузыря на воде. Она хочет сохранить власть конунга для годовалого мальчишки, которому еще пятнадцать лет расти. Если позволят. Земля квиттов рухнула, обрушилась в Нифльхель*, а они говорят о какой-то власти! Дерутся за прошлогодний снег! Или они этого еще не поняли? Дураки, честное слово!

– Ты думаешь, что Далла совсем дурочка, да? – шепнула Мальфрид.

Весь вечер она ухаживала за Брендольвом, подливала ему пива и подкладывала куски получше, глядя на него с лихорадочным восторгом, точно на последний подарок судьбы. Сейчас она просто сидела рядом, накрыв ладонью его руку, чего он совершенно не замечал, поскольку совсем о ней не думал. Зато Мальфрид думала только о нем и без труда читала его несложные мысли.

– Далла вовсе не так глупа, – шептала она Брендольву, придвинувшись к нему совсем близко и почти положив подбородок на его плечо. – Она знает, чего добивается: она умеет всякого обойти. И Торбранд Тролль перед ней не устоит. Она и ему докажет, что быть конунгом квиттов ему ни к чему, а следует поставить на это место кого-нибудь послушного. А кто послушнее годовалого младенца? Пусть пока правит кто-нибудь из Торбрандовых ярлов. И лучше всего, если он будет не женат. Главное, чтобы конунгом провозгласили Бергвида. И она опять будет на коне. А когда он подрастет, до тех пор вырастут новые бойцы. Разве глупо? Ну, скажи?

Бедная Мальфрид! Ей так нужна была поддержка, хоть немножко внимания и надежды! В родном доме она чувствовала себя такой же потерянной и несчастной, как беглецы в лесу. Брендольв, мужчина, опора и надежда на спасение, казался ей сейчас ближе родной матери. Но Брендольв в ответ только повел плечом: он не особенно вникал в ее рассуждения и думал только о том, как выбраться с Острого мыса. Здесь больше нечего делать.

На следующий день с утра собрался тинг. Древнее поле казалось слишком просторным для той кучки людей, которая на нем столпилась. Сюда явились все: беженцы с севера и с запада, жители юга, женщины и старики, рабы и бонды, горстки беглецов из войска, кое-как добравшихся сюда. Вся эта толпа выглядела жалко, и при виде нее на душе у Брендольва стало еще хуже. До сих пор он еще мог тешить себя надеждой, что от державы квиттов что-то осталось. Теперь остатки были представлены во всей красе. Это не тинг, а сброд побирушек! Трусливых, жалких, голодных и отчаявшихся. Брендольв знал, что и сам такой, но от этого смотреть в толпу и видеть в каждом лице свое собственное отражение было еще противнее.

На Престол Закона выбрался Гримкель Черная Борода. На Остром мысу не нашлось другого знатного человека, который мог бы возглавить тинг. Все остальные теперь занимают почетные места в Валхалле.

– У нас остался только один выход! – объявил Гримкель, и толпа молча ждала, что же это за один – хотя бы один! – выход у нее есть. – Мы больше не можем сопротивляться. Войско Стюрмира разбито, сам он погиб, затоптанный великаном. Восток не прислал войска. Слэтты обманули нас. Мы предоставлены своей злой судьбе. Осталось только одно: послать людей к Торбранду конунгу и изъявить ему нашу покорность. Мы предложим ему стать нашим конунгом и пообещаем дань. Тогда он не станет разорять наши земли.

– Да чего их разорять? – закричали в толпе хриплые, злые голоса. Теперь никто не просил позволения говорить, не соблюдал порядка знатности, не называл имен. У каждого слишком накипело на сердце, слишком полнилась душа отчаяньем, чтобы помнить о каких-то порядках.

– Чего разорять, уже все разорили! Во всей усадьбе ни горсти зерна, жрем одну рыбу, все провоняло чешуей!

– Эти бродяги все подмели!

– Торбранду здесь будет нечего взять!

– Разве что нас – и всех продаст как рабов!

– Но он же хочет получать дань! – убеждал Гримкель. – А с мертвых дани не получишь! И рабов можно продать только один раз!

– У фьяллей мало хорошей земли! Им нужна наша земля! Наши усадьбы Торбранд раздарит своим ярлам! А нас всех сделает рабами и заставит на них работать!

– Торбранд Тролль не так прост, как наш бывший конунг Стюрмир! – кричал какой-то толстый старик, выбравшись на Престол Закона. Брендольв мельком видел его когда-то в усадьбе Железный Пирог, но не знал его имени. – Его не прельстить одними словами. Ему понадобится хороший залог нашей покорности, чтобы он согласился не разорять наши земли!

– Какой залог? – удивился Гримкель, искренне не знавший, что еще может предложить разоренный Квиттинг.

– Твоя сестра с ее ребенком! – Старик ткнул пальцем в кюну Даллу, стоявшую на краю Престола Закона. Рядом с ней Фрегна держала маленького Бергвида. – Ее сын – сын конунга. Торбранд Тролль будет рад получить его в залог. И знать, что прежний род наших конунгов ничем ему не угрожает. Вот тогда он поверит в нашу покорность!

– Что ты придумал, Ульвгрим Поросенок! – возмущенно закричала Далла, мгновенно пробравшись вперед. – У тебя большое брюхо, да ума меньше, чем у борова! Ты – предатель! Ты хочешь продать законного конунга, чтобы спасти свою дрянную шкуру! Да пусть бы Торбранд ее содрал – ты того стоишь! Тебя только в жертву заколоть! Я не позволю, чтобы моего сына сделали рабом Торбранда! Он рожден конунгом, и он будет конунгом! И никто ему не помешает! Ни ты, ни другие трусы!

Толпа неопределенно зашумела: одни соглашались с Ульвгримом, другим остатки совести еще мешали такой ценой купить надежду на безопасность. Женщина и ребенок – неподходящий щит для мужчин, даже когда они рассеяны и обезоружены.

– Это ты во всем виновата! – Из толпы вылезла высокая женщина средних лет со вдовьим покрывалом на голове и закричала, острым пальцем указывая на Даллу. – Ты виновата! Ты – хуже ведьмы! Это ты уложила Вильмунда, как только его отец отвернулся, ты вертела им как хотела, ты поссорила его с Фрейвидом! Если бы не ты, Вильмунд не поссорился бы с отцом и Фрейвида не назвали бы предателем! И войско Запада шло бы вместе с нашим! И победило бы, и мой муж был бы жив! Чего ты добилась, потаскуха! Теперь ступай греть постель Торбранду, тебе это понравится! И нарожаешь щенков, чтобы ползали со свиньями в навозе!

– Замолчи, тощая жердь! – взвизгнула Далла. – От такой заразы любой муж сам сбежит в Валхаллу, чтоб и не видеть!

– Ты еще… – Не договорив, женщина кинулась на Даллу и сильными руками вцепилась в ее покрывало. По ее ожесточенному лицу лились злые и горькие слезы.

С пронзительным криком две женщины на Престоле Закона драли друг другу волосы, люди на поле отворачивались, морщились, закрывали уши ладонями. Из-под этого визга хотелось уйти, выскочить, как из-под струи холодной воды.

– Да уймите их! Разнимите! – призывали страдальческие голоса здесь и там. Постыдная, отвратительная брань и драка женщин на тинге унижала всех, кто здесь собрался. Вот до чего ты докатилась, держава квиттов!

Не выдержав этого стыда, Брендольв первым бросился вперед, схватил кюну Даллу за руки, оторвал от противницы и потащил прочь. За вдову тоже кто-то взялся, подбодренный его примером, оглушительный визг умолк. Маленькая кюна оказалась такой сильной, что Брендольв едва справился с ней; уже оттащенная в сторону, она все норовила плюнуть в сторону вдовы Брюньольва Бузинного, грозила ей кулаками, кричала такие слова, какие и Брендольв при женщинах старался не произносить. Все это было гадко, но не удивительно. Такой стала теперь судьба Квиттинга.

Наконец Далла, уведенная с Престола Закона, немного затихла. Все на них оглядывались, но подходить никто не хотел. Крепко обнимая за плечи, Брендольв вел Даллу к усадьбе Лейрингов, а она взахлеб рыдала, задыхаясь и вскрикивая, утирая лицо то своим рукавом, то о плечо Брендольва. Похоже, она не замечала, кто ее держит, и ей было все равно. Да и Брендольву было все равно: что кюна, что служанка. Оказалось, что разницы никакой, и под покровами гордости и воспитания все люди одинаковы.

Оставив Даллу в усадьбе, где вокруг нее принялись хлопотать боязливые служанки, Брендольв снова вышел. Ему не хотелось возвращаться на поле тинга, но и оставаться в усадьбе Лейрингов не хотелось. Его даже не занимало, какое же решение в конце концов примет тинг. Его занимало только одно: каким образом ему попасть на восток? Нестерпимо хотелось вообще уйти из всей этой жизни, где все так бестолково, подло и безнадежно. Шагнуть бы куда-нибудь, чтобы все разом осталось позади… Ладно, нечего бредить наяву, этим горю не поможешь. Ворот в Валхаллу не найти, и единственным выходом виделся Квиттингский Восток. Но как туда попасть? «Морской Баран» теперь достался фьяллям, дружина погибла, а если кто и выжил, то где их теперь искать? Перед мысленным взором Брендольва мелькали лица кое-кого из дружины, и он с трудом вспоминал имена, как будто в разлуке прошли десятилетия. Арне сын Арнхейды… Мать не хотела во второй раз отпускать его, но он все же ушел, веря, что для мужчины честь дороже жизни. Асмунд, которого Брендольв после отъезда с озера Фрейра больше не видел, Эрнгельд, которого увидел мельком перед самой битвой… Даже если кто-то из них и жив, то увидеться раньше Валхаллы едва ли случится. Поле битвы разнесло их, как бурное море, по разным концам света. Брендольв был один.

Занятый всеми этими мыслями, он брел к морю и вдруг остановился. Крепко упираясь в землю расставленными ногами, точно она качалась, Брендольв смотрел на фьорд. На берегу стоял только что вытащенный корабль с рогатой жабой на штевне. Перед глазами Брендольва проходил пир по поводу его обручения, Хельга, хёвдинг, державший в руках тот меч, который исчез во время битвы неизвестно куда… И этот корабль, который привез им вести о новом конунге и навсегда разрушил веселье, согласие, надежды на счастье… А от корабля к нему уже бежал высокий и широкоплечий человек с полуседыми-полурыжими волосами и мятым морщинистым лицом. Он был разом изумлен и обрадован, и вид его потряс Брендольва, отвыкшего, что кто-то еще может радоваться.

– Брендольв! Брендольв сын Гудмода! Тролли и альвы, как говорит Сторвальд! Ты живой, или мне мерещится? – кричал на бегу Эгиль Угрюмый. А Брендольв хотел задать ему тот же самый вопрос: ты живой или мне мерещишься?

– Брендольв! – Подбежав, корабельщик хлопнул его по плечу, заглянул в лицо, и его желтые глаза на сей раз смотрели очень серьезно. – Нет, живой! Призраки – это по части Сторвальда! Вот так встреча! Вот он посмеется, когда узнает! Так ты жив? Или ты не ходил в битву?

– Я ходил, – наконец выговорил Брендольв. Первый всплеск радости от встречи со знакомым сменился угрюмым смущением. Ведь там, откуда прибыл Эгиль, Брендольва едва ли поминают добрым словом. Но убежденность, что он до конца боролся со злой судьбой, как и подобает достойному человеку, поддержала его, и он твердо продолжал: – Я был в битве. Мы разбиты, но я выжил. Только от всех наших уцелел один Вальгард.

– Еще бы ему не уцелеть! – Эгиль ничуть не удивился. – Да он и в воде не горит, и в огне не тонет… Тьфу, наоборот! Тролли с ним. А вот тебя на востоке будут очень рады видеть.

– Ты думаешь? – Брендольв криво усмехнулся. Ему вспомнилось, как он уходил из того самого Хравнефьорда, куда сейчас так стремился попасть. – Конечно, обрадуются. Будет над чем посмеяться. Они ведь помнят, как я их трусами… И правильно! – резко и зло бросил он. – Если бы они не сидели в своих норах, то Стюрмир мог бы выиграть эту битву. И сейчас тут люди не собирались бы изъявлять покорность Торбранду Троллю, – Брендольв изогнулся в издевательском поклоне, – и не надумали бы подложить ему в постель вдову нашего конунга, лишь бы он не трогал мужчин!

– А что, уже и до этого дошло? – озадаченно спросил Эгиль и подергал себя за бороду. – Я уже слышал, что у Стюрмира плохи дела. Так это правда, что его затоптал великан?

– Правда. – Брендольв кивнул. – Я сам видел.

Он видел только то, как великан вырос над горами, темной громадой возвышаясь чуть ли не до неба. Но ему казалось, что он и правда видел все то, о чем на разные лады толковали осиротевшие и отчаявшиеся квитты. Надежда умерла, а значит, конунг умер.

– Да-а… – протянул Эгиль и вздохнул. – А о тебе все беспокоятся! – воскликнул он, с облегчением вспомнив о более приятных предметах. – И у вас в Лаберге, понятное дело, и в Тингвале. Твоя бывшая невеста целыми днями стоит на берегу и ждет новостей. Это она послала меня сюда. Твой отец принес жертвы ради твоего возвращения. Ваша лекарка наворожила, что ты жив…

«Твоя бывшая невеста»… Эти слова зацепили Брендольва так сильно, что дальнейшего он уже не слышал. Хельга ждет его. Она стоит на берегу и ждет. Она не держит обиды за то, что он при всем тинге назвал трусами ее отца и брата, при всех отказался от нее и почти что послал к троллям… Ее, которая меньше всех виновата! Брендольв как наяву видел мыс с тремя высокими соснами, с которого видна горловина Хравнефьорда, невысокую тонкую фигурку с длинными темно-русыми волосами… Вокруг нее мягко поет ветер, ее охраняют молчащие валуны, овевает запах можжевельника и иглистый сумрак сосновых ветвей, и мелкие волны дружески шепчут что-то, улыбаясь ей солнечными бликами… Брендольв закрыл глаза, чтобы не видеть света: душа его с такой силой рванулась туда, к ней, к Хельге, что стало больно – как бы не оторвалась совсем… Сейчас он не хотел помнить и не помнил ничего из случившегося, не хотел знать своих и чужих провинностей и того положения дел, к которому они привели. Он хотел к ней, к сердцу родного берега, к образу покоя, согласия, любви. Все-таки где-то в этом дурацком и злом мире они есть. И он знал где. Только бы попасть туда – и жизнь будет чиста, как в первый день Аска и Эмблы, и можно будет начать все сначала…

– Так, значит, бери твоего Вальгарда и пойдем! – бодро сказал Эгиль. – Еда у нас есть на два перехода туда-обратно, Хельги хёвдинг позаботился, а воды мои ребята сейчас наберут. Раз ты был в битве, значит, все знаешь. По дороге расскажешь. Ха! – с удовольствием воскликнул корабельщик. – Я-то думал, что буду, как жаба надоедливая, еще три дня бегать по Острому мысу и ко всем приставать с расспросами о тебе. И, понятное дело, получать по шее. А ты сам явился! Значит, я еще не всю свою удачу изжил! Ну, где твой берсерк? Ему твои родичи не так обрадуются, но не бросать же его тут! Зато ему обрадуется Атла! Она, говорят, дала клятву не выходить замуж ни за кого другого. Ну, отдадите вы ему те два паршивых корабля – за твое возвращение это не большая плата. О такой дряни и жалеть не стоит. Особенно о том, что побольше – у него не корма, а коровий зад какой-то…

Эгилю повезло. Для него огромный мир состоял из множества вещей, и это позволяло не сосредоточиваться на неприятном.

Когда Брендольв вместе с Эгилем подходил к воротам Лейрингов, ему навстречу выбежала Мальфрид.

– Куда ты пропал? – затараторила она, вцепившись в руку Брендольва и теребя его, как свою собственность. – Я тебя везде ищу! Ты такой молодец, что утащил ее – а то она бы еще и не то натворила! Ей сейчас надо вести себя потише, а то ее и правда подложат под бок Торбранду Троллю! У него как раз жена умерла, ему надо другую!

– Я уезжаю, – почти не слушая, сказал ей Брендольв. Все это ему уже было неинтересно. – Где Вальгард?

– Как – «уезжаю»? – Мальфрид загородила дорогу и встала, обеими руками вцепившись ему в плечи. Пальцы у нее были длинные и сильные, как птичьи когти. – А я?

Ее огромные серые глаза требовательно заглянули в глаза Брендольву, и он, как сквозь туман, наконец-то ее заметил.

– А что – ты? – спросил он, взяв ее за талию, вроде бы намереваясь сдвинуть с дороги. – Тебя-то не собираются подкладывать под бок Торбранду. Твой брат договорится хоть с Мировой Змеей, выторгует себе звание ярла и будет жить с вами со всеми. Одной Даллы фьяллям хватит.

– Ну уж нет! – твердо ответила Мальфрид, не трогаясь с места. – Пусть Гримкель договаривается как знает, а мне тут больше делать нечего! Я не останусь тут, чтобы стать рабыней фьяллей! Ты возьмешь меня с собой.

– Отчего же не взять такую красавицу? – отозвался Эгиль, вообще не понимавший, о чем тут спорить. – А если у тебя есть сестра или подруга, можешь и их тоже взять. На моей «Жабе» места хватит.

– На твоей «Жабе»? – Мальфрид наконец выпустила Брендольва и повернулась к Эгилю. – У тебя есть корабль? Ах, я же тебя знаю! – обрадованно воскликнула она, вспомнив лицо, которое раньше никогда не вызывало ее интереса. – Ты не думай, у меня есть чем заплатить за дорогу! Все мое приданое давно собрано, нужно только… Где твои люди? Мне нужны двое или трое, чтобы перетащить сундуки на корабль.

Когда «Жаба» наконец отошла от Острого мыса, на ней уплывало гораздо больше женщин и детей, чем Эгиль рассчитывал увезти. Едва лишь по усадьбе Лейрингов полетел слух, что есть корабль и йомфру Мальфрид уезжает, как со всех сторон набежали служанки и с воплями стали умолять, чтобы взяли и их тоже. Решительно расталкивая всех, к Эгилю пробилась кюна Далла. От недавней драки на ее лице остались бледность и злой острый блеск в глазах, маленькие кулачки сжимались, словно она была готова немедленно продолжить.

– Ты – Эгиль Угрюмый? – воскликнула она, подскочив к корабельщику. – У тебя есть корабль? Ты можешь отвезти меня на восток? Только быстрее, пока все эти сволочи не вернулись с поля. Пусть они там кричат, как продать меня Торбранду подороже. Эй, живее! – Она махнула рукой служанкам. – Собираться! Только самое нужное!

И добавила, твердо, с вызовом глядя в глаза изумленному Эгилю:

– Мой сын – законный конунг квиттов! И он останется конунгом квиттов! Лучше я возьму его на руки и брошусь с ним в море, но рабом Торбранда мой мальчик не будет! Никогда!

Все кончилось тем, что маленького Бергвида нес на корабль сам Эгиль. Узнав, что говорилось на тинге, он заспешил.

– Моя «Жаба» хочет грести отсюда поскорее, пока ей не начесали холку! – приговаривал он, подгоняя суетящихся служанок. – Сказали же: только самое нужное! Брось котел, у нас есть! Ах ты, жаба запасливая! Да зачем вам столько тряпья, чтоб его тролли сожрали! Неужели вы надеваете по пять рубах разом?

Женщины с благоговением косились на человека, который обещал спасти их от фьяллей, но руки сами собой продолжали сгребать пожитки в кучу. Даже самые умные мужчины не понимают, как много вещей необходимо женщине для того, чтобы прожить как следует один-единственный день! Сам-то, наверное, всю жизнь проходил в одной рубахе и думает, что так и надо!

Брендольв вел Даллу к кораблю, готовый, в случае надобности, с оружием защитить ее от посягательств тех торгашей, которые хотели ею купить себе призрачную безопасность. Кюна дала ему меч, сказав, что это один из мечей Стюрмира, но на это Брендольв не обратил внимания. Он лишь проверил надежность клинка – больше ничего его не занимало. Жизнь научила его ценить вещи по их действительной стоимости, а не по той, которую им приписывают. Один меч конунга у него уже был! Знать бы, где и у кого он сейчас…

Кюна Далла шагала молча, сжав губы и враждебно глядя перед собой, как в глаза противнице-судьбе. Ее все-таки вынудили бежать, и пусть Острый мыс не надеется, что она когда-нибудь это забудет. Брендольв иногда косился на нее с невольным уважением. Грязное впечатление драки уже прошло, теперь настойчивость и решительность этой маленькой женщины заставили его видеть в ней чуть ли не валькирию, чуть ли не древнюю Гудрун дочь Гьюки, чья безжалостная твердость прославила ее на века.

– Нас могут не очень-то хорошо встретить на востоке, – предупредил он, поскольку теперь отвечал еще и за нее. – Я… Когда они не захотели дать войска Стюрмиру, я не очень-то хорошо с ними обошелся…

– Это неважно! – отмахнулась Далла. – Это ты их обидел, а не я. А со мной они обойдутся как подобает! Об этом я сама позабочусь. Да и тебе неплохо научиться просить прощения. Это очень полезное умение! Есть время для гордости, а есть время для смирения. Гьёрдис надела платье рабыни, чтобы спасти младенца Сигурда. И я не хуже нее сумею позаботиться о моем ребенке!

Брендольв промолчал и только оглянулся в сторону поля тинга. Вот-вот они закончат скулить, разойдутся и обнаружат, что залог их безопасности исчез. Но Брендольв уже был готов биться и погибнуть, если придется, но не отдать кюну Даллу в руки этих подлецов. У него появился новый вождь и новая цель в жизни. Кюну Даллу и ее ребенка надо доставить на восточный берег и обеспечить им безопасность. Ради этого Брендольв сейчас вышел бы на бой в одиночку против сотни.

* * *

Судьба подшутила над Брендольвом, поставив его на место недавнего противника – Хеймира. Едва миновав маленькую речку Ламбибекк – Ягнячий ручей, за которой кончалась область Квиттингского Юга и начинался Восток, «Рогатая Жаба» повстречала морской дозор Хельги хёвдинга. Два хорошо оснащенных дреки на шестнадцать и восемнадцать скамей на веслах вышли им навстречу из-за мыса, где за ельником пряталась усадьба Ламбибекк. Ее хозяин, Сиград хёльд, и был старшим на одном из «Волков».

Брендольв еще раз оценил, как благосклонна оказалась к нему судьба, послав так вовремя Эгиля с его «Рогатой Жабой», единственной и неповторимой, как и он сам. Их даже не стали спрашивать, кто они такие и откуда.

– Здравствуй, Эгиль! – закричали с «Волка», у которого деревянная голова зверя на штевне скалила острые зубы из настоящего железа. – Наконец-то ты вернулся! Хёвдинг каждый раз спрашивает, не слышно ли кваканья твоей «Жабы»!

– Квакают такие лягушки, как ты, Сиград! – радостно отозвался Эгиль. – А жаба – зверь умный! Она молчит!

– Но уж ты-то не из молчаливых, слава асам! Давай, правь к берегу! – Сиград хёльд махал руками в сторону близкого мыса. – Заходите в гости! Поговорим! У вас ведь есть новости?

– У меня есть кое-что получше, чем просто новости! – похвастался Эгиль, когда корабли сблизились. – Я привез сюда вдову Стюрмира конунга!

– Да ну! Однорукий Ас! – изумились на «Железнозубом Волке». Хирдманы Сиграда тянули шеи, шарили глазами по толпе женщин, сидящих возле мачты, стараясь понять, которая из них такая важная особа.

– Так она уже вдова? – закричал не слишком учтивый Сиград хёльд. – Значит, мы все-таки остались без конунга? Прав был Хеймир ярл – Стюрмиру конунгу оставалось в жизни не много удачи!

– Сейчас еще обрадуется, что остался дома! – сквозь зубы проворчал Брендольв. Он понимал, что ему на восточном берегу обрадуются не так сильно, как Эгилю, и потому не вмешивался в разговор. Слова Сиграда разбудили самые горькие воспоминания, в душе вспыхнула досада, пережитая на тинге. Значит, они так ничего и не поняли?

– Скажи им, что квитты вовсе не остались без конунга! – одновременно потребовала от Эгиля кюна Далла. – Скажи, что здесь с тобой новый конунг квиттов – Бергвид сын Стюрмира!

– Про нового конунга говорить, пожалуй, рановато! – прямо определил честный Эгиль, посмотрев на ребенка, которого держала на коленях Фрегна. – Он еще маловатая жаба – разве что головастик…

– Ты свои дурацкие шуточки брось! – резко оборвала его кюна Далла. – Помни, о ком говоришь! Это сын Стюрмира! Единственный сын и наследник!

– Сын он Стюрмира, не сын – нового конунга должен признать тинг хотя бы одной четверти, – ответил корабельщик, не смутившись от этого выговора. Он повидал в жизни достаточно много, чтобы маленькая женщина с надменным и обиженным лицом могла его напугать, чьей бы вдовой она ни звалась. – А я сомневаюсь, чтобы в наше время в конунги сгодился младенец, пачкающий пеленки.

Кюна Далла отвернулась, покусывая губы. Против мокрых пеленок ей было нечего возразить, а к тому же она вспомнила, что сейчас именно Эгиль, а не Брендольв воплощает ее главные надежды на будущее. Брендольв сам в ссоре со всем восточным берегом, зато Эгиль, всем известный и всеми любимый, дружный с хёвдингом, может устроить так, чтобы ее приняли с почетом если не как мать нового конунга, то хотя бы как вдову старого. А там видно будет. Ведь иначе и Хельги хёвдингу придет в голову то же самое, что и подлецу Ульвгриму Поросенку, – чтобы его тролли взяли и поджарили на собственном сале! – предложить ее с ребенком фьяллям как заложников мира. А почему бы и нет? Ведь Хельги хёвдинг не дал войска Стюрмиру и пока еще не воевал с Торбрандом Троллем. А Торбранд и сам скоро задумается о мире. В конце концов, Фьялленланд не бездонный и Торбранд Тролль не умеет творить воинов из морского песка! Только бы удержаться на плаву до заключения мира, а там… О, в голове кюны Даллы роилось множество замыслов. Все зависит от того, как пойдут дела. В конце концов, Хельги хёвдинг не женат!

Дальше на север «Рогатая Жаба» плыла уже не одна, а в стае. Эгиль позвал Сиграда и Кетиля Толстяка, хозяина второго корабля, проводить их до Хравнефьорда. Ибо, как он сам заметил, вдову старого конунга стоит охранять почти так же, как мать нового.

С последней стоянки послали гонца в Тингваль. Кюна Далла не желала этого, предпочитая появиться неожиданно и не дать Хельги хёвдингу времени на размышления, но мужчины решили иначе, а ее никто не спросил. Это было не слишком обнадеживающее начало. Оба хёльда, их дружины, жители тех усадеб, где они останавливались на ночлег, смотрели на нее и маленького Бергвида с любопытством, женщины порой – с сочувствием, но особого почтения Далла ни в ком не замечала. Похоже, восточный берег поставил над ней большой и тяжелый поминальный камень и свою дальнейшую жизнь видел никак не связанной с кем-то из рода Стюрмира Метельного Великана.

Однако все получилось даже лучше, чем Далла могла ожидать. Услышав, что Эгиль возвращается и везет с собой «вдову Стюрмира конунга», вся округа Тингваля взволновалась не меньше, чем зимой при первых слухах о выползшем на свет Ауднире. Хельги хёвдинг был так потрясен, что довольно долго молчал, собираясь с мыслями.

– Я думаю, лучшее, что мы можем сделать, – это принять ее с ребенком у нас, – сказала фру Мальгерд. – Она – вдова конунга, ей нужно оказать почет. Она должна быть принята хёвдингом. Как ты думаешь, Хельги?

– Ее положение… – начал хёвдинг и замолчал. – Если она не слишком обижена на нас за то…

В этом умолчании заключалось самое трудное. А именно не в чувствах кюны Даллы, а в чувствах самого Хельги хёвдинга. Он принял правильное решение, безусловно правильное. Глупо, безумно, губительно было со стороны Стюрмира убивать Фрейвида Огниво и тем отталкивать от себя западное побережье. Со стороны Хельги хёвдинга было бы столь же безумно давать ему войско, чтобы фьялли разбили его и последняя, пока что мирная четверть страны осталась беззащитной. Тинг принял верное решение, и никакой хёвдинг не имеет права принуждать свободных людей. А пойти, ради данных конунгу клятв верности, со своей собственной дружиной и погибнуть – значит оставить восточное побережье без головы в то самое время, когда она особенно нужна. Безумие!

Все это так. Но Хельги хёвдинг ворочался без сна ночью и был неразговорчив днем, почти лишившись прежнего спокойствия и благодушия. Брендольв сын Гудмода назвал его трусом, а меч Хельги Птичьего Носа оставался в ножнах. И многие люди на Квиттинге, начиная со Стюрмира, назовут его трусом. И поколения запомнят именно это. Они не станут рассуждать, умно или глупо было его решение. Они запомнят только одно: пошел он в битву вместе с конунгом или не пошел.

И вот явилась вдова конунга, как живой укор его «благоразумию». Хельги хёвдинг не знал, как он посмотрит в глаза этой женщине. Наверняка она убеждена, что он виновен в смерти ее мужа, которого оставил без поддержки. И… как знать? Может быть, она и права…

– Но если бы она была сильно обижена на нас, то не стала бы искать здесь убежища, – сказал Даг. – Наверное, она знает, что мы ее друзья. Все не так плохо, если вдова Стюрмира верит нам.

Он очень хотел утешить отца и утешиться сам, потому что полностью разделял его чувства. Пожалуй, стыд и горечь терзали Дага даже сильнее: умудренному годами и опытом отцу легче было искать спасения в доводах рассудка, а в восемнадцать лет особенно трудно знать, что жизнь началась с… с осторожности, благоразумия, отступления, предательства, трусости… Каждый скажет по-своему. Даг призывал на помощь воспоминания о пожаре Волчьих Столбов, но тинг в Хравнефьорде, на котором он молчал, случился позже и заслонил своим позором доблесть, проявленную где-то за морем. Да и куда ему было деваться там, в Эльвенэсе, кроме как проявлять доблесть? Разве что сесть на землю и заплакать. До такого он, спасибо норнам, еще не дошел…

– На твоем месте, хёвдинг, я принял бы ее в своем доме, – спокойно посоветовал Хеймир. Он учтиво ждал, пока все родичи хозяина выскажутся, и позволил себе опередить разве что Хельгу. – Обижена она или нет – обида пройдет, потому что кюне Далле больше некуда деваться. Она не очень-то хочет попасть к фьяллям. А вот тебе гораздо удобнее будет держать ее и ее ребенка у себя на глазах. Ее сын не мелкая рыбка. О нем стоит подумать.

– И если ты окажешь ей гостеприимство, люди перестанут упрекать нас в боязливости, – подвела итог фру Мальгерд. – Ведь Торбранд конунг тоже понимает, что о сыне Стюрмира стоит задуматься. Возможно, он захочет его получить. И принявшего Даллу у себя дома никто не назовет трусом.

– Только боюсь, что она не прибавит нам удачи, – тихо сказала Хельга.

– Если она не будет принята здесь, то неудачи у нас прибавится наверняка, – заметил Хеймир.

В глазах Дага отразилось полное согласие, и Хельга больше ничего не сказала. Она сама не знала, почему несколько месяцев назад с такой готовностью привела в дом Атлу, бедную бродяжку со злыми и насмешливыми глазами, а сейчас не хочет принять вдову конунга с маленьким сыном. Кюна Далла служила живым воплощением несчастья квиттов. Хельга знала о ней очень мало, но предчувствие открыло ей ту самую истину, которую подсказал бы и разум, если бы она знала обо всем, что натворила кюна Далла, движимая хитростью и себялюбием. Хитрость без ума и совести – деятельна и опасна, она роет могилу самой себе, но нередко утягивает с собой туда ум и благородство.

Глава 6

Во время последнего перехода «Рогатую Жабу» сопровождали дымовые столбы на берегу – каждый дозор, мимо которого она проплывала, подавал условленный знак. Когда корабль показался в горловине фьорда, Хельга узнала об этом одной из первых и сразу кинулась в гридницу, где сидели мужчины. О кюне Далле она совсем забыла; мысль о том, что Брендольв снова здесь, так захватила ее, что ей хотелось скорее поделиться с кем-нибудь.

– Они плывут, плывут! – кричала Хельга, опередив даже вездесущих мальчишек. От волнения она разрумянилась, волосы вились у нее за плечами, как у валькирии в вихре битвы. – «Жаба» входит во фьорд! Наверное, Брендольв тоже там!

Все сидевшие в гриднице разом умолкли и переглянулись, Даг поднялся на ноги. Имя Брендольва считалось в Тингвале почти запретным и сейчас заслонило все остальное.

– Брендольв? – повторил Даг. – Что-то мне не верится, что он посмеет здесь показаться!

– Но ведь он плывет на «Жабе», у него нет другого корабля. Конечно, он будет здесь! Что мы будем делать? – Хельга ломала руки, а сердце ее колотилось так, что она не могла стоять спокойно и металась, как облачко дыма на ветру.

– Держи себя в руках! – настойчиво посоветовал Хеймир побледневшему Дагу. – Терпи! Даже если он и правда приплыл вместе с кюной, сейчас неподходящий случай. Едва ли он сразу уедет куда-нибудь еще. У тебя будет другой случай, получше.

Даг молчал, стинув зубы, а Хельга переводила тревожный взгляд с Хеймира на брата. Неподходящий случай… для чего?

– Но, может быть, он хочет попросить прощения… – несмело предположила она, умоляюще глядя то на отца, то на Дага, хотя тот не замечал ее взгляда. – Может быть, он понял, как был неправ… Неужели мы не помиримся после всего, что ему довелось пережить? Разве сейчас время для ссор? Вы же сами говорили, что нам нужен мир, чтобы…

– Дело зашло слишком далеко! – спокойно, но непреклонно перебил ее Хеймир. Отец и Даг молчали и не смотрели на Хельгу. – Я не думаю, чтобы он стал просить прощения. А без этого у хёвдинга остается только один путь спасти свою честь…

Хельга перевела молящий взгляд на отца. Хельги хёвдинг пожал плечами.

– Посмотрим, – неопределенно пообещал он. – Посмотрим, как Брендольв себя поведет. Может быть, он тоже сообразит, что сейчас не время для ссор и ему не так уж уютно будет жить в Лаберге, поссорившись с хёвдингом и восстановив против себя всю округу. Может быть, судьба пообломала его гордость.

Но в душе хёвдинг не слишком верил, что все разрешится так легко. А он сам не намеревался во второй раз протягивать руку Лабергу. Теперь их черед проявить смирение и дружелюбие. Он, хёвдинг восточного побережья, больше не собирался приносить в жертву свою гордость. Еще немного – и от нее вообще ничего не останется.

А Даг молчал. Сердце его было на стороне Хельги, жаждавшей примириться с товарищем детства и воспитанником отца, но разум признавал правоту Хеймира: нанесенное в день тинга оскорбление можно смыть только кровью обидчика. И то молчание, которое Хеймир принимал за решимость выполнить свой долг, вызвал мучительный разлад ума и сердца. Даг стоял между Хеймиром и Хельгой и не хотел, чтобы хоть один из них понял его. Хотя бы до тех пор, пока он не примет решение… А впрочем, разве у него есть выбор?

Когда же «Жаба» прошла по Хравнефьорду и впереди показалась полоса прибрежных камней в воде, на берегу уже ждала пестрая толпа. Сюда собрались все жители окрестных усадеб и дворов, все беглецы с Севера и Юга, занявшие землянки на поле тинга. Семья хёвдинга выделялась цветными одеждами, и взгляд Даллы сразу зацепил ее в толпе.

– Кто это? Где хёвдинг? – требовательно расспрашивала она Эгиля, стоя рядом с ним на носу.

– Вон хёвдинг, в зеленом плаще, рядом его мать, а это сын, высокий и прекрасный, как сам Бальдр, – охотно объяснял Эгиль, радуясь встрече с друзьями и заранее улыбаясь во весь рот. – А вон та диса* подснежников – его дочь…

– Этот – сын? А я думала, вон тот, в белой накидке, – отозвалась Далла. Ее взгляд дольше всех задержался на фигуре высокого молодого мужчины, который стоял рядом с матерью хёвдинга.

– Это Хеймир ярл, сын Хильмира конунга, – с неудовольствием пояснил Брендольв. – Однако он здесь загостился. Я думал, он уже давно убежал к себе домой, за море… за обещанным войском.

– Он сказал, что ему нет надобности лично уговаривать каждого слэтта идти в поход! – пояснил Эгиль, понимавший досадливые и ревнивые чувства Брендольва гораздо лучше, чем можно было заметить по его простодушному виду. – О сборе войска позаботится сам Хильмир конунг. А Хеймир ярл остался здесь, чтобы получше закрепить свою дружбу с вашим хёвдингом. Ведь он обручен с его дочерью, а такую невесту не захочешь оставить… Хм!

Эгиль запнулся. Ему было приятно поговорить о Хельге, и он радовался, что ее судьба устроена так хорошо, но вовремя вспомнил о Брендольве и не захотел терзать его. Еще в первый день после отплытия с Острого мыса узнав, что Хельгу обручили с его соперником Хеймиром, Брендольв молчал целый день и даже ничего не ел. А уж это, по мнению Эгиля, служило вернейшим признаком тяжелого томления духа. Того самого, которое хуже любой хвори, так еще Отец Ратей говорил.

Все оставшееся до берега время Далла молчала. Дело оборачивалось хуже, чем она предполагала. Она знала, конечно, что сын Хильмира сюда приезжал, но надеялась, что он уже оправился восвояси. Лучше бы у Хельги хёвдинга гостил Фенрир Волк* с Мировой Змеей* в придачу! Ведь это Хеймир сын Хильмира не позволил восточному побережью дать войска. Стюрмир так восстановил его против себя, пока гостил в Эльвенэсе, – это и понятно, если вспомнить, каким чудовищем был покойный конунг, вкушающий славу в Валхалле! И едва ли Хеймир ярл проникнется дружбой хоть к кому-нибудь из рода Стюрмира! Пожалуй, явиться сюда не менее опасно, чем остаться на Остром мысу…

Но тут Далла одернула сама себя и упрекнула в трусости. Глупо проигрывать битву, пока она еще не начата. Может быть, Хеймир остыл и не будет мстить за старые обиды женщине и ребенку. В конце концов, ей не впервые придется укрощать обиженных мужчин…

«Рогатую Жабу» вытянули на берег и перекинули мостки, чтобы женщины могли сойти с удобством. Далла спустилась первой, держа на руках маленького Бергвида. На ее голове серело вдовье покрывало с короткими концами, скромное платье было сколото бронзовыми застежками с одной-единственной простой цепочкой. На бледноватом лице молодой вдовы отражалась трогательная смесь скрытого страдания и гордости.

Хельги хёвдинг поспешно шагнул ей навстречу.

– Я рад приветствовать тебя невредимой на земле Квиттингского Востока! – заговорил он. – Боги были жестоки к нам, лишив нас конунга, но они сохранили тебя и твоего сына, и мы будем рады оказать вам гостеприимство и дать вам все, в чем вы можете нуждаться…

Хёвдинг говорил торопливо, часто покашливал, чтобы прочистить горло от смущения, лицо его порозовело, и он почти не смотрел на Даллу. А она опустила глаза, чтобы скрыть их торжествующий блеск. Хельги Птичий Нос сам признал себя виноватым перед ней, а значит, здесь никто не скажет, что это она поссорила Стюрмира с Вильмундом, с Фрейвидом… ну, и прочие глупости.

– Я благодарю богов, сохранивших невредимым сына Стюрмира конунга – да пирует он весело в палатах Одина! – величаво ответила она. – Я рада найти здесь дружбу. Мне пришлось увезти моего ребенка с Острого мыса. Я должна сохранить для квиттов законного конунга, и я надеюсь, что здесь он будет в безопасности!

Далла слегка приподняла ребенка, точно намеревалась торжественно вручить его Хельги хёвдингу.

– Однако мне сдается, что сейчас неподходящее время собирать тинг и предлагать ему признать нового конунга, – спокойно произнес рядом чей-то негромкий, но уверенный голос.

Далла вскинула глаза, возмущенная, что какой-то наглец испортил ей так хорошо начатое дело. И сердце ее ёкнуло: она встретила умный, проницательный, чуть насмешливый взгляд темно-серых глаз Хеймира ярла. Казалось, он видит ее насквозь со всеми ее помыслами, точно сам Один помогает ему. Далле хотелось лихорадочно спрятать мысли, но она не знала как.

– Квиттингу нужен такой конунг, который сумеет одержать настоящую победу в бою, – учтиво продолжал Хеймир. – А еще лучше – так умно повести дело, чтобы до битвы вообще не дошло. Стюрмир конунг потерпел поражение и погиб. С его смертью окончились старые счеты, и живым лучше не возобновлять их. Торбранду конунгу лучше не знать, что у Стюрмира остался сын. Хотя бы до тех пор, пока тот не сможет сам за себя постоять. Поэтому ты сама понимаешь, Далла дочь Бергтора, что лучше сейчас не говорить о новом конунге. Достаточно будет почтить память старого. Что бы ни было, он погиб достойно.

«И будет с вас!» – явственно слышалось в вежливом умолчании. Далла сознавала, что ей нужно что-то ответить, что угодно, только чтобы люди слышали ее голос и слова слэтта не висели в воздухе слишком долго. Но она ничего не могла придумать. Умные глаза Хеймира ярла сковали ее, он видел ее насквозь и смеялся над ней в душе. Далла побледнела от досады, но молчала, понимая, что ссориться здесь с кем бы то ни было – верная гибель.

Быстрый ум Даллы искал выход. А иной раз отступление куда вернее ведет к победе.

– Я рада найти друга в тебе, хёвдинг, и во всяком, кто друг тебе, – сказала она наконец, обращаясь к Хельги, а на Хеймира бросив лишь один короткий взгляд. – Но первым, кто оказал мне и моему сыну помощь, был Брендольв сын Гудмода. Я хочу отблагодарить его достойным образом и потому предпочитаю принять его гостеприимство.

Далла обернулась и посмотрела на Брендольва. И вся толпа на берегу, как поляна ромашек под порывом ветра, разом повернула головы в ту сторону.

Брендольв стоял возле штевня «Жабы», позади всех, даже позади женщин, приплывших с Даллой. Все это время он молчал и почти не поднимал глаз. Он предпочел бы вообще не показываться в Тингвале, но усадьба Лаберг стояла дальше от горловины фьорда и путь туда лежал мимо усадьбы хёвдинга. Брендольву было так тяжело показаться здесь, что он чуть не остался на «Жабе» и только в последний миг передумал, не желая, чтобы трусом посчитали его самого. Каждый звук знакомых голосов казнил его; так и казалось, что сейчас все закричат: «Вон он, Брендольв сын Гудмода, который назвал нас трусами! А как самому подперло, так прибежал к нам прятаться от фьяллей! Хвост поджал! Что-то у него уже не такой гордый вид, как тогда! Где же его знаменитый меч? Потерял, когда бежал из битвы?»

Но все молчали. Брендольв был уверен, что толпа смотрит не столько на Даллу, сколько на него. Он ощущал на лице эти колкие и холодные взгляды, отстраненно-брезгливые, словно он – чужой утопленник, случайно найденный в полосе прибоя…

Услышав свое имя, Брендольв с усилием, словно тяжеленный камень, поднял взгляд. При этом его покрасневшее лицо выглядело таким несчастным, что даже великанье ледяное сердце смягчилось бы. И первыми, кого Брендольв увидел, были Хельга и Даг. Замкнутое лицо Дага сразу сказало ему: прежняя дружба умерла, в нем видят только оскорбителя, обреченного на смерть. Рука Дага многозначительно лежала на рукояти меча, но сверху ее накрывала ручка Хельги. На прежнего товарища и жениха Хельга смотрела с тоской и жалостью. И он с жутью ощутил себя как бы умершим. Мелькнуло нелепое сознание: я знаю, как она посмотрит на меня, когда я умру.

А люди, поглядывая на них троих, обменивались понимающими взглядами и одобрительно кивали. Как хорошо владеет собой сын хёвдинга, видя обидчика своего рода! Не бежит, брызгая слюной от ярости, а понимает, что сейчас неподходящее время для пролития крови. Он дождется случая получше и тогда отомстит как следует! А сестра укрепляет его дух. О, хёвдинг вырастил достойных детей! Они прославят свой род и всю свою округу!

– Я предпочту воспользоваться его гостеприимством! – повторила Далла, чувствуя, что сам Брендольв ее не слышал. – Люди должны знать, что я умею награждать настоящую преданность!

– Мы будем жить у тебя! – шепнула Брендольву Мальфрид, придвинувшись к нему ближе и взяв за руку. Она вполне понимала его чувства, потому что у людей Эгиля во всех подробностях выяснила, как Брендольв отсюда уезжал. – Помнишь, мы с тобой говорили! Нам гораздо лучше жить у тебя! Ну, скажи: «Я и мой род рады принять у себя кюну квиттов!»

– Я и мой род рады… – послушно повторил Брендольв, слыша, что собственный голос звучит глухо, низко, как из-под камня.

Он был и рад, что рядом с ним нашелся кто-то вроде Мальфрид. Едва знакомая девушка оказалась самым близким существом на свете, но он испытывал мучительную боль от того, что Даг и особенно Хельга это видят. Близость Мальфрид подтвердила оторванность прежних друзей. Именно сейчас, когда девушка из рода южных Лейрингов сжимала его руку, а Даг и Хельга стояли поодаль, как чужие, Брендольв с болезненной ясностью осознал, как много времени прошло и сколько невозвратимых перемен свершилось.

– Я буду рада, если ты навестишь меня! – Далла величественно кивнула Хельги хёвдингу и направилась назад к кораблю. – До вашей усадьбы еще далеко? – мимоходом спросила она у Брендольва.

Эгиль вопросительно посмотрел на Хельги, двинул бровями: что делать? Хёвдинг, испытывая облегчение, торопливо махнул рукой: отвези ее, раз уж ей хочется. Эгиль сделал знак своей дружине, и «Жаба» послушно заскользила назад в воду.

В этот день во всем Хравнефьорде нашелся один по-настоящему счастливый человек, и этого человека звали Гудмод Горячий. Принять в гостях жену… ладно, вдову конунга, да еще с сыном, когда сама она отказалась принять гостеприимство хёвдинга, давнего соперника – что может быть лучше? Что яснее покажет превосходство рода Гудмода над всем Хравнефьордом, над всем восточным побережьем? И как же хорошо Брендольв придумал, что привез ее сюда! До поздней ночи в усадьбе Лаберг не стихала суета, и только недостаток времени на созыв гостей помешал Гудмоду хёльду прямо сегодня устроить пышный пир.

Когда все приехавшие наконец устроились, Далле не сразу удалось заснуть. Лежа в теплом и тихом покое среди спящих, утомленных дорогой женщин, она долго раздумывала, стараясь подсчитать свои потери и приобретения. Слава асам, теперь у нее есть богатый просторный дом, достаточно хорошо защищенный от всех превратностей судьбы (Далла очень быстро привыкала считать своим все, что находилось вокруг нее). Гудмод Горячий достаточно знатен, чтобы ей было не стыдно пользоваться его гостеприимством. Хельги хёвдинг… Он начал хорошо. Если бы только не этот Хеймир ярл, который все испортил… Нет, она правильно сделала, что предпочла поселиться у Гудмода. Брендольв вполне надежен, здесь никто ее не обидит. А там, в Тингвале, пришлось бы постоянно опасаться Хеймира – не зря он с первых же слов показал, что не намерен уступить ни капли своего влияния на мягкосердечного хёвдинга. В Тингвале все решает он, Хеймир сын Хильмира. И ей, гонимой и одинокой, как Гьёрдис дочери Эйлими с младенцем Сигурдом, приходится искать спасения…

И вдруг Даллу осенила такая мысль, что она села на постели и уставилась открытыми глазами в темноту. Решение поселиться в Лаберге, только что бывшее таким мудрым, превратилось в величайшую глупость ее жизни, хуже брака со Стюрмиром. Не зря мать в детстве приучила ее слушать сказания о древних героях, говоря, что в них содержатся ответы на все важнейшие вопросы жизни. Гьёрдис дочь Эйлими, потеряв мужа Сигмунда, вышла замуж за Альва, сына конунга Хьяльпрека, и уехала с ним за море. Сигурд провел там детство, а потом… Какая же она дура! Этого Хеймира надо не бояться, а приручить! Разве он – не мужчина? А мужчины не железные! Только от усталости после всех испытаний и долгого пути она не смогла сообразить, увидеть то, что лежит на поверхности! Зачем ей нужны эти Брендольв, Гудмод, Хельги Птичий Нос?

Далла снова легла и постаралась успокоиться. Сейчас главное – отдохнуть. А уж потом она не растеряется. Жизнь – это битва, а не каждая битва обязана удаваться с самого начала. В конце концов побеждает тот, кто не сдается.

* * *

В Тингвале тоже не спали до поздней ночи, обсуждая новости. Далла непременно обиделась бы, если бы узнала, как мало места ее драгоценная особа занимала в разговорах хёвдинга с гостями и домочадцами. Гораздо больше всех волновала Битва Конунгов, столь печально завершившаяся для квиттов. Вальгард, единственный живой свидетель, был плохим рассказчиком, но Эгиль еще по пути сюда вытянул из Брендольва все, что тот запомнил.

– Вот теперь нам не помешало бы войско слэттов! – говорили в гриднице. – Теперь фьяллям ничто не мешает пойти на нас. Когда же войско будет здесь? Нужно было заранее приказать ему явиться!

– Теперь самое время послать ему весть! – спокойно отвечал Хеймир. – Такое большое войско не следует вызывать раньше, чем ему найдется дело. Ведь людей надо кормить, верно?

– Как бы им не опоздать!

– Об этом не беспокойтесь! – невозмутимо заверил Хеймир. – Не надо думать, что фьялли железные или бессмертные. Непобедимых врагов не бывает. Битва была кровопролитной, а значит, Торбранд конунг тоже много кого недосчитался из своих людей. Что бы про него ни говорили, он не умеет оживлять мертвых. Во Фьялленланде не больше жителей, чем на Квиттинге, скорее наоборот. Там есть огромные пространства, где вообще никто не живет. Их конунг слишком мало дани собирает у себя, потому и любит далекие походы. Сила фьяллей не в числе, а в единстве. Никто из ярлов Торбранда не пытается задрать нос выше него, а он не убивает своих людей. Но все же они ведут эту войну давно и потеряли много. Им ведь приходится оставлять людей на захваченной земле. Так что, я полагаю, Торбранд конунг не скоро соберется с силами, чтобы идти сюда. Если вообще соберется. Но сейчас самое время появиться войску, в этом вы правы. Поэтому я завтра же пошлю корабль в Эльвенэс. Мой отец и мой родич Рагневальд за это время приготовили войско.

– А ты не думаешь оправиться сам? – спросил Хельги хёвдинг. Ему казалось, что так было бы надежнее. – Кому же вести войско, как не тебе?

– Я поведу его прямо отсюда, – успокоил его Хеймир. – Со сбором войска справятся и без меня, а я предпочел бы пока остаться здесь.

Хеймир улыбнулся, зная, что его уверенность сейчас значит очень много. Спокойствие убеждало больше, чем сами доводы, и восточные квитты, еще не опомнившись от тяжелых новостей, уже верили, что с ними-то этого ужаса не случится. И чтобы они верили в это крепче, ему следует и дальше оставаться среди них.

– А если ты не против, то я мог бы отправиться в Эльвенэс! – предложил Эгиль. – Ведь свой корабль тебе лучше иметь при себе, верно? А быстрее моей «Жабы» никто не перепрыгнет через море!

– Но твои люди устали, – возразил Хельги хёвдинг. – Хеймир ярл может послать своего «Змея». Если что-то случится, то у нас найдется для него другой корабль!

– Два денька мы отдохнем, а чего же дальше ждать? Моя «Жаба» не любит засиживаться на берегу. – Эгиль засмеялся, уже радуясь новому путешествию. – И не бойся, что мои люди от усталости уронят весла: ведь для моей «Жабы» всегда дует попутный ветер!

Даг и Хельга с завистью посмотрели на Эгиля, завидуя если не предстоящему путешествию, то неизменно бодрому расположению духа корабельщика. Им самим было далеко не так весело. Утренняя встреча с Брендольвом оказалась для них не менее мучительна, чем для него. Им было тяжело, больно, стыдно, но они не знали, стыдятся за него или за себя.

– Что мы будем делать? – шептала брату Хельга, пока все остальные обсуждали присылку войска слэттов. – Если вдова конунга живет в Лаберге, то нам придется ездить к ней туда, приглашать ее к нам. И Гудмода тоже. А что же с Брендольвом? Нам надо с ним помириться.

– Молчи, – тихо ответил Даг. Раньше они даже между собой не говорили о Брендольве, не зная, вернется ли он живым, но сейчас Даг больше не мог откладывать объяснение. Он знал чувства своей сестры, но вынужден был пойти против них. Это его долг. – Не говори больше об этом. Он при всех назвал нас с отцом трусами. За это мы должны были его убить. Наверняка вся округа уверена, что мы выжидаем удобного случая. Ты сама слышала, как об этом говорит Хеймир. И он прав.

– Что ты! – охнула Хельга. И убитый Брендольв, и убийца Даг в ее сознание не помещались.

– Слово было сказано. И весь тинг слышал. Если мы так и не ответим, значит, признаем, что Брендольв был прав.

– А как вы думаете решить ваше дело? – спросил тем временем Хеймир и многозначительно посмотрел на хёвдинга. Услышав его голос, Даг поднял глаза. – Я думаю, вам стоит послать кого-нибудь к Лабергу понаблюдать, когда Брендольв выйдет из усадьбы. А самим ждать наготове. Не может же он вечно сидеть дома! Сколько бы людей он ни взял с собой, у нас все равно будет больше. Я сам с моей дружиной, конечно, буду рад поехать с вами.

– Ах, лучше бы ты… – горячо, почти злобно, чего с ней никогда не случалось, воскликнула Хельга и запнулась. – Лучше бы ты подумал о чем-нибудь другом! – уже тише окончила она, боясь собственной вспышки.

Впервые она решилась говорить с Хеймиром сыном Хильмира так смело и неприязненно. Но она угадывала колебания брата и понимала, что именно Хеймир толкает их с отцом к этому ужасному делу – к мести.

Хеймир повернулся к ней и несколько мгновений молча смотрел, и его взгляд из-под полуопущенных век блестел остро и жестко, как стальной клинок. Хельга опустила глаза.

– Не так уж много у меня дел важнее этого, и я не вижу причины, почему бы мне о нем не подумать! – со внешним спокойствием ответил он чуть погодя, и Хельга сжалась, слыша в его голосе смутную угрозу. Из-под его неизменного вежливого спокойствия вдруг проглянуло что-то жесткое, чуждое, страшное. – И я не понял, отчего ты так сказала, Хельга дочь Хельги. Может быть, ты объяснишь, если тебе не трудно, отчего ты не хочешь, чтобы я думал об этом деле? Я уверен, что сама ты думаешь о нем день и ночь. Ведь этот человек назвал трусами твоего отца и брата, опозорив их на все побережье, на весь Квиттинг! Он нанес оскорбление и тебе, отказавшись от твоей руки и мало что не послав тебя к троллям. Не может быть, чтобы обида не жгла тебя! Ведь честь не игрушка, которую можно бросить в угол и забыть! А я назвал тебя своей будущей женой. Честь вашего рода – моя собственная честь. И раз уж твой отец признал наше обручение, то у меня не меньше прав, чем у него самого, думать о спасении вашей чести. Ты в чем-то не согласна со мной? Объясни, и пусть все эти люди нас рассудят.

Хельга молчала и не поднимала глаз, отчаянно стиснув опущенные руки. Каждое слово Хеймира падало на нее, как тяжелая глыба льда. Все это ужасно, но возразить нечего – он прав. Ей было больно оттого, что он разговаривает с ней так холодно, сурово, почти обвиняюще. Даже об игрушке он упомянул для того, чтобы укорить ее, девочку, которая никак не повзрослеет и не научится думать о серьезных вещах. И в то же время она ощущала, что Хеймир страшно сердит на нее за что-то большее, чем пренебрежение родовой честью.

Зачем он пришел сюда, чужак, жестокий и тем более ужасный, что его правота неопровержима! Хельгу переполняло отчаяние, от которого слезы выступали на глазах, ей хотелось как-нибудь перевернуть все прошедшее, чтобы ничего этого не случилось: ни войны, ни ссоры на тинге, ни приезда слэттов в Хравнефьорд… Но изменить судьбу не в человеческой власти. Слезы отчаяния поползли по ее щекам, и Хельга даже не смела поднять рук, чтобы их утереть.

– Может быть, он все же явится просить прощения, – глухо подал голос Даг, мучительно сочувствуя Хельге, которой ничем не мог помочь.

– Сомневаюсь, чтобы Стюрмир конунг научил его смирению. – Хельги хёвдинг покачал головой.

Люди в гриднице молчали, изредка переглядываясь. Раздор с Лабергом всем был неприятен, но Брендольв тогда на тинге сам выбрал свою судьбу. Теперь ничего не изменишь.

* * *

Через день после этого, когда «Рогатая Жаба» уже начала готовиться к новой дороге, в усадьбу Тингваль прибыли гости из Лаберга. Далла привезла с собой сестру и почти всех своих женщин для большей пышности, но держалась скромно, приветливо, почти ласково, словно сожалея о прохладной первой встрече.

– Я подумала, что ты, хёвдинг, можешь обидеться, что я не приняла твое гостеприимство, – говорила она хозяину в гриднице, куда ее немедленно провели и усадили на скамью, которую хёвдинг велел скорее покрыть тканым ковром. Красным по синему там была выткана фигурка молодой женщины с ребенком, что стоит на берегу и смотрит, как к мысу подходят боевые корабли. А под мысом лежит среди мертвых тел великан с мечом в груди – Сигмунд Вёльсунг, муж Гьёрдис и отец Сигурда… – Я могла бы провести какое-то время и у тебя, – продолжала Далла. – Но только не так, чтобы обидеть Гудмода хёльда. О, я умею ценить преданных людей!

И Хельги хёвдинг верил, что принимать в гостях эту женщину и впрямь счастье для всякого дома. Далла дочь Бергтора так несокрушимо верила в бесценность своей особы, что эта вера заражала каждого, кто оказывался рядом с ней. Возникающей откуда-то неприязни хотелось стыдиться, как предательства. При упоминании о преданности хёвдинг смутился, усмотрев в этом намек на свое отступление, но Далла мягко, почти нежно прикоснулась к его руке.

– Я ценю их даже лучше, чем мой муж конунг – да пирует он со славой в Валхалле! – с глубоким чувством скорбящей любви добавила она. – Может быть, он не всегда был прав. Особенно тогда, когда восстановил против себя род Хильмира конунга. Я хотела бы, чтобы Хеймир ярл был нашим другом. Скажи ему об этом, хёвдинг. Я уверена, что Хеймир ярл не захочет видеть врагов в женщине и ребенке. Ведь мелкая мстительность недостойна его!

– Он вовсе не собирается вам мстить, – поспешил уверить ее Хельги. – Наоборот, он хотел дружбы с нашим конунгом. Хеймир ярл даже хотел…

К счастью, хёвдинг вовремя сообразил, что говорить Далле о замыслах Хеймира породниться со Стюрмиром никак нельзя – ведь заключение этого брака саму Даллу оставило бы без мужа. Пожалуй, раньше Хеймир ярл и правда был ей не лучшим другом!

Вскоре Хеймир появился сам и тем избавил хёвдинга от необходимости говорить за него.

– Я рад приветствовать тебя здесь, Далла дочь Бергтора, и надеюсь, что ты не сочла меня неучтивым! – спокойно сказал он и присел рядом на скамью. Ему хотелось знать, с чем она явилась на этот раз. – Надеюсь, Гудмод хёльд встретил тебя как подобает?

– Лучше бы она там и оставалась, – шепнула Хельга брату, и Даг молча кивнул. Им обоим сильно не нравилась Далла, и они даже не подошли к ней, сдержанно поздоровавшись издалека. И оба были бы рады, если бы Хеймир ограничился тем же! О чем ему с ней разговаривать?

– Ах, для меня, бедной вдовы, такое утешение иметь рядом достойных, преданных людей! – говорила тем временем Далла. Ребенка она сегодня с собой не взяла и перебирала скромные серебряные обручья – не к лицу вдове конунга выглядеть бедной попрошайкой! – Мой род, мой брак с конунгом, хотя он и принес мне мало счастья, – Далла вздохнула от души и грустно отвела глаза, – обязывают меня заботиться о своей чести. И о моем сыне… Ты прав, Хеймир ярл! – Она подняла глаза к лицу Хеймира, и взгляд ее был полон смиренной печали. – Во время войны стране нужен настоящий конунг. Видит Повелитель Ратей, мой сын не посрамил бы своего рода, если бы ему дали время вырасти. Хотя бы до двенадцати лет. А сейчас нам с ним придется скрываться. Я так рада, что встретила здесь таких доблестных, достойных людей.

Бедная женщина бросила благодарный взгляд на Хельги хёвдинга, потом опять посмотрела на Хеймира. И с трудом вспомнила, что же хотела сказать дальше. Невозмутимый сын Хильмира конунга вблизи показался ей так красив, что чисто женское восхищение мешало ей делать дело, и Далла злилась на саму себя. Его умное и сдержанное лицо наводило на мысль о готовности постоять за себя, не упустить даже малости из своих выгод, о способности защитить свою честь, имущество и род от любых посягательств. Приобрести такого человека в мужья было бы просто счастьем, и Далла волновалась, сумеет ли справиться с таким нелегким делом.

– Судьба моя сложилась бы плачевно, если бы не нашлись преданные друзья, – повторила она, давая себе время собраться с мыслями. – Ведь и Гьёрдис дочь Эйлими когда-то надела платье рабыни, чтобы спасти маленького Сигурда от сыновей Хундинга. И ее жертва оправдалась. Она потеряла мужа, Сигмунда, лучшего из мужчин на всем свете, но боги сжалились над ней. Сигурд вырос за морем, у конунга Хьяльпрека, и стал даже более доблестен, чем его отец. И имена Альва конунга и Хьяльпрека конунга повторяются всеми с почтением – ведь они сохранили для мира величайшего из героев!

Округлые щечки Даллы разгорелись розовым, нежным, как лепесток шиповника, румянцем, серо-голубые глаза заблестели как звезды, и взгляд, брошенный на Хеймира, был так влажен и нежен, что у него дрогнуло сердце.

«Ага!» – одновременно прозвучало в голове. Не слишком внятно, но сам он себя понял.

– Я могу быть только рад, что боги сохранили тебя и твоего ребенка, – ответил Хеймир, никак не выдавая этого «ага». – Надеюсь, что Гудмод хёльд окажется не менее надежен, чем Хьяльпрек. А я постараюсь, чтобы на восточный берег Квиттинга фьялли не пришли и тебе больше не пришлось уносить твоего сына от смертельной опасности.

– Ах, я так благодарна… – воодушевленно начала Далла, усилием воли подавив первое разочарование от его ответа.

– Это мой долг, – учтиво перебил ее Хеймир, точно спешил отказаться от незаслуженной похвалы. – Ведь ты, быть может, слышала, что я обручен с дочерью Хельги хёвдинга.

Хеймир посмотрел на Хельгу, сидевшую вместе с Дагом напротив, позади очага. Далла проследила за его взглядом и только теперь, пожалуй, впервые заметила дочь хёвдинга. Да и чего там замечать? Девочка как девочка, едва научилась носить женское платье. Наверное, еще где-нибудь в углу валяются кучей деревянные куклы в неряшливо сшитых рубашонках – жалко выбросить!

И тут же она перевела взгляд на лицо Хеймира. Обручение – еще не свадьба. Да и свадьба – не Гибель Богов, поскольку отказаться от жены почти так же просто, как и взять ее. Конечно, если не боишься мести ее оскорбленных родичей. А Хеймир сын Хильмира может не бояться Хельги хёвдинга. Так что еще не все потеряно.

Ничем не выдав своей досады от первой неудачи, Далла прогостила в Тингвале еще три дня и была со всеми добра и приветлива. Поначалу она встревожилась, что Хеймир ярл сам уплывет за войском, но Эгиль отправился на «Жабе» один, если не считать Оддлауга Дровосека с его десятком. Не теряя времени даром, Далла подолгу беседовала с хёвдингом и с Хеймиром, со сдержанной благородной горечью говорила о своих потерях, а меж тем зорко наблюдала за Хеймиром и Хельгой. Конечно, честь помешает ему быстро отказаться от невесты, но если он сочтет отступление от нее выгодным… А он выглядит достаточно умным человеком, способным понять свою выгоду! И что она за невеста для такого человека, эта Хельга! Далла почти не слышала голоса девушки и потому считала ее чуть ли не дурочкой. И, уезжая три дня спустя обратно в Лаберг, уже возмущалась несправедливостью судьбы, которая предложила доблестному Хеймиру ярлу такую недостойную пару, и всей дущой желала эту несправедливость исправить.

* * *

На другой день Далла уже утром послала Фрегну отыскать Брендольва. Услышав, что вдова конунга зовет его, он явился, хмурый и невыспавшийся. Ему теперь плохо спалось. Далла ждала его в женском покое, сидя на меховом покрывале, которое привезла с Острого мыса, и держа на коленях ребенка. Глянув на нее, Брендольв вспомнил другое, похожее свидание с этой женщиной. Там еще присутствовал Вильмунд конунг… И вот: Вильмунда, скорее всего, нет в живых, и никто даже не знает толком, где и как он погиб; прошумели битвы, множество славных и доблестных мужей сложили головы, а эта маленькая женщина, с такой отвагой и стойкостью бьющаяся за лучшее место под солнцем, жива и не оставляет надежд.

– Садись. – Далла похлопала ладонью по покрывалу рядом с собой, и Брендольв послушно сел.

Он догадывался, что она позвала его не для разговора о видах на ловлю трески. Образ Вильмунда стоял в памяти Брендольва, и он был полон решимости не дать ей вертеть собой так же, как она вертела пасынком.

– Я много думала о тебе и о твоих делах! – серьезно, озабоченно начала Далла. – А они не очень-то хороши. Спроси у своей матери, если не веришь мне. После того как ты оскорбил хёвдинга и весь тинг, едва ли кто-то захочет с тобой знаться. Семья хёвдинга только выжидает удобного случая, чтобы убить тебя в отместку. Недаром они вчера даже не упомянули о тебе, ни один из них! Для них ты уже мертвец. На их месте так поступил бы каждый!

Брендольв молчал. Он с трудом мог вообразить своего бывшего воспитателя или Дага, ждущих его в засаде с десятком хирдманов. Однако, если подобное случится, разве кто-нибудь удивится?

– Тебе нужно помириться с ними! – уверенно посоветовала Далла. – Это не так уж невозможно, как кажется. Я кое-что понимаю в людях. Конечно, Хельги хёвдинг оскорблен, но его нрав мягок, он может простить тебя. Тебе придется попросить прощения.

– Мне?! – Брендольв зло глянул на нее и отвел глаза. Что она ему предлагает? Погубила и мужа, и пасынка, а теперь нацелилась на него?

– Да! – решительно ответила Далла, снова обнаружив ту твердость духа, которая скрывалась под ее женственной и мягкой внешностью. – Посмотри, как поступила я! Мне тоже не слишком нравится дружить с человеком, который виновен в гибели моего мужа! Да! – выкрикнула она, будто бы в гневном порыве выдавая подавленное чувство. – Если бы Хельги не струсил и решил пойти за Стюрмиром, то весь восточный берег пошел бы за ним! И Стюрмир выиграл бы эту битву! И вдова Торбранда скиталась бы с детьми по чужим углам, а не я!

Далла прижала к глазам ладонь, пряча слезы. В горячем всплеске негодования она даже позабыла, что Торбранд Тролль овдовел больше полугода назад, потеряв вместе с женой и обоих сыновей, и именно их смерть от болезни, насланной квиттинской ведьмой, послужила причиной его ненависти к квиттам.

– Есть время гордости, и есть время смирения, – немного успокоившись, повторила Далла одну из своих любимых поговорок. – Хельги сын Сигмунда, чтобы спастись от врагов, однажды был вынужден надеть платье рабыни и сесть за жернов молоть зерно. Есть ли для мужчины, для благородного воина, унижение горше? А от тебя такого не требуется. Пойди в Тингваль и попроси прощения. Тебе сразу его дадут.

Брендольв молчал. Пусть Хельги сын Сигмунда сам решает, где предел унижения, которое можно вытерпеть ради спасения жизни. Для Брендольва идти в Тингваль просить прощения было все равно что явиться на пир в платье рабыни. Или вовсе голым. И легкость, с которой его простили бы, в глазах Брендольва делала унижение только хуже. Будь его враг злобным и коварным – тогда он мог бы гордиться этой враждой. Но во всей этой саге наиболее недостойным выглядело его собственное поведение.

– А когда тебя простят, ты попробуешь возобновить твой старый сговор, – продолжала тем временем Далла.

Брендольв не сразу понял, что она имела в виду. Какой сговор?

– Ведь ты был обручен с его дочерью, верно? О, она этого не забыла! Можешь мне поверить! Там, на берегу, она так смотрела на тебя, точно хотела к тебе броситься. Брат ее не пускал, – убеждала его Далла, которая на самом деле тогда и не заметила Хельги, а лишь догадывалась, что дочь хёвдинга наверняка стояла среди его домочадцев.

Брендольв ответил не сразу. Желание вернуть Хельгу так сильно мучило его, что он почти только о ней и думал. Почему он так мало ценил помолвку, когда она только была заключена? Потащился к Вильмунду, как последний дурак, и бросил Хельгу. Тогда-то она и обиделась, и правильно сделала. А потом, когда вернулся за войском? Чем собирать бесславный тинг и позориться, следовало настаивать на скорейшей свадьбе. И сейчас все было бы по-другому. Если бы она согласилась, теперь она узнала бы, как он любит ее! Если бы она согласилась!

– Это невозможно. – Наконец Брендольв с усилием мотнул головой. Ему запомнилось, что не Даг удерживал Хельгу, а Хельга удерживала Дага. И этот последний собирался броситься к нему вовсе не с распростертыми объятиями. Брендольву было больно вспоминать взгляд Хельги, и он не смотрел на Даллу, чтобы не выдать себя. – Ничего не получится. Она же теперь обручена с этим… со слэттом.

– Да что ты говоришь? – Далла сделала большие глаза.

На самом деле она отлично помнила это обстоятельство и именно ради него завела весь этот разговор. Отношения Брендольва с хёвдингом ее не волновали бы, если бы не помолвка Хеймира с Хельгой. Хеймир должен быть свободен. И если он не решается расторгнуть помолвку сам, то пусть уговор нарушит вторая сторона.

– Ведь ты был первым, – снова принялась она рассуждать. – А за первым всегда остается больше прав. Кроме того, девочка любит тебя, а Хельги любит ее. Если она пожелает, в знак примирения ваших родов, выйти за тебя, то хёвдинг не сможет противиться.

– Она не пожелает. – Брендольв снова мотнул головой. Взгляд Хельги стоял у него перед глазами, и он не хотел себя обманывать.

– Ерунда! – отрезала Далла. – Пожелает! Вы росли вместе. Ты ей почти как брат. Ты живешь рядом, а такие, как она, не любят уезжать далеко от дома. Конечно, она немного обижена – ведь ты сам от нее отказался. Но ты же мужчина! Убеди ее, что любишь – она поверит, уж я-то знаю. Женщины легко верят, что их кто-то любит. И всякая рада, что ее любят, будь это хоть одноглазый великан! А ты гораздо лучше великана. Ты молод, красив, отважен – всякая женщина сочтет за честь любовь такого мужчины. Настаивай! Проси ее, умоляй! Она не сможет тебе отказать!

– Да ну тебя! – не сдержавшись, бросил Брендольв, злясь на эту женщину, которая мучает его несбыточными надеждами.

Хельга, Даг, Хеймир, равнодушно-отстраненная толпа на берегу помнились ему как каменная стена, о которую он только напрасно разобьет голову. Не желая продолжать этот бесполезный и мучительный разговор, Брендольв вскочил и быстро вышел. Далла бросила ему вслед лишь один взгляд, презрительно двинула губами. Брендольв пока не оправдал ее надежд, но ведь можно зайти и с другой стороны.

* * *

Брендольв прожил дома уже почти десять дней, но за это время едва ли хоть раз вышел за ворота усадьбы. Челядинцы рассказывали, что встречали поблизости людей из Тингваля, и даже последняя служанка в коровнике понимала, что это означает. Услышав об этом впервые, Гудмод Горячий вознегодовал и приказал было дружине собираться, «чтобы сбросить в море этих подлецов», но фру Оддхильд удержала мужа.

– Этого следовало ожидать, – сказала она. – Твой отважный сын назвал хёвдинга трусом. Такие вещи никому даром не проходят. А ты хотя бы попытался помириться с ним?

– Чтобы я, потомок Сигмода Неукротимого, просил мира у какого-то Птичьего Носа? Чтобы он посчитал трусом меня? Нет, хозяйка, ты не можешь так плохо думать о своем собственном муже!

Фру Оддхильд вздохнула и замолчала. За долгие годы совместной жизни она научилась думать о муже именно так, как он того заслуживал.

– Нам не прибавится чести, если в такое время мы будем множить раздоры, – сказала она чуть позже, понимая, что призывы к простому благоразумию ничего не дадут. – Пока у нас живет вдова конунга, Хельги не станет нападать на усадьбу. Но не может же Брендольв всю жизнь сидеть дома и прятаться за женским подолом!

– Конечно, не может! Мы еще покажем этим из Тингваля…

– А значит, ему придется уехать! – перебила Оддхильд. – Лучше всего ему отправиться назад к кваргам. Его там хорошо примут. Если он там расскажет о своих здешних подвигах, его посадят на самое почетное место! – с горечью добавила она.

Брендольв, услышав о решении родителей, не удивился. Он и сам понимал, что в родном доме оказался как в ловушке – лишенный возможности даже выйти за ворота, чтобы не наткнуться на клинки оскорбленных хозяев Тингваля. Только в помрачении ума после Битвы Конунгов он мог воображать, что его простят, как только он появится в родных местах! Когда-нибудь снова разговаривать с Хельгой и Дагом по-дружески казалось так же невозможно, как перейти Хравнефьорд просто по воде. Пленником слоняясь по собственной усадьбе, Брендольв был противен сам себе.

– Теперь получается, что я бегу от войны, – сказал Брендольв матери, когда она предложила ему уехать.

– На войну тебе все равно больше не попасть. Хельги не возьмет тебя в войско. Остаться дома, когда все уйдут, будет не более почетно. Ты уже навоевался побольше всех здешних. Пусть это тебя утешит. За морем тебе будет о чем порассказать. Даже ссору с хёвдингом можно обратить тебе на пользу.

Брендольв вздохнул. Да, в рассказе это может выглядеть просто прекрасно: он ушел в битву один, заклеймив презрением оставшихся дома трусов. Но на душе было так скверно, как будто это он не мог расплатиться за нанесенное ему оскорбление.

Весть о том, что хозяева Лаберга снова снаряжают корабль, достигла Тингваля в тот же день.

– Они вытащили из сарая последний корабль, тот, на котором ходил еще Ауднир, – «Морскую Лисицу», – рассказывали челядинцы. – В нем всего-то скамей пятнадцать, да у Гудмода и дружины осталось не густо!

– Наверное, Брендольв задумал бежать за море! – заметила фру Мальгерд. – На месте его матери я давным-давно посоветовала бы это! Здесь каждый день приближает его к могиле, он не может этого не понимать!

Вся усадьба была в тревожном возбуждении: требовалось немедленно что-то решать.

– Стоит попробовать захватить его, когда он пойдет на корабль, – предложил Хеймир ярл. – Или даже захватить сам корабль. Если сейчас дать ему уйти, то потом искать его за морем будет гораздо труднее. У нас, ты понимаешь, найдутся и другие дела.

– Это верно, – протянул Хельги хёвдинг. – Но если захватывать корабль, то придется положить столько народу… И Гудмодовых, и наших…

– Ни славы, ни чести без крови не бывает, – сдержанно напомнил Хеймир, не сводя с удрученного хёвдинга своих острых глаз. Он все время подозревал будущего родича в желании уклониться от выполнения долга перед собственной честью. – А с несмытым оскорблением не стоит вставать во главе войска. Я не могу представить, как расскажу своим людям, когда они будут здесь, что род моей невесты был оскорблен и я до сих пор за это не рассчитался.

– Отец, ну неужели ничего нельзя сделать? – не отставала Хельга. – Неужели никак нельзя помириться с ним? Подумай – он уплывает куда-то далеко и больше не вернется, может быть, никогда! Неужели ты хочешь прогнать его из родных мест насовсем?

– Его нужно прогнать с земли насовсем! – резко ответил ей Даг. Эти разговоры только понапрасну терзали его. – Мы уже довольно говорили с тобой об этом! Если бы он не хотел уезжать из родных мест, то давно уже сам попробовал бы помирится! А теперь он уезжает, чтобы за морем смеяться над нами и на пирах у кваргов хвастать, как назвал трусом хёвдинга и ничего не получил за это! Он нас ославит трусами и рохлями на весь Морской Путь! После этого ни слэтты, и никто другой не захочет нам помогать. И от Квиттинга останется пустое место! Должна ты это понять наконец!

– Нельзя позволять всякому юнцу сгоряча оскорблять уважаемых людей! – добавил Ингъяльд. – На пользу дела это не пойдет. Каждый мальчишка может вообразить, что лучше хёвдинга знает, что и как делать. А если станут править мальчишки, то мы все быстренько скатимся в пасть к Мировой Змее!

– Ты сама должна заботиться о своей чести – она ведь самая важная часть твоего приданого, – намекнул Хеймир ярл. – Мне странно видеть, что такая умная девушка не понимает такой простой вещи.

– Ты так заботишься о нашей чести, будто она твоя собственная! – звенящим от слез голосом воскликнула Хельга. – Ты здесь чужой, ты не знаешь, что у нас и как! Ты не знаешь, что Брендольв воспитывался с нами…

– Я знаю! – вставил Хеймир, удивленный этим порывом, гневным блеском глаз и вызовом в голосе тихой молчаливой девушки. – Тем хуже…

– Ты не знаешь! – с напором перебила Хельга, имея в виду не события, но чувства, которые были у них и не было у Хеймира. – Ты не знаешь, что он был нашим другом! У тебя самого никогда не было друзей! У тебя только хирдманы и челядь! Ты никого никогда не любил! Ты не можешь, у тебя одна голова, а сердца нет! Ты не знаешь, что такое мстить своему другу! А мы знаем! И ты не можешь нам давать никаких советов! Мы лучше тебя знаем, что нам делать с Брендольвом!

– Я вижу, ты хочешь оставить все как есть! – гневно крикнул Хеймир. – Того гляди, люди подумают, что ты жалеешь о разрыве вашего сговора с ним!

– Когда он… Уж он-то не толкал моих родичей к убийствам! – горячо воскликнула Хельга, и правда готовая сейчас пожалеть. О прежних обидах на Брендольва она сейчас не помнила: он был своим, хорошо знакомым и почти родным, а этот человек, от которого приходилось защищаться, – чужим и холодным.

– Перестань! – злобно, как никогда в жизни, прикрикнул на сестру Даг. Изумленная Хельга умолкла. – Иди в девичью! – приказал Даг, покрасневший и гневно щуривший глаза. Ее слова резали его сердце, потому что какая-то правда в них была. – Иди в девичью и занимайся там своими делами! И не лезь в дела мужчин! Когда тебя надо будет спросить, тебя позовут!

Хельга повернулась и бросилась вон, плохо видя дорогу от слез. Никогда брат не говорил с ней так презрительно и жестоко, весь ее мир разваливался: мало того, что Брендольву грозит смерть от руки ее брата, так еще и ей самой Даг стал чуть ли не врагом! В эти мгновения Хельга так страдала, как будто брат вдруг умер! Даг всегда был с ней, хотя бы в мыслях, и вот сейчас его рядом нет, одна холодная пустота!

А все Хеймир! Все этот слэтт с холодными умными глазами! Сейчас Хельга ненавидела своего знатного жениха, как никогда и никого в своей мирной жизни. Он казался виновным во всем, даже в этом раздоре с Лабергом. Если бы не он, если бы никто не напоминал хёвдингу об обязанности мести, то со временем они могли бы прийти к примирению. Жених! Хельга не могла и подумать о том, что она обручена с Хеймиром и когда-нибудь станет его женой. Фенрир Волк сейчас казался ей более подходящим женихом.

После ее исчезновения в гриднице некоторое время стояла тишина. У всех было тяжело на душе, и даже невозмутимое лицо Хеймира омрачилось.

– Пожалуй, мы не будем нападать на усадьбу – все же надо уважать вдову конунга, – проговорил наконец Хельги хёвдинг. – Мы подождем, пока Брендольв сядет на корабль и отплывет. Все равно ему придется плыть мимо Тингваля.

– Вдова конунга! – проворчала Троа. – Если бы она стоила уважения, то давно уговорила бы этих из Лаберга прийти попросить прощения. Да она, как видно, умеет только ссорить. Не принесет она удачи нашим местам, я сразу это сказала!

* * *

Впервые в жизни поссорившись с братом, Хельга ощущала себя потерянной, как будто внезапно исчезла половина ее самой. Проснувшись наутро, она с трудом верила во вчерашнюю ссору и в то же время знала – все это случилось наяву. Но как теперь жить с этим? Самое простое дело валилось из рук, и даже разговаривать с домочадцами стало трудно, точно язык онемел. Она чувствовала себя орехом в скорлупе и совершенно не понимала, как это вышло. Даг, согласный с Хеймиром и не согласный с ней – такого она раньше и во сне не могла увидеть. Где он был, этот Хеймир, когда они с Дагом на Седловой горе… Но к Седловой горе приближаться мыслями было опасно – ведь там был и Брендольв. Правда, потом Хеймир спас Дага из горящей усадьбы там, в Эльвенэсе… Обрывки мыслей кружились в голове, точно их носило вьюгой, и Хельге хотелось плакать от растерянности и тоски.

– И правильно тебе попало! – шепнула ей Атла. – Ты по второму разу невеста, а не знаешь таких простых вещей!

– Каких? – Хельга торопливо повернулась к ней. Атла, все еще бывшая чужой среди домочадцев Тингваля, сейчас показалась ближе всех. Она, как валькирия, все знает.

– А таких! Ты так переживаешь, будто хочешь броситься Брендольву на шею! Конечно, славный Хеймир ярл разозлился! Он же ревнует!

– Но я вовсе не… – начала Хельга, сама не знавшая, чего же ей хочется.

– Вот ты пойди и скажи ему, что ты «вовсе не»! – посоветовала Атла. – А потом поцелуй его и скажи, что он для тебя – светлый Бальдр! Тогда-то он не станет злиться. И твои родичи будут довольны.

– А как же Брендольв?

– А у него есть своя голова на плечах, пусть он сам о себе позаботится. Ингъяльд, между прочим, прав: если позволить всякому молодому дураку безнаказанно оскорблять знатных и умных людей, то Гибель Богов наступит очень скоро!

Хельга не ответила. Насчет «всякого молодого дурака» это совершенно верно, но ведь речь идет не о «всяком», а о Брендольве! И представить, что не кто-то, а Брендольв должен лежать неподвижный и холодный, как лежал Ауднир…

Почти боясь встретить Дага или Хеймира, Хельга ушла побродить по берегу. На мысу возле старых елей она заметила сидящего на камне человека. Длинные светлые волосы слегка шевелились на ветру, а взгляд эльденландца был устремлен куда-то вдаль, к горловине фьорда. Ее шагов Сторвальд не услышал, и даже когда она его окликнула, обернулся не сразу.

– А, это ты, Гевьюн* застежек! – сказал он. – Как по-твоему, сегодня будет туманный вечер?

– Туманный? – Мысли Хельги были очень далеки от сегодняшней или завтрашней погоды. – Даже буря – Орм говорил. Да и так видно. – Она кивнула на поверхность фьорда, по которой резкий ветер гнал сильную волну. – А тебе зачем? Уж не собрался ли ты куда-нибудь плыть? Ах, да…

Она вспомнила. Еще когда Эгиль, собираясь в Эльвенэс, звал Сторвальда с собой, Атла отвечала: «Никуда он не поплывет! Он не расстанется с Тингвалем ни за какие сокровища. Он влюбился!»

«Наверняка в тебя!» – возликовал Эгиль. «А вот и нет! Он влюбился в Леркена! И теперь каждый вечер бродит по берегу в сладкой надежде увидеть… а главное, услышать».

Атла сказала чистую правду. Появившись в Тингвале, Сторвальд довольно быстро узнал о Леркене и загорелся мечтой услышать его песни. Жители Хравнефьорда качали головами: Леркен Блуждающий Огонь никогда не показывался чужим, да и своим далеко не всем. Однако не прошло и пяти дней, как Сторвальд, в одиночку бродивший над морем, увидел в тумане бледное пятно желтоватого света. Замерев над каменистым обрывом, смотрел он, как мимо берега скользит лодка, видел лежащую на носу женщину с золотыми волосами, с лицом чистым и прекрасным, не подвластным дыханию смерти, видел фигуру мужчины с негаснущим факелом в руке… И сам туман вокруг пел тихим мягким голосом:

Норны режут руны брани,

Руны страсти бросят в кубок. Тор опоры мачты смело, Помня Сив, стремится в схватку. Бранным громом Трор доспеха В страх вовек не будет ввергнут, Коль дала владыке славы Щит для битвы диса злата…

И Сторвальд шел по берегу, спотыкаясь на камнях и не в силах отвести глаз от скользящей в тумане лодки; завороженный, он готов был шагнуть прямо в море и идти по воде, не замечая этого.

Воин видит над волнами В бликах света лик любимый. В вихре лезвий блещет в выси Все она – в убранстве бранном. Руны смерти мечут норны – Судьи судеб сердцем хладны – Влажным долом тропы ветра Вверх уводят к вольной выси.

Лодка уходила, туман вокруг нее сгущался, образ бледнел, и Сторвальд с трудом выхватывал слухом последние строки. Слова таяли, оставалось только чувство чего-то прекрасного и губительного; Сторвальд не помнил, чтобы ему, при всех переменах в его бродячей жизни, приходилось переживать подобное.

Иней смертный с ней не страшен: Ранним утром в доме грома Рог медовый с добрым словом…

И все. Сторвальд не был уверен, что правильно разобрал последние строки. Он долго стоял над обрывом, глядя в туман, туда, где скрылась лодка Блуждающего Скальда, и все гадал, какой должна быть следующая строчка. Выходит, что и в Валхалле павшего воина встретит она – его земная любовь, ради который он шел на подвиги. Сторвальд пытался подобрать слова для этой последней строки, но ничего не получалось: она выходила мертвой, никак не прирастала к живой песне Леркена. У говорлинов говорят: пришей хвост чужой кобыле. Примерно так. Незавершенность песни мучила Сторвальда, но он бросил это занятие: бесплодные попытки только наполняли его чувством собственной непригодности. А он к этому не привык.

Всю дорогу домой он думал только об этом. Песня была странная, более чем странная. Никто еще на памяти Сторвальда такого не сочинял. Непонятно, про кого она. Ни про кого, и вместе с тем про всех. Так же никто не делает! Но сейчас Сторвальду казалось, что именно так и стоит делать, потому что только такие песни и имеют какой-то смысл. Ведь он и сам знал, что его эльвенэсские песни, сложенные на заказ, не имеют никакой силы. Раньше он только смеялся над простотой торговцев-слэттов, думавших за деньги купить любовь и удачу. Теперь же его мучил жестокий стыд за те мертворожденные стихи. А он-то еще думал, что хитрец Один одобрит его предприимчивость! Сам себя сравнил с сапожником! Чтобы тролли всегда были так правы!

Вернувшись в Тингваль, Сторвальд рухнул на лежанку и накрылся одеялом с головой. И пролежал так не только ночь, но и почти весь день, так что под вечер Даг, встревожившись, пришел узнать, не болен ли их гость.

– Будь добр, Бальдр доспехов, оставь меня в покое, – смиренно попросил Сторвальд. – Дай мне тихо умереть от стыда.

– Почему? – изумился Даг. По его представлениям, Сторвальд и знать не должен, что такое стыд.

– Мне стыдно того бреда, который я всю жизнь сочинял, да еще и считал себя хорошим скальдом, – донесся ответ из-под одеяла. – Я хороший сапожник. Шью точно на заказ.

И Даг ушел, убежденный, что именно сейчас Сторвальд бредит. Назвать бредом его стихи, лучшие из тех, что складывались в Морском Пути! Растерянный Даг направился прямо к бабушке Мальгерд спросить, не помогут ли ее рунные палочки против такого недуга. Но она лишь улыбнулась и покачала головой.

– От этого не умирают, а переболеть такой болезнью иногда весьма полезно, – заметила она. – И не волнуйся: только хороший скальд способен время от времени ощущать себя никуда не годным. Плохой не испытывает сомнений – потому что вообще не представляет, как можно сделать по-другому.

Эгиля, против ожиданий, весть о внезапной болезни соплеменника не слишком встревожила.

– Есть захочет – встанет! – заверил он.

И оказался прав. На второй день Сторвальд, конечно, встал, но с тех пор все вечера проводил в одиноких блужданиях, надеясь увидеть Леркена еще раз. Домочадцы Тингваля украдкой посмеивались над «влюбленностью» своего гостя, но в душе гордились, что Хравнефьорд нашел чем удивить даже эльденландца, жившего у многих могущественных конунгов.

– Да бросай ты эту дурь! – однажды сказал ему Вальгард. – Нашел, о чем вздыхать! Я слышал, ты неплохо сочинял боевые песни. Вот ими бы и занялся, пока время есть. Людям будет что вспомнить. И там все по правде: ясно, кто кого победил. А у этого… Бродячего Огня что?

Сторвальд ответил только вздохом. Он мог бы сказать: «Что ты понимаешь в стихах, Медвежья Рубашка?» Однако Вальгард, на глазах у эльденландца пропевший боевое заклятье и тем спасший, быть может, от смерти самого Сторвальда, кое-что в искусстве стихосложения безусловно понимал. Он умел вложить в слова ту дикую ярость разрушения, которая жила и временами вспыхивала в его душе. Но Сторвальд ему не завидовал. Его Один был совсем другим.

– Правда, неправда? – ответил он чуть погодя, когда Вальгард уже ушел и только Даг стоял рядом, настороженно, как к больному, приглядываясь к эльденландцу. – Допустим, сложу я стих, как Стюрмир конунг одолел Фрейвида хёвдинга. Даже допустим на миг, что это был великий подвиг, в чем я сомневаюсь. Они умрут, потом родятся другие великие герои, и подвиги Стюрмира будут забыты. А значит, перестанут быть правдой. А душа человеческая останется. И правда о ней будет правдой всегда. Все понимают, что было с Леркеном. А кому какое дело до конунга, который случайно жил в его время?

Ветер крепчал, и Хельга плотнее куталась в накидку. Уже не первый день погода портится. Все холоднее и холоднее – и никакой радости, будто и не весна. Говорят, перед концом мира наступит Великанья Зима, которая будет длиться три года… В душе Хельги царила если не Великанья Зима, то уж Великанья Осень точно. Она смотрела на серые сердитые волны, на их плещущие гребни, будто волны дерутся между собой, и невольно вспоминала:

В распре кровавой брат губит брата; Кровные родичи режут друг друга. Множится зло, полон мерзостей мир…[16]

«Неужели это – про нас?!» – кричал кто-то в ее сердце. Даг и Брендольв – разве они не братья? Неужели это – про нас? Неужели мы и есть то горестное поколение, которое дожило до гибели мира? В это не хотелось верить, но события говорили сами за себя. На миг показалось, что этот каменистый обрыв – последнее, что осталось от мира, и бежать дальше некуда.

– А ты не можешь сложить такую песнь, чтобы все помирились? – спросила Хельга, даже не особенно в это веря, но стремясь услышать хоть что-нибудь в ответ.

Сторвальд помолчал.

– Там, в Эльвенэсе, мы с твоим братом однажды говорили о сущности стихосложения, – сказал он чуть погодя, по-прежнему глядя в дерущиеся волны. – Я там часто складывал стихи на заказ, а он мне сказал: «Как же можно вложить душу в чужую любовь или удачу?» Я и сам знаю, что нельзя. И тем более нельзя создать мир, которого в душах нет. Мир созревает только в душе, как орех на кусте. Его нельзя повесить, как щит на столб. И зачем я вообще складывал стихи – не понимаю.

Хельга поняла две вещи: что Сторвальд отказался выполнить ее просьбу и что ему совершенно не до нее и ее тревог. У него была своя собственная тревога, на которой он сосредоточился так полно, что едва ли замечает, весна сейчас или осень. Значит, и скальды не всемогущи. Так кто же? Кто?

Отвернувшись от Сторвальда, Хельга окинула взглядом прибрежные холмы, кое-где покрытые лесом, кое-где темнеющие голым камнем. Ветер трепал и рвал верхушки елей, точно подталкивал их бежать куда-то. Хельга хотела позвать, но не решалась: она не слышала души побережья. Он здесь, но он не отзовется. Ветер гудит безо всякого смысла, и ели машут лапами без толку: уже целый век хотят бежать куда-то, а так и не соберутся… Да и есть ли он, дух побережья? Или это все – мертвые камни, оживленные когда-то ее глупым детским воображением? А сейчас она проснулась – и его нет. Ее слух закрыт для голоса Ворона. Она осталась совсем одна. Ни люди, ни духи не помогут ей. Переплетение жизненных сил и потоков так сложно, что она, маленькое сердце, изнемогла в борьбе, так ничего и не добившись. Сражаться в одиночку с этим потоком – все равно что пытаться остановить руками ледоход. И будь ты хоть конунг или берсерк – никакой разницы.

Глава 7

Первые лучи рассвета застали Хеймира ярла уже с мечом у пояса. Едва проснувшись, он послал своих людей к дозорным на мысу – убедиться, что корабль из Лаберга не показывался. Никто, даже сам хёвдинг и его сын, не жаждали увидеть этот корабль сильнее, чем Хеймир ярл. Не в силах сдержать нетерпение, он расхаживал по двору и по пустырю перед воротами усадьбы, и лицо его было полно такой суровой решимости, что обитатели Тингваля косились на него с испугом. Он казался воплощением мести, точно сам Один, грозный и неумолимый.

– Понятное дело – сын конунга! – шептали домочадцы друг другу. – Для него честь важнее всего. Ну и трудная же жизнь у этих конунгов – не позавидуешь…

Хеймир не хотел видеть Хельгу, но думал почти только о ней. Он ненавидел ее и ненавидел Брендольва, и все внутри у него замирало от желания немедленно видеть обидчика мертвым. Ведь вчера она почти призналась, что любит Брендольва и хочет вернуться к нему! Это объясняло, почему она так сдержанно обращалась с самим Хеймиром, почему была с ним не более чем вежливой. Он гнал от себя воспоминания о вчерашней ссоре, но ревность жгла его огнем. В душе Хеймир бесился от мысли, что ему предпочли другого, и жаждал уничтожить этого другого с такой силой, что было трудно дышать.

А Хельга не показывалась. Хеймир с трудом сдерживал желание послать кого-нибудь поискать ее. Но нет, много чести! Она же думает, что он бездушный чурбан, что человеческие чувства ему недоступны. И пусть! Таким и надо быть. К троллям чувства, когда надо думать головой!

Широко шагая, Хеймир ярл старался взять себя в руки, отвлечься, подумать о чем-нибудь другом. Например, о Далле, вдове Стюрмира конунга, которая вчера опять приезжала. Хозяева приняли ее вежливо, как полагается, но в глубине души были убеждены, что она приехала разведать их замыслы насчет мести Брендольву. Наивные! Хеймир ярл усмехнулся. Они судят о людях по себе и, как следствие, думают о них слишком хорошо. Сам Хеймир не сомневался, что Даллу занимают только ее собственные дела и хлопочет она только о собственном благополучии. А нужно ей одно: уехать отсюда и обеспечить себе и своему ребенку достойное место под солнцем.

Хеймир задумчиво закусил нижнюю губу. Об этом он думал уже не раз с тех пор, как Далла намекнула ему, что не прочь стать новой Гьёрдис и вырастить своего Сигурда за морем. Предложение было совсем не плохим. Сын Стюрмира имеет право на власть над квиттами, хотя бы над той частью полуострова, которая еще свободна. Конечно, не сейчас, а когда подрастет. А Хеймир умел видеть на много лет вперед и хорошо понимал, что ни сегодня, ни завтра, ни даже через год жизнь не кончается. При сильной поддержке через двадцать, даже через пятнадцать лет Бергвид сын Стюрмира будет конунгом. А значит, власть над Квиттингом получат его воспитатели. Это более долгий путь к обладанию квиттингским железом, чем война, но менее кровопролитный и в конечном итоге более надежный. Да и честь только выиграет, если конунги Эльвенэса дадут приют вдове и ребенку доблестно погибшего Стюрмира. Торбранд укусит себя за длинный нос от злости, когда узнает.

А Хельга… Пусть остается здесь, если ей так уж хочется! Он, Хеймир сын Хильмира, не самый худший жених Морского Пути, и он не станет умолять какую-то дочку хёвдига из рода Птичьих Носов составить его счастье. Женщины и девушки гораздо знатнее, умнее и красивее нее мечтают о таком муже, и уж он не много потеряет от разрыва!

Но при мысли о том, чтобы заменить Хельгу Даллой, Хеймира наполняла досада. Потерять эту девушку почему-то было нестерпимо обидно.

Но на вдове конунга может и должен жениться только он сам, наследник эльденландского престола. Впервые в жизни Хеймир пожалел, что у него нет брата. Если отдать Даллу за кого-нибудь из знатных слэттов, то ее сыну будет гораздо труднее потом завоевывать уважение. Ах, отчего же нельзя, как во времена конунга Хьёрварда, жениться сразу на двух!

Обернувшись в сторону фьорда, Хеймир остановился, окинул взглядом противоположный берег с зелеными пятнами ельника на бурых боках гор. За время, прожитое здесь, он выучил все это наизусть и отлично мог представить с закрытыми глазами. Здесь хорошо. Красиво, тихо, и от земли поднимается теплое чувство умиротворения. Так бывает в очень старых жилых местах, особенно если им не выпадало на долю больших бед. А еще говорят, что сами места бывают счастливыми или несчастливыми, и очень важно выбрать для жилья счастливое место. Предкам Хельги Птичьего Носа это удалось. Понятно, почему она не хочет отсюда уезжать…

День выдался такой же пасмурный и ветреный, как и три-четыре последних: ветер стремительно тянул и рвал густые облака на сером небе, с моря летели резкие порывы с явственным запахом водяной пыли. Весенняя буря из тех, что смывает последние остатки зимы. В такую погоду никто не выйдет в море. И придется ждать еще неизвестно сколько.

Хеймир перевел взгляд на ворота усадьбы. Нет, немыслимо ждать, пока уляжется буря. Нужно поднимать людей и нападать на Лаберг. Там сейчас не ждут. Оскорбитель хёвдинга сгорит в собственном доме, и Хельга… Хеймир не хотел думать, что она подумает и почувствует, когда ее прежний жених умрет. Он просто хотел, чтобы его не было, и она осталась одна. А тогда, может быть…

– Хеймир ярл! Хеймир ярл! – вдруг долетел до него крик. Хеймир обернулся: со стороны мыса мчался верхом один из хёвдинговых хирдманов, и резкий ветер трепал гриву коня и бороду всадника. – Хеймир ярл! Где хёвдинг! Позовите хёвдинга! Корабль! Корабль из Лаберга идет!

Корабль! Это слово пронзило Хеймира, как молния, он разом застыл и затрепетал, и даже не сразу смог двинуться. Оцепенение продолжалось какой-то миг, но ему казалось, что прошло много времени – достаточно, чтобы добежать до берега! Он идет! Он решился, вышел! Сейчас! Сейчас все будет кончено!

Хеймир бегом бросился назад в ворота, счастливый почти так же, как если бы услышал призыв самого Одина.

* * *

Вот она, эта самая полянка на склоне горы, где когда-то давно, еще в детстве, они назначали встречи: она, Даг и Брендольв. Мальчишки говорили, что она слишком мала, чтобы идти с ними – они собираются до самого устья фьорда, а может, и дальше. Двенадцати – или четырнадцатилетний Брендольв никак не соглашался, что маленькая девочка достойна их общества, но Даг обычно скоро поддавался на ее уговоры и тоже просил взять ее с собой – в крайнем случае, если она устанет или натрет ноги, он может ее понести…

Хельга стояла возле кривой елки, служившей им когда-то скамьей, и медленно гладила мокрую шершавую кору старого ствола. Эта ель помнила их детство, их дружбу, их согласие гораздо лучше, чем они сами. Наверное, ель удивилась бы, если бы узнала, что за такой короткий срок – каких-то жалких семь-восемь лет – они, живые, так сильно изменились. «Это они изменились, – мысленно убеждала Хельга ель, точно хотела оправдаться. – А я нет. Я все помню. Я хочу, чтобы так было всегда». Но так не будет всегда. Он уплывет и останется их врагом навеки. Если ему дадут уплыть. Ведь со вчерашнего дня все мужчины Тингваля держатся за мечи и даже кое-кто из челяди вслух мечтает, чтобы им позволили принять участие и отомстить за оскорбление хёвдинга. И это все против Брендольва! Брендольва!

Хельга мерзла на влажном резком ветру, куталась в накидку, но не уходила, точно здесь, возле этой детской «скамьи», у нее была какая-то надежда поправить непоправимое. Близился вечер, сгущались сумерки. Вот бы он сейчас пришел сюда, как тогда, перед отплытием к Вильмунду конунгу сразу после их обручения. Он тогда сказал: «Я вернусь, и мы больше не будем ссориться». Почему так не вышло? Кто в этом виноват?

Хельга посмотрела на прогалину, из который вышел бы Брендольв, если бы догадался прийти. Но нет, ему нельзя, каждый его шаг сторожат…

На серой бурлящей поверхности воды показался корабль. Он был еще далеко, и Хельга моргнула, подумав, что движущееся пятнышко ей мерещится. Но нет, это в самом деле корабль. Полосатый парус – синие и коричневые полосы – быстро мчал его от вершины фьорда. Хельга изумилась – кто отважился выйти в море в такую погоду, – и подумала, что это может быть только Брендольв. И одновременно не поверила, что его ожидаемый отъезд уже наступил. Теперь это бесповоротно – вот-вот корабль промчится мимо нее, минует Хравнефьорд и растворится в серой пелене – навсегда. Они никогда не увидятся. Даже сейчас. И та встреча возле «Рогатой Жабы» окажется последней…

Как молодой олень, Хельга соскочила с площадки и, не боясь оступиться, помчалась вниз по склону горы. У нее было только одно желание: махнуть ему рукой на прощание, чтобы он увидел ее и знал, что она не держит на него зла. Пусть ничего нельзя исправить – но что-то все-таки можно, и женское сердце не утратит надежды на это, пока бьется.

Хельга выскочила к обрыву почти одновременно с кораблем.

– Эй! Брендольв! Это я! – кричала она, размахивая руками над головой. – Брендольв! Брендольв!

Ветер подхватывал ее крик и сразу же рвал на куски; Хельга слышала, что ее слова умирают у нее над головой, но продолжала кричать, потому что иначе не могла. В сумерках ей с трудом удавалось разглядеть людей на корабле, и она не понимала, который из них Брендольв; сейчас она дорого дала бы за то, чтобы бросить прощальный взгляд именно на него.

И вдруг корабль замедлил ход; парус убрали, мелькнули мокрые лопасти весел. «Морская Лисица» повернула к берегу. Хельга перестала кричать и молча смотрела, прижав руки к груди и не веря своим глаза. Ветер бросал волосы ей в лицо, мешая смотреть, от ветра стыли уши и гудело в голове, все вокруг казалось ненастоящим, даже на твердые камни было боязно ступить. Но это действительно Брендольв! Он заметил ее! Он хочет что-то ей сказать! Вот он сам, на носу!

– Брендольв! – снова вскрикнула Хельга. Ей хотелось броситься в воду и бежать к нему по волнам, но она была так мала и слаба, а волны так могучи и злы!

«Морская Лисица» подошла совсем близко, Брендольв перепрыгнул на берег. Хельга бросилась к нему. Брендольв жадно обнял ее и так сильно прижал к себе, что она испугалась. Так она ничего и не сумеет сказать!

– Послушай… Я так рада… Я так хотела тебя увидеть… Ты уже уплываешь… Что же теперь… – бессвязно бормотала она, отстраняясь от него и злясь на великое множество слов, которые теснились на языке и только мешали друг другу.

– Я знал, что я тебя увижу! – хрипло, словно задыхаясь, бормотал Брендольв. В тот миг, когда он увидел на скалах маленькую фигурку, похожую то ли на тролля, то ли на заблудившегося альва, он понял, что иначе и быть не могло. – Я знал, что ты меня любишь. Что бы ни случилось… Мы с тобой навсегда вместе…

– Но сейчас так нельзя! – вскрикнула Хельга. Мысль, что Брендольв так же несчастен из-за их разлуки, делала ее еще несчастнее. – Мой отец… И Хеймир, и даже Даг! Они помирятся, только если ты сам придешь мириться!

– Я не могу с ними мириться! Тогда все подумают, что я струсил, испугался их мести! Я буду опозорен!

– Но иначе ничего не выйдет! – в отчаянии убеждала Хельга. – Тогда тебе придется уехать, и мы больше никогда не увидимся! Подумай!

– Нет! – Брендольв снова обнял ее. – Мы не расстанемся. Я возьму тебя с собой. Мы справим нашу свадьбу за морем, у кваргов. Их конунг хорошо меня примет. Я достаточно сделал, чтобы заслужить уважение людей.

– Нет, я не могу! – Хельга отстранилась. Ничего подобного не приходило ей в голову. – Я так не могу! Не могу их бросить! Это будет… все равно что предательство! Я не могу предать моего отца. И Даг… я его больше никогда не увижу!

– Увидишь! Когда я возьму тебя в жены, они скорее согласятся помириться со мной. Ведь мы же будем родичами.

– Нет, Хеймир ярл не даст… Ой! – Хельга вспомнила разом все, что означал Хеймир сын Хильмира для квиттов. – Ой, нет! Он разозлится… он не даст войска, и фьялли разобьют нас! Мы все погибнем!

– Мы будем уже за морем! – настойчиво убеждал Брендольв, для которого все остающееся здесь было теперь несущественным. – Там нас не достанут никакие фьялли. А этот Хеймир, да возьмут его великаны, пусть разбирается сам! Пусть женится хоть на том тролле с заячьими ушами!

Хельга отступила еще на шаг и смотрела на Брендольва почти с ужасом, точно он вдруг зарычал по-звериному. На глазах ее выступили слезы, земля под ногами дрожала.

– Я же люблю тебя! – Видя ее колебания, Брендольв шагнул за ней, протягивая руки, но Хельга снова отступила. – Ты не можешь забыть, как мы… Мы должны быть вместе! Я люблю тебя, я не знаю, как смогу без тебя! Это невозможно! Ты не можешь меня бросить, когда ты так нужна мне! Это наша судьба!

– Но отец… – Хельга сглотнула, судорожно вздохнула. Слова, которые недавно теснились на языке, вдруг все разбежались, растаяли. Она была полна напряженного чувства, но никак не могла его выразить. Ясно одно: то, что он предлагает и требует, – невозможно.

– Мы с ними помиримся… потом, – уговаривал Брендольв, совершенно об этом не думая и зная только, что для Хельги это почему-то важно.

– Нет, Хеймир ярл…

– Что – Хеймир ярл? – Брендольв вдруг разозлился. Его враг, имя которого вызывало ненависть еще с той давней злосчастной ночи, когда они с Лейптом напали на слэттинского «Змея», снова появился на его пути в самое неподходящее время. – Что – Хеймир ярл? – с гневным напором повторил Брендольв. – Я вижу, тебя слишком волнует, как бы твой жених не обиделся? Может, ты не хочешь с ним расставаться? Может, ты хочешь стать кюной слэттов? Или тебе нравится этот долговязый Бальдр со змеиными глазами?

– Да нет же, нет! Но он…

– Я вижу! – кричал Брендольв, почти не слушая ее. – Ты достаточно долго прожила с ним под одной крышей. Наверное, ты теперь предпочитаешь его! Я думал, ты пришла сюда, потому что любишь меня, а ты…

– Я не люблю его! – отчаянно убеждала Хельга, с горечью видя, что Брендольв ее не слышит.

– Тогда ты пойдешь со мной! – Брендольв крепко схватил ее за руку.

Хельга дернула руку назад, но пальцы Брендольва стиснули запястье, как железное кольцо. И она разрыдалась, больше не имея сил убеждать или защищаться. Резкий ветер трепал ее, как травинку, холодные брызги окатывали ноги; весь мир был полон горя, непонимания, отчаяния. Хеймир ревнует ее к Брендольву и готов ради этой ревности убить; Брендольв ревнует ее к Хеймиру и готов ради этого толкать ее на предательство родичей, на бесчестье. Все они думают только о себе, никто ее не понимает, никто не думает о том, что их дела принесут всем! И что она может сделать, если даже те, кто ее любит, не слушают ее, не понимают!

– Брендольв хёльд, давай быстрее решайся! – крикнул чей-то голос с корабля. – Мы и так уже много времени потеряли. В Тингвале нас вот-вот заметят, если еще не заметили. Мы не успеем проскочить, если будем топтаться возле берега.

Еще прежде, чем хирдман договорил, Брендольв подхватил Хельгу на руки и шагнул к кораблю. Сверху навстречу протянулось несколько рук. Хельга дернулась один раз и больше не противилась, закрыв лицо руками и содрогаясь от рыданий. Она едва понимала, что с ней происходит: все было одинаково плохо.

* * *

Когда «Морская Лисица» приблизилась к Тингвалю, «Длинногривый» и «Змей» уже ждали ее на воде, сторожа на середине фьорда, ближе к противоположному берегу. Путь к открытому морю был отрезан. Но «Лисица» и не подумала отступать.

– Когда они с нами сблизятся, они сразу ее увидят, – сказал Брендольву Халькель, бывалый воин. – Нападать сразу не решатся, и можно будет поговорить. За нее тебя легко выпустят в море.

– Я ее все равно не отдам, – глухо ответил Брендольв и оглянулся на Хельгу. Она сидела на носу, на сундуке для оружия, и по-прежнему не отнимала рук от лица. Казалось, она хочет спрятаться от судьбы даже сейчас, когда прятаться уже некуда.

Халькель не ответил. Он вполне понимал упрямое желание молодого хёльда настоять на своем, но отдать дочь хёвдинга, конечно, придется. Однако сами боги привели ее на берег именно сейчас! Иначе добраться до горловины фьорда было бы почти невозможно. Халькель и раньше подозревал, что хитрость отплыть в ненастную погоду не пройдет.

Завидев «Морскую Лисицу», оба хёвдингова корабля медленно двинулись ей навстречу, постепенно сближаясь, норовя зажать ее между собой. Вдруг кто-то среди хирдманов на «Длинногривом» коротко вскрикнул, и тут же кто-то тронул Дага за рукав:

– Смотри! Там наша девочка!

Одновременно с этим Даг и сам увидел на носу «Лисицы» маленькую знакомую фигурку. Спутать кого-то с Хельгой он не мог, но ее появление на корабле из Лаберга было настолько невероятно, что Даг не поверил своим глазам. Скорее он поверил бы, что сошел с ума, заснул, ослеп – все что угодно, только не это! Хельга на «Лисице» – это совершенно невозможно… и так ужасно, что Даг снова и снова жмурился и встряхивал головой, ладонью стирал с лица холодные соленые брызги.

– Этого не может быть! – вслух сказал он, чувствуя, что его вдруг охватила холодная дрожь, как перед лицом неминуемой смерти. Нет, гораздо хуже! В Волчьих Столбах с ним не случалось ничего подобного!

– Эй, Даг сын Хельги! – долетел до него с «Лисицы» знакомый голос Брендольва.

Своего бывшего товарища Даг заметил только сейчас и едва узнал в шлеме – все его внимание было приковано к одной Хельге. Конечно, это она – застывшая, неподвижная, не поднимающая глаз. Как она туда попала?

– Я вижу, ты приготовил мне хорошие проводы! – кричал между тем Брендольв. – Я знал, что ты не отпустишь своего друга и родича, не попрощавшись! Не знаю, когда мы теперь свидимся! Если ты захочешь меня увидеть, то найдешь у конунга кваргов! Я буду тебе рад! Видишь, здесь у меня твоя сестра. Она поплывет со мной и будет моей женой! Так что не моя будет вина, если ты и дальше будешь считать меня врагом! Удачи тебе!

«Лисица» проходила мимо. Почти не думая, не сводя глаз с Хельги, Даг сделал знак плыть за ней. Как привязанный, он готов был идти за «Лисицей» по воде, лишь бы расстояние между ним и Хельгой не увеличивалось. Он так и не мог взять в толк, как она попала туда. Утром он ее не видел… И не спрашивал о ней… Брендольв похитил ее… Не может быть, чтобы она сама… Как они не догадались в эти дни охранять ее! Придурки!

– Эй! Ты что, так и собираешься провожать его до самого моря! – заорал чей-то яростный голос со «Змея», и Даг даже не сразу узнал голос Хеймира ярла. Тот стоял на носу и гневно потрясал копьем. – Ты что, сам отдал ему свою сестру? Будешь ты нападать или нет?

Даг опомнился.

– За ним! – крикнул Ингъяльд. – Страшно драться, когда она у них, но не отпускать же!

– Мы перекроем им выход из фьорда, и тогда они сами ее отдадут! – подхватили голоса на корабле.

– Мы догоним! У нас два корабля! Сначала пусть отдадут ее, выйдут в море, а там еще посмотрим!

И «Длинногривый», как чуть раньше «Змей», устремился в погоню за «Лисицей». Хеймир ярл бросил копье и сам сел за одно из носовых весел: в нем бурлила нестерпимая ярость и требовала выхода. В мозгу метались обрывки противоречивых мыслей: Брендольв украл ее… она сама ушла к нему, бежала, предпочла этого наглеца… опозорила хёвдинга… Она не могла этого сделать, он похитил ее, чтобы выторговать себе право выйти в море. Так не выйдет же! Как морской великан, Хеймир смог бы одним прыжком перелететь на корабль Брендольва и очистить его от людей от штевня до штевня, сейчас же, сей же миг, чтобы она ни единого лишнего мгновения не оставалась в руках этого негодяя! Как он смел тронуть дочь хёвдинга, невесту его, Хеймира! Наглый юнец хотел уязвить их всех, по-подлому сбежать от мести, как щенок, наливший лужу посреди хозяйского покоя! Хеймир так жаждал вернуть Хельгу, точно у него украли его собственную руку. Она не должна принадлежать Брендольву, не должна! Разрази его гром!

– Правь к берегу! – кричали «Лисице» с обоих кораблей. – Правь к берегу и отдай нашу девушку! Тогда мы дадим тебе выйти в море!

– Я не дам тебе, Даг сын Хельги, пролить кровь друга и почти родича! – отвечал Брендольв, пропуская мимо ушей требования вернуть добычу. – Я не допущу такого позора!

– Хельга! Хельга! Ты слышишь меня! – надрываясь, кричал Даг, почти не замечая выкриков Брендольва. Буря ревела, волны плескались и заглушали его, и ему было отчаянно больно при мысли, что сестра даже не слышит его. – Хельга!

Но она услышала. Тряхнув головой, она сбросила оцепенение, огляделась, точно искала, откуда раздается голос. Вот ее взгляд упал на Дага; она вздрогнула и рванулась к нему, точно хотела пройти через борт корабля; Брендольв схватил ее за плечо, и Даг чуть не взвыл от ярости, видя, как грубо его прежний товарищ обращается с ней, а он ничем не может помешать.

– Даг! Даг! – она кричала еще что-то, но нельзя было разобрать ни слова. Все они – люди, их голоса, их корабли – оказались игрушками в руках злой судьбы, легкими поплавками на волнах бури.

– Отпусти ее! Не трогай! Не смей! – кричал Даг, вцепившись в качающийся борт, точно примериваясь перепрыгнуть его.

До «Лисицы» оставалось уже недалеко, хирдманы, не занятые на веслах, готовились прыгать. Дружина «Лисицы», понимая, что им вот-вот грозит нападение с обоих бортов сразу, занимали места, чтобы отбиваться. Кормчие «Длинногривого» и «Змея» кричали, подавая друг другу знаки. А гребцы на «Лисице», по двое на каждом весле, налегали изо всех сил. Море близко, а в море их не зажмешь.

– Даг! Даг! – кричала Хельга и рвалась к тому борту, откуда могла лучше видеть брата.

Ее голос охрип, а сердце сжималось от боли. Она своими руками сотворила этот ужас; мало того, что ее брат и Брендольв собираются драться, так это будет у нее на глазах, из-за нее! Сейчас ей уже казалось, что только она сама, оказавшись в руках Брендольва, сделала столкновение неизбежным. И ничего она так не хотела, как вернуться к Дагу, оказаться рядом с ним! Она уже не помнила о вчерашней размолвке, случайной, мимолетной – разве может она всерьез поссориться с братом, с половиной самой себя! Вернуться к нему, быть с ним, не знать ни Брендольва, ни Хеймира, никого, никого! Хельга кричала без голоса, рыдала без слез, чтобы хоть как-то выпустить наружу раздиравшие ее горе и отчаяние; корабль стремительно несся по волнам, плясал и качался, и Хельге казалось, что она летит вниз, вниз, в Нифльхель, в серые поля мира мертвых, где не светит солнце, где нет ни родичей, ни близких… Брендольв старался схватить ее за руку и подтащить к себе, будто боялся, что она бросится в воду; она и правда решилась бы на это, если отсюда нет другого пути. С неожиданной силой вырываясь, она отступала от Брендольва, сколько позволяла теснота корабля, наткнулась на конец вращающегося весла, на плечи кого-то из крайних гребцов; тот выбранился, не оборачиваясь…

– Ворон! Ворон! Где ты! – задыхаясь, то ли вслух, то ли в мыслях звала Хельга, жмурясь от холодной воды и вспоминая о последнем, кто мог ей помочь. Его образ возник в памяти сам собой, точно глянул откуда-то сверху печальными и укоряющими глазами.

Гребень волны приподнял «Лисицу», Хельга жадно вдохнула, почему-то убежденная, что это в последний раз… Корабль стремительно ринулся вниз, и вдруг раздался треск, похожий на грохот, и все тело «Лисицы» сотряс удар огромной силы. На миг она застыла, потом неудержимо, тяжело накренилась, уже не танцуя свободно на волнах.

– Камень! Камень! Наскочили! – взвились вокруг полные ужаса голоса.

– Все тяжелое с носа… – рявкнул Халькель, но было поздно.

Новая мощная волна подняла «Лисицу», сорвала с подводного камня и перевернула. Из последних сил Хельга цеплялась за мокрый борт, но пальцы ее тут же сорвались, и она, зажмурясь, полетела куда-то… Сначала стремительно, окутанная потоком холодного влажного ветра, а потом тише, медленнее, и вокруг стало тепло, мягко… Все разом стихло, плеск воды, треск дерева, свист ветра, человеческие крики растаяли и исчезли.

* * *

Она лежала на чем-то мягком и теплом. Еще не открыв глаз, Хельга ощущала вокруг себя удивительный покой. Покой чувствовался во всем: в тишине вокруг, в неподвижном тепловатом воздухе, мягко касавшемся ее лица, и в поверхности, на которой она лежала, – то ли это теплая трава, то ли звериная шкура. Ни единого звука: ни голосов, стуков и скрипов, какие бывают в доме, ни свиста ветра и шума ветвей, без каких не обойтись под открытым небом. Хельга старалась угадать, куда она попала, но не хотелось открывать глаза. Она не помнила, что происходило перед этим, но у нее осталось смутное ощущение какого-то огромного, губительного беспокойства. А сейчас ей было просто хорошо и спокойно. Она знала, что можно еще полежать с закрытыми глазами: торопиться совершенно некуда. Сюда никто не придет, и ей не нужно никуда идти. Ни сейчас, ни потом.

Тишина и неподвижность воздуха убаюкивали. Но все же этот покой удивлял: Хельга не могла раньше представить ничего подобного. Наконец решившись, она приоткрыла глаза. И ничего поначалу не увидела. На миг ей стало страшно: не ослепла ли она? Перед глазами висело серое мягкое марево, как густой туман. Хельга села и прищурилась. Туман выглядел неоднородным: в нем различались слои, то беловатые, полупрозрачные, то густые, серые, как зола. Клубы мягко шевелились, покачивались, неспешно тянулись куда-то и снова замирали. И кроме них не было ничего. Серая мгла ласкала глаз, он покоился в ней, как в куче мягкого уютного пуха.

– Вот ты и сделала то, что хотела, – сказал позади нее знакомый голос. Сейчас в нем звучала грусть. И он показался таким неожиданным, даже чужеродным среди этой застывшей тишины, что Хельга вздрогнула.

Ворон сидел прямо на земле позади нее. Видно было, что он сидит уже давно и может сидеть так сколько угодно долго. После первого удивления Хельга обрадовалась: она не одна в этом странном месте, и с ней именно тот, с кем ничего не страшно.

– Чего я хотела? – хрипло и неловко, будто после годового молчания, спросила она.

– Ты хотела пройти по воздушным тропам и попасть в мой мир, – ответил Ворон, печально глядя на нее своими черными глазами. Нигде вокруг не было и проблеска света, но его глаза поблескивали, как там, над берегами Хравнефьорда… И при мысли о Хравнефьорде Хельга вдруг ощутила сильную тоску, мягкая серая мгла показалась душной, тесной.

– Это – твой мир? – непонимающе повторила Хельга и огляделась по сторонам, точно отыскивая выход. – Где это мы?

– Не пугайся. Мы в Хель.

Хельга не ответила. Хель – мир мертвых. Сюда попадают те, кто не попадает в Валхаллу, то есть женщины, рабы и те мужчины, что умерли без оружия в руках. Она не испугалась, потому что не поверила. Нифльхель, как и прочие семь других миров, для людей существует только в сказаниях и при жизни недоступен. И вход туда охраняет великанша, которая задает вопросы…

– Это для тех, кто идет своими ногами, – ответил Ворон на ее невысказанное недоумение. – А тебя принес я.

– Зачем? – задала Хельга единственный вопрос, который пришел ей в голову.

– Потому что если бы ты пришла сама, то обратно тебя не вызволил бы и сам Один. А те, кого приносят, имеют надежду…

– Но зачем ты меня принес? Я вовсе не хотела…

– Мало кто хочет, но всем приходится. Если бы я тебя не подхватил, ты попала бы сюда через ворота Ран.

Хельга смотрела на него, все еще не понимая, зачем ей ворота Ран.

– Ты должна была умереть, – прямо пояснил Ворон. – Ты падала в море и продержалась бы на плаву не дольше камня. Ты все забыла?

И Хельга вспомнила. И Брендольва, и «Лисицу», и страшный удар, когда корабль наскочил на подводный камень. И вот теперь она осознала произошедшее: она упала в море и утонула… умерла бы, если бы Ворон… но она в мире мертвых. Эта серая мгла не может быть ничем другим. О ней не поминали сказания, но сама эта висячая мгла казалась мертвой. Вернее, она жила какой-то особой жизнью, а человек внутри нее был пленником. И быть живым по-прежнему он уже никак не мог.

Но Хельга ощущала себя живой. В ней ничего не изменилось. «Как же так?» – спрашивали ее изумленные глаза.

– Ты еще живая, – сказал ей Ворон. – Я принес тебя, я могу и унести отсюда, пока тебя не видела Хель. Но только если ты действительно захочешь вернуться.

– А как же… как же я могу не захотеть? – робко, почти беззвучно спросила Хельга.

Она ощутила себя крошечной, как песчинка, и совершенно бессильной в этом сером мире. Домой… Даже страшно было вспомнить дом, Хравнефьорд, небо, лесистые горы, потому что все это было слишком непохоже на здешний туман, и до боли в груди хотелось вырваться отсюда. Но возможно ли это? Из Хель не возвращаются, а если возвращаются, то совсем иными… Ауднир…

– Он ведь попал сюда не со мной, – утешил ее Ворон. – А совсем наоборот. Хель отпустила его отомстить. Ради мести она отпускает. Но это, конечно, не то возвращение, которое можно пожелать по доброй воле. Но некоторые думают, что это лучше, чем совсем никак. Пойдем.

Он встал и за руку поднял Хельгу. Она так и не поняла, на чем сидела. Ворон пошел куда-то в серую мглу, не выпуская ее руки. Хельга следовала за ним. Ее ноги переступали по мягкой земле с короткой, невидимой в тумане травой, но вокруг ничего не менялось и движения было незаметно. Те же мягкие серые клубы тумана. Ни единого проблеска света, ни единого пятна тьмы – ровная серая мгла, дышащая и неподвижная. И изумительное ощущение покоя, которое наполняло Хельгу, несмотря на ее прежние волнения. Она как будто вдыхала этот покой вместе с серым туманом. Наверное, так оно и было.

– Здесь никого нет? – шепнула она Ворону. – Только мы?

– Нет, почему же? – Ворон обернулся. – Сама подумай, сколько народу умерло с тех пор, как боги сотворили род человеческий. Если бы кости умерших не истлевали, то живым давно было бы некуда ступить. Каждый шаг по земле – чья-то могила. А в Валхаллу допускается малая часть – там всего пятьсот сорок палат, и они еще не переполнены. Правда, Отец Ратей не открывает их точного числа. А большая часть умерших попадает сюда. Но здесь им никогда не будет тесно. Здесь каждый может наконец-то побыть наедине с самим собой.

И Хельга увидела. Мимо нее прошла через туман невысокая фигура с размытыми очертаниями: не разобрать даже, мужчина это или женщина, молодой или старый. Потом появились сразу трое: они сидели на земле лицами друг к другу, как сидят вокруг маленького костра. Вместо костра между сидящими бил из земли небольшой источник в округлой неглубокой ямке. Вода его была прозрачной и такой же серой, как туман вокруг. Позади сидящих Хельга смутно различила очертания скалы, уходящей вверх, а в скале расселину. Сидящие изредка шевелились, поворачивались друг к друг, даже беседовали. Хельга не слышала ни звука, но знала, что это так. До боли в глазах она вглядывалась в лица сидящих: почему-то ей казалось, что она узнает кого-то из них, хотя за время своей короткой жизни повидала не так уж много мертвых, и еще меньше таких, кого хотела бы увидеть снова. И лицо одного из сидящих, пожилого мужчины с бородой и длинными волосами, зачесанными назад от залысого лба, показалось ей смутно знакомым. Но чем дольше она смотрела, тем больше сглаживались его черты и под конец стали напоминать смутный оттиск в сырой глине. Эти лица не для ее глаз. У них теперь своя жизнь, принадлежащая только им, а все остальное человечество не имеет на них прав, которые нерушимыми оковами держат весь земной человеческий век. Здесь вообще ничего нет: ни прав, ни обязанностей, ни дел. Этот покой будет вечен, и никто не должен о себе хлопотать. Здесь поток не движется, потому что это – не жизнь. Так вот что такое смерть – это когда все движение в прошлом, будущего нет, а настоящее неизменно и неподвижно.

Взгляд растворялся и пропадал в этой серой мгле, на душе делалось все спокойнее. Хельга уже наслаждалась этим покоем, которого ей так не хватало на земле. Никуда не надо спешить. Ни о чем не надо заботиться. Можно лечь на землю, хоть прямо здесь, где стоишь, и лежать – хоть вечно.

– Послушай. – Ворон обернулся у Хельге, остановился, не выпуская ее руки. – Подумай. Не всем дается такой выбор, какой дан тебе. Если хочешь, ты можешь остаться здесь. Я буду часто приходить к тебе – ведь ты этого хотела?

Хельга снова огляделась. Глаза ее как будто привыкли к туману, теперь она различала перед собой мягкие очертания долины между двумя невысокими холмами – ровную и пустую. Дальний ее конец скрывала серая дымка, маня своими дремлющими тайнами. Но что с ними делать? Да, она хотела быть с Вороном… но не здесь!

– Так вышло. – Ворон дернул плечом вверх, не человеческим, а прежним, птичьим движением. – Ты сама привела себя на тот корабль, обреченный на смерть.

– Я не хотела! – вскрикнула Хельга.

– Ты никак не могла выбрать, с кем быть твоему сердцу. Ты хотела сохранить всех, ты хотела соединить несоединимое. А такой роскоши не дано никому. Ты хотела стоять между двух расходящихся льдин – кого винить, если они сбросили тебя в воду!

Хельга промолчала, опустила голову. Что тут возразить? Глупо было желать того, чего она желала, но разве она сама сотворила свое сердце таким глупым, не выносящим даже тени раздора? Кто сделал женщину жаждущей жизни, ненавидящей вражду? Только тот, кто велел ей продолжать жизнь человеческого рода. С него и спрашивайте.

– Если ты хочешь жить там, то тебе придется выбрать, – продолжал Ворон. – Научись выбирать, и тогда тебе больше не придется взывать к богам, жаловаться на судьбу и вопрошать, почему все так плохо. Может быть, ты не найдешь полного счастья – дар счастливой судьбы встречается реже всех других даров, даже таких, как у тебя! – но и ледяной воды полного несчастья ты сумеешь избежать. Если тебе предлагается два зла, сумей выбрать меньшее. И этого выбора за тебя не сделает никто. Если ты вернешься в мир живых, то тебе придется там выйти замуж – на такое предсказание моей мудрости хватит! И мы с тобой увидимся не скоро. Может быть, только в миг твоей смерти… Но это я могу тебе пообещать. Когда настанет твой настоящий срок, я приду за тобой.

Последнее Ворон выговорил тише, не так сурово, как все остальное. Хельге показалось, что он не хочет ее возвращения.

– Или ты можешь остаться со мной прямо сейчас, – негромко добавил он. – Ведь когда-то ты хотела…

– Здесь… – Хельга снова огляделась.

Она поняла, что хотел сказать ей Ворон, но трудно было примириться с той простой мыслью, что иметь все нельзя. Она хотела иметь все: и родичей, и любовь Брендольва, и Ворона, и мир между всеми. Картина этого счастья казалась такой полной и яркой, что в ее невозможность не верилось. Она так близко – не хватает лишь какой-то малости, чтобы до нее дотянуться. Меньшее зло… Серый мрак, и в нем – Ворон, посланец огромных сил, который станет для нее не силой, а лишь призраком невозможного, потому что сама ее жизнь в этом сером покое будет лишенной всякого смысла. Вернуться домой… Жить, как живут все, греться у огня, слушать саги… качать на коленях детей, своих детей, и самой рассказывать им о богах и древних героях… Это – смысл, это – дело, потому что род человеческий должен продолжаться. Иные сомневаются, а есть ли смысл в его существовании, но не спрашивайте об этом женщину. Боги сотворили ее продолжательницей рода, и она никогда не спрашивает – зачем? И в этом она, может быть, нечаянно мудрее мудрецов, поседевших, разыскивая смысл жизни. Если все станут лишь искать его, то жизнь прекратится раньше, чем ее смысл будет найден.

– За время жизни человеческая душа собирает в себе тот огонь, который потом понесет ее гораздо выше, чем ты можешь себе представить, – зашептал ей в ухо тихий голос. Это не был голос Ворона; казалось, говорила сама серая мгла. Но Хельга почему-то знала: этот голос идет издалека, он не принадлежит серому миру по имени Хель. Откуда-то из палат Асгарда одна из великих матерей человечества протянула руку, чтобы подбодрить свою дочь. – Для этого надо жить человеческой жизнью, – шептала богиня, и Хельга верила ей, как матери. – Жить с людьми. Любого героя, любого мудреца когда-то родила мать, и кто они такие, чтобы отрицать право других женщин рожать других героев и мудрецов? Не слушай их. Ты создашь новый мир, и он будет не хуже других. Не слушай никого. Ты – жизнь, и продолжаться – твое священное право.

Чем дольше Хельга слушала ласковый голос, тем сильнее ей хотелось назад, домой. Привычные, любимые образы обступили ее со всех сторон, были вокруг нее и внутри нее, перед глазами стояло лицо Дага, такое четкое и прекрасное, каким она никогда не видела его раньше. Он звал ее к себе, и от голоса богини, от нестерпимого стремления к жизни, к людям горячие слезы выступили на глазах.

В серой мгле впереди вдруг мягко забрезжило светлое пятно. Хельга моргнула, и пятно прояснилось, превратилось в фигуру женщины невысокого роста… Ее лицо… Хельга вгляделась, и туман вдруг растаял, глаза женщины ясно глянули прямо ей в глаза, и она узнала их. Десять лет… Она была так мала, когда умерла ее мать, что почти не помнила ее лица, но сейчас это лицо вспыхнуло перед ней с такой резкой ясностью, с какой она не воспринимала его в детстве. Это открытие потрясло ее, и Хельга словно провалилась сквозь эти десять лет, туда, где ее мать была живой…

Не помня себя, Хельга рванулась к сияющему лицу, к глазам, зовущим ее любовью и лаской. Откуда-то сверху упала тьма; Хельга сильно вздрогнула и замерла. И внезапно увидела наверху острый отблеск звезды. Фигура матери исчезла вместе с туманом. Чувствуя себя совсем потерянной между мирами жизни и смерти, Хельга пробежала несколько шагов вперед, потом вспомнила о Вороне, обернулась…

И увидела позади себя морской обрыв. В лицо ей ударил влажный ветер, разом воскрешая все ощущения жизни. Где-то внизу ревели волны, а рядом качала лапами высокая ель. Еловый мыс. И никого. Но это был Хравнефьорд.

Мигом сообразив, где находится, Хельга пустилась бежать. Она жадно ловила ртом свежий прохладный воздух и никак не могла надышаться. Серая мгла Хель мерещилась где-то позади, и все существо Хельги стремилось убраться от нее как можно дальше. Недавние воспоминания вызывали такой ужас, что стыла кровь, и Хельга бежала все быстрее и быстрее, чтобы не дать ей застыть совсем. Не верилось, что она могла находиться в самом сердце смертной мглы и не умереть от одного ужаса.

С трудом глотая воздух, Хельга взобралась на холм. Внизу в долине лежал Тингваль. Ее дом.

* * *

В гриднице Тингваля горело много огней, но стояла тишина. Люди сидели на скамьях и прямо на полу, жались друг к другу, как от холода, но не поднимали глаз и не смотрели друг на друга. Фигуры напоминали нагромождение валунов на морском берегу, которые веками лежат бок о бок, но не могут ни обратиться друг к другу, ни уйти прочь.

Все знали, но никто не верил. Душа Тингваля умерла, и жизнь всех оставшихся казалась бессмысленной. Так всегда бывает, если кто-то молодой умирает раньше старших. Много ли места она занимала в доме, маленькая дочка хёвдинга? Но вот ее нет, и весь дом опустел. Это было слишком неожиданно, невозможно, в это не верилось. Мало ли где она… Но ее не было, не было в гриднице, не было в девичьей, не было нигде на земле, и каждый ощущал ее отсутствие всей кожей, точно стоял посередине ледяного поля. Кто-то из домочадцев и соседей еще искал на берегах фьорда, кидался к каждому обломку корабля, к каждому камню, но ими двигала не настоящая надежда, а только потребность что-то делать, двигаться, чтобы только не ощущать каждый миг этой пустоты.

Хеймир ярл сидел на полу перед первым очагом, спиной к дверям. Он как вошел, так и сел на землю, и с тех пор почти не шевелился. Лицо его настолько изменилось, что пугало своим видом: черты заострились, глаза ввалились, и серые тени возле век делали их похожими на глаза мертвеца.

Все рухнуло слишком внезапно. Казалось, только что он ненавидел Брендольва, а сейчас едва помнил о нем и даже не хотел знать, утонул его соперник тоже или выплыл как-нибудь. Ненависть к Брендольву исчезла вместе с ней… потому что родилась она из одной ревности, из глупой боязни, что она, маленький светлый альв*, предпочитает своего прежнего жениха. Хотелось стереть его с лица земли, чтобы она поняла наконец, что он сам, Хеймир сын Хильмира, гораздо лучше. Ее любовь была такой драгоценностью, что за нее можно и убить… Но вот что выходит, когда любви пытаются добиться ненавистью. Она умирает.

Хеймир сам видел, как Хельга полетела в воду и пропала в волнах. «Змей» был уже совсем близко, его хирдманы ныряли, и сам он нырял, чудом избегая столкновений с обломками «Лисицы». Но ее больше никто не видел. Волны взяли ее сразу и насовсем. И оттого что никто не видел ее мертвой и даже умирающей, не верилось, что ее больше нет.

Это было единственной правдой. Хельги больше нет, и надо поверить, что не будет. Разум твердил, что она никогда не вернется, а сердце тупо повторяло: «Не верю. Не верю. Этого не может быть». На смену прежнему гневу и обидам пришло острое чувство вины, сознание, что своими руками погубил другое существо и сделал себя самого несчастным до конца своих дней. Именно это чувство возникшей пустоты, чувство бессмысленности жизни дало Хеймиру понять, как дорога ему стала Хельга, которую он раньше считал чуть ли не маленьким приложением к выгодному союзу. Сын конунга куда-то делся, остался человек, изумленный своим горем, рухнувший с вершины горы в пропасть. Происхождение, ум, нрав ничего не значат перед таким горем – сердце болит у всех одинаково.

Дверь позади заскрипела, вошел кто-то из хёвдиговых хирдманов, потом Даг. Он был на другом берегу фьорда и теперь знал, что там тоже нет никаких следов. Вся его одежда промокла, влажные длинные волосы облепили темное лицо.

– Переоденься, – бессмысленно, по привычке, живущей отдельно от ума, посоветовала фру Мальгерд. Голос ее прозвучал тускло, ломко. Она не могла плакать, потому что горе держало ее за горло и не давало как следует вздохнуть.

Даг молча побрел в спальный покой. Ему было все равно, а двигаться все же легче, чем сидеть неподвижно. Но и ходить, и переодеваться казалось бессмысленным. Зачем, если ее этим не вернешь? Где она? Где?

Если бы не эта ссора… Если бы «Длинногривый» и «Змей» не преследовали «Лисицу», то этого всего не случилось бы и она осталась бы жива. Так выходит, виноваты сами Даг и Хеймир? Но разве они назвали Брендольва на тинге трусом? Разве они… Где найти кончик той нити, которая привела к этому ужасу? Казалось, весь род человеческий приложил руку к пряже судьбы. Но разве хоть один из людей хотел ее смерти, ее, рожденной с душой светлого альва?

Дверь снова заскрипела, но никто не поднял головы. Вошедший несколько мгновений постоял на пороге, потом шагнул к очагу. Но и тогда никто не обернулся.

– Я… – хрипло сказал вошедший. – Я пришел…

В этом изломанном, измученном голосе многие услышали что-то знакомое. Но он странно не вязался с общей тишиной – ему было здесь не место.

– Брендольв… – шепнул Хельги хёвдинг, первый со своего места глянувший на гостя.

При звуках этого имени почти все подняли головы. С трудом верилось, что человек, ставший всему причиной, действительно существует на свете, да еще и прямо здесь.

Брендольв сделал еще шаг и почти наткнулся на спину сидящего Хеймира, который так и не обернулся.

– Я пришел, – продолжал Брендольв, глядя на Хельги хёвдинга, словно его одного только и узнал.

– Зачем? – равнодушно обронила фру Мальгерд. По ее мнению, ему не нашлось места нигде на земле, и уж тем более в Тингвале.

– Я во всем виноват, – прохрипел Брендольв. – Убейте меня.

Хеймир медленно поднялся на ноги и обернулся. Они посмотрели друг на друга. Лица обоих выглядели мертвыми: бледный, с лихорадочно блестящими глазами и нервно дрожащим ртом, Брендольв сейчас приобрел такое сходство со своим родичем Аудниром, какого у них не замечали при жизни последнего. Хеймир молча положил руку на рукоять меча. Он не ощущал ни малейшей ненависти к своему бывшему сопернику. В конце концов, оба они стоят друг друга, оба тянули к себе свое счастье, сжав зубы от напряжения, и вот разорвали его пополам, чтобы не досталось никому. Но справедливость, единственный глаз Повелителя Ратей, жестко требовала воздать каждому по заслугам. Внешне Брендольв виноват – и получит внешнее наказание. Хеймир внешне прав – и его казнь будет внутри. И неизвестно, что хуже.

– Нет. Не трогайте его. – На пороге спального покоя появился Даг. Сухая рубаха сидела на мокром теле как-то наискось, пояс он держал в руке, точно забыл, что с ним делать. – Здесь нельзя, – хрипло продолжал он, покашливая через каждое слово. – Тингваль – мирная земля. У нас никого не наказывают. И нельзя менять обычай ради одного. Если мы будем менять обычаи, то кончится все…

Даг поперхнулся: осознание потери постепенно прорывалось сквозь спасительное оцепенение, от резкой боли в глазах побежали слезы.

– Выйди, – глухо бросил Хеймир Брендольву.

Он понял, что хотел сказать Даг, но смерть Хельги нужно было сопроводить хоть какой-нибудь жертвой. Так ему самому стало бы чуть-чуть спокойнее.

Брендольв послушно шагнул назад к дверям. Он согласился бы даже умереть от руки своего соперника, лишь бы не жить дальше, не чувствовать эту страшную муку. Он хотел забыть о своей вине, но судьба не позволила и утяжелила наказание. Только бы скорее. Наверное, Хеймир позволит ему перед смертью взять в руку меч…

– Хеймир ярл, остановись! – повелительно произнесла фру Мальгерд.

Хеймир вопросительно повернулся к ней. Может быть, она считает, что эта жертва – право кровных родичей девушки? В этом хозяйка права, и он без возражений уступил бы утешительную обязанность отцу или брату своей погибшей невесты.

– Не нужно, Хеймир ярл, – продолжала фру Мальгерд. – Это слишком хорошо для тебя, Брендольв. Ты хочешь снова сделать так: причинить всем горе и убежать за море, чтобы там хвастаться своими подвигами. Только теперь ты бежишь не к конунгу кваргов, а к самому Одину. Ты думаешь, что, оскорбив своего воспитателя и убив его дочь, любившую тебя, ты сравнялся со Старкадом и Атли. Ты еще надеешься получить почести за эти подвиги. Нет. Если так и случится, то не мы поможем тебе в этом. Никто из нас не прольет твоей крови – ни в этом доме, ни в каком-то другом. Уходи отсюда. И живи, как сможешь. Я запрещаю тебе самому лишать себя жизни. Живи и неси свое наказание. И если не сможешь, то тебя назовут трусом!

Брендольв молча смотрел на суровую старую женщину, и в его глазах застыло жалобное отчаяние, как у того, кому посулили избавление от гибели, а потом опять отняли надежду. Она поступила с ним жестоко, и он готов был молить ее о милости позволить ему умереть, но не смел. В нем ожили воспоминания детства, когда эта женщина была для него бабушкой, хозяйкой, богиней Фригг. Сейчас он видел в ней саму норну, старшую норну по имени Урд – Былое. Ее приговор неоспорим, потому что изменить то, что уже случилось, никому не под силу. Потому-то надо думать, прежде чем делать, ведь поправить ничего будет нельзя.

Фру Мальгерд бестрепетно встретила его молящий взгляд.

– Умей отвечать за себя и свои поступки, – сказала она. – Тогда ты – мужчина.

Все в гриднице смотрели на них двоих, и кое-кто даже сочувствовал Брендольву, обреченному на такое суровое наказание. Участь Локи, прикованного к скале под каплями змеиного яда, падающими на лицо, казалась не такой уж страшной.

И никто не заметил, как в проеме открытой двери появилась маленькая серая фигурка. Она была как пятнышко тумана – видимая, но неосязаемая, такая легкая, что даже взгляд поначалу скользил по ней, не задерживаясь.

– Брендольв! – с явным облегчением вздохнул мягкий голос. – Ты жив! А я так боялась, что ты тоже утонул…

Глава 8

На другой день утром Хельги хёвдиг собрал всех домочадцев в гриднице. За хозяевами Лаберга послали тоже, и в ожидании их домочадцы не сводили глаз с Хельги. Она сидела возле отца, закутанная в большой бабушкин платок, и тихо улыбалась в ответ на умиленные взгляды. Ее вчерашняя мнимая смерть всем казалась страшным сном. Да и ей самой почти не верилось в произошедшее. Но все же что-то в ней изменилось. Она чувствовала себя хорошо, но в груди застыла странная пустота, как будто уголек сердца подернулся золой. Ей было легко и спокойно, как не бывало очень давно. И эта легкость настораживала – уж очень она напоминала серый покой мира Хель.

Гудмод Горячий с женой и домочадцами не заставил себя ждать. С ними явилась Далла и еще кое-кто из соседей, прослышавших о чудесном происшествии и жаждавших узнать подробности. Все видели обломки «Морской Лисицы», многие наблюдали с берегов сумеречную морскую битву, многие слышали, что дочь хёвдинга утонула. А теперь говорят, что она дома, живая и здоровая, что ее спас сам дух побережья, Ворон! Впрочем, про нее давно говорили, что она с ним знается.

– Я думаю, что боги не хотят продолжения нашей вражды! – сказал хёвдинг гостям. – Они намекнули нам на это более чем ясно. Я знаю, что Брендольв понял свою ошибку, и не моя будет вина, если и дальше наши отношения не будут дружескими.

– Я рад, что ты так думаешь! – бодро отозвался Гудмод хёльд. Он был убежден, что его сын вел себя наилучшим образом: и когда пытался увезти дочь неприятеля, и когда отважно явился в Тингваль навстречу своей судьбе. – И не моя будет вина, если мы все же не станем родичами!

Он посмотрел на Хельгу и подмигнул. После того как Брендольв на весь фьорд кричал о том, что Хельга станет его женой, не сыграть свадьбы будет как-то нелепо.

– Мою дочь ведет судьба! – ответил хёвдинг. – Я и раньше старался считаться с ее желаниями, а теперь принуждать ее к чему-то было бы и вовсе неразумно. Пусть она выбирает сама. Ее хотят взять в жены два человека, и каждый из них имеет несомненные достоинства. Только ей самой решать, в ком из них ее судьба. А я приму того зятя, которого она укажет.

Теперь все посмотрели на Хельгу. Даг рядом с ней чуть слышно вздохнул: он был уверен, что она выберет Брендольва, а ему этого не слишком хотелось. За последнее время он подружился с Хеймиром ярлом и видел в нем одного из самых достойных людей на земле. Пусть его советы не привели к добру, но он действовал как должно, и начнись все сначала, Даг опять признал бы его правоту. Но вслух он не произнес ни звука. Пусть она сама решает.

Хельга услышала его вздох и повернула голову. Вчера в темноте она ничего не разглядела, утром решила, что это блик света так странно упал на голову брата… Но сейчас она видела, что никакой это не блик света. Широкая прядь в светло-русых волосах Дага, справа ото лба, стала совсем белой. Он сам не заметил, как поседел за прошедшую ночь. И вид этой седой пряди снова вызвал в душе Хельги пронзительную нежность. Она вернулась не к кому-то из тех двоих, а к нему. К тому, кто узами крови вернее всех прочих привязывал ее к жизни и вызвал из серых долин смерти.

– Я… хотела бы сохранить тот сговор, который был провозглашен на тинге, – сказала она и посмотрела на Хеймира ярла. – Весь Хравнефьорд, все восточное побережье хотело, чтобы мы заключили союз с Хильмиром конунгом. И если Хеймир ярл не хочет взять свое слово назад, я выйду за него.

Хеймир молча смотрел на нее, и Хельга улыбнулась ему. На самом деле ей было все равно. Она не видела почти никакой разницы между Хеймиром и Брендольвом, только помнила, что Хеймир зачем-то нужен ее родичам больше Брендольва. Пусть все будет так, как они хотят. Ведь ради них она ушла оттуда, из той серой мягкой мглы. Ради них она простилась с Вороном. У нее будет простая человеческая жизнь, дом и дети, а кто будет их отцом, не так уж важно. Ворону все равно, в чей дом прийти за ней в миг смерти.

Брендольв опустил голову. После того, что он сделал, он считал себя не вправе уговаривать ее и даже на что-то надеяться. Правда, этот Хеймир ничем не лучше…

– Это очень мудрое решение! – важно сказала Далла. Скрывая разочарование, она улыбнулась хёвдингу и даже Хельге, которая своим ответом разрушила ее вспыхнувшую на мгновение надежду. Если бы эта дурочка выбрала Брендольва, то дорога к цели самой Даллы очистилась бы даже без ее участия. – Союз со слэттами так важен для квиттов! Ведь не следует забывать о фьяллях! Боги помогли нам избежать одной беды, но рано садиться к очагу и приниматься за саги!

Через несколько дней сумерки застали Даллу неподалеку от горы в вершине фьорда. Ее сопровождали Брендольв и Фрегна. Потерпев неудачу из-за решения Хельги, Далла не отказалась от надежд и еще немало времени провела в разговорах с хозяевами Лаберга. Брендольв с таким откровенным мучением переживал свою неудачу, что это внушало Далле надежду еще сделать его своим союзником. Желание вернуть Хельгу, ставшее отныне совершенно несбыточным, мучило его так, что он почти не мог думать ни о чем другом. Закрыв глаза, он воображал, что ничего не случилось – ни ссоры на тинге, ни его первой поездки на юг, а был только их сговор, и эти мечты давали ему хотя бы несколько мгновений сладкого отдыха.

Гудмод хёльд громко рассуждал, что род Птичьих Носов не так уж хорош и дочка Хельги не стоит того, чтобы о ней беспокоиться. Но фру Оддхильд правильнее оценивала положение и всей душой жаждала возобновления сговора, хотя почти не верила, что это возможно.

– Этот Хеймир ярл ее как приворожил! – говорила фру Оддхильд. – Это все началось, когда Даг вернулся из Эльвенэса и привез ей те застежки. Наверное, они заколдованы. Она стала их носить, а потом, когда Брендольв вернулся, она едва глядела на него, хотя самого Хеймира тогда еще в глаза не видела.

– Есть такие вещи! – подхватила Альфрида, лекарка, которая занимала в челяди Лаберга очень видное место. – Такие вещи, которые приносят любовь. Еще у Вёлунда* было кольцо, которое он предназначал для своей жены, чтобы она всегда любила его. А потом кольцо попало, как добыча, к конунгу Нидуду, и он отдал его своей дочери… Ну и кончилось тем, что она забеременела от Вёлунда. Заклятые вещи свое дело знают! Наверное, эти застежки с воронами тоже вроде того кольца. Пока Хельга их носит, она любит Хеймира.

Домочадцы Лаберга кивали. Им требовалось какое-то объяснение вроде этого, иначе они не смогли бы понять, каким образом маленькая Хельга предпочла какого-то чужого человека Брендольву – их Брендольву, которого она знает с детства и лучше которого не сыскать в целом свете.

Кюна Далла имела свое мнение о причине такой крепкой привязанности Хельги к новому жениху. Чему тут удивляться, если девчонка хочет выйти за сына конунга? Да какая же дочь хёвдинга не мечтает о таком муже? Хельга достаточно взрослая, чтобы понять свою выгоду, а нет, так отец и бабка вправят ей мозги!

Действовать вдова конунга начала немедленно. Отправившись в Тингваль, она предложила Хельге продать застежки. Но Хельга оказалась так решительно, так поспешно прижала ладони к своему сокровищу, точно его отнимали силой, что Далла уверилась: мать Брендольва права. В застежках что-то кроется.

За время жизни в Лаберге она услышала от женщин немало из того, что здесь совершилось в последние месяцы. Особенно ей запомнился рассказ о старой Трюмпе и разбуженных духах. Такую могущественную колдунью стоит иметь в виду. А участь Ауднира ей не грозит. Что бы там ни вышло, Хельга не станет вызывать ее на поединок.

Когда Далла предложила Брендольву проводить ее к Трюмпе, он сначала вздрогнул и отказался.

– Хельге мешает колдовство! – втолковывала ему Далла. – Эти застежки – заклятые, пока она их носит, они привораживают ее к Хеймиру и она не видит никого другого. Даже если Сигурд Убийца Дракона вернется из Валхаллы и посватается к ней, она ему откажет. Но колдовство до добра не доводит. Ты сам помнишь, что стало с твоим родичем Аудниром. Ее нужно спасти от колдовства. Она сама не хочет расставаться с этими застежками, но ее нужно от них избавить.

И они отправились к Вершине. Брендольв ни с кем не делился их замыслами, даже с матерью. Колдовство – не слишком достойное дело, а для мужчины и вовсе позорное. Но затея Даллы давала ему хотя бы тень надежды, необходимой, как воздух. Чтобы иметь возможность дышать, Брендольв готов был согласиться с вдовой конунга: ради достойной цели даже недостойные средства хороши.

– Вон ее дом! – Брендольв показал вверх по склону горы.

Далла уже и сама разглядела под старыми елями низкую избушку, придавленную тяжелой дерновой крышей. Толстенные бревна подошли бы скорее для жилища великана. Из оконца над дверью тянулся дымок.

– Она должна быть дома, – сказал Брендольв, невольно хмурясь. Ему было так противно и неуютно, точно предстояло взять в руки живую змею. – Она после того… ну, когда болела, теперь из дому не выходит. Ни один человек ее не видел. Если она вообще не подохла.

Далла нахмурилась. Смерть Трюмпы ее не устраивала.

– Я дальше не пойду, – твердо сказал Брендольв на опушке. – Мужчинам там нечего делать.

– Подожди меня здесь, – велела Далла и пошла к избушке.

Фрегна следовала за ней молча и неотступно, как тень. Брендольв так привык видеть эту женщину рядом с Даллой, то идущую следом, то выполняющую самые тайные поручения, что вдруг показалось – у вдовы конунга два тела.

Далле тоже не слишком хотелось приближаться к жилищу колдуньи, но твердости этой маленькой женщины мог бы позавидовать иной мужчина. Доблесть не только в том, чтобы одолевать врагов. Одолевать собственные желания и нежелания тоже трудно, и для этого тоже нужна немалая доблесть. А Даллу из рода Лейрингов никто не назвал бы слабой. Ей было противно глядеть на низкую серую дверь с зеленоватым налетом лишайника, но она упрямо делала шаг за шагом, все ближе и ближе. Ее мальчик должен остаться конунгом квиттов и воспитываться так, как ему подобает. И никто не скажет, что мать плохо позаботилась о нем!

Когда до избушки оставалось пять шагов, дверь заскрипела, выдвинулась вперед, и из-за нее показалась щуплая женская фигура. Далла остановилась. Нет, это не Трюмпа: женщина была совсем молодой… если у этой троллиной породы вообще бывает возраст.

– Кто ты? – робко, встревоженно спросила хозяйка, бросив на Даллу взгляд исподлобья. – Мы тебя не знаем.

– Вам и не надо меня знать, – сурово ответила Далла. – Старая Трюмпа еще жива? У меня есть дело для нее.

Женщина помедлила, держась за дверь, потом отошла внутрь избы:

– Войди.

Переступив порог, Далла оставила дверь открытой: очутиться в избушке колдунов без света было слишком даже для нее.

– Ой, закрой, закрой! – пронзительно запищал чей-то тоненький старческий голос с узкой лежанки возле очага. – Закрой!

Далла дернула скрипучую дверь, только чтобы этот голос умолк.

– Это ты – Трюмпа? – спросила она, стараясь в полутьме разглядеть существо на лежанке. – Говорят, ты колдунья?

– А ты пришла издалека ради моего колдовства? – Хозяйка, похожая больше на трухлявый, морщинистый гриб, чем на человеческое существо, захихикала, суетливыми движениями собирая складки дырявого и засаленного одеяла вокруг себя. – Видно, когда кончились мужчины, в ход пошли и старухи?

– Мне нужно от тебя одно! – сурово сказала Далла. В этой вонючей избе ей было так тошно, что она не хотела тянуть время. – Мне нужно, чтобы ты добыла у Хельги дочери Хельги серебряные застежки в виде воронов, которые она носит каждый день. И отдала их мне. Сможешь ты это сделать?

Старуха завозилась под своим одеялом. Ее нездоровая суетливость выглядела отвратительно, как возня крысы или извивы змеи, но Далла не отводила глаз, боясь оставить старую ведьму без присмотра.

– Да или нет? – спросила Далла. – Если да, я хорошо тебе заплачу. Золото, серебро, корову, лошадь, рабыню? Выбери сама. Если нет, говори быстрее. Я поищу другую колдунью, посильнее.

– Посильнее меня бывают, да не всякий возьмется за такое дело! – ответила хозяйка. Перестав возиться, она села на лежанке, подняв колени к подбородку, и ее глаза в полутьме поблескивали колким темным блеском, как у мыши. – Украсть застежки могла бы любая рабыня, что же ты не попросила их? Тингваль – «мирная земля». Это сильное место. Оно отталкивает зло и чужое колдовство. Знала бы ты, каких сильных духов я на него натравила зимой, а они только и смогли, что сбросить посуду с полки! Зато сама я…

Старуха замолчала, и ее цепкий взгляд ощупывал Даллу. Гостья содрогнулась и невольно прижала руки к груди: казалось, этот взгляд проникает прямо внутрь и шарит там, как чужая, жесткая, холодная и жадная рука. Показалось, что Трюмпа сейчас украдет ее душу, и Далла в мгновенном ужасе подалась к двери.

– Я сделаю, что ты хочешь! – вдруг лихорадочно зашипела колдунья.

Далла обернулась. Мерзкая развалина, высунув одну руку из-под одеяла, махала ей, стараясь вернуть, и ерзала, точно сидела на горячем.

– И возьму за это плату! – продолжала колдунья. – Я возьму то, что ты можешь добыть, а я нет! В Тингвале есть мой враг – проклятый берсерк, что едва не убил меня! У него сильный щит. Забери его щит и отдай мне! А в обмен получишь застежки. Он ведь не носит щит всегда с собой!

– Какой берсерк? – Далла нахмурилась.

– Тот, что послал обратно духов! Тот, что уезжал и вернулся! Тот, кого ненавидел и искал мертвец! Я сделаю мертвецом его самого! Достань мне его щит, и ты получишь те застежки!

– Как его зовут? – Далла не могла сообразить, о ком идет речь, и злилась на бестолковую старуху. – Как будто я знаю всех берсерков!

– Тот, кто ушел от Повелителя! Кто принес его сюда на плечах! Кто не боится огня! Кто сплетает защитные чары! Он, он! – шипела Трюмпа, взвизгивала, дергалась, будто ее кусали невидимые тролли.

Она казалась совсем безумной. Ее дрожащее безумие вдруг зацепило Даллу, коснулось разума, дохнуло в кровь; ужаснувшись, гостья бросилась вон из избушки.

За дверью в глаза ударил яркий свет, и Далла спрятала лицо в ладонях. Теперь она поняла, почему старая крыса так судорожно требовала закрыть дверь.

Когда она открыла глаза, перед ней стояла молодая хозяйка.

– Его зовут Вальгард, – тихо, безразлично сказала она, не глядя на вдову конунга. – Вальгард Певец. Трюмпа не может произнести его имени.

– Я достану щит, – сказала Далла и пошла вниз по склону к опушке, где ее ждал Брендольв.

* * *

Через несколько дней, во время вечернего пира в усадьбе Тингваль, когда все ее обитатели сидели за едой в гриднице и в кухне, Брендольв тайком вынес из дружинного дома красный щит Вальгарда, завернув его в мешок. Двое рабов Даллы приняли добычу за воротами, и Брендольв вернулся за стол. На его недолгое отсутствие никто не обратил внимания: мало ли зачем человеку случится выйти во время обильного пира?

Брендольв не боялся, что его заподозрят, когда пропажа обнаружится. Его смущало странное чувство: между ним и ближайшими соседями по столу, которые то и дело задевали его плечами и локтями, пролегла глубокая пропасть. Человеческие голоса долетали до него как из тумана, и Брендольв опасался, уж не подхватил ли какой-нибудь недуг. Впрочем, даже после примирения на него посматривали в Тингвале косо, и глупо этому удивляться. Да уж, его подвиги забудутся не скоро! И лицо Хельги за женским столом кажется каким-то расплывчатым, чужим и незнакомым… И она совсем не смотрит в его сторону… Она не сводит глаз с Хеймира ярла, который с непривычным увлечением повествует о чем-то и даже помогает рассказу руками. С тех пор как Хельга подтвердила их обручение, Хеймир ярл имел вид пристыженный, смущенный и обрадованный одновременно – пожалуй, Брендольв на его месте выглядел бы точно так же.

Тем временем Далла с двумя рабами, тащившими тяжеленный щит, уже приближалась к Вершине. Отважная женщина хорошо запомнила дорогу и больше не нуждалась в провожатых. С моря дул мягкий влажный ветер, ярко светила луна, бросая под копыта коня широкую желтовато-серебряную дорожку, и никогда еще Далла из рода Лейрингов не дышала так легко и свободно.

На верхней опушке перелеска навстречу им метнулась легкая невысокая фигура, облитая лунным светом.

– Лунный альв! – в ужасе крикнул один из рабов.

– Молчи, дурень! – оборвал его другой. – Никаких лунных альвов не бывает.

Молодая невестка Трюмпы подошла к самой морде коня, и конь попятился.

– Трюмпа ждет тебя, госпожа, – тихо, как всегда, сказала женщина. – Ведь ты принесла…

– Я принесла. – Далла кивнула на мешок в руках рабов. – Когда я получу застежки?

– К утру. У Трюмпы все готово. Только нужно перенести щит на вершину.

Пока две женщины и двое рабов с ношей поднимались по лысому, каменистому склону горы, на ее вершине затлел маленький огонек. По мере их приближения он разгорался, и Даллу удивлял его цвет – багровый, какими иногда бывают уже чуть остывшие угли. В нем полыхали маленькие синеватые молнии. Это был огонь троллей – огонь колдовства, который не греет, а только жжет.

Багровый огонь освещал фигуру старухи, хлопотавшей возле костра. Трюмпа, воодушевленная желанным делом и сбросившая с плеч все хвори, с крысиной суетливостью бегала вокруг костра – только против солнца – то подкидывала хворост, то потирала руки, то покачивалась, будто хотела прыгнуть, но не могла оторваться от земли. Огненные блики дрожали на ее морщинистом лице, рассеченном лихорадочной ухмылкой. Старуху переполняла радость, но в этой радости чувствовалось что-то такое нехорошее, нечистое, что Далла не могла справиться с дрожью. Где-то рядом мерещилось мерзкое чудовище, готовое сожрать… только кого? Сама темнота казалась разинутой пастью, и Даллу ужаснуло холодное чувство: она стоит на краю пропасти, куда в непонятном ослеплении уже готова шагнуть…

– Пусть щит отнесут туда. – Невестка Трюмпы показала тонкой рукой на костер.

Далла вздрогнула от ее голоса и очнулась, стала торопливо кутаться в плащ. Это влажный ветер виноват – как бы лихорадку не подхватить.

– Трюмпа хочет, чтобы ты была рядом и смотрела на нее, – почти шепотом продолжала женщина. – Но я бы тебе посоветовала: лучше возвращайся домой. Тот человек, Ауднир, тоже хотел посмотреть, но ты знаешь, что с ним потом стало…

Далла заколебалась. Она хотела, чтобы колдовство прошло как можно успешнее, поэтому согласилась бы выполнить требование старухи. Но в тихом голосе Трюмпиной невестки звучала такая печаль, такое сожаление, что Далла не сомневалась: оставаться здесь опасно. Повернув коня, она медленно отъехала к опушке и остановилась. Здесь была как бы середина между двумя решениями: она видела старуху, а значит, присутствовала при колдовстве, но старуха едва ли сумеет разглядеть ее в сумраке леса. Разве что у нее глаза настоящего тролля… Подумав об этом, Далла содрогнулась. Хватило бы одного взгляда на лихорадочно метавшуюся старуху, чтобы понять: Трюмпой владеют тролли. Но это обнадежило: призываемые духи откликнулись и дадут старой ведьме сил для ворожбы.

Завидев щит, Трюмпа восхищенно захихикала, бешено потирая руки, потом тяжело подпрыгнула на своих негнущихся ногах.

– Ты пришел ко мне, мерзавец, ты пришел! – заверещала она, приплясывая вокруг лежащего на земле щита. Железный умбон* мрачно сверкал в отблесках багрового пламени троллей, как враждебный глаз, но Трюмпа, видя своего противника бессильно распростертым у ног, ликовала. – Ты пришел! Ты никуда от меня не делся! Куда же ты денешься? Я сплела хорошую сеть! Теперь тебе не выпутаться! Теперь ты сам пойдешь к троллям и расплатишься с ними за все, что ты наделал!

Топая ногами по камню, Трюмпа двинулась вокруг щита и запела заклинание. Визгливый рой духов носился вокруг нее, трепал седые волосы старой колдуньи, рвал и бросал в небо пряди багрового пламени. С неожиданной силой подхватив щит, Трюмпа втолкнула его в огонь. Придавленное пламя опало, и старуха отважно вскочила прямо в костер, встала на щит и запрыгала на нем.

– Теперь ты сгорел, мерзавец, ты сгорел! – визжала и выла она. – Больше у тебя не будет сил противиться мне! Скоро ты сам приползешь и подставишь мне шею, чтобы я могла на ней ездить!

Языки багрового пламени, как змеи, выползали из-под щита и лизали его края. Железные заклепки побагровели, красная кожа быстро темнела и с жестким треском лопалась, шел дым. Трюмпа кашляла, хрипела, задыхалась, но не желала выскочить из костра, а продолжала топтать ногами щит.

– Гори, мерзавец, гори! – истошно заклинала она. – Вся твоя сила сгорает, сгорает!

Но щит не сгорал. Уже языки пламени, как лучи вокруг солнца, вырвались на волю вокруг него, но сам круглый щит оставался свободен; пламя обожгло Трюмпу, и она, не выдержав, выскочила из огненного круга и завертелась, сбивая пламя с одежды.

– Гори, мерзавец, гори! – со злобой уже не торжествовала, а требовала она, потрясая сжатыми кулаками. На ее закопченном лице дико сверкали глаза, в них отражалось багровое пламя, серые волосы разметались и вились на ветру.

Но щит не сдавался. Багровый огонь опадал, сожрав всю свою пищу, а щит лежал в его середине, все такой же несокрушимый. Все злобные духи, призванные Трюмпой, ничего не могли поделать с защитой Отца Колдовства.

– Ах так, мерзавец! – зашипела старуха, когда огонь почти угас. – Погоди же! Я тебе еще покажу! Я тебе найду место!

Сообразив, она кинулась на щит, схватила за край и взвыла, потрясая обожженной рукой. Но боль не охладила ее пыла, и вот уже старуха, обернув край щита плащом, волокла его по земле к обрыву.

– Ты у меня узнаешь! – задыхаясь от непомерного усилия, шипела она на ходу. – Ты очень разогрелся, мерзавец, тебе надо остудиться! Ступай к морским великаншам! Ты для них достойный муж! Ступай к ним! Твоя сила утонет, и больше ты не будешь мне вредить!

Подтащив щит к самому краю обрыва, Трюмпа с трудом столкнула его в море. Стукнув краем по камню, щит сорвался в темную бездну. Трюмпа слушала, вытянув тонкую шею. Спустя долгое время снизу донесся глухой всплеск.

– Теперь ты пропал, мерзавец! – тихо, словно истощила в борьбе со щитом все силы, просипела старуха. – Теперь ты мне не помешаешь.

Медленно, согнувшись и уронив голову, она вернулась на вершину горы и села прямо на землю возле угасающего костра. Пламени уже не было, только багровый круг тихо мерцал на черном камне. Старуха бросила на угли пучок трав, наклонилась, жадно вдыхая беловатый дымок. Ее голова клонилась все ниже, ниже, потом старуха сильно вздрогнула и мягко опустилась на камень возле самых углей. Она казалась спящей. А дух ее, вырвавшись из тела, невидимо взмыл в темное небо.

* * *

Во сне Хельге вдруг показалось, что ее ударили. Резко открыв глаза, она сразу услышала рядом с изголовьем шорох. Какое-то брезгливое, отвратительное чувство толкнуло ее вскочить и повернуться: казалось, что рядом возится крыса.

Но это была не крыса. Возле изголовья на полу прыгало странное существо, похожее на птицу, на маленькую, меньше обычной, ворону. Но красные глаза птицы смотрели осмысленно и оттого особенно жутко, серые жесткие перья торчали во все стороны. В клюве кошмарное создание сжимало серебряную цепочку, второй конец которой уходил под подушку Хельги.

Вскрикнув, Хельга отшатнулась, толкнула спиной спящую Сольвёр; птица сильно дернула клювом цепочку, и из-под подушки со звоном выпала на пол серебряная застежка. Хельга с криком подалась вперед и схватила застежку. Жуткая ворона дернула, Хельга вскрикнула от боли – края застежки царапали ей ладонь, но не выпустила свое сокровище. Чудовищная тварь тянула цепочку к себе с такой невиданной силой, что Хельга поползла с лежанки на пол, голова ее свесилась вниз, волосы упали на земляной пол. Казалось, сами тролли тащат ее в темное подземелье! Почти вися вниз головой, Хельга ничего не видела и кричала от ужаса и боли, но не выпускала застежки, а ворона тянула на себя, невнятно повизгивая. Это не могла быть простая ворона, никак не могла! Хельга знала, что это существо – не в себе, не на своих путях, его сотворило колдовство и связываться с ним – смертельно опасно! Но выпустить подарок Хеймира! Это то же самое, что отдать троллям свою душу!

За ее спиной раздался крик, потом другой, ее схватили за плечи, потащили назад; разрываемая на части, Хельга вопила не своим голосом, вопила Сольвёр, едва проснувшаяся и напуганная, кричали женщины, разом вспомнившие, как однажды, такой же темной ночью, к ним явился мертвец. Сольвёр изо всех сил тянула Хельгу назад на лежанку, ворона тянула к себе.

И вдруг цепочки лопнули, сила разрыва отбросила Хельгу назад, она повалилась спиной на Сольвёр, а над ней взмыл стремительный черный вихрь.

– Ворона, ворона! – задыхаясь, невнятно кричала девушка. – Ворона! Моя застежка! Она унесла! Ворона!

Вся девичья поднялась, в доме заскрипели двери, застучали шаги. Мертвой хваткой сжимая в руке спасенную застежку, Хельга рыдала в объятиях Сольвёр, а фру Мальгерд напрасно пыталась разжать ее окровавленные пальцы. Домочадцы с факелами ползали по полу, собирая рассыпанные звенья серебряных цепей. Наконец Рэвунг принес последнее.

– Под дымовиком в кухне! – гордо доложил он, взбудораженный ночным приключением. – Туда, значит, улетела.

– Это была ведьма, ведьма! – твердили женщины. – Ведьма в обличье птицы! Мы о таком слышали! Да кто же не слышал! Она хотела нас погубить!

– Она украла… унесла одну застежку, – рыдала Хельга и никак не могла остановиться.

– Ну и что? – утешали ее родичи, предлагая воды в ковшике и наперебой гладя по голове. – Подумаешь, застежка? Тебе что, нечем заколоть платье?

– Было бы хуже, если бы она взяла прядь волос или рубашку! – говорила фру Мальгерд. – Через это можно колдовством погубить человека. А через серебро – нельзя. Серебро само защищает и себя, и того, кто его носил. Не бойся ничего.

– У тебя же вторая осталась! – говорил Хельги хёвдинг, косясь на застежку в руках Дага, с которой тот подолом рубахи стирал кровь. – Мы закажем вторую, точно такую же. И камушек вставим. Хочешь, зеленый, как был, а хочешь, красный, чтобы все было одинаково.

– Оставь эту для плаща, а на платье я подарю тебе другие, – обещал Хеймир.

Это был не первый ночной переполох, который ему пришлось пережить за последние месяцы, но сейчас сын конунга по-настоящему взволновался. Ужас потери, который он пережил вместе со всеми в ту памятную ночь, все никак не проходил и заново вспыхивал при малейшем беспокойстве. Полуодетый, взлохмаченный, с нервно блестящими глазами, он казался непохожим на себя, но именно сейчас, видя его волнение, обитатели Тингваля впервые по-настоящему признали его за своего и толкали локтями, не замечая и не прося прощения. Впрочем, Хеймир тоже ничего не замечал, думая только о том, как бы пробиться к невесте через толпу женщин.

– Но ведь говорят… – услышав его голос, Хельга поспешно вытерла лицо и несколько раз глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться, но голос ее все равно оставался ломким и густым от плача. – Ведь говорят, что эти застежки заколдованные… И ты любишь ту, кто их носит. А вдруг теперь ведьма заворожит тебя? Это так страшно!

– Ох! – Хеймир перевел дух и усмехнулся. – Надеюсь, не настолько, что я стану любить эту ворону. Хороша же невеста для меня! Всю жизнь о такой мечтал!

Даг фыркнул первым, потом захихикал кто-то из женщин, и вскоре уже смеялась вся девичья. Видя спокойствие Хеймира, остальные тоже успокоились, и даже Хельге ее страх показался глупым. Отблески факелов освещали десятки хохочущих лиц, одно подле другого, поскольку в покой набилось чуть ли не все население усадьбы и он сразу стал очень тесным. Смеялись женщины и хирдманы, фру Мальгерд и Рэвунг, Сторвальд и Атла, Хельги хёвдинг и маленькая Векке. Вальгард хохотал гулко и громко, как настоящий великан. На таком уж счастливом месте стояла усадьба Тингваль, что все самое страшное для нее в конце концов оборачивалось смехом.

* * *

Через несколько дней две служанки и пастух, рано утром вышедшие выгонять коров, увидели на юге два дымовых столба. Держась за дверь хлева, Гейсла застыла, приоткрыв рот и не сводя глаз с двух серых, туманных деревьев, растущих от земли до бледного рассветного неба. Два дымовых столба! Сколько о них твердили в Хравнефьорде за последние месяцы, как все ждали и боялись увидеть их, так ждали и так боялись, что под конец уже не верилось, что когда-нибудь знак действительно будет подан.

– Альдис! Грьот! – крикнула Гейсла, все еще не в силах оторвать глаз от неба. – Люди! Смотрите! Дым! Дым! – завопила она, сообразив наконец, что надо поднимать шум. – Дым на юге! Два столба! Как говорили! Хёвдинг! Скорее скажите хёвдингу!

Усадьба Тингваль мигом поднялась и наполнилась суетой. Два дымовых столба днем или два костра рядом ночью означали, что на восточном побережье появились фьялли. То, что они явились с юга, а не с севера, как ждали осенью и зимой, подтвердило предположения Хеймира ярла, который еще после Битвы Конунгов предрек, что теперь фьялли пойдут через захваченное западное побережье к югу Квиттинга, а уже оттуда переберутся на восточный берег. И вот они почти здесь, враги, которых так долго ждали!

Не дожидаясь приказа, несколько хирдманов верхом помчались на Вершину и разложили там два таких же костра, набросав в них влажных веток и прошлогодней травы. Дымовые столбы понесли тревожную весть дальше, а усадьба хёвдинга уже готовилась действовать.

– Сначала пойдет вперед мой сын с нашей дружиной! – раз за разом объяснял Хельги хёвдинг соседям, которые сходились в усадьбу со всех сторон, с оружием в руках и с мешками за спиной. – Он разузнает, много ли врагов и как они себя ведут. Он сдержит их первый натиск, а тем временем сюда подойдут отряды с северных рубежей. И мы встретим Торбранда Тролля хорошим сильным войском! Я рад видеть, что в вас столько боевого духа!

– Хорошо бы еще до тех пор подошли слэтты! – говорили соседи и вопросительно посматривали на Хеймира.

Он стоял рядом с хёвдингом, и на его чеканном лице не отражалось никакого беспокойства.

– Слэтты должны быть здесь уже скоро, – отвечал он, и никто не догадывался, как трудно ему было сейчас сохранять невозмутимость. – Теперь их можно ждать каждый день. В любом случае у нас есть какое-то время до битвы.

Он говорил «у нас», и само его присутствие казалось достаточным залогом, что обещанная помощь действительно подойдет. Если не ради квиттов, то ради собственного сына конунг слэттов ведь пришлет войско! В глубине души люди верили, что с сыновьями конунгов не случается ничего плохого. Ну, и с теми, кто рядом, заодно.

Дружина хёвдинга собиралась в дорогу быстро и четко, поскольку все было приготовлено и обговорено заранее. Только Вальгард вышел из оружейной мрачный, как инеистый великан весной.

– Мой щит пропал! – глухо бросил он. – Я было думал, что сам отнес в оружейную. Его нигде нет.

Те, у кого оставалось время над этим задуматься, качали головами.

– Но как же без щита? – испуганно ахнула Хельга. Она и так не находила себе места от беспокойства, а тут еще такая пропажа! Более дурного знамения и не придумаешь – разве что упасть с лошади в самых воротах! – Как же без щита? Ведь твой – особенный…

Она отлично помнила и Седловую гору, и пожар Волчьих Столбов, о котором рассказывал Даг, – когда именно щит и заклинание Вальгарда спасли квиттов и позволили им выдержать жестокий бой без раненых и убитых. И сейчас, когда Даг шел навстречу вражеским мечам… Уж его-то Ворон не выведет обратно!

– Ничего! – бодро ответил сам Даг. – Я думаю, что Вальгард и без щита стоит нескольких человек. Ведь твои заклинания остались при тебе?

– Да. – Вальгард мрачно кивнул. Его лицо потемнело и стало страшным, как у великана. – Но сейчас я не пойду с тобой. Я должен знать, кто вредит мне. Если я буду с тобой, то плохо будет всему войску. Я останусь и сам найду своего врага.

Никто не стал спорить с его решением. Заподозрить берсерка в трусости не смог бы даже глупый мальчишка, а не тащить свою неудачу вслед за всеми, как заметила Троа, было очень даже мудро.

Дружина Дага из сорока собственных хирдманов и двадцати человек из округи ушла еще до полудня. Даг надеялся, что по пути им удастся лучше разузнать, что произошло, и обещал присылать гонцов при каждой возможности.

Брендольв узнал новости, только когда Даг с дружиной уже ушел. За ним не присылали, но Блекнир рыбак, возвращаясь домой, зашел в Лаберг. Выслушав его, Брендольв закусил губу. Его самолюбие понемногу оправлялось, и уже показалось обидным, что к ним не послали сразу же. Все-таки хёвдинг ему не доверяет! Конечно, есть причины… Но раз уж они при всех объявили о прекращении вражды, то не позвать его в битву значит обидеть заново!

Впрочем, Брендольв еще не достаточно оправдался в собственных глазах, чтобы дать обиде волю. К тому же его смутила весть о том, что из-за пропажи щита Вальгард не пошел с дружиной. Ведь он тоже знал, как много значил и какую силу имел красный щит берсерка в руках хозяина. И Седловая гора, и Волчьи Столбы… и равнина Битвы Конунгов, с которой Вальгард тоже ушел невредимым… А теперь Даг, его дружина, все будущее войско восточного побережья лишено защиты, которую могло бы иметь. Заклинание Вальгарда могло бы сделать их неуязвимыми! Тогда Торбранду Троллю пришлось бы убраться восвояси, поджав хвост! Выходило, что в этом деле сам Брендольв распорядился не лучше Стюрмира конунга, когда тот убил Фрейвида Огниво, то есть сам выбил опору у себя из-под ног. Брендольва мучил стыд, что он не сообразил всего этого раньше. Тролли его околдовали! Мрачный, он сидел в гриднице и думал, не отдаст ли Трюмпа щит обратно. Но надежды на это было маловато. Если даже он, воин, не понял, как это важно, то уж конечно безумная колдунья не слишком обеспокоится тем, что войско осталось без защиты. Что ей войско, что ей весь Квиттинг?

Раздумья его прервала Далла, внезапно присевшая на скамью рядом.

– Смотри, что ты натворила! – злобно бросил Брендольв, злясь и на эту женщину, которая первой была во всем виновата, и на себя, что ее послушался. – Мы сами себя оставили без щита! А пользы от застежки что-то не видно!

– Тише! – почти свистнула Далла. Вот уж кому не приходилось в чем-то себя обвинять! – Это потому, что застежка одна. На одной и платье не удержится, не то что ворожба! Нужно добыть вторую…

Брендольв поморщился: фьялли уже на пороге, а она все плетет свои козни!

Она же плела их особенно тщательно именно потому, что фьялли были на пороге.

– И получить обратно ваш щит! – быстро добавила Далла.

Брендольв недоверчиво покосился на нее.

– Мы получим и то и другое, – продолжала женщина. – У меня будут две застежки, а у тебя – Хельга. А уж берсерк пусть сам добывает свой щит, ему и не такое под силу. Сейчас ты поедешь в Тингваль и скажешь, что щит брошен в море со скалы, где вершина фьорда. Пусть ныряет. А за это ты возьмешь вторую застежку. Скажешь, что эту весть прислала Трюмпа, и вторую застежку требует она. А принесешь мне. Понял?

Брендольв не ответил, стараясь подавить досаду и осмыслить все сказанное. Его раздражало то, что Далла обращается с ним как с рабом, но без нее он и вовсе не знал, что делать!

А Далла ждала, готовая в любой миг продолжить спор. Проснувшись тем утром и обнаружив возле себя одну застежку с оборванными цепочками, она вознегодовала, как мог бы вознегодовать дракон Фафнир, если бы у него тайком украли все его сокровища. Ведь ей были обещаны две! Хотя Далла расплачивалась не своим, а чужим имуществом и трудом, плоды-то предназначались ей, и половинный «урожай» показался жестоким ударом судьбы, почти грабежом!

– Мерзкая троллиха! – шепотом бранилась она, кусая губы и сжимая в кулаке добычу. – Дрянная крыса! Я же сказала: две! Надо было отрубить половину щита! Я с нее голову сниму!

Но ехать к Трюмпе второй раз она все же не решилась: ее могли увидеть, а в Тингвале у многих хватит ума связать ночное появление ведьмы с поездкой Даллы. Лучше пока подождать.

– Все равно они знают, что застежку украла ведьма, – добавила вдова конунга, видя, что Брендольв колеблется. – Щит им нужен гораздо больше – они отдадут вторую. И наше дело будет сделано!

– А они Трюмпе шею не свернут? – бросил Брендольв.

– Тебе ее очень жалко? – язвительно спросила Далла. – Некому будет насылать бешеных духов? Поезжай. Скажешь сначала, что хочешь отправиться с войском – ты же правда этого хочешь? А потом расскажешь про щит.

Брендольв сидел на скамье, глядя в пол между колен и чувствуя вокруг себя невидимую, но вязкую трясину. Он и сам не мог понять, каким образом эта маленькая женщина затянула его в паутину, так что сам он себе казался не лучше колдуна, обряженного в женское платье.

* * *

После того как дружина Дага ушла, служанка вызвала Хеймира из дома.

– Там к тебе пришли… кое-кто из Лаберга, – сказала женщина. На лице ее было написано явное неодобрение.

Хеймир неохотно поднялся и пошел к дверям. Из Лаберга к нему могла прислать только Далла, а выслушивать приветы от нее он совершенно не хотел. Его выбор был сделан.

Увидев гостя, Хеймир поначалу поверил в правильность своей догадки. Это оказалась Мальфрид, сестра бывшей кюны.

– Пойдем, Хеймир ярл, поговорим, – загадочно шепнула девушка. – Так, чтобы нас никто не слышал. Я расскажу тебе кое-что забавное.

Озираясь, она вывела Хеймира из дома и свернула за угол, где их никто не мог увидеть. Убедившись, что поблизости никого нет, Мальфрид повернулась к молча ждущему Хеймиру.

– Ах, Хеймир ярл! – негромко воскликнула гостья. – Я пришла, чтобы предупредить тебя о злых кознях, которые против тебя плетутся!

При этом она бросила на Хеймира взгляд, полный такого пылкого восхищения и безоговорочной преданности, что он улыбнулся. Игра была так откровенна, что Мальфрид и сама не пыталась придать ей вид правдоподобия.

– Я с удовольствием выслушаю такую знатную и учтивую деву! – заверил ее Хеймир. – С чем ты пришла и почему этого нельзя слышать всем?

– Потому что речь идет о моей родственнице. Я полагаюсь на твое благородство, Хеймир ярл. Ты, конечно, понимаешь, что моя родственница Далла хотела бы выйти за тебя замуж?

Хеймир кивнул.

– Для этого она хотела разлучить тебя с твоей невестой и выкрасть заколдованные застежки, – продолжала Мальфрид, многозначительно вытаращив свои и без того большие глаза. – Она хотела, чтобы ты перестал любить йомфру Хельгу, а она тебя, и тогда она досталась бы Брендольву сыну Гудмода. Но я не хочу, чтобы такие благородные люди пострадали из-за ее зависти. Я принесла тебе эту застежку назад. И я отдам ее тебе, если ты пообещаешь помочь мне…

– Что ты хочешь? – тут же спросил Хеймир.

Все сказанное ничуть его не удивило, а только подтвердило собственные догадки. Он еще той ночью подумал, что исчезновение застежек Хельги сыграло бы на руку Далле, но не мог вообразить, что эта маленькая женщина – колдунья, способная превратиться в ворону. Все-таки здесь не «Песнь о Хельги Убийце Хундинга»!

– Я хочу… – Мальфрид с показной скромностью отвела глаза, повертела в пальцах край плаща. – Я хочу, чтобы ты, если так случится, помог мне самой стать женой Брендольва сына Гудмода. Он обещал жениться на мне еще на Остром мысу. Но потом была эта битва и все такое, а теперь Далла отвлекает его, чтобы он слушался ее одну. Она хочет просто использовать его, а я забочусь о его счастье!

Уж конечно, Далла напрасно упустила из виду свою сестру. Мальфрид отлично знала обо всем, что происходит в усадьбах Лаберг и Тингваль, и только выжидала удобного случая вмешаться. Уж ей-то было ни к чему возвращение любви между Брендольвом и Хельгой. Ей требовалось устраивать свою судьбу. На Хеймира ярла или на Дага Мальфрид не покушалась, понимая, что такие люди ей не по зубам, но Брендольва, раз уж он никуда не уехал и помирился с хёвдингом, она не собиралась выпускать из рук. Уставший и несчастный, он станет легкой добычей той, которая вовремя его приласкает. А Далла пускай себе злится. Сестра пренебрегла ее пользой, и Мальфрид с готовностью отплатила ей тем же. «Не щелкай клювом!» – учила всех своих отпрысков старая Йорунн, и Мальфрид прекрасно усвоила мудрость Лейрингов.

– В этом деле я могу тебе пообещать всяческое содействие, – с самой приветливой улыбкой заверил ее Хеймир. – Я уверен, Брендольв сын Гудмода нигде не найдет жены лучше тебя.

Восстановить ход мысли Мальфрид ему не составляло труда. Их интересы не пересекаются, так почему бы не пообещать ей содействие, если мешать он уж точно не намерен? А со всем остальным она справится и сама. Эта девушка не ждет, пока устройством ее счастья займется кто-то другой!

– Спасибо тебе, Хеймир ярл! – мягко, с кошачьей ласковостью протянула Мальфрид, игриво блеснув глазами. – Твое слово стоит клятв над жертвенником. Только не говори никому, что это я отдала тебе… эту вещь.

Она вынула из-под плаща руку и вложила в ладонь Хеймира застежку в виде ворона, с тремя оборванными цепочками. Хеймир повернул добычу к свету: под лучами яркого весеннего солнца, которое знать не знало ни о какой войне, искрился густым темно-зеленым светом самоцвет, вставленный в глаз серебряной птицы.

В который раз он держит эту вещь в руках, и каждый раз удивляется прихотливости судьбы. Сколько всего связано с изделием Гисля Серебряного: ссора Стюрмира и Рагневальда – пир в усадьбе Эльвенэс – плачущая Альвборг в белой рубахе – Сторвальд с обгоревшими волосами – хмурое и удивленное лицо Дага на берегу возле «Волка» – отблеск факела на темном дворе, играющий на изумленном лице девушки, которую он узнал сначала по этим застежкам, а уже потом по сходству с Дагом… Нет, пожалуй, он был неправ, когда сказал, что всем движут только человеческие помыслы. Иной раз и вещи имеют судьбу. А впрочем… как знать? Так много истин рождается для одного-единственного случая и тут же умирает, но от этого не теряет своей истинности.

– Так я на тебя надеюсь, – шепнула Мальфрид, придвинувшись ближе к нему.

– Брендольв сын Гудмода приехал! – завопили вдруг голоса мальчишек. Возле ворот слышался топот. – Хёвдинг! Брендольв из Лаберга приехал!

Мальфрид испуганно обернулась, прижалась к Хеймиру плечом, точно в поисках защиты. Хеймир подобрал обрывки цепочек, сжал застежку в ладони, быстро поцеловал Мальфрид в висок. Она заслужила награду. И забота о собственной пользе становится добродетелью, когда идет на благо кому-то еще. Пряча руку под плащ, Хеймир пошел к крыльцу.

* * *

– Здравствуй, Брендольв! Я ждал, что ты приедешь! – торопливо и радостно говорил Хельги хёвдинг, устремляясь навстречу воспитаннику. – Я так и знал: когда запахнет настоящим делом, ты не заставишь себя долго ждать! Ты уж слышал? Когда ваша дружина будет готова? Я хотел бы, чтобы ты или твой отец побыстрее отправились вслед за Дагом. Может случиться, что ему уже вскоре понадобится поддержка. Хотя, конечно, по пути к нему присоединятся люди. У нас все условлено. Он приведет к южному рубежу человек двести, но войска никогда не бывает слишком много… Фьялли – грозные противники…

– Я готов отправиться хоть завтра, – ответил Брендольв. В этих словах он усмотрел прощение и воспрянул духом. Приятно, когда тебе верят в таком важном деле и надеются на тебя, как на мужчину. – Но я слышал, что у вас не все благополучно…

– Ты говоришь о щите Вальгарда? Да, эта новость не из приятных! – Хёвдинг нахмурился. – Но все же, ты знаешь, я думаю, что мы и с простыми щитами покажем себя не худшим образом.

– Но этот щит мог бы сберечь людей от ран и смерти. И… может быть, я знаю, как его вернуть.

По гриднице пробежал ропот. Толпа домочадцев, сбежавшихся послушать, что в этот тревожный день скажет Брендольв, сомкнулась вокруг него плотнее. Из сеней пролез Вальгард с воинственно-настороженным лицом, и женщины проворно отскакивали в сторону, давая ему дорогу. У Брендольва задрожало что-то внутри: берсерк показался великаном, способным мгновенно растоптать. Но он продолжал, краснея и с усилием выталкивая из себя ложь, каждое мгновение ожидая, что все вокруг поймут правду:

– К нам пришел один человек из родичей старой Трюмпы… Не знаю, кем ей приходится этот чумазый тролль… Он сказал, что знает, куда старуха задевала щит Вальгарда. Это она его украла, потому что зла на него еще с зимы, когда он послал на нее духов. Этот тролль хочет получить застежку… которая с вороном.

– Ну, где мой щит? – рявкнул Вальгард.

Атла положила руку ему на грудь, не сводя глаз с гостя. Она чувствовала, что Брендольв врет, но хотела дослушать до конца. А Брендольв нашел взглядом Хельгу у двери девичьей, но тут же отвел глаза.

– Значит, правильно мы решили, что Трюмпа украла застежку! – загомонили женщины. – А теперь ей подавай вторую! Не много ли будет старой ведьме?

– Мешок ей на голову, да в море![17] – требовали мужчины. – И всем ее отродьям тоже! Довольно они нам вредили! Хёвдинг! Сколько можно терпеть этих колдунов! Они пакостят уже в нашем доме! Что же будет дальше?

– Они, из Лаберга, напрасно водят дружбу с колдунами! – кричала Троа, не смущаясь присутствием Брендольва. – Понятно, что колдун явился к ним, а не к нам! У нас ему живо надели бы на голову мешок! А им все мало! Мало их Ауднир научил! Они все топчут дорожку к колдунам! Дотопчутся!

Брендольв слушал все это, и ему казалось, что вся брань и возмущение предназначены ему самому. Но отступать было некуда.

– Надо дать ответ! – с усилием выговорил он. – Я обещал, что добуду застежку. Иначе он не хотел сказать, где щит. А если убить колдунов, то мы никогда его не добудем. Они наложили заклятье.

Точно бросаясь грудью на нож, он глянул на Хельгу. Платье на ее плечах было сколото другими застежками, тоже серебряными, но просто круглыми, старинными, с древним узором из ломаных, сложно переплетенных лент. Эти застежки, побледневшие от времени и неоднократных чисток, достались фру Мальгерд в наследство от ее матери, и Хельга давно мечтала поносить их хоть немного. Теперь бабушка отдала ей их, чтобы утешить в потере серебряного ворона.

– Я… – начала Хельга, не зная, что сказать.

Добровольно отдать мерзкой ведьме вторую, последнюю застежку… Так жалко, но щит, способный прикрыть Дага и всех прочих от фьялльских мечей, гораздо важнее!

За спиной Брендольва вдруг появился Хеймир и сделал ей свирепый знак глазами. Все смотрели на Хельгу, и никто, кроме нее, этого не заметил. Она не поняла, что задумал ее жених, но поняла его знак как приказ: «Замри!»

Есть такая игра: свартальвы и солнце. «Свартальвы» бегают и прыгают, но внезапно из укрытия выскакивает «солнце» и кричит: «Замри!» И «свартальвы» замирают кто как был, обращенные в камень солнечными лучами. И должны стоять, пока «солнце» медленно обойдет их всех. А кто пошевелится, сам станет «солнцем»… И Хельга замерла, предоставив Хеймиру говорить и делать все, что он считает нужным. Она не смела даже поднять руку к груди, где к платью с внутренней стороны (для большей сохранности) была приколота оставшаяся ей застежка с красным камешком.

А Хеймир осторожно раздвинул плечом домочадцев и вышел вперед.

– Я думаю, что ради такого щита стоит не пожалеть и большего сокровища, чем одна серебряная застежка весом в полмарки, – сказал он. – Конечно, она искусной работы, и самоцветный камень отдельно стоит немало, но жизнь Дага и прочих воинов мы ценим гораздо выше. Колдуны получат то, что просят, клянусь Отцом Ратей! – Хеймир поднял руку и показал Брендольву застежку с оборванными цепочками у себя на ладони. – Где щит?

Хельга охнула и невольно прижала руку к груди. Домочадцы могли думать, что вторую застежку она отдала на хранение жениху. Но сама-то она знала, что не расставалась с ней! И она на месте, застежка с красным камешком, приколота к платью, и булавка даже не шелохнется в плотной шерстяной ткани. А Хеймир держит на ладони вторую – с зеленым камешком! Откуда он ее взял? Хельга была так изумлена, что поверила бы любому объяснению. В том числе и такому, будто под видом Хеймира сына Хильмира к ним явился сам Один.

Брендольв посмотрел на застежку, потом в лицо Хеймиру, потом опять на застежку. По пути он не сомневался, что слэтт будет решительно возражать против сделки с колдунами. Ведь это его подарок. Но Хеймир протягивал застежку, вопросительно глядя на него и ожидая ответа. В его спокойном лице, в выражении глаз Брендольву мерещился какой-то подвох. В опасности его чувства обострялись и он делался более проницателен, чем обычно. А любая встреча с Хеймиром ярлом была опасностью сама по себе – так уж между ними сложилось. Но прочитать мысли своего непримиримого соперника Брендольв не мог.

Камешек в глазу ворона поблескивал, как живой. Ворон тоже ждал, чем все кончится.

– Трюмпа сбросила щит в море под обрыв Вершины, – среди общей напряженной тишины сказал Брендольв и одновременно забрал застежку с ладони Хеймира. – Не знаю, можно ли его достать, но он там.

Гридница разом загомонила.

– В море! Да как же его оттуда выловить! Сейчас не лето, чтобы нырять! Да я сроду не слышал, чтобы кто-то нырял под обрыв Вершины! Там живут морские великанши! Там такая глубина! Мировая Змея сожрет – плюхнешься ей прямо на нос! Да и как его найдешь на дне! Его давно уволокло волнами! Занесло песком!

– Пусть-ка Трюмпа сама ныряет! – гневно вопила Троа, красная и потная от досады. Только полена ей и не хватало. – Сумела утопить, пусть сама и достает! Или кто-нибудь из ее отродий! Это же гибель человеку – нырять под обрыв! Проклятые колдуны!

– Я могу и нырнуть! – никого не слушая, заявил Вальгард. – Моему щиту от воды ничего не будет. Я уж его найду!

– Подожди, подожди! – уговаривал его Хельги хёвдинг. – Надо подумать над этим делом! Хотя бы до завтра!

– Хорошо, что она не сожгла щит! – приговаривали домочадцы. – Из воды его легче добыть, чем из пепла!

– А все же награждать ее серебром за такие мерзкие дела ни к чему!

Брендольв уехал, увозя застежку и дав хёвдингу обещание завтра же отправиться с дружиной на помощь Дагу. Правда, помощь эта не могла быть слишком существенной, потому что после Битвы Конунгов дружина Лаберга стала меньше раза в два. Как надеялся Гудмод, кто-то мог выжить и со временем вернуться, но пока в их распоряжении остались только те, кто в сражении не участвовал.

Прижимая руку к застежке под платьем, Хельга подошла к Хеймиру. Отлично зная все вопросы, которые она хочет ему задать, он взял ее за плечо и увел в дальний угол гридницы.

– Твою застежку Трюмпа украла ради Даллы, – сразу сказал он. – Но ворованное плохо приживается. Мне принесла ее сестра Даллы, та, что хочет сама выйти за Брендольва и ни в коем случае не уступить его тебе. Мудрая девушка, правда?

Хеймир улыбнулся, обнял Хельгу за плечи, стараясь ее расшевелить. Он всей душой стремился убедить ее, что она не ошиблась в выборе, вот только не очень твердо знал, как это сделать.

– Так застежка была в Лаберге? – произнесла Хельга. – У Даллы?

– Выходит, что да. Та девушка принесла мне ее только что. Наверное, сама Далла и прислала сюда Брендольва, чтобы получить вторую.

– Но он не знал… – неопределенно начала Хельга.

– Уж я не знаю, что он знал. – Хеймир пожал плечами. – Но едва ли Далла смогла распоряжаться им как рабом, ни во что не посвящая. Он, знаешь ли, показался мне упрямым человеком.

Брови Хеймира дрогнули: он хорошо помнил, как из-за упрямства Брендольва Хельга чуть не попала в сети Ран. И он не собирался прощать это бывшему сопернику, несмотря на внешнее примирение.

– Но если он это знал, то как же не догадался? – недоумевала Хельга. – Он же видел, что они разные! Что ты предлагаешь ему ту самую, которая и так должна быть у них! Не мог же он быть в сговоре еще и с Мальфрид!

– Нет! – Хеймир тихо, с удовольствием засмеялся. Все сложилось так хорошо, что даже Отец Богов наверняка позабавился на досуге. – В сговоре еще и с Мальфрид он быть не мог, потому что Мальфрид и Далла хотят совсем разных вещей. У него, я заметил, очень пылкая душа, но даже самая бурная река не может течь сразу в две стороны.

– Но как он не догадался? Застежки же разные! Им нужна была вторая, с красным камнем, а ты ему дал зеленую! Ту же самую, что у них!

– Ты знаешь его с детства! – Хеймир снова усмехнулся, намекая на какое-то известное обстоятельство. – Ты же знаешь, что… что он не различает красное и зеленое! Для него эти застежки совершенно одинаковые! Ты об этом и сама знала!

Как все просто! В самом деле, она же знает, что Брендольв не различает красный и зеленый! Сколько раз она смеялась над этим, дразнила его! А «Логвальд Неукротимый», в котором она узнала Брендольва именно по разноцветным ремешкам! Как все просто!

Хельга фыркнула, и Хеймир рассмеялся, довольный, что это дело порадовало его невесту.

– Это ты придумал! – Хельга была восхищена его хитроумием, которое казалось ей достойным самого Одина. – Какой ты умный!

Хеймир усмехнулся и отвел глаза: почему-то эта похвала его смутила. Ведь Хельга, не в пример иным гостям на эльвенэсских пирах, говорила то, что действительно думала! И как хорошо, если она и правда так думает!

Хельга видела, что ему приятны ее слова, и обрадовалась, но вдруг вспомнила ссору перед отъездом Брендольва, когда она назвала Хеймира бесчувственным. Нет, она была неправа. Хельга уже открыла рот, чтобы признать это, но не посмела. Лучше об этом не вспоминать. Как серый туман мира Хель, образ Хеймира колебался в ее глазах: он казался то близким и понятным, то далеким и чужим. Но несомненно, что его ум, проницательность, сообразительность, умение владеть собой заслуживают восхищения! И он такой красивый…

Вдруг испугавшись, что он поймет эту последнюю мысль, Хельга отвела глаза и пошла прочь. Хеймир смотрел ей вслед, не зная, рада она его победе над Брендольвом или нет. Все же жаль, что тот не утонул вместе со своей злосчастной «Лисицей»!

Глава 9

Уже на другой день после отъезда из Тингваля дружине Дага встретился гонец, который мог рассказать о произошедшем лучше, чем пара дымовых столбов. Оказалось, что морской дозор южного рубежа – Сиград хёльд и Кетиль Толстяк на своих кораблях – заметили в море корабль фьяллей, который узнали по драконьей голове на переднем штевне. Надо отдать им должное: прежде чем принимать неравный бой и добывать вечную славу, они послали человека на берег. Немедленно был отправлен гонец к хёвдингу, ближайшей округе дали знать дымом, и на берег сбежалось целое войско из окрестных бондов и рыбаков. В нем не насчитывалось и полусотни человек, но подкрепление дружинам двух кораблей получилось изрядным. Фьялли, разглядев все это, развернулись и ушли на юг, не вступая в сражение.

Через два дня они вернулись уже на трех кораблях. Сиград и Кетиль, ждавшие врага за мысом Ягнячьего ручья, вступили в бой, в котором корабль Кетиля был потерян, а Сиграду пришлось уйти. Зато ночью они во главе местного войска напали на стоянку уставших фьяллей и перебили почти всех, получив десяток пленных и три неплохих корабля в придачу к Кетилеву «Толстому Волку».

Так что дела шли бы не так уж плохо, если бы возле усадьбы Ягнячий Ручей квиттов не поджидали уже пять кораблей.

– Они подходят постепенно, – разъяснял Дагу Сиград хёльд, который теперь имел вид отважный и хмурый одновременно. Одержанные победы наполняли его гордостью, но мало кто радуется, имея пять вражеских кораблей почти у ворот своего дома. – Мы видели у Пастбищного острова пять «Драконов», целое стадо. Самый большой скамей на двадцать шесть, цветной парус, и на мачте бронзовый флюгер. Похоже на знатного ярла. Видно, они не ждут, что кто-то на Квиттинге еще может драться, и не собирают силы в кулак. Думают, что те три первых корабля слишком увлеклись добычей и потому не вернулись.

– Может быть! – заметил Ингъяльд. – Может быть, фьялли и возгордились своими победами. Но может быть и так, что год войны научил их осторожности.

Год войны! Год с начала войны еще не исполнился, да и не такой уж это большой срок, но Даг вдруг осознал, что вот уже год Квиттинг ничего не может поделать со своей злой судьбой. И за это время три его четверти оказались в руках врагов. Напрасны все жертвы, призывы, порывы. Судьба делает свое дело и не смотрит под ноги. «Старик идет!» – бормотала когда-то Атла. Старик прошел уже три четверти полуострова. Сумеет ли какая-то сила его остановить? Даг оглядывал низковатую и тесную гридницу усадьбы Ягнячий Ручей, забитую лежащими и сидящими мужчинами, многие из которых еще вчера пасли скот и ловили рыбу, и холод пробирал от мысли, что уже завтра многих из них может не оказаться в живых. Кого-то – наверняка.

Но сомнения Дага не означали, что он трусит, потому что не вызывали желания повернуть назад, отступить. Он точно знал, куда должен идти и что делать. Его окружали знакомые лица, и оттого казалось, что он никуда не ушел из Тингваля, что весь Тингваль, весь Хравнефьорд пришел с ним сюда. Даг не очень хорошо знал жителей Ламбибекка, многие лица видел в первый раз, но они тоже были – Тингваль, потому что у них с Тингвалем была общая цель и общая решимость ее добиться. И даже если бы сейчас явилась вещая норна и предрекла смерть в завтрашнем бою, Даг не дрогнул бы. Он сделает то, что должен сделать. Люди это запомнят. А иначе собственная жизнь станет ему не нужна, потому что нельзя жить, не уважая себя.

В гриднице сидели недолго: решено было завтра продвигаться дальше на юг. За ручьем область восточного побережья кончалась, но все сходились на том, что лучше вообще не допускать фьяллей на свою землю. Сиград хёльд особенно ратовал за это – ведь его дом стоял первым на пути врагов. Если фьялли уже близко, то лучше опередить их и напасть на них раньше, чем они нападут сами. По пути от Тингваля к Дагу присоединились несколько хёльдов с дружинами; теперь с ним было почти две сотни хорошо вооруженных воинов, а с такой силой можно не ждать, что подскажут сны.

Найдя себе местечко на полу возле стены, Даг сворачивал накидку, устраиваясь, когда в гридницу вошли несколько человек вместе с самим хозяином.

– Эй! – позвал Сиград хёльд и обвел гридницу поднятым факелом. – Ингъяльд! Даг! Эйвинд! Проснитесь кто-нибудь. А лучше все. Посоветуемся.

Мужчины зашевелились. Даг встал, шагнул к хозяину, быстро спросил:

– Что-то случилось?

– Прибежал мальчишка! – Сиград подтолкнул к нему кого-то маленького, и Даг увидел востроносого, пронырливого на вид подростка лет тринадцати-четырнадцати с оттопыренными ушами. – Это сын Брима Зеваки из-за ручья. Говорит, фьялли у них в усадьбе.

– Точно, точно, говорю, да они и правда у нас есть, точно-точно! – затараторил мальчишка, будто горох из мешка посыпал. – Пять кораблей, вот столько! – Он показал ладонь с широко растопыренными пальцами. – Стоят у нас в усадьбе, то есть корабли на берегу, а люди в усадьбе.

– Сколько? – сразу спросили несколько голосов. При слове «фьялли» все сразу стряхнули сон и поднялись.

– Много! – Мальчишка замахал обеими руками. – Разве сосчитаешь! Весь дом забит, и все сараи, и конюшни, и еще на берегу возле кораблей осталось много. Завтра они пойдут к вам сюда.

– Очень надо! – негостеприимно ответил Сиград хёльд. – Я вот что подумал, – он обвел глазами лица Дага, Ингъяльда, Кетиля, Эйвинда хёльда, – зачем нам дожидаться? Пойдем прямо сейчас. Мы меньше них устали. Тут идти до Поросячьей Радости всего ничего…

– До чего? – изумился Даг. Сиград и мальчишка разом хихикнули, притом мужчина сморщился, поскольку в предыдущей схватке был ранен фьялльским копьем в щеку.

– Это их усадьба так называется, – пояснил он, кивая на ухмыляющегося мальчишку. – Поросячья Радость. У них там свиньи хорошо плодятся. Так вот, если сейчас выйдем, после полуночи сразу будем там. Всех их разом и накроем. Чего дожидаться? Мне в усадьбе таких гостей не надо.

– Пойдем, – сразу предложил Даг и посмотрел на Ингъяльда. – Они не ждут. Случай удобный.

– Пожалуй. – Ингъяльд вопросительно посмотрел на Эйвинда хёльда.

Очень скоро отряд уже выходил из усадьбы Ягнячий Ручей. Мальчишка (он сказал, что его зовут Стари, а Равнир тут же нарек его Ночным Скворцом и подарил костяную пуговицу)[18] шустро бежал впереди, показывая дорогу.

– А где твои родичи? – расспрашивал его по дороге Даг.

– Брим… отец то есть, в лесу, – охотно объяснял Стари, и непохоже было, что его хоть сколько-нибудь огорчало положение дел. – А Вегейр и Баульв ушли воевать. Один человек говорил, что Вегейра видел после битвы, а Баульва нет. Наверное, Ботхильде придется поискать себе другого мужа.

Даг не знал этих людей, да и не так уж важно, кем они приходятся мальчишке. Гораздо важнее другое: ему совсем не хотелось, чтобы через месяц-другой кто-то из Тингваля мог рассказать нечто подобное о своих хозяевах.

До полнолуния оставалось несколько дней, желтовато-белая луна внимательно разглядывала идущих, точно хотела пересчитать. В свете ее лучей было видно каждую веточку, море блестело, как снег, и казалось дорогой в какие-то иные миры… Так сказала бы Хельга. Шли быстро, а Дагу почти не верилось, что он идет на свою первую в жизни настоящую битву. Почему-то пожар Волчьих Столбов ему сейчас не вспоминался. Вот так: без жертвенных пиров, без обетных кубков, без громких речей и клятв. Брендольв обиделся бы… Но Даг не считал себя обиженным. Он вспоминал слова Наследника, очень кстати сказанные на прощанье. «Если тебе придется драться, – а, скорее, так оно и есть, – помни, что фьялли отнюдь не великаны, – сказал ему Хеймир. – Они не бессмертные. И боевой пыл у них сейчас уже не тот, что был год назад или на Середине Зимы. У фьяллей есть поговорка: откусывать стоит столько, сколько сможешь проглотить. А Торбранд Тролль уже наглотался. Не думай, что у тебя выдались увлекательные „кукушкины гулянья» в этом году, но ты идешь вовсе не в пасть к Фенриру Волку. Относись к этому спокойнее». Даг сам удивлялся, насколько мало волнуется. Он даже готов был укорить себя в недостатке боевого духа и жажды вражеской крови… но тут ему некстати вспомнилась Хельга, и на смену спокойствию откуда-то всплыл настоящий ужас. Жутко было думать: случись что – и он никогда не увидит ее… После пережитого недавно жизнь Хельги, даже когда ей решительно ничего не угрожало, казалась такой хрупкой, будто ей могла повредить даже неосторожная мысль.

– Вон она, наша усадьба. – Стари, шедший рядом с Дагом, взмахнул рукой, призывая остановиться.

Внизу под холмом виднелась усадьба: обыкновенная, не слишком большая, обнесенная стеной, с хозяйским домом, постройками вокруг. Во дворе мерцал широкий, но низкий костер.

– А корабли ихние – вон там. – Мальчишка махнул куда-то дальше вдоль моря. – Я потом покажу. Или надо сейчас?

– Покажи сейчас, а пойдем потом, – ответил ему Эйвинд хёльд. Весь отряд останавливался и сбивался в кучу поближе к вождям, ожидая дальнейших приказов. – Мы тут с Кетилем подумали: разделяться нам не надо. Сначала разобьем усадьбу, тогда им и от кораблей толку не будет. Наверняка у них главные силы в усадьбе, и старший там, а у кораблей только дозор остался. Если с кораблей начать, то усадьба проснется.

– Ведь в усадьбе больше народу? – спросил Сиград у мальчишки.

Тот кивнул. На его подвижной мордочке отражалось любопытство и ни капли страха. Лет в двенадцать-тринадцать Даг тоже был таким: чувство опасности еще не проснулось, и потому подросток, ребенок охотно идет туда, куда взрослый мужчина пойдет, сжав зубы от страха и взывая ко всем богам. Иногда и пожалеешь, что уже миновал эту неразумно-отважную пору!

– А где их старший? – спросил Даг.

Мальчишка пожал острыми плечами:

– Как их различить? Фьялли – они и есть фьялли. Я к ним не приглядывался.

– Значит, выносим вперед бревна, закрываем ворота и поджигаем, – деловито решил Сиград хёльд. – Только надо со стороны моря поставить больше людей. Тут до берега не так далеко – увидят огонь, могут прибежать к своим.

Несколько крепких бревен, смолу и солому принесли с собой из Ламбибекка. Слушая Сиграда, Даг сразу вспомнил Волчьи Столбы. Рагневальд Наковальня действовал примерно так же. На миг ему сделалось неприятно, но он не стал спорить даже мысленно. Необходимо дать фьяллям решительный отпор: пусть поймут, что здесь их ждет серьезный противник. И задумаются, а стоит ли идти дальше.

– Я пойду к берегу, – сказал Стари. – Когда тамошние проснутся, я прибегу и вам скажу.

– Осторожнее там! – вполголоса крикнул Даг вслед мальчишке то же самое, что ему самому говорила бабушка Мальгерд.

Темнота не ответила. Стари мгновенно растворился, и Даг не стал беспокоиться за него дальше. Что-то в облике мальчишки говорило: этот не пропадет. Чем-то похож на Рэвунга. Тот тоже очень хотел в поход и остался дома только потому, что кто-то ведь должен защищать и успокаивать женщин.

А дальше Дагу казалось, что с горы столкнули огромный камень и он полетел, грохоча, ускоряя бег и увлекая всех за собой. Остановить его уже невозможно. За гулом ветра дозорные во дворе не услышали, как квитты окружали усадьбу; фьялли подняли тревогу только тогда, когда у ворот тяжело застучали бревна, которыми подпирали створки. Мгновенно усадьба осветилась факелами, наполнилась криком и топотом сотен бегущих ног; снаружи казалось, что она переполнена, как муравейник, и деревянная ограда сейчас лопнет, как набитый мешок, не выдержав давления изнутри. Над стеной прямо возле Дага выскочила человеческая голова, рядом мелькнули руки; не думая, он ударил копьем в лицо, и фьялль рухнул назад во двор.

Вокруг всей усадьбы закипела битва. Понимая, чем им грозит заточение, фьялли отчаянно рвались наружу; квитты били их при каждой попытке перебраться через стену. Было похоже, что какое-то чудовище рвется из пещеры, а его не хотят выпустить; но оно стремится на свободу сразу сотней голов, сотней рук с зажатым оружием, плюется стрелами и копьями. Деревянная стена уже горела, кое-где на постройках занимались крыши. От дыма делалось труднее дышать. У Дага не шли из ума Волчьи Столбы. Но эти воспоминания жили отдельно: его руки делали то, что требовалось. Он уже был ранен в плечо копьем из-за стены, но почти не замечал раны и не чувствовал боли. Все его силы были сосредоточены на одном: удержать чудовище. Это его кусок войны. Маленький, темный, тесный, дымный, дышащий отвратительным запахом крови и смерти.

Ворота и стена в нескольких местах обрушились, в проломах образовались очаги отчаянной схватки; звон железа и крики висели над темным берегом. Пламя затмило белый блеск луны. И почти с удивлением Даг обнаружил, что фьяллей не так много, как казалось поначалу: через стены уже почти никто не лез, все они сосредоточились в проломах. Наиболее сильный кулак собрался в воротах: должно быть, фьялли хотели пробиваться к берегу, к кораблям.

Постепенно в других проломах квитты оттеснили врагов внутрь усадьбы и сами вступили во двор. Еще немного – и фьялли будут окружены без прикрытия стен. Близкая победа воодушевляла, мощная волна несла вперед, совсем как тогда, после заклинания Вальгарда. Мельком вспоминая его, Даг не мог отделаться от ощущения, что берсерк где-то рядом, что это его щит мелькает красным отблеском справа, что это его голос, как рев боевого рога, зовет нажать, ударить… Нет, это тот хёльд с седым пятном в бороде, Халльгрим или Халльбьёрн, как его…

И вдруг фьялли резко отступили назад и бросились единой толпой в ворота. Лишь на миг квитты дрогнули, и остатки фьяллей устремились в прорыв. Кто-то кричал в общем шуме, отдавая им приказы, но рассмотреть их старшего не удавалось.

– Догнать! За ними! Бей! – свирепо орал Сиград хёльд, дикий и страшный, с оторванным рукавом и большим размазанным пятном чужой крови на груди. – Я вам за моего Толстяка…

Почти не сопротивляясь, фьялли бежали к морю, и квитты били их на ходу, в спину, как придется.

– Чтоб ни один не ушел! Ни один! – кричал Эйвинд хёльд. – От кораблей отсекай!

На морском берегу пылал огромный костер, все пять кораблей были спущены на воду и лишь придерживались носами за отмель, чтобы не снесло. Вокруг них стояли с оружием наготове не меньше полусотни фьяллей. Вместе с теми, кто вырвался из усадьбы, их опять стало почти столько же, сколько осталось от квиттов. Прибежавшие из усадьбы фьялли ворвались внутрь освещенного круга и скрылись за щитами дозорных. Навстречу квиттам полетели стрелы. Впереди лежала неширокая полоса берега с тушами пяти кораблей, и огромный костер бросал отблески на сотни клинков во вражеских руках. Здесь проходила грань между тьмой и огнем, между землей и морем, между своими и чужими, между миром живых и миром мертвых.

Откуда-то с севера пролетела черная птица – ворон. Вернувшись, он закружил над костром, и все, квитты и фьялли, не сводили с него глаз.

– Это знак! – сам себе сказал Даг и шагнул вперед. – Кто у вас старший? – громко крикнул он, обращаясь к молчащим фьяллям.

Над берегом пролетел неслышный вздох. Сжимая оружие, те и другие ждали, будет ли ответ. А Даг вышел вперед, опираясь на копье, и вдруг сам себе показался похожим на Одина. Но захлебнуться гордостью ему не грозило, потому что рана в плече вдруг сильно заболела, а дышать было так тяжело, что ему приходилось делать перерыв почти после каждого слова.

– Я – Даг сын Хельги, хёвдинга Квиттингского Востока, – продолжал он. – Кто старший среди вас, кто может говорить со мной?

– Я, – почти тут же ответил молодой голос, и один из фьяллей шагнул вперед. Судя по его виду, он еще не участвовал в битве. – Я, Хродмар ярл, сын Кари ярла из Аскефьорда. Я достаточно хороший собеседник для тебя?

В голосе его звучала раздраженная издевка, но Дагу было не до обид. Глянув в лицо собеседника, Даг содрогнулся: он был готов драться с людьми, а не с троллями. Даже в неверном свете костра было видно, что все лицо Хродмара ярла покрыто мелкими шрамами, не оставившими гладкой кожи даже на ширину волоска. Весь его облик в дрожащем свете пламенных языков, в блеске острой стали, в отсветах морской волны за спиной казался нечеловеческим, точно это какой-то злобный дух, воплощение кровавой ночи.

– Хродмар ярл из Аскефьорда! – присвистнул за плечом Дага Халльгрим хёльд. – Да это просто подарок! Он – почти то же самое, что сам Торбранд Тролль! Торбранд конунг его любит, как сына! Не очень-то ему будет весело узнать, что его любимец сложил у нас свою распрекрасную голову!

– Ты поторопился, Хродмар ярл, забираться так далеко на Квиттингский Восток, – продолжал Даг. – У нас вам будет не так легко, как в других местах. Мы не хотим быть рабами вашего конунга и не будем. У нас есть кому биться с ним. И я предлагаю тебе вот что. Пусть твой конунг назначит день битвы, а до тех пор не пытается разорять наш берег. А когда настанет срок, тогда Отец Ратей решит, кому достанется победа.

– Я не могу решать за конунга, – не сразу ответил Хродмар ярл.

– Я предлагаю вот что, – говорил Даг. Он почти не верил, что с этими гордыми и непримиримыми людьми можно договориться, но попытаться он был обязан. Отец этого хотел бы. – Ты останешься у нас. А твоих людей мы отпустим и даже дадим один корабль. Они сообщат вашему конунгу новости. И пусть он пришлет кого-нибудь назвать день битвы. Мы обещаем, что посланцам не будет причинено вреда. И тебе тоже. А перед битвой мы отпустим тебя назад к твоему конунгу, и ты сможешь снова испытать свое боевое счастье. А если тебе это не нравится, то ты можешь принять бой прямо сейчас. Но только знай, что у меня и сейчас не меньше людей, чем осталось у тебя, а во все ближайшие усадьбы послано за помощью. Сюда подходит еще в три раза больше людей. Так что здесь вам не так повезло, как хотелось.

Хродмар ярл молчал. Сдаться, признать себя побежденным каким-то мальчишкой, сыном квиттинского хёвдинга, да еще пойти в заложники… Торбранд конунг не слишком обрадуется, узнав, что его любимец, на многократно проверенную удачу которого он так рассчитывал, отличился подобным образом. Лучше бы он не ждал Хродмара из Медного Леса, а послал сюда кого-нибудь другого. Асвальда Сутулого, например. «Женитьба отняла у него удачу! – наверняка скажет Асвальд, когда узнает об этом. – Это и понятно: зачем было брать в жены квиттинку?»

А в этой женитьбе и было все дело. Никогда раньше Хродмар не жалел своей жизни и без колебаний предпочел бы плену смерть в бою. Но теперь он не торопился в Валхаллу, потому что дома, в Аскефьорде, его ждала жена. А может быть, и дети, только такие маленькие, что их еще не видно. И он хотел к ним вернуться. Очень хотел. Он умирал от страшной болезни, горел в усадьбе, сражался во множестве битв, его топтал великан и засыпала каменная лавина. Он выжил, и теперь хотел жить дальше. С таким трудом завоеванное счастье изменило его, наполнило властной жаждой жизни. И сейчас Хродмар думал не о Торбранде конунге, а только об Ингвильде. Она ждет его и хочет, чтобы он вернулся. Лучше ему вернуться с опущенными глазами, чем умереть с гордо поднятой головой. В конце концов, ему не предлагают предательства. Фьяллей и их конунга не обесчестит, если они сразятся с квиттами в одной битве, решительной и последней. И для них это лучше, чем распыляться и тратить силы по мелочам.

Хродмар Удачливый не хуже Хеймира Наследника знал, что фьялли не бессмертные и их земля не бесконечная.

– Хорошо, – наконец сказал Хродмар ярл. – Подтверди обетом все, что ты сказал, Даг сын Хельги.

Черный ворон медленно описывал круги над их головами, точно невидимой нитью сшивал тьму и огонь, землю и море, своих и чужих, жизнь и смерть. И теперь Даг чувствовал огромную гордость, словно одержал небывалую победу.

* * *

Уже на другой день в усадьбе Ягнячий Ручей толпилось полным-полно гостей, жаждущих поглазеть на героев, на плененного фьялльского ярла (говорят, это побратим самого Торбранда Тролля! Да ну вас, не побратим, а приемный сын! Ведь у Торбранда нет детей! Вот он и остался совсем без наследников! Значит, боги за нас!), послушать рассказы о битве от самих ее участников. Среди прочих явился и Брим Зевака из-за ручья, скрывавшийся в лесу вместе с домочадцами. С собой он привел дочь Ботхильду и сына Стари – кругленького толстячка лет шестнадцати, с розовым серьезным лицом, рассудительного и неторопливого.

– Что? – не понял Ингъяльд. – Этого зовут Стари? А где же твой младший? Шустрый такой? Или у тебя всех сыновей зовут Стари?

– Какой младший? – в свою очередь не понял Брим хёльд, такой же толстоватый и неторопливый, как и его отпрыск. – У меня всего один сын.

– Даг! Равнир! – позвал Ингъяльд. – У меня что, в глазах помутилось? Они говорят, что Стари – вот этот. Но ведь к нам приходил другой!

– Приходил к вам? – изумился Брим. – Стари от меня на шаг не отходил! Так я его и отпустил бы бегать ночью возле фьяллей! У меня голова на плечах есть! У меня один сын, и неизвестно, сумею ли я, случись с ним что, раздобыть другого!

Это немудреное признание вызвало в гриднице громкий хохот. Переждав его, Брим пояснил:

– А к вам, как видно, приходил наш Перевертыш. Он любит забавляться – выдавать себя за человека. Видно, теперь моим сыном назвался.

– Какой еще перевертыш?

– Мы его так зовем. Это тролль такой. Живет у нас на ручье. Говорят, он еще маленький. Тролленок. Он любит ходить к людям и сам человеком притворяется. От него вреда нет, у нас его подкармливают. То морковку, то молочка… Ох, ну, мне теперь с этим пожаром до зимы работы хватит! Хорошо хоть утварь кое-какую успел вывезти… А теперь еще эти трупы! Дали бы вы мне людей – таскать, закапывать… А?

Брим из Поросячьей Радости уже думал о своих хозяйственных заботах, а люди из Тингваля недоуменно смотрели друг на друга.

– А что, по-моему, все отлично! – хихикнул наконец Равнир и дернул свое янтарное ожерелье. – Пойду расскажу Хродмару ярлу, что нам помогают даже тролли. Если у фьяллей есть головы на плечах, то они не станут связываться с таким грозным противником!

* * *

Светило солнце, и вода во фьорде казалась не серой, как было зимой, а темно-голубой и теплой на вид. Ветер гнал по ней бесчисленные мелкие волны, в них дрожали отблески света – неисчислимые улыбки морской великанши по имени Небесный Блеск. Обрывистые склоны берегов зеленели свежей травой, в нескольких местах с обрывов стекали прозрачные ручьи. Хельга всегда думала, что они живые, и подолгу разговаривала с ними, вслушиваясь в журчание стремительных струй по древним камням. А дальше, за горловиной фьорда, видной отсюда, с мыса Трех Сосен, расстилалось море – такое же темно-голубое, ровное, как полотно. В Хравнефьорд пришла весна.

Собственно, она пришла давно – уже кончался грасмонед, «травяной месяц».[19] В свежей траве на склонах пестрели розовые, голубые, белые, светло-желтые головки цветов. Они так красиво обрамляли розоватые и серые гранитные валуны, что, казалось, сами камни высунулись из-под земли погреться на солнышке, полюбоваться ясным весенним небом и подставляют старые, усталые лица нежной ласке юных цветочных рук. Не зря наступающий месяц зовется ламбимонед – «ягнячий». Бабушка говорит, это оттого, что пришла пора выгонять на пастбища ягнят, но Хельга верила: в это сияющее, вольное, душистое, светлое время любой старик ощущает себя ягненком.

Все-таки она пришла, весна, в которую зимой с таким трудом верится. Пришла, и ни далекая война, ни раздоры, ни тревоги не смогли ей помешать. Грозная тень Повелителя Битв не заслонила дороги прекрасной Фрейе, которая ищет, настойчиво ищет любимого мужа и непременно находит, что бы ни случалось на земле.

Знаю я, вижу, как снова возникнет, Вновь зеленея, из моря земля. Бьют водопады; орлы за добычей Станут к воде на лету припадать…[20]

– вспоминалась ей древняя песня, и казалось, что вещая вёльва говорила не о Гибели Богов и новом возрождении мира, а об этом – о весне, которая непременно придет. И гибель, и возрождение увидит каждый, и незачем веками дожидаться на пирах Валхаллы. Открой глаза и смотри…

Вокруг мягко пел ветер, играл свежей листвой, Хравнефьорд тысячей внятных и дружных голосов пел песни весны. Ветер и ветви, камни и волны – такие разные, но никогда не ссорятся. Боги создали их, чтобы каждый жил своей жизнью и не мешал другим. Почему же люди не следуют этим простым и мудрым законам? «Человек – такое странное животное! – говорил когда-то Эгиль. – Ему всегда чего-то не хватает, всегда мало того, что он имеет».

Было тихо, но Хельга вдруг ощутила, что в песне ветра появился новый, едва различимый призвук. Ни одного внятного звука – просто ветер и ветви заметили, что среди них появилось новое существо. «Идет, идет, идет…» – шептали голоса, и Хельге слышалось в них стихийное, светлое ликование. Кому они могут радоваться, кроме как… Нет, это не он. Ворон к ней больше не придет.

Хельга обернулась. На опушке леса, шагах в десяти позади, стоял Хеймир сын Хильмира и внимательно смотрел на нее. Ветер поигрывал длинными прядями его волос, как веточками молодого стройного ясеня, одну забросил на плечо, покрытое белым мехом диковинной накидки.

Встретив взгляд Хельги, Хеймир улыбнулся и медленно шагнул к ней. Хельга смотрела на него серьезно: она знала, что он придет. Ей все время казалось, что он хочет что-то ей сказать. Стоило Хеймиру ненадолго потерять Хельгу из вида, как он начинал беспокоиться сам не зная о чем и искать ее. А найдя, не знал, что сказать. Привыкнув к этому, Хельга и сама начинала недоуменно оглядываться: где он, почему не идет?

Вдруг ей вспомнилось лицо того мужчины с бородой, который сидел у прозрачного источника в туманном мире Нифльхель. Тогда она подумала, что знает его, а сейчас сообразила: просто он показался ей похожим на Одина, такого, каким она его представляла себе. И в лице Хеймира ей вдруг ясно увиделось сходство с тем видением. Когда у него вырастет длинная борода, а волосы отступят ото лба назад… Но Один никак не мог попасть в Нифльхель. И почему Хеймир должен быть на него похож? Хельга не знала, но все это не удивило ее. Она ведь знала, что в мире нет ничего отдельного.

Она стояла на самом краю мыса, почти под ногами ее, далеко-далеко, плескалось море. Отступать было некуда, и она молча ждала, пока он подойдет. Срок их свадьбы пока не назначили, но ей следовало свыкнуться с мыслью, что они связаны навсегда. И наконец понять, чего же хочет она сама.

– Я сначала подумал, что это светлый альв спустился на землю, – мягко улыбаясь, сказал Хеймир. Он разговаривал с Хельгой осторожно, точно боялся неловким словом или взглядом помять хрупкий цветок. – Эгиль говорил, что у тебя душа светлого альва. Похоже, так и есть.

Хельга улыбнулась и отвела глаза, не зная, что ответить. А Хеймир сказал чистую правду. Когда он впервые заметил маленькую человеческую фигурку над обрывом, то принял ее за альва или особенно смелого тролля, не боящегося солнечных лучей. Она составляла одно целое с травами, камнями и кустами цветущего шиповника вокруг. Сначала он хотел уйти, не тревожа ее, но потом не удержался и подошел. Ему мучительно хотелось знать, что думает о нем и их обручении его нареченная невеста. После той ночи она изменилась: стала тихой, сдержанной, хотя вовсе не казалась грустной или подавленной. В ней поселились какие-то огромные мысли и знания, и от этого сама девушка стала казаться чем-то большим, чем простой человек. Но ее присутствие не подавляло, а, напротив, согревало и умиротворяло, как огонек светильника в тихом доме. На самого Хеймира она смотрела ровно и ласково, точно так же, как на любого другого. Но ему этого было мало.

– Как хорошо здесь, – сказал Хеймир и посмотрел в зелено-голубое пространство фьорда. Хельга молчала, и он, никогда не терявшийся в беседах с кем бы то ни было, не знал, что сказать. – Так и вспоминается:

Станут хлеба вырастать без посевов. Горе забудется; Бальдр возвратится…[21]

Хельга наконец подняла глаза и улыбнулась: Хеймир продолжил ту же песнь, которую она вспоминала и сама, и от этого на сердце у нее вдруг стало тепло, и его приход уже казался ей приятным. Хеймир с одного взгляда понял эту перемену и с облегчением улыбнулся ей в ответ. Он взял ее за руку, и Хельга позволила ему это.

– Послушай, что я хочу сказать тебе, – начал Хеймир. Сказать это следовало давно, но не хватало духа; только сейчас блеск солнца и моря, зелень и цветы и лицо Хельги, похожей на цветок, придали ему решимости узнать свою судьбу. – Пока нас слышат только земля и небо, но никто из людей. Я вижу, что ты не очень рада нашему обручению. Не подумай, что я, как великан Фрейю, собираюсь силой тащить тебя в свой дом.

– Но ведь так нужно, да? – Хельга вопросительно посмотрела на него. – Мой отец говорил, и Даг…

– Все это верно, но ведь можно придумать и какое-нибудь другое средство союза. Можно сосватать мою племянницу Сванхильд в жены твоему брату. Со свадьбой им придется подождать лет восемь-девять, но твой брат молод, ему некуда торопиться. Через восемь лет ему будет столько же, сколько мне сейчас… Или… если ты не хочешь быть моей женой, я могу посвататься к Далле. Она-то уж не откажется.

– Ты хочешь жениться на Далле? – Хельга не испугалась, просто очень удивилась. Между этит двоими не было ничего общего!

– Я не хочу! – с досадой ответил Хеймир. – Я только хочу сказать… Я хочу сказать, что хочу твоего счастья. Ты достаточно пережила со всем этим… Если ты предпочитаешь… – Хеймир кашлянул, но так и не выговорил имени сопреника, – другого… Если ты хочешь просто жить спокойно, у себя дома, с родными и не слышать ни о каких женихах, то я откажусь от этого брака. Я все возьму на себя, никто тебя не упрекнет. И войско слэттов будет с вами. Об этом не беспокойся.

Хельга отвела глаза. Сердце ее вдруг забилось так сильно, как еще ни разу после путешествия в Хель. Она боялась даже, что не забьется больше никогда – мертвый мир никого не отпускает просто так. Нет, она не подумала о Брендольве, она даже не заметила намека на него. Хеймир сказал что-то важное. Что-то такое, чего она еще никогда не слышала. И Брендольв и даже… Ворон до сих пор совсем не так говорили ей о своей любви. Они звали ее к себе, простой человек и дух побережья, и говорили: «Я не могу без тебя обойтись». А Хеймир вдруг отказывается от нее, потому что хочет ее счастья и позволяет ей самой решить, в чем это счастье. И внезапно ей показалось важным, а зависит ли от нее его собственное счастье, и захотелось, чтобы – да. Потерять его, опять остаться в пустоте… Нет! Это показалось таким ужасным, что Хельге захотелось схватить Хеймира за руку, но она не посмела.

– А ты сам… – начала она, не зная, как это сказать, – … не хочешь променять меня на Даллу?

– Нет. – Хеймир попытался улыбнуться, чувствуя, что сейчас все решится, и едва слыша собственный голос за стуком сердца. – Я не хочу променять тебя ни на Даллу, ни на кого-то другого. Ни на кого.

– Значит, обручать Дага с твоей племянницей не придется. – Хельга улыбнулась, мельком смущенно глянула на него и пошла по траве к тропинке.

Хеймир медленно следовал за ней, не стараясь догнать, но и не отставая. Он получил ответ и понял его, и теперь он чувствовал себя счастливым каким-то новым счастьем, будто перед ним прямо здесь раскрывались ворота в небесный мир светлых альвов. Хеймир сын Хильмира во многом превосходил прочих людей, но хотел быть любимым так же, как и заурядный рыбак с побережья.

А где-то вдали, на другом берегу фьорда, по ярко-голубой воздушной тропе меж зелеными вершинами гор и белыми облаками легко шагала богиня Фрейя, окутанная плащом солнечного света. Свет излучали ее золотые волосы, вьющиеся на половину неба, а радостный взор богини был прикован к кому-то далекому, кого она наконец-то увидела и к кому с любовью простирала руки.

Глава 10

Судьба милостиво обошлась с усадьбой Тингваль, не заставив ее долго мучиться в ожидании вестей. Едва лишь жители Хравнефьорда успели обсудить первые новости – много ли фьяллей поместится на пяти кораблях, может ли с ними быть сам Торбранд конунг и стоит ли Дагу идти им навстречу или лучше дождаться за Ягнячьим ручьем, – как прискакал новый гонец с рассказом о битве. Родичи погибших ударились в плач, зато остальные приободрились.

– Я знал, что если правильно взяться за дело, то оно пойдет как надо! – рассуждал Хельги хёвдинг, розовея и потея от волнения. Победа сына порадовала его больше, чем могла бы порадовать собственная. Да и все теперь увидят, что он воспитал достойного продолжателя рода! – Как говорится, кто хорошо начал, тот сделал половину! Разбить дружину пяти кораблей! Взять в плен самого Хродмара ярла! Это все равно что пленить половину Торбранда Тролля!

– И даже больше! – слегка улыбаясь, заметил Хеймир Наследник. Он тоже был рад вестям, хотя и не так бурно, как хёвдинг и его дочь. – Ведь Торбранд считает Хродмара сына Кари своей удачей, а без удачи что за конунг? Признаться, я удивлен, что Хродмар ярл так легко сдался! Судя по тому, что я о нем слышал раньше, ему следовало сопротивляться до последнего. Он – один из самых непримиримых противников Квиттинга. Если бы не он, возможно, Торбранд конунг не забрался бы так далеко. Я точно знаю, что не все фьялли в восторге от этой войны, и даже среди родичей Торбранда есть люди, которые уже давно хотели бы ее прекратить.

– Вот и отлично, что мой сын почти голыми руками поймал такого волка! – ликовал Хельги хёвдинг. – Может, теперь Торбранд поймет, что удача от него отворачивается!

– Ей надоело любоваться его длинным носом! – вставил Сторвальд. – Должны же норны заметить, что наш Даг гораздо красивее!

– А как ты думаешь, близкий ли день битвы назначит Торбранд? – спросил хёвдинг у Хеймира.

Но на этот раз Наследник, так много про всех знавший, только пожал плечами:

– Для этого нужно знать, сколько у него осталось людей и где они, скоро ли он сумеет их собрать. А пока я этого не знаю…

– А скоро ли можно ждать ваше войско?

Хеймир снова пожал плечами, на этот раз с неудовольствием. Ему уже не раз задавали этот вопрос, и его тянуло ответить, что он ведь не ясновидящий. Откуда ему знать, скоро ли отец и Рагневальд соберут войско и снарядят корабли? Скоро ли Эгилева «Рогатая Жаба» доберется до Эльвенэса и передаст приказ немедленно идти на Квиттинг? И какая там погода сейчас, на севере Среднего пролива? Какой-то конунг в древности умел оборачиваться вороном и за одну ночь летать через море. К сожалению, сейчас люди измельчали, и Хеймир ярл ничего подобного не умел.

– В этой битве нам очень бы пригодился щит Вальгарда! – вздыхала Хельга. Она еще не закончила радоваться тому, что в первой битве Даг уцелел, а уже начала беспокоиться о будущей, той, в которой ему предстоит сразиться с самим Торбрандом конунгом. – Если бы он был, то сейчас у нас не плакали бы десять вдов!

О щите Вальгарда вспоминали часто, но дальше разговоров дело не шло. Любой мудрец до лысины прочешет затылок перед такой задачей: достать щит с морского дна! Сам Вальгард часто исчезал из дома, даже не всегда ночевал в усадьбе. Несколько раз его видели бродящим над морем, а раз он спросил у Сквальпа рыбака, где живет старая Трюмпа. Парень честно показал дорогу, но назавтра Вальгард спрашивал об этом же у кого-то другого. Видно, колдунья позаботилась, чтобы враг не нашел пути к ее дому.

– Может, Трюмпа и виновата! – поговаривали в усадьбе. – Только непонятно, как она сумела украсть щит. Та ворона его не подняла бы! Только если ей помогал кто-то из наших… Да что ты! Кто же из наших станет помогать колдунье в ее мерзких делах?

Когда же речь зашла о большой битве, про щит берсерка вспомнил сам Хельги хёвдинг.

– Видно, сами мы ничего не придумаем! – сказал он наконец. – Придется нам сделать то, что уже этой зимой делали – попросить совета у Восточного Ворона. Я думаю, ты, Хельга…

Хёвдинг вопросительно посмотрел на дочь, но она вдруг побледнела и покачала головой:

– Нет, нет! Я не… Я не смогу.

Последние слова она прошептала совсем тихо, в глазах ее показались слезы. Хёвдинг испугался: после недавно пережитого он избегал даже намеков на все, что могло бы ее потревожить. Он никак не думал, что ей не понравится речь о Вороне, ее спасителе! А Хельга вцепилась в локоть Хеймира и уткнулась лицом в его плечо. Он погладил ее по голове и сделал хёвдингу знак глазами: оставим ее в покое. А Хельга прятала слезы: она никому не решилась рассказать самого главного – Ворон никогда больше ей не покажется. Она не жалела о сделанном выборе и с каждым днем все сильнее привязывалась к Хеймиру ярлу, но мысль о Вороне по-прежнему вызывала в ее сердце острую боль. Боги сотворили ее жить между двумя мирами, и с потерей одного из них она потеряла половину себя самой.

– Ничего, ничего! – растерянно бормотал хёвдинг. – Лучше мы сделаем так! – решил он. – Мы соберем людей и принесем жертвы на поле тинга.

– Это верно, – одобрила фру Мальгерд. – Нам ведь нужен не столько щит, сколько уверенность, что дух побережья с нами. Он сам станет нашим щитом.

Известие о жертвоприношении собрало множество народу. Хельги хёвдинг сам приносил жертву. Хельга стояла на вершине холма, чуть поодаль от мужчин, и трепетала в ожидании сама не зная чего. Вопреки разуму, сердце ее сохраняло надежду, ту безрассудную надежду, которая никогда не покидает влюбленных и скальдов. На память ей пришел другой день – день тинга, когда восточное побережье отказалось давать войско Стюрмиру конунгу. Сейчас все почти как тогда: влажный ветер с моря, волнующаяся толпа на поле под холмом… Правда, сейчас она не так велика. И все же что-то очень важное, более важное, чем число людей, отличало нынешнее поле тинга от тогдашнего. Тогда Хельгу пронизывал холод и переполняла мучительная тревога. На нее стылым водопадом лились неуверенность, враждебность, отчуждение, страх людей перед будущим. А сейчас поток ветра был живым и теплым.

Это весна… Нет, это что-то другое. Согласие и воодушевление людей грели ее, и Хельга верила: Ворон не сможет не откликнуться на призыв! В этом дух побережья бессилен перед человеческим духом: он не может не прийти, когда его заклинают те, кто сотни лет питал его почтением и надеждой.

Закрыв глаза, Хельга слушала, стараясь поскорее уловить присутствие Ворона. Плотный и теплый поток ветра дул ей в лицо, трепал волосы. Ветер дышал; казалось, еще миг, и он скажет какие-то простые слова, которые услышат все: и знатные люди на холме вокруг жертвенника, и простонародье внизу – все эти хирдманы, бонды, рыбаки…

Дух земли и людей общим могучим потоком лились в ее сердце, и вдруг Хельге показалось, что она сама и есть Ворон, соединивший такие разные сущности в своем переменчивом образе. Не открывая глаз, Хельга шагнула вперед, подняла разведенные руки, как крылья. Так ей было легче: два невидимых крыла, земля и небо, жизнь и смерть уравновешивали друг друга, встречаясь в ней, в маленьком и безграничном человеческом существе, самом непостижимом из всех, что сотворили боги.

С закрытыми глазами Хельга знала, что все поле тинга молчит и смотрит на нее: она – их душа, кого же им слушать, как не ее? Но она была еще больше, чем поле тинга: она слышала волны, которые катились за близким холмом, слышала камень, омываемый этими волнами, слышала холодное мерное дыхание морских великанш. Они тоже прислушивались к миру и готовились отвечать ему.

– Я – дух земли, дух моря, дух рода человеческого, – заговорил чей-то голос, глубокий и сильный. Хельга слышала его как наполняющий все пространство вокруг нее и не замечала, что он изливается из ее собственных уст. – Я – щит побережья. Щит – земля, щит – волна, щит – морские камни, щит – кованое железо, щит – живые руки. Я – встреча морской волны и зеленого дерна, я – ряд поколений, стоящих на страже. Щит – мое сердце. Отдайте мне ваше, возьмите мое.

Поле тинга дышало ветром, приливы могучего дыхания качали Хельгу, и она видела, что идет, идет по блестящей, струящейся серебристой тропе через море рассеянного голубоватого света, идет, потому что мощный поток тепла снизу поддерживает ее и не дает упасть. А в море света сияли человеческие глаза – сотни и тысячи, только глаза, голубые и серые, блестящие, как роса под солнцем, и все они смотрели на нее с надеждой и ожиданием. Их было больше, чем звезд в небе, они то сливались в то самое море голубого света, то вспыхивали опять. На Хельгу смотрели бесчисленные поколения, создавшие дух побережья и его щит.

А потом воздушная тропа под ее ногами уплотнилась и стала камнем. Хельга подняла веки и увидела перед собой лица, с которых сияли ей навстречу те самые глаза. Их стало меньше, но в них отражались те же надежда и ожидание.

– Сам Восточный Ворон говорил устами моей дочери! – взволнованно воскликнул Хельги хёвдинг. – Боги услышали нас!

Хельга вздрогнула от звука его голоса, вдруг испугалась чего-то, подалась назад, как от края пропасти. Обессиленная, ослепленная обилием света, она закрыла лицо руками. Какое-то движение возникло рядом, чьи-то руки коснулись ее плеч. Люди видели, как Хеймир ярл и Хельги хёвдинг одновременно шагнули к ней, как Хеймир сделал быстрое требовательное движение и хёвдинг отступил. Хеймир обнял Хельгу за плечи, прислонил к себе, точно хотел спрятать от тех неведомых сил, хотел дать ей опору и взять на себя часть ее бремени. Но увы: избранник богов один несет их благословенные и проклятые дары, и даже человеческая любовь не может облегчить его ношу.

– «Отдайте мне ваше, возьмите мое» – так сказал нам Восточный Ворон, – повторила фру Мальгерд. – Морские великанши требуют жертву в обмен на то, чтобы вернуть нам щит.

– Пойдемте, люди! – закричал Гудмод Горячий, широкими взмахами указывая в сторону моря. – Пойдемте попросим морских великанш!

Той же толпой народ повалил с поля тинга на берег.

– Может, стоит пойти к Вершине? – поговаривал кое-кто. – Может, надо бросать дары туда же, куда бросили щит?

– Это неважно! Морским великаншам ничего не стоит перетащить щит оттуда сюда! Да они что хочешь перетащат, хоть целый остров!

На берегу Хельги хёвдинг остановился над обрывом, подумал, потом повернулся к Хельге:

– Попробуй лучше ты! У тебя лучше получается. Они тебя услышат!

– Да, пусть йомфру попробует! – заговорил народ вокруг. – Если она слышит Ворона, то и великанши ее услышат!

Хёвдинг покосился на будущего зятя: видишь, какую замечательную невесту мы тебе даем? Жене конунга очень полезно понимать толк в ворожбе и владеть даром ясновидения. Многие конунги прославились с помощью таких жен!

Хеймир кивнул Хельге и на миг опустил веки. Подбодренная его участием, она вышла вперед и встала над самым обрывом. Перед ней расстилалось море, широкий фьорд, бесчисленное множество мелких зеленовато-серых волн, играющих в древнем каменном ложе, бурые каменистые склоны гор на другом берегу, покрытые пятнами луговин и ельников. А еще выше – небо, сияющее чистой весенней голубизной, и белые облака летят в вышине, как развевающееся платье Фрейи… Каждый из стоявших позади нее теплом своего сердца мостил ей дорогу к богам; любовь к жизни, уведшая ее из мертвых туманов Нифльхель, с такой остротой и силой переполняла Хельгу, что она чувствовала себя как на острие копья – жертвой, если так нужно. «Твое имя – посвященная богам…» Что такое этот щит – жизнь для всех. Возьмите мое, отдайте ваше.

Слов не требовалось – она говорила с духами земли и моря на понятном им языке. Хельга молча сняла с запястья витой серебряный браслет, старый подарок Брендольва, и бросила его в воду. Браслет сразу уменьшился, стал простым колечком и исчез среди таких же блестящих колечек света, играющих на поверхности малых волн.

– И от меня! – выдохнул взволнованный Хельги хёвдинг, бросая золотой перстень.

Хеймир ярл потянул с шеи одну из своих серебряных цепей. Берег наполнился мельканием рук: десятки людей стаскивали кольца и обручья, отрывали пуговицы, отцепляли ножи и гребни – у кого что было. Подходя к обрыву, каждый бросал в воду свой дар, иные добавляли несколько слов. Удивленные чайки парили поодаль, не понимая, что за странный град разразился над морем.

Постепенно мелькание рук поутихло, дождь серебра, меди, бронзы и прочего, лившийся с берега в волны, прекратился.

– Это все? – крикнул Хельги хёвдинг, вытянув короткую шею и оглядывая толпу. – Все бросили?

– Все! Все! Мы все! – на разные голоса ответил берег.

Хельги хёвдинг поглядел в море – мелкие волны так же равнодушно улыбались людям и молчали.

– Может, еще кто-то? – спросил хёвдинг.

* * *

Во всем Хравнефьорде нашелся бы только один человек, который не пошел на поле тинга и вообще не задумывался о происходящем там. Далла из рода Лейрингов была слишком занята своими собственными делами, чтобы беспокоиться о чужих. Последнее разочарование – с застежкой – почти подкосило ее решимость и настойчивость в борьбе с судьбой.

Когда в тот злосчастный день Брендольв протянул ей свою добычу, Далла в первый миг просто удивилась. Она же ясно помнила, что застежки разные – с зеленым самоцветом ей добыла Трюмпа, а у Хельги оставалась с красным. Но на той, что ей протягивал Брендольв, мерцал тоже зеленый камешек! Не могла же она ошибиться!

Не сказав ни слова, Далла забрала застежку и пошла в девичью, где в одном из многочисленных сундуков, привезенных с Острого мыса, спрятала добычу Трюмпы.

Она-то спрятала, да кто-то искал! Вещи кто-то трогал. Уже осененная догадкой, уже почти уверенная, Далла снова и снова копалась в куче рубах и платьев, превращенных в мятые комки, и все не верила, все не могла смириться с таким ударом. Застежки в сундуке не было! Ее украли! И она держит в руке то самое, что думала здесь найти!

Осознав все это, Далла разрыдалась. Она не так уж часто плакала, но сейчас у нее не осталось сил как-то иначе выразить свои горькие чувства. Когда-то давно она могла возмущаться, браниться и топать ногами по менее значительным поводам, но сейчас в лицо ей ухмыльнулась сама злая судьба, и Далла обессилела от сознания своей беспомощности. Уж не она ли все продумала, столько сил вложила, столько разных людей заставила работать на свои замыслы! Лучше задумать было невозможно! Если даже это не прошло, то что же… То ничего уже не поможет!

Тролли ее унесли! Мерзкие тролли унесли застежку и отдали этому подлецу Хеймиру! Кто же еще мог это сделать! И устроить допрос всем домочадцам и рабам Далла не могла, чтобы не выдать с головой себя саму. Кто, дескать, украл застежку, которую я украла у хёвдинговой дочери? Сидя на полу возле сундука, Далла всхлипывала и утирала слезы рукавом, полная отчаяния, что судьба так решительно восстала против нее. Никаких сил не хватит с ней бороться!

Брендольву она ничего не сказала – ей было противно на него смотреть. Только полный болван мог спутать красный и зеленый и не понять, что ему вручают то самое, что и так должно быть у него. Впрочем, мужчины никогда не замечают мелочей, а мелочи иной раз все и решают!

После этого события Далла стала почти равнодушна ко всему происходящему, подолгу гуляла одна над морем и даже не спрашивала, что там происходит в Тингвале и какие вести с южных рубежей.

Утром того дня, когда было назначено жертвоприношение, она тоже вышла пройтись над морем. Ноги несли ее в сторону вершины фьорда, подальше от Тингваля. Далле было противно вспоминать усадьбу хёвдинга, где судьба в который раз так гнусно обманула ее надежды. Кругом одни враги и предатели. Брендольв – болван, его отец Гудмод – пустой болтун, а Оддхильд смотрит такими ехидными глазами, точно хочет сказать: долго ты еще будешь есть мой хлеб, побирушка? Трюмпа, негодная старая крыса, никакого дела не может довести до конца, только и умеет, что требовать наград. А если бы кто-то узнал, что вдова конунга знается с колдуньей? Что это она причастна к исчезновению щита, с которым все так носятся?

Остановившись над берегом, Далла смотрела в сторону горловины фьорда. Этот ленивый тюлень, Хельги хёвдинг, вовсе не жаждет прославиться ратными подвигами. Напрасно Стюрмир так ему доверял. Да и чего с него было взять, с краснорожего дурака! А Хельги только и мечтает, как бы улизнуть от опасности! Стоит только Торбранду Троллю подмигнуть – и он побежит, виляя хвостом и высунув язык от усердия. И Хеймир ярл… Далла нахмурилась, вспомнив свои несбывшиеся надежды. Да, если Хельги хёвдинг додумается предложить Торбранду мир и ее, Даллу, с ребенком в залог, то Хеймир всей душой поддержит такое решение. Ему будет очень удобно управлять Квиттингом, вернее, остатками его, когда настоящий конунг, Бергвид сын Стюрмира, будет превращен в раба Торбранда Тролля! А если его кто-то спросит, по какому праву он тут распоряжается, Хеймир ответит: «А разве есть кто-то еще?» И будет прав, да возьмут его великаны!

Ну уж нет! Больше Далла не хотела попадать в ловушку. Тролли их знают, до чего они там договорятся на нынешнем тинге, на который Гудмод и Оддхильд отправились разнаряженные, как на пир Середины Зимы. Здесь может найтись свой Ульвгрим Поросенок. И скорее всего, его имя будет Хельги Птичий Нос. Или Хеймир Наследник.

Опять подумав о Хеймире, Далла сунула руку под платье на груди и отколола булавку. Теперь она носила застежку с собой, убедившись, как мало доверия заслуживают жители земного мира. Зеленый камешек в глазу ворона поблескивал игриво, точно дразнил: ничего-то у тебя не выйдет, Далла дочь Бергтора! Не выйдет! Судьба против тебя, а от судьбы не ушел даже Сигурд! И Хеймир ярл будет любить не тебя, а ту глазастую мышь, дочку предателя Хельги. У них будет хорошая семейка – они все так подходят друг другу, подлецы и обманщики!

– Не будет тебе ничего, Хеймир ярл! – злобно сказала Далла вслух. Мысль получилась не очень внятной, зато чувство кипело и переливалось через край. Она хотела бы именно этого – чтобы ему не было ни-че-го! Ничего хорошего! – Пусть тебя любят морские великанши! – пожелала Далла несостоявшемуся жениху. – Они как раз достойные жены для такого негодяя, как ты!

Размахнувшись, она швырнула застежку в море. Серебряная звездочка блеснула в лучах солнца белым огоньком и исчезла в воде.

А под утесом, где стояли люди Хравнефьорда, море вдруг закипело, мелкие волны закачались быстро-быстро, и над берегом взлетел изумленный крик сотни голосов.

– Дар принят! – промчался над морем ликующий, легкий, необъятный голос ветра. Были эти слова произнесены или нет, но их услышали все. – На дар жди ответа!

Внизу бесчисленные мелкие волны играли радужным блеском, так что было больно смотреть, но все смотрели, зачарованные. И вдруг из глубины глянули глаза. Огромные глаза цвета морской воды, человеческой формы, с большим черным зрачком; взгляд их был спокоен, но завораживал неуловимым внутренним движением. Это были глаза самого моря – непостижимого и живого, сильнейшего на свете существа, – то милостивого, то чудовищного и опасного, но всегда равнодушного к человечишкам, скользящим по его поверхности. Оно живет своей жизнью и не замечает нас.

Но сейчас оно вдруг услышало зов. Глаза моря изливали потоки силы; казалось, что сейчас волны начнут неудержимо подниматься, волны хлынут на берег и захлестнут сушу, зачем-то нарушившую его покой. Где-то раздались слабые крики ужаса. А Хельга стояла на прежнем месте, глядя в глаза великанше и твердя про себя: щит! Ради него она разбудила море.

На поверхности волн мелькнуло темное пятно. Мелкие, играющие светом волны потянули его к берегу.

– Щит! – охнул кто-то рядом. – Это щит!

Да, это был щит, только какой-то другой! Хельга запомнила красный, с железным умбоном и белыми драконами, а теперь на волнах качался какой-то черный круг, и все.

– Мой щит! – заревел голос Вальгарда. – Это он!

Расшвыряв толпу, берсерк подбежал к обрыву и как был бросился в воду. Толпа ахнула, Хельга вскрикнула, глянула туда, где только что светились в волнах глаза великанши.

Но та исчезла. Море было спокойно и молчаливо, его неуловимый взгляд скользил и подмигивал бликами света на поверхности. А мелкие волны гнали к берегу черный щит, навстречу уверенно, несмотря на холод, плывущему берсерку.

* * *

Через несколько дней прискакал очередной гонец от Дага. К нему в усадьбу Ягнячий Ручей прибыл на корабле посланец Торбранда конунга – Модольв ярл по прозвищу Золотая Пряжка.

– Хугин и Мунин! – весело воскликнул Хеймир ярл, услышав об этом. – Неплохая новость! Модольв ярл – родной дядя Хродмара ярла, брат его матери. Раз уж Торбранд прислал его любимого родича, значит, Хродмар дорог ему по-прежнему. А если он не разлюбил Хродмара, узнав, что удача его немного разлюбила, то восточный берег пока в безопасности. Ну, что там дальше?

Убедившись, что Хродмар ярл жив и с ним обращаются уважительно, Модольв Золотая Пряжка от имени Торбранда конунга назвал день битвы – третий день после новолуния.

– Еще одиннадцать дней! – обрадовался Хельги хёвдинг. – Отлично! Это то, что нужно! За одиннадцать дней мы успеем и собрать, и переправить всех своих людей.

– И это значит, что у Торбранда дела не слишком хороши! – заметил Хеймир. – Я уверен, он ждет помощи из Фьялленланда.

– А он мог бы ждать ее и с Квиттингского Юга! – сказал гонец. – Модольв Золотая Пряжка рассказал, что на юге выбрали конунгом Гримкеля из рода Лейрингов и он пообещал платить фьяллям дань.

– Ну и дела! – Среди изумленных криков в гриднице Хельги хёвдинг развел руками. – Значит, теперь у нас конунг из Лейрингов…

– Не у вас! – быстро и значительно поправил Хеймир. – Не у вас. А только на юге. Вы же не собираетесь созвать тинг, признать Гримкеля конунгом и присоединиться к дани, которую он обещал платить?

– И к тому же как мы можем признавать своим конунгом человека, который собирается воевать против нас на стороне фьяллей! – воскликнул Торхалль Синица. – Нет уж, пошел он к троллям, этот конунг!

Гридница гудела. Хеймир ярл выразил вслух мысль, которая смутно забрезжила во многих головах. Квиттингский Юг заключил мир. Для него война закончилась. Так зачем восточному побережью ее начинать? Почему бы не сделать именно так, как сказал Хеймир ярл? Если Квиттингский Восток признает над собой власть южного конунга, то мирные обеты фьяллей распространятся и на него…

– Может, кто-то и захочет так сделать, но я никогда не соглашусь! – первым осознав все это, громко заявил Фроди Борода. – Юг уже бит этими козлиноголовыми, так пусть лижут пятки Торбранду и платят ему дань хоть собственными детьми! А Восток еще не бит! И никакой дани никому платить не должен! Кто хочет мною распоряжаться, пусть сначала возьмет надо мной верх! Просто так я никому в ноги не упаду! Мы – свободные люди!

– Ну, что, будем созывать тинг? – глядя на хёвдинга, спросил Хеймир ярл.

– Все равно надо рассказать всем эти новости, – ответил Хельги. Он быстро взял себя в руки и постарался не выдать того, что возможность легкого, хотя и не слишком почетного мира показалась ему соблазнительной. – И послать весть о сборе. За десять дней мы как раз успеем собрать людей и переправить их к Ягнячьему ручью.

– И хотелось бы знать, не подоспеют ли к тому времени слэтты?

Хеймир ярл не заметил, кто это спросил. Вопрос висел в воздухе как бы сам собой.

– Я не ясновидящий! – отрезал он. И у его терпения был предел. – Но сам я уж точно пойду с вами! В этом пусть никто не сомневается!

Никто не ответил, но Хеймир не воображал себя Сигурдом и без труда мог заметить и сам: этого мало.

Следующие пять-шесть дней пронеслись бурным, беспорядочным, безостановочным потоком. Вальгард чистил свой щит, обтягивал его новой красной кожей взамен обгоревшей и крепил новый умбон, еще больше прежнего. В Тингвале царила суета, люди уезжали и приезжали днем и ночью, словно все привычные границы были стерты наступающим событием. Близилась Битва Богов; все сдвинулось со своих мест. Усадьбу наполняли вооруженные мужчины, разговоры велись только о битве. Прямо перед воротами, на свободном месте, бывалые воины обучали приемам боя бондов и рыбаков. Хельга слонялась с места на место, не зная, чем заняться. Отцу и Хеймиру было не до нее, а Даг остался где-то далеко, там, лицом к лицу с фьяллями. Хельга знала, что ее брат сейчас просто живет в усадьбе Ягнячий Ручей и вместе со всеми ждет наступления назначенного срока, но ей казалось, что он в это время сдерживает натиск какого-то чудовища. Каждый день, каждый миг…

Вечерами Хельга выходила постоять над морем, но и здесь она не находила покоя. В громадах серых сумеречных облаков на темнеющем небосклоне ей мерещилась фигура Старика, одноглазого Бога Битв. Вот сейчас его широкий, немного сгорбленный силуэт возникнет между двух темно-серых гор, сам как гора… Опираясь на смертоносное копье, он подходит все ближе, полы его облачной одежды уже накрывают берега Хравнефьорда. Еще шаг – и Старик будет здесь…

Она научилась видеть слишком много, и ей было из-за этого тяжело. Хельга не могла не думать о тех знакомых и незнакомых людях, которые не вернутся из предстоящей битвы. Ей мерещились лица людей, еще живых и в то же время уже нет, лица обреченных судьбой, и каждое из них умоляло о спасении почему-то именно ее, Хельгу дочь Хельги. Квитты, слэтты, даже фьялли – каждый из них несет в себе целый мир, который погаснет навсегда, каждого ждут дома и не дождутся. Вожди считают погибших сотнями и даже тысячами, и уже в самом этом счете – огромное, нестерпимое зло. Все вокруг говорили о фьяллях как о врагах, а Хельге вспоминались фьялленландские песни о подвигах Тора, узоры на оружии, резьба кораблей; незримо она сидела у сотен фьялленландских очагов и видела, как дети с ликующими воплями вскакивают навстречу усталому отцу… «Зачем? – спрашивала Хельга, как земля у неба. – Зачем смерть?» Сердце ее наполнялось острой болью, точно она стояла над морем прежних и будущих слез, и снова хотелось обхватить руками этот неподатливый мир и развернуть его к свету, поставить на правильную дорогу, которую он почему-то потерял. Сейчас она не стала бы слушать разговоров о том, что фьялли вынуждены воевать из-за невозможности толком прокормиться дома. Матери фьяллей тоже хотят жизни для своих детей, и это единственная настоящая правда.

И однажды, в самый последний вечер перед отходом войска на юг, Хельга увидела идущий по фьорду корабль. Сперва ей даже показалось, что он мерещится – все жители Хравнефьорда привыкли следить за дымовыми столбами в небе, и знак о приближении корабля должен был подан уже давно. Но нет, это настоящий корабль, не призрачный. Небольшая снека с головой ворона на штевне медленно шла на веслах вдоль полосы прибрежных камней, выискивая место, где пристать.

Моргая, Хельга следила за ее движением, а потом вдруг опомнилась и побежала к усадьбе.

– Там корабль! – кричала она на бегу. – Корабль во фьорде! Корабль слэттов!

При этих двух словах все, кто только ее слышал, бросал свои дела и бежал со всех ног: кто к усадьбе следом за ней, кто к морю. Отец и Хеймир выскочили ей навстречу из гридницы.

– Где? Какой корабль? – крикнул Хеймир и даже схватил девушку за плечи, слегка встряхнул, точно она не хотела говорить. И по тому, как сильно он ее держал, не замечая этого, как остро и напряженно блестели его глаза, Хельга догадалась, как дорого стоило ему внешне спокойное ожидание.

– Корабль во фьорде! – повторила Хельга. – С вороном на штевне! Ведь это ваш корабль?

Бросив ее, Хеймир бегом кинулся на берег вслед за всеми, и Хельга побежала за ним. Сердце ее бешено колотилось и ликовало: почему-то казалось, что с приходом этого корабля дорога их общей судьбы повернула куда надо!

Когда слэттинская снека миновала полосу камней и подошла к берегу, ее там ждала уже целая толпа. Хеймир ярл с разгона вбежал в море по колено и не заметил этого, целиком поглощенный жаждой вестей.

– Кто у вас старший? – кричал Хеймир, шаг за шагом заходя все глубже в воду, точно корабль притягивал его. – Кто вас прислал? Какие новости?

– Да это я, Оддлауг Дровосек! – Хирдман, стоявший на носу корабля, махал руками над головой. – Наследник! Вы нас дождались! А мы уже боялись опоздать!

– Где все остальные?

– В переходе у меня за спиной, если боги к нам не переменились! Я вышел с Ворот Рассвета на день раньше! Решил посмотреть, как тут дела и кстати ли мы приплывем! А Рагневальд Наковальня ведет всех остальных!

– Сколько? – жадно крикнуло множество голосов.

– Две тысячи и еще четыре с половиной сотни. Двадцать восемь кораблей, считая мой. Хватит?

Квитты закричали, завопили. Кто восторженно бранился, кто благодарил богов, кто обнимался. Хеймир ярл наклонился к волне, зачерпнул соленой воды и уткнулся лицом в ладони. Он стоял по пояс в море, но этого было мало, чтобы остудить его беспокойство. Только сейчас, когда ожидаемое свершилось, он сам впервые толком осознал, какая тяжесть лежала на его плечах все это время. Пожалуй, еще день он бы не выдержал. От громадного облегчения все силы на несколько мгновений покинули Хеймира. Он едва стоял, когда шаловливые волны толкали его со всех сторон.

Выбравшись на берег, он медленно провел по мокрому лицу мокрой ладонью, стараясь прийти в себя. Его окружали люди, кричали что-то, благодарили, поздравляли, в радостной забывчивости хлопали по плечам, но он ничего не замечал, видя только свою тревогу и свое облегчение. На его волосах блестели капли, по лицу текли струйки, но именно сейчас, усталое и растерянное, оно показалось Хельге таким красивым, что сердце сладко защемило, а в глазах показались слезы. Хеймир сел на камень, Хельга подошла и сбоку обняла его голову. Хеймир уткнулся лицом ей в грудь и затих, только дышал глубоко и ровно, стараясь обрести привычное равновесие духа. И сейчас она почему-то чувствовала себя совсем счастливой.

Корабль втащили на берег, дружину Оддлауга повели в Тингваль. До поздней ночи он рассказывал, как слэтты собирали войско. А Хельги хёвдинг то радовался, то хмурился. Иметь совсем рядом большое войско, конечно, очень хорошо, но если оно не поспеет к месту битвы, то проку от него выйдет немного.

– Мы не можем задержаться на лишний день, чтобы дожидаться! – сказал он наконец. – Если мы не будем возле Ягнячьего ручья на третий день новолуния, то Торбранд посчитает нас трусами и двинется на наш берег. И даже если Даг снесет голову его любимцу, нам это уже мало поможет.

– А ждать и не нужно! – ответил Хеймир ярл. Теперь все трудности казались легко разрешимыми. – Мы отправимся, как и собирались. А кого-нибудь пошлем навстречу войску. Пусть передадут, чтобы шли сразу на юг. Еще ведь есть несколько дней дороги – за это время мы с ними сблизимся и встретимся, и к Ягнячьему ручью подойдем одновременно.

– Очень хорошо! Так и сделаем! – обрадовались квитты.

Теперь, когда мощная поддержка уже была близка, рукой подать, в конечной победе никто не сомневался. А за победой уже мерещилась мирная, спокойная жизнь без тревожных ожиданий – прежняя, от которой уже почти отвыкли.

– И зря вдова конунга уехала! – сказал Марульв Зануда. – Поглядела бы, как мы расправимся с обидчиками ее мужа!

– Я не уверен, что это ее порадовало бы! – шепнул Хеймир Хельге.

Еще в день жертвоприношения Далла объявила, что уезжает в Медный Лес, в усадьбу Нагорье, которой там владел род Лейрингов. Она даже не успела узнать, что ее брат провозглашен конунгом Квиттингского Юга и Запада. Хеймир считал, что напрасно эту опасную женщину упустили из виду, но сейчас было не до нее. Пусть живет себе в Медном Лесу. Пока ее сын вырастет и заявит о себе, много чего переменится.

И еще в одном Хеймир обрел спокойствие. Ему было неприятно вспоминать, как после пожара Волчьих Столбов он посоветовал Стюрмиру конунгу искать врагов среди родичей жены. Хеймир понимал, что возвел на людей напраслину, и стыдился этого, поскольку подобный поступок не укладывался в его собственные представления о порядочности. Может быть, этого требовала необходимость, но честь не принимает оправданий. Сговорчивая совесть – все равно что мертвая. Теперь же, после «саги о застежках», он убедился, что Далла из рода Лейрингов способна и на такое. Так пусть пеняет на себя, если в обмен на негодные средства судьба угостит ее негодными плодами!

Мысли Хельги в этот вечер были очень далеки от Даллы. Она просто держала Хеймира за руку и даже ничего не говорила ему. Ее переполняло драгоценное чувство, будто она и он – одно целое, и это делало ее счастливой, несмотря на все беды, которые могли ждать впереди. Это чувство давало уверенность, что жизнь ее состоялась, что раньше или позже она получит все то, что искала у Ворона, проникнет к тем вершинам, куда вечно стремится блуждающий огонек человеческой души. Или уже проникла, уже сияющие верхние миры спустились к ним. Иначе откуда это ощущение глубокого смысла во всем, что вокруг, эта вера в вечность и нерушимость жизни?

Чувство общности с Хеймиром было прочным, ровным и теплым, ничуть не похожим на те лихорадочные попытки самообмана времен ее первой помолвки, когда она пыталась себя убедить, что любит Брендольва. Давность знакомства и все прочее не имело значения: эта связь основана на чем-то другом, неуловимом, глубоко скрытом в душе, чего даже самой не удается рассмотреть. «Наверное, наши души одного цвета», – думала Хельга. Вот почему он когда-то показался ей похожим на Ворона. Она ждала его и узнала, хотя сама не сразу это поняла. Совсем не сразу. Тот, кого ждет душа, кажется уже знакомым. И ищешь, вспоминаешь, на кого же он похож, а похож он просто на тебя саму. Похож чем-то таким, чего не увидеть и чего не миновать.

Даже предстоящая разлука Хельгу не пугала. Когда Хеймир уйдет с войском, она все равно будет с ним. И даже если ему придется, вопреки надеждам на Вальгардов щит, сложить голову в бою, по воздушной тропе в Валхаллу его поведет не валькирия, а она, Хельга. Сторвальд рассказывал, что такую песню сложил Леркен Блуждающий Огонь. А уж он-то знает правду.

* * *

Над Хравнефьордом висела непроглядная ночь, холодная тем пронзительным холодом весны, который будто хочет разбить наивные надежды на скорое летнее тепло. С приходом тьмы призрак зимы возвращается. Все живое спало, берега и жилища затихли, как в последних сумерках перед Гибелью Богов. Только мелкие волны колебались возле каменистых берегов, да черные деревья всплескивали ветками, ловя слабые дуновения ускользающего ветра. Ветер молчал. И Трюмпе, которая стояла на вершине горы возле старого кострища, одна-одинешенька в мире, не с кем было перекинуться словом. И она звала тех, кого только и умела позвать.

– Туманные тролли, ветровые тролли! – бормотала старуха, кругами прохаживаясь возле пустого и холодного кострища. Свою серую накидку она набросила на голову и сама напоминала безликого туманного тролля. Голос из-под накидки звучал глухо и невнятно. – Проснитесь, туманные тролли, приведите сюда буревых троллей! В-ву-у-у! – завыла она вдруг и закричала, приподняв локти и взмахивая ими, как ворона крыльями. – Он задумал уйти, мой враг и ваш враг! Он не уйдет! Напустите тумана, поднимите ветер, разбудите бурю! Он не уйдет! Никто не уйдет! Никто не уйдет!

Где-то в горах камень стукнул о камень, сорвался снежный комок. Коротко плеснуло ветром, и Трюмпа завизжала в нетерпеливом ожидании ответа.

– Идите сюда, голодные духи, жадные духи! – вопила она и топала ногами по камню. – Закружите его, затуманьте ему глаза, заслоните ему дорогу по морю и суше! Он не уйдет! Он не уйдет от меня! Мой враг будет мертв! День за днем, час за часом он все мертвее и мертвее! Духи сожрут его! Рвите его! Кусайте его! Грызите его! Возьмите мою кровь и выпейте его кровь до дна!

Трюмпа сбросила с головы накидку, и в ее поднятой руке появился кремневый нож, похожий просто на острый осколок. Ему было много веков, даже тысячелетий, и он помнил кровь сотен вольных и невольных жертв. Старая колдунья полоснула себя по руке, и темная кровь медленно закапала на камень. Воя и визжа от боли и дикого возбуждения, Трюмпа неистово царапала острым краем кремня свое лицо и руки, кровавые полосы обезобразили ее и превратили в жуткое существо. А она, утрачивая последние остатки разума, выла и металась, прыгала по каменистой площадке, и дикие ветры крутили ее, жадно слизывая капли жертвенной крови, трепали волосы, точно хотели разодрать старуху на куски. С неба пал туман и закрыл вершину горы; вихри кружили туман, разносили вокруг, с ним летели обрывки жутких воплей.

И вдруг Трюмпа упала на камень, точно лишившись последних сил. А над вершиной горы взлетела огромная, больше глухаря, взъерошенная черная ворона, и дикие вихри понесли ее к морю. Тело колдуньи осталось лежать возле кострища, скрюченное, неподвижное и холодное, как камень среди камней.

* * *

В последнюю ночь перед уходом войска Хельга спала чутко, одним глазом, боясь проспать. Проснулась она очень рано, еще в глухой темноте. Через дверь из гридницы в девичью долетали возбужденные, недовольные, злые голоса.

– Как будто все тролли поднялись против нас! – бранились хирдманы. – Такая буря! И откуда только! Из дома до отхожего места не дойдешь! Какой тут поход!

– Торбранд Тролль заблудится и вместо нас нападет на кваргов! – нервно острил Равнир. – Вот будет нам позор, когда наш любимый враг нам изменит!

– Да ладно, по берегу-то можно пройти! Тьодорм со своими парнями как-то дошел! Вот к морю лучше не подходить! Ветер-то с ног не валит, а вот в тумане, говорят, вытянутой руки не видно! Попадаем все в море, чего доброго!

Дверь скрипнула, в девичью вошла Сольвёр. Лицо ее выглядело озабоченным.

– Что там? – Хельга приподнялась на постели.

– Откуда-то навалило такого туману, какого и зимой не видели! Дозорные разбудили хёвдинга – никто не знает, что теперь делать. Пешее войско может идти, а вот в море ничего не видно. Ингъяльд не знает, как он поплывет встречать слэттов.

– Это колдовство, – сказала Хельга. Ей было неуютно и холодно, почти как тогда, когда сюда проникал мертвый Ауднир или чудовищная ворона-ведьма. – Я чувствую колдовство. Наверное, Трюмпа опять будит злых духов. Она ведь так и не получила вторую застежку… Надо сказать… – Хельга вспомнила о Хеймире и стала торопливо одеваться, будто могла как-то уберечь его от неясной опасности.

– Колдовство – это по части Вальгарда! – заметила Сольвёр. – Только лучше бы Трюмпа приберегла свое искусство для какого-нибудь другого раза!

– В таком тумане я выхода из фьорда не найду! – говорил в гриднице Ингъяльд, который на двенадцативесельном корабле должен был отправляться навстречу Рагневальду Наковальне. – А искать корабли в море – просто глупость! Тем более что они сами не слишком-то хорошо знают здешние места! Мы никогда не встретимся и будем блуждать вечно, как Леркен Блуждающий Огонь!

– Там с ними Эгиль! – напомнил хёвдинг. – Он знает дорогу сюда.

– А он умеет видеть в тумане? – спросил Хеймир. Поднятый неприятными вестями раньше времени, он не выспался, был бледен, под глазами лежали серые тени, и от этого взгляд казался злым. После всех тревог неожиданное препятствие в виде тумана почти вывело его из себя, и он с трудом сдерживался. После всех трудностей и тревог препятствие в виде дурной погоды казалось особенно некстати, и собственное бессилие перед стихией бесило его.

– Это все колдовство! – твердила Хельга. Она вышла в гридницу и торопливо дергала волосы костяным гребнем. – Это опять Трюмпа!

– Это колдовство! – мрачно поддержал ее Вальгард. – Я его чую. У меня на него нюх. Та старая троллиха, что украла мой щит, опять принялась за свое.

– Тогда пойди и разберись с ней! – сорвался Хеймир ярл. – Только побыстрее. Если мы не выйдем до полудня, то можем не успеть к Ягнячьему ручью вовремя. И многие лишатся возможности совершить славные подвиги!

Хельга подошла и обняла его локоть, прислонилась лбом к плечу жениха. Хеймир взял себя в руки, но лицо слэтта оставалось напряженным и недобрым. Промедление могло обойтись слишком дорого.

– Я разберусь с ней! – пообещал Вальгард. Его сила позволяла любое невероятное предложение принять всерьез. – Но тем временем слэтты заплывут не туда! А с этой старой крысы станется загнать их в пасть Мировой Змее. Я сам их встречу.

– Вплавь? – ядовито уточнил Хеймир, помня, как берсерк плыл по холодному весеннему морю навстречу своему щиту. – Только щит не забудь.

– Не забуду! – не замечая яда (он был нечувствителен даже к змеиным укусам), ответил Вальгард. – Ты, хёвдинг, вели дать мне простую лодку с двумя веслами. Нечего губить целый корабль с людьми. Я сам встречу слэттов и пошлю на юг. А все пусть идут, как договорились. Уж мне-то никакое колдовство не помешает!

– Это верно! – Хельги хёвдинг обрадовался найденному выходу. – Уж тебе, Вальгард, никакое колдовство не помеха. Может быть, возьмешь еще одного человека на всякий случай?

– Меня! – сказал Сторвальд. – Я не слишком силен в борьбе с колдовством, зато мы с Эгилем чуем друг друга за целый дневной переход. Ведь его «Жаба» идет первой? Он притянется ко мне и притянет за собой остальных. А потом мы поднимемся на «Жабу» и на ней поплывем к Ягнячьему ручью.

– Да будут с вами боги Асгарда! – пожелал хёвдинг и засуетился: – Орре, вели дать лодку покрепче… Правда, у нас худых не водится. И еды, и воды положите на всякий случай – как знать… Если вдруг выходишь в море в туман, надо обязательно брать припасы, у нас так говорят…

Вальгард вскинул на плечо щит, Сторвальд завернулся в рыбацкий плащ из тюленьей шкуры. Усадьба уже поднималась, снаружи доносился шум: дружины, размещенные в округе, собирались в путь. Пешее войско готово было выступать. А в туманное море пошли только двое: скальд и берсерк. При всех различиях в них гораздо больше общего, чем кажется на первый взгляд.

* * *

Сторвальд сидел на носу лодки и держался обеими руками за мокрые борта. Суденышко подпрыгивало на волнах, эльденландец весь промок от брызг, и плащ из тюленьей шкуры помогал мало. Но даже волны он видел только тогда, когда они накатывались на борта. Лодка плыла в море тумана. Туман был над головой, вокруг, внизу. Позади он густо серел, как нечесаная шерсть. Оборачиваясь, Сторвальд кидал взгляд вперед, туда, куда двигалась лодка, – там было чуть светлее. Туман шел с берега. Он валил медленными, густыми волнами, и мокрым лбом Сторвальд ощущал ветер, который тянул эти громады в сторону моря.

Вальгард сидел к нему спиной и мощно греб. Сторвальд видел его спину под кожаной накидкой и непокрытую голову с насквозь мокрыми, черными от воды волосами. Волны утреннего отлива и ветер с берега помогали им быстро продвигаться из фьорда к открытому морю, но они же мешают кораблям слэттов приблизиться к Хравнефьорду.

Оглядываясь, Сторвальд не мог определить, далеко ли до горловины фьорда. Берегов не было видно. О выходе в море скажет только ветер и перемена в движении волн. И как тут можно что-то найти?

Ветер все крепчал. Лодка неслась с волны на волну, от колыхания воды, от тумана вокруг у Сторвальда кружилась голова. От гула ветра закладывало уши. Казалось, что лодка качается на одном месте, а вовсе не движется вперед. Вальгард гребет, как великан, но море сильнее любого великана. Размеренные мощные движения берсерка наводили жуть; Сторвальд уже почти жалел, что ввязался в это дело. Оказаться между Вальгардом Зубастым и морскими великаншами не очень-то приятно. А что еще будет в море?

Вдруг в голосе ветра что-то изменилось. Сторвальд поднял голову, прислушался, ладонью стер воду с лица, точно это могло помочь. Потом вовсе сбросил капюшон. Ветер ревел как-то по-иному: в нем появилось что-то резкое, чуждое. Врожденным чутьем эльденландца Сторвальд ощущал, что где-то в этом море тумана появился кто-то живой и враждебный. Какое-то злобное существо неслось на спине злобного колдовского ветра, но увидеть его не получалось, нельзя было даже вообразить, кто это. Сторвальду стало так жутко, что он закричал изо всех сил, хотя и не надеялся перекричать рев бури:

– Вальгард! Вальгард! Ты слышишь? Кто-то есть! Какая-то нечисть!

– Это моя старуха! – проревел берсерк, не оборачиваясь и не очень беспокоясь, услышит ли собеседник. – Сама идет! Я с ней посчитаюсь!

Сторвальд крепче вцепился в борта. Лодку непрестанно швыряло с волны на волну, а ему мерещилось, как вслед за ними по воде, раздвигая туман, идет страшная косматая старуха, с троллиным проворством прыгает с гребня на гребень. Скальд никогда не видел Трюмпы, а собственное живое воображение на сей раз сослужило ему дурную службу.

Из тумана позади долетел резкий крик. Что-то большое пронеслось над лодкой, холодный жадный ветер лизнул, как чудовище, влажным языком, и дрожь пробрала до самых костей. Сторвальд невольно пригнулся: начинается. Дождались! Между морем и туманом, в пляшущих волнах, ощущая под собой холодную бездну, а над собой – невидимого врага, он вдруг почувствовал свою смерть так близко, с такой острой и резкой ясностью, что ему стало жарко, несмотря на мокрую одежду.

Подняв голову, Сторвальд торопливо шарил взглядом по туману, заменившему небо. Ему было трудно дышать, сам туман давил, и в порывах ветра ощущалось что-то злое, ядовитое. Этот ветер не летел вольно и легко, а чья-то посторонняя воля упрямыми усилиями толкала его от берега к морю. Ветер сопротивлялся, огрызался, злился, но мчался вперед, взметая волны.

Сторвальд готов был увидеть чуть ли не дракона – кому еще под силу такое? Когда из серой метущейся мглы вылетела птица вроде глухаря, он сначала испытал облегчение: всего-то! Но тут же прямо ему в лицо метнулась жуткая птичья голова с раскрытым клювом и вытаращенными глазами, и невидимая сила острым жалом ткнула в грудь. Сторвальд упал лицом на колени, онемевшими руками цепляясь за борта лодки. Он слишком хорошо ощущал близость нечисти, и его сила стала его слабостью. Злая холодная сила чудовищной птицы ударила его в самое сердце, как нож.

– Вот она ты! – заревел Вальгард. – Ну я тебя…

Лишь на миг он ослабил движение весел, и лодка заплясала, как щепка. В груди у Сторвальда что-то гулко и холодно ухнуло, дыхание перехватило. Холодная волна окатила спину, и он уже не мог разобрать, что кричит Вальгард. В голосе берсерка звучала дикая радость, и он вплетался в рев бури, как ее живая часть.

– Иди сюда, мерзавка! – орал берсерк, горящим диким взглядом выискивая огромную ворону в бурлящем тумане. – Иди сюда, я сверну тебе шею! Боишься! Иди сюда! Узнаешь, как я кусаюсь!

Ворона показалась снова: распластав крылья, она зависла над лодкой, увлекаемая только силой ветра, потом резко метнулась вниз, ударила крыльями над самой волной. Резкий птичий крик прорезал рев бури острым клинком.

Волна взмыла и бросила корму лодки; Сторвальд заорал, сам себя не слыша. Вокруг него плескались вода и туман, холод в груди не давал дышать, смерть распахнула пасть под самыми ногами. А Вальгард вдруг вскочил на ноги и с размаху швырнул в ворону одно весло. Он уже не думал, чем это грозит: он видел перед собой врага и весь сосредоточился на том, чтобы его достать.

Лишенная управления лодка завертелась, волны бросали ее туда-сюда. Весло задело крыло птицы и пропало в воде; ворона жутко, хрипло вскрикнула, покачнулась, задела воду крыльями.

Вальгард дико и гулко хохотал, как морской великан. Оставшимся веслом он кое-как направлял лодку, но Сторвальд уже простился с жизнью. У него не оставалось никаких мыслей, даже памяти, он не знал, кто он такой и как попал в эту зыбучую холодную бездну. А ворона удержалась на потоке ветра и снова бросилась на лодку. Теперь ее клюв был нацелен прямо в грудь стоявшему Вальгарду. Берсерк с диким хохотом ударил веслом подлетающую птицу; она увернулась в последний миг, но тут же напала снова. Тяжелое весло обрушилось на ее спину; падая, она обрушилась на берсерка и ткнула черным клювом в голову врага.

Огромная волна подняла и перевернула лодку; резкий крик вороны, рев Вальгарда и последний отчаянный крик Сторвальда вплелись в гул бури и потонули в нем, разорванные на клочки и разметанные ветром.

Сторвальда накрыло волной, он выпустил борта, забился, не понимая, где верх, а где низ. Вода свободно швыряла его, он почти захлебнулся, как вдруг голова его оказалась на поверхности. Мокрые волосы облепили лицо, текущая вода едва давала вдохнуть, но все же тяжесть моря не сдавливала, как только что, и он жадно ловил воздух открытым ртом. Этот вдох он считал последним: холод весеннего моря сковал его и тянул вниз, мокрый плащ облепил и не давал даже барахтаться.

В плечо его ударилось что-то твердое и тяжелое; чудом высвободив одну руку, Сторвальд вцепился в какой-то острый край, чувствуя, что нежданно обрел опору на поверхности моря. Волна взметнула его на гребень, потянула куда-то. Буря ревела, как чудовище, и больше никаких голосов не было слышно.

* * *

Обнаружив под собой камень, Сторвальд не поверил, что такие твердые и неподвижные вещи бывают на свете. Он вообще очень плохо сейчас представлял, что бывает, а что нет. Он лежал лицом вниз на гладком камне, насквозь мокрый и холодный, как утопленник, а кто-то дергал его за края плаща. Вокруг что-то шумело, не очень громко, но настойчиво и непрерывно. Чуть погодя Сторвальд сообразил, что полы его плаща свешиваются в воду и их треплют волны. Тут же вспомнилось, как беззубая пасть вечно голодного моря трепала и жевала его самого, и он, собрав затухающие искры сил, пополз по камню вверх, подальше от жадных волн.

Это движение немного разогрело его, по крайней мере подтвердило, что он все еще жив. Горло горело от морской воды, кашель душил до боли в груди, глаза невозможно было открыть. Вальгард – лодка – ворона… Да это была сама Хель в образе вороны, не меньше! Сторвальд не верил, что ушел живым от этого чудовища. И где бы ни был берсерк, он точно не здесь. Вокруг не ощущалось дыхания ни одного живого существа. Только море, вечно голодное и жадное, нерассуждающее, незлое, но бездушное чудовище.

С третьей или четвертой попытки Сторвальд встал на четвереньки, потом сел, кое-как убрал мокрые волосы с лица и разлепил веки. Его била такая крупная дрожь, что держать голову прямо было трудно. Голова нестерпимо кружилась и болела, точно по ней колотил сам молот Мйольнир. Но вокруг стояла тишина, по крайней мере, по сравнению с той бурей, которую он запомнил. По-прежнему колыхалось море тумана, и Сторвальд подумал даже, что уже попал в Нифльхель. Холодная дрожь и прочие мерзкие ощущения были под стать мертвому миру. Вот только дело в том, что испытывать их могут лишь живые. Настоящие утопленники лежат тихо. Даже поговорка такая есть…

И постепенно Сторвальд все вспомнил. И это все – война, квитты, корабли слэттов – казалось далеким и несущественным. Имело смысл только одно: он едва ли отсюда выберется живым. Под ним был холодный камень, со всех сторон омываемый волнами, а вокруг туман. На самом краю островка, возле воды, лежал круглый красный щит. Сторвальд мельком отметил его присутствие: должно быть, щит и помог ему удержаться на воде. Но сейчас он ничего не помнил об этом щите и о том значении, которое ему придавали. Отсюда ведь на щите не уплывешь! Мокрый и дрожащий скальд остался единственной искоркой живого тепла в мире холодной мглы, и эта искорка мало-помалу затухала. Сторвальд даже не чувствовал отчаяния: на это у него не хватало сил.

Коченея и почти не ощущая своего тела, он просто ждал чего-то – наверное, смерти. Тролли знают, далеко ли он от берега – то ли в вершине Хравнефьорда, то ли в открытом море в трех днях пути от устья. Отсюда не выбраться самому, а в таком тумане никто его не найдет. Вот здесь он и окончит свою беспокойную жизнь, лучший скальд Морского Пути. И про него сложат туманную и красивую сагу, как про Леркена. Будут рассказывать, что Сторвальд бродит пешком по волнам, таская с собой красный щит берсерка… Или плавает, стоя внутри щита. Наверное, и Леркен-то тоже ничего особенного в жизни не совершил, просто заблудился в тумане и утонул, а люди выдумали… Они любят выдумывать другим приключения, если судьба не дала испытать собственных…

Сторвальд закрыл глаза, но совсем потерялся – ни времени, ни пространства, ни даже ощущения, жив он или уже нет. Это было страшно, и он с усилием поднял веки. Глаза мучила резь, но все же он заметил, как из тумана постепенно проступает бледное желтоватое пятно.

Сначала Сторвальд почти не обратил внимания: в глазах рябит. Но пятно желтого света приближалось, густело, делалось все ярче. Уже можно было подумать, что это факел на носу идущей по морю лодки… Море почти успокоилось, и лодка двигалась ровно, медленно. Эльденландец потряс головой. Скользящий свет в тумане не исчез. В желтоватом пятне обрисовался темно-серый силуэт стройного молодого мужчины.

И Сторвальд вспомнил. Он уже видел это однажды: эту лодку, этого мужчину с факелом и эту женщину, неподвижно лежащую на носу. «Норны режут руны брани, руны страсти бросят в кубок…»

Свет факела выхватил из моря тумана несколько черных камней, лодка уверенно прошла меж ними и ткнулась носом в островок. Голова лежащей женщины дрогнула по-неживому. А мужчина, одной рукой придерживая весло, второй поманил Сторвальда.

– Иди сюда! – позвал негромкий, смутно знакомый голос. – Иди, я тебя отвезу.

Не помня себя, Скальд поднялся с камня и неуверенно сделал шаг. Ноги подгибались, но изумление его было так велико, что он почти забыл об усталости и боли. Леркен повернул лодку так, чтобы она встала к камню бортом, и Сторвальд шагнул в нее. Лодка тут же отчалила и двинулась по волнам. Сторвальд ощущал движение и каждый миг ждал, что призрак исчезнет и он, по своей воле сошедший с твердой опоры, снова окажется в воде. Но он сидел на дне настоящей лодки и рукой опирался о деревянный борт – холодный и влажный, но вполне настоящий.

– Как тебя сюда занесло в такую погоду? – спросил голос.

Сторвальд изо всех сил вглядывался в фигуру Леркена, который неспешно, без усилий греб, стоя на корме, но того окутывал туман. Голос четко раздавался в ушах, но лицо Блуждающего Огня разглядеть не удавалось. Скосив глаза, Сторвальд посмотрел на мертвую женщину. Ее голова находилась совсем рядом, и ее лицо он мог рассмотреть до последней черточки. Молодая, лет двадцати пяти, и красивая, с тонким носиком и густыми темными ресницами. Вполне обыкновенная женщина, если честно. Нет в ней ничего рокового, ничего напоминающего Гудрун дочь Гьюки или валькирию Брюнхильд. Но именно она жила рядом со скальдом Леркеном и она помогла его бессмертию. А он подарил ей вечность – но рада ли она этому подарку?

– Мы вышли в море встречать слэттов, – прохрипел Сторвальд, и последнее слово прозвучало уже вполне отчетливо. Он сам удивился, обнаружив, что почти не мерзнет – в лодке Леркена оказалось гораздо теплее, чем на камне, точно факел на носу не только светил, но и грел, как особое маленькое солнышко. – Мы плыли с одним берсерком, а потом на нас набросилась какая-то ведьма в виде вороны. Не знаю, что с ними сталось.

– Они оба утонули, – ответил Леркен. – Трюмпа так сильно просила морских великанш взять Вальгарда, что они крепко запомнили… И взяли. Но, может, это и к лучшему. В нем было слишком много стихийной силы. Среди людей ему не место. Разве что среди морских великанш… Куда ты хочешь попасть?

– Домой, – ответил Сторвальд, совершенно не представляя, что подразумевает сейчас под этим словом. То ли крошечный дворик на полуострове Эльденланд, под названием Лебяжий Ключ, где он когда-то родился, то ли усадьбу Тингваль, откуда вышел сегодня утром. А вернее, живой человеческий мир, который и есть дом живого человека. – А еще хорошо бы встретить все-таки Эгиля! – добавил он. Теперь, когда призрачный скальд подарил и ему призрачную жизнь, он вспомнил о том, ради чего покинул берег. – А то они заблудятся в этом троллином тумане и никогда не приплывут. Ты можешь помочь?

– Конечно. – Не переставая грести, Леркен слегка повел плечом, и Сторвальда пробрала дрожь при виде этого простого человеческого движения у призрака. – Отчего же нет? Если там есть живые люди, они увидят свет моего факела.

Лодка шла через горловину фьорда в открытое море. Волны катились по-прежнему быстро и сильно, но не так ярились, как раньше, а лодка Блуждающего Скальда скользила так легко, будто сама была волной, живой частью поверхности моря. Сторвальд совсем успокоился и пришел в себя. Тайком пощипав себя за руки, прислушавшись к ощущениям и приведя в порядок мысли, он убедился, что жив. Леркен, может, и призрак, но он сам – нет. Никак. Но жители Хравнефьорда в один голос твердили: Леркен Блуждающий Огонь никогда не разговаривает с людьми. Они его видят и слышат, а он их – нет. Никогда. Так в чем же дело?

Сторвальд вглядывался, моргая и щурясь, и иногда ему казалось, что он различает сквозь туман черты Леркена – вполне обыкновенные, не слишком красивые, но неповторимые, как всякое настоящее человеческое лицо. Поначалу он себя посчитал за призрака, но теперь ему стало казаться другое: что сам Леркен никакой не призрак, а живой человек. Призраки не разговаривают, не гребут, к ним нельзя прикоснуться… А он – да какой же он мертвый?

– Это потому, что настоящие скальды не умирают, – произнес Леркен. Сторвальд не задумался, размышлял ли он вслух или просто Блуждающий Скальд услышал его мысли. – Я умер, и жена моя умерла, и люди, которые меня знали, умерли, и факел мой сгорел и погас. И все же – я жив, потому что душу можно отложить про запас. Многие люди ее откладывают – в песни, в корабли… Да хоть в женские застежки, если они сделаны с душой. Как блуждающий огонь, всякая живая душа бродит, отыскивая свое настоящее место. Не я один такой. Я потому и не могу никак умереть, что я такой не один.

– А почему ты пришел ко мне, если не приходил к другим? – спросил Сторвальд.

– Потому что два скальда всегда услышат друг друга. Люди не слишком-то меняются за века. Мы оба искали главное в человеке, и в этом главном мы встретились. Что нам три века?

– А ты не эльденландец? – спросил Сторвальд. Его давно занимал этот вопрос, потому что во всем существе Леркена он видел так много общего с собой, что этому требовалось объяснение.

Леркен усмехнулся:

– А ты уверен, что вы действительно так уж отличаетесь от прочих людей? Я встречал ваших и раньше. И еще тогда понял: Эльденланд – это не место твоего рождения, это состояние твоей души. Кто способен сам творить свой мир, тот и эльденландец.

Сторвальд улыбнулся и больше ничего не сказал. У него было такое чувство, что он разговаривает с самим собой, но только поумневшим и ясно осознавшим то, о чем раньше лишь смутно догадывался. Оказаться иной раз в пустоте между туманом и морем бывает полезно. Потому что здесь скальд видит себя таким, какой он есть – стоящим на воздушной тропе между землей и небом и обреченным вечно мучиться этим разладом, чтобы приносить радость другим.

* * *

– Я вижу огонь! – закричал с носа Эгиль Угрюмый, и все на «Жабе» повернулись к нему. – Вижу огонь! – радостно орал корабельщик, вцепившись в борт возле штевня. – Это нас встречают! Я же говорил, что в таком троллином тумане Хельги хёвдинг обязательно пошлет кого-то встречать нас!

– Да где ты увидел? Какой огонь? У тебя в глазах рябит!

Слэтты вглядывались, щурились, прикладывали ладони к глазам. Море почти успокоилось, ветер стихал, но туман не позволял видеть соседний корабль, то и дело вокруг раздавались протяжные звуки рога. Один, второй, третий – они постепенно удалялись назад, передавая по цепочке самую важную весть: я еще здесь!

Но Эгиль упрямо твердил, что видит впереди огонь.

– Может быть, это уже берег! – уверял он. – Люди Хельги хёвдинга жгут костры над горловиной фьорда. Они ждут нас! Э-эй! – не хуже дракона заревел он, сложив руки возле рта. – Эй! Кто там! Это я, Эгиль Угрюмый, всадник «Рогатой Жабы»!

– Эге-эй! – долетел из тумана слабый, дрожащий, но вполне различимый отклик. – Эгиль! Рогатый тролль! Это я!

– Сторвальд! – от радости и изумления корабельщик охнул, потом нетерпеливо вытянулся, точно хотел стать выше ростом, и заорал с удвоенной силой: – Сторвальд! Где ты! Греби сюда! Мы здесь!

– Плывите за мной! – отозвался знакомый голос. – За мной! Торопитесь! Надо поворачивать на юг! Я укажу вам путь! Веди всех за мной, Угрюмая Жаба!

– Какой-то странный голос! – переговаривались слэтты. – Похоже больше на призрака, чем на живого человека!

– Да ну вас! – отмахнулся Эгиль. – Какой там призрак! Уж моего Сторвальда, косоглазого тролля, я узнаю хоть в Асгарде, хоть в Хель. Это очень на него похоже – выйти в море встречать меня! Я знал, что он по мне соскучился!

Звуком рога подавая друг другу знак, корабли слэттов один за другим разворачивались и следовали за «Жабой». А «Жаба» держала путь на бледно-желтое свечение в тумане. Сквозь густую мглу не получалось разглядеть, что за корабль или лодка плывет впереди, но Эгиль то и дело обменивался окриками со Сторвальдом и знал, что они не потерялись.

Несмотря на радость, через какое-то время и сам Эгиль заподозрил неладное. Несомненно, это был голос Сторвальда Скальда, которого корабельщик знал не хуже родного брата (эльденландцы все считают друг друга братьями, особенно на чужбине). Но звучал он странно: легко, протяжно, и казался каким-то слишком тонким, прозрачным. Однако причиной этих странностей Эгиль считал туман: он искажает и вид, и звук.

Над кораблями начало темнеть. Приближалась ночь. Желтое пятно света делалось ярче, яснее, тоже предупреждая о близких сумерках.

– Эй, Сторвальд! – в очередной раз закричал Эгиль. – Мы будем плыть всю ночь, или ты дашь нам где-нибудь пристать?

– Осторожнее! – ответил Скальд, и на этот раз его было слышно лучше. – Берег совсем близко! Мы сейчас минуем полосу камней, а потом можно будет пристать. Следите за мной!

– Я и так с тебя глаз не свожу, жаба распрекрасная! – рявкнул Эгиль, изо всех сил скрывая беспокойство.

Почему-то у него сжималось и замирало сердце от нелепой боязни, что вблизи берега его лучший друг растает и исчезнет навсегда.

Было слышно, как волны с шумом бьются о камень, накатываются на высокий берег и с протяжным свистом срываются назад. Из легкой мглы выступили темные очертания гор. Громадные бурые скалы, покрытые лесом, казались заснувшими чудовищами.

– Берегитесь камней! – предупреждал впереди голос Сторвальда. – Следуйте точно за мной!

Осторожно продвигаясь вперед, «Жаба» первой вышла к берегу. Полоса прибрежных камней здесь кончалась, впереди расстилалась длинная отмель. А на самом последнем камне, размером со взрослого тюленя, в перестреле от берега, стоял Сторвальд Скальд – мокрый, усталый, но с широкой улыбкой на бледном лице.

– Сторвальд! – изумленно ахнул Эгиль. Казалось, его предчувствия сбываются. – Как ты туда попал?

Рядом звучали восклицания слэттов. Все увидели человека на камне в такой дали от берега, а рядом не имелось ни лодки, ни корабля.

– Призрак! Призрак! – кричали слэтты и искали под одеждой свои амулеты.

– Сторвальд! – крикнул Эгиль, хлопая глазами. – Ты что, пришел сюда по воде?

– Я знал, что ты меня любишь и держишься высокого мнения о моих достоинствах! – ответил Скальд, зябко хлопая себя по плечам и явственно постукивая зубами от холода. – Но ходить по воде я не умею. И если вы не снимете меня отсюда, я останусь на этом камне навсегда! Да… нет ли у богатых слэттов лишних сухих штанов?

И тут огромный камень свалился с души Эгиля и с громким шумом пропал в волнах. Про призраки рассказывают много всякого, но в сухих штанах они сроду не нуждались!

Глава 11

На заре третьего дня после новолуния один человек перешел через Ягнячий ручей и направился в сторону усадьбы Поросячья Радость. Он шел от стана квиттинского войска, но по его облику, по двум толстым косам, заплетенным над ушами, было видно, что это фьялль. Он был хорошо одет и полностью вооружен, нес на спине красный щит с бронзовыми накладками, а за плечом его висело в ременной петле длинное копье.

Рассвет только занимался, небо в вышине было темно-фиолетовым, чуть ниже – лиловым, а совсем над горизонтом – белым. Море тоже лиловело, ловя отраженный свет небес. Почти все деревья вдоль берегового обрыва были срублены, кусты выломаны, истоптанную землю покрывали старые кострища, мусор, и она выглядела так же безобразно, как и всякое место, послужившее пристанищем большого войска. Вдоль берега темнела длинная череда кораблей, и в сумерках трудно было разобрать, где кончаются корабли квиттов и слэттов и начинаются корабли фьяллей. Где-то возле Ягнячьего ручья, хотя нельзя сказать точно. Возле каждого корабля виднелся тлеющий костерок, сидели на бревнах дозорные, иногда тихо переговаривались. На неспешно идущего человека никто не обращал внимания. Сейчас тут много кто бродит туда-сюда.

Хродмар сын Кари почти приблизился к воротам обгорелой усадьбы Поросячья Радость, когда с камня у тропы навстречу ему поднялся человек. Не узнать эту фигуру даже в сумерках было невозможно, и Хродмар остановился. Сердце стукнуло: он слишком ждал этой встречи, но не знал, что она ему принесет.

Тот шагнул к нему, молча положил руку на плечо Хродмару и опустил голову. Хродмар перевел дух.

– Здравствуй, конунг, – тихо сказал он.

– Здравствуй, Хродмар ярл, – ответил ему Торбранд Погубитель Обетов. – Я хотел сам тебя встретить. Это уже второй раз.

– Похоже, что моя удача ревнива, как Регинлейв,[22] – произнес Хродмар. – Стоило мне жениться, как она сразу отвернулась от меня.

– Нет. – Торбранд качнул головой. – Какова лошадка, такова и уздечка. Твоя удача здесь ни при чем. Я сам нарушил… Повелитель Битв предостерегал меня. Я не должен был двигаться дальше. Но теперь я знаю. В третий раз ты не вернешься.

Хродмар сделал движение: мало кому понравится такое пророчество, да еще из уст конунга. Торбранд крепче сжал его плечо.

– Третьего раза не будет, – совсем тихо сказал он.

Вскоре после рассвета каменистая долина между усадьбой Поросячья Радость и морем наполнилась людьми. Это место хорошо подходило для большой битвы, давая достаточно простора для многочисленных войск. С юга к долине подтягивались фьялли – закаленные полугодом непрерывного похода, усталые и жаждущие наконец-то довести дело до конца. С севера подходили квитты и слэтты. Место в середине долины оставалось пока свободным, а входы в нее уже шевелились бесчисленным множеством человеческих фигурок. Неровными рядами выстроенные дружины теснились на склонах и на перевалах холмов, в прогалинах лесов, даже в мелких перелесках. Всюду поблескивало под первыми лучами оружие, пестрели разноцветные щиты. Знатные люди выделялись яркой крашеной одеждой, серебром на поясах и на груди. И лица – бесчисленные, как мелкие волны спокойного моря, молодые и старые, обыкновенные и неповторимые, живые человеческие лица везде, везде. Если идти через эту бесконечную толпу, то никого не удастся запомнить. Но, и позабытый, человек не перестает существовать.

Перед каждым из знатных людей несли стяг с бронзовым флюгерком на верхушке древка. В войске фьяллей самым простым был стяг конунга – с красным молотом на черном поле. Сам Торбранд Погубитель Обетов пришел на поле рано и вглядывался в противоположный конец долины, туда, где среди шевеления ярких плащей находились предводители квиттов.

– Хотелось бы, однако, знать, кто у них будет главным? – говорил где-то рядом Асвальд сын Кольбейна. – Едва ли сам их восточный хёвдинг отважится. Впрочем, на этот случай у них есть Хеймир ярл, сын Хильмира Купца.

– Он ведь, кажется, единственный сын? – уточнял еще кто-то, кажется, Арнвид Сосновая Игла. – Как бы Хильмиру не остаться без наследников! Или у него в свинарнике припрятана еще парочка, до поры сгребающих навоз?

Хирдманы громко захохотали.

– Да нет же, у него еще есть дочь! – горячо добавил Снеколль Китовое Ребро, осведомленный обо всех заметных женщинах Морского Пути. – И говорят, она красавица!

– Остынь, Снеколль! – со смехом советовали товарищи. – Она уже замужем!

– Но ведь ее муж где-то здесь, верно? Значит, к вечеру она будет не замужем!

Торбранд конунг молча кивнул. Хорошо, что у дружины такое настроение. Хотя половина из них, не меньше, лишь изображает воинственность, а в душе не очень-то рвется в схватку. Как приливная волна, достигшая крайней черты, лавина фьяллей еще омывала квиттингские камни, но уже на последнем издыхании, и неумолимая тяжесть бессилия тянула ее назад, назад…

В обоих концах долины звучали рога, призывая полки располагаться в боевом порядке. Долина наполнилась движением: сотни и тысячи людей текли в разные стороны, навстречу друг другу, и беспорядочная на вид суета имела свой смысл, как движение мелких ручейков, которые, причудливо извиваясь меж камней, в конце концов находят путь к реке и текут общим потоком прямо и свободно. Блеск оружия делал огромные толпы похожими на бурлящее море.

И вот человеческое море успокоилось. Два войска плотными стенами стояли в двух концах долины напротив друг друга.

В середине первых рядов располагались дружины предводителей. Торбранд конунг наконец-то увидел лица своих сегодняшних противников. Толстоватый хёвдинг Квиттингского Востока топчется под своим стягом, рядом с ним неподвижно застыл высокий и стройный парень – наверное, сын. С ним-то Хродмар и провел те дни в усадьбе Ягнячий Ручей. А рядом высится стяг, отлично знакомый Торбранду конунгу. На синем поле красуются два ясеня, сплетенные верхними ветвями, а на ветвях сидят два ворона. Стяг конунга слэттов. И под стягом, спокойный, как сам Один, стоит Хеймир сын Хильмира. Торбранд конунг встретился с ним глазами.

А еще выше, с самого неба, на Торбранда конунга смотрел еще один взгляд. На востоке, там, где катило волны спокойное утреннее море, меж облаков возникла и встала головой до неба фигура Повелителя Ратей. Окутанный широким синим плащом, Отец Богов держал в руке копье с обломанным наконечником. Его единственный глаз был устремлен прямо на Торбранда, и конунг фьяллей ощущал его, как прикосновение холодного острия. Никто больше не видел Повелителя Битв, все его люди по-прежнему верили в удачу своего конунга. Но он помнил, что война продолжается уже почти год. Что за это время фьялли потеряли почти три тысячи человек только убитыми. Что почти в каждом доме Фьялленланда, не так уж густо населенного, ждали и не дождались кого-то. Что сам он нарушил запрет Одина, подарившего ему копье, но не велевшего направлять его против древних сил Квиттинга. Во время Битвы Конунгов он метнул копье в великана, тем самым нарушив запрет. Лишившись копья, он потерял и благословение Отца Ратей на этот поход. И судьба предупредила его, дважды подвергнув опасности Хродмара ярла, которого Торбранд считал не просто своим родичем и другом, но и своей удачей. А кто не слышит предостережений судьбы, пусть пеняет на себя.

Торбранд шагнул вперед и неспешно двинулся к войску противников. В руке он держал длинное копье, необходимое вождю для начала битвы. За Торбрандом следовали несколько ближайших ярлов, и первым – Хродмар сын Кари, как всегда, отставая на полшага. Квиттинский хёвдинг с сыном и Хеймир ярл с кем-то из ближних хирдманов пошли ему навстречу.

Сойдясь шага на четыре, предводители войск остановились.

– Я приветствую тебя, Торбранд сын Тородда! – первым произнес Хельги хёвдинг, шумно дыша от тяжести вооружения и волнения. – Ты сдержал слово не разорять страну до битвы, и мы рады найти в тебе достойного противника.

– И я рад, что вы сдержали слово и не причинили вреда или обиды моего родичу Хродмару ярлу, – ответил Торбранд конунг. – И пусть будет свидетелем Повелитель Ратей: до этой битвы можно было и не доводить. Квиттингский Юг принес мне мирные обеты и условился о дани. Вы могли бы присоединиться к нашему договору. И даже скрепить его почетными для обеих сторон союзами.

– В голосе народа умный правитель слышит голос Одина! – ответил Хельги хёвдинг. – А Квиттингский Восток говорит одно: мы не были побеждены тобой, Торбранд конунг, и мы не дадим тебе никакой дани. Прежде чем поесть меда, надо залезть в дупло, у нас так говорят.

«Квиттингский Восток учел чужой опыт, – с уважением и оттенком сожаления, поскольку ему самому это не шло на пользу, подумал Торбранд конунг. – Но ему и повезло: он оказался на нашем пути последним, – добавил он, окинув еще одним взглядом Хельги хёвдинга, который даже в полном боевом доспехе напоминал скорее воинственного тюленя, чем бога Тора. – У них было время учесть чужие ошибки».

«Однако мы не потеряли этого времени даром! – мог бы ответить ему Хельги хёвдинг, если бы умел слышать чужие мысли. – А тот, кто использует добрые случаи, сам творит свою удачу! На чужих ошибках умеет учиться только умный человек, а дураку и собственный опыт на пользу не идет».

Уже закончивая речь, Хельги хёвдинг вдруг заметил в облике одного из молодых ярлов Торбранда конунга что-то знакомое. Нет, самого парня, высокого, худощавого, сутулого и надменного, он никогда не видел. Но вот меч, висевший у сутулого на поясе, он знал очень хорошо! Тот самый меч, который ему когда-то подарил Стюрмир конунг, он сам подарил Брендольву, а Брендольв утратил в Битве Конунгов. На миг Хельги хёвдингу стало страшно. Если оружие квиттинского конунга перешло в руки врагов, то на что же надеяться квиттам?

Во время этого разговора Даг смотрел то на Торбранда, то на людей вокруг него. С Хродмаром ярлом они обменялись несколько иным взглядом, чем с остальными. Это и понятно: они почти полмесяца прожили под одной крышей. Хродмар ярл был сдержан и молчалив, что вполне понятно в его положении, и друзьями они, конечно, не стали, но Даг просто привык к нему, как привыкал ко всякому живому человеку. Именно от Хродмара он узнал, что сталось с Вильмундом конунгом и Стюрмиром конунгом – тот видел гибель обоих собственными глазами.

И еще… В один из первых вечеров, раздеваясь перед сном, Даг заметил на шее у Хродмара цепочку, свитую из очень светлых человеческих волос со вплетенной внутрь золотой цепью. Такие плетенки называются флэттинг, и квиттинские девушки дарят их женихам в знак неизменной любви и верности в разлуке. Кровь в жилах Дага вскипела от негодования: а он-то уже почти по-дружески разговаривал с этим грабителем, с этим убийцей! С этим волком, который убивал квиттов и срывал с них драгоценные украшения! И у него хватает наглости даже в плену у тех самых квиттов носить свою добычу!

Бросив рубашку на пол, Даг подскочил к Хродмару, сжимая кулаки и изо всех сил сдерживая бешенство: все же это был пленник.

– Откуда у тебя? – хриплым от ярости голосом спросил Даг, еще не зная, что сделает, когда услышит ответ.

– Что? – Хродмар, который развязывал ремешок на башмаке, спокойно поднял голову. В полутьме покоя безобразие его лица было не так заметно, и Даг видел только блеск его ярких голубых глаз.

– Вот это! – Даг взглядом показал на цепочку на шее Хродмара. – У нас это называется флэттинг. Откуда ты взял?

– А! – Хродмар коснулся цепочки пальцами, в лице его что-то дрогнуло. – Жена подарила.

– Жена? – изумился Даг. Откуда жене какого-то фьялля уметь делать квиттинские флэттинги?

– Ну, да, – устало ответил Хродмар. – Я женат на дочери вашего бывшего хёвдинга… Ну, не вашего, с Запада. Фрейвида Огниво. Ты не знал?

Даг мотнул головой, онемев от такого открытия.

– А я думал, весь Средний Мир знает, – с равнодушием к собственным прошлым страданиям сказал Хродмар и принялся дальше разматывать ремешок.

Даг вернулся к своему месту, не зная, как к этому отнестись. У него было такое чувство, будто злейший враг вдруг оказался родичем. У Хродмара ярла, ближайшего друга фьялльского конунга, жена из знатного квиттинского рода! Жену, конечно, можно добыть разными способами. Но если подарила флэттинг, значит, любит. Наверное, есть за что…

И сейчас, на поле битвы, эта цепочка блестела на груди Хродмара ярла и лучше любого амулета защищала его от квиттинских клинков. По крайней мере, Даг знал, что никогда не поднимет оружия против Хродмара сына Кари. И думайте что хотите.

– Отчего же я не вижу с тобой твоего родича Бьяртмара конунга? – тем временем спросил у Торбранда Хеймир ярл. – Я рассчитывал повидать если не его самого, то хотя бы кого-то из его родичей. Где же его сын, славный Ульвхедин ярл? Или Ингимунд Рысь?

Торбранд конунг поджал губы. Сын Хильмира своей тонкой речью сказал сразу очень много. Намекнул на то, что к концу похода фьялли лишились тех союзников, с которыми его начинали, зато квитты приобрели сильного союзника в лице самого Хеймира ярла. Хеймир смотрел спокойно, но в его умных серых глазах отражалась жесткая решимость. Не вслух, поскольку не хотел дразнить противника понапрасну, но взглядом он говорил: «Откусывать стоит столько, сколько сможешь поглотить, Торбранд сын Тородда. Ты взял то, что взял, и теперь оставь себе то, что сможешь удержать. А дальше – это мое. Я пришел сюда первым, и восточного берега я тебе не уступлю». Торбранд конунг знал, что уступает не столько квиттам, сколько слэттам. Один Квиттингский Восток даже сейчас был не слишком грозным противником для фьяллей, но вместе со слэттами они ему не по зубам. Еще день назад он мог колебаться, не зная точно, с каким противником придется иметь дело. Но когда корабли слэттов подошли, с этим все решилось.

И тогда Торбранд конунг протянул вперед руку с длинным копьем, медленно склонил его вниз и коснулся острием земли. По первым рядам войск, кому было лучше его видно, пролетел многоголосый вскрик.

– Наш поход окончен, – четко и ясно произнес Торбранд конунг, и его негромкий, как казалось, голос пролетел над всей долиной и отразился от каменистых склонов холмов. – Мы не пойдем дальше. И я готов на этом месте обменяться с вами мирными обетами, если это не против воли Отца Богов.

Отец Богов молчал, многозначительно прищурив свой единственный глаз. А напротив него над цветущей весенней землей парила светлая Фрейя, озаренная блеском солнечных волос, и ее белые руки, как лебединые крылья, с любовью раскрывали объятия всему живому.

* * *

В усадьбе Тингваль царила суета, превышающая по накалу и многолюдству все, чему старый счастливый дом был свидетелем со времен Века Асов. Род Птичьих Носов славился гостеприимством, но такого обилия знатных гостей он еще не видел. Большая часть слэттов уже отплыла назад за море, но Хеймир ярл и Рагневальд Наковальня остались, потому что наконец-то была назначена свадьба. Конунг фьяллей тоже увел своих людей назад на юг, но для подтверждения мирных обетов на свадьбу остался его родич, Эрнольв ярл из Аскефьорда. Он был еще уродливее Хродмара ярла, потому что, переболев той же «гнилой смертью», не только приобрел багровые рубцы на лице, но и лишился глаза. Однако, несмотря на безобразие, он очень понравился всему Хравнефьорду, потому что оказался человеком умным, учтивым и очень дружелюбным. Его сопровождали двое близнецов, веселых и разговорчивых парней, которые сразу же подружились с Эгилем и были в восторге от его «Жабы».

– Она бы так понравилась Сольвейг! – со смехом кричали они. – И наш тролль из Дымной горы обхохотался бы!

Близнецы даже заговаривали о том, чтобы купить «Жабу», но Хеймир ярл уже объявил, что покупает знаменитый корабль для свадебных даров невесте. Тогда Эгиль пообещал следующую зиму провести в Аскефьорде и сделать для сыновей Стуре-Одда «какого-нибудь зверя не хуже».

Почти все места на берегу фьорда, пригодные для стоянки, были заняты кораблями, в каждом жилище, богатом и бедном, имелись постояльцы. Свадьбу предполагалось праздновать три дня, и многие из тех, кто со всего восточного берега собрался в войско, хотели поприсутствовать на ней, чтобы потом рассказывать своим домочадцам, чем же все кончилось. Все землянки на Поле Тинга были покрыты, даже корабли, вытащенные на берег, пестрели разноцветными шатрами на носах и тоже служили жилищами. Война везде производит опустошения, но население Хравнефьорда из-за нее резко выросло. Такое уж это было счастливое место!

В ожидании свадьбы в доме хёвдинга людям было о чем поговорить. Возвращаясь, дружины видели с кораблей красный щит, лежавший на одном из камней, который торчал из воды всего на несколько локтей. Рассказ Сторвальда получил подтверждение – хотя бы в той части, которая касалась Вальгарда и колдуньи в облике вороны. Волны мешали подойти близко, но все же Рамбьёрн сын Хринга подвел своего «Остроухого» к камню и с тремя парнями выбрался на него, окунувшись в море и совсем промокнув. Увы, напрасно! Как ни пытались они поднять щит, все по очереди и сразу вчетвером, он не сдвинулся с места ни на волос, точно прирос к камню. Над ними смеялись, поговаривая, что поход отнял у них все силы.

– Значит, щит ждет своего хозяина, – сказала фру Мальгерд, услышав об этом. – Я думаю, это знак. Когда Хравнефьорду опять придется трудно, Вальгард выйдет из моря и возьмет свой щит. А на что он способен, все теперь знают!

– Выходит, Хравнефьорд обзавелся новым сказанием! – смеялся Сторвальд Скальд. – Только пусть меня не забудут! Какое-нибудь хорошее прозвище, пожалуйста! Плывущий-В-Щите, что-нибудь в этом роде!

Только Атла не веселилась, слушая этот рассказ. Узнав о гибели Вальгарда, она сначала помолчала, только лицо ее побледнело, а потом вдруг разрыдалась, и никто из женщин не мог ее успокоить. Он погиб, он покинул ее, последний, в ком для нее жила старая и несчастливая усадьба Перекресток. За прошедшие месяцы Атла свыклась с мыслью, что старого не вернуть, но обрыв последней нити причинил ей неожиданно сильную боль. До последней возможности мы прижимаем к груди осколки утраченного и надеемся, что из них, как из семечка, снова вырастет погибшее дерево во всей красе и мощи. Пусть эти здешние тешат себя сказаниями: для Атлы Вальгард никогда не станет морским великаном. Для нее он останется человеком, которого она любила просто потому, что ближе у нее не было никого на свете.

– Да разве бы я знал… – озадаченно и невнятно бормотал Равнир. – Да если бы я знал, что она правда… Разве бы я стал с ней так шутить про него?

Фру Мальгерд двинула бровями. Если бы знать чужую душу – как проще и как сложнее стала бы жизнь!

Зато Гудмод Горячий и сейчас не отстал от соперника-хёвдинга: в его доме тоже готовилась свадьба. Когда Брендольв наконец вернулся домой, навстречу ему быстрее всех бросилась Мальфрид и повисла на шее так прочно, что оторвать ее не смог бы никто.

– Ты уже знаешь? Знаешь? – восторженно восклицала она. – Как жаль, что тебя тут не было, когда пришла эта новость! Мой родич Гримкель стал конунгом! Он теперь конунг Запада и Юга! Я же тебе говорила, что со мной ты станешь родичем конунга? Помнишь, говорила! Ты рад? Правда ведь, ты рад?

Брендольв устало улыбался и не спорил. Когда тебе кто-то бросается на шею и настойчиво желает составить твое счастье, это, что ни говори, приятно. Ну, не вышло так, как хотелось. Один раз не вышло, два раза не вышло. Но душа человеческая переменчива, как огонь, и она умеет приспосабливаться. А это умение позволяет если и не всегда быть счастливым, то хотя бы не стать совсем несчастным. А больше, чем молчаливое согласие, Мальфрид и не требовала.

Гудмод был доволен: он тоже будет родичем конунга, не хуже, чем Хельги хёвдинг! А сама Мальфрид – девица видная, и приданое привезла неплохое. Так что еще посмотрим, кому будет больше чести в Хравнефьорде. Правда, в Тингваль еще эту девочку привезут, внучку Хильмира конунга… Но она когда еще вырастет!

Женщины в усадьбе хёвдинга сбивались с ног, но Хельга почти не участвовала в подготовке своей собственной свадьбы. Она было пыталась чем-то помогать, но у нее все валилось из рук, и ее ласково спроваживали прочь.

– Иди, иди! – приговаривали женщины. – Погуляй. Скоро тебе придется много возиться с хозяйством – у Хильмира конунга такое большое хозяйство! А если твой муж решит поселиться отдельно, то тебе придется еще и самой обо всем думать. Иди, погуляй пока. Попрощайся…

При этом многие женщины всхлипывали и утирали глаза краем передника или рукавом. Сольвёр ходила по дому с распухшим от слез лицом и непрерывно плакала. Она хотела поехать с Хельгой за море, очень хотела! Но три дня назад один молодой слэтт (не слишком красивый, но умный, учтивый, хорошего рода!) посватался к Хлодвейг дочери Хринга. Он с детства обожал саги о Хельги Убийце Хундинга и пришел в восторг от знакомства с Хрингом Тощим, потомком древнего героя. Свадьба Хлодвейг была назначена на Середину Лета, а Равнир, поскольку сама судьба сделала выбор, которого он сам уже года два сделать не мог, посватался к Сольвёр. А отпустить за море еще и Равнира Хельги хёвдинг отказался – нет, это слишком. Это будет уже не Тингваль!

– Любого из вас жалко отдать! – ответила фру Мальгерд, когда с ней заговорили об этом. – Конечно, свободный человек вправе выбирать, но… Это и есть хороший дом – когда любого, кого ни отними, будет не хватать.

– Не надо, оставайся, – уговаривала Сольвёр и сама Хельга. – Скоро туда приедет Хлодвейг, мне будет не так грустно. Лучше уж я сразу буду привыкать к слэттам.

Фру Мальгерд кивала, не прибавляя ни слова. Против боли неизбежной разлуки вся житейская мудрость не может помочь.

Не сговариваясь, Даг и Хельга в эти дни держались подальше друг от друга, заранее привыкая жить по отдельности.

– Я пришлю тебе взамен другую! – утешал Дага Хеймир. – Наша Сванни – хорошенькая девочка, бойкая и любопытная. Наверное, Хельга в ее возрасте была такая же. Она тебе понравится, с ней будет не так скучно. Уже скоро – к Середине Лета – Хедфин Острога приедет сюда жениться на дочери Хринга, он-то и привезет к вам Сванни. А там как получится… Если все хорошо сложится, если ты захочешь, чтобы она осталась у вас навсегда, то я не буду возражать!

В последний день перед свадьбой Хельга отправилась прогуляться к Вершине. Вот здесь она стояла когда-то зимним вечером, смотрела на фьорд и думала… Своей судьбы никто не знает – может быть, она видит эти берега, эти горы, эти леса на бурых каменистых склонах в последний раз.

Меж камней журчал ручеек. Он не спал всю зиму, сохраняя вокруг себя кружок свободной от снега земли размером с маленький щит и даже клочки свежей травы. Сейчас снега давно уже нет, ручеек деловито пробирается между валунами, скользит по пестрому зернистому песку, колышет весенние травы, торопится к морю. Над ним стоит высокий молодой ясень, покрытый свежими гладкими листочками. Хельга помнила его совсем маленьким, но за двенадцать лет он поднялся высоко, обогнал рябины, орешник, что обступили его с боков, и вырвался верхушкой выше всех, первый на пути к свету. Ветер слегка колыхал его ветки, точно руки, протянутые навстречу богам.

Хельга встала напротив ясеня, подняла руки вверх, повернулась лицом к солнцу, закрыла глаза. Мягкое тепло весеннего солнца ласкало ее щеки, глаза превратились в два маленьких золотистых солнышка. Ветерок играл прядями ее волос, овевал потоками свежего тепла, и Хельга на самом деле ощущала, что растет, как дерево, корнями уходящее в глубины земли, а ветвями стремящееся к свету небес.

Знаю я, что есть ясень по имени Иггдрасиль. Окропляется белою влагою он. От той влаги роса по долинам земли, Зеленеет он вечно, ключ Урд осеняя…[23]

И ей виделась исполинская крона Мирового Ясеня, жемчужное облако светлой росы, и сама она, как маленький ясень возле большого, будет зеленеть вечно, вечно…

Кто-то подошел к ней сзади, и Хельга обернулась. Конечно, это был Хеймир. В последние дни он следил за ней с сочувствием и беспокойством: он понимал, как тяжело ей расставаться с домом и родным берегом, и боялся, что она все же передумает. Ведь он сам предложил ей свободу выбора.

Хельга опустила руки, вспомнила, что она – человек, и улыбнулась Хеймиру.

– Ты видела его? – спросил он.

– Нет. – Хельга качнула головой. – Он больше не придет. Я никогда его не увижу.

– Может быть, увидишь. – Хеймир хотел ее утешить, но в то же время надеялся, что она и правда навсегда рассталась со своей первой странной любовью. – Ворон – не только дух вашего побережья. В нем часть духа Одина. А Один везде. У нас в Слэттенланде не другие, а те же самые боги, потому что люди, в сущности, те же самые. Я достаточно долго среди вас прожил, чтобы в этом убедиться.

Хельга закивала, будто бы соглашаясь, но на самом деле зная, что вся земля слэттов, просторная и богатая, никогда не заменит ей Хравнефьорд с его ельниками и полосой камней в прибрежной воде. Это жизнь человеческая – все время приходится выбирать. Чтобы все, совсем все в жизни было хорошо, нужна удача. Но чтобы все не было очень плохо – это зависит от тебя.

Они шли вдоль ручья, Хельга переступала с камня на камень, стараясь идти в ногу с журчащей водой, и постепенно ей стало казаться, что она и есть – вода, бегущая по камням навстречу морю. И Хеймир – тоже ручей. Бесчисленное множество человеческих ручейков неутомимо и упрямо стремятся друг к другу, потому что их связь – условие жизни земного мира.

* * *

Когда «Золотой Ворон» уплывал из Хравнефьорда, увозя Хеймира ярла с его молодой женой и дружиной, вслед за кораблем долго летел над морем крупный черный ворон.

– Это добрый знак! – приговаривали жители Хравнефьорда, провожая глазами первый из длинной цепи слэттинских кораблей. Как солнце, он шел впереди, и рассветные лучи золотили голову ворона на штевне. – Это добрый знак!

Стоя на носу корабля, Хельга скользила взглядом по берегам фьорда, по знакомым мысочкам, дворикам, усадьбам. Везде виднелись люди, отовсюду ей махали десятки рук. Ветви деревьев трепетали на ветру, точно и они махали ей вслед, и порой Хельга сквозь набегающие слезы не могла различить, дерево прощается с ней или человек. Мелькали белые рукава и платки женщин, которыми те утирали слезы. Хельга старалась не плакать и думать о том, что ждет ее впереди, а не о том, что остается за спиной. Но сейчас, когда все, с чем она прощалась, проходило перед глазами, это было не легко.

Деревья кивали ей вершинами, валуны провожали молчаливым взглядом. Весенние водопады искрились и быстрее бежали по обрывам каменистых берегов, торопясь слиться с морской волной, коснуться корабля и провожать ее дальше, дальше… Цветы и травы колыхались тонкими телами, норовя бежать следом. И отставали, отставали… С мыса возле Седловой горы смотрел маленький тролль с заячьими ушами, озадаченно приоткрыв рот. Он не мог сообразить, куда это плывут? Разве где-то еще есть земля?

Черный ворон парил над кораблем, широко раскинув крылья. «Я буду с тобой, – вспоминался Хельге голос духа побережья. – Я всегда буду с тобой». И она знала, что это правда. То, что было с ней здесь, не кончится никогда. Человек – особенное дерево, не привязанное корнями. Уходя с того места, на котором вырос, он уносит его с собой.

Рассказывают, что со своей первой женой Хельгой Хеймир конунг прожил восемь лет. Потом она умерла. После нее остался единственный сын, которого звали Хельги. Он был очень достойным человеком, и о нем есть длинная сага.

Указатель имен и названий[24]

Альвкара – валькирия, Дева Грозы, покровительница Вигмара Лисицы. Защитив его в битве вопреки приказу Одина, была погружена в долгий сон. (СЗ, ПА[25])

Альрик Сновидец – колдун с Квиттингского Запада, толкователь снов. На втором году войны, после Битвы Чудовищ, был утоплен по приказу Хёрдис Колдуньи и стал одним из четырех призраков Острого мыса.

Асвальд Сутулый, сын Кольбейна Косматого – фьялленландский ярл, сподвижник Торбранда конунга и частично Торварда конунга, отец Эйнара Дерзкого. (СК, КГ, ЯЯ)

Аскегорд(Ясеневый Двор) – усадьба фьялленландских конунгов в Аскефьорде. Главное здание выстроено вокруг живого ясеня.

Аскефьорд(Фьорд Ясеня) – центральная область Фьялленланда, место жительства конунгов и других знатнейших родов.

Асольв Непризнанный – единственный сын Фрейвида Огниво, рожденный от рабыни, сводный брат Хёрдис Колдуньи. После гибели отца унаследовал его дом и имущество, но получил прозвище Непризнанный, поскольку Фрейвид не успел его узаконить. Имел дочь Эйру, ставшую женой слэттенландского конунга Хельги, и сына Лейкнира. (СК, ПА)

Барскуги – одно из северных племен Морского Пути (Барланд). Имеет в основном лесистую территорию, живет скотоводством и меховой торговлей.

Бергвид Черная Шкура – квиттингский конунг, сын Стюрмира Метельного Великана и Даллы из рода Лейрингов. В годовалом возрасте лишился отца, трехлетним попал в плен вместе с матерью, был продан в рабство и вырос за морем под чужим именем, не зная, кто он такой. В возрасте восемнадцати лет начал борьбу за власть над Квиттингом. Много лет вел жизнь «морского конунга» и мстил фьяллям, пользовался покровительством ведьмы Дагейды. Какое-то время был признанным конунгом некоторых квиттингских областей. Был убит на поединке Торвардом Рваной Щекой. Оставил дочь Даллу. (КГ, ВЗ, ПА, ЯЯ, ЛЧ)

Битва Конунгов – сражение первого года войны между квиттами и фьяллями, состоялось на западном побережье Квиттинга. Выиграно фьяллями. Название получило из-за того, что войсками руководили Торбранд конунг и Стюрмир конунг. Последний погиб сразу после этой битвы, попытавшись бежать от преследования в Медный Лес. (СК)

Битва Чудовищ – сражение третьего года войны между квиттами и фьяллями, состоялось на восточном побережье Квиттинга, выиграно фьяллями. Название получило из-за того, что обеими сторонами использовались чары, творящие чудовищ. (КГ)

Большой Тюлень – дух-покровитель западного побережья Квиттинга, имевший облик огромного тюленя. (СК)

Бьяртмар Миролюбивый, иначе Безбородый – конунг раудов, отец кюны Ульврун.

Вальдона – валькирия, Дева Сумерек, переносит павших в чертоги Одина. (ЩП)

Вандры – самое северное из племен Морского Пути, частично занимает побережье замерзающего на зиму Ледяного моря и соседствует с кочевыми полудикими племенами других языков. Сами вандры не имеют пригодной для обработки земли, живут скотоводством, рыбной ловлей, охотой и меновой торговлей. Имеют самую архаичную общественную структуру, не имеют верховной власти, каждый знатный человек по своей воле распоряжается территорией, на которую в силах распространить свое влияние. Много промышляют морским разбоем, поэтому среди других племен Морского Пути имею репутацию дикарей и разбойников.

Вигмар Лисица, сын Хроара – первый хёвдинг Медного Леса. Происходит из малознатного рода Квиттингского Севера, в начале Фьялленландской войны был вынужден покинуть родные места и обосновался на северной окраине Медного Леса, на Золотом озере, где приобрел большую силу и влияние. Пользовался покровительством Грюлы – лисицы-великана, духа Квиттингского Севера. Владел чудесным копьем Поющее Жало. Имел полтора десятка детей. Первая жена – Рагна-Гейда из рода Стролингов, вторая – Хильдвина из рода Хетбергов, бывшая жена Бергвида Черной Шкуры.(СЗ, КГ, ВЗ, ПА, ЛЧ)

Вильмунд сын Стюрмира – старший сын Стюрмира Метельного Великана, воспитанник Фрейвида Огниво, был обручен с его дочерью Ингвильдой. Во время отсутствия в стране отца, поддавшись влиянию своей мачехи Даллы, провозгласил себя конунгом квиттов, но через несколько месяцев попал в плен к Торбранду конунгу и был принесен в жертву Одину. (СК)

Винденэс(Ветровой мыс) – место жительства конунгов Квартинга, там же находится один из двух постоянно действующих торгов Морского Пути.

Волчий камень – святыня святилища Тюрсхейм на Остром мысу. Обладал способностью произносить пророчества. После гибели независимости Квиттинга был выброшен Тюром в Медный Лес с предсказанием, что камень запоет, когда новый конунг квиттов возложит на него руку. (СК, КГ)

Восточный Ворон – дух-покровитель Квиттингского Востока. Мог принимать облик ворона или человека. (ЩП)

Гранны – одно из самых южных племен Морского Пути. Живут скотоводством и земледелием.

Гримкель Черная Борода, сын Бергтора Железного Дуба и Йорунн – хёвдинг Квиттингского Юга, из рода Лейрингов, брат кюны Даллы и дядя Бергвида Черной Шкуры. Некоторое время был конунгом квиттов. Погиб в одной из первых битв Бергвида в борьбе за власть. (СК, КГ, ВЗ)

Грюннинги – одно из восточных племен Морского Пути, живет скотоводством, земледелием и торговлей.

Даг Кремневый, сын Хельги Птичьего Носа – хёвдинг Квиттингского Востока. Был женат на Борглинде из рода Лейрингов, имел детей Халькеля, Дагварда и Хельгу. (ЩП, КГ, ВЗ)

Дагейда – ведьма Медного Леса, дочь великана Свальнира от Хёрдис Колдуньи. Осталась последней из рода квиттингских великанов. (КГ, ВЗ, ПА, ЯЯ, ЛЧ)

Далла дочь Бергтора – вторая жена квиттингского конунга Стюрмира по прозвищу Метельный Великан. Отличалась тщеславной, себялюбивой натурой, хитростью, но недалеким умом. Овдовела в молодости, с трехлетним сыном Бергвидом была продана в рабство, где и умерла после того, как ее сын вырос и отправился бороться за отцовское наследство. (СК, ЩП, КГ, ВЗ)

Дракон Битвы – меч с головой дракона на рукояти, с алмазными глазами. Изготовлен свартальвами, принадлежал великану Свальниру, потом Торбранду конунгу, далее передавался по мужской линии в его роду. Обладал способностью приходиться по руке любому, кто его возьмет, приносить победу в любом сражении, но сам решал, когда ему покинуть очередного владельца. (СК, ЛЧ)

Дракон Памяти – серебряный кубок в виде дракона с алмазными глазами. Изготовлен свартальвами, принадлежал великану Свальниру, но довольно рано перешел от него в род квиттингских Лейрингов, а потом к ведьме Дагейде, дочери Свальнира. Открывал доступ к Источнику Мимира, то есть к божественному сознанию, но только для подготовленного человека. (ВЗ, ЯЯ)

Дракон Судьбы – золотое обручье в виде свернувшегося дракона с алмазными глазами. Изготовлен свартальвами, принадлежал великану Свальниру, потом его жене Хёрдис Колдунье, далее передавался по наследству ее потомками. Обладал способностью приносить удачу владельцу, при условии что был получен по добровольному соглашению. В противном случае приводил к гибели. (СК, ЛЧ)

Ингвильда дочь Фрейвида – ясновидящая. Сводная сестра Хёрдис Колдуньи, жена Хродмара Удачливого. (СК)

Ингирид дочь Бьяртмара – младшая дочь конунга раудов. Была первой женой Эрнольва Одноглазого, но вскоре погибла, не оставив потомства. (СЗ)

Кар Колдун – колдун, жил в доме Даллы перед тем как она попала в рабство. Сам себя лишил жизни ради мести врагам и стал один из призраков Острого мыса (КГ, ВЗ, ЛЧ).

Кварги – одно из срединных племен Морского Пути, занимает полуостров Квартинг. Живет сельским хозяйством и торговлей, на их территории располагается Винденэс, один из двух постоянно действующих торгов.

Квитты – одно из срединных племен Морского Пути, занимает полуостров Квиттинг. Земля его имеет благоприятный климат для сельского хозяйства, а также располагает большими запасами хорошей железной руды.

Лейринги – один из знатнейших родов Квиттингского Юга, живший на Остром мысу. Имел многочисленные родственные связи с конунгами как Квиттинга, так и других земель. В течение нескольких веков владел кубком Дракон Судьбы.

Морской Путь – двенадцать близкородственных по языку и культуре племен. Называется так потому, что все племенные территории имеют выход к морю и от любого из них можно морем добраться до любого. Оно же – Сэвейг.

Золотое озеро – озеро на северной границе Медного Леса. Называется так потому, что всем чужакам представляется, будто его дно выложено золотыми самородками. (СЗ)

Медный Лес – внутренняя область полуострова Квиттинг, сохранившая наибольшее количество нечеловеческих существ и колдовских сил. Обладает также большими запасами железной руды высокого качества, из-за чего всегда являлась объектом притязаний.

Модольв Золотая Пряжка – фьялленландский ярл, родственник Хродмара Удачливого. Погиб в битве в Пестрой долине. (СК, КГ)

Оддбранд Наследство – колдун, происходит из дома Фрейвида Огниво, был помощником и советчиком Ингвильды дочери Фрейвида, а потом, вместе с ней попав во Фьялленланд, занял то же место при Хёрдис Колдунье. (СК, ЯЯ, ЛЧ)

Озеро Фрейра – место жительства квиттингских конунгов. На озере находилось главное святилище квиттов – Мыс Коней, в котором был убит Бергвид Черная Шкура.

Острый мыс – южная оконечность Квиттинга, место жительства южных хёвдингов, владение рода Лейрингов. На Остром мысу проводился общий тинг племени квиттов и было торговое место. В ходе войны был разорен, потом попал под власть Хильды Отважной и понемногу возродился.

Поющее Жало – волшебное копье, когда-то принадлежало оборотню Старому Оленю. Имело свойство издавать поющий звук, перед тем как нанести смертельный удар. Досталось Вигмару Лисице, после чего было заклято таким образом, что не может нанести вреда своему владельцу и само возвращается в руки после броска. (СЗ)

Престол Закона – скала на Остром мысу, с которой во время тинга произносились речи.

Рам Резчик – кузнец, резчик, чародей с восточного побережья Квиттинга. Участвовал в Битве Чудовищ, был утоплен по приказу Хёрдис Колдуньи и стал одним из призраков Острого мыса. (КГ)

Раудберга – священная гора в сердце Медного Леса, на которой расположено древнейшее и наиболее почитаемое святилище квиттов. Считается, что создали его великаны, первые обитатели этих мест.

Рауды – одно из срединных племен Морского Пути. Живет в основном скотоводством и торговлей. Отличается тем, что в нем власть с некоторых пор передается по женской линии.

Регинлейв – валькирия, Дева Грозы, покровительница рода фьялленландских конунгов. Помогает в битве каждому из них, но только пока он не женат. Раз в девять поколений сама становится женой очередного конунга и рождает сына. Таким образом является не только покровительницей, но и кровной родственницей каждого конунга фьяллей в той или иной степени. (СК, СЗ, ЛЧ)

Свальнир – последний из рода квиттингских великанов, жил в Медном Лесу. Обладал способностью не бояться дневного света и принимать облик обычного человека. Владел тремя сокровищами свартальвов: мечом Дракон Битвы, обручьем Дракон Судьбы и кубком Дракон Памяти. Взял в жены женщину по имени Хёрдис Колдунья, имел от нее дочь Дагейду. Был убит фьялленландским конунгом Торбрандом по наущению Хёрдис. (СК, КГ)

Сёльви Рассудительный – сын Стуре-Одда, хирдман Торбранда Погубителя Обетов, потом его сына Торварда Рваной Щеки. Брат-близнец Слагви Хромого. (СК, КГ, ЯЯ, ЛЧ)

Сиггейр Голос Камня – колдун, прорицатель, жрец святилища Тюрсхейм. Был утоплен по приказу Хёрдис Колдуньи и стал один из призраков Острого мыса. (СК, КГ)

Слагви Хромой – сын Стуре-Одда, хирдман Торбранда Погубителя Обетов. Охромел в битве в Пестрой долине, после чего унаследовал отцовскую кузницу. Брат-близнец Сёльви Рассудительного, отец Сэлы и Сольвейг Красотки. (СК, КГ, ЯЯ, ЛЧ)

Слэтты – одно из восточных племен Морском Пути. Земля его имеет климат, благоприятный для сельского хозяйства, и положение, благоприятное для торговли, поэтому считается одним из самых богатых, могущественных и высокоразвитых племен.

Сольвейг Красотка(Сольвейг Младшая) – дочь Слагви Хромого, невестка Эрнольва Одноглазого. (ЯЯ)

Сольвейг Старшая – дочь Стуре-Одда, по прозвищу Светлый Альв Аскефьорда. Была взята морскими великаншами в качестве платы за помощь в войне, после чего стала духом-покровителем Аскефьорда. (СЗ, КГ, ЯЯ)

Старый Олень – колдун с Квиттингского Севера, оборотень, живой мертвец, пятьсот лет после смерти охранявший в могиле свои сокровища, в том числе копье Поющее Жало. Был окончательно уничтожен Вигмаром Лисицей, после чего стал легендой. (СЗ)

Сторвальд Скальд – эльденландец по происхождению, знаменитый скальд, жил при дворе разных конунгов Морского Пути. (СЗ, ЩП)

Стоячие Камни – святилище на священной горе Раудберге, в самом сердце Медного Леса. По преданию, построено великанами. Содержалось хозяевами ближайшей усадьбы Кремнистый Склон, то есть людьми рода Фрейвида Огниво. (СК, КГ, ПА)

Стролинги – знатный род Квиттингского Севера. Был изгнан из своих владений, когда Квиттингский Север оказался под властью раудов, частично был истреблен, после обосновался в Медном Лесу и там снова приобрел силу и влияние. (СЗ)

Стуре-Одд – кузнец и чародей Аскефьорда, отец Сёльви, Слагви и Сольвейг Старшей. (КГ)

Стюрмир Метельный Великан – квиттингский конунг. Отличался отвагой и упрямством, проиграл Битву Конунгов и вскоре был убит ведьмой Хёрдис, которая мстила ему за своего отца Фрейвида Огниво. От первой жены имел сына Вильмунда, от второй – Бергвида. (СК, СЗ, ЩП)

Тиммеры – одно из южных племен Морского Пути, живет сельским хозяйством и торговлей.

Торбранд Погубитель Обетов,сын Тородда – конунг фьяллей. Начал войну с Квиттингом, был убит на поединке Хельги ярлом, сыном Хеймира конунга. Был женат вторым браком на Хёрдис Колдунье. Оставил от нее единственного сына и наследника – Торварда Рваную Щеку. (СК, СЗ, ЩП, КГ, ПА)

Торвард Рваная Щека – конунг Фьялленланда, сын Торбранда Погубителя Обетов и Хёрдис Колдуньи. Один из величайших воинов Морского Пути, особенно прославился завоеваниями уладских земель. Был женат на слэттенландке Ингиторе дочери Скельвира, оставил сыновей Торбранда и Торлейва. (ПА, ЯЯ, ЛЧ)

Тюлений Камень – скала на западном побережье Квиттинга, под которой жил Большой Тюлень.

Тюрсхейм – святилище на Остром мысу, посвященное Тюру. Славилось огромными столбами ворот, украшенными резьбой, и Волчьим камнем, который произносил пророчества, пока не был выброшен из святилища самим Тюром (СК, КГ)

Ульврун дочь Бьяртмара – кюна раудов, дочь Бьяртмара Миролюбивого, двоюродная сестра Торбранда Погубителя Обетов и тетка Торварда Рваной Щеки. После гибели брата осталась единственной наследницей отца и была провозглашена правительницей. Не имела сыновей, передала власть дочери Инге-Ульвине, после чего в Рауденланде вошло в традицию передавать престол по женской линии.

Фрейвид Огниво – хёвдинг Квиттингского Запада времен начала войны с Фьялленландом. Был убит Стюрмиром конунгом, и их раздор считался одной из важнейших причин поражения квиттов. Имел детей Асольва, Хёрдис, Ингвильду. (СК)

Фьялли – одно из северных племен Морского Пути. Почти не имеет земледелия, живет скотоводством и рыбной ловлей. Традиционно воинственное племя, хранящее многие тайны боевых искусств.

Хеймир Наследник, сын Хильмира – конунг слэттов. Был женат первым браком на квиттинке Хельге, имел от нее сына по имени Хельги, вторым браком – на Асте, от нее имел сына Эгвальда и дочь Вальборг. (ЩП, ПА, ЛЧ)

Хёрдис дочь Фрейвида – колдунья, жена фьялленландского конунга Торбранда сына Тородда, мать конунга Торварда Рваной Щеки. Родилась на Квиттинге, дочь Фрейвида Огниво, хёвдинга Квиттингского Запада, от рабыни из племени круитне. Обладала врожденными способностями к колдовству и невыносимым характером. Спровоцировала войну между Квиттингом и Фьялленландом, длившуюся с перерывами около тридцати лет. Попала в плен к великану Свальниру и прожила с ним около двух лет, после чего стала женой Торбранда конунга, который убил великана и вместе с его женой получил меч Дракон Битвы. Кроме Торварда, имела дочь Дагейду, ведьму Медного Леса. (СК, КГ, ВЗ, ПА, ЯЯ, ЛЧ)

Хельга дочь Хельги – дочь Хельги Птичьего Носа, хёвдинга Квиттингского Востока. Обладала неразвитыми задатками ясновидения, пользовалась покровительством Восточного Ворона. Была первой женой Хеймира конунга и матерью его старшего сына и наследника Хельги. (ЩП, ПА)

Хельги Птичий Нос – хёвдинг Квиттингского Востока времен начала Фьялленланской войны. Отец Дага Кремневого и Хельги, жены Хеймира конунга. (ЩП)

Хильмир Купец – конунг слэттов, отец Хеймира конунга. (ЩП)

Хорды – одно из южных племен Морского Пути, живет сельским хозяйством.

Хродмар Удачливый, сын Кари ярла, – фьялленландский ярл.(СК, СЗ, КГ)

Эгиль Угрюмый – эльденландец по происхождению, знаменитый корабельный мастер. Все созданные им корабли обладали начатками души и разума, и у каждого на переднем штевне помещалась голова того или иного животного с рогами. (ЩП, КГ)

Эрнольв Одноглазый, сын Хравна, – родственник Торбранда конунга и Торварда конунга, ланд-хёвдинг Фьялленланда. Переболев «гнилой смертью», ослеп на один глаз. (СЗ, КГ, ЯЯ, ЛЧ)

Эльвенэс – (Речной мыс) – центральное поселение Слэттенланда, место проведения общеплеменного тинга, постоянно действующего торга и место жительства слэттенландских конунгов.

Эренгерда, дочь Кольбейна Косматого – сестра Асвальда Сутулого, в молодости была первой красавицей Аскефьорда и какое-то время считалась невестой Торбранда конунга, но стала женой Хьёрлейва Беспалого. (КГ)

Пояснительный словарь

Альвы – духи плодородия, по положению ниже богов. Делятся на две группы: светлые альвы, обитающие в небесах, и темные альвы, живущие под землей.

Асгард – небесная крепость, место обитания богов.

Аск и Эмбла – первые люди, сотворенные богами из ясеня и ольхи.

Асы – род богов, основной предмет поклонения.

Атли – древний герой, играет важную, хотя и не слишком красивую роль в сказаниях о Сигурде.

Бальдр – один из асов, юный и прекрасный, божество весны.

Берсерк – могучий воин, способный приходить в исступление, неуязвимый и заключающий в себе силу нескольких человек.

Бонд – мелкий землевладелец, лично свободный.

Брюнхильд дочь Будли – героиня сказаний. Была валькирией, но за ослушание Один заставил ее спать много лет, а потом велел ей выйти замуж. Сигурд разрушил чары и разбудил ее, но по вине колдуньи Гримхильд, матери Гьюкунгов, был вынужден сосватать любимую им Брюнхильд за своего побратима Гуннара, а сам взял в жены Гудрун. Брюнхильд не простила обмана и заставила мужа погубить Сигурда, после чего добровольно взошла на его погребальный костер и покончила с собой.

Валхалла – небесный чертог Одина, где собираются павшие воины.

Валькирии – воинственные девы, подчиненные Одину, по его приказу приносящие победу достойному и забирающие погибших в Валхаллу.

Вено – выкуп за невесту.

Вёлунд – чудесный кузнец, герой сказаний.

Вёльва – прорицательница.

Видар – бог-покровитель охоты.

Виса – стихотворение.

Вира – выкуп за тяжкое преступление, в частности, за убийство.

Властелин Битв, Властитель Богов, Всеотец – имена Одина.

Гевьюн – богиня-дева, собирающая у себя умерших девушек.

Гесты – члены дружины знатного человека, исполнители поручений, занимали среднее положение между хирдманами и челядью.

Гибель Богов – конец мира, при котором великаны и чудовища уничтожат почти весь мир, большинство богов и людей.

Глейпнир – волшебная цепь, которой скован Фенрир Волк.

Греттир Могучий – историческое лицо и герой сказаний.

Гривна – шейное украшение, обычно из драгоценных металлов.

Гридница – помещение для дружины знатного человека, своеобразный приемный зал. Русское слово «гридница» произошло от скандинавского слова «грид» с тем же значением.

Гудрун – героиня древних сказаний, жена Сигурда. В порядке мести мужу за убийство своих братьев убила собственных детей, после этого побуждала сыновей от нового брака к мести за сестру, свою дочь Сванхильд, что привело к гибели их всех.

Гьёрдис – героиня древних сказаний, дочь конунга Эйлими, вышла замуж за Сигмунда из рода Вёльсунгов и стала матерью Сигурда Убийцы Фафнира.

Гьюки – отец древних героев Гуннара, Хёгни и Гудрун.

Дисы – низшие женские божества, духи-покровители плодородия.

Дреки – большой боевой корабль.

Иггдрасиль – см. Мировой Ясень.

Имир – древний великан, из тела которого создана земля, прародитель племени великанов.

Йоль – праздник Середины Зимы, отмечался около зимнего солнцеворота.

Йомфру – девушка благородного происхождения, барышня.

Йорд – богиня земли, мать Тора.

Кеннинги – поэтические обозначения. Кеннинг мужчины строится из имени какого-либо бога (или названия дерева мужского рода) в сочетании с предметом, с которым имеют дело мужчины. Например: ясень копья, Фрейр сражения. Кеннинг женщины строится по тому же принципу: имя богини или дерево женского рода в сочетании с предметом из женской сферы деятельности: Фрейя ожерелий, береза нарядов. Кеннингами также могут обозначаться битва (пляска валькирий), оружие (меч – змея ран), корабль (конь волн) и некоторые другие понятия.

Конунг – князь, племенной вождь, власть которого могла быть наследственной.

Кюна – королева, жена конунга.

Кюртиль – верхняя одежда, видимо, шерстяная.

Локи – бог огня, воплощение лжи и коварства, отец чудовищ, которые в будущем погубят мир.

Марка – мера веса обычно драгоценных металлов, 215 г.

Мйольнир – волшебный молот, оружие Тора.

Мировая Змея – чудовище, лежащее на дне моря и обвивающее под водой всю землю.

Мировой Ясень,иначе Иггдрасиль – дерево, на котором держится мир.

Мунин – см. Хугин.

Нидхёгг – дракон, живущий в подземных мирах.

Нифльхель – мир мертвых.

Норны – три богини судьбы.

Ньёрд – бог из рода ванов, управляющий ветрами, смиряющий воды и огонь.

Один – старший из асов, покровитель конунгов и воинов.

Отец Поэзии, Отец Колдовства, Отец Павших, Отец Богов – Один.

Перестрел – древняя мера длины, около двухсот метров.

Секира – боевой топор.

Снека – корабль среднего размера, мог быть использован и в военных, и в торговых походах.

Свартальвы – темные альвы, живущие под землей.

Середина Зимы – один из двух важнейших годовых праздников, отмечался примерно в начале января.

Середина Лета – праздник летнего солнцестояния.

Сигурд Убийца Дракона – величайший герой скандинавского эпоса, не имеющий себе равных в доблести.

Скади – одна из богинь Асгарда, охотница и лыжница.

Средний Мир – земля, обитаемая людьми.

Старкад – древний герой, ведущий свой род от великанов: у него были огромные клыки и шесть или восемь рук, пока Тор не отрубил лишние. Старкада воспитывал сам Один и одарил его огромной силой; всю жизнь Старкада сопровождало множество чудес и, как водится у героев, неприятностей.

Суль – олицетворение солнца.

Тавлеи – древняя игра на доске вроде шашек.

Тор – бог грома, сильнейший из асов, победитель великанов.

Тинг – собрание свободных людей, место разбора судебных дел и принятия общественно важных решений. Тинг племени проводился обычно раз в год. В особенных случаях созывался «домашний тинг» – в усадьбе или даже на корабле.

Тюр – Однорукий Ас, воинственный и отважный бог.

Фафнир – дракон, хранивший огромные богатства и побежденный Сигурдом.

Фенрир – чудовищный волк, живущий в подземном мире.

Фрейр – бог плодородия.

Фрейя – богиня плодородия и любви.

Фригг – мудрая богиня, жена Одина.

Хель – хозяйка подземного царства мертвых. Ее же именем называется и сама страна мертвых.

Хельги Убийца Хундинга – герой скандинавского эпоса, славнейший и прекраснейший изо всех до рождения Сигурда.

Хендинг – внутренняя рифма, используемая в скальдическом стихосложении. Например: с поля – вольно, век – светлой.

Хёвдинг – «главарь» – правитель области, избираемый из местной знати.

Хёльд – богатый землевладелец.

Хирдман – воин из высшего слоя дружины.

Хугин и Мунин – вороны Одина.

Штевень – приподнятая оконечность носа или кормы корабля.

Эгир – морской великан.

Эйрир – мера веса, одна восьмая часть марки.

Эмбла – см. Аск.

Ярл – правитель или военачальник, назначаемый конунгом.

Примечания

1

Названия стран, племен и прочие понятия, относящиеся к сериалу, см. в Указателе имен и названий в конце книги.

(обратно)

2

Всего у жеребца Слейпнира восемь ног.

(обратно)

3

Намек на стих из Старшей Эдды: «Счастливы те,/ кто в жизни славны/ разумом добрым». Переревод А. Корсуна.

(обратно)

4

Передник, как и головное покрывало, был частью костюма замужней женщины.

(обратно)

5

Это тяжкое оскорбление, поскольку приписывает мужчине занятие женской работой.

(обратно)

6

Видар копий, Тор секиры, Улль кольчуги – обозначение мужчины-воина; ливень пива вранов – битва (пиво вранов – кровь); гром копий – битва; Фрейя колец – женщина; клен брани – мужчина.

(обратно)

7

Старшая Эдда, перевод С. Свириденко.

(обратно)

8

То есть Тора, покровителя племени фьяллей.

(обратно)

9

Подробное описание этих событий в романе «Стоячие Камни».

(обратно)

10

Морская великанша Ран вылавливает сетями утонувших.

(обратно)

11

Слово «хёвдинг» произведено от слова «хёвид» – «голова», и означает, таким образом, «главарь».

(обратно)

12

Имя Сольвейг состоит из частей «солнце» – «сила».

(обратно)

13

Бильейг – одно из имен Одина. Имеется в виду миф, по которому все павшие в битвах пополняют войско Одина и в будущем примут участие в битве с чудовищами перед концом мира.

(обратно)

14

Способ, упомянутый в сагах.

(обратно)

15

«Валь» – «битва», «дон» – «гром».

(обратно)

16

Старшая Эдда, перевод С. Свириденко.

(обратно)

17

Взгляды колдуна перед смертью и даже после смерти очень опасны, поэтому по возможности колдунам надевали на голову кожаные мешки перед тем, как убить их.

(обратно)

18

Имя Стари означает «скворец», а при награждении кого-то именем или прозвищем полагалось добавлять подарок.

(обратно)

19

То есть апрель.

(обратно)

20

Старшая Эдда, перевод С. Свириденко.

(обратно)

21

Старшая Эдда, перевод С. Свириденко.

(обратно)

22

Регинлейв – валькирия, охраняющая каждого конунга фьяллей, но только до тех пор, пока он не женится.

(обратно)

23

Старшая Эдда, перевод С. Свириденко.

(обратно)

24

В указатель включены не все действующие лица, а только участвующие в нескольких книгах. Мифологические персонажи и понятия см. в Пояснительном словаре.

(обратно)

25

Сокращение названий: СК – «Стоячие Камни», СЗ – «Спящее золото», ЩП – «Щит побережья», КГ – «Корни гор», ВЗ – «Ведьмина звезда», ПА – «Перстень альвов», ЯЯ – «Ясень и яблоня», ЛЧ – «Лань в чаще».

(обратно)

Оглавление

Краткое изложение предшествующих событий

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Указатель имен и названий[24]

Пояснительный словарь

Реклама на сайте